Артур Конан Дойл Тайна Боскомбской долины
Однажды утром, когда мы с женой сидели за завтраком, служанка принесла телеграмму. Телеграмма была от Шерлока Холмса, в ней говорилось:[1]
Найдется ли у Вас пара свободных дней? Только что получил запада вызов связи трагедией Боскомбской долине. Буду рад если Вы сможете поехать со мной. Природа воздух там превосходны. Отбываю Паддингтонского 11.15.
– Ну что, дорогой? – спросила жена, приветливо глядя на меня. – Поедешь?
– Даже не знаю, что сказать. У меня в эти дни довольно много пациентов.
– О, Анструтер прекрасно заменит тебя. Ты последнее время немного бледен. Думаю, смена обстановки пойдет тебе на пользу. К тому же тебя ведь всегда так интересовали расследования мистера Шерлока Холмса.
– С моей стороны было бы черной неблагодарностью не интересоваться ими, учитывая то, что подарило мне одно из них, – многозначительно ответил я. – Но коли ехать, то надо немедленно собираться; в моем распоряжении всего полтора часа.
Если опыт бивуачной жизни в Афганистане меня чему-то и научил, так это умению в любой момент быстро снарядиться в путь. Путешественником я был неприхотливым и легким на подъем, поэтому задолго до назначенного срока трясся со своим скромным саквояжем в кебе по направлению к Паддингтонскому вокзалу. Шерлок Холмс уже мерил шагами перрон, его сухопарая фигура казалась еще более высокой и тощей из-за длиннополого серого дорожного плаща и облегающего голову суконного кепи.
– Я очень рад, что вы пришли, Уотсон, – сказал он. – Для меня весьма важно, чтобы рядом был человек, на которого я могу полностью положиться. Местные помощники обычно либо бесполезны, либо только мешают. Если вы займете два места у окна, я схожу за билетами.
В купе нас оказалось только двое, остальные места пустовали, но Холмс завалил их огромным количеством газет. Как только поезд тронулся, он начал просматривать статьи, иногда во что-то внимательно вчитываясь, иногда делая пометки, иногда отвлекаясь и впадая в задумчивость. Этому занятию Холмс предавался, пока мы не проехали Рэдинг. Тут он вдруг скатал газеты в гигантский рулон и зашвырнул его в багажную сетку.
– Вы что-нибудь слышали уже об этом деле? – спросил мой друг.
– Ни слова. Я несколько дней не заглядывал в газеты.
– В лондонских изданиях подробных отчетов нет, я только что все их просмотрел, надеясь узнать детали. Из того, что удалось выяснить, можно сделать вывод, что это одно из тех простых дел, которые на поверку оказываются чрезвычайно сложными.
– Звучит довольно парадоксально.
– Однако это действительно так. Специфические особенности всегда дают ключ к разгадке. Чем более бесцветна и заурядна картина преступления, тем труднее изобличить преступника. В данном случае, впрочем, выдвинуты чрезвычайно серьезные обвинения против сына убитого.
– Значит, речь идет об убийстве?
– Да, так предполагается. Но я ничему не поверю, пока не увижу все собственными глазами. Объясню вам в нескольких словах суть дела, насколько я сам пока уразумел ее.
Боскомбская долина – сельская местность неподалеку от Росса, в Херфордшире. Крупнейший тамошний землевладелец – некий мистер Джон Тернер, сколотивший свое состояние в Австралии и вернувшийся на родину несколько лет назад. Одну из своих ферм, а именно ферму в Хезерли, он сдал в аренду мистеру Чарлзу Маккарти, тоже жившему раньше в Австралии. Поскольку они были знакомы друг с другом еще по колониям[2], нет ничего удивительного в том, что по возвращении они поселились рядом друг с другом. Тернер был явно богаче, поэтому мистер Маккарти стал его арендатором, однако, судя по всему, отношения между ними строились на принципах равенства: много времени они проводили вместе. У Маккарти был сын, восемнадцатилетний парень, а у Тернера – единственная дочь того же возраста; а вот жены у обоих умерли. Похоже, эти джентльмены сторонились общества своих английских соседей и вели уединенную жизнь, хотя оба Маккарти любили спорт, и их часто видели на скачках, проводившихся в окрестностях. Маккарти держал двух слуг – мужчину и девушку. У Тернера весьма многочисленная челядь – не менее полудюжины человек. Вот все, что мне удалось узнать об их семьях. А теперь факты.
Третьего июня, то есть в прошлый понедельник, Маккарти вышел из своего дома в Хезерли около трех часов дня и отправился к Боскомбскому пруду, который представляет собой небольшое озерцо, образовавшееся в результате разлива речки, протекающей через Боскомбскую долину. Утром, когда они со слугой ездили в Росс, мистер Маккарти сказал ему, что торопится, поскольку на три часа у него назначена важная встреча. Вот с этой-то встречи он и не вернулся живым.
От дома в Хезерли до Боскомбского пруда – четверть мили; на этом отрезке его видели два человека. Старуха, чье имя не называется, и Уильям Краудер, егерь мистера Тернера. Оба свидетеля утверждают, что мистер Маккарти был один. Однако егерь добавил, что через несколько минут после того, как повстречался с мистером Маккарти, он заметил его сына, мистера Джеймса Маккарти, который шел в том же направлении, держа под мышкой ружье. Насколько он помнит, фигура отца к тому времени еще виднелась вдали, и сын последовал за ним. Егерю, естественно, ничего и в голову не пришло до тех пор, пока вечером он не услышал о трагедии.
Обоих Маккарти видели и после того, как Уильям Краудер потерял их из виду. По берегам Боскомбского пруда растет густой лес, близко подступающий к воде; их разделяет лишь узкая полоса травы и осоки. Четырнадцатилетняя девочка Пейшенс Моран, дочь сторожа Боскомбского поместья Тернера, как раз собирала цветы на опушке. Она утверждает, что видела на берегу у самого озера мистера Маккарти и его сына, и ей показалось, что они сильно ссорились. Девочка даже слышала, что старший мистер Маккарти отчитывал сына в весьма крепких выражениях, а младший замахнулся на отца, словно собираясь ударить. Перепугавшись, девочка припустила домой и рассказала матери, что оба мистера Маккарти ссорятся возле Боскомбского пруда и, видимо, дело у них дойдет до драки. Не успела Пейшенс все это выложить, как в их сторожку прибежал молодой Маккарти, сообщил, что нашел отца мертвым в лесу, и попросил о помощи. Он страшно волновался. Ни ружья, ни шляпы при нем не было, а правая рука и рукав были испачканы в крови. Бросившись за ним, Мораны нашли тело его отца распростертым на траве у воды. На голове виднелись следы от нескольких ударов, нанесенных каким-то тяжелым тупым орудием. Такие раны вполне могли быть нанесены прикладом ружья его сына, которое валялось в траве в нескольких шагах от трупа. Ввиду всех этих обстоятельств молодого человека вскоре арестовали, уже во вторник ему предъявили обвинение в предумышленном убийстве, а в среду он предстал перед судом магистратов в Россе, который передал дело на рассмотрение очередного выездного заседания суда присяжных графства. Таковы основные факты, почерпнутые мной из отчетов коронера и следователей полиции.
– Трудно представить себе более изобличающие обстоятельства, – заметил я. – Если когда-либо косвенные улики так безоговорочно указывали на преступника, так это именно в этом деле.
– Косвенные улики – очень хитрая вещь, – задумчиво ответил Холмс. – Порой они со всей очевидностью указывают на одно, но стоит чуть сместить точку обзора, и увидишь, что столь же непреложно они могут указывать на нечто совершенно другое. Следует тем не менее признать, что все свидетельствует против этого юноши. Не исключено, что он действительно преступник. Тем не менее среди соседей есть несколько человек, в том числе мисс Тернер, дочь землевладельца, убежденные в его невиновности. Они пригласили Лестрейда, которого вы должны помнить по «Этюду в багровых тонах», чтобы он провел независимое расследование. А Лестрейд, озадаченный подобной просьбой при бесспорности улик, обратился ко мне. Вот почему два немолодых джентльмена и мчатся теперь на запад со скоростью пятьдесят миль в час вместо того, чтобы спокойно переваривать дома свой завтрак.
– Боюсь, факты настолько очевидны, – заметил я, – что славы вы на этом деле не стяжаете.
– Нет ничего более обманчивого, чем очевидные факты, – рассмеялся Холмс. – Кроме того, не исключено, что мы случайно наткнемся на другие очевидные факты, не показавшиеся таковыми мистеру Лестрейду. Вы меня хорошо знаете, поэтому не сочтете хвастуном, но говорю вам: я либо подтвержу, либо опровергну его гипотезу средствами, коими он совершенно не владеет и коих даже не в состоянии понять. Вот вам навскидку один пример: я могу с уверенностью сказать, что окно в вашей спальне расположено справа от зеркала. Думаете, мистер Лестрейд заметил бы столь очевидную вещь?
– Но как, черт возьми, вы…
– Мой дорогой друг, я ведь тоже очень хорошо вас знаю. Мне известно, как свойственна вам военная аккуратность. Вы бреетесь каждое утро. В это время года бреетесь при солнечном свете, а поскольку по мере удаления от правой щеки чистота бритья уменьшается, а ближе к левому уху на скуле и вовсе осталась щетина, мне ясно, что эта часть лица освещена у вас хуже, чем правая. Я не могу представить себе, чтобы такой человек, как вы, привыкший делать все с особой тщательностью, глядя на себя в зеркало при равномерном освещении, остался бы доволен подобным результатом. Привожу этот факт как заурядный пример того, как полезны наблюдательность и логическое мышление. В этом и заключается мой метод. Весьма вероятно, он сослужит свою службу и в ожидающем нас деле. Во время следствия всплыло несколько незначительных обстоятельств; они заслуживают того, чтобы над ними поразмыслить.
– И что это за обстоятельства?
– Арест произошел не сразу, а по возвращении молодого человека на ферму Хезерли. Когда инспектор полиции объявил молодому Маккарти, что он арестован, тот ответил, что не удивлен и заслужил это. Подобное замечание, разумеется, рассеяло последние сомнения, даже если у кого-то из следователей они еще оставались.
– Фактически это было признание, – вставил я.
– Отнюдь нет, поскольку за этим последовало отрицание своей вины.
– Учитывая всю цепь изобличающих фактов, такое заключительное замечание выглядело по меньшей мере сомнительно.
– Напротив, – возразил Холмс. – Это самый яркий проблеск, какой я вижу пока в сгущении туч. Каким бы невиновным ни был сей молодой человек, он не настолько безумен, чтобы не понимать, что атмосфера вокруг него сгустилась до черноты. Вот если бы он удивился своему аресту или притворился оскорбленным, это показалось бы мне в высшей степени подозрительным, потому что в сложившихся обстоятельствах удивление или гнев неестественны. Однако для человека лукавящего это действительно лучший способ поведения. Подозреваемый трезво отдает себе отчет в реальной ситуации, и это говорит либо о его невиновности, либо о том, что у молодого Маккарти незаурядная выдержка и твердый характер. Замечание о том, будто он «заслужил это», тоже нельзя счесть нелогичным, если вспомнить, что в этот момент молодой человек стоял рядом с трупом отца, по отношению к которому нарушил в тот день свой сыновний долг, вступив с ним в ссору, и даже, если верить показаниям девочки – а они весьма важны, – посмел поднять на него руку. Угрызения совести и искреннее раскаяние, о которых свидетельствует его высказывание, с моей точки зрения, говорят, скорее о здравости ума, чем о виновности молодого человека.
Я покачал головой и заметил:
– Многих отправили на виселицу на основании куда менее веских улик.
– Это правда. Но многих повесили по ошибке.
– А что говорит о случившемся сам молодой человек?
– Боюсь, то, что он говорит, не слишком оправдывает ожидания его защитников, хотя есть пара фактов, внушающих надежду. О них вы можете прочесть здесь. – Холмс выудил из кипы газет местную, херфордширскую, и, перевернув первую страницу, указал мне колонку, где излагались показания обвиняемого. Устроившись в уголке купе, я внимательно прочел следующее:
Далее был вызван мистер Джеймс Маккарти, единственный сын убитого, который показал следующее: «Я уезжал в Бристоль на три дня и вернулся домой только в понедельник утром третьего марта. Когда я приехал, отца не было дома, служанка сообщила мне, что он поехал в Росс с Джоном Коббом, нашим конюхом. Вскоре после этого я услышал скрип колес его двуколки и, выглянув в окно, увидел, что отец быстро удаляется со двора. Куда он направлялся, я не знал. Тогда, взяв ружье, я отправился к Боскомбскому пруду, чтобы проверить садок для кроликов, устроенный на его дальнем берегу. По дороге я встретил Уильяма Краудера, егеря, как он правильно сообщил в своих показаниях; однако он ошибается, считая, что я следовал за отцом. Я понятия не имел, что тот идет впереди меня. Находясь ярдах в ста от пруда, я услышал клич: «Коу!», служивший условным сигналом между мной и отцом. Тогда я прибавил шагу и увидел, что отец стоит на берегу пруда. Он очень удивился моему появлению и довольно грубо спросил, что мне нужно. Разговор между нами привел к ссоре, едва ли не к драке, потому что отец был человеком крутого нрава. Видя, что он теряет контроль над собой, я счел за благо удалиться и вернуться на ферму. Но, не пройдя и полутора сотен ярдов, услышал душераздирающий крик у себя за спиной, он-то и заставил меня броситься назад. Отца я нашел лежащим на земле при последнем издыхании, с проломленной головой. Отбросив ружье, я приподнял его голову, но он умер почти сразу. Несколько минут я стоял возле отца на коленях, потом побежал за помощью к дому сторожа мистера Тернера, поскольку этот дом находился ближе всего. Когда раньше я примчался на крик, возле отца никого не было, и я понятия не имею, откуда появились раны на его голове. Отца нельзя было назвать всеобщим любимцем, поскольку он был человеком холодным и неприветливым, но врагов, желавших ему смерти, у него, насколько мне известно, не было. Больше я ничего об этом деле не знаю».
Коронер: Ваш отец успел что-нибудь сказать вам перед смертью?
Свидетель: Он пробормотал что-то нечленораздельное, мне кажется, я разобрал лишь слово «крыса».
Коронер: Что это могло означать, по-вашему?
Свидетель: Для меня это было полной бессмыслицей. Я подумал, что он бредит.
Коронер: Из-за чего вы поссорились с отцом?
Свидетель: Мне не хотелось бы отвечать на этот вопрос.
Коронер: Боюсь, я вынужден настаивать.
Свидетель: Я не могу сказать вам этого. Но заверяю вас, что это не имело никакого отношения к чудовищной трагедии, которая воспоследовала.
Коронер: Это решать не вам, а суду. Думаю, излишне напоминать вам, что отказ отвечать на вопрос сильно осложнит ваше положение в ходе дальнейших судебных разбирательств, которые более чем вероятны.
Свидетель: И все же я отказываюсь отвечать.
Коронер: Я правильно понял: клич «Коу!» был условным знаком между вами и отцом?
Свидетель: Да.
Коронер: Почему же ваш отец издал его раньше, чем увидел вас, и даже до того, как узнал, что вы вернулись из Бристоля?
Свидетель (весьма смущенно): Не знаю.
Член жюри: Когда вы услышали крик и, вернувшись, нашли своего отца смертельно раненным, вы не увидели поблизости ничего подозрительного?
Свидетель: Ничего определенного.
Коронер: Что вы хотите этим сказать?
Свидетель: Вырвавшись на открытое место, я был так взволнован и испуган, что не видел ничего, кроме отца. Тем не менее, когда я бежал к нему, у меня мелькнуло смутное ощущение, будто слева от меня что-то лежало на земле. Что-то, как мне показалось, серое, то ли пальто, то ли, может быть, плед. А когда я встал с коленей и оглянулся, ничего уже не было.
Коронер: Вы полагаете, что предмет исчез до того, как вы побежали за помощью?
Свидетель: Да.
Коронер: Вы не можете сказать, что именно это было?
Свидетель: Нет, но ощущение, будто что-то там лежало, было отчетливым.
Коронер: Как далеко от тела?
Свидетель: Ярдах в двенадцати.
Коронер: А от кромки леса?
Свидетель: Примерно на таком же расстоянии.
Коронер: Значит, если кто-то забрал этот предмет, то сделал он это в двенадцати ярдах от вас?
Свидетель: Да, но у меня за спиной.
На этом допрос свидетеля закончен.
– По заключительным репликам коронера видно, что он весьма сурово настроен по отношению к молодому Маккарти, – сказал я, дочитав колонку. – Он обращает внимание – и не без оснований – на нелогичность того факта, что отец якобы позвал сына до того, как увидел его, а также на отказ молодого человека ответить на вопрос о причинах их ссоры и невразумительность последних слов жертвы в передаче подозреваемого. Все это, как справедливо замечает коронер, весьма веско свидетельствует против сына.
Холмс тихо засмеялся каким-то своим мыслям и вытянулся на мягком сиденье.
– И вы, и коронер исходите из того, что молодой человек придумывает себе оправдания. При этом вы попеременно то приписываете ему слишком буйное воображение, то вовсе отказываете в воображении. Если он не может придумать для ссоры с отцом причину, которая расположила бы к нему жюри, значит, он начисто лишен воображения. Если же он откуда-то из своего подсознания выуживает такие утрированные детали, как «крыса», которую упоминает умирающий, или исчезнувший предмет одежды, значит, оно у него слишком буйное. Нет, сэр, я стану рассматривать дело исходя из того, что молодой человек говорит правду, и посмотрим, к чему приведет нас эта гипотеза. А теперь я займусь своим карманным Петраркой, и о деле больше ни слова, пока мы не окажемся на месте событий. Обед у нас в Суиндоне, мы прибываем туда через двадцать минут.
Было почти четыре часа, когда, миновав прекрасную долину Страуд и переехав через широкий сверкающий Северн, мы очутились наконец в симпатичном провинциальном городке Росс. Тощий, напоминающий хорька мужчина, шустрый и хитроватый на вид, ждал нас на перроне. Несмотря на светло-коричневый пыльник и кожаные, плотно облегающие брюки, которые он надел, видимо, для того, чтобы соответствовать деревенскому антуражу, я без труда узнал в нем Лестрейда из Скотленд-Ярда. Он повез нас в гостиницу «Херфорд армз», где для нас забронировали комнату.
– Я вызвал экипаж, – сообщил Лестрейд, когда мы сидели за чашкой чая. – Зная вашу деятельную натуру, Холмс, я догадываюсь, что вы не успокоитесь, пока не окажетесь на месте преступления.
– Это очень любезно с вашей стороны, но излишне, – ответил Холмс. – Все полностью зависит от атмосферного давления.
Лестрейд был озадачен.
– Я не совсем понимаю вас, – сказал он.
– Что показывает барометр? Ага, вижу – двадцать девять[3]. Полное отсутствие ветра и облаков. У меня с собой полная пачка сигарет, которые надо выкурить, а диван здесь гораздо лучше, чем та мерзость, коей обычно обставляют провинциальные гостиничные номера. Не думаю, что сегодня вечером мне понадобится экипаж.
Лестрейд снисходительно рассмеялся.
– Не сомневаюсь, что по газетам вы уже составили свое представление. Дело простое, как дважды два, причем чем глубже в него вникаешь, тем проще оно становится. Однако нельзя же отказать в просьбе даме, тем более такой уверенной в своей правоте. Она наслышана о вас и непременно желает знать ваше мнение, сколько я ни повторял ей, что в этом деле нет ничего такого, что можете сделать вы и чего бы я уже не сделал. Ага! Вот и она сама, это ее экипаж.
Не успел Лестрейд сказать это, как в комнату решительно вбежала самая очаровательная девушка, какую мне случалось видеть. Ее фиалковые глаза сверкали, рот был слегка приоткрыт, на щеках алел румянец – волнение и тревога возобладали над предписанной воспитанием сдержанностью.
– О, мистер Шерлок Холмс! – воскликнула она, переводя взгляд с одного из нас на другого, но женская интуиция быстро подсказала ей, кто здесь знаменитый сыщик. – Я так рада, что вы приехали, и примчалась сюда, чтобы сказать вам это. Я не сомневаюсь, что Джеймс невиновен. Я в этом уверена и хочу, чтобы вы, прежде чем приступить к делу, тоже это знали. Не сомневайтесь и вы в этом ни минуты. Мы с Джеймсом знакомы с детства, мне известны все его недостатки, как никому другому, но при всем том сердце у него такое доброе, что он и мухи не обидит. Для любого, кто по-настоящему знает его, это обвинение – просто абсурд.
– Надеюсь, нам удастся оправдать его, мисс Тернер, – сказал Шерлок Холмс. – Обещаю вам: я сделаю все, что в моих силах.
– Вы ведь уже читали показания и, наверное, составили предварительное мнение? Не находите ли вы, что у обвинения есть слабые места, некоторые несоответствия? Вам самому не кажется, что Джеймс невиновен?
– Я нахожу это весьма вероятным.
– Слава Богу! – воскликнула девушка, вскинув голову и презрительно взглянув на Лестрейда. – Вы слышали?! Мистер Холмс дает мне надежду.
Лестрейд пожал плечами:
– Боюсь, мой коллега поторопился с выводами.
– Но он прав. О! Я знаю, что он прав. Джеймс не делал этого. А что касается причины его ссоры с отцом, так я убеждена: Джеймс отказался отвечать коронеру, поскольку здесь замешана я.
– Каким образом? – живо заинтересовался Холмс.
– Сейчас не время что-либо скрывать. У Джеймса были из-за меня серьезные расхождения с отцом. Мистер Маккарти очень хотел, чтобы мы поженились. Мы с Джеймсом всегда любили друг друга, но только как брат и сестра. Конечно, он еще молод, неопытен, мало знает о жизни и… и… в общем, он, естественно, не собирался ничего такого делать. Поэтому они ссорились, и в этот раз, не сомневаюсь, ссора была вызвана тем же.
– А ваш отец? – спросил Холмс. – Он поощрял этот союз?
– Нет, он был решительно против. Кроме мистера Маккарти, никто его не хотел. – Под одним из знаменитых пронзительно-вопрошающих взглядов Холмса ее свежее личико вспыхнуло.
– Благодарю вас за эту информацию, – сказал Холмс. – Я смогу встретиться с вашим отцом, если заеду завтра?
– Боюсь, доктор никого не пустит к нему.
– Доктор?
– Да, разве вы не слышали? У моего бедного отца и прежде здоровье было не слишком крепким, а это происшествие окончательно подорвало его. Отца уложили в постель, и доктор Уиллоуз говорит, что он совсем плох, его нервной системе нанесен страшный удар. Мистер Маккарти был единственным остававшимся в живых человеком, который знал отца еще по старым временам в Виктории[4].
– Ха! В Виктории! Это важно.
– Да, они работали на тамошних приисках.
– Вот именно; на золотых приисках, где, насколько я понимаю, мистер Тернер и сколотил свое состояние.
– Да, конечно.
– Благодарю вас, мисс Тернер. Вы мне очень существенно помогли.
– Пожалуйста, сообщите мне, если у вас завтра появятся какие-нибудь новости. Вы, конечно, поедете в тюрьму повидаться с Джеймсом? Ах, мистер Холмс, прошу вас, скажите ему, что я не сомневаюсь в его невиновности.
– Непременно, мисс Тернер.
– Теперь мне пора возвращаться, папа очень плохо себя чувствует и скучает, когда я ухожу из дома. До свидания и да поможет вам Бог. – Она выбежала из комнаты так же стремительно, как вбежала в нее, и вскоре мы услышали, что колеса ее экипажа затарахтели по улице.
– Мне стыдно за вас, Холмс, – с достоинством произнес Лестрейд после долгой паузы. – Зачем вы подали девушке надежду, которую вам же самому придется отнять? Я человек не слишком сердобольный, и то считаю это жестоким поступком.
– Ошибаетесь: мне, похоже, уже ясно, как оправдать Джеймса Маккарти, – возразил Холмс. – У вас есть разрешение на его посещение в тюрьме?
– Да, но только для нас с вами.
– Тогда я меняю свое решение. Мы еще успеваем на поезд, чтобы отправиться в Херфорд сегодня же?
– Вне всяких сомнений.
– Тогда давайте так и сделаем. Уотсон, боюсь, вам придется поскучать, но я буду отсутствовать всего часа два.
Я проводил их на вокзал, потом погулял по улицам и, наконец, вернувшись в гостиницу, улегся на диван и постарался развлечь себя каким-то бульварным романом в желтой обложке. Худосочный сюжет романа был настолько ничтожен по сравнению с тайной, разгадку которой мы искали, что мысли мои постоянно отвлекались от него и обращались к реальности. В конце концов я швырнул книгу в другой конец комнаты и предался осмыслению событий дня. Предположим, что история, рассказанная несчастным молодым человеком, – чистая правда. Тогда что за дьявольское происшествие, какая абсолютно непредвиденная и невероятная катастрофа произошла между тем моментом, когда он ушел от отца, и тем, когда, привлеченный криком, прибежал обратно на поляну? Это должно было быть нечто убийственно-ужасное. Что же это было? Неужели характер ран ничего не подскажет моей медицинской интуиции? Позвонив в колокольчик, я попросил принести местную еженедельную газету со стенографическим отчетом обо всех этапах расследования. Патологоанатом утверждал, что задняя треть левой теменной кости и левая половина затылочной кости были раздроблены сильным ударом тяжелого тупого орудия. Я нашел указанные участки на собственной голове и понял, что такие удары могли быть нанесены только сзади. Поскольку в момент ссоры подозреваемый стоял лицом к отцу, это отчасти говорило в его пользу, однако не слишком убедительно: старик мог в какой-то момент повернуться к сыну спиной. Тем не менее стоило обратить на это внимание Холмса. Далее, это странное предсмертное упоминание о крысе. Что оно означало? Едва ли это был бред. Человек, умирающий от внезапного удара по голове, обычно не бредит. Нет, скорее он пытался объяснить, как произошла трагедия. Но к чему относилось это слово? Я ломал голову, чтобы найти какое-нибудь правдоподобное объяснение. А еще этот серый предмет одежды, предположительно пальто, которое видел молодой Маккарти. Если это правда, то убийца, должно быть, обронил его, убегая, и у него хватило наглости вернуться за ним в тот момент, когда всего в двенадцати шагах от того места, спиной к нему, на коленях стоял сын убитого. Господи, какой клубок тайн и невероятных событий! Меня ничуть не удивляло мнение Лестрейда, но я безоговорочно доверял интуиции Шерлока Холмса, а посему не терял надежды, поскольку каждый новый факт, похоже, укреплял его уверенность в невиновности молодого Маккарти.
Шерлок Холмс вернулся поздно и один – Лестрейд остановился где-то в городе.
– Атмосферное давление остается очень высоким, – заметил он, опускаясь на стул. – Весьма важно, чтобы не пошел дождь, прежде чем мы доберемся до места преступления. С другой стороны, для такой работы человек должен иметь ясную голову и быть в отличной форме. Не хочу приступать к ней усталый после долгой дороги. Я виделся с молодым Маккарти.
– И что вы узнали от него?
– Ничего.
– Неужели он ничего не прояснил?
– Совершенно ничего. В какой-то момент мне казалось, что он знает, кто убил его отца, но выгораживает его или ее, однако теперь я уверен: молодой Маккарти в таком же неведении, как и все остальные. Юноша не слишком сообразителен, но на вид вполне добропорядочен, думаю, и по сути своей он человек неиспорченный.
– Однако вкуса ему явно недостает, – заметил я, – если он действительно не хотел жениться на такой очаровательной молодой даме, как мисс Тернер.
– А вот сейчас сами узнаете. Этот парень безумно, отчаянно влюблен в нее, но года два назад, когда он был фактически еще мальчиком, и до того, как он по-настоящему узнал ее, когда мисс Тернер вернулась, проведя пять лет в пансионе, этот идиот попался в сети одной бристольской официантки и зарегистрировал с ней брак! Об этом не ведает ни одна живая душа, но можете себе представить, как сводили его с ума упреки отца. Ведь молодой Маккарти согласился бы остаться без глаза, лишь бы жениться на мисс Тернер, но понимал, что это абсолютно невозможно. Поэтому-то он и размахивал в бешенстве руками, когда во время последней встречи отец снова стал понуждать его сделать предложение мисс Тернер. Вместе с тем собственных средств к существованию юноша не имел, а отец, который, по всеобщему мнению, был человеком чрезвычайно тяжелым, лишил бы его последней поддержки, узнай он правду. Эти последние три дня в Бристоле парень как раз и провел со своей женой-официанткой, а отец злился из-за того, что не ведал, где он пропадает. Обратите внимание на этот момент. Он важен. Однако нет худа без добра: официантка, прочтя в газетах, что ее муж попал в беду и ему, вероятно, грозит виселица, отреклась от него и сообщила письмом, что у нее в Бермудских доках давно уже есть другой муж; поэтому между ними все кончено. Полагаю, эта новость вознаградила Маккарти за все его страдания.
– Но если он невиновен, кто же это сделал?
– Вот именно! Кто? Я бы обратил ваше особое внимание на два обстоятельства. Во-первых, старый Маккарти назначил с кем-то встречу возле пруда, во-вторых, этим кем-то не был его сын, находившийся в отъезде, и отец не знал, когда он вернется. На этих ключевых моментах зиждется все дело. А теперь поговорим о Джордже Мередите, оставив менее важные вещи на завтра.
Как и предсказывал Холмс, дождь не пошел, настало ясное солнечное утро. Лестрейд в экипаже заехал за нами в девять часов, и мы отправились осматривать ферму Хезерли и Боскомбский пруд.
– Сегодня выяснилась важная новость, – сообщил по дороге Лестрейд. – Говорят, мистер Тернер настолько плох, что его жизнь висит на волоске.
– Наверное, он человек весьма почтенного возраста? – спросил Холмс.
– Ему около шестидесяти, но он надорвал свой организм, работая за границей, и в последние годы его здоровье постепенно ухудшалось. А это дело и вовсе доконало его. Он был старым другом Маккарти и, должен добавить, благодетелем, потому что, как мне удалось выяснить, ферму Хезерли Тернер отдал ему в аренду бесплатно.
– Что вы говорите? Это интересно, – заметил Холмс.
– О да! Тернер помогал ему и разными другими способами. Здесь все говорят о его редкой доброте и щедрости по отношению к покойному.
– Вот как! А не кажется ли вам несколько необычным то, что этот Маккарти, похоже, весьма стесненный в средствах и столь многим обязанный Тернеру, имел смелость говорить о женитьбе своего сына на дочери Тернера, наследнице всего его состояния, причем говорить так безапелляционно, будто вопрос состоял лишь в том, чтобы его сын сделал предложение, а все остальное устроилось бы само собой? Это тем более странно, что, как известно, Тернер решительно возражал против этого брака. Так сказала его дочь. Это не наводит вас ни на какие мысли?
– Умозаключениями и предположениями мы уже занимались предостаточно. – Лестрейд подмигнул мне. – Я считаю, Холмс, что довольно трудно работать с фактами, развивая при этом теории и фантазии.
– Вы правы, – с наигранной скромностью ответил Холмс, – вам действительно трудно работать с фактами.
– Тем не менее один факт, которого вы упорно не желаете признавать, я ухватил, – с горячностью возразил Лестрейд.
– И что же это за факт?
– Что Маккарти-старший принял смерть от руки Маккарти-младшего, а все теории, противоречащие этому факту, не более чем пустые фантазии.
– Фантазии все же лучше, чем туман в голове, – рассмеялся Холмс. – А вот и ферма Хезерли, если не ошибаюсь, вон там, слева.
– Да, так и есть.
Это был широко раскинувшийся, по виду весьма комфортабельный двухэтажный дом под шиферной крышей, с серыми стенами, кое-где покрытыми большими желтыми пятнами лишайника. Опущенные жалюзи и трубы, из которых не поднимался дым, придавали ему такой мрачный вид, будто дом был придавлен горем. Мы позвонили в дверь, и по просьбе Холмса служанка показала нам сапоги, в которых был ее хозяин в момент смерти, а также пару ботинок его сына, правда, не тех, в каких он ходил на пруд. Тщательно измерив обувь вдоль и поперек семью или восемью разными способами, Холмс пожелал, чтобы его проводили во двор, откуда мы все отправились по извилистой дороге к Боскомбскому пруду.
Взяв след, Шерлок Холмс совершенно преображался. Те, кто видел на Бейкер-стрит бесстрастного мыслителя и логика, в такие моменты не узнали бы его. Лицо Холмса то вспыхивало, то мрачнело. Брови были почти сведены в одну решительную черную линию, а из-под нее сталью сверкали глаза. Голова была склонена, плечи опущены, губы плотно сжаты, вены на длинной жилистой шее натянуты, как жесткая бечева. Ноздри трепетали, как у хищника, почуявшего добычу, а интеллект был полностью сосредоточен на деле, над которым он работал. Посторонние вопросы и реплики Холмс пропускал мимо ушей или в лучшем случае отзывался на них короткими сердитыми замечаниями. Быстро и бесшумно он прошел по тропе, бежавшей через луг и дальше вдоль кромки леса – к Боскомбскому пруду. Земля на берегу, как, впрочем, и повсюду вокруг, была мокрой, заболоченной; на тропинке и на ее поросших невысокой травой обочинах отпечатались следы множества ног. Шерлок Холмс шел быстро, иногда останавливался как вкопанный, а один раз сделал небольшую петлю, немного углубившись в луг. Мы с Лестрейдом следовали за ним: сыщик равнодушно и высокомерно, я же наблюдал за своим приятелем с огромным интересом, убежденный в том, что любое его действие направлено к определенной конечной цели.
Боскомбский пруд, представляющий собой окаймленную осокой и камышами водную гладь шириной ярдов в пятьдесят, расположен на границе между фермой Хезерли и частным парком богатого мистера Тернера. Над лесом, обрамлявшим пруд на дальнем берегу, возвышались красные остроконечные крыши бельведеров – там находилась усадьба богатого землевладельца. Со стороны фермы лес был густым, между ним и прибрежными водорослями тянулась поросшая травой полоса мокрой земли шириной в двадцать шагов. Лестрейд показал место, где нашли тело. Земля здесь была настолько пропитана влагой, что даже я отчетливо различил оставшуюся вмятину. Холмс же, как было видно по напряженному выражению его лица и пытливому взгляду, прочел по этой примятой траве и многое другое. Он обежал это место, как собака, взявшая след, и, вернувшись, спросил у нашего спутника:
– Зачем вы лазали в воду?
– Шарил по дну граблями. Думал, нет ли там орудия убийства или еще каких-нибудь улик. Но как, скажите на милость, вы узнали…
– Фу ты, некогда мне сейчас объяснять. Здесь повсюду отпечатки вашей левой ноги, которую вы весьма характерно выворачиваете. Их даже слепой крот заметил бы, а вот тут, в камышах, они исчезают. Ах, насколько все было бы проще, если бы я оказался на месте прежде, чем это стадо буйволов все здесь затоптало. Вот сюда подошли те, кто явился со сторожем, они уничтожили все следы в радиусе шести – восьми футов от тела. Но вот здесь сохранились три отдельных отпечатка одной и той же ноги. – Он достал лупу и, чтобы лучше рассмотреть их, лег на свой водонепроницаемый плащ, продолжая разговаривать скорее с самим собой, чем с нами. – Вот это следы молодого Маккарти. Два раза он здесь прошел и один раз быстро пробежал, подошвы глубже впечатались в землю, а каблуков почти не видно. Это подтверждает его рассказ: юноша побежал, когда увидел, что отец лежит на земле. А вот следы его отца, он расхаживал взад-вперед. А это что? О, это отпечаток основания приклада: сын опирался на ружье, пока слушал отца. А это? Так-так! Что это у нас здесь? Кто-то крался на цыпочках, да, на цыпочках! Тупоносые, совершенно необычные ботинки! Пришли, ушли, снова пришли – разумеется, за пальто. Так, посмотрим, откуда они явились.
Холмс метался туда-сюда, то терял, то снова находил след, пока мы не очутились у входа в лес, в тени большой березы – самого крупного из близстоящих деревьев. Холмс прошел довольно далеко вдоль леса в обе стороны, потом еще раз лег на землю и издал тихий довольный возглас. Лежал он так долго: переворачивал опавшие листья, ворошил сухие ветки, собирал в конверт что-то, что мне представлялось просто пылью, изучал с помощью лупы не только землю, но и ствол дерева на всю доступную высоту. Среди мха валялся зазубренный камень, его Холмс тоже внимательнейшим образом осмотрел и спрятал. Потом он углубился по тропе в лес, пока не дошел до дороги, где следы терялись.
– Это чрезвычайно интересное дело, – заметил он, возвращаясь к своей обычной манере. – Полагаю, вон тот серый дом справа принадлежит сторожу. Пойду-ка я побеседую с Мораном и, быть может, напишу записку. После этого можно отправляться обедать. Возвращайтесь к кебу, я скоро присоединюсь к вам.
Не прошло и десяти минут, как мы уже ехали обратно в Росс, Холмс вез с собой камень, подобранный в лесу.
– Лестрейд, это может заинтересовать вас, – сказал он, протягивая ему камень. – Убийца орудовал вот этим.
– Не вижу следов.
– А их и нет.
– Почему же вы решили, что это орудие убийства?
– Под камнем росла трава. Он пролежал там всего несколько дней. Никаких других отпечатков этого камня на земле поблизости нет. Выпуклости соответствуют характеру нанесенных ран. И нигде нет никаких иных предметов, которые могли бы послужить орудием.
– А убийца?
– Это высокий мужчина, левша, хромает на правую ногу, носит ботинки на толстой подошве и серый плащ, курит индийские сигары, пользуется мундштуком для сигар, и в кармане у него тупой перочинный нож. Есть еще кое-какие приметы, но этих для поиска вполне достаточно.
Лестрейд расхохотался.
– Боюсь, вам не удалось рассеять мой скептицизм. Теории – это, конечно, прекрасно, но нам предстоит иметь дело с упрямыми британскими присяжными, едва ли они убедят их.
– Nous verrons, как говорят французы, это мы еще посмотрим, – заверил его Холмс. – Вы действуйте своими методами, а я буду действовать своими. Во второй половине дня я буду сегодня занят и, вероятно, вечерним поездом уеду в Лондон.
– Оставив дело незавершенным?
– Почему же незавершенным – завершенным.
– Но тайна?..
– Она раскрыта.
– Тогда скажите, кто преступник.
– Тот самый джентльмен, которого я описал вам.
– Но кто он?
– Его будет нетрудно найти. Не так уж много здесь живет народу.
Лестрейд пожал плечами:
– Я человек практичный и не собираюсь обходить всю округу в поисках джентльмена-левши с покалеченной ногой. Меня просто засмеют в Скотленд-Ярде.
– Дело ваше, – спокойно согласился Холмс. – Я просто хотел дать вам шанс. Вот и ваш дом. До свидания. Перед отъездом я черкну вам несколько строк.
Оставив Лестрейда в его пансионе, мы отправились в гостиницу, где нас уже ждал обед. Холмс молчал, погруженный в свои мысли, выражение лица у него было страдальческим, как у человека, попавшего в очень неприятную историю.
– Послушайте, Уотсон, – сказал он, когда со стола убрали. – Пожалуйста, посидите со мной и позвольте мне произнести перед вами небольшой монолог. Я не совсем понимаю, что мне делать, и был бы весьма признателен вам за совет. Выкурите сигару и дайте мне выговориться.
– Сделайте милость, прошу вас.
– Итак. В рассказе молодого Маккарти есть два обстоятельства, которые сразу же обратили на себя и ваше, и мое внимание, хотя я истолковал их в его пользу, а вы – напротив. Первое – то, что, по словам юноши, отец крикнул «Коу!» до того, как увидел его. Второе – необычное упоминание умирающего о какой-то крысе. Как вы помните, он пробормотал несколько слов, но сын разобрал лишь одно. От двух этих обстоятельств мы и должны отталкиваться. Для начала будем исходить из того, что парень говорит чистую правду.
– И что нам дает в таком случае это «Коу!»?
– Совершенно очевидно, что оно предназначалось не сыну. Ведь Маккарти считал, что сын в Бристоле. То, что юноша на самом деле оказался в пределах слышимости, – чистая случайность. Это «Коу!» должно было привлечь внимание того, с кем Маккарти назначил встречу. Но «Коу!» – сугубо австралийский клич, им австралийцы пользуются только между собой. Значит, скорее всего человек, которого Маккарти ожидал возле Боскомбского пруда, тоже когда-то жил в Австралии.
– А крыса?
Шерлок Холмс вынул из кармана сложенную бумагу и расправил ее на столе.
– Это карта провинции Виктория. Вчера я затребовал ее телеграфом из Бристоля. – Он прикрыл ладонью одну часть карты и сказал: – Читайте.
– «АРЭТ», – прочел я.
Холмс убрал ладонь.
– А теперь?
– «БАЛЛАРЭТ»[5].
– Правильно. Именно это слово и произнес умирающий, но сын уловил лишь последний слог[6]. А Маккарти пытался сообщить ему имя убийцы: такой-то и такой-то из Балларэта.
– Потрясающе! – воскликнул я.
– Элементарно. Как видите, я значительно сузил район поиска. Наличие серого предмета одежды, если верить показаниям молодого Маккарти, третья реальная улика. Вместо какой-то туманно-расплывчатой личности мы получили теперь вполне определенного жителя австралийского Балларэта в сером пальто.
– Верно.
– К тому же этот человек должен быть из местных, поскольку к пруду можно подойти либо со стороны фермы, либо со стороны усадьбы; и там и там едва ли бродят посторонние.
– И в самом деле.
– Далее – наша сегодняшняя экспедиция. В результате осмотра места преступления я выяснил кое-какие детали, касающиеся личности убийцы, которые сообщил этому кретину Лестрейду.
– Но как вам удалось выяснить их?
– Вам ведь знаком мой метод. Он зиждется на сопоставлении всех, даже кажущихся незначительными, улик.
– Да, я знаю, что рост вы приблизительно вычислили по ширине шага. Форму обуви тоже определили по следам.
– И это, должен заметить, оказалась весьма своеобразная обувь.
– Но хромота?..
– Отпечаток его правой ноги везде менее четкий, чем левой. На нее он не так сильно наступает. Почему? Потому что хромает.
– Ну а то, что он левша?
– Вас ведь самого удивил характер ран, описанный в отчете патологоанатома. Удар был нанесен сзади, но пришелся на левую часть головы. Как это случилось бы, если бы убийца не был левшой? Пока отец с сыном разговаривали, он стоял за деревом и даже курил там. Я нашел пепел от сигары и по нему – благодаря своим особым знаниям в области сигарных пеплов – определил, что это была индийская сигара. Как вам известно, эту проблему я изучал специально и даже написал небольшую монографию о пепле ста сорока разновидностей трубочного, сигарного и папиросного табака. Найдя кучку пепла, я осмотрел землю вокруг и заметил окурок во мху, куда он его отбросил. Этот сорт индийских сигар производят в Роттердаме.
– А мундштук?
– Конец сигары явно не брали в рот, следовательно, куривший пользовался мундштуком. Кончик был срезан, не оторван, но срез оказался неровным, отсюда я сделал вывод о тупом перочинном ноже.
– Холмс, вы накрыли этого человека сетью, из-под которой ему не выбраться, и спасли невинного человека с таким же успехом, как если бы перерезали веревку, на которой его собирались повесить. Теперь и я вижу, на кого указывают все эти улики. Преступник – это…
– Мистер Джон Тернер, – объявил швейцар, открывая дверь в нашу гостиную и пропуская посетителя.
Вошедший представлял собой странную, но весьма примечательную личность. Медленная прихрамывающая походка и опущенные плечи производили впечатление старческой немощи, но грубоватое, резко очерченное, суровое лицо и непропорционально мощные конечности свидетельствовали о том, что человек этот обладает незаурядной силой как мускулов, так и характера. Спутанная борода, седеющие волосы и косматые, нависающие над глазами брови придавали его облику достоинство и властность, однако лицо было пепельно-серым, а губы и крылья носа имели синеватый оттенок. Мне сразу стало ясно, что он страдает какой-то хронической смертельной болезнью.
– Прошу вас, садитесь на диван, – любезно пригласил Холмс. – Вы получили мою записку?
– Да, мне принес ее сторож. Вы написали, что хотели бы встретиться здесь, чтобы избежать скандала.
– Я боялся, что люди начнут судачить, если я сам приду в усадьбу.
– А зачем вы хотели встретиться со мной? – Взгляд, устремленный на моего приятеля, выражал усталость и отчаяние, словно Тернер уже знал ответ на свой вопрос.
– Да, – подтвердил Холмс, отвечая не столько на слова, сколько на этот взгляд. – Так и есть. Я знаю все о мистере Маккарти.
Старик закрыл лицо руками и воскликнул:
– Господи, помоги мне! Но, поверьте, я бы не допустил, чтобы молодой человек погиб из-за меня. Даю вам слово, если бы дело в ассизах[7] обернулось против него, я бы откровенно рассказал обо всем.
– Рад слышать это от вас, – угрюмо обронил Холмс.
– Я бы и сразу все рассказал, если бы не моя дорогая девочка. Это разобьет ей сердце – она не переживет, если меня арестуют.
– До этого может и не дойти, – возразил Холмс.
– Что?!
– Я ведь лицо неофициальное. Насколько я понимаю, своим присутствием здесь я обязан именно вашей дочери, а посему действую в ее интересах. Тем не менее молодого Маккарти необходимо спасти.
– Я умираю, – сказал старик. – У меня застарелый диабет. Мой врач говорит, что я не протяну и месяца. Однако мне хотелось бы умереть под собственной крышей, а не в тюрьме.
Холмс встал, пересел к столу, где лежала стопка бумаги, и взял перо.
– Просто расскажите мне правду, – предложил он. – Я зафиксирую факты, вы подпишете, а Уотсон заверит ваши показания как свидетель. Тогда я предъявлю их в самом крайнем случае, чтобы спасти молодого Маккарти. Обещаю, что не воспользуюсь ими без крайней необходимости.
– Это хорошо, – ответил старик. – Сам я до суда присяжных, может, и не доживу, так что для меня это не имеет никакого значения, но я хотел бы избавить Алису от подобного удара. А теперь я вам все объясню; история долгая, но рассказ много времени не займет.
Вы не знали покойного, этого Маккарти. Он был самим дьяволом во плоти. Поверьте мне. Упаси вас Бог от людей, подобных ему. Двадцать лет он держал меня в своих когтях и погубил мою жизнь. Сначала я поведаю вам, как попал в зависимость от него.
Это случилось в начале шестидесятых, на приисках. Я был тогда молодым парнем, горячим и бесшабашным, готовым на любую авантюру; попал в дурную компанию, пристрастился к выпивке, участок, выделенный мне под разработку, оказался пустым, я начал бродяжничать – словом, стал тем, кого здесь называют разбойниками с большой дороги. Нас было шестеро, мы вели вольную, разгульную жизнь, время от времени совершали налеты на станции или останавливали повозки на дороге, ведущей к приискам. Черный Джек из Балларэта – таким меня тогда наградили прозвищем, а банду нашу до сих пор помнят в провинции как знаменитую балларэтскую банду.
Однажды в Мельбурн из Балларэта отправился конвой с грузом золота, мы устроили засаду и напали на него. Охранников было шестеро, нас – тоже, так что предприятие носило рискованный характер, но мы первым же залпом уложили четверых из шести всадников. Однако и трое из наших были убиты, прежде чем мы успели унести награбленное добро. Я приставил пистолет к голове кучера, которым оказался этот самый Маккарти. Господи, лучше бы я убил его тогда, но я его пощадил, хотя видел, как он уставился на меня своими маленькими злобными глазками – словно хотел получше запомнить. Мы сбежали с золотом, разбогатели таким образом и, не вызвав подозрений, вернулись в Англию. Здесь я порвал с бывшими приятелями и решил начать спокойную и достойную жизнь. Купил это поместье, в тот момент выставленное на продажу, и взял за правило тратить деньги на добрые дела, чтобы хоть отчасти возместить то зло, вследствие которого они мне достались. Я женился, правда, жена моя умерла молодой, но успела оставить мне мою дорогую маленькую Алису. Даже когда дочка была еще младенцем, ее крохотная ручка, казалось, вела меня по верному жизненному пути. Словом, я перевернул страницу прежней жизни и изо всех сил старался забыть о ней. Все шло хорошо, пока Маккарти не схватил меня за горло.
Отправившись однажды по делам в город, я встретил его на Риджент-стрит, он был, можно сказать, гол и бос.
– А вот и мы, Джек, – сказал он, тронув меня за плечо. – Теперь мы станем твоей семьей. Нас двое: я и мой сын, тебе придется о нас позаботиться. И попробуй только отказаться – это ведь законопослушная старая добрая Англия, тут всегда найдется поблизости полицейский.
И вот они явились в Уэст-Кантри, отделаться от них оказалось невозможно; с тех пор они и жили на моих лучших землях, не платя ни гроша за аренду. Я не знал ни минуты покоя и забвения; стоило мне оглянуться – за плечом всегда злорадно скалилась его коварная физиономия. Дело осложнилось, когда подросла Алиса, ибо он быстро уразумел, что я куда больше боюсь, как бы о моем прошлом не узнала она, чем полиция. Чего бы ни пожелал Маккарти, я предоставлял ему это, я давал ему все без вопросов – землю, деньги, дома, пока в конце концов он не потребовал то, что отдать ему я не мог. Он потребовал Алису.
Его сын подрос, как и моя дочь, а поскольку здоровье у меня было слабое, он задумал, чтобы его парень унаследовал все мое состояние. Но здесь я оставался тверд. Я ни за что не позволил бы его проклятому роду смешаться с моим; не то чтобы мне не нравился сам парень, но в его жилах текла кровь отца, и этого было для меня достаточно. Маккарти угрожал. Я готов был к самому худшему. Мы договорились встретиться у пруда на полпути между нашими домами и все обсудить.
Но, придя на место, я увидел, что он толкует о чем-то с сыном, и спрятался за деревом, решив подождать, когда он останется один. Однако по мере того, как я слушал его, все, что было во мне черного и злобного, поднималось из глубин души на поверхность. Маккарти понуждал своего сына жениться на моей дочери, при этом ему было совершенно наплевать на то, что она сама об этом думает, будто речь шла об уличной шлюхе. Я пришел в бешенство при мысли, что та, которая была для меня дороже всего на свете, может, как и я сам, оказаться во власти такого человека. Неужели мне не суждено разорвать эти оковы? Я уже знал, что умираю. Несмотря на ясность ума и силу, еще остававшуюся во мне, судьба моя была предрешена. Но мое доброе имя и моя девочка! И то и другое я мог спасти, лишь заткнув его поганую глотку. И я сделал это, мистер Холмс. И если бы пришлось, сделал бы снова. Сколько бы я ни грешил, большую часть жизни я провел, испытывая угрызения совести и пытаясь искупить вину. Я терпел все, но мысль о том, что моя девочка угодит в те же сети, в которых бился я сам, была невыносима. Я свалил его одним ударом, чувствуя не больше раскаяния, чем безжалостное дикое животное. Крик Маккарти услышал его сын, но я успел скрыться в лесу, хотя мне пришлось вернуться и подобрать пальто, которое обронил, убегая. Вот вам, джентльмены, правдивая история о том, что произошло.
– Не мне судить вас, – сказал Холмс, когда старик подписывал свои показания. – Молю Бога, чтобы никто из нас никогда не оказался перед лицом такого искушения.
– Мне поздно молиться, сэр. Что вы намерены теперь делать?
– Учитывая состояние вашего здоровья, ничего. Вы ведь сами понимаете, что вам вскоре предстоит ответить перед судом куда более высоким, чем суд присяжных. Я сохраню ваши показания; только если Маккарти осудят, мне придется предъявить их. Если же нет, их никогда не увидит ни один смертный; и ваша тайна, умрете ли вы или будете живы, останется между нами.
– Тогда прощайте! – торжественно сказал старик. – И пусть мысль об утешении, которое вы даровали моей душе на пороге вечности, облегчит и ваш смертный час, когда он настанет. – Содрогаясь всем телом, он неверной походкой медленно вышел из комнаты.
– Да поможет нам Бог! – воскликнул Холмс после долгой паузы. – Почему судьба так жестоко играет жалкими беспомощными червями, подобными нам всем? Никогда не слышал ничего более душераздирающего, и мне остается лишь, перефразируя Бакстера, сказать: «Если бы не милость Божия, шел бы так и Шерлок Холмс».
Джеймс Маккарти был оправдан выездным судом присяжных под давлением множества опровергающих его вину доказательств, представленных Холмсом. Старый Тернер прожил еще семь месяцев после той памятной встречи, но теперь его уже нет в живых. Есть все основания полагать, что сын и дочь наших героев будут жить вместе счастливо, ничего не ведая о черной туче, покрывающей прошлое их отцов.
Сноски
1
© Перевод. И. Доронина, 2005.
(обратно)2
До создания федерации в 1900 году Австралия состояла из шести самостоятельных колоний (провинций).
(обратно)3
Показание барометра указывало на вероятность дождя.
(обратно)4
Самый маленький штат в Австралии.
(обратно)5
Третий по величине город австралийской провинции Виктория.
(обратно)6
A rat – крыса (англ.). – Примеч. пер.
(обратно)7
Ассизы – выездные сессии суда присяжных.
(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Тайна Боскомбской долины», Артур Конан Дойль
Всего 0 комментариев