«Пять поросят»

Пять поросят (fb2) - Пять поросят [Five Little Pigs / Murder in Retrospect-ru] (Эркюль Пуаро - 26) 497K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Агата Кристи

Агата Кристи ПЯТЬ ПОРОСЯТ Роман еще издавался под названием «Убийство в ретроспективе»

ПРОЛОГ КАРЛА ЛЕМАРШАН

Эркюль Пуаро с интересом и вниманием смотрел на молодую женщину, которая вошла к нему в кабинет.

В письме, которое она ему написала, ничего особенного не было. Никакого намека на то, чем вызвана просьба ее принять. Письмо было коротким и деловым. Только твердость почерка свидетельствовала о молодости Карлы Лемаршан.

И вот она явилась собственной персоной — высокая, стройная молодая женщина лет двадцати с небольшим. Из тех, на кого приятно взглянуть и второй раз. Хорошо одета, в дорогом элегантном костюме, с роскошной горжеткой. Голова чуть вскинута, высокий лоб, приятная линия носа, решительный подбородок. И удивительная жизнерадостность. Пожалуй, жизнерадостность привлекала в ней даже больше, чем красота.

Перед ее приходом Эркюль Пуаро чувствовал себя дряхлым стариком, теперь он помолодел, оживился, собрался!

Встав ей навстречу, он почувствовал на себе изучающий взгляд темно-серых глаз. Она разглядывала его всерьез, по-деловому.

Карла Лемаршан села, взяла предложенную ей сигарету. Зажгла ее и минуту-другую курила, по-прежнему не спуская с него серьезных задумчивых глаз.

— Решение принято, не так ли? — мягко спросил ее Пуаро.

— Извините? — встрепенулась она.

Голос у нее был приятный, с небольшой, но приятной хрипотцой.

— Вы пытаетесь решить, проходимец я или именно тот, который вам нужен?

— Да, что-то в этом духе, — улыбнулась она. — Видите ли, мсье Пуаро, вы… вы выглядите совсем не таким, каким я вас себе представляла.

— Старик? Старше, чем вы думали?

— И это тоже. — Она помолчала. — Как видите, я откровенна. Мне хотелось бы… Понимаете, мне нужен лучший из лучших…

— Не беспокойтесь, — заверил ее Эркюль Пуаро. — Я и есть лучший из лучших!

— Скромностью вы не отличаетесь, — улыбнулась Карла. — Тем не менее я готова поверить вам на слово.

— Вы ведь явились сюда не затем, чтобы нанять человека физически сильного, — рассуждал Пуаро. — Я не измеряю следы, не подбираю окурки от сигарет и не разглядываю, как помята трава. Я сижу в кресле и думаю. Вот где, — ой постучал себя по яйцеобразной голове, — происходят главные события!

— Я знаю, — кивнула Карла Лемаршан. — Поэтому и пришла к вам. Я хочу, чтобы вы сотворили чудо.

— Это уже интересно, — отозвался Эркюль Пуаро и выжидательно посмотрел на нее.

Карла Лемаршан глубоко вздохнула.

— Меня зовут не Карла, — сказала она, — а Кэролайн. Так же, как и мою мать. Меня назвали в ее честь. — Она помолчала. — И хотя я всегда носила фамилию Лемаршан, на самом деле моя фамилия Крейл.

На секунду Эркюль Пуаро задумался, наморщив лоб.

— Крейл… Что-то мне припоминается.

— Мой отец был художником, причем довольно известным, — сказала она. Некоторые считают его великим. Я придерживаюсь того же мнения.

— Эмиас Крейл? — спросил Эркюль Пуаро.

— Да. — Опять помолчав, она продолжала:

— А мою мать, Кэролайн Крейл, судили за его убийство!

— Ага! — воскликнул Эркюль Пуаро. — Припоминаю, но довольно смутно. Я был в ту пору за границей. Это ведь случилось давно?

— Шестнадцать лет назад, — сказала Карла. Она побледнела, а глаза ее горели, как угли.

— Понимаете? Ее судили и признали виновной… И не повесили только потому, что нашлись смягчающие обстоятельства. Смертная казнь была заменена пожизненным заключением. Но через год она умерла. Умерла. Все кончено…

— И что же? — тихо спросил Пуаро.

Молодая женщина по имени Карла Лемаршан стиснула руки и заговорила медленно, чуть запинаясь, но твердо и решительно:

— Вы должны правильно понять, зачем я пришла к вам. Когда все это произошло, мне было пять лет. Я была слишком мала. Я, конечно, помню и маму и отца, помню, что меня вдруг увезли куда-то в деревню. Помню свиней и славную толстую жену фермера… Помню, что все были очень добры ко мне… Помню, как странно, украдкой они все поглядывали на меня. Я, разумеется, понимала — дети обычно это чувствуют: что-то случилось, но что именно, понятия не имела.

А потом меня посадили на теплоход — это было чудесно, — мы плыли долго-долго, и я очутилась в Канаде, где, меня встретил дядя Саймон. С ним и с тетей Луизой я жила в Монреале, а когда спрашивала про маму с папой, мне говорили, что они скоро приедут. А потом… Потом я их словно забыла я как бы осознала, что их нет в живых, хотя мне вроде бы никто об этом не говорил. Потому что к тому времени — как бы поточнее сказать — я перестала про них вспоминать. Я была счастлива. Дядя Саймон и тетя Луиза меня любили, я ходила в школу, у меня было много друзей, и я даже забыла, что когда-то у меня была другая фамилия, не Лемаршан. Тетя Луиза сказала мне, что в Канаде у меня будет новая фамилия: Лемаршан, меня это ничуть не удивило, и, как я уже сказала, я просто не вспоминала, что когда-то меня звали по-другому.

И, вскинув подбородок, Карла Лемаршан добавила:

— Посмотрите на меня. Встретив меня, вы вполне можете сказать: «Вот идет женщина, которая не знает забот!» Я богата, у меня отличное здоровье, я недурна собой и умею радоваться жизни. В двадцать лет я была уверена, что на свете нет девушки, с которой мне хотелось бы поменяться местами.

Но я уже начала задавать вопросы. О маме и об отце. Кто они были, чем занимались? И в конце концов мне суждено было узнать…

Словом, мне сказали правду. Когда мне исполнился двадцать один год. Пришлось сказать, потому что, во-первых, я стала совершеннолетней и вступила в права наследования. А во-вторых, было письмо. Письмо, которое, умирая, оставила мне мама.

Выражение лица у нее смягчилось. Глаза перестали быть горящими углями, они потемнели, затуманились, стали влажными.

— Вот когда я узнала правду, — продолжала она. — О том, что мою мать обвинили в убийстве. Это было… ужасно. — Она помолчала. — Есть еще одно обстоятельство, о котором я должна вам сказать. Я собиралась выйти замуж. Но нам сказали, что мы должны подождать, что нам нельзя пожениться, пока мне не исполнится двадцать один год. Когда мне рассказали, я поняла почему.

Пуаро зашевелился.

— А какова была реакция вашего жениха? — спросил он.

— Джона? Джон не обратил внимания. Он сказал, что ему все равно, что существуем мы, Джон и Карла, и прошлое нас не касается. — Она подалась вперед. — Мы до сих пор не зарегистрировали наш брак. Но это не важно. Важно другое. И для меня, и для Джона тоже… Дело вовсе не в прошлом, а в будущем. — Она стиснула кулаки. — Мы хотим иметь детей. Мы оба хотим детей. Но мы не хотим, чтобы наши дети росли в страхе.

— Разве вам не известно, что среди предков любого человека могут отыскаться убийцы и насильники? — спросил Пуаро.

— Вы меня не поняли. Нет, ваши слова, конечно, справедливы. Но обычно человек об этом не знает. А мы знаем. Причем знаем не о каких-то там дальних родственниках, а о моей матери. И порой я замечаю на себе взгляд Джона. Он длится всего лишь секунду, но мне и этого довольно. Предположим, мы поженимся, в один прекрасный день поссоримся, и я увижу, что он смотрит на меня и думает…

— Как погиб ваш отец? — перебил ее Эркюль Пуаро.

— Его отравили, — четко и твердо ответила Карла.

— Понятно, — отозвался Пуаро. Наступило молчание.

— Слава богу, вы человек разумный и понимаете, почему это так важно, спокойно и сухо констатировала молодая женщина. — Вы не сделали попытки успокоить меня и подыскать слова утешения.

— Я вас хорошо понимаю, — отозвался Пуаро. — Не понимаю только, зачем я понадобился вам.

— Я хочу выйти замуж за Джона, — сказала Карла Лемаршан. — И обязательно выйду! И рожу ему самое меньшее двух девочек и двух мальчиков. А вы должны сделать так, чтобы это осуществилось.

— Вы имеете в виду… Вы хотите, чтобы я поговорил с вашим женихом? О нет, глупости! Вы имеете в виду нечто совсем иное. Скажите мне, что вы придумали.

— Послушайте, мсье Пуаро, и поймите меня правильно: я прошу вас взять на себя расследование дела об убийстве.

— Расследование…

— Да, именно об этом я говорю. Убийство — это убийство, независимо от того, произошло ли оно вчера или шестнадцать лет назад.

— Но, моя дорогая юная леди…

— Подождите, мсье Пуаро. Вы не дослушали меня до конца. Имеется еще одно важное обстоятельство.

— Какое?

— Моя мать была невиновна, — сказала Карла Лемаршан.

Эркюль Пуаро почесал себе нос.

— Естественно… Я понимаю, что… — забормотал он.

— Нет, это не только мое мнение. Вот ее письмо. Она написала его перед смертью. Его должны были отдать мне в день совершеннолетия. Она написала это письмо по одной причине: чтобы у меня не было никаких сомнений. Об этом она и пишет. Что она не совершала никакого преступления, что она невиновна, что у меня не должно быть на этот счет никаких сомнений.

Эркюль Пуаро задумчиво разглядывал полное энергии молодое лицо, с которого на него смотрели серьезные глаза.

— Tout de meme…<Тем не менее… (франц.)> — медленно начал он.

— Нет, мама не была такой! — улыбнулась Карла. — Вы считаете, что это ложь, ложь во спасение? — Она опять подалась вперед. — Но, мсье Пуаро, есть вещи, в которых дети неплохо разбираются. Я помню свою мать — конечно, это всего лишь отдельные впечатления, но я хорошо помню, какой она была. Она никогда не лгала, даже из самых добрых побуждений. Если будет больно, она говорила, что будет больно. Ну, например, у зубного врача или когда предстояло вытащить занозу из пальца. Она была так устроена, что не умела лгать. Насколько мне помнится, особой привязанности к ней я не испытывала, но я ей верила. И до сих пор верю! Она не из тех людей, кто, зная, что умирает, будет умышленно лгать.

Медленно, почти нехотя, Эркюль Пуаро наклонил голову в знак согласия.

— Вот почему я не боюсь выйти замуж за Джона, — продолжала Карла. Я-то уверена, что она невиновна. Но он не уверен, хотя понимает, что я, естественно, должна считать свою мать невиновной. Это следует доказать, мсье Пуаро. И сделать это можете только вы!

— Допустим, что вы правы, мадемуазель, — в раздумье сказал Эркюль Пуаро, — но ведь прошло шестнадцать лет!

— Я понимаю, что это нелегко, — откликнулась Карла Лемаршан. — Но, кроме вас, этого сделать некому!

Глаза Эркюля Пуаро чуть блеснули.

— Не кажется ли вам, что вы мне льстите?

— Я про вас слышала, — сказала Карла. — Слышала про ваши удачи. Про ваше умение. Вас ведь интересует психология, верно? Материальных улик нет исчезли окурки от сигарет, следы и помятая трава. Их отыскать нельзя. Зато вы можете изучить факты, приведенные в деле, и, быть может, поговорить с людьми, имевшими к этому какое-то отношение — они все живы, — а потом, как вы только что сказали, вы можете сидеть в кресле и думать. И поймете, что в действительности произошло…

Эркюль Пуаро встал. Подкрутив усы, он сказал:

— Мадемуазель, благодарю вас за оказанную честь! Я оправдаю ваше доверие. Я займусь расследованием вашего дела. Я изучу события шестнадцатилетней давности и отыщу истину.

Карла встала. Глаза ее сияли.

— Спасибо, — только и сказала она. Эркюль Пуаро вскинул указательный палец.

— Одну минуту. Я сказал, что отыщу истину, но я буду, понимаете ли, беспристрастным. Я не разделяю вашей уверенности в невиновности вашей матери. Если она виновна, eh bien <Итак, хорошо (франц.)>, что тогда?

— Я ее дочь, — гордо вскинула голову Карла. — Мне нужна только правда!

— Тогда en avant <Вперед (франц.)>. Хотя, пожалуй, мне следует сказать нечто противоположное. En arriere… <Назад… (франц.)>

КНИГА I

Глава I ЗАЩИТНИК

— Помню ли я дело Крейл? — переспросил сэр Монтегю Деплич. Разумеется. Отлично помню. Очень привлекательная женщина. Но крайне неуравновешенная. Никакого умения владеть собой. — И, глянув на Пуаро исподлобья, поинтересовался:

— А что заставило вас спросить меня об этом?

— Меня интересует это дело.

— Не очень-то это тактично с вашей стороны, мой дорогой, — заметил Деплич, оскаливая зубы в своей знаменитой «волчьей ухмылке», которая приводила в ужас свидетелей. — Одно из тех дел, где я не одержал победы. Мне не удалось ее спасти.

— Я знаю. Сэр Монтегю пожал плечами.

— Разумеется, в ту пору у меня еще не было такого опыта, как теперь, сказал он. — Тем не менее я полагаю, что сделал все, что было в человеческих силах. Без содействия со стороны подсудимого много не сделаешь. Нам удалось заменить смертную казнь пожизненным заключением. Подали апелляцию. Нам на помощь пришли множество уважаемых жен и матерей, подписавших прошение. К ней было проявлено большое участие.

Вытянув длинные ноги, он откинулся на спинку кресла. Лицо его обрело многозначительное И благоразумное выражение.

— Если бы она его застрелила или нанесла ножевое ранение, я мог бы настаивать на непредумышленном убийстве. Но яд — нет, тут ничего не поделаешь. Такую задачу решить не под силу.

— Какую же версию выдвигала защита? — спросил Эркюль Пуаро.

Ответ он знал заранее, ибо уже прочел газеты того времени, но не видел беды прикинуться несведущим.

— Самоубийство. Единственное, за что мы могли ухватиться. Но наша версия не сработала. Крейл был не из тех, кто способен на самоубийство. Вы его никогда не видели? Нет? Яркая личность. Живой, шумный, большой любитель женщин и пива. Убедить присяжных, что такой человек способен втихомолку покончить с собой, довольно трудно. Не вписывается в схему. Нет, боюсь, я с самого начала проигрывал дело. И она нас не захотела поддержать! Как только она уселась в свидетельское кресло, я сразу понял, что нас ждет поражение. В ней не было желания бороться. А уж коли ты не заставишь клиента давать показания, присяжные тут же делают собственные выводы.

— Именно это вы и имели в виду, — спросил Пуаро, — когда упомянули, что без содействия со стороны подсудимого много не сделаешь?

— Совершенно верно, мой дорогой. Мы же не чудотворцы. Половина удачи в том, какое впечатление обвиняемый производит на присяжных. Мне известно много случаев, когда решение присяжных идет вразрез с напутствием судьи: «Он это сделал, и все!» Или: «Он на такое не способен!» А Кэролайн Крейл даже не сделала и попытки бороться.

— А почему?

— Меня не спрашивайте, — пожал плечами сэр Монтегю. — Прежде всего, она любила своего мужа. А потому, когда пришла в себя и поняла, что натворила, не сумела собраться с духом. По-моему, она так и не вышла из шокового состояния.

— Значит, вы тоже считаете ее виновной? Деплич удивился.

— Я полагал, что это не требует доказательств, — сказал он.

— Она хоть раз призналась вам в своей вине? Деплич был потрясен.

— Нет. Разумеется, нет. У нас свой моральный кодекс. Мы всегда исходим из того, что клиент невиновен. Если вас так интересует это дело, жаль, что уже нельзя поговорить со стариком Мейхью. Контора Мейхью занималась подготовкой для меня документов по этому делу. Старик Мейхью мог бы рассказать вам куда больше меня, но он ушел в мир иной. Есть, правда, молодой Джордж Мейхью, но он в ту пору был еще совсем мальчишкой. Прошло ведь немало времени.

— Да, знаю. Мне повезло, что вы так много помните. Память у вас необыкновенная.

Депличу это понравилось.

— Главное, хочешь не хочешь, запоминается. В особенности когда это преступление, за которое предусмотрена смертная казнь. Кроме того, пресса широко разрекламировала дело Крейлов. Оно ведь вызвало большой интерес. Замешанная в этой истории девица была потрясающе интересной. Лакомый кусочек, скажу я вам.

— Прошу прощения за настойчивость, — извинился Пуаро, — но разрешите спросить еще раз: у вас не было никаких сомнений в вине Кэролайн Крейл?

Деплич пожал плечами.

— Откровенно говоря, сомневаться не приходилось. Да, она его убила.

— А какие были против нее улики?

— Весьма существенные. Прежде всего мотив преступления. В течение нескольких лет они с Крейлом жили как кошка с собакой. Бесконечные ссоры. Он то и дело влезал в истории с женщинами. Уж такой он был человек. Она-то, в общем, держалась молодцом. Делала скидку на его темперамент — а он и вправду был первоклассным художником. Его картины теперь стоят бешеных денег. Мне такая живопись не по сердцу, сплошное уродство, но выписано, следует признать, превосходно.

Так вот, время от времени между ними были скандалы из-за женщин. Миссис Крейл тоже не была кроткой овечкой, которая страдает молча. Они часто ссорились, но в конце концов он всегда возвращался к ней. Эти его романы кончались ничем. Однако последний роман разительно отличался от предыдущих. В нем была замешана совсем юная девица. Ей было всего двадцать лет.

Звали ее Эльза Грир. Единственная дочь какого-то фабриканта из Йоркшира. У нее были деньги и характер, и она знала, чего хочет. А хотела она Эмиаса Крейла. Она заставила его написать ее портрет — обычно он не писал портретов дам из общества, «Такая-то в розовом шелке и жемчугах», он писал портреты личностей. Да я и не уверен, что большинство женщин мечтали быть им увековеченными — он был беспощаден! Но эту Грир он принялся писать, а кончил тем, что влюбился в нее без памяти. Ему было под сорок, и он уже много лет был женат. Он как раз созрел для того, чтобы свалять дурака из-за какой-нибудь девчонки. Ею и оказалась Эльза Грир. Он был от нее без ума и собирался развестись с женой и жениться на Эльзе.

Кэролайн Крейл была против развода. Она ему угрожала. Двое людей слышали, как она говорила, что, если он не расстанется с девчонкой, она его убьет. И она не шутила! Накануне они пили чай у соседа. Тот, между прочим, увлекался сбором трав и приготовлением из них лекарственных настоек. Среди запатентованных им настоек был кониум, или болиголов крапчатый. И там шел разговор об этом кониуме и о его ядовитых свойствах.

На следующий день он заметил, что половина содержимого бутылки исчезла. Сказал всем об этом. И в спальне миссис Крейл на дне одного из ящиков бюро нашли флакон с остатками кониума.

Эркюль Пуаро заерзал в кресле.

— Его мог положить туда кто-нибудь другой.

— Да, но она призналась полиции, что сама взяла яд. Глупо, конечно, но в ту минуту при ней не было адвоката, который мог бы посоветовать ей, что говорить, а что нет. Когда ее спросили, она откровенно призналась, что взят ла яд.

— Для чего?

— Чтобы покончить с собой, сказала она. Почему флакон оказался почти пустым или как получилось, что на нем были отпечатки только ее пальцев, она объяснить не сумела. Предположила, что Эмиас Крейл сам покончил с собой. Но если он взял флакон, спрятанный у нее в спальне, тогда почему на флаконе нет отпечатков его пальцев, а?

— Яд ему подлили в пиво, не так ли?

— Да. Она взяла из холодильника бутылку с пивом и сама отнесла ее в сад, где он писал. Налила пиво в стакан и стояла рядом, пока он пил. Все в это время ушли обедать, он был в саду один. Он часто не приходил к обеду. А спустя некоторое время она и гувернантка нашли его на том же месте мертвым. Она утверждала, что в пиве, которое ему дала, ничего не было. Мы же в качестве защиты выдвинули версию, что он вдруг почувствовал себя виноватым — его одолели угрызения совести, — сам подлил себе в пиво яд. Все это, разумеется, было притянуто за уши — не такой он человек! А самое неприятное было с отпечатками пальцев.

— На бутылке обнаружили отпечатки ее пальцев?

— Нет. Обнаружили отпечатки только его пальцев, причем фальшивые. Когда гувернантка побежала вызывать врача, она осталась возле него. В эту минуту она, должно быть, вытерла бутылку и стакан и прижала к ним его пальцы. Хотела сделать вид, что никогда не дотрагивалась ни до бутылки, ни до стакана. Когда такое объяснение не сработало, старик Рудольф, который был прокурором на процессе, неплохо повеселился, доказав с полной очевидностью, что человек не может держать бутылку, когда у него пальцы находятся в таком положении! Разумеется, мы изо всех сил старались доказать обратное, что его пальцы были сжаты в конвульсиях, когда он умирал, но, честно говоря, наши доводы были малоубедительны.

— Кониум мог оказаться в бутылке и до того, как она отнесла ее в сад, — заметил Эркюль Пуаро.

— В бутылке вообще не было яда. Только в стакане. Он помолчал, выражение его красивого с крупными чертами лица вдруг изменилось, он резко повернул голову.

— Подождите, Пуаро, на что вы намекаете? — спросил он.

— Если Кэролайн Крейл была невиновна, — ответил Пуаро, — каким образом кониум мог попасть в пиво? Защита на суде утверждала, что его туда налил сам Эмиас Крейл. Но вы говорите, что это вряд ли было возможно — не такой он был человек, — и я с вами согласен. Значит, если Кэролайн Крейл этого не сделала, то мог сделать кто-то другой.

— О господи, Пуаро, к чему толочь воду в ступе? Со всем этим давным-давно покончено. Она это сделала, не сомневаюсь. Если бы вы ее видели в ту пору, у вас не осталось бы и капли сомнения. У нее на лице прямо было написано, что она виновата. Мне даже показалось, что приговор принес ей облегчение. Она не боялась. Была совершенно спокойна. Ей хотелось одного: чтобы суд поскорее кончился. Мужественная женщина…

— И тем не менее, — сказал Эркюль Пуаро, — перед смертью она написала письмо с просьбой передать его дочери, в котором торжественно клялась в собственной невиновности.

— Очень возможно, — согласился сэр Монтегю Деплич. — Мы с вами на ее месте, возможно, поступили бы точно так же.

— Ее дочь утверждает, что она не способна на ложь.

— Ее дочь утверждает… Ха! Откуда ей об этом судить? Дорогой мой Пуаро, во время процесса ее дочь была совсем малышкой. Сколько ей было? Четыре-пять? Ей дали другое имя и увезли из Англии к каким-то родственникам. Что может она знать или помнить?

— Дети иногда неплохо разбираются в людях.

— Возможно. Но это не тот случай. Дочь, естественно, не может поверить, что ее мать совершила убийство. Пусть не верит. Вреда от этого никому нет.

— Но, к сожалению, она требует доказательств.

— Доказательств того, что Кэролайн Крейл не убила своего мужа? — Да.

— Боюсь, — вздохнул Деплич, — ей не суждено их раздобыть.

— Вы так думаете?

Знаменитый адвокат окинул своего собеседника задумчивым взором.

— Я всегда считал вас честным человеком, Пуаро. Что вы делаете? Хотите заработать деньги, играя на естественной любви дочери к матери?

— Вы не видели дочь. Она человек незаурядный. С очень сильным характером.

— Представляю, какой может быть дочь Эмиаса и Кэролайн Крейл. Чего же она хочет?

— Правды.

— Хм… Боюсь, что до правды будет трудно докопаться. Ей-богу, Пуаро, по-моему, тут нет никаких сомнений. Она его убила.

— Извините меня, мой друг, но я должен убедиться в этом лично.

— Не знаю, как вы сумеете это сделать. Можно, конечно, прочитать в газетах все отчеты с судебного процесса. Прокурором был Хамфри Рудольф. Его уже нет в живых. Дайте вспомнить, кто ему помогал? Молодой Фогг, по-моему. Да, Фогг. Поговорите с ним. Кроме того, существуют люди, которые в ту пору были в доме у Крейлов. Не думаю, что им придутся по душе ваши расспросы, когда вы приметесь копать все заново, но вытянуть из них кое-что вам, пожалуй, удастся. Вы ведь умеете внушать доверие.

— А, да, люди, причастные к этому делу. Это очень важно. Может, вы их помните?

Деплич задумался.

— Подождите — много лет прошло все-таки с тех пор.

В этом деле было, так сказать, замешано пятеро — слуг я не считаю, это все пожилые, преданные семье, насмерть перепуганные люди. Они были вне подозрения.

— Значит, пятеро, говорите вы? Расскажите-ка про них.

— Филип Блейк, закадычный друг Крейла, знал его всю жизнь. В ту пору он жил у них. Жив-здоров. Время от времени встречаю его на площадке для гольфа. Живет в Сент-Джордж-Хилле. Биржевой маклер. Играет на бирже, и довольно удачно. Преуспевает, последнее время начал полнеть.

— Так. Кто следующий?

— Старший брат Блейка. Деревенский сквайр. Домосед.

В голове у Пуаро звякнул колокольчик. Звякнул и умолк. Хватит каждый раз вспоминать детские стишки. Последнее время это стало у него прямо каким-то наваждением. Нет, колокольчик не умолк:

«Первый поросенок пошел на базар. Второй поросенок забился в амбар…»

— Значит, он остался дома, да? — пробормотал он.

— Это тот самый, про которого я уже говорил, он возился с настойками и травами, химик, что ли. Такое у него было хобби. Как его звали? У него было имя, которое часто встречается в романах… Ага, вспомнил. Мередит. Мередит Блейк. Не знаю, жив он или нет.

— Кто следующий?

— Следующая! Причина всех бед. Третья сторона треугольника. Эльза Грир.

— «Третий поросенок устроил пир горой…», — пробормотал Пуаро.

Деплич уставился на него.

— Она и вправду наелась досыта, — сказал он. — Оказалась очень деятельной. С тех пор трижды выходила замуж. Разводилась с невероятной легкостью. Сейчас она леди Диттишем. Откройте любой номер «Татлера» обязательно о ней прочтете.

— А кто еще двое?

— Гувернантка, но я не помню ее фамилии. Славная, услужливая женщина. Томпсон, Джонс, что-то вроде этого. И девочка, сводная сестра Кэролайн Крейл. Ей было лет пятнадцать. Сделалась знаменитостью. Занимается археологией, все время в экспедициях. Ее фамилия — Уоррен. Анджела Уоррен. Очень серьезная молодая женщина, я встретил ее на днях.

— Значит, она не тот поросенок, что, плача, побежал домой?

Сэр Монтегю Деплич окинул Пуаро каким-то странным взглядом.

— Ей есть от чего плакать, — сухо отозвался он. — У нее обезображено лицо. Глубокий шрам с одной стороны. Она… Да что говорить? Вы сами обо всем узнаете.

Пуаро встал.

— Благодарю вас, — сказал он. — Вы были крайне любезны. Если миссис Крейл не убила своего мужа…

— Убила, старина, убила, — оборвал его Деплич. — Поверьте мне на слово.

Не обращая на него внимания, Пуаро продолжал:

— …тогда вполне логично предположить, что это сделал кто-то из этих пятерых.

— Пожалуй, — с сомнением произнес Деплич, — только не пойму зачем. Не было причин! По правде говоря, я убежден, что никто из них этого не делал. Выбросьте эту мысль из головы, старина!

Но Эркюль Пуаро только улыбнулся и покачал головой.

Глава II ОБВИНИТЕЛЬ

— Безусловно, виновна, — коротко ответил мистер Фогг.

Эркюль Пуаро задумчиво разглядывал худую, чисто выбритую физиономию Фогга.

Квентин Фогг был совсем не похож на Монтегю Деплича. В Депличе были сила и магнетизм, держался он властно и вселял в собеседника страх. А в суде производил впечатление быстрой и эффектной сменой тона. Красивый, любезный, обаятельный — и вдруг чуть ли не сказочное превращение — губы растянуты, зубы оскалены в ухмылке — он жаждет крови.

Квентин Фогг, худой, бледный, до удивления лишенный тех качеств, какие составляют понятие «личность», вопросы свои обычно задавал тихим, ровным голосом, но настойчиво и твердо. Если Деплича можно было сравнить с рапирой, то Фогга — со сверлом. От него веяло скукой. Он так и не сумел добиться славы, но зато считался первоклассным юристом. И дела, которые вел, обычно выигрывал.

Эркюль Пуаро задумчиво разглядывал его.

— Значит, вот какое впечатление произвело на вас это дело?

Фогг кивнул.

— Если бы вы видели ее, когда она давала показания! Старый Хампи Рудольф, а он был прокурором на этом процессе, превратил ее в котлету. В котлету!

Он помолчал и вдруг неожиданно добавил:

— Но в целом процесс шел чересчур уж гладко.

— Не уверен, что правильно вас понимаю, — сказал Эркюль Пуаро.

Фогг свел свои тонко очерченные брови. Провел рукой по чисто выбритой верхней губе.

— Как бы это вам объяснить? — сказал он. — Тут сугубо английская точка зрения. Пожалуй, скорей всего подобную ситуацию можно сравнить с поговоркой: «Стрелять по сидящей птице». Понятно?

— Это и впрямь сугубо английская точка зрения, и тем не менее я вас понял. В уголовном суде, как на игровом поле Итона или на охоте, англичанин предпочитает не лишить своего противника или жертву надежды на успех.

— Именно. Так вот, в данном случае у обвиняемой не было никакой надежды. Хампи Рудольф играл с ней, как кошка с мышью. Началось все с допроса ее Депличем. Она сидела послушная, как ребенок среди взрослых, и давала на вопросы Деплича ответы, которые выучила наизусть. Спокойно, четко формулируя мысли — и совершенно неубедительно! Ее научили, что отвечать, она и отвечала. Деплич ничуть не был виноват. Старый фигляр сыграл свою роль отлично — но в сцене, где требуются два актера, один не в силах отдуваться и за другого. Она не желала ему подыгрывать. И это произвело на присяжных отвратительное впечатление. А затем встал старый Хампи. Надеюсь, вы его встречали? Его смерть — огромная для нас потеря. Закинув полу своей мантии через плечо, он стоял, покачиваясь, и не спешил. А потом вдруг задавал вопрос, да не в бровь, а в глаз!

Как я уже сказал, он сделал из нее котлету. Заходил то с одной стороны, то с другой, и всякий раз она садилась в галошу. Он заставил ее признать абсурдность ее собственных показаний, вынудил противоречить самой себе, и она вязла все глубже и глубже. А закончил он, как обычно, очень убедительно и веско: «Я утверждаю, миссис Крейл, что ваше объяснение кражи кониума желанием покончить с собой — ложь от начала до конца. Я утверждаю, что вы украли яд с намерением отравить вашего мужа, который собирался бросить вас ради другой женщины, и что вы умышленно его отравили». И она посмотрела на него — такая милая с виду женщина, стройная, изящная — и сказала совершенно ровным голосом: «О нет, нет, я этого не делала». Прозвучало это крайне неубедительно. Я заметил, как заерзал в своем кресле Деплич. Он сразу понял, что все кончено.

Помолчав минуту, Фогг продолжал:

— И тем не менее я чувствовал в ее поведении нечто странное. В некотором отношении оно было на удивление рациональным. А что еще ей оставалось делать, как не взывать к благородству — к тому самому благородству, которое наряду с нашим пристрастием к жестокой охоте заставляет иностранцев видеть в нас таких притворщиков! Присяжные да и все присутствующие в суде чувствовали, что у нее нет ни единого шанса. Она не умела даже постоять за себя. И, уж конечно, не была способна сражаться с такой грубой скотиной, как старый Хампи. Это еле слышное, неубедительное: «О нет, нет, я этого не делала» — было просто жалким.

Однако это было лучшее из того, что она могла предпринять. Присяжные заседали всего полчаса. Их приговор: виновна, но заслуживает снисхождения.

По правде говоря, она производила очень хорошее впечатление по сравнению с другой женщиной, замешанной в этом деле. С молодой девицей. Присяжные с самого начала ей не симпатизировали, но она не обращала на них внимания. Очень интересная, жесткая, современная, в глазах женщин, присутствующих в суде, она была олицетворением разрушительницы семьи. Семья в опасности, когда рядом бродят такие сексапильные девицы, которым совершенно наплевать на права жен и матерей. Она себя не щадила, должен признать. На вопросы отвечала честно. Удивительно честно. Она влюбилась в Эмиаса Крейла, он — в нее, и никаких угрызений совести, уводя его от жены и ребенка, она не испытывала.

Я даже восхищался ею. Она была, очень неглупа. Деплич устроил ей перекрестный допрос, но она его выдержала с честью. Тем не менее суд ей не симпатизировал. И судье она не нравилась. Вел процесс Эйвис. Сам в молодости любил погулять, но, когда надевал мантию, преследовал за малейшее нарушение морали. Напутствием, которое он давал присяжным по делу Кэролайн Крейл, был призыв к милосердию. Факты он отрицать не посмел, но раза два прозрачно намекнул на то, что подсудимую спровоцировали на совершение преступления.

— Но он не поддержал версию защиты о самоубийстве?

Фогг покачал головой.

— Эта версия ни на чем не была основана. Нет, я вовсе не хочу сказать, что Деплич не постарался выжать из нее все, что мог. Он произнес проникновенную речь. Расписал трогательную историю человека, наделенного темпераментом и щедрой душой, любителя удовольствий, внезапно охваченного страстью к красивой молодой девушке и хоть и терзаемого угрызениями совести, но неспособного устоять. Поведал о том, как Крейл осознал свою ошибку, и, испытывая отвращение к себе, покаялся в том, что был грешен по отношению к жене и ребенку, и решил покончить с собой! С честью выйти из замкнутого круга. Это была, повторяю, очень трогательная речь. Вы видели перед собой несчастного, раздираемого противоречиями человека: страсть и присущая ему от рождения благопристойность. Эффект от этой речи был потрясающим. Только, когда речь была завершена и чары нарушены, вам никак не удавалось в своем сознании связать эту мифическую фигуру с подлинным Эмиасом Крейлом. Ведь он был совсем другим. И Деплич не сумел найти своим словам подтверждения. Крейл, я бы сказал, скорей относился к тем людям, которые начисто лишены даже зачатков совести. Это был безжалостный, хладнокровный, всегда довольный собой себялюбец. Нравственным он был лишь в своем творчестве. Он не взялся бы, я убежден, написать на скорую руку какую-нибудь картину с сентиментальным сюжетом, сколько бы ему за нее ни предлагали. Но это был человек настоящий, который любил жизнь и умел пожить. Покончить с собой? Только не он!

— Быть может, защита выбрала не совсем убедительный вариант?

— А что еще им оставалось? — пожал плечами Фогг. — Не сидеть же сложа руки и твердить, что присяжным в данном случае делать нечего, ибо прокурор еще не доказал вину обвиняемой! Слишком уж много было улик. Яд у нее в руках был — она призналась, что украла его. В наличии имелись мотив для совершения преступления, средство и удобный случай — словом, асе.

— А нельзя ли было попытаться доказать, что все это с определенным умыслом подстроено?

Фогг не стал увиливать от ответа.

— Она сама многое признала. И потом, такая версия смотрится чересчур надуманной. Вы хотите сказать, что его убил кто-то другой, сделав так, чтобы вина пала именно на нее?

— Вы считаете такую позицию несостоятельной? Боюсь, что да, задумчиво ответил Фогг. — Вы предполагаете, что существует некий Икс? Где же нам его искать?

— Совершенно очевидно, среди тех людей, которые ее окружали. Таких было пятеро. И каждый из них мог иметь к этому делу самое непосредственное отношение.

— Пятеро? Дайте-ка припомнить. Был среди них такой нескладный малый, который варил травы. Опасное увлечение, но человек приятный. Правда, какой-то малопонятный. Нет, мне он этим Иксом не представляется. Затем сама девица — она могла бы прихлопнуть Кэролайн, но не Эмиаса. Биржевой маклер закадычный друг Крейла. В детективных романах он мог бы сойти за убийцу, но в жизни нет. Вот и все. Ах да, была еще младшая сестра, но про нее всерьез и говорить не стоит. Значит, четверо.

— Вы забыли гувернантку, — напомнил Эркюль Пуаро.

— Да, верно. Несчастные существа эти гувернантки, никто про них и не помнит. Средних лет, некрасивая, но с образованием. Психолог, наверное, стал бы утверждать, что она испытывала тайную страсть к Крейлу и поэтому убила его. Старая дева с подавленными инстинктами! Нет, не верю. Насколько мне помнится, она вовсе не производила впечатление невропатки.

— С тех пор прошло много лет.

— Пятнадцать или шестнадцать… Да, немало. Можно ли требовать, чтобы я все помнил?

— Как раз наоборот, — возразил Эркюль Пуаро, — я просто поражен, до чего вы все хорошо помните. Вы что, все это себе представляете? Когда рассказываете, у вас перед глазами всплывает картина, верно?

— Да, — задумчиво подтвердил Фогг, — я действительно все это вижу, причем довольно отчетливо.

— Меня очень интересует, мой друг, можете ли вы мне объяснить почему?

— Почему? — задумался Фогг. Его худое умное лицо оживилось. — И вправду, почему?

— Что вы видите отчетливо? — спросил Пуаро. — Свидетелей? Защитника? Судью? Обвиняемую, когда она дает показания?

— Как вы сумели догадаться? — восхитился Фогг. — Да, именно ее я вижу… Забавная штука — любовь. В ней жила любовь. Не знаю, была ли она красивой… Она была не первой молодости, выглядела утомленной — круги под глазами. Но она была средоточием его драмы. Она была в центре внимания. И тем не менее половину времени она отсутствовала. Была где-то в другом мире, далеко-далеко, хоть и сидела в зале суда, молчаливая, внимательная, с легкой вежливой улыбкой на губах. Она вся была в полутонах — свет и тень вместе. И при этом производила впечатление более живой, чем другая — эта девица с ее идеальной фигурой, с безупречным лицом и присущей юности дерзостью. Я восхищался Эльзой Грир — она была неглупой, умела постоять за себя, не боялась своих мучителей и ни разу не дрогнула! А Кэролайн Крейл я не восхищался, потому что она не умела бороться, потому что ушла в себя, в свой мир полутонов. Она не потерпела поражения, потому что ни разу не попыталась вступить в сражение. Я уверен только в одном, — помолчав, продолжал он. — Она любила человека, которого убила. Любила так, что умерла вместе с ним…

Мистер Фогг снова умолк и протер стекла своих очков.

— Боже мой, — вздохнул он; — какие, однако, странные вещи я говорю. В ту пору я был совсем молод и полон честолюбивых устремлений. Подобные события запоминаются. Я считаю, что Кэролайн Крейл была женщиной необыкновенной. Я ее никогда не забуду. Нет, я ее не забуду никогда…

Глава III МОЛОДОЙ ЮРИСКОНСУЛЬТ

Джордж Мейхью был осторожен и немногословен. Дело он разумеется, помнит, но не совсем отчетливо. Им занимался его отец, ему самому в ту пору было всего девятнадцать.

Да, процесс этот произвел большое впечатление. Крейл ведь был известным художником. Картины у него превосходные. Две из них и сейчас висят в Тейтовской галерее. Хотя, разумеется, это ничего не значит.

Пусть мсье Пуаро его извинит, но он не совсем понимает, что именно интересует мсье Пуаро. А, дочь! В самом деле? В Канаде? А он всегда считал, что в Новой Зеландии.

Джордж Мейхью чуть-чуть расслабился. Помягчел.

Да, для девушки это оказалось потрясением. Он ей глубоко сочувствует. Наверное, было бы куда лучше, если бы она так и не узнала всей правды. Но что толку теперь об этом говорить!

Она хочет знать? Что именно? Ведь об этом процессе много писали. Ему же лично почти ничего не известно.

Нет, он считает, что в вине миссис Крейл сомневаться не приходится. Хотя ее отчасти можно понять. Эти художники — с ними всегда нелегко. А у Крейла, насколько он помнит, вечно были романы то с одной, то с другой.

И она сама тоже, по-видимому, была женщиной с характером. Не могла примириться с тем, что ей становилось известно. В наши дни она бы просто развелась с ним, и все.

— По-моему, — осторожно добавил он, — в этом деле была замешана леди Диттишем.

Он не ошибается, заверил его Пуаро.

— Газеты время от времени вспоминают о том деле, — сказал Мейхью. Леди Диттишем не раз участвовала в бракоразводных процессах. Очень богатая женщина, как вам, наверное, известно. До этого она была замужем за известным путешественником. Она постоянно на виду. По-видимому, из тех женщин, которые любят, когда о них говорят.

— Или чрезмерно обожают знаменитостей, — предположил Пуаро.

Мысль эта не пришлась Джорджу Мейхью по вкусу. Он воспринял ее без особой радости.

— Пожалуй, да, в этом есть доля правды. И надолго задумался над этой мыслью.

— Ваша фирма много лет представляла интересы миссис Крейл? — спросил Пуаро.

— Нет, — покачал головой Джордж Мейхью. — «Джонатан и Джонатан» были юрисконсультами семьи Крейл. Но когда случилась беда, мистер Джонатан счел для себя неудобным действовать в интересах миссис Крейл и поэтому договорился с нами — с моим отцом — взять на себя обязанности по делу. Вам бы следовало, мсье Пуаро, попытаться встретиться со старым мистером Джонатаном. Он отошел от дел — ему больше семидесяти, — но он хорошо знал всех членов семьи Крейл и сумеет рассказать вам гораздо больше меня. Я, по правде говоря, мало что знаю. В ту пору я был мальчишкой. Не помню даже, присутствовал ли я на процессе.

Пуаро встал, а Джордж Мейхью, поднимаясь, добавил:

— Советую вам поговорить и с нашим старшим клерком Эдмундсом. Он и тогда служил у нас и очень интересовался процессом.

Эдмундс говорил медленно. Глаза его были настороже. Он не спеша оглядел Пуаро с головы до ног и уж потом позволил себе раскрыть рот.

— Да, дело Крейл я помню, — сказал он. И сурово добавил:

— Неприглядная была история.

В его хитром взгляде читался явный вопрос.

— Прошло слишком много времени, чтобы заново раскапывать все подробности, — сказал он.

— Приговор суда не всегда означает конец дела.

— Верно, — кивнул квадратной головой Эдмундс.

— У миссис Крейл осталась дочь, — продолжал Пуаро.

— Да, ребенок был. Ее отправили за границу к родственникам, верно?

— Дочь убеждена в невиновности матери, — сказал Пуаро.

— Вот как? — кустистые брови мистера Эдмундса взмыли вверх.

— Можете ли вы сказать что-либо в защиту ее убеждения?

Эдмундс задумался. Затем медленно покачал головой.

— Честно говоря, нет. Мне очень нравилась миссис Крейл. Что бы она там ни натворила, прежде всего это была леди. Не то что та, другая. Дерзкая, развязная девчонка! Прет, как танк! Выскочка из отребья — и это сразу бросалось в глаза! А миссис Крейл была благородной дамой.

— И тем не менее оказалась убийцей?

Эдмундс нахмурился. Но ответил более охотно, нежели прежде:

— Именно этот вопрос задавал я себе день изо дня. Она сидела на скамье подсудимых и спокойно, сдержанно отвечала на вопросы. «Не могу поверить», твердил себе я. Но сомневаться не приходилось, мистер Пуаро, если вы понимаете, о чем я говорю. Не мог же этот болиголов оказаться в пиве, которое выпил мистер Крейл, случайно. Его туда подлили. И если не миссис Крейл, то кто?

— Вот об этом я и спрашиваю, — сказал Пуаро. — Кто?

И снова в его лицо впились хитрые глаза.

— Вот, значит, в чем ваша мысль, — догадался мистер Эдмундс.

— А вы сами что думаете? Клерк ответил не сразу:

— Никаких сомнений на этот счет вроде не существовало.

— Вы бывали в суде, когда слушалось дело? — спросил Пуаро.

— Каждый день.

— И слышали показания свидетелей?

— Да.

— Не приметили ли вы в них какую-либо неискренность или неестественность?

— Не лгал ли кто-либо из них, хотите вы знать? — напрямую спросил Эдмундс. — Не было ли у кого-либо из них причины желать смерти мистера Крейла? Извините меня, мистер Пуаро, но уж больно это смахивает на мелодраму.

— Тем не менее подумайте над этим, — попросил Пуаро.

Он вглядывался в хитроватое лицо, в прищуренные задумчивые глаза. Медленно, с сожалением Эдмундс покачал головой.

— Эта мисс Грир, — начал он, — она, конечно, разозлилась и горела желанием отомстить. Отвечая на вопросы, она позволяла себе лишнее, но ей мистер Крейл был нужен живым. От мертвого ей было мало проку. Да, она хотела, чтобы миссис Крейл повесили, но только потому, что смерть вытащила у нее из-под носа лакомый кусок. Она была как тигрица, которой помешали совершить прыжок! Но ей, повторяю, мистер Крейл нужен был живым. Мистер Филип Блейк тоже был настроен против миссис Крейл с самого начала. А потому нападал на нее при всяком удобном случае. Но, так сказать, по-своему, а вообще он был другом мистера Крейла, вел себя честно. Его брат, мистер Мередит Блейк, был плохим свидетелем, отвечал невпопад, путался, был не уверен. Много я перевидал таких свидетелей. Впечатление такое, будто они лгут, а на самом деле говорят чистую правду. Пуще всего мистер Мередит Блейк боялся сказать что-нибудь лишнее. А потому из него вытянули больше, чем он хотел сказать. Он из тех робких джентльменов, которые при подобных обстоятельствах сразу начинают волноваться. Вот гувернантка, та не смущалась. Слов на ветер не бросала и отвечала по существу. Слушая ее, нельзя было понять, на чьей она стороне. Отлично соображала и за словом в карман не лезла. — Он помолчал. — Я уверен, что она знала куда больше, чем сказала.

— Я тоже, — согласился Эркюль Пуаро.

Он еще раз пристально взглянул на морщинистое хитроватое лицо своего собеседника. Оно было вежливо-бесстрастным. Интересно, подумал Пуаро, не снизошел ли мистер Альфред Эдмундс до намека?

Глава IV СТАРЫЙ ЮРИСКОНСУЛЬТ

Мистер Кэлеб Джонатан жил в Эссексе. После вежливого обмена письмами Пуаро получил приглашение, чуть ли не королевское по тону, отобедать и переночевать. Старый джентльмен, несомненно, был большим оригиналом. После пресного Джорджа Мейхью мистер Джонатан напоминал стакан выдержанного портвейна его собственного разлива.

У него были собственные методы подхода к интересующей собеседника теме, а поэтому только ближе к полуночи, попивая ароматный марочный коньяк, мистер Джонатан наконец расслабился. На восточный манер он по достоинству оценил тактичность Эркюля Пуаро, который не торопил его. Вот теперь, на досуге, он был готов подробно поговорить о семье Крейлов.

— Наша фирма знала не одно поколение этой семьи. Я лично был знаком с Эмиасом Крейлом и его отцом, Ричардом Крейлом. Помню я и Инока Крейла, деда. Все они были деревенские сквайры, думали больше о лошадях, — чем о людях. Держались в седле прямо, любили женщин, и мысли их не обременяли. К мыслям они относились с подозрением. Зато жена Ричарда Крейла была до отказа набита идеями — больше идей, чем здравого смысла. Она писала стихи, любила музыку — даже играла на арфе. Она была не крепкого здоровья и очень живописно смотрелась у себя на диване. Она была поклонницей Кингсли и поэтому назвала своего сына Эмиасом. Отцу это имя не нравилось, но перечить он не стал.

Эмиасу Крейлу качества, унаследованные от столь разных родителей, пошли только на пользу. От болезненной матери он унаследовал художественный дар, а от отца — энергию и невероятный эгоизм. Все Крейлы были себялюбцы. Никогда и ни при каких обстоятельствах они не признавали иной точки зрения, кроме собственной.

Постучав тонким пальцем по ручке кресла, старик окинул Пуаро хитрым взглядом.

— Поправьте меня, если я не прав, мсье Пуаро, но, по-моему, вы интересуетесь… характером, так сказать?

— Во всех моих расследованиях, — ответил Пуаро, — это меня интересует больше всего.

— Я вас понимаю. Вам хочется залезть в шкуру преступника. Очень интересно и увлекательно. Наша фирма никогда не занималась уголовной практикой, а поэтому мы не сочли себя достаточно компетентными действовать в интересах миссис Крейл, хотя это было бы вполне уместно. Мейхью вполне же отвечали требованиям. Они готовили документы для Деплича — возможно, им не хватило широты, — он требовал больших затрат и умел производить яркое впечатление. Однако у них недостало ума сообразить, что Кэролайн никогда не будет вести себя так, как от нее требовалось. Она не умела притворяться.

— А что она собой представляла? — спросил Пуаро. — Вот это мне больше всего хотелось бы знать.

— Да, да, сейчас. Почему она совершила то, что совершила? Вот самый главный вопрос. Видите ли, я знал её еще до замужества. Кэролайн Сполдинг это очень несчастное существо, хотя от природы очень жизнерадостное. Ее мать рано овдовела, и Кэролайн была к ней очень привязана. Затем мать вышла замуж снова, родился ребенок, появление которого Кэролайн восприняла крайне болезненно. С неистовой, по-юношески пылкой ревностью.

— Она ревновала?

— Страстно. И произошел весьма прискорбный инцидент. Бедное дитя, она впоследствии горько раскаивалась в случившемся. Но, как вам известно, мсье Пуаро, подобные эпизоды случаются в нашей жизни. Человек не всегда умеет сдерживаться. Это приходит потом, со зрелостью.

— Так что же произошло? — спросил Пуаро.

— Она швырнула в малышку пресс-папье. Ребенок ослеп на один глаз и получил увечье на всю жизнь. — Мистер Джонатан вздохнул. — Можете себе представить, каков был эффект от единственного заданного на этот счет вопроса во время суда. — Он покачал головой. — Создалось впечатление, что Кэролайн Крейл была женщиной с необузданным темпераментом. Что ни в коей мере не соответствует истине. Нет, не соответствует. — И еще раз вздохнув, заключил:

— Кэролайн Сполдинг часто приезжала гостить в Олдербери. Она хорошо ездила верхом, была умна. Ричарду Крейлу она очень нравилась. Она ухаживала за миссис Крейл и делала это умело и заботливо, а потому миссис Крейл тоже к ней благоволила. Дома она не была счастлива, зато в Олдербери ее встречало тепло. Она подружилась и с Дианой Крейл, сестрой Эмиаса. В Олдербери часто приезжали из соседней усадьбы братья Филип и Мередит Блейки. Филип всегда был мерзким негодяем и стяжателем. Мне он никогда не нравился. Но я слышал, что он умеет рассказывать забавные истории и считается верным другом. Мередит был, как говаривали в мое время, сентиментально-чувствительным. Увлекался ботаникой и бабочками, наблюдал за птицами и животными. Теперь это называется «изучать природу». О боже, все эти молодые люди были разочарованием для своих родителей. Никто из них не занимался тем что положено: охотой, стрельбой, рыбной ловлей. Мередит очень любил наблюдать за птицами и животными, а не стрелять в них. Филип явно предпочитал деревне город и занялся добыванием денег. Диана вышла замуж за человека, который не считался джентльменом. Он был офицером, но только во время войны. А Эмиас, сильный, красивый, энергичный, сделался художником! Что и свело, я убежден, Ричарда Крейла в могилу.

Со временем Эмиас женился на Кэролайн Сполдинг. Они всегда спорили и ссорились, но брак этот был, несомненно, по любви. Они безумно любили друг друга. И по прошествии лет продолжали любить. Но Эмиас, как и все Крейлы, был жестоким эгоистом. Он любил Кэролайн, но никогда с ней не считался. Он поступал так, как ему хотелось. По-моему, он любил ее настолько, насколько вообще был способен любить; прежде всего для него существовало его искусство. И никогда ни одной женщине не удалось взять верх над искусством. У него были многочисленные романы — это его вдохновляло, — но, как только женщины ему надоедали, он безжалостно их бросал. Он не был ни сентиментальным, ни романтиком.

И сластолюбцем тоже не был. Единственной женщиной, которая его немного интересовала, была его жена. И поскольку она это знала, то многое ему прощала. Он был отличным художником, она это понимала и почитала его талант. Он же бегал за женщинами, но всегда возвращался домой, чтобы, вдохновившись очередным романом, написать новую картину.

— Так бы они и жили, если бы не появилась Эльза Грир. Эльза Грир… И мистер Джонатан покачал головой.

— Что — Эльза Грир? — спросил Пуаро. И вдруг мистер Джонатан вздохнул:

— Бедное, бедное дитя!

— Вот какое у вас к ней отношение? — удивился Пуаро.

— Быть может, это из-за того, что я уже старик, но, по-моему, мсье Пуаро, в молодости есть какая-то незащищенность, и это трогает до слез. Молодость так ранима и в то же время безжалостна и самоуверенна. Она так великодушна и так требовательна.

Он встал и подошел к книжному шкафу. Вынув оттуда томик, он перелистнул страницы и начал читать:

…Если искренне ты любишь И думаешь о браке — завтра утром Ты с посланной моею дай мне знать, Где и когда обряд свершить ты хочешь, И я сложу всю жизнь к твоим ногам И за тобой пойду на край Вселенной.[1]

Словами Джульетты говорит сама молодость. Никакого умалчивания, никакой скрытности, никакой так называемой девичьей скромности. Только отвага, настойчивость, кипучая молодая энергия. Шекспир понимал молодых. Джульетта находит Ромео. Дездемона требует Отелло. Эти молодые, они не ведают сомнений, страха, гордости.

— Значит, Эльза Грир представляется вам в образе Джульетты? задумчиво спросил Пуаро.

— Да. Она была дитя удачи — юная, красивая, богатая. Она нашла своего Ромео и предъявила на него права. Пусть он не был юным, ее Ромео, пусть не был свободен. Эльза Грир не знала условностей, она была современной женщиной, девиз которой: «Живем ведь только раз!»

Он вздохнул, откинулся на спинку кресла и снова тихонько постучал по ручке.

— Джульетта-хищница. Молодая, безжалостная, но ранимая! Она смело ставит на кон все, что у нее есть, и выигрывает… Но в последнюю минуту является смерть, жизнерадостная, веселая, пылкая Эльза тоже умирает. Остается мстительная, холодная, жестокая женщина, всей душой ненавидящая ту, которая ей помешала. Боже милостивый, — голос его изменился, — простите меня за этот маленький экскурс в мелодраму. Идущая напролом молодая женщина! Нет, ничего интересного в ней нет. Бледно-розовая юность, страстная, уязвимая и так далее. Если это убрать, то что остается? Заурядная молодая женщина в поисках героя, чтобы возвести его на пьедестал.

— Не будь Эмиас Крейл знаменитым художником… — начал Пуаро.

— Именно, именно, — поспешил согласиться мистер Джонатан. — Вы попали в самую точку. Нынешние Эльзы обожают героев. Мужчина должен чего-то добиться, быть кем-то… Кэролайн Крейл мог бы понравиться и банковский клерк, и страховой агент. Кэролайн любила в Эмиасе мужчину, а не художника. Кэролайн Крейл не шла напролом — в отличие от Эльзы Грир, которая шла… Но Эльза была молодой, красивой и, на мой взгляд, трогательной.

Эркюль Пуаро ложился спать в задумчивости. Его мысли были заняты проблемой личности.

Клерку Эдмундсу Эльза Грир представлялась дерзкой, развязной девчонкой, не более того.

Старому мистеру Джонатану — вечной Джульеттой.

А Кэролайн Крейл?

Каждый видел ее по-своему. Монтегю Деплич презирал ее за нежелание бороться. Молодому Фоггу она казалась воплощением романтики, Эдмундс видел в ней леди. Мистер Джонатан назвал ее очень несчастным существом.

Какой показалась бы она ему, Эркюлю Пуаро? От ответа на этот вопрос зависел успех его расследования.

Пока никто из тех, с кем он беседовал, не высказал сомнения, что, какой бы она им ни казалась, Кэролайн Крейл была убийцей.

Глава V СТАРШИЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ ОФИЦЕР

Старший полицейский офицер в отставке Хейл задумчиво попыхивал трубкой.

— Забавное занятие вы для себя придумали, мсье Пуаро.

— Возможно, не совсем обычное, — осторожно согласился Пуаро.

— Столько лет прошло, — продолжал сомневаться Хейл.

Пуаро знал, что ему не раз придется услышать эту фразу.

— Это, конечно, затрудняет расследование, — мягко заметил он.

— Рыться в прошлом, — размышлял его собеседник, — дело стоящее, если есть определенная цель…

— Цель есть.

— Какая?

— Приятно пуститься на розыски правды ради правды. Мне такое дело нравится. И не забудьте про дочь.

— Да, — кивнул Хейл, — ее я, конечно, понимаю. Но, извините меня, мсье Пуаро, вы человек изобретательный. Могли бы придумать для нее какое-нибудь объяснение.

— Вы ее не знаете, — возразил Пуаро.

— Оставьте! Человек с вашим опытом! Пуаро выпрямился.

— Вполне возможно, mon cher, что я умею красиво и убедительно лгать вы, по-видимому, в этом уверены, — но я отнюдь не считаю, что должен этим заниматься. У меня свои принципы.

— Извините, мсье Пуаро. Я вовсе не хотел вас обидеть. Я предлагал это только из добрых побуждений, так сказать.

— Так ли?

— Девушке, которая собирается выйти замуж, неприятно вдруг узнать, что ее мать совершила убийство. На вашем месте я бы постарался убедить ее, что это было самоубийство. Скажите, что Деплич действовал не лучшим образом. Скажите, что вы лично не сомневаетесь, что Крейл сам отравился.

— Но все дело в том, что я очень сомневаюсь! Я ни на минуту не верю, что Крейл отравился. А вы-то сами считаете это возможным?

Хейл медленно покачал головой.

— Видите? Нет, я должен отыскать истину, а не правдоподобную, пусть и очень правдоподобную ложь.

Хейл посмотрел на Пуаро. Его квадратное красное лицо еще больше побагровело и даже сделалось еще более квадратным.

— Вы говорите о правде, — сказал он. — Мы же считаем, что в деле Крейл пришли к правде.

— Ваше заявление свидетельствует о многом, — быстро откликнулся Пуаро. — Я знаю, что вы честный, знающий свое дело человек. А теперь ответьте мне на такой вопрос: были ли у вас какие-либо сомнения по поводу вины миссис Крейл?

— Никогда, мсье Пуаро, — быстро и четко ответил полицейский. — Все обстоятельства указывали прямо на нее, и в поддержку этой версии работал каждый обнаруженный нами факт.

— Вы можете в общих чертах суммировать выдвинутые против нее обвинения?

— Могу. Когда я получил ваше письмо, я проглядел дело заново. — Он взял в руки маленькую записную книжку. — И выписал все заслуживающие внимания факты.

— Спасибо, друг мой. Я весь внимание.

Хейл откашлялся. В голосе его зазвучали официальные интонации.

— «В два сорок пять дня восемнадцатого сентября инспектору Конвею позвонил доктор Эндрю Фоссет, — начал он. — Доктор Фоссет сделал заявление о внезапной кончине мистера Эмиаса Крейла из Олдербери, добавив, что в силу обстоятельств, сопутствующих смерти, а также утверждения, высказанного неким мистером Блейком, находящимся в доме в качестве гостя, в дело должна вмешаться полиция.

Инспектор Конвей в сопровождении сержанта и полицейского врача тотчас выехал в Олдербери. Там был доктор Фоссет, который и провел их туда, где лежал труп мистера Крейла.

Мистер Крейл писал очередную картину в небольшом саду, известном под названием Оружейный сад, поскольку он выходил к морю и в нем стояла укрытая в бойнице миниатюрная старинная пушка. Сад находился на расстоянии четырех минут ходу от дома. Мистер Крейл не пришел домой к обеду, объяснив это тем, что ему нужна определенная игра света на камне, а позже, мол, солнце начнет садиться. И поэтому остался один в Оружейном саду, в чем, по словам присутствующих, ничего необычного не было. Мистер Крейл не придавал значения часам приема пищи. Иногда ему приносили в сад сандвич, но большей частью он предпочитал, чтобы его не беспокоили. Последними, кто видел его живым, были: мисс Эльза Грир (гость в доме) и мистер Мередит Блейк (ближайший сосед). Эти двое вернулись из сада в дом и вместе с остальными домочадцами сели обедать. После обеда на террасе был подан кофе. Миссис Крейл выпила кофе и сказала, что «пойдет посмотрит, что там поделывает Эмиас». Мисс Сесили Уильямс, гувернантка, встала и пошла вместе с ней. Ей нужно было найти кофту ее воспитанницы, мисс Анджелы Уоррен, сестры миссис Крейл, которую мисс Анджела куда-то задевала, а потому мисс Уильямс решила, что девочка могла оставить ее на берегу.

Они отправились в путь. Дорожка вела вниз среди деревьев, мимо калитки в Оружейный сад, на берег моря.

Мисс Уильямс начала было спускаться к морю, а миссис Крейл вошла в Оружейный сад. Почти сразу же миссис Крейл вскрикнула, и мисс Уильямс бросилась назад. Мистер Крейл полулежал, откинувшись на спинку скамьи, и был мертв.

По настоятельной просьбе миссис Крейл мисс Уильямс кинулась в дом, чтобы по телефону вызвать врача. Однако по дороге она встретила мистера Мередита Блейка и, поручив ему сделать то, что надлежало ей, сама вернулась к миссис Крейл, полагая, что кто-нибудь должен быть при ней. Доктор Фоссет прибыл к месту действия через пятнадцать минут. Он тотчас понял, что мистер Крейл умер уже некоторое время назад, примерно между часом и двумя часами дня. Ничто не указывало на причину смерти. Мистер Крейл не был ранен, и поза его была вполне естественной. Тем не менее доктор Фоссет, который был осведомлен о состоянии здоровья мистера Крейла и знал, что он не страдает никаким заболеванием, не был склонен воспринять случившееся как скоропостижную кончину. Именно в эту минуту мистер Филип Блейк и сделал доктору Фоссету свое заявление».

Хейл помолчал, а потом, глубоко вздохнув, перешел к, так сказать, второй главе своего повествования.

— «В дальнейшем мистер Блейк повторил свое заявление инспектору Конвею. Оно заключалось в следующем.

Утром того дня ему позвонил его брат мистер Мередит Блейк, который жил в Хэндкросс-Мэнор, в полутора милях от дома Крейлов. Мистер Мередит Блейк был химиком-любителем или, лучше сказать, травником. Войдя в то утро в свою лабораторию, мистер Мередит Блейк был удивлен, увидев, что бутылка с настойкой из болиголова была наполовину пустой, хотя накануне была полной. Обеспокоенный и напуганный, он позвонил брату, чтобы получить у него совет, как действовать дальше. Мистер Филип Блейк настоятельно посоветовал брату сейчас же явиться в Олдербери, где они подробно обговорят случившееся. И пошел ему навстречу, так что в дом они вернулись вместе. Они не приняли решения, как им следует поступить, придя к выводу, что побеседуют еще раз после обеда.

В результате дальнейших расспросов инспектор Конвей установил следующее. Накануне днем пять человек из Олдербери были приглашены в Хэндкросс-Мэнор к чаю. Это были мистер и миссис Крейл, мисс Анджела Уоррен, мисс Эльза Грир и мистер Филип Блейк. Пока они были там, мистер Мередит Блейк подробно рассказал им про свое увлечение и показал небольшую лабораторию, где продемонстрировал некоторые весьма специфического назначения настойки, среди которых был и кониум, основным компонентом которого является болиголов крапчатый. Мистер Блейк рассказал о его свойствах, заметив, что в настоящее время его изъяли из аптек, и похвастался тем, что обнаружил большую эффективность этого средства при употреблении в малых дозах для лечения коклюша и астмы. Потом он упомянул о его фатальных свойствах и даже прочел своим гостям отрывок из книги какого-то греческого автора, где описывалось действие этого яда».

Хейл снова помолчал, набил трубку свежим табаком и перешел к главе третьей.

— «Полковник Фрир, начальник полиции, поручил это дело мне. После вскрытия сомнений не осталось. Кониум, насколько мне известно, после смерти человека ни в чем внешне не проявляется, но врачи знали, что искать, а потому обнаружили его в значительном количестве. Доктор считал, что его дали за два-три часа до наступления смерти. Перед мистером Крейлом на столе стояли пустой стакан и пустая бутылка из-под пива. Были отданы на анализ остатки содержимого и из стакана, и из бутылки. В бутылке кониума не обнаружили, зато в стакане он был. Я провел расследование и выяснил, что, хотя ящик с пивом и стаканы хранились в небольшом сарае в Оружейном саду на случай, если мистеру Крейлу захочется во время работы пить, именно в это утро миссис Крейл принесла из дома бутылку пива со льда. Когда она пришла, мистер Крейл писал, а мисс Грир ему позировала, сидя на каменной ограде сада.

Миссис Крейл откупорила бутылку, вылила ее содержимое в стакан и дала стакан мужу, который стоял перед мольбертом. Он выпил пиво, как обычно, одним глотком. Потом, скривившись, поставил стакан на стол и сказал: «Сегодня мне все кажется противным на вкус!» На что мисс Грир засмеялась: «Гурман!» Мистер Крейл отозвался: «Хорошо хоть холодное». Хейл замолчал.

— В котором часу это было? — спросил Пуаро.

— Примерно в четверть двенадцатого. Мистер Крейл продолжал писать. По словам мисс Грир, он через некоторое время пожаловался, что у него немеют конечности — наверное, из-за ревматизма. Но он был не из тех, кто любит говорить про болезни, и, по-видимому, постеснялся признаться, что плохо себя чувствует. Он довольно раздраженно заявил, что хотел бы остаться один, а все остальные пусть идут обедать, — впрочем, такое заявление не было для него чем-то необычным.

Пуаро кивнул.

— Итак, Крейл остался один в Оружейном саду, — продолжал Хейл. — А оставшись один, сел и расслабился. Начался паралич мышц. И поскольку быстрой помощи не было, последовала смерть.

Пуаро снова кивнул.

— Я действовал, как положено. Никаких затруднений в установлении фактов я не испытывал. Накануне имела место ссора между миссис Крейл и мисс Грир, которая крайне нагло позволила себе заявить, как она переставит мебель, когда будет там жить. Миссис Крейл возмутилась: «О чем вы говорите? Что значит «когда вы будете здесь жить»?» — «Не притворяйтесь, будто вы не понимаете; о чем я говорю, Кэролайн. Вы как страус, который прячет голову в песок. Вам прекрасно известно, что мы c Эмиасом любим друг друга и собираемся пожениться». — «Ничего подобного я не слышала», — сказала миссис Крейл. Тогда мисс Грир сказала: «Что ж, теперь услышали». Тогда миссис Крейл повернулась к мужу, который в эту минуту вошел в комнату, и спросила:

«Эмиас, действительно ли ты собираешься жениться на Эльзе?»

— И что же ответил мистер Крейл? — с любопытством спросил Пуаро.

— По-видимому, он обратился к мисс Грир и закричал на нее: «Какого черта ты болтаешь ерунду? Неужто у тебя не хватает ума держать язык за зубами?» — «Я считала, что Кэролайн должна знать правду», — ответила мисс Грир. «Это правда, Эмиас?» — спросила у мужа миссис Крейл.

Он, не глядя на нее, отвернулся и что-то пробормотал.

«Скажи. Я хочу знать», — настаивала она. На что он ответил: «Правда, правда, только я не хочу сейчас об этом говорить». И вышел из комнаты. А мисс Грир сказала: «Вот видите!» — и продолжала рассуждать на тот счет, что непорядочно со стороны миссис Крейл вести себя как собака на сене. Что все они должны вести себя как люди разумные. И что она лично надеется, что Кэролайн и Эмиас навсегда останутся друзьями.

— И что на это ответила миссис Крейл? — полюбопытствовал Пуаро.

— По словам свидетелей, она рассмеялась. «Только через мой труп, Эльза», — сказала она и пошла к дверям. А мисс Грир вдогонку ей крикнула: «Что вы имеете в виду?» Миссис Крейл оглянулась и сказала: «Я скорей убью Эмиаса, чем отдам его вам». — Хейл помолчал. — Изобличающее заявление, а?

— Да, — в раздумье согласился Пуаро. — И кто все это слышал?

— В комнате были мисс Уильямс и Филип Блейк. Они чувствовали себя крайне неловко.

— Их показания совпадают?

— Почти. Я еще ни разу не видел, чтобы двое свидетелей описывали какое-нибудь событие совершенно одинаково. Вам это известно не хуже меня, мсье Пуаро.

Пуаро кивнул. И сказал задумчиво:

— Да, было бы интересно посмотреть… — И замолчал.

— Я провел в доме обыск, — продолжал Хейл. — В спальне миссис Крейл в нижнем ящике был найден небольшой флакон из-под жасминовых духов, завернутый в шерстяной чулок. Пустой. Я снял с него отпечатки пальцев. Они принадлежали только миссис Крейл. При анализе в нем были обнаружены остатки почти выдохшегося жасминового масла и свежего раствора кониума.

Я предупредил миссис Крейл о правилах дачи показаний и показал ей флакон. Она отвечала охотно. Она была, сказала она, в очень плохом настроении. Выслушав от мистера Мередита Блейка описание свойств настойки, она осталась в лаборатории, вылила жасминовые духи, которые у нее были при себе, и наполнила флакон настойкой кониума. Я спросил ее, зачем она это сделала, и она ответила: «Есть вещи, о которых мне не хотелось бы говорить, но со мной вдруг случилась беда. Мой муж собирался оставить меня ради другой женщины. Если бы это произошло, я предпочла бы умереть. Вот почему я взяла яд».

Хейл умолк.

— Что ж, это звучит правдоподобно, — сказал Пуаро.

— Может быть, мсье Пуаро. Но это не совпадает с тем, что она говорила раньше. На следующее утро случился очередной скандал. Часть его слышал мистер Филип Блейк. Мисс Грир — другую часть. Скандал разразился в библиотеке между мистером и миссис Крейл. Мистер Блейк был в холле и слышал кое-какие подробности. Мисс Грир сидела на террасе возле открытого окна библиотеки и слышала гораздо больше.

— И что же они слышали?

— Мистер Блейк слышал, как миссис Крейл сказала: «Ты и твои женщины! Я готова тебя убить. Когда-нибудь я тебя прикончу».

— Никакого упоминания о самоубийстве?

— Нет. Никаких слов вроде: «Если ты это сделаешь, я покончу с собой». Мисс Грир засвидетельствовала примерно то же самое. По ее словам, мистер Крейл сказал: «Постарайся относиться к этому разумно, Кэролайн. Я тебя люблю и всегда буду заботиться о вас — о тебе и о ребенке. Но я хочу жениться на Эльзе. Мы всегда были готовы предоставить друг другу свободу». На что миссис Крейл ответила: «Хорошо, но не говори потом, что я тебя не предупредила». — «О чем ты?» — спросил он. И она сказала: «О том, что люблю тебя и не собираюсь от тебя отказаться. Я скорей тебя убью, чем отдам другой женщине».

Пуаро чуть шевельнул рукой.

— Мне представляется, — пробормотал он, — что мисс Грир вела себя крайне неразумно, настаивая на браке. Миссис Крейл вполне могла отказать мужу в разводе.

— И на этот счет у нас есть свидетельские показания, — сказал Хейл. Миссис Крейл, по-видимому, кое в чем призналась мистеру Мередиту Блейку. Он был старым и верным другом. Он расстроился и решил переговорить с мистером Крейлом на этот счет. Произошло это, могу я сказать, накануне днем. Мистер Блейк весьма деликатно попенял своему приятелю, заметив, что он будет огорчен, если брак мистера и миссис Крейл так катастрофически распадется. Он также указал на то, что мисс Грир еще очень молода и что для такой молодой женщины крайне неприятно быть замешанной в бракоразводном процессе. На что мистер Крейл ответил, усмехнувшись (бесчувственный он был человек): «Да Эльза вовсе об этом и не помышляет. Она и не собирается участвовать в бракоразводном процессе. Мы это устроим, как обычно».

— Следовательно, мисс Грир вела себя недостойно, затеяв подобный разговор, — заметил Пуаро.

— Вы же знаете, что такое женщины! — сказал старший полицейский офицер Хейл. — Как они готовы схватить друг друга за горло! Так или иначе, ситуация создалась нелегкая. Не могу понять, почему мистер Крейл это допустил. По словам мистера Мередита Блейка, он хотел завершить картину. Вам это что-нибудь говорит?

— Да, друг мой, полагаю, да.

— А мне нет. Человек сам искал себе неприятностей.

— Возможно, он всерьез рассердился на молодую женщину за то, что она чересчур распустила язык.

— О да. Мередит Блейк тоже так сказал. Если он хотел закончить картину, не понимаю, почему бы ему было не взять несколько фотографий и не поработать с ними. Я знаю одного малого — он делает акварели-пейзажи, — он так и работает.

Пуаро покачал головой.

— Нет, я вполне могу понять Крейла. Поймите, друг мой, что в ту пору картина была для него важнее всего на свете. Как бы он ни хотел жениться на этой девушке, картина была для него прежде всего. Вот почему он надеялся, что во время ее пребывания у них в доме ничего не обнаружится. Девушка, конечно, придерживалась совсем иной точки зрения. У женщин всегда на первом месте любовь.

— Мне ли об этом не знать? — почему-то с чувством отозвался старший полицейский офицер Хейл.

— Мужчины, — продолжал Пуаро, — а в особенности люди искусства, устроены по-другому.

— Искусства! — с презрением воскликнул старший полицейский чин. Вечно эти разговоры про искусство! Никогда я его не понимал и не пойму! Вы бы видели картину, которую писал Крейл. Вся какая-то перекошенная. Девушка на ней выглядит так, будто у нее болят зубы, а бойницы все кажутся кривыми. Неприятная картина! Я потом долго не мог ее забыть. Мне она даже по ночам снилась. Более того, она каким-то образом повлияла на мое зрение — бойницы, стены и все прочее виделись мне именно такими, какими они были на картине. Да и женщины тоже!

— Сами того не ведая, — улыбнулся Пуаро, — вы сейчас воздали должное величию Эмиаса Крейла.

— Чепуха! Почему это художник не может нарисовать такое, на что приятно посмотреть? Зачем лезть из себя в поисках уродства?

— Некоторые из нас, mon cher, видят красоту в самых необычных вещах.

— Девушка эта ведь была хороша, — сказал Хейл. — Намазана, конечно, и ходила почти голая. Нынче девицы вообще потеряли всякий стыд. А то ведь было, если помните, шестнадцать лет назад. В наши дни, конечно, никто не обратил бы внимания на ее одежду. Но тогда — я просто был шокирован. Брюки и полотняная рубашка, распахнутая на груди, а под ними — ничего…

— Вы неплохо запомнили подробности, — лукаво заметил Пуаро.

Старший полицейский офицер Хейл покраснел.

— Я просто излагаю вам то впечатление, которое произвела на меня картина, — сурово ответил он.

— Я понимаю, — успокоил его Пуаро. И продолжал:

— Значит, получается, что главными свидетелями против миссис Крейл были Филип Блейк и Эльза Грир.

— Да. Эти двое просто исходили злостью. Но обвинение привлекло в качестве свидетеля гувернантку, и ее показания получились даже более существенными, нежели показания Блейка и мисс Грир. Она была, как вы понимаете, целиком на стороне миссис Крейл. Готова была сражаться за нее до конца. Но, как женщина честная, говорила правду, не стараясь что-либо скрыть.

— А Мередит Блейк?

— Бедный джентльмен был очень расстроен случившимся. И правильно! Он винил себя за то, что приготовил эту ядовитую настойку, — и коронер тоже винил его в этом. Кониум входит в список ядовитых веществ № 1. Мистеру Блейку было выражено порицание в самой резкой форме. Он дружил и с мистером и с миссис Крейл, а потому случившееся переживал особенно болезненно, не говоря уж о том, что ему, как человеку, постоянно живущему в деревне, такая популярность была совершенно ни к чему.

— А младшая сестра миссис Крейл давала показания?

— Нет. В этом не было необходимости. Она не слышала, как миссис Крейл угрожала своему мужу, а сообщить нам нечто такое, чего бы мы не узнали от остальных свидетелей, она не могла. Она видела, как миссис Крейл подошла к холодильнику и вынула оттуда бутылку с пивом. Защита, разумеется, могла вызвать ее в качестве свидетеля для подтверждения того, что миссис Крейл отнесла бутылку прямо в сад, не открыв ее. Но это уже не имело значения, поскольку мы и не утверждали, что кониум был в бутылке.

— Как же она сумела подлить его в стакан, если при этом присутствовали еще два человека?

— Ну, во-первых, они не следили за ней. Мистер Крейл писал — он смотрел попеременно то на холст, то на натурщицу. А мисс Грир позировала ему, сидя спиной к миссис Крейл, и взгляд ее был обращен на мистера Крейла.

Пуаро кивнул.

— Никто не смотрел на миссис Крейл, а яд, как оказалось, у нее был в пипетке от авторучки, которую заправляют чернилами. Мы нашли пипетку раздавленной на дорожке, ведущей к дому.

— У вас, я смотрю, есть ответ на все, — пробормотал Пуаро.

— А как же, мсье Пуаро! Не будучи предвзятым, должен констатировать, что миссис Крейл угрожала убить мужа, и она украла яд из лаборатории. Пустой флакон был найден у нее в комнате, и на нем нашли отпечатки только ее пальцев. Она умышленно отнесла ему пиво — весьма странно, если припомнить, что перед этим они поругались и не разговаривали друг с другом…

— Очень любопытно. Я на это обратил внимание.

— Да. Тоже доказательство в некотором роде. Почему это она вдруг проявила к нему такую благожелательность? Он жалуется на странный привкус а кониум и в самом деле имеет неприятный привкус. Она находит его мертвым и отсылает гувернантку к телефону. Почему? Для того чтобы вытереть бутылку и стакан и прижать к нему его пальцы. И после этого она рассказывает, что он раскаялся и покончил с собой. Очень правдоподобно!

— Да, задумано было, конечно, человеком, лишенным фантазии.

— Если хотите знать мое мнение, то она даже не взяла на себя труд как следует поразмыслить. Слишком была поглощена ненавистью и ревностью. Думала только о том, как бы с ним расправиться. А потом, когда все было кончено, когда она увидела его мертвым, тогда, по-моему, она вдруг пришла в себя и сообразила, что совершила убийство, за которое ей грозит смертная казнь. И в полном отчаянии схватилась за первую пришедшую ей в голову мысль, выдвинув версию о самоубийстве.

— Что ж, все, что вы говорите, звучит очень убедительно, — заметил Пуаро. — Она могла мыслить именно так.

— Это убийство можно было квалифицировать и как преднамеренное убийство, и как неумышленное, — сказал Хейл. — Нельзя поверить, что она продумала все от начала до конца. Думаю, что она совершила его под влиянием минуты.

— Пожалуй… — пробормотал Пуаро. Хейл посмотрел на него с любопытством.

— Удалось ли мне убедить вас, мсье Пуаро, — спросил он, — что в этом деле существует полная ясность?

— Почти. Но не совсем. Есть два-три обстоятельства…

— Можете ли вы предложить иное решение, которое звучало бы более убедительно?

— Чем были заняты в то утро все прочие действующие лица? — спросил Пуаро.

— Смею вас уверить, мы тщательно проверили их действия. Все до единого. Алиби ни у кого не оказалось — но, когда смерть вызвана ядом, такое случается довольно часто. Ничто не может помешать убийце дать своей жертве облатку с ядом, объяснив, что она очень способствует работе кишечника, и затем очутиться в другом конце Англии.

— Но вы полагаете, что в данном случае такого произойти не могло?

— Мистер Крейл не жаловался на кишечник. Да и не похоже, чтобы что-либо подобное могло случиться. Мистер Мередит Блейк, правда, любил рекомендовать снадобья собственного приготовления, но не думаю, что мистер Крейл их принимал. А если бы он и решился, то сначала с шутками оповестил бы всех об этом. Кроме того, зачем мистеру Мередиту Блейку было убивать мистера Крейла? Все показания свидетельствовали о том, что они были в очень хороших отношениях. Как и все прочие. Мистер Филип Блейк был самым близким приятелем покойного. Мисс Грир была в него влюблена. Мисс Уильямс, я полагаю, его осуждала, но моральное осуждение вовсе не влечет за собой желание отравить человека. Маленькая мисс Уоррен часто с ним цапалась — она была в переходном возрасте, — но ей предстояло отправиться в школу, и, по-моему, они друг другу очень симпатизировали. В доме к ней относились особенно ласково и участливо. Вы, наверное, знаете почему. Когда она была еще совсем ребенком, ей было нанесено увечье, причем сделала это миссис Крейл в приступе безумной ярости. Что еще раз свидетельствует о том, что она не умела сдерживаться. Рассердиться на ребенка и изувечить его на всю жизнь!

— Это также доказывает, — задумчиво сказал Пуаро, — что Анджела Уоррен имела основание затаить обиду на Кэролайн Крейл.

— Возможно. Но при чем тут Эмиас Крейл? Кстати, миссис Крейл была искренне предана своей младшей сестре, взяла ее к себе, когда умерли ее родители, и, как я уже сказал, относилась к ней с особой любовью, по словам других, чрезмерно ее балуя. И девочка любила миссис Крейл. Во время судебного процесса ее увезли из Лондона, старались, чтобы она знала о нем как можно меньше — на этом, по-моему, очень настаивала сама миссис Крейл. Но девочка была очень расстроена и требовала, чтобы ей дали возможность повидаться с сестрой в тюрьме. Кэролайн Крейл отказалась. Подобная встреча, сказала она, может на всю жизнь отразиться на психике девочки. И устроила так, чтобы девочку отправили учиться за границу. Мисс Уоррен стала очень известной личностью, — добавил он. — Путешествует по каким-то забытым богом местам и читает лекции в Королевском географическом обществе.

— И никто ей не напоминает про тот процесс?

— Во-первых, у нее другая фамилия. Даже девичьи фамилии у них разные. У них была одна мать, но разные отцы. Девичья фамилия миссис Крейл была Сполдинг.

— А эта мисс Уильямс, она была гувернанткой дочери Крейлов или Анджелы Уоррен?

— Анджелы. У малышки была няня, но мисс Уильямс ежедневно немного с ней занималась.

— А где был ребенок в ту пору?

— Она уехала с няней погостить у бабушки. У леди Трессилиан, вдовы, потерявшей двух малолетних дочерей и потому особенно привязанной к ребенку.

— Понятно, — кивнул Пуаро.

— Что же касается действий всех прочих действующих лиц, — продолжал Хейл, — то я могу изложить их вам.

Мисс Грир после завтрака сидела на террасе возле окна библиотеки. Там, как я уже сказал, она и подслушала ссору между Крейлом и его женой. Потом она вместе с Крейлом прошла в Оружейный сад и просидела там до обеда, раза два пройдясь по саду, чтобы немного размяться.

Филип Блейк после завтрака остался в доме и тоже отчасти слышал ссору. После того как Крейл и мисс Грир ушли, он принялся читать газету. Потом ему позвонил его брат, и он отправился ему навстречу. Они вместе прошли по дорожке, идущей мимо Оружейного сада. Мисс Грир пошла в дом взять пуловер, так как ей стало холодно, а с Крейлом была миссис Крейл, и они обсуждали вопрос об отъезде Анджелы в школу.

— Вполне дружеская беседа?

— Нет, не дружеская. Крейл чуть ли не кричал на нее, насколько я понимаю. Сердился, что его донимают домашними проблемами. По-моему, она хотела обговорить некоторые подробности, раз им предстояло разойтись.

Пуаро кивнул.

— Оба брата обменялись с Эмиасом Крейлом несколькими словами. Затем снова появилась мисс Грир и села на свое место. Крейл взялся за кисть, явно надеясь, что все уйдут. Намек был понят, и они вернулись в дом. Между прочим, именно тогда, когда они были в Оружейном саду, Эмиас Крейл пожаловался, что пиво теплое, и его жена пообещала ему принести пиво из холодильника.

— Ага!

— Вот именно «ага!». В ту минуту она просто источала мед. Братья вернулись в дом и уселись на террасе. Миссис Крейл и Анджела Уоррен принесли им пива.

Потом Анджела Уоррен отправилась на берег моря купаться, и Филип Блейк пошел с ней.

Мередит Блейк устроился на поляне, где была скамейка. Поляна эта выходила как раз на Оружейный сад. Ему была видна сидевшая на бойнице мисс Грир и слышен разговор между нею и Крейлом. Мистер Мередит сидел и думал о пропавшем кониуме. Он очень беспокоился по этому поводу и не знал, как поступить. Эльза Грир увидела его и помахала ему рукой. Когда позвонили к обеду, он спустился к калитке Оружейного сада, откуда вышла Эльза Грир, и они вместе вернулись в дом. Именно тогда он заметил, что Крейл выглядел, как он сказал, довольно странно, но в ту пору не придал этому значения. Крейл был из тех, кто никогда не болеет, поэтому никому и в голову не пришло, что с ним может что-то случиться. С другой стороны, когда ему не писалось так, как он хотел, у него бывали приступы гнева или, наоборот, он впадал в депрессию. В таких случаях его не трогали и старались как можно меньше с ним общаться. Так и поступили в данном случае мисс Грир и мистер Мередит Блейк.

Что же касается остальных, то слуги были заняты работой по дому и приготовлением обеда. Мисс Уильямс с утра сидела в классной комнате, проверяя тетради Анджелы. А затем тоже уселась на террасе, занимаясь починкой белья. Анджела Уоррен большую часть утра провела в саду — лазала по деревьям, срывала плоды. Вам известно, что такое пятнадцатилетняя девчонка! Сливы, кислые яблоки, недозрелые груши и тому подобное. После этого она вернулась в дом, а потом, как я уже сказал, пошла с Филипом Блейком на море, где перед обедом выкупалась.

Старший полицейский офицер Хейл помолчал.

— А теперь, — воинственно сказал он, — как по-вашему, есть во всей этой истории нечто, вызывающее сомнения?

— Нет, — сказал Пуаро.

— Вот видите!

В этих двух словах слышалось торжество.

— И тем не менее, — продолжал Пуаро, — я намерен добиться для себя полной ясности. Я…

— Что вы собираетесь делать?

— Я хочу посетить этих пятерых и услышать от каждого из них их собственную версию случившегося.

Старший полицейский офицер Хейл тяжело вздохнул.

— Вы сошли с ума! — сказал он. — Их версии никогда не совпадут. Неужто вам не ясно, что не встретишь и двух людей, кто бы помнил события одинаково. Да еще когда прошло столько времени! Вы услышите пять версий пяти различных убийств!

— На это я и рассчитываю, — ответил Пуаро — Это будет очень поучительно.

Глава VI ПЕРВЫЙ ПОРОСЕНОК ПОШЕЛ НА БАЗАР…

Филип Блейк полностью соответствовал описанию Монтегю Деплича. Преуспевающий и общительный хитрец, склонный к полноте.

Эркюль Пуаро попросил принять его в половине седьмого вечера в воскресенье. Филип Блейк только что закончил партию в гольф и торжествовал победу, выиграв у противника пять фунтов. Он был готов к дружелюбному и откровенному разговору.

Эркюль Пуаро представился и объяснил, что ему нужно. На этот раз он не спешил признаться в истинной причине своего прихода. Речь шла, как понял Блейк, о серии книг, посвященных знаменитым преступлениям.

— Господи, — нахмурился Филип Блейк, — кому это нужно?

Эркюль Пуаро пожал плечами. Сегодня он старался как можно больше выглядеть иностранцем. Пусть к нему относятся свысока, но снисходительно.

— Публика любит такое чтение, — пробормотал он.

— Дикари, — отозвался Филип Блейк. Но сказано это было благодушно без той брезгливости и отвращения, которые проявил бы более щепетильный человек.

— Такова человеческая натура, — заметил, пожав плечами, Эркюль Пуаро. — Мы с вами, мистер Блейк, знаем жизнь, а потому не испытываем иллюзий насчет наших соплеменников. Большинство из них люди неплохие, но идеализировать их не приходится.

— Я лично давно расстался с иллюзиями, — признался Блейк.

— Зато, говорят, вы рассказываете занимательные истории.

— А! — блеснул глазами Блейк. — Слышали эту?

Пуаро рассмеялся именно там, где следовало. История была не поучительной, но забавной.

Филип Блейк откинулся на спинку кресла, расслабился, глаза щурились от удовольствия.

А Эркюлю Пуаро вдруг пришло в голову, что он выглядит, как довольный жизнью поросенок.

Первый поросенок пошел на базар…

Что представляет собой этот человек, Филип Блейк? Забот он, по-видимому, не ведает. Преуспевает, доволен собой. Никаких укоров, угрызений совести, навязчивых воспоминаний о прошлом. Да, откормленный поросенок, который пошел на базар и накупил много товара…

А когда-то Филип Блейк, наверное, был совсем другим. Видно, красивым в молодости. Глаза, правда, могли бы быть чуть побольше и пошире расставлены — но в остальном вполне приличный молодой человек. Сколько ему сейчас? На вид где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью. Значит, во время смерти Крейла ему было под сорок. Был в ту пору меньше доволен собой, своим положением. Требовал от жизни, наверное, больше, а получал меньше…

Не зная, как приступить к делу, Пуаро пробормотал:

— Вы, разумеется, понимаете мое положение?

— Нет, представьте себе, и не догадываюсь. — Маклер выпрямился, взгляд его снова стал внимательным. — Почему вы? Вы ведь не писатель?

— Ни в коем случае. Я сыщик.

Подобная скромность вовсе не была присуща Эркюлю Пуаро.

— Ну, конечно! Мы все знаем, кто вы. Знаменитый Эркюль Пуаро!

Но в тоне его звучала насмешка. Филип Блейк был слишком англичанином, чтобы всерьез относиться к претензиям иностранца.

Своим приятелям он бы сказал:

— Продувная бестия! Может, на женщин он и производит впечатление, но со мной этот номер не пройдет!

И хотя именно такое ироническое отношение и хотел вызвать у него Эркюль Пуаро, тем не менее он вдруг разозлился.

На этого человека, этого преуспевающего дельца появление Эркюля Пуаро не произвело должного впечатления! Какое безобразие!

— Я искренне польщен, — отнюдь не искренне сказал Пуаро, — что вы меня так хорошо знаете. Мой успех, позвольте заметить, основан на психологии на вечном «почему?» в поведении человека. Сегодня, мистер Блейк, мир интересует психологический аспект совершенного преступления. А когда-то это был романтический аспект.

Знаменитые преступления пересказывались только под одним углом зрения — в основе их лежала любовная история. В наши дни все изменилось. Люди с интересов читают о том, что доктор Криппен убил свою жену, потому что она была крупной, рослой женщиной, а он — маленьким и невидным, и поэтому у него развился комплекс неполноценности. Они читают об известной преступнице, которая совершила убийство потому, что ее отец не обращал на нее никакого внимания, когда ей было три года. Нынче публику интересует, почему совершено то или иное преступление.

Слегка зевнув, Филип Блейк сказал:

— По-моему, причина большинства преступлений совершенно ясна. Обычно это деньги.

— Нет, дорогой мой сэр, — воскликнул Пуаро, — причина никогда не бывает ясна! В этом-то все дело!

— И именно тут подключаетесь вы?

— И именно тут, как вы изволили выразиться, подключаюсь я! Есть идея изложить ряд совершенных когда-то преступлений с точки зрения психологии. Я специалист в области психологии. Вот почему я и принял на себя эту обязанность.

— Думаю, на весьма выгодных условиях? — ухмыльнулся Филип Блейк.

— Надеюсь. Очень надеюсь.

— Примите мои поздравления. А теперь, быть может, вы объясните, при чем тут я?

— С удовольствием. Речь идет о деле Крейлов, мсье. Филип Блейк не удивился. Но сделался задумчив.

— Да, конечно, дело Крейл… — произнес он.

— Надеюсь, это не вызывает у вас неприятных чувств, мистер Блейк? заволновался Эркюль Пуаро.

— Ни в коем случае, — заверил его Филип Блейк. — Зачем негодовать по поводу того, что ты не можешь изменить? Процесс Кэролайн Крейл давно стал достоянием общественности. Любой может обратиться к архивам и изучить его от начала до конца. Возражать бесполезно. Хотя — не боюсь вам признаться все это мне очень не по душе. Эмиас Крейл был моим близким другом. Очень Жаль, что предстоит заново разворошить всю эту неприятную историю. Но от этого никуда не денешься.

— Вы философ, мистер Блейк.

— Нет. Просто я хорошо понимаю, что лезть на рожон ни к чему. Думаю даже, что вы подойдете к этой проблеме менее предвзято, чем кто-либо другой.

— Надеюсь, что мне удастся написать об этом достаточно деликатно и удержаться от безвкусицы, — сказал Пуаро.

Филип Блейк громко, но невесело гоготнул.

— Забавно слышать это от вас.

— Уверяю вас, мистер Блейк, я в этом весьма заинтересован. Для меня это вопрос не только денег. Я искренне хочу воссоздать прошлое, прочувствовать и увидеть события, которые имели место, понять, что за ними стояло, уяснить мысли и чувства участников драмы.

— Не думаю, что в этой, как вы выражаетесь, драме присутствовали какие-то особые хитросплетения. Дело было совершенно очевидным. Обычная женская ревность, и ничего больше, — заметил Филип Блейк.

— Меня очень интересует, мистер Блейк, ваша реакция на случившееся.

— Реакция! Реакция! — вдруг с жаром повторил Филип Блейк, и лицо его побагровело. — Как вы можете так говорить? Какой могла быть моя реакция, когда убили, отравили моего друга, моего лучшего друга! А ведь если бы я действовал более проворно, то сумел бы его спасти.

— Почему вы так считаете, мистер Блейк?

— Вот почему. Полагаю, вы уже знакомы с обстоятельствами дела? — Пуаро кивнул. — Отлично. В то утро мой брат Мередит позвонил мне. Он попал в переплет. Одна из его адских смесей, к тому же смертельно опасная, пропала. Как же поступил я? Велел ему прийти и обещал обговорить с ним это обстоятельство. Решить, что нам делать. «Решить, что нам делать». До сих пор не могу понять, почему я оказался таким дураком и не сообразил сразу, что промедление смерти подобно. Мне следовало подойти прямо к Эмиасу и предупредить его, сказав: «Кэролайн утащила у Мередита яд, и вам с Эльзой следует быть начеку».

Блейк встал и возбужденно заходил взад и вперед по комнате.

— Господи боже, неужто вы думаете, что я об этом забыл? Я знал. И у меня была возможность спасти Эмиаса, а я отнесся к этому несерьезно, предоставив Мередиту решать, как поступить. Почему у меня не хватило ума сообразить, что Кэролайн не остановят ни угрызения совести, ни сомнения? Она украла этот яд неспроста, украла, чтобы использовать при первой же возможности. Она не станет ждать, пока Мередит обнаружит пропажу.

Я знал, что Эмиасу грозит смертельная опасность, и ничего не предпринял.

— Вы напрасно так казнитесь, мсье. У вас не было времени…

— Времени? — перебил его Блейк. — У меня было полно времени. И куча возможностей. Я мог пойти прямо к Эмиасу, как я уже сказал, пусть даже он бы мне не поверил. Эмиас был не из тех, кто легко верит, что им грозит опасность. Он бы только махнул рукой. Кроме того, он никогда бы не согласился с тем, что Кэролайн способна на преступление. А я мог бы пойти к ней. И сказать: «Я знаю, что ты задумала, что ты собираешься сделать. Предупреждаю тебя, если Эмиас или Эльза умрут от отравления кониумом, тебя повесят». Это бы ее остановило. В конце концов, я мог бы позвонить в полицию. Многое можно было бы сделать, а вместо этого я позволил Мередиту уговорить себя действовать осторожно и не спеша. «Нам необходимо обговорить все как следует, удостовериться, кто взял яд…» Старый дурак — за всю жизнь не принял ни единого быстрого решения! Ему повезло, что он оказался старшим сыном и унаследовал поместье. Если бы ему хоть раз пришлось делать деньги, он бы остался без пенни в кармане.

— А вы не сомневались, кто взял яд? — спросил Пуаро.

— Разумеется, нет. Я сразу понял, что это дело рук Кэролайн. Я ее хорошо знал.

— Очень интересно, — заметил Пуаро. — Мне хотелось бы знать, мистер Блейк, что представляла собой Кэролайн Крейл.

— Она не была оскорбленной невинностью, какой казалась на процессе, резко сказал Филип Блейк.

— Какой же она была? Блейк сел на место.

— Вы в самом деле хотите знать? — сурово спросил он.

— Очень.

— Кэролайн была дрянью. Дрянью от начала и до конца. Но с обаянием. Ей была присуща та мягкость, которая действует на людей обманчиво. Она казалась хрупкой и беспомощной, и окружающим всегда хотелось прийти ей на помощь. Если обратиться к истории, у нее много общего с королевой шотландской Марией Стюарт. Всегда добрая, несчастная, привлекательная, а в действительности — холодная, расчетливая интриганка, замыслившая убийство Дарили и ушедшая от ответа. И Кэролайн была такой же — холодной и расчетливой. И по характеру она была недоброй.

Не знаю, сказали ли вам — на процессе это не было отмечено как существенная деталь, но ее это высвечивает в определенном ракурсе, — что она сделала со своей младшей сестрой? Она была от природы ревнивой. Ее мать вышла замуж вторично, и все внимание и любовь были обращены на маленькую Анджелу. Кэролайн не могла этого выдержать. Она попыталась убить малышку ударила ее рукояткой кочерги. К счастью, удар оказался несмертельным. Но поступок этот говорит о многом.

— Да, конечно.

— Вот что такое настоящая Кэролайн. Она всегда и везде стремилась быть первой. Быть второй — этого она не могла пережить. В ней был холодный эгоизм, способность совершить убийство.

Она казалась импульсивной, а в действительности была расчетливой. Когда она еще совсем молоденькой гостила в Олдербери, она быстро, но внимательно разглядывала нас и планировала свое будущее. Собственных денег у нее не было. Я в ее расчеты не входил — младший сын, которому предстояло проложить себе дорогу самостоятельно. Забавно, что сейчас я мог бы, пожалуй, купить Мередита и Крейла, будь он жив, со всеми потрохами! Некоторое время она присматривалась к Мередиту, но в конце концов остановила свой выбор на Эмиасе. У Эмиаса будет Олдербери, и, хотя доходов от поместья немного, она поняла, что как художник он необычайно талантлив. И сделала ставку на то, что, прославившись, он сумеет неплохо зарабатывать.

Она не ошиблась. Признание пришло к Эмиасу очень скоро. Он не сделался модным художником — но талант его был признан и картины раскупались. Вам доводилось видеть его картины? У меня есть одна. Пойдемте, я вам покажу.

Он повел Пуаро в столовую и указал на стену слева.

— Вот пожалуйста. Это картина Эмиаса.

Пуаро молча разглядывал картину. Он был поражен, как человек способен преобразить самый обычный предмет волшебной силой таланта. На полированном столе красного дерева стояла ваза с розами. Казалось бы, избитая тема. Как же Эмиасу Крейлу удалось заставить розы полыхать буйным, почти непристойным пламенем? Блики этого пламени, словно наяву, дрожали на полировке стола. Чем объяснить то изумление, которое вызывала картина? Ибо она была изумительной. Пропорции стола, наверное, повергли бы старшего полицейского офицера Хейла в отчаяние. Он принялся бы утверждать, что роз — такой формы и такого цвета не бывает. А потом гадал бы, чем ему не пришлись по душе эти розы и по какой причине не понравился круглый стол красного дерева.

— Удивительно, — с легким вздохом пробормотал Пуаро.

Блейк повел его обратно.

— Я сам никогда не разбирался в искусстве. Не понимаю, почему мне хочется смотреть и смотреть на эту картину, не отрывая глаз. Она такая… такая настоящая, — признался он.

— Пуаро энергично закивал головой.

Блейк предложил гостю сигарету и закурил сам.

— И этот человек, человек, который написал эти розы, человек, который создал «Женщину, готовящую коктейль», человек, который написал потрясающее «Рождество Христово», этот человек погублен в расцвете лет мстительной, злобной по натуре женщиной! Он помолчал.

— Вы скажете, что я ожесточен, что я несправедлив к Кэролайн. Да, она обладала обаянием, я это чувствовал. Но я знал, я всегда знал, что она представляет собой в действительности. Эта женщина, мсье Пуаро, была олицетворением зла. Она была беспощадной, безжалостной и хищной.

— Но мне говорили, что миссис Крейл в браке довелось мириться с многочисленными трудностями?

— Да, причем она не стеснялась всем об этом рассказывать. Вечная мученица! Бедняга Эмиас! Его семейная жизнь была сплошным адом — или, скорей, была бы адом, не будь он человеком необычным. Его талант служил ему защитой. Когда он писал, все становилось ему безразличным, он забывал про Кэролайн, про ее придирки, про их ссоры и размолвки, а им не было конца, как вам известно. Не проходило и недели, чтобы не случалось очередного скандала. Ей эти распри доставляли удовольствие. Поднимали настроение, что ли. Давали выход чувствам. Она выкрикивала все обидные слова и оскорбления, что приходили ей на ум, а потом мурлыкала от удовольствия, как гладкая, откормленная кошка. Ему же подобные скандалы обходились дорого. Он жаждал мира, тишины, покоя. Такому человеку, как он, вообще не следовало жениться — он не был создан для семейного очага. У мужчины вроде Крейла могут быть связи, но не семейные узы. Они сковывают его индивидуальность.

— Он вам об этом говорил?

— Он знал, что я его верный друг. И понимал, что я сам все вижу. Он не жаловался. Не таким он был человеком. Порой у него вырывалось: «Будь они прокляты, эти женщины!» Или: «Никогда не женись, старина. Успеешь побывать в аду после смерти».

— Вы знали про его увлечение мисс Грир?

— О да, по крайней мере я видел, как это началось. Он сказал мне, что познакомился с изумительной девушкой. Она совсем не такая, сказал он, каких ему довелось знать прежде. Правда, я не придал большого значения его словам. Эмиас вечно встречал «необыкновенных женщин». Но обычно уже через месяц он смотрел на вас непонимающими глазами и не мог вспомнить, о ком идет речь. Но Эльза Грир действительно была не похожа на других. Я понял это, когда приехал в Олдербери. Она его заарканила, поймала раз и навсегда. Бедняга плясал под ее дудку.

— Вам Эльза Грир тоже не нравилась?

— Не нравилась. Она явно была из хищниц. Она хотела, чтобы Крейл принадлежал ей и душой, и телом. И тем не менее я считаю, она подходила ему больше, чем Кэролайн. Будь она за ним замужем, она бы предоставила ему свободу. Или он бы ей надоел, и она быстро нашла бы кого-нибудь другого. Освободиться от всяких связей с женщинами было бы Эмиасу только на пользу.

— Но он, по-видимому, к этому не стремился?

— Этот глупец вечно впутывался в интрижки, — вздохнул Филип Блейк. Но в действительности женщины мало что значили в его жизни. Только две оставили в ней след — это Кэролайн и Эльза.

— А ребенка он любил? — спросил Пуаро.

— Анджелу? Мы все любили Анджелу. Отличная девочка! Не капризная, любила всякие проделки. Несчастная женщина была эта ее гувернантка. Эмиас тоже очень любил Анджелу, но порой она позволяла себе слишком многое, и тогда он жутко на нее злился. Тогда вмешивалась Кэролайн, всегда принимая сторону Анджелы, чем окончательно выводила Эмиаса из себя. Он терпеть не мог, когда они выступали против него единым фронтом. В доме вообще было чересчур много ревности. Эмиас ревновал к тому, что у Кэро Анджела обычно была на первом месте и ради нее она была готова на все. А Анджела ревновала Кэро к Эмиасу и бунтовала против его властных манер. Это он принял решение отправить ее осенью в школу, и она была в ярости. Не из-за того, что ей не хотелось ехать в школу, по-моему, она была вовсе не против школы, ее разозлило, что Эмиас решил все сам, даже не поговорив предварительно с ней. И она всячески старалась ему отомстить. Однажды она сунула ему в постель с десяток слизняков. А вообще-то я считаю, Эмиас был прав. Пора ей было узнать, что такое дисциплина. Мисс Уильямс была превосходной гувернанткой, но даже она признавалась, что не в силах справиться с Анджелой. Он умолк.

— Когда я спросил, любил ли Эмиас ребенка, — сказал Пуаро, — я имел в виду его собственную дочь.

— А, вы говорили про малышку Карлу? Она тоже была всеобщей любимицей. И Эмиас, когда был в настроении, с удовольствием с ней возился. Но его привязанность к девочке ни в коем случае не помешала бы ему жениться на Эльзе, если вы об этом меня спрашиваете. Такого чувства к дочери он не испытывал.

— А Кэролайн Крейл была очень привязана к ребенку?

Что-то вроде судороги исказило лицо Филипа.

— Не могу сказать, что она была плохой матерью. Нет, не могу. Единственное…

— Да, мистер Блейк?

— Единственное, что вызывает у меня чувство боли во всей этой истории, — с горечью отозвался Филип, — это мысль о ребенке. При каких трагических обстоятельствах началась, по существу, ее жизнь! Ее отправили за границу к двоюродной сестре Эмиаса. Я надеюсь, очень надеюсь, что ей и ее мужу удалось утаить от ребенка правду.

Пуаро покачал головой.

— Правда, мистер Блейк, имеет обыкновение обнаруживаться. Даже по прошествии лет.

— Не уверен, — пробормотал маклер.

— В интересах истины, мистер Блейк, — продолжал Пуаро, — я хочу попросить вас кое-что сделать.

— Что именно?

— Я хочу попросить вас подробно описать все события, имевшие место в те дни в Олдербери. То есть я прошу вас в письменной форме изложить ваши воспоминания, связанные как с самим убийством, так и с сопутствующими ему обстоятельствами.

— Но разве можно после стольких лет упомнить все в точности и последовательности?

— Почему же нет?

— Потому что прошло так много времени.

— Именно по прошествии лет в памяти остается самое главное, отсекая все несущественные детали.

— Вы хотите получить общее изложение фактов?

— Ни в коем случае. Мне нужно подробное, добросовестное описание всех событий в том порядке, в каком они происходили, и всех бесед, которые вы в состоянии припомнить.

— А что, если я не правильно их запомнил?

— Постарайтесь изложить их так, как они вам помнятся. Конечно, кое-что вы подзабыли, но этому уж ничем не поможешь.

Блейк с любопытством смотрел на него.

— А зачем все это? В полицейском досье вы найдете значительно более аккуратное изложение фактов.

— Нет, мистер Блейк. Меня интересует психология. Мне не нужны голые факты. Мне нужен ваш собственный отбор фактов. Время и память помогут вам сделать выбор. Возможно, имели место эпизоды или были сказаны слова, которых мне никогда не найти в полицейских досье, ибо вы никогда о них прежде не упоминали, либо не придавая им значения, либо не желая о них говорить.

— Эти мои воспоминания будут опубликованы? — резко спросил Блейк.

— Разумеется, нет. Прочту их только я. Они помогут мне сделать определенные выводы.

— И вы не будете из них ничего цитировать без моего согласия?

— Разумеется, нет.

— Хм, — задумался Филип Блейк, — я очень занят, мсье Пуаро.

— Я прекрасно понимаю, что вам придется затратить на это время и усилия. Я был бы рад договориться о гонораре. В разумных пределах.

Наступило молчание.

— Нет, — вдруг выпалил Филип Блейк, — если я уж возьмусь за это дело, то бесплатно.

— Значит, возьметесь?

— Помните, я не могу поручиться за надежность своей памяти, предупредил Филип.

— Это вполне понятно.

— В таком случае, — сказал Филип Блейк, — я с удовольствием это сделаю. По-моему, я обязан сделать это… из дружбы к Эмиасу Крейлу.

Глава VII ВТОРОЙ ПОРОСЕНОК ЗАБИЛСЯ В АМБАР…

Эркюль Пуаро был не из тех, кто пренебрегает деталями.

Он тщательно продумал тактику подхода к Мередиту Блейку. Мередит Блейк, был уверен он, очень отличается от Филипа Блейка, и его нельзя брать штурмом. Тут следовало действовать не спеша.

Эркюль Пуаро знал, что есть только один способ проникнуть в эту крепость. Необходимо запастись рекомендательными письмами. Причем эти письма ни в коем случае не должны быть от его коллег по профессии К счастью, за годы карьеры Эркюль Пуаро обрел друзей во многих графствах. В том числе и в Девоншире. Он стал вспоминать, кто ему может помочь в Девоншире И нашел двух людей, которые оказались знакомыми или друзьями мистера Мередита Блейка. В результате чего и явился к нему во всеоружии: одно письмо было написано леди Мэри Литтон-Гор, вдовой благородного происхождения, но с ограниченными средствами, ведущей весьма уединенный образ жизни, а второе — адмиралом в отставке, семья которого продолжала обитать в Девоншире уже в четвертом поколении.

Мередит Блейк принял Пуаро в состоянии некоторого замешательства.

Последнее время, чувствовал он, очень многое в жизни изменилось. Например, когда-то частные сыщики были только частными сыщиками, которым либо поручали охрану подарков на деревенских свадьбах, либо предстояло распутать какое-нибудь грязное дельце.

Но вот что пишет леди Мэри Литтон-Гор: «Эркюль Пуаро — мой старый и близкий друг. Убедительно прошу вас оказать ему посильную помощь». А Мэри Литтон-Гор никак нельзя отнести к тем женщинам, которые имеют Дело с частными сыщиками. И адмирал Кроншо писал: «Отличный малый, превосходно соображает. Буду признателен, если вы сочтете возможным ему помочь. И человек он интересный, может рассказать немало занимательного».

И вот он явился. Странный тип: не так одет, ботинки на пуговичках, немыслимые усы! Явно не в его, Мередита Блейка, вкусе. Сразу видно, что не охотник и не картежник. Иностранец, одним словом.

Посмеиваясь в душе, Эркюль Пуаро с легкостью читал мысли, которые роились в голове у Мередита Блейка.

Он сразу почувствовал, насколько вырос его интерес, как только поезд доставил его в Вест-Кантри. Теперь он собственными глазами увидит те места, где когда-то разыгрались события.

Именно здесь, в Хэндкросс-Мэнор, жили два брата, отсюда они ходили в Олдербери, где шутили, играли в теннис и дружили с юным Эмиасом Крейлом и девушкой по имени Кэролайн. Отсюда Мередит отправился в Олдербери в то роковое утро. Было это шестнадцать лет назад. Эркюль Пуаро с любопытством посмотрел на человека, который в свою очередь вежливо, но не без тревоги взирал на него.

Мередит Блейк был именно такой, каким Пуаро и ожидал его увидеть: очень похож на английского джентльмена из сельской местности, довольно стесненного в средствах и увлекающегося охотой и спортивными играми на свежем воздухе.

Поношенный пиджак из твида, обветренное, но с приятными чертами и выцветшими голубыми глазами лицо, нечетко очерченный рот, неровная щеточка усов. Мередит Блейк, решил, Пуаро, совсем не такой, как его брат. Держался он неуверенно, мыслил явно лениво. Казалось, будто с годами ритм его жизни становился все более медлительным, в то время как у его брата, наоборот, ускорялся.

Как Пуаро уже догадался, Мередит Блейк был из тех, кого нельзя подталкивать. Неторопливость английской сельской жизни проникла в его кровь и плоть.

Выглядел он, думал Пуаро, много старше своего брата, хотя, по словам мистера Джонатана, разница между ними составляла всего лишь года два.

Эркюль Пуаро похвалил себя за то, что угадал, с чего начать общение с человеком старой закваски. И казаться англичанином сейчас тоже было незачем. Нет, лучше быть явным иностранцем — и тогда тебя великодушно за это простят. Эти иностранцы плохо разбираются в наших порядках. Например, перед завтраком протягивают руку, чтобы поздороваться. И тем не менее это вполне приличный человек.

Пуаро решил произвести именно такое впечатление. Они осторожно побеседовали о леди Мэри Литтон-Гор и об адмирале Кроншо. Были упомянуты и другие имена. К счастью, Пуаро был знаком с чьим-то кузеном и встречался с чьей-то золовкой. И заметил, как глаза сквайра потеплели. Этот иностранец, по-видимому, вращается среди приличных людей.

Легко и незаметно Пуаро перешел к цели своего визита. Быстро преодолел неизбежно вызванную неприязнь. Эта книга — увы! — должна быть написана. Мисс Крейл — мисс Лемаршан, как ее зовут теперь, — просит его быть редактором. Факты, к сожалению, явились достоянием общественности. Но можно постараться и сделать так, чтобы исключить из текста душераздирающие подробности. Ранее, добавил Пуаро, ему уже удалось использовать свое влияние, дабы избежать пикантных частностей в мемуарах одного лица.

Мередит Блейк побагровел от гнева. Руки его дрожали, когда он набивал трубку. Чуть заикаясь, он сказал:

— Отвратительно раскапывать то, что случилось шестнадцать лет назад! Почему не оставить все как есть?

Пуаро пожал плечами.

— Я с вами совершенно согласен, — сказал он. — Но что поделать? На такие вещи есть спрос. И любой имеет право восстановить в памяти людей доказанное в суде преступление и прокомментировать его.

— Мне это представляется безобразием.

— Увы, мы живем в далеко не деликатном веке… — пробормотал Пуаро. Вы были бы поражены, мистер Блейк, если бы узнали, сколько неприятных публикаций мне удалось, скажем, смягчить. Я очень хочу сделать все, что в моих силах, чтобы пощадить чувства мисс Крейл.

— Малышка Карла! Этот ребенок уже превратился во взрослую женщину! Трудно поверить! — бормотал Мередит Блейк.

— Время летит быстро, не так ли?

— Чересчур быстро, — вздохнул Мередит Блейк.

— Как вы убедились из переданного мною письма мисс Крейл, — сказал Пуаро, — она поставила себе задачей узнать все, что можно, о печальных событиях прошлого.

— Зачем? Зачем раскапывать все заново? — сердился Мередит Блейк. — Не лучше ли оставить все как есть?

— Вы это говорите, мистер Блейк, потому что слишком хорошо знаете прошлое. Мисс Крейл же ничего не помнит. То есть она знает о случившемся только из официальных документов.

— Да, я забыл, — поморщился Мередит Блейк. — Бедное дитя. В каком она положении! Какой ужас узнать всю правду! И прочитать эти бездушные, сухие судебные отчеты.

— Истину, — заметил Эркюль Пуаро, — никогда не оценить только из судебных протоколов. Многое остается за пределами этих документов и в то же время имеет большое значение. Это ощущения, чувства, характеры участников состоявшейся драмы, смягчающие вину обстоятельства…

Он умолк, и его собеседник тотчас откликнулся, словно актер в ответ на брошенную ему реплику.

— Смягчающие вину обстоятельства! Вот именно. Если они и существовали когда-либо, то именно в этом случае. Эмиас Крейл был мне старым приятелем наши семьи уже несколько поколений дружат, — но, честно говоря, его поведение было возмутительным. Конечно, он был художником, и, по-видимому, этим оно объясняется. Он позволял себе бесконечные романы, да и вообще такие поступки, какие не придут в голову приличному человеку.

— Ваше последнее замечание крайне интересно, — сказал Эркюль Пуаро. Эта ситуация представляется мне исключительно непонятной, ибо воспитанный светский человек никогда не станет хвастаться своими связями с женщинами.

Худое лицо Блейка, с которого так и не сошло выражение недоумения, вдруг оживилось.

— Да, — согласился он, — но дело ведь в том, что Эмиас был человеком необычным! Он был художником, и искусство у него всегда вытесняло все остальное. Я никогда не понимал и сейчас не понимаю эти так называемые художественные натуры. Крейла, правда, я немного понимал — наверное, потому, что знал его всю жизнь. Его родители ничем не отличались от моих родителей. Во многом Крейл был обычным человеком. И только в том, что касалось искусства, он не соглашался с общепринятыми стандартами. Он ни в коем случае не был любителем. Он был первоклассным, поистине первоклассным художником. Его кое-кто считает даже гением. Может, это и справедливо. Но именно поэтому он и был, так сказать, человеком неуравновешенным. Когда он писал картину, все остальное для него не существовало, не имело права ему мешать. Он жил как во сне. Работа завладевала им целиком. И только когда картина была написана, он приходил в себя и начинал жить обычной жизнью.

Он вопросительно взглянул на Пуаро, и тот кивнул головой.

— Я вижу, вы меня понимаете. Вот чем объясняется и возникновение той самой ситуации. Он был влюблен в эту девушку. Хотел на ней жениться. Был готов ради нее оставить жену и ребенка. Но он уже начал писать ее и хотел закончить картину. Все прочее перестало для него существовать. Он никого не видел. И ему даже в голову не приходило, что сложившаяся обстановка была невыносимой для этих двух женщин.

— А они его понимали?

— Отчасти. Эльза, по-моему, понимала. Она восторгалась им как художником. Но положение у нее, естественно, было нелегким. Что же касается Кэролайн…

Он умолк.

— Что же касается Кэролайн… — напомнил Пуаро.

— Кэролайн… Я всегда… Я всегда очень любил Кэролайн. Было время, когда… когда я мечтал жениться на ней. Но это чувство вскоре было в корне пресечено. Тем не менее я навсегда остался, если можно так сказать, преданным ей.

Пуаро в раздумье кивнул головой. Это старомодное выражение, почувствовал он, отражает сущность сидящего перед ним человека. Мередит Блейк был из тех людей, кто охотно и преданно посвящает себя своей романтической привязанности. Он будет беззаветно служить даме сердца, не надеясь на награду. Да, все это очень соответствует его натуре.

— Вас, должно быть, — тщательно подбирая слова, сказал Пуаро, возмущало подобное отношение к ней?

— Да. Очень. Я даже попытался поговорить с Крей-лом по этому поводу.

— Когда же это произошло?

— Накануне случившегося. Они пришли ко мне на чай. Я отозвал Крейла в сторону и… высказался. Помню, я даже сказал, что это несправедливо по отношению к ним обеим.

— А, вы так сказали?

— Да. Видите ли, мне казалось, что он этого не понимает.

— Вполне возможно.

— Я объяснил ему, что это ставит Кэролайн в исключительно трудное положение. Если он намерен жениться на этой девушке, то незачем держать ее у себя в доме, тыча ею Кэролайн в лицо. Сносить подобное оскорбление, сказал я, выше ее сил.

— И что же он ответил? — с любопытством спросил Пуаро.

— «Ничего, проглотит», — с отвращением произнес Мередит Блейк.

Эркюль Пуаро поднял брови.

— Не очень симпатичный ответ, — заметил он.

— По-моему, просто гнусный. Я вышел из себя, сказал, что, если ему наплевать на жену и безразлично, что он заставляет ее страдать, тогда как быть с девушкой? Неужто он не понимает, в какое гадкое положение ставит ее? Он ответил, что и Эльза это проглотит. И затем продолжал: «Ты, Мередит, по-видимому, не понимаешь, что я пишу свою лучшую картину. Это шедевр. И двум ревнивым и сварливым бабам не удастся ее испортить, черт побери!»

Убеждать его было без толку. Я сказал, что он утратил всякое чувство приличия. Работа, сказал я, — это еще не все. И тут он меня перебил: «Для меня — все».

Я никак не мог успокоиться. Заявил, что его отношение к Кэролайн просто позор. Что она с ним несчастна. Он ответил, что знает это и очень сожалеет. Сожалеет! «Я знаю, Мерри, — сказал он, — ты мне не поверишь, но это правда. Из-за меня Кэролайн живет в аду, но она святая и никогда не жалуется. Она, по-моему, знала, на что идет. Я не скрывал от нее, что я законченный эгоист и распущенный малый».

Тогда я стал убеждать его не разрушать свой брак. Ведь следует подумать и о ребенке. Могу понять, сказал я, что такая девушка, как Эльза, способна вывести мужчину из равновесия, но что даже ради нее он обязан покончить с создавшимся положением. Она еще совсем молода. Она вступила с ним в связь, не подумав, чем это может кончиться. Неужто он не в силах окончательно порвать с Эльзой и вернуться к жене?

— И что же он ответил?

— Ничего, — сказал Блейк. — Он вроде бы смутился. Похлопал меня по плечу и сказал: «Хороший ты малый, Мерри, только чересчур чувствительный. Подожди, пока я закончу картину, и тогда ты поймешь, что я был прав». «Черт бы побрал твою картину» — не смог удержаться я. А он усмехнулся и сказал, что даже стараниями всех психопаток Англии это вряд ли случится. Тогда я сказал, что было бы куда более пристойно скрывать все от Кэролайн, пока картина не будет закончена. Это не его вина, ответил он. Эльза проболталась. Зачем, спросил я. Ей взбрело в голову, ответил он, что иначе не получится так, как она хочет. Она хочет, чтобы все было ясно и определенно. Ну, разумеется, отчасти ее можно понять и оправдать. Как бы дурно она себя ни вела, она по крайней мере хотела быть честной.

— Честность часто только добавляет боли и горя, — заметил Эркюль Пуаро.

Мередит Блейк недоверчиво посмотрел на него. Ему не очень понравилось последнее замечание Пуаро.

— Во всяком случае, это было крайне тяжкое время для всех нас, вздохнул он.

— И единственный, кто, по-видимому, этого не замечал, был Эмиас Крейл, — сказал Пуаро.

— А почему? Потому что был законченным эгоистом. Помню, как перед тем, как отойти от меня, он усмехнулся и сказал: «Не беспокойся, Мерри. Все вернется на круги своя!»

— Безнадежный оптимист, — пробормотал Пуаро.

— Он был из тех мужчин, которые не относятся к женщинам всерьез. Мне следовало бы предупредить его, что Кэролайн дошла до отчаяния, — признался Мередит Блейк.

— Она сама вам об этом сказала?

— Не то чтобы сказала, но я никогда не забуду ее лица в тот день. Бледное и напряженное от какого-то искусственного веселья. Она без умолку говорила и смеялась. Но в ее глазах были такие боль и отчаяние, каких я никогда не видел. Благородное создание…

Эркюль Пуаро секунду-другую молча смотрел на него. Неужто человек, сидящий напротив, не понимает несообразности своих слов, отзываясь таким образом о женщине, которая на следующий день намеренно убила своего мужа?

Мередит Блейк разговорился. Он наконец преодолел появившиеся у него поначалу подозрительность и неприязнь к Пуаро. Эркюль Пуаро умел слушать. А для людей вроде Мередита Блейка возможность пережить заново прошлое имела свою привлекательность. Сейчас он рассказывал больше самому себе, нежели своему гостю.

— Мне следовало бы кое-что заподозрить. Именно Кэролайн перевела разговор на мое увлечение. Признаться, я очень интересовался работами старых английских травников. Существует множество трав, которые когда-то использовались в медицине, а теперь исчезли из официальной фармакопеи. А ведь простой отвар способен творить чудеса. Половине больных не нужен даже врач. Французы это понимают — у них есть первоклассные tisanes <Отвары (франц.)>. — Он был весь захвачен своим увлечением. — Вот, например, чай из одуванчиков. Чудесная вещь. Или настойка из шиповника — на днях я где-то прочитал, что она становится модной у наших медиков. О да, я получаю массу удовольствия от моих отваров. Собрать растения вовремя, одни высушить, другие вымочить и все такое прочее. Иногда я даже становлюсь суеверным и собираю корни только в полнолуние или в то время, когда советуют старинные книги. В тот день, я помню, я прочел моим гостям целую лекцию о болиголове крапчатом. Он цветет раз в два года. Нужно собрать ягоды, когда они созрели, но до того, как начали желтеть. Из них получается кониум лекарственная настойка, которой сейчас перестали пользоваться — по-моему, она даже не упоминается в последнем лекарственном справочнике, но я доказал, что она очень полезна при коклюше, а также при астме…

— Вы рассказывали им обо всем этом у себя в лаборатории?

— Да. Я показал им различные настойки, например настойку валерьяны, и объяснил, почему ее так любят кошки, стоит им только раз ее понюхать. Затем они спросили у меня про ядовитый паслен, и я рассказал им про белладонну и атропин. Их это очень заинтересовало.

— Их? Кого вы имеете в виду?

Мередит Блейк удивился — он совсем забыл, что его гость вовсе не присутствовал тогда в его лаборатории.

— Да всех. Кто же там был? Филип, Эмиас и, разумеется, Кэролайн. Анджела и Эльза Грир.

— Больше никого?

— По-моему, нет. Нет, никого, я уверен. — Блейк с любопытством посмотрел на Пуаро. — А кто еще мог там быть?

— Я подумал было, что гувернантка…

— А, понятно. Нет, ее в тот день с ними не было. Забыл, как ее звали. Славная женщина. Очень серьезно относилась к своим обязанностям. Анджела, по-моему, доставляла ей немало хлопот.

— Чем?

— Вообще-то она была неплохой девчушкой, но порой становилась неуправляемой. Часто вытворяла мелкие пакости. Один раз, когда Эмиас был увлечен работой; она сунула ему за шиворот слизняка. Он вскочил как сумасшедший. Ругал ее на чем свет стоит. Именно после этого случая он и стал настаивать на ее отъезде в частную школу.

— В частную школу?

— Да. Я не хочу сказать, что он ее не любил, просто порой она ему надоедала. И я думаю, всегда думал…

— Да?

— Что он немного ревновал. Кэролайн была у Анджелы в рабынях. Для нее прежде всего существовала Анджела, а потом уж все остальные, и Эмиас, естественно, был очень недоволен. На это, конечно, была причина. Мне не хотелось бы касаться подробностей, но…

— Причина состояла в том, — перебил его Пуаро, — что Кэролайн Крейл не могла простить себе увечье, которое нанесла девочке.

— Ах, вам и это известно? — воскликнул Блейк. — Я не хотел об этом говорить. Зачем ворошить прошлое? Да, именно это, по-моему, было причиной такого отношения к девочке. Кэролайн, по-видимому, считала, что ей не искупить свою вину.

Пуаро задумчиво кивнул.

— А что Анджела? — спросил он. — Она затаила обиду на свою сводную сестру?

— О нет, ни в коем случае! Анджела очень любила Кэролайн. Она никогда не вспоминала о случившемся, я уверен. Просто Кэролайн не могла простить себе свой поступок.

— Анджела не возражала против отъезда в школу? — Нет. Правда, она злилась на Эмиаса. И Кэролайн приняла ее сторону, но Эмиас не желал менять принятого решения. Несмотря на горячность, Эмиас был во многих отношениях легким человеком, но, когда он по-настоящемy упрямился, всем приходилось уступать. И Кэролайн с Анджелой получили хороший нагоняй.

— И когда же ей предстояло отправиться в школу? — Осенью. Я помню, они уже начали ее собирать. По-моему, не случись трагедии, через несколько дней она бы уехала. Утром того дня шел разговор о том, что ей взять с собой.

— А гувернантка? — спросил Пуаро.

— Что именно вас интересует насчет гувернантки?

— Как она отнеслась к этой идее? Она ведь лишалась работы, не так ли?

— Пожалуй, да. Правда, она давала уроки и маленькой Карле, но той было — сколько? — лет шесть, наверное. У нее была няня. Они бы не стали держать мисс Уильямс ради малышки. Да, правильно — ее фамилия была Уильямс. Забытые вещи всплывают в разговоре…

— Да, конечно. Вы ведь сейчас целиком перенеслись в прошлое. Оживают в памяти целые сцены, слова, жесты, выражения лиц, верно?

— Отчасти да… — задумчиво отозвался Мередит Блейк. — Но в то же время есть и какие-то провалы… Целые куски выпадают. Например, я помню, какой испытал шок, узнав, что Эмиас намерен оставить Кэролайн, но не могу вспомнить, кто мне сказал об этом — он или Эльза. Я помню, как спорил с Эльзой, пытаясь доказать ей, что она поступает мерзко. Но она только холодно рассмеялась мне в лицо и заявила, что я человек старомодный. Я и вправду, наверное, старомоден, но все-таки убежден в своей правоте. У Эмиаса были жена и ребенок — ему следовало быть с ними.

— Но мисс Грир считала такую точку зрения устарелой?

— Да. Не забывайте, что шестнадцать лет назад на развод смотрели не так, как нынче. Однако Эльза была из тех девиц, которые стараются быть суперсовременными. Она считала, что, если муж и жена не слишком счастливы в браке, им лучше развестись. Эмиас и Кэролайн вечно ссорятся, говорила она, а ребенку, мол, куда полезней воспитываться в атмосфере гармонии.

— Однако ее доводы вас не убедили? Мередит Блейк опять задумался.

— Мне казалось, что она на самом деле не знает, о чем говорит. Она как попугай повторяла чужие мысли, вычитанные ею из книг или услышанные от приятелей. Порой она, как ни странно, вызывала жалость. Такая юная и такая самоуверенная. — Он помолчал. — Есть что-то в молодых, мсье Пуаро, что вызывает к ним жалость.

Эркюль Пуаро с интересом посмотрел на него.

— Я понимаю, о чем вы говорите…

Блейк продолжал, убеждая скорей самого себя, нежели Пуаро:

— Поэтому я и решил поговорить с Крейлом. Он был почти на двадцать лет старше Эльзы. Мне это представлялось не правильным.

— Увы, в таких случаях уговоры бесполезны, — пробормотал Пуаро. Когда человек отважился на что-то, в особенности если в этом замешана женщина, отговорить его нелегко.

— Совершенно верно, — не без горечи согласился Мередит Блейк. — Мое вмешательство ни к чему не привело. Но, честно говоря, я не очень-то умею убеждать и никогда не умел.

Пуаро окинул его быстрым взглядом. В этой горечи он распознал неудовлетворенность человека, болезненно реагирующего на собственный комплекс неполноценности. И признал справедливость того, что сказал Блейк. Мередит Блейк был не из тех, кто способен уговорить другого отказаться от намеченного. Его попытки действовать из лучших побуждений всегда отвергаются — обычно снисходительно, без раздражения, но оттого не менее решительно. В них отсутствует сила убеждения. Он не способен убеждать.

— У вас по-прежнему есть лаборатория, где вы готовите целебные снадобья и настойки? — спросил Пуаро, пытаясь уйти от болезненной темы.

— Нет, — резко ответил Мередит Блейк и с какой-то болью — лицо его вспыхнуло — принялся объяснять:

— Я забросил свое увлечение и ликвидировал лабораторию.

После того, что произошло, разве я мог продолжать работу? По правде говоря, большая доля вины за случившееся лежит, можно сказать, на мне.

— Вы слишком впечатлительны, мистер Блейк.

— Разве вы не понимаете? Если бы я не собирал эти проклятые травы, если бы не придавал им такое значение, если бы не хвастался ими и не демонстрировал их своим гостям в тот день… Правда, мне и в голову не приходило… Я никогда не думал, что я мог…

— Я в этом и не сомневаюсь.

— А я болтал и болтал, довольный, что могу поразить гостей своими знаниями. Слепой и тщеславный дурак. Я рассказал им про кониум. Я даже сущий идиот! — повел их в библиотеку и прочел отрывок из «Федона» <Диалог древнегреческого философа Платона.>, описывающий смерть Сократа. Прекрасное творение — я всегда им восторгался. С тех пор этот отрывок не выходит у меня из головы.

— На бутылке с кониумом нашли отпечатки чьих-нибудь пальцев? — спросил Пуаро.

— Только ее.

— Кэролайн Крейл?

— Да.

— А ваши?

— Нет. Я не брал бутылку в руки. Только показал на нее.

— Но раньше-то вы наверняка брали ее в руки?

— Конечно, но время от времени я вытирал с бутылок пыль. Я не разрешал слугам входить в лабораторию. И дней за четыре-пять до случившегося я протер все бутылки.

— Вы держали лабораторию под замком?

— Постоянно.

— Когда же Кэролайн Крейл отлила кониум из бутылки?

— Она вышла из лаборатории последней, — неохотно ответил Мередит Блейк. — Я помню, мне даже пришлось позвать ее, и она почти выбежала оттуда. Щеки у нее порозовели, глаза расширились, взгляд был возбужденным. О господи, я прямо вижу ее перед собой.

— Довелось ли вам в тот день с ней беседовать? — спросил Пуаро. — Я имею в виду, обсуждали ли вы с ней ее отношения с мужем?

— Впрямую нет, — тихо проговорил Блейк. — Она выглядела, как я уже вам сказал, очень расстроенной. Улучив минуту, когда мы оказались наедине, я спросил у нее: «Что-нибудь случилось, дорогая?» — «Случилось все…» ответила она. Если бы вы слышали отчаяние, что было в ее голосе. Эти слова следовало понимать буквально, ибо Эмиас Крейл был для Кэролайн всем. «Все кончено, — сказала она. — И меня больше нет, Мередит». А потом засмеялась, обернувшись к остальным, и вдруг ни с того ни с сего сделалась безумно и неестественно веселой.

Эркюль Пуаро медленно кивнул головой. Он почему-то стал похож на китайского мандарина.

— Да. Понятно, как это было…

Мередит Блейк внезапно стукнул по столу кулаком. Он уже не говорил, а почти кричал.

— И вот что я вам скажу, мсье Пуаро. Когда Кэролайн Крейл на суде сказала, что взяла яд для себя, клянусь, она сказала правду! В ту минуту она не думала об убийстве. Клянусь! Эта мысль возникла у нее потом.

— Вы уверены, что она возникла потом? — спросил Эркюль Пуаро.

Блейк уставился на него.

— Извините, я не совсем понял…

— Я спрашиваю вас, — сказал Пуаро, — уверены ли вы в том, что у Кэролайн Крейл вообще возникала мысль об убийстве? Неужто у вас нет ни капли сомнения, что Кэролайн Крейл не совершала умышленного убийства?

Дыхание Мередита Блейка сделалось неровным.

— Но если нет… если нет… Вы что, полагаете, что имел место несчастный случай?

— Необязательно.

— Тогда я окончательно отказываюсь вас понимать.

— Вот как? Но вы же сами назвали Кэролайн Крейл благородным созданием. Разве благородные создания совершают убийства?

— Она была благородным созданием, но тем не менее между ней и ее мужем бывали весьма бурные ссоры.

— Значит, она не была благородным созданием?

— Была… Как трудно объяснить некоторые вещи!

— Я изо всех сил стараюсь понять.

— Кэролайн часто говорила не задумываясь и порой прибегала к довольно резким выражениям. Она могла сказать: «Я тебя ненавижу. Хорошо бы ты умер». Но это вовсе не означало… вовсе не влекло за собой… действий.

— Значит, по-вашему, совершение убийства было поступком, никак не соответствовавшим характеру миссис Крейл?

— Удивительные вы умеете делать выводы, мсье Пуаро. Могу сказать только… что да, подобный поступок отнюдь не в ее характере. И объяснить его можно только тем, что повод был чрезвычайным. Она обожала мужа. В таких условиях женщина способна на убийство.

— Согласен… — кивнул Пуаро.

— Сначала я был просто огорошен. Не понимал, как такое могло случиться. Ведь настоящая Кэролайн не могла этого совершить.

— Но вы не сомневаетесь — в юридическом смысле, — что Кэролайн Крейл совершила убийство? Мередит Блейк опять вытаращил глаза. — Мой дорогой, если не она… — Если не она?

— Не могу представить иного решения. Несчастный случай? С чего бы?

— Ни с чего, сказал бы я.

— В версию о самоубийстве я тоже не верю. Такая версия была выдвинута, но звучала она крайне неубедительно для всех, кто знал Крейла.

— Понятно.

— Итак, что же остается? — спросил Мередит Блейк.

— Остается возможность, — весьма хладнокровно заявил Пуаро, — что Эмиаса Крейла убил кто-то другой.

— Но это же чепуха!

— Вы так думаете?

— Уверен в этом. Кому нужна была его смерть? Кто мог убить его?

— Вам лучше знать.

— Не можете же вы всерьез утверждать…

— Возможно, я ошибаюсь. Но мне хотелось бы исследовать все варианты. Поразмыслите как следует. И скажите мне ваше мнение.

Мередит с минуту-другую не спускал с Пуаро взгляда. А затем опустил глаза. Прошло еще минуты две, он покачал головой:

— Не могу представить себе ничего другого. А хотелось бы. Если бы была возможность заподозрить кого-нибудь другого, я бы охотно поверил в невиновность Кэролайн. Мне не по душе считать, что это сделала она. Сначала я вообще не мог этому поверить. Но кто еще был там? Филип? Закадычный друг Крейла. Эльза? Глупо. Я? Разве я похож на убийцу? Почтенная гувернантка? Двое старых верных слуг? Можно ли считать, что Анджела способна на такой поступок? Нет, мсье Пуаро, альтернативы не существует. Никто не мог убить Эмиаса Крейла, кроме его жены. Но он сам довел ее до этого. Вот почему, по-моему, это убийство можно считать самоубийством.

— Он погиб по своей вине, хотя и не от своей руки?

— Да. Правда, это несколько фантастично, но есть причина и есть результат.

— А не приходило ли вам в голову, мистер Блейк, что причину преступления почти всегда можно отыскать, изучив личность убитого?

— Нет, не приходило, но я понимаю, о чем вы говорите.

— Только когда вы точно знаете, что представлял собой убитый, вы начинаете отчетливо понимать обстоятельства, в которых было совершено преступление, — сказал Пуаро. А потом добавил:

— Именно это я и пытаюсь выяснить. И вы с вашим братом очень мне помогли понять, что за человек был Эмиас Крейл.

Мередит Блейк не обратил внимания на слова Пуаро. Его привлекло только упоминание о его брате.

— Филип? — тотчас спросил он. — Да.

— Вы с ним тоже беседовали?

— Разумеется.

— Вам следовало сначала обратиться ко мне, — не сдержался Мередит Блейк.

Чуть улыбнувшись, Пуаро протянул руку, словно прося извинения.

— Если исходить из права первородства, то конечно, — согласился он. Я знаю, что вы — старший брат. Но, поскольку ваш брат живет недалеко от Лондона, мне было проще сначала встретиться с ним.

Мередит Блейк продолжал хмуриться и теребить свои усы.

— Вам следовало сначала обратиться ко мне, — повторил он.

На этот раз Пуаро не стал оправдываться. Он ждал. И Мередит Блейк объяснил:

— У Филипа на этот счет предвзятое мнение.

— Вот как?

— По правде говоря, он ко всему относится и относился с предубеждением. — Он окинул Пуаро быстрым тревожным взглядом. — Он пытался настроить вас против Кэролайн?

— А разве это имеет значение по прошествии стольких лет?

— Понимаю, — тяжело вздохнул Мередит Блейк. — Порой я забываю, что прошло столько лет и что все давным-давно забыто. Кэролайн больше нельзя обидеть. Но тем не менее мне бы не хотелось, чтобы у вас создалось превратное впечатление.

— А вы считаете, что ваш брат способен вызвать у меня превратное впечатление?

— Честно — да. Дело в том, что между ним и Кэролайн всегда существовал, так сказать, антагонизм.

— Почему?

Вопрос Блейку, по-видимому, не понравился.

— Почему? Откуда мне знать почему? Так складывались отношения. Филип при каждом удобном случае цеплялся к ней. Он был очень недоволен, когда Эмиас на ней женился. Больше года не встречался с ними. Тем не менее Эмиас оставался его близким другом. Наверное, причина и была именно в этом. Филип, вероятно, считал, что на свете нет женщины, которая была бы достойна его приятеля. А может, боялся, что под влиянием Кэролайн их дружба разладится.

— Так и случилось?

— Вовсе нет. Эмиас оставался другом Филипа до конца своих дней. Любил посмеяться над ним за любовь к деньгам, за увлеченность биржевыми сделками, за то, что он все больше и больше становится обывателем. Но Филип не обращал внимания. Он только усмехался и говорил, что Эмиасу повезло, что у него оказался хоть один респектабельный друг.

— А как ваш брат относился к роману Эмиаса с Эльзой Грир?

— Мне почему-то непросто ответить на ваш вопрос. Филипа порой нелегко понять. По-моему, он злился на Эмиаса за то, что тот делает из себя дурака из-за этой девицы. И не раз говорил, что ничего из этого не получится и что Эмиасу суждено об этом пожалеть. И в то же время мне кажется — да я в этом и не сомневаюсь, — что он был доволен, видя Кэролайн униженной.

У Пуаро поднялись брови.

— В самом деле?

— Поймите меня правильно, — ответил Блейк. — Я высказываю только свое мнение, не более того. Так вот, мне кажется, что он был этим доволен. Не знаю, испытывал он такое чувство сознательно или бессознательно. У нас с Филипом мало общего, но мы все-таки родные братья и должны понимать друг друга. Обычно братья знают мысли друг друга.

— А после трагедии?

Мередит Блейк покачал головой. Лицо его передернулось судорогой боли.

— Бедняга Фил. Он был искренне потрясен. И долго не мог прийти в себя. Он был очень привязан к Эмиасу. Преклонялся перед его талантом. Мы с Крейлом одного возраста. А Филип на два года моложе и поэтому всегда смотрел на Эмиаса снизу вверх. Да, для него это был настоящий удар. Он был очень зол на Кэролайн.

— И он тоже не испытывал никаких сомнений?

— Ни у кого из нас не было сомнений… — ответил Мередит Блейк.

Наступило молчание. А затем с грустью и раздражением, свойственным человеку безвольному, Блейк сказал:

— Все это забыто… кончено. И вот являетесь вы и начинаете раскапывать все заново…

— Не я. Кэролайн Крейл.

— Кэролайн? — вытаращил глаза Мередит. — Что вы хотите этим сказать?

Не сводя с него взгляда, Пуаро ответил:

— Кэролайн Крейл-младшая. Лицо Мередита смягчилось.

— Ах да, малышка Карла. Я даже не сразу вас понял.

— Вы решили, что я говорю о самой Кэролайн Крейл? Вы решили, что я говорю о той, кому — как это сказать? — суждено спокойно спать в своей могиле?

— Не нужно, — вздрогнул Мередит Блейк.

— Вам известно, что в последнем в своей жизни письме, адресованном ее дочери, она написала, что невиновна?

Мередит опять вытаращил глаза.

— Кэролайн так написала? — не мог поверить он.

— Да. — Помолчав, Пуаро спросил:

— Вас это удивляет?

— И вас бы удивило, если бы вы видели ее на суде. Бедное, загнанное в угол, беззащитное существо. Она даже не пыталась бороться.

— Капитулировала?

— Нет-нет. Ни в коем случае. Скорей, здесь играло роль сознание того, что она убила человека, которого любила, по крайней мере так мне казалось в ту пору.

— А сейчас вы сомневаетесь?

— Написать такую вещь, да еще когда умираешь…

— Быть может, это была ложь во спасение? — подсказал Пуаро.

— Может быть, — с сомнением в голосе согласился Мередит. — Но это не похоже на Кэролайн…

Эркюль Пуаро кивнул. Карла Лемаршан сказала то же самое. Но Карла утверждала это, исходя из детских воспоминаний. А вот Мередит Блейк хорошо знал Кэролайн. Это было первое полученное Пуаро подтверждение того, что мнению Карлы можно доверять.

Мередит Блейк смотрел на него.

— Если… Если Кэролайн была невиновна, тогда все это просто безумие! — медленно сказал он. — Только я не вижу другого решения… — Он резко обратился к Пуаро:

— А вы? Что думаете вы?

Молчание.

— Пока, — наконец заговорил Пуаро, — я ничего не думаю. Я только собираю мнения. Хочу знать, что представляла собой Кэролайн Крейл. Каким был Эмиас Крейл. Что представляли собой люди, которые были там в ту пору. Что именно имело место в течение тех двух дней. Вот что мне нужно. Тщательно изучить один за другим все факты. Ваш брат готов мне помочь. Он согласился письменно изложить все события в том порядке, в каком они ему помнятся.

— Большой пользы вам от него не будет, — резко сказал Мередит Блейк. Филип — человек занятой. Он старается не держать в памяти события, с которыми покончено. Вполне возможно, что он многое перепутает.

— Все запомнить трудно, я понимаю.

— Вот что я вам скажу… — Мередит вдруг умолк, а потом, покраснев, продолжал:

— Если хотите, я могу сделать то же самое. Тогда вы сможете, так сказать, сверить наши воспоминания, верно?

— Это было бы замечательно! — с горячностью откликнулся Пуаро. — Какая превосходная мысль!

— Решено, я пишу. У меня где-то лежат старые дневники. Только имейте в виду, — он смущенно засмеялся, — я не большой литератор. И с орфографией я не в ладах. Надеюсь, вы не будете в претензии?

— Меня стиль и орфография мало интересуют. Мне нужен простой пересказ того, что вы помните. Кто что сказал, как кто выглядел, что произошло. И не отбирайте, пожалуйста, только то, что кажется важным вам. Все помогает, так сказать, воссоздать атмосферу.

— Понятно. Должно быть, нелегко представить себе людей и места, которых вы никогда не видели.

Пуаро кивнул.

— Я хотел попросить вас еще кое о чем. Олдербери прилегает к вашему поместью, не так ли? Нельзя ли мне побывать там и собственными глазами увидеть, где произошла трагедия?

— Я могу хоть сейчас проводить вас туда, — ответил Мередит Блейк. Но, конечно, там многое с тех пор изменилось.

— Дом не был перестроен?

— Нет, слава богу, до этого не додумались. Но теперь там нечто вроде общежития, поместье купила какая-то общественная организация. Орды молодых людей наезжают туда на лето, поэтому все комнаты поделены на клетушки, да и само поместье тоже претерпело большие изменения.

— Вам придется восстановить его в памяти.

— Постараюсь. Как жаль, что вам не довелось его видеть в былые дни. Это было одно из самых красивых поместий в наших местах.

Они вышли и начали спускаться вниз по зеленевшей перед домом лужайке.

— А кто занимался продажей поместья?

— Опекуны маленькой Карлы. Ей досталось все, чем владел Крейл. Он не оставил завещания, поэтому его состояние должно было автоматически делиться поровну между женой и ребенком. Согласно завещанию Кэролайн, ее доля тоже досталась девочке.

— И ничего ее сводной сестре?

— У Анджелы были деньги, оставленные ей ее отцом.

— Понятно, — кивнул Пуаро. И тут же воскликнул:

— А куда вы меня ведете? Ведь впереди уже берег моря.

— Должен объяснить вам нашу географию. Впрочем, через минуту вы сами все поймете. Видите бухту? Она называется Кэмел-Крик и вдается в сторону суши. Похоже на устье реки, а на самом деле это море. Чтобы попасть в Олдербери, нужно пойти направо и обогнуть бухту, но куда проще перебраться с одного берега на другой на лодке. На том берегу и стоит Олдербери. Вот здесь бухта сужается и сквозь деревья просматривается дом.

Они дошли до небольшого пляжа. На другом берегу была роща, а за ней на вершине холма среди деревьев виднелся белый дом.

На берегу лежали две лодки. Мередит Блейк, которому попытался было помочь Пуаро, стащил одну из них в воду, и через минуту они уже шли на веслах по направлению к дому.

— В прежние дни мы всегда пользовались именно этим путем, — пояснил Мередит. — А если был ветер или шел дождь, тогда мы добирались на машине. Там мили три, если ехать кружным путем.

Он аккуратно пришвартовался вдоль каменного причала на другой стороне залива, а потом пренебрежительно оглядел размещенные на берегу деревянные домики и бетонные террасы.

— Все это новое. Раньше здесь стоял эллинг для лодок — ветхий сарай и больше ничего. Можно было пройтись по пляжу и выкупаться вон там, возле скал.

Он помог Пуаро выбраться из лодки, привязал ее, и они стали подниматься по круто уходящей вверх тропинке.

— Вряд ли мы кого-нибудь встретим, — сказал он. — В апреле здесь если кто и бывает, то только на пасху. А встретим, не обращайте внимания — я со своими соседями в хороших отношениях. Солнце сегодня греет вовсю. Как летом. Вот и тогда стоял чудесный день. Больше было похоже на июль, чем на сентябрь. С неба лучилось яркое солнце, но дул довольно прохладный ветерок.

Тропинка, выйдя из рощи, обогнула нагромождение скал.

— А вон там, — показал Мередит, — Оружейный сад. Мы как раз под ним. Обходим его со стороны моря.

Тропинка опять пошла среди деревьев, а потом, круто свернув, привела к воротам в высокой каменной ограде. Отсюда наверх пролегла зигзагообразная дорожка, но Мередит открыл калитку, и они очутились за оградой.

На мгновенье Пуаро ослепил яркий солнечный свет. Оружейный сад расположился на искусственном плато с бойницами в каменной ограде и пушкой. Сад, казалось, навис над морем. Над садом и позади него росли деревья, но со стороны моря не было ничего, кроме ослепительно голубой воды.

— Привлекательное место, — заметил Мередит. И с презрением кивнул на нечто вроде беседки возле задней стены. — Этого в ту пору, разумеется, не было — только старый сарай, где у Эмиаса хранились краски, пиво в бутылках и несколько садовых стульев. И бетоном все это тоже не было залито. Здесь стояли стол и скамейка — чугунные, но крашеные. Вот и все. Тем не менее больших перемен вроде нет, — завершил он неуверенно.

— Именно здесь все и произошло? — спросил Пуаро. Мередит кивнул.

— Скамья была вон там, возле сарая. На ней он и лежал, когда его нашли. Правда, он часто писал полулежа. Откидывался на спинку и смотрел, смотрел… А потом вдруг вскакивал и, как безумный, начинал класть мазки один за другим. — Он помолчал. — Поэтому, когда его нашли, он вовсе не казался мертвым. Спит человек, и все. Откинулся на спинку скамьи и задремал. Этот яд вызывает мгновенный паралич. Человек даже боли не чувствует… Я… Я даже рад был этому…

— А кто его нашел? — спросил Пуаро, хотя уже знал ответ.

— Она. Кэролайн. После обеда. Мы с Эльзой, по-моему, последними видели его в живых. Должно быть, яд уже проник в организм. Потому что у него был какой-то странный вид. Я бы предпочел об этом не говорить. Лучше напишу. Мне так легче.

Он резко повернулся и вышел из Оружейного сада. Пуаро, не говоря ни слова, последовал за ним.

Они поднялись вверх по зигзагообразной дорожке. Выше была еще одна лужайка, затененная деревьями, там стоял стол и скамейка.

— И здесь нет больших перемен, — заметил Мередит. — Правда, скамейка не была подделкой под старину, а просто крашеной, чугунной. Сидеть на ней было немного жестко, зато какой вид!

Пуаро согласился. Сквозь кроны деревьев были видны Оружейный сад и залив.

— Перед обедом я некоторое время провел здесь, — сказал Мередит. Деревья тогда еще не разрослись так, как теперь. Были хорошо видны бойницы. На одной из них сидела Эльза, позируя для картины. Она сидела, повернув голову в сторону. Деревья растут быстрее, чем кажется, — еле приметно передернув плечами, пробормотал он. — А может, просто я сам старею. Пойдемте в дом.

Они продолжали свой путь по дорожке, пока она не привела их прямо к дому. Это был красивый старый дом в стиле эпохи Георгов. К нему уже была сделана пристройка, а на зеленой лужайке перед ним расположились около пятидесяти деревянных домиков.

— Молодые люди спят здесь, а девушки в большом доме, — объяснил Мередит. — Не думаю, что вас здесь что-либо может заинтересовать. Все комнаты поделены перегородками. Вот здесь когда-то была небольшая теплица. А эти люди построили вместо нее крытую галерею. Им, наверное, нравится проводить здесь свой отдых. Но, конечно, жаль, что они не оставили все как было. — Он круто повернулся. — Обратно пойдем другой дорогой. А то мне всюду мерещится прошлое. Кругом одни привидения.

Они вернулись к причалу более длинным и петляющим путем. Оба молчали. Пуаро понимал, в каком настроении пребывает его спутник.

Когда они снова оказались в Хэндкросс-Мэнор, Мередит Блейк вдруг сказал:

— Знаете, я ведь купил ту картину. Ту самую, которую Эмиас писал. Мне претила мысль о том, что ее продадут только из-за ее скандальной репутации и эти негодяи с их склонностью к патологии будут на нее глазеть Работа в самом деле превосходная. Эмиас говорил, что это его лучшая вещь, и, по-моему, был прав. Практически он ее завершил. Собирался поработать над ней день-другой, не больше. Хотите на нее посмотреть.

— С удовольствием, — поспешил заверить его Эркюль Пуаро.

Блейк провел его через холл, вынул из кармана ключ, отпер дверь, и они очутились в довольно большой комнате, где пахло пылью. Окна были закрыты деревянными ставнями Блейк распахнул их. Потом с трудом поднял раму, и в комнату ворвался напоенный весенними ароматами воздух.

— Вот так-то лучше, — сказал он.

Он стоял у окна, вдыхая свежий воздух, и Пуаро подошел и встал рядом. Спрашивать, что это за комната, было незачем. Полки были пустыми, но на них еще остались следы от бутылок. Возле одной из стен рядом с раковиной стоял пришедший в негодность химический прибор. На всех вещах лежал толстый слой пыли.

Мередит Блейк смотрел в окно.

— С какой легкостью возвращается прошлое, — сказал он — Вот именно здесь я стоял, вдыхая запах цветущего жасмина, и разливался соловьем о моих необыкновенных снадобьях и настойках.

Пуаро машинально протянул в окно руку и отломил покрытую листьями ветку жасмина.

Мередит Блейк решительными шагами подошел к стене, на которой висела укутанная от пыли в простыню картина. И дернул простыню за край.

У Пуаро перехватило дыхание. До сих пор ему довелось видеть четыре картины, написанные Эмиасом Крейлом: две в Тейтовской галерее, одну у лондонского торговца картинами и еще натюрморт с розами. А сейчас перед ним была картина, которую художник считал лучшей из своих работ; он еще раз убедился, каким превосходным мастером был Крейл.

Картина была написана в характерной для него манере и казалась покрытой глянцем. На первый взгляд она напоминала плакат — такими кричащими были ее краски. На ней была изображена девушка в ярко-желтой рубашке и темно-синих брюках. Залитая ярким светом солнца, она сидела на серой стене на фоне ярко-голубого моря. Таких обычно изображают на рекламных щитах.

Но первое впечатление было обманчивым. В картине была едва приметная искаженность: чуть больше, чем нужно, блеска и света. Что же касается девушки…

Она была сама жизнь. Здесь было все, что можно ждать от жизни, юности, кипучей энергии. Сияющие лицо и глаза…

Столько жизни! Столько юной страсти! Вот что видел Эмиас Крейл в Эльзе Грир, которая сделала его слепым и глухим по отношению к такому благородному созданию, каким была его жена. Эльза была жизнь, юность.

Идеальное, с тонкой и стройной фигурой существо, голова вскинута, взгляд самонадеянный и торжествующий. Смотрит на вас, разглядывает, ждет…

Эркюль Пуаро вскинул руки.

— Изумительно… Да, изумительно…

— Она была такой молодой, — взволнованно прошептал Мередит Блейк.

Пуаро кивнул.

«Что имеют в виду большинство людей, когда говорят «такая молодая»? думал он. — Такая невинная, такая трогательная, такая беспомощная? Но молодость — это дерзость, это сила, это энергия — и жестокость! И еще одно — молодость легкоранима».

Вслед за Блейком он пошел к выходу. Интерес Пуаро к Эльзе Грир возрос. Следующий визит он нанесет ей. Что Сделали годы с этим пылким, страстным, дерзким существом?

Он еще раз посмотрел на картину.

Эти глаза, они следят за ним… Хотят ему что-то сказать…

Но если он не поймет, что они хотят ему сказать? Сможет ли это сделать сама женщина? Или эти глаза пытаются сказать нечто, чего их владелица не знает?

Такая самонадеянность, такое предвкушение торжества.

Но тут вмешалась Смерть и выхватила жертву из этих жадных, нетерпеливых юных рук…

И свет погас в этих горящих от торжества глазах. Какие теперь глаза у Эльзы Грир?

Он вышел из комнаты, бросив на картину последний взгляд.

«Она была чересчур жизнерадостной», — подумал он.

И ему стало… чуть страшно.

Глава VIII ТРЕТИЙ ПОРОСЕНОК УСТРОИЛ ПИР ГОРОЙ…

Окна дома на Брук-стрит украшали ящики с тюльпанами. А когда открылась входная дверь, от стоявшей в холле огромной вазы с цветами поплыл аромат душистой белой сирени.

Пожилой дворецкий принял у Пуаро шляпу и палку. Их тотчас перехватил появившийся откуда-то лакей, а дворецкий почтительно пробормотал:

— Не угодно ли следовать за мной, сэр?

Вслед за ним Пуаро пересек холл и спустился на три ступеньки вниз. Отворилась дверь, дворецкий четко и ясно произнес его имя и фамилию.

Затем дверь закрылась, со стула возле горящего камина поднялся и пошел ему навстречу высокий худощавый человек.

Лорду Диттишему было около сорока. И был он не только пэр Англии, но и поэт. Две его экстравагантные стихотворные пьесы ценой немалых расходов были поставлены на сцене и имели succes destime <Умеренный успех (франц.).>. У него был довольно выпуклый лоб, острый подбородок, чудесные глаза и удивительно красивый рот.

— Прошу садиться, мсье Пуаро, — сказал он. Пуаро сел и взял предложенную хозяином сигарету.

Лорд Диттишем закрыл коробку, зажег спичку, подождал, пока Пуаро прикурит, и только тогда сел сам и задумчиво посмотрел на гостя.

— Насколько я понимаю, вы пришли повидаться с моей женой, — сказал он.

— Леди Диттишем любезно согласилась меня принять, — подтвердил Пуаро.

— Понятно. Наступило молчание.

— Вы, надеюсь, не возражаете, лорд Диттишем? — рискнул спросить Пуаро.

Худое сонное лицо вдруг расцвело в улыбке.

— Кто в наши дни, мсье Пуаро, принимает всерьез возражения мужа?

— Значит, вы против?

— Нет, не могу сказать, что я против. Но, должен признаться, я несколько опасаюсь того эффекта, который произведет на мою жену беседа с вами. Позвольте быть предельно откровенным. Много лет назад, когда моя жена была совсем юной, на ее долю выпало тяжкое испытание. Я считал, что она оправилась от потрясения и забыла о случившемся. И вот являетесь вы. Боюсь, ваши вопросы пробудят старые воспоминания.

— Очень жаль, — сочувственно произнес Пуаро.

— Я плохо представляю, каков будет результат.

— Могу заверить вас, лорд Диттишем, что я сделаю все возможное, чтобы не расстроить леди Диттишем. Она, судя по всему, человек хрупкий и нервный.

И вдруг, к удивлению Пуаро, его собеседник расхохотался.

— Кто, Эльза? — спросил он. — Да у Эльзы сил как у лошади.

— В таком случае… — Пуаро дипломатически умолк. Эта ситуация показалась ему любопытной.

— Моя жена, — сказал лорд Диттишем, — способна пережить любое потрясение. Меня интересует, знаете ли вы, почему она согласилась встретиться с вами?

— Из любопытства? — безмятежно предположил Пуаро.

Что-то похожее на уважение мелькнуло в глазах хозяина дома.

— А, значит, вы это понимаете?

— Разумеется. Женщина не способна отказаться от возможности поговорить с частным детективом. Мужчина пошлет его к черту.

— Есть и женщины, которые могут послать его к черту.

— Но не раньше, чем побеседуют с ним.

— Возможно. — Лорд Диттишем помолчал. — Кому нужна эта книга?

Эркюль Пуаро пожал плечами.

— Одни воскрешают былые мотивы, воссоздают былые интермедии, возрождают былые костюмы. А другие восстанавливают в памяти былые преступления.

Лорд Диттишем презрительно скривился.

— Можете относиться к этому как угодно, но человеческую натуру не изменить. Убийство — это драма. А люди жаждут драмы.

— Это так, — согласился лорд Диттишем.

— Поэтому, как вы понимаете, — сказал Пуаро, — книга будет написана. В мои же обязанности входит присмотреть за тем, чтобы в ней не было грубых ошибок или искажений известных фактов.

— Я всегда считал, что факты являются общественным достоянием.

— Факты, но не их интерпретация.

— Что вы имеете в виду, мсье Пуаро? — резко спросил Диттишем.

— Дорогой лорд Диттишем, разве вам не известно, что существуют многочисленные возможности подхода к историческому факту. Возьмем пример: сколько книг написано о королеве Марии Стюарт, где она представлена то мученицей, то бесчестной и распутной женщиной, то простодушной святой, то убийцей и интриганкой, то жертвой обстоятельств и судьбы! Выбирайте, что хотите.

— А в данном случае? Крейла убила его жена — это по крайней мере доказано. Во время судебного процесса моя жена подверглась незаслуженным оскорблениям. Ей приходилось тайно выбираться из здания суда. Общественное мнение явно было враждебным к ней.

— Англичане, — сказал Пуаро, — люди высокой нравственности.

— Верно, будь они прокляты! — подтвердил лорд Диттишем. И не сводя с Пуаро глаз, спросил:

— А вы лично?

— Я, — ответил Пуаро, — веду очень добродетельную жизнь. Но это отнюдь не то же самое, что быть человеком высокой нравственности.

— Порой я задумываюсь, — сказал лорд Диттишем, — что на самом деле представляла собой миссис Крейл. Все эти разговоры об оскорбленных чувствах жены. По-моему, за этим кроется нечто иное.

— Об этом может знать ваша жена, — заметил Пуаро.

— Моя жена, — отозвался лорд Диттишем, — ни разу не вспомнила о случившемся.

Пуаро с интересом взглянул на него.

— Я начинаю понимать…

— Что вы начинаете понимать? — резко перебил его Диттишем.

— Творческое воображение поэта… — с поклоном ответил Пуаро.

Лорд Диттишем встал и позвонил в звонок.

— Моя жена вас ждет, — резко сказал он. Дверь отворилась.

— Вы звонили, милорд?

— Проводите мсье Пуаро к леди Диттишем.

Два пролета лестницы наверх, мягкий ковер, приглушенный свет. Все свидетельствует о деньгах. Меньше о вкусе. Суровая простота в комнате лорда Диттишема. Но в остальной части дома царила роскошь. Все самое лучшее. Не обязательно самое броское. Просто «цена не имеет значения» и отсутствие воображения.

«Устроил пир горой? Да, горой!» — заметил про себя Пуаро.

Комната, куда его ввели, оказалась небольшой. Главная гостиная была на втором этаже. А это была личная гостиная хозяйки дома, которая стояла у камина, когда ей доложили о приходе Пуаро.

Ему опять вспомнилась фраза: Она умерла молодой…

Мысленно повторяя эти слова, он смотрел на Эльзу Диттишем, которая когда-то была Эльзой Грир.

Он никогда не узнал бы в ней той, что была на картине, которую показал ему Мередит Блейк. Там она была воплощением юности, воплощением энергии. Здесь же юности не было, быть может, не было никогда. Зато теперь он увидел то, чего не увидел в картине Крейла: Эльза была красивой женщиной. Да, навстречу ему шла настоящая красавица. И, разумеется, совсем еще молодая. Сколько ей? Не больше тридцати шести, если, когда случилась трагедия, ей было всего двадцать. Ее темные волосы были безупречно уложены на идеальной головке, черты лица были почти классическими, грим наложен очень умело.

Ему вдруг стало не по себе. Наверное, по вине старого мистера Джонатана, рассуждавшего о Джульетте… Никакой Джульетты здесь нет, впрочем, можно ли представить себе Джульетту уцелевшей и примирившейся, что нет ее Ромео?.. Разве сущность Джульетты не в том, что ей суждено было умереть юной?

Эльза Грир осталась жива…

Она обращалась к нему, произнося слова ровным, даже монотонным голосом:

— Я так заинтригована, мсье Пуаро. Садитесь, пожалуйста, и скажите, чем я могу быть вам полезна.

«Она вовсе не заинтригована, — подумал он. — Ничто не способно ее заинтриговать».

Большие серые глаза, похожие на мертвые озера. Пуаро в очередной раз прикинулся иностранцем.

— Я в замешательстве, мадам, в полнейшем замешательстве, — воскликнул он.

— Почему?

— Потому что я понял, что это… это воссоздание былой трагедии может оказаться исключительно болезненным для вас!

Ее это, похоже, позабавило. Да, именно позабавило. Она явно смеялась над его страхами.

— Наверное, это мой муж вас надоумил? Он ведь встретил вас, когда вы приехали? Он ничего не понимает. И никогда не понимал. Я вовсе не такая чувствительная, какой он меня представляет. — Ее по-прежнему забавляла создавшаяся ситуация. — Мой отец был простым рабочим, но сумел выйти в люди и скопить состояние. Для этого нужно быть толстокожим. Я такая же.

«Да, это правда, — подумал Пуаро. — Нужно быть толстокожей, чтобы поселиться в доме Кэролайн Крейл».

— Так чем же я могу вам помочь? — повторила леди Диттишем.

— Вы уверены, мадам, что вам не будет больно обсуждать прошлое?

На секунду она задумалась, и Пуаро вдруг пришло в голову, что леди Диттишем — человек искренний. Она способна солгать из необходимости, но не ради корысти.

— Нет, больно не будет, — задумчиво сказала леди Диттишем. Признаться, я бы даже не возражала, чтобы стало больно.

— Почему?

— Так глупо никогда ничего не чувствовать… — раздраженно ответила она.

И снова Эркюль Пуаро подумал; «Да, Эльза Грир умерла…»

А вслух сказал:

— В таком случае, леди Диттишем, моя задача становится куда проще.

— Что именно вас интересует? — весело спросила она.

— У вас хорошая память, мадам?

— По-моему, неплохая.

— И вы убеждены, что вам не будет больно вести подробный разговор о тех днях?

— Ничуть. Боль испытываешь, только когда ее причиняют.

— Да, я знаю, некоторые люди мыслят именно так.

— А Эдвард — мой муж — совершенно не способен этого понять, — сказала леди Диттишем. — Он считает, что судебный процесс, например, был для меня тяжким испытанием.

— А разве нет?

— Нет, я даже получила от этого удовольствие, — ответила Эльза Диттишем, и в ее голосе слышался отзвук испытанного когда-то удовлетворения. — Господи, чего только не делал со мной этот негодяй Деплич! — продолжала она. — Это сущий дьявол! Но мне нравилось сражаться с ним. Он так и не сумел со мной справиться.

Она с улыбкой посмотрела на Пуаро.

— Надеюсь, я не разрушила ваших иллюзий? Двадцатилетняя девчонка, я должна была бы умирать от стыда. Но такого не случилось. Мне было наплевать, что обо мне говорили. Я хотела только одного.

— Чего же именно?

— Чтобы ее повесили, разумеется, — ответила Эльза Диттишем.

Он обратил внимание на ее руки — красивые, с длинными острыми ногтями. Руки хищницы.

— Вы считаете меня мстительной? Да, я готова мстить за любую нанесенную мне обиду. Та женщина была просто гадиной. Она знала, что Эмиас меня любит, что он собирается ее бросить, и убила его только из-за того, чтобы он мне не достался.

Она посмотрела Пуаро в глаза.

— Вам такое поведение не кажется недостойным?

— А вы не понимаете, что существует ревность, и не испытываете участия к людям, ею одержимым?

— Нет, не испытываю. Если игра проиграна, значит, проиграна. Не можешь удержать мужа при себе, отпусти его на все четыре стороны. Мне не знакомо чувство собственника.

— Может, вы думали бы иначе, если бы стали женой Крейла.

— Не думаю. Мы не были… — Она вдруг одарила Пуаро улыбкой. Ее улыбка, почувствовал он, немного пугала, потому что никак не была отражением тех чувств, которые она в эту минуту испытывала. — Мне хотелось бы, чтобы вы поняли раз и навсегда, — сказала она, — что Эмиас Крейл не совращал невинной девушки. Все было вовсе не так! Из нас двоих вина лежит на мне. Я встретила его на приеме и влюбилась в него. Я поняла, что хочу, чтобы он принадлежал мне…

Пародия, чудовищная пародия, но: И я сложу всю жизнь к твоим ногам И за тобой пойду на край Вселенной[2]

— Несмотря на то что он был женат?

— Посторонним вход воспрещен? Чтобы удержаться от поступка, в жизни требуется нечто большее, чем напечатанное в типографии объявление. Если он несчастлив со своей женой и может быть счастлив со мной, то почему нет? Живем ведь только раз.

— Но говорят, он был счастлив в своей семейной жизни.

— Нет, — покачала головой Эльза. — Они жили как кошка с собакой. Она все время придиралась к нему. Она была… О, она была страшной женщиной!

Она встала и закурила сигарету.

Может, я несправедлива к ней, — чуть улыбнулась она, — но я и вправду считаю ее гадким существом.

— Это была большая трагедия, — задумчиво заметил Пуаро.

— Да, большая трагедия.

И вдруг она резко повернулась, выражение смертельной скуки исчезло, и лицо ее оживилось.

— Меня убили, понимаете? Убили. С тех пор не было ничего, совершенно ничего. — Голос у нее упал. — Пустота! — Она раздраженно махнула рукой. — Я музейный экспонат из аквариума!

— Неужто Эмиас Крейл для вас так много значил? Она кивнула. Кивнула как-то по-странному доверительно, даже трогательно.

— По-моему, я всегда страдала ограниченностью, — хмуро призналась она. — Наверное, нужно было… заколоться кинжалом, как Джульетта. Но поступить так значило бы признать, что ты уже ни на что не годна, что жизнь с тобой расправилась!

— А вместо этого?

— Стоит только справиться с бедой, как у тебя будет все. Я справилась. Беда ушла. Я решила найти что-то новое.

Да, новое. Пуаро почти видел, как она изо всех сил старается осуществить задуманное. Видел, как она, красивая, богатая и соблазнительная, жадными, хищными руками пытается отхватить кусок повкуснее, чтобы было чем заполнить пустоту в своей жизни. Ей требовались герои — вот она и вышла замуж за знаменитого авиатора, потом за путешественника, рослого и сильного Арнольда Стивенсона, вероятно, внешне напоминавшего Эмиаса Крейла, а потом снова обратилась к творческой личности — Диттишему!

— Я никогда не была лицемерной, — говорила Эльза Диттишем. — Есть испанская поговорка, которая мне всегда нравилась. Бери, чего хочешь, но плати сполна, говорит бог. Я так и поступала. И всегда была готова платить сполна.

— Но ведь есть вещи, которые нельзя купить, — заметил Пуаро.

Она смерила его внимательным взглядом.

— Я не имею в виду только деньги.

— Конечно, конечно. Я понимаю, что вы имеете в виду, — откликнулся Пуаро. — Но существуют вещи, которые не подлежат продаже.

— Глупости!

Он чуть приметно улыбнулся. В ее голосе послышалась заносчивость фабричной девчонки, которая сумела разбогатеть.

Эркюль Пуаро вдруг испытал прилив жалости. Он взглянул на гладкое, без возраста лицо, усталые глаза и вспомнил девушку на картине Эмиаса Крейла…

— Расскажите мне подробнее про эту книгу, — сказала Эльза Диттишем. Почему ее решили издать? Чья это была мысль?

— О дорогая леди, обычная цель издателей: потрафить публике, подав вчерашние сенсации под сегодняшним соусом!

— Но не вы ее автор?

— Нет, я только эксперт по преступлениям.

— Вы хотите сказать, что, издавая подобные книги, они с вами консультируются?

— Не всегда. Но на этот раз ко мне действительно обратились.

— Кто именно?

— Мне предстоит — как это сказать? — просмотреть рукопись по просьбе заинтересованной стороны.

— Кто эта заинтересованная сторона?

— Мисс Карла Лемаршан.

— Кто это?

— Дочь Эмиаса и Кэролайн Крейл.

Эльза с минуту смотрела на Пуаро непонимающим взглядом.

— Ах да, конечно, ведь был ребенок, — вспомнила она. — Она, наверное, уже взрослая?

— Да. Ей двадцать один год.

— И какая же она из себя?

— Высокая, темноволосая и, по-моему, красивая. В ней чувствуется личность.

— Хотелось бы посмотреть на нее, — задумчиво сказала Эльза.

— Она может отказаться от встречи с вами.

— Почему? — удивилась Эльза. — Ах да. Но ведь это чепуха. Разве она может что-нибудь помнить? Ей тогда, должно быть, и шести не было.

— Она знает, что ее мать судили за убийство ее отца.

— И она полагает, что это по моей вине?

— Вполне возможно. Эльза пожала плечами.

— Какая глупость! Если бы Кэролайн вела себя разумно…

— Значит, вы считаете, что на вас нет ответственности?

— Конечно. Мне нечего стыдиться. Я его любила. Я могла бы сделать его счастливым. — Она посмотрела на Пуаро. Ее лицо дрогнуло, и он вдруг увидел девушку с картины. — Если бы я могла заставить вас понять… Если бы вы могли взглянуть на происшедшее с моей точки зрения… Если бы вы знали…

Пуаро наклонился вперед.

— Именно этого я и хочу. Видите ли, мистер Филип Блейк, который присутствовал в доме Крейлов в ту пору, пишет для меня подробный отчет обо всем, что произошло. Мистер Мередит Блейк пообещал сделать то же самое. Если бы и вы…

Эльза Диттишем глубоко вздохнула.

— Эти двое! — с презрением сказала она. — Филип никогда не отличался большим умом. Мередит крутился возле Кэролайн. Он был довольно славный человек. Но из их отчетов вы ничего толком не узнаете.

Он следил за ней, видел, как она оживилась, видел, как мертвая женщина превращается в живую.

— Хотите знать правду? — быстро и чуть ли не с яростью спросила она. Не для публикации. Только для себя…

— Я обещаю вам ничего не публиковать без вашего согласия.

— Мне хотелось бы написать правду… — Минуту-другую она молчала, думая о чем-то своем. Он видел, как смягчилось ее лицо, помолодело, видел, как она ожила, когда в ее жизнь снова вошло прошлое.

— Вернуться в прошлое, описать его… Объяснить вам, что она собой… — Глаза ее загорелись. Дыхание участилось. — Она убила его. Она убила Эмиаса. Эмиаса, который хотел жить… наслаждаться жизнью. Ненависть не должна быть сильнее любви, но ее ненависть была сильнее. И моя ненависть к ней… Я ее ненавижу, ненавижу, ненавижу…

Она подошла к нему, наклонилась и схватила его за рукав.

— Вы должны понять, — настойчиво попросила она, — какие чувства мы с Эмиасом испытывали друг к другу. Сейчас я кое-что вам покажу.

Она бросилась к маленькому бюро, открыла потайной ящик.

Потом вернулась к Пуаро. В руках у нее было измятое письмо, на котором даже выцвели чернила. Она сунула его Пуаро, и ему почему-то вдруг вспомнилась когда-то встреченная им маленькая девочка, которая вот так же сунула ему одно из своих сокровищ — ракушку, подобранную где-то на пляже и ревностно хранимую. Точно так же девочка отошла в сторону и стала следить за ним. Гордая, испуганная, она зорко наблюдала за реакцией на ее сокровище.

Она развернул свернутую вчетверо страничку.

«Эльза, дитя мое изумительное! Никогда еще не существовало ничего столь прекрасного. И все же я боюсь — я пожилой человек с отвратительным характером, который не знает, что такое постоянство. Не верь мне, не облекай меня своим доверием — я дурной человек, но хороший художник. Самое лучшее, что есть во мне, принадлежит искусству. Поэтому не говори потом, что я тебя не предупреждал.

Любимая моя, все равно ты будешь моей. Ради тебя я готов продать душу дьяволу, и ты это знаешь. Я напишу твой портрет, который заставит весь мир ахнуть от изумления. Я схожу с ума по тебе. Я не могу спать, не могу есть. Эльза, Эльза, Эльза, я твой навеки, твой до конца Дней моих. Эмиас».

Чернила выцвели, бумага крошится. Но слова живут, вибрируют… Как шестнадцать лет назад.

Он посмотрел на женщину, которой было адресовано это письмо.

Этой женщины больше не существовало.

Перед ним сидела юная влюбленная девушка.

И снова ему пришла на память Джульетта…

Глава IX ЧЕТВЕРТЫЙ ПОРОСЕНОК ЛОЖКИ НЕ ПОЛУЧИЛ НИ ОДНОЙ…

— Могу я спросить зачем, мсье Пуаро?

Эркюль Пуаро не сразу ответил на вопрос. Он чувствовал, как внимательно смотрят на него с морщинистого личика серые с хитринкой глаза.

Он поднялся на верхний этаж скромного дома, принадлежавшего компании «Джиллеспай билдингс», которая явилась на свет божий, чтобы сдавать внаем жилую площадь одиноким женщинам, и постучал в дверь квартиры № 584.

Здесь в крайне ограниченном пространстве, а точнее, в комнате, служившей ей спальней, гостиной, столовой и, поскольку там же стояла газовая плита, кухней, к которой примыкала сидячая ванна и прочие службы, обитала мисс Сесили Уильямс.

Хоть обстановка и была убогой, тем не менее она несла на себе отпечаток личности мисс Уильямс.

Стены были выкрашены светло-серой клеевой краской, и на них было развешано несколько репродукций. Данте, встречающий Беатрису на мосту, картина, когда-то описанная ребенком как «слепая девочка, сидящая на апельсине», и названная почему-то «Надежда». Еще были две акварели с видами Венеции и выполненная сепией копия «Весны» Боттичелли. На комоде стояло множество выцветших фотографий, если судить по прическам двадцати-тридцатилетней давности.

Ковер на полу был потерт, обивка убогой мебели лоснилась. Эркюлю Пуаро стало ясно, что Сесили Уильямс живет на мизерные средства. Здесь не устроишь пира горой. Этот поросенок «ложки не получил ни одной».

Резким, категорическим и настойчивым голосом мисс Уильямс повторила свой вопрос:

— Вам требуются мои воспоминания о деле Крейлов? А зачем, могу я спросить?

Друзья и сослуживцы Эркюля Пуаро в те минуты, когда он доводил их до белого каления, говорили про него, что он предпочитает ложь правде и будет из кожи лезть вон, чтобы добиться своей цели с помощью тщательно продуманных ложных утверждений, нежели довериться голой правде.

Но в данном случае он не долго думал. Эркюль Пуаро не был выходцем из тех бельгийских или французских семей, где у детей была английская гувернантка, но он среагировал так же просто, как мальчишки, когда их в свое время спрашивали: «Ты чистил зубы нынче утром, Хэролд (Ричард или Энтони)?» На секунду им хотелось соврать, но они тут же спохватывались и робко признавались: «Нет, мисс Уильямс».

Ибо мисс Уильямс обладала тем загадочным свойством, каким должен обладать любой хороший педагог, — авторитетом! Когда мисс Уильямс говорила: «Пойди и помой руки, Джоан» или «Я надеюсь, что ты прочтешь эту главу про поэтов Елизаветинской эпохи и сумеешь ответить мне на вопросы», ее беспрекословно слушались. Мисс Уильямс и в голову не приходило, что ее могут ослушаться.

Поэтому в данном случае Эркюль Пуаро не стал рассказывать о готовящейся книге о былых преступлениях, а просто поведал об обстоятельствах, ради которых Карла Лемаршан прибегла к его услугам.

Маленькая пожилая особа в аккуратном, хотя и поношенном платье выслушала его внимательно.

— Мне очень интересно узнать о судьбе этой девочки, услышать, какой она стала, — сказала она.

— Она стала очаровательной женщиной с весьма твердым характером.

— Отлично, — коротко отозвалась мисс Уильямс.

— А также, могу добавить, весьма настойчивой. Она не из тех, кому легко отказать или от кого легко отделаться.

Бывшая гувернантка задумчиво кивнула головой.

— Есть ли у нее склонность к искусству? — спросила она.

— По-моему, нет.

— И то слава богу, — сухо заметила мисс Уильямс.

Ее тон не позволял сомневаться в отношении мисс Уильямс ко всем художникам без исключения.

— Из вашего повествования я делаю вывод, — добавила она, — что она больше похожа на свою мать, чем на отца.

— Вполне возможно. Вы сможете сказать мне об этом, когда ее увидите. Вам бы хотелось повидаться с ней?

— Сказать по правде, очень. Всегда интересно посмотреть, во что превратился ребенок, которого я когда-то знала.

— Когда вы ее видели в последний раз, она ведь была совсем малышкой?

— Ей было пять с половиной лет. Очаровательный ребенок. Пожалуй, чересчур тихий. Задумчивый. Любила играть одна. Нормальный и неизбалованный ребенок.

— Счастье, что она была такой маленькой, — заметил Пуаро.

— Да, конечно. Будь она старше, потрясение, испытанное из-за этой трагедии, могло иметь очень дурной эффект.

— Тем не менее, — сказал Пуаро, — эта трагедия чем-то все-таки на ней отозвалась. Как бы мало девочка ни понимала или сколько бы ей ни позволялось понимать, существовавшая в доме атмосфера тайны и отговорок, а также тот факт, что девочку вдруг насильно заставили покинуть родные места, могли оказать пагубное влияние на ребенка.

— Вполне возможно, но не обязательно пагубное, как вы предполагаете, задумчиво ответила мисс Уильямс.

— Прежде чем мы оставим тему Карлы Лемаршан, то есть маленькой Карлы Крейл, мне хотелось бы задать вам один вопрос. Только вы можете на него ответить.

— Да? — Голос ее был ровным, она только спрашивала, и все.

Пуаро отчаянно жестикулировал в надежде быть более убедительным.

— Есть нюанс, который не поддается определению, но мне все время кажется, что, когда я упоминаю о девочке, никто о ней не помнит. В ответ я слышу удивленный возглас, словно тот, с кем я разговариваю, успел забыть, что вообще существовал ребенок. Скажите мне, мадемуазель, не странно ли это? В подобных обстоятельствах ребенок важен даже не сам по себе, он есть лицо, от которого много зависит. У Эмиаса Крейла, возможно были причины бросить или не бросить жену. Ибо обычно когда распадается брак, ребенок играет очень важную роль. Здесь же о ребенке словно забыли. Мне это странно.

— Вы попали в точку, мсье Пуаро, — тотчас откликнулась мисс Уильямс. Вы совершенно правы. Отчасти именно поэтому я и сказала сейчас, что новая обстановка могла в некотором отношении оказаться для Карлы полезной. С годами она могла бы очень страдать от отсутствия у нее настоящего дома.

Она наклонилась вперед и заговорила медленно и осторожно:

— За годы моей работы я, естественно, часто сталкивалась с различными аспектами проблемы «дети — родители». Дети, большинство детей, я бы сказала, страдают от чрезмерного внимания со стороны родителей. Родители чересчур любят своих детей, чересчур следят за ними. Ребенок же тяготится этой заботой, старается от нее отделаться, освободиться из-под опеки. Ситуация осложняется, когда в семье только один ребенок, которого мать просто терроризирует. Часто это способствует тому, что между мужем и женой возникают трения. Мужу не нравится, что главная забота не о нем, он ищет утешения — или, скорей, лести и внимания — на стороне, и рано или поздно родители разводятся. Самое лучшее для ребенка, я убеждена, — это то, что я называю здоровым отсутствием родительской заботы. Обычно так и бывает в семьях, где много детей и мало денег. На детей не обращают внимания, потому что матери некогда ими заниматься. Они знают, что их любят, и их не беспокоит отсутствие бурных проявлений этой любви.

Но есть и другой аспект проблемы. Бывают супружеские пары, где муж и жена так довольны друг другом, так влюблены друг в друга, что не замечают собственное дитя. В этом случае ребенок начинает обижаться, чувствует, что им пренебрегают. Я ни в коем случае не говорю об отсутствии родительской заботы. Миссис Крейл, например, была, что называется, образцовой матерью, постоянно пеклась о благополучии маленькой Карлы, о ее здоровье, часто играла с ней, в отношениях с ребенком оставалась доброй и веселой. Но мысленно миссис Крейл была всегда рядом с мужем. Она растворилась в нем, жила ради него. — Мисс Уильямс помолчала минуту, а затем тихо добавила:

— В этом, по-моему, и есть оправдание тому, что она в конце концов совершила.

— Вы хотите сказать, — спросил Эркюль Пуаро, — что они были больше похожи на возлюбленных, нежели на мужа и жену?

— Можно сказать и так, — хмуро согласилась мисс Уильямс, которой явно пришлось не по вкусу подобное заключение.

— И он любил ее не меньше, чем она его?

— Они были любящей парой. Но он был мужчина и вел себя как мужчина.

Мисс Уильямс вложила в последнюю фразу отчетливо викторианский подтекст.

— Мужчины… — начала мисс Уильямс, но умолкла. Она произнесла слово «мужчины» с тем выражением, с каким богатый помещик произносит слово «большевики», а настоящий коммунист — «капиталисты».

Старая дева, которая всю жизнь провела в гувернантках, сделалась ярой феминисткой. Послушав ее, можно было не сомневаться, что для мисс Уильямс все мужчины были ее заклятыми врагами.

— Вы не любите мужчин? — спросил Пуаро.

— Все лучшее на свете принадлежит мужчинам, — сухо ответила она. Надеюсь, так будет не всегда.

Эркюль Пуаро пристально на нее посмотрел. Он ясно представил себе, как мисс Уильямс во имя идеи методично и старательно приковывает себя цепью к поручню, а потом решительно отказывается принимать пищу. Но, тут же перейдя от общего к частному, он спросил:

— Вам не нравился Эмиас Крейл?

— Да, мистер Крейл мне не нравился. И его поведение я не одобряла. Будь я его женой, я бы его бросила. Есть вещи, с которыми женщина не должна мириться.

— А миссис Крейл с ними мирилась? — Да.

— Вы считали, что она поступала не правильно?

— Да. Женщина должна уважать себя и не позволять другим себя унижать.

— Вы когда-нибудь говорили что-либо подобное миссис Крейл?

— Разумеется, нет. Я не имела на это права. Меня наняли обучать Анджелу, а не давать ненужные советы миссис Крейл. С моей стороны это было бы крайне бестактно.

— Вам нравилась миссис Крейл?

— Очень. — В ее ровном голосе послышались теплота и искренность. — Мне она очень нравилась, и мне было очень ее жаль.

— А ваша ученица Анджела Уоррен?

— Удивительно яркая девочка — одна из самых ярких моих учеников. Умница. Недисциплинированная, вспыльчивая, с ней порой трудно было справиться, но прекрасная душа.

Помолчав, она продолжала:

— Я всегда считала, что она сумеет в жизни чего-то добиться. И оказалась права! Вы читали ее книгу о Сахаре? А какие захоронения она нашла во время раскопок в Фаюме! Да, я горжусь Анджелой. Я не долго пробыла в Олдербери — два с половиной года, — но мне приятно думать, что я стимулировала ее интеллект и привила ей вкус к археологии.

— Кажется, было решено продолжить ее образование в частной школе, пробормотал Пуаро. — Вам, наверное, это пришлось не по душе?

— Как раз наоборот, мсье Пуаро. Я была совершенно согласна с подобным решением. — Помолчав, она продолжала:

— Я вам все объясню. Анджела была очень хорошей девочкой, очень хорошей — душевной и импульсивной, — но в то же время трудным ребенком. Она была в переходном возрасте. В этот период девочка испытывает в себе неуверенность: она еще не женщина, но уже и не ребенок. Анджела могла быть рассудительной и зрелой — взрослой, можно сказать, — а через минуту превращалась в сорванца, проказничала, грубила, теряла самообладание. Девочки в этом возрасте ужасно обидчивы. Они не терпят никаких возражений, злятся, если к ним относятся, как к детям, и стесняются, если с ними обращаются, как со взрослыми. Анджела пребывала в таком состоянии. Она вдруг вспыхивала и обижалась, если ее дразнили, и целыми днями ходила мрачной и хмурой, потом снова делалась веселой, лазила по деревьям, бегала с соседскими мальчишками, никого не желая слушаться. Мисс Уильямс опять помолчала.

— Для девочки в этом возрасте школа очень полезна. Она дает возможность позаимствовать кое-что у подруг, а строгая дисциплина помогает стать полноправным членом общества. Домашние условия Анджелы никак нельзя было назвать идеальными. Во-первых, миссис Крейл исполняла все ее прихоти. Стоило Анджеле пожаловаться, как она тотчас становилась на ее сторону. В результате Анджела считала, что имеет право претендовать на время и внимание сестры, и именно из-за этого у нее бывали стычки с мистером Крейлом. Тот, естественно, был уверен, что главное внимание должно уделяться ему, и не терпел никаких возражений. На самом деле он очень любил Анджелу — они дружили и пикировались вполне по-приятельски, но порой мистер Крейл обижался на чрезмерную привязанность миссис Крейл к Анджеле. Как все мужчины, он тоже был избалованным ребенком и требовал, чтобы все суетились вокруг него. Потом у них с Анджелой вспыхивала действительно крупная ссора, и опять миссис Крейл принимала сторону Анджелы. Тогда он приходил в ярость. С другой стороны, если она поддерживала его, то неистовствовала Анджела. Именно в таком случае Анджела снова превращалась в маленькую девочку и позволяла себе сделать ему какую-нибудь пакость. Он имел привычку пить свое пиво залпом, и однажды она подсыпала ему в стакан соли. Его вырвало, и он долго не мог успокоиться. А окончательно обострилась ситуация, когда она подложила ему в постель слизняков. Он совершенно не выносил слизняков. Он вышел из себя и заявил, что девочку следует отправить в частную школу. Сказал, что больше не намерен терпеть подобные выходки. Анджела очень расстроилась, хотя не раз сама выражала желание поехать в пансионат, и сочла себя ужасно обиженной. Миссис Крейл не хотела отпускать ее, но на сей раз позволила себя убедить, по-моему, в основном потому, что я всерьез поговорила с ней на эту тему. Я обратила ее внимание на то, что это пойдет Анджеле только на пользу и что девочке не мешает побыть некоторое время вне дома. Поэтому было решено, что осенью она отправится в Хелстон превосходную школу на южном побережье. Но миссис Крейл все лето была обеспокоена этим обстоятельством. И Анджела продолжала дуться на мистера Крейла, когда вспоминала, что ей предстоит. На самом деле ничего серьезного в этом, как вы понимаете, мсье Пуаро, не было, но, естественно, это еще больше осложняло и без того сложную обстановку в доме тем летом.

— Вы имеете в виду сложную в связи с появлением Эльзы Грир? — спросил Пуаро.

— Именно, — резко ответила мисс Уильямс и стиснула губы.

— А какого вы мнения об Эльзе Грир?

— Никакого. Исключительно беспринципная молодая особа.

— Она ведь была совсем юной.

— Она была достаточно взрослой, чтобы все понимать. Ее поведение не заслуживает никакого оправдания.

— По-моему, она была влюблена…

— Влюблена! — фыркнула мисс Уильямс. — Я считаю, мсье Пуаро, что, какие бы чувства человек ни испытывал, он обязан их сдерживать. И владеть собой. Эта девица была совершенно безнравственной особой. Она не желала считаться с тем, что мистер Крейл женат. Ей было чуждо чувство стыда, она действовала хладнокровно и решительно. Возможно, она была дурно воспитана, только этим я могу объяснить ее поведение.

— Смерть мистера Крейла была для нее тяжким потрясением?

— Да. Но винить она могла только себя. Я ни в коем случае не намерена оправдывать убийство, но тем не менее, мсье Пуаро, если когда-либо существовала доведенная до отчаяния женщина, то такой была Кэролайн Крейл. Скажу вам откровенно, что были минуты, когда я сама была готова убить их обоих. Он позволил себе афишировать свою любовницу в присутствии своей жены, быть свидетелем того, как она вынуждена мириться с наглостью этой особы, а мисс Грир и в самом деле была наглой, мсье Пуаро. Эмиас Крейл заслужил то, что с ним случилось. Ни один мужчина не имеет права так относиться к своей жене и оставаться безнаказанным. Его смерть была справедливой карой.

— У вас нет сомнений… — сказал Эркюль Пуаро. Маленькая сероглазая женщина смело смотрела на него.

— У меня нет сомнений в том, какими должны быть брачные узы. Если их не уважать и не поддерживать, народ вырождается. Миссис Крейл была верной и преданной женой. Ее муж относился к ней с пренебрежением и привел в дом любовницу. Как я уже сказала, он заслужил то, что с ним случилось. Он довел ее до отчаяния, и я не обвиняю ее в случившемся.

— Он вел себя отвратительно, я согласен, но не забудьте, что он был великим художником.

— О да, конечно, — снова фыркнула мисс Уильямс. — В наши дни это стало оправданием. Художник! Оправданием распущенности, пьянства, ссор, измен. А что из себя представляет мистер Крейл как художник? Быть может, еще несколько лет будет модно восхищаться его картинами, но долго им не прожить. Он даже не умел как следует рисовать! Перспектива у него была нарушена. Даже анатомия и та была не правдоподобной. Я немного разбираюсь в том, о чем говорю, мсье Пуаро. Девочкой я изучала искусство во Флоренции, и тем, кто знает и ценит великих мастеров прошлого, работы мистера Крейла представляются просто мазней. Клал краски на холст — и все, ни мысли о внутреннем построении, ни старания выписать натуру. Нет, — покачала она головой, — не просите меня восхищаться работами мистера Крейла.

— Две из них висят в Тейтовской галерее, — напомнил ей Пуаро.

— Возможно. Там, по-моему, есть и одна из скульптур мистера Эпстайна.

Пуаро почувствовал, что мисс Уильямс высказалась до конца. Он решил оставить тему искусства.

— Вы были рядом с миссис Крейл, когда она нашла мистера Крейла мертвым?

— Да. Мы с ней вышли из дому после обеда вместе. Анджела забыла на берегу или в лодке свою кофту. Она вечно теряла вещи. Я рассталась с миссис Крейл у входа в Оружейный сад, но почти тотчас же она позвала меня обратно. Мистер Крейл был мертв уже около часу. Он лежал на скамье возле мольберта.

— Увидев его, она впала в отчаяние?

— Я не совсем понимаю, о чем вы меня спрашиваете, мсье Пуаро.

— Я спрашиваю, как она вела себя в эту минуту?

— По-моему, на нее нашло какое-то оцепенение. Она послала меня вызвать по телефону врача. Мы ведь не сразу поняли, что он умер, а вдруг у него каталептический припадок.

— Это она высказала такое предположение? — Не помню.

— И вы отправились звонить? Мисс Уильямс ответила сухо и резко:

— На полпути я встретила мистера Мередита Блейка. Я попросила его выполнить данное мне поручение, а сама вернулась к миссис Крейл. Я подумала, что ей может стать плохо, а мужчины в таком случае помощники никудышные.

— А ей стало плохо?

— Нет, миссис Крейл вполне владела собой, — сухо ответила мисс Уильямс. — В отличие, между прочим, от мисс Грир, которая закатила истерику и вообще вела себя непристойно.

— В чем это проявилось?

— Она пыталась наброситься на миссис Крейл.

— Вы хотите сказать, что, по ее мнению, миссис Крейл была виновна в смерти мистера Крейла?

Секунду-другую мисс Уильямс размышляла.

— Нет, вряд ли она была в этом убеждена. То есть… тогда еще не возникло подозрения. Мисс Грир просто принялась кричать: «Вот что вы наделали, Кэролайн. Вы убили его. Это ваша вина». Она не сказала: «Вы его отравили», но, по-моему, она в этом не сомневалась.

— А миссис Крейл?

Мисс Уильямс тревожно задвигалась в своем кресле. Стоит ли лицемерить, мсье Пуаро? Не знаю, что на самом деле испытывала или думала миссис Крейл в ту минуту. То ли она испугалась того, что совершила…

— Так вам казалось?

— Нет, точно не могу сказать. Она была потрясена и, пожалуй, испугана. Да, испугана, я уверена. Что вполне естественно.

— Может, и естественно… — с досадой согласился Пуаро. — Чем же она лично объяснила смерть мужа?

— Самоубийством. Она с самого начала утверждала, что это самоубийство.

— И продолжала утверждать то же самое, когда разговаривала с вами наедине, или выдвинула какую-либо другую версию?

— Нет. Она старательно уговаривала меня, что он покончил с собой.

В голосе мисс Уильямс явно присутствовало смущение.

— А что ей сказали вы?

— Мсье Пуаро, неужели сейчас это имеет значение? — Да.

— Не понимаю, для чего…

Но, словно загипнотизированная его молчанием, она неохотно призналась:

— По-моему, я сказала: «Конечно, миссис Крейл. Мы все считаем, что он покончил с собой».

— Вы верите собственным словам?

Подняв голову, мисс Уильямс твердо заявила:

— Нет, не верю. Но, пожалуйста, поймите, мсье Пуаро, что я была целиком на стороне миссис Крейл. Я сочувствовала ей, а не полиции.

— Вы были бы рады, если бы ее оправдали?

— Да, — с вызовом в голосе ответила мисс Уильямс.

— Значит, вам небезразличны чувства ее дочери? — спросил Пуаро.

— Я полностью симпатизирую Карле.

— Не согласились бы вы написать мне подробный отчет о случившейся трагедии?

— Чтобы она прочитала, хотите вы сказать?

— Именно.

— Пожалуйста, — в раздумье согласилась мисс Уильямс. — Значит, она твердо решила разузнать все, как было?

— Да. Хочу предупредить только, что было бы лучше скрыть от нее правду…

— Нет, — перебила его мисс Уильямс. — Я считаю, что лучше смотреть правде в глаза. Подтасовывая факты, от судьбы не уйдешь. Карле довелось пережить потрясение, узнав правду, — теперь она хочет знать, как именно все было. Я считаю, что смелая молодая женщина так и должна поступать. Как только ей станут известны подробности, она сумеет снова забыть обо всем и жить собственной жизнью.

— Возможно, вы и правы, — согласился Пуаро.

— Я в этом убеждена.

— Но тут есть одно обстоятельство. Она не только хочет знать, как все произошло, она хочет убедиться в невиновности своей матери.

— Бедное дитя, — вздохнула мисс Уильямс.

— Вы так полагаете?

— Теперь я понимаю, почему вы сказали, что будет лучше, если она никогда не узнает правды, — откликнулась мисс Уильямс. — Тем не менее я остаюсь при своем мнении. Конечно, желание удостовериться, что мать невиновна, мне представляется вполне естественным, и, хотя ей предстоит убедиться, что ее надежды напрасны, судя по вашим словам, Карла достаточно отважна, чтобы узнать правду и не дрогнуть.

— Вы уверены, что это правда?

— Я вас не понимаю.

— У вас нет никаких сомнений в вине миссис Крейл?

— По-моему, это обстоятельство даже не подлежит сомнению.

— Даже если она сама настаивала на версии о самоубийстве?

— Бедняжке надо же было хоть что-то сказать, — сухо заметила мисс Уильямс.

— Известно ли вам, что перед смертью миссис Крейл написала дочери письмо, в котором торжественно клялась в своей невиновности?

Мисс Уильямс уставилась на Пуаро.

— Она поступила крайне неразумно, — резко заметила она.

— Вы так считаете?

— Да. Боюсь, что вы, как большинство мужчин, человек сентиментальный…

— Мне чужда сентиментальность, — возмущенно перебил ее Пуаро.

— Существует и такая штука, как ложь во спасение. Но к чему лгать перед лицом смерти? Чтобы избавить от боли собственное дитя? Да, так поступают многие женщины. Но миссис Крейл, на мой взгляд, не могла так поступить. Она была отважной и очень искренней женщиной. Я бы не удивилась, если бы она завещала своей дочери не судить ее слишком строго.

— Значит, вы не верите, что Кэролайн Крейл написала правду? — спросил несколько озадаченный Пуаро.

— Не верю.

— И тем не менее утверждаете, что любили ее?

— Я в самом деле ее любила. Я была к ней очень привязана и глубоко ей симпатизировала.

— В таком случае…

Мисс Уильямс окинула его каким-то странным взглядом.

— Вы не совсем понимаете, мсье Пуаро. Поскольку прошло уже так много времени, я могу кое в чем признаться. Видите ли, случайно мне довелось узнать, что Кэролайн Крейл виновна!

— Что?

— Это правда. Не уверена, правильно ли я поступила, но я скрыла это от суда. Поверьте мне, Кэролайн Крейл виновна, я это знаю твердо.

Глава X А ПЯТЫЙ, ПЛАЧА, ПОБЕЖАЛ ДОМОЙ…

Окна квартиры Анджелы Уоррен выходили на Риджентс-парк. Здесь в этот весенний день легкий ветерок проникал в открытое окно, и, если бы не рев мчавшихся внизу машин, можно было подумать, что находишься за городом.

Пуаро отвернулся от окна, когда дверь отворилась и в комнату вошла Анджела Уоррен.

Он уже видел ее. Воспользовался возможностью побывать на лекции, которую она читала в Королевском географическом обществе. По его мнению, лекция была превосходной. Быть может, прочитана в несколько сдержанной манере, если принять во внимание желание всех лекторов быть понятыми как можно большим числом публики. Мисс Уоррен отлично знала свой предмет, не запиналась, не повторялась и за словом в карман не лезла. Голос у нее был звонкий и довольно мелодичный. Она не пыталась увлечь аудиторию романтичностью своей профессии или привить слушающим любовь к приключениям. Она кратко и немногословно излагала факты, сопровождая их отменно выполненными слайдами, а потом из этих фактов делала весьма интересные выводы. Сухо, педантично, ясно, четко и на высочайшем уровне.

Эркюль Пуаро всей душой порадовался за нее. Разумная особа!

Теперь, увидев ее вблизи, он понял, что Анджела Уоррен могла бы стать очень красивой женщиной. У нее были правильные, хотя и несколько суровые черты лица, ровно очерченные темные брови, ясные и умные карие глаза, матово-белая кожа». Плечи, правда, были чуть шире, чем следовало, и походка больше похожая на мужскую.

Нет, она никак не была тем поросенком, который, плача, побежал домой… Но на правой щеке, уродуя ее и морща кожу, был давно заживший шрам, чуть оттягивающий вниз угол правого глаза — никому и в голову бы не пришло, что этим глазом она не видит. Эркюлю Пуаро было совершенно ясно, что она уже настолько привыкла к своему физическому недостатку, что совершенно его не замечает. Кроме того, из тех пятерых, которыми он заинтересовался в ходе расследования, наибольшего успеха и счастья в жизни добились вовсе не те, кто, казалось, поначалу обладал преимуществом. Эльза, на руках у которой были все козыри — юность, красота, богатство, преуспела меньше всех. Она была похожа на цветок, прихваченный морозом, а потому не успевший распуститься. У Сесили Уильямс вроде не было особых достоинств, которыми можно было бы хвастаться. Тем не менее, на взгляд Пуаро, она не пала духом и не сетовала на неудачи. Мисс Уильямс нравилась ее собственная жизнь — она по-прежнему интересовалась людьми и событиями. Она обладала умственным и моральным потенциалом, обеспеченным строгим викторианским воспитанием, которого мы нынче лишены, — она выполняла свой долг на том жизненном посту, который был предопределен ей свыше, и это заковало ее в латы, неуязвимые для камней и стрел зависти, недовольства и жалости. Она жила воспоминаниями, маленькими удовольствиями, которые позволяла себе в силу строжайшей экономии, это помогало ей, сохранившей физическое здоровье и энергию, по-прежнему интересоваться жизнью.

Что же касается Анджелы Уоррен, то в ней, с детства обезображенной и, должно быть, страдающей от этого, Пуаро увидел человека, наделенного силой духа, что воспитала постоянная борьба с собой и обстоятельствами. Недисциплинированная когда-то школьница превратилась в волевую, честолюбивую женщину, наделенную живым умом и огромной энергией. Это была женщина, чувствовал Пуаро, преуспевающая и счастливая. Она получала огромное удовольствие от своей кипучей деятельности.

Правда, она не принадлежала к тому типу женщин, который Пуаро, безусловно, одобрял. Несмотря на ее интеллектуальность, в ней было нечто от femme formidable <Роскошной женщины (франц.)>, что его как мужчину порядком пугало. Ему больше по вкусу были яркие и экстравагантные особы.

Изложить Анджеле Уоррен цель своего визита не составило никакого труда. Не надо было ничего придумывать. Он просто пересказал свой разговор с Карлой Лемаршан.

Суровое лицо Анджелы Уоррен осветила радостная улыбка.

— Малышка Карла? Она здесь? Я бы с удовольствием ее повидала.

— Вы не поддерживали с ней связь?

— Весьма нерегулярно. Я была школьницей в ту пору, когда ее увезли в Канаду, и думала, что через год-другой она меня забудет. А в последнее время вся наша связь заключалась только в том, что время от времени я посылала ей подарки. Я была уверена, что она станет настоящей канадкой и свяжет свое будущее с этой страной. Это было бы ей только на пользу…

— Да, конечно. Новое имя — новое место жительства. Новая жизнь. Но все оказалось не так просто.

И он рассказал Анджеле о помолвке Карлы, о том, что ей стало известно в день совершеннолетия, и о причине ее приезда в Англию.

Анджела Уоррен слушала молча, подложив руку под изуродованную щеку. Пока он говорил, ее лицо было бесстрастным. Но когда закончил, сказала:

— Молодец Карла.

Пуаро удивился. Впервые он встретился с такой реакцией.

-. Вы одобряете, мисс Уоррен? — спросил он.

— Конечно! И желаю ей всяческого успеха. Если я могу чем-нибудь помочь, я к вашим услугам. Жаль, я caмa до этого не додумалась.

— По-вашему, она, возможно, права в своих предположениях?

— Разумеется, права, — твердо отозвалась Анджела Уоррен. — Кэролайн ничего не совершала. Я всегда это знала.

— Вы крайне удивляете меня, мадемуазель, — пробормотал Пуаро. — Все остальные, с кем я беседовал…

— Забудьте про них, — перебила его она. — Я знаю, что косвенных доказательств в избытке. Мое же собственное убеждение основывается на знании — знании моей сестры. Я просто знаю, что Кэро не быта способна на убийство.

— Можно ли быть настолько уверенным в другом человеке?

— В большинстве случаев, вероятно, нет. От людей можно ожидать чего угодно. Но в случае с Кэролайн были особые причины, и я тут кое-что знаю лучше других.

Она дотронулась до своей изуродованной щеки.

— Видите? Вы об этом уже, наверное, слышали? — Пуаро кивнул. — Это сделала Кэролайн. Вот почему я так уверена, что она не могла совершить убийство.

— Для многих это вряд ли покажется убедительным.

— Да, я знаю. Для них это, скорее, будет доказывать обратное. И, по-моему, в суде именно это стало подтверждением того, что Кэролайн обладала бешеным и неукротимым нравом! Из-за того, что она нанесла мне увечье, когда я была ребенком, наши законники сочли, что она вполне способна отравить своего неверного мужа.

— Я, во всяком случае, понимаю вот что, — сказал Пуаро, — внезапная вспышка ярости вовсе не означает, что человек, укравший яд, обязательно должен найти ему применение на следующий день.

— Я не это имела в виду, — замахала руками Анджела Уоррен, — попробую объяснить вам еще раз. Предположим, вы, человек по натуре добрый и приветливый, подвержены чувству ревности. И предположим, в те годы вашей жизни, когда особенно трудно сдерживать себя, вы в приступе ярости совершаете поступок, который мог окончиться убийством. Какое ужасное потрясение, раскаяние и наконец страх испытываете вы! Человек впечатлительный, каким была Кэролайн, не способен забыть этот страх и раскаяние. Не способна была и она. Не думаю, что в ту пору я это понимала, но, оглядываясь, отчетливо вижу, что это было именно так. Кэро постоянно преследовал и мучил тот факт, что она нанесла мне увечье. Раскаяние не давало ей покоя. Его след лежит на всех ее поступках. Этим объясняется и ее отношение ко мне. Для меня она ничего не жалела. В ее глазах первой была я. Половина ее ссор с Эмиасом происходила из-за меня. Я к нему ревновала и делала ему всякие мелкие пакости. Утащила кошачьей настойки, чтобы налить ему в пиво, а один раз сунула ему в постель ежа. Но Кэролайн всегда меня защищала.

Мисс Уоррен, помолчав, снова принялась за рассказ:

— Разумеется, я вела себя отвратительно. Я была ужасно избалована. Но дело вовсе не в этом. Мы ведь говорим с вами о Кэролайн. Та вспышка ярости оставила у нее на всю оставшуюся жизнь отвращение к подобного рода действиям. Кэро всегда следила за собой, жила в постоянном страхе, как бы не случилось чего-либо подобного. И предпринимала придуманные ею самой меры предосторожности. Так, например, она позволяла себе, как ни странно, быть несдержанной на язык. Она решила (и мне представляется, что с точки зрения психологии она была совершенно права), что, выговариваясь, сумеет выплеснуть накопившийся гнев. И из опыта убедилась, что этот метод вполне срабатывает. Вот почему мне доводилось слышать, как Кэро говорила: «Я бы с удовольствием разорвала его на куски и жарила их в кипящем масле на медленном огне». А мне или Эмиасу грозила: «Если будешь действовать мне на нервы, я тебя прикончу» Она часто ссорилась с людьми и всегда переходила на крик. Она понимала, что легко возбудима, и намеренно давала этому возбуждению выход. У них с Эмиасом были фантастические по накалу ссоры.

— Да, об этом многие свидетельствуют, — кивнул Эркюль Пуаро. Говорят, что они жили как кошка с собакой.

— Именно, — подтвердила Анджела Уоррен. — Что было совершенно несправедливым и сбило с толку присяжных. Конечно, Кэро и Эмиас ссорились! Кричали во весь голос, оскорбляя друг друга последними словами. Но никто не замечал, что они получают от этого удовольствие. Поверьте мне! Им обоим были по душе такие драматические сцены. Большинство людей этого не переносят. Люди предпочитают мир и тишину. Но Эмиас был художником. Он любил кричать, угрожать, грубить. Выпускал, так сказать, пар. Он был из тех мужчин, которые, потеряв запонку, вопят на весь дом. Я понимаю, это звучит странно, но Эмиас и Кэролайн по-своему развлекались такой жизнью с беспрерывными ссорами, а потом примирениями.

Она нетерпеливо дернула рукой.

— Если бы только меня не убрали из зала суда, не выслушав до конца, я бы им все это объяснила. — Она пожала плечами. — Правда, не думаю, что мне бы поверили. И кроме того, тогда я не представляла себе все так ясно, как нынче. Я всегда об этом знала, но всерьез никогда не задумывалась и, уж конечно, не собиралась предавать огласке.

Она посмотрела на Пуаро.

— Вы, разумеется, понимаете, о чем я говорю? Он энергично закивал головой.

— Конечно, мадемуазель. Есть люди, которым скучно, когда все вокруг с ними согласны. Чтобы жизнь была полноценной, им требуется возражение.

— Именно.

— Позвольте мне спросить вас, мисс Уоррен, а какие чувства испытывали вы в ту пору?

Анджела Уоррен вздохнула.

— В основном смятение и беспомощность. Мне все это казалось кошмаром. Кэролайн вскоре арестовали — дня через три. Я до сих пор помню, как я негодовала, возмущалась и по-детски надеялась, что все это нелепая ошибку, которая тотчас будет исправлена. Кэро же в основном волновалась за меня она требовала, чтобы меня по возможности держали подальше от всего этого. Она почти сразу заставила мисс Уильямс увезти меня к каким-то родственникам. Полиция не возражала. А затем, когда было решено, что моих показаний не требуется, меня постарались поскорее отправить за границу. Я ужасно не хотела ехать. Но мне объяснили, что этого хочет Кэро и что если я уеду, то тем самым только помогу ей. Помолчав, она добавила:

— И вот я уехала в Мюнхен. Я была там, когда огласили приговор. Меня ни разу не допустили к Кэро. Она сама не хотела меня видеть. Это был, по-моему, один-единственный случай, когда она отказалась выполнить мое желание.

— Я не разделяю вашего мнения, мисс Уоррен. Посещение горячо любимого человека в тюрьме могло бы произвести тяжкое впечатление на юную чуткую душу.

— Возможно. Анджела Уоррен встала.

— После вынесения приговора, когда мою сестру признали виновной, она написала мне письмо. Я никогда его никому не показывала. Мне кажется, я должна показать его вам. Оно поможет вам понять что представляла собой Кэролайн. Если хотите, можете показать его и Карле.

Она пошла к дверям, затем, остановившись, сказала:

— Пойдемте со мной. У меня в комнате есть портрет Кэролайн.

Секунду Пуаро стоял, не сводя глаз с портрета.

Написан он был весьма средне. Но Пуаро смотрел на него с любопытством. Разумеется, его мало интересовала художественная ценность портрета.

Он видел чуть удлиненное, овальной формы лицо с округлой линией подбородка. Кроткое, даже робкое выражение лица свидетельствовало о натуре неуверенной в себе, эмоциональной, наделенной душевной красотой. Не было в нем той энергичности и жизненной силы, которая была у ее дочери, той силы и радости жизни, которые Карла Лемаршан, несомненно, унаследовала от своего отца. Женщина на портрете была существом с комплексами. Тем не менее, глядя на нее, Эркюль Пуаро понял, почему одаренный воображением Квентин Фогг был не в состоянии ее забыть.

Появилась Анджела Уоррен — на этот раз с письмом в руке.

— Теперь, когда вы увидели ее, — тихо сказала она, — прочитайте письмо.

Он осторожно развернул письмо и прочел то, что написала Кэролайн Крейл шестнадцать лет назад.

«Моя любимая малышка Анджела!

Тебе скоро станут известны дурные новости, и ты огорчишься, плакать не стоит. Я никогда тебе не лгала, не лгу и сейчас, когда говорю, что я по-настоящему счастлива, ибо испытываю истинную радость и покой, каких не знала до сих пор. Все хорошо, родная, все хорошо. Постарайся забыть прошлое, ни о чем не жалей, живи и будь счастлива. Ты сумеешь добиться многого, я знаю. Все хорошо, моя родная, я ухожу к Эмиасу Мы будем вместе, я не сомневаюсь. Без него я все равно не могла бы жить… прошу тебя — из любви ко мне будь счастлива. Я тебе уже сказала, я счастлива Долги всегда нужно возвращать. Как хорошо, когда на душе покой.

Любящая тебя Кэро».

Эркюль Пуаро прочитал письмо дважды. Затем отдал ей назад.

— Чудесное письмо, мадемуазель, и по-своему необыкновенное. Весьма необыкновенное, — сказал он.

— Кэролайн, — откликнулась Анджела Уоррен, — была необыкновенной женщиной.

— Да, мыслила она оригинально… Вы считаете, что это письмо свидетельствует о ее непричастности к убийству?

— Конечно.

— Прямо об этом в нем ничего не говорится.

— Кэро была уверена, что я не сомневаюсь в ее невиновности.

— Понятно… Но его можно рассматривать и как свидетельство ее виновности: очищаясь покаянием, она обретает покой.

Что совпадало, подумалось ему, и с ее поведением в зале суда. В эту минуту, пожалуй, он всерьез засомневался, правильно ли поступил, взявшись за расследование этого дела. До сих пор все безоговорочно свидетельствовало о вине Кэролайн Крейл. А теперь даже ее собственное письмо служило уликой против нее.

На другой стороне весов пока покоилась только твердая уверенность Анджелы Уоррен. Анджела, не сомневался он, хорошо знала Кэролайн, но ее уверенность могла быть всего лишь фанатичной преданностью подростка, обожавшего свою горячо любимую сестру.

Словно прочитав его мысли, Анджела Уоррен сказала.

— Нет, мсье Пуаро, я знаю, что Кэролайн невиновна.

— Самому господу известно, — живо откликнулся Пуаро, — как мне не хотелось бы уверять вас в противном Но будем практичны. Вы говорите, что ваша сестра невиновна. Что же тогда, по-вашему, произошло?

— Я понимаю, что согласиться с этим трудно, — кивнула Анджела. Думаю, Эмиас покончил с собой, как и утверждала Кэролайн.

— Похоже ли это на него?

— Нет, не похоже.

— Но в данном случае вы не утверждаете, как в случае с Кэролайн, что этого быть не может?

— Нет, потому что большинство людей совершают весьма странные поступки, порой совершенно несовместимые с их характером. Но я допускаю, что если хорошо знать этих людей, то можно найти объяснение их поступкам.

— Вы хорошо знали мужа своей сестры?

— Хорошо, но не так, как знала его Кэро. Мне трудно поверить в то, что Эмиас был способен убить себя, но я считаю, что он мог совершить подобный поступок. И, наверное, совершил.

— Других объяснений вы не допускаете? Анджела покачала головой, но вопрос чем-то ее заинтересовал.

— Мне понятно, о чем вы спрашиваете… О такой возможности я, честно говоря, никогда не задумывалась. Вы хотите сказать, что его мог убить кто-то другой? Что это было умышленное хладнокровное убийство…

— Могло такое случиться или нет?

— Да, могло… Но вряд ли это похоже на истину.

— Менее похоже, чем версия о самоубийстве?

— Трудно сказать… Вроде не было основания кого-либо подозревать. Да и сейчас эта мысль представляется мне абсурдной.

— Тем не менее давайте рассмотрим эту версию. Кто из лиц, причастных к этому делу, наиболее подходит к роли убийцы?

— Дайте подумать. Я его не убивала. И Эльза, разумеется, тоже. Когда он умер, она обезумела от ярости. Кто еще там был? Мередит Блейк? Он всегда благоговел перед Кэролайн, ходил за ней, как кот за любимой хозяйкой. Пожалуй, это можно было бы рассматривать как мотив. Допустим, он хотел убрать Эмиаса с пути, чтобы самому потом жениться на Кэролайн. Но он мог Добиться этого, способствуя уходу Эмиаса к Эльзе, а потом выступив в роли утешителя. Кроме того, мне трудно представить себе Мередита в роли убийцы. Слишком мягок и осторожен. Кто еще был там?

— Мисс Уильямс? Филип Блейк? — подсказал Пуаро.

На мрачном лице Анджелы на секунду появилась улыбка.

— Мисс Уильямс? Чтобы гувернантка совершила убийство — в такое и поверить нельзя. Мисс Уильямс была человеком высоких моральных устоев.

Помолчав минуту, она продолжала:

— Она была предана Кэролайн. Готова на все ради нее. И ненавидела Эмиаса. Она была страстной феминисткой и презирала мужчин. Но разве ради этого люди идут на убийство?

— Пожалуй, нет, — сказал Пуаро.

— Филип Блейк? — продолжала Анджела. Несколько секунд она молчала. Потом тихо сказала:

— Знаете, если говорить о том, кто наиболее подходит, то это именно он.

— Очень интересно, мисс Уоррен, — заметил Пуаро. — Позвольте спросить почему?

— Ничего определенного сказать не могу. Но из того, что мне о нем помнится, я бы назвала его человеком с ограниченным воображением.

— А разве это непременное качество убийц?

— Нет, но человек с ограниченным воображением, решая свои затруднения, часто прибегает к насилию. Такие люди получают удовольствие от жестокости. А убийство — это проявление жестокости, правда?

— Да, конечно… Во всяком случае, такая точка зрения тоже может быть принята в расчет. Тем не менее, мисс Уоррен, это еще не повод для убийства. Какой мотив мог быть у Филипа Блейка?

Анджела Уоррен ответила не сразу. Она стояла, нахмурившись и опустив глаза.

— Он был самым близким другом Эмиаса Крейла, верно? — спросил Пуаро.

Она кивнула.

— У вас есть еще какая-то мысль, мисс Уоррен? Которую вы мне так и не высказали. Были ли эти друзья одновременно и соперниками из-за, например, Эльзы?

Анджела Уоррен покачала головой.

— О нет, только не Филип.

— В чем же тогда дело? Анджела задумчиво сказала:

— Знаете, как бывает, когда вдруг вам вспоминается то, что произошло много лет назад? Я объясню, что я имею в виду. Однажды, когда мне было одиннадцать лет, я услышала историю. Никакого смысла в ней в ту пору я не уловила. Эта история меня не обеспокоила, и я ее тотчас забыла. Мне и в голову не приходило, что когда-нибудь я снова ее припомню. Но года два назад, присутствуя на каком-то концерте, я вдруг припомнила эту историю и так удивилась, что даже произнесла вслух: «Вот теперь я поняла смысл этой глупой истории про рисовый пудинг», хотя в актерской реплике — а это была какая-то шутка на грани приличия — ничего общего с той историей не было.

— Я понимаю вас, мадемуазель, — сказал Пуаро.

— Значит, вы поймете и то, что я собираюсь вам рассказать. Однажды я остановилась в гостинице. Когда я шла по коридору, одна из дверей открылась, и из номера вышла знакомая мне женщина. Это был не ее номер, что сразу отразилось на ее лице, когда она меня увидела.

Точно такое же выражение лица было у Кэролайн, когда однажды ночью она вышла из комнаты Филипа Блейка в Олдербери.

Она наклонилась вперед, жестом опередив слова, готовые сорваться с губ Пуаро.

— В ту пору я этого, конечно, не поняла. Я во многом уже разбиралась в моем возрасте девочки все знают, — но связать это с действительностью не сумела. Кэролайн, выходящая из комнаты Филипа Блейка, была просто Кэролайн, выходящая из комнаты Филипа Блейка, не более того. С таким же успехом она могла выйти из комнаты мисс Уильямс или из моей комнаты. Но зато я заметила выражение ее лица, ибо оно было странным — я никогда ее такой не видела и поэтому ничего не поняла. Я не понимала ничего до тех пор, пока, как я уже сказала вам, ночью в Париже не увидела то же самое выражение на лице совсем другой женщины.

— То, что вы рассказали мне, мисс Уоррен, — задумчиво заметил Пуаро, уже само по себе удивительно. Сам Филип Блейк дал мне понять, что он всегда недолюбливал вашу сестру.

— Я знаю, — сказала Анджела. — Но так или иначе, я видела это собственными глазами.

Пуаро медленно кивнул. Еще в разговоре с Филипом Блейком он почувствовал какую-то фальшивую ноту. Эта преувеличенная враждебность к Кэролайн — она казалась какой-то неестественной.

Ему припомнились слова Мередита Блейка: «Очень был недоволен, когда Эмиас женился, не бывал у них больше года…»

Значит, Филип давно любил Кэролайн? А когда она вышла замуж за Эмиаса, его любовь к ней превратилась в ожесточение и ненависть?

Да, Филип был чересчур резок, чересчур предубежден. Пуаро видел его перед собой — бодрый, преуспевающий делец, обладатель площадки для гольфа и дома в ультрасовременном стиле. Какие же чувства испытывал Филип Блейк шестнадцать лет назад?

— Может, я чего-то не понимаю, — говорила Анджела Уоррен. — Видите ли, у меня нет опыта в любовных делах — со мной ничего такого не случалось. Я рассказала вам про Кэролайн и Филипа на тот случай, если вдруг эго может оказаться полезным и иметь прямое отношение к делу.

КНИГА II

РАССКАЗ ФИЛИПА БЛЕЙКА

Предваряющее письмо

Уважаемый мсье Пуаро!

Выполняю свое обещание и посылаю Вам описание событий, имевших отношение к смерти Эмиаса Крейла. Должен предупредить, поскольку прошло много лет, я мог кое-что подзабыть, но я старался написать все, что сохранилось у меня в памяти.

Искренне Ваш, Филип Блейк.

Изложение событий, которые привели к убийству Эмиаса Крейла:

19 сентября…

Моя дружба с покойным началась еще в детстве. Мы жили по соседству, и наши родители были в очень хороших отношениях. Эмиас Крейл был старше меня на два с лишним года. Мальчишками мы в каникулы играли вместе, хотя учились в разных школах.

Если исходить из того, что я так давно знал убитою, я считаю себя вправе дать квалифицированные свидетельские показания в отношении его характера и взгляда на жизнь в целом. А посему прежде всего должен заявить всем кто хорошо знал Эмиаса Крейла, что мысль о его самоубийстве совершенно абсурдна. Крейл никогда бы не стал покушаться на собственную жизнь. Он слишком ее любил! Утверждения защиты во время процесса о том, что Крейла мучили угрызения совести и что в припадке раскаяния он выпил яд, представляются смехотворными для всех, кто его знал. Избытком совести Крейл, я бы сказал, не отличался, равно как и склонностью к меланхолии. Более того, он и его жена были в плохих отношениях, а потому не думаю, что он терзался сомнениями по поводу развода, ибо считал свой брак крайне неудачным. Он был готов взять на себя финансовое обеспечение жены и ребенка и, я уверен, ни в коем случае не позволил бы себе скупиться. Он вообще был человеком щедрым, а также отзывчивым и мягкосердечным. Он был не только великим художником, но и человеком, который имел много верных друзей Насколько мне известно, врагов у него не было.

С Кэролайн Крейл я тоже был знаком много лет. Я знал ее еще до замужества, когда она приезжала в Олдербери в гости. В ту пору она была довольно привлекательной девицей несколько неврастеничного склада, отличавшейся несдержанностью и, безусловно, нелегкой для совместной жизни.

Свои интерес к Эмиасу она с самого начала не стала скрывать. Он, по-моему, не был особенно в нее влюблен. Но им часто приходилось бывать вместе, а поскольку она была, как я уже сказал, внешне весьма привлекательной, то в конце концов состоялась помолвка.

Близкие друзья Эмиаса Крейла отнеслись к идее его женитьбы несколько настороженно, ибо считали, что Кэролайн ему не пара.

Это вызвало некоторую натянутость отношений между женой Крейла и его друзьями, но Эмиас был верен друзьям и не собирался расставаться с ними. Через несколько лет мы возобновили с ним прежние отношения, и я стал частым гостем в Олдербери. Должен добавить, что я даже согласился быть крестным отцом его дочери Карлы. Это доказывает, я думаю, что Эмиас считал меня своим лучшим другом, и дает мне право говорить от имени человека, который уже не может высказаться сам.

Что касается событий, о которых меня просили написать, то я приехал в Олдербери, как свидетельствует мой старый дневник, за пять дней до случившегося. То есть 13 сентября. И тотчас же почувствовал, что атмосфера в доме напряженная. У них также гостила мисс Эльза Грир, портрет которой Эмиас в это время писал.

Я увидел мисс Грир впервые, хотя уже слышал о ее существовании. Эмиас целый месяц восторженно рассказывал мне о ней. Он встретил, по его словам, необыкновенную девушку. Он говорил о ней с таким энтузиазмом, что я, шутя, сказал ему: «Берегись, старина, не то ты снова потеряешь голову». Он ответил, чтобы я не говорил глупостей. Он просто пишет ее портрет. А она лично его мало интересует. «Расскажи это другим! — ответил я. — Я уже не первый раз слышу от тебя такое». «На этот раз все будет иначе», — возразил он, и я несколько цинично заметил: «У тебя всякий раз по-другому». Тогда Эмиас почему-то забеспокоился, заволновался и сказал: «Ты не понимаешь. Она еще совсем молодая. Почти ребенок». И добавил, что у нее очень современные взгляды и что она совершенно лишена устарелых представлений. «Она откровенна, естественна и абсолютно бесстрашна», — сказал он.

Я подумал про себя, не обмолвившись ему ни словом, что на этот раз Эмиас серьезно влип. Через несколько недель я услышал, как кто-то сказал: «Эта Грир совсем потеряла голову». А кто-то еще добавил, что Эмиас, принимая во внимание юный возраст девицы, ведет себя неразумно, на что с усмешкой было замечено, что Эльза Грир отлично знает, что делает. Еще было сказано, что девица купается в деньгах, умеет добиваться того, что хочет, а также что «она всегда берет инициативу на себя». Прозвучал вопрос, о чем думает жена Крейла, на что последовал ответ, что она, должно быть, уже привыкла к такого рода делам, но кто-то возразил, заявив, что слышал, будто она чертовски ревнива и заставляет Крейла вести такую жизнь, что любого мужчину можно оправдать, если он при такой жене иногда заводит романы на стороне.

Я пишу обо всем этом, потому что считаю важным дать представление об общем положении дел перед моей поездкой в Олдербери.

Мне было интересно посмотреть на эту девицу — она и вправду была очень интересной и обаятельной, — и я от души и, признаться, с некоторой долей злорадства позабавился тем, как реагировала на происходившее Кэролайн.

Сам Эмиас Крейл на сей раз выглядел менее беззаботным, нежели обычно. Человеку, который плохо его знал, его поведение показалось бы таким же, как всегда. Но я, его закадычный друг, тотчас приметил в нем признаки нервозности, вспыльчивости, несдержанности и раздражительности.

Хотя ему вообще было свойственно пребывать в дурном настроении, когда он писал очередную картину, на этот раз вовсе не работа была причиной его раздражительности. Он обрадовался моему приезду и, как только мы остались наедине, сказал: «Слава богу, что ты появился, Фил. С ума можно спятить в доме с четырьмя бабами. Из-за них я вот-вот угожу в психушку».

И в самом деле атмосфера в доме была тяжелой. Кэролайн, как я уже сказал, реагировала на все крайне болезненно. Своей вежливой, воспитанной манерой обращения, не произнося при этом ни единого бранного слова, она выказывала такую неприязнь к Эльзе, какую и представить себе было трудно. Эльза в свою очередь была откровенно дерзка с Кэролайн. Позабыв о хорошем воспитании, она явно давала ей и остальным понять, что она хозяйка положения. В результате чего Крейл большую часть времени, когда не писал, цапался с Анджелой. Вообще-то они очень нежно относились друг к другу, хотя часто бранились и были не в ладах. Но на этот раз во всем, что Эмиас говорил или делал, сквозило раздражение, и они буквально теряли самообладание. Еще в доме была гувернантка. «Фурия с кислой физиономией, сказал про нее Эмиас. — Пылает ко мне ненавистью. Сидит, поджав губы, всем своим видом порицая меня».

Вот тогда-то он и сказал:

— Черт бы побрал всех этих баб! Если мужчина хочет жить в мире и спокойствии, ему надо начисто отделаться от женщин!

— Тебе не следовало жениться, — заметил я. — Ты из тех мужчин, кто должен избегать семейных уз.

Он ответил, что теперь, мол, поздно об этом рассуждать. И добавил, что Кэролайн была бы только рада отделаться от него. Вот тогда-то я впервые почувствовал, что в доме происходит нечто необычное.

— О чем ты говоришь? — спросил я. — Или отношения с красавицей Эльзой зашли настолько далеко?

— С красавицей… — чуть ли не со стоном произнес он. — Как было бы хорошо, если бы мы с ней не встретились.

«Послушай, старина, — сказал я, возьми себя в руки и не связывайся больше ни с какими женщинами». Он посмотрел на меня и засмеялся. «Тебе хорошо говорить, — сказал он — Не могу я оставить женщин в покое, просто не могу, а если бы и мог, они бы не оставили меня в покое!» Потом, пожав своими широченными плечами, усмехнулся и сказал: «Все в конце концов, надеюсь, вернется на круги своя. Но ты должен признать, что картина удалась, а?»

Он говорил о портрете Эльзы, который в то время писал, и, хотя я мало разбираюсь в живописи, даже я понимал, что это далеко не рядовое произведение.

Когда Эмиас принимался за работу, он становился другим человеком. Хотя он рычал, стонал, хмурился, ругался последними словами и порой швырял кисти на пол, в эти минуты он был по-настоящему счастлив.

Но когда он возвращался в дом к столу, рознь, которая все больше и больше разгоралась между женщинами, его подавляла. Достигла она апогея 17 сентября. Обед у нас происходил в крайне неловкой атмосфере. Эльза вела себя исключительно нагло — другого слова я не могу подобрать. Не обращая никакого внимания на Кэролайн, она умышленно то и дело обращалась к Эмиасу, как будто в комнате, кроме них, никого не было. Кэролайн легко и весело беседовала с остальными, ловко ухитряясь сказать что-то такое, что звучало вполне невинно, а на самом деле жалило, как оса В ней не было такого откровенного пренебрежения, каким оперировала Эльза Грир Все, что Кэролайн говорила, было скорее намеком, нежели решительным словоизлиянием.

События достигли кульминации в гостиной, куда мы после обеда удалились пить кофе Я высказался по поводу головы, вырезанной из отполированного до зеркального блеска букового дерева, — весьма любопытной вещицы, — на что Кэролайн ответила: «Это работа молодого норвежского скульптора. Мы с Эмиасом восхищены его творчеством и надеемся следующим летом побывать у него». Такое столь спокойно высказанное предположение Эльза выслушать была не в силах. Не обратить внимания на брошенный ей вызов она не могла. Подождав минуту-другую, она громко и подчеркнуто отчетливо заявила: «Эта комната была бы очень красивой, если бы ее обставить по-другому. Здесь чересчур много мебели. Когда я буду здесь жить, я выкину всю эту рухлядь, оставив две-три приличные вещи. И повешу золотистого цвета занавеси, чтобы на них играли лучи заходящего солнца».

И, повернувшись ко мне, спросила: «Как по-вашему, это будет красиво?»

Не успел я ответить, как заговорила Кэролайн. Ее тихий голос так шелестел, что сразу услышалась таившаяся в нем угроза.

— Вы что, собираетесь купить наше поместье, Эльза? — спросила она.

— Нет, в этом не будет необходимости, — ответила Эльза.

— Тогда о чем разговор? — спросила Кэролайн, и в ее голосе зазвенел металл.

— К чему притворяться? — засмеялась Эльза — Бросьте, Кэролайн, вам хорошо известно, о чем я говорю.

— Понятия не имею, — отозвалась Кэролайн.

— Не будьте страусом, который сует голову в песок. Зачем делать вид, будто вы ничего не видите и не знаете. Мы с Эмиасом любим друг друга. Это не ваш дом. Это его дом. И после нашей свадьбы я буду жить здесь с ним!

— По-моему, вы сошли с ума, — сказала Кэролайн.

— О нет, дорогая, и вам это хорошо известно, — откликнулась Эльза. Было бы куда проще, если бы мы все вели себя честно. Эмиас и я любим друг друга, вы это знаете. И вам остается только одно: дать ему свободу.

— Я не верю ни единому вашему слову, — сказала Кэролайн.

Ее реплика прозвучала неубедительно. Эльза застала Кэролайн врасплох.

И в эту минуту в комнату вошел Эмиас Крейл.

— Если вы мне не верше, спросите у него, — засмеялась Эльза.

— Спрошу, — произнесла Кэролайн. И, ни на секунду не задумываясь, повернулась к Эмиасу — Эмиас, Эльза говорит, ч го ты собираешься на ней жениться. Это правда?

Бедняга Эмиас. Мне его было жаль Мужчину превращают в дурака, заставляя участвовать в такой сцене. Он побагровел и принялся кричать. Обратившись к Эльзе, он заорал на нее, почему она не придержит язык.

— Значит, это правда? — спросила Кэролайн.

Он ничего не ответил и стоял, засунув палец за воротник и оттягивая его. Он и мальчишкой делал то же самое, когда попадал в неприятное положение. Стараясь произносить слова с достоинством и не терпящим возражения тоном — ничего у него, бедняги, конечно, не получалось, — он сказал:

— Я не хочу об этом говорить.

— Зато я хочу, — заявила Кэролайн. — По-моему, будет справедливо по отношению к Кэролайн, — прочирикала Эльза, — если ей все сказать.

— Это правда, Эмиас? — совсем тихо повторила Кэролайн.

Ему было стыдно. Как обычно бывает стыдно мужчинам, когда женщины загоняют их в угол.

— Ответь мне, пожалуйста. Я должна знать.

Он вскинул голову, как бык на арене, и отрезал:

— Правда, но я не хочу об этом сейчас говорить.

И резко повернувшись, вышел из комнаты. Я двинулся за ним вслед. Мне не хотелось оставаться наедине с женщинами. На террасе я догнал его. Он ругался. Я еще никогда не слышал такого потока ругательств.

— Почему она не может придержать язык? — взорвался он. — Почему, черт подери, она не может помолчать? Теперь быть беде, а мне еще нужно закончить картину, слышишь, Фил? Это — лучшее из того, что я когда-либо написал. Лучшее за всю мою жизнь. А эти две глупые женщины готовы все испортить!

Потом, чуть поостыв, он заметил, что женщины лишены чувства меры.

Я не мог сдержать улыбки.

— Черт подери, старина, ты же сам виноват во всем этом, — сказал я.

— А то я не знаю, — простонал он. И добавил:

— Но согласись, Фил, что мужчину нельзя винить, если он теряет из-за женщины голову. Даже Кэролайн следует это понять.

Я спросил его, что будет, если Кэролайн заупрямится и не даст ему развода.

Но им опять овладели его прежние мысли. Мне пришлось повторить свой вопрос, на что он ответил довольно рассеянно:

— Кэролайн никогда не станет мне поперек дороги. Ты не понимаешь, старина.

— Но ведь есть и ребенок, — заметил я. Он взял меня за руку.

— Фил, старина, я понимаю, что ты действуешь из лучших побуждений, но не надо каркать, как ворона. Я сам улажу свои дела. Все будет в порядке, увидишь. — В этом был весь Эмиас — неунывающий оптимист. — Пошли они все к черту! — весело заключил он.

Не помню, говорили ли мы еще о чем-нибудь, но через несколько минут на террасе появилась Кэролайн На ней была шляпа, нелепая, с большими полями, темно-коричневого цвета, но тем не менее привлекательная на вид Совершенно ровным обычным голосом она сказала:

— Сними эту заляпанную краской куртку, Эмиас Мы идем на чай к Мередиту, ты не забыл?

Он вытаращил глаза и, чуть заикаясь, ответил:

— Совсем забыл. Да, да, конечно.

— Тогда пойди и переоденься, а то ты выглядишь как старьевщик.

И хотя произносила она слова совершенно ровным тоном, но на него не смотрела. А потом спустилась к клумбе с георгинами и принялась срывать самые пышные цветы.

Эмиас не спеша повернулся и вошел в дом.

Кэролайн заговорила со мной. Она болтала не переставая. О том, долго ли простоит хорошая погода, не появится ли в бухте макрель, и если да, то, может, Эмиас, Анджела и я отправимся на рыбную ловлю. Удивительная женщина, следует отдать ей должное.

Но в то же время это свидетельствует, по-моему, о ее характере. У нее была огромная сила воли и умение владеть собой. Не знаю, когда она решила убить его, но, если тогда, я не был бы удивлен. Умея мыслить хладнокровно и безжалостно, она была способна тщательно и бесстрастно продумать свой план.

Кэролайн Крейл была очень опасной женщиной. Мне бы следовало еще тогда понять, что она этого так не оставит. А я, идиот, решил, что она согласилась принять неизбежное или по крайней мере надеялась, что, если будет вести себя как ни в чем не бывало, Эмиас передумает.

Наконец вышли в сад все остальные. Эльза вела себя вызывающе, с видом победительницы. Кэролайн не обращала на нее никакого внимания. Обстановку разрядила Анджела. Она принялась спорить с мисс Уильямс, что не наденет другую юбку. Та, что на ней, вполне сойдет для милого доброго Мередита, он все равно никогда не обращает внимания на подобные вещи.

Наконец мы тронулись в путь. Кэролайн шла рядом с Анджелой. Я — с Эмиасом. А Эльза одна — шла и улыбалась.

Мне она не очень нравилась — слишком уж напористая, — но должен признать, что в тот день она выглядела невероятно красивой. Так бывает, когда женщина добивается того, чего хочет.

Я не очень хорошо помню все события того дня. Их словно подернуло туманной дымкой. Помню, как из дому навстречу нам вышел старина Мерри. По-моему, мы сначала обошли сад. Помню, что мы с Анджелой долго обсуждали, как натаскивать терьеров на крыс. Анджела съела бессчетное количество яблок и пыталась заставить меня последовать ее примеру.

Когда мы подошли к дому, под большим кедром уже был накрыт чай. Мерри, насколько я помню, выглядел очень расстроенным. Наверное, либо Кэролайн, либо Эмиас ему что-то сказали. Он то с сомнением поглядывал на Кэролайн, то переводил взгляд на Эльзу. Чем-то он явно был обеспокоен. Конечно, Кэролайн нравилось держать Мередита на привязи — старый преданный друг, пусть он всегда будет при ней. Такой она была человек.

После чая Мередит поспешил поговорить со мной.

— Послушай, Фил, — сказал он. — Эмиас не должен этого делать!

— Еще как Сделает, можешь не сомневаться.

— Как он может бросить жену и ребенка ради этой девицы? Он ведь гораздо старше ее. Ей нет и восемнадцати.

Я ответил ему, что мисс Грир целых двадцать.

— Все равно, она еще несовершеннолетняя. Она не понимает, что творит, — сказал он.

Бедняга Мередит. Всегда видит в людях только хорошее.

— Не беспокойся, старина. Она знает, что делает, и это ей нравится.

Вот и все, что нам удалось друг другу сказать. Я подумал про себя, что Мерри, наверное, боится и представить себе, что Кэролайн окажется в роли брошенной жены. Как только состоится развод, она начнет надеяться, что ее верный рыцарь тотчас сделает ей предложение. А мне казалось, что ему куда больше по душе роль человека, лишенного последней надежды. И, должен признаться, меня эта ситуация очень забавляла.

Любопытно, однако, что я почему-то плохо помню наше посещение лаборатории Мередита. Ему страшно нравилось демонстрировать другим собственное увлечение. Лично мне оно представлялось крайне скучным. По-моему, я присутствовал там вместе с другими, когда он читал нам лекцию о свойствах кониума, но что именно он говорил, мне не запомнилось. Я не видел, как Кэролайн похитила яд. Как я уже сказал, она была ловкой женщиной. Еще я помню, как Мередит читал нам вслух отрывок из Платона, в котором описывается смерть Сократа. Тоже скука, по-моему. Меня классики всегда вгоняли в тоску.

Больше ничего про тот день я вспомнить не в силах Эмиас и Анджела жутко поссорились, но нам, всем остальным, от этого стало только легче. Отвлеклись не много. Выкрикнув напоследок, что Эмиас еще пожалеет о ссоре с ней, что хорошо бы, чтоб он умер от проказы — так, мол, ему и надо, — и, наконец, хорошо бы, если бы у него к носу приклеилась навечно колбаса, как в известной сказке, она отправилась спать. Когда она удалилась, мы не могли не рассмеяться — такая это была забавная сцена.

Вскорости ушла спать и Кэролайн Мисс Уильямс исчезла вслед за своей ученицей. Эмиас и Эльза отправились бродить по саду Мое общество, понял я, им было ни к чему. Я пошел прогуляться. Стоял чудесный вече. На следующее утро я спустился вниз поздно. В столовой никого не было. Смешно, что запоминаются совершенно несущественные детали. Я, например, хорошо помню вкус почек с беконом, которые я ел. Отличные почки. С перцем.

Затем я бродил по саду в поисках собеседника. Никого не нашел, выкурил сигарету, встретил мисс Уильямс, бегавшую в поисках Анджелы, которая где-то шлялась, как обычно, хотя должна была заняться починкой порванного платья. Я вошел в холл и услышал, как Эмиас и Кэролайн выясняют отношения в библиотеке. Говорили они очень громко.

«Ты и твои женщины! — выкрикнула она. — Прикончить бы тебя! Когда-нибудь я тебя прикончу!» На что Эмиас ответил: «Не будь дурой, Кэролайн» А она сказала: «Я говорю серьезно, Эмиас».

Подслушивать мне не хотелось, поэтому я снова вышел на террасу Прошелся вдоль нее и увидел Эльзу.

Она сидела в шезлонге как раз под окном библиотеки, а окно было открыто. Думаю, она сумела услышать все, что говорилось в библиотеке. Увидев меня, она встала и, приняв вполне хладнокровный вид, пошла мне навстречу.

— Какое чудесное утро! — сказала она, взяв меня под руку.

Да, для нее оно и впрямь было чудесным. До чего же жестокая девчонка! Нет, пожалуй, просто честная и лишенная воображения. Умела видеть только то, что ей в данный момент было нужно.

Разговаривая, мы постояли на террасе минут пять, затем хлопнула дверь библиотеки и появился Эмиас Крейл. Лицо у него пылало.

Бесцеремонно схватив Эльзу за плечо, он сказал:

— Хватит болтаться без дела. Пойдем поработаем.

— Хорошо, — согласилась она. — Только схожу наверх, захвачу пуловер. Ветер какой-то прохладный.

И вошла в дом.

Я ждал, что Эмиас мне что-нибудь скажет, но он промолчал, ограничившись лишь фразой:

— Эти женщины!

— Держись, старина! — отозвался я.

И мы промолчали до тех пор, пока на террасу снова не вышла Эльза.

Они вместе отправились в Оружейный сад, а я вошел в дом. В холле стояла Кэролайн. Меня она, по-моему, даже не заметила. Так с ней часто бывало. Казалось, она где-то далеко. Она что-то пробормотала. Не мне, а себе. Я только различил слова:

— Слишком это жестоко…

Вот что она сказала. А потом прошла мимо, казалось так меня и не заметив, словно была целиком погружена в собственные мысли, и поднялась наверх. Думаю (утверждать это я не имею права, вы понимаете), что она пошла за ядом и что именно в эту минуту она задумала совершить то, что совершила.

И тут зазвонил телефон. В некоторых домах полагается ждать, пока трубку возьмет кто-нибудь из слуг, но я так часто бывал в Олдербери, что практически считался членом семьи. Я поднял трубку.

Звонил мой брат Мередит. Он был очень расстроен. Он сказал, что побывал у себя в лаборатории и обнаружил, что бутылка с кониумом наполовину пуста.

Незачем вновь каяться в том, что я был обязан сделать тогда и не сделал. Новость эта меня оглушила, и я по глупости оказался застигнутым врасплох. На другом конце провода возбужденно верещал Мередит. Я услышал, что по лестнице кто-то спускается, и поэтому велел ему срочно прийти в Олдербери.

А сам пошел ему навстречу. Если вы не знаете расположения обоих владений, то должен вам объяснить, что кратчайший путь между ними — это пересечь в лодке небольшую бухту. Я спустился по тропинке к тому месту, где у крохотной пристани стояли лодки. Мне пришлось пройти вдоль ограды Оружейного сада, и я слышал, как разговаривают Эльза и Эмиас. Голоса у них были веселые и беззаботные. Эмиас заметил, что день удивительно жаркий (он и вправду был жарким для сентября), а Эльза сказала, что когда сидишь так, как она, на стене, то чувствуешь прохладный ветерок с моря. Потом она сказала: «Я устала позировать. Нельзя ли мне отдохнуть, дорогой?» На что Эмиас крикнул: «Ни в коем случае. Сиди. Ты ведь человек выносливый. А получается здорово, скажу я тебе». «Какой ты жестокий», — засмеялась Эльза. И все — больше я ничего не услышал.

Мередит уже отчалил от противоположного берега. Я подождал его. Он привязал лодку и поднялся по ступенькам. Он был очень бледен и явно обеспокоен. — У тебя голова работает лучше, чем у меня, Филип. Что нам делать? — спросил он. — Это очень опасный яд. — Ты уверен в пропаже? спросил я. Мередит, надо сказать, человек рассеянный. Может, именно поэтому я и отнесся к его сообщению не так серьезно, как следовало. — Уверен, ответил он. — Вчера днем бутылка была полной.

— И ты понятия не имеешь, кто взял яд? — спросил я. Нет, ответил он и спросил, кого, по моему мнению, можно заподозрить. Кого-нибудь из слуг? Возможно, ответил я, но весьма сомнительно. Лаборатория ведь всегда заперта, не так ли? Да, ответил он и принялся молоть чепуху о том, что окно оказалось на несколько дюймов приоткрытым. Таким путем можно было проникнуть в лабораторию.

— Случайный грабитель, что ли? — усмехнулся я. — тогда выбор у нас такой, Мередит, что и искать не стоит. Что я на самом деле думаю, спросил он. И я ответил, что, если он уверен, что яд украли, тогда, значит, его украла Кэролайн, чтобы отравить Эльзу, или, наоборот, его украла Эльза, чтобы убрать с дороги Кэролайн и освободить место для истинной любви. Мередит прочирикал, что я несу сентиментальную чепуху, которая не может быть правдой. «Но яд пропал, — возразил я. — Чем же ты можешь это объяснить?» Никакого объяснения он, разумеется, дать не мог. Он мыслил точно так же, как и я, только не хотел себе в этом признаться. «Что же нам делать?» — снова спросил он «Сначала надо все как следует обдумать, ответил я, совершив непростительную ошибку. — А потом либо ты объявишь во всеуслышание о пропаже, либо скажешь по секрету Кэролайн, тем самым подвергнув ее испытанию. Если ты убедишься, что она ничего про это дело не знает, проделай то же самое с Эльзой». — «Такая изумительная девушка! сказал он. — Не может быть, чтобы она это сделала». Я ответил, что вовсе в этом не уверен.

Разговаривая, мы шли па дорожке к дому. После моего последнего замечания мы оба несколько секунд молчали. Как раз в эту минуту мы снова шли мимо садовой ограды, и я услышал голос Кэролайн.

Я было решил, что теперь они скандалят втроем, но оказалось, что речь идет об Анджеле. «Это несправедливо по отношению к ней», — возражала Кэролайн. Эмиас что-то раздраженно пробурчал в ответ. Затем калитка сада, как раз когда мы подошли к ней, открылась. Эмиас был несколько поражен, увидев нас. Из сада вышла Кэролайн. «Здравствуй, Мередит! — сказала она. Мы говорили об отъезде Анджелы в школу. Я не очень уверена, что ей там будет хорошо». — «Да не бойся ты за нее, — сказал Эмиас. — Ничего с ней не случится. Я сам ее провожу».

Как раз в эту минуту на дорожке появилась Эльза, которая бежала со стороны дома. В руках у нее был какой-то джемпер алого цвета.

— Скорей! — зарычал Эмиас. — Садись, как полагается. Я не хочу терять время.

И пошел к мольберту. Я заметил, что он ступает как-то неуверенно, и подумал, не выпил ли он. При всей суете и скандалах человека легко понять и извинить.

— Пиво какое-то теплое, — проворчал он. — Почему сюда не принесут льда?

— Я пришлю тебе пива из холодильника, — пообещала Кэролайн.

— Спасибо, — буркнул Эмиас.

Затем Кэролайн закрыла калитку и вместе с нами направилась к дому. Мы сели на террасе, а она вошла в дом. Минут через пять появилась Анджела с двумя бутылками пива и стаканами. День и вправду был жаркий, и мы обрадовались пиву. Тут мимо нас прошла Кэролайн. В руках у нее была бутылка с пивом, которую она, по ее словам, несла Эмиасу. Мередит хотел было проводить ее, но она твердо отклонила его предложение Я подумал — до чего же я был глуп! — что в ней говорит ревность Ей было неприятно, чтобы кто-то еще увидел тех двоих наедине в саду. Поэтому она уже раз там побывала, придумав для этого весьма жалкий предлог: не отложить ли отъезд Анджелы.

Она шла по зигзагообразной дорожке, а мы с Мередитом смотрели ей вслед. Мы так ничего и не решили, а тут еще Анджела стала требовать, чтобы я пошел с ней купаться. Заставить Мередита действовать одного было невозможно, поэтому я только и сказал ему: «После обеда». Он кивнул.

Затем мы с Анджелой отправились купаться. Мы хорошо поплавали — через бухту и обратно, — а потом позагорали на скалах. Анджела почему-то была хмурой, но меня это вполне устраивало. Я решил, что сразу после обеда отведу Кэролайн в сторонку и напрямую предъявлю ей обвинение в краже яда. Без толку уговаривать Мередита сделать это — он слишком мягок. А я припру ее к стенке, и все. Ей придется возвратить яд, или уж, во всяком случае, она ни за что не осмелится им воспользоваться. Поразмыслив, я пришел к убеждению, что это она взяла яд. Эльза была слишком благоразумной и рациональной, чтобы пойти на такой риск. Голова у нее работала как следует, и больше всего она боялась за собственную шкуру. Кэролайн же была из легко воспламеняющегося материала — неуравновешенная, увлекающаяся, настоящая психопатка. И все же где-то в глубине сознания у меня копошилась мысль, что Мередит ошибся. Вдруг кто-нибудь из слуг проник к нему в лабораторию, отлил половину содержимого бутылки и побоялся в этом признаться? В нашем представлении яд — принадлежность мелодрамы, и в реальной жизни в него трудно поверить.

До тех пор пока ничего не случится. Когда я посмотрел на часы, оказалось, что уже довольно поздно, и мы с Анджелой буквально побежали на обед. Все только рассаживались за столом — все, кроме Эмиаса, который остался в Оружейном саду работать, что для него стало почти правилом. Как он умно поступил, сделав это и сегодня, подумал я, ибо за обедом у нас царила какая-то неловкость.

Кофе мы пили на террасе. Я плохо помню, как вела себя и как выглядела Кэролайн. Во всяком случае, обеспокоенной она не казалась. Скорей, сдержанной и притихшей. Вот уж поистине сатана в юбке! Ибо нужно было иметь сатанинскую волю, чтобы так хладнокровно отравить человека. Если бы она схватила револьвер и выстрелила в него — это я бы еще мог понять. Но продуманное, хладнокровное, сводящее счеты убийство… И такое спокойствие…

Она встала и самым естественным голосом объявила, что отнесет ему кофе. И ведь она уже знала — не могла не знать, — что застанет его там мертвым. С ней пошла мисс Уильямс. Не помню, Кэролайн попросила ее об этом или она вызвалась сама. Вроде Кэролайн.

Две женщины ушли. Через минуту-другую вслед за ними пошел и Мередит. Я только было принялся придумывать предлог, чтобы последовать за ним, как он снова появился на дорожке, спеша к нам. Лицо у него было пепельно-серым.

— Доктора… быстро… Эмиас. — задыхаясь, проговорил он.

— Он болен? — вскочил я. — Умирает?

— Боюсь, он уже умер… — ответил Мередит.

На мгновенье мы забыли про Эльзу. Но она вдруг вскрикнула. Это был леденящий душу вопль.

— Умер? Умер?.. — И она бросилась бежать. Я и не знал, что человек способен так бегать — как олень, как раненый зверь. И как жаждущая мщения фурия.

— Беги за ней, — выдохнул Мередит. — Я позвоню. Беги за ней. Кто знает, что она там натворит?

Я бросился вслед изо всех сил. Она вполне была способна убить Кэролайн. Никогда я не видел столько горя и столько неистовой ненависти. Вся видимость культуры и образованности слетела с нее. Сразу стало ясно, что ее отец, дед и бабка со стороны матери были фабричными рабочими. Ее лишили ее любовника, и в ней взыграла простолюдинка. Если бы могла, она расцарапала бы Кэролайн лицо, вцепилась бы ей в волосы и сбросила бы ее через парапет. По какой-то причине она решила, что Кэролайн нанесла ему удар ножом. Она все перепутала.

Я придержал ее, а затем ею занялась мисс Уильямс. Должен признать, действовала она очень разумно. Она заставила Эльзу опомниться, велев ей помолчать, потом) что нам совершенно ни к чему шум и крики. Она была сущая мегера. Но сумела сделать все, как нужно. Эльза стихла — стояла, всхлипывая и дрожа.

Что же касается Кэролайн, то, насколько я помню, маска с нее сразу слетела. Она стояла совершенно спокойно — в трансе, сказали бы вы. Только глаза выдавали ее. Они были начеку — настороженно и спокойно оглядывали всех. Она начала, по-моему, бояться…

Я подошел и заговорил с ней. Не думаю, что мои слова услышали две другие женщины.

— Проклятая убийца! Ты убила моего самого близкого друга! — еле слышно прошептал я.

— Нет… О, нет… Он… сам… — отшатнувшись, сказала она.

Я посмотрел ей в глаза.

— Расскажи это полиции, — посоветовал я.

Она последовала моему совету, но ей не поверили.

Конец рассказа Филипа Блейка.

РАССКАЗ МЕРЕДИТА БЛЕЙКА

Дорогой мсье Пуаро!

Как я вам обещал, я принялся за описание всего того, что помнится мне касательно трагических событий шестнадцатилетней давности. Прежде всего я хотел бы подчеркнуть, что я тщательно обдумал все сказанное вами во время нашей недавней встречи. И по размышлении я более, чем прежде, убежден в невиновности Кэролайн Крейл. И раньше трудно было поверить, чтобы она решилась отравить своего мужа, но отсутствие других версий и ее собственное поведение вынудили меня, не долго думая, присоединиться к общему мнению: если не она, то кто?

После нашей встречи я долго размышлял о версии о самоубийстве Крейла, которую выдвинула на суде защита, и, хотя эта версия в ту пору показалась мне совершенно нелогичной, теперь я полагаю уместным изменить свое мнение, исходя в первую очередь из того в высшей степени знаменательного факта, что Кэролайн сама в это верила. Если мы допустим, что эта очаровательная и благородная женщина была несправедливо признана виновной, тогда ее собственное неоднократно высказанное убеждение имеет серьезное основание. Она знала Эмиаса гораздо лучше, чем любой из нас. Если она считала самоубийство возможным, значит, имело место самоубийство, несмотря на скептическое отношение к такой версии всех его друзей.

Я попытаюсь развить эту теорию, предположив, что в Эмиасе Крейле были какие-то известные только его жене зачатки совести, скрытые от посторонних взглядов раскаяние и даже отчаяние из-за злоупотреблений, вызванных его бурным темпераментом. Я полагаю, такая мысль имеет право на существование. Возможно, эту сторону своего характера он раскрывал только перед женой. Хотя это несовместимо с его собственными, не раз слышанными мною высказываниями, тем не менее у большинства мужчин действительно присутствует никем не подозреваемая и зачастую не соответствующая их характеру черта, которая часто является сюрпризом для людей, близко их знающих. Почтенный и суровый человек, бывает, втихомолку ведет себя крайне непристойно. Вульгарный делец оказывается тонким ценителем искусства. Нетерпимые и безжалостные люди нередко обнаруживают невиданную доселе доброту. А великодушные и общительные порой проявляют себя как подлецы и подонки.

Поэтому вполне возможно, что Эмиасу Крейлу были свойственны приступы раскаяния и чем больше он неистовствовал в своем эгоизме, утверждая право делать, что ему заблагорассудится, тем сильнее мучила его совесть. Как это ни невероятно, но теперь я считаю, что так оно, наверное, и было. И я еще раз повторяю, что сама Кэролайн твердо придерживалась именно этой версии. Что очень важно.

А теперь рассмотрим факты, или, скорей, то, что осталось у меня в памяти, в свете моих нынешних убеждений.

Пожалуй, здесь было бы уместно упомянуть о разговоре, который состоялся у меня с Кэролайн за несколько недель до случившейся трагедии. Это произошло во время первого приезда Эльзы Грир в Олдербери.

Кэролайн, как я вам уже говорил, знала, что я отношусь к ней с глубокой симпатией и уважением. Поэтому в моем лице она видела человека, которому вполне могла доверять. Выглядела она далеко не радостной. Тем не менее я был удивлен, когда однажды она вдруг спросила меня, считаю ли я, что Эмиас всерьез увлечен девушкой, которую пригласил к ним.

— По-моему, ему интересно ее писать, — ответил я, — Ты же знаешь, как Эмиас способен загореться очередной работой.

— Нет, он в нее влюблен, — покачала головой она.

— Разве что чуть-чуть.

— А по-моему, сильно.

— Она очень хороша, я согласен, — сказал я. — А нам обоим известно, что Эмиас неравнодушен к женским чарам. Но ты уже давно должна знать, дорогая, что Эмиас по-настоящему любит только тебя. Ему свойственно увлекаться, но эта страсть продолжается недолго. Для него существуешь только ты, и, хотя порой он ведет себя скверно, это ничуть не влияет на его чувство к тебе.

— Именно так я всегда и рассуждала, — сказала Кэролайн.

— Поверь мне, Кэро, — попросил я, — это действительно так.

— Но на этот раз, Мерри, — продолжала она, — я боюсь. Эта девушка ужасно… ужасно откровенна. Она такая юная, такая настойчивая. Я чувствую, что на сей раз он увлекся всерьез.

— Но то, что она юная и такая, как ты говоришь, откровенная, возразил я, — и послужит ей защитой. Вообще-то, женщины для Эмиаса — это дичь, на которую разрешено охотиться, но в случае с этой девушкой его ждет промах.

— Вот этого-то я и боюсь, — призналась Кэролайн. — Боюсь, что на сей раз он сам превратился в дичь. — И продолжала:

— Мне, как ты знаешь, Мерри, тридцать четыре. Мы женаты уже десять лет. По внешности я не иду ни в какое сравнение с этой Эльзой, я это понимаю.

— Но тебе ведь известно, Кэролайн, — сказал я, — тебе хорошо известно, что Эмиас по-настоящему тебе предан.

— Разве можно быть уверенной в чувствах мужчины? — возразила она. А затем, чуть хмуро усмехнувшись, заключила:

— Я человек примитивный, Мерри. Мне бы хотелось расправиться с этой девушкой топором.

Я сказал, что Эльза, по-видимому, совсем не понимает, что делает. Она восхищается Эмиасом и преклоняется перед ним, вряд ли сознавая, что Эмиас в нее влюбляется.

— Милый мой Мерри! — только и ответила на мои слова Кэролайн и перевела разговор на сад. Я надеялся, что она забудет про все свои беспокойства.

Вскоре после этого Эльза уехала в Лондон. Эмиас тоже отсутствовал несколько недель. Я, по правде говоря, и позабыл про них. А потом мне стало известно, что Эльза вновь вернулась в Олдербери, чтобы Эмиас мог завершить ее портрет.

Меня эта новость несколько обеспокоила. Но Кэролайн, когда я снова встретился с нею, не захотела продолжать разговор. Выглядела она как всегда — ни в коем случае не встревоженной и не огорченной. Все, наверное, в порядке, подумал я.

Вот почему я был гак огорошен, узнав, как далеко зашло дело.

Я уже рассказал вам о моих разговорах с Крейлом и с Эльзой. Поговорить с Кэролайн мне так и не удалось Мы смогли лишь обменяться парой фраз, о которых я тоже уже вам говорил.

Я словно вижу перед собой ее лицо с огромными темными глазами и с трудом сдерживаю волнение. Я слышу ее голос, когда она произнесла:

— Все кончено…

Я не в силах описать то бесконечное отчаяние, которое скрывалось за этими словами. Они были констатацией факта. С уходом Эмиаса жизнь для нее кончилась. Вот почему, уверен я, она взяла кониум. Это был выход из положения. Выход, подсказанный ей моей глупой лекцией о свойствах этой настойки. И отрывок из «Федона», живописующий смерть от яда.

Вот как я нынче представляю себе случившееся. Она взяла кониум, решив покончить с собой, если Эмиас ее бросит. Быть может, он заметил, как она отливала настойку, или потом обнаружил у нее яд.

Эта находка произвела на него впечатление. Он ужаснулся, до чего довел ее своим поведением. Но, невзирая на страх и раскаяние, он тем не менее был не в силах отказаться от Эльзы. Я могу его понять. Любой, кто ею увлекся, был не способен ее забыть.

Он не представлял себе жизни без Эльзы. И понял, что Кэролайн не может жить без него. Вот он и решил, что единственный выход — это самому воспользоваться кониумом.

Он действовал в характерной для себя манере. Самое дорогое для него в жизни были его картины. Он предпочел умереть с кистью в руке. А последнее, что видели его глаза, — это лицо девушки, которую он так безумно любил. Наверное, он решил, что ей тоже будет лучше, если его не станет…

Эта теория, правда, оставляет необъясненными некоторые любопытные факты. Например, почему на пустом флаконе из-под кониума остались только отпечатки пальцев Кэролайн. Наверное, после того, как Эмиас держал флакон в руках, все отпечатки стерлись мягкими вещами, среди которых нашли флакон после его смерти. Кэролайн же взяла флакон в руки, чтобы посмотреть, трогал ли его кто-нибудь. По-моему, такое объяснение вполне вероятно и правдоподобно. Что же касается отпечатков пальцев на бутылке из-под пива, свидетели защиты высказали мнение, что, приняв яд, человек плохо владеет руками и может касаться бутылки необычным образом — отсюда и искажение отпечатков.

Остается еще поведение Кэролайн во время процесса. Но мне думается, я вижу этому объяснение. Она украла яд из лаборатории, решив покончить с собой, и тем самым навела мужа на мысль о самоубийстве. Можно предположить, что она при ее повышенном чувстве ответственности сочла себя повинной в его смерти, убедив себя, что она — убийца, хотя это было вовсе не такое убийство, за какое ее судили.

Все это мне кажется вполне логичным. А если это так, тогда вам, наверное, будет не трудно убедить в этом маленькую Карлу? И она сможет выйти замуж за своего молодого человека, удостоверившись, что единственное, в чем была виновата ее мать, это желание (не более того) покончить с собой.

Я понимаю, что это вовсе не то, о чем вы просили меня написать, а именно о событиях, как я их помню. Позвольте мне сейчас исправить свою ошибку. Я уже полностью поведал вам о том, что произошло накануне смерти Эмиаса. Теперь перейдем ко дню его гибели.

Спал я очень плохо, поскольку был расстроен неприятным осложнением событий в судьбе моих друзей. После того как я долго не мог заснуть, безуспешно размышляя над тем, что предпринять, дабы предотвратить катастрофу, около шести утра я заснул глубоким сном. Я даже не слышал, как мне принесли утренний чай, и проснулся примерно в половине десятого с тяжелой головой и разбитый. Вскоре после этого мне показалось, что я услышал какой-то шорох в комнате под моей спальней — там была лаборатория.

Здесь мне, пожалуй, следует упомянуть, что, по-видимому, в лаборатории побывала кошка. Я обнаружил, что оконная рама была чуть приподнята. Я по легкомыслию оставил окно приоткрытым с вечера, и кошка вполне могла в него пролезть. Я упоминаю об этом, чтобы объяснить, почему я очутился в лаборатории.

Я пошел туда, как только оделся, и, окинув взглядом полки, заметил, что бутылка, в которой была настойка кониума, стоит не в ряд с другими. А приглядевшись, с ужасом констатировал, что значительная часть содержимого бутылки исчезла. Накануне бутылка была почти полной — сейчас почти пустой.

Я закрыл окно и вышел, заперев за собой дверь. Я был крайне расстроен и, признаться, сбит с толку. Когда меня что-либо выводит из себя, я плохо соображаю.

Сначала я был просто огорчен, потом почувствовал нечто недоброе и наконец начал испытывать настоящую тревогу. Я опросил всех слуг, они сказали, что никто из них не входил в лабораторию. Поразмыслив над случившимся, я решил позвонить брату, чтобы спросить у него совета.

Филип соображал лучше меня. Он сразу распознал всю серьезность пропажи и велел мне тотчас прийти.

Я вышел, встретив по дороге мисс Уильямс, которая была занята поисками своей манкирующей занятиями ученицы. Я заверил ее, что не видел Анджелы и что у меня в доме ее не было.

По-моему, мисс Уильямс заметила, что я несколько не в себе. Она смотрела на меня с любопытством. Но я не собирался рассказывать ей о том, что произошло. Я посоветовал ей пройти за дом — у Анджелы была там любимая яблоня, — а сам поспешил к бухте, где сел в лодку и перебрался на другую сторону, в Олдербери.

Мой брат уже ждал меня на берегу.

Мы направились к дому тем же путем, каким третьего дня прошли с вами. Если вы помните, как расположено поместье, значит, вы поймете, что, проходя мимо ограды Оружейного сада, мы не могли не услышать разговора в саду.

Кэролайн и Эмиас о чем-то спорили, но предмет их спора у меня интереса не вызвал.

Никаких угроз со стороны Кэролайн я не услышал. Речь шла об Анджеле Кэролайн просила отложить ее отъезд в школу. Эмиас, однако, был настроен категорично, выкрикивал, что, поскольку все решено, он сам ее проводит.

Калитка сада отворилась как раз в ту секунду, когда мы с ней поравнялись, и оттуда вышла Кэролайн. Она была расстроена, но не более того. Она несколько рассеянно улыбнулась мне и сказала, что они говорили об Анджеле. В эту минуту на дорожке появилась Эльза, и, поскольку было совершенно очевидно, что Эмиас хочет продолжать работу, а мы ему мешаем, мы двинулись к дому.

Филип потом отчаянно ругал себя за то, что мы не предприняли немедленных действий. Я же придерживаюсь иного мнения. У нас не было никаких оснований считать, что замышляется убийство. (Более того, теперь я уверен, что оно вовсе не замышлялось). Было ясно, что нам следовало что-то предпринять, но я по сей день убежден, что мы были обязаны тщательно это обсудить и определить, как действовать, тем более что, признаться, меня не раз брало сомнение, не ошибаюсь ли я. Действительно ли бутылка была накануне полной? Я не из тех людей (в отличие от моего брата Филипа), которые всегда во всем уверены. Память порой играет с человеком злые шутки. Как часто, например, ты убежден, что положил предмет на одно место, а потом обнаруживаешь его совсем в другом. Чем больше я старался припомнить, сколько настойки было в бутылке накануне, тем больше сомневался и терял уверенность. Это ужасно раздражало Филипа, который окончательно вышел из себя.

Мы так и не сумели продолжить наш разговор и молча согласились отложить его на послеобеденное время. (Должен заметить, что я, если хотел, мог без особого приглашения являться к обеду в Олдербери.)

Затем Анджела и Кэролайн принесли нам пива. Я спросил у Анджелы, почему она прогуливает уроки, и предупредил, что мисс Уильямс сердится, но она ответила, что купалась, и добавила, что не видит смысла зашивать страшную старую юбку, когда едет в школу экипированная заново.

Поскольку возможности поговорить с Филипом наедине так и не представилось, а мне, кроме того, очень хотелось еще раз поразмыслить самому, я решил пройтись по дорожке к Оружейному саду. Как раз над садом, где я вам уже показывал, на прогалине среди деревьев стояла старая скамья. Я уселся там с трубкой, думал и смотрел на Эльзу, которая позировала Эмиасу.

Мне она навсегда запомнилась такой, какой я видел ее в тот день. Одетая в желтую рубашку, темно-синие брюки, с красным пуловером, накинутым на плечи для тепла, она сидела неподвижно.

Ее лицо лучилось оживлением и здоровьем. И она веселым голосом вещала о планах на будущее.

Получается, что я вроде как бы подслушивал, на самом деле это было вовсе не так. Эльза меня прекрасно видела. И она, и Эмиас знали, где я сижу. Она помахала мне рукой и крикнула, что Эмиас вел себя тем утром чудовищно, не давая ей ни минуты отдыха. Она вся застыла и окоченела.

Эмиас проворчал, что он еще больше окоченел Что у него все мышцы как деревянные. «Бедный старичок!» — засмеялась Эльза. А Эмиас сказал, что придется ей взять себе инвалида, у которого хрустят суставы.

Меня потрясло их легкомыслие в беседе о совместном будущем, в то время как они причиняют другим так много страданий. И тем не менее я не мог упрекнуть ее. Она была такой юной, такой уверенной в себе, такой влюбленной. И она не ведала, что творит. Она не знала, что такое страдание. С наивностью ребенка она считала, что с Кэролайн «ничего не случится» и что «она вскорости обо всем забудет». Она не видела ничего, кроме того, что они с Эмиасом будут счастливы. У нее не было сомнений, ее не терзали угрызения совести, она не ведала жалости. Но можно ли ждать жалости от молодости? Это чувство знают только пожилые, умудренные опытом люди.

Они не все время разговаривали. Ни один художник не будет заниматься болтовней во время работы. Каждые десять минут или что-то вроде этого Эльза высказывалась, а Эмиас что-то бурчал в ответ. Один раз она сказала:

— По-моему, ты прав насчет Испании. Туда мы поедем прежде всего. И ты поведешь меня на корриду. Наверное, это удивительное зрелище. Только мне бы хотелось, чтобы бык убил человека, а не наоборот. Я понимаю, что испытывали римлянки, видя, как умирает гладиатор. Люди ничего из себя не представляют, а животные прекрасны.

Она сама была похожа на животное — юная и первозданная, еще не постигшая ни печального опыта, ни умения сомневаться. По-моему, она даже не умела думать, она только чувствовала. Но в ней было так много жизни, гораздо больше, чем в ком-либо из моих знакомых…

В последний раз я видел ее такой радостно-уверенной — на вершине вселенной. Но за такой веселостью обычно грядет беда.

Прозвонил гонг на обед, я встал и подошел к калитке Оружейного сада, где ко мне присоединилась Эльза. Когда я вышел из тени деревьев, оказалось, что вокруг ослепительно светло. Я плохо видел. Эмиас сидел, откинувшись на спинку скамьи и раскинув руки. И смотрел на картину. Я часто видел его в таком положении. Откуда мне было знать, что яд уже убивает его?

Он ненавидел и презирал болезни. Он их не признавал. Наверное, решил, что у него что-то вроде солнечного удара — симптомы очень схожи, — но ни за что не стал бы жаловаться.

— Он не пойдет обедать, — сказала Эльза.

Про себя я подумал, что он правильно поступает.

— Тогда — до свидания, — сказал я.

Он оторвал взгляд от картины, и его глаза медленно обратились ко мне. Было что-то странное — как это сказать? — похожее на злорадство в его взгляде. Глаза его горели недоброжелательством.

Естественно, я тогда не понял — если в картине что-то получалось не так, как ему хотелось, он всегда злился. Вот я и решил, что именно в этом причина его злости. Он, мне показалось, даже что-то буркнул.

Ни Эльза, ни я не видели в этом чего-то необычного — просто темперамент художника.

Поэтому мы оставили его там и вместе отправились к дому, смеясь и болтая. Если бы она знала, бедное дитя, что в последний раз видит его в живых… Слава богу, она этого не знала. Ей предоставилась возможность еще немного быть счастливой.

За обедом Кэролайн вела себя совершенно нормально — пожалуй, казалась озабоченной чуть больше прежнего. Не доказывает ли это, что она не имела никакого отношения к трагедии? Не могла же она быть такой актрисой.

Кэролайн и гувернантка пошли в сад и там обнаружили Эмиаса. Я встретил мисс Уильямс, когда она бежала к дому. Она велела мне вызвать врача и бросилась обратно к Кэролайн.

Бедное дитя! Я говорю об Эльзе. Она горевала так отчаянно, так откровенно, как горюют только дети. Дети не могут поверить, что жизнь бывает столь несправедлива. Кэролайн держалась вполне спокойно. Да, она была спокойна. Конечно, она умела держать себя в руках куда лучше Эльзы. Она не выглядела кающейся — в ту пору. Только сказала, что он, наверное, покончил с собой. А мы не могли этому поверить. Эльза не удержалась и прямо в лицо обвинила ее в убийстве.

Конечно, Кэролайн, наверное, уже сообразила, что подозрения падут на нее. Да, этим, скорей всего, и объясняется ее поведение.

Филип не сомневался, что это совершила она.

Гувернантка оказала нам всем большую помощь и поддержку. Она заставила Эльзу лечь, дала ей успокоительное, а когда явилась полиция, держала Анджелу подальше. Да, эта женщина была цитаделью силы.

Все происходящее стало кошмаром. Полиция производила в доме обыски, вела допросы, затем, как мухи, налетели репортеры, щелкали своими камерами, требовали интервью у членов семьи.

Словом, кошмар…

Это оставалось кошмаром и годы спустя. Ради бога, если вам удастся убедить маленькую Карлу, что произошло на самом деле, быть может, мы сумеем забыть об этом навсегда.

Эмиас покончил с собой, как ни трудно в это поверить.

Конец рассказа Мередита Блейка.

РАССКАЗ ЛЕДИ ДИТТИШЕМ

Я излагаю здесь всю историю моих отношений с Эмиасом Крейлом, начиная с нашего знакомства и до дня его трагической гибели.

Впервые я увидела его на приеме у одного художника. Он стоял, помнится, у окна, и я заметила его, как только вошла в комнату. Я спросила, кто это. Мне ответили: «Крейл, художник». И я сказала, что хотела бы с ним познакомиться.

В тот раз нам удалось поговорить, наверное, минут десять. Когда человек производит такое впечатление, какое Эмиас Крейл произвел на меня, попытка описать его бесполезна. Если я скажу, что, когда увидела Эмиаса Крейла, все остальные показались мне ничтожными и неприметными, это, пожалуй, будет точнее всего.

Сразу после нашего знакомства я отправилась смотреть его картины. У него была в ту пору выставка на Бонд-стрит, одна из его картин была выставлена в Манчестере, еще одна — в Лидсе и две в публичных галереях в Лондоне. Я посмотрела их все. Затем мы снова с ним встретились.

— Я видела все ваши картины, — сказала я. — Они изумительны.

Ему это понравилось.

— А кто вам сказал, что вы имеете право судить о живописи? Вряд ли вы в этом разбираетесь.

— Может, и нет, — согласилась я. — Но картины все равно чудесные.

— Не болтайте чепухи, — усмехнулся он.

— Не буду, — ответила я. — Я хочу, чтобы вы меня написали.

— Если бы вы хоть немного соображали, то поняли бы, что я не пишу портретов хорошеньких женщин.

— Это не обязательно должен быть портрет, и я не просто хорошенькая женщина.

Он взглянул на меня так, будто впервые меня увидел.

— Может, вы и правы, — сказал он.

— Значит, вы согласны? — спросила я.

Чуть склонив голову набок, он не спускал с меня внимательного взгляда.

— Вы необычное существо, верно? — спросил он.

— Я, знаете ли, довольно богата. И могу как следует оплатить вашу работу, — сказала я.

— А почему вам так хочется, чтобы я вас написал? — спросил он.

— Хочется, и все, — ответила я.

— Разве это веская причина? — спросил он.

— Да. Я всегда добиваюсь того, чего хочу, — ответила я.

— О, бедное дитя, как же вы еще молоды! — воскликнул он.

— Так вы напишете меня? — настаивала я.

Он взял меня за плечи, повернул к свету и осмотрел с головы до ног. Потом сделал шаг назад. Я стояла молча, в ожидании.

— Порой мне хотелось написать полет красочных австралийских макао, садящихся на купол собора святого Павла. Если я напишу вас на фоне нашего обычного загородного пейзажа, мне кажется, я добьюсь того же результата.

— Так вы согласны? — спросила я.

— Вы одно из когда-либо виденных мною прекраснейших созданий, насыщенных яркими, сочными, экзотическими красками. Я вас напишу!

— Значит, решено, — подытожила я.

— Но я должен предупредить вас, Эльза Грир, — продолжал он, — если я буду вас писать, я, наверное, буду добиваться близости с вами.

— Я на это надеюсь… — отозвалась я.

Я произнесла эти слова твердо и спокойно. И услышала, как у него перехватило дыхание, увидела, как загорелись глаза.

Вот как внезапно все это началось.

Через день-другой мы снова встретились. Он хочет, сказал он, чтобы я приехала к нему в Девоншир — там у него есть такое место, на фоне которого он и собирается меня писать.

— Я женат, вы, наверное, знаете? И очень люблю свою жену.

Я заметила, что, если он очень любит свою жену, значит, она славная женщина.

— Исключительно славная, — сказал он. — По правде говоря, — продолжал он, — она прелестный человек, и я ее обожаю. Поэтому примите это к сведению, милая Эльза, и ведите себя соответственно.

Я сказала, что хорошо его понимаю.

Он начал работу над картиной через неделю. Кэролайн Крейл встретила меня довольно радушно. Я ей не очень понравилась — собственно говоря, почему я должна была ей понравиться? Эмиас вел себя осторожно. Он не сказал мне ни слова, которого не должна была бы услышать его жена, я тоже держалась с ним почтительно и формально. Но мы оба понимали — это лишь видимость.

Спустя десять дней он велел мне возвращаться в Лондон.

— Картина еще не закончена, — сказала я.

— Она толком и не начата, — объяснил он. — Честно говоря, я не могу писать вас, Эльза.

— Почему? — спросила я.

— Вы сами знаете почему, — ответил он. — И поэтому вам придется убраться отсюда. Я не могу сосредоточиться, потому что думаю только о вас.

Мы были в Оружейном саду. Стоял жаркий солнечный день. Пели птицы, и жужжали пчелы. Казалось бы, надо испытывать счастье, когда кругом мир и покой. Но я этого не чувствовала. Было что-то… трагическое в атмосфере. Как будто… как будто то, чему суждено было случиться, отразилось в этом дне.

Я понимала, что мой отъезд в Лондон ничего не изменит, но сказала:

— Хорошо. Если вы говорите, что я должна уехать, я уеду.

— Умница, — похвалил меня Эмиас. Я уехала и ему не писала.

Он продержался десять дней, а затем приехал сам. Он так похудел, был таким изможденным и несчастным, что я испугалась.

— Я предупреждал вас, Эльза, — сказал он. — Не говорите, что я вас не предупреждал.

— Я вас ждала, — ответила я. — Я знала, что вы приедете.

У него вырвался какой-то стон, когда он сказал:

— Есть вещи, которые мужчина не в силах преодолеть. Я не могу ни спать, ни есть, ни отдыхать, потому что все время думаю о вас.

Я сказала, что знаю об этом и что испытываю те же чувства с той минуты, когда его увидела. Это — судьба, и незачем с ней сражаться.

— Но вы ведь и не особенно сражались, Эльза? — спросил он. И я ответила, что вовсе не сражалась.

Если бы я не была такой юной, сказал он, на что я ответила, что это не имеет значения. Следующие несколько недель, должна признаться, мы были счастливы. Даже не счастливы, нет, это не то слово. Это было нечто более глубокое и грозное.

Мы были рождены друг для друга, мы обрели друг друга, и оба чувствовали, что нам суждено вечно быть вместе.

Но случилось еще кое-что. Эмиаса начала преследовать мысль о незаконченной картине.

— Забавно получается, — сказал он мне. — Раньше я не мог тебя писать ты сама мне мешала. А теперь я хочу писать тебя, Эльза. Я хочу написать тебя, и эта картина будет лучшей из написанных мною. Мне так не терпится взяться за кисть и написать тебя сидящей на старинной бойнице на фоне традиционно голубого неба и чинных английских деревьев, где ты… ты будешь диссонирующим криком торжества. Именно так я должен написать тебя, продолжал он. — И мне нельзя мешать, пока я буду работать. Когда картина будет закончена, я скажу Кэролайн правду, и мы проясним наши запутанные отношения.

— Кэролайн устроит скандал по поводу развода? — спросила я.

— Думаю, нет, — ответил он. — Но кто знает, как поведет себя женщина?

— Жаль, — сказала я, — если она будет огорчена, но в конце концов она не первая и не последняя.

— Очень верно сказано, Эльза. Но Кэролайн не слушает, никогда не слушала и уж никак не будет слушать голос разума. Она меня любит, понятно?

Понятно, сказала я, но, мол, если она его любит, то прежде всего должна заботиться о его счастье и уж ни в коем случае не мешать ему, если он хочет обрести свободу.

— Жизнь не решается с помощью прописных истин, почерпнутых из современной литературы. Природа велит человеку бороться не на жизнь, а на смерть.

— Но разве мы все в наши дни не цивилизованные люди? — спросила я.

— Цивилизованные? — рассмеялся Эмиас. — Кэролайн, наверное, была бы рада зарубить тебя топором Она вполне на это способна. Разве ты не понимаешь, Эльза, что она будет страдать — страдать? Знаешь ли ты, что такое страдание?

— Тогда не говори ей, — сказала я.

— Нет, — упирался он. — Разрыв неизбежен. Ты должна принадлежать мне, как полагается, Эльза. Чтобы весь мир знал об этом.

— А что, если она откажет тебе в разводе? — спросила я.

— Я этого не боюсь, — ответил он.

— Чего же тогда ты боишься? — спросила я.

— Не знаю… — медленно произнес он. Видите, он знал Кэролайн. Я же не знала. Если бы я представляла…

Мы вернулись в Олдербери. На этот раз обстановка была сложной. Кэролайн что-то заподозрила. Мне это не нравилось… не нравилось… ничуть не нравилось. Я всегда ненавидела обман и ложь. Я считала, что нам следует ей сказать. Эмиас и слышать об этом не хотел.

Самое забавное заключалось в том, что на самом деле ему все это было безразлично. Он любил Кэролайн и не хотел причинять ей боль, но что касается честности или лжи, то ему на это было глубоко наплевать. Он был безумно увлечен своей живописью, а все остальное для него не существовало. Мне прежде не доводилось видеть его в таком состоянии, когда он был целиком захвачен работой. Теперь-то я понимаю, что он был настоящим гением. Поэтому он, естественно, был так увлечен своим творчеством, что никакого представления о приличиях для него не существовало. Я же мыслила по-другому. Я оказалась в чудовищном положении. Кэролайн меня терпеть не могла — и была совершенно права. Единственное, что оставалось делать, — это сказать ей правду.

Но Эмиас продолжал твердить, что его нельзя беспокоить скандалами и сценами, пока он не закончит картину. А может, никакой сцены и не будет, спросила я. У Кэролайн ведь есть и чувство собственного достоинства, и гордость.

— Я хочу быть честной, — настаивала я. — Мы должны быть честными.

— К черту честность! — взорвался Эмиас. — Я пишу картину, мне некогда.

Я его понимала, он же меня понять не желал.

В конце концов я не выдержала. Кэролайн завела разговор о каких-то планах на осень. Она говорила о себе и Эмиасе с такой уверенностью, что я вдруг испытала чувство отвращения к тому, что мы совершаем, позволяя ей оставаться в полном неведении, а может, меня рассердило еще и то, что она полностью игнорировала меня, но таким образом, что придраться в роде было не к чему.

Поэтому я и высказала ей всю правду. Отчасти я и по сей день считаю, что поступила правильно. Хотя, разумеется, ни за что на это не решилась бы, если бы имела хоть малейшее понятие, к чему это приведет.

Началась ссора. Эмиас жутко разозлился на меня, но вынужден был признать, что я сказала правду.

Я никак не могла понять Кэролайн. Мы все отправились к Мередиту Блейку на чай, и Кэролайн держалась великолепно — болтала и смеялась. Я как дура решила, что она смирилась. Я чувствовала себя крайне неловко из-за того, что продолжала оставаться у них в доме, но Эмиас не смог бы закончить работу, если бы я уехала. Я надеялась, что, может, Кэролайн уедет. Нам всем было бы проще, если бы она уехала.

Я не видела, как она украла кониум. Я не хочу лгать и поэтому полагаю возможным, что она его украла, чтобы покончить с собой.

Но в глубине души я так не считаю. По-моему, она была из тех донельзя ревнивых, наделенных собственническим инстинктом женщин, которые ни за что не выпускают из рук того, что, по их мнению, им принадлежит. Эмиас был ее собственностью. Ей было легче, мне думается, его убить, нежели отдать целиком и навсегда другой женщине. По-моему, она тогда же и решила его убить. И лекция Мередита о качествах кониума только помогла ей заполучить средство для выполнения того, что она давно задумала. Она была злая и мстительная женщина и умела сводить счеты. Эмиас с самого начала знал, что она опасный человек. Я же этого не знала.

На следующее утро у них с Эмиасом состоялась финальная сцена. Большую часть их разговора я слышала, сидя на террасе. Эмиас держался превосходно был терпелив и спокоен. Он умолял ее быть разумной. Сказал, что любит ее и ребенка и всегда будет любить. Сделает все возможное, чтобы обеспечить их будущее. Потом разозлился и заявил:

— Пойми, я намерен жениться на Эльзе, и ничто не помешает мне осуществить это намерение. Мы с тобой всегда считали возможным предоставлять друг другу свободу. Наступает минута, когда такая свобода нужна.

— Поступай как хочешь, — сказала ему Кэролайн. — Я тебя предупредила.

Произнесла она эти слова тихо, но в ее голосе звучала какая-то странная нота.

— Что ты хочешь этим сказать, Кэролайн? — спросил Эмиас.

— Ты принадлежишь мне, и у меня нет желания отпустить тебя на все четыре стороны, — сказала Кэролайн. — Я скорее тебя прикончу, нежели отдам этой девчонке…

Как раз в эту минуту на террасу вышел Филип Блейк. Я встала и пошла ему навстречу. Я не хотела, чтобы он услышал их разговор.

Затем на террасе появился и Эмиас и сказал, что пора приниматься за работу. Мы вместе отправились в Оружейный сад. Он молчал. Сказал только, что Кэролайн ничего и слышать не хочет — но, ради бога, не будем сейчас об этом говорить. Он хотел сосредоточиться на своей работе. Еще день, сказал он, и картина будет закончена.

— И это будет лучшая из моих работ, Эльза, — добавил он, — даже если за нее придется платить слезами и кровью.

Чуть позже я пошла в дом за пуловером. Дул холодный ветер. Когда я вернулась обратно в сад, там была Кэролайн. Наверное, приходила в последний раз умолять его. Филип и Мередит Блейки тоже были там. Именно в эту минуту Эмиас сказал, что хочет пить, что его пиво стало теплым.

Кэролайн обещала прислать ему пива со льда. Сказала она это вполне естественно, почти дружеским тоном. Она была актрисой, эта женщина. Должно быть, уже решилась.

Минут через десять она принесла пиво. Эмиас писал. Она налила пиво в стакан, поставила у него под рукой.

Мы на нее не смотрели. Эмиас был увлечен работой, а я обязана была сидеть неподвижно.

Эмиас выпил пиво, как всегда, залпом. — Затем, скорчив гримасу, сказал, что пиво противное, но холодное.

И даже когда он это сказал, у меня не возникло ни тени подозрения. Я только засмеялась: «Гурман!»

Увидев, что он все выпил, Кэролайн ушла.

Прошло, должно быть, минут сорок, когда Эмиас пожаловался на ломоту и боль в суставах. Наверное, подхватил ревматизм, заметил он. Эмиас не выносил болезней и не любил о них говорить. Спустя минуту он весело заключил: «Возраст дает себя знать. Смотри, Эльза, ты соединяешь свою судьбу со стариком». Я засмеялась, хотя заметила, что он с трудом двигает ногами и раза два скривился от боли. Мне и в голову не могло прийти, что это вовсе не ревматизм. Потом он подвинул скамейку и полулег на нее, время от времени протягивая руку, чтобы сделать мазок на холсте то в одном месте, то в другом. Он часто так поступал, когда писал. Сидел, поглядывая то на меня, то на холст. Порой так бывало с полчаса. Поэтому такое поведение не вызвало у меня удивления.

Мы услышали гонг к обеду, но он сказал, что не пойдет. Останется в саду — есть он не хочет. Это тоже было привычным, да и не хотелось ему сидеть с Кэролайн за одним столом.

Говорил он тоже странно — словно ворчал. Но и это не было необычным так он говорил, когда ему в картине что-то не нравилось.

За мной зашел Мередит Блейк. Он заговорил с Эмиасом, но Эмиас лишь что-то хмыкнул в ответ.

Мы вдвоем направились к дому, оставив Эмиаса в саду. Оставили одного умирать. Я никогда не видела, как люди болеют, не разбиралась в этом, думала, что на Эмиаса нашло дурное настроение. Если бы я знала… Если бы поняла… Быть может, врач еще мог его спасти… О господи, почему я не… К чему теперь об этом думать? Я была слепой дурой. Слепой глупой дурой.

Больше рассказывать не о чем.

Кэролайн и гувернантка пошли после обеда в сад. За ними Мередит. И сейчас же прибежал обратно. Он сказал нам, что Эмиас умер.

В ту же секунду я прозрела. Я поняла, что это сделала Кэролайн. Только я не знала про яд. Я думала, что она Пошла туда и либо застрелила его, либо ударила ножом.

Мне хотелось добраться до нее и убить ее…

Зачем она это сделала? Зачем? Он был таким жизнерадостным, энергичным, сильным. Лишить его всех этих качеств — превратить в холодный, неподвижный труп. Только ради того, чтобы он мне не достался.

Страшная женщина…

Страшная, жестокая, мстительная женщина, достойная только презрения…

Я ненавижу ее. До сих пор ненавижу.

Ее даже не удалось повесить.

А следовало бы…

Впрочем, и виселицы для нее было бы мало…

Я ее ненавижу… ненавижу… ненавижу…

Конец рассказа леди Диттишем.

РАССКАЗ СЕСИЛИ УИЛЬЯМС

Уважаемый мсье Пуаро!

Посылаю Вам описание событий, имевших место 19 сентября… свидетельницей которых я была.

Я излагаю их с полной искренностью, ничего не утаивая. Можете показать мое письмо Карле Крейл. Возможно, оно причинит ей боль, но я всегда была сторонницей правды. Полуправда приносит только вред. Человек должен стойко выдерживать испытания. Без наличия такого мужества жизнь не имеет смысла. Поверьте мне, больше всего беды исходит от людей, которые укрывают нас от испытаний.

Искренне Ваша,

Сесили Уильямс.

Меня зовут Сесили Уильямс. Я была нанята миссис Крейл в качестве гувернантки для ее сводной сестры Анджелы Уоррен в 19.. году, когда мне было сорок восемь лет.

Я приступила к своим обязанностям в Олдербери, очень красивом поместье в южном Девоне, которое принадлежало многим поколениям семьи мистера Крейла. Я слышала, что мистер Крейл — известный художник, но познакомилась с ним только по приезде в Олдербери.

В доме жили мистер и миссис Крейл, Анджела Уоррен, которой в ту пору было тринадцать лет, и трое слуг, работавших в этой семье много лет.

Моя воспитанница оказалась интересной и многообещающей натурой. У нее были явные способности, и преподавать ей было приятно. Она была несколько несдержанна и недисциплинированна, но эти качества обычно присущи людям, обладающим силой духа, а я предпочитаю неординарных воспитанниц. Под руководством педагога избыток энергии может быть направлен на умение идти к цели.

В общем-то, я увидела, что Анджелу можно научить дисциплине. Она была несколько избалована — в основном с помощью миссис Крейл, которая потворствовала ей, чем могла. Влияние мистера Крейла я считала отрицательным. Он был то чересчур снисходителен, то чересчур строг безо всякой на то надобности. Он был человеком настроения, что обычно объясняют артистическим темпераментом.

Я лично никогда не могла понять, почему творческие способности человека могут служить извинением для его неумения сдерживаться. Мне работы мистера Крейла не нравились. Рисунок представлялся мне несовершенным, а краски чрезмерно яркими, но, естественно, никто меня не просил высказывать свое мнение по этому поводу.

Очень скоро я глубоко привязалась к миссис Крейл. Я восхищалась ее характером и тем, как стойко она переносит жизненные трудности. Мистер Крейл был не из верных мужей, и это, на мой взгляд, служило для нее источником огорчения. Более волевая женщина давно бы его оставила, но миссис Крейл, по-моему, такая мысль даже не приходила в голову. Она очень переживала его измены, но прощала ему. Правда, я не могу сказать, что она молчала. Она протестовала — и в полный голос!

На суде говорилось, что они жили как кошка с собакой. Я бы этого не сказала: миссис Крейл обладала чувством собственного достоинства, но они в самом деле ссорились. И я считаю это вполне естественным в подобных обстоятельствах.

Я прожила у миссис Крейл чуть больше двух лет, когда появилась мисс Эльза Грир. Она прибыла в Олдербери летом 19.. года. Ранее миссис Крейл не была с ней знакома. Мисс Грир была приятельницей мистера Крейла, и стало известно, что она приехала позировать для его очередной картины.

Было совершенно очевидно, что мистер Крейл увлечен этой особой, которая только поощряла его интерес. Вела она себя, на мой взгляд, вызывающе, ибо была откровенно неуважительна с миссис Крейл и публично флиртовала с мистером Крейлом.

Естественно, миссис Крейл мне ничего не говорила, но я видела, что она обеспокоена и подавлена, и я делала все возможное, стараясь отвлечь ее и снять тяжесть с ее души. Мисс Грир ежедневно позировала мистеру Крейлу, но я заметила, что работа у него не спорится. У них, несомненно, было еще о чем поговорить!

Моя воспитанница, к счастью, почти не замечала происходящего. Анджела в некотором отношении отставала от детей ее возраста. Хотя интеллект у нее был неплохо сформирован, ее нельзя было причислить к детям, развитым не по годам. У нее не было желания читать запрещенные книги, и она не проявляла склонности к нездоровому любопытству, которое присуще девочкам в ее возрасте.

Поэтому она не видела ничего предосудительного в дружбе между мистером Крейлом и мисс Грир. Тем не менее она невзлюбила мисс Грир и считала ее глупой. В этом она была совершенно права. Мисс Грир, на мой взгляд, получила хорошее образование, но она никогда не брала в руки книгу и была совершенно незнакома с современной литературой. Более того, она не умела поддержать беседу на интеллектуальные темы.

Ее интересы были целиком сосредоточены на собственной внешности, туалетах и мужчинах.

Анджела, по-моему, не сознавала, что ее сестра несчастна. В ту пору она не отличалась особой проницательностью. Она проводила время в шалостях, вроде лазания по деревьям или катания на велосипеде на неразумной скорости. Кроме того, она страстно увлекалась чтением, проявляя подлинный вкус в выборе книг.

Миссис Крейл всегда старалась скрыть от Анджелы свою подавленность и в присутствии девочки пыталась выглядеть бодрой и веселой.

Мисс Грир уехала обратно в Лондон, чему, надо признаться, мы все обрадовались. Слуги невзлюбили ее не меньше, чем я. Она была из тех людей, которые доставляют лишнее беспокойство, забывая при этом о благодарности.

Вскоре уехал и мистер Крейл, и, разумеется, я понимала, что он бросился вслед за этой особой. Мне было очень жаль миссис Крейл. Она крайне болезненно переживала его отъезд. Я была очень разочарована в мистере Крейле.

Когда у человека прелестная, благородная, умная жена, он не имеет права плохо к ней относиться.

Однако и она, и я надеялись, что этот роман вскоре закончится. Нет, мы не беседовали друг с другом на эту тему, но она прекрасно понимала, какие чувства я испытываю.

К сожалению, несколько недель спустя эта пара снова появилась. Оказалось, работа над картиной должна быть продолжена.

Теперь мистер Крейл увлекся работой. По-видимому, мысли его были в меньшей степени заняты этой особой, нежели ее портретом. Тем не менее мне стало ясно, что завершение этого романа отличается от финалов прежних. Эта особа вонзила в него свои когти и была настроена весьма решительно. Он был воском в ее руках.

Ситуация достигла апогея в день накануне его смерти, то есть 17 сентября. Поведение мисс Грир последние дни было невыносимо наглым. Она желала самоутвердиться. Миссис Крейл вела себя так, как и подобает благородной женщине. Она была уничтожающе вежлива, но ясно давала понять мисс Грир, что о ней думает.

17 сентября, когда мы сидели после обеда в гостиной, мисс Грир высказалась по поводу того, как она намерена обставить эту комнату заново, когда будет жить в Олдербери.

Естественно, миссис Крейл не могла смолчать. Она потребовала объяснения, и мисс Грир имела нахальство заявить в нашем присутствии, что собирается выйти замуж за мистера Крейла. Она говорила о своем предполагаемом замужестве с человеком, который уже был женат. И кому? Его жене!

Я очень рассердилась на мистера Крейла. Как он позволил этой особе оскорблять его жену, да еще в ее собственном доме? Если он решил уйти к этой особе, то должен был сделать это сразу, а не вводить ее в дом своей жены и разрешать ей вести себя подобным образом.

Но что бы она ни испытывала в ту минуту, миссис Крейл не утратила своего достоинства. И когда в гостиную вошел ее муж, она незамедлительно потребовала у него объяснения.

Он, естественно, не мог не рассердиться на мисс Грир за ее неразумное усложнение ситуации. Помимо всего прочего, он предстал перед нами в невыгодном свете, а мужчины этого не терпят. Это никак не тешит их тщеславия.

Рослый и крупный мужчина, он стоял в дверях, робко озираясь, как напроказивший школьник. А вот его жена держалась достойно. Он вынужден был пробормотать что-то вроде того, что да, это правда, но, мол, он вовсе не хотел, чтобы это дошло до нее таким образом.

Я никогда не видела такого презрительного взгляда, каким она одарила его. И вышла из комнаты с высоко поднятой головой. Она была красивая женщина, гораздо красивее, нежели эта яркая особа. И шла она поступью королевы.

Я всем сердцем надеялась, что Эмиас Крейл будет наказан за жестокость, которую проявил, и за обиду, которую нанес этой многострадальной и благородной женщине.

Впервые я попыталась выразить свое участие миссис Крейл, но она меня остановила.

— Мы должны стараться вести себя как ни в чем не бывало. Так будет лучше, — сказала она. — Мы все пойдем на чай к Мередиту Блейку.

— По-моему, вы редкий человек, миссис Крейл, — отозвалась я.

— Вы не знаете… — пробормотала она.

Уже собравшись выйти из комнаты, она вернулась и поцеловала меня.

— Вы для меня такое утешение, — сказала она.

Она пошла к себе в комнату и, по-моему, там поплакала. Потом я увидела ее, когда они все отправились в путь. На ней была шляпа с большими полями, которые закрывали ее лицо, — она очень редко ее надевала.

Мистер Крейл чувствовал себя неловко, но старался держаться как ни в чем не бывало. Мистер Филип Блейк тоже пытался вести себя как обычно. Мисс Грир напоминала кошку, которая слизала все сливки. Она прямо-таки мурлыкала от удовольствия.

Они двинулись в путь. А вернулись около шести. Больше в этот вечер я с миссис Крейл наедине не была. За ужином она держалась очень спокойно и собранно и рано легла спать. По-моему, никто не заметил ее страданий.

Весь вечер мистер Крейл и Анджела переругивались. Опять вспомнили про школу. Он был явно не в духе, а она чересчур надоедлива. Вопрос о школе был решен давным-давно, ей купили все нужные вещи, никакого смысла снова поднимать этот вопрос не было, но она вдруг стала заново высказывать свои претензии. Она почувствовала общую напряженность, не сомневалась я, и это оказало на нее такое же влияние, как и на других. Боюсь, я была слишком увлечена собственными мыслями и не остановила ее вовремя, как поступала обычно. Все кончилось тем, что она швырнула в мистера Крейла пресс-папье и выбежала из комнаты.

Я пошла вслед за ней и отчитала, сказав, что мне стыдно за ее ребяческое поведение, но она принялась мне возражать, и я сочла за лучшее оставить ее в покое.

Я решила было пойти в спальню к миссис Крейл, но раздумала, не желая лишний раз ее беспокоить. И очень жалею об этом: надо было еще раз поговорить с ней. Случись это, может, все было бы по-другому. У нее не было никого, кому она могла бы довериться. Хотя я восхищаюсь сдержанностью в людях, должна с горечью признать, что порой она заводит слишком далеко. Куда полезней выплеснуть свои чувства наружу.

По дороге к себе я встретила мистера Крейла. Он пожелал мне спокойной ночи, но я промолчала.

Утро следующего дня было прекрасным. Я подумала, проснувшись, что, когда вокруг такой покой, даже мужчина должен опомниться и прийти в себя.

Перед тем как спуститься вниз к завтраку, я зашла в комнату к Анджеле, но ее уже след простыл. Я подобрала с пола порванную юбку и взяла ее с собой, чтобы заставить Анджелу после завтрака заняться ее починкой.

Анджела, однако, взяв на кухне хлеб с джемом, скрылась. После завтрака я отправилась ее искать. Я рассказываю об этом, желая объяснить, почему я не была утром возле миссис Крейл, как следовало бы поступить. В ту пору я, конечно, считала себя обязанной прежде всего разыскать Анджелу. Она была крайне непослушной и упорно не желала чинить свои вещи, а я никак не могла допустить неповиновения.

Ее купальника на месте не оказалось — и я пошла на пляж. Но ни в море, ни на скалах ее не было, и я решила, что она перебралась во владения мистера Мередита Блейка. Они были большими друзьями. Я тоже в лодке перебралась через бухту и возобновила поиски. Не найдя ее, я вернулась домой. На террасе я застала миссис Крейл, мистера Блейка и мистера Филипа Блейка. Утро, если укрыться от ветра, было очень жарким, поэтому в доме и на террасе тоже было жарко. Миссис Крейл спросила у мужчин, не хотят ли они холодного пива.

При доме была небольшая теплица, пристроенная еще в эпоху королевы Виктории. Миссис Крейл она не нравилась, поэтому она ничего там не выращивала, а превратила ее в нечто вроде бара, где на полках стояли бутылки с джином, вермутом, лимонадом, имбирным пивом и прочими напитками. В холодильнике, который каждое утро наполнялся льдом, тоже держали пиво и эль.

Миссис Крейл направилась туда, чтобы взять пиво, и я пошла с ней. Возле холодильника мы застали Анджелу, которая только что вытащила оттуда бутылку с пивом.

Миссис Крейл опередила меня, сказав:

— Мне нужна бутылка пива, чтобы отнести Эмиасу.

Сейчас трудно понять, следовало ли мне в ту минуту что-либо заподозрить. Голос у нее был самый обычный. Но должна признать, что тогда я была больше сосредоточена на Анджеле, нежели на ней. Анджела стояла возле холодильника, и я была рада убедиться, что она покраснела и выглядела виноватой.

Я сделала ей выговор, и, к моему удивлению, она восприняла его безропотно. Я спросила ее, где она была. «Купалась», — сказала она. «Я не видела тебя на море», — сказала я. Она засмеялась. Затем я спросила, где ее шерстяная кофта, на что она ответила, что, должно быть, забыла ее на берегу.

Я упоминаю об этих подробностях, чтобы объяснить, почему я дала миссис Крейл возможность самой отнести пиво в Оружейный сад.

Что еще происходило в то утро, я не запомнила. Анджела, взяв коробку со швейными принадлежностями, без дальнейших напоминаний принялась зашивать свою юбку. Я, по-моему, тоже занималась починкой белья. Мистер Крейл к обеду не явился. Хорошо, что у него хоть на это хватило такта.

После обеда миссис Крейл сказала, что идет в Оружейный сад. Я хотела поискать на пляже кофту Анджелы. Поэтому мы пошли вместе. Она вошла за ограду, я же двинулась дальше, но ее крик заставил меня вернуться. Как я вам уже рассказывала, когда вы приходили ко мне, она попросила меня вызвать врача. По дороге я встретила мистера Мередита Блейка и вернулась обратно к миссис Крейл.

Все это я рассказала следователям и затем в суде.

Сейчас же я намерена написать то, о чем никогда не говорила ни единой живой душе. Мне не задавали вопросы, на которые я бы дала не правдивые ответы. Тем не менее на мне лежит вина за укрытие некоторых фактов, но я не жалею. Я бы снова поступила так же. Я прекрасно сознаю, что, признаваясь в этом, достойна осуждения, но не думаю, что по прошествии стольких лет кто-то воспримет мое признание всерьез — тем более что Кэролайн Крейл все равно была признана виновной.

А произошло следующее.

Я встретила мистера Мередита Блейка, как я уже сказала, и с быстротой, на какую была способна, побежала по дорожке обратно в сад. На ногах у меня были сандалии, да и поступь у меня всегда была легкой. Я вбежала в отворенную калитку и вот что увидела.

Миссис Крейл носовым платком вытирала стоявшую на столе бутылку. Сделав это, она взяла руку своего мертвого мужа и прижала его пальцы к бутылке из-под пива. Все это время она прислушивалась и была начеку. Я увидела на ее лице страх и поняла все.

Теперь я знала и не сомневалась, что Кэролайн Крейл отравила своего мужа. Но я не осуждала ее. Он сам довел ее до такого состояния, когда человек больше не в силах терпеть, и тем самым определил свою судьбу.

Я ни словом не обмолвилась об этом миссис Крейл, и она умерла, так и не узнав, что я видела.

Дочь Кэролайн Крейл не должна начинать свою жизнь со лжи. Как ни больно будет ей узнать правду, только правда может ей помочь.

Передайте ей от моего имени, чтобы она не осуждала мать. Ее довели до того, чего не в силах выдержать женщина, которая любит. Дочь должна понять ее и простить.

Конец рассказа Сесили Уильямс.

РАССКАЗ АНДЖЕЛЫ УОРРЕН

Уважаемый мсье Пуаро!

Выполняя данное вам обещание, я постаралась вспомнить трагические события шестнадцатилетней давности и только тогда осознала, как мало в действительности помню. А то, что этому предшествовало, вообще не зафиксировалось у меня в памяти.

Смутно помнятся мне летние дни и отдельные эпизоды, но я не могу с твердостью сказать, к какому году они относятся. Смерть Эмиаса была для меня как гром среди ясного неба. Никаких предчувствий — по-видимому, все, что к этому привело, прошло мимо меня.

Я старалась вспомнить, следовало ли того ожидать. Неужто все пятнадцатилетние девочки столь же слепы, глухи и тупы, какой была я? Может быть. По-моему, я довольно чутко улавливала настроение людей, но мне и в голову не приходило задуматься над тем, чем объясняется то или иное настроение.

Кроме того, как раз в ту пору я вдруг стала испытывать упоение словом. Книги, которые я читала, поэзия, сонеты Шекспира, эхом отзывались у меня в мыслях. Я помню, как бродила по тропинкам сада, зачарованно повторяя: «…Улыбку шлет лугам зеленым…» Эти слова звучали так прекрасно, что я твердила их себе десятки раз.

А рядом с этими волнующими открытиями были вещи, которые я любила делать с тех пор, как себя помню: плавать и лазить по деревьям, есть фрукты, дразнить конюшенного мальчика и кормить лошадей.

Без Кэролайн и Эмиаса я жизни не мыслила. Они были центральными фигурами в моем мире, но я никогда не думала про них, про их дела или про то, что они могли думать и чувствовать.

Я даже не обратила внимания на появление Эльзы Грир. Считала ее неумной и не очень привлекательной. Мне она представлялась богатой, но надоедливой женщиной, которую Эмиас взялся рисовать.

Впервые обо всей этой истории я узнала, подслушав на террасе, где однажды укрылась после обеда, как Эльза заявила, что выходит за Эмиаса замуж! Мне это показалось нелепостью. Помню, я даже решила поговорить об этом с Эмиасом. Случай представился в саду в Хэнд-кроссе.

— Почему это Эльза говорит, что выходит за тебя замуж? — спросила я. Как это может быть? Двух жен иметь нельзя. За это сажают в тюрьму.

— Откуда, черт побери, тебе это известно? — разозлился Эмиас.

Я сказала, что подслушала это на террасе.

Он еще больше разозлился и заявил, что мне давно пора отправляться в школу и разучиться подслушивать.

Я до сих пор помню, как я обиделась, услышав его слова Тем не менее, спросила я, почему Эльза говорит такие глупости?

Это шутка, ответил Эмиас.

На этом мне следовало бы успокоиться Я и успокоилась — но не до конца.

На обратном пути я сказала Эльзе «Я спросила у Эмиаса, что вы имели в виду, когда сказали, что выходите за него замуж, и он ответил мне, что это — шутка».

Я надеялась, что она смутится, но она лишь улыбнулась.

Мне не понравилась ее улыбка. Я поднялась к Кэролайн в комнату, когда она переодевалась к ужину, и спросила у нее прямо, может ли случиться так, что Эмиас женится на Эльзе.

Я помню ответ Кэролайн так, будто только что услышала его.

— Эмиас женится на Эльзе только после моей смерти, — четко выговаривая каждое слово, ответила она.

Я безоговорочно ей поверила. Смерть была от всех нас далеко-далеко. Тем не менее я очень рассердилась на Эмиаса за то, что он сказал днем, и весь ужин злилась на него: мы даже по-настоящему поссорились и я выбежала из комнаты, бросилась в постель и плакала, пока не уснула.

Я плохо помню визит к Мередиту Блейку, хотя ничуть не забыла, как он читал нам отрывок из «Федона», описывающий смерть Сократа. Раньше я этого никогда не слышала. Мне этот отрывок показался самым прекрасным из слышанных мною ранее вещей. Это я помню. Но когда именно это было, не помню. Мне кажется, что это могло иметь место в любой день того лета.

Не помню ничего, что было на следующее утро, хотя старательно рылась в памяти. Мне почему-то кажется, что я купалась, и еще вспоминается, что меня заставили что-то зашивать.

Но с той минуты, когда на террасу, задыхаясь, вбежал Мередит — лицо у него было серое и чужое, — я начинаю все помнить отчетливо и ясно. Я помню, как упала со стола и разбилась чашка с кофе — это сделала Эльза Еще я помню отчаянное выражение ее лица и как она изо всех сил бросилась бежать.

Я повторяла про себя: «Эмиас умер», но поверить в это не могла.

Помню, как шел доктор Фоссет и лицо у него было мрачное. Мисс Уильямс хлопотала возле Кэролайн. Я, забытая всеми, бродила, попадаясь людям под ноги. Меня тошнило. Мне не позволили пойти посмотреть на Эмиаса.

Потом появилась полиция, они что-то записывали и наконец на носилках унесли его тело, укрытое простыней.

Позже мисс Уильямс отвела меня к Кэролайн. Кэролайн лежала на диване. Она была белой как мел и казалась больной.

Она поцеловала меня и сказала, что мне нужно как можно быстрей уехать, что все это ужасно, но я ни в коем случае не должна ни о чем беспокоиться и как можно меньше думать. Мне следует поехать к леди Трессилиан, где уже была Карла, потому что в этом доме скоро никого не будет.

Я прижалась к Кэролайн и сказала, что не хочу уезжать. Я хотела быть с ней. Она ответила, что знает это, но мне лучше уехать и перестать беспокоиться.

— Больше всего ты поможешь своей сестре, Анджела, — вмешалась мисс Уильямс, — если безо всяких возражений выполнишь то, о чем она тебя просит.

Тогда я сказала, что сделаю все, чего хочет Кэролайн. «Вот это моя любимая Анджела», — обняла меня Кэролайн и повторила, что мне не о чем беспокоиться и лучше говорить и думать об этом как можно меньше.

Мне пришлось спуститься и побеседовать с полицейским комиссаром. Он был очень добр, спросил меня, когда я последний раз видела Эмиаса, и задал еще кучу вопросов, которые показались мне тогда довольно глупыми, но теперь я, разумеется, понимаю их смысл. Он удовлетворился тем, что я не могу поведать ему чего-то такого, о чем он еще не слышал от других, и сказал мисс Уильямс, что не возражает против моего отъезда в Ферриби-Грейндж, где жила леди Трессилиан.

Я уехала туда, и леди Трессилиан была очень добра ко мне. Но, конечно, вскоре я узнала правду. Кэролайн арестовали почти тотчас же. Я была так испугана и ошеломлена, что серьезно заболела.

Позже я услышала, что Кэролайн очень волновалась обо мне. По ее настоянию меня увезли из Англии до начала суда. Но об этом я вам уже говорила.

Как видите, рассказать я вам сумела ничтожно мало. После нашей беседы я обдумала то немногое, когда старательно вспоминала, кто как выглядел или реагировал. И не могу вспомнить ничего, что бы свидетельствовало о виновности того или иного действующего лица. Безумие Эльзы. Серое от волнения лицо Мередита. Отчаяние и ярость Филипа. Все они вели себя вполне естественно. Неужто кто-то был способен играть роль?

Я знаю только одно: Кэролайн этого не совершала. В этом я навсегда убеждена, доказательств у меня никаких нет, кроме того, что я хорошо знала свою сестру.

Конец рассказа Анджелы Уоррен.

КНИГА III

Глава I ВЫВОДЫ

Карла Лемаршан подняла глаза. В них застыли усталость и боль. Утомленным жестом она откинула упавшие на лоб волосы.

— Все это так сбивает с толку, — сказала она, дотронувшись до писем. Каждый раз все случившееся описывается с новой точки зрения. Каждый видит мою мать по-своему. Но факты совпадают. В этом они не расходятся.

— Эти письма вас огорчили?

— Да. А вас нет?

— Нет. Мне они показались очень поучительными и содержательными.

Пуаро говорил медленно и задумчиво.

— Лучше бы я их не читала! — сказала Карла.

— Вот, значит, как? — внимательно взглянул на нее Пуаро.

— Они все убеждены, что мама убила отца, — горько констатировала Карла, — все, кроме тети Анджелы, а ее мнение не в счет, потому что у нее нет никаких доказательств. Она просто из тех людей, которые остаются верными, несмотря ни на что. Будет твердить до конца: «Кэролайн этого совершить не могла».

— Вам так кажется?

— А как еще мне может казаться? Еще я поняла, что, если не мама, значит, убийство совершил кто-то из этих пятерых. Я даже могу объяснить из-за чего.

— Это интересно. Ну-ка, поведайте мне.

— Но это только в теории. Возьмем, например, Филипа Блейка. Он биржевой маклер, был близким другом моего отца — отец, наверное, доверял ему. Художники обычно беспечно относятся к деньгам. Быть может, Филип Блейк оказался в стесненных обстоятельствах и воспользовался деньгами отца. Возможно, заставил отца что-то подписать. Потом вся эта история готова была просочиться наружу, и только смерть отца могла его спасти. Вот одна из версий, которые я придумала.

— Воображение у вас, я вижу, работает. Что еще?

— Возьмем Эльзу. Филип Блейк говорит, что она была слишком умна, чтобы трогать то, что не положено, то есть яд, но я вовсе так не думаю. Предположим, мама пошла к ней и сказала, что не собирается разводиться с моим отцом и ничто не принудит ее к этому. Можете говорить что хотите, но я считаю, что Эльзе с ее буржуазным воспитанием требовалось выйти замуж официально. А поэтому она вполне была в состоянии украсть яд — в тот день ей, как и другим, представилась возможность это сделать — и попытаться отравить мою мать, чтобы убрать ее с пути. По-моему, это очень похоже на Эльзу. Но совершенно случайно отрава досталась Эмиасу, а не Кэролайн.

— Тоже неплохо придумано! Что еще?

— А может… Мередит… — в раздумье произнесла Карла.

— Мередит Блейк?

— Да. Он кажется мне человеком, вполне способным на убийство. Он был медлительным, часто приходил в смятение, над ним смеялись, и в душе он, наверное, очень обижался. Затем мой отец женился на девушке, на которой он сам собирался жениться. Отец имел успех, разбогател. И потом, Мередит ведь собственноручно готовил все эти отравы! Может, он и готовил их, вынашивая мысль в один прекрасный день кого-нибудь убить. Он намеренно привлек внимание к факту пропажи яда, чтобы отвлечь подозрение от себя. Скорей всего, он сам взял этот яд. Может, даже мечтал, чтобы Кэролайн повесили, потому что когда-то она его отвергла. Знаете, мне почему-то не понравилось, как он в своем письме рассуждает о том, что люди часто совершают поступки, вовсе им не свойственные. Что, если он, когда писал, имел в виду себя самого?

— Вот тут вы правы — нельзя принимать на веру все, что написано. То, что написано, вполне может быть написано с целью сбить с толку.

— Я знаю. И все время помнила об этом.

— Еще есть идеи?

— До того, как прочесть ее письмо, — медленно сказала Карла, — я подозревала мисс Уильямс. С отъездом Анджелы в школу она теряла работу. А если Эмиас вдруг умрет, Анджела, вполне возможно, никуда не поедет. Разумеется, если бы его смерть приняли за естественную, что могло бы случиться, не хватись Мередит своего кониума. Я читала про кониум оказывается, при вскрытии его следов можно и не обнаружить. Решили бы, что он умер от солнечного удара. Я понимаю, что потеря работы — не причина для убийства, но убийства совершаются по самым разным и необъяснимым причинам. Порой из-за ничтожно малой суммы денег. А немолодая и, быть может, не очень образованная гувернантка боялась, что ее ждет необеспеченное будущее.

Как я уже сказала, такие мысли у меня были до того, как я прочла письмо мисс Уильямс. Нет, на нее это вовсе не похоже. Ее ни в коем случае нельзя назвать необразованной…

— Конечно. Она очень деловая и умная женщина.

— Я знаю. Это сразу видно. И ее словам вполне можно доверять. Вот это-то меня и печалит. Вы ведь понимаете меня. Вам-то все равно. Вы с самого начала заявили, что вам нужна правда. Вот мы и получили эту правду! Мисс Уильямс совершенно права. Только правда может быть в помощь. Нельзя строить свою жизнь на лжи, я согласна. Моя мать была виновна. Она написала мне это письмо в минуту слабости — ей хотелось меня пощадить. Не мне ее судить. Быть может, на ее месте и я поступила бы так же. Я не знаю, что делает с человеком тюрьма. Я не могу ее винить — если она так отчаянно любила моего отца, она, наверное, была не в силах справиться с собой. Отца своего я тоже не виню. Я понимаю — хотя и не совсем, — что он испытывал. Такой жизнерадостный, он был полон желания обладать всем. Он не мог справиться с собой, таким он был создан. И то, что он был большим художником, многое извиняет.

Лицо у нее пылало, подбородок был упрямо вздернут.

— Значит, вы удовлетворены? — спросил Эркюль Пуаро.

— Удовлетворена? — переспросила Карла Лемаршан, и голос ее дрогнул.

Пуаро наклонился и отечески погладил ее по плечу.

— Послушайте, — начал он, — вы отказываетесь от борьбы как раз в ту самую минуту, когда ее стоит продолжать. В ту минуту, когда я, Эркюль Пуаро, понял наконец, что произошло.

Карла уставилась на него.

— Мисс Уильямс любила мою мать, — сказала она. — Она видела… видела собственными глазами, как моя мать подделывала улики в пользу версии о самоубийстве. Если вы верите тому, что она пишет…

Эркюль Пуаро встал.

— Мадемуазель, именно потому, что Сесили Уильямс утверждает, что видела, как ваша мать делала попытку фальсифицировать отпечатки пальцев Эмиаса Крейла на бутылке из-под пива — на бутылке, обратите внимание! именно поэтому я и делаю окончательный вывод: ваша мать невиновна!

Он несколько раз кивнул головой и вышел из комнаты, а Карла долго смотрела ему вслед.

Глава II ПЯТЬ ВОПРОСОВ ПУАРО

I

— Слушаю вас, мсье Пуаро. — В голосе Филипа Блейка слышалось нетерпение.

— Я должен поблагодарить вас за превосходное и ясное изложение событий, имевших отношение к трагедии Крейлов.

Филип Блейк чуть смутился.

— Очень любезно с вашей стороны, — пробормотал он. — Я сам удивился тому, сколько вспомнилось, когда я принялся это записывать.

— Это был исключительно четкий рассказ, но в нем кое-что пропущено, не так ли?

— Пропущено? — нахмурился Филип Блейк.

— Ваше повествование было, скажем так, не совсем откровенным. — В голосе его появилась твердость. — Мне дали знать, мистер Блейк, что, по крайней мере однажды, тем летом видели, как миссис Крейл вышла из вашей комнаты в довольно поздний час.

Наступило молчание, прерываемое только тяжелым дыханием Филипа Блейка.

— Кто вам это сказал? — наконец спросил он.

— Не имеет значения, — покачал головой Эркюль Пуаро. — Важно то, что мне это известно.

Опять молчание. Затем Филип Блейк принял решение.

— По-видимому, волею случая вам довелось прикоснуться к личному в моей жизни, — сказал он. — Я согласен, что это никак не увязывается с тем, что я написал. Тем не менее это увязывается гораздо больше, чем вы полагаете. Что ж, я вынужден поведать вам правду.

Я действительно испытывал чувство неприязни к Кэролайн Крейл. И одновременно — сильное влечение. Возможно, именно влечение вызвало неприязнь. Меня возмущала ее власть надо мной, и я пытался избавиться от чувства влечения к ней тем, что постоянно размышлял о ее дурных качествах. Мне она никогда не нравилась, если вы понимаете, о чем я говорю, но я без труда мог бы сойтись с ней. Еще мальчишкой я был влюблен в нее, но она не обращала на меня внимания. Этого простить я не мог.

Когда Эмиас окончательно потерял голову из-за этой девчонки Грир, у меня появился шанс. Ни о чем как следует не подумав, я вдруг объяснился Кэролайн в любви. Она спокойно ответила: «Я всегда об этом знала». Подумайте только, какая наглость!

Разумеется, я понимал, что она меня не любит, но она была выведена из равновесия и расстроена последним увлечением Эмиаса. В таком настроении женщину нетрудно завоевать. В ту ночь она согласилась прийти ко мне. И пришла.

Блейк помолчал. Ему было трудно говорить.

— Она пришла ко мне. А потом, когда я ее обнял, она спокойно заявила, что из этого ничего не получится. Она всю жизнь любила и будет любить только одного человека. Что бы ни произошло, она принадлежит только Эмиасу Крейлу. Она согласилась, что дурно обошлась со мной, но сказала, что ничего не может с собой поделать. И попросила у меня прощения.

И ушла. Ушла от меня. Приходится ли удивляться, мсье Пуаро, что моя ненависть к ней возросла во сто крат? Приходится ли удивляться, что я никогда ей этого не простил? Не простил нанесенного оскорбления, а также того, что она убила друга, которого я любил больше всех на свете! — И, дрожа всем телом, Филип Блейк воскликнул:

— Я не хочу об этом говорить, слышите? Вы получили ответ. А теперь уходите! И никогда не упоминайте при мне об этом!

II

— Мне бы хотелось знать, мистер Блейк, в каком порядке ваши гости вышли в тот день из лаборатории?

— Дорогой мой мсье Пуаро, — запротестовал Мередит Блейк, — как можно об этом помнить спустя шестнадцать лет? Я сказал вам, что последней ушла Кэролайн.

— Вы уверены?

— Да. По крайней мере… По-моему…

— Пойдемте туда. Нам нельзя сомневаться.

С явной неохотой Мередит Блейк направился в лабораторию. Он отпер дверь и раскрыл ставни.

— А теперь, мой друг, — властно заговорил Пуаро, — вы демонстрируете вашим друзьям настойки из трав. Закройте глаза и думайте…

Мередит Блейк покорно закрыл глаза. Пуаро вытащил из кармана носовой платок и тихо поводил им в воздухе. Ноздри у Блейка еле приметно зашевелились, и он пробормотал:

— Да, да, просто удивительно, как все вспоминается. На Кэролайн было платье цвета кофе с молоком. Филу явно было скучно… Он всегда считал мое увлечение идиотским.

— А сейчас припомните, как вы уходили. Шли в библиотеку, где вы собирались читать отрывок, описывающий смерть Сократа. Кто вышел из комнаты первым?

— Эльза. Она вышла первой. За ней я. Мы разговаривали. Я остановился, ожидая, пока выйдут остальные, чтобы запереть дверь. Филип… Да, следующим вышел Филип. За ним Анджела. Она спрашивала у него, что значит на бирже играть на повышение и на понижение. Они прошли через холл. За ними шел Эмиас. Я стоял и ждал — Кэролайн, конечно.

— Значит, вы совершенно уверены, что последней была Кэролайн? Что же она там делала?

— Не знаю, — покачал головой Блейк. — Я стоял спиной к комнате. Я разговаривал с Эльзой. По-моему, рассказывал ей, что некоторые растения, согласно старинному суеверию, полагается собирать только в полнолуние. А затем торопливо вышла Кэролайн, и я запер дверь.

Он замолчал и взглянул на Пуаро, который прятал платок в карман. Мередит Блейк повел носом и с отвращением подумал: «Этот человек пользуется духами!»

— Вот теперь я уверен, — сказал он, — мы вышли из лаборатории в таком порядке: Эльза, я, Филип, Анджела, Эмиас и Кэролайн. Поможет это вам?

— Да, картина становится ясной, — ответил Пуаро — Послушайте, мне хотелось бы, чтобы вы собрали их всех здесь. Это, наверное, не будет слишком затруднительно?..

III

— Слушаю вас.

Эльза Диттишем произнесла это с любопытством — как ребенок.

— Мне хотелось бы задать вам вопрос, мадам. — Да?

— После того как все было кончено, после суда, Мередит Блейк сделал вам предложение?

Эльза уставилась на Пуаро. Потом в ее глазах появилось презрение, даже скука.

— Да. А что?

— Вы были удивлены?

— Я? Не помню.

— И что же вы ответили? Эльза рассмеялась.

— Что, по-вашему, я могла ответить? После Эмиаса — Мередит? Это смешно! А с его стороны глупо. Впрочем, он никогда не отличался умом. — Она вдруг улыбнулась. — Он хотел, понимаете ли, защитить меня, «заботиться обо мне», как он выразился! Он, как и все прочие, считал, что процесс был для меня тяжким испытанием — репортеры, и улюлюкающая толпа, и та грязь, которой меня закидали! — С минуту она сидела в раздумье. А затем сказала:

— Бедняга Мередит! Какой же он осел! — И снова рассмеялась.

IV

Опять Эркюля Пуаро встретил проницательный взгляд мисс Уильямс, и снова ему показалось, что годы куда-то исчезли и он превратился в робкого, пугливого мальчишку.

Есть вопрос, который ему хотелось бы задать, объяснил он.

Мисс Уильямс выразила желание узнать, что за вопрос.

— Анджеле Уоррен еще в младенчестве, — медленно, тщательно подбирая слова, заговорил Пуаро, — было причинено увечье. В своих записях я дважды натолкнулся на упоминание об этом факте. В одном месте говорится, что миссис Крейл швырнула в нее пресс-папье. В другом — что она ударила девочку кочергой. Какая из версий соответствует действительности?

— Я никогда ничего не слышала про кочергу, — быстро ответила мисс Уильямс. — Я знаю только про пресс-папье.

— Кто вам сказал?

— Сама Анджела. Она рассказала мне об этом вскоре после моего появления в Олдербери.

— Будьте добры дословно передать, что она вам рассказала.

— Она дотронулась до своей щеки и сказала: «Это сделала Кэролайн, когда я была совсем маленькой. Она бросила в меня пресс-папье. Но, пожалуйста, никогда про это не говорите, потому что она очень расстраивается».

— А сама миссис Крейл упоминала об этом?

— Только косвенно. Она считала, что мне эта история известна. Я помню, как она однажды сказала: «Я знаю, вы полагаете, что я балую Анджелу, но, видите ли, я постоянно чувствую, что ничем не могу искупить свою вину перед ней». А в другой раз она сказала: «Знать, что ты на всю жизнь изувечила человека, — это самая тяжкая ноша, которую можно вынести».

— Благодарю вас, мисс Уильямс. Это все, что я хотел знать.

— Я не понимаю вас, мсье Пуаро, — резко отозвалась мисс Уильямс. — Вы показали Карле мое письмо?

Пуаро кивнул.

— И тем не менее вы продолжаете… — Она умолкла.

— Задумайтесь на минуту, — попросил Пуаро. — Если вы проходите мимо лавки торговца рыбой и видите на прилавке с десяток рыб, вы уверены, что это — настоящие рыбы, не так ли? А ведь одна из них может оказаться подделкой.

Мисс Уильямс возразила с горячностью:

— Вряд ли, и во всяком случае…

— Вряд ли, да, но и вполне возможно — потому что однажды мой приятель показал мне чучело рыбы (он их неплохо делал, должен сказать) рядом с настоящей рыбой. И если бы вам довелось увидеть в декабре ваз с цветами магнолии, вы бы решили, что цветы искусственные, а они могли оказаться и настоящими, если их самолетом доставили из Багдада.

— К чему вы мне все это говорите? — рассердилась мисс Уильямс.

— Чтобы объяснить вам, что, когда что-нибудь видишь, следует подумать, зачем это делается…

V

Пуаро чуть замедлил шаг, приблизившись к многоквартирному дому, который выходил на Риджентс-парк.

В общем-то, если как следует подумать, у него вовсе не было никакого желания расспрашивать о чем-либо Анджелу Уоррен. С единственным вопросом, который ему хотелось задать, можно было не спешить…

На самом деле его пригнала сюда ненасытная жажда к точности. Пять человек — значит, должно быть и пять вопросов? Тогда все завершалось более четко.

Ладно, что-нибудь он придумает.

Анджела Уоррен встретила его несколько нетерпеливо.

— Выяснили что-нибудь? — спросила она. — Добрались до истины?

Пуаро медленно закивал головой на манер китайского мандарина.

— Прогресс по крайней мере есть, — сказал он.

— Филип Блейк? — Она скорей утверждала, нежели спрашивала.

— Мадемуазель, пока я ничего не могу сказать. Эта минута еще не настала. Не откажите в любезности приехать в Хэнд-кросс-Мэнор. Все остальные уже дали согласие.

— А что вы намерены там делать? — чуть нахмурившись, спросила она. Воссоздать картину того, что случилось шестнадцать лет назад?

— Пожалуй, не воссоздать, а прояснить под несколько другим углом. Приедете?

— Приеду, — согласно кивнула Анджела Уоррен. — Интересно увидеть снова всех этих людей. Я, наверное, увижу их под несколько другим, более острым углом, как вы изволили выразиться, нежели прежде.

— И привезете с собой письмо, которое показывали мне?

— Это письмо адресовано только мне, — нахмурилась Анджела Уоррен. — Я показала его вам из лучших побуждений, но у меня вовсе нет намерения позволить чужим и малосимпатичным мне людям его читать.

— Может, вы не откажетесь руководствоваться в этом случае моими советами?

— Откажусь. Я привезу письмо с собой, но руководствоваться буду собственными соображениями, которые, осмелюсь сказать, ничуть не хуже ваших.

Пуаро поднял руки, показывая, что смирился с судьбой. Он встал и собрался уходить.

— Вы позволите мне задать вам один небольшой вопрос? — спросил он.

— О чем?

— В ту пору, когда произошла трагедия, вы читали «Луну и грош» Сомерсета Моэма, не так ли?

Анджела вытаращила глаза.

— По-моему, да. Совершенно верно. — И, не скрывая любопытства, спросила:

— А откуда вы узнали?

— Я хотел показать вам, мадемуазель, что и в малых, не имеющих принципиального значения делах я в некотором роде волшебник. Есть вещи, которые я знаю, даже когда мне об этом не говорят.

Глава III ПУТЕШЕСТВИЕ В ПРОШЛОЕ

Послеполуденное солнце заливало своим светом лабораторию в Хэндкросс-Мэнор. В комнату внесли несколько стульев и кушетку, но они скорее подчеркивали заброшенность этого помещения, нежели служили ему обстановкой.

Смущенно пощипывая усы, Мередит Блейк в каких-то отрывочных фразах вел беседу с Карлой.

— Господи, — перебив самого себя, не выдержал он, — до чего же ты похожа на свою мать и вместе с тем какая-то другая!

— Чем же я похожа и чем не похожа? — спросила Карла.

— Такие же глаза и волосы, та же поступь, но ты — как бы это сказать? — более уверена в себе, чем она.

Филип Блейк, наморщив лоб, выглянул из окна и нетерпеливо забарабанил по стеклу.

— Какой во всем этом смысл? Чудесный субботний день…

Эркюль Пуаро поспешил успокоить его:

— О, прошу меня извинить — я знаю, нарушать игру в гольф непростительно. Mais voyons <Но посмотрите (франц.)>, мсье Блейк, вот дочь вашего лучшего друга. Поступитесь ради нее игрой.

— Мисс Уоррен, — доложил дворецкий. Мередит пошел ей навстречу.

— Спасибо, что нашла время приехать, Анджела, — сказал он. — Я знаю, что ты очень занята.

Он подвел ее к окну.

— Здравствуйте, тетя Анджела, — поздоровалась с ней Карла. — Сегодня утром я читала вашу статью в «Тайме». Как приятно иметь такую знаменитую родственницу. — Она показала на высокого молодого человека с квадратным подбородком и спокойным взглядом серых глаз. — Это Джон Рэттери. Мы с ним… собираемся пожениться.

— А я и не знала… — удивилась Анджела Уоррен. Мередит отправился навстречу очередной гостье.

— Мисс Уильямс! Сколько же лет мы не виделись! Худенькая, хрупкая, но по-прежнему энергичная, в комнату вошла старушка гувернантка. На секунду ее глаза задумчиво остановились на Пуаро, потом она перевела их на высокую широкоплечую женщину в твидовом костюме отличного покроя.

Анджела Уоррен двинулась к ней с улыбкой.

— Я чувствую себя снова школьницей.

— Я очень горжусь тобой, моя дорогая, — отозвалась мисс Уильямс. — Ты делаешь мне честь. А это Карла, наверное? Она меня, конечно, не помнит. Была еще совсем малышкой…

— В чем дело? — сердился Филип Блейк. — Никто мне не сказал…

— Я предлагаю назвать нашу встречу, — заговорил Эркюль Пуаро, путешествием в прошлое. Давайте сядем и приготовимся к встрече последней нашей гостьи. Как только она явится, мы приступим к делу — будем вызывать духов.

— Что за глупости? — воскликнул Филип Блейк. — Уж не собираетесь ли вы заниматься спиритизмом?

— Нет, нет. Мы собираемся только воссоздать некоторые события, имевшие место много-много лет назад, — воссоздать и, быть может, уточнить, как они происходили. Что же касается духов, то они вряд ли материализуются, но кто может утверждать, что их нет здесь, среди нас, только мы их не видим? Кто может сказать, что Эмиаса и Кэролайн Крейл нет здесь в комнате и что они не слышат нас?

— Полная чепуха… — заговорил было Филип Блейк, но замолчал, потому что дверь открылась и дворецкий доложил о прибытии леди Диттишем.

Вошла Эльза Диттишем. Всем своим видом она показывала, как ей все это надоело и неинтересно. Она чуть улыбнулась Мередиту, окинула холодным взглядом Анджелу и Филипа и села на стул у окна, стоявший чуть поодаль от других. Расстегнув роскошную горжетку из светлого меха, она откинула ее назад, на спину. Минуту-другую она оглядывалась, потом, заметив Карлу, присмотрелась к ней, а Карла в свою очередь не сводила глаз с той, что разрушила жизнь ее родителей. На ее юном задумчиво-серьезном лице не было враждебности, на нем отражалось лишь любопытство.

— Извините за опоздание, мсье Пуаро, — сказала Эльза.

— Благодарю вас за то, что вы пришли, мадам. Еле слышно фыркнула Сесили Уильямс. Эльза совершенно равнодушно встретила ее враждебный взгляд.

— Я бы ни за что не узнала тебя, Анджела, — проронила она. — Сколько же лет прошло? Шестнадцать?

Эркюль Пуаро не упустил этой возможности.

— Да, прошло шестнадцать лет с тех пор, как случились события, о которых мы намерены сегодня поговорить, но сначала позвольте мне объяснить вам, почему мы собрались здесь.

И вкратце он рассказал о просьбе к нему Карлы и о своем согласии выполнить эту просьбу.

Не обращая внимания на готовящуюся вот-вот разразиться грозу, которая отразилась на лице Филипа, и на возмущенное лицо Мередита, он быстро продолжал:

— Я принял это предложение и тотчас занялся выяснением правды…

Эти слова словно издалека доносились до Карлы Лемаршан, сидящей в большом вольтеровском кресле.

Прикрыв рукой глаза, она незаметно вглядывалась в лица пятерых людей. Кто из них способен на убийство? Красавица Эльза, багровощекий Филип, добрый, славный мистер Мередит Блейк, суровая, мрачная гувернантка или хладнокровная и деловая Анджела Уоррен?

Может ли она — если постараться изо всех сил — представить себе, как кто-либо из них убивает человека? Да, может, но это было бы совсем другое убийство. Она может представить себе, как Филип Блейк в приступе ярости душит женщину — да, это можно представить… Можно представить, как Мередит Блейк нацеливает на грабителя револьвер и нечаянно спускает курок… Можно представить, что и Анджела Уоррен стреляет из револьвера, только вряд ли нечаянно. Не из каких-то личных побуждений, нет, ну, например, если от этого зависит судьба экспедиции. И Эльза в каком-то фантастическом замке, сидя на кушетке, крытой восточными шелками, говорив «Выбросите эту нечисть в ров за стену крепости!» Приходят же в голову такие нелепые мысли, но даже в самой нелепой из нелепых она не могла представить себе, как совершает убийство маленькая мисс Уильямс. Еще одна картина: «Вы когда-нибудь совершали убийство, мисс Уильямс?» — «Занимайся арифметикой, Карла, и не задавай глупых вопросов. Убить человека — это большое зло».

«Я, наверное, сошла с ума, надо прогнать эти мысли. Прислушайся лучше ты, дурочка, прислушайся к словам этого маленького человека, который утверждает, что знает все», — приказала себе Карла.

А Эркюль Пуаро говорил:

— В мою задачу входило дать задний ход, вернуться на много лет назад и узнать, что произошло на самом деле.

— Мы все давно знаем, что произошло, — возразил Филип Блейк. — Сделать вид, будто случилось что-то другое, — это откровенное мошенничество. Вы под явно фальшивым предлогом вымогаете у этой девушки деньги.

Пуаро не позволил себе рассердиться.

— Вы утверждаете, что вам всем известно, что произошло, — сказал Пуаро, — но говорите это, не подумав как следует. Принятая судом версия случившегося не всегда истина в последней инстанции. Вот, например, вы, мистер Блейк, было принято считать, питали неприязнь к Кэролайн Крейл. Но человек, хоть чуть-чуть разбирающийся в психологии, может тотчас заметить, что имело место как раз обратное явление. Вы испытывали страстную привязанность к Кэролайн Крейл. Вы отвергали этот факт и пытались бороться с этим чувством, то и дело напоминая себе о ее недостатках и искусственно возбуждая в себе неприязнь к ней. Что же касается мистера Мередита Блейка, то он, считали все, был предан Кэролайн Крейл всей душой. В своем повествовании о случившемся он рассказывает о том, как его возмущало отношение к ней Эмиаса Крейла, но если вчитаться внимательно, то между строк можно заметить, что эта преданность давным-давно изжила себя и что его душа и разум были целиком заняты юной прекрасной Эльзой Грир.

Мередит что-то залепетал, а леди Диттишем улыбнулась.

— Я упоминаю об этих фактах только в качестве иллюстрации, — продолжал Пуаро, — хотя они имеют и непосредственное отношение к тому, что произошло. Итак, я начинаю путешествие в прошлое, чтобы выяснить все что можно о случившейся трагедии. Но прежде я скажу вам, что я уже проделал. Я переговорил с защитником, который выступал на процессе по делу Кэролайн Крейл, с помощником прокурора, со старым адвокатом, который хорошо знал семью Крейлов, с клерком адвокатской фирмы, постоянно присутствовавшим на судебных заседаниях, с офицером полиции, который расследовал это дело, и, наконец, с пятью свидетелями, которые были непосредственными участниками разыгравшихся событий. Из всех этих разговоров у меня сложилось определенное мнение о женщине, признанной виновной, также мне стали известны следующие факты: что Кэролайн Крейл ни разу не заявила о своей невиновности (за исключением письма, адресованного ее дочери); что Кэролайн Крейл, давая показания, не проявляла страха; что она держалась безучастно; что она, казалось, заранее смирилась со своей участью; что в тюрьме она держалась спокойно и сдержанно; что в письме, написанном сестре сразу после вынесения приговора, она выражала согласие с выпавшей на ее долю судьбой. И по мнению всех, с кем я беседовал (за одним примечательным исключением), Кэролайн Крейл была виновна.

— Конечно, была, — кивнул головой Филип Блейк.

— Но я вовсе не считал себя обязанным, — продолжал Эркюль Пуаро, полагаться на чужое мнение. Я решил лично проверить все доказательства. Подвергнуть сомнению факты и убедиться, что они соответствуют психологии участников событий. Для этого я тщательно перечитал материалы дела, а также заставил пятерых участников событий собственноручно описать все, чему они были свидетелями. Эти письма оказались весьма ценными, ибо содержали определенный материал, опущенный в полицейском досье, а именно: а) беседы и происшествия, которые с точки зрения полиции не представляли интереса; б) предположения о том, что Кэролайн Крейл думала и чувствовала (с точки зрения юриспруденции они не могли служить доказательством); в) определенные факты, которые были умышленно скрыты от полиции.

Теперь я мог судить о деле лично. Казалось, не было сомнения, что у Кэролайн Крейл имелись основательные мотивы для совершения преступления. Она любила своего мужа, он публично признался, что намерен оставить ее ради другой женщины, и, по ее собственному признанию, она была человеком ревнивым.

Если перейти от мотивов к средствам, то пустой флакон из-под духов, в котором затем был кониум, был найден в ящике ее бюро. Кроме ее отпечатков пальцев, других на нем не было. Когда полиция спросила ее об этом, она призналась, что взяла кониум из комнаты, где мы сейчас находимся. На бутылке с кониумом также были найдены отпечатки ее пальцев. Я спросил у мистера Мередита Блейка, в каком порядке пять человек вышли из этой комнаты в тот день, ибо поверить в то, что кто-то на глазах у других мог отлить кониум, было трудно. Вот в каком порядке вы вышли из комнаты: Эльза Грир, Мередит Блейк, Анджела Уоррен и Филип Блейк, Эмиас Крейл и, наконец, Кэролайн Крейл. Более того, мистер Мередит Блейк в ожидании миссис Крейл стоял спиной к дверям, а потому не мог видеть, что она там делает. Поэтому ей представилась, так сказать, возможность сделать это незаметно. Вот почему я не сомневаюсь, что кониум действительно взяла она. Тому есть косвенное подтверждение. Мистер Мередит Блейк сказал мне на днях: «Вот именно здесь я стоял, вдыхая запах цветущего жасмина». Но был сентябрь месяц, и куст жасмина под окном никак не мог быть в цвету. Жасмин обычно цветет в июне и июле. А вот во флаконе, найденном в комнате Кэролайн, в котором оказались остатки кониума, прежде были духи с запахом жасмина. Отсюда следует, что миссис Крейл, решив украсть кониум, тайком опорожнила флакончик с духами, который был у нее в сумке.

Переходим к утру следующего дня. Пока все факты совпадают. Мисс Грир внезапно объявила о том, что мистер Крейл и она решили пожениться, Эмиас Крейл это подтвердил, чем очень огорчил Кэролайн Крейл. Об этом говорят все свидетели.

А вот утром рокового дня имеет место ссора между мужем и женой в библиотеке. Первое, что было слышно, — это как Кэролайн Крейл зло сказала: «Ты и твои женщины!», а потом: «Когда-нибудь я тебя прикончу». Филип Блейк услышал это из холла. А мисс Грир — с террасы.

Затем она услышала, как мистер Крейл просил жену вести себя разумно. На что миссис Крейл ответила: «Я скорее тебя убью, нежели отдам этой девице». Вскоре после этого на террасе появился Эмиас Крейл, который бесцеремонно велел Эльзе Грир идти в сад и позировать ему. Она поднялась наверх за пуловером и пошла в сад вместе с Крейлом.

Пока нет ничего, что может быть квалифицировано как психологическое несоответствие. Каждый ведет себя так, как ожидается. Но далее мы подходим к тому, что не подкреплено логикой.

Мередит Блейк обнаруживает пропажу кониума, звонит брату; они встречаются возле причала и проходят вместе мимо Оружейного сада, где Кэролайн Крейл спорит с мужем по поводу отъезда Анджелы в школу. Вот это представляется мне весьма странным. Между мужем и женой произошел скандал, который кончился явной угрозой со стороны Кэролайн, и тем не менее минут через двадцать или около того она идет к нему, и они обсуждают повседневные домашние заботы.

Пуаро повернулся к Мередиту Блейку.

— В вашем письме вы упомянули, что слышали, как Крейл выкрикнул: «Все решено — я ее провожу». Правильно?

— Да, что-то вроде этого, — подтвердил Мередит Блейк.

— А вам что помнится? — обратился Пуаро к Филипу Блейку.

— Я вспомнил эти слова, — нахмурился Филип, — только когда вы их повторили. Но теперь да, я их помню. Действительно что-то было сказано про проводы.

— Сказано мистером Крейлом или миссис Крейл?

— Эмиасом. Кэролайн говорила, что девочке будет трудно. Но какое это имеет значение? Мы все знаем, что через день-другой Анджеле предстояло отправиться в школу.

— Вам не понятно, о чем я толкую? Почему Эмиас Крейл должен был провожать девочку? Здесь нет смысла. В доме были миссис Крейл, мисс Уильямс, наконец, горничная. Проводить девочку — обязанность женщины, а не мужчины.

— Какое это имеет значение? — раздраженно повторил Филип. — Что тут общего с преступлением?

— Вы так думаете? Это было первое, что навело меня на размышления. А за ним немедленно последовало второе. Миссис Крейл, пребывающая в отчаянии, с разбитым сердцем, женщина, которая незадолго до этого угрожала мужу и которая думает об убийстве или самоубийстве, вдруг весьма охотно предлагает ему принести пива со льда.

— Ничего тут нет странного, если она решила отравить его, — медленно проговорил Мередит Блейк. — Именно так ей и следовало поступить. Прикинуться доброй.

— Вы полагаете? Она решила отравить мужа, яд у нее уже был. В Оружейном саду у ее мужа есть запас пива. Будь она хоть чуть-чуть сообразительней, она бы, когда поблизости никого не было, вылила яд в одну из этих бутылок.

— Она не могла этого сделать, — возразил Мередит Блейк. — Потому что это пиво мог выпить кто-нибудь другой.

— Да, например, Эльза Грир. Вы хотите убедить меня, что, приняв решение убить своего мужа, Кэролайн Крейл мучилась бы вопросом: а вдруг она по ошибке убьет свою соперницу?

Не будем об этом спорить. Ограничимся фактами. Кэролайн Крейл обещает мужу прислать пива со льда. Она возвращается в дом, берет из кладовой, где хранится пиво, бутылку и несет ему. Она наливает пиво в стакан, Эмиас Крейл залпом выпивает его и говорит: «Сегодня у всего какой-то противный привкус».

Миссис Крейл снова возвращается в дом. Она обедает и при этом ведет себя как всегда. Кто-то упомянул, что она выглядела чуть возбужденной и рассеянной. Это нам не в помощь — ибо нет критерия для поведения убийцы. Есть убийцы спокойные и есть возбужденные.

После обеда она снова идет в Оружейный сад. Там она обнаруживает своего мужа мертвым и поступает, скажем, так, как от нее ожидается. Она проявляет волнение и посылает гувернантку к телефону, чтобы вызвать врача. Сейчас мы подошли к факту, который ранее нам не был известен. — Он посмотрел на мисс Уильямс. — Вы не возражаете?

Мисс Уильямс побледнела.

— Я не брала с вас слово держать мой рассказ в секрете, — отозвалась она.

Спокойно, но со значением Пуаро пересказал то, что увидела гувернантка.

Эльза Диттишем зашевелилась и внимательно всмотрелась в сидевшую в большом кресле пожилую женщину.

— Вы в самом деле видели, как она это делала? — недоверчиво спросила она.

— Вот и решение! — вскочил Филип Блейк. — Вот и окончательное решение.

— Совсем не обязательно, — мягко возразил Эркюль Пуаро.

— Я этому не верю, — резко заявила Анджела Уоррен, и во взгляде, который она бросила на маленькую гувернантку, блеснула неприязнь.

Мередит Блейк теребил свои усы, на лице его отражалось полное смятение. Одна мисс Уильямс оставалась спокойной. Она сидела очень прямо, а на щеках у нее горело по красному пятну.

— Именно это я и видела, — подтвердила она.

— Разумеется, мы можем положиться только на ваше слово… — словно в раздумье сказал Пуаро.

— Вот именно. — Отважный взгляд серых глаз встретился с его взглядом. — Я не привыкла, мсье Пуаро, к тому? чтобы мне не верили.

Эркюль Пуаро поклонился.

— Я не сомневаюсь в ваших словах, мисс Уильямс, — сказал он. — То, что вы видели, произошло именно так, как вы утверждаете, и именно по этой причине я и делаю вывод, что Кэролайн Крейл была невиновна — не могла быть виновной.

Впервые возбужденно заговорил высокий молодой человек.

— Мне бы хотелось узнать, почему вы так говорите, мсье Пуаро, спросил Джон Рэттери.

— С удовольствием вам объясню, — повернулся к нему Пуаро, — Мисс Уильямс видела, как Кэролайн Крейл, оглядываясь по сторонам, тщательно вытирает бутылку из-под пива, а потом прикладывает к ней пальцы своего покойного мужа. К бутылке из-под пива, заметьте. Но кониум был найден в стакане, а не в бутылке. Полиция не нашла и следов кониума в бутылке. Потому что его там не было. А Кэролайн Крейл этого не знала.

Она, которая, как считают, отравила своего мужа, не знала, где был яд. Она полагала, что яд был в бутылке.

— Но почему… — возразил было Мередит.

— Правильно — почему? — тут же перебил его Пуаро. — Почему Кэролайн Крейл так упорно отстаивала версию о самоубийстве? Ответ очень прост. Потому что она знала, кто отравил его, и готова была сделать все, стерпеть все, только чтобы на этого человека не пало подозрение.

Отсюда недалеко и до конца нашей истории. Кто же был этот человек? Стала бы она покрывать Филипа Блейка? Или Мередита? Или Эльзу Грир? Или Сесили Уильямс? Нет, существовал только один человек, которого она была готова защищать, чего бы ей это ни стоило.

Он умолк.

— Мисс Уоррен, — продолжал он, — если вы привезли с собой последнее письмо вашей сестры, мне бы хотелось прочитать его вслух.

— Нет, — сказала Анджела Уоррен.

— Но, мисс Уоррен… Анджела встала.

— Я прекрасно понимаю, на что вы намекаете. — В голосе ее зазвенела сталь. — Вы хотите сказать, что это я убила Эмиаса Крейла и что моя сестра знала об этом, не так ли? Я полностью отвергаю ваше обвинение.

— Письмо… — опять начал Пуаро.

— Письмо предназначено только для моих глаз. Пуаро посмотрел на стоявших рядом двух самых молодых в комнате людей.

— Прошу вас, тетя Анджела, — сказала Карла Лемаршан, — сделайте то, о чем просит вас мсье Пуаро.

— Подумай, что ты говоришь, Карла? — с горечью отозвалась Анджела Уоррен. — Неужто у тебя нет уважения к памяти твоей матери?..

— Кэролайн Крейл была моей матерью, — твердо и четко произнесла Карла. — Поэтому я имею право просить вас. Я говорю от ее имени. Я хочу, «чтобы это письмо было прочитано.

Анджела Уоррен медленно вынула из сумки письмо и подала его Пуаро.

— Зачем только я вам его показала? — с горечью произнесла она.

И, отвернувшись, стала смотреть в окно.

Пока Пуаро читал вслух последнее письмо Кэролайн Крейл, по углам комнаты сгустились тени. И Карле вдруг почудилось, будто в комнате появился кто-то еще, кто слушает, дышит, ждет. «Она здесь, — подумала она, — мама здесь. Кэролайн Крейл здесь, в этой комнате».

Эркюль Пуаро кончил читать.

— Мне кажется, вы все согласны, что это удивительное письмо. Прекрасное письмо, но очень странное. Ибо в нем опущено самое главное: она не опровергает обвинения.

— В этом не было необходимости, — сказала Анджела Уоррен, не оборачиваясь.

— Да, мисс Уоррен, в этом не было необходимости. Кэролайн Крейл незачем было уверять свою сестру в собственной невиновности, потому что она считала, что ее сестра отлично об этом знает. Больше всего в ту минуту Кэролайн Крейл хотела успокоить и утешить свою сестру и помешать ей признаться в убийстве Эмиаса Крейла. Недаром она несколько раз повторяет: «Все в порядке, дорогая, все в порядке».

— О чем вы говорите? — возмутилась Анджела Уоррен. — Она просто хотела, чтобы я была счастлива, вот и все.

— Да, она хотела, чтобы вы были счастливы, это совершенно ясно. Только об этом она и думает. У нее есть ребенок, но она думает не о ребенке, о нем она будет думать потом. Нет, ее мысли заняты ее сестрой и больше никем. Сестру следует утешить, поддержать в предназначенной ей судьбе, научить быть счастливой и удачливой И чтобы Анджеле было легче принять подарок из рук сестры, Кэролайн пишет эту полную значения фразу «Долги всегда нужно возвращать».

Эта единственная фраза объясняет все. Она откровенно свидетельствует о той тяжкой ноше, которая была на душе Кэролайн с тех пор, как в приступе свойственной подросткам ярости она швырнула пресс-папье в свою младшую сестру, причинив ей увечье на всю жизнь. Теперь наконец у нее появилась возможность вернуть свой долг. И если это послужит вам утешением, могу сказать: я искренне верю, что в возможности искупить свою вину перед сестрой Кэролайн Крейл обрела мир и покой, каких не знала прежде. Веря в то, что она оплачивает свой долг, она сумела пройти сквозь тяжкое испытание на суде и во время приговора. Странно, говоря о приговоренной к пожизненному заключению убийце, сказать, что у нее было все, что нужно для счастья. Да, больше, чем вы можете себе представить, что я вам сейчас и докажу.

Посмотрите, как с помощью такого объяснения все, что касается поведения самой Кэролайн, становится на свои места. Посмотрите на ход событий с ее точки зрения.

Начнем с того, что накануне вечером происходит ссора, которая напоминает ей о ее собственной недисциплинированности, когда она была девочкой. Анджела швыряет пресс-папье в Эмиаса Крейла. То есть поступает так, как поступила она сама много лет назад. Анджела выкрикивает, что хорошо бы, если бы Эмиас умер. А на следующее утро, когда Кэролайн приходит в кладовую, она застает там Анджелу, которая производит какие-то эксперименты с пивом. Вспомним слова мисс Уильямс: «Там была Анджела. Вид у нее был виноватый…» Виноватый из-за того, что она манкирует своими обязанностями, решила мисс Уильямс, но для Кэролайн виноватое лицо застигнутой врасплох Анджелы означает совсем другое. Вспомните, что по меньшей мере один раз Анджела уже что-то положила в стакан Эмиаса. Вот об этом и вспомнила Кэролайн.

Кэролайн берет бутылку из рук Анджелы и направляется в Оружейный сад. Там она наливает пиво в стакан и подает его Эмиасу. Он его залпом выпивает, а потом делает гримасу и произносит слова, имеющие очень большое значение: «Сегодня все имеет противный привкус».

В эту минуту Кэролайн еще ничего не подозревает, но после обеда она идет в Оружейный сад, где застает мужа мертвым. У нее нет сомнений, что его отравили. Она этого не делала. Тогда кто? И ей сразу приходят на память угрозы Анджелы, лицо Анджелы, застигнутой врасплох над бутылкой с пивом. Она! Но зачем девочка это сделала? Чтобы отомстить Эмиасу, может, и без намерения его убить, просто чтобы ему стало плохо, чтобы его рвало? Или она поступила так ради нее, Кэролайн? Узнала, что Эмиас хочет бросить ее сестру? Кэролайн помнит, чересчур хорошо помнит собственную несдержанность в возрасте Анджелы. И только одна мысль вертится у нее в голове. Как спасти Анджелу? У Анджелы в руках была эта бутылка — на ней будут отпечатки пальцев Анджелы. Она быстро вытирает бутылку насухо. Только бы удалось заставить людей поверить, что это — самоубийство! Если на бутылке будут отпечатки пальцев самого Эмиаса! Она пытается приложить его пальцы к бутылке — действует быстро, прислушиваясь, не войдет ли кто в сад…

Если принять такое предположение за истину, тогда и все остальное встает на свои места. Ее постоянное волнение за судьбу Анджелы, стремление ускорить отъезд Анджелы, старание, чтобы Анджела ни о чем не узнала. Кэролайн боится, что полиция будет допрашивать Анджелу. И наконец, она просто требует, чтобы Анджелу увезли за границу до начала суда. Потому что она все время боится, что Анджела не сумеет совладать с собой и признается.

Глава IV ПРАВДА

Анджела Уоррен медленно повернулась к присутствующим. Суровым, презрительным взглядом она оглядела обращенные к ней лица.

— Вы все слепые идиоты — вот вы кто. Неужто вы не понимаете, что если бы это совершила я, то я бы тотчас призналась. Я никогда не позволила бы Кэролайн страдать из-за меня. Никогда!

— Но вы открывали пиво, — возразил Пуаро.

— Я? Открывала пиво?

Пуаро повернулся к Мередиту Блейку.

— Послушайте, в вашем рассказе вы упомянули, что слышали утром того дня, когда было совершено преступление, какие-то звуки здесь, в этой комнате, которая находится как раз под вашей спальней.

Блейк кивнул.

— Но это была всего лишь кошка.

— Откуда вам известно, что это была кошка?

— Я… Я не помню. Но это была кошка. Я убежден, что это была кошка. Окно было приоткрыто настолько, что сюда могла влезть только кошка.

— Но рама не была закреплена в этом положении, и потому ее легко поднять и опустить. Значит, сюда мог влезть и человек.

— Да, но я знаю, что это была кошка.

— Вы ее видели?

— Нет… не видел, — смутившись, запнулся Блейк. Он помолчал, хмурясь. — И тем не менее я знаю.

— Сейчас объясню вам, откуда вы знаете. А пока обращаю ваше внимание на следующее обстоятельство. В то утро любой человек мог пробраться в дом, проникнуть в вашу лабораторию, взять с полки то, что ему нужно, и уйти незамеченным. Далее, если этот кто-то явился сюда из Олдербери, то это не мог быть ни Филип Блейк, ни Эльза Грир, ни Эмиас Крейл, ни Кэролайн Крейл. Нам хорошо известно, чем были заняты эти четверо. Остаются Анджела Уоррен и мисс Уильямс. Мисс Уильямс здесь была — вы ее увидели, когда вышли из дома. Она сказала вам, что ищет Анджелу. Анджела рано утром отправилась купаться, но мисс Уильямс не нашла ее ни в воде, ни на скалах. Анджела легко могла переплыть через бухту — что сделала позже, когда пошла купаться с Филипом Блейком, — подойти к дому, влезть в окно и взять что-то с полки.

— Ничего подобного я не делала, — возмутилась Анджела Уоррен. — По крайней мере…

— Ага! — торжествуя, воскликнул Пуаро. — Вы вспомнили! Вы сказали мне, что ради того, чтобы сыграть жестокую шутку с Эмиасом Крейлом, вы отлили немножко того, что назвали «кошачьей настойки», и влили это…

— Валерьянка! — сообразил Мередит Блейк. — Ну конечно!

— Именно. Вот почему вы решили, что в лаборатории побывала кошка. Вы очень чувствительны к запахам. Вы уловили слабый запах валерьянки, не давая, впрочем, себе в этом отчета, и подсознательно пришли к выводу: кошка. Кошки любят валерьянку и полезут за ней куда угодно. Валерьянка, довольно неприятна на вкус, и после вашей лекции накануне шаловливая мисс Анджела задумала подлить валерьянку в пиво, которое, она знала, Эмиас обычно выпивает залпом.

— Неужто это было в тот же день? — изумилась Анджела Уоррен. — Я хорошо помню, как отливала валерьянку. Да, помню и как брала пиво, но вошла Кэролайн и чуть меня не поймала! Конечно, помню… Но у меня это как-то не связывалось с тем днем.

— Конечно, нет, потому что два этих события не ассоциировались друг с другом у вас в мыслях. Одно квалифицировалось как шалость, другое было трагедией, свалившейся как снег на голову и вытеснившей из памяти все более мелкие происшествия. Что же касается меня, то я заметил, что, когда вы говорили об этом, вы сказали: «Отлила кошачьей настойки, чтобы налить ее Эмиасу в пиво…» Вы не сказали, что сделали это.

— Не сказала, потому что так и не сделала. Кэролайн вошла как раз в ту минуту, когда я отвинчивала пробку. Ох! — вскрикнула она. — Значит, Кэролайн решила… решила, что это я…

Она умолкла, огляделась. И тихо заключила своим обычным холодным тоном:

— Вы все, наверное, тоже так думаете? — Она помолчала. — Я не убивала Эмиаса, — сказала она. — Ни из злой шалости, ни из каких-либо других побуждений. Если бы я это сделала, я бы не смолчала.

— Разумеется, нет, моя дорогая, — решительно поддержала ее мисс Уильямс. Она взглянула на Эркюля Пуаро. — Только глупцу могла бы прийти в голову подобная мысль.

— Я не глупец, — спокойно отозвался Эркюль Пуаро, — и я тоже этого не думаю, Я прекрасно знаю, кто убил Эмиаса Крейла.

Он помолчал.

— Факты нельзя считать доказательством, ибо они им вовсе не являются. Возьмем ситуацию, сложившуюся в Олдербери. Знакомая ситуация. Две женщины и один мужчина. Мы все убеждены, что Эмиас Крейл был намерен оставить жену ради другой женщины. А я вам говорю, что он никогда ничего подобного делать не собирался.

Он увлекался женщинами и прежде. Они владели им. Пока увлечение длилось, он был ими одержим, но вскоре наступал конец. Женщины, в которых он влюблялся, обычно были женщинами опытными и ничего от него не требовали. Но на этот раз женщина предъявила требования. Да она, собственно говоря, еще и не была женщиной. Она была юной девушкой и, по мнению Кэролайн Крейл, предельно искренней… На словах она казалась видавшей виды и свободной от предрассудков, но в любви была весьма целеустремленной. Из-за того, что она сама испытывала глубокую и всепоглощающую страсть к Эмиасу Крейлу, она решила, что и он отвечает ей тем же. Она не сомневалась, что их любовь это любовь на всю жизнь. Не спрашивая его об этом, она была уверена, что он бросит свою жену.

Но почему, спросите вы, Эмиас Крейл не попытался ее разуверить? Мой ответ — из-за картины. Он хотел закончить картину.

Некоторым это покажется невероятным, но только не тем, кто знаком с художниками. И мы уже в принципе согласились с таким объяснением. Теперь становится более понятным разговор Крейла с Мередитом Блейком. Крейл смущен, он похлопывает Блейка по плечу и оптимистически уверяет его, что вся история кончится благополучно. Эмиасу Крейлу, поймите, все казалось просто. Он пишет картину, хотя ему мешают две, как он их называет, ревнивые психопатки, но ни одной из них он не позволит помешать ему делать то, что считает главным делом своей жизни.

Если бы он сказал Эльзе правду, то с картиной было бы кончено. Быть может, когда его чувство к ней только вспыхнуло, он всерьез вел разговор о том, что оставит Кэролайн. Мужчины, когда они влюблены, часто говорят подобные вещи. Но не исключено, что он просто делал вид, что это может произойти. Ему было в высшей степени безразлично, на что рассчитывает Эльза. Пусть думает, что хочет. Только бы помолчала еще день-другой.

А потом — потом он скажет ей правду, объяснит, что их роман кончен. Он был из тех мужчин, кого не терзают угрызения совести.

По-моему, он с самого начала попытался предотвратить возможность близости с Эльзой. Он предупредил ее, сказав, что собой представляет, но она не прислушалась к его предупреждению. Она пыталась торопить судьбу. А для мужчины вроде Крейла женщина — всего лишь желанная добыча. Если бы его спросили, он бы с легкостью ответил, что Эльза молода и быстро обо всем забудет. Вот как рассуждал Эмиас Крейл.

Если кого он и любил, то только свою жену. Но не особенно о ней беспокоился. Придется ей потерпеть еще несколько дней — вот и все. Он был очень зол на Эльзу за то, что она сболтнула лишнее, но полагал, что все обойдется. Кэролайн, как уже не раз прежде, простит его, а Эльза… Эльзе придется примириться со своей участью. Так просто решает жизненные проблемы человек, каким был Эмиас Крейл.

Но, мне кажется, в тот последний вечер он и вправду начал беспокоиться. Не об Эльзе, а о Кэролайн. Быть может, он пошел к ней в комнату и она отказалась с ним разговаривать. Во всяком случае, после тревожной ночи он, позавтракав, повел ее в библиотеку и там сказал ей всю правду. Признался в своем увлечении Эльзой, но сказал, что все кончено. Как только картина будет завершена, он расстанется с Эльзой навсегда.

И в ответ на это Кэролайн Крейл возмущенно воскликнула: «Ты и твои женщины!» Эта фраза, как вы видите, ставит Эльзу в один ряд с его прежними увлечениями, которые исчезли навсегда. И добавила: «Когда-нибудь я тебя прикончу».

Она была рассержена, ее возмущала его бесчувственность и грубость по отношению к девушке. Когда Филип Блейк увидел ее в холле и услышал, как она шептала:

«Слишком это жестоко!», она думала не о себе, а об Эльзе.

Что же касается Крейла, то он, выйдя из библиотеки, встретил Эльзу с Филипом Блейком и бесцеремонно велел ей идти в сад позировать. Но он не знал, что Эльза, сидя у окна библиотеки, подслушала весь его разговор с женой. И, рассказывая о том, что слышала, она лгала. Вспомните, ведь слышала его только она.

Представьте себе все отчаяние, какое она испытала, когда узнала жестокую правду?

Накануне, по словам Мередита Блейка, когда он ждал, пока Кэролайн выйдет из лаборатории, он стоял в дверях спиной к помещению и разговаривал с Эльзой Грир. Значит, Эльза стояла к нему лицом и могла видеть все, что там делает Кэролайн, — только она, и никто другой.

Она видела, как Кэролайн взяла яд. Она ничего не сказала, но, сидя под окном библиотеки, вспомнила об этом.

Когда на террасе появился Эмиас Крейл, она под тем предлогом, что ей нужно взять пуловер, поднялась в спальню Кэролайн, чтобы отыскать этот яд. Женщины обычно знают, где другие женщины припрятывают вещи. Она нашла яд и, не забыв о том, что нельзя оставлять на флаконе отпечатки пальцев, набрала немного настойки в пипетку от авторучки.

Затем она спустилась вниз и вместе с Крейлом пошла в Оружейный сад. И там вылила яд в пиво, которое он опрокинул в себя, как обычно.

Тем временем Кэролайн Крейл продолжала беспокоиться. Она видела, как Эльза снова вернулась в дом (на этот раз действительно взять свой пуловер), а потом быстро побежала в Оружейный сад, где принялась спорить с мужем. То, что он делает, стыдно! Она этого не потерпит! Это жестоко и бесчеловечно по отношению к девушке! Эмиас, сердитый, потому что его вынудили прервать работу, сказал, что все решено, что, как только он завершит картину, он ее выпроводит. Не проводит, а выпроводит. «Все решено — я ее выпровожу, говорю я тебе».

Затем они услышали шаги обоих Блейков, и Кэролайн, чуть смущенная, вышла и пробормотала что-то насчет отъезда Анджелы в школу, что предстоит масса дел, и, естественно, братья решили, что разговор, который они невольно подслушали, шел об Анджеле, и «я ее выпровожу» превратилось в «я ее провожу».

В это время на дорожке появилась невозмутимо улыбающаяся Эльза с пуловером в руках и снова уселась позировать.

Она, несомненно, рассчитывала на то, что Кэролайн окажется под подозрением, тем более что у нее в комнате найдут флакончик с кониумом. Но Кэролайн еще больше сыграла ей на руку. Она принесла мужу пиво со льда и сама налила его в стакан.

Эмиас одним глотком опорожнил его и, сделав гримасу, сказал: «Сегодня у всего какой-то противный привкус».

Понимаете ли вы, насколько важно это замечание? «Сегодня у всего какой-то противный привкус»? Значит, уже перед этим он попробовал что-то неприятное, отчего у него во рту до сих пор остался неприятный привкус? И еще одно. Филип Блейк упомянул о нетвердой походке Крейла и выразил сомнение, «не выпил ли он». Эта нетвердая поступь была первым признаком того, что кониум действует, и это означало, что ему дали яд до того, как Кэролайн принесла ему пиво со льда.

Итак, Эльза Грир, сидя на каменной стене, позировала ему, и, поскольку ей следовало помешать ему что-либо заподозрить, пока не станет слишком поздно, она весело и вполне естественно болтала с Эмиасом Крейлом. Увидев на скамье Мередита, она помахала ему рукой, сыграв свою роль и для него.

А Эмиас Крейл, который презирал всякие болезни и не желал сдаваться, упорно писал и писал, пока его конечности не одеревенели, а речь стала невнятной, и тогда он беспомощно откинулся на спинку скамейки, но разум у него еще оставался ясным.

Прозвонил гонг к обеду, Мередит встал и подошел к калитке сада. В минуту Эльза слезла со стены, подбежала к столу и накапала последние несколько капель яда в стакан, в котором было чистое пиво. (Пипетку она выбросила по дороге к дому, растоптав ее В песке.) А у калитки встретилась с Мередитом.

Из тени деревьев сердито смотрел Эмиас. Мередиту плохо было видно — он видел только, что его приятель сидит, откинувшись на спинку скамьи, и что взгляд у него злой.

Эркюль Пуаро красноречивым жестом показал на висящую на стене картину.

— Мне бы следовало понять все, как только я увидел эту картину. Ибо это необыкновенный портрет. Это портрет убийцы, написанный ее жертвой, портрет девушки, которая смотрит, как умирает ее возлюбленный…

Глава V ЭПИЛОГ

В наступившем молчании — присутствующие оцепенели от ужаса и потрясения исчез и последний луч медленно уходившего за горизонт солнца, освещавший темноволосую голову сидевшей возле окна женщины, кутавшейся в серебристый мех.

Эльза Диттишем зашевелилась и заговорила.

Уведите всех, Мередит, — сказала она. — Я хочу остаться с мсье Пуаро вдвоем.

И опять застыла в неподвижности, пока не закрылась за ними дверь.

— Наверное, считаете себя очень умным, не так ли? — спросила она.

Пуаро ничего не ответил.

— Что вам от меня надо? Чтобы я созналась? Он покачал головой.

— Я этого все равно ни в коем случае не сделаю! — заявила Эльза. — И никогда не признаю, что вы правы. То, что мы говорим здесь, значения не имеет. Свидетелей у нас нет.

— Совершенно справедливо.

— Я хочу знать, что вы собираетесь предпринять.

— Я сделаю все, что смогу, чтобы заставить власти посмертно оправдать Кэролайн Крейл.

— Какая глупость! — засмеялась Эльза. — Оправдать человека за то, чего он не совершил. А по поводу меня? — спросила она.

— Я представлю свои соображения компетентным лицам. Если они придут к выводу, что есть возможность привлечь вас к ответственности, тогда они начнут действовать. На мой взгляд, однако, доказательств не достаточно налицо лишь умозаключения, а не факты. Более того, судебные власти весьма неохотно возбуждают уголовные дела против людей в вашем положении, если на то нет достаточных оснований.

— Мне все это безразлично, — отозвалась Эльза. — Если бы я сидела на скамье подсудимых, защищая свою жизнь, быть может, я бы ожила, принялась волноваться. Быть может, я получила бы от этого удовольствие.

Вряд ли его получил бы ваш муж. Эльза окинула Пуаро пристальным взглядом.

— Неужто вы думаете, что меня интересуют чувства моего мужа?

— Нет, я так не думаю. Я уверен, что всю вашу жизнь вы были совершенно равнодушны к тому, какие чувства испытывают другие люди. Не будь этого, вы могли бы стать счастливой.

— Почему вам меня жаль? — неприязненно спросила она.

— Потому что, дитя мое, вам слишком многое пока недоступно.

— Что именно?

— Все эмоции, которые испытывает взрослый человек: жалость, участие, понимание. Вы ведь в своей жизни знали только два чувства: любовь и ненависть.

— Я видела, как Кэролайн взяла кониум, — сказала Эльза. — И решила, что она хочет покончить с собой. Это, разумеется, значительно упростило бы ситуацию. А на следующее утро я услышала, как он говорит ей, что я ему совершенно безразлична. Раньше, мол, да, он увлекался мною, но теперь все кончено. Как только он завершит картину, он меня выпроводит. Ей не о чем беспокоиться, сказал он.

А ей… Ей было меня жаль… Вы понимаете, что вызвала во мне ее жалость? Я нашла яд, налила его в пиво и сидела и смотрела, как он умирает. Никогда еще я не чувствовала в себе такой жизнерадостности, такого ликования, такой энергии. Я смотрела, как он умирает…

Она вскинула руки.

— В те минуты я не понимала, что убиваю не его, а себя. И когда потом увидела ее в западне, то тоже не испытала радости. Я не могла причинить ей боли, ей было все равно — она ушла из жизни. Они с Эмиасом ушли ушли, и я не могла до них добраться. Но они умерли, умерла я.

Эльза Диттишем встала. Подошла к двери. Остановилась и повторила:

— Умерла я…

В холле она прошла мимо двух молодых людей, чья совместная жизнь только начиналась.

Шофер поспешно открыл дверцу. Леди Диттишем села в машину, и шофер укутал ее ноги меховой полостью.

Примечания

1

У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт II, сцена II. Перевод Щепкиной-Куперник. — Здесь и далее примечания переводчиков.

(обратно)

2

У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт II. сцена II. Перевод Щепкиной-Куперник.

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ КАРЛА ЛЕМАРШАН

КНИГА I

  Глава I ЗАЩИТНИК

  Глава II ОБВИНИТЕЛЬ

  Глава III МОЛОДОЙ ЮРИСКОНСУЛЬТ

  Глава IV СТАРЫЙ ЮРИСКОНСУЛЬТ

  Глава V СТАРШИЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ ОФИЦЕР

  Глава VI ПЕРВЫЙ ПОРОСЕНОК ПОШЕЛ НА БАЗАР…

  Глава VII ВТОРОЙ ПОРОСЕНОК ЗАБИЛСЯ В АМБАР…

  Глава VIII ТРЕТИЙ ПОРОСЕНОК УСТРОИЛ ПИР ГОРОЙ…

  Глава IX ЧЕТВЕРТЫЙ ПОРОСЕНОК ЛОЖКИ НЕ ПОЛУЧИЛ НИ ОДНОЙ…

  Глава X А ПЯТЫЙ, ПЛАЧА, ПОБЕЖАЛ ДОМОЙ…

КНИГА II

  РАССКАЗ ФИЛИПА БЛЕЙКА

  РАССКАЗ МЕРЕДИТА БЛЕЙКА

  РАССКАЗ ЛЕДИ ДИТТИШЕМ

  РАССКАЗ СЕСИЛИ УИЛЬЯМС

  РАССКАЗ АНДЖЕЛЫ УОРРЕН

КНИГА III

  Глава I ВЫВОДЫ

  Глава II ПЯТЬ ВОПРОСОВ ПУАРО

    I

    II

    III

    IV

    V

  Глава III ПУТЕШЕСТВИЕ В ПРОШЛОЕ

  Глава IV ПРАВДА

  Глава V ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg