«Том восьмой. Выпуск II»

Том восьмой. Выпуск II (fb2) - Том восьмой. Выпуск II (пер. И. Борсук) (Кристи, Агата. Сборники) 1538K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Агата Кристи

СВЕРКАЮЩИЙ ЦИАНИД

Действующие лица:

Ирис Марло — после смерти сестры наследует долгожданное состояние и терзающие душу воспоминания.

Розмари Барток — красавица, выпившая смертельный напиток настоенный на цианиде коктейль.

Антони Браун — загадочная личность с темным прошлым и подозрительным настоящим. Розмари полагает, что разгадала окружающую его тайну.

Джордж Бартон — удобный и выгодный муж Розмари, желающий отомстить за ее смерть, но не знающий, как это сделать.

Люцилла Дрейк — много и долго говорит на разные темы, самая любимая тема — ее сын Виктор, не упускающий возможности воспользоваться слабостью матери.

Леди Александра Фаррадей — ее холодное, как у сфинкса, лицо скрывает бушующие в ней страсти, видимые всеми, кроме ее собственного мужа.

Руфь Лессинг — многоопытный секретарь, не желает выходить замуж за своего босса и не одобряет девушек, которые к этому стремятся.

Виктор Дрейк — дурная овца в семейном стаде, умеющая вырвать клок шерсти у своих родственников.

Стефан Фаррадей — общественный деятель с безупречной репутацией, делающий карьеру член парламента… до тех пор, пока на его пути не повстречалась Розмари Бартон.

Полковник Рейс — выслеживает мужчин… и женщин… от Лондона до Аллахабада и не подозревает, что на сей раз он будет поставлен в тупик.

Главный инспектор Кемп — не отрицает того очевидного факта, что ему поручаются лишь дела чрезвычайно деликатные, получившие широкую огласку и имеющие огромное общественное значение.

Педро Моралес — имеет весьма смутные представления о происшедшем на его глазах убийстве.

Кристина Шеннон — крашеная блондинка с кукольным личиком, скучает в компании своего смуглого Ромео и становится ценной свидетельницей.

Бетти Арчдейл — должность горничной позволяет ей упражнять свою незаурядную наблюдательность у замочных скважин и плохо прикрытых дверей.

Книга I «Розмари»

1. Ирис Марло

I

Ирис Марло вспомнилась Розмари, ее сестра. Почти год Ирис подавляла в себе эти видения. Терзающие душу — чудовищные!

Синеющее в предсмертной агонии лицо, скрюченные судорогой пальцы…

Такой стала Розмари, еще накануне сверкавшая ослепительной красотой. Впрочем, слово «сверкавшая», может быть, и не правильное. Она болела инфлюэнцей — была подавлена, угнетена… Расследование это подтвердило. И сама Ирис все засвидетельствовала. Не поэтому ли было вынесено заключение о самоубийстве?

После завершения следствия Ирис что есть сил пыталась рассеять кошмарные воспоминания. Стоит ли отягощать душу? Все позабыть! Весь этот ужас.

И вот сейчас необходимость снова пробуждает воспоминания. Окинуть взглядом прошлое… вспомнить все до незначительнейших подробностей.

Этот странный разговор с Джорджем прошедшей ночью подстегнул воспоминания.

Все оказалось настолько неожиданным, страшным. Впрочем, стоп — столь ли уж неожиданным? Разве не было устрашающих предзнаменований? Джордж начал сторониться людей, делался все более и более рассеянным, чудаковатым — другого слова и не подберешь! И вот настала минута, когда он позвал ее в кабинет и вынул из своего стола письма.

Теперь уже ничему не поможешь. Лишь думы о Розмари — дань ее памяти.

Розмари — сестра…

Неожиданная мысль поразила Ирис: только сейчас впервые за свою жизнь подумала она о Розмари не вообще, а конкретно, подумала о том, каким же она была человеком.

Она всегда воспринимала Розмари без отягощающих рассудок раздумий. Ведь вы никогда не задумываетесь о ваших матери, отце или тетушке. Они просто существуют подле вас, составляя часть окружающего бытия.

Вы не анализируете их человеческих качеств. Не задаете вопроса, что они из себя представляют.

Так кем же была Розмари?

Сейчас это могло иметь особое значение. Многое от этого зависит.

Мысль Ирис устремилась в прошлое. Детство…

Розмари была старше ее на шесть лет.

Теснящиеся видения… Мелькающие подробности… обрывки воспоминаний. Вот она, крошечный ребенок, ест хлеб с молоком, а Розмари, полная достоинства, делает за столом уроки.

Взморье, лето — Ирис завидует Розмари, которой, как «большой девочке», позволяют купаться!

Розмари учится в пансионате и приезжает домой на каникулы. Теперь Ирис уже сама школьница, а Розмари в Париже «заканчивает образование». Розмари — подросток — неуклюжая, кожа да кости. «Закончившая образование» Розмари возвращается из Парижа до невозможности изящная, с голосом, звучащим, как музыка, красивая, покачивающая бедрами, с каштановыми, отливающими золотом волосами и огромными подкрашенными темно-голубыми глазами. Взрослая, томящая душу красавица, появившаяся из другого мира!

С тех пор они мало видели друг друга, шестилетняя пропасть становилась все заметней.

Ирис все еще учится в школе, а Розмари уже, что называется, на выданье. Даже когда Ирис приезжала домой, пропасть не исчезала. Розмари полдня проводила в постели, завтракала в ресторане и почти все вечера пропадала на танцах. Ирис, сопровождаемая мадемуазель, ходила в школу, гуляла в парке, в девять часов ужинала и в десять отправлялась в постель.

Общение между сестрами ограничивалось фразами: «Хэллоу, Ирис, закажи мне по телефону такси, собирается компания, вернусь бог знает когда». Или: «Мне не нравится твое новое платье, Розмари. Сшито не по фигуре. Складки кругом топорщатся».

И вот наконец помолвка с Джорджем Бартоном. Волнение, беготня по магазинам, поток поздравлений, подвенечное платье.

Свадьба. Ирис вышагивает вдоль узкого прохода позади Розмари, слышится шепот:

— Что за красавица, просто…

Почему Розмари вышла за Джорджа? Ирис, помнится, была этим немного удивлена. Ведь столько молодых людей увивались вокруг Розмари, и все наперебой добивались ее внимания. А она выбрала Джорджа, доброго, обходительного, но непереносимо скучного, который к тому же был на пятнадцать лет старше ее.

Правда, Джордж богат, но не деньги явились тому причиной. Розмари сама располагала деньгами, и немалыми. Деньгами дядюшки Пауля…

Ирис напрягла память, стараясь вспомнить все, что ей тогда было известно про дядюшку Пауля и что она узнала потом.

На самом деле он не доводился им дядюшкой, это она давно уже поняла. Не то чтобы ей кто-то об этом сказал, просто иногда некоторые факты бывают красноречивее слов. Пауль Бенетт был влюблен в ее мать. Но та предпочла другого, хотя и более бедного человека. Пауль отнесся к своему поражению с рыцарской стойкостью. Он остался другом семьи, по-рыцарски преданным и бескорыстным. Он сделался дядюшкой Паулем и вскоре стал крестным отцом Розмари. После его смерти выяснилось, что все свое состояние он оставил маленькой крестнице, которой тогда исполнилось тринадцать лет.

Розмари, таким образом, унаследовала не только красивую внешность, но и довольно порядочный капитал.

И она вышла замуж за этого на редкость нудного Джорджа!

Почему? Ирис тогда терялась в догадках. Терялась она в догадках и теперь.

Трудно поверить, что Розмари была влюблена в него. Но она, казалось, была с ним счастлива и нежна — да, безусловно, нежна. Ирис смогла в этом сама убедиться, когда после смерти матери — красивой и нежной, как лепесток, Виолы Марло — она, семнадцатилетняя девушка, вынуждена была жить в доме у Розмари и ее супруга.

Семнадцатилетняя девушка… Ирис припомнилось ее отрочество. Какой же она была? Что чувствовала, воспринимала, переживала?

Своенравная, порывистая — она не была легкой поклажей. Вызывало ли в ней озлобление чувство, питаемое матерью к Розмари? Об этом она и не задумывалась. И молчаливо уступала Розмари первое место. Та шла «вне конкурса», внимание матери было отдано старшей. Так и должно было быть. А она, Ирис, терпеливо дожидалась своей очереди.

Вообще-то Виола Марло принадлежала к той разновидности матерей, которые выполняют свои обязанности на расстоянии. Она главным образом занималась собственным здоровьем, поручив дочек нянюшкам, гувернанткам, учителям, а свою материнскую нежность проявляла в те редкие минуты, когда дети случайно попадались ей на глаза. Гектор Марло умер, когда Ирис было пять лет. Ей почему-то казалось, что он в неумеренных количествах потреблял алкоголь. Откуда взялись эти мысли — она и сама не знала, но они столь прочно овладели ее сознанием, что превратились в уверенность.

Семнадцатилетняя Ирис безропотно принимала все, что посылала ей жизнь, и вот наступил день, когда, облачившись в траур и отдав дань памяти матери, она переехала жить к сестре и ее мужу в дом на Эльвестон Сквер. Временами безысходная тоска охватывала ее. Предстояло вытерпеть целый год, прежде чем ей позволят появляться в обществе. Тем временем она три дня в неделю брала уроки немецкого и французского языков и, кроме того, посещала курсы домоводства. Но наступали минуты, когда нечего было делать и не с кем поговорить. Джордж был добр, приветлив и доброжелателен. Настроение его не менялось. Он всегда был одинаков.

А Розмари? Ирис очень мало видела ее. Та почти и дома не бывала. Портнихи, коктейли, бридж…

Она задумалась о Розмари. А что, в сущности, она знала о ней? О ее вкусах, запросах, сомнениях? Страшно подумать, как мало ты иногда знаешь о человеке, с которым столько лет прожил под одной крышей. Большой близости между сестрами не было.

И все-таки надо подумать. Надо вспомнить. Сейчас это может пригодиться.

Итак, казалось, Розмари была счастлива…

До того самого дня — за неделю до свершившегося несчастья.

Ей, Ирис, никогда этого не забыть. Все всплывает с кристальной отчетливостью — каждая подробность и каждое слово. Сверкающий полированный стол, опрокинутый стул, знакомый торопливый почерк…

Ирис, закрывает глаза, и память возвращает ушедшее…

Она входит в комнату Розмари, неожиданно останавливается. Увиденное поражает ее! Розмари сидит подле стола, уронив голову на распростертые руки, и исступленно, неудержимо рыдает. Ирис никогда не видела плачущую Розмари — и эти горькие, неистовые рыдания напугали ее. Да, Розмари только что оправилась от инфлюэнции. Всего лишь день-два, как ей разрешили вставать. А кто не знает, как расшатывает нервы эта болезнь. И все-таки…

Ирис закричала по-детски, испуганно:

— Розмари, что с тобой?

Розмари выпрямилась, откинула с искаженного лица волосы. Не без труда ей удалось с собой справиться. Быстро сказала:

— Ничего… ничего… не гляди на меня так!

Встала и, не взглянув на сестру, выбежала из комнаты.

Ошеломленная, растерянная Ирис подошла к столу. Она увидела собственное имя, написанное рукой Розмари. Ей писали письмо?

Ирис наклонилась, перед ней синел лист писчей бумаги, исписанный крупным знакомым размашистым почерком, волнение и поспешность сделали почерк еще более размашистым.

«Дорогая Ирис!

Нет нужды писать завещание, в любом случае мои деньги переходят к тебе, хотелось бы лишь распорядиться кое-какими вещами.

Джорджу отдай приобретенные им драгоценности и эмалированную шкатулку, купленную в день нашей помолвки.

Глории Кинг — мой платиновый портсигар.

Мейси — лошадку китайского фарфора, которой она всегда восхищалась…»

Письмо прерывалось какой-то немыслимой закорючкой, душившие Розмари рыдания заставили ее бросить перо.

Ирис окаменела.

Что это значит? С какой стати Розмари заговорила о смерти? Она тяжело болела инфлюэнцей, но теперь ведь она поправилась. Да люди и не умирают от инфлюэнции — по крайней мере, это не часто случается, а о Розмари и говорить нечего. Она уже совсем выздоровела, только чересчур ослабла и осунулась.

Ирис снова пробежала глазами письмо, на этот раз ее ошеломили слова: «в любом случае мои деньги переходят к тебе…»

Итак, впервые речь зашла об условиях, поставленных Паулем Бенеттом в его завещании. Еще будучи ребенком, Ирис знала, что Розмари завещаны деньги дядюшки Пауля, что Розмари будет богатой, а она сама почти бедной. Но до этой минуты Ирис никогда не задавалась вопросом, что произойдет с этими деньгами в случае смерти Розмари.

Если бы ее об этом спросили, она бы ответила, что деньги перейдут к Джорджу — мужу Розмари, и тут же бы добавила, что лишь безумец может думать, будто Розмари умрет прежде, чем Джордж.

Но вот перед ней написанное черным по белому, рукой Розмари. После смерти Розмари она, Ирис, становится наследницей. Законно ли это? Ведь муж и жена получают оставленные деньги, но не сестра. Если, конечно, Пауль Бенетт не оговорил это в своем завещании. Да, видимо, так. Дядюшка Пауль распорядился, чтобы деньги, если умрет Розмари, перешли к ней. Не так уж это несправедливо…

Несправедливо? Слово поразило ее, как мгновенная вспышка. А справедливо ли, что все деньги дядюшки Пауля достались Розмари? Эта мысль давно таилась в глубине души. Несправедливо. Они же были сестрами, она и Розмари. Дети одной матери. Так почему же дядюшка Пауль все завещал Розмари?

Всегда все доставалось Розмари!

Вечеринки и платья, любвеобильные юноши и потерявший голову муж. Единственная за всю жизнь напасть — поразившая ее инфлюэнца. Да и та продолжалась не более недели!

Ирис стояла возле стола и не знала, как поступить. Злосчастный листочек бумаги — может, Розмари специально оставила, чтобы слуги увидели его?

Поколебавшись, Ирис взяла листок, сложила пополам и засунула в один из ящиков письменного стола.

После рокового дня рождения он был там обнаружен и послужил еще одним доказательством (если нужны были какие-то доказательства) удрученности Розмари, вызванного болезнью душевного смятения, которое и натолкнуло ее на мысль о самоубийстве.

Нервное истощение в результате инфлюэнции. К такому выводу пришло расследование, и установлено это было с помощью Ирис. Мотив, может быть, и недостаточно убедительный, но вполне вероятный и потому допустимый. В тот год свирепствовала какая-то особо страшная инфлюэнца.

Ни Ирис, ни Джордж и подумать не могли о существовании какой-либо другой причины.

А сейчас, при воспоминании о сделанном в мансарде открытии, Ирис не находит объяснения своей близорукости.

Все происходило у нее на глазах! А она ничего не видела, ни на что не обращала внимания!

Внезапный скачок мысли, и в глазах поразившая всех в день рождения трагедия. Не надо думать об этом. Все кончено — хватит. Забыть этот кошмар, и это расследование, и искаженное ужасом лицо Джорджа, и его налитые кровью глаза. Лучше вспомнить о том, что случилось в мансарде.

II

Со смерти Розмари миновало около шести месяцев.

Ирис по-прежнему жила в доме на Эльвестон Сквер. После похорон поверенный семейства Марло, слащавый старикашка со сверкающей лысиной и бегающими злобными глазками, побеседовал с Ирис. В выражениях, лишенных какой бы то ни было двусмысленности, он растолковал, что по завещанию Пауля Бенетта все его состояние наследуется Розмари, а в случае смерти последней переходит к ее детям. Если Розмари умрет бездетной, состояние полностью переходит к Ирис. Состояние, как разъяснил поверенный, очень крупное и полностью поступит в ее распоряжение, когда ей исполнится двадцать один год или после замужества.

Тем временем прежде всего ей надо было найти пристанище. Джордж и слышать не хотел об ее отъезде, и, по его предложению, миссис Дрейк — сестра ее отца, материальное положение которой было вконец подорвано собственным сыном (паршивой овцой в семейном стаде), должна была скрасить одиночество Ирис и сопровождать ее в обществе.

Ирис, довольная таким поворотом событий, охотно с этим согласилась. Она хорошо помнила тетушку Люциллу — милую, застенчивую старушку, всегда державшуюся особняком.

Итак, все было улажено. Решение Ирис остаться на Эльвестон Сквер растрогало Джорджа до глубины души, он заботился о ней, как о младшей сестренке. Миссис Дрейк не докучала Ирис своим обществом и потакала всем ее желаниям. В доме воцарилось спокойствие.

Минуло почти полгода, прежде чем Ирис обнаружила в мансарде это письмо.

В доме на Эльвестон Сквер мансарду превратили в кладовку, куда складывали отслужившую свою жизнь мебель, сундуки и различные чемоданы.

Однажды Ирис поднялась туда после бесплодных попыток отыскать милый ее душе старый красный пуловер. Она не носила траур по Розмари — так просил Джордж. Розмари всегда была против уныния. Ирис это помнила, поэтому не противилась и продолжала носить обычные платья, вызывая осуждение тетушки Люциллы. Та была старомодна и настаивала на соблюдении «благопристойности». Сама миссис Дрейк не снимала траура по мужу, скончавшемуся двадцать с чем-то лет назад.

Всякие ненужные платья, как знала Ирис, складывались в сундуке наверху Отыскивая пуловер, она начала перебирать разное барахло — юбки, ворох чулок, лыжные костюмы, пару купальных…

Вдруг ей попался старый халат Розмари, который каким-то образом уцелел и не был отдан знакомым вместе с остальными вещами покойной. Это был мужского покроя халат, отделанный шелком, с большими карманами. Ирис встряхнула его — халат был как новенький. Она аккуратно сложила его и снова положила в сундук. В этот момент в одном из карманов под рукой что-то зашуршало. Она сунула туда руку и извлекла смятый листочек бумаги. Увидела почерк Розмари, разгладила листок, прочитала.

«Леопард, дорогой, ты не сможешь понять… Не сможешь, не сможешь… Мы любим друг друга! Мы принадлежим один другому! Ты знаешь это так же, как я. Мы не можем расстаться и продолжать жить. Ты знаешь, что это невозможно, дорогой, — совсем невозможно. Ты и я принадлежим друг другу — отныне и навсегда. Я необычная женщина — что люди скажут, мне все равно. Главное — это любовь. Мы вместе уедем — и будем счастливы. Ты однажды мне сказал, что без меня жизнь покроется пылью и пеплом. Помнишь, Леопард, дорогой? А сейчас ты спокойно пишешь, что все это лучше закончить — во имя меня же. Во имя меня? Но я не могу без тебя жить! Мне жаль Джорджа — он всегда был нежен со мной, — но он поймет. Он возвратит мне свободу. Нехорошо жить вместе, если ты больше не любишь другого. Господь предназначил нас друг для друга, дорогой, — такова воля его. Мы будем удивительно счастливы — но требуется смелость. Я сама все расскажу Джорджу — я хочу быть честной, — расскажу после моего дня рождения.

Я знаю, что поступаю правильно. Леопард, дорогой, я не могу без тебя жить — не могу — не могу — НЕ МОГУ.

Как глупо, что я все это пишу. Достаточно двух строк. Только: «Я люблю тебя. Никогда не позволю тебе уйти». О, дорогой…»

Письмо обрывалось.

Ирис застыла, не в силах отвести от него глаз. Как мало она знала собственную сестру.

Итак, Розмари имела любовника, писала ему страстные письма, хотела с ним уехать?

Что же произошло? Розмари не отправила этого письма. Какое же тогда письмо она послала? Что же в конце концов произошло между Розмари и этим неизвестным мужчиной? («Леопард!» Какие странные фантазии приходят в голову влюбленным. Глупо. Подумаешь, Леопард!)

Кто был этот человек? Любил ли он Розмари так же сильно, как она любила его? Наверное, любил. Розмари совсем потеряла голову. Да, вот, как пишет Розмари, он предложил «все закончить». Зачем? Из осторожности? Он, очевидно, говорил, что поступает так ради Розмари. Во имя ее интересов. Да, но не говорят ли мужчины подобные вещи, когда спасают собственную шкуру? А может, этому человеку, кем бы он ни был, просто все надоело? Поразвлекся — и хватит. Может быть, он и не любил ее по-настоящему. Почему-то создалось впечатление, что этот незнакомец во что бы то ни стало хотел окончательно порвать с Розмари.

Но Розмари думала иначе. Она не собиралась подводить черту. И тоже была настроена решительно. А она, Ирис, ничего об этом не знала! Даже не догадывалась! Считалось само собой разумеющимся, что Розмари счастлива, удовлетворена, что она и Джордж довольны друг другом. Слепота! Нужно было быть слепым, чтобы не видеть, что творилось с ее сестрой.

Но кто же этот человек?

Мысль устремилась в прошлое. Столько мужчин окружало Розмари, угождавших, приглашавших, звонивших. Некого выделить. Но был же такой, а остальные — лишь прикрытие тому единственному, главному.

Ирис запуталась, пытаясь разобраться в своих воспоминаниях.

Всплыли два имени… Возможно, да, вполне вероятно, либо один, либо другой. Стефан Фаррадей? Может быть, Стефан. Что нашла в нем Розмари? Надменный, напыщенный — и совсем не такой уж молодой. Хотя его признают выдающимся. Восходящая политическая звезда, в ближайшем будущем, поговаривают, заместитель министра, к тому же имеющий поддержку влиятельного министра-координатора. Возможно, будущий премьер-министр! Не ослепило ли Розмари это сверкание? Вне сомнения, она не полюбила бы столь неистово его самого — это холодное и непроницаемое существо. Но, говорят, его собственная жена безумно в него влюблена и вышла за него вопреки желаниям своей могущественной семьи — дело тут не в политическом тщеславии! А если он возбуждает такую страсть в одной женщине, то и в другой может ее возбудить. Да, это, должно быть, Стефан Фаррадей.

Потому что если не Стефан, тогда остается Антони Браун.

А Ирис не хотела видеть в этой роли Антони Брауна. Он, чего скрывать, находился в рабской зависимости у Розмари, постоянно был у нее на побегушках, и его смуглое, красивое лицо выражало забавную безнадежность. Но, разумеется, преданность не демонстрируется столь открыто и свободно, когда отношения пересекают границы дозволенного.

Странно, после смерти Розмари он куда-то пропал. Никто с тех пор его больше не видел.

Впрочем, не так уж это и странно — ведь он много путешествовал. Рассказывал про Аргентину, Канаду, Уганду и США. Говорил он с едва заметным акцентом, и Ирис могла лишь догадываться, был ли он американцем или канадцем. В его исчезновении не было ничего непонятного.

Розмари была ему другом. С какой стати ему продолжать встречаться с ее домочадцами? Он друг Розмари. Но не ее любовник! Ирис не хотела, чтобы он был любовником Розмари. Это было бы ужасно — нет, чудовищно.

Она бросила взгляд на письмо, которое держала в руках. Смяла его. Надо его уничтожить, сжечь…

Но какое-то внутреннее чутье не позволило ей это сделать.

Когда-нибудь это письмо приобретет особую ценность…

Она разгладила его, сложила и замкнула в коробку для драгоценностей.

Когда-нибудь оно сделается особенно ценным, ведь в нем скрыта тайна, приведшая Розмари к роковому решению.

III

«Что вам еще угодно?»

Эта странная фраза, крутившаяся в голове Ирис, заставила ее улыбнуться. Бойкий вопрос, с которым владельцы магазинов обращаются к своим покупателям, как нельзя точно выражал ее душевное состояние.

Не то же ли самое ощущала она, всякий раз обращаясь к прошлому? Сперва удивительное открытие в мансарде. А теперь — «Что вам еще угодно?» Каков будет следующий сюрприз?

Поведение Джорджа делалось все более и более странным. Началось это давно. После неожиданного разговора прошлой ночью она стала по-другому воспринимать те мелочи, которые прежде приводили ее в замешательство. Отдельные слова и поступки заняли свои места в общем потоке событий.

И, наконец, появление Антони Брауна. Впрочем, может быть, этого и следовало ожидать, он появился спустя неделю после того, как ей попалось письмо. Прошлое видится как на ладони… Розмари умерла в ноябре. На следующий год, в мае, Ирис под крылышком Люциллы Дрейк начала выезжать в общество. Она посещала ленчи, чаепития, танцы, впрочем, все это не приносило ей большого удовольствия. Хандра и апатия не покидали ее. На каких-то скучнейших танцах, кажется, на исходе июня она услышала позади себя голос:

— Неужели это Ирис Марло?

Она повернулась, вспыхнула, увидев лицо Антони — загорелое, улыбающееся лицо.

Он сказал:

— Я не уверен, помните ли вы меня, но…

Она перебила:

— Очень хорошо помню. Разумеется!

— Чудесно. А я боялся, что вы позабыли меня. Мы так давно не встречались.

— Да. После дня рождения Розмари…

Она осеклась. Слова слетели с языка с беззаботной непринужденностью. Румянец исчез с ее лица, щеки побледнели, словно обескровились. Губы затряслись. В расширившихся глазах отразился испуг.

Антони Браун поспешно сказал:

— Простите мне мою грубость. Мне не следовало вам напоминать.

Ирис овладела собой. Сказала:

— Ничего.

(Не после дня рождения Розмари, а после ее самоубийства. Она об этом не подумала. Можно ли было об этом не подумать!)

Антони повторил:

— Тысячу извинений. Пожалуйста, простите меня. Не хотите потанцевать?

Она кивнула. И хотя танец, который только что начался, она обещала другому партнеру, подала ему руку, и они поплыли по зале. От нее не скрылось смущение неопытного юнца, не сводившего с нее глаз, а воротничок у него казался слишком большим.

Такой партнер, презрительно подумала она, устроил бы желторотых пташек, впервые сюда залетевших. Нет, такой мужчина не мог быть любовником Розмари.

Острая боль пронзила ее. Розмари. Письмо. Может быть, оно было написано человеку, с которым она сейчас танцевала? Его движения напоминали кошачьи, им вполне могло соответствовать прозвище «Леопард». Он и Розмари…

Она сказала неприязненно:

— Где вы были все это время?

Он чуть отстранился от нее, глянул ей в лицо. Не улыбнулся, холодно произнес:

— Ездил — по делам.

— Ясно. — Недружелюбно спросила:

— А зачем вернулись?

Он улыбнулся. Добродушно сказал:

— Допустим, увидеться с вами, Ирис.

И вдруг притянул ее к себе, весело оглядел танцующих, в движениях появилась неожиданная ловкость.

Страх и наслаждение овладели Ирис:

С тех пор Антони стал частью ее жизни. Она видела его каждую неделю.

Они встречались в парке, различных дансингах, за обедом он оказывался возле нее.

Единственным местом, куда он никогда не приходил, был дом на Эльвестон Сквер. Прошло некоторое время, пока она это заметила. Да, искусно удавалось ему отклонять ее предложения. Когда она наконец это поняла, то нимало удивилась. Значит, он и Розмари…

Затем, к ее изумлению, Джордж — беспечный, ничего не замечающий Джордж — вдруг заговорил с ней про него.

— Что это за парень, Антони Браун, с которым ты встречаешься? Что ты про него знаешь?

Ирис удивленно на него посмотрела.

— Про него? Ну, он был другом Розмари!

Лицо Джорджа свело судорогой. Он прикрыл глаза. Мрачно, с трудом проговорил:

— Да, конечно. Так это он был?

Ирис воскликнула голосом, полным раскаяния:

— Прости. Мне не следовало тебе напоминать. Джордж покачал головой. Спокойно произнес:

— Нет, нет. Я не хочу ее забывать. Всегда буду помнить. Ведь прежде всего, — он запнулся, покосился в сторону, — у ее имени особый смысл. Розмари — это воспоминание. — Он внимательно посмотрел на нее. — Я не хочу, чтобы ты забыла свою сестру, Ирис.

У нее перехватило дыхание.

— Не забуду. Джордж продолжал:

— Но поговорим про этого парня, Антони Брауна. Возможно, он нравился Розмари, но не верю, что она хорошо знала его. Будь с ним осторожней, Ирис. Ты теперь очень богатая девушка.

Ирис вспыхнула.

— Тони… Антони — у него самого куча денег. Иначе зачем бы ему жить в «Клеридже», когда у него в Лондоне дом.

Джордж улыбнулся. Пробормотал:

— Респектабельность требует затрат. Кстати, дорогая, никто о нем ничего не знает.

— Он американец.

— Может быть. Если так, странно, почему за него не поручится посольство. И к нам он не заходит, так ведь?

— Ну, это понятно, он чувствует твою недоброжелательность!

Джордж покачал головой.

— Кажется, мне следует вмешаться… Хочу тебя заранее предупредить: я поговорю с Люциллой.

— С Люциллой! — возмутилась Ирис. Джорджу стало не по себе.

— А что? Я имел в виду, не тяжело ли Люцилле проводить с тобой время? Ездить по гостям — и все такое прочее?

— Да, действительно, она трудится, как бобер.

— Словом, если что не так, ты, крошка, об этом скажи. Присмотрим кого-нибудь еще. Помоложе и получше. Я не хочу, чтобы ты скучала.

— Я не скучаю, Джордж. Совсем не скучаю. Джордж пробубнил:

— Значит, договорились. Я не охотник до увеселений — и никогда им не был. А ты себе ни в чем не отказывай. Скупиться не надо.

Вот такой он всегда — добрый, неловкий, неумелый.

Правда, его обещанию или угрозе «поговорить» с миссис Дрейк насчет Антони Брауна не суждено было осуществиться; благосклонная судьба распорядилась иначе, и тетушке Люцилле стало не до того.

Пришла телеграмма от ее сына. Этот лоботряс, надоедливый, как бельмо на глазу, умел поиграть на струнах чувствительной материнской души, извлекая из этого дела неплохой гонорар.

«Можешь ли выслать двести фунтов? Положение отчаянное. Жизнь или смерть. Виктор».

Люцилла заплакала.

— Виктор — благороднейшая душа. Он знает, как тяжело его матери, и никогда не стал бы ко мне обращаться, значит, положение у него безвыходное. Не иначе. Я живу в постоянном страхе, что он застрелится.

— Не застрелится, — равнодушно проговорил Джордж.

— Вы его не знаете. Я мать и лучше знаю своего сына. Не прощу себе, если не выполню его просьбу. У меня найдутся для этого деньги.

Джордж вздохнул.

— Послушайте, Люцилла. Я пошлю телеграмму одному из моих корреспондентов, и мы тотчас же выясним, что за беда с ним приключилась. Вот вам мой совет: пусть узнает, почем фунт лиха. Ведь вы только губите его.

— Вы бессердечны, Джордж. Бедному мальчику никогда не везло…

Джордж воздержался от пререканий. Какой прок спорить с женщиной. Он лишь заметил:

— Я немедленно поручу это дело Руфи. Через день мы получим ответ.

Люцилла немного успокоилась. Двести фунтов, в конце концов, урезали до пятидесяти, а чтобы и эту сумму сократить, Люцилла и слушать не хотела.

Ирис знала, Джордж расплатился собственными деньгами, он только притворился, что продал акции Люциллы. Его щедрость восхитила ее, и она не стала этого скрывать.

Он ответил без обиняков:

— Я так на это дело смотрю: в стаде всегда есть поганая овца. А значит, кто-то должен нести это бремя. Не мне, так кому-нибудь еще придется отстегивать деньги Виктору, пока бог не приберет его.

— Но ты-то при чем? Он же не твой родственник.

— Родственники Розмари — мои родственники.

— Джордж, ты прелесть. Но не мне ли нести эту обузу? Ведь ты же называешь меня денежным мешком.

Он ухмыльнулся.

— Ну, пока тебе не исполнился двадцать один год, и говорить не о чем. А будь ты поумнее, ты бы и заикаться об этом не стала. Давай вот о чем договоримся: когда этот бездельник сообщит, что покончит с собой, если срочно не получит пару сотен, ты ненароком заметь, что хватит ему и двадцати фунтов… А я наберусь смелости упомянуть о десятке. Силенок у нас не хватит, чтобы бороться с материнскими чувствами, но сократить требуемую сумму мы сможем. Договорились? А о том, что Виктор с собой не покончит, и говорить нечего, не такой он! Кто грозится самоубийством, никогда этого не сделает.

Никогда? Ирис вспомнилась Розмари. Она отогнала эту мысль. А Джордж про Розмари не подумал. Его мысли занимал обнаглевший обворожительный мошенник из далекого Рио-де-Жанейро.

Все это было на руку Ирис, поскольку материнские заботы отвлекли внимание Люциллы от ее отношений с Антони Брауном.

Итак — «Что вам еще угодно, мадам?» Джордж на себя не похож! Ирис не могла больше этого выносить. Когда все началось? Что послужило тому причиной?

Теперь, вспоминая прошлое, Ирис затруднялась точно определить эту минуту. Едва умерла Розмари, Джордж сделался очень рассеянным, временами почти что погружаясь в забытье, он, казалось, не замечал окружающего. Он постарел, обрюзг. Впрочем, всего этого и следовало ожидать. Но когда именно его оцепенение перешагнуло всякие границы?

Кажется, она впервые заметила это после их стычки из-за Антони Брауна, когда он посмотрел на нее блуждающим бессмысленным взглядом. Потом у него появилась привычка возвращаться рано домой и закрываться у себя в кабинете. Не похоже было, чтобы он чем-нибудь там занимался. Однажды она вошла к нему и увидела, что он сидит за столом, тупо уставившись в пространство. Когда она появилась, он окинул ее усталым безжизненным взглядом. Он походил на помешанного, но на ее вопрос, что случилось, коротко ответил:

— Ничего.

В течение нескольких дней он слонялся по комнатам с потухшими глазами, словно человек, опасающийся за свой рассудок.

Никто не обращал на него особого внимания. И Ирис тоже не обращала. Мало ли неприятностей бывает у деловых людей.

Затем вдруг ни с того ни с сего он начал время от времени задавать вопросы. Тогда ей показалось, что он попросту спятил.

— Послушай, Ирис, Розмари когда-нибудь говорила с тобой?

Ирис внимательно посмотрела на него.

— Разумеется, Джордж. Говорила — а о чем?

— О себе… своих друзьях… что с ней происходит. Счастлива она или нет. Вот об этом.

Ей показалось, что она читает его мысли. Видимо, он узнал о неудачной любви Розмари. Ирис робко произнесла:

— Она много об этом не говорила. Ведь она всегда была занята — дела всякие…

— Разумеется, а ты в то время была ребенком. Да. И все-таки, мне казалось, она могла тебе о чем-нибудь рассказать.

В глазах его светилось нетерпение — он глядел на нее взглядом ожидающей поощрения собаки. Ирис не хотела причинять ему боль. Во всяком случае, Розмари сама ей ни о чем не рассказывала. Она покачала головой. Джордж вздохнул. Выдавил:

— Впрочем, какое это имеет значение.

В другой раз он неожиданно спросил, кто были ближайшие подруги у Розмари. Ирис задумалась.

— Глория Кинг. Миссис Атвелл — Мейси Атвелл. Джин Реймонд.

— Она им доверяла? — Хм, не знаю.

— Я хотел спросить: как ты думаешь, не могла ли она им что-нибудь рассказать?

— Просто не знаю… Думаю, вряд ли… А что она должна была им рассказать?

Тут же она пожалела, что задала этот вопрос. Ответ Джорджа поразил ее.

— Розмари никогда не говорила, что она кого-то боится?

— Боится? — удивилась Ирис.

— Мне хотелось бы знать, были ли у Розмари какие-нибудь враги?

— Женщины?

— Нет, нет, совсем другое. Настоящие враги. Кто-то… ну как тебе объяснить… кто-то… кто имел что-то против нее?

Откровенная растерянность Ирис смутила его. Он покраснел, пробормотал:

— Глупо, я знаю. Но просто не представляю, что и подумать.

После этого прошло два или три дня, потом он начал расспрашивать ее о Фаррадеях.

— Часто ли встречалась с ними Розмари? Ирис мало что могла ему рассказать.

— Не знаю, Джордж.

— Она про них что-нибудь говорила?

— Нет.

— Что их сближало?

— Розмари интересовалась политикой.

— Да. Заинтересовалась, когда познакомилась с ними в Швейцарии. Прежде политика занимала ее, как прошлогодний снег.

— Думаю, Стефан Фаррадей приохотил ее. Он обычно давал ей памфлеты и всякую всячину.

Джордж спросил:

— А что Сандра Фаррадей думала об этом?

— О чем?

— О том, что ее муж снабжал Розмари памфлетами? Ирис почувствовала себя неловко:

— Не знаю. Джордж промолвил:

— Она очень сдержанная женщина. Холодна как лед. Но, говорят, без ума от Фаррадея. Такая женщина не потерпит соперницу.

— Вероятно.

— С Розмари у нее были хорошие отношения?

Ирис медленно сказала:

— Не думаю. Розмари подшучивала над Сандрой. Говорила, что женщина, напичканная политикой, похожа на чучело, вроде детской лошадки. И знаешь, Сандра действительно смахивает на лошадь. Розмари часто повторяла: «Ей бы следовало поубавить спеси».

Джордж хмыкнул. Спросил:

— По-прежнему встречаешься с Антони Брауном?

— Довольно часто, — холодно ответила Ирис, но Джордж не стал повторять своих предостережений. Напротив, он, казалось, этим заинтересовался.

— Он ведь немало побродил по свету? Веселая жизнь. Он тебе об этом рассказывал?

— Нет. Он действительно много путешествовал.

— Полагаю, не бесцельно. — Видимо, так.

— Чем он занимается? — Не знаю.

— Вроде бы связан с фирмами, изготовляющими оружие?

— Он никогда об этом не рассказывал.

— Ну что ж, не говори ему, что я спрашивал. Просто полюбопытствовал. Прошлой осенью он частенько захаживал к Дьюсбери — к председателю Юнайтед Армз Компани… Розмари довольно часто виделась с Антони, не так ли?

— Да… да, виделась.

— Но она не очень хорошо знала его — обычное мимолетное знакомство. Он часто приглашал ее в дансинги, да?

— Да.

— Знаешь, я был изрядно удивлен, что она пригласила его на день рождения. Я не понимал: неужели она так хорошо знает его?

Ирис тихо заметила:

— Он очень хорошо танцует.

— Да… да, разумеется.

В голове Ирис замелькали непрошенные видения. Круглый стол в «Люксембурге», притушенные огни, цветы. Непрекращающееся дребезжание джаза. Вокруг стола семеро — она сама, Антони Браун, Розмари, Стефан Фаррадей, Руфь Лессинг, Джордж и справа от него жена Стефана Фаррадея — леди Александра Фаррадей, с бесцветными прямыми волосами, глубоко очерченными ноздрями, надменным, хорошо поставленным голосом. Такая веселая компания подобралась — или нет?

И посреди вечера Розмари… нет, нет, лучше не думать об этом. Лучше припомнить, как она сама сидит подле Тони — в этот вечер она впервые увидела его во плоти. До этого существовало лишь имя, тень, маячившая в холле или помогающая Розмари спуститься к поджидающему у подъезда такси.

Тони…

Ирис очнулась. Джордж повторил вопрос.

— Странно, что он вскоре после этого куда-то исчез. Куда он уехал, ты не знаешь?

Она неопределенно ответила:

— На Цейлон, думаю, или в Индию…

— И он больше не вспоминал о том вечере?

Ирис вспылила:

— С чего бы? Зачем нам об этом разговаривать?

Джордж покраснел.

— Нет, нет, разумеется. Извини. Кстати, пригласи Брауна с нами пообедать. Мне бы хотелось с ним встретиться.

Ирис обрадовалась. Джордж явно исправлялся.

Приглашение было подобающим образом вручено и принято, но в последний момент дела заставили Антони уехать на север, и он не смог прийти.

Как-то в конце июля Джордж поверг в изумление Ирис и Люциллу, сообщив им, что он купил загородный дом.

— Купил дом? — не поверила Ирис. — А я думала, мы снимем на два месяца дом в Горинге.

— Не лучше ли иметь свой собственный, а? Круглый год можем проводить там уик-энды.

— Где это? У реки?

— Не совсем. Но не в этом дело. Суссекс. Мерлингхем. Литтл Прайерз называется. Двенадцать акров — маленький домик в стиле Георга.

— Как же ты купил, а мы даже не видели?

— Представилась возможность. Его только что пустили в продажу. И я цап-царап.

Миссис Дрейк сказала:

— Видимо, предстоит колоссальная работа, надо будет все отремонтировать.

Джордж ответил не задумываясь:

— О, не стоит беспокоиться. Этим займется Руфь. Упоминание о Руфи Лессинг, многоопытном секретаре Джорджа, было воспринято торжественным молчанием. Руфь пользовалась большим влиянием — практически она была членом семьи. Привлекательная, пунктуальная во всем, она сочетала колоссальную работоспособность с врожденной тактичностью… Розмари постоянно твердила:

— Пусть этим займется Руфь. На нее можно полностью положиться. Поручим это Руфи.

Любое затруднение всякий раз улаживалось многоопытными руками мисс Лессинг. Улыбающаяся, ненавязчивая, она преодолевала любые препятствия. Поговаривали, что конторой управляет не столько Джордж, сколько она. Он полностью ей доверял и каждый раз полагался на ее суждение. Казалось, у нее не было ни собственных нужд, ни собственных желаний.

И тем не менее замечание Джорджа вызвало раздражение Люциллы.

— Дорогой Джордж, я нисколько не сомневаюсь в способности мисс Лессинг, но лишь хотела бы заметить, что женщины нашей семьи могли бы по своему вкусу подобрать расцветку собственной гостиной! Следовало бы спросить совета у Ирис. О себе я не говорю. Я не в счет. Но Ирис может обидеться.

Это замечание озадачило Джорджа.

— Я хотел преподнести вам сюрприз.

Люцилла улыбнулась.

— Какой вы еще ребенок, Джордж.

Вмешалась Ирис:

— Расцветка меня нисколько не волнует. Руфь великолепно все сделает. Вкус у нее отменный. А что мы будем там делать? Полагаю, там есть корт.

— Да, а в шести милях площадка для гольфа, и всего лишь около четырнадцати миль от моря. Более того, у нас там будут соседи. Думаю, знакомые никогда не помешают.

— Какие соседи? — неприязненно спросила Ирис. Джордж не смог посмотреть ей в глаза.

— Фаррадеи, — сказал он. — Они живут примерно в полутора милях сразу за парком.

Ирис опешила. Но тут же ей пришло в голову, что вся эта тщательно продуманная операция по приобретению и оборудованию загородного дома служила прикрытием одной-единственной цели — установить со Стефаном и Сандрой более близкие отношения. Когда дачные усадьбы примыкают друг к другу, между соседями волей-неволей завязываются контакты. Как он точно все предусмотрел! Для чего? Какая мысль терзает его? Стоит ли выбрасывать столько денег ради достижения какой-то необъяснимой цели?

Подозрение, что Розмари и Стефан имели более чем дружеские отношения? Странное проявление посмертной ревности? Она не находила объяснений.

Чего Джордж добивается от Фаррадеев? К чему эти непонятные вопросы, которыми он донимает ее? Что за чудачество?

Этот странный, затуманенный взгляд по вечерам! Люцилла объясняла его слишком большим количеством портвейна. Ох уж эта Люцилла!

Нет, это не чудачество. Когда он сидел, погруженный в забытье, казалось, непреодолимое волнение, сдобренное изрядной порцией апатии, отнимает у него последние силы.

Большую часть августа они провели за городом в Литтл Прайерз. Ужасный дом! Ирис вздрогнула. Она ненавидела его. Внешне симпатичный, добротный дом, тщательно отделанный и меблированный. (Руфь Лессинг знала свое дело!) И странная, пугающая пустота. Они не жили там. Они его занимали. Как солдаты в войну занимают наблюдательный пост.

Ужаснее всего была давящая обыденность летнего существования. Уик-энды, теннис, дружеские обеды с Фар-радеями. Сандра была очаровательна — как и подобает любезной соседке, встретившейся на даче со старыми друзьями. Она познакомила Джорджа и Ирис с местными достопримечательностями, разговаривала с ними о лошадях и относилась к возрасту Люциллы с достаточным почтением.

И никому было неведомо, что скрывается за этим бледным, улыбающимся, словно маска, лицом. Женщина-сфинкс.

Что касается Стефана, то они мало видели его. Он был очень занят, дела не оставляли ему времени. Ирис казалось, что они могли бы встречаться и почаще, но он сознательно этого избегает.

Так прошли август и сентябрь, и в октябре было решено возвращаться в Лондон.

Ирис облегченно вздохнула. Может быть, после возвращения Джордж придет в себя?

И вот вдруг прошлой ночью ее разбудил осторожный стук в дверь. Ирис включила свет, посмотрел время — всего лишь час.

Она натянула халат и подошла к двери. Подумала, так будет приличнее, чем просто крикнуть «Войдите».

За дверью стоял Джордж. Он еще не ложился, на нем был вечерний костюм. Дышал он прерывисто, лицо было странного голубого оттенка.

Он сказал:

— Ирис, спустись в кабинет. Мне надо с тобой поговорить. Мне надо с кем-нибудь поговорить.

Полусонная, теряясь в догадках, она безропотно повиновалась ему.

В кабинете он прикрыл дверь и указал ей на кресло, стоящее подле стола, сам расположился напротив. Он пододвинул ей коробку с сигаретами, вынул одну, закурил, это далось ему не сразу, руки дрожали.

Она спросила:

— Что случилось, Джордж?

Страх охватил ее. Он был бледен, словно мертвец, и говорил, задыхаясь, как человек, пробежавший большое расстояние.

— Я больше не могу. Я этого не вынесу. Ты должна мне сказать… Правда ли это… возможно ли…

— О чем ты, Джордж?

— Ты не могла не заметить. Ведь она должна была что-нибудь сказать. Была какая-то причина…

Ирис удивленно смотрела на него. Он потер лоб.

— Ты не понимаешь, о чем я говорю. Я вижу. Не пугайся, крошка. Ты должна мне помочь. Припомни что сможешь. Постой, постой, никак не соберусь с мыслями, но ты сейчас все поймешь… Посмотри-ка эти письма.

Он отпер один из ящиков письменного стола и достал оттуда два листка бумаги.

— Прочти, — сказал Джордж, подавая листки.

Ирис внимательно посмотрела на оказавшуюся в ее руке бумагу. Там черным по белому значилось: «Ты думаешь, что твоя жена совершила самоубийство. Нет. Ее убили». Вторая записка: «Твоя жена, Розмари, не покончила с собой. Ее убили».

Ошеломленная, Ирис не могла отвести взгляда от писем.

Джордж продолжал:

— Я получил их три месяца назад. Сначала решил, что шутка — жестокая, подлая шутка. Потом подумал: с чего бы Розмари стала себя убивать?

Ирис повторила заученным голосом:

— Нервное истощение в результате инфлюэнцы.

— Да, но ты подумай, это же сущий вздор, не так ли? Сколько людей болеет инфлюэнцей, а потом испытывают нервное истощение — и что?

Ирис с усилием произнесла:

— Может быть, она была несчастна?

— Да, допустим, — спокойно ответил Джордж. — Но что ни говори, не понимаю, как это Розмари покончила с собой только из-за того, что она была несчастна. Она могла этим пугать, но не думаю, чтобы она действительно осуществила свою угрозу.

— Но ведь она все-таки это сделала, Джордж! Какое тут может быть другое объяснение? Да и вся эта дрянь, которую нашли у нее в сумочке, доказывает правильность сделанного вывода.

— Знаю. Все подтверждается. Но как только я это получил, — он дотронулся пальцем до анонимок, — у меня в голове все перевернулось. И чем больше я об этом думаю, тем сильнее чувство: что-то тут не так. Вот почему я задавал тебе эти бесконечные вопросы — про врагов Розмари. А также — не обмолвилась ли она когда ненароком, будто кто-то внушает ей страх. Неизвестный, убивший ее, должен был иметь на то основание…

— Джордж, ты сходишь с ума.

— Иногда и мне тоже так кажется. А потом вдруг меня охватывает уверенность, что я прав. Нужно все узнать. Выяснить. Помоги мне, Ирис. Подумай. Вспомни. Главное — вспомни. Все до мельчайших подробностей. Ведь если ее убили, значит, убийца в тот вечер сидел с нами за одним столом. Согласна?

Разумеется, она была с этим согласна. Следовательно, не следует противиться воспоминаниям. Нужно все вспомнить. Музыка, барабанная дробь, притушенные огни кабаре, снова яркий свет и распростертая на столе Розмари с посиневшим, сведенным судорогой лицом.

Ирис задрожала. Ее охватил страх — панический страх. Нужно подумать… все воскресить… вспомнить. Во имя Розмари.

Прочь забвение.

2. Руфь Лессинг

Руфь Лессинг не покидали, лишь временами притуплялись в суматохе заполненного делами дня воспоминания о жене ее хозяина Розмари Бартон.

Розмари ей не нравилась, на то были причины. Но до того ноябрьского утра, когда она впервые встретилась с Виктором Дрейком, она и не осознавала, сколь велика ее неприязнь.

Та беседа с Виктором положила начало всему, привела поезд в движение. До этого все ее чувства и мысли были настолько скрыты в глубинах сознания, что не имели реального значения.

Она была предана Джорджу. С самого начала. Когда она впервые пришла к нему, холодная, уверенная в себе двадцатитрехлетняя женщина, то сразу же поняла, насколько ему необходима опека. Она подбирала ему приятелей, направляла увлечения. Она удерживала его от различных сомнительных авантюр и благословляла тогда, когда необходимо было рискнуть. И ни разу в течение их продолжительного сотрудничества она не дала Джорджу повода усомниться в ее работоспособности, внимательности и исполнительности. Ее внешность радовала глаз, особое удовольствие Джорджу доставляли аккуратные темные блестящие волосы, великолепно сшитые свеженакрахмаленные блузки, маленькие жемчужины в мочках красиво очерченных ушей, бледное, чуть припудренное лицо, слегка подкрашенные розовой помадой губы.

В ней не было недостатков.

Ему нравилась независимая, уверенная манера ее поведения, деловитость, полное отсутствие фамильярности. Когда он рассказывал ей о своих личных делах, она сочувственно выслушивала и всегда давала полезные советы.

Кроме, однако, его супружества. Она не одобряла его. Тем не менее примирилась с этим событием и оказала бесценную помощь в свадебных приготовлениях, сняв с плеч миссис Марло добрую долю забот.

После свадьбы отношения Руфи с ее шефом сделались менее доверительными. Она продолжала заниматься делами, и Джордж в этом отношении мог полностью на нее положиться.

Опыта ей было не занимать, и Розмари вскоре поняла, какую бесценную помощь в самых разных делах может оказать ей секретарь ее мужа.

Джордж, Розмари, Ирис-все называли ее Руфь, и она часто приходила позавтракать на Эльвестон Сквер. Теперь ей было уже двадцать девять, но выглядела она точно так же, как и в двадцать три.

С Джорджем ей не было нужды ни о чем разговаривать, она великолепно чувствовала все оттенки его душевного состояния. Она точно могла сказать, когда послесвадебная восторженность сменилась любовным экстазом, знала, когда этот экстаз уступил место иному чувству, которому нелегко было подобрать определение. В то время ей нередко приходилось подправлять его мелкие ошибки.

Однако как бы ни был рассеян Джордж, Руфь Лессинг никогда не заостряла на этом внимания. И он ей был за это благодарен.

В то ноябрьское утро он впервые сказал ей про Виктора Дрейка.

— Руфь, у меня есть для вас одно довольно неприятное поручение.

Она вопросительно посмотрела на него. Говорить, что она его выполнит, не стоило. Это и так было понятно.

— В каждой семье есть паршивая овца, — сказал Джордж.

Она понимающе кивнула.

— Это кузен моей жены — боюсь, совершеннейший оболтус. Он разорил свою мать — глупая простофиля распродала свои жалкие акции, которые она для него собирала. Он начал с подделки чека в Оксфорде, дело замяли, с тех пор он мотается по свету — и везде гадит.

Руфь слушала без особого интереса. Подобные типы были ей известны. Они выращивали апельсины, разводили цыплят, бродяжничали по дорогам Австралии, подзарабатывали на бойнях в Новой Зеландии. Они везде пакостничали, нигде не останавливались надолго и проматывали деньги, едва успев их заработать. Такие люди не интересовали ее. Она предпочитала людей с положением.

— Сейчас он снова объявился в Лондоне и, как мне стало известно, надоедает моей жене. Последний раз она видела его, когда еще была школьницей, и вот этот негодяй с великосветскими манерами вымогает у нее деньги. Этого я не допущу. Мы договорились встретиться в двенадцать часов в гостинице. Я хочу поручить это дело вам. Не хочется иметь с ним ничего общего. Я его никогда не видел, видеть не желаю и не хочу, чтобы Розмари с ним встречалась. Я думаю, встреча приобретет официальный характер, если появится незаинтересованное лицо.

— Да, это хороший план. Каковы условия?

— Сто фунтов наличными и билет в Рио-де-Жанейро. Деньги вручаются только на палубе.

Руфь улыбнулась.

— Прекрасно. Хотите быть уверены, что он действительно отчалит.

— Вижу, вы все поняли.

— Обычное дело, — бросила она.

— От него буквально не знаешь, чего ждать. — Он помолчал. — Вы действительно не возражаете?

— Разумеется. — Она улыбнулась. — Уверяю вас, мне это не составит труда.

— Для вас не составит труда и более сложное поручение.

— Билет уже заказан? Кстати, как его зовут?

— Виктор Дрейк. Вот его билет. Я вчера звонил в пароходство. «Сан Кристобаль» отплывает завтра из Тилбури.

Руфь взяла билет, проверила его для порядка и опустила в сумочку.

— Договорились. Все сделаю. Двенадцать часов Адрес?

— Отель «Рупперт», Рассел Сквер.

Она записала.

— Руфь, дорогая, не знаю, что бы я делал без вас. — В избытке чувств он положил ей на плечо руку Такого раньше он себе никогда не позволял. — Вы моя правая рука, вы часть меня самого.

Она покраснела от удовольствия.

— Я не умею говорить… Ваша работа воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Но, поверьте, это совсем не так. Вы не представляете, насколько я вам доверяю во всем… — Слово «во всем» он повторил — Вы самая добрая, самая милая, самая надежная девушка на свете.

Руфь засмеялась и, чтобы скрыть удовольствие и смущение, проговорила:

— Вы испортите меня своей похвалой.

— Но это действительно так. Руфь, вы часть фирмы. Жизнь без вас была бы немыслима.

Она вышла, согретая теплотой его слов. И это чувство все еще жило в ней, когда она прибыла в отель «Рупперт».

Возложенное поручение ничуть ее не смущало. Она верила, что сумеет найти выход из любого положения. Случайные приключения никогда не привлекали ее. А Виктора Дрейка она воспринимала как часть своих повседневных обязанностей.

Он оказался точно таким, каким она его себе представляла, может быть, только немного красивее. А что касается его характера — тут она не ошиблась. Добродетелями природа обделила Виктора Дрейка. Такого бессердечного, расчетливого типа еще надо было поискать. Дьявол под маской добродушия. Чего она не учла, так это его способности читать мысли других людей и той легкости, с какой он умел воздействовать на их эмоции. Очевидно, она также переоценила свои возможности противиться его обаянию. А он был обаятелен.

Он с радостным изумлением приветствовал ее.

— Полномочный представитель самого Джорджа. Великолепно. Какая неожиданность!

Сухо, спокойно она изложила ему условия. Виктор воспринял их самым дружелюбным образом.

— Сотня фунтов? Совсем не плохо. Бедняга Джордж. Я бы согласился на шестьдесят — но об этом ему не сказал! Условия: «Не беспокоить дражайшую кузину Розмари — не совращать девственную кузину Ирис — не обременять достопочтенного кузена Джорджа». Согласен! Кто проводит меня на «Сан Кристобаль»? Вы, дорогая мисс Лессинг? Превосходно. — Он сморщил нос, темные глаза сверкнули сочувствием. Загорелым худым лицом и фигурой он напоминал тореадора самого романтического пошиба! Он был способен произвести на женщину впечатление и знал это!

— Вы уже порядочно работаете у Бартона, не так ли, мисс Лессинг?

— Шесть лет.

— И он не знает, что бы он без вас делал! Да, да, мне все известно. И про вас я тоже все знаю, мисс Лессинг.

— Каким образом? — насторожилась Руфь.

Виктор усмехнулся.

— Розмари рассказала.

— Розмари? Но…

— Не волнуйтесь. Я не собираюсь больше надоедать ей. Она уже обласкала меня — такая лапочка. Признаюсь, я выудил у нее сотню.

— Вы…

Руфь осеклась, а Виктор рассмеялся. У него был заразительный смех. Она не понимала, почему смеется с ним вместе.

— Это недостойно вас, мистер Дрейк.

— Я законченный паразит. Обладаю отточенной техникой паразитирования. Кошелек, например, откроется, если послать телеграмму с намеком на предполагаемое самоубийство.

— Вы должны стыдиться самого себя.

— Я глубоко раскаиваюсь. Я скопище пороков, мисс Лессинг. Мне хотелось бы обнажить перед вами свою суть.

— Зачем? — Она заинтересовалась.

— Не знаю. Вы не такая, как все. Моей техникой вас не проймешь. Какие у вас ясные глаза — глаза праведницы. Нет, кающийся грешник ничего от вас не добьется. В вас нет ни капли жалости.

Ее лицо сделалось жестким.

— Ненавижу жалость.

— Несмотря на ваше имя? Ведь вас, кажется, зовут Руфь? Довольно пикантно. Руфь — безжалостная !.

— Не люблю слабых.

— Кто назвал меня слабым? Нет, нет, дорогая моя, вы ошибаетесь. Может быть, я просто мерзавец, но мне хочется сказать вам одну вещь.

Губы ее слегка искривились. Сейчас начнутся оправдания.

— Да?

— Я себе нравлюсь. Да, — он кивнул, — нравлюсь, и все тут. Я повидал жизнь, Руфь. Почти все испробовал, был и актером, и кладовщиком, и швейцаров, и поденщиком, и носильщиком, и бутафором в цирке! Плавал матросом на сухогрузе. Выставлял свою кандидатуру в президенты в одной южноамериканской республике. Сидел в тюрьме! И только двух вещей я никогда не делал — не занимался честным трудом и не расплачивался с долгами.

Он засмеялся и взглянул на нее. Неужели ее не возмутит эта чушь? Нет, Виктор Дрейк обладал дьявольской силой. В его устах злокозненная мерзость выглядела невинной шалостью. Жуткий взгляд пронизывал ее до костей.

— Не воображайте, Руфь! Не суйте мне в нос вашу добропорядочность! Благополучие — вот ваш фетиш. Вы из тех девушек, которые спят и видят себя женой своего хозяина. Поэтому-то вы и работаете у Джорджа. И не следовало ему жениться на этой дурочке Розмари. На вас ему следовало жениться. И вот бы, черт побери, не прогадал.

— Вы забываетесь.

— Розмари чертовски глупа, это у нее врожденное. Опьяняющая красавица с мозгами кролика. Такие женщины волнуют мужчин, но не могут их удержать. Ну а вы — это совсем другое. Боже, если мужчина в вас влюбится — то уж навсегда.

Это был меткий удар. Не успев опомниться, она выдала себя с головой:

— Если! Но он не любит меня!

— Джордж, вы хотите сказать? Руфь, не глупите. Случись что-нибудь с Розмари, и он тут же на вас женится.

(Вот оно начало всего,)

Виктор продолжал, не сводя с нее глаз:

— И вы это знаете так же хорошо, как и я. (Рука Джорджа у нее на плече, ласковый голос, тепло… Да, правильно… Она волнует его, он к ней тянется…)

Виктор тихо сказал:

— Побольше уверенности, дорогая. Вы обведете Джорджа вокруг мизинца. А Розмари всего-навсего дурочка.

«Правильно, — подумала Руфь. — Если б не Розмари, я бы заставила Джорджа сделать мне предложение; И он бы не прогадал. Как бы я о нем заботилась…»

Гнев ослепил ее, злость заклокотала в сердце. Виктор Дрейк с интересом за ней наблюдал. Он любил подбрасывать идейки в головы людей. Или, как в этом случае, помочь им разобраться в тех мыслях, которые уже до него проникли в их сознание.

Да, вот с этого все и началось — со случайной встречи с человеком, уезжавшим на следующий день черт знает куда. Руфь, вернувшаяся в контору, уже не была той самой Руфью, которая эту контору покинула, впрочем, в ее поведении и внешности никто бы не уловил ни малейших перемен.

Вскоре после ее возвращения позвонила Розмари.

— Мистер Бартон только что ушел завтракать. Могу чем-то помочь?

— О, Руфь, в самом деле? Этот несносный полковник Рейс прислал телеграмму, что не успеет вернуться к моему дню рождения. Спросите Джорджа, кем бы он хотел его заменить. Нужно другого мужчину. Будут четыре женщины — Ирис, Сандра Фаррадей и кто-то еще? Не помню.

— Думаю, четвертая — это я. Вы очень добры, что меня позвали.

— О, разумеется. Я совсем про вас позабыла!

Послышался игривый смех Розмари, звякнула трубка.

Если бы Розмари видела, как вспыхнула Руфь, как сжала она губы.

Позвала из милости — сделала Джорджу одолжение! «О, да, пусть придет твоя Руфь. Ей будет приятно, что ее позвали, к тому же она всегда нам помогает-. И выглядит довольно прилично».

В эту минуту Руфь осознала, как она ненавидит Розмари.

Ненавидит за ее богатство и красоту, беспечность —И глупость. За то, что ей не нужно работать в конторе — ей все преподносится на золотой тарелочке. Любовники, обеспеченный муж — ни трудов, ни забот…

Ненавистная, снисходительная, самодовольная, легкомысленная, красивая…

— Чтоб ты сдохла, — процедила Руфь умолкнувшему телефону.

Слова напугали ее. Это так было на нее не похоже. Она умела сдерживать страсти, никогда не горячилась, владела собой.

«Что происходит со мной?» — подумала она.

В этот день она возненавидела Розмари. Спустя год она с той же силой продолжала ее ненавидеть.

Когда-нибудь, возможно, она сможет позабыть Розмари, но не сейчас.

Ей захотелось воскресить в памяти те ноябрьские дни.

Она неподвижно сидела у телефона — сердце разрывалось от ярости.

Спокойно, владея собой, передала Джорджу просьбу Розмари. Сослалась на дела и сказала, что сама она, наверное, не придет. Но Джордж и слушать не хотел об этом.

Следующим утром она вошла и сообщила об отплытии «Сан Кристобаля». Облегчение и благодарность Джорджа.

— Итак, он отчалил?

— Да. Я вручила ему деньги в самый последний момент. — Нерешительно добавила:

— Когда пароход разворачивался, он помахал рукой и крикнул: «Поцелуйте Джорджа, скажите ему, вечером я выпью за его здоровье».

— Какая наглость! — сказал Джордж. Потом полюбопытствовал:

— Что вы о нем думаете, Руфь?

Она подавила эмоции.

— О, таким я его и представляла! Ничтожество.

И Джордж ничего не заметил, ничего не заподозрил! Ей хотелось кричать: «Зачем ты послал меня к нему? Разве ты не знал, что он со мной сделает? Разве ты не понимаешь, что я уже не та? Не видишь, насколько я опасна? Кто знает, что я могу натворить?»

Вместо этого деловито сказала:

— По поводу письма из Сан-Пауло… Она была опытным, умелым секретарем. Минуло пять дней.

День рождения Розмари.

Мало работы… посещение парикмахера… новый черный костюм, искусно наложенная косметика. В зеркале совсем чужое лицо. Бледное, решительно, злобное.

Значит, не ошибся Виктор Дрейк. В ней нет ни капли жалости.

Позже, когда она глядела на посиневшее, застывшее лицо Розмари, жалости по-прежнему не было.

А теперь, спустя одиннадцать месяцев, воспоминание о Розмари неожиданно напугало ее…

3. Антони Браун

Антони Браун нахмурился, едва лишь подумал о Розмари Бартон.

Нужно было быть идиотом, чтобы с ней связаться. Впрочем, мужчину за это не осуждают! А она, что ни говори, обладала способностью приковывать к себе взоры людей. В тот вечер в Дорчестере он ни на что не мог больше смотреть. Красива, как гурия, и, вероятно, столь же умна!

Он влюбился в нее без памяти. А сколько усилий он затратил, отыскивая кого-то, кто мог бы представить его. Совершенно непростительное легкомыслие, когда дел у тебя по горло. Не развлекаться же он сюда приехал.

Но Розмари была так неотразима, что он мгновенно позабыл обо всех своих служебных обязанностях. Теперь он сам высмеивал себя за это и недоумевал, как смог оказаться таким идиотом. По счастью, сожалеть было не о чем. Как только он с ней заговорил, ее очарование сразу же потускнело. Все встало на свои места. Любви не было — не было и страсти. Просто приятное времяпрепровождение — всего-навсего.

Ну что ж, он хорошо провел время. И Розмари тоже повеселилась. Они танцевали, словно два ангела, и куда бы он ни приводил ее, мужчины всегда оборачивались в ее сторону. Он благодарил судьбу, что не женился на ней. За каким чертом нужна ему эта красотка? Она даже не умела внимательно слушать. Из той породы девушек, которые ежедневно за завтраком ожидают от вас признания в страстной любви!

Вот сейчас самое время обо всем подумать.

Он изрядно влюбился в нее, так?

Был у нее вроде бесплатного кавалера. Звонил, приглашал, танцевал с ней, целовался в такси. Дурачился до того невероятного, потрясающего воображение дня.

Вспоминается все до мелочей: прядка растрепанных над ухом каштановых волос, опущенные ресницы, за которыми сверкают темно-голубые глаза. Мягкие, нежные, алые губы.

— Антони Браун. Какое славное имя! Он сказал добродушно:

— Имя у меня знаменитое. У Генриха Восьмого был камергер Антони Браун.

— Ваш предок, надеюсь?

— Ну, этого я не стану утверждать.

— Лучше не надо!

Он вскинул брови.

— Я — потомок колонизаторов.

— Не итальянских ли?

— А! — засмеялся он. — Мой оливковый цвет лица. У меня мать — испанка.

— Тогда ясно.

— Что ясно?

— Все ясно, мистер Антони Браун.

— Вам нравится мое имя.

— Я уже сказала. Хорошее имя.

И вдруг неожиданно, словно обухом по голове:

— Лучше, чем Тони Морелли.

Он остолбенел, отказываясь верить собственным ушам. Невероятно! Чудовищно!

Он схватил ее за руку. Неистово сжал, она вскрикнула:

— О, мне больно!

Голос его сделался злым и грубым. Она засмеялась, радуясь произведенному эффекту. Чудовищная дура!

— Кто вам сказал?

— Один неизвестный, кто вас знает.

— Кто он? Я не шучу, Розмари. Я должен знать.

Игривый взгляд метнула она в его сторону.

— Мой беспутный кузен Виктор Дрейк.

— Я никогда не встречал человека с таким именем.

— Полагаю, в то время, когда вы знали его, он пользовался другим именем. Берег фамильную честь.

Антони медленно произнес:

— Понимаю. Это было в тюрьме?

— Да. Я говорила с Виктором про его беспутную жизнь — сказала, что он позорит всех нас. Разумеется, у него в одно ухо вошло, а в другое вышло. Потом он усмехнулся и сказал: «Да и вы не безгрешны, моя прелесть. Прошлым вечером я видел, как вы танцевали с одним парнем — эта пташка уже побывала в клетке, а теперь он один из ваших лучших друзей. Слышал, называет себя Антони Брауном, в тюрьме-то он был Тони Морелли».

Антони непринужденно сказал:

— Мне хотелось бы возобновить знакомство с этим другом моей юности. Старые тюремные связи прочные.

Розмари мотнула головой.

— Вы опоздали. Сейчас он плывет в Южную Америку. Вчера отправился.

— Ясно. — Антони глубоко вздохнул. — Значит, вы единственный человек, которому известны мои тайны.

Она кивнула.

— Я вас не выдам.

— Так будет лучше. — Голос его сделался строгим и мрачным. — Послушайте, Розмари, не играйте с огнем. Вы ведь не хотите…

— Вы угрожаете мне, Тони?

— Предупреждаю.

Вняла ли она этому предупреждению? Почувствовала ли таящуюся в нем угрозу? Безмозглая дурочка. Ни крупицы здравого смысла в ее красивой пустой голове. Она надоела ему. Захотелось уйти, но кто за нее поручится? В любой момент проболтается.

Она улыбнулась очаровательной улыбкой, которая оставила его равнодушным.

— Не будьте столь жестоки. Возьмите меня на танцы к Джарроу на следующей неделе.

— Меня здесь не будет. Я уеду.

— Но не раньше моего дня рождения. Вы не можете покинуть меня. Я рассчитываю на вас. Не говорите нет. Я так тяжело болела этой ужасной флю и до сих пор отвратительно чувствую себя. Не спорьте со мной. Вы обязаны прийти.

Он должен был устоять перед ней. Должен был послать к черту и уйти не оглядываясь.

Но в эту минуту сквозь открытую дверь он увидел спускающуюся по лестнице — Ирис — стройную, изящную, черноволосую, с серыми глазами на бледном лице. Ирис не блистала красотой Розмари, но обладала такой внутренней силой, которой Розмари явно не хватало.

В эту минуту он почувствовал то же, что чувствовал Ромео, пытавшийся думать о Розалинде, когда он впервые увидел Джульетту.

Антони Браун изменил свое решение. В мгновение ока он наметил совершенно иной план действий.

4. Стефан Фаррадей

Стефан Фаррадей думал о Розмари — думал с тем боязливым изумлением, которое в нем всегда пробуждал ее образ Обычно он подавлял все мысли о ней, как только они появлялись, но бывали минуты, когда и после своей смерти с такой же настойчивостью, что и при жизни, она неотвязно преследовала его.

И так только вспоминалось происшедшее в ресторане — его пронизывал панический ужас. Не надо думать об этом. Надо думать о живой Розмари, улыбающейся, взволнованной, погружающейся в его глаза… Каким дураком — каким несусветным дураком он был!

И недоумение охватывало его, неподдельное, вызывающее раскаяние недоумение. Как все это произошло? Непостижимо. Жизнь его раскололась на две части: одна, большая часть, где все продумано, уравновешено, подчинено строгому порядку, и другая — сверкающая каким-то непонятным безумием. Две части, которые невозможно было между собой совместить.

При всех его способностях, уме, проницательности Стефан не имел того внутреннего чутья, которое позволило бы ему осознать, что обе эти части на самом деле как нельзя лучше дополняли друг друга.

Временами он оглядывал прожитую жизнь, оценивал ее спокойно, без излишних эмоций, но и не без самолюбования. С ранних лет он поставил себе цель добиться в жизни положения и, несмотря на встретившиеся ему на первых порах затруднения, значительно преуспел.

Его мировоззрение было простым: он верил в Настойчивость. Чего человек пожелает, того он и добьется!

Маленький Стефан упорно тренировал свою настойчивость. Надеяться, кроме как на свои силы, ему было не на что. Невысокий, бледный, скуластый, большелобый семилетний мальчик, он вознамерился достигнуть высот — и довольно значительных. Родители, он уже это понял, ничем ему не помогут. Его мать вышла замуж за человека, который был значительно ниже ее по положению, — и горько в этом раскаивалась. Отец — убогий подрядчик, злобный, хитрый, скупой, в открытую презирался женой, а также и сыном… К своей матери — болезненной, безвольной, с часто меняющимся настроением, Стефан относился с недоумением, пока не нашел ее повалившейся на угол стола. Тут же валялась порожняя бутылка из-под eau de cologne . Ему не приходило в голову объяснять пьянством неуравновешенность своей матери. Она никогда не пила ни вина, ни пива, а он не понимал, что ее пристрастие к eau de cologne имеет совсем иное основание, чем туманные ссылки на головные боли.

В эту минуту до него дошло, насколько мало он любит своих родителей. Он и раньше догадывался, что на них надеяться нечего. Для своего возраста он был мал, тих, к тому же немного заикался. Отец называл его маменькиным сынком. Смирный ребенок, в доме от него не было особого беспокойства. Отец предпочитал бы иметь более отчаянного сына. «В его годы со мной сладу, не было», — говорил он.

Всякий раз, поглядывая на Стефана, он чувствовал свою социальную неполноценность по сравнению с женой. Стефан унаследовал от матери ее воспитанность.

Не торопясь, основательно Стефан наметил курс своей жизни. Он должен завоевать положение. В качестве первого испытания воли он решил избавиться от заикания. Говорил он медленно, запинаясь на каждом слове. Через некоторое время его усилия увенчались успехом. Он больше не заикался. В школе он учился усердно. Необходимо было получить образование. Вскоре учителя, заметив его прилежание, начали его поощрять. Ему назначили стипендию. Школьное начальство обратило внимание родителей — мальчик подает надежды. И убедило мистера Фаррадея, успевшего к тому времени прикарманить значительные суммы, потратить деньги на образование сына.

В двадцать два года Стефан заканчивает Оксфорд, где он приобрел диплом, репутацию остроумного оратора и сноровку писать статьи. Он также приобрел несколько полезных друзей. Политика — вот что привлекало его. Он научился преодолевать свою природную застенчивость и воспитал в себе качества, вызывающие в обществе восхищение: скромность, доброжелательность, лоск-все то, что заставляет людей говорить: «Этот парень далеко пойдет». Несмотря на свои симпатии к либералам, Стефан понял, что в настоящий момент, что ни говори, а либеральная партия умерла. Он вступил в ряды лейбористов. И вскоре приобрел известность благодаря прозвищу «юного дезертира». Но и лейбористская партия не удовлетворяла Стефана. Он считал ее не столь открытой новым идеям, более догматичной, чем ее могущественная соперница. Консерваторы, в свою очередь, приметили многообещающее юное дарование.

Они оценили Стефана Фаррадея — такой человек как раз и был им нужен. Ему удалось склонить на свою сторону также часть лейбористских избирателей и, благодаря им, получить незначительное большинство. Он почувствовал себя триумфатором, когда занял свое кресло в палате общин. Начало его карьере было положено, желания стали осуществляться. На этом поприще найдут себе применение все его способности, осуществятся честолюбивые замыслы. Силы его бурлили, он чувствовал, что может управлять, и управлять хорошо. Он обладал талантом руководителя, знал, когда надо людям польстить, а когда приказать. В один прекрасный день — он в этом поклялся — он станет членом Кабинета.

Мало-помалу возбуждение от выборов в палату прошло и сменилось быстрым разочарованием. Во время ожесточенной предвыборной борьбы он был у всех на виду, теперь же стал всего лишь незначительным винтиком огромного механизма, способствующего преуспеванию партийной верхушки. Выбиться в люди здесь было нелегко. Старики с опаской поглядывали на молодежь. Требовалось нечто большее, чем способности. Требовалось влияние.

Здесь владычествовали определенные интересы. Определенные семейства. Нужно было иметь покровителя.

Он задумал жениться. До сих пор он мало размышлял на сей счет. Где-то на задворках сознания маячило, как смутное видение, какое-то очаровательное создание, которое рядом с ним, рука об руку разделит его жизнь и стремления; которое родит ему детей и поможет нести тяжелую ношу мыслей и затруднений. Женщина, чувствующая его, с нетерпением ждущая его успеха, гордящаяся им, когда он достигнет задуманного.

Однажды он оказался на большом приеме в доме министра-координатора. Министр-координатор был самым могущественным человеком в Англии. Это семейство издавна обладало значительным политическим влиянием. Всем были знакомы крохотная бородка и высокая ладная фигура министра-координатора. Крупное лошадиное лицо его супруги также примелькалось на различных трибунах в разбросанных по всей Англии комитетах. Они имели пятерых дочерей, три из них были красавицами, все очень серьезные, и одного сына, обучающегося в Итоне.

Министр-координатор захотел немного подбодрить подающих надежды членов партии. И, таким образом, Фаррадей получил приглашение.

Он мало кого знал из присутствующих и, придя туда, почти двадцать минут одиноко простоял у окна. Когда толпа возле чайного стола поредела и разбрелась по комнатам, Стефан заметил стоящую у стола высокую девушку в черном, в глазах которой промелькнуло легкое недоумение.

Стефан Фаррадей обладал способностью запоминать лица. А как раз он в то самое утро подобрал в метро брошенную какой-то женщиной «Семейную хронику» и от нечего делать ее просмотрел. В ней была помещена плохо отпечатанная фотография леди Александры Хейли, третьей дочери министра-координатора, и под ней приводилась краткая информация: «…застенчива и необщительна… любит животных… леди Александра посещает курсы домоводства, поскольку супруга министра считает необходимым дать своим дочерям основательную подготовку по этим вопросам».

Так, значит, стоящая там, в отдалении, девушка — леди Александра Хейли? И с присущим робким натурам безошибочным восприятием Стефан почувствовал ее неуверенность. Самая некрасивая из всех пятерых дочерей, Александра всю жизнь страдала от ощущения собственной неполноценности. Получив, как и сестры, прекрасное образование и воспитание, она никогда не достигла их savoir-faire , что чрезвычайно раздражало ее мать. Сандре стоило неимоверных усилий преодолевать свою неловкость.

Всего этого Стефан не знал, но интуитивно почувствовал застенчивость и нерешительность девушки. И неожиданное решение осенило его. Это был его шанс! Хватай его, глупец, хватай! Сейчас или никогда!

Он пересек комнату и подошел к буфету. Остановившись рядом с девушкой, взял сэндвич. Затем повернулся и нервно, с усилием заговорил (он не изображал волнение — он действительно нервничал!).

— Вы позволите поговорить с вами? Я здесь никого не знаю и вижу, вы тоже не знаете. Выслушайте меня.

Признаюсь, я ужасно з…… застенчив. — Заикание, от которого он давно избавился, появилось в самый подходящий момент. — И… и думаю, вы тоже з……застенчивы, не так ли?.

Девушка вспыхнула, рот ее приоткрылся. Он понял, она не находит слов. Ведь не так просто сказать: «Я дочь хозяина дома». Вместо этого она скромно промолвила:

— Признаюсь, я… я застенчива. Всегда была застенчивой.

Стефан быстро проговорил:

— Ужасное чувство, не знаю, можно ли от него избавиться. Иногда кажется, у тебя привязан язык.

— И у меня то же самое.

Он заговорил — довольно бойко, слегка заикаясь, — в его поведении было что-то мальчишеское, располагающее к себе. В прошлом это была естественная манера его поведения, теперь он ее сознательно сохранил и отшлифовал. Поведение было юношеским, наивным, обезоруживающим.

Он заговорил о театре, упомянул о пьесе, вызвавшей изрядный интерес. Сандра уже видела ее. Они обменялись впечатлениями. Затронули ряд общественных проблем и погрузились в их обсуждение.

При этом Стефан проявил известную сдержанность. Он заметил, как в комнату вошла супруга министра, поискала глазами дочь. И он второпях попрощался.

— Очень был рад побеседовать с вами. Я бы этот вечер возненавидел, если бы с вами не встретился. Благодарю вас.

Он покинул дом министра-координатора в превосходном расположении духа. Шанс схвачен. Теперь надо развить достигнутое.

В течение нескольких дней он околачивался возле дома министра-координатора. Как-то Сандра вышла с одной из своих сестер. Другой раз она вышла одна, но очень торопилась. Он посмотрел ей вслед. Момент был явно неподходящий; она, очевидно, направлялась по какому-то неотложному делу. И вот, спустя почти неделю после званого вечера, его терпение было вознаграждено. Однажды утром она вышла с маленькой черной шотландской собачкой и не спеша направилась в сторону парка.

Через пять минут молодой человек, быстро шедший в противоположном направлении, неожиданно замедлил шаги и остановился перед Сандрой. Он жизнерадостно воскликнул:

— Вот это удача! Я думал, увижу ли я вас когда-нибудь еще.

Он был настолько возбужден, что она слегка покраснела.

Он наклонился к собачке.

— Какой веселый малыш. Как его зовут?

— Мак-Тевиш.

— О, вылитый шотландец.

Они какое-то время разговаривали о собачке. Затем Стефан с некоторым смущением произнес:

— Прошлый раз я вам не представился. Фаррадей. Стефан Фаррадей. Ничем не примечательный член парламента.

Он вопросительно взглянул на нее и увидел, что щеки ее опять порозовели, когда она сказала:

— Александра Хейли.

Его реакция была великолепной. Как на заседании палаты общин. Удивление, восхищение, растерянность, смущение.

— О, вы… вы леди Александра Хейли… вы… боже!

«Какой же он дурак», — наверное, вы тогда так обо мне подумали!

Ее ответ себя ждать не заставил. Ей захотелось успокоить и приободрить его, и в этом ей помогли ее воспитание и природная доброта.

— Я должна была сказать вам об этом.

— Я должен был сам догадаться.

— Как же вы могли догадаться? И какое это имеет значение? Пожалуйста, не огорчайтесь, мистер Фаррадей. Пойдемте лучше на Серпантин. Смотрите, Мак-Тевиш не может усидеть на месте.

После этого он встречал ее несколько раз в парке. Рассказал ей о своих планах. Они спорили о политике. Он считал ее умной, сведущей, симпатичной. У нее была хорошая голова, своеобразное непредвзятое мышление. Они подружились.

Затем последовало приглашение пообедать и потанцевать в доме министра-координатора. Заурядный человек потерпел бы здесь в самый последний момент неудачу. Когда Сандра увидела, что ее мать обратила внимание на молодого человека, она спокойно спросила:

— Каково ваше мнение о Стефане Фаррадее?

— О Стефане Фаррадее?

— Да, он у нас тогда был на званом вечере, и я с ним виделась раз или два.

Министр-координатор собрал нужную информацию, и все говорило в пользу молодого, подающего надежды политика.

— Блестящий молодой человек — просто блестящий. Неизвестно, кто его родители, но в ближайшем будущем он сделает себе имя.

— Неплохо бы получше раскусить этого молодого человека, — высокомерно заметила супруга министра.

Спустя два месяца Стефан осмелился испытать судьбу. Они были на Серпантине, и Мак-Тевиш забрался к нему на колени.

— Сандра, вы знаете — не можете не знать, что я люблю вас. Я хочу, чтобы вы вышли за меня замуж. Не стану спрашивать, верите, ли вы, что вскоре я добьюсь своего. Я в это верю. Вам не придется стыдиться своего выбора. Клянусь.

Она ответила:

— Я не стыжусь.

— Так вы согласны?

— А вы не знаете?

— Я надеялся, но не мог этому поверить. Признаюсь, я полюбил вас сразу же, как только увидел там, в комнате; вы стояли напротив, мне потребовалось обеими руками взять все свое мужество, чтобы подойти и заговорить с вами. Никогда в жизни я так не волновался.

Она сказала:

— Наверное, и я полюбила вас тогда…

Но до победы было еще не близко, ветер не всегда дул в нужную сторону. Когда Сандра спокойно объявила, что собирается за Стефана Фаррадея замуж, это вызвало решительные протесты семьи. Кто он такой? Что они о нем знают?

С министром-координатором Стефан был откровенен насчет своей семьи и происхождения.

Своей жене министр-координатор сказал:

— Хм, не к добру все это.

Но он слишком хорошо знал свою дочь, знал, какая непреклонная решимость скрывается за ее внешним спокойствием. Если она чего-то захотела, то своего добьется. Ее не переубедишь!

— У этого парня большое будущее. Если его немножечко подтолкнуть, он далеко пойдет. Бог знает, на что способно юное поколение. А он производит вполне приличное впечатление.

Супруга вынуждена была согласиться. Она и не надеялась подыскать подходящую пару для своей дочери. Как ни говори, а с Сандрой у нее всегда было хлопот хоть отбавляй. Сюзанна — та красавица, у Эстер в голове мозги, Диана, умная девочка, окрутила юного герцога Хартвига — это был брак сезона. А Сандра — почти дурнушка… к тому же застенчива… и если у этого парня есть будущее, то стоит подумать…

Она капитулировала, бормоча:

— Разумеется, каждый хочет выбиться в люди… Итак, Александра Кэтрин Хейли взяла себе в мужья, на горе или на радость, Стефана Леонардо Фаррадея. Тут были и белое атласное платье, и брюссельские кружева, и шесть девушек, сопровождавших невесту с двумя маленькими пажами, и все прочие аксессуары великолепного празднества. Медовый месяц молодые провели в Италии и вернулись в свой очаровательный домик в Вестминстере, а вскоре умерла Сандрина крестная мать и оставила ей великолепный загородный дом в стиле времен королевы Анны. Все устраивалось как нельзя лучше. Стефан с новой энергией погрузился в парламентскую жизнь, Сандра помогала ему и во всем поддерживала, подчинив свою душу и тело его желаниям. Судьба настолько благоволила ему, что иногда он даже отказывался этому поверить! Союз с могущественной фракцией министра-координатора сулил быстрое продвижение. Его способности и человеческое обаяние еще более укрепили его положение и открывали перед ним блестящие перспективы. Он искренне верил в свои возможности и был полон желания беззаветно трудиться на благо своей страны.

Зачастую, поглядывая на жену, сидящую напротив него за столом, он испытывал необыкновенную радость при мысли, какой надежной соратницей она оказалась — как раз такой образ всю жизнь рисовало его воображение. Ему нравились мягкие линии ее головы и шеи, ясные карие глаза, брови, чуть надменный орлиный нос. Она выглядит, думал он, словно скаковая кобыла — такая же холеная, такая же породистая и гордая. Он считал ее идеальной подругой; их мысли двигались в одном направлении и с одинаковой скоростью. Да, думалось ему, Стефан Фаррадей, этот бедный малыш, весьма преуспел. Жизнь принимала те самые формы, которые он заранее предначертал. Ему едва перевалило за тридцать, и уже такая удача далась ему в руки.

И вот в этом состоянии полнейшей удовлетворенности он приехал с женой на две недели в Сан-Мориц и, оглядев вестибюль гостиницы, увидел Розмари Бартон.

Что с ним произошло в ту минуту, он не мог понять никогда. Какое-то наваждение, лавина невысказанных мыслей обрушилась на него. Он влюбился в стоящую поодаль женщину. Глубоко, неистово, безумно влюбился. Отчаянная, непреодолимая страсть, некогда его томившая и угасшая с годами, снова охватила его.

Он не считал себя пылким человеком. Одно — два непродолжительных увлечения, легкий флирт — вот только так и выглядело для него значение слова «любовь». Чувственные удовольствия не привлекали его. Он внушил себе мысль о недостойности подобных вещей.

Если бы его спросили, любит ли он свою жену, он бы ответил: «Конечно». Но при этом он ясно понимал, что не помышлял бы о женитьбе на ней, будь она, скажем, дочерью нищего деревенского мужлана. Она нравилась ему, он ей восхищался, чувствовал к ней привязанность и глубокую благодарность за то положение, которое она ему обеспечивала.

То, что он способен влюбиться с безрассудством и отчаянием безусого мальчика, было для него открытием. Он не мог ни о чем думать, только о Розмари. Об ее задорном, смеющемся лице, пышных каштановых волосах, манящем, возбуждающем желания теле. Он не мог есть, не мог спать. Они вместе катались на лыжах. Танцевали. И малейшее прикосновение рождало желание, которое он никогда не испытывал. Значит, вот это страдание, томление, страсть и было любовью!

Даже потеряв голову, он благословлял судьбу за то, что она наделила его способностью сохранять естественность и невозмутимость поведения. Никто не должен догадываться, никто не должен знать, что он чувствует, кроме самой Розмари.

Бартоны уезжали на неделю раньше, чем Фаррадеи. Стефан пожаловался Сандре, что Сан-Мориц довольно уныл. Не сократить ли им отпуск и не вернуться ли в Лондон? Она охотно согласилась. И через две недели после их возвращения он сделался любовником Розмари.

Странное, возбуждающее, опустошающее время — беспокойное, фантастическое. Как долго оно продолжалось? Почти полгода. Полгода, в течение которых Стефан, как обычно, занимался делами, встречался с избирателями, поднимал в палате общин вопросы, выступал на различных собраниях, разговаривал с Сандрой о политике, и думал только лишь об одном — о Розмари.

Тайные встречи в маленькой квартире, ее красота, страстные ласки, объятия. Сон. Волнующий, одурманивающий сон.

А после сна — пробуждение.

Совершенно неожиданное пробуждение.

Подобно дневному свету, обрывающему мрак тоннеля.

Еще сегодня он был страстным любовником, а завтра снова стал Стефаном Фаррадеем, подумывающим, что, наверное, не следовало бы столь часто видеться с Розмари. К черту все это. Они и так ужасно рискуют. Если Сандра что-нибудь заподозрит… Он воровато посмотрел ей за завтраком в лицо. Слава богу, она ни о чем не догадывается. Ничего не подозревает. Хотя его объяснения по поводу запоздалых возвращений были на редкость худосочными. Другие бы женщины начали вынюхивать крысу. К счастью, Сандра не такова.

Он глубоко вздохнул. Нет, действительно, он с Розмари поступает очень опрометчиво. Удивительно, что ее муж ни о чем не догадывается. Образец глупенького, доверчивого супруга, который намного старше ее.

А все-таки какое удивительное создание…

Неожиданно вспомнился гольф. Свежий ветер, разгуливающий над песчаными дюнами, размеренные шаги… взмах клюшкой… отменный первый удар… мяч, взмывающий в синеву. И мужчины. Мужчины с четырьмя дымящимися трубками. Женщины на площадку не допускаются.

Он неожиданно обратился к Сандре:

— Не поехать ли нам в Файрхевен?

Та подняла глаза, удивилась.

— Тебе хочется? А как со временем?

— Может быть, посреди недели. Хочу немного поиграть в гольф. Устал.

— Смогли бы завтра, если не возражаешь. Надо будет договориться с Астлеями, я перенесу встречу на вторник. А что делать с Ловатцами?

— О, давай тоже отложим. Придумаем какое-нибудь извинение. Хочется уехать.

Его манили тишина Файрхевена с Сандрой и собаками на террасе, и старый разросшийся сад, и гольф в Сандли Хиф, и коротание вечеров на ферме с усевшимся на колени Мак-Тевишем.

Стефан испытывал те же ощущения, которые испытывал больной, поправляющийся после тяжелой болезни.

Он нахмурился, когда увидел письмо от Розмари. Ведь он же просил ее не писать. Это слишком опасно. Сандра, конечно, не спросит, от кого приходят письма, но все равно, это неразумно. И слугам не всегда можно доверять.

Он прошел в кабинет и с раздражением разорвал конверт. Страницы. Уйма страниц.

При чтении прежнее волнение охватило его. Она его обожала, любила как никогда прежде, терзалась, не видя его целых пять дней. А он тоже соскучился? Не стосковался ли Леопард по своей Эфиопке?

Он улыбнулся, вздохнул. Забавная шутка — она родилась, когда он купил ей мужской пятнистый халат, приведший ее в восхищение.

Пятна на шкуре у леопарда меняются, и он сказал:

— А ты, дорогая, должна оставаться по-прежнему красивой.

И после этого она прозвала его Леопард, а он называл ее Чернокожей красавицей.

Глупо, нечего сказать. Чертовски глупо. И сколько же страниц она исписала? Но этого-то как раз и не следует делать. К черту, им обоим надо проявлять благоразумие! Не такая Сандра женщина, чтобы прощать подобные оскорбления. Если она только что-нибудь заподозрит… Слишком опасно. Он уже говорил это Розмари. Что это ей приспичило, что она не может дождаться его возвращения? Черт побери, они увидятся через два или три дня.

На следующее утро за завтраком ему подали новое письмо. На этот раз Стефан про себя выругался. Кстати, Сандра взглянула на письмо. Но ничего не сказала. Слава богу, она не из тех женщин, которые интересуются корреспонденцией мужа.

После завтрака он сел в машину и проехал восемь миль до ближайшего города. Из деревни звонить не рискнул. Оттуда он позвонил Розмари.

— Алло — это ты, Розмари? Не пиши больше писем.

— Стефан, дорогой, как я рада слышать твой голос!

— Будь осторожна. Никто не подслушивает?

— Нет, конечно. Мой ангел, я о тебе соскучилась. А ты обо мне скучаешь?

— Разумеется… Только не пиши. Это слишком рискованно.

— Тебе понравилось мое письмо? Оно меня к тебе приблизило? Дорогой, каждую минуту я хочу быть возле тебя. А ты?

— Да… Но, старушка, это не для телефона.

— Ты до смешного осторожен. В чем дело?

— Я беспокоюсь о тебе, Розмари. Не хочу навлечь на тебя неприятности.

— Мне все равно. Ты это знаешь.

— Но мне не все равно, дорогая.

— Когда ты вернешься?

— Во вторник.

— И в среду увидимся?

— Да… Хм, да.

— Дорогой, я не могу ждать. Может, что-нибудь придумаешь и приедешь сегодня? Придумай, Стефан! Деловое свидание или что-нибудь в этом духе.

— Боюсь, это невозможно.

— Не верю, что ты скучаешь обо мне хотя бы в половину того, как я о тебе скучаю.

— Глупости, конечно, скучаю.

Положив трубку, он почувствовал неимоверную усталость. Почему это женщины столь неистовы и чертовски безрассудны? В будущем они с Розмари должны быть более осмотрительны. Не следует так часто встречаться.

После этого их отношения осложнились. Он был занят — весьма занят. Просто был не в состоянии много времени уделять Розмари и пытался ей это растолковать. Но она даже не слушала его объяснений.

— О, эти твои глупые старые политиканы — возомнили о себе.

— Но они…

Она ничего не понимала. И не желала понимать. Ее не интересовали ни его работа, ни его стремления, ни его карьера. Она хотела одного: чтобы он беспрестанно повторял, что любит ее. «Как прежде? Скажи мне, ты любишь меня?»

И он должен был ее убеждать, клясться. А она постоянно припоминала все, что он ей когда-нибудь говорил.

— Помнишь, ты сказал, что было бы великолепно умереть вместе? Навек уснуть в объятиях друг друга? А помнишь, ты говорил, что мы снарядим караван и отправимся в пустыню? Кругом звезды, верблюды — и мы позабудем весь мир?

Какие глупости говорят люди, когда они влюблены! Тогда они не замечали всей этой бессмысленности, а сейчас настало время взять себя в руки, все выбросить из головы. Почему женщины не могут не ворошить старое? Мужчины не любят, чтобы им постоянно напоминали о тех минутах, когда они выглядели круглыми идиотами.

Неожиданно она потребовала невероятного. Не сумеет ли он поехать в Южную Францию и там с ней встретиться? А может, на Сицилию или на Корсику — куда-нибудь, где тебя не увидят знакомые? Стефан угрюмо заметил, что такого места на земном шаре не существует. В самых невероятных местах ты всегда встретишь старого школьного приятеля, которого бог знает сколько лет не видел.

И тут она напугала его, сказав:

— Ну, подумаешь, какое это имеет значение?

Он напрягся, насторожился, похолодел нутром.

— Что ты имеешь в виду?

Она улыбнулась той самой обворожительной улыбкой, которая когда-то перевернула его душу и наполнила тело любовной истомой. Сейчас эта улыбка вызвала беспокойство.

— Леопард, дорогой, я иногда думаю, не глупо ли с нашей стороны прятаться по углам и таиться? Хватит притворяться. Джордж со мной разведется, а твоя жена разведется с тобой, и тогда мы сможем пожениться.

Вот этого-то ему и не хватало! Катастрофа! Крушение! И она ничего не понимает.

— Я не могу этого допустить.

— Но, дорогой, меня это ничуть не тревожит. Я не признаю условностей.

— «Но я-то их признаю», — подумал Стефан.

— Любовь — это самое главное. Не важно, что люди о нас подумают.

— Но мне это важно, дорогая. Подобный скандал похоронит мою карьеру.

— Ну и что? Для тебя найдется тысяча других дел.

— Не глупи.

— А зачем тебе вообще работать? У меня есть деньги, ты знаешь, мои собственные, я имею в виду не Джорджа. Мы объездим весь мир, побываем в наиболее живописных и уединенных местах — где, возможно, еще никто никогда не был. Или поедем на какой-нибудь остров в Тихом океане. Подумай: жаркое солнце, голубое небо и коралловые рифы.

Об этом стоило подумать. Об острове в Южном море! Обо всей этой идиотской галиматье. Она что, принимает его за туземца?

Он посмотрел на нее глазами, уже не туманившимися любовью. Красивая тварь с мозгами курицы! А он дурак — полнейший, круглый дурак. Но сейчас он уже, слава богу, в своем уме. И должен выпутаться из этой заварухи. Дай ей волю, и она исковеркает всю его жизнь.

Он сказал ей все, что тысячу раз до него повторяли другие мужчины. Все надо закончить. Это в ее же интересах. Он не может рисковать ее счастьем — и так далее и так далее.

Все кончено — неужели не ясно?

Но она решительно отказывалась понимать. Попробуй переубеди ее. Она обожает его, любит как никогда, она жить без него не может! Долг повелевает ей все рассказать мужу, и Стефан пусть расскажет жене всю правду! Вспомнилось, как он похолодел, когда ему подали ее письмо. Набитая дура! Навязчивая идиотка! Она пойдет и проболтается Джорджу, а Джордж Бартон начнет бракоразводный процесс и привлечет его в качестве соответчика. Сандра тогда тоже с ним разведется. Он в этом нисколько не сомневался. Она как-то по-дружески сказала ему: «Разумеется, когда я узнаю, что ты завел шашни с другой женщиной, — что еще останется мне делать, как нe развестись с тобой?» Такова Сандра. Она горда. Она не станет делиться мужчиной.

И тогда всему конец, он потеряет все, чего достиг. Неудачник! Мразь!

Он потеряет Сандру…

И вдруг, словно обухом по голове, он понял: это самое важное. Он потеряет Сандру. Сандру с ее квадратным белым лбом и ясными карими глазами. Сандру, его дорогого друга и соратника, его высокомерную, гордую, верную Сандру. Нет, он не может ее потерять… Не может… Что угодно, но только не это.

На лбу выступил пот.

Как выбраться из этого идиотского положения?

Как заставить Розмари внять голосу разума? Предположим, он скажет ей, что, как бы то ни было, а он все-таки любит жену? Нет. Она просто этому не поверит… Она все еще любит его — вот в чем беда.

Слепая ярость охватила его. Как, черт побери, заставить ее замолчать? Закрыть ей рот? Яд — самое надежное средство, подумал он с горечью.

Возле руки прожужжала оса. Он рассеянно посмотрел на нее. Забралась в банку с вареньем и пытается вылезти.

И я так же, подумал он, попался в ловушку сладострастия и теперь не могу выбраться.

Но нет, он, Стефан Фаррадей, как-нибудь выкарабкается. Время, нужно выиграть время.

Как раз в этот момент Розмари слегла с инфлюэнцей. Он сделал надлежащий ход — послал огромный букет цветов. Это дало ему некоторую передышку. На следующий день они с Сандрой обедают у Бартонов — день рождения Розмари. Розмари сказала: «Я ничего не предприму до моего дня рождения — это было бы слишком жестоко по отношению к Джорджу. Он столько хлопотал. Он такой славный. А когда все закончится, мы с ним договоримся».

Допустим, он ей скажет без обиняков, что все в прошлом, что он больше ее не любит? Он вздрогнул. Нет, он этого не посмеет. Она может побежать к Джорджу и устроить истерику. Она может даже прийти к Сандре. Ему слышится ее полный слез и сомнений голос.

«Он говорит, что больше меня не любит, но я знаю, это не правда. Он пытается быть верным — продолжать с вами игру, но вы согласитесь со мной, когда люди честно любят друг друга, у них не остается выбора. Поэтому-то я и прошу вас, — освободите его».

И Сандра с выражением, полным презрения и гордости, скажет: «Он может воспользоваться своей свободой!»

Она бы не поверила — разве может она поверить? Но Розмари покажет ей письма — те самые письма, которые он, надо же было быть таким ослом, написал ей. Бог знает, чего он там наворотил. Достаточно, более чем достаточно, чтобы убедить Сандру, — таких писем он никогда ей не писал…

Нужно что-то предпринять — как-то заставить Розмари замолчать. «Жаль, — подумалось ему, — что мы не живем во времена Борджиа…».

Бокал отравленного шампанского заставил бы ее замолчать.

Да, надо признаться, он так подумал.

Цианистый калий у нее в бокале шампанского, цианистый калий у нее в вечерней сумочке… Депрессия вследствие инфлюэнции.

И через стол глаза Сандры, глядящие ему прямо в глаза…

Почти год прошел — а он еще не может это забыть.

5. Александра Фаррадей

Сандра Фаррадей не позабыла Розмари Бартон. Едва ли не каждую минуту она вспоминала ее — повалившуюся в этот вечер на ресторанный стол.

Ей помнилось ее судорожное дыхание и как потом, подняв глаза, она увидела следящего за ее взглядом Стефана…

Прочел ли он в ее глазах истину? Увидел ли он ее ненависть и ужас, смешавшиеся с торжеством?

Вот уже почти год миновал, а все так свежо, словно это было вчера! Розмари не выходит из памяти. Как это страшно! Ужасно, если человек после смерти продолжает жить в вашем сознании. А Розмари продолжает жить. В сознании Сандры — и в сознании Стефана? Последнего она не знала, но вполне допускала подобную возможность.

«Люксембург» — ненавистное заведение с превосходной кухней, вышколенными проворными официантами, роскошным убранством. И нет возможности освободиться от тягостных раздумий, постоянные расспросы докучают донельзя.

Хочется забыть прошлое, но, как назло, все пробуждает воспоминания. Даже Файрхевен потерял свою прелесть, когда Джордж Бартон поселился в Литтл Прайерз.

Кто бы мог предположить такое? Джордж Бартон всегда отличался причудами. Не такого соседа хотелось ей иметь. Его присутствие в Литтл Прайерз нарушило все очарование и спокойствие Файрхевена. Каждое лето они здесь отдыхали, набирались сил и были счастливы со Стефаном — если они когда-нибудь были счастливы.

Губы ее сжались, вытянулись ниточкой. Да, тысячу раз да! Если бы не Розмари. Ведь это она разрушила хрупкую постройку взаимного доверия и нежности, которую они со Стефаном начали возводить.

Непонятная вещь, какой-то инстинкт, заставлял ее таить от Стефана собственную страсть, ее безраздельную преданность. Она полюбила его с той минуты, как он подошел к ней в резиденции министра-координатора, прикинувшись смущенным, притворившись, что не знает, кто она такая.

Но он-то все знал. Она и сама не понимала, когда это дошло до нее. Как-то, вскоре после свадьбы, он объяснил ей суть тонких политических манипуляций, необходимых для того, чтобы протащить какой-то закон.

И тогда сверкнуло в сознании: «Это мне что-то напоминает. Что?» Потом она поняла: это, в сущности, и есть та самая тактика, которую он применил тогда в резиденции министра-координатора. Она без удивления восприняла это открытие, словно оно долгое время таилось в глубине сознания и вот наконец всплыло на поверхность.

С самого начала их совместной жизни она поняла: он не любит ее так же сильно, как она любит его. Но она объясняла это тем, что он просто не способен на такую любовь. Сила собственной страсти удручала ее. Столь безрассудное, неистовое влечение, она знала, нечасто встречается среди женщин! Она бы охотно умерла ради него; ради него она готова была пойти на ложь, преступление, страдания! И вот, смирив свою гордость, она довольствовалась тем положением, которое он отвел для нее. Он нуждался в ее содействии, симпатии, интеллектуальной поддержке. Ему был нужен ее ум, но не ее душа, и те материальные выгоды, которые давало ей происхождение.

При этом она не позволяла себе выражать свою преданность, чтобы не поставить его в неловкое положение, зная, что он не может заплатить ей той же монетой.

И она искренне верила, что нравится ему и что он получает в ее обществе удовольствие. Она надеялась, что с годами, когда окрепнут их нежность и дружба, ее ноша значительно облегчится.

Как бы то ни было, думала она, он любит ее.

И вот появилась Розмари.

Временами, до боли закусывая губы, Сандра недоумевала, как может он воображать, будто она ничего не замечает. Она знала все с самой первой минуты — там, в Сан-Морице, — когда заметила взгляд, брошенный им на эту женщину.

Она точно знала, в какой день эта женщина сделалась его любовницей.

Она знала, какие духи эта тварь использует.

Умное лицо Стефана, его рассеянный взгляд ясно говорил ей все, о чем он вспоминает, о чем думает, — об этой женщине, у которой он только что был!

Сколько же надо иметь сил, думала она, чтобы хладнокровно измерять выпавшие на ее долю страдания? Лишь мужество и врожденная гордость помогали ей вынести эти бесконечные ежедневные мучения, на которые обрекла ее жизнь. Она не показывала, ни на секунду не показывала своих переживаний. Она худела, в лице не оставалось ни кровинки, она сделалась похожей на скелет, обтянутый кожей. Она заставляла себя есть, но не могла заставить себя спать. Долгими ночами лежала она, вглядываясь во тьму. Лекарства она ненавидела, принимать их считала признаком слабости. Собственные силы помогут ей вытерпеть. Жаловаться, умолять, настаивать — подобные вещи вызывали у нее отвращение.

Крошечным утешением, до чрезвычайности слабым, было то, что Стефан не оставлял ее. Допустить, что не любовь, а карьеристские соображения определяют его поведение, она все еще не могла. Он просто не хотел оставить ее.

Когда-нибудь, возможно, эта страсть пройдет…

Чем эта девчонка привлекла его?

Она обворожительна, красива — но не одна же она такая. Что же вскружило ему голову?

Она безмозгла, глупа и даже — это Сандру особенно утешало — не очень забавна. Ум — а не смазливость и не возбуждающие желание манеры удерживают мужчин. Сандра не сомневалась, все скоро закончится — Стефан порвет с той…

Она была убеждена, главный интерес в его жизни представляла работа. Он был рожден для крупных свершений и знал это. Наделенный государственным умом, он наслаждался своей деятельностью. Труд был целью всей его жизни. Неужели он этого не поймет, едва ослабеет страсть?

Ни разу Сандре не приходила в голову мысль оставить его. Она составляла часть его тела и его души, независимо от того, примет он ее или отбросит. Он был ее жизнью, ее существованием. Любовь полыхала в ней словно костер, на котором сжигали еретиков.

И вот наступил момент, когда занялась надежда. Они уехали в Файрхевен. Стефан, казалось, пришел в себя. Снова в них пробуждалось прежнее влечение. В сердце разрасталась надежда. Он по-прежнему желал ее, радовался ее обществу, доверялся советам. На какой-то момент он вырвался из объятий этой женщины.

Он успокоился, стал походить на себя.

Ничего непоправимого не произошло. С прошлым покончено. Если бы он только смог заставить себя окончательно порвать с ней…

Потом они возвратились в Лондон, и опять начались мучения. Стефан выглядел измученным, обеспокоенным, больным. Он лишился способности работать.

Ей казалось, она знает причину. Розмари хотела, чтобы он с ней уехал. Он раздумывал, не сделать ли ему этот шаг — бросить все самое главное в жизни. Глупость! Безумие! Работа для таких людей важнее всего — он настоящий англичанин. И он это сам прекрасно понимает. Да, но Розмари очень красива — и очень глупа. Стефан был бы не первым человеком, который пожертвовал бы карьерой ради женщины и потом в этом раскаивался!

Однажды в обществе за коктейлем Сандра поймала несколько слов — какую-то фразу: «…рассказать Джорджу — надо решиться…»

Незадолго перед тем Розмари слегла с инфлюэнцей.

В душе Сандры затлела надежда. Допустим, она получит пневмонию — такое случается. Один ее приятель прошлой зимой умер от этого. Если бы Розмари умерла…

Подобно средневековым женщинам, она могла ненавидеть упорно, решительно, настойчиво. И она ненавидела Розмари Бартон. Если бы мысли могли убивать, Розмари уже бы не было в живых.

Но мысли не убивают…

Нет у них такой силы…

В тот вечер в «Люксембурге» Розмари с ниспадающим по ее плечам мехом серебристой лисицы была неотразима. Похудевшая, бледная после болезни, она стала более хрупкой, и это придавало ее красоте неземное очарование. Она стояла, прихорашиваясь, перед зеркалом в дамской комнате.

Сандра, позади нее, разглядывала в зеркале их отражения. Ее собственное лицо — словно изваянное, холодное, безжизненное. Оно не выражало никаких чувств, кроме хладнокровной безжалостности.

Вдруг Розмари сказала:

— О, Сандра, я загородила все зеркало? Заканчиваю. Эта ужасная флю меня совершенно измотала. Еще секундочку… Чувствую слабость, и голова болит.

Сандра осведомилась с вежливой озабоченностью:

— У тебя весь вечер болит голова?

— Немножечко. Не найдется ли у тебя аспирина?

— У меня есть карманная аптечка.

Она открыла сумочку и достала аптечку.

Розмари ее охотно взяла.

Все это видела та темноволосая девушка, секретарь Бартона. Она подошла к зеркалу, чтобы слегка припудриться. Симпатичная девушка, даже красивая. И совсем не похожа на Розмари.

Потом они вышли из туалетной комнаты, сперва Сандра, за ней Розмари, за ней мисс Лессинг — да, и еще Ирис, сестра Розмари, она там тоже была. Очень взволнованная, с большими серыми глазами, в белом школьном платьице.

Они все вышли и присоединились к ожидающим в холле мужчинам.

Подскочил главный официант и провел их к столу. Они миновали величественный куполообразный свод, и ничто не предвещало приближающейся трагедии…

6. Джордж Бартон

Розмари…

Джордж поставил бокал и осоловело уставился на огонь.

Он уже достаточно выпил и немного расчувствовался.

Какая же прелестная девушка! Он от нее был без ума. Она это знала, а ему всегда чудилось, будто она над ним подсмеивается.

Когда он впервые попросил ее руки, она не ответила ему ничего определенного. Скорчила гримасу и что-то пробормотала.

— Понимаешь, старушка, в любое время — ты только скажи. Верно, это нехорошо. Ты на меня не глядишь. Я всегда был ужасным глупцом. Но мы могли бы образовать маленькую корпорацию. Ты ведь знаешь, что я переживаю, не так ли, а? То есть не только сейчас, а всегда. Понимаешь, не хочется упускать даже маленький шанс, но это так, к слову.

А Розмари смеялась и целовала ему затылок.

— Ты прелесть, Джордж, я не забуду про твое доброе предложение, но пока что я не собираюсь замуж.

И он серьезно отвечал:

— Правильно, не нужно торопиться. Следует подумать.

Он не питал никакой надежды — ни малейшей. Вот почему он так изумился, даже не поверил, когда она сказала, что выйдет за него замуж.

Конечно, она не любила его. Он это хорошо понимал. Просто она устала.

— Ты ведь понимаешь меня? Хочется спокойствия, и счастья, и уверенности. Я буду с тобой… Ты мне нравишься, Джордж. Ты милый, забавный, нежный и, думаю, замечательный. Поэтому я и хочу быть с тобой.

Он пробормотал:

— Договорились. Заживем по-королевски.

Ну что ж, и это совсем не было не правдой. Они были счастливы. Он довольствовался малым. И всегда говорил себе, что не следует жену слишком ограничивать. Розмари не удовлетворится его нудным обществом. Случались и отдельные истории! Он приучил себя быть терпимым к ним — к этим историям. Он твердо верил в их мимолетность: Розмари всегда возвращалась к нему. Он был терпелив, и все заканчивалось по-хорошему.

Что-то в нем нравилось ей. Ее привязанность к нему была постоянной и неизменной. И существовала она независимо от ее кокетничанья и увлечений.

Он приучился смотреть на это сквозь пальцы. И говорил себе, что при необычной красоте и влюбчивом характере Розмари от этого никуда не уйдешь. И не стоило тут волноваться.

Пофлиртовала с этим мальчиком, и все. Но когда он почувствовал нечто серьезное… Он сразу ощутил происшедшую в ней перемену. Она стала какой-то возбужденной, похорошела, словно вся засветилась. И вскоре голос инстинкта подтвердил весьма неприятные события.

Однажды, когда он зашел к ней в гостиную, она инстинктивно прикрыла рукой исписанную страницу. Он все понял. Она писала любовнику.

Тотчас же, как только она вышла из комнаты, он вошел туда и взял пресс-папье. Письмо она забрала с собой, но промокательная бумага была почти что свежей Он поднес ее к зеркалу и увидел слова, написанные размашистым почерком Розмари: «Мой дорогой, горячо любимый…»

Кровь застучала в ушах. Чувства Отелло сразу стали понятны ему. Спокойствие, рассудительность? Фу! Только дурак сохранил бы здесь спокойствие. Ему захотелось задушить ее! Захотелось хладнокровно убить этого парня. Кто он? Прощелыга Браун? Или этот навязчивый Стефан Фаррадей? Они оба пялятся на нее, как два одуревших от страсти барана.

Он увидел в зеркале свое лицо. Налившиеся кровью глаза. Вид помешанного.

При этом воспоминании бокал выпал из рук Бартона. Снова безумные желания охватили его, снова кровь застучала в ушах. Даже сейчас…

С трудом подавил он воспоминания. Не следует ворошить старое. Он не должен больше страдать.

Розмари умерла. Умерла и успокоилась. И ему пора успокоиться. Не следует терзаться.

Странно повлияла на него ее смерть.

Успокоение…

С Руфью он никогда об этом не говорил. Хорошая девушка Руфь. Светлая голова. В самом деле, что бы он делал без нее? Без ее помощи. Без ее сочувствия. И никакого намека на сальности. Нет в ней безумия Розмари…

Розмари, Розмари, сидящая за круглым столом в ресторане. Слегка осунувшаяся после флю… слегка похудевшая… но красивая, очень красивая. И всего через час…

Нет, он не станет об этом думать. По крайней мере сейчас. Его план… Этот план нужно обдумать.

Сперва надо поговорить с Рейсом. Показать ему письма. Что-то Рейс из них выудит? Ирис — та просто была ошарашена. И, очевидно, не имеет ни малейшего представления.

Ну что ж, в этой ситуации вся ответственность ложится на него. Все надо обмозговать.

План. Детали продуманы. Дата. Место.

Первого ноября. День Всех Святых. Подходящий предлог. Конечно, в «Люксембурге». Он постарается получить тот самый стол.

И те же самые гости — Антони Браун, Стефан Фаррадей, Сандра Фаррадей. Потом, разумеется, Руфь, Ирис и он сам. Седьмым гостем будет Рейс, который и тогда должен был присутствовать на банкете.

А одно место будет свободным.

Великолепно!

Потрясающе!

Повторение преступления.

Впрочем, не совсем точное повторение.

Мысли убегают в прошедшее.

День рождения Розмари.

И Розмари, распростертая на столе… мертвая…

Книга II «День всех святых»

1

Люцилла Дрейк раскудахталась. Это слово часто употреблялось в их семье и давало самое точное представление о тех звуках, которые слетали с добрых Люциллиных губ.

В это утро она была особенно занята, столько дел нужно было переделать, что и не знала, за что ей приняться. Приближалось возвращение в город, и появлялись связанные с переездом проблемы. Слуги, домашнее хозяйство, запасы на зиму, тысяча различных мелочей — и при всем этом, будьте любезны, опекайте Ирис.

— Дорогая моя, ты меня очень беспокоишь… ты такая бледная и измученная… будто ты не спала… ты спала? Если нет, у доктора Вилли есть прекрасное снотворное… или у доктора Гаскелла?. Что-то я сегодня должна сделать… Нужно пойти самой поговорить с бакалейщиком… Или прислуга опять что-нибудь напутала, или он сам мошенничает. Коробки, коробки с мыльным порошком — я никогда не беру больше трех на неделю. А может, принять что-нибудь успокаивающее? Истонский сироп, мне его давали, когда я была девочкой. И шпинат, разумеется. Велю сегодня к ленчу приготовить шпинат.

Ирис была слишком утомлена, чтобы следить за всеми поворотами мысли миссис Дрейк и выяснить, почему имя доктора Гаскелла напомнило тетушке о существовании местного бакалейщика, а если бы она об этом и спросила, то получила бы немедленный ответ: «Потому что бакалейщика зовут Кренфорд, моя дорогая». Тетя Люцилла всегда ясно понимала свою мысль.

Ирис просто, но убедительно сказала:

— Я совершенно здорова, тетя Люцилла.

— Чернота под глазами. Много трудишься.

— Я давно уже ничего не делала.

— Это тебе так кажется, дорогая. Теннис в больших дозах изнуряет молодых девушек. Мне кажется, воздух здесь очень нездоровый. Слишком низкое место. Если бы Джордж посоветовался со мной, а не с этой девчонкой…

— Девчонкой?

— С мисс Лессинг, с которой он так носится. Она, может, незаменима в конторе, и смею заметить — пусть и сидит на своем месте. Величайшая ошибка внушить ей мысль, что она вроде как член нашей семьи. Впрочем, она и без всяких поощрений сама это знает.

— Но, позвольте, тетя Люцилла, Руфь на самом деле член нашей семьи.

Миссис Дрейк презрительно фыркнула.

— Хотела бы им стать — разве не ясно. Бедный Джордж — сущий ребенок, когда дело касается женщин. Но ничего не получится, Ирис. Джорджа нужно защищать от него самого, и на твоем месте я бы прямо ему заявила, что и думать не стоит жениться на такой красавице, как мисс Лессинг.

Ирис удивилась:

— Никогда не думала, что Джордж женится на Руфи.

— Дитя, ты не видишь, что делается у тебя под носом. Конечно, тебе не хватает моего жизненного опыта.

Ирис не сдержала улыбки. Тетя Люцилла временами очень забавляла ее.

— Эта юная штучка не для женитьбы.

— В самом деле? — спросила Ирис.

— В самом деле? Разумеется, в самом деле.

— Разве она недостаточно мила? — (Тетушка ответила выразительным взглядом). — Мила для Джорджа, я имела в виду. Думаю, вы насчет нее ошибаетесь. Она, кажется, любит его. И была бы ему прекрасной женой, заботилась бы о нем.

Миссис Дрейк засопела, и самое что ни на есть возмущенное выражение появилось на ее добром, словно у овечки, лице.

— О Джордже есть кому позаботиться. Чего ему не хватает, хотелось бы знать? Прекрасное питание, уход. Ему должно быть приятно, что за домом следит такая умная девушка, как ты, а когда ты выйдешь замуж, надеюсь, я еще буду способна создать ему уют и беспокоиться о его здоровье. Не хуже этой юной конторщицы — что она понимает в хозяйстве? Цифры, гроссбухи, стенография, печатание — много ли от этого проку в семье?

Ирис улыбнулась, покачала головой, но спорить не стала. Ей вспомнились гладкая, как темный атлас, головка Руфи, нежный цвет лица и фигура, которую так ладно облегали любимые Руфью строгого покроя костюмы. Бедная тетя Люцилла, все ее представления об уюте, домашнем хозяйстве, как и о любви, совершенно обветшали — да и раньше, подумала Ирис, припомнив рассказы о ее замужестве, немного она в этих делах понимала.

Люцилла Дрейк, сводная сестра Гектора Марло, была ребенком от предыдущего брака. Она играла роль маленькой мамы для младшего братишки, когда умерла его мать. Занимаясь хозяйством в доме отца, она превратилась в типичную старую деву. Ей было под сорок, когда она встретила Калеба Дрейка, которому тогда уже перевалило за пятьдесят. Ее супружеская жизнь была непродолжительной, всего лишь два года, после чего она осталась вдовой с малюткой-сыном на руках. Запоздалое и столь неожиданное материнство сделалось высшей целью ее существования. Сын доставлял ей немало хлопот, огорчений, материальных лишений, но ни разу она не упрекнула его. Миссис Дрейк не желала видеть в своем сыне Викторе ничего плохого, разве что трогательное безволие. Виктор слишком доверчив и из-за своего простодушия легко сбивается с пути дурными приятелями. Виктор неудачник. Виктора обманывают. Он словно послушный котенок в руках скверных людей, которые эксплуатируют его доверчивость. Ее доброе, как у овечки, лицо делалось упрямым при малейшем порицании по адресу Виктора. Она знала своего собственного сына. Он был славным мальчиком, полным высоких желаний, а так называемые товарищи использовали его в своих целях. Она знала, лучше всех знала, как ему ненавистно просить у нее денег. Но когда бедный мальчик попадает в безвыходное положение, что еще остается ему делать? К кому, как не к ней, станет он обращаться?

Приглашение Джорджа жить у него в доме и присматривать за Ирис просто с неба свалилось в тот самый момент, когда она была в отчаянном положении, находясь на грани нищеты. Весь этот год она прожила в счастии и довольстве, а кого обрадует необходимость уступить свое место молодой напористой пройдохе, которая, вне всякого сомнения, только и мечтает, как бы ей захомутать Джорджа со всем его состоянием… Вкралась в доверие, наставляет Джорджа, как меблировать дом, сделалась незаменимой — но есть, слава богу, человек, который ее видит насквозь!

Люцилла решительно закачала головой, так что затряслись мягонькие двойные щечки, с гордым и независимым видом вскинула брови и приступила к не менее интересному и более неотложному вопросу.

— Дорогая, ума не приложу, что делать с этими одеялами. Не знаю, как их укладывать, вернемся-то мы только будущей весной. Или все-таки Джордж предполагает наезжать сюда на выходные? Он ничего не сказал?

— Полагаю, он и сам этого не знает. — Ирис считала, что о таких пустяках и думать не стоит. — Если будет хорошая погода, было бы неплохо изредка сюда приезжать. Впрочем, мне все равно. Пускай здесь что-нибудь останется на всякий случай, вдруг мы все-таки приедем.

— Да, дорогая, но следовало бы знать. Потому что, видишь ли, если мы не вернемся до следующего года, тогда одеяла надо пересыпать нафталином. А если мы приедем, тогда этого делать не нужно, потому что будем одеялами пользоваться, а запах нафталина столь неприятен.

— Не беда, мы ими не пользуемся.

— В самом деле, лето было очень жаркое, везде развелось столько моли. Все говорят, много в этом году моли. И ос, разумеется. Хоукинс сказал мне вчера, этим летом он нашел тридцать осиных гнезд… тридцать… только подумай…

Ирис подумала про Хоукинса… крадущегося в полумгле… рука с цианидом… цианид… Розмари… Отчего все возвращается к этому?

Слабым ручейком журчал голос Люциллы. Она уже говорила о чем-то другом.

— …и надо ли закладывать серебро? Леди Александра говорит, так много грабителей… хотя, конечно, у нас надежные ставни… Не нравится мне ее прическа… лицо становится таким неприступным… но я думаю, она и есть неприступная женщина. И нервная какая. Теперь все нервные. Когда я была девочкой, люди не знали, что такое нервы. Мне что-то последнее время не нравится вид Джорджа — уж не собирается ли он заболеть инфлюэнцей? Я спрашивала раз или два, нет ли у него жара. Но, может, из-за дела переживает. И знаешь, он так на меня посмотрел, как будто что-то задумал.

Ирис вздрогнула, а Люцилла торжественно провозгласила:

— Я так и сказала: простуда это у вас.

2

Как бы я хотела, чтобы они никогда не приезжали сюда.

Сандра Фаррадей произнесла эти слова с такой неподдельной горечью, что ее муж обернулся и удивленно посмотрел на нее. Ему показалось, будто его собственные мысли превратились в слова — те самые мысли, которые он так упорно скрывал. Значит, Сандра чувствует то же, что и он? И ей кажется, что Файрхевен утратил свою прелесть, что его покой был нарушен их новыми соседями, живущими за парком в миле от них.

Он сказал, не в силах скрыть свое удивление:

— Я не знал, что ты тоже их недолюбливаешь. Мгновенно, или это так показалось ему, она овладела собой.

— Соседи на даче — это все. Они либо друзья, либо враги; в Лондоне другое дело, там ты можешь поддерживать с людьми просто приятельские отношения.

— Нет, — сказал Стефан, — здесь что-то не то.

— А теперь еще это несуразное приглашение.

Оба замолчали, вспоминая происшедшее во время ленча. Джордж Бартон был очень мил, оживлен, но за всем этим угадывалось умение скрывать волнение. Все эти дни Бартон вел себя очень странно. До смерти Розмари Стефан не обращал на него особого внимания. Джордж всегда был в тени, как добрый и скучный муж у молодой и красивой жены. Обманывая Джорджа, Стефан не чувствовал ни малейших уколов раскаяния. Джордж принадлежал к тем мужьям, которые созданы для того, чтобы их обманывали. Много старше ее, не обладающий внешностью, способной удержать красивую и капризную женщину. Не заблуждался ли сам Джордж? Стефан так не думал. Джордж, полагал он, очень хорошо знал Розмари. Он любил ее и имел весьма скромное представление о своих возможностях ублажить жену. И в то же время Джордж, должно быть, страдал.

После трагедии они с Сандрой мало видели его. Пока он неожиданно не ворвался в их жизнь, объявившись по соседству в Литтл Прайерз, и притом, как думалось Стефану, очень переменится.

Стал более живым, более уверенным. И — да, весьма странным.

Он и сегодня был вроде не в себе. Это неожиданное приглашение. Вечер по случаю восемнадцатилетия Ирис. Он очень надеется, что Стефан с Сандрой придут обязательно… Они так хорошо к нему относились.

Сандра торопливо проговорила:

— Разумеется, это было бы великолепно. — Естественно, в Лондоне Стефан очень утомляется, да и у нее самой великое множество всяких скучнейших обязанностей, но она надеется, что им удастся выкроить время.

— Тогда назначим день, а?

Запомнилось лицо Джорджа — порозовевшее, улыбающееся, настойчивое.

— Я думаю, через неделю — в среду или четверг? Четверг, первое ноября. Договорились? Но можно выбрать любой день, который вас устроит.

Это радушное приглашение связывало их по рукам и ногам — в нем крылся какой-то подвох. Стефан заметил, что Ирис покраснела и выглядела смущенной. Сандра держалась великолепно. Она была спокойна, улыбалась и сказала, что четверг, первое ноября, вполне их устраивает…

Вдруг мысли, терзавшие его, прорвались решительным восклицанием:

— Нам не следует идти!

Сандра чуть обернулась к нему. Глубокая задумчивость печалила ее лицо. — Думаешь, не следует?

— Легко можно придумать какое-то объяснение.

— Он потребует, чтобы мы пришли в другой раз — переменит день. Кажется, он очень рассчитывает на наше присутствие.

— Не могу понять почему. Празднуется день рождения Ирис, и мне не верится, что она особенно нуждается в нашей компании.

— Нет… нет… — задумчиво проговорила Сандра. Потом спросила:

— А тебе известно, где намечается встреча?

— Нет.

— В «Люксембурге».

Он чуть не лишился дара речи. Почувствовал, как побледнело лицо. Взял себя в руки и посмотрел ей прямо в глаза. Это причуда или здесь кроется какой-то умысел?

— Но это же чушь! — вскричал он, пытаясь за нарочитым возмущением скрыть охватившее его смятение. — «Люксембург», где… Воскресить прошлое? Он, должно быть, спятил.

— Я об этом подумала, — сказала Сандра.

— Но в таком случае мы, безусловно, откажемся прийти. Эта… эта история ужасно неприятна. Ты помнишь, какую огласку она получила — во всех газетах фотографии…

— Да, приятного мало.

— Неужели он не понимает, насколько нам это нежелательно?

— Знаешь, Стефан, у него есть на это своя причина. Причина, в которую он меня посвятил.

— И что же это за причина?

Он благодарил бога, что в эту минуту она не глядит на него.

— После ленча он отвел меня в сторону, сказал, что хочет мне объяснить кое-что. И сказал, что Ирис… никак не оправится от потрясения после смерти сестры.

Она замолчала, Стефан выдавил из себя:

— Что ж, должен заметить, это соответствует истине — она выглядит далеко не лучшим образом. За ленчем я подумал, что она, наверное, больна.

— Да, мне сначала тоже так показалось — впрочем, потом она немного оправилась. Но я передаю лишь то, что сказал Джордж. Он объяснил, что Ирис с тех пор избегает посещать «Люксембург».

— Ну и что?

— И он полагает, что это ненормально. Будто бы он советовался со специалистом по нервным болезням — одним из современных светил, — и тот считает, что после нервного потрясения не следует избегать обстоятельств, при которых оно произошло, а, наоборот, нужно их снова пережить. По принципу: летчика после аварии снова посылают в полет.

— Этот специалист рекомендует устроить еще одно самоубийство?

— Он советует преодолеть связанные с этим рестораном ассоциации, — спокойно ответила Сандра. — Как бы то ни было, это всего-навсего ресторан. Он предлагает обычную вечеринку, по возможности с теми же самыми людьми.

— Очень приятное развлечение.

— Ты решительно возражаешь, Стефан?

Острая, как боль, тревога пронзила его. Он моментально ответил.

— Разумеется, не возражаю. Я лишь подумал, насколько безумна эта мысль. Меньше всего я беспокоюсь за себя… Я думаю главным образом о тебе. Но если ты не возражаешь…

Она перебила его:

— Возражаю. И решительно. Но Джордж так все обставил, что отказываться довольно затруднительно. Кроме того, в этом сезоне я часто бывала в «Люксембурге» — как и ты. Наше отсутствие будет заметным.

— Да, в такую странную ситуацию мы еще не попадали.

— Согласна. Стефан проговорил:

— Как ты выразилась, отказаться будет довольно затруднительно — если мы отклоним одно приглашение, последует новое. Но, Сандра, я не вижу причин, из-за которых ты должна подвергать себя мучениям. Я пойду, а ты в последнюю минуту откажешься — головная боль, простуда — мало ли что можно придумать.

Он увидел, как напряглись ее скулы.

— Это трусость. Нет, Стефан, если пойдешь ты, пойду и я. Кроме того, — она накрыла ладонью его руку, — как бы мало ни значил наш союз, все-таки все наши трудности мы должны делить пополам.

Он пристально посмотрел на нее, оглушенный глубоким сарказмом, высказанным столь непринужденно, словно речь шла о банальном, не имеющем значения пустяке.

Придя в себя, он сказал:

— Почему ты так говоришь? «Как бы мало ни значил наш союз»?

Она смерила его продолжительным взглядом:

— Разве это не так?

— Нет, тысячу раз нет. Наши отношения для меня все.

Она улыбнулась.

— Надеюсь, мы отличная пара, Стефан. Тянем в одну сторону.

— Я не это имею в виду. — Дыхание его сделалось прерывистым. Он схватил ее за руку, притянул к себе. — Сандра, неужели ты не понимаешь, что весь мир для меня — это ты?

Произошло невероятное, непредвиденное. Она очутилась в его объятиях, он прижимал ее к себе, целовал, бормотал бессвязные слова.

— Сандра… Сандра… дорогая. Я люблю тебя… Я так боялся тебя потерять.

Она спросила чужим голосом:

— Из-за Розмари?

— Да. — Он выпустил ее, отшатнулся назад, лицо сделалось испуганным до не правдоподобия.

— Ты знала про Розмари?

— Разумеется — все это время.

— И ты все раскусила?

Она покачала головой.

— Нет, не раскусила. Я думаю, никогда не раскушу. Ты любил ее?

— Ни капельки. Я любил только тебя.

Злоба охватила ее. Она ответила его же собственными словами:

— Сразу же, как только ты увидел меня? Не повторяй этой лжи — ведь это же ложь.

Неожиданное нападение не ошеломило его. Он задумался на мгновение.

— Да, это ложь — и, как это ни странно, нет. Я начинаю верить, что это правда. Сандра, постарайся понять… Ты та женщина, которая была мне нужна. Вот это, по крайней мере, правда. И теперь, оглядываясь в прошлое, я могу честно сказать: не будь это правдой, я бы никогда не отважился подойти к тебе.

Она сказала с обидой:

— Но ведь ты не любил меня!

— Нет, никого и никогда я не любил. Я был измученным, не способным любить существом, любующимся — да, именно так — утонченной неприступностью собственной натуры! И вдруг я влюбился, «там, в комнате», — влюбился глупо, неистово, как дурак. Это словно гроза посреди лета — могучая, не правдоподобная, мгновенная. — Он добавил с упреком:

— Вот тебе сказка, рассказанная глупцом, полная крика и ярости и совершенно бессмысленная! — Он помолчал, потом опять заговорил. — Именно здесь, в Файрхевене, я очнулся и понял истину.

— Истину?

— Что ты и твоя любовь — единственный смысл всей моей жизни.

Она прошептала:

— Если бы я только знала…

— О чем ты думала?

— Я думала, ты собираешься с ней уехать.

— С Розмари? — Он хмыкнул. — Это была бы настоящая пожизненная каторга!

— Она не хотела, чтобы ты с ней уехал?

— Хотела.

— Что же произошло?

Стефан глубоко вздохнул. Снова повеяло прошлым. Возникла неясная угроза. Он сказал:

— Ужин в «Люксембурге».

Оба замолчали, пораженные одним и тем же видением: посиневшее, застывшее лицо красавицы… Наступило молчание. Затем Сандра спросила:

— Что будем делать?

— То, что ты сама сейчас предложила. Будем действовать вместе. Сходим на это ужасное сборище, по какой бы причине оно ни собиралось.

— Ты не веришь тому, что сказал Джордж насчет Ирис?

— Нет, а ты?

— Возможно, это и правда. Но даже если это и так, причина совершенно в другом.

— А в чем, ты думаешь?

— Не знаю, Стефан, но я боюсь.

— Джорджа Бартона?

— Да, я думаю, он…знает.

— Что знает? — резко спросил Стефан.

Она слегка повернула голову, глаза их встретились Сандра прошептала:

— Не нужно бояться. Нам потребуется мужество — предельное мужество. Ты будешь великим человеком, Стефан, — человеком, решающим мировые проблемы… и ничто не помешает этому. Я твоя жена, и я люблю тебя.

— Что ты думаешь об этом вечере, Сандра?

— Думаю, это ловушка.

— И мы полезем в нее? — медленно проговорил он.

— Мы не можем раскрыть своих карт.

— Разумеется.

Вдруг Сандра отбросила голову назад и засмеялась.

— Горе тебе, Розмари. Ты все равно проиграешь, — сказала она.

Стефан сжал ее плечо.

— Успокойся, Сандра. Розмари умерла.

— Да? А мне иногда кажется, будто она жива.

3

Посреди парка Ирис сказала.

— Позволишь мне не возвращаться с тобой, Джордж? Хочется пройтись. Поднимусь на Монастырский холм и спущусь лесом. Весь день ужасно болит голова.

— Бедняжка. Ступай. Я не пойду с тобой, сегодня я жду одного человека, но точно не знаю, когда он появится.

— Хорошо. Встретимся за чаем.

Она решительно повернулась и направилась в сторону леса, опоясывавшего склоны холма.

Очутившись у подножия холма, она глубоко вздохнула. Был обычный для октября душный волглый день. Нудная сырость покрывала листья деревьев, серые тучи нависли над головой, грозясь близким дождем. На холме воздуха было не намного больше, чем в долине, но тем не менее Ирис показалось, что дышится здесь более свободно.

Она села на ствол упавшего дерева и начала разглядывать поросшую лесом лощину, в которой приютился Литтл Прайерз. Дальше, слева, сверкало белизной поместье Файрхевен.

Ирис угрюмо созерцала ландшафт, подперев щеку рукой.

Позади нее раздался легкий шорох, едва ли более громкий, чем шум падающей листвы. Она резко обернулась как раз в ту минуту, когда раздвинулись ветви и из-за них появился Антони Браун.

Она вскрикнула, притворно сердясь:

— Тони! Почему ты всегда появляешься как… как демон в пантомиме?

Антони бросился на землю возле нее. Он достал портсигар, предложил ей сигарету и, когда она покачала головой, взял себе и закурил. Затянувшись дымом, ответил:

— Потому что я тот, кого газеты называют Таинственным незнакомцем. Люблю возникать из ничего.

— Как ты узнал, где я?

— С помощью превосходного бинокля. Я знал, что ты завтракала с Фаррадеями, и когда ты ушла, следил за тобой с холма.

— Почему ты не приходишь к нам в дом, как всякий обычный человек?

— Я не обычный человек, — с вызовом сказал Антони. — Совсем не обычный.

— Я думаю, обычный.

Он метнул в нее взгляд, спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего. По крайней мере…

Она замолчала.

— По крайней мере? — спросил Антони. Ирис вздохнула.

— Надоело все здесь. Ненавижу. Хочу в Лондон. — Ты скоро уезжаешь, да?

— На следующей неделе.

— Значит, у Фаррадеев был прощальный банкет?

— Никакой не банкет. У них был всего лишь их старый кузен.

— Ирис, тебе нравятся Фаррадеи?

— Не знаю. Не особенно — впрочем, они были с нами весьма приветливы… они были приятелями Розмари.

— Да, — сказал Антони, — они были приятелями Розмари, но как-то не представляется, что Сандра Фаррадеи могла иметь с Розмари дружеские отношения, а?

— Не представляется, — ответила Ирис. Она бросила подозрительный взгляд, но Антони продолжал невозмутимо курить.

Вдруг он сказал:

— Знаешь, что больше всего меня поражает в Фаррадеях? Именно то, что они Фаррадеи. Я их всегда так и воспринимаю — не как Стефана с Сандрой, двух людей, объединенных государственными и церковными установлениями, но как определенную двуединую общность — Фаррадеи. И это более интересно, чем ты можешь себе представить. Два человека с общей целью, общим жизненным укладом, одинаковыми надеждами, страхами, верованиями. И при этом полная несхожесть характеров. Стефан Фаррадеи, должен сказать, человек широкого кругозора, исключительно чуткий к окружающему мнению, ужасно неуверенный в себе и недостаточно смелый. Сандра, напротив, отличается средневековой узостью воззрений, фанатичной преданностью и храбростью, граничащей с безрассудством.

— Он всегда казался мне, — сказала Ирис, — довольно напыщенным и глупым.

— Он совсем не глуп. Обыкновенный несчастный карьерист.

— Несчастный?

— Большинство карьеристов несчастны. Поэтому-то они и добиваются успеха — они стараются сами себе что-то доказать и ради этого из кожи лезут вон, добиваясь признания окружающих.

— Какие у тебя странные идеи, Антони.

— Ты найдешь их совершенно справедливыми, если только в них вдумаешься. Счастливые люди — обычно неудачники, потому что они настолько довольны собой, что ни черта не добиваются. Как я. Впрочем, и они не откажутся от лакомого кусочка — опять-таки, как я.

— Ты очень о себе высокого мнения.

— Просто я дорожу моими мыслями, в то время как ты ими пренебрегаешь.

Ирис засмеялась. Настроение ее улучшилось. Исчезли тупая апатия и страх. Она посмотрела на часы.

— Пойдем к нам на чай, порадуй моих домочадцев своим милым обществом.

Антони покачал головой.

— Не сегодня. Мне пора возвращаться. Ирис резко повернулась к нему.

— Почему ты никогда не заходишь к нам? Видимо, есть какая-то причина.

Антони пожал плечами.

— Я не нравлюсь твоему шурину — он это ясно дал почувствовать.

— О, не обращай на Джорджа внимания. Зато тетушка Люцилла и я тебя приглашаем… она милая старушка… тебе понравится.

— Не сомневаюсь — и тем не менее…

— Ты приходил к нам при Розмари.

— Это, — сказал Антони, — совсем другое дело. Ирис почувствовала, будто какая-то холодная рука чуть сжала ей сердце. Она сказала:

— Почему ты оказался здесь сегодня? У тебя тут дела?

— Очень важные — это ты. Я пришел сюда, чтобы задать тебе один вопрос, Ирис.

Холодная рука исчезла. Ее сменил волнующий трепет, знакомый всем женщинам со дня сотворения мира. На лице Ирис появилось то же самое выражение наигранного недоумения, с которым ее прабабушка в свое время восклицала: «О, мистер такой-то, это так неожиданно!»

— Да? — Она обратила на Антони свой простодушный взгляд.

Он посмотрел на нее, взгляд был мрачен, почти суров.

— Ответь мне искренне, Ирис. Вот мой вопрос: ты мне веришь?

Она отшатнулась. Не такого вопроса ожидала она. Он это заметил.

— Ты ведь не думаешь, что это единственный вопрос, который я хотел тебе задать! Но это очень важно, Ирис. Для меня это важнее всего на свете. Повторяю; ты мне веришь?

Долю секунды продолжались колебания, затем она ответила, потупив глаза:

— Да.

— Тогда я пойду дальше и спрошу тебе еще кое о чем. Поедешь в Лондон и выйдешь за меня замуж, никому не рассказывая об этом?

Она обомлела.

— Но я не могу! Просто не могу.

— Не можешь выйти за меня замуж?

— Нет, не то.

— А ты любишь меня. Ведь любишь? В ушах прозвучал собственный голос:

— Да, я люблю тебя, Антони.

— Но ты не поедешь и не обвенчаешься со мной в церкви святой Эльфриды в Блумсбери, в приходе, в котором я уже несколько недель проживаю и где я, следовательно, в любое время могу получить разрешение на брак?

— Как могу я сделать подобное? Джордж будет страшно обижен, и тетя Люцилла некогда мне этого не простит. Кроме того, я еще не достигла нужного возраста. Мне только восемнадцать.

— Ты должна будешь скрыть свой возраст. Не знаю, какое наказание ожидает меня за женитьбу на несовершеннолетней без согласия ее опекуна… Кстати, кто твой опекун?

— Джордж.

— Ну что же, какому бы наказанию я ни подвергся, развести нас не смогут, и это главное.

Ирис покачала головой.

— Не могу я так поступить. Не могу быть настолько легкомысленной. Зачем? Для чего?

Антони ответил:

— Поэтому-то я и спросил тебя сперва, веришь ли ты мне. Ты можешь на меня положиться. Так будет лучше. И ни о чем не волнуйся.

Ирис несмело произнесла:

— Если бы только Джордж узнал тебя чуточку получше. Пойдем со мной. Никого не будет. Только он и тетя Люцилла.

— Ты уверена? Я думал… — Он осекся. — Когда я поднимался по холму, я увидел человека, шедшего к вам… И, забавно, я узнал его. Мне уже приходилось с ним встречаться.

— Да, разумеется… я забыла… Джордж говорил, что ожидает кого-то.

— Человека, которого я увидел, зовут Рейс, полковник Рейс.

— Весьма возможно, — согласилась Ирис. — Джордж знает некоего полковника Рейса. Он должен был с нами обедать в тот вечер, когда Розмари…

Она замолчала, голос задрожал. Антони сжал ее руку.

— Не вспоминай, дорогая. Я знаю, это чудовищно. Она покачала головой.

— Не могу забыть. Антони…

— Да?

— Тебе не приходило в голову… ты не задумывался… — Она с трудом подбирала слова. — Тебя никогда не мучила мысль… что Розмари не покончила с собой? Что, возможно, она была… убита?

— Боже, с чего это ты взяла, Ирис?

Она не ответила. Снова спросила:

— Такая мысль не приходила тебе в голову?

— Разумеется, нет. Вне сомнения, Розмари покончила с собой.

Ирис промолчала.

— Кто тебе это внушил?

Мелькнуло искушение рассказать ему поведанную Джорджем чудовищную историю, но она сдержалась. Негромко произнесла:

— Просто подумалось.

— Глупышка, выбрось все это из головы. — Он помог ей подняться, чмокнул в щеку. — Милая психопатка. Забудь Розмари. Думай только обо мне.

4

Попыхивая трубкой, полковник Рейс внимательно посмотрел на Джорджа Бартона.

Он знал Джорджа с незапамятных времен, когда тот был еще мальчиком. Дядя Бартона имел по соседству с Рейсами дачу. Между ними было почти двадцать лет разницы Рейсу — за шестьдесят. Высокий, подтянутый, с военной выправкой, загорелым лицом, густой серебристой шевелюрой и внимательными темными глазами.

Между этими двумя людьми никогда не существовало особой близости. Просто Бартон напоминал Рейсу «юного Джорджа» — был одной из тех многочисленных смутных примет, которые связывали его с молодостью.

В эту минуту Рейсу подумалось, что он не имеет ни малейшего представления, для чего же он понадобился «юному Джорджу». Во время их нечастых свиданий у них не находилось о чем поговорить. Рейс вечно сидел на чемоданах, он принадлежал к тому типу людей, которым империя обязана своим появлением, — большую часть жизни он провел за границей. Джордж был типичный горожанин. Их интересы так различались, что при встречах, обменявшись банальными замечаниями о «старых днях», оба попадали в объятия молчания, благоприятствующего долгим и тягостным размышлениям. Полковник Рейс не был хорошим собеседником и мог бы служить превосходной моделью сильного, но не словоохотливого человека, столь любимого романистами предшествующих поколений.

Молчал он и сейчас, недоумевая, с чего это «юный Джордж» так настаивал на их свидании. Подумал он и о том, что за год, прошедший после их последней встречи, Джордж как-то переменился. Рейс всегда поражался Бартону как весьма нудному существу — осторожному, практичному, лишенному воображения.

С ним, подумал он, что-то стряслось. Суетится как кошка. Уже в третий раз закуривает сигару — совсем на него непохоже.

Рейс вынул изо рта трубку.

— Итак, Джордж, что с вами стряслось?

— Вы правы, Рейс, — стряслось. Мне необходимы ваш совет и ваша помощь.

Полковник выжидающе кивнул.

— Почти год назад вы были приглашены к нам на обед в Лондоне — в «Люксембурге». В последнюю минуту вам пришлось уехать за границу.

Рейс снова кивнул.

— В Южную Африку.

— На этом обеде умерла моя жена.

Рейсу стало не по себе.

— Знаю. Читал. Не стал говорить об этом и выражать вам сочувствие, поскольку не хотел ворошить прошлое. Но я скорблю, старина, вы это знаете.

— Да, да. Однако дело не в этом. Полагают, моя жена совершила самоубийство.

Одно слово привлекло внимание Рейса. Брови его взметнулись.

— Полагают?

— Прочтите.

Бартон сунул ему два письма. Брови Рейса еще более изогнулись.

— Анонимные письма?

— Да. И я им верю.

Рейс в раздумье покачал головой.

— А это уже опасно. Вы удивитесь, узнав, какое множество лживых писем вызывает всякое событие, получившее огласку в печати.

— Я это знаю. Но они написаны не сразу же — они написаны спустя шесть месяцев.

Рейс кивнул.

— Это другое дело. Кто, вы думаете, их написал?

— Не знаю. Не представляю. Дело в том, что я им верю. Моя жена была убита.

Рейс положил трубку. Слегка выпрямился.

— С чего это вы взяли? Раньше что-нибудь подозревали? А полиция?

— Когда все это случилось, я был ошеломлен — просто обескуражен. Выводы следствия сомнений не вызывали. Моя жена перенесла инфлюэнцу, была истощена. Никаких подозрений не возникало: самоубийство, и все. Понимаете, у нее в сумочке нашли яд.

— Какой яд?

— Цианид.

— Понимаю. Она отравила им шампанское.

— Да. В то время это казалось вполне правдоподобным.

— Она когда-нибудь угрожала самоубийством?

— Никогда. Розмари любила жизнь.

Рейс кивнул. Он лишь однажды видел жену Джорджа. Она показалась ему милой дурочкой, но, вне всякого сомнения, совсем не расположенной к меланхолии.

— Каково медицинское заключение о состоянии рассудка и все такое прочее?

— Доктор Розмари — пожилой человек, он лечил их семью, когда они еще были детьми. Так он в это время путешествовал по морю. Его молодой партнер посещал Розмари во время болезни. Я запомнил все, что он сказал: по его мнению, подобная разновидность инфлюэнцы может дать очень серьезные нервные осложнения. Джордж помолчал, а затем продолжил:

— Пока я не получил эти письма, я не разговаривал с постоянным врачом Розмари. Разумеется, о письмах я ничего не сказал — просто обсудили случившееся. Он сказал мне, что происшедшее очень его удивило. Он бы никогда этому не поверил. Розмари не имела ни малейшей склонности к самоубийству. Случившееся, по его мнению, свидетельствует о том, что поведение пациента предсказать невозможно.

Джордж опять замолчал, потом снова заговорил.

— После разговора с ним я понял, насколько сомнительно предположение о самоубийстве. Кроме того, я хорошо знал мою собственную жену. Она была очень неуравновешенной. Могла рассердиться из-за пустяка, могла совершить опрометчивый и необдуманный поступок, но у меня не было никаких оснований предполагать, что ей взбредет мысль «разом покончить со всем».

Рейс смущенно пробормотал:

— Может быть, у нее были какие-то иные причины для самоубийства, не зависящие от нервного истощения? Не была ли она чем-то расстроена?

— Я… нет… она, возможно, была немного нервной. Стараясь не глядеть на своего друга, Рейс сказал:

— Не любила ли она позировать? Вы знаете, я лишь однажды видел ее. Но есть люди, которые… хм… могут выкинуть такое коленце… обычно, если они с кем-нибудь поссорятся. Действуют по-ребяческому принципу: «вот я тебе покажу».

— Розмари со мной не ссорилась.

— Нет. Должен сказать, факт употребления цианида, как правило, исключает подобное предположение. Не такое это средство, с которым можно безопасно по-обезьянничать — и всем это известно.

— Разумеется. Кстати, если бы Розмари решилась что-то с собой поделать, отважилась бы она на такое? Болезненно и… и отвратительно. Более подошла бы солидная доза снотворного.

— Согласен. Известно, где она купила или достала цианид?

— Нет, но она была с друзьями за городом, и там они травили осиные гнезда. Возможно, тогда она и взяла щепотку цианистого калия?

— Да… его нетрудно достать. У всех садовников он имеется в избытке.

Рейс сказал после непродолжительного молчания:

— Давайте подведем итог. Отсутствуют доказательства, подтверждающие самоубийство или какие бы то ни было приготовления к нему. Эта возможность, по-видимому, полностью исключается. Но в равной мере нет доказательств, указывающих на убийство, иначе полиция их непременно бы нащупала. У них, знаете, нюх на такие дела.

— Просто мысль об убийстве казалась совершенно не правдоподобной.

— Но не показалась таковой вам спустя шесть месяцев?

Джордж медленно произнес:

— Наверное, я чувствовал все время некоторую неудовлетворенность. И душу одолевали сомнения, поэтому, когда новая версия предстала передо мной, написанная черным по белому, я воспринял ее без колебаний.

— Да, — кивнул Рейс. — Ну что ж, попробуем разобраться. Кого вы подозреваете?

Джордж подался вперед — лицо свела судорога.

— Все это так чудовищно. Если Розмари была убита, значит, один из сидящих за столом людей, один из наших друзей, является ее убийцей. Никто больше не приближался к столу.

— А официанты? Кто разливал вино?

— Чарлз, главный официант «Люксембурга». Вы ведь знаете Чарлза.

Рейс не отрицал сказанного. Чарлза знали все. Мысль, будто бы Чарлз мог сознательно отравить клиента, казалась совершенно нелепой.

— А обслуживал нас Джузеппе. Мы хорошо знаем Джузеппе… Я знаю его много лет. Он всегда меня обслуживает. Очаровательный маленький весельчак.

— Итак, мы прибыли на банкет. Кто там присутствовал?

— Стефан Фаррадей, член парламента. Его жена леди Александра Фаррадей. Мой секретарь Руфь Лессинг. Один парень по имени Антони Браун. Ирис — сестра Розмари и я. Всего семь человек. С вами должно было быть восемь. Когда вы отказались, мы в последнюю минуту не смогли подыскать подходящего человека.

— Ясно. Ну что ж, Бартон, кто, как вы предполагаете мог это сделать?

— Не знаю! — закричал Джордж. — Я сказал вам, не знаю. Если бы я мог только предположить…

— Прекрасно… прекрасно… Мне подумалось, что у вас могли быть определенные подозрения. Впрочем, в подозрениях недостатка не будет. Как вы сидели — начиная с вас?

— Справа от меня — Сандра Фаррадей. С ней рядом — Антони Браун. Потом Розмари. Потом Стефан Фаррадей, Ирис и слева от меня Руфь Лессинг.

— Ясно. А ваша жена в тот вечер, до того, уже пила шампанское?

— Да. Бокалы наполнялись несколько раз. Все случилось во время кабаре. Стоял страшный шум — выступал один из негритянских ансамблей, и мы все были увлечены представлением. Она упала на стол, и вслед за этим загорелся свет. Может быть, она вскрикнула… или забилась в конвульсиях… но никто ничего не слышал. Врач сказал, что смерть наступила практически мгновенно. Бог милостив.

— Да, именно так. Ну что ж, Бартон, при поверхностном рассмотрении все совершенно очевидно.

— Вы имеете в виду…

— Разумеется, Стефана Фаррадея. Он сидел по правую руку от нее. Ее бокал с шампанским находился возле его левой руки. Легче всего положить яд, когда погасили огни, а внимание присутствующих было устремлено на сцену. Ни у кого другого не было такой благоприятной возможности. Я хорошо знаю, какие в «Люксембурге» столы. Они круглые и занимают значительную площадь — сомневаюсь, чтобы кто-нибудь мог бы дотянуться через стол, не будучи замеченным даже в темноте. То же самое можно сказать про парня слева от Розмари. Чтобы положить что-то в ее бокал, он должен был перегнуться через нее. Существует и другая возможность, но давайте сначала займемся первой. По какой причине Стефану Фаррадею, члену парламента, хотелось разделаться с вашей женой?

Сдавленным голосом Джордж сказал:

— Они… они были довольно близкими друзьями. Если… если Розмари, например, отвергла его, у него могло появиться желание ей отомстить.

— Весьма театрально. Это единственный мотив, который вы можете предположить?

Рейс внимательно на него посмотрел.

— Давайте разберем возможность номер два: одна из женщин.

— Почему женщин?

— Дорогой Джордж, не упустили ли вы, что в компании было семь человек. Четыре женщины и трое мужчин, и, вероятно, раз или два в течение вечера, когда танцевали три пары, одна женщина сидела у стола в одиночестве? Вы все время танцевали?

— Да.

— Хорошо. Не припомните ли, кому до кабаре приходилось одной оставаться у стола?

Джордж на минуту задумался.

— Кажется, помню, последней оставалась Ирис, а до нее Руфь.

— Вы помните, когда ваша жена выпила последний бокал шампанского?

— Дайте сообразить… она танцевала с Брауном. Помню, она вернулась к столу и сказала, что немного утомилась — он отменный танцор. Тогда же она выпила вина. Минуту спустя заиграли вальс — она танцевала со мной. Вальс — единственный танец, который доставляет мне удовольствие. Фаррадей танцевал с Руфью, а леди Александра с Брауном. Ирис сидела одна. Сразу же вслед за этим началось кабаре.

— Тогда давайте ей и займемся. Ирис полагалось какое-то наследство в случае смерти вашей жены?

Джордж раскрыл рот от изумления.

— Дорогой Рейс… не ерундите. Ирис всего-навсего ребенок, школьница.

— Я знал двух школьниц, совершивших убийство.

— Но Ирис! Она так любила Розмари.

— Не кипятитесь, Бартон. Она имела возможность убить Розмари. Я хочу знать, имела ли она для этого причину. Кажется, ваша жена была довольно богатой женщиной. К кому перешли ее деньги — к вам?

— Нет, они перешли к Ирис — на правах опеки. Он дал необходимые разъяснения, которые Рейс внимательно выслушал.

— Забавная ситуация. Богатая сестра и бедная сестра. Тут многие девушки посчитали бы себя ущемленными.

— Но только не Ирис.

— Возможно — но у нее был совершенно определенный мотив. Намотаем это себе на ус. У кого еще могли быть мотивы?

— Ни у кого — абсолютно ни у кого. Уверен, у Розмари не было ни единого врага. Я этим специально занимался… спрашивал… пытался выяснить. Я даже снял дом рядом с Фаррадеями, чтобы…

Он замолчал. Рейс взял свою трубку и начал ее вычищать.

— Мой юный Джордж, не лучше ли будет, если вы мне все подробно расскажете?

— Что вы имеете в виду?

— Вы что-то утаиваете — это и за версту видно. Ваше право охранять репутацию жены… Вы пытаетесь выяснить, была она убита или нет, и если это имеет для вас значение — тогда выкладывайте все начистоту.

Наступило молчание.

— Хорошо, — сдавленным голосом сказал Джордж. — Вы правы.

— У вас есть основания считать, что ваша жена имела любовника, да?

— Да.

— Стефан Фаррадей?

— Не знаю! Клянусь вам, не знаю! Может быть, он, а может быть, и Браун. Поди разберись. Черт побери.

— Скажите, а что вам известно об этом Антони Брауне? Забавно, кажется, я слышал это имя.

— Не знаю о нем ничего. И никто ничего о нем не знает. Симпатичный весельчак — вот и все, что о нем известно. Полагаю, что он американец, но говорит он без акцента.

— Хм, может быть, посольство что-нибудь выяснит? Не предполагаете — какое?

— Нет… нет. Рейс, я должен вам рассказать. Она написала письмо… я… я потом осмотрел промокательную бумагу. Это… Это, бесспорно, любовное письмо. Но там не было имени.

Рейс старательно отвел в сторону глаза.

— Ну что ж, это уже кое о чем говорит. Леди Александра, например, — она бы не потерпела, если бы ее муж завел интригу с вашей женой. У нее нюх на такие дела. Такая женщина при случае и убить может. Подведем итог. Таинственный Браун, Фаррадей и его жена, юная Ирис Марло. А что скажете о другой женщине, о Руфь Лессинг?

— Руфь к этому совсем не имеет отношения. По крайней мере, у нее-то не было никаких оснований.

— Что это за девушка?

— Превосходная девушка, — с энтузиазмом проговорил Джордж. — Практически член семьи. Моя правая рука — никого так высоко не ценю, как ее, и абсолютно ей доверяю.

— Вы любите ее, — произнес Рейс, задумчиво посмотрев на него.

— Я к ней очень хорошо отношусь. Эта девушка, Рейс, сущее золото. Я всецело полагаюсь на нее. Преданнейшее и милейшее на свете создание.

Рейс пробормотал что-то вроде «хм-гм» и оставил этот вопрос. Джордж не уловил в его поведении никаких признаков, показывавших, что он мысленно приписал неизвестной ему Руфи Лессинг вполне определенные мотивы. Не составляло труда предположить, что это «милейшее на свете создание> имело весьма веские основания желать, чтобы миссис Бартон поскорее убрались на тот свет.

Обо всем этом он умолчал и любезно спросил:

— Полагаю, Джордж, вам приходило в голову, что и вы сами имели для этого весьма основательные мотивы.

— Я? — изумился Джордж.

— А что, припомните Отелло и Дездемону.

— Ах так… Но у меня с Розмари все было иначе. Я боготворил ее, разумеется, знал, что всякое может произойти, — я был обречен на страдание. Не скажу, что она меня не любила — любила. Она очень любила меня, всегда была нежна. Но, ясное дело, я достаточно скучен, от этого никуда не денешься. В наших отношениях, знаете, не было ничего романтического. Во всяком случае, женившись, я отдавал себе отчет, что жизнь моя будет не сахарная. И она, добрая душа, предупреждала меня. Разумеется, когда это случилось, я был взбешен, но предположить, чтобы по моей воле хоть волосок упал с ее головы. — Он замолчал, а потом продолжал уже иным тоном:

— Во всяком случае, если бы я что и натворил — к чему бы мне ворошить старое? Заключение о самоубийстве вынесено, все утряслось и закончилось. Это было бы безумием.

— Полнейшим. Вот почему мои подозрения в отношении вас, дружище, недостаточно серьезные. Будь вы убийца и получив парочку таких писем, вы преспокойно уничтожили бы их и никому ничего не сказали. И потому я прихожу к мысли, что это самая интересная деталь во всем деле. Кто написал эти письма?

— А? — Джордж выглядел совершенно растерянным. — Не имею ни малейшего представления.

— Этот момент, кажется, вас не интересует. Зато он интересует меня. И поэтому я прежде всего задам вам этот вопрос. Следует предположить, я в этом не сомневаюсь, что они не были написаны убийцей. Зачем ему портить собственную игру, когда, как вы выразились, все утряслось и самоубийство всеми признано? Тогда кто же их написал? Кто он, заинтересованный в разжигании затухающего огня?

— Слуги? — нерешительно предположил Джордж.

— Возможно. Если так, то какие слуги и что они знают? У Розмари была горничная, которой она доверяла?

Джордж покачал головой.

— Нет. Тогда мы имели кухарку — миссис Паунд, она и сейчас у нас, и двух горничных. Обе уволились. Они долго у нас не жили.

— Ну что ж, Бартон, если вам требуется мой совет, то я бы все тщательно обдумал. С одной стороны, Розмари нет, это факт. Ее не вернешь, что бы вы ни делали. Если самоубийство не особенно подтверждается, то менее того подтверждена очевидность убийства. Предположим, Розмари была убита. Вы в самом деле хотите все переворошить? С этим связана весьма неприятная огласка, публичная стирка грязного белья, любовные интриги вашей жены станут достоянием общественности…

Джордж вздохнул. Злобно сказал:

— И вы советуете, чтобы я позволил какой-то свинье выпутаться из этой истории? Этот вонючий Фаррадей с его напыщенными речами и головокружительной карьерой, возможно, всего-навсего трусливый убийца.

— Я только хочу, чтобы вы ясно представили себе все возможные последствия.

— Я хочу знать правду.

— Очень хорошо. В таком случае я пошел бы с этими письмами в полицию. Возможно, им без труда удастся выяснить, кто их написал и что этому автору известно. Только помните, раз вы с ними свяжетесь, легко от них не отделаетесь.

— Я не пойду в полицию. Поэтому-то я и пригласил вас. Я собираюсь подстроить убийце ловушку.

— Боже, что вы затеяли?

— Слушайте, Рейс. Я собираюсь пригласить в «Люксембург» гостей. Хочу, чтобы вы были. Все те же самые — Фаррадей, Антони Браун, Руфь, Ирис, я. Я все продумал.

— Что вы собираетесь делать?

Джордж ухмыльнулся.

— Это мой секрет. Если бы я заранее разболтал кому бы то ни было — даже вам, все было бы испорчено. Я хочу, чтобы вы пришли в полном неведении — увидите, что произойдет.

Рейс подался вперед. Голос стал неожиданно резким.

— Не нравится мне это, Джордж. Театральщина, взятая из книг, пользы не приносит. Идите в полицию. Они знают в таких делах толк. Не стоит заниматься самодеятельностью.

— Поэтому-то я и хочу, чтобы вы там были. Вы — не любитель.

— Мой дорогой! Только потому, что я когда-то работал на MI—5? И тем не менее вы предпочитаете держать меня в неведении.

— Это необходимо. Рейс покачал головой.

— Жаль. Я отказываюсь. Я не одобряю ваш план и не хочу принимать в нем участия. Брось все, Джордж.

— Не брошу. Я все продумал.

— Не упрямьтесь, черт побери. Я смыслю чуточку больше в таких спектаклях, чем вы. Не нравится мне эта затея. Не будет от нее проку. Более того — она опасна. Вы об этом подумали?

— Для кого-то она, безусловно, будет опасной. Рейс вздохнул.

— Вы сами не ведаете, что творите. Только потом не говорите, что я вас не предостерегал. И последний раз умоляю вас, откажитесь от этой сумасбродной мысли.

Джордж лишь покачал головой.

5

Утро первого ноября было сырым и мрачным. В столовой в доме на Эльвестон Сквер было так темно, что во время завтрака потребовалось зажечь свет.

Ирис, вопреки своей привычке, спустилась вниз. Она сидела бледная как приведение, бесцельно перекладывая на тарелке кусок. Джордж нервно шелестел «Тайме», а на противоположном конце стола Люцилла Дрейк орошала слезами платок.

— Чую, мой дорогой мальчик совершит что-то непоправимое. Он такой чуткий — он никогда бы не сказал, что дело идет о жизни и смерти, если бы это было не так.

Прошелестев газетой, Джордж бросил.

— Не беспокойтесь, Люцилла. Я уже сказал, я все выясню.

— Знаю, дорогой Джордж, вы всегда так добры. Но сердце мое неспокойно, маленькая задержка — и произойдет непоправимое. Ведь все эти справки, которые вы наводите, — они же требуют времени.

— Ничего, мы их поторопим.

— Он просит: «Не откладывай ни на секунду». А до завтрашнего дня пройдет не секунда, а целые сутки. Я себе не прощу, если с ребенком что-нибудь случится.

— Не случится. — Джордж отхлебнул кофе.

— И еще эти мои конвертируемые облигации…

— Послушайте, Люцилла, предоставьте все это мне.

— Не волнуйтесь, тетушка Люцилла, — вставила Ирис. — Джордж все уладит. К тому же не впервые это случается.

— Давно уже такого не бывало. («Три месяца», — уточнил Джордж.) С тех пор, когда бедного ребенка надули оказавшиеся мошенниками приятели с этой ужасной фермой.

Джордж вытер салфеткой усы, поднялся и, перед тем как — выйти из комнаты, добродушно потрепал миссис Дрейк по спине.

— Выше голову, дорогая. Я попрошу Руфь немедленно послать телеграмму.

Едва он вышел в коридор, как к нему присоединилась Ирис.

— Джордж, не лучше ли отложить сегодняшнюю вечеринку? Тетушка Люцилла так расстроена. Может быть, останемся с ней дома?

— Разумеется, нет! — Розовое лицо Джорджа побагровело. — Что, позволить этому наглому вымогателю, черт бы его взял, портить нам жизнь? Это шантаж — самый настоящий шантаж, вот что это такое. Будь моя воля, не дал бы ему ни гроша.

— Если бы тетушка Люцилла позволила.

— Люцилла — дура от рождения. Эти бабы, рожающие детей, когда им перевалило за сорок, теряют последние остатки разума. С пеленок портят собственных выродков, угождая всем их прихотям. Если бы юному Виктору когда-нибудь предоставили самому выпутываться из разных неурядиц, может быть, это и сделало бы из него человека. Не спорь, Ирис. До вечера что-нибудь изобрету, чтобы Люцилла могла спокойно уснуть В крайнем случае, возьмем ее с собой.

— O, нет, рестораны она не переносит — она там клюет носом. Духота и прокуренный воздух вызывают у нее астму.

— Знаю. Я пошутил. Пойди и подбодри ее. Скажи ей, что все утрясется.

Он повернулся и направился к выходу. Ирис медленно побрела обратно в столовую. Зазвонил телефон, она подошла к нему.

— Алло — кто? — Бледное, безжизненное лицо расцвело от удовольствия. — Антони!

— Антони собственной персоной. Звонил тебе вчера и не мог дозвониться. Признайся, это ты обработала Джорджа?

— О чем ты?

— Видишь ли, Джордж очень настойчиво, приглашал меня сегодня на какую-то вечеринку. Совершенно непохоже на его обычное «руки долой от моей дражайшей подопечной!» Он так настаивал, что не прийти нельзя. Я подумал, не результат ли это каких-то твоих тактических уловок.

— Нет… нет… я к этому не имею никакого отношения — Значит, он сам переменил гнев на милость?

— Не совсем. Это…

— Алло… куда ты подевалась?

— Нет, я слушаю.

— Ты что-то сказала. В чем дело, дорогая? Слышу в телефоне, как ты вздыхаешь. Что-то случилось?

— Нет… ничего. Завтра я воспряну. Завтра все будет хорошо.

— Какая трогательная вера. Разве не говорится «Завтра не наступает»?

— Не наступает.

— Ирис… в чем же все-таки дело?

— Нет, ничего. Я не могу тебе сказать. Я обещала, понимаешь?

— Скажи мне, моя радость.

— Нет… я действительно не могу. Антони, может, ты мне что-нибудь скажешь?

— Если бы я знал что.

— Ты… когда-нибудь любил Розмари?

Мгновенная пауза, затем смех.

— Ах, вот в чем дело. Да, Ирис, чуточку был влюблен. Ты же знаешь, она была неотразима. И вот однажды и беседовал с ней и увидел тебя, спускающуюся по лестнице, — и в ту же минуту все закончилось, как ветром сдуло. Ты одна на всем свете осталась. Вот тебе вся правда… Не принимай это близко к сердцу. Ведь даже у Ромео была Розалинда, прежде чем его покорила Джульетта.

— Спасибо, Антони. Я рада.

— Увидимся вечером. Твой день рождения, да?

— На самом деле день рождения через неделю, но собираемся по этому поводу.

— Ты не очень радуешься.

— Нет.

— Полагаю, Джордж знает, что делает, но мне кажется сумасбродной мысль собраться в том самом месте, где…

— О, с тех пор я уже несколько раз была в «Люксембурге»… Я хотела сказать, после Розмари… ничего страшного.

— Пусть так. Я приготовил тебе подарок. Ирис. Надеюсь, понравится. Au revoir .

Он повесил трубку.

Ирис вернулась к Люцилле спорить, уверять, убеждать.

Джордж же, по прибытии в свой офис, сразу же вызвал Руфь Лессинг.

При появлении ее, спокойной, улыбающейся, в элегантном черном костюме, его озабоченность немного прошла.

— Доброе утро.

— Доброе утро, Руфь. Опять неприятности. Взгляните.

Она взяла протянутую им телеграмму. — Снова Виктор Дрейк! — Да, будь он проклят.

Она задумалась, вертела телеграмму в руках. «Вы из тех девушек, которые спят и видят себя женой своего хозяина…» — как отчетливо все это вспомнилось ей. «Словно вчера…» — подумала Руфь. Голос Джорджа вывел ее из оцепенения. — Примерно год назад мы спровадили его? Она задумалась.

— Да. Действительно, это было двадцать девятого октября.

— Вы удивительная девушка. Какая память!

Ей подумалось, что у нее были более веские причины запомнить этот день, чем он предполагает. Вспомнились беззаботный голос Розмари в телефоне и мысль, что она ненавидит жену своего шефа.

— Полагаю, нам повезло, — сказал Джордж, — что он столь продолжительное время не показывается нам на глаза. Хотя на прошлой неделе пришлось все же выбросить пятьдесят фунтов.

— Триста фунтов в наши дни не маленькие деньги.

— Да. Но он их и не получит. Нужно, как обычно, все разузнать.

— Я свяжусь с мистером Огилви.

Александр Огилви, их агент в Буэнос-Айресе, был рассудительным, практичным шотландцем.

— Да. Немедленно телеграфируйте. Мать Виктора в своем обычном репертуаре. Типичная истерия. С сегодняшним вечером могут возникнуть осложнения.

— Вы хотите, чтобы я с ней посидела?

— Нет, — он решительно запротестовал. — Нет, разумеется. Вы должны быть там. Без вас я не обойдусь, Руфь. — Он взял ее за руку. — Добрая вы душа.

— Я совсем не такая уж добрая.

Она улыбнулась и затем предложила:

— Не лучше ли связаться по телефону с мистером Огилви? К вечеру мы могли бы все выяснить.

— Хорошая мысль. Расходы себя оправдают.

— Я займусь этим немедленно.

Мягким движением она высвободила свою руку и вышла.

Джордж занялся делами, ожидающими его внимания.

В половине первого он вышел и взял такси до «Люксембурга».

Чарлз, известный всем метрдотель, вышел навстречу ему, важно наклонив голову и приветливо улыбаясь.

— Доброе, утро, мистер Бартон.

— Доброе утро, Чарлз. Все готово к вечеру?

— Я думаю, вы останетесь довольны, сэр.

— Тот же самый стол?

— В сводчатом зале, посередине. Правильно?

— Да. И, вы поняли, я хочу, чтобы столы не очень тесно стояли?

— Все сделано.

— Вы принесли… розмарин?

— Да, мистер Бартон. Боюсь, он не очень декоративен. Не желали бы добавить немного красных ягод… или, скажем, несколько хризантем?

— Нет, нет, только розмарин.

— Хорошо, сэр. Вы хотели бы посмотреть меню? Джузеппе!

Чарлз щелкнул пальцами, и перед ним предстал улыбающийся маленький пожилой итальянец.

— Меню для мистера Бартона. Появилось меню.

Устрицы, бульон, рыба по-люксембургски, шотландская куропатка, печень цыпленка в беконе.

Джордж равнодушным взглядом пробежал по этому перечню.

— Да, да, превосходно.

Он возвратил меню, Чарлз проводил его до дверей. Слегка понизив голос, он пробормотал:

— Можно мне выразить нашу признательность, мистер Бартон, за то, что… хм… вы снова оказали нам честь?

Улыбка, страшная, как оскал покойника, появилась на лице Джорджа. Он ответил:

— Прошлое следует забыть — ведь мы живем настоящим.

— Справедливо, мистер Бартон. Если б вы знали, как тогда мы были все потрясены и опечалены… Я уверен, я надеюсь, что мадемуазель останется довольна своим днем рождения, все будет на высшем уровне.

Изящно поклонившись, Чарлз отошел в сторону и тут же с проворностью стрекозы набросился на одного из официантов, который, сервируя стол у окна, допустил незначительную оплошность.

Джордж с застывшей на губах улыбкой вышел на улицу. Он не был столь уж чувствительным человеком, чтобы питать к «Люксембургу» особую симпатию. Помимо всего, «Люксембург» не виноват, что Розмари захотела там покончить с собой или какой-то неизвестный решил ее там убить. «Люксембургу» решительно не повезло. Но как и многие одержимые люди, Джордж не мог расстаться с мыслью, которая преследовала его.

Он позавтракал в клубе, а потом направился на собрание директоров.

По пути в офис он зашел в телефонную будку и набрал номер Мейды Вейле. Вышел, облегченно вздохнув. Все Шло по плану.

Он возвратился в офис. Сразу же появилась Руфь.

— По поводу Виктора Дрейка.

— Да?

— Боюсь, дело скверное. Возможен уголовный процесс. Он в течение значительного времени прикарманивал деньги одной фирмы.

— Это сказал Огилви?

— Да. Я утром связалась с ним, и он позвонил нам десять минут назад. Сообщил, что Виктор ведет себя весьма нагло.

— Так и должно было быть!

— Он утверждает, что дело замнут, если деньги будут возвращены. Мистер Огилви встретился с главным партнером фирмы и, кажется, все уладил. Сумма, из-за которой идет спор, сто шестьдесят пять фунтов.

— Итак, маэстро Виктор надеется прикарманить на этой афере сто тридцать пять фунтов наличными.

— Именно так.

— Ну что ж, во всяком случае, и эту сумму мы урежем, — проговорил Джордж с довольной ухмылкой.

— Я попросила мистера Огилви действовать и уладить вопрос. Правильно?

— Лично я был бы рад увидеть этого мошенника в тюрьме — но об его матери тоже следует подумать. Глупа — а все-таки родная душа. Итак, маэстро Виктор, как всегда, выигрывает.

— Какой вы хороший, — сказала Руфь.

— Я?

— Я думаю, вы — самый лучший человек на свете. Он был тронут. Польщен и смущен одновременно.

В каком-то порыве взял и поцеловал ее руку.

— Дорогая Руфь! Мой дорогой и самый лучший товарищ. Что бы я делал без вас?

Они стояли очень близко друг подле друга.

Она подумала: «Я могла бы быть с ним счастлива. Я могла бы осчастливить его. Если бы только…»

Он подумал: «Не последовать ли совету Рейса? Не бросить ли всю эту затею? Не будет ли это разумнее всего?»

Нерешительность попорхала над ним и улетела. Он сказал:

— Девять тридцать в «Люксембурге».

6

Собрались все.

Джордж вздохнул с облегчением. Он боялся, что в самый последний момент кто-нибудь юркнет в кусты — но все были на месте.

Стефан Фаррадей — высокий, чопорный, со слегка напыщенными манерами. Сандра Фаррадей — в строгом черном бархатном платье, на шее изумруды. Вне всякого сомнения, эта женщина получила отменное воспитание. Она держалась совершенно естественно, может быть, была немного более слащава, чем обычно. Руфь — также в черном, но без всяких украшений, если не считать дорогих сережек. Черные гладкие волосы аккуратно причесаны, руки и шея белые, как снег, — белее, чем у всех остальных женщин. Руфь вынуждена работать, ей некогда нежиться на солнышке. Его и ее глаза встретились, она увидела в них озабоченность и ободряюще улыбнулась. Сердце его подпрыгнуло. Преданная Руфь. Рядом с ним — Ирис, необычайно молчаливая. Единственная из всех, она выказывала беспокойство по поводу этого необычного сборища. Она была бледна, в какой-то мере ей это шло, придавая мрачному лицу несколько возвышенную красоту. На ней было длинное простое платье цвета зеленой листвы. Последним появился Антони Браун. Джорджу показалось, что он вошел проворной крадущейся походкой дикого зверя — может быть, пантеры или леопарда. Этот парень не был в полном смысле слова цивилизованным.

Все собрались — и оказались в расставленной Джорджем ловушке. Можно начинать игру…

Выпили коктейли. Потом поднялись и, минуя арку, прошли в зал. Танцующие пары, негромкая негритянская музыка, снующие официанты.

Подошел Чарлз и, улыбаясь, провел их к столу. Он находился в самом конце ресторана. В уютном сводчатом зале помещались три стола — посредине большой и с обеих сторон два маленьких, на двоих. За одним сидел желтолицый пожилой иностранец с роскошной блондинкой, за другим худенький мальчик с девушкой. Средний стол был оставлен для Бартона.

Джордж на правах хозяина рассаживал гостей.

— Сандра, не сядете ли вы здесь справа от меня? Рядом с вами — Браун. Ирис, дорогая, это твой праздник.

Ты должна сидеть возле меня, далее вы, Фаррадей. Потом вы, Руфь.

Он замолчал — между Руфью и Антони оказалось свободное кресло, стол был сервирован на семерых.

— Мой друг Рейс, возможно, немного задержится. Сказал, чтобы мы не ждали его. Он присоединится позднее. Мне бы хотелось познакомить вас всех с ним — замечательный парень, исколесил чуть ли не весь свет и может рассказать много интересного.

Ирис, усаживаясь, почувствовала досаду. Джордж специально посадил ее отдельно от Антони. Руфь должна была сидеть на ее месте, возле хозяина. Значит, Джордж по-прежнему не любит Антони и не доверяет ему.

Она украдкой взглянула на него. Антони нахмурился. На нее не смотрел. Искоса бросил взгляд на пустое кресло возле себя, сказал:

— Рад, что будет еще один мужчина, Бартон. Возможно, мне придется пораньше уйти. Дело не терпит отлагательств. Случайно встретил здесь одного знакомого.

Джордж улыбнулся:

— Деловые свидания в свободное время? Вы слишком молоды для этого, Браун. А чем вы все-таки занимаетесь?

Последовала томительная пауза. После продолжительного раздумья Антони холодно ответил:

— Организую преступления, Бартон. Обычно я всегда так отвечаю, когда меня об этом спрашивают. Устраиваю грабежи. Разрабатываю воровские операции. Приходится со многими встречаться, договариваться.

Сандра рассмеялась.

— Вы имеете какое-то отношение к производству оружия, не так ли, мистер Браун? В наше время фабриканты оружия самые страшные преступники.

Ирис заметила промелькнувшую во взгляде Антони растерянность. Он шутливо сказал:

— Не выдавайте меня, леди Александра, дело совершенно секретное. Повсюду иностранные шпионы. Не будем столь легкомысленны.

Он с нарочитой серьезностью покачал головой.

Официант забрал блюда с устрицами. Стефан спросил Ирис, не хочет ли она потанцевать.

Вскоре все уже танцевали. Напряженность рассеялась.

Наступила очередь Ирис танцевать с Антони.

Она сказала:

— Джордж поступил отвратительно, не позволив нам сидеть вместе.

— Он поступил замечательно. Когда ты сидишь по другую сторону стола, я могу все время тобой любоваться.

— Ты в самом деле должен будешь уйти?

— Должен. — Вдруг он спросил:

— Ты знала, что придет полковник Рейс?

— Не имела ни малейшего представления.

— Тогда это довольно странно.

— Ты его знаешь? О, да, ты на днях это говорил. Что он за человек?

— Никто толком не знает.

Они возвратились к столу. Празднество продолжалось. Рассеявшаяся было напряженность постепенно снова сгустилась. За столом царило напряженное ожидание. Лишь хозяин казался веселым и беспечным.

Ирис заметила, как он украдкой посмотрел на часы.

Раздалась барабанная дробь — погас свет. В зале образовалась сцена. Кресла сдвинули немного назад и в стороны. На площадке, пританцовывая, появились трое мужчин и три девушки. Их сопровождал человек, обладающий талантом издавать различные звуки: поезда, парового двигателя, самолета, швейной машины, мычания коров. Он имел успех. Его сменили Ленни и Фло с показательным танцем, больше напоминавшим гимнастическое выступление. Снова аплодисменты. Затем появился ансамбль «Люксембург-6». Загорелся свет.

Все замигали.

Над столом, казалось, пронеслась волна неожиданного облегчения. Было такое состояние, будто миновало нечто ужасное, чего все подсознательно ожидали и боялись. Подавленные воспоминаниями, они опасались, когда загорится свет, обнаружить распростертое на столе мертвое тело. Прошлое, не сделавшись настоящим, растворилось в воспоминаниях. Исчезла тень близкой трагедии.

Сандра с облегчением повернулась к Антони. Стефан наблюдал, как подались друг к другу Ирис с Руфью. Лишь Джордж неподвижно сидел в своем кресле, не отводя глаз от стоящего напротив него пустого стула.

Ирис легким толчком вывела его из оцепенения.

— Очнись, Джордж. Пойдем потанцуем. Ты еще не танцевал со мной.

Он встал. Улыбнувшись ей, поднял бокал.

— Сначала выпьем за юную леди, чей день рождения мы сегодня празднуем. Ирис, пусть ничто никогда не омрачит твою жизнь!

Смеясь, выпили, пошли танцевать. Джордж и Ирис, Стефан и Руфь, Антони и Сандра.

Звучала веселая джазовая музыка.

Вернулись все вместе, смеясь и разговаривая. Сели.

Неожиданно Джордж подался вперед.

— Я хочу вас кое о чем попросить. Год назад, так примерно, мы присутствовали здесь на вечере, который завершился трагедией. Не стану печалить вас воспоминаниями, но мне не хочется, чтобы Розмари предали забвению. В честь ее — в память о ней я прошу вас выпить.

Он поднял бокал. За ним послушно подняли бокалы остальные. На лицах застыло выражение вежливой покорности.

Джордж сказал:

— За Розмари, в память о ней. Бокалы приблизились к губам. Выпили.

Прошло мгновение — и Джордж, подавшись вперед, рухнул в кресло, в неистовстве, задыхаясь, вскинул руки к горлу, лицо посинело.

Агония длилась полторы минуты.

Книга III «Ирис»

1

Полковник Рейс отворил дверь Нью Скотланд Ярда. Он заполнил поданные ему бумаги и спустя несколько минут пожимал руку главного инспектора Кемпа в кабинете последнего.

Они хорошо знали друг друга. Кемп теперь уже мало чем напоминал закаленного в боях ветерана старой закваски. В самом деле, с тех пор как они служили под Батлом, минуло много лет, и в его поведении, может, вопреки его желаниям, появилось множество свойственных пожилым людям причуд. Он давно питал страсть к резному дереву, но если под Батлом он предпочитал тик или дуб, то ныне главный инспектор Кемп явно симпатизировал более фешенебельным породам — скажем, красному дереву или добротному старомодному розовому дереву.

— Хорошо, что вы позвонили нам, полковник, — сказал Кемп. — В данном деле мы можем оказать вам существенную помощь.

— Кажется, дело попало в весьма надежные руки, — ответил Рейс.

Кемп не стал возражать. Он охотно согласился, что к нему попадают лишь дела чрезвычайно деликатные, получившие широкую огласку и имеющие огромное общественное значение. Нахмурившись, он произнес:

— Здесь затронуты интересы министра-координатора. Можете представить, какая требуется осторожность?

Рейс кивнул. Он несколько раз встречался с леди Александрой Фаррадей. Способная, полная достоинства женщина, казалось невероятным, что она может быть вовлечена в какую-то скандальную историю. Ему приходилось слышать ее публичные выступления — они не блистали, но были ясными, обоснованными, отличались хорошим знанием вопроса и великолепной четкостью изложения.

Она была одной из тех женщин, чья общественная жизнь полностью отражалась на страницах газет, а личная жизнь как бы не существовала, теряясь в недоступной постороннему глазу тиши семейного бытия.

И все-таки, думал Рейс, у таких женщин есть своя, личная жизнь. Им знакомы отчаяние, любовь, приступы ревности. В порыве страсти они теряют самообладание и рискуют собой.

Он задумчиво спросил:

— Полагаете, она замешана, Кемп?

— Леди Александра? А вы, сэр?

— Не знаю. Но полагаю, что да. Или ее муж — притаившийся под крылышком министра-координатора.

Спокойные зеленые, как морская вода, глаза главного инспектора пристально посмотрели в темные глаза Рейса.

— Если кто-то из них совершил убийство, мы сделаем все возможное, чтобы привлечь его или ее к ответственности. Вам это известно. В нашей стране не существует ни страха перед убийцами, ни снисхождения к ним. Но мы должны располагать неопровержимыми доказательствами — таково требование закона.

Рейс кивнул. Помолчав, он сказал:

— Давайте попробуем разобраться.

— Джордж Бартон умер от отравления цианидом — как и его жена год тому назад. Вы сказали, что присутствовали в ресторане?

— Да. Бартон попросил меня прийти. Я отказался. Не нравилась мне эта затея. Я был против и старался его переубедить, говорил, что если у него есть какие-то сомнения по поводу смерти жены, пусть он обратится к сведущим людям, то есть к вам.

Кемп кивнул:

— Именно это и стоило ему сделать.

— Он был поглощен какой-то сумасбродной идеей — расставить для убийц ловушку. Что это за ловушка, он мне не объяснил. Его разговоры настолько встревожили меня, что прошлым вечером я направился в «Люксембург» с единственной целью стать очевидцем события. Мой стол, насколько это возможно, стоял от них чуть поодаль-я не хотел, чтобы меня заметили. К сожалению, сказать вам мне нечего. Я не увидел ничего подозрительного. Кроме официантов и гостей, никто не подходил к их столу.

— Да, — произнес Кемп, — арена поисков сужается. Согласны? Подозрение падает на кого-то из гостей или на официанта Джузеппе Бальцано. Сегодня утром я вызвал его — думаю, вам захочется побеседовать с ним, но не могу поверить, что он имеет какое-то отношение к делу. Двенадцать лет работает в «Люксембурге» — хорошая репутация, женат, трое детей, никаких замечаний.

— Ну что ж, поговорим о приглашенных.

— Да, присутствовали те же люди, что и в день смерти миссис Бартон.

— Что вы хотите сказать, Кемп?

— Думаю, эти два события бесспорно связаны между собой. Тогда этим делом занимался Адаме. Нельзя назвать этот случай типичным самоубийством, просто самоубийство явилось наиболее вероятным объяснением, к тому же отсутствовали непосредственные доказательства убийства. В результате было вынесено решение о самоубийстве. Для иных выводов у нас не было оснований. Как вы знаете, в нашей картотеке довольно много подобных случаев. Самоубийство под вопросом. Этот вопрос не для широкой публики, но мы-то о нем не забываем. И продолжаем потихоньку копаться. Иногда удается что-то выкопать — иногда нет. В этом деле не удалось.

— Пока что.

— Пока что. Кто-то известил мистера Бартона о том, что его жена была убита. Расчет был прост и, как известно, сработал. Не знаю, кто написал это письмо, вероятнее всего — убийца. Он рассчитывал напугать мистера Бартона и избавиться от него. Насколько я понимаю, дело обстояло именно так — вы согласны, надеюсь?

— Да, в этой части ваши доводы вполне убедительны. Бог знает, что это была за ловушка — я обратил внимание, возле стола находился незанятый стул. Возможно, он был приготовлен для какого-то неожиданного свидетеля.

Во всяком случае, стул стоял не случайно. Он должен был настолько встревожить убийцу, что он или она не стали бы дожидаться, пока ловушка захлопнется.

— Итак, — проговорил Кемп, — у нас пять подозреваемых. Начнем с первой трагедии — со смерти миссис Бартон.

— Сейчас вы твердо убеждены, что это было не самоубийство?

— Последнее убийство об этом свидетельствует. Впрочем, думаю, вы не станете обвинять нас в том, что сравнительно недавно мы поддержали версию о самоубийстве как наиболее приемлемую. Для этого было достаточно оснований.

— Вызванное инфлюэнцей депрессивное состояние? По не проницаемому лицу Кемпа пробежало подобие улыбки.

— Эту версию выдвинуло следствие. Согласно медицинскому заключению, да и чувства родственников следовало пощадить. Обычная практика. Кроме того, нашлось неоконченное письмо к сестре с распоряжениями насчет ее личных вещей — значит, мысль покончить с собой вертелась у нее в голове. Депрессия налицо, я в этом не сомневаюсь, жаль ее, но в девяти случаях из десяти у женщин это связано с любовными неурядицами. У мужчин чаще всего с денежными затруднениями.

— Значит, вам известно, что миссис Бартон имела любовника?

— Да, мы это выяснили без затруднений. Все было тщательно замаскировано, но узнать правду не составило большого труда.

— Стефан Фаррадей?

— Да. Они обычно встречались в маленькой квартире на Ирлз Коурт Уэй. Это продолжалось более полугода. Допустим, они поссорились или, возможно, она надоела ему. Как бы то ни было, она не первая женщина, решившая покончить с собой в припадке отчаяния.

— В ресторане с помощью цианистого калия?

— Да — если бы ей хотелось поразить его неожиданным ударом, пусть, дескать, полюбуется. Некоторые люди любят театральные эффекты. По моим сведениям, она не очень-то дорожила их тайной — главным образом боялся разоблачения он.

— Располагаете данными, будто его жене все было известно?

— Насколько удалось выяснить, она ничего не знала.

— Но она могла знать все, Кемп. Не такая она женщина, чтобы обнажать свою душу.

— Возможно, обоих следует взять на заметку. Она могла совершить преступление из-за ревности. Он — ради своей карьеры. Развод все обнажил бы. Это был бы необычный процесс, противоречия в клане министра-координатора всплыли бы наружу.

— А что вы думаете о девице-секретаре?

— Не исключена эта возможность. Вероятно, она питала к Джорджу Бартону нежные чувства. Большую часть дня они проводили вместе, и есть предположение, что он был ей не безразличен. В самом деле, вчера одна из телефонисток показала нам, как Бартон держал Руфь Лессинг за руку и при этом говорил, что не представляет, как бы он жил без нее, а когда мисс Лессинг вышла из комнаты и застала ее врасплох, то она немедленно уволила эту девушку — дала ей денег на месяц вперед и велела убираться. Похоже, она приняла все это слишком близко к сердцу. Кроме того, сестре миссис Бартон также причиталась солидная сумма — этого тоже не следует забывать. Ребенок ребенком, но кто за нее поручится. И, наконец, миссис Бартон имела еще одного приятеля.

— Так вам и это известно?

Кемп медленно произнес:

— До обидного мало, но и то, что известно, вызывает некоторые подозрения. Паспорт у него в порядке, Американское подданство, ничего предосудительного не установлено. Приехал сюда, остановился в «Клеридже», умудрился завести знакомство с лордом Дьюсбери.

— Мошенник?

— Вероятно. Дьюсбери, кажется, клюнул на удочку — попросил его остаться. И тут началось.

— Производство оружия, — сказал Рейс. — На заводах Дьюсбери начались какие-то неполадки при испытаниях нового танка.

— Да. Этот самый Браун отрекомендовался в качестве представителя фирм, производящих вооружение. И как только он там появился, вскоре начался саботаж — как раз в то самое время. Браун сшивался среди закадычных дружков Дьюсбери — Казалось, он искал связей со всеми, кто так или иначе имел отношение к фирмам, изготавливающим вооружение. И в результате началась всякая неразбериха, в которой он, по моему разумению, приложил руки. Раз или два на заводах произошли серьезные беспорядки, и это вскоре после того, как он там появился.

— Интересная личность — мистер Антони Браун.

— Да. Он щедро наделен обаянием и, очевидно, умеет извлекать из этого пользу.

— А зачем ему понадобилась миссис Бартон? Ведь Джордж Бартон не имел никакого отношения к производству оружия?

— Не имел. Но Браун, кажется, был в довольно близких отношениях с его женой и мог из этого кое-что извлечь. Ведь вам известно, полковник, милая женщина способна выведать у мужчины все, что угодно.

Рейс кивнул, он понял: слова главного инспектора относились к Управлению контрразведки, которое он когда-то контролировал, и не были им восприняты как намек на его собственные упущения.

После минутного раздумья он произнес:

— Вы читали письма, которые получил Джордж Бар-тон?

— Да. Их нашли прошлым вечером у него в доме в столе. Мисс Марло отыскала их для меня.

— Знаете, Кемп, эти письма очень меня заинтересовали. Каково мнение эксперта?

— Бумага дешевая, чернила обычные — отпечатки пальцев Джорджа Бартона и Ирис Марло. На конверте куча всяких неопознанных следов, видимо, почтовых работников и т. д. Письма написаны, как подтвердили эксперты, человеком довольно образованным и находящимся, в здравом уме.

— Довольно образованным. Значит, не слугой?

— Видимо, нет.

— Тогда это становится еще более интересным.

— Напрашивается вывод: кто-то что-то подозревал.

— Неизвестный не обратился в полицию. Он хотел пробудить в Джордже подозрения и остаться при этом в тени. Все это весьма странно, Кемп. Возможно, он даже не сам это писал, да?

— Мог и сам написать. Но зачем?

— Кому-то захотелось представить самоубийство в виде убийства.

— И выставить в качестве палача Стефана Фаррадея? Неплохая мысль. Немало потрудились для этого. Но дело в том, что у нас абсолютно нет против него никаких улик.

— Ну, а по поводу цианида что скажете? Была найдена какая-нибудь упаковка?

— Да. Внутри следы кристаллов цианида. Никаких отпечатков пальцев. Ясное дело, в детективных рассказах упаковка содержала бы все нужные улики. Заняться бы авторам этих детективных историй нашей повседневной работой. Тут бы они и убедились, что чаще всего никаких следов не остается и приходится отыскивать несуществующее.

Рейс улыбнулся.

— Метко подмечено, А вчера вечером тоже никаких видимых следов не осталось?

— Именно этим я сегодня и продолжаю заниматься. Вчера я опросил всех присутствующих, затем с мисс Марло возвратился на Эльвестон Сквер и просмотрел стол и бумаги Бартона. Сегодня я опрошу очевидцев более обстоятельно. Допрошу и людей, находившихся за двумя другими столами в алькове… — Он перелистал какие-то бумаги. — Да, вот они. Джеральд Толлингтон — гренадер гвардейцев и достопочтенная Патриция Брайс-Вудворт. Юные жених и невеста. Бьюсь об заклад, они друг с друга глаз не сводили и до остального им дела не было. Мистер Педро Моралес, омерзительный коммивояжеришко из Мексики. У него даже белки глаз желтые. И мисс Кристина Шеннон — если речь не о деньгах, у нее язык прилипает к гортани Но сто к одному, что-нибудь они все-таки заметили. На всякий случай я запасся их именами и адресами. Начнем с этого бедняги, официанта Джузеппе. Он уже здесь. Сейчас я его приглашу.

2

Джузеппе Бальцано был человеком среднего возраста, с умным обезьяньим лицом. Он нервничал, и, по-видимому, не зря. Его английская речь отличалась достаточной резвостью, поскольку, как он объяснил, с шестнадцати лет проживал в этой стране и был женат на англичанке.

Кемп относился к нему с ясной симпатией.

— Итак, Джузеппе, давай послушаем, что ты об этом думаешь.

— Скверная история, для меня особенно. Ведь я обслуживал этот стол. Я, а не кто иной, разливал вино. Люди скажут, что я обезумел и положил отраву в бокал с вином. Это не так, но люди так и скажут. Уже мистер Голдстейн говорит, что будет лучше, если я возьму на неделю отпуск, — чтобы люди ни о чем не спрашивали меня и не тыкали пальцами. Он справедливый человек, он знает, я не виновен, я проработал там много лет, он не уволит меня, как сделали бы другие хозяева. Мистер Чарлз тоже всегда был добрым, но для меня это огромное несчастье — я боюсь. Я спрашиваю себя: значит, у меня есть враг?

— И как же, — деревянным голосом спросил Кемп, — есть?

Печальное обезьянье лицо исказила улыбка. Джузеппе протянул руки.

— У меня? На всем свете у меня нет никакого врага. Хороших друзей много, но врагов нет.

Кемп хмыкнул.

— Теперь насчет прошлого вечера. Расскажи мне про шампанское.

— Пили Клико 1928 года очень хорошее и дорогое вино. Мистер Бартон любил такое, он любил добрую пищу и вина — все самое отменное.

— Он заказал это вино заранее?

— Да. Обо всем договорился с Чарлзом.

— А что тебе известно насчет свободного места за столом?

— Он об этом тоже договорился. Сказал Чарлзу и мне. Его должна была занять попозже одна молодая леди.

— Молодая леди? — Рейс и Кемп переглянулись. — Ты ее знаешь?

Джузеппе показал головой.

— Нет, об этом мне ничего не известно. Она должна была прийти позже, вот и все, что я слышал.

— Поговорим о вине. Много было бутылок?

— Две бутылки и третья стояла наготове. Первую бутылку закончили довольно быстро. Вторую я открыл незадолго до кабаре. Я наполнил бокалы и поставил бутылку в ведерко со льдом.

— Когда ты последний раз видел, как мистер Бартон пил из своего бокала?

— Позвольте припомнить… Когда закончилось кабаре, пили за здоровье молодой леди. Был ее день рождения, насколько я понял. Потом они пошли танцевать. После этого, когда они возвратились, мистер Бартон выпивает, и через мгновение все произошло! Он умер.

— Ты наполнял бокалы, пока они танцевали?

— Нет, монсеньор. Они были наполнены, когда пили за мадемуазель, выпили немного, лишь несколько глотков. В бокалах оставалось еще достаточно вина.

— Когда-нибудь кто-нибудь — безразлично кто — приближался к столу, пока они танцевали?

— Ни одна душа, сэр. Я в этом уверен.

— Все пошли танцевать одновременно?

— Да.

— И одновременно возвратились?

Джузеппе закатил глаза, силясь припомнить.

— Первым возвратился мистер Бартон с молодой леди. Он был полнее других и, как понимаете, много не танцевал. Потом подошел белокурый джентльмен, мистер Фаррадей, и молодая леди в черном. Леди Александра Фаррадей и смуглый джентльмен подошли последними.

— Ты знаешь мистера Фаррадея и леди Александру?

— Да, сэр. Я часто встречал их в «Люксембурге». Они очень приметные.

— Теперь, Джузеппе, увидел бы ты, если б кто-то из них положил что-нибудь в бокал мистера Бартона?

— Не скажу этого, сэр. Я обслуживаю два других стола в алькове и еще два в большом зале. Блюд много. Я не наблюдал за столом мистера Бартона. После кабаре почти все поднялись и начали танцевать, так что я в это время отдыхал — поэтому-то я и уверен, что никто не приближался к столу. Как только люди расселись, я сразу же занялся своим делом.

Кемп кивнул.

— Но, думаю, — продолжал Джузеппе, — было бы трудно сделать такое и остаться незамеченным. Мне кажется, что только сам мистер Бартон мог это сделать. А вы так не считаете, нет?

Он вопросительно взглянул на полицейского.

— Ты это сам придумал, а?

— Разумеется, я ничего не знаю, но догадываюсь. Ровно год назад эта красивая леди, миссис Бартон, покончила с собой. Может быть, и мистер Бартон так убивался, что решил покончить с собой? Это было бы поэтично. Конечно, проку ресторану тут никакого, но джентльмен, который собирается с собой покончить, об этом не думает.

Он нетерпеливо оглядел сидевших перед ним мужчин. Кемп покачал головой.

— Все не так просто, — проговорил он.

Он задал еще несколько вопросов и отпустил Джузеппе.

Как только дверь затворилась, Рейс сказал:

— Может быть, об этом-то как раз и стоило подумать?

— Безутешный муж убивает себя в годовщину смерти жены! Правда, была не совсем годовщина, но это детали.

— Это был День Всех Святых.

— Именно. Да, может быть, эта мысль и заслуживала бы внимания, но как в таком случае объяснить происхождение писем и то обстоятельство, что мистер Бартон советовался с вами и показывал их Ирис Марло? Он взглянул на часы.

— В двенадцать тридцать я должен быть в доме министра-координатора. Еще есть время, чтобы встретиться с людьми, сидевшими за соседними столиками. По крайней мере, с некоторыми из них. Полковник, вы пойдете со мной?

3

Мистер Моралес остановился в «Рице». В этот утренний час он выглядел весьма непривлекательно: небритый, налитые кровью глаза и прочие признаки тяжкого похмелья.

Мистер Моралес был американцем и изъяснялся на каком-то немыслимом жаргоне. Несмотря на цепкую профессиональную память, его воспоминания о проведенном накануне вечере были весьма туманны.

— Пошли с Крисси — эта крошка прошла огонь и воды! Она говорит, что хороший кабак. «Золотко мое, — говорю, — пойдем, куда скажешь». Кабак классный, спору нет — и знают, как тебя выпотрошить! Мне это обошлось почти в тридцать долларов. Джаз вот только паршивый — похоже, они играть не умеют.

Воспоминания о прошедшем вечере настолько увлекли мистера Моралеса, что пришлось ему напомнить про стол, находившийся в середине алькова. И тут память ему изменила.

— Там был стол и какие-то люди сидели. Не помню, как они выглядели. Я их и не разглядывал, пока этот парень не преставился. Сперва подумал, ему ликер не в то горло попал… Хотя одна из женщин запомнилась. Темная и, прямо скажу, обращает внимание.

— Вы говорите о девушке в зеленом бархатном платье?

— Нет, не о ней. Та дохлятина. А эта крошка была в черном и вся из себя такая…

Ненасытный взор мистера Моралеса привлекла Руфь Лессинг.

Он сморщил нос в знак своего восхищения.

— Я наблюдал, как она танцует, и скажу вам, умеет танцевать, эта крошка. Я раз или два ей подмигнул, но она окинула меня ледяным взглядом — такими невидящими глазами умеют смотреть только у вас в Британии.

Ничего более ценного из мистера Моралеса выжать не удалось, кроме откровенного признания, что к тому времени, как началось кабаре, он уже дошел до соответствующего уровня.

Кемп его поблагодарил и приготовился распрощаться.

— Завтра я отплываю в Нью-Йорк, — тоскливо проговорил Моралес. — Не угодно ли будет вам мое присутствие?

— Благодарю вас, но не думаю, что ваши показания помогут следствию.

— Понимаете, мне здесь нравится, и если дело связано с полицией, наша фирма возражать не станет. Когда полиция говорит вам останьтесь, вы должны остаться. Может быть, я что-нибудь вспомню, если пораскину мозгами.

Но Кемп не клюнул на эту хитроумную приманку и вместе с Рейсом отправился на Брук Стрит, где их встретил раздраженный джентльмен, отец достопочтенной Патриции Брайс-Вудворт.

Генерал лорд Вудворт принял их с нескрываемой неприязнью.

Что за сумасшедшая мысль предполагать, будто бы его дочь — его дочь! — замешана в подобной истории? Если девочка не может пообедать со своим нареченным в ресторане, чтобы не сделаться объектом нападок со стороны детективов из Скотланд Ярда, то куда катится Англия? Она даже не знала этих людей… как их звали… Хаббард… Бартон? Какой-то парень из Сити или что-то в этом роде! Нужно быть более осмотрительным, когда выбираешь место для развлечений — «Люксембург» всегда пользовался хорошей репутацией, — но подобная история происходит там уже не впервые. Джеральд просто сглупил, приглашая туда Пат… В любом случае он не позволит травмировать и терроризировать свою дочь, подвергать ее перекрестному допросу, пока не переговорит с адвокатом. Он уже позвонил старому Андерсону из Линкольн Инн и попросил его…

Здесь генерал неожиданно замолк и воззрился на Рейса.

— Где-то я вас видел. Позвольте?

Рейс ответил незамедлительно, его лицо озарилось улыбкой.

— Баддарапур, двадцать третий год.

— Боже! — воскликнул генерал. — Неужели это Джонни Рейс! Какое вы имеете отношение к этому спектаклю?

Рейс улыбнулся.

— Я пришел сюда, чтобы присутствовать при беседе главного инспектора Кемпа с вашей дочерью. Полагаю, для нее будет приятнее видеть его здесь, нежели быть вызванной в Скотланд Ярд. Думаю, мое присутствие не помешает.

— О… хм… ну что ж, вы очень любезны, Рейс.

В эту минуту отворилась дверь, вошла мисс Патриция Брайс-Вудворт и с присущими очень юному существу хладнокровием и независимостью вступила в разговор.

— Хэллоу, — сказала она. — Вы из Скотланд Ярда, не так ли? Насчет вчерашнего происшествия? Ждала вас с нетерпением. Мой папа зануда. Не надо, папочка, тебе известно, что доктор сказал о твоем давлении. Не могу понять, зачем ты во все лезешь. Я приглашу этих инспекторов в свою комнату, а к тебе пошлю Уолтерса с виски и содовой.

Генералом овладело неистовое желание выплеснуть все, что накопилось у него на душе, но он лишь промямлил:

— Мой старый друг майор Рейс.

После такого представления Патриция утратила к Рейсу всякий интерес, а лицо главного инспектора Кемпа озарила блаженная улыбка.

С достоинством генеральской дочери она выпроводила их из комнаты и провела в свою гостиную. Когда они выходили, ее отец решительно закрыл двери своего кабинета.

— Бедный папочка, — заметила она. — Он будет расстроен. Но он это переживет.

Разговор отличался самым что ни на есть дружеским тоном и абсолютной безрезультатностью.

— С ума можно сойти, — сказала Патриция. — Вероятно, мне больше уж никогда не придется стать свидетельницей убийства — ведь это же убийство? Газеты очень осторожны и неясны, но я сказала Джерри по телефону, что это, должно быть, убийство, а я даже не заметила!

В ее голосе звучало неподдельное сожаление.

Делалось очевидным, как мрачно и предсказал главный инспектор, что двое молодых, неделю назад помолвленных людей весь вечер не спускали друг с друга глаз и больше ничего вокруг себя не замечали.

Патриция Брайс-Вудворт упорно говорила о каких-то несущественных подробностях и больше ничего сообщить не могла.

— Сандра Фаррадей, как всегда, была очень нарядной. На ней было платье от Шипарелли.

— Вы ее знаете? — спросил Рейс. Патриция покачала головой.

— Несколько раз видела. Она кажется довольно нудной. Слишком напыщена, как и большинство политических деятелей.

— А больше никого из них вы до этого не встречали?

— Нет, никого — по крайней мере, не припомню. Думаю, я бы не обратила на Сандру Фаррадей внимания, не будь у нее платья от Шипарелли.

— Увидите, — мрачно проговорил главный инспектор, когда они выходили из дома генерала Вудворта, — такой же подарок преподнесет нам и маэстро Толлингтон… Ну что ж, давайте попытаем счастья у Кристины Шеннон. Это будет наша, так сказать, последняя возможность.

Мисс Шеннон, в полном соответствии с описаниями главного инспектора, оказалась белокурой красавицей. Красивые, тщательно причесанные волосы открывали нежное, наивное, как у ребенка, лицо.

С мисс Шеннон, по утверждению инспектора Кемпа, трудно было о чем-нибудь поговорить, но живость ее взгляда и хитрость, притаившаяся в глубине больших голубых глаз, свидетельствовали, что ее бессловесность простирается лишь в интеллектуальных направлениях, а где речь касается грубой житейской прозы и особенно денег, там Кристина Шеннон маху не даст.

Мужчин она приняла с исключительным радушием, предложила выпить, а когда те отказались, стала настойчиво угощать их сигаретами. Квартира у нее была маленькой и обставлена дешевой современной мебелью.

— Я была бы очень рада, если б смогла вам помочь, инспектор. Спрашивайте меня, что пожелаете.

Кемп начал с обычных вопросов, касающихся обстановки и поведения людей, сидевших за столом в центре зала.

Кристина сразу же показала себя тонким и проницательным наблюдателем.

— Нетрудно было увидеть — компания не слишком веселилась. Они словно все оцепенели. Мне искренне было жаль старичка — хозяина сборища. Он из себя выходил, стараясь их развлечь, бесился, как кошка на привязи,но льда растопить ему не удалось. Высокая женщина справа от него надулась, словно аршин проглотила, а девочка слева заметно была не в себе из-за того, что смуглого красавца посадили не с ней рядом, а напротив. Возле нее сидел блондин, похоже, он страдал расстройством желудка, ел — словно у него кусок в горле застревал. Его соседка без конца хлопотала и возилась с ним так, будто хотела через голову перепрыгнуть.

— Мисс Шеннон, вы, кажется, заметили все до мельчайших подробностей, — сказал полковник Рейс.

— Открою вам секрет. Мне самой было не слишком весело. Я провела с одним джентльменом три ночи подряд, и он мне порядочно надоел. Ему хотелось осмотреть весь Лондон — особенно места, имеющие репутацию, и, нужно сказать, он не скупился. Везде шампанское. Мы обошли «Компрадор», «Миль Флейерс» и наконец добрались до «Люксембурга». Замечу вам, он порезвился. Мне даже его как-то жаль стало. Но разговор с ним интересным не назовешь. Бесконечные истории про махинации, которые он обделывал где-то там в Мексике, и большинство из них я выслушала по три раза. И еще он без конца рассказывал о всех дамах, которых он познал и как они были от него без ума. Выслушивать подобное, согласитесь, утомительно, но Педро на это внимания не обращал, поэтому я только и делала, что ела и озиралась по сторонам.

— Ну что ж, вы для нас просто находка, мисс Шеннон, — сказал главный инспектор. — Могу надеяться, что вам удалась заметить какие-то детали, которые помогут нам справиться с нашей задачей.

Кристина покачала белокурой головкой.

— Не представляю, кто укокошил старикашку, решительно не представляю. Он выпил шампанского, лицо его вдруг посинело, и он свалился.

— Вы не помните, когда он последний раз до этого пил из своего бокала?

Девушка задумалась.

— Когда… да… сразу же после кабаре. Вспыхнул свет, он поднял бокал, что-то сказал, остальные тоже подняли бокалы. Наверное, он произнес тост.

Инспектор кивнул.

— А потом?

— Потом заиграла музыка, они все поднялись и пошли танцевать, шумно двигали стульями, смеялись. Кажется, впервые за их столом повеселело. Удивительно, как шампанское сближает людей.

— Они все пошли — у стола никто не остался? —Да.

— И никто не дотрагивался до бокала мистера Бартона?

— Абсолютно никто. — Она ответила без раздумий. — Я в этом совершенно уверена.

— И никто — совершенно никто — не приближался к столу, пока их не было?

— Никто — за исключением, разумеется, официанта. — Официанта? Какого официанта?

— Один из этих юнцов с фартуком, лет шестнадцати. Не настоящий официант. Он помогал замухрышке, похожему на обезьяну — итальянцу, по-моему.

Инспектор Кемп кивком головы подтвердил, что эта характеристика полностью соответствует внешности Джузеппе Бальцано.

— И что он делал, этот юный официант? Наполнял бокалы?

Кристина покачала головой.

— О, нет. Он ни к чему на столе не прикасался. Просто подобрал вечернюю сумочку, которую одна из девушек обронила, когда они поднимались.

— Чья это сумочка?

На минуту-другую Кристина задумалась. Затем сказала:

— Правильно. Сумочка девчонки — зеленая с золотом. У двух других женщин были черные сумочка.

— И что официант сделал с этой сумочкой? Кристина удивилась.

— Просто положил ее обратно на стол, вот и все.

— Вы совершенно уверены, что он не притрагивался ни к одному из бокалов?

Конечно. Он второпях сунул ее на стол и побежал, потому что один из официантов свистнул ему, чтобы он куда-то пошел и что-то принес, и тому надо было пошевеливаться.

— И это был единственный случай, когда кто-то приближался к этому столу?

— Именно так.

— Но, разумеется, кто-то мог подойти к столу, и вы могли этого не заметить.

Кристина решительно покачала головой.

— Нет, совершенно уверена, что нет. Понимаете, Педро вызвали к телефону, и пока он не вернулся, я ничем не занималась, я только глядела по сторонам и скучала.

Я все замечала, а с места, на котором я сидела, лучше всего был виден соседний стол. Рейс спросил:

— Кто первым вернулся к столу?

— Девушка в зеленом со стариком. Они уселись, затем подошли блондин и девушка в черном, за ними остальные важные особы и смуглый красавец. Отменный он был танцор. Когда все возвратились и официант начал подогревать на спиртовке блюдо, старик наклонился вперед, произнес свою речь, все снова подняли бокалы. И тут все произошло. — Кристина замолчала и весело добавила:

— Ужасно, не правда ли? Я думала, это был удар. Моя тетя так же упала, когда с ней случился удар. Тут же возвратился Педро, и я сказала: «Смотри, Педро, у этого человека удар». А Педро спокойно ответил: «Он уже умер — уже умер, — все кончено» — и это было так ужасно. Я не могла отвести от него глаз. Страшно, когда в таком месте, как «Люксембург», кто-нибудь умирает. Не нравятся мне эти мексиканцы. Когда они напьются, они теряют человеческий облик, — не знаешь, какую гадость они могут выкинуть. — Она на мгновение задумалась и, посмотрев на нарядный браслет у себя на запястье, добавила:

— А все-таки, должна сказать, они довольно великодушны.

Кемп незаметно отвлек ее от рассуждений о невзгодах и доходах одинокой девушки и заставил еще раз повторить эту историю.

— Вот мы и использовали свой последний шанс, — сказал он Рейсу, когда они покидали квартиру мисс Шеннон. — И это мог бы быть неплохой шанс. Из всех свидетелей эта девушка самая стоящая. Она все точно видит и запоминает. Если бы там можно было бы что-то увидеть, она бы увидела. Стало быть, ответ таков: видеть там было нечего. Невероятно. Колдовство, да и только! Джордж Бартон пьет шампанское и отправляется танцевать. Он возвращается, пьет из того же самого бокала, к которому никто не притрагивался, и — вот чудеса — бокал полон цианида. Безумие! Это никогда не могло бы произойти, если бы не произошло.

На минуту он остановился.

— Официант. Мальчик. Джузеппе ни разу о нем не упоминал. Об этом стоит подумать. Как бы то ни было, он единственный человек, находившийся во время танцев возле стола. Здесь может что-то быть. Рейс покачал головой.

— Если бы он положил отраву в бокал Бартона, эта девушка заметила бы. У нее врожденная способность подмечать детали. Пустота в голове компенсируется ее наблюдательностью. Нет, Кемп, здесь должно быть какое-то очень простое объяснение, только бы смогли мы его разгадать.

— Да, возможно. Он сам бросил в бокал отраву!

— Я начинаю верить, что именно так все и произошло, ничего иного и быть не могло. Но если это так, то, я убежден, он не знал, что это был цианид.

— Вы предполагаете, что кто-то ему его подсунул? Сказал, что это средство улучшает пищеварение или снижает давление — что-нибудь в таком духе?

— Возможно.

— Тогда кто этот неизвестный? Супруги Фаррадей?

— Совершенно невероятно.

— Столь же невероятно предполагать и мистера Антони Брауна. Значит, остаются двое — нежная невестка…

— …и преданный секретарь.

Кемп взглянул на полковника.

— Да… она могла бы ему что-нибудь подстроить… Мне надо идти к министру-коодинатору. А вы? Встретитесь с мисс Марло?

— Думаю отправиться в контору — повидаться с милой секретаршей. Соболезнование старого друга. Мог бы пригласить ее позавтракать… Значит, вы ее подозреваете?

Пока что я никого не подозреваю. Просто обнюхиваю следы.

— С Ирис Марло вам все равно придется встретиться.

— Встречусь, но хотелось бы побывать у нее в доме в ее отсутствие. И знаете почему, Кемп?

— Разумеется, нет.

— Потому что там кто-то чирикает — чирикает, как маленькая птичка… «Маленькая птичка, расскажи мне», — пел я, когда был ребенком. Вот в чем суть, Кемп, эти пичужки многое могут рассказать, только позволь им пощебетать.

4

Мужчины простились. Рейс нанял такси и отправился в Сити, в контору Джорджа Бартона. Главный инспектор Кемп, озабоченный растущими расходами, сел в автобус. Дом министра-координатора находился неподалеку.

Лицо инспектора, когда он поднимался по ступеням и дернул звонок, было довольно мрачным. Положение его, он знал это, было трудным. Фракция министра-координатора обладала огромным политическим влиянием и, словно сетью, покрыла всю страну своими объединениями. Главный инспектор Кемп верил в беспристрастность британской юстиции. Если Стефан или Александра Фаррадей причастны к смерти Розмари Бартон или Джорджа Бар-тона, никакие «связи» или «влияния» не помогут им избежать ответственности. Но если они невиновны или доказательства их вины недостаточно определены, тогда должностному лицу следует быть очень осторожным в своих действиях, иначе начальство хорошенько даст ему по рукам. Понятно, при такой ситуации предстоящее объяснение не очень радовало главного инспектора.

Поглощенный тягостными размышлениями, главный инспектор Кемп был препровожден похожим на епископа привратником в затененную, уставленную книгами комнату в задней части дома, где его ожидал министр-координатор со своей дочерью и зятем.

Поднявшись навстречу инспектору, министр-координатор пожал ему руку и учтиво произнес:

— Вы пришли точно в назначенное время, главный инспектор. Позвольте сказать, я по достоинству оценил вашу любезность — вы сами пришли сюда, вместо того чтобы вызвать мою дочь и ее мужа в Скотланд Ярд. Разумеется, в случае необходимости они с готовностью явились бы туда — об этом и речи быть не может. Они так же ценят вашу доброту.

Сандра произнесла:

— Безусловно, инспектор.

На ней было платье из мягкого черного материала, свет длинного узкого окна струился ей на спину, и она напоминала Кемпу статую из раскрашенного стекла, которую он однажды видел в заграничном соборе. Продолговатый овал лица и слегка угловатые плечи усиливали иллюзию. Как святая, подумалось ему. Но леди Александра Фаррадей не была святой — совсем не была. И, кроме того, все эти древние святые, по его разумению, были не добрыми, скромными, незаметными христианами, а нетерпимыми, фанатичными, жестокими к себе и другим.

Стефан Фаррадей стоял возле жены. Его лицо не выражало совершенно никаких эмоций. Он держался строго официально, как и подобает пользующемуся уважением политическому деятелю. Мужское естество было тщательно погребено. Но ведь оно существовало, это мужское естество, подумалось Кемпу.

Министр-координатор заговорил так, словно давал одно из своих многочисленных интервью.

— Не скрою от вас, инспектор, эта история произвела на нас чрезвычайно тяжелое и неприятное впечатление. Уже второй раз моя дочь и зять оказываются свидетелями чудовищной смерти в общественном месте — в том же самом ресторане, двух членов одной и той же семьи. Подобного рода популярность всегда опасна для человека, занимающего видное общественное положение. Огласки, разумеется, не избежать. Мы это хорошо понимаем, и моя дочь, и мистер Фаррадей полны желания оказать вам посильную помощь в надежде, что дело будет быстро закончено и потому заглохнет вызванная им нездоровая заинтересованность.

— Благодарю вас, министр-координатор. Я исключительно ценю проявленную вами заинтересованность. Она, безусловно, облегчит нам нашу работу.

Сандра Фаррадей сказала:

— Спрашивайте у нас все, что найдете нужным, инспектор.

— Благодарю вас, леди Александра.

— Позвольте, главный инспектор, — сказал министр-координатор, — вы, конечно, располагаете собственными источниками информации, но, как сообщил мне мой друг, комиссар внутренних дел, смерть Бартона расценивается не столько как самоубийство, сколько как убийство, хотя по всем внешним признакам, с точки зрения обывателей, самоубийство выглядело бы более правдоподобным объяснением. Ты считаешь, что произошло самоубийство, дорогая Сандра? Католическое изваяние чуть склонило голову. Сандра в раздумье произнесла:

— Мне кажется, вчерашние события это подтверждают. Мы находились в том же ресторане и сидели за тем же столом, где в прошлом году отравилась бедная Розмари Бартон. Мы часто встречались с мистером Бартоном этим летом на даче, и он производил довольно странное впечатление — просто на себя не походил. Мы все думали, что смерть жены повлияла на его рассудок. Знаете, он обожал ее, и не думаю, чтобы он когда-либо примирился с ее смертью. Поэтому мысль о самоубийстве кажется если не естественной, то, по крайней мере, возможной — лично я не могу представить, чтобы кому-то понадобилось убивать Джорджа Бартона.

Стефан Фаррадей быстро проговорил:

— Бартон был великолепным парнем. Уверен, на всем свете у него не было ни одного врага. Инспектор Кем оглядел лица, обращенные к нему в немом ожидании, и собрался с мыслями. «Лучше им все рассказать», — подумал он.

— Леди Александра, не сомневаюсь в основательности ваших рассуждений. Но, понимаете, есть обстоятельства, которые, возможно, вам еще неизвестны.

Министр-координатор незамедлительно вмешался:

— Мы не вправе держать за руки главного инспектора. Он волен сам решать, какие факты следует предавать гласности.

— Благодарю, милорд, нет причин, которые бы помешали мне быть откровенным. Суть дела в следующем: Джордж Бартон незадолго перед смертью высказал двум людям свое убеждение, что его жена не совершила, как предполагалось, самоубийства, а, напротив, была отравлена. Он думал, что напал на след этого человека, обед и празднество, устроенные вчера вечером якобы в честь дня рождения мисс Марло, на самом деле являлись частью разработанного им плана с целью установить личность убийцы его жены.

Последовало молчание, и в наступившей тишине главному инспектору Кемпу, имевшему внешность деревянного истукана, но, несмотря на это обладавшему поразительной восприимчивостью, показалось, будто бы в комнате появился страх. Он не отразился ни на одном лице, но инспектор мог бы под присягой подтвердить его присутствие.

Первым пришел в себя министр-координатор. Он сказал:

— Безусловно, подобные мысли подтверждают, что бедняга Бартон был немного… хм…не в себе. Потрясенный смертью жены, он, возможно, слегка тронулся рассудком.

— Возможно, милорд, но все говорит за то, что состояние его рассудка не заставляло опасаться самоубийства.

Снова наступило молчание. Неожиданно Стефан Фаррадей резко произнес:

— Но как могла подобная мысль прийти в голову Бартона? Что ни говори, а миссис Бартон все-таки покончила с собой.

Инспектор Кемп невозмутимо посмотрел на него.

— Мистер Бартон так не думал.

Вмешался министр-координатор:

— Но полиция подтвердила факт самоубийства. Иных предположений даже не возникло. Инспектор спокойно произнес:

— Факты свидетельствовали в пользу самоубийства. Доказательств, что ее смерть произошла по каким-то иным причинам, тогда не существовало.

Он знал, что человек, занимающий положение министра-координатора, сможет оценить смысл этого замечания. Сделавшись чуть более официальным, Кемп сказал:

— Теперь вы позволите задать вам несколько вопросов, леди Александра?

— Разумеется. — Она слегка повернула к нему голову.

— У вас не возникало подозрений, когда умерла миссис Бартон, что это могло быть не самоубийство, а убийство?

— Разумеется, нет. Я была совершенно уверена, что произошло самоубийство. Я и по-прежнему в этом уверена.

Кемп принял подачу. Он спросил:

— Леди Александра, вы не получали никаких анонимных писем в прошлом году?

Ее спокойствие уступило место неподдельному изумлению.

— Анонимных писем? Нет.

— Вы уверены? Подобные письма весьма неприятны, и люди обычно предпочитают о них не вспоминать, но в данном случае они могут быть исключительно важны, поэтому хочу подчеркнуть, если вы все-таки получали какие-то письма, мне было бы необходимо об этом узнать.

— Понимаю. Но уверяю вас, инспектор, ничего подобного я не получала.

— Прекрасно. Вы сейчас сказали, что поведение мистера Бартона летом выглядело странным. Почему?

Она на минуту задумалась.

— Хм, он был какой-то издерганный, нервный. Казалось, с трудом понимает, что ему говорят. — Она посмотрела на мужа. — Тебя это не поражало, Стефан?

— Да, все было именно так. Этот человек выглядел больным. Он похудел.

— Вы не заметили, не изменилось ли его отношение к вам и вашему мужу? Может быть, оно стало менее сердечным?

— Нет. Наоборот. Знаете, он купил дом рядом с нами и вроде бы был очень нам благодарен за то, что мы для него делали — я имею в виду знакомство с местными достопримечательностями и все такое прочее. Разумеется, мы были очень довольны, что могли в этом отношении оказаться полезными ему и Ирис Марло, этой очаровательной девочке.

— Леди Александра, миссис Бартон была вашей подругой?

— Нет, мы были не очень близки. — Она слегка улыбнулась. — В основном она дружила со Стефаном. Она интересовалась политикой, и он помогал… как бы сказать, расшить ее политический кругозор…Это доставляло ему удовольствие. Вам известно, она была очаровательной, привлекательной женщиной.

«А ты, однако, очень умна, — подумал главный инспектор Кемп, по достоинству оценив ее сообразительность. — Интересно, много ли ей известно об этой парочке — чертовски хотелось бы знать». Он продолжал.

— Мистер Бартон никогда не высказывал вам лично соображения, что его жена не покончила с собой? Никогда. Поэтому-то я и была сейчас так удивлена. А мисс Марло? Она тоже никогда не говорила о смерти своей сестры?

— Нет.

— А что заставило Джорджа Бартона купить загородный дом? Не вы ли или ваш муж подали ему эту идею?

— Нет. Для нас это было совершенно неожиданным.

— И его отношение к вам всегда оставалось дружеским?

— Весьма.

— Теперь, леди Александра, что вы знаете про мистера Антони Брауна?

— Совершенно ничего. Я случайно с ним встретилась, вот и все.

— А вы, мистер Фаррадей?

— Знаю о Брауне еще меньше, чем моя жена. Она, по крайней мере, с ним танцевала. Довольно милый парень — американец, по-моему.

— Вы не замечали, не имел ли он интимных отношений с миссис Бартон?

— На этот счет мне абсолютно ничего не известно, инспектор.

— Я просто интересуюсь вашими впечатлениями, мистер Фаррадей.

Стефан нахмурился.

— Они были довольно дружны — вот и все, что я могу сказать.

— А вы, леди Александра?

— Вы хотите знать мое мнение, инспектор?

— Да, ваше мнение.

— Ну что ж, раз это так важно. У меня сложилось впечатление, что они хорошо знали друг друга. И имели интимные отношения. Понимаете, это было видно по тому, как они глядели друг на друга. Но конкретных доказательств у меня нет.

— Дамы часто имеют на этот счет правильные суждения, сказал Кемп. — Теперь, леди Александра, что вы скажете о мисс Лессинг?

— Мисс Лессинг, насколько я понимаю, была секретарем мистера Брауна. Впервые я увидела ее в тот вечер, когда умерла миссис Бартон. Затем я однажды встречалась с ней во время ее приезда на дачу и, наконец, прошлым вечером.

— Позвольте задать вам еще один неофициальный вопрос: у вас не сложилось впечатления, что она влюблена в Джорджа Бартона?

— Не имею на этот счет ни малейшего представления.

— Тогда перейдем к событиям прошлого вечера. Он скрупулезно, шаг за шагом, допросил Стефана и его жену о том, как проходил столь трагически закончившийся ужин. На многое он не рассчитывал, и все, что ему удалось узнать, подтвердило его предположения. Все показания сходились в главном — Бартон предложил тост в честь Ирис, выпил и сразу же после этого отправился танцевать. Все гурьбой за ним последовали. Первыми к столу возвратились Джордж и Ирис. Ни один из супругов не мог дать никакого объяснения по поводу пустого стула, кроме того, что Джордж Бартон во всеуслышанье заявил, будто ожидает своего друга, полковника Рейса, который немного запоздает. Это утверждение, как было известно инспектору, не соответствовало истине. Сандра Фаррадей сказала, а муж с ней согласился, что когда загорелся свет после кабаре, Джордж смотрел на пустой стул каким-то странным, загадочным взглядом, несколько минут находился в страшной растерянности и не слышал, что ему говорили, затем он пришел в себя и предложил выпить за здоровье Ирис.

Единственная новость, которую инспектор смог приплюсовать к имеющейся у него информации, было сообщение Сандры о ее беседе с Джорджем в Файрхевене — когда он умолял ее прийти с мужем на вечер, устраиваемый им в честь дня рождения Ирис.

«Это был весьма благовидный, хотя и не соответствующий истине предлог», — подумал главный инспектор. Закрыв записную книжку, в которой он начертил пару каких-то иероглифов, инспектор поднялся со стула.

— Я вам очень признателен, милорд, и вам, мистер Фаррадей, и вам, леди Александра, за помощь и участие.

— В ходе дальнейшего расследования потребуется помощь моей дочери?

— Вся процедура — чистая формальность. Сбор свидетельских показаний, подпись медицинского заключения, и в течение недели расследование закончится. Надеюсь, — сказал инспектор, тон его едва изменился, — к этому времени мы управимся.

Он обернулся к Стефану Фаррадею.

— Кстати, мистер Фаррадей, есть тут одна — две небольшие каверзы, которые, я думаю, вы могли бы помочь мне разобрать. Нет нужды беспокоить леди Александру. Если вы позвоните мне в Ярд, мы сумеем договориться об удобном для вас времени. Вы, я знаю, занятой человек.

Сказано это было непринужденно, даже, пожалуй, беспечно, но три пары ушей уловили в словах инспектора затаенный смысл. Стефану удалось сохранить дружескую невозмутимость, когда он сказал:

— Разумеется, инспектор. — Затем он взглянул на часы и пробормотал:

— Мне нужно отправляться в Палату.

Когда Стефан второпях удалился и столь же поспешно уехал главный инспектор, министр-координатор обернулся к дочери и спросил, словно саданул наотмашь:

— Стефан имел шашни с этой женщиной?

Пауза длилась долю секунды, не более, потом последовал ответ:

— Нет, конечно. Иначе бы я все знала. Во всяком случае, Стефан не таков.

— Ну что ж, смотри, дорогая, как бы локти кусать ее пришлось. Молва на месте не застаивается.

— Розмари Бартон дружила с этим самым, с Антони Брауном. Они везде вместе появлялись.

— Хорошо, — протянул министр-координатор, — ты-то уж, наверное, знаешь.

Он не поверил дочери. Его лицо, когда он медленно выходил из комнаты, было серым и взволнованным. Он поднялся по лестнице в гостиную жены. Ей было запрещено находиться в библиотеке. Он по опыту знал, ее необузданный нрав способен причинить неприятности, а при сложившейся ситуации с полицией ссориться не следовало.

— Ну что? — спросила супруга. — Как все закончилось?

— Вроде бы неплохо, — медленно проговорил министр-координатор. — Кемп — вежливый парень… обходительный… дело ведет с так-том… даже, по-моему, немного в этом отношении перебарщивает.

— Дело серьезное?

— Да, серьезное. Зря мы позволили Сандре выходить за него замуж, Вики.

— А что я говорила?

— Да… да… — Он не возражал. — Ты была права — а я ошибался. Но, посуди, она бы все равно за него вышла. Сандру с места не сдвинешь, когда она заупрямится. Знакомство с Фаррадеем подобно стихийному бедствию — человек, чье происхождение и прошлое никому не известны. Разве знаешь, как он себя поведет в трудную минуту?

— Ты думаешь, в нашей семье объявился убийца?

— Не знаю. Не хочу его голословно обвинять… Ну а полиция… они до всего докапываются. Он снюхался с женой этого самого Бартона — дело ясное. Или она из-за него отравилась, или же он… Как бы то ни было, Бартон не дурак, пахло разоблачением и скандалом, Полагаю, Стефан попросту не мог этого допустить… и…

— Отравил его?

— Да. Госпожа министерша покачала головой.

— Я с тобой не согласна.

— Надеюсь, ты права. Но кто-то отравил его.

— Нервы у Стефана слабые, чтобы совершить подобное.

— Для него самое важное — карьера, при его огромных способностях и задатках подлинного государственного деятеля. Никто не знает, что сделает человек, когда его загонят в угол.

Супруга снова покачала головой.

— Повторяю: нервы у него слабые. Здесь требуются азарт игрока и умение потерять голову. Боюсь, Вильям, я ужасно боюсь.

Он в упор посмотрел на нее:

— Полагаешь, что Сандра… Сандра…

— Мне претит даже подумать об этом, но что проку трусливо отворачивать голову и не смотреть в глаза реальности. Она совсем одурела от него — с первого взгляда. Я ее никогда, не понимала и всегда боялась. Ради Стефана она пожертвует все… всем… Чего бы это ни стоило. И если она была достаточно безумна и достаточно жестока, чтобы пойти на такое, ее необходимо спасать.

— Спасать? Что значит — спасать?

— Ты обязан спасать. Разве мы не должны заботиться о дочери? Сострадание заставит тебя использовать твои связи.

Министр-координатор пристально посмотрел на свою жену. Он долго с ней прожил и, думалось ему, хорошо изучил ее характер, тем не менее мощь и бесстрашие ее реализма, а также ее полнейшая беспринципность напугали его.

— Если моя дочь убийца, неужели я обязан использовать свое положение, чтобы избавить ее от ответственности за ее поступки?

— Разумеется.

— Дорогая Вики! Ты не понимаешь. Это невозможно. Я не могу поступиться своим достоинством.

— Ерунда.

Они оглядели друг друга — между ними стояла стена. Наверное, так же друг на друга смотрели Агамемнон и Клитемнестра, когда у них на губах трепетало слово Ифигения.

— Как член правительства, ты мог бы нажать на полицию, чтобы они прекратили расследование и вынесли вердикт о самоубийстве. Подобное случалось — не притворяйся.

— Тогда это было вопросом политики — этого требовали интересы государства. Сейчас дело имеет личный, частный характер. Очень сомневаюсь, что я смогу чем-то помочь.

— Сможешь, если тебе хвост прищемят. Министр-координатор побагровел.

— Даже если бы мог — не стал бы! Это было бы оскорблением моего достоинства.

— Если бы Сандру арестовали и осудили, не нанял ли бы ты самого лучшего адвоката и не сделал бы все возможное, чтобы ее освободить, сколь ни была бы она виновна?

— Разумеется, разумеется. Но это совсем другое дело. Вам, женщинам, этого не понять.

Супруга министра замолчала, ее убежденность не могли поколебать никакие доводы. Из всех своих детей она меньше всего любила Сандру, тем не менее материнское естество возобладало — всеми средствами, честными или бесчестными, станет она защищать свое дитя. Зубами и когтями будет она драться за Сандру.

— Во всяком случае, — сказал министр-координатор, — Сандру не осудят, пока не соберут достаточно убедительных доказательств ее виновности. А я, например, отказываюсь верить, что моя дочь является убийцей. Удивляюсь тебе, Вики, как могло тебе в голову прийти такое.

Его жена промолчала, и министр-координатор тяжелой походкой вышел из комнаты. Подумать только, Вики… его Вики… с которой он много лет прожил бок о бок, обнаружила в своей душе такую спирающую дыхание бездну, о которой он даже и не подозревал.

5

Рейс застал Руфь Лессинг за разборкой бумаг, лежавших на большом столе. На ней был черный пиджак с юбкой и белая блузочка, ее облик олицетворял собой спокойную, неторопливую деловитость. У нее под глазами он заметил темные круги, у рта пролегла горестная складка, но свое горе, если это было горем, она, как и все другие эмоции, накрепко зажала в кулак.

Рейс объяснил цель своего визита, и она живо откликнулась ему.

— Очень хорошо, что вы пришли. Разумеется, я вас знаю. Мистер Бартон ждал, что вы присоединитесь к нам прошлым вечером, не так ли? Я помню, он говорил об этом.

— А он не упоминал об этом раньше?

Она немного задумалась.

— Нет. Он это сказал, когда мы расселись вокруг стола. Помню, я была немного удивлена… — Она замолчала и чуть зарумянилась. — Не тем, что вы приглашены, разумеется. Я знаю, вы его старый друг. И должны были присутствовать на вечере год назад. Я хотела сказать, что удивилась бы, если бы пришли… Как удивилась тому, что мистер Бартон не пригласил другую женщину, чтобы уравновесить компанию… Но, разумеется, если вы собирались опоздать или, возможно, не пришли бы совсем… — Она осеклась. — Какая я бестолковая. Почему вся эта не имеющая значения дрянь лезет в голову? Все утро мне не по себе.

— Но вы, как обычно, пришли на работу?

— Разумеется. — Она удивилась, немного возмутилась. — Это же моя работа. Многое надо сделать и разобрать.

— Джордж мне всегда говорил, что он всецело на вас полагается, — мягко проговорил Рейс.

Руфь отвернулась. Он увидел, она быстро проглотила рыдание, глаза у нее заблестели. Она не выставляла напоказ своих переживаний, и это почти убедило его в ее совершеннейшей невиновности. Почти, но не совсем. Ему приходилось встречать женщин, обладавших незаурядными актерскими способностями, женщин, у которых красные веки и черные круги под глазами появлялись в силу разных искусственных ухищрений, а не естественных чувств. Отложив эту мысль про запас, он подумал: «Во всяком случае, держаться она умеет».

Руфь повернулась к столу и в ответ на его последнее замечание спокойно произнесла:

— Я много лет с ним проработала… в апреле будет семь лет… знала его привычки; я думаю, он… доверял мне.

— Не сомневаюсь… Подходит время ленча. Я надеюсь, вы не откажетесь пойти где-нибудь мирно со мной позавтракать. Мне бы хотелось с вами поговорить.

— Спасибо. Мне тоже хочется.

Он повел ее в маленький ресторан, где, как ему было известно, столы стояли довольно просторно и можно было спокойно побеседовать. Он сделал заказ и, когда официант удалился, взглянул на свою спутницу.

Красивая девушка, подумал он, гладко причесанные темные волосы, решительно сжатый рот, волевой подбородок.

Пока не подали еду, он немного поболтал о том о сем, она поддерживала беседу, выказав себя умным и понимающим собеседником.

Наконец, после некоторой паузы, она сказала:

— Вы хотите со мной поговорить о вчерашнем? Пожалуйста, начинайте. Все это настолько невероятно, что хотелось бы об этом поговорить. Не произойди это перед моими глазами, я бы никогда не поверила.

— Вы, разумеется, уже видели главного инспектора Кемпа?

— Да, вчера вечером. Он кажется умным и опытным. — Она помолчала. — Это было действительно убийство, полковник?

— Вам так сказал Кемп?

— Сам он ничего не сказал, но по его вопросам было достаточно ясно, что у него на уме.

— Ваше мнение, было ли это самоубийство или нет, будет особенно ценно, мисс Лессинг. Вы хорошо знали Бартона и, как я себе представляю, провели с ним большую часть вчерашнего дня. Как он выглядел? Обычно? Или был расстроен… удручен… взволнован?

Она задумалась.

— Трудно сказать. Он был удручен и расстроен — на то была причина.

Она объяснила, какая ситуация возникла по милости Виктора Дрейка, и вкратце обрисовала жизненный путь этого юноши.

— Гм, — проговорил Рейс. — Злополучная паршивая овца. И Бартон из-за него переживал? Руфь сказала не торопясь:

— Это трудно объяснить Понимаете, я очень хорошо знала мистера Бартона. Он злился, волновался из-за этого, да и миссис Дрейк, как всегда в таких случаях, очень переживала, ему хотелось всё уладить. Но у меня сложилось впечатление…

— Да, мисс Лессинг? Уверен, ваше впечатление будет весьма интересным.

— Мне казалось, что его раздражение, если можно так выразиться, было не совсем обычным. Дело в том, что с подобными неурядицами в той или иной форме мы уже встречались и раньше. В прошлом году Виктор Дрейк был здесь, у него были неприятности, мы отправили его в Южную Америку и только вот в июне он телеграфировал домой насчет денег. Как отнесся к этому мистер Бартон, мне было хорошо известно. Мне показалось, его раздражение вызвало главным образом то обстоятельство, что телеграмма пришла в тот момент, когда он полностью был занят приготовлениями к предстоящему банкету. Словно новые заботы помешали бы ему подготовиться к ужину.

— Вам не приходила мысль, что в этом банкете было нечто необычное, мисс Лессинг?

— Приходила. Мистер Бартон из-за него стал в высшей степени странным. Он так волновался — словно ребенок.

— Не думали ли вы, что этому банкету, возможно, придавалась какая-то особая цель?

— Вы хотите сказать, что он был копией банкета, состоявшегося год назад, когда миссис Бартон покончила с собой?

— Да.

— Откровенно скажу, мысль повторить банкет показалась мне весьма сумасбродной.

— Джордж не делился с вами никакими соображениями, не посвящал вас в свои планы?

Она покачала головой.

— Скажите, мисс Лессинг, у вас никогда не возникали сомнения насчет того, что миссис Бартон совершила самоубийство?

Она изумилась.

— Нет.

— Джордж Бартон не говорил вам, что, по его мнению, его жена была убита?

Она глядела на него в немом изумлении.

— Джордж так считал?

— Вижу, для вас это новость. Да, мисс Лессинг. Джордж получил анонимные письма, в которых утверждалось, что его жена не совершила самоубийство, но была убита.

— Так вот почему он сделался этим летом таким странным. Я не могла понять, что с ним творится.

— Вы ничего не знали про эти анонимные письма?

— Ничего. Их было много?

— Он показывал мне два.

— И я ничего не знала о них!

В голосе послышалась обида.

Он пристально посмотрел на нее и спросил:

— Итак, мисс Лессинг, что вы скажете? По-вашему, возможно, чтобы Джордж покончил с собой?

Она покачала головой.

— Нет, никогда.

— Но вы же сказали, что он был взволнован, расстроен?

— Да, но он уже некоторое время был таким. Теперь я понимаю почему. И понятно теперь, почему он так волновался из-за вчерашнего банкета. Должно быть, у него были какие-то свои соображения — он, видимо, надеялся воссоздать прежнюю обстановку и таким образом узнать что-нибудь новое. Бедный Джордж, это-то его и погубило.

— А что вы скажете о Розмари Бартон, мисс Лессинг? Вы по-прежнему думаете, что причиной ее смерти было самоубийство?

Она нахмурилась.

— Я никогда не помышляла ни о чем другом. Оно казалось таким естественным.

— Депрессия в результате инфлюэнцы?

— Может быть, что-нибудь и еще. Она была такая несчастная. Сразу было видно.

— И догадываетесь о причине?

— Хм… да. По крайней мере, думаю, что догадываюсь. Конечно, я могу ошибиться. Такие женщины, как миссис Бартон, видны насквозь — они не умеют скрывать своих чувств. Слава богу, мне кажется, мистер Бартон ничего не подозревал. О, да, она была очень несчастна. А в тот вечер, я знаю, у нее, помимо инфлюэнцы, ужасно болела голова.

— Откуда вы знаете, что у нее болела голова?

— Я слышала, она говорила об этом леди Александре в туалете, где мы раздевались. Она жалела, что у нее не было таблеток Фейвра, и, по счастью, у леди Александры оказалась одна, которую она ей и дала. Рука полковника Рейса застыла в воздухе.

— И она взяла ее?

— Да.

Он поставил бокал, не попробовав вина, и взглянул на свою собеседницу. Девушка выглядела спокойной и не осознавала смысла сказанного. Но ее слова имели особое значение. Они означали, что Сандра, которой с ее места за столом было весьма трудно положить незаметно что-нибудь в бокал Розмари, изобрела иную возможность всучить ей отраву. Она могла подсунуть ее Розмари в виде таблетки. Обычно, чтобы таблетка растворилась, требуется несколько минут, но, возможно, на этот раз была какая-то особая упаковка; она могла быть обернута в желатин или другое подобное вещество. И Розмари могла проглотить ее не с разу, а спустя некоторое время.

Он резко спросил:

— Вы видели, как она приняла ее?

— Простите?

По ее растерянному лицу он понял, до нее начинает доходить смысл ее слов.

— Вы видели, как Розмари Бартон проглотила эту таблетку?

Руфь немного испугалась.

— Я… нет, не видела. Она просто поблагодарила леди Александру.

Разумеется, Розмари могла сунуть таблетку в сумочку, а потом, во время кабаре, когда головная боль стала сильнее, бросить ее в бокал с шампанским. Гипотеза… чистая гипотеза… но вполне вероятная. Руфь прошептала:

— Почему вы спрашиваете меня об этом?

Полные вопросов глаза испуганно забегали. Он внимательно посмотрел на нее, и ему показалось, что мысль ее заработала.

— О, я понимаю. Я понимаю, почему Джордж купил этот загородный дом по соседству с Фаррадеями. Понимаю, почему он не рассказал мне об этих письмах. Мне казалось совершенно невероятным, что он не рассказал. Но, безусловно, если он им поверил, значит, один из нас, один из сидевших за столом пяти людей, должен быть убийцей его жены. Возможно… возможно, он и меня считал убийцей.

Самым что ни на есть дружелюбным тоном Рейс спросил:

— У вас были причины убивать Розмари Бартон? Сперва он думал, что она не расслышала вопроса. Она сидела неподвижно опустив глаза. Неожиданно она вздохнула, вскинула глаза и посмотрела прямо на него.

— О таких вещах никому говорить не захочется, — сказала она, — но я думаю, вам лучше узнать. Я была влюблена в Джорджа. Я была влюблена в него задолго до того, как он встретил Розмари. Не думаю, чтобы он это знал, — безусловно, не знал. Он ценил меня, очень ценил, но это было совсем другое дело. Я часто думала, что могла бы быть ему хорошей женой, могла бы сделать его счастливым. Он любил Розмари, но не был с ней счастлив.

Рейс вежливо поинтересовался:

— А вы не любили Розмари?

— Да, не любила. О, она была очень красивой, очень привлекательной, легко нравилась. Но ей никогда не хотелось понравиться мне! Я всей душой не любила ее. Когда она умерла, я была потрясена, даже напугана, но ничуть не переживала. Боюсь, даже была этому рада.

Она помолчала.

— Будьте добры, поговорим о чем-нибудь другом.

Рейс ответил незамедлительно.

— Мне бы хотелось, чтобы вы подробно рассказали все, что вспомните про вчерашний день, начиная с утра, особенно — что Джордж делал или говорил.

Руфь начала быстро перечислять все происшедшие в тот день, начиная с раннего утра, события — раздражение Джорджа, вызванное домогательствами Виктора, ее телефонный разговор с Южной Америкой, достигнутую договоренность, удовольствие Джорджа по поводу того, что дело уладилось. Затем — «Люксембург» суета и волнения Джорджа. Она изложила шаг за шагом все события, вплоть до трагической развязки. Ее показания совпадали с уже слышанными им ранее. Со смутным беспокойством Руфь поведала о терзавших ее душу сомнениях.

— Это не самоубийство — уверена, это не самоубийство, но откуда же взяться убийству? Я хочу сказать — как оно могло произойти? Ясно, никто из нас не мог бы этого сделать! Значит, какой-то неизвестный подсыпал яд в бокал Джорджа, пока мы танцевали? Но если это так, то кто же мог это сделать? Все кажется совершенно бессмысленным.

— Установлено, что во время танцев никто не приближался к столу, — заметил Рейс.

— Тогда дело становится еще более запутанным. Цианид сам по себе не мог оказаться в бокале!

— У вас нет никаких соображений — подозрений, что ли, — кто мог бы положить в бокал цианид? Вспомните весь прошлый вечер. Ничего не припоминаете? Какой-нибудь незначительный конфликт, который в какой-то степени пробудил бы ваши подозрения, какой-нибудь пустячок?

Лицо ее переменилось, в глазах промелькнула растерянность. Последовала крошечная, почти не воспринимаемая чувствами пауза, прежде чем она ответила:

— Ничего.

Но что-то все-таки произошло. Он в этом не сомневался. Она что-то видела, слышала или заметила, но по той или иной причине решила не говорить.

Он не настаивал. Знал, с такими девушками, как Руфь, это бесполезно. Если по какой-то причине она решила молчать, значит, от своего не отступится.

Но что-то все-таки произошло. Эта мысль подбадривала его и вселяла уверенность. Она свидетельствовала о том, что в возвышавшейся перед ним совершенно ровной стене можно было отыскать крохотную трещину.

После ленча он распрощался с Руфью и отправился на Эльвестон Сквер. Мысли о женщине, с которой он только что расстался, не выходили у него из головы. Виновна ли Руфь? В общем, она произвела на него благоприятное впечатление. Она, кажется, была совершенно откровенной и прямодушной.

Могла ли она совершить убийство? Большинство людей могут, если их к тому принуждают. Могут совершить не убийство вообще, но одно особое, имеющее для них личное значение убийство. В этой молодой женщине чувствовалась некоторая жестокость. И мотив налицо — мотив, о котором стоило подумать. Устранив Розмари, она получила хорошую возможность сделаться миссис Бар-тон. Не имело значения, выходила ли она за человека по любви или по расчету — в том и другом случаях требовалось прежде всего устранить Розмари.

Рейс склонялся к мысли, что для брака по расчету не было достаточных оснований. У Руфи Лессинг слишком холодная голова, и не стала бы она рисковать своей шеей ради красивой жизни, которую получила бы, сделавшись женой богача. Любовь? Возможно. Он подозревал, что при всей ее холодной сдержанности она способна на неразделенную страсть.

Любя Джорджа и ненавидя Розмари, она могла бы хладнокровно задумать и привести в исполнение свои дьявольские планы. То, что задуманное осуществилось без всяких помех и было единодушно, без каких-либо сомнений признано самоубийством, свидетельствовало об ее врожденных способностях.

А затем Джордж получил анонимные письма (От кого? Зачем? Эти вопросы непрерывно сверлили сознание, дразнили, вызывали раздражение и злость), и у него зародились подозрения. Он подстроил ловушку. И Руфь его прикончила.

Нет, совершенно не то. Концы с концами не сходятся. Так мог действовать лишь охваченный паникой человек, я Руфь Лессинг не из тех, кто способен паниковать. Она умнее Джорджа и смогла бы играючи увильнуть от любой расставленной им ловушки. Получалось, что Руфь ничего нового и не добавила.

6

Люцилла Дрейк очень обрадовалась, когда увидела полковника Рейса. Шторы были опущены, Люцилла, вся в черном, с прижатым к лицу платком, появилась в комнате и, подойдя к Рейсу, протянула ему дрожащую руку; разумеется, она не хочет никого видеть — решительно никого — кроме него, старого друга дорогого и любимого Джорджа. Как ужасно, когда в доме нету мужчины! Поистине, без хозяина дом сирота. Она сама — бедная одинокая вдова, Ирис — беспомощная девчонка, а Джордж всегда обо всем заботился. Дорогой полковник Рейс такой добрый, она так ему благодарна — не представляет, что бы они без него делали. Разумеется, всеми вопросами займется мисс Лессинг — в смысле похорон и тому подобного. Ну а как подвигается следствие! Не приведи господь иметь дело с полицией — полон дом. Правда, все в штатском и весьма вежливые. Но она сама не своя, ведь такой кошмар и во сне не приснится, и пусть полковник Рейс не думает, что это у нее на нервной почве — ведь, кажется, врачи все объясняют нервами? Бедняга Джордж в этом жутком заведении, в этом «Люксембурге», и гости те же самые, вспомнилось, как бедняжка Розмари умерла там — ну, должно быть, на него и накатило… если бы он только прислушивался к ее, Люциллиным, советам и принимал это замечательное средство доктора Гаскелла… иссушил себя, круглое лето — да, как пить дать, иссушил…

Наконец Люцилла выдохлась, и Рейс получил возможность говорить.

Он выразил свое глубокое соболезнование и добавил, что миссис Дрейк может полностью на него рассчитывать.

И снова Люцилла запричитала: дескать, как он добр и как это ужасно — все, что здесь сегодня творится и что еще завтра предстоит вынести… как это сказано в Библии, лишь распрямится трава, и вечером ее срежут — может, не совсем так, но полковник Рейс знает, что она имеет в виду… как это чудесно ощущать присутствие надежного человека. Мисс Лессинг, разумеется, вполне заслуживает доверия и очень она деловая, но уж больно много иногда себе позволяет, и по ее, Люциллиному, разумению, Джордж слишком ее разбаловал. Одно время она не на шутку боялась, не сделал бы он какой-нибудь гадости, чтобы потом не раскаиваться, а уж та бы ему показала, где раки зимуют, когда бы они поженились. Разумеется, она, Люцилла, понимала, куда ветер дует. Милая Ирис, она такая славная, совсем не от мира сего. Ведь полковник Рейс не станет отрицать, что девушка должна быть простой и неиспорченной? Ирис всегда выглядела моложе своих лет и тихоня она большая — никто не знает, о чем она думает. Розмари — та была хорошенькая и шумная сверх меры, а Ирис, как сонная, слоняется по дому… Разве такими должны быть девушки? Они должны учиться, как готовить еду, и еще неплохо бы шитью. Вот о чем им следует думать, это всегда пригодится. Слава богу, что она, Люцилла, смогла приехать и жить здесь после смерти бедняжки Розмари — такая ужасная у нее была инфлюэнца, совершенно необычная инфлюэнца, сам доктор Гаскелл это подтвердил. Удивительно умный и обаятельный человек.

Она хотела показать ему этим летом Ирис. Девочка выглядела такой бледной и осунувшейся. Нет, вы только послушайте, полковник, этот дом у меня из головы не выходит. Низкий, сырой, дышать нечем. Бедняга Джордж поехал и купил его, ни с кем не посоветовавшись — жалость какая. Сказал, что хотел нас удивить, но было бы лучше, если бы он посоветовался с опытной и практичной женщиной. Мужчины в домах ничего не понимают. А до Джорджа вообще не доходило, что она, Люцилла, могла бы его избавить от множества неприятностей. Что говорить, зачем ей теперь жить? Ее дорогой муж давно умер, а Виктор, ее любимый мальчик, далеко, где-то в Аргентине — а может, в Бразилии, нет, все-таки в Аргентине… Такой нежный и славный ребенок…

Полковник Рейс заметил: да, он знает, что у нее за границей есть сын.

Минуло еще четверть часа, в течение которых полковника до отвала накормили подробнейшим описанием многосторонней деятельности Виктора. Такой одаренный ребенок, чем он только ни занимался — последовал список его разнообразных профессий. Всегда добр, зла он никому не желал. Но ему всю жизнь не везло. Сперва в колледже его ошельмовали, и она считает, оксфордское начальство запятнало себя позором. Не поняли люди, какую великолепную шутку придумал этот способный, имеющий склонность к рисованию мальчик, когда подделал чей-то почерк. Не ради же денег он это сделал, а просто решил позабавиться. Он всегда любил и жалел свою маму, никогда не сообщал ей о своих неприятностях, и разве уже одно это не характеризует его доброту? И совсем странно, что люди, от которых многое зависит, так часто подыскивали ему работу где-то за пределами Англии. Она не может понять: здесь, что ли, нет приличной работы, в Английском банке, допустим, это ему бы больше подошло. Он мог бы жить неподалеку от Лондона и иметь малолитражку.

Прошло добрых двадцать пять минут, прежде чем полковник Рейс, утомленный длинным рассказом обо всех достоинствах Виктора и его злоключениях, получил наконец возможность перевести разговор на другую тему и заговорить о прислуге.

Да, истинная правда, прежних добрых старых слуг больше не существует. Отсюда все нынешние несчастья! Но ей грех жаловаться, их семье, по крайней мере, везло. Миссис Паунд, несмотря на свою глухоту, была великолепной женщиной. Тесто у нее не всегда получалось воздушным, и суп она зачастую переперчивала, но в общем на нее вполне можно положиться — и экономная, да. Она здесь живет с тех пор, как только Джордж женился, и когда в этом году переезжали на дачу, с ней никаких беспокойств не было, не то что с другими. С одной горничной даже пришлось расстаться, но это и к лучшему — дерзкая девчонка, всегда перечила, к тому же разбила шесть самых лучших бокалов, не по одиночке, в разное время, что с каждым могло бы случиться, а все разом, в высшей степени небрежная, не так ли, полковник?

— Действительно, потрясающая небрежность.

— Вот это именно я ей и объявила. И еще я ей сказала, что вынуждена об этом написать в ее рекомендации — ведь это моя обязанность, полковник. Кто не ошибается! Но на ошибки, а в равной степени и на успехи следует постоянно указывать. И вот эта нахалка — подумать только — заявила, что в любом случае надеется подыскать себе место в таком доме, где не «пришивают» людей — ужасный жаргон… Этим ужасным выражением, я-то знаю, щеголяют гангстеры, убивающие друг друга из автоматов. Слава богу, у нас в Англии подобного не случается. Итак, как я сказала, я отметила в рекомендации, что Бетти Арчдейл — опытная горничная, благонравная и честная, но обладает способностью ломать вещи и не всегда с подобающим почтением относится к хозяевам. Лично я на месте миссис Рис-Телбот прочитала бы между строк и не наняла бы ее. Но в наши дни люди хватают все, что попадается под руку, и даже нанимают девчонку, которая за один только месяц сменила три места.

Миссис Дрейк замолчала, чтобы немного отдышаться, и полковник Рейс поспешно спросил, кто такая миссис Рис-Телбот. Не ее ли он знал еще по Индии?

— Не могу определенно сказать. Она живет в Кадоган Сквер.

— Значит, это моя знакомая.

Люцилла заметила, что мир тесен, не так ли? И что теперь нет таких друзей, какие бывали прежде. Дружба — удивительная вещь. Она всегда думает, какие романтические отношения были у Виолы и Пауля. Милая Виола, красавица, сколько мужчин было от нее без ума, но, бог мой, ведь полковник Рейс даже не представляет, о чем она говорит. Всегда хочется помянуть прошлое.

Полковник Рейс попросил ее продолжать и в награду за свою деликатность выслушал жизнеописание Гектора Марло, подробный рассказ о том, как он воспитывался своей сестрой, перечисление его заскоков и слабостей и в довершение всего, когда полковник уже начал терять нить повествования, историю его брака с красавицей Виолой.

— Знаете, она была сиротой, и суд установил над ней опеку…

Ему пришлось выслушать длиннейшее повествование о том, как Пауль Бенетт пережил измену Виолы и превратился из любовника в друга дома, а потом повествование о его любви к маленькой крестнице Розмари, а потом повествование о его кончине и условиях его завещания.

— Меня всегда удивляли их крайне романтические отношения — такое несметное состояние. Нет, разумеется, не в деньгах счастье. Трагическая смерть бедняжки Розмари тому подтверждение. И даже судьба милой Ирис меня не совсем радует!

Рейс вопросительно на нее посмотрел.

— Из-за богатства хлопот не оберешься. Разумеется, всем известно, что она получила огромное состояние. Я глаз не спускаю с этого юного проходимца, но что я могу поделать, полковник? Теперь девушки не любят, чтобы их опекали, как прежде. Я почти ничего не знаю о приятелях Ирис. «Приведи их в дом, дорогая», — вот что я всегда говорила, но сдается мне, многих из этих парней просто нельзя привести в порядочное общество. Бедный Джордж тоже переживал. Из-за какого-то парня по имени Браун. Лично я никогда его не видела, но, кажется, он и Ирис друг от друга оторваться не могут. Всякий скажет, она могла бы найти себе приятеля получше. Джордж не любил его — я совершенно в этом уверена. А я всегда говорила, полковник, никто не оценит мужчину лучше другого мужчины. Мне припоминается полковник Пуси, один из наших церковных старост, очаровательный человек, но мой муж всегда держался от него подальше и мне советовал поступать так же — и не напрасно, однажды в воскресенье, собирая пожертвования, он вдруг рухнул — совершенно пьяный. И, разумеется, впоследствии — подобные вещи всегда выясняются впоследствии, было бы значительно лучше, если бы о них узнавали заблаговременно, — нам стало известно, что каждую неделю он сдает дюжину пустых коньячных бутылок! Довольно печально, ведь он был глубоко верующим человеком, хотя и склонялся к евангелизму. Мой муж до хрипоты с ним спорил по поводу отдельных обрядовых подробностей службы в День Всех Святых. О, боже, а ведь сегодня второе ноября — День поминовения. Боже, боже, только подумать, вчера был День Всех Святых…

Негромкий звук заставил Рейса взглянуть через голову Люциллы в сторону открывающейся двери. Ему уже приходилось и прежде встречаться с Ирис — в Литтл Прайерз. Но, странное дело, ему показалось, что сейчас он видит ее впервые. Необычайное напряжение, прикрытое внешним спокойствием, поразило его, в огромных глазах застыло какое-то непонятное выражение.

В свою очередь Люцилла также повернула голову.

— Ирис, дорогая, я не слышала, как ты вошла. Ты знакома с полковником Рейсом? Он такой добрый.

Ирис подошла и угрюмо с ним поздоровалась; в черном платье она выглядела более худой и бледной, чем раньше.

— Я пришел узнать, не могу ли я быть вам чем-то полезен, — сказал Рейс.

— Благодарю вас, вы очень любезны.

Она говорила как заведенная, без всякого выражения. Было ясно, она перенесла тяжелый удар и до сих пор не могла прийти в себя. Неужели она настолько любила Джорджа, что его смерть так сильно на нее подействовала?

Она посмотрела на тетю, и в ее глазах Рейс заметил пристальное внимание.

— О чем вы говорили — только что, когда я пришла? — спросила она.

Люцилла сделалась пунцовой и засуетилась.

Рейс догадался: ей во что бы то ни стало хочется избежать всякого упоминания об Антони Брауне. Она воскликнула:

— Только что, дай вспомнить, — а, да, День поминовения, а вчера был День Всех Святых. Всех Святых — одно из тех совпадений, в которые невозможно поверить…

— Вы хотите сказать, — спросила Ирис, — что Розмари вернулась вчера, чтобы увести с собой Джорджа?

Люцилла вскрикнула.

— Нет, дорогая Ирис! Какая ужасная мысль — недостойная христианки.

— Почему недостойная? День умерших. В Париже в этот день люди возлагают на могилы цветы.

— Я знаю, дорогая, но они же католики, не так ли?

Едва заметная усмешка искривила губы Ирис. Она сказала напрямик:

— Я думаю, что вы, наверное, говорили про Антони, — Антони Брауна.

— Ну что ж, — пронзительно, как наседка, закудахтала Люцилла, — мы действительно о нем упомянули. Признаюсь, я, кажется, сказала, что мы ничего про него не знаем…

Ирис решительно перебила ее:

— А зачем вам вообще о нем что-нибудь знать?

— Нет, дорогая, разумеется, нет. Я лишь хотела сказать, что было бы неплохо, если бы мы знали. Разве нет?

— Вам в будущем такая возможность предоставится, — сказала Ирис, — потому что я выйду за него замуж.

— О, Ирис! — не то завопила, не то замычала Люцилла. — Второпях такие вещи не делаются — пока еще ничего не решено.

— Все уже решено, тетя.

— Нет, дорогая, не следует говорить о подобных вещах накануне похорон. Это неприлично. А это ужасное следствие и все прочее… В самом деле, Ирис, не думаю, чтобы дорогой Джордж одобрил это. Мистер Браун ему не нравился.

— Да, — сказала Ирис, — Джорджу бы это не понравилось, и он не любил Антони, но какое это имеет значение. Мне жить, а не Джорджу — тем более Джордж умер…

Миссис Дрейк снова запричитала:

— Ирис, Ирис! Что на тебя накатило? Так говорить бессердечно.

— Простите, тетя Люцилла. — Девушка держалась непреклонно. — Вы правы, может быть, это действительно так выглядит, но я не хотела сказать ничего плохого. Я лишь имела в виду, что душа Джорджа успокоилась, и я и мое будущее больше не тревожит его. Я сама должна это решать.

— Глупости, дорогая, ничего ты не можешь решать в такое время — не до того сейчас. Этой проблеме и взяться-то неоткуда.

— Но она уже взялась. Антони сделал мне предложение перед отъездом из Литтл Прайерз. Он хотел, чтобы мы поехали в Лондон и на следующий день тайно поженились. Жаль, что я так не сделала.

— Он, наверное, пошутил, — добродушно произнес полковник Рейс.

Она устремила к нему пылающий взгляд.

— Нет, не пошутил. Это избавило бы нас от множества хлопот. Почему я не должна ему доверять? Он просил меня ему довериться, а я не решилась. Во всяком случае, мы поженимся, как только он пожелает.

Люцилла разразилась потоком бессвязной брани. Ее пухлые щечки задрожали, глаза заблестели.

Полковник Рейс моментально оценил ситуацию.

— Мисс Марло, перед тем как уйти, могу я переброситься с вами парой слов? Строго по секрету.

Изрядно удивившись, девушка пробормотала «да» и направилась к двери. Едва она вышла, Рейс шагнул к миссис Дрейк.

— Не расстраивайтесь, миссис Дрейк. Меньше слов, больше проку. Посмотрим, что можно сделать.

Немного ее успокоив, он последовал за Ирис, которая провела его через прихожую в маленькую комнату с видом во двор, где печальный платан осыпал последние листья.

Рейс заговорил деловым тоном.

— Мисс Марло, должен сказать, что главный инспектор Кемп — это мой личный друг, и я уверен, вы убедитесь в его надежности и добропорядочности. У него довольно неприятные обязанности, но, уверяю вас, он выполнит их с предельной деликатностью.

Она молча смотрела на него минуту, две, затем неожиданно спросила:

— Почему вы не пришли к нам вчера вечером, когда Джордж ожидал вас.

Рейс покачал головой.

— Джордж не ждал меня.

— Но он так сказал.

— Сказать он мог, но это не правда. Джордж определенно знал, что я не приду.

— Но лишний стул… Для кого?

— Не для меня.

Она полуприкрыла глаза, лицо мертвенно побледнело. Прошептала:

— Для Розмари… Ясно… Для Розмари…

Ему показалось, она упадет. Он подоспел и поддержал ее, потом заставил сесть.

— Успокойтесь…

Она беззвучно произнесла:

— Я спокойна… Но я не знаю, что делать… Я не знаю, что делать.

— Я могу вам помочь?

Она вскинула на него глаза. Они были задумчивы и печальны.

Спустя некоторое время сказала:

— Я должна разобраться, — она сделала рукой неопределенный жест, — по порядку. Прежде всего Джордж думал, что Розмари не покончила особой, но была убита. Он поверил тем письмам. Кто эти письма написал, полковник?

— Не знаю, никто не знает. У вас есть какие-нибудь соображения?

— Даже не представляю. Во всяком случае, Джордж им поверил, собрал вчера вечером компанию, поставил лишний стул, а это ведь был День Всех Святых… День умерших… день, когда может возвратиться дух Розмари… и сказать ему правду.

— Вы слишком впечатлительны.

— Но я сама чувствую… иногда ощущаю ее рядом с собой… я ее сестра… и мне кажется, она хочет мне что-то сказать.

— Успокойтесь, Ирис.

— Мне нужно сказать. Джордж выпил в память Розмари и… умер. Наверное… она пришла и забрала его.

— Дорогая моя, духи умерших не бросают цианистый калий в бокалы шампанского.

Эти слова, кажется, немного отрезвили ее. Она сказала, слегка успокоившись:

— Но это чудовищно. Джорджа убили… да, убили. Полиция так думает, и, видимо, так оно и есть, поскольку ничего другого представить нельзя. Но это же бессмысленно.

— Думаете, бессмысленно? Если Розмари была убита и Джордж начинает кого-то подозревать…

Она перебила его.

— Да, но Розмари не была убита. Вот почему это бессмысленно. Джордж поверил этим глупейшим письмам отчасти потому, что депрессия на почве инфлюэнцы не ахти какая причина для самоубийства. Но у Розмари была другая причина. Смотрите, я покажу вам.

Она выбежала из комнаты и вскоре вернулась с зажатым в руке письмом и протянула его полковнику.

— Прочтите. Сами увидите.

Он развернул слегка помятый листок. «Леопард, дорогой…»

Прежде чем возвратить, он дважды прочел его. Девушка нетерпеливо произнесла:

— Видите? Она была несчастной — душа исстрадалась. Жить больше не хотела.

— Вам известно, кому предназначалось это письмо? Ирис кивнула.

— Стефану Фаррадею. Но не Антони. Она любила Стефана, а он был с ней очень жесток. Вот она и принесла в ресторан какую-то дрянь и выпила там, чтобы он мог увидеть ее агонию. Наверное, надеялась, что он раскается.

Рейс задумчиво кивнул, но ничего не сказал. После непродолжительного раздумья он спросил:

— Когда вы это нашли?

— Примерно полгода назад. В кармане старого халата.

— Вы не показывали его Джорджу?

В неистовстве Ирис закричала:

— Могла ли я? Могла ли? Розмари — моя сестра. Могла ли я выдать ее? Джордж не сомневался, что она любит его. Могла ли я после смерти ее опорочить? Он бы озлился, не могла я ему это сказать. Но что мне теперь делать? Я показала вам это письмо, потому что вы были другом Джорджа. Следует ли показать его инспектору Кемпу?

— Да. Кемп должен с ним ознакомиться. Понимаете, это вещественное доказательство.

— Но его же… могут прочитать в суде?

— Не обязательно. До этого не дойдет. Сейчас расследуется смерть Джорджа. Документы, не имеющие к делу прямого отношения, разглашению не подлежат. Будет лучше, если вы позволите мне его забрать.

— Хорошо.

Она проводила его до выхода. И когда он открывал дверь, неожиданно сказала:

— Выходит, Розмари покончила с собой, верно?

Рейс ответил:

— Выходит лишь, что у нее был для этого мотив.

Она вздохнула. Он направился по ступеням вниз. Обернувшись, увидел ее, стоящую в проеме двери и наблюдавшую, как он пересекает Эльвестон Сквер.

7

Мэри Рис-Телбот приветствовала полковника Рейса радостным, взволнованным от неожиданности возгласом.

— Дорогой мой, я не видела вас с тех пор, когда вы в свое время столь таинственно исчезли из Аллахабада. А почему вы здесь? Не затем, чтобы увидеть меня, я в этом уверена. Вы никогда не соблюдали приличий. Ну что ж, давайте выкладывайте, обойдемся без дипломатии.

— Заниматься с вами дипломатией, Мэри, значит, попусту терять время. Я всегда преклонялся перед вашим талантом видеть все насквозь, вы как рентгеновский луч.

— Раскудахтался, пупсик, поговорим лучше о деле.

Рейс заулыбался.

— Вы разрешите мне побыть наедине с девушкой по имени Бетти Арчдейл? — спросил он.

— Так вот оно что! Только не говорите мне, что эта девица, чистейших кровей простолюдинка, знаменитая европейская шпионка, потому что этому я все равно не поверю.

— Нет, нет, ничего подобного.

— И не говорите мне также, будто она одна на наших контрразведчиц, потому что я не поверю и этому.

— И правильно сделаете. Эта девушка — простая горничная.

— С каких это пор вы заинтересовались простыми горничными? Впрочем, Бетти не столь уж проста — она редкостная пройдоха.

— Полагаю, — сказал полковник Рейс, — она могла бы мне что-нибудь рассказать.

— Если вы ее хорошо попросите! Не удивлюсь, если вы окажетесь правы. Она обладает высоко развитой техникой подслушивания под дверьми пикантных подробностей. Как должна вести себя М.?

— М. любезно предлагает мне выпить, звонит Бетти и отдает распоряжения.

— А когда Бетти доставляет просимое?

— К тому времени М. любезно удаляется.

— Чтобы самой подслушать возле двери?

— Если пожелает.

— И в результате я переполнюсь секретной информацией о последнем европейском кризисе?

— Боюсь, нет. Политикой тут не пахнет.

— Какая жалость! Ну хорошо. Сыграю!

Когда Бетти Арчдейл внесла поднос с вином, миссис Рис-Телбот стояла у самой дальней двери, ведущей в гостиную.

— Полковник Рейс хочет задать тебе несколько вопросов, — сказала она и удалялась.

Бетти окинула наглым взором высокого седого человека с солдатской выправкой, в глубине ее глаз притаилась тревога. Тот взял с подноса бокал и улыбнулся.

— Видели сегодняшние газеты? — спросил он.

— Да, сэр. — Бетти с опаской посмотрела на него.

— Знаете, что мистер Джордж Бартон умер вчера вечером в ресторане «Люксембург»?

— О, да, сэр. — При упоминании о несчастье глаза Бетти оживились и засверкали. — Разве это не ужасно?

— Вы у них служили, не так ли?

— Да, сэр. Ушла прошлой зимой, вскоре после смерти миссис Бартон.

— Она тоже умерла в «Люксембурге».

Бетти кивнула.

— Чудно это, правда, сэр?

Рейс не думал, что это чудно, но знал, какие слова следует произнести.

— Вижу, у вас есть мозги. Можете сложить два и два. Бетти сжала руки и немного осмелела.

— Его тоже прихлопнули? В газетах ничего толком не пишут.

Она быстро уголками глаз посмотрела на него. Довольно старый, подумала она, но ничего, смотрится. Спокойный, добрый. Настоящий джентльмен. Такой джентльмен, когда он в силе, не пожалеет золотого соверена. Чудно, я даже не знаю, как этот соверен выглядит! Чего ему, в самом деле, от меня понадобилось?

— Да, сэр, — ответила она с напускной застенчивостью.

— Возможно, вы никогда не думали, что это было самоубийство?

— Хм, нет, сэр. Не думала, совсем не думала.

— Это интересно — очень интересно. А почему вы так не думали?

Она замешкалась, пальцы начали перебирать складки передника.

— Скажите, пожалуйста. Это может иметь большое значение.

Он произнес эти слова с подкупающей добротой и очень требовательно, чтобы заставить почувствовать важность этого дела и вызвать желание помочь. Во всяком случае, она что-нибудь да знает о смерти Розмари Бар-тон. Не может не знать!

— Ее прихлопнули, сэр, да?

— Весьма возможно. Но как вы к этой мысли пришли?

— Хм. — Бетти замялась. — Я однажды кое-что услышала.

— Да?

Голос у него был спокойный, подбадривающий.

— Дверь не была прикрыта. Я хочу сказать, что никогда под дверью не подслушиваю. Не люблю этого, — с нарочитой благопристойностью произнесла Бетти. — Я шла через переднюю в столовую и несла на подносе серебро, а они говорили довольно громко. Она, миссис Бартон, то есть, будто бы сказала, что Антони Браун — это не его имя. И он вдруг ужасно разозлился, мистер Браун-то. Никогда не подумала бы, что он таким может стать — всегда такой симпатичный и такой обходительный. Сказал что-то вроде того… дескать, если она не сделает, что он ей велит, то он ее «уроет и цветочек поставит». Так и сказал! Я больше не слушала, потому что мисс Ирис спускалась по лестнице, и понятно, я тогда об этом много и не раздумывала, но когда вся эта кутерьма началась из-за самоубийства в ресторане, а я прослышала, что и он там находился, то, не поверите, аж мурашки по спине забегали — вот так!

— Но вы об этом никому не рассказывали?

Девушка покачала головой.

— Не хотела связываться с полицией — и, как ни крути, я ведь ничего и не знала — ни вот на столечко. А скажи я что-нибудь, так со мной бы тоже разделались. Или бы, как говорится пришили.

— Понимаю. — Рейс немного помолчал, а затем спросил самым что ни на есть вкрадчивым голосом:

— Так это вы тогда написали анонимное письмо мистеру Бартону?

Она обомлела. Он отметил: ни малейшей нервозности, свойственной уличенному в проступке человеку, — одно лишь неподдельное изумление.

— Я? Писала мистеру Бартону? Никогда.

— Признайтесь, теперь этого не следует бояться. Это была удачная мысль. Вы, не называя себя, предупредили его об опасности. Вы разумно поступили.

— Но я этого не делала, сэр. Даже не думала. Вы разумеете, будто я написала мистеру Бартону и сказала, что его жену прихлопнули? Да мне и в голову это не приходило!

Она с такой убежденностью отрицала свою причастность к этому письму, что, вопреки собственному желанию, Рейс заколебался. Все сразу стало бы на свои места и получило бы естественное объяснение, если бы только эта девушка написала письмо. Но она настойчиво говорила нет, без излишней запальчивости, без чрезмерной настойчивости, но спокойно и уверенно. Волей-неволей он начинал ей верить.

Тогда он подошел к вопросу с другой стороны.

— Кому вы об этом рассказывали?

Она покачала головой.

— Никому не рассказывала. Честно признаюсь, сэр, я была напугана. Посчитала лучше держать язык за зубами. Старалась позабыть об этом. Только однажды все выложила — это когда предупредила миссис Дрейк о своем увольнении. Ну и разбушевалась же она тогда, словами не передашь, пожелала мне зачахнуть в какой-нибудь глуши, куда и на автобусе не доберешься! Я тогда еще так разозлилась из-за ее рекомендации, она сказала, что я все ломаю, ну я и ответила, чтобы ее позлить, что, во всяком случае, найду место, где не убивают людей. Я сама испугалась, когда это сказала, но она не обратила особого внимания. Может быть, нужно было в свое время сказать, но я не решилась. Подумала: а вдруг это все шутка. Мало ли что люди говорят, а мистер Браун всегда такой славный и пошутить не прочь, так что я не решилась, сэр. Правильно?

Рейс согласился с ее доводами. Затем он спросил:

— Миссис Бартон сказала, что Браун — это не его подлинное имя. А какое у него имя, она не упомянула?

— Упомянула, потому что он сказал: «Позабудьте о Тони…» Дай бог память… Тони что-то вроде… Напоминает черешневое варенье.

— Тони Черитон? Черебл?

Она покачала головой.

— Какое-то диковинное имя. Начинается на М. и звучит по-иностранному.

— Не беспокойтесь. Возможно, вы еще и вспомните.

Если да — сообщите мне. Вот моя карточка с адресом. Если припомните имя — напишите по этому адресу. Он вручил ей карточку и деньги.

— Напишу, сэр, спасибо, сэр.

Вот это джентльмен, подумала она, спускаясь по лестнице. Целый фунт, не какие-то десять шиллингов. А вот было бы здорово, если бы он дал золотой соверен…

Мэри Рис-Телбот возвратилась в комнату.

— Ну как, успешно?

— Да, но появилось новое затруднение. Нельзя ли воспользоваться вашей сообразительностью? Не можете ли вы назвать имя, напоминающее черешеневое варенье?

— Какая неожиданная просьба.

— Подумайте, Мэри. Я хозяйством не занимаюсь. Вспомните, как делается варенье, особенно черешневое варенье.

— Но из черешни не делают варенье.

— Почему?

— Видите ли, оно быстро засахаривается, черешню лучше мариновать.

Рейс от радости запрыгал.

— Именно, именно, черт меня побери. Прощайте, Мэри, бесконечно вам признателен. Разрешите мне позвонить в этот колокольчик, пусть девушка проводит меня.

Он поспешил к двери, миссис Рис-Телбот прокричала ему вдогонку:

— Вы из той же породы неблагодарных негодяев! Неужели вы не объясните мне, что все это значит?

Он бросил на ходу:

— Когда-нибудь я приду и расскажу вам всю эту историю.

— Прощайте, — пробормотала миссис Рис-Телбот. Внизу его поджидала Бетти с тростью и шляпой в руках.

Рейс поблагодарил ее и прошел мимо. В дверях он остановился.

— Кстати, — сказал он, — его зовут Морелли? Лицо Бетти просияло.

— Совершенно верно, сэр. Именно так. Тони Морелли, вот это-то имя он и велел ей позабыть. А еще он сказал, что сидел в тюрьме.

Рейс, улыбаясь, вышел на улицу. Из ближайшей телефонной будки он позвонил Кемпу. Разговор был кратким, но обнадеживающим. Кемп сказал:

— Я немедленно пошлю телеграмму. И подождем ответа. Должен сказать, если вы правы, все значительно упрощается.

— Думаю, я не ошибаюсь. Дело проясняется.

8

Инспектор Кемп был не в очень хорошем настроении.

Вот уже полчаса он беседует с неким шестнадцатилетним, испуганным, как кролик, подростком, который благодаря заслугам своего дядюшки Чарлза домогается должности официанта в ресторане «Люксембург». А пока он один из шести занюханных, снующих повсюду подручных с повязанным вокруг талии фартуком, по которому их можно отличить от главных официантов. Они обязаны быть козлами отпущения, подносить, уносить, разрезать масло на кусочки и изготавливать из них розочки, беспрерывно и постоянно угождать французам, итальянцам, а изредка и англичанам. Чарлз, как и подобает крупной персоне, отнюдь не выказывая расположения своему родственнику, понукал, ругал и унижал его значительно больше других. И, все-таки Пьер лелеял в своем сердце надежду сделаться в один прекрасный день по меньшей мере метрдотелем шикарного ресторана.

Однако в настоящий момент его карьере угрожала серьезная опасность, поскольку он уразумел, что подозревается ни много ни мало, в убийстве.

Кемп вытряс из парня душу и, к своему великому неудовольствию, вынужден был прийти к выводу, что мальчишка совершил лишь то, в чем он и признается: подобрал с пола дамскую сумочку и положил ее на стол возле тарелки.

— Я как раз торопился подать соус мистеру Роберту, он уже нервничал, а молодая леди смахнула сумочку со стола, ну я ее второпях поднял. Мистер Роберт ужасно меня подгонял. Вот и все, монсеньор.

И это действительно было все. Кемп неохотно отпустил его, превозмогая сильное искушение сказать: «Только попадись ты мне еще раз!»

Его унылое раздумье нарушил сержант Поллок, объявивший, что только что сообщили из бюро пропусков, будто какая-то молодая леди спрашивает офицера, занимающегося делом ресторана «Люксембург».

— Кто такая?

— Ее зовут мисс Хло Вест.

— Пусть зайдет, — уныло разрешил Кемп. — Могу уделить ей десять минут. До прихода мистера Фаррадея. И, умоляю, не заставляй его ждать ни минуты. Эти господа такие нервные.

Когда мисс Хло Вест вошла в комнату, Кемп был ошеломлен: ему почудилось, будто бы он узнал эту девушку. Минутой спустя это впечатление исчезло. Нет, он раньше никогда не видел ее — на этот счет не было ни малейших сомнений. И тем не менее он был не в силах преодолеть смутное, неотвязное чувство, что знает ее.

Мисс Вест было примерно лет двадцать пять. Высокая, каштановые волосы, весьма миловидная. Она с трудом подыскивала слова и, казалось, нервничала.

— Итак, мисс Вест, что я могу для вас сделать? — поспешно проговорил Кемп.

— Я прочла в газете про «Люксембург — о человеке, который там умер.

— Мистер Джордж Бартон? Да? Вы знали его?

— Хм, нет, не совсем. То есть я хочу сказать, что не знала его.

Кемп внимательно посмотрел на нее. Хло Вест казалась весьма добропорядочной и благородной — именно так. Он добродушно спросил:

— Могу я для начала узнать ваше точное имя и адрес? Итак, где мы проживаем?

— Хло Элизабет Вест, Меривейл Корт, пятнадцать, Мейд Вейл. Я актриса.

Кемп снова искоса взглянул на нее, он начинал понимать, что она собой представляет. Забавно, подумалось ему, — несмотря на ее внешность, она вполне заслуживает доверия.

— Итак, мисс Вест?

— Когда я прочла о смерти мистера Бартона и о следствии, которое ведет полиция, я подумала, что, видимо, мне следует прийти и кое-что рассказать. Я посоветовалась с подругой, и та со мной согласилась. Не думаю, что этот имеет большое значение, но… — Мисс Вест замолчала.

— Мы сами это решим, — благодушно сказал Кемп. — Рассказывайте.

— В настоящий момент я не работаю, — объяснила мисс Вест. — Мое имя имеется в театральных каталогах, а фотография — в «Юпитере»… Так что я поняла, где мистер Бартон увидел ее. Он связался со мной и объяснил, что ему от меня требуется.

— Да?

— Он сказал мне, что собирает в «Люксембурге» компанию и хочет поразить своих гостей неожиданным сюрпризом. Он показал мне одну фотографию и велел под нее загримироваться. Сказал, что у меня такие же волосы.

Ярчайшим сполохом осветилось сознание Кемпа. Эту фотографию Розмари он видел на столе в комнате Джорджа на Эльвестон Сквер. Так вот кого напоминала ему сидевшая перед ним девушка! Она походила на Розмари Бартон. Сходство было не особенно поразительным, но тип был тот же самый.

— Он еще принес мне одежду — я ее захватила с собой. Из серовато-зеленого шелка. Я должна была сделать прическу такую, как на фотографии, и подчеркнуть сходство при помощи грима. Затем я должна была прийти в «Люксембург», во время кабаре войти в ресторан и сесть у стола мистера Бартона на свободное место. Он сводил меня туда позавтракать и показал этот стол.

— А почему вы не выполнили обещание, мисс Вест?

— Потому что в тот вечер около восьми часов… некто… позвонил и сказал, что вечер откладывается. Обещал мне сообщить на следующий день, когда он состоится. А утром я увидела в газете сообщение о смерти мистера Бартона.

— И вы правильно поступили, придя к нам, — похвалил ее Кемп. — Ну что ж, большое вам спасибо, мисс

Вест. Вы раскрыли одну тайну — тайну лишнего стула. Кстати, вы только что сказали… «некто»… а потом «мистер Бартон». Почему?

— Потому что сперва мне почудилось, что это не мистер Бартон. У него был другой голое.

— Голос был мужским?

— Да. Мне так показалось… по крайней мере… он был довольно хриплый, словно простуженный.

— И он больше ничего не сказал?

— Нет.

Кемп задал ей еще несколько малозначительных вопросов.

Когда она ушла, он заметил сержанту:

— Так вот каков знаменитый план Джорджа Бартона. Теперь понятно, почему, по общему свидетельству, он после кабаре не мог отвести взгляда от пустого стула и был таким странным и растерянным. Фокус не удался.

— Вы не думаете, что это он отменил свое распоряжение?

— Все что угодно, но только не это. И я совсем не уверен, что это был мужской голос. Охрипший голос в телефоне делается неузнаваемым. Ну что ж, продолжим. Пригласи мистера Фаррадея, если он здесь.

9

Внешне холодный и невозмутимый, но полный душевного смятения, Стефан Фаррадей переступил порог Скот-ланд Ярда. Невыносимая тяжесть сдавливала сознание. Утром, казалось, все встало на свои места. Для чего инспектору Кемпу понадобилось, да еще так многозначительно, приглашать его сюда? Он что-нибудь знает или подозревает? Если да, то это самые неопределенные подозрения. Голову терять не следует, чтобы не проболтаться.

Без Сандры он чувствовал странную пустоту и одиночество. Казалось, когда они вдвоем встречались с опасностью, угроза становилась вполовину меньше. Вместе они становились сильными, храбрыми, могущественными. Один он ничто, меньше чем ничто. А Сандра — чувствует ли она то же самое? Сидит сейчас дома молчаливая, сдержанная, гордая, полная внутреннего смятения.

Инспектор Кемп принял его доброжелательно, но мрачно. За столом сидел человек в полицейской форме с карандашом и блокнотом. Попросив Стефана присесть, Кемп заговорил строгим, деловым голосом:

— Мистер Фаррадей, я намереваюсь взять у вас показание. Это показание будет записано, и прежде чем уйти, вы его прочтете и подпишете. В то же время должен вам сказать, что вы вольны отказаться давать показания и можете, если желаете, потребовать присутствия вашего адвоката.

У Стефана душа ушла в пятки, но он не выдал своего смущения. Заставил себя холодно улыбнуться.

— Вы меня пугаете, главный инспектор.

— Мы хотим, чтобы вы все ясно поняли, мистер Фар радей.

— Любое мое слово может быть обращено против меня, не так ли?

— Мы не придираемся к словам. Но ваши показания окажут нам существенную помощь.

Стефан тихо сказал:

— Понятно, инспектор, только в толк не возьму, зачем вам потребовались от меня какие-то дополнительные показания. Вы слышали все, что я сегодня утром сказал.

— Это была неофициальная беседа, необходимая, чтобы наметить исходную позицию. И кроме того, мистер Фаррадей, есть некоторые факты, о которых, как я себе представляю, вы предпочли бы поговорить со мной здесь. Вы можете не сомневаться в нашей порядочности и квалификации суда, вопросы, не имеющие к делу прямого отношения, не подлежат разглашению. Надеюсь, вы понимаете, куда я клоню?

— Боюсь, что нет.

Главный инспектор вздохнул.

— Ну что ж. У вас были весьма интимные отношения с покойной миссис Розмари Бартон…

Стефан перебил его:

— Кто это сказал?

Кемп подался вперед и взял со стола отпечатанный на машинке документ.

— Вот копия письма, найденная среди вещей покойной миссис Бартон. Оригинал находится в деле и был нам вручен мисс Ирис Марло, которая опознала почерк сестры.

Стефан прочел:

«Леопард, дорогой…»

Волна слабости охватила его. Он услышал голос Розмари… просящий… умоляющий… Неужели прошлое не умирает и может восстать из могилы?

Он взял себя в руки и взглянул на Кемпа.

— Вы, вероятно, правы, полагая, что миссис Бартон написала это письмо — но здесь нет никаких указаний, что оно адресовано мне.

— Значит, вы отрицаете, что арендовали квартиру в доме двадцать один на Мелланд Меншенс Ирл Корт?

Так им это известно? Интересно, когда они об этом пронюхали? Он пожал плечами.

— Вы, кажется, очень хорошо осведомлены. Можно спросить, с какой стати мои личные дела выставляются на всеобщее обозрение?

— О них никто не узнает, если не будет подтверждено, что они имеют отношение к смерти Джорджа Бартона.

— Понятно. Вы предполагаете, что я сперва обесчестил его жену, а потом убил и его?

— Послушайте, мистер Фаррадей, буду с вами откровенен. Вы и миссис Бартон были очень близкими друзьями, вы расстались по вашему, но не ее желанию. Она угрожала, как видно из письма, различными неприятностями. И умерла весьма своевременно.

— Она покончила с собой. Замечу, вероятно, в какой-то мере я виноват. Я могу терзаться угрызениями совести, но преступления я не совершал.

— Возможно, это было самоубийство, возможно, и нет. Джордж Бартон думал, что нет. Он начал расследование — и он умер. Последовательность событий довольно красноречива.

— Не понимаю, почему вы стараетесь очернить меня.

— Вы согласны, что смерть миссис Бартон произошла в очень подходящий для вас момент? Скандал, мистер Фаррадей, положил бы конец вашей карьере.

— Не было бы никакого скандала. Миссис Бартон была достаточно для этого разумна.

— Интересно! Вашей жене известна эта история, мистер Фаррадей?

— Разумеется, нет.

— Вы совершенно в этом уверены?

— Да. Моя жена не представляла, что между мной и миссис Бартон может быть нечто иное, чем дружеские отношения. Надеюсь, она никогда в этом не разуверится.

— Ваша жена ревнивая женщина, мистер Фаррадей?

— Нисколько. Она никогда не выказывала по отношению ко мне никакой ревности. Она слишком умна.

Инспектор ничего не сказал по этому поводу. Вместо этого он спросил:

— В прошлом году вам приходилось иметь дело с цианидом, мистер Фаррадей?

— Нет.

— Но разве у вас на даче нет запаса цианида?

— Спросите садовника. Я об этом ничего не знаю.

— А вы сами никогда не покупали его в магазине реактивов или для фотографии?

— Понятия не имею о фотографии. Повторяю, что я никогда не покупал цианид.

Кемп попытался еще кое-что из него выжать, прежде чем разрешил ему уйти.

Потом задумчиво обратился к своему помощнику:

— Он что-то слишком поспешно начал отрицать, что жене известно об его любовных похождениях. Почему бы это, интересно?

— Смею сказать, трусит, что до нее это дойдет, сэр.

— Возможно, но я-то думаю, у него хватило бы ума понять, если его жена находилась в неведении и он опасался разоблачения, то, значит, у него имелось еще одно основание желать, чтобы Розмари умолкла. Для спасения собственной шкуры ему следовало бы выдвинуть версию, что жена более или менее знала об его проделках, но смотрела на них сквозь пальцы.

— Смею сказать, он об этом не подумал, сэр. Кемп покачал головой. Стефан Фаррадей не дурак.

У него ясный и проницательный ум. А он настойчиво старался внушить инспектору мысль, что Сандре, дескать, ничего не известно.

— Ну что ж, — сказал Кемп, — думается, мы сможем обрадовать полковника Рейса, и если он окажется прав, Фаррадей — они оба — выходят из игры. Я буду доволен. Мне нравится этот парень. И лично я не думаю, чтобы он мог сделаться убийцей.

Отворив дверь гостиной, Стефан позвал:

— Сандра?

Она приблизилась к нему в потемках, обняла его за плечи.

— Стефан!

— Почему ты в темноте?

— Я не могла вынести света. Расскажи мне.

Он сказал:

— Они знают.

— Про Розмари?

— Да.

— И что они думают?

— Разумеется, что у меня было основание… О, дорогая, куда я тебя втянул? Я виновен во всем. Если бы можно было после смерти Розмари все разорвать… убрать прочь… освободить тебя… чтобы ты не была замешана в эту поганую историю.

— Нет, только не это… Не оставляй меня… не оставляй.

Она прильнула к нему — заплакала, слезы струились по щекам. Он чувствовал, она содрогалась всем телом.

— Ты моя жизнь, Стефан, вся моя жизнь — не оставляй меня.

— Неужели в тебе столько любви, Сандра? Я никогда не знал.

— Я не хотела, чтобы ты знал. Но сейчас…

— Да, сейчас… Мы будем вместе. Сандра… вместе встретим лишения… что бы ни случилось, вместе!

Стоя в темноте, тесно прижавшись друг к другу, они чувствовали, как их тела наливаются силой. Сандра решительно произнесла:

— Ничто не поломает нашу жизнь! Ничто! Ничто!

10

Антони Браун взглянул на маленькую поданную ему карточку.

Он нахмурился, пожал плечами. Сказал мальчику:

— Хорошо, проводи его.

Когда в комнате появился полковник Рейс, Антони стоял возле окна, плечи его освещались косыми лучами яркого солнца.

Перед ним появился высокий человек с солдатской выправкой, худым загорелым лицом и волосами, отливавшими сталью — человек, с которым — он уже встречался, но не видел несколько лет и о котором знал много хорошего.

Рейс увидел смуглую изящную фигуру, профиль красиво очерченной головы. Послышался приятный ленивый голос:

— Полковник Рейс? Я знаю, вы были другом Джорджа Бартона. В тот последний вечер он говорил о вас. Хотите сигарету?

— Спасибо. Хочу.

Антони сказал, поднося спичку:

— Мы ожидали вас в тот вечер: но, к счастью для вас, вы не появились.

— Вы ошибаетесь. Пустое кресло предназначалось не для меня.

Антони вскинул брови.

— Действительно? Бартон сказал…

Рейс оборвал его:

— Джордж мог это сказать. Но у него были совершенно другие намерения. Этот стул, мистер Браун, должен был быть занят, когда погаснет свет, некой актрисой по имени Хло Вест.

Антони удивился до крайности.

— Хло Вест? Никогда о ней не слышал. Кто она?

— Молодая актриса, не очень известная, но обладает некоторым сходством с Розмари Бартон.

Антони присвистнул.

— Начинаю понимать.

— У нее была фотография Розмари, чтобы она могла скопировать ее прическу, а также одежда, которая была на Розмари в тот роковой вечер.

— Так вот, значит, что выдумал Джордж. Вспыхивает свет — и эй, чудеса, сверхъестественный ужас! Розмари возвратилась. Виновный задыхается: «Это правда… это правда… я ни при чем». — Он помолчал и добавил:

— Скверно — даже для такого осла, как старина Джордж.

— Я не уверен, что понимаю вас. Антони усмехнулся.

— Подумайте, сэр: закоренелый преступник не станет вести себя, как истеричная школьница. Если кто-то хладнокровно отравил Розмари Бартон и приготовился подсыпать ту же самую роковую порцию цианида Джорджу Бартону, то такой человек обладает достаточно крепкими нервами. Тут требуется нечто большее, чем переодетая актриса, чтобы заставить его или ее разоблачиться.

— Вспомните Макбета, вот уж закоренелый преступник, а кается в грехах, увидев во время праздника дух Банко.

— Ах, но то, что увидел Макбет, действительно было привидением, а не бездарным актером, натянувшим на себя лохмотья Банко. Согласен, настоящее привидение создает вокруг себя атмосферу потустороннего мира. И, признаюсь, я действительно верю в существование духов — поверил в них за последние полгода — в существование одного духа особенно.

— В самом деле, и чей же это дух?

— Розмари Бартон. Смейтесь, если хотите. Я не вижу ее, но ощущаю ее присутствие. По той или иной причине Розмари, бедная душа, не может найти успокоения.

— Могу предположить, почему.

— Потому что ее убили?

— Или, говоря другими словами, «урыли и цветочек поставили». Что вы на это скажете, мистер Тони Морелли?

Наступило молчание. Антони, не поднимаясь со стула, швырнул сигарету в камин и закурил другую. Затем он спросил:

— Как вы это узнали?

— Признаете, что вы Тони Морелли?

— Отрицать это — значит, попусту терять время. Вне всякого сомнения, вы телеграфировали в Америку и получили оттуда информацию.

— И признаете, что когда Розмари Бартон разоблачила вас, вы грозились ее «урыть», если она не будет держать язык за зубами?

— Я просто думал ее попугать, чтобы она язык не распускала, — охотно согласился Тони.

Непонятное чувство охватило полковника. Беседа не шла так, как ей следовало бы идти. Он внимательно посмотрел на развалившуюся перед ним в кресле фигуру, и ему показалось, будто этот человек был его старым и хорошим приятелем.

— Перечислить все, что я знаю о вас, Морелли?

— Это было бы забавно.

— Вас осудил» в Штатах за попытку саботажа на авиационных заводах Эриксона и приговорили к тюремному заключению. После отбытия наказания вас выпускают, и власти теряют ваш след. Потом вы появляетесь в Лондоне, останавливаетесь в «Клеридже» и называете себя Антони Браун. Здесь вы заводите знакомство с лордом Дьюсбери и через него встречаетесь с рядом других крупных фабрикантов оружия. Вы останавливаетесь в доме лорда Дьюсбери и, пользуясь положением гостя, выведываете то, чего вам знать ни при каких условиях не полагается! Странное совпадение, Морелли, бесконечная вереница несчастных случаев, из которых некоторые едва не закончились страшными катастрофами, сопровождали ваши посещения различных крупных заводов и фабрик.

— Совпадение, — сказал Антони, — самое что ни на есть совпадение.

— Наконец некоторое время спустя вы появляетесь в Лондоне и возобновляете знакомство с Ирис Марло, отказываясь под благовидным предлогом прийти к ней в дом. До ее близких не доходит, насколько интимными сделались ваши отношения. Наконец, вы пытаетесь заставить ее тайно выйти за вас замуж.

— Знаете, — сказал Антони, — совершенно не понимаю, как вы это все выяснили, — я имею в виду не оружие, я говорю про угрозы Розмари и про те нежные пустячки, которые я нашептывал Ирис. Не иначе, как вы пользовались услугами «М-полтора»!

Рейс сердито на него посмотрел.

— Я могу вам все это объяснить, Морелли.

— Не трудитесь. Признаю, ваши данные верны, но и что из этого? Я уже отбыл свой срок. Я завел интересных друзей. Влюбился в очаровательную девушку и, естественно, страстно желаю на ней жениться.

— Настолько страстно, что предпочли устроить свадьбу прежде, чем ее родственники получат возможность узнать ваше прошлое. Ирис Марло очень богата…

Антони кивнул в знак согласия.

— Понятно. Когда появляются деньги, родственники начинают всюду совать свой нос. А Ирис, видите ли, ничего не знает про мою темную жизнь. И буду откровенен: не хотел бы, чтобы знала.

— Боюсь, что она все об этом узнает.

— Жаль, — сказал Антони.

— Возможно, вы не понимаете… Антони со смехом перебил его:

— О, я помогу вам расставить точки над i и перечеркнуть t. Розмари Бартон знала про мое преступное прошлое, поэтому я и убил ее. Джордж Бартон начал подозревать меня, поэтому я убил и его. Наконец, я погнался за деньгами Ирис! Все очень правдоподобно, главное, концы с концами сходятся, но у вас нет ни малейшего доказательства.

Некоторое время Рейс не спускал с него внимательных глаз. Потом он поднялся.

— Все, что здесь говорилось, правда, — сказал он. — И все это не соответствует истине.

Антони пристально на него посмотрел.

— Что не соответствует истине?

— Вы не соответствуете. — Рейс медленно прохаживался взад и вперед по комнате. — Прекрасно сходились концы с концами, пока я вас не видел, а теперь вижу — не сходятся. Вы не преступник. А раз вы не преступник, значит, вы нашего поля ягода. Я ведь прав?

Антони молча посмотрел на полковника и во все лицо улыбнулся.

— Да, занятно вы меня распробовали. Поэтому-то я и избегал с вами встречаться. Боялся, что вы меня раскусите. А мне это вплоть до вчерашнего дня было не с руки. Сейчас, слава богу, это уже не имеет значения. Наша банда международных диверсантов накрылась. Я три года выполнял ее поручения. Бесконечные свидания, вербовка рабочих, я добился видного положения. Наконец попался на одном деле я заработал срок. Узнай они, кто я такой, дело приняло бы более серьезный оборот.

Когда я вышел, машина закрутилась. Мало-помалу я оказался в центре организации — разветвленной международной сети, охватывающей всю центральную Европу. В качестве их агента я приехал в Лондон и направился в «Клеридж». У меня было задание установить дружеские отношения с лордом Дьюсбери — вот такую бабочку предстояло поймать. Я познакомился с Розмари Бартон, чтобы получить в городе известность покорителя женщин. Неожиданно, к своему ужасу, я выяснил, что она знает о моем пребывании в американской тюрьме под именем Тони Морелли. Мне сделалось страшно. Если бы люди, с которыми я работал, узнали об этом, они бы, недолго думая, убили ее. Я сделал, что мог, пытаясь ее запугать, чтобы она не проболталась. Я подумал, что лучше всего будет обо всем позабыть, и тут я увидел Ирис, спускающуюся по лестнице, и я поклялся, что, закончив работу, я возвращусь и женюсь на ней.

Когда работа была в основном закончена, я снова здесь появился и стал встречаться с Ирис, но избегал ее родственников, так как знал, что они начнут копаться в моем прошлом, а мне следовало остерегаться разоблачений. Я переживал из-за нее. Она выглядела больной и напуганной, а поведение Джорджа казалось нелепым. Я уговаривал ее уехать и выйти за меня замуж. Она отказалась. Возможно, она была права. Потом я увязался в их компанию. Мы уже сидели за столом, когда Джордж упомянул о вашем возможном приходе. Я, почти не задумываясь, сказал, что встретил одного знакомого, мы знались в Америке — Мартышка Колеман… На самом же деле я хотел избежать встречи с вами. Я все еще выполнял свои обязанности… Вам известно дальнейшее — Джордж умер. Но к смерти его и Розмари я не причастен. И не знаю, кто их убил.

— И даже не догадываетесь?

— Это может быть или официант, или один из пяти находившихся за столом людей. Не думаю, чтобы это был официант. А также не я и не Ирис. Может быть, Сандра Фаррадей, может быть, Стефан Фаррадей; может быть, оба они вместе. Но готов спорить, это была Руфь Лессинг.

— Ваша уверенность основывается на фактах?

— Нет. Мне кажется, это наиболее возможный вариант, но я не понимаю, как она это сделала! В обоих случаях она сидела на таком месте, что практически не имела возможности отравить шампанское. Чем больше я думаю о случившемся, тем больше убеждаюсь: Джорджа не могли отравить — и все-таки его отравили! — Антони замолчал. — И еще одна мысль меня беспокоит: вы выяснили, кто написал эти анонимные письма, с которых все началось?

Рейс покачал головой.

— Нет. Думал, что выяснил, а теперь вижу, что ошибся.

— Дело вот в чем: кому-то известно об убийстве Розмари, поэтому, если вы не поторопитесь, следующей жертвой станет эта загадочная для нас личность.

11

По телефону Антони выяснил, что к пяти часам Люцилла Дрейк собирается на чашечку чая к своей старой подруге. Приняв в расчет все возможные проволочки (возвращение за сумочкой, запоздалое желание прихватить на всякий случай зонт, несколько минут болтовни под дверью), Антони решил приехать на Эльвестон Сквер ровно в двадцать пять минут шестого. Ему хотелось увидеть Ирис, а не ее тетушку. И кроме того, как гласила молва, присутствие Люциллы оставило бы ему весьма незначительную возможность поговорить с Ирис.

Горничная (девушка не обладала завораживающей наглостью Бетти Арчдейл) сказала, что мисс Ирис только что пришла и находится в кабинете.

Антони улыбнулся:

— Не беспокойтесь. Я найду дорогу. — И, миновав горничную, направился к дверям кабинета.

Ирис вздрогнула при его появлении.

— О, это ты?

Он быстро подошел к ней.

— Что случилось, дорогая?

— Ничего. — Она замолчала, потом торопливо сказала:

— Ничего. Только меня едва не задавили. О, я сама виновата. Я о чем-то задумалась и, не посмотрев, пошла через дорогу, из-за угла вылетела машина и чуть меня не сбила.

Он ласково ее потрепал.

— Этого не следует делать, Ирис. Я очень обеспокоен — и не только потому, что ты чудом выскочила из-под колес, а тем, что ты бесцельно слоняешься среди машин по улице. Что с тобой, дорогая? Тебя что-то волнует, не так ли?

Она кивнула. В больших черных глазах появился страх. Антони понял их выражение, прежде чем она тихо и торопливо сказала:

— Я боюсь.

К Антони вернулось благодушное спокойствие. Он присел на широкой тахте подле Ирис.

— Ну что ж, — сказал он, — рассказывай.

— Не думаю, чтобы я хотела выложить тебе душу, Антони.

— Не смеши меня, ты похожа на героинь скучных, душещипательных романов. Те в самом начале первой главы объявляют о страшной тайне, а потом разражаются нужной историей в пятьдесят тысяч слов.

Она улыбнулась бледной, вымученной улыбкой.

— Я хочу рассказать тебе, Антони, но не знаю, что ты подумаешь… не знаю, поверишь ли ты…

Антони поднял руку и начал загибать пальцы.

— Раз — незаконный ребенок. Два — шантажирующий любовник. Три…

Она сердито его оборвала:

— Не мели чепухи. Ничего подобного.

— Ты облегчила мою душу, — сказал Антони. — Продолжай, дурочка.

Лицо Ирис опять затуманилось.

— Нечего смеяться. Это… это касается того самого вечера.

— Да? — его голос напрягся. Ирис сказала:

— Ты присутствовал утром при расследовании, слышал…

Она замолчала.

— Очень мало, — сказал Антони. — Полицейский хирург распространялся о всяких технических подробностях, в основном насчет цианида и о действии цианистого калия на Джорджа, а также про вещественные доказательства, которые представил тот первый инспектор, не Кемп, а другой, с пышными усами, который первым приехал в «Люксембург» и начал расследование. Главный клерк из конторы Джорджа опознал труп. Весьма покладистый следователь отложил расследование на неделю.

— Я имею в виду этого инспектора, — сказала Ирис. — Как он объяснил, под столом отыскался маленький бумажный пакетик со следами цианистого калия.

Антони заинтересовался.

— Да? Очевидно, некто, подсыпавший эту дрянь Джорджу в бокал, просто выбросил под стол упаковку. Простейшая вещь. Он не хотел рисковать, сохраняя ее при себе, или, может быть, это была она…

К его удивлению, неистовая дрожь охватила Ирис.

— О, нет, Антони. Нет, совсем не то.

— О чем ты, дорогая? Что тебе известно?

— Я бросила этот пакетик под стол, — сказала Ирис. Он с удивлением на нее посмотрел.

— Послушай, Антони. Ты помнишь, Джордж выпил шампанское, а потом все и произошло?

Он кивнул.

— Ужасно — подобно дурному сну. Как гром посреди ясного неба. Я хочу сказать: после концерта, когда зажегся свет, я почувствовала облегчение. Понимаешь, в тот раз мы увидели мертвую Розмари, и почему-то, не знаю почему, я снова этого ожидала… Я чувствовала, она была там: мертвая, возле стола…

— Дорогая…

— Знаю. Просто нервы. Но как бы то ни было, мы все остались живы, ничего страшного не произошло, и вдруг, когда, казалось, что и ждать больше нечего, — все снова началось. Я танцевала с Джорджем, и мне было так хорошо. Мы вернулись к столу. И тут Джордж вдруг вспомнил про Розмари и попросил нас выпить в память о ней… Потом он умер, и снова повторился этот кошмар. Я остолбенела. Тряслась, как в лихорадке. Ты приблизился к нему, я отодвинулась немного назад, подбежали официанты, кого-то послали за доктором. Я словно застыла и стояла не шелохнувшись. Вдруг комок подступил к горлу, по щекам покатились слезы: я впопыхах открыла сумочку, чтобы вынуть платок. Не глядя нащупала платок, вынула его — в нем находился плотный кусок белой бумаги, вроде тех, в какие в аптеках заворачивают порошки. Понимаешь, Антони, его не было у меня в сумочке, когда я собиралась в ресторан. Ничего похожего не было! Сумка была совсем пустая. Я сама в нее все сложила: пудреницу, губную помаду, платок, вечерние заколки в футляре, шиллинг и пару шестипенсовиков. Кто-то подложил этот пакет в мою сумку. И тут я вспомнила, что такой же пакет нашли в сумке у Розмари после ее смерти, и в нем оставалось еще немного цианида. Я испугалась, Антони, ужасно испугалась. Пальцы ослабли, и пакет выскользнул из платка под стол. Я не подняла его. И ничего не сказала. Я была слишком напугана. Если бы кто-нибудь это увидел, мог подумать, что я убила Джорджа, а я не убивала его.

Давая выход своим чувствам, Антони протяжно засвистел.

— И никто не видел тебя? — спросил он. Ирис замялась.

— Не уверена, — тихо сказала она. — Кажется, Руфь заметила. Но она выглядела настолько ошеломленной, что я не знаю — или она действительно заметила, или просто рассеянно на меня смотрела.

Антони снова присвистнул.

— В общем, весело, — проговорил он.

— Куда уж веселее. Я так боюсь, что они до всего докопаются.

— Интересно, почему там не было твоих отпечатков? Прежде всего они бы занялись отпечатками.

— Думаю, потому что я держала пакет через платок.

Антони кивнул.

— Да, в этом тебе повезло.

— Но кто же все-таки мог положить его в мою сумку? Сумка была при мне весь вечер.

— Это не так трудно сделать, как ты думаешь. Когда ты пошла танцевать после кабаре, ты оставила сумку на столе. Кто-то мог подсунуть пакет. Там были женщины. Соберись-ка с мыслями и расскажи мне, что творит женщина в туалетной комнате? О таких вещах следует знать. Вы все стояли вместе и болтали или разбрелись каждая к своему зеркалу?

Ирис задумалась.

— Мы все прошли к одному столу — очень длинному, со стеклянным верхом. Положили сумочки и оглядели себя.

— Продолжай.

— Руфь напудрила нос, а Сандра поправила прическу и воткнула в нее шпильку, я сняла мой лисий капюшон и отдала его женщине, потом увидела на руке какую-то грязь и подошла к умывальнику.

— Оставив сумку на стеклянном столе?

— Да. И вымыла руки. Кажется, Руфь все еще прихорашивалась, Сандра сбросила плащ и снова подошла к зеркалу, Руфь отошла и вымыла руки, а я возвратилась к столу и немного поправила прическу.

— Значит, кто-то из них двоих мог незаметно что-то положить тебе в сумку?

— Да, но пакет был пуст. Выходит, его положили после того, как было отравлено у Джорджа шампанское. Во всяком случае, я не могу поверить, что Руфь или Сандра способны это сделать.

— Не переоценивай людей. Сандра из числа тех фанатиков, которые в средние века заживо сжигали своих противников, а такой безжалостной отравительницы, как Руфь, еще свет не видывал.

— В таком случае, почему Руфь не заявила, что она видела, как я уронила пакет?

— Постой. Если бы Руфь умышленно подсунула тебе цианид, она бы из кожи вылезла, чтобы ты от него не избавилась. Похоже, что это не Руфь. Значит, больше всего подходит официант. Официант, официант! Если бы только у нас был незнакомый, неизвестный нам официант, официант, нанятый на один вечер. Но нет, нас обслуживали Джузеппе с Пьером, а они совсем не подходят.

Ирис вздохнула.

— Я рада, что рассказала тебе. Об этом никто больше не узнает, правда? Только ты и я?

Антони как-то смущенно на нее посмотрел.

— Вот тут-то ты и ошибаешься, Ирис. Наоборот, ты сейчас поедешь со мной на такси к старине Кемпу. Мы не можем хранить такие вещи у себя под шляпой.

— О нет, Антони! Они подумают, будто я убила Джорджа.

— Они определенно так подумают, если потом узнают, что ты затаилась и ничего об этом не рассказала! Тогда твои отговорки прозвучат до чрезвычайности неубедительно. А если ты сейчас откроешься, вероятно, они тебе поверят.

— Пожалуйста, Антони…

— Послушай, Ирис, ты в трудном положении. Но помимо всего прочего, существует такая вещь, как правда, ты не можешь поступать нечестно и думать о собственной шкуре, когда речь идет о справедливости.

— О Антони, к чему такое благородство?

— Тебе, — сказал Антони, — нанесли жестокий удар. Но что бы ни случилось, мы отправимся к Кемпу! Немедленно!

Нехотя она вышла с ним в прихожую. Ее пальто было брошено на стул, он взял его и помог ей одеться. Страх и протест застыли в ее глазах, но Антони был непреклонен. Он сказал:

— Возьмем такси в конце улицы.

Когда они направились к выходу, внизу послышался звонок.

Ирис воскликнула с облегчением:

— Совсем позабыла — это Руфь. Она пришла после работы, чтобы договориться о похоронах. Они состоятся послезавтра. Я думаю, без тети Люциллы мы лучше договоримся.

Антони быстро подошел к двери и отворил ее, прежде чем успела подбежать горничная.

Руфь выглядела усталой и довольно растрепанной. В руках она держала увесистый портфель.

— Извините, я опоздала, в метро вечером ужасная давка, вынуждена была пропустить три автобуса, а такси не было.

«Никогда не видел, — подумал Антони, — чтобы Руфь вынуждена была оправдываться. Еще одно свидетельство, что смерть Джорджа подорвала эту почти нечеловеческую энергию».

— Я не могу пойти с тобой, Антони. Мне нужно с Руфью обо всем договориться, — сказала Ирис.

Антони возразил непререкаемым голосом:

— Боюсь, наше дело более важное… Ужасно сожалею, мисс Лессинг, что разлучаю вас с Ирис, но дело у нас неотложное.

Руфь сказала не мешкая:

— Не беспокойтесь, мистер Браун, я обо всем договорюсь с миссис Дрейк, когда она возвратится. — Едва заметная улыбка появилась у нее на губах. — Знаете, мне удается с ней ладить.

— Уверен, вы можете поладить с кем угодно, мисс Лессинг, — польстил ей Антони.

— Вероятно. Не поделитесь ли вы со мной своими соображениями, Ирис?

— Да у меня их нет. Я хотела просто обсудить все с вами, потому что тетя Люцилла поминутно меняет свои решения, думаю, вам будет довольно трудно с ней договориться. Придется попотеть. Мне все равно, какие будут похороны! Тетя Люцилла обожает похороны, а мне это не по душе. Прах необходимо предать земле, но стоит ли создавать вокруг этого шумиху. Для самих умерших это не имеет ни малейшего значения. Они навсегда покинули нас. Мертвые не возвращаются.

Руфь не ответила, и Ирис повторила с какой-то непонятной настойчивостью:

— Мертвые не возвращаются:

— Пойдем, — сказал Антони и потянул ее к двери. По площади медленно тащились такси. Антони остановил одно и помог Ирис усесться.

— Скажи мне, моя прелесть, — обратился он к ней после того, как велел шоферу ехать в направлении Скотланд Ярда, — чье присутствие в холле ты ощутила, когда сочла уместным заявить, что мертвые не возвращаются? Джорджа или Розмари?

— Ничего такого я не ощутила! Совершенно не ощутила. Просто я хотела сказать, что ненавижу похороны.

Антони вздохнул.

— Разумеется, — сказал он, — я, должно быть, схожу с ума.

12

Трое мужчин сидели за маленьким круглым мраморным столиком.

Полковник Рейс и главный инспектор Кемп пили темный, насыщенный ароматом чай. Антони потягивал из изящной чашечки сваренный на английский манер кофе. Подобная мысль принадлежала не Антони, но он вынужден был ее принять, чтобы его допустили к совещанию в качестве полноправного партнера.

Главный инспектор Кемп, скрупулезно проверив документы Антони, согласился говорить с ним на равных.

— Если бы вы спросили меня, — сказал главный инспектор, бросая несколько кусочков сахара в темную жидкость и тщательно их размешивая, — я бы ответил: этому делу не суждено стать предметом судебного разбирательства. Мы не сможем докопаться до истины.

— Думаете, нет? — спросил Рейс.

Кемп покачал головой и задумчиво отхлебнул.

— Преступление было бы раскрыто, если б мы выяснили, кто из этой пятерки покупал или хранил цианид. Но мне этого сделать не удалось. Типичный случай, когда преступник известен, а доказательства отсутствуют.

— Так вам известен преступник? — с интересом спросил Антони.

— Гм, совершенно в этом убежден. Это леди Александра Фаррадей.

— Вы в этом убеждены, — сказал Рейс. — Почему?

— Извольте. Я бы назвал ее безумно ревнивой. И к тому же сумасбродной. Как эта самая королева Элеонора какая-то, которая проникла в опочивальню прекрасной Роземунды и предложила ей на выбор: кинжал или чашу, наполненную ядом.

— Но в нашем случае, — заметил Антони, — у прекрасной Розмари не было выбора.

Главный инспектор Кемп продолжал.

— Какой-то неизвестный выводит мистера Бартона из равновесия. Тот становится подозрительным и, надо сказать, у него для этого достаточно оснований. Не пожелай он следить за Фаррадеями, он никогда бы не стал покупать загородный дом. Она его быстро раскусила — ей помогли в этом бесконечные разговоры о банкете и настойчивые просьбы, чтобы они там присутствовали. Она не из тех людей, которые ждут и наблюдают. Ее сумасбродная натура проявляет себя, она с ним расправляется! Вы можете сказать, что все эти рассуждения построены на особенностях ее человеческих качеств. Но я скажу, что единственным лицом, у которого была возможность подбросить что-то в бокал мистера Бартона как раз перед тем, как тот его выпил, была дама, сидящая справа от него.

— И никто не заметил, как она это сделала? — спросил Антони.

— Именно. Они могли бы заметить — но не заметили. Допустим, если вам угодно, она довольно ловка.

— Форменный фокусник.

Рейс кашлянул. Он достал трубку и начал ее набивать.

— Только одно возражение. Предположим, леди Александра сумасбродна, ревнива и страстно влюблена в своего мужа, предположим, она не остановится перед убийством, но считаете ли вы ее способной подложить порочащие улики в сумочку девушки? Девушки совершенно невинной, доброй, не причинившей ей ни малейшего вреда?

Инспектор Кемп смущенно заерзал на стуле и тупо уставился в чашечку с чаем.

— Женщины не играют в крикет, — сказал он, — это вы имеете в виду.

— В действительности многие из них играют, — улыбнулся Рейс. — Но мне приятно видеть ваше смущение.

Кемп не стал вдаваться в полемику и с покровительственным видом повернулся к Антони.

— Кстати, мистер Браун (я по-прежнему буду вас так называть, если вы не возражаете), мне хочется от души поблагодарить вас за то, что вы, не откладывая в долгий ящик, привели к нам Ирис Марло и заставили рассказать эту самую ее историю… Думаю, мы сняли с ее души камень — она ушла домой совершенно счастливая.

— После похорон, — сказал Антони, — надеюсь, она ненадолго уедет за город. Мирная и тихая жизнь и при этом отсутствие тетушки Люциллы с ее непрекращающейся болтовней помогут ей восстановить силы.

— Язык у тети Люциллы работает с полной нагрузкой, — сказал, усмехнувшись, Рейс.

— Могу это подтвердить, — отозвался Кемп. — К счастью, не было необходимости записывать ее показания. Не то бедного секретаря отправили бы в больницу с вывихнутой рукой.

— Ну что ж, — сказал Антони, — смею заметить, инспектор, вы правы, заявив, что данное дело никогда не появится в суде, но это крайне неудовлетворительный итог… И еще одна вещь нам неизвестна: кто же написал Джорджу Бартону письма, сообщавшие об убийстве жены? У нас на этот счет нет ни малейших предположений.

— А вы по-прежнему настаиваете на ваших подозрениях, Браун? — спросил Рейс.

— Руфь Лессинг? Да-, склонен считать ее наиболее вероятным кандидатом. По вашему утверждению, она призналась в любви к Джорджу. Что ни говорите, Розмари была ей ненавистна. И вдруг она увидела благоприятную возможность избавиться от Розмари, при этом она была полностью убеждена, что, устранив с дороги Розмари, она без помех сможет выйти замуж за Джорджа.

— Согласен, — сказал Рейс. — Допускаю, спокойствие и деловитость Руфи Лессинг — качества, необходимые для того, чтобы задумать и осуществить убийство, к тому же она лишена жалости — продукта чересчур развитого воображения. Да, в отношении первого убийства я с вами согласен. Но совершенно не понимаю, зачем она осуществила второе. Не могу понять, с какой стати ей отравлять человека, которого она любит и за которого хочет выйти замуж! И еще одно возражение: почему она держала язык за зубами, когда увидела, что Ирис бросила пакет из-под цианида под стол?

— Возможно, она этого не видела, — нерешительно предположил Антони.

— Полностью уверен, что видела, — сказал Рейс. — Когда я ее допрашивал, у меня сложилось впечатление, что она чего-то недоговаривает. Да и сама Ирис Марло думала, что Руфь все видела.

— Продолжайте, полковник, — сказал Кемп. — Выкладывайте ваши мысли. Я полагаю, вам есть что рассказать?

— К сожалению, нет. Дело яснее ясного. Всякое соображение порождает новые возражения.

Рейс задумчиво перевел взгляд с лица Кемпа на лицо Антони и на нем задержался. Брови Антони поползли вверх.

— Не хотите ли вы сказать, что считаете меня главным преступником?

Рейс медленно покачал головой.

— Не вижу оснований, с чего бы вам убивать Джорджа Бартона. Мне кажется, я знаю, кто убил его, а также и Розмари Бартон.

— Кто же это?

Рейс неторопливо, будто подбирая слова, проговорил:

— Забавно, все подозрения у нас падают на женщин. Я тоже подозреваю женщину. — Он помолчал и негромко произнес:

— Я считаю, что преступницей является Ирис Марло.

Антони с грохотом отодвинул стул. Его лицо мгновенно стало темно-малиновым, а затем он с усилием овладел собой. Он заговорил с наигранной игривостью и по-обычному насмешливо, но голос его дрожал.

— Ради бога, давайте обсудим подобную возможность, — сказал он. — Почему Ирис Марло? И если это так, с чего бы ей, скажите мне, по ее собственному признанию, выкидывать пакет из-под цианида под стол?

— Потому что, — сказал Рейс, — ей было известно, что Руфь Лессинг все видела.

Антони тщательно, склонив голову набок, обдумывал ответ. Наконец кивнул.

— Принято, — сказал он. — Продолжим. Почему вы в первую голову подозреваете ее?

— Мотивы, — ответил Рейс. — Розмари было оставлено огромное состояние, а про Ирис позабыли. Мы знаем, она считала себя обделенной и долгие годы пыталась подавить жившую в ее сердце обиду. Она знала, если Розмари умрет бездетной, деньги целиком достанутся ей. При этом Розмари была угнетена, несчастна, подавлена в результате инфлюэнцы, при таком настроении заключение о самоубийстве могло быть принято не задумываясь.

— Что ж, все правильно, превращайте девушку в чудовище! — сказал Антони.

— Не в чудовище, — ответил Рейс. — Существует еще иная причина, по которой я подозреваю ее, — причина довольно отдаленная, как может вам показаться. Я говорю о Викторе Дрейке.

— Викторе Дрейке? — удивился Антони.

— Дурная кровь. Видите ли, мне не было нужды выслушивать болтовню Люциллы. Мне все известно о семействе Марло. Виктор Дрейк — не столько слаб, сколько злобен. Его мать — слабоумное ничтожество. Гектор Марло — безвольный и злобный пьяница. Розмари эмоционально неустойчива. Вся семья — воплощение слабостей, пороков, шатаний. Налицо предрасположение к преступлению.

Антони закурил. Руки его дрожали.

— Значит, вы не верите, что на скверной почве может вырасти здоровый цветок?

— Разумеется, может. Но я не уверен, что таким здоровым цветком является Ирис Марло.

— Мои доводы не имеют значения, — не спеша проговорил Антони, — поскольку я в нее влюблен. Джордж показал ей эти злосчастные письма, она пугается и убивает его? Так это выглядит?

— Да. В этом случае главное значение приобретает испуг.

— И как ей удается подложить эту дрянь Джорджу в шампанское?

— Этого, признаюсь, я не знаю.

— Спасибо, что хоть этого вы не знаете. — Антони начал взад и вперед раскачивать свой стул. Его глаза наполнились угрозой и злостью. — У вас крепкие нервы, коль скоро вы все это мне высказали.

Рейс спокойно ответил:

— Я знаю. Но полагаю, это необходимо сказать. Кемп молча, с интересом за ними наблюдал. При этом он машинально помешивал свой чай.

— Прекрасно, — Антони выпрямился. — Пора действовать. Что толку сидеть за столом, пить тошнотворную жидкость и с умным видом заниматься пустопорожним теоретизированием. Загадка должна быть решена. Мы должны разрешить все трудности и выяснить истину. Я возьму это на себя — и я своего добьюсь. Я все переворошу, и когда мы узнаем истину, мы поразимся простоте решения. Я еще раз сформулировал проблему. Кто знал об убийстве Розмари? Кто написал об этом Джорджу? Почему ему написали? А теперь поговорим о самих убийствах. Первое уже потускнело. Оно случилось давно, и мы в точности не знаем, что тогда произошло. Но второе убийство случилось у меня на глазах. Я его видел. Следовательно, я должен знать, как все было. Легче всего насыпать цианид Джорджу в бокал было во время кабаре, но его не насыпали, ведь он выпил из своего бокала сразу же по окончании концерта. Я сам видел, как он выпил. После этого никто ничего к нему в бокал не клал. Никто не дотрагивался до его бокала, совершенно никто, и когда он снова выпил, там было полно цианида. Он не мог быть отравлен — но его отравили! В его бокале оказался цианид — но никто не мог его туда положить! Мы приблизились к истине?

— Нет, — сказал главный инспектор Кемп.

— Да, — продолжал Антони. — Мы попали в царство волшебных мистификаций. Или деятельность духов. Сейчас я набросаю вам свою теорию привидений. Пока мы танцуем, дух Розмари витает над бокалом у Джорджа и бросает туда цианид в совершенно материализованном виде — духи умеют извлекать цианид из эктоплазмы. Джордж возвращается, пьет за ее память и… О, господи благословенный!

Двое мужчин с изумлением взирали на него. Он обхватил руками голову. Раскачивался из стороны в сторону, находясь в состоянии явного душевного потрясения. При этом он бормотал:

— Это… это… сумочка… официант.

— Официант? — встревожился Кемп. Антони покачал головой.

— Нет, нет. Не то, что вы думаете. Мне как-то пришла в голову мысль, что интересы следствия требовали официанта, который раньше не был официантом. Вместо этого нас обслуживал официант, который всегда был официантом… и маленький официант, из династии потомственных официантов… официант нежный, как ангелочек… официант вне подозрений. И он продолжает оставаться вне подозрений — но он сыграл свою роль! О господи, да, он сыграл свою роль.

Антони пристально на них посмотрел.

— Не понимаете? Официант мог бы отравить шампанское, но официант этого не сделал. Никто не притрагивался к бокалу Джорджа, но Джорджа отравили. А — это А. Б — это Б. Бокал Джорджа! Джордж! Две разные вещи. И деньги — кучи, кучи денег! И кто знает — может быть, вместе с ними и любовь? Не глядите на меня, как на безумного. Пойдемте, я вам кое-что покажу.

Отбросив назад стул, он вскочил и схватил Кемпа за руку.

— Пойдемте со мной.

Кемп с сожалением взглянул на недопитый чай.

— Следует расплатиться, — пробормотал он.

— Нет, нет, мы сейчас вернемся. Пойдемте. Я должен вам там кое-что показать. Пойдемте, Рейс.

Сдвинув в сторону стол, он увлек их за собой в вестибюль.

— Видите там телефонную будку?

— Да.

Антони порылся в карманах.

— Черт у меня нету двух пенсов. Не беда. Я передумал звонить. Вернемся.

Они возвратились в кафе, впереди Кемп, за ним Рейс с Антони.

Кемп был мрачен, он сел, взял трубку. Тщательно ее продул и начал прочищать вынутой из кармана булавкой.

Рейс хмуро поглядел на озабоченное лицо Антони. Потом откинулся на спинку стула, взял свою чашку и выпил оставшуюся в ней жидкость.

— Проклятье, — прорычал он. — Тут сахар!

Он посмотрел через стол на Антони и увидел, как его лицо медленно озаряется улыбкой.

— Ну что же, — пробормотал Кемп, отпивая из своей чашки глоток. — Что это, черт побери?

— Кофе, — сказал Антони. — И не думаю, что он вам понравится. Мне не понравился.

13

Антони с удовольствием созерцал, как глаза его спутников озарились молниеносной догадкой. Но блаженство его было недолговечным; новая мысль, словно обухом по голове, оглушила его.

— Боже… та машина! — закричал он. Он вскочил.

— Какой же я дурак… идиот! Она рассказала мне, что какая-то машина едва не сбила ее, а я пропустил это мимо ушей. Пойдемте, живо!

Кемп заметил:

— Она сказала, что пойдет прямо домой, когда покинула Ярд.

— Да. Почему я не пошел с ней?

— Дома кто-нибудь есть?

— Там Руфь Лессинг, она поджидала миссис Дрейк. Возможно, они все еще обсуждают подробности предстоящих похорон!

— И еще долго будут обсуждать, если я хорошо знаю миссис Дрейк, — сказал Рейс. Неожиданно он спросил:

— У Ирис Марло есть еще какие-нибудь родственники?

— По-моему, нет.

— Кажется, я понял ваши соображения. Возможно ли подобное?

— Думаю, да. Сами посудите, как много принималось на веру, на честное слово.

Кемп расплатился по счету. Мужчины поспешили к выходу, на ходу Кемп спросил:

— Думаете, опасность серьезная? Для мисс Марло?

— Думаю, да.

Чертыхнувшись вполголоса, Антони остановил такси. Все трое уселись и велели шоферу ехать на Эльвестон Сквер так быстро, как только возможно.

Кемп медленно проговорил:

— Мне только что пришла в голову интересная мысль: значит, чета Фаррадей полностью реабилитируется.

— Да.

— И за это слава богу. Но вряд ли они снова попытаются — так скоро.

— Чем скорее, тем лучше, — сказал Рейс. — Не то мы чего-нибудь заподозрим. Два раза сорвалось, на третий удастся — так они думают. — Помолчав, он добавил:

— Ирис Марло сказала мне в присутствии миссис Дрейк, что выйдет за вас замуж, как только вы сделаете ей предложение.

Разговор прерывался резкими толчками, шофер в буквальном смысле слова прокладывал себе путь, срезал углы, с чудовищной настойчивостью продирался сквозь поток запрудивших улицу машин.

Сделав последний рывок, он резко затормозил возле особняка.

Никогда еще дом на Эльвестон Сквер не выглядел столь мирным и спокойным.

Антони, с трудом сохраняя присущее ему хладнокровие, пробормотал:

— Прямо как в кино. Поневоле почувствуешь себя дураком.

Он уже поднялся на верхнюю ступеньку и дергал звонок, тем временем Рейс расплачивался за такси, а Кемп взбегал по лестнице.

Дверь отворила горничная.

Антони выкрикнул:

— Вернулась мисс Ирис?

Эванс немного удивилась:

— О да, сэр. Она пришла полчаса назад.

Антони вздохнул с облегчением. Все вокруг было таким спокойным и обыденным, что его недавние страхи показались ему надуманными, и он их устыдился.

— Где же она?

— Я думаю, в гостиной с миссис Дрейк.

Антони кивнул и большими прыжками вбежал по лестнице. Рейс и Кемп — за ним.

В гостиной, мирно устроившись под торшером, Люцилла Дрейк рылась в разделенном на множество ячеек ящике письменного стола и вслух бормотала:

— Милый, мой милый, куда же я сунула письмо миссис Маршам? Дай-ка припомню… — Маленький терьер не сводил с нее глаз.

— Где Ирис? — неожиданно выкрикнул Антони. Люцилла обернулась и внимательно на него посмотрела.

— Ирис? Она… прошу прощения! — Старуха приподнялась. — Могу я спросить, кто вы такой?

Позади него появился Рейс, и лицо Люциллы прояснилось. Она еще не видела главного инспектора Кемпа, который не успел войти в комнату.

— О дорогой полковник Рейс? Как хорошо, что вы пришли! Жаль, что вы не смогли быть здесь чуточку пораньше — мне так хотелось проконсультироваться с вами по поводу предстоящих похорон… Мужской совет, он так необходим… Я совершенно ничего не соображаю, так и сказала мисс Лессинг. Просто в голову ничего не идет… и признаюсь, мисс Лессинг была очень мила, обещала, что она сама все устроит и снимет с моих плеч заботу… Она-то управится, но, естественно, хотелось бы у кого-нибудь наверняка узнать, какой псалом Джордж любил больше всего, — я-то не знаю, поскольку боюсь, Джордж не очень часто посещал церковь. Но, естественно, как жена священника… я хотела сказать вдова… думаю, что подходит…

Рейс воспользовался минутной заминкой и спросил:

— Где мисс Марло?

— Ирис? Она недавно вернулась. Пожаловалась на головную боль и прямо поднялась в свою комнату. Знаете, мне кажется, нынешние девушки не очень выносливые… Шпинат они не едят в достаточном количестве… А она, мне кажется, решительно не желала говорить о приготовлениях к похоронам, но, как ни вертись, кто-то должен этим заниматься. Хочется, чтобы все было как нужно, и покойнику оказаны подобающие почести… автомобильные катафалки, думается, недостаточно торжественны… Вы понимаете, о чем я говорю… Не то что лошади с их длинными черными хвостами… Конечно, я сразу же на этом стояла, и Руфь — я зову ее Руфь, а не мисс Лессинг — со мной полностью согласилась и не возражала.

— Мисс Лессинг уже ушла? — спросил Кемп. Опять зажурчала словесная канитель, и Антони осторожно выскользнул за дверь. Уже после его ухода — Люцилла, вдруг прервав свое повествование, сказала:

— Кто этот юноша, что с вами пришел? Я сперва не поняла, что это вы его привели… Я подумала, наверное, он один из этих ужасных репортеров. С ними столько хлопот…

Антони легко взбежал по лестнице. Услышав сзади шаги, он обернулся и усмехнулся при виде главного инспектора Кемпа.

— Вы тоже сбежали? Бедный Рейс!

Кемп проворчал:

— Ему все это кажется забавным. А мне здесь что-то не нравится.

Они были на втором этаже и уже хотели подняться на третий, как Антони услышал: кто-то осторожно спускался по лестнице. Он потянул Кемпа в оказавшуюся рядом ванную комнату.

Шаги удалялись вниз по лестнице.

Антони покинул укрытие и взбежал на следующий этаж. Он знал, что Ирис занимала комнату с видом во двор. Он осторожно постучал в дверь.

— Эй… Ирис. — Ответа не последовало. Он постучал сильнее и снова позвал ее. — Попробовал нажать на ручку — дверь была заперта.

Он что есть силы забарабанил по ней.

— Ирис… Ирис…

Секунду-две он стучал, потом перестал и глянул вниз. У него под ногами оказался мохнатый старомодный коврик, который обычно кладут возле дверей, чтобы избежать сквозняков. Коврик был плотно прижат к двери. Антони отшвырнул его прочь. Пространство между дверью и полом было довольно широким: наверное, решил он, его сделали таким, чтобы можно было свободно постелить ковер и не царапать пол.

Он приник к замочной скважине, но ничего не увидел. Вдруг он поднял голову и принюхался. Потом распростерся на полу и прижал нос к щели под дверью.

Вскочив на ноги, он закричал:

— Кемп!

Молчание. Антони закричал снова.

Однако не Кемп, а полковник Рейс приближался к нему по лестнице. Тот и рта открыть не успел, как Антони крикнул:

— Газ в комнате! Нужно выломать дверь.

Рейс обладал недюжинной силой. Выломать дверь не составляло труда. Она затрещала, поддалась и открылась.

От неожиданности они сперва растерялись, потом Рейс крикнул:

— Вон она у камина. Я сейчас разобью окно. А вы — к ней.

Ирис лежала возле газовой горелки — в ее рот и нос била сильная струя газа.

Минутой спустя, задыхаясь и отплевываясь, Антони и Рейс положили бесчувственную девушку в коридоре на сквозняке у окна.

Рейс сказал:

— Я с нею займусь. А вы быстро приведите доктора. Антони помчался вниз по лестнице. Рейс крикнул ему вдогонку:

— Не волнуйтесь. Я думаю, она оправится. Мы успели вовремя.

В холле Антони набрал нужный номер и тихо говорил в трубку, повернувшись к Люцилле спиной.

Наконец он отошел от телефона и сказал со вздохом облегчения:

— Дозвонился. Он живет через площадь напротив. Через пару минут будет здесь.

— …но я должна знать, что произошло. Ирис больна? Это были те последние слова, которые донеслись до сознания Антони. Он ответил:

— Она у себя в комнате. Дверь заперта. Голова в камине и полно газа.

— Ирис? — пронзительно взвизгнула миссис Дрейк. — Ирис покончила с собой? Невероятно! Я не могу этому поверить.

Не обычная бесшабашная улыбка, а лишь ее слабое подобие появилось на лице Антоны.

— А вам и не нужно верить этому, — сказал он. — Это не правда.

14

— А теперь, Антони, пожалуйста, расскажи мне все по порядку.

Ирис лежала на диване, расхрабрившееся ноябрьское солнце ликовало за окнами Литтл Прайерз.

Антони посмотрел на полковника Рейса, который сидел на подоконнике и очаровательно улыбался.

— Признаюсь тебе, Ирис, в своих желаниях. Меня разорвет на части, если я немедленно не поведаю кому-либо о своих умственных способностях. Пусть это будет нескромно, пусть я покажусь тебе хвастуном, но не могу больше сдерживаться. Время от времени я буду делать паузы, давая тебе возможность воскликнуть: «Антони, какой ты умный!», или «Вот здорово. Тони!», или что-нибудь в том же духе. Гм! Представление начинается. Итак…

Дело в целом выглядит весьма простым. Я хочу сказать, связь причины с ее результатом довольно ясна. Смерть Розмари, которую в свое время приняли за самоубийство, на самом деле самоубийством не была. Джордж подозревает неладное, начинает докапываться и, вероятно, уже был недалек от истины, но прежде чем ему удалось разоблачить убийцу, он был сам в свою очередь убит Полный порядок, если можно так выразиться.

Но тут же мы натыкаемся на ряд очевидных противоречий. Как-то: А. Джордж не мог быть отравлен. Б. Джордж был отравлен. И: А. Никто не прикасался к бокалу Джорджа. Б. В бокале Джорджа оказался цианид.

Все дело в том, что мы не обратили внимания на весьма любопытное явление… Когда речь заходит о бокале Джорджа или его чашке, сразу же чувствуется какая-то неясность и неопределенность. В самом деле, бокал или чашку, из которых Джордж только что пил, совершенно не отличишь от других таких чашек и бокалов.

Для иллюстрации этого я проделал эксперимент. Рейс пил чай без сахара. Кемп пил чай с сахаром, а я пил кофе. Все три жидкости были примерно одного и того же цвета. Мы сидели за круглым мраморным столом, который стоял среди круглых мраморных столов. Осененный счастливой идеей, я предложил моим спутникам подняться и пройти в вестибюль, при этом, когда мы выходили, я отодвинул стулья в сторону и ухитрился положить трубку Кемпа, находившуюся возле его тарелки, рядом со своей тарелкой так, что он этого и не заметил. Едва мы вышли, я тут же извинился перед ними, и мы возвратились. Кемп шел немного впереди нас. Он придвинул к столу стул и уселся у той тарелки, которая была отмечена трубкой. Рейс, как и прежде, сел справа от него, а я слева. Что же произошло? Снова возникло противоречие между А. и Б.! А. В чашке Кемпа находился чай с сахаром. Б. В чашке Кемпа находился кофе. Два взаимоисключающих друг друга утверждения, но при этом оба оказались справедливыми. Путаница проистекала из-за чашки Кемпа. Когда он выходил из-за стола и когда он возвращался к столу, перед ним стояли две разные чашки.

То же самое произошло в тот вечер и в «Люксембурге». После кабаре, когда мы все пошли танцевать, ты обронила сумочку. Официант поднял ее — не официант, который нас обслуживал, тот знал точно, где ты сидела, а другой официант, мальчик на побегушках, он пробегал мимо с соусом, впопыхах наклонился, поднял сумочку и положил ее рядом с тарелкой. Как оказалось, эта тарелка находилась слева от твоего места. Вы с Джорджем первыми вернулись к столу, и, не раздумывая, ты прямо направилась к месту, отмеченному твоей сумочкой, так же, как Кемп занял место, отмеченное его трубкой. Джордж думал, что место справа от тебя было его. И когда он провозгласил тост в память Розмари, он выпил, как полагал, из своего бокала, в действительности же этот бокал был твоим — насыпать в него отраву было чрезвычайно легко, фокуса здесь никакого не было, ведь ты была единственным человеком, который не выпил свой бокал после кабаре, потому что пили тогда за твое здоровье!

Дело принимает совершенно иной оборот! Жертвой должна была стать ты, а не Джордж! А кажется, будто хотели убить Джорджа. Если бы задуманное осуществилось, как бы расценили эту историю? Повторение прошлогоднего банкета — и повторение… самоубийства! Очевидно, подумали бы все, на эту семью обрушился поток самоубийств! В твоей сумке найден пакетик из-под цианида. Ясное дело! Бедняжка очень тосковала после смерти сестры. Печально, но эти состоятельные девушки такие взбалмошные!

Ирис перебила его. Она закричала:

— Но почему меня хотели убить? Почему? Почему?

— Ангел мой, а всеми нами любимые деньги? Деньги, деньги, деньги. После смерти Розмари ее деньги переходили к тебе. Предположим теперь, ты умираешь незамужняя. Что бы произошло с деньгами? Ответ единственный — они бы достались твоей ближайшей родственнице тетушке Люцилле Дрейк. Но теперь, взвесив все обстоятельства, я вряд ли назову Люциллу Дрейк убийцей номер один. Кто-то еще намеревался извлечь из твоей смерти выгоду? Да, намеревался. Им был не кто иной, как Виктор Дрейк. Если бы деньги получила Люцилла, это значило бы, что их получил Виктор, — и он это понимал! Он всегда вил из своей матери веревки. И нам будет нетрудно увидеть в нем убийцу номер один. Не случайно мы с самого начала слышим бесконечные упоминания о Викторе. Эта мрачная фигура все время маячит в туманной дали.

— Но ведь Виктор в Аргентине! Он весь год находился в Южной Америке.

— Да? И тут же мы переходим, как говорится, к главному сюжету всякого повествования: «Девушка встречает возлюбленного». Банальная история начинается встречей Виктора с Руфью. Он приобретает над ней власть. Я думаю, она потеряла из-за него голову. Эти спокойные, уравновешенные, добропорядочные женщины часто теряют голову.

Задумайся на минуту, и ты поймешь, что вся наша уверенность о пребывании Виктора в Южной Америке основывалась на словах Руфи Лессинг. Ее утверждения не вызывали сомнений, и никто их не проверял! Руфь сказала, что она видела, как Виктор отплыл на «Сан-Кристобале» в день смерти Розмари! И именно Руфь предложила позвонить в Буэнос-Айрес в день смерти Джорджа, а потом уволила телефонистку, которая могла проболтаться, что она этого не сделала.

Разумеется, сейчас это легко установить! Виктор Дрейк прибыл в Рио на пароходе, покинувшем Англию на следующий день после смерти Розмари. Огилви в Буэнос-Айресе в день смерти Джорджа не разговаривал по телефону с Руфью насчет Виктора Дрейка. А сам Виктор Дрейк несколько недель тому назад уехал из Буэнос-Айреса в Нью-Йорк. Для него не составляло большого труда отправить в нужный момент от своего имени телеграмму — одну из тех всем известных телеграмм, в которых он требовал денег, и это, казалось, полностью подтверждало представление, что он находится где-то за тысячу земель. А между тем…

— Да, Антони?

— А между тем, — по всему было видно, что Антони с огромным удовольствием приближается к кульминационной точке своего повествования, — он сидел в «Люксембурге» за соседним с нами столиком со смышленой блондиночкой.

— Мужчина с отталкивающей внешностью?

— Ничего нет легче, чем сделать желтое, испещренное крапинками лицо, налитые кровью глаза, и человек становится совершенно другим. К тому же из всей нашей компании никто, кроме меня (за исключением, конечно, Руфи Лессинг), его никогда не видел — да и мне он был известен под другим именем! Во всяком случае, я сидел к нему спиной. Когда мы зашли в коктейль-бар, мне показалось, что я узнал человека, с которым знался в тюрьме и которого мы звали Мартышка Колеман. Но поскольку я теперь сделался в высшей степени респектабельным джентльменом, мне бы очень не хотелось, чтобы он меня узнал. К тому же у меня не было ни малейших подозрений, что Мартышка Колеман имеет какое-то отношение к этому преступлению, и меньше всего я предполагал, что он и Виктор Дрейк — это одно и то же лицо.

— Но я не понимаю, как он это все сделал. Это полковник Рейс вступил в разговор.

— Ничего нет легче. Во время кабаре он вышел позвонить и прошел мимо нашего стола. Дрейк работал актером и, что еще более важно, официантом. Наложить грим и сыграть роль Педро Моралеса для актера — детская забава, но чтобы ловко, изящно, походкой официанта, обойти стол, наполняя бокала шампанским, для этого нужны определенные знания и техника, которые могут быть только у человека, на самом деле работавшего официантом. Одно неловкое движение или шаг привлекли бы к нему наше внимание, но, приняв его за официанта, никто из нас не стал его разглядывать. Мы смотрели кабаре и не уделили внимания официанту, который был частью окружающей нас ресторанной обстановки.

— А Руфь? — после некоторого раздумья спросила Ирис.

Антони ответил:

— Без сомнения, не кто иной, как Руфь, положила пакет из-под цианида в твою сумочку — возможно, в туалете, в начале вечера. Эту технику она освоила еще в прошлом году, когда была убита Розмари.

— Мне всегда казалось странным, — сказала Ирис, — что Джордж не рассказал Руфи об этих письмах. Ведь он с ней обо всем советовался.

— Разумеется, он ей сказал — это уж прежде всего. Она знала, что он скажет. Потому и написала. План был тщательно разработан и сразу же оказал свое действие. Как опытный постановщик Руфь исключительно умело подготовила самоубийство номер два, и если бы Джорджу заблагорассудилось поверить, что ты убила Розмари, а потом, терзаемая страхом или угрызениями совести, покончила с собой, — но что ж, какое бы это имело для нее значение!

— И только подумать, я любила ее, очень любила! И на самом деле хотела, чтобы она вышла за Джорджа.

— Возможно, она была бы ему очень хорошей женой, не попадись на ее пути Виктор, — сказал Антони. — Мораль: милая девушка может обернуться страшной убийцей.

Ирис вздрогнула.

— И все это ради денег!

— Ты наивна, деньги многих толкают на преступления. Виктор, безусловно, действовал из-за денег. Руфь — отчасти из-за денег, отчасти ради Виктора и отчасти, я думаю, потому что она ненавидела Розмари. Да, она преодолела долгий путь к тому моменту, когда хладнокровно пыталась сбить тебя машиной, и пошла еще дальше, когда оставила Люциллу в гостиной, хлопнула входной дверью, а потом побежала к тебе в спальню. Как она выглядела? Нервничала?

Ирис задумалась.

— По-моему, нет. Она осторожно постучала, вошла, сказала, что обо всем договорилась, и спросила, как я себя чувствую. Я ответила «хорошо». Я была немного уставшей. Потом она взяла мой большой обтянутый резиной фонарь и сказала: «Какой славный фонарь», и после этого я ничего больше не помню.

— Конечно, не помнишь, дорогая, — сказал Антони, — потому что она слегка почесала тебе затылок твоим славным фонариком. Потом она с комфортом положила тебя у газовой горелки, плотно закрыла окна, включила газ, замкнула дверь, засунула под нее ключ, прикрыла половиком щель, чтобы не просачивался воздух, и спокойно спустилась по лестнице. Мы с Кемпом едва успели спрятаться в ванной комнате. Потом я побежал к тебе, а Кемп незаметно последовал за Руфью, она направилась к машине — знаешь, я сразу почувствовал подвох, когда она пыталась нам доказать, что приехала на автобусе и в метро.

Ирис содрогнулась.

— Это чудовищно — знать, что тебя хотели зверски убить. Значит, она всей душой меня ненавидела?

— О, я бы этого не сказал. Мисс Руфь Лессинг — очень деловая молодая женщина. Она уже пыталась совершить два убийства, и ей в голову бы не пришло просто так рисковать своей шеей. Не сомневаюсь, Люцилла Дрейк проболталась о твоем решении выйти за меня замуж, как только будет сделано предложение, в таком случае нельзя было терять ни минуты. После свадьбы я, а не Люцилла, стал бы твоим ближайшим родственником.

— Бедная Люцилла. Мне ее ужасно жаль.

— И мне тоже. Она безвредная, добрая женщина.

— А он уже арестован?

Антони посмотрел на Рейса, тот кивнул.

— Сегодня утром при посадке в Нью-Йорке.

— А он бы потом женился на Руфи?

— Она носилась с этой мыслью. Думаю, она бы обкрутила его.

— А ты знаешь, Антони, деньги не привлекают меня.

— Великолепно, дорогая, мы сумеем найти им достойное применение. У меня достаточно денег, чтобы прожить и обеспечить своей жене необходимый комфорт. А твои деньги, если не возражаешь, мы пожертвуем детским домам, или будем бесплатно раздавать старикам табак, или… А как ты думаешь, не развернуть ли нам кампанию за обеспечение Англии более качественным кофе?

— Я немного оставлю себе, — сказала Ирис. — На случай, если мне в будущем захочется от тебя уйти.

— С хорошими мыслями ты вступаешь в супружескую жизнь. А кстати, ты так ни разу и не сказала: «Великолепно, Тони» или «Антони, какой же ты умный».

Полковник Рейс улыбнулся и встал.

— Собираюсь на чай к Фаррадеям, — объяснил он. В его глазах забегали едва заметные огоньки, когда он обратился к Антони:

— А вы не желаете?

Антони покачал головой, и Рейс направился к выходу. В дверях он задержался и бросил через плечо:

— Всего доброго.

— Вот она, — сказал Антони, когда закрылась за полковником дверь, — наивысшая британская похвала.

Ирис спокойно спросила:

— Он думал, что я это сделала?

— Не сердись на него, — сказал Антони. — Понимаешь, он видел столько красивых шпионок, воровавших секретные формулы, обольщавших генералов и выведывавших военные тайны, что душа у него огрубела и сделалась подозрительной. Он решил, что и ты, должно быть, такого же рода красавица.

— А почему ты так не подумал, Тони?

— Думаю, потому, что я люблю тебя, — весело проговорил Антони.

Вдруг лицо его изменилось, стало серьезным. Он указал на стоявшую подле Ирис вазу с одиноко торчавшей серовато-зеленой веткой с лиловым цветком.

— Откуда взялся в такое время этот цветок?

— Появился откуда-то… странный цветок… наверное, осень теплая.

Антони достал его из вазы и прижал на мгновенье к щеке. В его полуприкрытых глазах мелькнули пышные каштановые волосы, веселые голубые глаза и алые страстные губы…

Он тихо произнес:

— Значит, ее больше нет с нами, да?

— О ком ты?

— Ты знаешь. Розмари… Наверное, она чувствовала, что тебе угрожает опасность, Ирис.

Он прикоснулся губами к благоухающей ветке.

— Прощай, Розмари, спасибо тебе…

Ирис нежно сказала:

— Это на память… — И еще более нежно добавила:

— Молюсь, помню, люблю…

ПОДВИГИ ГЕРАКЛА

Вступление

Квартира Эркюля Пуаро была обставлена но последней моде. Все блестело от хрома. Кресла — квадратные и глубокие, на первый взгляд казались не очень удобными, так как сиденьем служило множество маленьких подушечек.

В одном кресле, в самой его середине, удобно устроился Пуаро. В другом, потягивая из стакана любимое вино Пуаро — «Шато Мутон Ротшильд», — его гость, доктор Бартон, «душа общества», как его называли друзья. Это был полный, неряшливо одетый мужчина, с копной седых волос и добродушным лицом. Он страдал одышкой и имел странную привычку стряхивать пепел от сигареты куда угодно, но только не в пепельницы, которыми Пуаро напрасно окружал его.

Неожиданно доктор спросил:

— Скажите, пожалуйста, Пуаро, почему Эркюль[1]?

— Вы имеете в виду, почему меня при крещении назвали христианским именем Эркюль?

— Вряд ли оно христианское, — заметил доктор. — Скорее классическое. Но почему, я вас спрашиваю? Прихоть отца? Каприз матери? Семейные традиции? Если я не ошибаюсь, а в последнее время память меня иногда подводит, у вас был брат, которого звали Ахилл?

В памяти Пуаро всплыли некоторые случаи из жизни Ахилла Пуаро. Неужели все это было в самом деле?

— Когда-то был, — неохотно ответил Пуаро.

Доктор тактично поспешил сменить тему разговора.

— Родители должны быть очень осторожны при выборе имени ребенка, — продолжал доктор. — У меня есть крестницы. Одну из них зовут Бланш[2], но она черная, как цыганка! Другую зовут Дейра, по имени богини печали, а она — хохотушка от рождения. А юная Пейшенс[3]? Да она же само нетерпение, ни минуты не может усидеть на месте. А Диана… — Доктор пожал плечами. — Богиня охоты! Она весит восемьдесят килограммов, а ей только пятнадцать лет. Все говорят, что это у нее возрастное, но я-то знаю ее отца и мать — это наследственное. Они еще хотели назвать ее Еленой[4], но я решительно воспротивился, предвидя, что из этого может получиться. Я пытался уговорить их назвать ее Мартой или Доркас, но, увы… напрасно… Да, трудные люди — родители…

Неожиданно доктор начал хрипеть, лицо его побагровело.

Пуаро встревоженно посмотрел на него.

— Не беспокойтесь… Сейчас пройдет. Представьте себе такой разговор, — продолжал доктор, когда приступ прошел. — Ваша мать и покойная миссис Холмс, сидя вместе у камина, вяжут носочки или шьют распашонки и придумывают имена для своих будущих детей: Ахилл, Геракл, Шерлок, Майкрофт[5]…

Пуаро не разделял иронии своего собеседника.

— Если я вас правильно понял, вы хотите сказать, что по комплекции я не похожу на Геракла?

Бартон внимательно с ног до головы оглядел друга: в большом кресле сидел мужчина маленького роста, одетый в полосатые брюки, черный пиджак и изящный галстук, на ногах — оригинальные кожаные туфли; взгляд его остановился на голове Пуаро, по форме напоминающей яйцо, и на его огромных черных усах.

— Честно сказать, Пуаро, — сказал Бартон, — не походите. Кроме того, я подозреваю, что вы совсем не знаете классику.

— Вы правы, — согласился Пуаро.

— Жаль, жаль. — Доктор покачал головой. — Вы много потеряли. Я бы всех заставлял изучать классику.

— До сих пор, — Пуаро пожал плечами, — я как-то прекрасно обходился без нее.

— Обходился! — возмутился доктор. — Да не в этом дело. У вас неправильное представление о классической литературе. Классика — это не заочные курсы, окончив которые можно подняться выше по служебной лестнице. Её нужно изучать все время. Наша ошибка заключается в том, что мы читаем классику только тогда, когда работаем над какой-то темой. А ей желательно отдавать все свободное время. Вот скажите, Пуаро, когда вы уйдете в отставку, что будете делать?

У Пуаро ответ был готов.

— Я буду выращивать кабачки.

Доктор Бартон опешил.

— Кабачки? — удивился он. — Какие кабачки? Это такие большие зеленые штуки, которые по вкусу напоминают воду?

— Вот в этом-то и проблема, — оживился Пуаро. — Я хочу сделать так, чтобы у них был другой вкус.

— Если кабачок нафаршировать сыром или луком и полить белым соусом, — рассмеялся доктор, — у него будет другой вкус.

— Нет, нет, доктор, вы ошибаетесь, — возразил Пуаро. — Моя цель — изменить природу кабачка гак, чтобы он имел свой собственный аромат, а может быть, — Пуаро мечтательно поднял глаза вверх, — и целый букет…

— Господь с вами, Пуаро, — изумился доктор, — какой букет? Кабачки — это не виноград, из которого можно сделать вино и получить букет… — сказал он и замолчал.

Слово «букет» напомнило доктору о стакане, стоявшем перед ним. Он отхлебнул глоток вина.

— Отличное вино. Да, отличное. — И он одобрительно покачал головой. — Но с этим… как его… кабачковым бизнесом вы, надеюсь, пошутили?

Пуаро ничего не ответил.

Не хотите ли вы сказать, — ужаснулся доктор, — что вы собираетесь копаться в навозе, удобрять им кабачки и подвязывать ботву влажными шерстяными веревками?

— Похоже на то, — заметил Пуаро, — что вы хорошо знакомы с выращиваем кабачков?

— Видел, как это делали садовники, когда бывал в деревне, — махнул рукой доктор. — Но, Пуаро, скажите честно, разве копание в земле — самое приятное проведение досуга? Сравните, — доктор перешел на шепот, — вы сидите в кресле около камина в комнате, где много-много полок с книгами. Комната должна быть длинная, прямоугольная, а не квадратная. Вокруг — книги, книги, книги. Стакан вина в одной руке, открытая книга — в другой. Вы читаете. — И доктор торжественно продекламировал что-то на незнакомом Пуаро языке и тут же перевел:

И снова кормчего мастерство помогло Силу темного, на вино похожего, моря преодолеть. И корабль снова вышел на курс, Несмотря на удары диких волн.

Вы, конечно, понимаете, — извинился доктор, — как трудно передать точно дух оригинала, да еще в стихотворной форме.

На какое-то время он забыл о присутствии Пуаро. А тот, наблюдая за доктором, вдруг почувствовал сомнение, какое-то угрызение совести. Неужели доктор прав, и он, Пуаро, что-то упустил в жизни? Читать в оригинале древние рукописи, понимать чьи-то сокровенные мысли… Грусть овладела им. Да, нужно было раньше познакомиться с классикой. Но, увы, сейчас уже слишком поздно.

Доктор прервал его грустные мысли.

— Вы действительно собираетесь уйти в отставку?

— Да.

Доктор хмыкнул.

— Вы не сможете.

— Я вас уверяю.

— И все же, — сказал доктор, — вы не сможете это сделать. Вы живете работой, ее интересами.

— Но я уже приготовился к уходу, — возразил Пуаро. — Еще несколько дел, которые принесут мне напоследок моральное удовлетворение, и все.

Доктор снова хмыкнул.

— Вот, вот… Я так и предполагал, — ухмыльнулся он. — Сначала одно или два дела, потом еще одно и т. д. И прощальное представление примадонны не состоится. Вот так-то, дорогой Пуаро.

Доктор поднялся с кресла: в этот момент он был похож на седовласого доброго волшебника.

— Ваша работа — не подвиги античного Геракла — сказал он. — Это скорее похоже на любовные подвиги. Жизнь покажет, был ли я прав. Держу пари, что через двенадцать месяцев вы будете сидеть здесь, в этом кресле, а ваши кабачки, — доктор пожал плечами, — ваши кабачки так и останутся простыми зелеными штучками со вкусом пресной воды.

Попрощавшись с хозяином, доктор ушел, а Пуаро еще долго сидел в задумчивости, и из кресла время от времени доносилось:

— Подвиги Геракла… Это идея… Прекрасная идея…

На следующий день Пуаро обложился множеством книг и начал читать, делая пометки на полях.

Его секретарь, мисс Лемон, выписывала из различных источников сведения о Геракле и передавала их Пуаро.

Не задавая лишних вопросов, она успешно справилась с поставленной перед ней задачей и удалилась.

Сначала Пуаро прочел все мифы и легенды о Геракле, знаменитом античном герое, который за свои подвиги после смерти был причислен к сонму богов и получил бессмертие. Но все это было не то, что он ожидал. Оп еще два часа читал, делая пометки на полях. Наконец Пуаро оторвался от книг и задумался. Он был разочарован. Разве могли эти люди служить классическим образцом для подражания. Возьмем того же Геракла. Герой? Да какой же он герой?! Крупное живое существо из мускулов с низким интеллектом и криминальными наклонностями. Пуаро вспомнил Адольфа Дуранте, мясника из Лиона, обладавшего огромной физической силой, который убивал детей. Его судили в 1895 году в Лионе. Он страдал эпилепсией, и на этом адвокат построил свою защиту. Дело закончилось тем, что суд в течение нескольких дней на полном серьезе обсуждал, какие припадки были у подсудимого — сильные или слабые? Античный Геракл, по всей видимости, тоже был эпилептик. То, что такой человек являлся классическим образцом героя, поразило Пуаро. А боги и богини? По современным меркам они вели себя как преступники. Пьянство, разврат, попойки, кровосмешение, насилование, грабежи, убийства — словом, работы для суда присяжных было бы достаточно. Никакой нормальной семейной жизни. Никакого порядка даже в преступлениях.

— Ну и Геракл! — разочарованно сказал Пуаро, поднимаясь с кресла, — Ну и герой!

Он огляделся. Квадратная комната, современная мебель, была даже ультрамодная скульптура: один куб установлен на другой, а сверху — геометрическое сооружение из медной проволоки. А в центре комнаты — он сам. Пуаро посмотрел в зеркало. Вот он — настоящий современный Геракл. У него небольшой рост, стройная фигура и усы, знаменитые усы Эркюля Пуаро, которым позавидовал бы сам античный Геракл!

И все же между ними, двумя Гераклами, сходство было. Каждый по-своему старался избавить человечество от паразитов. Каждого из них можно было бы смело назвать защитником того общества, к которому он принадлежал.

Как сказал Бартон, уходя из комнаты? Кажется, что-то вроде этого: «То, что вы делаете, — это не подвиги Геракла». Но он не прав, этот любитель классики. Могут быть подвиги и у современного Геракла. Гениальное и мудрое решение! Прежде чем уйти в отставку, он выберет двенадцать дел, не больше, но и не меньше. И подбирать эти дела он будет исходя из того, созвучны ли они с подвигами классического Геракла.

Пуаро взял одну из книг и нашел место, где говорилось о подвигах Геракла. Он не собирался точно следовать своему прототипу. Никаких женщин, никакого хитона Несса[6]. Подвиги, и только подвиги. И первым подвигом будет поимка Немейского льва.

— Немейский лев, — повторил Пуаро, вслушиваясь в звук собственного голоса.

Естественно, ни о каком живом льве не могло быть и речи. Если бы ему, например, позвонил директор зоопарка и попросил разыскать живого льва — это было бы простым совпадением.

Нет, здесь должна присутствовать символика. Дело будет касаться какого-нибудь известного лица и станет сенсационным.

Например, опытный преступник, которого общественность назвала бы «кровожадным львом» похитил бы известного писателя, политического деятеля или художника, а может, члена королевской семьи.

Идея похищения члена королевской семьи правилась Пуаро больше всего.

Ему торопиться некуда. Он будет ждать, ждать этого первого важного дела, первого из серии подвигов Эркюля Пуаро — современного Геракла.

Немейский лев[7]

I

— Что сегодня интересного, мисс Лемон? — спросил Пуаро, входя утром в свой офис.

Он доверял ей, считая женщиной хотя и без воображения, но с хорошей интуицией. Она была прирожденной секретаршей, и все, что с ее точки зрения заслуживало внимания, обычно этого внимания заслуживало.

Ничего особенного, господин Пуаро, — сказала она. — Полагаю, вас должно заинтересовать только одно письмо. Я положила его сверху.

— От кого оно? Пуаро был заинтригован. — И о чем?

— Оно от человека, не глядя на Пуаро, сказала мисс Лемон, — который хочет, чтобы вы расследовали случай исчезновения собачки породы пекинес, принадлежавшей его жене.

Пуаро застыл на месте и с укоризною посмотрел на мисс Лемон. Правда, она этого не заметила, так как принялась стучать на пишущей машинке с быстротою скорострельного пулемета.

Пуаро был смущен, смущен и огорчен. Мисс Лемон, исполнительная мисс Лемон, повергла его в уныние! Подумать только — пекинес! Он должен разыскивать собаку! И это после такого чудесного сна: он проснулся в тот момент, когда покидал Бекингемский дворец, получив личную благодарность премьер-министра, а разбудил его слуга, войдя в спальню с утренним шоколадом!..

Едкие, язвительные слова замерли у него на губах. Он не произнес их только потому, что мисс Лемон, поглощенная печатанием, все равно бы их не услышала.

С явным отвращением Пуаро взял верхнее письмо из небольшой стопки на своем письменном столе.

Да, все было точно так, как сказала мисс Лемон. Городской обратный адрес. Краткий деловой стиль. Суть просьбы — расследовать исчезновение собачки породы пекинес. Одной из тех самых, с глазами навыкате, чрезмерно избалованных любимцев богатых женщин.

Пуаро недовольно поморщился. Банальная просьба. Ничего необычного. Все как будто в норме, хотя… Да-да, кроме одной детали. Мисс Лемон была права. В одной крохотной детали таилось нечто необычное.

Пуаро сел. Медленно и внимательно перечитал письмо. Дело, которое ему предлагали, было не из тех, которые он предпочитал и в которых ему приходилось участвовать. Это было простое дело, пустячное. Оно не требовало титанических усилий Геракла, и именно по этой причине Пуаро сначала отнесся к нему крайне негативно.

Но, к сожалению, он был очень любопытным.

Ему пришлось даже повысить голос, чтобы сквозь шум печатающей машинки мисс Лемон услышала его.

— Позвоните этому сэру Джозефу Хоггину, — сказал он. — И договоритесь о времени, когда он сможет меня принять в своем офисе.

Как всегда, мисс Лемон оказалась права.

— Я человек простой, господин Пуаро, — решительно заявил сэр Джозеф Хоггин.

Правой рукой Пуаро сделал неопределенный жест. Это могло означать (если вам захотелось бы воспринять его именно так) восхищение карьерой сэра Джозефа и скромностью, с которой тот говорил о самом себе. Жест этот мог также означать и противоположный смысл. В любом случае он не давал возможности понять, считает ли Пуаро сэра Джозефа действительно простым человеком (в общепринятом значении этого слова) или нет. Критический взгляд Пуаро задержался на внешности сэра Джозефа: адамовом яблоке, маленьких поросячьих глазках, носе с горбинкой и твердо сжатых губах — и он напомнил Пуаро кого-то или что-то, но в данный момент Пуаро не мог вспомнить, кого или что. Он не хотел напрягать память, но что-то было, правда, давным-давно… в Бельгии… что-то… имеющее отношение к мылу…

— Не люблю ходить вокруг да около, — продолжал сэр Джозеф. — Давайте перейдем сразу к делу. Большинство людей, господин Пуаро, оставили бы это дело в покое. Списали бы его, как безнадежный долг, и забыли о нем. Но Джозеф Хоггин так поступать не может. Я богат, и, честно говоря, двести фунтов для меня ничего не значат…

— Я вас поздравляю, — сказал Пуаро.

— Э-э… — произнес сэр Джозеф и замолчал. Его маленькие глазки сузились еще больше. — Но это не значит, — гневно продолжал он через минуту, — что я собираюсь бросать деньги на ветер. Что я хочу — за то и плачу! Но плачу рыночную цену не более.

— Вы находите мой гонорар высоким? — спросил Эркюль Пуаро.

— Да. Ведь это, — изучающе посмотрел на него сэр Джозеф, — совсем несложное дело.

— Я не собираюсь торговаться, — пожал плечами Пуаро. — Я эксперт, а за услуги эксперта вы должны платить.

— Я знаю, что вы крупнейшая фигура в этой области, — откровенно признался сэр Джозеф. — Я наводил справки, и мне сообщили, что вы самый сведущий специалист в делах, где надо докопаться до самой сути. Вот почему я обратился к вам. И я не пожалею затрат.

— Вам повезло, — сказал Пуаро.

— Э-э… — снова произнес сэр Джозеф.

— Чрезвычайно повезло, — продолжал Пуаро. — Могу признаться вам без излишней скромности, что я достиг вершины своей карьеры. Честно говоря, очень скоро намереваюсь уйти в отставку, поживу в деревне, время от времени буду путешествовать, чтобы посмотреть мир, быть может, выращу сад, особое внимание уделив улучшению свойств кабачков. Великолепные овощи, но в них небольшой привкус… Но, разумеется, суть не в этом. Я хотел бы кое-что разъяснить. Перед уходом в отставку я поставил перед собой определенную задачу: принять к исполнению двенадцать дел, ни больше ни меньше. Так сказать: «подвиги Пуаро». Ваше дело, сэр Джозеф, первое из двенадцати. Меня привлекла, — Пуаро тяжело вздохнул, — его поражающая незначительность.

Значительность? переспросил сэр Джозеф.

— Незначительность, я бы так сказал. Мне приходилось заниматься разными делами: я расследовал убийства, необъяснимые смерти, грабежи, кражи драгоценностей, но впервые мне предстоит заняться выяснением обстоятельств пропажи собаки породы пекинес.

— Вы меня удивляете! — фыркнул сэр Джозеф. — Я предполагал, что к вам без конца должны были обращаться женщины по поводу пропажи любимых собачек.

— Это верно, — согласился Пуаро. — Но это первый раз, когда ко мне обращается с такой просьбой муж, а не жена.

Маленькие глазки сэра Джозефа опять сузились.

— Начинаю догадываться, — заметил он, — почему мне рекомендовали именно вас. Вы проницательный человек, господин Пуаро.

— А теперь, — спокойно продолжал Пуаро, — посвятите меня, пожалуйста, в обстоятельства дела… Исчезла собака. Когда?

— Ровно неделю назад.

— И ваша жена, полагаю, до сих пор безумствует?

Сэр Джозеф посмотрел на него изумленно.

— Вы не поняли. Собака была возвращена.

— Возвращена? Тогда разрешите спросить: зачем нужен я?

Лицо сэра Джозефа стало малиновым.

— Потому что, — возмущенно начал он, — будь я проклят, если меня не надули! Хорошо, господин Пуаро, я расскажу вам все по порядку. Собаку украли неделю назад — срезали с поводка в Кенсингтон-парке, где она гуляла с компаньонкой жены. На следующий день от моей супруги потребовали выкуп в двести фунтов. За что, я вас спрашиваю, двести фунтов? За маленькое тявкающее чертово отродье, которое всегда и всюду путается у вас под ногами?!

— Вы, естественно, не одобрили выплату таких денег?

— Конечно нет, — сказал сэр Джозеф, — и не стал бы платить, предупреди она меня заранее. Милли, моя жена, знает меня хорошо. Мне она ничего не сказала, а выслала деньги — бумажками по одному фунту — в указанный адрес, как было оговорено условием.

— И собаку вернули?

— Да. В тот же вечер раздался звонок, и там, на крыльце, сидела собака, а вокруг — ни души.

— Отлично, — сказал Пуаро. — Продолжайте.

— Затем Милли, конечно, призналась в содеянном, — продолжал сэр Джозеф, — и я несколько погорячился. Разумеется, через некоторое время я остыл. Во-первых, дело сделано, а во-вторых, не следует искать в поступке женщины какой-либо смысл. Я, наверное, оставил бы все это дело, если бы не встреча в клубе со старым Самуэльсоном.

— И что он? — поинтересовался Пуаро.

— Точно такой же случай произошел с собакой его жены! Это несомненно шантаж! Его жену ободрали на триста фунтов. Ну, это уж слишком много! Я решил, что этот рэкет следует пресечь, и послал за вами.

— Но, сэр Джозеф, — заметил Пуаро, — подобным делом (и это обошлось бы вам гораздо дешевле) занимается полиция.

Сэр Джозеф потер кончик носа.

— Вы женаты, господин Пуаро?

— Увы, — сказал Пуаро, — лишен этого блаженства.

— Гм-м… — произнес сэр Джозеф. — Не знаю, как насчет блаженства, господин Пуаро, но, будь вы женаты, знали бы, что женщины — забавные существа. Моя жена впадает в истерику при малейшем упоминании о полиции. Вбила себе в голову, будто что-то может случиться с ее драгоценным Шан Тангом, если я пойду туда. Она об этом и слышать не хочет и, честно сказать, не очень доброжелательно относится и к идее вашего участия. Но я настоял, и она наконец согласилась. Все же ей это не нравится…

Эркюль Пуаро задумался.

— Я чувствую, — сказал он, — что ситуация весьма деликатная. Возможно, будет лучше, сэр Джордж, если я сам побеседую с вашей женой и узнаю от нее все подробности. Одновременно я попытаюсь успокоить леди Хоггин относительно безопасности ее собаки в будущем.

Сэр Джозеф кивнул и поднялся с места.

— Я отвезу вас к ней сейчас же.

II

В большой, теплой, обставленной изысканной мебелью гостиной сидели две женщины.

Когда сэр Джозеф и Эркюль Пуаро вошли, маленький пекинес бросился к ним навстречу, ожесточенно лая и делая сумасшедшие круги вокруг Пуаро.

— Шан, Шан, иди сюда. Иди к мамочке, хорошенький мой, — сказала одна из женщин. — Возьмите его, мисс Карнаби.

Женщина, которую назвали мисс Карнаби, поспешила взять пса на руки.

— Лев! — произнес Пуаро достаточно громко, но в то же время словно для себя. — Ну прямо настоящий лев!

— Да, он действительно хороший сторожевой пес, — с трудом переводя дыхание, сказала мисс Карнаби. — Он не боится никого и ничего. А кроме того, он такой жизнерадостный.

Представив Пуаро дамам и выполнив необходимые при этом формальности, сэр Джозеф сказал:

— Ну, господин Пуаро, я вас оставляю. Предоставляю вам самому разбираться в этом запутанном деле. — И, кивнув головой, покинул комнату.

Леди Хоггин оказалась тучной, легко раздражающейся по любому пустяку женщиной, с крашеными рыжими волосами. Ее компаньонка, мисс Карнаби, была тоже полным, но очень милым существом, в возрасте между сорока и пятьюдесятью. Она обращалась к леди Хоггин с величайшей почтительностью и не скрывала того, что боится ее до смерти.

— Теперь расскажите мне, пожалуйста, леди Хоггин, — сказал Пуаро, обращаясь к хозяйке, — все обстоятельства этого отвратительного преступления.

— Весьма признательна вам", господин Пуаро, за то, что вы говорите так! — воскликнула леди Хоггин. — Пекинесы чрезвычайно чувствительны — так же чувствительны, как дети. Бедный Шан Танг мог умереть от страха.

— Да, это было так ужасно! — с глубоким вздохом подтвердила мисс Карнаби.

— Расскажите мне, пожалуйста, как все это произошло? — спросил Пуаро, обращаясь к дамам.

— А вот как это случилось, — начала леди Хоггин. — Шан Танг вышел на прогулку с мисс Карнаби…

— О Боже, Боже, — запричитала компаньонка. — Это моя вина. Я оказалась такой глупой, такой беззаботной.

— Я не хочу вас упрекать, мисс Карнаби, — ехидно заметила леди Хоггин, — но думаю, вам следовало бы быть более осторожной.

— Как это произошло? — спросил Пуаро, обращаясь к мисс Карнаби.

— Ах, то, что случилось, выходит за рамки обычного, — разразилась мисс Карнаби стремительной, возбужденной речью. — Мы шли по цветочной аллее. Шан Танг, конечно, на поводке, он перед этим долго бегал по траве без поводка, и я собиралась уже идти домой, когда внимание мое привлек ребенок в колясочке — он так мило мне улыбался… прелестные розовые щечки и такие локоны. Я не могла удержаться, чтобы не поговорить с няней, которая везла коляску, и спросила о возрасте ребенка. Няня сказала, что малышу — семнадцать месяцев. Я уверена, что говорила с ней не более одной-двух минут, как вдруг глянула вниз — Шана там не было. Поводок был обрезан прямо у самого ошейника…

— Если бы вы относились внимательней к своим обязанностям, мисс Карнаби, — перебила ее леди Хоггин, — никто не смог бы подкрасться и обрезать поводок.

Казалось, мисс Карнаби вот-вот зальется слезами.

— И что же затем произошло? — поспешил ей на выручку Пуаро.

— Ну, конечно, я искала его везде, — сказала мисс Карнаби. — И звала! И спросила у паркового служителя, не видел ли он человека, несущего пекинеса, но он не видел никого. Я не знала, что делать, и продолжала искать, но в конце концов, конечно, должна была вернуться домой…

Мисс Карнаби замерла. Пуаро очень хорошо мог представить последующую сцену.

— Затем вы получили письмо? — спросил Пуаро.

— Первой же почтой, — продолжила рассказ леди Хоггин, — на следующее утро. Оно гласило, что, если я хочу увидеть Шан Танга живым и невредимым, я должна положить двести фунтов в однофунтовых ассигнациях в простой конверт и отправить на имя капитана Куртиса по адресу: Блумсбери, Роуд-сквер, тридцать восемь. В письме предупреждали также, что, если деньги будут помечены или я сообщу полиции, тогда… тогда… уши и хвост Шан Танга будут отрезаны.

Мисс Карнаби принялась громко вздыхать.

— Как жестоко, — приговаривала она при этом. — Как люди могут быть так жестоки!

— В письме также говорилось, — продолжала леди Хоггин, — что, если я сразу же отошлю деньги, Шан Танг в тот же вечер вернется домой живой и невредимый. Но если я пойду в полицию, от этого пострадает только Шан…

— О, я боюсь, — сказала сквозь слезы мисс Карнаби, — я так боюсь, что даже теперь… Правда, господин Пуаро — не совсем полицейский…

— Да, господин Пуаро, — озабоченно произнесла леди Хоггин, — вы должны быть очень осторожны.

Пуаро поторопился успокоить ее.

— Во-первых, леди Хоггин, я не служу в полиции, — сказал он, — а во-вторых, буду действовать очень осмотрительно. Вы можете быть абсолютно уверены, что Шан Танг находится в полной безопасности. Это я вам гарантирую.

Обе дамы, казалось, почувствовали облегчение, когда он произнес это магическое слово.

— Письмо у вас? — спросил Пуаро.

Леди Хоггин отрицательно покачала головой.

— Нет, — сказала она, — по инструкции я должна была положить его вместе с деньгами.

— И вы это сделали? — уточнил Пуаро.

— Да, — ответила леди Хоггин.

— Гм-м, жаль.

— Но у меня до сих пор, господин Пуаро, — оживилась мисс Карнаби, — сохранился поводок собаки. Принести его?..

И, не дождавшись ответа, мисс Карнаби поспешила из комнаты. Пуаро воспользовался ее отсутствием, чтобы задать леди Хоггин несколько необходимых вопросов о компаньонке.

— Эми Карнаби? О, с ней все в порядке. Добрая душа, хотя, конечно, глуповата. У меня до нее было несколько компаньонок, и все оказались круглыми дурами. Но Эми предана Шан Тангу и ужасно подавлена всем происшедшим. Подумать только! — вдруг вспылила леди Хоггин. — Пренебречь моим любимцем из-за какого-то ребенка. Ох уж эти старые девы! Помешаны на младенцах. Нет, я совершенно уверена, что она не имеет никакого отношения к тому, что случилось.

— Это кажется невероятным, — согласился Пуаро. — Но если исчезает собака, находящаяся на чьем-то попечении, надо быть абсолютно уверенным в честности этого человека. Давно она у вас?

— Около года, — ответила леди Хогтин. — Мисс Эми пришла ко мне с отличными рекомендациями. Она жила со старой леди Хартингфилд, пока та не умерла десять лет назад. После этого она некоторое время присматривала за сестрой-инвалидом. Эми действительно добрая душа, хотя, как я уже сказала, абсолютная дура.

В эту минуту возвратилась Эми Карнаби. Немного запыхавшись, она с некоторой торжественностью протянула Пуаро обрезанный собачий поводок.

Пуаро осторожно взял ремешок.

— Да, — заметил он. — Поводок был несомненно обрезан.

Обе женщины выжидательно смотрели на него.

— Я сохраню этот поводок, — сказал Пуаро, — как вещественное доказательство.

И он торжественно положил обрезок ремня в карман. Обе собеседницы облегченно вздохнули — определенно он проделал то, что они от него и ожидали.

III

Не оставлять непроверенным ни одного факта — таким было правило Эркюля Пуаро. И хотя на первый взгляд было совершенно невероятно, чтобы мисс Карнаби оказалась замешанной в этой истории с похищением собаки, Пуаро тем не менее счел необходимым переговорить с племянницей покойной леди Хартингфилд.

— Эми Карнаби? — переспросила мисс Молтреверс. — Конечно, я прекрасно ее помню. Добрая душа. Не покидала тетю Джулию до самой ее смерти… Любила собак и замечательно читала вслух. Тактична, никогда не перечит больному человеку. А что с ней случилось? Надеюсь, ничего плохого. Я ведь около года назад дала ей рекомендацию к какой-то женщине… Имя ее начиналось с «X»…

Пуаро поспешил объяснить, что мисс Карнаби все еще работает у этой женщины. Произошел лишь небольшой инцидент с пропажей собачки.

— Эми Карнаби предана собакам. У моей тети был пекинес, которого она завещала своей компаньонке после смерти. Мисс Карнаби была очень привязана к этой собачке, а когда та, как мне говорили, умерла, очень переживала. Да, сердце у нее доброе. Конечно, ей не хватает интеллигентности.

Пуаро согласился, что мисс Карнаби, вероятно, нельзя назвать интеллигентной…

Затем он нашел паркового служителя, с которым мисс Карнаби разговаривала в тот роковой день. Служитель хорошо помнил этот случай.

— Дама средних лет, — вспомнил он ее. — Я бы сказал, довольно пухленькая, она потеряла пекинеса. Я ее хорошо знал в лицо — она прогуливала собачку почти каждый вечер. Видел, как они пришли. Дама была очень взволнована пропажей. Прибегала ко мне узнать, не видел ли я кого-нибудь выходящего из парка с пекинесом на руках. Но как я могу все замечать, спрашиваю я вас? Парк полон собак всех пород: терьеры, пеки, таксы, даже борзые — все породы, какие у нас есть в Англии.

Пуаро глубокомысленно кивнул.

Следующий визит он нанес в дом на Блумсбери, Роуд-сквер, 38.

Дома под номерами 38, 39 и 40 по этой улице представляли частный отель «Балаклава». Поднявшись по ступенькам, Пуаро толкнул дверь и вошел в холл. Внутри его встретили полумрак и запах готовящейся капусты вперемешку с ароматами копченой селедки, оставшейся, по-видимому, от завтрака. Слева стоял стол красного дерева с уныло поникшими хризантемами на нем.

Над столом висела большая, прикрытая байковой занавеской полка для писем. Какое-то время Пуаро постоял около нее, потом взглянул на дверь справа. Она вела в небольшую гостиную с маленькими столиками и невысокими, так называемыми легкими креслами, отделанными обрезками кретона унылого цвета. Три пожилые дамы и свирепого вида пожилой джентльмен подняли головы и посмотрели на незваного гостя с выражением крайней неприязни. Пуаро покраснел и поспешил ретироваться.

Узкий коридор привел его к двери, на которой висела табличка «Администратор». Пуаро постучал и, не получив ответа, открыл дверь. В комнате стоял большой канцелярский стол, заваленный множеством бумаг, а вокруг не было ни души. Он закрыл дверь и направился в столовую.

Девушка в грязном фартуке понуро возилась с приборами, которые она доставала из корзины и раскладывала на столах.

— Простите, пожалуйста, — обратился к ней Пуаро извиняющимся тоном, — не могу ли я видеть администратора?

Девушка обратила на него унылый взгляд.

— Не знаю, не уверена… — безразлично ответила она.

— В конторе никого нет, — объяснил Пуаро.

— Ну, не знаю, где она, — по-прежнему неохотно ответила девушка.

— Быть может, — сказал Пуаро терпеливо и настойчиво, — вы ее поищете?

Девушка тяжело вздохнула. Мало ей собственных ежедневных обязанностей — вот появилась еще одна: искать администратора.

— Ну хорошо, я поищу… — грустно сказала она и удалилась.

Пуаро поблагодарил ее и вернулся в холл, не отважившись снова встретиться с хмурыми взглядами людей, расположившихся в гостиной. Он рассматривал прикрытую байкой полочку для писем, когда шелест и сильный запах девонширских фиалок оповестил о прибытии администратора.

Миссис Харти была сама воплощенная любезность.

— Как жаль, — воскликнула она, — что меня не было в конторе! Вам нужен номер?

— Не совсем так, — промурлыкал Пуаро. — Я хотел бы узнать, не останавливался ли здесь мой друг, капитан Куртис.

— Куртис, — вновь воскликнула миссис Харти. — Капитан Куртис?! Где же я слышала это имя?

Пуаро ей не помог. Она огорченно покачала головой.

— Значит, капитан Куртис здесь не останавливался? — спросил Пуаро.

— О, только не в последнее время, — ответила администратор. — И все же имя определенно мне знакомо. Не могли бы вы описать вашего друга?

— Это было бы нелегко, — сказал Пуаро. — Я полагаю, что письма иногда прибывают для людей, которые здесь не живут.

— Конечно, — согласилась миссис Харти, — иногда так случается.

— И что вы делаете с такими письмами? — полюбопытствовал Пуаро.

— Какое-то время мы храним их, — объяснил администратор. — Возможно, адресат скоро прибудет. Если же письма или посылки длительное время лежа здесь невостребованными, мы их возвращаем на почту.

Пуаро понимающе кивнул.

— Похоже, — сказал он, — что случилось именно так. Я написал письмо моему другу на ваш отель.

— Тогда все ясно. — Лицо миссис Харти прояснилось. — Должно быть, я видела это имя на конверте. Но в самом деле, у нас ведь останавливается очень много народу — либо надолго, либо проездом, — и среди них очень много отставных военных… Одну минуточку… Дайте-ка я взгляну…

Она внимательно просмотрела письма на полке, но письма на имя капитана Куртиса среди них не было.

— По-видимому, его забрал почтальон, — сказала миссис Харти с сожалением. — Надеюсь, там не была ничего важного?

— Нет-нет, — успокоил ее Пуаро. — Ничего особенного. Обыкновенное письмо другу.

Когда он направился к двери, миссис Харти догнала его уже у двери.

— Если ваш друг приедет… — начала щебетать она.

— Маловероятно, — перебил ее Пуаро. — Если он до сих пор не приехал, то вряд ли приедет вообще.

— Наши условия, — сказала миссис Харти, — весьма приемлемые. После обеда непременно кофе. Мне было бы приятно показать вам один-два наших номера, чтобы вы могли оценить удобства…

Пуаро с трудом удалось ускользнуть от нее.

IV

Комната для гостей в доме миссис Самуэльсон была просторней, чем в доме леди Хоггин, теплей из-за батарей центрального отопления и роскошней обставлена. У Пуаро едва не закружилась голова от лавирования между позолоченными столиками на колесиках и большими скульптурными группами, расставленными по углам.

Миссис Самуэльсон оказалась выше ростом, чем леди Хоггин, а ее волосы были вытравлены перекисью. Пекинеса звали Нанки Пу. Выпуклые собачьи глаза смотрели на Пуаро с высокомерием. Мисс Кебл, компаньонка миссис Самуэльсон, в отличие от мисс Карнаби, худенькая и сухопарая, разговаривала стремительно и экспрессивно. В свое время она также заслужила резкое порицание за исчезновение Нашей Пу.

— Действительно, господин Пуаро, — сказала мисс Кебл, — это был экстраординарный случай, и произошел он в пригороде Харродса. Все случилось за какие-то считанные секунды. Няня спросила меня о времени…

— Няня? — перебил ее Пуаро. — Больничная няня? Сиделка?

— Нет-нет, — поспешно сказала мисс Кебл. — Няня ребеночка. Такое прелестное дитя! Такое милое маленькое существо с прелестными розовыми щечками. А еще говорят, что дети выглядят нездоровыми в Лондоне. Но я…

— Эллен, — остановила ее хозяйка. — Как вы можете?..

Мисс Кебл вспыхнула, покраснела и замолчала.

— И пока мисс Кебл наклонилась к коляске, — ехидно заметила миссис Самуэльсон, — что не входило в круг ее обязанностей, какой-то дерзкий негодяй обрезал поводок и унес Нанки Пу с собой.

— Все случилось так быстро, — со слезами на глазах продолжала мисс Кебл. — Я повернулась и увидела, что моего мальчика нет, а в руках у меня остался обрезанный поводок. Может быть, господин Пуаро, вы хотите на него посмотреть?

— Никоим образом, — поспешно сказал Пуаро. У него не было ни малейшего желания коллекционировать обрезанные собачьи поводки. — Я полагаю, что вскоре после этого вы получили письмо?

События следовали по тому же сценарию: письмо, угрозы отрезать уши и хвост Нанки Пу… Кроме двух деталей: сумма требуемого выкупа — триста фунтов и адрес, по которому их следовало отослать. На этот раз получателем был капитан третьего ранга Блеклей, отель Харрингтон, Клоннель-Гарденс, 76, Кенсингтон.

— Когда Нанки Пу возвратился домой живой и невредимый, — продолжала миссис Самуэльсон, — я сама отправилась в этот отель, господин Пуаро. Ведь триста фунтов — это большая сумма, не правда ли?

— Конечно, — согласился Пуаро.

— Первое, что мне бросилось в глаза в отеле, — мое письмо на подставке для писем в холле. Дожидаясь администратора, я сунула письмо в сумку… но, к сожалению…

— Но, к сожалению, когда вы его открыли, там находились только чистые листы бумаги, — сказал Пуаро.

— Как вы узнали? — с удивлением повернулась к нему миссис Самуэльсон.

Пуаро пожал плечами.

— Но это же очевидно, мадам, — объяснил Пуаро. — Преступник позаботился о получении денег перед тем, как возвращать собаку. Затем он заменил банкноты чистыми листами бумаги и вернул конверт на место, чтобы неожиданное исчезновение конверта не вызвало подозрений.

— А человек по имени капитан Блеклей, — добавила миссис Самуэльсон, — в отеле никогда не останавливался.

Пуаро улыбнулся.

— И конечно же мой муж был страшно недоволен всей этой историей, — сказала миссис Самуэльсон. — Его чуть инфаркт не хватил, когда он об этом узнал.

— Вы не советовались с ним, — осторожно спросил Пуаро, — прежде чем отправлять деньги?

— Конечно нет, — решительно, как отрезав, сказала миссис Самуэльсон.

Пуаро вопросительно посмотрел на нее.

— Я ни в коем случае не хотела рисковать моим любимцем, — объяснила миссис Самуэльсон. — Когда дело касается денег, поведение мужчин невозможно предугадать. Джекоб мог настоять, чтобы дело было передано в полицию, я же рисковать не хотела. Мой бедный любимый Нанки Пу. С ним могли сделать все что угодно. Потом мне, естественно, пришлось все рассказать мужу, так как я превысила мой кредит в банке.

— Совершенно верно, — согласился Пуаро.

— Я никогда не видела его в таком гневе. Мужчины, — сказала миссис Самуэльсон, поправляя прекрасный алмазный браслет и кольца на руке, — всегда думают только о деньгах.

V

Эркюль Пуаро поднялся на лифте в контору сэра Джозефа. Он передал свою визитную карточку, и ему сообщили, что в данный момент сэр Джозеф занят и примет его, как только освободится.

Спустя несколько минут из кабинета сэра Джозефа выплыла яркая блондинка с кипой бумаг в руках. Проходя мимо Пуаро, она бросила на него пренебрежительно-недовольный взгляд.

Сэр Джозеф сидел за огромным канцелярским столом из красного дерева. На его щеке красовался след от губной помады.

— Итак, господин Пуаро, — самодовольно встретил его хозяин кабинета. — Прошу садиться. Есть какие-нибудь новости?

— Дело очень простое, на удивление простое, — сказал Пуаро. — В каждом случае деньги посылались в один из тех частных отелей, где нет портье или помощника администратора в холле и где много гостей либо приезжают, либо уезжают. Особенно много среди них бывших военных. Поэтому нет ничего легче: войти, забрать письмо с полки и унести с собой либо заменить содержимое конверта листами чистой бумаги. Поэтому-то в каждом случае след обрывается.

— Вы хотите сказать, — поинтересовался сэр Джозеф, — что не знаете, кто это делает?

— Пока нет, — сказал Пуаро. — У меня есть некоторые идеи. Чтобы их реализовать, потребуется еще несколько дней.

Сэр Джозеф с любопытством посмотрел на Пуаро.

— Хорошая работа, — сказал он. — Когда у вас будет что-либо конкретное мне доложить…

— Я представлю вам отчет, — сказал Пуаро, — через несколько дней. — И добавил: — В этом же кабинете.

— Если вам удастся докопаться до самой сути, — сказал сэр Джозеф, — и выявить преступника, вы покажете прекрасный образец искусства расследования преступлений.

— Эркюль Пуаро свое дело знает, — сказал Пуаро. — Он никогда не проигрывает.

Сэр Джозеф посмотрел на Пуаро и выразительно хмыкнул.

— Уверены в себе, не правда ли? — сказал он.

— На это есть причины, — спокойно и уверенно сказал Пуаро.

— Ну хорошо. — Сэр Джозеф откинулся на спинку стула. — Но вы знаете, господин Пуаро, гордыня до добра не доводит.

VI

Сидя возле электрообогревателя (больше всего Пуаро был пленен его геометрической формой), он инструктировал своего слугу и доверенного помощника.

— Все поняли, Джордж? — спросил Пуаро.

— Абсолютно все, сэр, — ответил Джордж.

— Скорее всего это небольшая квартира или маленький домик, — продолжал Пуаро. — И находится в определенном квадрате: к югу от кенсингтонского парка, к востоку от кенсингтонской церкви, к западу от Найтбридж-Баракс и к северу от Фулхем-роуд.

— Я все понял, сэр, — сказал Джордж.

— Прелюбопытнейшее дело, — продолжал размышлять Пуаро. — Чувствуется большой организаторский талант. И что более всего удивляет в этом деле — присутствие невидимой звезды представления — самого Немейского льва, если можно так выразиться. Да, небольшое, но очень интересное дело. Мне бы, правда, следовало проникнуться большей симпатией к своему клиенту, но уж больно здорово он напоминает мне мыльного фабриканта из Льежа, который отравил свою жену, чтобы жениться на секретарше-блондинке. Одно из успешных дел моей молодости…

— Ох уж эти блондинки, сэр, — сказал Джордж. — От них всегда одни неприятности.

VII

Через три дня Джордж положил на стол хозяину листок бумаги.

— Вот адрес, сэр, — доложил он.

— Отлично сработано, Джордж, — похвалил Пуаро. — А какой день недели?

— Четверг, сэр, — ответил Джордж.

— Четверг, — повторил Пуаро. — А какой день у нас сегодня? К счастью, кажется, четверг. Нужно поторопиться.

Через двадцать минут Пуаро уже поднимался по лестнице одного из небольших домов, расположенных в маленьком переулке. Переулок выходил на широкую улицу с многоэтажными фешенебельными домами.

Квартира десять дома номер десять по улице Росхолм-Мэншнс находилась на последнем, третьем этаже, и дом не имел лифта. Пуаро с трудом поднялся по узкой, напоминавшей штопор лестнице.

На верхней площадке перед дверью квартиры десять он остановился, чтобы перевести дыхание. Из-за двери доносился собачий лай.

Пуаро покачал головой и, слегка улыбнувшись, нажал кнопку звонка.

Снова раздался лай, послышались шаги, дверь отворилась, и… появившаяся в дверях мисс Карнаби отпрянула назад, схватившись за сердце.

Вы позволите мне войти? — сказал Пуаро и вошел, не дождавшись ответа.

Увидев, что дверь в комнату направо открыта, Пуаро проследовал туда. Мисс Карнаби словно во сне последовала за ним.

Комната оказалась очень маленькой, заставленной вещами. Среди мебели он с трудом заметил живое существо: на софе, уставившись на огонь газовой горелки, лежала пожилая женщина. Когда Пуаро вошел в комнату, с софы спрыгнул пекинес и, заливаясь громким лаем, выражающим крайнюю подозрительность, бросился к нему.

— Ага, — сказал Пуаро. — А вот и главное действующее лицо нашего спектакля. Приветствую тебя, мой маленький друг.

Он наклонился’ протянул руку. Песик обнюхал ее, его умные глазки уставились на непрошеного гостя.

— Вы все знаете? — слабым голосом спросила мисс Карнаби.

— Да, — ответил Пуаро. — Я знаю все. — Он посмотрел на женщину, лежавшую на софе. — Это ваша сестра?

— Да, — ответила Эми Карнаби и автоматически его представила: — Эмилия, это… это господин Пуаро.

— О!.. — только и смогла произнести Эмилия Карнаби.

— Август… — позвала Эми.

Пекинес посмотрел в ее сторону, завилял хвостом, потом посмотрел опять на Пуаро и опять завилял хвостом.

Пуаро бережно взял пекинеса на руки, сел и посадил его к себе на колени.

— Итак, — сказал Пуаро, — я поймал Немейского льва. Моя задача выполнена.

— Вы действительно все знаете? — спросила Эми прерывающимся голосом.

— Думаю, что все, — сказал Пуаро. — Вы организовали этот бизнес, где главным действующим лицом был Август. Вы взяли собаку своей хозяйки, привели ее сюда, а на прогулку вышли с Августом. Парковый служитель видел вас, как обычно, с собакой. Если бы мы нашли пято с ребенком, она бы тоже подтвердила, что, когда вы с ней разговаривали, собака была с вами. Затем, во время разговора, вы обрезали поводок, и Август, которого вы тренировали для этого, убежал домой. Через несколько минут вы подняли шум, что у вас украли собаку.

Последовала пауза. Затем мисс Эми Карнаби взяла себя в руки.

— Да, — сказала она. — Все это правда. Мне… нечего сказать.

Ее больная сестра на софе начала тихо плакать.

— Совсем нечего сказать, мадемуазель? — спросил Пуаро.

— Нечего, — повторила Эми Карнаби. — Я — преступница, и меня поймали.

— Вам действительно нечего сказать, мисс Карнаби, — вновь спросил Пуаро, — в свое оправдание?

Бледные щеки Эми Карнаби вдруг покрыл румянец.

— Я… Я не раскаиваюсь в том, что я совершила, — начала она. — Думаю, что вы добрый человек, господин Пуаро, и, возможно, сумеете меня понять. Видите ли, дело в том, что мне надоело жить в вечном страхе.

— В страхе? — удивился Пуаро.

— Да, в страхе, — повторила она. — Мужчине это трудно понять. Видите ли, господин Пуаро, я совсем не такая уж умная, у меня нет образования. Чем старше я становлюсь, тем больше меня пугают мысли о будущем. У меня нет сбережений, так кто же позаботится о нас с сестрой на старости лет? И по мере того как я становлюсь старше, находится все меньше людей, нуждающихся в моих услугах: все хотят работников помоложе и попроворнее. Я… Я знаю многих женщин, подобных мне. Никому они не нужны, живут, как правило, в одной комнате, вроде нашей, и у них нечем разжечь огонь и нет еды, а иногда даже нет денег, чтобы заплатить за комнату. Конечно, есть специальные заведения… но не так-то легко попасть туда, особенно если у тебя нет влиятельных друзей, а у меня их нет. И потому, господин Пуаро, впереди нет ничего, кроме смертельного страха.

Голос ее задрожал, она замолчала.

— Поэтому-то я и решила собраться с мыслями. Идею с собаками мне подсказал мой Август. Видите ли, господин Пуаро, большинство людей не могут отличить одного пекинеса от другого (точно так же, как мы считаем всех китайцев на одно лицо). В действительности же это не так. Ни один знающий человек не спутает Августа с Нанки Пу или с Шан Тангом, а для всех других пекинес есть пекинес, да и только. Вот Август и навел меня на мысль… Ведь многие богатые женщины держат пекинесов.

— Должно быть, это оказалось прибыльным бизнесом, — заметил с улыбкой Пуаро. — Как много их было? Я хочу спросить: сколько успешных операций вы провели?

— Шан Танг был шестнадцатым, — с какой-то внутренней гордостью сказала мисс Карнаби.

— Поздравляю! — Брови Пуаро поползли вверх. — Ваша система сработала безукоризненно.

— Эми всегда была прекрасным организатором, — похвалилась ее сестра. — Еще наш покойный отец, будучи викарием Келлингтона в графстве Эссекс, часто говорил, что у Эми — божий дар организатора. Она всегда помогала отцу организовывать всякие собрания, базары и всякое другое…

— Я вполне разделяю его точку зрения, — с поклоном сказал Пуаро. — Мадемуазель, в иерархической лестнице преступников вы заняли бы весьма высокое место.

— Преступников?! — воскликнула Эми Карнаби и, подумав, добавила: — Может быть, вы и правы, что я — преступница, но я себя такой не чувствовала.

— Как так? — удивился Пуаро. — А что же вы чувствовали?

— Конечно, в какой-то степени вы правы, — согласилась Эми. — Я нарушила закон. Но вы понимаете, господин Пуаро, тут совсем другое дело. Сейчас я попробую вам это объяснить. Почти все женщины, которые нас нанимают, либо глупы, либо невежественны, а то еще и грубы. Леди Хоггин, например, совершенно не заботится о том, что мне говорит. Она может сказать, что ее тоник становится все более невкусным, и практически обвиняет меня в том, что я туда что-то подмешиваю. И все в подобном духе. — Мисс Карнаби вспыхнула. — Это очень неприятно слышать. А больше всего удручает то, что ты не смеешь сказать ни слова в ответ, а то услышишь еще худшее. Ну вы понимаете, что я имею в виду.

— Я вас прекрасно понимаю, мадемуазель, — согласился Пуаро.

— А деньги, — продолжала Эми Карнаби. — Невыносимо видеть, как они швыряют деньги направо и налево. А сэр Джозеф? Иногда он такое рассказывает о своих махинациях в Сити (конечно, я женщина невежественная и в финансах не очень много понимаю), что мне становится стыдно за него. Это меня очень расстраивает, поэтому я решила, что взять немного денег у людей, которые не слишком щепетильны в их приобретении и, право же, не ощутят их отсутствия, — не большой криминал.

— Ну прямо современный Робин Гуд! — пробормотал Пуаро. — Скажите мне, пожалуйста, мисс Карнаби, вы собирались каким-нибудь образом осуществлять свои угрозы?

— Угрозы? — не поняла она. — Это вы о чем?

— Собирались ли вы, — пояснил Пуаро, — в случае отказа выплатить выкуп, отрезать собакам уши и хвосты?

— Что вы, господин Пуаро, — ужаснулась Эми Карнаби. — У меня и в мыслях такого не было. Это был только артистический трюк.

— Отличный трюк! — отметил Пуаро. — И сработал безотказно.

— Конечно, — сказала Эми Карнаби, — я предполагала, как это будет воспринято. Я знаю, что бы я почувствовала сама, случись подобное с моим Августом, и была уверена, что женщины никогда не скажут об этом своим мужьям, хотя бы до тех пор, пока собака не будет возвращена. Каждый раз все оканчивалось прекрасно. В девяти случаях из десяти компаньонкам передавали письмо с деньгами, чтобы они их отправили по почте. С помощью пара мы открывали конверты, доставали деньги и заменяли бумагой. Раз или два хозяйка отправляла деньги сама, а компаньонка по ее указанию должна была сходить в отель и забрать письмо с полки после того, как собака была возвращена. Но это нам не мешало, так как времени у нас было достаточно.

— А трюк с няней? — спросил Пуаро. — Это всегда была няня?

— Ах, знаете ли, господин Пуаро, — сказала Эми Карнаби, — старые девы известны своей глупой сентиментальной привязанностью к маленьким детям. Поэтому все выглядело совершенно натурально — будучи поглощены младенцами, они ничего не замечали.

— Ваше знание психологии великолепно, — вздохнул Пуаро. — А организация дела — выше всяких похвал, и к тому же вы — первоклассная актриса. Ваша игра в тот день, когда я беседовал с леди Хоггин, была безупречной. Никогда не думайте о себе так плохо, мисс Карнаби. У вас может не быть образования, но ума и мужества вам не занимать.

— И все же меня разоблачили, господин Пуаро, — с легкой улыбкой сказала мисс Карнаби.

— Только потому, что дело вел я, — сказал Пуаро. — А я, как вы знаете, никогда не проигрываю. Расспрашивая миссис Хоггин, я сделал вывод, что похищение Шан Танга — очередное из целой серии. Я узнал, что однажды вы получили в наследство пекинеса и что у вас есть сестра-инвалид. Я только попросил моего помощника Джорджа поискать маленькую квартирку в определенном радиусе, где живет женщина с больной сестрой-инвалидом, которую она навещает один раз в неделю и у которой есть пекинес. Все так гениально просто.

Эми Карнаби поднялась со стула.

— Вы очень добры ко мне, господин Пуаро, — собравшись с духом, обратилась она к Пуаро. — Я хочу попросить вас, если это возможно, об одном одолжении. Я понимаю, что тюрьмы мне не избежать. Но нельзя ли не предавать это дело огласке? Ради Эмилии… и тех немногих друзей, которые знали нас в старые, добрые времена… Нельзя ли сделать так, господин Пуаро, чтобы я пошла в тюрьму под другим именем. Или это нахальство с моей стороны просить вас об этом?

— Думаю, что смогу сделать большее, — сказал Пуаро. — Но сначала давайте выясним одно обстоятельство. Необходимо прекратить рэкет. Никаких исчезновений собак больше не должно быть.

— О, конечно, господин Пуаро, — оживилась Эми. — Об этом не может быть и речи.

— Второе, — сказал Пуаро, — деньги, которые вы вытянули у леди Хоггин, должны быть возвращены.

Эми Карнаби пересекла комнату, подойдя к буфету, открыла ящик и, вынув из него конверт, вручила Пуаро. Он пересчитал деньги и положил их в карман.

— Я собиралась отдать их сегодня в фонд, — сказала Эми Карнаби.

— Думаю, мисс Карнаби, — сказал Пуаро, — что, возможно, мне удастся убедить сэра Джозефа не возбуждать дела против вас в судебном порядке.

— О, господин Пуаро! — воскликнула сияющая мисс Карнаби. — Это было бы замечательно!

Она захлопала в ладоши, Эмилия восторженно закричала, Август залаял и завилял хвостом.

— Что касается тебя, мой друг, — ласково сказал Пуаро, обращаясь к пекинесу, — у тебя есть одна вещь, которую я хотел бы взять. Это твой плащ-невидимка, он мне так нужен. Во всех случаях похищения никто и не догадывался, что в дело вовлечена вторая собака. Август поистине обладал львиной шкурой-невидимкой.

— Как вы правы, господин Пуаро, — сказала Эми Карнаби. — Ведь согласно древней легенде, пекинесы некогда были львами. И от львов у них осталось львиное сердце.

— Август, по-видимому, это тот пес, — поинтересовался Пуаро, — который достался вам в наследство от леди Хартенфилд и в смерти которого вы так успешно всех уверили? И вы не боялись за него, когда он один возвращался после операции домой? Один среди интенсивного уличного движения.

— О нет, господин Пуаро, — гордо сказала Эми Карнаби. — Ничуть не боялась. Август такой умный. Я научила его переходить улицу, он даже постиг принцип одностороннего движения на некоторых улицах.

— В таком случае, — улыбаясь, сказал Пуаро, — он превзошел в этом многих людей.

VIII

Сэр Джозеф принял Пуаро в своем кабинете.

— Ну как, господин Пуаро, — самодовольно спросил он. — Есть что-нибудь, чем вы можете похвастать?

— Прежде всего, сэр Джозеф, — не обращая внимания на его тон, — сказал Пуаро, — позвольте задать вам один вопрос. Я знаю, кто преступник, и уверен, что смогу привести достаточно доказательств, чтобы вы подали на него в суд. Но я сомневаюсь, что в этом случае вы получите назад ваши деньги.

— Не получу назад свои деньги? — Сэр Джозеф от возмущения побагровел. — Почему?

— Я не полицейский, — спокойно продолжал Пуаро, не обращая внимания на реакцию собеседника. — В этом деле я преследую только ваши интересы. В случае, если вы не будете подавать на этого человека в суд, деньги вам будут возвращены.

— А-а… — сказал сэр Джозеф. — Это совсем другое дело. Об этом надо подумать…

— Какое решение вы примете, такое и будет, — сказал Пуаро. — Строго говоря, в этом деле вам бы следовало принять сторону общественности. Многие люди были бы на вашей стороне.

— А почему бы им не быть на моей стороне, — угрюмо проворчал сэр Джозеф. — Ведь это не их деньги. Больше всего ненавижу быть обманутым. Никто еще, надув меня, не остался безнаказанным.

— В таком случае, — сказал Пуаро, — жду вашего решения.

Сэр Джозеф стукнул кулаком по столу.

— Я предпочитаю деньги! — решительно сказал он. — Никто не отважится сказать, что от меня можно удрать с двумястами фунтов.

Пуаро поднялся, подошел к маленькому столику, на котором стояла чернильница, и, выписав чек на двести фунтов, передал его сэру Джозефу.

— Будь я проклят! — воскликнул сэр Джозеф. — Но кто же этот малый, черт побери?

Пуаро покачал головой.

— Если вы берете деньги, — сказал он, — не надо задавать лишних вопросов.

Сэр Джозеф посмотрел на чек, выписанный Пуаро, и положил его в карман.

— Жаль! — сказал он. — Но деньги — это деньги. А сколько я должен вам, господин Пуаро?

— Мой гонорар в этом деле невысок, — заметил Пуаро. — Это, как я уже говорил, было простое дело. В наше время почти все мои расследования связаны с убийствами…

Сэр Джозеф слегка вздрогнул.

— Они, должно быть, интересны? — полюбопытствовал он.

— Иногда, — сказал Пуаро. — Кстати, сэр Джозеф, довольно странно, но вы напомнили мне одно из моих первых дел в Бельгии. Дело об отравлении. Это было много лет тому назад. Главный герой внешне весьма походил на вас. Процветающий фабрикант, выпускал пользующееся большим спросом мыло. Отравил жену в надежде освободиться от нее и жениться на секретарше… Да-а… — протянул Пуаро, — сходство поразительное.

Слабый звук сорвался с посипевших губ сэра Джозефа. Румянец исчез с его щек. Глаза, словно готовые выпрыгнуть из орбит, уставились на Пуаро. Он слегка сполз со стула.

Затем дрожащей рукой он нащупал что-то в кармане, вытащил чек и разорвал его.

— Считайте, что это ваш гонорар, — с трудом проговорил сэр Джозеф.

— О!.. — воскликнул Пуаро. — Но, сэр Джозеф, мой гонорар не может быть так велик.

— Все в порядке, — ответил сэр Джозеф. — Сохраните эти деньги.

— Я пошлю эти деньги людям, нуждающимся в благотворительности.

— Шлите их, черт побери, — прошептал сэр Джозеф еле слышным голосом, — куда вам нравится.

Пуаро поднялся.

— В вашем положении, сэр Джозеф, — назидательно произнес Пуаро, — следует быть чрезвычайно осторожным.

— Не беспокойтесь, — еле ворочая языком, сказал сэр Джозеф. — Спасибо за совет. Я буду предельно осторожен.

Пуаро покинул дом сэра Джозефа. Спускаясь по ступенькам лестницы, он сказал самому себе:

— Итак… я был прав, как всегда.

IX

— Забавно, но тоник сегодня имеет совершенно другой вкус, — сказала леди Хоггин своему мужу. — Из него исчез прежний горьковатый привкус. Интересно знать почему?

— Химики эти аптекари, — пожал плечами сэр Джозеф, — такие беспечные. Каждый раз готовят снадобья по-разному.

— Должно быть, так и есть, — убежденно сказала леди Хоггин.

— Конечно, что же еще может быть? — удивленно спросил ее муж.

— Этот человек, — вспомнила вдруг леди Хоггин, — он узнал что-нибудь о похищении Шан Танга?

— Да, — ответил сэр Джозеф. — Он вернул мне деньги.

— Так кто же все-таки похитил моего любимца? — поинтересовалась жена.

— Он не сказал, — ответил сэр Джозеф. — Уж очень скрытный субъект этот Эркюль Пуаро. Но ты не должна больше беспокоиться.

— А он такой забавный, этот коротышка, не правда ли? — засмеялась жена.

Сэр Джозеф слегка вздрогнул и посмотрел назад, словно ощущая невидимое присутствие Эркюля Пуаро. У него появилось такое чувство, что это ощущение будет с ним всегда.

— Дьявольски умный парень! — вслух произнес сэр Джозеф, а про себя подумал:

«Пусть Грета убирается к черту. Я не собираюсь подставлять свою шею под гильотину из-за какой-то блондинки!»

X

— О!.. — не веря своим глазам, Эми Карнаби рассматривала чек на двести фунтов.

— Эмилия! — закричала она. — Ты только послушай:

Дорогая мисс Карнаби! Позвольте мне внести мой скромный вклад в ваш весьма заслуженный фонд перед тем, как он будет окончательно ликвидирован.

Искренне Ваш Эркюль Пуаро

— Эми! — воскликнула Эмилия. — Как тебе повезло! Подумай, где бы ты была сейчас?

— Уормвуд-Скраббс[8] или Холлоувей[9], — пробормотала счастливая Эми Карнаби. — Но теперь все позади, не так ли, Август? Нет больше прогулок в парк с мамочкой или с мамиными подружками и с маленькими ножничками.

Взор ее затуманился. Она вздохнула.

— Бедный Август! Как жаль! Он так умен… Его можно было бы обучить чему угодно…

Лернейская гидра[10]

I

Пуаро ободряюще посмотрел на сидевшего перед ним человека. Доктор Чарлз Олдфилд, светловолосый, голубоглазый мужчина лет сорока, с седеющими висками, чувствовал себя не в своей тарелке: что-то мешало ему качать разговор.

— Я пришел к вам, господин Пуаро, — запинаясь, наконец сказал он, — с довольно необычной просьбой. Даже не знаю, с чего начать. Чем больше я обо всем этом думаю, тем больше склоняюсь к мысли, что никто не в силах мне помочь…

— Что касается помощи, — перебил его Пуаро, — то позвольте решать мне.

— Я не знаю, — продолжал доктор, — почему я решил, что, возможно, вы…

— Что, возможно, я, — снова перебил его Пуаро, — именно тот человек, который может помочь вам. Может быть, вы все же расскажете мне все по порядку?

Доктор взял себя в руки. Пуаро заметил, что его собеседник выглядел сильно измученным.

— Дело в том, господин Пуаро, — взволнованно продолжал доктор Олдфилд, в его голосе чувствовалась безнадежность, — что с этим делом полиция не справится. Время идет, я в отчаянии, а между тем они становятся все ужаснее и нелепее. Что мне делать?

— Что становится все ужаснее?

— Сплетни. На первый взгляд, все довольно просто. Я был женат. Скоро исполнится два года, как моя жена умерла. Последние несколько лет она была прикована к постели. Кто-то пустил слух, что я отравил ее.

— А-а… — протянул Пуаро. — А вы действительно не давали ей яда?

— Да как вы смеете? — Возмущенный доктор вскочил на ноги.

— Успокойтесь, — тихо и властно остановил его Пуаро, — и сядьте на место. Предположим, что вы не давали жене яд. Кстати, где вы живете?

— Я живу в городке Лоубара в графстве Беркшир. Там же у меня и практика. Я всегда знал, что в таком маленьком городке, как наш, люди сплетничают, но что сплетни могут достичь таких невероятных размеров — я не предполагал никогда. — Он пододвинул стул поближе к Пуаро. — Вы не можете представить себе, что я пережил. Сначала я и понятия не имел, что происходит. Я замечал, конечно, что люди стали относиться ко мне менее дружелюбно, а некоторые даже избегали разговаривать со мной. Но я думал, что они просто не хотят докучать мне из-за смерти жены. Потом я заметил, что кое-кто стал более открыто проявлять ко мне свою неприязнь, а некоторые, встретив меня на улице, демонстративно переходили на другую сторону. От меня стали уходить пациенты. Куда бы я ни пошел, я слышу осуждающие голоса и ловлю неприязненные, порой даже враждебные взгляды, а вокруг носятся ужасные сплетни. Я получил даже несколько анонимных писем с угрозами…

Доктор замолчал. Пуаро спокойно ждал.

— Я не знаю, что делать, — продолжал доктор Олдфилд через некоторое время. — Я не знаю, как найти этот источник лжи и клеветы. Как можно публично отрицать то, что никогда не было высказано открыто? Я бессилен что-либо предпринять.

Пуаро задумчиво покачал головой.

— Вы правы. Сплетни — это девятиголовая Лернейская гидра, которую невозможно убить сразу, так как у нее вместо одной отрубленной головы вырастают сразу две новые.

— Метко сказано, — согласился доктор. — И я ничего не могу сделать. Вы — моя последняя надежда, хотя я и не представляю себе, чем и как вы сможете помочь.

Пуаро задумался.

— Ваше дело меня заинтересовало, доктор Олдфилд, — сказал наконец Пуаро. — Я попробую убить это многоголовое чудовище. Но прежде всего расскажите мне, пожалуйста, об обстоятельствах, непосредственно давших пищу этим сплетням. Ваша жена умерла полтора года назад. Какова причина смерти?

— Язва желудка.

— Вскрытие было?

— Нет, — быстро ответил доктор Олдфилд. — В этом не было необходимости, так как она болела довольно долго и диагноз был всем известен.

Пуаро кивнул.

— Симптомы язвы желудка и отравления мышьяком схожи, и все это знают. За последние десять лет было четыре сенсационных убийства, и в каждом случае жертва была похоронена без подозрений, а в свидетельстве о смерти стояло одно заключение — язва желудка. Ваша жена была старше вас?

— Да, на пять лет.

— Сколько лет вы прожили?

— Пятнадцать.

— Она оставила какое-нибудь наследство?

— Да, — ответил доктор. — Она была богатой, и после смерти наследство составило около тридцати тысяч фунтов.

— Приличная сумма. Она все оставила вам?

— Да.

— Какие у вас были отношения с женой?

— Нормальные.

— Вы не ссорились? Она не устраивала вам сцены?

— Понимаете… — Доктор замялся. — Моя жена была, что называется, трудным человеком. Она очень беспокоилась о своем здоровье. Ей было невозможно угодить. Все, что бы я ни делал, раздражало ее.

— Да, я знаю таких людей, — сказал Пуаро. — Они жалуются, что о них плохо заботятся, даже издеваются, и считают, что все ждут не дождутся, когда они умрут.

— Вы точно подметили, — сказал, немного оживившись, доктор Олдфилд.

— За ней ухаживала медсестра? — спросил Пуаро. — Или компаньонка?

— Ее компаньонка, которая была одновременно и сиделкой. Порядочная и надежная женщина. Я не думаю, что она распускает эти нелепые слухи.

— Даже порядочные и надежные люди имеют язык, который они не всегда умеют держать за зубами. Я уверен, что и она, и слуги, да и все в доме понемногу внесли свою лепту в создание сплетен. Я считаю, что в вашем деле достаточно материала для местного скандала. А теперь еще один вопрос, доктор: кто ваша дама?

— Я вас не понимаю, — покраснел доктор Олдфилд.

— Вы прекрасно понимаете, — мягко сказал Пуаро, — что я имею в виду. Я спрашиваю, чье имя склоняют в сплетнях вместе с вашим?

Доктор вскочил, его лицо стало напряженным и холодным.

— У меня нет никакой дамы. Извините, господин Пуаро, я, кажется, слишком долго злоупотреблял вашим временем.

И доктор направился к выходу.

— Мне очень жаль, что вы уходите, — тихо и спокойно сказал Пуаро. — Ваше дело меня заинтересовало, и я хотел бы вам помочь. Но пока вы мне не расскажете всю правду, я сделать этого не смогу.

— Я вам рассказал всю правду.

— Нет… — покачал головой Пуаро, — далеко не всю.

Доктор дошел до двери, остановился и повернулся.

— Почему вы считаете, что в этом деле замешана женщина? — спросил он.

— Мой дорогой доктор! Я очень хорошо знаю психологию обывателя. Сплетни всегда основываются на взаимоотношениях двух полов. Если мужчина отравляет свою жену, чтобы совершить путешествие на Северный полюс или чтобы жить холостяком — это никого волновать не будет и не вызовет никаких пересудов и сплетен. Сплетни возникают тогда, когда деревенские кумушки уверены, что мужчина отравил жену, чтобы жениться на другой женщине. Это же элементарно.

— Я не виноват, что у них языки чешутся.

— Конечно же не виноваты. А теперь, доктор, — продолжал Пуаро, — сядьте в кресло, успокойтесь и. ответьте на мой вопрос.

Медленно и неохотно доктор возвратился в кресло.

— Я думаю, — снова покраснев, начал он, — что все сплетни крутятся вокруг мисс Монкриф, моего фармацевта.

— Она долго работает у вас?

— Три года.

— Ваша жена любила ее?

— Не очень.

— Она вас ревновала к ней?

— Вздор„.

— Ревность — привилегия жен, — перебил его Пуаро, — и, как это ни парадоксально звучит, всегда основывается на действительности. Вы помните поговорку, что «покупатель всегда прав, даже если он не совсем прав»? Так вот, это можно полностью отнести к ревнивому мужу или жене. Какая бы малая толика правды ни была в словах того, кто ревнует, в глазах кумушек-сплетниц он всегда прав.

— Глупости, — возразил доктор, — я никогда не разговаривал с Джин тайком от жены.

— Возможно, но это дела не меняет. Вот что, доктор Олдфилд. — Пуаро наклонился к нему, его голос стал твердым и решительным. — Я берусь за это дело и сделаю все от меня зависящее, чтобы узнать истину. Но я узнаю все, всю. правду, невзирая на светские приличия и не щадя ваших чувств. Скажите мне, доктор, в последнее время вы плохо стали относиться к своей больной жене?

Доктор некоторое время молчал.

— Ну что же, — согласился наконец он. — Мне ничего не остается делать, как только надеяться. Так или иначе, я чувствую, что вы можете помочь мне. Я буду с вами откровенен, господин Пуаро. Я никогда не любил свою жену. Я считаю, что был для нее хорошим мужем, только хорошим, не более того.

— А эта девушка, Джин?

На лбу доктора выступил пот. Он снова замолчал.

— Если бы не эти проклятые сплетни, — решился наконец он, — я бы уже женился на ней.

— Наконец-то мы услыхали всю правду. Итак, решено, доктор, я берусь за ваше дело. Но помните, что я вам сказал!

— Я не боюсь правды, — ответил доктор. — Я наметил было план действий. Если бы я смог обвинить кого-нибудь в распускании слухов, я подал бы на него в суд и был бы реабилитирован. Потом я подумал, что такое развитие событий только усугубило бы мое положение, так как люди начали бы говорить: «Если он оправдывается, значит, виноват». Скажите мне честно, — доктор умоляюще посмотрел на Пуаро, — из этой кошмарной ситуации есть выход?

— Из любой ситуации всегда есть выход, — философски заметил Пуаро.

II

— Мы едем за город, Джордж, — сказал Пуаро своему доверенному слуге и помощнику.

— В самом деле, сэр? — невозмутимо переспросил Джордж.

— Цель нашего путешествия — уничтожение многоголового монстра.

— Похожего на лох-несское чудовище, сэр?

— Многоголовое чудовище — это выражаясь фигурально, Джордж.

— Тогда я вас не понимаю, сэр.

— Было бы гораздо легче, если бы это было живое существо. Нет, Джордж, мы едем сражаться с многоголовой гидрой, которую называют сплетнями. Теперь тебе ясно?

— Да, сэр, теперь я понял. Вы правы, очень трудно выявить того, кто первым пустил слух или сплетню.

— Сказано точно.

Пуаро не остановился в доме доктора Олдфилда, а снял номер в местной гостинице. На следующее утро он уже беседовал с Джин Монкриф.

Джин Монкриф оказалась высокой девушкой с огненно-рыжими волосами и голубыми глазами. Держалась она настороженно.

— Все же он отправился к вам. Я знала, что он собирается это сделать, — сказала она, в ее голосе чувствовалась безнадежность.

— Вы этого не одобряете? — спросил Пуаро.

— А чем вы можете помочь? — вопросом на вопрос ответила Джин.

— Все зависит от того, как вы рассматриваете ситуацию.

— Ситуацию? — горько произнесла девушка. — Вы собираетесь ходить по городу и говорить всем этим шепчущимся сплетницам: «Прекратите шептаться. Это вредит бедному доктору Олдфилду, а он не виноват в смерти миссис Олдфилд». И они обязательно ответят: «Да мы никогда и не верили в его виновность». Самое ужасное во всей этой истории то, господин Пуаро, что они никогда не скажут: «Да разве кто-нибудь сомневается, что миссис Олдфилд умерла естественной смертью». Нет! Они будут говорить: «Конечно, мы не верим этим сплетням о докторе Олдфилде. Он не смог бы отравить свою жену, хотя и относился к ней в последнее время плохо. Но держать молодую девушку в качестве фармацевта — это слишком. Мы не хотим сказать, что между ними что-то было, но…» — Девушка замолчала, лицо ее покраснело, она задохнулась от переполняющего ее возмущения.

— Похоже, что вы очень хорошо знакомы с содержанием сплетен? — заметил Пуаро.

— Вы правы, господин Пуаро, — с горечью в голосе согласилась Джин.

— Как вы думаете, что следовало бы предпринять?

— Продать практику и переехать в другое место.

— А если эти сплетни последуют за ним?

Джин пожала плечами.

— Риск — благородное дело.

Минуту или две они помолчали.

— Вы собираетесь выйти замуж за доктора? — спросил Пуаро.

— Он сделал мне предложение.

— Ну и…

— Я ему сказала, что сейчас не время.

— Как хорошо встретить человека, с которым можно поговорить откровенно.

— А что мне остается делать, — горько призналась девушка. — Когда я услыхала, что Чарлз якобы отравил свою жену, чтобы жениться на мне, поняла, что, если мы действительно поженимся, это только подольет масла в огонь. Я думала, если мы немного подождем, сплетни прекратятся сами собой.

— Но этого не произошло?

— К сожалению, нет.

— И вам это не кажется странным?

— У этих сплетниц, — горько сказала Джин, — не так уж много тем для разговоров.

— И несмотря на это, вы собираетесь выйти замуж за доктора? — удивился Пуаро.

— Да, — спокойно ответила девушка. — Я давно люблю его и полюбила с первого взгляда.

— Понятно. В таком случае смерть миссис Олдфилд вас обрадовала.

— Миссис Олдфилд была довольно неприятным человеком, — заметила девушка. — Честно говоря, я действительно была рада, когда она умерла.

— Довольно откровенно.

Джин иронически улыбнулась.

— В связи с создавшимся положением у меня есть предложение, — сказал Пуаро.

— Слушаю вас.

— В данной ситуации нужны особые меры, а для этого необходимо получать специальное разрешение министерства внутренних дел. Вы смогли бы подать прошение?

— Какое прошение? — удивилась Джин Монкриф. — О чем? Что вы хотите этим сказать?

— Я считаю, что при сложившихся обстоятельствах самый лучший выход — провести эксгумацию тела покойной миссис Олдфилд.

Джин остолбенело уставилась на Пуаро.

Пуаро ждал.

— Ну и как, мадемуазель? — прервал наконец Пуаро затянувшуюся паузу. — Вы со мной согласны?

— Нет.

— Почему? Заключение врачей о естественной смерти заткнет рты всем сплетницам сразу.

— Если вы сможете получить такое заключение.

— Я вас не понимаю, мадемуазель Джин.

— А чего здесь непонятного, — пояснила Джин. — Вы предполагаете, что ее могли отравить мышьяком. Предположим, что эксгумация это не подтвердит. Но существует всякое множество других ядов растительного характера, следы которых трудно, а порой практически даже невозможно обнаружить. Да я знаю и этих экспертов-бюрократов. Они могут дать просто нейтральное заключение, что «постфактум трудно определить точную причину смерти», и тогда сплетни покатятся как снежный ком.

Пуаро задумался.

— Кто, по вашему мнению, самый закоренелый сплетник в городе? — спросил он.

Девушка на минуту задумалась.

— Я думаю, — сказала она, — это мисс Летеран.

— Вы не смогли бы, как бы случайно, познакомить меня с ней?

— Ничего нет проще, — сказала Джин. — Каждое утро все старые сплетницы ходят по магазинам и обмениваются новостями. Нужно только в этот час оказаться на главной улице, где расположены все наши магазины.

— Тогда поспешим, — сказал Пуаро.

Девушка оказалась права. Проходя мимо небольшого здания, в котором располагалась почта, Джин вдруг остановилась и поздоровалась с высокой средних лет женщиной с длинным носом и пронзительными колючими глазами.

— Доброе утро, мисс Летеран.

— Доброе утро, Джин. Прекрасное утро, не правда ли, сэр? — повернулась женщина к Пуаро. Ее пронзительные глаза с любопытством уставились на незнакомого человека.

— Позвольте мне представить вам господина Пуаро, который остановился в нашем городе на несколько дней.

III

Отщипывая изящным жестом кусочки от предложенной ему пшеничной булочки, Пуаро вел с хозяйкой непринужденную беседу. Мисс Летеран была настолько заинтригована приездом в их городок знаменитого сыщика, что пригласила Пуаро к себе в дом на чашку чая, и сейчас, сгорая от любопытства и нетерпения, пыталась выведать, что же на самом деле привело этого маленького иностранца в их город.

Пуаро это чувствовал, но ждал удобного момента, чтобы полностью удовлетворить ее любопытство.

— Я вижу, мисс Летеран, — сказал он, — вы догадались, что привело меня в ваш город. Я прибыл сюда по заданию министерства внутренних дел. Но, пожалуйста, прошу вас все это держать в секрете. Никому ни слова.

— Конечно, конечно, — зарделась от распиравшей ее гордости за оказанное доверие мисс Летеран. — Министерство внутренних дел… Вы хотите сказать, что бедную миссис Олдфилд…

Пуаро кивнул головой.

— Ну и ну!.. — воскликнула мисс Летеран, вложив в эту фразу всю гамму мучивших ее радостных переживаний.

— Это очень деликатное дело, — продолжал Пуаро, — и мне поручено выяснить до конца, есть ли необходимость проведения эксгумации тела.

— Вы собираетесь выкопать эту бедняжку! — воскликнула мисс Летеран. — Это ужасно!

Если бы она произнесла «Это замечательно!» вместо «Это ужасно!», то эти слова более соответствовали бы интонации ее голоса.

— А что вы сами думаете об этом, мисс? — полюбопытствовал Пуаро.

— Конечно, господин Пуаро, разговоров об этом деле было предостаточно, но я не слушаю такие разговоры, им нельзя доверять. Несомненно, доктор Олдфилд вел себя странно, когда умирала его больная жена, но я приписывала это его беспокойству за ее здоровье. И конечно же, я бы не сказала, что доктор и его жена жили дружно, но это их дело. Одно я знаю наверняка, господин Пуаро, — мисс Летеран замолчала и многозначительно посмотрела на собеседника, — так как сведения получены от первого лица, от компаньонки мисс Олдфилд мисс Харрисон, которая в течение трех или четырех последних лет вплоть до самого дня смерти мисс Олдфилд ухаживала за ней: в смерти жены доктора есть что-то непонятное. Я уверена, что у мисс Харрисон, хотя она ничего не рассказывала, есть на этот счет какие-то подозрения.

— Так мало фактов, — грустно сказал Пуаро.

— Это верно, господин Пуаро, — согласилась мисс Летеран, — но после эксгумации фактов у вас будет предостаточно.

— Да, — сказал Пуаро. — Тогда факты будут.

— Конечно же, я читала в газетах о подобных случаях, — возбужденно продолжала мисс Летеран, ее ноздри раздувались от удовольствия. — Дело Армстронга, потом еще какого-то мужчины, забыла его имя, и, конечно же, дело Криппена. Для меня осталось загадкой: была ли его девушка Этель Ле Нев в сговоре с ним или нет. Конечно же, Джин Монкриф красивая девушка и… Нет, я не думаю, что она была в сговоре, но… — Она сделала многозначительную паузу и сказала: — Конечно же, мужчины всегда без ума от красивых девушек, а доктор очень долго проработал с ней вместе.

Пуаро не отвечал, а только слушал ее с безразлич-ным выражением лица, подсчитывая в уме, сколько раз она произнесла «конечно же».

— Конечно же, эксгумация и всякие там осмотры и расследования прояснят дело, не так ли? — с удовольствием продолжала мисс Летеран свои рассуждения. — И потом, слуги. Слуги всегда много знают, а заставить их держать язык за зубами совершенно невозможно, не правда ли? Служанка Беатриса была уволена сразу же после похорон, и, конечно же, это выглядело странным, особенно при остром дефиците опытных горничных. Все выглядело так, как будто доктор Олдфилд боялся, что она может что-то рассказать.

— Да… Похоже на то, что необходимо провести тщательное расследование, — подвел итоги Пуаро.

— Это звучит так ужасно, — запричитала мисс Летеран. — Наш маленький тихий городок — и… вдруг… пресса, эти ужасные газетчики.

— Это пугает вас? — спросил Пуаро.

— Немного, — ответила мисс Летеран. — Я не выношу репортеров.

— Но, возможно, все это только слухи! — сказал Пуаро.

— Честно сказать, господин Пуаро, — подумав немного, заметила мисс Летеран, — я так не думаю. Что-то тут все-таки есть. Ведь говорят, что дыма без огня не бывает.

— И мне эта мысль пришла в голову, — сказал Пуаро и поднялся. — Я вам доверяю, мадемуазель. Никому ни слова о нашем разговоре.

— Конечно же, конечно, — зарделась мисс Летеран. — На меня вы можете положиться.

У самой двери, принимая от горничной шляпу и пальто, Пуаро сказал, обращаясь к ней:

— Я приехал сюда, чтобы расследовать обстоятельства смерти миссис Олдфилд, и я буду вам весьма признателен, если никто об этом не будет знать.

Услыхав это, горничная, которую звали Глэдис, едва не свалила стойку для зонтиков.

— Значит, доктор действительно убил свою жену?

— А вы сами так не думали?

— Нет. Об этом говорила Беатриса, а она служила в доме Олдфилдов, пока хозяйка была жива.

— И она считает, — уточнил Пуаро, вспомнив слово из какой-то мелодрамы, — что тут «дело нечисто».

Глэдис кивнула:

— Да. Она также сказала, что мисс Харрисон, которая тоже работала в доме — ухаживала за хозяйкой, придерживается такого же мнения. Кроме того, Харрисон сразу же уволилась из дома, как только похоронили хозяйку, хотя доктор ничего ей не говорил об увольнении, значит, она о чем-то догадывалась, не так ли?

— Где сейчас живет мисс Харрисон?

— В маленьком домике на противоположном конце города. Она ухаживает за старой мисс Бристоу. Дом приметный, с крыльцом и перилами, так что вы легко его найдете.

IV

Вскоре Пуаро уже беседовал с женщиной, которая, по его мнению, лучше всех могла рассказать, что послужило причиной появления сплетен.

Мисс Харрисон оказалась интересной женщиной в возрасте около сорока лет. Ее лицо выражало спокойствие святой мадонны, а приветливые темные глаза излучали доброту. Она спокойно и терпеливо выслушала Пуаро.

— Я знаю, господин Пуаро, — ответила она, — что в последнее время в городе появилось множество вздорных и нелепых слухов. Я пыталась их опровергнуть, но бесполезно. Людям нравится перемывать чужие кости.

— Как вы считаете, мисс, какая-то доля истины все же есть в этих сплетнях?

Мисс Харрисон ненадолго задумалась, но потом отрицательно покачала головой.

— Возможно, — предположил Пуаро, — поводом для сплетен послужило то, что в последнее время отношения доктора Олдфилда с его больной женой ухудшились?

Мисс Харрисон снова отрицательно покачала головой.

— Нет, — сказала она, — насколько я знаю, доктор всегда был добр и терпелив к жене.

— Он любил ее?

— Я бы этого не сказала. Миссис Олдфилд была трудным человеком, постоянно требовавшим к себе повышенного внимания, чего она никак не заслуживала.

— Вы хотите сказать, — спросил Пуаро, — что она преувеличивала серьезность своего состояния?

— Да.

— И тем не менее, — возразил Пуаро, — она умерла.

— Да, вы правы, но…

Некоторое время Пуаро наблюдал за ней и, заметив на ее лице какое-то сомнение, спросил:

— Я думаю, я даже уверен, что вы знаете, что послужило поводом для возникновения сплетен?

— Я могу только догадываться, — возразила мисс Харрисон. — Я полагаю, что все эти разговоры начала Беатриса, и могу предположить почему.

— Неужели?

— Дело в том, — неуверенно и как-то бессвязно начала она, — что я случайно подслушала разговор между доктором Олдфилдом и мисс Монкриф, и я уверена, что этот же разговор слыхала Беатриса, хотя, возможно, она и будет это отрицать.

— Что это за разговор?

— Это было примерно за три недели до последнего приступа у миссис Олдфилд, — начала мисс Харрисон. — Доктор и мисс Монкриф сидели в столовой. Я спускалась вниз по лестнице, когда услыхала ее слова: «Как долго это будет продолжаться? Я не могу больше ждать». На что доктор ответил: «Потерпи, дорогая. Уже осталось совсем недолго». А она в ответ: «Я не могу больше ждать. Ты думаешь, все будет в порядке?» Доктор ее успокоил: «Конечно, дорогая. Все идет хорошо, и в будущем году в это же время мы поженимся».

— Это был первый случай, — продолжала миссис Харрисон после небольшой паузы, — подтвердивший, что между доктором и мисс Монкриф существовали близкие отношения. Разумеется, я знала, что доктор ее обожает, что они друзья и часто гуляют вместе, но… ничего серьезного. Я вернулась наверх, так как не решилась сразу же спуститься вниз. Я заметила, что дверь в кухню была приоткрыта, так что Беатриса тоже слышала этот разговор. Конечно, подслушанный разговор можно истолковать по-разному. Я думаю, доктор хотел сказать, что состояние его жены было настолько критическим, что она могла умереть в любой момент, и я полагаю, что так оно и было на самом деле, но другому человеку, такому, как Беатриса, могло показаться, что доктор и мисс Монкриф собирались убить миссис Олдфилд.

— Но сами вы так не думаете?

— Конечно же нет, но…

Пуаро вопросительно посмотрел на нее.

— Простите меня, мисс Харрисон, но мне кажется, вы чего-то недоговариваете. Вы мне все рассказали?

— Конечно. А что бы еще вы хотели узнать?

— Не знаю. Но я подумал, что должно быть что-то еще.

Мисс Харрисон покачала головой, и на ее лице появилась озабоченность.

— Может случиться так, — сказал Пуаро, — что министерство внутренних дел потребует провести эксгумацию тела мисс Олдфилд.

— Что вы! — воскликнула мисс Харрисон. — Это будет ужасно!

— Вы считаете, что этого делать не следует?

— Я считаю, что последствия будут ужасными. Представляю себе, какие пойдут разговоры, а для доктора Олдфилда это будет новая трагедия.

— Вы считаете, что это ему не поможет?

— Что вы хотите этим сказать?

— Если доктор действительно не виноват, то эксгумация только подтвердит его невиновность.

Пуаро замолчал и внимательно наблюдал за реакцией мисс Харрисон. Сначала она нахмурилась и задумалась, но вскоре ее лицо просветлело.

— Об этой стороне дела я и не думала, — воскликнула она. — Вы правы. Эксгумация действительно необходима.

Сверху послышался какой-то стук. Мисс Харрисон вскочила на ноги.

— Извините меня, господин Пуаро, — сказала она. — Это проснулась моя хозяйка, и мне нужно ее развлекать, пока не принесут чай, а потом мы пойдем на прогулку. Да, вы правы. Эксгумация действительно нужна. Ее результаты поставят все точки над «i» и прекратят распространение нелепых слухов о виновности доктора Олдфилда.

Мисс Харрисон попрощалась с Пуаро и поспешила наверх.

Пуаро зашел на почту и позвонил в Лондон.

— Стоит ли вам совать нос в эти дела, мой дорогой Пуаро? — спросил голос в трубке. — Вы уверены, что наше вмешательство необходимо? Вы же знаете, что в большинстве случаев эти местные сплетни не стоят выеденного яйца.

— Но это особый случай, — настаивал Пуаро.

— Ну хорошо, — наконец сдался собеседник. — Если вы так настаиваете. Вы обладаете особым даром быть всегда правым. Но если это окажется вымыслом, мы будем вами недовольны.

— Зато я буду доволен, — усмехнулся про себя Пуаро.

— Что вы сказали? Я не понял, — заволновался его собеседник на другом конце провода. — Повторите, пожалуйста.

— Ничего особенного. До свидания, — ответил Пуаро и повесил трубку.

Выйдя из телефонной кабины, Пуаро обратился к сидящей за прилавком женщине:

— Не будете ли вы так любезны, мадам, сказать мне, где сейчас работает женщина, которая служила горничной у доктора Олдфилда? Кажется, ее звали Беатрисой?

— Беатриса Кинг? Да она за это время сменила уже два места и работает сейчас в банке у миссис Марлей.

Пуаро поблагодарил ее, купил две почтовые открытки, альбом с марками и какую-то керамику местного производства. Рассматривая и покупая эти товары, ему удалось перевести тему разговора на смерть жены доктора Олдфилда. Пуаро заметил на лице продавщицы какое-то особенное выражение, когда она заговорила о покойной миссис Олдфилд.

— Она умерла так внезапно, вам не кажется? Об этом многие говорят, как вы уже, наверное, слышали?

Ее лицо мгновенно осветила догадка.

— Это в связи с этим вы хотите повидать Беатрису Кинг? Мы и сами долго удивлялись ее неожиданному уходу от доктора. Все считают, что она что-то знает, и, наверное, это так. Каждый раз во время разговора она на что-то намекает.

Беатриса Кинг оказалась довольно застенчивой девушкой невысокого роста с немного отечным лицом.

Как Пуаро ни старался выудить из нее информацию, у него ничего не вышло. Она только повторяла:

— Я ничего не знаю. Это не мое дело рассказывать о том, что там происходило. Я не знаю ни о каком подслушанном разговоре между доктором и мисс Монкриф. У меня нет привычки подслушивать под дверью, и вы не имеете права обвинять меня в этом. Я ничего не знаю.

— Вы когда-нибудь слыхали об отравлении мышьяком? — спросил ее Пуаро.

В глазах девушки промелькнул какой-то интерес.

— Так вот что было в том пузырьке.

— В каком пузырьке?

— В котором мисс Монкриф готовила лекарство для хозяйки. Мисс Харрисон что-то заподозрила, долго нюхала и лизала содержимое бутылки, а потом вылила все в раковину и налила чистой воды из-под крана, потому что лекарство было прозрачное, как вода. А однажды, когда мисс Монкриф отнесла хозяйке чайник с кипятком, мисс Харрисон принесла его обратно и вылила в раковину, затем вновь налила воду из-под крапа и поставила на огонь, сказав, что вода в чайнике не была кипяченой. Тогда я думала, что это были выдумки мисс Харрисон, ее блажь, но теперь, когда такое дело… может, так оно и было.

— Скажите, пожалуйста, мадемуазель Беатриса, вам нравилась мисс Монкриф? — спросил Пуаро.

— Нет, не очень… Она была какая-то неприветливая, держалась высокомерно. Естественно, я знала, что доктор ее обожает. Да вы бы видели, как она на него смотрела!

Пуаро поблагодарил ее, вернулся в гостиницу и дал Джорджу, своему помощнику, какое-то задание.

V

Доктор Алан Гарсиа, специальный судмедэксперт министерства внутренних дел, с одобрением сказал, обращаясь к Пуаро:

— Ну что, Пуаро, надеюсь, результаты вас удовлетворили? — И добавил, цитируя кого-то: — «Человек, который всегда прав!»

— Вы так любезны, доктор, — ответил Пуаро в своей обычной манере.

— А что вас натолкнуло на эту мысль, Пуаро? — спросил доктор. — Слухи?

— Поговорка: «Дыма без огня не бывает».

На следующий день Пуаро посетил рынок городка Лоубара, который гудел, как растревоженный улей, с того самого дня, когда пронеслась весть об эксгумации тела миссис Олдфилд. Люди возбужденно переговаривались, делились последними новостями.

Как только стали известны результаты вскрытия, возбуждение жителей городка достигло апогея.

Пуаро уже около часа находился у себя в номере и поглощал заранее заказанный обед. Он успел съесть огромный кусок бифштекса и кровяную колбасу, обильно запив ее пивом, когда слуга доложил, что к нему поднимается какая-то женщина.

Этой женщиной оказалась мисс Харрисон. Она выглядела изможденной. Влетев в комнату, мисс Харрисон сразу же подошла к Пуаро.

— Это правда? — быстро начала она. — Это действительно так?

Пуаро предложил ей сесть в кресло и успокоиться.

— Да, мисс Харрисон, — сказал он. — Вскрытие показало, что причина смерти миссис Олдфилд — большая доза мышьяка.

— Никогда бы не подумала… — запричитала мисс Харрисон, — даже не предполагала… — и разразилась слезами.

— Правда всегда выходит наружу, — философски заметил Пуаро.

— Его повесят? — все еще всхлипывая, спросила мисс Харрисон.

— Ну, нужны еще доказательства, чтобы убедиться, кто истинный убийца: доступ к яду, способ, каким яд был применен, и кое-что еще.

— Но, господин Пуаро, а что, если он в этом не замешан? Ну, совсем нет.

— В этом случае, — Пуаро пожал плечами, — суд его оправдает.

— Дело в том, начала после небольшой паузы мисс Харрисон, — что у меня есть факт, о котором мне следовало бы рассказать вам раньше, но тогда я не придала ему большого значения.

— Я предполагал, что вы кое-что скрываете от меня, — укоризненно сказал Пуаро. — Я вас слушаю.

— Однажды, когда я зачем-то спускалась в амбулаторию, я увидела, что мисс Монкриф делала что то странное.

— Что же?

— Это звучит довольно глупо. Она наполняла свою розовую, покрытую эмалью пудреницу…

Она замолчала.

— Ну и чем же? — спросил Пуаро.

— Каким-то порошком белого цвета, но это была не пудра. Она насыпала его из какой-то бутылочки Увидев меня, она вздрогнула, быстро захлопнула пудреницу и сунула ее в сумочку, а бутылочку так быстро поставила в буфет, что я даже не успела заметить, что это было. Может, в этом ничего дурного и не было, но сейчас… после вскрытия… когда известно, что бедная миссис Олдфилд была отравлена…

Она снова замолчала.

— Извините, мадам. Я оставлю вас на минуточку, — сказал Пуаро и вышел из комнаты. Разговор с сержантом Греем из полиции графства Беркшир занял у него несколько минут.

Вернувшись в комнату, он сел напротив мисс Харрисон, и некоторое время они молчали.

Пуаро вспомнил лицо рыжеволосой девушки и ее слова, произнесенные твердым голосом: «Я не согласна». Джин Монкриф была против эксгумации. Правда, ее возражения были резонными, но факт остается фактом. Смелая, образованная, решительная. Влюблена в мужчину, у которого тяжело больна жена, но которая, по словам мисс Харрисон, еще могла бы жить и жить.

Пуаро вздохнул.

— О чем вы думаете, господин Пуаро? — нарушила тишину мисс Харрисон.

— О разных вещах…

— Я ни на секунду не сомневаюсь, — заметила мисс Харрисон, — что он об этом ничего не знал.

— Я тоже так думаю, — ответил Пуаро.

Дверь открылась, и в комнату вошел сержант Грей. В руке у него был какой-то предмет, завернутый в шелковый носовой платок. Подойдя к столу, он развернул платок, и все увидели блестящую розовую пудреницу.

— Эта та самая пудреница, — воскликнула мисс Харрисон, — которую я видела.

— Этот предмет был спрятан, — сказал сержант, — в ящике стола в комнате мисс Монкриф в саше для носовых платков. На первый взгляд на ней не видно никаких отпечатков пальцев, но я проверю.

Обмотав руку носовым платком, сержант нажал на кнопку в пудренице, и она со звоном открылась. Внутри находился какой-то порошок белого цвета.

— Что-то не похоже на пудру, — сказал сержант Грей.

Окунув палец в порошок, он попробовал его на язык.

— Странно, — удивился он, — никакого специфического вкуса.

— Мышьяк белого цвета, — пояснил Пуаро, — не имеет вкуса.

— Я прикажу сейчас же провести анализ, — сказал сержант. — Вы уверены, мисс, что это та самая пудреница, которую вы видели раньше? — спросил он, обращаясь к мисс Харрисон.

— Да, уверена, — ответила она. — Эту самую пудреницу я видела в руках мисс Монкриф за неделю до смерти мисс Олдфилд.

Сержант Грей вздохнул. Он посмотрел на Пуаро и кивнул головой. Пуаро позвонил в колокольчик.

В комнату вошел Джордж и вопросительно посмотрел на хозяина.

— Вы опознали эту вещь, мисс Харрисон, как пудреницу, которую вы видели два года назад в руках мисс Монкриф. Вы будете неприятно удивлены, узнав, что эта вещь была продана фирмой «Вулворт» несколько недель назад и что пудреницы такой формы и расцветки фирма освоила и начала выпускать только три месяца назад.

У мисс Харрисон перехватило дыхание от испуга. Она остолбенело смотрела на Пуаро.

— Джордж, — спросил Пуаро, — вы видели эту вещь раньше?

— Да, сэр. — Помощник сделал шаг вперед к столу. — Я видел, как восемнадцатого числа сего месяца, в пятницу, эта женщина, — он показал на побледневшую мисс Харрисон, — отправилась автобусом в Дарнингтон, где купила пудреницу в магазине фирмы «Вулворт». По вашему указанию, сэр, я следил за этой дамой весь день. Затем она направилась домой. Вечером она подошла к дому, где живет мисс Монкриф. К этому времени в соответствии с вашими указаниями, сэр, я уже находился в доме и видел, как эта женщина вошла в спальню мисс Монкриф и положила пудреницу в ящик стола. Затем, будучи уверенной, что ее никто не видел, она покинула дом через незапертую дверь. Между прочим, сэр, в этом городе почему-то двери не запирают.

Твердым, решительным голосом Пуаро обратился к мисс Харрисон:

— Вы можете опровергнуть эти факты, мисс Харрисон? Я думаю, что нет. В той пудренице, которую вы купили в магазине, яда не было, но когда вы оставили ее в комнате мисс Монкриф, яд в ней уже был, не так ли? — И мягким вкрадчивым голосом добавил: — Очень неразумно было с вашей стороны держать такое количество яда у себя дома. Откуда вы его взяли? В доме доктора? Вы его подсыпали мисс Олдфилд?

— Это правда, — разрыдавшись, призналась мисс Харрисон. — Это все правда… Я убила ее… И все напрасно… все напрасно… Я сошла с ума.

VI

— Простите меня ради Бога, господин Пуаро, — сказала мисс Монкриф. — Я была на вас сердита, ужасно сердита. Мне все время казалось, что все, что вы делали, только усугубляло наше и без того тяжелое положение.

— Я был вынужден это сделать, — улыбнулся Пуаро, обращаясь к мисс Монкриф и доктору Олдфилду, — чтобы сдвинуть это дело с мертвой точки. Вы помните старую легенду о Лернейской гидре? Вместо одной отрубленной головы вырастают две новые. Итак, слухи росли и росли. Моя задача была такой же, как и у моего легендарного тезки Геракла, — добраться до главной головы, то есть до того, кто первым распустил слухи. Мне не составило большого труда узнать, что первой слух распустила мисс Харрисон. Я навестил ее. Она оказалась довольно приятной, привлекательной женщиной, и достаточно умной. Но она все же допустила ошибку. Во время беседы со мной она передала разговор, который якобы произошел у вас, мадемуазель, с доктором Олдфилдом и который не соответствовал вашему интеллекту и сообразительности. Если бы вы, доктор, и мисс Джин планировали отравить мисс Олдфилд, у вас обоих хватило бы ума и здравого смысла не вести подобные разговоры при открытых дверях, рискуя быть подслушанными либо с кухни, либо с площадки лестницы. Более того, слова, приписываемые вам, мадемуазель, не соответствовали вашему уровню мышления и могли принадлежать более зрелой, опытной женщине, причем другого склада ума. Это были слова, которые больше подходили мисс Харрисон, ее воображению.

До разговора с ней я считал дело очень простым. Я понял, что мисс Харрисон, еще молодая и привлекательная женщина, вообразила, что за три года, которые она в доме доктора, он за ее тактичное и доброжелательное отношение к его больной жене влюбится в нее и после смерти мисс Олдфилд предложит ей руку и сердце. Она решила ускорить события и подсыпала мышьяк в еду мисс Олдфилд.

После смерти мисс Олдфилд, узнав, что доктор уже давно влюблен в мисс Монкриф, она, ослепленная ревностью и ненавистью к сопернице, стала распространять слухи, что доктор отравил свою жену, чтобы жениться на Джин.

— Я думал в начале расследования, — продолжал Пуаро, — что это обычное дело. Из ревности женщина распускает нелепые слухи о своей сопернице. Но тут в разговоре со мной мисс Летеран упомянула: «Дыма без огня не бывает», и это натолкнуло меня на мысль, а не совершила ли мисс Харрисон чего-нибудь похуже, чем распускание нелепых слухов. Меня удивило изложение ею некоторых фактов. Она говорила, что миссис Олдфилд выдумала свои страдания, что большой боли она не испытывала. При этом она знала, что сам доктор не сомневался в том, что его жена испытывает сильные боли, и не удивился, когда она умерла, так как незадолго до ее смерти он пригласил для консультации другого, более компетентного а этой области специалиста, и тот подтвердил, что положение безнадежное.

— Интуитивно, — продолжал Пуаро, — я высказал идею об эксгумации. Сначала мисс Харрисон испугалась до смерти, услыхав об этом, а потом, придя в себя и обдумав положение, она одобрила эту идею. К этому времени ревность и ненависть к сопернице перебороли в ней здравый смысл. «Пусть они найдут яд, — считала она, — я все равно вне подозрений. Кто пострадает, так это доктор и мисс Джин».

Была только одна надежда — заставить мисс Харрисон перестараться. Я считал, что, если останется хоть один шанс для мисс Джин спастись, мисс Харрисон предпримет все возможное, чтобы этот шанс у нее отобрать. Поэтому я подбросил ей идею, что улик доктора и мисс Джин недостаточно. Она решила действовать, а я поручил своему помощнику, единственному, которого она не знала в лицо, следить за ней. И он свою задачу выполнил блестяще.

— Вы действовали превосходно, господин Пуаро! — воскликнула Джин.

— Джин совершенно права, — согласился с ней доктор. — Вы спасли нас. Я буду вам благодарен до конца своей жизни. Каким же слепцом я был, не заметив коварства мисс Харрисон.

— А вы, мадемуазель? — обратился к девушке Пуаро. — Вы тоже ничего не замечали?

— Конечно же замечала, — медленно, что-то вспоминая, ответила мисс Джин. — И меня очень беспокоило одно обстоятельство. Количество мышьяка в амбулатории не соответствовало записям в расходной книге ядов.

— Джин! — воскликнул доктор. — И ты ничего не говорила! Уж не думала ли ты?..

— Нет, Чарлз, конечно же нет. На тебя я не думала. Я полагала, что миссис Олдфилд добралась каким-то образом до амбулатории и взяла мышьяк, чтобы, приняв его, ухудшить свое состояние и вызвать сострадание окружающих. И я знала, что если будет вскрытие, то мышьяк будет обнаружен, и первое же подозрение падает на Чарлза, а мои объяснения никого не удовлетворят. Поэтому-то я и не говорила никому об исчезновении мышьяка и даже внесла исправления в книгу расхода ядов. Но я бы никогда не подумала на мисс Харрисон.

— И я тоже, — сказал доктор. — Она была такой доброжелательной и отзывчивой. Она походила на добрую фею.

— Да, — согласился Пуаро, — она была бы прекрасной хозяйкой и хорошей матерью. Ее эмоции сыграли с ней злую шутку. — И, еще раз тяжело вздохнув, добавил: — Мне так ее жаль!

Потом, взглянув на счастливую пару — мужчину в расцвете сил и полную жизни женщину, Пуаро подумал:

«И вот они вышли из-под мрачной тени на открытое место, залитое согревающими землю лучами солнца, а я, последовав примеру своего легендарного тезки, знаменитого Геракла, совершил свой второй подвиг: убил Лернейскую гидру».

Керинейская лань[11]

I

Пуаро прыгал на месте, стараясь согреть замерзшие ноги, и дышал на озябшие пальцы. Заиндевелые усы его оттаяли по уголкам рта.

В дверь постучали, в комнату вошла горничная и с любопытством уставилась на Пуаро. Это была медлительная, коренастая деревенская девушка. Вполне вероятно, что она впервые встретила такого представительного джентльмена.

— Вы звали, сэр? — спросила она.

— Да, — ответил Пуаро. — Не будете ли вы так любезны зажечь камин?

Она на минуту вышла, вернулась со спичками и щепой для огня. Став на колени у каминной решетки, девушка начала разжигать огонь.

А бедный Пуаро продолжал притопывать ногами и размахивать руками, безуспешно пытаясь согреться.

Он был раздражен. Его машина (а он был владельцем дорогой «мессарро-грац») не оправдала его ожиданий, а водитель больше заботился о громадном жалованье, которое он получал у Пуаро, чем о техническом состоянии машины. И надо же было так случиться, что мотор отказал именно тогда, когда до деревни оставалось около двух километров. Находились они на проселочной дороге, попутных машин не было, и, ко всему прочему, пошел снег.

Бедному Эркюлю Пуаро, который, как обычно, был обут в дорогие кожаные туфли, пришлось идти эти два километра по глубокому снегу пешком, чтобы добраться до Хартли-Дин, небольшой деревушки, расположенной на берегу речки.

Эта деревня, обычно оживленная летом, зимой замирала, однако в ней была небольшая гостиница под названием «Черный лебедь». Хозяин гостиницы сначала даже растерялся, увидев посетителя, и предложил Пуаро вместо комнаты машину напрокат для продолжения путешествия.

Пуаро категорически отверг это предложение. Зачем транжирить деньги? У него уже есть машина, большая, дорогая, комфортабельная. И он собирается не только продолжить свое путешествие в своей машине, но и вернуться назад в город на ней же. Причем, если даже ремонт машины будет небольшим, он, Эркюль Пуаро, раньше завтрашнего утра не сдвинется с места. Он потребовал комнату с камином и ужин.

Тяжело вздыхая, хозяин сам провел гостя в комнату, и, пока горничная разжигала дрова в камине, хозяйка готовила для гостя ужин.

Через час Пуаро уселся у камина, протянув все еще не отогревшиеся ноги к огню, и стал размышлять об ужине, который он только что проглотил. Мясо оказалось жестким и жилистым, брюссельская капуста — полусырой и водянистой, картофель напоминал булыжники. Ничего хорошего не мог сказать Пуаро о печеных яблоках и о сладком яичном креме, поданных на десерт; сыр был твердый, как камень, а бисквит мягкий, как желе.

«Тем не менее, — подумал Пуаро, ласково поглядывая на языки пламени в камине и потягивая из чашки бурду, которую хозяин называл «кофе», — лучше быть сытым, чем голодным», а после часовой прогулки в кожаных туфлях по глубокому снегу вдруг оказаться у огня было райским блаженством.

В дверь постучали, и в комнату опять вошла горничная.

— Там пришел механик, — сказала она, — из местного гаража. Он хочет вам что-то сказать.

— Пусть вползает, — добродушно улыбнулся Пуаро.

Девушка хихикнула и вышла из комнаты. Пуаро подумал, что она потом, коротая длинные зимние вечера, будет с удовольствием рассказывать о нем своим подругам.

В дверь опять постучали, но на этот раз по-другому: робко и нерешительно.

— Войдите, — сказал Пуаро.

Он дружелюбно посмотрел на молодого человека, который несмело вошел, теребя в руках шапку, и выглядел так, будто был не в своей тарелке.

«Да… — подумал Пуаро, — передо мной прекрасный образец человеческого существа. Простой молодой парень, но фигурой похож на греческого бога».

— Я насчет машины, сэр, — начал молодой человек хриплым от волнения голосом. — Мы приволокли ее. Поломка небольшая, но ремонт займет около часа.

— Что за поломка? — спросил Пуаро. Ему было приятно сидеть у огня и беседовать о разных пустяках с греческим богом.

Молодой человек с готовностью начал перечислять технические детали ремонта. Пуаро согласно кивал головой, но не слушал собеседника: он любовался стройной фигурой юноши.

«Да… — подумал снова Пуаро, — этот парень действительно похож на греческого бога из солнечной Аркадии[12]».

Молодой человек внезапно замолчал. На секунду Пуаро нахмурил брови, потом взглянул на юношу с любопытством.

— Понятно, молодой человек, мне все ясно. — Он помолчал и затем добавил: — Мой водитель все это мне уже рассказал.

Пуаро увидел, как сначала парень смутился, потом покраснел и опять стал нервно теребить шапку в руках.

— Да, да, конечно, сэр, — пробормотал он.

— Но я понимаю, — продолжал дружелюбно Пуаро, — что вы сами хотели мне все это рассказать, так ведь?

— Да, сэр, вы совершенно правы.

— Это очень благородно с вашей стороны, молодой человек, — сказал Пуаро. — Большое вам спасибо.

Его последние слова означали конец беседы, хотя Пуаро был уверен, что последует продолжение. И он не ошибся. Молодой человек продолжал стоять, а его пальцы судорожно комкали шапку, и он то бледнел, то краснел.

— Простите меня, сэр, — окончательно смутившись, наконец решился он, — но это правда, что вы тот самый джентльмен, детектив Эркюль Пваро? — Имя он произнес правильно и четко, а в фамилии вместо «у» произнес «в».

— Да, это правда, — подтвердил Пуаро.

Краска снова залила лицо юноши.

— Я читал о вас в газетах, сэр, — сказал он.

— Ну и что?

Лицо юноши стало пунцовым, в глазах — отчаяние и мольба. Пуаро поспешил ему на помощь.

— Я вас внимательно слушаю, молодой человек, — доброжелательно сказал он.

— Боюсь, сэр, вы думаете, я нахал, — быстро и запинаясь начал он. — Но вы оказались здесь случайно, и я хотел бы этим воспользоваться. Я много читал в газетах о ваших успехах. Поэтому я бы хотел попросить вас… В этом ведь нет ничего дурного?..

Пуаро покачал головой.

— Вы хотите меня о чем-то попросить? — сказал он. — Вам нужна моя помощь?

Юноша кивнул.

— Дело вот в чем… — смущенно начал он. — Это касается одной молодой девушки. Не могли бы вы ее найти?

— Найти ее? — не понял Пуаро. — А она что, исчезла?

— Да, сэр.

Пуаро выпрямился в кресле.

— Возможно, я смог бы вам помочь, — сказал он. — Но в таких случаях люди обычно обращаются в полицию. Это их работа, и у них больше технических возможностей, чем у меня.

Молодой человек замялся.

— Я не могу сделать это, сэр, — объяснил он. — Дело не совсем обычное. И довольно странное, если так можно выразиться.

Пуаро с интересом посмотрел на молодого человека. Потом указал на стул.

— Присаживайтесь, юноша, — добродушно предложил он, — и успокойтесь. Как вас зовут?

— Уильямсон, сэр, — запинаясь, сказал юноша. — Тэд Уильямсон.

— Садитесь, Тэд, и спокойно расскажите все по порядку.

— Благодарю вас, сэр, — сказал молодой человек. Он пододвинул стул и сел на самый край. Его глаза все еще взывали о помощи и с собачьей преданностью смотрели на Пуаро.

— Слушаю вас, молодой человек, — мягко сказал Пуаро.

— Дело было так, сэр, — собравшись с духом, начал юноша. — Я ее видел только один раз. Я не знаю, откуда и кто она. Все это так странно, и письма мои возвращаются назад…

— Минуточку, молодой человек, — перебил его Пуаро. — Начните-ка все сначала и не торопитесь. Расскажите, как вы познакомились.

— Хорошо, сэр, — ответил юноша. — Вы, вероятно, знаете дом Граслон, тот самый, который расположен около моста через речку?

— Я ничего не знаю, — вновь перебил его Пуаро. — Прошу вас, молодой человек, начните с самого начала.

— Да, сэр, — сказал Тэд. — Этот дом принадлежит сэру Джорджу Сандерфилду… Как правило, сэр Джордж использует его летом для проведения уикэндов и вечеринок. Приезжает много народу, среди них бывают актрисы. Как-то раз в июне в этом доме вышел из строя радиоприемник, и меня послали его починить.

Пуаро понимающе кивнул головой.

— Я прошелся по линии, — продолжал Тэд. — Линия была исправной. Неисправным, как я потом выяснил, оказался сам приемник, который находился в доме. Хозяин с гостями ушли на пикник на берег реки, где повара и слуги заранее приготовили стол с кушаньями и напитками. В доме находилась только девушка, служанка одной гостьи. Она впустила меня в дом, показала радиоприемник и, пока я работал, наблюдала за мной. Мы долго беседовали, шутили, смеялись… Она сказала, что служит у какой-то русской актрисы и что ее зовут Нита.

— Как вы думаете, Тэд, — спросил Пуаро, — кто она по национальности? Англичанка?

— Нет, сэр, — подумав немного, ответил Тэд. — Скорее всего, она француженка. У нее странный акцент. Она была такая красивая и так мне понравилась, что я осмелился пригласить ее на вечер в кино. Она сказала, что вечером будет занята, может понадобиться хозяйке, а вот сейчас свободна, так как ее хозяйка вернется не скоро. Короче говоря, сэр, я ушел с работы без разрешения (за что меня чуть было не уволили), и мы долго гуляли по берегу реки.

Он замолчал. Глаза его мечтательно затуманились, на губах появилась слабая улыбка.

— Она была действительно красива? — мягко спросил Пуаро.

— Самая красивая из всех, кого я встречал раньше. Ее золотистые волосы развевались на ветру, как крылья. У нее была привычка бегать вприпрыжку. Она мне очень понравилась, сэр.

Пуаро понимающе кивнул.

— Она сказала, — продолжал Тэд, — что ее хозяйка собирается приехать сюда через две недели, и мы с ней условились встретиться снова. — Он помолчал. — Но она не появилась. Я долго ждал ее в условленном месте, но она не пришла, и тогда я набрался смелости и пошел в тот дом, чтобы навести о ней справки. Мне сказали, что русская актриса вместе со своей служанкой находятся в доме. Я попросил позвать служанку, но, когда она вышла, я увидел, что это была не Нита, а совсем другая девушка, очень полная, и звали ее Мария. «Вы хотели меня видеть?» — спросила она, а сама по-идиотски так улыбалась, а увидев, что я растерялся, расхохоталась. Я спросил ее о служанке русской актрисы, которую звали Нита. Она опять глупо засмеялась и сказала, что ту служанку уволили две недели назад. «Уволили? — спросил я. — За что?» Мария пожала плечами и сказала, что не имеет ни малейшего представления об этом, так как в то время здесь еще не работала.

Юноша снова замолчал.

— Все, что Мария мне рассказала, — продолжал он через минуту, — очень удивило меня. Сначала я не знал, что и предпринять. Потом я снова набрался храбрости, пошел к Марии и попросил ее достать мне адрес Ниты. За это я обещал ей подарок, так как знал, что просто так она ничего делать не будет. Короче говоря, она дала мне адрес Ниты. Нита жила в северной части Лондона. Я написал ей письмо, но оно вернулось обратно с пометкой: «Адресат выбыл».

Тэд снова замолчал. Его глаза с мольбой и надеждой смотрели на Пуаро.

— Я вам все рассказал, сэр, — продолжал он. — Вы видите сами, что полиция этим делом заниматься не будет. И я не знаю, что делать, но я хотел бы ее найти. Не могли бы вы мне помочь? У меня есть немного денег, — покраснев, сказал он. — Я могу заплатить пять фунтов. — А помолчав, добавил: — Или даже десять.

— Не будем сейчас обсуждать финансовую сторону дела, — заметил Пуаро. — Скажите, Тэд, эта девушка, Нита, знала ваш адрес и место вашей работы?

— Да, конечно.

— Если бы она захотела, она могла бы с вами связаться? — уточнил Пуаро.

— Да, сэр, — подумав немного, ответил юноша.

— Не думаете ли вы в таком случае… — начал было Пуаро.

— Вы хотите сказать, — перебил его Тэд, — что мне она понравилась, а я ей нет? — Он на минуту задумался. — Может быть, вы и правы, но я чувствую, я точно чувствую, что я ей понравился тоже… И я тут подумал, сэр, что, возможно, имеется какая-то причина ее исчезновения. Она была связана со многими людьми… Может быть, она попала в беду? Ну, вы знаете, что я имею виду?

— Вы хотите сказать, Тэд, что она ожидает ребенка? — спросил Пуаро.

— От меня — нет! — покраснел Тэд. — Между нами ничего такого не было.

Пуаро внимательно посмотрел на юношу.

— Предположим, — сказал он, — ваша догадка верна. Вы по-прежнему хотите ее найти?

Краска залила лицо юноши.

— Да, — твердо сказал он. — Я хочу ее найти и… жениться, если она этого пожелает. И меня не волнует, в какую переделку она попала. Если бы только вы помогли ее найти, сэр.

Пуаро загадочно улыбнулся.

— Золотистые волосы, развевающиеся на ветру, похожие на крылья. Да, я думаю, это будет мой третий подвиг. И, если я правильно помню, это случилось именно в Аркадии.

II

Эркюль Пуаро задумчиво смотрел на лист бумаги, где старательным почерком Тэда Уильямсона был написал адрес Ниты: мисс Нита Валетта. Семнадцатая улица Аппэ-Рэндрю, дом 15.

Пуаро надеялся, что по этому адресу ему удастся получить хоть какую-нибудь информацию, но надежда была очень слабая, и он это прекрасно понимал.

Улица, указанная в адресе, оказалась грязной и неосвещенной, но дома выглядели респектабельными. Дверь дома пятнадцать, открыла полная женщина с глазами навыкате.

— Я могу поговорить с мисс Валеттой? — вежливо спросил Пуаро.

— Она давно здесь не живет, — не очень любезно ответила женщина.

Увидев, что она собирается захлопнуть дверь, Пуаро сделал шаг вперед.

— Вы не могли бы дать мне ее новый адрес? — по-прежнему вежливо попросил Пуаро.

— Не уверена, что смогу, — ответила женщина. — Мисс Валетта своего адреса не оставляла.

— Когда она выехала?

— Прошлым летом.

— Вы не могли бы назвать точную дату ее отъезда? — спросил Пуаро, из его правой руки донесся звон по крайней мере двух монет.

Выпученные глаза женщины стали еще больше, тон изменился.

— Я бы очень хотела вам помочь, сэр, — начала она певучим голосом. — Дайте подумать. Она уехала… Это было, кажется, в августе… или раньше, в июле. Да, сэр, точно в июле. Уехала совершенно неожиданно, в спешке. Я думаю, она уехала в Италию.

— Так она итальянка? — удивился Пуаро.

— Да, сэр.

— Она в то время была служанкой русской актрисы, не так ли? — уточнил Пуаро.

— Все верно, сэр, — сказала женщина. — Ее хозяйкой была, кажется, мадам Семюлина, которая танцевала в каком-то балете и по которому все сходили с ума. Она какая-то театральная звезда.

— Вы не знаете, — спросил Пуаро, — почему мисс Валетта так поспешно оставила свою хозяйку?

Прежде чем ответить, женщина ненадолго задумалась.

— Не знаю, — наконец ответила она.

— Ее уволили? — спросил Пауро.

— Я не знаю, — ответила женщина. — Ее уход был покрыт тайной. Но я вам хочу сказать, сэр, что мисс Валетта была не из тех, кто поделился бы с вами своими проблемами. Она была вся какая-то неуравновешенная, слишком темпераментная, ну, как все итальянцы. А взгляд у нее был такой, что кажется, сейчас вонзит в тебя нож. Когда она в плохом настроении, к ней лучше не подходить.

— Вы уверены, что не знаете, где сейчас находится мисс Валетта? — звякнув еще раз монетами, спросил Пуаро.

— Если бы я знала, сэр, — с сожалением сказала женщина, в ее голосе чувствовалась искренность, — я бы вам сразу сказала. В том-то и дело — она уехала в страшной спешке.

— Да, — заметил Пуаро. — В этом-то все и дело.

III

Несмотря на то что его оторвали от дела — оформления декораций к новому балету, Амброс Вандел с готовностью согласился побеседовать с Пуаро.

— Сандерфилд? — переспросил он. — Джордж Сандерфилд? Да, знаю. Неприятный парень. Купается в роскоши, но говорят, он — большой мошенник. Темная лошадка! Амуры с актрисами? Да, конечно. У него был роман с Катриной, Катриной Самушенко. Вы должны были ее видеть на сцене. Танцует она великолепно. А какая техника исполнения! «Лебединое озеро» — это вы, наверное, видели? Между прочим, там были мои декорации. А балет «Лесная лань», музыка Дебюсси[13]?.. Катрина там танцевала с Майклом Новгиным. Он тоже танцует великолепно.

— И она была приятельницей сэра Джорджа Сандерфилда? — поинтересовался Пуаро.

— Да, — согласился Амброс Вандел. — Он приглашал ее на уик-энды в его дом на реке. Это были прекрасные вечера!

— Вы не могли бы, господин Вандел, познакомить меня с мадемуазель Самушенко? — попросил Пуаро.

— Но, мой дорогой, она здесь больше не танцует. Она уехала в Париж, и причем совершенно неожиданно. Говорили, что она русская шпионка или что-то еще в этом роде, но я знаю, что люди часто говорят такое, чтобы избавиться от конкурентов. Катрина рассказывала, что ее отец — то ли князь, то ли граф, но вы же сами знаете, чего стоят эти сведения.

Он немного помолчал и вернулся к теме, которая волновала его больше всего.

— Как я вам уже говорил, — оседлал он своего любимого конька, — чтобы сыграть Вирсавию[14], передать ее настроение, нужно знать историю, древние семитские традиции. Я выражаю это такими средствами…

IV

Беседа с сэром Джорджем Сандерфилдом, о встрече с которым Пуаро удалось договориться заранее, сначала совсем не клеилась.

«Темная лошадка», как его назвал Амброс Вандел, сэр Джордж Сандерфилд чувствовал себя немного не в своей тарелке. Он оказался мужчиной небольшого роста с квадратными плечами, темными взъерошенными волосами и жирными складками на шее.

— Итак, господин Пуаро, — начал он, — я вас слушаю. Чем могу быть полезен? Мы с вами раньше не встречались?

— Нет, не встречались.

— Тем более я заинтригован. Слушаю вас.

— Мое дело очень простое, — сказал Пуаро. — Мне нужна информация.

— Вам нужна неофициальная информация? — не понял сэр Джордж. — Я и не знал, что вас интересуют финансовые проблемы. — И он натянуто рассмеялся.

— Финансы меня не интересуют, — успокоил его Пуаро. — Мне нужна информация об одной даме.

— О даме? — У сэра Джорджа, казалось, отлегло от сердца. Он пришел в себя, голос его стал ровным и спокойным.

— Вы знакомы, насколько я знаю, — спросил Пуаро, — с мадемуазель Катриной Самушенко?

— Да, — рассмеялся сэр Джордж. — Прелестная девушка. Жаль, что она уехала из Лондона.

— Вы не знаете, — поинтересовался Пуаро, — почему она уехала из Лондона?

— Дорогой мой, — рассмеялся снова сэр Джордж. — Откуда мне знать. Кажется, у нее произошел какой-то крупный разговор с дирекцией театра. Она же очень вспыльчива. Я очень сожалею, но не имею ни малейшего представления, где она сейчас. С тех пор как она уехала, я с ней связи не поддерживаю.

Сэр Джордж поднялся с кресла, давая понять, что разговор окончен.

— Но меня интересует не мадемуазель Самушенко, — спокойно пояснил Пуаро.

— Не она? — удивился сэр Джордж и снова уселся в кресло. — Тогда кто же?

— Меня интересует ее служанка, — сказал Пуаро.

— Служанка? — Сэр Джордж непонимающе уставился на Пуаро.

— Да, — сказал Пуаро. — Вы помните ее служанку?

Сэр Джордж Сандерфилд снова заерзал в кресле.

— Конечно же нет, — поспешно сказал он. — Я помню, что у нее была какая-то служанка… На меня она производила неприятное впечатление, всюду совала свой нос, что-то вынюхивала и, кроме всего прочего, была большой сплетницей.

— Так вы действительно ее так хорошо помните? — пробормотал Пуаро.

— Ни в коем случае, — поспешил оправдаться сэр Джордж. — Я вам рассказываю только мое впечатление. Я даже не помню, как ее звали. Кажется, Мария, но точно я не помню.

— Я только что в театре получил полную информацию о ней и ее адрес, — успокоил его Пуаро. — Я еще побеседую с ней, но меня интересует другая служанка, которая была до Марии. Ее звали Нита.

Сэр Джордж в недоумении уставился на Пуаро.

— Я такой не помню. Я помню только Марию, полную, небольшого роста темноволосую девушку с недобрыми глазами.

— Девушка, о которой я спрашиваю, — уточнил Пуаро, — была в вашем загородном доме Граслон в июне.

— Все, что я могу сказать, — подумав немного, насмешливо произнес сэр Джордж Сандерфилд, — это то, что служанку я не помню. Больше того, мне кажется, что Катрина там была вообще без служанки. Я думаю, что вы ошибаетесь, господин Пуаро.

Пуаро покачал головой. Он так не думал.

V

Мария Хеллин внимательно смотрела на Пуаро своими маленькими пронзительными глазами.

— Но я очень хорошо помню, мосье, — возбужденно сказала она, — что меня приняли на работу в последней декаде июня. Девушка, работавшая до меня, как мне сказали, уехала в большой спешке.

— А вы не знаете, почему она так поспешно уехала? — спросил Пуаро.

— Нет, — ответила Мария. — Все, что я знаю, — это то, что она уехала поспешно. Возможно, она заболела, но точно я не знаю. Мадам мне ничего не говорила.

— Вам трудно было ладить с вашей хозяйкой? — спросил Пуаро.

— Она была человеком настроения, — ответила Мария. — То смеется, а через полчаса плачет навзрыд. Иногда она казалась такой подавленной, что не могла ни есть, ни говорить. А то вдруг становится безумно веселой. Все они такие, эти танцовщицы. Такие уж они темпераментные.

— А сэр Джордж Сандерфилд? — спросил Пуаро. — Что вы можете сказать о нем?

Девушка насторожилась, в ее глазах появился какой-то неприятный блеск.

— Сэр Джордж Сандерфилд, вы говорите? — переспросила она. — Вы хотите узнать о нем? Так вот зачем вы ко мне пожаловали? А остальное — только предлог? Я вам такое о нем расскажу…

— Мне это без надобности, — перебил ее Пуаро.

Мария остолбенело уставилась на него, потом на ее лице появилась презрительная гримаса.

VI

— Я всегда говорил, что вы знаете все, Алексис Павлович, — сказал Пуаро, как всегда мягко и деликатно обращаясь к своему собеседнику.

Про себя Пуаро отметил, что расследование третьего дела потребовало от него совершить столько путешествий и провести столько бесед, что всего этого хватило бы еще на несколько десятков дел. Оно оказалось пока самым длинным и самым трудным в его эпопее «подвигов Геракла». Всякий раз, когда Пуаро думал, что ухватился на нужную нить, она либо обрывалась, либо вела в никуда.

На этот раз поиски пропавшей служанки привели его в Париж, в ресторан «Русский самовар», хозяином которого был бывший русский граф Алексис Павлович, который гордился тем, что был в курсе дел мирового театра.

— Вы правы, мой друг, — сказал Алексис Павлович, — я знаю, я много знаю. Вы меня спрашиваете, куда она уехала, эта маленькая Самушенко, талантливая танцовщица и одаренная актриса? Она танцевала, — тут он поцеловал кончики своих пальцев на руке, — божественно, зажигательно, как огонь, как вихрь. Она могла бы стать примадонной любого театра… но… не стала. Это все кончилось так неожиданно, и никто теперь о ней даже не вспоминает. Все о ней забыли.

— Где она сейчас? — спросил Пуаро.

— В Швейцарии. В санатории «Вагрес» в Альпах. Туда едут все, у кого появился сухой кашель, кто с каждым днем становится все тоньше и тоньше, кто знает, что скоро умрет. И она тоже скоро умрет, такая уж у нее судьба.

Пуаро вежливо прокашлялся, чтобы прервать этот трагический монолог. Ему нужна была информация.

— Вы случайно не помните ее служанку? — спросил он. — Ту, которую звали Нита Валетта?

— Валетта? — переспросил Алексис Павлович. — Я видел какую-то служанку, когда провожал Катрину в Лондон. Она итальянка, родом из Пизы.

— В таком случае, — вздохнул Пуаро, — мне придется ехать в Италию, в Пизу.

VII

Пуаро стоял на местном кладбище в Пизе и удрученно смотрел на серую надгробную плиту.

Так вот куда в конце концов привели его поиски исчезнувшей служанки: к скромному могильному холмику на сельском кладбище. Здесь, под землей, лежит «прелестное существо», покорившее сердце и душу простого английского деревенского парня.

А может быть, это и было самым справедливым и логичным окончанием этого так внезапно возникшего романа? Девушка навсегда останется в его памяти такой, какой она была с ним в июне. И нет больше национальных проблем, различий в происхождении, боли разочарования — все это ушло навсегда.

Пуаро покачал головой. Он вспомнил разговор с семьей Валетты: ее матерью, пожилой широколицей крестьянкой, отцом, убитым горем, но державшимся прямо, и ее сестрой, которая во время разговора с ним кусала от волнения губы.

— Все случилось так неожиданно, синьор, — говорила со слезами на глазах синьора Валетта, — так неожиданно. Конечно, у нее и раньше время от времени были приступы… А когда у нее в Лондоне случился сильный приступ, она приехала домой. Ее осмотрел доктор и сказал, что нужно немедленно удалять аппендицит. Забрал ее в больницу и… случай оказался настолько тяжелым, что она умерла под наркозом прямо на операционном столе, так и не приходя в сознание… Бианка всегда была умной девочкой, — помолчав немного, добавила мать. — Как ужасно, что она умерла такой молодой…

«Она умерла молодой», — подумал про себя Пуаро. — Именно так я буду вынужден сказать молодому человеку, который попросил меня о помощи».

Его поиски завершились здесь, в этом месте, где в небе виден силуэт падающей Пизанской башни и где из-под земли пробиваются, чтобы нести людям радость и счастье, первые весенние цветы.

Но что заставляет его не поддаваться унылому настроению и не принимать этот последний приговор? Пробуждение весны? Или что-то еще? Что-то сказанное родителями Валетты удивило его — то ли слово, то ли фраза, то ли какое-то имя — и отпечаталось в мозгу, но что? Что-то не стыкуется во всей этой истории, что-то мешает.

Пуаро тяжело вздохнул. Ему предстоит еще одно путешествие, на этот раз в Швейцарию, в Альпы, для того чтобы расставить последние точки над «i».

VIII

«Здесь, — подумал Пуаро, — был действительно «конец света». Под снегом были спрятаны хижины, в каждой из которых находилось человеческое существо, сражающееся с медленно надвигающейся смертью.

Итак, он нашел Катрину Самушенко. Когда он увидел ее, лежащую с впалыми щеками и длинными тонкими высохшими руками, скрещенными на одеяле, он вдруг вспомнил.

Он не помнил ее имени, но то, как она танцевала, он запомнил навсегда. Это был танец вдохновения, образец величайшего искусства, забыть который невозможно!

Пуаро вспомнил, как Майкл Новгин, Охотник, продирался на сцене сквозь чащу леса, сооруженную фантазией режиссера Амброса Вандела. Вспомнил, как убегала трепетная Лань, прелестное существо в золотом одеянии с золотыми рогами и бронзовыми копытцами, преследуемая охотником. Он помнил также и финальную сцену: сраженная охотником трепетная Лань падает, и Охотник, Майкл Новгин, совершает свой последний танец с убитой Ланью на руках.

Катрина с истинно женским любопытством разглядывала Пуаро.

— Мы с вами никогда не встречались? — спросила она. — Что вам от меня нужно?

Пуаро отвесил низкий поклон.

— Прежде всего, мадемуазель, — помпезно произнес он, — я хотел бы поблагодарить вас за гот прекрасный вечер, когда я видел вас танцующей на сцене театра.

Катрина смущенно улыбнулась.

— Но я здесь по делу, — продолжал Пуаро. — Я ищу вашу служанку, которую звали Нита. Что вы можете мне о ней рассказать?

— Нита? — переспросила Катрина. Глаза ее расширились от удивления. — Что вам известно о Ните? — взволнованно спросила она.

— Я вам расскажу.

Пуаро рассказал все по порядку: как у него сломалась машина, как Тэд Уильямсон, механик из местного гаража, пришел к нему и, теребя в руках шапку и переминаясь с ноги на ногу, излил ему свою боль и печаль, а потом попросил его разыскать Ниту.

— Это очень трогательно, — сказала она, когда Пуаро закончил рассказ. — И очень занятно.

Пуаро согласно кивнул.

— Да, — сказал он. — Это напоминает легенду об Аркадии. И все же, мадемуазель, что вы можете мне рассказать об этой девушке?

— У меня была служанка, — вздохнула Катрина. — Ее звали Хуанита. Она всегда была жизнерадостной, веселой, сердечной. С ней случилось то, что случается со многими и скоро случится со мной: она умерла молодой.

Пуаро поразило то, что это были слова, которые произнесла мать Хуаниты и которые пришли ему на ум, когда он стоял, размышляя, на местном кладбище в Пизе.

Он снова их услышал. И снова эти слова его не убедили до конца, и снова у него остались сомнения.

— Она умерла? — переспросил он.

— Да, — удрученно подтвердила Катрина.

Пуаро немного помолчал.

— Одного я не могу понять, — наконец сказал он. — Когда я спросил сэра Джорджа Сандерфилда о служанке, он ужасно перепугался. Вы не объясните мне почему?

На лице Катрины появилось выражение отвращения.

— Очевидно, он подумал, — объяснила она, — что вы имеете в виду мою служанку Марию, которая заменила уехавшую Хуаниту. Насколько я знаю, Мария пыталась шантажировать сэра Джорджа, раскопав какие-то компрометирующие его сведения. Она очень нечистоплотна и сует свой нос в дела других, может даже вскрыть чужое письмо или забраться без разрешения в чужой ящик стола.

— Да-а… — протянул Пуаро. — Теперь мне все ясно.

Минуту-две Пуаро молчал.

— Фамилия Хуаниты — Валетта, — настойчиво продолжал он, — и умерла она в Пизе от аппендицита. Это так?

— Совершенно верно, — согласилась Катрина.

— И тем не менее, — задумчиво продолжал Пуаро, — меня удивляет один факт: родители Хуаниты назвали ее Бианкой.

Катрина пожала плечами.

— Какое это имеет значение: Хуанита или Бианка. Я думаю, что ее настоящее имя было Бианка, но Хуанита звучит более романтично, поэтому она и называла себя этим именем.

— Ага, — сказал Пуаро, — значит, вы так думаете? — Он помолчал немного и добавил: — А у меня по этому поводу есть другое объяснение.

— Какое же? — полюбопытствовала Катрина.

Пуаро наклонился к ней и внимательно посмотрел на нее.

— Тэд Уильямсон сказал мне, — заметил Пуаро, — что у девушки, с которой он познакомился, были «золотистые волосы, развевающиеся на ветру, как крылья».

Он придвинулся к ней поближе, потрогал локоны ее волос.

— Так вот они, золотые крылья и золотые рога! — сказал Пуаро. — Это ведь как посмотреть: либо ангел, либо дьявол. Вы можете быть и тем и другим. Сейчас они скорее всего золотые рога раненой лани.

— Раненой лани, — прошептала Катрина, и ее голос прозвучал без всякой надежды.

— Меня все время беспокоило описание девушки, которое мне дал Тэд Уильямсон, — сказал Пуаро. — Теперь я вижу, что это были вы, «лань с золотыми рогами и бронзовыми копытцами», продирающаяся через лес. Рассказать вам, мадемуазель, — улыбнулся Пуаро, — как все произошло? Я думаю, что случилось так, что однажды вы остались без служанки, так как ваша прежняя служанка, Хуанита, почувствовала себя плохо, неожиданно уехала домой, а новой вы еще не наняли. Приехав в Граслон, вы почувствовали себя нездоровой. И, когда все ушли на пикник, вы остались одна в доме. Звонок в дверь, вы открываете дверь и… Хотите, мадемуазель, я скажу вам, кого вы увидели? Вы увидели юношу, невинного, как ребенок, и прекрасного, как Бог. И вы придумали себе имя девушки. Не Хуанита, нет. Неизвестная Нита. И отправились с ним гулять в Аркадию.

Последовала длинная пауза. Ее нарушила Катрина.

— По крайней мере, частично, — прошептала она, — я сказала правду. Это венчает конец всей истории. Нита скоро умрет.

— Нет! — Пуаро ударил кулаком по столу. Из флегматичного и спокойного он превратился в решительного и делового мужчину.

— Совершенно необязательно умирать, — заявил он. — Вы еще сможете побороться за свою жизнь.

— А зачем мне такая жизнь, — удрученно сказала Катрина и обвела взглядом комнату.

— Ну конечно, танцевать на сцене вы больше не сможете, — сказал Пуаро, — но, послушайте, жить ведь можно и по-другому. И потом, мадемуазель Катрина, скажите честно, разве ваш отец князь или граф?

— Мой отец, — рассмеялась Катрина, — водитель грузовика.

— Отлично! — воскликнул Пуаро. — А вы будете женой механика в деревенском гараже. У вас будут прекрасные, как боги, дети, и они будут танцевать так же красиво, как когда-то на сцене танцевали вы.

У Катрины перехватило дыхание.

— Но ваша идея фантастична! — воскликнула она. В ее голосе появилась надежда.

— И тем не менее, — сказал Пуаро с чувством выполненного долга. — Иногда фантастика становится реальностью.

Эриманфский кабан[15]

I

Расследование четвертого дела из серии «Подвиги Геракла» привело Пуаро в Швейцарию. Побывать в Швейцарии и не посетить интересные места, не съездить в горы — этого Пуаро допустить не мог.

Он провел два приятных дня в Чамониксе, остановился на три дня в Монтро и поехал в небольшой городок в горах — Алдерматт, об удивительной красоте которого восторженно отзывались его друзья.

Алдерматт, однако, ему не понравился. Этот городок находился на краю долины, за которой виднелись только заснеженные вершины гор. Пуаро вдруг почувствовал, что ему стало трудно дышать: очевидно, сказывался разреженный воздух в горах.

«Больше здесь оставаться нельзя, — подумал Пуаро и в этот момент увидел фуникулер. — Отлично! Я воспользуюсь этим средством передвижения и поднимусь выше в горы».

Он узнал, что первую остановку фуникулер делает в Лесавинесе, вторую — в Коурочете, а третью, последнюю — в Рочерс-Нейджес, где на высоте три тысячи метров над уровнем моря находилась небольшая горная гостиница «Скалистый утес».

Пуаро не собирался подниматься так высоко. Ему казалось, что для остроты ощущений ему будет достаточно подняться до Лесавинеса.

Однако, как это было уже не раз, жизнь рассудила иначе. В дело вмешался Его Величество Случай. Как только фуникулер тронулся с места, появился кондуктор и попросил всех предъявить билеты. Взяв билет у Пуаро, кондуктор осмотрел его со всех сторон, сделал в нем просечку большим компостером и с поклоном возвратил. Пуаро увидел, что вместе с билетом ему передали какой-то свернутый клочок бумаги.

Сначала Пуаро очень удивился. Затем, не торопясь и не привлекая ничьего внимания, развернул полученный листочек. Это оказалась записка, написанная карандашом торопливым почерком:

Эти знаменитые усы невозможно спутать с какими-либо другими! Я приветствую Вас, дорогой друг! Если у Вас есть желание, помогите нам. Несомненно, Вы слыхали о деле Саллея. Его ограбил и убил Марраскаунд, опасный преступник, который, по сведениям, полученным из надежного источника, назначил встречу с некоторыми членами своей банды в гостинице «Скалистый утес». Будьте осторожны, друг мой! Свяжитесь с инспектором Дроуэтом, который уже находится там. Он способный сотрудник, но ему не сравниться с великим Эркюлем Пуаро. Очень важно, чтобы Марраскауд, этот «дикий кабан», был взят живым. Он опасный человек, один из самых опасных преступников в настоящее время. Я не стал подходить к Вам в Алдерматте, так как не исключено, что за мной следят, а Вам будет легче действовать, будучи простым туристом. Счастливой охоты!

Ваш старый друг Лементейл.

Читая записку, Пуаро машинально теребил усы. Да, спутать усы великого Эркюля Пуаро с другими невозможно. Но что все это значит? Он читал об убийстве известного парижского букиниста Саллея в газетах. Это было хладнокровное, жестокое, кровавое преступление. Личность убийцы была установлена сразу. Им оказался Марраскауд, главарь известной банды налетчиков, которого и раньше подозревали в совершении убийств, но до этого случая ему удавалось выходить сухим из воды. На этот раз на месте преступления было столько улик, что вина Марраскауда была доказана полностью. Во время ареста ему удалось скрыться, по некоторым сведениям, даже уехать из Франции, и полиции всех европейских стран искали его.

Итак, предстоит встреча Марраскауда с его сообщниками в гостинице «Скалистый утес».

Пуаро покачал головой. Он ничего не понимал. Все происходящее не поддавалось логике. Гостиница «Скалистый утес» находилась высоко в горах, и единственным средством доставки людей туда и обратно был фуникулер, подвесная канатная дорога, проходившая над долиной. Один конец этой дороги был закреплен на выступе утеса возле гостиницы «Скалистый утес».

Гостиница открывалась в июне, но там мало кто жил в июле и даже в августе. В этом месте не было ни дорог, ни тропинок, так что тот, кто, спасаясь от преследования, приезжал туда, попадал в ловушку.

Казалось невероятным, чтобы банда преступников могла выбрать такое неудачное место для встречи.

И все же если Лементейл говорит, что сведения получены из надежного источника, ему верить можно. Пуаро знал швейцарского комиссара полиции и уважал методы его работы.

Какие-то неизвестные причины заставили Марраскауда назначить встречу в этом далеком от цивилизованного мира месте.

Пуаро вздохнул. Ему не очень нравилась перспектива проводить отдых, охотясь за опасным и жестоким убийцей. Если уж ему приходится работать, то он, Пуаро, предпочитает умственную работу, сидя в удобном кресле, а не физическую — гоняясь по горам за диким кабаном…

«Дикий кабан» — так, кажется, назвал убийцу комиссар Лементейл. Странное совпадение. Совершая свой четвертый подвиг, Геракл поймал эриманфского кабана, дикого жестокого зверя, который убивал людей своими большими клыками.

— Неужели это будет моим четвертым делом из серии «Подвиги Геракла»? — пробормотал Пуаро. — Дикий кабан, и его нужно поймать непременно живым.

Пуаро решился. Он поймает Марраскауда, этого «дикого кабана», и непременно живым. Спокойно, без суеты и не привлекая ничьего внимания, он начал разглядывать пассажиров фуникулера.

Напротив него сидел турист с почти детским выражением лица. Тот любовался проплывающей панорамой гор, и по его манере поведения, одежде и по тому, какой хваткой он вцепился в поручни, Пуаро предположил, что этот турист — американец, отправившийся в свое первое далекое путешествие из какого-то захолустного городка, и что через несколько минут он придет в себя и начнет приставать с разговорами.

В другом углу вагончика сидел, читая какую-то огромную немецкую книгу, высокий, хорошо одетый человек с проседью в волосах и орлиным носом. У него были сильные длинные и подвижные пальцы музыканта или хирурга.

Неподалеку играли в карты трое невзрачных мужчин с кривыми ногами и лошадиными физиономиями. Несомненно, через какое-то время они пригласят какого-нибудь незнакомца присоединиться к ним поиграть в карты. Сначала незнакомец будет выигрывать, даже несколько раз по-крупному, но потом проиграет все до последней нитки.

В самих мужчинах не было ничего примечательного. Необычно было то, что собрались они не на ипподроме и не на пассажирском пароходе, где всегда много народу, а в почти пустом фуникулере, да еще направлявшемся высоко в горы.

В вагончике фуникулера был еще один пассажир — высокая, одетая во все черное женщина с красивым застывшим лицом, но красота ее была какой-то неестественной. Она ни с кем не разговаривала, ни на кого не смотрела.

Вскоре, как Пуаро и предполагал, американец (а этот молодой человек оказался действительно американцем) начал рассказывать о себе. Фамилия его Шварц, живет он в маленьком городке Фаунтейн-Спрингс на западе Америки и в Европу приехал в первый раз. Был во Франции, но Париж ему не понравился, не такой уж он и красивый. Лувр и Нотр-Дам на него произвели впечатление, а особенно ему понравились Елисейские поля, когда там работают фонтаны. Рестораны в Париже, по его мнению, хуже американских, там не умеют играть джаз. Но здесь, в горах, природа его поразила своей красотой.

В это время кондуктор объявил остановку, и Шварц замолчал.

В Лесавинесе и в Коурочете никто не вышел, следовательно, все пассажиры ехали в Рочерс-Нейджес, в гостиницу «Скалистый утес». Шварц объяснил, что он всегда мечтал подняться на заснеженную вершину горы и не хотел упускать возможность побывать на высоте трех тысяч метров над уровнем моря, где, как он объяснил, нельзя сварить даже яйцо.

Шварц попытался вызвать на разговор высокого седого мужчину, читавшего книгу, но тот только сердито посмотрел на него и снова продолжил чтение.

Затем Шварц предложил даме в черном пересесть в его кресло, откуда, как он объяснил, было лучше видно, но женщина только отрицательно покачала головой и уткнулась в меховой воротник пальто.

Шварц снова повернулся к Пуаро.

— Я не понимаю, — сказал он, — как женщины отваживаются путешествовать одни, без мужчин, ведь они не могут следить за своими вещами. Когда женщина путешествует, за ней самой нужно присматривать.

Пуаро вежливо согласился с ним, вспомнив некоторых американок, с которыми ему доводилось встречаться в пути и даже путешествовать вместе.

Шварц огорченно вздохнул. Он был обескуражен тем, что никто не захотел с ним разговаривать.

II

Было странно, даже смешно встретить здесь, в богом забытой гостинице, человека, одетого в тщательно отутюженный костюм и кожаные туфли.

Этим человеком оказался администратор, крупный красивый мужчина с приятными манерами.

— Сезон еще не начался, господа, — начал он извиняться перед гостями, — поэтому будут кое-какие неудобства. Отопление пока не работает, а мебель не полностью приведена в порядок. Но вы не беспокойтесь, мы постараемся сделать ваше пребывание здесь приятным.

Все это он произнес ровным профессиональным тоном, однако Пуаро успел подметить, что администратор чем-то очень озабочен и чувствует себя не в своей тарелке: глаза его бегали, а руки не находили места.

Обед был подан в большой длинной комнате с прекрасным видом на долину. Всех гостей ловко и с профессиональной сноровкой обслуживал один официант, которого звали Густавом. Он сновал от одного гостя к другому, давал советы, что выбрать из меню, предлагал различные марки вин. Трое мужчин с лошадиноподобными физиономиями сели за один стол. Они громко смеялись и разговаривали по-французски, не обращая внимания на окружающих.

— Как нам не хватает Джозефа! — кричал один из них.

— И малыша Дэниса, — подхватил другой. — С ним было бы гораздо веселее.

А помните ту грязную свинью, из-за которой мы проиграли на скачках, поставив на Отелло? — сказал третий.

Разговаривали они очень громко и оживленно, каждый выражал восторг по-своему, однако их смех и веселое настроение не соответствовали суровой картине природы вокруг гостиницы и величественной панораме проплывающих мимо гостиницы облаков, ведь находились они сейчас на заснеженной вершине горы на высоте три тысячи метров над уровнем моря.

В углу, за столиком, ни на кого не глядя и ни с кем не общаясь, одиноко примостилась красивая женщина.

После обеда, когда Пуаро спокойно сидел в мягком кресле в комнате отдыха, к нему подошел администратор.

— Не судите строго о гостинице, мосье, — доверительно начал он. — Ведь сезон еще не начался. До конца июля сюда редко кто приезжает. Вы заметили ту красивую женщину в черном? Она приезжает сюда каждый год в это же время.

— Сюда? — удивился Пуаро. — Зачем?

— Здесь, в этих горах, — объяснил администратор, — три года назад аогиб ее муж, которого она очень любила. Теперь каждый год до начала сезона, когда мало людей и еще спокойно, она приезжает сюда, в гостиницу «Скалистый утес». А тот седой джентльмен — знаменитый доктор Люц из Вены. Он приехал сюда, как он сам выразился, чтобы «отдохнуть и расслабиться».

— Мирная программа, — согласился Пуаро. — А те господа, — он показал на трех мужчин с лошадиноподобными физиономиями, — зачем они приехали? Тоже «отдохнуть и расслабиться»?

Администратор пожал плечами и ничего не ответил. В его глазах опять появилась тревога.

— Ох уж эти туристы, — уклонился он от прямого ответа. — Всегда ищут острых ощущений. Побывают на такой высоте и потом год рассказывают о своих впечатлениях.

«Я бы не сказал, — подумал про себя Пуаро, — что эти впечатления — очень приятные».

В комнату отдыха вошел Шварц. Увидев Пуаро, он обрадовался.

— Я только, что разговаривал с доктором Люцем, — сказал Шварц. — Он не такая уж бука, как мне показалось вначале, и хорошо разговаривает по-английски. Он рассказал мне, что во время войны нацисты выгнали его из Австрии, где он жил, и он долго скитался по свету. Уж эти нацисты, сумасшедшие кретины! Такого человека обидели, а доктор — заслуженный человек, крупный специалист в какой-то области медицины, кажется, невропатологии.

От возмущения у него перехватило дыхание.

— Официант сказал мне, — продолжал Шварц, — что ту красивую женщину зовут мадам Грандьер. Ее муж погиб в этих горах, поэтому она приезжает сюда каждый год в начале сезона. Я считаю, — сказал Шварц, увидев в дальнем углу женщину в черном, — что мы должны что-нибудь сделать для нее, чтобы вывести ее из этого мрачного состояния.

— На вашем месте я бы этого делать не стал, — посоветовал ему Пуаро.

Но Шварц не послушался.

Пуаро видел, как он подошел к женщине, о чем-то ее спросил и через минуту, огорченный, возвратился назад.

— Ничего не вышло, ворчливо сказал он и добавил: — Если мы все человечество, то почему бы нам не относиться друг к другу по-человечески? Вы согласны со мной, господин… простите, не знаю вашего имени?

— Меня зовут Пуарьер, ответил Пуаро. — Я торговец шелком из Лиона.

— Вот моя визитная карточка, господин Пуарьер, — сказал Шварц, доставая из кармана визитную карточку и вручая ее Пуаро, — и, если вам доведется побывать в Фаунтейн-Спринге, добро пожаловать в мой дом.

Луаро взял карточку и, сделав вид, что он не может найти свою, с сожалением сказал:

— Увы, сейчас у меня с собой нет карточки.

Вечером, прежде чем лечь в постель, Пуаро внимательно перечитал письмо Лементейла, затем, аккуратно сложив его, положил в бумажник. Уже засыпая, он вдруг пробормотал:

— Любопытно! А что, если…

III

Официант Густав принес в комнату Пуаро утренний завтрак — кофе и булочки — и сразу же стал извиняться:

— Мосье понимает, что на этой высоте невозможно приготовить горячий кофе, вода закипает слишком быстро.

— Ничего не остается делать, — вздохнул Пуаро, — как привыкнуть к этим причудам природы.

— Мосье — философ, — заметил Густав и направился к двери, но не вышел из комнаты, а, выглянув в дверь, закрыл ее. Мосье Пуаро? — подойдя к кровати, спросил он. — Я — Дроуэт, инспектор полиции.

— Я это подозревал, — улыбнулся Пуаро.

Дроуэт понизил голос.

— Случилось нечто ужасное, мосье Пуаро, — взволнованно сказал он. — Вышел из строя фуникулер.

— Не работает фуникулер? — Пуаро выпрямился в кровати. — Как это случилось?

— Ночью прошла снежная лавина, — объяснил инспектор Дроуэт, — большая лавина с валунами и камнепадом, и оборвала трос. К счастью, никто не пострадал. Не исключено, что случившееся — дело чьих-то рук. В любом случае результат один — мы отрезаны от долины, а на ремонт уйдет много времени, по крайней мере недели две. И вообще, — добавил инспектор Дроуэт, — когда идут сильные снегопады, связь с долиной всегда затруднена.

Пуаро спустил ноги с кровати.

— Очень интересно, — медленно произнес он.

— Очень интересно, — согласился инспектор. — Это говорит о том, что информация комиссара правильна. Марраскауд, уверенный, что его никто не потревожит, действительно назначил здесь встречу.

— Но это невозможно! — воскликул Пуаро.

— Согласен, что предположение выглядит абсурдно, — сказал инспектор. — Но дело обстоит именно так. Этот Марраскауд — фантастическое чудовище. Я даже думаю, что он сумасшедший.

— Сумасшедший и убийца, — согласился Пуаро.

— Вы правы, мосье…

— Но если он назначил встречу здесь, — медленно продолжал Пуаро, — на самой вершине снежной горы, а сообщение с долиной прервано, значит, он уже в гостинице.

— Я тоже так считаю, — ответил инспектор.

Минуту или две оба молчали.

— Доктор Люц? — спросил Пуаро. — Он не может быть Марраскаудом?

— Не думаю, — поспешно ответил инспектор. — Это настоящий доктор Люц. Я видел его фотографии в газетах, он ведь известный медик.

— Если Марраскауд умеет менять внешность, — заметил Пуаро, — то сыграть роль доктора Люца для него — сущий пустяк.

— Это так, — согласился инспектор, — но я не слыхал о такой его способности и не думаю, что он уж очень умный и хитрый. Он жестокий, ужасный, не знающий милосердия человек — настоящий дикий кабан.

— Тем не менее… — начал было Пуаро.

Инспектор Дроуэт быстро согласился.

— Может быть, вы и правы, — перебил он Пуаро. — Он ведь скрывается от правосудия. И чтобы его не узнали, он, конечно, постарался изменить внешность.

— У вас есть его описание? — поинтересовался Пуаро.

— Только общее, — пожал плечами Дроуэт. — Как раз сегодня мне должны были прислать его фотографию из Бертиллена. Я знаю только, — сказал он, — что ему около тридцати лет, он чуть выше среднего роста и темноволосый.

— С такими данными, — сказал Пуаро, — можно подозревать каждого. А что вы скажите об американце Шварце?

— Я как раз хотел вас расспросить о нем, — сказал инспектор. — Вы ведь разговаривали с ним, да и видели многих американцев и англичан. На первый взгляд он — обычный турист из Америки. Его паспорт в порядке. Странно, конечно, что он решил забраться сюда, но от американских туристов можно ожидать и не такое. А что вы думаете о нем сами, мосье Пуаро?

Пуаро в раздумье покачал головой.

— На первый взгляд, — сказал он, — Шварц — безобидный, добродушный парень. Он может быть занудой, но опасным я бы его не считал…

Пуаро немного помолчал.

— Здесь есть еще трое мужчин, — добавил он.

Инспектор кивнул головой, лицо его стало напряженным.

— Каждый из них похож на человека, которого мы ищем, — сказал он. — Я готов поспорить, мосье Пуаро, на что угодно, что эти трое — из банды Марраскауда. Самые настоящие бандиты, и один из них может им быть.

Пуаро задумался, вспоминая лица каждого из этих трех человек.

У одного было широкое скуластое лицо с нависшими бровями и жирной челюстью — страшная звериная физиономия. Другой — худой и тонкий, с узким лицом и холодными, неприветливыми глазами. Третий был молодой, щегольски одетый парень с бледным лицом.

Да, каждый из них может быть Марраскаудом. Но тогда возникает законный вопрос: почему? Почему Марраскауд, которого ищет полиция, едет открыто с двумя членами банды в то место, которое можно назвать ловушкой? Встречу можно было назначить в более безопасном и менее экзотическом месте: в кафе, на железнодорожной станции, в людном кинотеатре, в парке — словом, в местах, где великое множество входов и выходов, а не здесь, в диких заснеженных горах.

Все эти доводы Пуаро изложил инспектору Дроуэту, и инспектор с ним быстро согласился.

— Да, вы правы, никто из них не может быть Марраскаудом.

— Кроме того, — заметил Пуаро, — если это встреча, то почему они едут все вместе? Непонятно.

Лицо Дроуэта стало серьезным.

— В таком случае, — сказал он, — напрашивается следующее предположение: эти трое мужчин — члены банды Марраскауда, и они прибыли сюда, чтобы его встретить. Тогда кто Марраскауд?

— А обслуживающий персонал гостиницы? — спросил Пуаро. — Сколько их работает в ней?

— Персонала практически нет, — ответил инспектор, — лишь кухарка, пожилая женщина, да ее муж. Оба проработали здесь около пятидесяти лет. И еще официант, место которого я занял.

— А администратор знает, кто вы? — поинтересовался Пуаро.

— Естественно, — удивился инспектор. — Без его помощи обойтись нельзя.

— Вы не заметили, — спросил Пуаро, — его что-то беспокоит?

— Да, — ответил инспектор, — заметил.

— Может быть, — спросил Пуаро, — его беспокоит тайное присутствие полиции и нежелание быть вовлеченым в ее действия?

— Но вы так не думаете? — заметил инспектор. — Вы считаете, что причина в другом? Он что-то знает?

— Я только подумал об этом, — задумчиво произнес Пуаро.

— Интересно, — мрачно произнес инспектор и замолчал. — Как вы думаете, мосье Пуаро, если его допросить, он что-нибудь скажет? — спросил он после небольшой паузы.

Пуаро покачал головой.

— Я думаю, — сказал он, — лучше сделать вид, что мы ни о чем не догадываемся, и не спускать с него глаз.

Инспектор Дроуэт кивнул головой и повернулся к двери.

— У вас есть какие-нибудь предложения, мосье Пуаро? — остановившись, спросил он. — Я… мы знаем вас как очень опытного детектива.

Пуаро все еще сидел на кровати, раздумывая.

— Пока ничего не могу предложить, — наконец сказал он. — Я думаю о причине. Никак не могу понять, что заставило Марраскауда назначить встречу именно здесь, в этом месте, и вообще зачем нужна была такая встреча?

— Деньги, — кратко сказал инспектор Дроуэт.

— У этого Саллея, которого зверски убил Марраскауд, были деньги? — спросил Пуаро.

— Да, — ответил инспектор. — У него была крупная сумма денег, которая исчезла после убийства.

— Вы думаете, — спросил Пуаро, — что банда собирается здесь, чтобы поделить деньги?

— А вы предполагаете другое? — спросил инспектор.

— Не знаю, — Пуаро недовольно покачал головой. — Но почему здесь, в месте, которое меньше всего подходит для этой цели? Нет, я думаю, тут что-то другое: в этой гостинице… можно встретиться… с женщиной.

Инспектор Дроуэт шагнул назад к Пуаро:

— Вы считаете?..

— Я предполагаю, — сказал Пуаро, — что мадам Грандьер очень красивая женщина и, чтобы встретиться с ней, любой может подняться на высоту трех тысяч метров, если она этого пожелает.

— А вы знаете, — сказал инспектор, — это интересное предположение. Я и не думал о таком варианте. Но она приезжает сюда уже несколько лет подряд.

— Именно поэтому, — мягко заметил Пуаро, — ее приезд сюда и не вызывает никаких подозрений. Разве это не может быть причиной, почему местом встречи выбрана именно гостиница «Скалистый утес»?

— Вашу гипотезу, мосье Пуаро, — возбужденно сказал инспектор Дроуэт, — я постараюсь проверить.

IV

День прошел спокойно. В гостинице, к счастью, оказалось достаточно продуктов, и администратор просил гостей не беспокоиться.

Пуаро попытался было побеседовать с доктором Люцем о проблемах психологии людей, но был отвергнут. Доктор сказал прямо, что психология — это не его профессия и обсуждать ее проблемы с любителями и дилетантами он не собирается. Он забился в угол и продолжил чтение все той же огромной немецкой книги по проблемам подсознания, которую он читал еще в вагончике фуникулера.

Пуаро вышел на улицу, а ноги сами повели его к кухне. Там он нашел старого Джаскеса, мужа кухарки, и попытался вызвать его на разговор, но тог оказался человеком угрюмым и молчаливым. Жена Джаскеса была более разговорчивой. Она объяснила Пуаро, что в гостинице большой запас консервов, но она не любит готовить из них, так как, во-первых, это дорого, а во-вторых, не очень вкусно и питательно.

Постепенно разговор перешел на тему об обслуживающем персонале. Кухарка сказала, что горничные и официанты обычно приезжают в начале июля, так что ближайшие две-три недели придется обходиться своими силами. Сейчас еще не сезон, и многие приезжают сюда отдохнуть, побродить по горам и, пообедав, уезжают обратно, поэтому она, ее муж и один официант легко справляются со своими обязанностями.

— У вас был какой-то официант до того, как пришел Густав? — спросил Пуаро.

— Да, был, — ответила кухарка, — но он совсем ничего не умел делать.

— А долго он здесь проработал? — поинтересовался Пуаро.

— Около недели, пока его не уволили, — объяснила кухарка. — Это было настолько естественно, что мы даже не удивились.

— И он не возражал? — спросил Пуаро.

— Конечно нет. Он ушел спокойно. А чего вы ожидали? — возмутилась женщина. — Ведь это гостиница высшего разряда, и работать здесь должны специалисты высшей квалификации.

— А куда он ушел? — спросил Пуаро.

— Роберт-то? — переспросила кухарка и пожала плечами. — Наверное, ушел туда, откуда пришел.

— А он уехал в фуникулере? — уточнил Пуаро.

— А как же иначе, — удивилась женщина. — Отсюда ведь нет другого пути.

— А кто-нибудь видел, как он садился в вагон? — настойчиво расспрашивал Пуаро.

— Ну, знаете ли, мосье, — возмутилась кухарка, — вы думаете, что нам нечего было делать и мы отправились провожать этого лентяя, который и работать-то толком не умеет. Нет! Мы его не провожали. У нас самих было дел по горло.

— Я так и думал, — успокоил ее Пуаро.

Он медленно двинулся дальше, намереваясь обогнуть здание. Гостиница была большая, но сейчас работало только одно крыло. В других крыльях гостиницы было много комнат, которые сейчас были закрыты. чтобы туда никто не заходил.

Пуаро обогнул угол и чуть было не наскочил на одного из мужчин-картежников с лошадиноподобными физиономиями. Это был щегольски одетый человек с бледным лицом. Сначала он посмотрел на Пуаро безразличным взглядом, потом на минуту выдавил из себя что-то наподобие улыбки, обнажив гнилые зубы, и… отвернулся.

Пуаро прошел мимо него и вдруг увидел идущую впереди мадам Грандьер. Пуаро ускорил шаг и поравнялся с ней.

— Вы не находите, мадам, — обратился к ней Пуаро, — что авария с фуникулером принесет нам массу неприятностей? Вас это не пугает?

— Меня это нисколько не волнует, — ответила она и, не глядя на Пуаро, вошла в гостиницу через маленькую боковую дверь.

V

Пуаро рано лег спать. Около полуночи его разбудил звук поворачиваемого в замке двери ключа.

Он сел на кровати, включил свет. В этот момент дверь распахнулась, и в комнату вошли трое картежников. Все они были навеселе. Лица простодушные и в то же время зловещие. Пуаро увидел, как в руках у них блеснули лезвия бритв.

Вперед вышел коренастый мужчина с нависшими бровями.

— Проклятый сыщик! — прорычал он.

Все трое приблизились к кровати.

— Парни, — глупо ухмыльнувшись, сказал один из них, — давайте порежем его на кусочки, а? Или сначала порежем ему физиономию, как тому, первому?

Они подошли поближе…

И вдруг как гром среди ясного неба раздалось:

— Оставьте его, ребята!

Бандиты повернулись кругом. В дверях с пистолетом в руке стоял Шварц. На нем была ночная полосатая пижама.

— Не трогайте его, парни, а то я в вас дырок понаделаю, а стреляю я хорошо, поверьте мне, — сказал он и нажал курок. Пуля просвистела возле уха одного из бандитов и попала в оконную раму.

Бандиты подняли руки, бритвы попадали на пол.

— Я могу вас попросить, господин Пуарьер? — обратился Шварц к Пуаро. — Обыщите, пожалуйста, этих джентльменов.

В мгновение ока Пуаро выскочил из постели, собрал холодное оружие с пола и профессионально обыскал бандитов, проверяя, нет ли у них другого оружия.

— А теперь кругом, марш! — скомандовал Шварц. В конце коридора направо есть чулан без окон. Как раз то, что вам нужно, господа, чтобы прийти в себя.

Он проводил бандитов в чулан и запер их на ключ.

— Вот видите, господин Пуарьер, — сказал он, повернувшись к Пуаро. — Теперь все в порядке. Вы знаете, когда я собрался ехать в Европу и сказал, что возьму с собой пистолет, мои друзья в Фаунтейн-Спринге осмеяли меня. А что получилось? Вы заметили, что за рожи у этих ублюдков?

— Дорогой Шварц, — сказал Пуаро. — Вы появились в самый нужный момент. Я ваш должник.

— Пустяки, — засмущался Шварц. — Куда мы пойдем сейчас? Надо было бы сдать этих парней в полицию, но, к сожалению, это невозможно. Трудная задача. Может быть, лучше обратиться к администратору?

— Нет, — сказал Пуаро. — Я думаю, сначала мы должны посоветоваться с официантом Густавом, го есть инспектором швейцарской полиции Дроуэтом. Он — настоящий детектив.

Шварц изумленно посмотрел на Пуаро.

Так вот почему они это сделали! — ахнул он.

— Что сделали? — не понял Пуаро.

— Вы — второй, кому эти бандиты нанесли свой визит, — пояснил Шварц. — Первым был Густав.

— Что-о?..

— Пойдемте, — сказал Шварц. — С ним сейчас доктор Люц.

Комната Дроуэта была наверху. Там уже находился доктор Люц, перевязывая лицо раненого.

Дроуэт лежал, слабо постанывая.

— А, это вы, господин Шварц? — сказал доктор. — Что они наделали, эти проклятые мясники! Кровожадные чудовища!

— Он жив? — спросил Шварц доктора.

— Он будет жить, но ему нельзя двигаться и разговаривать. Я перевязал раны, так что заражения не будет.

Все трое вышли из комнаты.

— Вы сказали, господин Пуарьер, что Густав — полицейский? — спросил Шварц.

Пуаро кивнул головой.

— Но что он делал здесь, в Рочерс-Нейджес? — удивленно спросил Шварц.

В нескольких словах Пуаро объяснил ситуацию:

— Он выслеживал очень опасного преступника Марраскауда.

— Марраскауда? — повторил доктор Люц. — Я читал об этом в газетах. Хотел бы я на него посмотреть. Меня интересует его детство и причины, которые сделали его ненормальным.

«Что касается меня, — подумал Пуаро, — я предпочел бы знать, где он находится сейчас».

— А среди тех грех бандитов, которых я запер в чулане, его нет? — спросил Шварц.

— Может быть, — ответил Пуаро, — очень может быть, но я не уверен. Одну минуточку…

Он вдруг остановился, уставившись на темные пятна на ковре. Пятен было много.

— Следы, — сказал Пуаро. — Кровавые следы, и ведут они в нежилое крыло гостиницы. Быстрее туда, как можно быстрее.

Все последовали за ним через вращающуюся дверь и длинный пыльный коридор. Свернув за угол, они подошли к полуоткрытой двери, к которой вели следы.

Пуаро толкнул дверь, вошел и, пораженный, застыл на месте.

Комната была спальней. Кровать была разобрана, на столике стоял поднос с остатками пищи.

Посредине комнаты лежал мужчина. Он был выше среднего роста, все тело его, а также лицо и голова были изрезаны с дьявольской жестокостью.

Шварц приглушенно вскрикнул и отвернулся. Вероятно, ему стало плохо.

Доктор Люц выругался по-немецки.

— Кто этот парень? — спросил Шварц. — Вы не знаете?

— Я думаю, — сказал Пуаро, — что это — Роберт, бывший официант-неудачник.

Доктор Люц подошел поближе, наклонился над телом. На груди мертвеца была приколота записка, написанная чернилами: «Марраскауд не будет больше убивать, грабить своих товарищей он тоже не сможет».

— Марраскауд? — воскликнул Шварц. — Так это Марраскауд! Но что он делал здесь? И почему вы называете его Робертом?

— Он выдавал себя за официанта и оказался очень плохим работником, — объяснил Пуаро. — Таким плохим, что, когда его уволили, никто и не удивился. Он ушел предположительно в Алдерматт. Но никто не видел, как он уходил.

— Как вы думаете, что произошло? — спросил доктор Люц своим громовым голосом.

— Теперь я могу, — сказал Пуаро, — объяснить, почему так был озабочен администратор гостиницы, когда мы прибыли сюда. Марраскауд, очевидно, предложил ему огромную сумму денег, чтобы спрятаться в этом нежилом помещении.

И задумчиво добавил:

— Но администратор не очень-то этому обрадовался.

— И Марраскауд продолжал жить в этой комнате, и о его пребывании здесь знал один только администратор? — спросил Шварц.

— Похоже на то, — задумчиво ответил Пуаро.

— Но почему его убили? — спросил доктор Люц. — И кто?

— Я думаю, об этом легко догадаться, — воскликнул Шварц. — Он должен был поделить деньги с членами своей банды. Он их обманул и приехал сюда, чтобы отсидеться. Думал, что в таком месте они его искать не станут, и ошибся: его выследили и убили.

Он потрогал носком ботинка мертвое тело.

— Об этом говорит и эта записка, — добавил он.

— Значит, это была не такая встреча, как мы думали, — задумчиво сказал Пуаро.

— Эти «как» и «почему», — возмущенно начал доктор Люц, — очень интересны, но давайте вернемся к создавшейся ситуации. У нас есть труп и один раненый, а у меня нет достаточного запаса медикаментов. К тому же мы отрезаны от внешнего мира! Надолго?

— Кроме того, — добавил Шварц, — у нас в чулане сидят трое бандитов. — Да-а-а… ситуация довольно интересная.

— Что же делать? — повторил доктор Люц.

— Прежде всего, — сказал Пуаро, — нужно найти администратора. Он не преступник. Он просто жаден на деньги. Он — трус и сделает все, о чем мы его попросим. У наших друзей, Джаскеса и его жены, я думаю, найдется крепкая веревка, чтобы связать этих трех прохвостов, а пистолет Шварца поможет нам умерить их прыть, пока не подоспеет помощь.

— А я? — спросил доктор Люц. — Что буду делать я?

— А вы, доктор Люц, — мрачно и твердо сказал Пуаро, — сделаете все возможное и невозможное, чтобы ваш пациент был здоров. И будем ждать, так как больше нам ничего не остается.

VI

Через три дня рано утром перед гостиницей появилась группа людей.

Пуаро сам открыл им дверь.

— Добро пожаловать, господа, — радушно приветствовал он их.

Комиссар полиции Лементейл заключил Пуаро в объятия.

— Как я рад нашей встрече, господин Пуаро, — восторженно начал комиссар. — Вы здесь такое пережили, а мы внизу очень волновались, не зная, что у вас происходит, но надеялись на лучшее. Никакой связи, никакого сообщения. Но в отношении гелиографа[16] вы сообразили хорошо, просто гениально. Вы просто молодец, господин Пуаро!

— Что вы, мосье комиссар, — засмущался Пуаро. — Я здесь ни при чем. Просто когда человек не может ничего придумать сам, он обращается за помощью к природе. А солнце здесь, на горе, светит целый день.

Все вошли в гостиницу.

— Вы не ожидали нас? — спросил комиссар.

— Так скоро — нет. Мы не ожидали, что фуникулер восстановят так быстро.

— Поимка Марраскауда, — сказал комиссар Лементейл, — наша большая удача. А вы уверены, что это действительно Марраскауд?

— Уверен, — твердо сказал Пуаро. — Пойдемте.

Они пошли наверх. Когда они начали подниматься по лестнице, дверь одной из комнат открылась, и из нее вышел Шварц. Увидев группу людей, он застыл на месте.

— Кто это? — спросил он. — Я услыхал голоса и вышел посмотреть.

— Помощь пришла. Пойдемте с нами, господин Шварц. Настал великий момент, — сказал Пуаро и начал подниматься по ступенькам.

— А куда мы идем? — с любопытством спросил Шварц. — Навестить Дроуэта? Между прочим, как он себя чувствует?

— По сообщению доктора Люца, — весело сказал Пуаро, — его больной быстро поправляется.

Подойдя к комнате, Пуаро настежь распахнул дверь. Все вошли.

— Вот ваш «дикий кабан», господин комиссар! — торжественно сказал Пуаро. — «Дикий кабан» по имени Марраскауд. Берите его живым и постарайтесь сделать так, чтобы он не избежал гильотины.

Услыхав это, человек на кровати, голова которого была вся обмотана бинтами, хотел вскочить, но — поздно: его уже держали за руки пришедшие с комиссаром люди в штатском.

— Но это же официант Густав, полицейский-детектив Дроуэт! — воскликнул пораженный Шварц.

— Вы правы, господин Шварц, — сказал Пуаро. — Эго — Густав, но не Дроуэт. Дроуэт был первым официантом, которого звали Робертом. Марраскауд схватил его, связал и держал в нежилой комнате гостиницы, а потом зверски убил в тот вечер, когда на меня напали бандиты и когда вы меня спасли.

VII

После завтрака Пуаро рассказывал ошеломленному американцу.

— В любой профессии, дорогой Шварц, — начал Пуаро, — есть тонкости, которые знакомы специали-стам только данной профессии… Вы конечно же знаете, что Густав не был профессиональным официантом, он этого не скрывал и сам в этом признался. По он не был и настоящим полицейским, хотя и пытался мне это внушить, — это я понял сразу же, так как всю свою жизнь работал в контакте с полицией. Для любителей он мог сойти за полицейского, но для человека, который сам почти полицейский, — никогда.

— Поэтому, — продолжал Пуаро, — я сразу же заподозрил неладное. В тот вечер, когда мы приехали, я был начеку и не стал пить кофе за ужином, я его просто вылил в раковину. Поздно ночью ко мне в комнату кто-то вошел, вошел спокойно, не боясь, что его услышат, уверенный, что человек, комнату которого он обыскивает, спит непробудным сном, так как выпил кофе, в который он предварительно подсыпал снотворное. Он проверил все мои вещи и нашел письмо там, куда я его специально для него положил, — в бумажнике. И утром, как ни в чем не бывало, Густав принес мне кофе в постель. Он обратился ко мне по имени и уверенно играл выбранную роль. Но он обеспокоен тем, что полиция знает, где он, а это для него — провал. Это нарушает все его планы, так как он попал в ловушку.

— Но зачем, черт побери, он сюда забрался? — спросил Шварц. — Это же глупо!

— Это не так глупо, как вы думаете, господин Шварц, — улыбнулся Пуаро. — Ему во что бы то ни стало нужно было найти уединенное место, хотя бы у черта на рогах, где бы он мог спокойно, без помехи встретиться с нужным ему человеком.

— С каким еще человеком? — удивился Шварц.

— С доктором Люцем, — ответил Пуаро.

— С доктором Люцем? — не поверил молодой человек. — Он что, тоже бандит?

— Нет-нет… — успокоил его Пуаро. — Он действительно настоящий доктор, даже с мировым именем, но не невропатолог и не психолог, а хирург, специалист по пластическим операциям. За очень большие деньги он согласился приехать сюда и сделать Марраскауду пластическую операцию лица. Он подозревал, что этот человек — преступник, но деньги соблазнили его. Он не посмел принять этого человека у себя в клинике, а приехал сюда, в это уединенное место, где нет людей. Администратору была предложена взятка, тот согласился, и все было бы хорошо, если бы не предательство одного из людей Марраскауда.

Шварц слушал Пуаро затаив дыхание.

— Марраскауд прибывает в Рочерс-Нейджес первым, — продолжал Пуаро, — и, не найдя своих телохранителей, решает действовать сам. Полицейского, который работает официантом, он хватает, связывает и запирает в нежилом крыле гостиницы, а сам занимает его место. Бандиты ломают фуникулер, потому что теперь им во что бы то ни стало нужно выиграть время.

Пуаро замолчал, лицо его нахмурилось.

— Вечером следующего дня Дроуэта зверски убивают, а на его труп кладется записка, подтверждающая, что убитый — Марраскауд. Бандиты надеялись, что к тому времени, когда фуникулер будет восстановлен, им удастся похоронить Дроуэта, выдав его за Марраскауда. Доктор Люц тут же делает пластическую операцию. Теперь на их пути остается только один человек — Эркюль Пуаро. Бандиты врываются в мою комнату, чтобы убить меня. Но благодаря вашей помощи, мой друг, — он поклонился Шварцу, — я остался жив.

— Вы — Эркюль Пуаро? — ахнул Шварц. — Знаменитый сыщик?

— Если вы ничего не имеете против, мой друг! — улыбнулся Пуаро.

— И вы с самого начала знали, — спросил Шварц, — что убитый человек был не Марраскауд?

— Конечно, — сказал Пуаро.

— Но почему вы не сказали сразу? — удивился Шварц.

Лицо Пуаро посуровело.

— Я хотел передать полиции живого Марраскауда, — сказал Пуаро и процитировал:

«Долго преследовал кабана Геракл и наконец загнал его в глубокий снег на вершине горы. Кабан увяз в снегу, а Геракл, бросившись на него, связал его и отнес живым в Микены».

— И завершился четвертый подвиг Геракла поимкой живого эриманфского кабана! — закончил Пуаро свой рассказ.

Авгиевы конюшни[17]

I

— Ситуация, господин Пуаро, очень щекотливая… — начал сэр Джордж, министр внутренних дел Великобритании.

На лице Пуаро промелькнула легкая улыбка. Он хотел сказать: «Все так считают», но передумал. Вместо этого он изобразил крайнюю степень внимания.

Сэр Джордж Конвей продолжал говорить. Фразы из его уст сыпались как из рога изобилия. Он упомянул о сложном положении, в котором находилось правительство, об интересах общественности, о солидарности всех членов партии перед лицом опасности, о необходимости выступить единым фронтом, о влиянии прессы и о благосостоянии народа.

Говорил он много, но по делу, в сущности, ничего. Пуаро чувствовал, что его так и тянет зевнуть во весь рот. Подобное чувство у него возникало не раз, когда ему приходилось читать протоколы парламентских дебатов. Но тогда он мог зевать сколько угодно.

И он заставлял себя слушать собеседника. В то же время он испытывал сочувствие к своему собеседнику, который хотел ему что-то рассказать, но в какой-то момент потерял нить повествования. Слова для Джорджа Конвея стали средством сокрытия фактов, а не обнаружения их. В этом он был большим специалистом: говорить так, чтобы его речь ласкала ухо слушателя, но при этом не раскрывала никаких мыслей.

Слова лились и лились из уст сэра Джорджа. Он, бедный, уже весь покраснел от натуги, но остановиться не мог. Он бросил отчаянный взгляд на высокого человека, пришедшего с ним и до сих пор молчаливо сидевшего у стола.

— Ладно, Джордж, достаточно, — остановил наконец сэра Джорджа другой мужчина. — Дальше я продолжу сам.

Это был Эдвард Ферьер, премьер-министр Великобритании, который очень интересовал Пуаро. Этот интерес вызвала случайная фраза, которую бросил его восьмидесятидвухлетний друг, профессор Фергус Маклеод. Как-то раз профессор, закончив писать заключение о химическом анализе вещества, найденного в ходе расследования дела, связанного с отравлением, перешел к вопросу о политике. Он сказал, что когда знаменитый и всеми уважаемый Джон Хаммет (ныне лорд Корнуорти) ушел в отставку по состоянию здоровья, то формирование нового состава кабинета министров было поручено зятю Джона Хаммета, Эдварду Ферьеру, а тому в это время было около пятидесяти лет (весьма молодой возраст для премьер-министра). И в конце разговора сказал: «Выбор правильный. Ферьер был моим студентом, и я считаю его благоразумным человеком».

Всего одна фраза, но в устах его друга она прозвучала как похвала. Если Маклеод назвал человека благоразумным, то это означало для Пуаро больше, чем шумиха и восхваление в прессе.

Это совпадало, и справедливо, с общей оценкой личности Ферьера. Его считали не столько умным политическим деятелем, блестящим оратором, человеком больших знаний, сколько просто благоразумным. Эдвард Ферьер был воспитан на британских традициях, он долгое время был правой рукой своего предшественника, — словом, он тот человек, которому можно доверить управление страной, идущей по пути, проложенному Джоном Хамметом.

Сам Джон Хаммет был весьма уважаемой личностью, о нем много писали в прессе. Он стал символом британского духа для всех англичан. Люди говорили: «Все знают, что Хаммет честен». И верили ему. О нем ходили многочисленные легенды: о его простом образе жизни, о его любви к садоводству. Подобно трубке Болдуина[18] или зонтику Чемберлена[19], существовал плащ Хаммета. Он всегда надевал его, появляясь на людях. Этот плащ служил символом честного человека, символом английского климата, символом рассудительности и предусмотрительности англичан и приверженности их к старым вещам.

Более того, Джон Хаммет был прирожденный оратор, то есть он мог найти путь к сердцу простого англичанина. Иностранные политические деятели критиковали Джона Хаммета за его речи, считая их лицемерными и чересчур напыщенными. Сам Хаммет не возражал против такого мнения, но продолжал произносить свои речи все в том же духе.

Кроме всего прочего, Джон Хаммет обладал приятной наружностью. Это был высокий, хорошо сложенный светловолосый мужчина с голубыми глазами. Его мать была датчанкой, и сам он долгие годы был первым лордом Адмиралтейства, в связи с чем получил прозвище «Викинг».

Когда же здоровье пошатнулось, он стал задумываться над тем, кому передать бразды правления. Кто будет его преемником? Слишком умный лорд Чарлз Делафилд? (Слишком умен — Англии слишком умные не нужны, еще заведут не туда, куда надо.) Эван Уиттлер? (Умен, но не всегда разборчив в средствах для достижения цели.) Джон Поттер? (Очень уж любит власть, еще, не дай Бог, станет диктатором, а нашей стране диктаторы не нужны.)

Поэтому многие вздохнули с облегчением, когда новый кабинет министров поручили сформировать Эдварду Ферьеру, а сам Ферьер стал премьер-министром, преемником Хаммета.

Эдвард Ферьер подошел для этой должности по всем статьям. Он обучался у старого Хаммета, был его правой рукой и женат на его дочери. Словом, все решили, что у него должно «пойти».

Пуаро с любопытством изучал спокойное смуглое лицо премьера, говорившего низким приятным голосом.

— Возможно, господин Пуаро, — начал премьер-министр, — вы знакомы с еженедельником «Экс-рей ньюс»?

— Да, — ответил Пуаро. — Доводилось почитывать этот журнальчик.

— Тогда вы более или менее знаете, — сказал Эдвард Ферьер, — какие новости они печатают. Как правило, материалы, близкие к клевете. Небольшие заметки или статейки сенсационного характера. Некоторые из них правдивые, некоторые — безвредные, но всегда содержат пикантные подробности. Но иногда…

Он остановился, как бы запнувшись на слове.

— Но иногда, — сказал премьер, голос его слегка задрожал, — иногда кое-что серьезное.

Он опять замолчал.

— В течение прошедших двух недель, — продолжал премьер, — в этом еженедельнике время от времени стали появляться заметки с намеками на предстоящую публикацию разоблачений каких-то скандальных историй в «высших эшелонах власти», связанных с коррупцией и взяточничеством.

— Обычная уловка, — сказал, пожимая плечами, Пуаро. — Когда эти разоблачения появятся в печати, читатели будут разочарованы.

— Этими разоблачениями, — сухо сказал премьер, — они разочарованы не будут.

— В таком случае, — сказал Пуаро, — вы знаете, о каких разоблачениях будет идти речь?

— О большей части знаю, — сказал премьер.

Он немного помолчал, а потом острожно, по порядку начал свой рассказ.

Это действительно был Клондайк для газетчиков, особенно для такого еженедельника, как «Экс-рей ньюс», специализировавшегося на скандалах: обвинения в бесчестных поступках, жульничестве, надувательстве граждан, растрате огромных партийных фондов. Особенно много обвинений было против бывшего премьер-министра Джона Хаммета — они показывали, насколько бесчестным, циничным мошенником и обманщиком он был, как он использовал свое высокое положение, чтобы нажить огромное состояние.

Наконец премьер-министр закончил свой рассказ. Министр внутренних дел сэр Джордж поморщился, как от зубной боли.

— Это чудовищно! — взорвался он. — Это бесчеловечно — печатать такие материалы! Да этого пройдоху Перри, издателя «Экс-рей ньюс», надо пристрелить, как собаку.

— Вы уверены, господин премьер-министр, — спросил Пуаро, — что эти так называемые разоблачения должны появиться на страницах именно «Экс-рей ньюс»?

— Да, — ответил премьер.

— Какие шаги вы собираетесь предпринять? — поинтересовался Пуаро.

— Они собираются начать с личности Джона Хаммета, — сказал премьер. — Он мог бы подать на них в суд за клевету…

— Но он этого не сделает? — догадался Пуаро.

— Нет, — твердо сказать премьер. — Не сделает.

— Почему? — удивился Пуаро.

— Этого процесса очень хотела бы редакция «Экс-рей ньюс», — ответил премьер. — Публикация материалов даст им огромную популярность, потому что их защита будет иметь подлинные материалы, а к самому процессу будет привлечено огромное внимание.

— Но если редакция «Экс-рей ньюс» проиграет этот процесс, — сказал Пуаро, — то она понесет огромные убытки, может даже обанкротиться.

— Они вряд ли проиграют дело, — возразил Ферьер.

— Почему вы так думаете? — удивился Пуаро.

— Премьер-министр так считает, — начал было сэр Джордж, — потому что…

— Потому что они собираются печатать правдивые сведения, — перебил его премьер-министр.

Услышав такое откровенное признание из уст премьера, сэр Джордж даже закашлялся.

— Эдвард! — закричал он. — Друг мой, что вы такое говорите? Вы…

На озабоченном лице премьер-министра появилось что-то наподобие улыбки.

— К великому сожалению, Джордж, — сказал он, — бывают моменты, когда необходимо говорить только правду. Сейчас именно такой момент.

— Вы, разумеется, понимаете, господин Пуаро, — опять начал было сэр Джордж, — что все, сказанное в этой комнате, — большой секрет. Ни одного слова…

Премьер-министр перебил его.

— Господин Пуаро это прекрасно понимает, — сказал он. — Он может не понимать только одного: на карту поставлено будущее нашей партии. Джон Хаммет, господин Пуаро, — это совесть нашей партии. Он олицетворял для людей то, что мы называем порядочностью и честностью. Никто нас никогда не считал умными политиками. Мы путались и ошибались, но старались делать то, что мог ли. Мы стремились быть честными. Наша трагедия сейчас в том, что наш идеал, наш идол, самый честный человек во всей партии неожиданно Для многих может оказаться одним из самых больших мошенников нашего поколения.

Сэр Джордж опять недовольно закашлялся.

— Вы, господин премьер-министр, — спросил Пуаро, — раньше ничего об этом не знали?

Слабая улыбка снова появилась на усталом лице премьера.

— Вы мне можете не верить, господин Пуаро, — сказал он, — но я, как и многие другие, был обманут. Раньше я не понимал странной сдержанности моей жены по отношению к отцу как к политическому деятелю. Теперь я это понимаю. Она хорошо знала черты его характера — непорядочность и корыстолюбие.

Он замолчал.

— Когда я узнал правду, — продолжал премьер, — я был потрясен. Я настоял, чтобы мой тесть немедленно ушел в отставку, притворившись серьезно больным. И мы начали потихоньку избавляться от этой грязи.

— Начали чистить наши авгиевы конюшни, — подал реплику сэр Джордж.

— Как вы сказали? — заинтересованно спросил Пуаро.

— Наши авгиевы конюшни, — повторил сэр Джордж.

— Боюсь, что расчистка наших авгиевых конюшен, — хмуро заметил премьер, — потребует титанических усилий Геракла. Если правда станет известна широкой общественности, то я предвижу следующие события: правительство уходит в отставку, назначаются новые всеобщие выборы и к власти, возможно, придет партия Эверхарда. Вам знакомы его взгляды, господин Пуаро?

Пуаро не успел ответить.

— Авантюрист этот Эверхард, — возмущенно выдохнул сэр Джордж. Чистой воды авантюрист.

— Эверхард умен, — мрачно сказал премьер, — но он опасный политик, честолюбивый, давно вынашивающий воинственные планы. Это будет уже готовый диктатор.

Пуаро понимающе кивнул головой.

— Если бы эту историю можно было как-то замять… — сказал сэр Джордж.

Премьер-министр пожал плечами. В его движении чувствовалась безнадежность.

— Вы не верите, — спросил Пуаро, — что это дело можно как-то уладить?

— Я попросил вас прийти, господин Пуаро, — сказал премьер-министр, — чтобы вы трезво оценили ситуацию. Вы — моя последняя надежда. В моем понимании это — гиблое дело: слишком много людей знают об этом. Я думаю, из создавшейся ситуации есть два выхода. Первый — это использовать силу, чтобы пресечь источник распространения инфрмации, и второй — попробовать выкупить документы, имеющиеся в редакции «Экс-рей ньюс». Сэр Джордж сравнил нашу проблему с чисткой Гераклом авгиевых конюшен. Для этого нужен, господин Пуаро, стремительный поток реки, то есть нужно использовать естественные силы природы, но это… нереально.

— Чтобы справиться с вашим делом, — улыбнулся Пуаро, — нужен Геракл… А меня зовут Эркюль, что в переводе с французского означает Геркулес, Геракл.

— А вы можете совершать чудеса, господин Геркулес-Геракл? — иронически спросил сэр Джордж.

— Вы послали за мной, господин премьер-министр, — не обращая внимания на реплику сэра Джорджа, улыбнулся Пуаро, — надеясь, что я каким-то образом смогу вам помочь, не так ли?

— Это так, — согласился премьер. — Я подумал, что если спасение и возможно, то решение должно быть неординарным и фантастичным, то есть неожиданным для противника.

Он замолчал, обдумывая сказанное.

— Но возможно, господин Пуаро, — продолжал он через некоторое время, — вас смущает этическая сторона этого дела. Джон Хаммет — преступник и мошенник, поэтому легенду о его былой честности нужно развенчать. Можно ли построить честный дом на нечестном фундаменте? Я не знаю. Во всяком случае я попытаюсь это сделать. Он горько улыбнулся. Видите, господин Пуаро, когда политический деятель хочет остаться у власти, он для этого всегда находит высокоидейные мотивы.

Пуаро встал.

— Господа! — сказал он. — Честно говоря, опыт моего личного общения с политическими деятелями не вызвал у меня большого восхищения ими. Если бы У власти был Джон Хаммет и он попросил меня об этой услуге, я бы и пальцем не пошевельнул, чтобы помочь ему. Да, я бы не пошевелил и мизинцем. Но вы… вы — другое дело, господин премьер-министр… Один мой старинный друг, величайший ученый нашего времени, как-то в разговоре со мной сказал, что вы достаточно благоразумный политический деятель. И поэтому я сделаю все, чтобы вам помочь.

Он поклонился и вышел из кабинета.

— Наглец! — прорычал сэр Джордж. — Ну и наглец!

— Ничего подобного, — остановил его премьер. — Он сделал мне комплимент.

II

Когда Пуаро спускался по лестнице, его остановила высокая белокурая женщина.

— Пройдемте, пожалуйста, в мой кабинет, господин Пуаро, — сказал она. — Я хочу с вами поговорить.

Пуаро поклонился и последовал за ней.

Они вошли в комнату. Незнакомка закрыла дверь, предложила Пуаро сесть и угостила его сигаретой. Потом она сама села напротив него.

— Вы только что разговаривали с моим мужем, — сказала она. — Он рассказал вам о… о моем отце?

Пуаро внимательно посмотрел на свою собеседницу. Перед ним сидела довольно интересная высокая женщина средних лет с решительным подбородком и умным приятным лицом.

Миссис Ферьер, а это была она, Далмар Ферьер, супруга премьер-министра, пользовалась большой популярностью в народе. Как жене премьер-министра — первой фигуры в стране, пресса и общественность уделяли ей много внимания.

Но еще большую популярность ей принесло положение дочери бывшего премьер-министра Джона Хаммета. Считали, что она представляла собой идеал английской женщины.

Далмар Ферьер была нежной матерью и преданной женой и разделяла любовь мужа к деревенской жизни. Она проявляла интерес к тем аспектам общественной жизни, которыми, по ее мнению, должна была интересоваться женщина. Она хорошо одевалась, но никогда не переходила ту грань, которая отделяет современную моду от вульгарности. Большую часть своего времени она посвящала благотворительной деятельности, разрабатывая проекты облегчения жизни жен безработных. На нее обращала внимание вся английская нация, словом, она была идеалом жены руководителя партии.

— Вы так переживаете за мужа, мадам? — спросил Пуаро.

— Да, — ответила она. — Вы даже не можете себе представить, как сильно я волнуюсь. Все эти годы я жила… в ожидании… чего-то нехорошего… страшного.

— Вы не были в курсе дел своего отца? — спросил Пуаро.

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Ни в малейшей степени. Я только чувствовала, что он не такой, каким считают его окружающие, чувствовала с детских лет, что он может оказаться мошенником.

Она замолчала. Пуаро терпеливо ждал.

— Сейчас меня больше всего мучает то, — продолжала она, голос ее стал прерывистым, — что из-за женитьбы на мне Эдвард потеряет все, к чему так долго стремился и чего достиг.

— У вас есть враги, мадам? — спокойно спросил Пуаро.

— Враги? — удивилась она такому вопросу. — Нет, не думаю…

— А я думаю, что есть, — задумчиво сказал Пуаро, — и довольно много.

Мадам Ферьер промолчала.

— А мужество у вас есть, мадам? — продолжал он. — Против вас и вашего мужа планируется большая кампания. Вы должны научиться защищаться.

— Но речь идет не обо мне! — воскликнула Далмар Ферьер. — Нужно защитить Эдварда.

— Муж и жена — одна сатана! — сказал Пуаро. — Помните, мадам, что вы жена Цезаря!

Он увидел, как она переменилась в лице.

— Что вы имеете в виду, господин Пуаро? — спросила она изменившимся голосом.

III

Перси Перри, редактор и издатель еженедельника «Экс-рей ньюс», сидел за письменным столом и с удовлетворением курил сигарету. Это был человек маленького роста с хитрым лицом куницы и неопрятной внешностью.

— Ну теперь они у нас запоют Лазаря, старина, — сказал он мягким, слащавым голосом, обращаясь к своему заместителю, худощавому юноше в очках. — А вы как считаете, Фрэнк?

— Вам не страшно, шеф? — спросил Фрэнк.

— Страшно? — осклабился Перри. — Отнюдь нет. Вы думаете, они что-нибудь смогут сделать? Нет, только не они. Подать в суд? Опротестовать? Нет… Ничего хорошего у них из этого не выйдет…

— Но что-то же они будут предпринимать? — сказал Фрэнк. — Ведь они попали в щекотливое положение.

— Скорее всего, — самодовольно заметил Перри, — они пришлют для переговоров своего…

Звонок телефона прервал его. Перри взял трубку. Торжествующая улыбка появилась на его куньем лице.

— Кто-кто?.. — с удивлением спросил он. — Ладно, пропустите его ко мне.

— Прислали-таки этого самоуверенного бельгийского сыщика, — недовольно пробурчал Перри. — Ладно. Посмотрим, что он прокукарекает. Вероятно, ему необходимо знать, захотим ли мы сотрудничать с ними.

В комнату стремительно вошел безукоризненно одетый Эркюль Пуаро, в петлице его пиджака красовалась белая камея.

— Рад видеть вас, господин Пуаро, — сказал Перри. — Вы, вероятно, зашли ко мне по пути во дворец? Не угадал? Жаль!

— Я польщен, — воскликнул Пуаро. — Как хорошо в наше время иметь дело со столь элегантным господином, не правда ли, господин Перри? Иногда это очень важно, — Пуаро невинным взглядом окинул небритое лицо издателя, заметив его неопрятный вид, — особенно когда природа наделила тебя особыми качествами.

— О чем вы хотели поговорить со мной, господин Пуаро? — сухо и отрывисто спросил Перри.

Пуаро наклонился и фамильярно похлопал издателя но колену.

— О шантаже! — произнес Пуаро с ослепительной улыбкой.

— Что вы, черт возьми, хотите этим сказать? — возмутился Перри. — О каком еще шантаже?

— Я слыхал, — снова улыбнулся Пуаро, — сорока-ворона принесла мне на хвосте, что вы как-то собирались опубликовать в вашем «изысканном» издании одну сногсшибательную информацию, но… неожиданно ваш счет в банке возрос и… документы остались неопубликованными.

Закончив свой монолог, Пуаро откинулся на спинку стула и снова улыбнулся своей ослепительной улыбкой.

— Вы понимаете, — оскорбился Перри, — что это все клевета?

— Не обижайтесь, — доверительно сказал Пуаро. — У вас нет причин обижаться.

— Нет причин? — вспыхнул издатель. — То, что вы говорите, — чудовищная клевета, и у вас нет никаких доказательств относительно того, что я кого-либо шантажировал.

— О нет, — остановил его Пуаро. — Вы меня неправильно поняли. Я не угрожаю вам. Я только спрашиваю: «Сколько?»

— Не понимаю, о чем это вы, — хитро ответил Перри.

— Вопрос государственной безопасности, господин издатель, — сказал Пуаро. — Теперь вам ясно?

Собеседники обменялись многозначительными взглядами.

— Я — реформатор, господин Пуаро, сторонник перемен, — с пафосом сказал Перри. — Я хочу очистить политику от грязи. Вы знаете, в каком сейчас состоянии у нас политика? Авгиевы конюшни, не больше не меньше!

— Каково! — сказал Пуаро. — И вы туда же. Вы тоже ударились в классику, господин издатель?!

— И для очистки этих авгиевых конюшен, — продолжал Перри, — нужен очищающий поток народного гнева, негодующий поток общественного мнения.

— Я аплодирую вашим чувствам, господин Перри, — сказал Пуаро и добавил: — Жаль! Очень жаль, что вам не нужны деньги!

Он поднялся и быстро пошел к дверям.

Некоторое время остолбеневший издатель смотрел ему вслед.

— Подождите… — растерянно сказал он. Я еще ничего не сказал…

Но Пуаро его уже не слышал. Его поспешный уход объяснялся тем, что он терпеть не мог шантажистов.

IV

Эверит Дэшвуд, молодой энергичный сотрудник журнала «Бранч», шутливо хлопнул Пуаро по спине.

— Вы правы, старина, — сказал он. — В нашем деле столько грязи, столько подлости, что можно завязнуть по уши! Но это не для меня. Я стараюсь этого избегать.

— Вот именно, — сказал Пуаро. — Вы так не похожи на Перри.

— Чертов кровопийца! — в сердцах сказал Дэшвуд. — Он запятнал нашу профессию журналиста. Если бы мы могли его проучить.

— За этим дело не станет, — сказал Пуаро. — Я сейчас расследую одно необычное дело, связанное с политическим скандалом…

— Пытаетесь очистить наши авгиевы конюшни, — рассмеялся Дэшвуд. — Неблагодарное это дело, да и трудновато вам придется, старина. Разве только вы повернете воды Темзы и смоете к чертовой матери здание парламента.

— Мне кажется, — сказал Пуаро, — что вы тот самый человек, который мне нужен. Вы энергичны, настойчивы, ну, словом, парень что надо и способны сделать многое.

— Предположим, вы правы, — засмущался Дэшвуд. — Но что из этого?

— А вот что, — сказал Пуаро. — У меня есть план. Если он осуществится, мы сможем сорвать сенсационный политический заговор. А это, мой друг, самый подходящий материал для вашего издания.

— Отлично, — заинтересовался Дэшвуд. — О чем материал?

— Замышляется грандиозный скандал вокруг имени одной добропорядочной женщины.

— Женщины? — удивился Дэшвуд. — Это же отличная тема. Женский вопрос всегда интересовал читателя.

— Тогда садитесь, — сказал Пуаро, — и слушайте.

V

А слухи понемногу ползли и ползли.

Вот что говорили в таверне «Гуси и перья» в Литл-Уимплингтон:

— Лично я не верю ни единому слову. Джон Хаммет всегда был честным человеком. Не то что некоторые нынешние политики.

— Так говорят о всех мошенниках, пока они не попадутся.

— Все говорят, что на одной только афере с палестинской нефтью он заработал сотни тысяч фунтов… Незаконная сделка, скажу я вам…

— Все они жулики из одного притона. Грязные мошенники, вот кто они.

— Вот Эверхард этого бы не сделал. Он — человек старой закваски.

— Да не верю я, что Джон Хаммет был тем, кем его сейчас считают. Не верю я этим газетам.

— Жена Ферьера — его дочь. Вы видели, что пишут о ней?

Они смотрели и перелистывали зачитанный и замусоленный экземпляр еженедельника «Экс-рей ньюс», где в одной заметке говорилось:

Все ли позволено жене Цезаря?

Некая леди, занимающая весьма высокое положение в обществе, была на днях замечена в странной компании с сутенером. О, Дагмар, Дагмар! Куда ты катишься?

— Все это вранье, — сказал чей-то голос. — Миссис Ферьер не похожа на таких особ. Сутенер? Не может этого быть.

— Ну, положим, — возразил другой голос, — от женщин можно всего ожидать. Они могут такое преподнести…

VI

Разговоры продолжались.

— Но, моя дорогая, это абсолютная правда. Мне подробно рассказала Ноэми, ей — Поль, а ему, по секрету, — сам Энди. Она совершенно развращенная особа.

— Да она всегда была ужасно неряшливо и вульгарно одета, когда открывала благотворительные базары.

— Одно притворство, дорогая, да и только. Говорят, что она нимфоманка[20]. Об этом написано в «Экс-рей ньюс». Они не прямо об этом пишут, но нужно уметь читать между строк. Удивляюсь только, откуда у них такие сведения.

— А что ты думаешь об этой стороне политического скандала? Говорят, что ее отец запустил руку, и довольно глубоко, в партийную казну.

VII

Разговоры продолжались.

— Мне это так не нравится, миссис Роджерс. Я хочу сказать, что всегда считала миссис Ферьер приятной женщиной.

— Как вы думаете, неужели все то, что написано в газетах, правда?

— Не думаю. Она открывала в июне один благотворительный базар в Пелчестере, была давка, и я оказалась недалеко от нее. Она улыбалась, такой я ее и запомнила. Приятная женщина.

— Да, все это так, но ведь вы знаете, что дыма без огня не бывает.

— Конечно, это все правда. Господи, Боже мой, никому нельзя верить на этом свете.

VIII

— Эти нападки на мою жену выводят меня из себя, — сказал Эдвард Ферьер. Его лицо было бледным и измученным. — Это клевета, все клевета. Я подам на них в суд.

— Я вам не советую этого делать, господин премьер-министр, — спокойно сказал Пуаро.

— Но этот проклятый поток лжи необходимо пресечь, — кипятился премьер.

— Вы уверены, что это ложь? — улыбаясь, спросил Пуаро.

— Черт возьми, — взорвался Ферьер, — конечно же уверен!

— А что говорит по этому поводу ваша жена? — спросил Пуаро.

Вопрос Пуаро застал Ферьера врасплох.

— Она говорит, что не следует обращать внимания на эти сплетни… — сказал премьер. — Но я не могу молчать… когда все об этом говорят.

— Да, — согласился Пуаро, — об этом все говорят.

IX

Вскоре во всех газетах появилось сообщение:

Миссис Ферьер после небольшого нервного потрясения уехала по совету врачей на лечение в Шотландию.

Предположения, слухи, домыслы о том, что миссис Ферьер уехала не в Шотландию — она якобы и не собиралась туда ехать, — носились в воздухе.

Сплетни, скандальные истории из тех мест, которые она недавно посетила.

И снова разговоры.

— Говорю вам, Энди видел ее. Видел в таком ужасном месте. Она была то ли пьяная, то ли перебравшая дозу наркотиков, и с этим аргентинским сутенером Рамоном… Вы поняли…

И опять слухи.

— Миссис Ферьер уехала с аргентинским танцовщиком. Ее видели в Париже, она курила марихуану. Да она все эти годы постоянно принимала наркотики, а пила как сапожник.

Постепенно сердца добропорядочных англичан, которые сначала никому и ничему не верили, ожесточились против миссис Ферьер. Всем казалось, что в этом что-то есть. Такая распутная, наглая женщина не может быть женой премьер-министра.

Потом появились фотоснимки.

Миссис Ферьер, сфотографированная в ночном клубе в Париже, лежит на коленях у темноволосого смуглого брюнета, правой рукой она обнимает его за шею.

Другой снимок: миссис Ферьер лежит полуобнаженная на пляже, голова ее покоится на плече у сутенера. Под фотографиями подпись: «Миссис Ферьер развлекается».

А вскоре в суде слушалось дело о клевете, возбужденное против еженедельника «Экс-рей ньюс».

X

Процесс открылся речью королевского адвоката сэра Мортимера Инглвуда. Его речь дышала негодованием. Он возмущался теми, кто своей мишенью в позорном заговоре избрал достойнейшую женщину, жену премьер-министра страны, миссис Дагмар Ферьер.

Королевский защитник подчеркнул, что этот случай напоминает знаменитую историю об ожерелье королевы, описанном в романе Александра Дюма. Тогда враги хотели очернить Марию Антуанетту, королеву Франции, в глазах простого народа. На этот раз враги Англии пытаются скомпрометировать честную и благородную леди, которая занимает в стране положение жены Цезаря.

В своей речи королевский адвокат прошелся как по фашистам, так и по коммунистам, которые, как он считал, подрывают устои британской демократии.

Потом судья стал вызывать свидетелей.

Первым свидетелем был вызван доктор Хендерсон, епископ Нортумбрийский, хорошо известная фигура в англиканской церкви, человек честный и неподкупный, с широкими политическими взглядами. Он был хорошим проповедником, и прихожане любили слушать его проповеди.

Войдя в свидетельскую ложу, он присягнул, что в то время, когда, по словам «Экс-рей ньюс», миссис Ферьер была в Париже в обществе сутенера, она находилась в его доме с ним и с его женой. Он пригласил миссис Ферьер погостить у него, так как она устала от общественных обязанностей и врачи рекомендовали ей сменить обстановку и отдохнуть. Ее визит от всех, и в частности от прессы, держался в тайне.

Затем выступил знаменитый профессор, домашний доктор миссис Ферьер, который подтвердил, что он порекомендовал своей пациентке, переутомленной общественной деятельностью, уехать из Лондона, чтобы спокойно отдохнуть.

Домашний врач епископа Нортумбрийского подтвердил под присягой, что он наблюдал за здоровьем миссис Ферьер во время ее пребывания в доме епископа.

Следующим свидетелем была вызвана некая Тельма Андерсен.

Когда она вошла в свидетельскую ложу, по залу пронесся шепот удивления, так как все присутствующие заметили, что свидетельница фигурой и лицом очень походила на миссис Ферьер.

— Вас зовут Тельма Андерсен? — спросил судья.

— Да, сэр.

— Вы подданная Дании?

— Да, сэр, — ответила Тельма Андерсен. — Я всю свою жизнь прожила в Копенгагене.

— Вы там работали в кафе? — спросил судья.

— Да, сэр.

— Расскажите суду, что произошло восемнадцатого марта сего года? — попросил судья.

— Восемнадцатого марта в кафе в Копенгагене за столик, который я обслуживала, сел какой-то мужчина, англичанин, и сказал, что он работает в еженедельнике «Экс-рей ньюс» и что…

— Вы уверены, — перебил ее судья, — что мужчина назвал именно еженедельник «Экс-рей ньюс»?

— Да, сэр, — ответила свидетельница. — Я это запомнила, потому что вначале подумала, что это медицинский журнал. Но потом выяснилось, что нет. Мужчина сказал мне, что ищет дублершу для английской актрисы и что по конституции и внешнему облику я подхожу для этой работы. Он назвал имя актрисы и сказал, что она очень знаменита, но я его не запомнила, потому что редко хожу в кино и совсем не знаю имен киноактеров. Он также сказал, что актриса чувствует себя не очень хорошо и хотела бы, чтобы ее дублер сыграл за нее в сценах, связанных с посещением общественных мест, а заплатит она сама, и заплатит очень щедро.

— Какую сумму вам предложил англичанин из «Экс-рей ньюс»? — спросил судья.

— Пятьсот английский фунтов, сэр, — ответила свидетельница. — Сначала я даже не поверила, подумав, что это розыгрыш, но он прямо на месте выплатил мне половину. Я сразу же уволилась из кафе.

Затем Тельма рассказала, что ее увезли в Париж, нарядили в роскошные наряды и снабдили «эскортом» — приятным молодым человеком, аргентинцем по национальности. Он оказался очень вежливым и симпатичным.

Она прекрасно проводила время, летая в Лондон и посещая парижские ночные клубы, и везде ее сопровождал сеньор Рамон. В Париже она с ним фотографировалась. Тельма согласилась с мнением судьи, что некоторые места, которые она посещала, были не очень… приличными или, скажем, респектабельными. И некоторые позы на фотографиях тоже. Но когда ее фотографировали, то объяснили, что это необходимо для рекламы, а сеньор Рамон вел себя достойно, по-джентльменски.

На вопрос судьи, слыхала ли она когда-нибудь имя миссис Ферьер, свидетельница ответила, что этого имени никогда не слышала, при ней никто никогда его не произносил. Она ничего плохого не подозревала.

Свидетельница Тельма Андерсен также узнала себя на всех фотографиях, которые ей были показаны, сказав, что ее фотографировали в Париже и на Ривьере.

Все были абсолютно уверены в честности Тельмы Андерсен. Она оказалась приятной, но глупой девушкой. Ее ответы были прямыми и честными, а ее сожаления по поводу случившегося прозвучали в суде совершенно искренне.

Защита пыталась протестовать, отрицая всякую связь еженедельника «Экс-рей ньюс» с Тельмой Андерсен. Фотографии были кем-то доставлены в редакцию из Парижа и ни у кого не вызвали подозрений.

Заключительная речь королевского адвоката сэра Мортимера была обличающей. В ней он подчеркнул, что заговор, направленный на дискредитацию премьер-министра и его супруги, провалился. Симпатии судьи и присяжных были на стороне миссис Ферьер.

Приговор можно было предугадать заранее: «Экс-рей ньюс», кроме оплаты судебных издержек, был приговорен к огромному денежному штрафу. Справедливость восторжествовала!

Когда миссис Ферьер, ее муж и отец выходили из зала суда, их приветствовала восторженными криками толпа народа.

XI

Эдвард Ферьер долго пожимал руку Эркюлю Пуаро.

— Благодарю вас, господин Пуаро, — повторял он много раз, — благодарю от всей души. Этот приговор прикончит проклятый «Экс-рей ньюс». Грязный бульварный листок! Ну теперь они окончательно обанкротятся. Поделом им за мою бедную Дагмар. Это же надо замыслить такое! И против кого? Против моей Дагмар, против самой добропорядочной женщины на свете. Как хорошо, что вам удалось пресечь это в корне, господин Пуаро… Но кто вам подсказал, что они воспользуются двойником?

— Эта идея стара как мир, — сказал Пуаро. — Эта идея была впервые использована еще давно, когда Джин де ла Мотта выдавала себя за королеву Франции Марию Антуанетту…

— Это я знаю, — сказал премьер. — Я еще раз прочитаю «Ожерелье королевы». Но где вы нашли женщину, которую они использовали как двойника?

— В Дании, — сказал Пуаро, — где я и искал ее.

— В Дании? — удивился Ферьер. — Но почему в Дании?

— Потому что бабушка Дагмар была датчанка и сама миссис Ферьер похожа на датчанку, — сказал Пуаро. — А кроме того, были и другие причины.

— Да-а, — удивленно произнес премьер, — сходство прямо поразительное. Какая дьявольская идея! Интересно, как этой лисе Перри пришла в голову такая мысль?

— А она пришла не ему, — улыбнулся Пуаро.

— Не ему? — не понял Ферьер. — Тогда кому же?

— Мне. — Все еще улыбаясь, Пуаро постучал себя в грудь.

— Ничего не понимаю, — растерялся Ферьер. — Объясните мне толком.

— Давайте вспомним легенду о Геракле, — сказал Пуаро, — которая рассказывает о более древних событиях, чем описанные в романе «Ожерелье королевы». Легенду о том, как Геракл за один день очистил конюшни царя Авгия. Для выполнения своей задачи Геракл использовал воды двух рек, так сказать, естественные силы природы. Теперь вернемся к современности! Что является величайшей силой природы? Взаимоотношения двух полов, не так ли? Именно проблема взаимоотношений мужчины и женщины всегда была главной темой прессы. Расскажите народу о скандале, замешанном на проблемах отношений между мужчиной и женщиной, и ему это понравится больше, чем политический скандал или разоблачение мошенника.

Все еще ничего не понимая, премьер смотрел на Пуаро.

— Итак, — продолжал Пуаро, — в чем же заключалась моя задача? Окунуть свои руки в грязь, как это сделал Геракл, и сделать дамбу, чтобы изменить русло реки. Мне помог мой друг, журналист. Он обошел всю Данию и нашел женщину, похожую на Дагмар. Подойдя к ней, журналист упомянул «Экс-рей ньюс», надеясь, что эта женщина его запомнит, что она и сделала.

Ошеломленный премьер молчал.

— И что же случилось дальше? — спросил Пуаро и сам же ответил: — Полилась грязь! Потоки грязи! Жена Цезаря облита грязью. Для публики, для простого обывателя это интереснее любого политического скандала. И вот — развязка! Какая реакция? Честное имя женщины восстановлено! Виновник наказан! Справедливость восторжествовала! Огромный поток романтических чувств смыл всю грязь авгиевых конюшен.

Лицо премьера начало багроветь.

— И если сейчас, — подвел итог Пуаро, — даже все газеты страны опубликуют материалы о махинациях Джона Хаммета, никто этому не поверит. Это будет воспринято как очередной заговор против правительства.

Наконец Эдвард Ферьер все понял. У него от ярости перехватило дыхание. Еще ни разу за всю свою карьеру Пуаро не был так близок к реальной опасности быть избитым.

— Моя жена! — в ярости закричал Ферьер. — Моя бедная Дагмар! Да как вы смели использовать ее…

К счастью для Пуаро, в этот момент в комнату вошла улыбающаяся Дагмар Ферьер.

— Ну как, мой друг? — сказала она, обращаясь к мужу. — Все хорошо, что хорошо кончается.

— Дагмар, — изумился муж, — ты… ты об этом знала заранее?

— Ну конечно, дорогой! — улыбнулась Дагмар Ферьер добродушной улыбкой преданной жены.

— И ты ничего не сказала мне? — с упреком произнес Ферьер.

— Но, Эдвард, — спокойно ответила она, — ты бы не позволил господину Пуаро осуществить его план, не так ли?

— Конечно, я был бы против, — сердито сказал муж.

— Мы так и думали! — вновь улыбнулась Дагмар Ферьер.

— Мы? — удивился Ферьер.

— Да, — рассмеялась она. — Мы. Господин Пуаро и я.

Она повернулась к Эркюлю Пуаро.

— Не знаю, как вас и благодарить, господин Пуаро, — сказала она. — Я так хорошо отдохнула в доме епископа и теперь полна сил и энергии. В следующем месяце, — обратилась она к мужу, — в Ливерпуле состоится спуск на воду линейного корабля. Меня пригласили участвовать в церемонии спуска. Я считаю, что нужно поехать. Это будет способствовать нашей популярности.

Стимфалийские птицы[21]

I

Сидя на террасе отеля, Гарольд Уоринг впервые заметил их, когда они поднимались по тропинке от озера.

Был чудесный день, невдалеке голубело озеро, и светило солнце. Гарольд курил трубку и думал, что весь мир у него в кармане.

Его политическая карьера складывалась удачно. В свои тридцать лет он уже работал в кабинете премьер-министра и очень гордился этим. Он слышал, как один из сотрудников сказал, будто сам премьер-министр как-то произнес, что «этот Уоринг далеко пойдет». Поэтому жизнь Гарольду рисовалась в розовом свете. Он был молод, достаточно хорош собой, преуспевал во всем и еще не был связан семейными узами.

Свой отпуск он решил провести в Чехословакии, уехав далеко от оживленных дорог и уединившись от всех и вся. Небольшая гостиница, расположенная на берегу озера Стемпка, устраивала его, так как в ней, во-первых, было удобно, а во-вторых, не очень много посетителей. Большинство проживавших в ней были иностранцами.

Единственными англичанами, остановившимися в гостинице, были миссис Райс и ее замужняя дочь, миссис Клейтон, которые Гарольду очень понравились. Кроткая и застенчивая, Элси Клейтон отличалась несколько старомодной красотой. Если она и пользовалась косметикой, то очень мало. Миссис Райс же была, что называется, женщиной с характером. Высокая, с низким голосом и властными манерами, она, однако, обладала чувством юмора и оказалась интересной собеседницей. Мать и дочь были очень привязаны друг к другу.

Гарольд провел с ними несколько приятных часов, но они не стремились навязывать ему свое общество, и отношения между ними оставались дружескими и ни к чему не обязывающими.

Другие постояльцы отеля не вызывали у него интереса. В основном это были либо просто туристы, либо автомототуристы, которые останавливались в отеле на одну-две ночи, а потом продолжали свой путь, поэтому он едва замечал их.

Но однажды внимание Гарольда привлекли две женщины.

Они очень медленно поднимались вверх по тропинке. И так случилось, что, когда Гарольд взглянул на них, солнце скрылось за облаками. Он поежился и пригляделся к ним.

Ему показалось, что в них есть что-то странное. Длинные носы загнуты книзу, как клювы у птиц, а их лица, удивительно похожие одно на другое, казались застывшими масками. У обеих на плечах были накидки, которые хлопали на ветру, как крылья больших птиц.

«Они и вправду похожи на птиц, — подумал Гарольд, — на птиц, предвещающих несчастье».

Женщины подошли к террасе и прошли мимо него. Им можно было дать около пятидесяти лет. Внешнее сходство их говорило о том, что, по всей видимости, они — сестры. В облике их было что-то отталкивающее.

Проходя мимо Гарольда, обе взглянули на него — странным, как ему показалось, оценивающим взглядом, и в этом взгляде чудилось что-то нечеловеческое.

Предчувствие недоброго снова шевельнулось в душе Гарольда. Он заметил руку одной из женщин — длинные ногти, напоминавшие острые когти…

И, хотя снова выглянуло солнце, Гарольду стало не по себе. «Ужасные создания, — подумал он. — Как хищные птицы».

От этих мыслей его отвлек приход миссис Райс. Он встал и пододвинул ей стул. Поблагодарив, миссис Райс села и, как обычно, начала быстро вязать.

— Вы заметили двух женщин, которые только что вошли в отель? — спросил он.

— С накидками на плечах? — уточнила миссис Райс. — Да, я проходила мимо них.

— Странные они какие-то, вам не кажется? — спросил Гарольд.

— Возможно… — сказала миссис Райс и после раздумий добавила: — Да, пожалуй, вы правы. Они, наверное, только вчера приехали. Очень похожи друг на друга, наверное, близнецы.

— Может быть, я просто фантазирую, — признался Гарольд, — но мне кажется, в них есть что-то зловещее.

— Как интересно! — воскликнула миссис Райс. — Я должна посмотреть на них поближе, а потом скажу, согласна ли я с вами.

Она помолчала.

— Мы узнаем, кто они такие, от портье, — добавила она. — На англичанок ведь они не похожи?

— Нисколько.

Миссис Райс взглянула на свои часы.

— Пора пить чай, — сказала она. — Не сочтите за труд, мистер Уоринг, позвоните в гонг, чтобы вызвать официанта.

— С удовольствием, миссис Райс.

— Что-то не видно сегодня вашей дочери, миссис Райс? — спросил Гарольд, вернувшись на свое место. — Где она?

— Элси? — переспросила миссис Райс. — Мы с ней _ гуляли у озера, а потом возвращались по сосновому лесу. Чудесная была прогулка!

Вошел официант и принял у них заказ.

— Элси, наверное, не спустится к чаю, — продолжала миссис Райс, спицы так и мелькали у нее в руках. — Она получила письмо от мужа.

— От мужа? — удивился Гарольд. — А знаете, миссис Райс, я все время думал, что она вдова.

Миссис Райс бросила на него быстрый взгляд.

— Нет, — сухо ответила она. — Элси не вдова. — И с чувством добавила: — К несчастью!

Гарольд был поражен.

— Пьянство приносит много горя, мистер Уоринг, — мрачно кивая головой, сказала миссис Райс.

— Он пьет? — спросил Гарольд.

— Да, — ответила она. — Как сапожник. У него и без этого масса недостатков: ревнив, страшно вспыльчив. — Она вздохнула. — Элси с ним очень трудно, мистер Уоринг. Всю свою жизнь я посвятила Элси, она мой единственный ребенок, и нет сил видеть, как она несчастна.

— Она такая нежная, кроткая, — искренне взволнованный, сказал Гарольд.

— Возможно, даже больше чем нужно, — с горечью бросила миссис Райс.

— Вы хотите сказать…

— Счастливые люди не бывают такими кроткими, — перебила его миссис Райс. — Она слишком много пережила и просто смирилась со своим положением.

— А как получилось, что она… вышла замуж за такого человека? — немного поколебавшись, спросил Гарольд.

— Филипп Клейтон был очень привлекательным и обаятельным мужчиной. Он был вполне обеспеченным. А о его истинном характере никто и не догадывался, да и не было никого, кто бы нас предупредил. Я много лет жила вдовой, а две одинокие женщины — не самые лучшие знатоки мужского характера.

— Это верно, — задумчиво согласился Гарольд.

Он чувствовал, как в его душе поднимается волна гнева к Филиппу Клейтону и жалости — к миссис Клейтон. Элси Клейтон сейчас самое большее двадцать пять лет. Он вспомнил ее ясные голубые глаза, мягко опущенные уголки рта и вдруг понял, что его интерес к ней вызван чувством большим, чем дружба.

А она была связана семейными узами с грубым и жестоким Филиппом Клейтоном.

II

В тот вечер Гарольд присоединился к матери и дочери после ужина. На Элси Клейтон было изящное платье розового цвета. Он заметил, что она, должно быть, много плакала, так как ее веки покраснели.

— А я узнала, кто эти две ваши гарпии, мистер Уоринг, — оживленно сказала миссис Райс. — Они польки, и, как сказал портье, из очень хорошей семьи.

Гарольд посмотрел на женщин, сидевших в другом конце зала.

— Вон те две женщины? — заинтересовалась Элси. — С выкрашенными хной волосами? Не знаю почему, но, глядя на них, мне становится жутко!

— Вот и мне тоже, — с готовностью подтвердил Гарольд.

— Какие же вы оба глупые, — рассмеялась миссис Райс. — По одной только внешности о людях судить нельзя.

Теперь рассмеялась и Элси.

— Ну конечно нельзя, — сказала она. — А все-таки я думаю, что они похожи на стервятниц!..

— Выклевывающих глаза мертвецам, — добавил Гарольд.

— Ради Бога, прошу вас, не нужно, — взмолилась Элси.

Гарольд поспешно извинился.

— Во всяком случае, — с улыбкой сказала миссис Райс, — непохоже, что они собираются перейти нам дорогу.

— Ну у нас-то нет никаких тайн, требующих покаяния! — воскликнула Элси.

— А может быть, они есть у мистера Уоринга? — подмигнув, рассмеялась миссис Райс.

— Что вы. — Гарольд тоже рассмеялся. — У меня нет никаких тайн. Моя жизнь — открытая книга.

«Какие же дураки те, — подумал Гарольд, — кто сворачивает с прямой дороги. Чистая совесть — это то, что нужно честному человеку. Это дает ему право смело шагать по жизни, а каждого, кто будет мешать — посылать ко всем чертям».

Он вдруг ощутил в себе прилив жизненных сил, почувствовал себя хозяином своей судьбы.

III

Гарольд, как и все истинные англичане, плохо знал иностранные языки. По-французски он говорил спотыкаясь на каждом слове и с английским произношением, а по-итальянски и по-немецки не знал ни единого слова.

До сих пор это обстоятельство его не беспокоило. В большинстве отелей на континенте он всегда находил людей, говоривших по-английски. Так о чем же было еще беспокоиться?

Но в этом удаленном от больших магистралей уголке, где местным языком был словацкий и даже портье говорил немного по-немецки, Гарольда иногда раздражало, что одна из его приятельниц должна была время от времени выступать в роли его переводчицы.

Миссис Райс знала много иностранных языков и даже говорила немного по-словацки.

Гарольд решил взяться за изучение немецкого языка. Он купил несколько учебников и решил каждое утро по два часа заниматься немецким языком.

Утро было прекрасное. Написав несколько писем, Гарольд взглянул на часы. До ленча оставалось около часа, и он решил использовать это время для прогулки. Гарольд спустился к озеру, а потом свернул в сосновый лес.

Прошагав не более пяти минут, он вдруг услышал звуки, которые нельзя было ни с чем спутать; ему показалось, что где-то неподалеку рыдала женщина, да так надрывно, что казалось, сердце ее разрывается от горя.

Подождав минуту, Гарольд пошел туда, откуда доносились звуки, и увидел Элси Клейтон, которая, сотрясаясь от рыданий, сидела на поваленном дереве, закрыв лицо руками.

После минутного колебания Гарольд решился подойти к ней и тихо позвал:

— Элси?.. Миссис Клейтон?..

Элси вздрогнула и подняла на него свои заплаканные глаза. Гарольд сел рядом с ней на поваленное дерево.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — с искренним сочувствием спросил он. — Хоть чем-нибудь?

Она молча покачала головой.

— Нет… Нет… — наконец сказала она. — Вы так добры. Но никто не сможет мне помочь.

— Это связано с… вашим мужем? — робко спросил он.

Она кивнула. Потом вытерла слезы платочком, который был у нее в руке, и, вынув из сумочки пудреницу, начала приводить себя в порядок, изо всех сил стараясь взять себя в руки.

— Я не хотела расстраивать маму, — сказала она дрожащим голосом. — Она так переживает, когда видит меня несчастной. Вот я и пришла сюда выплакаться. Знаю, что это глупо. Слезами горю не поможешь. Но… но иногда чувствуешь, что жизнь просто невыносима.

— Мне вас искренне жаль, — посочувствовал ей Гарольд.

Она ответила ему благодарным взглядом.

— Конечно, это моя вина, — начала она запинающимся голосом. — За Филиппа я вышла по своей воле, но кто знал, что так все плохо обернется… Но я виню только себя.

— Смелая же вы женщина! — сказал Гарольд.

— Нет, я не смелая, — покачала головой Элси. — Я совсем не смелая. Я ужасная трусиха. Частично это из-за Филиппа. Я так боюсь его, так боюсь, особенно когда он впадает в ярость.

— Вы должны уйти от него, — взволнованно воскликнул Гарольд.

— Я никак не могу решиться, — призналась Элси. — Он… он не позволит мне уйти.

— Чепуха! А если развод?

— Для развода у меня нет оснований, — медленно покачала головой Элси. — Нет, я должна нести этот крест, я должна терпеть, — продолжала она. — Много времени я провожу с мамой, и Филипп не возражает против этого. Особенно если мы уезжаем в такое глухое место, как это. Видите ли, — слегка покраснев, добавила она, — беда в том, что он безумно ревнив. Стоит только мне заговорить с другим мужчиной, как он устраивает ужасные сцены.

Гнев Гарольда усиливался. Он слышал: многие женщины жалуются на ревность мужей, и сам в глубине души считал, что у мужей довольно часто есть на это основания. Однако Элси была не такой. Она ни разу не бросила на него даже кокетливого взгляда, не пыталась флиртовать.

Все еще дрожа, Элси отодвинулась от него.

— Солнце скрылось, — сказала она, посмотрев на небо. — И стало так прохладно. Пойдемте лучше в отель. Должно быть, уже подошло время обедать.

Они поднялись и пошли к отелю. Минуту спустя впереди они заметили фигуру, двигавшуюся в том же направлении. По хлопающей на ветру накидке они узнали одну из сестер-полек.

Проходя мимо нее, Гарольд поклонился, но она не ответила, только глаза ее на минуту задержались на них обоих, и от этого взгляда Гарольду стало не по себе.

«Уж не видела ли эта особа, — размышлял он, — как мы с Элси сидели рядом на стволе упавшего дерева? Если да, то она, наверное, подумала… По крайней мере, по ее виду можно было сказать, что подумала…»

Его охватил гнев. Какими же глупыми бывают женщины!

Странно, что солнце скрылось, может быть, скрылось даже в тот момент, когда женщина увидела их…

Так или иначе, Гарольду стало не по себе.

IV

В тот вечер вскоре после десяти Гарольд отправился в свою комнату. После обеда пришла почта из Англии, и он получил несколько писем, на некоторые из них надо было немедленно ответить.

Он надел пижаму и халат, сел за стол.

Написав три письма, Гарольд принялся за четвертое. Вдруг дверь распахнулась, и в комнату, пошатываясь, вошла Элси Клейтон.

Гарольд вскочил. Элси захлопнула дверь, сделала несколько шагов и стала, опершись на буфет. Она тяжело дышала, лицо ее было белое как мел; казалось, она была напугана чем-то до смерти.

— Мой муж! — выдохнула она. — Неожиданно приехал… Он… убьет меня, он сошел с ума! Я пришла к вам за помощью. Не дайте ему меня найти.

Она шагнула вперед, едва держась на ногах. Гарольд протянул руку, чтобы поддержать ее.

В этот момент распахнулась дверь, и на пороге появился мужчина. Он был среднего роста, с густыми бровями и темными прилизанными волосами. В руке он держал тяжелый гаечный ключ.

— Ага! — закричал он дрожащим от злобы голосом. — Так полька была права. Ты и впрямь путаешься с этим прохвостом!

— Нет, нет, Филипп! — закричала Элси. — Это неправда. Ты ошибаешься!

— Ошибаюсь? — завопил Филипп. — И это ты говоришь, когда я вас застаю обоих в его комнате? Да я тебя, подлая ведьма, за это убью!

Гарольд заслонил собой Элси, так как Филипп наступал на них обоих. Он попытался схватить его за руку, но тот, ловко увернувшись от Гарольда, бросился к Элси. Вскрикнув, она опять спряталась за Гарольда, а тот пытался вырвать гаечный ключ из рук Филиппа. Но Филипп не поддавался и рвался к жене, намереваясь ударить ее по лицу.

В ужасе Элси выбежала из комнаты. Филипп с ревом бросился за ней, а за ними, ни секунды не медля, последовал Гарольд.

Элси мчалась со всех ног к своей комнате, которая находилась в дальнем конце коридора. Гарольд слышал, как она пыталась закрыть дверь на ключ, но не успела. Прежде, чем ключ повернулся в замке, Филипп ворвался в комнату. Гарольд услышал испуганный крик Элси и распахнул дверь.

Элси стояла у открытого окна, а Филипп, размахивая гаечным ключом, приближался к ней. Она завизжала истошным голосом, схватила со стоявшего рядом стола тяжелое пресс-папье и швырнула в Филиппа.

Филипп рухнул на пол как подкошенный. Гарольд застыл в дверях. А Элси с криком бросилась к телу мужа — он лежал неподвижно.

Из коридора донесся звук открываемой где-то рядом двери. Элси вскочила на ноги и подбежала к Гарольду.

— Пожалуйста… — глухим, задыхающимся голосом проговорила она, — пожалуйста, идите в свою комнату. Сюда могут войти и… увидят вас здесь.

Гарольд кивнул. Он мгновенно оценил ситуацию. На время Филипп Клейтон вышел из строя. Но крик Элси могли услышать соседи. Если его застанут в комнате, это только усложнит все дело и вызовет кривотолки. Для них обоих было важно избежать скандала.

Стараясь ступать как можно тише, Гарольд быстро пробежал по коридору в свою комнату и плотно закрыл за собой дверь. Как раз когда он закрывал за собой дверь, он услышал, как кто-то вышел в коридор.

Некоторое время он сидел в своей комнате, не осмеливаясь выйти. Он был уверен, что рано или поздно придет Элси.

Наконец послышался тихий стук в дверь. Гарольд подошел к двери, открыл ее и увидел… миссис Райс, и вид ее был ужасен. Казалось, она постарела на несколько лет. Седые волосы растрепались, под глазами появились темные круги.

Гарольд подвел ее к стулу, и она села, тяжело дыша.

— Что с вами, миссис Райс? — испуганно спросил Гарольд. — Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?

Она покачала головой.

— Не беспокойтесь, мистер Уоринг, — сказала она, постепенно успокаиваясь. — Со мной все в порядке, это просто от потрясения. Случилось нечто ужасное…

— Что, Клейтон серьезно пострадал? — встревожился Гарольд.

— Хуже, — выдохнула миссис Райс. — Он мертв.

V

Комната поплыла у Гарольда перед глазами. Ему показалось, как будто на него вылили ушат ледяной воды.

— Мертв? — тупо переспросил он. — Вы сказали, Филипп Клейтон мертв?

Миссис Райс кивнула.

— Угол этого мраморного пресс-папье, — заговорила она ровным безжизненным голосом, — пришелся ему как раз в висок, а когда он падал, то еще ударился головой о каминную решетку. Не знаю, что именно убило его, но он, безусловно, мертв. Уж я-то повидала смертей на своем веку.

«Несчастье, — пронеслось в голове Гарольда. — Это же катастрофа для меня!»

— Но это же несчастный случай! — горячо воскликнул Гарольд. — Я сам видел, как это произошло.

— Конечно, это был несчастный случай, — резко ответила миссис Райс. — Я-то сама знаю. Но… — она выдержала многозначительную паузу, — но… подумают ли так другие? Я… честно говоря, боюсь, Гарольд! Ведь мы не в Англии!

— Я могу подтвердить слова Элси, — медленно сказал он.

— Ну да, а она может подтвердить ваши. Но в этом-то все и дело! — делая ударение на последней фразе, сказала миссис Райс.

Умный и сообразительный от природы Гарольд сразу понял, что она имеет в виду. Быстро оценив ситуацию, он пришел к выводу, что в его аргументах есть слабые места. Вместе с Элси он проводил много времени. А потом еще тот случай в сосновом лесу, когда одна из полек видела их при довольно компрометирующих обстоятельствах. Правда, сестры не говорят по-английски, но отдельные слова они, конечно, понимают. Эта женщина могла понять общеизвестные слова «ревность», «муж», если она слышала их разговор. Как бы то ни было, но ясно одно: это она сказала Клейтону что-то такое, что разбудило в нем ревность. А теперь — его смерть. В момент этой ужасной смерти он, Гарольд, находился в комнате Элси. Попробуй теперь докажи, что это не он напал на Филиппа Клейтона с пресс-папье. Ничем ведь не докажешь и того, что, скажем, Клейтон не застал их вдвоем в комнате. Будут только слова — его и Элси. Поверят ли им?

Его охватил жуткий страх. Он не мог представить, да, не мог себе представить, что его или Элси приговорят к смертной казни за убийство, которого они не совершали. Самое меньшее, на что они могли рассчитывать, — их обвинят в непреднамеренном убийстве (только существует ли в этой стране такое юридическое понятие?). Но если даже только это, то мороки будет много: будет вестись следствие, в прессе появятся отчеты. «Англичане, мужчина и женщина, обвиняются… ревнивый муж, преуспевающий политический деятель». Да, это будет конец его политической карьере. Такого скандала он не выдержит!

— Неужели нельзя как-нибудь избавиться от тела? — как-то несерьезно сказал он и по-детски добавил: — Закопать его где-нибудь?

Удивленный и насмешливый взгляд миссис Райс заставил его смутиться и покраснеть.

— Мой дорогой Гарольд, — язвительно сказала она, — это вам не детективный роман. Делать такие вещи — безумие.

— Вы правы. — Гарольд застонал. — Но что же делать, Боже мой? Что же делать?

Миссис Райс безнадежно покачала головой. Нахмурившись, она сосредоточенно думала.

— Неужели ничего нельзя предпринять? — настаивал Гарольд. — Ведь есть же какой-нибудь выход, чтобы избавиться от этого ужасного несчастья?

Да, это было самое настоящее несчастье! Непредвиденное, непредсказуемое несчастье!

Они посмотрели друг на друга.

— Элси, девочка моя… — хриплым голосом запричитала миссис Райс. — Ради тебя я пойду на все. Если ей придется через все это пройти, она не выдержит… Да и вы тоже, — добавила она. — Ваша карьера…

— Сейчас речь не обо мне, — храбро сказал Гарольд, но про себя подумал совсем иначе.

— И как это нечестно! Как несправедливо! — продолжала причитать миссис Райс. — Ведь между вами и Элси ничего такого не было, уж я-то знаю!

— Вот об этом, по крайней мере, вы и могли бы сказать полиции, — ухватился за ее слова Гарольд, как утопающий хватается за соломинку.

— Да, — все с той же горечью продолжала миссис Райс, — если мне поверят. Ведь вы же знаете, какие здесь люди!

Гарольд мрачно согласился. Здесь, на континенте, наверняка подумают, что между ним и Элси существует преступная связь, а слова миссис Райс будут восприниматься как ложь матери во имя спасения дочери.

— Да, — мрачно сказал Гарольд. — Хуже всего то, что мы не в Англии.

— Постойте! — подняла голову миссис Райс. — Это правда, что мы не в Англии. Вот и посмотрите, нельзя ли что-нибудь сделать.

— Что же? — с готовностью и надеждой спросил Гарольд.

— Сколько у вас денег? — загадочно спросила миссис Райс.

— С собой — немного, — сказал Гарольд. — Но я могу, конечно, телеграфировать домой, чтобы мне срочно выслали нужную сумму. А что вы придумали?

— Денег может понадобиться много, — сказала миссис Райс. — Но игра, я думаю, стоит свеч!

Гарольд немного ожил. Он почувствовал, что появилась какая-то надежда.

— Что вы придумали? — взволнованно спросил он.

— Мы не можем скрыть эту смерть сами, — решительно заговорила миссис Райс, — это противозаконно, но есть, я думаю, возможность замять это дело официально. Во всяком случае, можно попробовать.

— Вы действительно так думаете, миссис Райс? — В голосе Гарольда прозвучала слабая надежда.

— Да! — решительно сказала миссис Райс. — Во-первых, я думаю, администрация отеля будет на нашей стороне. В их интересах дело замять. Нужно поговорить с главным администратором. Я думаю, что в этих балканских странах подкупить можно кого угодно, а уж полицию — в первую очередь!

— А знаете, — медленно произнес Гарольд, постепенно приходя в себя, — пожалуй, в ваших словах есть какая-то доля истины.

— К счастью, — продолжила миссис Райс, — я уверена, что в отеле никто ничего не слышал.

— А кто живет в соседней с Элси комнате по другую сторону от вас? — спросил Гарольд.

— Да те две польки, — махнула рукой миссис Райс. — Но они ничего не слышали. Если бы они слышали, то вышли бы в коридор. Филипп приехал поздно вечером, его никто не видел, кроме ночного портье. А знаете, Гарольд, я верю, что мы сможем замять это дело — и выдать смерть Филиппа за естественную! Дело только за тем, чтобы взятка была дана самому высокому чину. И сунуть ее надо нужному человеку, — может быть, даже самому шефу полиции!

— Ну, прямо театр драмы и комедии! — слабо улыбнулся повеселевший Гарольд. — Да, в конце концов, попытка не пытка. — И добавил: — Риск — благородное дело!

VI

Миссис Райс очень энергично принялась за дело. Сначала позвали главного администратора отеля. Гарольд остался в своей комнате. Они заранее договорились с миссис Райс, что все будет представлено как ссора мужа с женой. Молодость и красота Элси вызовут больше сочувствия.

На следующее утро в отель прибыло несколько полицейских чинов, и их сразу же проводили в комнату миссис Райс. Ушли они в полдень. Гарольд телеграфировал домой, чтобы ему выслали большую сумму денег, и больше в происходящем никакого участия не принимал. Да он и при всем желании не смог бы: ни один из полицейских не говорил по-английски.

В двенадцать часов дня миссис Райс пришла к Гарольду, усталая, бледная, но сияющая.

— Сработало! — просто сказала она.

— Слава Богу! — обрадовался Гарольд. — Миссис Райс, вы просто удивительная женщина! Невероятно! Но как вам это только удалось?

— Можете считать, что почти все удалось уладить, — задумчиво произнесла миссис Райс. — Легкость, с которой они согласились взять деньги, свидетельствует об этом. Да они и сами прямо намекали на деньги. Как это все отвратительно!

— Сейчас не время обсуждать моральные качества местных полицейских чиновников, — прервал ее Гарольд. — Сколько они потребовали?

— Тариф довольно высок. — И она зачитала целый список тех лиц, которым будет необходимо дать взятку: — Шеф полиции, комиссар полиции, посредник, врач, главный администратор отеля, ночной портье.

— Ну, ночному портье много не надо. Бутылку «Золотого галуна», и достаточно, — заметил Гарольд, выслушав весь список до конца.

— Слушайте дальше, — продолжала миссис Райс. — Главный администратор отеля поставил условие, что Филипп умер вообще не в его отеле. Официальная версия такова, что у Филиппа в поезде случился сердечный приступ. Он вышел в коридор и пошел в тамбур, чтобы подышать свежим воздухом. Входная дверь оказалась незапертой (проводники и правда довольно часто оставляют открытыми двери тамбуров), и он упал прямо на рельсы. Чудо, что может сделать полиция, если захочет!

— Слава Богу, — воскликнул Гарольд. — Английская полиция не такая! — И, гордый тем, что он — англичанин, Гарольд отправился обедать.

VII

Обычно после обеда Гарольд пил кофе с миссис Райс и ее дочерью. И на этот раз, несмотря на происшедшие события, он решил режим не менять.

После той ночи он впервые увидел Элси. Она была очень бледна: чувствовалось, что она еще до конца не оправилась от потрясения, но храбро старается держаться, произнося обычные фразы о погоде и о природе.

Они стали обсуждать внешность одного из приехавших гостей, стараясь угадать его национальность. Гарольд был убежден, что такие большие черные усы могут быть только у французов, Элси считала, что он немец, а миссис Райс высказала предположение, что испанец.

На террасе, кроме них, в дальнем углу сидели две польки и занимались вышиванием. Как всегда, когда Гарольд их видел, его охватывало мрачное предчувствие. Эти неподвижные лица, загнутые книзу носы и руки, похожие на когтистые лапы хищных птиц…

К ним подошел мальчик-посыльный и сказал миссис Райс, что ее хотят видеть. Встревоженная, она поднялась и пошла за ним. Видно было, как у входа в отель она встретила полицейского в полной парадной форме.

Элси затаила дыхание.

— Как вы думаете, — встревоженно спросила она, — что-нибудь случилось?

— Да нет, не думаю, — поспешил разуверить ее Гарольд, хотя страх сжал его сердце. — Не думаю. Ваша матушка устроила все великолепно.

— Я знаю. Мама у меня великий боец. Она никогда так просто не сдается. — Элси поежилась. — Но как все это ужасно!

— Ну, ну, не надо, — успокаивал ее Гарольд. — Не думайте об этом. С этим делом навсегда покончено.

— Дай. Бог, — сказала Элси глухим голосом, — но я не могу забыть, что именно я убила бедного Филиппа.

— Не думайте об этом, — горячо успокаивал ее Гарольд. — Это был несчастный случай. Вы же это сами прекрасно знаете.

Лицо ее прояснилось.

— Как бы то ни было, но все прошло, — продолжал Гарольд. — А что прошло, то прошло. И больше об этом не надо вспоминать.

Вернулась миссис Райс. По ее лицу они поняли, что все в полном порядке.

— Ну и испугалась же я, — почти весело заговорила она. — Но это была всего лишь пустая формальность по поводу каких-то бумаг. Все в порядке, дети мои. Теперь на нас нет и тени подозрения. Мне кажется, по этому поводу можно выпить бокал шампанского.

Принесли шампанское.

— За будущее! — весело провозгласила миссис Райс, подняв бокал шампанского.

— За будущее! — Гарольд улыбнулся Элси.

— И за ваши успехи! — сказала она. — Я уверена, вы будете великим человеком. — И улыбнулась в ответ.

После пережитого страха им стало очень весело и легко. Тучи рассеялись! Все было хорошо!

В дальнем углу террасы обе похожие на хищных птиц польки поднялись и аккуратно сложили свое рукоделие. Затем, пройдя через всю террасу, подошли к миссис Райс и, поклонившись, сели рядом. Одна из них начала что-то говорить миссис Райс, а другая смотрела на Гарольда и Элси. На губах ее играла легкая улыбка.

«Улыбка не из приятных», — подумал Гарольд.

Он взглянул на миссис Райс. Она слушала польку, изредка вставляя слова, и, хотя Гарольд не мог понять ни слова, выражение лица миссис Райс было достаточно красноречивым. Прежние сомнения и страх вернулись.

Но вот сестры поднялись и, чопорно раскланявшись, ушли в отель.

— Что случилось? — хрипло спросил Гарольд, наклонившись к миссис Райс.

— Эти женщины собираются нас шантажировать, — голосом, в котором звучало безнадежное отчаяние, ответила миссис Райс. — Прошлой ночью они не спали и все слышали, и теперь, когда мы сделали попытку замять дело, все стало в тысячу раз хуже.

VIII

Около часа Гарольд шагал вокруг озера, стараясь чисто физическим напряжением избавиться от охватившего его отчаяния и страха. Наконец он пришел к тому месту, где впервые увидел этих зловещих женщин, в руках которых находятся его жизнь и жизнь Элси.

— Будь они прокляты! — громко сказал он. — Будь прокляты эти две сатанинские, сосущие человеческую кровь гарпии!

Чье-то легкое покашливание заставило его вздрогнуть и резко повернуться. Перед ним стоял тот самый незнакомец маленького роста с роскошными усами, национальность которого они так тщетно пытались угадать сегодня утром. Он вышел из тени деревьев и наверняка слышал его слова.

— Э… э… добрый день, — растерянно произнес Гарольд.

— Боюсь, что для вас, — произнес незнакомец на прекрасном английском языке, — этот день не очень добрый.

— Я… э… — еще больше растерялся Гарольд.

— Я вижу, вы в беде, мосье? Не могу ли я вам чем-то помочь? — спросил маленький незнакомец.

— О нет, спасибо! Просто я хочу разрядиться, вот и все.

— Но мне кажется, — вежливо, но настойчиво продолжал незнакомец, — что у вас есть проблемы, которые вы не можете решить сами, и я могу вам помочь. Я ведь прав, не так ли, что ваши беды связаны с теми двумя женщинами, с которыми вы только что беседовали на террасе?

Гарольд изумленно посмотрел на незнакомца.

— Вы что-нибудь о них знаете? Да кто вы такой, в конце концов?

Как будто признаваясь в своем королевском происхождении, незнакомец сказал:

— Меня зовут Эркюль Пуаро. Не прогуляться ли нам немного по лесу, и вы мне все расскажете? Я вам уже сказал, что уверен, что могу вам помочь.

Гарольд так и не смог потом понять, что заставило его быть откровенным с человеком, которого он видел впервые. Но, так или иначе, он излил ему свои беды от начала и до конца.

Эркюль Пуаро внимательно все выслушал, изредка мрачно кивая головой. Когда Гарольд закончил, он мечтательно сказал:

— Стимфалийские птицы с железными клювами, которые питаются человеческим мясом и живут у Стимфалийского озера! Да, вполне подходяще.

— Что вы сказали? — переспросил Гарольд, которому в голову пришла мысль, что Пуаро сумасшедший и начал заговариваться.

— Я вспоминаю классику, только и всего, — улыбнулся Пуаро. — Понимаете, молодой человек, у меня свой взгляд на вещи. Что же касается вашего дела… Вы сейчас в очень неприятном положении…

— Нет необходимости напоминать мне об этом! — прервал его Гарольд.

— Шантаж — это очень серьезно, — продолжал Пуаро, не обращая внимания на тон Гарольда. — Эти гарпии заставят вас платить еще и еще! А если вы откажетесь, что тогда будет?

— Все станет известно, — обреченно сказал Гарольд. — Моя карьера рухнет, а несчастная женщина, не сделавшая никому зла, должна будет столько вынести, и неизвестно, чем это кончится.

— Поэтому, — закончил Пуаро, — нужно что-то предпринять!

— Что именно?

Пуаро откинул назад голову и, полузакрыв глаза, сказал (при этом Гарольду опять показалось, что его новый знакомый сошел с ума):

— Вот и настал момент для бронзовых трещоток!

— Вам что, совсем плохо? — изумленно спросил Гарольд.

— Нет, молодой человек. Со мной все в порядке. Я только пытаюсь следовать примеру моего предшественника Геракла, — объяснил Пуаро. — Потерпите еще несколько часов, мой друг, и к завтрашнему дню я, может быть, сумею избавить вас от ваших преследователей.

IX

Когда на следующее утро Гарольд спустился на террасу, он увидел там Эркюля Пуаро. Он был один. Хотя Гарольд и не хотел себе в этом признаваться, но вчерашний разговор с Пуаро успокоил его. Он поверил этому человеку и спокойно ждал выполнения его обещания. Гарольд подошел к Пуаро и, скрывая волнение, спросил его:

— Ну и как?

— Отлично! — Лицо Пуаро расплылось в улыбке.

— То есть? — не понял Гарольд.

— Все закончилось благополучно.

— Но как вам это удалось? — настаивал Гарольд.

— Я использовал бронзовые трещотки, или, выражаясь по-модному, заставил гудеть металлические провода. Короче говоря, я воспользовался услугами телеграфа. Ваши стимфалийские птички, мосье, отправлены туда, где они некоторое время не смогут демонстрировать свое искусство.

— Их арестовала полиция? — не поверил Гарольд.

— Совершенно верно.

Гарольд облегченно вздохнул.

— Как здорово! Я и не мечтал об этом, — воскликнул он, сел и через минуту вскочил. — Надо пойти и рассказать все миссис Райс и ее дочери.

— Они все знают, — остановил его Пуаро.

— Ну хорошо. — Гарольд снова сел. — Тогда расскажите мне, пожалуйста, что…

Он осекся.

По тропинке поднимались две женщины в хлопающих на ветру накидках, с профилями, напоминающими птичьи.

— Но вы же сказали, — воскликнул пораженный Гарольд, — что их забрала полиция!

Пуаро посмотрел в ту же сторону.

— Ах, эти женщины? — сказал он. — Они безобидны, эти польки из хорошей семьи, как и сказала вам на днях консьержка. Их внешность, конечно, не очень привлекательна, но и только.

— Я ничего не понимаю, — растерялся Гарольд.

— Я вижу, — улыбнулся Пуаро. — Полиция разыскивала других женщин — изобретательных миссис Райс и плаксивую миссис Клейтон. Это они — хорошо известные хищницы.

— Не может быть! — воскликнул пораженный юноша.

— И тем не менее это так, — продолжал Пуаро. — Это в их лапы вы попали, мой друг. Обе они жили за счет шантажа.

Все поплыло перед глазами Гарольда.

— Но… мужчина, который был убит?

— Никто не был убит. Не было и никакого мужчины.

— Но я же видел его своими собственными глазами, — воскликнул Гарольд.

— Мой друг, как вы еще молоды и неопытны, — сказал Пуаро. — Вы видели миссис Райс, переодетую в мужское платье. При помощи парика и грима она прекрасно сыграла эту роль.

Пуаро наклонился и похлопал Гарольда по колену.

— Молодой человек, — начал он укоризненно, — вы не должны быть таким доверчивым. Полицию любой страны не так-то легко подкупить. Может быть, ее вообще не подкупить, особенно когда речь идет об убийстве. Эти женщины спекулируют на невежестве людей, особенно англичан, которые игнорируют иностранные языки. Именно миссис Райс договаривается с главным администратором отеля и проводит всю аферу, потому что говорит и по-французски и по-немецки. Полиция прибывает в отель и идет прямо в ее комнату! Что же происходит на самом деле, вы не знаете. А она, может быть, заявила, что потеряла брошь или еще что-нибудь в этом роде. Да любой предлог подошел бы, лишь бы полиция приехала и вы это видели. Что же касается остального… Вы телеграфируете, чтобы вам выслали деньги, большую сумму, и передаете их миссис Райс, которая якобы ведет переговоры. Вот так, молодой человек! Они жадные, хищные птицы, очень хитрые и изворотливые! Они заметили, что вы почему-то питаете отвращение к бедным несчастным полькам, и когда польки подходят к вашему столу и заводят какой-то безобидный разговор, то миссис Райс, алчная и жадная, не может удержаться, чтобы не продолжить игру. Она же знает, что вы не поймете ни одного слова из их разговора.

— И таким образом, мой друг, — продолжал Пуаро, — вам пришлось бы еще и еще давать ей деньги, чтобы она якобы отдавала их все новым и новым людям.

— Ну, а Элси? Что вы знаете о ней?

Пуаро отвел глаза в сторону.

— Она, как всегда, блестяще сыграла свою роль. Талантливая маленькая актриса. Такая чистая, такая наивная, она вызывает в вас рыцарские чувства, а не влечение. Это всегда имеет успех у мужчин, особенно у англичан, — закончил Пуаро.

Гарольд глубоко вздохнул, а потом решительно сказал:

— Я намерен сесть и выучить все европейские языки. Второй раз таким способом меня не одурачить.

Критский бык[22]

I

Эркюль Пуаро внимательно посмотрел на посетительницу.

Он увидел бледное лицо с волевым решительным подбородком и глазами скорее серыми, чем голубыми. У нее были волосы редко встречающегося в природе естественного сине-черного оттенка, похожие на локоны античных греков.

Пуаро отметил хорошо сшитый, но уже поношенный твидовый костюм, потрепанную дамскую сумочку и некоторое неосознанное выражение превосходства на лице, сквозь которое, однако, проглядывало явное беспокойство.

«О, да она аристократка, но без денег, — подумал Пуаро. — И видимо, произошло что-то из ряда вон выходящее, раз она пришла ко мне».

Диана Маберли заговорила с легкой дрожью в голосе:

— Я даже не знаю, господин Пуаро, сможете ли вы мне помочь. Это очень необычное дело.

— Неужели? — иронически усмехнулся Пуаро. — А может быть, вы мне все же расскажете о нем?

— Я пришла к вам, господин Пуаро, — продолжала девушка, — потому что не знаю, что делать. Я даже не знаю, можно ли что-либо сделать?

— Позвольте мне выслушать все до конца.

Девушка вдруг смутилась, краска залила все ее лицо.

— Я пришла к вам потому, — быстро, на одном дыхании выпалила она, — потому что человек, с которым я была обручена около года назад, вдруг расстроил помолвку.

Она замолчала и вызывающе посмотрела на Пуаро.

— Вы, вероятно, думаете, — сказала она, — что я сошла с ума?

Пуаро медленно покачал головой.

— Напротив, мадемуазель, — ответил Пуаро, — у меня нет никакого сомнения в том, что вы совершенно в здравом рассудке. Но мирить влюбленных — это не моя профессия, и вы прекрасно это знаете. Вероятно, произошло что-то странное, удивившее вас, и вы хотели бы узнать, в чем дело?

Девушка кивнула.

— Хью расстроил нашу помолвку, — произнесла она ясным, чистым голосом, — потому что решил, что он сходит с ума, а сумасшедшие, как он считает, не должны жениться.

— Вы с этим не согласны? — Брови Пуаро взметнулись вверх.

— Не знаю… В конце концов, что значит — сходить с ума? Каждый в этом мире немного сумасшедший.

— Возможно, — осторожно согласился Пуаро.

— Я считаю, что только тогда, когда человек говорит, что он Гай Юлий Цезарь или еще что-нибудь подобное, — вот тогда его и нужно изолировать от общества.

— А вы считаете, что ваш жених еще не достиг этой стадии?

— Да я совсем не думаю, что с ним что-то неладное, — ответила Диана. — Он, я считаю, самый здоровый человек из всех, кого я знаю. Здоров как бык.

— Тогда почему же он решил, что сходит с ума? — спросил Пуаро и, помолчав немного, добавил: — Не было ли случаев помешательства в его семье?

— Сумасшедшим был его дед, — ответила Диана, нехотя кивнув в знак согласия. — И, мне кажется, двоюродная бабушка или кто-то еще. Между прочим, господин Пуаро, в каждой семье есть кто-то со странностями: либо слабоумный, либо одаренный или еще какой-нибудь.

Ее глаза взывали о помощи.

Пуаро печально покачал головой.

— Я вам так сочувствую, мадемуазель, — сказал он.

— Мне не нужно ваше сочувствие, — дерзко бросила Диана, но на ее глазах показались слезы. — Мне нужна ваша помощь.

— Но чем я могу помочь?

— Я не знаю, — как-то неуверенно сказала она, — но здесь что-то не так.

— Вы можете рассказать мне как можно подробнее о вашем женихе?

— Его зовут Хью Чандлер, — быстро начала рассказ Диана. — Ему двадцать четыре года. Его отец — адмирал Чандлер. Живут они в поместье Лайд-Манор, которым семья Чандлеров владеет со времен Елизаветы. Хью — единственный сын адмирала. Он поступил на флот — все Чандлеры моряки — это своего рода традиция, с тех пор как сэр Гилберт Чандлер плавал с сэром Уолтером Рейли, кажется, в пятнадцатом или в каком-то другом веке. Само собой, Хью также поступил на флот. Его отец о другом не хотел и слышать. И все же… все же именно отец настоял на его уходе оттуда!

— Когда это случилось?

— Примерно год назад, — вздохнула Диана. — Совершенно неожиданно.

— Был ли Хью доволен своей профессией?

— Абсолютно.

— И не было никакого скандала у него на службе?

— У Хью? — удивилась Диана. — Что вы. Служил он отлично. Он не мог понять решение отца.

— Как это объяснил адмирал?

— Адмирал никогда ничего не объясняет, — медленно произнесла Диана. — Он только сказал, что Хью пора научиться управлять поместьем, но я-то знаю, что это только отговорка. Это понял даже полковник Джордж Фробишер.

— Кто это такой?

— Полковник Фробишер? Старинный друг адмирала. Он крестил Хью. Почти все свое время он проводит у Чандлеров.

— А что думает полковник Фробишер относительно решения адмирала заставить сына оставить флот?

— Он был ошеломлен этим. Он не мог этого понять. Да и никто не мог.

— А как сам Хью Чандлер? — спросил Пуаро.

Диана ответила не сразу. Подождав немного, Пуаро повторил вопрос:

— Год назад, возможно, он и сам был бы удивлен. Но сейчас, что он говорит сейчас?

— Он сказал, — нехотя прошептала Диана, — примерно неделю назад, что отец был прав и что уход с флота — это единственное, что ему оставалось сделать.

— Вы его спросили — почему?

— Естественно. Но он не ответил.

Минуту или две Пуаро размышлял.

— Не случалось ли в ваших краях, — продолжал он, — в последнее время чего-нибудь необычного? Ну, примерно год назад. Чего-нибудь такого, что вызвало бы много толков и разговоров у местных жителей.

— Не понимаю, что вы имеете в виду? — вспыхнула Диана.

— Вам лучше все рассказать мне, мадемуазель Диана, — спокойно и уверенно настаивал Пуаро.

— Но ничего не было такого, что вы имеете в виду.

— А что было?

— Да ничего особенного, — неохотно начала Диана. — На фермах всегда случаются странные вещи. Чья-то месть или проделки деревенского глупца.

— Так что же все-таки произошло?

— Был переполох из-за каких-то овец, — неохотно начала Диана. — Им перерезали горло. О! Это было ужасное зрелище. Все они принадлежали одному фермеру, а он — неприятный человек. Его недолюбливают в округе. Полиция и решила, что кто-то имеет зуб на него и таким образом ему отомстили.

— Но человека, который это сделал, так и не нашли? — спросил Пуаро.

— Нет, — ответила Диана и тут же страстно добавила: — Но если вы предполагаете…

Пуаро остановил ее движением руки.

— Вы ничего не знаете о моих предположениях, — сказал он. — Скажите мне лучше, мадемуазель, ваш жених обращался к врачам?

— Думаю, что нет.

— Но это же самое простое решение.

— Он не пойдет к врачам, — медленно произнесла Диана. — Он их ненавидит.

— А его отец?

— Я думаю, что адмирал тоже не доверяет врачам. Говорит, что все они шарлатаны.

— А как сейчас выглядит адмирал? — спросил Пуаро. — Он здоров? Счастлив?

— Он очень постарел, — почти шепотом сказала Диана, — особенно…

— Особенно за последний год?

— Да. Стал просто развалина, ну, прямо ходячая тень.

Пуаро задумчиво кивнул.

— А он охотно одобрил помолвку сына год назад? — спросил Пуаро. — Не возражал?

— Нет. Дело в том, что наше поместье граничит с его владениями. Мы знакомы уже много лет. Он был очень доволен, когда Хью сделал мне предложение.

— А сейчас? Что он говорит о расторжении помолвки?

Голос девушки задрожал.

— Вчера я встретила его, — сказала она. — Выглядел он ужасно. Он взял меня за руку и сказал: «Тебе тяжело, девочка, я понимаю. Но мой мальчик поступает правильно — для него это единственный выход».

— Поэтому вы и решили прийти ко мне? — спросил Пуаро.

— Да, — ответила девушка. — Вы сможете мне помочь?

— Не знаю, — ответил Пуаро. — Но я могу приехать и попытаться разобраться на месте.

II

Возвратившись домой, Диана сразу же позвонила адмиралу Чандлеру, и спустя некоторое время она и Эркюль Пуаро прибыли в усадьбу Лайд-Минор, где на длинной террасе их уже ждал накрытый для чая стол. За столом их ожидали трое: адмирал Чандлер — седой, с темными грустными глазами, выглядевший старше своих лет; он сидел так, словно на его плечи давила какая-то тяжесть, полковник Фробишер, его старый друг — сухощавый, невысокого роста, мужчина с рыжеватыми волосами, чуть тронутыми сединой на висках. Это был подвижный, импульсивный, энергичный человек, похожий чем-то на терьера, но с необыкновенно проницательными глазами. У него была привычка сдвигать брови и, опустив голову, выдвигать ее вперед, в то время как его проницательные глазки прощупывали собеседника насквозь.

Третьим был Хью Чандлер, сын адмирала, который больше всего поразил Пуаро. Высокий, стройный, атлетически сложенный молодой человек с хорошо развитой грудной клеткой, широкими плечами и с каштановыми волосами. В нем чувствовались огромная сила и твердый характер.

— Великолепный экземпляр, не так ли? — тихо спросил полковник Фробишер, заметив, что Пуаро внимательно наблюдает за юношей.

Пуаро согласно кивнул головой. Они с полковником сидели рядом. Остальные трое занимали места за дальним концом стола и оживленно, хотя и несколько натянуто беседовали.

— Да, он великолепен, ничего не скажешь, — восхищенно пробормотал Пуаро. — Он как молодой бычок, да, можно сказать, как прекрасный критский бык, предназначенный в жертву Посейдону. Великолепный образец здоровья.

И, помолчав, добавил:

— Выглядит вполне здоровым, не так ли?

Фробишер вздохнул. Его проницательные глаза украдкой следили за Пуаро.

— Я знаю, кто вы, — наконец не выдержал и решился он.

— О, это не секрет, — отмахнулся Пуаро королевским жестом, который должен был означать, что Пуаро приехал не инкогнито, а под своим именем и что у него нет причины его скрывать.

— Диана ввела вас в курс дела? — спросил, помолчав немного, Фробишер.

— Какого дела?

— Дела молодого Хью… О, вижу, она вам все рассказала, хотя я, честно сказать, не понимаю, почему она обратилась именно к вам. Я и не предполагал, что дела такого рода по вашей части. Скорее всего, я думаю, здесь необходимо вмешательство медицины.

— Любые дела по моей части… — ответил Пуаро и, заметив удивленный взгляд полковника, спросил: — Вы удивлены?

— Я хотел сказать, что не понимаю, чего она ждет от вас и что вы сможете сделать.

— Мисс Маберли — храбрая девушка.

Полковник кивнул в знак согласия.

— Да, вы правы, сказал он. — Она действительно храбрая и боевая девушка, хотя еще ребенок. Она этого так не оставит. Но есть вещи, против которых человек бессилен.

Его лицо как-то сразу осунулось.

Пуаро еще понизил голос.

— Наследственное безумие, насколько я понял? — осторожно спросил он.

Фробишер кивнул.

— Проявляется время от времени, — сказал он. — Через поколение или два. Дед Хью был последним в этом роду.

Пуаро бросил быстрый взгляд в сторону сидящей напротив троицы. Диана ловко поддерживала разговор, смеясь и добродушно подтрунивая над Хью. Со стороны можно было подумать, что для них не существовало никаких проблем и им не о чем было беспокоиться.

— А как проявлялось безумие у деда Хью? — осторожно спросил Пуаро.

— Старик стал раздражительным, даже агрессивным в последние годы жизни. Он был нормальным Лет до тридцати. Затем начались странности. Прошло какое-то время, и это стали замечать посторонние люди. Пошли различные разговоры, слухи, хотя кое-что удавалось скрыть. И все же, — полковник расправил плечи, — шила в мешке не утаишь. Когда он свихнулся окончательно, пришлось отправить его в психиатрическую клинику.

Помолчав немного, он добавил:

— И дожил он, кажется, до глубокой старости. Этого, конечно, боится и Хью. Вот почему он не хочет обращаться к врачам. Он боится, что его поместят в психиатрическую клинику и там, ему придется жить до самой смерти. Я его понимаю и не осуждаю. Я бы чувствовал то же самое.

— А адмирал? — спросил Пуаро. — Как он себя чувствует?

— Это вконец сломило его, — коротко бросил полковник.

— Он сильно любит своего сына?

— Сын для него все. Дело в том, что его жена утонула, когда мальчику было всего лишь десять лет. С тех пор он живет только для сына.

— Он любил жену?

— Он боготворил ее, — сказал полковник и насупился. — Все обожали ее. Она была самой очаровательной женщиной из всех, которых я когда-либо встречал. — Он помолчал немного и неожиданно резко обратился к Пуаро: — Хотите взглянуть на ее портрет.

— С удовольствием, — согласился Пуаро.

Фробишер отодвинул стул и встал.

— Я пойду покажу кое-что господину Пуаро, — громко сказал он, обращаясь к адмиралу. — Он коллекционер и немного разбирается в живописи.

Адмирал сделал неопределенный жест. Тяжело ступая, Фробишер пошел по террасе. Пуаро последовал за ним. На мгновение лицо Дианы утратило маску веселья и приобрело вопросительно-ожидающее выражение. Хью тоже поднял голову и внимательно посмотрел на маленького человека с большими черными усами.

Пуаро последовал за полковником Фробишером. Вначале, когда он вошел в дом после солнечного света, ему показалось, что там так темно, что он не сможет отличить один предмет от другого. Но постепенно, освоившись в полумраке, он увидел, что в нем много красивых антикварных вещей.

Полковник привел его в картинную галерею, которая находилась в другом конце дома. На стенах висели портреты умерших и погибших Чандлеров со строгими или веселыми лицами. Мужчины были в придворной одежде или в морской форме, женщины — в атласе и в жемчугах.

Наконец Фробишер остановился у одного из портретов в конце длинного зала.

— Ее рисовал художник Ориен, — резко произнес он.

Они стояли перед портретом высокой молодой женщины с золотисто-каштановыми волосами и жизнерадостным лицом. Она держала за ошейник борзую.

— Мальчик — вылитая она, не правда ли? — спросил полковник Фробишер.

— В какой-то степени да, — уклончиво ответил Пуаро.

— Он не унаследовал ее нежность, ее женственность, но это естественно. Он ведь мужчина, но вот во многом…

Он замолчал.

— Жаль, — продолжил он после некоторой паузы, — что от Чандлеров он унаследовал то, без чего мог бы прекрасно обойтись…

Некоторое время они молчали. В воздухе, казалось, витала грусть, как будто все умершие и погибшие Чандлеры сокрушались, что в их крови заключалось проклятие, которое помимо их воли и желания время от времени передается по наследству.

Пуаро повернулся к своему собеседнику. Полковник Фробишер все еще стоял и смотрел на портрет прекрасной молодой женщины с собакой.

— Вы ее хорошо знали? — мягко спросил Пуаро.

— Мы вместе росли, — отрывисто ответил Фробишер. — Когда ей было шестнадцать лет, я отправился служить младшим офицером в Индию… Когда же я вернулся, она уже была замужем за Чарлзом Чандлером.

— Значит, вы его тоже хорошо знали?

— Чарлз — мой старый друг, — ответил полковник и с вызовом добавил: — Он всегда был и остается моим лучшим другом.

— Вы с ними часто виделись после его женитьбы?

— Почти каждый свой отпуск я проводил у Чарлза и Каролины. Это — мой второй дом. У них всегда была приготовлена комната для меня. — Он расправил плечи и неожиданно, набычившись, выставил вперед голову. — Поэтому-то я и здесь, на случай, если понадоблюсь. Если Чарлзу нужна будет моя помощь, я всегда под рукой.

И снова тень трагического на некоторое время окутала их обоих.

— А что вы обо всем этом думаете сами, полковник? — поинтересовался Пуаро.

Полковник Фробишер некоторое время стоял не двигаясь. Брови его снова в задумчивости сошлись на переносице.

— Что я думаю обо всем этом? — переспросил он. — Чем меньше сказано, тем лучше. И вообще, господин Пуаро, честно сказать, я не совсем понимаю, почему вы занимаетесь этим делом. Я не понимаю, зачем Диана втянула вас в это дело и что вы собираетесь здесь делать.

— Вам известно, что помолвка Дианы Маберли и Хью Чандлера расстроена? — спросил Пуаро, не обращая внимания на тон полковника.

— Да, известно.

— И вы знаете, из-за чего?

— Этого я не знаю, — решительно ответил Фробишер. — Молодежь решает такие дела сама. И не мое это дело — вмешиваться в их отношения.

— Хью Чандлер сказал Диане, — пояснил Пуаро, — что свадьба не состоится, потому что он сходит с ума.

На лбу полковника выступили капельки пота.

— Зачем нам обсуждать эту проклятую тему? — резко бросил он. — Вы думаете, что сможете что-либо сделать? Хью поступил правильно, чертяка. Это не его вина… наследственность… мозговые клетки. Но раз он об этом знает, что еще ему оставалось делать, кроме как расторгнуть помолвку. Это, по-моему, единственный выход.

— Если бы я смог в этом убедиться…

— Можете мне поверить.

— Но вы мне ничего еще не рассказали.

— Я повторяю вам, что не хочу обсуждать эту тему.

— Почему адмирал Чандлер заставил сына оставить службу на флоте? — снова не обращая внимания на тон полковника, спросил Пуаро.

— Потому что это — единственно правильное решение.

— Почему вы так считаете? — настаивал Пуаро.

Фробишер отрицательно покачал головой.

— Не связано ли это с убитыми овцами? — тихо, но настойчиво продолжал Пуаро.

— Так вы и об этом знаете? — сердито проворчал полковник.

— Мне об этом рассказала Диана.

— Ей следовало бы помолчать об этом.

— Она считает, что это не связано с Хью.

— Она ничего не знает.

— Чего она не знает? — настаивал Пуаро.

— Раз вы настаиваете, — раздраженно начал полковник Фробишер. — В ту ночь Чарлз услышал шум и подумал, что кто-то забрался в дом. Вышел посмотреть. В комнате сына горел свет. Когда он вошел в комнату, то увидел, что Хью мертвецким сном спит на кровати… в одежде. Одежда в крови. Таз в комнате тоже полон крови. Отец не смог его разбудить. На следующее утро все узнали, что чьи-то овцы были найдены с перерезанным горлом. Стали расспрашивать Хью. Мальчик ничего об этом не знал. Не помнил, выходил ли он из дома, а около двери его комнаты стояла его обувь, вся в грязи. Не смог объяснить, откуда в тазу кровь, ничего не мог объяснить. Он не знал, понимаете, ничего не знал и ничего не помнил.

Он замолчал.

— Чарлз пришел ко мне посоветоваться, — продолжал полковник. — Потом через три дня это повторилось. После всего этого, сами понимаете, мальчику пришлось уйти с флота. Если он будет здесь, под надзором, Чарлз сможет проследить за ним. Нельзя было допустить скандала на флоте. Да, я считаю, что это был самый правильный и единственный выход.

— А с тех пор? — спросил Пуаро.

— Я больше не отвечу ни на один ваш вопрос, господин Пуаро, — сердито и решительно сказал полковник. — Не думаете ли вы, что Хью лучше всех знает, что ему нужно делать в подобной ситуации?

Пуаро не ответил. Он и мысли не допускал, что кто-нибудь лучше его, Эркюля Пуаро, знает, что нужно делать в подобной ситуации.

III

Как только они вошли в холл, им встретился адмирал Чандлер. Он на мгновение остановился в проеме двери, и его темная фигура зловеще обрисовалась на ярком солнечном свету.

— А, вот вы где оба! — тихо произнес он. — Господин Пуаро, я хотел бы поговорить с вами. Пройдемте, пожалуйста, в мой кабинет.

Фробишер вышел из холла, а Пуаро последовал за адмиралом. Он чувствовал себя проштрафившимся матросом, которого вызвали на ковер в кают-компанию.

Адмирал предложил Пуаро одно из кресел и сел сам.

Во время разговора с полковником Фробишером Пуаро чувствовал его беспокойство, нервозность и раздражительность — все признаки внутреннего нервного напряжения. В адмирале же Пуаро почувствовал какую-то безысходность, глубокое отчаяние.

— Мне очень жаль, господин Пуаро, — глубоко вздохнув, начал адмирал, — что Диана втянула вас в это дело. Бедное дитя, я понимаю, как это все тяжело для нее, и все же, господин Пуаро, — это наша личная трагедия, и посторонние в этом деле нам не нужны.

— Безусловно, я понимаю ваши чувства, — сказал Пуаро.

— Бедная Диана! — продолжал адмирал. — Она никак не может в это поверить. Поначалу и я не верил. Возможно, я и сейчас бы в это не верил, если бы не знал…

Он замолчал.

— Не знали чего?

— Что это в крови нашего рода. Я имею в виду дурную наследственность.

— И все-таки вы в свое время дали согласие на помолвку? — заметил Пуаро.

— Вы считаете, — смутился адмирал, — что мне следовало бы ее запретить? Но мог ли я предполагать, что дело обернется таким образом? Хью так похож на свою мать — и ничто в нем не напоминает Чандлеров. Я полагал, что он во всем будет походить на нее. С самого раннего детства и до сих пор у него не было никаких отклонений. Я не мог, черт побери, предполагать, что почти в каждом поколении будут отмечаться признаки помешательства!..

— А вы не советовались с врачами? — мягко спросил Пуаро.

— Нет, и не собираюсь! — прорычал адмирал. — Мальчик здесь в полной безопасности, и я сумею присмотреть за ним. Они не запрут его в четырех стенах, как дикого зверя.

— Вы говорите, что с вами он в безопасности. А остальные? Вы о них подумали?

— Что вы имеете в виду?

Пуаро не ответил. Он внимательно всматривался в печальные темные глаза адмирала.

— У каждого своя судьба, — горько произнес адмирал. — Вы ищете преступника. Мой мальчик не преступник, господин Пуаро.

— Пока нет.

— Что значит «пока», черт возьми?

— Время бежит… А те овцы?

— Кто вам о них рассказал?

— Диана Маберли, — ответил Пуаро. — А также ваш друг полковник Фробишер.

— Джорджу следовало бы попридержать свой язык.

— Он ведь ваш старый друг, не так ли?

— Мой лучший друг, — резко ответил адмирал.

— Он был также и другом вашей жены?

— Да, — улыбнулся Чандлер, — мне кажется, Джордж любил Каролину. Еще когда она была очень юной. Он так никогда и не женился. Скорее всего, именно по этой причине. О, мне повезло больше — или мне так показалось. Я приобрел ее — чтобы почти сразу же потерять.

Он вздохнул, и его плечи горестно поникли.

— Полковник Фробишер был с вами, когда ваша жена… утонула? — спросил Пуаро.

Адмирал Чандлер кивнул.

— Да, он был с нами в Корнуоле, когда это случилось, — сказал адмирал. — Мы с Каролиной отправились кататься на лодке, а он остался на берегу с мальчиком. До сих пор не могу понять, почему в лодке появилась вода. Мы стали тонуть… Скорее всего, внезапно открылась течь. Эго случилось как раз тогда, когда мы вышли на середину бухты и начался сильный прилив. Я поддерживал Каролину сколько мог… — Его голос оборвался. — Ее выбросило на берег через два дня. Слава Богу, мы не взяли с собой маленького Хью. По крайне мере, я так думал Тогда. А сейчас… сейчас я думаю, может, было бы лучше для Хью, если бы и он был в лодке с нами. Это дело было бы закончено еще тогда.

Он снова глубоко и безнадежно вздохнул.

— Мы, господин Пуаро, — последние из рода Чандлеров. После нас в Лайд-Маноре не будет никого. Когда Хью сделал предложение Диане, я надеялся… Ладно, лучше не будем говорить об этом. Слава Богу, что они не поженились! Это все, что я могу сказать.

IV

Пуаро сидел в розарии и беседовал с Хью Чандлером. Диана ушла несколько минут назад.

Молодой человек повернул к собеседнику свое прекрасное измученное лицо.

— Вы должны заставить ее понять, господин Пуаро, — сказал Хью и, помолчав несколько минут, продолжал: — Видите ли, Ди по натуре — борец. Она так просто не сдастся. Она не примирится с тем, с чем должна примириться. Она… она продолжает верить, что я здоров.

— В то время как вы совершенно уверены, что, прошу прощения, вы сошли с ума?

Молодой человек вздрогнул.

— Еще не окончательно, — сказал он, — но мне становится все хуже и хуже. Слава Богу, Диана об этом не знает! Она видит меня только тогда, когда я в нормальном состоянии.

— А когда вы в ненормальном состоянии, что происходит с вами?

Хью глубоко вздохнул.

— Прежде всего — я засыпаю и вижу сон. Во сне я — сумасшедший. Прошлой ночью, например, я не был человеком. Я был — быком, диким бешеным быком, быстро бегущим под ярким солнечным светом, во рту у меня привкус пыли и крови, пыли и крови. А потом я был собакой — огромной, роняющей на землю слюну собакой. Я страдал бешенством — дети кричали в испуге и разбегались, мужчины пытались застрелить меня, кто-то поставил мне большой кувшин с водой, но я не смог пить. Я не мог пить.

— Когда я проснулся, — продолжал Хью, — я уже знал, что это был вещий сон. Я подошел к умывальнику. Губы мои запеклись, в горле пересохло. Меня мучила жажда. Но я не мог пить, господин Пуаро, не мог… Я не мог глотать… Боже мой, я не мог пить…

Пуаро что-то бормотал. Обхватив руками колени, Хью продолжал свой рассказ. Голова его подалась вперед, глаза прищурились, как будто он наблюдал за кем-то, кто приближался к нему.

— Но есть вещи, которые не являются сном. Это то, что я вижу, совершенно проснувшись. Привидения, ужасные призраки. Они злобно смотрят на меня. А иногда я летаю в небе, покидаю кровать и, повинуясь порывам ветра, парю и парю в небе, и всякие твари составляют мне компанию.

— Спокойно, юноша, спокойно, — сказал Пуаро. — Не надо так волноваться.

— Это у меня наследственное, — повернувшись лицом к Пуаро, продолжал молодой человек. — Это у меня в крови, и мне от этого не избавиться никогда. Слава Богу, я узнал об этом вовремя! Прежде чем женился на Диане. Представляете себе, у нас был бы ребенок, и это передалось бы ему.

Он коснулся руки Пуаро.

— Вы должны заставить ее понять это. Вы должны все рассказать ей. Она должна забыть меня. В один прекрасный день ей встретится другой. Скажем, Стив Грэхем — он без ума от нее, и он хороший парень. Она была бы счастлива с ним, а я желаю ей счастья. Грэхем, правда, стеснен в средствах, да и у ее родителей не так много денег, но когда я умру, у них будет все нормально…

— Почему у них будет все нормально после вашей смерти? — перебил его Пуаро.

Хью Чандлер улыбнулся спокойной мягкой улыбкой.

— У меня есть деньги моей матери, — сказал он, — которые я унаследовал после ее смерти. Я все оставлю Диане.

Пуаро от удивления откинулся на спинку стула.

— А-а-а… — только и смог он произнести. Затем, придя в себя, он сказал: — Но вы можете прожить до глубокой старости.

— Нет, господин Пуаро, — покачал головой юноша и бросил отрывисто: — Я не собираюсь жить до глубокой старости.

Неожиданно Хью замолчал.

— Боже мой! — воскликнул он с содроганием. — Взгляните туда. — Он уставился взглядом на что-то за спиной Пуаро. — Там… там… за вами… скелет — у него трясутся кости… Он зовет меня — подзывает меня кивками…

Его глаза с расширенными зрачками уставились прямо на солнечный свет. Пуаро повернул голову назад, но никого не увидел. Вдруг Хью обмяк, словно обессилел. Затем повернулся к Пуаро.

— Вы ничего не видели? — спросил он Пуаро почти детским голосом.

Пуаро отрицательно покачал головой.

— Я не придаю большого значения этим видениям, — хрипло произнес Хью Чандлер. — Кровь — вот что пугает меня. Кровь в моей комнате — на моей одежде… У нас был попугай. Однажды утром он оказался в моей комнате с перерезанным горлом — а я лежал на кровати с опасной бритвой в руке. Бритва была в крови!

Он наклонился к Пуаро и прошептал:

— А недавно произошло массовое убийство. Всюду: в деревне, на холмах, на фермах — лежали убитые животные: овцы, ягнята, даже шотландская овчарка. Отец закрывает меня на ночь, но иногда… иногда — дверь утром бывает открытой. Должно быть, у меня где-то спрятан ключ, но я не имею ни малейшего представления где. Я не знаю. Все это делаю не я, а кто-то другой, кто вселился в меня — кто овладевает мной — кто превращает меня в бредовое чудовище, которое жаждет крови и которое не может нить воду…

Неожиданно он закрыл лицо руками.

Помолчав минуту-другую, Пуаро спросил:

— Все же я не понимаю, почему вы не обратитесь к врачу?

Хью Чандлер покачал головой.

— Неужели непонятно? — горько произнес он. — Физически я здоров. Здоров как бык. Я могу жить годы и годы, запертый в четырех стенах! Этого я не вынесу. Лучше сразу покончить… Ведь всегда есть выход, понимаете, господин Пуаро, всегда. Несчастный случай при чистке ружья, например… или еще что-нибудь подобное. Диана поймет… Я сам найду этот выход.

Он вызывающе посмотрел на Пуаро, но тот вызова не принял. Вместо этого он спокойно и тихо, как будто бы ничего не произошло, спросил:

— Что вы едите и пьете?

— Кошмары в результате несварения желудка? — иронически спросил Хью, резко откинув голову назад. — Вы это думаете?

— Так что же вы едите и пьете? — спокойно повторил Пуаро, не обращая внимания на иронический тон собеседника.

— То же, что и все.

— Какие-нибудь специальные лекарства? Капсулы? Таблетки?

— Слава Богу, нет! Неужели вы действительно считаете, что патентованными пилюлями меня можно вылечить? — спросил Хью и с горечью процитировал фразу из какого-то романа: — «И таким образом медицина вылечила его от буйного помешательства».

Пуаро сухо, не обращая внимания на реплики Хью, сказал:

— Я пытаюсь выяснить причину. Кто-нибудь в этом доме страдает глазными заболеваниями?

Хью внимательно посмотрел на Пуаро и ответил:

— Отцу глаза доставляют массу хлопот. Он часто посещает окулиста.

— А-а-а… — протянул Пуаро и, помедлив, спросил: — Полковник Фробишер, я полагаю, большую часть жизни провел в Индии?

— Да, он служил там в экспедиционном корпусе. Он очень увлечен Индией, много о ней рассказывает, знает ее национальные традиции и обычаи.

— А-а-а… — снова пробормотал Пуаро, потом заметил: — Я вижу, вы порезали подбородок.

Хью поднял руку к подбородку.

— Да, довольно глубокий порез. Недавно отец испугал меня, когда я брился. Понимаете, в последнее время я стал очень нервным. А на шее и подбородке появилась какая-то сыпь. Бриться стало очень трудно.

— Вам следовало бы пользоваться смягчающим кремом, — заметил Пуаро.

— О, я уже пользуюсь. Дядя Джордж дал мне какой-то. — Хью внезапно рассмеялся. — Вам не кажется, господин Пуаро, что наша беседа напоминает разговор в женском салоне красоты? Лосьоны, смягчающие кремы, патентованные таблетки, глазные болезни… Какое это имеет значение? И что вы задумали, господин Пуаро? Что вы собираетесь делать?

— Я пытаюсь сделать все, что могу, — спокойно ответил Пуаро, — чтобы помочь Диане Маберли.

Настроение Хью изменилось. Лицо приняло осмысленное выражение.

— Да, господин Пуаро, прошу вас, — схватил он Пуаро за руку, — сделайте для нее все, что вы сможете. Скажите ей, что надежды нет. Расскажите ей все, что я открыл вам. Скажите… скажите ей, чтобы она, ради Бога, оставила меня в покое! Это единственное, что она может сейчас для меня сделать. Оставить — и постараться навсегда забыть.

V

— У вас есть мужество, мадемуазель? Большое мужество? — обратился Пуаро к Диане. — Вам оно понадобится.

— Значит, это правда! Неужели правда! Он действительно сумасшедший?

— Я не психиатр, мадемуазель, — ответил Пуаро. — И я не могу сказать: этот человек действительно сошел с ума, а тот нет.

Диана придвинулась к нему поближе.

— Адмирал Чандлер думает, что Хью сходит с ума, полковник Фробишер тоже так считает. Хью полагает, что он уже сумасшедший…

Пуаро наблюдал за ней.

— А вы, мадемуазель? Что думаете вы? — спросил он.

— Я? Я думаю, я совершенно уверена, что он — не сумасшедший. И поэтому…

Она замолчала.

— И поэтому вы обратились ко мне? Да?

— Да, — твердо сказала Диана. — В противном случае я бы к вам не пришла.

— Именно этот вопрос я и задаю себе много раз.

— Какой именно?

— Кто такой Стивен Грэхем? — вдруг спросил Пуаро, игнорируя ее вопрос.

— Стивен Грэхем? — удивившись, переспросила Диана. — О, он… он… просто знакомый.

Диана замолчала. Пуаро ждал.

— Что у вас на уме? — сказала Диана и схватила Пуаро за руку. — О чем вы думаете? Вы только присутствуете здесь. О, Боже! — Воскликнула она. — Эти ваши черные огромные усы зловеще искрятся на солнце. Стоите — и ничего мне не рассказываете. Вы меня пугаете, ужасно пугаете. Почему вы меня пугаете?

— Очевидно, потому, — ответил Пуаро, — что я сам боюсь.

Серо-голубые глаза Дианы округлились, уставились на него.

— Чего вы боитесь? — прошептала она.

Пуаро глубоко вздохнул.

— Гораздо легче, — сказал он, — поймать убийцу, чем предотвратить убийство.

— Убийство? — воскликнула Диана. — Вы не должны произносить это слово.

— Тем не менее, — сказал Пуаро, — я должен его произнести. — И, понизив голос до шепота, он сказал: — Мадемуазель, необходимо сделать так, чтобы я и вы провели ночь в Лайд-Маноре. Я прошу вас договориться об этом с хозяевами. Вы сможете это сделать?

— Да… наверное… но зачем?

— Нам нельзя терять ни минуты. Вы сказали, что у вас есть мужество. Докажите это. Но делайте только то, о чем я вас прошу. И не задавайте лишних вопросов, договорились?

Она кивнула и, не произнеся ни слова, ушла. Подождав минуту-другую, Пуаро последовал за ней в дом. Проходя мимо библиотеки, он услышал ее возбужденный голос и голоса трех мужчин. Поднявшись по широкой лестнице и не встретив ни одной живой души, Пуаро без особого труда нашел спальню Хью.

В углу комнаты стоял умывальник с горячей и холодной водой. На стеклянной навесной полке над раковиной лежали какие-то тюбики, баночки и бутылки.

Пуаро быстро вошел в комнату и приступил к осмотру.

На это ему не понадобилось много времени. Он успел спуститься в холл раньше, чем Диана, раскрасневшаяся и возбужденная, вышла из библиотеки и подошла к нему.

— Все в порядке, — сказала она. — Мы остаемся на ночь.

Адмирал Чандлер пригласил Пуаро в библиотеку и закрыл за ним дверь.

— Послушайте, господин Пуаро, мне это не нравится, — сказал адмирал.

— Что вам не нравится, адмирал?

— Диана настаивает на том, что она и вы должны провести здесь ночь. Я не хочу быть негостеприимным, но…

— Это не вопрос гостеприимности, адмирал, — перебил его Пуаро.

— Повторяю, господин Пуаро, я не хочу быть негостеприимным, но, честно говоря, мне это не очень нравится… Я… не понимаю причины… Скажите, пожалуйста, какая от этого польза?

— А если я вам скажу, что это мой эксперимент? — невозмутимо ответил Пуаро.

— Какой эксперимент? — не понял адмирал.

— Извините, адмирал, но это моя профессиональная тайна.

— Послушайте, господин Пуаро, прежде всего, я вас не приглашал сюда…

— Поверьте мне, адмирал, — перебил его Пуаро, — я вас отлично понимаю. Я здесь исключительно по просьбе влюбленной девушки. Вы мне кое-что рассказали, полковник Фробишер рассказал мне кое-что, Хью тоже рассказал мне кое-что. Сейчас я сам хочу во всем убедиться.

— Убедиться в чем? — сердито спросил адмирал. — Я вам повторяю, здесь не в чем убеждаться! Я запираю Хью в его комнате каждую ночь, вот и все.

— И все же иногда — Хью мне рассказывал это сам — по утрам дверь бывает открытой.

— Что?..

— А вы сами разве не находили ее открытой?

Чандлер нахмурился.

— Находил, но… Я считал, что это Джордж отпирает дверь… Но что вы этим хотите сказать, черт возьми? — спросил он сердито.

— Где вы оставляете ключ? — спросил Пуаро, не обращая внимания на сердитый тон адмирала. — В двери?

— Нет, в ящике у двери. Я, или Джордж, или Уитерс, слуга, берем его оттуда утром. Мы сказали Уитерсу, что Хью — лунатик и бродит по ночам, поэтому необходимо закрывать дверь на ключ. Полагаю, он знает больше, но он преданный малый, живет с нами много лет.

— Есть еще ключ?

— Нет, иначе я бы знал об этом.

— Могли сделать и другой.

— Но кто?

— Ваш сын думает, что он сам прячет его где-то, хотя и не может вспомнить где, когда просыпается.

— Мне это не нравится, Чарлз, — сказал полковник Фробишер из дальнего угла комнаты. — Девушка…

— Я вот что думаю, — быстро проговорил адмирал. — Да, господин Пуаро, девушка не должна оставаться здесь на ночь. Вы оставайтесь, если хотите, один.

— Почему вы не хотите, чтобы мисс Маберли провела ночь здесь? — спросил Пуаро.

— Слишком рискованно. В таких случаях… — начал объяснять полковник Фробишер.

— Но Хью ее обожает, — возразил Пуаро.

— Вот именно поэтому! — воскликнул адмирал. — Все идет шиворот-навыворот, черт побери, когда дело касается сумасшедшего. Хью знает это сам. Диана не должна оставаться здесь.

— Что касается Дианы, — сказал Пуаро, — она должна решать сама.

Он вышел из дома. Диана ждала его в машине.

— Давайте приготовим все, что необходимо для сегодняшнего вечера, — сказала Диана, — и вернемся к обеду вовремя.

По дороге Пуаро передал ей недавний разговор с адмиралом и полковником Фробишером.

— Неужели они думают, — презрительно рассмеялась Диана, — что Хью причинит мне зло?

Вместо ответа Пуаро попросил ее остановиться в деревне у аптеки. Он забыл, по его словам, зубную щетку.

Аптека находилась в середине тихой деревенской улочки. Диана осталась в машине. Ей показалось, что Пуаро уж слишком долго выбирал зубную щетку.

VI

Пуаро сидел в огромной спальне, обставленной тяжелой мебелью времен Елизаветы, и ждал. Все приготовления были сделаны заранее, и ему оставалось только одно — терпеливо ждать.

Было раннее утро, когда Пуаро услышал звук шагов. Он отодвинул засов и открыл дверь. В коридоре стояли двое мужчин средних лег, но в полумраке они выглядели гораздо старше. Эго были адмирал Чандлер и полковник Фробишер. Адмирал был суров и угрюм, а полковник дрожал от холода и волнения.

— Пройдемте с нами, господин Пуаро, — кратко бросил адмирал.

У дверей спальни Дианы Маберли лежала какая-то фигура. Свет падал на взъерошенную рыжеватую голову. Это был Хью Чандлер. Тяжело дыша, он издавал какие-то звуки. Он был в халате, на ногах — шлепанцы. В правой руке блестел остро заточенный кривой нож. Кое-где на халате были видны темно-красные пятна.

— Боже мой! — воскликнул пораженный Пуаро.

— С Дианой все в порядке, — отрывисто бросил полковник Фробишер. — Он не тронул ее.

И тут же громко позвал:

— Диана! Это мы. Откройте.

Пуаро услышал стон адмирала и еле слышные слова:

— Мой мальчик. Мой бедный мальчик.

Раздался звук отодвигаемого засова. Дверь открылась, и появилась Диана. Лицо ее было смертельно бледным.

— Что случилось? — спросила она. — Здесь кто-то топтался под дверью всю ночь… Я слышала, как он пытался открыть дверь, крутил ручку, скребся — это было так страшно. Похоже, какое-то животное пыталось проникнуть ко мне в комнату.

— Слава Богу, — воскликнул полковник, — дверь была заперта.

— Господин Пуаро попросил меня закрыться на засов и никому не открывать.

— Поднимите его и внесите в комнату, — резко скомандовал Пуаро.

Двое мужчин подняли потерявшего сознание Хью, внесли в комнату и положили на стулья. Когда они проносили его мимо Дианы, она глубоко вздохнула.

— Это Хью? — спросила Диана. — Что у него на руках?

Руки Хью были мокрые и липкие, в каких-то коричневато-красных пятнах.

— Это кровь? — воскликнула Диана.

Пуаро вопросительно посмотрел на обоих мужчин. Адмирал кивнул.

— Да, — сказал он. — Это кровь, но, слава Богу, не человеческая. Кровь кота. Я нашел его внизу в холле с перерезанной глоткой. Потом, видимо, Хью поднялся сюда.

— Сюда? — Голос Дианы задрожал от ужаса. — Ко мне?

Лежавший на стульях Хью зашевелился, что-то забормотал. Все, как завороженные, наблюдали за ним. Он сел, сначала широко открыл глаза, затем прищурился.

— Привет, — хрипло сказал он. — Что случилось? Почему я…

Он замолчал, уставившись на зажатый в правой руке острый, как бритва, нож.

— Что я натворил? — слабым голосом спросил Хью.

Его глаза перебегали с одного на другого. Наконец его взгляд остановился на Диане, растерянно стоявшей у стены.

— Я напал на Диану? — спросил он.

Его отец покачал головой.

— Скажите мне, что произошло? — настаивал Хью. — Я должен знать.

Видя его спокойствие и в то же время решительность, они рассказали ему все, рассказали неохотно, бессвязно.

За окном поднималось солнце. Пуаро подошел к окну и отодвинул штору. В комнату ворвался солнечный свет.

Хью выслушал все до конца. Лицо его было спокойным, голос — ровным.

— Мне все ясно, — произнес он и встал. — Чудесное утро, не правда ли? — улыбнувшись, сказал он. — В самый раз прогуляться по лесу и подстрелить зайца.

Хью вышел из комнаты, оставив всех в недоумении.

Первым пришел в себя адмирал и бросился к выходу. Полковник схватил его за руку.

— Нет, Чарлз, не ходи, — сказал он. — Для него, бедняги, это лучший выход.

Диана упала на кровать и разрыдалась.

— Ты прав, Джордж, — сказал адмирал. — Ты совершенно прав, я знаю. У мальчика сильный характер.

— Он — настоящий мужчина, — дрогнувшим голосом сказал Фробишер.

После минутного замешательства адмирал Чандлер вдруг воскликнул:

— А где этот проклятый иностранец, черт побери?

VII

Хью Чандлер снял ружье со стойки в оружейной комнате и уже заряжал его, когда рука Эркюля Пуаро легла на его плечо.

Голос Пуаро произнес только одно слово, но таким властным тоном, что ослушаться его было невозможно:

— Нет!

— Уберите руку, — сердито и изумленно сказал Хью. — Не вмешивайтесь не в свое дело. Я уже говорил вам, что произойдет несчастный случай. Это единственный выход.

И снова тем же властным голосом Пуаро произнес:

— Нет!

— Неужели вы не понимаете, что, если бы случайно дверь не была заперта, я бы перерезал горло Диане… Диане… тем ужасным ножом?

— Нет, вы бы не убили мисс Маберли.

— Но убил же я кота, не так ли?

— Нет. Кота убили не вы. И попугая убили не вы. И овец тоже.

Хью остолбенело уставился на Пуаро.

— Кто из нас сумасшедший? Вы или я? — удивленно спросил он.

— Мы оба нормальны.

В это время в комнату вошли адмирал Чандлер и полковник Фробишер, за ними — Диана.

— Этот человек говорит, что я нормальный, — слабым удивленным голосом сказал Хью.

— Счастлив сказать вам, господа, что Хью Чандлер абсолютно здравомыслящий человек и психически нормальный.

Хью засмеялся. Его смех напоминал смех лунатика, бродящего ночью в одиночестве по залам замка.

— Чертовски смешно! Перерезать глотки овцам, попугаю и сегодня коту — считается нормальным. Я был в здравом рассудке, — спросил он, повернувшись к Пуаро, — когда убивал попугая, не так ли, господин Пуаро? И когда сегодня ночью убил кота?

— Я вам повторяю, молодой человек, что вы не убивали ни овец, ни попугая, ни кота.

— Тогда кто же это сделал?

— Это сделал тот, кто решил убедить вас в вашем помешательстве. Каждый раз он давал вам сильное снотворное, а в руки вкладывал окровавленный нож или бритву. И этот другой мыл свои окровавленные руки в вашем тазу.

— Но зачем?

— Для того, что бы вы сделали то, от чего я вас спас несколько минут назад.

Хью застыл в изумлении.

— Полковник, вы много лет прожили в Индии, — сказал Пуаро, обращаясь к полковнику Фробишеру. — Вам приходилось сталкиваться со случаями, когда людей преднамеренно сводили с ума, давая наркотики?

Лицо полковника Фробишера просветлело.

— Сам я не сталкивался с подобными случаями, — сказал он, — но слышать приходилось часто. Отравление беленой.

— Совершенно верно, — кивнул Пуаро. — Дело в том, что действие вещества, извлекаемого из дурмана, аналогично действию алкалоида атропина, который также получают из белладонны или черного паслена. Препараты белладонны — обычное лекарство и всегда имеются в продаже, а сернокислый атропин свободно выписывается для лечения глаз. Предъявляя рецепт в разных аптеках, можно, не вызывая подозрений, получить большое количество ядовитого вещества. Из него извлекают алкалоид атропина, который затем можно ввести, скажем… в смягчающий крем для бритья. Наружное его применение может вызвать сыпь, а это, в свою очередь, приводит к порезам во время бритья, и, таким образом, яд проникает в организм. При этом возникают определенные симптомы: сухость во рту и в горле, затруднение глотания, галлюцинации, двоение в глазах: все те симптомы, которые испытал недавно Хью Чандлер.

Лицо Хью вытянулось.

— А чтобы у вас не осталось сомнений на этот счет, — сказал Пуаро, обращаясь к Хью, — я скажу вам следующее: ваш крем для бритья содержал огромную дозу алкалоида атропина. Я взял для проверки содержимое тюбика со смягчающим кремом для бритья из вашей комнаты и сделал анализ.

— Но кто это сделал? — спросил бледный, дрожащий Хью.

— Я как раз и пытался выяснить это со времени моего приезда. Я искал мотивы убийства. Диана Маберли материально заинтересована в вашей смерти, но я не считал ее виновной… Она вас любит и сражалась за вас до конца.

— Господи! — возмутился Хью. — Как вы могли такое подумать?

— Потом я решил исследовать другую возможную причину. Вечно существующий треугольник: двое мужчин и женщина. Полковник Фробишер был влюблен в вашу мать, Хью, но женился на ней адмирал Чандлер.

— Джордж? Джордж! Не могу поверить, — вскрикнул адмирал.

— Вы хотите сказать, — уточнил Хью, — что ненависть могла перейти… на сына?

— При определенных обстоятельствах могла, — сказал Пуаро.

— Это ложь! — закричал Фробишер. — Не верь ему, Чарлз!

Адмирал Чандлер отпрянул от полковника.

— Белена… Индия… Да, понимаю, понимаю… И мы никогда бы не заподозрили отравление ядом, связывая все с наследственным безумием…

— Наследственное безумие! — повысил голос Пуаро. — Безумный маньяк, помешанный на мести, хитрый и изворотливый, как все сумасшедшие, годами скрывавший свое безумие. — И, повернувшись к Фробишеру, Пуаро сказал: — Мой друг, вы должны были знать, вы должны были давно догадаться, что Хью — ваш сын. Почему вы ему не сказали об этом?

— Я… я… не знал об этом, — заикаясь и едва сдерживая волнение, сказал полковник. — Я не был уверен. Видите ли, однажды Каролина, чего-то испугавшись, пришла ко мне. Она была слишком взволнованна. Я успокоил ее. Потом мы… потеряли голову. Почти сразу же я уехал, это было необходимо. Я догадывался, но ничего не говорил, так как не был уверен до конца, а Каролина никогда даже не намекала, что Хью — мой сын. А потом, когда появились эти признаки безумия, мне стало ясно, что он из рода Чандлеров.

— Да, все сходится, — сказал Пуаро. — Вы не смогли заметить, полковник, что мальчик имеет вашу привычку наклонять вперед голову и опускать брови — привычку, унаследованную от вас. Но Чарлз заметил это. Заметил это много лет назад — и, я полагаю, вырвал признание у жены. Я думаю, она боялась его — у него уже появились признаки сумасшествия, и это привело ее к вам, к вам одному, которого она всегда любила и продолжала любить, несмотря на замужество. Чарлз Чандлер решил отомстить. Его жена утонула. Они были в лодке одни, и он один знает, как это произошло. Потом он перенес свою ненависть на мальчика, который носил его имя, но не был его родным сыном. Ваши индийские истории навели его на мысль отравления беленой, а все сумасшедшие, как я уже говорил, дьявольски изобретательны. Хью должен был медленно сойти с ума. Дойти до состояния, когда он в отчаянии покончил бы с собой. Жажда крови овладела вовсе не Хью, а адмиралом Чандлером. Это адмирал Чандлер перерезал овец на пустынных пастбищах. А отвечать за это должен был Хью.

Все внимательно слушали.

— Знаете, когда у меня зародилось первое сомнение? — продолжал Пуаро. — Когда адмирал Чандлер в разговоре со мной наотрез отказался показать сына врачам. Для Хью такой отказ был естественным. Но для отца? Ведь могло существовать лекарство, которое бы спасло сына, — да есть сотни причин, по которым он должен был постараться узнать мнение психиатра. Но нет, врачу не позволили осмотреть Хью Чандлера — так как доктор сразу же понял бы, что Хью нормален!

— Нормален… — тихо произнес Хью. — Я здоров!

Он шагнул к Диане и обнял ее.

— Ты вполне здоров, мой мальчик! — сказал Фробишер низким голосом. — В нашем роду сумасшедших нет.

— Хью… — прошептала Диана. — Как я рада за тебя.

Адмирал поднял ружье Хью.

— Все это чепуха! Пойду пройдусь. Может быть, удастся подстрелить зайца, — сказал он и вышел.

Фробишер рванулся было за ним, но рука Пуаро удержала его.

— Вы говорили недавно, что это лучший выход, — сказал он.

Двое мужчин, англичанин и бельгиец, смотрели вслед последнему из рода Чандлеров, пересекавшему парк и направлявшемуся в лес.

Вскоре они услышали выстрел.

Кони Диомеда[23]

I

В начале первого часа ночи зазвонил телефон.

— Алло, Пуаро, это вы?

Пуаро узнал голос молодого доктора Стоддарта. Он любил Майкла Стоддарта, любил за его застенчивую улыбку, за почти детский интерес к раскрытию преступлений, за его трудолюбие и высокий профессионализм в работе.

— Мне так неудобно вас беспокоить… — робко начал доктор и замолчал.

— Но что-то вас все-таки беспокоит? — спросил Пуаро.

— Да, конечно, — отозвался доктор с облегчением. — В том-то и дело, что это меня сильно беспокоит.

— Хорошо, — сказал Пуаро. — Чем могу быть полезен?

В голосе доктора снова прозвучала неуверенность. Когда он отвечал, то даже заикался от волнения.

— С моей стороны это нахальство — просить вас приехать сюда в такой час… но я в таком затруднительном положении…

— Я сейчас же приеду, — перебил его Пуаро. — Вы дома?

— Нет, — поспешно ответил доктор. — Я на улице Коннингбай-Мьюз, дом семнадцать. Так вы сможете приехать? Буду весьма признателен.

— Выезжаю немедленно, — ответил Пуаро.

II

Пуаро шел по темной улице Коннингбай-Мьюз, изредка посматривая на номера домов. Было начало второго часа ночи, и почти все жители района уже легли спать; светилось всего лишь несколько окон.

Когда он подошел к дому номер семнадцать, напитка открылась, и выглянул доктор Стоддарт.

— Отлично, старина! — сказал он. — Проходите.

К двери дома вела небольшая тропинка. Войдя в дом и повернув направо, они попали в большую гостиную, обставленную диванами с треугольными серебристыми подушками. По всей комнате было разбросано огромное количество пустых бутылок, на полу валялись окурки и разбитые бокалы.

— Да-а… — произнес потрясенный Пуаро. — Мой дорогой Ватсон, применив метод дедукции, я пришел к заключению, что здесь была большая попойка.

— Да, — согласился доктор. — Вы заметили правильно: большая попойка.

— Но вы сами в ней участия не принимали? — спросил Пуаро.

— Нет, — ответил доктор. — Я приглашен сюда как врач.

— А что случилось? — поинтересовался Пуаро.

— Этот дом, — начал доктор, — принадлежит какой-то женщине по имени Грейс, миссис Пейшенс[24] Грейс[25].

— Это имя, — заметил Пуаро, — звучит по-старинному романтично и привлекательно.

— Ничего привлекательного в ней я не нахожу, — сказал доктор. — Выглядит хорошо, но характер скверный. Два раза она выходила замуж, но каждый раз мужья уходили от нее, а сейчас у нее есть приятель, отвратительный тип, по фамилии Хоукер, который, как она подозревает, бегает от нее.

— Пить они начали, — продолжал доктор, — с вечера, а закончили поздно ночью наркотиками — кокаином. Небольшое количество этого зелья заставляет человека чувствовать себя суперменом: ему кажется, что он может поднять огромный вес, в два, а то и в три раза больше, чем обычно. После употребления больших доз кокаина появляются галлюцинации, эйфория, бредовое состояние.

Некоторое время доктор молчал.

— У миссис Грейс, — продолжил он через минуту, — была ужасная ссора с ее другом Хоукером. В результате этой ссоры Хоукер разъяренный выскочил из дома, а миссис Грейс, высунувшись из окна, не целясь, выстрелила в него из револьвера, который какой-то идиот сунул ей в руку.

Пуаро поднял брови вверх.

— Она в него попала? — спросил он.

— Попала, но не в него, — ответил доктор, — а в какого-то несчастного бродягу, слонявшегося по району и заглядывавшего в мусорные баки. Пуля вошла в мягкую ткань левой руки. Естественно, он взвыл, как недорезанный поросенок, собралась огромная толпа, его ввели в дом, остановили кровотечение и послали за мной.

— Ну и что было дальше? — спросил Пуаро. Рассказ доктора его заинтересовал.

— Я сделал ему перевязку, — продолжал доктор. — Потом кто-то из гостей начал уговаривать парня не поднимать шум, и дело закончилось тем, что бродяга получил десять фунтов за то, чтобы забыл о случившемся. Парень чувствовал себя на седьмом небе, так ему повезло.

— А что делали вы? — уточнил Пуаро.

— Работы у меня было достаточно, — сказал доктор. — Миссис Грейс в это время билась в истерике. Я дал ей успокоительное и уложил спать. Здесь есть еще одна девушка, она в тяжелом состоянии, я ее тоже уложил в постель. Все остальные убежали, как только им представилась возможность.

Доктор замолчал.

— И тогда, — заметил Пуаро, — у вас появилось время осмыслить ситуацию, не так ли? И вы решили позвонить мне?

— Точно, — обрадовался доктор. — Вы очень правильно подметили. Дело в том, что это была не просто попойка, ведь они употребляли страшное зелье, кокаин, а это совсем другое дело.

— Вы уверены в своих выводах, доктор? — спросил Пуаро.

— Абсолютно, — ответил доктор. — Ошибки не может быть. Налицо симптомы употребления именно кокаина. А кроме того, я нашел немного самого порошка в лакированной шкатулке. Возникает законный вопрос: откуда кокаин? Потом я вспомнил, как на днях вы говорили о новой волне употребления наркотиков и об увеличении числа наркоманов.

— Совершенно верно, — сказал Пуаро. — Полиция будет очень рада заняться этой компанией.

— В том-то и дело… — удрученно произнес доктор Стоддарт и замолчал.

Пуаро с удивлением посмотрел на него.

— Но вы, — заметил он, обращаясь к доктору, — не очень заинтересованы в том, чтобы этим делом занялась полиция?

— В это дело вовлечены, — пробормотал доктор, — и могут пострадать невинные люди.

— Вы так переживаете за миссис Пейшенс? — не мог не удивиться Пуаро.

— Нет, что вы! — воскликнул доктор. — Черт с ней, с миссис Пейшенс! Она уже законченная наркоманка, и ее уже не исправить.

— А… — догадался Пуаро. — Вы беспокоитесь о том, другом пациенте? О девушке?

— Она тоже в некотором роде наркоманка, — откровенно признался доктор. — По крайней мере, она себя за такую выдает. Но она такая молодая, такая юная и… немного дикая, но это с возрастом… пройдет. ОНа, я думаю, связалась с этими людьми, потому что думает, что это модно и престижно или что-нибудь еще в этом роде.

Пуаро улыбнулся.

— Вы ее раньше встречали? — спросил Пуаро.

Доктор смущенно кивнул.

— Я встретил ее однажды в Мертоншире на охотничьем балу, — сказал он. — Она была там с отцом и сестрами. Ее отец — отставной генерал, суровый человек, воевал в Индии. У него четыре дочери, и все они дикарки без хорошего образования. Да разве с таким отцом можно получить приличное воспитание и образование? — Доктор махнул рукой. — Живут они в респектабельном, но пользующемся дурной славой районе. У старика много денег, и это делает их жизнь порочной.

Некоторое время Пуаро в раздумье смотрел на доктора.

— Теперь я, кажется, понимаю, зачем вы меня сюда пригласили, — с улыбкой сказал он. — Вы хотите, чтобы я расследовал это дело?

— Вы мне поможете? — искренне обрадовался доктор. — Я чувствую, что надо что-то предпринять. Я должен сделать все, чтобы Шейла Грант стала нормальной девушкой.

— Думаю, можно попробовать, — сказал Пуаро. — Я хотел бы на нее взглянуть.

— Пойдемте, — заторопился доктор, боясь, как бы Пуаро не передумал.

Они вышли из комнаты. Доктор показывал дорогу. Из комнаты напротив донесся чей-то голос.

— Доктор! — вопил кто-то. — Помогите. Ради Бога, помогите. Я схожу с ума!

Доктор вошел в комнату, Пуаро последовал за ним. Это была спальня, где был настоящий кавардак; на полу рассыпан какой-то белый порошок, по всей комнате валялись разбитые и целые рюмки и бокалы, разбросана одежда. На кровати лежала женщина с неестественно белыми волосами и зловеще бледным в полумраке лицом.

— По мне ползают насекомые! — кричала она. — Целые полчища насекомых… Прогоните их… Ради Бога, доктор, дайте мне что-нибудь выпить.

Доктор стоял у кровати и сдержанным голосом успокаивал ее.

Пуаро тихо вышел. Напротив он увидел какую-то дверь и открыл ее. За ней была небольшая комната, почти без мебели. На кровати лежала неподвижная женская фигура.

Пуаро на цыпочках подошел к ней.

Темные волосы, удлиненное бледное лицо… Да, доктор был прав, молодое, совсем юное лицо.

Девушка открыла глаза, увидев Пуаро, вздрогнула, села в кровати, тряхнула головой, пытаясь отбросить назад упавшие на лоб волосы. Она походила на испуганную лошадку, которой незнакомый человек пытается дать лакомство.

— Кто вы? — испуганно спросила она, голос у нее был молодой и звонкий.

— Не бойтесь, мадемуазель, — успокоил ее Пуаро.

— Где доктор Стоддарт? — все еще настороженно спросила девушка.

В эту минуту в комнату вошел доктор, и девушка вздохнула с облегчением.

— A-а… это вы, доктор, — сказала она. — А это кто?

— Это мой друг, Шейла, — сказал доктор. — Как вы себя чувствуете?

— Ужасно плохо, — ответила девушка. — И зачем я только нюхала это.

— На вашем месте, Шейла, — сухо прокомментировал доктор, — я бы давно покончил с этим.

— Я больше не буду, — как-то по-детски сказала Шейла.

— Кто вам его дал? — спросил Пуаро.

Ее глаза расширились, верхняя губа задергалась.

— Это было здесь… в доме… Мы все пробовали. Сначала мы чувствовали себя словно в раю, так было хорошо…

— Но кто принес его сюда? — настойчиво спросил Пуаро.

— Я не знаю. — Шейла покачала головой. — Может быть, Тони Хоукер или кто другой, но точно сказать не могу.

— Вы нюхали кокаин в первый раз, мадемуазель? — спросил Пуаро.

Она кивнула.

— Вам лучше больше его не пробовать, Шейла, — сказал доктор. — Это чревато последствиями.

— Да, конечно, — неохотно согласилась Шейла, — но сначала было так хорошо.

— Слушайте меня внимательно, Шейла Грант, — строго сказал доктор. — Я врач, и я знаю, о чем говорю. Стоит только начать, и вы попадете в очень неприятную ситуацию. Я многих видел в таком состоянии, и я знаю то, о чем говорю. Наркотики губят и тело и душу. Вино — меньшее зло по сравнению с наркотиками. С этой минуты вы должны забыть о них. Поверьте мне, Шейла, я не шучу. Как вы думаете, что сказал бы ваш отец, услышав про эту вечеринку?

— Отец? — переспросила Шейла, ее голос задрожал от смеха. — Хотела бы я увидеть его лицо. Он не должен об этом знать. У него железные кулаки.

— Доктор, доктор, помогите! — снова раздался голос миссис Пейшенс из другой комнаты.

Пробормотав что-то нелестное в ее адрес, доктор Стоддарт вышел из комнаты.

Шейла Грант снова уставилась на Пуаро.

— А кто вы на самом деле? — спросила она. — Я вас на вечеринке не видела.

— Да, я на вечеринке не был, — признался Пуаро. — Я друг доктора Стоддарта.

— Вы тоже доктор? — спросила она. — Нет, на доктора вы не похожи.

— Меня зовут, — сказал Пуаро тем самым тоном, которым объявляют антракт в театре, — меня зовут Эркюль Пуаро.

Его слова произвели должное впечатление на девушку, хотя временами Пуаро приходилось убеждаться, что молодому поколению не очень знакомо его имя.

Шейла же, вне всякого сомнения, знала или слышала его имя. Она была ошеломлена и, уставившись на Пуаро, застыла в оцепенении.

III

Справедливо это утверждение или нет, но говорят, что почти у каждого англичанина в Торкви живет тетя, а в Мертоншире, как минимум, какой-нибудь дальний родственник.

Эркюль Пуаро был иностранцем, и, естественно, никаких родственников в Мертоншире у него не было, зато было много друзей и знакомых. Приехав в Мертоншир в этот раз, он посетил прежде всего леди Кармайкл, главным занятием которой было перемывание косточек соседям. Пуаро пришлось выслушать целый поток сплетен о всех ее соседях, пока леди Кармайкл не перешла к рассказу о семье генерала Гранта, что Пуаро интересовало больше всего.

— Генерал Грант? — переспросила леди Кармайкл. — Он живет один с четырьмя дочерьми, и неудивительно, что он не может с ними справиться. Да и что может сделать один отец с четырьмя взрослыми дочерьми? — сказала она, всплеснув руками.

— Ну и что же? — спросил для поддержания разговора Пуаро.

— Генерал как-то сказал мне, — продолжала леди Кармайкл, — что у него в полку была железная дисциплина: все его слушались и повиновались беспрекословно, но с дочерьми он справиться не может. Вот когда я была молодая, — оживилась она, — то была свидетелем того, как старый полковник Сандис, проклятый солдафон, измывался над своими дочерьми…

Далее следовал длинный рассказ о полковнике Сандисе и о его дочерях и еще о дюжине друзей леди Кармайкл, окружавших ее в молодости.

— Я не хочу сказать, — возвратилась она к прежней теме, — что с дочерьми генерала Гранта происходит что-то неладное. Нет. У них просто много энергии, и они не знают, куда ее девать. А к ним приходят какие-то странные люди, у которых ничего аристократического не осталось. Только о деньгах и говорят. От этих разговоров можно сойти с ума. О ком вы спросили, господин Пуаро? — не расслышала хозяйка. — Об Антони Хоукере? Да, я его знаю. Очень неприятный человек. Купается в деньгах. Он приезжает сюда поохотиться и устраивает вечера, прекрасные вечера, богатые и непохожие на другие. Это мне говорили люди, которые там бывали. Сейчас стало модным обвинять человека в том, что он либо много пьет, либо употребляет наркотики. А недавно кто-то сказал мне, что дочери генерала Гранта много пьют, и мне было неприятно это слышать. А если кто-то ведет себя не так, как другие, всегда найдутся люди, которые будут утверждать, что этот человек употребляет наркотики. Они, конечно, имеют в виду миссис Ларкин, и, хотя она мне глубоко безразлична, я все же считаю, что она просто рассеянный человек… Она, между прочим, близкая приятельница вашего Антони Хоукера и настроена против дочерей генерала Гранта, считая их, выражаясь фигурально, «пожирателями мужчин», людоедами. Я, конечно, понимаю девушек. Они недурны собой, и, естественно, молодые люди ими увлекаются.

— А миссис Ларкин? — спросил Пуаро. — Что она собой представляет?

— Миссис Ларкин? — переспросила леди Кармайкл. — Да разве можно сегодня сказать что-либо определенное о ком-нибудь? Я знаю только, что она хорошо ездит верхом и, помимо всего прочего, очень богата. Ее муж был какой-то величиной в городе и умер естественной смертью. Миссис Ларкин живет здесь недавно, переехала сюда вскоре после того, как здесь поселилась семья Грантов. Я всегда думала, что она…

Леди Кармайкл вдруг замолчала, рот ее открылся, глаза заблестели. Наклонившись вперед, она стукнула Пуаро по колену ножом для разрезания бумаг, который держала в руке.

— Господи! — воскликнула она в возбуждении. — Так вот почему вы приехали сюда. Вы — бессовестное чудовище! И вы молчите! Сейчас же расскажите мне обо всем.

— О чем? — изумился Пуаро. — О чем я должен вам рассказать?

Леди Кармайкл собиралась еще раз ударить Пуаро тем же ножом для разрезания бумаг по другому коле-му, но ему удалось увернуться.

— Не будьте таким скрытным, господин Пуаро, — возбужденно продолжала леди Кармайкл. — Я ведь вижу во вашим дрожащим усам, что вы от меня что-то скрываете. Конечно же вас привело сюда какое-то преступление, и вы бессовестно меня обманываете. Минуточку, дайте мне сообразить. Может, это убийство? Так-так… Кто у нас недавно умер? Только старушка Луиза Гилмор, а ей было восемьдесят пять лет, и она умерла от водянки, которой страдала много лет. С ней все в порядке. Бедный Лео Ставертон сломал себе шею на охоте, сейчас он лежит в гипсе, с ним тоже все нормально. Скорее всего, это не убийство. Какая жалость, я не помню ни о каких похищениях драгоценностей… А может быть, господин Пуаро, вы выслеживаете преступника, и ничего мне не говорите?.. Нет, не похоже… А-а-а… Вас, наверное, интересует Берилла Ларкин? Неужели она и вправду отравила своего мужа?.. Может быть, ее мучают угрызения совести, и она поэтому стала такой рассеянной?..

— Мадам! — воскликнул Пуаро. — Мадам!.. Вы заходите слишком далеко.

— Чепуха! — отмахнулась от него леди Кармайкл. — Что вы задумали, господин Пуаро? Признавайтесь!

— Вы знакомы с классикой, мадам? — спросил Пуаро.

— При чем тут классика? — возмутилась собеседница.

— А вот при чем, — сказал Пуаро. — Я следую примеру моего великого предшественника Геракла. Одним из его подвигов было приручение диких лошадей царя Диомеда.

— Лошадей?.. Вы хотите сказать мне, — съязвила леди Кармайкл, — что вы приехали сюда тренировать лошадей? Это в вашем-то возрасте? Вы, который всегда ходит в мягких кожаных туфлях? Да по вашему виду не скажешь, что вы выдрессировали хотя бы одну лошадь за всю свою жизнь.

— Лошади, мадам, — попытался объяснить ей Пуаро, — это символика. Ведь, согласно этой древнегреческой легенде, лошадей Диомеда кормили человеческим мясом.

— Как нехорошо поступали эти греки, — возмутилась леди Кармайкл. — Я всегда считала этих греков и римлян неприятными людьми и не могу понять, почему священники в своих проповедях любят цитировать классику, ведь простому смертному очень трудно понять, что они имеют в виду. А кровосмешение, а статуи, где показаны люди совсем без одежды. И потом… священники очень недовольны, когда девушки приходят в церковь без чулок… Но позвольте… о чем это я говорила?

— Не имею ни малейшего представления, — сказал Пуаро.

— Вы — негодник, господин Пуаро, и не хотите мне сказать, — продолжала возмущаться леди Кармайкл, — отравила ли миссис Ларкин своего мужа. Или Антони Хоукер — это тот преступник, которого вы выслеживаете?

Она с надеждою посмотрела на Пуаро, но тот сидел невозмутимый.

— Возможно, дело связано с фальшивомонетчиками, — продолжала размышлять леди Кармайкл. — Вчера в банке я видела, как миссис Ларкин получала по чеку наличные. Целых пятьдесят фунтов, и я подумала, что это слишком большая сумма. Нет, нет, о чем это я… Если бы она была фальшивомонетчицей, она бы не использовала чеки, чтобы получить наличные, не так ли? Если вы, господин Пуаро, сейчас же все мне не расскажете, — она повысила голос, — я вынуждена буду запустить в вас чем-нибудь тяжелым.

— Во всяком деле, мадам, — философски заметил Пуаро, — необходимо терпение.

IV

Эшли-Лодж, усадьба семьи генерала Гранта, была небольшой. Она состояла из дома, расположенного на одной стороне холма, хороших конюшен и заросшего, почти заброшенного сада.

Дом, в котором жил генерал с дочерьми, внутри представлял собой то, что агент по недвижимости назвал бы «полностью меблированный». Изо всех углов на посетителя смотрели статуи Будды, а медные и бронзовые бенаресские подносы и блюда в бесчисленном количестве занимали почти всю комнату. С каминных полок и решеток угрюмо смотрели индийские слоны, а со стен свешивались всякие изделия из меди и серебра.

В середине этого англо-индийского хаоса в большом потрепанном кресле восседал генерал Грант, положив туго забинтованную ногу на другое кресло.

— Замучила подагра, — объяснил генерал. — У вас нет подагры, господин… э… Пуаро? Эта проклятая болезнь может кого хочешь выбить из колеи. А во всем виноваты мои отец и дедушка: пили всю свою жизнь как сапожники. И вот результат: наследственность сыграла со мной злую шутку. Хотите выпить, господин Пуаро? Тогда позвоните, если вам нетрудно, в колокольчик, вызовите слугу.

Пуаро позвонил. Вошел слуга в чалме. Генерал, назвав его Абдулом, приказал принести виски с содовой. Когда тот принес бутылки и бокалы, генерал налил Пуаро такую огромную порцию, что тот запротестовал.

— Не могу составить вам компанию, господин Пуаро. — Генерал печально посмотрел на бокал. — Мой доктор говорит, что для меня спиртное равносильно яду. Ничего они не понимают, эти шарлатаны. Только портят другим настроение. Им нравится сажать людей на диету и пичкать либо манной кашей, либо рыбой, приготовленной на пару. Тьфу, — сплюнул генерал прямо на пол, — даже произносить противно… Паровая рыба… Тьфу…

Жестикулируя, генерал так вошел в раж, что задел больную ногу и взвыл от боли, произнося проклятья в чей-то адрес.

Придя в себя, он долго извинялся за свой лексикон.

— Я как медведь в берлоге с больной головой, — сказал он. — Когда у меня приступ подагры, девочки стараются со мной встречаться поменьше. Мне говорили, — вдруг вспомнил генерал, — что с одной из них вы уже знакомы?

— Имел такое удовольствие, генерал, — сказал Пуаро. — Их у вас несколько, насколько я знаю?

— Четверо, — угрюмо бросил генерал. — Четыре дочери и… ни одного сына. Четыре дьявольских отродья! — добавил он в сердцах. — Есть над чем задуматься.

— Они у вас, насколько я слышал, все красивые? — поинтересовался Пуаро.

— Не дурнушки, — самодовольно произнес генерал. — Нет. Совсем даже наоборот. Я никогда не могу даже догадаться, что у них на уме. Это же гиблое дело — следить за ними. Такие уж времена. Да и что я могу сделать? — с горечью спросил генерал. — Ничего. Не запирать же мне их на замок, в самом деле?

— А как к ним относятся соседи? — поинтересовался Пуаро. — Любят их?

— Некоторые старые «киски» терпеть их не могут, — сказал генерал. — Рядятся в тогу невинного ягненка. Но меня-то им не провести. Встречает как-то меня одна голубоглазая вдовушка и начинает мурлыкать, как котенок: «Бедный генерал, — говорит она, а в глазах голодный блеск, — у вас, вероятно, такая тяжелая, но интересная жизнь!» Вам не кажется, господин Пуаро, что это выглядит явным сватовством? Ну да ладно. — Генерал подмигнул. — Черт с ними, с этими «кисками»!

И он весело расхохотался.

— И все же я скажу вам, — продолжал генерал, — что это не такое уж и плохое место, этот Мертоншир, хотя и шумное. Я люблю деревню, которая была раньше, без машин, без джаза и без этого дурацкого радиоприемника. У меня в доме, господин Пуаро, нет никакого приемника, и я запретил девочкам приносить что-либо подобное в дом. Они об этом знают и порядок не нарушают. Старому человеку нужен покой в его собственном доме.

Пуаро осторожно перевел разговор на Антони Хоукера.

— Хоукер? — переспросил генерал. — Нет, не знаю, даже не слышал. Хотя постойте. Такой неприятный молодой человек с близко посаженными глазами? Не верю людям, которые не могут смотреть прямо в глаза.

— Но он дружит, насколько я знаю, — сказал Пуаро, — с вашей дочерью Шейлой.

— С Шейлой? — удивился генерал. — А я и не знал. Девочки никогда мне ничего не рассказывают.

Внезапно он замолчал, приподняв густые брови, пронизывающим взглядом пробуравил собеседника.

— Послушайте, господин Пуаро, — недовольно произнес генерал, — в чем дело? Не объясните ли вы мне толком причину своего визита в мой дом?

— Это очень трудно, — начал Пуаро, — потому что я и сам еще многого не знаю. Могу только сказать, генерал, что ваши дочери, и Шейла в том числе, попали в компанию дурных людей.

— В компанию дурных людей? — не понял генерал. — Вы меня пугаете, господин Пуаро. Я больной человек и много времени провожу дома. Вот и узнаю новости то от одного посетителя, то от другого. Но что же мне делать, господин Пуаро?

Пуаро недоуменно пожал плечами.

— А что это за дурная компания? — спросил генерал. — Чем они занимаются?

Пуаро ответил вопросом на вопрос.

— Не замечали ли вы, генерал, — спросил он, — что кто-то из ваших дочерей ведет себя чрезмерно возбужденно, нервничает по пустякам либо находится в подавленном состоянии?

— Черт возьми, господин Пуаро, — удивился генерал, — вы говорите как мой доктор. Нет, я ничего такого не замечал.

— Тогда еще не все потеряно, — сказал Пуаро.

— Что вы хотите этим сказать, черт подери? — недовольно спросил генерал Грант.

— Наркотики! — ответил Пуаро.

— Что-о-о?! — проревел генерал»

— Вашу дочь Шейлу пытались приучить к употреблению кокаина. Человек очень быстро привыкает к употреблению наркотиков, особенно кокаина. Достаточно одной-двух недель. А раз он привык, то сделает все, чтобы добыть новую порцию наркотика. Вы понимаете, генерал, какой богатый улов представляют ваши дочери для того, кто будет снабжать их наркотиками?

Пуаро молча выслушал проклятия, которые генерал обрушил на голову того, кто занимается этим грязным делом, и то, что генерал сделает с этим человеком, попади только он в его руки.

— Для начала, — сказал Пуаро, — нам нужно найти того человека, который распространяет наркотики. А поймав его, мы доберемся и до того, кто его этим проклятым зельем снабжает. Вот тогда вы и сможете поговорить с ним начистоту.

Пуаро встал и, едва не свалив один из стоявших рядом столиков, подошел к генералу поближе.

— Тысячу извинений, генерал, — сказал он, — но прошу вас не говорить ни слова вашим дочерям о нашем разговоре.

— Что-о?.. — взревел генерал. — Да я из них душу вытрясу. Они мне все расскажут.

— Вот этого-то и не следует делать, — спокойно сказал Пуаро. — Этим вы только испортите все дело, а правды они вам все равно не скажут.

— Ну это мы еще посмотрим, — сказал генерал, в голосе его звучала угроза.

— Уверяю вас, генерал, — убеждал его Пуаро, — лучше обо всем молчать. Это в ваших же интересах.

Минуту или две генерал переваривал сказанное.

— Ну, ладно! — наконец прорычал он, подчиняясь, но оставаясь при своем мнении. — Делайте как знаете!

Осторожно лавируя между медными бенаресскими подносами и столами, Пуаро направился к выходу.

V

Комната миссис Бериллы Ларкин была полна народу.

На маленьком столике в углу сама хозяйка, миссис Ларкин, готовила коктейли. Это была высокая женщина с золотисто-каштановыми волосами, собранными в узел на затылке, и серо-зелеными глазами с большими темными зрачками. Двигалась она легко и грациозно, как пантера, и выглядела лет на тридцать, но если посмотреть на нее более внимательно, можно было заметить в уголках глаз небольшие морщины, которые позволяли предположить, что миссис Ларкин была, по крайней мере, лет на десять старше.

В этот дом Пуаро привела подруга леди Кармайкл, моложавая женщина средних лет. Он взял бокал и проследовал к дальнему окну, где в одиночестве сидела светловолосая девушка маленького роста с ангельским бело-розовым лицом. Пуаро сразу же заметил, как, увидев его, девушка насторожилась.

— Ваше здоровье, мадемуазель, — пригубив бокал вина, сказал Пуаро, обращаясь к девушке.

Она кивнула и тоже отпила глоток.

— Вы знаете мою сестру? — отрывисто спросила она.

— Сестру? — удивился Пуаро. — А-а-а… — наконец догадался он. — Вы — дочь генерала Гранта?

— Да, — ответила девушка. — Меня зовут Памела. Памела Грант.

— А где сегодня ваша сестра? — поинтересовался Пуаро.

— На охоте, — ответила Памела. — Скоро должна вернуться.

— Э-э… — протянул Пуаро. — Я с вашей сестрой встречался в Лондоне.

— Я знаю, — сказала Памела.

— Это она вам сказала? — спросил Пуаро.

Памела кивнула.

— Шейла действительно попала в переделку? — помолчав немного, спросила Памела.

— А-а-а… — удивленно протянул Пуаро. — Так она вам не все рассказала о той вечеринке?

Памела отрицательно покачала головой.

— А Тони Хоукер был там? — спросила она.

Пуаро не успел ответить. Дверь распахнулась настежь, и в комнату вошли Антони Хоукер и Шейла Грант. Оба были в охотничьей одежде, на щеке у Шейлы был прилипший кусочек грязи.

— Привет! — хриплым голосом сказала Шейла. — У нас пересохло в горле, а фляжка Тони пуста.

— Легок на помине, — пробормотал Пуаро. — Ангел-хранитель, да и только.

— Дьявол-искуситель, вы хотели сказать, — отрывисто бросила Памела.

— Вы действительно так думаете, мадемуазель Памела? — удивился Пуаро.

Она не успела ответить.

— Как хорошо, что ты пришел, Тони! — воскликнула хозяйка дома, Берилла Ларкин, подойдя к вновь прибывшим. — Как прошла охота? Удалось опередить Гилерта? — И, ловко оттеснив от Тони Шейлу, увела его к стоявшей в другом конце комнаты софе. Пуаро заметил, что, прежде чем отойти с миссис Ларкин в дальний угол комнаты, Тони Хоукер бросил взгляд на Шейлу.

Шейла увидела Пуаро и, немного поколебавшись, подошла к нему.

— Так это вы вчера вечером приходили к нам в дом? — резко спросила она.

— Это вам сказал отец? — вопросом на вопрос ответил Пуаро.

— Нет, — ответила Шейла. — Вашу внешность описал Абдул. И я… я догадалась.

— Вы беседовали с отцом? — удивилась Памела.

— Да, — ответил Пуаро. — У нас оказались общие знакомые.

— Я в это не верю, — недоверчиво сказала Памела.

— Во что вы не верите? — спросил Пуаро. — Вы не верите в то, что у меня и у вашего отца может быть общий друг?

— Глупости, — смутилась Памела. — Я хотела сказать, что приходили вы по другой причине…

Она повернулась к сестре.

— Почему ты молчишь, Шейла? — спросила Памела.

Шейла вздрогнула от неожиданности.

— Это не было связано?.. — спросила она, обращаясь к Пуаро. — Это не имело никакого отношения к Тони Хоукеру?

— А почему это должно быть связано с ним? — удивился Пуаро.

Шейла смутилась и отошла к компании молодых людей в другом углу комнаты.

— Мне не нравится Тони Хоукер, — сказала Памела с такой горячностью, что удивила Пуаро. — В нем… в нем есть что-то зловещее. В нем… — она помолчала, — в нем и в миссис Ларкин. Вы только посмотрите на них.

Пуаро проследил за ее взглядом.

Тони Хоукер склонился к плечу миссис Ларкин. Казалось, он ее успокаивал.

— … Но я не могу ждать, — услышал Пуаро голос миссис Ларкин. — Я хочу сейчас.

— Ох уж эти женщины, — улыбаясь, заметил Пуаро, — когда они чего-то хотят, то хотят иметь сразу. Вы так не считаете, мадемуазель? — спросил он, обращаясь к Памеле.

Она не ответила. Ее лицо нахмурилось, она нервно теребила край своей твидовой юбки.

— А вы очень отличаетесь от вашей сестры, мадемуазель, — сказал Пуаро.

— Скажите мне, пожалуйста, господин Пуаро, — спросила Памела, оставив без внимания его реплику, — что Тони Хоукер давал Шейле на той вечеринке? Что это было такое, что она так изменилась?

Пуаро с интересом посмотрел на нее.

— Вы когда-нибудь пробовали кокаин, мисс Грант? — спросил он.

— Нет, нет, что вы! — воскликнула она. — Так вот что это было! Кокаин. Фи… — рассмеялась она. — Так это же не опасно.

Подошла Шейла, в руках у нее был бокал.

— О чем это вы? — спросила она с любопытством. — Что может быть опасным?

— Мы с вашей сестрой беседуем о последствиях употребления наркотиков, — сказал Пуаро. — Ваша сестра не верит в то, что кокаин медленно превращает человека в животное. Она не верит в то, что любой наркотик — это медленная смерть тела и духа — всего того, что есть в нормальном человеческом существе.

Шейла вздрогнула, бокал в ее руке покачнулся, и часть содержимого пролилась на пол.

— Доктор Стоддарт, — спокойно продолжал Пуаро, — дал вам, Шейла, понять, что влечет за собой употребление наркотиков. Начинать легко, остановиться трудно. Человек, который умышлено наживается на несчастье других, — это вампир, пожирающий кровь и плоть человеческого существа.

Пуаро замолчал и направился к выходу. В последний момент он услышал голос Памелы: «Шейла» — и сдавленный голос Шейлы: «Фляжка». Это было сказано так тихо, что Пуаро даже сначала решил, что это ему почудилось.

Он попрощался с хозяйкой и вышел в холл. На столе около входной двери лежали охотничья фляжка, плеть и шляпа. Пуаро взял шляпу в руки. На внутренней стороне шляпы на подкладке стояли инициалы «Т.Х.».

— Неужели фляжка Тони пуста? — пробормотал Пуаро.

Покачав головой, он взял в руки фляжку и потряс ее. Не услышав звука переливающейся жидкости, он отвинтил колпачок.

Фляжка Тони Хоукера не была пуста. Она была полна… белого порошка.

VI

Пуаро стоял на террасе дома леди Кармайкл и разговаривал с Шейлой Грант.

— Вы очень молоды, мадемуазель, — говорил он. — Мне кажется, что ни вы, ни ваши сестры не понимаете, что делаете. Вас взращивали, выражаясь фигурально, как коней царя Диомеда, на человеческой плоти.

Шейла вздрогнула.

— Это звучит ужасно, — задыхаясь от рыданий, говорила она. — И в то же время… это правда. Я ничего об этом не знала… не знала до того вечера, пока доктор Стоддарт мне все это не объяснил. Он говорил так сурово… И я впервые задумалась над тем, что я делала. Раньше я считала, что это нужно людям для того, чтобы, заплатив, они приятно провели время, и не знала, что это чревато последствиями.

— А теперь? — спросил Пуаро. — Что вы думаете об этом теперь?

— То, что мы делали, — это ужасно! — сказала Шейла. — Я сделаю все, что вы скажете. Я все расскажу сестрам. — Помолчав, она грустно добавила: — Теперь доктор Стоддарт со мной даже разговаривать не захочет.

— Наоборот, — успокоил ее Пуаро. — И доктор и я сделаем все возможное, все, что в наших силах, чтобы вы начали новую жизнь. Можете нам поверить… Но… сначала… необходимо сделать, и сделать незамедлительно, самое главное — обезвредить человека, который виноват в распространении- наркотиков, и это сможете только вы и ваши сестры. Только ваши показания и показания ваших сестер смогут разоблачить его.

— Вы… вы имеете в виду, — спросила Шейла, — моего отца?

— Да, — ответил Пуаро. — Я имею в виду этого человека, Шейла. Но он ведь не ваш отец. Я вам уже однажды говорил, что Эркюль Пуаро знает все? Так вот, вас легко опознали по фотографии сотрудники… определенных официальных кругов. Вы — Шейла Келли, магазинный вор, несколько лет назад освобожденная из исправительного заведения. В тот день вас встретил человек, который назвал себя генералом Грантом и который предложил вам должность «его дочери». Он обещал много денег и массу развлечений. Единственная ваша обязанность — предлагать наркотики другим молодым людям, скрывая источник получения. Ваши «сестры» должны были делать то же самое.

Пуаро замолчал.

— Я прошу вас, мадемуазель, хорошенько подумать, — сказал Пуаро. — Этого человека нужно разоблачить и предать суду. А потом…

— А что будет потом? — спросила Шейла.

— А потом, — сказал с улыбкой Пуаро и закашлялся, — вы будете делать то, что будет угодно богам… и медицине.

VII

Майкл Стоддарт в изумлении уставился на Пуаро.

— Генерал Грант? — повторял он. — Грант? Вы сказали Грант?

— Точно, мой дорогой доктор, — улыбнулся Пуаро. — Фальшивый генерал. Будды, бенаресские подносы, индийские слоны на каминных полках — это все сплошная бутафория. И кроме того, подагра. Как это несовременно — подагра! Старый человек, который болен подагрой и у которого дочери в возрасте восемнадцати — девятнадцати лет. Неправдоподобно? Конечно.

Пуаро замолчал. Доктор Стоддарт недоверчиво смотрел на Пуаро.

— Тем не менее, — продолжал Пуаро, — я во всем должен был убедиться сам. Уходя из дома, я умышленно споткнулся и схватился за его перебинтованную больную ногу, но «генерал» даже не отреагировал, так он увлекся своей ролью разгневанного отца. Да, — изрек Пуаро, — фальшивый генерал — это фальшивый генерал. Но сама идея — гениальна. Отставной англо-индийский генерал, известный своей дисциплиной и неистовым характером, выбирает себе место жительства не среди себе подобных отставных офицеров, а переезжает в район, где годовой доход для проживания должен составлять сумму с пятью нулями. И это простой генерал в отставке. Там, в этом районе, проживают богатые люди, у которых он не вызовет подозрений тем, что имеет много денег. И кроме того, кто может подозревать четырех жизнерадостных привлекательных девушек? Если же они и попадутся, их самих будут считать чьими-то жертвами.

— А зачем вы пошли к нему в дом? — спросил доктор. — Вы хотели нагнать на него страху?

— Да, — сказал Пуаро. — Я хотел посмотреть, что он будет делать дальше. Ждать пришлось недолго. Девушки получили указания. Козлом отпущения должен был стать Антони Хоукер, в действительности одна из его жертв. Шейле велели сказать мне о фляжке в холле. Она чуть было не провалила весь их план, долгое время не желая произносить нужные по сценарию слова. Когда же Памела на нее цыкнула, она наконец сказала о фляжке.

Доктор встал со стула и нервно начал ходить взад-вперед по комнате.

— Вы знаете, Пуаро, — сказал он, остановившись посреди комнаты, — я собираюсь поддерживать с ней контакт и дальше. У меня есть прекрасная идея о том, как исправлять сбившихся с жизненного пути молодых людей. Если проследить, как они воспитывались в детском возрасте, то…

— Милый доктор, — перебил его Пуаро. — Я глубоко уважаю вас как специалиста. У меня нет и тени сомнения, что ваша идея будет осуществлена, особенно когда дело касается Шейлы Келли.

— И других тоже, — добавил доктор.

— Возможно, — согласился Пуаро. — Но наиболее значимый успех у вас будет с Шейлой Келли. Я уверен, что вы сумеете приручить ее. Тем более что она уже сейчас, по правде говоря, беспрекословно слушается вас…

— Какие глупости вы говорите, Пуаро, — покраснел доктор.

Пояс Ипполиты [26]

I

«Одно дело всегда цепляется за другое», — любил говорить Эркюль Пуаро без претензии на оригинальность.

Он добавлял, что эта мысль была подтверждена в деле о пропавшей картине Рубенса.

Пуаро не очень заинтересовало дело о похищении картины Рубенса. Во-первых, Рубенс был не из тех художников, искусством которых он восторгался, а во-вторых, обстоятельства, при которых похитили картину, были банальны. Он так и сказал хозяину картины Александру Симпсону, который был его хорошим знакомым.

Вскоре после похищения Александр Симпсон послал за Пуаро и, когда тот пришел, рассказал ему о своем несчастье. Эта картина Рубенса, в подлинности которой никто не сомневался, да и эксперты это подтвердили, была найдена совершенно недавно, поэтому до сих пор не выставлялась и не была известна широкой публике.

Картину выставили в картинной галерее самого Александра Симпсона. Похитили ее среди бела дня. Это было время, когда безработные выступали против политики правительства, устраивая сидячие и лежачие забастовки в общественных местах, а также прямо на улице и на перекрестках, блокируя уличное движение.

Вот и на этот раз небольшая группа безработных с лозунгами «Искусство — роскошь, накормите голодных» вошла в картинную галерею и легла прямо на пол. Пока вызывали полицию, в зале собралась толпа любопытных. Когда же полиция силой очистила помещение, арестовав нескольких безработных, зеваки разошлись и стало свободно, служители обнаружили, что новая картина Рубенса аккуратно вырезана из рамки и похищена.

— Это была небольшая картина, — объяснил Симпсон. — Любой мог взять ее под мышку и выйти из галереи, не привлекая внимания, в то время как все глазели на этих идиотов безработных.

Безработные, которых арестовала полиция, признались, что их нанял на эту роль какой-то мужчина, который попросил устроить в картинной галерее Симпсона демонстрацию протеста. Ничего плохого они не подозревали.

Пуаро подумал, что сам по себе трюк с организацией демонстрации в картинной галерее был гениальным, но даже не предполагал, чем он может помочь. Он так и объяснил Симпсону, добавив, что нужно довериться полиции, которая сейчас занимается расследованием.

— Послушайте, Пуаро, — вдруг сказал Александр Симпсон, — я знаю, кто похитил картину и куда ее потом переправят.

Согласно версии Александра Симпсона, ограбление картинной галереи было организовано международной бандой преступников по заданию одного миллионера, живущего в Париже, который покупает краденые картины по дешевой цене и при этом не задает лишних вопросов. Таким образом, картина, украденная в Лондоне, сейчас, по-видимому, находится на пути в Париж, где и перейдет в руки этого миллионера. Поисками картины занимаются и английская и французская полиции, но Симпсон был уверен, что их старания не увенчаются успехом.

— А когда она попадет в руки этого проходимца, — удрученно сказал Симпсон, — то поиски вообще зайдут в тупик, потому что с богатыми людьми нужно обращаться деликатно. И тогда этим делом займетесь вы, потому что возникнет такая ситуация, с которой можете справиться только вы.

В конце концов Пуаро пришлось согласиться и выехать в Париж немедленно. В расследовании этого дела он был не особенно заинтересован, однако благодаря ему он познакомился с другим делом, которое его действительно заинтересовало: дело о пропавшей школьнице.

Впервые об этом деле он услышал от старшего инспектора Скотленд-Ярда Джеппа, когда тот, заглянув к Пуаро, застал его за проверкой очередного чемодана, которые один за другим упаковывал его слуга.

— Ага, — сказал Джепп. — Собрались во Францию, господин Пуаро, не так ли?

— Мой дорогой Джепп, — сказал Пуаро. — Не иначе как вам донесли ваши агенты из Скотленд-Ярда? Откуда такая информация?

— У нас везде свои агенты, господин Пуаро, — рассмеялся Джепп. — Я даже знаю, что Симпсон поручил вам дело о похищенной картине Рубенса. Не доверяет, стало быть, нам. Ну, да Бог с ним, это его личное дело. Я пришел к вам совсем по другому поводу. Так как вы в любом случае поедете в Париж, то у меня возникла мысль, что вы сможете одним выстрелом убить двух зайцев. Сейчас в Париже находится наш сотрудник, инспектор Херн. Надеюсь, вы его помните? Хороший работник, но не одарен богатым воображением. Я хотел бы знать ваше мнение по делу, которым он сейчас занимается.

— О каком деле идет речь? — спросил Пуаро.

— Исчезла пятнадцатилетняя школьница, — пояснил Джепп. — Это будет сегодня в утренних газетах. Похоже, что ее похитили. Она — дочь какого-то каноника[27] из Кранчестера. Зовут ее Уинни Кинг.

Далее Джепп изложил всю историю по порядку.

Уинни Кинг приехала в Лондон из Кранчестера утренним поездом, была встречена сотрудником фирмы «Элде Систерс Лимитед», в обязанности которого входила встреча девочек на одной станции и препровождение их на другую, и переправлена на станцию Виктория под начало мисс Буршоу, заместителя мисс Поуп, хозяйки и директора пансионата в Париже. В компании восемнадцати английских девочек, отобранных для обучения в этом пансионате, Уинни Кинг покинула вокзал Виктория, пересекла Ла-Манш на пароме, прошла таможенный досмотр в Кале, вошла в пассажирский поезд, пообедала в вагоне-ресторане. Но когда мисс Буршоу, уже подъезжая к Парижу, пересчитала головы, то оказалось, что осталось только восемнадцать девочек.

— Так… — сказал Пуаро. — Поезд где-нибудь останавливался?

— Он останавливался в Амьене, — ответил Джепп, — но в это время девочки были в вагоне-ресторане, и все они в один голос утверждают, что Уинни была с ними. Они ее потеряли при возвращении из вагона-ресторана. Другими словами, она в свое купе не вернулась. Никто из них ничего плохого не подумал, так как каждый считал, что она находится в другом купе.

Пуаро кивнул.

— Таким образом, — подвел он итог, — в последний раз ее видели… когда?..

— Если говорить точно, — подумав, сказал Джепп, — то еще в течение десяти минут после того, как поезд покинул Амьен. Видели… — Джепп смущенно закашлял, — как она вошла в туалет.

— Вполне естественное желание, — сказал Пуаро. — Особенно после ресторана… У вас есть еще что-нибудь?

— Да, — угрюмо сказал Джепп. — Ее шляпа была найдена у железной дороги примерно в четырнадцати милях от Амьена.

— Но тела не нашли? — уточнил Пуаро.

— Тела не нашли, — подтвердил Джепп.

— А что вы думаете сами, Джепп? — спросил Пуаро, — г- Какая у вас версия?

— Даже не знаю, что и думать, — признался Джепп. — Нет тела, значит, она не выпадала из поезда.

— А после остановки в Амьене, — снова уточнил Пуаро, — поезд нигде не останавливался?

— Нет, — твердо ответил Джепп. — В одном месте он замедлил ход (был желтый сигнал светофора), но не остановился, и я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь отважился спрыгнуть с поезда, не сломав себе что-нибудь. Вы думаете, господин Пуаро, что девочка начала паниковать и решила убежать? С одной стороны, это было ее первое дальнее путешествие, она могла затосковать это верно, но с другой — пятнадцать с половиной лет, сознательный возраст, была в хорошем настроении, как говорят другие девочки, шутила, смеялась.

— Вы обыскали весь поезд? — спросил Пуаро.

— Да, — ответил старший инспектор Джепп. — Весь состав был обыскан еще до прибытия поезда на Северный вокзал Парижа. Девочки в поезде не было, это точно.

Старший инспектор на минуту задумался.

— Она исчезла, — горько добавил он. — Прямо растворилась в воздухе. Это звучит по-идиотски, господин Пуаро, но это действительно так.

— Что она собой представляла, эта девочка? — спросил Пуаро.

— Обыкновенная девочка, насколько я могу судить по полученной информации, — ответил Джепп.

— Я хотел спросить, — уточнил Пуаро, — как она выглядела?

— У меня с собой ее фотография, — сказал Джепп. — Прямо распускающийся цветок.

И он вытащил из кармана фотографию. Пуаро долго ее внимательно изучал.

На снимке, сделанном непрофессиональным фотографом, была снята долговязая девочка с двумя косичками. Она не позировала, это было видно по тому, как она ела яблоко. Рот открыт, были видны неровные зубы, скрепленные специальной зубной пластинкой, и кроме того, она носила очки.

— Обычная девочка, — сказал Джепп, — да в этом возрасте они все обычные. Вчера был у своего зубного врача и на стене увидел фотографию Марсии Гаулит, нашей красавицы сезона. А ведь я ее видел несколько лет назад, когда был у них в замке по делу об ограблении; тогда ей было около пятнадцати лет. Это был гадкий утенок: прыщеватая, неуклюжая, с зубами, торчащими вперед, волосы всегда растрепаны. А теперь — точно фея. Они превращаются в красавиц как-то неожиданно, выражаясь фигурально, за одну ночь. Это происходит как по волшебству.

— Женщины, — улыбнулся Пуаро, — удивительные создания. А что известно о родителях девочки? Они ничем не могут помочь?

Джепп отрицательно покачал головой.

— Ничего существенного, — ответил он. — Мать — инвалид, а сам каноник Кинг удивлен не меньше нашего. Говорит, что девочка мечтала об учебе в Париже, хотела научиться рисовать и музицировать. Ученицы пансионата мисс Поуп очень часто посещают картинные галереи, по-настоящему учатся искусству живописи. Пансионат мисс Поуп — хорошо известное заведение, куда посылают своих детей даже люди из высшего общества. Мисс Поуп очень строга, говорят, «дракон в юбке». Плата за обучение высокая, но принимает она не всех.

Пуаро вздохнул.

— Я знаком с такими заведениями, — сказал он. — А что собой представляет мисс Буршоу, которая сопровождала девочек из Англии?

— Особым умом не блещет, — улыбнулся Джепп. — Сейчас боится, что мисс Поуп обвинит ее в исчезновении девочки.

— В этом деле, — спросил Пуаро, — нет никакого молодого человека?

Вместо ответа Джепп показал на снимок.

— Вы хотите сказать, — уточнил Пуаро, — что она в жизни такая же, как и на фотографии?

— Нет, — ответил Джепп. — Конечно нет. Но, несмотря на обманчивую внешность, у нее может быть романтическое сердце. Пятнадцать лет — это такой юный возраст.

Старший инспектор рассмеялся.

— Однако, — сказал он, — если романтическое сердце заставило ее выпрыгнуть на ходу из поезда, я подаю в отставку и займусь чтением сентиментальных романов для девушек. Вам ничего не бросилось в глаза, господин Пуаро? — спросил старший инспектор, с надеждою глядя на него.

Пуаро медленно покачал головой.

— Никто случайно не нашел ее туфли возле железнодорожной насыпи? — подумав немного, спросил Пуаро.

— Туфли? — удивился Джепп. — Нет. Пока мне об этом никто не докладывал. А при чем тут туфли?

— Да так, — отмахнулся Пуаро. — Возникла одна идея.

II

Пуаро уже собирался выходить на улицу, где его ожидало такси, когда зазвонил телефон.

— Слушаю, — сказал он. — Пуаро у телефона.

В трубке послышался голос Джеппа.

— Рад, что застал вас, старина, — возбужденно заговорил он. — Даю отбой. Когда вернулся в Управление, нашел сообщение, что девочка найдена на главной дороге в пятнадцати милях от Амьена. Она в полубессознательном состоянии, и пока от нее не могут получить никакого вразумительного объяснения. Доктор говорит, что ее одурманили наркотиками. Тем не менее с ней все в порядке.

— Таким образом, — сказал Пуаро, — вы хотите сказать, что моя помощь вам больше не нужна.

— Думаю, что нет. А на нет и суда нет, — скаламбурил старший инспектор и рассмеялся. — Извините за беспокойство, старина. — И повесил трубку.

Пуаро не смеялся. Когда он клал трубку, его лицо выражало крайнее беспокойство.

III

Инспектор Херн с любопытством разглядывал Пуаро.

— Я и не знал, что это дело вас интересует, — сказал он.

— Вам сообщили, — спросил Пуаро, — что я могу помочь, если вам нужна моя помощь?

Инспектор Херн кивнул головой:

— Старший инспектор Джепп сообщил мне, что вы будете в Париже по какому-то делу и в случае необходимости окажете помощь в решении этого ребуса. Но я не думал, что вы навестите меня, так как девочка нашлась, а это главное. Я считал, что вы сейчас заняты другим.

— Это дело может подождать, — махнул рукой Пуаро. — Меня интересует именно ваше дело, которое вы правильно назвали ребусом. Вы сказали, что раз девочка нашлась, то все закончилось благополучно, но… ребус-то остался, не так ли?

— Ваша правда, сэр, — согласился инспектор. — Но хорошо уже то, что девочка нашлась, нашлась живой и невредимой. И это, я считаю, самое главное на сегодняшний день.

— Но это не дает ключа для объяснения главного вопроса ребуса: каким образом она очутилась в том месте, где вы ее нашли, не так ли? Что она говорит сама? Ее осматривал доктор? Что говорит он?

— Доктор говорит, что ее одурманили наркотиком, скополамином, — сказал инспектор. — Девочка ничего не помнит после того, как уехала из Кранчестера. Все последующие события стерты из ее памяти. Доктор даже предполагает легкое сотрясение мозга. У нее на затылке обнаружена небольшая гематома, этим доктор и объясняет частичную потерю памяти.

— Это очень удобно, — сказал Пуаро. — Но для кого? Кто в этом заинтересован?

— Вы не думаете, сэр, — спросил инспектор, в его голосе звучало сомнение, — что девочка притворяется?

— А вы? — спросил Пуаро. — Вы ведь сами так не думаете?

— Нет, — твердо сказал инспектор. — Я так не думаю. Она — прекрасный ребенок.

— Да, — согласился Пуаро. — Я тоже думаю, что она не притворяется. Но я хотел бы знать, очень хотел бы знать, каким образом она сошла с поезда, кто за это ответствен и зачем все это было сделано? Целый комплекс вопросов.

— Что касается «зачем», — сказал инспектор, — то мне кажется, что это была попытка похищения ребенка. Они хотели получить за нее выкуп.

— Но не получили! — воскликнул Пуаро.

— У них не выдержали нервы, — предположил инспектор, — и ее быстро выбросили на дорогу.

— А какой, интересно, выкуп, — ехидно улыбаясь, спросил Пуаро, — можно получить от священнослужителя Кранчестерской церкви? Англиканские церковные сановники никогда не были миллионерами.

— Я думаю, сэр, — высказал предположение инспектор Херн, — что это была плохо проделанная работа.

— Вы так думаете? — улыбнулся Пуаро.

— А вы так не думаете, сэр? — смутился инспектор.

— Я хотел бы знать, инспектор, — задумчиво сказал Пуаро, — я очень хотел бы знать, каким образом она сошла с поезда.

— Это действительно загадка, сэр. — Лицо инспектора посуровело. — Вот она сидит в вагоне-ресторане, разговаривая с другими детьми, а через пять минут — испарилась, ну прямо трюк фокусника.

— Это вы правильно заметили, инспектор, — сказал Пуаро. — Точно трюк фокусника. А кто еще ехал в этом вагоне?

— Это очень правильный вопрос, сэр, — одобрительно сказал инспектор. — Это очень важный вопрос, потому что вагон, в котором ехала команда мисс Буршоу, был последним, и, когда девочки возвращались в свои купе, двери тамбуров всех вагонов закрывались за ними на ключ, чтобы пассажиры не рвались в вагон-ресторан до следующей остановки. Работники вагона-ресторана хотели иметь время для подготовки столиков к ленчу. Уинни Кинг вместе с другими девочками вернулась в вагон: их три купе были рядом.

— А кто ехал в соседних с ними купе? — спросил Пуаро.

Инспектор открыл записную книжку.

— Мисс Джордан и мисс Буттерс — две старые девы — ехали в Швейцарию. С ними все в порядке. Респектабельные дамы, известные в графстве Хэмпшир, где они живут, своей миссионерской деятельностью. Два французских коммерсанта, один из Лиона, другой из Парижа. Оба — представительные мужчины средних лет. Потом, молодой человек по имени Джеймс Эллиот и его жена, очень подозрительная особа. У нее плохое досье, несколько раз полиция устанавливала ее участие в сомнительных операциях, но не было прямых улик. Она ни разу не была замешана в делах, связанных с похищением детей. Тем не менее багаж был обыскан, но ничего не было найдено такого, что указывало бы на их участие в деле Уинни Кинг. И последняя в этом вагоне — некая миссис Ван Суйдер, следующая в Париж. О ней ничего не известно, но выглядит она респектабельно.

— Вы совершенно уверены, инспектор, — как бы размышляя вслух, спросил Пуаро, — что после остановки в Амьене поезд нигде не останавливался?

— Абсолютно уверен, сэр, — ответил инспектор. — Поезд замедлил ход в одном месте, но спрыгнуть, не повредив себе что-нибудь, невозможно.

— Вот это самое интересное и загадочное в этом деле, инспектор, — сказал Пуаро. — Школьница испаряется в воздух в окрестностях города Амьен и материализуется через какое-то время из воздуха тоже в окрестностях города Амьен. Где она была все это время?

Инспектор покачал головой.

— Звучит неправдоподобно, сэр, но это так, — сказал он. — Между прочим, сэр, мне передавали, что вас интересовали ее туфли. Так вот, одна пара туфель была на ней, когда ее нашли, а вторую обнаружил путевой обходчик у железнодорожной насыпи. Они были в хорошем состоянии, и он забрал их домой. Крепкие прогулочные туфли черного цвета.

— Ага… — с удовлетворением произнес Пуаро. — Это прекрасно!.. — И он даже повеселел.

— Я не понимаю, сэр, — с любопытством спросил инспектор, — какое значение имеет эта найденная пара туфель? Вам она что-нибудь говорит?

— Она подтверждает мою теорию, — сказал Пуаро, — относительно того, каким образом был осуществлен трюк фокусника.

IV

Пансионат мисс Поуп находился, как и многие другие респектабельные заведения, в районе Нэйи. Когда Пуаро, стоя у ворот пансионата, разглядывал фасад здания, из главного входа выпорхнула стайка девочек.

Он насчитал их двадцать пять. Все они были одеты в одинаковые темно-голубые костюмы и такого же цвета неудобные английские велюровые шляпки, отделанные сверху пурпурно-золотой лентой пансионата мисс Поуп.

Среди девочек в возрасте от четырнадцати до восемнадцати лет были полные и худощавые, брюнетки и блондинки, неуклюжие и грациозные.

А замыкала шествие, ведя за руку одну из самых младших девочек, суетливая, вся седая женщина, в которой Пуаро по описанию узнал мисс Буршоу, заместителя мисс Поуп.

С минуту Пуаро следил за ними, потом вздохнул и, позвонив в дверь, попросил проводить его к мисс Поуп.

Мисс Лавиния Поуп резко отличалась от своего заместителя. Седые волосы, собранные в оригинальную прическу, строгий элегантный костюм. Эта представительная женщина всем, кроме родителей учащихся, внушала благоговейный страх, но особенно строга она была к своим преподавателям. Дело свое она знала великолепно.

Комната, в которой мисс Поуп принимала гостей, была изысканно обставлена и показывала, что ее хозяйка имела хороший вкус: изящная мебель, цветы, фотографии в рамках с автографами бывших учеников пансионата. На стенах — репродукции с картин известных мастеров живописи и несколько хороших акварелей. Комната сияла чистотой. Любая пылинка постеснялась бы занять место в этой блистающей чистотой обители.

Мисс Поуп встретила Эркюля Пуаро с достоинством.

— Эркюль Пуаро? — удивилась она. — Конечно, я слышала о вас. Насколько я могу судить, вы пришли по делу этой несчастной девочки Уинни Кинг. Печальный случай.

Сама мисс Поуп не выглядела печальной. Она приняла эту беду как неизбежную и поэтому придавала ей ту значимость, которую считала необходимой.

— Такого в моем пансионате, — сказала она, — не происходило никогда.

«И никогда больше не произойдет!» — говорил весь ее вид.

— Эта девочка у вас впервые, не так ли? — спросил Пуаро.

— Да, — ответила мисс Поуп. — У нее должен быть первый семестр.

— У вас была предварительная договоренность с Уинни и ее родителями? — спросил Пуаро.

— В этом году нет, — ответила она. — Мы договорились о ее учебе в моем пансионате два года назад, когда я была в гостях у церкви города Кранчестера. Тогда меня, между прочим, — добавила она, — пригласил епископ.

Этим высказыванием мисс Поуп хотела сказать: «Отметьте, пожалуйста, я отношусь к тем особам, которых приглашают епископы…»

— Когда я была в Кранчестере, — продолжала мисс Поуп, — я познакомилась с каноником кранчестерской церкви и с его женой. Она, к сожалению, инвалид. Там я впервые встретила Уинни. Хорошо воспитанная девочка со способностями к рисованию. Я сказала миссис Кинг, что буду счастлива видеть у себя в пансионате ее дочь в качестве ученицы через год-два, когда она закончит изучение основных предметов. Дело в том, господин Пуаро, — с гордостью произнесла мисс Поуп, — что в моем заведении дети специализируются в музыке и живописи. Девочки посещают оперу, французскую комедию, ходят на лекции по живописи в Лувр. Их преподаватели — прекрасные специалисты в области музыки, пения и живописи. Наша цель — разностороннее гармоничное развитие детей.

Внезапно мисс Поуп вспомнила, что Пуаро не был родителем.

— Чем могу служить, господин Пуаро? — неожиданно резко, без перехода, закончив свой монолог, спросила она.

— Я хотел бы знать, мадемуазель, — спросил Пуаро, — в каком состоянии сейчас находится Уинни Кинг?

— Каноник Кинг только что приехал в Амьен, — сказала мисс Поуп, — и заберет дочь, как только она почувствует себя лучше. Это самое разумное, что можно сделать для ребенка, перенесшего такое потрясение.

— Мы не держим в нашем пансионе нездоровых детей, — продолжала мисс Поуп. — У нас нет возможности присматривать за инвалидами. Я сказала канонику Кингу, что самое разумное в нынешней ситуации — забрать девочку домой.

— Как вы думаете, мисс Поуп, — прямо спросил Пуаро, — что в действительности произошло?

— Не имею ни малейшего представления, господин Пуаро, — развела она руками. — Я не думаю, что в чем-то можно обвинить мою сотрудницу, сопровождавшую девочек, разве только в том, что она не обнаружила исчезновения Уинни Кинг раньше.

— У вас была полиция, не так ли? — спросил Пуаро.

Легкая тень недовольства на какое-то время появилась на аристократическом лице мисс Поуп.

— Какой-то мосье Лефарж из префектуры полиции нанес мне визит, — недовольно сказала она, — чтобы узнать, не могу ли я пролить свет на эту кошмарную историю. Естественно, я ничего не знала. Тогда он потребовал осмотра вещей Уинни Кинг, которые прибыли в пансионат вместе с вещами других девочек. Так как вещи Уинни в это время были уже разложены по местам, то я ему сказала, что по этому вопросу у меня уже был разговор с каким-то полицейским по телефону. Тот потребовал доставить вещи девочки в полицию, как будто нам больше нечего делать. Естественно, я ему отказала. Должно быть, этим делом занимается параллельно еще какое-нибудь подразделение полиции, и им необходимо скоординировать свои действия. Разве можно быть такими бюрократами.

У Пуаро перехватило дыхание.

— Вы очень смелая женщина, — восхищенно сказал Пуаро, — если так разговариваете с полицией. Я вас за это очень уважаю, мадемуазель. Я полагаю, что все вещи Уинни Кинг были по прибытии распакованы?

— Таков порядок, — с гордостью сказала мисс Поуп. — Мы живем по строго заведенному распорядку. По приезде девочек все их вещи распаковываются и раскладываются по местам. Вещи Уинни Кинг были также распакованы и уложены по местам другими девочками. Естественно, что потом они снова были запакованы так же, как и раньше.

— Точно так же? — спросил Пуаро.

Он поднялся со стула и подошел к стене.

— Мне кажется, — сказал он, — что эта картина изображает знаменитый Кранчестерский мост на фоне кафедрального собора.

— Вы совершенно правы, господин Пуаро, — сказала мисс Поуп. — Уинни нарисовала его, чтобы удивить меня. Этот рисунок был запакован в бумагу, на которой была надпись: «Мисс Поуп от Уинни Кинг».

— А что вы думаете о картине, — спросил Пуаро, — как о произведении искусства?

Сам он много раз видел изображение Кранчестерского моста. Художники любили эту тему, и почти каждый год кто-нибудь из них представлял в Академию картину на эту тему, написанную либо маслом, либо акварельными красками. Этот мост рисовали хорошо, рисовали посредственно, рисовали в унылых скучных тонах, но Пуаро ни разу не видел, чтобы этот мост был изображен так грубо.

Мисс Поуп снисходительно улыбнулась.

— Нельзя разочаровывать детей, господин Пуаро, — сказала она. — Уинни со временем научится рисовать.

— Не считаете ли вы, мадемуазель, — задумчиво сказал Пуаро, — что для ребенка было бы гораздо естественнее рисовать акварелью?

— Да, — согласилась мисс Поуп. — Вы совершенно правы. Я не ожидала, что она рисует маслом.

— А-а… — сказал Пуаро. — Вы позволите, мадемуазель?

Он снял картину с крюка, подошел с ней к окошку и долго ее рассматривал.

— Я хотел бы попросить вас, мадемуазель, — галантно сказал Пуаро, — дать эту картину мне.

— Но, господин Пуаро… — воскликнула мисс Поуп протестующе.

— Не нужно притворяться, мадемуазель, что картина вам очень нравится, — успокоил ее Пуаро. — Вы ведь сами видите, что картина нарисована ужасно.

— Отчасти я согласна с вами, — сказала мисс Поуп. — Конечно же, картина не имеет художественной ценности, но это подарок ученицы, и я…

— Уверяю вас, мадемуазель, — убежденно и настойчиво сказал Пуаро, — эта картина по сюжету не подходит для вашего кабинета.

— Я не понимаю, господин Пуаро, — возмутилась мисс Поуп, — почему вы так говорите…

— Минуточку терпения, мадемуазель, — успокоил ее Пуаро, — и я вам это докажу.

Он вынул из кармана бутылочку с какой-то жидкостью, губку и несколько тряпочек.

— Сначала, мадемуазель, — сказал Пуаро, — я хочу рассказать вам одну сказку. Старую сказку о том, как гадкий утенок превратился в прекрасного лебедя.

Рассказывая, Пуаро быстро работал губкой и тряпочками. Запах скипидара наполнил комнату.

— Вы часто ходите в театр, мисс Поуп? — спросил Пуаро.

— Нет, — ответила она, — мне там скучно.

— Согласен, — сказал Пуаро, — но иногда виденное там очень поучительно. Особенно когда актриса за считанные минуты превращается из простой девушки в танцовщицу кабаре, сияющую под огнями рампы, потом через десять минут она — низкорослая девочка с аденоидным лицом, одетая в гимнастическое трико, а еще через несколько минут — она — цыганка в лохмотьях, предсказывающая судьбу каравану.

— Вполне возможно, — вежливо согласилась мисс Поуп, — но я не понимаю…

— Я вам сейчас рассказываю и показываю, — терпеливо объяснял Пуаро, — какой трюк был проделан с Уинни Кинг. Ученица, школьница пятнадцати лет, с косичками, очками и специальной зубной пластинкой, входит в туалет вагона, а через пятнадцать минут оттуда выходит «очень подозрительная особа». Вид У нее другой: шелковые чулки, туфли на высоком каблуке, норковое манто, чтобы скрыть школьную одежду, и вельветовая шляпка, а на лице румяна, брови подведены, губы намазаны. Была ли она артисткой? Только Господь Бог может это знать! Но вы, мадемуазель, вы ведь часто видите, как ваши неуклюжие, порой некрасивые, даже безобразные девочки-школьницы однажды превращаются в прелестные создания.

— Вы хотите сказать, — всплеснула руками мисс Поуп, — что Уинни Кинг сама…

— Нет, — остановил ее Пуаро, — не Уинни Кинг. Уинни похитили еще на пути из Кранчестера в Лондон, а наша «очень подозрительная особа» заняла ее место. Мисс Буршоу никогда не видела Уинни Кинг, откуда ей было знать, что эта девочка с косичками и со специальной зубной пластинкой — не Уинни Кинг, а преступница? Но эта «очень подозрительная особа» не могла приехать прямо в пансион, потому что вы, мисс Поуп, знали настоящую Уинни Кинг в лицо. Итак, гопля! Уинни исчезает в туалете, и оттуда выходит жена Джеймса Эллиота, она записана в его паспорте. Две косички, очки, чулки, зубная пластинка занимают мало места, их можно легко спрятать, что она и сделала, но большие черные туфли и громадная английская шляпа… от этого необходимо было избавиться — это-то и полетело из окна вагона. Позже настоящую Уинни в полубессознательном состоянии привезли во Францию и высадили на автомагистрали около города Амьен. А если все эти дни ей давали скополамин, то она практически ничего не будет помнить.

Некоторое время мисс Поуп с удивлением слушала рассказ Пуаро.

— Но почему? — вдруг спросила она. — Зачем такой маскарад с переодеванием?

— Все дело в багаже Уинни, — мрачно объяснил Пуаро. — Эти люди хотели вывезти из Англии то, что искали французская и английская полиции и таможенные службы, — краденую вещь. Какое самое безопасное место? Конечно же, чемодан школьницы, отправляющейся на учебу в пансион мисс Поуп в Париже. Ваше заведение всемирно известно, мадемуазель, а после всего случившегося вполне естественно со стороны полиции потребовать доставки вещей девочки для осмотра.

— Но, к счастью, — Пуаро улыбнулся, — в дело вмешался распорядок вашего заведения, мадемуазель: сразу по приезде распаковывать и раскладывать по местам все вещи вновь прибывших девочек. И кроме того, картина, подаренная вам от имени Уинни Кинг, — это не та картина, которую девочка нарисовала сама вам в подарок.

Пуаро подошел к мисс Поуп поближе.

— Вы дали мне картину, — сказал он. — Я сказал вам, что картина не подходит для стен этого заведения, и обещал вам доказать это. Взгляните.

Он повернул картину к мисс Поуп.

Как по волшебству, грубо нарисованный Кранчестерский мост исчез. На картине в ярких сочных тонах был изображен классический сюжет.

— Пояс Ипполиты, — пояснил Пуаро. — По легенде царица амазонок Ипполита отдает Гераклу свой пояс, подаренный ей богом войны Аресом… Картину нарисовал Рубенс. Шедевр изобразительного искусства… но, к сожалению, как я уже сказал, не для этих стен.

Мисс Поуп слегка покраснела.

Ипполита, вся нагая, протягивала свой пояс Гераклу, у которого через плечо свешивалась львиная шкура. Рукой гениального мастера Рубенс изобразил и четко выделил особенности анатомии человека.

Мисс Поуп пришла в себя, к ней вернулось самообладание.

— Прекрасная работа, — согласилась она, — но, к сожалению, вы правы, господин Пуаро. Нужно щадить чувства родителей… Некоторые из них так узко мыслят… Ну, вы понимаете, что я имею в виду.

V

Когда Пуаро уже собирался покинуть стены пансиона, на него было совершено нападение…

Он был окружен, подавлен, смят толпой девочек.

— Боже мой! — воскликнул Пуаро. — Это действительно нашествие амазонок!

— До нас дошли слухи, мосье… — начала было высокая белокурая девочка, — что вы…

Ее слова потонули в хоре двадцати пяти молодых звонких голосов, которые узнали знаменитого детектива Эркюля Пуаро. Все они на разные лады и в разной тональности произнесли одну и ту же фразу.

— Мосье Пуаро, — галдели они, — не будете ли вы так любезны внести свой автограф в мою записную книжку!

Стадо Гериона[28]

I

— Извините, господин Пуаро, — глядя в лицо знаменитому детективу и судорожно сжимая свою сумочку, выпалила мисс Карнаби. — Я прошу прощения за мое столь бесцеремонное вторжение. Вы меня помните?

Брови хозяина офиса поднялись от удивления. В его глазах появились насмешливые искорки.

— Это вы? — удивился Пуаро. — Я помню вас как одну из самых удачливых преступниц в моей карьере.

— Что вы, господин Пуаро! Что вы! — воскликнула мисс Карнаби. — Вы не должны так говорить. Ведь вы были так добры ко мне. Мы с Эмилией очень часто вспоминали вас и когда встречали в газетах заметки, то вырезали их и наклеивали в альбом. А нашего Августа мы научили новому трюку. Мы говорим ему: «Умри за Шерлока Холмса», а он стоит и смотрит на меня умными глазенками; «Умри за Эркюля Пуаро!» — и он лежит как мертвый, пока не прикажешь ему встать.

— Весьма признателен ему за это, — сказал Пуаро. — А он все такой же умный?

— Он стал еще умнее, — в восхищении всплеснула руками мисс Карнаби, — и абсолютно все понимает. Как-то раз в парке, когда мы остановились у детской коляски, я вдруг почувствовала, что кто-то дергает поводок. Оглянулась, а это Август старается перекусить его. Он такой умница.

— Мне кажется, — сказал с усмешкой Пуаро, — вашему Августу тоже присущи преступные наклонности.

Однако мисс Карнаби не поддержала шутку. На ее лице появилась озабоченность.

— О, господин Пуаро, — сказала она, — я так обеспокоена! Порой мне кажется, будто я по натуре и правда закоренелая преступница… У меня в голове роятся и все возникают различные планы.

— Какие еще планы? — удивился Пуаро.

— Самые невероятные, — сказала мисс Карнаби. — Вчера, например, меня осенила мысль — как можно без особого труда ограбить почтовое отделение. Причем об этом специально я не думала. Идея появилась сама собой. Или вдруг мне в голову пришел оригинальный способ беспошлинного прохождения таможенного досмотра. Я уверена, что все бы получилось чисто.

— В этом, — сухо заметил Пуаро, — я нисколько не сомневаюсь.

— Вот именно, — подхватила мисс Карнаби. — И меня все это очень беспокоит, господин Пуаро, очень. Ведь я воспитана в строгости и раньше ни о чем таком не думала. Я полагаю, эти мысли появляются потому, что у меня уйма свободного времени. От леди Хоггин я ушла и сейчас работаю у одной пожилой дамы… Мои обязанности несложные: я должна писать письма и читать книги. Как только письма написаны и я начинаю читать вслух книги, моя хозяйка сразу же засыпает, а я сижу и скучаю, скучаю и думаю. А вы знаете, какие мысли навевает дьявол, когда человек сидит без дела.

— Да, — согласился Пуаро, — конечно знаю.

— А недавно, — продолжала мисс Карнаби, — я прочитала книгу, перевод с немецкого, где говорилось о том, будто у любого человека в подсознании дремлют нехорошие наклонности, так же как и хорошие. Там также было сказано, что нужно поощрять хорошие, здоровые побуждения, чтобы они не давали возможности развиваться дурным. Вот поэтому я к вам и пришла.

— Продолжайте, — сказал Пуаро. — Я вас внимательно слушаю.

— Я считаю, господин Пуаро, — продолжала мисс Карнаби, — что в стремлении человека интересно жить нет ничего плохого. К сожалению, моя жизнь — сплошное прозябание. Мне… мне не стыдно признаться, что та операция с подменой пекинесов была едва ли не единственным светлым пятном в моей жизни. В той же книге говорилось, что человек, поворачивающийся спиной к бедам другого человека, заслуживает порицания. Вот поэтому я и пришла к вам, господин Пуаро.

— Если я правильно понял, — спросил Пуаро, — вы предлагаете мне взять вас в помощницы?

— С моей стороны, конечно, беспардонно просить вас об этом, — засмущалась мисс Карнаби, — но вы такой добрый…

Она замолчала. Ее светлые глаза умоляюще смотрели на Пуаро. Так смотрит преданная собака на своего хозяина, надеясь, что он возьмет ее на прогулку.

— А это прекрасная идея… — задумчиво произнес Пуаро.

— Я не такая уж и умная, — продолжала Эми Карнаби, — но я умею хорошо притворяться, скрывать свои мысли. В моей работе это необходимое качество, в противном случае тебя тут же уволят. И я убедилась, что чем глупее ты выглядишь, тем лучше к тебе относятся.

— Вы меня очаровали, мадемуазель, — рассмеялся Пуаро.

— О, господин Пуаро, — обрадовалась Эми Карнаби, — вы так добры ко мне. Недавно я получила наследство, совсем небольшое, но оно позволит мне и моей сестре жить независимо, не откладывать на черный день.

— Я должен подумать, — сказал Пуаро, — где и как лучше использовать ваш ум и талант. А впрочем, может, вы сами подскажете мне?

— Вы прямо читаете мои мысли, господин Пуаро, — тут же подхватила мисс Карнаби. — Меня очень беспокоит моя подруга, и я как раз хотела посоветоваться с вами… Вы, конечно, можете сказать, что у меня богатое воображение и то, о чем я хочу вам рассказать, простое совпадение, но… дыма без огня не бывает.

— Слушаю вас, мадемуазель Эми, — сказал Пуаро. — Я весь внимание.

— Так вот, — начала Эми, — у меня есть подруга. Хорошая подруга, хотя мы с ней несколько лет не виделись. Ее зовут Эммелин Клегг. Она была замужем за человеком, который жил на севере Англии. Несколько лет назад он умер и оставил ей большое состояние. После смерти мужа она осталась одна, детей у нее нет, и, как многие глупые женщины, она ударилась в религию. Конечно, вера может как-то отвлечь от дурных мыслей и поддержать морально в трудную минуту, но только истинная вера… истинная церковь…

— Вы имеете в виду греческую, православную церковь? — спросил Пуаро.

— Нет, нет, господин Пуаро, что вы, — удивилась Эми Карнаби. — Я имею в виду англиканскую церковь и римских католиков тоже, хотя я их и недолюбливаю. И те и другие отличаются своей особой приверженностью вере… Нет, я хотела сказать о тех сектах, которые возникают повсюду как грибы после дождя. Сначала кажется, что они действительно помогают людям обрести душевное спокойствие, а приглядишься — одна бутафория.

— Вы полагаете, что ваша подруга стала жертвой одной из сект? — прервал мисс Карнаби Пуаро.

— Да, — ответила Эми Карнаби, — и называется она «Паства Великого пастыря». Их штаб-квартира находится в Девоншире, в красивом живописном месте около моря, куда и сходятся поклонники этой секты, чтобы, как они говорят, найти уединение. Богослужение и ритуалы посвящения в паству у них очень красочные и торжественные. Отмечают они три праздника в году: Приход паствы, праздник Полной паствы и Сбор Урожая паствы.

— Последнее название звучит особенно глупо, — заметил Пуаро. — Нельзя с паствы, которая не работает, собрать урожай.

— Да все это звучит глупо, — махнула рукой Эми Карнаби. — А во главе этой секты стоит какой-то доктор Андерсен. Говорят, очень красивый мужчина.

— Что и привлекает в его секту женщин, — улыбаясь, добавил Эркюль Пуаро.

— К сожалению, — вздохнула мисс Карнаби, — вы правы. Мой отец, тоже священник, был красивым мужчиной, и прихожане, преимущественно женщины, специально ходили в церковь, чтобы поглазеть на него.

— Членами секты состоят в основном женщины, не так ли? — спросил Пуаро.

— По крайней мере большинство, — ответила мисс Карнаби. — Мужчины там либо чудаки, либо маньяки. Между прочим, секта существует преимущественно на средства женщин, на их пожертвования.

— Теперь мы подошли, насколько я понял, — догадался Пуаро, — к самому главному. Вы считаете, что эта секта — сплошное мошенничество.

— Честно сказать, да, — согласилась Эми Карнаби. — Но меня беспокоит другое. Моя подруга недавно составила завещание, где все свои деньги в случае смерти отдает в фонд секты.

— Кто-нибудь посоветовал ей это сделать? — поинтересовался Пуаро.

— Насколько я знаю, нет, — ответила она. — Подруга решила это сама. «Великий пастырь, — говорила она, — вселил в меня новую веру, жажду к жизни, поэтому после моей смерти я все отдам в фонд «Великого дела». Но меня, — она помолчала, — беспокоит даже не это…

— Продолжайте, мадемуазель, — сказал Пуаро, — прошу вас.

— Среди тех женщин, — продолжала она, — которые составили завещания в пользу секты, есть несколько состоятельных. Так вот, три из них умерли уже в этом году…

— Оставив свои состояния секте? — закончил Пуаро.

— Да.

— А их родственники не возражали? — спросил Пуаро. — Это же хороший повод для возбуждения иска.

— Дело в том, господин Пуаро, — объяснила Эми Карнаби, — что в секту, как правило, приходят одинокие женщины, у которых нет родственников.

Пуаро понимающе кивнул головой.

— Конечно, с моей стороны нехорошо подозревать что-то плохое, — продолжала мисс Карнаби. — Тем более что и умерли они дома, а не в храме на Зеленых холмах. С одной стороны, вроде бы ничего страшного, но с другой — я бы не хотела, чтобы такое случилось с моей подругой.

Несколько минут Пуаро сидел молча.

— Вы сможете разыскать для меня, мадемуазель, имена и адреса тех женщин, которые недавно умерли? — спросил Пуаро.

— Конечно, господин Пуаро, — ответила Эми. — Для меня это не составит особого труда.

— Мадемуазель, — сказал он, — вы храбрая женщина и действительно прирожденная актриса. Сможете ли вы выполнить одно рискованное поручение?

— Я об этом мечтаю! — обрадовалась Эми Карнаби.

— Это может быть смертельный риск, — предупредил Пуаро. — Чтобы узнать правду, вам придется стать членом «Паствы Великого пастыря». А перед этим говорить всем, что недавно получили огромное состояние, разочаровались в жизни и теперь у вас нет никакой цели. Поспорить с подругой о ее нынешней вере, выразить сомнение в искренности Великого пастыря и его проповедей. Она захочет показать вам богослужение, и вы согласитесь поехать в храм на Зеленых холмах. Затем надо будет притвориться, что вы очарованы проповедями доктора Андерсена. Ну как, мисс, справитесь с этой ролью?

— Думаю, что смогу, — улыбнулась она.

II

— Итак, мой друг, вам удалось что-нибудь сделать для меня? — спросил Пуаро старшего инспектора Скотленд-Ярда Джеппа.

Джепп задумчиво посмотрел на него.

— Не все, что хотелось бы, — горько признался он. — Я ненавижу этих религиозных фанатиков. Морочат голову бедным женщинам всякими бреднями. Но этот парень ведет себя очень осторожно. Все выглядит безупречно.

— Узнали что-либо о его прошлом? — поинтересовался Пуаро.

— Я просмотрел досье, — сказал Джепп. — Он учился в Германии. Подавал надежды стать хорошим химиком, как вдруг был исключен из университета из-за того, что его мать — еврейка. Увлекался восточными мифами и изучал религиозные обряды разных стран. Написал по этому вопросу несколько статей и трактат. Я начал было читать одну из статей — бред сумасшедшего.

— Похоже на то, что он действительно религиозный фанатик? — задумчиво спросил Пуаро.

— Кажется, да, — ответил Джепп.

— А как те женщины, фамилии которых я вам дал? — вдруг вспомнил Пуаро.

— Тоже ничего особенного, — сказал Джепп. — Мисс Эверит умерла от колита. По заключению врачей, она умерла естественной смертью. Миссис Ллойд — от воспаления легких. Леди Вестерн скончалась от туберкулеза, которым болела много лет назад, еще задолго до вступления в секту. Мисс Ли умерла от брюшного тифа — заразилась им, когда была на севере Англии, съев какой-то салат. Три из них умерли дома в собственных постелях, а миссис Ллойд — в какой-то гостинице на юге Франции. Я считаю, что эти случаи не имеют никакого отношения ни к секте, ни к доктору Андерсену. Должно быть, простое совпадение.

Пуаро вздохнул.

— И тем не менее, мой друг, — философски заметил Пуаро, — у меня такое чувство, будто доктор Андерсен — это трехголовый великан Герион, которого я, как и мой мифологический прототип… должен обезвредить.

Джепп с удивлением уставился на Пуаро.

— Вы что, дорогой Пуаро, — спросил он, — начитались старинных мифов?

— Вам этого не понять, дорогой Джепп, — улыбнулся Пуаро.

— А вам, мой дорогой Пуаро, — иронически заметил старший инспектор Скотленд-Ярда и рассмеялся, — впору организовывать свою собственную секту с девизом: «На свете нет умнее никого, нежели Эркюль Пуаро. Аминь».

III

— Как же здесь хорошо! — с чувством сказала мисс Карнаби, поднявшись на холм.

— Я же тебе говорила, Эми!

Подруги сидели на склоне небольшого холма и любовались морем. Море было голубое, трава под ногами ярко-зеленая, а скалы и земля — красные.

Это место называлось храмом на Зеленых холмах и занимало площадь в шесть акров[29]. Это был полуостров, который от материка отделяла только узкая полоска земли.

— Красная земля, — задумчиво прошептала миссис Клегг, — это земля надежды, где можно найти уединение.

— Вчерашняя проповедь пастыря была захватывающей, — глубоко вздохнув, сказала Эми.

— То ли еще будет сегодня вечером, моя дорогая, — заверила подругу миссис Клегг. — На празднике Полной паствы.

Мисс Карнаби прибыла в храм на Зеленых холмах неделю назад. Предлогом для посещения послужила беседа с подругой.

— Вся твоя религия, — сказала Эми подруге, — чепуха! Как можешь ты, такая умная женщина, верить в такие глупости.

Тогда-то подруга и пригласила ее посетить вместе с ней храм на Зеленых холмах.

Приехав туда, Эми на предварительной беседе прямо сказала доктору Андерсену:

— Я не хочу притворяться, доктор, что верю в эту чепуху! Мой отец — священник англиканской церкви, и я считаю, что только эта вера — истинная. И вообще я ни в какие божественные чудотворные доктрины не верю.

Крупный золотоволосый мужчина с голубыми глазами понимающе смотрел на нее.

— Дорогая мисс Карнаби, — сказал он. — Вы — подруга миссис Клегг, и поэтому добро пожаловать в нашу скромную обитель, в наш храм на Зеленых холмах. И поверьте мне, наши доктрины не божественны, и здесь приветствуются и уважаются в равной степени все религии и принимаются все убеждения.

— Но это неправильно, — сказала непоколебимая в своей вере истинная дочь покойного священника англиканской церкви Томаса Карнаби. — Так не должно быть.

— В доме отца все сыновья — равны, — откинувшись на спинку стула, сказал удивленный доктор Андерсен. — Помните это, дорогая мисс Карнаби.

— А он действительно красивый мужчина, — выйдя из дома, сказала Эми своей подруге.

— Да, — согласилась миссис Клегг. — И он какой-то неземной.

Эми кивнула. Она и сама почувствовала, что от доктора Андерсена действительно исходила какая-то неведомая, таинственная сила.

Она взяла себя в руки. Она приехала сюда не дифирамбы петь Великому пастырю. Перед ее глазами возник Пуаро — такой далекий, но удивительно земной.

«Эми, — сказала она себе. — Возьми себя в руки. Помни, зачем ты сюда приехала…»

Но дни шли, и постепенно она привыкла к размеренной жизни в храме на Зеленых холмах: к спокойствию, царившему вокруг, к простой пище, к торжественности богослужения, к проникновенным проповедям Великого пастыря — все печали и горести отошли на задний план, забылись, вокруг были только мир и любовь.

И вот сегодня вечером должен быть праздник, праздник Полной паствы, сегодня вечером Эми Карнаби станет членом паствы Великого пастыря.

Праздник проходил в белом, сверкающем огнями здании, которое члены паствы называли Священной обителью. Верующие, одетые в овечьи шкуры и обутые в сандалии, с обнаженными до плеч руками, собрались перед заходом солнца. В центре зала на приподнятой платформе стоял высокий, золотоволосый и голубоглазый доктор Андерсен. В руке он держал золотой пастуший посох.

Наконец он высоко поднял посох, и в мертвой тишине прозвучал его голос:

— Где моя паства?

— Мы здесь, о пастырь! — отозвалась толпа.

— Наполните свои сердца радостью и благодарственной молитвой. Сегодня праздник веселья. Вас ждет возвышенное наслаждение.

— Праздник веселья вошел в нас, — ответила толпа.

— Нет больше печали, нет больше боли. Только радость.

— Только радость, — вторила толпа.

— Сколько голов у Великого пастыря?

— Три! Золотая, серебряная и медная.

— Сколько тел у паствы?

— Три! Плоть, разрушение и восстановление.

— Как вы войдете в паству?

— Через таинство крови.

— Вы готовы к таинству?

— Готовы, — вопили со всех сторон.

— Завяжите глаза и протяните вашу правую руку.

Все послушно завязали глаза приготовленными заранее зелеными повязками. Мисс Карнаби сделала то же самое.

Великий пастырь шел вдоль рядов верующих. Стали слышны вскрики, стоны, бормотание.

«Богохульство, да и только, — подумала про себя Эми. — Собрались одни истерички. Необходимо соблюдать спокойствие и хладнокровие. Посмотрим, что будет дальше».

Наконец он подошел к ней, взял ее руку, подержал какое-то время, и внезапно руку Эми пронзила острая боль.

— Таинство крови принесет вам радость, — пробормотал Великий пастырь и удалился.

— Снимите повязки и вкусите радость наслаждения таинства крови! — прозвучала команда.

Эми Карнаби сняла повязку и огляделась. Солнце опускалось за горизонт. Близились сумерки. Она заметила, что ее товарищи вокруг выросли до неимоверных размеров. Она решила было уходить, как вдруг ей стало весело, она почувствовала себя счастливой. Уходить уже не хотелось. Она присела. Почему ее считают одинокой, несчастной женщиной? Она не одинока, с ней ее мечты, а в мечтах она может улететь куда угодно.

Она подняла руку, призывая всех живущих на земле послушать ее. Завтра она создаст общество всеобщего благоденствия, где не будет ни войн, ни нищеты, ни болезней. Она, Эми Карнаби, создаст новый мир. Но это будет завтра, а сейчас можно немного отдохнуть.

Ноги ее подкосились, она упала и… стала засыпать, погружаясь в мир сновидений.

Неожиданно этот мир исчез, и Эми проснулась. Ноги у нее затекли, лежать было неудобно. Она встала, потянулась. Что же произошло? Всю ночь она летала в мечтах, видела удивительные сны.

В небе светила луна, и Эми смогла различить стрелки своих наручных часов. К ее величайшему изумлению, они показывали только девять часов сорок пять минут вечера. Солнце (она это помнила хорошо) садилось в восемь часов десять минут. Значит, она проспала только один час тридцать пять минут. Невероятно, но факт!

IV

— Вы должны строго выполнять мои указания, — сказал Пуаро. — Вам ясно?

— Конечно, господин Пуаро, — серьезно ответила Эми Карнаби. — На меня вы можете положиться.

— Вы говорили о своем желании завещать свои деньги секте? — спросил Пуаро.

— Да, я сама говорила с пастырем, — улыбнулась Эми. — С доктором Андерсеном. Я сказала ему, что он своими проповедями перевернул мне душу и что только в храме я нашла истинную веру. Все выглядело естественным, так как, слушая его, можно действительно поверить, что деньги для него — ничто. «Жертвуйте что можете, — говорит он. — Если вам нечего дать, не расстраивайтесь. Вы принадлежите пастве». А я ему говорю: «Я не такая, как другие, я хорошо обеспечена, у меня много денег, а скоро будет еще больше. Я получила огромное наследство от дальней родственницы, и хотя оно сейчас юридически оформляется, я хочу составить завещание и все деньги после моей смерти передать в паству, на «Великое дело», так как у меня нет никаких родственников».

— И он грациозно принял дар? — спросил Пуаро.

— Вел себя независимо, — ответила Эми. — Сказал, что я проживу еще очень долго, наслаждаясь духовной жизнью в храме на Зеленых холмах. Он ведь умеет говорить проникновенно.

— Я это знаю, — согласился Пуаро. — А вы упомянули о своем здоровье?

— Да, я сказала ему, что болела туберкулезом, но потом долго лечилась и сейчас чувствую себя хорошо.

— Отлично! — одобрительно сказал Пуаро.

— А почему мне нужно было говорить, что я болела туберкулезом? — спросила Эми Карнаби. — Ведь я ни разу в жизни им не болела.

— Не волнуйтесь, — уклонился от ответа Пуаро, — так нужно. А о своей подруге вы сказали?

— А как же, — удивилась Эми. — Я ему будто бы по секрету сказала, что, кроме тех денег, которые Эммелин получила после смерти мужа, она скоро получит в несколько раз больше, когда вступит в права наследства, которое ей оставила любившая ее богатая тетя.

— Отлично! — еще раз повторил Пуаро. — Это выведет на некоторое время миссис Клегг из игры.

— Вы действительно думаете, господин Пуаро, — на лице Эми появилось озабоченное выражение, — что в секте не все чисто и Эммелин угрожает опасность?

— Именно это, — сказал Пуаро, — я и хочу выяснить. Кстати, мисс Эми, вы не встречали в храме на Зеленых холмах некоего Коуля?

— Когда я была там последний раз, — подумав, ответила Эми, — то встретила какого-то субъекта, который назывался Коулем. Он был уж очень странный. Одевается в зеленые шорты и ест только сырую капусту.

— Значит, — подвел итог Пуаро, — все идет по плану. Что ж, подождем теперь осеннего праздника паствы.

V

— Мисс Карнаби, подождите! — Коуль схватил Эми за руку, глаза его блестели. — У меня было видение, замечательное видение.

Эми вздохнула. Она боялась Коуля и его видений. Были моменты, когда он вел себя как сумасшедший.

— Я собирался подумать о полноте жизни, о высшей ступени наслаждения, — вдохновенно начал Коуль, — как вдруг увидел…

Эми надеялась, что на этот раз видение Коуля будет другим. В прошлый раз он чуть было ее не уморил рассказами об интимной жизни бога и богини древнего Шумера.

— Я видел пророка Илию! — Коуль наклонился к Эми, глаза его блестели. — Он спускался на землю в огненной колеснице.

Эми вздохнула с облегчением. Пророк Илия — это уже лучше.

— Внизу находилось множество жертвенных алтарей, — продолжал Коуль, — и голос мне сказал: «Смотри и запоминай и расскажешь о том, что увидишь».

Он замолчал.

— Что же было дальше? — спросила мисс Карнаби.

— Возле алтарей стояли девушки, будущие жертвы, беспомощные, беззащитные девственницы — тысячи обнаженных девственниц…

Коуль облизнул пересохшие от волнения губы. Мисс Карнаби покраснела.

— Затем с небес спустились вороны Одина[30]. Они встретились с воронами пророка Илии и долгое время вместе кружили в небе. Затем бросились вниз и стали выклевывать глаза жертвам. Со всех сторон неслись вопли боли, а голос кричал: «Примите жертву. Сегодня Иегова[31] и Один создают кровное братство». Затем жрецы подняли жертвенные ножи.

— Извините меня, — сказала мисс Карнаби, отчаявшись избавиться от своего мучителя, у которого на губах появилась садистская улыбка, и обратилась к проходившему мимо Липскомбу, блюстителю порядка в храме на Зеленых холмах и религиозному фанатику секты.

— Вы случайно не находили мою брошь, господин Липскомб? — спросила она. — Я ее обронила где-то здесь.

Липскомб, грубый, невоспитанный мужчина, ненавидевший женщин, пробормотал сквозь зубы, что он не находил никакой броши и не собирается ничего искать. Однако мисс Карнаби не отставала от него, пока не отошла на безопасное расстояние от Коуля.

В это время из священной обители вышел сам Великий пастырь, и, увидев на его лице добрую улыбку, Эми осмелилась обратиться к нему с вопросом, не считает ли он Коуля странным.

Великий пастырь успокаивающе положил руку ей на плечо.

— Изгоните страх из своего сердца, — сказал он. — Любовь к ближнему изгоняет страх.

— Да, но Коуль сумасшедший, — возразила мисс Карнаби. — У него такие странные видения.

— Конечно, — согласился Великий пастырь, — его видения несовершенны, но придет время, когда он сможет увидеть совершенство духа.

Эми почувствовала себя неловко.

— А Липскомб? — спросила она. — Почему он так грубо разговаривает с женщинами?

И снова Великий пастырь улыбнулся своей божественной улыбкой.

— Липскомб, — сказал он, — преданный сторожевой пес. Невежественный, грубый, но преданный.

И он ушел. Эми видела, как он подошел к Коулю, положил ему на плечо руку, о чем-то поговорил с ним. Она надеялась, что влияние Великого пастыря поможет Коулю изменить тему своих будущих видений.

А до осеннего праздника оставалась всего одна неделя.

VI

Вечером, за день до праздника, Эми Карнаби встретилась с Эркюлем Пуаро в маленькой чайной небольшого городка, расположенного недалеко от храма на Зеленых холмах.

— Сколько человек будет участвовать в празднике? — спросил Пуаро.

— Человек сто двадцать, — ответила Эми Карнаби. — Много новеньких, их будут принимать в нашу паству.

— Отлично, — с удовлетворением сказал Пуаро. — Вы знаете, что делать?

Эми Карнаби ничего не ответила. Пуаро ждал. После минутной паузы она вдруг встала.

— Я не собираюсь этого делать, господин Пуаро, — неожиданно заявила она.

Пуаро растерянно уставился на нее.

— Вы послали меня шпионить за нашим добрым доктором Андерсеном, — истерическим голосом продолжала она, — но я не буду этого делать. Он — Великий пастырь, и я принадлежу ему душой и телом. Прощайте, господин Пуаро. Не беспокойтесь, я сама заплачу за свой чай.

И, положив деньги на стол, она вышла из чайной.

Официанту пришлось дважды окликнуть Пуаро, прежде чем он смог вручить ему счет. Пуаро заплатил, встал и тут только заметил заинтересованный взгляд какого-то человека, сидевшего за столиком напротив.

VII

И снова вся паства собралась в священной обители. И снова звучали ритуальные вопросы и ответы.

— Вы готовы к таинству?

— Готовы! — орала толпа.

— Завяжите глаза и протяните вашу правую руку.

Великий пастырь в своей блестящей зеленой одежде двинулся вдоль рядов. Ясновидец Коуль, стоявший рядом с Эми, издал крик восторга, когда игла впилась в его правую руку.

Великий пастырь остановился возле Эми Карнаби. Она почувствовала, как его пальцы цепко схватили ее правую руку, и тут она услышала шум борьбы. Эми сбросила повязку с глаз и увидела, как Великий пастырь вырывается из рук Коуля и одного из новых членов секты.

— Вы арестованы, доктор Андерсен, — профессиональным тоном произнес Коуль. — У меня ордер на ваш арест. Я должен предупредить вас: все, что вы скажете, может быть использовано в суде против вас.

Из дома доктора Андерсена вышли люди в голубых мундирах.

— Полиция! — закричал кто-то. — Они забирают нашего пастыря.

Кто-то возмутился, толпа начала роптать, а тем временем инспектор полиции Коуль осторожно прятал в портфель шприц для подкожных инъекций, который выпал из рук Великого пастыря.

VIII

— Знакомьтесь, Джепп, моя храбрая помощница мисс Эми Карнаби, — представил Пуаро Джеппу Эми Карнаби.

— Первоклассная работа, мисс, первоклассная, — сказал старший инспектор. — Без вашей помощи мы не смогли бы обезвредить этого монстра.

— Да что вы, господин старший инспектор, — смутилась Эми Карнаби. — Вы так любезны. А я так боялась всего, хотя и вжилась в роль. Временами я чувствовала себя одной из тех глупых верующих женщин.

— В этом-то и кроется причина вашего успеха, мисс, — сказал Джепп. — Вы прирожденная актриса. Никто, кроме вас, не смог бы провести этого господина, а ведь он — негодяй из негодяев — был всегда начеку.

— Помните тот ужасный момент в чайной? — спросила Пуаро Эми. — Я не знала, что делать, и решилась на экспромт.

— Это был удивительный экспромт! — восхитился Пуаро. — Сначала я даже растерялся, решив, что вы сошли с ума.

— А я не знала, что делать, — объяснила Эми. — В зеркале напротив я вдруг увидела, что за следующим столиком сидит Липскомб и прислушивается к нашему разговору. Оказался ли он там случайно или же следил за мной — я не знала, поэтому-то и решила разыграть сцену, зная, что вы меня поймете.

— Я понял это, — рассмеялся Пуаро, — увидев лицо того самого Липскомба, который пожирал меня глазами. Как только он вышел из чайной, я организовал за ним слежку и выяснил, что он из храма на Зеленых холмах. Я понял, что вы меня не подведете и что вам угрожает опасность.

— А что было в шприце? — заинтересованно спросила Эми. — Что-нибудь опасное?

— Мадемуазель, — мрачно сказал Пуаро, — доктор Андерсен изобрел изощренный научный способ убийства. Много лет он занимался бактериологическими опытами. У него в Шеффилде нашли бактериологическую лабораторию, где он выращивал различные штаммы бацилл. Во время праздников он вводил людям небольшую дозу гашиша, который вызывает различные галлюцинации и чрезмерную радость. Именно это и привлекло в секту многих людей.

— Одинокие женщины, — продолжал Пуаро, — в знак благодарности составляли завещания в пользу секты. И все они постепенно умирали. Умирали в своих постелях, в своих собственных домах от обычных болезней. Постараюсь объяснить, как он это делал, хотя я и не силен в бактериологии. Практически можно усилить вирулентность любой бактерии. Бацилла кишечной палочки, например, вызывает воспаление толстых кишок даже у здорового человека. Бациллы тифа, а также пневмококки можно ввести в организм, и человек через какое-то время заболевает сыпным тифом или крупозным воспалением легких с летальным исходом. Существует такое вещество, как туберкулин, которое используется при распознавании и лечении туберкулеза. Так вот, он изменил свойства этого вещества таким образом, что при введении его в организм человека, который когда-то уже болел туберкулезом, это вещество вызывает рецидив болезни. Здоровому человеку это не страшно, а у переболевшего вызывает вспышку активности туберкулеза. Вы поняли его замысел? Паства умирала от естественных болезней. Врачи старались их вылечить, но безрезультатно. Они умирали естественной смертью, а Великий пастырь — вне подозрений. Кроме того, я думаю, он изобрел средство замедлять или ускорять процессы развития бацилл.

— Ну и дьявол! — в сердцах воскликнула Эми.

— По моей просьбе, — продолжал Пуаро, — вы сказали доктору Андерсену, что когда-то болели туберкулезом. Когда Коуль арестовал его, у него в шприце был туберкулин. Так как вы совершенно здоровая женщина, то в случае, если бы ему удалось сделать вам инъекцию, это вещество не причинило бы вам вреда, поэтому-то я и просил вас сказать ему, что вы болели туберкулезом в острой форме. Я боялся, что он выберет другую бациллу.

— А достаточно у вас доказательств, — спросила Эми Карнаби, обращаясь к старшему инспектору Джеппу, — чтобы судить его?

— Больше чем достаточно, — сказал Джепп. — Ведь мы обнаружили его бактериологическую лабораторию, и там оказался целый набор различных болезнетворных микробов.

— Я думаю, — сказал Пуаро, — что ему удалось совершить много убийств. Кроме того, он был исключен из университета не за то, что его мать была еврейкой (он выдумал эту легенду, чтобы вызывать к себе сочувствие), а за свои садистские наклонности. У него арийская кровь.

Мисс Карнаби вздохнула.

— В чем дело? — встрепенулся Пуаро.

— Я подумала о тех сновидениях, которые я видела во время первого праздника. Я так хорошо намеревалась переделать мир: никаких войн, нищеты, болезней.

— Это был замечательный сон, — согласился Пуаро.

Эми Карнаби вскочила на ноги.

— Мне нужно идти, — сказала она. — Эмилия очень волнуется, да и Август по мне скучает.

— Он боится, — улыбаясь, сказал Пуаро, — что вам придется «умереть за Эркюля Пуаро».

Поимка Цербера[32]

I

«Слишком много стало людей на этом свете», — подумал Эркюль Пуаро, которого в этот «час пик» (шесть часов тридцать минут вечера) в вагоне лондонского метро толкали, давили, пинали.

Со всех сторон его осаждали незнакомые люди, и это ему не нравилось, и вообще человечество в виде толпы людей ему давно опротивело. Разве можно в такой толчее увидеть интеллигентное лицо?

Пуаро удивлялся спокойствию какой-то женщины, которая в таких стесненных обстоятельствах, умудрялась вязать на спицах. Она вязала, не глядя на спицы, и Пуаро подумал, что нужно обладать ловкостью дикой кошки и силой воли Наполеона, чтобы что-то связать в переполненном вагоне метро, и на это способны только женщины. Им нужно лишь занять место, тут же спида наголо, и… пошла работа.

Таким женщинам не до светских разговоров, не до женской грации. Пуаро всегда удивлялся, с какой поспешностью и старанием люди торопились сесть в вагоне. А как они похожи друг на друга, эти молодые женщины в метро: никакого шарма обаяния, женственности, сочувствия. Вот раньше были женщины так женщины: участливые, элегантные, утонченные и обязательно модно одетые, а сейчас?..

Поезд подошел к станции, остановился, двери открылись, и в переполненный вагон втиснулись еще люди, прижав Пуаро прямо к спицам вяжущей женщины. Народу набилось как сельдей в бочке. Двери закрылись, и поезд рывком тронулся с места. Пуаро сначала отбросили назад на грузную женщину, державшую в руках посылочные ящики с острыми углами, потом, едва он успел извиниться перед ней, его повалили на худого, костлявого мужчину, который больно ударил его чемоданчиком по спине. Пуаро опять извинился. Он чувствовал, как его усы стали влажными и потеряли форму. К счастью, на следующей остановке он выходил.

Вестибюль станции Пикадилли тоже был переполнен, так как находилась она в центре Лондона. Потоком людей Пуаро вынесло сначала на платформу, а потом и на эскалатор, который должен был вывезти его на поверхность.

«Наверх, — подумал Пуаро. — Скорее наверх из этого ада».

Даже когда он стоял на эскалаторе, какой-то тип больно стукнул его по колену чемоданом.

В это время Пуаро услышал, как кто-то позвал его по имени. Он удивленно оглянулся. На противоположном, идущем на спуск эскалаторе возникло видение из прошлого: женщина, сохранившая, несмотря на то что прошло много лет со дня их последней встречи, былую красоту, элегантность и огненно-рыжие волосы, собранные в оригинальную прическу и закрепленные букетом из перьев какой-то экзотической птицы: На плечах у нее была меховая накидка. Графиня Вера Роззакова, — вспомнил Пуаро.

Ее ярко накрашенный рот расплылся в улыбке, голос с иностранным акцентом был по-прежнему звонкий и сильный.

— Господи, Боже мой! — закричала она. — Вот это встреча. Мой дорогой Эркюль Пуаро. Мы должны непременно встретиться. Я настаиваю.

Но судьба к ним была более благосклонна, организовав эту неожиданную встречу, чем два безжалостных эскалатора, увозившие их в разные стороны: Пуаро наверх, а графиню Веру Роззакову — вниз.

Обернувшись назад, он крикнул:

— Мадам, где я могу вас найти?

Из глубины еле слышно донесся довольно странный ответ:

— В аду…

Пуаро заморгал глазами, вглядываясь в глубину тоннеля, и едва не упал, когда эскалатор вынес его наверх. Он остановился, раздумывая, что делать. Люди, толкая, обходили его.

Слева он увидел толпу, питающуюся протиснуться к эскалатору, идущему вниз. Может быть, ему тоже спуститься? Вероятно, графиня хотела сказать именно это? Несомненно, поездка в метро была сущим адом. И если она имела в виду это, он с ней полностью согласен.

Пуаро решительно протиснулся к эскалатору, идущему на спуск, и через несколько минут был опять внизу. Но там графини не было. Куда же она уехала? В каком направлении? С какой платформы: Пикадилли или Бейкерлоо? Пуаро проверил обе платформы, но нигде не было видно ярко-рыжей шевелюры графини Роззаковой.

Измученный и недовольный, Пуаро снова поднялся на поверхность и пошел домой.

Мужчина маленького роста с приятной внешностью тосковал по полной, с пышными формами женщине высокого роста. Пуаро всегда, сколько себя помнил, испытывал со стороны графини Роззаковой какое-то магическое влияние, и, хотя прошло двадцать лет, это влияние он чувствовал и сейчас. Хотя она, это он увидел сразу, и пользовалась косметикой и выглядела несколько живописно, но имела по-прежнему пышные и сооблазнительные формы. Маленький буржуа был пленен большой аристократкой. Память вернула его на двадцать лет назад. Он вспомнил их первую встречу, как она искусно и ловко организовала похищение драгоценностей и с каким апломбом признала факт ограбления, когда ее поймали.

«Да, — подумал Пуаро, — неподражаемая женщина! Одна из тысячи, Нет, одна из целого миллиона».

И вот он ее встретил и… снова потерял.

Она сказала: «В аду». Не подвел ли его слух? Да нет, не может быть. Он точно различил слова «В аду».

Но что же она имела в виду? Что хотела сказать? Может быть, она назвала одну из станций метро? Или это слово «ад» имеет религиозный смысл?

Нет, она имела в виду что-то другое. Но что? Пуаро был озадачен и смущен. Интригующая, непредсказуемая женщина! Другая бы сказала: «В Рице» или «В Кляридже», а эта — прокричала пикантное и невозможное «В аду».

Пуаро с сожалением вздохнул, но до конца не сдался. Попав в тупиковую ситуацию и не находя выхода, он, как всегда, принял самое простое решение: он решил обратиться к своему секретарю мисс Лемон.

Мисс Лемон была прирожденным секретарем. Пуаро не был для нее просто мужчиной, он был ее хозяином, патроном. И служила она ему на «отлично». Все ее мысли в данный момент были направлены на составление нового формуляра для деловых документов.

— Можно мне задать вам вопрос, мисс Лемон? — спросил Пуаро.

— Естественно, господин Пуаро. — Мисс Лемон прекратила печатать, отложила в сторону очередной документ и, сняв руку с клавиатуры пишущей машинки, сказала: — Я вас слушаю.

— Если, к примеру, ваш друг или подруга, — запинаясь, начал Пуаро, — попросит вас встретиться с ним или с ней… в аду, что бы вы ему сказали?

У мисс Лемон, как всегда, ответ был готов. Она, как Пуаро уже не раз убеждался, знала ответы на все вопросы жизни.

— Я бы ему или ей предложила позвонить и заказать столик на двоих, — просто сказала она.

У Пуаро отвисла челюсть, он остолбенело уставился на нее.

А затем четко и отрывисто произнес:

— Не — будете — ли вы — так — любезны — позволить — и — заказать — столик — на — двоих?

Мисс Лемон кивнула и раскрыла телефонную книгу.

— На сегодня? — спросила она, обращаясь к Пуаро, и, приняв его молчание за подтверждение, набрала номер.

— Это «Ад»? — спросила она в трубку. — Будьте любезны зарезервировать столик на двоих. Да, на сегодня. Господин Пуаро. Одиннадцать часов. Спасибо!

Она положила трубку и повернулась к пишущей машинке. На te лице появилась легкая тень недовольства, что ее отвлекли от дела, которым она занималась.

Но Пуаро не мог так просто успокоиться. Он потребовал информацию.

— Что это за «Ад»? — спросил он.

Мисс Лемон слегка удивилась.

— А вы разве не знаете, господин Пуаро? — спросила она. — Это новый ночной клуб. Он совсем недавно открылся, но все уже сходят с ума, стараясь попасть туда. Его содержит какая-то русская женщина. Если хотите, я организую вам членство в этом клубе.

И, посчитав, что она уделила патрону достаточно времени, мисс Лемон повернулась к пишущей машинке и продолжила работу.

Ровно в одиннадцать часов вечера Пуаро вошел в дверь, над которой через равный промежуток времени высвечивалось по одной неоновой букве название заведения. Мужчина в костюме с красным хвостом принял у него плащ и жестом указал дорогу вниз.

Ступеньки оказались широкими, и на каждой из них была написана фраза.

На первой: «Я желаю вам удачи!..»

На второй: «Полностью рассчитайся и начни сначала!..»

На третьей: «Я могу отказаться от этого в любую минуту!..»

— Благими намерениями дорога в ад вымощена… — пробормотал Пуаро. — Хорошо придумано!

Он спустился по ступенькам вниз и оказался перед резервуаром с водой, в которой плавали красные лилии. Через воду была проложена дорожка в виде лодки, по которой Пуаро спокойно прошел дальше.

Слева от себя в небольшой мраморной нише он увидел самую черную, самую безобразную и самую большую собаку из всех, каких он когда-либо видел в своей жизни. Она сидела прямо и устрашающе неподвижно. Пуаро надеялся (и такая мысль у него промелькнула), что собака неживая. Но в этот момент она повернула голову в его сторону, открыла пасть и протяжно зевнула. Звук был потрясающий.

И тут Пуаро заметил небольшую корзинку, в которой лежало печенье для собаки. На корзине была надпись: «Взятка для Цербера». На нее был направлен взгляд этого чудовища.

Собака открыла пасть, и снова раздался ужасный звук. Пуаро взял печенье и бросил ей. Секунда… печенье исчезло, и пасть захлопнулась. Цербер принял взятку. Пуаро вошел в открытую дверь.

Небольшой зал, освещенный красными лампами, был украшен фресками. Вокруг площадки для танцев, находящейся в центре зала, располагались столики для гостей. В дальнем углу виднелись грили и вертящиеся около них повара, одетые в костюмы чертей с хвостами и рогами.

Все это Пуаро отметил и запомнил еще до того, как появилась сама хозяйка, как всегда импульсивная и живая графиня Вера Роззакова, одетая в ярко-красное вечернее платье.

— О, господин Пуаро! — подбежала она к нему с распростертыми объятиями. — Вы все же пришли. Мой дорогой… очень дорогой друг!.. Какая радость снова видеть вас! После стольких… а скольких?.. Ладно, не будем подсчитывать. Для меня это было вчера. А вы не изменились, господин Пуаро, совсем не изменились…

— И вы все такая же, графиня, — галантно целуя ей руку, ответил Пуаро.

Она сразу же потащила его к столику, за которым сидели два человека.

— Познакомьтесь, господа, — торжественно провозгласила она. — Это мой друг, мой замечательный друг Эркюль Пуаро. Он — гроза всех людей, замышляющих зло. Когда-то я и сама его боялась, но теперь моя жизнь такая спокойная и скучная, не так ли, профессор?..

— Никогда не говорите, графиня, что ваша жизнь скучная, — сказал высокий худощавый пожилой мужчина, к которому обратилась графиня.

— Профессор Лискьярд, археолог, — представила графиня Пуаро мужчину. — Он знает все о прошлом, и его очень ценные советы помогли мне оформить мое заведение.

Археолог слегка пожал плечами.

— Если бы я раньше знал, что получится, — пробормотал он. — Получилось так ужасно…

Пуаро внимательно осмотрел фрески. На передней стене был изображен Орфей, игравший на кифаре перед троном властелина подземного мира Аида, в то время как Эвридика, жена Орфея, безнадежно смотрела в сторону грилей. На противоположной стене Осирис[33] и Исида[34] устраивали в загробном мире какое-то торжество. На третьей стене была изображена сцена купания нагих юношей и девушек.

— Страна молодости, — объяснила графиня сюжет третьей фрески. — А теперь, господин Пуаро, познакомьтесь с моей маленькой Алисой.

Пуаро отвесил поклон сидевшей за столом серьезной девушке в больших роговых очках, одетой в клетчатый пиджак с большими карманами и юбку.

— Она очень умная! — сказала графиня. — Очень! Она — молодой психолог, но уже имеет степень. Знает, почему людей называют лунатиками, и говорит, что лунатики — это не сумасшедшие… И еще много разного знает. Она так не похожа на других.

Девушка, которую назвали Алисой, сначала улыбнулась, потом недовольно нахмурилась и предложила профессору пойти потанцевать. Профессор был польщен, но нерешительно посмотрел на нее.

— Прошу прощения, мисс, — сказал он, — но я танцую только вальс.

— Но сейчас играют именно вальс, — терпеливо и настойчиво сказала Алиса.

Они поднялись и пошли танцевать, но танцевали очень плохо.

Графиня вздохнула.

— И все же она не так дурна собой, — сказала она, как бы отвечая на свои мысли.

— Но эта девушка почему-то не стремится быть привлекательной, — заметил Пуаро.

— Честно сказать, — подхватила графиня, — я не понимаю нынешнюю молодежь. Они почему-то не стараются понравиться, как это делали мы в молодые годы. Я, например, всегда стремилась подобрать цвета, которые мне шли, носила короткие платья, чтобы подчеркнуть стройные ноги, обязательно корсет, чтобы подчеркнуть талию, и волосы… обязательно укладывала волосы, делая оригинальные прически.

И она отбросила назад упавшие на лоб тициановские локоны. Даже сейчас, в таком возрасте, она следила за собой. И еще как следила!..

— Игнорировать то, что тебе дано самой природой, — продолжала графиня, — это не только глупо, но и преступно! Маленькая Алиса пишет длинные статьи о сексе, но сколько людей, извините меня, приглашали ее провести уик-энд в Бригтоне? Ни одного. Все ее боятся. У нее на языке только слова о работе, о процветании рабочих, о переустройстве мира. Это хорошо, но все должно быть в меру. И потом, посмотрите, во что молодые превратили свою жизнь. Никаких правил и ограничений, делают что хотят. В наше время, когда я была молодой, было по-другому! — мечтательно произнесла она.

— Между прочим, — спросил Пуаро, — как ваш сын, мадам? — Он хотел сказать «ваш малыш», но вовремя вспомнил, что прошло уже двадцать лет.

Лицо графини засветилось гордой материнской улыбкой.

— Мой милый ангел, — сказала она. — Он стал большой и красивый. Широченные плечи. Он сейчас в Америке. Строит там мосты, дома, банки, отели, магазины, железные дороги — словом, все, что хотят американцы.

— Он что, инженер-строитель? — удивился Пуаро.

— Не знаю, — сказала графиня… — Да какое это имеет значение. Он бредил железными балками, машинами и всякими вещами, которые он называет напряжением или усталостью металлов, но я, честно сказать, так до сих пор толком и не знаю, что это такое. Но я его обожаю и поэтому обожаю Алису. Да-да, — сказала она, увидев удивление Пуаро, — они уже обручены… Они где-то встретились, то ли в поезде, то ли в самолете, и полюбили друг друга, беседуя о благосостоянии рабочего класса. И когда она бывает в Лондоне, то приезжает навестить меня.

— Я ей говорю, — графиня сложила руки на своей пышной груди, — «Ты и Ники любите друг друга, поэтому я люблю тебя, но если ты любишь его, то почему бы тебе не поехать с ним в Америку?» А она мне все о своей работе, о книге, которую она пишет, о карьере, и я этого, честно сказать, не понимаю, но говорю себе: «Терпи». И я терплю, — добавила она на одном дыхании. — А что вы думаете обо всем этом, мой дорогой Пуаро? — Графиня обвела рукой кругом.

— Придумано неплохо, — ответил Пуаро, тоже оглядываясь кругом. — Шик модерн.

Все места были заняты, и это говорило о том, что заведение пользовалось несомненным успехом. Публика была разная: скучные пары в вечерних туалетах, представители богемы в вельветовых штанах и полные мужчины в деловых костюмах. Музыканты, загримированные под чертей, играли приятную музыку. Вне всякого сомнения, посещение «Ада» стало модой.

— У нас бывают всякие люди, — сказала графиня. — Наши двери открыты для всех. Ведь двери в преисподнюю открыты для всех, не так ли, господин Пуаро? — Графиня рассмеялась.

— Вы правы, графиня, — согласился Пуаро. — Для всех, кроме, пожалуй, бедных.

— Разве нам не говорили, — снова засмеялась графиня, — что богатым трудно попасть в рай? Ну, а в «Ад» им дорога открыта.

К столику возвращались профессор и Алиса. Графиня поднялась.

— Я должна переговорить с Аристайдом, — извинилась она и отошла.

Подойдя к метрдотелю, высокому, худощавому мужчине в костюме Мефистофеля, она сказала ему несколько слов и затем пошла от столика к столику, беседуя с посетителями.

— Графиня — яркая индивидуальность, вы не находите? — сказал профессор, обращаясь к Пуаро и утирая пот со лба. Он жадно припал к бокалу с вином, утоляя жажду. — Люди это чувствуют.

Профессор извинился и отошел к другому столику.

Пуаро, оставшись наедине с Алисой, чувствовал себя неловко, особенно после того, как он посмотрел в ее холодные голубые глаза. Он отметил, что она была довольно хороша собой, но в то же время чем-то немного встревожена.

Я до сих пор не знаю вашей фамилии, — пробормотал Пуаро, чтобы хоть как-то завязать разговор.

— Каннингхэм. Алиса Каннингхэм, — ответила Алиса. — Я поняла, что вы знали Веру еще раньше, не так ли?

— Прошло более двадцати лет, — вздохнул Пуаро.

— Я нахожу, что она — хороший объект для изучения, — сказала Алиса. — С одной стороны, она интересует меня как мать человека, за которого я собираюсь выйти замуж, а с другой — я в ней заинтересована с профессиональной точки зрения, как психолог.

— В самом деле? — удивился Пуаро.

— Да, — ответила Алиса. — Я пишу книгу о криминальной психологии и считаю, что ночная жизнь этого заведения — яркая иллюстрация к моей книге. Сюда регулярно приходят несколько человек с уголовным прошлым. С некоторыми из них я уже беседовала о ранних годах их жизни. Вы все знаете о прошлом Веры, о ее криминальных наклонностях, я имею в виду, о том периоде, когда она воровала?

— Да, конечно, — растерялся Пуаро. — Я об этом знаю. Ну и что из этого?

— Я называю это комплексом сороки, — объяснила Алиса. — Сорока ведь хватает только блестящие вещи, но деньги — никогда. Вот и Вера. Она брала только драгоценности. Я узнала, что в детстве ее баловали, потакали ее капризам, и ей многое сходило с рук. Жизнь у нее была безопасной и скучной, а душа требовала драмы — ей недоставало наказания. В этом-то и кроется причина того, что она стала воровать. Ей хотелось быть важной, знаменитой, а для этого годились и плохие поступки.

— Но ее жизнь, — заметил Пуаро, — не была такой уж безопасной и скучной во время революции в России, не так ли?

Голубые глаза Алисы расширились от удивления.

— А-а… — сказала она. — Участник сопротивления режиму? Это она вам сама рассказала?

— Она — дворянка, — твердо сказал Пуаро, вспомнив некоторые подробности разговора с графиней много лет назад, когда она рассказывала ему о ранних годах своей жизни. — И во время революции жила в России.

— Каждый верит в то, во что ему хочется верить, — иронически произнесла Алиса, бросив на Пуаро профессиональный взгляд.

Пуаро встрепенулся. Не хватало еще, чтобы ему объясняли, каким комплексом страдает он сам. Он решил перенести сражение в лагерь противника. Ему нравилось общество графини (отчасти, конечно, из-за ее аристократического происхождения и умения подать себя), и он не хотел, чтобы какая-то девчонка в роговых очках и со степенью портила ему настроение.

— А вы знаете, мадемуазель, — сказал Пуаро, — что меня удивляет больше всего?

Алиса ничего не ответила, только иронически-снисходительно посмотрела на него.

— Меня удивляет, — продолжал Пуаро, — что вы, такая молодая и симпатичная девушка, которая могла бы выглядеть красивой и привлекательной, если бы захотела, этого желания не испытываете. Вы носите тяжелый клетчатый пиджак с большими карманами, как будто вы собираетесь держать в них клюшки для гольфа. Но в этом заведении нет площадки для игры в гольф. В этом зале температура около 35 °C, у вас на носу выступил пот, но вы даже не удосуживаетесь привести себя в порядок, попудрив его, да и губы вы красите только для видимости, а не для того, чтобы подчеркнуть красоту лица. Вы — женщина, но вы не хотите выглядеть женщиной. И это странно. Возникает резонный вопрос: «Почему?»

На какое-то время он почувствовал удовлетворение от смущения Алисы Каннингхэм. В ее глазах появились искорки гнева. Было видно, что она едва сдерживается, чтобы не ответить грубостью, но… сдержалась.

«Прекрасная выдержка, — подумал Пуаро. — Она далеко пойдет».

— Дорогой господин Пуаро, — сказала она. — Боюсь, что вы мыслите старыми, несовременными категориями. В настоящее время основную роль играют принципы, а не парадная амуниция.

В этот момент в зале появился темноволосый красивый мужчина. Алиса встрепенулась.

— Самый интересный тип из моей коллекции, — оживленно сказала она. — Пауль Вареско. Живет за счет женщин и имеет странные и дурные наклонности. Я хочу, чтобы сегодня он рассказал мне о своей гувернантке, которая ухаживала за ним, когда ему было три года.

Через несколько минут она уже танцевала с Паулем Вареско, который двигался божественно. Когда они, вальсируя, оказались около столика Пуаро, он услыхал:

— Вы говорите, что после лета, проведенного в Бог-норе, она подарила вам игрушечный кран? Кран, это точно? Очень интересно!

На какое-то время Пуаро пришла в голову мысль, что интерес Алисы Каннингхэм к личной жизни преступников может однажды закончиться тем, что ее изуродованное тело найдут в каком-нибудь лесу. Алиса сама ему не понравилась, но он честно признался себе, что эта неприязнь к ней была вызвана тем, что к нему, Эркюлю Пуаро, она не проявила никакого интереса, и он почувствовал себя немного уязвленным.

Но вдруг он увидел то, что на некоторое время отвлекло его от Алисы. За столиком неподалеку сидел белобрысый молодой человек. Он был в вечернем костюме и имел праздный и беззаботный вид. Напротив него сидела девушка в роскошном платье, и он с вожделением смотрел на нее. Каждый, кто взглянул на эту пару, сказал бы: «Золотая молодежь развлекается!» Тем не менее Пуаро узнал молодого человека. Это был инспектор Скотленд-Ярда Чарлз Стивенс, и Пуаро сразу же подумал, что он торчит в этом заведении неспроста.

II

На следующее утро Пуаро навестил в Скотленд-Ярде своего старого друга, старшего инспектора Джеппа. Реакция Джеппа на вопросы Пуаро была неожиданной.

— Пуаро, вы — старая лиса! — воскликнул он. — Как вы вышли на этот ночной клуб, ума не приложу.

— Но я уверяю вас, Джепп, — смеясь, сказал Пуаро, — что я там оказался совершенно случайно, и я ничего, ну ничегошеньки не знаю.

— Расскажите это своей бабушке, Пуаро, — рассмеялся Джепп. — Уж вас-то я знаю. Меня не проведешь. Ну, хорошо, не хотите говорить, и не надо. Вас интересует информация об этом заведении. Извольте. На первый взгляд там все хорошо. Оно процветает. Все сходят с ума по этому ночному клубу, тратят бешеные деньги, чтобы туда попасть. Прибыль у них большая, правда, и расходы тоже. Налоги платят исправно. Владеет им какая-то русская, которая называет себя графиней. Так или иначе…

— Графиня Вера Роззакова. Я знаком с графиней, — перебил его Пуаро. — Мы с ней давнишние друзья.

— Но, по нашим неподтвержденным данным, она — подставное лицо, — продолжал Джепп. — Настоящий хозяин, скорее всего, Аристайд Папополус, но доказательств у нас нет. В действительности мы ничего точно не знаем.

— И именно поэтому инспектор Стивенс находился там? — вновь улыбаясь, поинтересовался Пуаро.

— О!.. — изумился Джепп. — Так вы видели Стивенса. Повезло парню. Хорошо покутил на денежки налогоплательщиков. Но пока он тоже ничего подозрительного не заметил.

— А что вы там ищете? — спросил Пуаро.

— Наркотики! — с досадой махнул рукой Джепп. — Продажа наркотиков в больших количествах!.. И оплата за них происходит не деньгами, а драгоценными камнями.

— В самом деле? — удивился Пуаро. — А факты есть?

— Фактов пока нет, — ответил Джепп, — есть только косвенные улики. Удалось установить, что леди Блэнк, или графиня Уотнот, считая, что доставать большие суммы наличными для платы за наркотики становится все труднее, а брать каждый раз из банка большие суммы подозрительно, придумала хитрый план. У нее есть фамильные драгоценности. Их берут время от времени на «чистку» или на «реставрацию» в такое место, где из них спокойно можно вынуть драгоценные камни, а вставить фальшивые. Потом эти драгоценные камни продают либо здесь, в Англии, либо на континенте. И все чисто: никаких «охов» или «ахов» по поводу их исчезновения. Рано или поздно обнаруживается, что из диадемы или ожерелья кем-то вытащены подлинные драгоценные камни и вставлены фальшивые. Заявляется в полицию. Леди Блэнк невиновна и не может понять, каким образом воры сумели осуществить подмену, так как драгоценные украшения вся время находились в доме. И посылают бедную полицию по ложному следу: разыскивать бывших горничных, ненадежных дворецких или подозрительных мойщиков окон.

— Но мы не настолько глупы, как они о нас думают, — сказал Джепп. — Когда появилось несколько одинаковых дел, так или иначе связанных с употреблением наркотиков, мы отметили общую для всех них закономерность: у всех женщин, принимавших наркотики, проявлялись признаки наркотического опьянения — они становились раздражительными, нервными, веки дергаются, глаза вылезают из орбит и так далее — симптомы, характерные только для кокаина. Возникает резонный вопрос: откуда у них наркотик и кто им его поставляет?

— И вы считаете, что передача наркотиков происходит через «Ад»? — спросил Пуаро.

— Да, — ответил Джепп, — и у нас есть все основания считать, что именно «Ад» является штаб-квартирой всего наркотического бизнеса. Мы определили место, где происходит подмена подлинных драгоценностей на фальшивые. Это мастерская фирмы «Голконда Лимитед», респектабельная фирма, занимающаяся изготовлением искусственных драгоценностей. Есть один тип, которого зовут Пауль Вареско… Как! — удивился Джепп, увидев взметнувшиеся вверх брови Пуаро. — Вы и его знаете?

— Да, — ответил Пуаро. — Я его встречал в «Аду».

— Да-а-а… — протянул Джепп. — Вот уж кому действительно нужно быть в аду. Это для него самое подходящее место. Он большая сволочь, но женщины… даже порядочные женщины от него без ума. Он каким-то образом связан с фирмой «Голконда», и я думаю, что и в «Аду» он тоже свой человек. Это место для него — прямо клад; ночной клуб посещают люди из разных слоев общества: там можно встретить и великосветских женщин, и преступников разных мастей, — словом, «Ад» — идеальное место для встреч.

— Вы считаете, — уточнил Пуаро, — что именно там, в «Аду», происходит обмен драгоценных камней на наркотики?

— Да, — сказал Джепп. — У нас теперь есть полная картина об одной стороне этого наркотического бизнеса: получение драгоценных камней производится через фирму «Голконда», и теперь мы хотим изучить вторую сторону этого дела и получить ответы на вопросы: кто доставляет туда наркотики и откуда они поступают?

— А сейчас вы ничего не знаете? — спросил Пуаро.

— Мы считаем, — сказал Джепп, — что всем этим делом руководит русская женщина, но у нас нет доказательств. Несколько дней назад мы считали, что они у нас в руках. Вареско побывал в фирме «Голконда», взял несколько камней и отправился прямым ходом в «Ад». За ним следил Стивенс, ни на секунду не выпуская его из виду. Когда же Вареско уходил оттуда, мы его взяли, но… камней у него уже не было. Мы прочесали весь клуб, все помещения, включая и подсобки, но… ничего не нашли. В результате — ни камней, ни наркотиков.

— Потерпели полное фиаско, не так ли? — спросил Пуаро.

— Не совсем, — ухмыльнулся Джепп. — Хоть немного, но повезло. Во время проверки арестовали Певерела (убийцу по делу Баттерси), бывшего в розыске. По нашим сведениям, он уехал в Шотландию. Его опознал по фотографии, розданной всем полицейским, какой-то сержант. Все хорошо, что хорошо кончается. А наш рейд только прибавил популярности «Аду», теперь туда невозможно попасть.

— Но этот рейд не продвинул вперед дело о наркотиках, не так ли? — заметил Пуаро. — Вероятно, там есть потайное укрытие.

— Возможно, — согласился Джепп, — но мы такого не обнаружили, хотя прочесали все помещения, включая подсобки. Строго между нами, Пуаро, мы провели даже один негласный обыск. Все обыскали, но… никаких результатов, только эта чертова собака чуть было не разорвала нашего сотрудника. Она спит внизу в помещении. Он еле спасся от нее, отделавшись порванными штанами.

— А-а-а… — протянул Пуаро. — Я знаю эту собаку. Ее зовут Цербер.

— Да, — сказал Джепп. — Это она самая. Глупое имя для собаки, вы не находите, Пуаро?

— Цербер, — задумчиво произнес Пуаро, не об-рашая внимания на вопрос Джеппа. — Очень даже символично.

— Может быть, вы нам поможете, Пуаро? — предложил Джепп. — Дело стоит того. Ненавижу эти наркотики, разрушают тело и душу.

— Вы знаете, Джепп, — Пуаро посмотрел на старшего инспектора, — какой был одиннадцатый подвиг Геракла?

— Не имею ни малейшего представления, — отмахнулся Джепп. — Вы мне так и не ответили.

— Нужно знать классику, дорогой Джепп. — Пуаро укоризненно посмотрел на него. — Одиннадцатым подвигом Геракла была поимка Цербера. Улавливаете мою мысль?

— И потом в газетах появится сообщение: «Собака по кличке Цербер загрызла знаменитого детектива Эркюля Пуаро!» — Джепп откинулся на спинку стула и оглушительно расхохотался.

III

— Я хочу весьма серьезно поговорить с вами, мадам, — сказал Пуаро.

В тот ранний для ночного клуба час зал был почти пустой. Пуаро и графиня сидели за маленьким столиком недалеко от входа.

— Но я не настроена разговаривать серьезно, — возразила графиня. — Вот маленькая Алиса всегда такая серьезная, и мне с ней скучно. Представляю, как мой Ники с ней будет мучиться.

— И все же мне нужно поговорить с вами, графиня, и на довольно серьезную тему, — настаивал Пуаро. — Я к вам отношусь с глубокой симпатией и не хочу, чтобы вы попали в трудное положение.

— О каком трудном положении вы говорите? — не поняла графиня. — Мои дела идут хорошо, доходы растут. Налоги я плачу исправно.

— Кому принадлежит клуб, графиня? — вдруг неожиданно спросил Пуаро. — Вам?

Глаза графини забегали по сторонам.

— Естественно, мне, — ответила она.

— Но у вас есть компаньон, не так ли? — спросил Пуаро.

— Кто вам сказал об этом? — резко спросила графиня.

— Ваш компаньон — Пауль Вареско? — спросил Пуаро, игнорируя ее вопрос.

— Что-о-о?.. — удивилась графиня. — Пауль Вареско! Что за абсурдная идея?!

— У него уголовное прошлое, мадам, — сказал Пуаро. — Разве вы не знаете, что многие преступники посещают ваше заведение, и посещают довольно часто?

Графиня рассмеялась.

— Это говорит буржуа! — всплеснула она руками. — Конечно же я знаю. Разве вы не видите, что половину успеха моему клубу приносят именно они. Возьмите, например, этих молодых людей из Мейфера[35]. Им надоело общаться только с себе подобными. Они хотят видеть и знать больше. Поэтому они приходят сюда и видят преступников: мошенников, рэкетиров, иногда даже убийц. Помните того человека, фотографии которого были в газетах на прошлой неделе? Его ведь взяли у меня в клубе. Так вот, все считают, что, посещая клуб, они видят жизнь. Так же думает и тот человек, который целую неделю продает корсеты, чулки, панталоны, а потом приходит сюда расслабиться. Все, что он видит в клубе, резко отличается от жизни, которую он ведет дома. И потом, здесь же рядом с преступниками сидит переодетый полицейский из Скотленд-Ярда.

— Так вы знали, что ваше заведение под колпаком у полиции? — мягко улыбнулся Пуаро.

Их глаза встретились. Графиня тоже улыбнулась.

— Мой дорогой друг, — лукаво сказала она. — Я стреляный воробей, меня на мякине не проведешь.

— А наркотиками вы тоже занимаетесь? — вдруг посерьезнев, спросил Пуаро.

— Что вы, что вы, — замахала руками графиня. — С этой мерзостью я никогда не связывалась и не собираюсь связываться. В моем клубе наркотикам места нет.

Минуту-другую Пуаро смотрел на нее, потом вздохнул.

— Я вам верю, — сказал он. — Но в таком случае вам следовало бы сказать мне, кто хозяин клуба?

— Я, — настаивала графиня.

— На бумаге — да! — согласился Пуаро. — А на самом деле?

— Вам не кажется, мой дорогой Пуаро, что вы стали слишком любопытны? Правда, Дуду? — сказала графиня, обращаясь к собаке, неподвижно сидевшей в мраморной нише около входа.

Голос ее слегка изменился и стал похож на воркование голубя, и, произнеся последние слова, она взяла с тарелки утиную кость и бросила собаке. Кость моментально исчезла в ее пасти. Послышался треск перемалываемой кости.

— Как вы зовете собаку? — спросил Пуаро.

— Мой маленький Дуду, — ответила графиня.

— Что за нелепое имя, Дуду? — удивился Пуаро.

— Но он же такая душечка, — умилилась графиня, — хотя и полицейская собака. Он многое может. Вот, посмотрите.

Она взяла с соседнего столика тарелку, где лежал только что принесенный официантом бифштекс, подошла к собаке, сидевшей все в той же позе в мраморной нише около входа, и поставила перед ней, сказав несколько слов по-русски.

Собака продолжала сидеть, не глядя на тарелку.

— Видели? — торжествующе сказала графиня. — И так он может сидеть часами.

Потом она произнесла несколько слов. Цербер наклонился, и бифштекс мгновенно исчез в его огромной пасти. Графиня подошла к собаке, обняла ее за шею, для чего ей пришлось привстать на цыпочки.

— А какой он ласковый, — восторгалась графиня. — Со мной, с Алисой, с моими друзьями. Они с ним могут делать все, что им вздумается. Ему нужно сказать только одно слово, и все. Уверяю вас, любого другого, даже полицейского, он не пощадит.

И она расхохоталась.

— Я хотела сказать… — начала было графиня, но Пуаро, которому ее юмор не очень понравился, перебил ее. Он вспомнил об инспекторе Стивенсе.

— Профессор Лискьярд хочет вам что-то сказать, — произнес Пуаро.

— Графиня, — укоризненно сказал профессор, — зачем вы взяли мой бифштекс? Это был такой хороший бифштекс.

IV

— Операция состоится в четверг вечером, старина, — сказал Джепп, зашедший в гости к Пуаро. — Проводит подразделение Эндрю из Отдела по борьбе с наркотиками из Скотленд-Ярда, и он будет очень рад, если вы ему поможете… Нет, нет, только не ваш домашний напиток, у меня от него будет болеть живот. Это виски? Вот это подойдет.

— Я думаю, что на этот раз мы решим эту проблему с наркотиками, — наливая себе виски, сказал Джепп. — Мы нашли запасный потайной выход из «Ада».

— Где он находится? — полюбопытствовал Пуаро.

— Сразу же за грилями, — сказал Джепп. — Один из грилей поворачивается на оси.

— Но не получится ли и сейчас… — начал было Пуаро, но Джепп его перебил.

— Нет, старина, — заверил он. — Сейчас все должно получиться о’кей. Когда начнется операция, будет выключен главный рубильник, и через одну-две минуты, когда мы займем свои места, свет будет зажжен снова. Через парадный вход никто уйти не сможет — там будет засада, и теперь ясно, что кое-кто снова попытается уйти через потайной ход. Мы обследовали примыкающий к клубу дом и обнаружили этот секретный выход… но сейчас у них этот номер не пройдет.

— Ну и что вы собираетесь получить? — спросил Пуаро. — На что надеетесь?

Джепп прищурился.

— В соответствии с планом операции должно получиться следующее, — пояснил он. — Свет выключается, появляется полиция, снова включается свет, и… посмотрим, кто попытается уйти через потайной ход. На этот раз мы надеемся, что улов будет побогаче.

— А почему именно в четверг? — спросил Пуаро.

— Нам удалось подслушать и записать телефонный разговор фирмы «Голконда» с каким-то человеком. Установить, кто он, нам пока не удалось. Кто-то приедет на фирму, я думаю, что это опять будет Вареско, для получения драгоценных камней. Но теперь это будут изумруды леди Каррингтон.

— Отлично, — сказал Пуаро. — Я согласен помочь. С вашего позволения, Джепп, я тоже сделаю кое-какие приготовления.

V

В четверг около полуночи Пуаро занял свой столик около входа и осмотрелся. «Ад», как обычно, был полон и гудел как улей.

Графиня, всегда элегантная, веселая и жизнерадостная, на этот раз превзошла себя. Сегодня она была одета в русском стиле. Прибыл Пауль Вареско. Обычно он приходил в клуб в вечернем костюме, сегодня же позволил себе костюм апаша[36]: пиджак с воротником, застегнутый на все пуговицы, шея замотана шарфом. Он выглядел зловеще и очень привлекательно. Оставив за столиком полную средних лет женщину, всю увешанную бриллиантами, он подошел к Алисе Каннингхэм, которая сидела за своим столиком и что-то писала в записной книжке, и пригласил ее танцевать. Полная женщина, которая пришла с Вареско, сначала презрительно посмотрела на Алису, а потом с вожделением на Пауля Вареско.

В глазах Алисы Пуаро не заметил никакого обожания. В них был только научный интерес, и, когда партнеры, танцуя, оказывались около столика Пуаро, он слышал обрывки их разговора. Алиса закончила с Паулем тему о его гувернантке, которая ухаживала за ним, когда ему было три года, и перешла к периоду, когда он учился в частной школе.

Когда музыка смолкла, Алиса, возбужденная и довольная, села за столик Пуаро.

— Как интересно, — сказала она. — Вареско будет одним из главных героев моей книги. Он — явный представитель символизма, очень беспокоится, что сегодня он не в манишке, считая, что только она указывает на его принадлежность к какой-то ассоциации. Вы можете считать его преступником, но я думаю, что есть способ наставить его на путь истинный…

— Женщины всегда питали иллюзии, — заметил Пуаро, — что только они способны перевоспитать негодяев.

Алиса Каннингхэм холодно посмотрела на Пуаро.

— Я не имела в виду себя, господин Пуаро, — сказала она.

— Никто никогда не имеет в виду себя, — ответил Пуаро. — Все сначала действуют из чистого альтруизма: перевоспитать привлекательный объект противоположного пола. Что касается остального… Вас, например, не интересует, когда в школу пошел я, как гувернантки относились ко мне?

— Вы не криминальный тип, — сказала Алиса Каннингхэм. — В вас для меня как психолога нет ничего интересного.

— Вы что, — удивился Пуаро, — хотите сказать, что с первого взгляда можете определить преступника?

— Естественно, — гордо произнесла Алиса.

Вернулся профессор Лискьярд и сел рядом с Пуаро.

— Разговариваете о преступниках? — улыбаясь, спросил он. — Вам нужно, господин Пуаро, познакомиться с уголовными законами Хаммурапи[37], существовавшими в восемнадцатом веке до нашей эры. Очень интересные и поучительные законы. Вот, например, один из них: «Человека, которого поймали, когда он воровал во время пожара, необходимо бросить в огонь».

Профессор произнес эту цитату, гладя на горящие огни грилей.

— А вот закон еще древнее, закон страны Шумер[38]: «Если жена ненавидит мужа и говорит ему: «Ты не мой муж», ее должны бросить в реку». Легче и дешевле, чем тратиться на бракоразводный процесс. Но если это скажет своей жене муж, то он платит ей несколько серебряных монет. Никто его в реку за это не бросает.

— Старая история, — заметила Алиса Каннингхэм. — Один закон для мужчин и другой — для женщин.

— Женщины всегда лучше разбирались в денежных вопросах, — задумчиво сказал профессор. — Вы знаете, — оживился он, — мне очень нравится здесь бывать, и я часто прихожу сюда. Меня сюда пускают бесплатно, так распорядилась графиня, и я ей премного благодарен. Она говорит, что я помог ей советами при оформлении зала клуба. Я тогда не мог и представить, что из этого может выйти. Меня спрашивали, я отвечал, не зная, что им нужно. И когда я увидел, что нарисовал художник, то ужаснулся: он все переврал. Ну да ладно, Бог с ним. Но графиня… — профессор помолчал некоторое время, подбирая нужное слово, — она как вавилонянка — а женщина Вавилона очень хорошо разбирается в бизнесе.

Последние слова профессора потонули в общем гвалте. Кто-то крикнул: «Полиция!» Женщины вскочили, завизжали. Погас свет, и погасли грили, они тоже были электрические.

В общем хоре голосов можно было слышать голос профессора Лискьярда, цитировавшего отрывки из свода Хаммурапи.

Когда снова загорелся свет, Пуаро был на полпути к выходу. Стоявший на выходе полицейский офицер отдал ему честь. Пуаро быстро пересек улицу и подошел к человеку маленького роста с красным носом, стоявшему на углу. От этого мужчины исходил какой-то странный запах.

— Я здесь, хозяин, — сказал он сиплым голосом. — Что, пора приступить к делу?

— Да, — сказал Пуаро. — Пойдемте.

— Но там слишком много копов.

— Не беспокойтесь, — успокоил мужчину Пуаро. — Они о вас предупреждены.

— Надеюсь, они мне мешать не будут? — не успокаивался мужчина.

— Не будут, не будут, — сказал Пуаро. — А вы уверены, что справитесь с собакой? Она очень большая и свирепая.

— Со мной она будет ласковая, — уверенно сказал мужчина. — У меня для нее кое-что есть, и она пойдет за мной хоть в ад.

— В данном случае, — пробормотал Пуаро, — мне нужно, чтобы вы вывели Цербера из «Ада».

VI

Рано утром у Пуаро зазвонил телефон. Он взял трубку.

Послышался голос Джеппа:

— Привет, старина. Вы просили меня позвонить.

— Да, конечно. Спасибо вам, Джепп, что позвонили. Ну и как дела? — спросил Пуаро.

— Никаких следов наркотика, — ответил Джепп. — Только изумруды леди Каррингтон.

— Где вы их нашли?

— В кармане профессора Лискьярда.

— Профессора Лискьярда? — удивился Пуаро. — Не может быть.

— Удивлены?.. — горько сказал Джепп. — Вот и я тоже. Честно сказать, не знаю, что и думать. Профессор был удивлен не меньше нашего, когда их нашли у него в кармане. Говорит, что не имеет ни малейшего представления, как они туда попали. И я ему верю. Вареско мог спокойно подбросить их ему в кромешной темноте. Я не представляю, каким образом профессор может быть замешан в этом деле. Он — известный ученый-археолог с мировым именем, связан с Британским музеем, там его уважают. Насколько мне известно, у него никогда не было больших денег, а те, что у него бывают, он тратит на покупку старых потрепанных книг у букинистов. Нет, он здесь ни при чем. Мне начинает казаться, что мы ошиблись с самого начала и в этом клубе никогда не было никаких наркотиков.

— Вы не правы, Джепп, — вздохнул Пуаро. — Наркотики были. Скажите мне, пожалуйста, кто пытался выйти через потайной ход?

— Значит, так, — начал перечислять Джепп. — Принц Генри из Скандерберга и его конюший. Они только вчера приехали в Англию. Потом Витамиан Эванс, член кабинета министров (как плохо быть министром труда, да еще в правительстве лейбористов. Нужно быть очень осторожным при выборе злачных мест! Никто не имеет ничего против того, что такие места посещают консерваторы. Все считают, что у них достаточно своих денег на эти мероприятия. Когда же замечают лейбориста, то считают, что он развлекается там на деньги налогоплательщиков). И последней была леди Беатриса Уинтер — у нее послезавтра бракосочетание с самодовольным и очень щепетильным молодым герцогом Леоминстерским. Я считаю, что никто из них не мог быть замешанным в деле с наркотиками.

— Вы правы, мой дорогой Джепп, — сказал Пуаро. — И тем не менее смею вас заверить, что наркотики сегодня ночью в «Аду» были, и кто-то унес их оттуда.

— Но кто это сделал? — завопил Джепп. — Кто? Мы обыскали всех и вся.

— Это сделал я, — сказал Пуаро и, не слушая проклятий Джеппа, положил трубку.

В это время зазвонили в дверь. Пуаро открыл. В комнату вплыла графиня Вера Роззакова.

— Если бы я была немного помоложе, мой дорогой друг, — сказала она, — то мой приход сюда в такое время мог бы вас скомпрометировать. Однако я сделала так, как вы написали в своей записке, и вот я здесь. За мной, кажется, шел полицейский, но я думаю, ему лучше поторчать за дверью. Итак, мой друг, что случилось?

Пуаро помог графине снять меховую накидку.

— Зачем вы положили драгоценные камни в карман профессора Лискьярда, графиня? — спросил Пуаро. — Это нечестно — так подводить человека.

Графиня подняла на него удивленные глаза.

— Но я же клала их в ваш карман, мой дорогой Пуаро, — сказала она.

— Как это в мой карман? — настала очередь удивляться Пуаро.

— Но это же было естественно, — сказала графиня. — Я поспешила к столику, за которым обычно вы сидите, но так как света не было, я по ошибке сунула их в карман профессора.

— А почему вы решили сунуть эти изумруды именно в мой карман? — не мог успокоиться Пуаро.

— Мне показалось, — пояснила графиня, — а думать у меня не было времени, что это самый лучший выход.

— Ну, Вера! Ну и находчивая! — восхитился Пуаро. — Вы, как всегда, оригинальны.

— А что мне оставалось делать, мой дорогой Пуаро, — сказала графиня. — Посудите сами. Приходит полиция, гаснет свет (а наше заведение не для слабонервных), и вдруг чья-то рука берет мою сумочку со стола. Сначала я растерялась, а потом схватила ее в руки, но почувствовала, что в сумочке уже лежит что-то твердое. Сунула туда руку и на ощупь определила, что это драгоценные камни. Я сразу же поняла, кто их мне туда положил.

— Ну и кто же? — спросил Пуаро.

— Эта сволочь, — вскипела графиня, — этот оборотень, двуликий Янус, этот сукин сын, Пауль Вареско.

— Ваш компаньон по «Аду»? — уточнил Пуаро.

— Да, да! — продолжала кипятиться графиня. — Это он — хозяин клуба, он оплачивает счета и вложил деньги в постройку клуба. До сих пор я его покрывала, не выдавала. Бог свидетель, я умею держать слово. Но теперь, когда он хотел натравить на меня полицию, — нет, этого я ему не прощу. Я расскажу все, что я о нем знаю.

— Успокойтесь, графиня, — спокойно сказал Пуаро, — и пройдемте в другую комнату.

Он открыл дверь. Комната была маленькой, но сейчас, когда там сидел Цербер, она вообще казалась крошечной. Рядом с ним стоял маленький человек с красным носом.

— Мы прибыли сюда в соответствии с вашими указаниями, хозяин, — доложил маленький мужчина сиплым голосом.

— Дуду! — закричала графиня. — Маленький мой! Как ты здесь оказался?

Цербер бил хвостом по полу, но не двигался с места.

— Позвольте мне, графиня, — громко сказал Пуаро, — представить вам господина Хиггса, специалиста по общению с собаками. Сегодня, во время посещения вашего заведения полицией, он заставил Цербера покинуть «Ад».

— Вы заставили Дуду прийти сюда?! — не поверила графиня, глядя на тщедушную фигуру Хиггса. — Как вам это удалось?

Хиггс отвел глаза в сторону.

— Не при даме будет сказано, — смущенно просипел он, — но есть вещи, против которых не устоит ни один кобель. Пойдет за мной хоть на край света. Вы понимаете, конечно, что с суками этот номер не проходит. С ними нужно действовать иначе.

— Но зачем, — графиня повернулась к Пуаро, — зачем вы его привели сюда?

— Цербер — полицейская собака, — медленно начал Пуаро, — натренированная так, что часами может носить во рту то, что ей положили. Прикажите ему, графиня, выбросить то, что он сейчас держит в пасти.

Графиня повернулась к собаке, произнесла два слова, огромные челюсти Цербера открылись, и на пол упал какой-то сверточек.

Пуаро поднял его. Это был небольшой сверток, завернутый в резиновую ткань красного цвета. Пуаро развязал его. Внутри находился целлофановый пакетик, полный какого-то белого порошка.

— Что это? — спросила графиня.

— Кокаин, — ответил Пуаро. — Такое маленькое количество, но стоит тысячи фунтов и способно погубить тело и душу тысяч людей.

У графини перехватило дыхание.

— И вы думали, что я занимаюсь этим грязным делом! — закричала она. — Клянусь Господом Богом, нет! В прошлом я развлекалась тем, что воровала драгоценности, всякие безделушки, но это не лишало людей жизни, вы понимаете? И что я тогда думала? Я считала, что это несправедливо, когда у одних есть все, а у других — ничего.

— У вас нет права судить других людей, — печально сказал Эркюль Пуаро.

— Но наркотики, — продолжала графиня, — наркотики — никогда. Они же несут несчастье, боль, деградацию воли. И я не имела ни малейшего представления, что моего миленького, моего невинного Дуду используют для этих целей.

— Вы правильно сказали насчет наркотиков, мадам, — вставил слово Хиггс. — Заставлять собаку носить наркотики — это преступление. Я никогда такого не делал и никогда никому не позволял это делать.

— Но скажите, мой друг, — графиня повернулась к Пуаро, — вы мне верите?

— Конечно, графиня, — успокоил ее Пуаро, — я вам верю. Разве я не потратил время, чтобы выявить истинного организатора наркобизнеса? Разве я не совершил одиннадцатый подвиг Геракла и не вывел Цербера из «Ада», чтобы доказать вину истинного преступника? Дело в том, графиня, что я не люблю, когда моим друзьям предъявляют фальшивое обвинение, а наркодельцы так поставили дело, что в случае провала отвечали бы вы. Ведь драгоценные камни были в вашей сумочке, а наркотики — в вашем клубе, и если бы среди полиции нашелся еще один такой умный, как я, и догадался, что самое потайное место в «Аду» — это пасть Цербера, то опять обвинили бы вас, потому что собака принадлежит вам, не так ли? И обвинили бы, несмотря на то что Цербер по доброте вашей душевной подчиняется командам и другого человека, например маленькой Алисы, Алисы Каннингхэм. Вы удивлены, графиня? И напрасно. Она мне не понравилась с самого начала, эта девчонка-психолог с научной степенью и в костюме с большими карманами. Да, графиня, — вздохнул Пуаро, — оказывается, все дело в этих карманах. Обычно женщины очень заботятся о своей внешности. А что мне заявила она: «Главное — это принципы!» И ее принципы — это карманы. Именно они — самое удобное место для хранения наркотиков и драгоценных камней, а обменяться ими во время танцев — сущий пустяк. Но какая уловка! Никто не мог и подозревать эту молодую девушку-психолога в больших роговых очках и с медицинской степенью. Она может доставать наркотики (теперь ей придется сказать, откуда она их получает) и продавать своим богатым клиентам, формируя у них привычку к их употреблению. Это она придумала весь план организации ночного клуба «Ад», финансировала его постройку и предложила вашу кандидатуру на роль «хозяйки» клуба, зная, что вы, графиня, — женщина с уголовным прошлым. Но она презирает Эркюля Пуаро, она считает, что его можно обвести вокруг пальца с ее сказками о гувернантках и нянях. И вот настал час возмездия! Когда выключили свет, я быстро подошел к Церберу и встал рядом и ним. Я услышал, как она приблизилась к Церберу, сказала ему какое-то слово, открыла его пасть и положила что-то туда, а я в это время отрезал небольшими ножничками кусочек материи от ее рукава.

И Пуаро театральным жестом вытащил из кармана кусочек материала.

— Видите? — торжествующе спросил Пуаро. — Материал — твид, из которого сшит костюм Алисы Каннингхэм. И если старший инспектор Скотленд-Ярда Джепп потрудится провести экспертизу ее одежды и этого кусочка материала, то ему не составит большого груда убедиться, что этот кусочек именно от ее костюма.

Минуту или две графиня остолбенело смотрела на Пуаро, потом вдруг запричитала:

— Мой бедный Ники! Для него это будет удар. — Она замолчала. — А может быть, и нет, как вы думаете? — спросила она, повернувшись к Пуаро.

— В Америке так много красивых девушек, — заметил Пуаро.

— А ведь его мать чуть было не угодила в тюрьму, — снова запричитала графиня. — Сидела бы в камере, невинная, среди преступников, остриженная наголо. О! Я вам так признательна, мой дорогой Пуаро.

Она схватила Пуаро в объятия и со своим славянским темпераментом поцеловала его в щеку. Хиггс деликатно отвернулся. Цербер снова начал бить хвостом о пол.

Внезапно раздался звонок в дверь.

— Это Джепп, — сказал Пуаро, освобождаясь от объятий графини.

— Будет лучше, если я пройду в другую комнату, — сказала графиня и выскользнула в другую дверь. Пуаро задумчиво посмотрел ей вслед.

— Хозяин, — встревоженно сказал Хиггс, — посмотрите на себя в зеркало.

Пуаро подошел к зеркалу. На его правой щеке виднелся яркий след от губной помады.

— Если это старший инспектор Джепп из Скотленд-Ярда, — сказал Хиггс, — то мне лучше с ним не встречаться. Что вы хотите, чтобы я сделал с собакой? Куда ее отвести?

— Если я правильно помню классику, — сказал Пуаро, — то Цербер возвращается обратно в ад.

— Как скажете, — сказал Хиггс. — Между прочим, он мне очень понравился, я бы не прочь оставить его у себя, но уж больно он большой и ест как молодой лев. Мне его не прокормить.

— Итак, — сказал Пуаро, — я завершил свой одиннадцатый подвиг и вернул Цербера обратно в «Ад».

VII

Неделю спустя мисс Лемон подошла к патрону.

— Извините, господин Пуаро, — сказала она. — Пришел счет, и я не знаю, нужно ли его оплачивать. Это из цветочного магазина «Леонаро флорес». Красные розы стоимостью одиннадцать фунтов восемь шиллингов шесть пенсов были посланы графине Роззаковой по адресу: Лондон, Тринадцатая Энд-стрит, ночной клуб «Ад».

Щеки Пуаро запылали.

— Все правильно, мисс Лемон, сказал Пуаро. — Счет нужно оплатить. Это небольшое внимание даме по случаю помолвки ее сына с дочерью президента фирмы, в которой он работает в Америке. Какая-то сталелитейная фирма. А красные розы — любимые цветы графини Роззаковой.

— Все это так, — не поняла мисс Лемон, — но уж больно дорого.

— Бывают моменты, мисс Лемон, — философски заметил Пуаро, — когда экономить не следует.

И с этими словами Пуаро, насвистывая какую-то мелодию, чем несказанно удивил мисс Лемон, вышел из комнаты. Мисс Лемон озадаченно смотрела ему вслед. Она даже забыла про свою работу. Все ее женские инстинкты проснулись.

— Господи, Боже мой! — пробормотала она. — Не может быть… В его-то возрасте… Да нет… не может быть.

Яблоки Гесперид[39]

I

Эркюль Пуаро внимательно разглядывал лицо человека, сидевшего перед ним за письменным столом из красного дерева. Пуаро отметил густые брови, упрямый рот, хищную линию подбородка и насквозь пронизывающие собеседника глаза и понял, почему Эмери Пауэр стал большим финансовым дельцом.

Эмери Пауэр считался величайшим знатоком антиквариата. Его знали на разных континентах как большого коллекционера и ценителя шедевров искусства. Каждую покупаемую вещь он всегда щупал своими длинными тонкими пальцами. Его страсть к предметам старины сочеталась с желанием узнать подлинную историю каждой вещи, определить ее историческую ценность. Порой ему недоставало того, что вещь была красивой или уникальной, она должна была еще иметь историческое прошлое.

— В настоящее время, насколько я знаю, — начал Пауэр тихим, но отчетливым голосом, — вы не беретесь ни за какие дела. Но этот случай, я думаю, вас заинтересует, и вы мне поможете.

— Это дело огромной важности? — спросил Пуаро.

— Огромной важности лично для меня, господин Пуаро, — ответил Пауэр и замолчал.

Пуаро застыл в ожидании, склонив голову, как нахохлившийся певчий дрозд.

— Дело касается исчезновения одной уникальной вещи, — продолжал Пауэр через одну-две минуты. — Короче говоря, речь идет о золотом кубке эпохи Возрождения, украшенном драгоценными камнями. По преданию, из этого кубка пил папа Александр Шестой, в миру Родриго Борджа. Иногда он угощал из этого кубка не понравившегося ему гостя. Обычно этот гость, господин Пуаро, умирал.

— Ничего себе угощение, — пробормотал изумленный Пуаро.

— История кубка, — продолжал банкир, — всегда была связана с насилием. Его похищали много раз, а один раз похищение было связано с убийством. Короче говоря, за этим кубком через века тянется кровавый след.

— Похищение кубка вызвано его уникальностью или какой-нибудь еще причиной? — спросил Пуаро.

— Ценность кубка, естественно, огромна, — ответил Пауэр. — Работа выполнена мастерски и со вкусом (говорят, что это произведение знаменитого итальянского мастера Бенвенуто Челлини). Кубок сделан в виде золотого дерева с изумрудными яблоками, — продолжал Эмери Пауэр. — Дерево обвивает змея…

— Вы сказали, «с изумрудными яблоками»? — переспросил Пуаро, а его глазах мелькнул неподдельный интерес.

— Да, — ответил Пауэр, — яблоки, изготовленные из изумрудов, особенно хороши, да и рубиновые глаза змеи тоже, но главная ценность этого кубка — в его истории. В тысяча девятьсот двадцать девятом году его выставил на продажу последний владелец кубка маркиз ди Сан Вератрино. На аукционе коллекционеры сражались за кубок довольно долго, но мне удалось приобрести его за круглую сумму в тридцать тысяч фунтов (по курсу, существовавшему в то время).

— Великолепная сумма! — произнес Пуаро, его брови поднялись в изумлении. — Маркизу ди Сан Вератрино крупно повезло.

— Когда я хочу приобрести вещь, которая мне понравилась, господин Пуаро, цена меня не останавливает, — заметил банкир, недовольный реакцией Пуаро.

— Вы, вероятно, знаете испанскую поговорку: «Берите то, что вам нравится, но платите», — сказал Господь».

Пауэр нахмурил брови, в глазах появились искорки гнева.

— По всему видно, вы стали большим философом, господин Пуаро, — холодно заметил он.

— Я приблизился к возрасту, когда начинают одолевать философские раздумья, — заметил Пуаро.

— Это я успел заметить, — все еще сердито сказал Пауэр, — но философские раздумья не вернут мне кубок.

— Вы уверены в этом? — спокойно, не обращая внимания на его тон, спросил Пуаро.

— В данной ситуации необходимо действовать, а не философствовать, — удрученно сказал коллекционер.

Пуаро неопределенно покачал головой.

— Многие люди так думали и глубоко ошибались, — сказал он. — Но я прошу прощения, господин Пауэр, мы несколько отвлеклись от темы. Вы сказали, что приобрели этот кубок у маркиза ди Сан Вератрино на аукционе в тысяча девятьсот двадцать девятом году и стали его владельцем.

— Все правильно, господин Пуаро, кроме одного: подлинным владельцем кубка я не стал, так как он был похищен накануне того дня, когда должен был перейти в мою коллекцию.

— Как это случилось? — удивился Пуаро.

— В ночь после аукциона в замок маркиза проникли воры и украли около десяти уникальных вещей, среди которых был кубок.

— Что было предпринято в этой связи полицией? — спросил Пуаро.

— Полиция сразу же начала расследование и установила, что ограбление было совершено группой международных преступников. Двое из них, француз Дублей и итальянец Риковетти, были пойманы сразу же и осуждены, часть похищенного была найдена в их квартирах.

— Но среди найденных вещей кубка не оказалось? — догадался Пуаро.

— Да, — подтвердил Пауэр, — среди найденных вещей кубка не оказалось. По сведениям полиции, в ограблении участвовали трое. Двоих я уже назвал, а третим был ирландец Патрик Касей.

Пауэр замолчал, что-то вспоминая.

— Патрик Касей, — продолжал он, — считался вором-домушником международного класса. Именно он забрался в замок маркиза и похитил все украденные вещи. Француз Дублей был мозговым центром группы: он планировал, разрабатывал и организовывал все преступления, а Риковетти был водителем и ждал внизу с машиной, пока ему спустят вещи.

— А украденные вещи? — спросил Пуаро. — Они были разделены на три части?

— Возможно, — ответил Пауэр. — Примечателен один факт: вещи, найденные у преступников, были самыми малоценными из всего списка похищенных вещей. Вполне вероятно, что остальные вещи были поспешно вывезены контрабандой из страны.

— А тот третий грабитель? Касей? — спросил Пуаро. — Он был пойман и наказан?

— Да, он был наказан, — ответил банкир, — но не в том смысле, какой вы имеете в виду. Он был уже пожилым человеком, мускулы его были не такими сильными, как раньше. Две недели спустя он упал с четвертого этажа дома и разбился насмерть.

— Где это произошло?

— В Париже, — ответил Пауэр. — Он пытался ограбить дом одного миллионера, банкира Дувауглиера.

— И с тех пор никто не видел кубок? — уточнил Пуаро.

— Никто.

— Никто никогда не выставлял его на продажу?

— Насколько я знаю, нет. Дело в том, что кроме полиции этим делом занималось несколько детективных агентств, но безуспешно.

— А как же деньги, которые вы уплатили за кубок на аукционе? — спросил Пуаро. — Вам их вернули?

— Маркиз, человек очень щепетильный в вопросах этики, предложил мне забрать деньги, так как кубок был похищен из его дома.

— Но вы отказались?

— Да.

— Почему?

— Скажем, по той простой причине, что я хотел бы его вернуть в свою коллекцию, — твердо и решительно произнес Пауэр.

— Вы хотите сказать, что если бы вы приняли предложение маркиза, то в случае возвращения кубка он снова принадлежал бы ему?

— Точно.

— Почему вы решили поступить именно так? — недоуменно спросил Пуаро.

— По очень простой причине, господин Пуаро, — улыбнулся Пауэр. — Я вижу, вы и сами уже поняли. Я думал, что я знаю, у кого находится этот кубок.

— Интересно! И у кого же?

— У сэра Рубена Розенталя. В то время он был не только моим соперником на аукционах, но и противником во многих финансовых сделках. В одних выиграл я, в других — он, но общий итог был в мою пользу. Наша борьба достигла апогея на аукционе, где был выставлен тот самый злополучный кубок. Каждый из нас хотел заполучить его. Это был вопрос чести, и наши представители сражались долго.

— И вашему представителю удалось победить?

— Не совсем так, — гордо улыбнулся Пауэр. — Я принял меры предосторожности и посадил в зал второго агента, которого никто не знал в лицо и который приехал специально по моему вызову из Парижа. Ни мой представитель, ни представитель Розенталя не могли уступить друг другу, но третьей стороне, да еще в конце аукциона, — это совсем другое дело. И, как видите, — самодовольно закончил Пауэр, — эта предосторожность оказалась не излишней.

— Короче говоря, был проделан маленький трюк, — подвел итог Пуаро.

— Точно.

— Который удался и который сразу же был разгадан Рубеном Розенталем? — закончил Пуаро.

Пауэр улыбнулся. Это была улыбка победителя.

— Я, кажется, понял вашу мысль, господин Пауэр, — сказал Пуаро. — Вы хотите сказать, что сэр Рубен, дабы не быть побежденным, устроил похищение кубка.

— О нет, нет!.. — замахал рукой Пауэр. — Не думаю, что он на это способен. Вскоре после похищения моего кубка сэр Рубен приобрел какой-то кубок эпохи Возрождения, происхождение которого не было установлено.

— Но описание которого вызвало подозрения у полиции? — спросил Пуаро.

— Кубок ни разу не выставлялся для открытого обозрения, — заметил Пауэр.

— Вы считаете, что сэр Рубен был доволен тем, что он владеет кубком эпохи Возрождения, а у вас его нет? — уточнил Пауро.

— Да, — согласился Пауэр. — Более того, господин Пуаро, если бы я согласился с предложением маркиза о возврате денег, то сэр Рубен мог за моей спиной договориться с маркизом о продаже найденного кубка ему.

Он немного помолчал, а потом добавил:

— Оставаясь законным владельцем этого шедевра, я имел все основания и возможность вернуть его.

— Вы хотите сказать, — прямо в лоб задал вопрос Пуаро, — что вы могли бы организовать похищение кубка из коллекции сэра Рубена?

— Не похищение, господин Пуаро, — возразил Пауэр. — Нет. Я просто вернул бы свою собственность.

— Но вам это не удалось?

— Только по одной простой причине, господин Пуаро. Мой кубок никогда не был в коллекции сэра Рубена.

— Но откуда вам это известно?

— От самого сэра Рубена, — откровенно признался Пауэр. — Не так давно наши интересы пересеклись в одном нефтяном бизнесе. Мы были союзниками, а не врагами. Я вызвал его на откровенный разговор, и он клятвенно заверил меня, что мой кубок никогда не попадал ему в руки.

— И вы ему поверили?

— Да.

— И все эти десять лет, — задумчиво сказал Пуаро, — вы шли по неверному следу?

— Да, — горько согласился коллекционер. — Вы совершенно правы. Я шел именно по ложному следу.

— И сейчас, — подвел итог Пуаро, — нужно начинать все с начала.

Пауэр согласно кивнул головой.

— А что вы хотите от меня? — спросил Пуаро. — Чтобы я, как собака-ищейка, шел по старому слабому запаху — очень слабому?

— Если бы дело было простым, сухо заметил Пауэр, — я бы за вами не посылал. Конечно, лукаво произнес он, — если вы считаете невозможным…

Он подобрал очень верную фразу.

— Я не признаю слово «невозможное», господин Пауэр, — перебил его возмущенный Пуаро. — Для меня нет невозможного. Я берусь за дело только в одном случае — если оно интересует меня.

Эмери Пауэр улыбнулся.

— Насколько я могу судить, господин Пуаро, — сказал он, — это дело вас заинтересовало. Назовите ваш гонорар.

Маленький человек внимательно посмотрел на большого человека.

— Вы так страстно желаете вернуть этот кубок, господин Пауэр? — спросил Пуаро. — Что-то не очень верится.

— Считайте, господин Пуаро, — заметил Пауэр, — что я, как и вы, не люблю проигрывать.

Пуаро покачал головой.

— Хорошо, — сказал он. — Будем считать так. Я вас понял…

II

— Вы сказали «кубок Вератрино», господин Пуаро? — удивленно переспросил инспектор полиции Уагстаф. — Да, конечно же, я хорошо помню это дело. Я принимал участие в его расследовании. Я немного говорю по-итальянски, и поэтому мне поручали допрашивать Риковетти. Однако кубок так и не был найден, и это очень странно. А вам это не кажется странным, господин Пуаро?

— А что вы сами думаете об этом, инспектор? — не отвечая прямо на вопрос, спросил Пуаро. — Его не могли продать?

— Сомневаюсь, — инспектор покачал головой, — хотя теоретически это возможно… Нет, я считаю, что объяснение очень простое. Вся группа поймана, но единственный человек, который знал, где находится кубок, — мертв.

— Вы имеете в виду Патрика Кассея? — уточнил Пуаро.

— Да, — ответил инспектор. — Он мог спрятать его где-то в Италии или вывезти контрабандой из страны. Но где бы кубок ни находился, об этом знал только он.

— Звучит довольно романтично, — вздохнул Пуаро. — Почти как в той истории о бюсте Наполеона, когда жемчужины были спрятаны в гипсовой скульптуре Наполеона. Но там были драгоценности, а тут большая, тяжелая золотая чаша. Такую не так-то легко спрятать.

— Не знаю, не знаю, — задумчиво произнес инспектор. — Может быть, вы и нравы, господин Пуаро, хотя спрятать можно. Скажем, в тайнике под полом.

— У Патрика Кассея была семья? — спросил Пуаро.

— Да, — ответил инспектор, — жена и двое взрослых детей, сын и дочь. Жена долго болела туберкулезом. Честная женщина, и до самой смерти сожалела о том образе жизни, который вел ее муж. Она была набожной женщиной, фанатичной католичкой, и поэтому не могла уйти от мужа. Она умерла несколько лет назад. Дочь Кассея пошла в мать — стала монахиней, а сын — в отца, пройдоха из пройдох, стал бизнесменом. Последнее, что я о нем слышал, — он уехал в Америку.

Пуаро сделал запись в своем дневнике: «Америка».

— Может ли сын Кассея знать о тайнике? — поинтересовался Пуаро.

— Сомневаюсь, — ответил инспектор. — Вполне возможно, что кубок уже попал к какому-то скупщику краденого.

Пуаро задумался.

— А как вы считаете, инспектор, — спросил Пуаро, — не могли ли его переплавить в слиток?

Инспектор ответил не задумываясь:

— Я допускаю это, хотя и сомневаюсь, так как все знают, что сам кубок представляет собой большую ценность, и любой коллекционер посчитал бы за честь, несмотря на риск, иметь его в своей коллекции и заплатил бы большие деньги. Иногда мне кажется, что все эти коллекционеры не от мира сего… Они готовы даже на подлость ради пополнения своей коллекции.

— А как вы думаете, инспектор, — продолжал спрашивать Пуаро, — сэр Рубен Розенталь способен, как вы выразились, «на подлость»?

— А как же! — удивился инспектор. — Если дело касается пополнения его коллекции, он готов на все.

— А что известно о других членах преступной группы? — спросил Пуаро.

— Риковетти и Дублей получили длительные сроки заключения и, по моим подсчетам, сейчас должны освободиться.

— Дублей — француз, не так ли, инспектор? — спросил Пуаро.

— Да, он был их мозговым центром.

— А еще кто-нибудь был связан с этой преступной группой? — поинтересовался Пуаро.

— Была еще какая-то девушка по кличке Красная Кэт, — вспомнил инспектор. — Она была хозяйкой квартиры, где собиралась вся преступная группа. Была наводчицей и собирала всю необходимую информацию о месте ограбления: сколько слуг, где они располагаются, как запираются двери и так далее. Она уехала в Австралию, когда все члены банды были схвачены.

— Кто-нибудь еще? — продолжал расспрашивать Пуаро.

— Подозревался еще один парень по кличке «Югослав», — проверив свои старые записи, сказал инспектор. — Он торговый агент в Стамбуле, торгует там недвижимостью, хотя содержит магазин в Париже. Против него не было никаких улик, он очень осторожный.

Пуаро заглянул в свой дневник и тяжело вздохнул. В нем было написано: Америка, Австралия, Италия, Франция, Турция…

— Наброшу-ка я пояс да на стан Земли! — с пафосом произнес Пуаро.

— Простите, господин Пуаро, я не понял, что вы сказали? — спросил инспектор Уагстаф.

— Я сказал, инспектор, — объяснил Пуаро, — что у меня впереди кругосветное путешествие.

III

У Пуаро была давняя привычка обсуждать дела со своим преданным слугой и помощником Джорджем. Во время разговора с ним Пуаро высказывал какие-то свои мысли, наблюдения, размышления, Джордж реагировал с присущей ему прямотой и смекалкой, которую он приобрел, беседуя с Пуаро как джентльмен с джентльменом.

— Если бы вам, Джордж, пришлось проводить расследование одновременно в пяти частях света, что бы вы предприняли? — начал беседу Пуаро.

— Летайте самолетами, — с присущим ему юмором сказал Джордж, — это самый быстрый способ передвижения, сэр!

— А что бы сделал в данной ситуации Геракл? — спросил Пуаро.

— Вы имеете в виду знаменитого гонщика-велосипедиста, сэр? — спросил Джордж.

— Что сделал бы на моем месте Геракл? — не отвечая на вопрос, переспросил Пуаро. И сам же ответил: — Он должен получить необходимую ему информацию либо от титана Прометея, либо от вещего морского старца Нерея.

— В самом деле, сэр? — как всегда, невозмутимо сказал Джордж. — Я никогда не слыхал о джентльменах с такими именами. Или это названия бюро путешествий, сэр?

А Пуаро, опять игнорируя вопрос Джорджа и наслаждаясь тембром своего голоса, вел монолог:

— Мой клиент, Эмери Пауэр, признает только одно — действие. Но тратить энергию впустую — это не мой принцип. В жизни, мой дорогой Джордж, есть золотое правило: «Никогда не делай сам того, что другие могут сделать за тебя».

Пуаро замолчал и выдержал паузу.

— Особенно, — закончил Пуаро свой монолог, — когда расходы не лимитированы.

Он взял с полки справочник, открыл его на букве «Д» и начал просматривать раздел «Детективные агентства».

— Современные Прометеи, — пробормотал Пуаро. — А сейчас, дорогой Джордж, найдите и выпишите мне, пожалуйста, адреса следующих детективных агентств: «Ханкертон», Нью-Йорк, «Ладен и Бошер», Сидней, «Джиованни Мецци», Рим, «Роже и Франконар», Париж.

Подождав, пока Джордж выпишет все это на отдельный листок, Пуаро неожиданно сказал:

— А теперь, дорогой Джордж, не будете ли вы так любезны посмотреть расписание поездов на Ливерпуль.

— Вы собираетесь в Ливерпуль, сэр? — невозмутимо спросил Джордж.

— Боюсь, что придется, Джордж, ехать не только в Ливерпуль, но и намного дальше. Но это потом.

IV

Три месяца спустя Пуаро стоял на скале на побережье Атлантического океана. Тишину нарушали только шум прибоя и громкие крики озорных чаек. Воздух был влажным и нежным.

У Пуаро, как у каждого человека, приехавшего в Айнишгоулен в первый раз, создалось впечатление, что он оказался на краю света. Никогда в жизни он еще не ощущал такого одиночества и оторванности от всего остального мира.

Природа была прекрасна, и в самом ощущении одиночества и оторванности от всего остального мира было что-то возвышенное, неземное.

Сюда, на крайний запад Ирландии, никогда не ступала нога римского легионера, сюда не прокладывались широкие автомагистрали. Это была земля, где здравый смысл и правильный образ жизни были несовместимы.

Пуаро посмотрел на носки своих кожаных туфель и вздохнул. Он почувствовал себя жалким и одиноким. Образ жизни, который он вел раньше, здесь не подходил.

Он внимательно осмотрел береговую линию океана до самого горизонта. Где-то поблизости находились острова Блаженства и Земля Юности.

— Яблоня, шелестящая золотыми листьями… — пробормотал, как во сне, Пуаро и, придя в себя, снова стал самим собой. Он опять вошел в гармонию с природой и реальной жизнью.

Неожиданно он услыхал звон колоколов, и это напомнило ему о днях его юности.

Он поспешил вдоль берега и вскоре увидел, что на скале неподалеку стоит монастырь, окруженный высоким каменным забором с тяжелыми дубовыми воротами.

Пуаро подошел к воротам и постучал. За забором послышалась какая-то возня, но ворота не открылись. Тогда он осторожно дернул за прикрепленную к двери цепь, и где-то в глубине двора звякнул колокольчик.

Спустя несколько минут открылось небольшое окошко в воротах и показалось чье-то встревоженное лицо. На верхней губе были видны пробивавшиеся усики, хотя и прозвучал грубый женский голос.

— Что нужно? — спросил голос.

— Это монастырь Святой Марии и всех ангелов? — спросил Пуаро.

— А что еще это может быть? — резко ответил все тот же голос, прозвучавший как рык дракона.

— Я хотел бы поговорить с матушкой настоятельницей, — не обращая внимания на грубость, сказал Пуаро.

Через несколько минут небольшая калитка в воротах открылась, и Пуаро вошел во двор монастыря. Его провели комнату для посетителей.

Вскоре в комнату вошла монахиня. Так как Пуаро в детстве посещал католическую церковь, он почувствовал благоговение.

— Прошу прощения за мое вторжение в вашу обитель, матушка, — извинился Пуаро, — но у вас есть монахиня, которая в миру носила имя Кэт Кассей?

— Да, — ответила мать настоятельница, — в монашестве сестра Мери Урсула.

— Произошла трагическая ошибка, — сказал Пуаро, — которую необходимо исправить, и это может сделать сестра Мери Урсула.

Мать настоятельница покачала головой.

— Сестра Мери Урсула ничем не сможет вам помочь, — с сожалением и печалью в голосе сказала мать настоятельница.

— Но, матушка, — возразил Пуаро, — уверяю вас…

Он замолчал, увидев каменное лица матери настоятельницы.

— Сестра Мери Урсула не сможет вам помочь, — тихо повторила мать настоятельница. — Она умерла два месяца тому назад.

V

Прислонившись к стене, Пуаро сидел в баре гостиницы «Джимми Донован», где он остановился на несколько дней. Гостиница не соответствовала его понятию о приличном отеле. Кровать, на которой он спал, была сломана, оба окна — разбиты, поэтому свежий ветер с моря гулял по комнате. Вода была чуть теплой, а еда, которую он заказывал, вызывала постоянное урчание в животе.

Кроме Пуаро в баре находились еще пять мужчин, которые разговаривали о политике. До Пуаро долетали обрывки разговора, и он не мог понять, о чем они спорили. Да ему это было глубоко безразлично.

На какое-то время он задумался, когда же пришел в себя, то увидел, что рядом за его столиком сидит один из тех мужчин. Пуаро сразу же заметил, что этот человек отличается от остальных в лучшую сторону: он походил на горожанина.

— Вот что я вам скажу, сэр, — возмущенно начал мужчина, — у Прайда, которого вел Пичина, не было шансов… даже дойти до финиша. Примите мой совет, сэр. Все должны меня слушать. Вы знаете, кто я, сэр? Меня зовут Атлас. Атлас из Дублина, сэр. Весь сезон я помогаю людям выигрывать на скачках. Разве не я угадал победу Герл, на которой шел Ларри? Все, кто поставил на них, выиграли один к двадцати пяти… Понимаете, сэр, один к двадцати пяти. Слушайте Атласа, и вы всегда будете в выигрыше.

Некоторое время Пуаро слушал его вполуха, потом вдруг его осенило.

— Господи! — воскликнул он. — Да это же знамение Божье.

VI

Двумя часами позже Пуаро и его новый друг уже шагали по берегу моря, повторяя дневной маршрут Пуаро. Луна, время от времени выглядывая из-за облаков, освещала им путь. Пуаро прихрамывал. Он вспомнил вдруг, что в гостинице у него есть другая пара туфель, более удобная для прогулок по камням, которые Джордж, его слуга и помощник, называл «прекрасной парой мокасин».

Тогда в гостинице Пуаро с ходу отверг саму идею хождения в «мокасинах», а сейчас, шагая по крутой каменной тропинке и прихрамывая, он понял, что иногда все же следует прислушиваться к разумным советам других.

— Я думаю, сэр, Господь не одобрил бы мой поступок, — неожиданно сказал попутчик Пуаро и спросил: — Большой грех будет, сэр, если я сделаю то, что вы меня просите? Господь Бог на меня за это не разгневается?

На что Пуаро ответил:

— Господь хочет, чтобы вы возвратили Цезарю то, что ему принадлежит по закону.

Они подошли к каменному забору монастыря. Атлас приготовился выполнить то, о чем его просил Пуаро, как вдруг из его горла раздался низкий и протяжный стон.

— Спокойно, Атлас, спокойно, — сказал Пуаро. — В данный момент вы на своих плечах ощущаете вес Эркюля Пуаро, а не всей Земли.

VII

Атлас разглядывал врученные ему Пуаро за ночные труды две пятифунтовые банкноты.

— Может быть, — мечтательно и с надеждою сказал он, — утром я и не вспомню, как я заработал эти деньги, и мне не нужно будет беседовать с отцом О'Рейли.

— Забудьте на сегодня об этом, мой друг! — успокоил его Пуаро. — А завтра у вас будет весь мир в кармане.

— А как я их истрачу? — озабоченно бормотал Атлас. — Может быть, мне пойти на скачки и поставить на Уоркинг Лэд? Она хорошая лошадь… А может быть, на Шейлу Боун? Держу пари, я выиграю семь к одному.

Пуаро молча слушал Атласа.

— Мне почудилось, — обратился вдруг Атлас к Пуаро, — или вы и в самом деле произнесли имя Геракла, сэр? На скачках есть такая лошадь. Она стартует в три тридцать по местному времени. Может быть, мне поставить на нее, сэр?

— Я советую вам, мой друг, поставить все свои деньги завтра на Геракла, — с пафосом сказал Пуаро. — Примите мой совет. Геракл никогда не проигрывает.

На следующий день для всех стало большой сенсацией, когда мужчина по имени Атлас, поставив на заезд, где шла лошадь по кличке Геракл с наездником Росслином, в соотношении один к шестидесяти сорвал большой куш.

VIII

Спокойно, стараясь не шелестеть бумагой, Пуаро начал разворачивать принесенный им сверток. Снял сначала верхнюю упаковку, затем бумагу, и на письменном столе из красного дерева в кабинете Эмери Пауэра появился сверкающий золотой кубок со змеей, сделанной из драгоценных камней, обвивающей яблоню с яблоками, изготовленными из изумрудов.

У финансиста от удивления отвисла челюсть.

— Я вас поздравляю, господин Пуаро, — сказал он, придя в себя от удивления.

Пуаро поклонился.

Пауэр протянул руку к кубку, потрогал голову змеи и яблоки.

— Мой! — наконец выдохнул он.

— Ваш, — согласился Пуаро.

Пауэр тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла.

— Где вы его нашли? — деловым тоном начал он.

— На алтаре в женском монастыре, — ответил Пуаро.

Пауэр непонимающе уставился на Пуаро.

— Дочь Патрика Кассея была монахиней, — объяснил Пуаро. — Она была с отцом в последние минуты его жизни. Кэт — простая необразованная девушка, но преданная дочь. Кубок был спрятан в доме отца в Ливерпуле, и она взяла его с собой в монастырь, чтобы хоть как-то искупить грехи отца. Кубок был поставлен на алтарь, чтобы он служил Богу. Не думаю, чтобы монахини знали его ценность. Они считали его фамильной реликвией семьи Кассей.

— Невероятная история! — сказал изумленный Пауэр. — Что подсказало вам мысль поехать туда? Интуиция?

— Вероятно, — пожал плечами Пуаро, — но я действовал методом исключения. Меня поразил тот факт, что не было ни одной попытки избавиться от кубка. И потом, — добавил Пуаро, — я предположил, что кубок может находиться в таком месте, где его ценность неизвестна. Я вспомнил, что дочь Патрика Кассея была монахиней.

— Еще раз поздравляю вас, господин Пуаро, с блестящей работой, — сердечно сказал Пауэр и достал чековую книжку. — Назовите, пожалуйста, сумму вашего вознаграждения, и я сейчас же выпишу чек.

— Никакого вознаграждения не нужно, — сказал Пуаро.

— Что вы имеете в виду? — удивился Пауэр.

— Когда вы были ребенком, господин Пауэр, — сказал Пуаро, — вам, вероятно, читали волшебные сказки? В них обычно король говорит: «Назови любое свое желание, и я исполню его».

— Так вам все же что-то нужно? Говорите.

— Да, нужно, но не деньги. У меня есть просьба.

— Да? Вам нужен совет, как сыграть на бирже?

— Нет! Это ведь тоже деньги, только в другой форме. Моя просьба простая.

— Я вас слушаю, — заинтригованно произнес Пауэр.

Пуаро взял массивный золотой кубок в руки.

— Отправьте его обратно в монастырь!

Последовала пауза.

— Вы что, господин Пуаро? — растерялся Пауэр. — Спятили? Белены объелись?

— Ничего подобного, господин Пауэр, — ответил Пуаро. — Посмотрите сюда.

Пуаро взял кубок и нажал потайную пружину в пасти змеи, сделанную в виде ее жала. Пружина щелкнула, и на дне кубка открылась небольшая ниша.

— Видите, господин Пауэр? — спросил Пуаро. — Когда-то римский папа, как вы сами мне рассказывали, пользовался этим кубком, чтобы, по вашим словам, избавляться от неугодных ему гостей. Через эту нишу спрятанный на дне яд попадал в напиток. Вы же сами сказали, что история кубка связана со злом. Насилие, кровь и проклятие всюду следуют за кубком. Не исключено, что проклятие перейдет на вас.

— Предрассудки! — бросил Пауэр.

— Возможно, — согласился Пуаро. — Но почему вы так настойчиво старались приобрести эту вещь? Я не думаю, что из-за ее красоты или ценности. В вашей коллекции есть сотни, тысячи экспонатов гораздо красивее и уникальнее. Вы сказали как-то, — продолжал Пуаро, — что не любите проигрывать. Сейчас вы выиграли. Кубок у вас. Почему бы вам… не совершить великодушный поступок. Возвратите кубок туда, где он покоился в мире целых десять лет. Он принадлежал церкви, пусть церковь и пользуется им. Позвольте ему чинно и благородно стоять на алтаре и очищать души кающихся грешников.

Пуаро какое-то время помолчал.

— Позвольте мне описать то место, где я его нашел, — снова начал он. — В саду мира, находящемся за западным морем, куда ведет тропа через забытый рай юности и всемирной красоты.

В нескольких словах Пуаро описал место, где был расположен монастырь.

Эмери Пауэр слушал его, закрыв глаза руками.

— Я родился в тех местах на западном берегу Ирландии, — сказал он. — Мальчиком я уехал оттуда в Америку.

— Я это знаю, — тихо сказал Пуаро.

Постепенно Пауэр пришел в себя, выпрямился в кресле. Мечтательность исчезла из его глаз. На губах появилась улыбка.

— Вы странный человек, господин Пуаро, — сказал он, — но вы меня убедили. Делайте как знаете. Отправьте кубок в монастырь как мой персональный дар. Неплохое пожертвование в тридцать тысяч фунтов. А что я получу взамен?

— Монахини будут молиться за спасение вашей души, — мрачно изрек Пуаро.

Пауэр улыбнулся странной хищной улыбкой.

— А ведь это вложение капитала! — воскликнул он. — Пожалуй, даже самое лучшее из всех, которые я когда-либо делал.

IX

В маленькой комнатке для посетителей монастыря Пуаро беседовал с матушкой настоятельницей. Он уже вручил ей кубок от имени Пауэра.

— Скажите ему, — заверила она, — что мы всегда будем за него молиться.

— Он очень нуждается в ваших молитвах, — ответил Пуаро.

— Он что — несчастный?

— Такой несчастный, что он даже не знает, что такое счастье, и такой счастливый, что даже не знает, что он несчастен.

— А… — протянула мать настоятельница. — Богатый человек.

Пуаро не сказал ничего, потому что этой фразой она выразила все.

1

Hercule — Геркулес, Геракл (фр.).

(обратно)

2

Blanche — белый (фр.)

(обратно)

3

Patience — терпение (англ.).

(обратно)

4

Быстрая, как огонь (греч.).

(обратно)

5

Брат знаменитого сыщика Шерлока Холмса.

(обратно)

6

Хитон, посланный Гераклу его женой Деянирой, был пропитан ядовитой кровью кентавра Несса, убитого Гераклом за посягательство на его жену. Этот хитон стал причиной смерти Геракла.

(обратно)

7

Свой первый подвиг Геракл совершает, убив Немейского льва. Этот лев, порожденный Орфом и Ехидной, был чудовищной величины. Он жил около города Немей и опустошал его окрестности. Геракл оглушил льва ударом своей палицы и задушил.

(обратно)

8

Уормвуд-Скраббс — лондонская тюрьма для совершивших преступление впервые.

(обратно)

9

Холлоувей — самая большая тюрьма в Лондоне (осн. в 1883 г.)

(обратно)

10

Геракл совершает свой второй подвиг, убивая Лернейскую гидру, чудовище с телом змеи и девятью головами, порожденную Тифоном и Ехидной. Геракл палицей сбивал гидре головы, а его помощник прижигал ей шеи, чтобы не выросли другие.

(обратно)

11

Геракл совершает свой третий подвиг, поймав керинейскую лань, вытаптывавшую засеянные поля. Эта лань с золотыми рогами и медными ногами была послана богиней Артемидой в наказание людям. Геракл ранил ее стрелой в ногу, только тогда ему удалось ее поймать и отнести в Микены.

(обратно)

12

Аркадия — в античной мифологии райская страна с патриархальной простотой нравов (переносное — счастливая страна).

(обратно)

13

Дебюсси Клод (1862–1918) — французский композитор, основатель музыкального импрессионизма.

(обратно)

14

Вирсавия — в библейской мифологии одна из жен царя Давида, мать царя Соломона.

(обратно)

15

Геракл совершает свой четвертый подвиг, поймав эриманфского кабана, обладавшего чудовищной силой, который жил на горе Эриманф и опустошал окрестности города Псофиса. Он не давал пощады и людям, убивая их своими огромными клыками. Геракл поймал его, загнав в глубокий снег, и отнес связанным в Микены.

(обратно)

16

Гелиограф — светосигнальный прибор для связи между войсками, работающий зеркалами, отражающими солнечные лучи на большие расстояния.

(обратно)

17

Геракл совершает свой пятый подвиг, очистив в один- день от навоза весь скотный двор царя Авгия. Многочисленны были стада Авгия. Геракл предложил Авгию очистить в один день весь его громадный скотный двор, если тот согласится отдать ему десятую часть своих стад. Авгий согласился. Геракл сломал с двух противоположных сторон стену, окружавшую скотный двор, и отвел в него воду двух рек. Вода в один день унесла весь навоз со скотного двора, а Геракл опять сложил стены.

(обратно)

18

Болдуин Стенли — премьер-министр Великобритании в 1923–1924, 1924–1929, 1935–1937 гг.

(обратно)

19

Чемберлен Невилл — премьер-министр Великобритании в 1937–1940 гг.

(обратно)

20

Нимфоманка — женщина с болезненно повышенной половой возбудимостью.

(обратно)

21

Геракл совершает свой шестой подвиг, перебив стимфалийских птиц с острыми железными перьями. Почти в пустыню обратили они окрестности города Стимфала, нападая на животных и людей и разрывая их своими медными когтями и клювами. Взойдя на холм, возле которого гнездились птицы, Геракл вспугнул их медными трещотками. Птицы громадной стаей взлетели вверх и стали в ужасе кружиться над ним. Схватил свой лук Геракл и стал разить одну птицу за другой своими смертоносными стрелами. В страхе взвились за облака стимфалийские птицы и улетели далеко и больше никогда не возвращались в окрестности Стимфала.

(обратно)

22

Геракл совершает свой седьмой подвиг, доставив в Микены критского быка, посланного Посейдоном царю Крита Миносу, сыну Европы. Минос должен был принести его в жертву Посейдону, но, пожалев такого прекрасного быка, он приносит в жертву другого, из своего стада. Посейдон разгневался на Миноса и наслал бешенство на подаренного быка. По всему острову носилось разъяренное животное, уничтожая все на своем пути. Но Гераклу удалось поймать его и укротить.

(обратно)

23

Геракл совершает свой восьмой подвиг, доставив в Микены по поручению царя Эврисфея дивной красоты и силы коней царя Диомеда. Эти кони были прикованы железными цепями в стойлах, так как никакие путы не могли удержать их. Царь Диомед кормил этих коней человеческим мясом. Он бросил им на съедение всех чужеземцев, попавших в его город. Геракл завладел конями Диомеда и привел их к Эврисфею, а тот приказал выпустить их на волю. Кони убежали в горы, покрытые густым лесом, и были там растерзаны дикими зверями.

(обратно)

24

Patience — терпение, терпеливость (англ.).

(обратно)

25

Grace — грация, изящество (англ.).

(обратно)

26

Геракл совершает свой девятый подвиг, добыв для дочери царя Эврисфея, Адметы, пояс царицы Ипполиты. Этот пояс подарил Ипполите бог войны Apec, и она носила его как знак своей власти над всеми амазонками. После долгих странствий Геракл добыл пояс Ипполиты и принес его в Микены.

(обратно)

27

Каноник — в католической и англиканской церквах — член совета (из духовных лиц) при епископе.

(обратно)

28

Геракл совершает свой десятый подвиг, пригнав в Микены стадо коров великана Гериона, сына Хрисаора и океаниды Каллирои. Герион был чудовищным великаном: он имел три туловища, три головы, шесть рук и шесть ног. Тремя щитами прикрывался он во время боя, три громадных копья бросал он сразу в противника. Но поразил Геракл Гериона своей всесокрушающей палицей, и бездыханным упал на землю трехтелый великан. Геракл пригнал стадо в Микены.

(обратно)

29

Акр — мера земельной площади, равная 4047 кв. м.

(обратно)

30

Один — верховный бог в скандинавской мифологии.

(обратно)

31

Иегова — неправильное от Яхве — Бог в иудаизме.

(обратно)

32

Геракл совершил одиннадцатый подвиг, спустившись в подземное царство Аида и приведя царю Эврисфею стража подземного царства, ужасного пса Цербера. Три головы было у Цербера, на шее у него извивались змеи, хвост оканчивался головой дракона с громадной пастью.

Привел Геракл Цербера в Микены, но царь Эврисфей, придя в ужас от вида Цербера, молил Геракла отправить пса обратно в царство Аида, что Геракл и сделал: вернул Аиду его стража.

(обратно)

33

Осирис — в египетской мифологии бог умирающей и воскресающей природы.

(обратно)

34

Исида — супруга Осириса, олицетворение супружеской верности и материнства; богиня плодородия, воды и ветра, волшебства, мореплавания, охранительница умерших. Изображалась женщиной С головой или рогами коровы.

(обратно)

35

Мейфер — фешенебельный район Лондона.

(обратно)

36

Апаш — бандит.

(обратно)

37

Хаммурапи — царь Вавилонии в 1792–1750 гг. до н. э.

(обратно)

38

Шумер — древняя страна в Южном Двуречье (юг современного Ирака), 3000 лет до н. э.

(обратно)

39

Геракл совершил свой последний, двенадцатый подвиг, доставив царю Эврисфею три золотых яблока из сада титана Атласа, который держит на плечах небесный свод. За этим садом смотрели дочери Атласа Геспериды. Яблоки росли на золотом дереве, выращенном богиней земли Геей в подарок Гере в день ее свадьбы с Зевсом.

Труден был путь Геракла, но в конце концов получил он эти три золотых яблока и принес царю Эврисфею.

(обратно)

Оглавление

СВЕРКАЮЩИЙ ЦИАНИД

  Действующие лица:

  Книга I «Розмари»

    1. Ирис Марло

    2. Руфь Лессинг

    3. Антони Браун

    4. Стефан Фаррадей

    5. Александра Фаррадей

    6. Джордж Бартон

  Книга II «День всех святых»

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Книга III «Ирис»

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

ПОДВИГИ ГЕРАКЛА

  Вступление

  Немейский лев[7]

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

    X

  Лернейская гидра[10]

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

  Керинейская лань[11]

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

  Эриманфский кабан[15]

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

  Авгиевы конюшни[17]

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

    X

    XI

  Стимфалийские птицы[21]

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

  Критский бык[22]

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

  Кони Диомеда[23]

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

  Пояс Ипполиты [26]

    I

    II

    III

    IV

    V

  Стадо Гериона[28]

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

  Поимка Цербера[32]

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

  Яблоки Гесперид[39]

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg