«Детектив США. Книга 9»

Детектив США. Книга 9 (fb2) - Детектив США. Книга 9 [Дама в озере. Домашняя заготовка] (пер. Юзеф Васильевич Пресняков,Александр Сергеевич Репко) 1533K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Раймонд Чэндлер - Эрл Стенли Гарднер

Детектив США

Р. Чандлер ДАМА В ОЗЕРЕ

1

Трелор-билдинг стоял там же, где и сейчас стоит, на Олив-стрит, рядом с Шестой авеню, на западной стороне. Тротуар перед зданием состоял из черных и белых резиновых брусков. Теперь их снимали — идет война, правительству нужна резина, — и бледный мужчина с непокрытой головой, видно, смотритель здания, наблюдал за работой и выглядел так, словно это зрелище разрывало ему сердце.

Я прошел мимо него под арками фирменных магазинов и вступил в огромный, черный с золотом холл. Фирма «Гиллерлейн» располагалась на седьмом этаже с фасадной стороны, за двустворчатой дверью из зеркального стекла и металла. Приемная: китайские ковры, матово-серебристые стены, угловатая, но изысканная мебель, на пьедесталах сверкают остроугольные абстрактные скульптуры. В углу высокая треугольная витрина — выставка образцов. Казалось, на бесчисленных ярусах, ступеньках, островках и выступах из сияющего зеркального стекла выставлены самые причудливые флаконы и футляры, какие когда-либо были придуманы. Кремы, пудры, мыло, туалетная вода для любого сезона и на любой случай. Духи в высоких хрупких флаконах, выглядевших так, словно их можно сдуть одним выдохом. Духи в пастельных пузатых склянках, перевязанных, как девчушки в танцклассах, трогательными атласными бантами. Гвоздем выставки явно следовало считать нечто очень маленькое и скромное в приземистом янтарном флаконе. Оно одиноко располагалось в самом центре витрины, на уровне глаз, а на этикетке стояло: «Королевский гиллерлейн» — шампанское среди духов.

Это была определенно стоящая вещь. Одну каплю этой благодати в ложбинку вашего горла — и розовые жемчуга так и посыплются на вас летним дождем.

В дальнем углу сидела за небольшим коммутатором шикарная блондиночка, упрятанная за барьер, подальше от греха. Прямо против входных дверей расположилась за низким столом высокая, худощавая, темноволосая прелесть; наклонная табличка на столе возвещала чеканными буквами, что ее зовут мисс Адриана Фромсетт.

На ней был строгий костюм стального цвета, под жакетом — синяя блузка с голубым мужским галстуком. Острыми краями платочка в ее нагрудном кармане можно было смело резать хлеб. Браслет-цепочка был единственным ее украшением. Темные волосы, расчесанные на пробор, ниспадали свободными, но достаточно продуманными волнами. У нее была гладкая кожа цвета слоновой кости, строгие брови и большие темные глаза, которые явно способны были смягчаться в подходящее время и в подходящем месте.

Я положил на ее стол свою визитную карточку — простую, без револьвера в углу — и пожелал увидеться с мистером Дереком Кингсли. Взглянув на карточку, она спросила:

— Вы договаривались о встрече?

— Нет.

— Попасть к мистеру Кингсли без договоренности очень трудно.

На это мне нечего было возразить.

— По какому делу вы хотели обратиться, мистер Марлоу?

— По личному.

— Понятно. Мистер Марлоу, знает ли вас мистер Кингсли?

— Вряд ли. Возможно, он слышал мое имя. Можете сказать, что я от лейтенанта Мак-Джи.

— Но знает ли мистер Кингсли лейтенанта Мак-Джи?

Она положила мою визитку рядом со стопкой свежеотпечатанных фирменных бланков. Откинулась назад, положила руку на стол и легонько забарабанила по нему золотым карандашом.

Я ухмыльнулся в ответ. Блондиночка за коммутатором насторожила ушко-ракушку и улыбнулась. Она выглядела игривой и бойкой, но не совсем уверенной в себе, как новый котенок в доме, где к котятам равнодушны.

— Будем надеяться, что он его знает, — сказал я. — Но, может, лучше спросить об этом его самого?

Она быстро поставила свой росчерк под тремя письмами, чтобы подавить желание швырнуть в меня свой письменный прибор, и сказала, не глядя на меня:

— У мистера Кингсли совещание. Я передам вашу карточку, когда у меня будет возможность.

Я поблагодарил ее, отошел от стола и уселся в кресло из хромированной стали и кожи, куда более комфортабельное, чем сулил его вид. Время шло, и тишина опустилась на сцену. Никто не появлялся и не исчезал. Элегантная рука мисс Фромсетт витала над бумагами, временами раздавалось приглушенное попискивание котенка за коммутатором да слабое щелканье штеккеров, которыми она работала.

Я закурил сигарету и подтянул к своему креслу высокую пепельницу на ножке. Минуты проходили на цыпочках, приложив палец к губам. Я окинул взглядом помещение — его экипировка ничего мне не говорила. Может быть, фирма гребет миллионы, но вполне возможно, что шериф уже сидит в бухгалтерии, прислонив спинку стула к сейфу.

Полчаса и три-четыре сигареты спустя за спиной у мисс Фромсетт распахнулась дверь, и в ней появились спины двух смеющихся мужчин. Третий придерживал для них дверь и старательно помогал им смеяться. Они обменялись сердечным рукопожатием, двое мужчин пересекли приемную и скрылись. Третий мужчина стер с лица улыбку и стал выглядеть так, словно никогда в жизни не улыбался. Это был высокий тип в сером костюме, явно не расположенный к шуткам.

— Меня кто-нибудь спрашивал? — спросил он резким, властным тоном.

— Вас хочет видеть некий мистер Марлоу, — негромко ответила мисс Фромсетт. — От лейтенанта Мак-Джи. По личному делу.

— Не знаю такого, — прорычал высокий мужчина. Он взял мою карточку, не удостоив меня взгляда, и удалился в свой кабинет. Дверь с пневматическим устройством закрылась за ним, издав что-то вроде «тьфу-у». Мисс Фромсетт одарила меня мягкой, печальной улыбкой — я парировал ее самой наглой из моих ухмылок. Я извел еще одну сигарету, время брело дальше, пошатываясь на нетвердых ногах. Фирма «Гиллерлейн» стала внушать мне неподдельную симпатию.

Через десять минут распахнулась все та же дверь, большой босс предстал перед нами со шляпой на голове и, осклабившись, заявил, что идет в парикмахерскую. Он двинулся по китайскому ковру размашистым атлетическим шагом, но на полпути к двери вдруг резко свернул и подошел ко мне.

— Это вы хотели меня видеть? — рявкнул он.

Рост примерно шесть футов и два дюйма, без намека на жирок. Глаза гранитно-серого цвета с холодными искорками в глубине. Просторный костюм из добротной серой фланели в узкую белую полоску смотрелся на нем элегантно. Всем своим видом он показывал, что на него где сядешь, там и слезешь.

Я поднялся.

— Да, если вы — мистер Дерек Кингсли.

— А кто же еще по-вашему, черт возьми?

Это я пропустил мимо ушей и вручил ему другую свою визитку, с указанием профессии. Он зажал ее в своей лапище и бросил на нее хмурый взгляд.

— Кто такой Мак-Джи? — буркнул он.

— Так, один мой знакомый.

— Я в восторге, — сказал он, оглянувшись на мисс Фромсетт. Ей это нравилось. Ах, как ей это нравилось. — А больше вы ничего не соизволите сообщить о нем?

— Ну почему же: еще его зовут Мак-Джи Фиалка — это потому, что он жует пастилки от кашля, которые пахнут фиалками. Это крупный мужчина с мягкими серебристыми волосами и прелестным маленьким ртом, созданным, чтобы целовать младенцев. В последний раз его видели в шикарном синем костюме, широконосых коричневых туфлях и серой фетровой шляпе, причем он курил опиум из короткой вересковой трубки.

— Ваши манеры мне не нравятся, — голосом мистера Кингсли можно было колоть маньчжурские орехи.

— Ничего страшного, — сказал я. — Я ведь ими не торгую.

Он отшатнулся, как будто я сунул ему под нос тухлую макрель. Затем повернулся ко мне спиной и бросил через плечо:

— Я уделю вам ровно три минуты, один Бог знает почему.

Он промчался по ковру мимо стола мисс Фромсетт, рванул дверь на себя и дал ей захлопнуться прямо перед моим носом. И это тоже понравилось мисс Фромсетт, но мне почудилось, что теперь в ее взгляде прячется легкая лукавая улыбка.

2

В кабинете мистера Кингсли имелось все, что полагается приличному кабинету. Вытянутое в длину помещение со спокойным приглушенным светом и кондиционированным воздухом. Окна закрыты, серые жалюзи приспущены для защиты от июльского зноя. Серые портьеры — в тон серому напольному ковру. В углу большой сейф, черный с серебром, и точно в таких же тонах выдержан низкий ряд низких ящиков регистратуры. На стене гигантская колорированная фотография старого хрыча с крючковатым носом, бакенбардами и стоячим воротником. Кадык, торчавший меж уголков воротника, выглядел потверже иного подбородка. На пластинке под фотографией стояло: «Мистер Мэтью Гиллерлейн, 1860–1934».

Дерек Кингсли энергично прошагал к своему начальственному столу (стоимостью этак долларов в восемьсот) и водрузил свой зад на высокое кожаное кресло. Из сигарницы красного дерева с медью он выудил для себя «панателу», обрезал ее и прикурил от пузатой медной настольной зажигалки. Все это он проделал обстоятельно, не жалея своего времени. Мое время в счет не шло. Завершив сей обряд, он откинулся на спинку кресла, выпустил облачко дыма и сказал:

— Я человек деловой, и дурака валять не собираюсь. На вашей визитке написано, что у вас есть патент детектива. Предъявите мне какие-нибудь доказательства.

Я достал бумажник и предъявил ему кой-какие доказательства. Он взглянул на них и швырнул их мне назад через стол. Целлулоидная корочка с фотостатной копией патента упала на пол. Мистер Кингсли и не подумал извиниться.

— Никакого Мак-Джи я не знаю, — сказал он. — Я знаю шерифа Питерсена. Я просил назвать мне надежного человека для одного дела. Полагаю, вы и есть тот самый человек.

— Мак-Джи служит в Голливудском отделении конторы Питерсена, — сказал я. — Это можно проверить.

— Не обязательно. Думаю, вы можете подойти, только не советую дерзить мне. И запомните: если я нанимаю человека, это мой человек. Он точно выполняет мои указания и держит язык за зубами. Иначе он тут же вылетает у меня пулей. С этим все ясно? Надеюсь, мое обращение не кажется вам слишком крутым?

— Давайте-ка оставим этот вопрос открытым, — сказал я.

Он нахмурился и резко спросил:

— Какая у вас ставка?

— Двадцать пять долларов в день плюс издержки. Восемь центов за милю на счетчике моего автомобиля.

— Чушь, — сказал он, — цена совершенно несуразная. Пятнадцать долларов в день, и баста. Это более чем достаточно. Пробег автомобиля оплачу, но в разумных пределах, с учетом нынешней ситуации. И никаких увеселительных поездок за мой счет.

Я выпустил серое облачко сигаретного дыма и развеял его рукой, но ничего не сказал. Похоже, он слегка удивился тому, что я ничего не сказал.

Он перегнулся через стол и ткнул в мою сторону сигарой:

— Я вас еще не нанял, — сказал он, — но если я это сделаю, мое поручение будет сугубо конфиденциальным. Никаких обсуждений с вашими дружками из полиции. Понятно?

— Собственно, какую работу вы хотите поручить мне, мистер Кингсли?

— А какая вам разница? Вы ведь занимаетесь всеми видами детективной работы.

Он смотрел на меня прищурившись, стиснув челюсти. Его серые глаза были непроницаемы.

— Начнем с того, что я не занимаюсь бракоразводными делами, — сказал я. — А с людей незнакомых беру сотню долларов задатка.

— Так-так, — сказал он вдруг негромким голосом. — Так-так.

— Теперь насчет того, не слишком ли вы круты со мной, — продолжил я. — Большинство клиентов для начала плачется мне в жилетку или пытается взять меня за глотку, чтобы показать, кто здесь хозяин. Но обычно мы расстаемся друзьями — если они остаются в живых.

— Так-так, — повторил он все тем же негромким голосом, не сводя с меня взгляда. — И много ли клиентов вы теряете? — спросил он.

— Не очень, если они ведут себя со мной как следует.

— Возьмите сигару, — предложил он.

Я взял сигару и сунул ее в карман.

— Я хочу, чтобы вы нашли мою жену, — сказал он. — Она исчезла месяц тому назад.

— Ладно, — сказал я. — Я найду вашу жену.

Он похлопал по столу обеими ладонями, все еще глядя на меня в упор.

— Да, я думаю, вы в самом деле ее найдете. — Он усмехнулся. — Вот уже четыре года меня не осаживали на такой манер.

Я промолчал.

— Ах, черт побери, — сказал он, — это по мне. Вот это по мне. — Он провел рукой по своей темной густой шевелюре. — Она уехала и не появлялась вот уже целый месяц. Уехала с нашей дачи, это в горах, неподалеку от Пума-Пойнта. Вы знаете, где Пума-Пойнт?

Я сказал, что знаю, где Пума-Пойнт.

— Дача у нас в трех милях от этого городишки, — сказал он, — на частном озере. Малое Оленье озеро. Подъезд к озеру — тоже частное владение. Я владею участком еще с двумя другими людьми, мы втроем возвели на озере плотину, чтобы улучшить собственность — поднять стоимость участка. Он большой, но незастроенный, и, разумеется, до его развития дело теперь дойдет не скоро. Значит, дачи там у двух моих друзей и у меня; еще один человек, его зовут Билл Чесс, живет там с женой в отдельном домике, бесплатно, и присматривает за участком. Он на пенсии, инвалид войны. Вот и все, что там есть. Моя жена уехала туда в середине мая, возвращалась дважды на уик-энд, двенадцатого июня должна была приехать на вечеринку к друзьям, но так и не появилась. С тех пор я ее не видел.

И что же вы предприняли? — спросил я его.

Ничего. Ничегошеньки. Я даже не ездил туда, на дачу.

Он замолчал, ожидая, что я спрошу: «Почему?»

— Почему? — спросил я.

Он отодвинулся вместе с креслом, чтобы открыть запертый ящик стола, достал сложенный лист бумаги и протянул мне. Я развернул его — это был телеграфный бланк. Телеграмма была отправлена из Эль-Пасо 14 июня в 9.19 утра, адресована Дереку Кингсли, Беверли-Хиллз, Карсон-Драйв, 965, и гласила:

ПЕРЕСЕКАЮ ГРАНИЦУ ПОЛУЧИТЬ РАЗВОД МЕКСИКЕ ТЧК ВЫХОЖУ ЗА КРИСА ТЧК ЖЕЛАЮ СЧАСТЬЯ ПРОЩАЙ КРИСТЭЛ

Я положил телеграмму на стол рядом с собой, а Кингсли вручил мне большой и очень четкий моментальный снимок на лощеной бумаге, на котором были изображены мужчина и женщина, сидящие на песке под пляжным зонтом. Мужчина в плавках, на женщине что-то вроде очень вызывающего купального костюма из плотной белой ткани. Бойкая блондинка, молодая, стройная, улыбающаяся. Рядом с ней — крепко сбитый смуглый красавец с эффектными плечами и бедрами, прилизанными темными волосами и белыми зубами. Рост шесть футов, призвание: разрушитель семейных очагов. Руки, созданные для объятий, все содержимое мозгов написано на лице. Он держал в руке темные очки и улыбался в объектив уверенной профессиональной улыбкой.

— Это Кристэл, — сказал Кингсли, — а это Крис Лейвери. Пусть она имеет его, он имеет ее, и гори они оба синим пламенем.

Я положил снимок на телеграмму.

— Вот и хорошо, тогда за чем же дело стало? — спросил я его.

— У нас там в горах нет телефона, — сказал он, — и вечеринка, ради которой она собиралась приехать, была пустяковая. Поэтому до получения телеграммы я не больно ломал себе голову. Телеграмма тоже не слишком меня удивила. Кристэл и я — между нами давно уже было все кончено. У нее своя жизнь, у меня своя. Деньги у нее есть, и немалые. Примерно двадцать тысяч в год от семейного акционерного общества, которому принадлежат богатые нефтеносные участки в Техасе. Она крутит с кем попало, и я знал, что Лейвери один из ее избранников. Правда, я слегка удивился, что она решила всерьез выходить за него замуж, он ведь всего лишь профессиональный юбочник. Но общая картина пока выглядела нормально, вы понимаете?

— А дальше что?

— Следующие две недели — абсолютно ничего. Потом «Прескотт-отель» в Сан-Бернардино сообщает мне, что у них в гараже стоит невостребованный «паккард-клиппер», зарегистрированный по моему адресу на имя Кристэл Крейс Кингсли, и что, мол, с ним делать. Я сказал им, пусть себе стоит, и послал им чек. В этом тоже не было ничего особенного. Я решил, что она все еще не вернулась в Калифорнию и что если они вообще уехали на автомобиле, то это была машина Лейвери. Но позавчера я повстречал Лейвери перед «Атлетическим клубом», это здесь на углу. Он сказал, что понятия не имеет, где может быть Кристэл.

Кингсли бросил на меня быстрый взгляд и выставят на стол бутылку и два стакана цветного стекла. Он наполнил стаканы и придвинул один из них мне. Разглядывая свой стакан на свет, он медленно произнес:

— Лейвери говорит, что не уезжал с ней, не видел ее уже два месяца и ни в каком виде с ней не общался.

— И вы ему поверили?

Он хмуро кивнул, выпил свой стакан и отодвинул его в сторону. Я пригубил свой. Это было шотландское виски. Не самого лучшего розлива.

— Если я ему поверил, — сказал Кингсли, — и, возможно, зря поверил, то вовсе не потому, что ему можно доверять. Отнюдь. А потому, что этот никчемный сукин сын считает высшим шиком валять жен своих друзей и похваляться этим. Уверен, он был бы счастлив выше крыши, будь у него возможность подпустить такую шпильку: что он сманил мою жену, и она готова оставить меня с носом. Я знаю котов этой породы, а уж этот экземпляр и подавно. Он работал у нас недолгое время, и вечно с ним были неприятности. Он даже нашей уборщице проходу не давал. А тут, в придачу ко всему, еще эта телеграмма из Эль-Пасо, я сам ему о ней сказал — какой же ему резон отпираться?

— Может, она сама решила отшить его, — заметил я. — Это задело бы самое чувствительное его место — его комплекс Казановы.

Кингсли приободрился, но не очень. Он покачал головой.

— И все же я ему верю. Больше чем на пятьдесят процентов, — сказал он. — И вам придется доказать мне, что я был неправ. Это одна из причин, почему я обращаюсь к вам. Но есть тут еще один, очень неприятный аспект. У меня здесь отличная работа, но, как у всякой работы, у нее есть свое «но». Я не могу себе позволить скандал. Я вылечу отсюда в двадцать четыре часа, если моя жена будет замешана в истории с полицией.

— С полицией?

— Помимо прочих своих развлечений, — с горечью сказал Кингсли, — моя супруга иногда балуется кражами в универсальных магазинах. Думаю, это какая-то разновидность мании величия, и проявляется она тогда, когда Кристэл слишком глубоко заглядывает в бутылку. Как бы то ни было, с ней это случается, и у нас уже было несколько отвратительных сцен в кабинетах управляющих универмагами. До сих пор мне удавалось замять дело, обходилось без протокола, но если что-нибудь в этом роде случилось в чужом городе, где никто ее не знает… — он развел руки и хлопнул ладонями по столу, — тогда ведь и до тюрьмы может дойти, верно?

— У нее когда-нибудь брали отпечатки пальцев?

— Ее пока еще ни разу не арестовывали, — сказал он.

— Я не это имею в виду. Иногда администрация больших универмагов отказывается от обвинения в магазинной краже только при условии, что вы оставляете свои отпечатки пальцев. Это отпугивает любителей и пополняет картотеку клептоманов, которую ведет ассоциация по защите торговых фирм. Если отпечатки повторяются определенное число раз, дело передается в полицию.

— Насколько я знаю, ничего такого с нее не спрашивали.

— Ну что же, я думаю, пока вариант с магазинными кражами мы можем практически не принимать во внимание, — сказал я. — Если ее арестуют, ее обыщут. Даже если при регистрации в журнале приводов полицейские позволят ей воспользоваться фиктивным именем Джейн Ду, они, скорее всего, свяжутся с вами. Да и она сама завопит о помощи, как только окажется в затруднительной ситуации. — Я ткнул пальцем в бело-голубой бланк. — А зтой телеграмме уже месяц. Если то, чего вы опасаетесь, произошло с месяц назад, дело уже было бы рассмотрено. Если это первое ее правонарушение, она бы отделалась внушением и отсрочкой исполнения приговора.

Кингсли налил себе еще стакан, чтобы облегчить свои страдания.

— Вы подаете мне хоть какую-то надежду, — сказал он.

— Тут слишком много других возможных версий, — сказал я. — Скажем, она действительно укатила с Лейве- ри, но по дороге они разругались. Или она укатила с кем- то другим, а эта телеграмма — просто розыгрыш. Или она уехала одна или с какой-то женщиной. Или допилась до белой горячки и теперь лечится потихоньку в какой-нибудь частной лечебнице. Или влипла в историю, о которой мы понятия не имеем. Скажем, впуталась в какую-нибудь аферу.

— Господи, не говорите мне об этом! — воскликнул Кингсли.

— Почему же? Вам нужно и с этим считаться. У меня уже складывается определенное впечатление о миссис Кингсли: молодая, хорошенькая, безрассудная, необузданная. Пьет, а когда пьет — выкидывает опасные номера.

Охотница до мужских прелестей, готова спутаться с любым незнакомцем, который потом может оказаться мошенником. Подходит такое описание?

Он кивнул:

— С первого слова и до последнею.

— Сколько денег она могла иметь при себе?

— Она норовила всегда быть при деньгах. У нее свой банк, свой банковский счет. При ней могла быть любая сумма.

— Дети?

— Детей нет.

— Вы занимались ее финансовыми делами?

Кингсли покачал головой.

— Нет у нее никаких таких дел — разве что подписывала чеки, снимала деньги со счета и тратила их. Она и пяти центов ни в одно дело не вложила. И уж конечно, от ее денег мне никакого проку нет, если вы это имеете в виду. — Он помолчал и добавил: — Нет, пытаться-то я пытался, вы не думайте. Я тоже человек, и мне мало радости видеть, как двадцать тысяч в год вылетают в трубу, и после них остаются одни похмелья да дружки вроде Криса Лейвери.

— Какие у вас отношения с ее банком? Можете вы получить от них подробные сведения, какие чеки она подписала за последнюю пару месяцев?

— Мне они ничего не скажут. Я однажды заподозрил, что ее кто-то шантажирует, и попытался получить от них информацию в этом роде — дохлый номер.

— Есть и на них управа, — сказал я, — и, возможно, нам ничего другого не останется. Но для этого нужно обратиться в Бюро розыска пропавших лиц. Или вам это не улыбается?

— Если б улыбалось, не стал бы я обращаться к вам.

Я кивнул, собрал и рассовал по карманам свои верительные грамоты.

— Вариантов пока больше, чем я могу себе представить, — сказал я. — Для начала поговорю-ка я с Лейвери, а потом съезжу и наведу справки на Малом Оленьем озере. Мне понадобится адрес Лейвери и записка к вашему сторожу на дачном участке.

Он достал из стола личный бланк, написал на нем несколько строк и передал мне. «Дорогой Билл, — прочел я, — эту записку передаст вам мистер Филип Марлоу, который желает осмотреть земельный участок. Пожалуйста, покажите ему дачу и окажите любую помощь, если понадобится. Ваш Дерек Кингсли».

Пока я читал, Кингсли надписал конверт, и я сунул в него сложенный лист.

— Как насчет остальных дач? — спросил я.

— В этом году там еще никого не было. Один хозяин — на правительственной службе в Вашингтоне, другой — в Форт-Ливенуорте. Их жены с ними.

— Теперь адрес Лейвери.

Он уставился взглядом в какую-то точку над моей головой.

— Это в Бэй-Сити. Дом я сумел бы найти, но адреса не помню. Думаю, он найдется у мисс Фромсетт. Ей незачем знать, для чего он вам понадобился. Скорее всего, он у нее есть. Да, и еще вы говорили о сотне долларов задатка.

— Не обязательно, — сказал я. — Это я просто так, чтобы охладить ваш пыл.

Он усмехнулся. Я встал, помялся у стола, глядя на него, потом спросил:

— Вы мне все рассказали? Не умолчали — о чем-нибудь важном?

— Нет, — сказал он, внимательно разглядывая свой большой палец. — Я ничего от вас не скрываю. Я обеспокоен и хочу знать, где она сейчас. Я чертовски беспокоюсь. Как только узнаете что-нибудь, звоните мне в любое время, днем или ночью.

Я сказал, что так и сделаю, мы пожали друг другу руки, и я прошел по длинному прохладному кабинету — туда, где мисс Фромсетт изящно сидела за своим столом.

— Мистер Кингсли полагает, что вы могли бы дать мне адрес Криса Лейвери, — сказал я, наблюдая за ее лицом.

Очень медленно она протянула руку к адресной книге в переплете коричневой кожи и стала ее листать.

— У нас записан адрес: Бэй-Сити, Алтэр-стрит, 623. Телефон: Бэй-Сити, 12523. — Голос ее был напряжен и холоден. — Мистер Лейвери не работает у нас уже больше года. Возможно, он переехал.

Я поблагодарил ее и направился к двери. С порога я оглянулся. Она сидела очень тихо, сложив руки на столе, уставившись в пустоту. Два красных пятна горели на ее щеках. В глазах стояли отрешенность и горечь.

3

Мне показалось, что мистер Крис Лейвери не вызвал у нее приятных воспоминаний.

Алтэр-стрит проходит по краю глубокого каньона. С севера открывается холодный голубой простор залива — линия горизонта проходит над Мэлибью. К югу над побережьем, по которому проходит автострада, нависает городок Бэй-Сити, раскинувшийся по скалистому плато.

Короткая улочка, не больше трех-четырех кварталов, упирается в высокую железную ограду просторной усадьбы. За позолоченными пиками ограды можно разглядеть деревья, кустарник, газон и изгиб подъездной аллеи, но само здание спряталось от посторонних глаз. Дома на внутренней стороне Алтэр-стрит довольно большие, хорошо ухоженные, зато немногочисленные бунгало, рассеянные по внешней кромке каньона, ничего особенного из себя не представляют. К железной ограде примыкает не целый квартал, а всего лишь два дома, расположенные почти друг против друга по обе стороны улицы. Тот, что поменьше, и есть № 623.

Я проехал мимо него, развернул машину на мощеном полукруге в конце улицы и припарковался, не доезжая до дома Лейвери. Дом этот прильнул к склону и как бы сползал по нему: входная дверь чуть ниже уровня улицы, дворик «патио» — на крыше, спальня — в полуподвале, а пристроенный гараж выглядел, как луза на бильярдном столе. Темно-красные плети бугенвиллии шуршали о фасадную стену, плоские плитки на дорожке к дому обрамлял корейский мох. Узкая входная дверь со стрельчатой аркой была защищена решеткой. За решеткой виднелся железный дверной молоток, и я им воспользовался.

Тишина. Я нажал на кнопку рядом с дверью. Где-то в доме, не слишком далеко от меня, зазвенел звонок — и снова тишина. Я опять взялся за молоток. Опять ничего. Я поднялся на тротуар, прошел вдоль дома к гаражу и приподнял его дверь настолько, чтобы разглядеть внутри автомобиль с белобокими шинами, после чего опять вернулся ко входной двери.

Шикарный черный «кадиллак-купе» выкатил из гаража через дорогу, сдал назад, развернулся, притормозил, проезжая мимо дома Лейвери, и худощавый человек в темных очках внимательно осмотрел меня, как бы давая понять, что мне здесь нечего делать. Я ответил своим холодным стальным взглядом, и он укатил по своим делам.

Я опять спустился по дорожке к дому Лейвери и пустил в ход его колотушку. На этот раз я кое-чего добился. В двери открылось смотровое окошко, и сквозь прутья решетки я разглядел красавчика парня. Глаза его поблескивали в тени.

— Что это вы так разбушевались? — спросил он.

— Мистер Лейвери?

Он сказал, что он и есть мистер Лейвери — а дальше что? Я просунул сквозь решетку визитную карточку. Большая загорелая рука взяла визитку. Яркие карие глаза опять блеснули, и голос произнес:

— Очень сожалею, но как раз сегодня детективы мне не требуются.

— В данный момент я работаю на Дерека Кингсли.

— Ну и катитесь оба к дьяволу, — сказал он и захлопнул окошко.

Я налег всем своим весом на звонок, достал свободной рукой сигарету и только-только зажег спичку о деревянный косяк двери, как она распахнулась, и здоровенный парень в плавках, пляжных сандалиях и белом махровом купальном халате стал надвигаться на меня.

Я снял свой большой палец со звонка и ухмыльнулся ему.

— В чем дело? — спросил я его. — Никак, вы испугались?

— Нажмите на эту кнопку еще разок, — сказал он, — и я зашвырну вас вон на тот тротуар.

— Не будьте ребенком, — сказал я ему. — Вы прекрасно знаете, что я должен поговорить с вами, и вам придется поговорить со мной.

Я достал из кармана бело-голубую телеграмму и поднял ее на уровень глаз Лейвери. Он прочел ее с угрюмым видом, пожевал губу и проворчал:

— О Господи! Ладно, заходите.

Он придержал дверь, и я прошел мимо него в полумрак уютной комнаты: абрикосовый, дорогой с виду китайский ковер, мягкие низкие кресла, множество бра в виде белых барабанов, большой «кейпхарт» в углу, длинная и очень широкая кушетка с обивкой из рыжеватого мохера с темно-коричневой ниткой, камин с медным экраном и резным украшением из белого дерева над каминной полкой. Огонь, разведенный за экраном, проблескивал сквозь огромный пук манзаниты в цвету. Местами цвет пожелтел, но все еще был хорош. Поднос с бутылкой виски «VАТ-69» и стаканами и медное ведерко для льда стояли на низком столике из орехового капа, покрытом стеклом. Комната уходила в глубину дома и заканчивалась пологой аркой, за которой виднелись три узких окна и белые металлические поручни лестницы, ведущей вниз.

Лейвери захлопнул дверь и уселся на кушетке. Он выгреб сигарету из кованой серебряной сигаретницы и закурил, раздраженно косясь на меня. Я сел напротив и оглядел его. Все прелести его внешности, о которых давала знать та фотография, были при нем. Мощный торс и великолепные бедра. Яркие глаза орехового цвета с сероватыми белками. Довольно длинные волосы слегка курчавятся на висках. На смуглой коже ни малейших следов разгульного образа жизни. Роскошный кусок мяса, но, на мой взгляд, не более того. Охотно могу себе представить, что женщины от него без ума.

— Почему бы вам не сказать, где она? — начал я. — Рано или поздно мы все равно это выясним. Скажите нам это сейчас, и мы больше не станем вас беспокоить.

— Чтобы побеспокоить меня, потребуется что-нибудь почище, чем частный мусор, — сказал он.

Сомневаюсь. Частный мусор способен побеспокоить кого угодно. Он настырный, и грубостью его не удивишь. Его рабочее время оплачивается, и ему все равно, на что оно уйдет: на ваше беспокойство или еще на что-нибудь.

— Послушайте, — сказал он, наклонившись вперед и целясь в меня своей сигаретой, — я знаю, о чем эта телеграмма, но это же чушь собачья. Не ездил я в Эль-Пасо с Кристэл Кингсли. А что касается даты этой телеграммы, так я последний раз виделся с Кристэл задолго до того и в последнее время вообще никак с ней не общался. Так я и сказал Кингсли.

— Не больно-то он вам поверил.

— А с чего мне врать ему? — удивился он.

— А с чего бы вам и не соврать ему?

— Послушайте, — серьезно сказал он, — может, вы так и считаете, но ведь вы же ее не знаете. Кингсли ей не указчик. Если ему не нравится, как она ведет себя, он знает, что ему нужно делать. Меня уже тошнит от этих мужьев-собственников.

— Если вы не ездили с ней в Эль-Пасо, — сказал я, — тогда зачем она послала эту телеграмму?

— Понятия не имею.

— Звучит не очень убедительно. — Я показал на пук манзаниты перед камином. — Это вы нарвали на Малом Оленьем озере?

— Этой манзаниты здесь на любом холме навалом, — с презрением возразил он.

— Но здесь она цветет иначе.

Он рассмеялся.

— Ну, если вам так уж хочется знать — был я там, еще в середине мая. Да, я думаю, вы и сами это выясните. И это был последний раз, когда я ее видел.

— Вам не приходило в голову жениться на ней?

Он выпустил облачко дыма и произнес сквозь него:

— Да, верно, я об этом подумывал. У нее есть деньги, а деньги — вещь стоящая. Но тогда они достались бы мне слишком дорогой ценой.

Я молча кивнул. Он взглянул на ветки манзаниты у камина, откинулся назад и выпустил дым к потолку, демонстрируя мне эффектный контур своей загорелой крепкой шеи. Я продолжал молчать, и Лейвери забеспокоился. Он взглянул на визитку, которую я вручил ему, и сказал:

— Так вы, значит, нанимаетесь раскапывать всякое дерьмо? Ну и как, доходное занятие?

— Особо не похвастаешься. Доллар здесь, доллар там.

— И все они довольно склизкие, — сказал он.

— Послушайте, мистер Лейвери, нам с вами незачем лезть в драку. Кингсли считает, что вы знаете, где его жена, но не хотите сказать ему. То ли чтобы насолить ему, то ли из соображений деликатности.

— И какой же вариант его больше устраивает? — осклабился загорелый красавец.

— Ему на это наплевать — лишь бы получить информацию. Его не очень-то волнует, чем вы с нею занимаетесь, куда ездите и разведется ли она с ним или нет. Он просто хочет знать, что у нее все в порядке и она не влипла в какие-нибудь неприятности.

Лейвери явно заинтересовался.

— Влипнуть? В неприятности? — Он смаковал эти слова, облизывал, раскатывал на языке.

— Возможно, вам не знаком тот вид неприятностей, который он имеет в виду.

— Да? Тогда расскажите мне, — попросил он с сарказмом, — я просто мечтаю услышать о каком-нибудь виде неприятностей, в который я не влипал.

— Не разыгрывайте из себя остряка, — сказал я ему. — Говорить дело — на это у вас времени нет, зато всегда есть время для шуточек. Может, вы боитесь, что мы захотим поймать вас на крючок за то, что вы пересекли границу штата с чужой женой? Тогда вы ошибаетесь.

— Тоже мне умник нашелся. Я что, похож на дурака? Вам пришлось бы сперва доказать, что я платил за поездку, иначе ничего у вас не выйдет.

— Но эта телеграмма — она должна что-нибудь означать, — упрямо сказал я. Мне казалось, что я уже говорил это, и не один раз.

— Наверно, это просто розыгрыш. У нее таких шуточек полон карман. И все они дурацкие, а бывают и препакостные.

— Не вижу соли в этой шутке.

Он тщательно стряхнул пепел с сигареты на стеклянную поверхность стола, бросил на меня косой взгляд и тут же отвел глаза.

— Я ее отшил, — медленно произнес он, — а она, может, вздумала насолить мне таким вот способом. Она хотела, чтобы я как-нибудь приехал к ней на дачу на уикэнд. А я не поехал. Она мне осточертела, скажем так.

— Угу, — сказал я и уставился на него своим долгим проницательным взглядом. — Нет, это не звучит. Вот если б вы, скажем, поехали вместе в Эль-Пасо, а там рассобачились и разошлись по сторонам — вот это уже более правдоподобно. Может, так оно и было на самом деле?

Он густо покраснел под своим загаром.

— Черт побери, — сказал он, — я же вам говорил, никуда я с ней не ездил — ни-ку-да. Запомните это наконец.

— Запомню тогда, когда поверю.

Он подался вперед, чтобы погасить сигарету, поднялся легко и неспешно, затянул потуже пояс своего халата и стал рядом с кушеткой.

— Ну вот что, — сказал он звонким напряженным голосом. — Выматывайтесь-ка отсюда, проветрите мозги. Надоел мне ваш дурацкий допрос третьей степени. Нечего тратить даром мое время и ваше собственное — хотя оно ломаного гроша не стоит.

Я встал и ухмыльнулся до ушей.

— Стоит оно не так уж много — ровно столько, сколько мне за него платят. Скажите, а у вас никогда не возникали небольшие неприятности в каком-нибудь универмаге — скажем, в чулочном или ювелирном отделе?

Он внимательно смотрел на меня, опустив уголки бровей и стянув рот гузкой.

— Не понял, — буркнул он, но, судя по голосу, в голове у него проворачивалась какая-то мысль.

— Это все, что я хотел знать. И спасибо за то, что выслушали меня. Кстати, чем вы занимались с тех пор, как ушли от Кингсли?

— А вам-то что? Не ваше собачье дело!

— Разумеется. Но это всегда можно выяснить, — сказал я и слегка продвинулся в сторону двери, но не слишком далеко.

— В настоящий момент я ничем не занимаюсь, — холодно заметил он. — Я жду призыва на флот со дня на день.

— Ну что ж, самое время, — сказал я.

— Ага. Ну, пока, мистер ищейка. И не затрудняйтесь приходить еще раз — меня непременно не будет дома.

Я подошел к двери и дернул ее на себя. Ее заедало на пороге от морской сырости. Когда мне удалось ее открыть, я оглянулся. Лейвери стоял, прищурившись, его распирало от подавленной ярости.

— Возможно, я еще вернусь, — сказал я, — но не для того, чтобы обмениваться шуточками. Я вернусь, если выясню что-то, о чем стоит потолковать всерьез.

— Значит, вы все еще думаете, что я вру, — со злобой сказал он.

— Я думаю, что у вас что-то на уме. Я повидал на своем веку слишком много лиц, чтобы этого не заметить. Может, это и не имеет ко мне никакого отношения. И тогда вы с полным правом выставите меня опять.

— С большим удовольствием, — сказал он. — И в следующий раз прихватите с собой кого-нибудь, чтобы доставить вас в больницу. На случай, если вам отшибет мозги, когда вы приземлитесь на пятую точку.

И тут он ни с того ни с сего сплюнул прямо на ковер перед собой.

Мне стало не по себе. Как будто на глазах у тебя вдруг отслаивается лоск, и ты видишь перед собой мелкого бандита из подворотни. Или слышишь, как утонченная с виду дама начинает выражаться словами на три буквы.

— Пока, красавец, — сказал я, покидая его. Чтобы закрыть дверь, я с силой дернул ее, поднялся по дорожке и вышел на улицу. Постоял на тротуаре, задумчиво разглядывая дом через дорогу.

4

Большой приземистый дом с выцветшей до приятного пастельного оттенка и оттененной тускло-зелеными рамками оконных наличников розовой штукатуркой. Крыша крыта зеленой черепицей, круглой, шершавой. Глубоко врезанную парадную дверь обрамляет мозаика из разноцветной плитки; перед домом небольшой цветник, его отделяет от улицы низкая оштукатуренная стенка, увенчанная железной оградой, слегка ржавой от морской сырости. По левую руку от стенки — гараж на три машины; между дверью гаража, выходящей во двор, и боковым входом в дом проложена бетонная дорожка.

В воротный столб врезана бронзовая табличка: «Альберт С. Элмор, д-р медицины».

Пока я стоял там, глазея через улицу, из-за угла с мягким урчанием вынырнул все тот же черный «кадиллак». Замедлив ход, он начал было описывать дугу, чтобы свернуть в гараж, потом решил, что моя машина помешает ему, покатил дальше, до самого конца улицы. И развернулся на широком пространстве перед декоративной железной оградой. Медленно вернулся и въехал в свободный бокс гаража через дорогу.

Худой человечек в темных очках прошел по дорожке к дому, неся докторский саквояж. На полпути он замедлил шаг и уставился на меня. Я направился к своей машине. Перед домом человечек достал ключ и, отпирая дверь, опять оглянулся.

Я забрался в свой «крайслер», закурил и стал думать, стоит ли нанимать сыщика, чтобы попасти Лейвери. В конце концов я решил, что пока в этом нет нужды.

В нижнем окне, с той стороны, откуда д-р Элмор вошел в дом, колыхнулись портьеры. Худые руки раздвинули их, и я уловил отблеск света на очках. Прежде чем сойтись снова, портьеры довольно долго пробыли в этом положении.

Я оглянулся на дом Лейвери. Теперь, глядя сбоку, я увидел, что его черный ход открывается на веранду, крашеные деревянные ступеньки которой вели к наклонной бетонной дорожке. В конце дорожки бетонные ступени сбегали к мощеному проулку.

Я опять перевел взгляд на дом доктора Элмора, лениво соображая, знает ли он Лейвери и насколько хорошо. Наверное знает, ведь они здесь единственные соседи. Впрочем, Элмор все равно ничего мне о нем не расскажет — на то он и врач.

Между тем портьеры, до сих пор лишь слегка разведенные, разошлись до отказа.

Средняя из трех створок окна, которое они закрывали, не была затянута тюлем. Там стоял доктор Элмор и, нахмурив свое худое лицо, упорно глядел на меня через дорогу. Я вытряхнул в окно пепельницу — он резко отвернулся и сел за стол. Его саквояж стоял прямо перед ним. Доктор сидел неподвижно, только пальцы барабанили по столу радом с саквояжем. Потянулся к телефону. Дотянувшись, тут же отдернул руку. Закурил, яростно затряс спичкой, шагнул к окну и опять уставился на меня.

Если это и было любопытно, то только потому, что это был доктор. Доктора, как правило, самые нелюбопытные люди. В первые же годы своей врачебной практики они узнают столько тайн, что им хватает этого добра на всю оставшуюся жизнь. Кажется, я чем-то заинтересовал доктора Элмора. И не просто заинтересовал, а встревожил.

Я уже протянул было руку, чтобы включить зажигание, но тут парадная дверь Лейвери отворилась — я убрал руку и опять откинулся на сиденье. Лейвери бодро поднялся по дорожке от своего дома, бросил беглый взгляд вдоль улицы и направился к своему гаражу. Одет он был все так же, через руку были перекинуты махровое полотенце и коврик. Я услышал, как поднялась гаражная дверь, хлопнула дверца автомобиля, заскрежетало сцепление, закашлял двигатель. Вот он выбрался задним ходом вверх по крутому въезду на улицу, фыркая белым дымом из выхлопной трубы, — шустрый голубой автомобильчик с откинутым верхом, из которого торчала голова Лейвери с приглаженными темными волосами, в пижонских солнечных очках с очень, широкими белыми дужками. Автомобильчик припустил вниз по улице и, вильнув кормой, свернул за угол.

Тут для меня никаких загадок не было. Мистер Кристофер Лейвери отбыл на берега бескрайнего Тихого океана, чтобы полежать на солнышке, демонстрируя девицам свои многообещающие и вполне доступные мужские достоинства.

Я вновь сосредоточил свое внимание на докторе Элморе. На этот раз он сидел, прижав к уху телефонную трубку, курил и молча ждал. Вот он наклонился вперед (все мы так делаем, когда в трубке опять раздается голос собеседника), выслушал, положил трубку и что-то записал в лежащем перед ним блокноте. Затем на столе появилась массивная книга в желтом переплете. Он распахнул ее где-то посредине, бросив быстрый взгляд на мой «крайслер».

Найдя нужное место, он склонился над книгой, и торопливые клубочки дыма поднялись в воздух над ее страницами. Он еще что-то записал, отложил книгу и снова сгреб телефон. Набрав номер, подождал, затем быстро заговорил, бодая воздух головой и выписывая вензеля сигаретой.

Закончив разговор, он повесил трубку, после чего откинулся назад и, упершись взглядом в стол, но не забывая поглядывать в окно каждые полминуты, погрузился в раздумья. Он чего-то ждал, и я, сам не зная почему, ждал вместе с ним. Доктора названивают по телефону, разговаривают с массой людей. Доктора выглядывают из окон на улицу, доктора хмурятся, доктора нервничают, доктора тревожатся и не скрывают раздражения. Доктора тоже люди, рожденные для страданий, их жизнь, как и наша, проходит в долгой, упорной борьбе.

Но в том, как держал себя именно этот доктор, было нечто интригующее. Я посмотрел на часы, решил, что пора бы перекусить чего-нибудь, закурил очередную сигарету и не тронулся с места.

Прошло минут пять. Из-за угла вылетел и пронесся по улочке зеленый седан. Он причалил к тротуару прямо перед домом доктора Элмора, и высокий хлыст его антенны завибрировал. Из машины выбрался высокий мужчина со светлыми, как бы припорошенными пылью волосами, и нашагал к парадной двери доктора Элмора. Он позвонил и нагнулся, чтобы зажечь о порог спичку. Повернув голову, мужчина пристально посмотрел именно в ту точку, где сидел в машине я.

Дверь отворилась, и он вошел в дом. Невидимая рука затянула портьеры, и кабинет доктора Элмора скрылся с моих глаз. Я сидел, разглядывая выгоревшую изнанку портьер. Опять поползло время.

Снова отворилась дверь, тот же человек со скучающим видом спустился по ступенькам и вышел в ворота. Щелчком далеко отбросил окурок и взъерошил волосы. Пожал плечами, ущипнул себя за подбородок и пересек улицу по диагонали. В тишине его шаги звучали лениво и отчетливо. За его спиной в кабинете доктора Элмора опять дрогнули портьеры. Доктор Элмор стоял у окна и наблюдал.

Большая веснушчатая рука легла на дверцу рядом с моим локтем. Большое лицо с резкими чертами нависло надо мной. Глаза у этого человека были металлической синевы.

Он посмотрел на меня в упор и сказал низким хриплым голосом:

— Ждете кого-нибудь?

— Сам не знаю, — сказал я. — Вы так считаете?

— Вопросы здесь задаю я.

— Ах, черт меня подери, — сказал я. — Так вот где ответ на всю эту пантомиму.

— Что еще за пантомима? — Его очень синие глаза глядели на меня жестко, бесстрастно и недружелюбно.

Я показал сигаретой на дом через дорогу:

— Нервная Нелли на телефоне. Выясняет мою фамилию — скорее всего через автоклуб, — потом находит ее в городском телефонном справочнике — и тут же вызывает полицию. А в чем, собственно, дело?

— Предъявите-ка ваши права.

Я ответил ему таким же холодным, ровным тоном:

— Вы бы, приятель, предъявили для начала свою бляху. Или, может, вы считаете, что ваша грубость — лучшее удостоверение?

— Какая же это грубость, приятель? Когда дойдет до грубости, вы сразу поймете, что это такое.

Я нагнулся, повернул ключ зажигания и нажал на стартер. Двигатель завелся и заурчал на холостом ходу.

— А ну, вырубите мотор, — свирепо сказал он и поставил ногу на подножку автомобиля.

Я выключил двигатель, откинулся на сиденье и посмотрел на него.

— Черт возьми, — сказал он, — вы хотите, чтобы я вас выволок из машины и приложил о тротуар?

Я достал и вручил ему свой бумажник. Он вытащил целлулоидный кармашек и взглянул на мои водительские права, затем перевернул его и ознакомился с моим патентом на обороте. С презрительным видом он сунул кармашек в бумажник и вернул его мне. Я убрал все на место. Его рука исчезла и появилась снова с сине-золотым полицейским знаком.

— Дегармо, лейтенант сыскной полиции, — сказал он своим низким грубым голосом.

— Приятное знакомство, лейтенант.

— Ладно, ладно. А теперь выкладывайте, что это вы здесь принюхиваетесь к дому Элмора.

— Хорошо сказано, лейтенант, но я вовсе не принюхиваюсь к дому Элмора. В жизни не слыхал о докторе Элморе и не вижу причины, зачем мне принюхиваться к его дому.

Он отвернулся и сплюнул. Мне сегодня определенно везло на плевак.

— Тогда какого еще рожна вам надо? У нас в городе нет ни одной ищейки, нам они как-то ни к чему.

— В самом деле?

— Ага, в самом деле. Так что давайте-ка лучше выкладывайте по-хорошему. Если не хотите прогуляться в наше кафе «Пятый угол». Там вы у нас живо расколетесь.

Я не стал отвечать ему.

— Вас что, ее старики наняли? — спросил он вдруг.

Я покачал головой.

— Последний умник, который попробовал встрять в это дело, отправился дробить щебенку на дорогах, так-то, дружочек.

— Какая прелесть, — сказал я. — Если б я только мог понять, о чем речь. Что он попробовал?

— Попробовал взять его на крючок, — неопределенно сказал он.

— Какая жалость, что я не в курсе, — сказал я. — У меня такое впечатление, что он сам так и лезет на крючок.

— Дешевые разговорчики, — сказал он. — Здесь вы на них ничего не купите.

— Ну вот что, — сказал я, — давайте говорить без дураков. Я не знаю доктора Элмора, никогда о нем не слыхал, и он меня не интересует. Я приехал сюда навестить приятеля и в данный момент наслаждаюсь видом на море. Если я занимаюсь еще чем-нибудь, вам до этого никакого дела нет. Если вам это не по вкусу, мы можем съездить в полицейское управление и обратиться к дежурному офицеру.

Он тяжело зашаркал ногой по подножке, явно не зная, что делать дальше.

— Так. Значит, без дураков? — спросил он.

— Без дураков.

— Да ну его к дьяволу, этого мужика с его нервами, — сказал он вдруг, оглянувшись на дом Элмора. — Ему бы нужно доктору показаться. — Он рассмеялся, но в смехе его не было веселья. Он снял ногу с подножки и потеребил свои жесткие волосы.

— Ладно, отваливайте, — сказал он. — Держитесь подальше от наших непуганых мест, здоровее будете.

Я опять нажал на стартер. Когда двигатель опять мягко заработал на холостом ходу, я спросил:

— Как там у вас поживает Ал Норгаарден?

Он пристально посмотрел на меня:

— Вы знаете Ала?

— Ага. Мы тут поработали вместе над одним делом — пару лет тому назад, еще когда начальником полиции был Вэкс.

— Ал в военной полиции. Хотел бы я быть на его месте, — с горечью сказал он. Уже уходя, он вдруг резко повернулся и бросил:

— Ну ладно, отваливайте, пока я не передумал.

Тяжело шагая, он опять пересек улицу и вошел в ворота доктора Элмора.

Я выжал сцепление и отбыл. На обратном пути в город я прислушивался к своим мыслям. Их ход был неровным, как движения тонких нервных рук доктора Элмора, хватающихся за портьеры.

Вернувшись в Лос-Анджелес, я позавтракал и поднялся в свой офис в Кахуэнга-билдинге, чтобы проверить, есть ли почта, и позвонить Кингсли.

— Я был у Лейвери, — сообщил я ему. — Он наговорил мне достаточно гадостей, чтобы выглядеть искренним. Я попытался подзавести его, но это ничего не дало. Мне все еще кажется, что они, скорее всего, поссорились и разошлись, но он не теряет надежды помириться с ней.

— Тогда он должен знать, где она, — сказал Кингсли.

— Это возможно, но не обязательно. Кстати, у меня было довольно занятное происшествие на улице, где живет Лейвери. Там ведь всего два дома. Второй принадлежит доктору Элмору.

И я вкратце изложил ему это довольно занятное происшествие.

Помолчав, он спросил:

— Это доктор Альберт Элмор?

— Да.

— Одно время он был доктором Кристэл. Несколько раз мы его вызывали, когда она… В общем, когда она допивалась до чертиков. У меня сложилось впечатление, что он, чуть что, хватается за шприц для подкожного впрыскивания. А жена у него — погодите, что-то там такое случилось с его женой. Ах да, она покончила с собой.

— Когда? — спросил я.

— Не помню. Довольно давно. Я никогда с ними не встречался в одной компании. Что вы собираетесь делать, теперь?

Я сказал ему, что собираюсь подняться в горы, к озеру, хотя для этого, пожалуй, уже поздновато.

Он заверил меня, что времени вполне достаточно, так как в горах ночь наступает на час позже.

5

Воздух обжигал мой язык. Сан-Бернардино изнемогал и плавился в послеполуденном зное. Я проехал через него задыхаясь и задержался ровно настолько, чтобы купить пинту спиртного на случай, если потеряю сознание прежде, чем доберусь до гор. Миновав город, я начал одолевать затяжной подъем на Крестлайн. За пятнадцать миль дорога поднялась на высоту пять тысяч футов, но и там было еще далеко до прохлады. Тридцать миль горной дороги привели меня под высокие сосны в месте, называемом Бабблинг-Спрингз — Журчащие Ключи, — где были только склад бочарной клепки да бензоколонка, но там я почувствовал себя как в раю. Дальше уже было прохладно всю дорогу.

Плотину на озере Пума-Лейк охраняли вооруженные часовые: по одному на каждом конце и еще один посредине. Первый часовой на моем пути велел мне перед въездом на плотину закрыть все окна автомобиля. Примерно в сотне ярдов от плотины канат с пробковыми поплавками не давал прогулочным лодкам приблизиться к ней. Если не считать этих деталей, война, похоже, не нанесла озеру Пума-Лейк большого ущерба.

Мелькая веслами, скользили по синей воде каноэ, вовсю тарахтели движками весельные лодки с подвесными моторами, а быстроходные катера резвились, рисовались, как озорные подростки, оставляя за собой широкие шлейфы пены и разворачиваясь на пятачке, а девушки в них визжали и окунали пальцы в тугую воду. В кильватере у катеров подпрыгивал на волнах упрямый народ, заплативший два доллара за рыболовный билет и пытающийся вернуть хоть пятак из этих денег в виде снулой рыбы.

Дорога пропетляла среди гранитных скал и нырнула в луга, где цвели последние дикие ирисы, белый и пурпурный люпин, и дубровка, и водосбор, и болотная мята, и зверобой. Высокие желтые сосны возносились в ясно-голубое небо. И опять дорога спустилась до уровня озера, и на каждом шагу стали попадаться девушки в кричащих широких штанах, в сандалиях на толстой подошве, с косынками, с лентами в уложенных валиком волосах, с толстыми белыми ляжками. Велосипедисты опасливой раскачкой пересекали шоссе, и время от времени какой-нибудь озабоченный тип с гулом проносился мимо на мотороллере.

В миле от городка от шоссе ответвилась дорога поменьше и по дуге повернула вспять, в горы. На грубом деревянном щите под дорожным знаком стояло: «Малое Оленье озеро — 13/4 мили». Я свернул. На первой миле по склонам еще виднелись разрозненные дачные домики, но затем и они исчезли. Вскоре от этой дороги отошла еще одна, совсем узкая, и очередной грубый деревянный щит сообщил: «Малое Оленье озеро. Частная дорога. Проезд запрещен».

Я вывернул руль своего «крайслера», осторожно объехал несколько огромных гранитных валунов, миновал маленький водопад и углубился в лабиринт черных дубов, железного дерева, манзаниты и тишины. Голубая сойка заверещала на ветке, потом белка выругала меня, сердито хлопая лапкой по сосновой шишке, над которой она трудилась. Дятел в алой шапочке оторвался от своих исследований в тенистой кроне, покосился на меня бусинкой глаза, увильнул за ствол дерева и выглянул из-за него другим глазком. Я подъехал к воротам, сколоченным из пяти жердей, и очередному щиту.

За воротами проселок пропетлял среди деревьев еще пару сотен ярдов — и вдруг подо мною открылось овальное озерцо, утонувшее в деревьях, скалах и диких травах, похожее на каплю росы в ложбинке листа. Ближний край озера был образован бетонной плотиной с веревочными поручнями наверху и старым мельничным колесом сбоку. Рядом стоял домик из неокоренной местной сосны.

На том берегу нависал над водой большой дом, срубленный из красной секвойи (дорога шла к нему вокруг озера, но можно было и срезать путь через плотину), а еще дальше, на приличном удалении друг от друга, виднелись два дома поменьше. Все три стояли запертые, тихие, со спущенными шторами. Большой дом глядел на озеро двенадцатистворчатым окном с оранжевыми жалюзи.

На дальнем от плотины краю озера располагалось нечто вроде небольшого пирса с музыкальным павильоном. На кособоком деревянном щите над ним было выведено большими белыми буквами: «Лагерь Килкэр». Так и не сумев разобраться, что делает это нелепое сооружение посреди живописного пейзажа, я вышел из машины и начал спускаться к домику у плотины. Где-то за ним раздавался стук топора.

Я постучал кулаком в дверь. Топор умолк. Откуда-то донесся зычный мужской голос. Я присел на один из валунов и закурил. За углом зазвучали чьи-то шаги — неровные шаги. Появился смуглолицый человек с резкими чертами лица и колуном в руке.

Он был крепко сбит, не очень высок ростом и хром — на каждом шагу он выбрасывал в сторону негнущуюся правую ногу, заставляя ее выписывать дугу. Темный небритый подбородок, упрямые голубые глаза, седоватые волосы курчавились над ушами и давно нуждались в стрижке. На нем были синие джинсы и расстегнутая на бронзовой мускулистой шее голубая рубашка. Из уголка рта свисала сигарета. Судя по манере цедить слова, это был видавший виды горожанин.

— Да?

— Мистер Билл Чесс?

— Это я.

Я поднялся, достал из кармана рекомендательное письмо от Кингсли и протянул ему. Он покосился на записку, тяжело ступая, вошел в дом и вернулся с насаженными на нос очками. Затем внимательно прочел записку — раз, другой, — спрятал ее в нагрудный карман, застегнул клапан и протянул руку.

— Приятно познакомиться, мистер Марлоу.

Мы обменялись рукопожатием. Рука у него была шершавая, как рашпиль.

— Так вы, значит, желаете взглянуть на дачу Кингсли? Охотно вам покажу. Не собирается ли он, не дай Бог, продавать ее? — Не отводя от меня глаз, он ткнул большим пальцем в сторону того берега.

— Возможно и это, — сказал я. — У нас в Калифорнии все идет в продажу.

— Святая правда. Вот она — это вам не что-нибудь, а секвойя. Изнутри обшита сосной, сборная крыша с асбестовой прокладкой, фундамент и терраса из камня, комплектная ванная с душем, жалюзи на всех окнах, большой камин, печь на жидком топливе в большой спальне — чертовски полезная вещь весной и осенью, — а в кухне комбинированная плита системы «Пилигрим», работает на газе и на дровах. Все первейшего класса. Стоит около восьми тысяч — неплохие деньги для дачки в горах. И еще собственный резервуар питьевой воды, но это не здесь, а повыше.

— Как насчет электричества и телефона? — Это я спросил просто так, чтобы поддержать дружескую беседу.

— Электричество само собой. А телефона нет. Теперь его не достать, а если б и был, тянуть сюда линию — себе дороже.

Он уставился на меня своими упорными голубыми глазами, а я уставился на него. Вопреки его загорелому и обветренному виду, заметно было, что он из пьющих: кожа грубая, лоснящаяся, выступающие вены, ненатуральный блеск в глазах.

— Там сейчас живет кто-нибудь? — спросил я.

— Ни души. Миссис Кингсли была здесь несколько недель тому назад, потом уехала. Наверное, вернется со дня на день. Он вам ничего не говорил?

Я изобразил удивление:

— С какой стати? Разве она идет в придачу к даче?

Он нахмурился, затем запрокинул голову и разразился смехом. Раскаты его хохота, напоминавшие обратные вспышки тракторного двигателя, вдребезги разнесли лесную тишину.

— Вот это хохма! — захлебывался он. — «Разве она идет в придачу…» — Он снова заржал, но тут же умолк, стиснув челюсти.

— В общем, дача что надо, — сказал он, внимательно присматриваясь ко мне.

— А кровати удобные? — поинтересовался я.

Он подался туловищем вперед и улыбнулся:

— А как насчет того, чтоб в зубы?

Я уставился на него, разинув рот:

— Не понял юмора, — сказал я. — При чем тут мои зубы?

— А почему я должен знать, какие там кровати? — прорычал он, слегка сгорбившись, примеряясь достать меня жестким правым, если разговор будет серьезный.

— Не знаю, почему бы вам этого и не знать, — сказал я. — Да я и не настаиваю — сам могу это выяснить.

— Ну да, — с горечью сказал он, — думаешь, я не учую легавого с первой же минуты? Да я с ними в прятки играл в любом штате, какой ни возьми. Плевал я на тебя, друг любезный. И на Кингсли тоже. Так он, значит, нанимает легавого проверить, не ношу ли я его пижаму, так что ли?

Слушай, как тебя там, у меня, может, нога не гнется и все такое, но уж бабья я мог иметь…

Я протянул ему руку, от души надеясь, что он не оторвет ее и не зашвырнет в озеро.

— Тебя куда-то не туда занесло, — сказал я ему. — Я приехал сюда не для того, чтобы расследовать твою любовную жизнь. Я в жизни не видел миссис Кингсли. И мистера Кингсли я сегодня утром увидел в первый раз в жизни. Какого же черта ты вдруг завелся?

Он потупился и яростно, словно желая причинить себе боль, провел по губам тыльной стороной ладони. Потом поднял руку на уровень глаз, с силой сжал ее в кулак, разжал и посмотрел на пальцы. Они слегка дрожали.

— Извиняюсь, мистер Марлоу, — медленно произнес он. — Я прошлый вечер малость перебрал и с похмелья места себе не нахожу. Я уже месяц кукую здесь один и до того дошел, что уже сам с собой разговариваю. Хреновое дело со мной приключилось.

— Выпивка в этом деле не поможет?

Его глаза взяли меня на прицел и жадно заблестели:

— А есть?

Я извлек из кармана свою пинту ржаного виски и показал ему зеленый ярлык на колпачке.

— Нет, я этого не заслуживаю, — сказал он. — Видит Бог, не заслуживаю. Подождите, я стаканы принесу. А то, может, в дом зайдете?

— Я уж лучше побуду на свежем воздухе. Мне нравится этот вид.

Он описал дугу своей негнущейся ногой, вошел в дом и вернулся с двумя склянками из-под плавленого сыра. Усаживаясь на валун рядом со мной, Чесс обдал меня запахом высохшего пота.

Я сорвал с бутылки металлический колпачок и налил: ему от души, себе поменьше. Мы чокнулись и выпили. Он подержал виски на языке, и слабая улыбка осветила его лицо.

— Да, брат, розлив — лучше не надо, — сказал он. — Интересно, с чего это я так сорвался? Видно, когда ты один в горах, на тебя хандра находит. Без компании, без настоящих друзей, без жены. — Он помолчал и добавил, покосившись на меня: — Особенно без жены.

Я не отводил глаз от голубого зеркала воды. Под нависшей скалой выметнулась в воздух рыба — вспышка белого света, круги расходящейся ряби. Ветерок тронул верхушки сосен с шумом, похожим на слабый прибой.

— Она ушла от меня, — размеренно сказал он. — Она ушла от меня месяц тому назад, в пятницу, двенадцатого июня. Этот день я не забуду никогда.

Я вздрогнул и замер, но все же ухитрился налить виски в его опустевший стакан. Пятница, двенадцатого июня — именно в этот день ожидалось, что миссис Кристэл Кингсли приедет в город на вечеринку.

— Но вы же не захотите про это слушать, — сказал он. Его выцветшие голубые глаза выражали откровенное и глубокое желание излить душу.

— Конечно, мне до этого дела нет, — сказал я. — Но если вам от этого станет легче…

Он резко кивнул.

— Встречаются два мужика в парке на скамейке, — сказал он, — и начинают толковать о Боге. Замечали вы такое? Мужики, которые не станут толковать о Боге с лучшим своим другом.

— Мне это знакомо, — сказал я.

Он выпил и окинул взглядом озеро.

— Она была классная малышка, — негромко начал он. — Иногда островата на язычок, но все равно классная малышка. У нас с ней была любовь с первого взгляда, у меня и Мьюриэл. Я повстречал ее в одном заведении в Риверсайде, год и три месяца тому назад. Не тот сорт заведения, в котором можно надеяться повстречать девушку вроде Мьюриэл, но вот так оно получилось. Мы поженились. Я любил ее. Я знал, что мне крупно повезло. И все же я был такой подонок, что не мог с ней по-честному.

Я пошевелился, чтобы дать ему понять, что я все еще здесь, но не сказал ни слова, опасаясь разрушить доверительную атмосферу, и сидел с нетронутым стаканом в руке. Я не прочь выпить, но только не тогда, когда меня используют в качестве дневника.

— Вы же знаете, как это бывает в браке, в каждом браке, — уныло продолжал он. — Пройдет какое-то время, и мужик вроде меня — обыкновенный паскудный мужик вроде меня — хочет пощупать бабу. Какую-нибудь другую бабу. Гадость, наверное, но именно так оно и есть.

Он посмотрел на меня, и я сказал, что уже встречался с такой точкой зрения.

Он опрокинул свой второй стаканчик. Я передал ему бутылку. На сосне сойка поднималась вверх с ветки на ветку — прыгала, даже не раскрывая крыльев и ни на миг не теряя равновесия.

— Ну да, — продолжал Билл Чесс, — все эти бедолаги в горах наполовину чокнутые, и мне тоже этого не миновать. Живу я здесь и горя не знаю, жилье дармовое, каждый месяц получаю чек на солидную пенсию, плюс еще полстолько в облигациях военного займа, женат на чудесной милашке-блондинке, каких еще поискать надо, — живу и понятия не имею, что я мешком из-за угла пришибленный. Меня, видите ли, вот на что потянуло. — Он ткнул пальцем в сторону дачи из красной секвойи на том берегу. Вечерний свет окрасил ее в цвет бычьей крови. — В двух шагах от дома, прямо под окнами — и с кем? С расфуфыренной шлюшкой, которая мне и даром не нужна. Господи, это ж надо быть таким кретином.

Он опрокинул третий стаканчик и поставил бутылку на валун. Затем выудил сигарету из кармана рубашки, зажег спичку о ноготь большого пальца и сделал несколько жадных затяжек. Я дышал осторожно, приоткрыв рот, безмолвный, как взломщик за портьерой.

— Вот ведь какая чертовщина, — заговорил он наконец, — раз уж меня потянуло на сторону, можно было думать, что я не стану гадить рядом с собственным гнездом, и уж если клюну, так хотя бы на другой тип. Но ведь даже этого не было! Курвочка с той дачи — она такая же блондинка, как Мьюриэл, тот же размер и вес, тот же тип, даже цвет глаз почти такой же. Но зато, приятель, во всем остальном — большущая разница. Красивая, это верно, но не красивее моей, это любой скажет, а я и подавно. Значит, в то утро жег я мусор у них во дворе. Занимаюсь своим делом, а что мне еще там делать? И тут она появляется в кухонной двери, в пижаме, причем такой прозрачной, что видны ее розовые соски. И говорит своим ленивым паскудным голосом: «Зайди выпить, Билл. Грех вкалывать в такое чудесное утро». А я что, я же выпить не дурак. Захожу через кухонную дверь и угощаюсь. Стаканчик, другой, потом из кухни переходим в дом. И чем я ближе к ней подбираюсь, тем яснее читаю в ее глазах, что нам прямой путь в спальню.

Он умолк и смерил меня холодным, жестким взглядом.

— Вы меня спрашивали, удобные ли там кровати, и я сразу встал на дыбы. Хотя вы ничего такого не имели в виду. А я как раз об этом только и думал. Так вот — кровать, в которой я побывал, была удобная.

Похоже, в душе его происходила борьба. Как всегда, верх взяло виски. Он сделал из бутылки долгий яростный глоток, потом туго, будто от этого что-нибудь зависело, завернул колпачок. Потом подобрал камень и с силой швырнул его в воду.

— Вернулся я домой по плотине, — медленно продолжал он уже захмелевшим голосом. — Иду, как по воздуху плыву. Было дело — и сплыло, никто ничего не узнает. И сколько же раз мы, мужики, накалываемся на таких делах, верно я говорю? Было дело, да не сплыло. Нет, не сплыло. Пришлось мне выслушать от Мьюриэл, что она об этом думает. Она даже голоса не повысила, но сказала мне о таких вещах, о которых я даже не подозревал. Да уж, дело всплыло так, что любо-дорого.

— И она ушла от вас, — сказал я, когда он умолк.

— В ту же ночь. А меня и дома-то не было. Я до того себя паскудно чувствовал, что трезвым все это никак не мог выдержать. Доковылял до своего «форда» и укатил на Пума-Лейк, на северный берег. Там стакнулся с парой таких же подонков, как я сам, и нажрался до поросячьего визга. Правда, легче мне от этого не стало. Гудели до пятого часа утра. Вернулся домой, а Мьюриэл уже нет, упаковалась и ушла, ничего не оставила, только записку на комоде и немного кольдкрема на подушке.

Он достал из потертого старого бумажника листок бумаги с загнутыми углами и передал его мне. На вырванном из блокнота листке в голубую линейку карандашом было написано:

«Прости, Билл, но мне легче умереть, чем жить с тобой дальше. Мьюриэл».

Я вернул ему записку и спросил, глядя на тот берег:

— А там как?

Билл Чесс подобрал плоский камешек и попытался пустить по воде «блинчиком», но тот его не послушался.

— А никак, — сказал он. — Она упаковалась и укатила в тот же вечер. Больше я ее не видел. И видеть не желаю. За целый месяц от Мьюриэл ни слова, ни единого словечка. Где она, понятия не имею. Может, с другим мужиком. Надеюсь, он обращается с ней получше моего.

Он поднялся, достал из кармана ключи и забренчал ими.

Он подхватил бутылку и вручил мне то, что осталось от пинты.

6

Мы спустились вниз по склону, к берегу озера и к узкому гребню плотины. Билл Чесс шагал впереди, размахивая своей негнущейся ногой и придерживаясь за веревочное ограждение на железных стойках. В одном месте вода ленивыми спиральными струйками перехлестывала через бетон.

— Утром возьмусь за колесо и малость спущу воду, — сказал Билл через плечо. — Больше ни на что эта хреновина не годится. Киношники его поставили три года тому назад. Снимали здесь картину. И маленький пирс вон на том конце — тоже их рук дело. Они тут много чего понастроили, потом разобрали и спустили вниз, но Кингсли договорился, чтобы они оставили пирс и это вот мельничное колесо. Это, мол, придает колорит.

Следуя за Биллом, я поднялся по массивным деревянным ступенькам на веранду дома Кингсли. Чесс отпер дверь, и мы вступили в теплую тишину. В наглухо запертом помещении стояла духота. Свет, проникающий сквозь жалюзи, рисовал на полу узкие полоски. Продолговатая гостиная выглядела жизнерадостно: индейские ковры, мягкая «горная» мебель с металлическими планками на стыках, занавески из веселенького вощеного ситца, дощатый пол из твердой древесины, множество ламп и небольшой встроенный бар с круглыми табуретками в одном из углов. Чистое, ухоженное помещение вовсе не выглядело покинутым в спешке.

Мы перешли в спальни. Их было две. В двух — по две односпальных кровати, а в одной — еще и просторная двуспальная кровать с кремовым покрывалом, украшенным вышивкой из шерсти тускло-фиолетового цвета. Билл Чесс сказал, что это хозяйская спальня. На туалетном столе лакированного дерева располагались туалетные принадлежности из нефритовой эмали и нержавеющей стали и широкий ассортимент косметики. На нескольких баночках кольдкрема красовался размашистый золотой знак фирмы «Гиллерлейн». Одна из стен комнаты целиком состояла из шкафов с раздвижными дверями. Я открыл один такой шкаф и заглянул внутрь. С виду он был полон одежды, какую женщины носят на курортах. Я закрыл дверцу и выдвинул из-под шкафа глубокий ящик для обуви. В нем было с полдюжины пар туфель, выглядевших как новенькие. Я вернул ящик на место и разогнулся.

Билл Чесс стоял прямо передо мной, выдвинув челюсть, упирая в бедра свои могучие кулаки.

— Это с какой же стати вы роетесь в хозяйкиных нарядах? — со злостью спросил он.

— Есть причины, — сказал я. — Например, когда миссис Кингсли уехала отсюда, она не вернулась домой. Муж не видел ее с тех пор и не знает, где она находится.

Он уронил руки вдоль бедер, судорожным движением кистей подал кулаки вперед.

— Так и есть — легавый, — прорычал он. — Первый взгляд не обманывает, но я сам себя разубедил. Ну, парень, а я-то перед тобой разоткровенничался. Рыдает крошка Нелли на дружеской груди… Ну, парень, и дешевка же я!

— Я ценю чужое доверие не хуже других, — сказал я и, обогнув его, прошел в кухню.

Большая, зеленая с белым комбинированная плита, раковина из лакированной желтой сосны, автоматический водонагреватель на кухонной веранде; с противоположной стороны кухня выходит в веселенькую столовую с множеством окон и дорогим набором пластмассовой посуды для завтрака. Повсюду полочки с цветными тарелками, стаканами и рюмками, с набором оловянных сервировочных подносов.

Я ожидал увидеть грязные чашки и блюдца на столе для сушки посуды, стаканы со следами помады, пустые бутылки в неположенных местах, засилье муравьев и мух — короче, типичный бардак в духе богемы из Гринич-Виллиджа. Но все было в безупречном порядке. Какой бы распущенной жизни ни предавалась миссис Дерек Кингсли, распустехой она не была.

Вернувшись через гостиную, я вышел на фасадную веранду и подождал, пока Билл Чесс запрет дом. Когда он сделал это и обернулся ко мне все с тем же мрачным видом, я сказал:

— Я не просил вас изливать мне свою душу, но и останавливать вас не стал. Мистеру Кингсли незачем знать, что его жена крутила с вами любовь, — если только за этим не скрывается нечто большее, чем я могу понять в настоящий момент.

— Черт бы вас побрал, — сказал он, не изменяя выражения лица.

— И пусть берет, я не возражаю. Но вы все же скажите мне, могла ваша жена уехать вместе с миссис Кингсли?

— Не понял, — сказал он.

— После того, как вы уехали, чтобы утопить свое горе в вине, они могли подраться, потом помириться и выплакаться друг у дружки на плече. После чего миссис Кингсли могла подвезти вашу жену в город. На чем-то же ей надо было уехать, так ведь?

Это звучало глупо, но он отнесся к моим словам достаточно серьезно.

— Ерунда. Мьюриэл не из тех, кто рыдает на чьем-то плече. У нее вообще глаза не на мокром месте. Если б она и вздумала обрыдать чье-нибудь плечо, то выбрала бы не эту потаскушку. А что до отъезда, так у нее свой «форд». На моей тачке ей было трудно ездить — там рычаги переставлены под мою хромую ногу.

— Это я так, просто мысль пришла в голову, — сказал я.

— Если придут еще такие же мысли, гоните их в шею, — посоветовал мне Билл Чесс.

— Черт возьми, какой же вы недотрога, — заметил я. — А ведь только что поливали мою жилетку слезами раскаяния.

Он шагнул мне навстречу:

— Может, попробуешь тронуть меня еще как-нибудь?

— Послушай, приятель, — сказал я. — Я очень стараюсь верить, что ты в сущности хороший парень. Пожалуйста, не разочаровывай меня, очень тебя прошу.

Он сделал несколько глубоких вдохов, уронил руки, беспомощно развел их.

— Да уж, со мной не соскучишься, — вздохнул он. — Пошли обратно. Может, хочешь обойти озеро с той стороны?

— Конечно. Если только твоя нога выдержит.

— Мне не впервой.

И мы пошли рядышком, как два закадычных дружка. Я надеялся, что это согласие продлится целых пятьдесят ярдов. Проселок, по которому только-только могла проехать одна машина, то нависал над водным зеркалом, то вилял между скалами. Примерно на полпути к дальнему краю озера стояла на скалистом основании вторая дача, поменьше. Третья находилась уже за окончанием озера, почти на ровном участке. Обе дачи были заперты и выглядели отрешенно, как все давно пустующие дома.

Через минуту-другую Билл Чесс спросил:

— Насчет того, что курвочка слиняла, — это без дураков?

— Похоже на то.

— А ты сыщик из полиции или так, на себя работаешь?

— Так, на себя работаю.

— Она с каким-нибудь мужиком сбежала?

— Скорее всего, да.

— Еще бы. Это уж не ходи к гадалке. Кингсли давно бы пора понять, что к чему. У нее была куча дружков.

— И здесь бывали?

Ой не стал отвечать мне.

— Не было такого по фамилии Лейвери?

— А мне почем знать?

— Тут никакого секрета нет, — сказал я. — Она прислала телеграмму из Эль-Пасо, что едет с Лейвери в Мексику.

Я выковырял телеграмму из кармана и протянул ему. Он отцепил от своей рубашки очки и остановился, чтобы прочесть. Вернул мне бланк, снял очки и засмотрелся на синеву озера.

— Считай, что это небольшой ответный знак доверия, — сказал я.

— Был здесь как-то Лейвери, — медленно произнес Билл Чесс.

— Он признает, что виделся с ней пару месяцев назад. Наверное, это было здесь. И утверждает, что с тех пор ее не видел. Мы не знаем, верить ему или нет. Вроде и верить нет причин, и не верить тоже не с чего.

— Выходит, она теперь не с ним?

— Он говорит, что нет.

— Не думаю, чтобы она заботилась о таких мелочах, как женитьба, — рассудительно заметил Билл Чесс. — Вот медовый месяц во Флориде — это больше в ее вкусе.

— Больше ты мне ничего не можешь сообщить? Не видел, как она уезжала, не слышал ничего, что могло бы навести нас на след?

— Ни хрена не было. А если бы и было, я бы вряд ли сказал. Я хоть и дерьмо, но не настолько же.

— Ну что ж, спасибо и на этой малости, — сказал я.

— Я тебе ничего не должен, — зачвил он. — К черту и тебя и всех остальных богом проклятых ищеек.

— Опять пошло-поехало, — вздохнул я.

Мы уже дошли до оконечности озера. Я оставил его на берегу и вышел на маленький пирс. Оперся о деревянный поручень в конце пирса и обнаружил, что мнимый музыкальный павильон представляет собой всего лишь подпертые стенки, смыкающиеся под плоским углом по отношению к плотине. На них была насажена крыша, выступающая фута на два вперед и играющая роль перекрытия. Билл Чесс подошел и прислонился рядом со мной к перилам.

— А за спиртное все равно спасибо, — сказал он.

— Ладно. Рыба в озере водится?

— Немного форели. Все старые тертые шельмецы, свежего приплода нет. Сам-то я до рыбы не охотник. Мне ее даром не надо. Извини, я опять сорвался.

Я хмыкнул, облокотился о перила и загляделся в глубокую тихую воду. Сверху она выглядела зеленой. В глубине что-то колыхнулось, скользнула быстрая зеленоватая тень.

— Это Дедушка, — сказал Билл Чесс, — старый проныра. Ты только глянь, до чего здоров. Разжирел, бесстыжая твоя рожа.

В глубине виднелось что-то, напоминающее подводный настил. Я никак не мог понять, к чему он там, и спросил Билла.

— Раньше, когда плотины еще не было, там был лодочный причал. А когда ее возвели, вода поднялась, и причал ушел под воду на шесть футов.

К одной из стоек пирса была привязана потертой веревкой лодка-плоскодонка. Казалось, она лежала на воде неподвижно, но, если приглядеться, какие-то невидимые течения едва заметно колыхали ее. Тихий, безветренный, прогретый солнцем воздух был насыщен покоем, какого не сыскать в городах. Так бы и стоял здесь часами, ничего не делая, позабыв про Дерека Кингсли, его заблудшую жену и ее дружков-приятелей.

Я ощутил рядом с собой резкое движение.

— Смотри! — сказал Билл Чесс голосом раскатистым, как гром в горах.

Его твердые пальцы зарылись в мое предплечье с такой силой, что я готов был взвыть от боли. Перевесившись через перила, он неотрывно глядел вниз с застывшим лицом, побледневшим настолько, насколько позволял его обветренный загар. Следуя направлению его взгляда, я тоже стал всматриваться в воду у края затопленного причала.

У самой кромки этой зеленой затонувшей деревянной площадки что-то медленно вынырнуло из темноты, поколебалось и снова скрылось из виду под настилом.

Что-то, слишком похожее на человеческую руку.

Билл Чесс неуклюже выпрямился. Не издав ни звука, он захромал прочь к началу пирса, склонился над грудой камней, подхватил здоровенный обломок, сопя взял его на грудь (до меня доносилось его тяжелое дыхание) и зашагал по пирсу. В булыжнике было не меньше сотни фунтов весу. Шейные мышцы Билла проступили под натянувшейся коричневой кожей, как канаты под парусиной. Дыхание во свистом вырывалось сквозь стиснутые зубы.

Чесс дошел до конца пирса, расставил ноги для упора и поднял камень. Какой-то момент он держал его на весу, пристально глядя вниз и оценивая расстояние. Губы его издали неясный страдальческий звук, тело налегло на задрожавший поручень, и тяжелый камень плюхнулся в воду.

Всплеск окатил нас обоих. Расчет был сделан точно: удар камня пришелся на край затопленного настила, почти в том самом месте, где выглянул и скрылся странный предмет.

Вода бестолково забурлила, затем рябь разошлась угасающими кругами, в центре которых оставалась пена, затем раздался глухой скрежет, словно под водой ломалось дерево, — казалось, этот звук доносится до нас с немыслимым запозданием. Вдруг из воды выскочила старая трухлявая доска, ее щербатый край выглянул не меньше чем на фут, шлепнулся о поверхность, и доску снесло в сторону.

Глубина опять прояснилась. В ней что-то двигалось, и это была не доска. Это длинное, темное, скрученное и вяло повертывающееся в воде «что-то» всплывало медленно, с бесконечной томительной ленью. Оно всплыло — разбило поверхность воды — легко, небрежно, не спеша. Я увидел какую-то шерстяную ткань, пропитанную водой, черную, чернее чернил, кожаную куртку, широкие штаны. Увидел туфли и еще что-то, бесстыдно выпирающее между туфлями и отворотами брюк. Увидел потемневшие пряди когда-то светлых волос, как они распрямились в воде, замерли на миг словно с расчетливым эффектом и опять свернулись в клубок. Тело перевернулось еще раз, и вьпрямленная рука выплеснулась над самой поверхностью воды — рука урода. Она заканчивалась разбухшей кистью. Потом показалось лицо. Взбухшая дряблая сероватая масса без очертаний, безглазая, безгубая. Пятно из серого теста, кошмар с шапкой человеческих волос.

Массивное ожерелье из зеленых камней глубоко врезалось в то, что некогда было шеей. Большие грубые зеленые камни с чем-то блестящим, соединявшим их друг с другом.

Билл Чесс вцепился в перила пальцами белее полированной кости.

— Мьюриэл! — прокаркал его голос. — Иисусе Христе, это же Мьюриэл!

Казалось, его голос пробивается ко мне издалека, из-за холма, сквозь густую молчаливую чащу деревьев.

7

За окном дощатой хибарки виднелся край конторки, заваленный пыльными папками. На стеклянной верхней половинке двери было написано облупившимися черными буквами: «Начальник полиции. Начальник пожарной охраны. Городской констебль. Торговая палата». В нижних углах — карточка Объединенной службы организации досуга военнослужащих и эмблема Красного Креста.

Я вошел. В одном углу стояла пузатая печка, в другом, за конторкой, — бюро с убирающейся крышкой. На стене висела большая светокопированная карта округа, рядом — доска с четырьмя крючками, на одном из них висела обтерханная и неоднократно чиненная драповая в клетку куртка. На конторке рядом с пыльными папками лежало привычно щербатое перо, отслужившая свой срок промокашка и перепачканный пузырек с загустевшими чернилами. Дальняя стена у бюро пестрела телефонными номерами; по-детски угловатым цифрам суждено было жить столько же, сколько проживет дерево, на котором они были выведены.

Человек сидел за столом в деревянном кресле, ножки которого были прикреплены к двум доскам на манер лыж. У правой его ноги стояла плевательница, вполне способная вместить в себя свернутый пожарный шланг. Пятнистый от пота широкополый стетсон был сдвинут на затылок, а большие безволосые руки уютно сомкнулись на животе, над поясом давно истонченных многолетней стиркой брюк цвета хаки. Рубашка того же цвета, но еще больше выцветшая, была застегнута до самой его крепкой шеи, галстук отсутствовал. Волосы мышасто-коричневого цвета переходили на висках в цвет старого снега. Он сидел, чуть скособочившись на левое бедро, так как в правом заднем кармане находился низ набедренной кобуры, и полфута револьвера сорок пятого калибра торчали из нее, упираясь в его солидную спину. У шерифской звезды на левой стороне его груди один кончик был погнут.

У него были большие уши и дружелюбные глаза, его челюсти мерно жевали, и выглядел он не опаснее белки.

Мне он сразу весь понравился. Я облокотился о конторку и посмотрел на него, а он посмотрел на меня, кивнул и направил полпинты табачного сока в плевательницу у своей правой ноги. Раздался чавкающий звук шлепка в воду.

Я закурил сигарету и оглянулся в поисках пепельницы.

— Можно на пол, сынок, — сказал большой дружелюбный человек.

— Вы шериф Пэттон?

— Констебль и помощник шерифа. Я тут за весь порядок и закон в ответе. Правда, у нас выборы на носу, и на мое место метит пара хороших парней, так что я могу и вылететь из седла. Восемьдесят долларов в месяц, жилье, топливо и электричество — это вам не семечки, особенно в наших горных краях.

— Никто вас не вышибет, — сказал я. — У вас есть шанс стать знаменитостью.

— То есть? — безразлично спросил он, в очередной раз сокрушив плевательницу.

— При условии, что ваша юрисдикция распространяется на Малое Оленье озеро.

— Участок Кингсли. Само собой. Там какие-нибудь неприятности, сынок?

— В озере обнаружилась мертвая женщина.

Это здорово потрясло его. Он разомкнул руки и почесал одно ухо. Чтобы подняться, он взялся за подлокотники кресла и ловко вышиб его из-под себя ногой. Стоя, он оказался рослым и крепким. Это его жизнерадостность создавала впечатление упитанности.

— Я ее знаю? — обеспокоенно осведомился он.

— Мьюриэл Чесс. Думаю, вы ее знаете — жена Билла Чесса.

— Ну да, я знаю Билла Чесса. — Его голос чуть посуровел.

— Похоже на самоубийство. Она оставила записку, которую можно понимать так, что она просто уходит от него, а можно и как предсмертную записку. Вид у нее не из приятных. Судя по обстоятельствам, она долго пробыла в воде.

Он почесал себе второе ухо.

— И что же это за обстоятельства? — Теперь его глаза медленно и спокойно, но испытующе изучали мое лицо. Он был явно не из тех, кто первым делом хватается за полицейский свисток.

— Месяц назад они крупно поскандалили. Билл уехал на северный берег Пума-Лейка и долго не был дома. Когда он вернулся под утро, ее уже не было. Больше он ее не видел.

— Ясно. А вы кто же будете, сынок?

— Моя фамилия Марлоу. Я приехал из Лос-Анджелеса взглянуть на участок. У меня было рекомендательное письмо от Кингсли для Билла Чесса. Он показал мне места вокруг озера, и мы вышли на маленький пирс, тот, что построили киношники. Мы стояли у перил и глядели на воду, и тут из-под затонувшего настила, бывшего лодочного причала, выглянуло что-то вроде руки. Билл метнул туда тяжеленный камень, и тело всплыло.

Пэттон глядел на меня, не шелохнув бровью.

— Послушайте, шериф, может, нам лучше поехать туда? Этот парень чуть не спятил от шока, и он там совсем один.

— Какой у него запас спиртного?

— Когда я уезжал, оставалось совсем немного. У меня была с собой пинта, но он почти все выпил за разговором.

Пэттон подошел к бюро и отпер один из ящиков. Извлек три-четыре бутылки и проверил их на свет.

— Эта малышка почти что полная, — сказал он, похлопав по одной из них. — «Маунт-Вернон». Она его поддержит. Округ не дает мне денег на спиртное для помощи пострадавшим, поэтому приходится просто конфисковывать при случае. Сам-то я не употребляю. Никогда не понимал людей, которым нужно это зелье для поднятия духа.

Он сунул бутылку в левый задний карман, запер бюро и откинул перегородку в конторке. К дверному стеклу прикрепил табличку. Выходя, я взглянул на нее. Там стояло: «Вернусь через двадцать минут. Или позже».

— Я сгоняю за доктором Холлисом, — сказал он. — Тут же возвращаюсь и подбираю вас. Это ваша машина?

— Да.

— Тогда можете ехать за мной, когда я вернусь.

Он сел в машину, украшенную клаксоном, двумя красными мигалками, двумя противотуманными фарами, красно-белым пожарным щитом, новенькой сиреной воздушной тревоги на крыше, тремя топорами, двумя тяжелыми бухтами каната и огнетушителем на заднем сиденье, дополнительными канистрами с бензином, маслом и водой в крепежной раме на подножке, вторым запасным колесом, привязанным к первому на багажнике, торчащими из сидений выцветшими клочками набивки и сантиметровым слоем пыли поверх того, что осталось от окраски.

За ветровым стеклом, в правом нижнем углу на белом картоне печатными буквами было написано:

ИЗБИРАТЕЛИ!

ОСТАВЬТЕ ДЖИМА ПЭТТОНА В КОНСТЕБЛЯХ.

ОН СЛИШКОМ СТАР,ЧТОБЫ РАБОТАТЬ.

Он развернул машину и поехал вниз по улице, подымая клубы белой пыли.

Он остановился перед белым каркасным зданием, через дорогу от железнодорожных складов, вошел и вскоре вышел с человеком, который уселся на заднем сиденье, рядом с топорами и канатами. Констебль Пэттон вернулся вверх по улице в своей служебной машине, я пристроился за ним. Мы прокладывали себе дорогу по главной городской магистрали сквозь дамские брюки, шорты, шейные платки, спортивные майки, французские матросские фуфайки, бугристые коленки и багряные губы. Выбравшись из городишка, мы въехали на пыльный холм и остановились перед каким-то коттеджем. Пэттон слегка нажал на клаксон, и в дверях появился человек в выцветшем синем комбинезоне.

— Собирайся, Энди. Есть работа.

Человек в синем комбинезоне мрачно кивнул и нырнул в дом. Вскоре он предстал перед нами в какой-то пижонской светло-серой шляпе и втиснулся за руль машины Пэттона, в то время как сам Пэттон сел рядом. Энди был лет тридцати, темный, гибкий; выглядел он, как и все местное население, грязновато и голодновато.

Пока мы добрались до Малого Оленьего озера, я проглотил столько пыли, что ее хватило бы для замеса большой партии детских куличиков. У жердяных ворот Пэттон вышел, пропустил нас, и мы спустились к озеру. Там Пэттон вышел опять, подошел к кромке воды, и посмотрел в сторону пирса. Голый Билл Чесс сидел на настиле пирса, спрятав голову в ладонях. На мокрых досках рядом с ним лежал продолговатый предмет.

— Можно проехать чуть подальше, — сказал Пэттон.

Мы доехали до самого конца озера и гурьбой спустились к пирсу. На полпути доктор остановился, мучительно откашлялся в носовой платок и вдумчиво исследовал его. Это был угловатый человек с унылым болезненным лицом и глазами навыкате.

Предмет, который когда-то был женщиной, лежал на досках, лицом вниз, с веревкой под мышками. Одежда Билла Чесса валялась рядом. Он сидел, вытянув вперед свою плоскую, покрытую рубцами, изувеченную ногу и положив голову на колено второй ноги. Он не шелохнулся, не взглянул на нас, когда мы подошли к нему сзади.

Пэттон достал из заднего кармана свою пинту «Маунт-Вернона», отвинтил колпачок и протянул ее Чессу.

— На, Билл, подкрепись.

В воздухе стоял жуткий тошнотворный запах. Казалось, Билл не замечает его так же, как Пэттон или доктор. Человек, которого звали Энди, достал из машины бурое одеяло и набросил на тело. Потом, не говоря ни слова, ушел под сосну, и там его вырвало.

Билл Чесс сделал затяжной глоток и сидел, прижав бутылку к голому согнутому колену. Он начал говорить бесцветным деревянным голосом, ни на кого не глядя, ни к кому в частности не обращаясь. Рассказал про ссору и про то, что случилось потом. О причине ссоры он промолчал, о миссис Кингсли не упомянул даже вскользь. Рассказал, что после моего ухода достал веревку, разделся, вошел в воду и достал «это». Вытащил на берег, взвалил на плечи и отнес на пирс, сам не зная почему. Потом опять вошел в воду. Нам не нужно было объяснять, почему.

Пэттон сунул в рот кусок табака и молча жевал его с отсутствующим видом. Потом стиснул зубы, наклонился и сдернул одеяло. Осторожно перевернул тело, словно опасаясь, что оно развалится на куски. Предвечернее солнце блеснуло на ожерелье из крупных зеленых камней, частично ушедших в разбухшую шею. Матовые, грубо обработанные, они были похожи на мыльный камень или на фальшивый нефрит. Золоченая цепочка с застежкой в виде орла, украшенной мелкими бриллиантами, соединяла концы ожерелья. Пэттон разогнул свою широкую спину и высморкался в коричневый платок.

— Что скажете, доктор?

— О чем? — огрызнулся лупоглазый мужчина.

— О причине и времени смерти.

— Не валяйте дурака, Джим Пэттон.

— Значит, ничего не можете сказать?

— Глядя вот на это? О Господи!

Пэттон вздохнул.

— По всему похоже, что утонула, — признал он. — Но никогда ведь не знаешь. Бывают случаи, когда жертву зарежут или там отравят, а потом топят, чтобы сбить с толку.

— И много у вас тут было таких случаев? — ехидно осведомился доктор.

— Единственное убийство чистой пробы, которое у меня здесь было, — сказал Пэттон, наблюдая за Биллом Чессом краем глаза, — это Папаша Мичэм, на северном берегу. Была у него избушка в Лысом каньоне, а летом он мыл золотишко на своей заявке, что на старом прииске в долине рядом с Колокольным Верхом. Поздней осенью он как-то долго не попадался людям на глаза, потом был сильный снегопад, и у него осела на одном скате крыша. Ну мы и наведались туда подправить ее, думали, Папаша спустился на зиму вниз, никому не сказав об этом, — за ними, за старыми старателями, такое водится. И что же вышло? Папаша-то вовсе и не думал спускаться с гор. Лежал он в постели, и собственный его топорик был всажен ему в затылок чуть ли не по самую рукоятку. Так мы и не узнали, кто это сделал. Видно, кто-то решил, что у него где-нибудь припрятан мешочек с золотом, намытым за лето.

Пэттон задумчиво посмотрел на Энди. Человек в пижонской шляпе пощупал у себя во рту зуб, после чего сказал:

— Как же это мы не знаем, кто это сделал? Гай Поуп это сделал. Только вот Гай успел умереть от воспаления легких за девять дней до того, как мы нашли Папашу Мичэма.

— За одиннадцать дней, — сказал Пэттон.

— За девять, — сказал человек в шляпе.

— Это же шесть лет тому назад было, Энди. Ладно, сынок, пусть будет по-твоему. И как же ты вычислил, что это сделал Гай Поуп?

— В коттедже Гая мы нашли примерно три унции мелких самородков вместе с песком. Только у Гая на заявке сроду не бывало ничего крупнее песка. А у Папаши сколько раз попадались самородки весом с пенни.

— Н-да, вот так оно и бывает, — сказал Пэттон и одарил меня загадочной улыбкой. — Как ни старайся, а человек всегда что-то упускает из виду.

— Фараонский ваш треп, — с отвращением сказал Билл Чесс, натянул штаны и сел, чтобы надеть туфли и рубашку. Одевшись, он встал, поднял бутылку, от души напился и заботливо поставил ее на доски. Потом выбросил кисти своих волосатых рук навстречу Пэттону.

— Я, мужики, уже вижу, что вы об этом думаете. Наденьте на меня наручники, и дело с концом, — сказал он свирепым голосом.

Игнорируя его, Пэттон подошел к поручням и посмотрел вниз.

— Чудное место для тела, — заметил он. — В эту сторону течения не должно быть — если б оно и было, так в сторону плотины.

Билл Чесс опустил вытянутые руки и спокойно сказал:

— Она сама это сделала, дурачье вы безмозглое. Мьюриэл плавала как рыба. Она поднырнула подальше под настил и вдохнула воду. Только так. По-другому у нее бы ничего не вышло.

— А у меня в этом такой уверенности нет, — мягко возразил ему Пэттон. Глаза у него были пустые, как новехонькие блюдца.

Энди покачал головой. Пэттон взглянул на него с лукавой усмешкой:

— Что, Энди, опять что-то не так?

— За девять дней, говорю я тебе, — мрачно сказал человек в шляпе. — Я опять пересчитал.

Доктор вскинул руки и пошел прочь, схватившись за голову. Опять откашлялся в платок и опять принялся изучать его со страстным вниманием.

Пэттон подмигнул мне и сплюнул через перила.

— Давай, Энди, перейдем к этому делу.

— Ты когда-нибудь пробовал утащить тело на шесть футов в глубину?

— Нет, Энди, чего не было, того не было. А что, если это сделано с помощью веревки?

Энди пожал плечами:

— Если использовали веревку, будет видно на трупе. Если ты сам себя этим выдаешь, какой смысл прятать труп вообще?

— Вопрос времени, — сказал Пэттон. — Парню еще нужно было принять меры.

Билл Чесс что-то прорычал в их сторону и потянулся за бутылкой. Глядя на бесстрастные лица этих жителей гор, я никак не мог понять, что у них на уме.

— Тут что-то было сказано про записку, — рассеянно произнес Пэттон.

Билл Чесс порылся в бумажнике и извлек на свет сложенный листок линованной бумаги. Пэттон взял его и неторопливо прочел.

— Даты здесь вроде бы нету, — заметил он.

Билл Чесс угрюмо покачал головой.

— Нету. Она ушла месяц назад, двенадцатого июня.

— Она уже однажды уходила от тебя, верно?

— Угу. — Билл Чесс пристально посмотрел на него. — Я тогда выпил и остался с одной потаскушкой. В прошлом декабре, как раз перед первым снегом. Ну, она ушла, вернулась через неделю, вся расфуфыренная. Сказала, ей невмоготу было оставаться после этого, поэтому она погостила, мол, у приятельницы, с которой когда-то работала в Лос-Анджелесе.

— Как ее звали, эту ее подружку? — спросил Пэттон.

— Она мне не сказала, а я не выспрашивал. По мне, что бы Мьюриэл ни делала, все было хорошо.

— Само собой. А тогда, Билл, она не оставляла записки? — небрежно спросил Пэттон.

— Нет.

— Эта вот записка… — Пэттон поднял руку с листком, — она выглядит не больно новой.

— Я носил ее с собой целый месяц, — проворчал Билл. Чесс. — Кто тебе сказал, что она уже уходила от меня?

— Я уже позабыл, — сказал Пэттон. — Сам знаешь, как оно бывает в городишке вроде нашего. Тут только слепой ничего не заметит. Разве что в летнее время, когда приезжие кишмя кишат.

Все помолчали, потом Пэттон безразлично произнес:

— Ты говоришь, двенадцатого июня она ушла? Или ты только думал, что она ушла? Ты вроде говорил, что дачники за озером тогда еще были здесь?

Билл Чесс поглядел на меня, и лицо его опять потемнело.

— Ты лучше его спроси, он мастер совать нос в чужие дела. Или он тебе уже все выложил на блюдечке?

Пэттон даже не покосился на меня. Разглядывая горный хребет далеко за озером, он мягко сказал:

— Мистер Марлоу и вовсе ничего мне не рассказывал, Билл, — только о том, как тело вынырнуло из воды и кто это был. И что Мьюриэл ушла, как ты считаешь, и оставила записку, которую ты ему показывал. Вроде бы ничего дурного в этом нет — или как?

Вновь наступила тишина. Билл Чесс уставился на прикрытый одеялом труп, лежащий в нескольких футах от него. Он стиснул кулаки, и тяжелая слеза скатилась по его щеке.

— Миссис Кингсли была здесь, — сказал он. — Она уехала отсюда в тот же день. На других дачах никого не было. Перри и Фаркары в этом году вообще не показывались.

Пэттон молча кивнул. Какая-то заряженная пустота повисла в воздухе, словно что-то невысказанное было очевидно для всех и это незачем было произносить.

И тогда Билл Чесс яростно сказал:

— Да забирайте же меня, сучьи вы дети! Конечно, это моих рук дело! Я ее утопил. Она была моей женой, и я любил ее. Я подлец, всегда был подлецом и останусь подлецом, и все равно я любил ее. Вам, мужики, этого, может, не понять. Даже и не пытайтесь. Забирайте меня, чтоб вас!..

На это никто ничего не сказал.

Билл Чесс посмотрел на свой литой загорелый кулак, злобно размахнулся и изо всей силы ударил себе в лицо.

— Ты, паскудный сукин сын, — выдохнул он хриплым шепотом.

Из его носа потекла кровь. Он стоял, а кровь стекала на его губу, в уголки рта, на кончик подбородка. Первая капля лениво упала на рубашку.

— Придется мне, Билл, свезти тебя вниз для допроса. Сам понимаешь. Мы же тебя не обвиняем ни в чем, но там, внизу, с тобой захотят поговорить.

— Переодеться можно? — тяжело выговорил Билл.

— Само собой. Сходи с ним, Энди. И посмотри, не найдется ли чего, чтобы завернуть вот это.

Они ушли по тропке вдоль берега. Доктор кашлянул, посмотрел на гладь озера и вздохнул.

— Давай отправим тело в моем санитарном автомобиле, а, Джим?

Пэттон покачал головой.

— Нет, док. Округ у нас бедный. Я думаю, ее можно свезти вниз дешевле, чем в твоей карете.

Доктор ушел, сердито бросив через плечо:

— Может, ты захочешь устроить похороны за мой счет? Так ты скажи, не стесняйся.

— Ну это уже не разговор, — вздохнул Пэттон.

8

Гостиница «Голова индейца» в Пума-Пойнте представляла собой коричневое здание, расположенное на углу против нового танцевального зала. Я припарковал машину перед гостиницей и воспользовался ее туалетом, чтобы умыть лицо и руки и вычесать из волос сосновые иголки, прежде чем пройти в примыкающую к холлу закусочную. Помещение было битком набито особями мужского пола в блейзерах и винных парах, а также особями женского пола в раскатах пронзительного смеха, ярко-красных ногтях и грязи на костяшках пальцев. Менеджер этого заведения, второсортный «крутой парень» при жилетке без пиджака и жеваной сигаре бдительно слонялся между столиками. Возле кассы какой-то блондин, сражаясь с небольшим приемником, пытался поймать последние известия с фронта, но приемник был насыщен атмосферными помехами не меньше, чем мое картофельное пюре — водой. В дальнем углу зала пятичленный оркестр народных инструментов, обряженный в плохо сшитые белые пиджаки и пурпурные рубашки, пытался пробиться сквозь шум ссоры у бара, посылая фальшивые улыбки в густой сигаретный туман и гул пьяных голосов. Лето, этот ласковый сезон, было в полном разгаре в Пума-Пойнте.

Я торопливо проглотил нечто под названием «дежурное меню», выпил и даже сумел удержать в желудке напиток, который они выдавали за бренди, и вышел на главную улицу. Солнце еще светило вовсю, но уже загорелись первые неоновые вывески, и вечер закачался, закружил свою карусель под жизнерадостную перекличку автомобильных гудков, детских криков, стука шаров в кегельбанах, веселых щелчков мелкокалиберок в тирах, взбесившихся музыкальных автоматов — и все это под резкие лающие раскаты быстроходных катеров на озере, спешащих с таким видом, будто они состязаются наперегонки со смертью.

Худощавая, серьезного вида молодая шатенка в темных брюках сидела в моем «крайслере», курила и разговаривала со стилягой-ковбоем, расположившимся на подножке автомобиля. Я обошел машину и сел за руль. Ковбой поплелся прочь, подтягивая на ходу свои джинсы. Девушка осталась в «крайслере».

— Меня зовут Берди Кеппел, — жизнерадостно сказала она. — Днем я работаю косметологом, а вечером — в нашей газете «Знамя Пума-Пойнта». Простите, что я села в вашу машину.

— Ради Бога, — сказал я. — Вы хотите просто посидеть или желаете, чтобы я отвез вас куда-нибудь?

— Вы можете проехать немного вниз по этой дороге, там будет спокойнее, мистер Марлоу. Если вы, конечно, будете так любезны и согласитесь побеседовать со мной.

— Неплохой виноград растет у вас здесь в горах, — сказал я и включил двигатель. Я проехал вниз мимо почтового отделения, до угла, где сине-белая стрелка с надписью «ТЕЛЕФОН» указывала на узкий проезд к озеру. Я свернул в него, проехал мимо телефонной конторы — то есть бревенчатого коттеджа с крошечным огороженным газоном перед ним, — миновал еще один маленький коттедж и остановился перед огромным дубом, раскинувшим свои ветви над дорогой и еще на добрые пятьдесят футов в сторону от нее.

— Так нормально, мисс Кеппел?

— Миссис. Но вы называйте меня просто Берди. Меня все так зовут. Здесь замечательно. Рада познакомиться с вами, мистер Марлоу. Я вижу, вы приехали из Голливуда, этого грешного города.

Она протянула крепкую смуглую руку, и я пожал ее. Хватка у нее была железной, как и полагается человеку, который ежедневно в поте лица своего обрабатывает жирных клиенток.

— Я разговаривала с доктором Холлисом о бедной Мьюриэл Чесс, — сказала она. — И подумала, что вы можете сообщить мне какие-нибудь подробности. Как я поняла, это вы обнаружили тело.

— В действительности его обнаружил Билл Чесс. Я просто оказался рядом с ним в тот момент. Вы разговаривали с Джимом Пэттоном?

— Нет еще. Он поехал вниз, в Сан-Бернардино. К тому же, вряд ли Джим станет со мной откровенничать.

— Ему предстоят перевыборы, — сказал я. — А вы как-никак представительница прессы.

— Джим плохой политик, мистер Марлоу, да и меня трудно принимать всерьез как представительницу прессы. Наша газетенка — в сущности, любительская затея.

— Итак, что вы хотите узнать? — я предложил ей сигарету и зажег для нее спичку.

— Может, просто расскажете, как все это произошло?

— Я приехал сюда с рекомендательным письмом от Дерека Кингсли, чтобы ознакомиться с его земельными владениями. Билл Чесс показал мне участок, разговорился со мной, сказал, что жена ушла от него, и показал записку, которую она оставила. У меня была с собой бутылка, и он живо ее уговорил. Настроение у него было отвратительное. Спиртное помогло ему расслабиться, но он чувствовал себя одиноко и жаждал излить кому-нибудь душу. Вот так это и получилось. Я видел его впервые. Возвращаясь кружным путем, мы дошли до самого конца озера, вышли на пирс, и тут Билл заметил руку, выглядывавшую из-под затопленного причала. Так было найдено тело покойной Мьюриэл Чесс. Вот, пожалуй, и все.

— Со слов дока Холлиса я поняла, что она долго пробыла в воде. Сильно разложилась и все такое.

— Да. Возможно, она там пробыла целый месяц — с того самого дня, как ушла от Билла. По крайней мере, он так полагал. У нас нет оснований думать иначе. Такие записки пишут самоубийцы.

— Никаких сомнений у вас не возникло, мистер Марлоу?

Я покосился на нее. Задумчивые темные глаза глядели на меня из-под распушившихся каштановых волос. Медленно, постепенно начинало смеркаться — всего лишь изменение в качестве света, не больше.

— Я думаю, у полиции всегда возникают сомнения в таких случаях, — сказал я.

— А ваше мнение?

— Мое мнение немногого стоит.

— Ну а все-таки…

— Я познакомился с Биллом Чессом только сегодня днем, — сказал я. — Мне он сразу показался вспыльчивым, да он и сам не считает себя святым. Но, по-моему, он любил свою жену. И у меня в голове не укладывается, что он мог околачиваться здесь целый месяц, зная, что она гниет в воде под этим пирсом. Выходить из своего дома на солнечный свет, глядеть на эту нежно-голубую воду и мысленно видеть, что скрывается там, под ее поверхностью, представлять себе, что с ней там делается. И знать, что это твоих рук дело…

— И у меня в голове не укладывается, — тихо сказала Берди Кеппел. — И у любого другого тоже. И все же мы отдаем себе отчет, что такое случалось и еще случится не раз. Вы действительно интересуетесь земельными участками, мистер Марлоу?

— Нет.

— А можно спросить, чем вы занимаетесь?

— Я бы не хотел говорить об этом.

— Ну, это все равно что сказать, — заметила она. — К тому же док Холлис слышал, как вы называли Джиму Пэттону свои имя и фамилию. А у нас в редакции есть лос-анджелесский телефонный справочник. Я никому ничего не сказала.

— Очень мило с вашей стороны, — сказал я.

— Более того — и не буду говорить, — сказала она. — Если только вы сами этого не захотите.

— Как я должен за это расплачиваться?

— Никак. Ровным счетом никак. Я не считаю себя таким уж хорошим газетчиком. И мы не станем печатать ничего, что могло бы доставить неприятности Джиму Пэттону» Джим — это соль земли. Но у вас есть какие-то свои соображения, не так ли?

— Не спешите делать ошибочные выводы, — сказал я. — Меня совсем не интересовал Билл Чесс.

— И Мьюриэл Чесс тоже?

— А почему меня должна интересовать Мьюриэл Чесс?

Она аккуратно загасила сигарету в пепельнице под приборной доской.

— Ладно, это ваше дело, — сказала она. — Но у меня есть небольшая информация, которая, может быть, даст вам пищу для размышлений, — если, конечно, она вам не известна. Недель шесть тому назад здесь побывал полицейский из Лос-Анджелеса, по фамилии Де Сото, верзила с отвратительными манерами. Он нам не понравился, и мы не стали с ним откровенничать. Мы — это три сотрудника нашего «Знамени». У него была с собой фотография, и он сказал, что разыскивает женщину по имени Милдред Хэвиленд. По полицейским делам. Это была обычная фотография, увеличенный моментальный снимок, не полицейское фото. Он сказал, что, по его данным, эта женщина находится где-то здесь. Фотография сильно походила на Мьюриэл Чесс. Волосы казались рыжеватыми и были уложены не так, как она носила их здесь, и брови были выщипаны в узенькие дуги, а это сильно меняет внешность женщины. И все равно она была очень похожа на жену Билла Чесса.

Я побарабанил по дверце машины, помолчал и спросил:

— И что вы ему сказали?

— Ничего мы ему не сказали. Во-первых, мы не были уверены. Во-вторых, нам не понравились его манеры. В-третьих, даже если бы мы были уверены и нам бы понравились его манеры, мы вряд ли стали бы натравливать его на нее. С какой стати? Любой из нас совершал поступки, в которых потом раскаивался. Возьмите к примеру меня. Я была когда-то замужем — за профессором классической филологии в Редлендском университете. — Она пренебрежительно засмеялась.

— За вами тоже могла бы числиться какая-нибудь история, — сказал я.

— Еще бы. Но здесь, в глубинке, все мы просто люди.

— Этот самый Де Сото приходил к Джиму Пэттону?

— Конечно, я в этом уверена. Джим ничего об этом не говорил.

— Он вам показывал свой полицейский знак?

Подумав немного, она тряхнула головой.

— Не припомню. Мы просто и не подумали усомниться в его рассказе. Он держался как настоящий крутой полицейский из большого города.

— По мне, так это скорее свидетельствует об обратном. Кто-нибудь говорил Мьюриэл об этом типе?

Она заколебалась. Долго глядела в ветровое стекло, потом повернула голову ко мне и кивнула.

— Я ей сказала. Наверное, это было не мое собачье дело, да?

— А она что?

— Ничего. Рассмеялась странным таким смущенным смешком, как будто я неудачно пошутила. И ушла. Но мне показалось, что в глазах у нее промелькнуло какое-то странное выражение. Вас все еще не интересует Мьюриэл Чесс, мистер Марлоу?

— С какой стати? Я сроду не слыхал о ней, пока не приехал сюда несколько часов тому назад. Честно. И о женщине по имени Милдред Хэвиленд тоже никогда не слыхал. Отвезти вас назад в город?

— О нет, спасибо, я прогуляюсь. Тут идти всего ничего. Очень вам признательна. Я хочу надеяться, что Джим не попадет в затруднительное положение. Да еще в таком скверном деле, как это.

Выбираясь из машины, она поставила одну ногу на землю, тряхнула головой, рассмеялась:

— Говорят, я очень неплохой косметолог. Надеюсь, что это так. Но интервьюер из меня никакой. Доброй ночи.

Я пожелал ей доброй ночи, и она ушла в наступавший вечер. Я сидел, глядя ей вслед. Вот она дошла до главной улицы, свернула, скрылась из виду. Тогда я вышел из «крайслера», перешел через дорогу и направился к избушке телефонной компании.

9

Ручная олениха с кожаным собачьим ошейником прогулочным шагом пересекала передо мной дорогу. Я похлопал ее по ворсистой шее и вошел в телефонную контору. Девчушка в брюках сидела за столиком и возилась с книгами. Она сообщила мне тариф связи с Беверли-Хиллз и дала мелочь для телефона-автомата. Будка находилась на улице, она прислонялась к фасаду избушки.

— Надеюсь, вам здесь понравится, — сказала девчушка. — Здесь очень тихо, очень спокойно.

Я закрылся в будке. За девяносто центов можно было разговаривать с Дереком Кингсли пять минут. Он был дома, и нас быстро соединили, но разговору здорово мешали атмосферные помехи в горах.

— Нашли что-нибудь? — судя по голосу, опять звучавшему энергично и самоуверенно, он уже принял не меньше трех бокалов виски с содовой.

— Даже слишком много, — сказал я. — И совсем не то, что нам нужно. Вы один?

— Какая вам разница?

— Для меня — никакой. Но я знаю, о чем буду говорить. А вы не знаете.

— Хорошо, выкладывайте, что бы там ни было, — сказал он.

— У меня был долгий разговор с Билли Чессом. Ему там одиноко. Жена ушла от него месяц тому назад. Они поцапались, он уехал и напился, а когда вернулся домой, ее уже не было. Она оставила записку в том смысле, что ей лучше умереть, чем жить с ним дальше.

— По-моему, Билл слишком много пьет, — произнес голос Кингсли очень издалека.

— Когда он вернулся, обеих женщин уже не было. Он понятия не имеет, куда уехала миссис Кингсли. Лейвери был там в мае, но больше не появлялся. Это же признает и сам Лейвери. Конечно, он мог опять появиться в то самое время, когда Билл уехал, чтобы напиться, но это выглядит маловероятно, и им пришлось бы уезжать в двух машинах. Поначалу я подумывал, что миссис К. и Мьюриэл Чесс могли уехать вместе, но оказалось, что у Мьюриэл есть своя машина. Эта версия и так немногого стоила, но дальнейшие события и вовсе ее опрокинули: Мьюриэл Чесс вообще никуда не уезжала. Она нырнула в ваше частное озеро и вынырнула только сегодня. Я присутствовал при этом.

— Господи Боже мой! — ужаснулся Кингсли. — Вы хотите сказать, что она утопилась?

— Это возможно. Записка, которую она оставила, вполне могла быть предсмертной запиской. Ее можно прочесть и так, и эдак. Тело застряло под старым затонувшим причалом, вы знаете — под пирсом. Именно Билл заметил выглянувшую из-под досок руку, когда мы, любуясь сверху на воду, стояли на пирсе, и вытащил труп. Его арестовали. Бедняга совсем ошалел.

— Господи Боже мой! — повторил Кингсли. — Еще бы. И как вы думаете, это похоже на то, что он… — Тут Кингсли умолк, потому что телефонистка на линии вмешалась и потребовала еще сорок пять центов. Я опустил две монеты по двадцать пять, и нас опять соединили.

— Похоже на что?

Внезапно очень ясный голос Кингсли сказал:

— … что он убил ее?

— И даже очень. Джиму Пэттону, тамошнему констеблю, не нравится, что записка не датирована. Оказывается, Мьюриэл уже уходила от него однажды из-за какой-то женщины. Похоже, Пэттон подозревает, что Билл мог сохранить старую записку. Во всяком случае, они увезли Билла вниз, в Сан-Бернардино, для допроса. Туда же доставили тело для судебно-медицинской экспертизы.

— А что думаете об этом вы? — медленно спросил он.

— Ну, Билл ведь сам обнаружил тело. Он не обязан был приводить меня на этот пирс, и она могла бы оставаться в воде еще очень долго, если не навсегда. Записка может выглядеть старой, потому что Билл таскал ее в бумажнике и время от времени извлекал, думая о жене. И в прошлый, и в этот раз она вполне могла не иметь даты. Я бы сказал, что записки такого рода чаще не датируют, чем датируют.

В подобной ситуации люди, которые их пишут, склонны спешить и мало заботятся о датах.

— Наверное, тело здорово разложилось. Что они могут теперь обнаружить?

— Я не знаю, каким оборудованием они там располагают. Полагаю, они могут выяснить, умерла ли она от утопления. И есть ли какие-нибудь следы насилия, не ликвидированные воздействием воды и разложения. Они могут сказать, не была ли она предварительно застрелена или заколота. Если подъязычная кость в глотке сломана, они могут предположить, что ее задушили. В этом деле для нас самое главное то, что мне придется сказать, зачем я туда приезжал. Мне придется свидетельствовать при дознании.

— Это плохо, — прорычал Кингсли. — Очень плохо. Что вы собираетесь делать сейчас?

— По дороге домой загляну в «Прескотт-отель» и попытаюсь что-нибудь там выяснить. Ваша жена была дружна с Мьюриэл Чесс?

— Кажется, да. Кристэл довольно легко сходится с людьми, за исключением определенных периодов. Я практически не знал Мьюриэл Чесс.

— А такое имя: Милдред Хэвиленд — вам знакомо?

— Как, как?

Я повторил.

— Нет, — сказал он. — По какой причине я должен его знать?

— На каждый мой вопрос вы тут же отвечаете мне вопросом, — сказал я. — Нет, нет у вас причины знать Милдред Хэвиленд. Особенно, если вы практически не знали Мьюриэл Чесс. Я вам позвоню завтра утром.

— Да-да, пожалуйста, — сказал он и, поколебавшись, добавил, — очень сожалею, что из-за меня вы влипли в эту историю, — потом поколебался еще, сказал «Спокойной ночи» и положил трубку.

Тут же раздался еще один звонок, и телефонистка на линии грубым голосом заявила мне, что я опустил пять центов лишних. Я сказал ей, что я бы мог сунуть в это отверстие еще кое-что. Ей это не понравилось.

Я вышел из будки и вздохнул полной грудью. Ручная олениха с кожаным ошейником загородила проход в изгороди в конце дорожки. Я попытался сдвинуть ее с дороги, но она уперлась в меня боком и не двигалась с места. Тогда я перешагнул через изгородь, вернулся к «крайслеру» и опять поехал в Пума-Пойнт.

В штаб-квартире Пэттона горела лампочка под потолком, но хибарка была пуста, и его табличка «Вернусь через двадцать минут» по-прежнему виднелась сквозь дверное стекло. Я прошелся к лодочному причалу и дальше, к обезлюдевшему купальному пляжу. Несколько тарахтелок и быстроходных катеров все еще валяли дурака на шелковистой воде. На том берегу озера в игрушечных домиках, рассеянных по миниатюрным склонам, начали загораться крошечные желтые огоньки. Над самым хребтом на северо-востоке пылала одинокая яркая звезда. На верхушке стофутовой сосны сидела малиновка, дожидаясь темноты, чтобы спеть свое пожелание доброй ночи. Вскоре, решив, что уже достаточно стемнело, она исполнила свою песенку и растворилась в невидимых глубинах неба.

Щелчком я отбросил свою сигарету в воду, застывшую в нескольких футах от меня, забрался в машину и взял курс на Малое Оленье озеро.

10

На воротах, перекрывающих частную дорогу, висел замок. Я поставил «крайслер» между двух сосен, перебрался через ворота и осторожно пошел по обочине дороги, пока не замерцало вдруг прямо у моих ног озерцо. В доме Билли Чесса было темно. Три дачи на той стороне вырисовывались, как четкие тени, на бледном фоне гранитных скал. Вода, в том месте, где она переливалась через край плотины, отсвечивала белым и почти беззвучно стекала по внешнему ее скосу в ручей. Я напряг слух, но больше не услышал ни звука.

Передняя дверь дома Чесса была заперта. Я бесшумно зашел с тыла и обнаружил на задней двери чудовищный висячий замок. Я прошел вдоль стен, ощупывая окна. Все они были защищены проволочной сеткой. Ее не было только на одном из окон, расположенном чуть повыше других — двустворчатом деревенском оконце посреди северной стены. Ни дуновения не чувствовалось в воздухе, и деревья стояли так же тихо, как и их тени.

Я попытался всунуть лезвие ножа между створками окна. Дохлый номер. Задвижка не поддавалась. Я прислонился к стене, задумался, потом вдруг подхватил здоровенный камень и шмякнул им посреди стыка двух створок. Задвижка со скрипом выломилась из сухого дерева. Окно распахнулось в темноту. Я вскарабкался на подоконник, перекинул через него сведенную судорогой ногу, протиснулся в проем, повис на руках и спрыгнул в комнату. Кряхтя от напряжения (все-таки сказывался разреженный воздух), я обернулся и опять прислушался.

Слепящий луч фонаря ударил мне прямо в глаза. Очень спокойный голос сказал:

— Оставайся на месте, сынок. Передохни, ты запыхался.

Луч пришпилил меня к стене, как прихлопнутую муху. Щелкнул выключатель, и загорелась настольная лампа. Фонарь погас. Джим Пэттон сидел в старом коричневом кресле рядом со столом. Коричневый шарф с бахромой свисал со стола, прикрывая его массивные колени. Он был одет так же, как и днем, но еще на нем была кожаная куртка, совсем новая, купленная, скажем, лет этак шестьдесят тому назад, в первый президентский срок правления Гровера Кливленда. Кроме фонаря, в руках у него ничего не было, а глаза абсолютно ничего не выражали. Только челюсти его двигались в привычном плавном ритме.

— Что у тебя еще на уме, сынок, кроме взлома и проникновения в чужой дом?

— Была у меня одна идея, — сказал я, — довольно любопытная, но, видно, придется о ней позабыть.

Дом был просторнее, чем выглядел снаружи. В данный момент я находился в гостиной. Скромная обстановка, лоскутный ковер на выстланном сосновыми досками полу, круглый стол у дальней стены и два кресла рядом с ним. В открытую дверь виднелся угол большой черной кухонной плиты.

Пэттон кивнул, его глаза спокойно изучали меня.

— Я услыхал машину, — сказал он, — и понял, что она направляется сюда. А ты, однако, хорошо ходишь. Я, как ни прислушивался, ничего не услышал. Вообще, сынок, ты меня малость заинтересовал.

Я промолчал.

— Ты, надеюсь, не обижаешься, что я зову тебя «сынок», — сказал он. — Ни к чему такая фамильярность, но вот привык, понимаешь, и никак не отвыкну. У кого нет длинной белой бороды и артрита, тот уже «сынок» для меня.

Я сказал, что он может называть меня, как ему вздумается. Я не из обидчивых.

Он ухмыльнулся.

— В лос-анджелесской телефонной книге детективов тьма тьмущая, — сказал он. — И только одного зовут Марлоу.

— Почему вы решили заглянуть в нее?

— Можешь назвать это пошлым любопытством. Вдобавок, Билл Чесс сказал мне, что ты вроде бы из сыщиков. Сам-то ты не потрудился сказать мне об этом.

— Рано или поздно я собирался это сделать, — сказал я. — Очень сожалею, если это доставило вам беспокойство.

— Ничем ты меня не обеспокоил. Меня не так-то легко обеспокоить. Какое-нибудь удостоверение у тебя есть?

Я достал свой бумажник и показал ему, что требовалось.

— Ну что ж, комплекция у тебя подходящая для такой работы, — с удовлетворением заметил он. — И лицо у тебя, скажем прямо, не открытая книга. Я так понимаю, ты хотел обыскать дом.

— Ага.

— Я тут уже порылся как следует. Как вернулся — сразу сюда. То есть заглянул в свою контору, а потом сюда. Я, однако, думаю, нельзя мне позволять тебе обыскивать дом. — Он почесал ухо. — То есть я и сам не знаю, могу я позволить тебе или нет. Может, скажешь, на кого ты работаешь?

— На Дерека Кингсли. Он хочет, чтобы я нашел его жену. Она ушла от него месяц назад. Стартовала отсюда. Ну и я решил стартовать отсюда. Предполагается, что она сбежала с одним мужиком, но он это отрицает. Я подумал, может, здесь нападу на какой-нибудь след.

— Ну и как, напал?

— Нет. Более или менее определенно нам известно, что она побывала в Сан-Бернардино, потом в Эль-Пасо. Дальше следы теряются. Но я еще только начал.

Пэттон поднялся и отпер входную дверь. Пряный аромат сосны хлынул в комнату. Он сплюнул за порог, уселся снова и взъерошил мышасто-коричневые волосы под своим стетсоном. Без шляпы его голова выглядела как-то даже неприлично, подобно любой голове, с которой редко снимают шляпу.

— А Билл Чесс тебя вообще не интересовал?

— Ни капельки.

— Я слышал, ваш брат часто берется за бракоразводные дела, — сказал он. — Грязная работенка, на мой взгляд.

Я пропустил это мимо ушей.

— Кингсли не хотелось просить полицию найти его жену, так, что ли?

— Да, — сказал я. — Он слишком хорошо ее знает.

— Из всего, что ты мне рассказал, что-то непонятно, зачем тебе понадобилось обыскивать дом Билла, — рассудительно заметил он.

— Я большой любитель совать нос в чужие дела.

— Ишь ты, — сказал он. — Делать тебе нечего, что ли?

— Ну, скажем так, теперь Билл Чесс меня уже интересует. Но только потому, что он попал в беду и искренность его чувств вызывает сочувствие — хотя кое в чем он подонок. Если он убил свою жену, здесь будут какие-то доказательства. Если не убивал — тоже будут какие-то доказательства.

Он наклонил голову набок, как настороженная птица.

— Какие, к примеру?

— Одежда, украшения, предметы туалета — все то, что женщина берет с собой, если она уходит и не намерена возвращаться.

Он медленно откинулся на спинку кресла.

— Сынок, но ведь она не ушла.

— Тогда эти вещи должны быть здесь. Но если б они оставались здесь, Билл заметил бы, что она их не взяла. Тогда он бы знал, что она не ушла.

— Что-то не нравится мне ни то, ни другое, — сказал он.

— Но если он убил ее, ему нужно было избавиться от вещей, которые она должна была взять с собой, если бы ушла от него.

— И как, ты считаешь, он бы это сделал, сынок?

Желтый свет лампы заливал бронзой половину его лица.

— Насколько я знаю, у нее был свой «Форд». Кроме того, я бы ожидал, что он сожжет все, что удастся сжечь, а что не удастся — зароет в лесу. Топить вещи в озере было бы опасно. Но машину он не мог ни сжечь, ни зарыть. Он смог бы вести ее?

— Конечно, — удивился Пэттон. — Правая нога у него не гнется в колене, поэтому пользоваться ножным тормозом ему несподручно. Но он вполне может обойтись ручным тормозом. В «Форде» самого Билла все по-другому, там у него тормозная педаль расположена по левую от рулевой колонки сторону, рядом с педалью сцепления, поэтому он может шуровать ими одной ногой.

Я стряхнул пепел своей сигареты в маленький синий кувшинчик, который когда-то, если верить маленькой золотой этикетке на нем, содержал фунт апельсинового меда.

— Избавиться от машины — было бы для него большой проблемой, — сказал я. — Куда бы он ни отвел ее, ему нужно было вернуться, а он не больно-то хотел, чтобы его увидели на обратном пути. А если б он просто оставил ее на улице, скажем, в Сан-Бернардино, ее бы нашли и живо идентифицировали. Это ему тоже ни к чему. Самым милым делом было бы сбыть ее торговцу крадеными автомобилями, но он, скорее всего, не имел с этой публикой дела. Итак, скорее всего он спрятал машину в лесу, в пределах доступной для него дистанции пешего хода. А у него эта дистанция невелика.

— Так ты, говоришь, не интересуешься этим делом? Для человека незаинтересованного ты больно уж дотошно разбираешь его по косточкам, — сухо заметил Пэттон. — Значит, припрятал он машину в лесу. Что дальше?

— Ему нужно учесть возможность того, что машину найдут. Леса здесь пустынные, но лесничие и лесорубы сюда наведываются. Если машину найдут, лучше, чтобы в ней нашлись вещи Мьюриэл. Это дало бы ему какую-то возможность выкрутиться — пусть не из самых лучших, но все же. Например: ее убил какой-то неизвестный нам тип и подстроил дело так, чтобы подозрение пало на Билла, если убийство выйдет наружу. Или: Мьюриэл действительно покончила с собой, но подстроила дело так, чтобы его обвинили в убийстве. Самоубийство ради мести.

Пэттон размышлял спокойно и обстоятельно. Он подошел к двери, дал очередной залп табачным соком, опять уселся, взъерошил волосы и посмотрел на меня со здоровым скептицизмом.

— Первая версия, с неизвестным, возможна, — признал он. — Но не более того. И мне в голову не приходит, кто бы мог это сделать. А еще ведь остается такой пустячок, как записка.

Я покачал головой.

— Допустим, записка осталась у Билла с прошлого раза. Допустим, она теперь ушла (это он так думал), не оставив записки. Проходит месяц, от нее ни слова. Он тревожится, чувствует себя неуверенно — и показывает мне старую записку, надеясь, что она хоть как-то прикроет его, если с Мьюэриэл что-то случилось. Ничего такого он не говорил, но это могло быть у него на уме.

Пэттон покачал головой. Ему это не нравилось. Мне тоже.

— А что до второй твоей придумки, так это просто бред, — медленно сказал он. — Убить себя и подстроить дело так, чтобы кого-то другого обвинили в убийстве, — ну никак это не согласуется с моими нехитрыми представлениями о человеческой натуре.

— Тогда ваши представления о человеческой натуре слишком уж нехитрые, — сказал я. — Потому что такое уже бывало, и если бывало, то почти всегда было делом женских рук.

— Ну нет, — сказал он, — мне пятьдесят семь лет, и я повидал чокнутых, но за эту теорию я и гроша ломаного не дам. Мне больше видится, что она собиралась уйти и написала эту записку, но он застал ее до того, как она успела уйти, разъярился и прикончил. Вот тогда ему пришлось бы придумывать все эти хитрости, о которых мы говорим.

— Я ее никогда не видел, — сказал я. — Поэтому мне трудно представить себе, как бы она скорее всего стала действовать. Билл сказал, что повстречал ее в каком-то заведении в Риверсайде больше года тому назад. Возможно, за спиной у нее было долгое и бурное прошлое. Что она собой представляла?

— Очень славненькая блондиночка, а уж когда принарядится, тогда вообще красотка. Она, можно сказать, снизошла до Билла. Спокойная, сдержанная, по лицу никогда не угадаешь, что у нее на душе. Билл говорит, она была с норовом, но я этого никогда не замечал. А вот он уж точно был с норовом, да еще с дурным.

— И как вы считаете, была она похожа на фотографию женщины по имени Милдред Хэвиленд?

Его челюсти перестали работать, рот вытянулся в почти прямую черту. Очень медленно он опять принялся за свою жвачку.

— Ах, чтоб тебя, — сказал он. — Придется мне сегодня заглянуть под кровать, раньше чем я в нее улягусь. Чтобы убедиться, что тебя там нет. А эта информация у тебя откуда?

— От славной маленькой девушки, которую зовут Берди Кеппел. Она интервьюировала меня в порядке своей сверхурочной журналистской работы. И упомянула, что лос-анджелесский полицейский по имени Де Сото совал людям под нос эту фотографию.

Пэттон шлепнул себя по толстой коленке и ссутулил плечи.

— Я был неправ тогда, — трезво сказал он, — дал маху. Этот бугай показывал фотографию чуть ли не всему городу, и только потом заглянул ко мне. Вот это меня и завело. На Мьюриэл похоже, но не настолько, чтобы быть уверенным на все сто. Я его спрашиваю, за что она в розыске. Он говорит: это дело полиции. Я говорю: хоть и на темный деревенский лад, но я тоже имею отношение к этому занятию. Он говорит, ему даны указания выяснить координаты этой дамочки, а больше ему ничего не известно. Наверное, он был неправ, что вот так отбрил меня. И я, видно, был неправ, когда сказал ему, что не знаю никого, похожего на эту его картинку.

Большой спокойный человек неопределенно усмехнулся, глядя куда-то в угол потолка, перевел взгляд вниз и твердо посмотрел на меня.

— Надеюсь, мистер Марлоу, то, что я говорю вам, останется между нами. Кстати, ваши соображения имеют под собой почву. Вы когда-нибудь бывали на Енотовом озере?

— Никогда не слыхал о таком.

— Примерно в одной миле отсюда, — и он показал большим пальцем через плечо, — проходит узкая лесная дорога и сворачивает на запад. По ней только-только можно проехать, не задевая деревьев. Всю следующую милю она поднимается футов на пятьсот и выходит к Енотовому озеру. Славное местечко. Люди, бывает, поднимаются туда на пикник, но не часто, шинам там здорово достается. Есть там два-три маленьких лесных озера, заросших камышом. В тенистых местах там и сейчас лежит снег. Есть там несколько старых бревенчатых коттеджей, срубленных еще вручную; сколько я их помню, они вот-вот готовы были рухнуть; и еще там есть большое, полуразрушенное каркасное здание, еще лет десять назад Монтклэрский университет использовал его под летний студенческий лагерь. Они им уже давненько не пользовались. Это здание стоит за озером, посреди старого строевого леса. За ним находится прачечная со старым ржавым бойлером, а рядом с ней — большой дровяной сарай с раздвижной дверью, подвешенной на роликах. Он был построен как гараж, но они в нем держали дрова и запирали его, когда заканчивался сезон. Дрова — одна из немногих вещей, которые здесь не считается зазорным украсть, но одно дело стащить их из штабеля, и совсем другое — сломать замок, чтобы добраться до них. Ты, наверное, догадываешься, что я нашел в этом дровяном сарае.

— А я думал, вы спустились в Сан-Бернардино.

— Я передумал. Решил, что нехорошо везти туда Билла в одной машине с телом его жены. Поэтому я отправил тело в санитарном автомобиле доктора, а Билла отвез Энди. Я подумал, что мне бы следовало осмотреться вокруг, прежде чем передавать дело шерифу и коронеру.

— Машина Мьюриэл была в дровяном сарае?

— Ага. И два незапертых чемодана, набитых тряпьем — набитых в спешке, так мне показалось. Женские вещи. Вся штука в том, сынок, что чужак не может знать об этом месте.

Я согласился с ним. Он сунул руку в боковой карман своей куртки и достал комочек тонкой оберточной бумаги. Развернул его на ладони и протянул руку ко мне.

— Взгляни-ка вот на это.

Я подошел и взглянул. На бумаге лежала золотая цепочка с крошечным замком, чуть крупнее звеньев цепочки. Кто-то разрезал ее, но так, что замок остался неповрежденным. Она была длиной примерно в семь дюймов. И цепочка, и бумага были в белом порошке.

— Как ты думаешь, где я ее нашел? — спросил Пэттон.

Я взял цепочку в руки и попытался соединить перерезанные края. Они не совпадали. Я никак это не комментировал, но послюнил палец, тронул порошок и попробовал его.

— В жестянке или коробке с сахарной пудрой, — сказал я. — Эта цепочка — ножной браслет. Некоторые женщины никогда их не снимают, как обручальные кольца. У того, кто снимал этот браслет, не было ключа.

— Это что-нибудь тебе говорит?

— Не очень-то много, — сказал я. — Для Билла не имело никакого смысла срезать его с лодыжки Мьюриэл и оставлять зеленое ожерелье у нее на шее. Самой Мьюриэл тоже не было смысла срезать его (скажем, если она потеряла ключ) и прятать туда, где его могут найти. Обыск, достаточно тщательный, чтобы найти его, не стали бы делать прежде, чем найдется тело. Если бы цепочку срезал Билл, он бы забросил ее в озеро. Но если Мьюриэл хотела сохранить ее, но не показывать Биллу, то место выбрано неплохо.

На этот раз Пэттон выглядел озадаченным:

— Это почему же?

— Потому что это женское место укрытия. Сахарная пудра идет на изготовление кондитерской глазури. Мужчина туда никогда не заглянет. Эта находка делает честь вашей смекалке, шериф.

Он простодушно ухмыльнулся.

— Да ну, — сказал он, — я нечаянно опрокинул коробку, и немного сахару высыпалось. Иначе я бы вряд ли это нашел.

Он опять свернул бумажку, сунул ее в карман и встал с решительным видом.

— Вы останетесь здесь у нас или вернетесь в Лос-Анджелес, мистер Марлоу?

— Вернусь в Лос-Анджелес. Пока вы не вызовете меня на дознание для дачи официальных показаний. Полагаю, без этого не обойдется.

— Конечно, но это уже дело коронера. Не в службу, а в дружбу, закройте окно, которое вы взломали, а я выключу лампу и запру дверь.

Я выполнил его просьбу, он выключил свой фонарь и погасил лампу. Мы вышли. Пэттон подергал входную дверь, чтобы убедиться, что замок защелкнулся, осторожно закрыл решетку и остановился, глядя на освещенную луной гладь озера.

— Думаю, Билл не собирался убивать ее, — печально сказал он. — Он мог нечаянно придушить девчонку. Ручищи-то у него здоровенные. А уж потом он стал шевелить мозгами, как умел, — как бы следы замести. На душе тошно, но факты и вероятности от этого не меняются. Все просто и естественно, а происходят чаще всего как раз самые натуральные и естественные вещи.

— Мне скорее кажется, что он бы тогда сбежал отсюда, — сказал я. — Не представляю себе, как можно здесь выдержать в его положении.

Пэттон сплюнул в черную бархатистую тень куста манзаниты и медленно произнес:

— У него правительственная пенсия, значит, пришлось бы и от нее сбежать. А мужики — большинство из них может выдержать и не такое, если придется. Вроде того, чем они сейчас занимаются по всему белому свету. Ладно, спокойной вам ночи. А я прогуляюсь опять к пирсу, постою там малость при лунном свете, поогорчаюсь. Такая ночь, а мы тут ломаем голову над убийствами.

Он бесшумно удалился к ночным теням и стал одной из них. Я стоял, пока он не скрылся из виду, потом вернулся к запертым воротам, перебрался через жерди, сел в машину и поехал вниз, высматривая местечко, где бы мне спрятаться.

11

В трехстах ярдах от ворот узкая колея, усыпанная бурым дубовым листом с прошлой осени, огибала огромный гранитный валун и скрывалась за ним. Я свернул на нее, проехал футов пятьдесят-шестьдесят, подпрыгивая на камнях и рытвинах, потом развернул машину в ту сторону, откуда приехал. Выключил фары, заглушил двигатель и стал ждать.

Прошло полчаса. Без табака время тянется медленно. Наконец я услышал далекий, приближающийся гул мотора — и белый луч фар лег на дорогу передо мной. Звук растаял вдали, только слабый сухой привкус пыли еще висел в воздухе.

Я вылез из машины и пошел к воротам, к домику Чесса. На этот раз достаточно было резкого толчка, чтобы открыть взломанное окно. Я опять вскарабкался, спустился в дом и направил принесенный с собой фонарь на настольную лампу у дальней стены. Включил лампу, прислушался. Ничего не услышав, прошел на кухню и включил лампочку, висевшую над раковиной.

В дровяном ящике рядом с плитой были аккуратно уложены поленья. Ни грязных тарелок в мойке, ни зловонных кастрюль на плите. Одинокий или нет, Билл Чесс содержал дом в порядке. Вторая дверь из кухни открывалась в спальню, оттуда очень узкая дверь вела в крошечную ванную, которая явно была пристроена совсем недавно, об этом свидетельствовала аккуратная облицовка из фибрового картона «целотекс». Ванная не сказала мне ничего.

В спальне стояла двуспальная кровать, туалетный столик с круглым зеркалом на стене над ним, комод, два стула и жестяной мусорный ящик. Два овальных лоскутных коврика на полу, по одному с каждой стороны кровати. К стенам Билл Чесс прикрепил кнопками военные карты из журнала «Нэйшнэл Джиогрэфик». На туалетном столе лежал дурацки выглядевший красный с белым волан.

Я порылся в выдвижных ящиках. Шкатулка из искусственной кожи с набором безвкусных украшений из полудрагоценных камней для платья. Обычный ассортимент приспособлений и средств, применяемых женщинами для обработки лица, ногтей и бровей. На мой взгляд, их было многовато, но мне трудно судить о таких вещах. В комоде — мужская и женская одежда, и того и другого не густо. У Билла Чесса была, в числе прочего, рубашка в очень кричащую клетку с накрахмаленным воротником. В углу, под листом синей оберточной бумаги, я нашел кое-что, и эта находка мне очень не понравилась: новехонькая с виду шелковая комбинация персикового цвета, отделанная тесьмой. Сейчас не то время, чтобы женщина в своем уме стала бросаться шелковыми комбинациями.

Это не в пользу Билла Чесса. Хотел бы я знать, что подумал об этом Пэттон.

Я вернулся на кухню и обрыскал открытые полки над раковиной и рядом с ней. Они были плотно уставлены жестянками и банками со всевозможными припасами. Сахарная пудра хранилась в коричневой квадратной коробке с надорванным уголком. Пэттон пытался убрать рассыпанную пудру. Рядом с пудрой стояли соль, бура, разрыхлитель теста, крахмал, коричневый сахар и так далее. В любой из этих коробок могло быть спрятано то, что я искал.

То, что было отрезано от ножного браслета, срезанные концы которого не совпадали.

Закрыв глаза, я наудачу ткнул пальцем и попал в разрыхлитель. Из отделения дровяного ящика я вытащил старую газету, расстелил, высыпал на нее из коробки соду. Помешал в порошке ложкой. Трудно даже представить себе, сколько разрыхлителя умещается в одной коробке, но, кроме разрыхлителя, в ней больше ничего не оказалось. С помощью воронки я ссыпал его в коробку и взялся за буру. Одна бура. Третий раз — везучий. Я взялся за крахмал, поднявший облако тонкой пыли, но там был-один крахмал.

От звука отдаленных шагов по моему телу побежали мурашки. Протянув руку, я выключил свет и метнулся в гостиную, к выключателю настольной лампы. Конечно, сейчас это уже ничего не меняло — слишком поздно. Шаги раздались опять, легкие, настороженные. Холодный пот выступил у меня между лопаток.

Это не Пэттон. Тот бы подошел к двери, открыл ее и велел бы мне убираться. Это были осторожные, спокойные шага, казалось, то и дело меняющие направление: вот они опять раздались — долгая пауза — опять пошли — опять пауза. Я подкрался к двери, беззвучно повернул круглую ручку, рванул ее на себя, выставил вперед фонарь и нажал на кнопку.

Луч света превратил пару чьих-то глаз в две золотые лампы. Прыжок, удаляющийся перестук копыт среди деревьев. Это был всего лишь любопытный олень.

Я закрыл дверь и направил фонарь в сторону кухни. Круглое светящееся пятно уперлось прямо в коробку с сахарной пудрой.

Я опять включил свет, снял коробку и высыпал ее содержимое на газету.

Пэттон не довел дело до конца, высыпал не все. Случайно обнаружив одну вещь, он решил, что больше там ничего нет. По-видимому, он не заметил, что чего-то недостает.

В белой пудре показался еще один комочек белой оберточной бумаги. Я отряхнул и развернул его. В нем оказалось золотое сердечко, размером не больше ногтя женского мизинца.

Ложкой я сгреб сахар в коробку, вернул ее на полку, скомкал газету и сунул ее в плиту. Вернулся в гостиную и включил настольную лампу. В ее ярком свете даже без лупы можно было прочесть надпись, выгравированную на тыльной стороне золотого сердечка.

Она была короткой: «Милдред от Ала. 28 июня 1938 г. Со всей моей любовью».

Милдред от Ала. Милдред Хэвиленд от какого-то Ала. Милдред Хэвиленд, она же Мьюриэл Чесс. Мьюриэл Чесс ушла из жизни — через две недели после того, как полицейский по фамилии Де Сото разыскивал ее.

Я стоял с сердечком в руке, обдумывая, какое отношение все это имеет ко мне, обдумывая то, о чем пока не имел ни малейшего понятия.

Я опять завернул сердечко, покинул дом Чесса и поехал в городок под названием Пума-Пойнт.

Когда я заглянул в контору шерифа, Пэттон за запертой дверью звонил по телефону. Мне пришлось подождать, пока он закончит свой разговор.

Повесив трубку, он отпер дверь. Я прошел мимо него к конторке, положил на нее комочек оберточной бумаги, развернул его.

— Вы раскопали сахарную пудру не до конца, — сказал я.

Он взглянул на золотое сердечко, на меня, обошел конторку и взял со стола дешевое увеличительное стекло. Изучил сердечко, его тыльную сторону. Положил стекло и нахмурился на меня.

— Значит, надумал обыскать дом и решил не отступаться? — ворчливо сказал он. — Об этом я не подумал. Надеюсь, ты не выкинешь со мной еще какой-нибудь фокус, а, сынок?

— Вы не заметили, что обрезанные края цепочки не стыкуются, — сказал я ему.

Он печально взглянул на меня:

— Глаза у меня уже не те, сынок.

Своим грубым квадратным пальцем он гонял сердечко по столу, смотрел на меня и молчал.

Я сказал:

— Возможно, вы думали так же, как и я: что этот ножной браслет мог вызывать ревность у Билла — при условии, что он хоть раз видел его. Но, между нами, девушками, сейчас я готов держать пари, что Билл никогда его не видел и никогда не слышал о Милдред Хэвиленд.

— Выходит, — медленно сказал Пэттон, — мне бы следовало извиниться перед этим Де Сото, так, что ли?

— Если вы когда-нибудь увидите его, — сказал я.

Он опять одарил меня долгим отсутствующим взглядом. Я ответил ему тем же.

— Погоди, сынок, — сказал он. — Дай мне самому догадаться, что у тебя появилась новехонькая, с пылу с жару, идея на этот счет.

— Да. Билл не убивал свою жену.

— Нет, значит?

— Нет. Ее убил кто-то из ее прошлого. Кто-то, кто потерял ее след, потом напал на него, обнаружил, что она замужем за другим, и это ему не пришлось по вкусу. Кто-то, кто знал здешние места, — так же, как сотни людей, побывавшие здесь, — и знал, где можно надежно спрятать машину и вещи. Этот человек умел ненавидеть и умел притворяться. Он уговорил ее уйти вместе с ним, а когда все было готово и была написана записка, он взял ее за горло, сделал с ней то, что она, по его мнению, заслуживала, спрятал тело в озере и пошел своим путем. Ну как, нравится?

— Что ж, — рассудительно заметил он, — пожалуй, сложновато, тебе не кажется? Но ничего невозможного в этом нет. Ни вот на столечко.

— Когда эта версия вам наскучит, дайте мне знать, — сказал я. — У меня к тому времени появится что-нибудь новенькое.

— Точно. Это уж не ходи к гадалке, — сказал он и засмеялся — впервые с тех пор, как я познакомился с ним.

Я еще раз пожелал ему доброй ночи и вышел, а он остался, чтобы предаться размышлениям с тяжеловесной энергией поселенца, корчующего пень на своем участке.

12

Где-то около одиннадцати я завершил свой исход из гор и причалил на одной из диагональных парковочных полос при гостинице «Прескотт-отель» в окружном центре Сан-Бернардино. Я извлек из багажника свой саквояж и едва успел сделать три шага, как гостиничный бой в штанах с галунами и белой рубашке с черной бабочкой вырвал его у меня из рук.

Дежурный администратор, яйцеголовый мужчина, облаченный в детали белого холщового костюма, не проявлял интереса ни ко мне, ни еще к чему-либо другому на свете. Вручая мне книгу постояльцев и ручку, он зевнул и загляделся куда-то вдаль, словно вспоминая детство.

Вместе с боем я в малогабаритном лифте поднялся на второй этаж и совершил небольшое путешествие с бесчисленными поворотами. По мере нашего продвижения вперед становилось все жарче и жарче. Бой отпер дверь в комнату подросткового размера с окном, выходившим в вентиляционную шахту. Впускная решетка кондиционера в углу потолка была размером с дамский носовой платочек. Привязанный к ней обрывок ленты вяло трепыхался, намекая на какое-то движение.

Бой был высокий, худой, желтый, немолодой и холодный, как ломтик курятины в желе. Он перегнал языком свою жвачку от одной щеки к другой, поставил мой саквояж на стул, посмотрел вверх, на решетку, и продолжал стоять, глядя на меня. Глаза у него были цвета питьевой воды.

— Пожалуй, мне бы стоило попросить один из номеров ценой в доллар, — сказал я. — Этот немножко жмет мне под мышками.

— Считайте, вам повезло, что вы получили хоть такой. Этот город прямо-таки трещит по швам.

— Принесите нам имбирного ситро, стаканы и лед, — сказал я.

— Нам?

— Если вы, конечно, пьете.

— Пожалуй, в такую поздноту можно себе позволить.

Он вышел. Я снял пиджак, галстук, рубашку, майку и прошелся по теплому сквозняку от открытой двери. Сквозняк попахивал горячим железом. Я боком протиснулся в ванную комнату — это было предусмотрено архитектором — и ополоснулся холодной водой. Я начал дышать чуть посвободнее, когда долговязый флегматичный бой вернулся с подносом. Он запер дверь, а я достал бутылку ржаного виски. Он разлил виски и ситро по стаканам, мы обменялись привычными неискренними улыбками поверх стаканов и выпили. Пот потек у меня с шеи вниз по хребту и был на полпути к моим носкам прежде, чем я успел поставить стакан — и все же я почувствовал себя лучше. Я сел на кровать и посмотрел на боя.

— Сколько времени вы можете здесь побыть?

— На какой предмет?

— На предмет освежения памяти.

— По этой части я не силен, — сказал он.

— Я люблю тратить лишние деньги, — сказал я, — на свой оригинальный лад.

Я отлепил бумажник от нижней части своей спины и разложил по кровати долларовые бумажки. Вид у них тоже был усталый.

— Прошу прощения, — сказал бой, — но вы, наверное, фараон.

— Не валяйте дурака, — сказал я. — Где это вы видали фараона, который раскладывает пасьянс из собственных денег? Можете называть меня исследователем.

— Уже интересно, — сказал он. — Зелененький цвет этих бумажек действительно освежает мою память.

Я вручил ему одну бумажку:

— Попробуйте-ка эту. Кстати, могу я называть вас «Большой Техасец Из Хьюстона»?

— Из Амарилло, — сказал он. — Хотя это не играет роли. Как вам нравится мой тягучий техасский акцент? Меня от него тошнит, но клиентам нравится.

— Продолжайте в том же духе, — посоветовал я. — Хотя сомневаюсь, что ради него они станут осыпать вас долларами.

Он ухмыльнулся и сунул аккуратно сложенный доллар в часовой кармашек своих брюк.

— Что вы делали в пятницу, двенадцатого июня? — спросил я его. — Под вечер или вечером. В пятницу.

Не вынимая жвачку изо рта, он потягивал напиток из стакана, осторожно гонял кусочки льда по кругу и думал.

— Я был здесь, как раз заступил в смену с шести до двенадцати, — сказал он наконец.

— Итак, женщина, стройная, симпатичная, блондинка, приехала сюда и оставалась до ночного поезда на Эль-Пасо. Думаю, она уехала этим поездом, потому что в воскресенье утром она уже была в Эль-Пасо. Сюда она приехала в «паккарде-клиппере», зарегистрированном на имя Кристэл Грейс Кингсли, Беверли-Хиллз, Карсон-Драйв, 965. Она могла зарегистрироваться в гостинице под этим именем, или под каким-нибудь другим, или вообще не регистрироваться. Ее машина до сих пор стоит в гараже гостиницы. Я бы хотел поговорить с боями, которые встречали и провожали ее. За это полагается еще один доллар — только за обдумывание этого вопроса.

Я отделил еще один доллар от своей экспозиции, и он скрылся в его кармане, шурша, как две дерущиеся гусеницы.

— Могу выяснить, — спокойно сказал бой.

Он поставил свой стакан и вышел, закрыв дверь. Я прикончил свою порцию и приготовил вторую. Потом проник в ванную и плеснул немного теплой воды на свой мужественный торс. В это время звякнул телефон на стене, и я втиснулся в миниатюрное пространство между дверью ванной и кроватью, чтобы снять трубку.

Голос с техасским акцентом произнес:

— На приеме гостей тогда был Сонни. Его призвали в армию на той неделе. Другой парень, мы его зовем Лес, дежурил, когда она съезжала. Он здесь.

— Отлично. Запускайте его ко мне, ладно?

Я приканчивал второй стакан и подумывал насчет третьего, когда раздался стук, и я открыл дверь маленькой зеленоглазой крысе с поджатым женственным ротиком.

Он вошел танцующей походкой и остановился, глядя на меня с ухмылочкой.

— Выпьете?

— Могу, — холодно сказал он, щедро налил себе виски, добавил символическое количество ситро, одним долгим глотком опорожнил стакан, сунул сигарету в свой ротик-гузочку и зажег спичку на полпути из кармана. Выдохнул дым и продолжал глазеть на меня. Уголком глаза зафиксировал деньги на кровати. Над карманом его рубашки вместо номера было вышито: «Старший».

— Это вы Лес?

— Нет. — Он сделал паузу. — Мы здесь сыщиков не любим, — добавил он. — Своего не держим и чужих нам даром не надо, тех, которые на других работают.

— Спасибо, — сказал я. — Этого достаточно.

— Не понял, — он недовольно скривил губы.

— Можете идти гулять.

— А я думал, вы хотели меня увидеть, — ухмыльнулся он.

— Вы здесь старший?

— Точно.

— Я хотел налить вам стакан. И дать вам доллар. Вот он. — Я протянул ему бумажку. — Спасибо, что потрудились зайти.

Он взял доллар, сунул его в карман, не сказав «спасибо», но уходить не спешил, пускал струйки дыма из носа, щурил наглые глаза.

— Здесь как я скажу, так и будет, — заявил он.

— Кому скажете, а кому и нет, — сказал я. — Мне, например, уже неинтересно, что вы скажете. Выпивку получили, на лапу тоже. Теперь можете проваливать.

Он резко повернулся, пожал плечами и бесшумно выскользнул из комнаты.

Прошло еще четыре минуты и раздался стук, очень легкий. Вошел улыбающийся «техасец». Я отошел от двери и опять сел на кровать.

— Похоже, Лес не пришелся вам по душе?

— Да уж, не очень. А он остался доволен?

— Похоже, что да. Сами знаете, что такое старший. Им до всего дело, подавай им их долю. Можете говорить мне Лес, мистер Марлоу.

— Значит, это вы ее провожали.

— Да нет, все это туфта. Она не записывалась у администратора. Но ее «паккард» я запомнил. Она дала мне доллар, чтобы я отогнал его в гараж и присматривал за ее вещичками до прихода поезда. Обедала она здесь. Доллар на чай — в этом городе такое запоминается. А потом были разговоры о машине, которая стоит здесь так долго.

— Как она выглядела?

— Костюм и все прочее — черное с белым, белого больше, шляпа-панама с черно-белой лентой. Симпатичная дамочка, блондинка, все как вы сказали. Она потом взяла такси до вокзала. Я погрузил туда ее сумки. На них были инициалы, но я их, извиняюсь, не запомнил.

— Очень рад, что не запомнили, — сказал я, — это было бы уже слишком. Налейте себе еще. Возраст у нее примерно какой?

Он сполоснул второй стакан и сделал для себя смесь в культурной пропорции.

— Это дело нелегкое — угадать возраст женщины в наше время, — сказал он. — Похоже, что около тридцати, чуть больше, чуть меньше.

Я полез в пиджак за фотографией Кристэл и Лейвери и протянул ему.

Он внимательно рассмотрел ее, отвел подальше от глаз, поднес поближе.

— Не бойтесь, свидетельствовать под присягой вам не придется, — сказал я.

— А я бы и не стал. Эти малышки-блондинки все на одно лицо. А переоденется, подкрасится, или освещение другое — и ее уже не узнаешь.

Он задумался, вглядываясь в снимок.

— Вам что-то не показалось? — спросил я.

— Этот мистер на снимке… Он здесь не случайно?

— Ну-ну, выкладывайте, — сказал я.

— По-моему, этот парень заговорил с ней в холле и обедал он с ней. Высокий фрайер, фигура — как у чемпиона в полутяже. И на вокзал они укатили в одной тачке.

— Вы уверены?

Он покосился на деньги на кровати.

— О’кей, сколько это будет стоить? — устало спросил я.

Он застыл, положил фотографию, вытащил из кармана две сложенные долларовые бумажки и швырнул их на кровать.

— Спасибо за угощение, — сказал он, — и ну вас к бесу. — И направился к двери.

— Ради Бога, не надо. Садитесь и не будьте таким недотрогой, — проворчал я.

Он сел и упрямо посмотрел на меня.

— И не будьте таким чертовски чопорным южанином, — продолжал я. — С гостиничными боями я имел дел выше крыши и не припомню, чтобы хоть один из них не понимал шуток. Вы у нас один такой, единственный и неповторимый.

Он медленно улыбнулся и быстро кивнул. Опять подхватил фотографию и посмотрел на меня поверх нее.

— Этого мистера запомнить нетрудно, — сказал он, — не то что эту дамочку. Но есть еще один пустячок, который мне вспоминается из-за него. Мне показалось, что эта леди была не в восторге, когда он так открыто подвалил к ней в холле. Я подумал и решил не придавать этому особого значения. Возможно, он опоздал или не явился на предыдущую встречу.

— Для этого были основания, — сказал я. — А вы не заметили, какие украшения были на этой даме? Кольца, серьги, что-нибудь бросающееся в глаза или ценное?

Он сказал, что нет, не заметил.

— А волосы у нее были длинные или короткие, прямые, волнистые или кудрявые, натуральная блондинка или химическая?

Он рассмеялся.

— Ну, мистер Марлоу, спросите у меня что-нибудь полегче. Любая натуральная блондинка еще норовит их подхимичить. Что до остального, помнится, они были довольно длинные, вот как теперь носят, внизу таким мысочком, и в общем-то прямые. Но я могу и ошибаться. — Он еще раз посмотрел на снимок. — Здесь они у нее узлом на затылке. Нет, ручаться не буду.

— Вот и ладно, — сказал я. — Я вас спрашивал по одной-единственной причине: чтобы убедиться, что вы не чересчур наблюдательны. Человек, который замечает слишком много деталей, такой же ненадежный свидетель, как и тот, кто ничего не замечает. Почти всегда он насочиняет добрую половину. Вы, учитывая обстоятельства, наблюдательны в самую меру. Спасибо большое.

Я вернул ему его два доллара и еще пять — в компанию к ним. Он поблагодарил меня, допил свой стакан и тихо вышел. Я допил свой, еще раз ополоснулся и решил, что мне лучше вернуться домой, чем спать в этой норе. Я натянул рубашку, пиджак и спустился вниз с саквояжем в руках.

Рыжий крысид-старшой дежурил в холле. Когда я перенес свой саквояж к конторке администратора, он не шевельнулся, чтобы взять сумку у меня из рук. Яйцеголовый клерк разлучил меня с двумя долларами, даже не взглянув на меня.

— Две зелененьких — за то, чтобы провести ночь в вашей душегубке, — сказал я, — в то время как за три я могу приобрести просторную мусорную урну.

Клерк зевнул, с запозданием включился и бодро заметил:

— Примерно в три утра у нас здесь свежеет, и до восьми или даже девяти воздух вполне приятный.

Я вытер шею и, пошатываясь, вышел к своей машине. Даже сиденье было горячим — это в полночь-то.

Домой я вернулся без четверти три. Голливуд показался мне ледником. Даже в Пасадене было прохладно.

13

Мне снилось, что я где-то в бездонных глубинах льдисто-зеленой воды, с трупом под мышкой. У трупа были длинные светлые волосы, они плавно извивались перед моим лицом. Огромная рыба с выпученными глазами, раздувшимся туловищем и сверкающей от гнилобы чешуей выписывала вокруг нас круги, с вожделением разглядывая нас, как старый сладострастник. Когда мои легкие уже готовы были разорваться от нехватки воздуха, тело ожило у меня под рукой и ускользнуло от меня, и я стал сражаться с рыбой, а тело все переваливалось и переваливалось в воде, помавая шлейфом длинных волос.

Я проснулся с простыней во рту, с онемевшими руками, вцепившимися в изголовье кровати. У меня мышцы заныли, когда я разжал и опустил руки. Я встал, осязая пальцами ног ковер, побродил с сигаретой в зубах по комнате. Докурив, загасил окурок и снова завалился в постель.

Когда я опять проснулся, было девять. Солнце светило мне и лицо. В комнате было жарко. Я принял душ, побрился, оделся по-домашнему, приготовил себе на кухоньке гренки, яйца и кофе. Я уже заканчивал завтрак, когда в дверь постучали.

Не дожевав до конца гренок, я пошел отворять. Перед дверью стоял худощавый серьезный мужчина в строгом сером костюме.

— Лейтенант Флойд Греер, из центрального сыскного бюро, — сказал он, входя.

Он протянул сухую руку, я пожал ее. Он присел на краешек стула (это у них так принято), стал вертеть свою шляпу в руках и спокойно меня разглядывать (это у них тоже так принято).

— Нам позвонили из Сан-Бернардино по поводу этой истории в Пума-Лейке. С утопленницей. Говорят, вы оказались под рукой, когда было обнаружено тело.

Я кивнул и сказал:

— Кофе хотите?

— Нет, спасибо. Я завтракал два часа назад.

Я налил себе кофе и уселся напротив него в другом конце комнаты.

— Они попросили нас заглянуть к вам, — сказал он. — И дать им какую-нибудь информацию о вас.

— Ясно.

— Так мы и сделали. Похоже, по нашему ведомству за вами ничего дурного не числится. Занятное совпадение, однако, что человек вашей профессии оказывается под боком в момент нахождения тела.

— А я вообще такой, — сказал я. — Везунчик.

— Вот я и надумал зайти, поздороваться.

— Прекрасно. Рад с вами познакомиться, лейтенант.

— Занятное совпадение, — повторил он, кивая. — Вы там были по делу, так сказать?

— Если и так, — сказал я, — мое дело, насколько мне известно, не имеет к утонувшей никакого отношения.

— Вы стопроцентно в этом уверены?

— Пока дело не закрыто, никогда нельзя быть уверенным на сто процентов, какие у него могут быть ответвления, не так ли?

— Это верно. — Он опять, как робкий ковбой, стал водить пальцем по полям шляпы. Но в глазах у него робости не было ни на понюшку табака. — Хотелось бы быть уверенным, что вы поставите нас в известность, если эти самые ответвления соприкоснутся с делом об утопленнице.

— Надеюсь, вы можете положиться на это, — сказал я.

Он оттопырил языком свою нижнюю губу.

— Нам бы хотелось чего-нибудь более вещественного, чем надежда. В данный момент вы ничего не хотите нам сообщить?

— В данный момент я не знаю ничего, чего не знал бы Пэттон.

— Кто он такой?

— Констебль в Пума-Пойнте.

Худощавый серьезный человек снисходительно улыбнулся, хрустнул суставом пальца и, помолчав, сказал:

— По-видимому, окружной прокурор в Сан-Бернардино захочет побеседовать с вами — еще до дознания. Но это будет не скоро. Сейчас они пытаются получить отпечатки ее пальцев. Мы предоставили им специалиста.

— Это будет нелегко. Тело в очень плохом состоянии.

— Так всегда делается, — сказал он. — В Нью-Йорке — у них там то и дело вылавливают всплывшие трупы — разработали свою систему. Они срезают с пальцев участки кожи, отвержают их в дубильном растворе и делают оттиски. Как правило, получается неплохо.

— Вы думаете, за этой женщиной что-нибудь числится?

— Ну, мы всегда снимаем отпечатки у трупа, — сказал он. — Вам это должно быть известно.

— Я не знал эту даму, — сказал я. — Если вы думаете, что я ее знал и потому приехал туда, то вы заблуждаетесь.

— Однако вы не хотите сказать, почему вы туда поехали, — не отступался он.

— Значит, вы думаете, что я вас обманываю, — сказал я.

Он повертел свою шляпу на костлявом указательном пальце.

— Вы меня неправильно поняли, мистер Марлоу. Мы вообще ничего не думаем. Наше дело расследовать и выяснять обстоятельства. Такова установившаяся практика. Вам это должно быть известно, опыта у вас достаточно. — Он поднялся и надел шляпу. — Если вам нужно будет выезжать из города, обязательно постарайтесь известить меня. Буду вам очень признателен.

Я сказал, что постараюсь обязательно, и проводил его до двери. Он вышел с легким кивком и печальной полуулыбкой. Я наблюдал, как он устало прошествовал по коридору и нажал на кнопку лифта.

Я вернулся в кухоньку посмотреть, не осталось ли еще кофе. Осталось две трети чашки. Я добавил сливки и сахар и перенес чашку к телефону. Набрал номер центрального городского управления полиции и попросил соединить меня с лейтенантом Флойдом Греером из сыскного бюро.

Чей-то картавый голос сказал:

— Лейтенанта Греера нет в офисе. Никто другой вас не устроит?

— Де Сото на месте?

— Кто-кто?

Я повторил фамилию.

— Какое у него звание, отдел?

— Сыщик в штатском, что-то в этом роде.

— Не кладите трубку.

Я подождал. Спустя недолгое время картавый голос ожил в трубке:

Что это еще за шутки? В наших списках нет никакого Де Сото. Кто у телефона?

Я повесил трубку, допил кофе и набрал номер конторы Дерека Кингсли. Любезно-прохладная мисс Фромсетт сказала, что мистер Кингсли только что вошел, и безропотно соединила меня с ним.

— Ну как? — громко произнес он, модель: энергичный деловой человек на пороге нового дня. — Что вы выяснили в гостинице?

— Так и есть, она была там. И там с ней встретился Лейвери. Бой, который снабдил меня информацией, сам повел речь о Лейвери, без подсказки с моей стороны. Они обедали вдвоем и вместе поехали в такси на вокзал.

— Что ж, мне бы следовало догадаться, что он врет, — медленно сказал Кингсли. — Мне показалось, он удивился, когда я сказал ему про телеграмму из Эль-Пасо, — и я придал слишком большой вес этому впечатлению. Еще что-нибудь?

— Да, но из другой оперы. Сегодня утром ко мне наведался полицейский, посмотреть, что я за птица, — они всегда так делают — и предупредить, чтобы я не покидал город без его ведома. Пытался выяснить, зачем я ездил в Пума-Пойнт. Я не стал ему объяснять. А так как он даже не подозревал о существовании Пэттона, очевидно, что Пэттон не болтал лишнего.

— Джим всегда ведет себя очень порядочно, — сказал Кингсли. — Почему вы меня вчера спрашивали о какой-то женщине — Милдред, как бишь ее там?

Я рассказал ему, стараясь не тратить лишних слов. Рассказал про машину Мьюриэл Чесс и про найденную в ней одежду.

— Это свидетельствует не в пользу Билла, — сказал Кингсли. — Я сам знаю Енотовое озеро, но мне бы и в голову не пришло использовать какой-то старый дровяной сарай — я даже и не знал, что он там есть. Это выглядит не просто не в пользу Билла, а уже как предумышленное убийство.

— Не согласен. Если мы допускаем, что он хорошо знал эти места, ему не требовалось много времени, чтобы додуматься до такого укрытия. Он был очень ограничен в расстоянии.

— Возможно. Что вы собираетесь предпринять сейчас? — спросил он.

— Опять к Лейвери, разумеется.

Кингсли согласился, что именно так мне и следует действовать, и добавил:

— А та история, какой бы трагичной она ни была — это, в сущности, не наше дело, так ведь?

— Если только ваша жена ничего об этом не знала.

— Послушайте, Марлоу, — в его голосе зазвучали резкие нотки, — мне кажется, я вас понимаю: как детектив вы инстинктивно стремитесь связать в один компактный узел все происходящее, но смотрите, чтобы это не завело вас в тупик. Жизнь подчиняется другим законам — во всяком случае, та жизнь, которой я живу. Лучше предоставьте дело семейства Чессов полиции и напрягите свои мозги на благо семейства Кингсли.

— О’кей, — сказал я.

— Хотя, вы сами понимаете, я не хочу быть деспотом, — сказал он.

Я старательно рассмеялся, сказал «До свидания» и повесил трубку. Оделся, спустился в подвальный гараж за «крайслером». Опять мой путь лежал в Бэй-Сити.

14

Я миновал пересечение Алтэр-стрит с улицей, тянущейся к кромке каньона, и очутился на полукруглой парковочной площадке с тротуаром и белой деревянной защитной оградой вокруг нее. Там я посидел немного в машине, думая, глядя на море, любуясь на шествие серо-голубых предгорий к океану. Я пытался принять решение, как мне действовать с Лейвери: пощекотать его перышком или по-прежнему провоцировать его на обмен любезностями словесного и более весомого свойства. В конце концов я решил, что при мягком подходе я в любом случае ничего не теряю. Если же он не принесет плодов — а в этом я почти не сомневался, — что ж, тогда природа возьмет свое, и мы разнесем мебель в щепки.

Мощеная аллея, проложенная под домами на внешней кромке каньона, была пустынна. Ниже нее, на следующей, параллельно идущей улице, двое мальчишек метали бумеранг и бегали искать его, обмениваясь подобающим количеством тычков и взаимных оскорблений. Еще ниже стоял дом, окруженный деревьями и стеной из красного кирпича. На заднем дворе можно было разглядеть развешанное белье, пара голубей бродила по скату крыши, бодаясь головами. Прогромыхал сине-коричневый автобус, остановился перед кирпичным домом, древний старик с осторожной медлительностью начал спускаться с подножки, грузно ступил на землю и постучал тяжелой палкой, готовясь карабкаться вверх по склону.

Воздух был чище, чем вчера. Утро дышало миром. Я выбрался из машины и пошел по Алтэр-стрит к дому № 623. Жалюзи на фасадных окнах были опущены, и это придавало дому сонный вид. Я перешагнул через корейский мох, нажал на звонок и тут увидел, что дверь закрыта не до конца. Она осела в косяке, как большинство наших дверей, и язычок замка слегка сместился вниз относительно накладки. Я вспомнил, что дверь заедало еще вчера, когда я уходил.

Я осторожно толкнул дверь, и она с легким скрипом приоткрылась. В гостиной стояли сумерки, но немного света проникало сквозь западные окна. Никто не отозвался на мой звонок. Я не стал звонить еще раз. Толчком распахнул дверь чуть пошире и вошел.

В комнате стоял затхловатый теплый запах — запах позднего утра в доме, который еще не открывали. Бутылка виски (все тот же «VAT-69») на круглом столе у кушетки была почти пуста, еще одна бутылка, полная, ждала рядом с ней. На дне медного ведерка для льда еще стояло немного воды. Два недопитых стакана, полсифона газированной воды.

Я вернул дверь примерно в то положение, в каком застал ее, остановился и прислушался. Если Лейвери не было дома, я мог бы, пожалуй, рискнуть и обыскать его берлогу. Материала против него у меня маловато, но его могло хватить, чтобы удержать хозяина от соблазна вызвать полицию.

В этой тишине время шло своим чередом. Оно давало о себе знать сухим шорохом электрических часов на каминной полке, далеким звуком клаксона на Астер-драйве, шмелиным гуденьем самолета над предгорьями за каньоном, внезапным рыком электрического холодильника на кухне.

Я прошел дальше в комнату и постоял, оглядываясь, прислушиваясь и не слыша ничего, кроме этих настойчивых звуков, принадлежащих дому и не имеющих ничего общего с человеческими существами, обитающими в нем. Я двинулся вдоль ковра к сводчатому проему в глубине комнаты.

На белых металлических перилах в проеме, там, где вниз вела лестница, появилась рука в перчатке. Появилась и замерла.

Рука шевельнулась, и показалась женская шляпа, потом голова. Женщина спокойно поднималась по ступенькам. Вот она вся появилась под аркой, повернулась, но, по-видимому, все еще не замечала меня. Стройная женщина неопределенного возраста, с небрежно причесанными каштановыми волосами, пятном алой помады вместо рта, с избытком румян на скулах и теней вокруг глаз. На ней был костюм из синего твида, идиотски выглядевший рядом с пурпурной шляпкой набекрень, которая чудом держалась на ее ухе.

Увидев меня, она не остановилась, ни капли не переменилась в лице. Медленно вступала она в комнату, держа правую руку перед собой. На ее левой руке была коричневая перчатка, та, которую я увидел на перилах лестницы. Правая перчатка, родная сестра левой, была обернута вокруг рукоятки небольшого автоматического пистолета.

Женщина вдруг остановилась, откинулась назад всем телом, с губ ее сорвался короткий горестный звук. Затем она захихикала высоким нервным смешком. Неотвратимо приближаясь, незнакомка направила пистолет прямо в меня.

Я не сводил с него глаз — и даже не кричал при этом.

Женщина подошла ко мне. Приблизившись на достаточную для доверительного общения дистанцию, она направила пистолет в мой живот и сказала:

— Я только хотела получить квартирную плату, и больше ничего. Дом, по-моему, в хорошем состоянии. Ничего не сломано. Он всегда был хорошим, аккуратным, внимательным съемщиком. Но мне не хотелось, чтобы он слишком запаздывал с уплатой.

Какой-то тип вежливо спросил моим, но каким-то напряженным и несчастным голосом:

— И намного он запоздал?

— На три месяца, — сказала она. — Двести сорок долларов. Восемьдесят долларов — очень умеренная цена за дом с такой хорошей обстановкой. У меня и раньше бывали небольшие проблемы со взиманием квартплаты, но в конце концов все улаживалось. Он обещал мне чек сегодня утром. По телефону. То есть он обещал мне по телефону дать мне чек сегодня утром.

— Ага, по телефону, — сказал я. — Сегодня утром.

Я осторожно переступил с ноги на ногу, стараясь, чтобы это осталось незамеченным. Замысел состоял в том, чтобы приблизиться на достаточное расстояние, в падении отбить пистолет в сторону и тут же вскочить, прежде чем она успеет снова навести его на меня. У меня этот прием никогда не получался как следует, но ведь надо же отрабатывать его время от времени. По-моему, сейчас как раз наступило такое время. Я приблизился примерно на шесть дюймов, но этого было более чем недостаточно для броска.

— Так вы, значит, владелица? — сказал я.

Я избегал глядеть на пистолет. У меня была слабая, очень слабая надежда, что она не знает, что целится в меня.

— Ну да, разумеется. Меня зовут миссис Фоллбрук. А кто же я еще, по-вашему?

— Нет, я как раз думал, что вы, должно быть, владелица, — сказал я. — Раз вы говорите про квартирную плату и все такое. Я просто не знал, как вас зовут.

Еще восемь дюймов. Чистая, аккуратная работа. Было бы просто грешно затратить ее впустую.

— А вы кто будете, позвольте спросить?

— А я как раз заглянул по поводу выплаты взноса за автомобиль, — сказал я. — Дверь была открыта, но не так чтобы совсем, и я вроде как проник в дом. Сам не знаю, почему.

Тут я сделал лицо представителя финансовой компании, пришедшего по поводу выплаты взноса за автомобиль. Достаточно суровое, но готовое расплыться в сияющей улыбке.

— Вы хотите сказать, что мистер Лейвери запаздывает со взносом за автомобиль? — спросила она с озабоченным видом.

— Ну, не так уж сильно. Самую малость, — утешительно сообщил я.

Я весь подобрался. Расстояние нормальное, теперь требуется только быстрота. Все, что нужно, — это чистый резкий удар по пистолету с внутренней стороны наружу. Я начал выпрастывать ногу из ковра.

— Вы знаете, — сказала она, — с этим пистолетом такая странная история. Я нашла его на лестнице. Отвратительная вещь, вся такая замасленная, вот, видите? А у меня на лестнице ковровая дорожка из очень симпатичной серой шенели. Это ткань дорогая.

И она вручила мне пистолет.

Я протянул руку, жесткую, как яичная скорлупа, и почти такую же хрупкую и хрусткую. Я взял пистолет. Она с отвращением обнюхивала перчатку, которая только что была обернута вокруг рукоятки пистолета, и продолжала говорить все в том же тоне перекошенной рассудительности. У меня от облегчения подгибались колени.

— Конечно, вам куда легче, — продолжала она. — Я имею в виду, с машиной. Вы всегда можете забрать ее, если что. Но вернуть себе дом с хорошей обстановкой не так-то легко. Чтобы выселить жильца, нужно время и деньги. Он может озлобиться, могут пострадать вещи, иногда это нарочно делается. Вот ковер на этом полу, он стоит двести долларов, хотя и подержанный. Но ведь это же глупо — что значит подержанный? Все они подержанные посте того, как ими пользовались. Вдобавок, я пришла сюда пешком, берегла шины, как призывает правительство. Я бы могла проехать часть пути на автобусе, но эти дряни появляются вовремя только тогда, когда идут в обратном направлении.

Я слушал ее краем уха. Голос доносился до меня, как прибой, звучащий где-то вдалеке, за пределами видимости. Меня интересовал пистолет.

Я вынул обойму. Она была пуста. Перевернул пистолет и заглянул в казенник. Тоже пусто. Понюхал дуло. От него разило порохом.

Я опустил пистолет в карман пиджака. Шестизарядный, автоматический, двадцать пятый калибр. Разряженный. До последнего патрона. Из него расстреляли все патроны, причем не так давно. Но и не полчаса тому назад.

— Из него стреляли? — любезно осведомилась миссис Фоллбрук. — Надеюсь, что нет.

— А почему вы решили, что из него могли стрелять? — спросил я се. Мой голос был тверд, но в мозгу все еще крутилась карусель.

— Ну, он же валялся на ковре, — сказала она. — И потом, из них действительно стреляют.

— Глубокая и верная мысль, — сказал я. — Но, может быть, у мистера Лейвери карман прохудился. Кстати, он дома?

— О нет, — она затрясла головой с разочарованным видом. — По-моему, это очень нехорошо с его стороны. Он обещал мне чек, и я пришла.

— Когда вы ему звонили?

— Н-ну, вчера вечером. — Она нахмурилась, ей не нравилось, что я задаю ей так много вопросов.

— Видно, его вызвали по неотложному делу, — сказал я.

Она уставилась в какую-то точку в районе моего солнечного сплетения.

— Послушайте, миссис Фоллбрук, — сказал я. — Давайте, миссис Фоллбрук, не будем играть в прятки. Не подумайте, что я противник детских игр. Или что мне нравится вас допрашивать. Но вы мне все-таки ответьте: вы его случаем не застрелили — скажем, за то, что он задолжал вам за три месяца?

Очень медленно она уселась на краешек стула и провела кончиком языка по алому пятну своего рта.

— Боже, какое немыслимо жуткое предположение, — сердито сказала она. — По-моему, вы очень нехороший человек. Вы же сказали, что из этого пистолета не стреляли?

— Из всех пистолетов время от времени стреляют. Все пистолеты время от времени заряжают. Вот этот, например, в данный момент не заряжен.

— Ну вот, значит… — она сделала нетерпеливый жест и понюхала свою замасленную перчатку.

— О’кей, моя догадка была ошибочной. И вообще это шутка. Мистер Лейвери вышел, и вы решили пройтись по дому. Поскольку дом ваш, у вас есть свой ключ. Так ведь?

— Я не имела в виду ничего дурного, — сказала она, покусывая палец. — Возможно, мне не следовало этого делать. Но я имею право посмотреть, в каком состоянии моя мебель.

— Ладно, вы посмотрели. И вы уверены, что его здесь нет?

— Я не заглядывала под кровати или в холодильник, — холодно сказала она. — Так как никто не реагировал на мой звонок, я позвала его с верхней ступеньки. Потом я спустилась в нижний холл и опять позвала его. Я даже в спальню заглянула. — Она, как бы застеснявшись, потупила взор и забарабанила пальцами по коленке.

— Вот, значит, и все дела? — сказал я.

Она бодро кивнула:

— Да, вот и все дела. А как, вы сказали, вас зовут?

— Вэнс, — сказал я. — Фило Вэнс.

— И какую компанию вы представляете, мистер Вэнс?

— В настоящее время я не работаю, — сказал я. — Пока комиссар полиции опять не наломает дров.

— Но вы же сказали, что пришли за взносом за машину.

— А, это я просто работаю по совместительству, — сказал я. — Временное занятие.

Она поднялась на ноги, твердо посмотрела на меня и произнесла ледяным тоном:

— В таком случае, я думаю, вам следует покинуть этот дом.

— Пожалуй, я сначала осмотрюсь здесь немножко, если вы не возражаете, — сказал я. — Возможно, вы что-нибудь пропустили при осмотре.

— Думаю, в этом нет необходимости, — сказала она. — Это мой дом. Буду вам признательна, мистер Вэнс, если вы сейчас же уйдете отсюда.

— А если я не уйду, вы найдете кого-нибудь другого, и уж он-то уйдет обязательно, — сказал я. — Присядьте-ка, миссис Фоллбрук. А я пока пойду посмотрю. Этот пистолет, знаете ли, какой-то странный.

— Но я же вам говорю, что нашла его на лестнице, — сердито сказала она. — И больше ничего об этом не знаю. Я вообще ничего не понимаю в пистолетах. Я… я ни разу в жизни не стреляла.

Она открыла большую синюю сумку, достала из нее носовой платок и зашмыгала носом.

— Это вы так говорите, — сказал я. — А я вот не хочу влипнуть в историю.

Она патетическим жестом, напоминающим блудную жену из мелодрамы «Ист Линн», вытянула в мою сторону левую руку:

— О, мне не надо было входить! — воскликнула она. — Это было дурно с моей стороны. Я знаю, что это дурно. Мистер Лейвери будет вне себя.

— Знаете, что вам не надо было делать? — сказал я. — Не надо было показывать, что пистолет не заряжен. До того момента вы были хозяйкой положения. Ну а теперь…

Она топнула ногой. Только этого штриха недоставало нашей сцене. Теперь она была безупречной.

— Какой вы мерзкий, отвратительный человек! — взвизгнула она. — Не смейте прикасаться ко мне! Не вздумайте приближаться ко мне! Ни минуты не останусь больше в одном доме с вами. Да как вы смеете оскорблять меня…

Голос у нее сорвался и лопнул, как резиновая лента. Она наклонила голову вместе с пурпурной шляпкой и всем прочим и устремилась к двери. Пробегая мимо меня, она выставила руку, словно желая оттолкнуть меня, но была слишком далеко, а я не тронулся с места. Она рванула дверь настежь и вылетела на дорожку, ведущую к тротуару. На звук медленно затворяющейся двери наложился быстрый стук ее шагов.

Я провел ногтем по зубам, постучал костяшками пальцев по подбородку, прислушиваясь, но так и не услышал ничего, к чему стоило бы прислушаться. Шестизарядный пистолет с расстрелянной обоймой.

— Что-то в этой сцене совсем не играет, — произнес я вслух.

Теперь дом казался патологически тихим. Я прошел мимо абрикосового ковра к сводчатому проему, к лестнице. Постоял немного, прислушался.

Пожал плечами и спокойно сошел вниз по ступенькам.

15

В нижнем холле было по двери с каждого конца и две двери посредине, рядышком: одна оказалась дверью бельевого шкафа, вторая была заперта. Пройдя в конец холла, я заглянул в запасную спальню со спущенными жалюзи и определенно нежилым видом. Я вернулся в другой конец холла и вошел в еще одну спальню с просторной кроватью, ковром цвета кофе с молоком, угловатой мебелью светлого дерева, туалетным столом с трюмо и длинной флуоресцентной лампой над ним. В углу, на столе с зеркальным верхом, стояла хрустальная борзая, рядом с ней — хрустальный же ларчик с сигаретами.

Туалетный стол усыпан пудрой. На полотенце, брошенном на корзину для мусора, — след темной помады. На постели две подушки с вмятинами, какие остаются от голов. Из-под одной подушки выглядывает женский носовой платок. Через изножье постели перекинута тонкая черная пижама. В воздухе какой-то настойчивый запах шипра.

Хотел бы я знать, что подумала обо всем этом миссис Фоллбрук.

Я обернулся и увидел самого себя в высоком зеркале дверцы шкафа. Дверь с хрустальной шарообразной ручкой окрашена в белый цвет. Обмотав руку платком, я повернул ручку и заглянул внутрь. Обшитый кедром шкаф был в основном заполнен мужской одеждой. В нем стоял приятный запах твида. Но была там не только мужская одежда.

В шкафу был также женский черно-белый костюм с преобладанием белого цвета, черные с белым туфли стояли под ним, на верхней полке лежала панама с черно-белой витой лентой. Была там и другая женская одежда, но я не стал ее обследовать.

Я закрыл шкаф и вышел из спальни, держа платок наготове на случай встречи с новыми дверными ручками.

Запертая дверь, рядом с дверью бельевого шкафа, должна была вести в ванную. Я подергал ее, но она не поддавалась. Нагнувшись, я обнаружил в центре шарообразной рукоятки узкую прорезь. Эта конструкция была мне знакома: чтобы запереться изнутри, нужно нажать на кнопку в центре внутренней рукоятки, а прорезь предназначена для гладкого ключа, который отпирает замок, если кто-то потеряет сознание в ванной или дети запрутся и начнут безобразничать.

Такой ключ должен храниться на верхней полке бельевого шкафа, но его там не было. Я пустил в ход лезвие моего ножа, но оно было слишком тонким. Я вернулся в спальню и взял с туалетного стола плоскую пилку для ногтей. Это было то, что надо, — я открыл дверь в ванную.

Мужская пижама песочного цвета небрежно брошена на большую расписную корзину для белья. Пара зеленых шлепанцев на полу. На краю раковины — безопасная бритва и тюбик крема со свинченной крышкой. Окно ванной закрыто, в ней стоит едкий, ни на что другое не похожий запах.

Три пустые гильзы поблескивали медью на желто-зеленых плитках пола, а в матовом оконном стекле красовалась аккуратная дырочка. Слева и справа от окна на штукатурке виднелись глубокие рубцы: в двух местах из-под краски проглядывало белое — так бывает, когда в стенку входит что-нибудь вроде пули.

Душевая ниша была задернута подвешенной на блестящих хромированных кольцах занавеской из зеленого с белым пропитанного маслом шелка. Когда я отодвигал ее, кольца издали тонкий скрежет, который почему-то прозвучал неприлично громко.

Когда я нагнулся, у меня хрустнуло в затылке. Так и есть, он был там — больше ему некуда было деваться. Он лежал, скорчившись в углу под двумя сверкающими кранами, и вода медленно капала ему на грудь из хромированной головки душа.

Его колени были подогнуты, но не напряжены. Две темно-синие дырочки в груди, и любая из них достаточно близко к сердцу, чтобы убить. Кровь, наверное, смыло водой.

В глазах у него было странно живое, ожидающее выражение, словно он принюхивался к запаху утреннего кофе и вот-вот собирался выйти.

Толково, чисто сработано. Ты только что побрился, разделся догола, чтобы принять душ, нагнулся, регулируешь температуру воды. За твоей спиной открывается дверь, кто-то входит. Это женщина. В руке у нее пистолет. Ты глядишь на пистолет, а она начинает стрелять.

Трижды она промахивается. Это кажется немыслимым при таком небольшом расстоянии, но это факт. Может, так всегда бывает — не знаю. Я присутствовал при этом не так уж часто.

Тебе некуда деваться. Ты мог бы броситься на нее, мог рискнуть, если б собрал свою волю в кулак, если б был из тех парней. Но ты стоишь, согнувшись над душевыми кранами, ты выведен из равновесия. Кроме того, страх вызвал у тебя оцепенение, как у большинства других людей. Поэтому тебе некуда больше деваться, кроме как под душ.

И ты залезаешь туда. Забиваешься как можно глубже, но душевая ниша тесна, облицованная плиткой стена останавливает тебя. Ты прижимаешься спиной к последней своей стене. Ты весь уже вне пространства, вне жизни. Тогда раздаются еще два выстрела, может, три, ты сползаешь по стене, и теперь в твоих глазах даже испуга нет. Это просто пустые глаза мертвеца.

Она протягивает руку и выключает душ. Запирает дверь ванной. Покидая дом, она бросает разряженный пистолет на ковровую дорожку лестницы. Это легкомысленно. Ведь, скорее всего, это ее пистолет.

Так ли это? Лучше бы это было так.

Я нагнулся и потянул его за руку. Она была холоднее и безжизненнее льда. Выходя из ванной комнаты, я не стал запирать ее. Теперь уже незачем. Только лишняя работа для полицейских.

Я вошел в спальню и вытащил носовой платок из-под подушки. Клочок льняной ткани с зубчатыми краями, обшитыми красной ниткой. В углу, тоже красным, вышиты две буковки: «А. Ф.»

— Адриана Фромсетт, — произнес я и засмеялся. Это был довольно омерзительный смех.

Я встряхнул платок, чтобы выбить из него хоть немного шипра, завернул в мягкую оберточную бумагу и сунул в карман. Вернулся по лестнице в гостиную и порылся в столе у стены. Никаких любопытных писем, телефонных номеров или папок, заслуживающих внимания, я не нашел. Может, они там и были, но я их не обнаружил.

Я посмотрел на телефон. Он стоял на столике у стены, рядом с камином. Длинный шнур, чтобы мистер Лейвери мог валяться на кушетке, с сигаретой между сочными коричневыми губами, с высоким бокалом виски со льдом на столике под боком и с массой времени для славной, долгой, задушевной беседы с какой-нибудь приятельницей. Для беседы непринужденной, томной, кокетливой, игривой, не слишком изысканной, но и не слишком откровенной — скорее всего, он любил вести разговор именно в таком ключе.

И это тоже ушло в прошлое. Я отошел от телефона к двери и заблокировал замок, после чего спокойно вышел и плотно закрыл за собой входную дверь, с силой подтянув ее через порог. Поднялся по дорожке, постоял под солнцем, глядя через дорогу на дом д-ра Элмора.

Никто не закричал, не выбежал из дверей. Никто не засвистел в полицейский свисток. Все было тихо, солнечно, спокойно. Абсолютно никаких причин для волнения. Это всего лишь Марлоу, нашедший очередной труп. У него уже стало неплохо получаться, его теперь так и называют: «Марлоу — в день по мертвецу». К нему приставили рефрижератор для новых находок в ходе расследования.

Приятный парень в своем неповторимом роде.

Я вернулся к перекрестку, сел в машину, дал задний ход и уехал прочь оттуда.

16

Бой «Атлетического клуба» вернулся через три минуты и кивком пригласил меня следовать за ним. Мы поднялись лифтом на четвертый этаж, свернули за угол, и он указал мне на полуоткрытую дверь:

— Вдоль стены налево, сэр. И пожалуйста, как можно тише. Некоторые из членов клуба спят.

Я вошел в библиотеку клуба: книги за стеклянными дверцами, журналы на длинном столе в центре, подсвеченный портрет основателя клуба. Но подлинным ее предназначением, похоже, являлся сон. Выступающие вперед книжные шкафы разрезали помещение на множество небольших альковов, а в них стояли высокие кожаные кресла невероятных размеров и мягкости. Во многих креслах мирно дремали ветераны клуба с лицами, фиолетовыми от высокого давления; носы, оседланные очками, издавали заливистый страдальческий храп.

Перешагивая через ноги, я стал пробираться вдоль стены налево. Дерек Кингсли ждал меня в самом последнем алькове в дальнем конце библиотеки. Там стояли рядом два кресла, глядевшие в угол. Над спинкой одного из них виднелась его большая темная голова. Я нырнул во второе и поздоровался коротким кивком.

— Говорите тише, — сказал он. — Сюда приходят подремать после ленча. Так в чем дело? Я нанимал вас, чтобы избежать неприятностей, а не для того, чтобы вы подбрасывали мне новые в придачу. Из-за вас у меня сорвалась важная деловая встреча.

— Я знаю, — сказал я и приблизил к нему свое лицо. От него приятно и ощутимо попахивало виски с содовой. — Она застрелила его.

Его брови подпрыгнули, лицо стало каменной маской. Он судорожно стиснул зубы. Затаив дыхание, он мял большой рукой свою коленку.

— Продолжайте, — сказал он безжизненным голосом.

Я оглянулся поверх спинки моего кресла. Ближайший старикан крепко спал, седая поросль в его ноздрях мерно ходила взад-вперед в ритме его дыхания.

— У Лейвери никто не отвечал на звонок. Дверь была приоткрыта. Но я заметил еще вчера, что ее заедает на пороге. Открываю. В комнате темно, на столе два бокала после выпивки. В доме очень тихо. Через минуту поднимается по лестнице стройная темноволосая женщина, в руке пистолет, завернутый в перчатку, говорит, нашла его на лестнице. Говорит, что она владелица дома, миссис Фоллбрук, пришла получить квартирную плату, он ей задолжал за три месяца. Воспользовалась своим ключом, чтобы войти. Я так понимаю, она не упустила случай, чтобы пошпионить и посмотреть, цела ли мебель. Беру у нее пистолет и вижу, что из него недавно стреляли, но ей ничего не говорю. Она говорит, Лейвери нет дома. Чтобы от нее избавиться, я ее подзавел, и она вылетела как ошпаренная. Возможно, она вызовет полицию, но более вероятно, что она уже поехала за город, погоняться за бабочками и забыть про эту историю — кроме квартирной платы, разумеется.

Я остановился. Кингсли сидел, повернувшись ко мне. Зубы сжаты с такой силой, что челюстные мышцы вздулись от напряжения. Глаза как у больного.

— Я спустился вниз. Кругом следы женщины, ночевавшей в доме: пижама, пудра, духи и так далее. Ванная заперта, но я ее открыл. Три гильзы на полу, две дырки в стене, одна в окне. Лейвери в душевой нише, голый, мертвый.

— Господи! — прошептал Кингсли. — Вы хотите сказать, он провел эту ночь с женщиной, а утром она застрелила его в ванной?

— Как вы думаете, что еще я пытаюсь вам рассказать?

— Говорите тише, — простонал он. — Не могу опомниться. Но почему в ванной комнате?

— Говорите тише, — сказал я. — Но почему бы и не в ванной комнате? Назовите мне другое место, где человека так легко застать врасплох.

— Откуда вы знаете, что его убила женщина? — спросил он. — Я хочу сказать, вы ведь не можете быть уверены?

— Конечно, — сказал я, — кто-нибудь мог использовать небольшой пистолет и небрежно расстрелять всю обойму, чтобы это выглядело как дамская работа. Ванная лежит ниже уровня улицы, окно выходит на безлюдное место, так что, я думаю, за пределами дома выстрелы было бы трудно расслышать. Его могла убить женщина, которая провела с ним ночь, — но ее вообще могло не быть, можно просто создать видимость. Например, вполне возможно, что его застрелили вы.

— С какой стати я стал бы стрелять в него? — он чуть не заблеял, изо всей силы тиская свои коленные чашечки. — Я цивилизованный человек.

Этот довод я не счел достойным обсуждения.

— У вашей жены есть пистолет?

Он повернул ко мне несчастное, осунувшееся лицо и неискренне возмутился:

— Господи, что это вам приходит в голову?

— Итак, есть или нет?

Давясь каждым словом, он произнес:

— Да, есть. Маленький автоматический пистолет.

— Вы купили его здесь?

— Я — я его вообще не покупал. Я его отнял у одного пьяного на вечеринке в Сан-Франциско пару лет тому назад. Он размахивал им и думал, что это очень забавно. Я так и не вернул его ему. — Он стиснул свой подбородок с такой силой, что побелели костяшки пальцев. — Наверное, он даже не помнит, как и когда с ним расстался, до того он был пьян.

— Получается что-то уж слишком удобно, — сказал я. — Вы бы смогли узнать свой пистолет?

Он напряженно задумался, выдвинув вперед челюсть и полузакрыв глаза. Я опять оглянулся поверх кресел. Один из ветеранов сонного царства разбудил сам себя взрывом храпа, который едва не выбросил его из кресла. Он откашлялся, почесал нос тонкой высохшей рукой и выковырял из жилетки золотые часы. Мрачно взглянул на циферблат, убрал часы и опять погрузился в сон.

Я достал пистолет и положил его на ладонь Кингсли. Тот уставился на него с жалким видом.

— Не знаю, — медленно сказал он. — Похож, но точно не скажу.

— У него сбоку серийный номер, — сказал я.

— Да кто же помнит серийные номера пистолетов?

— Очень рад, что вы не помните, — сказал я. — Меня бы это серьезно обеспокоило.

Его рука сомкнулась на пистолете и положила его рядом на кресло.

— Грязная крыса, — тихо сказал он. — Должно быть, он бросил ее.

— Странное дело, — сказал я. — Для вас этот мотив был неадекватным, потому что вы цивилизованный человек. Но для нее он оказался адекватным.

— Это не один и тот же мотив, — огрызнулся он. — Кроме того, женщины импульсивнее мужчин.

— Ну да, так же как кошки импульсивнее собак.

— Как это?

— Некоторые женщины импульсивнее некоторых мужчин. И не более того. Нам понадобится мотив получше, если вы хотите, чтобы это было делом рук вашей жены.

Он повернул голову ровно настолько, чтобы окинуть меня бесстрастным взглядом, в котором не было даже тени веселья. В уголках его рта сложились белые луночки.

— По-моему, вы выбрали не самую удачную цель для вашей иронии, — сказал он. — Нельзя допустить, чтобы этот пистолет попал в руки полиции. Кристэл брала на него разрешение, он зарегистрирован. Поэтому номер им известен, хотя сам я его не знаю. Нельзя отдавать им его.

— Но миссис Фоллбрук знает, что пистолет у меня.

Он упрямо замотал головой.

— И все равно давайте попытаемся. Да, я знаю, вы идете на риск. Я намерен компенсировать вам его. Если бы обстоятельства допускали возможность самоубийства, я сам предложил бы вернуть пистолет на место. Но то, что вы рассказали, эту возможность исключает.

— Конечно. Для этого ему нужно было бы трижды не попасть в самого себя. Но я не могу покрывать убийство, даже за десятидолларовую прибавку. Пистолет должен вернуться на место.

— Я думал о более крупной сумме, — спокойно сказал он. — Я имел в виду пятьсот долларов.

— И что же вы рассчитывали купить за эту дену?

Он наклонился ко мне. Глаза у него были серьезные и мрачные, но не жесткие.

— Кроме пистолета, есть еще что-нибудь в доме Лейвери, подтверждающее недавнее присутствие Кристэл?

— Черный с белым костюм и шляпа, которые видел на ней бой в Сан-Бернардино. На костюме ярлык портного. И возможно, еще дюжина вещей, которых я не знаю. Почти наверняка там найдутся отпечатки пальцев. Вы говорите, у нее их никогда не брали, но это не значит, что они не сумеют их заполучить. В ее спальне у вас дома их более чем достаточно. И на даче. И в ее машине.

— Нам следовало бы забрать машину… — начал он.

— Бесполезно, — остановил я его. — Слишком много других мест. Какими духами она пользуется?

На мгновение он озадачился:

— О, «Королевский Гиллерлейн», — деревянным голосом сказал он. — Иногда «Шанель № 1».

— Эта ваша марка — какого она типа?

— Разновидность шипра. Шипр с сандалом.

— В спальне им разит — не продохнуть. Но мне показалось, что это какая-то дешевка. Хотя не мне судить.

— Дешевка? — он был уязвлен в самое сердце. — Мой Бог, и это называется дешевка? За унцию этих духов нам платят тридцать долларов.

— Ну, там скорее пахло на три доллара за галлон.

Он хлопнул ладонями по коленям и замотал головой.

— Мы говорили о деньгах. Пятьсот долларов. Чек выписываю немедленно.

Я пропустил эту ремарку мимо ушей, и она упала, размазавшись по полу. Один из старожилов за нашей спиной поднялся на шатких ногах и на ощупь стал пробираться к двери со страдальческим видом.

— Я нанял вас, чтобы защитить себя от скандала, — серьезно сказал Кингсли, — и, разумеется, чтобы защитить мою жену, если она будет в этом нуждаться. Теперь шансы избежать скандала, можно сказать, улетучились, и вашей вины в этом нет. Но речь уже идет о жизни и смерти моей жены. Я не верю, что это она застрелила Лейвери. У меня нет для этого никаких оснований. Ни малейших. Но я в этом убежден. Возможно, она была у него прошлой ночью, даже этот пистолет, возможно, принадлежит ей. Но это еще не доказывает, что она его убила. Она могла быть беспечна с оружием, так же, как беспечна во всем. Любой мог заполучить его.

— Местные полицейские не станут утруждать себя такими тонкостями, — сказал я. — Если тот, с которым я уже имел удовольствие познакомиться, типичный их представитель, то они помчатся по первому же следу, размахивая дубинками. А первые следы наверняка поведут к ней, как только они ознакомятся с ситуацией.

Он ожесточенно мял руки. Его несчастье имело театральный привкус, подлинное несчастье часто именно так и выглядит.

— В какой-то мере я готов согласиться с вами, — сказал я. — Все там как-то слишком уж однозначно указывает в одну сторону. Она оставляет там свою одежду, в которой ее видели и которую нетрудно опознать. Оставляет пистолет на лестнице. Трудно вообразить себе, что она настолько уж глупа.

— Спасибо и на том, что обнадеживаете меня, — устало сказал Кингсли.

— Но все это еще ничего не значит, — продолжал я. — Потому что мы глядим на это под углом целесообразности, а люди, совершающие преступление из страсти или из ненависти, просто совершают его и уходят. Все, что я слышал о ней, создает представление о безрассудной, неумной женщине. В картине там, у Лейвери, нет и намека на план. Налицо все признаки полного отсутствия плана. Но даже если бы там не нашлось ничего, наводящего на след вашей жены, полицейские все равно увяжут ее личность с Лейвери. Они начнут изучать его среду, его друзей, его женщин. В ходе расследования непременно всплывет ее имя, и когда выяснится, что она потерялась из виду уже месяц назад, — вот тут они подпрыгнут от радости и будут довольно потирать свои мозолистые шаловливые ручонки. И, конечно, они начнут искать оружие, и если это ее пистолет…

Его рука скользнула к пистолету, лежащему в кресле рядом с ним.

— Нет, — твердо сказал я. — Пистолет должен попасть к ним. Марлоу, может быть, очень толковый парень и очень привязан к вам лично, но он не может позволить себе эту роскошь — укрыть такую ключевую улику, как оружие, убившее человека. Все мои действия должны базироваться на том, что ваша жена — бесспорно подозреваемый субъект, но что эта бесспорность может оказаться ложной.

Застонав, он протянул мне пистолет на своей широкой ладони. Я спрятал его в карман. Потом опять достал его:

— Одолжите мне платок, своим я не хочу пользоваться. Меня могут обыскать.

Он вручил мне свой накрахмаленный белый платок, я тщательно обтер пистолет со всех сторон и положил его в карман. Платок я вернул Кингсли.

— Мои отпечатки — ерунда. Но ваших на нем не должно быть. Мне теперь остается только одно. Вернуться туда, положить пистолет на место и вызвать стражей закона. Попытаюсь благополучно отвязаться от них, посмотрю, какой выпадет расклад. Наша история неизбежно выйдет на свет, придется сказать, что я там делал и почему. В худшем случае они разыщут ее и докажут, что это она его убила. В лучшем случае они разыщут ее намного быстрее, чем смог бы я, и это позволит мне полностью переключиться на поиски доказательств, что она его не убивала, — а для этого мне нужно доказать, что его убил кто-то другой. Как, вы готовы к этому?

Он медленно кинул:

— Да, и пятьсот долларов остаются в силе. Если вы докажете, что Кристэл не убивала его.

— Не очень-то я надеюсь их заработать, — сказал я. — Думаю, вы и сами это понимаете. Насколько близко мисс Фромсетт знала Лейвери — я имею в виду, помимо служебного времени?

Его лицо напряглось, как сведенное судорогой. Кулаки легли на колени чугунными гирями. Он молчал.

— Она как-то странно выглядела, когда я спросил у нее адрес Лейвери, — сказал я.

Он медленно выдохнул.

— Насколько близко? — переспросил он. — Как дурной вкус во рту с похмелья. Как роман, из которого ты вышел весь в грязи. Надеюсь, я не слишком груб?

Его ноздри задрожали, он тяжело, с шумом втянул в себя воздух. Но тут же взял себя в руки и спокойно сказал:

— Она — она знала его довольно близко — какое-то время. Она из девушек, которые в делах такого рода ведут себя так, как им нравится. Видимо, Лейвери был неотразим — для женщин.

— Мне нужно будет поговорить с ней, — сказал я.

— Почему? — бросил он. Красные пятна выступили у него на щеках.

— Неважно почему. Моя профессия этого требует — задавать всевозможные вопросы всевозможным людям.

— Тогда поговорите с ней, — сухо сказал Кингсли. — Кстати, она знала Элморов. Знала жену Элмора, ту, что покончила с собой. Лейвери тоже ее знал. Это может быть как-то связано с теперешней историей?

— Не знаю. Вы ее любите, не так ли?

— Если б я мог, я бы женился на ней завтра же, — чопорно сказал он.

Я кивнул, поднялся и оглядел помещение. Оно опустело. Только в дальнем углу пара ископаемых старичков все еще звучно пускала пузыри. Все остальные обитатели спальных кресел разбрелись на неверных ногах к делам, которыми они занимались в сознательном состоянии.

— Теперь вот что, — сказал я, глядя на сидящего Кингсли. — Полицейские становятся на дыбы, когда им с запозданием сообщают об убийстве. Запоздание уже имеет место и протянется еще какое-то время. Потом я собираюсь сходить туда, как будто я там еще не был. Думаю, это можно сделать, если умолчать про эту бабу Фоллбрук,

— Фоллбрук? — Он не сразу сообразил, о ком идет речь. — Кто это еще?… Ах да, я чуть не забыл.

— Вот и забудьте совсем. Я почти уверен, что она к ним ни за что не обратится. Она не из тех, кто имеет дело с полицией по собственной воле.

— Понимаю, — сказал он.

— И заранее усвойте правильную линию поведения. Вам будут задавать вопросы до того, как вы узнаете, что Лейвери убит, до того, как я получу возможность связаться с вами — во всяком случае, так они должны считать. Смотрите, не попадите в ловушку, не проговоритесь. Если вы дадите маху, я уже ничего больше не смогу выяснить. Потому что я окажусь за решеткой.

— Но вы могли бы позвонить мне из дома Лейвери, прежде чем вызывать полицию, — рассудительно заметил он.

— Я знаю. Но тот факт, что я не сделал этого, зачтется в мою пользу. А они первым делом начнут проверять, были ли звонки. А если я позвоню вам откуда-нибудь еще, это все равно что признать, что я приходил сюда к вам.

— Понимаю, — сказал он.

Мы пожали друг другу руки и я ушел.

17

«Атлетический клуб» стоит на углу — через дорогу и в полутора кварталах от Трелор-билдинга. Я пересек улицу и направился к зданию. Вместо тротуара из резиновых брусков уже был уложен розовый бетон. Его обнесли заборчиком, оставив узкий проход в здание. Служащие, возвращающиеся с ленча, шли густым потоком.

Приемная компании «Гиллерлейн» выглядела еще пустыннее, чем вчера. Все та же пушистенькая маленькая блондиночка сидела упрятанная за коммутатором в углу. Она бойко улыбнулась мне, а я ответил салютом гангстера: прицелился в нее выпрямленным указательным пальцем, три нижних подогнул и энергично закивал вверх-вниз большим пальцем, подражая герою вестерна, молниеносно спускающему курок. Она искренне и беззвучно расхохоталась. Столько удовольствия ей не выпадало за всю неделю.

Я показал на пустующее рабочее место мисс Фромсетт, блондиночка кивнула, воткнула штеккер и что-то сказала. Дверь открылась, мисс Фромсетт элегантно проплыла к своему столу, уселась и одарила меня своим прохладным вопросительным взглядом.

— Да, мистер Марлоу? Боюсь, мистер Кингсли отсутствует.

— Я только что от него. Где бы нам поговорить?

— Поговорить?

— Мне нужно кое-что показать вам.

— Вот как? — Она задумчиво осмотрела меня. Наверное, немало мужчин пытались показать ей кое-что, включая коллекцию своих гравюр, в интимной домашней обстановке. При других обстоятельствах я бы, пожалуй, тоже попытал счастья.

— Дела, — сказал я. — Дела мистера Кингсли.

Она поднялась и открыла дверцу в ограждении:

— В таком случае мы можем пройти в его кабинет.

Мы вошли. Она придержала для меня дверь. Проходя мимо нее, я принюхался. Сандаловое дерево.

— «Королевский Гиллерлейн», шампанское среди духов?

Она еле заметно улыбнулась, придерживая дверь:

— При моем окладе?

— Я ничего не говорил о вашем окладе. Вы не похожи на девушку, которой приходится самой покупать себе духи.

— Да, это так, — сказала она. — И, если хотите знать, я терпеть не могу ходить надушенной в офисе. Это он меня заставляет.

Мы прошли по длинному, слабо освещенному кабинету, и она села в кресло в конце стола. Я сел там же, где и вчера. Мы посмотрели друг на друга. Сегодня она была в коричневом, со сборчатым жабо у горла. Она выглядела чуть теплее, но отнюдь не как пожар в прерии.

Я предложил ей одну из сигарет Кингсли. Она взяла, прикурила от его зажигалки, и откинулась на спинку кресла.

— Ке будем тратить время на вступительные экивоки, — сказал я. — Вы уже знаете, кто я такой и чем занимаюсь. Если вы не знали этого вчера утром, то только потому, что он любит изображать большого босса.

Она посмотрела на свою руку, лежащую на колене, потом подняла глаза и улыбнулась чуть ли не застенчиво.

— Он чудесный парень, — сказала она. — Несмотря на роль крутого дельца, в которой он любит выступать. В конечном счете он никого этим не обманывает, кроме самого себя. И если б вы только знали, сколько он натерпелся от этой потаскушки, — она взмахнула сигаретой, — ладно, не будем об этом. О чем вы хотели поговорить со мной?

— Кингсли сказал, что вы знали Элморов.

— Я знала миссис Элмор. То есть встречалась с ней несколько раз.

— Где?

— В доме одного приятеля. Почему вас это интересует?

— В доме Лейвери?

— Надеюсь, вы не собираетесь быть дерзким, мистер Марлоу?

— Не знаю, что вы понимаете под этим определением. Я собираюсь говорить о деле по-деловому, а не на языке международной дипломатии.

— Прекрасно. — Она слегка кивнула. — Да, в доме Криса Лейвери. Я там бывала — когда-то. Он устраивал коктейли.

— Значит, Лейвери знал Элморов — или миссис Элмор.

Она чуть порозовела.

— Да. Очень близко знал.

— А также массу других женщин — и тоже очень близко. В этом я не сомневаюсь. Миссис Кингсли тоже ее знала.

— Да, и лучше, чем я. Они звали друг друга по имени. Вы, я думаю, знаете, что миссис Элмор умерла. Она покончила с собой полтора года назад.

— Никаких подозрений не возникало?

Она вскинула брови, но выражение ее лица показалось мне искусственным, словно так полагалось — именно полагалось — реагировать на мой вопрос.

— У вас есть какие-то специфические причины задавать этот вопрос таким специфическим образом? Я имею в виду, это как-то связано с… с тем, чем вы занимаетесь?

— Сперва я так не думал. И сейчас не знаю, так ли это. Но вчера доктор Элмор вызвал полицейского только потому, что я смотрел на его дом, — после того, как по номеру моей машины выяснил, кто я такой. Полицейский держался со мной довольно-таки грубо, только потому, что я там оказался. Он не знал, зачем я туда приехал, а я не сказал ему, что наносил визит Лейвери. Но доктор Элмор должен был это знать. Он видел меня перед домом Лейвери. Почему он счел необходимым вызвать полицейского? И почему полицейскому вздумалось сказать мне, что последний умник, который попытался взять Элмора на крючок, отправился дробить щебенку на дорогах? И почему полицейский спросил, не наняли ли меня ее старики (полагаю, он имел в виду родителей миссис Элмор)? Если вы можете ответить на какой-нибудь из этих вопросов, я попытаюсь понять, мое ли это дело.

Обдумывая сказанное мною, она бросила на меня быстрый взгляд и тут же отвела глаза.

Я видела миссис Элмор только дважды, — медленно сказала она. — Но, думаю, могу ответить на ваши вопросы — на все. Последний раз я видела ее у Лейвери, как я уже сказала, и там была масса народа. Масса выпивки и громких разговоров. Женщины были без своих мужей, а мужчины без жен — если они у них были. Был там один человек, по фамилии Браунвелл, пьяный как сапожник. Я слышала, он сейчас на флоте. Он поддевал миссис Элмор по поводу врачебной практики ее мужа. Суть была, по-моему, в том, что он один из тех докторов, которые ночи напролет носятся с чемоданом, полным шприцев для внутривенного впрыскивания, и обслуживают постоянную местную клиентуру, чтобы по утрам им не мерещились розовые слоны и чертики по углам. Флоренс Элмор возразила, что ей наплевать, каким способом ее муж зарабатывает деньги, — главное, чтобы их было много и она могла их тратить. Она тоже была пьяна, но могу представить себе, что и в трезвом виде она не вызывала симпатий. Одна из этих сдобных размалеванных бабенок, которые смеются слишком громко и сидят раскорячкой, демонстрируя свои прелести. Очень светлая блондинка, румяная, с неприлично большими младенчески-голубыми глазами. Ну а Браунвелл сказал, что она может не беспокоиться, у ее мужа всегда будет отличный и легкий, хотя и сомнительный заработок. Максимум пятнадцать минут на посещение пациента на дому — и каждый раз от десяти до пятидесяти долларов в кармане. И только одна вещь его интригует, сказал Браунвелл: где это человек, будь он хоть трижды доктор, умудряется добыть такое количество наркотиков без соответствующих связей. Он спросил у миссис Элмор, часто ли у них обедают респектабельные гангстеры. Она выплеснула ему в лицо стакан со спиртным.

Я ухмыльнулся — но не мисс Фромсетт. Она раздавила свою сигарету в массивной пепельнице Кингсли и посмотрела на меня трезвым взглядом.

— Что ж, реакция адекватная, — заметил я. — А за неимением большого жесткого кулака не грех воспользоваться и стаканом.

— Да. Несколько недель спустя, глубокой ночью, Флоренс Элмор нашли мертвой на полу гаража. Дверь гаража была закрыта, двигатель машины включен. — Она остановилась, облизнула губы. — Нашел ее Крис Лейвери, возвращаясь домой Бог его знает в котором часу утра. Она лежала на бетонном полу в пижаме, голова под одеялом, другой его конец был наброшен на выхлопную трубу автомобиля. Доктора Элмора дома не было. В газетах ничего не писали об этом — только то, что она внезапно умерла. Дело тщательно замяли.

Она чуть приподняла сложенные руки и опять медленно уронила их на колени.

— Значит, что-то там было нечисто?

— Люди так думали, но это в порядке вещей. Немного позже я узнала предполагаемую подноготную этого дела. Я повстречала этого самого Браунвелла на Уайн-стрит, и он предложил мне посидеть в кафе. Он мне не нравился, но у меня было свободных полчаса. Мы сидели с ним за столиком в баре «Леви», и он спросил меня, помню ли я красотку, которая плеснула ему в лицо спиртное. Я сказала, что помню. Потом пошел примерно такой разговор. Я отлично его помню:

«Браунвелл говорит:

— Везет же нашему общему другу! Если у Криса Лейвери когда-нибудь иссякнет запас подружек, ему есть у кого брать взаймы без отдачи.

Я говорю:

— Я плохо вас понимаю.

Он говорит:

— А, черт подери, может, вы просто не хотите понимать. В тот вечер, когда Элморша умерла, она была в заведении Лу Конди и продулась в рулетку до рубашки. Она вошла в раж, сказала, что рулетка у них мошенническая, и закатила скандал. Конди пришлось буквально волоком тащить ее в свой кабинет. Он разыскал доктора Элмора через Дежурную медицинскую помощь. Тот явился не запылился, живо всадил в нее одну из своих шустрых иголочек и отчалил, поручив Конди доставить ее домой. Видно, его с большим нетерпением ждали где-то еще. Вот Конди и везет ее домой, а там встречает их медсестра Элмора, вызванная доком, и Конди поднимается по лестнице, держа ее на руках, а медсестра укладывает ее в постель. И Конди возвращается к своим фишкам. Значит, ее пришлось нести в постель, и тем не менее в ту же ночь она встает, спускается в семейный гараж и кончает с собой, наглотавшись выхлопного газа. Что вы об этом думаете? — спрашивает меня Браунвелл.

Я говорю:

— Я об этом ничего не знаю. А вы как думаете?

Он говорит:

Есть у меня приятель, репортер из листка, который они там у себя, в Бэй-Сити, называют газетой. Так вот, ни следствия, ни вскрытия трупа не было. Если какие-то анализы и делались, ничего о них не известно. У них там даже и нормального коронера нет. Тамошние владельцы похоронных бюро выполняют обязанности коронера по очереди, меняются через неделю. Само собой, они местной политической мафии готовы… пятки лизать. В маленьком городишке, если у тебя есть блат, что угодно можно подстроить. Л у Конди в то время блат был везде. Он не хотел расследования и шумихи, и доктор тоже не хотел».

Мисс Фромсетт прервала рассказ, ожидая, что я выскажусь. Так как я не высказался, она продолжала:

Вы, наверное, знаете, что все это означает, если верить Браунвеллу.

— Еще бы. Элмор прикончил ее, а потом он и Конди снюхались, скинулись и замяли дело. Такие номера проходили и в более приличных городах. Но это ведь не конец истории, верно?

— Да. Говорят, что родители миссис Элмор наняли частного детектива. В ту ночь этот человек был на ночном дежурстве гражданской обороны и, фактически, появился на сцене вторым, после Криса. Браунвелл сказал, что этот человек чем-то располагал, какой-то информацией, но он ее не успел использовать. Его арестовали за вождение в пьяном виде и посадили.

— Это все? — спросил я.

Она кивнула.

— А если вы думаете, что я слишком уж хорошо все запомнила, то это часть моей секретарской работы — запоминать разговоры.

— Я думаю, в общей сумме это нам мало что дает. Не вижу соприкосновения с Лейвери, даже если именно он ее обнаружил. Похоже, ваш многоречивый приятель Браунвелл думает, что эти события дали кому-то шанс шантажировать доктора. Но для этого нужны какие-то улики, особенно если вы хотите взять на крючок человека, который уже отмылся перед законом.

— Я тоже так думаю, — сказала мисс Фромсетт. — И мне хотелось бы думать, что шантаж — одна из мелких низостей, до которых Крис Лейвери все же не опустился. Думаю, это все, что я могу сказать вам, мистер Марлоу. Мне пора в приемную.

Она собралась подняться.

— Это еще не все, — сказал я. — Мне нужно кое-что показать вам.

Я достал из кармана маленький надушенный клочок ткани, найденный под подушкой у Лейвери, наклонился вперед и уронил его на стол перед ней.

18

Она посмотрела на платок, посмотрела на меня, взяла карандаш с резиновой насадкой и потыкала этим концом маленький клочок ткани.

— Чем его обрабатывали? — спросила она. — Аэрозолем от мух?

— Я думал, это что-то вроде сандала.

— Это дешевая синтетика. Омерзительно — слишком мягкое для нее выражение. И почему вы хотели, чтобы я взглянула на этот носовой платок, мистер Марлоу?

Она опять откинулась назад и смотрела на меня бесстрастными холодными глазами.

— Я нашел его в доме Криса Лейвери, под подушкой его постели. На нем есть инициалы.

Не прикасаясь к платку, она развернула его с помощью обрезиненного кончика карандаша. Ее лицо напряглось, и угрюмая тень пробежала по нему.

— На нем вышиты две буквы, — сказала она холодным, злым голосом. — Оказывается, они совпадают с моими инициалами. Вас это заинтересовало?

— Точно, — сказал я. — Я думаю, Крис Лейвери знает с полдюжины женщин с такими же инициалами.

— Значит, вы все же собираетесь нахамить мне, — спокойно сказала она,

— Это ваш носовой платок — или не ваш?

Она заколебалась. Потянулась к столу, очень спокойно взяла вторую сигарету, закурила ее. Медленно потрясла спичкой, наблюдая, как ползет по ней язычок пламени.

— Да, это мой платок, — сказала она. — Наверно, я его там выронила. Это было давно. И уверяю вас, я не клала его под подушку его кровати. Этого вам достаточно?

Я ничего не ответил, и она добавила:

— По-видимому, он одолжил его женщине, которая…

— …которая любит духи такого рода, — закончил я. — Я пытаюсь создать душевный портрет этой женщины. И он плохо сочетается с Крисом Лейвери.

Она чуть скривила верхнюю губу. Это была длинная верхняя губа. Мне всегда нравились длинные верхние губы.

— По-моему, — сказала она, — вам бы следовало поработать немного над вашим душевным портретом Криса Лейвери. Любая утонченная черта, которую вы, может быть, подметили — не более, чем случайное совпадение, за которое он не несет ответственности.

— Нехорошо говорить такие вещи о покойнике, — сказал я.

Какое-то время она просто сидела и смотрела на меня, словно я ничего не сказал и она ждет, что я наконец-то произнесу что-нибудь. Затем медленная волна дрожи началась у ее горла и прокатилась по всему телу. Ее руки сжались, и сигарета между пальцев изогнулась крючком. Она посмотрела на нее и резким движением руки выбросила ее в пепельницу.

— Его застрелили у него дома, в душе, — сказал я. — И похоже, его застрелила женщина, которая провела у него ночь. Он как раз брился. Женщина оставила пистолет на лестнице, а этот платок — под подушкой.

Она шевельнулась в кресле. Теперь глаза ее были безукоризненно пусты. Лицо холодное, как резное изображение на камне.

— И вы ожидали, что в этой связи я смогу дать вам какую-то информацию? — горько спросила она.

— Послушайте, мисс Фромсетт, я тоже хотел бы выглядеть изящно, сдержанно и деликатно во всей этой ситуации. Я хотел бы хоть раз разыграть игру этого рода в ключе; который бы импонировал кому-нибудь вроде вас. Но никто не дает мне такой возможности — ни клиенты, ни полицейские, ни люди, против которых я веду игру. Как я ни стараюсь быть паинькой, я всякий раз заканчиваю игру с носом в дерьме и с рукой, тянущейся к чьей-то глотке.

Она кивнула, словно слушала меня лишь краем уха.

— Когда его застрелили? — спросила она, и опять легкая дрожь сотрясла ее.

— Полагаю, сегодня утром. Вскоре после того, как он встал. Я уже сказал, он только-только побрился и собирался принять душ.

— Скорее всего, — сказала она, — это произошло довольно поздно. А я здесь с половины девятого.

— А я и не думал, что это вы застрелили его.

— Ужасно мило с вашей стороны, — сказала она. — Но ведь это мой платок — не так ли? Хотя духи не мои. Но я не думаю, что полицейские так уж чувствительны к качеству духов — или к чему-либо еще.

— Совершенно верно — и на частных детективов это тоже распространяется, — сказал я. — Вам все это доставляет такое удовольствие?

— О Господи! — сказала она и с силой прижала ко рту тыльную сторону руки.

— В него стреляли пять или шесть раз, — сказал я. — И только два попадания. Он был загнан в угол душевой ниши. Думаю, сцена была довольно жуткая. Масса ненависти на одной стороне. Или очень холодный рассудок.

— Возненавидеть его было нетрудно, — глухо сказала она. — И убийственно легко полюбить. Женщины — даже порядочные женщины — так отвратительно ошибаются в мужчинах.

— Вы хотите сказать, что когда-то думали, что любите его, но сейчас так не думаете и что вы не убивали его.

— Да. — Теперь голос у нее был легкий и сухой, как духи, которыми она не хотела душиться на службе. — Я уверена, что это останется между нами, не так ли? — Она рассмеялась коротко и горько. — Мертвый, — сказала она. — Бедный, самовлюбленный, дешевый, дерзкий, красивый, вероломный парень. Мертвый, холодный, списанный. Нет, мистер Марлоу, это не я застрелила его.

Я ждал, давая ей возможность привыкнуть к случившемуся. Спустя какое-то время она спокойно спросила:

— Мистер Кингсли знает?

Я кивнул.

— И, конечно, полиция тоже.

— Еще нет. Во всяком случае, от меня — нет. Это я нашел его. Входная дверь была плохо закрыта. Я вошел. И нашел его.

Взяв карандаш, она снова ткнула им в платок:

— Мистер Кингсли знает про эту надушенную тряпку?

— Никто о ней не знает, кроме вас и меня — и того, кто его подложил.

— Очень любезно с вашей стороны, — сухо заметила она. — А еще любезнее думать то, что вы подумали.

— В вас есть эта черта возвышенной отчужденности и достоинства, которую я люблю, — но смотрите, не перегните палку. Как вы считаете, что я должен был подумать? Вот я извлекаю эту тряпицу из-под подушки, обнюхиваю, поднимаю вверх и говорю: «Ну-ну, инициалы мисс Фромсетт и все такое. Должно быть, мисс Фромсетт знала Лейвери и, может быть, даже очень интимно. Скажем так, просто в интересах истины: так интимно, как только может представить себе мой испорченный умишко. А это значит чрезвычайно, чертовски интимно. Но это же дешевый синтетический сандал, а мисс Фромсетт не станет пользоваться дешевыми духами. К тому же, это лежало под подушкой Лейвери, а мисс Фромсетт никогда не оставляет свои платочки под подушкой мужчины. Следовательно, это не имеет абсолютно ничего общего с мисс Фромсетт. Это всего лишь оптический обман».

— О, заткнитесь, ради Бога, — сказала она.

Я ухмыльнулся.

— За какого сорта девушку вы меня принимаете? — огрызнулась она.

— Увы, я появился слишком поздно, чтобы сказать вам об этом.

Она покраснела, но очень деликатно, и на этот раз порозовело все ее лицо.

— У вас есть какое-то представление, кто это сделал? — спросила она.

— Представления есть, но не более того. Боюсь, что полиция сочтет это нехитрым делом. В шкафу Лейвери висит кое-что из одежды миссис Кингсли. А когда они узнают всю историю — включая то, что произошло на Оленьем озере, — боюсь, они тут же схватятся за наручники. Сначала им нужно ее найти, но для них это не проблема.

— Кристэл Кингсли, — глухо сказала она. — Значит, и это его не миновало.

— Ну, совсем еще не обязательно, — заметил я. — За этим может скрываться совершенно иная мотивация, о которой мы даже понятия не имеем. Убийцей может оказаться кто-нибудь вроде доктора Элмора.

Она быстро подняла на меня глаза и покачала головой.

— Очень даже возможно, — настаивал я. — Ничто не свидетельствует против. Вчера он был слишком уж нервным для человека, которому нечего бояться. Хотя, конечно, боятся не только виноватые.

Я встал, побарабанил пальцами по краю стола, глядя на нее. У нее очаровательная шея. Она показала на платок.

— Что с этим? — спросила она бесцветным голосом.

— На вашем месте я бы выстирал из него этот дешевый запах.

— Но он ведь имеет какое-то значение, так ведь? Он может очень многое означать.

Я рассмеялся.

— Не думаю, чтобы он хоть что-нибудь значил. Женщины вечно оставляют повсюду свои платки. Такой человек, как Лейвери, вполне мог коллекционировать их и хранить в ящике в саше из сандалового дерева. Кто-нибудь мог обнаружить этот запас и воспользоваться им по назначению. Или он сам мог одалживать их, получая удовольствие от реакции женщины на чужие инициалы. Я бы сказал, что эта пакость вполне в его духе. До свидания, мисс Фромсетт, и спасибо за беседу.

Уже собравшись уйти, я остановился и спросил ее:

— Вы не знаете фамилию репортера из Бэй-Сити, который сообщил Браунвеллу всю эту информацию?

Она покачала головой.

— А фамилию родителей миссис Элмор?

— Тоже нет. Но, пожалуй, я могла бы ее выяснить для вас. С удовольствием это сделаю.

— Каким образом?

— Такие сведения обычно публикуют в некрологах. Я почти уверена, что в лос-анджелесских газетах был напечатан некролог.

— Это было бы очень любезно с вашей стороны, — сказал я.

Я провел пальцем по кромке стола и поглядел на нее со стороны. Кожа цвета светлой слоновой кости, восхитительные темные глаза, волосы легче пуха и темнее ночи.

Я прошел по длинному, длинному коридору и вышел. Маленькая блондинка за коммутатором выжидающе посмотрела на меня, приоткрыв алый ротик, ожидая еще какую-нибудь шутку.

А они у меня все вышли. И я вышел.

19

Перед домом Лейвери не стояли полицейские машины, никто не околачивался на тротуаре, а когда я толкнул входную дверь, оттуда не потянуло запахом сигарного или сигаретного дыма. Солнце ушло из окон, муха тихо жужжала над одним из бокалов. Я прошел вперед до упора и перевесился через уходящие вниз перила. Никакого движении и доме мистера Лейвери. И никаких звуков, если не считать одного, слабо доносящегося снизу, из ванной, — частого, но спокойного падения капель на плечо покойника.

Я подошел к телефону, нашел в телефонной книге номер полицейского управления. Набрал его и, в ожидании ответа, вынул из кармана маленький автоматический пистолет, который положил на стол рядом с телефоном.

Когда мужской голос произнес: «Полиция Бэй-Сити, Смут у телефона», я сказал:

— В доме 623 по Алтэр-стрит была стрельба. Здесь живет человек по фамилии Лейвери. Он убит.

— Шесть-два-три, Алтэр. А вы кто?

— Моя фамилия Марлоу.

— Вы находитесь в этом доме?

— Да.

— Оставайтесь на месте и ничего не трогайте.

Я повесил трубку, сел на кушетку и стал ждать.

Ждать пришлось не очень долго. Вдалеке взвыла сирена, звук накатывал большими волнами. Шины завизжали на углу, вопль сирены замер, перейдя в металлическое рычание, потом в тишину, и шины еще раз взвизгнули перед домом. Полиция в Бэй-Сити экономит резину на совесть. На тротуаре загромыхали шаги, я подошел ко входной двери и открыл ее.

Двое полицейских в униформе ввалились в комнату. Как всегда здоровенные, как шкафы, с обветренными лицами и подозрительными глазами. У одного из-под фуражки торчала гвоздика, засунутая за правое ухо. Второй был постарше, седоватый и угрюмый. Они остановились, настороженно разглядывая меня, затем тот, что постарше, отрывисто спросил меня:

— Так, где он?

— Внизу, в ванной, за душевой занавеской.

— Ты оставайся с ним, Эдди.

Он быстро прошел вниз и скрылся. Второй посмотрел на меня в упор и процедил сквозь зубы:

— И давай без глупостей, приятель.

Я опять уселся на кушетку. Полицейский глазами обшаривал комнату. Внизу под лестницей раздавались какие-то неясные звуки, шум шагов. Вдруг мой полицейский обнаружил лежащий на телефонном столике пистолет. Он бросился к нему, как на амбразуру.

— Это орудие убийства? — Он почти кричал.

— Думаю, это вполне возможно. Из него недавно стреляли.

— Ага! — Он наклонился над пистолетом, оскалился на меня и положил руку на кобуру. Одним пальцем расстегнул клапан и взялся за рукоятку черного револьвера.

— Так что ты думаешь? — рявкнул он.

— Думаю, это вполне возможно.

— Вот это здорово, — ухмыльнулся он. — Ей-богу, здорово.

— Да чего уж тут здорового, — сказал я.

Он слегка отшатнулся. Глаза его держали меня под прицелом.

— За что ты его застрелил? — прорычал он.

— Сам до сих пор удивляюсь.

— О, да ты у нас из умников.

— Давай-ка лучше посидим, подождем парней из отдела расследования убийств, — сказал я. — Я оставляю за собой право на защиту.

— Ты мне лучше давай не умничай.

— А я и не собираюсь давать тебе что-нибудь. Если б я застрелил его, меня бы здесь не было. И не стал бы я звонить. И пистолет бы не нашли. Не надо браться за дело так ретиво. Все равно через десять минут его у тебя отберут.

Он посмотрел на меня с обидой, снял фуражку, и гвоздика свалилась на пол. Он поднял ее, повертел между пальцами, бросил за каминный экран.

— Вот это ты зря, — сказал я ему. — Они могут принять ее за важную улику и извести на нее уйму времени.

— А, дьявол. — Он перегнулся через экран, выудил гвоздику и сунул ее в карман. — Ты, я вижу, приятель, знаешь ответы на все вопросы, так, что ли?

Второй полицейский поднялся по лестнице с серьезным видом. Постоял посреди комнаты, поглядел на свои часы и сделал запись в блокноте, потом выглянул на улицу из окна, сдвинув жалюзи вбок.

— А мне теперь можно посмотреть? — спросил тот, что оставался со мной.

Незачем, Эдди. Это не про нас. Ты вызвал коронера?

— Я подумал, ребята из сыска это сделают.

— Да, верно. Дело примет капитан Уэббер, а он любит все делать сам. — Он посмотрел на меня и спросил: — Это вы Марлоу?

Я сказал, что это я Марлоу.

Он у нас умник, — сказал Эдди, — на все знает ответ.

Старший рассеянно посмотрел на меня, рассеянно посмотрел на Эдди, заметил пистолет на телефонном столике и отнюдь не рассеянно посмотрел на него.

— Ага, это орудие убийства, — сказал Эдди. — Я до него не дотрагивался.

Второй кивнул.

Что-то парни сегодня запаздывают, — сказал он. — А вы тут по какому делу, мистер? Приятель его? — Он показал большим пальцем вниз.

— Только вчера с ним познакомился. Я частный детектив из Лос-Анджелеса.

— О! — Эдди подозрительно посмотрел на меня. — Вот те на! — сказал он. — Ну, теперь здесь пойдет неразбериха, только держись!

Это была первая разумная ремарка с его стороны. Я ласково улыбнулся ему.

Пожилой полицейский опять выглянул из окна на улицу.

— А вон там через дорогу, Эдди, — дом Элмора, — сказал он.

Эдди подошел и выглянул тоже.

— Точно, — сказал он. — Вон на табличке написано. Слушай, так этот парень там, внизу, может, он тот самый…

— Заткнись, — сказал второй и опустил жалюзи. Оба дружно обернулись и посмотрели на меня деревянными взглядами.

По улице проехала машина, остановилась, хлопнула дверца, на дорожке опять раздались шаги. Старший из патрульной машины открыл дверь двоим в штатском. Один из них был мне знаком.

20

Первый из вошедших был маловат ростом для полицейского, средних лет, с худым лицом, на котором была написана привычная усталость. Его острый нос глядел чуть вбок, словно кто-то двинул его локтем, когда он совался куда-то без спроса. Синяя мягкая шляпа с плоской круглой тульей и загнутыми кверху краями сидела на его голове очень ровно, из-под шляпы выглядывали белые как мел волосы. Костюм на нем был темно-коричневый, руки он держал в карманах пиджака, из которых торчали только большие пальцы.

За его спиной стоял Дегармо, здоровенный полицейский с пыльно-светлыми волосами, глазами металлической синевы и резкими чертами свирепого лица — тот самый, которому не понравилось мое пребывание перед домом д-ра Элмора.

Двое в форме посмотрели на невысокого в штатском и приложили руки к своим фуражкам.

— Тело на нижнем этаже, капитан Уэббер. Похоже, два пулевых попадания после пары промахов. Убит довольно давно. Фамилия этого человека Марлоу. Частный сыщик из Лос-Анджелеса. Больше никаких вопросов я ему не задавал.

— И правильно сделали, — отрезал Уэббер. У него был подозрительный голос. Он окинул мое лицо подозрительным взглядом и коротко кивнул. — Я капитан Уэббер. Это лейтенант Дегармо. Сначала мы взглянем на труп.

Он направился вглубь комнаты. Дегармо сделал вид, что видит меня впервые, и последовал за ним. Они спустились по лестнице, старший патрульный ушел с ними. Полицейский по имени Эдди и я долго и упорно глядели друг на друга.

— Через дорогу отсюда дом доктора Элмора, верно? — сказал я.

Если на лице у него и было какое-то выражение, то теперь оно испарилось окончательно.

— Ага. Ну и что?

— Ну и ничего, — сказал я.

Он промолчал. Снизу доносились невнятные голоса. Полицейский насторожил ухо и спросил более дружелюбным тоном:

— А ты помнишь то дело?

— Немножко.

Он рассмеялся.

— Классно они его прикрыли, — сказал он. — Сунули в мешок и задвинули на дальнюю полку. На самую верхнюю, самую глубокую, в самом темном шкафу. До которой без стремянки не дотянуться.

— Точно, так оно и было, — согласился я. — Хотел бы я знать, почему.

Полицейский сурово поглядел на меня.

— Были для этого причины, приятель. Ты не думай, были причины. А ты этого Лейвери хорошо знал?

— Не очень.

Разрабатывал его по какому-то делу?

— Так, хотел пощупать немного, — сказал я. — Ты его знал?

Полицейский по имени Эдди покачал головой.

— Не-а. Просто вспомнил, что парень из этого дома нашел жену Элмора в гараже той ночью.

— Может, тогда Лейвери еще не жил здесь, — сказал я.

— А давно он здесь живет?

— Не знаю, — сказал я.

— Это было года полтора назад, — сказал полицейский, соображая. — Газеты в Лос-Анджелесе об этом не чирикали?

— Один абзац в «Окружных новостях», — сказал я просто так, чтобы поддержать разговор.

Он почесал за ухом, прислушался. На лестнице раздались шаги. Лицо полицейского стало непроницаемым, он отошел от меня и выпрямился.

Капитан Уэббер поспешил к телефону, набрал номер, что-то сказал, затем убрал трубку от уха и оглянулся через плечо:

— Кто исполняет обязанности коронера на этой неделе, Ал?

— Эд Гарленд, — бесстрастно сказал верзила-лейтенант.

— Вызовите Эда Гарленда, — сказал Уэббер в трубку. — Пусть приезжает немедленно. И скажите, чтобы фотографы поторопились.

Он положил трубку и грозно рявкнул:

— Кто брался за этот пистолет?

— Я, — сказал я.

Он подошел и стал раскачиваться передо мной на каблуках, воинственно выставив вперед свой маленький острый подбородок. Пистолет он бережно держал на ладони, подстелив под него носовой платок.

— Вы что, даже не знаете, что к оружию, найденному на месте преступления, нельзя прикасаться?

— Знаю, конечно, — сказал я. — Но когда я коснулся его, я не знал, что здесь совершено преступление. Я не знал, что из него недавно стреляли. Он лежал на лестнице, и я подумал, что его просто кто-нибудь обронил.

— Очень правдоподобно, — с горечью сказал он. — И часто с вами случаются такого рода истории?

— Какого рода истории?

Он не сводил с меня упорного взгляда и не отвечал.

Я сказал:

— Если хотите, я сам изложу вам, что произошло.

Он напыжился, как боевой петушок.

— Я предпочитаю, чтобы вы точно отвечали на вопросы, которые буду задавать я.

На это я ничего не сказал. Уэббер круто повернулся и сказал униформированным полицейским:

— Вы, парни, можете возвращаться в свою машину и выйти на связь с диспетчером.

Отдав честь, они вышли и тихо прикрыли за собой дверь. Ее, конечно, заело, и они вступили с ней в долгую и яростную борьбу.

Уэббер прислушался к шуму отъезжающей патрульной машины, потом снова направил на меня холодный пронизывающий взгляд.

— Покажите мне свои документы.

Я вручил ему свой бумажник, и он внедрился в него. Дегармо сидел в кресле, скрестив ноги, и безучастно глядел в потолок. Он достал из кармана спичку и стал жевать ее. Уэббер вернул мне мой бумажник. Я спрятал его.

— Люди вашей профессии доставляют нам массу неприятностей, — сказал он.

— Не обязательно, — сказал я.

Он повысил голос, и без того достаточно высокий.

— Я сказал, они доставляют массу неприятностей — именно это я хотел сказать. Но зарубите себе на носу. В Бэй-Сити это у вас не пройдет.

Я не ответил ему. Он ткнул в мою сторону указательным пальцем.

— Вы из большого города, — сказал он. — Воображаете себе, что вы очень крутой и очень умный. Не беспокойтесь. Мы с вами как-нибудь управимся. Мы городок небольшой, но очень сплоченный. У нас тут не бывает этих политических игр в перетягивание каната. Мы работаем напрямую и работаем быстро. За нас можете не беспокоиться, мистер.

— А я и не беспокоюсь, — сказал я. — Чего мне беспокоиться. Я просто стараюсь честно заработать себе на хлеб доллар-другой.

— А эти ваши наглые речи мне не нравятся, — сказал Уэббер. — Мне они даром не нужны.

Дегармо оторвал глаза от потолка, согнул указательный палец и стал изучать ноготь.

— Послушайте, шеф, — заговорил он низким, скучающим голосом. — Этого парня там, внизу, зовут Лейвери. Того, которого убили. Я его знал немного. Это был юбочник.

— Что из этого? — огрызнулся Уэббер, не сводя с меня глаз.

— Все обстоятельства указывают на даму, — сказал Дегармо. — Вы же знаете, чем эти частные сыщики зарабатывают себе на хлеб. Бракоразводными делами. Давайте подключим его к делу, вместо того, чтобы запугивать его до немоты.

— Если я запугиваю его, — сказал Уэббер, — я хотел бы убедиться в этом. Пока я не вижу никаких признаков.

Он подошел к окну и рывком поднял жалюзи. После долгой полутьмы хлынувший свет чуть не ослепил нас. Уэббер вернулся, пружиня на каблуках, ткнул в меня тонким жестким пальцем:

— Говорите.

— Я работаю на одного лос-анджелесского бизнесмена, — начал я, — который не может позволить себе скандальную известность. Поэтому он нанял меня. Месяц назад от него сбежала жена, а позже пришла телеграмма, из которой следовало, что она сбежала с Лейвери. Но несколько дней тому назад мой клиент повстречал Лейвери в городе, и тот стал все отрицать. Мой клиент поверил ему и забеспокоился. По-видимому, эта леди — без царя в голове. Она могла связаться с дурной компанией и влипнуть в неприятности. Я приехал сюда, чтобы поговорить с Лейвери, но он отрицал, что уехал с ней. Я было наполовину поверил ему, но позже получил информацию, что его видели с ней в гостинице Сан-Бернардино — в тот самый вечер, когда она, как считалось, уехала с дачи в горах, где она до того отдыхала. С этими данными в кармане я вернулся сюда, чтобы опять взяться за Лейвери. На звонок никто не отвечал, дверь была приоткрыта. Я вошел, осмотрелся, нашел пистолет, обыскал дом и нашел Лейвери. В том самом виде, в каком он сейчас.

— У вас не было права обыскивать дом, — холодно сказал Уэббер.

— Конечно, не было, — согласился я. — Но трудно было бы ожидать, что я упущу такой шанс.

— Фамилия человека, на которого вы работаете?

— Кингсли. — Я дал ему адрес в Беверли-Хиллз. — Это менеджер косметической фирмы в Трелор-билдинге на Олив-стрит. Фирма «Гиллерлейн».

Уэббер покосился на Дегармо. Тот лениво записывал на каком-то конверте. Уэббер перевел взгляд на меня:

— Что еще?

— Я съездил в горы, на дачу моего клиента, где отдыхала его жена. Место называется Малое Оленье озеро, около Пума-Пойнта, в сорока шести милях от Сан-Бернардино.

Я смотрел на медленно писавшего Дегармо. На мгновение его рука замерла, неподвижно повисла в воздухе, затем опустилась на конверт и продолжала писать.

— Примерно месяц назад жена сторожа на земельном участке Кингсли поссорилась с мужем и ушла от него — по крайней мере, все так думали. Вчера ее тело нашли в озере.

Уэббер, качавшийся на каблуках с полузакрытыми глазами, спросил почти мягко:

— Почему вы мне это рассказываете? Вы предполагаете какую-то взаимосвязь?

— Есть взаимосвязь во времени. Лейвери туда приезжал. О каких-либо других взаимосвязях я не знаю, но я решил, что лучше упомянуть и об этом.

Дегармо сидел очень тихо, уставившись в пол перед собой. Лицо его было напряжено и выглядело еще более свирепым, чем обычно.

— Эта женщина, утопленница, — что с ней было? — спросил Уэббер. — Самоубийство?

— Самоубийство или убийство. Она оставила прощальную записку. Но е е муж арестован по подозрению в убийстве. Его фамилия Чесс. Билл Чесс и Мьюриэл Чесс, его жена.

— Ничего этого мне не нужно, — резко сказал Уэббер. — Ограничимся тем, что происходило здесь.

— Здесь ничего не происходило, — сказал я, глядя на Дегармо. — Я был здесь дважды. В первый раз я говорил с Лейвери и ничего не добился. Второй раз я не говорил с ним и тоже ничего не добился.

Я задам вам вопрос, — медленно сказал Уэббер, — и хочу получить на него честный ответ. Вам не захочется отвечать на него, но рано или поздно вам все равно придется ответить. И вы знаете, что я так или иначе узнаю то, что мне нужно. Вопрос таков. Вы осмотрели дом и, как я догадываюсь, осмотрели его очень основательно. Нашли вы что-нибудь, наводящее вас на мысль, что эта дамочка Кингсли побывала здесь?

— Вы играете не по правилам, — сказал я. — Я еще не призван на суд в качестве свидетеля.

— Я жду ответа, — мрачно сказал Уэббер. — Здесь не судебное заседание.

— Ну что ж, я отвечу: да. В шкафу внизу висит дамская одежда, которая, как мне описали, была на миссис Кингсли в Сан-Бернардино в тот вечер, когда она встретилась там с Лейвери. Правда, описание было не слишком детальным: белый с черным костюм, с преобладанием белого, и панама с витой черно-белой лентой.

Дегармо щелкнул по конверту, который он держал в руках.

— Да он просто клад для клиента, на которого он работает, — сказал лейтенант. — Выходит, эта женщина побывала в доме, где совершено убийство, — та самая женщина, которая, считается, с ним сбежала. Думаю, шеф, нам не придется далеко ходить за убийцей.

Уэббер пристально глядел на меня, на лице его ничего или почти ничего не было написано, кроме напряженного внимания. На слова Дегармо он рассеянно кивнул.

— Я исхожу из того, что вы, как-никак, не сборище безнадежных идиотов, — сказал я. — Костюм пошит у частного портного, и выяснить его происхождение проще пареной репы. Мои слова сэкономили вам час времени, а может, всего лишь один телефонный звонок.

— Еще что-нибудь? — спокойно спросил Уэббер.

Прежде чем я успел ответить, перед домом остановилась машина, за ней другая. Уэббер отлепился от меня, чтобы открыть дверь. Вошли трое мужчин, один — коренастый и курчавый, второй — высокий и здоровенный, как бык. За ними вошел высокий худой мужчина в темном костюме и черном галстуке, с очень живыми глазами и бесстрастным лицом игрока в покер.

Уэббер нацелил палец на кудрявого и сказал:

— Давайте вниз, в ванную, Бузони. Мне нужно множество отпечатков из всего дома, особенно, если они могут принадлежать женщине. Вам предстоит долгая работа.

— Делаю работу, — проворчал Бузони. Вместе с быковатым здоровяком он направился к лестнице.

— А для вас, Гарленд, у нас есть труп, — сказал Уэббер третьему. — Пойдемте глянем на него. Вы уже заказали фургон?

Востроглазый коротко кивнул и вместе с Уэббером проследовал вниз за первыми двумя.

Дегармо отложил конверт и карандаш. И у этого взгляд был деревянный.

— Мне рассказывать о вчерашней нашей беседе, — спросил я, — или у вас с доктором приватное соглашение?

— Рассказывайте, если хотите, — сказал он. — Оберегать покой граждан — наша обязанность.

— Лучше вы расскажите что-нибудь, — сказал я. — Хотелось бы побольше узнать о деле Элмора.

Он медленно покраснел, в глазах и в голосе появилась злобная угроза:

— Вы говорили, что не знаете Элмора.

— Вчера не знал — ни его, ни про него. А с тех пор узнал, что Лейвери знал миссис Элмор, что она покончила с собой, что Лейвери первым обнаружил ее труп и что Лейвери, как минимум, подозревали в шантаже Элмора — или в возможности такого шантажа. И даже ваши патрульные, похоже, заинтересовались тем обстоятельством, что дом Элмора — через дорогу отсюда. А один из них выразился, что это дело классно прикрыли — или что-то в этом роде.

Медленно, безжалостно Дегармо произнес:

— Сниму полицейскую бляху с сукина сына! Только и знают, что разевать свои поганые рты. Трепаные пустоголовые ублюдки.

— Значит, все это выдумка?.. — спросил я.

Он посмотрел на свою сигарету.

— …Что Элмор убил свою жену, но это дело замяли по большому блату? — закончил я свой вопрос.

Дегармо поднялся на ноги, пересек комнату и наклонился надо мной.

— Ну-ка повтори, — мягко сказал он.

Я повторил.

Он ударил меня по лицу открытой ладонью. Голова дернулась от удара. Щека, казалось, мгновенно вспыхнула и вспухла.

— Повтори-ка еще.

Я повторил. Новый размашистый удар откинул мою голову в сторону.

— Еще повтори.

— Нетушки. Третий раз — везучий. Еще промахнешься.

Я потер щеку рукой.

Он нависал надо мной, ощерившись, с жестким звериным огоньком в очень синих глазах.

— Каждый раз, когда ты заговоришь вот так с полицейским, — сказал он, — ты будешь знать, что тебя ждет. Попробуй еще раз, и ты получишь от меня кое-что почище оплеухи.

Я с силой закусил губу и стал массировать щеку.

— Только сунь свое нюхало в наши дела — и очухаешься в темном закоулке, в компании бродячих котов, — сказал он.

Я промолчал. Он вернулся и опять сел, тяжело дыша. Я перестал растирать лицо, вытянул руку и медленно зашевелил пальцами, чтобы заставить их разжаться.

— Я это запомню, — сказал я. — Во всех смыслах.

21

Был ранний вечер, когда я вернулся в Голливуд, в свой офис. Здание опустело, коридоры притихли. Все двери были открыты, в комнатах орудовали уборщицы со своими пылесосами, швабрами и тряпками.

Я отпер дверь своего офиса, подобрал с пола конверт, лежавший перед прорезью для почты, и не глядя, уронил его на стол. Открыл окна, высунулся, глядя на первые огни неоновых вывесок и вдыхая теплый сытный воздух, поднимающийся от вентилятора кафе в соседнем подъезде.

Я стащил пиджак, галстук, сел за стол, достал из нижнего ящика представительскую бутылку. Налил себе, выпил — легче мне не стало. Налил еще, с тем же самым результатом.

К этому времени Уэббер, наверное, уже побывал у Кингсли. Уже объявили — или вот-вот объявят — повсеместный розыск его жены. Для них уже все ясно, остальное — дело техники, считают они. Дрянная интрижка между двумя довольно дрянными людьми, слишком много секса, выпивки, неразборчивости — и все выливается в дикую ненависть, жажду мести и смерть.

А я думаю: не слишком ли все это просто?

Я потянулся за конвертом, надорвал его. Марки на нем не было. «Мистеру Марлоу: родители Флоренс Элмор, мистер и миссис Юстас Грейсон, проживают в настоящее время в Россмор-Армз, Саут-Оксфорд-авеню, 640. Я проверила это, позвонив по зарегистрированному телефонному номеру. С уважением, Адриана Фромсетт.»

Почерк элегантный, как рука, написавшая эту записку. Я отложил ее, налил себе еще и почувствовал, что ярость медленно отпускает меня. Я толстыми, горячими, неуклюжими руками стал передвигать предметы на столе. Провел пальцем черту в углу стола и посмотрел на очистившуюся от пыли полоску. Посмотрел на пыль на пальце и стер ее. Посмотрел на часы. Посмотрел на стену. Посмотрел в пустоту.

Я убрал бутылку, подошел к раковине, чтобы сполоснуть стакан. Сделав это, я вымыл руки, окунул лицо в холодную воду, потом посмотрел на него в зеркало. Краснота сошла с левой щеки, но она немного вспухла. Не очень сильно, но достаточно, чтобы я опять весь напрягся. Я причесал волосы щеткой, посмотрел на седину в них. Ее становилось все больше. Лицо выглядело больным. Мне это лицо совсем не понравилось.

Я вернулся к столу и перечитал записку мисс Фромсетт. Разгладил ее на стеклянной подложке, понюхал, еще немного разгладил, сложил и спрятал в карман пиджака.

Посидел очень тихо, слушая, как успокаивается вечер за открытыми окнами. И очень медленно успокоился тоже.

22

Россмор-Армз — понурое нагромождение темно-красного кирпича, возведенное вокруг огромного переднего двора. Отделанный плюшем холл, а в нем тишина, растения в бочках, унылая канарейка в клетке размерами с собачью будку, запах застарелой ковровой пыли и неистребимый аромат гардений из давно прошедших времен.

Грейсоны жили на пятом этаже северного крыла, с окнами на передний двор. Они сидели вдвоем в комнате, которая, казалось, умышленно устарела на двадцать лет. В ней была тучная, слишком туго набитая мягкая мебель, латунные дверные ручки яйцевидной формы, огромное зеркало в позолоченной раме, стол с мраморной столешницей перед окном и темно-красные плюшевые портьеры по краям окон. Воздух, пропахший табачным дымом, подсказывал мне, что сегодня на обед у них были бараньи отбивные с капустой брокколи.

Жена у Грейсона — пухлая женщина, возможно, когда-то у нее были большие младенчески-голубые глаза. Теперь они выцвели, потускнели за очками и слегка выступают из орбит. У нее седые курчавые волосы. Она сидит и штопает носки, скрестив лодыжки, ноги едва-едва достигают пола, на коленях у нее большая плетеная корзина для шитья.

Сам Грейсон — длинный сутулый мужчина с высокими плечами, щетинистыми бровями, желтым цветом лица и почти без подбородка. Верхняя часть его лица выражала деловитость, нижняя — отрешенность заката жизни. Сквозь двухфокусные очки он раздраженно штудировал вечернюю газету. Я разыскал его в городском справочнике, он был дипломированный бухгалтер-ревизор, и это чувствовалось во всем. Даже сейчас его пальцы были в чернилах, а из кармашка расстегнутой жилетки торчали четыре карандаша.

Он внимательно прочел мою визитку в седьмой раз, осмотрел меня с ног до головы и медленно спросил:

— По какому поводу вы хотели встретиться с нами, мистер Марлоу?

— Меня интересует человек по имени Лейвери. Он живет через дорогу от дома доктора Элмора. Ваша дочь была женой доктора Элмора. Лейвери — тот самый человек, который нашел вашу дочь той ночью, когда она… умерла.

Они дружно сделали стойку, как охотничьи собаки, когда я намеренно заколебался на последнем слове. Грейсон поглядел на жену, та покачала головой.

— Мы не хотим говорить об этом, — тут же сказал Грейсон. — Для нас это слишком болезненная тема.

Вместе с ними я помолчал со скорбным видом, потом сказал:

— Я вас не порицаю и не хочу хитрить с вами. Но мне хотелось бы связаться с человеком, которого вы наняли, чтобы расследовать это дело.

Они опять обменялись взглядами. На этот раз миссис Грейсон не подавала знаков.

— Зачем? — спросил Грейсон.

— Пожалуй, мне лучше ввести вас в курс моего нынешнего дела.

Я рассказал им о поручении Кингсли, не упоминая его имени. Рассказал про вчерашний инцидент с Дегармо перед домом Элмора. Тут они опять насторожили уши.

Грейсон резко спросил:

— Вы хотите сказать, что не были знакомы с доктором Элмором, не вступали с ним в какой-либо контакт, и тем не менее он вызвал полицейского, потому что вы стояли перед его домом?

— Совершенно верно, — ответил я. — Правда, я стоял перед его домом не меньше часа. То есть, не я, а мой автомобиль.

— Это очень странно, — сказал Грейсон.

— Должен сказать, это очень нервный человек, — сказал я. — И Дегармо спросил, не наняли ли меня ее родители, — имея в виду родителей вашей дочери. Похоже на то, что он все еще не чувствует себя в безопасности, вы не считаете?

— В безопасности перед чем?

Он сказал это, не глядя на меня. Он медленно разжег свою трубку в очередной раз, потом примял табак концом большого металлического карандаша и опять разжег ее.

Я молча пожал плечами. Он быстро посмотрел на меня и отвел глаза. Миссис Грейсон не глядела на меня, но ее ноздри подрагивали.

— Как он узнал, кто вы такой? — спросил вдруг Грейсон.

— Записал номер машины, позвонил в автоклуб, поискал фамилию в телефонной книге. По крайней мере, я бы действовал так же, и я видел сквозь окно некоторые его действия.

— Значит, полиция работает на него, — сказал Грейсон.

— Не обязательно. Если в тот раз они допустили ошибку, они не захотят, чтобы она всплыла сейчас.

— Ошибку! — он рассмеялся чуть ли не с визгом.

— О’кей, — сказал я. — Тема болезненная, но немного свежего воздуха ей не повредит. Вы всегда считали, что он убил ее, не так ли? Потому и наняли того сыщика.

Миссис Грейсон стрельнула в меня глазами, опустила голову и свернула очередную пару заштопанных носков.

Грейсон молчал.

— Были какие-то доказательства, — спросил я, — или просто он вам не понравился?

— Доказательство было, — сказал Грейсон горько и с внезапной отчетливостью, словно он наконец-то решился заговорить об этом. — Несомненное доказательство. Так нам и было сказано. Но мы его не получили. Об этом позаботилась полиция.

— Я слышал, этого парня арестовали и посадили за вождение в пьяном виде.

— Вы правильно слышали.

— Но он так и не сказал вам, чем он располагал.

— Нет.

— Не нравится мне это, — сказал я. — Можно подумать, что парень не решил тогда, использовать ли свою информацию в вашу пользу или вымогать деньги у доктора.

Грейсон опять посмотрел на жену. Она спокойно сказала:

— На меня мистер Тэлли не произвел такого впечатления. Это был спокойный, скромный маленький человек. Но я понимаю, что все мы можем ошибаться.

— Значит, его фамилия Тэлли. Это один из вопросов, которые я надеялся выяснить у вас.

— А что еще вы хотели узнать? — спросил Грейсон.

— Как мне найти Тэлли — и на чем основывались ваши собственные подозрения. Вы должны были что-то заподозрить, иначе вы не стали бы нанимать Тэлли; вы должны были дать ему понять, что для расследования действительно существуют основания.

Грейсон скупо улыбнулся, поджав губы. Он поднял руку к своему крошечному подбородку и потер его длинным желтым пальцем.

— Наркотики, — произнесла миссис Грейсон.

— Вот именно, — подхватил Грейсон, как будто это единственное слово поднимало невидимый семафор. — Элмор наживался и, без сомнения, наживается на инъекциях наркотиков. Наша дочь говорила нам об этом. В том числе и в его присутствии. Ему это не нравилось.

— Что вы имеете под этим в виду, мистер Грейсон?

— Я имею в виду, что доктор Элмор в основном обслуживал людей, живущих на грани нервного коллапса из-за пьянства и прочих излишеств. Людей, которым все время приходится давать успокаивающие средства и наркотики. Наступает этап, на котором этичный врач отказывается иметь с ними дело и направляет их в лечебницу. Но к таким, как доктор Элмор, это не относится. Они будут удовлетворять желания своих пациентов, пока им за это платят, пока пациент жив и относительно в своем уме, даже если в результате подобных «услуг» он или она становятся неизлечимыми наркоманами. Весьма доходная практика, — чопорно сказал он, — но, могу себе представить, и весьма рискованная для доктора.

— Несомненно, — сказал я. — Но тут пахнет большими деньгами. Вы знали человека по имени Конди?

— Нет. Но мы знали, кто он такой. Флоренс подозревала, что это один из источников снабжения Элмора наркотиками.

— Возможно, — сказал я. — Наверное, Элмор не хотел выписывать слишком много рецептов на получение наркотиков. А Лейвери вы знали?

— Ни разу его не видели. Но мы знаем, что он собой представляет.

— Вам никогда не приходило в голову, что Лейвери мог шантажировать Элмора?

Для Грейсона эта мысль оказалась неожиданностью. Он провел рукой по голове, по лицу, уронил ее на свое костлявое колено и покачал головой:

— Нет. Да и с какой стати?

— Он первым нашел тело, — сказал я. — То, что выглядело подозрительным в глазах Тэлли, мог заметить и Лейвери.

— Значит, Лейвери способен на такие вещи?

— Не знаю. У него нет видимых средств к существованию. Он не работает, зато усердно вращается в обществе, особенно в женском.

— Это идея, — сказал Грейсон. — И такого рода делами можно заниматься почти незаметно для других. — Он криво усмехнулся. — Я в своей работе тоже натыкался на следы такой деятельности. Необеспеченные займы, давно выпущенные в оборот. Инвестиции, за которыми на первый взгляд не стоит реальный капитал, сделанные людьми, от которых трудно ожидать такого. Безнадежные долги, явно подлежащие списанию, но не списанные из страха перед проверкой людьми из службы подоходных налогов. О да, мне трудно объяснить вам смысл этих махинаций, но заниматься ими не так уж трудно.

Я посмотрел на миссис Грейсон. Ее руки сновали безостановочно. Она уже заштопала не меньше дюжины пар носков. Очевидно, на длинных мосластых ногах мистера Грейсона носки так и горели.

— Что случилось с Тэлли? Тоже сфабрикованное дело?

— Думаю, в этом можно не сомневаться. Его жена очень ожесточилась после этого. Она сказала, что ему подмешали какую-то дрянь в баре, а пил он с полицейским. Сказала, что полицейская машина уже стояла наготове через дорогу, и как только он тронулся с места, его тут же взяли. А в тюрьме его даже не проверили толком.

— Ну, это еще немного значит. Это он ей после ареста рассказывал, он бы ей в любом случае рассказал что-нибудь в этом роде.

— Что ж, не хочется мне думать, что в полиции есть нечестные люди, — сказал Грейсон, — но такие вещи делаются, все об этом знают.

— Если они добросовестно заблуждались в вопросе о смерти вашей дочери, они бы ни за что не хотели допустить, чтобы Тэлли ткнул их носом в их ошибку. Ведь тогда бы многие в местной полиции слетели со своих постов. А если они думали, что у него на уме был шантаж, тогда бы они не стали щепетильничать в выборе средств для того, чтобы его подловить. Где Тэлли теперь? Мне ясно одно: если существовала солидная улика, то Тэлли обладал ею или напал на ее след и знал, что она собой представляет.

— Мы не знаем, где он, — сказал Грейсон. — Ему дали шесть месяцев, но они давно уже истекли.

— А как насчет его жены?

Он посмотрел на свою собственную жену. Она сказала коротко:

— Бэй-Сити, Уэстмор-стрит, 1618-2. Юстас и я, мы послали ей немного денег. Она осталась в бедственном положении.

Я записал адрес, откинулся на спинку кресла и сказал:

— Сегодня утром кто-то застрелил Лейвери в его ванной.

Пухлые руки миссис Грейсон пристыли к краям корзинки. Сам Грейсон сидел с разинутым ртом, держа перед ним трубку. Он осторожно прочистил горло, словно в присутствии покойника. Ничто и никогда не двигалось так медленно, как его старая черная трубка на пути ко рту.

— Разумеется, нельзя ожидать… — подвесив эти слова в воздухе, он выпустил на них клубок бледного дыма и продолжил, — …что доктор Элмор имеет к этому какое-то отношение.

— Я бы предпочел думать, что имеет, — сказал я. — Он ' живет на удобном расстоянии. Полиция думает, что Лейвери застрелила жена моего клиента. И когда они разыщут ее, они будут считать, что дело уже сделано. Но если Элмор имеет к этому убийству какое-то отношение, оно непременно должно проистекать из смерти вашей дочери. Вот почему я и пытаюсь разобраться в ней.

— Человек, совершивший одно убийство, — сказал Грейсон, — перед совершением второго убийства будет колебаться раза в четыре меньше.

Он говорил так, словно уже давно и основательно изучил этот вопрос.

— Да, возможно, — сказал я. — Каков предполагаемый мотив первого убийства?

— Флоренс была необузданной, — печально сказал он. — Необузданная, трудная девочка. Она была расточительна и экстравагантна, то и дело заводила новые и довольно сомнительные знакомства, говорила слишком много и слишком громко и вообще любила валять дурака. Такая жена может представлять большую опасность для такого человека, как Альберт С. Элмор. Но я не думаю, что это был главный мотив, верно, Летти?

Он посмотрел на свою жену, но та не смотрела на него. Она воткнула штопальную иглу в круглый моток шерсти и ничего не сказала.

Грейсон вздохнул и продолжал:

— У нас есть основания полагать, что он находился в интимной связи со своей медицинской сестрой и что Флоренс угрожала ему публичным скандалом. А он не мог себе этого позволить, не так ли? Скандал одного сорта слишком легко мог перерасти в другой скандал.

— Как он совершил это убийство?

— Разумеется, с помощью морфия. Он всегда его имел, всегда им пользовался. Он в этом деле был эксперт. Затем, когда она была в глубокой коме, он мог перенести ее в гараж и включить двигатель машины. Вы знаете, они даже не сделали аутопсию. Но даже если ее и вскрыли — все ведь знали, что в тот вечер ей делали подкожное впрыскивание.

Я кивнул. Он удовлетворенно откинулся, провел рукой по голове, по лицу и медленно уронил ее на свое костлявое колено. По-видимому, этот аспект он тоже давно и основательно проштудировал.

Я смотрел на них. Вот сидит пожилая пара, тихо сидит и отравляет свои души ненавистью через полтора года после того, как случилась трагедия. Им бы хотелось, чтобы это Элмор убил Лейвери. Ах, как бы им этого хотелось! Это бы их согрело до самых щиколоток.

Помолчав, я сказал:

— Во многое из этого вы верите, потому что хотите верить. Вполне возможно, что она покончила с собой, а дело замяли отчасти для защиты игорного дома Конди, отчасти для того, чтобы избавить доктора Элмора от допроса при открытом слушании.

— Чушь, — резко сказал Грейсон. — Именно он убил ее. Она была в постели, она спала.

— Вы не можете этого знать. Возможно, она сама принимала наркотики. Возможно, она уже пристрастилась к ним. В этом случае действие укола было недолгим. Она могла подняться глубокой ночью взглянуть на себя в зеркало и увидеть чертиков, которые показывают на нее пальцами. Такие вещи случаются.

— Думаю, — вы отняли у нас достаточно времени, — сказал Грейсон.

Я поднялся. Поблагодарил обоих, шагнул к двери и спросил:

— Больше вы ничего не предпринимали с тех пор, как арестовали Тэлли?

— Я побывал у заместителя окружного прокурора по фамилии Лич, — Грейсон хрюкнул. — Безрезультатно. Он не усмотрел никаких оснований для вмешательства прокуратуры. Даже аспект наркотиков его не заинтересовал. Но заведение Конди было закрыто примерно месяц спустя, может, это как-то и взаимосвязано.

— Скорее всего, это полиция Бэй-Сити решила навести марафет. Вы могли бы найти Конди в каком-нибудь другом месте, если б знали, где искать. Вместе со всем его первозданным оборудованием в полной сохранности и исправности.

Я опять подался к двери, Грейсон извлек себя из своего кресла и потащился через комнату следом за мной. На его желтом лице появился румянец.

— Я не хотел быть грубым, — сказал он. — Наверное, нам с Летти не следовало бы так упорно предаваться размышлениям об этом деле.

Он покачал головой, оглянулся на жену. Ее руки, держащие очередной носок на штопальном яйце, были неподвижны, голова чуть склонена набок. Она прислушивалась, но не к нам.

— Если я правильно помню, в тот вечер вашу дочь уложила в постель медсестра доктора Элмора. Это та самая, с которой, как вы полагаете, у него была связь?

— Подождите минутку, — резко сказала миссис Грейсон. — Мы ни разу не видели эту девушку. Но я помню, что у нее было красивое имя. Дайте мне одну минуту, и я вспомню.

Мы дали ей одну минуту.

— Милдред, а как дальше, не помню, — сказала она, лязгнув зубами.

Я сделал глубокий вдох.

— Может, Милдред Хэвиленд, миссис Грейсон?

Она радостно улыбнулась и кивнула:

— Да, конечно, Милдред Хэвиленд. А ты разве не помнишь, Юстас?

Нет, он не помнил. Он глядел на нас, как конь, забредший не в свое стойло. Открывая мне дверь, он сказал:

— Какое это имеет значение?

Но я еще не кончил со своими вопросами:

— Вы сказали, что Тэлли маленький человек. А может, это был верзила с грубым голосом и властными манерами?

— О нет, — сказала миссис Грейсон, — мистер Тэлли не выше среднего роста, средних лет, шатен, с очень спокойным голосом. У него вечно было какое-то озабоченное выражение лица.

— Я вижу, у него были для этого все основания, — сказал я.

Грейсон протянул мне свою костлявую руку, и я пожал ее. Ощущение было такое, будто я поздоровался с вешалкой для полотенец.

— Если вы доберетесь до него, — сказал он и жестко сомкнул рот вокруг чубука трубки, — приходите со счетом. Разумеется, я имею в виду Элмора.

Я сказал, что понимаю, кого он имеет в виду, но счета не будет.

Я удалился по безмолвному коридору. Автоматический лифт тоже был отделан красным плюшем. В нем стоял какой-то древний аромат — я бы назвал его «Чаепитием трех вдов».

23

Дом на Уэстмор-стрит — маленькое каркасное бунгало, спрятавшееся за дом побольше. Я не нашел на нем номера, но рядом с дверью дома, что перед ним, было по трафарету выведено число 1618, освещенное тусклой лампочкой. Узкая бетонная дорожка под самыми окнами вела от него к заднему дому. На крошечной веранде бунгало стояло одинокое кресло. Я поднялся на веранду и позвонил.

Звонок прозвучал не очень далеко. Входная дверь за решеткой была открыта, но свет не горел. Ворчливый голос спросил из темноты:

— Чего надо?

— Мистер Тэлли дома? — спросил я в темноту.

Голос стал плоским, бесцветным:

— Кто его спрашивает?

— Один приятель.

Женщина, сидевшая дома впотьмах, издала неопределенный горловой звук, возможно, выражающий веселье. Но, возможно, она просто прочистила горло.

— Ну ладно, — сказала она. — Сколько у вас там?

— Это не счет, миссис Тэлли. Вы, я полагаю, миссис Тэлли?

— Ох, уходите и оставьте меня в покое, — сказал голос. — Нету здесь мистера Тэлли. Не было его здесь. И не будет.

Я уткнулся носом в жалюзи и попытался заглянуть в комнату. Я сумел различить неясные очертания мебели. Там, откуда доносился голос, вырисовывались очертания кушетки. На ней лежала женщина. Похоже, она лежала на спине и глядела в потолок. Она лежала совершенно неподвижно.

— Тошно мне, — сказал голос. — Хватит с меня неприятностей. Уходите, оставьте меня.

— Я только что разговаривал с Грейсонами, — сказал я.

Небольшая недвижимая тишина, потом вздох.

— Не знаю таких.

Прислонившись к раме дверной решетки, я оглянулся на узкую дорожку, ведущую к улице. У дальнего тротуара стояла машина со включенными подфарниками. Но это была не единственная машина в этом квартале.

— Нет, вы их знаете, миссис Тэлли. Я работаю на них. Они все еще землю роют. А как насчет вас? Вы не хотите отыграться?

— Я хочу, чтобы меня оставили в покое, — сказал голос.

— Мне нужна информация, — сказал я. — И я намерен получить ее. Без лишнего шума, если удастся. Но можно и с шумом, если никак нельзя иначе.

— Что, еще один фараон? — сказал голос.

— Вы отлично знаете, что я не фараон, миссис Тэлли. Грейсоны не стали бы разговаривать с фараоном. Позвоните им, спросите.

— Я их знать не знаю, — сказал голос. — А если б и знала, у меня нет телефона. Убирайся, фараон. Мне тошно. Мне уже месяц как тошно.

— Моя фамилия Марлоу, — сказал я. — Филип Марлоу, частный сыщик из Лос-Анджелеса. Я разговаривал с Грейсонами. У меня уже есть кое-что, но я хочу поговорить с вашим мужем.

У женщины на кушетке вырвался глухой смешок, с трудом долетевший до меня.

— У вас есть кое-что. Мне это знакомо. Боже, до чего мне это знакомо. У вас есть кое-что. У Джорджа Тэлли тоже было кое-что — кое-когда.

— Он может отыграться, — сказал я, — если правильно разыграет свои козыри.

— Если дело стало за этим, можете списывать его хоть сейчас.

Я прислонился к косяку и поскреб подбородок. Кто-то там, на улице, включил карманный фонарь. Не знаю, зачем. Потом опять выключил. По-моему, это около моей машины.

Бледное пятно лица на кушетке колыхнулось и исчезло. Его место заняли волосы. Женщина повернулась лицом к стене.

— Я устала, — теперь голос, отраженный от стены, звучал приглушенно. — Я так чертовски устала. Уходите, мистер. Будьте человеком, уходите.

— Небольшая сумма денег никак не поможет?

— Вы чувствуете запах сигарного дыма?

Я принюхался, запаха сигарного дыма не почувствовал и сказал:

— Нет.

— Они были здесь. Они были здесь два часа. Господи, я устала от всего этого. Уходите.

— Послушайте, миссис Тэлли…

Она перевалилась на кушетке, опять возникло расплывчатое пятно ее лица. Я почти видел ее глаза, хотя и неясно.

— Нет, это вы послушайте. Я вас не знаю. Я вас знать не хочу. Мне нечего вам сказать. А если б и было, не сказала бы. Я живу здесь, мистер, если это можно назвать жизнью. По крайней мере, для меня это ближе всего к жизни. Я хочу хоть немного покоя и тишины. А теперь уходите и оставьте меня в покое.

— Впустите меня в дом, — сказал я. — Мы можем все обговорить. Думаю, я сумею доказать вам…

Внезапно она вновь перевалилась на кушетке, ноги стукнули об пол. Яростное напряжение зазвенело в ее голосе.

— Если вы не уберетесь, — сказала она, — я начну вопить как резаная. Прямо сейчас! Сейчас же!

— О’кей, — торопливо сказал я. — Я просуну свою карточку в дверь, чтобы вы не забыли мою фамилию. Вы еще можете передумать.

Я достал визитку, просунул ее сквозь дверную решетку.

— Спокойной ночи, миссис Тэлли.

Никакого ответа. Ее глаза, глядевшие на меня из глубины комнаты, слабо светились в темноте. Я спустился с веранды и по узенькой дорожке вышел на улицу.

Через дорогу, в машине со включенными подфарниками, мягко урчал мотор. Моторы мягко урчат повсюду, на тысячах улиц, в тысячах машин.

Я сел в свой «Крайслер» и включил зажигание.

24

Уэстмор-стрит лежит не в лучшей части города и проходит с севера на юг. Я направился на север. В конце квартала меня тряхануло на заброшенном железнодорожном пути, потом по обе стороны пошли свалки. Ржавеющие остовы автомобилей за деревянными заборами производили гротескное впечатление, напоминающее современное поле боя. Груды безжизненного лома громоздились под луной. Штабеля высотой с дом, с проулками между ними.

В моем зеркале заднего вида показались яркие фары. Они росли на глазах. Я нажал на педаль газа, достал из кармана ключи и отпер перчаточный ящик. Достал пистолет тридцать восьмого калибра и положил на сиденье у ноги.

За свалками началась территория кирпичного завода. Высокая труба печи для обжига, торчавшая вдали, не дымила. На огромном поле — низкое деревянное строение с вывеской да темные штабели кирпича, пустота, ни души, ни огонька.

Машина нагоняла меня. Низкий рычащий вой слегка нажатой сирены прокатился в ночи, перенесся через край запущенного поля для игры в гольф на восток и через двор кирпичного завода — на запад. Я прибавил скорости, но это не помогло. Машина быстро приближалась, и вдруг огромная красная фара вспыхнула и осветила дорогу.

Машина поравнялась со мной и начала срезать угол. Я тормознул так, что «крайслер» стал на нос, развернулся на сто восемьдесят градусов за спиной у полицейской машины. За мной раздался скрежет шестеренок, вой разъяренного двигателя, и красный луч метнулся по бескрайнему двору кирпичного завода.

Бесполезно. Они шли за мной, быстро сокращая дистанцию. Я и не надеялся уйти от них — просто хотел вернуться туда, где стоят жилые дома, из которых могут выйти люди, чтобы посмотреть и даже запомнить.

Мне это не удалось. Полицейская машина опять вынырнула рядом, и грозный голос рявкнул:

— Причаливай, пока мы тебя не продырявили!

Я подъехал к обочине и нажал на тормоз. Убрал пистолет в перчаточный ящик и захлопнул его. Полицейская машина закачалась на амортизаторах у моего левого переднего крыла. Хлопнув дверкой, из нее вывалился толстый полицейский и заорал:

— Ты что, полицейскую сирену не узнаешь? Вылезай из машины!

Я вылез из машины и стал рядом с ней под лунным светом. В руке у толстяка был пистолет.

— Давай свои права! — голос у него был режущий, как лезвие лопаты.

Я достал права и протянул ему. Второй полицейский выбрался из-за руля, обошел машину, стал рядом со мной. Взял у меня права и стал изучать их при свете своего фонаря.

— Фамилия у него Марлоу, — сказал он. — Черт возьми, а ведь это частная ищейка. Ты только подумай, Куни.

— Всего-то? — сказал Куни. — Тогда мне, пожалуй, пистолет не понадобится. — Он сунул его в кобуру и застегнул кожаный клапан. — Тогда мне, пожалуй, хватит этих моих ручонок, — сказал он. — Пожалуй, я ими управлюсь.

— Гнал со скоростью пятьдесят пять миль. Выпил, наверное.

— Пусть этот гад дыхнет, — сказал Куни.

Второй наклонился ко мне с любезной ухмылкой:

— Будь так любезен, дыхни на меня, ищейка.

Я дыхнул на него.

— Ну что ж, — рассудительно сказал он, — на ногах еще держится. Это я вынужден признать.

— Что-то ночь холодная для летнего времени. Угости парня выпивкой, полицейский Доббс.

— Слушай, чудная идея, — сказал Доббс. Он подошел к машине и достал из нее бутылку в полпинты. Поднял ее — она была полна на треть.

— Да, солидным угощением это не назовешь, — сказал он и протянул мне бутылку. — Пей на здоровье, приятель.

— А что если я не захочу пить? — сказал я.

— Ой, не говори этого, — заскулил Доббс. — А то нам подумается, что ты хочешь заиметь отпечатки наших ботинок на своем животе.

Я взял бутылку, свинтил колпачок и принюхался. У напитка в бутылке был запах виски. Просто виски.

— Хоть бы придумали что-нибудь пооригинальнее, — сказал я.

— Время восемь часов двадцать семь минут. Запиши, полицейский Доббс.

Доббс подошел к машине и сунул в нее голову, чтобы сделать запись в своем служебном блокноте. Я поднял бутылку и спросил у Куни:

— Вы настаиваете, чтобы я это выпил?

— Валяй. А то я сейчас попляшу у тебя на брюхе.

Я встряхнул бутылку и набрал в рот виски, не глотая. Куни двинул мне кулаком в живот без замаха. Я выпрыснул виски и согнулся пополам, давясь, роняя бутылку. Я нагнулся, чтобы поднять ее, и увидел, что Куни поднимает свое толстое колено. Он метил мне в лицо. Я шагнул в сторону, выпрямляясь, и что есть силы вмазал ему в нос. Он левой рукой схватился за лицо, взвыл, правая рука метнулась к кобуре. Доббс забежал сбоку и низко взмахнул рукой. Удар дубинки пришелся сзади, под левую коленку, нога мгновенно онемела, я тяжело сел на землю, скрипя зубами и выплевывая виски. Куни отнял руку от своего окровавленного лица.

— Иисусе Христе, — крякнул он страшным хриплым голосом. — Это кровь. Моя кровь!

С диким ревом он пнул меня, целясь ногой в лицо.

Я успел откатиться, и удар пришелся в плечо. Но и это было достаточно ощутимо.

Доббс возник между нами:

— Хватит, Чарли, с нас достаточно. Не надо перегибать.

Пятясь, Куни сделал три шаркающих шага назад, сел на подножку полицейской машины, взялся за лицо. На ощупь достал носовой платок и осторожно приложил его к носу.

— Дай мне одну минуту, — сказал он сквозь платок. — Только одну минутку, приятель. Всего только одну малюсенькую минуточку.

— Сбрасывай пар, — сказал Доббс. — С нас достаточно. Больше ничего не положено.

Он медленно помахивал дубинкой у ноги. Куни поднялся с подножки и, пошатываясь шагнул вперед. Доббс положил руку ему на грудь и мягко оттолкнул. Куни попытался отбить руку.

— Кровь хочу видеть, — прокрякал он. — Я хочу видеть его кровь!

— Все, — резко сказал Доббс. — Сливай воду. Мы свое дело сделали, и хватит.

Куни повернулся и тяжело пошел к полицейской машине. Прислонясь к ней, он что-то бормотал сквозь носовой платок.

— Вставай, дружочек, — сказал мне Доббс.

Я поднялся, потирая ногу под коленкой. Нерв дергался в этом месте, как взбесившаяся обезьяна.

— Садись в машину, — сказал Доббс. — В нашу машину.

Я прошел вперед и сел в полицейскую машину.

— А ты, Чарли, поведешь его таратайку.

— Я ему все трепаные крылья оборву! — взревел Куни.

Доббс поднял с земли бутылку виски, зашвырнул ее на забор, нырнул следом за мной в машину и нажал на стартер.

— Это может дорого тебе обойтись, — сказал он. — Зря ты его так долбанул.

— Ну почему же? — сказал я.

Он хороший парень, — сказал Доббс. — Правда, любит пошуметь немного.

— Но чувства юмора у него нету, — сказал я. — Совсем нету.

— Только не говори этого ему, — сказал Доббс. — Ты оскорбишь его в самых лучших чувствах.

Громыхнув дверцей, Куни забрался в «Крайслер», врубил двигатель и заскрежетал шестеренками, словно хотел одним махом сшибить с них все зубья. Доббс плавно развернул полицейскую машину и направился опять на север, мимо кирпичного завода.

— Тебе понравится наша новая каталажка, — сказал он.

— Как будет выглядеть обвинение?

Он подумал немного, аккуратно ведя машину и наблюдая и зеркало, следует ли за нами Куни.

Превышение скорости, — сказал он. — Сопротивление при аресте. В. П. В.

«В. П. В.» на полицейской сленге — «вождение в пьяном виде».

— А как насчет удара кулаком в живот, ногой по плечу, принуждения пить спиртное под угрозой телесных повреждений, угрозы пистолетом и применения дубинки к безоружному? Из этого, ты считаешь, ничего не последует?

— А, забудь ты про это, — устало сказал он. — Думаешь, это я изобрел такие забавы?

— Я-то думал, они очистили этот город, — сказал я. — Я думал, они добились, что теперь порядочный человек может выходить на вечернюю прогулку без пуленепробиваемого жилета.

— Ну, немного они его почистили, — сказал он. — Но слишком чистый город — это им ни к чему. Так ведь недолго и без приварка остаться.

— Таких вещей лучше не говорить, — сказал я. — Можешь лишиться профсоюзного билета.

Он рассмеялся.

— А пошли они… Через две недели я уже буду в армии. Для него инцидент был исчерпан. Он для него ничего не значил. И говорил он безо всякой горечи.

25

Кутузка была новенькая, чуть ли не с иголочки. Серая краска на стальных стенах и на двери еще хранила свежий глянец новизны, лишь в двух-трех местах подпорченный потеками табачного сока. Лампа над головой была заделана в потолок и закрыта толстым матовым стеклом. К одной из стенок камеры были привинчены две койки; на верхней, завернувшись в темно-серое одеяло, храпел человек. Из того, что он в этот ранний час спал, не вонял джином или виски и выбрал верхнюю койку, чтобы никому не мешать, я сделал вывод, что это старый постоялец.

Я сел на нижнюю койку. Они обыскали меня в поисках пистолета, но не вывернули карманы. Я достал сигареты, потер горячую опухоль под коленкой. Боль стреляла до самой лодыжки. Виски, которое я выкашлял на свой пиджак, пахло омерзительно. Я поднял пиджак и обдул его сигаретным дымом. Дым поднимался и плавал вокруг светящегося квадрата в потолке. Тюрьма казалась очень тихой. Где-то очень далеко, в другой ее части, истошно голосила какая-то женщина. Зато на моей половине было тихо, как в церкви.

Женщина, где бы она ни была, вопила. У ее вопля был тонкий, до нереальности высокий звук, что-то вроде вопля койотов под луной, но без их восходящей причитающей нотки. Потом затих и этот звук.

Я выкурил две сигареты подряд и выбросил окурки в скромный туалет в углу. Человек на верхней полке продолжал храпеть. Его не было видно, только унылые серые волосы торчали из-под одеяла. Он спал на животе. Он спал крепко. Ему было хорошо.

Я опять уселся на койку, сделанную из плоских стальных пластин, накрытых жидким жестким тюфяком. На нем лежали два аккуратно сложенных темно-серых одеяла. Очень славная тюрьма. Находилась она на двенадцатом этаже нового городского муниципалитета. Очень славный муниципалитет. Бэй-Сити очень славный городок. Люди жили здесь и думали именно так. Если б я жил здесь, я бы, наверное, тоже так думал. Я смотрел бы на такой славный голубой залив, на скалы, на гавань для яхт, на спокойные ряды домов, старых домов, задумавшихся под старыми деревьями, и новых домов с пронзительно зелеными газонами и проволочными оградами, с ровными рядами саженцев, привязанных к подпоркам, на парковых дорогах. Я знавал одну девушку, которая жила на Двадцать второй улице. Славная улица. И девушка славная. И она любила Бэй-Сити.

Она не думала о мексиканских и негритянских трущобах, раскинувшихся на мрачных равнинах к югу от старой железнодорожной колеи, или о портовых заведениях на плоском берегу к югу от скал, о тесных потных дансинг-холлах на мысе, о притонах для курильщиков марихуаны, об узких лисьих лицах, наблюдающих поверх газет в подозрительно спокойных гостиничных вестибюлях, о карманниках, бродягах, зазывалах, грабителях пьяной публики, сутенерах и гомиках на панели.

Я подошел к двери, постоял. Никто не шевелился по ту сторону коридора. Лампы в каталажке бледные и молчаливые. И жизни считай что никакой.

Я посмотрел на свои часы. Девять пятьдесят четыре. Время отправляться домой, сунуть ноги в шлепанцы и разобрать шахматную партию. Время для высокого бокала с прохладным крепким напитком и для длинной безмятежной трубки. Время сидеть, задравши ноги кверху, и не думать ни о чем. Время начать зевать над своим журналом. Время быть человеческим существом, домохозяином, человеком, которому нечего делать, кроме как отдыхать, вдыхать вечерний воздух и настраивать мозги на завтрашний день.

Человек в серо-голубой тюремной униформе пошел по проходу между камерами, читая номера. Остановился перед моей дверью, отпер и сурово посмотрел на меня с выражением лица, которое, по их мнению, они должны носить на своих блинных рожах ныне и присно и вовеки веков. Я, брат, полицейский, я крутой парень, гляди, брат, в оба, а не то, брат, мы тебя так отделаем, что ты, брат, на четвереньках будешь ползать, давай, брат, раскалывайся, пошли давай, и давай не забывай, что мы, полицейские, парни крутые, а с вами, шестерками, мы сделаем, что захотим.

— Выходи, — сказал он.

Я вышел из камеры, он опять запер дверь, сделал знак большим пальцем, и мы пошли по проходу к широким стальным воротам, и он отпер их, и мы прошли, и он опять запер их, и ключи приятно бренчали на большом стальном кольце, а потом мы прошли через стальную дверь, окрашенную под дерево снаружи и в голубовато-серый линкорный цвет изнутри.

У конторки стоят Дегармо и разговаривал с дежурным полицейским.

Он уставился на меня своими металлически-синими глазами и спросил:

— Как самочувствие?

— Замечательное.

— Нравится наша тюрьма?

— Мне нравится ваша замечательная тюрьма.

— Капитан Уэббер хочет побеседовать с вами.

— Это замечательно, — сказал я.

' — А какие-нибудь еще слова, кроме «замечательно», вы знаете?

— Не сейчас, — сказал я. — И не в этом месте.

— Что-то вы прихрамываете, — сказал он. — Споткнулись обо что-нибудь?

— Да, — сказал я, — о дубинку. Она вдруг подпрыгнула и укусила меня под левую коленку.

— Какая жалость, — сказал он, глядя на меня пустыми глазами. — Получите свои вещи в каптерке.

— Они при мне, — сказал я. — У меня их не забирали.

— Вот и замечательно, — сказал он.

— Еще бы, — сказал я. — Еще как замечательно.

Дежурный поднял свою лохматую голову и стал внимательно нас разглядывать.

— Если хотите увидеть что-то замечательное, — сказал он наконец, — вы лучше поглядите на Куни, на его курносый ирландский нос. Он размазался по его лицу, как варенье по блину.

— А что случилось? — рассеянно сказал Дегармо. — Подрался с кем-нибудь?

— Бог его знает, — сказал дежурный. — Может, это та самая дубинка, которая подпрыгнула и укусила его.

— Для дежурного полицейского ты что-то больно разговорчивый, — сказал Дегармо.

— Дежурные полицейские всегда чертовски разговорчивы, — сказал дежурный полицейский. — Может, потому они и не становятся лейтенантами в отделе расследования убийств.

— Вот видите, как у нас здесь, — сказал Дегармо. — Все мы здесь одна большая здоровая и счастливая семья.

— С сияющими улыбками на наших лицах, — сказал дежурный полицейский, — с руками, распахнутыми для объятий, и в каждой руке по булыжнику.

Дегармо кивнул мне, и мы вышли.

26

Капитан Уэббер нацелился в меня своим острым кривым носом и сказал:

— Садитесь.

Я сел в деревянное кресло с круглой спинкой и расположил левую ногу поудобнее, подальше от острого ребра сиденья. Это был большой и симпатичный угловой кабинет. Дегармо сел в конце стола, скрестил ноги и, глядя в окно, стал задумчиво тереть свою щиколотку.

— Вы хотели неприятностей, — продолжал Уэббер, — и вы на них напоролись. Вы ехали в жилой зоне со скоростью пятьдесят пять миль и пытались уйти от полицейской машины, которая сиреной и красным прожектором подавала вам сигналы остановиться. Когда вас задержали, вы грубо себя вели и ударили патрульного полицейского в лицо.

Я промолчал. Уэббер взял со стола спичку, разломил ее и бросил через плечо.

— Или, может, они лгут — как всегда? — спросил он.

— Я не видел их рапорт, — сказал я. — Возможно, я ехал со скоростью пятьдесят пять миль в жилом районе или, во всяком случае, в пределах города. Полицейская машина стояла у дома, в который я наведался. Она не отставала от меня, когда я поехал прочь, а я тогда еще не знал, что это полицейская машина. У нее не было никаких оснований преследовать меня, и мне все это не понравилось. Я немного превысил скорость, но только для того, чтобы добраться до лучше освещенной части города.

Дегармо с бесцветным, ничего не выражающим видом перевел глаза на меня. Уэббер лязгнул зубами от нетерпения.

— Уже тогда, когда вы знали, что это полицейская машина, вы сделали опасный разворот на улице жилого района и все еще пытались уйти. Это верно?

— Да, — сказал я. — Для того, чтобы объяснить это, потребовался бы небольшой откровенный разговор.

— Я не против небольшого откровенного разговора, — сказал Уэббер. — Я, можно сказать, специализируюсь на откровенных разговорах.

— Полицейские, арестовавшие меня, поставили свою машину перед домом, в котором живет жена Джорджа Тэлли. Они там побывали до того, как я туда приехал. Джордж Тэлли — это человек, который пытался выступать здесь в роли частного детектива. Я хотел увидеться с ним. Дегармо знает, почему я хотел с ним увидеться.

Дегармо невозмутимо кивнул, достал из кармана спичку и стал спокойно жевать ее. Уэббер не глядел на него.

— Вы глупец, Дегармо, — сказал я. — Все, что вы делаете, глупо и делается по-глупому. Когда вчера вы подошли ко мне перед домом Элмора, вы круто повели себя, хотя для этого не было никаких оснований. И, понятное дело, вы пробудили мое любопытство, хотя для этого у меня тоже не было оснований. И вы даже проронили намеки, которые подсказали, как мне удовлетворить это мое любопытство, если потребуется для дела. Для защиты своих друзей вам нужно было всего-навсего держать язык за зубами, пока я не сделал ход. Я бы его никогда не сделал, и на этом все бы заглохло.

— Что за чертовщина! — сказал Уэббер. — Какое это имеет отношение к вашему аресту в квартале 1200 на Уэстмор-стрит?

— Это имеет отношение к делу Элмора, — сказал я. — Джордж Тэлли работал над делом Элмора — пока его не сцапали за вождение в пьяном виде.

— Ну а я не работал над делом Элмора, — огрызнулся Уэббер. — И я не знаю также, кто первый всадил нож в Юлия Цезаря, — ну и что? Давайте говорите по существу!

— А я и говорю по существу. Дегармо знает о деле Элмора и не любит, когда о нем болтают. Даже ваши парни из патрульной службы знают о нем. Куни и Доббс начали преследовать меня по единственно возможной причине: за то, что я посетил жену человека, который сунул нос в дело Элмора. Когда они погнались за мной, я ехал спокойно и не думал превышать скорость. Но когда я увидел погоню, я попытался уйти от них, потому что понимал: меня могут избить за то, что я ходил к жене Тэлли. Дегармо ясно дал мне понять это.

Уэббер быстро взглянул на Дегармо. Холодные синие глаза Дегармо разглядывали противоположную стену кабинета.

И я не собирался давать Куни по носу, но он заставил меня выпить виски, а потом, когда я стал пить, он ударил меня н живот, чтобы я облил свой пиджак и все пропахло виски. Думаю, капитан, вы не в первый раз слышите об этом трюке.

Уэббер переломил еще одну спичку, откинулся назад и посмотрел на костяшки своих стиснутых кулаков. Посмотрел на Дегармо и сказал:

— Если вас сегодня назначили начальником полиции, могли бы и сообщить мне об этом.

— Подумаешь, какая-то частная ищейка получила небольшую трепку. Ну, подзавели его для забавы, всего-то делов. Если человек шуток не понимает…

— Вы посылали туда Куни и Доббса? — спросил Уэббер.

— Ну — послал, да, — сказал Дегармо. — Деваться некуда от этих ищеек, которые суются в наш город. Ворошат прошлогоднюю листву, а для чего? Только чтобы не сидеть без дела и выкачать побольше денег из пары старых кретинов. Типам вроде этого полезно дать по рукам, чтобы не забывались.

— Значит, вы так на это смотрите? — спросил Уэббер.

— Именно так я на это и смотрю, — сказал Дегармо.

— Хотел бы я знать: что же тогда полезно парням вроде нас? — сказал Уэббер. — Но в данный момент, я думаю, нам будет полезно прогуляться. Не хотите ли подышать свежим воздухом, лейтенант?

Дегармо медленно раскрыл рот.

— То есть вы хотите, чтобы я выматывался отсюда?

Уэббер резко наклонился вперед, и его маленький острый подбородок рассек воздух, как форштевень крейсера:

— Будьте так любезны!

Дегармо медленно поднялся, его скулы покрылись пятнами румянца. Он уперся ладонью в стол и посмотрел на Уэббера. Наступила короткая напряженная тишина.

— О’кей, капитан, — сказал он. — Но вы неправы.

Уэббер не ответил ему. Дегармо вышел. Дождавшись, когда дверь за ним закрылась, Уэббер заговорил:

— Так вы утверждаете, что между этим делом Элмора полуторагодовой давности и сегодняшними выстрелами в доме Лейвери существует взаимосвязь? Или, может, вы просто темните, отлично зная, что делал Лейвери еще до того, как его застрелили.

— Оба дела были связаны еще до того, как Лейвери застрелили. Связаны, возможно, всего лишь «бабьим узлом». Но достаточно явно, чтобы заставить человека задуматься.

— Я информирован о том деле несколько лучше, чем вы, может быть, думаете, — холодно заметил Уэббер. — Хотя лично я никогда не имел отношения к делу о смерти жены Элмора и не был в то время шефом детективов. Если еще вчера утром вы даже не знали Элмора, вы, я вижу, немало о нем с тех пор выяснили.

Я рассказал ему все, что услышал от мисс Фромсетт и от Грейсонов.

— Итак, ваша теория — что Лейвери, возможно, шантажировал доктора Элмора? — спросил он под конец. — И что это может иметь отношение к его убийству?

— Это не теория, а всего лишь возможность. Я был бы плохим сыщиком, если б игнорировал ее. Отношения между Лейвери и Элмором (если они вообще имели место) могли быть глубокими и опасными, или чисто поверхностными, или вообще никакими. При том, что я знаю, они, возможно, ни разу не заговорили друг с другом. Но если в деле Элмора все чисто, почему тогда такой отпор каждому, кто вздумает проявить к нему интерес? Джорджа Тэлли загребли за вождение в пьяном виде именно тогда, когда он в него сунулся, — возможно, и это совпадение. Элмор вызвал полицейского офицера, потому что я уставился на его дом, а Лейвери застрелили прежде, чем я успел поговорить с ним во второй раз — возможно, и это совпадение. Но нет никакого совпадения в том, что двое ваших людей наблюдали сегодня вечером за домом Тэлли — готовые, намеренные и способные насолить мне, если я там появлюсь.

— Тут я с вами согласен, — сказал Уэббер. — И для меня этот инцидент отнюдь не исчерпан. Вы намерены выдвинуть против них обвинение?

— Чтобы выдвигать обвинения против полицейских за оскорбление действием — для этого у меня жизнь слишком коротка.

Он еле заметно вздрогнул.

— Тогда мы вычеркиваем и заносим инцидент в графу жизненного опыта, — сказал он. — А поскольку, как я понимаю, вас даже не зарегистрировали, вы вольны отправляться домой, когда вам вздумается. И я бы на вашем месте предоставил капитану Уэбберу заниматься делом Лейвери и любыми возможными взаимосвязями с делом Элмора, хотя бы и самыми отдаленными.

А как вы посмотрите на возможную взаимосвязь с женщиной по имени Мьюриэл Чесс, тело которой выловили вчера из горного озера неподалеку от Пума-Пойнта?

Он поднял свои маленькие бровки:

Вы это всерьез?

— Правда, имя Мьюриэл Чесс вам ничего не говорит. Но вы могли случайно знать ее под именем Милдред Хэвиленд, бывшей медицинской сестры доктора Элмора. Это она уложила миссис Элмор в постель в ту ночь, когда ее нашли мертвой в гараже; и, если дело было нечисто, она могла знать, чьих это рук дело; и это она покинула город после этого — то ли подкупленная, то ли запуганная.

Уэббер взял две спички и сломал их. Его холодные глаза нс отрывались от моего лица. Он молчал.

— И в этом пункте, — сказал я, — мы сталкиваемся с несомненным, но зато фундаментальным совпадением — единственным, которое я готов безоговорочно признать во всей этой картине, а именно: в риверсайдской пивнушке Милдред Хэвиленд встречает человека по имени Билл Чесс, по каким-то своим соображениям выходит за него замуж и уезжает жить с ним на Малое Оленье озеро. А Малое Оленье озеро — собственность человека, жена которого была в интимной связи с Лейвери, нашедшим тело миссис Элмор. Вот это я называю несомненным совпадением. Ничем иным это быть не может, но это базовое, фундаментальное обстоятельство. Все остальное вытекает из него.

Уэббер встал из-за стола, подошел к охладителю воды и выпил два бумажных стаканчика. Медленно стиснул стаканы в руке, смял в шар и уронил его в коричневую металлическую корзину под охладителем. Подошел к окну, постоял, поглядел сверху на залив. Правила частичного затемнения еще не вступили в силу, и гавань яхт-клуба переливалась огнями.

Он медленно вернулся к столу и сел. Поднял руку и ущипнул себя за нос. Он явно обдумывал какое-то решение.

— Не понимаю, — медленно произнес он, — на кой черт вам нужно смешивать все это со случившимся полтора года тому назад.

— Ладно, — сказал я, — вы и так уделили мне много времени.

Я поднялся.

— Нога здорово болит? — спросил он, когда я нагнулся, чтобы потереть ее.

— Прилично, но сейчас уже получше.

— Полицейское дело, — сказал он чуть ли не с нежностью, — это такая сволочная проблема. Почти как в политике. Для него нужны люди высшего сорта, но в нем нет ничего привлекательного для людей высшего сорта. Вот и приходится работать с тем, что есть, — и выходят дела вроде этого.

— Я знаю, — сказал я. — Я всегда это знал. Я говорю это без горечи. Спокойной ночи, капитан Уэббер.

— Погодите минутку, — сказал он. — Присядьте на минутку. Раз уж мы стали увязывать все с делом Элмора, давайте вытащим его на свет божий и взглянем на него.

— Да уж, пора бы кому-нибудь сделать это, — сказал я и опять сел.

27

— Я полагаю, некоторые думают, что мы здесь просто шайка мошенников, — спокойно начал Уэббер. — Они, я полагаю, представляют себе это так: человек убьет свою жену, потом звонит мне и говорит: «Привет, капитан, тут у меня небольшое убийство получилось, валяется, понимаешь, кое-кто в передней, только пол пачкает. И еще у меня тут пятьсот монет лишних, лежат без дела». А я говорю: «Вот и ладненько. Ничего не трогай, а я сейчас приду с одеялом».

— Что ж, неплохо, — сказал я.

— Зачем вам был нужен Тэлли, для чего вы приходили к нему сегодня?

— Была у него какая-то ниточка, какая-то информация о смерти Флоренс Элмор. Ее родители наняли его, чтобы размотать эту ниточку до конца, но он так и не сказал им, что за карта у него в руках.

— И вы думали, что вам он ее выложит? — саркастически спросил Уэббер.

— Мое дело попытаться.

— А может, когда Дегармо вас обхамил, вы решили сквитаться с ним?

— Пожалуй, что-то в этом роде тоже было, — согласился я.

— Тэлли был мелкий шантажист, — презрительно сказал Уэббер, — за ним такое водилось и раньше. Любой способ избавиться от него был хорош. Так вот, я вам скажу, какую карту он держал в руках. У него была бальная туфелька, которую он стащил с ноги Флоренс Элмор.

— Бальная туфелька?

Он слабо улыбнулся.

— Вот именно. Мы ее потом нашли спрятанную в его доме. Бальная туфелька-лодочка, из зеленого бархата, каблук украшен какими-то мелкими камушками. Туфля ручной работы, сделанная на заказ человеком из Голливуда, который изготавливает обувь для театра и так далее. А теперь спросите меня, что было такого важного в этой туфле?

— Так что в ней было такого важного, капитан?

— У нее были две пары совершенно одинаковых туфель, сделанных по одному заказу. Говорят, ничего необычного в этом нет. Это делается на случай, если одна из них износится или какой-нибудь пьяный медведь умудрится наступить даме на ногу. — Он умолк и скупо улыбнулся. — Похоже, что одна пара была ненадеванная.

— Кажется, я начинаю понимать, — сказал я.

Он откинулся назад и, выжидая, забарабанил по подлокотникам кресла.

— Дорожка от боковой двери дома к гаражу — из грубого бетона, — сказал я. — Довольно грубого. Допустим, она шла не сама, ее несли. И допустим, тот, кто ее нес, надел на нее туфли, — и одна из них оказалась ненадеванной.

— Да?

— И допустим, Тэлли обнаружил это, пока Лейвери разыскивал по телефону разъезжавшего по своим визитам доктора. Тогда он берет неношенную туфлю, рассматривая ее как доказательство того, что Флоренс Элмор была убита.

Уэббер кивнул.

— Это было бы доказательством, если бы он оставил ее там, где она была, чтобы полиция обнаружила это. После того, как он взял ее, она была доказательством только того, что он грязная крыса.

— Ее кровь проверяли на окись углерода?

Он положил руки ладонями на стол и стал внимательно их разглядывать.

— Да, — сказал он, — и окись углерода там была, все как полагается. Поэтому полицейские удовлетворились тем, что лежало на поверхности. Никаких следов насилия не было. Они сочли, что доктор Элмор не убивал свою жену. Возможно, они были неправы. Я думаю, следствие велось несколько поверхностно.

— И кто же им руководил? — спросил я.

— Я думаю, вы и так догадываетесь.

— Когда явились полицейские, неужели они не заметили, что Флоренс Элмор в одной туфле?

— Когда полиция прибыла, обе туфли были на месте. Если вы помните, по вызову Лейвери доктор Элмор явился домой прежде, чем вызвали полицию. Все, что мы знаем о недостающей туфле, известно нам от самого Тэлли. Он мог взять неношенную туфлю и из дома. Боковая дверь не была заперта. Служанки спали. На это можно возразить, что Тэлли вряд ли мог знать о существовании ненадеванной туфли. Но я не исключаю возможности, что он до этого додумался. Это чрезвычайно смышленый и пронырливый проходимец. Но доказать, что он это знал, я не могу.

Мы сидели и глядели друг на друга. Мы думали.

— Если только, — медленно сказал Уэббер, — мы не предположим, что эта медсестра Элмора была в сговоре с Тэлли, чтобы взять на крючок Элмора. Это возможно. Кое-что свидетельствует за. Еще больше свидетельствует против. Какие у вас есть основания утверждать, что женщина, утонувшая в горах, и медсестра Элмора — одно и то же лицо?

— Два соображения. Ни одно из них не убеждает в отдельности, но, взятые вместе, они весьма весомы. Несколько недель тому назад в тамошних местах появился крутой парень, выглядевший и действовавший в стиле Дегармо. Он показывал фотографию Милдред Хэвиленд, довольно похожую на Мьюриэл Чесс. Другая прическа, выщипанные брови и так далее, но сходство большое. Никто не захотел помочь ему. Он назвался Де Сото и представился как полицейский из Лос-Анджелеса. В Лос-Анджелесе нет полицейского по фамилии Де Сото. Когда Мьюриэл Чесс узнала об этом, она испугалась. Если это был Дегармо, доказать это нетрудно. Второе соображение. В домике Чессов был найден золотой ножной браслет с цепочкой, спрятанный в коробке с сахарной пудрой. Он нашелся после ее смерти и ареста ее мужа. На тыльной стороне сердечка выгравировано: «Милдред от Ала. 28 июня 1938 г. Со всей моей любовью».

— Это могли быть какие-нибудь другие Милдред и Ал, — сказал Уэббер.

— Вы же сами в это не верите, капитан.

Он наклонился вперед и своим указательным пальцем просверлил дырку в воздухе:

— Что именно вы хотите из этого вывести?

— Из этого я хочу вывести, что жена Кингсли не убивала Лейвери. Что его смерть как-то взаимосвязана с делом Элмора. И с Милдред Хэвиленд. А возможно, и с доктором Элмором. Из этого я хочу вывести, что жена Кингсли скрылась, так как случилось что-то, здорово напугавшее ее; что у нее, возможно (хотя и не обязательно), рыльце тоже в каком-то пушку, но что она никого не убивала. Если я сумею доказать это, меня ждут пятьсот долларов. Я имею законное право попытаться.

Он кивнул.

— Разумеется. И я охотно помогу вам, если усмотрю для этого какие-то основания. Мы еще не нашли эту женщину, но прошло ведь совсем немного времени. Однако я не могу помогать вам топить одного из моих парней.

— Я слышал, вы говорили Дегармо «Ал». Но я думал об Элморе. Его зовут Альберт.

Уэббер стал разглядывать свой большой палец.

— Но он никогда не был женат на этой женщине, — спокойно сказал он. — А Дегармо был. И, уверяю вас, уж она заставила его поплясать под свою дудку. Многое из того, что вы в нем видите, — результат ее дурного влияния.

Я сидел очень тихо, потом, помолчав, сказал:

— Теперь я начинаю видеть вещи, о существовании которых не подозревал. Что за человек она была?

— Смышленая, привлекательная и бессовестная. С мужчинами она умела обращаться, они ходили перед ней на задних лапках. Этот большой олух и сейчас оторвет вам голову, попробуйте только сказать о ней худое слово. Она развелась с ним, но он так и не смог порвать с ней.

— Он знает, что ее нет в живых?

Уэббер долго сидел молча.

— Не знает, если судить по его поведению, — сказал он наконец.

— Но как он мог действовать ей во вред, если это одна и та же женщина?

— Насколько нам известно, он так и не нашел ее в горах.

Я встал, перегнулся через стол:

— Послушайте, капитан, а вы меня не разыгрываете?

— Нет. Ни капельки. Таковы уж некоторые мужчины, а некоторые женщины способны сделать их такими. Если вы думаете, что Дегармо ездил в горы, замышляя что-то против нее, то вы попали пальцем в небо. Мягко говоря.

— Я не думал об этом всерьез, — сказал я. — Это было бы возможно при условии, что Дегармо хорошо знал тамошнюю местность. Тот, кто убил женщину, знал местность отлично.

— Пусть все это останется между нами, — сказал Уэббер. — Меня это больше устраивает.

Я кивнул, но ничего не пообещал ему. Пожелал спокойной ночи и ушел. Уэббер глядел мне вслед, когда я шел к двери. Вид у него был обиженный и печальный.

«Крайслер» ждал меня на полицейской стоянке рядом со зданием, с ключами в зажигании и неповрежденными крыльями. Куни не выполнил свою угрозу. Я вернулся в Голливуд и поднялся в свою квартиру в «Бристоле». Час был поздний, почти полночь.

Зеленый со слоновой костью коридор был тих, только в одном из номеров названивал телефон. Звонил настойчиво, становясь все громче по мере того, как я приближался к своей двери. Я отпер дверь. Это был мой телефон.

В темноте я прошел через комнату в угол, где на краю дубового стола стоял аппарат. Пока я дошел до него, он прозвенел не меньше десяти раз.

Я поднял трубку — это был Дерек Кингсли.

Голос его звучал напряженно и ломко.

— Господи Боже, куда это вы провалились ко всем чертям? — набросился он на меня. — Вот уже несколько часов я пытаюсь до вас дозвониться.

— Ну вот я и здесь, — сказал я. — Что случилось?

— Она позвонила.

Я стиснул трубку из всех сил, медленно вдохнул, медленно выдохнул.

— Продолжайте, — сказал я.

— Я недалеко отсюда. Буду у вас минут через пять-шесть. Будьте готовы выехать.

Раздались гудки.

Я стоял, держа телефонную трубку на полпути между ухом и рычагом аппарата. Потом очень медленно положил и посмотрел на только что державшую ее руку. Ладонь была полуоткрыта и судорожно напряжена, словно все еще сжимала трубку.

28

Раздался осторожный полуночный стук в дверь, я подошел и открыл ее. Кингсли выглядел огромным как лошадь в кремовом спортивном пиджаке из шотландской шерсти с желто-зеленым шарфом, обмотанным вокруг шеи под небрежно поднятым воротником. Красновато-коричневая шляпа с узкими полями была низко надвинута на лоб, из-под нее выглядывали его глаза, глаза больного животного.

С ним была мисс Фромсетт, в широких брюках, сандалиях, темно-зеленом жакете, без шляпы — волосы ее отливали колдовским глянцем. В ушах сережки в виде миниатюрных цветков гардении, в каждом ухе по два цветка, висящих один над другим. Вместе с ней в дверь вошел «Королевский Гиллерлейн» — шампанское среди духов».

Я запер дверь, показал на места для сидения:

— Для начала присядьте и выпейте.

Мисс Фромсетт села в кресло, скрестила ноги и оглянулась в поисках сигареты. Нашла ее, прикурила небрежным размашистым жестом и хмуро улыбнулась, глядя куда-то в угол потолка.

Кингсли стоял посредине комнаты, пытаясь укусить свой подбородок. Я вышел в кухоньку, смешал три виски с содовой, принес в комнату и раздал бокалы. Со своим бокалом в руке я прошел к стулу у шахматного столика.

— Чем вы занимались и что у вас с ногой? — спросил Кингсли.

— Полицейский меня огрел. Подарок от стражей порядка в Бэй-Сити. У них это входит в фирменное обслуживание клиентов. Если вас интересует, где я пропадал так долго, — я сидел в тюрьме, за вождение в пьяном виде. И, судя по выражению вашего лица, я вскоре опять попаду туда.

— Не знаю, о чем вы говорите, — бросил он. — Не имею ни малейшего представления. Нам сейчас не до шуток.

— Ладно, значит, шутки отменяются, — согласился я. — Итак, она вам позвонила. Где она?

Он уселся со своим бокалом, сжал и разжал пальцы правой руки и сунул ее во внутренний карман пиджака. Рука появилась на поверхность с длинным конвертом.

— Вот это вы должны передать ей, — сказал он. — Пятьсот долларов. Она хотела больше, но это все, что я сумел раздобыть. Я получил деньги по чеку в ночном клубе. Это было непросто. Она хочет срочно выбраться из города.

— Из какого города? — спросил я.

— Она где-то в Бэй-Сити. Где точно, не знаю. Она встретится с вами в баре под названием «Павлин», на бульваре Аргуэлло, угол Восьмой улицы, или поблизости от этого заведения.

Я посмотрел на мисс Фромсетт. Она все еще глядела в угол потолка, словно приехала сюда просто так, чтобы прокатиться за компанию.

Кингсли бросил конверт, и он упал на шахматный столик. Я заглянул в него. Там действительно были деньги. Значит, не весь его рассказ был бредом сумасшедшего. Я оставил конверт лежать на маленьком полированном столике с инкрустированными квадратами коричневого и золотистого цветов.

— А почему бы ей не снять деньги с собственного счета? Любая гостиница примет ее чек. Большинство из них выдадут ей наличные по чеку. Разве ее банковский счет блокирован?

— К чему этот разговор? — тяжело сказал Кингсли. — Она влипла. Не знаю, как она узнала, что влипла. Разве что по радио на нее был объявлен розыск. Может, уже передавали, не знаете?

Я сказал, что не знаю. У меня не было времени выслушивать объявления полиции. Я был слишком занят общением с живыми полицейскими.

— В общем, теперь она не рискует получать деньги по своей чековой книжке, — сказал Кингсли. — Раньше это было очень просто. Но не сейчас.

Он медленно поднял глаза и посмотрел на меня одним из самых пустых, отсутствующих взглядов, какие я когда-либо видел.

— Ладно, все равно нам не понять смысла там, где его нет, — сказал я. — Значит, она в Бэй-Сити. Это вы с ней разговаривали?

— Нет. С ней говорила мисс Фромсетт. Она позвонила в офис. Рабочее время уже истекло, но у меня был этот полицейский с побережья, капитан Уэббер. Поэтому мисс Фромсетт вообще не хотела разговаривать и попросила позвонить позже, но она не захотела давать свой номер, чтобы мы сами ей позвонили.

Я посмотрел на мисс Фромсетт. Она отвела взгляд от потолка и направила его на мою макушку. Глаза ее абсолютно ничего не выражали. Наглухо занавешенные окна.

— Я не хотел говорить с ней. Она не хотела говорить со мной. Я не хочу ее видеть. Я думаю, теперь можно не сомневаться, что это она застрелила Лейвери. Уэббер, по-моему, совершенно в этом уверен.

— Это еще ничего не значит, — сказал я. — Его слова и его мысли могут вообще лежать в разных ящиках стола. Мне не нравится, что она знает, что ее разыскивает полиция. Давно уже никто от нечего делать не слушает на короткой волне полицию. Итак, она позвонила вам позже. Что было дальше?

— Она позвонила примерно в полседьмого, — сказал Кингсли. — Нам пришлось сидеть в офисе и ждать ее звонка. Дальше рассказывай ты. — Он повернул голову к мисс Фромсетт.

— Я ответила на звонок в офисе мистера Кингсли. Он сидел рядом, но не разговаривал с ней. Она сказала, чтобы ей прислали деньги в этот самый «Павлин», и спросила, кто их принесет.

— Она не выказывала испуга?

— Ни малейшего. Полное спокойствие. Я бы назвала это ледяным спокойствием. Она все продумала. Поняла, что деньги принесет кто-то, кого она может не знать. По-моему, она знала, что Дерри… что мистер Кингсли не пойдет на встречу с ней.

— Можете называть его Дерри, — сказал я. — Я уж как-нибудь догадаюсь, кого вы имеете в виду.

Она слабо улыбнулась.

— Она будет наведываться в это заведение примерно в четверть каждого часа. Я думаю… я полагала, что, кроме вас, туда идти некому. Я вас ей описала. И что на вас будет шарф Дерри, его я тоже описала. Дерри держит в офисе кой-какую одежду, и там оказался этот шарф. Он довольно броский.

Да уж, что верно, то верно. По фону цвета яичного желтка раскиданы жирные зеленые почки — непонятно только чьи, свиные или говяжьи. Явиться с таким шарфом на шее — все равно что войти, катя перед собой тачку, расписанную в цвета американского флага.

— Для пустоголовой женщины все обдумано очень даже неплохо, — заметил я.

— Сейчас не время для шуточек, — резко бросил Кингсли.

— Это вы уже говорили, — сказал я ему. — Кроме того, у вас хватило нахальства предположить, что я пойду на встречу с человеком, которого разыскивает полиция, и передам ему деньги, чтобы помочь ему ускользнуть от нее.

Его рука, лежавшая на колене, заерзала, лицо исказилось кривой улыбкой.

— Согласен, тут я переборщил, — сказал он. — Но что же нам делать?

— Это превратит нас троих в соучастников после события преступления. Ее супруг и его доверенная секретарша, может, и сумеют отбояриться, но то, что в этом случае ожидает меня, никто не назовет идеальными каникулами.

— Я постараюсь, чтобы вы не остались внакладе, — и мы не будем считаться соучастниками, если она не совершала преступления.

— Я готов предположить это, — сказал я. — Иначе я бы и разговаривать с вами не стал. И более того — если я приду к выводу, что она совершила убийство, я собираюсь передать ее в руки полиции.

— Она не захочет с вами разговаривать, — сказал Кингсли.

Я взял конверт и положил его в карман:

— Захочет, если ей нужно вот это. — Я посмотрел на свои часы. — Если я выеду сейчас, я еще могу поспеть к четверти второго. Думаю, за это время ее запомнили в баре наизусть. Тоже приятный нюансик.

— Она выкрасила волосы в каштановый цвет, — сказала мисс Фромсетт, — хоть это как-то поможет.

— Это не поможет мне думать, что она невинная паломница к святым местам, — сказал я, допил свой бокал и поднялся. Кингсли залпом проглотил свою порцию, встал, снял с шеи свой шарф и вручил его мне.

— Каким образом вы натравили на себя тамошнюю полицию? — спросил он.

— Я использовал кой-какую информацию, которую любезно предоставила мне мисс Фромсетт. Кончилось тем, что я стал разыскивать человека по фамилии Тэлли, работавшего над делом Элмора. В итоге же я оказался в каталажке. Они подстерегли меня у дома Тэлли. Это был сыщик, нанятый Грейсонами, — добавил я, глядя на высокую темноволосую девушку. — Думаю, вы сумеете ему объяснить, в чем дело. Впрочем, это не имеет значения. У меня сейчас нет времени этим заниматься. Вы оба будете ждать меня здесь?

Кингсли покачал головой.

— Мы поедем ко мне и будем ждать вашего звонка.

Мисс Фромсетт поднялась и зевнула.

— Нет, Дерри, я устала. Поеду домой и лягу.

— Ты поедешь со мной, — резко сказал он. — Если я останусь один, я могу чокнуться.

— Где вы живете, мисс Фромсетт? — спросил я.

— Брайсон-Тауэр на Сансет-Плейс, квартира 716. Почему вы спрашиваете? — она трезво взглянула на меня.

— Может, я как-нибудь захочу связаться с вами.

Лицо Кингсли выразило холодное раздражение, но глаза его по-прежнему оставались глазами больного животного. Я обмотал его шарф вокруг своей шеи и вышел в кухню, чтобы выключить свет. Когда я вернулся, они стояли у дверей. Кингсли обнял ее за плечи. Она выглядела очень усталой и довольно скучающей.

— Ну, я безусловно надеюсь… — начал он, потом резко шагнул вперед и протянул руку. — Вы отличный парень, Марлоу.

— Давайте сматывайтесь, — сказал я. — Уходите. Уходите куда подальше.

Он странно посмотрел на меня, и они вышли.

Я подождал, пока не услышал, как подошел лифт, как открылись и закрылись двери, как лифт пошел вниз. Тогда я вышел тоже, спустился по лестнице в подвальный гараж и опять разбудил свой «крайслер».

29

Узкий фасад бара «Павлин» граничил с магазином сувениров, в витрине которого стояли на подносе маленькие хрустальные зверюшки и поблескивали в свете уличных фонарей. Фасад «Павлина» был выложен из стеклянного кирпича, и мягкий свет просачивался наружу, обтекая павлина из цветного стекла. Я вошел, обогнул китайскую ширму, окинул взглядом бар и сел на крайнее сиденье в небольшой кабинке. Освещение было янтарного цвета, кожаные сиденья — пунцово-красные, в кабинках стояли блестящие пластмассовые столики. В одной из кабинок четверо солдат со слегка остекленевшими глазами уныло пили пиво, и видно было, что даже питье пива им надоело. Через проход от них гуляла компания из двух девиц и двух кричаще одетых мужчин. Я не увидел здесь никого, кто соответствовал бы моему представлению о Кристэл Кингсли.

Высохший кельнер с порочными глазами и лицом, похожим на обглоданную кость, расстелил передо мной салфетку с набивным изображением павлина и поставил на нее коктейль «баккарди». Я потягивал его и поглядывал на янтарный циферблат настенных часов. Четверть второго с небольшим.

Один из мужчин, бывших с девушками, вдруг поднялся, прошагал как на ходулях к двери и вышел. Голос второго мужчины произнес:

— Зачем ты оскорбила парня?

— Оскорблять его? — сказала девушка жестяным голосом. — Вот это мне нравится. Знаешь, что он мне предложил?

— И не надо было оскорблять его, зачем же так? — плаксиво сказал мужской голос.

Один из солдат вдруг рассмеялся глубоким грудным смехом, потом стер смех с лица смуглой рукой и отхлебнул еще пива. Я потер свою подколенку. Она все еще была горячая и набухшая, но ощущение онемелости прошло.

Крошечный бледнолицый мексиканский мальчишка с огромными черными глазами вошел с утренними газетами и прошмыгнул вдоль будок, пытаясь продать несколько штук, пока бармен не вышвырнул его на улицу. Я купил газету и просмотрел ее, нет ли каких-нибудь интересных убийств. Интересных убийств не было.

Я свернул газету и поднял глаза на стройную шатенку в угольно-черных брюках, желтой блузке и длинном сером жакете, которая возникла откуда-то и прошла мимо кабинки, не глядя на меня. Я попытался сообразить, знакомо ли мне это лицо, или это просто стандартный тип поджарой, жестковатой привлекательности, который я уже видел десять тысяч раз. Обогнув ширму, она вышла из бара. Две минуты спустя мексиканский мальчонка вернулся, стрельнул глазами в сторону бармена и прошмыгнул ко мне.

— Мистер, — сказал он, сверкнув на меня своими здоровенными плутовскими глазищами, поманил меня рукой и опять исчез.

Я допил свой коктейль и вышел вслед за ним. Женщина в сером жакете, желтой блузке и черных брюках стояла перед магазином сувениров, глядя в витрину. Когда я вышел, она повела глазами. Я подошел и стал рядом с ней.

Она опять взглянула на меня. Лицо у нее было бледное и усталое, и волосы выглядели даже темнее каштановых. Она отвела глаза и сказала в витрину:

— Пожалуйста, отдайте мне деньги. — Ее дыхание образовало на стекле небольшую туманность.

— Я должен знать, кто вы такая, — сказал я.

— Вы знаете, кто я, — тихо сказала она. — Сколько вы принесли?

— Пятьсот.

— Этого мало, — сказала она. — Слишком мало. Быстро передайте их мне. Я полвечности ждала, чтобы кто-нибудь наконец пришел.

— Где мы можем поговорить?

— Нам незачем говорить. Просто отдайте мне деньги и уходите в противоположную сторону.

— Все не так просто. Делая это, я сильно рискую. В качестве компенсации я хочу хотя бы знать, что происходит вокруг меня.

— Черт бы вас побрал, — злобно сказала она. — Почему он сам не пришел? Я не хочу никаких разговоров. Я хочу убраться отсюда как можно скорее.

— Вы сами не хотели, чтобы он пришел. Он понял, что вы даже не хотели говорить с ним по телефону.

— Это верно, — быстро сказала она, вскинув голову.

— Но со мной вам придется поговорить, — сказал я, — я не такой податливый, как он. Или со мной, или с полицией. Других вариантов не предвидится. Я частный детектив, и мне тоже нужно какое-то прикрытие.

— Нет, а он-то просто очаровательный, — сказала она. — Не пожалел денег на частного детектива.

В ее голосе звучала вульгарная насмешка.

— Он сделал так, как посчитал лучше, Ему было нелегко понять, как он должен поступать.

— О чем вы хотите говорить со мной?

— О вас. Чем вы занимались, где были, что собираетесь делать. В таком вот роде. Все это детали, но немаловажные.

Она дохнула на витринное стекло и выждала, когда рассеется изморозь от ее дыхания.

— Я думаю, будет куда лучше, — сказала она все тем же холодным невыразительным голосом, — если вы отдадите мне деньги и предоставите мне самой решать свои проблемы.

— Нет.

Она еще раз искоса посмотрела на меня колючим взглядом и нетерпеливо пожала плечами в сером жакете.

— Раз иного выхода нет — очень хорошо. Я остановилась в «Гранаде», два квартала к северу по Восьмой улице. Номер 618. Отправляйтесь за мной через десять минут. Я бы хотела войти одна.

— У меня машина.

— Я бы хотела идти одна.

Она резко повернулась и ушла.

Она дошла до угла, пересекла бульвар и скрылась в тени перечных деревьев, тянувшихся вдоль квартала. Я ушел к своему «крайслеру» и просидел в нем те самые десять минут, прежде чем включить двигатель.

«Гранада» оказалась уродливым серым зданием на углу. Стеклянная входная дверь располагалась на уровне тротуара. Я отъехал за угол и увидел шар из молочного стекла с надписью «Гараж» на нем. По наклонному съезду я спустился в гараж — в суровое, пропахшее резиной безмолвие машин, выстроившихся рядами. Долговязый негр вышел из застекленной будки, осмотрел мой «крайслер».

— Сколько с меня за короткую стоянку? Я поднимусь наверх.

Он двусмысленно ухмыльнулся.

— Поздновато, шеф. И машина пыльная, ее надо хорошенько почистить. Это будет стоить доллар.

— Это что еще здесь за порядки?

— Это будет стоить доллар, — бесстрастно сказал он.

Я вылез из машины. Он дал мне квитанцию. Я дал ему доллар. Не дожидаясь моего вопроса, он сказал, что лифт — за его будкой, рядом с мужским туалетом.

Я поднялся на шестой этаж, взглянул на номера на дверях, прислушался к тишине, вдохнул морской воздух, притекающий с обоих концов коридора. Заведение выглядело вполне прилично. А несколько веселых и доступных леди всегда найдутся в любых меблирашках. Вот почему этот долговязый негр запросил свой доллар. Большой знаток человеческих душ, этот парень.

Я подошел к дверям номера 618, потом тихо постучался.

30

Она все еще была в своем сером жакете. Она отошла от двери, пропуская меня, и я прошел мимо нее в квадратную комнату с двуспальной кроватью, откидывающейся к стене, и с минимумом безликой мебели. Небольшая лампа на столике у окна давала тусклый желтоватый свет. Окно за ней было открыто.

— Садитесь и начинайте свой разговор, — сказала женщина.

Она заперла дверь и пересекла комнату, чтобы сесть в унылое бостонское кресло-качалку. Я сел на пухлую кушетку. У одного ее края тускло-зеленая портьера закрывала какой-то дверной проем. По-видимому, он вел в гардеробную и ванную. У другого края кушетки находилась закрытая дверь. По-видимому, там была кухонька. Вот, по-видимому, и все, что здесь имелось.

Женщина скрестила ноги в лодыжках, откинула голову на спинку кресла и посмотрела на меня из-под длинных густых ресниц. Высокие брови дугой, такие же каштановые, как ее волосы. Спокойное, замкнутое лицо. Не похожее на лицо женщины, безудержно отдающейся любому порыву.

— Я получил от Кингсли несколько иное представление о вас, — сказал я.

Она слегка искривила губы, но ничего не сказала.

— И от Лейвери тоже, — сказал я. — Это всего лишь означает, что с разными людьми мы говорим на разных языках.

— У меня нет времени на разговоры такого сорта, — сказала она. — Что вы хотели узнать?

— Он нанял меня, чтобы разыскать вас. Этим я и стал заниматься. Я думал, вы об этом знаете.

— Да. Его душка-секретарша сказала мне об этом по телефону. Сказала, что придет мужчина по фамилии Марлоу. И сказала про шарф.

Я сдернул шарф с шеи, свернул его и сунул в карман.

— Итак, мне кое-что известно о ваших передвижениях. Хотя и немного. Я знаю, что вы оставили свою машину в «Прескотт-отеле» в Сан-Бернардино и там встретились с Лейвери. Знаю, что вы отправили телеграмму из Эль-Пасо. Потом что вы делали?

— Все, что мне нужно от вас, — это деньги, которые он послал. Не понимаю, какое вам дело до моих передвижений.

— Не собираюсь это оспаривать, — сказал я. — Но вопрос в том, что, если вам нужны деньги…

— Ну, мы поехали в Эль-Пасо, — сказала она устало. — Тогда я подумывала о браке с ним. Поэтому и послала телеграмму. Вы ее видели?

— Да.

— Ну а потом передумала. Я сказала ему, чтобы он оставил меня и ехал домой. Он устроил мне сцену.

— И он уехал домой, оставил вас?

— Да. Почему бы и нет?

— Что вы делали потом?

— Поехала в Санта-Барбару, провела там несколько дней. Точнее, больше недели. Потом в Пасадену — то же самое. Потом в Голливуд. Потом приехала сюда. Вот и все.

— Все это время вы были одна?

Поколебавшись немного, она сказала:

— Да.

— Лейвери не был с вами — хотя бы часть этого времени?

— После того, как он уехал домой? Нет.

— Тогда в чем же был весь смысл?

— Смысл чего? — Ее голос стал чуть резче.

— Того, что вы ездили из города в город и не давали о себе знать. Вы что, не знали, что он будет тревожиться?

— Ах, это вы о моем супруге, — холодно сказала она. — Ну, за него я не очень-то волновалась. Он же думал, что я в Мексике, не так ли? А что касается смысла всего этого — ну, мне нужно было хорошенько во всем разобраться. Моя жизнь как-то безнадежно запуталась. Мне нужно было побыть где-то совсем одной и попытаться прийти в себя.

— А до того, — сказал я, — вы провели месяц на Малом Оленьем озере, пытаясь прийти в себя, и ничего не добились. Это так?

Она посмотрела вниз, на свои туфли, потом на меня и серьезно кивнула. Волнистые каштановые волосы качнулись вперед у ее щек. Она подняла левую руку, опустила ее, потерла пальцем висок.

— Мне кажется, у меня была потребность в новом месте. Не обязательно интересном. Просто чужом. Без ассоциаций. В таком месте, где я была бы совсем одна. Хотя бы в гостинице.

— И какие у вас успехи на этом пути?

— Не ахти какие. Но к Дереку Кингсли я не вернусь. А разве он сам этого хочет?

— Не знаю. Но почему вы вернулись сюда, в город, где живет Лейвери?

Она прикусила костяшку пальца и посмотрела на меня поверх руки.

— Мне захотелось опять увидеть его. Из-за него у меня все в душе перемешалось. Я не влюблена в него, и все же — нет, наверное, в каком-то смысле влюблена. Но не думаю, что мне хочется выйти за него замуж. Это выглядит не очень логично?

— Эта часть выглядит логично. Но уйти из дома, чтобы кочевать по вонючим гостиницам, — это уже нелогично. Насколько я знаю, вы ведь уже не первый год живете своей, независимой жизнью.

— Мне нужно было побыть одной, хорошенько во всем разобраться, — сказала она, как бы даже с отчаянием, и опять стиснула зубами костяшку пальца, на этот раз с силой. — Пожалуйста, отдайте мне деньги и уходите!

— Конечно. Сейчас отдам. Но у вас не было никаких других причин для отъезда с Оленьего озера именно тогда? Например, он никак не был связан с Мьюриэл Чесс?

Она выглядела удивленной. Но выглядеть удивленным может кто угодно.

— Господи Боже, с какой это стати? Эта маленькая потаскушка с каменной физиономией — кто она мне?

— Я думал, может, вы поцапались с ней — из-за Билла.

— Из-за Билла? Билла Чесса?

Она выглядела еще более удивленной. Пожалуй, даже слишком удивленной.

— Билл утверждает, что вы его кадрили.

Она откинула голову и закатилась деланным металлическим смехом.

— Господи Боже, этот чумазый алкаш? — Внезапно ее лицо протрезвело. — Но что случилось? К чему все эти загадки?

— Может быть, он и чумазый алкаш, — сказал я. — Но полиция считает, что он к тому же и убийца. Убийца своей жены. Ее тело нашли в озере. Через месяц после того, как она утонула.

Она смочила губы языком и склонила голову набок, упорно глядя на меня. Наступила недолгая спокойная тишина. Сырое дыхание Тихого океана заполнило пространство вокруг нас.

— Меня это не слишком удивляет, — медленно сказала она. — Значит, в конце концов дошло и до этого. Временами они жутко скандалили. И вы думали, что это могло иметь какое-то отношение к моему отъезду?

— Это было не исключено.

— Ко мне это не имело никакого отношения, — сказала она серьезно. — Все было именно так, как я вам рассказала. И ничего больше.

— Мьюриэл мертва, — сказал я. — Утонула или утоплена в озере. Вас, я вижу, это не очень-то колышет?

— Я очень мало ее знала, — сказала она. — Честное слово. Она была такая замкнутая. И в конце концов…

— Вы, наверное, не знали, что она когда-то работала медсестрой в приемной доктора Элмора?

На этот раз она выглядела совершенно ошарашенной.

— Но я никогда не была на приеме у доктора Элмора, — медленно сказала она. — Мы несколько раз вызывали его на дом, это было давно. Я… Так о чем это вы говорите?

— Мьюриэл Чесс в действительности — бывшая медсестра доктора Элмора, и звали ее Милдред Хэвиленд.

— Вот странное совпадение, — задумчиво сказала она. — Я знала, что Билл повстречал ее в Риверсайде. Я не знала, как и при каких обстоятельствах, не знала, откуда она. Так вы говорите, в приемной доктора Элмора? И что, это что-нибудь говорит вам?

— Нет, — сказал я. — Я думаю, это чистое совпадение. Такое бывает. Но вы видите, почему мне нужно было поговорить с вами. Мьюриэл находят утонувшей, а вы уезжаете, а Мьюриэл, оказывается, вовсе не Мьюриэл, а Милдред Хэвиленд, которая когда-то имела отношение к доктору Элмору, — и к Лейвери тоже, хотя и в другом смысле. А тут еще Лейвери живет через дорогу от доктора Элмора. У вас не было впечатления, что он, Лейвери, знавал Мьюриэл раньше?

Она подумала над этим, осторожно покусывая нижнюю губу.

— Он видел ее там, в горах, — сказала она наконец. — И ничем не показал, что встречал ее раньше.

— А уж он бы непременно показал, если бы встречал, — сказал я. — Это было в его стиле.

— Не думаю, чтобы Крис имел дело с доктором Элмором, — сказала она. — Жену его он знал, а доктора? — не думаю. Так что он вряд ли знал и медсестру доктора Элмора.

— Что ж, больше ничем вы мне помочь не сумеете, — сказал я. — Но, пожалуй, вы сами видите, что мне нужно было поговорить с вами. Думаю, теперь я могу отдать вам эти деньги.

Я достал конверт и поднялся, чтобы уронить его ей на колени, и он остался лежать там. Я опять сел.

— Вы отлично играете эту роль, — сказал я. — Эта растерянная невинность с подгоном упрямства и горечи. Люди серьезно недооценивали вас в своих суждениях. Они считали вас маленькой безрассудной идиоткой без мозгов и без тормозов. Это было серьезным заблуждением.

Она глядела на меня, подняв брови, и молчала. Затем уголки ее губ приподнялись в легкой улыбке. Она взяла конверт, похлопала им по коленке и положила рядом с собой на стол. Все это время она не сводила с меня глаз.

— И роль этой Фоллбрук вы тоже отлично сыграли, — продолжал я. — Оглядываясь назад, я думаю, что вы самую малость переиграли. Но тогда это подействовало на меня, что называется, убойно. Эта пурпурная шляпка, которая смотрелась бы как надо на блондинке, но на встрепанной шатенке сидела как на пугале, этот безумный грим, словно нанесенный впотьмах человеком с вывихнутой кистью, эти чопорные чокнутые манеры. Все было замечательно. И когда вы этак небрежно положили пистолет на мою ладонь — я сломался, спекся.

Она захихикала, сунула руки в глубокие карманы своего жакета и забарабанила каблуками по полу.

— Но зачем вам было возвращаться? — спросил я. — К чему такой риск среди бела дня, поздним утром?

— Так вы, значит, думаете, что это я застрелила Криса Лейвери? — спокойно спросила она.

— Я не думаю. Я знаю.

— Почему я вернулась? Вы это хотите знать?

— Хотя это не так уж и важно, — сказал я.

Она засмеялась. Это был холодный и резкий смех.

— У него были все мои деньги, — сказала она. — Он выпотрошил мой кошелек. Выгреб последнюю мелочь. Вот почему я вернулась. Риска не было никакого. Я знала его образ жизни. Вернуться было даже безопаснее. Например, чтобы внести в дом молоко и газету. В таких ситуациях люди теряют голову. Я — нет. И зачем, с какой стати? Гораздо безопаснее и вернее не терять ее.

— Понимаю, — сказал я. — Тогда, конечно же, вы застрелили его предыдущим вечером. Мне бы следовало подумать об этом, хотя это и не играет роли. Он как раз брился. Но мужчины с темной щетиной и галантные любовники иногда бреются на ночь, не так ли?

— Говорят, бывает и такое, — сказала она чуть ли не весело. — Ну и что же вы собираетесь теперь делать?

— Вы самая хладнокровная маленькая сука, какая мне попадалась, — сказал я. — Что я собираюсь делать? Естественно, отдать вас в руки полиции. Для меня это будет просто удовольствием.

— Не думаю. — Она скандировала свои слова, чуть ли не напевала их. — Вы были удивлены, что я отдала вам разряженный пистолет. А почему бы и нет? У меня был еще один в сумке. Вроде вот этого.

Она вынула из кармана жакета правую руку и направила пистолет на меня.

Я ухмыльнулся. Возможно, это была не самая искренняя ухмылка на свете, но это была ухмылка.

— Ох, до чего же я не люблю эту сцену, — сказал я. — Детектив лицом к лицу с убийцей. Убийца извлекает пистолет и направляет роковое оружие на детектива. После чего убийце полагается поведать детективу всю зловещую историю, с тем чтобы пристрелить его под занавес. В результате он теряет массу драгоценного времени, даже если под конец он действительно пристрелит детектива. Однако убийце это никогда не удается, обязательно что-нибудь да случается. Видно, боги тоже не любят эту сцену и с удовольствием ее срывают.

— Но на этот раз, — негромко сказала она, поднявшись и беззвучно приближаясь ко мне по ковру, — допустим, что мы сыграем ее немножко по-другому. Допустим, я ничего вам не поведаю, и ничего не случится, и я все-таки пристрелю вас?

— Все равно, не нравится мне эта сцена, — сказал я.

— Что-то я не вижу, чтобы вы боялись, — сказала она и медленно облизнула губы, осторожно приближаясь ко мне, очень мягко ступая по ковру.

— А я и не боюсь, — соврал я. — Сейчас слишком поздняя ночь, слишком тихо, окно открыто, а пистолет — штука громкая. У вас будет слишком мало времени, чтобы добраться до улицы, к тому же вы не в ладах с огнестрельным оружием. Скорее всего, вы не попадете в меня. Стреляя в Лейвери, вы промахнулись трижды.

— Встаньте, — сказала она.

Я встал.

— Я буду стрелять так близко, что не промахнусь, — сказала она и уткнула мне пистолет в грудь. — Скажем, с такого расстояния. Теперь-то я уж никак не промахнусь, верно? А теперь ведите себя спокойно. Подымите руки на уровень плеч и стойте неподвижно. Если вы чуть-чуть шелохнетесь, я спускаю курок.

Я поднял руки на уровень плеч. Я смотрел на пистолет, язык у меня стал, как ватный. Но я все еще мог им работать.

Ощупав меня левой рукой, она не нашла у меня оружия и опустила руку. Прикусив тубу, она разглядывала меня. Пистолет был плотно прижат к моей груди.

— Теперь, пожалуйста, повернитесь кругом, — сказала она вежливо, как портной на примерке.

— Во всех ваших действиях обязательно есть недоработка, — сказал я. — И с оружием вы явно не в ладах. Вы слишком близко подошли ко мне и еще — вы уж меня извините — эта старая история с предохранителем, вечно его забывают снять. Вот и вы тоже забыли.

Тогда, не отводя от меня глаз, она попыталась одновременно совершить два действия: сделать длинный шаг назад и нащупать большим пальцем предохранитель. Два очень простых действия, требующих не больше секунды. Но ей не нравилось, что я говорю ей об этом. Ей не нравилось, что мои мысли доминируют над ее мыслями. И это замешательство выбивало ее из седла.

Она издала слабый сдавленный звук, а я опустил свою правую руку и крепко прижал ее лицо к своей груди. Ребром левой руки я ударил ее по правой кисти, удар пришелся на основание ее большого пальца. Пистолет отлетел на пол. Она ерзала лицом по моей груди и, по-моему, пыталась кричать.

Она попыталась лягнуть меня и при этом потеряла свое шаткое равновесие. Вскинула руки, чтобы вцепиться ногтями мне в лицо. Я перехватил ее кисть и стал заводить руку ей за спину. Она была очень сильна, но я был намного сильнее. Тогда она решила обмякнуть, рассчитывая, что моя правая рука, обхватившая ее голову, не выдержит веса всего ее тела. И я действительно не сумел удержать ее одной рукой. Она начала опускаться вниз, и мне пришлось нагнуться над ней.

Мы шаркали ногами, пыхтели, и даже если половая доска и скрипнула, я бы все равно этого не расслышал. Мне показалось, что кольцо портьеры вдруг звякнуло о прут. Я не был в этом уверен, и у меня не было времени задуматься над этим. Вдруг слева от меня, чуть сзади, за пределами зоны четкого зрения, неясно обрисовалась человеческая фигура. Я понял, что это мужчина, высокий мужчина.

Это было все, что я понял. Сцена взорвалась огнем и тьмой. Я даже не сообразил, что меня ударили. Огонь, тьма и перед самой тьмой — мгновенная вспышка тошноты.

31

Я вонял джином. Не как-нибудь там слегка, словно я принял четыре-пять рюмок зимним утром, чтобы легче было выбраться из постели, — нет, ощущение было такое, будто Тихий океан состоял из чистого джина, а я сиганул в него с корабельной палубы вниз головой. Джин был у меня в волосах и бровях, на подбородке и под подбородком. И на рубашке тоже. Я вонял, как десять дохлых жаб.

Я был без пиджака. Я лежал навзничь рядом с кушеткой на чьем-то ковре и глядел на картинку в рамке. Лакированная рамочка, из дешевого мягкого дерева, а на картинке — часть жутко высокого бледно-желтого виадука, а по этому виадуку блестящий черный паровоз тащит цепочку вагонов цвета берлинской лазури. Сквозь одну из величественных арок виадука просматривается просторный желтый пляж, усеянный распростертыми купальщиками и полосатыми пляжными зонтами. Три девушки с бумажными зонтиками гуляют на переднем плане, одна в светло-вишневом, другая — в голубом, третья — в зеленом. За пляжем выгибается залив, синея куда больше, чем полагается синеть любому заливу на свете. Залив прямо- таки истекает солнечным сиянием и густо усыпан выгнутыми белыми парусами. За пределами внутренней дуги залива возвышаются три гряды холмов, выдержанные в трех строго противопоставленных цветах: золото, терракота, лаванда.

В нижней части картины большими буквами напечатано:

ПОСЕТИТЕ ФРАНЦУЗСКУЮ РИВЬЕРУ В «ГОЛУБОМ ЭКСПРЕССЕ»!

Ну что ж, самое время обдумать этот благожелательный совет.

Я поднял вялую руку и пощупал затылок. На ощупь он ощущался как нечто кашеобразное. Прикосновение возбудило волну боли, дошедшую до самых подошв моих ног. Я застонал, но профессиональная гордость — вернее, то, что от нее осталось, — заставила меня переделать стон не то в ворчание, не то в хрюканье. Я медленно, осторожно перекатился и очутился носом к носу с ножкой опущенной двуспальной кровати, точнее, одной ее половинки; вторая половина кровати была утоплена в стене. Завитушки узора на расписном дереве были мне знакомы. А картина висела над кушеткой, поэтому я ее раньше не видел.

Когда я переворачивался, квадратная бутылка из-под джина скатилась с моей груди и стукнулась об пол. Она была прозрачна и пуста. Никогда бы не поверил, что в одну бутылку может вместиться такое количество джина.

Я подтянул под себя колени и постоял ка четвереньках, принюхиваясь, как собака, которая не может доесть свой обед, но ни за что не хочет с ним расстаться. Я помотал головой. Больно. Я опять помотал головой — все еще было больно. Я медленно поднялся на ноги и обнаружил, что я разут.

Туфли валялись у плинтуса, носы глядели в разные стороны. Я устало натянул их на ноги. Сейчас я был беззубым стариком. Я спускался в долину по своему последнему долгому склону. Однако один зуб у меня остался. Я нащупал его языком. Я знал, на кого у меня этот зуб. На нем джин вроде не чувствовался.

— Все это вернется к тебе, — сказал я. — В один прекрасный день все это вернется к тебе, в той же монете. И тебе это придется не по вкусу.

Вот лампа на столе у открытого окна. Вот пухлая зеленая кушетка. Вот дверной проем, задернутый зеленой портьерой. Никогда не садитесь спиной к зеленой портьере. Это не к добру. Обязательно что-нибудь случается. Кому я это говорил? Женщине с пистолетом. Женщине с четким лицом и холодными пустыми глазами, шатенке, которая когда-то была блондинкой.

Я оглянулся: где она? Она все еще была здесь. Она лежала на опущенной половине кровати.

На ней были коричневые чулки и ничего больше. Волосы взъерошены. Темные синяки на горле. Разбухший язык вывалился из широко разинутого рта. Глаза выпучены, и белки у них уже не белые.

Поперек ее голого живота на белизне ее кожи горели малиновым цветом четыре глубокие царапины. Глубокие царапины, пропаханные четырьмя яростными ногтями.

На кушетке валялась скомканная одежда — в основном ее, но там же был и мой пиджак. Я выпростал его из вороха одежды и натянул на себя. Что-то захрустело у меня под рукой в этом ворохе. Я вытащил продолговатый конверт, деньги все еще лежали в нем. Я сунул конверт в карман. Пятьсот долларов, Марлоу. Надеюсь, все купюры на месте. Больше мне, кажется, рассчитывать не на что.

Я осторожно перенес тяжесть тела на подушечки пальцев ног, словно пробуя очень тонкий лед. Когда я нагнулся, чтобы растереть подколенку, мне даже стало интересно, что болит сильнее: мое колено или моя голова, когда я наклоняюсь, чтобы потереть колено.

В коридоре раздались тяжелые шаги. Приглушенные голоса. Шаги остановились. В дверь решительно постучали кулаком.

Я стоял, косясь на дверь, стиснув плотно прижатые к зубам губы. Я ждал, что кто-то откроет дверь и войдет. Дверную ручку подергали, но никто не вошел. Опять постучали, пауза, опять загудели голоса. Шаги стали удаляться. Интересно, сколько времени им понадобится, чтобы найти управляющего с универсальным ключом. Не так уж много.

Совсем не так много, чтобы Марлоу успел вернуться с Французской Ривьеры.

Я подошел к зеленой портьере, отодвинул ее, заглянул в темный короткий коридорчик, ведущий в ванную. Вошел в ванную и включил свет. Две половых тряпки на полу, рогожка, перекинутая через край ванны, окно с пузырчатым стеклом в углу над ванной. Я закрыл дверь, встал на край ванны и открыл окно. Здесь, на шестом этаже, на окнах не было решеток. Я высунул голову, посмотрел в темноту, на узкий просвет улицы с деревьями. Посмотрел вбок и увидел, что такое же окно ванной комнаты соседней квартиры находится не более чем в трех футах от меня. В меру упитанный горный козел без труда одолел бы это расстояние.

Вопрос заключался в том, одолеет ли его изметеленный частный детектив, а если одолеет, то что он с этого будет иметь.

Где-то позади довольно отдаленный, приглушенный голос исполнял полицейскую литанию: «Откройте, иначе мы вышибем дверь!». В ответ я только ухмыльнулся. Они не станут ее вышибать, потому что дверь вышибают ногами, а для ног это малоприятное занятие. Полицейские же бережно относятся к своим ногам. Ноги — собственные ноги — чуть ли не единственное, к чему они относятся бережно.

Я сдернул с вешалки полотенце, открыл обе половинки окна и высунулся из окна. Держась за его раму, я дотянулся до соседнего подоконника. Дотянулся ровно настолько, чтобы открыть его, если оно не заперто. Оно было заперто. Я перебросил ногу и каблуком вышиб стекло над задвижкой. Шум был такой, что его должны были услышать даже в Рено. Обернув вокруг левой руки полотенце, я сунул ее внутрь и повернул задвижку. Внизу по улице проехала машина, но никто не закричал, не окликнул меня.

Я открыл разбитое окно и перебрался на этот подоконник. Полотенце выпало из моей руки, упорхнуло вниз, в темноту, на полоску газона между двумя крыльями здания далеко внизу.

Я влез в окно соседней ванной.

32

Я сполз в темноту, впотьмах на ощупь пробрался к двери, отворил ее и прислушался. В рассеянном лунном свете из северных окон я разглядел спальню с двумя аккуратно застеленными, пустыми односпальными кроватями. Эти не были встроены в стену. И квартира была побольше. Мимо постелей я прошел к двери, ведущей в гостиную. Обе комнаты были явно давно заперты и отдавали пылью. На ощупь я разыскал лампу, включил ее. Провел пальцем по кромке стола — на ней была тонкая пленка пыли, какая образуется даже в самом чистом помещении, если оставить его запертым.

В комнате стоял большой обеденный стол, кресло с радиоприемником, подставка для книг в виде лотка, большой книжный шкаф, набитый романами, с которых еще не были сняты суперобложки, высокий комод темного дерева с сифоном, резным графином для спиртного и четырьмя перевернутыми полосатыми бокалами на медном индийском подносе. Рядом стояла пара фотографий в двойной серебряной рамке: моложавый мужчина средних лет и женщина, оба с круглыми здоровыми лицами и жизнерадостными глазами. Они поглядывали на меня так, словно ничего не имели против моего пребывания здесь.

Я понюхал графин — это было шотландское виски, и я частично воспользовался им. Голове стало хуже, зато в целом мне стало лучше. Я включил свет в спальне, порылся в платяных шкафах. В одном из них нашелся большой выбор мужской одежды, сшитой на заказ. Ярлык в кармане одного из пиджаков сообщил, что его владельца зовут X. Г. Тэлбот. Порывшись в платяном комоде, я нашел мягкую синюю рубашку, которая оказалась маловатой для меня. Я отнес ее в ванную, стащил свою рубаху, вымылся по пояс, протер волосы мокрым полотенцем и надел синюю рубашку. После чего извел значительное количество тонизирующего бальзама мистера Тэлбота на обработку своих волос и воспользовался его щеткой и гребнем, чтобы привести их в порядок. К этому времени я благоухал джином совсем слабо, а, может, и не вонял вовсе.

Верхняя пуговица рубашки никак не хотела застегиваться, поэтому я порылся в комоде еще, нашел темно-синий креповый галстук и охомутал им шею. Опять надел свой пиджак, посмотрел на себя в зеркало и нашел, что для этого часа ночи выгляжу слишком аккуратно — даже для такого добропорядочного джентльмена, каким был мистер Тэлбот, судя по его гардеробу.

Я слегка растрепал волосы, подтянул галстук; подошел к графину и принял меры, чтобы не быть слишком трезвым. Закурил одну из сигарет мистера Тэлбота, искренне надеясь, что мистер и миссис Тэлбот, где бы они ни находились, проводят время куда приятнее, чем я. Я понадеялся также, что проживу еще достаточно долго, чтобы как-нибудь нанести им визит.

Я подошел к двери гостиной, единственной, выходившей в коридор, открыл ее, прислонился к косяку, попыхивая сигаретой. Я не рассчитывал, что этот фокус у меня пройдет, но ждать, пока они сообразят, что я выбрался через окно, было еще безрассуднее.

Кто-то кашлянул в коридоре, я высунул голову и встретился с ним взглядом. Он энергично приблизился — маленький бойкий полицейский в аккуратно выглаженной форме. У него были рыжеватые волосы и красновато-золотистые глаза.

Я зевнул и томно спросил:

— Что здесь происходит, сержант?

Он вдумчиво разглядывал меня.

— Небольшая неприятность в квартире рядом с вами. А вы ничего не слыхали?

— Мне показалось, что я слышал стук… Я пришел домой совсем недавно.

— Поздновато, — заметил он.

— Это с какой стороны посмотреть, — заметил я. — Так вы говорите, неприятности в соседней квартире?

— Да, с одной дамой, — сказал он. — Вы ее знаете?

— Видел ее как-то раз.

— Да уж, — сказал он. — Вы бы видели ее сейчас… — Он поднял руки к горлу, выпучил глаза и издал неприятный давящийся звук. — В этом роде, — сказал он. — Так, говорите, ничего не слыхали?

— Нет, ничего не заметил — кроме стука.

— Ага. А фамилия ваша как?

— Тэлбот.

— Одну минуту, мистер Тэлбот. Подождите-ка здесь одну минуточку.

Он прошел по коридору и сунулся в открытую дверь, из которой лился яркий свет.

— О, лейтенант, — сказал он. — Жилец из соседней квартиры появился.

Из двери вышел высокий человек и остановился в коридоре, глядя на меня в упор. Высокий человек с ржавыми волосами и синими-пресиними глазами. Дегармо. Лучше и придумать нельзя.

— Этот вот человек живет рядом, — услужливо сказал маленький аккуратненький полицейский. — Тэлбот его фамилия.

Дегармо смотрел на меня в упор своими пронзительно синими глазами, но ничего в его глазах не говорило, что он когда-нибудь видел меня. Он спокойно прошел по коридору, положил жесткую руку мне на грудь и задвинул меня в комнату. Отодвинув меня от двери на полдюжины футов, ок сказал через плечо:

— Войди и закрой дверь, Малыш.

Маленький полицейский вошел и закрыл дверь.

— Вот это номер, — лениво протянул Дегармо. — Возьми-ка его на прицел, Малыш.

Рука Малыша метнулась к кобуре и в момент извлекла револьвер тридцать восьмого калибра. Он облизнул губы.

— Ух ты, — тихо сказал он и присвистнул. — Ух ты-ы. Как это вы узнали, лейтенант?

— А что тут узнавать? — спросил Дегармо, не отводя своих глаз от моих. — А ты, парень, как думал? Думал спуститься вниз за газетой, чтобы узнать, кто ее убил?

— Ух ты-ы, — сказал Малыш. — Сексуальный маньяк. Сорвал с девчонки одежду и задушил. Как это вы узнали, лейтенант?

Дегармо не отвечал ему. Он просто стоял, слегка покачиваясь на каблуках, с пустым, каменным, как гранит, лицом.

— Ну да, это и есть убийца, точно, — сказал вдруг Малыш. — Вы только принюхайтесь, лейтенант. Квартиру сколько дней не проветривали. А гляньте-ка на пыль на книжных полках. И часы на камине стоят, лейтенант. Он забрался через… можно, я взгляну, а, лейтенант?

Он выбежал в спальню. Я слышал, как он там возился. Дегармо стоял истуканом.

Малыш вернулся.

— Он влез через окно в ванной. Там стекло разбитое. И что-то там джином воняет — прям ужас как воняет. Помните, как та квартира воняла джином, когда мы вошли? Тут вот рубашка, лейтенант. Несет от нее — будто ее в джине стирали.

Он поднял рубашку в руке. Она быстро наполнила воздух благоуханием. Дегармо рассеянно поглядел на нее, потом шагнул вперед, рывком распахнул мой пиджак и посмотрел на рубашку, бывшую на мне.

— Я знаю, что он сделал, — сказал Малыш, — украл рубашку у мужика, который здесь живет. Видали, что он сделал, лейтенант?

— Да. — Дегармо подержал руку у меня на груди и медленно уронил ее. Они разговаривали обо мне, словно я был неодушевленный предмет.

— Обыщи его, Малыш.

Малыш обежал вокруг меня, ощупал, нет ли у меня оружия.

— При нем ничего, — сказал он.

— Выведем его через черный ход, — сказал Дегармо. — Это наш улов, раз мы взяли его до прихода Уэббера. А этот пижон Рид, он же и пятак в пустом кармане не сумеет разыскать.

— Но вас ведь на это дело не назначали, — усомнился Малыш. — И я вроде бы слышал, что вас отстранили или что-то в этом роде?

— Что я могу потерять, — спросил Дегармо, — если меня уже отстранили?

— Я могу потерять эту вот мою униформу, — сказал Малыш.

Дегармо скучающе поглядел на него. Маленький полицейский покраснел и его живые золотистые глазки озаботились. /

— О’кей, Малыш. Иди и скажи Риду.

Маленький полицейский облизнул губы.

— Пусть будет, как вы сказали, лейтенант, я с вами. Я могу и не знать, что вас отстранили.

— Мы с ним сами разберемся, ты да я, — сказал Дегармо.

— Ну ясное дело.

Дегармо приставил палец к моему подбородку.

— Сексуальный маньяк, — спокойно сказал он. — Ах, черт меня подери.

Он скупо улыбнулся мне, задрав самые уголки своего большого жесткого рта.

33

Мы вышли из квартиры и зашагали по коридору в противоположную от квартиры 618 сторону. Свет падал из все еще открытой двери. Двое в штатском стояли рядом с ней и курили, спрятав сигареты в ладони, словно на ветру. Из квартиры доносилась какая-то перепалка.

Мы свернули за угол и подошли к лифту. Дегармо открыл дверь на пожарную лестницу за шахтой лифта, и мы начали спускаться с этажа на этаж по гулким бетонным ступенькам. У двери в холл Дегармо остановился, положил руку на дверную ручку и прислушался.

— У тебя есть машина? — спросил он меня, оглянувшись через плечо.

— В подвальном гараже.

— Отличная идея.

Мы опять начали спускаться по ступенькам и вышли в сумеречный подвал. Долговязый негр вышел из своей будки, и я отдал ему квитанцию. Он украдкой покосился на полицейскую форму Малыша, ничего не сказал, молча показал на «крайслер».

Дегармо сел за руль. Я сел рядом, Малыш забрался на заднее сиденье. Мы выехали по пандусу на сырой и прохладный ночной воздух. Большая машина со сдвоенными красными фарами вылетела в двух кварталах от нас и понеслась навстречу.

Дегармо сплюнул в окно и свернул в переулок.

— А вот и Уэббер, — сказал он. — Опять опоздал на панихиду. Утерли мы ему нос, а, Малыш?

— Не нравится мне это, лейтенант. Честно вам говорю, не нравится.

— Выше голову, Малыш. Ты, может, еще вернешься в отдел по убийствам.

— По мне, лучше носить форменные пуговицы и иметь верный кусок хлеба, — сказал Малыш. Мужество быстро улетучивалось из него.

Дегармо гнал машину кварталов десять, потом сбавил скорость. Малыш сказал озабоченно:

— Вы, наверное, знаете, что делаете, лейтенант, но эта дорога не ведет в муниципалитет.

— Это точно, — сказал Дегармо. — И никогда туда не вела, верно я говорю?

Он замедлил скорость до черепашьей и свернул на тихую улицу из маленьких аккуратных домиков, выглядывавших из-за маленьких аккуратных газонов. Плавно затормозив, он причалил к тротуару где-то в середине квартала. Перекинул руку через спинку сиденья и повернул голову, чтобы оглянуться на Малыша.

— Ты как считаешь, Малыш, это он убил ее?

— Лучше я вас послушаю, — сказал Малыш напряженным голосом.

— Фонарь у тебя есть?

— Нет.

— Фонарь в левом боковом кармане на дверце, — сказал я.

Малыш закопошился, звякнул металл, загорелся белый луч карманного фонаря.

— Взгляни-ка на его затылок, — сказал Дегармо.

Луч качнулся и замер. Я услышал дыхание Малыша за спиной, почувствовал его на своем затылке. Что-то двигалось по мне, потом прикоснулось к шишке на моей голове. Я закряхтел. Свет погас, уличная тьма опять хлынула в машину.

— Думаю, может, его дубинкой оглушили, лейтенант, — сказал Малыш. — Мне не очень понятно.

— И девушку тоже, — сказал Дегармо. — Это было не очень заметно, но все же. Ее стукнули, чтобы с нее можно было содрать платье и расцарапать ногтями, прежде чем убить. Поэтому царапины кровоточили. Потом ее задушили. И никакого тебе шума. Откуда ему быть? И в этой квартире нет телефона. Кто же тогда звонил в полицию, Малыш?

— Откуда мне, к бесу, знать? Какой-то парень позвонил и сказал, что в меблированных квартирах «Гранада» на Восьмой улице, в номере 618 убита женщина. Рид все еще фотографа искал, когда вы вошли. Дежурный сказал, что парень говорил хриплым голосом, видно, измененным. И не назвался.

— Ладно, — сказал Дегармо. — Если б ты убил девушку, как бы ты стал выбираться оттуда?

— Просто взял бы да и вышел, — сказал Малыш. — Почему бы и нет? Эй, — вдруг рявкнул он на меня, — а ты почему не вышел?

Я не стал отвечать ему. Дегармо продолжал бесцветным голосом:

— Ты бы не стал выкарабкиваться из окошка ванной в шести этажах от земли, а потом ломиться в другое ванное окошко другой квартиры, где, может, люди спят, верно я говорю? Не стал бы притворяться, что живешь здесь, не стал бы тратить время на вызов полиции, верно? Черт возьми, да эта девушка могла там лежать хоть неделю. Ты бы вот не стал портить такое удачное начало, верно я говорю, Малыш?

— Я бы, пожалуй, не стал, — осторожно сказал Малыш. — Звонить, думаю, вообще бы не стал. Но вы же знаете, лейтенант, эти сексуалы часто делают странные вещи. Они же не нормалы вроде нас с вами. И у этого парня, может, был сообщник, и этот, второй, мог стукнуть его, чтобы заложить.

— Только не говори мне, что все это ты сам придумал, — буркнул Дегармо. — И вот сидим мы здесь, а парень, который знает ответы на все вопросы, посиживает здесь с нами и ни слова не говорит. — Он повернул ко мне свою большую голову и посмотрел на меня в упор. — Что ты там делал?

— Не помню, — сказал я. — Похоже, удар по голове отшиб мне память.

— Мы поможем тебе вспомнить, — сказал Дегармо. — Отвезем на несколько миль подальше, в горы, в спокойное местечко, и там ты будешь любоваться на звезды и вспоминать. И все вспомнишь как надо.

— Это не разговор, лейтенант, — сказал Малыш. — Почему бы нам не вернуться в муниципалитет и там разделать его под орех согласно процедуре?

— К чертям собачьим процедуру, — сказал Дегармо. — Мне этот парень пришелся по вкусу. Я хочу иметь с ним долгий задушевный разговор. Просто его нужно взбодрить немного. Он у нас застенчивый.

— Я в этом деле не хочу участвовать, — сказал Малыш.

— А чего же ты хочешь, Малыш?

— Я хочу вернуться в муниципалитет.

— Никто тебя не держит, паренек. Хочешь пешком прогуляться?

Малыш помолчал.

— Точно, — спокойно сказал он. — Хочу прогуляться пешком. — Он открыл дверцу машины и шагнул на тротуар. — И, сами понимаете, лейтенант, я должен подать обо всем этом рапорт.

— Верно, — сказал Дегармо. — А Уэбберу скажи, что я по нему соскучился. В следующий раз, когда он купит себе гамбургер, пусть не выкидывает бумажный поднос, а пошлет мне его со своим автографом. Так ему и передай.

— Это мне не понятно, — сказал маленький полицейский и захлопнул за собой дверцу.

Дегармо включил сцепление, дал полный газ и за полтора квартала разогнал машину до тридцати миль. В третьем квартале он выжал пятьдесят. На подходе к бульвару он сбросил газ, свернул на восток и покатил на законной скорости. Одинокие запоздалые машины проплывали в обоих направлениях, но большая часть мира лежала в холодном молчании раннего утра.

Спустя недолгое время мы покинули пределы города, и Дегармо заговорил.

— Давай рассказывай, — спокойно сказал он. — Может, мы сумеем разобраться в этом деле.

Машина одолела затяжной подъем и покатила под уклон, туда, где бульвар запетлял по похожей на огромный парк территории госпиталя для ветеранов. Высокие тройные электрические фонари стояли в нимбах от прибрежного тумана, нанесенного за ночь. Я заговорил.

— Сегодня поздно вечером ко мне домой пришел Кингсли и сказал, что его жена позвонила по телефону. Ей срочно понадобились деньги. Он задумал, чтобы я отнес ей деньги и вытащил ее из любой неприятности, в какую бы она ни попала. Я задумал не совсем то, что он хотел. Ей объяснили, как меня опознать, когда я приду на встречу в ночной бар «Павлин» на углу Восьмой и Аргуэлло в четверть часа — любого часа.

— Она хотела смыться, — медленно сказал Дегармо, — а это значит, ей было из-за чего смываться, скажем, из-за убийства.

Он приподнял руки, опять уронил их на руль и я продолжил.

— Я пошел туда через несколько часов после ее звонка. Мне сказали, что она выкрасила волосы в каштановый цвет. Она прошла мимо меня, выходя из бара, но я не опознал ее. До этого я ее ни разу не видел. Кроме как на неплохом моментальном снимке, но и он мог быть не очень похожим. Она прислала мексиканского мальчонку, чтобы вызвать меня из бара. Хотела деньги — и никаких разговоров. Я хотел, чтобы она рассказала мне все, как было. Наконец она поняла, что поговорить со мной придется, и сказала, что остановилась в «Гранаде». Она велела мне подождать десять минут, прежде чем я тронусь за ней.

— Ей нужно было время, чтобы подготовить ловушку, — сказал Дегармо.

— Ловушка в самом деле была, но я не уверен, что она в ней участвовала. Она ведь не хотела, чтобы я поднимался к ней, не хотела говорить со мной. Однако она, должно быть, понимала, что я буду настаивать на каких-то объяснениях, прежде чем отдам ей деньги, поэтому ее нерешительность могла быть и чистым театром — чтобы я почувствовал себя хозяином положения. А уж играть она умела. В этом я убедился. Так или иначе, я пришел, и мы поговорили. Она мне ничего толком так и не сказала, пока мы не заговорили об убийстве Лейвери. Вот тут у нее все стало получаться даже слишком толково и слишком шустро. Я сказал ей, что собираюсь передать ее полиции.

Мы проехали Уэствуд-Виллидж, весь погруженный во тьму, за исключением станции круглосуточного обслуживания автомобилей и нескольких далеких окон в жилых домах.

— Тогда она достала пистолет, — продолжал я. — Думаю, она собиралась пустить его в ход, но подошла ко мне слишком близко, и я зажал ее голову в замок. Пока мы с ней боролись, кто-то вышел из-за зеленой портьеры и оглушил меня. Когда я пришел в себя, она была уже мертва.

— И ты не разглядел, кто тебя оглушил? — медленно сказал Дегармо.

— Нет. «Я видел краем глаза, что это был мужчина, крупный мужчина. А на кушетке в куче одежды лежало вот это. — Я достал из кармана желто-зеленый шарф Кингсли и разложил его на колене. — Этот шарф был на Кингсли вечером, когда он пришел ко мне, — сказал я.

Дегармо покосился на шарф, приподнял его к лампе на приборной доске.

— Да, такое не забывается, — сказал он. — Режет глаз и бьет прямо по мозгам. Так значит, Кингсли? Ах, черт меня подери. Потом что было?

— В дверь постучали. У меня еще туман в голове, соображаю плохо, слегка паникую. Меня всего вымакали в джине, сняли пиджак и туфли — пожалуй, я в самом деле выглядел и вонял как парень, способный содрать с женщины одежду и задушить ее. Вот я и вылез через окно в ванной, очистился как мог, а остальное ты сам знаешь.

— Почему ты не залег спать в квартире, в которую забрался?

— А что бы это дало? Думаю, даже полицейские из Бэй-Сити недолго ломали бы себе голову, каким путем я ушел. Если и был у меня шанс — так это уйти, пока они не догадались. Если б там никто не знал меня в лицо, у меня был бы приличный шанс выбраться из «Гранады».

— Не думаю, — сказал Дегармо. — Но, я вижу, большого выбора у тебя не было. Как ты себе представляешь мотивы?

— Почему Кингсли убил ее — если это сделал он? Это не так уж сложно. Она его обманывала, доставляла массу неприятностей, из-за нее он рисковал лишиться должности, а теперь она еще и человека убила. Кроме того, у нее были деньги, а Кингсли хотел жениться на другой женщине. Возможно, он испугался, что она легко отделается благодаря толстому карману, а он станет всеобщим посмешищем. Если же она не выкрутится и получит большой срок, ее деньги все равно останутся для него недоступными. Чтобы избавиться от нее, ему придется подавать на развод. Во всем этом можно найти массу оснований для убийства. К тому же, у него был шанс подставить меня в качестве козла отпущения. Этот номер у него бы не прошел, но все равно привел бы к путанице и отсрочке. Если бы убийцы не были уверены, что убийство сойдет им с рук, вы с капитаном Уэббером, считай, сидели бы без работы.

— Все равно это мог быть кто-нибудь другой, на которого мы бы в жизни не подумали, — сказал Дегармо. — Даже если Кингсли и приходил, чтобы повидаться с ней, это мог сделать кто-нибудь другой. И убить Лейвери тоже мог кто-нибудь другой.

— Ну, если тебе так больше нравится…

Он отвернулся.

— Мне это никак не нравится. Но если я размотаю это дело, я отделаюсь выговором от полицейского управления. А не размотаю — тогда голосовать мне на дороге из Бэй-Сити. Ты говорил, я тупой. Ладно, пусть я буду тупой. Где живет Кингсли? Единственное, что я умею — это развязывать людям языки.

— Беверли-Хиллз, Карсон-Драйв, 965. Примерно кварталах в пяти можешь сворачивать к северу, к предгорьям. Это по левой стороне, как раз под бульваром Сансет. Я там никогда не был, но знаю, в каком направлении идут номера кварталов.

Он вернул мне желто-зеленый шарф.

— Пусть полежит у тебя в кармане, пока мы не ткнем его Кингсли под нос.

34

Это был белый двухэтажный дом с темной крышей. Ясный лунный свет лежал на его стенах, как свежая краска. На нижних половинках фасадных окон красовались кованые железные решетки, ровный газон раскинулся до самой парадной двери.

Дегармо выбрался из машины, прошел по подъездной аллее, оглянулся на проезд к гаражу. Пошел к гаражу — угол дома скрыл его от меня. Я услышал звук поднимаемой гаражной двери, затем — глухой удар, когда он опять опустил ее. Он опять появился на углу дома, отрицательно покачал головой и пошел по газону к парадной двери. Прижал большой палец к звонку, другой рукой ловко извлек из кармана сигарету и сунул ее в рот.

Он отвернулся от двери, чтобы закурить, пламя спички вырезало глубокие морщины на его лице. Спустя какое-то время осветилось вентиляционное отверстие над дверью. В двери открылось смотровое окошко. Я видел, как Дегармо показывает свой знак. Медленно, как бы неохотно дверь открылась, и он вошел.

Он отсутствовал минут пять. Свет поочередно загорался и гас в отдельных окнах. Наконец Дегармо вышел из дома, и пока он шел к машине, свет над дверью погас, и весь дом опять погрузился в сон, в котором мы его застали.

Дегармо постоял рядом с машиной, покурил, глядя на изгиб улицы.

— В гараже стоит маленькая машина, — сказал он. — Кухарка говорит, что это ее. О Кингсли ни слуху ни духу. Они говорят, что с утра его не видели. Я осмотрел все комнаты. Думаю, они не врут. Уэббер и спец по отпечаткам были здесь под вечер, хозяйская спальня до сих пор вся в порошке. Видно, Уэббер хочет сравнить их с найденными в доме Лейвери. Какие результаты, он мне не сказал. Где он может быть, этот Кингсли?

— Где угодно, — сказал я. — В пути, в гостинице, в турецких банях. Это говорят, отменно освежает расшатанные нервы. Но нам придется первым делом заглянуть к его подружке. Фамилия ее Фромсетт, она живет в Брайсон-Тауэре на Сансет-Плейс. Это ближе к центру, около Буллокс-Уилшира.

— Чем она занимается? — спросил Дегармо, садясь за руль.

— Охраняет подступы к его кабинету, а в свободное от работы время охраняет его душевный покой. Но это тебе не просто милашка-секретарша. У нее есть мозги и стиль.

— В этой ситуации ей понадобится все, что у нее есть, — сказал Дегармо.

Он взял курс на Уилшир — мы опять свернули на восток.

Через двадцать пять минут мы оказались перед Брайсон-Тауэром, шикарным зданием с белой лепниной, резными фонарями на переднем дворе и высокими финиковыми пальмами. Мы поднялись по мраморным ступенькам, прошли под мавританской аркадой и вступили в слишком просторный холл, устланный слишком синим ковром. Повсюду стояли синие кувшины из сказки про Али-Бабу, в которых спокойно могли разместиться не то что сорок разбойников, а сорок тигров. Кроме того, в холле стоял стол, а за ним сидел ночной дежурный с усиками тоньше выщипанных дамских бровок.

Дегармо сделал рывок мимо дежурного к открытому лифту, рядом с которым сидел и дожидался клиентов усталый старик. За спиной у Дегармо дежурный тявкнул, как терьер:

— Одну минуточку! Что вам угодно?

Дегармо повернулся на каблуках и вопросительно посмотрел на меня:

— Как он сказал? «Угодно»?

— Ага. Только не надо бить его. Такое слово в самом деле существует.

Дегармо облизнул губы.

— Я слыхал, что оно существует, — сказал он. — Только я никак не мог понять, где же они его держат. Слушай, кореш, — обратился он к дежурному клерку, — нам нужно в семьсот шестнадцатую. Нет возражений?

— Разумеется, есть, — холодно сказал клерк. — Мы не объявляем нашим жильцам о визитах в… — он поднял руку и четким движением повернул ее, чтобы посмотреть на продолговатые узкие часы на внутренней стороне запястья, — … в четыре часа тридцать две минуты утра.

— Я так и думал, — сказал Дегармо, — потому и не стал тебя беспокоить. Вот это тебе знакомо? — Он достал из кармана свой знак и повернул его так, чтобы свет упал на синюю с золотом эмаль.

— Хорошо. — Клерк пожал плечами. — Надеюсь, у нас не будет никаких неприятностей. Но все-таки я лучше предупрежу. Ваши фамилии?

— Лейтенант Дегармо и мистер Марлоу.

— Квартира 716. Это будет мисс Фромсетт. Один момент.

Он зашел за стеклянную перегородку, и мы слышали, как он после довольно длительного ожидания заговорил по телефону. Вернувшись, он кивнул:

— Мисс Фромсетт дома. Она вас примет.

— У меня прямо камень с души свалился, — сказал Дегармо. — Только не вздумай звонить вашему домашнему детективу и не посылай его наверх. У меня на них аллергия, на ваших доморощенных ищеек.

Клерк улыбнулся прохладной улыбочкой, и мы вошли в лифт.

Седьмой этаж встретил нас прохладой и тишиной. Коридор выглядел длиной с милю. Наконец мы добрались до двери с позолоченным числом 716 в венке из позолоченной листвы. Рядом с дверью виднелась кнопка цвета слоновой кости. Дегармо нажал на кнопку, колокольчики за дверью сыграли мелодию, и дверь открылась.

Мисс Фромсетт набросила поверх пижамы синий стеганый халат. На ногах у нее были домашние туфельки на высоких каблуках, с помпонами. Ее темные волосы очаровательно распушились, она стерла с лица кольдкрем и заменила его скромным макияжем.

Мы прошли мимо нее в довольно узкую комнату с несколькими красивыми овальными зеркалами и серой стильной мебелью, обитой синим узорчатым шелком. Она была совсем не похожа на привычную обстановку меблированных комнат. Мисс Фромсетт села в изящное кресло для двоих, откинулась на его спинку и стала спокойно ждать, когда кто-нибудь из нас заговорит.

— Это лейтенант Дегармо из полиции Бэй-Сити, — сказал я. — Мы ищем Кингсли. Дома его нет. Мы подумали, что вы могли бы подсказать нам, где его найти.

Она обратилась ко мне, не глядя на меня:

— Это срочно?

— Да. Случилась неприятная вещь.

— Что случилось?

— Нам нужно знать, где сейчас Кингсли, сестренка, — встрял Дегармо. — А разыгрывать спектакли нам некогда.

Девушка окинула его безразличным взглядом, оглянулась на меня:

— Я думаю, будет лучше, если вы мне расскажете, мистер Марлоу.

— Я пошел к ней с деньгами, — сказал я. — Встретился, как договорились. Пошел к ней в меблированные комнаты, чтобы побеседовать. Когда я был там у нее, меня оглушил какой-то мужчина, спрятавшийся за портьерой. Я его не видел. Когда я пришел в себя, она уже была убита.

— Убита?

— Убита, — сказал я.

Она закрыла глаза, уголки ее очаровательного рта напряглись. Зябко пожав плечами, она поднялась и подошла к маленькому столику с мраморным верхом и выгнутыми ножками. Взяла сигарету из серебряной чеканной коробочки, закурила, глядя на стол отсутствующими глазами. Рука ее помахивала горящей спичкой все медленнее и медленнее, замерла и уронила ее, все еще горящую, на поднос. Мисс Фромсетт повернулась спиной к столу и оперлась о него.

— Мне, наверное, полагается закричать или еще что- нибудь в этом роде, — сказала она. — Но я что-то вообще не испытываю никаких чувств.

— А нам сейчас ваши чувства вообще не интересны, — сказал Дегармо. — Мы хотим знать одно: где Кингсли? Можете говорить нам или не говорить. В любом случае позы принимать ни к чему. Решайте, и делу конец.

— Этот лейтенант из Бэй-Сити? — хладнокровно спросила она меня.

Я кивнул.

Медленно, с чарующим презрительным достоинством она обернулась к нему.

— Тогда, — сказала она, — у него не больше прав околачиваться в моей квартире, чем у любого наглого пустозвона, который корчит из себя важную птицу.

Дегармо посмотрел на нее своим бесцветным взглядом, ухмыльнулся, пересек комнату и уселся в глубоком мягком кресле, вытянув длинные ноги.

— О’кей, — снисходительно махнул он мне рукой, — не буду вам мешать. Я бы, конечно, мог запросить любую помощь от лос-анджелесских парней, но пока я все им объясню, пройдет неделя с гаком.

— Мисс Фромсетт, — сказал я, — если вы знаете, где он или куда он собирался, пожалуйста, скажите нам. Вы должны понимать, что его нужно найти.

— Почему? — спокойно спросила она.

Дегармо запрокинул голову и рассмеялся.

— Ну девуля дает, — сказал он. — Она, наверное, думает, мы будем скрывать от него, что его жену прикончили.

— Она не так глупа, как вы думаете, — сказал я.

Он нахмурился, прикусил зубами большой палец и стал вызывающе разглядывать ее с головы до ног.

— Только для того, чтобы сказать ему? — спросила она.

Я достал из кармана желто-зеленый шарф, развернул и показал ей.

— Этот шарф был найден в комнате, где ее убили. Думаю, вы его видели.

Она посмотрела на шарф, на меня — глаза ее были совершенно бесстрастны.

— Вы претендуете на большое доверие, мистер Марлоу. Между тем, пока вы еще никак не доказали, что вы стоящий сыщик.

— Я претендую на него, — сказал я, — и рассчитываю получить его. А стоящий я, или нет — об этом вам еще рано судить.

— Классно сказано, — опять встрял Дегармо. — У вас двоих это очень складно получается. Теперь только акробатов не хватает для следующего номера. Но сейчас…

Она оборвала его, словно его здесь и не было вовсе.

— Как ее убили?

— Она была задушена, раздета догола и вся исцарапана.

— Дерри на такое не способен, — спокойно сказала она.

Дегармо присвистнул:

— Никто не знает, кто на что способен, сестренка. Это только полицейские знают.

Она по-прежнему не удостаивала его взглядом. Все тем же ровным тоном она спросила:

— Вы хотите знать, куда мы поехали от вас и отвез ли он меня домой? Я правильно вас поняла?

— Да.

— Потому что, если это сделал он, если он убил ее, ему нужно было время, чтобы доехать до побережья, в Бэй-Сити? Это так?

— Да, отчасти и потому.

— Он не стал отвозить меня домой, — медленно сказала она. — Я взяла такси на Голливудском бульваре — минут через пять после того, как мы вышли от вас. Больше я его не видела. Я была уверена, что он поедет домой.

— Обычно девчонка старается обеспечить своему дружку алиби понадежнее, — сказал Дегармо. — Но это уж как кому повезет, верно?

— Он хотел отвезти меня домой, но ему было совсем не по пути, а мы оба устали, — сказала мне мисс Фромсетт. — Я сказала вам это потому, что знаю: никакой роли это не играет. Если б я считала иначе, я бы вам этого не сказала.

— Значит, время у него было, — сказал я.

Она покачала головой.

— Не знаю. Не знаю, сколько для этого нужно времени. Не знаю, откуда он мог знать, где она остановилась. Во всяком случае, не от меня и не от нее через меня. Она мне этого не говорила. — Она испытующе глядела мне в глаза изучая, прощупывая. — Вы это хотели узнать от меня?

Я свернул шарф, опять сунул его в карман.

— Мы хотим знать, где он сейчас.

— Не могу вам сказать, потому что сама понятия не имею. — Она внимательно следила за тем, как я прячу шарф в карман. — Вы говорите, вас оглушили. То есть вас ударили, вы потеряли сознание?

— Да. Кто-то стоял, спрятавшись за портьерой, потом оглушил меня. Старый фокус, но от него не застрахуешься. Она целилась в меня из пистолета, а я пытался отнять его у нее. Нет никакого сомнения, что это она застрелила Лейвери.

Дегармо вдруг встал.

— Ты, парень, тоже хорош — развел тут театр, — проворчал он. — И ничего не добился. Пошли, сматываемся.

— Погоди минутку, — сказал я. — Я еще не закончил. Мисс Фромсетт, допустим, у него что-то было на уме, что-то глубоко угнетало его. Именно так он и выглядел вчера. Допустим, он знал обо всем этом больше, чем мы — или чем я — отдавали себе отчет, он знал, что наступает решающий момент. И вот он захотел отправиться куда-нибудь, чтобы обдумать, что ему делать. Как вы думаете, такое ведь возможно?

Я замолчал и стал ждать ответа, краем глаза наблюдая за нетерпением Дегармо. Подумав немного, девушка сказала монотонным голосом:

— Он бы не стал убегать и прятаться. От того, что его изводило, не спрячешься и не убежишь. Но он мог захотеть уединиться, чтобы все обдумать.

— В чужом месте, в гостинице, — сказал я, вспоминая слова, услышанные в «Гранаде». — Или в куда более спокойном месте.

Я огляделся в поисках телефона.

— Он у меня в спальне, — сказала мисс Фромсетт, сразу сообразившая, что я ищу.

Я прошел к двери в конце комнаты. Дегармо следовал за мной по пятам. Спальня была выдержана в цвете слоновой кости и в розовато-сером. Большая кровать без изножья, подушка все еще сохраняла оставленную головой круглую вмятину. Туалетные принадлежности поблескивали на встроенном туалетном столике с настенными зеркалами над ним. В приоткрытую дверь виднелся темнокрасный кафель ванной комнаты. Телефон стоял на ночном столике рядом с кроватью.

Я сел на край постели, похлопал то место, на котором еще недавно лежала голова мисс Фромсетт, поднял трубку и набрал межгород. Когда телефонистка ответила, я попросил соединить меня с констеблем Джимом Пэттоном в Пума-Пойнте, лично, очень срочно. Положил трубку, закурил сигарету. Дегармо стоял надо мной, широко раздвинув ноги, с угрожающим видом, жесткий, неутомимый, напряженный, как сжатая пружина.

— А теперь что? — проворчал он.

— Подождем, поглядим.

— Кто здесь командует парадом?

— Сам знаешь, если спрашиваешь. Я командую — если ты не хочешь, чтобы командовала лос-анджелесская полиция.

Он зажег спичку о ноготь большого пальца, посмотрел, как она горит, попытался задуть ее долгим настойчивым выдохом, но только отгибал от себя пламя. Выбросив ее, он достал другую и стал жевать ее. Вскоре зазвонил телефон.

— Соединяю вас с Пума-Пойнтом.

В трубке раздался сонный голос Пэттона:

— Да? Пэттон из Пума-Пойнта у телефона.

— Это Марлоу из Лос-Анджелеса, — сказал я. — Помните такого?

— Конечно, помню, сынок. Просто я еще не совсем проснулся.

— Сделайте мне такое одолжение, — сказал я. — Хотя, конечно, вы не обязаны. Съездите или пошлите кого-нибудь на Малое Оленье озеро и проверьте, нет ли там Кингсли. Но так, чтобы он вас не заметил. Может, машина стоит рядом с домом или свет горит в окнах. И не упускайте его из виду. Позвоните мне как можно скорее, и я приеду. Можете это сделать?

— А если он захочет уехать? У меня нет оснований его задерживать.

Пэттон позвонил минут через двадцать пять. На даче Кингсли горел свет, рядом с домом стояла машина.

35

Мы перекусили в «Альгамбре», я заправился бензином, мы выехали на 70-ю автостраду и покатили по холмистой местности, минуя ранчо и грузовики. Машину вел я, Дегармо сидел в углу нахохлившись, зарыв руки в карманы.

Я смотрел, как ровные ряды раскидистых апельсиновых деревьев медленно вращаются вокруг нас, подобно спицам гигантского колеса. Я прислушивался к свисту шин по бетонке и чувствовал себя усталым и выдохшимся от недостатка сна и избытка эмоций.

Мы достигли долгого подъема к югу от Сан-Димас, который взбирается на гребень хребта и переваливает вниз, в Помону. Здесь заканчивается зона прибрежных туманов и начинается полупустыня, где солнце по утрам легкое и сухое, как старый херес, в полдень жгучее, как топка, а вечером валится, как раскаленный кирпич.

Дегармо сунул спичку в уголок рта и сказал не без ехидства:

— Уэббер задал мне прошлой ночью головомойку. Сказал, что разговаривал с тобой, о чем разговор был — тоже сказал.

Я промолчал. Он посмотрел на меня, опять отвел взгляд и махнул рукой в сторону окна:

— В этих чертовых местах я бы не стал жить, хоть подари их мне. Еще солнце не взошло, а уже дышать нечем.

— Сейчас приедем в Онтарио, двинем в сторону бульвара Футхилл, и ты увидишь пять миль самых замечательных гревиллий на свете.

— Все равно я их не отличу от фонарных столбов, — сказал Дегармо.

Мы въехали в центр города, свернули на север, к Эвклиду, и покатили по роскошной парковой дороге. Дегармо только ухмылялся, поглядывая на гревиллии.

Помолчав, он сказал:

— Это была моя девушка — та, которая утонула в горах. С тех пор, как я узнал об этом, в голове у меня помутилось. В глазах от ярости красный туман стоит. Попадись мне в руки этот парень, Чесс…

— Ты и так наломал дров, — сказал я, — когда спустил ей с рук убийство жены Элмора.

Я глядел прямо перед собой сквозь лобовое стекло. Я знал, что он повернул голову, что он как клещами впился в меня глазами. Я не знал, что делают его руки. Не знал, что за выражение у него на лице. Спустя долгое время он заговорил. Слова бочком, со скрежетом протискивались сквозь его плотно стиснутые зубы.

— Ты что, тронутый?

— Нет, — сказал я, — ни я, ни ты. Ты знаешь лучше любого другого, что Флоренс Элмор не выбиралась из постели и не шла к гаражу. Знаешь, что ее несли. Знаешь, что именно поэтому Тэлли украл ее туфлю, ту самую, которая не сделала ни шагу по бетонной дорожке. Ты знал, что Элмор в заведении Конди сделал своей жене укол в руку — именно такой, какой нужно, ни больше и ни меньше. Что-что, а колоть он умел, не хуже, чем ты умеешь метелить бродягу, у которого нет ни монеты, ни места для ночлега. Ты знаешь, что Элмор не убивал свою жену морфием, а если б хотел убить, то сделал бы это чем угодно, только не морфием. Но ты знаешь, что это сделал кто-то другой, а Элмор только снес ее вниз и положил в гараже — формально еще достаточно живую, чтобы вдохнуть немного угарного газа, но в медицинском смысле такую же безнадежно мертвую, как если б она перестала дышать. Ты все это прекрасно знаешь.

— Братишка, как это ты умудрился прожить так долго? — медленно произнес Дегармо.

— Потому что не слишком часто давал себя подловить и не слишком пугался профессионально крутых парней. Только подлец мог сделать то, что сделал Элмор, только подлец и до смерти напуганный человек, на совести которого дела, не терпящие дневного света. Формально он, может, даже виновен в убийстве. Я думаю, это дело еще не решенное. Наверняка ему пришлось бы лезть из кожи вон, чтобы доказать, что она была в такой глубокой коме, что спасти ее было уже невозможно. Но фактически ее убила эта женщина, и ты это знаешь.

Дегармо рассмеялся. Это был скрипучий неприятный смех, не только безрадостный, но и бессмысленный.

Мы достигли бульвара Футхилл и опять повернули на восток. Мне казалось, что пока еще прохладно, зато Дегармо вспотел. Он не мог снять пиджак, потому что под мышкой у него был револьвер.

— Эта женщина, Милдред Хэвиленд, сошлась с Элмором, и его жена это знала. Она угрожала ему, мне это известно от ее родителей. Милдред Хэвиленд знала о морфии все: где взять нужное ей количество и как им воспользоваться. После того, как она уложила Флоренс Элмор в постель, она осталась с ней в доме одна. Все условия для того, чтобы набрать в шприц четыре-пять гранов морфия и ввести их женщине, потерявшей сознание, через тот самый прокол, который уже сделал Элмор. Она могла умереть еще до возвращения Элмора, он вернулся бы домой и нашел ее мертвой. Это была бы его проблема, и выкручиваться пришлось бы ему. Кто бы поверил, что кто-то другой до смерти накачал его жену морфием? Для этого нужно было бы знать все обстоятельства. Никто их не знал, но ты знал. Иначе я должен был бы считать, что ты еще глупее, несравненно глупее, чем я думаю. Ты прикрыл девушку. Ты все еще любил ее. Ты припугнул ее, заставил сбежать из города, подальше от опасности, за пределы досягаемости, но ты прикрыл ее, это убийство сошло ей с рук. Настолько крепко она держала тебя в руках. Зачем ты ездил в горы и разыскивал ее?

— А откуда мне было знать, где ее искать? — грубо спросил он. — Может, ты и это постараешься мне объяснить? Или слабо?

— Ни капельки, — сказал я. — Ей осточертел Билл Чесс с его запоями, с его буйным характером, с его скудным житьем-бытьем. Но чтобы вырваться, ей нужны были деньги. Она решила, что здесь она в безопасности и может без риска нажать на Элмора. Она написала, чтобы он прислал ей денег. Вместо этого он послал тебя в Пума-Пойнт, поговорить с ней. Она не сообщила Элмору, под каким именем, где и в каких обстоятельствах она живет. Письмо с адресом: «Пума-Пойнт, Милдред Хэвиленд, до востребования» — дошло бы до нее. Она всегда могла спросить, не пришло ли письмо на это имя. Но письмо не приходило, и никто не ассоциировал ее с Милдред Хэвиленд. Вместо этого в Пума-Пойнте появился ты, со старой фотографией, с привычными грубыми манерами, и ничего не добился у местных жителей.

— Кто сказал тебе, что она пыталась получить деньги от Элмора? — раздраженно спросил Дегармо.

— Никто. Мне самому пришлось до этого додуматься, иначе концы не сходились с концами. Если б Лейвери или миссис Кингсли знали, кто такая Мьюриэл Чесс, и раззвонили об этом, ты бы знал, где и под каким именем ее искать. А ты этого не знал. Следовательно, наводка была от единственного человека, который знал, кто она такая, — от нее самой. Вот почему я предполагаю, что она писала Элмору.

— О’кей, — сказал он наконец. — Давай забудем это. Теперь это уже не имеет никакого значения. Если я и влип, это мое дело. Если б это повторилось еще раз, я бы сделал то же самое.

— Ну и ладно, — сказал я. — Я-то не собираюсь брать кого-нибудь на крючок, в том числе и тебя. А говорю я тебе это для того, чтобы ты не вздумал пришивать Кингсли чужие убийства. Если на нем уже висит одно, пусть оно и остается.

— Только поэтому? — спросил он.

— Ага.

— А я думал, может, потому, что ты меня ненавидишь до смерти, — сказал он.

— Что было, то было, но уже прошло, — сказал я. — Я могу возненавидеть со страшной силой, но ненадолго.

Теперь перед нами расстилался пейзаж с виноградниками: открытые песчаные места, холмы, изборожденные рядами виноградной лозы. Вскоре мы добрались до Сан-Бернардино и миновали его без остановки.

36

В Крестлайне — 5000 футов над уровнем моря — воздух и не думал согреваться. Мы остановились выпить пива. Когда вернулись в машину, Дегармо вынул из кобуры под мышкой револьвер и осмотрел его. Это был «смит-энд-вессон» тридцать восьмого калибра на базе сорок четвертого, коварное оружие с отдачей как у сорок пятого калибра и с намного большей дальностью боя.

— Тебе он не понадобится, — сказал я. — Кингсли большой и крепкий, но не из крутых.

Он сунул револьвер в кобуру и хмыкнул. Больше мы уже не разговаривали. Больше нам не о чем было говорить. Мы ехали по петляющей дороге, вдоль крутых обрывов, огороженных белыми защитными перилами, а иногда — стенками из дикого камня или массивными железными цепями. Мы поднимались в гору среди высоких дубов, и дальше, до высот, где дубы уже пониже, зато сосны становятся все выше и выше. Наконец мы добрались до плотины в конце озера Пума-Лейк.

Я остановил машину. Часовой забросил винтовку за спину и подошел к нам.

— Пожалуйста, закройте все окна в машине, прежде чем въедете на плотину.

Я обернулся, чтобы поднять стекло заднего окна с моей стороны. Дегармо показал свой значок и заявил со свойственным ему тактом:

— Ты это брось, парень. Я полицейский офицер.

Часовой посмотрел на него твердым, ничего не выражающим взглядом.

— Пожалуйста, закройте все окна, — сказал он прежним тоном.

— А пошел ты, — сказал Дегармо. — Шел бы ты, солдатик, куда подальше.

— Это приказ, мистер, — сказал часовой. На его челюстях вздулись желваки, тусклые серые глаза уперлись в Дегармо. — Не я его писал, этот приказ. Поднять стекла!

— А если я прикажу тебе прыгнуть в озеро? — осклабился Дегармо.

— Пожалуй, я так и сделаю. Я очень пужливый. — И он похлопал жилистой рукой по казеннику своей винтовки.

Дегармо повернулся и закрыл окна со своей стороны. Мы въехали на плотину. Еще один часовой стоял посередине плотины, третий — на дальнем конце. Видимо, первый подал им какой-то сигнал. Они вглядывались в нас настороженными, недружелюбными глазами.

Я поехал дальше, мимо нагромождений гранитных глыб, потом съехал на луговину с жесткими травами. Те же кричаще яркие штаны и короткие шорты, те же платочки в деревенском стиле, что и вчера, тот же легкий бриз, золотое солнце и ясно-голубое небо, тот же запах сосновой хвои, та же мягкая прохлада лета в горах. Но все это было сто лет тому назад, все откристаллизовалось во времени, как муха в янтаре.

Я свернул к Малому Оленьему озеру и запетлял среди огромных валунов, мимо маленького журчащего водопада.

Ворота земельных владений Кингсли были отперты, машина Пэттона стояла на дороге, носом к озеру, невидимому с этой точки. В машине никого не было. Картонный щиток на ветровом стекле по-прежнему призывал: «Оставьте Джима Пэттона в констеблях. Он слишком стар, чтобы работать».

Рядом с ним, носом в противоположную сторону, стоял видавший виды двухместный автомобильчик-купе, в котором я разглядел пижонскую светло-серую шляпу. Я остановил «крайслер» за машиной Пэттона, вынул ключ зажигания и вышел. Энди вылез из своей машины и уставился на нас неподвижным взглядом.

— Это лейтенант Дегармо из полиции Бэй-Сити.

— Джим там, сразу за гребнем. Он вас ждет. Он даже не позавтракал.

Мы пошли вверх, к гребню, а Энди вернулся в свой автомобиль. За гребнем дорога начала спускаться к миниатюрному голубому озерцу. Дача Кингсли на том берегу выглядела безжизненно.

— Это и есть Оленье озеро, — сказал я.

Дегармо молча поглядел на него, тяжело пожал плечами.

— Пойдем брать этого ублюдка. — Вот и все, что он сказал.

Мы пошли дальше. Из-за скалы поднялся Пэттон. Он был все в том же старом стетсоне, брюках хаки и рубашке, застегнутой до его толстой шеи. У звезды на груди все еще был погнут один кончик. Его челюсти работали в медленном жующем ритме.

— Рад видеть вас снова, — сказал он, глядя не на меня, а на Дегармо.

Он протянул руку и пожал жесткую лапу Дегармо.

— В последний раз, когда мы виделись, лейтенант, вас звали иначе. Что-то вроде псевдонима, так, что ли, это называется? По-моему, я отнесся к вам неправильно. Я извиняюсь. Думаю, я уже тогда знал, чье это фото.

Дегармо молча кивнул.

— Похоже, будь я тогда поумнее и веди себя правильно, можно было бы избежать многих неприятностей, — сказал Пэттон. — Может, удалось бы спасти чью-то жизнь. У меня душа не на месте, но я, опять же, не из тех, кто убивается слишком долго. Присядем-ка здесь, и вы мне расскажете, что мы нынче собираемся делать.

— Жена Кингсли убита в Бэй-Сити этой ночью, — сказал Дегармо. — Мне нужно поговорить с ним на этот предмет.

— Это надо понимать, что вы его подозреваете? — спросил Пэттон.

— И еще как, — прорычал Дегармо.

Пэттон потер толстую шею и посмотрел поверх озера.

— Он вообще не выходил из дому. Похоже, спит еще. На рассвете я побродил вокруг дачи. Радио там играло, и еще были звуки — вроде того, как человек балуется с бутылкой и стаканом. На глаза я ему не показывался. Думаю, так и нужно было?

— Сейчас мы пойдем туда, — сказал Дегармо.

— Вы, лейтенант, при оружии?

Дегармо похлопал себя под левой мышкой. Пэттон посмотрел на меня. Я покачал головой: оружия нет.

— У Кингсли оно тоже может быть, — сказал Пэттон. — Ковбойские перестрелки здесь у нас ни к чему. Меня за них по головке не погладят. У нас тут не те нравы, в нашей глубинке. А вы, сдается мне, из тех парней, которые живо хватаются за пушку.

— Когда надо, она у меня мигом появится в руке — если вы это имеете в виду, — сказал Дегармо. — Но мне сейчас нужно, чтобы этот Кингсли заговорил.

Пэттон посмотрел на Дегармо, посмотрел на меня, опять на Дегармо и сплюнул в сторону длинную струю табачного сока.

— Пока я не услышал ничего такого, что могло дать вам право хотя бы обратиться к нему, — упрямо сказал он.

Тогда мы сели на землю и рассказали ему, в чем состоит дело. Он выслушал нас молча, не моргнув глазом, а под конец сказал мне:

— Какой-то странный у вас способ работать на клиента. Лично я думаю, что вы, ребята, попали пальцем в небо. Ну ладно, пошли к нему, а там поглядим. Я войду первым — на случай, если вы говорили дело, а у Кингсли будет пушка, и он вдруг начнет дурить. Живот у меня солидный — отличная мишень.

Мы поднялись с земли и пошли обходным путем вокруг озера. Когда мы приблизились к маленькому пирсу, я спросил:

— Они вскрывали труп, шериф?

— Утонула она, все верно, — кивнул Пэттон. — Они говорят, что удовлетворены — в смысле того, как она умерла. Ножевых или огнестрельных ран нет, голову ей не проломили — ничего такого не было. Есть всякие там следы на теле, но их слишком много, чтобы они что-нибудь обозначали. Ну да и тело было не в самом лучшем состоянии, чтобы с ним работать.

Дегармо побледнел и нахмурился.

— Видно, не стоило мне говорить этого, лейтенант, — мягко добавил Пэттон. — Не каждому приятно такое слышать. А вам, как я вижу, она не чужой человек.

— Кончайте об этом, и пошли делать свое дело, — сказал Дегармо.

Держась берега, мы дошли до дачи Кингсли и поднялись по массивным ступенькам. Пэттон спокойно прошел по веранде к двери. Попробовал решетку. Она была не заперта. Приоткрыв ее, Пэттон осторожно взялся за шарообразную ручку двери, беспрепятственно повернул ее. Дегармо взялся за решетку, рывком раздвинул ее, Пэттон открыл дверь, и мы вошли.

Дерек Кингсли лежал с закрытыми глазами, откинувшись на спинку глубокого кресла у холодного камина. Рядом стояла на столе почти пустая бутылка виски. Вся комната пропахла виски. Поднос рядом с бутылкой был завален горой окурков, на вершине которой лежали две смятые пустые пачки.

Все окна в комнате были закрыты, и в ней уже стоял спертый жаркий воздух. Кингсли был в свитере, лицо у него покраснело и отяжелело, он храпел. Руки безвольно свисали по бокам подлокотников, касаясь пола кончиками пальцев.

Пэттон подошел к нему и долго молча смотрел на него с расстояния в несколько футов. Наконец он сказал спокойным, ровным голосом:

— Мистер Кингсли, нам нужно с вами поговорить.

37

Кингсли вздрогнул, открыл глаза, повел ими, не поворачивая головы. Он посмотрел на Пэттона, потом на Дегармо и наконец — на меня. Глаза у него были тусклые, но постепенно в них разгорался свет. Он медленно выпрямил спину и потер щеки руками.

— Я спал, — сказал он. — Я заснул пару часов тому назад. Похоже, я нажрался как сапожник. Во всяком случае, куда сильнее, чем нужно, чтобы было приятно.

Он опустил руки, и они бессильно повисли.

— Это лейтенант Дегармо из полиции Бэй-Сити, — сказал Пэттон. — Ему нужно с вами поговорить.

Кингсли коротко взглянул на Дегармо и перевел глаза на меня. Когда он опять заговорил, голос у него звучал трезво, спокойно и до смерти устало.

— Значит, вы передали ее полиции? — спросил он.

— Я хотел, но до этого не дошло, — сказал я.

Кингсли задумался над этим, глядя на Дегармо. Пэттон оставил входную дверь открытой. Подтянув коричневые жалюзи, он открыл два фасадных окна. Потом уселся на стул у окна и сцепил руки на животе. Дегармо стоял, мрачно глядя на Кингсли сверху вниз.

— Ваша жена убита, Кингсли, — безжалостно сказал он. — Если только это для вас новость.

Кингсли уставился на него и облизнул губы.

— Не очень-то он огорчен, верно? — сказал Дегармо. — Покажи ему шарф.

Я достал зеленый с желтым шарф и помахал им. Дегармо показал на него большим пальцем:

— Ваш?

Кингсли кивнул и опять облизнул губы.

— Очень легкомысленно — оставлять за собой такие улики, — сказал Дегармо. Он тяжело дышал, ноздри сузились, две резкие морщины пролегли от них к уголкам рта.

— Оставлять где? — очень спокойно спросил Кингсли. Он едва удостоил шарф взгляда. В мою сторону он даже не посмотрел.

— В меблированных комнатах «Гранада» на Восьмой улице в Бэй-Сити. Номер шестьсот восемнадцать. Вам это ничего не говорит?

На этот раз Кингсли очень медленно поднял глаза, чтобы встретиться с моими.

— Значит, она была там? — тихо спросил он.

Я кивнул.

— Она не хотела, чтобы я шел туда. Я не отдавал ей деньги, пока она не поговорит со мной. Она признала, что убила Лейвери. Потом вынула пистолет и собралась отделать меня таким же образом. Тут кто-то вышел из-за портьеры и оглушил меня, я не видел кто. Когда я пришел в себя, она была мертва.

Я рассказал ему, как она была убита и как она выглядела. Рассказал, что делал я и что делали со мной.

Он слушал, не шевельнув ни одним мускулом своего лица. Когда я закончил, он вялым жестом показал на шарф:

— А при чем здесь мой шарф?

— Лейтенант рассматривает шарф как доказательство, что вы и есть тот тип, который прятался за портьерой.

Над этим Кингсли задумался. По-видимому, глубокий смысл такой гипотезы никак не хотел дойти до него. Он откинулся в кресле и положил голову на его спинку.

— Продолжайте, — устало сказал он. — Вы, наверное, знаете, о чем говорите. Но я ничего не понимаю.

— Отлично, значит, дурочку будем строить, — сказал Дегармо. — Посмотрим, что это вам даст. Может, расскажете нам, чем вы занимались после того, как подвезли свою милашку к ее дому?

— Если вы имеете в виду мисс Фромсетт, — ровным голосом сказал Кингсли, — то я ее не подвозил. Она вернулась домой в такси. Я собирался домой, но передумал. Вместо этого поехал сюда. Я думал, езда, ночной воздух и покой помогут мне прийти в себя.

— Скажите, пожалуйста! — Дегармо осклабился. — А позвольте спросить — это после чего же вы хотели прийти в себя?

— Прийти в себя после всех беспокойств, которые у меня были.

— Ну и дьявольщина, — сказал Дегармо, — а такой пустячок, как задушить свою жену и пройтись когтями по ее животу, — это вас не очень беспокоит, так, что ли?

— Сынок, это уже не разговор, — сказал Пэттон из глубины комнаты. — Так дела не делаются. Ты бы сначала представил хоть какое-нибудь доказательство.

— Ты так думаешь? — Дегармо всем телом повернулся в его сторону. — А как насчет этого шарфа, толстячок? Это тебе что, не доказательство?

— Пока я не слышал, чтобы ты пристегнул его к чему-нибудь, — миролюбиво заметил Пэттон. — И никакой я не толстяк — просто я упитанный.

С гримасой отвращения Дегармо отвернулся от него и ткнул пальцем в сторону Кингсли.

— Может, вас надо понимать так, что вы вообще не ездили в Бэй-Сити? — резко спросил он.

— Нет, не ездил. А зачем? Это взял на себя Марлоу. И я не понимаю, почему вы так напираете на этот шарф. Он ведь был на Марлоу.

Дегармо оцепенел в своей ярости. Очень медленно он повернулся в мою сторону и посмотрел на меня с холодной угрозой.

— А вот это я не понимаю, — сказал он. — Честно говорю, не понимаю. Может, кто-то со мной вздумал шутки шутить, а? Уж не ты ли?

Я сказал:

— Что я говорил о шарфе? Только то, что он был в номере и что в тот вечер я видел его на Кингсли. Большего, как я понял, тебе и не требовалось. Но я мог бы и добавить, что позже я сам надел этот шарф, чтобы ей легче было опознать меня при встрече.

Дегармо сделал шаг назад от Кингсли и прислонился к стене рядом с камином. Задумчиво оттянул нижнюю губу большим и указательным пальцами левой руки. Правая рука вяло повисла вдоль тела, ее пальцы были слегка согнуты.

— Я уже говорил тебе, что видел миссис Кингсли только на моментальном снимке, — сказал я. — Но хотя бы один из нас должен был надежно опознать другого. И мы решили, что этот шарф поможет ей безошибочно опознать меня. Правда, оказалось, что я уже видел ее однажды, но я не знал этого, когда шел сегодня на встречу с ней. И даже не сразу узнал ее при встрече. — Я повернулся к Кингсли: — Миссис Фоллбрук, — сказал я.

— По-моему, вы говорили, что миссис Фоллбрук — владелица дома, — медленно ответил он.

— Это она в тот раз так сказала. И я ей в тот раз поверил. С чего мне было ей не верить?

В горле у Дегармо что-то заклокотало, в глазах появилась сумасшедшинка. Я рассказал ему про миссис Фоллбрук, ее пурпурную шляпку, сумасбродную речь, про разряженный пистолет в ее руках, про то, как она вручила его мне.

Когда я закончил, он сказал, напирая на каждое слово:

— Что-то не припомню, чтобы ты рассказывал это Уэбберу.

— А я ему и не рассказывал. Я не хотел признаваться, что уже побывал в доме тремя часами раньше и совещался с Кингсли, прежде чем сообщить в полицию.

— Ну, уж за это мы тебя еще приласкаем, — сказал Дегармо с холодной усмешкой. — Господи, какой же я был лопух! Так сколько вы платите этой ищейке за то, что она покрывает ваши убийства, а, Кингсли?

— По обычному его тарифу, — безразлично выговорил Кингсли. — Плюс бонус в пятьсот долларов, если он сумеет доказать, что моя жена не убивала Лейвери.

— Какая жалость, что этих денег ему не видать, — ухмыльнулся Дегармо.

— Не валяй дурака, — сказал я. — Я их уже заработал.

В комнате наступила тишина. Та заряженная тишина, которая, кажется, вот-вот взорвется в раскатах грома. Но она не взорвалась, а осталась, нависла, тяжелая и массивная, как стена. Кингсли слабо шевельнулся в своем кресле, потом, после долгой паузы, кивнул головой.

— И ты, Дегармо, знаешь это лучше всех, — сказал я.

На лице у Пэттона выражения было не больше, чем на деревянном чурбане. Он спокойно наблюдал за Дегармо. На Кингсли он даже не взглянул. Дегармо глядел в какую-то точку у меня между глаз, но не так, как глядят на что-то, находящееся в одной комнате с тобой. Скорее так смотрят на что-то очень далекое, скажем, на гору по ту сторону долины.

Прошло еще какое-то время, показавшееся страшно долгим, и Дегармо спокойно сказал:

— Не знаю, с чего ты это взял. О жене Кингсли я понятия не имею. Как я понимаю, я до сих пор ее в глаза не видел — до этой ночи.

Он слегка опустил веки и задумчиво посмотрел на меня. Он отлично знал, что я собираюсь сказать. Но я все же сказал это.

— И этой ночью ты ее тоже не видел. Потому что ее уже больше месяца не было в живых. Потому что она была утоплена в Оленьем озере. Потому что женщина, убитая в «Гранаде», — это Милдред Хэвиленд, она же Мьюриэл Чесс. А поскольку миссис Кингсли была мертва задолго до того, как застрелили Лейвери, из этого следует, что миссис Кингсли не убивала его.

Кингсли сжал кулаки на подлокотниках кресла, но не издал ни звука, ни единого звука.

38

Снова наступила тяжелая тишина. Пэттон сломал ее, сказав на свой обстоятельный, неторопливый лад:

— А тут ты вроде загнул, тебе не кажется? Или ты, может, думаешь, что Билл Чесс не узнал бы собственную жену?

— После того, как тело месяц побывало в воде? — сказал я. — И всплыло в одежде его жены, с кой-какими ее побрякушками? Со светлыми волосами, набрякшими водой, и с почти неузнаваемым лицом? И с какой стати ему было сомневаться в этом? Она оставила записку, которую можно было рассматривать как предсмертную записку самоубийцы. Они разругались, и она ушла. Одежда и машина тоже исчезли. В течение месяца он ничего не слышал ни от нее, ни о ней. У него понятия не было, куда она подевалась. И тут всплывает тело в одежде Мьюриэл. Блондинка, примерно такого же роста, что и его жена. Конечно, различия обязательно есть, и если бы подозревалась подмена, их бы выявили и сопоставили. Но в данном случае не было никаких оснований подозревать что-либо в этом роде. Кристэл Кингсли была еще жива. Она сбежала с Лейвери. Она оставила свою машину в Сан-Бернардино. Она послала из Эль-Пасо телеграмму своему мужу. К Биллу Чессу она никакого отношения не имела, он вообще о ней не думал, ему было не до нее. Мог ли он что-нибудь заподозрить?

— Об этом и мне бы не грех было подумать, — сказал Пэттон. — Но если такая мысль даже и придет человеку в голову, он тут же поспешит выкинуть ее оттуда. Уж больно бы она выглядела притянутой за уши.

— С виду — да, — сказал я. — Но только с виду. Допустим, тело всплыло бы только через год или вообще не нашлось — разве только если озеро специально прочесали бы. Мьюриэл Чесс исчезла, и никто не собирался тратить много времени на ее поиски. Скорее всего, о ней бы скоро забыли. Миссис Кингсли — совсем другое дело. У нее были деньги, и связи, и озабоченный супруг. Ее бы стали разыскивать, да так оно, собственно, и было. Но не сразу, пока не случилось что-нибудь, вызывающее подозрение. Месяцы могли пройти, пока что-нибудь удалось бы выяснить. Озеро могли бы прочесать и в этом случае; но ведь розыски ее следов показывали, что она уехала с Оленьего озера, сперва в Сан-Бернардино, а оттуда поездом на восток; так что озеро вообще могли оставить в покое. Но если б озеро и прочесали и нашли тело, его скорее всего, опознали бы неверно. Билла Чесса арестовали за убийство жены. Как я понимаю, его вполне могли признать виновным, и на этом дело о трупе, найденном в озере, было бы закрыто. Кристэл Кингсли числилась бы в списке без вести пропавших, эта загадка так и осталась бы нерешенной. Могли предполагать, что с ней что-то случилось и ее больше нет в живых. Но никто бы не знал, где, когда и как это случилось. Не будь Лейвери, мы бы вряд ли сидели сейчас здесь и вели этот разговор. Лейвери — ключ ко всей этой истории. Он был в «Прескотт-отеле» в Сан-Бернардино вечером того дня, когда, как предполагалось, Кристэл Кингсли уехала отсюда. Он увидел в гостинице ту самую женщину, которая приехала в машине Кристэл Кингсли, была одета в костюм Кристэл Кингсли, и он, конечно же, знал, кто она такая. Но он не должен был узнать, что здесь что-то не то. Он не должен был знать, что на ней костюм Кристэл Кингсли и что она оставляет в гараже машину Кристэл Кингсли. Он должен был знать лишь одно: он повстречал Мьюриэл Чесс. А уж об остальном позаботилась Мьюриэл.

Я остановился и подождал, не захочет ли кто-нибудь высказаться. Никто не захотел. Пэттон неподвижно сидел на своем стуле, уютно сцепив на животе пухлые безволосые руки. Кингсли запрокинул голову, полузакрыл глаза и не шевелился. Дегармо прислонился к стене у камина, бледный от холодного напряжения, — большой, жесткий, отрешенный человек, глубоко запрятавший свои мысли.

— Если Мьюриэл Чесс перевоплотилась в Кристэл Кингсли, — продолжал я, — значит, она убила ее. Это элементарно. Отлично, давайте рассмотрим это поближе. Мы знаем, кто она и что она, эта женщина. Еще до того, как она повстречала Билла Чесса и вышла за него замуж, она уже совершила убийство. Она была медсестрой у доктора Элмора и одновременно его любовницей и она убила жену доктора Элмора так аккуратно, что ему пришлось прикрыть ее. И она была замужем за человеком, служившим в полиции Бэй-Сити, и он тоже был таким лопухом, что помогал прикрыть ее. Да, обращаться с нашим братом она умела, она была отличной дрессировщицей мужчин. Я слишком мало знал ее, чтобы понять, как ей это удавалось, но ее послужной список свидетельствует об этом. В том числе и то, что она проделала с Лейвери. Итак, она убивала тех, кто становился на ее пути, и жена Кингсли тоже встала на ее пути. Я не хотел говорить об этом, но сейчас это уже не играет роли. У Кристэл Кингсли мужчины тоже иногда плясали под ее дудку, однажды сплясал и Билл Чесс. Но жена Билла Чесса была не из тех, кто с улыбкой смотрит на такие танцевальные номера. К тому же ей до смерти осточертела скромная жизнь в горах — иначе и быть не могло, — и она хотела сбежать отсюда. А для этого нужны деньги. Она пыталась получить их от Элмора, но тот направил на ее поиски Дегармо. Это припугнуло ее. Дегармо — парень, в котором вы никогда не можете быть уверены до конца. И она была права, что не была уверена в тебе, верно, Дегармо?

Дегармо переступил с ноги на ногу.

— Время работает против тебя, приятель, — угрюмо сказал он. — Пой свою песенку, пока поется.

— Милдред не так уж были необходимы машина, одежда, удостоверение личности Кристэл Кингсли, но они пригодились. Деньги, которые у нее были, пригодились чрезвычайно, а Кингсли говорит, что его жена любила иметь при себе всегда приличную сумму. Кроме того, у нее были, конечно, драгоценности, которые в случае нужды можно было обратить в деньги. Благодаря этому убийство Кристэл Кингсли становилось сочетанием «разумного с приятным». Это все о мотивах. А теперь переходим к средствам и возможностям. Возможности складывались как по заказу. Она поругалась с Биллом, и он уехал, чтобы напиться. Она знала своего Билла, знала, до какой степени он напьется и сколько времени будет отсутствовать. Ей нужно было время. Время было существенно важным фактором. Она должна была исходить из того, что времени ей хватит. Иначе она терпела крах. Ей нужно было упаковать свои вещи, отвезти в своей машине на Енотовое озеро и спрятать их там, потому что и вещи, и машина должны были исчезнуть. Ей нужно было вернуться пешком. Ей нужно было убить Кристэл Кингсли, переодеть ее в свою одежду и спустить в озеро. Все это требовало времени. Что же до самого убийства, то, как я представляю себе, она напоила Кристэл или стукнула ее по голове и утопила в ванне на этой даче. Это было бы логично и просто. Будучи медсестрой, она умела обращаться с телами. Она умела плавать — от Билла мы знаем, что она была отличной пловчихой. А утопленное тело тонет. Все, что от нее требовалось — это затащить тело на глубину, туда, куда ей было нужно. Это вещь вполне посильная для хорошей пловчихи. Сделав это, она переоделась в одежду Кристэл Кингсли, упаковала те ее вещи, которые хотела взять с собой, села в машину Кристэл Кингсли и отбыла. И в Сан-Бернардино налетела на первый свой подводный камень — на Лейвери.

Лейвери знал ее под именем Мьюриэл Чесс. У нас нет ни доказательств, ни каких-либо оснований полагать, что он знал ее в другом, прежнем ее качестве. Он видел ее на Оленьем озере и, скорее всего, направлялся туда, когда повстречал ее в Сан-Бернардино. Этого она не хотела допустить. На озере он бы не нашел ничего, кроме запертой дачи, но он мог заговорить с Биллом, а часть ее плана основывалась на том, что Билл ни в коем случае не должен был узнать, что она уехала с Малого Оленьего озера. Ведь только в этом случае, когда — и если — тело будет найдено, он опознает ее. Поэтому она тут же закогтила Лейвери, а это было не так уж трудно. Самая достоверная вещь, которую мы знаем о Лейвери, — это то, что он не мог равнодушно пройти мимо любой женщины. Чем их больше, тем лучше. Для такой искушенной женщины, как Милдред Хэвиленд, он был легкой добычей. Поэтому она живо справилась с ним и увезла с собой. Она взяла его с собой в Эль-Пасо и оттуда отправила телеграмму, о которой он не имел понятия. В конце концов она позволила ему вернуться в Бэй-Сити. Очевидно, у нее просто не было выбора. Он хотел домой, а она не могла отпускать его слишком далеко от себя. Потому что Лейвери представлял для нее опасность. Только Лейвери мог разрушить выстроенную систему доказательств того, что Кристэл Кингсли действительно покинула Малое Оленье озеро. Если начнутся поиски Кристэл Кингсли, они неизбежно приведут к Лейвери, и с этой минуты жизнь его не стоила ломаного гроша. Его первым отпирательствам могли и не поверить (так оно и получилось), но если бы он выложил все, что знал, ему бы поверили, потому что это поддавалось проверке. Итак, поиски Кристэл Кингсли начались, и тут же Лейвери был застрелен в своей ванной — вечером того самого дня, когда я приехал и поговорил с ним. По этой линии примерно все, если не считать вопроса, почему она вернулась в дом Лейвери на следующее утро. Похоже, это одна из тех вещей, к которым склонны убийцы. Она сказала, что он забрал все ее деньги, но я в это не верю. Думаю, скорее всего, она решила, что у него самого где-нибудь припрятаны деньги, или что ей нужно проверить все на холодную голову, убедиться, что все в порядке, что все следы ведут в нужную сторону; а может, дело обстояло именно так, как она сказала, и она хотела внести в дом газету и молоко. Все возможно. Она вернулась, я застал ее там, и она с ходу разыграла импровизированную сценку — обвела меня вокруг пальца, как младенца.

— Сынок, а кто же убил ее? — сказал Пэттон. — Я так понимаю, что ты не собираешься подсовывать эту работенку Кингсли.

Я посмотрел на Кингсли:

— Вы с ней по телефону не разговаривали, так ведь? А какое впечатление было у мисс Фромсетт? Она была стопроцентно уверена, что говорила с вашей женой?

Кингсли покачал головой.

— Сомневаюсь. Обмануть ее не так-то легко. Она сказала только, что Кристэл показалась ей очень изменившейся и подавленной. У меня это тогда не вызвало никаких подозрений. И у меня их не было, пока я не приехал сюда. Когда я вчера вечером вошел в дом, мне показалось, что здесь что-то не так. Здесь было слишком чисто и аккуратно, слишком много порядка. За Кристэл такое не водилось. После каждого ее отъезда платья валялись по всей спальне, окурки — по всему дому, бутылки и стаканы — по всей кухне. Обязательно должны были оставаться немытые тарелки, муравьи, мухи. Я подумал, может, жена Билла сделала уборку, но тут же вспомнил, что жена Билла не могла этим заниматься — именно в тот день. Она была слишком занята скандалом с Биллом, а потом ее убили или она сама покончила с собой, в данном случае это уже не важно. Я думал об этом, но как-то сумбурно, и не стану утверждать, что сделал из этого какие-то выводы.

Пэттон встал со своего стула, вышел на веранду и вернулся, вытирая губы коричневым платком. Опять сел, угнездился поудобнее, с большим упором на левое бедро из-за набедренной кобуры справа. Задумчиво посмотрел на Дегармо. Тот все так же стоял у стены, угловатый и неподвижный, как вытесанный из камня. Правая рука с чуть скрюченными пальцами все так же свисала вдоль тела.

— Так я и не услышал, кто убил Мьюриэл, — сказал Пэттон. — Это что, предусмотрено программой — или еще нужно будет выяснить, кто это сделал?

— Это сделал человек, считавший, что она заслуживает смерти, — сказал я. — Человек, любивший и ненавидевший ее. Человек, который слишком был полицейским, чтобы спустить ей с рук все эти убийства, но не настолько полицейским, чтобы арестовать ее и дать всей истории выйти на свет. Такой человек, как Дегармо.

39

Выпрямившись, Дегармо оторвался от стены и улыбнулся своей невеселой улыбкой. Его правая рука сделала резкое аккуратное движение, и в ней оказался револьвер. Он держал его расслабленной кистью, так что дуло глядело в пол прямо перед ним. Он обратился ко мне, не глядя на меня:

— Я думаю, у тебя пушки нет. У Пэттона есть, но не думаю, что он сумеет достаточно быстро достать ее. Может, у тебя есть кой-какие доказательства в придачу к последней твоей догадке. Или это для тебя такие пустяки, что об этом и беспокоиться не стоит?

— Есть кой-какие доказательства, — сказал я. — Их не так уж много. Но их будет больше. Кто-то стоял за зеленой портьерой в «Гранаде» больше получаса и стоял так беззвучно, как может стоять только полицейский в засаде. Кто-то, у кого была дубинка. Кто-то, кто знал, что меня оглушили дубинкой, даже не взглянув на мой затылок. Помнишь, ты сказал Малышу? Кто-то, знавший, что убитую тоже оглушили дубинкой, хотя этого не должно было быть заметно, — и у него просто не было времени изучать труп, чтобы выяснить это. Кто-то, сорвавший с нее одежду и избороздивший тело царапинами с садистской ненавистью, которую человек вроде тебя может испытывать к женщине, устроившей ему маленький персональный ад. Кто-то, у кого сейчас под ногтями достаточно крови и кутикулы, чтобы химический анализ мог без труда установить их принадлежность. Давай поспорим, Дегармо, что ты не позволишь Пэттону осмотреть ногти твоей правой руки.

Дегармо чуть приподнял револьвер и улыбнулся. Это была широкая белая улыбка.

— Ну а как я узнал, где ее найти? — спросил он.

— Элмор видел ее — когда она входила или выходила из дома Лейвери. Поэтому он так замандражировал, поэтому вызвал тебя, увидев, что я там околачиваюсь. Точно не скажу тебе, как ты выследил ее до «Гранады». Но это не так уж трудно. Ты мог наблюдать из дома Элмора и пойти за ней, мог пасти Лейвери. Для полицейского это дело техники.

Дегармо кивнул, молча постоял, подумал. Лицо его было угрюмо, но в металлически-синих глазах горели огоньки, словно ситуация чуть ли не забавляла его. Комната раскалилась и отяжелела бедой, которая стала непоправимой. Казалось, он чувствует ее меньше, чем любой из нас.

— Я хочу уйти отсюда, — сказал он наконец. — Наверно, далеко уйти мне не удастся, но никакой полицейской деревенщине я в руки не дамся. Возражения будут?

— Это не пойдет, сынок, — спокойно сказал Пэттон. — Ты знаешь, что я должен взять тебя. Ничего из этого еще не доказано, но отпустить тебя за просто так я не могу.

— У тебя славное толстое брюхо, Пэттон, а я хороший стрелок. Как же ты собираешься брать меня?

— Да вот, пытаюсь сообразить, — сказал Пэттон и взъерошил свои волосы под сдвинутой на затылок шляпой, — но пока не очень-то получается. Думаешь, мне хочется схлопотать пару дырок в брюхо? Но и делать из меня посмешище на моем же участке — это я тебе тоже не могу позволить.

— Пусть идет, — сказал я. — Уйти из этих гор ему не удастся. Поэтому я и завел его сюда.

— Кто-то может пострадать, когда его будут брать, — трезво заметил Пэттон. — Это будет несправедливо. Если уж кто-то, так это должен быть я.

— Ты славный мужик, Пэттон. — Дегармо ухмыльнулся. — Слушай, я опять суну револьвер себе под мышку, и мы стартуем с нуля. Я и так с тобой справлюсь.

Он заткнул револьвер под мышку. Стоял начеку, свесив руки, чуть выдвинув вперед подбородок. Пэттон мягко жевал, глядя своими выцветшими глазами в блестящие глаза Дегармо.

— Я ведь сижу, — пожаловался он. — И быстрота у меня уже, конечно, не та, что у тебя. А срамиться тоже не хочется. — Он печально посмотрел на меня. — И на кой тебе понадобилось привозить его сюда? К моим делам он ведь никакого отношения не имеет. И вот видишь, в какую переделку я попал.

Дегармо чуть вздернул голову и захохотал. Он еще продолжал смеяться, а его правая рука уже метнулась к револьверу.

Я даже не заметил, чтобы Пэттон сделал какое-то движение. Но комната завибрировала от грохота его пограничного «кольта».

Руку Дегармо отбросило в сторону и вверх, тяжелый «смит-энд-вессон», вырванный из его пальцев, глухо стукнулся о сосновую стену, у которой он стоял. Он потряс своей онемелой правой рукой и стал озадаченно разглядывать ее.

Пэттон медленно встал, медленно пересек комнату и ударом ноги загнал револьвер под кресло. Грустно посмотрел на Дегармо. Тот отсасывал кровь из ссадины на костяшках пальцев.

— Ты дал мне шанс, — печально сказал Пэттон. — Никак нельзя было давать шанс человеку вроде меня. Я ведь был классным стрелком, когда тебя еще на свете не было, сынок.

Дегармо кивнул ему, выпрямил спину и направился к двери.

— Не делай этого, — спокойно сказал ему Пэттон.

Дегармо продолжал шагать. Дошел до двери, раздвинул решетку, оглянулся на Пэттона. Теперь лицо его было совершенно белым.

— Я ухожу, — сказал он. — У тебя есть только один способ остановить меня. Пока, толстячок.

Пэттон не шелохнулся.

Дегармо вышел в дверь. Его шаги тяжело прозвучали на веранде, потом на ступеньках. Я подошел к фасадному окну и выглянул. Пэттон все еще не двигался с места. Дегармо спустился по ступенькам и зашагал по гребню плотины.

— Он уже на плотине, — сказал я. — У Энди есть револьвер?

— А хоть бы и был, не думаю, чтобы он пустил его в ход, — спокойно сказал Пэттон. — Он же не знает, зачем это нужно делать.

— Ах, черт меня подери, — сказал я.

Пэттон вздохнул.

— Нельзя было ему давать мне такой шанс, — сказал он. — Он насмехался надо мной. Нужно было с ним сквитаться. Ну и вроде как проучить. Только какой от этого прок?

— Это убийца, — сказал я.

— Вроде бы и так, да не совсем, — сказал Пэттон. — Ключи от машины у тебя с собой?

Я кивнул.

— Энди спускается вниз, подходит к плотине, — сказал я. — Дегармо остановил его, что-то говорит.

— Наверное, возьмет машину Энди, — печально сказал Пэттон.

— Ах, черт меня подери, — повторил я и оглянулся на Кингсли. Он обхватил голову ладонями и смотрел в пол. Я опять повернулся к окну. Дегармо уже перевалил за подъем и скрылся из виду. Энди медленно приближался к середине плотины, то и дело оглядываясь через плечо. Издалека донесся звук отъезжающего автомобиля. Энди посмотрел в сторону дачи, повернулся и побежал назад.

Звук мотора замирал вдали. Когда он совсем затих, Пэттон сказал:

— Ладно, нам, пожалуй, лучше вернуться в мою контору и позвонить в пару мест.

Кингсли вдруг поднялся, вышел в кухню и вернулся с бутылкой виски. Налил себе не разбавляя и выпил стоя. Передернулся, махнул рукой и тяжело вышел из комнаты. Я услышал, как заскрипели пружины постели.

Мы с Пэттоном тихо вышли из дома.

40

Только-только Пэттон обзвонил все инстанции, чтобы блокировали автострады, как раздался звонок от сержанта, командовавшего караулом на плотине озера Пума-Лейк. Мы вышли, сели в машину Пэттона, и Энди погнал через городок, вдоль озера — к высокой плотине на дальнем его конце. Взмахами руки нас направили на плотину, где сержант ждал нас в джипе рядом с караульной будкой.

Сержант дал нам знак рукой, тронулся, и мы проехали следом за ним не больше двух сотен ярдов по автостраде — туда, где несколько солдат стояли на краю каньона, глядя вниз. Там же, поблизости от солдат, остановилось несколько машин и собралась кучка людей. Сержант вышел из джипа, Пэттон, Энди и я тоже выбрались из машины констебля и примкнули к сержанту.

— Парень не остановился по приказу часового, — с горечью сказал сержант. — Еще чуток, и он бы сшиб его. Часовой посередине моста отскочил в сторону, иначе бы ему конец. Часовой на этом конце решил, что хватит. Крикнул парню остановиться. Тот ноль внимания.

Сержант пожевал свою резинку, заглянул в каньон.

— В таких случаях приказано стрелять, — сказал он. — Часовой выстрелил. — Он показал вниз, на ложбину в склоне горы. — Вон туда он и слетел.

В глубине каньона, сотней футов ниже, маленький автомобильчик-купе расплющился о бок огромного гранитного валуна. Он налег на валун, стоя чуть ли не на носу, колесами кверху. У машины копошились три человека. Вот они сдвинули машину, что-то достают из нее. Что-то, еще недавно бывшее человеком.

А.А.Фейр ДОМАШНЯЯ ЗАГОТОВКА

ПОИМЕННЫЙ СПИСОК ПЕРСОНАЖЕЙ

Берта Кул — женщина мощной стати и необъятной плоти, величественная, как снеговая горная вершина, и неудержимо целеустремленная, как набравший ход локомотив.

Дональд Лэм — ее даровитый помощник, не слишком крепкий физически, зато очень развитый интеллектуально.

Элзи Брэнд — машинистка миссис Кул, исключительно искусная в умении скрытничать и притворяться.

Морган Биркс — неверный муж, разыскиваемый судебными властями за то, за что обычно разыскиваются все неверные мужья.

Сандра Биркс — жена Моргана Биркса, непоколебимо верящая в то, что способна очаровать и пленить любого мужчину.

Б. Л. Томе — иначе именуемый «Блити», развязный, циничный брат Сандры Биркс, стремящийся во всяком человеке выискать что-нибудь гаденькое.

Альма Хантер — необыкновенно красивая подруга Сандры Биркс, считающая, что женщина должна знать свое место и твердо за него держаться.

Арчи Холомэн — молодой человек, готовящий себя к карьере врача; предположительно, — очередной обожатель Сандры.

Салли Дирк — любовница Моргана Биркса, знойная блондинка, умеющая порадеть о собственном материальном интересе.

Шеф — иначе именуемый «мистер Кануэтер», главарь преступной шайки, проворачивающий темные аферы и вроде бы ведающий о причинах и следствиях всех происходящих событий.

Мадж — жена шефа, иначе именуемая «любовь моя», величественная и неприступная крепость, как внешне, так и внутренне.

Фред — славный подручный шефа, здоровый молодец со сломанным носом, убойными кулаками и реакцией кобры.

Рэймонд К. Олифант — пожилой опытный судья, свято соблюдающий букву Закона и открывший для себя кое-что новое в нем благодаря неординарному выступлению одного из заявителей.

Глава 1

Толкнув дверь плечом, я переступил порог приемной в конторе и, пройдя вперед два-три шага, снял с головы шляпу и остановился.

В очереди я оказался седьмым. Объявление гласило: возраст в пределах двадцати пяти-тридцати лет. Если наружность хоть что-то значит, подумал я, то некоторые из тех, кто сидел в приемной, явно уповали только на везение. А вообще мы являли собой в целом весьма жалкую компанию.

Сидевшая за письменным столом белокурая секретарша быстро-быстро стучала на пишущей машинке. Когда я вошел, она подняла глаза. Лицо ее было непроницаемо-холодным.

— Чего вы хотите? — спросила она.

— Я к мистеру Кулу.

— По какому вопросу?

Я энергично мотнул головой в сторону мужчин, которые вроде бы равнодушно, но вместе с тем оценивающе оглядывали меня со своих стульев.

— Я по объявлению.

— Я так и подумала. Садитесь, — сказала она.

— Я бы сел, да, похоже, не на что, — обведя глазами комнату, заметил я.

— Через минуту будет на что. А пока стойте и ждите, а не хотите, идите на улицу.

— Я постою.

Секретарша повернулась к своей машинке. Зазвенел сигнальный звонок. Она подняла трубку, послушала несколько секунд, сказала: «Хорошо» и выжидающе стала смотреть на дверь с табличкой «Б. Л. Кул. Без вызова не входить». Дверь резко распахнулась. В проеме возник мужчина, по лицу которого ручьями тек пот; я не успел и глазом моргнуть, как он уже выскочил на улицу: человек, очевидно, срочно нуждался в глотке свежего воздуха.

— Прошу вас, мистер Смит, — торжественно возвестила секретарша.

Молодой парень, с сутулыми плечами и узкими бедрами, молниеносно вскочил со стула, одернул пиджак, поправил галстук, натянул на лицо улыбку, торопливой походкой прошел к двери, распахнул ее и исчез в кабинете.

Блондинка обратилась ко мне:

— Ваши имя и фамилия?

— Дональд Лэм.

— Лэм?

— Лэм.

Она стремительным росчерком зафиксировала мои имя и фамилию в лежавшей перед нею тетради, а потом, не отрывая от меня своего взгляда, стала делать под ними какие-то стенографические пометки. Мне удалось разглядеть, что она подробно описывает мою внешность.

— Это все? — спросил я, подождав, когда она закончит свой внешний досмотр и дорисует свои загогулины и крючки.

— Да. Садитесь на освободившийся стул и ждите.

Я сел и стал ждать. Смита хватило ненадолго: от силы на две минуты. Второй претендент обернулся еще быстрей, он выскочил из кабинета, точно его кипятком ошпарили. Следующий продержался целых десять минут и вышел бледный, как мел, в полуобморочном состоянии. Блондинка запустила с улицы следующих трех претендентов. Спросила у них фамилии, внимательно оглядела их и внесла соответствующие записи в тетрадь. После того как новички сели на стулья, она подняла телефонную трубку, лаконично сообщила: «Еще четверо», а потом, выслушав, что ей говорят из кабинета, аккуратно опустила трубку на рычажок.

Как только очередной неудачник покинул кабинет, блондинка сама шагнула в его недра и пробыла там примерно пять минут. Выйдя из кабинета, она кивнула мне.

— Следующим будете вы, мистер Лэм, — сказала она.

Мужчины, которые согласно очереди должны были идти раньше, хмуро покосились сначала на нее, потом на меня. Но промолчали.

Ее, вероятно, эти хмурые взгляды давно уже нимало не беспокоили, меня, впрочем, тоже.

Я открыл дверь и оказался в просторной комнате, вся скудная меблировка которой состояла из низенького столика, двух хотя и стареньких, но симпатичных с виду кресел, массивного письменного стола и нескольких картотечных шкафов, стоявших вдоль стен.

Поднатужившись, я изобразил на своем лице лучезарную улыбку, произнес: «Мистер Кул, я…», но тут же осекся и замолк, ибо тот, кто сидел за письменным столом, не был мистером.

Седовласая, с искрящейся живинкой в глазах, с умиротворенно покровительственной ласковостью в лице, присущей много изведавшим на своем веку старушкам, эта женщина, выглядевшая лет на шестьдесят, была умопомрачительно объемна телом и весила, пожалуй, фунтов больше двухсот. Она сказала:

— Присаживайтесь, мистер Лэм. Нет, не туда, проходите поближе, чтобы можно было получше вас разглядеть. Вот так, совсем другое дело. А теперь, пожалуйста, отвечайте на мои вопросы. Только искренне. Как на духу.

Она крутанулась в своем винтовом кресле и пристально посмотрела на меня через стол, взглядом бабушки, к которой на праздничный пирог пришел ее любимый внучек.

— Где вы сейчас живете? — спросила она.

— Постоянного адреса у меня пока нет, — ответил я. — Сейчас снимаю комнату в меблированном доме на Вест Пико.

— Образование?

— Нулевое, — сказал я, — точней, непригодное для извлечения материальной выгоды. То образование, которое я получил, было нацелено на то, чтобы я научился как можно тоньше разбираться в искусстве, литературе и жизни. Но у меня сложилось убеждение, что, не располагая деньгами, оценивать и воспринимать искусство, литературу и жизнь просто невозможно.

— Сколько вам лет?

— Двадцать восемь.

— Родители живы?

— Нет.

— Не женаты?

— Нет.

Она сказала:

— Вы просто дурень. Вы такой тщедушный, наверно, и ста двадцати фунтов нет, я угадала?

— Сто двадцать семь.

— Драться умеете?

— Нет… Иногда дерусь, конечно, но без особого успеха.

— Учтите, работа сугубо мужская, жесткая.

— Разве я похож на женщину? — пылко возразил я.

— Но вы такой хлипкий. Смотрите, туго придется. Будут вас по носу щелкать!

— Когда я учился в колледже, — сказал я, — кое-кто из ребят пробовал. Но очень скоро раскаивался в этом. Я не люблю, чтобы меня щелкали. Драться можно по-разному. Способов много. У меня есть свой, фирменный, и я хорошо им владею.

— Вы внимательно прочли объявление?

— Думаю, что да.

— И считаете, что обладаете всеми необходимыми качествами?

— Семьи у меня нет. Отваги, думаю, достаточно. Я работоспособен, предприимчив и вроде бы умен. Если это не так, значит, куча денег, потраченная на мое образование, выпущена на ветер.

— Кем именно?

— Моим отцом.

— Когда он умер?

— Два года назад.

— Чем вы с тех пор занимались?

— Разным.

Лицо ее ничуть не изменилось в своем характерном выражении. Она милостиво улыбнулась мне и вдруг как ушатом холодной воды обдала:

— Ну и мастак вы врать, однако.

Я резко поднялся с кресла.

— Вы женщина, — сказал я, — и вправе решать, что можете себе позволить. Я мужчина, и вправе решать, чего не могу позволить себе выслушивать.

Я направился к выходу.

— Не торопитесь, Лэм, — окликнула она. — Вы можете получить работу.

— Уже не нуждаюсь.

— Не будьте глупцом. Повернитесь и посмотрите мне в глаза. Вы ведь врали мне?

Все, черт возьми! Место плакало. Я обернулся и посмотрел ей прямо в лицо.

— Да, — сказал я, — я говорил неправду. У меня такая привычка. Довольно странная, конечно, и тем не менее: я бы хотел, чтобы во лжи меня уличали все-таки в более тактичной манере.

— В тюрьме не сидели?

— Не доводилось.

— Вернитесь сюда и присядьте.

Стремление хоть как-то удержаться на плаву в жизни, конечно, сказывается на поведении человека. Я вернулся и сел в кресло. А что было делать? В кармане у меня — ровно десять центов, во рту со вчерашнего дня ни росинки. Биржи труда одни не желали, другие не могли ничем помочь. Тогда я решил прибегнуть к крайней мере — откликнуться на объявления, сулящие хоть какую-то перспективу. Воистину: утопающий хватается и за соломинку.

— А теперь расскажите мне правду, — сказала она.

— Мне двадцать девять, — начал я. — Родители умерли. Образование среднее — колледж закончил. Умен. В разумных пределах. Готов выполнять едва ли не любую работу. Крайне нуждаюсь в деньгах. Если дадите место, выкажу максимум усилий, прилежания и послушания.

— Это все? — спросила она.

— Все.

— Как вас зовут?

Я улыбнулся.

— Значит, Лэм — не настоящая ваша фамилия?

Я ответил:

— Я сказал правду. Если вы пожелаете, я мог бы продолжать говорить… Я очень хорошо умею это делать.

— Могу себе представить. А теперь скажите, что конкретно изучали в колледже?

— Разве это существенно?

— Я не уверена, что не ошиблась, — сказала она, — но судя по тому, как вы отвечали на мои вопросы о вашем образовании, я невольно пришла к выводу, что вы врете. Вы никогда не учились в колледже. Я угадала?

— Да.

— И, разумеется, у вас нет никакого диплома?

— Нет, диплом у меня есть.

— Вас не исключили?

— Нет.

Она поджала губы.

— Вы хоть немножко разбираетесь в анатомии?

— Самую малость. Собственно, почти никак.

— Так что же вы тогда изучали в колледже?

— Хотите, чтобы я сымпровизировал? — спросил я.

— Нет, — сказала она. — То есть да, но не сейчас… в нашем ремесле просто необходимо уметь врать. К тому же — врать убедительно. Мне не понравилось, как вы это сделали в начале нашей беседы. Очень неубедительно.

— Сейчас я говорю чистую правду, — заметил я.

— Повремените с этим. Лучше поврите мне немножко.

— На какую тему?

— На любую, — сказала она, — только так, пожалуйста, чтобы звучало убедительно. Сначала дайте общую схему, а потом наполните ее конкретикой. Итак, что вы изучали в колледже?

— Половую жизнь микробов, — сказал я. — И по сей день ученые рассматривают проблему размножения микробов только в плане их воздействия на организмы морских свинок, но никто пока еще не задавался целью выяснить отношение к этому вопросу самих микробов. Теперь, когда я касаюсь половой жизни микробов, вы, несомненно, склонны толковать эту тему, исходя из вашего собственного…

— Ни из чего я не исхожу, — перебила она.

— … взгляда на жизнь, — безмятежно продолжал я, не реагируя на ее реплику. — Так вот, при наличии стабильно одинаковой температуры и достаточного количества питательной среды микробы становятся чрезмерно страстными. Действительно…

Она подняла вверх руку и двинула ее внутренней стороной ладони в мою сторону, точно хотела затолкать эту пространную тираду обратно мне в рот.

— Довольно молоть чепуху. Речь у вас, конечно, бойкая, но это бесполезная ложь, потому что никого не задевает. Скажите честно, вам известно хоть что-нибудь о микробах?

— Нет.

Ее глаза заблестели.

— Как вы в пору вашей учебы в колледже добивались того, чтобы вас не щелкали?

— Я бы не желал вдаваться в это… если уж честно.

— Я хочу узнать правду и надеюсь, что вы посвятите меня в свою тайну.

— Я включал в действие свои мозги. Меня называли язвой, — сказал я. — Любой человек обязан постоять за себя. Если природа в чем-то обделила его, то в чем-то ином, как бы в порядке компенсации, одарила с лихвой. Я хорошо просчитываю логические комбинации. Всегда. Если кто-то пытается обидеть меня, я нахожу способ заставить его прекратить свои поползновения, и прежде, чем я успеваю довести свою защитную акцию до конца, он уже раскаивается в том, что предпринял столь неосторожную попытку. Если меня доводят до известного предела, я не гнушаюсь бить ниже пояса. Мне кажется, даже получаю от этого удовольствие. Таким уж я создан. Все коротышки склонны к тому, чтобы быть язвами. Ну а теперь, когда вы повеселились за мой счет, я ухожу. Я не терплю, когда надо мной потешаются. Когда-нибудь вы почувствуете, что эта забава дорого вам обошлась. Я разработаю план и сумею рассчитаться даже с вами.

Она вздохнула. Не астматическим вздохом усталой грузной женщины, но вздохом человека, почувствовавшего вдруг огромное облегчение. Сняв трубку с телефонного аппарата, который стоял у нее на письменном столе, повелительно отчеканила:

— Элзи, Дональд Лэм принят в агентство. Очисти помещение от этих балбесов. Повесь на дверь объявление, что вакансия закрыта. Дневная норма по приему остолопов и так с избытком превышена.

Она небрежно бросила трубку на рычаг, выдвинула ящик, достала какие-то бумаги и начала читать их. Спустя несколько мгновений я услышал скрип стульев и приглушенные звуки из приемной — это секретарша выпроваживала неудачливых претендентов.

Я все еще сидел, совершенно опешивший от столь неожиданного для себя поворота, и ждал, что последует дальше.

— Деньги есть? — ворчливо спросила толстуха.

— Да, — сказал я, а потом, спустя секунду-две, добавил, — чуть-чуть.

— Сколько чуть-чуть?

— Достаточно, чтобы не протянуть ноги, — гордо заявил я. — На некоторое время хватит.

Она посмотрела на меня поверх своих бифокальных очков и с упреком произнесла:

— И опять врете совсем по-дилетантски. Вышло даже хуже, чем про микробы. Рубашка на вас никудышняя. Купите новую. За восемьдесят пять центов. Галстук выбросьте на помойку. Можно приобрести вполне сносный за двадцать пять, максимум тридцать пять центов. Почистите как следует башмаки. И к парикмахеру непременно сходите. Замените носки, наверняка дырявые. Есть хотите?

— Все в порядке, — сказал я.

— Только, ради Бога, не надо со мной притворяться. Взгляните на себя в зеркало — не мужчина, а рыбина какая-то сушеная. Щеки ввалились, под глазами мешки, живот к хребту прилип. На что угодно готова биться об заклад, что уже с неделю на одной воде сидите. Идите и плотно позавтракайте. На это у вас уйдет, будем считать, до двадцати центов. И потом, очень прошу вас, обязательно приведите хотя бы в относительный порядок ваш костюм, но этим вы займетесь уже завтра. С этой минуты вы работаете на меня, и я бы хотела, чтобы вы не возомнили, будто можете шляться по магазинам в рабочее время. Я выдаю вам аванс в счет вашего жалованья, и упаси вас Господь улизнуть с ним. Вот, держите, здесь двадцать долларов.

Я взял протянутые мне деньги.

— Ладно, — сказала она, — возвращайтесь сюда к одиннадцати. Все. Можете идти.

Когда я уже почти дошел до двери, она громко крикнула мне вдогонку:

— Послушайте, Дональд, деньги, смотрите, не транжирьте! На завтрак чтобы не больше двадцати пяти центов!

Глава 2

Когда я снова вошел в приемную возглавляемого Бертой Кул частного сыскного агентства, секретарша безудержно тарахтела на своей машинке.

— Привет, — сказал я.

Она кивнула.

— Это… она кто, миссис или мисс?

— Миссис.

— Она у себя?

— Нет.

— А как изволите величать вас?

— Мисс Брэнд.

Я сказал:

— Рад познакомиться с вами, мисс Брэнд. Меня зовут Дональд Лэм. Миссис Кул наняла меня на свободную вакансию, означенную в объявлении.

Она продолжала печатать.

— Поскольку я буду здесь работать, — продолжил я, — мы, смею предположить, будем довольно часто видеться. Я вам не приглянулся, да и я по вас, думается, вряд ли буду сохнуть. Предлагаю со смирением отнестись к такой суровой реальности.

Она лишь на мгновение оторвала свои пальцы от клавиатуры, чтобы перевернуть страницу в своей стенографической книжке, подняла на меня глаза, скороговоркой произнесла: «О, да, конечно» и опять застучала по клавишам.

Я прошел к ближайшему стулу и сел.

— Мне не надо ничего делать, кроме как сидеть и ждать? — спросил я спустя несколько минут.

Она отрицательно покачала головой.

— Миссис Кул велела мне вернуться сюда к одиннадцати.

— Вы не опоздали, — не отрывая взгляда от машинки, сказала она и вновь застучала по клавишам.

Я вынул из кармана пачку сигарет. Последнюю неделю я обходился без курева, — не потому, что не хотел, а потому, что не на что было купить.

Уличная дверь широко распахнулась, и в приемную, валко переступив через порог, вошла миссис Кул, вслед за ней показалась элегантно одетая девушка.

Пока миссис Кул добралась до двери своего кабинета, я успел как следует приглядеться к ней, в результате чего откорректировал первоначальную оценку ее веса, добавив двадцать фунтов. По-видимому, она считала, что ей противопоказано заточать себя в наряд, плотно облегающий фигуру. Тело ее тряслось под просторным платьем, точно смородиновое желе на потревоженной чьим-то неосторожным движением тарелочке. Одышка затрудняла ей дыхание, но, как это ни странно, отнюдь не мешала идти. Шаг ее был ровен, ритмичен и вместе с тем размашист, однако движения ее ног были почему-то совершенно неуловимыми для глаза. Она проплыла мимо, как мощная равнинная река.

Я перевел свой взгляд на девушку, шедшую вслед за миссис Кул. Девушка же посмотрела на меня. Стройная, с точеными ножками, с выразительными темно-карими глазами, с кожей, золотящейся то ли от загара, то ли от пудры, в платье, намеренно скроенном так, чтобы подчеркнуть особенности ее фигуры, а особенности те были вполне того достойны, — она воистину радовала взор. Однако по ее ужасно скованной, прямо-таки ходульной походке было видно, что в эту минуту она испытывает сильнейшее внутреннее напряжение. Мне подумалось: крикни я сейчас погромче: «У!», и она в два прыжка выскочит из приемной.

Элзи Брэнд ни на что не обращала внимания: она печатала.

Миссис Кул открыла дверь своего кабинета.

— Прошу вас, проходите, мисс Хантер, — любезно произнесла она, а потом, глядя на меня и нисколько не меняя интонации, как бы завершая на самой середине оборванное предложение, продолжила: «Вас приглашу через пять минут. Ждите».

Дверь закрылась.

Я поудобней устроился в кресле и стал ждать.

Спустя некоторое время на столе Элзи Брэнд зазвонил телефон. Она оторвалась от машинки, сняла с рычага трубку, сказала: «Очень хорошо!», опустила трубку на место и кивнула мне.

— Идите. Вызывает. — Не успел я встать со стула, как она уже опять стучала на машинке.

Я вошел в кабинет и, прикрывая за собой дверь, услышал:

— …нет, дорогуша, пока мне совершенно безразлично, насколько много в вашем рассказе вранья. Рано или поздно мы узнаем настоящую правду; и чем дольше будем дознаваться до нее, тем больше придется вам заплатить… — Миссис Кул крутилась на своем винтовом кресле, но оказавшись лицом против меня, затормозилась, стремительно опустив оба локтя на поверхность стола.

— Позвольте представить, мисс Хантер, — Дональд Лэм. Хотя работает мистер Лэм у меня не так давно, зато обладает прекрасными для его ремесла качествами. Он будет вести ваше дело, а я буду его курировать.

Я поклонился девушке. Она ответила мне-какой-то озабоченной улыбкой. Казалось, она стоит на пороге какого-то очень важного для нее решения, но никак не осмелится его принять.

Миссис Кул, привольно раскинув в кресле свое обширное тело, по-прежнему опиралась локтями о письменный стол. Она застыла в абсолютном покое, столь характерном для очень полных людей. Худые постоянно совершают порывистые движения, чтобы хоть частично избавиться от нервного напряжения, в каком неизменно пребывают. Природа избавила миссис Кул от необходимости суетиться и бороться с психологическим дискомфортом. Она была величественна, точно заснеженная горная вершина, от нее исходил мощный дух уверенности в своих силах, вроде того, что исходит от водопада.

— Садитесь, Дональд, — велела она.

Я сел, после чего принялся с профессиональным интересом рассматривать профиль мисс Хантер, — длинный, прямой нос, изящный подбородок, гладкий, правильной формы лоб, обрамленный блестящими локонами каштановых волос. Она, вероятно, всецело была занята какой-то мыслью, отчего взгляд ее казался отсутствующим.

Миссис Кул спросила меня:

— Вы газеты читаете, Дональд?

Я кивнул.

— А о Моргане Бирксе заметку прочли?

— Мельком, — ответил я, очарованный такой удивительной способностью мисс Хантер столь глубоко погружаться в свои мысли. — Это не тот, кому Большое жюри предъявило обвинение в связи со скандалом об игральных автоматах?

— Никакого скандала нет, — прозаичным тоном произнесла миссис Кул. — Есть синдикат, а у него целая сеть подпольных игорных автоматов. Устанавливали их в местах, наиболее благодатных для выбивания денег из клиентов. Само собой разумеется, подмазывали полицию. Откупом ведал Морган. Обвинения ему Большое жюри не предъявляло: для этого не хватило свидетелей. Его вызвали в суд, а он не явился. Теперь они пытаются его найти, выдали предписание о задержании, словом, он в розыске. Вот и весь скандал. Если полиция разыщет его, то сможет вычислить своих коррумпированных субчиков. Если не разыщет, значит, те пока могут не волноваться за свою судьбу. А вообще-то я, хоть убей, не пойму, почему, черт возьми, эту историю хотят преподнести как скандал. Это обыкновенный бизнес.

— Я лишь процитировал газеты, — решил было оправдаться я.

— А вот этого делать не надо. Это дурная привычка.

— А что же с Морганом Бирксом? — спросил я, замечая, что мисс Хантер все еще всецело занята своими потаенными мыслями.

— У Моргана Биркса есть жена, — сказала миссис Кул. — Зовут ее… подайте-ка ваши бумаги, дорогуша, — сказала она, повернувшись к мисс Хантер; ей пришлось повторить свою просьбу, только тогда мисс Хантер вдруг как бы очнулась, открыла свою сумочку, вынула из нее какие-то документы, сложенные вдвое, и протянула их через стол. Миссис Кул взяла бумаги и спокойно продолжила: — Сандра Биркс. Сандра Биркс намерена с ним развестись. Решение о разводе приняла не сегодня. Морган только сыграл ей на руку, оказавшись замешанным в историю, ставшую предметом рассмотрения Большого жюри. Момент для получения развода самый наиподходящий, если бы не одно «но». Поскольку он в бегах, она никак не может вручить ему повестку в суд.

— Он попал в разряд скрывающихся от справедливого возмездия? — спросил я.

— Уж не знаю, насколько это справедливо, но… от чего-то он, черт подери, скрывается. И найти его никак не могут.

— И что же требуется от меня? — поинтересовался я.

— Найти его, — лаконично объяснила она и кинула мне бумага через стол.

Я взял бумаги: повестку в суд по делу «Биркс против Биркса», копию повестки и копию. искового заявления на развод.

Миссис Кул сказала:

— Чтобы вручить повестку, не обязательно быть судейским служащим. Это может сделать любой гражданин Соединенных Штатов, достигший возраста двадцати одного года и не являющийся заинтересованной стороной. Найдите Биркса и сообщите ему, что он вызывается в суд по делу о разводе. Сначала покажете ему оригинал повестки, а потом вручите копии — повестки и искового заявления, после чего вернетесь сюда и составите письменный отчет.

— Как же мне искать его? — спросил я. '

Мисс Хантер вдруг сказала:

— Наверно, я могу вам помочь.

— А когда я найду его, он не станет ерепениться? — спросил я миссис Кул.

Мисс Хантер живо откликнулась на мои сомнения.

— Я совершенно уверена, что так оно и будет. Меня это очень беспокоит. Мистеру Лэму может прийтись несладко, Морган такой…

Миссис Кул отреагировала спокойно, деловито, но язвительно:

— Боже мой, Дональд, об этом пусть ваша голова болит. Чего вы от нас хотите? Чтобы мы сопровождали вас, что ли? И вы бы вручали повестку из-под наших юбок?

Мне вдруг подумалось: рано или поздно она все-таки избавится от меня. Не исключено, что прямо сейчас.

— Просто я хотел получить инструкции, — сказал я.

— Считайте, что вы их получили.

— Мне так не кажется, — возразил я, — и если вам угодно знать мое мнение, мне не нравится, в какой форме они были высказаны.

— Нет, не угодно, — даже не повернув в мою сторону головы, резко бросила она, точно от мухи отмахнулась, и щелчком стряхнула пепел со своей сигареты прямо на стол. — Не желаете ли покурить, мисс Хантер, — простите, черт, запамятовала ваше имя, дорогуша! Не люблю, знаете ли, обращаться по фамилии!

— Альма.

— Так не желаете ли покурить, Альма?

— Нет, не желаю. Во всяком случае, сейчас.

Миссис Кул вынула из коробка спичку, аккуратненько подвела к гладкой поверхности письменного стола и, держа под острым углом, стремительно чиркнула по ней, потом поднесла спичку, теперь уже горящую, к сигарете и изрекла:

— Итак, Дональд, вы найдете Биркса и вручите ему повестку в суд. Альма поможет вам найти его… ах, да, вас наверняка будет точить мысль, какое отношение имеет ко всей этой истории Альма. Она подруга его жены… или даже родственница, дорогуша?

— Нет, просто подруга, — уточнила Альма Хантер. — До замужества Сандры мы вместе жили в одной квартире.

— Как давно это было? — спросила миссис Кул.

— Два года назад.

— Где вы живете теперь?

— Живу у Сандры. У нее своя квартира с двумя спальными комнатами. До сих пор мы жили с ней вдвоем, а теперь к ней приезжает с востока брат… видите ли, Морган упаковал свои вещи и исчез. Бесследно…

— С Морганом вы, конечно, знакомы? — перебила миссис Кул.

— Нет, — залпом выпалила Альма Хантер. — Я никогда не одобряла… ну, этот выбор. Кое-что, конечно, мне известно о нем от Сандры… пожалуй, я бы не стала вдаваться в это детально, если вы не возражаете.

— Я не возражаю, — спокойно ответствовала миссис Кул. — Если имеются в виду факты, которые не имеют никакого отношения к нашему делу, так я могу обойтись и без них. Если же они, паче чаяния, все-таки имеют какое-то касательство к нему, я бы скорей предпочла докопаться до них сама, — даже при такой мизерной оплате моего рабочего дня! — чем выслушивала бы их от вас. Выпишите залоговую квитанцию, дорогуша.

Я заметил в глазах Альмы Хантер искорку смеха.

— И не обижайтесь, когда я сквернословлю, — продолжила миссис Кул, — просто я люблю вольное слово, свободную одежду и откровенную, не стесняемую какими бы то ни было рамками приличия, беседу. Я люблю, чтобы меня ничто не стесняло. Природа обрекла меня на тучность. Лет десять, не меньше, я питалась только салатами, обезжиренным молоком и гренками. В эту пору я носила узкие приталенные платья, жесткие бюстгальтеры и половину своего свободного времени проводила на медицинских весах. И ради чего, вы думаете, черт возьми, были все эти ухищрения? Только ради того, чтобы подцепить себе мужа!

— Вы замужем? — с нескрываемым интересом спросила Альма Хантер.

— Да

Мисс Хантер выжидающе молчала. Миссис Кул почему-то достаточно болезненно отреагировала на молчание девушки.

— Вообще-то все было не так, — сказала она. — Но, черт возьми, сейчас не самое подходящее время заниматься разбором моей личной жизни!

— Простите, ради Бога, — извиняющимся тоном произнесла мисс Хантер. — Честное слово, миссис Кул, я вовсе не хотела вторгаться в вашу личную жизнь. Я спросила совершенно инстинктивно. Это чисто женский интерес, у меня у самой проблемы в этом вопросе… Мне не нравится, когда люди цинично говорят о замужестве. Мне кажется, если женщина действительно заинтересована в успехе брака, то она сделает все возможное, чтобы создать в доме такую атмосферу, благодаря которой муж поневоле будет стремиться не покидать семейный очаг. После двух…

— А почему, черт возьми, женщина должна делать это ради мужчины? — перебила ее Берта Кул спокойным, ровным голосом. — Мир, слава богу, не вотчина мужчин.

— Но таков уж земной удел женщины — сказала Альма Хантер. — Она вынуждена подчиняться биологическим законам жизни.

Берта Кул посмотрела на нее поверх очков.

— Если вы желаете потолковать о биологических законах, побеседуйте с Дональдом. Он прекрасно разбирается в куртуазных вопросах микробного мира. Большой, знаете ли, дока.

— Мужчины не микробы, — возразила Альма Хантер.

Берта Кул глубоко вздохнула, отчего ее жирный живот и объемные груди пришли в активное движение; казалось, огромная масса желе заколыхалась от внезапной встряски.

— А пока послушайте меня, — сказала она. — Мой брак — единственная вещь в этом мире, к чему я отношусь с повышенной чувствительностью. Когда-нибудь Дональд все равно от кого-нибудь услышит, какая я была стерва и как мерзко обращалась со своим мужем. Так что, пожалуй, лучше будет, если историю своей жизни я расскажу ему сама, хотя и с исключительной осмотрительностью… но сделаю это, разумеется, в неурочное время… то есть займу ваше личное время, дорогуша… и все-таки, Альма, ни в коем случае не вздумайте возносить мужчину на пьедестал, а самой опускаться на карачки и выскребать паутину из домашних углов. Не то в один распрекрасный день какая-нибудь хитренькая потаскушка, покуда вы по привычке будете соскребать свою паутину, стрельнет в вашего мужа разок-другой своими голубенькими глазенками, и вы к великому своему изумлению вдруг обнаружите, что стали тем, что из себя сами же и сделали, — обыкновенной уборщицей, с вечно кислой физиономией, с захиревшей фигурой, с огрубевшими руками и мозолистыми коленями… Я знаю: вы думаете, что уж ваш-то муж таким не будет, но, дорогуша, мужчины, они все на один покрой.

— Но, миссис Кул…

— Ну так и быть, раз вы хотите добраться до самой сути, расскажу вам, как это у меня было. Ты, Дональд, тоже послушай. Вам полезно будет.

— Да мне, в общем-то, все равно, — сказал я. — Мне до этого, знаете ли…

— Заткнись, — шикнула она. — Своего босса перебивать нельзя. — И, повернувшись обратно к Альме Хантер, наставительно сказала: — Выбросьте это ваше надуманное представление о мужьях прочь из головы, не то до гробовой доски будете несчастной. Моего мужа можно было бы охарактеризовать как средний экземпляр из среднего разряда мужей. Я сидела на строгой диете, пока у меня не спала пелена с глаз. Тогда я стала посматривать на него через обеденный стол, задаваясь вопросом: что, черт возьми, получаю я взамен за свои страдания? Он лакомился персиками и мороженым, мог позволить себе оприходовать огромную миску овсянки, залитую маслом, уплетал ветчину и яйца, пил кофе с жирными сливками, заправленный не меньше чем двумя ложками сахара, и ни на фунт при этом не прибавлял в весе. Все это он поглощал за завтраком прямо у меня на глазах. Я сидела напротив, подперев тугой живот костлявыми коленками, и в продолжение всего этого пиршества моего мужа съедала одну-единственную ложку овсянки да один-единственный сухой гренок, измельченный на крохотные кусочки, чтобы проще было тянуть время. А потом наступил такой день, когда он сказал мне, будто ему нужно срочно отлучиться на неделю в Чикаго по делам агентства. Я заподозрила неладное и наняла частного детектива, чтобы проследить за ним. Муж взял с собой свою секретаршу, но отправились они не в Чикаго, а в Атлантик-Сити. Сыщик доложил мне об этом по телефону в понедельник утром. Мы как раз завтракали.

Глаза Альмы Хантер искрились смехом.

— Вы развелись с ним? — спросила она.

— Развелась? Да вы что?! — едва ли не с возмущением воскликнула миссис Кул. — Больно много чести для такого слизняка! К тому же он своим поступком выдал мне оправдательный мандат на отказ от диеты. Я просто-напросто сказала себе: черт с тобой, Генри Кул, если ты будешь возить эту крашеную сучку на уик-энды в Атлантик-Сити и вынудишь меня смотреть на это сквозь пальцы, я стану есть все, что душа пожелает, и заставлю тебя свыкнуться с этим. Поэтому я наложила себе большую тарелку овсянки, обильно заправила ее маслом, затем сдобрила толстым слоем сливок, засыпала сверху сахарным песком и дочиста уплела это роскошное блюдо. И так я проделывала каждый день до тех пор, пока муж, наконец, окончательно не свыкся с этим.

— А потом что? — спросила Альма.

— О, — игриво сказала она, — он продолжал врать, а я продолжала жрать. Потом мы разработали очень добротную основу партнерства. Он, как и раньше, не стеснял меня в средствах, а я продолжала досыта нажираться. С шельмой-секретаршей он вожжался до тех пор, пока она не попыталась его шантажировать. Ну, разумеется, этого я стерпеть не могла, пошла к ней, вправила мозги и турнула так, что аж пыль столбом пошла. А потом сама подыскала ему новую секретаршу.

— Такую, наверное, от которой уже не могло исходить искуса, — с улыбкой предположила вслух Альма Хантер.

— Отнюдь, — сказала миссис Кул. — Я к тому времени сильно располнела и решила, что будет справедливо, если Генри получит компенсацию. Я подыскала ему симпатичную потаскушку, знакомую мне уже года три. Я знала за ней достаточно грешков, так что шантаж ему не грозил. И клянусь вам, дорогуша, мне и по сей день не известно, спал с ней Генри или нет… Хотя, конечно, наверняка спал. Я знаю, что она любила поразвлечься, и Генри не мог не соблазниться ее юбкой. Свою секретарскую работу она справляла самым наилучшим образом; и Генри, вроде бы, был доволен; а я ела все, что мне хотелось. Это негласное соглашение как нельзя лучше устраивало нас обоих… пока Генри не умер.

Она часто-часто заморгала, и я не мог разобрать, — то ли это нервный тик открылся, то ли на ее глаза навернулись слезы. Внезапно она решительно сменила тему.

— Вы хотите, чтобы мы вручили повестку. Я вручу ее. И какого черта о чем-то тут еще разговаривать!

— Действительно, не о чем, — согласилась Альма Хантер, — остается только решить вопрос с оплатой.

— У этой Сандры Биркс деньги водятся?

— Она не богачка, но деньги у нее есть…

— Выпишите мне чек на сто пятьдесят долларов, — оборвала ее миссис Кул. — На имя Берты Кул. Я отошлю его в банк. Если с чеком все будет в порядке, мы отыщем Моргана Биркса. А когда отыщем, вручим ему повестку. Если найдем его завтра, вы заплатите нам сто пятьдесят долларов. Если розыски займут более семи дней, за каждый последующий день сверх семи вы будете платить дополнительно двести долларов. Независимо от конечного результата деньги не возвращаются. Откровенно говоря, если нам не удастся найти его за семь дней, то вряд ли найдем вообще. Так что я вас заранее предупреждаю: дальнейшие поиски почти наверняка означали бы для вас пустую трату денег.

— Но вы должны найти его, — воскликнула Альма Хантер. — Это крайне необходимо!

— Послушайте, дорогуша. Его разыскивает вся полиция. Я не утверждаю, что мы потерпим фиаско. Равно как не утверждаю, что обязательно добьемся успеха. Я просто растолковываю вам, «то вы могли бы при известном ходе событий сократить свои расходы.

— Но Сандра не станет помогать полиции. Сандра может…

— Вы полагаете, Сандра знает, где он находится?

— Сандра не знает, знает ее брат.

— Кто это?

— Томе. Ли Томе. Он поможет Сандре. Сейчас она встречает его на вокзале. Он приезжает поездом. Он знаком с подружкой Моргана. Вы сможете выследить, где он прячется, через его подружку.

Берта Кул сказала:

— Хорошо. Как только вы принесете деньги, мы примемся за поиски.

Альма Хантер открыла свою сумочку.

— Я дам вам наличными, прямо сейчас.

— Как так случилось, что вы решили прийти именно ко мне?

— Адвокат Сандры сказал, что на вас можно положиться, что вы беретесь за дела, от которых другие сыскные агентства открещиваются как черт от ладана… по разводу и тому подобное, кроме того…

— Как его зовут-то, черт возьми? — перебила Берта Кул. — Я забыла взглянуть на его фамилию. Не в службу, а в дружбу, Дональд, подайте мне вот те бумаги… хотя нет, не надо, просто прочтите вслух фамилию этого адвоката.

Я взял со стола одну из бумаг, бросил взгляд на подпись, проставленную внизу, и громко прочел:

— Сидней Колтас. Держит собственную адвокатскую контору в Темпл-билдинг.

— Впервые слышу, — прицокнув языком, сказала миссис Кул. — Но он, видимо, знает меня. Конечно, я берусь за все… за разводы, политику… за все. Этика у меня простая — наличными, и вперед.

Альма Хантер подсказала:

— Вы когда-то помогли одному из его друзей.

Берта Кул сказала:

— Ну, вы не поймите меня неправильно, дорогуша. Не я буду вручать вашу повестку. Я не гоняюсь по дорогам и переулкам с документами в зубах. Для такой хлопотной беготни я нанимаю специальных сотрудников. Дональд Лэм — один из таких моих бегунов.

Зазвонил телефон. Она нахмурилась и сказала:

— Хоть бы кто намордник изобрел для телефона, чтобы он не обрывал меня на середине предложения. Алло… алло. Что такое, Элзи? Что там у тебя стряслось?.. Хорошо, передаю трубку.

Она подвинула аппарат на угол стола и сказала:

— Это вас, Альма. Какая-то женщина. Говорит, что срочно.

Альма Хантер быстро обошла стол, прокашлялась, поднесла трубку к уху. Из трубки доносился неприятный треск.

Я заметил, как напряглось лицо Альмы Хантер. Она сказала в трубку:

— Ради Бога, — потом, послушав несколько секунд, спросила: — Где вы сейчас?.. Да… И оттуда домой?.. Ладно, встретимся там. Сейчас же выхожу и постараюсь побыстрей… Да, она выделяет для этого сыщика… нет… нет, не сама… Нет, сама розыском не занимается. Она… она, э-э, едва…

Берта Кул подсказала:

— Не стесняйтесь. Скажите ей, что я жирная.

— Она… э-э, она жирная, — краснея, сообщила в трубку Альма Хантер. — Нет. Не то. Жирная. Ж и р н а я… Да, точно… Нет, молодой. Хорошо, я приеду вместе с ним. Как скоро? Хорошо… не клади пока трубку.

Она подняла глаза на меня и спросила:

— Вы можете отправиться со мной прямо сейчас? То есть позволит ли миссис Кул приступить к розыску прямо сейчас?

Ответила ей Берта Кул.

— Да, — сказала она, — можете делать с ним что угодно, дорогуша, — хоть за воротник, хоть на поводке ведите. Вы его наняли. Он ваш.

— Да, я привезу его, — пообещала Альма Хантер и, наконец, повесила трубку. Посмотрела на миссис Кул. — Это Сандра, — чуть дрожащим голосом пояснила она. — Она встретила брата, и с вокзала они поехали домой на автомобиле. Столкнулись с какой-то машиной. Брат врезался головой в лобовое стекло, разбил себе лицо… сейчас находится в клинике скорой помощи. Она говорит, что ее брату о подружке Моргана все известно, но он почему-то не хочет ей ничего об этом рассказывать. Она просит, чтобы вы на него нажали.

Берта Кул скомандовала:

— Все. Валяйте. Дональд сообразит, какого рода нажим надо к нему применить. Он просчитает. Действуйте сообразно обстоятельствам. Только помните, если мы найдем его завтра, вы все равно заплатите сто пятьдесят долларов.

— Я понимаю, — сказала мисс Хантер, — и заплачу вам теперь же, если желаете.

— Конечно, желаю, — спокойно возвестила Берта Кул.

Альма Хантер открыла сумочку, достала оттуда деньги и стала отсчитывать названную сумму. Пока она занималась этой сугубо практической операцией, я взялся читать заявление на развод. В общем-то такие документы, как правило, составляются по известной форме: подробный домашний адрес, данные свидетельства о браке, статистический отчет о статьях доходов, предъявляемый финансовой службе штата, изложение причин, побуждающих к разводу, и исковый запрос на раздел имущества.

Бегло ознакомившись с относительно менее существенными частями документа, я сосредоточился на пункте, касающемся причин развода. В качестве таковых были указаны бессердечие и жестокость мужа: он унижал ее, даже бил. Однажды, когда она, как ему показалось, чересчур медленно выбиралась из автомобиля, он вышвырнул ее на мостовую, в присутствии свидетелей обзывал «сукой» и «потаскухой», — все это заставляло ее испытывать значительные физические и душевные муки.

Я приподнял голову и увидел устремленные на меня серые глаза Берты Кул. Взгляд ее был столь сосредоточенным, что зрачки сузились и превратились в черные точки. На столе перед ней лежали зеленые купюры.

— Будете пересчитывать? — спросила Альма Хантер.

— Нет, — сказала миссис Кул, загребла деньги своей пухлой ладонью, смахнула их в ящик, подняла телефонную трубку и дала команду Элзи Брэнд:

— Когда Альма Хантер будет уходить, выдайте ей расписку на имя Сандры Биркс, на сто пятьдесят долларов.

Она положила трубку и сказала Альме Хантер:

— Все.

Альма Хантер встала и посмотрела на меня. Я вышел из кабинета вместе с нею. Элзи Брэнд уже подготовила квитанцию. Она вырвала ее из квитанционной книжки, вручила Альме Хантер и вновь уселась за свою машинку.

Когда мы с Альмой Хантер вошли в холл и двинулись к лифту, она повернула ко мне голову.

— Мне нужно поговорить с вами.

Я кивнул.

— И, пожалуйста, не сердитесь на меня. Я догадываюсь, какие чувства вы испытываете. После того, как миссис Кул сказала, что я могу делать с вами все что угодно, вы, вероятно, чувствуете себя как какой-нибудь домашний пудель на поводке.

— Благодарю за понимание, — сказал я.

— Сандра сообщила мне, что врач сейчас будет накладывать брату швы, и просила примерно на час задержаться, чтобы не мешать проведению операции.

— И вы решили убить этот час в беседе со мной?

— Да.

Световое табло над лифтом заиграло красным отблеском.

— Может, зайдем в кафе? Столь раннее время для ленча вас устраивает?

Я вспомнил свой двадцатипятицентовый завтрак и последовал за ней в лифт.

— Вполне, — утешил я Альму Хантер.

Глава 3

Мы устроились в уютном, расположенном на тихой улочке ресторанчике, хозяйкой которого была дородная, исключительно вежливая немка. Я впервые оказался в этом заведении. Альма Хантер сообщила мне, что Сандра постоянно обедает здесь последние пять-шесть месяцев. Блюда, которыми потчевала меня Альма Хантер, в значительной мере повысили мой жизненный тонус.

— Скажите, как давно вы там работаете? — спросила Альма.

— То есть в сыскном агентстве?

— Да, конечно.

— Приблизительно три часа.

— Я так и подумала. А до этого были безработным?

— Да.

— Как же это вы, с вашим сложением, решились стать… э-э… то есть, какой у вас опыт… или, может, мне не следует об этом спрашивать?

— Не следует, — согласился я.

Она помолчала секунду-другую, потом сказала:

— Я дам вам денег, и вы расплатитесь за завтрак. Мы будем делать так всякий раз, когда будем обедать вместе. Ведь если я стану оплачивать счет сама, то поставлю вас в неловкое положение. Вы мужчина, и, естественно, станете…

— Не переживайте на мой счет, — с улыбкой сказал я. — Всю гордость, какая у меня была, из меня уже вышибли. Вы же сами это видите.

— Не надо так говорить, — запротестовала она. В ее глазах промелькнул отблеск обиды.

— Но это же правда. Слонялся, как бродяжка, по улицам… голодный, холодный… разговаривать ни с кем не хотелось, ведь знакомые постарались бы поскорей отделаться, а те, кто меня не знает, подумали бы, что выпрашиваю милостыню. У вас в жизни не случалось такого, чтобы вы осуждали кого-нибудь, предварительно не выслушав?

— Нет, — сказала она и, чуть подумав, прибавила, — кажется, нет.

— Попробуйте как-нибудь, — посоветовал я. — Немало возвысит вас в собственной гордости.

— Не надо так вешать голову.

— Не буду, — вежливо заверил я ее.

— Вы произнесли это с сарказмом, — укорила она. — Я не думаю, мистер… Предлагаю вам перейти на ты. Будем называть друг друга просто по имени. Дональд и Альма. Когда люди вместе участвуют в какой-то игре, вроде того, как мы с вами, глупо, наверно, придерживаться формальностей.

— Расскажите мне об игре, участниками которой мы теперь вроде бы являемся, — попросил я.

Ее глаза засветились какой-то необыкновенной грустью. Я не мог определить для себя, что означает эта грустинка — мольбу о помощи или отражение одиночества. На какое-то мгновение мне даже показалось, что это — страх.

Я выцедил из кофейника последние капли кофе и сказал:

— Чудесная стоит погода, не правда ли?

— Именно об этом я и подумала.

— О чем это?

Она мило улыбнулась.

— О том, что стоит чудесная погода.

— Значит, в этом вопросе у нас полное единодушие, — бодро заключил я.

— Я не хотела обидеть тебя, Дональд.

— Ты и не обидела. Меня уже невозможно обидеть.

Она наклонилась над столиком.

— Я хочу, чтобы ты помог мне, Дональд.

— Ты слышала, что тебе сказала миссис Кул, — напомнил я, — хоть за воротник, хоть на поводке веди, если захочется.

— О, Дональд, пожалуйста, не надо так. Мне кажется, я понимаю, какие чувства ты должен теперь испытывать. Но не вымещай свою досаду на мне.

— Я не вымещаю. Просто пытаюсь объяснить тебе, что это сугубо деловое соглашение.

— А мне бы не хотелось, чтобы наше соглашение носило сугубо деловой характер, мне бы хотелось, чтобы в нем присутствовал и элемент личностного порядка… тебя наняли для вручения повестки Моргану Бирксу, но в этом деле есть много такого, в чем следует разобраться в чисто человеческом плане, и… я хочу, чтобы ты мне немножко помог.

— Продолжай, — сказал я, — ты у нас лидер.

— Морган погряз в этом бизнесе с игральными автоматами по самые уши. Мерзкая история. В ней всего хватает. Тут и подкуп, и взятки, и коррупция. За установку автоматов в нужных местах давали разумеется, откупные полиции. Иначе и быть не могло. Морган занимался нейтрализацией полиции. Места, где они могли безбоязненно устанавливать игральные автоматы, обеспечивали огромный доход.

— А что, собственно, в этом такого необычного?

— Не знаю, — честно призналась она. — Я с такими вещами сталкиваюсь впервые. Я была шокирована. Сандра, кстати, с тех пор сильно изменилась.

— С каких тех?

— Эта каша заварилась два года назад.

— То есть когда она вышла замуж? Иначе говоря, со дня ее замужества?

— Да.

— Ты была знакома с Морганом Бирксом до этой их свадьбы?

— Нет. Я его вообще ни разу в жизни не видела. Он всегда уклонялся от встреч со мной.

— Почему?

— Мне кажется, Сандра использовала меня как громоотвод. После того, как они поженились, она часто писала мне длинные-предлинные письма. Видишь ли, замуж она вышла во время своего отпуска. Три года она копила деньги, чтобы совершить путешествие в Гонолулу. С Морганом она познакомилась на пароходе. В Гонолулу они поженились. Она прислала телеграмму, в которой сообщила, что официально отказывается от своего рабочего места.

— А какие громы ты отводила?

— О, многие, — уклонилась она от прямого ответа.

— Например?

— Морган считает, что она предосудительно ведет себя с мужчинами. А я думаю, что Морган очень старомоден в своих воззрениях, к тому же чрезмерно ревнив. Он называет Сандру закоренелой эксгибиционисткой…

— И это соответствует действительности?

— Да нет, конечно, нет. Сандра открытая, эмансипированная женщина… Ну, она не отличается старомодной благопристойностью в сексе.

— А разве Морган не знал всего этого прежде, до своей женитьбы?

Альма улыбнулась.

— Мужчинам нравятся эмансипированные женщины, не нравится только, когда эта их эмансипированность начинает распространяться и на других мужчин.

— И Сандра обвиняла в этом тебя? — спросил я.

— Нет. Скорей всего, обвинял Морган. Он считал, что кто-то дурно влияет на Сандру… ну, в такого рода вещах. Ведь долгое время я жила вместе с ней, и Морган решил, что виновата именно я.

— А в чем изменилась Сандра?

— Трудно сразу сказать. Она стала резкой, подозрительной, очень расчетливой. Глянет на тебя, и возникает такое чувство, будто она что-то хочет скрыть и отводит взгляд.

— Когда ты заметила это?

— Как только вновь встретилась с ней после ее возвращения.

— А точней?

— Приблизительно неделю назад, когда завязалась эта катавасия. Она прислала мне письмо, в котором просила приехать и пожить с ней некоторое время.

— Ты работаешь? — спросил я.

— Нет. Пока нет. Я сожгла мосты. Бросила работу, чтобы приехать и пожить некоторое время с Сандрой.

— Считаешь, что поступила разумно?

— Она писала, что поможет подыскать мне здесь какую-нибудь работу.

— Где ты работала?

— В Канзас-Сити.

— Там впервые и встретилась с Сандрой… и жила с нею на одной квартире?

— Нет. Мы с Сандрой снимали квартиру в Солт Лейк-Сити. Когда она вышла замуж за Моргана во время своего путешествия в Гонолулу, то не вернулась даже за своими вещами. Я переслала их ей в Канзас-Сити. Потом, спустя некоторое время, Морган уехал оттуда и осел здесь, я же вернулась на восток и работала в Канзас-Сити, но когда там жил Морган, меня там еще не было… во всяком случае, я так считаю. С Сандрой связи я не поддерживала. Морган, сам понимаешь, колесил по стране взад-вперед, то там остановится на время, то здесь, пока жареным не запахнет. Под ним везде земля горит… ну, как здесь. Только так худо, похоже, у них еще не было.

Дородная вежливая немка подошла к нашему столику и поинтересовалась, не желаем ли мы еще кофе. Альма сказала: «Нет», я сказал: «Да». Она забрала кофейник, чтобы вновь наполнить его. Я сказал Альме:

— Если хочешь рассказать мне что-то еще, будь смелее и говори.

— А о чем бы ты хотел узнать?

— Обо всем.

— Я восхищалась Сандрой, — продолжила Альма. — Мне кажется, что я и теперь еще восхищаюсь ей, но замужество так сильно изменило ее… Понятно, почему: вся эта жизнь, какую она ведет с Морганом Бирксом… — Она рассмеялась каким-то нервическим смехом и добавила: — Ну и умора, наверно, думаешь ты: Морган винит меня в том, что я привила дурные наклонности его Сандре, я виню Моргана в том, что Сандра так изменилась. Я…

— Ради Бога, — сказал я, — расскажи мне все без утайки. Что происходит с Сандрой? Может, она стремится к наживе?

— Если даже и так, ее нельзя в этом обвинять, — пылко воскликнула Альма. — Морган никогда не был ей верен. Спустя несколько месяцев после замужества Сандра вдруг обнаружила, что он содержит любовницу. Он и теперь ее содержит.

— Ту же самую? — спросил я.

— Нет. Он не способен быть верным даже любовнице.

— Так это, — сказал я, — согласно твоим представлениям о браке, из-за того, что Сандра не создает в доме соответствующей атмосферы…

— Дональд, — перебила она, — не надо так. Прекрати.

Немка принесла кофе. Я пошел Альме навстречу:

— Хорошо, молчу, но ты и вправду считаешь, что это равнозначные вещи, а?

— Морган затянул Сандру в болото, — страстно заговорила Альма. — У него все дружки картежники, мошенники и прочая нечисть. Иногда еще приходят какие-то политики, и тогда он заставляет Сандру флиртовать с ними. Он постоянно внушает ей, что она должна вести себя пораскованней. Говорит: иди и обратай этого малого. Мне надо, чтобы ты ему понравилась. Это нужный человек. Он все время старался представить Сандру как сногсшибательную девицу.

— Хорошо, — сказал я, — она твоя подруга, и ты не скажешь про нее ничего дурного. И здесь бесполезно тратить время. Рассказывай остальное.

— Что значит — остальное?

— Что тебя тревожит.

— Мне кажется, что у нее есть деньги и что деньги эти принадлежат Моргану Бирксу.

— Откуда они у нее?

— Это откупные. Мне кажется, Морган на ее настоящее или вымышленное имя арендовал банковские сейфы и время от времени приносил деньги, которые она помещала в эти сейфы. Я думаю, что деньги эти от рэкета или от чего-то в этом роде. Точно не знаю. Но теперь Сандра почему-то не хочет возвращать ему эти деньги.

— У меня создается такое впечатление, что если бы она взялась даже за детскую игру со стеклянными шариками, то непременно играла бы на выигрыш.

— И ты осуждаешь ее? — спросила Альма Хантер.

— Не знаю. Пока не знаю.

— В конце концов, я пытаюсь объяснить тебе только одно — чего я боюсь.

— Чего?

— Всего.

— Моргана Биркса?

— Да.

— А Сандра его боится?

— Нет. Но это как раз меня и тревожит. Мне кажется, что ей есть чего бояться.

— Ты читала ее заявление на развод?

— Да.

— Обратила внимание, что она на очень многое замахнулась? Претендует на дальнейшее гарантированное содержание как закрепление за нею пая на совместное имущество, на получение права на собственность, на обеспечение социального страхования, даже на то, чтобы на мужа была возложена обязанность оплатить все расходы, связанные с наймом адвоката и с услугами суда?

— Да это адвокат так продиктовал. Это просто форма такая.

— Это тебе Сандра так объяснила?

— Да.

— Так каких же действий ты от меня ждешь?

— Ты прав относительно Сандры: если уж она ввязывается в драку, то ничуть не жалеет противника. Это у нее в крови. Однажды у нее в гостях был парень, засиделся за полночь и никак не хотел уходить. Стал приставать к ней, так она схватила биту, какой в гольф играют, и замахнулась на него. И ударила бы, можешь быть уверен.

— Что же ее остановило?

— Я остановила.

— А этот парень?

— Очень испугался. Я уговорила его уйти поскорей. Другом он нам не был, так, случайный знакомый.

— Хорошо. Продолжай.

— Ну, Сандра ведет себя так, будто вынуждена что-то постоянно скрывать от меня, и боюсь, что так оно и есть на самом деле. Мне кажется, она пытается в чем-то обхитрить Моргана. Я не догадываюсь, в чем, собственно, но… я хочу, чтобы ты что-нибудь придумал, что заставило бы ее… ну, быть благоразумной.

— И это все? — спросил я.

— Да.

— А как насчет тебя? Разве ты не хотела бы, чтобы я в чем-то помог тебе самой?

Мгновение она смотрела на меня с изумлением. Потом медленно покачала головой и сказала: «Нет».

Я допил свой кофе.

— Что ж, продолжай в том же духе, — посоветовал я. — Так впредь и считай, что я мальчонка, которому с наступлением темноты вредно и опасно оставаться одному. Сознайся, если бы я сказал тебе, что за плечами у меня двух-трехлетний опыт сыскной практики, ты бы без раздумий, как на блюдечке, выложила мне все, что у тебя на уме. А в нынешнем моем положении, думаешь, доверяться мне нельзя?

Она было начала что-то говорить, но тотчас осеклась и замолчала.

— Давай-ка, — сказал я, — оплачивай счет и пойдем повидаемся с братом, посмотрим, что он нам скажет.

— А ты никому не передашь то, что я тебе тут рассказала?

— Ничего особенного ты мне не рассказала… как, кстати, зовут этого брата?

— Томе.

— А имя?

— Мне кажется, я никогда не слышала, чтобы она называла его полное имя. Вроде бы Ли Томе. Так он сам подписывается. Сандра зовет его просто Блити. Всегда.

Я жестом велел немке принести счет и, подытоживая нашу беседу, сказал:

— Ну идем посмотрим, что за гусь этот Блити.

Глава 4

Если у Альмы Хантер и был ключ от квартиры, то воспользоваться им она не захотела. Она нажала на звонок, расположенный сбоку от двери, которую нам открыла молодая, лет тридцати, женщина. Стройная, с тонкой, но уже подернутой едва просматриваемыми сквозь платье жировыми складками талией. Волосы черные. Глаза большие, темные, томные. Лицо узкое, губы яркие, полные, сочные, как спелые ягоды. Взгляд ее почти не задержался на Альме Хантер, а стал изучающе шнырять по мне, точно хотел по достоинству оценить новую лошадь, которую только что купили на торгах для ее домашней конюшни и теперь привели в стойло.

— Сандра, это Дональд Лэм, сотрудник агентства Берты Кул. Он найдет Моргана и вручит ему повестку. Расскажи, что у вас там произошло. Вы сильно пострадали?

Взгляд Сандры Биркс выразил удивление.

— Вы не похожи на сыщика, — сказала она и подала мне руку, а если точней, подставила для рукопожатия ладошку, чуть выставив ее перед собой, словно давала мне возможность полюбоваться ею.

— Я стремлюсь казаться безобидным, — сказал я, энергично сжимая ладошку. Судя по тому, как покривились ее губы, рукопожатие мое вышло чересчур крепким.

— Я так рада, мистер Лэм, так рада, что вы пришли, — с нервическим смешком воскликнула она. — Для меня крайне важно, чтобы мы немедленно, срочно нашли Моргана. Я думаю, вы понимаете, почему… Проходите.

Я чуть отступил вбок, пропуская вперед Альму Хантер. Комната, в которую мы вошли, была очень просторной — с темными бимсами[1] по потолку, тяжелыми гардинами на окнах, толстыми коврами на полу. Кресла с причудливо выгнутыми спинками, поставленные вокруг овального столика с пепельницами и сигаретами, образовывали два-три отдельных островка. От всех предметов веяло духом обжитости и домашности. Здесь не забывали о комфорте и уюте человеческого жилья.

Сандра Биркс сказала:

— Арчи дома. Мне удалось забрать его сюда… тебе, Альма, вроде бы еще не доводилось встречаться с ним, или я ошибаюсь?

— Арчи? — переспросила Альма с такой высокой интонацией, точно этим словом заканчивала длинное вопросительное предложение.

— Да, Арчи. Арчи Холомэн. Да ты должна помнить, он как раз заканчивал медицинский институт, когда я выходила замуж. Теперь он работает здесь в одной из клиник, выездов на дом не практикует, но с Блити мне, по старой дружбе, конечно, не отказал.

Альма улыбнулась и покивала головой. По тому, в какой манере она это сделала, я понял, что она впервые слышит об этом Арчи, и подумал, что Сандра умеет представлять своих личных друзей с той профессиональной легкостью, с какой фокусники достают кроликов из высокого цилиндра.

— Присаживайтесь, прошу вас, — предупредительным тоном сказала Сандра Биркс. — Я пока выясню, в силах ли Блити разговаривать. Ему здорово досталось. Такая ужасная история! А произошло все совершенно внезапно: из-за угла нам наперерез вдруг выскочила машина, и я даже не успела испугаться, как мы уже врезались в нее. Блити уверяет, что водитель сделал это намеренно. Машина была большая, какой-то старой марки, таких уж, наверно, и не выпускают. Сразу после столкновения она умчалась. Я зависла на руле. Блити врезался головой в лобовое стекло. Доктор говорит, у него сломан нос. Это я узнала уже после звонка тебе, Альма… Да что вы стоите, мистер Лэм, садитесь же, пожалуйста, — засуетилась вдруг она. — Выберите себе кресло по вкусу, устройтесь поудобней, словом, чувствуйте себя как дома. Можете курить, если хотите. А мы с Альмой отлучимся на минутку. Нам нужно кое-что обсудить.

Я опустился в кресло, поставил ноги на оттоманку, закурил и стал попыхивать в потолок голубоватыми дымными колечками. Карман мой грели целых двадцать долларов, выданных Бертой Кул, а желудок, благодарно урча, потихоньку-полегоньку переваривал блюда немецкой кухни, которыми меня потчевала за завтраком Альма.

От этих приятных мыслей меня отвлекли приглушенные шаги, поскрипыванье кровати и ворчливое мужское бормотанье, донесшиеся из соседней комнаты, где, вероятно, лежал Блити. Потом я услышал, как быстро-быстро тихим, воркующим голосом что-то говорит Сандра Биркс. Альма время от времени задавала ей какие-то вопросы. Через несколько минут они обе вернулись, и миссис Биркс сказала:

— Можете поговорить с моим братом. Я провожу вас.

Я затушил сигарету и последовал за ними в спальню. На кровати лежал молодой мужчина; лицо его, с широким лбом и крохотным западающим подбородком, напоминало увеличенную в тысячу крат каплю. Время от времени он тихонько покашливал. На нос ему была наложена шина, а поверх нее налеплен огромный пластырь. Длинные черные волосы были разделены аккуратным пробором посередине головы и зачесаны на стороны. На макушке проглядывала довольно обширная плешь, — диаметром дюйма в два, не меньше. Пластырь, которым был затянут его сломанный нос, так сильно стягивал кожу, что поневоле сузившиеся глаза смотрелись черными щелями на белом паутинном поле.

Он был явно грузнее, чем можно было предположить по его худому лицу. Живот торчал бугром. Руки были узенькими в кости и коротенькими, пальцы — тонкими и длинными. Я пришел к выводу, что он лет на пять-шесть старше своей сестры.

Сандра Биркс сказала:

— Это сотрудник агентства, Блити. Он будет вручать бумаги Моргану.

Блити с нескрываемой подозрительностью посмотрел на меня своими по-кошачьи зелеными глазами, узкими полосками торчавшими над его забинтованным, залепленным клювом.

— Господь благослови! — воскликнул он, а спустя мгновение добавил: — Как его зовут?

Шина мешала ему говорить, поэтому вопрос прозвучал гнусаво: «Мкак его зомут?»

— Дональд Лэм, — представился я.

— Я хочу переговорить с вами, — сказал он.

— Уж, пожалуйста, прошу тебя, — вставила Сандра. — Ты ведь знаешь, сейчас дорога каждая секунда. Морган в любую минуту может исчезнуть из города и переправиться за границу.

— Никуда он не исчезнет и не переправится. А если вздумает, я заранее буду знать об этом, — осадил ее Блити. — Послушайте, доктор, — что у вас там? Не закончили?

Молодой врач склонил голову набок, точно скульптор, оценивающий свой только что завершенный шедевр.

— Пожалуй, да, — с некоторой долей сомнения сказал он, — но чтобы никакого напряжения, абсолютный покой, в противном случае резкое повышение давления и, как результат, кровоизлияние. В течение трех или даже четырех дней, — слабительное. Периодически, через каждые три часа, измеряйте температуру. Если будет высокой, немедленно свяжитесь со мной.

— Ладно, — сказал Блити. — А теперь уходите все. Мне нужно кое-что сообщить мистеру Лэму. Иди, иди, Сандра. Ты, Альма, тоже. Идите выпейте пока чего-нибудь крепкого.

Они мелкими шажками, в затылок друг другу, двинулась на выход, точно цыплята, вытуриваемые хозяином из палисада. После властной команды Блити молодой врач, только что демонстрировавший свою значительность, покорно заторопился к двери вслед за женщинами. Когда они все, наконец, вышли из спальни, зеленые узкие глаза вновь нацелились на меня.

— Вы адвокат? — спросил он.

Поначалу мне трудно было разобрать, что он говорит, так как он очень сильно гнусавил, словно защемил себе нос бельевой прищепкой.

— Нет, — уточнил я, — я из сыскного агентства.

— Вы давно знаете Сандру? — Его взгляд источал подозрение, направленность которого в первые минуты разговора была мне непонятна.

— Я познакомился с ней пять минут назад.

— Что вам известно о ней?

— Только то, что рассказала мне мисс Хантер.

— Что она рассказала вам?

— Ничего существенного. Так, пустяки.

— Сандра мне родная сестра, — сказал Блити, — я обязан поддерживать ее, но, видит Бог, у нее есть кое-какие недостатки, и они, эти недостатки, в известном смысле породили всю эту кутерьму. Если уж совсем без обиняков, так она изрядно попортила кровь своему мужу. Питает, знаете ли, слабость к мужчинам, и по этой части ей совершенно нельзя доверять. Она чувствует себя несчастной, если не держит на аркане одновременно с десяток мужчин, чтобы натравлять их друг на друга. И хотя женщина она замужняя, ничуть не сдерживает себя в этой своей слабости. Это как неизлечимый бзик, но она отнюдь не жаждет избавиться от него.

— Да в наше время у них у всех такой бзик, — покладисто посетовал я.

— Похоже, вы торопитесь взять ее под защиту… а ведь знакомы-то всего несколько минут.

Я хранил молчание.

— А вы мне не вешаете лапшу на уши?

— Я никогда и никому не вешаю лапшу на уши, — взбеленился я, — и я не потерплю, чтобы всякие гнусавики обвиняли меня во лжи.

Он ухмыльнулся. Было отчетливо видно, как на его скулах заиграли желваки, а глаза еще сильней сузились.

— Видите, что человек не в форме, и решили ударить ниже пояса, да? — спросил он.

— Да. Не по морде же бить человека, у которого сломан нос, — объяснился я.

— А почему, собственно, не ударить и по морде, — удивился он. — Уж я бы не постеснялся.

Я пристально посмотрел в его по-кошачьи зеленые глаза и задумчиво произнес:

— Что-то я сомневаюсь.

— Если у человека сломан нос, только больней выйдет. Если уж я ввязываюсь в драку, то забываю про сантименты и дерусь до тех пор, пока противник не окажется на карачках. И от такого конечного результата получаю большое удовольствие. А вы просто слюнтяй. С таким характером только с петухами драться.

Он явно жаждал продолжения пикировки, но я не утолил его жажды.

— Значит, Сандра хочет развестись? Так? — спустя примерно минуту сказал он.

— Судя по всему, да.

— Что ж, у Моргана на руках немало козырей. Вам не приходилось играть в такие игры?

— Я не играю в игры, я лишь вручаю бумаги, — сказал я. — А свои козыри Морган сможет предъявить суду.

— И предъявил бы, черт возьми! — страстно воскликнул Блити. — Но какого черта ему в суд являться? Он в бегах. Скрывается от правосудия. Ведь они, как пить дать, засадят его. Чего гнать лошадей? Можно было бы вызвать его через объявление в газете.

— Это займет слишком много времени, — возразил я, — к тому же вызовом через газету невозможно обеспечить себе пенсион.

— Она претендует на пенсион? — спросил он, потом быстро добавил: — Вы вроде бы сказали, что не адвокат.

— О пенсионе и прочем вам лучше расспросить либо ее саму, либо ее адвоката, — сказал я. — В конце концов меня наняли только для того, чтобы я передал Моргану бумаги.

— Они у вас с собой?

— Да.

— Дайте-ка взглянуть.

Я протянул ему бумаги. Он чуть повернулся на постели и сказал:

— Поправьте мне сзади подушку. Повыше сделайте… Ага, так лучше. А теперь чуть опустите. Пониже… вы, наверно, думаете, ну и стерва же этот ее брат, но должен вам заметить, что в нашей не отягченной утонченностью нравов семейке не один я такой… Впрочем, когда разберетесь, что к чему, мне будет уже сугубо начхать на то, что вы там себе думаете.

— Мне не платят за думание, — сказал я. — Мне платят только за вручение документов. Но если уж переходить на личности, то скажу вам откровенно: лично мне сугубо начхать, что вы там себе думаете.

— Отлично. Мне нравится ваш пыл. Садитесь напротив и помолчите с минуту.

Он взял в руки бумаги, бегло проглядел повестки, потом со скрупулезной основательностью дилетанта, впервые в жизни столкнувшегося с юридическими документами и вынужденного прорываться сквозь многочисленные рогатки типа «принимая во внимание, вышеупомянутый, с учетом изложенного», прочел заявление на развод.

Закончив читать заявление, он аккуратно положил его на повестки и протянул документы мне. Затем, задумчиво прищурившись, он сказал:

— Итак, она рассчитывает добиться такого постановления суда, которое давало бы ей право безраздельно распоряжаться всеми ценностями, находящимися в банковских сейфах. Правильно я понял?

— Больше того, что написано в этих бумагах, мне не известно, — сказал я. — Вы их только что прочли. Теперь вам известно не меньше моего.

— Не слишком ли вы уклончивы? — спросил он.

— Мне заплатили только за то, чтобы я вручил бумаги, — сказал я. — Почему бы вам, если уж вы так страстно хотите выяснить, что, собственно, затевает ваша сестра, не порасспрашивать ее саму?

— Не беспокойтесь, порасспрашиваю, — хмуро заверил он.

— А вы не знаете, где находится ее муж? — спросил я.

— Я знаю, где находится любовница мужа, — скромно сообщил он. — Чертовски, знаете ли, симпатичная девочка.

— Миссис Биркс могла бы организовать ей выход в суд, — заметил я. — Могла бы, но почему-то не делает этого. Возможно, считает, что она не такая уж и симпатичная?

Он рассмеялся, но в смехе его было что-то гаденькое.

— Ну, тут вы явно ошибаетесь. Имей она такую возможность на самом деле, она бы непременно ею воспользовалась. Боже мой, как плохо вы знаете женщин, если судите о Сандре по ее внешности.

Он говорил о своей сестре. Я молчал.

— Если бы вы пробыли с ней в одной комнате хотя бы десять минут, она бы вас охмурила… ну что вы смотрите на меня такими глазами? Испугались, что ли?

— Нет.

— Ну, я вас предостерег. В нашей семье никто не отличается склонностью к условностям. Черт, я, конечно, ничего не имею против нее. Она живет своей жизнью. Я своей. Она расчетливая, эгоистичная, вечно против кого-нибудь интригующая мегера с нравственной установкой кошки. Чертовски привлекательная, смекалистая… но смекалку свою она использует только для того, чтобы заполучить какой-нибудь лакомый кусочек… Черт, я многое мог бы рассказать вам, да… Ладно, скажите ей, пусть она войдет.

Я подошел к двери и громко сказал:

— Миссис Биркс, ваш брат хочет с вами поговорить. Мне выйти? — спросил я у Блити.

— Да нет, черт, нет. Останьтесь.

Я приблизился к кровати. Сандра Биркс вошла в комнату и с волнением сказала:

— Что такое, Блити? Ты плохо себя чувствуешь? Врач оставил мне успокоительное, велел давать его тебе, когда ты будешь нервничать…

— Да брось ты это воркование, — одернул ее Блити. — Ты всегда начинаешь проявлять материнскую заботу, когда хочешь заполучить что-то конкретное. Боже ты мой всемогущий, я же тебе родной брат. Я знаю тебя как никто другой. Мне ведомы все тайны твоей души. Я знаю, чего ты хочешь. Ты хочешь выудить из меня имя подружки Моргана. Хочешь вручить бумаги Моргану. Хочешь получить развод. Хочешь стать свободной, чтобы выйти замуж за своего нынешнего хахаля. Кто он, кстати? Этот ничтожный молоденький врачишка? Мне он не очень-то понравился. И догадываюсь, почему.

— Блити! — воскликнула она. — Не надо! — и испуганно взглянув на меня, продолжила: — Прошу тебя, не говори так. Ты пережил нервное потрясение, ты выведен из душевного равновесия и…

— При чем здесь равновесие, черт?! — резко оборвал он ее. — У тебя всегда так. Раз не удалось одурачить человека, значит, он выведен из равновесия и сам не в себе… ладно, Бог с тобой, я не виню тебя. Ты мне сестра. И я обязан быть терпимым к тебе и поддерживать тебя в трудную минуту. Но ведь и Морган Биркс мне не чужой человек. Он мне друг. И если его на секунду сшибли с ног, это вовсе не значит, что ты можешь прыгать на него обеими ногами и топтать.

— Кто это прыгает на него обеими ногами? — возмущенно воскликнула Сандра. Ее глаза гневно засверкали. — Мое заявление на развод составлено самым благоприятным для него образом. Боже мой, я бы могла написать такое… если бы…

— Если бы не сделала ему чертовски много доброго, — с глумливой ехидцей подсказал Блити. — Подумай лучше, что мог бы сказать о тебе Морган. Посмотри на себя! Ты ни на минуту не можешь забыть о своих плотских заботах. Даю голову на отсечение, что ты и нынешнего своего дружка… или одного из твоих нынешних дружков… завлекла в какую-нибудь интрижку против меня. У него еще молоко на губах не обсохло, а ты и его туда же…

— Блити! Прекрати! — воскликнула она. — Арчи Холомэн просто милый молодой человек. Морган хорошо его знает. Мы оба дружны с ним. Между нами совершенно ничего нет.

Блити отреагировал смехом, исполненным цинизма.

— Морган, говоришь, знает его? И вы с Морганом дружите с ним? Друг семьи, значит? Выходит, чтобы прослыть другом семьи, достаточно почаще заходить в гости, жать руку мужу и курить его сигары? Но чем, скажи мне, вы занимаетесь с ним, когда встречаетесь в отсутствие Моргана? Только откровенно!

— Вот что, Блити, — зло сказала она, — или ты сейчас же, сию же секунду заткнешься, или я тоже скажу тебе пару ласковых. Ты и сам да-а-алеко не ангел. Меня с души воротит от твоего показного фарисейства. Вздумаешь облить меня грязью, сам в дерьме по уши окажешься. Этого дерьма…

Уступая ее напору, он поднял руку ладонью к ней, как бы в знак самозащиты.

— Не суетись, малышка. Дай досказать. Совсем немного осталось.

— Говори. Только поскорее.

— Я помогу тебе с розыском Моргана. И ты сможешь вручить ему все эти бумаги, ведь без этого бракоразводный процесс тебе ни за что не начать. Ну а остальное можно провернуть в два счета и без меня. Но прежде мне надо убедиться, что и Морган не останется внакладе.

— Чего тебе нужно?

— А чтобы ты целиком убрала весь этот абзац насчет собственности, — сказал он. — До замужества ты сама себя содержала. Но уж потом времени зря не теряла. Одному Богу известно, сколько ты загребла под себя, хотя и так ясно, что немало, и все втихаря, тихой сапой. Вот и квартирка у тебя что надо. И арендный счет за нее, наверно, за несколько месяцев вперед оплачен. Шкафы битком тряпьем дорогим забиты. Кубышка тоже, наверняка, полная. А с шикарным барахлом да с такой, как у тебя, внешностью, с такой фигурой да еще с твоей способностью из мужиков веревки вить можно махнуть в Европу и подцепить там какого-нибудь принца, а то и не одного.

— Вы что, показывали ему бумаги? — накинулась она на меня. — Дали ему прочесть мое заявление?

— Да, — ответил я. — Вы же сами хотели, чтобы я с ним переговорил.

— Самое глупое в человеке — это… — раздраженно начала было она, но оборвала себя на полуфразе и перевела взгляд на своего брата. — Мужчины меня доконают, — подытожила она.

Его смех был полон сарказма.

Глаза Сандры Биркс заблестели молниями, но голос ее не выдавал и призвука волнения.

— Что тебе нужно, Блити? Мы не продвинулись ни на шаг.

— Я хочу, чтобы ты пошла к адвокату и составила новое прошение о разводе. И такое, чтобы в нем не выдвигалось никаких претензий на собственность. Развод ты получишь. Разойдетесь с Морганом как в море корабли. Каждый поплывет своим путем. Так, думаю, будет справедливо.

— О какой собственности ты говоришь?

— О тех ценностях, которые лежат в банковских сейфах, в общем, ты сама прекрасно знаешь.

Она резко повернулась ко мне.

— Это ваших рук дело. Почему вы решили, что нужно показывать ему эти бумаги?

— Он не виноват. Просто не сообразил человек, — заступился Блити. — Не дергайся, малышка. Мне вовсе не улыбалось, чтобы в этом деле меня держали за дурачка. В самое ближайшее время обвинения с Моргана будут сняты, и ему не нужно будет больше прятаться. И тогда, вероятно, он захочет меня навестить. Морган малый не промах, башка у него хорошо варит. Как только вы через меня выйдете на его подружку, он сразу сообразит, кто ее подставил. Знайте, Морган не позволит водить себя за нос!

— У меня нет времени бегать по адвокатам только затем, чтобы составить новое заявление, — ответила она. — К тому же оригинал заявления уже подшит в дело, и именно на основании этого факта на имя Моргана выписана повестка в суд, то есть сначала принято решение о вызове Моргана в суд, а потом, значит, и повестка выписана.

— Да, но ведь, согласись, исправить заявление ты можешь?

— Не думаю.

— Садись за стол и пиши письмо. В письме укажи, что хоть ты и выдвигала в своем первоначальном заявлении претензии на собственность, вообще-то она тебе не нужна, а когда дело будет рассматриваться в суде, пусть твой адвокат заявит судье, что в пенсионе ты не нуждаешься, квартиру оставляешь за собой до истечения срока оплаты, но что полностью оставляешь за собой всю свою одежду и ту мелочь, что лежит в карманах твоих джинсов, а Морган пусть заберет себе все остальное.

— А зачем тебе это письмо?

— Хочу быть уверенным, что с Морганом ты поступишь по справедливости.

Она поджала губы и растянула их гармошкой. Глаза гневно пылали. Блити встретил ее взгляд со спокойной уверенностью человека, привычного к тому, что его оппоненты порой срываются на крик возмущения или протеста, но не допускающего и мысли, что они могут все-таки не поддаться на его уговоры. Спустя секунду-другую она прошла к столу, изо всей силы рванула на себя выдвижной ящик, вынула оттуда листок бумаги и уселась за стол писать письмо.

— Не пойму, что вы курите. Табак незнакомый, но все равно с удовольствием отведал бы сейчас сигарету. Угостите? — обратился ко мне Блити.

Я кивнул.

— Только вы уж помогите мне, бедолаге, пожалуйста. А то у меня на лице столько всего накручено, что я не могу увидеть, куда нужно поднести спичку. Боюсь подпалить себя.

Я дал ему сигарету и помог прикурить. Он сделал несколько глубоких затяжек подряд и сказал:

— Боже, ну и странный же вкус.

Потом он уже ничего не говорил, а только курил и молчал. За столом скрипела пером о бумагу Сандра. Когда сигарета Блити истлела на дюйм, она закончила писать, прижала к письму промокашку, перечитала написанное и передала бумагу брату.

— Что ж, — сказала она, — теперь, надеюсь, ты удовлетворен: чтоб непутевый твой дружок получил удачный развод, готов сестричку по миру пустить.

Он дважды просмотрел письмо, сказал: «Годится». Сложил лист вчетверо, не без труда нащупал карман собственных брюк и с грехом пополам запихнул письмо внутрь. Потом посмотрел на меня и сказал:

— О’кей, приятель. Делай свое дело. Подружку Моргана зовут Салли Дирк. Живет она в меблированном доме «Майлстоун». Гони туда и будь с ней пожестче. Не церемонься. Возьми ее в оборот. Постращай как следует. Скажи, тебе, мол, известно, что она прячет Моргана, и ты, мол, позаботишься, чтобы ее арестовали за предоставление убежища человеку, скрывающемуся от правосудия. Врать не стесняйся, и вообще будь понахальней. Скажи ей, что Сандра начала бракоразводный процесс, хочет завладеть всей собственностью Моргана, а ее намерена привлечь как аферистку. Только ни слова ей о том письме, которое дала мне Сандра. Прикинься полицейским, хотя нет, у тебя это все равно не получится, но пожестче будь обязательно!

— А что потом?

— Потом сядь ей на хвост. И она выведет тебя на Моргана.

— А сам он к ней не придет?

— Да нет же, черт подери. Морган не такой дурак, чтобы по собственной инициативе угодить в капкан. Он поддерживает с ней связь, но парень он осторожный и предусмотрительный и, уж поверь, совать голову в мышеловку не станет. Тем более, он знает о розысках полиции.

Я повернулся к Сандре Биркс.

— У вас есть фотография вашего мужа? — спросил я.

— Конечно, — ответила она.

— Его фотографии можно посмотреть в газетах, — подсказал Блити.

— Я знаю, но в газетах они недостаточно четкие. Я их уже смотрел.

— У меня есть несколько снимков, правда, нестудийных, и один фотопортрет, — сказала Сандра. — Идемте со мной в другую спальню.

Кивком головы я попрощался с Блити.

— Желаю удачи, Лэм, — сказал он и откинулся на подушки. В уголках его губ, казалось, затаилась странная, ироничная усмешка. Было такое впечатление, что ему хотелось улыбаться, но мешала боль, сковывающая губы.

— Когда закончите со снимками, Сандра, вернись. Дашь мне успокоительное. Похоже, через полчаса нос опять разболится. А боль эта просто невыносима. Вот ведь забавно: из-за этой дурацкой повязки не видишь, куда правишь!

— Смотри лучше, куда правлю я — посоветовала она. — Боже мой, как это в твоем стиле! Вроде тех твоих уверений, будто машина врезалась в нас нарочно. Если б хоть иногда не выставлялся…

— Брось, — оборвал он ее. — Лэма не интересуют личные качества отпрысков семейства Томе.

Она метнула в него исполненный злобы взгляд и желчно бросила:

— Долго же до тебя доходило! — И быстро зашагала к двери. Я поспешил за ней.

В гостиной нам повстречалась Альма Хантер. Она как- то опасливо спросила:

— Ну, узнали, что хотели?

Сандра Биркс сурово кивнула.

— Можешь не сомневаться, я все узнала, — тихо, почти шепотом сказала она. — И будь уверена, теперь-то я Прищучу эту соплячку! — Идемте, мистер Лэм, время не ждет, — сказала она, обращаясь уже ко мне.

В спальне стояли две супружеские кровати, на стенах висели картины. Мебель была дорогая, со вставными зеркалами фигурной формы. Она сказала:

— Альбом с фотографиями лежит у меня в шкафу. Присаживайтесь вот сюда, хотя нет, лучше на постель, потому что я хочу сесть рядом. Буду помогать вам искать, так быстрей получится. Какие вам больше понравятся, заберете с собой.

Я присел на краешек кровати. Она выдвинула ящик шкафа, достала оттуда альбом с фотографиями и села рядом со мной.

— Что вам рассказал обо мне мой брат? — спросила она.

— Ничего особенного.

— Неправда. Хоть он мне и брат, человек он очень тяжелый. Жизнь воспринимает только в черно-белом цвете.

— Мы собирались посмотреть фотографии вашего мужа, — напомнил я ей. — Они здесь?

Она состроила мне рожицу и жестко сказала:

— Не забывайте, на кого вы работаете.

— Не забуду.

— Ну? — спросила она.

Я вопросительно поднял брови.

— Теперь я хотела бы услышать, что говорил обо мне Блити.

— Ничего примечательного.

— Наверно, говорил, что я эгоистка.

— Точно вспомнить его слова я не могу.

— А говорил, что я помешана на сексе?

— Нет.

— Что ж, — сказала она, — для него это большое достижение. Обычно он эту мысль жует, как корова траву. Боже мой, вообще-то я бы не удивилась даже тому, если бы он и доктора Холомэна произволом своей извращенной фантазии определил мне в любовники.

Я промолчал; ее глаза, направленные на меня из-под приспущенных век, ярко заблестели.

— Так говорил или нет? — переспросила она.

— Вас и в самом деле это интересует? — в свою очередь спросил я.

— Конечно.

— А что конкретно?

— Какие опасения высказывал Блити… Он обвинял меня в том, что я вожу дружбу с мистером Холомэном?

— Не помню.

— У вас такая худая память?

— Нет.

— Вряд ли из вас получится хороший сыщик.

— Возможно.

— Вы работаете на меня, помните об этом.

— Я работаю на некую миссис, которую зовут Берта Л. Кул, — уточнил я. — За свои действия я отчитываюсь непосредственно ей. Насколько я понял своего шефа, мне поручено вручить Моргану Бирксу судебные бумаги, а вы привели меня сюда, полагаю, для того, чтобы показать мне фотографии вашего мужа.

— Вы невыносимы.

— Извините.

— Да ладно уж, — сказала она. — Я и сама не знаю, почему мне так безумно хочется получить ответ. Ответ мне и так известен. Конечно, он хаял меня. Мы никогда не жалели друг друга, как это бывает между братом и сестрой. Но я не предполагала, что он и доктора Холомэна пристегнет к «любовному досье».

— Я бы предпочел посмотреть снимки, — сказал я, — на которых было бы зафиксировано что-то характерное, — поза, или улыбка, или еще что-то такое в этом роде.

Она стремительно поднесла альбом к моему лицу, только что не ткнула им в него, открыла, стала листать страницы.

На первом снимке была запечатлена Сандра Биркс. Она сидела на грубо сколоченной скамейке на фоне водопада, соснового бора и горной реки. За плечи ее обнимал какой- то мужчина. Она заглядывала ему снизу в глаза.

— Это Морган? — спросил я.

— Нет, — сказала она и перевернула страницу. Потом стала листать альбом назад.

— Забыла, где они, — извиняющимся тоном сказала Сандра. — Эти снимки я закладывала, помню, в спешке. Мы в тот год вместе проводили отпуск и… — Она перевернула еще две страницы и воскликнула: — Ага, вот он… — и чуть склонилась ко мне, тыча в страницу пальцем.

Это была хорошая, качественная фотография: высокий, худой мужчина с острыми чертами лица и зачесанными назад с высокого лба блестящими черными волосами.

— Вот это то, что мне надо. Качественный снимок. Другие есть?

Кончики ее малиновых ногтей скользнули под снимок и поддели его за уголки, с помощью которых он был прикреплен к альбомной странице.

— Может быть, — сказала она весьма неопределенно.

Она пролистала еще две или три страницы, заполненные совершенно ординарными фотографиями, на которых были запечатлены мужчины за рулем автомашин (особенно часто это были почему-то «порши»). Они, глуповато, наивно улыбаясь, смотрели прямо в камеру, видимо, ловили птичку.

Сандра сказала:

— Здесь есть три, может, четыре, страницы со снимками, которые были сделаны во время нашего отпуска. Мы, девчонки, гурьбой ходили купаться нагишом — это вам не надо смотреть.

Она вроде бы украдкой бросила быстрый взгляд вниз, хихикнула, перевернула разом несколько страниц и обнаружила, наконец, еще один снимок своего мужа.

— Эта уже не такая качественная, как первая, — сказала она, — зато тут он снят в профиль.

Я вынул фотографию, сравнил ее с первой и сказал:

— Чудесно. Благодарю вас.

— Вам этого достаточно?

— Да.

Она по-прежнему сидела на кровати: губы слегка приоткрыты, взгляд устремлен вдаль, казалось, она о чем-то сосредоточенно размышляет. Вдруг она неожиданно сказала:

— Извините, я на минутку отлучусь. Мне нужно кое о чем спросить Альму.

Она спрыгнула с кровати и вышла в гостиную, оставив меня один на один с альбомом. Я бросил его к изголовью постели.

Она отсутствовала всего несколько минут, а вернулась вместе с Альмой.

— Мне пришла в голову мысль, что вам может пригодиться какая-нибудь газетная фотография, — сказала Сандра Биркс. — Вот. — Она аккуратно вырвала фотографию из газеты. Шапка над фотографией гласила:

МОРГАН БИРКС, ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО ОТКУПЩИК-МАХИНАТОР СИНДИКАТА ИГРАЛЬНЫХ АВТОМАТОВ, РАЗЫСКИВАЕМЫЙ ПОЛИЦИЕЙ ДЛЯ ДАЧИ ПОКАЗАНИЙ ПЕРЕД БОЛЬШИМ ЖЮРИ.

Я сравнил фотографию с двумя первыми. Газетная оказалась нечеткой, но было совершенно очевидно, что на всех трех запечатлен один и тот же человек.

Сандра Биркс тихонько взвизгнула и схватила альбом.

— О, забудьте об этом! — воскликнула она.

Альма Хантер вопрошающе посмотрела на нее.

— В нем те самые фотографии, где мы плаваем нагишом, — сказала она и рассмеялась. — Я нечаянно оставила мистера Лэма один на один с ними.

— Я не видел их, — успокоил я Сандру. — Итак, я возьму с собой фотографии, доложу миссис Кул и отправлюсь к Салли Дирк. Я бы еще просил дать мне номер вашего телефона, чтобы можно было позвонить, если откроется что-нибудь интересное для вас.

— Меня интересует только одно, мистер Лэм, — сказала Сандра. — Я хочу знать точный срок вручения бумаг.

— Как только я вручу бумаги, я сообщу об этом миссис Кул.-

— Это уж ваше дело. Мне важно только точно знать, когда именно вы будете вручать их.

— Зачем это вам?

— Мне кажется, что Блити решил надуть меня.

— Решения принимает миссис Кул. Обратитесь к ней.

— Вы подождете?

— Нет, мне еще надо зайти в офис. Отчитаться.

— Хорошо. Вот, возьмите номер телефона, а ты, Альма, возьми мою машину и поезжай вместе с ним. Отвезешь его. Это сэкономит время… Если вы намерены проследить за девушкой, мистер Лэм, вам понадобится машина. У меня есть еще одна. Вы могли бы пользоваться ею по вашему усмотрению. Управлять умеете?

Я взглянул на Альму.

— Да, но я бы не отказался от шофера.

— Ты можешь исполнить роль шофера, Альма? Будь так добра!

— Я сделаю все, что в моих силах, ты же знаешь, Сандра, — сказала Альма. Она прошла к ночному столику, поправила волосы, припудрила лицо и, чуть приподняв голову, провела помадой по губам. Из-под воротничка была видна узкая полоска шеи. Сначала мне показалось, что это свет, отражаясь от зеркала, бросает на нее неровные пятна тени. Потом, однако, понял, что эти темные пятна не что иное, как синяки.

— Ну, идемте в другую комнату, Альме нужно переодеться, — почти скороговоркой сказала Сандра.

— Я не буду переодеваться, — сказала Альма Хантер.

— Я налью вам вина, мистер Лэм, — сказала Сандра Биркс.

— Благодарю, не надо, я не пью во время работы.

— Ух ты, какой принципиальный молодой человек. — воскликнула она. В голосе ее звучала насмешка. — Ну просто совершенно беспорочный.

— Я работаю на вас, — напомнил я. — Вы за это платите.

— Да, верно. Мне кажется, вы достойны похвалы. — Интонация, с которой она произнесла эти слова, говорила о том, что их не стоит воспринимать всерьез.

— Ваш брат просил вас принести седатив, вы не забыли?

— Ах, Блити… Взрослый ребенок… Ничего, подождет… Скажите мне лучше, что все-таки он говорил обо мне? — игриво спросила она, кокетливо склонив голову набок. Эта девица ни на мгновение не забывала о том, что она женщина. — Что он говорил об Арчи?

Альма обернулась ко мне от зеркала и предостерегающе прищурила глаза.

— Сказал, что считает доктора Холомэна весьма квалифицированным врачом. Говорил, что вы очень импульсивны и очень упрямы, но необыкновенно добры. Говорил, что никогда не соглашается с вами в мелочах, но что вы всегда сходитесь в главном, что всякий раз, когда вы попадаете в переплет, неважно в какой, большой или маленький, вы можете обратиться к нему, и он не даст вас в обиду.

— Неужели так прямо и говорил?

— Именно это запало мне в память из всего, что он рассказал.

Она стояла и смотрела на меня округлившимися глазами. Что означал этот взгляд, понять было невозможно. На какое-то мгновение мне даже показалось, что это — страх.

— Вот как?! — воскликнула она.

Альма Хантер кивнула мне.

— Идемте, мистер Лэм!

Глава 5

Без двадцати минут двенадцать я подошел к офису. Объявление на двери гласило, что прием претендентов завершен, однако желающие устроиться на работу в агентство еще подходили: двое стояли перед дверью и читали объявление. Когда я приблизился ко входу, они развернулись и прошли мимо меня устойчиво твердой, привычно прямой походкой солдат, отступающих с поля боя.

Элзи Брэнд почему-то не печатала. Левый верхний ящик ее стола был выдвинут. Когда я возник на пороге, она быстро задвинула его.

— Вот те раз! — воскликнул я. — Неужели вы втихаря почитываете?

Она окинула меня взглядом, в котором не было и тени стеснительности или робости. Обшарила меня им сверху донизу. Потом медленно выдвинула верхний ящик стола и вновь углубилась в чтение. С того места, где я стоял, было видно, что она читает какой-то киножурнал.

— Может, соизволите позвонить вашему работодателю, — предложил я, — и сообщить ей, что оперативный работник номер тринадцать прибыл с докладом.

Она оторвала взгляд от журнала.

— Миссис Кул отлучилась на ленч.

— Когда она вернется?

— В полдень.

Я наклонился над столом.

— В таком случае в моем личном распоряжении целых пять минут, — сказал я. — Может, вы бы лучше со мной побеседовали, чем журнал читать?

Она сказала:

— А что — есть какая-нибудь серьезная, стоящая тема?

— Нет.

На какое-то мгновение ее глаза засветились лукавыми искорками.

— Вообще-то я терпеть не могу вести серьезные беседы, — призналась она. — В ящике у меня киножурнал. Серьезных книг, вроде «Цитадели», «Унесенных ветром» и прочих я не читаю и, более того, читать не собираюсь. Ну так какую вы предлагаете тему?

— Ну, может, для начала перемоем косточки миссис Кул? В какое время она уходит на ленч?

— В одиннадцать.

— И возвращается в двенадцать? А вы уходите в двенадцать и возвращаетесь в час?

— Да.

Я сообразил, что она несколько старше, чем мне показалось поначалу. Тогда я думал, что ей под тридцать. Теперь же я был склонен определить ее возраст лет в тридцать пять. Она, видно, хорошо следила за своей фигурой и внешностью, но по шее, откуда-то из-за уха, бежала вниз тяжелая складка, которую никак уже нельзя было скрыть. Да и слегка наметившийся, но вполне заметный двойной подбородок означал, что ей наверняка не двадцать восемь, тем более не двадцать семь, которые я мысленно дал ей при первом посещении офиса.

— На улице в машине меня ждет Альма Хантер, — сказал я. — Похоже, миссис Кул не соизволит вернуться вовремя, так что, пожалуй, имеет смысл сбегать и предупредить ее.

— Миссис Кул вернется вовремя, — уверенно сказала Элзи Брэнд, — если и запоздает, то не более, чем на две, максимум, три минуты. На этот счет сомнений быть не может. Она никогда не допустит, чтобы свое обеденное время вы истратили на ожидание в конторе.

— Наверное, она человек с устоявшимся характером, — высказал я рабочую гипотезу.

— Уж это точно, — согласилась Элзи Брэнд.

— Как она занялась частным сыском?

— Наследовала дело мужа после его смерти.

— Есть много иных средств, которыми женщина могла бы зарабатывать себе на жизнь, — брякнул я.

— Каких, например? — поинтересовалась она.

— Ну, скажем, моделирование женских халатов, — ответил я. — Давно вы у нее служите?

— С того часа, как она впервые вошла в свой кабинет.

— И сколько же с того часа минуло?

— Три года.

— Вы познакомились с ней еще тогда, когда был жив ее муж?

— У мужа я была секретаршей. А к нему меня устроила сама Берта. Она…

Тут в коридоре раздались звуки шагов, и она замолчала. За стеклянной дверью возникла тень. Через секунду в комнату величественно вплыла Берта Кул.

— Ну что ж, Элзи, — сказала она, — теперь можешь идти. А тебе что надобно, Дональд?

— Я хотел бы отчитаться.

— Проходи, — сказала она.

Горделиво приосанившись, она прошествовала в свой кабинет, мощно вибрируя своими объемными женскими прелестями. На улице стояла жара, но никаких огорчений она ей, видимо, не доставляла.

— Садись, — сказала Берта. — Ты уже выяснил, где он прячется?

— Кто, муж Сандры? Пока еще нет. Зато побеседовал с ее братом.

— Ну так не трать попусту время и выясни, где находится Биркс.

— Как раз собираюсь этим заняться.

— Разумеется, собираешься. Ты в ладах с арифметикой?

— Есть что посчитать?

— За аренду помещения я плачу ровно столько, сколько зарабатываю за семь дней. Проканителишься ты с этой работой семь дней или справишься за день, в любом случае мне придется заплатить сто пятьдесят долларов за аренду помещения. Если ты успеешь управиться сегодня, то сэкономленные тобой шесть дней я пущу на другого клиента. Произведи подсчет и назови мне полученную в результате сумму. Если будешь торчать в офисе, то вообще не сможешь вручить повестку. Мотай отсюда подобру-поздорову и вручай эту чертову повестку.

— Я зашел, чтобы отчитаться.

— Зачем мне твои отчеты? Мне нужны действия.

— А мне нужен помощник.

— Для чего?

— Надо проследить за одной девушкой. Я установил адрес, по которому живет подружка Моргана Биркса. Я скажу ей кое-что такое, отчего она обязательно побежит к Моргану, и тут за ней нужно будет проследить.

— А что мешает?

— Насчет машины я договорился. Возить меня будет мисс Хантер.

— Хорошо. Пусть возит. Вот еще что, — сказала она. — Как только обнаружишь убежище Моргана Биркса, позвони Сандре.

— А это не помешает вручению повестки? — спросил я.

Она улыбнулась.

— Это пусть тебя не волнует. Финансовое соглашение на должном уровне предусматривает все нюансы.

— Я могу попасть в свару. Это чокнутая семейка. Брат Сандры Биркс намекает, что прав больше на стороне Биркса, а не Сандры.

— Нам платят не за то, чтобы мы выясняли, на чьей стороне больше прав, а за то, чтобы мы вручили повестку.

— Это понятно, но могут. возникнуть некоторое осложнения. Может, вы дадите мне какой-нибудь документ, который бы подтверждал, что я работаю на агентство?

Секунду-другую она смотрела на меня, потом выдвинула ящик своего стола, достала из него отпечатанный на машинке бланк и вписала в него мои имя, фамилию, возраст и внешние данные, после чего поставила внизу свою подпись, высушила ее промокательной бумажкой и протянула его мне.

— А пистолет не дадите? — сказал я.

— Нет.

— А если я попаду в переплет?

— Нет.

— А если все-таки попаду?

— Выбирайся как знаешь.

— С пистолетом было бы намного легче, — не сдавался я.

— С пистолетом ты можешь наломать дров. Начитался дешевых детективов.

Я сказал:

— Вам, конечно, видней, — и двинулся к двери.

— Погоди-ка. Вернись, — сказала она. — Уж коли ты здесь, я тебе кое-что скажу.

Я развернулся и пошел назад.

— Я навела справки, Дональд, и все о тебе узнала, — сказала она покровительственно-материнским тоном. — Ты выдал себя утром, когда просматривал те юридические документы. По тому, как ты это делаешь, я сразу поняла, что у тебя юридическое образование. Ты молод. Временно без работы. Не пытаешься устроиться в юридическое учреждение. Когда я расспрашивала тебя об образовании, ты не удосужился даже словом обмолвиться о том, что работал юристом.

Я постарался всем своим видом показать, что ее слова не произвели на меня никакого впечатления.

— Дональд, — сказала она, — мне известно твое настоящее имя, и я все знаю о постигшей тебя неудаче. Тебя отлучили от практики и за нарушение профессиональной этики запретили вести дела.

— Никто меня ни за что не отлучал, — возразил я, — и профессиональной этики я не нарушал.

— А гражданский комитет по конфликтам заявляет, что нарушил.

— Гражданский комитет по конфликтам — это сборище чванливых бездарей. Я слишком много трепался, вот и все.

— О чем, Дональд?

— Я выполнял кое-какую работу для одного клиента, — сказал я. — Случайно у нас завязался однажды разговор о законах. Я сказал ему, что можно совершить преступление и при этом остаться безнаказанным, нужно только правильно воспользоваться законом.

— Чепуха, — сказала она. — Это любому мальчишке известно.

— Вся беда в том, что я на этом не остановился, — признался я. — Я сказал ему, что люблю поупражняться в построении всякого рода логических комбинаций. И с моей точки зрения любые знания имеют хоть какую-то ценность только в том случае, если их можно применить на практике. Я проштудировал множество юридических казусов и понял, как применять на практике описанные в них трюки.

— Ну, ну, дальше, — сказала она, ее глаза выражали живой интерес. — Чем же все это закончилось?

— Я сказал этому человеку, что можно совершить убийство таким образом, что никакая полиция не сумеет выйти на убийцу. Он заявил, что я, мол, загибаю. Тогда я психанул и предложил ему заключить пари на пятьсот долларов, а он согласился в любое время выложить деньги, если я в случае проигрыша выложу свои пять сотен. Мы договорились, что увидимся на следующий день. Ночью его арестовали. Оказалось, что он мелкий гангстер. Он выболтал все, что знал, полиции. В том числе и о том, что я согласился объяснить ему, как можно совершить убийство и выйти при этом сухим из воды. И не преминул добавить, что обещал заплатить мне за эту информацию пятьсот долларов и в случае, если она покажется ему практически полезной, убить одного из конкурировавших с ним гангстеров. На меня ополчился весь гражданский комитет. Они на год лишили меня лицензии. Они решили, что я какой-то ханыга от юриспруденции, занимающийся мокрыми делами. Я пытался объяснить, что действовал из спортивного интереса, на спор. Как бы там ни было, они мне не поверили. И при этом еще взъелись на меня за то, что я утверждал, будто можно остаться безнаказанным, совершив преднамеренное убийство.

— А это на самом деле можно, Дональд? — спросила она.

— Да, — сказал я.

— И ты знаешь, как?

— Да. Я уже говорил вам, что у меня есть одна слабость: люблю просчитывать логические комбинации.

— Ив запасниках твоей памяти хранится такая комбинация, использовав которую я могла бы совершить убийство и остаться совершенно неуязвимой для закона?

— Да.

— То есть прояви я достаточно хитрости, и меня не поймают?

— Я имел в виду другое. В этом случае от вас потребовалось бы только одно: вручить свою судьбу в мои руки и выполнять все мои указания.

— Ты, надеюсь, не имеешь в виду ту старую басню, что труп можно захоронить так, что его никогда не найдут?

— Это чистой воды ахинея. Я говорю о лазейке в самом законе, о такой лазейке, который можно воспользоваться, чтобы безнаказанно совершить убийство.

— Ну-ка, ну-ка, просвети, Дональд.

Я рассмеялся и сказал:

— Видите ли, на просвещении я уже один раз обжегся.

— Когда истекает твой год?

— Уже истек. Истек два месяца назад.

— Почему же ты не возвращаешься к юридической практике?

— Чтобы устроить себе офис с мебелью, правоведческими справочниками и начать практику, нужны деньги, — сказал я.

— А в солидную юридическую фирму тебя бы не согласились принять?

— Не доверяют, раз был отлучен от практики.

— А в какую-нибудь поменьше? Неужели нельзя получить работу в юридической конторе?

— Нет ни малейшего шанса.

— Как же ты намереваешься распорядиться своим юридическим образованием, Дональд?

— Вручать повестки, — сказал я. И, резко развернувшись на каблуках, вышел в приемную.

Элзи Брэнд ушла на ленч. Альма Хантер ждала меня в машине.

— Пришлось воспользовать своим женским обаянием, чтобы отделаться от автодорожного инспектора, — сказала она.

— Умница, — похвалил я. — Едем к меблированному дому «Майлстоун», и я прокручу свою версию о Сатли Дирк.

Она оглянулась, чтобы проверить, нет ли сзади машин. Когда она оборачивалась, ее наглухо закрываемая высоким воротничком шелковой блузки шея с одного бока приоткрылась, и я вновь увидел те темные, зловещие синяки… Следы от пятерни того, кто пытался ее задушить.

Время для расспросов было неподходящее. Она ловко внедрилась в поток машин, двигавшийся по улице, и мы устремились к меблированному дому «Майлстоун».

— Ну, — сказал я, — вот и приехали.

— Ни пуха, — с улыбкой сказала она.

— К черту.

Я перешел на противоположную сторону улицы, просмотрел список жильцов, висевший сбоку от двери, и нажал на кнопку против фамилии «С. Л. Дирк, 314».

Я стал прикидывать в уме, как бы поступил профессиональный сыщик, если бы не застал мисс Дирк дома. Но прежде чем додумался, автоответчик показал, что мисс Дирк дома и готова принять визитеров без предварительной беседы по переговорному устройству.

По насыщенному зловонными запахами коридору я двинулся на тусклый свет в надежде выйти к лифту. Мне улыбнулась удача. Войдя в лифт, я прикрыл за собой дверцу и нажал кнопку третьего этажа.

Только было я собрался постучать в дверь номера 314, как она распахнулась, и я увидел перед собой девушку в темно-голубом шелковом пеньюаре. Она спросила:

— Что вам нужно?

Волосы у нее были белокурые, но, как я тотчас определил, крашеные. Похоже, она уже перешагнула тридцатилетний рубеж, но фигуре ее могла бы позавидовать и юная дева, — налитые упругие груди, прорисовывавшиеся сквозь тонкий пеньюар, казалось, готовы были вырваться на волю. Она еще раз, теперь уже понастойчивее, спросила:

— Что вам нужно?

Ее грубоватый голос контрастировал с ее внешним обликом.

— Мне нужно зайти к вам.

— Зачем?

— Надо побеседовать.

— Ну что ж, заходите, — сказала она.

Перед моим появлением она, вероятно, обрабатывала ногти. На кофейном столике, стоявшем около дивана, лежала маникюрная пилочка, Она прошла к дивану, устроилась поудобней, взяла со столика пилочку, критическим взглядом осмотрела свои ногти и, не поднимая глаз, сказала:

— Так что же вам все-таки нужно?

— Я сыщик, — сказал я ей.

Она быстро подняла на меня глаза. Какое-то мгновение ее взгляд выражал ошарашенность. Потом она принялась хохотать. Выражение моего лица заставило ее оборвать смех. И она сказала:

— Вы? Сыщик?

Я кивнул.

— Ни за что бы не подумала, — изучающе глядя на меня и стараясь как-то смягчить удар, нанесенный мне ее смехом, сказала она. — Вы похожи на милого маминого сынка с романтическими наклонностями. Надеюсь, я не обидела вас своим смехом.

— Нет, я привык.

— Ну хорошо. Вы сыщик. И что с того?

— Меня наняла Сандра Биркс. Это ни о чем вам не говорит?

Она не отрывала глаз от своих ногтей, очевидно, качество их блеска очень много для нее значило.

— Какое отношение имеет к этому Сандра Биркс? — спросила она, растягивая слова.

— Я бы сказал, самое непосредственное.

— Мне не знакома эта дама.

— Это жена Моргана Биркса. Вы что, не читаете газет? — спросил я.

— Допустим, что читаю. Что с того? Какое касательство это имеет ко мне?

— Миссис Биркс могла бы крепко насолить вам, если бы захотела, и вам это хорошо известно.

— Неужели могла бы?

— Сами знаете, что могла бы.

— А откуда бы мне это знать?

— А вы покопайтесь в вашем сознании.

Она вновь подняла на меня глаза и рассмеялась отрывистым, грубоватым смехом.

— А что это такое, сознание? Я давно порвала с ним все отношения.

— Миссис Биркс, — сказал я, — может, если пожелает, вызвать вас в суд.

— На каком основании?

— На основании факта интимной связи с ее мужем.

— Вы считаете, что это не требует доказательств? — спросила она.

— Не знаю. А вы?

— Продолжайте. Вы говорите. Я слушаю. Пока что.

— Я делаю то, что мне поручили.

— И что же вам поручили?

— Вручить повестку в суд Моргану Бирксу.

— Что за повестку?

— Повестку о вызове в суд по делу о расторжении брака.

— А я-то здесь при чем?

— Мне кажется, вы можете сказать мне, где он находится.

— С чего вы это взяли?

— Если бы вы сказали, вам бы кое-что перепало.

Я заметил, как ее глаза оживились.

— Сколько?

— Ну, видно будет. Думаю, вы бы остались довольны.

— С чего же видно будет?

— С того, сколько отсудит себе миссис Биркс.

— Нет, благодарю. Меня такое предложение не привлекает. Не думаю, чтобы эта тупица получила хоть один цент.

— Ее заявление на развод не подтверждает вашего предположения.

— Чтобы развестить, одного заявления мало. Важно, как отнесется к нему суд. Миссис Биркс из породы тех сопливых сучек, которые прикрываются маской респектабельности. Если Морган захочет рассказать о ней хотя бы половину того, что за ней водится… Хотя что ж это я… говорите вы, я буду слушать.

— Да нет, миссис Биркс может получить развод.

— Может?

— Вы и сами знаете, что может, — сказал я. — И если она решит проявить принципиальность, вам не избежать неприятной процедуры. Ее обхождение с вами зависит от вашего обхождения с нею.

— О, даже так? — спросила она, кладя пилочку на столик и поднимая на меня глаза.

— Именно так, — сказал я.

Она вздохнула.

— А вы производите приятное впечатление. Вина налить?

— Нет, благодарю. Я не пью, когда работаю.

— А вы сейчас работаете?

— Да.

— Мне вас жаль, — сказала она.

— В жалости не нуждаюсь.

— И чем же она хочет напугать меня?

— Напугать? — переспросил я.

— Да.

— Да ничем, собственно. Я вам просто-напросто говорю о том, как реально обстоит дело.

— По-дружески, конечно, — с сарказмом произнесла она.

— По-дружески.

— Ну а что же вы ждете от меня?

— Помощи во вручении повестки или такой подсказки, которая бы позволила мне вручить ее Бирксу. В конце концов, — сказал я, — вы заинтересованы в том, чтобы развод состоялся. Ведь так?

— Не знаю, не знаю, — с сомнением сказала она, и ее лицо выразило беспокойство. — Право же, не знаю.

Я промолчал.

— Что, по-вашему, мне надо сделать, чтобы вы смогли вручить вашу повестку?

— Вы назначите встречу Моргану Бирксу, — сказал я. — Потом позвоните Б. Л. Кул по телефону 6-9321 через коммутатор, я появлюсь на месте условленной встречи и вручу ему повестку.

— А когда я получу откупные?

— Вы их вообще не получите.

Она запрокинула голову и рассмеялась. Ее смех, похоже, выражал подлинный восторг.

— Ладно, дружок. Я хотела нащупать в тебе слабинку. И нащупала. Катись-ка отсюда подобру-поздорову. Иди и скажи своей миссис Биркс, пусть она удавится. Если она решится все-таки упомянуть в суде мое имя, напомни ей о ее маленьком щенке, Арчи Холомэне. Спроси у нее, уж не держит ли она своего мужа за последнего болвана?

Я уже был в коридоре, а она все еще смеялась.

Я вернулся к тому месту, где в автомобиле меня ждала Альма Хантер.

— Ну как, видел ее? — спросила она.

— Угу.

— И как она, эта девушка? — каким-то странным голосом спросила она.

— Крашеная блондинка, — сказал я. — Ушки держит на макушке, глядит в оба глаза.

— Что она сказала?

— Она сказала, чтобы я проваливал.

— Разве это не то, что ты хотел от нее услышать?

— Да, некоторым образом как раз то самое.

— А я думала, что это «то» без оговорок. Я думала, ты хотел, чтобы она ожесточилась и вышвырнула тебя вон, а мы бы потом проследили за ней, когда она пойдет к Моргану.

— Мне казалось, — сказал я, — что задумка именно такова.

— Что же она сказала тебе такого, что тебя огорчило?

— В работе сыщика возникают порой такие ситуации, когда ему приходится пренебрегать вежливостью. Мне кажется, сыщик вообще должен быть немножко нахальным. Во всяком случае она, похоже, считает именно так.

Некоторое время, достаточно долго, Альма Хантер молчала. Потом спросила:

— Она внушила тебе эту мысль?

Я сказал:

— Да, — и сел в машину рядом с ней. Спустя некоторое время я сказал:

— Пожалуй, нам лучше проехать вон до той аллеи. Оттуда можно будет очень хорошо наблюдать, не вызывая никакого подозрения.

Она тронула машину, и через минуту мы подкатили к началу аллеи; чуть сдав задним ходом, Альма припарковала машину в тень.

— Ты не нахальный, — сказала она. — Ты милый.

— Благодарю за моральную поддержку, — сказал я, — но чтобы выбить это ощущение из моего сознания, одних слов недостаточно.

— А как ты представлял себе эту работу? — спросила она.

— Мне кажется, я об этом вообще не думал, — сказал я.

— Может, эта работа привлекла тебя своей романтичностью и загадочностью?

— Она привлекла меня тем, что дает возможность питаться не менее двух раз в день и получить место для надежного ночлега. Я даже не знал, что представляет собой эта работа, когда пришел в офис по объявлению… этот вопрос меня совершенно не волновал.

Она положила руку мне на плечо.

— Не расстраивайся, Дон. В конце концов, все не так уж и плохо. Эта Дирк прожженная вымогательница. Ее ничуть не заботит судьба Моргана. Она просто водит его за нос, чтобы вытянуть из него побольше.

— Я знаю, — сказал я. — Но мне просто противна сама мысль о том, что меня пинают как котенка. Очень-то переживать по этому поводу, конечно, не стану, но мне это просто не нравится, вот и все.

— Но ты расстроился? — спросила она.

— Мне кажется, я чертовски прилично отработал, — сказал я.

Тогда она рассмеялась, рассмеялась таким смехом, который говорил о том, что за ним стоит какой-то подвох.

— Ты говоришь совершенно неожиданные вещи, Дональд. Мне кажется, это объясняется твоим отношением к жизни. Скажи мне, что с тобой такое случилось, что заставляет тебя столь пессимистически смотреть на мир?

— Боже мой! Неужели я произвожу такое впечатление?

— В известном смысле, да.

— Я постараюсь исправиться.

— Но скажи мне, Дон, разве это не так на самом деле?

— Со мной незаслуженно сурово обошлись, — сказал я. — Тяжко заново подлаживаться к жизни, когда тебя лишают вдруг того, к чему ты шел годы, преодолевая многочисленные препятствия и трудясь в поте лица.

— Это была женщина, Дон?

— Нет.

— Не хочешь рассказать мне об этом?

— Нет.

Она задумчиво глядела в ветровое стекло и пальцами слегка пощипывала рукава своего пальто.

— Ты была разочарована, обнаружив, что я новичок, а не закаленный сыщик? — почти утвердительно сказал я.

— Ты так считаешь?

— Да. А что?

— А я и не знала, что была разочарована.

Я повернулся так, чтобы можно было видеть ее профиль.

— Может, это потому, что кто-то пытался задушить тебя, а ты хотела получить от меня поддержку советом?

Я видел, как напряглось ее лицо, как застыли ее глаза, как невольно, чтобы закрыться от моего взгляда, потянулась к горлу ее рука.

Я сказал:

— Кто пытался задушить тебя, Альма?

Губы ее дрожали. В глазах стояли слезы. Пальцы впились мне в плечо. Я обнял ее одной рукой и притянул к себе. Она опустила голову мне на плечо и расплакалась, глубоко, надрывно всхлипывая. Левой рукой я обнял ее за шею, взялся пальцами за подбородок, правую руку опустил ей на блузку.

— О, не надо, не надо, — всхлипывая, проговорила она, и обеими руками перехватила мое запястье.

Я посмотрел в испуганные, заполненные слезами глаза. Ее дрожащие губы чуть разошлись и изогнулись причудливой дужкой.

Я целовал ее, не сознавая, что делаю, просто чувствовал, как мои губы касаются ее губ, чувствовал соленый вкус ее слез у себя на губах. И она отпустила мое запястье, крепко прижалась по мне, рывком развернулась и обняла меня обеими руками.

Спустя несколько мгновений наши губы разомкнулись. Я провел правой рукой вверх по блузке, повозился с тесемками под шеей, развязал их и развел в стороны тонкий шелк.

Я ощущал тепло ее тела. Она не оказывала сопротивления. И уже не всхлипывала.

— Когда это случилось, Альма? — спросил я.

— Вчера ночью, — сказала она и еще крепче прижалась ко мне. Я почувствовал, как она дрожит.

— Бедняжка, — сказал я и стал вновь целовать ее.

Мы сидели в машине, прижавшись друг к другу телами и губами, согревая друг друга. Горечь и напряжение оставили меня. Я перестал ненавидеть мир. Мной овладело чувство умиротворения. Это была не страсть. Мои поцелуи не были страстными. Я не могу определить, какими они были, потому что никогда в жизни не целовал девушку такими поцелуями. Она заставила меня пережить такие ощущения, какие я прежде никогда не испытывал.

Она перестала всхлипывать. Перестала целовать меня, нервически вздохнула, открыла свою сумочку, достала платочек и стала вытирать слезы.

— Ну и видок у меня, наверное, — смотрясь в зеркало, лежащее у нее на дне сумочки, сказала она. — Мы не прозевали Салли Дирк?

Вопрос сразу возвратил меня к реальности. Я посмотрел через ветровое стекло машины на парадный вход меблированного дома. Он казался безжизненным. За то время, пока мы сидели в машине, из дома могло незаметно для нас выйти с десяток Салли Дирк.

— Неужели уже ушла? — спросила Альма.

— Не знаю, — сказал я. — Надеюсь, что нет.

Она рассмеялась каким-то грудным смехом.

— Надеюсь, что нет, — сказала она. — Мне полегчало. Мне нравится… нравится, когда ты меня целуешь, Дональд.

Я хотел что-то сказать и не мог. У меня было такое ощущение, точно я вижу и слышу ее впервые. Легкие модуляции ее голоса, некоторые особенности ее манер я замечал впервые. Боже, как же много я потерял, не видя ее. Она была со мной уже несколько часов, а я только сейчас в полной мере ощутил ее присутствие. Сейчас всеми своими чувствами я тянулся к ней, и только о ней одной были теперь мои мысли. Когда я прижимал ее к себе, то чувствовал, как в меня переливается теплота ее тела.

Судя по тому, с каким старанием она водит по губам помадой, которая была зажата у нее между кончиками большого и указательного пальцев, Альма вроде бы полностью контролировала свои чувства.

Я было вновь попытался что-то сказать, и вновь не смог. Я даже не сознавал, что, собственно, хочу сказать. Так бывает, когда ты хочешь запеть, но оказывается, что это тебе не под силу.

Я перевел свой взгляд на парадный вход дома и попытался сосредоточить свое внимание на том, чтобы не прозевать появления Салли Дирк. Мне неприятно было сознавать, что она вполне могла уйти, и я стал раздумывать над тем, не стоит ли вернуться пешком к подъезду и позвонить. Тогда бы я точно знал, дома она еще или нет. Хотя и этого бы я не знал наверняка. Но, допустим, она дома, что тогда? А тогда она бы знала, что я слежу за ней… Или нет? Во всяком случае она бы знала, что я болтаюсь где-то поблизости.

Альма поднята руку и стала застегивать воротник своей блузки.

— Ты не хочешь рассказать мне об этом? — спросил я, жестом указывая на ее шею.

— Да, — сказала она, а потом, чуть помедлив, добавила. — Я боюсь, Дональд. Наверно, я просто маленькая дурочка.

— Чего ты боишься?

— Сама не знаю.

— Тебе не кажется, что приезд брата Сандры может повлиять на ситуацию?

— Нет… То есть вряд ли. Впрочем, не знаю.

— Что тебе известно о нем, Альма?

— Не очень многое. Сандра говорит о нем разное, но главное, они не очень ладили.

— Ты имеешь в виду, в последнее время?

— В общем, да.

— Что она говорит о нем?

— Ну, что он эксцентричный и очень независимый. Что она, Сандра, его сестра, ничего для него не значит.

— И все-таки она обратилась к нему, когда ей потребовалась помощь?

— Я не знаю, — сказала Альма Хантер. — Мне кажется, он сам приехал к ней. То есть, мне кажется, он сам позвонил ей из другого города. Я не знаю. У меня есть одно соображение… Скажи мне, Дональд, у тебя нет такого чувства, что он каким-то образом связан с Морганом?

— Что ты имеешь в виду? В этом игровом бизнесе?

— Да.

— Все возможно, — сказал я. — А почему ты спрашиваешь?

— Не знаю. Просто он как-то странно себя ведет. А еще это замечание, которое невзначай обронила Сандра, и потом: когда ты остался с ним в его комнате, я кое-что слышала из вашего разговора, не все, а так, обрывочно, но впечатление у меня было однозначным.

— Морган, — сказал я, — супруг Сандры. В бракоразводном процессе он ответчик. Ему необходимо вручить повестку. И тогда он либо явится в суд, либо уклонится от явки и автоматически перестанет быть ее мужем. Следовательно, чего нам беспокоиться?

— Просто мне кажется, что разобраться с ним будет нелегко. Мне кажется, он… опасен.

— А теперь мы подошли к тому, о чем я хотел расспросить тебя, — сказал я.

— О чем?

— Об этих синяках у тебя на шее.

— О, он не имеет к ним никакого отношения.

— Но все-таки. Расскажи мне об этом. Кто это был?

— Какой-то взломщик.

— Что еще за взломщик?

— Какой-то человек, который проник в квартиру.

— Когда?

— Этой ночью.

— Вы были там с Сандрой одни?

— Да.

— Где была Сандра?

— Она спала в соседней спальной комнате.

— А ты спала в комнате, где стоят двухспальные кровати?

— Да.

— Сандра спала в комнате, где теперь находится Блити?

— Да.

— И что произошло?

— Я не знаю, — сказала она. — Мне не следует рассказывать тебе об этом. Я обещала Сандре, что никому ничего не стану рассказывать.

— Отчего такая таинственность?

— Оттого, что у нее и без того было достаточно хлопот с полицией. Они пытаются обнаружить местонахождение Моргана и то и дело приходят в дом, и днем, и ночью, и задают всякие вопросы. Это очень тягостно.

— Могу себе представить, но не по этой же причине ты чувствуешь себя запуганной до смерти?

— Я едва отбилась от него.

— Как это было?

— Ночь была жаркая, — сказала она. — Спала я легко одетой. Проснулась, вижу, надо мной склонился какой-то мужчина. Я вскинулась и принялась кричать. Он схватил меня за горло. Я уперлась пятками ему в живот, а коленями в плечи и что есть силы оттолкнула его. И мне удалось высвободиться. А проспи я лишнюю секунду, он успел бы еще ниже склониться надо мной, и меня бы уже ничто не спасло — я просто перепугалась бы до смерти и от страха ничего бы не смогла предпринять.

— Что случилось потом?

— Он побежал.

— Куда?

— Побежал в другую комнату.

— А потом?

— Тогда я позвала Сандру. Мы включили свет и осмотрели всю квартиру. Никаких следов.

— Вы узнали, как он проник в квартиру?

— Наверно, он забрался через камин, потому что входная дверь была заперта.

— Он был одет?

— Я не знаю. Я не видела его. Было темно.

— Но ты ведь могла почувствовать?

— Да. В общем, да.

— И ты его все-таки не видела? И не узнала бы, доведись увидеть его еще раз?

— Нет, было ужасно темно.

— Послушай, Альма, — сказал я. — Ты нервничаешь. У меня такое ощущение, что ты чего-то не договариваешь. Почему ты лишаешь меня возможности помочь тебе?

— Нет, — сказала она, — я не могу… то есть добавить нечего. Я тебе все рассказала.

Я откинулся назад и во внезапно возникшей тишине курил сигарету. Спустя минуту она спросила:

— Ты действительно настоящий сыщик, а? То есть по своему статусу?

— Да.

— И имеешь право на ношение пистолета?

— Наверное, да.

— Ты не мог бы… если бы я дала тебе денег, не мог бы достать пистолет и позволить мне поносить его некоторое время?

— Зачем?

— Для самозащиты.

— Зачем так уж прямо и пистолет?

— Почему бы и нет? — спросила она. — Боже праведный, если бы ты проснулся в середине ночи и обнаружил, что кто-то тянется к твоему горлу и хватает его липкими руками и…

— Так ты считаешь, что это может повториться?

— Я не знаю, но я хочу остаться с Сандрой, потому что считаю, что она в опасности.

— Что же ей грозит?

— Я не знаю. Мне кажется, кто-то хочет ее убить.

— Именно ее?

— Видишь ли, в ту ночь я спала в ее постели.

— Может, это был ее муж?

— Нет, не думаю, что это был ее муж, хотя… конечно, все возможно в этом мире.

— Уйди от нее, — сказал я. — Сними себе отдельную комнату и…

— Нет, я не могу так поступить. Она моя подруга. Я не брошу ее в беде. Она помогала мне.

— Помогала?

— Да.

— Я слышал от ее брата, что она эгоистка и такая женщина, которая…

— Да не такая она вовсе, — перебила она меня. — Что может знать о ней ее брат? Боже мой, он никогда не обращал на нее ни малейшего внимания. За пять последних лет не прислал ей, наверно, ни одного письма.

— Но, похоже, много о ней знает.

— Вот это и заставляет меня думать, что он тесно связан с Морганом. Мне кажется, именно Морган вбил ему в голову эти дурацкие мысли. Морган все время треплется о ней кому не лень, говорит ужасные вещи, она, де, помешана на сексе, и у нее всегда на привязи какой-нибудь очередной поклонник, и всякую такую ерунду, какую никакой мужчина не имеет права говорить о женщине, тем более о своей жене.

— У меня такое впечатление, что их семейная жизнь не была особенно счастливой?

— Конечно, не была. Но это вовсе не дает право мужчине каждому встречному-поперечному говорить всякие гадости о женщине, которую поклялся любить и защищать… порой меня тошнит от мужчин.

— Давай-ка лучше обсудим причины твоего личного интереса к коммерческому предприятию миссис Кул, взявшейся помочь в этом бракоразводном деле.

— Что ты имеешь в виду?

— Мне кажется, ты проявляешь к нему необычный интерес.

— Да нет, просто интересно.

— Вдвойне интересно тому, кто хочет разорвать брак.

— Или уклониться от брака, — сказала она, улыбаясь мне.

— Ты именно этим занимаешься?

Она кивнула.

— Не хочешь посвятить в подробности?

Она помедлила мгновение, потом сказала:

— Нет, Дональд, я бы не стала… во всяком случае сейчас.

— Претендент обитает в Канзас-Сити? — спросил я.

— Да. Один из тех сумасшедших, болезненно ревнивых мужчин, которые всегда ищут повода, чтобы напиться вдрызг и крушить все, что ни попадет под руку.

— Не трать на него время, — сказал я. — Я знаю эту породу. Они все одинаковые. Все сгорают безудержным, собственническим желанием безраздельно обладать женщиной, ее телом и душой. Наверно, он пытался внушить тебе, что и ревнует-то только оттого, что не имеет узаконенного права любить и лелеять тебя так, как мечтает, что вот если бы только ты согласилась стать его законной женой, он бы уже не сходил с ума, что если бы вышла за него замуж, все бы пошло как по маслу, все было бы превосходно, а всякий раз, как ты отказывала ему, уходил и вдрызг напивался. Потом, конечно, возвращался, устраивал сцену, бил посуду и…

— Ты так верно описываешь, точно всю жизнь знал его, — перебила она меня.

— Я и в самом деле знаю его, не лично, разумеется, а как характерный тип.

— И советуешь порвать с ним раз и навсегда?

— Только так. Всегда нужно порывать с мужчиной, который не может выказать силу своего характера признанием собственных ошибок, да еще пытается вернуть себе самоуважение битьем посуды.

— Он специализируется на битье стаканов из бара, — сказала она.

— Ты не станешь выходить за него замуж?

— Нет.

— Он живет в Канзас-Сити?

— Да… то есть он жил там, когда я оттуда уезжала. Если бы он знал, где я, давно бы прикатил.

— И что тогда?

— Я не знаю, возможно, побил бы где-нибудь посуду.

— Такие мужчины отравляют жизнь, — сказал я. — Они готовы заплатить любую цену за возможность в чем-то утвердиться.

— Я знаю, — сказала она. — Про них каждый день пишут в газетах. Такие мужчины преследуют своих бывших жен, с которыми когда-то развелись, убивают их, а потом и самих себя… — финальный аккорд бесполезной, пустой жизни. Я ненавижу это, я боюсь этого.

Я бросил на нее порывистый'взгляд.

— Ты из-за этого просила у меня пистолет?

Она встретилась со мной глазами и сказала:

— Да.

— Ты хочешь купить пистолет?

— Конечно, да.

— У тебя есть деньги?

— Да.

— Это будет стоить примерно двадцать пять долларов, — сказал я.

Она открыла свою сумочку, вынула две десятидолларовые и одну пятидолларовую бумажки и протянула их мне.

— Я не могу достать его прямо сейчас, — сказал я ей, — потому что нам нужно проследить за этой девицей. Интересно, почему Блити был столь уверен в том, что она куда-нибудь отправится, чтобы связаться с Морганом Бирксом? Тебе не кажется, что она могла воспользоваться телефоном?

— Вероятно, ее телефон прослушивается, — предположила Альма.

— Нет, полиция ни сном, ни духом не ведает о ней. Если бы полицейские хоть что-то знали или подозревали, за ней бы установили слежку.

— Значит, она думает, что телефон прослушивается, или, может, так считает Морган.

— Вздор, не вижу никакого смысла, — сказал я, — хотя в реальной жизни мало что имеет смысл… Ага, смотри, вот и она!

Салли Дирк вышла из парадного входа дома, держа в руке дорожную сумку. На ней были сшитые явно по заказу синяя юбка и такого же цвета пиджак. Юбка была короткой, и открытые колени заставляли оборачиваться всех встречных мужчин. На голове у нее была тесная шляпка, лихо заломленная набок, с маленьким бантом из голубого вельвета. Ее белокурые волосы, выбивающиеся из-под шляпки, сияли на голубом фоне мягким золотистым светом.

— Почему ты думаешь, что она крашеная? — спросила Альма Хантер, заводя мотор.

— Не знаю. В цвете волос есть что-то такое… Что-то… Вообще-то мне не следует судить о женской красоте. Я далеко не эксперт, — сказал я. — Постарайся не очень приближаться. Она движется в направлении бульвара. Держись на приличном расстоянии, чтобы невзначай не вспугнуть ее. Если она оглянется и заметит нас, это насторожит ее. Все наши старания могут пойти насмарку.

— Отсюда она смотрится как натуральная блондинка… Очень симпатичная. По-моему, лучше выехать на автостраду, остановиться там, и оттуда будем наблюдать, куда она направится.

— О’кей, умница. У тебя золотая голова. Хочешь, чтобы я сел за руль?

— Если ты не возражаешь, я бы чуточку передохнула. Что-то нервничаю.

Я сказал:

— Хорошо.

Она вылезла из-за руля, я перебрался на ее место, плавно надавил на педаль, отпустил сцепление и медленно-медленно повел машину вдоль тротуара, едва не касаясь его.

Салли Дирк дошла до перекрестка и помахала рукой проезжавшему мимо таксисту. Я увеличил скорость. Когда мы выехали на бульвар, то оказались не более чем в пятидесяти футах от такси. Я потихоньку двигался за ним, опасаясь, что Салли вот-вот оглянется.

Она не оглянулась. Ее голова была видна через заднее стекло машины, а взгляд ее, вероятно, был устремлен прямо вперед.

— Вроде бы все в порядке, — сказал я и сократил расстояние между такси и нами.

Такси двигалось без ускорений, оно явно не пыталось оторваться от преследователей и, повернув налево перед Шестнадцатой-стрит, подъехало к гостинице «Перкинс». Стоянки для машин поблизости не было. Я сказал Альме:

— Пора поменяться местами. Устраивайся за рулем и веди машину вдоль дома. Я хочу зайти сразу, как только Салли зарегистрируется, и выясню, какой номер она получила. Выжду только пару минут, чтобы она успела выйти из холла, и все.

Альма Хантер сказала:

— Послушай. Я тоже хочу участвовать.

— Ты и так участвуешь, — сказал я.

— Нет, я не так хочу. Я хочу присутствовать при финале. Что ты намерен предпринять?

— Выяснить, какой номер она сняла, и, если удастся, конечно, получить номер напротив.

— Я хочу быть с тобой.

— Просить бесполезно, — сказал я. — Извини, но это исключено. В высококлассных гостиницах администрация сильно раздражается, если мужчина начинает водить к себе в номер женщин. Коридорные пытаются шантажировать, и…

— Ах, какая ерунда, — воскликнула она, — зачем ты так? Зарегистрируемся как муж и жена. Как теперь тебя величать?

— Дональд Хелфорт.

— Хорошо, я буду миссис Хелфорт. Я зайду попозже и присоединюсь к тебе. Ну иди же.

Я двинулся на противоположную сторону улицы, к отелю. Салли Дирк в холле уже не было. Я велел посыльному прислать мне старшего рассыльного и, когда тот появился, завел его в рабочий кабинет.

— Минуты две-три назад в гостиницу вошла блондинка в голубом костюме, — начал я. — Я хочу знать, под какой фамилией она зарегистрировалась, в каком номере остановилась и какие номера поблизости вакантны. Я бы хотел получить номер с противоположной стороны, сразу за углом, если можно.

— А в чем дело? — спросил он.

Я вынул из кармана пятидолларовую бумажку, сложил ее вдвое, зажал между пальцев и сказал:

— Я здесь по заданию человека, выполняющего поручение правительства, которое пытается определить рассыльных, достойных более высокого дохода, с тем чтобы мы могли собирать больше налогов.

— Я всегда готов сотрудничать с правительством, — вытянувшись в струнку, с ухмылкой сказал он. — Подождите минутку.

Я ждал в холле, пока он не вернулся.

— Она зарегистрировалась как миссис Б. Ф. Морган и сняла номер 618. Сказала, что в самое ближайшее время должен прийти ее муж. Единственный свободный номер в этой части гостиницы — номер 620. А еще: миссис Морган, судя по всему, зарезервировала себе номер 618 еще днем, по телефону, причем сказала, что ей, может быть, понадобится и номер 620, и попросила администратора пока придержать его. При регистрации она сказала, что относительно 620 передумала и снимет только 618.

— Меня зовут Дональд Хелфорт, — сказал я. — Моя жена, ей на вид можно дать лет двадцать пять, волосы каштановые, глаза карие, подойдет минут через пять-десять. Встретьте ее и проводите ко мне в номер, хорошо?

— Ваша жена? — спросил он.

— Моя жена, — сказал я.

— О, понимаю.

— И вот еще что. Мне нужен пистолет.

Его взгляд утратил выражение благорасположенности.

— Какой пистолет?

— Маленький пистолет, желательно автоматический, который бы легко помещался в кармане. И еще коробку с патронами к нему.

— У вас, надо полагать, есть разрешение на ношение оружия, — то ли спросил, то ли утвердительно предположил он.

— И если у вас есть разрешение, заплатите всего пятнадцать долларов и сами купите себе пистолет, так что ли? — сказал я. — А за что, черт возьми, я плачу целых двадцать пять зелененьких, как вы думаете?

— О, вы платите за него двадцать пять зелененьких?

— Я же ясно сказал.

— Постараюсь что-нибудь сделать.

Я не дал ему возможности посоветоваться с дежурным администратором, а сам направился прямо к его столику. Администратор вручил мне формуляр, и я вписал в него: «Дональд Хелфорт с женой» и фиктивный адрес.

— Что-нибудь в пределах семи долларов в день, мистер Хелфорт? — спросил администратор.

— Что у вас есть на шестом этаже? От большой высоты у меня кружится голова, а от излишнего шума машин болят уши.

Он посмотрел в гостиничную схему и сказал:

— Я бы мог предложить вам номер 675.

— Это в каком крыле здания?

— В восточном.

— А что у вас есть в западном?

— Я бы мог предложить номер 605 или 620.

— Какие условия в 620?

— Две спальни и ванная комната. Расценка — семь с половиной долларов.

— Может, сойдемся на семи? — спросил я.

Он внимательно посмотрел на меня и сказал, что лично мне он может сделать уступку.

— Хорошо, — сказал я. — Моя жена прибудет чуть позже с моим багажом, но за номер я расплачусь сейчас.

Я отдал ему деньги, взял у него квитанцию и в сопровождении старшего рассыльного поднялся в свой номер.

— За двадцать пять зелененьких новый пистолет не достать, — сообщил он.

— Разве я говорил про новый пистолет? Сходите в какую-нибудь комиссионную лавочку. Двадцать пять — это предел, и не пытайтесь выбить из меня чересчур много. Возьмите долларов за пятнадцать.

— Но я нарушу закон, — сказал он.

— Не нарушите.

— Почему нет?

Я вытащил из кармана удостоверение, выданное мне миссис Кул.

— Я частный детектив, — сказал я.

Он прочитал удостоверение, и лицо его выказало признаки замешательства.

— Все нормально, босс. Постараюсь все уладить.

— Только поживей, — велел я ему, — но не уходите, пока не придет моя жена. Я хочу, чтобы вы проводили ее наверх.

— Хорошо, — сказал он и вышел из комнаты.

Я внимательно осмотрел номер. Это был обычный двухспальный номер в обычной гостинице. Я прошел в ванную. Гостиничная планировка была такой, что 618 и 620 номера можно было использовать как смежные помещения с одной общей ванной посередине. Я медленно и осторожно покрутил ручку соединявшей оба номера двери. Она была заперта на ключ. Я прислонил к ней ухо и прислушался. В смежной комнате раздавались приглушенные звуки, возникавшие в результате какого-то движения. Я вернулся назад в комнату, подошел к телефону и позвонил Сандре Биркс. Когда она взяла трубку, я сказал:

— Кажется, все идет нормально. Она остановилась в гостинице «Перкинс», сняла номер 618, зарегистрировалась под фамилией Морган и предупредила администратора, что скоро к ней присоединится ее муж. Альма и я находимся в гостинице под видом семейной четы Хелфорт в номере 620.

— Вы и она? — чуть ли не фальцетом, спросила Сандра Биркс.

— Да. Альма хотела быть участницей.

— Участницей чего?

— Участницей вручения повестки, — объяснил я.

— Тогда и я хочу быть участницей. Мне неприятно прерывать ваш медовый месяц, но Блити и я сейчас подъедем.

— Но послушайте, — возразил я, — если Морган Биркс, не дай Бог, болтается где-нибудь около гостиницы и вдруг увидит, как вы подруливаете на машине, все рухнет. Другой возможности вручить ему повестку у нас уже не будет.

— Это я понимаю, — сказала она. — Я буду осторожна.

— При чем тут «буду осторожна»? Вы не можете дать никакой гарантии, что не столкнетесь с ним нос к носу в холле, в лифте или в коридоре. Вы же понимаете, что он может постоянно следить за гостиницей. Он…

— Вам не следует оставлять у себя в комнате Альму, — наставительно сказала Сандра Биркс. — В конце концов, вы же знаете, мистер Лэм, это может всплыть на суде.

— Вздор. Я просто вручаю повестку, — сказал я.

— Боюсь, — проворковала она, — вы не понимаете. Альма просто не может позволить себе, чтобы ее имя промелькнуло в документах суда. Блити и я скоро будем на месте. До свидания, — и в трубке звякнуло.

Я отошел от телефона, снял пальто, помыл лицо и руки, сел в кресло и закурил сигарету. Кто-то постучал в дверь. Не успел я встать, как дверь открылась и в комнату вошел рассыльный.

— Прошу вас, проходите, — сказал он, обращаясь к следовавшей за ним даме. Это была Альма Хантер.

Альма вошла в комнату и деловитым тоном произнесла:

— Привет, дорогой. Я решила, что прежде чем идти в гостиницу, нужно припарковать машину. Багаж принесут чуть позже.

Я приблизился к рассыльному, выражение лица которого свидетельствовало о том, что он едва сдерживает смех, — то была реакция на неуклюжую попытку Альмы произвести впечатление заботливой жены.

— На подходе еще кое-какие люди, — сказал я. — Будут здесь минут через десять-пятнадцать. Пистолет мне нужен до их появления.

— Мне нужны деньги. Я…

Я дал ему три купюры, две по десять и одну в пять долларов.

— Только живей! — сказал я, — и не забудьте о патронах. Заверните все в плотную бумагу. Пакет — лично мне в руки. Идите.

— Бегу, — сказал он и кинулся к двери.

— О каком пистолете вы говорили? О том, что нужен мне? — спросила Альма.

— Да, — сказал я. — Сюда едут Сандра и Блити. Твоя подруга Сандра, похоже, считает, что ты безвозвратно погубишь свое имя, если будешь присутствовать при вручении повестки.

Альма рассмеялась.

— Добрая старушка Сандра, она с такой старательностью отстаивает мое доброе имя, но все же она…

— Но все же она что? — спросил я, когда ее голос сошел на нет, как голос диктора коротковолновой станции.

— А, ничего, — отмахнулась она.

— Давай-давай, выкладывай.

— Да нет, ничего. Честное слово, я больше ничего не собиралась говорить.

— Собиралась, и многое, — возразил я. — Я бы все же хотел знать об этом.

— Это не важно.

— Как бы там ни было, она сейчас придет сюда. И прежде чем она появится, я хочу взглянуть на твою шею.

— На мою шею?

— Да, на те синяки. Я хочу кое-что увидеть.

Я шагнул вперед и стремительно положил левую руку ей на плечо, нащупал шелковую окантовку воротничка блузки.

— Не надо, не надо, — сказала она. — Прошу тебя… Она подняла руку, чтобы оттолкнуть меня, но я расстегнул блузку и отвернул воротничок. Она запрокинула голову. Ее губы почти касались моих. Она обняла меня рукой за шею, и я привлек ее к себе. Губы у нее были теплыми и податливыми. На сей раз соленого вкуса слез я не ощутил. Спустя несколько мгновений она отпрянула и сказала:

— О, Дональд, что ты должен теперь обо мне думать?

— Я думаю, что ты сладкая, — сказал я.

— Дональд, обычно я не делаю этого. Я чувствую себя такой одинокой… и впервые я встретила тебя…

Я вновь поцеловал ее. Потом, открывая шею, мягко отвел в сторону воротничок блузки и посмотрел на темные пятна. Она стояла, не шелохнувшись. Можно было почувствовать ее равномерное дыхание. Шейная артерия билась в учащенном ритме.

— Какого роста был тот мужчина, который пытался задушить тебя? — спросил я.

— Я не знаю. Говорю тебе, было темно.

— Высокий, жирный? Низенький, или, может, щуплый?

— Только не жирный.

— Руки, должно быть, тонкие.

— Ну, не знаю…

— Послушай, — сказал я, — на коже у тебя царапины, узкие царапины, такие царапины могут быть только от ногтей. А теперь скажи мне, ты уверена, что это была не женщина?

Услышав мой вопрос, она задержала дыхание.

— У того, кто душил тебя, наверняка длинные, заостренные ногти. Так почему этим человеком не могла быть женщина?

— Потому что я не думаю, что… нет, я думаю, что это был мужчина.

— Но ты ведь вообще ничего не различала в темноте?

— Да.

— Ведь было темно, хоть глаз выколи?

— Да.

— И кто бы это ни был, никакого шума он не производил?

— Никакого.

— Просто начал душить тебя, и ты в борьбе с ним высвободилась?

— Да, я оттолкнула его пятками.

— И у тебя нет никаких догадок насчет того, кто это был? — спросил я.

— Никаких.

— И ничто не подсказывает тебе разгадку этой тайны?

— Ничто.

Я похлопал ее по плечу.

— Ладно, дорогая. Я просто хотел внести ясность. Больше не буду.

— Я… я, пожалуй, присяду, — сказала она. — Я всегда начинаю нервничать, когда говорю об этом.

Она прошла к стулу с высокой спинкой и села.

— Ты бы лучше рассказала мне о своем друге, — сказал я.

— Он далеко. В Канзас-Сити.

— Но ты же не думаешь, что он будет там вечно оставаться?

— Конечно, если он узнает, где я, он наверняка приедет сюда.

— Тебе не кажется, что он уже узнал?

— Нет. Он не мог узнать.

— И у тебя нет и тени сомнения в том, что он все-таки мог узнать…

— Не надо, Дональд, прошу тебя, — прервала она. — Не думаю, что я смогу еще…

— Хорошо, — сказал я. — Нет нужды. Лучше застегни-ка блузку. Сандра и Блити могут заявиться каждую секунду.

Она подняла руки к воротничку. Я видел, как дрожали ее пальцы, когда она натягивала петли на пуговицы.

Лучи послеполуденного солнца мощным потоком устремлялись в комнату, разогревая воздух до тяжкой духоты. На улице не было даже тихого ветерка, и через открытые окна внутрь проникал, казалось, только жаркий воздух, поднимавшийся вверх по стене здания.

Старший рассыльный постучал в дверь, вошел в комнату и вложил мне в руки свернутый из плотной бумаги пакет.

— Послушай, дружище, — сказал он, — не попади с этой пушкой в переплет. Пушка хорошая, но, чтобы выпросить, пришлось врать напропалую.

Я поблагодарил его, плотно прикрыл за ним дверь, развернул пакет и извлек на свет автоматический пистолет тридцать второго калибра. Местами сталь казалась как бы стертой, но ствол был в хорошем состоянии. Я открыл коробку с патронами, наполнил обойму и спросил Альму Хантер:

— Ты знаешь, как с ним обращаться?

— Нет, — сказала она.

— Смотри сюда: это рычажок предохранителя, на него надо нажимать большим пальцем, — объяснил я. — На тыльной стороне рукоятки еще один предохранитель, который автоматически вдавливается, когда ты сжимаешь рукоятку. Все очень просто. Никаких премудростей. Возьми пистолет в правую руку, спусти этот рычажок большим пальцем и нажми на курок. Поняла?

— Вроде бы да.

— Давай проверим. — Я вставил обойму, передернул затвор, поставил пистолет на предохранитель, протянул пистолет ей и скомандовал:

— Стреляй в меня.

Она взяла в руку пистолет и сказала:

— Дональд, не говори так.

— Целься в меня, — сказал я. — Стреляй. У тебя безвыходное положение. Я пытаюсь душить тебя. Ну же, Альма, пальни из него. Ну прицелься и спусти курок.

Она навела на меня пистолет и попыталась нажать на курок. Кожа на пальцах между сочленениями побелела, но ничего не произошло.

— Предохранитель, — напомнил я.

Она большим пальцем дернула вниз предохранитель. Я услышал, как щелкнуло в патроннике, и увидел, что она оседает на кровать так, словно у нее подкосились ноги. Пистолет выпал из ее ослабевшей руки на ковер.

Я поднял его с пола, вставил обойму, загнал патрон в патронник, убедился, что пистолет поставлен на предохранитель, вынул обойму, вставил в нее еще один патрон на место того, что загнал в патронник, и положил пистолет в ее сумочку.

Она следила за мной испуганными, зачарованными глазами.

Я завернул дополнительную коробку патронов в коричневую плотную бумагу и опустил ее в ящик бюро, потом прошел назад через комнату и сел рядом с ней на кровать.

— Послушай, Альма, — сказал я, — этот пистолет заряжен. Не стреляй ни в кого, пока не возникнет необходимость, но если кто-нибудь вновь попытается ухватить тебя за шею, пали без стеснения. Раз бабахнешь, и мерзавца как ветром сдует.

Она вытянулась на кровати и вдруг по-кошачьи порывистым движением обвилась своим податливым, гибким телом вокруг моего. Ее руки обвились вокруг моей шеи, притянули меня. Я почувствовал кончик ее языка, ласкающего мои губы…

Прошел, быть может, час, когда настойчивая дробь в дверь возвестила о прибытии Сандры Биркс и ее брата.

Я отворил дверь.

— Где Альма? — спросила Сандра Биркс.

— В ванной, — сказал я, — моет глаза. Она в нервном расстройстве. Плакала.

— А я осмелюсь допустить, — сказала Сандра, глядя на скомканную постель, — что вы ублажали ее.

Блити уставился на подушку и сказал:

— Черт, они все одинаковые.

Сандра повернулась к нему.

— А ты заткнись, Блити, — сказала она, — у тебя безнравственное воображение. Для тебя женская пристойность вообще невообразима.

— Ну, — сказал он, — а что же ты думала?

Я сказал:

— Моргана Биркса случаем не заметили?

Сандра, похоже, горела желанием переменить предмет разговора.

— Нет, мы зашли через черный ход и попросили портье довезти нас наверх на грузовом лифте.

Альма вышла из ванной.

— Она не плакала, — констатировал Блити.

Сандра никак на это не отреагировала.

— Что происходит в соседней комнате? — спросила она.

— Мисс Салли Дирк превратилась в миссис Б. Ф. Морган, — сказал я. — Она ждет мистера Моргана, который должен вот-вот присоединиться к ней. Несомненно, это случится до обеда. А обед, вероятно, они заказали себе в номер.

— Можно чуть приотворить входную дверь и слушать, — предложила Сандра Биркс.

— Вы, видимо, не очень высоко оцениваете ум вашего супруга? — спросил я.

— О чем это вы?

— Стоит ему войти в коридор, как он сразу заметит приотворенную дверь. Нет, придется подслушивать у двери в ванную. Мы сможем услышать, как он будет входить в номер.

Блити сказал:

— У меня есть план, который снимает все вопросы.

Он вынул из кармана миниатюрное сверло, прошел на цыпочках в ванную, с минуту постоял, прислушиваясь, потом сказал:

— Сверлить отверстия надо прямо в углу панели.

— Уберите эту штуку, — сказал я. — Кусочки дерева со стуком упадут на пол, и ей все станет ясно.

— А у вас есть что предложить? — спросил он меня.

— Есть. И не мало. Мы по очереди будем подслушивать через дверь ванной комнаты. Когда услышим, что в комнату кто-то вошел, я отправлюсь к ним в номер. Если окажется, что это Морган Биркс, я вручу ему повестку.

— Вы узнаете его по фотографиям? — спросила Сандра Биркс.

— Да, я внимательно изучил их.

— Как вы намерены попасть в номер? — спросил меня Блити.

— Я позвоню им по телефону, скажу, что звонят снизу и что на имя мистера Б. Ф. Моргана поступила телеграмма, и спрошу, не принести ли ее наверх.

— Старый трюк. Они заподозрят неладное, и велят вам подсунуть ее под дверь.

— Не тревожьтесь. Со мной будет не только телеграмма, но и журнал регистрации. Его мне не удастся просунуть под дверь, хотя я и буду стараться. А телеграмма будет настоящей.

— Они приоткроют дверь совсем чуточку, увидят вас и захлопнут ее перед самым вашим носом.

— Не захлопнут, — сказал я. — Я предварительно отлучусь на короткое время и раздобуду форму рассыльного. Вы останетесь здесь и будете стоять на страже. Если появится Морган, не паникуйте. Я обернусь за полчаса. А уж полчаса-то он наверняка пробудет в номере. Ведь она пришла с дорожной сумкой.

— Не нравится мне это, — сказал Блити. — Примитивно звучит и…

— Все звучит примитивно, если излагать только одну теоретическую подкладку, — сказал я. — До чего, скажем, примитивны те комбинации, с помощью которых жулики дурят простой люд в азартных играх. Кажется, вы читаете о них в газетах, и они кажутся такими грубыми, просто невозможно вообразить себе человека, который бы на них клюнул. Однако люди, методично, как часы, клюют на них каждый из трехсот шестидесяти пяти дней в году. Я ознакомил вас с общей схемой. Но мы наполним ее и конкретным содержанием.

Глава 6

Вернулся я, во-первых, с униформой рассыльного, взятой напрокат в ближайшем ателье, во-вторых, с телеграммой, которую сначала отправил с телеграфа на имя миссис Б. Ф. Морган, а потом там же ее сам и получил, в-третьих, с достаточно аккуратно разлинованным «регистрационным журналом», то есть с обыкновенной общей тетрадью, добрая дюжина страниц которой была заполнена пляшущими рядами росписей, скорописью начирканных где карандашом, где ручкой.

Я тихо-тихо постучал в дверь своего гостиничного номера.

Открыла мне Альма Хантер.

В глубине комнаты я тотчас увидел Берту Кул, не просто заполнившую собой большое пухлое кресло, но даже заставившую его разбухнуть боками. Подле нее, по правую руку, стоял круглый столик, сервированный бутылкой шотландского виски, сифоном с содовой водой и вазочкой со льдом. Она потягивала из высокого стакана виски. На меня легкой, скользящей походкой, точно бестелесная тень, наплывала Сандра Биркс.

— Вы настоящий болван, — воскликнула она. — Вы все испортили!

— К чему такие сильные комплименты? — удивился я, переводя свой вопрошающий взгляд с нее на главу сыскного агентства.

— Ради Бога, закройте дверь, — сказала Сандре Берта Кул. — Если вы решили пуститься в причитания, препятствий чинить не стану, но оповещать о своих невзгодах всю гостиницу не стоит. Проходи, Дональд.

Я прошел в комнату, и Альма Хантер закрыла за мной дверь. Блити в комнате почему-то не оказалось. Дверь в ванную была закрыта. Оттуда доносились голоса.

— Что за переполох? — спросил я.

— Вы ушли и никому не сказали, куда, — ответила Сандра Биркс. — Забрали с собой оригинал повестки и копию, предназначенную для вручения, а Морган сидит в номере уже битый час. Он появился через несколько минут после вашего ухода. Глупей, наверно, нельзя было…

— Где он сейчас? — спросил я.

— Он все еще там.

— Надеюсь, во всяком случае, что это так.

— А где ваш брат?

— У него открылось кровотечение. Кровь из разбитого носа стала проникать ему в горло, и я вызвала по телефону врача. Возможно, это серьезно. Они оба в ванной.

— Ты, вероятно, что-то затеял, Дональд, — сказала Берта Кул. — Мне, в надежде узнать, где ты находишься, позвонила миссис Биркс. Почему ты не поддерживаешь связи с офисом?

— Вы ведь, сколько мне помнится, сказали мне, что отчеты мои вам не нужны, нужно, чтобы были вручены бумаги, — ответил я. — Позвольте мне в течение некоторого времени действовать самостоятельно, без помощников и консультантов, и я вручу их. Мне очень жаль, что невольно заставил вас обеспокоиться. Вы настроены намылить мне шею? Я вполне заслужил такую награду за то, что, проявляя вежливость, посвятил миссис Биркс во все перипетии происходящего. Но главное, за то, что по моей вине здесь появились миссис Биркс и ее брат, а это большая помеха делу.

— Боже, какую околесицу вы несете, — холодно заметила Сандра Биркс. — Вы пытаетесь улизнуть от ответственности и свалить вину на нас.

— Ни на кого я ничего не сваливаю, — сказал я. — Раз ваш истекающий кровью брат занял ванную, я могу переодеться в форму рассыльного и в платяном шкафу. Правда, это доставит вам одно неудобство — придется отвернуться.

Сандра Биркс сказала:

— Бумаги! Дайте нам бумаги! Где повестка? Бог мой, мы чуть не сошли с ума, пока дозвонились…

— Не суетитесь, — сказал я, — вручить бумаги поручено мне, и я их вручу. Вы уверены, что в номере находится именно Морган?

— Да.

Я посмотрел на Берту Кул:

— Вы давно здесь? — спросил я.

— Минут десять, — ответила она. — Бог мой, если бы ты знал, как они мне трезвонили, можно было подумать, что здесь все огнем полыхает. Учти, Дональд, если Морган улизнет от тебя, я сильно рассержусь.

Я промолчал и прошел в туалет, где развернул сверток, снял свою одежду и облачился в униформу рассыльного. В туалете не было света, поэтому я оставил дверь приоткрытой и слышал, что происходит в комнате. Альма Хантер сказала:

— Мне кажется, Сандра, ты не права. Согласись, он поступил очень толково.

Сандра ответила:

— Толково, да не совсем.

Я услышал бульканье виски, наливаемого в стакан, шипенье сифона и спокойный голос Берты Кул:

— В конце концов, миссис Биркс, он поставил вас в известность. Если бы он вам не позвонил, вы бы так ничего и не узнали. Нас наняли для того, чтобы мы вручили бумаги. Если Морган Биркс уже ушел и Дональд не сможет вручить ему бумаги, вы вправе подвергнуть меня экзекуции, но если он все еще там и Дональд вручит ему бумаги, то вам, за то, что я, бросив все прочие дела, во весь опор на такси примчалась сюда, придется заплатить.

Сандра Биркс сказала:

— Ну что ж, на откровенность отвечу откровенностью: я считаю, что, рекомендовав мне вас, мой адвокат совершил ошибку. Я сожалею о том, что обратилась за помощью именно в ваше агентство.

— Понимаю, — сказала миссис Кул тоном светской дамы, обсуждающей последний роман, — весьма прискорбный факт, дорогуша, не так ли?

Я вышел из туалета, на ходу застегивая верхнюю пуговицу на своей новой куртке. Захватив желтый конверт, в котором лежали телеграмма и тетрадь, я прошел к телефону и набрал номер коммутатора.

— Пожалуйста, соедините с 618-м.

Секунду спустя женский голос вежливо осведомился:

— Алло, кто звонит?

— Простите, миссис, вам звонят снизу. К нам поступила телеграмма на имя миссис Б. Ф. Морган.

— Я не ожидаю никакой телеграммы, — решительно заявила она. — Никому не известно, что я здесь.

— Да-да, миссис Морган. Здесь довольно странный адрес. Написано: «Миссис Дирк, гостиница «Перкинс», либо доставить Салли Дирк». А у нас тут никакой Дирк не зарегистрировано.

— Видите ли, мне совершенно не ясно, о чем идет речь, — сказала она, но голос ее звучал теперь не так уверенно, как прежде.

— Я велю отнести ее вам, — сказал я, — и вы сами посмотрите, что это такое. Откроете конверт и посмотрите, кому предназначено это послание, — у вас есть на это право. Вы же знаете. Эй, рассыльный! Телеграмму в 618 номер! Быстро!

Прокричав это, я опустил трубку на рычаг.

Берта Кул бросила в свой стакан еще несколько крохотных кусочков льда и сказала:

— Я бы на твоем месте поторопилась, Дональд, а то, смотри, позвонит вниз и спросит, правда ли то, что ты ей сообщил.

Я сунул книгу под мышку, отомкнул дверь и вышел в коридор. Все трое стояли и смотрели мне вслед. Пройдя к номеру 618, я постучал в дверь.

За дверью слышался негромкий голос женщины, говорящей по телефону. Я крикнул:

— Телеграмма!

Женщина замолчала, потом, спустя несколько секунд, видимо, уже находясь около двери, громко сказала:

— Подсуньте ее под дверь.

Я подсунул тетрадь под дверь таким образом, чтобы ей был виден лишь край желтого конверта, просунутого между страницами.

— Не получается, — посетовал я. — Дело в том, что вы должны расписаться за телеграмму, а журнал регистрации подписей не пролезает под дверь.

Она обрадовала меня:

— Минутку, я открою дверь.

Она приоткрыла дверь на ширину руки и недоверчиво стала рассматривать меня. Я опустил голову. Увидев мою униформу и телеграмму, торчавшую из тетради, они приоткрыла дверь пошире.

— Где мне расписаться? — спросила она.

— Вот здесь, на этой строчке, — сказал я ей, просовывая тетрадь в дверь и подавая ей карандаш.

Она была в розовом халате, под которым, похоже, никаких других частей женского туалета не было. Через не очень-то широкую щель я попытался разглядеть, нет ли в комнате еще кого-нибудь, но из этого ничего не вышло. Тогда я решительно наддал на дверь плечом и вошел внутрь.

Сначала она не осознавала, что, собственно, произошло, но едва свет упал на мое лицо, она сразу поняла, какую оплошность совершила, и заполошным голосом закричала:

— Морган, смотри, — это детектив!

Морган Биркс, одетый в двубортный серый костюм, лежал на кровати скрестив ноги, с сигаретой во рту. Я подошел к нему и подчеркнуто официальным тоном изрек:

— Мистер Биркс, я показываю вам судебные документы, а именно: оригинал повестки по делу «Сандра Биркс против Моргана Биркса», копию вышеупомянутой повестки и копию заявления на развод. Копии я передаю вам, оригинал повестки оставляю у себя.

Он спокойно вынул сигарету изо рта, выпустил дым в потолок и сказал:

— А ты, смотрю, смышленый паренек.

Сзади ко мне бежала Салли Дирк, ее розовый халат развевался на ней, как шлейф. Она вырвала у меня желтый конверт, вытащила оттуда поддельную телеграмму, с размаху швырнула фальшивый журнал на пол, разорвала телеграмму и швырнула листки мне в лицо.

— Ах ты, мошенник! Подлец! — вопила она.

— Что еще? — спросил меня Биркс.

— Это все.

— Ордера на арест нет?

— Нет, это гражданское дело.

— Хорошо, приятель. Желаю тебе удачи.

— Спасибо, — сказал я. — Только уберите, ради Бога, вашу сторожевую. Мне не нравится, как она лает.

Я развернулся и двинулся к двери, которая вдруг с шумом открылась. В комнату влетела Сандра Биркс. Следом за ней — Альма Хантер, которая, очевидно, пыталась остановить Сандру. И, наконец, как апофеоз явления женщин Моргану Бирксу с сигаретой в зубах в комнату вплыла сама Берта Кул.

Биркс, по-прежнему лежавший на кровати, сказал:

— Так, так, так…

Сандра Биркс закричала на него:

— Подлец! Так вот чем ты занимаешься? Спускаешь деньги на эту потаскушку. Так-то ты выполняешь свою супружескую клятву!

Биркс вынул изо рта сигарету, зевнул и сказал:

— Да, дражайшая супруга, это Салли Дирк. Очень жаль, что она тебе не нравится. А что же ты не привела своего дружка-доктора? Тогда бы вся компания была в сборе.

Сандра чуть язык не проглотила от негодования и беспомощно пролепетала:

— Ты, ты, ты…

Биркс приподнялся на локте. Это позволило мне лучше рассмотреть того, кого я так старательно искал. Это был стройный, худощавый, широколобый, с острыми чертами лица мужчина. Его густые черные волосы были зачесаны назад.

— Боже, как ты красноречива, Сандра. Тебе нужен развод? Что ж, мне он нужен не меньше. Убирайся отсюда!

Сандра Биркс сказала, обращаясь к Берте Кул:

— Нет, вы посмотрите, какой у меня муженек. Каков мерзавец, а! Развлекается тут с крашеной девкой, разгуливающей в чем мать родила!

Сандра Биркс ухватилась за розовый халат Салли Дирк, а та прижала его руками к своему телу. Но Сандра подняла его край достаточно высоко, чтобы обнажились ляжки Салли. Салли ударила ее по лицу и обозвала сучкой.

Берта Кул обхватила Сандру рукой и оттащила ее от размахивавшей кулаками Салли Дирк.

— Благодарю, — сказал Морган Биркс, который по-прежнему, растянувшись во весь рост, лежал на постели. Вы избавили меня от необходимости разнимать их. Боже мой, Сандра, ты на себя-то посмотри. Ты не стеснялась изменять мне даже в моем собственном доме.

— Это ложь, — сказала она, пытаясь освободиться от Берты Кул, крепко державшей ее своей ручищей.

Альма Хантер подскочила к Сандре и порывисто воскликнула:

— Ну что ты с ним споришь, Сандра. Бумаги ему вручили. Идем отсюда.

Морган Биркс свесился с кровати, отыскал плевательницу, бросил в нее окурок и, повернув голову к Салли Дирк, сказал:

— Извини, дорогая, жена у меня редкая сука, но переделать ее уже нельзя.

— А мне кажется, — сказала Салли Дирк, — ей нужно поставить горчичники.

Я подошел к Берте Кул и сказал:

— Я вручил бумаги и готов подтвердить это под присягой, все прочее меня теперь не волнует. — И вышел в коридор.

Через две-три минуты Берта Кул, цепко держа Сандру Биркс за плечи, силком вывела ее в коридор. При этом она шептала ей на ухо что-то успокаивающее. Дверь за нами захлопнулась и закрылась на задвижку. Всей гурьбой мы прошествовали по коридору до 620 номера и вошли внутрь.

— Не предполагал, что придется наблюдать такое шоу, — сказал я.

— Ничего не смогла с собой поделать. Мне очень хотелось застать его в момент измены, — сказала Сандра Биркс.

Открылась дверь ванной, и в комнату вошел доктор Холомэн. На нем не было пиджака, — вероятно, он оставил его в ванной; рукава рубашки были высоко закатаны, а сама она во многих местах была где мокрой, а где забрызгана кровью.

— Что тут у вас за шум? — спросил он. — Мне послышалось, или действительно что-то говорилось о враче?

— Считайте, что не послышалось, — ответила ему Берта Кул. — Но я думаю, что ваше присутствие здесь очень обеспокоит адвоката миссис Биркс.

— Он приехал сюда из-за Блити, — сказала Сандра. — Как он сейчас, Арчи?

— Все будет в порядке, — ответил доктор, — хотя положение было критическим. Пришлось немало повозиться, прежде чем удалось остановить кровотечение. Он, вероятно, перенервничал. Я настойчиво рекомендую, чтобы в течение ближайших, по меньшей мере трех дней он соблюдал режим абсолютного покоя. — Он стремительно удалился в ванную и плотно прикрыл за собой дверь.

Сандра Биркс сказала:

— Морган настоящая свинья. Он не раз, паршивец, грязненько так намекал мне, что я для него не единственный свет в окошке. Я всегда была верна ему. За все время замужества я и не покосилась-то ни разу ни на одного мужчину, не то чтобы изменять. Он, негодяй, даже моего собственного брата сумел настроить против меня.

Я снова пошел в туалет, переоделся и свернул костюм рассыльного.

Санда прошла к двери в ванную и крикнула:

— Блити, все в порядке. Бумаги вручены.

Из-за двери послышался голос Блити, гнусаво произнесший:

— Аткнись. Ан мажет ослышать.

Затем из комнаты, находившейся по другую сторону ванной, до моего слуха донеслось едва слышное глухое бормотание. Характерная ироничность интонаций свидетельствовала о том, что это говорит Морган Биркс.

— Эй, это ты, Блити? Значит, это тебе я обязан таким подарком? Не думал, что ты способен на такое!

Блити сначала разразился кашлем, а потом гнусавым, простуженным голосом прокричал:

— Дурак ты, Морган. И мозги у тебя набекрень. Я за тебя как лев боролся. И выбил для тебя одну хорошую бумажку. Она лежит у меня в кармане. Открой дверь, передам.

Минуту-другую стояла тишина, затем дверь ванной резко открылась и в комнату влетел Блити. Рубашка и пиджак на нем были сплошь заляпаны уже немного просохшей кровью. С учетом того, что у него было накручено на лице, он походил одновременно и на душегуба, и на пугало.

— Ну ты и дура! — закричал он на Сандру. Звуки его голоса приглушались повязкой на носу: — У тебя что, совсем мозги отсохли? Неужели трудно было сообразить, что нельзя так громко орать все без разбору, что он может все услышать?

— Прости, Блити. Так получилось. Мне очень жаль.

— О какой такой жалости ты говоришь, черт подери? Ты никогда никого не жалела. Только саму себя, и то только тогда, когда облом какой-нибудь случался. И сейчас, когда бумаги официально вручены Моргану, тебе уже наплевать на меня и на мои заботы, но именно поэтому я считаю своим долгом лично проследить, чтобы ты не слишком много отсудила себе у Моргана.

Он стрелой промчался мимо нас, выскочил в коридор, добежал до 618 номера и громко забарабанил в дверь. Ответа не последовало, и тогда он начал клянчить:

— Ну впусти, Морган. Это я, Блити. Впусти на минуту. Скажу тебе кое-что. Всего пару слов. Честное слово, пару слов, и все.

Берта Кул допила свое виски, добродушно-улыбчивым взглядом повела по комнате, задерживаясь на каждом из охваченных нервным ознобом присутствующих. Сандра Биркс вдруг вскочила, подбежала к двери нашего номера и чуть высунула голову наружу, вероятно, чтобы понаблюдать за Блити, который все еще стучался в 618 номер и увещевал Моргана.

Я повернул голову к Альме Хантер, и ее взгляд сказал мне, что она все поняла.

— Вообще-то я обещал одному человеку, что мы сегодня вместе поужинаем, — извиняющимся тоном сказал я, — надо обсудить с ним…

Однако Берта Кул не дала мне договорить. Властным, не допускающим каких бы то ни было возражений тоном она, четко произнося каждое слово, сказала:

— Ужинать сегодня ты будешь со мной, Дональд. Нам необходимо переговорить об одном деле. Пока что ты сотрудник моего агентства. Если же Альма Хантер намерена вновь прибегнуть к услугам нашего агентства и предложить нам выполнить новое задание, я буду искренне рада взяться за него и поручу ведение этого дела тебе. Что касается дела Моргана Биркса, то оно закончено. Все. Идем.

Я достал из кармана свою визитку, нацарапал на ней номер телефона меблированного дома, в котором проживал, и отдал ее Альме Хантер.

— Что делать, начальство есть начальство, — сказал я. — Если я тебе понадоблюсь, позвони по этому телефону.

Берта Кул деловито обратилась к Сандре Биркс:

— Расходы на виски и содовую за ваш счет. Я оставлю внизу записку о том, что вы заплатите. Идем, Дональд.

Опередив нас, в коридор выбежал доктор Холомэн. Он подбежал ко все еще стоявшему там Блити и стал энергично тянуть его за рукав, при этом басисто увещевая:

— У вас снова начнется кровотечение. Идемте в комнату.

Блити стряхнул его руку и вновь заколотил в дверь:

— Открой, Морган, открой, дурак! У меня есть один документик, который поможет тебе выиграть процесс. Поверь, я все время был на твоей стороне.

Доктор Холомэн быстро развернулся, едва избежав столкновения с миссис Кул, накатисто маршировавшей к лифту. Он схватил ее за руку и голосом вконец отчаявшегося человека зачастил:

— Прошу вас, сделайте что-нибудь. Попробуйте увести его обратно в номер. Вы ведь можете.

— Нет, — осадила его миссис Кул и тут же скомандовала мне через плечо:

— Идем, идем, Дональд

И мы заспешили к лифту.

Когда мы вышли из гостиницы на улицу, я спросил:

— К выполнению этого нового задания я должен приступить уже сегодня вечером?

— Какого задания?

— Того, которое вы хотели обсудить со мной сегодня за ужином.

— А-а-а, — протянула она, замедлив шаг. — Никакого задания пока нет. Да и совместного ужина не будет.

Увидев, как вытянулось мое лицо, она, ускоряя шаг продолжила:

— Я заметила, что ты положил глаз на эту симпатичную куколку Хантер. Мне это не нравится. Она имеет известное отношение к этому делу. Мы его вели. Теперь закончили. Выбрось ее из головы. Между прочим, Дональд, ты мог бы поймать мне такси. И подогнать его вот сюда, к пожарному крану. Тут легко подъехать к обочине, а то с моей-то комплекцией выходить на середину дороги рискованно.

Мы встали на обочине, и я поднял руку, чтобы остановить проезжающее такси. Оглядев фигуру Берты Кул, шофер, видимо, пришел к той же мысли, какую в столь доходчивой форме высказала мне несколько минут назад сама миссис Кул, то есть к тому, что загружать ее в машину на середине проезжей части весьма небезопасно. Он выключил фары и подъехал к пожарному крану. Я помог ей забраться в машину, и, прощаясь, приподнял шляпу.

— Разве ты не едешь со мной, Дональд? — спросила она.

— Нет, мне нужно посетить другие места.

— Какие?

— Вернуться назад и попросить Альму Хантер поужинать со мной, — объяснил я.

Наши взгляды схлестнулись.

— Боюсь, что ты не соблаговолил внять тому, что я тебе посоветовала, — покачивая головой, произнесла она тем снисходительно-порицающим гоном, каким матери обычно «беседуют» со своими слегка нашкодившими детьми.

— Да, не соблаговолил, — согласился я.

Она откинулась на спинку сиденья.

— Отвали боковое сиденье, Дональд, — сказала она, — чтобы я могла положить на него ноги. И не надо, черт побери, к этому так серьезно относиться. Все, спокойной ночи!

Я поднял свою шляпу на добрых десять дюймов, провожая взглядом такси, уносящее миссис Кул в вечернюю даль города. Когда автомобиль исчез из виду, я повернулся в сторону гостиницы и тут же наткнулся на какого-то мужчину, который стоял, видимо, прямо за моей спиной.

Я извинился.

— Что это вы так спешите? — спросил он.

— Долго объяснять, — ответил я и попытался проскочить мимо него. Но дорогу мне преградил другой мужчина, стоявший до этого в шаге-двух за спиной первого.

— Не дергайся, коротышка, — сказал он.

— Вам что-нибудь от меня надо? — спросил я.

— Шеф желает тебя видеть — сказал один из них.

— Вашему шефу я ничего не задолжал.

Первый мужчина был высокий, стройный, с ястребиным носом и жестким взглядом. Второй широкоплеч, тонок в талии, но с мощной, как у быка, шеей. Нос его, казалось, был когда-то раскатан скалкой по всему лицу, правое ухо чем-то напоминало мелкий кочан цветной капусты. Он, видно, был изрядным мастером речевого экспромта, и, как все мастера такого рода, любил каждое изрекаемое им слово произносить акцентированно, чтобы легче было самому вникать в смысл сказанного.

— Так, так, так, — сказал он. — Нашего приятеля потянуло на приключения. Хочет убедить нас, будто ничего не задолжал шефу. Подумать только — не задолжал! В общем, так — или ты изъявляешь готовность побеседовать с шефом, или мы сообщаем шефу, что ты отказываешься помочь ему.

— В чем помочь? — спросил я.

— В ответах на вопросы.

— Вопросы о чем?

— О Моргане Бирксе.

С минуты на минуту из гостиницы должны были выйти Сандра Биркс и Блити. Они могли подумать, что либо я заманил их в западню, либо продал. Посмотрев в жесткие глаза того, что был повыше, я усмехнулся и сказал:

— Разумеется, я согласен.

— Так-то оно лучше. Мы рассчитывали, что так и получится, — сказал «боксер» и стал высматривать что-то в отдалении; из потока машин вынырнул крупногабаритный седан, посланцы «шефа» подхватили меня под руки и повели к машине. Один из них открыл дверцу, второй втолкнул меня в салон и сел рядом. Первый пристроился с другой стороны. Тот, что повыше, обращаясь к шоферу, сказал:

— О’кей, Джон, погнали.

И мы погнали. На душе у меня было спокойно только до тех пор, пока мы не очутились в той части города, которая состояла исключительно из жилых домов.

— Скажите все-таки, что конкретно вам от меня нужно? — спросил я.

— Ты вот что, коротышка, помолчи, — сказал тот, которого звали Фред, — а мы пока завяжем тебе глаза, чтоб ты не увидел лишнего и, следовательно, не имел оснований тревожиться за свое здоровье.

Я метнулся в его сторону. Он, похоже, даже не почувствовал моего удара, который пришелся ему в подбородок, в мгновение ока извлек откуда-то скатанную трубочкой повязку и завязал ею мне глаза. Я попытался вырваться из кольца и позвать кого-нибудь на помощь. Тогда он схватил меня за руки и защелкнул на запястьях наручники. Круто ложась в крен, машина стала вилять туда-сюда, то и дело меняя направление движения, отчего я потерял всякую ориентировку.

Через некоторое время я почувствовал легкий толчок — видимо, машина выехала на асфальтовую полосу, ведущую к частному дому, и услышал, как дважды, с коротким промежутком во времени проскрипела гаражная дверь.

Мне помогли выйти из машины и сняли с глаз повязку. Я увидел, что стою в гараже. Ворота были заперты. Сразу за открытой дверью, врезанной в боковую стену гаража, виднелись ведущие наверх ступеньки. Мы поднялись по ним в какой-то коридор, прошли через кухню, столовую и оказались в гостиной.

Я продолжал прикидываться несмышленышем.

— Куда это мы приехали? — спросил я. — Я-то думал, вы меня в участок везете.

— Какой еще участок?

— Ну, чтобы повидаться с шефом.

— Не переживай, сейчас повидаешься.

— Но разве он здесь?

— А где же ему быть. Он живет здесь.

— Вы ведь из полиции? — спросил я.

Они посмотрели на меня с крайним удивлением.

— Из полиции? С чего это ты, приятель, взял, что мы из полиции? Про полицию речи никакой вроде бы не было. Мы только сказали, что тебя хочет видеть шеф. Это мы так своего хозяина называем.

Я понял, что строить из себя дурачка теперь уже не стоит, и замолчал.

— Садись, — сказал коренастый, — шеф сейчас придет. Он задаст тебе несколько вопросов, а потом мы отвезем тебя обратно в город, и все будет чин-чинарем.

Я сел на стул и стал ждать. В коридоре раздались торопливые, суетливые шаги, и в комнату легкой пружинистой походкой профессионального танцора вошел грузный, пухлощекий и толстогубый мужчина. Нижняя губа обвисла, точно ее долго оттягивали гирькой; по лицу градом катился пот. При том, что он был очень низок ростом и жирен, как откормленный на убой хряк, стан свой он держал на удивление прямо, точно в позвоночник ему вставили стальной стержень. А вот свой огромный живот мужчина чуть подавал вперед: так несут драгоценную вазу, чувствуя, что вот-вот могут упасть. Шагая, он стремительно, часто-часто перебирал своими короткими ножками.

— Это шеф, — сообщил мне высокий.

Шеф улыбнулся, кивнул мне, и его лысая голова, посаженная на мощную шею, закачалась, как поплавок на воде.

— Кто это, Фред? — спросил он.

Мужчина с расплющенным носом объяснил:

— Этот парень работает у одной тетки по фамилии Кул, она держит сыскное агентство. Их подрядили вручить Моргану Бирксу судебные документы по делу о разводе. Он ошивался у гостиницы «Перкинс».

— Да, да, да, — скороговоркой откликнулся шеф, покачивая головой и приветливо улыбаясь, — да, конечно. Простите, что не признал вас. А как вас зовут?

— Лэм, — сказал я. — Дональд Лэм.

— Да, да, мистер Лэм. Разумеется, я безумно рад познакомиться с вами, вы проявили такую любезность, согласившись приехать к нам. Да, да, такую чрезвычайную любезность. А теперь скажите мне, мистер Лэм, вы работаете на… как ты сказал, Фред, ее зовут?

— Берта Кул. Сыскное агентство Кул.

— Ну, да. Вы работаете в сыскном агентстве Кул?

Я кивнул.

— И давно? — спросил он.

— Не очень.

— И вас устраивает эта работа?

— Пока да.

— Да, да. Осмелюсь заметить, что для молодого человека это перспективное начало дает неограниченные возможности для проявления сноровки, сообразительности, интеллекта. Я бы сказал, отличная стартовая площадка для солидной карьеры. Мне думается, вы выказали весьма похвальную разумность, действительно воистину похвальную разумность, устроившись на такую работу. Невооруженным глазом видно, что вы смекалисты и умны.

— Благодарю, — сказал я.

Голова его снова закачалась, как поплавок на легкой волне; на шее проступили набегающие друг на друга жировые складки, напоминающие рифленку стиральной доски; жесткие волосы на загривке сначала побежали вверх к макушке, а потом мгновенно назад вниз, как волоски сапожной щетки, когда по ней проводишь пальцем.

— Так когда вы последний раз видели Моргана Биркса? — пробулькал он.

— Отчеты я даю миссис Кул, — ответил я.

— Да, да, конечно. Как же я про миссис Кул-то запамятовал.

Дверь открылась, и в комнату вошла крупная женщина. Не тяжеловесная, а именно крупная. Широкоплечая, очень высокая, с могучими бедрами. На ней был халат, который не мог скрыть ширину ее плеч, мощь ее шеи, объемы ее груди, мускулистость ее рук.

— Так, так, так, — скороговоркой проговорил толстяк. — Вот и малышка! Как здорово, что ты заглянула на наш огонек, Мадж. Я тут как раз расспрашивал мистера Лэма о Моргане Бирксе. Это, ласточка, мистер Лэм. Он — детектив, работает в… как это называется, Фред?

— Сыскное агентство Кул.

— Ах, ну да. Работает в сыскном агентстве Кул, — сказал толстяк. — А как зовут женщину, которая возглавляет его, Фред?

— Берта Кул.

— Да, да, верно. Берта Кул. Садись, любовь моя, послушай и составь свое мнение. Знакомьтесь, мистер Лэм, это моя жена.

Я понимал, что попал в переплет. Проявление учтивости иной раз никак не может повредить даже человеку, находящемуся в таком положении, когда думается о чем угодно, но только не о приятных манерах и вежливости. Я встал и отвесил низкий поклон.

— Очень рад познакомиться с вами, — сказал я, стараясь придать своим словам предельно искреннее звучание.

Она не сказала ни слова.

— Садитесь, Лэм, садитесь, — сказал толстяк. — Несомненно, у вас позади нелегкий день. Вам, детективам, приходится много бегать. А теперь вот что, Лэм. На чем же мы остановились?.. Ах да, вам дали бумаги и поручили ознакомить с ними Моргана Биркса, верно?

— Если вас интересует именно это, то вам, наверно, лучше обратиться к миссис Кул.

— Кул, Кул, Кул… ах да, это та женщина, что возглавляет сыскное агентство. Что ж, это блестящая мысль, Лэм, но мы, видите ли, несколько стеснены во времени, к тому же не знаем, где сейчас обретается эта дама. Вы же рядом под боком, можно сказать, и, несомненно, располагаете нужной нам информацией.

Я молчал.

— Так вот, — сказал толстяк, — я надеюсь, что вы не станете упрямиться. В самом деле, я очень-очень надеюсь, что вы не станете упрямиться.

Я по-прежнему молчал. Человек с покореженным лицом двинулся было ко мне.

— Погоди, Фред, — сказал шеф. — Не горячись. Позволь мистеру проявить добрую волю. Он сам заговорит. Ты его только не перебивай потом. И не подгоняй. Итак, мистер Лэм, начинайте с самого начала.

Я вежливо осведомился:

— Вы не могли бы мне объяснить, что именно вам хотелось бы знать и ради чего?

— Вот это характер! — восхищенно воскликнул шеф и весь прямо-таки просиял. Его крошечные серые глазки всматривались в лица его молодцов с заинтересованной пронзительностью курицы-несушки, приглядывающей за своими несмышлеными цыплятками.

— Вот это действительно характер! Хорошо, мы утолим ваше любопытство, а вы расскажете нам то, что интересует нас. Видите ли, мистер Лэм, мы люди дела, работали вместе с Морганом Бирксом, и Морган Биркс имеет перед нами некоторые, ну, обязательства, что ли, во всяком случае несет перед нами определенную ответственность. И нам очень бы хотелось напомнить ему об этом. Вам поручено передать ему бумаги, и ничто в мире не заставит нас помешать вам выполнить это поручение, правда ведь, Фред? Подтверди, Джон! Вот и славно. Мальчики не возражают. Итак, мы ни в коем случае не станем мешать вам в выполнении столь серьезного задания, мистер Лэм, но после того, как вы сделаете свое дело, мы бы хотели услышать от вас, где находится мистер Биркс.

— Что ж, — сказал я, — не вижу причин, которые препятствовали бы мне помочь вам. — Разумеется, если на то даст добро миссис Кул. Ведь она мой босс, и я бы не рискнул предпринимать какие-то действия без ее одобрения.

— Да пусть Фред разомнет его, шеф, — сказал высокий. — По всему видно, что там — горячо. Похоже, он рассчитывал, что Морган появится в гостинице «Перкинс». Туда прибыла вся их компашка. Сандра Биркс, ее братец, который приехал сегодня с востока и успел сломать себе нос в автомобильной аварии, потом один мопсик — в гостинице зарегистрировался как Холомэн, а вообще он, похоже, вроде как с боку припеку. Альма Хантер, Берта Кул и вот этот парень. Он вывел Берту Кул из гостиницы и посадил ее в такси. И уже собирался вернуться в гостиницу, когда мы его прихватили.

— Вы бы уж лучше рассказали, мистер Лэм, потому что для нас это действительно важно, а то мои мальчики начинают сердиться. Я всегда испытываю глубокое, нет, — глубочайшее чувство сожаления, — такого, наверно, никто никогда не испытывал, — но вы понимаете, конечно, что значит сердитые мальчики. А они будут сердитыми!

— Мне думается, миссис Кул с радостью согласилась бы помочь вам, — сказал я, — если бы вы к ней обратились. Кроме того, она наверняка предоставит вам интересующую вас информацию. Ведь ее бизнес в том и заключается, чтобы раздобывать информацию и продавать ее клиентам.

— Верно, именно в этом и состоит специфика ее бизнеса, — согласился толстяк. — А что, это мысль! В самом деле, умная мысль! Надо бы обкатать ее с малышкой. Что ты об этом думаешь, любовь моя?

Ни один мускул не дрогнул на лице этой крупной женщины. Ее жесткие, холодные глаза смотрели на меня так, будто я бактерия под микроскопом.

— Разомните его, — сказала она.

Толстяк кивнул.

Фред выбросил руку вперед с такой скоростью, с какой наносит свой смертоносный укус змея. Он схватил меня у самой шеи за галстук и вмиг так перекрутил его, что я стал задыхаться. Потом стянул меня за галстук со стула с такой легкостью, как будто я был совершенно невесомый.

— Стоять! — рявкнул он.

Тут его правая рука резко взмыла вверх и жесткой частью ладони, граничащей с запястьем, он так надавил мне на нос, что из глаз у меня сразу брызнули слезы.

— Сидеть! — снова рявкнул он.

Подвластный его руке, я рухнул на стул, как кем-то брошенный мешок с крупой.

— Стоять! — скомандовал он, и его рука, вцепившаяся в мой галстук, поставила меня на ноги.

Я попробовал блокировать своими руками его ладонь, когда та снова приблизилась к моему уже нывшему тупой нестерпимой болью носу. Однако он чуть ускорил движение, и его ладонь вновь достигла своей цели.

— Сидеть! — повторил он свою команду.

Лицо у меня будто отваливалось.

— Стоять!

— Сидеть!

— Стоять!

— Сидеть!

— Стоять!

— Сидеть!

— Говори!

Он отступил на шаг, давая мне передышку.

— Говори! — повторил он. — И поживей! — Его лицо оставалось совершенно бесстрастным. В голосе слышалась тоскливая безучастность человека, специализирующегося на разминании людей, не испытывающего недостатка в клиентах, но явно огорченного необходимостью демонстрировать свою квалификацию после окончания рабочего дня.

— Это верно, — сказал толстяк, кивая головой и приветливо улыбаясь. — Видите ли, мистер Лэм, Фред прав. Раз он говорит — встать, нужно встать. Говорит — сесть, нужно сесть. И когда говорит — говори, нужно говорить.

Я порылся в кармане в поисках носового платка. Из носа у меня капала кровь.

— Ну, не переживайте, глубинных повреждений нет. Небольшая течка с поверхности. Как только расскажете нам о том, что нас интересует, пойдете в ванную и приведете себя в порядок. Фред поможет вам. Так когда вы последний раз видели Моргана?

Ничуть не притворяясь, я рухнул на стул, одна моя нога обвилась вокруг его ножки.

— Катитесь вы ко всем чертям! — воскликнул я.

Шеф выкинул вперед ладонь, придерживая ретивого Фреда.

— Погоди, Фред, — сказал он. — Не горячись. У молодого человека — характер. Послушаем, что нам скажет малышка. Твои соображения, любовь моя? Стоит ли нам…

— Продолжайте, — сказала она Фреду.

Фред ухватил меня за галстук.

Я стремительно рванулся со стула, моей целью было солнечное сплетение Фреда. Я сделал нырок туловищем, при этом бедра служили мне как бы точкой опоры, от которой оттолкнулась вся масса моих мышц. Мой правый кулак, как поршень, по прямой линии пошел вперед.

Но тут с моей правой рукой что-то произошло. Ее как бы парализовало. И будто паровым молотом нанесенный удар пришелся мне прямо в челюсть. Я почувствовал, как ноги мои отрываются от пола, и воспарил в воздушном пространстве. Перед глазами возникали круги, метались искры, звездочки, звезды, к горлу откуда-то снизу подступала, казалось, неотвратимая, тошнота. Я попытался восстановить нормальную резкость зрения и увидел летящий на меня кулак. Не успел я осознать всю жестокую реальность этого стремительно приближающегося кулака, как он врезался в мое лицо. Казалось, откуда-то издалека я услышал голос женщины, произнесшей:

— Переключись на бедра, Фред.

А затем что-то внедрилось в мою подложечную ямку. Я сложился пополам, точно перочинный ножик, и каким-то образом успел сообразить своей бедной головушкой, что ударился я ею и как масло припечатался не обо что иное, как об пол.

Я услышал, как толстяк что-то говорит, но что именно, разобрать не мог, потому что голос звучал так тихо и невнятно, как звучит голос диктора радиостанции, с трудом пробивающейся в эфире.

— А теперь полегче, Фред. Не переусердствуй. Помни, что ему надо будет говорить.

Надо мной склонился дылда.

— Да черт с ним, с этим сморчком, — сказал он. — Только время драгоценное теряем. У него с собой бумаги, и все уже на мази, осталось только сунуть их в руки Моргану.

— Где они у него? — спросила женщина.

— Во внутреннем кармане пиджака.

— Проверь, — сказала она.

Фред протянул ко мне руки и вцепился в воротник моей рубашки. Он рванул меня вверх с такой силой, что голова моя, только что то и дело падавшая то в одну, то в другую сторону, точно у резиновой куклы, мгновенно, точно автоматическая откидная крышка, запрокинулась назад и, казалось, сейчас совсем отвалится. Я почувствовал, как чья-то рука шарит по моим карманам, начав со внутреннего.

Потом я услышал голос Билла, отрапортовавшего шефу:

— У него только оригиналы. Никаких копий нет.

— Ослы. Он же вручил их, — сказала женщина.

— Он не мог вручить их, — возразил Фред.

— Почему это не мог?

— Я знаю, что когда он входил в гостиницу «Перкинс», они у него были при себе. Минут через пять вслед за ним туда прибыла Альма Хантер. Они зарегистрировались в гостинице как муж и жена. Потом подкатили Сандра Биркс и ее братец. На некоторое время он отлучился из гостиницы. Когда выходил, вытащил бумаги из кармана, чтобы убедиться, что они в порядке и их можно вручать. Потом он снова запихнул их во внутренний карман пиджака и отправился на почту, чтобы отправить телеграмму. На чье имя, неизвестно. Выспросить у телеграфисток не удалось: заартачились. От денег отказались. Мы нажимали как могли, но они пригрозили, что позвонят в полицию. Я сел ему на хвост и пас его до самого порога прокатного ателье. Там он взял костюм рассыльного, после чего возвратился в гостиницу. Там он пробыл около двадцати минут, а оттуда вышел уже вместе с миссис Кул.

— Когда миссис Кул зашла в гостиницу? — спросил шеф.

— Это мы проглядели. Джерри как раз находился в гостинице и был занят своей работой. Но он вроде бы говорил, что она появилась в гостинице за двадцать минут до того, как этот парень возвратился туда со взятым напрокат костюмом.

Я лежал на полу, и ощущение у меня было такое, будто я барахтаюсь в тошнотворных волнах необозримого болота нестерпимой боли. Я попробовал сблевать, но не смог. Ребра у меня ломило так, что было трудно дышать. Я понимал, что теплая жидкость, стекающая по моему лицу за воротник рубашки, — это кровь, но настолько ослабел, что бессилен был что-либо предпринять.

— Позвоните Джерри, — сказала женщина. — Скажите ему, чтобы прошелся по всей гостинице мелким бреднем. Морган Биркс там.

— Его там быть не может, — не сдавался Фред. — Гостиница у нас под колпаком. Джерри внедрили туда еще на прошлой неделе, и мы уверены, что Морган Биркс там не объявлялся. Пока Морган всегда встречается со своей милахой именно в этой гостинице.

— Ты пас этого парня все время или перехватил его на выходе? — спросила женщина.

— Перехватил на выходе.

— Гостиница была обложена?

— И мышь не проскользнула бы.

— Он вручил бумаги Моргану. В гостинице.

Ко мне кто-то наклонился и поднял меня. Кончик моего носа оказался зажатым между костяшками пальцев. Хозяин этих пальцев резко дернул руку на себя. Ощущение у меня было такое, что нос мой вырвали с корнем. Голос Фреда, по-прежнему исполненный скуки, произнес:

— Говори.

— Не по лицу, Фред, — сказала женщина.

Удар в поясницу был такой сильный, что боль пронзила весь позвоночный столб и застряла в верхнем позвонке.

— Выкладывай, — сказал Фред. — Все до конца. Ты ведь вручал ему бумаги?

Я услышал, как зазвонил телефон. Все замолчали. Кто-то прошел в другой конец комнаты, чтобы снять трубку, и его шаги гулко отдавались в моей голове. Звонки оборвались, до меня донесся голос дылды.

— Алло, алло… Кто это? Джерри?.. Да, Джерри… Слушай, Джерри, похоже, он в гостинице… Да, они при нем… Конечно, под вымышленным именем, и, наверно, притаился, как паучок… Ну, осмотри комнаты. Накрой суку. Говорю тебе, он там. Должен быть.

Он повесил трубку и сказал:

— Через две минуты после того, как мы укатили, из гостиницы толпой вышли Сандра Биркс, ее братец и Альма Хантер. Тот мопсик, что выпадает из ансамбля, тоже. Джерри говорит, что слышал, как его называют доктором. Он предполагает, что у этого братца открылось кровотечение, поэтому они срочно вызвали доктора. Это все, что удалось узнать ребятам.

Ко мне возвращалось сознание. Женщина сказала:

— Ну что же, теперь вам понятно, что произошло. Он вручил бумаги. Копии отдал, а оригинал оставил, чтобы можно было под присягой подтвердить, что вручение действительно состоялось.

— Подработать на халяву не хотите, мистер Лэм?

Я ничего не ответил. Так было легче для меня.

— Если хотите подзаработать немножко деньжат, долларов пятьсот, скажем, а то и все шестьсот, думаю, это можно организовать. Вы могли бы устроить так, чтобы миссис Биркс появилась здесь, в этом доме. Ну, например, могли бы…

— Заткнись, — холодно, сухо перебила его женщина. — С ним бесполезно возиться. Это же и мышке серой ясно.

— Что ж, малышка сказала слово. Все слышали? — сказал толстяк. — Мнится мне, она права. Как чувствуете себя, Лэм? Состояние неважное, да?

Состояние у меня было очень и очень неважное. Потихоньку я приходил в себя, но от этого мне становилось только хуже. Тот молотобойный удар, что был нанесен в самом начале, почти отключил мое сознание. Теперь, по мере того, как обезболивающее онемение, возникшее после него, спадало, боль от всех следующих ударов усиливалась.

Снова зазвонил телефон.

— Сними трубку, Фред, — сказал шеф.

— Алло… да, — послышался голос Фреда. Минуты две он молчал, слушая, потом сказал: — Молодец, здорово придумал.

Опять молчал с минуту, потом сказал:

— Не клади трубку. — И возвратился в гостиную.

— Есть новости. Давайте выйдем, здесь не стоит.

— Пригляди за ним, Джон, — стрельнул в меня взглядом шеф.

По звуку шагов я определил, что совершается великий поголовный исход. Я по-прежнему лежал на полу, и боль в боку не давала мне покоя. Через некоторое время я снова услышал, как Фред говорит по телефону:

— Отлично. Лады. Сам этим займусь. Пока.

Они вернулись в комнату.

— Отведи его в ванную, Фред, — сказал шеф, — и приведи в порядок.

Фред поднял меня с такой легкостью, будто я был пушинкой, и отнес в ванную.

— Несладко тебе, коротышка, но учти, — если бы нос сломался, могло быть и хуже. А так поболит, поболит и перестанет. Ну-ка давай примочим его холодной водой.

Он посадил меня на толчок, наполнил раковину холодной водой, снял с меня пиджак и стал прикладывать мокрые полотенца к моему лбу. Сознание мое мало-помалу стало проясняться. Даже зрение обрело нормальную резкость.

— Галстук истрепался, — посетовал он. — Попросим у шефа другой. Рубашку такую тоже как-то носить неловко. Несолидно. Надо что-то придумать. Кровь на пиджаке замоем. Обычной холодной водой. Посиди-ка спокойно, не рыпайся.

Он снял с меня рубашку и майку и сделал мне холодное обтирание. Мне полегчало.

В комнату вошла Мадж и сказала:

— Думаю, эта рубашка будет ему впору.

— Еще бы галстук, — извинительно-умилительным голосом пробасил Фред.

— Сейчас принесу.

— А еще бутылочку спиртного да какой-нибудь нюхательной соли, а, может, нашатыря, — попросил Фред. — Через пять минут он будет как огурчик.

Женщина ушла и вернулась в бутылкой, нюхательной солью, полотенцем, рубашкой и галстуком.

Фред ухаживал за мной, как секундант за боксером в перерыве между раундами, и при этом безостановочно говорил:

— Одно хорошо, что совсем нет синяков. День, другой, третий нос пока будет красным. Будет болеть. Не трогай его. И не сморкайся. А теперь плеснем на затылок немного спиртного. А теперь на загривок. А теперь малость на грудь… ах да, тут больно… жалко. Но переломов нет, просто небольшая ссадина… не надо было пытаться меня ударить, Лэм. Можно, я расскажу тебе кое-что о том, как надо бить? Когда хочешь ударить с правой, не заводи ее сбоку. И не отводи руку до удара. Жалко, что ты сейчас такой слабенький и тебе не до моего урока. А то бы я показал тебе, как надо начинать удар, по какой траектории должен идти кулак. За десяток минут я бы тебя так надрессировал, что на следующий раз ты бы мог уложить двоих таких, как сам. У тебя есть все данные. Смелый, нахальный, правда, слишком легкий и не умеешь держать удары. Нужно научиться уклоняться от них, это зависит от работы ног. Ну-ка плеснем еще спиртного… вот сюда, отлично. Кровь уже не течет. Холодная вода — великая вещь. Волосы намокли, но это неприятность безболезненная. А теперь наденем рубашку… вот так. А теперь давай-ка повяжем галстук, он, конечно, чуть ярковат для такого костюма, но, вообще-то, выглядит не так уж и плохо.

— Дай ему хлебнуть виски, — сказала женщина.

— Лучше бренди, — ответил Фред. — Он сильней бодрит. Принесите тот, семидесятипятилетней выдержки, и большой бокал. Да больше налейте. Не бойтесь, ему это не повредит. Он не совсем пришел в себя после разминки, а бренди наверняка поможет ему обрести нормальное состояние. Он легковат для таких ударов. А здорово я залепил ему в челюсть. Верно, приятель? Главное — все зубы на месте. Челюсть, ясное дело, болит. Но ничего, скоро пройдет.

Мадж ушла и вернулась с большим бокалом бренди.

— Это любимый бренди шефа. Он любит потягивать его потихоньку, когда расслабляется после еды, но ты выпей залпом. Шеф говорит, что пить так — все равно что святотатствовать, но для тебя это не грех, а необходимость. Ну давай, дружище.

Я выпил бренди. Он был вязким, как сироп. Горячей струйкой живительная влага побежала в желудок, а потом стала растекаться по артериям, запетляла вокруг нервных окончаний.

— Порядок. Теперь поехали, — сказал Фред. — Надеваем пиджак и идем к машине. Куда тебе нужно, приятель?

Я был слаб и нетвердо стоял на ногах. Назвал ему адрес меблированного дома, в котором проживал.

— А что там находится? — спросил он.

— Меблированный дом. Я в нем живу.

— Отлично. Отвезем тебя туда.

Я заметил, как он и женщина обменялись взглядами. Фред помог мне подняться, я прошел в соседнюю комнату. Ко мне подошел шеф, лицо его расплылось в слащавой улыбке.

— Так, так, так, — протараторил он. — Выглядите вы уже, несомненно, на тысячу процентов лучше, а этот галстук вам необычайно идет! Да, сэр! Безусловно, идет. Этот галстук мне дорог. Жена, знаете ли, подарила. В Рождество. В последнее.

Запрокинув голову, он залился неудержимым смехом, потом резко оборвал его, взял меня за руку и стал энергично трясти ее.

— Лэм, вы были великолепны! В вас столько мужества, мой мальчик, столько мужества. В вас есть самое главное.

Многое бы я отдал, чтобы иметь несколько таких ребят, как вы. Ничего не желаете сказать нам на прощание?

— Нет, — ответил я.

— Не вправе обижаться на вас, мой мальчик, ни в коей мере не могу себе этого позволить.

Он продолжал энергично трясти мою руку.

— Отвези его туда, куда ему нужно, Фред, — сказал шеф, — и будь с ним позаботливей. Машину веди так, как если бы вез на кладбище покойника. Он, конечно, не покойник, но в покое нуждается. У бедняги, наверное, все болит. Ну ладно, Лэм, мальчик мой, может быть, еще и свидимся. Кто знает? Не держите на меня зла. Ну скажите, что не держите.

— Зло ум застит, — сказал я. — Вы меня отметелили, и пусть я сойду с ума, если не верну вам оное сполна при первой же возможности.

На секунду его глаза налились суровостью. Но всего на секунду. Он зашелся гомерическим хохотом.

— Вот это характер, мой мальчик! Настоящий бойцовский характер! Вся голова в крови, но герой не склонил ее, и все такое прочее. Ему бы еще на тельце мясца нарастить, верно, Фред? А вообще он чуть не сцепился с тобой. Сорвался со стула так, будто им выстрелили из пушки.

— Да, ловкости бы добавить, да и силенок тоже, а так пока только с мухой можно драться, — дал свою оценку Фред. — Но трусом этого парня не назовешь.

— Ну, отвези его в город. Только проследи за тем, чтобы он не вздумал определить местонахождение этого дома, дорогу к нему. Знаете, Лэм, ваш визит доставил нам бездну удовольствия, и не хотелось бы, чтобы вы сочли нас негостеприимными хозяевами, так что если у вас возникнет желание снова нас посетить, то было бы очень желательно, чтобы вы приехали сюда с нами, а не с кем-нибудь другим.

Он опять залился смехом. На сей раз от радости по поводу собственного остроумия.

— Пойдем, приятель, — сказал Фред. — Вот только завяжем тебе этим платком глаза, и пойдем.

Он завязал мне глаза, и мы, минуя коридор, вниз по ступенькам спустились в гараж. Фред с одного боку, шеф — с другого поддерживали меня под руки.

Ворота гаража поднялись, и мы вошли во внутренний двор дома. Ночной воздух освежил мне лицо. Мы сели в машину и поехали, а минут через пять Билл уже снял с моих глаз повязку.

— Откиньтесь на спинку, Лэм, я поеду медленно.

Искусный водитель, он умело лавировал между других машин, пока мы не подъехали к меблированному дому, где я жил. Я заметил, что он внимательно осматривает дом и подходы к нему. Он припарковался, открыл дверцу, помог мне вылезти из машины и взойти на крыльцо. Дверь нам открыла миссис Смит. Она уставилась на меня, как на воскресшего: жилец, не уплативший за последние пять недель, заявился домой вдрызг пьяный.

Фред бросился на выручку.

— Не надо так смотреть, мадам. С ним все в порядке. Его помяло в автомобильной аварии, только и всего. Сейчас ему надо к себе в комнату и лечь в постель.

Она подошла поближе, чтобы убедиться, что ее глаза не обманули ее.

— Вот уж точно автомобильная авария, — сказала она. — Видать, врезался в грузовик, груженный виски.

— Бренди, мадам, — сказал Фред. — Наилучшей марки семидесятипятилетней выдержки. Ему, чтобы взбодрить, дали хлебнуть из личных запасов шефа.

— Сегодня я устроился на работу, — похвастался я.

Я заметил, как радостно заблестели ее глаза.

— Как насчет того, чтобы заплатить за жилье? — спросила она.

— На следующей неделе, — ответил я. — Когда получу жалование.

Она потянула носом воздух и сказала:

— Работа. Наверное, отмечали.

Я порылся в кармане и извлек оттуда удостоверение частного сыщика, выданное мне Бертой Кул. Она рассмотрела его и спросила:

— Частный детектив, что ли?

— Да.

— Мне бы и в голову не пришло, что вы — детектив.

— Напрасные подозрения, мадам, — сказал Фред. — Этому парню не занимать мужества. Он добьется своего в любом деле. Ну что ж, Лэм, спокойной ночи. Очень скоро снова увидимся.

Он повернулся и сошел с крыльца. Я сказал миссис Смит:

— Быстро посмотрите, какой номер у этой машины.

Она было запротивилась, тогда я добавил:

— Он взял у меня взаймы денег. Как только вернет, я заплачу за жилье.

Движимая этим побуждающим мотивом, она выскочила на крыльцо. Фред с места дал газу. Она вернулась и сказала:

— То ли 5Н1525, то ли 5М1525 — не уверена.

Я порылся в карманах, отыскал карандаш, записал оба номера на клочке бумаги и заковылял на третий этаж. Глядя мне вслед, она напомнила:

— Не забудьте, мистер Лэм, как только у вас появятся деньги, заплатите их за квартиру, они мне и самой могут понадобиться.

— Не забуду, — ответил я ей. — Думаю, что этого я никогда не забуду.

Глава 7

Я проснулся и, еще не вполне сознавая реальность, понял, что меня разбудил стук в дверь — размеренный, настойчивый. Спустя мгновение я услышал и голос, голос моей хозяйки.

— Мистер Лэм, а мистер Лэм. Вставайте же, мистер Лэм!

Я потянулся к выключателю. Тело мое от жуткой боли, казалось, вот-вот разорвется на части. Нащупав, наконец, выключатель, я поковылял ко входной двери своей крохотной мансарды. Хозяйка была одета в байковый ночной халат, давно утративший свой некогда зеленый, вероятно, цвет и сильно севший от стирки — внизу виднелась белая узорчатая оборка ночной рубашки. Взволнованным от негодования голосом она сказала:

— Не знаю, что там у вас за новая работа, но с меня, кажется, хватит! Я и так позволила вам жить в кредит больше месяца, а теперь…

— Что стряслось?! — прервал я ее. Однако выговорить два этих слова стоило мне больших усилий: нос был забит спекшейся кровью, губы ужасно разбухли и потрескались, мускулы лица были точно деревянные.

— Звонит какая-то женщина, говорит, что ей нужно срочно поговорить с вами. Блажит в трубку, как будто ее режут. Мол, для нее это вопрос жизни и смерти. А трезвонила так долго, что в доме попросыпались все жильцы. Делать нечего: пришлось вот тащиться к вам на третий этаж. Стою тут под дверью и барабаню битый час…

— Весьма признателен вам, миссис Смит, — еле слышно промычал я.

— Признателен! — фыркнула она. — Устроить такую побудку во всем доме!..

Поднатужившись, я резко развернул свое мучительно болящее тело, еле волоча ноги прошел вглубь комнаты, подхватил со стула домашний халат, напялил его поверх пижамного костюма и почти на ходу нацепил на ноги комнатные туфли. Коридору, казалось, не будет конца. Не дай Бог, подумал я, что-нибудь случилось с Альмой. А может, это все-таки Берта? Хочет дать новое задание? Опыт общения с нею, с одной стороны, позволял мне надеяться на это, а с другой — не давал оснований удивляться вызову к телефону в столь неурочный час… Трубка раскачивалась на шнуре, я подхватил ее, поднес к уху и сказал:

— Алло, я вас слушаю.

Ответила мне Альма.

— Боже мой, Дональд, я уже и не надеялась, что ты подойдешь к телефону. Случилось ужасное.

— Что именно?

— Это не телефонный разговор. Приезжай.

— А ты где?

— Я в холле дома, где живет Сандра. Здесь есть телефонная будка.

— А где мы встретимся? — спросил я.

— Я тебя буду ждать прямо тут.

— В квартире, что ли?

— Нет. В телефонной будке. Случилось нечто ужасное. Приезжай быстрей.

— Считай, что уже еду. — Я повесил трубку и стал взбираться по лестнице с такой скоростью, на какую только было способно мое несчастное разбитое тело. Поднявшись в свою комнату, я стащил с себя халат и пижаму, преодолевая боль, облачился в костюм, и поспешил, сколько было сил, вниз по лестнице к выходу; жилетку я закончил застегивать, когда уже почти добежал до перекрестка. Казалось, минула вечность, прежде чем кружившее по ночным улицам города в поисках пассажиров свободное такси наконец-то, завидев меня, подкатило к самой кромке тротуара. Я открыл дверцу и назвал адрес. Уже сидя рядом с шофером, спросил:

— Дружище, который сейчас час?

— Половина третьего.

Мои наручные часы не взял бы ни один ломбард, но, ежедневно подводя их, я все-таки мог приблизительно ориентироваться во времени. Теперь они лежали на тумбочке, стоявшей у изголовья моей кровати. Проверяя внутренность своих карманов, с тем чтобы убедиться, что удостоверение частного детектива, выданное мне Бертой Кул, находится при мне, я заодно выгреб из них все наличествующее серебро и медь, уместившиеся у меня на ладони. Сверяясь со слегка пощелкивающим таксометром, я в другой ладони составлял необходимую и все возрастающую сумму. Когда водитель доставил меня по указанному адресу, счетчик показывал на пять центов больше, чем набралось к этому времени у меня на ладони. Я вручил водителю всю свою коллекцию монет, сказал ему: «Благодарю, дружище!», быстро выскочил из. машины и что есть мочи помчался к парадной двери дома. Подбежав, я хотел было вытянутой вперед рукой толкнуть ее внутрь, и… чуть было не сломал руку. Дверь была заперта на ключ. В холле горел свет, но за столиком консьержки никого не было.

Я, надеясь, что Альма все-таки услышит меня, постучал в дверь носком ботинка. Так оно и произошло — спустя минуту-две она вышла из телефонной будки и двинулась в направлении выхода.

Я просто оторопел от удивления. На ней была яркая шелковая пижама, а поверх нее какой-то халатик из просвечивающейся ткани. Она открыла дверь, и я спросил:

— Альма, что стряслось?

— Ты знаешь, я стреляла в человека! — хрипло прошептала она.

— В кого?

— Не знаю.

— Ты убила его?

— Не знаю.

— В полицию сообщила?

— Нет.

— Ну и ладно, — сказал я. — Сделаем это сейчас.

— Но Сандре это вряд ли понравится, а Блити говорит…

— К черту их обоих, — сказал я. — Иди звони в полицию.

Я взял ее за локоть и повел обратно к будке.

— Дональд, может, лучше сначала рассказать тебе, что…

— Если ты стреляла в человека, — сказал я, — вызывай полицию и расскажи им обо всем, что произошло.

Она повернулась ко мне и сказала:

— Что ж, тогда гони медяшку!

Все монеты, до единого цента, были отданы таксисту, но я, тем не менее, порылся в карманах в надежде обнаружить случайно оставшуюся там медяшку. Так ничего и не найдя, я попытался позвонить без монеты. Но телефон явно не желал работать бесплатно. Я спросил:

— Как же тебе удалось позвонить мне?

Она объяснила:

— Через холл проходил какой-то мужчина. Подшофе. Я наврала ему, что муж не пускает меня в квартиру, и попросила у него монетку, чтобы позвонить. Он-то и дал мне медяшку.

— Ну ладно. Давай идем наверх.

— Не получится. Ключей у меня нет, а замок в двери пружинный.

— А мы позовем управляющего. А пока расскажи, что все-таки стряслось.

— Я спала. Вдруг просыпаюсь и чувствую, в комнате кто-то есть. Этот кто-то склонился над кроватью, его рука висела как раз над моим лицом и двигалась к горлу. Страх почти парализовал меня. Тем более второй раз подряд. Ужасно! Но я хорошо запомнила твои слова о том, что надо делать в таком случае. Помнишь, ты сказал, неважно, попаду я в него или нет. Поэтому я выхватила из-под подушки пистолет и нажала на курок. С предохранителя я сняла его перед тем, как лечь спать. Такого испуга у меня в жизни еще не было. Грохнуло так, что у меня чуть было не лопнули перепонки. Я выронила пистолет и подняла крик.

— А потом? — спросил я.

— Потом я схватила с кровати халат… вроде бы так, точно не помню. Я почти не соображала, что делаю, но хорошо помню, что когда я из спальни выбежала в гостиную, халат был у меня на руке.

— Ты выбежала в гостиную?

— Да, а потом в коридор.

— Что ж, тогда этот мерзавец и сейчас должен быть там, если только он не сумел выбраться через окно. Не думаю, чтобы ты в него все-таки попала.

— Да нет же, я действительно попала в него, — возразила она. — Я слышала гадкий такой шлепок, какой бывает, когда в человеческое тело попадает пуля… и он упал.

— Откуда ты знаешь, что он упал?

— Да я слышала.

— А ты не слышала, он потом не двигался? — спросил я.

— Да, по-моему двигался. Какое-то движение я слышала. Хотя вообще-то я ничего тогда не соображала. Мне казалось, я схожу с ума. Я выскочила в коридор и кинулась к лифту. Выбегая из комнаты, я сильно хлопнула дверью, и она защелкнулась на замок. Ну вот, еду в лифте, смотрю там на себя в зеркало и вдруг сознаю, что у меня совершенно непотребный вид. Ведь на мне даже домашних туфель нет. Смотри, совсем босая.

Я глянул вниз на ее покрытые лаком ногти и сказал:

— Ладно, Альма, нам все-таки придется сходить за управляющим. Не трусь и не дрожи. Возможно, в квартиру проник кто-нибудь из бирксовской шайки, чтобы поискать какие-нибудь его записи или присвоенные им деньги. А, кстати, где в это время была Сандра?

— Она куда-то отлучалась.

— А Блити?

— Не знаю. Вообще-то должен был спать. В своей комнате.

— И что ж, он не слышал выстрела?

— Бог его знает.

— Послушай, Альма, — сказал я, — а не мог ли Блити…

— А что бы ему делать в моей комнате? — спросила она.

Ничего вразумительного на это я ответить не мог, поэтому промолчал. Спустя короткое время я, однако, сказал:

— Сейчас найдем управляющего и… — закончить фразу мне не пришлось, так как я увидел, что к подъезду подкатил внушительных размеров автомобиль. Я втолкнул Альму в ее прежнее убежище.

— Кто-то подъехал. Сейчас, наверное, зайдет в холл. Попробую стрельнуть монету, и если повезет, позвоню в полицейский участок. Это будет лучше, чем уведомлять управляющего.

— Нам бы как-нибудь открыть квартиру, у меня в кошельке есть мелочь, — сказала Альма Хантер.

— Хорошо, хорошо, вот только посмотрим, кто это и…

За рулем автомобиля сидел мужчина. Разглядеть его как следует мне мешала сидевшая рядом с ним девушка. Она прильнула к нему в прощальном поцелуе. Мужчина не вышел из машины, чтобы открыть ей дверцу или проводить до подъезда дома. Едва она ступила на мостовую, машина резко тронулась с места и через мгновение исчезла в темноте ночи. Я было направился ко входной двери, но остановился. Молодая женщина достала из своей сумочки ключ. Когда она подошла поближе к двери, я разглядел ее лицо. Это была Сандра Биркс.

Я возвратился в телефонную будку и сказал:

— Это приехала Сандра. Теперь ты сможешь попасть в квартиру. Только ты мне объясни, Альма, как же все-таки так получилось, что никто не слышал выстрела?

— Не знаю.

— Но все же думаешь, что никто не слышал?

— Нет. Во всяком случае никто на него не прореагировал.

В холл быстрыми, решительными шажками вошла Сандра Биркс. Щеки у нее пылали, глаза блестели. Казалось, она не идет, а парит, едва касаясь пола. Я вышел из-за низенькой стойки консьержки и сказал:

— Извините, можно вас задержать на минутку?

Встреча со мной была для нее явной неожиданностью, но еще большей неожиданностью была для нее встреча с босой, облаченной поверх пижамного костюма в ночной халат Альмой.

— Что случилось? — спросила она.

— Если у вас найдется медяшка, — сказал я, — мы сможем позвонить в полицию. Альма в вашей квартире выстрелила в человека.

— В кого?

— Во взломщика, — быстро ответила Альма.

— Того самого, который… — Сандра вдруг смолкла и устремила свой взгляд на шею Альмы.

— Похоже на то, — кивнула Альма.

— Откуда у тебя взялся пистолет?

— Это я дал ей пистолет, — вмешался я, но Альма не дала мне продолжить.

— Это мой пистолет. Я привезла его с собой из Канзас- Сити. Он хранился у меня под вещами в самом низу чемодана.

Сандра сказала:

— Давайте-ка сначала поднимемся наверх и осмотрим квартиру, а уж потом…

— Не стоит, — прервал я ее, — мы и так уже потеряли немало времени. Будем звонить в полицию.

— Так за чем же дело стало? У вас что, монеты нету? — спросила Сандра.

Я перехватил ее взгляд и решительно произнес:

— Нету.

Она открыла сумочку, достала из нее медяшку и протянула мне. Я направился к телефонной будке. Сандра и Альма стояли у лифта и тихонько переговаривались; не успел я, однако, подойти к будке, как где-то совсем близко завыла полицейская сирена, и через мгновение я увидел, что к подъезду подруливает патрульная машина. Я вскочил в будку, прижался к стене и стал вращать диск, делая вид, что набираю номер. Из машины вышел полицейский сержант, поднялся на крылечко, толкнул дверь рукой, но та не поддалась. Тогда он принялся вращать дверную ручку, видимо, в расчете на то, что ее погромыхивание привлечет чье-нибудь внимание. Сандра прошла через холл и открыла ему дверь. Хотя дверь телефонной будки была плотно прикрыта, мне все-таки удалось расслышать, как полицейский, обращаясь к Сандре, сказал:

— К нам поступило сообщение, что в 419 квартире кто-то стрелял. Вы ничего не знаете?

— А я там как раз и живу, — ответила Сандра.

— Да? В самом деле?

— Именно так.

— Так что, там действительно кто-то стрелял?

— Меня там не было. Я только-только вошла в дом. За минуту до вашего появления.

— А кто эта дама?

— Она живет у меня… видимо, и в самом деле кто-то стрелял: ведь она слышала.

— Идемте наверх.

Полицейский пропустил Сандру и Альму в лифт, потом вошел сам. Дверь с шумом закрылась, и лифт стал подниматься. В телефонной будке раздался щелчок, и сонный мужской голос прохрипел:

— Слушаю вас.

Помедлив секунду-другую, я положил трубку на рычаг телефона. Во время разговора в холле обо мне, похоже, не упоминалось.

По индикатору, расположенному на аркообразном своде над дверью лифта, я следил за его движением. Подождал минуту-другую, чтобы посмотреть, не пойдет ли лифт назад, удостоверился, что из него вышли, и нажал кнопку вызова. Вызов не срабатывал. Это было видно по индикатору. Очевидно, они оставили дверь лифта открытой. В этот поздний час в доме работал только один лифт, да и тот в автоматическом режиме.

Минуты через две-три я поднялся на четвертый этаж и двинулся по коридору к 419 квартире.

Дверь была открыла настежь. Внутри горел свет. Справа, из спальни, доносились голоса. Я вошел в квартиру и через застекленную дверку увидел полицейского и стоящих напротив него обеих женщин: бледную, с дрожащими губами и походившую в эту секунду на разозленную, готовящуюся исцарапать своего обидчика кошку Альму Хантер, и совершенно спокойную, с поджатыми губами Сандру Биркс. Мне вдруг подумалось, что именно так, наверное, должен выглядеть образцовый третейский судья. На полу, распростертый на спине — одна рука в отлет — лежал Морган Биркс. В его остекленевших глазах горели искорки от падавшего с потолка света. Полицейский спросил Альму:

— Откуда у вас взялся пистолет?

— Он у меня и раньше был.

— Где вы его купили?

— Я его не покупала.

— Кто вам дал его?

— Друг.

— Когда? Где?

— Разумеется, в Канзас-Сити. Прошло уже немало времени, поэтому когда точно, не припомню, — сказала Альма и отвела взгляд от полицейского.

Сандра Биркс за спиной полицейского увидела меня. Глаза ее сузились. Она поднесла ладонь к губам, а затем легким, едва приметным поворотом кисти дала мне знак удалиться.

Полицейский явно что-то заметил. То ли этот ее жест, то ли то, что взгляд ее направлен мимо него.

— А это еще кто? — спросил он, повернувшись ко мне.

— Что здесь произошло? — спросил я, старательно вытянув шею и уставившись на лежащего посередине комнаты недвижимого мужчину.

Сандра Биркс бесстрастным голосом произнесла:

— Это, наверно, жилец с нашего этажа.

Полицейский резко шагнул ко мне.

— Выйдите отсюда, — сказал он. — Произошло убийство. Зрители нам тут не нужны. Кто вы такой? Что…

— Так повесьте табличку на дверь, — перебил я. — Мне показалось, тут у вас что-то неладно. Дверь у вас настежь, вот я и…

— Ладно, ладно, — сказал он. — Идите своей дорогой, а дверь мы сейчас запрем.

— Полегче, сержант. Я имею полное право зайти внутрь, раз дверь открыта настежь, и вы не можете запретить мне…

— Это я-то не могу? — взъерепенился он, и с размаху опустил свою огромную ручищу мне на шею чуть пониже затылка, потом прихватил могучей пятерней полворотника и с силой пихнул меня в коридор.

Он придал мне такое ускорение, что я чуть не врезался в противоположную стену коридора. Я услышал, как за спиной у меня сильно хлопнула дверь и раздался щелчок замка.

Таковы уж полицейские. Попытайся я по собственной инициативе уйти из квартиры, он бы затащил меня в комнату и постарался бы сделать из меня свидетеля или еще чего похуже. А моя дерзость и настойчивые попытки остаться привели к тому, что меня без лишних слов выставили за дверь, как шелудивого щенка. Он доказал, что закон на его стороне, и лишний раз подтвердил ту непреложную истину, что прав всегда будет сержант полиции, а не скромный и безгласный гражданин, регулярно выплачивающий казне подоходные налоги.

Что же там между ними произошло, я так и не выяснил, но жест Сандры Биркс был достаточно красноречивым. Биться лбом о стену не имело смысла. Я вошел в лифт и поехал вниз. При каждом вдохе в груди у меня отдавало тянущей болью, и теперь было совершенно очевидно, что и полицейская «терапия» не принесла мне облегчения.

Патрульная машина по-прежнему стояла у обочины тротуара. В ней сидел второй полицейский и слушал, что передают по рации. Когда я вышел на улицу, он делал какие-то пометки в блокноте. Завидев меня, он поднял голову повыше и, щуря глаза, стал было присматриваться, но в это время по рации начали передавать приметы человека, который по какой-то причине находился в розыске, и полицейскому, слава Богу, в эту минуту было не до меня, так что он позволил мне беспрепятственно пройти мимо.

Благополучно миновав самую опасную зону, я отнюдь не ускорил шага, напротив, пока не достиг перекрестка, старался держаться как можно более непринужденно; раза два или три подходил к самому краю тротуара, желая показать, что ловлю свободное такси. За спиной раздавалось шипение полицейской рации, невнятный голос монотонно бубнил: «тридцать семь — тридцать восемь лет, рост пять футов десять дюймов, вес приблизительно сто восемьдесят фунтов, серая фетровая шляпа с широкими полями, черная окантовка… рубашка… галстук красный в горошек… последний раз видели… бежал… обстоятельства… преступление…».

Наконец, я дошел до конца улицы и повернул за угол. Навстречу мне на медленной скорости двигалось такси с зеленым огоньком. Я поднял руку.

— Куда вам? — спросил таксист.

— Прямо. Я потом скажу, где остановиться, — ответил я.

Мы уже успели проехать несколько кварталов, когда я вдруг совершенно внезапно вспомнил, что у меня нет денег. Прикинул в уме, сколько примерно может набить счетчик до дома Берты Кул. Выходило центов шестьдесят с лишком. Я назвал шоферу адрес и откинулся на спинку сиденья.

Когда мы остановились у ее дома, я попросил шофера подождать, вылез из машины, пересек тротуар и, найдя по списку жильцов номер квартиры Берты Кул, решительно надавил на кнопку звонка.

Не окажись сейчас Берты Кул дома, меня ожидала бы малоприятная перспектива объяснения с таксистом.

К моему удивлению почти незамедлительно последовал ответный звонок, возвестивший о том, что путь свободен. Я толкнул дверь, и она распахнулась. Потом ступил в темный коридор, поводил рукой по стене, нащупал выключатель, зажег свет и направился к лифту. Берта Кул жила на пятом этаже. Ее квартиру я нашел без труда. Постучал в стекло входной двери, через которое было видно, что внутри горит свет. Она тут же открыла. Видно, я разбудил ее; голова походила на птичье гнездо, свалявшиеся волосы скрученными прядями свисали на сильно отекшее и казавшееся крупней обычного лицо, но глаза ее смотрели холодно и твердо, поблескивая алмазными озерцами в осаде одутловатой морщинистой плоти. На ней был купальный шелковый халат, перехваченный поясом в том месте, которое можно назвать талией. Запахнутый небрежно, он открывал массивную шею и углом устремленный вниз двойной подбородок.

— Ну и видок! Кто это тебя так отделал? — спросила она. — Входи, входи, дорогуша.

Я ступил в прихожую, и она закрыла за мной дверь.

Квартира была двухкомнатной, с проходной кухней, соединенной с гостиной. Наполовину открытая дверь вправо позволяла видеть почти всю спальню: кровать с откинутым одеялом, телефон на полочке прямо у изголовья, стул, на спинке которого висели две пары чулок, другой стул, на сиденье которого возвышалась беспорядочная горка скомканных предметов дамского туалета. Окна в гостиной были зашторены, она, видимо, давно не проветривалась, воздух был насыщен стойким запахом табачного дыма. Берта подошла к окну, отдернула штору, открыла форточку, кинула на меня резкий взгляд и сказала:

— Ну, в чем дело? Тебя случайно не грузовик переехал?

— Да нет. Сначала шпана отметелила, а потом по-свойски обласкала полиция.

— Даже так?

— Именно так.

— Ну ладно, погоди рассказывать, сначала сигареты найду. Вот только куда я их, черт подери, задевала? Помню, когда ложилась спать, еще целая пачка оставалась…

— А вон она, на топчане, у изголовья кровати, — подсказал я.

Она бросила на меня одобрительный взгляд.

— А ты очень наблюдательный парень!

Плюхнувшись сразу же после этих слов в пухлое вместительное кресло, она почти без паузы, спокойным прозаическим тоном прибавила:

— Подай-ка мне их сюда, Дональд. Чтобы внимательно и с пользой для нас обоих выслушать тебя, мне необходимо сделать несколько хороших затяжек.

Я принес сигареты, зажег спичку, подвинул хозяйке под ноги оттоманку, потребность в которой та обозначила мне легким жестом руки, и дал Берте прикурить. Она скинула с ног домашние туфли, поставила пятки на оттоманку, поерзала в кресле, устраиваясь поудобней, наконец, видимо удовлетворившись своим положением, сказала:

— Ну давай!

Тогда я рассказал ей все, что мне было известно.

Она упрекнула:

— Прежде чем спать ложиться, надо было мне позвонить. Нужно было сразу поставить меня в известность.

— Но тогда он был еще живой, — возразил я. — Позвонила-то она мне…

— А, ты про убийство, — прервала она. — К черту это убийство. Пусть о нем у полиции голова болит, а вот что касается той шайки, которая умыкнула тебя и хотела повидать Моргана, то с нее, мне кажется, можно кое-что содрать. Задел для этого ты уже сделал, и недурной задел. Ты… — Договорить ей не дал телефонный звонок.

Она горестно вздохнула.

— Дональд, принеси-ка мне аппарат. Подсоедини его к вот той розетке, шнура хватит. И поторопись, дорогой, а то там положат трубку.

Я помчался в спальню, по телефонному шнуру нашел розетку, выдернул из нее штепсель, бегом вернулся обратно, подал аппарат миссис Кул и подсоединил его.

Она сняла трубку, сказала: «Берта Кул слушает», и погрузилась в ожидание. Лицо ее выражало крайнюю степень сосредоточенности. Я слышал, как вибрирует мембрана в трубке, наполняя чьей-то речью ухо Берты Кул. По тому, как радостно заблестели ее глаза, было видно, что новости доставляют ей удовольствие.

— Что я должна буду сделать? — произнесла она с расстановкой.

Шума в трубке стало больше, и Берта Кул сказала:

— Для начала пятьсот долларов. Наличными. Позже, возможно, понадобится подливка. Разумеется, никаких гарантий… Да, банковские сейфы, конечно, обеспечивают сохранность, но вам, дорогуша, все-таки придется пойти, взять их оттуда и принести мне. Тем более, что их все равно опечатают… Хорошо, дорогуша. До завтра пятидесяти долларов хватит… Я спрячу его. Да, сейчас мне там лучше не появляться. Подождите, пока не уедет полиция. Не надо обострять с ними отношения. Сколько настучало на ваших дорогих?.. Хорошо, скажем, через час или полтора. Ждите меня там, если, конечно, они не увезут вас с собой, хотя, впрочем, вряд ли… даже точно не увезут. — Она повесила трубку, и ее губы вытянулись в довольной улыбке.

— Сандра Биркс, — коротко сообщила она мне.

— Хочет, чтобы вы провели расследование убийства ее мужа?

— Хочет, чтобы я взяла на себя заботу о безопасности Альмы Хантер. Полиция берет ее под арест.

— Да что они, спятили? — возмутился я. — Он же пытался ее задушить…

— Откуда такая уверенность? — спросила она. — Морган Биркс был застрелен в затылок.

— Как в затылок? — вскинулся я.

— А вот так, в затылок. Когда в него выстрелили, он, вероятно, как раз открывал дверь. Пуля прошла навылет и застряла в двери. Полиция установила однозначно: пуля настигла Моргана Биркса в то мгновение, когда он уже держался за ручку и тянул дверь на себя. Стреляли ему в спину.

— Но что же он, черт подери, забыл в ее комнате? Что ему там было нужно?

— Может, воды хотел попить? — предположила она и тут же добавила: — Одно ясно: полиция не любит, когда девицы сначала стреляют мужчине в спину, а потом пытаются уверить, что делали это в целях самозащиты.

— В комнате было темно, — сказал я.

— Он пытался выбежать оттуда.

— Прошлой ночью он пытался задушить ее.

— Он ли?

— Он, он.

— Расскажи-ка подробней.

Я рассказал. Внимательно выслушав меня, она спросила:

— Да откуда же Альма знает, что душить ее пытался именно Морган Биркс?

— Тут есть определенная логика, — не сдавался я.

— Но убедить в этой версии полицию будет ой как сложно, — иронично сказала она. — Дональд, будь послушным мальчиком, позвони в управление регистрации автомобилей, скажи им, что ты из сыскного агентства Кул, попроси их узнать, где зарегистрированы номера 5Н1525 и 5М1525. А я пока оденусь.

Она потушила сигарету, еще долго-долго с наслаждением выпускала из себя дым, потом резким мощным рывком оторвала свое грузное тело от кресла и размашистым шагом направилась в спальню, на ходу снимая с себя шелковый халат, а войдя туда, стала одеваться, даже не потрудившись закрыть за собою дверь. Мне не было ее видно, но я слышал, как она там шумно ходит, а она слышала, как я разговариваю по телес}юну с управлением регистрации автомобилей, и теперь знала, что номер 5Н1525 числится за Джорджем Солсбери, проживающим в доме номер 938 по Мэйн-стрит в районе Сентервиль, а номер 5М1525, соответственно, — за Уильямом Кануэтером, проживающим в доме номер 907 по шоссе Уиллоубай.

Записав имена и адреса, я повесил трубку. Из спальни донесся голос миссис Кул:

— Парнишка с Мэйн-стрит вряд ли может быть нам полезен, верно говорю? А вот того, что на Уиллоубай, стоит поклевать в печень, точно, Дональд?

— Наверно. Судя по домам того района, где я побывал, это может быть перспективным.

— Вызывай такси, — скомандовала она.

— Оно уже внизу.

— Не отказываешь себе в удовольствии попользоваться такси для внеслужебных поездок? — спросила она. — Или думаешь, я возьму эти расходы на себя?

Я не смог сдержаться и выпалил:

— Я полагал, это служебные расходы.

С минуту она молчала. Я сидел и силился представить, что она сейчас сделает: вспылит и уволит меня или примет это как должное?

— Хорошо, — произнесла она столь характерным для нее тоном материнской покровительности. — Идем вниз, поедем на твоем. Я сниму показания счетчика, а позже вычту эту сумму из твоего жалования. Ну, поехали!

Глава 8

Таксист свернул с шоссе, и мы оказались в квартале, где дома были обозначены трехзначным числом, начинавшимся с восьмерки.

Миссис Кул сказала водителю:

— Поезжай к дому номер 907, но не останавливайся. Проедешь на медленной скорости мимо, чтобы мы смогли его рассмотреть.

Таксист не стал задавать вопросов: пассажиры, севшие в машину в столь ранний час, чтобы рыскать по округе, имеют склонность обращаться с самыми необычными просьбами, а водитель такси, если прибережет свои возражения до тех пор, пока не вернется домой к жене, получает за это чаевые.

— Ну, давай приглядись как следует, — сказала мне миссис Кул, когда мы подъехали к нужному нам дому, расположенному на углу улицы.

Я увидел асфальтовую полосу, ведущую к гаражу, мысленно прикинул, как выглядел тот дом, где мне пришлось побывать, и вынес свой вердикт:

— Похоже.

— Что-то не чувствуется в тебе уверенности.

— Да, вы правы.

— Ладно, черт побери, попытка не пытка. Ну-ка, дружок, зеленый сапожок, — сказала она таксисту, — давай к тротуару и остановись на той сторону улицы, напротив углового дома.

Таксист сделал, как было велено, и спросил:

— Мне подождать?

— Да, подожди, — ответила миссис Кул.

Я вышел из машины и открыл ей дверцу. Она толкнула ее до упора и, выказывая нарочитое презрение к посторонней помощи, спустила ноги на тротуар. Вышедший из машины водитель стоял и смотрел, как мы идем по цементной дорожке к погруженному в темноту и безмолвие дому. Я на ощупь нашел кнопку звонка и нажал. Было слышно, как внутри дома задребезжал звонок.

— Кто будет говорить, — вы или я? — спросил я миссис Кул.

— Если окажется, что мы попали туда, куда надо, дай мне знать. Тогда я заберу бразды в свои руки.

— Хорошо, — сказал я, — но если открывать выйдет человек, которого я не знаю, нам придется войти в дом на ура.

— Ладно. Скажешь тогда, что у меня плохо с сердцем, и тебе надо срочно вызвать врача… ты ведь был в комнате, где у них телефон?

— Конечно, и не один.

— Отлично. Это даже лучше… не дави так долго на звонок, Дональд. Спокойней, дорогуша. Отпусти, а через минуту позвони еще раз.

На втором этаже раздались чьи-то шаги. Кто-то поднял фрамугу, и мужской голос спросил:

— Кто там?

— Похоже, это шеф, — прошептал я.

Берта Кул громким голосом ответила:

— У меня тут для вас важная записка.

— Суньте ее под дверь.

— Такие записки под дверь не суют.

— Кто вы такая?

— Скажу, когда спуститесь вниз, — ответила она.

Секунду-другую он, похоже, раздумывал, как поступить, потом опустил оконную фрамугу. Щелкнул выключатель, и узкий прямоугольник окна вспыхнул ярким светом.

— Отойди на пару шагов в сторону, чтобы тебя не было видно, — сказала она. — Говорить я пока буду сама.

Над входной дверью зажглась лампочка, и пространство, где мы стояли, оказалось залито ярким светом. Берта Кул стояла прямо против двери, в которой было врезано овальное смотровое окошко. Вдруг послышался скрип ступенек, вероятно, кто-то спускался по лестнице. Но вот скрип прекратился. У меня было такое ощущение, что в окошко кто-то смотрит.

Через минуту — ровно столько, видимо, понадобилось, чтобы оглядеть внушительные объемы миссис Кул, дверь слегка приоткрылась, и мужской голос спросил:

— Так что там у вас?

Я сделал шаг к двери, потом шаг в сторону и заглянул в прихожую, чтобы увидеть того, кто задал этот вопрос. Это был шеф, в шелковой пижаме, без халата, на ногах — домашние туфли.

— Привет, шеф, — сказал я.

Он вмиг весь как-то подобрался и с полминуты стоял в каком-то зловещем оцепенении, глядя на меня в упор, как удав на кролика. Потом его пухлый рот с отвисшей, как сопля, нижней губой растянулся в глумливой улыбке.

— Так, так, так… Это Лэм! Не ожидал, что мы так скоро свидимся, Лэм. Не ожидал, что вы так быстро найдете дорогу назад. А кто ваша подруга?

— Берта Кул. Глава сыскного агентства.

— Разумеется, весьма польщен, — расшаркиваясь, сказал он. — Кроме того, смею поздравить вас с наличием в вашем штате такого отменного сотрудника, как Лэм. Парень, действительно, не промах. Смышленый, наблюдательный. К тому же отважный и стойкий, это уж я могу, что называется, засвидетельствовать. Впрочем, что же мы тут на сквозняке стоим? Проходите в дом. Прошу покорно!

Он чуть отступил вбок, освобождая нам путь. Я медлил, но миссис Кул уже поплыла мимо меня к двери и зашла в прихожую. Я последовал за ней. Шеф захлопнул дверь и резким движением закрыл ее на задвижку.

— Так вы, значит, нашли-таки дорогу к нам, Лэм?

Я утвердительно кивнул.

— Придется побеседовать с Фредом на эту тему. Обязательно. Непростительная беспечность с его стороны позволить вам определить наш адрес. Не могли бы вы объяснить мне, как вам это удалось?

— Он не может, — ответила за меня миссис Кул.

— Так, так, так, только без обид, — сказал шеф. — Проходите, пожалуйста, присаживайтесь… Извините, но вот выпить, как это ни прискорбно, ничего предложить не могу.

Он включил свет в гостиной, мы прошли туда и сели.

Со второго этажа, куда вела лестница, послышался женский голос.

— Кто там пришел, дорогой?

— Спустись вниз, любовь моя. Накинь что-нибудь на себя и спускайся. К нам пожаловали гости. В классическом варианте, четой. Мужская половина тебе уже знакома, и я просто сгораю от нетерпения познакомить тебя с женской.

Бросив взгляд на миссис Кул, он просиял в улыбке и сказал:

— Я всегда испытываю огромнейшее наслаждение, когда малышка принимает участие в наших совещаниях. Вы понимаете, что это значит. Я считаю, что брак — это рабочее содружество, а две головы всегда лучше, чем одна. Всякий раз, когда та или иная ситуация начинает принимать щекотливый характер, я непременно призываю на подмогу малышку.

Я услышал, как наверху хлопнула дверь и потом заскрипели ступеньки лестницы. Мы прислушивались к этому скрипу, который становился все более громким, и наконец увидели входящую в комнату женщину. Ступив на пол, она не произвела ни малейшего стука — на ней были домашние туфли на войлочных подошвах.

Меня она не удостоила даже взглядом. Ее внимание было полностью сосредоточено на Берте Кул.

При ее появлении я поднялся со своего места. Шеф продолжал сидеть. Я спросил:

— Вас зовут миссис Кануэтер, не так ли?

Толстяк поспешил вставить:

— Можно звать так, а можно и иначе, Лэм, мой мальчик. В конце концов, что такое имя? Впрочем, почему бы и нет. Пусть будет миссис Кануэтер. Итак, позвольте вас познакомить. Миссис Кул. Моя жена, миссис Кануэтер. Мне бы хотелось, чтобы вы подружились.

Высокая стройная женщина окинула взглядом мою тяжеловесную начальницу и сказала:

— Как поживаете, миссис Кул?

Миссис Кул не замедлила ответить:

— А вы как поживаете? Надеюсь, вы не придаете значение формальностям? Я, так нет.

Миссис Кануэтер села в кресло. Взгляд ее был настороженным, бдительным.

Шеф спросил:

— А что вам все-таки нужно, миссис Кул? — Его пухлое лицо расплылось в слащавой улыбке.

Миссис Кул спокойно ответила:

— Деньги.

— Так, так, так, миссис Кул, ваша прямота впечатляет! Такие женщины мне по сердцу. Я всегда говорил, что в любом деле люблю откровенность и прямоту, зачем ходить вокруг да около, верно ведь, любовь моя?

Он не обернулся к жене, очевидно, не рассчитывая услышать от нее ответ, и она действительно ничего не сказала на это.

— Мне думается, мы могли бы перейти к делу, — решительно произнесла миссис Кул.

— Поймите меня правильно, — морщясь и скептически кривя губы, начал толстяк, — я не знаю, что там вам понарассказал мистер Лэм, но если он намекнул, что мое обращение с ним можно оценить иначе, чем джентльменское, то он…

— Чепуха, — перебила его миссис Кул, — не будем тратить время на оценки. Если вы отдубасили его… так ему только впрок… крепче станет. Если есть желание, можете отдубасить еще раз… но так, чтобы завтра утром в восемь тридцать он мог приступить к работе. Как он проводит свои вечера, мне начхать с высокой колокольни.

Шеф расхохотался.

— Так, так, так, — протараторил он, — ну разве вы не чудная, не оригинальная женщина? Вы уж простите меня за такую оценку. Ваша откровенность воистину умиляет. А теперь, миссис Кул, посвятите меня в вашу наверняка оригинальную задумку.

— Вас интересует Морган Биркс. Пожалуй, я могла бы утолить ваш интерес.

— Так, так, так, очень любезно с вашей стороны, миссис Кул. Мне и моей жене, конечно, приятно слышать такие слова. Тем более, что вы сочли необходимым поспешить к нам с этим известием в столь ранний, можно даже сказать ночной час. Помимо всего прочего, вы ведь наверняка знаете, что в такого рода делах и секунда дорого стоит, а мы не любим терять такие секунды. А теперь уточните, миссис Кул, что конкретно вы можете нам сообщить?

Миссис Кул сказала:

— Мы разыскали Моргана Биркса и вручили ему все бумаги, необходимые для слушания дела в суде.

— А, так вы все-таки вручили их?

— Разумеется, вручили.

— Знаете, — сказал шеф, — я все время пытался убедить остальных, что Дональд уже вручил бумаги Моргану Бирксу. И малышка меня поддерживала. Вы ведь сделали это в гостинице? Я не ошибаюсь, Дональд?

— Помалкивай, Дональд.

— Само собой, — успокоил я Берту Кул.

Шеф повернулся к жене.

— Видишь, любовь моя, какое взаимопонимание, какое чувство локтя. Боже, какая слаженность команды! А ведь слаженность свойственна только людям, умеющим верно оценить ситуацию! Так, так, так, миссис Кул. Не знаю, что и сказать вам. Вы говорите, что мы интересуемся Морганом Биркдом. Это вовсе не так, хотя, разумеется, руководителю сыскного агентства эта проблема и не могла представиться в ином свете. Впрочем, исключительно логики ради можно было бы условно предположить, что мы бы пожелали коротко переговорить с Морганом Бирксом тет-а-тет… Что бы вы на это сказали?

— А сколько бы вы за это отстегнули?

— Видите ли, — потирая подбородок, сказал толстяк, — ваше предложение весьма необычно.

— Да ведь и обстоятельства неординарные, — парировала миссис Кул.

— Да, да, вы совершенно правы. Я, например, никак, признаюсь вам, не могу понять, как Дональду удалось так быстро разыскать наш дом. Что-то мы, вероятно, все-таки не учли. А я ведь был совершенно уверен, что мы приняли исчерпывающие меры предосторожности.

Берта Кул сказала:

— Я знаю, где можно найти Моргана Биркса. Но переговорить с ним, предупреждаю, вам не удастся. Такая информация представляет для вас какую-либо ценность?

Лицо шефа перекосилось в стылой улыбке. Губы искривились, но взгляд был тверд и пронизывающ.

— Значит, он в тюрьме?

— Я имела в виду только то, что вы не сможете поговорить с ним.

— Он что, опять в запое, что ли?

— Я могу сказать вам только одно — где он.

— Сколько вы за это запросите?

— Не больше того, сколько это стоит.

— Почему я не смогу поговорить с ним?

— Я не хочу применять запрещенный прием, — ответила Берта Кул.

— Выходит, он мертв?

— Повторяю: я могу сказать, где он.

Толстяк посмотрел на свою жену. Та кивнула головой. Кивок был почти неуловим для глаза.

Шеф снова повернулся к Берте Кул. Похоже, теперь он обрел уверенность.

— Нет, — сказал он, — такая информация, пожалуй, не представляет для меня никакой ценности. Мне очень жаль, миссис Кул, ибо вы действительно неординарная личность. К тому же мне положительно нравится Лэм. Говорю вам это совершенно искренне. Возможно, когда-нибудь я прибегну к услугам вашего агентства. Не исключено, что вы сможете оказать нам помощь в получении какой-нибудь интересующей нас информации.

Вновь повернувшись к жене, Кануэтер сказал:

— А ты как считаешь, любовь моя? Правда ведь, мистер Лэм даровитый молодой человек?

Тоном, не допускающим возражений, миссис Кануэтер тихо произнесла:

— Домой Фред отвозил Лэма на седане. Лэм сумел зафиксировать номер машины.

Кануэтер выразительно мотнул головой.

— Вряд ли, любовь моя. Когда я велел Фреду взять седан, то предостерег его на этот счет. Я сказал, чтобы он погасил огни, когда будет парковаться, проводил мистера Лэма до его комнаты и не включал огни до тех пор, пока не убедится, что отъехал достаточно далеко, и Лэм не сможет рассмотреть номера машины.

— И все-таки: на наш адрес он вышел только благодаря этим номерным знакам, — сказала миссис Кануэтер тоном человека, абсолютно уверенного в своей правоте.

Шеф ухватил себя большим и указательным пальцем за отвисающую нижнюю губу.

— Было бы весьма обидно увериться в том, что Фред теряет бдительность. Честное слово, мне бы не хотелось с ним расстаться. Да, не хотелось бы. Для человека, обладающего выдающимися физическими достоинствами, самый большой недостаток — это недооценка тех, кто такой физической силой не обладает. Мне кажется, Фред всегда недооценивает интеллект других людей, ты как считаешь, любовь моя?

— О Фреде поговорим позже, — сказала она. — Сейчас мы обсуждаем возможности сотрудничества с миссис Кул и мистером Лэмом.

— На меня прошу не рассчитывать, — заметил я.

Миссис Кул сказала:

— На Дональда не обращайте внимания. Он мой работник. Что скажу, то и сделает. Каковы ваши предложения?

— Мне кажется, у нас их вообще нет, — хитровато улыбаясь, сказал Кануэтер. По тому, как он произнес эту фразу, было ясно, что точки над «I» еще не поставлены. Берта Кул именно так и восприняла его ответ. Во всяком случае, уходить она пока явно не собиралась. Кануэтер вновь посмотрел на жену и как-то причудливо скривил губы.

— Буду откровенен с вами, миссис Кул, — сказал он, — время для нас чрезвычайно дорого. Важны даже секунды. Нам нужен человек, который помог бы нам получить определенную информацию. Мне кажется, именно вы и есть тот человек, который ею располагает. Можно было бы коротко поговорить на эту тему.

— Говорить будете вы, — откликнулась Берта Кул, — я буду слушать.

— Нет, так не пойдет. В данном случае обмен информацией должен быть обоюдным.

Берта Кул возразила:

— Мне от вас никакой информации не нужно. Если же вам нужна какая-то информация от меня, она будет стоить вам денег.

— Да, да, разумеется, — вроде бы согласился Кануэтер, — но для того, чтобы определить, насколько весома ваша информация и какую ценность она представляет для нас, нам бы следовало все-таки предварительно потолковать.

— Ну, начинайте, — согласилась Берта Кул и стала так и сяк ворочать свое грузное тело в кресле, стараясь найти предельно удобное для него положение.

Кануэтер сказал:

— Морган Биркс нам сейчас не нужен. Нас сейчас интересует его любовница. Очень интересует. Мои люди споткнулись об эту деваху, причем весьма сильно. Я знал, что в гостинице «Перкинс» будет разыгран спектакль. Я знал, что Морган наметил там с кем-то встретиться, не знал только, когда и с кем конкретно. Вероятно, этим кем-то была женщина, зарегистрировавшаяся в гостинице под именем миссис Б. Ф. Морган. А мои люди были настолько сориентированы на самого Моргана Биркса, что совершенно проглядели эту дамочку. Она нас поставила в пиковое положение.

Кануэтер прервался, давая возможность высказаться миссис Кул, но та молчала.

— Нам бы хотелось знать, кто такая миссис Б. Ф. Морган, — сказал Кануэтер.

— Что конкретно вы хотите о ней знать и сколько вы готовы за это заплатить?

— Нам бы хотелось знать, где она сейчас пребывает.

— В этом я могу вам помочь, — обнадежила его Берта Кул.

— То есть ее точный адрес?

Кануэтер снова перевел взгляд на свою жену. Ее взгляд по-прежнему сохранял ту отрешенность, за которой обычно скрывается предельная внутренняя сосредоточенность. Видя, что супруга никак не реагирует на его взгляд, Кануэтер вновь повернулся к миссис Кул.

— Ну что ж, — сказал он, — вот это, пожалуй, настоящая помощь. Буду с вами до конца откровенным, миссис Кул. Мы стараемся как можно реже прибегать к услугам сторонних людей, потому, в частности, что они, как правило, норовят урвать лишнего и по этой причине иной раз подбрасывают гнилой, ненадежный материалец. А мы этого не любим. Я думаю, мистер Лэм рассказал вам, что любая попытка надуть нас может худо отразиться на здоровье.

Берта Кул решительно отрезала:

— Не надо меня пугать. У меня отменное здоровье. У меня чертовски крепкий организм.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся Кануэтер. — Хорошо сказано! Крепкий организм! Чудесно! Да, миссис Кул, приятно слышать, что у вас крепкий организм. Мне нравится ваша самооценка. Мне нравится ваша спортивная форма. Думаю, мы могли бы пригласить вас к нам на работу.

Миссис Кул сказала:

— От вас я поеду к Сандре Биркс. Если вы хотите поручить мне какое-то дело, которое покажется мне достаточно прибыльным, я возьмусь за него. Если Сандра Биркс предложит мне какое-то дело на условиях более выгодных, чем ваши, я возьмусь за это дело. Итак, кто больше заплатит, на того я и буду работать.

— Значит, вы хотели бы знать мои условия?

— Да.

— А потом хотите встретиться с миссис Биркс и выяснить, что она намерена предложить вам?

— Да.

— И из этих двух предложений выбрать более выгодное?

— Да.

— Не очень-то это мне по душе, — констатировал Кануэтер. — Совсем, знаете, не нравится. По-моему, это не вполне этичная позиция.

— Моя этика пусть вас не беспокоит, — мило улыбаясь, сказала Берта Кул. — Я играю с вами в открытую.

— Да, я вижу, что это так, миссис Кул. И вы расскажете Сандре Биркс о нашей с вами беседе?

— Поглядим-посмотрим, — ответила она.

— На что?

— На то, что скажет Сандра Биркс и на сколько потянет это ее слово.

— Нам бы не хотелось, чтобы вы упоминали ей о том, что были здесь. Мы бы расценили это как разглашение тайны, — пояснил Кануэтер.

— Я бы не считала такую оценку корректной, — возразила Берта Кул. — Вы меня сюда не приглашали, я сама к вам приехала.

— Вы усложняете ситуацию, — посетовал Кануэтер.

Берта вздохнула:

— Мы чертовски много треплемся и почти все мимо дела.

Кануэтер произнес примиряющим тоном:

— Послушайте, миссис Кул, ваше предложение меня заинтересовало, но прежде чем я смогу назвать вам свою цену, мне необходимо узнать от вас кое-что еще. Я не могу принять решение вслепую.

— Что именно?

— Я хотел бы убедиться в том, что вы и в самом деле знаете адрес подружки Моргана, равно как и в том, что вы и в самом деле вручили судебные бумаги Моргану Бирксу, а не стали жертвой искусно подстроенной мистификации.

— Что вы имеете в виду?

— Сандре Биркс нужен развод. Надо было вручить Моргану судебные бумаги. Разыскать Моргана она не смогла, поэтому решила, что в данном случае целесообразно будет заменить его подставным лицом. Вы полагаете, что сегодня в гостиницу прибыл сам Морган, а мы склонны полагать, что это был не он.

Миссис Кул открыла свою сумочку, достала сигарету и спички и, призывно выставляя вперед свой выдающийся подбородок, сказала:

— Расскажи, как было дело, Дональд.

— Что именно рассказать? — спросил я.

— Все, что касается вручения бумаг. Начинай, надо будет, я тебя остановлю.

— Сандра Биркс поручила нам вручить бумаги Моргану. Я съездил к ней домой и ознакомился с фотографиями ее мужа. Снимки были хорошие. По некоторым специфическим признакам я пришел к заключению, что мне не подсовывают липу, что это действительно его фотографии.

— Да, это мне известно, — подтвердил Кануэтер. — Тут вы правы. Эти фотографии находились у вас в кармане вместе с оригиналом повестки в суд.

Я продолжил:

— Из Канзас-Сити приехал брат Сандры Б. Л. Томе, которого она называет просто Блити…

— Откуда приехал? — перебил меня Кануэтер.

— Из Канзас-Сити.

Шеф стремительно перевел взгляд на жену.

— Продолжайте, Лэм, — сказал он. В голосе его прозвучали нотки встревоженности.

— Блити приехал, чтобы помочь Сандре. Он хорошо знает Моргана Биркса. У меня создалось такое впечатление, что с Морганом его связывает нечто большее, чем с сестрой. Он сказал, что может подсказать, как выйти на Моргана Биркса, но прежде ему необходимо убедиться, что Сандра не ведет с Морганом двойную игру. Похоже, он не очень высоко оценивает моральные и личностные качества своей сестры.

Глазки толстяка проклюнулись искорками живого интереса к тому, что я сказал. Миссис Кул небрежно бросила вполголоса:

— Пока довольно, Дональд. Дальше уже за деньги.

— О каких деньгах вы говорите? — спросил толстяк.

— О тех, какие следует заплатить за то, что мне в столь неурочный час пришлось подняться с постели. Я руковожу сыскным агентством и согласно нашим законам обязана платить за аренду помещения, выплачивать жалованье сотрудникам, платить налоги муниципальным властям за профессиональную практику, кроме того, подоходный налог правительству штата с тех денег, что остаются у меня после того, как с ними «разобрались» федеральные жучки. И вот тогда нужно еще выплатить торговый налог за каждый покупаемый мной предмет женского туалета и…

— Да, да, — улыбаясь и методично, как заведенная кукла, кивая головой, но ни мгновение не отводя своих бирюзово-зеленых глаз от миссис Кул, перебил Кануэтер. — Понимаю, понимаю. У самого такие же проблемы, миссис Кул.

— Так вот. Мой бизнес заключается в сборе информации. На нем я строю свой доход, — продолжила она. — Я располагаю кое-чем, в чем вы испытываете нужду. Вы попытались выбить эту информацию из моего сотрудника. Мне это совсем не нравится.

— Да, мы действительно перегнули палку, — уступчиво, с дипломатической вкрадчивостью, согласился шеф.

— Информация даром в руки не дается. А сыскное агентство не благотворительная организация.

— Мне крайне важно знать, что произошло в гостинице «Перкинс», — сказал шеф, а потом, обратившись к своей жене, спросил: — Тебе не кажется, любовь моя, что нас с тобой оставили с носом?

— Да, что-то тут не так, — сказала она.

— Какую цену назначим миссис Кул? Сто долларов?

Малышка кивнула.

— Сто долларов, — едва ли не восхищенно воскликнул шеф.

— Пусть будет двести, — увещевающе ласково сказала Берта Кул.

— Сто пятьдесят, — подсказала мужу миссис Кануэтер, — и если не согласится, вообще ничего.

— Ладно, — согласилась Берта Кул, — сто пятьдесят.

Толстяк повернулся к жене:

— Нет ли у тебя при себе ста пятидесяти, любовь моя?

— Нет.

— Мой бумажник наверху. Будь добра, сходи принеси.

— Достань из своего пояса, — напомнила она ему.

Он в который раз облизнул губы и сказал:

— Вот что я вам скажу, миссис Кул, вы продолжайте свой рассказ, а свои сто пятьдесят вы всегда успеете получить. Это я вам твердо обещаю, можно сказать, гарантирую.

— Гоните сто пятьдесят, — ответила она.

Он покорно вздохнул, поднялся с кресла, расстегнул куртку своей пижамы. Обнажился огромный белый, дряблый живот, обхваченный замшевым поясом с кармашками для денег. Пояс был сплошь покрыт соляными разводами от пота и давно уже пообтерся и утратил свой первоначальный цвет. Кануэтер расстегнул один из кармашков и вытащил оттуда два стодолларовых банкнота.

— Помельче у вас нет? — поинтересовалась Берта Кул.

— Помельче не водятся.

— Тогда придется отдать вам почти все свои мелкие купюры, — досадливо морщась, сказала Берта Кул.

— Извините, но мелких денег у меня действительно нет.

Берта Кул покопалась в своей сумочке, потом с надеждой посмотрела на меня.

— Деньги есть, Дональд? — спросила она.

— Ни цента, — ответил я.

Она пересчитала свои деньги и сказала:

— Мне надо оставить пятерку на такси. Остается всего сорок долларов. Отдаю вам тридцать пять. Будем считать, что разошлись по-честному. Если это вас не устраивает, сходите за вашим бумажником.

— Будем считать, что это справедливо, — не стал упираться он, — из-за каких-то пятнадцати долларов я не стану, конечно, подниматься наверх.

— Передай мне деньги, — велела Берта Кул.

Толстяк протянул мне деньги. Я отнес их миссис Кул.

Она вручила мне сдачу шестью купюрами: одну достоинством в десять долларов и пять — в пять долларов. Я отнес их Кануэтеру. Тот передал их жене.

— Положи-ка их куда-нибудь, — просительно сказал '. — Неловко как-то носить такую мелочевку в поясе. —

Он застегнул свой пояс, потом пижаму, заправил рубашку в брюки, искоса посмотрел на меня и спросил: — Ну, кто будет говорить? Лэм?

— Да, говорить будет Лэм, — подтвердила миссис Кул его догадку.

— Сандра отдала Бирксу… — начал было я.

— Не нужно об этом, Дональд, — перебила меня миссис Кул. — Это наносит ущерб интересам другого клиента. Расскажи только то, что имеет непосредственное отношение к Моргану… как мы разыскали его и как вручили бумаги. Но не упоминай ни имени, ни адреса подружки Моргана.

— Блити, — сказал я, — сообщил мне имя подружки Моргана. Я поехал к ней и припугнул, мы, мол, намерены вызвать ее в суд по делу о бракоразводном процессе четы Биркс, и стал следить за ее домом. Она вывела меня на гостиницу «Перкинс». Там она зарегистрировалась как миссис Б. Ф. Морган и сняла номер 618. Я подмазал старшего рассыльного и через него выяснил расположение всех комнат на этаже и узнал, какие из них свободы. Он…

— Да, да, да, — перебил меня шеф, сгоравший от нетерпения. Он только что копытом в пол не бил. — Все это нам известно, Дональд. Нам известен каждый ваш шаг с того мгновения, как вы вошли в гостиницу «Перкинс».

— Тогда вам известно и то, как Моргану были вручены бумаги?

— Бумаги вы вручили не Моргану, а кому-то другому.

— Черта с два! — вмешалась Берта Кул. — Он вручил их Моргану Бирксу.

— Где?

— В номере, который снимала его подружка. В 618.

Супруги Кануэтер обменялись взглядами.

— Тут что-то не так, — высказал свое сомнение Кануэтер.

— Все тут так.

— Морган Биркс не входил в номер 618, в этом мы совершенно уверены.

— Зря вы так упираетесь, он был там собственной персоной, — язвительно заметила Берта Кул. — Я видела его лично.

— Ну, что ты на это скажешь, любовь моя? — спросил явно удрученный Кануэтер, поворачиваясь к жене. — Может, мы…

— Пусть Дональд закончит свой рассказ, — сухо сказала она.

Кануэтер опять повернулся ко мне.

— Давайте дальше, Дональд, — передал он мне пожелание жены.

И я продолжил:

— Я снял себе номер. Подъехала Альма Хантер, потом Сандра и Блити. Я оставил их в номере, а сам направился в одно ателье, где взял напрокат костюм рассыльного. С почты отправил телеграмму в адрес компании «Уэстерн Юнион» с передачей миссис Б. Ф. Морган, сам же ее получил, за что расписался в книге регистрации, после чего химическим карандашом черканул на конверте, под адресом: «Адресат может находиться в гостинице «Перкинс». Потом разлиновал несколько первых страниц обычной общей тетради, изобразил, где надо, росписи мнимых получателей и вернулся в гостиницу. Компанию я застал в страшном возбуждении, которое было вызвано тем, что тотчас после моего ухода там появился Морган Биркс. Я облачился в униформу рассыльного, вышел в коридор и постучался в дверь номера 618. Когда меня спросили, что мне нужно, я ответил, что принес телеграмму. Они предложили мне подсунуть ее под дверь. Я вложил телеграмму в общую тетрадь, так чтобы выглядывал только адрес, и стал просовывать тетрадь под дверь, но боком, чтобы они сумели прочесть адрес, но не смогли бы ее при желании выдернуть. Тетрадь, слава Богу, была достаточно толстой и, как я ни старался, разумеется, не проходила внутрь. Я сказал им, что необходимо обязательно расписаться в получении. Они поддались на эту уловку и открыли мне дверь. Я вошел в комнату и увидел Моргана Биркса, лежащего на кровати. Я вручил ему судебные бумаги. Когда я передавал их ему из рук в руки, в комнату, в состоянии крайнего возбуждения и, я бы сказал, экзальтации, ворвалась Сандра. Разговор между ними носил обоюдоострый характер. Никаких сомнений относительно личности этого человека у меня не возникло. Я был и остаюсь уверенным в том, что это Морган Биркс.

Толстяк взглянул на Берту Кул, желая получить от нее подтверждение тому, что рассказал я.

— Все верно, — сказала она, — я видела его в гостинице, а раньше видела его фотографии в газетах. Несомненно, это один и тот же человек.

Толстяк стал возбужденно раскачиваться взад-вперед в своем кресле-качалке.

Берта Кул нанесла ему дополнительный укол:

— В следующий раз, когда я раздобуду важную для вас информацию, не вздумайте пытаться силой выколотить ее из моих сотрудников. Вы добьетесь большего, если обратитесь непосредственно ко мне.

— Но кто бы мог предположить, что мистер Лэм окажется столь твердым орешком, — с горечью, едва ли не жалостливо посетовал Кануэтер.

— У меня все сотрудники стойкие ребята, — обрадовала его миссис Кул. — * Других не держу.

— Позвольте, я переговорю с женой, миссис Кул, — сказал Кануэтер. — Думаю, у нас найдется для вас еще кое-какая работенка. Как ты считаешь, любовь моя? Может, выйдем на минутку в другую комнату?

— Беседуйте, беседуйте, — холодно сказала миссис Кануэтер. — У вас славно получается.

Шеф в который раз за этот вечер перевел свой взгляд на миссис Кул.

— Мы были бы не прочь доверить вашему агентству одно дельце. Весьма деликатного, но вместе с тем и конкретного свойства, — сказал он. — Мы хотим установить контакт с подружкой Моргана Биркса. Нам важно узнать, сколько банковских сейфов арендовано на ее имя. И в каких именно банках. Эта информация требуется нам срочно.

— Сколько кладете? — деловито осведомилась миссис Кул.

— Ну, скажем, двести пятьдесят долларов за каждый указанный вами сейф?

— И сколько их всего? — спросила она.

— Не стану скрывать, миссис Кул, это мне неизвестно. Честно говоря, я даже не уверен, что таковые вообще есть, хотя и склонен подозревать, что все-таки есть. И подозрения мои носят прямо-таки навязчивый характер.

— Бабками не пахнет, — склонив голову набок, сказала она. — Не думаю, чтобы ваше предложение сулило мне какой-то доход.

— Не стоит торопиться с выводами, миссис Кул, — сказал Кануэтер. — Вы знаете, где находится эта женщина. Вам не придется тратить время на поиски. Морган Биркс прячется в надежном месте и вряд ли покинет его. Полиции он не по зубам. Банковские сейфы арендованы им на имя своей подружки. Их может быть пять, а может, и два.

— Или ни одного, — подсказала Берта Кул.

— Ну вот, опять вы за свое, — коротко хохотнул Кануэтер. — Это вновь заявляет о себе своеобразие вашего уникального характера. На меня оно действует бодряще, но так, к сожалению, мы ни к чему окончательному не придем, а драгоценные секунды невосполнимы. У вас есть Лэм, такой сообразительный парень. Ему ничего бы не стоило поехать к девчонке и в два счета выбить из нее нужную информацию.

Я жестко выдерживал свою линию:

— На меня на рассчитывайте.

Кануэтер слащавым голоском процедил:

— На надо так, Лэм. Ты добрый малый. Не будь таким злопамятным. В конце концов, вчерашнее недоразумение есть не что иное, как одна из ипостасей издержек бизнеса.

— Не слушайте вы его трепа, — ободрила Кануэтера миссис Кул. — Вы имеете дело со мной, а с ним я сама разберусь.

— Мы могли бы остановиться на трехстах долларах за сейф, — предложил Кануэтер.

— Не пойдет.

— Это наш предел.

— Сначала я переговорю с Сандрой, а потом дам вам свой ответ.

— Ответ нам бы хотелось получить от вас сейчас же.

— Вы его уже получили.

Кануэтер опять принялся раскачиваться взад-вперед в своем кресле-качалке. Миссис Кануэтер посоветовала ему:

— Спроси ее, где сейчас Морган Биркс.

Кануэтер не преминул возобновить давление.

— Давайте, давайте, миссис Кул. Вы получили от меня сто шестьдесят долларов. И вам известно, где сейчас находится Морган Биркс. Я считаю, что вы просто обязаны сказать нам об этом.

Миссис Кул, как бы пребывая в раздумье, поджала губы, помедлила несколько секунд, потом сказала:

— Вряд ли эта информация может оказаться вам полезной. Но, опять-таки, бесплатно я вам ее не сообщу. Я не принадлежу к ордену филантропов.

Погруженный в свои потаенные мысли, Кануэтер вновь принялся раскачиваться, и тут зазвонил телефон.

— Будь добра, сними трубку, любовь моя!

Храня царственную стылость своей позы, миссис Кануэтер, не поведя и бровью, холодно бросила:

— Сам сними!

Он вздохнул, крепко сжал подлокотники кресла-качалки, потом резким рывком выбросил из нее свое тело и вразвалку направился в другую комнату. Сняв трубку с рычага, он настороженно произнес:

— Да, слушаю.

После этого с полминуты молчал. Наконец спросил:

— Ты уверен? Ну хорошо, приезжай сюда, я дам тебе кое-какие инструкции. Необходима определенная корректировка в связи с новыми обстоятельствами.

Не попрощавшись, он бросил трубку на рычаг, выпятив живот, проковылял к нам и, посмотрев на миссис Кул, расплылся в улыбке.

— Прекрасно представляю себе ваше состояние, миссис Кул, — сказал он и, повернувшись в сторону жены, продолжил: — Морган Биркс мертв, любовь моя. Некая девица, зовут ее Альма Хантер, застрелила его в квартире Сандры Биркс. Пуля настигла его как раз в то мгновение, когда он собирался было выскочить в коридор. И прошила ему голову, войдя в затылок.

— Мертв? — переспросила миссис Кануэтер.

— Мертвее не бывает, — подтвердил Кануэтер.

— Так это кардинально меняет дело, — сказала она.

— Идем, Дональд, — со своей стороны подытожила миссис Кул.

Я поднялся. Она закрыла свою сумочку, поглубже подобрала под кресло ноги, покрепче уперлась руками в подлокотники и, отталкиваясь от них, с короткой раскачки встала на ноги.

Мы двинулись к двери. Кануэтер и его жена перешептывались. Спустя несколько секунд — мы еще не успели выйти в коридор — Кануэтер позвал нас:

— Минутку, миссис Кул. Хочу вас кое о чем спросить.

Он вразвалочку вышел в холл.

— Вы не знаете, Морган Биркс все время находился в 618-м номере? Другими словами, находился ли он там, когда его подружка регистрировалась в гостинице?

— Не знаю, — честно сказала Берта Кул. — А ты что скажешь на это, Дональд?

— Такого не могло быть. Если только она специально не задержалась пофлиртовать с рассыльным, давая возможность Моргану Бирксу незаметно прошмыгнуть в номер. Администратор забронировал ей номер 618, числившийся свободным. Накануне она звонила и просила два номера со смежной ванной. Ей выделили номера 618 и 620. При регистрации она отказалась от 620 номера, сказав, что ее друг не… — Тут я остановился, ибо меня вдруг осенила одна забавная мысль.

— Что «не»? — торопил меня Кануэтер.

— Что он, к сожалению, не приехал в город. Рассыльный провел ее в номер 618. От дежурного старшего рассыльного я получил необходимую информацию и снял себе номер 620.

— У кого был номер с ванной?

— У меня.

— Значит, в 618 номере нет ванны? — спросил меня Кануэтер.

— Вероятно, так, если не было ванны между 618 и 616 номерами.

Из соседней комнаты донесся голос миссис Кануэтер:

— Отпусти ее, Уильям. Мы достаточно много знаем, чтобы справиться с этим делом.

— Итак, миссис Кул, — любезнейшим тоном произнес Кануэтер. — Было чрезвычайно приятно познакомиться с вами. Прошу не забывать нас. Заглядывайте к нам на огонек. Мы вас никогда не забудем. Это я вам твердо обещаю. А ты, Лэм, не держи на нас зла. В конце концов, мой мальчик, ты был великолепен, а твой нос не так уж и плохо выглядит. По твоей походке я вижу, что ребра у тебя слегка побаливают, но это, поверь на слово, через сутки-другие пройдет. Ты… — Он вразвалку прошел к двери и широко распахнул ее. Пройдя мимо него, я вышел на ночную улицу. Шеф проводил нас до крылечка. — Ну, ну, Лэм, пожмем друг другу руки, — все пытался смягчить меня Кануэтер.

— Пожми ему руку, — велела мисс Кул.

Он протянул мне руку, я пожал ее. Ощущение у меня было такое, будто я зачерпнул ладонью из кастрюли целую горсть холодной овсянки. Он посмотрел мне в глаза и сказал:

— А ведь ты все еще обижаешься, Лэм. Ну, что ж, как знаешь, — с ноткой разочарования в голосе прибавил он и, переваливаясь из стороны в сторону, как гусак, зашел обратно в дом и захлопнул за собой дверь.

— Он заказывает музыку, Дональд. Ссоры с заказчиками нам противопоказаны, голубчик, — сказала Берта Кул.

Я промолчал.

Глава 9

Таксист все еще ждал нас. Дверца машины была открыта. Берта Кул втиснулась в салон и, глядя прямо перед собой, сказала шоферу:

— Меблированный дом «Стилуотер».

Я сел вслед за Бертой в такси, а когда шофер закрыл за нами дверцу машины, спросил у нее:

— Разве мы не едем к Сандре?

— Пока повременим, — ответила она.

Машина резко рванула с места и понеслась в ночь. Я сказал:

— У меня возникла безумная идея.

— Насколько безумная? — спросила она.

— До умопомрачения.

— Что ж, давай излагай твою идею, Дональд.

— Кое-что в этой истории кажется мне подозрительным. У меня такое предчувствие, что Кануэтер имеет какое-то отношение к этим игральным автоматам. Вероятно, он один из главных вершителей этого бизнеса. Морган Биркс, похоже, исполнял функции посредника. Он распоряжался откупными деньгами, которыми подмазывал полицию Теперь, когда информация о взятках стала достоянием Большого жюри, выяснилось, что значительную часть денег, предназначенных для откупа, Морган Биркс присваивал себе. Иначе говоря, всякий раз, когда он сообщал главарям своей шайки, что для откупа требуется, допустим, сто долларов, на самом деле запрошенная сумма составляла лишь пятьдесят. Пятьдесят долларов он передавал полицейским, остальные пятьдесят прикарманивал, а точнее, клал в банковский сейф.

— В этой идее нет ничего безумного, — сказала она, шаря в своей сумочке в поисках сигареты, — и ничего оригинального. Такая практика не откровение, так что догадка твоя скорее всего верна.

— Подождите минутку, — сказал я. — Я подхожу к самому интересному.

Она, наконец, извлекла из сумочки сигарету и сказала:

— Поскорей подходи.

— Вчера вечером Кануэтер был уверен, что Морган Биркс в гостинице не объявился. Похоже, ему было все известно о том, чем я там занимался. В гостинице я подмазал одного парня, чтобы получать от него нужные мне сведения. Парень этот работает там старшим рассыльным. Так вот он, по всей видимости, внедрен туда шайкой.

— Логично, — заметила она.

— И внедрили они его, следовательно, раньше, чем там успел появиться я.

— Верно.

— На внедрение должно было уйти день-два, потому что для этого нужно сначала поискать человека в администрации, которому можно сунуть в лапу.

— Так.

— Но гостиница «Перкинс» вообще не фигурировала в деле, пока туда не пришла Салли Дирк. Я появился в гостинице только потому, что сидел у нее на хвосте. А старший рассыльный к тому времени был там уже своим человеком.

— Значит, у них отлично налажена служба подкупа, — сказала она.

— Не только это. Кто мог знать, что Салли Дирк появится в гостинице? До моего визита Салли Дирк не встречалась с Морганом Бирксом. И только после того, как я разыграл у нее своей спектакль, она кинулась искать Моргана.

— Ну, ну. В чем же твоя идея, Дональд?

Я продолжил:

— Кануэтер знал, что Биркс использует гостиницу для встреч со своей любовницей. Кто эта любовница, он не знал. Однако он был уверен, что рано или поздно Морган Биркс объявится там, чтобы встретиться с ней. Кануэтер хитроумнейшая бестия. Готов спорить на что угодно: гостиница была обложена так плотно, что туда не впорхнула бы незамеченной и птичка, не то что Морган. И тем не менее Биркс умудрился и войти, и выйти.

— К чему, черт возьми, ты клонишь, Дональд? — спросила миссис Кул. — Сам говоришь, что он не мог ни войти, ни выйти, но он ведь и вошел, и вышел. Что ты тень на плетень наводишь?

— Я предлагаю вам рассмотреть это дело под другим углом зрения. Заметьте, мне выделили 620-й номер, хотя я просил номер напротив. Окажись на моем месте любой другой сыщик, он действовал бы точно так же. То есть предпочел бы оказаться в номере, откуда можно было бы без труда наблюдать за дверью комнаты Салли Дирк. Но все номера, откуда можно было бы вести наблюдение, оказались занятыми. Можно было бы предположить, что это просто случайно все так совпало. Да, можно было бы, если бы не одно обстоятельство, а именно: Салли Дирк загодя забронировала 620-й номер именно для меня.

— Как это для тебя? — спросила она.

— А вот так.

— Почему ты так думаешь?

— Накануне она позвонила в гостиницу и забронировала два номера со смежной ванной. Ей дали 618-й и 620-й номера. Появившись в гостинице, она отказалась от 620 номера, а сняла только 618-й. Раз между ее номером и следующим в другую сторону, то есть 616-м, нет смежной ванной, значит, она сняла себе номер без ванны. Таким образом, 620-й был подставлен мне. Как ни крутите, но эту дьявольскую услугу оказала мне Салли.

— Но что наталкивает тебя на мысль, что этот номер она бронировала в расчете на твое появление?

— Все наталкивает. Она хотела, чтобы я снял номер с ванной, потому что ей нужно было, чтобы я этой ванной воспользовался.

— Но ведь ты ею не пользовался. Там находился Блити.

— Да как вы не поймете? В том-то все и дело. Блити намеренно засел в ванной. Блити вовсе не брат Сандры. Он ее муж. Блити — это Морган Биркс!

Она посмотрела на меня холодным, жестким взглядом и сказала:

— Да, ум у тебя, Дональд, действительно, наверно, помрачился, — съязвила Берта Кул.

— Если трезво оценить все факты, то именно так оно и есть, — ничуть не смущаясь, продолжал я. — Нам просто-напросто мозги затмило.

— Ты что, считаешь, что Сандра Биркс не знает в лицо своего брата?

— Знает, конечно, если только он вообще у нее есть. Одно мне совершенно очевидно: она активнейшим образом участвовала в этой игре. Вот почему Блити все время горой стоял за Моргана. Вот почему он так упорно настаивал, чтобы Сандра официально отказалась от притязаний на ценности, помещенные в банковские сейфы. Таким образом, все в этой истории становится на свои места. Сандре Биркс нужен был развод. Это вполне отвечало намерениям самого Моргана Биркса. Но чтобы дать делу ход, требовалось официально вручить Моргану судебные бумаги. Сложность, однако, заключалась в том, что нужен был человек, который бы это сделал, — такой, который мог бы под присягой в суде подтвердить, что бумаги действительно вручены. Вот тут-то и понадобились мы. Так что в этой игре мы с вами с самого начала исполняли роль марионеток.

— Но ведь она встретила Блити на железнодорожном вокзале, а по пути домой они попали в автокатастрофу…

— Если все как следует проанализировать, — сказал я, — то станет ясно, что никакой катастрофы не было. Была чистой воды мистификация. Они наняли этого доктора. Тот поставил на нос Блити шину, почти до лба. Поверх шины наклеил огромный пластырь, который так оттягивал ему у глаз и рта кожу, что лицо стало практически неузнаваемым. Только так можно объяснить все обстоятельства этого дела. Кануэтер установил слежку за гостиницей, причем слежка велась очень профессионально, так сказать, мастерами своего дела. Кануэтер был уверен, что Морган Биркс в гостиницу не входил, и в этом он, судя по всему, не ошибался. Его просто обхитрили. Доктор Холомэн тоже участвовал в спектакле, хотя и в подсобной роли. Нас с вами использовали как подставку. Спектакль был тщательно продуман и сыгран как по нотам. Я недооценил Салли Дирк. Принял ее за простушку, а это далеко не так. Салли тотчас после моего ухода направилась в гостиницу. И ни разу, заметьте, не оглянулась. Она была уверена, что я не сорвусь с крючка. Прийдя в гостиницу, я позвонил Сандре и сообщил ей, где я нахожусь. Сандра и Блити стали пылко убеждать меня, что их приезд просто необходим. Я считал, что в гостинице им ни в коем случае нельзя появляться, но они настояли на своем. С этого момента спектакль окончательно вошел в рамки уже расписанного сценария. У Блити совершенно внезапно поднялось давление и открылось кровотечение. Доктор Холомэн увел его в ванную. Как только Блити оказался в ванной и закрыл за собой дверь, ведущую в мою комнату, Салли Дирк отперла дверь, ведущую в ванную из ее номера. Блити переоделся, снял с носа шину, вошел в комнату Салли и лег на кровать. Так что шина и пластырь, которые вроде бы должны были излечить его нос, на самом деле предназначались единственно для того, чтобы до неузнаваемости изменить его лицо. У Блити были черные волосы, разделенные на ровный прямой пробор и зачесанные вниз на стороны, а на макушке у него была плешь. Какой мужчина, имея густые черные волосы, станет расчесывать их на прямой пробор и зачесывать на стороны, оставляя плешь неприкрытой? У Моргана Биркса тоже есть плешь на макушке, у него тоже черные волосы, но он зачесывает их назад.

— Так вот почему они так долго возились там в ванной, когда ты отлучился из гостиницы. Видно, пришлось изрядно потрудиться, чтобы снять с лица эту маску. Но откуда кровь на полотенцах и других вещах? — прищурив глаза, сказала Берта Кул.

— Это была не кровь, а ртутно-хромовая краска или какое-то другое химическое вещество, которым доктор изобразил напоминающие кровь пятна. Боже мой, я не претендую, конечно, на исчерпывающее объяснение всех деталей. Я даю вам общую схему этой хитроумной операции. Моя интерпретация ставит все на свои места. Спектакль мог быть разыгран только по такой схеме и ни по какой другой. Блити зашел в ванную, снял с лица свою маску и снова стал Морганом Бирксом. Из ванной он попал в 618-й номер, где лег на кровать и стал ждать, когда ему принесут бумаги. Как только мы всей гурьбой вышли из 618-го номера, он вскочил с кровати, побежал в ванную, изменил свою прическу, переоделся, только на сей раз в одежду, уже запятнанную мнимой кровью, с помощью пластыря укрепил на место шину и таким образом превратился в Блити. Последняя мизансцена была для такого мастера блефа плевым делом. Находясь в ванной, он сымитировал диалог между Морганом Бирксом, якобы говорящим из 618-го номера, и Блити, якобы отвечающим ему из ванной. В отличие от Биркса, Блити гнусавил, как будто нос его был сдавлен бельевой прищепкой. Маска на лице служила ему отличным прикрытием. Благодаря ей он смог спокойно войти в гостиницу и выйти из нее прямо под носом у шайки, которая его так рьяно выслеживала. Она же помогла ему улизнуть и от полиции. Скрывался же он там, где его никто не собирался искать, то есть в собственной квартире, у своей женушки. Она же предоставила ему убежище в обмен на обещание дать ей развод. Отсюда, кстати, его столь недружелюбное отношение к Холомэну.

— Но такое его отношение к Холомэну выбивается из общей картины, — сказала она, — мне кажется, доктор был посвящен во всех их планы, был с ними заодно.

— Да, он действовал с ними заодно, но только лишь в этом спектакле. И потом: Холомэна нашла Сандра, а не Морган. Холомэн ее любовник. Тут содружество Моргана Биркса и Сандры Биркс рушится, а жизненные пути расходятся. Морган рассказал ей о своей любовнице, а она иризналась ему, что и у нее есть любовник. Развод был предрешен. Им требовался доктор, чтобы разрешить проблему камуфляжа. Сандра призвала на помощь своего любовника.

Таксист подъехал к меблированному дому «Стилуотер».

— Сколько там на счетчике, Дональд, дорогуша? — спросила Берта Кул.

— Четыре доллара пятнадцать центов.

Она протянула таксисту пятидолларовую купюру.

— Мне семьдесят пять центов сдачи, остальное оставьте себе, — сказала она. И повернулась ко мне: — Ты просто душка, Дональд. Умница ты моя белокурая! Для нашей работы нужны мозги, и они у тебя есть! — Она положила мне руку на плечо и сказала: — Дональд, я просто готова тебя расцеловать. Разгадка такого дела открывает перед нашим агентством широкие перспективы. Мы с тобой горы своротим. И заработаем с тобой кучу денег!.. А пока не забудь, что ты должен мне девяносто пять центов за такси. Я вычту их у тебя из жалованья.

Выйдя из машины, она первым делом вытащила из своей сумочки записную книжку и на первой странице, в графе «расходы», аккуратным почерком записала: «Три доллара тридцать центов». Перевернула страничку и против моих инициалов поставила: «Аванс на такси, девяносто пять центов».

Я сказал:

— Спасибо за лестный отзыв, миссис Кул. В следующий раз постараюсь придумать что-нибудь такое, что обойдется мне в целый доллар.

Она захлопнула свою записную книжку, положила ее в сумочку, любезно улыбнулась водителю такси и сказала мне:

— Не дерзи, Дональд!

Такси отъехало от тротуара, она легонько подтолкнула меня в спину.

— Все чудесно, Дональд, дорогуша, идем! Мы все-таки сорвем куш!

— К Сандре? — спросил я.

— Нет, нет. К доктору Холомэну. Возьмем его в оборот!

Глава 10

Светало. Кое-где между серых безликих громадин высотных домов проглядывало расцвеченное всеми цветами радуги предутреннее небо. Но улицы были еще погружены в сумерки, хотя уже и не столь густые. В отдельности здания казались какими-то эфемерными, почти призрачными, но общая их масса, возвышавшаяся на фоне неба, впечатляла своей мощью и основательностью.

Мы прошли пешком целых три квартала, прежде чем увидели свободное такси. Пока Берта Кул втискивалась в машину, я сказал водителю:

— Отвези нас куда-нибудь, где можно найти телефонный справочник. Чем ближе, тем лучше.

Водитель повез было нас на железнодорожный вокзал, но Берта Кул, заметив призывные огни ночного ресторана, сказала, обращаясь ко мне:

— Опусти-ка стекло, Дональд, дорогой, и дай мне поговорить с этим сукиным сыном.

Я опустил стекло, отделявшее заднюю часть салона от водителя.

— Куда, черт подери, ты едешь? — набросилась она на шофера. — Ты что, не ушами меня слушал? Я же сказала, в ближайшее место. Ну-ка поворачивай и гони назад к ресторану!

Шофер пробормотал что-то невнятное о дороге и развернул машину. Берта обстоятельно проинструктировала меня:

— Найдешь справочник. В справочнике отыщи раздел «практикующие врачи», а в нем — адрес доктора Холомэна. И помни — я плачу за простой машины, поэтому не возись там до заката.

— Не думаю, чтобы он имел собственную практику. Наверно, придется обзванивать больницы, а для этого понадобится мелочь.

Она тяжело вздохнула, извлекла из сумочки четыре медяшки и сказала:

— Только, ради Бога, Дональд, действуй оперативно. Я, к сожалению, не могу требовать с клиентов компенсации такого рода расходов. Таковы уж издержки нашей профессии. Иной раз приходится тратить и свои деньги.

Я взял монеты, прошел в ресторан и принялся обзванивать больницы. Первый звонок не дал результата. Затем я позвонил в клинику фонда Шелли. Девушка, отвечавшая мне, сказала, что какой-то Арчи Холомэн числится у них в интернатуре.

Я поблагодарил ее и повесил трубку. Вернувшись к машине, велел насупившемуся водителю отвезти нас в клинику фонда Шелли и сел на заднее сиденье к миссис Кул.

Ехать было недалеко, да и водитель гнал машину на всю катушку. Миссис Кул вновь проинструктировала меня:

— Если он сейчас не на дежурстве, узнай домашний адрес, хотя, разумеется, он может жить и при клинике. Я подожду тебя здесь.

Я поднялся по мраморным ступенькам парадного входа и ступил в холл клиники. Рассвет набирал силу. Под бодрящими лучами утреннего солнца особенно сильно чувствовался царивший в больнице дух болезни и смерти.

Сидевшая за столиком дежурная медсестра подняла на меня красноватые от усталости глаза. Цвет ее одутловатого лица казался землистым — таков был эффект смешения дневного света, проникавшего через выходящее на восточную сторону окно, и света от настольной лампы.

— У вас работает доктор Холомэн? Интерн? — спросил я.

— Да.

— Мне очень нужно повидать его. Очень бы просил вас помочь.

— Он как раз дежурит. Минуточку, я думаю, до него можно дозвониться. Простите, вас как зовут?

— Лэм. Дональд Лэм.

— Он вас знает?

— Да.

Она сняла с рычага трубку, набрала номер коммутатора и попросила телефонистку соединить ее с интерном Холомэном. Спустя минуту она жестом указала мне на телефонную будку.

— Можете говорить с ним оттуда, мистер Лэм, а хотите — по моему телефону.

Я решил говорить из будки. Я понимал, что в разговоре с ним нужно быть очень осторожным. У него ни в коем случае не должно возникнуть впечатление, будто я блефую. Лучше всего, пожалуй, подумал я, дать ему понять, что мне все известно о том спектакле, который они разыграли.

— С вами говорит Дональд Лэм, доктор. Мне бы хотелось выяснить у вас кое-что по одному конкретному вопросу. Дело касается обстоятельств, при которых вчера вечером вручались судебные бумаги Моргану Бирксу. И еще: мне бы хотелось удостовериться в правильности вашего диагноза по поводу травмы, полученной Блити. Я бы просил вас спуститься вниз, если это вас не затруднит, конечно. Меня ждет в такси миссис Кул.

— Простите, я не расслышал ваше имя.

— Лэм, Дональд Лэм. Ну, из сыскного агентства. Вы должны меня помнить.

— Нет, мистер Лэм, что-то я вас не припоминаю.

— Мы встречались однажды, когда вы накладывали шину Блити в квартире Сандры Биркс.

— Да нет, вы явно ошибаетесь, — сказал он. — Вы меня с кем-то перепутали. Я пока не практикую выезды.

Так я и думал, он боится, что в больнице узнают о его самостоятельной практике.

— Прошу меня извинить, — сказал я, — видимо, я и впрямь ошибся. И все-таки, доктор, я хотел бы с вами переговорить. Много времени, обещаю, я у вас не займу. Очень прощу вас спуститься вниз, потому что вопросы мои будут носить сугубо конфиденциальный характер. — Он явно колебался, поэтому я поспешил добавить: — Меня ждет такси. Мы могли бы поговорить на улице.

— Хорошо, я спущусь, — сказал он, — чтобы выяснить, что все это, черт возьми, значит.

Я поблагодарил его, положил трубку, вышел в холл и стал смотреть через высокое — под потолок — зеркальное окно на наполненную утренней свежестью городскую окраину. Через несколько минут я услышал, как погромыхивает спускающийся лифт, и сделал несколько шагов в его сторону, чтобы поприветствовать мистера Холомэна. Из лифта вышел какой-то молодой человек, который направился сразу к столику дежурной медсестры. Я отвернулся к окну. Спустя какое-то мгновение я услышал невнятный шепот медсестры и молодого человека, а потом звуки приближающихся шагов. За моей спиной кто-то остановился.

Я обернулся.

— Это вы хотите поговорить со мной? — спросил стоявший передо мной молодой человек, только что приехавший на лифте.

— Нет. Я жду доктора Холомэна.

— Но я и есть доктор Холомэн.

Я помедлил, потом сказал:

— Вероятно, вы правы, доктор, произошло недоразумение. Мне нужен доктор Арчи Холомэн.

— Но я и есть доктор Арчи Холомэн.

Я окинул его взглядом сверху донизу. Ему было лет тридцать, может, чуть меньше. Очень бледное лицо, широкие скулы, жгучие черные глаза, темные волнистые волосы. Он в свою очередь смотрел на меня открытым взглядом искренне удивляющегося человека.

— Извините, но напоследок я попросил бы вас оказать мне маленькую услугу, пройти до машины и объяснить миссис Кул, что вы не тот доктор Холомэн, которого она ищет.

Я заметил, что моя просьба насторожила его. Он посмотрел на медсестру, потом через окно на улицу, туда, где у обочины тротуара стояло такси, наконец взглянул на меня и, решив, вероятно, что в случае чего сможет постоять за себя, отрывисто бросил:

— Будь по-вашему.

И мы вместе направились к машине: я впереди, он на полшага сзади. Подойдя к самой дверце машины, я обратился к Берте Кул:

— Миссис Кул, я привел вам доктора Холомэна, доктора Арчи Холомэна!

— Какой же это, к черту, Холомэн?! — вытаращив на него глаза, воскликнула миссис Кул.

Доктор Арчи Холомэн не без смущения сказал:

— Искренне рад познакомиться, миссис Кул. Чем могу быть полезен?

— Ничем, — сказала она. — Залезай, Дональд.

— Благодарю вас, доктор, — сказал я ему.

Он посмотрел на меня участливым взглядом профессионала, сознающего, что имеет дело с сумасшедшими. Я вскочил в такси. Миссис Кул назвала водителю адрес Сандры, машина резко рванула с места и покатила вперед по улице. Я оглянулся. Доктор Арчи Холомэн по-прежнему стоял на тротуаре. Видно, он еще не переварил в своем сознании встречу с нами. Нечто подобное, вероятно, происходит в первую минуту с человеком, который вдруг обнаруживает, что туго набитый кошелек, подаренный ему в день первого апреля, оказывается набитым резаной газетной бумагой.

— Итак, — сказал я, — дело усложняется.

— Усложняется, черт подери, — согласилась она. — Такая гаденькая выходит подливка, дорогуша, точно муки лишку насыпали. Одни комки. Ты уверен, что это действительно был доктор Холомэн?

— Он так представился, да и в больнице сказали то же самое.

Она пошарила в сумке и сказала:

— Дональд, у меня кончились сигареты.

Я вытащил из своей быстро тающей пачки одну сигарету, протянул ее миссис Кул, еще одну взял сам.

Мы прикурили от одной спички. Она сказала:

— Ах, как здорово, как здорово эти ребята все продумали. Учись, мальчик мой, учись! Заполучить для этой грязной работенки настоящего доктора они не могли, и тогда решили обеспечить дружку Сандры убедительную легенду, позаимствовав имя и анкетные данные этого интерна. Если бы кому-то вздумалось проверить, кто такой доктор Холомэн, то он обнаружил бы, что такой действительно существует и действительно работает в клинике и прочее, и прочее, все как положено. Вероятность того, что кто-то может разыскать доктора Холомэна в этой больнице, была ничтожной.

— Тогда возникает вопрос, — сказал я, — кто же выдавал себя за доктора Холомэна?

— Вероятно, любовник Сандры. Там, где столько дыма, должен быть и огонь.

Некоторое время мы ехали в молчании. Потом она вновь повернулась ко мне.

— Послушай, Дональд. Советую тебе не ломаться.

— Что-то я вас не понимаю, — удивился я.

— Ты уже наполовину влюбился в эту красотку Хантер.

— Считайте, что на две трети, если уж вы питаете такую любовь к арифметике.

— Ну хорошо, пусть будет две трети, мне наплевать. Пусть даже на все сто процентов. Она попала в переплет. И ты попытаешься ее выручить. А теперь послушай, что я тебе скажу. Только без эмоций. Внимай фактам и не дергайся. Так вот, насчет стрельбы она тебе крепко приврала.

Я возразил:

— Мне так не кажется.

— Еще бы, — сухо заметила миссис Кул.

Снова установилась тишина.

— Вы бы могли предложить какой-то план? — спросил я.

— Да.

— В чем он заключается?

— Мы свалим убийство на Блити, — ответила она.

— Успехом и не пахнет, — возразил я. — Мы ведь только что установили, что никакого Блити нет и не было.

— Вот это и хорошо, — сказала она. — Полиции будет не просто расколоть такой орешек. Сейчас все считают, что есть Блити и есть Морган Биркс. Два разных человека. Помимо участников этой компашки только мы двое знаем, что Морган Биркс и Блити — одно и то же лицо. Морган Биркс мертв, значит, мертв и Блити. Но того, что Блити мертв, никто не знает. И уж тем более никому бы не удалось доказать, что он мертв, потому что никто и никогда не сможет найти его труп. Мы все свалим на Блити… разумеется, если она нам хорошо заплатит… Теперь, значит, такой вариант: ты идешь в полицию и выкладываешь им, что тебе известно. Они тебе в ответ: отлично, парень, ты просто умница, но мы и сами с усами. Еще какие-нибудь полчаса, и мы все до конца проясним. Но мы поступим иначе. Мы придем и станем капать им на мозги: куда, мол, подевался Блити, куда? И очень скоро какой-нибудь чертов легавый «сообразит», что убийство совершил именно Блити. Разыграешь прилично эту сценку, и успех тебе обеспечен.

— Но как же легавый может «сообразить», что Блити убил Моргана, если Альма Хантер уже призналась, что взяла в руки пистолет и спустила курок.

— Неужели не смекаешь? Если Сандра хочет, чтобы с Альмы Хантер было снято обвинение в убийстве, а я думаю, что она этого хочет, и если она хорошо заплатит, а я надеюсь, что так оно и будет, то мы притянем Блити к этому делу за уши. Альма Хантер была в истерическом состоянии. Возбуждена до предела. И, разумеется, не отдавала себе отчета в том, что собственно происходит. Она держала в руке пистолет. Прозвучал выстрел. И вот теперь она думает, что это она выстрелила в Моргана Биркса. На самом же деле это не так, на самом деле в Моргана Биркса выстрелил и убил его Блити, который тоже находился в это время в квартире Сандры Биркс.

— Ну а если спросят, что он там делал, в ее комнате?

— Рассматривал ее офорты.

— И Альма не знала, что он находится в ее комнате?

— Конечно, не знала.

— Значит, Альма вообще не стреляла?

— Ну конечно, нет.

— Но на полу остался лежать ее пистолет. И полиция его подобрала.

— Это не ее пистолет. Она заблажила от испуга, выронила пистолет и выбежала из квартиры. Блити подобрал ее пистолет и положил на пол свой, из которого убил Моргана Биркса. И преспокойненько вышел из дому через черный ход и навсегда растворился в ночи.

— Не слишком ли накручено?

— Главное, чтобы звучало правдоподобно.

— Не очень-то мне нравится ваша версия, — сказал я, — моя нравится больше. Но куда важней то, что ваша наверняка не приглянется полиции.

— У полиции, так же, как у нас с тобой, есть уши, глаза, руки, ноги, языки. Они, следовательно, могут собрать факты и сделать соответствующие выводы. Мы бы хотели доказать, что девушка невиновна, но полиция не позволит нам вторгаться в сферу ее компетенции, ей же самой выгодней и удобней доказать, что девушка виновна. Но если мы сможем аргументированно истолковать события в нужном для нас свете, то единственное, что нам нужно сделать, — это убедительно и правдоподобно изложить нашу версию суду присяжных, как то и предписывает закон.

— Закон предписывает не совсем то, — возразил я.

— Послушай, — спросила она напрямик, — ты хочешь, чтобы Альма Хантер выпуталась из этой дурацкой истории, или нет?

— Да.

— Ну и отлично. Тогда сиди и помалкивай, да слушай, что тебе скажет тетушка Берта.

Такси подъехало к дому, в котором жила Сандра. У парадного входа маячила фигура полицейского. Немногочисленные прохожие не обращали на него внимания и, не задерживаясь, проходили мимо.

Берта Кул расплатилась с таксистом и неторопливо направилась ко входу в дом. Полицейский решительно преградил ей путь.

— Секундочку. Вы здесь живете?

— Нет.

— К кому вы идете?

— К Сандре Биркс.

— Как ваше имя?

— Берта Кул, глава сыскного агентства Кул. А это один из моих сотрудников.

— Что вам нужно?

— Повидать Сандру Биркс.

— Зачем?

— Не знаю. Это она хочет встретиться со мной. А в чем дело? Она что, арестована?

— Нет, не арестована.

— Значит, она еще не утратила права принимать у себя того, кто ей нужен? Или я ошиблась домом?

— Ну ладно, проходите.

— Благодарю. А то я уже устала стоять на одном месте, — язвительно заметила Берта Кул.

Желая продемонстрировать, что и я когда-то обучался хорошим манерам, я замыслил было открыть ей дверь, но она опередила меня и сама распахнула ее, да с такой легкостью, как будто та была сделана из картона. Берта двигалась столь энергичным, столь размашистым шагом, что я едва поспевал за ней. Мы поднялись лифтом на четвертый этаж. Я легонько постучал по стеклу входной двери, и Сандра Биркс открыла ее так быстро, точно поджидала нас за дверью.

— Долго же вы добирались, — с укоризной сказала она.

— Мы не хотели нарваться на полицию, — объяснила Берта Кул.

— Там внизу дежурит один.

— Это уж точно.

— И он вас не остановил?

— Остановил.

— Как же вы прошли?

— Обыкновенно, ногами.

— Вы сказали ему, что вы из сыскного агентства?

— Да.

— А если бы захотел пройти не сыщик, а кто-то другой, он бы его пропустил?

— Черт его знает, дорогуша. Легавый есть легавый, разве можно предугадать, как он себя поведет?

Сандра прикусила губу и нахмурилась.

— Я жду одного молодого человека… нашего друга… и боюсь, как бы его не задержали…

— А вы позвоните ему и отмените встречу, — посоветовал я.

— Мне кажется, они прослушивают мой телефон. У меня такое впечатление, что меня оставили здесь как приманку.

— Приманку для кого?

— Не знаю.

Берта Кул предложила:

— Давайте-ка сначала осмотрим вашу спальню, а потом побеседуем.

Сандра Биркс отворила дверь в спальню. Очерченный мелом силуэт на ковре показывал, где прежде лежало тело убитого. В двери зияла дыра: из деревянной панели был аккуратно выпилен небольшой квадратный кусок.

— Что это? — поинтересовалась Берта Кул. — Пуля, что ли, сюда попала?

— Да.

— А они уверены, что пуля была выпущена из пистолета, который они подобрали?

— Они сказали, что проведут экспертизу.

— А откуда у нее взялся пистолет?

— Сама не могу понять. Я совершенно уверена, что еще вчера утром пистолета у нее не было.

Берта Кул посмотрела на меня. Ее немигающий, задумчивый взгляд был полон укора.

— Где ваш брат? — спросила она Сандру.

Сандра Биркс отвела глаза в сторону.

— Кто его знает. Но дома его нет.

— А где он был, когда здесь стреляли?

— У себя в комнате, наверно. Во всяком случае должен был там быть.

— А где он сейчас?

— Я же сказала, не знаю.

— А его постель застелена?

— Нет, он, очевидно, вовсе не ложился.

— Ведь уже утро. Не странно ли для больного, а?

— Не могу судить, — раздраженно ответила Сандра, вдруг приходя в возбуждение. — Самой меня дома не было. Разумеется, если бы я знала, что в моего мужа будут стрелять, то, вероятно, иначе распланировала бы этот вечер. Но никто не удосужился предупредить меня об этом, а потому мне не довелось выступить в роли няньки и следить за тем, чтобы брат вовремя лег баиньки.

— Это все? — спросила миссис Кул.

— Что вы имеете в виду?

— Я хочу сказать, добавления какие-нибудь будут?

— Как это понимать?

— А так, — спокойно ответствовала Берта Кул, — что разговор со мной стоит вам денег. Если вы хотите растратить свои деньги на умышленное запутывание обстоятельств, связанных с поведением вашего брата и последствий того, что он натворил, я не считаю необходимым выдвигать вам какие-то возражения. Я готова слушать вас хоть век, коль скоро у вас есть охота говорить.

До этого замечания Берты Кул Сандра вела беседу в агрессивной манере, столь характерной для женщин в те минуты, когда они, желая что-то скрыть, идут в контратаку. Теперь же ее взгляд выражал явное удивление и озадаченность.

— Что значит запутывание обстоятельств и как это еще там… ах, да, последствий того, что он натворил?

Берта Кул ответила:

— Да вы прекрасно знаете, что это значит, дорогуша. Ваш брат убил вашего мужа. — И в то самое мгновение, когда Сандра Биркс открыла уже было рот, чтобы что-то возразить ей, повернулась ко мне и сказала: — Идем, Дональд, осмотрим другие комнаты. Наверно, полиция перевернула все здесь вверх дном, но произвести осмотр все равно надо.

Конец фразы она договаривала уже на ходу, направляясь к двери. Ее массивная фигура медленно и величаво прошествовала мимо меня.

Сандра Биркс по-прежнему стояла в середине комнаты. Судя по выражению ее глаз, она еще не переварила услышанную от Берты Кул новость.

— Дональд, ты разговаривал с Блити в этой спальне или в другой? — спросила Берта Кул.

— В этой.

— Покажи-ка, где точно это было.

Я обогнул Берту и повел ее в комнату Блити.

— Дональд, дорогой мой, меня, собственно, не шибко интересует, что тут находится, я просто хотела дать ей время осмыслить возможности, открывающиеся перед ней при таком повороте ситуации, — сказала Берта Кул, когда мы вошли в комнату Блити.

— Вы полагаете, она решится выручить Альму Хантер? — спросил я.

— Конечно, иначе зачем бы ей привлекать нас к этому делу?

— Что ж, может быть, — с известной долей сомнения произнес я, — хотя она уже слишком много рассказала полиции. Ведь ее наверняка расспрашивали о брате.

— Будем надеяться, что она не сказала ничего такого, от чего не могла бы потом отречься с помощью лжи, — сказала Берта Кул. — Она не похожа на человека с настежь распахнутой душой. Сандра натура скрытная, осторожная. Спроси у нее, какая стоит погода, она в мгновение ока найдет какой-нибудь красивый ход, чтобы избежать необходимости сказать что-нибудь конкретное: холодно на улице или жарко, солнечно или там идет дождь… Итак, это комната Блити. Что ж, поглядим, поглядим.

Берта принялась осматривать ящики бюро, быстро фиксируя в памяти их содержимое. Вдруг она подалась вперед, в одном из ящиков ее явно что-то заинтересовало. Она просунула руку поглубже и извлекла наружу какой-то довольно объемистый предмет.

— Что это, черт подери, такое? — спросила она.

— Похоже на спасательный жилет, — сказал я.

— Сзади лямки, — раздумчивым голосом произнесла она. — Ага, соображаю. Все ясно, Дональд. Помнишь, в его фигуре было что-то несуразное. Пузо выпирало так, будто за пазухой он держал арбуз, точней, не арбуз, а большую дыню.

— Да, за Морганом Бирксом такого не замечалось. Он был парень стройный, и животика у него не было. Похоже, эту штуковину Морган Биркс надевал на себя, когда хотел, чтобы его принимали за Блити.

Я внимательно оглядел эту вещь. Да, миссис Кул не ошибается.

Берта Кул спокойно скатала эту штуку в рулон и сказала:

— Дональд, любовь моя, поищи-ка тут какую-нибудь газетку. Мы заберем эту штуковину с собой. Нет никакой нужды, чтобы она фигурировала в деле.

Газеты в комнате на нашлось. Я вышел в гостиную и чуть не натолкнулся там на Сандру, которая как раз выходила из другой спальни.

— Где миссис Кул? — спросила она.

Я жестом указал ей на спальню Блити. Сандра молча прошла мимо меня в указанном направлении. На столе, поверх кипы журналов, лежала газета. Я взял ее, развернул, разгладил, помедлил еще минуту-другую и только потом вернулся в спальню. И, обращаясь к Берте Кул, сказал:

— Давайте я заверну.

Берта Кул и Сандра стояли друг против друга. Я услышал, как миссис Кул говорит:

— Не раскрывайте рта, дорогуша, пока не взвесите все «за» и «против». Вы расстроены и очень нервничаете. Так что молчите, пока не продумаете все самым тщательным образом, а вот когда продумаете, поговорим прежде всего об оплате наших услуг.

— Я уже все продумала, — ответила ей Сандра.

Миссис Кул протянула мне матерчатую накладку и сказала:

— Заверни-ка ее, Дональд. Да потуже завяжи. Потом отдашь обратно.

Упаковка свертка заняла у меня достаточно много времени. Потрудился я на славу: в ящике кухонного стола нашел бечевку и весьма, как мне показалось, профессионально перевязал ею сверток, соорудив при этом уйму узлов. Только я закончил эту работу, как кто-то настойчиво постучал в дверь костяшками пальцев, и спустя мгновение чей-то голос произнес:

— Откройте.

Положив сверток на стол, я прикрыл его шляпой и крикнул Сандре:

— Кто-то стучится в дверь.

Она вышла из спальни и через гостиную прошла ко входной двери. Человек за дверью снова стал стучать по стеклу, стучал он до того самого мгновения, когда Сандра наконец открыла ему.

В комнату ввалились двое мужчин-в штатском. Один из них сказал:

— Все, сестричка, игра кончена.

— Что вы хотите этим сказать?

— Из той пушки, из которой убили Моргана Биркса, был застрелен и Джонни Мейер, а Джонни Мейер, к вашему сведению, вел расследование по делу одной преступной шайки, занимавшейся рэкетом. Фактов у него имелось уже достаточно, чтобы вывести этих жучков на чистую воду. Но его убили. Убили буквально накануне его выступления перед Большим жюри. Последний раз его видели живым в обществе одной хорошенькой девицы. А на следующее утро его нашли с тремя кусками свинца в груди. Полиция Канзас-Сити разослала микрофотографии этих пуль во все концы страны и предупредила о необходимости розыска этой пушки. Ну, что скажешь на это, сестричка?

Сандра вся выпрямилась так, будто проглотила горячий шомпол. Лицо у нее побледнело, глаза округлились.

Из спальни вышла Берта Кул. Напарник того, кто так напугал Сандру, спросил:

— А это еще кто?

— Мы сыщики, — ответила ему Берта Кул.

— Кто-кто?

— Сыщики.

Мужчина в штатском рассмеялся.

Миссис Кул уточнила:

— Сыщики из частного сыскного агентства. Расследуем это дело по поручению миссис Биркс.

— Валяйте отсюда подобру-поздорову, — приказал полицейский.

Берта Кул с самодовольным видом плюхнулась в кресло.

— А вы попробуйте выставить меня отсюда, — предложила она.

Я выразительно посмотрел на свою шляпу, под которой лежал сверток, и сказал:

— Я, пожалуй, пойду.

Не отрывая глаз от Берты Кул, я взял со стола свою шляпу и упакованный в газету сверток. Берта Кул перехватила мой взгляд.

— Свои права я знаю, — сказала она. — Если вы хотите арестовать миссис Биркс, валяйте, не помешаю. Если хотите переговорить с ней, ради Бога, тоже не помешаю. Но я сижу в этом кресле и вставать с него не намерена.

— Ну, это вам только кажется, что не намерены, — взревел полицейский, воинственно надвигаясь на нее.

Сандра Биркс молча открыла мне дверь. Пока полицейские подступали к Берте Кул, я выскользнул в коридор. Не рискнув ждать лифта, я рванул к лестнице и начал стремительно, в один скок преодолевая по две-три ступеньки, спускаться вниз. На середине последнего лестничного пролета я замедлил свой бег и через холл шел уже самой будничной непринужденной походкой, словно нес в прачечную белье. Выйдя на улицу, я увидел стоящую у подъезда полицейскую машину.

Служащий гаража, расположенного под домом, уже начал выгонять автомобили и припарковывать их у обочины тротуара. Выбрав на глаз автомобиль пореспектабельней из того соображения, что его хозяин вряд ли встает в такую рань, я забрался в него, устроился в водительское кресло, а сверток положил рядом, на соседнее сиденье.

В проеме парадной двери показалась Берта Кул. Она с величавым видом решительно ступила на мостовую и маршевым шагом двинулась вдоль по улице к перекрестку. Я сидел в автомобиле, но она прошла мимо, не заметив меня. Останавливать ее я не стал. Когда она прошла еще метров пятнадцать, я увидел ее отражение в зеркале заднего вида. Очевидно, она была озадачена моим исчезновением, раза два-три останавливалась и оглядывалась по сторонам, как человек, пытающийся сориентироваться. Дойдя до угла квартала, она повернула налево. Мне было непонятно, то ли она хочет выйти на более оживленную улицу, чтобы поймать такси, то ли ищет меня. Обернуться я не решался. Скрючившись в кресле, я продолжал время от времени поглядывать в зеркало заднего вида, но при этом ни на мгновение не переставал следить за входной дверью дома.

Через некоторое время из дома вышли оба полицейских в штатском. Сандры Биркс с ними не было. Переговариваясь между собой, они минуты две стояли на тротуаре. Потом сели в свою машину и укатили.

Я подхватил свой запакованный в газету сверток, выскользнул из автомобиля и чуть ли не бегом кинулся к дому. У обочины тротуара стоял огромный контейнер с мусором, только что выволоченный туда дворником. Открыв крышку контейнера, я бросил туда свой сверток, опустил крышку и теперь уже действительно кинулся ко входной двери. Через две-три минуты я уже стучался в квартиру Сандры Биркс. Открыла она не сразу. Плакать она, вероятно, не плакала, но под глазами у нее обозначились темные круги, щеки ввалились, рот был перекошен от напряжения. Сандра воскликнула:

— Ты?!

Я проскользнул в комнату, притворил за собой дверь и закрыл ее на задвижку.

— Сверток, что с ним? — захлебываясь от волнения, спросила она. — Ты от него избавился?

Я утвердительно кивнул головой.

Она сказала:

— Тебе не следовало возвращаться сюда.

— Мне надо с тобой поговорить, — сказал я.

Она положила мне на плечо руку и сказала:

— Я так перепугалась. Я не понимаю, что все это значит. Ты не думаешь, что Морган… что Альма…

Моя рука скользнула ей на талию.

— Не волнуйся, Сандра.

Движение моей руки она восприняла как сигнал, которого как будто давно ждала. Она придвинулась ко мне и смотрела мне прямо в глаза.

— Дональд, — сказала она, — ты должен мне помочь.

И тут она поцеловала меня.

Руководил ею, верно, не любовный порыв, но соображения иного рода. Ее уму было чем заняться в ту минуту, было чем тревожиться. Истины ради следует, однако, заметить, что на качестве поцелуя это нимало не отразилось: он был отнюдь не платоническим.

Спустя несколько мгновений она, откинув голову назад и заглядывая мне в глаза, сказала:

— Дональд, я очень рассчитываю на тебя.

И не успел я вымолвить и слово, как она прибавила:

— Дональд, ты такой милый. И я так рада, что могу на тебя положиться.

— Не лучше ли нам сделать так, чтобы я занялся делом? — предложил я.

— О, Дональд, ты ведь поможешь мне, правда?

— А для чего же я, думаешь, сюда вернулся? — спросил я.

Она поглаживала мои волосы, кончиками пальцев зачесывая их назад.

— Мне уже намного лучше, — сказала она. — Я чувствую, что могу довериться тебе, Дональд. Я чувствовала это с самого начала. Ради тебя я готова на все, Дональд. В тебе есть что-то такое…

— Мне нужны деньги, — бросил я пробный шар.

Она замерла.

— Что тебе нужно?

— Деньги.

— Что значит деньги?

— Валюта, — сказал я, — и в большом количестве.

— Но зачем, Дональд? Ведь я уже отдала деньги миссис Кул.

— К сожалению, миссис Кул пока не вступила ни в одну из тех общественных организаций, что выступают под девизом «Поделись собственностью с ближним твоим». Во всяком случае, этого не произошло, пока номер нашей газеты готовился к печати.

— Но ты ведь работаешь на нее, не так ли?

— А мне показалось, что ты хочешь, чтобы я работал на тебя, — сказал я. — Извини, я, вероятно, не так тебя понял.

— Но, Дональд, — ты работаешь на нее, а она работает на меня.

— Ладно, — сказал я, — как знаешь.

Она медленно отстранилась от меня, и тепло ее тела уже не согревало меня.

— Дональд, — сказала она, — я тебя не понимаю.

— Я надеялся, что поймешь. Ладно, мой просчет. Пойду искать Берту Кул.

— Сколько денег ты хотел бы получить? — спросила она.

— Много.

— Сколько?

— Боюсь, что когда ты услышишь сколько, тебя хватит удар.

— Но зачем тебе деньги?

— На покрытие расходов.

— А что ты намерен предпринять?

— Я намерен взять вину на себя, — сказал я.

— Дональд, объясни мне, ради Бога, что ты имеешь в виду?

— У Берты Кул есть нелепый замысел. Исходя из того, что Блити никто не сможет найти, она решила свалить всю вину за убийство на него, сделать из него, так сказать, козла отпущения. Задумка в принципе, конечно, отличная, и ее можно было бы с успехом реализовать, но она вызрела из анализа убийства в спальне. Теперь же расклад изменился. Убийство офицера полиции в Канзас-Сити в корне все меняет. Ты знаешь, как легавые относятся к тем, кто стреляет в полицейских? Им они готовы перегрызть горло.

— Что ты имел в виду, когда сказал, что возьмешь вину на себя, Дональд? — спросила она, изучающе разглядывая мое лицо. Я заметил, как заблестели ее глаза, но блеск этот излучал коварство и расчет.

— Я хотел сказать, что пойду решительно на все, что возьму всю вину на себя, явлюсь с повинной. Я заявлю полиции, что это я застрелил его, но сделаю это нетрадиционным образом.

— Но, Дональд, — они же повесят тебя, — сказала она.

— Не повесят.

— Но, Дональд, ты не сможешь, у тебя не хватит духу, ты расхочешь… нет-нет, ты не сможешь!

— Или будем терять время на пустые препирательства, — сказал я, — или будем действовать. Легавые не увезли тебя с собой только потому, что не могли предъявить тебе пока прямых улик. Но хороший юрист расколет тебя в два счета, не успеешь и глазом моргнуть. Вот они и решили подержать тебя пока на веревочке подлинней и посмотреть, как ты сама себя будешь на ней вешать. Кроме того, они надеются, что в сети попадет и другая рыба. Как только они вернутся к себе в управление и отчитаются начальству, квартиру тут же обложат, причем так, что если бы отсюда попытался выползти даже таракан, его бы немедленно отловили и отправили на медицинскую и прочую экспертизу. Ты этого дожидаешься, что ли?

— Конечно, нет.

— Ну и мне такая перспектива не улыбается, поэтому я хотел бы уйти отсюда прежде, чем у дома появятся посты, то есть незамедлительно.

Я двинулся к двери.

— Сколько тебе нужно, Дональд?

— Три тысячи долларов.

— Три чего?

— Тысячи, — сказал я. — Три куска. Прямо сейчас.

— Дональд, а ты не свихнулся случаем?

— А ты ведешь себя так, точно у тебя кровля прохудилась, — сказал я. — Я предоставляю тебе возможность совершенно бескровно закончить эту партию. Другой возможности у тебя уже не будет. Так как — воспользуешься ею или нет?

— А где гарантии, что ты меня не подведешь? — спросила она.

Вытерев помаду со своих губ, я ответил:

— Вот этого я не знаю.

— Меня много раз предавали мужчины, которым я верила.

— Сколько денег отложил Морган в банковские сейфы? — спросил я.

— Ничего он не откладывал.

— Вклады он вносил на твое имя. Очень скоро полиция докопается до них.

Она рассмеялась и спросила:

— Неужели я похожа на новорожденное дитятко?

— Вероятно, ты уже вычистила все сейфы и теперь, видимо, думаешь, какая ты все-таки необыкновенная умница. Но заметь: факт существования банковских сейфов следователь, как только ему станет известно о них, будет расценивать как серьезный мотив, который мог побудить тебя к убийству.

По ее глазам я определил, что она начинает осознавать, какая страшная опасность над ней нависла.

— И если те деньги ты держишь при себе, — продолжал я, — то ты просто сумасшедшая, потому что через какие-то минуты за каждым твоим движением начнут неотступно следить. Рано или поздно полицейские отвезут тебя в каталажку, и атлетичная, широкобедрая матрона снимет с тебя все твои хорошенькие тряпки и ощупает вдоль и поперек твое хорошенькое хрупкое тельце. А сыщики следственного отдела тем временем будут шмонать твою квартиру. Как тебе такая перспектива?

— Они не посмеют, Дональд!

— Еще как посмеют.

— Деньги я храню в нательном поясе.

— Сколько? — спросил я.

— Много.

— Не вздумай все закапывать, Сандра. Кое-что оставь в поясе, сотню или две, чтобы они не догадались, что ты их облапошила. Что касается остальных, то есть две возможности распорядиться ими. Либо доверить их мне, и я рвану с ними в какой-нибудь южный штат, либо разложить их по нескольким конвертам, адресовать кому-нибудь на собственное имя и опустить конверты в почтовый ящик. На что бы ты ни решилась, действовать нужно максимально оперативно.

На принятие решения ей понадобилось минут пять. В течение этого времени она неотрывно смотрела на меня, чуть наклонив голову набок. Я стоял не шелохнувшись. Ее глаза встретились с моими, и я выдержал ее взгляд. Она расстегнула сбоку на юбке пуговицы, и та спала на пол. Потом ей пришлось повозиться с застежками пояса. Впрочем, это был не пояс, а самый настоящий корсет для денег. Она сняла его с себя и протянула мне. Застегнуть корсет на себе мне не удалось, — он не сходился. Тогда я ослабил ремень и запихнул корсет себе под рубашку, после чего крепко-накрепко затянул ремень.

— Я как в беспамятстве. Не ведаю, что творю, — тихо проговорила она. — Я полностью отдаю свою судьбу в твои руки. И все, что у меня есть, тоже вверяю тебе.

— А я прошу тебя только об одном, — так же тихо сказал я, — не оставь в беде Альму, и тогда я не оставлю в беде тебя. Я делаю это ради нее.

— Разве не ради меня? — удивленно спросила она. При этом ее губы слегка вытянулись вперед и округлились.

— Нет, ради Альмы, — ответил я.

— Ах, Дональд, а я думала, это потому, что ты…

— Ладно, поразмышляешь над этим на досуге, — подытожил я, вышел в коридор и прикрыл за собой дверь.

Я уже спускался по лестнице, когда она шумно отворила дверь и крикнула мне вдогонку:

— Вернись, Дональд!

Я во всю прыть рванул вниз. Она с воплями бежала за мной. Когда я выскочил в холл первого этажа, мой отрыв от нее составлял всего несколько шагов. Миновав на крейсерской скорости входную дверь, я выскочил на улицу. У подъезда стояла машина, в которой сидели двое мужчин. Но это были не те двое в штатском, что приходили к Сандре. По тому, как они выкатили на меня свои шары, когда я, как ошалелый, выскочил из дому, сразу стало ясно, что это за ребята.

Делая вид, что не замечаю их, я пробежал несколько метров по тротуару, резко распахнул дверцу автомобиля, одним махом впрыгнул внутрь, пригнулся, сколько мог, и сжался в комок, стараясь, чтобы моя голова ни на йоту не торчала в ветровом стекле.

Выскочив на улицу, Сандра стала вертеть головой во все стороны. Видя, что меня нигде нет, она пришла в состояние крайнего недоумения, что было хорошо заметно по ее лицу, затем побежала к перекрестку. Полицейские переглянулись. Один из них нехотя вылез из машины.

— Что-нибудь ищете? — крикнул он Сандре.

Она повернулась в его сторону и сразу сообразила, кто он такой.

— Мне послышалось, кто-то кричал: «Пожар!» — сказала она. — Что, и в самом деле где-то пожар?

— Ты, верно, бредишь, сестричка, — ответил ей полицейский.

К моему удивлению зажигание не было блокировано. Мотор задрожал и ожил.

Я выпрямился. И тут она меня увидела, но полицейский не сводил с нее глаз, и потому она была бессильна что-либо предпринять.

Я помахал ей рукой. Она сделала тот единственный ход, который в этой ситуации позволял ей не уронить свое женское достоинство. Дрожащими губами она сказала полицейскому:

— Я с утра ж-ж-жутко н-н-нервничаю. У м-м-меня м-м-мужа убили.

По фигуре полицейского я понял, что его враз покинуло напряжение.

— Да, это большое горе, — сказал он участливо. — Позвольте, я провожу вас!

Я отпустил газ и погнал машину прочь.

Глава 11

Я поселился в гостинице «Перкинс», зарегистрировавшись под именем Ринтон К. Уотсон из Кламат Фолз, штат Орегон. Сняв комнату с ванной, я попросил коридорного позвать ко мне на пару слов старшего рассыльного.

Лицо старшего рассыльного было заморожено дежурной ухмылкой показного радушия, столь характерной для сводников и сутенеров всех мастей и кровей. Я еще не вымолвил и слова, а он был уже уверен, что знает, о чем я его попрошу.

— Вы не тот, кто мне нужен, — сказал я.

— Я могу сделать для вас все тоже самое, что и любой другой рассыльный.

— Да нет, я не об этом. Я хочу повидать своего старого знакомца, можно сказать, друга.

— Как его зовут?

— Мне кажется, — сказал я, — что он изменил свое имя.

Он рассмеялся:

— Назовите мне его прежнее имя, быть может, я его знаю?

— Знали бы, если бы я вам его назвал.

Он оборвал свой неприятный смех.

— Всего нас трое. Дежурим по очереди.

— А живете здесь же, в гостинице?

— Я — да. У меня здесь комната в цоколе. Остальные живут в городе.

— Лет моему другу, — сказал я, — примерно двадцать пять, волосы густые, черные, растут чуть ли не от бровей, и так, знаете, клином к переносице. Нос короткий, как обрубленный. Глаза серые, со стальным отливом.

— Где вы с ним познакомились? — спросил он.

— В Канзас-Сити, — ответил я после непродолжительного раздумья. Ответ, видимо, вполне удовлетворил его, и он знаком выразил готовность к сотрудничеству:

— Это Джерри Уэгли. Он сегодня дежурит с четырех вечера до полуночи.

— Уэгли, — медленно, растягивая звуки, произнес я.

— Вы знали его под этим именем? — неуверенно спросил рассыльный.

Я не сразу ответил утвердительно, и мое колебание не ускользнуло от него.

— Так, так.

— Где я могу его найти?

— Здесь, после четырех.

— Мне нужно повидать его сейчас, — сказал я. — Когда я водил с ним дружбу, у меня было другое имя.

— Постараюсь вам помочь.

— Будьте так добры, — попросил я. А когда он вышел из номера, я запер дверь на ключ. Вытянув из-под брючного ремня корсет, я стал извлекать из него купюры. Все они были достоинством только в 50 и 100 долларов.

Всех денег набралось восемь тысяч четыреста пятьдесят долларов. Я разложил их на четыре пачки, пачки рассовал по карманам, а корсет скатал в тонкую трубочку.

Тут возвратился рассыльный.

— Он живет в меблированном доме «Бринмор», — сказал он. — Если Джерри не слишком обрадуется встрече с вами, не говорите ему, кто помог вам в розысках.

Я протянул ему пятидесятидолларовую купюру.

— Пожалуйста, разменяйте и верните мне сорок пять.

Его лицо расплылось в довольной улыбке:

— Не извольте сомневаться, — заверил он, — минут через пять я принесу вам сорок пять.

— И еще захватите газету, — попросил я его.

Когда он принес мне сорок пять долларов и газету, я завернул в нее корсет и вышел из номера. Покинув гостиницу, я направился на вокзал, там посидел несколько минут на скамейке, потом встал и, оставив лежать на ней завернутый в газету сверток, пошел восвояси.

В ближайшем почтовом отделении я купил большой конверт для срочной доставки почтовых отправлений и марку к нему. Указав на конверте адрес и имя получателя — Джерри Уэгли, меблированный дом «Бринмор», я разорвал на полосы газетный лист, вложил несколько полос в конверт и заклеил его. Выйдя из почтового отделения, я поймал такси и поехал искать меблированный дом «Бринмор». Ничего примечательного этот «Бринмор» собой не представлял: входная дверь едва держалась на скрипучих петлях, перила стали настолько ветхими и шаткими, что опереться на них было крайне небезопасно, стойка, за которой стоял столик дежурного, была такой низенькой, что через нее можно было переступить. Над стойкой, весь облепленный иссиня-черными мухами, болтался колокольчик. Тут же на стене висел лист картона, на котором типографским шрифтом было написано «Для вызова менеджера пользуйтесь звонком». Я позвонил.

Первый звонок результата не дал, и я позвонил снова. Секунд через десять ко мне вышла худощавая женщина. Она улыбнулась, сверкая золотыми зубами, и спросила, что мне нужно.

— Срочное письмо для Джерри Уэгли, — сказал я. — Оставить вам?

Золотозубая улыбка тотчас исчезла с ее лица.

— Нет. Он живет в восемнадцатом номере. Это далеко. В самом конце коридора, — отрывисто сказала она, повернулась и быстро ушла к себе в комнату.

Я подошел к восемнадцатому номеру, три раза легонько постучал по двери, но ответа не последовало. Тогда я попытался отомкнуть замок лезвием ножа, но минут через пять понял, что взломщик из меня никудышний. Пройдя' по давно утратившему свой ворс ковру обратно к стойке со звонком, на которой лежал журнал регистрации, я поднял ту часть стойки, что служила калиткой, вошел внутрь и огляделся. Там лежали узлы с приготовленной для стирки одеждой, три или четыре журнала и картонный ящик. Продолжив осмотр, я, наконец, нашел то, что мне было нужно — вбитый в стену гвоздь, на котором висело внушительного вида железное кольцо; с кольца свисала длинная цепочка с ключом на конце. Осторожно, чтобы цепочка на загремела, я снял ключ и направился обратно по коридору к номеру восемнадцать.

Отомкнуть замок мастерским ключом не составило никакого труда.

Но птичка уже улетела из клетки.

В платяном шкафу я не обнаружил ничего, кроме грязного белья, дырявого носка, заржавевшего лезвия от безопасной бритвы и огрызка простого карандаша.

Похожий результат дал и осмотр ящиков комода: сильно поношенный галстук, ткань которого стала расползаться посередине, пустая бутылка из-под джина и смятая сигаретная пачка. После того как постель последний раз застелили, на ней, вероятно, никто не спал, хотя простыни и наволочки явно нуждались в замене.

Комната, вся пропитанная затхлым запахом, производила удручающее впечатление; было ясно, что здесь давно уже никто не живет. В потрескавшемся запыленном зеркале над убогим комодом из соснового дерева я увидел кривое и тусклое отражение своего лица. Я вернулся к платяному шкафу и стал осматривать белье в поисках прачечных меток. На одной из маек я обнаружил сильно полинявший номер — Х-В391. Тот же номер, только другим почерком, был выведен на поясе трусов.

Я записал номер, вышел из комнаты, закрыл дверь на ключ, прошел к стойке, остановился там, чуть помедлил и, примерившись, бросил ключ за стойку так, чтобы было похоже, будто он упал с гвоздя.

Хорошо смеется тот, кто смеется последним. И Джерри Уэгли, видимо, хорошо усвоил это правило. Я заплатил ему двадцать пять долларов за пушку, которая еще не успела остыть после выстрела, сразившего полицейского в Канзас-Сити. Уэгли заступил на дежурство в четыре вечера, а освободился в полночь. Спать он ложился, вероятно, часа в два или в три утра. Но в этот раз спать он так и не лег. Не от того ли, что ему стало известно, как был использован пистолет, который он мне сплавил?

Но все это были лишь догадки, подтверждение которым получить я пока не мог.

Я постоял на улице, пока не появилось свободное такси, сел в него и направился в аэропорт. Владелец, сдававший свой самолет молодоженам, согласился доставить меня в Юму, штат Аризона, но, похоже, был удивлен, что я лечу один.

Прилетев в Юму, я принялся осуществлять операцию, мысленной отработке которой посвятил столько времени и нервной энергии, что теперь у меня было такое ощущение, будто я играю хорошо выученную и отрепетированную роль в спектакле.

Я направился в Первый национальный банк, отыскал там окошко «Новые счета» и, обратившись к служащему, сказал:

— Меня зовут Питер Б. Смит. Мне бы хотелось во что-нибудь вложить свои деньги.

— Во что, мистер Смит?

— Неважно, лишь бы побыстрей почувствовать отдачу и получить доход.

Помощник кассира улыбнулся:

— Многие жаждут того же, мистер Смит.

— Уж это точно, — согласился я. — Искать я буду сам, но если найду, то потребуется, конечно, определенное содействие со стороны банка. Был бы вам за него весьма признателен.

— Вы хотите открыть счет?

— Да.

Я вынул из кармана две тысячи долларов.

— Ваш адрес, мистер Смит? — спросил он.

— Я только что прибыл в город и еще нигде не остановился.

— Только что?

— Да.

— С востока?

— Нет, из Калифорнии.

— У вас там было свое дело?

— Ну, так, по мелочи, — сказал я. — Но мне кажется, что Калифорния почти исчерпала возможности своего развития, а у Аризоны еще все впереди.

Больше никаких вопросов он не задавал. Выписал квитанцию о вкладе, дал мне подписать банковский формуляр, пересчитал деньги, сделал запись в книгу учета о принятии этой суммы.

— Вам какую чековую книжку, — спросил он, — плоскую или карманный вариант?

— Карманный.

Он проштамповал блок чистых чеков банковской печатью, вставил его в фирменную обложку из искусственной кожи и протянул мне. Я положил книжку в карман, пожал ему руку и вышел из банка.

Теперь я отправился в Коммерческий банк, разыскал там служащего, занимавшегося новыми вкладами, представился Питером Б. Смитом, сказал ему то же самое, что и в предыдущем банке, сделал вклад в две тысячи долларов. Кроме того, я арендовал банковский сейф и положил туда большую часть денег Сандры Биркс.

Было уже далеко за полдень, когда я, наконец, подыскал комнату. Заплатив за месяц вперед, я предупредил хозяйку, что багаж прибудет позже.

Я вышел в город, чтобы приглядеться к агентствам по продаже автомобилей. Остановив свой выбор на том, которое мне показалось наиболее солидным, зашел туда и спросил, нет ли у них в продаже седана светлого цвета, который можно было бы тут же забрать из магазина. Я объяснил продавцу, что с управлением у меня проблем не будет, но что машина нужна мне срочно. Мне нужна была такая машина, в которую можно было сесть и поехать, поэтому меня вполне бы устроил даже демонстрационный образец. Он ответил, что демонстрационный образец у них есть и что за полчаса они могли бы приготовить эту машину к выезду. Я сказал, что пока отлучусь, но через полчаса вернусь. На вопрос, как я буду расплачиваться, ответил, что чеком. Затем достал из кармана чековую книжку, спросил, сколько нужно заплатить, и выписал чек на тысячу шестьсот семьдесят два доллара.

Подписав чек, сказал:

— Я первый день в Юме. Намерен заняться здесь бизнесом. Вы не знаете, во что здесь можно вложить крупные деньги?

— Не вполне вас понимаю.

— Я хочу спросить, если ли здесь у вас фирмы с быстрым оборотом капитала и твердой прибылью?

Такой приманки оказалось достаточно для доверчивой натуры продавца. Он, после минутного раздумья, что выразилось в появлении многочисленных морщин на его лбу, отвлекся от своих дел и медленно покачал головой:

— Нет, что-то мне сейчас такие не припоминаются, но я буду иметь в виду, мистер Смит. Где вы намерены остановиться?

Я сделал вид, будто пытаюсь припомнить адрес, потом произнес удручающим тоном:

— Иногда, знаете, изменяет память. — И вытащил из бумажника квитанцию об аренде квартиры, уставился на нее, держа таким образом, чтобы он смог прочесть адрес дома.

— О, — воскликнул он, — да этот дом мне известен. Хорошо, не буду терять вас из виду, мистер Смит.

— Да, будьте так добры, — сказал я, — через полчаса я вернусь, хотелось бы, чтобы машина к этому времени была готова.

Я направился в ресторан и шикарно пообедал, после чего вернулся в магазин по продаже автомобилей, чтобы взять машину. Мой чек они прикололи сверху к каким-то аккуратно сложенным в стопку служебным бумагам.

Торговец сказал:

— Вам тут нужно кое-где расписаться.

В верхнем левом углу моего чека я заметил выведенное химическим карандашом одобрительное «О’кей», а рядом подпись инициалами — «Е. С.». Я два или три раза расписался фамилией Питер Б. Смит, пожал руки всем присутствующим и сел в машину. Выехав из магазина, покатил прямиком в Первый национальный банк. До закрытия оставалось минут пятнадцать. Подойдя к стойке, я выписал тратту[2] на имя X. К. Хелмингфорда суммой в пять тысяч шестьсот девяносто два доллара и пять центов. Потом заполнил банковский чек на одну тысячу восемьсот долларов. Подойдя к окошку, за которым сидел кассир, я сказал:

— Меня зовут Питер Смит. Сегодня я открыл у вас счет. В вашем городе я занимаюсь поисками фирм, в которые можно вложить солидные деньги, одну такую нашел, но она требует немедленного внесения денег наличными. У вас есть тратта, открытая мною на имя X. К. Хелмингфорда. Я бы просил сообщить ему об этом через лос-анджелесский Гарантийный национальный банк. Сразу же по получении этого сообщения он внесет деньги. Прошу сделать это срочно.

Он взял бланк авансового вклада и сказал:

— Минуточку, мистер Смит…

— Да нет, я не прошу у вас под нее кредита. В этом нет необходимости. Пусть она остается на вашем балансе, — пояснил я, — и пусть ваш лос-анджелесский коллега пришлет ответный телекс за мой счет.

Он выдал мне квитанцию о приеме счета.

— Наличные вам нужны? — спросил он.

— Да, — сказал я и, глядя на свои ручные часы, протянул ему в окошко платежное требование на тысячу восемьсот долларов.

Он попросил меня минутку подождать и удалился в отдел книг учета, чтобы проверить мой баланс и подпись. Некоторое время он постоял там в раздумье, потом вернулся ко мне и спросил:

— В каких купюрах выдать деньги?

— Стодолларовых.

Он выдал мне деньги. Я любезно поблагодарил его, после чего поехал в Коммерческий банк и к уже лежавшим там в арендованном мною сейфе деньгам добавил тысячу восемьсот долларов. Выйдя из банка, сел в машину и погнал из города, промчался по мосту через реку Колорадо и оказался в Калифорнии. Тут я решил сделать получасовую остановку, чтобы в спокойной обстановке покурить и дать своему желудку переварить пищу, съеденную за ужином. Отдохнув, запустил мотор и тронулся в дальнейший путь; проехав всего несколько ярдов справа от дороги, я увидел калифорнийский карантинный пост.

Под предлогом инспекционного осмотра, ввиду карантинного режима в здешней сельскохозяйственной зоне, здесь трудилась целая бригада калифорнийских полицейских: останавливали каждую машину, обыскивали ее, распаковывали багаж, окуривали одеяла, задавали водителям вопросы, в общем, полиция изо всех сил старалась создать как можно больше неудобств автомобилистам.

Я подъехал к контрольному посту осмотра. Оттуда вышел какой-то человек и окинул меня взглядом. Я стал кричать на него, но так, чтобы между словами не было пауз и они бы сливались в единый поток. Из моей тарабарщины полицейский, как ни силился, не мог извлечь для себя ничего осмысленного. Он жестом велел мне въехать на платформу, с которой как раз съезжала другая машина, но тут я изо всей силы надавил на газ.

Промчавшись ярдов двести по шоссе, я в зеркале заднего обзора увидел, что полицейский снимает с подножки свой мотоцикл.

Я поднажал.

Полицейский на мотоцикле с ревом выскочил с контрольного пункта. Мне пришлось выжать из моей машины все, на что она была способна. Звук сирены каждую секунду менялся в тембре и становился все более пронзительным, скоро у меня заломило в ушах от сплошного нестерпимого гула. Я чуть сбавил скорость, давая полицейскому возможность сократить расстояние между нами до минимума, — ведь его сирена расчищала мне путь от идущих впереди машин. Когда мы выскочили на участок дороги, по обе стороны которой лежали песчаные дюны, полицейский расстегнул кобуру и вынул пистолет. Увидев, что он приготовился стрелять, я съехал с дороги на обочину и остановился.

Полицейский не собирался рисковать: приближаясь ко мне, он все время держал меня на мушке.

— Руки! — скомандовал он. — Руки!

Я послушно поднял руки.

— Что за дурацкая мысль тебя лягнула?

— Какая мысль?

— Кончай дебилом прикидываться! Со мной это не пройдет.

— О’кей, — сказал я, — ваша взяла. Понимаете, купил вот новую машину в Юме. И решил выяснить, как быстро она бегает. Сколько сдерет с меня судья за превышение скорости, по доллару за каждую милю сверх лимита?

— Почему не остановился на карантинной станции?

— Я остановился. Но дежурный подал мне знак проезжать.

— Не гони туфту. Он дал тебе знак заехать на смотровую платформу и остановиться.

— Значит, я его не так понял, — сокрушенно качая головой, сказал я.

— Машину, говоришь, в Юме купил? Или где?

Я подтвердил, что в Юме.

— Когда?

Я сказал когда.

— Разворачивайся, — сказал он. — Едем назад.

— Куда назад?

— На контрольный пункт.

— На кой черт? У меня дела в Эль Сентро.

— Ты арестован.

— Хорошо, тогда сначала отвезите меня к мировому судье, только к такому, который ближе всего отсюда и чтобы на прием можно было попасть без помех.

— Чем ты расплатился за эту машину?

— Чеком.

— А ты в курсе, сколько дают за фальшивые чеки?

— Нет, — ответил я.

— Слушай, приятель, — сказал он, — немедленно разворачивайся и прямым ходом дуй через мост обратно в Юму, и я с тобой. Человек, который продал тебе этот автомобиль, хочет задать тебе несколько вопросов насчет чека. Ты уж, наверно, думал, дело в шляпе, но малость опередил время, — всего на пятнадцать минут. Они успели привезти твой чек в банк до закрытия.

— Ну и что с того?

Он ухмыльнулся:

— Это они уж сами тебе расскажут, когда вернешься обратно.

— Куда обратно?

— В Юму.

— Чего ради?

— Того ради, что ты выписал фальшивый чек, а это значит — на ложных основаниях присвоил себе чужую собственность, а может, и еще кое-что.

— Я не поеду в Юму, — сказал я.

— Еще как поедешь.

Я опустил руку на ключ зажигания и повернул его.

— Я знаю закон, — сказал я. — Сейчас я нахожусь на территории Калифорнии. И вы не имеете права отвозить меня обратно в Юму без постановления об экстрадиции.

— Ух ты… значит, так?.. — сказал он.

— Именно так, с вашего позволения.

Он кивнул:

— Хорошо, братец. Хочешь ехать в Эль Сентро? Дуй. Поедем туда вместе. Скорости не превышай. Я поеду вслед. Максимальная скорость на этом участке сорок пять миль в час. Разрешаю тебе пятьдесят. При пятидесяти одной начну стрелять по шинам. Ты меня понял?

— Вы не имеете права арестовать меня без ордера, — сказал я.

— Это тебе так только кажется. Вылезай-ка из машины. Я сначала обыщу ее и тебя.

Я, не шелохнувшись, продолжал сидеть за баранкой, вцепившись в нее обеими руками.

Он поставил ногу на подножку машины, резко просунул левую руку в салон и своей лапищей ухватил меня за воротник рубашки.

— А ну, вылазь, — рявкнул он, угрожающе направляя на меня пистолет, который держал в правой руке.

Я вылез.

Он охлопал меня всего вдоль и поперек, ищя оружие, потом дотошно осмотрел машину.

— Учти, — сказал он, — обе руки все время на баранке. И чтоб без фокусов. Раз хочешь, чтоб тебя выслали в Юму по закону, устроим тебе, черт возьми, высылку по закону.

— Мне не нравятся ваши манеры, — возмутился я. — Вы самым наглым образом попираете мои права. Я…

— Все, поехали, — решительно оборвал он меня.

И мы поехали. Когда же добрались до Эль Сентро, он сопроводил меня к местному шерифу. Шериф передал меня временно под попечение своего зама, а сам отвел полицейского в сторону и стал с ним о чем-то беседовать. Потом я услышал, как они разговаривают с кем-то по телефону. После этого они отвели меня вниз, в камеру. Шериф сказал:

— Послушай, Смит, ты вроде малый хороший. И ничего путного своим упрямством ты не добьешься. Я бы тебе посоветовал все-таки вернуться и держать ответ. Может еще удастся все урегулировать.

— Я отказываюсь вести с вами какие бы то ни было разговоры, — сказал я.

— Хочешь быть умней всех? — суровым тоном спросил он.

— Да, хочу быть умней.

Меня перевели в камеру, в которой уже сидело четыре или пять арестантов. Они принялись было спрашивать меня, как и почему, но я упорно молчал, и они оставили меня в покое. Когда принесли ужин, я от него отказался. Почти сразу после ужина заявился шериф и спросил меня, как насчет экстрадиции. Я послал его куда подальше, и он, чертыхаясь, ушел несолоно хлебавши.

В камере я пробыл два дня. Кое-что из жратвы я все-таки отведал. Оказалось, она не так уж и плоха. Но жара была невыносимой. Газет не приносили, и я не знал, что творится в мире. Меня перевели из общей камеры в одиночку. Поговорить было не с кем.

На третий день шериф явился в сопровождении здоровенного мужчины в черном сомбреро. Тот спросил у меня:

— Вы Питер Б. Смит?

— Да.

— Я из Юмы, — сказал он, — вы поедете со мной в Аризону.

— Только если у вас есть разрешение на экстрадицию.

— У меня есть.

— В таком случае я отказываюсь подчиниться ему. Я остаюсь здесь.

Он ухмыльнулся.

Вцепившись пальцами в край койки, я громко крикнул:

— Я никуда отсюда не поеду!

Здоровенный мужчина тяжело вздохнул.

— Послушайте, — сказал он, — не надо напрягаться в такую жару. Ради Бога, выходите отсюда и садитесь в машину.

Я заорал во всю глотку:

— Я никуда отсюда не поеду!

Он схватил меня за грудки и рывком поставил на ноги. Полицейский из Аризоны накинул мне на запястья наручники. Я отказался говорить с ними. Тогда меня выволокли из камеры и затолкали в машину.

Здоровенный мужчина в черном сомбреро надел мне на ноги кандалы.

— Сам напросился, — укоризненно сказал он, вытирая со лба пот. — Ну почему ты не хочешь проявить благоразумие? В такую-то жару! Понимаешь, жару?

— До конца своих дней вы будете сожалеть о содеянном, — сказал я. — Я не совершал никакого преступления, и вам не удастся пришить мне дело. Я…

— Не валяй дурачка. И заткнись, — оборвал он меня. — У меня впереди перегон по раскаленной пустыне, и я не желаю слышать твои стенания.

— И не услышите, — решительно пообещал я и откинулся на спинку сиденья.

Мы мчались по сверкающей от жары пустыне. Линия горизонта извивалась и плясала под обжигающими лучами пылающего солнца. Воздух был настолько горяч, что мои глаза прямо-таки разваривались в глазницах, точно яйца в долго кипящей воде. Шины буквально липли к покрытию дороги, словно были намазаны медом, и беспрестанно визжали, точно хотели выразить свой протест по поводу этого неудобства.

— Вы что, нарочно подгадали со своим вояжем под такую жару? — поинтересовался я.

— Заткнись!

Я замолчал.

Наконец мы подкатили к зданию суда в Юме. Заместитель окружного прокурора сказал:

— Вы причинили агентству массу беспокойств, мистер Смит. Как вы думаете, чем вам это грозит?

— Никаких причин для беспокойства у них не было. Сами себе создали хлопот. И затеяли они это зря. Теперь, наверное, думают, что все позади, но они ошибаются: главные беспокойства у них впереди!

— Впереди?

— Я намерен возбудить против них дело по поводу злонамеренного судебного преследования, ареста на ложных основаниях и дискредитации личности.

Он широко зевнул и сказал:

— Кончай тюльку травить. Тебя смешно слушать. Хоть бы машина была новой, тогда другое дело. А то всего-то демонстрационный автомобиль. Проехал на нем всего ничего, да и с машиной все в порядке. Но нет, надо было так заартачиться, что дело дошло до экстрадиции. А это уже чревато последствиями.

— Но почему они, черт возьми, не получили деньги по моему чеку? — спросив я.

Рассмеявшись, он ответил:

— Да потому, что ты сходил в банк и снял оттуда все деньги.

— Чушь какая-то, — ответил я, — деньги я действительно снимал, но в другом банке.

— Что значит в другом банке?

— Разве не понятно? В другом.

— Ты чертовски прав, мне теперь действительно понятно, что ты имеешь в виду. Трюк этот я знаю. Ты пошел в банк и втер кому надо очки. Сделал взнос на две тысячи долларов. Расплатился в агентстве чеком, наперед зная, что они не преминут проверить его, но денег по нему взять не смогут, пока ты не подпишешь все бумаги. Поэтому ты спокойно мог сесть в машину и укатить. Ты точно рассчитал время так, чтобы получить машину всего за несколько минут до закрытия банка, потом рванул в банк и снял все деньги, оставив лишь двести долларов. Ты полагал, что имеешь в запасе восемнадцать часов, что до следующего утра чек никто не сможет проверить. Но ты чуть выбился из графика, всего-то на пять минут поторопился, люди из агентства оказались в банке через пять минут после того, как ты забрал деньги и смылся.

Я уставился на него, выкатывая глаза и как можно ниже опуская челюсть.

— Боже правый, — сказал я, — вы хотите сказать, что они пытались получить мои деньги в Первом национальном?

— Что же тут удивительного? Ведь чек-то выдан этим банком.

— Нет, — возразил я, — чек был выдан Коммерческим банком.

Он показал мне чек, на котором красными чернилами был проставлен контрольный знак — «NSF».

Я сказал:

— Что ж, выходит, я снял тысячу восемьсот долларов в Коммерческом банке?

— К чему этот треп о Коммерческом банке?

— К тому, что у меня там имеется счет.

— Никакого счета у тебя там и в помине нет.

— А вот и есть.

— А доказательство?

— Ночью я собирался кое-куда съездить и потому не хотел, чтобы чековые книжки оставались при мне. Я положил их в конверт и отправил их самому себе через службу срочной доставки. Можете сходить на почту и проверить, если не верите.

Полицейский и заместитель окружного прокурора переглянулись:

— Ты хочешь сказать, что никакого трюка не было? — спросил заместитель окружного прокурора.

— Разумеется, нет. Тратту, сознаюсь, я оформил на имя X. К. Хелмингфорда. Такого человека не существует. Я хотел сгонять в Лос-Анджелес и перечислить деньги на эту тратту от имени X. К. Хелмингфорда. Но я с этой траттой никого не обманывал. Просто-напросто открыл ее для регистрации.

— Но с какой, черт возьми, целью?

— Чтобы легче было получить банковский кредит, — объяснил я, — мне хотелось, чтобы банк считал меня важной персоной. И закона, который бы запрещал это, нету.

— Но ты вручил автомобильной компании чек, а потом снял со своего баланса все деньги, за исключением двухсот долларов.

— Да нет же. Я сделал это в другом банке. По крайней мере, черт возьми, я так думал.

Заместитель окружного прокурора позвонил в Коммерческий банк:

— В вашем банке есть счет на имя Питера Б. Смита?

С минуту он ждал ответа. Наконец в трубке раздался треск. Он выслушал информацию, покрутил головой вправо-влево, потом сказал:

— Хорошо, я перезвоню вам через несколько минут.

Он подал мне лист бумаги и потребовал:

— Напиши-ка свое имя.

Я написал: «Питер Б. Смит».

— А теперь составь на меня доверенность на получение всех почтовых отправлений, пришедших на твой адрес до востребования.

Я составил.

— Подожди здесь, — сказал заместитель прокурора.

Я промаялся в его кабинете примерно с час. Вернулись они вместе с человеком, который продал мне машину.

— Привет, Смит, — сказал он.

— Привет.

— Вы доставили нам массу хлопот, черт побери.

— Вы сами их себе доставили, черт побери, — возразил я. — Боже мой, вы ведь, наверно, догадывались, что произошло недоразумение. Почему не связались со мной? Будь я мошенником, разве оставил бы я двести долларов в банке, а? Я бы забрал все дочиста.

— Войдите в наше положение, сами понимаете, что в таких обстоятельствах обычно приходит в голову.

— Я не знаю, что вам обычно приходит в голову.

— Послушайте, вам ведь нужна эта машина. Она стоит того, чтобы ее купить. Мы хотим получить за нее деньги.

— Вы получите достойную компенсацию в виде иска о незаконном аресте и дискредитации личности.

— Вздор, — сказал заместитель окружного прокурора, — это у тебя не пройдет, и ты это знаешь. Может быть, ты и вправду просто ошибся, но ошибка эта твоя, а не их.

— Ну-ну, — сказал я. — Стойте горой за своих налогоплательщиков. Я вызову адвоката. Приглашу кого-нибудь из Лос-Анджелеса.

Он рассмеялся.

— Хорошо, из Феникса, — не растерялся я.

Они переглянулись.

— Послушайте, — сказал парень из автоагентства. — Вся катавасия произошла из-за ошибки. Ошиблись именно вы: либо с банками напутали, либо с чеками.

— Да, я напутал, — признал я.

— Хорошо. И вы, и мы пережили неприятные часы. Губернатор не оформил бы постановление об экстрадиции, если бы мы не дали гарантий, что оплатим все расходы. Это стоило нам денег. Давайте поступим так, Смит: вы вручите нам чек на тысячу шестьсот семьдесят долларов, мы пожмем друг другу руки и расстанемся друзьям.

— Я дам вам чек Коммерческого банка, поскольку я всегда оплачиваю свои счета. Мне жаль, что произошла ошибка. Но у вас не было никакого права делать скоропалительные выводы и бежать в полицию. Это будет стоить вам денег.

Заместитель окружного прокурора сказал:

— Предъявление иска, Смит, ничего тебе не даст. По существу, ты сам виноват. Если бы агентство захотело, оно могло бы возбудить против тебя дело и добиться наказания.

— Пусть добивается, — сказал я, — каждый день, что я проведу в тюрьме, будет стоить им денег.

В разговор вмешался шериф:

— Послушайте, ребята. Произошла ошибка. Давайте общими усилиями придем к здравому решению.

Я сказал:

— Мне была нужна эта машина. Нужна и сейчас. Мне кажется, это хорошая машина. Я дам ему за нее тысячу шестьсот семьдесят два доллара. Я совершил ошибку, сняв деньги не с того счета. Все, мне нечего добавить.

— И у тебя больше нет никаких претензий?

— Я этого не сказал.

Заместитель окружного прокурора сказал парню из агентства:

— Не соглашайтесь ни на что, пока не получите от него письменный отказ от претензий.

— Хорошо, — сдался я, — составьте письменный отказ от претензий и передайте сигары.

Заместитель окружного прокурора отпечатал на машинке отказ от претензий. Я внимательно прочитал его. С меня снимались все обвинения, а я обязывался не предъявлять никаких претензий к автомобильщикам и полностью отказывался от каких-либо действий против них. Обращаясь к заместителю окружного прокурора, я попросил:

— Я хочу, чтобы вы и шериф подписали эту бумагу.

— Зачем?

— Затем, что я не слишком хорошо знаком со здешней процессуальной процедурой и потому не хочу невзначай лишить себя своих прав, мало ли что еще может произойти. Здесь говорится только о том, что агентство отказывается от своих обвинений в мой адрес. Но разве я могу быть уверен, что вы не подготовили уже мое дело для доклада Большому жюри?

— Чепуха, — сказал заместитель окружного прокурора.

— Хорошо, если это чепуха, так подпишите. Если вы не подпишете, не стану подписывать и я.

Все подписались под документом. Я сложил отказ вчетверо и положил его в карман. Заместитель окружного прокурора дал мне чистый чек Коммерческого банка, и я заполнил его на сумму, равную стоимости автомобиля, Мы все обменялись рукопожатиями.

Автомобилыцик, довольный, удалился. Заместитель шерифа воскликнул:

— Господи, а ведь в какую жару пришлось тащиться через пустыню!

Тут я поднялся и, нахмурившись, стал расхаживать по комнате.

Шериф посмотрел на меня и спросил:

— В чем дело, Смит?

— Да пришло кое-что на ум.

В комнате воцарилась тишина.

Оба полицейских и заместитель прокурора наблюдали за тем, как я расхаживаю по комнате, силясь понять, что у меня на уме.

— Так в чем же дело? — спросил шериф. — Ничем не поможем?

— Я убил человека, — ответил я. Наступила гробовая тишина.

Молчание прервал заместитель окружного прокурора:

— Так что ты там сделал, Смит? — переспросил он.

— Убил человека, — сказал я. — И никакой я не Смит. Меня зовул Лэм. Дональд Лэм.

— Послушай, — сказал шериф, — мне надоели твои фокусы.

— Это не фокус, — возразил я. — Я приехал сюда и стал называться Смитом, чтобы начать все заново. Смит — это не псевдоним, просто я хотел начать жизнь заново, но похоже, это невозможно. По крайней мере, когда на душе такой грех, как загубленная душа.

— И кого же ты убил? — спросил шериф.

— Некоего Моргана Биркса. Возможно, вы о нем читали. Этого человека убил я.

Они быстро, точно теннисисты ударами, обменялись взглядами. Шериф дружелюбно произнес:

— Может быть тебе станет лучше, если ты все расскажешь нам. Как это случилось?

— Я был частным детективом, работал в агентстве, возглавляемом женщиной по имени Берта Кул. У Моргана Биркса была жена. Ее зовут Сандра, с ней жила ее подруга, Альма Хантер, красивая девчонка. Так вот, я получил задание вручить Моргану Бирксу повестку в суд, но тут я обратил внимание на то, что кто-то пытался задушить Альму Хантер и она этим сильно напугана. Я спросил ее о том, как это все произошло, и она рассказала, что ночью кто-то проник к ней в спальню и пытался ее задушить. Она случайно проснулась как раз в то мгновение, когда этот человек тянулся руками к ее горлу. Ей удалось от него вырваться. И перепугана она была до смерти. Альма — славная девчонка, и я приударил за ней. И очень скоро понял, что буду последний дурак, если упущу ее. Втюрился в нее по уши. И очень опасался за нее после этого случая. Ей нельзя было оставаться в квартире одной. Тогда я решил забраться в шкаф и провести там всю ночь, чтобы в случае чего защитить Альму. Но она заявила, что это невозможно, потому что в той же комнате спит Сандра Биркс. Тогда я решил забраться в шкаф, когда Сандры не будет дома. Итак, я пришел к ним в квартиру. Сандра в тот вечер должна была задержаться, и я велел Альме выключить свет и лечь в постель, а сам забрался в шкаф и стал ждать. Ту злосчастную пушку я держал при себе. Несмотря на все мои старания, я все-таки стал дремать. А проснулся от тихого вскрика Альмы Хантер. У меня с собой был фонарик, я зажег его. Над ее кроватью склонился человек, он уже почти вцепился ей в горло. Когда свет фонарика ослепил его, он повернулся и побежал. Я был ужасно возбужден, нажал на курок и отправил его к праотцам. Бросил пушку на пол и через дверь выбежал в коридор. Альма Хантер побежала за мной. Дверь от сквозняка захлопнулась, замок был пружинный, и Альма не могла попасть обратно, чтобы одеться. Мы решили, что она будет прятаться до тех пор, пока не вернется Сандра. Заявлять в полицию не имело смысла. Мы считали, что Сандра как-нибудь поможет нам скрыть это. Альма сказала, что защитит меня. И я лег на дно. Потом я понял, что Альма пытается взять мою вину на себя, и сообразил, что свои надежды она связывает с версией самозащиты. Но самые последние известия свидетельствовали о том, что дела ее, мягко говоря, не блестящи.

Шериф сказал:

— Садись, Лэм. Садись и успокойся. Не впадай в отчаяние. В конце концов, если ты расскажешь нам все, что знаешь, ты облегчишь себе душу, и тебе будет гораздо лучше. Итак, где ты взял пистолет?

— Это уже из другой оперы, — сказал я.

— Знаю, Дональд, но уж если ты начал рассказывать, рассказывай все. Если ты облегчишь свою душу лишь наполовину, это тебе не поможет.

— Пушку мне дал Билл Кануэтер, — сказал я.

— Кто такой Билл Кануэтер?

— Мой знакомец еще по востоку.

— Какому востоку?

— По Канзас-Сити.

Во вновь возникшей тишине я услышал, как заместитель окружного прокурора глубоко вздохнул.

— Где ты в последний раз видел Кануэтера? — спросил он.

— На его малине на Уиллоубай-драйв.

— Номер дома помнишь?

— Вроде бы девятьсот семь. Там у него обреталась целая шайка.

— Кого-нибудь знаете?

— Да, Фреда, — ответил я, — но крутых ребят там и без него хватает.

— И он дал тебе пистолет?

— Да, когда я решил, что останусь на ночь в комнате Альмы, то понял, что мне необходимо какое-то средство защиты. Я не настолько крепок физически, чтобы защитить девушку кулаками. Я попытался было выпросить пушку у миссис Кул, но она только посмеялась надо мной. Тогда я и обратился к Кануэтеру. Рассказал ему все начистоту, и он сказал мне:

— Черт возьми, Дональд, ты знаешь, где найти меня. Все мое — твое.

— Где Кануэтер взял пистолет? — спросил заместитель окружного прокурора.

— Там была еще его жена, — ответил я. — Он называет ее малышкой. Он позвал ее, чтобы она… как бы это вам объяснить, ну, помогла проанализировать ситуацию, что ли. Наверно, зря я рассказал вам все это о Кануэтере. Разве важно, где я взял пушку?

— Ты познакомился с Кануэтером еще в Канзас-Сити?

— Да.

— Чем он там занимался?

Я посмотрел на них исподлобья и сказал:

— Я вам уже сказал, что о Кануэтере мы говорить не будем. Я говорю о себе и о Моргане Бирксе. Думаю, вам и так все об этом известно, если нет, свяжитесь со своими людьми в Калифорнии, они вам расскажут.

— Нам все известно, — сказал заместитель шерифа. — Газеты только об этом и писали. Предполагалось, что его убила эта девушка.

— Да, я знаю, — сказал я. — Она взяла ответственность на себя. Я не должен был позволять ей делать это.

— Нас очень интересует этот пистолет, — сказал шериф.

— Почему?

— Когда ты получил его?

— Уже вечером, накануне убийства.

— Где?

— Ну, я сказал Кануэтеру, нужна, мол, пушка, и он пообещал достать. Спросил только, где меня можно найти. Я ответил, что собираюсь снять номер в гостинице «Перкинс», что зарегистрируюсь под именем Дональда Хелфорта. Тогда он сказал, что пушку мне доставят прямо в гостиницу.

— Там и получил этот пистолет?

— Да.

— Кто был с тобой вместе в гостиничном номере, Дональд?

— Альма Хантер. Она зарегистрировалась вместе со мной. Если мне не изменяет память, в шестьсот двадцатом номере.

— А кто принес пистолет?

— Парень по имени Джерри Уэгли. Вообще-то он работал в гостинице старшим рассыльным, но я думаю, что на самом деле он был человеком Кануэтера. Мне кажется, Кануэтер специально устроил его на эту должность.

Шериф сказал:

— Если ты сможешь доказать это, Дональд, ты окажешь нам большую помощь.

— Доказать что?

— Что касается твоей пушки, так за ней тянется кровавый след. Из нее в Канзас-Сити было совершено убийство.

— В Канзас-Сити?

— Да.

— Когда?

— Два месяца назад.

— Час от часу не легче! — воскликнул я.

— Ты сможешь доказать, что получил этот пистолет от Джерри Уэгли?

— Конечно, почему нет. Кануэтер не будет отрицать, что дал мне пушку. Хотя, может быть, и будет, если она еще не остыла. Но, может быть, он об этом не знал?

— Если пушка принадлежала ему, он должен был об этом знать.

— По его просьбе пушку для меня достал Джерри Уэгли.

— Ты можешь дать нам слово, что это так? — спросил шериф.

— Вы можете обойтись и без моего слова. Я могу сказать вам, где я находился два месяца тому назад. Меня и близко от Канзас-Сити не было. Более того, могу вам сказать, что Уэгли принес мне не только пушку, но и коробку патронов. Я зарядил магазин, а коробку с оставшимися патронами запихнул поглубже в ящик комода в шестьсот двадцатом номере гостиницы «Перкинс». Вы можете обыскать комнату и найти патроны.

— И ты зарегистрировался там под именем Дональда Хелфорта?

— Да.

— И не передавал пистолет Альме Хантер?

— Да нет же, черт подери. Ей он был ни к чему. От нее требовалось только одно — спать. Ее охрану я брал на себя.

Шериф сказал:

— Да, Дональд, тебе везет: из огня да в полымя. Теперь я обязан посадить тебя в камеру и сообщить в Калифорнию, что ты у меня.

— Я убил его случайно, надо было защищаться.

— Он убегал от тебя, да?

— Наверно, да, но вы ведь знаете, как бывает в таких случаях. Находился в состоянии аффекта. Я видел, что он вроде бы хотел бежать, но точно определить в темноте, да в такую минуту, что он там хочет сделать, сами понимаете, было практически невозможно. Мне показалось, что он пытается выхватить пушку. Впрочем, не знаю. Наверно, я просто был крайне возбужден.

Шериф сказал:

— Пойдем, Дональд, я отведу тебя вниз, а потом тебя отвезут в тюрьму. Постараюсь сделать так, чтобы тебе там было удобно. Позвоню коллегам в Калифорнию, чтобы они побыстрей приехали за тобой.

— Мне опять придется возвращаться в Калифорнию?

— Разумеется.

— Не хочется ехать в такую жару через эту пустыню.

— Да, да, понимаю тебя. Но, думаю, они повезут тебя ночью.

— Адвоката можно вызвать?

— Да чем он тебе поможет?

— Не знаю. Но хотелось бы с ним поговорить.

Шериф сказал:

— Вот что я тебе скажу, Дональд. Самое лучшее в твоем положении — это подписать отказ от экстрадиции, вернуться в Калифорнию и рассказать обо всем по-честному.

Я покачал головой.

— Не буду я ничего подписывать.

— Ладно, Дональд, тебе видней. А теперь пошли в камеру. Сам понимаешь: порядок есть порядок.

Глава 12

Тюремная постель была жесткой, матрас — тощий, а холод такой, что ночью меня пробирало до костей. Я лежал, дрожал и ждал.

Где-то совсем рядом разговаривал сам с собой пьяный, он все бубнил и бубнил какую-то несуразицу. В соседней камере мирно похрапывал автомобильный вор. Должно быть, была уже полночь. Я заставил себя вспоминать ту жару, которая сопровождала нас, когда мы ехали по пустыне. Но мысли о жаре не согревали. Тогда я стал думать об Альме…

В дальнем конце коридора загромыхала дверная задвижка, потом послышались тихие голоса и шум приближающихся шагов. Внизу, в служебном кабинете, скрипнули о цементный пол ножки стула. Я услышал, как чиркнули спичкой, потом заговорили, но разобрать о чем, было нельзя. Хлопнула дверь, и все смолкло.

Минут через пять в конце коридора снова послышались шаги. Дверь камеры открылась, и возникший на пороге охранник сказал:

— Поднимайтесь, Лэм. Вас вызывают.

— Я хочу спать.

— Ничего не поделаешь, придется идти.

Я встал с кровати. Из-за холода я так и не снял с себя одежды, поэтому был готов без сборов.

Охранник сказал:

— Следуйте за мной. Не заставляйте их ждать. Поживей.

Я последовал за ним. В кабинете меня ждали окружной прокурор, шериф, заместитель окружного прокурора, стенографист и два полицейских из Лос-Анджелеса. В центре комнаты стоял стул, на него была направлена ярко светившая настольная лампа. Шериф сказал:

— Этот стул для тебя, Дональд. Садись.

— Свет слишком яркий.

— Ничего, скоро привыкнешь. Надо, чтобы твое лицо было хорошо видно каждому из нас.

— Но разве для этого нужно, чтобы мои глаза истекли слезой?

— Если будешь говорить правду, Дональд, нам не придется очень уже внимательно следить за выражением твоего лица, чтобы не прозевать, когда ты начнешь врать, но если будешь врать, как врал раньше, то нам придется последить за тобой куда тщательней, — во все глаза, так сказать.

— А что заставляет вас думать, что я говорил вам неправду?

Он рассмеялся и заявил:

— Правды в твоем рассказе было ровно столько, сколько необходимо, чтобы убедить нас, что ты располагаешь интересующей нас информацией; остальную правду ты скрыл.

Он чуть отвернул лампу, чтобы свет не бил мне прямо в глаза.

— Итак, Дональд, — сказал шериф, — эти джентльмены приехали из Лос-Анджелеса. Они проделали весь путь через пустыню только для того, чтобы послушать твою историю. Они многое знают и хорошо понимают, что нам ты лгал. Хотя местами в твоем рассказе и проскальзывала правда. Теперь мы хотим услышать от тебя все, без утайки.

Он говорил таким отеческим тоном, каким обычно разговаривают с полудурками. Таким приемом полицейские обычно пользуются в разговоре с прожженными плутами, и те, как правило, клюют на эту удочку.

Я сделал вид, что поддался на его уловку.

— Ничего не могу добавить к тому, что уже рассказал вам вчера, — угрюмо сказал я.

Шериф вновь поправил лампу, и свет ударил в мои воспаленные глаза.

— Боюсь, Дональд, нам придется двигаться вперед потихоньку, шаг за шагом и следить за выражением твоего лица.

— Бросьте ваши приемчики, — сказал я. — Брехня все это. Шьете мне третью степень.

— Да не шьем мы тебе никакой степени, уж я тебе точно говорю. Но дело крайне серьезное, и мы хотим знать всю правду.

— Что же вам не нравится в моем рассказе? — спросил я.

— Все, — ответил он. — Во-первых, тебя не было в той комнате, Дональд. Кое-что из того, что ты рассказал о Кануэтере — правда, но не все. Ты не стрелял в Моргана. В него стреляла эта девчонка. Пистолет она получила от тебя. После выстрела бросила его на пол, выбежала из квартиры и позвонила тебе с первого этажа из телефонной будки. Медяшку она выпросила у случайно проходившего мимо нее жильца этого же дома. Хозяйка дома, где ты живешь, подняла тебя из постели… А теперь, Дональд, мы бы хотели услышать всю правду без утайки из твоих собственных уст.

Я сказал:

— Хорошо. Отведите от моих глаз эту чертову лампу, и я вам все расскажу.

Окружной прокурор энергично откашлялся:

— Пишите, — сказал он, обращаясь к стенографисту. — Итак, Дональд, насколько я понимаю, ты хочешь сделать либо добровольное признание, либо какое-то заявление. Ты пришел к такому решению по собственной воле, без принуждений, посулов или угроз. Ты намерен сделать это заявление только потому, что хочешь сказать правду и полностью прояснить ситуацию. Так?

— Как вам будет угодно, — сказал я.

— Ну, это не ответ, Дональд.

— Черт, ну вы меня достали. Разве это важно?

Он повернулся к стенографисту и сказал:

— Запишите — ответ утвердительный. Правильно, Дональд?

— Да.

— Продолжай, — сказал шериф. — Только правду, Дональд, ни слова вранья.

Он отвел лампу, чтобы дать отдых моим измученным глазам.

— Прошу тебя, Дональд.

— Я убил его, — сказал я, — но Альма Хантер об этом не знает. И я сделал это не потому, что защищал Альму Хантер. Я сделал это потому, что мне велено было так сделать.

— Кем велено?

— Биллом Кануэтером.

Шериф сказал:

— Дональд, ну мы ведь вроде договорились — без вранья!

— Не сомневайтесь, теперь-то пошла настоящая правда, без всякого тумана.

— Ну, хорошо, валяй.

— С самого начала? — вежливо осведомился я.

— Конечно, с самого начала.

— Итак, — начал я, — с Кануэтером и его шайкой я столкнулся еще в Канзас-Сити. Не стану говорить вам ничего про то, кто я на самом деле, потому что мои отец и мать еще живы, и я не хочу доставлять им огорчения. Одно лишь могу вам сказать, и прошу мне поверить — тогда я жил жизнью бродяги. Но к убийству в Канзас-Сити я не имею никакого отношения. Когда оно случилось, я был в Калифорнии, и это легко проверить. Теперь самое главное. Кануэтер возглавлял шайку, которая специализировалась на рэкете заведений с игральными автоматами. Разумеется, в практике была система откупа. Не знаю, какими суммами они там ворочали, но наверняка не маленькими. Откупом ведал Морган. Биркс. Итак, все шло довольно гладко, но только до тех пор, пока Большое жюри не начало вдруг расследование. Гражданскому подкомитету удалось внедрить в шайку своих людей, и очень многое всплыло наружу. Им стали известны имена людей, занимавшихся поборами. Главарей они не знали, зато знали кое-кого из посредников и сколько те загребают. Вот тут и начинается самое интересное. Возникла утечка информации в самом Большом жюри, и через людей, работающих в гражданском подкомитете, стало известно, что на откуп, осуществляемый Морганом, тратилась лишь половина того, что определял Кануэтер. Другими словами, всякий раз, когда Моргану Бирксу выделялось десять тысяч на подмазку нужных людей, он передавал им только половину выделенной суммы, а остальные пять кусков зажиливал. Делать бизнес в Лос-Анджелесе очень непросто. И Морган Биркс просек, что если хочешь чего-то добиться, нужно стать главной фигурой всего этого бизнеса. Морган Биркс уже достаточно долго работал с Кануэтером и успел прекрасно изучить его характер, а шеф, то есть Кануэтер, считал, что находится на недосягаемой высоте. Когда разыгрался скандал, Морган Биркс пустился в бега, якобы от Большого жюри. На самом же деле он прятался не от него, а от шефа, потому что боялся, что тот сотрет его в порошок. Моргану Бирксу не откажешь в смекалке. Основную часть своей добычи он упрятал в банковские сейфы, а эти банковские сейфы арендовал на имя жены. Но случилось так, что его жена, уверенная, что сможет изрядно поживиться за его счет, решила развестись с ним в это самое время. Все имущество Моргана было записано на ее имя, она сбежала от него, и теперь предпринимала максимум усилий, чтобы получить развод. Вот тут-то Моргану Бирксу пришлось попрыгать, как блохе на раскаленной сковородке. Пойти в суд, чтобы опротестовать иск о разводе, он не мог. Все было в ее, а не в его руках. Поэтому он решил пойти с ней на соглашение — это лучшее, что он мог сделать при таком раскладе. Он бы сумел взять ее за горло, не находись сам у нее в руках, да и шеф сразу взял его бы за жабры, всплыви только он на поверхность.

— Где скрывался Морган Биркс? — спросил окружной прокурор.

— К этому я как раз подхожу, — сказал я. — Вы ведь сами говорили, чтобы я рассказывал все.

— Ну, хорошо, рассказывай.

— Так вот. Шеф узнал, что Сандра Биркс собирается поручить сыскному агентству миссис Кул передать Моргану Бирксу повестку в суд. Поэтому шеф решил внедрить меня в это агентство Кул, рассчитывая, что через агентство мы сможем найти Моргана. Я сумел устроиться в агентство, и миссис Кул дала мне задание вручить повестку Моргану. Естественно, Сандра хотела, чтобы мы сделали это как можно быстрее. Сандра была связана с Морганом Бирксом общими интересами, и теперь он скрывался у нее. Но тогда мы этого не знали. В ее квартире жил один гусь, выдававший себя за ее брата. Но это был вовсе не брат Сандры, а сам Биркс. Он не отпускал ее от себя ни на шаг, поскольку боялся, что в любую подходящую минуту она может загрести из банковских сейфов все деньги и смыться, а не ждать, когда, как было между ними условлено, он выдаст ей ее долю. С шефом у меня была договоренность — как только я получаю какие-нибудь стоящие сведения от Сандры или Альмы Хантер, так немедленно сообщаю ему. И вот через них-то мы и выяснили, где скрывается Морган Биркс, то есть выяснили, что тот, кто выдает себя за брата Сандры, есть тот, кого мы разыскиваем.

— Но как он мог изображать из себя ее брата, если все вы видели его раньше? — спросил шериф.

— Он якобы попал в автомобильную катастрофу, и они налепили ему на нос всякого барахла: шину, марлю, пластырь, — в общем, его лицо изменилось до неузнаваемости. Он по-другому стал причесывать волосы; на животе под рубашкой носил что-то вроде корсета, так он делал себе живот. Когда я застрелил Моргана, то свернул этот его корсет в трубку и выбросил в мусорный контейнер около дома. Вы могли бы это проверить.

— Продолжай, — сказал шериф.

— Обо всем этом я сообщил шефу. А у шефа есть один громила, которого зовут Фредом, мне не доводилось слышать, чтобы кто-нибудь хоть раз назвал его по фамилии. И вот этого-то Фреда шеф и послал убрать Моргана Биркса… А теперь самое забавное. Дело в том, что Сандра давно уже побывала в банке и выгребла из сейфов все, что накопил Морган, а накопил он о-е-ей сколько. Моргану каким-то образом стало известно об этом, и он решил убить ее, забрать деньги и скрыться. Но его расчеты не учитывали одного побочного вроде бы обстоятельства. Дело в том, что Сандра водила шашни с одним парнем, и, разумеется, тщательно скрывала это от Моргана. И вот вечером она уговорила Альму Хантер в ту ночь спать в ее постели, а мужу сказала, что будет спать в одной комнате с Альмой, и, значит, ему нельзя появляться в их спальне, потому что для Альмы он — ее брат. У Моргана Биркса были свои ключи от всех комнат. И вот посреди ночи он проник в квартиру, в полной темноте на цыпочках прошел к супружеской кровати и стал душить Альму Хантер, думая, что душит Сандру. Альма несколько раз ударила его ногами в живот и освободилась. Разумеется, подняла крик, и Морган дал деру. Когда шеф получил всю информацию о Моргане, над тем, естественно, нависла смертельная опасность. Морган оказался на крючке. Поэтому как только шеф дал Бирксу знать, что его раскололи, тот признался во всех своих прегрешениях и, сознавая, что иного выхода у него нет, согласился вернуть бабки. Но не сразу, так как сначала бабки эти Моргану нужно было отобрать у собственной жены, что шеф и велел ему сделать. При этом следует учесть, что после всего случившегося шеф, разумеется, не доверял Моргану Бирксу, да и знал тот не слишком много. В силу того, что вот-вот должно было состояться рассмотрение дела в Большом жюри, отношения с Сандрой вконец испортились. Так что положиться на Моргана было уже никак нельзя.

А теперь несколько слов об Альме Хантер. Она славная девчонка, и когда я узнал, что Морган пытался, пусть и нечаянно, задушить ее, то снабдил ее пушкой и сказал ей, чтобы она в случае чего безо всяких сомнений пускала ее в ход. Морган назначил мне встречу в аптеке, и мы отправились к Сандре за деньгами. Морган сказал мне, что Альма Хантер ушла к дружку на свидание и дома ее не будет весь вечер. Общая картина ясна? Бабки шефа у Сандры Биркс. Мы хотим их заполучить. Мы понимали, расклад жесткий. Сандра кинула Моргана как мальчишку, а он, в свою очередь, кинул меня. Морган рассчитывал, что я ударю ее по голове и заберу деньги, которые, как предполагалось, она держит в специальном нательном поясе. Я согласился. Мы поднялись на нужный этаж, Морган своим ключом открыл квартиру, и мы прошли в спальню. Было темно. Я на всякий случай прихватил с собой фонарик, но Морган предупредил меня, что его жена всегда просыпается от света в комнате, поэтому продвигаться нужно на ощупь. Еще до того, как мы зашли туда, я спросил Моргана, нет ли в квартире, помимо его жены, кого-нибудь еще. И он сказал, что нет. Я на ощупь продвигался в темноте. Было слышно, как она там, в постели, дышит. Я решил, что зажму ей ладонью рот, а потом сорву с нее пояс с деньгами. Морган Биркс остановился рядом с кроватью, где-то у нее в ногах. Где точно, я не видел, хотя и было мне слышно его дыхание. Я вытянул вперед руку и стал водить ею над изголовьем, пытаясь по выдоху определить то место, где должен быть ее рот, чтобы зажать его в один прием. И вот в то самое мгновение, когда я уже было начал опускать ей на рот руку, она вдруг, совершенно неожиданно, проснулась. Клянусь всем святым, господа, своим пробуждением и своим воистину кошачьим проворством она меня совершенно обезоружила. В одну секунду выхватив из-под подушки пистолет, она, прежде чем я успел опомниться, пальнула из него прямо мне в лицо. Я было хотел схватить ее, но она увернулась, и у меня в руках оказалась лишь подушка. Она нацелила на меня пистолет, чуть не касаясь им моего носа, спрыгнула с постели, заорала диким голосом и побежала к двери. Едва заслышав ее крик, я понял, что это не Сандра, а Альма. С минуту еще мы стояли в комнате у кровати, пока не услышали, как хлопнула входная дверь. Тогда я включил фонарик, а Морган Биркс сказал: «Ну ты и баран! Испортил все дело!». Я промолчал и смотрел на лежавшую по полу пушку. Я знал, что это та самая пушка, которую я дал Альме Хантер. Она выронила ее, когда бежала к двери. Морган продолжал поносить меня почем зря. Я нагнулся, поднял пистолет с пола, потом сказал:

— Биркс, ты, видно, даже в открытую не можешь играть честно, а?

— О чем ты гавкаешь? — огрызнулся он.

Я ответил:

— Что я имею в виду, ты, черт возьми, прекрасно знаешь. Ты подставил мне Альму Хантер и сказал, что это Сандра. — Я думаю, что в тот момент он прочитал в моих глазах то, что должно было случиться в следующую секунду. Он сорвался с места и кинулся к двери, но добежать до нее, конечно, не успел: я выстрелил ему в затылок. Потом бросил пистолет на пол, оттащил тело от двери, чтобы можно было открыть ее, вышел в коридор, спустился вниз по запасной лестнице, вышел из дома через черный ход, поймал такси, приехал домой и стал укладываться спать.

— Ты доложил о случившемся Кануэтеру?

— С докладом я решил подождать до утра, так как предполагал, что шефа такой поворот очень даже устраивает, и мне не было смысла особенно переживать.

— Итак, ты лег спать?

— Нет, если уж быть совсем точным, то я только собирался лечь, но тут мне позвонила Альма Хантер. Её звонка… я не ожидал. Ну а остальное вы знаете. Я притворился, что сплю, поэтому хозяйке пришлось звать меня три или четыре раза.

Шериф сказал:

— Видит Бог, я верю тебе, Лэм.

Окружной прокурор сказал:

— Погодите минутку. Это значит, что из пистолета стреляли дважды?

— Разумеется, — согласился я. — Из него стреляли дважды.

— Куда же подевалась первая пуля?

— Откуда мне знать, черт возьми? Застряла где-нибудь.

— Из пистолета не могли выстрелить дважды, — возразил один из лос-анджелесских полицейских. — Обойма рассчитана на семь патронов. А когда его подобрали наши ребята из уголовного отдела, в ней оставалось шесть.

— Я говорю правду и могу это доказать. Я сам заряжал этот пистолет. Я вставил в обойму семь патронов, один патрон дослал в ствол, потом вынул обойму и дозарядил ее еще одним патроном. Коробку от цатронов вы найдете в ящике комода в гостинице «Перкинс» в номере 620 и увидите, что в ней недостает ровно восьми патронов.

Шериф сказал:

— Он прав. Отсюда и та лишняя пустая патронная коробка, которую ребята нашли в комнате.

Полицейские из Калифорнии поднялись со своих мест.

— Хорошо, Дональд, — сказал один из них, — ты поедешь с нами. Собирай свои вещи, и отправляемся.

— А я не хочу ехать сейчас, — сказал я, — да мне и не потребуется.

— Как это так?

— Да так. Сейчас я нахожусь в Аризоне, — сказал я ему, — а Калифорния мне не нравится. Ехать через пустыню слишком жарко. Мне и здесь хорошо. Мне нравится тюрьма, и обхождение здесь на уровне. Пропишите причитающуюся мне дозу, и я приму ее здесь.

— Дональд, ну неужели ты заставишь нас канителиться с твоей экстрадицией?

— Я отсюда не поеду.

Один из полицейских решительно двинулся в мою сторону.

— Слушай, ты…

Шериф придержал его за руку.

— Не здесь, приятель, — сказал он, растягивая слова, отчего фраза его прозвучала очень убедительно.

Окружной прокурор сказал охраннику:

— Уведите его обратно в камеру. Нам нужно кое с кем посоветоваться по телефону.

— Мне нужны бумага и ручка, — сказал я.

Они обменялись взглядами, и шериф утвердительно кивнул.

— Охранник принесет.

Я вновь очутился в камере. Там было так холодно, что если с коленками, которые так и норовили ударить друг друга, еще как-то удавалось справляться, то зубы, как я ни сопротивлялся, выбивали такую дробь, что меня просто жуть пробирала. Трясущейся рукой, при тусклом свете тюремной лампочки, я присел на кровать и стал писать.

Через час они снова пришли за мной. Шериф сказал:

— Мы по стенограмме напечатали твое признание. Сейчас мы зачитаем его, и если у тебя не будет замечаний, мы бы просили поставить под ним свою подпись.

— Не извольте беспокоиться! — воскликнул я. — Разумеется, я поставлю свою подпись, но очень бы хотел, чтобы вы обязательно приобщили к нему вот это. — И протянул ему несколько исписанных страниц.

— Что это такое? — спросил он, глядя на исписанные моим небрежным почерком страницы.

— Это, — ответил я, — заявление Дональда Лэма, известного также под именем Питера Б. Смита, на выдачу предписания об освобождении из-под стражи.

Шериф сказал:

— Дональд, ты, наверно, свихнулся. Ведь ты признался в том, что хладнокровно и преднамеренно совершил заранее продуманное убийство.

— Да, — сказал я. — Я убил эту крысу. Вы приобщите это заявление к делу, или мне следует отказаться подписывать мое признание?

— Ладно, приобщу, — пообещал он. — Я думал, что ты чокнутый простофиля. Теперь же точно знаю: ты просто спятил.

Глава 13

Зал суда был до отказа заполнен изнемогающей от жары публикой. Было всего десять часов утра, но уже успевшее раззадориться солнце пекло с такой силой, что дорожный асфальт буквально плавился под его лучами. На улице жару еще можно было выдерживать, так как воздух там был сухой, внутри же битком набитого зала он был влажным и пропитался запахом пота изнемогающих от любопытства зрителей.

В зал вошел судья Рэймонд К. Олифант, и с торжественным видом уселся на свою скамью.

Судебный пристав предупредил присутствующих о соблюдении порядка. Судья посмотрел на меня сверху взглядом, в котором одновременно можно было прочесть и любопытство, и доброжелательность.

— Это время было назначено заранее, — сказал он, — для заслушивания заявления Дональда Лэма, также известного как Питер Б. Смит, о претензии на освобождение его из-под стражи. Вы готовы, мистер Лэм?

— Да, ваша честь.

— У вас есть адвокат, который будет представлять ваши интересы?

— Нет.

— Хотите ли вы получить такого адвоката?

— Нет.

— Правильно ли будет считать, что вы располагаете определенными денежными средствами, мистер Лэм?

— Да, правильно.

— И при желании могли бы нанять себе адвоката?

— Да.

— Но вы не хотите?

— Нет, не хочу, ваша честь.

Судья повернулся к окружному прокурору.

— Материалы обвинения готовы, — сказал окружной прокурор.

— Вы приобщили к делу судебный приказ с подписью шерифа? — спросил судья.

— Да, ваша честь. Он гласит, что подсудимый содержится в камере предварительного заключения на основании ордера на арест за убийство первой степени, выписанного в штате Калифорния. Документы на экстрадицию уже выданы, мы ожидаем их поступление в суд с минуты на минуту. Кроме того, у нас на руках имеется требование о выдаче преступника, переправленное в Феникс самолетом, и постановление об экстрадиции, подписанное губернатором Аризоны. Позволю себе высказать основанное на веских посылках предположение, что процесс будет закончен еще сегодня.

— Иных причин для задержания заявителя у вас нет? — спросил судья Олифант.

— Нет, ваша честь.

— Есть ли какие-либо сомнения по поводу подлинности лица заявителя?

— Нет, ваша честь.

— Хорошо. Прошу выставить ваших свидетелей.

Окружной прокурор вызвал шерифа. Шериф изложил обстоятельства моего ареста, после чего судебный секретарь зачитал мое заявление в качестве свидетельства обвинения.

Судья довольно дружелюбно посмотрел на меня со своей скамьи.

— Я думаю, — сказал он, — что это достаточное доказательство. Похоже, мистер Лэм, что признались в том, что, с одной стороны, может быть, а с другой стороны, не может быть признано убийством первой степени. Каким бы, однако, ни было толкование, факт убийства налицо. Вопросы, связанные со степенью этого убийства, как то: наличие злого умысла и преднамеренность, будет решать калифорнийский суд. Для нашего же суда очевидно, что вы виновны в убийстве либо первой, либо второй степени. Поэтому…

В силу специфики деятельности гражданского комитета по конфликтам, в котором я когда-то работал юрисконсультом, мой юридический опыт в основном выражался во внимательном прочтении разных теорий и штудий о правовых казусах, которые я выискивал в многочисленных мудреных книжках и трактатах по истории мирового права в правоведческой библиотеке. Практики выступлений в суде у меня почти не было, поэтому, когда я поднялся со своей скамьи, колени у меня ходили ходуном, зато ярости во мне было столько, что ее вполне хватило на то, чтобы безо всякой дрожи в голосе перебить его.

— Это что, ваша честь, такая традиция — выносить решение по делу без предварительного предоставления слова заявителю? — спросил я.

Нахмурившись, он сказал:

— Я хотел оградить вас от нервотрепки. Но если вы настаиваете, пожалуйста, изложите свои доводы, хотя, думаю, тем самым вы только дадите властям Калифорнии больше… в общем, я полагаю, вам следовало бы предварительно заручиться помощью адвоката, мистер Лэм.

— Не нужен мне никакой адвокат, — сказал я и в качестве своего первого свидетеля вызвал полицейского, который привез меня из Юмы.

— Ваши имя и фамилия? — спросил я.

— Клод Флинтон.

— Вы служите в полиции этого штата?

— Да.

— Это вы привезли меня в Юму?

— Точно так.

— Откуда?

— Из Эль Сентро.

— Из Эль Сентро я уехал по собственному желанию?

Он рассмеялся и сказал:

— Нет. Шериф Эль Сентро и я силком выволокли вас из камеры и затолкали в машину. — Он вновь рассмеялся и прибавил: — Изрядно же вы заставили нас попотеть, мистер Лэм.

— На каком основании вы задержали меня?

— У меня было постановление об экстрадиции и ордер на арест по обвинению в совершении преступления, выразившегося в преднамеренном присвоении чужого имущества, параграф — присвоение собственности обманным путем.

— Что вы со мной сделали?

— Привез вас обратно в Аризону и тут, в Юме сдал в тюрьму.

— Я поехал с вами по собственной воле?

Он ухмыльнулся и сказал:

— Нет.

Я сказал:

— У меня вопросов больше нет.

Судья ледяным тоном произнес:

— У вас еще есть свидетели, мистер Лэм?

— Нет, ваша честь.

— Очень хорошо. Теперь я вынесу решение по этому делу.

— А будет ли мне предоставлена возможность оспорить это решение?

— Мне представляется совершенно невероятным предположение, что у вас имелась возможность заявить суду нечто такое, что хоть в малой мере могло бы повлиять на его решение.

Я сказал:

— Заявить есть что, ваша честь. Власти штата Калифорния хотят, чтобы я был выдан им обратно. Несколько часов тому назад они были против того, чтобы я присутствовал на их территории. Штат Калифорния передал меня штату Аризона против моей воли, вопреки моему желанию. Меня насильно доставили в штат Аризона. Это бесспорный факт.

— Но какое это имеет отношение к делу? — спросил судья. — Вы признались, что убили человека в Калифорнии.

— Конечно. Я убил его. Он заслуживал смерти. Он был мошенник и плут, способный на любую подлость. Но его личность не является предметом рассмотрения уважаемого суда. Предметом его рассмотрения является вопрос о том, могу ли я быть выдан Калифорнии. А я не могу быть выдан, то есть экстрадирован, Калифорнии. Один штат обязан выдавать преступников другому штату единственно на основании конституции, которая гарантирует передачу лица, скрывающегося от правосудия, из одного суверенного штата в другой. Но я не подпадаю под эту статью, ибо не являюсь «лицом, скрывающимся от правосудия».

— Кто же вы тогда такой, если не «лицо, скрывающееся от закона»? — спросил судья Олифант.

— Я не обязан приводить свои доводы по существу этого вопроса сразу по двум причинам: первая заключается в том, ваша честь, что ваше отношение ко мне безусловно предвзятое, а вторая — в том, что куда более блестящие юридические умы, нежели мой, давным-давно разрешили эту проблему. Как бы там ни было, вы не станете оспаривать утверждение, что человека нельзя признать «лицом, скрывающимся от правосудия» того или иного штата, коль скоро он не бежит из этого штата. А он не бежит из этого штата, но выезжает из него. Считается, что он бежит из штата, если можно доказать преднамеренность действия или явное желание избежать ареста. Я не бежал из Калифорнии. Меня привезли оттуда силой. Я был вывезен оттуда в рамках правовой процедуры, для того чтобы заставить меня держать ответ за преступление, которого я не совершал. Я заявил о своей невиновности. Я приехал в Аризону и доказал, что я невиновен. Как только я буду освобожден и буду готов вернуться в Калифорнию, власти Калифорнии могут арестовать меня за убийство. Но пока я не освобожден и не готов вернуться туда, я имею право оставаться здесь, и никакая сила на свете не может заставить меня сдвинуться с места.

Теперь лицо судьи выражало определенный интерес.

— Упоминая о том, что более просвещенные, чем ваш, умы уже рассматривали этот вопрос, вы, случаем, не опирались на какой-то правовой прецедент?

— Да, ваша честь. Дело In re Whittington, 34 C.A., 344 является основополагающим и абсолютно аналогичным. Кроме того, я могу сослаться на дело «Группа лиц против Джонса», 423. Калифорнийская доктрина в энциклопедической форме зафиксирована в томе N 12 Калифорнийской юриспруденции, стр. 398, и звучит следующим образом: «В случае, если обвиняемого, чье присутствие в штате, предоставившем ему убежище, вызвано не актом его собственной воли, но законным или незаконным принуждением, он не считается скрывающимся от правосудия и как таковой не может быть экстрадирован. Таким образом, если имеется подтверждение тому, что в штате, предоставившем ему убежище, обвиняемый присутствует в результате процедуры экстрадиции, утвержденной этим штатом за ранее совершенное им преступление и признаваемое тем штатом, который в данный момент требует его возврата, он не может быть экстрадирован последним, во- первых, в силу того, что не бежал из этого штата, а, во-вторых, в силу того, что при признании первого требования автоматически аннулируется всякое право на осуждение его за нарушение своих собственных законов».

Судья сидел, недоверчиво уставившись на меня. Окружной прокурор вскочил со своего места и страстно затараторил:

— Да нет же, ваша честь, такое прочтение закона совершенно недопустимо. Если бы можно было трактовать его таким образом, то любой человек мог бы безбоязненно совершить убийство с заранее обдуманным злым умыслом. С холодным расчетом и преступной целью убил бы человека и избежал бы наказания, пользуясь изъяном в законе.

Судья Олифант, медленно проговаривая слова, произнес:

— Именно так, вероятно, и поступил в данном случае заявитель. Не надо обладать богатым воображением, чтобы представить себе, как постепенно, шаг за шагом, он тщательно подготавливал убийство и совершил его с дьявольской изобретательностью. Этот человек совершил самое настоящее преступление, причем столь хитроумно, что ключ к разгадке этого преступления отыскать практически невозможно, и столь изобретательно, что исключена сама возможность наказания. Заметьте, заявитель по памяти цитирует текст той части законодательного права штата Калифорния, которая подкрепляет высказанное им утверждение. Следовательно, совершенно очевидно, что все возможные моменты в развитии ситуации были им тщательно продуманы загодя. Весь ход слушания этого дела свидетельствует о том, что заявитель обладает прекрасными знаниями в области юриспруденции, особенно в части ее теории, мастерски умеет применить их на практике, кроме того, наделен незаурядным правоведческим талантом, который, к нашему прискорбию, несоизмерим с его восприятием правовой этики. Сколь бы сильно суд ни сожалел по поводу последнего обстоятельства, он не может игнорировать то, с каким неподражаемым искусством заявитель, столь молодой, столь с виду тщедушный, невинный и неопытный, сумел так обойти должностных лиц сразу двух штатов. Они оказались теперь в таком положении, когда бессильны наказать его за хладнокровное, продуманное и намеренное убийство, участие в котором он признал с таким бесстыдством. Ситуация из ряда вон выходящая. Конечно, чистосердечное признание заявителя, нравственно ущербного и ответственного за убийство, в какой-то, пусть весьма малой, степени, может смягчить его вину. Оно позволило калифорнийским властям арестовать сообщников заявителя. Однако остается непреложным фактом, что заявитель, находящийся на скамье подсудимых, несмотря на свою молодость и кажущуюся неопытность, сумел искусно разработать и мастерски осуществить план, с помощью которого он изощренно обманул высокопоставленных представителей власти двух штатов. Да, ситуация в высшей степени поразительная… Заседание суда прерывается на тридцать минут, во время которых суд попытается решить это дело объективно и беспристрастно. Тем не менее, суд не может не сознавать всю серьезность того факта, что в нашей социальной и законодательной структуре существует такая юридическая брешь. Суд рассмотрит приведенную просителем выдержку в его истолковании только в том случае, если ему будет официально представлено ясно и недвусмысленно сформулированное решение верховных органов штата Калифорния об отказе на иное истолкование закона.

Судья Олифант поднялся со своей скамьи и с хмурым видом степенно направился в судейскую комнату. Я остался сидеть в зале заседаний и ждать своей участи. Через некоторое время ко мне подошел шериф и сказал:

— Идем со мной, Дональд.

Он отвел меня к себе в кабинет. Я сел и стал ждать. В кабинет вошел прокурор округа и посмотрел на меня так, как смотрят на неразумное существо.

За две-три минуты до окончания объявленного перерыва шериф провел меня обратно в зал суда. Вошел судья Олифант и занял свое место на скамье. Он опустил глаза на окружного прокурора и скучным голосом произнес:

— У суда нет другого выхода. Закон в этом случае именно таков, как утверждает проситель. Этот закон позволяет — и позволил — совершить хладнокровное убийство и в полной мере воспользоваться юридическим иммунитетом. Этот человек, внешне похожий на не слишком смышленого молодого преступника, сделал жертву из самого закона. У суда не возникает сомнений в том, что изощренный и беспринципный ум заявителя по этому делу тщательно спланировал каждый шаг хорошо продуманной операции. Однако юридических доказательств того, что дело обстоит именно так, у суда нет. Юридические определения закона штата Калифорния, приведенные просителем, абсолютно точны. Практика истолкования закона, осуществляемого судами Калифорнии, не позволяет надеяться на возможность иной его интерпретации. Законодательные органы Калифорнии допустили возникновение такой правовой лазейки, а ее судебные органы не стали утруждать себя попытками по-иному интерпретировать эту часть закона. Калифорния не может экстрадировать этого человека. Заявитель освобождается из-под стражи прямо в зале суда, как бы ни сожалел суд о необходимости принятия такого решения.

Окружной прокурор заявил:

— Ваша честь, мы не обязаны верить его россказням. Мы можем задержать его в ожидании дальнейшего развития событий. Возможно, он…

— Я понимаю, что та позиция, которую с таким дьявольским умением отстаивает заявитель, не вызывает в вас положительных эмоций, — сказал судья Олифант, — и тем не менее, его нельзя экстрадировать из Аризоны, ибо он не может считаться «лицом, скрывающимся от правосудия», тем более, от властей штата Калифорния. Я сомневаюсь в том, что в свидетельских показаниях наберется достаточно фактов, чтобы можно было с уверенностью утверждать, что он участвовал в преступлении, совершенном в Канзас-Сити. Если же все-таки их наберется достаточно, то заявителя всегда можно будет отыскать без особого труда. Ведь он, без сомнения, не собирается уезжать из штата Аризона. Здесь он пользуется правовым иммунитетом. За пределами штата — нет. Заявитель же обладает настолько проницательным умом, что не только осознает это обстоятельство, но и сумеет извлечь из него практическую выгоду, всю без остатка. Я сомневаюсь даже в том, что его можно экстрадировать в Канзас-Сити. Итак, заявитель освобождается из-под стражи в зале суда.

Зал заседаний наполнился гулом, который сначала был робким, а потом мало-помалу становился все более и более мощным. Однако никакой враждебности в нем не ощущалось, напротив, — в общем шуме прорывались возгласы удивления и восхищения. Если бы меня защищал адвокат, вполне вероятно, что слушание могло закончиться моим линчеванием. Но я противостоял суду в одиночку и заставил судью согласиться с правомерностью моей интерпретации закона и так ошарашил окружного прокурора, что тот никак не мог прийти в себя: челюсть у него отвисла и, казалось, готова была совсем отвалиться.

Зал — хоть и не весь — аплодировал.

Зал — хоть и не весь — хохотал.

Судья распорядился освободить зал заседаний и объявил перерыв в работе суда.

Глава 14

Портье гостиницы «Феникс» предупредительно-извинительным тоном проинформировал:

— Миссис Кул прилетела из Калифорнии самолетом. Была сильная болтанка, и она себя неважно чувствует. Предупредила, чтобы ее ни при каких обстоятельствах не беспокоили.

Я показал ему посланную ею телеграмму.

— Она прилетела сюда с единственной целью — встретиться со мной, — как можно убедительнее сказал я. — Вот ее телеграмма. В ней она просит меня срочно явиться в вашу гостиницу.

Портье с минуту стоял в нерешительности, потом, кивнув дежурному телефонисту, сказал:

— Позвоните!

Минуту спустя телефонист сообщил мне:

— Можете подняться наверх, мистер Лэм. Номер 319.

Я поднялся лифтом на третий этаж, постучал в дверь 319 номера. Голос Берты Кул ответил:

— Что ты, черт возьми, весь этаж на ноги поднимаешь? Входи!

Я повернул ручку и открыл дверь. Она сидела на кровати, опираясь спиной на подушку. Голова была обвязана мокрым полотенцем. На лице никаких следов косметики. Щеки ее обвисали столь сильно, что уголки губ загнулись вниз, делая ее челюсть еще более похожей на нос боевого корабля.

— Дональд, — спросила она, — ты когда-нибудь летал в самолете?

Я кивнул.

— И как, не тошнило?

— Нет.

— А меня да, — сказала она. — О Боже, мне казалось, этот — чертов самолет никогда не приземлится. Дональд, любовь моя, чем, черт возьми, ты тут занимаешься?

— Разным всяким, — ответил я.

— Вот уж точно! Ты создал нашему агентству шикарную рекламу!

Я окинул взглядом комнату, высмотрел кресло и плюхнулся в него.

— Нет, Дональд, не сюда, — сказала миссис Кул, — больно поворачивать голову. Пройди и сядь в ногах у кровати. Вот так. Совсем другое дело Дональд, ты влюбился в эту девушку?

— Да.

— Ты сделал это потому, что любишь ее?

— Отчасти потому, — сказал я, — а отчасти потому, что не мог не поддаться искушению сокрушить некоторые непререкаемые правовые истины, которыми тешат себя многие закоснелые законники. В гражданском комитете по конфликтам заявляли, будто моя идея построить абсолютно несокрушимую систему защиты от ответственности за убийство свидетельствует о том, что моим юридическим знаниям недостает основательности и глубины. Никто из них не потрудился выяснить, в чем состоит мой план, причем только потому, что были уверены: преступник, совершивший убийство, не может, благодаря закону, остаться совершенно безнаказанным, а мое, противоположное их мнениям, утверждение в корне неверно. Я решил наглядно продемонстрировать им, что это вовсе не причуда моей воспаленной фантазии. Если бы они не отстранили меня от ведения дел, я бы давно составил себе имя.

— У тебя в запасе есть еще какие-нибудь трюки в этом роде? — спросила она.

— Сколько угодно, — сказал я.

— Дональд, ягненочек ты мой, прикури сигарету и подай мне.

Я прикурил сигарету и поднес ее к отяжелевшим губам Берты, она чуть приоткрыла рот, захватила губами сигарету, сделала глубокую затяжку и сказала:

— Вместе мы с тобой горы своротим. У тебя есть мозги, причем замечательные. Тебе бы еще избавиться от излишней импульсивности и донкихотства. Боже мой, Дональд, ты в таком возрасте, что еще не раз и не два влюбишься и разлюбишь, прежде чем сделаешь окончательный выбор. Уж поверь мне, Дональд, я как-никак кое-что повидала на своем веку. Еще помянешь мои слова. Но мозги у тебя, Дональд, любовь моя, действительно замечательные. Ты драгоценный камень, только пока неоправленный. Но как, черт подери, ты узнал всю подноготную этого дела?

— Меня осенило сразу, как только я взялся анализировать его. Кто-то услышал выстрел и вызвал полицию. После того, как Альма Хантер покинула квартиру, прошло еще какое-то время, прежде чем туда приехала полиция. Я пришел к выводу, что человек, уведомивший полицию, вероятно, слышал только второй выстрел, первого же не слышал никто. Обойма рассчитана на семь патронов. В пистолете оставалось только шесть. Пуля, выпущенная Альмой, кого-то, наверно, достала. Морган Биркс, по всей видимости, был застрелен, как и утверждала полиция, именно в то мгновение, когда уже открывал дверь. Смерть наступила мгновенно. Поэтому он должен был упасть так, что открыть дверь, не оттащив сначала его тела, было невозможно. Альма Хантер тела не отодвигала. Она открыла дверь и выбежала в коридор. Кануэтер искал Биркса и имел в своем подчинении целую свору преданных ему исполнителей. Игорный рэкет не был бизнесом одного человека. Для этого нужна была разветвленная, четко отлаженная организация со строгой дисциплиной, и Морган Биркс действительно прятался от организации, членом которой еще недавно являлся сам. Сандра Биркс хранила крупную сумму денег в банковских сейфах. Но Морган и Сандра старались вести себя так, чтобы никто об этом не узнал. Сандра решила завладеть этими деньгами. Альма спала в кровати Сандры, и кто-то попытался задушить ее, кто-то с длинными ногтями. Я заметил, что у Блити изящные руки и длинные, тонкие, наподобие женских пальцы, а ногти аккуратно подстрижены. Если бы Сандра умерла, развод бы ему уже не грозил. Морган облапошил Кануэтера, превратившись в Блити, но Кануэтер довольно скоро понял это. Когда меня метелили, Кануэтер многое бы дал за то, чтобы получить информацию о том, где можно найти Моргана, но когда мы приехали к нему, и вы пытались его потрясти, он был не очень-то покладист. Это означает следующее: убедившись, что я действительно вручил в гостинице Моргану повестку, он сообразил, что там произошло на самом деле, и, следовательно, до нашего с вами появления успел отдать кому-то из своих подручных приказ разобраться с Морганом Бирксом. Кого из людей Кануэтера достала пуля?

— Фреда, — уточнила она. — Альма прострелила ему левую руку в предплечье. Бог мой, Дональд, неужели тебе все известно?

— Нет, — сказал я, — но когда вы меня нанимали, я вам рассказал, что в детстве не отличался физической силой и не умел драться, поэтому поневоле должен был часто работать головой. Я развивал в себе образное мышление, умение конструировать и анализировать логические комбинации.

Она сказала:

— Чтобы разгадать это дело, не обязательно было по уши вязнуть в нем. Боже мой, Дональд, ты же головой рисковал, хотя, с другой стороны, ты сделал мне такую шикарную рекламу! Грандиозно, дорогой!

Я сказал:

— Разве у меня был выбор? На мне висела и без того горячая пушка. Попробуй я рассказать полиции правду о случившемся, меня бы подняли на смех. Конечно, я мог бы подкинуть ей какую-нибудь выдуманную историю, но это ничего бы не дало, ведь полиция уже допросила Альму.

— А как ты вычислил Кануэтера?

— Это было совсем несложно. Кануэтеру доложили, что в гостинице «Перкинс» намечается какая-то акция. Он внедрил туда своего человека. Этому человеку был известен каждый мой шаг, каждый жест. И этим соглядатаем мог быть только старший рассыльный. Они решили использовать меня как подставку. Подсунули мне горячую пушку, а потом Кануэтер велел Фреду «размять» меня. Я сказал им тогда, что в долгу не останусь. Бог свидетель: я сдержал слово. Предъявлять им обвинение было бы наивной глупостью, да и ни черта бы из этого не выгорело. Для возбуждения против них уголовного дела требовалось мое признание.

Она ухмыльнулась и сказала:

— Да, Дональд, золотце мое, ты здорово натравил на них полицию. Она как с цепи сорвалась. Будь ты в Калифорнии, увидел бы, какую охоту она устроила, порадовался бы. Сразу после твоего признания они взяли в крутой оборот Кануэтера. Я слышала, что его обрабатывали резиновым шлангом. Вот уж поизвивался и повонял, наверно, боров. Если он открестится от организации убийства Моргана Биркса, они накинут на него другую удавку — причастность к убийству полицейского в Канзас-Сити. А это жареное дельце. Ладно, сбегай-ка ты, Дональд, вниз, да принеси мне маленькую фляжку виски.

— А деньги? — спросил я.

— А что ты сделал со всеми теми деньгами, что получил от Сандры Биркс?

— Пристроил в надежном месте.

— И сколько там было?

— Так с ходу и не скажешь, — ответил я.

— Ну хотя бы приблизительно, Дональд?

— Честно, считал, но со счета сбился.

— Десять штук?

— Ну правда, не помню точно.

— Куда же ты их спрятал, Дональд, дорогой?

— В надежном месте.

Она прищурила глаза и сказала:

— Не забывай, Дональд, ягненочек мой, Лэмчик ты мой, ты работаешь на меня.

Я сказал:

— Что же касается финансов, то, по-моему, я задолжал вам… за такси?

— Верно, — не моргнув глазом, ответила она. — Девяность пять центов. Это зафиксировано на твоем первом чеке. Не волнуйся об этом, Дональд. Я ведь не волнуюсь. Все как надо оформлено авансом на твое жалование.

— Между прочим, — спросил я, — кто же все-таки такой этот самый доктор Холомэн? Он и вправду был любовником Сандры?

— Да. Его они тоже приперли к стенке. Изображав из себя брата Сандры, Морган был вынужден терпеть ее шашни с этим парнем, маскировавшимся под доктора Холомэна. Если бы он заявил о своих правах мужа, Кануэтер стер бы его в порошок, предварительно вытряся из него все зажиленные деньги, до единой монетки.

— А Сандра, похоже, — сказал я, — отступница по натуре.

— Так оно и есть. Как насчет виски, Дональд?

— А как насчет денег?

Она потянулась за своей сумочкой.

— Вы одна прилетели сюда? — спросил я, пока она копалась в сумочке.

— Ну что ты! — воскликнула она, извлекла какие-то старые квитанции и стала перелистывать их. — Берта Кул никогда не путешествует одна. Кто бы тогда оплачивал ее мелкие расходы? Хотя, если честно, бывает и иначе, но это значит только одно: путешествие носит деловой характер и должным образом оплачивается клиентом. На сей раз, Дональд, при мне клиентка. Изнывает от тоски в соседней комнате. И не знает, что ты сейчас у меня. Она почему-то часто вспоминает тебя… Даже в этом проклятом самолете только и делала, что щебетала о тебе. Представляешь, у меня кишки из утробы вылезают, а она мне о тебе все журчит, журчит, журчит…

— Сандра, что ли? — спросил я.

— Да нет же, черт тебя подери, — воскликнула она, стрельнув глазами на дверь в смежную комнату. — Сандра будет перед тобой крутить юбкой, когда ты будешь вертеться у нее под носом, но стоит тебе отлучиться, вмиг забудет.

Я прошел мимо Берты Кул и открыл дверь. Подле окна в кресле сидела Альма Хантер. Увидев меня, она вскочила и замерла на месте, глядя на меня немигающими глазами. На щеках запылал румянец, сочные алые губки чуть разошлись, открывая два ровненьких рядка беленьких изящных зубок.

— Забери деньги на виски! Наконец-то нашла, — крикнула мне миссис Кул. — Смотри, не распаляйся, золотце. Жениться все равно не на что. За душой-то, наверно, ни цента, да еще и долг на тебе висит. Целых девяносто пять центов, за такси.

Я вернулся к двери, захлопнул ее легким тычком ботинка и повернулся к Альме.

Примечания

1

Декоративные деревянные балки (прим. переводчика).

(обратно)

2

Авансовый вексель.

(обратно)

Оглавление

Р. Чандлер ДАМА В ОЗЕРЕ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

  38

  39

  40

А.А.Фейр ДОМАШНЯЯ ЗАГОТОВКА

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg