«Убийство в винном погребе»

Беркли Энтони Убийство в погребе (= Убийство в винном погребе)

Посвящается Глинн и Нэнси.

Пролог

Молодой мистер Реджинальд Дэйн увел свою жену в угол заваленной вещами необставленной гостиной.

— Послушай, — зашептал он, не сводя глаз с прихожей, — послушай, дорогая, как ты думаешь, сколько им дать?

— Совершенно не представляю, дорогой, — прошептала в ответ Молли Дэйн. Может, десять шиллингов?

— Троим? — Молодой человек засомневался. — Пожалуй, лучше потратить соверен, а? Этим беднягам дают очень хилые чаевые.

— Соверена им будет предостаточно.

Мистер Реджинальд Дэйн заговорщицки кивнул и, выйдя из гостиной, с абсолютно беспечным видом направился к крупному мужчине с висячими усами, в задумчивом ожидании топтавшемуся у парадной двери. Заметив шедшего навстречу Реджинальда, здоровяк изобразил удивление.

— Надеюсь, вы вполне довольны, сэр, — очень почтительно спросил здоровяк.

Реджинальд кивнул, хотя он так не считал. На мебели заранее было тщательно помечено, для каких комнат она предназначается, но, насколько он заметил, все стояло не на своих местах. Так что ему и Молли предстоит изрядно помучиться не один час, чтобы все расставить как надо. Но Мистер Дэйн не любил придираться. Поэтому он ответил:

— Да, вполне. Очень довольны. Замечательно. Превосходно. А-а… а это вам.

Висячие усы расплылись в приятно удивленную улыбку при виде протянутого соверена.

— О, спасибо, сэр, — проговорил владелец усов тоном смущенного изумления. — Большое спасибо.

— Это…э-э-э… на всех вас троих, понимаете?

— О да, сэр. Очень мило с вашей стороны, правда.

— Ну что вы, — ответил Реджинальд и поскорее ретировался.

— Ну как, достаточно? — с волнением спросила ею жена, когда он вернулся в их маленькую гостиную.

— Думаю, да, — беззаботно сказал молодой человек. — Он вроде бы весьма доволен.

Стоя бок о бок, молодые супруги выглянули из окна. С немалым шумом и грохотом трое грузчиков закрыли задний борт большого мебельного фургона. Один сел за руль, другой устроился рядом, а третий забрался в кузов, и посланцы Аты[1] с алчными взглядами уехали. Если бы Ата сама спустилась на землю, то непременно была бы в обличье перевозчика мебели. Мебельный фургон, как и жизнь вообще, несет в себе ощущение неизбежности. Нужда его гонит, а Судьба сидит за рулем.

Мистер Реджинальд Дэйн обнял жену за талию.

— Ну вот, дорогая, мы и дома.

— Дома, дорогой, — откликнулась она.

— Жалеешь, что медовый месяц и все такое закончились?

Молодая женщина отрицательно качнула головой и улыбнулась. Ее муж посмотрел на поднятое к нему улыбающееся лицо. "Какая славная", — подумал он и поцеловал жену.

— Ну что ж, давай теперь обойдем наш особняк, или "смежное поместье с хозяйственными постройками" по адресу Бернтоук-роуд, четыре, Льюисхэм, графство Мидлсекс, — предложил Реджинальд, по памяти назвав их новый адрес.

Неторопливо, как и приличествовало такой церемонии, обняв друг друга, мистер и миссис Дэйн обошли комнату за комнатой. И несмотря на беспорядок, неверную расстановку мебели, огромную царапину на только что купленном обеденном столе, куда бы они ни бросили взгляд, все было славно.

Потом Молли направилась в кухню готовить чай, а Реджинальд проследовал к парадной двери, открыл ее и остановился на небольшом крыльце. Отсюда он с гордостью оглядел крохотную полоску сада. Затем прошел в столовую, постоял у балконной двери, выходившей на другую сторону участка, и оглядел еще один миниатюрный садик, то есть лужайку величиной с носовой платок и неровные маленькие грядки, совершенно без следов цветения, ибо на дворе стоял унылый январь. Но Реджинальду его садик в январе казался прекраснее, чем Королевские ботанические сады в июне.

— Помнишь, говорили, что здесь есть и погреб, — мечтательно произнес Реджинальд, заглядывая на кухню. — Пойду взгляну.

— Только не измажься, милый, — весело отозвалась Молли, занятая приготовлением тостов. — Может, лучше сперва попьем чаю? А пока посмотри, не повесить ли хотя бы несколько штор?

— Шторы! — фыркнул Реджинальд. — А вдруг там в погребе забыли ящик с золотом? Мало ли что может остаться от бывших жильцов. Дорогая, пойми: не могу я пить чай, пока не узнаю наверняка, есть в нашем погребе ящик золота или нет.

Он распахнул дверь под лестницей и стал быстро спускаться в погреб по узким ступеням.

Погреб, конечно, небольшой, но все равно иметь такой в разделенном на две половины доме на окраине города — это что-то. К тому же в этот погреб проведено электричество. Реджинальд повернул выключатель и сразу же оценил по достоинству потолок из беленого кирпича. Даже паутина, свисавшая большими гирляндами со всех возможных выступов, и та казалась ему замечательной. Может, когда-то она обвивала бутылки старого портвейна… Реджинальд моментально представил себе полки, и на них ровные ряды бутылок чудесного вина…

А что, здесь получится отличный винный погреб. Температура подходящая и вроде бы вполне сухо. Известка на стенах надежная и основательная, на кирпичном полу не видно и следа сырости. Кроме, пожалуй, одного угла самого дальнего. Реджинальд подошел туда и присмотрелся.

Действительно, угол немного странный. В полу еле заметная вмятина длинная, узкая, примерно пять на пятнадцать футов. Там кирпичи уложены как будто бы не так РОВНО, как на всем остальном полу. Реджинальд подцепил наудачу выступающий край одного кирпича, но он не поддался.

Тут ему попалось на глаза кое-что еще. В других местах кирпичный пол просто грязный, покрытый тонкой, тем но-серой пылью. А у одного конца вмятины, ближе к тру погреба, виден круг иного цвета, светло-серого, и через него не проступает рыжина кирпичей, как на остальном полу. Реджинальду стало вдруг любопытно, он наклонился и принялся изучать странный круг.

Присвистнув, он перевел внимательный взгляд на другие участки пола. Потом неожиданно, как будто заметив то, что искал, снова резко наклонился к кругу и раз-другой провел рукой по кирпичам в самой середине пола и осмотрел пальцы. Наконец, издав громкий возглас, он ринулся наверх и бросился на кухню.

— Милая, я его нашел! Я нашел наш ящик золота!

Молли, наливавшая кипяток в заварной чайник, подняла голову.

— Что?

— Ну, может, это и не ящик золота, но все-таки что-то я нашел. Кто-то спрятал что-то в погребе, под полом, и снова закрыл кирпичами. Пойдем, посмотришь.

— Но тогда остынут тосты…

— Да бог с ними, с этими тостами! Оставь их на решетке. Дорогая, ты просто обязана посмотреть!

Молли пошла за мужем. В погребе он с подъемом заговорил:

— Видишь ту вмятину? Там он и находится. А видишь то светлое пятно? Там делали раствор, чтобы заложить клад кирпичами. Наверняка. А видишь вот это пятно? Смотри, это земля! Кто-то взломал кладку не так давно, выкопал яму, выбросил землю сюда и что-то спрятал. Засыпая его землей заново, этот кто-то недостаточно утоптал ее, и она осела; отсюда и вмятина. Дорогая, уверен, что там зарыт клад.

— Намного вероятнее, что это водопроводчик возился с трубами, — ответила миссис Дэйн, не наделенная пылкой фантазией.

— Что бы там ни было, а я посмотрю. В саду я заметил старую ржавую мотыгу. Сейчас я взломаю эту кладку.

И он снова бросился наверх.

— Но, милый, чай уже готов! — с досадой крикнула жена ему вдогонку.

Раскопки Реджинальд проводил в одиночестве. Ни один клад в мире не в состоянии отнять чашку чая от губ женщины. Молли спокойно пила чай в заваленной вещами гостиной, прислушиваясь к ударам мотыги, и чему-то улыбалась. Через некоторое время все стихло, но Реджинальд не появлялся. Наконец она подошла к ступеням, ведшим в погреб, и позвала его.

— Ну что, милый, это на самом деле клад?

До нее донесся потрясенный голос мужа:

— Не ходи сюда, Молли. Здесь… здесь что-то скверное. Надо пойти за полицейским.

Часть первая

Глава 1

К половине седьмого двое констеблей кирками и лопатами убрали взломанную кирпичную кладку и землю под ней, и глазам полицейских открылся труп. Под присмотром судебного медика тело подняли из неглубокой ямы и положили на полу погреба.

— Вашим людям здесь больше делать нечего, — сказал старший инспектор Морсби окружному инспектору. В погребе уже стало душно. — Они могут подождать наверху или в саду.

Двое констеблей с благодарностью отправились наверх, прихватив с собой инструменты.

— Лучше бы вам тоже пойти наверх, — проворчал судебный медик, склонившись над трупом. — Ничего хорошего тут нет.

— Ну что ж, мы действительно не сможем вам помочь, доктор, — согласился старший инспектор Морсби. — Пойдемте, оба.

Он стал подниматься по ступеням, а за ним последовали сержант Эффорд, которого Морсби взял с собой из главного полицейского управления, и инспектор Раис.

Молодые супруги Дэйн в волнении ходили по прихожей.

— Там… там действительно оказался кто-то? — дрожащим голосом спросила миссис Дэйн.

Старший инспектор мягко положил свои большие руки им на плечи.

— Боюсь, что дело плохо, не буду от вас ничего скрывать. Впрочем, плохо, как обычно бывает в таких случаях.

— Хорошенькое окончание медового месяца, — попытался улыбнуться мистер Дэйн. — Кто там оказался, инспектор?

— Женщина.

— О-о, — вздрогнула миссис Дэйн.

— А вы только что въехали сюда? — перешел к практическим вопросам старший инспектор Морсби. — У меня есть предложение. Вы, как я вижу, еще не обосновались тут как следует — ковры свернуты и все такое. Не могли бы вы денька на два куда-нибудь уехать, к друзьям, скажем? Мы будем здесь пару дней возиться, и вам будет неприятно, понимаете. А когда мы закончим, вы вернетесь. И мы тогда с моими людьми поможем вам обустроиться с этими коврами и прочим. Что скажете? Идет?

— Боюсь, что я больше не смогу сюда вернуться, — пролепетала Молли.

— Мы пока уедем к родителям моей жены, — ответил Реджинальд. — Они живут в Лондоне, в Хэмпстеде. К тому же и наши чемоданы еще не распакованы.

— Значит, договорились, — улыбнулся старший инспектор Морсби. — С вами я пошлю своего сержанта для объяснения дела. Это очень кстати. Ну что ж, берите свои чемоданы, да и поезжайте.

Через десять минут мистер и миссис Дэйн уже ехали в полицейской машине. Им предстояло долгое путешествие из Льюисхэма в Хэмпстед. Сопровождение сержанта Эффорда казалось мистеру Дэйну излишним, но он тогда еще не знал, что сержант едет ради объяснения дела не столько родителям миссис Дэйн, сколько главному сыскному отделению, и, помимо этого, ради негласного наблюдения за молодыми, пока они не приедут в Хэмпстед. В Скотленд-Ярде не принято судить ни о ком и ни о чем только по внешнему виду.

Тем временем в заваленной вещами гостиной старший инспектор Морсби излагал суть дела крепкому мужчине с лицом, напоминавшим мрачную полную луну. Это был его начальник старший офицер полиции Грин из Скотленд-Ярда, прибывший сразу после отъезда четы Дэйнов.

— На глубине около шести дюймов там нашли труп женщины. Он был засыпан землей и заложен кирпичами. Вы сами увидите, мистер Грин.

— Обнаженная, говорите?

— Да, в одних перчатках. Похоже, что на ней была уличная одежда и ее сняли, чтобы затруднить опознание. Убийца не позаботился снять лишь перчатки.

— Может, так и есть, — кивнул мистер Грин. — И они вряд ли нам помогут. По таким перчаткам ничего узнать не удастся, потому он их и оставил.

— Возможно, на теле найдут какие-нибудь характерные особенности, предположил Морсби. — А вот и доктор Ремингтон. Это старший офицер Грин из главного управления, доктор. Ну как? Что-нибудь нашли?

Высокий, худощавый и сутуловатый врач тщательно закрыл за собой дверь.

— Боюсь, маловато, старший инспектор. Тело находится в сильной стадии разложения, как вы, верно, заметили. Черт лица определить невозможно. Я бы сказал, ее закопали не менее чем полгода назад.

Оба представителя полиции помрачнели. Полгода означали, что след уже совсем простыл.

— Возраст? — спросил старший офицер Грин.

— Все, что я могу сказать, — это была молодая или сравнительно молодая женщина. Допустим, от двадцати трех до тридцати. Не худышка. Практически здорова, как мне показалось на первый взгляд. Зубы в хорошем состоянии.

— Никаких пломб?

— Ни одной.

Старший офицер нахмурился. Изучение работы зубного врача — один из вернейших способов опознания трупа.

— Как бы вы определили ее социальное положение?

— Опять же затрудняюсь ответить. Руки в такой степени разложения, что я не могу сказать, привычны ли они были к физической работе. А перчатки хорошие. Я их снял, кстати. Подумал, что они вам сразу понадобятся. Очень грязные, но только они, пожалуй, могли бы нам помочь.

— Спасибо. Они нам действительно понадобятся прямо сейчас. Ее застрелили, как говорит старший инспектор?

— В голову сзади, — кивнул врач. — Пуля прошла навылет через лоб.

— Ага! Надо ее разыскать, Морсби.

— Я уже тут немного посмотрел, когда мы выяснили, что ее застрелили, сказал Морсби, — но пока не нашел ее.

— Каков примерно калибр, доктор?

— Полагаю, весьма крупный. На данный момент я бы рискнул предположить, что это был боевой револьвер сорок пятого калибра.

Сыщики еще больше помрачнели. После войны столько офицеров оставили у себя боевые револьверы, уклонившись от их регистрации, что вычислить тот, из которого стреляли в женщину, — даже в случае обнаружения у пули характерных признаков, — почти нереально. А уж если и пули нет…

— Отметины, родимые пятна, шрамы есть на теле? — спросил старший инспектор.

— Насколько мне удалось рассмотреть, нет, ничего Если бы и были, боюсь, их теперь все равно невозможно было бы найти. Кожи осталось уже совсем немного, понимаете…

— Похоже, работенка предстоит изрядная, — пробурчал Морсби.

— Еще слишком рано полагаться на слова доктора, — ответил старший офицер Грин. — Подождем вашего полного отчета, доктор. А вы подождете немного? Мы со старшим инспектором спустимся и сами взглянем на тело, а потом сразу отправим его в морг. Идемте, Морсби.

И двое сыщиков отправились в погреб со своей печальной миссией.

В это время окружной инспектор и его помощник приступили к нелегкому обыску дома, начав со столовой, без надежды найти хоть что-нибудь, проливающее свет на эту трагедию, а просто потому, что так было положено. Два констебля с киркой и лопатой по-прежнему наслаждались свежим воздухом в садике у входа и болтали со своим сослуживцем, поставленным у ворот, чтобы никого не впускать.

Старшему офицеру потребовались считанные минуты, чтобы изучить тело, и никаких ключей к разгадке он не заметил. Затем из обрывков материи и оберточной бумаги, оставшихся после выгрузки мебели, соорудили нечто вроде савана и распорядились отправить тело в морг.

— Уф! — выдохнул старший инспектор, когда они со старшим офицером снова спустились в погреб. — Так-то лучше. Теперь хоть можно все как следует осмотреть. Вы думаете, что ее убили здесь, мистер Грин?

— Слишком рано думать о чем-либо, — проворчал тот. — Давайте-ка все осмотрим. Сначала, конечно, яму.

Оба крепких сыщика опустились на колени у края выкопанной ямы, в середине которой ясно виднелся след от трупа, и стали тщательнейшим образом перебирать руками землю в поисках малейшей вещички, которая могла бы попасть в яму вместе с телом. Это не принесло результатов. Тогда Морсби взял кирку и разгреб дно ямы, в которой лежало тело. Эту землю осмотрели так же тщательно, и так до тех пор, пока кирка не ударилась о слой гравия, явно никем не тронутый. Наградой за их труды был лишь обломок спички.

— Тогда попробуем поискать на стенах, — невозмутимо сказал старший офицер полиции.

Здесь им повезло больше. На одной из стен, которыми занялся Морсби, он почти сразу же разглядел отметину на штукатурке, примерно на уровне своих плеч, и стал ее пристально изучать.

— Ее убили здесь, мистер Грин. Эту отметину оставила та самая пуля. Четкий след свинца.

— Да, это не никелированная пуля, — согласился подошедший старший офицер. — Подтверждает сказанное медиком. А ну-ка…

Как по команде, обе головы резко склонились к полу у стены, и одновременно на обоих лицах выразилось разочарование.

— Ни капли надежды, — обобщил Грин их общую мысль. — Убийца забрал пулю с собой. Кажется, Морсби, перед нами хорошо спланированное преступление.

— Кажется, да, — печально согласился Морсби, не прибавив, что шансы поймать преступника становятся все более призрачными.

Полицейские провели в погребе еще двадцать минут, дюйм за дюймом изучая поверхности стен, потолка и пола с пристальным вниманием по меньшей мере одной пары глаз, но ничего нового обнаружить не удалось. Ясно было одно: убийца стрелял в свою жертву здесь, выкопал яму, опустил в нее тело, хладнокровно приготовил раствор и заложил кирпичами, считая, что уж здесь-то женщину никогда не найдут.

Вернувшись в гостиную, старший офицер опустился грузным телом в одно из зачехленных кресел.

— Умышленное, конечно, — стал он размышлять. — Иначе зачем вообще водить ее в погреб? Думаю даже, что песок и цемент преступник приготовил заранее. Здесь уже появляется ниточка: цемент обычно продают в больших количествах. Надо узнать как минимум об одном мешке, проданном шесть-девять месяцев назад. С песком вряд ли что выйдет, но тоже узнать надо. Что-нибудь выяснили об этом доме? Полгода назад он был пуст?

— Еще не выяснил. Думал поговорить с соседями, как только мы закончим осмотр дома. А Эффорд, может, съездит к жилищному агенту, когда вернется. Его имя и адрес я уже узнал. К возвращению Эффорда его контора, разумеется, закроется, но Эффорд поедет к нему домой.

Старший офицер полиции одобрительно кивнул.

— Что до девушки, от лица еще многое сохранилось и врачи смогут его вполне прилично восстановить, — сказал он угрюмо. — Это мы, конечно, передадим прессе. А вам тогда просто надо будет проработать списки пропавших Вы должны так или иначе ухитриться найти ключ к этому делу.

— Да, сэр, конечно, — ответил Морсби без своего обычного добродушия. То, что как бы между прочим поручил ему начальник, было архитрудной задачей.

— И пусть Эффорд продолжает наводить справки по соседству. Должны же быть какие-то слухи. Вот пока все. Завтра утром мы займемся этим более углубленно, когда получим заключение врача. А я пока поеду.

Когда старший офицер уехал, Морсби пошел к окружному инспектору, прочесывавшему кухню. Тот доложил, что пока ничего не нашел. И добавил угрюмо, что и не надеялся.

— Никогда не знаешь, как обернется дело, — успокоил его Морсби. — А если что-то есть, вы это обязательно найдете. Особое внимание обратите на камины: туда частенько что-нибудь бросают, сами знаете.

Было уже почти восемь вечера и по-январски холодно. Поэтому старший инспектор Морсби без сожаления отправился из необжитого холодного дома в другие, согретые огнем каминов. Выйдя в сырую темноту, он повернул налево. На Бернтоук-роуд стояли разделенные пополам особняки, одинаковые, с четырьмя спальнями, двумя гостиными и просторными кухнями. Дом, к которому свернул Морсби, был сиамским близнецом поместья Дэйнов.

Ему открыла маленькая горничная с любопытным взглядом.

— Мистер Питере дома? — мягко осведомился Морсби.

От удивления у горничной приоткрылся рот.

— Питере? Таких здесь не живут. Мистер Коттингтон, вот кто здесь живет.

— Разве я сказал Питере? Я имел в виду, конечно же, Коттингтона. Так он дома?

— Да, он ужинает.

Одна из дверей, выходивших в крошечную прихожую, приоткрылась, и в щели появилась маленькая лысая голова, а затем вышел и ее обладатель.

— Мейбл, кто-то ко мне?

— Да, сэр, но я сказала ему, что вы ужинаете.

— Уже закончили, закончили.

— В таком случае, сэр, позвольте переговорить с вами, если можно, сказал Морсби, войдя в прихожую.

Мистер Коттингтон задумался, можно ли посетителю с ним переговорить. Он снял очки в золотой оправе, вопросительно взглянул на них, словно они были неким оракулом, и снова надел.

— Вы знаете, — начал он робко, — я вообще-то очень занят.

— Я совсем не по поводу ваших профессиональных занятий, сэр, — улыбнулся Морсби.

— А-а, тогда ладно, — просиял мистер Коттингтон. — Хорошо. Мейбл, вы свободны. Проходите в гостиную, мистер…?

— Морсби, сэр. — В эту минуту старший инспектор заметил еще одну голову, выглянувшую из-за двери, с седеющими волосами и довольно приятным, по-матерински располагающим лицом, явно заинтересованным беседой. — А миссис Коттингтон не смогла бы присоединиться к нам?

Уже через минуту все трое сидели в гостиной, уютно устроившись в креслах у теплого маленького камина.

— Я не хотел говорить об этом перед вашей горничной, мистер Коттингтон, — мягко сказал Морсби, — но я из полиции.

Он достал и подал хозяину свое удостоверение; тот прочел его с большим вниманием и передал жене.

— Надо же, — с тревогой проговорила леди.

— Я навожу справки о соседнем особняке, номер четыре, — поспешил объяснить Морсби. — Я понимаю ваше…

— О, а что там происходит? — перебила миссис Коттингтон, забыв о тревоге. — Сегодня днем я видела, как въезжали новые жильцы, а потом мебельный фургон уехал, и я подумала, не пойти ли пригласить их на чай ведь у них еще все было кувырком, — как вдруг увидела мистера Дэйна (по-моему, их фамилия Дэйн), он выбежал, без шляпы, и вернулся с полицейским; а потом прибыли еще полицейские, и разные другие люди, и автомобили, а потом мистер и миссис Дэйн вышли, сели в один из автомобилей и уехали, а полиция осталась здесь. Я как раз обо всем этом рассказывала мужу за ужином. Мейбл — это наша горничная — сказала, что в погребе нашли труп, но я не могу в это поверить.

Старший инспектор улыбнулся и про себя вздохнул: теперь по всей Бернтоук-роуд за ужином все жены взволнованно рассказывают своим недоверчивым мужьям о том, что в погребе дома номер четыре нашли труп, и все дамы узнали об этом, каждая от своей Мейбл.

— Чтобы на этой улице… — продолжил удивление жены мистер Коттингтон. Всегда была такая тихая и приличная, наша улица. Потому-то мы и сами здесь поселились. Я говорю жене, что здесь просто не могло ничего такого произойти. Это ведь глупая шутка, верно?

За стеклами очков в его глазах блестело почти такое же любопытство, как у его жены. Морсби уже продумал, как вести беседу. Доверительность будет гораздо лучше излишне протокольной строгости. В газетах этим уже давно пользуются. Поэтому он ответил:

— К сожалению, нет.

— Я бы вообще ни за что… — порывисто воскликнула миссис Коттингтон.

— Но вот откуда же такие, как Мейбл, узнают эти страсти? — с полуулыбкой возразил старший инспектор. — Вот что меня поражает.

— Сейчас я вам покажу, — прошептал мистер Коттингтон. Прокравшись на цыпочках к двери, он неожиданно распахнул ее. Картина открылась замечательная.

— Мейбл! — рявкнул мистер Коттингтон. — Марш на кухню!

В сложившейся доверительной обстановке супруги Коттингтоны наперебой изложили своему необычному посетителю все, что знали. Из всего рассказанного старший инспектор Морсби установил, что перед тем как особняк сняли Дэйны, он пустовал лишь около двух-трех месяцев. Полгода назад в нем проживала старая дева по имени мисс Стейплз. В октябре прошлого года мисс Стейплз умерла, и, таким образом, дом освободился.

Этого Морсби совсем не ожидал. После обсуждения дела с доктором и мистером Грином он почему-то уверился, что полгода назад особняк либо пустовал, либо в нем жил тот, кто оказался убийцей. Характер мисс Стейплз, по словам Коттингтонов, как будто бы отвергал малейшую возможность ее причастности к любому преступлению. Это было деликатное безупречное существо, почти не разбиравшееся в самых простых житейских вещах и всей душой преданное толстому мопсу и еще более толстому белому персидскому коту. Как же тогда велось хозяйство в этом доме, если при жизни владелицы в погребе закопали труп?

На это Коттингтоны предложили такое объяснение: мисс Стейплз не было дома три недели в августе, она, как обычно, уезжала на ежегодный отдых. Получается, что именно тогда ее погребом и воспользовались для сокрытия преступления, заключил для себя инспектор Морсби.

Затем он хотел было подробно расспросить радушных супругов о том, не замечали ли они за те три недели каких-либо признаков незаконного вторжения в дом во время отсутствия хозяйки, но они ничего не знали. Они и сами первую половину августа были в отъезде.

Морсби выяснил точное время отсутствия Коттингтонов и приблизительное мисс Стейплз, спросил, как зовут жильцов дома 6 и с искренними благодарностями раскланялся.

В доме 6 обитали пожилой страховой агент в отставке по фамилии Уильяме и две его пожилые сестры. Они тоже встретили представителя Скотленд-Ярда взволнованно, и начать снова пришлось с подтверждения сведений их собственной Мейбл о трагедии по соседству.

Оказалось, что они все были хорошо знакомы с мисс Стейплз и отзывались о ней так же почтительно, как и Коттингтоны, а те подробности, которые брат и сестры Уильяме добавили к ее портрету, лишь подтвердили мнение Морсби. Стало еще очевиднее, что мисс Стейплз была в полном неведении относительно того, что произошло в ее погребе. Более того, вернувшись в конце августа, она ни разу не спросила сестер Уильяме, заходил ли к ней в дом кто-нибудь во время ее отсутствия. А обе пожилые дамы были убеждены: заметь мисс Стейплз хоть какую-то пропавшую мелочь, она бы обязательно сказала им об этом.

А сами Уильямсы ничего подозрительного не слышали и не видели? Нет, ничего. Они и сами уезжали отдыхать на вторую и третью недели августа. Последнее особенно заинтересовало Морсби. Не странно ли, что все соседи особняка 4 уезжали отдыхать в августе? Даже те, кому не было смысла уезжать, как мисс Стейплз и Уильямсам. Ведь этот месяц не отличается особенно хорошей погодой, а цены в это время очень высоки. Просто привычка — не странно ли? Не странно ли, что невозможно установить точные дни отъезда и приезда мисс Стейплз? — Очень странно, действительно. Может, Летти записала в дневник? Все они Посмеиваются, что она ведет дневник, но мало ли что; Дневники порой могут сослужить самую верную службу…

Может, как раз дневник Летти поможет мистеру Морсби разузнать об этом? Дневник Летти достали, увлеченно просмотрели и наконец выяснили, что мисс Стейплз отсутствовала с 6-го по 30-е августа.

Обе милые леди, конечно же, никогда не спускались в погреб мисс Стейплз? Нет, отчего же? Спускались, и не раз. Он был пуст? О нет, конечно. Он был завален всевозможным хламом. Там мисс Стейплз держала все старые газеты по единственной причине: ведь никогда не знаешь, когда они пригодятся. Понятно. А что еще мисс Стейплз хранила в погребе? О, всякую мебель, уже сломанную и совершенно ненужную; а еще коробки и ящики, какие-то остатки обоев, ну, в общем, всякую ерунду, которую обычно хранят в погребах. Значит, он был битком набит? Нет, так, конечно, нельзя сказать; двигаться там можно было свободно. Ах, старший инспектор спрашивает в связи с… Да, разумеется, один угол вполне можно было освободить, даже целую половину погреба, а потом снова все расставить по местам… Какой ужас! Да, и только подумать: если бы мисс Стейплз не умерла, то… то об убийстве еще долго не узнали бы. Да, а мисс Стейплз подписала договор об аренде еще на семь лет всего несколько месяцев назад, ведь так? Конечно так. Она всегда говорила, что хочет умереть именно в этом доме, и… господи, господи… и умерла в нем, счастье еще, что ее не убили там! Господи, до чего же мы дожили, мистер Морсби? Какой же страшный мир!

Хорошо, а навещал ли кто мисс Стейплз? Есть ли у нее родственники? Ну, не сказать чтобы ее часто навещали: кое-кто из Льюисхэма, разумеется, и ее соседи по Бернтоук-роуд, в целом, не больше дюжины людей. Не могли бы уважаемые мисс Уильяме составить список знакомых мисс Стейплз? О, конечно, с удовольствием, но, право, не думает ли мистер Морсби… Нет-нет, это чистая формальность, к тому же всегда надеешься получить что-нибудь ценное. Итак, родственники? Племянник был, но такой милый молодой человек, что он… Имя и адрес? Так, фамилия тоже Стейплз, а вот насчет адреса… он не служил во флоте, Джейн? Или по торговой части? В общем, мисс Стейплз называла его Джим, если это может пригодиться… Пригодится? Ах, как приятно, что ты помогаешь Скотленд-Ярду!

Где родилась мисс Стейплз? О, в Бате. Да, такая славная семья. Мисс Стейплз всегда очень тепло говорила о своей семье. Стейплзы из Бата, именно так. Был еще брат, но он умер. Он имел свое дело в Бристоле, что-то связанное с рекламой, но мисс Стейплз никогда о нем особенно не распространялась; она считала, что рекламным бизнесом заниматься недостойно; а что, ведь в рекламе всякие люди крутятся, правда? Да, всякие. Значит, племянник был сыном этого брата — рекламного бизнесмена? Да, именно. И у него еще есть сестра, но она явно непочтительная девушка: ни разу не навестила тетю, по крайней мере за те шесть лет, что сестры Уильяме знали мисс Стейплз. Нет, она никогда не говорила о других своих родственниках, но есть, вероятно, и более дальние родственники?

Морсби согласился, что, как правило, всегда есть и более дальние родственники.

Из дома 6, где ему повезло гораздо больше, чем он на то надеялся, старший инспектор отправился в окружной полицейский участок. Там ему доложили, что в конце августа и начале сентября никаких жалоб со стороны мисс Стейплз из дома 4 по Бернтоук-роуд не поступало, никаких признаков тайного проникновения в дом в ее отсутствие никем не замечено.

Морсби вернулся в дом 4.

Окружной инспектор и его помощник с посиневшими руками, покрасневшими носами и неколебимой преданностью долгу осматривали вторую из четырех спален. Теплую улыбку старшего инспектора они встретили с прохладной угрюмостью.

— Продолжайте осмотр, — добродушно сказал Морсби. — Ничего не найдете, но все равно осматривайте. Эффорд вернулся?

Окружной инспектор ответил, что сержант Эффорд доложил о возвращении и отправился на поиски жилищного агента.

— А вам удалось что-нибудь выяснить, мистер Морсби? — поинтересовался окружной инспектор.

— Установил дату убийства, — усмехнулся Морсби, — если это вам кажется чем-то. По меньшей мере в рамках одной недели.

— Правда, сэр? И когда же оно произошло?

— На второй неделе прошлого августа, — ответил Морсби и объяснил почему. — И более того, — добавил он, — У убийцы должен был быть ключ. А вот откуда он у него взялся, это вопрос.

Глава 2

Дознание по делу об убийстве молодой женщины, найденной в погребе дома на Бернтоук-роуд, шло своим чередом. Печать, разумеется, живо ухватилась за него. Если, как утверждает мисс Роуз Маколей, любая женщина — это тайна, и подразумевает под этим, несомненно, живую женщину, то убитая молодая женщина — это потрясающая тайна. Молодые женщины видятся журналистам исключительно в романтическом ореоле, а быть убитой на загородной вилле и погребенной в подвале, ясное дело, считается пиком романтики. Крупные заголовки пестрели самым ярким шрифтом над статьями в две колонки; если бы жертвой стал самый обычный молодой человек, о нем написали бы в семь раз меньше. Горничные с Бернтоук-роуд были вознаграждены за свою осведомленность так, как и не мечтали: о них упомянули в газетах.

Перед тем как уехать домой вечером того дня, когда был обнаружен труп, Морсби запросил по телефону бристольской полиции сведения о сыне и дочери мистера Стейплза, занимавшегося рекламным бизнесом и проживавшего в том городе. То, что убийца или жертва имели ключ от дома 4, ибо не замечено было никаких признаков взлома, привело Морсби к заключению о посещении кем-то из детей мистера Стейплза своей тети. Он предполагал, что убитой окажется племянница мисс Стейплз. Во всяком случае, работать нужно было прежде всего в этом направлении.

Следующее утро Морсби полностью посвятил делу об убийстве на Бернтоук-роуд. Сначала он расспросил сержанта Эффорда. Тот встречался с жилищным агентом, через которого Дэйны купили свою половину особняка, у него дома прошлым вечером, но не смог получить от него никаких по-настоящему ценных сведений. После смерти мисс Стейплз дом перешел во владение ее племянника, единственного наследника (с племянницей же, по мнению Эффорда, что-то произошло). Получив в свои руки особняк, племянник стал сдавать его внаем. Дом пустовал лишь три недели. Затем его снял мистер Дэйн и, как счел жилищный агент, на радостях от такого приобретения тотчас женился. По словам агента, мистер Дэйн, видимо, и арендовал особняк только за тем, чтобы немедленно жениться. Мистер Дэйн не читал объявлений, вывешенных перед домом 4; он просто спросил, без особой надежды, не сдают ли они какой-нибудь дом на тихой улице за невысокую арендную плату.

Эффорду удалось получить сведения о племяннике умершей леди. Джеймс Кэрью Стейплз, младший помощник на пассажирском пароходе "Графиня Денверская" из Западной морской компании, курсирующем от Ливерпуля до Южной Америки, двадцати девяти лет, не женат. До появления в Скотленд-Ярде Эффорд удостоверился, что "Графиня Денверская" день назад вышла из порта Буэнос-Айреса.

Морсби тотчас же послал Джеймсу Стейплзу радиограмму с просьбой телеграфировать о местонахождении его сестры и явиться в Скотленд-Ярд сразу же по прибытии в Англию.

Эффорда отправили наводить дальнейшие справки в Льюисхэме на Бернтоук-роуд и в домах с садами, выходящими на нее, обо всех подозрительных передвижениях и незнакомцах, замеченных летом, особенно на второй педеле августа.

Затем Морсби послал за подчиненным ему инспектором и поручил ему проверку списков пропавших во второй половине прошлого года женщин. Если учесть, что не менее шести тысяч женщин каждый год числятся в Скотленд-Ярде пропавшими, то станет понятно: поручение было не из легких, особенно учитывая то, что взволнованные родственники спешат сообщить об исчезновении дамы и почти всегда забывают сообщить о ее возвращении, а в девятнадцати случаях из двадцати она в конце концов возвращается.

Чтобы помочь инспектору в его кропотливом поиске, ему дали копию предварительного заключения медика, которое появилось на столе Морсби поздно вечером накануне. Поскольку тело долгое время находилось под землей, заключение содержало очень немного сведений о внешности убитой. Все же врач сумел определить следующее:

Рост: пять футов и пять дюймов.

Телосложение: достаточно стройная, но не худая.

Волосы: светло-каштановые, но при жизни могли быть темнее.

Ноги: маленькие. Размер обуви — 4.

Зубы: все здоровые.

Более тщательное изучение трупа так и не выявило особых примет на теле, кроме вмятины, напоминавшей узкий шрам длиной около трех-четырех дюймов на наружной стороне вдоль правого бедра. Цвет глаз и форму носа определить оказалось невозможно; не удалось уточнить и возраст: он так и колебался в рамках от двадцати до тридцати лет, да и эти рамки были растяжимы. Было установлено что тело находилось в земле не меньше трех месяцев, но и не больше девяти; наиболее вероятный срок ближе к шести месяцам.

Такую скудную информацию Морсби передал в выходящую на следующий день "Полис газетт" с указанием обстоятельств обнаружения трупа и просьбой сообщить обо всех исчезнувших в названное время женщинах с похожими данными.

Наконец, младшему сыщику выдали перчатки убитой девушки и отправили в фирму-производитель перчаток за разъяснением, что можно еще по ним узнать. Второго сыщика отправили навести справки обо всех строителях и торговцах строительными материалами относительно того, продавали ли они один мешок цемента частному лицу в летние месяцы прошлого года. Отдав последнему эти распоряжения, Морсби задумался о Роджере Шерингэме. Скотленд-Ярд добывает свои сведения мучительными, но совсем не примечательными методами; мистера Шерингэма они бы в высшей степени раздосадовали, усмехнулся про себя Морсби.

Запустив розыскную машину, Морсби позвонил старшему офицеру Грину и спросил, можно ли к нему зайти и обсудить дело об убийстве в погребе.

У старшего офицера было заведено, прежде чем высказать свое мнение о том или ином деле, выслушать предположения ведущего дело инспектора. Поэтому мистер Грин начал беседу с ворчливой просьбы к Морсби обрисовать, по каким направлениям планируется вести расследование и почему.

Морсби изложил, какие шаги он уже предпринял. Это было встречено быстрыми кивками не столько одобрения, сколько отсутствия неодобрения. Затем старший инспектор приступил к объяснению своего взгляда на дело в целом.

— Мне кажется, сэр, что есть два подхода: либо убийца или жертва были связаны каким-то образом с мисс Стейплз, либо оба были чужими в этом районе. В первом случае, как вы понимаете, нам нужно разрабатывать связи мисс Стейплз, во втором — все будет основываться на установлении личности убитой девушки. Я, конечно, думаю работать в обоих направлениях параллельно.

Старший офицер что-то промычал в том смысле, что как только личность девушки будет установлена, дело окажется проще пареной репы.

— Да, — согласился старший инспектор, уже весьма озабоченным тоном, — но, по правде говоря, мистер Грин, я не очень рассчитываю на ее скорое установление. Прошло много времени, и чертовски мало шансов, что объявится хоть один родственник, кто мог бы что-либо прояснить. Будь мне известны ее родственники, мы бы уже сто раз установили ее личность.

— Обручального кольца нет.

— Вообще никаких колец. Но это не говорит о том, что их вообще не было. Невозможно определить следы от колец, я специально этим интересовался. Нет, я не питаю иллюзий относительно установления личности через нее саму, так скажем. Я надеюсь, что легче будет выйти на убийцу и установить ее личность через него. Вот почему я собираюсь проработать все, связанное с мисс Стейплз.

— Если, конечно, не окажется, что убита ее племянница.

Старший офицер уже ознакомился с отчетом Морсби и знал обо всем, что стало известно за вчерашний вечер.

— Да, разумеется, сэр. Я как раз подозреваю, что это именно она и будет, — кивнул Морсби. — Тогда дело бы прояснилось, очень даже.

— Но, даже если это будет не племянница, вы думаете, что один из них как-то связан с мисс Стейплз?

— Думаю, и есть две причины, почему я так думаю. Как иначе мог узнать убийца, что на второй неделе августа дом мисс Стейплз будет пуст и дома с обеих сторон — тоже? (Я пока предполагаю, что убийство было совершено именно тогда.) Как он проник внутрь, не оставив никаких следов, — а старая леди определенно не забыла закрыть окна или дверь черного хода, — если у него не было ключа? И как он добыл ключ или подделал его, если не был знаком, причем очень близко, с мисс Стейплз? Разумеется, оба предположения одинаково относятся и к девушке: и она могла передать кому-то ключ.

— Уже что-то. Абсолютно ясно: убийство умышленное, как я вчера и сказал. Как насчет цемента? Полагаете, у него уже все было под рукой? — Оба полицейских считали само собой разумеющимся, что убийцей был мужчина.

— Это вполне вероятно, правда, сэр? А вот еще сумка, в которой он унес ее одежду. Она не обязательно должна была быть очень большой — девушки теперь одеваются просто. Мы имеем дело с хитрым преступником, который все просчитал заранее. И я уверен: он наверняка знал загодя, что будет время, когда все соседние дома опустеют. А как он мог (или она могла) об этом узнать, если не от самой мисс Стейплз? — Чувствуя, что изложил свое мнение со всей убедительностью, на которую был способен, Морсби позволил себе слегка улыбнуться.

— Вполне разумно, если только убийство было совершено именно на той неделе. Но у вас нет ни одного свидетельства, что это так.

— Да, правда, мистер Грин, действительно нет, — признал старший инспектор, немного смутившись. — Но я готов держать пари…

— На пари мы полагаться не можем, — жестко отрезал Грин. — Нам нужны улики, и вы это прекрасно знаете. Однако вполне допустимо, — продолжил он уже мягче, — принять это за рабочую гипотезу и посмотреть, удастся ли вам что-нибудь из нее извлечь. Так, теперь что там о девушке? Если оставить предположение, что это племянница, какие у вас соображения?

— Боюсь, никаких пока, сэр. А у вас?

Старший офицер помедлил, раскуривая трубку.

— В таких случаях обычно присутствуют муж и нелюбимая жена. Помните трагедию в Рейнсхилле? Наводит на мысль. Похоронил ее и детей под очагом. Но это когда они там жили. Не припомню случая, чтобы дом, занятый другими жильцами, использовался для таких целей. Одно это уже должно навести нас на мысль, а? — Грин снова пустил колечки дыма из трубки.

Морсби заинтересованно ждал продолжения. Старший, если захочет, способен сложить два и два быстрее остальных.

— Это, во-первых, показывает, что преступник очень умен, — заговорил Грин. — Его выбор был надежнее, чем нежилой дом, понимаете. И хотя кажется, что его замысел более рискован, на самом деле это не так. Надо только хорошенько подумать. Ему просто не повезло. Тело вообще не должно было быть обнаружено. Да, он определенно умнее рейнсхиллского убийцы, а, значит, вероятно, но не обязательно, — выше по общественному положению.

К девушке это тоже подходит, — продолжал рассуждать старший офицер. Туфли четвертого размера, и перчатки показались мне приблизительно шестого с половиной размера. Маленькие руки и ноги, здоровые зубы, стройная, но не худая. Перчатки не из дешевых, как вы заметили.

Её, пожалуй, можно назвать леди. Скажем, оба из людей свободных профессий, интеллектуального труда. Это поможет вам в работе со списками пропавших. Теперь об их отношениях. Вне всякого сомнения, очень близкие. Почему мужчина хочет избавиться от женщины — молодой женщины? Потому что она ему надоела. А это почти на сто процентов означает, что она встала на его пути к другой. Она, видимо, находится под сильным его влиянием. Идет с ним к кому-то в гости, они вместе спускаются в погреб. Непонятно только, какой повод он придумал для этого. Они, похоже, пошли туда сразу, раз на ней уличная одежда и она даже не сняла перчатки.

— Если, конечно, он не надел их ей на руки уже после смерти, чтобы как-то нас запутать, — решился вставить Морсби. — Я об этом задумывался, меня навело на мысль отсутствие колец. Ведь было бы странно, чтобы девушка вообще не носила ни одного кольца, правда? А раз он решил снять кольца, то, естественно, снимал перчатки. Тогда почему бы не надеть их снова, а не забирать с остальными вещами?

— Пожалуй, в этом что-то есть, — согласился старший офицер. — Получается, что с перчатками он что-то задумал. Ну что ж, вам надо с этим разобраться, вот и все.

На столе начальника зазвонил телефон, он снял трубку.

— Да? Соедините. Бристоль, — пояснил он Морсби. — Возьмите-ка лучше вы.

Многое из бристольских сведений повторяло и подтверждало то, что выяснил сержант Эффорд. Что касалось племянницы, Бристоль помочь им не смог: она покинула город пять лет назад, после смерти отца, и больше о ней полиция не слышала. Они продолжали запросы о друге мистера Стейплза, который, возможно, поддерживал дружбу с ней, и обещали перезвонить позже. Пока они сообщили, что ей тридцать один год и она, по их сведениям, не замужем. Была и миссис Стейплз? Да. Она умерла в 1907-м.

— Гм! — задумался Грин, выслушав эту информацию. — Остается ждать радиограмму от ее брата. Ну ладно, хватит теоретизировать. Лучше займитесь-ка всем этим.

Морсби вернулся к себе. У него было чем заняться, и он сразу же составил короткое официальное сообщение для вечерних газет, примерно такое же, как для "Полис газетт", дав описание убитой девушки, с просьбой сообщить кто что сможет.

Газеты, вне сомнения, так разукрасят скудные детали что читатели обязательно узнают в описании кого-нибудь из своих знакомых; и хотя, конечно же, за этим последует множество ложных опознаний, каждое из которых нужно будет внимательно проверить, но все-таки есть надежда, что одно среди них окажется верным. Во всяком случае, сейчас это самое многообещающее направление. А поддержка прессы — одно из важных завоеваний Скотленд-Ярда.

Как раз когда Морсби подумал, не сходить ли ему позавтракать, позвонил телефон. Это был судебный медик, все утро вместе с коллегой проведший за вскрытием трупа.

— Ну, мы закончили, слава богу, — сказал он Морсби, — и я очень надеюсь, что теперь еще долго-долго у вас не появится трупов в погребах. Мой отчет вы получите позже. А я пока звоню сообщить одну важную новость, если пригодится. В общем, это единственно ценное, что мы смогли извлечь. У нее должен был родиться ребенок. Ему было около пяти месяцев.

— Ага! — воскликнул Морсби с явным облегчением. — Это, по крайней мере, дает нам мотив. Спасибо, доктор.

Глава 3

Радиограмма от Джеймса Стейплза была передана старшему инспектору Морсби в тот же день. Мистер Стейплз дал адрес своей сестры: школа для девочек в Беркшире, — и Морсби послал сыщика, занимавшегося пропавшими женщинами, на встречу с ней. Скажем сразу: сыщик нашел молодую мисс Стейплз живой и здоровой, на хорошем счету в школе, где та работала личным секретарем директрисы. Оказалось, что она вместе с двумя другими учительницами весь прошлый август была за границей, что тетю едва знала и вообще никак не может пролить хоть какой-нибудь свет на это дело. На том надежды Морсби и рухнули.

Нельзя сказать, чтобы он серьезно расстроился. Скотленд-Ярду доводится столько раз идти по ложному следу, прежде чем обнаружится верный, и последнее больше поднимает настроение, чем первое разочаровывает.

В данном же конкретном случае Морсби все-таки не мог отделаться от мысли, что ложных следов в этом деле будет гораздо больше обычного, а указаний на единственно верный — намного меньше. Помимо того, что убитая женщина была беременной, отчет патологоанатома по вскрытии трупа не прибавил ничего нового. Поиски мешка с цементом тоже ничего не дали: после огромной работы не было выявлено ни одного подозрительного мешка, а все проданные партии мешков были записаны и по всем были даны отчеты.

Никоим образом не помогли следствию и перчатки. Их производителей нашли быстро, но модель оказалась стандартной. Они стоили не дешево, но в то же время и не дорого, и таких перчаток были сотни. Искать покупателя каждой пары было немыслимо.

Джеймс Стейплз оказался также непричастным к делу. Он сразу же явился в Скотленд-Ярд по прибытии в Англию, Морсби долго расспрашивал его, но не извлек из разговора ни капли ценной информации. Молодой человек заглянул в погреб лишь после смерти тети. Просмотрев завещание, он продал все вещи в доме небольшой фирме торговцев мебелью. Ничего интересного он поведать не смог. К тому же у него было неколебимое алиби на июль, август и сентябрь: на английский берег в эти месяцы его нога не ступала.

Больше времени ушло на тщательную проверку этого алиби, и еще больше на расспросы мебельных торговцев, но те ничего не заподозрили.

Тем временем понемногу разрабатывались и другие направления. Колоссальных трудов стоило найти всех знакомых и друзей мисс Стейплз. Все были опрошены о месте их пребывания в последние три недели августа. Иногда их ответы, например мистера Коттингтона (к возмущению этого джентльмена, если к нему применимо такое слово), тщательнейшим образом проверялись. В результате было установлено, что полдюжины людей, в основном с Бернтоук-роуд, могли совершить это преступление, но ни одной улики найдено не было.

Как-то старшему инспектору Морсби передали короткую записку из кабинета старшего офицера: "Причина смерти мисс Стейплз?". Морсби понял задание, просмотрел свидетельство о смерти мисс Стейплз и спросил врача, ее лечившего. Ответ однако был однозначный: мисс Стейплз Умерла естественной смертью.

Через три недели дело обсуждалось на еженедельном совещании, и Морсби пришлось признать, что оно не сдвинулось с мертвой точки, хотя им постоянно занимались трое или четверо полицейских.

Наконец, старшего инспектора вызвал помощник комиссара полиции из Министерства внутренних дел.

В кабинете кроме него самого сидел мистер Грин, и оба были сумрачны. Морсби считал, что сделал все, доступное смертному, и такая атмосфера настроила его на оборонительный лад. Садясь на указанный помощником комиссара полиции стул, он сердито подумал: старшим всегда мало того, что их подчиненные инспектора делают все что в силах смертного, им нужно еще больше.

Перед помощником комиссара лежало досье дела, и он отвлеченно листал страницы, пока Морсби пересказывал, какими приемами пользовался для раскрытия этого преступления.

— А вы что скажете, старший офицер? — вопросил он, когда Морсби закончил.

— Я скажу, сэр, что они слишком увлеклись версией связи трагедии с мисс Стейплз. Морсби сейчас повторил, что придерживается мнения, якобы убийство совершил некто, лично знакомый со старой мисс Стейплз, поскольку пользовался ключом от ее двери. Но ведь это не доказано.

— Либо, как он полагает, с мисс Стейплз была знакома жертва, — добавил помощник комиссара.

— Да, сэр, я так думал, — вставил Морсби, — но мы проверили, насколько это было в наших силах, каждую женщину в возрасте от восемнадцати до сорока лет, с которыми могла быть знакома мисс Стейплз, и никто из них в розыске не находится.

— А поточнее вы не можете назвать возрастные рамки? — довольно резко спросил помощник комиссара.

— Все, что мог сообщить врач, выглядит так: тело взрослой женщины, без признаков артрита, характерных для пожилых людей. Он обозначил возрастные рамки между двадцатью двумя и тридцатью годами, но оговорился, что рамки нежесткие.

— Гм, — задумался помощник комиссара.

— Я думаю, сэр, — вступил мистер Грин, неуклонно возвращая беседу в первоначальное русло, — что мы не можем сказать наверняка, были ли убийца или жертва известны мисс Стейплз, а раз все запросы по этой линии зашли в тупик, нужно заняться установлением личности женщины Как с самого начала сказал Морсби, установление ее личности позволит нам на сто процентов справиться с делом.

— Но он говорит, что личность установить не может, ведь так, Морсби?

— Так, сэр. Инспектор Фокс и сержант Эффорд проштудировали списки пропавших женщин и девушек не только за прошлый год, но и за половину позапрошлого.

— А вы не думаете, что они могли ее упустить?

— Нет, сэр. Они очень внимательны. Каждую женщину, находящуюся в розыске, сравнивали по описанию внешности с убитой, и опрашивали всех их родственников. В каждом случае находилось какое-либо веское различие. Я сам проверял все их данные.

— А запросы через газеты не помогли?

Морсби вздохнул, вспомнив всю титаническую работу, проведенную в связи с этими запросами, но ограничился лишь кратким ответом:

— Нисколько, сэр.

Сыщики разочарованно замолчали. Тишину прервал старший офицер полиции Грин. Он просто сказал:

— Личность этой женщины необходимо установить, Морсби.

Морсби ничего не сказал — о чем можно было говорить?

Тем не менее старший офицер и помощник комиссара говорили, и говорили довольно долго. Когда через полчаса Морсби наконец отпустили, начальники так ни до чего и не договорились. Грин лишь повторял: личность женщины должна быть установлена.

В свой кабинет главный инспектор вернулся расстроенный. Нет, не тем, что его положение зависит от успешного раскрытия преступлений, как намекнули ему, а тем, что от них, вышестоящих, зависит, как к нему будут относиться. Это было ясно как день. То, что за последние несколько лет накопилось слишком много нераскрытых убийств, висит грузом на помощнике комиссара. Газеты взяли моду перечислять их в связи с каждым новым убийством, без комментариев, но с явным намеком: это дело привлекло повышенное внимание общественности, следовательно, его необходимо раскрыть. Начальники не пытались скрыть, что требуют от Морсби невозможного, но тем не менее требовали.

Положив голову на руки, сжатые в кулаки, старший инспектор изо всех сил скрипел мозгами в поисках способа установить личность совершенно не опознаваемого трупа. Только через час его осенила мысль. Не очень многообещающая, но все же мысль, на худой конец, доказывающая его усердие. Он взял телефон и связался с патологоанатомом, проводившим вскрытие.

— Доктор, — заговорил он, — помните ту женщину что мы нашли в погребе в Льюисхэме?

— Еще бы я не помнил! — с сарказмом ответил гот.

— Вы случайно не делали рентген тела?

— Случайно нет. Зачем? Вы же не думаете, — усмехнулся врач, — что она глотала гвозди или еще какую-нибудь ерунду, которая бы выявилась при рентгеновском исследовании? А если думаете, то я вам и так отвечу: не глотала.

— Я просто хотел удостовериться, что вы не делали рентген, — миролюбиво сказал Морсби.

После этого он позвонил помощнику комиссара и изложил свою просьбу.

— Ордер на эксгумацию? — повторил начальник с явным сомнением. — Но чем нам поможет рентгеновский снимок, инспектор?

— Пока не знаю, сэр, — мягко сказал Морсби. — Но ведь всякое бывает. Может, ей в руку воткнулась спица или она на что-то напоролась ногой, и ее потом лечили. Да, я хватаюсь за соломинку, но это не повредит, а больше хвататься, боюсь, не за что.

— Да, это, как вы говорите, не повредит, и, должен согласиться, кроме как за соломинку, нам ухватиться не за что. Ладно, я попрошу ордер, но не удивляйтесь, если министр внутренних дел его не подпишет: у нас ведь нет конкретного повода для рентгена.

Все же министр внутренних дел подписал ордер; он был так же обеспокоен растущим числом нераскрытых убийств, как и помощник комиссара; к тому же, личность убитой не установлена, стало быть, к чему препятствовать эксгумации? Он также понимал (знал бы об этом Морсби!), что эксгумация будет свидетельствовать об усердии, а усердие всегда не грех предъявить общественности.

Труп изъяли из земли, сделали рентгеновские снимки и фотоснимки во всех ракурсах и вернули тело в морг до поры, пока Морсби не сочтет возможным захоронить ею вновь.

Данные Морсби обсудил с врачом, изучая жуткие фотографии и рентгенограммы, силясь отыскать хоть что-нибудь, что могло бы послужить его целям.

— Дорогой мой старший инспектор, ничего здесь нет, — уверял врач. — Я сказал вам, что это будет пустая трата времени, и так оно и вышло. Мы узнали только, что однажды она сломала ногу, а вот какая вам от этого польза, я хотел бы услышать?

Морсби ткнул толстым указательным пальцем в одну из рентгенограмм.

— Вы имеете в виду вот это темное пятно?

— Да. Это темное пятно называется пластинка, то есть полоска металла, используемая для соединения концов переломленной кости, если они не срастаются естественным образом. Ее укрепляют на кости. Помните, я говорил вам о шраме на правом бедре длиной пять-шесть дюймов? Там делали разрез.

— Очень интересно, сэр. Удивительно, сколько всего умеет в наши дни медицина. И, видимо, это совершенно обычная операция?

— Да, обычная. По такой никаких выводов не сделаешь. Правда, не совсем обычно, что это бедренная кость, чаще ломают другие кости. Но все равно операция типичная, и выявить нужную нам из сотен сделанных вряд ли возможно. К тому же ее могли сделать в любое время.

— И нет ничего, что указывало бы на то, сколько с тех пор прошло времени? Или даже на то, сколько ей было лет?

— Лет? Нет, что вы. Кроме того, что она была взрослой женщиной, ничего сказать нельзя. А то, когда она сломала ногу, я бы мог определить по размеру и состоянию костной мозоли при вскрытии места перелома, если бы он произошел в течение года до дня смерти. Но поскольку место перелома полностью срослось, то и гадать нечего.

— Понятно. Значит, если ей было сорок лет и операцию делали больше чем за год до смерти, то ее могли сделать в любом возрасте, начиная с восемнадцати лет?

— Да. И хотя я не люблю гадать, сколько переломов бедра соединяют в течение года на Британских островах, но скажу сразу: их здесь значительно больше, чем вы со всеми своими инспекторами и сержантами сможете проверить, даже если будете ориентироваться только на последние десять лет.

— А мы даже не знаем, делали операцию на Британских островах или в другом месте, — простонал Морсби и вдруг замер, как будто ему пришла идея. Но слова доктора заставили его снова оживиться.

— Да это можно легко выяснить по пластине, — просто сказал медик. — На них обычно ставят печать изготовителя или инициалы.

— Правда, сэр? Тогда все ясно. Мне бы хотелось посмотреть на эту пластину, доктор, если можно.

— Да ну? А что же это такое вы надеетесь из нее извлечь? В больницах не ведут учета, чьего производства пластины использованы при операции.

— Но ведь они же ведут учет использованных пластин?

— О да, это врачи записывают. Но, как я уже сказал расследование потребует невообразимых усилий. Даже если вы его проведете, лишь в одном случае из тысяч вы добьетесь успеха. Но на это уйдет десять-пятнадцать лет! Что ж к тому времени многих пациентов уже похоронят. И, я думаю, вряд ли вы станете просить ордер на эксгумацию такого множества трупов.

— И все-таки, я бы изъял эту пластину, — упрямо ответил старший инспектор. — Никогда не знаешь…

— А я знаю! — раздраженно бросил врач, не желавший больше возиться с этим трупом.

В глубине души Морсби понимал, что доктор наверняка прав. С другой стороны, пластина — определенная, видимая, осязаемая подсказка, единственная, если не считать перчаток. Он чувствовал, что пластина ему необходима, хотя еще с трудом представлял, чем она ему поможет.

На следующий день он понес ее к производителю, готовый к тому, что над ним будут смеяться, и уверенный, что выдержит насмешки с достоинством человека долга и расспросит их о том, что они могли бы сказать о судьбе пластины после ее выпуска.

Над ним действительно посмеялись. Потом директор внезапно перестал смеяться и стал пристальнее разглядывать пластину.

— Ну, — сказал он наконец, — ваша удача, инспектор. В девятистах девяноста девяти случаях из тысячи ответить на ваши вопросы было бы просто невозможно, разве что дать список больниц, куда мы поставляем эти пластины последние двадцать лет. Но в данном случае…

— Что? — жадно спросил Морсби.

— Ну, не так все безнадежно.

Директор, сухощавый человечек, говоривший с шотландским акцентом, очень аккуратно насадил очки на нос и еще раз с удовольствием изучил пластину.

— Как же это понимать? — нетерпеливо спросил Морсби.

— А вот как. Примерно пять-шесть лет назад, насколько я помню, а может, и четыре года… это я посмотрю но книгам… В общем, несколько лет назад мы выпустили серию пластин из нового сплава, раньше мы таких не делали. Не припомню точно состав, это вас и не заинтересует — но дело в том, что их мы сделали не так уж много. Это была экспериментальная партия, понимаете? И не очень "дачная. В отзывах пластины называли недостаточно гибкими. Так что больше мы этот сплав не использовали.

— И эта пластина — одна из тех?

— На каждой из них, — невозмутимо продолжал директор, который торопиться не любил, — мы поставили особый значок после знака фирмы, указывавший, что это экспериментальное изделие, понимаете? На этой пластине я разглядел тот значок.

— И сколько таких вы выпустили?

— Сто. Ровно сто, ни больше ни меньше. Я это отлично помню.

— Это очень мне поможет, — энергично сказал Морсби. — Я все думал, неужели мне ни капли не повезет с этим делом, как обычно везло с успешно раскрытыми, Один процент удачи на девяносто девять, мистер Фергюсон, вот что такое работа сыщика; и ни одна удача не работает, пока не свяжешь ее с другой, так же тяжко добытой. Значит, насколько я понял, раз это была экспериментальная партия, больницы в таком случае вели особый учет операций, где они использовались?

Мистер Фергюсон покачал головой без прежнего энтузиазма.

— Нет, такого они не могли делать, так как мы не сказали, что пластины экспериментальные. Им не важно, какой сплав, пока пластины их удовлетворяют. А при нашей репутации все наши пластины должны отвечать соответствующим требованиям. Эти просто были не высшего качества. Так что, получается, что вам это вряд ли поможет.

— О, сэр, обязательно поможет, — благодарно сказал Морсби. — Вы только посмотрите дату отправки первой пластины из этой партии и последней, и тогда мне это поможет очень существенно.

Глава 4

Из фирмы по производству металлических пластин Морсби с торжеством унес ценные данные — даты выпуска первой и последней пластины из экспериментальной партии: 27 апреля и 14 июля одного и того же, 1927 года. Перед Уходом он спросил сухощавого директора, сколько времени в больницах сохраняют пластины в запасе, и получил ответ: сказать невозможно; если пластина занесена в основной список имеющихся в наличии инструментов и приспособлений, запись о ней может сохраниться там на неопределенный срок.

И тем не менее Морсби торжествовал. Без этих данных пришлось бы проверять все хирургические операции, сделанные за двадцать лет; теперь сроки сократились до вполне преодолимых. Тело нашли 22 января 1931 года. Судебный медик теперь установил, что тело пролежало в земле не менее четырех месяцев. Когда пластину изъяли из трупа, он исследовал костную мозоль и твердо заявил, что перелом произошел не раньше года до смерти. Таким образом, не позже, например, конца августа 1929. Морсби понятия не имел, сколько переломов бедренных костей скреплялось пластинами в Англии с 27 апреля 1927 года до 31 августа 1929-го, но намерен был это выяснить.

Вернувшись в Скотленд-Ярд, он сразу же набросал срочное письмо и разослал по экземпляру во все больницы и частные лечебницы на Британских островах. Был, правда, вариант, что операцию делали не в Великобритании и что убитая женщина была иностранкой, поскольку директор Фергюсон подчеркнул широкие экспортные связи своей фирмы. Но Морсби решил для начала ограничиться Британией. К тому же шестое чувство опытного сыщика подсказывало ему: наконец-то он вышел на верный след.

Как только стали поступать ответы на запросы Морсби, он сам и его подчиненные погрузились в ту нескончаемую, изнурительную рутинную работу, о которой люди ничего не знают, которая не упоминается даже в суде, но которая составляет девять десятых всей работы Скотленд-Ярда. Было выяснено, что за запрошенный период операции с использованием пластины, скреплявшей правую бедренную кость, были сделаны шестистам сорока одной женщине. Из них по несоответствию возрасту и другим данным исключили двести девятнадцать. О каждой из оставшихся четырехсот двадцати двух необходимо было узнать, куда она отправилась из госпиталя: домой, в снятую квартиру или на другое место жительства. Это узнавалось, часто с огромными трудностями, с неизбежными расспросами дюжины свидетелей для установления одного-единственного переезда, пока не выяснялось, что она либо жива, либо мирно и чинно скончалась.

Любые простые случаи — а их было немало — доверяли местному сыску районов и графств; но даже с учетом этого на плечи Морсби легло изрядное их количество. Почти три месяца он постоянно переезжал из конца в конец страны, лично разбираясь с самыми запутанными делами (поразительно, сколько дам переезжали в такие дальние концы и так часто всего за четыре года). То и дело он пересекал Англию, мчась на помощь менее опытным инспектору Фоксу и сержанту Эффорду, работавшим в его команде, когда тот или другой терпели фиаско, и поддерживал постоянную связь со Скотленд-Ярдом, все время проявляя энергию и проворство, не свойственные его годам и габаритам.

Упоминания о деле в печати постепенно становились короче и реже и наконец исчезли вовсе; трагедия понемногу улетучилась из непрочной памяти читателей. А пока те, кто помнил, автоматически занесли ее в чудовищный лондонский список нераскрытых криминальных загадок, кропотливая работа шла своим чередом. И вот однажды в конце апреля старший инспектор Морсби, вернувшись в свой кабинет в Скотленд-Ярде, вычеркнул из списка прооперированных женщин четыреста двадцать первое имя, и в нем осталось лишь одно.

"…в последний раз о ней слышали в Эллингфорде, — написал в отчете Морсби, — где она…". Он бросил писать и стал покусывать кончик ручки. Эллингфорд — что-то знакомое, но с чем у него связано это название?

Прежде всего, Эллингфорд находится на краю муниципального полицейского округа, за двенадцать миль от Чаринг-кросса. Это не окраина Лондона — между ними лежит незастроенная территория. Морсби не был уверен, что бывал там прежде. Почему же тогда ему так внезапно пришло в голову, что с девушкой, за которой проследили до Эллингфорда, связано что-то особенное? Да, и даже с той самой школой в Эллингфорде?

И тут он вспомнил. Мистер Шерингэм как-то вскользь упомянул прошлым летом, что собирается заменить, в основном шутки ради, заболевшего учителя в своей бывшей начальной школе Роланд-хаус в Эллингфорде. Морсби слушал тогда краем уха, как почти всю болтовню мистера Шерингэма (конечно, если она не касалась интересующего Морсби дела), но теперь случайно запомнившаяся деталь обрела очень важное значение. Прошлым летом… и тоже в Роланд-хаусе…

Морсби потянулся к телефону и заказал номер Шерингэма.

Его не было на месте.

Морсби, человек колоссального терпения, снова взял ручку и продолжил писать свой отчет.

Тем же вечером после обеда он попробовал позвонить еще раз. На сей раз ему повезло. Мистер Шерингэм оказался дома и был бы счастлив встретиться с Морсби.

— Три дня назад мне прислали новенький бочонок, — с увлечением заговорил он. — Отличная вещь, Беркшир, пятьдесят, лучше пива там никогда не было. Приезжайте прямо сейчас. Мы вместе его откупорим.

— Буду через пятнадцать минут, мистер Шерингэм, — ответил Морсби, хотя и не так воодушевленно, как ею приятель.

Автобус довез его до отеля Олбани, он кивнул портье и направился в номер Роджера Шерингэма.

Роджер просматривал пачку вырезок из американских газет с отзывами о своей новой книге и, казалось, был поглощен ими. На несколько минут автор затмил в нем сыщика, пока он зачитывал старшему инспектору избранные места.

— Послушайте-ка, Морсби. "Аутлук энд Индекдент" пишет: "Нас озадачило употребление в разговоре фразы "Я попал впросак", пока мы не додумались, что это, вероятно, передача английским автором американского сленга "Я попал в точку". Весьма лестно, правда? Им даже не пришло в голову, что английский автор писал английским сленгом, а не американским, чувству Просто не пришло им в голову.

А вот "Чикаго ньюс" ужасно строга ко мне, — продолжал Шерингэм. Разнесли в пух и прах в самой изысканной манере: "Плоский сюжет, удручающе перегруженный тщетными потугами на юмор у писателя, совершенно лишенного этого чувства". "Чикаго ньюс" не восприняла роман как забаву, видите? Лично мне больше нравится нью-йоркская "Геральд трибюн". Всего через десять дней после того как меня "отлупили" в "Чикаго", эти написали: "Ею проказливая манера — необходимая ему защита небес от глупых борзописцев". Как вы думаете, Морсби, — изобразив ужас, вопросил Роджер, — неужели этот глупый борзописец — "Чикаго ньюс"?

Шерингэм был настолько переполнен глубиной этой мысли, что потребовалось не только откупорить бочонок превосходнейшего пива, но и благоговейно выпить за здоровье "Чикаго ньюс", прежде чем Морсби смог заговорить о своем.

— Помните, мистер Шерингэм, прошлым летом вы собирались в Эллингфорд, чтобы заменить заболевшего учителя в школе под названием Роланд-хаус. Так вы ездили туда?

Роджер задумчиво взглянул на него. Если Морсби заговаривал в таком исключительно небрежном тоне, это означало, что у него серьезное дело.

— Ездил, да. А в чем дело?

— Когда вы были там?

— С полмесяца в середине июля. А в чем дело?

— Это был конец четверти?

— Не совсем. На время экзаменов туда приехал другой. К тому времени мне это по уши надоело и я уехал. Но в чем же дело?

— Что вас все же заставило туда поехать, мистер Шерингэм?

Человек, которого я замещал, мой друг. Узнав, что он болен, я предложил ему свои услуги на две недели, так, ради смены занятий. По правде говоря, я тогда обдумывал роман с местом действия в английской частной школе и хотел поднабраться соответствующего колорита, но это только между нами. Так в чем же дело?

Морсби сделал большой глоток из своей кружки и задумчиво вытер внушительные усы.

— Помните, месяца четыре назад в погребе дома в Льюисхэме нашли труп девушки?

— Да. И вы, сыщики, не выяснили кто она, не говоря уже о том, кто ее застрелил.

— Ну, положим, кто она, мы знаем. И, думаю, вам будет интересно узнать, что она из Роланд-хауса.

Роджер изумился:

— Боже правый, Морсби, неужели она из тех, с кем я был знаком?

— Видимо, да, сэр, если вы пробыли там две недели.

— И как ее имя?

— Это, мистер Шерингэм, если вы не против, — покачал головой старший инспектор, — мы пока держим в секрете.

— Даже от меня?

— Даже от вас, сэр.

Роджер был так потрясен, что даже не возмутился. Морсби смотрел на него с любопытством. Он не предполагал, что мистера Шерингэма так взволнует это известие.

— Странное совпадение, — как бы невзначай проговорил Морсби.

— Совпадение! Боюсь, что это как раз не так, Морсби. У меня жуткое чувство, что в каком-то смысле я в ответе за убийство той девушки.

— Из чего вы делаете такой вывод, мистер Шерингэм? — Теперь уже Морсби был ошеломлен.

— Ну, я отчетливо помню, как однажды вечером за обедом… они стали подначивать на разговор об убийствах, а меня, как вы заметили, и подначивать не стоит, — с виноватой улыбкой сказал Роджер. — Я хорошо помню, что говорил о вопиющей глупости среднестатистических убийц, которых быстро вычисляют. Я сказал, что для обычного неглупого человека убийство должно быть вроде легкой прогулки: простейших предосторожностей достаточно, чтобы избежать раскрытия. Я прочел им в некотором роде лекцию об убийствах не как об искусстве, а как о практическом средстве избавления от неугодного человека. Наболтал гору всякого вздора, разумеется, но я ведь всегда так. И подумать не мог, чтобы хоть один из них воспринял меня всерьез. А очень похоже на то, что кто-то все-таки воспринял…

— Кто присутствовал на вашей лекции? — по-деловому спросил Морсби.

— О, да все. Все учителя и административные работники. Мы всегда обедали вместе. Послушайте, Морсби, это не та милая миссис Гаррисон, а?

— Сейчас я вам не скажу, — помотал головой Морсби, — не обижайтесь. У меня на то есть причина. За этим я к вам и пришел. Я бы хотел, чтобы вы поделились своим непредвзятым мнением о тех людях и рассказали, не было ли там каких-то тайных игр…

— Тайных игр! — повторил Роджер с легким смешком. — Сразу видно, что вы, Морсби, ни разу не видели учителей частной школы в конце четверти. Кроме тайной игры ничего там больше не бывает. Никогда за всю жизнь я не видел столько тайных игр в таком узком кругу людей. Все так мелочно, но все так серьезно это воспринимают.

— Очень интересно. Значит…

— Послушайте, — перебил его Роджер, — я понял. Помните, я говорил вам, что поехал туда, дабы поднабраться колорита для романа. Ну вот, набрался, по самые уши. И начал роман. Написал несколько глав, он мне наскучил, и я отложил его. Но рукопись у меня сохранилась. Я вам ее одолжу. Из нее вы узнаете гораздо точнее, чем я помню, мои впечатления о Роланд-хаусе и о том, что там происходило.

— То есть вы писали в своей книге о реальных людях?

— Ну конечно. Все так делают, невзирая на нарушение прав личности и забавные замечания; некоторые помещают их на первой странице своих книг, дабы уверить, что все персонажи в этой книге вымышленные. Вымышленные, боже ты мой! Никто не может выдумать персонаж и вдохнуть в него жизнь. Нет, Морсби, все персонажи в моей рукописи перенесены, насколько можно точнее и подлиннее, из Роланд-хауса. Если я дам вам ключ к измененным именам, вы будете знать о том коллективе, как будто сами были полмесяца среди них. Ну как?

— Кажется, это то, что надо, мистер Шерингэм. Это мне здорово поможет.

— Так, значит, убийцу вы пока не вычислили?

— Нет. Конечно мы навели кое-какие справки, но, признаюсь вам, на данный момент мы знаем только то, что им мог быть любой из них. Мотив преступления довольно прост, но преступника, получившего от этого выгоду, установить не так просто.

— Вот об этом как раз вы и узнаете из моей рукописи, — с пафосом сказал Роджер. — Должен заметить, что передвигал время событий на несколько дней вперед, чтобы мои наблюдения обросли теми событиями, которые чуть раньше только начинали проявляться, а потом разыгрались вовсю. Ну и, конечно, будьте снисходительны. Я не гарантирую достоверности в мелочах, но, клянусь моей литературной интуицией, основные линии изображены верно. В романе нет ни одного события, развитие которого я не видел бы собственными глазами. И, возможно, вы не поверите, но нет ни одного события, которое я не мог бы предвидеть. Несложно, знаете ли, предугадать необычные поступки людей, когда изучил обычные. Человек мыслит всегда в одном ключе.

— Правда? — деликатно спросил Морсби.

Роджер нырял в ящик за ящиком своего письменного стола в поисках рукописи.

— Вот она. У меня останется копия. Так что можете оставить ее себе, если хотите. А теперь скажите: кто эта женщина?

— Ну что же, вряд ли есть смысл скрывать, мистер Шерингэм. Вы будете молчать об этом, я уверен. Только между нами: она… Нет! — Морсби вдруг усмехнулся. — Все-таки пока не скажу вам.

— Я в любой момент могу позвонить в Роланд-хаус и выяснить, кого там больше нет, — с некоторой обидой произнес Роджер.

— Да, сэр, конечно можете. Я вам просто сейчас не скажу, лучше угадайте сами. Перечитайте копию рукописи, и если там все так, как вы говорите, то вы обязательно догадаетесь, кого из женщин убили, разве нет?

— Опознать жертву, а? Не ручаюсь, Морсби, поскольку не уверен, что заметил все тайные игры. Но идея хорошая. Я, разумеется, попробую.

Часть вторая РУКОПИСЬ РОДЖЕРА ШЕРИНГЭМА Для ясности вымышленные имена, данные автором лицам, упомянутым в рукописи, заменены настоящими

Глава 5

* 1 *

Двадцать пять лет назад в селении Эллингфорд проживало около двадцати пяти человек, если не считать пятидесяти с небольшим обитателей школы под названием Роланд-хаус. Весьма тихое место за одиннадцать миль от площади Пиккадилли. Лондонская и Северо-западная железные дороги пролегали почти в трех милях от селения, и поэтому здесь Лондон казался таким же далеким, как таинственный и овеянный недоброй славой Бирмингем, находившийся на другом конце ближайшего шоссе. Двадцать пять лет назад поездка отсюда в Лондон считалась событием, к которому нельзя было отнестись легкомысленно и без должных приготовлений.

В наши дни, в отличие от большинства селений в одиннадцати милях от площади Пиккадилли, Эллингфорд лишь чуть меньше похож на деревню, чем прежде. Его население возросло, но не превышает разрозненно живущих шестисот человек. Лондонская, Центральная и Шотландская железные дороги по-прежнему лежат почти в трех милях от Эллингфорда, и даже вездесущий автотранспорт ни на дюйм не приблизился к нему.

На единственной улице все те же три лавчонки процветают все так же, как при короле Эдуарде, не говоря уже о предшествовавшем правлении королевы Виктории; и только один из многочисленных магазинов Лондона открыл здесь недавно свой филиал. Короче говоря, Эллингфорд — печальное исключение из ряда населенных пунктов, преобразившихся под тем натиском прогресса, который превратил нашу Англию в то, чем она теперь является. В Эллингфорде нет, к слову, винной лавки, а если бы и была, то наверняка вам бы продали полбутылки виски (это, конечно, если вы настолько опустились, что пожелали бы купить половину, а не целую), безо всякой задней мысли о том, каким злом для современного общества является алкоголь.

Бедственное состояние Эллингфорда, разумеется, связано с тем, что шоссейная дорога от Лондона до Бирмингема проходит в миле от его домишек, а не через середину этого селения. Только за милю отсюда прогресс носится с ревом и дымом туда и обратно; дородные дельцы катят в щегольских автомобилях по своим важным делам, биржевые маклеры мчатся, чуть не сбивая с ног, обычных пешеходов, хористки сбегают из Бирмингема в Лондон продемонстрировать свои ножки или из Лондона в Бирмингем — спрятать их. А Эллингфорд, всего в миле от этих скоростей, знать о них не знает и, что самое печальное, знать не хочет.

Таким образом, неудивительно, что среди такого застоя школа Роланд-хаус для его нынешних обитателей с голь же привлекательна, как прежде для их отцов. За последние двадцать пять лет здесь почти ничего не изменилось, если не считать новой общей спальни над гимнастическим залом, крытой черепицей раздевалки вместо вообще никакой, и на пару акров расширенных игровых площадок.

Ну и персонал, конечно, сменился.

Двадцать пять лет назад мистер Гамильтон Гаррисон, магистр гуманитарных наук, выпускник Оксфорда, был просто Гам Гаррисон, самый младший из младших учителей, едва сошедший с университетской скамьи. Теперь он уже шесть лет заправляет этой школой. Деньги можно накопить, безусловно, и из жалованья младшего учителя начальной частной школы, ибо нет преград для человека решительного; правда, мистеру Гамильтону Гаррисону и не понадобилось проявлять особую решительность. Даже очень сомнительно, что он смог бы это сделать. Ему все досталось проще. Дочь тогдашнего директора школы, молодая Женщина с решимостью на двоих и более, обратила свою девическую пылкость на скромного молодого учителя и, не успел он осознать, что происходит, как она вышла за него замуж. После этого она успела передать школу в его ведение, осчастливить рождением единственного ребенка, девочки, а позже очень быстро умерла.

Эми Гаррисон, теперь уже двадцати двух лет от роду, пошла в свою мать. Таким образом, они с отцом вместе вели школьное хозяйство. Об Эми говорили как о замечательной помощнице отцу. Мистер Гаррисон с этим соглашался, как соглашался почти со всем. На самом же деле он считал дочь ужасной занудой. Она вечно пыталась заставить его делать то, чего он не хотел, или требовала от него активности, тогда как мистер Гаррисон прекрасно знал, что инерция приносит больше пользы и меньше проблем.

Сейчас у Эми как раз возникла проблема. Держа в одной руке мальчишеские трусы и размахивая ими, как флагом, перед лицом отца, она требовала:

— Папа, я настаиваю: посмотри на них как следует.

— Забери их, Эми, — вяло сопротивлялся мистер Гаррисон. — Право же, мой кабинет не место для таких вещей. Забери их.

— Все в дырах. Все. Еще хорошо, что я там была, когда Уэстон их принес; иначе бы я о них и не узнала. До конца четверти осталась всего неделя. Вот бы прекрасно было, если бы он отправился в таких домой, а? Что, по-твоему, сказали бы его родители? Ну разумеется, я велела провести общий осмотр всего нижнего белья. Хорошо еще, что пока есть время. Но если все трусы в таком состоянии или даже половина… — Голос Эми перешел в негодующее молчание.

— Ладно, не отвлекай меня такими… э-э… Ты же прекрасно знаешь, как я всегда занят в конце четверти. Отнеси их к Филлис.

— Филлис! — Эми издала короткий презрительный смешок, но, к облегчению мистера Гаррисона, ничего к нему не добавила. Девушке не нравилась ее молодая мачеха, и она не пыталась этого скрыть ни от отца, ни от самой Филлис Гаррисон.

Эми уселась на подлокотник кресла и упрямо поглядела на мистера Гаррисона.

— Я пришла не просто отвлекать тебя этими трусами Уэстона, папа. Пора бы тебе уже понимать меня. Трусы Уэстона — только очередное доказательство.

— Ну и? — попытался рявкнуть мистер Гаррисон, стараясь отвести глаза от лица дочери; ее взгляд всегда заставлял его чувствовать вину за какой-то неведомый, но непременно ужасный грех, как прежде заставлял взгляд ее матери. — Ну и что? Скорее, Эми, прошу тебя. Я действительно очень занят. Доказательство чего эти трусы Уэстона? — Он стал перебирать на столе бумаги.

— А вот чего, — резко ответила Эми. — Мисс Джевонс нужно уволить!

Мистер Гаррисон уже очень хорошо понял, доказательством чего должны были служить трусы Уэстона. Он раздраженно кашлянул.

— Но, Эми, я не вижу…

— Мисс Джевонс нужно уволить! — запальчиво повторила Эми.

Мистер Гаррисон стал терять терпение. Невыносимо, что Эми выдвигает подобные ультиматумы, практически пытаясь командовать им в его собственном кабинете. Будет ли у него когда-нибудь покой? В конце четверти все буквально сговорились терзать его, как раз когда он так предельно занят: учителя с жалобами на коллег, учительницы с жалобами на прислугу, Эми с жалобами на всех и каждого. И теперь еще на эту мисс Джевонс, пожалуй, единственного здесь человека, который никогда ни на кого и ни на что не жалуется.

— Чепуха! — взорвался мистер Гаррисон. — Я ни за что…

— Мы ее взяли на пробу, — продолжала Эми, как будто взрыва не заметила вовсе. — Проба не удалась. Я больше не возьму леди в заведующие хозяйством. Это не годится.

— Ты не имеешь…

— К тому же она слишком молода.

— Ей двадцать восемь!

— Это она так говорит…

— Я не вижу смысла ей не верить. Она удивительно приятная девушка, и мальчики ее обожают. — Мистер Гаррисон все еще кипел, но взрыва больше не ожидалось.

— Она неумеха, — заключила Эми, поджав и без того тонкие губы, — а мы просто не можем себе позволить держать некомпетентного заведующего хозяйством. — Она встала. — Папа, ты знаешь это не хуже меня: ее нужно уволить. Ты должен предупредить ее об увольнении на этой неделе, чем раньше, тем лучше, а я расклею объявления о вакансии.

И она направилась к двери, как будто вопрос был уже Решен, унося с собой презренные трусы.

Мистер Гаррисон посмотрел вслед невысокой прямой фигурке дочери, и его на миг вспыхнувший гнев превратился, как всегда, в возмущенное раздражение. Нет, на этот раз он не уступит желанию Эми, ни за что не уступит Мисс Джевонс ему нравится; она нравится мальчикам; она всем нравится, кроме Эми, предпочитающей только компетентных людей, к тому же мисс Джевонс очень старается соответствовать этому требованию.

Первый раз в жизни Эми перешла все границы. Как глупо, что она уверена в его согласии, в согласии собственного отца. Эми и впрямь чересчур вмешивается не в свои дела. А знает ли она, как ее прозвали дети? Наверняка нет, подумал мистер Гаррисон. Конечно же, никто здесь не решится сказать ей об этом. Но если не знает, то лишь она одна. Пучеглазка! Хорошо бы, если бы ей кто-нибудь об этом сказал. Как отец, он, безусловно, на многое закрывал глаза, но не мог не видеть, что его дочь не красавица, и миловидности в ней тоже нет: тонкие губы, длинный тонкий крючковатый нос, песочного цвета волосы и эти водянисто-голубые глаза навыкате, за которые она заработала себе прозвище. Пучеглазка! Очень подходит. Мистер Гаррисон виновато сдержал невольный смешок.

Его размышления были прерваны стуком в дверь. На пороге стояла заплаканная мисс Джевонс.

— О, мистер Гаррисон, пожалуйста, простите за беспокойство, вы сейчас так заняты, но…

— Что такое? — нахмурился мистер Гаррисон, от волнения его голос прозвучал резче, чем он бы хотел. Он терпеть не мог предупреждать людей об увольнении.

— Я… я решила, что должна узнать, правда ли это. Мисс Гаррисон велела мне…

— Мисс Гаррисон не может вам велеть. У нее нет таких полномочий, сердито ответил отец мисс Гаррисон, раздраженно подергивая себя за непослушную седую бородку. Эми берет на себя слишком много. Чья это школа, в конце концов?

— О-она сказала, что вы собираетесь предупредить меня об увольнении, промямлила мисс Джевонс.

— У мисс Гаррисон нет полномочий говорить об этом, — твердо повторил мистер Гаррисон. — В любом случае, — добавил он, удивив этими словами и себя самого, и мисс Джевонс, — это неправда. У меня не было такого намерения.

— О, мистер Гаррисон!

Карие глаза мисс Джевонс наполнились благодарностью, Эту высокую молодую женщину со стройной фигурой, выгодно подчеркнутой простым светло-зеленым платьем, можно было бы назвать красивой, если бы не слишком большой рот и вздернутый нос, который даже самые сдержанные литераторы назвали бы курносым. По мнению мисс Гаррисон, она носила слишком короткие юбки, но мистер Гаррисон мнения дочери не разделял: у мисс Джевонс были замечательные стройные ножки.

Теперь она промокала глаза тоненьким носовым платочком.

— Ну-ну, успокойтесь, — миролюбиво сказал мистер Гаррисон.

— Это было такое потрясение, — всхлипнула мисс Джевонс. — Я так старалась и надеялась, что смогла… Моя мама, вы же понимаете… Мы живем только на мой заработок…

— Конечно, конечно. Эми вела себя непростительно. Совершенно непростительно.

Мистер Гаррисон встал из-за стола, снял очки, пустив их болтаться на тонком черном шнурке. Теперь в нем заговорил другой человек. И почему эта очаровательная, изящная девушка не его дочь? Он был бы ей хорошим отцом…

Он отечески взял очаровательную девушку за все еще вздрагивающие плечи.

— Вы только следите получше за детской одеждой, моя дорогая. Они такие сорванцы, вы же знаете. Просто следите за этим получше.

— О, конечно, мистер Гаррисон, конечно. Обязательно буду, поверьте.

— Я уверен, моя дорогая.

Мистер Гаррисон наклонил голову и поцеловал мисс Джевонс в лоб, вроде как по-отечески, но очень неловко.

Так же неловко, но совсем не по-дочернему, мисс Джевонс обвила руками его шею, быстро, но очень умело обняла, нежно поцеловала его в щеку и выбежала из комнаты. Мистер Гаррисон посмотрел вслед женской фигурке, но теперь с совсем иным выражением лица. Это выражение постепенно исчезло, уступив место хмурой озабоченности. Высокая фигура мистера Гаррисона снова неуклюже опустилась в кресло за письменным столом. Эми…

Все обитатели Роланд-хауса почти постоянно находились в страхе перед дочерью директора.

* 2 *

Стоял жаркий летний день, июль близился к концу.

В учительской все окна, выходившие на большую лужайку позади школьного здания, были широко открыты. Трое мужчин, с трубками во рту и газетами в руках, уютно расположились в креслах. Было блаженное время после полуденной трапезы, за полчаса до начала крикета, когда лишь один учитель дежурил, а все остальные имели первую за день возможность быть просто людьми. Умиротворенная тишина, нарушаемая лишь шелестом газет и попыхиванием трубки мистера Паркера (ее никак не удавалось как следует раскурить), наполняла комнату.

Десять минут спокойствие не нарушалось, за исключением того, что мистер Дафф взял "Морнинг пост" взамен "Дэйли мэйл", а мистер Раис выбрал "Дэйли скетч" вместо "Дэйли миррор". Мистер Паркер ничего кроме "Тайме" никогда не читал.

Тему разговора предложил мистер Раис. В учительской разговоры были в порядке вещей. С наигранной учтивостью, за которой с особой тщательностью скрывалась снисходительность, мистер Раис обычно изрекал всему обществу какие-то замечания, словно принуждал себя относиться к коллегам как к равным, хотя, возможно, они и осознавали разницу между ним и собой. В настоящий момент, во всяком случае, они все были в равных условиях. Двадцатичетырехлетний мистер Раис два года назад окончил Кембриджский университет, был членом университетской команды по игре в крикет и запасным в команде по плаванию. Теперь он не пытался скрывать, что пара лет работы в Роланд-хаусе — всего лишь временное явление в ожидании обещанной ему вакансии в крупной частной школе, где он сам учился в свое время.

— Йоркшир, как я вижу, совсем отстал от века, — обратился мистер Раис к учительской. — Матч хуже некуда.

Мистер Паркер, недолюбливавший мистера Раиса, углубился в "Тайме" и ничего не ответил.

Мистер Дафф высунул маленькую голову из-за угла "Морнинг пост" со своим обычным видом черепахи в пенсне и улыбнулся.

— Что вы говорите? — весело откликнулся он. Потом, сообразив, что йоркширские дела — отнюдь не повод для веселья, раз там действительно матч хуже некуда, он сменил улыбку на огорченную гримасу и повторил: — Что вы говорите…

— Это факт, — заверил его мистер Раис.

Мистер Дафф издал слабый вздох, призванный показать неудовольствие, разочарование, неодобрение, огорчение или все, что угодно было бы мистеру Раису, быстро поморгал и спрятал голову под панцирь "Морнинг пост".

— В начале сезона казалось, что они смогут развить приличную игру на стороне подачи, — пояснил мистер Раис.

Маленькая, почти лысая голова мистера Даффа снова высунулась и энергично закивала в знак согласия. То, что мистер Дафф последние пятнадцать лет лишь мельком просматривал газетные полосы, посвященные крикету, а мистер Раис прекрасно знал об этом недостатке, ничем не нарушило миролюбия в обмене репликами.

Мистер Паркер в точности как Братец Кролик[2] продолжал прятаться за газетой, ничего не отвечая, уже совсем не так, как Братец Кролик, энергично выпустил струйку дыма, приподняв довольно густые седые усы. В этом не было ничего необычного, хотя на сей раз струйка была выпущена энергичнее, и мистер Дафф тотчас же в качестве бессловесного комментария спародировал мистера Паркера, причем весьма похоже. Его худое морщинистое лицо слегка покраснело и снова нырнуло под свой панцирь. Если бы мистер Дафф мог недолюбливать кого-то, то недолюбливал бы мистера Паркера.

Мистер Раис беззаботным движением отбросил "Дейли скетч" в угол комнаты, словно показывая, что готов отложить более важные дела и посвятить себя скрашиванию скучного существования сидевших рядом.

— Из-за чего это ссорились утром Гаррисон и Лейла, а?

Если его коллеги неизменно называли всех женщин в школе по фамилиям: заведующую хозяйством — мисс Джевонс, воспитательницу — мисс Уотерхаус, а дочь и жену директора — соответственно мисс и миссис Гаррисон, — то у мистера Раиса в привычке было называть их запросто, как Лейла, Мэри, Эми и Филлис.

Услышав вопрос мистера Раиса, мистер Дафф сбросил свой панцирь. "Морнинг Пост" упала ему на колени. Он как будто не совсем понял, в чем дело.

— Как ссорились?

— Я слышал, старик вызвал ее на ковер.

— Да что вы!

— Она вышла в слезах.

— Ничего не знаю об этом, — помрачнел мистер Дафф.

— Не знаете? — Мистеру Раису уже наскучила эта тема. Он, во всяком случае, заставил старого Даффа оторваться от газеты, а именно этого он и хотел. Молодой учитель наконец сжалился над своей жертвой.

— Веселее, Дафф. Не думаю, что он ее рассчитал, иначе бы уже все вокруг об этом говорили.

— Да, — с облегчением согласился мистер Дафф. — Да, правда, конечно же.

Мистер Паркер выпустил струйку дыма.

Мистер Раис зевнул.

Мистер Дафф, все еще не поднимая газету с колен, задумчиво обратил взгляд сквозь пенсне на сад за окном.

Мистер Раис взглянул на "Тайме", вечную ширму между мистером Паркером и тем, что мистеру Паркеру было неприятно. Любую ширму мистер Раис воспринимал как вызов. Он слегка побарабанил по газете мистера Паркера.

— Дафф, вы придете сегодня на игру? — спросил он, пожалуй, несколько громче, чем требовалось.

— "Сегодня? — вяло переспросил мистер Дафф.

— Финал лиги крикета.

Мистер Паркер пустил струйку дыма.

С тех пор как мистер Раис приехал в Роланд-хаус, ок, стремясь подтвердить свои спортивные заслуги в Кембридже, всерьез взялся за совершенствование спортивных игр и занимался этим с увлечением. В крикете, к примеру, он возродил "подающий" стиль и быстро разделался с устоявшимися здесь приемами игры и обожанием прямых бит, объявив их устаревшими. Мистер Паркер, бессменно управлявший королевством крикета прошлые двадцать лет, теперь с болью и горечью наблюдал за всеми нововведениями лишь из-за бортика, обиженно пуская струйки дыма сквозь усы. Для него прямая бита была священна, так же как и палата лордов, Афинский клуб, "Тайме" и все добропорядочные организации, на которых, по его мнению, держалась Англия.

Потому-то мистера Паркера вдвойне огорчало то, что больше в Роланд-хаусе не будет прямых бит, и то, что, играя в этом сезоне изогнутыми битами, школьники побеждали чаще, чем когда-либо прежде. Впервые за все время школа не проиграла по очкам ни одного матча в крикет. Мистер Паркер с самого начала выдувал свое неприятие новшеств сквозь усы, и чем успешнее шла игра, тем больше он дулся. Он же никогда не был членом сборной по крикету.

Еще одним нововведением мистера Раиса стала лига крикета. Шестьдесят с лишним мальчиков разделились на четыре команды: "красные", "синие", "зеленые" и "желтые", — отдельно команда и запасной, а остальные в резервной группе для поддержки игроков своих команд за бортиком. Мистер Паркер недовольно завел было речь о том, что не стоит прививать детям навыки профессиональной игры в крикет, но идеи мистера Раиса себя оправдали. И все же, чтобы не изменять себе, мистер Паркер продолжал пыхтеть сквозь усы всякий раз, как при нем упоминали об успехах современного профессионального отношения к игре.

— Ах! — заговорил мистер Дафф извиняющимся тоном. — Да-да, конечно. Конечно, я обязательно посмотрю этот матч. Финал, да-а… Разумеется, если успею вовремя исправить экзаменационные работы по латинской грамматике для четвертого класса.

Был понедельник, и с утра начались экзамены за четверть. Мистер Дафф постоянно стремился вовремя посмотреть экзаменационные работы и исправить каждую в день сдачи; стремление это, однако, за пятнадцать с лишним лет преподавания так ни разу и не было выполнено.

Беседа вновь оборвалась.

Ширма мистера Паркера не подавалась.

Мистер Раис встал с кресла и сильно потянулся всем своим молодым крепким телом.

— Ну ладно, — сказал он, — пожалуй, пойду переоденусь. Перед матчем еще обещал Филлис чуть подучить ее удару слева. С женщинами порой столько мороки, правда, Дафф? Или они вас не волнуют?

Мистер Дафф выжал слабую улыбку.

Мистер Раис беззаботно вышел из комнаты, сунув руки в карманы так, что серая фланель вызывающе обтянула крепкие ягодицы.

Мистер Паркер наконец приоткрыл свою ширму.

— Невозможный пижон, — проворчал он и так сильно фыркнул, что усы чудом остались на месте.

* 3 *

В комнате заведующей хозяйством три очень взволнованные молодые женщины пили чай. Если смотреть на них слева направо, как учат иллюстрированные газеты, это были мисс Джевонс, мисс Уотерхаус и мисс Кримп. Мисс Уотерхаус совмещала обязанности воспитательницы и секретаря директора (под последним чаще подразумевалась его дочь). Мисс Кримп преподавала музыку и танцы. Из всего преподавательского состава только Эльза Кримп (не считая его преподобия Майкла Стэнфорда, приезжавшего по понедельникам опрашивать шестиклассников по катехизису и священному писанию) не жила на территории школы. Она была дочерью весьма уважаемого и известного в Эллингфорде художника и, подобно мистеру Раису, не скрывала, что ее присутствие в Роланд-хаусе объясняется исключительно любезностью с ее стороны. Обычно мисс Кримп вела занятия после второго завтрака. Она забыла, что началась экзаменационная неделя и уроки музыки временно прекращены, и сожалела, что в тот день приехала напрасно. Тем не менее она, как обычно, прошла в комнату мисс Джевонс — и убедилась, что все-таки приехала не напрасно.

Лейла Джевонс была из тех женщин, которые никогда не могут не поделиться приятной новостью с другими. Все, что испытывала мисс Джевонс, она тотчас же рассказывала. Только что она в третий раз рассказала двум своим заинтригованным слушательницам о Потрясающем Поведении мистера Гаррисона. История получилась красивой и с каждым повтором становилась все краше.

— Господи, милая, как же тебе было, должно быть, неприятно, — сказала Мэри Уотерхаус, широко открыв глаза от удивления.

— Мне пришлось ему это позволить, пойми, — с мазохистским удовлетворением объяснила мисс Джевонс, — а то бы я наверняка вылетела отсюда. Держу пари, Эми приложила все усилия, чтобы уговорить его меня уволить, — чтоб ей провалиться. И все, моя милая, из-за дурацких трусов.

— А я бы никогда не подумала, что ми-стер Гаррисон из таких, — мисс Уотерхаус сделала особое ударение на последнем слове.

— Он никогда не пытался так подъехать к тебе?

— Да что ты! — воскликнула мисс Уотерхаус в благородном негодовании. — Он знает, что я никогда не позволю женатому человеку впутывать меня в такие дела.

Всем было известно, что мисс Уотерхаус поборница строгих правил. Больше всего она любила повторять: "Каждый должен делать свое дело". Хотя сама она была достаточно хороша собой, чтобы следовать этим правилам.

— Чепуха! — авторитетно заявила мисс Кримп. — Ты и сама прекрасно знаешь, Мэри, что позволила бы, если бы сочла его всерьез увлеченным. У тебя просто сексуальный голод, как и у Лейлы. Вы обе готовы упасть в объятия первого встречного, женатого или нет.

Мисс Кримп, как дочь художника, проповедовала здоровый, ну разве что чуть застенчивый, отказ от условностей. "Сексуальный голод" было ее любимое выражение.

Лейла Джевонс издала невнятный протестующий звук, а Мэри Уотерхаус просто понимающе улыбнулась.

— Не говори своему тупице, Лейла, вот и все, — слегка подмигнула мисс Кримп. — Не надо, чтобы из-за тебя проливалась кровь, правда?

— Эльза, это уже полный вздор, — воскликнула мисс Джевонс, к удовольствию подруг залившись ярким румянцем.

— А он уже… пытался? — с интересом спросила мисс Уотерхаус.

— Конечно нет.

Эта увлекательная беседа была прервана появлением маленького мальчика: "Тетя хозяйка, можно взять чистый платок? Мистер Уоргрейв сказал, чтобы я пошел и попросил…" — "А почему мистер Уоргрейв так сказал, Вилли?" "Наверно, потому, что видел, как я сморкался в листик щавеля, тетя хозяйка". — "А где тот чистый платок, что тебе дали вчера утром?" — "Не знаю, тетя хозяйка. Наверно, я его потерял. Я везде искал, тетя хозяйка. Ой, честное слово, может, его спер старый Пшик, чтоб Норе слезы вытереть, ведь она не увидит его до новой четверти". — "Хватит, хватит, Вилли. Вот тебе платок. Не теряй больше". — "Ой, спасибо, тетя хозяйка. Только не говорите Пучеглазке, ладно?" — "Хватит, Вилли, иди".

— Что это у мистера Паркера с Норой? — спросила мисс Кримп, раньше чем за Вилли успела закрыться дверь. — Все время слышу какие-то намеки про них.

— Просто глупая детская шутка, — отозвалась мисс Джевонс, размышляя, как ей объяснить потерю платка дочке мистера Гаррисона, не выдавая Вилли.

— Но ведь что-то за ней есть? — не отступала мисс Кримп.

— Да нет же, — потупилась мисс Уотерхаус. — Мистер Паркер — последний, кто стал бы путаться с горничными. Это дети насочиняли. Думаю, они придумали эту шутку, чтобы подразнить сержанта Тернера. Из них с Норой, кажется, получится милая пара.

— Пшик и прислуга, — вслух размышляла мисс Кримп. — Милое прозвище, как вам кажется? Удивительно, как ловко мальчишки придумывают прозвища. Пшик точнее мистера Паркера не назвать.

— Все это глупости, — строго заявила мисс Уотерхаус, — к тому же противные.

— Но, как правило, нет дыма без огня, — отозвалась мисс Кримп.

Мисс Уотерхаус грустно поморщилась.

— Иногда мне думается, Эльза, что у тебя весьма скверный взгляд на мир.

— Ну, это все же лучше, чем совсем никакой, — задорно парировала мисс Кримп.

— Хочешь еще чаю, Эльза? — спросила мисс Джевонс поспешно и не совсем тактично.

Мисс Кримп с улыбкой отказалась. Откинувшись в своем кресле, она скрестила коротенькие ножки и предложила тему, более всего занимавшую умы женской половины школьного персонала всю вторую половину последней четверти. По постоянству внимания эта тема могла бы перещеголять даже волнующий, но временный интерес к Поразительному Поведению мистера Гаррисона.

— Как там дела у Эми? — спросила мисс Кримп. — Что-нибудь изменилось за последние дни?

Объяснять что-либо более конкретно о "делах Эми" совершенно не требовалось.

— Вчера вечером, после ужина, они вместе гуляли по саду, несколько часов, не меньше, — сразу же ответила мисс Джевонс.

— И пока никаких предложений?

— Пока нет.

— Надо бы ей поторопиться, если она хочет обтяпать это к концу четверти, — заявила мисс Кримп.

Мисс Уотерхаус улыбнулась — той улыбкой превосходства, которая отличает тех, кто уже все "обтяпал". И, как бы случайно, взглянула на миленькое колечко, украшавшее средний палец ее левой руки[3].

Две другие женщины, в сотый раз принявшиеся обсуждать шансы Эми, притворились, что не заметили ни улыбки, ни взгляда.

До середины четверти невозможно было в открытую говорить на эту увлекательную тему в присутствии мисс Уотер-хаус. Дело в том, что в прошлой четверти для наметанного глаза было очевидно: мистер Уоргрейв определенно проявлял интерес к мисс Уотерхаус; более того, от столь же наметанного глаза не укрылось, что и сама мисс Уотерхаус подогревала его интерес и проявляла свой. Оба вроде бы имели серьезные намерения, и женский коллектив школы уже приготовился было благословить праведный союз. Мистер Уоргрейв был третьим в школьной табели о рангах учителем, выше его стоял мистер Дафф, а ниже только мистер Раис. И хотя третий учитель в начальной школе — не ахти какой улов, но на безрыбье, как говорится, и рак рыба.

Однако в начале этой четверти идиллию нарушила мисс Гаррисон. Своих намерений она не скрывала. Было очевидно, что за каникулы она все продумала и решила привлечь внимание мистера Уоргрейва. Задумав заполучить его, она направилась к своей цели по обыкновению прямо. Она в точности пошла в этом по стопам матери. И, то ли из-за атаки мисс Гаррисон, то ли нет, но внимание мистера Уоргрейва к мисс Уотерхаус резко упало.

Все сочувствовали мисс Уотерхаус, переносившей, по всей видимости, эту обиду со стоическим терпением. Мисс Кримп вообще назвала мистера Уоргрейва интриганом: якобы он, давно приметив возможный интерес к себе со стороны мисс Гаррисон, намеренно разыграл невинную мисс Уотерхаус, чтобы сердце Эми Гаррисон забилось быстрее. Ведь не подлежало ни малейшему сомнению то, что любой, женившийся на дочери директора, рано или поздно получит в наследство Роланд-хаус; следовательно, не подлежало ни малейшему сомнению, что мистер Уоргрейв не только серьезный, но и расчетливый молодой человек.

Сама мисс Уотерхаус, когда добросердечная, но бестактная мисс Джевонс намекнула ей об этой теории, от души рассмеялась. Никогда между ней и мистером Уоргрейвом ничего не было, со всей искренностью заявила она, кроме некоторых общих интересов, ни малейшего флирта; и впрямь было трудно представить, даже при живом воображении мисс Кримп, чтобы мисс Уотерхаус флиртовала. Все же это заявление, переданное мисс Джевонс учительнице музыки, тотчас было объяснено Гордостью, скрывающей Раненое Сердце. Как же удивились мисс Кримп и мисс Джевонс, когда мисс Уотерхаус, вернувшись после выходных в середине четверти, со скромным достоинством объявила о своей помолвке с австралийским фермером и предупредила об уходе из школы по окончании четверти, с тем чтобы уехать в Австралию и выйти замуж. Ибо, как дала прямо понять мисс Уотерхаус, австралийские фермеры очень не любят ждать.

Поэтому теперь можно было спокойно обсуждать при мисс Уотерхаус шансы мисс Гаррисон. Считалось, что они велики, но на этой неделе от нее потребуется максимум усилий: мистер Уоргрейв, кажется, очень стеснителен.

* 4 *

Мистер Уоргрейв казался своим подопечным воспитанникам каким угодно, только не стеснительным.

В то самое время господин Оллфри, одиннадцати лет, очень упорно толковал господину Ноксу, двенадцати лет.

— Послушай, Грогги, старик Паршивец и вправду паршивей некуда. Я бы лучше учился у Силача или даже у старика Пшика.

Это заявление господин Нокс перевел для себя так: "Поверь, Нокс, мистер Уоргрейв не такой уж приятный тип, чтобы его слушаться. Я бы лучше перешел к мистеру Раису или даже к мистеру Паркеру".

У мистера Уоргрейва была привычка пользоваться каждой свободной минуткой для нравоучений, что было совсем не по вкусу ни его коллегам, ни его подопечным. Например, мистер Уоргрейв в священные полчаса перед сном после выполнения домашних заданий предостерегал молодое поколение от проявлений звериных инстинктов, а раз в неделю традиционно проводил лекции о различных научных достижениях. И учителя, и мальчики считали, что это уж чересчур. Одна Эми одобряла Уоргрейва, а одобрение Эми превратило "добровольное" посещение лекций в исключительно обязательное.

И как бы свирепо ни высмеивали маленькие господа деловитость и манерность мистера Уоргрейва, его жесткие воротнички и старомодные галстуки, его довольно выраженный ланкаширский акцент, его плохо сшитую одежду и все остальные провинциально-непривлекательные черты, за которые молодого мистера Уоргрейва единодушно прозвали Мерзким Мучителем, — все впустую. Впустую! Они были беспомощны против его искренних стараний якобы для их же пользы. Со всем пылом своих двадцати семи лет мистер Уоргрейв работал на благо своих подопечных.

Пока же господин Нокс, двенадцати лет, не менее упрямо ответствовал господину Оллфри, одиннадцати лет, с тем оттенком снисходительности, которого требовала разница в возрасте:

— Ладно, дурашка ты мой, чертов Паршивец не чертов начальник, вот в чем дело. Я чертовски хочу написать своим предкам о нем. Они бы чертовски здорово разозлились, если бы знали, поверь.

— Вот что, — сказал мистер Уоргрейв, — Нокс и Оллфри, перестаньте болтать и поскорее заканчивайте с цементом. Надо уложить ряд кирпичей до времени переодевания для крикета, вы же знаете. Пошевеливайтесь.

Господа Нокс и Оллфри поспешно продолжили работу лопатками.

Это занятие было одной из прекрасных задумок мистера Уоргрейва в обучении детей делам, полезным для жизни. (Хотя что в этом полезного, если мы не станем какими-нибудь чертовыми каменщиками, я бы очень чертовски хотел знать, — так и подмывало горестно возопить господина Нокса.) Молодой учитель предложил эту идею мистеру Гаррисону в начале четверти и встретил полное одобрение со стороны Эми. С тех пор в свободное время вся школа трудилась над возведением невысокой стенки по краю газона директора, где прежде лишь проволочный забор отделял его от пастбища. Особенно раздражало школьников, что по-настоящему увлекательная работа по укладке кирпичей была начисто закапана мистером Уоргрейвом; им же безжалостно оставлено лишь приготовление цемента, подвозка и подноска кирпичей, то есть обязанности помощников каменщиков. Их огорчение не уменьшалось ни презрительным хмыком мистера Паркера, ни довольными замечаниями мистера Гаррисона, бессердечно радовавшегося тому, что его стену построят без дополнительных затрат, ни открытыми насмешками мистера Раиса.

Все начиналось, как хорошая забава. С цементом можно выдумать массу развлечений. Залепить его хорошенькую порцию в спину Уильяму, или вмазать Геддону Холлу в волосы, или незаметно запустить в Эйди так, чтобы цемент уморительно влетел ему в рот, — вне сомнения, это могло любую жертву сделать чертовским посмешищем. Но У мистера Уоргрейва не было чувства юмора. Он пресекал любые попытки разнообразить работу маленькими невинными забавами самым неумолимым образом. К концу четверти все классы горько и единодушно выли: ни за что они не будут заниматься возведением кирпичных стен до конца своих дней. Ничего не поделаешь, приходится признать: мистер Уоргрейв был не из тех педагогов, которыми рождаются, а из тех, кто ими становится в процессе обучения. Почти все педагоги таковы.

Упрямо бормоча что-то себе под нос, господа Нокс и Оллфри стали удрученно размазывать лопатками остатки горы цемента. То, что мисс Гаррисон вышла из здания школы и наблюдала за ними своим обычным сверлящим взглядом, не придало им бодрости.

— Берегись — Пучеглазка, — прошептал господин Оллфри господину Ноксу, стоявшему спиной к подходившей мисс Гаррисон; тотчас же в спину господина Нокса словно бы вонзились сотни тоненьких иголочек.

Эми посмотрела на мистера Уоргрейва слегка неодобрительно. Даже намерения относительно него не могли поколебать ее чувства долга.

— Неужели вы полагаете, что разумно Ноксу и Оллфри работать вместе? Они же только подзадоривают друг друга.

Менее смелый, чем мистер Уоргрейв, тотчас бы прогнал от кучи цемента или Нокса, или Оллфри. Но он был не из таких. Он лишь ответил, немного резко:

— Я специально даю им совместную работу. Я как раз рассчитываю на то, что они будут подзадоривать друг друга в работе. Этого я от них и жду.

Эми взглянула на него с восхищением.

* 5 *

Мистер Раис переоделся и теперь бил мячиком в одну из кирпичных стен, огораживавших корт мистера Гаррисона. Легко и изящно играл он мячом, вновь и вновь ловкими ударами отбивая его. На корт выходили окна директорского дома, а точнее, окна спальни миссис Гаррисон. А в жизни все бывает…

Краем глаза он заметил стройную фигуру в белом, направлявшуюся к нему. Женщина окликнула его, и он, словно бы от неожиданности, послал мяч в кусты на углу, окружавшие беседку.

— Мазила! — весело прокричала миссис Гаррисон.

Мистер Раис улыбнулся.

— Я чуть не подпрыгнул от твоего неожиданного появления. Ничего. Сейчас я его достану.

Он пошел к беседке. Через минуту оттуда донесся его голос.

— Послушай, вот удивительно! Иди взгляни, куда он закатился.

Филлис Гаррисон вошла в беседку.

— Где он? Я не вижу.

— Я тоже. Но, по-моему, здорово получилось.

Миссис Гаррисон задорно засмеялась.

— Ты моя киска, — сказал мистер Раис и крепко обнял ее.

Младший учитель в такой дыре, как Роланд-хаус, полагал мистер Раис, не должен упускать ни одной возможности развлечься.

Глава 6

* 1 *

Было уже без десяти два в этот чудесный летний день. Внешне все вокруг дышало покоем и даже любовью. К примеру, мисс Уотерхаус любила и была любима; миссис Гаррисон любила и полагала, что любима; даже Эми Гаррисон исподволь излучала нечто в сторону мистера Уоргрейва, что сошло бы за любовь, пронизанную здравым смыслом, хотя Эми и не совсем еще верила во взаимность. С виду казалось, что все складывается как нельзя лучше, особенно если учесть, что происходило это в начальной школе в конце самой длинной четверти. Но казалось так только с виду. Под мнимым штилем бурлили глубоководные течения. Нужна была лишь еще одна капля, чтобы они выплеснулись наружу.

И капля, как и полагается, нашлась — из-за некого Дженкинсона-старшего. Он как будто запустил громадным камнем в тихую заводь того полуденного покоя, и от этого по ней пошли кругами водовороты, один за другим, все шире и шире, пока не опрокинули и не разбили все вокруг.

Дженкинсон-старший, проболтавшись в ожидании мистера Раиса минут двадцать, возник перед учителем, когда тот уходил с теннисного корта, и сказал:

— Сэр, простите, сэр, пожалуйста, вы, наверное, уже знаете? Я не смогу сегодня играть в матче, сэр.

— Что такое? — нахмурился мистер Раис. Дженкинсон-старший был лучшим мастером биты во всей школе. Его игре в Зеленой команде можно было противопоставить объединенные усилия всех остальных игроков с битой из трех других команд. — Что случилось? Ты заболел?

— Нет, сэр.

— Тогда в чем дело? Если это из-за заведующей хозяйством…

— О нет, сэр, это не из-за хозяйки, сэр. Эго из-за мистера Паркера, сэр. Он меня не выпустил, сэр.

— Как! — взревел мистер Раис.

С благоговейным ужасом Дженкинсон-старший стал объяснять. Утром мистер Паркер заявил, что его экзаменационный перевод из Вергилия — позор для класса, позор для школы, позор для всех начальных школ Англии. И он должен отложить остальное и с полудня засесть за книги и все переделать.

— Это же кошмар, сэр. Я имею в виду, в день такою матча. Я подумал, что лучше скажу вам, сэр, чтобы вы не удивлялись, почему меня нет.

— Иди и переоденься, Дженкинсон, — велел мистер Раис сквозь зубы. — С мистером Паркером я поговорю сам.

— Да, сэр, спасибо, сэр! — с восторгом взвизгнул Дженкинсон, очень рассчитывавший на такой поворот дела, и бросился раззванивать радостную весть, что старый Силач разъярился не на шутку и сейчас разнесет старика Пшика в пух и прах.

Мистер Раис направился в учительскую. Каждый его шаг выдавал такую ярость, что, завидев его, мистер Дафф пугливо скрылся за "Дэйли экспресс" и оставался там до конца разговора.

— Послушайте, Паркер, — сказал мистер Раис голосом человека, вдоволь наслушавшегося всякой чепухи. — Послушайте, Дженкинсон-старший только что сказал мне, что вы его отстранили от матча. Здесь явно какая-то ошибка.

Мистер Паркер, не без трепета ожидавший этой минуты с самого ленча, отвел от лица "Тайме" и приготовился к бою.

— Никакой ошибки. С чего бы?

— Просто нельзя сегодня его отстранять.

— Можно, и потому я его отстранил.

— Но сегодня финал.

— В самом деле? — холодно спросил мистер Паркер. — Боюсь, здесь я ничем не могу вам помочь.

— Без него матч превратится в фарс.

— Сожалею, — без малейшего сожаления сказал мистер Паркер и снова взялся за "Тайме".

— Да черт возьми, отстраните его в какой-нибудь другой день. Завтра, если хотите, но…

— Разве стоит по такому поводу браниться, мистер Раис?

— Да перестаньте строить из себя старого идиота!

Их взгляды гневно схлестнулись. Мистер Паркер злобно засопел.

— Правда, не стоит выходить из себя по такому поводу, — мистер Раис выдавил улыбку. — Конечно его надо отстранить. Я это очень хорошо понимаю. Но не сегодня, доймите и вы. Его отсутствие только испортит матч для всех остальных, а ведь вы этого, естественно, не хотите. Ведь так? — Мистер Раис полагал, что вырвавшуюся грубость надо как-то замять.

— Я чрезвычайно сожалею, если матч будет испорчен, — ответил мистер Паркер с преувеличенным достоинством, все еще шумно сопя, — но, боюсь, у меня нет выбора.

— Но черт вас возьми!

— Я был бы вам очень обязан, если бы вы перестали браниться, мистер Раис.

— Вы все прекрасно понимаете, вы нарочно отстранили его! — заорал мистер Раис в новом приступе гнева. — Вы хотите сорвать матч!

— Не понимаю вас. Его перевод Вергилия оказался настоящим позором.

— К черту его перевод Вергилия!

— И к черту вашу дьявольскую профессиональную лигу! — вдруг взорвался мистер Паркер.

— Я пойду к Гаррисону! Вам завидно, вот в чем дело, — завидно!

— Да отправляйтесь хоть к самому дьяволу!

Мистер Дафф съежился, будто вокруг него сверкали молнии. Он понимал, что это ребячество, но все-таки на ребячество это уже ничуть не походило.

* 2 *

В этот момент преимущество было на стороне мистера Раиса. Если бы он сразу дошел из учительской к мистеру Гаррисону, что на самом деле означало к его дочери, ибо к тому времени она уже была в кабинете отца, мистер Паркер непременно потерпел бы поражение. Мистер Паркер был неумелым учителем, а Эми автоматически вставала на сторону умелых, правы были те или нет. Главную ошибку мистер Раис допустил ненамеренно, загнав Эми, абсолютно против ее воли (что, разумеется, рассердило ее еще больше), в лагерь мистера Паркера.

Причиной возникновения этого неожиданного альянса мистера Паркера и Эми Гаррисон стал некто Пьюрфой. Подзадоренный рассказами Дженкинсона-старшего, он подстерегал мистера Раиса неподалеку от учительской.

— Сэр, прошу вас, сэр! — пропищал господин Пьюрфой.

— Иди отсюда, — бросил мистер Раис.

— Сэр, Дженкинсон-старший сказал, что лучше вам сказать, сэр…

— Ну? — Упоминание о Дженкинсоне-старшем разозлило мистера Раиса.

— Сэр, я не смогу сегодня играть в матче, сэр…

— Что-о! — загремел мистер Раис. — Хочешь сказать, что мистер Паркер…

— Нет, сэр, нет. Я не из его класса, сэр. Это мисс Гаррисон сказала, что я сегодня играть не буду.

Мистер Раис ценил мальчугана. Пьюрфой был самым быстрым боулером[4] в школе. Если бы он играл в Желтой команде, его отсутствие мало бы что значило, поскольку без участия Дженкинсона в составе Зеленых обе команды выравнивали свои шансы. Но Пьюрфой был не в Желтой команде, а в Зеленой. Собственно, на Дженкинсоне и Пьюрфое она и держалась. Конечно, там еще девять мальчишек, но они не в счет. Без Дженкинсона-старшего у Зеленых лишь половина команды. Без Дженкинсона и Пьюрфоя — ничего.

— А почему, — с ледяным спокойствием заговорил мистер Раис, — мисс Гаррисон сказала, что ты не будешь сегодня играть?

— Сэр, она сказала, что я простудился, — пропищал с возмущением Пьюрфой. — Только потому что я случайно чихнул, сэр. Всего один раз, сэр, когда она…

— Ладно. Так ты простудился или нет?

— Нет, сэр, не простудился, сэр.

— Тогда иди и переоденься к матчу, — приказал мистер Раис.

В неистовом восторге мистер Пьюрфой помчался прочь. Теперь у него есть новости получше, чем у самою Дженкинсона. Старик Силач играет честно. Он сейчас покажет и Пучеглазке и Пшику.

Мистер Раис продолжал путь дальше. Едва стукнув в дверь для приличия, он вошел в кабинет мистера Гаррисона. Эми увлеченно высказывала несчастному отцу все, что о нем думала, — и о том, что он предполагал, и о том, чего не предполагал.

Появление младшего учителя он искренне приветствовал.

— А-а, Раис, — обратился он к нему. — Хотите поговорить? Эми…

— Я бы предпочел, если бы мисс Гаррисон осталась, — ответил мистер Раис очень деликатно и сдержанно.

Мистер Гаррисон сощурился от удивления. Эми редко просят остаться, когда есть удобный случай от нее избавиться.

— В чем же дело? — спросил директор.

Мистер Раис подробно изложил свои огорчения но поводу Дженкинсона-старшего.

Мистер Гаррисон с выражением растерянности издал нечто наподобие осуждающего возгласа. Мистер Паркер был старшим педагогом в школе. Нельзя допустить, чтобы старшим переходили дорогу младшие. Мистер Паркер, можно сказать, друг семьи. Нельзя оскорблять друзей семьи в угоду здравому смыслу и справедливости. Мистер Гаррисон почувствовал себя в весьма затруднительном положении. Как всегда в таких случаях, он взглянул на Эми.

Эми свела редкие брови и собиралась изречь официальный вердикт, как вдруг мистер Раис сам потопил свои корабли.

— И кстати, — громко начал он, — я только что видел Пьюрфоя. Он сказал, что вы не велели ему играть, потому что он простудился. Он вовсе не простудился. Так что я отправил его переодеваться к игре.

— Вы… послали его переодеваться? — возмущенно ахнула Эми. — Когда я…

— Здесь чересчур нянчатся с учениками, — заявил мистер Раис еще громче. Даже будь у него простуда, которой на самом деле нет, почему это вы решили, что крикет в такой жаркий день ему повредит? Простуду как раз так и лечат. Или вы хотите сделать из мальчишек сопляков и неженок?

Мистер Гаррисон онемел. Никогда прежде не слышал он, чтобы с его дочерью разговаривали так дерзко.

Эми и сама онемела. Минуту назад она искренне сочувствовала этому "несносному" молодому человеку: думала, что мистер Паркер — старый завистливый глупец, пытающийся всунуть палки в колеса своему сопернику самым подлым образом, и что давно пора навести новый порядок. Теперь она поняла, что ошибалась. Действительно пора навести порядок, но не в отношении мистера Паркера. Теперь Эми ясно поняла, что мистер Паркер совсем не старый завистливый глупец, а исключительно дальновидный человек, сразу распознающий "несносность" и знающий, как с этим бороться. В глазах Эми мистер Паркер уже походил на само совершенство.

— Вы послали Пьюрфоя переодеваться? — с удивлением переспросила Эми. Мистер Раис…

— Да? — агрессивно отозвался тот.

— В жизни не слышала такой дерзости, — в новом приступе возмущения сказала Эми.

— Дерзости! — Мистер Раис побагровел. — Ну, знаете… Я пришел сюда пожаловаться вашему отцу на вашу дерзость. Я занимаюсь всеми школьными играми, так? И как вы посмели приказать ребенку не играть в крикет, не посоветовавшись со мной?

— Как я посмела? — Эми поперхнулась. — Это в моей собственной школе…

— В школе вашего отца, — громко поправил ее мистер Раис. — Боже, можно подумать, что это вы здесь всем владеете.

— Папа! — взвизгнула Эми.

— Так я скажу вам прямо: всех уже от этого тошнит, — закричал мистер Раис, — и самое время хоть кому-то сказать вам об этом!

— Папа!

Открылась дверь, и вошла Филлис Гаррисон. Она с удивлением перевела взгляд с одного раскрасневшегося лица на другое, потом на мужа, совершенно ошарашенного и неуклюже схватившегося за край письменного стола.

— Что такое здесь происходит? — поинтересовалась миссис Гаррисон. Соревнование в колкостях или что?

— О, ничего, — пробормотал мистер Раис.

— Дорогая моя, — проблеял мистер Гаррисон, — может, тебе лучше…

— Вы поссорились? — не отступала миссис Гаррисон, еще более заинтересованная, и, не обращая внимания на слабую попытку мужа выпроводить ее из комнаты, элегантно устроила свою стройную фигуру в белом на подлокотнике кресла. Она одобрительно взглянула на спорщиков. — Продолжайте. Не обращайте на меня внимания. Кто прав?

Мистер Раис почувствовал, что у него появился шанс. Умерив свой пыл, он обратился к своей ученице по теннису тоном, приличествовавшим младшему учителю в разговоре с женой директора его школы.

— На самом деле наш спор касается и вас, миссис Гаррисон, если позволите…

— Меня? — удивилась Филлис. — Боже правый! Вы Эми ссорились из-за меня?

— Конечно нет. Я имел в виду то, что предметом нашей… э-э… дискуссии было здоровье наших воспитанников, за которое вы отвечаете.

— Разве? — недоумевая спросила Филлис и взглянула на свою кипящую гневом падчерицу. Она и не подозревала, что в ответе за здоровье детей.

— Ну конечно, — ответил мистер Раис с легким удивлением. — Мисс Гаррисон решила прямо сейчас от вашего имени отдать приказание, которое я лично считаю ошибочным. Вот об этом мы и говорили. Позвольте вам все объяснить.

— Но это же совсем не сложно, — беззаботно сказала миссис Гаррисон, выслушав его. — Так мальчик простужен или нет? Один чих, как известно, еще ни о чем не говори г.

— Не простужен, — ответил мистер Раис.

— Простужен, — огрызнулась Эми с ледяной яростью, ощущая свою беспомощность в таком повороте спора. Доверительная улыбка молодой мачехи, посланная мистеру Раису, только усилила ее гнев.

— А что ты думаешь, дорогой, по этому поводу? — промурлыкала миссис Гаррисон, забавляясь и не скрывая этого от Эми. Редко доводилось ей позабавиться за счет Эми. Всего шесть лет разницы не позволяли ей проявлять к властной дочке мужа материнскую строгость, но этой разницы хватало, чтобы не сорваться на девчоночьи колкости, нередко так и просившиеся на язык. К тому же у Эми была несносная привычка заставлять мачеху чувствовать себя на шесть лет моложе, а не старше падчерицы.

Таким образом, мистера Гаррисона грубо вернули к его прямым обязанностям, и он был поставлен перед дилеммой. В глубине души он почти так же боялся младшего учителя, как и своей дочери.

— Это действительно так уж важно, чтобы Пьюрфой принял участие в этом матче, Раис?

— Так же важно, как и участие Дженкинсона, — твердо заявил мистер Раис. Без них игры просто не будет.

— Я не могу поверить, что это важнее здоровья ребенка, — ледяным тоном парировала Эми. — Мы слишком много внимания стали уделять спортивным играм. Можно подумать, что школа только на них и держится. Мистер Паркер прав. Нельзя воспитывать в школе профессиональное отношение к спорту.

— Может, вы хотите, чтобы он снова стал руководить спортивной жизнью школы, — фыркнул мистер Раис, — чтобы мы снова проигрывали всем подряд?

— Я полагаю, лучше проигрывать в спорте, чем в обучении. Смешно приравнивать игры к учебе. Если Дженкинсон так плохо сделал перевод, его, вне сомнения, нужно оставить для работы над ошибками. Мистер Паркер абсолютно прав. Папа, ты должен согласиться со мной.

— Ну-у, — замялся мистер Гаррисон и стал теребить бородку.

— Это сложный вопрос, — очень серьезно произнесла Филлис и покачала головой. Но блеснувший в ее глазах огонек заметили оба спорящих.

— В любом случае, — смелее заговорил мистер Раис, — я считаю, что мисс Гаррисон не вправе ничего решать но этому поводу. В отношении Пьюрфоя вопрос решает миссис Гаррисон, а Дженкинсона — вы, господин директор. Не выскажете ли вы своего решения, миссис Гаррисон?

— Пожалуйста, мистер Раис. Если, как вы говорите, он не простужен, то нет никаких причин отстранять его от игры.

— Благодарю вас, — с достоинством сказал мистер Райс. — А что по поводу Дженкинсона, господин директор?

— Ну-у, — снова замялся мистер Гаррисон и потеребил бородку.

— Если, — побелевшими губами процедила Эми, — я здесь так мало значу, как полагает мистер Раис, то мне нет смысла оставаться здесь до конца четверти. Помнишь, папа, Марджори Бизли приглашала меня погостить, как только кончится четверть. Так я отправлю ей телеграмму, что приеду завтра же.

— Эми! — в ужасе воскликнул мистер Гаррисон.

— Эми! — в таком же ужасе воскликнула миссис Гаррисон.

— Что? — резко отозвалась Эми. — Ты же сможешь отправить мальчиков по домам, Филлис, правда? Как я понимаю, это твоя работа.

— Мистер Раис, — сказала Филлис, — извините. Сегодня Пьюрфою не стоит играть, раз у него простуда.

— И Дженкинсону тоже, — вставила Эми. — Папа!

— Да, разумеется, мы должны уделять столько же внимания учебе, сколько спорту, — заколебался мистер Гаррисон.

Эми нанесла завершающий удар.

— Мистер Раис, по-вашему, я не вправе судить о том, что вы переступили пределы не только своих обязанностей, но и обычной вежливости, оспаривая приказы старшего учителя и мои. Не стоит ли мне в таком случае возложить исключительно на моего отца необходимость напомнить вам, что дисциплина среди учителей столь же обязательна, как и среди детей. Пока же…

— Господин директор, — сказал мистер Раис, еле сдерживая негодование, не могли бы вы принять мое заявление об уходе? Я уйду по окончании четверти.

— Придется подождать, ведь вы обязаны отработать еще четверть, по-моему, — холодно ответила мисс Гаррисон. — Пока же будьте любезны отправить с поля и Дженкинсона, и Пьюрфоя. Сейчас же.

В финальном матче Желтая команда разгромила Зеленых за счет подачи с преимуществом в восемьдесят семь боулерских очков.

Мистер Раис был вне себя. Его злость только усилилась при виде необычной сцены: мистер Паркер и Эми запросто болтали в шезлонгах на лоне природы. Судя по оживленной беседе и частым взрывам смеха, Эми и мистер Паркер нашли забавную тему для разговора.

Мистер Раис не привык, чтобы над ним смеялись.

Битва была окончена.

* 3 *

Давным-давно один человек сдал друзьям свой загородный дом. Вернувшись, они очень мило поблагодарили его и оставили для стирки свое грязное белье. Мистеру Раису казалось, что почти так же поступила с ним Филлис Гаррисон.

— Но, милый, ты должен понять: я не могла поступить иначе, оправдывалась Филлис, покаянно идя с поля брани рядом с молча шагавшим мистером Райсом. — Я бы ни за что не смогла отправить детей по домам как следует. Правда, не смогла бы. Они бы все перепутали, носки и все такое прочее. Ты должен это понять.

— Ты меня опозорила, — жестко сказал мистер Раис.

— Дорогой мой! — взывала миссис Гаррисон.

— Ты выставила меня идиотом перед мальчишками.

— Милый!

Ответом было молчание.

— Прости меня, пожалуйста, — сказала Филлис. — Ну пожалуйста!

— Я не ожидал от тебя такого, Филлис.

— Ну, милый, ну пожалуйста, прости меня.

— Что ж, так или иначе, — мистер Раис удовлетворенно усмехнулся, — я уезжаю.

— Нет, не говори так! — всхлипнула Филлис. — Не уезжай, Джеральд, не надо. Как я буду здесь без тебя?

— У тебя, кажется, есть муж? — язвительно бросил мистер Раис.

Филлис сделала недовольную гримасу.

— Ну, девочка моя милая, тогда зачем ты вышла за него?

— Одному богу известно, — призналась Филлис. — Джеральд, возьми меня с собой, а?

— Не возьму.

— Я знала, что не возьмешь, — вздохнула Филлис. — Ведь ты меня не любишь по-настоящему.

— А ты меня любишь по-настоящему?

— Джеральд, ну конечно же. Как ты можешь в этом сомневаться? — Филлис выразительно взглянула на крупную мрачную фигуру молодого учителя. Он поймал ее взгляд, и Филлис потупилась. — Могла бы я… если не любила бы тебя?

— Могла бы, — непреклонно отрезал мистер Раис.

Филлис с восторгом рассмеялась.

— Джеральд, как я люблю тебя сейчас, когда ты идешь такой сильный, молчаливый, гордый. Ну вот — ты и улыбнулся. Ты больше не сердишься на меня, нет?

— Сержусь, — сказал мистер Раис.

— Скажи, что нет, а то я поцелую тебя прямо здесь и сейчас, перед мальчишками. Честное слово! Так ты все еще сердишься на меня?

— Нет, — торопливо сказал мистер Раис, опасаясь, что она исполнит свою угрозу.

— Тогда все в порядке, — успокоенно сказала Филлис. — А как бы нам отплатить Эми?

— Право же, у меня нет ни малейшего желания отплатить Эми.

— Да что ты, милый. Есть у тебя такое желание. Такое же, как у меня. Что мне нравится здесь, так то, что мы дурачимся как дети. Даже больше, потому что мы-то старше. Я просто обожаю отплачивать кому-нибудь его же монетой. Придумала: пойду поговорю с Лейлой Джевонс.

Эми как раз пыталась уволить ее сегодня утром. Лейла нас пожалеет.

— Девочка моя, — произнес мистер Раис с большим достоинством. — Уверяю тебя: я ни о чем не жалею.

— Радость моя! — влюбленно сказала миссис Гаррисон.

* 4 *

Весь день в школе только и говорили, что о стычке Эми Гаррисон и мистера Раиса и ее последствиях.

Глава 7

* 1 *

Лейла Джевонс сидела перед туалетным столиком и выщипывала брови. Она очень следила за своими бровями. Природа немного ошиблась, создавая их форму, и мисс Джевонс очень усердно старалась скрыть ошибки природы. Сами по себе брови мисс Джевонс больше всего походили на толстую перекладину, тянущуюся по нижнему краю ее лба, ибо они так и норовили удручающе сойтись над переносицей. В юные годы мисс Джевонс, как правило, делала "полянку" на месте срастания с помощью бритвы, но успеха процедура не приносила: переносица временами ощетинивалась подобно живой изгороди. Щипчики для бровей приносили гораздо больше боли, но всегда и больше пользы.

Превратив брови в две милые дужки, мисс Джевонс немного расслабила пояс на голубом халатике-кимоно и наклонилась к зеркалу, чтобы рассмотреть бородавку, некогда образовавшуюся на крыле ее курносого носа. Эта бородавка — ну вообще-то, конечно, не бородавка, если считается, что у бородавок шершавые верхушки, а скорее крупная родинка, — была неизменным источником огорчения мисс Джевонс. На ней с удручающей регулярностью вырастали три воинственных черных волоска, процветание которых можно было унять только постоянным вырыванием с корнем. Каждый вечер мисс Джевонс, несмотря на усталость, три-четыре минуты печально терзала эту большущую родинку, давила ее, сокрушаясь и в прямом смысле издеваясь над ней. Может, ее выжечь, а может, нет? Каждый вечер ее мучил этот вопрос. Будет ли от прижигания лучше или, наоборот, хуже? Ужасно трудно принимать решения! Уже одиннадцать лет, с той самой поры, как ей исполнилось пятнадцать, каждую ночь она обдумывала этот вопрос и никак не могла решиться.

Она бы хотела — как бы она хотела! — выведать мнение мистера Даффа по этому поводу. Но разве можно? Не будет ли это чересчур смело? Мисс Джевонс до ужаса боялась быть смелой. А вдруг он еще испугается? С одной стороны, не даст ли это ему повод открыться, на что он никак не решается сам? Но с другой стороны, а хочет ли он вообще открываться? Как все сложно!

Мисс Джевонс встала с табуретки, сбросила халатик-кимоно и оглядела себя в зеркало туалетного столика с го ловы до ног. Когда ум ее был с сердцем не в ладу, а такое бывало нередко, мисс Джевонс всегда утешала себя созерцанием своих чудесных ножек и раздумывала, а не пойти ли ей в артистки.

В тот же вечер любование своими формами стало почти поверхностным. Сразу о стольком нужно было подумать, что даже родинка воспринималась не так ужасно, как обычно. День и вправду был удивительный. Только утром за пятнадцать минут ее уволили, взяли на работу снова, поцеловали и получили ее ответный поцелуй. Мистер Гаррисон, подумать только!

Мисс Джевонс не была чопорной недотрогой. Сама она часто с трудом втолковывала, главным образом Эльзе Кримп, что как бы там ни казалось, а она не недотрога. Поцелуй, следовательно, сам по себе для мисс Джевонс почти ничего не значил. Но то, что ее поцеловал сам мистер Гаррисон…

Да, правда, поцеловал он ее просто в лоб. Совсем по впечатляющий поцелуй. Но главное, что это был поцелуй мистера Гаррисона. И он поцеловал ее так просто, с такой отработанной беззаботностью. Неужели мистер Гаррисон на самом деле не такой уж щепетильный? Эльза Кримп всегда твердила, что он темная лошадка, но она так обо всех говорит, даже о мистере Даффе.

Но неужели все-таки мистер Гаррисон… У мисс Джевонс перехватило дыхание, и она позабыла о своих ножках, а вместе с ними и об артистической карьере. Неужели мистер Гаррисон хочет кое-кому отомстить и выбрал в сообщницы именно ее?

Мысль была потрясающая, и мисс Джевонс вытянулась на узенькой кроватке, закатила глаза к потолку и принялась ее обдумывать.

Неужели до мистера Гаррисона наконец дошло, что происходит между его женой и Джеральдом Райсом? Вот вопрос так вопрос. Эльза Кримп давно предположила, что он уже догадался и только ждет случая… Сначала это было потрясающей догадкой, но мистер Гаррисон слишком долго ждал случая, и интерес к этому домыслу стал угасать. Конечно было бы странно, если бы мистер Гаррисон ничего не замечал там, где любому все было ясно с первого взгляда, но мужья патологически слепы. Мисс Джевонс и сама пришла к заключению, заметив, что ничего не происходит, что до мистера Гаррисона все-таки ничего не дошло. Но теперь…

А вдруг мистер Гаррисон захотел затеять с ней интрижку…

Мисс Джевонс со вздохом встала, накинула халатик, снова села за стол и стала мазать кремом лицо. Она прекрасно знала, что поцелуй, запечатленный на ее лбу, и поцелуем-то считать не стоит; как всегда, ее воображение зашло слишком далеко.

И все же ее взволновало то, что это вообще произошло. Женщина, если ее целует мужчина — только целует, — понимает, что это подразумевает определенные намерения. Мисс Джевонс и ее старенькая мама теперь спасены от безжалостной дочери мистера Гаррисона.

Ну а теперь о мистере Даффе…

О стычке, происшедшей тем днем между Эми и мистером Райсом, мисс Джевонс почти не думала. За пять лет она уже привыкла к порядкам в начальных школах и не могла припомнить ни одной четверти, обошедшейся бы без стычек, больших или маленьких. В последние дни любой четверти все разговоры неизменно были об увольнениях, а потом уволенные так же неизменно возвращались к началу следующей, четверти — с улыбкой, как будто ничего и не происходило. Мисс Джевонс, естественно, была рада, что наконец-то хоть кто-то взбунтовался против Эми, и всей Душой поддерживала мистера Раиса. Мистер Дафф, несомненно, тоже был бы на его стороне…

Мисс Джевонс стерла с лица толстый слой крема и начала постукивать кожу под подбородком эластичной стелькой.

Да, а что касается мистера Даффа…

* 2 *

В небольшой комнатке рядом с небольшой комнаткой Мисс Джевонс Мэри Уотерхаус занималась такими же утомительными процедурами, только ей не нужно было изживать родинку, и брови у нее от природы были красиво очерчены, посему мисс Уотерхаус очень разумно оставляла их в покое. И тем не менее она привыкла проводить почти столько же времени перед зеркалом, как и мисс Джевонс Возможно, она считала своим долгом перед человечеством выглядеть лучшим образом, а это, безусловно, достигается лишь тогда, когда молодая женщина проводит каждый вечер массу времени перед зеркалом. К тому же если мисс Джевонс беспокоили ее брови и родинка, то мисс Уотерхаус была занята расчесыванием длинных волос.

Ибо мисс Уотерхаус носила распущенными свои чудесные длинные темно-каштановые волосы. Те, кто знал ее хорошо, объясняли это тем, что она из "таких". Те, кто знал ее лучше, — тем, что она хотела походить на "такую"; но суть такова, что те, кто знает нас лучше, не знают нас по-настоящему хорошо, а если и знают, то никогда об этом не скажут. Таким образом, исходя из фактов, с уверенностью можно было сказать лишь одно: у мисс Уотерхаус чудесные волосы длиной ниже пояса и она расчесывает их на прямой пробор и приглаживает, откинув назад, у них нет ни намека на волну или завиток, а над ушами они закручены в так называемые "улитки", что несколько портило прическу из чудесных длинных темно-каштановых волос. И если те, кто хорошо знал Мэри Уотерхаус, объясняли это тем, что она не заботится о своей привлекательности, то те, кто знал ее лучше (и на чьи доводы невозможно положиться), объясняли это тем, что она хочет показать, как привлекательна даже в своей непривлекательности (впрочем, этому тоже не особенно можно доверять).

Тот же, кто совсем не знал мисс Уотерхаус, конечно не сказал бы, что она старается подчеркнуть свою привлекательность. В отличие от мисс Джевонс она не пользовалась ни духами, ни пудрой, и ее губы не знали помады. У нее был несколько выпуклый лоб, который при ее прическе она безжалостно открывала. Уши, нежные и маленькие, наоборот, почти прятались под волосами. Было очевидно, что мисс Уотерхаус не важно, как она выглядит, и все же выглядела она всегда привлекательно. Ее полные губы медленно растягивались в обаятельную улыбку. Большие серо-голубые глаза, по крайней мере, казались умными. Она прекрасно умела слушать других. То же, о чем она сама думала, мисс Уотерхаус имела замечательный дар держать при себе. Из всего женского персонала школы Мэри была и самой скромной и ненавязчивой, и самой интересной. Говорили что она сирота и что рассчитывает только на свои возможности; а каковы они были, никто толком не знал.

Мисс Уотерхаус каждый вечер посвящала целую четверть часа расчесыванию волос. Она когда-то прочла, что добропорядочная девушка не позволит себе провести меньше четверти часа за расчесыванием волос, и жаль, что большинство девушек, увы, не добропорядочны. И тогда мисс Уотерхаус, как добропорядочная девушка, стала так поступать.

Причесывание для девушек так же важно, как бритье для мужчин: это лучшее время для решения своих проблем. Мисс Уотерхаус необходимо было обдумать свои проблемы. Сейчас главным был вопрос, чью сторону занять в этом забавном противостоянии между Эми Гаррисон и Джеральдом Райсом, которое грозит перерасти обычные раздоры людей со взвинченными нервами в конце четверти. Очень похоже, что до конца недели в него будет вовлечен весь персонал и разделится на две группы; и что же в таком случае предпринять ей, Мэри Уотерхаус? А значит, как извлечь из этой истории выгоду для себя? Мисс Мэри была не из тех наивных глупышек, которые позволяют эмоциям затмевать разум; ее эмоции всегда подчинялись здравому смыслу.

Под неторопливые равномерные взмахи щетки для волос она стала продумывать, чем должно кончиться это противостояние.

На одной стороне уже оказались Эми и мистер Паркер; на другой — мистер Раис и миссис Гаррисон. Лейла Джевонс и мистер Дафф обязательно поддержат тех, кто против Эми; мистер Уоргрейв, почти наверняка, если и встанет на чью-либо сторону (а вполне ясно, что мистер Уоргрейв единственный из всех в школе, кто может и не встать ни на чью сторону), пойдет под флаги Эми. Эльза Кримп уж точно сунется в перепалку — и принципиально против Эми. Перед Мэри Уотерхаус ясно выстроились сторонники обоих споривших — как списки участников игры в крикет, которые мистер Раис прикалывал к доске объявлений, — и между ними мистер Гаррисон в роли арбитра.

Мистер Гаррисон (арбитр)

Белые

Мистер Райс (капитан)

Миссис Гаррисон

Мистер Дафф

Лейла Джевонс

Цветные

Эми Гаррисон (капитан)

Мистер Паркер

Мистер Уоргрейв

Эльза Кримп

Да, на бумаге Белые выглядят более сильной командой; но мисс Уотерхаус знала, что капитан команды Цветных стоит полудюжины игроков.

Относительно результата сомнений быть не может.

Без дальнейших колебаний Мисс Уотерхаус присоединила свое имя к Цветным.

Она бы не прочь была записать себя в помощники арбитру, но понимала, что согласия других на это не получит, особенно со стороны капитана Цветных.

* 3 *

В Роланд-хаусе спать ложились рано. Миссис Гаррисон ложилась как можно позже. Этим вечером мистер Гаррисон собирался работать в своем кабинете допоздна. А миссис Гаррисон, наоборот, собиралась лечь пораньше. В тот самый момент, когда мисс Джевонс все еще переживала то из-за своих бровей, то из-за родинки, Филлис Гаррисон уже снимала платье.

Раздевалась она медленно, и всякий раз, сняв очередное одеяние, делала круг по спальне. Она размышляла. Ум ее по-птичьи перелетал с одной мысли на другую.

"Джеральд и Эми! Кто бы мог подумать, что между этими двумя вспыхнет ссора? Ну и ну… Милый Джеральд… Но его жене я бы не позавидовала. Интересно, на ком он женится. И когда… Ну, слава богу, сегодня мне во всяком случае ничего не грозит… Черт! Чулки поехали. Как я раньше не заметила… Сегодня Гам будет работать допоздна… Да здравствует последняя неделя четверти! Но боже мой, потом начнутся каникулы… И зачем я все-таки вышла за него? Но, правда, могло быть и хуже… Ревновал бы он, если бы знал? По-настоящему? Наверное, да, ведь все мужчины собственники, хотя и сама я… Жаль, что Мэри Уотерхаус уезжает. Она чопорна, но все равно мне нравится. К тому же она полезный работник. Эми ее тоже будет не хватать… Милая Эми… Да, мне определенно нравится аромат этих "Тысячи и одного цветка".

До чего я ненавижу эту школу. Мне порой так хочется, чтобы Джеральд забрал меня отсюда. И зачем я вышла за Гамильтона. Нет, совсем не такую жизнь мне бы следовало вести. Я хочу, чтобы меня окружали блеск, музыка, остроумные разговоры. А здесь я пропадаю. Может, все бросить и выяснить с Джеральдом? Хорошо бы на что-то решиться. И все же, хоть и странно, но я буду скучать по Гамильтону. Говорят, что женщины — это загадка; мужчины в сто раз загадочнее. Я замужем за Гамильтоном — сколько же? Ах да, господи, четыре года! — и до сих пор не чувствую, что по-настоящему его знаю. Да, Эльза Кримп считает его темной лошадкой. Возможно. А вдруг он разнюхал о нас с Джеральдом? Мне страшно от этого? Да, страшно. Я боюсь, очень боюсь. И все-таки люблю играть с огнем. Люблю бояться. Но что он сделает? Интересно. Эти слабовольные мужчины — по крайней мере, те, что кажутся слабовольными в мелочах обычной жизни, — если закусят удила, то во сто крат страшнее всяких забияк. Да, представляю, что Гам может сделать — почти все что угодно! Черт, на щеке появилась какая-то мерзость. Это из-за семги".

Пять с половиной минут миссис Гаррисон изучала свою намечающуюся "мерзость" со всех сторон. Потом стала смазывать лицо кремом.

"Да, поскорей бы она выходила замуж за Уоргрейва. Ведь все хотят выйти за него… Да, похоже, его акцент никого не смущает. Слава богу, хоть я разборчива. А вдруг она, выйдя замуж, наконец-то станет похожа на человека. Замужество обычно помогает. Но Эми… Господи, понимает ли он, к кому в лапы попадет, понимает ли? Может, и да, и поэтому она еще его не окрутила. Но она окрутит. Держу пари, окрутит. Спаси господи этого беднягу! Оттого-то у него этот встревоженный взгляд. Его уже наметили в жертвы… Ну надо же, какая противная сыпушка. Настоящая уродина. И это как раз тогда, когда я хочу особенно хорошо выглядеть. А-а, это нам послано как наказание, наверняка сказала бы Мэри. Каждому нужно делать свое дело. Мне нужно красиво выглядеть, несмотря ни на какие "сыпушки"… Милый Джеральд. Я совсем неприлично влюбилась в этого молодого гордеца. Чтоб ему… Да, а где полотенце? Ну почему я никогда не нахожу на месте то, что только что туда положила?

Да, Джеральд. Завтра обязательно разыграю его насчет Эми. Посмотрим, как он выкрутится. Из этого явно получится отличная забава. Давно пора чем-нибудь позабавить себя. Уже полмесяца, как мы ездили в Лондон в театр и на обед. Целых полмесяца! Господи, ну зачем я вышла за Гамильтона? Конечно, партия могла быть и хуже. Но Могла быть и намного лучше. Есть ли кто еще, кто бы так Целиком отдавался своим порывам, как я сейчас? Ну ладно, посмотрим, посмотрим.

Ох, эта чертова "сыпушка"!

* 4 *

Эми Гаррисон неподвижно стояла у двери в своей спальне и прислушивалась. Потом бесшумно приоткрыла дверь на дюйм и приложила ухо к щели. По ее лицу пробежала тень разочарования, и она снова тихо закрыла дверь. Ей только показалось, что она услышала шорох в коридоре наверху, а шорохов быть не должно.

Она босиком прошла по комнате и забралась в постель все еще чутко прислушиваясь. Эми не доверяла никому.

Она лежала на спине, положив руки под голову, и смотрела в темноту. Ей нужно было о многом подумать, а лучше всего думается по ночам лежа в кровати.

Заявление мистера Раиса об увольнении необходимо принять. Это она уже решила. Вообще-то, даже жаль: он приносил школе пользу, хотя его пребывание и было временным. Но он слишком зазнался, и весьма возможно, что его нельзя уже вернуть в положенные рамки; в любом случае, рисковать нельзя. Эми прокручивала в голове сцену в отцовском кабинете и сердилась на себя: до чего же она еще молода — от одного воспоминания о словах и поведении мистера Раиса в ней вскипает гнев; хорошо бы вспоминать о них с холодным презрением.

Мистера Раиса нужно уволить.

Мисс Джевонс тоже нужно уволить.

Эта мисс Джевонс как-то ухитрилась сегодня утром умаслить папу, но Эми это не встревожило. Эми знала: у мисс Джевонс такой характер, весь из себя застенчивый, она сумеет уговорить мистера Гаррисона. Этой молодой леди пошлют письменное уведомление в первую же неделю каникул. Эми об этом позаботится. Придется пожертвовать жалованьем за четверть; это, конечно, нелепо, но ничего не поделаешь. Мисс Джевонс все равно рано или поздно уволили бы просто потому, что она плохо выполняет свою работу, но она подлизывалась к мистеру Гаррисону, и это делает ее увольнение делом чести для Эми. С мисс Джевонс будет покончено.

Мисс Джевонс, мисс Уотерхаус и мистер Раис. Не слишком-то большие потери. Эми стала проворачивать в голове план, который выстраивался у нее весь день. В темноте ее тонкие брови грозно нависли над холодными глазами. Любые потери — это только начало. Маленькие потери очень легко превратить в большие.

Эми уже почти решила, что теперь появилась небом посланная возможность чистки Роланд-хауса. Пора выполоть всю хилую поросль с корнем и засадить школу прочными зарослями компетентности.

Мистер Дафф…

Мистер Дафф должен присоединиться к списку увольняемых. Это абсолютно ясно. Он здесь уже шесть лет, и хватит с него. Ни на что не годится. Учить не может, дисциплину держать не может, мальчишки в открытую смеются над ним. В Роланд-хаусе он нужен как корове седло. Два года она уже настаивает на том, чтобы отец уволил мистера Даффа, но тот, хоть и соглашается, но все же его оставляет. Теперь его непременно нужно уволить.

Как же этого добиться?

Уговорить отца уведомить мистера Даффа об увольнении за последние несколько дней четверти Эми не надеялась. Мистер Гаррисон терпеть не мог кого-нибудь увольнять в это время. Мистер Дафф служит уже шесть лет, а это, по мнению мистера Гаррисона, прекрасный довод для того, чтобы оставить его еще на шесть лет. Эми холодно воздала хвалу Господу, что она не такая мягкосердечная. Во что бы превратилась школа, если бы Эми такой была? Во что?

Нет, так или иначе, мистера Даффа нужно подтолкнуть или побудить подать заявление, или добиться этого, выставив его посмешищем. Каким образом, Эми еще не придумала. Может, вдохновение само придет; будущее подскажет.

Эльза Кримп…

Эми не любила Эльзу Кримп. А это достаточный повод для того, чтобы ее уволить. Но были и другие веские доводы. Мисс Кримп плохо учит музыке и еще хуже — танцам. Играет она невыразительно, а танцует еще невыразительней; у нее нет дара прирожденного педагога — давать больше знаний, чем те, которыми сам владеешь. Она даже не пытается делиться хотя бы теми, которыми обладает. Как правило, там, где мисс Кримп положено воспитывать детей, царят смех и шалости. Смех и шалости.

Мисс Гаррисон вздернула нависающие брови. С этим нужно покончить.

В школьном расписании музыка и танцы играют второстепенную роль. Очень сомнительно, что родители вообще заинтересуются успехами своих чад по этим предметам. Правда, в свое время достоинства мисс Кримп существенно Превосходили ее недостатки. Раньше сама Эми очень гордилась тем, что может открыто и честно — а это делалось толь ко перед родителями будущих воспитанников — сказать" Музыку и танцы у нас ведет мисс Кримп. Дочь Реджинальда Кримпа, как вам известно. Художника из Королевской академии искусств. Да-да, того самого, кто пишет эти чудесные портреты королевской семьи. О да, они живут в Эллингфорде. Такой обаятельный человек. Разумеется, мисс Кримп ни в чем не нуждается, она просто не выносит безделья. Как и ее отец. О, вам надо непременно познакомиться с ним. Если вы заедете навестить маленького Ричарда, приходите на ленч, а я приглашу его. Он будет счастлив. Он частенько у нас бывает". Мисс Гаррисон прекрасно знала, что мистер Кримп скорее обречет себя на живопись без свинцовых белил до конца своих дней чем согласится позавтракать в Роланд-хаусе. Он ни разу не появлялся здесь, если не считать того случая, когда он в ярости примчался забрать свою дочь, забывшую, что у них на завтраке должен быть ненадолго приехавший в Англию президент Клуба нового американского искусства. В остальном же мистер Кримп сторонился общества.

Но теперь Эльза Кримп Эми не нравилась.

Во-первых, молодая мисс Кримп — женщина с характером, а Эми уже давно для себя решила, что в их начальной школе есть место лишь одной женщине с характером. Далее, совершенно очевидно, что мисс Кримп не просто дама с характером, но дама с несносным характером. Разумеется, этого Эми никому не скажет, даже не намекнет на это, но все же — как мисс Кримп иногда выражается… Конечно в такой школе, как Роланд-хаус, не очень-то заботятся о манерах, но Эми заметила (а у нее на такое был верный глаз), что в этой четверти, стоило ей слегка отчитать кого-нибудь, как Эльза Кримп сразу же громко высказывала свое сочувствие потерпевшему. А как можно поддерживать дисциплину среди персонала, если такое будет продолжаться, думала Эми, поджав тонкие губы.

Эльзу Кримп нужно уволить.

Мистер Паркер…

Вот с ним получится неловко. До сих пор Эми старательно избегала всего, что могло хотя бы отдаленно напоминать собой одобрение любого действия, слова или мысли мистера Паркера. Теперь же, благодаря тем жарким минутам в кабинете отца, девушка почувствовала, как ее значимость и авторитет зависят от его поддержки. Но Эми была не из тех, кто позволяет столь незначительному событию затмить действительность. Мистер Паркер — не компетентный старый халтурщик; к тому же в довольно подлой попытке взять верх над мистером Райсом он поставил себя в такое положение, когда ему потребовалась поддержка начальства. Эми рассуждала предельно справедливо. Она точно знала, почему мистер Паркер так поступил, и знала, что последовавшее негодование мистера Раиса — в том, что касалось мистера Паркера, — имело под собой все основания. И еще она понимала, что мистер Паркер так и останется некомпетентным старым халтурщиком; а значит, мистера Паркера нужно уволить.

Это была самая трудная задача из всех, что стояли перед Эми. Ее отец никогда бы не распрощался с мистером Паркером. Крупную фигуру мистера Паркера окружал некий романтический туман, придуманный — Эми больше чем предполагала — самим мистером Паркером. Мистер Паркер жил в Роланд-хаусе столько же, сколько сам мистер Гаррисон. При дедушке Эми мистер Паркер работал младшим учителем. Он был безнадежно влюблен в ее мать. Но первая миссис Гаррисон расчетливо выбрала другого, и с тех пор мистер Паркер жил с горечью в душе. Все относились к нему хорошо, симпатии мистера и миссис Гаррисон окружали его теплым облаком, было абсолютно ясно, что он не в состоянии ни покинуть Роланд-хаус, ни скрыть свои переживания; это было почти трогательно. Мистер Паркер превратился в некую легенду. И до вторжения поборника новых веяний мистера Раиса никто не беспокоил его в раз и навсегда занятой им нише.

Эми (в какой-то степени) была благодарна мистеру Райсу. Она еще не совсем продумала, как пойдет выманивание мистера Паркера из его ниши, но теперь, когда его рее попытались потеснить, она была уверена, что доведет дело до конца. Мистеру Паркеру придется уйти.

К следующей четверти, не сомневалась Эми, из нынешнего персонала останется только мистер Уоргрейв. Скандал будет грандиозный, и за каникулы предстоит многое сделать; но все равно после этого станет легче.

Мистер Уоргрейв…

Жесткое лицо юной Эми ничуть не смягчилось, разве что по нему пробежала тень раздражения. Да, Эми действительно была раздражена. Что творится с этим человеком? Эми казалось, что она раскусила его по всем пунктам: прилежный работник, многого хочет, если женится, то исключительно из здравого смысла, а не по любви. Эми прекрасно понимала, что мистер Уоргрейв ее ни капельки не любит; в общем, не больше, чем она его. Но она-то надеялась, что он сразу поймет, так же как она, насколько они могут пригодиться друг другу. С той самой поры, как умерла ее мать, Эми более или менее сознательно подыскивала себе супруга, с которым разделила бы трон Роланд-хауса; она выбрала Уоргрейва, но неужели он так глуп, что не видит своей удачи? Раздражение Эми возросло.

Нет. Она знает мистера Уоргрейва. Он совсем не глуп. Что-то он скрывает. Неужели, неужели он так непроходимо глуп, что связал себя каким-нибудь обязательством сомнительного свойства на стороне? Мужчины в таких делах ведут себя как дети. Не хотелось бы, чтобы мистер Уоргрейв увлекся какой-нибудь такой глупостью, но мужчин никогда не разберешь.

Что ж, в таких случаях помогает разговор напрямую. Завтра утром она все вытрясет из Уоргрейва. А вдруг это…

Опять шорох в коридоре наверху?

Эми выпрыгнула из постели и белым ангелом мщения метнулась к двери.

* 5 *

Эльза Кримп сидела одна в своей гостиной и курила сигарету. Рядом стоял стакан виски с содовой. Виски она не любила, но ради моды можно и потерпеть. Ее отец был в студии в конце сада и под мощной лампой наносил световые блики на драгоценные камни на портрете дородной супруги крупного торговца.

На мисс Кримп было вечернее платье алого бархата, но оно ее ни капельки не радовало. Одной рукой она то и дело пробегала по растрепанным каштановым волосам. Окурок был нервно вышвырнут в пустой камин. Мисс Кримп была влюблена и, как полагается современной молодой и независимой женщине, очень этим недовольна. Но ей и впрямь было из-за чего быть недовольной. Она была влюблена в священника и считала это унизительным для себя.

Его преподобие Майкл Стэнфорд жил в Эллингфорде уже три года. Мисс Кримп узнала его лишь год назад. Она познакомилась с ним в Роланд-хаусе, куда он приезжал на час по понедельникам, чтобы провести у шестиклассников урок по священному писанию и катехизису, и влюбилась с первого взгляда. Мисс Кримп не умела скрывать свои чувства. Намеками, больше напоминавшими удары дубинки, до сведения мистера Стэнфорда было доведено, какое пылкое сердце он разбил. Не заметив его восторга по этому поводу, мисс Кримп приняла его извинения, но продолжала гнуть свою линию.

Эльза Кримп редко сознательно принимала кого-либо за образец для подражания. На самом же деле она подражала всем, особенно когда жила в Челси[5], но не отдавала себе в этом отчета. Но последние недели мисс Кримп сознательно пристально наблюдала за Эми Гаррисон и пыталась ей подражать. Она не любила Эми, просто ненавидела, но не могла отрицать: приемы мисс Гаррисон по части привлечения мужчин срабатывали безотказно. Невозможно было себе представить, что намеченная жертва Эми в конце концов от нее открутится, как бы ловко сия жертва ни выкручивалась в процессе ловли. Мисс Кримп наблюдала, запоминала и делала все так же, как Эми. И тем не менее мистер Стэнфорд не попадался. Это было досадно.

Мисс Кримп закурила еще одну сигарету.

Мистер Стэнфорд наверняка боится за свое положение, вот в чем беда. Ему, видимо, намекнули, что она может его скомпрометировать. Но как можно скомпрометировать мужчину, который, едва завидев тебя, поворачивается и чуть ли не улепетывает? Это вопрос.

От сигареты ей легче не стало.

Она отбросила окурок и закурила еще одну.

От любви одни убытки: сколько сигарет она уже потратила, чтобы унять досаду.

* 6 *

Его преподобие Майкл Стэнфорд расчесывал волосы. Он расчесывал их и расчесывал, будто лакировал прилизанную голову, пока она не заблестела. Он думал об Эльзе Кримп.

Он думал: "Я скорее умру, чем женюсь на ней. Но она меня все равно в конце концов заставит. Не могу я сопротивляться больше. И викарию нет смысла жаловаться. Он не поймет. Он засмеет. Я же ей объяснял сотни раз, что целибат[6] духовенства я принципиально одобряю. А она что делает? Ах, боже мой, чего она только не делает! Никогда не встречал такой женщины. Ужасно. И нет смысла уезжать отсюда куда-нибудь. Она просто поедет за мной. О Господи, Господи".

Он отложил расческу, опустился на колени у кровати и попросил у Господа избавления от Эльзы Кримп.

Он мало надеялся на действенность этой молитвы. Впервые с нежных лет отрочества его преподобие Майкл Стэнфорд начал сомневаться во всемогуществе Всевышнего.

* 7 *

Мистер Уоргрейв самодовольно улыбнулся себе в зеркало. Он чистил зубы в своей спальне в Роланд-хаусе. Уже месяц назад он решил, что в последний день четверти сделает предложение Эми; остается всего пять дней.

В удачу мистер Уоргрейв не верил. То, что Эми Гаррисон — непременно по своей воле — пришла к тому же заключению, к которому два года назад пришел мистер Уоргрейв, а именно, что их брак — лучшее для их общих интересов, не было просто удачей. Совсем нет, это был умело разыгранный сценарий: последние два года мистер Уоргрейв мало-помалу внушал Эми эту самую мысль.

Теперь Эми, конечно же, воображает, что это исключительно ее мысль, но именно этого мистер Уоргрейв и намеревался добиться.

Мистер Уоргрейв был честолюбив. Молодому учителю без диплома крупного университета, без денег, без перспектив, без влиятельных друзей да еще с ланкаширским акцентом будущее может показаться безнадежно тусклым. Одно усердие в работе еще никогда не приводило к креслу владельца частной школы. Мистер Уоргрейв знал это с самого начала, поэтому школу выбирал себе очень тщательно. Нужно было, чтобы владелец имел единственную дочь и не слишком властный характер. Найдя такую школу, мистер Уоргрейв показал себя с лучшей стороны, тщательно изучил искомую дочь и все, что она особенно ценила, и приступил к делу.

В приемах мистера Уоргрейва, однако, не было ничего поспешного и кричащего. Эми не узнает о задуманном плане. Эми никогда не станет упрекать его, что он женился на ней только ради школы. Он не будет охотиться, нет и нет; сама Эми начнет охоту.

И она это сделала.

Мистер Уоргрейв втихомолку получал большое удовольствие от того, как его обхаживает Эми. Обхаживание было очень деловое. На любовь или что-либо еще такое же бесполезное не было и намека. Обхаживание Эми почти полностью состояло из отработки, прояснения и выражения недвусмысленных намеков автору сего плана. Женщина в одиночку не может руководить школой для мальчиков это звучало лейтмотивом песни Эми — какой бы одаренной она ни была. Рядом с ней должен быть компетентный мужчина, или брат, или муж, но брата у нее нет. Несмотря на свою обычную серьезность, мистер Уоргрейв иногда сам себе улыбался — не потому, что видел смешную сторону происходящего, а потому, что его план работал так успешно.

Были, конечно, и трудности, но Эми о них не знала. Мистер Уоргрейв целибата не придерживался: для молодого человека невозможно, как бы честолюбив он ни был, не иметь до двадцати семи лет никаких связей с женщинами. "Связь" мистера Уоргрейва рассчитывала на то, что он женится на ней. Не стоит и говорить, что мистер Уоргрейв не допустил бы такой глупости, но трудность состояла в том, как этого не допустить.

Мистер Уоргрейв не сомневался, что достоин успеха. С любыми препонами на своем пути он готов был бороться со всей решительностью.

* 8 *

Мистер Дафф читал в постели. Точнее, на подушке лежала книга, но мысли мистера Даффа были от нее далеки.

Мистер Дафф был встревожен. Произошла ссора и, рано или поздно, ему придется выбирать, чью сторону занять. Ему хотелось поддерживать мистера Паркера и Эми. Это было разумно. Мистер Дафф вообще был уверен, что не смеет поддерживать никого, кто будет против Эми. С другой стороны, Лейла Джевонс уже оказалась помехой для Эми и скорее всего поддержит команду мистера Раиса. А как может он не присоединиться, тайно или явно, к любой команде, в которой будет мисс Джевонс? Это безнадежно, конечно; мистер Дафф это понимал. Но, может быть, хотя бы его скромное участие немного растопит сердце мисс Джевонс — если, конечно, она его заметит, что весьма маловероятно.

Эми…

Мистер Дафф задумался о своей старенькой матери и чуть не заскрежетал зубами. Именно ради своей старенькой мамы все эти годы выносил мистер Дафф едва скрываемые оскорбления и презрение Эми. Если он потеряет место здесь, кто поручится, что он найдет работу в другой школе, и что тогда будет с его старенькой мамой? Иногда, когда Эми была особенно груба, мистер Дафф даже пытался утешиться снами о смерти дочки директора: иногда после длительной и мучительной болезни, иногда от чудовищно несчастного случая. Мистер Гаррисон ни за что не уволил бы его, в этом мистер Дафф был уверен; но столь же был он уверен в том, что Эми только и ждет случая его уволить. Временами его охватывало такое отчаяние, что он принимался обдумывать, как отвлечь Эми от ее намерения: или спасти ей жизнь, или спасти от чего-нибудь школу, или заманить в нее трех-четырех учеников из богатых семей. Но всякий раз он понимал, что не в состоянии ничем заслужить уважения Эми или хотя бы отсрочки ее намерения.

Эми…

Его старенькая мама…

У мисс Джевонс тоже старенькая мама. Вот еще одна милая ниточка, что их связывает.

Мисс Джевонс…

Лейла…

Неужели она действительно улыбнулась ему по-особенному, когда он вчера утром проходил мимо? Неужели? Уже в сотый раз мистер Дафф бился над этим важным вопросом.

И в сотый раз отвечал на него: нет, конечно же нет. С чего бы ей улыбаться ему как-то особенно? Смешно, нелепо, глупо думать, что такая прекрасная девушка, как Лейла Джевонс, когда-нибудь…

— О, господи, — простонал мистер Дафф, — хоть бы нам всем умереть…

* 9 *

Мистер Паркер пододвинул к себе бутылку виски, умильно осмотрел ее и налил себе очередную рюмочку. На этот раз самую последнюю, да, последнюю. Нет, сегодня он заслуживает еще одной. Ну, две дополнительные он уже принял, это третья дополнительная. Да, он заслужил третью. Все правильно. Да, определенно сегодня он заслужил три дополнительные.

Все уладил с этой чертовой Эми и добился увольнения этого несносного Раиса. Целый день ушел на это. Три дополнительные? А, черт с ним, пусть будет четвертая.

Мистер Паркер выпил четвертую дополнительную.

Все в доме, за исключением мистера Паркера, спали.

Мистер Паркер выпил за них пятую дополнительную.

Часть третья

Глава 8

— Только-то всего вы и написали, мистер Шерингэм? Жаль. Мне как раз стало интересно.

— А мне стало скучно, — сказал Роджер, — и поэтому я бросил.

Этот разговор зашел на следующий вечер после того, как Морсби получил рукопись от Роджера Шерингэма. Теперь он снова приехал в Олбани, и они вдвоем сидели у камина. Старший инспектор был намерен выяснить у своего друга все что можно.

— Вы угадали, кто стал жертвой, сэр?

— Не знаю, угадал ли. Как я вам сказал, не поручусь, что отразил все хитросплетения в этой школе. Наверняка было еще много того, о чем я не догадывался.

— Честно говоря, я удивился, что все они к концу недели не поубивали друг друга.

— Морсби, — серьезно сказал Роджер, — если бы четверти в начальных школах длились на неделю больше, смертность в стране увеличилась бы в несколько раз.

— Понимаю, сэр. Я многое почерпнул из вашей рукописи. Так, значит, у вас нет предположения, кто эта женщина?

— Ну почему, предположение — пожалуйста. Это, безусловно, должна была быть Эми. Ее мог бы убить любой. Я был абсолютно готов сам это сделать. Уже через пару недель. Хотя со мной она была сама любезность. Но я абсолютно убежден, что никто не решился бы ее убить. Нет, это определенно не Эми. Таких, как она, просто не решаются убить… А вот таких, как Лейла Джевонс, убивают. Хотя где здесь мотив? Она была вполне безобидна. Насколько мне известно, никто ею особенно не интересовался, кроме Даффа, а он уж точно не собирался ее убивать. Нет, не думаю, что это Лейла Джевонс… Филлис Гаррисон? Ну, я никогда прежде не видел такого откровенного романа, как у нее с Райсом. У ее мужа мотив был очевидный. А вы знаете, какими бывают эти слабовольные мужчины. Если на них вдруг что-то найдет, то они очень часто могут зайти слишком далеко. И все же… Не знаю, но, по-моему, Гаррисон не очень-то ее любил. Скажете, не может быть: молодая жена и муж средних лет, а все же не любил он ее. Я бы даже сказал, он ее чуточку побаивался. У нее было здоровое чувство юмора, и она вовсе не была дурой, какой прикидывалась; лентяйка, исключительно эгоцентричная, но не дура. Это бы, правда, ее не спасло, если бы Гаррисон увидел красную тряпку и вышел из себя, но…

— Нет, это было не так, мистер Шерингэм. Убийство, судя по тому, как оно произошло, было умышленное, продуманное заранее.

— Тогда это не Филлис, — быстро ответил Роджер. — Единственный, кто мог бы задумать ее убить, был бы Раис, если бы она вцепилась в него. А она бы не вцепилась, я уверен. Она с ним просто развлекалась. Раис был слегка глуповат, вы же поняли… И кто же остается? Хорошенькая горничная Нора? Вряд ли. Эльза Кримп? Его преподобие мог спокойно убить ее. Но разумные священники действуют не через убийство, верно? Не думаю, что она кому-либо еще особенно досаждала. Лично мне она показалась довольно забавной… И остается только Мэри Уотерхаус. Ну, насчет нее не знаю. Ее единственную я не смог раскусить. Иногда она мне казалась искренней, а иногда я думал, что она отъявленная маленькая лицемерка. Вообще, пожалуй, она и была лицемеркой. Эта ее благопристойность уж чересчур неправдоподобна. А раз она лицемерка, то кто знает, как далеко могло зайти это лицемерие? Постойте, девица, которую вы нашли, ждала ребенка, так? Что ж, это тоже подходит к Мэри Уотерхаус и, наверное, из всех только к ней. Да, а это объясняет и историю с австралийцем, и отъезд из Англии в конце четверти. Да! — загорелся Роджер. — И у нее единственной, пожалуй, не было родственников, так что, если бы она исчезла, никто бы об этом и не сообщил. Значит, это Мэри Уотерхаус, правда, Морсби?

— Она, сэр, — слегка разочарованно ответил главный инспектор. Он рассчитывал, что Роджер "поймается" на Эми Гаррисон.

— Гм… — Роджер помрачнел. — Мэри Уотерхаус… Значит, ее убили? Знаете, Морсби, все-таки ужасно слышать, что кого-то из тех, кого хоть немного знал, убили. Убийство — это все, конец.

— Как правило, для двоих, — угрюмо добавил старший инспектор.

— И вы догадываетесь, кто это сделал?

— Пока нет, мистер Шерингэм; но из вашей рукописи я извлек пару догадок.

— Не полагайтесь на нее всерьез.

— Конечно, сэр. Но… я так понял, что все окружающее на самом деле существовало? Например, та кирпичная стенка?

— Да, — кивнул Роджер и хотел было что-то добавить, но заметил особое выражение на лице инспектора. — Слушайте, Морсби, а не думаете ли вы?..

— Ну, это же наводит на мысль, верно? Я к тому, что парень знал, как это делается. Стыки между кирпичами на полу подвала были сделаны правильно. Это бесспорно. И потом, что касается песка и цемента: мы так и не выяснили, откуда они взялись, а цемент, как вы понимаете, горстями обычно не покупают.

— Вы хотите сказать, что его, уже готовый, привезли прямо из школы?

— Мне так, по крайней мере, кажется.

— Да-а, — задумался Роджер. — Получается так. Но, боже мой! Неужели Уоргрейв… Он мне никогда не нравился, но, черт возьми…

— В вашей рукописи есть несколько слов насчет того, что в какой-то момент он и эта девушка были в милых отношениях.

— Да. Да, так, бесспорно, все думали. Но это ничего не доказывает. Он мог просто использовать ее, чтобы раззадорить Эми. У него это здорово получалось.

— И все было так, как вы написали, сэр?

— Об Уоргрейве и Эми Гаррисон? Именно так. Она явно за ним охотилась, а он, как я думаю, не возражал. Он действительно был очень упорен и очень целеустремлен.

— Ведь он пошел бы на многое, или как, по-вашему?

— Нет, — с некоторой неохотой ответил Роджер. — Нет, не верю, что он мог на это пойти.

— Эх, — сказал Морсби.

Роджер встал и принес еще пива.

— Но послушайте, — сев, заговорил он снова, — откуда вы знаете, что это обязательно был кто-то из школьных? Ведь мог быть и кто-то другой?

— Да, мог. Но готов поспорить, мистер Шерингэм, что это кто-то из школы. У Мэри Уотерхаус было мало знакомых за пределами школы. Мы наводили справки. Всегда на каникулы где-нибудь снимала комнату или оставалась с одной из других женщин из школы. Конечно она Могла некоторое время провести и с мужчиной, нам не удалось пока об этом разузнать, но, думаю, и не стоит далеко Ходить, когда есть эта школа. А вы как думаете, сэр?

— Так же, боюсь, так же. Но как противно думать, что один из тех, с кем я вместе обедал, оказался убийцей. Уф;

— Сколько людей наверняка говорили то же самое, мистер Шерингэм, — сухо изрек Морсби. — Ведь убийц было столько…

Некоторое время оба молчали.

— Ну что же? — заговорил Роджер. — Могу я еще чем-нибудь вам помочь?

— Этот ваш роман о школе — о чем вы еще хотели написать?

— О, не знаю. Где-то у меня осталась пара сырых набросков. Противостояние продолжалось. Намечал описать какое-нибудь столкновение Эми Гаррисон и Раиса у бассейна, ссору Лейлы Джевонс с Мэри Уотерхаус из-за какой-нибудь мелочи. Каждого нужно было поглубже втянуть в конфликт. Но вам ведь это не нужно. То есть я хочу сказать, там нет ничего, что пролило бы свет на преступление. Теперь ведь вам придется идти с другого конца?

— С другого конца?

— С погреба. Как попала Мэри Уотерхаус в этот погреб? Или ее заманили? Видел ли ее там кто-нибудь? Видел ли кто-нибудь мужчину, с которым она была? Есть ли какая-либо связь между ней и этим домом, или между любым из тех мужчин — с Уоргрейвом, если хотите, — и этим домом? Вы уже можете дать ответ хотя бы на один из этих вопросов?

— Ни на один, — не унывая, признался Морсби. — Еще придется над ними попотеть. Мы уже пробовали начать с того конца, но не продвинулись ни на дюйм. Может, теперь, когда установлена убитая, и продвинемся, но сомневаюсь. Нет, думается мне, внимание нужно сконцентрировать на том конце, где школа.

— И начать с того, что потребовать от Уоргрейва отчета о его действиях в первую неделю — или сколько там? — последних летних каникул?

— Скорее начнем не с этого, но я почти уверен, что и за это скоро возьмемся. Вряд ли такие сведения нам помогут: смерть все-таки произошла позже чем через неделю с начала каникул. Никто не в состоянии дать отчет обо всем, что произошло за неделю где-то год назад.

— Как это великодушно со стороны полицейского, — язвительно похвалил Роджер.

— О, мы куда великодушнее, чем вы, сыщики-любители, думаете, усмехнулся Морсби, чтобы не рассердиться.

— Иными словами, вам непросто будет найти доказательства по вашему делу?

— Очень непросто, сэр, вне сомнения. Но это случается у нас довольно часто. Мы хорошо понимаем, кто виноват, но доказать это не так легко.

— Да, — задумчиво проговорил Роджер, — вам должно сказочно повезти, чтобы вы раскрыли это дело.

— Раскроем, мистер Шерингэм, не беспокойтесь, — с профессиональным оптимизмом ответил Морсби. — Еще как.

— Да я и не беспокоюсь. Это чисто ваше дело. Не хочу в него вмешиваться. Вы уже ездили в Роланд-хаус?

— Сам — нет. Поеду завтра утром.

— Хотя там сейчас, видимо, только четверо из того состава, — небрежно заметил Роджер. — Правда, и других вполне легко найти.

— Четверо?

— Гаррисон, миссис Гаррисон (если она его не бросила), Эми и Уоргрейв.

— Нет, они все там. Все, кто упомянут в вашей книге.

Роджер удивленно взглянул на Морсби, потом улыбнулся.

— А-а, ну конечно же. Дурак, не подумал. Если бы учебный персонал начальных школ увольнялся или его бы увольняли каждую четверть, по всей Англии учителя только и делали бы, что перелетали с места на место, как почтовые голуби.

Старший инспектор дежурно рассмеялся.

— Эми с Уоргрейвом, надеюсь, уже все уладили? — поинтересовался Роджер.

— Да, помолвлены.

— А Эльза Кримп и его преподобие?

— Мисс Кримп и мистер Стэнфорд тоже помолвлены, — спокойно сказал Морсби.

— А Лейла Джевонс и мистер Дафф?

— Эти не помолвлены.

— Тогда вы можете совершить для разнообразия еще одно доброе дело: подтолкнуть их в объятия друг друга, пока будете там, Морсби. Вы уже, я вижу, обо всем осведомлены?

— Конечно, мистер Шерингэм, — с достоинством парировал старший инспектор. — Поняв, что вы на сей раз не желаете нам помочь, мы решили сами все разведать.

Роджер засмеялся.

— Хотите еще пива, Морсби?

— Отчего же, сэр, — немного удивившись сам себе ответил Морсби, — не откажусь.

Глава 9

Старший инспектор Морсби был сам очень доволен тем, что его подозрения насчет убитой оказались верны, о чем он и сказал Роджеру. Убийц, как правило, определяют по мотиву преступления. Мотивы же, в основном, разнообразием не отличаются. В данном деле Морсби предположил, что отцом неродившегося ребенка Мэри Уотерхаус был Уоргрейв. Огласка ее положения стала бы преградой для честолюбивых планов учителя. Мотив, таким образом, вырисовывался сам собой.

Морсби ничего не сказал Роджеру о своих соображениях и о том, что прошлое мисс Уотерхаус было весьма небезгрешно. Сообщение о пластине на сломанной ноге, по которой установили ее личность, пришло к Морсби из тюремного лазарета. Мэри Уотерхаус, тогда известная под именем Мэри Уэллер, упала на скользком тротуаре и сломала ногу при попытке сбежать из-под ареста за кражу дамской сумочки. До этого она дважды привлекалась к ответственности за мелкие проступки. В целом, она отсидела в тюрьме восемь месяцев.

Очень непросто было проследить за переменами в жизни освобожденной из честерской тюрьмы Мэри Уэллер, превратившейся через три года в Мэри Уотерхаус из школы в Эллингфорде. За последние три года в полицейских списках ее имя не появлялось. Похоже было, что, покинув тюрьму, девушка приложила все усилия, чтобы встать на путь истинный. Но постепенно Морсби и его неутомимые помощники напали на след. Официантка в кафе, учащаяся курсов скорописи и машинописи, служащая в одном учреждении, доверенное лицо в другом, заведующая небольшим магазином готового платья на Шафтсбери-авеню в таких ипостасях обнаружили ее сыщики, пока не дошли до должности личного секретаря директора школы Роланд-хаус. Фамилия Уотерхаус стала фигурировать лишь на трех последних местах работы.

Морсби полагал, что прекрасно представляет, как развивалась ситуация. Добившись хорошо оплачиваемой должности в заведении, где никто не знал о ее прошлом, мисс Уотерхаус очень хотела закрепить приобретенное доброе имя и похвальное усердие в работе удачным замужеством. Ум, однажды подточенный пороком, никогда больше не станет абсолютно безгрешным. Скорее всего, увидев, что ни один мужчина не предлагает ей руку и сердце добровольно, она решилась на очень простой шаг: самой заманить кого-нибудь. Мэри Уотерхаус считала, что придумала все очень ловко. Но, увы, она выбрала мужчину, для которого стремление к карьере было сильнее стыда и долга, на которые она рассчитывала; по иронии судьбы, подумал старший инспектор, ее, видимо, как раз и привлекло его честолюбие. Хуже того, она выбрала, быть может, единственного человека в Англии, кто, стоило ей пригрозить ему провалом репутации, если он не женится на ней (а она это непременно бы сделала), готов был ради своей карьеры ее застрелить. Так, по крайней мере, представлял это Морсби.

Справки, наведенные в Роланд-хаусе, пока ни о чем определенном не говорили. От обитателей школы скрывали, что мисс Уотерхаус и молодая женщина, убитая в погребе в Льюисхэме, одно и то же лицо. Морсби хотелось самому посмотреть, какую реакцию произведет такое сообщение.

Через день после второго визита к Роджеру Шерингэму в одиннадцать утра старший инспектор Морсби звонил в ворота школы.

Не представляясь, он попросил мистера Гаррисона. Его провели в комнату, явно предназначенную для прибывающих родителей. Приближался конец марта, а значит, и пасхальной четверти. Из того, о чем прочел Морсби в рукописи Шерингэма, он просчитал, что сейчас нервы учителей и администрации расшатаны и взвинчены. Он уже привык к такому поведению и даже радовался удачному времени визита. Сдержанность и спокойствие опрашиваемого опрашивающему ни к чему.

Открылась дверь, и вошла молодая женщина — молодая женщина с песочного цвета бровями и заметно выпуклыми зеленоватыми глазами. Морсби с интересом рассматривал ее. Вне всякого сомнения, это была та самая "ужасная" мисс Гаррисон.

Она улыбнулась ему. Ничто так не укрощает нравы владельца частной школы, как перспектива получить нового ученика.

— Здравствуйте, — сказала она, подходя к нему. — Должна представиться: мисс Гаррисон. Вы спрашивали моего отца? Он сейчас занят. Поэтому не могли бы вы сказать мне о цели вашего приезда. Вы хотели бы поговорить о вашем мальчике?

— Нет, мадам, — прямо ответил Морсби. — Не о мальчике.

— А-а… — На миг Эми удивилась. Она заговорила снова уже совершенно иначе. Морсби мысленно улыбнулся. — Тогда в чем же дело? — спросила мисс Гаррисон довольно резко. — Как я сказала, мой отец исключительно занят. Я могу рассмотреть любую проблему вместо него.

— Боюсь, не эту, мадам. Я должен поговорить лично с вашим отцом. У меня важное дело. Я из полиции. Вот мое удостоверение.

Эми пристально изучила удостоверение.

— Да, действительно.

Морсби незаметно наблюдал за дочерью директора. В ее поведении читалось лишь раздраженное удивление, но ни тени дурных предчувствий не просматривалось. "Что ж, — подумал Морсби, — она ни о чем не знает. Он не обмолвился ей ни о чем".

— Очень хорошо, — сухо сказала она, — я передам отцу.

Морсби остался ждать.

Через несколько минут появилась служанка и пригласила его в кабинет директора. Морсби отметил, улыбнувшись про себя, что для Эми он, кроме как отец, ничего не значит.

Мистер Гаррисон как-то нерешительно поднялся из-за письменного стола, нервно теребя бородку и переводя взгляд с посетителя на его удостоверение и обратно.

— Вы хотели поговорить со мной?

Морсби подождал, пока закроется дверь, и сразу же приступил к делу.

— Прошу прощения, сэр, но я должен сообщить вам довольно неприятную для вас новость.

— Для меня? — заморгал мистер Гаррисон.

— Да. Помните молодую женщину, которую нашли убитой в погребе дома в Льюисхэме? Газеты только об этом и писали. Так вот, я должен, к сожалению, сообщить вам, что ее поиски привели нас в вашу школу.

— В… э-э… сюда? Но… э-э… у нас никто не пропадал, — пробормотал, не понимая, мистер Гаррисон.

— У вас прошлым летом работала молодая женщина по имени Мэри Уотерхаус?

— Мэри Уо… Господи, неужели?.. — Мистер Гаррисон быстро сел в свое кресло и уставился на старшего инспектора, глупо открыв рот. (Хорошо, что его сейчас не видят родители его учеников, подумал Морсби.)

— Боюсь, что да, сэр. Нет никаких сомнений.

— Но… но как же… она собиралась в Австралию. Чтобы выйти замуж. Она нам так говорила.

— Она не поехала туда.

— Но откуда вы знаете? Вы искали ее?

— В Австралии? Нет, сэр, — стал нетерпеливо объяснять Морсби. — В этом не было необходимости. Не буду вдаваться в подробности, но можете положиться на мои слова: личность была установлена верно. А раз это так, я хочу задать вам несколько вопросов о ее жизни здесь, если вы соблаговолите на них ответить.

— Да-да, — промямлил мистер Гаррисон и нажал кнопку звонка на своем столе. Его палец заметно дрожал. — Да-да, конечно. Но этого не может быть… Да, конечно. — В ответ на явно вопросительный взгляд Морсби на кнопку звонка он добавил: — Я пошлю за своей дочерью. Лучше пусть и она присутствует. Она знает о мисс Уотерхаус гораздо больше, чем… э-э… чем я.

— Хорошо, сэр, — вежливо согласился Морсби. А про себя подумал: "Мистер Шерингэм ловко схватил характер этого приглуповатого папаши. И девчонки тоже. Как это здорово у писателей выходит".

На звонок прибежала служанка, и ее послали искать мисс Гаррисон. Морсби решил использовать паузу до появления Эми и задал мистеру Гаррисону пару вопросов об обязанностях мисс Уотерхаус. Однако мистера Гаррисона с каждым словом все больше охватывал ужас трагедии, произошедшей с его недавним секретарем, и его ответы становились все бессвязнее. Морсби понял, что от директора ничего не добиться, и с откровенной надеждой ждал его дочь.

— Ну? — резко спросила отца молодая особа, не обращая внимания на сидевшего у камина старшего инспектора. — В чем дело, папа? Я очень занята.

— Дорогая моя, та милая девушка, что работала у нас прошлым летом… твой личный секретарь, помнишь?..

— Мой секретарь?

— Да-да. Мисс… мисс…

— Уотерхаус, — подсказал Морсби.

— Да, Уотерхаус, так я и сказал. Мисс Уотерхаус… помнишь ее?

— Конечно помню. Что с ней такое? Она уехала в Австралию, чтобы выйти замуж. Или только так говорила.

Оттуда она ни разу не написала. А в чем дело? Ее ищет полиция?

— Полиция ее нашла, мисс Гаррисон, — ответил Морсби для большего эффекта. — Она мертва. Убита.

— Правда? — Эми холодно взглянула на инспектора сквозь пенсне.

— Помните, газеты писали о девушке, закопанной в погребе дома в Льюисхэме? Это была мисс Уотерхаус.

— Чепуха, — отрезала Эми. — Ни за что не поверю.

— Ваше мнение, мисс Гаррисон, — мягко сказал Морсби, — увы, ничего изменить не может: мисс Уотерхаус была убита.

Минуты две ушло на то, чтобы убедить мисс Гаррисон, что известная ей молодая женщина действительно позволила заманить себя в чудовищную ловушку и была убита. После этого Морсби продолжил расспросы. Сначала он адресовал их в равной степени и мистеру Гаррисону, и его дочери. Но поскольку Эми отвечала на все вопросы четко, а ее отец только растерянно щипал бородку и бормотал что-то себе под нос, очень скоро номинальный директор школы был отставлен на второй план, где и оставался до конца. Во всяком случае, возникало впечатление, что ему удобнее там оставаться.

Эми, правда, тоже мало что могла сказать. Морсби это все же порадовало: она не могла сказать, потому что не знала, а не потому, что хотела что-то скрыть. Мисс Уотерхаус, прежде всего, ответила на объявление-приглашение на работу личным секретарем; у нее были прекрасные рекомендации и сама она произвела исключительно приятное впечатление; Эми сразу же приняла ее на работу. По присущей ей деловитости, Эми записала необходимые данные из представленных рекомендаций и теперь смогла их показать; две рекомендации были из двух последних фирм, где работала мисс Уотерхаус; третья же, самая лестная, скорее всего, была подделкой. Поступив на работу, мисс Уотерхаус полностью оправдала все рекомендации. Она была аккуратна, пунктуальна, усердна в работе; в подготовительном классе она проявила себя замечательной воспитательницей, хотя честно призналась, что опыта такой работы у нее никогда прежде не было; в школе ее любили; сама мисс Гаррисон сожалела, что им придется обходиться без такого работника.

Вопроса об ее отношениях с Уоргрейвом Морсби намеренно не затрагивал; он лишь поинтересовался, вроде как ради шутки, как это такая образцовая дама не покорила сердце какого-нибудь чувствительного молодого учителя. На это Эми холодно заявила, что подобное в Роланд-хаусе не поощряется, к тому же Мэри Уотерхаус совершенно очевидно не относилась к таким женщинам.

— Вижу, вы запомнили не все детали нашего дела, мисс Гаррисон, — сказал на это Морсби. — Вы забываете, что найденная нами женщина, а именно мисс Уотерхаус, ждала ребенка. Вы могли бы это как-либо прокомментировать?

— Нет, — желтовато-бледное лицо мисс Гаррисон вспыхнуло. — И даже если бы могла, то предпочла бы не делать этого. В любом случае, я больше не допущу скандала.

— А-а, так, значит, был какой-то скандал, связанный с мисс Уотерхаус?быстро спросил Морсби.

— Нет, не было, насколько я знаю. У меня просто вырвалась общая фраза.

— Понятно. То есть даже если скандал послужил бы поводом к смерти вашей подруги, которую вы уважали и любили, вы не рассказали бы мне ничего, что помогло бы нам найти убийцу?

Эми не поддалась на такой прием.

— Боюсь, что дело здесь не в сослагательном наклонении, спокойно ответила она. — Я просто ничего подобного не знаю. Если бы знала, рассказала бы вам обо всех, кто бы ни был замешан в скандале. Долг превыше всего.

Морсби верил, что она говорит правду. Он попросил мистера и мисс Гаррисон не разглашать полученных известий ни при каких обстоятельствах, пока он не расспросит других учителей, пояснив, что хочет узнать беспристрастное мнение каждого, пока еще у них не сложится свое, возможно ошибочное, суждение. Далее Морсби приготовился записывать фамилии учителей.

— Лучше начните со старшего, если действительно хотите опросить всех, деловито сказала Эми, пробежав глазами список. — Я пошлю за мистером Паркером.

— Мистер Паркер? А-а, понятно, это старший учитель. Вообще, пожалуй, я лучше начну не с него. Его мы скорее оставим напоследок, если мне понадобится уточнить у него то, что ускользнет от остальных. Думаю, начнем с кого-нибудь из младших. Позвольте, их фамилии, вы сказали?..

— Мистер Уоргрейв и мистер Раис.

— Ах да. Я забыл. Значит, начну с мистера Уоргрейва. И еще: мисс Гаррисон, та очень удобная комната, куда меня сначала провели… Нельзя ли, если позволите, воспользоваться ею для моих расспросов?

— Конечно можно. Я попрошу мистера Уоргрейва тотчас прийти к вам. Папа, проводи мистера… э-э…

— Пожалуйста, не беспокойтесь, мисс Гаррисон. — Морсби уже успел нажать кнопку звонка. — Зачем же вам самой идти за мистером Уоргрейвом? Мы просто пошлем за ним служанку. А у меня к вам есть еще парочка вопросов, я чуть про них не забыл.

Он быстро придумал пару необязательных вопросов и обсудил их со всей серьезностью. Морсби не хотел рисковать. Пусть сам он считал, что Эми ничего не знает, но не мог допустить, чтобы кто-либо предупредил Уоргрейва.

Через две минуты мистер Гаррисон проводил старшего инспектора по коридору в приемную, где его уже ждал Уоргрейв. Мистер Гаррисон невнятно произнес несколько слов насчет того, чтобы учитель отвечал на любые вопросы, и оставил Морсби с глазу на глаз с Уоргрейвом.

Инспектор окинул последнего опытным взглядом: довольно узкий лоб, словно сдавленный у висков, почти закрытых волосами, мощная челюсть, решительный рот, слегка вздернутый нос, большие оттопыренные уши, коротко подстриженные волосы, немного близко посаженные глаза под густыми черными бровями; рост немного ниже среднего, телосложение плотное и крепкое, руки крупные. Трудный субъект угрюмого вида, решил Морсби, и явно не из тех, кто проговаривается.

Старший инспектор изобразил на лице самое добродушное выражение.

— Мистер Уоргрейв?

— Да?

— Я полицейский из Скотленд-Ярда.

Мистер Уоргрейв чуть приподнял суровые брови и ничего не сказал.

Морсби сунул руки в карманы.

— Я прибыл сюда по крайне неприятному поводу, мистер Уоргрейв. И хотя я понимаю, что здесь все окажу! — мне любую возможную помощь, но приносящему плохие новости никогда не рады, верно? — улыбнулся старший инспектор.

Мистер Уоргрейв не улыбнулся в ответ.

— Вы хотите сказать, что кто-то может попасть в беду? — спросил он, и Морсби тотчас отметил его ланкаширский акцент.

— Кое-кто уже попал, сэр. Помните некую мисс Уотерхаус, которая работала здесь около года назад, до прошлого лета?

— Очень хорошо помню. Она отправилась в Австралию.

— Извините, сэр, но это не так. Она отправилась в Льюисхэм, и там ее кто-то убил.

Морсби специально обрушил это известие насколько мог неожиданно. К тому же, сделав особое ударение на слове "кто-то", он выразил легкий намек на то, что ему самому абсолютно ясно, кем был этот "кто-то".

Реакция его разочаровала.

— О! — сказал мистер Уоргрейв и не прибавил ни слова. Лицо его ни капли не изменилось.

— Вы, кажется, не очень удивлены этим, сэр?

— Напротив, — возразил мистер Уоргрейв с прежней непроницаемостью. — Я в высшей степени удивлен. Как это произошло?

— Помните, в газетах это преступление назвали "Тайной погреба в Льюисхэме"?

— А! Так, значит, это была… мисс Уотерхаус? — Неожиданно Уоргрейв отвернулся к окну и стал постукивать пальцами по подоконнику.

— Да.

На минуту повисла пауза.

Когда Уоргрейв заговорил снова, в его словах заметно ощущалось замешательство.

— И у вас есть предположения, кто это сделал?

— За тем я сюда и приехал, сэр, чтобы постараться это выяснить.

— Значит, вы считаете, что ключ к раскрытию находится где-то здесь?резко спросил Уоргрейв. — Но это, право, смешно.

— Не знаю, не знаю. Может и так, а может, и нет. Но мисс Уотерхаус за неделю-две до своей смерти была здесь, поэтому именно здесь я должен начать свои расспросы. Так что, если бы вы соблаговолили ответить на мои вопросы, сэр… — И Морсби с деловым видом извлек из кармана блокнот и карандаш.

Пока он задал лишь основные вопросы. Ни малейшей интонацией не намекнул он на свою осведомленность о том, что между мисс Уотерхаус и мистером Уоргрейвом могли быть иные отношения, чем между ней и другими мужчинами в школе. По существу, это не был допрос мистера Уоргрейва как таковой. Его Морсби проведет позже, когда получит всю информацию о нем от его коллег. Цель этой беседы была уже достигнута. Морсби выяснил реакцию Уоргрейва на известие об установлении личности убитой и вообще на то, что это больше не тайна.

Морсби смог лишь отметить про себя, пока задавал обычные положенные вопросы и выслушивал четкие, но довольно неопределенные ответы Уоргрейва, что потрясение от сообщения никак не отразилось на последнем.

С другой стороны, очень естественно предположить, что со времени обнаружения трупа убийца наверняка подготовился, чтобы спокойно воспринять такое потрясение, и, разумеется, у него было предостаточно времени для репетиций такого спокойного поведения.

Глава 10

Когда Морсби отпустил Уоргрейва, сохранять подробности дела в тайне больше не было необходимости. Мисс Гаррисон долго решала, не отправить ли Морсби на кухню или отпустить искать какой-нибудь трактир в Эллингфорде, но в конце концов пригласила его позавтракать вместе с ними. Тогда-то Морсби и снял со всех, с кем уже побеседовал, обязательства хранить известия в тайне.

Он уже успел побеседовать с Паркером, Даффом и Райсом. Ни от одного из них он ничего не узнал, как, впрочем, и предполагал. Все трое были в достаточной мере потрясены, все искренне удивились тому, что такая положительная девушка, как мисс Уотерхаус, не всегда шла по пути добродетели. Всем троим, как и Гаррисонам, она очень нравилась и ни один из них и словом не упомянул о ее дружбе с Уоргрейвом. Все это Морсби в большей или меньшей степени предвидел. Если о чем-либо еще можно было узнать относительно этого дела, то он надеялся узнать об этом от женской половины персонала. Обет молчания снят, можно обо всем переговорить и, возможно, из этих разговоров что-нибудь всплывет на поверхность.

После завтрака на беседу пригласили мисс Джевонс.

Морсби пришлось помучиться, чтобы успокоить и разговорить ее. По впечатлению, которое сложилось у него после прочтения рукописи Роджера Шерингэма, он рассчитывал на ее помощь больше всего. Она знала убитую девушку лучше других, любила немного посплетничать и была из тех, кто всегда стремится помочь представителям власти.

С интересом и удивлением, пока мисс Гаррисон представляла ему мисс Джевонс, инспектор заметил, что никакой огромной бородавки на крыле носа у молодой женщины нет, как и признаков того, что она там была. По всей видимости, крайне важное решение было наконец принято, причем с замечательным результатом.

Сначала мисс Джевонс от потрясения еле держала себя в руках, но, благодаря профессиональному умению Морсби, успокоилась. Она подалась вперед с почти мучительным желанием быть полезной. Колени в шелковых чулках откровенно выглядывали из-под короткой юбки. Кончик вздернутого носа без следов бородавки поблескивал и подрагивал.

— Да-да? — с готовностью сказала она. — Слушаю вас.

— Мисс Джевонс, вы хорошо знали мисс Уотерхаус?

— Ну, я… я думала, что да. Лучше других, во всяком случае. Но она всегда была, ну, как бы это сказать… замкнутой, наверное.

— Она не была болтливой, как некоторые девушки?

— О нет.

— А у нее была привычка поверять вам свои секреты?

— Пожалуй, нет. Думаю, она никому их не поверяла. Она сидела, бывало, там, в моей комнате и, знаете, так слушала и улыбалась, но… Разумеется, она говорила о своем австралийце, с которым была помолвлена, но вы о нем, видимо, все уже знаете?

— А вы рассказывайте мне так, мисс Джевонс, как будто я ничего не знаю, хорошо?

Мисс Джевонс с удовольствием согласилась, но из рассказанного мало что выяснилось. Мэри всегда называла его Рональдом. Мисс Джевонс не могла припомнить, чтобы она слышала его фамилию и даже упоминание об адресе. Она вроде бы поняла, что он имеет какое-то отношение к овцеводству, но мисс Уотерхаус ничего не уточняла. Она показывала его фотографию, маленькую, ужасно плохо снятую и нечеткую, но, право же, это мог быть кто угодно. Нет, мисс Джевонс не знает, куда делся снимок: видимо, мисс Уотерхаус взяла его с собой, когда уехала. Да, Мэри прощалась со всеми очень тепло, но своего нового адреса не дала: сказала, что будет писать из Австралии. Мисс Джевонс была весьма обижена, что Мэри не писала…

— Понятно, — кивнул Морсби. Он с самого начала почти не верил в существование австралийца, но это не означало, что он не распорядится проследить и узнать все возможное о нем. Теперь он верил в эту легенду еще меньше.

— А когда, — продолжил он, — мисс Джевонс, вы в последний раз видели мисс Уотерхаус? Вы, случайно, не проводили вместе первые дни каникул?

Нет, мисс Джевонс не проводила каникул вместе с мисс Уотерхаус. В последний раз она видела Мэри на Юстонском вокзале, туда они доехали вместе: мисс Джевонс, чтобы отправиться домой в Гэмпшир, а мисс Уотерхаус, по ее словам, чтобы встретить своего горячего австралийца и пообедать с ним где-нибудь в кафе. Мисс Уотерхаус выглядела как обычно при расставании? Да, совершенно обычно. И не возбужденно? О нет; Мэри никогда не бывала возбужденной. И даже тогда, когда поджидала этого пламенного австралийца? Да, даже тогда.

Морсби задержался на этом вопросе, и мисс Джевонс с готовностью согласилась, что тогда ее поразило удивительное спокойствие в поведении Мэри; с таким лицом обычно не встречают долгожданного любимого из далекой Австралии. У Морсби уже сложилось впечатление, что мисс Джевонс изначально готова согласиться со всем, им сказанным, поэтому не обращал особого внимания на ее согласие. И все же на последнее внимание обратить стоило.

— А теперь, мисс Джевонс, — сказал старший инспектор, — боюсь, что мне придется затронуть весьма деликатную тему. Надеюсь, вы знаете, что мисс Уотерхаус собиралась стать матерью. Можете вы предположить, кто мог бы быть отцом ее ребенка?

Мисс Джевонс оказалась достаточно современной леди, чтобы не отшатнуться от обсуждения такого щепетильного вопроса, чего Морсби немного побаивался.

— Нет, боюсь, ничего не могу предположить, — искренне сказала она. — Я сама гадаю, кто бы это мог быть, с того самого момента, как узнала, что убитая в Льюисхэме женщина — Мэри. Представить себе не могу, кто бы мог быть отцом…

— Например, никто из здешних, мужчин?

— О нет, право же, не думаю.

— Пожалуйста, постарайтесь подумать, мисс Джевонс. Вы ведь понимаете, как это важно, я уверен. Пожалуйста, проверьте, не помните ли вы чего-либо, указывавшего на какие-нибудь отношения между мисс Уотерхаус и кем-нибудь из Эллингфорда, из этой школы? Вы ничего не знаете о ее связях с мужчинами?

— Ну, в свое время мы подтрунивали над ней насчет мистера Уоргрейва, быстро и услужливо ответила мисс Джевонс, — но, конечно же, ничего такого между ними Не было. К тому же он теперь помолвлен с мисс Гаррисон. В следующие каникулы они поженятся.

— Да, я знаю. Так, значит, о других связях мисс Уотерхаус с мужчинами вы не осведомлены? Ни из-за кого больше ее не поддразнивали?

— Нет. Только с австралийцем у нее были серьезные отношения. Это точно. Наверняка, он и есть отец ребенка.

— Понятно. Благодарю вас.

— О-о! — Глаза мисс Джевонс вдруг округлились. — Вы хотите сказать, что он как раз и…

— Что вы, что вы, — мягко сказал Морсби, — еще не время задавать такие вопросы, поймите; и уж тем более не время отвечать на них мне.

Морсби извлек из мисс Джевонс все сведения, которыми она располагала, и благодарно распрощался с ней.

За мисс Джевонс в приемную проследовала мисс Кримп, полная разных предположений. Морсби, окинув даму профессиональным взглядом, предложил ей сигарету и всем своим видом дал понять, что он человек серьезный и никаких женских глупостей не потерпит.

Мисс Кримп тем не менее оказалась не такой глупой, как предполагал Морсби. Она охарактеризовала мисс Уотерхаус очень проницательно.

— Нет, она мне никогда особенно не нравилась. И уж точно, я никогда ей не верила. Нет, я не против девушек, которые ни сигаретки, ни рюмочки, ни злого словечка в чей-нибудь адрес. В наше время такие очень даже милы и забавны, если это все искренне. А вот Мэри Уотерхаус искренней не была. Я видела, как она смотрела на мою сигарету — с жадностью, словно готова была ее проглотить. И вся эта болтовня о долге, о честной игре и прочем — она переигрывала, и от этого меня тошнило. Я вам так скажу: у меня сложилось впечатление, что она играет какую-то роль и слегка с ней не справляется. Конечно, я могу показаться пристрастной: уж очень донимали меня ее благочестивые рассуждения, — но все же я полагаю, что сужу о ней верно.

Учитывая то, что мисс Кримп ничего не знала о неправедном прошлом мисс Мэри Уотерхаус, Морсби решил, что такое суждение подтверждает ее весьма тонкую интуицию. Мисс Кримп могла и сама быть в своем роде позеркой, как и мисс Уотерхаус, но и за позерством можно усмотреть настоящий характер.

— Из слов моей предыдущей собеседницы, мисс Джевонс, я понял, что она думала о мисс Уотерхаус иначе, — намеренно деликатно заметил старший инспектор.

— А-а, понятно, — протянула мисс Кримп и улыбнулась. Оставалось заключить, что о способностях мисс Джевонс видеть человека изнутри дочь художника была невысокого мнения.

Морсби продолжил беседу и постепенно подвел ее к Уоргрейву. У мисс Кримп нашлось гораздо больше сведений, чем у мисс Джевонс.

— Да-да, — без особого внимания проговорил Морсби, — а мисс Джевонс уверяла меня, что у них ничего серьезного не было…

— Уверяла? — переспросила, помрачнев, мисс Кримп.

— А вы не согласны? Значит, вы думаете, что мисс Уотерхаус…

— Я вам только что говорила, что не верила ни одному ее слову…

— Понятно. А теперь, — Морсби перешел на более строгий тон, — мисс Кримп, такая проницательная леди, как вы, конечно же, понимает, какой это важный момент для следствия. Вы ведь практически даете понять, что этот самый мистер Уоргрейв мог быть отцом ребенка мисс Уотерхаус, верно? Сейчас я задам вам очень важный вопрос, но прежде подчеркиваю: отвечайте на него как можно полнее и правдивее; в то же время добавлю, может, немного неофициально, что, как бы вы ни ответили, это будет только между нами и ваш ответ не причинит вам никаких неприятностей. Итак, у вас есть какие-либо свидетельства того, в чем вы подозреваете мистера Уоргрейва и мисс Уотерхаус?

— Иными словами, есть ли у меня свидетельства тою, что у мистера Уоргрейва был повод убить Мэри? — резко спросила мисс Кримп. — Нет, у меня их нет. Если бы были, я бы вам сказала; Уоргрейв мало перед чем останавливается, но на убийство не пошел бы. Я уверена.

— Вы настаиваете на этом? — разочарованно спросил Морсби.

— Да. Я упомянула об этом, так как думаю, что была четкая вероятность такого поворота, и думала, что вы эго понимаете. Но я могу говорить об этом лишь с психологической, а не с практической точки зрения.

— Хорошо, а какие были доказательства того, что между этими двумя что-то было, даже если все выглядело, как легкий флирт?

— Как будто никаких доказательств, кроме обычных в таких случаях отношений. Было очевидно, что мистер Уоргрейв и мисс Уотерхаус испытывали друг к другу симпатию; было заметно, что им приятно в обществе друг друга; они раза два совершили поездки в лондонские театры, смотрели порой друг на друга так, как двое знающих какую-то милую тайну; ну и, конечно же, одно время мисс Уотерхаус немного прикусывала язык, когда ее поддразнивали по поводу мистера Уоргрейва. Ничего больше.

Морсби привычно кивал. Он уже решил, что переломный момент в этом деле наступил. Если бы он установил, что мистер Уоргрейв — отец ребенка убитой, у него нашлись бы такие веские доводы, что его виновность можно было считать доказанной; а в таком случае остальные подробности относительно убийства тоже можно было бы привести для подтверждения его виновности. Без такого подтверждения нет оснований для возбуждения дела против Уоргрейва. Пока что. Конечно, в сыщицких делах чего не бывает. Совершенно неудивительно, если в один прекрасный день появится человек и заявит, что видел парочку, направлявшуюся в дом на Бернтоук-роуд, и готов опознать Уоргрейва. Такие заявления, официально называемые "полученной информацией", чаще всего приводят убийц к виселице.

Так или иначе, но из рассказа мисс Кримп стало ясно: взаимный интерес мисс Уотерхаус и мистера Уоргрейва разыгрался не в первую половину летней четверти, как поначалу полагал Морсби, а в период прошлой пасхальной четверти. Это был важный факт.

Мисс Кримп была отпущена с сердечными благодарностями и высокой оценкой ее наблюдательности. Вслед за ней в комнате появилась миссис Гаррисон.

В маленьком простом черном платье с белым воротничком Филлис Гаррисон выглядела обезоруживающе невинно, и Морсби порадовался, что у него есть словесный портрет этой особы из рукописи Роджера. Вооруженный этими знаниями, Морсби тотчас приступил к сути дела.

— Мадам, — обратился он к жене директора без тени своей обычной мягкости. — У меня есть доказательства того, что отец неродившегося ребенка мисс Уотерхаус — кто-то из персонала вашей школы. Мне необходимо выяснить, кто именно, и я надеюсь, что вы мне сможете в этом помочь.

Довольно насмешливая улыбка, украшавшая хорошенькое личико миссис Гаррисон, разом исчезла.

— Вы хотите сказать… что ее убили из-за этого?

— Я пока этого не говорил. Но, с другой стороны необходимо рассмотреть и такую возможность.

— Но… но такой возможности не может быть, господин старший инспектор. То есть я хочу сказать, правда в общем, никто здесь не мог бы так поступить. Это невозможно.

— Напротив, мадам, — мрачно ответил Морсби, — вероятность почти стопроцентная. Пожалуйста, примите это к сведению. Итак, в школе проживают несколько учителей. Сейчас я взгляну, как их зовут. Значит, мистер Паркер, мистер Дафф, мистер Уоргрейв, мистер Патерсон и мистер Раис. Насколько я понимаю, один из них тот, кого я ищу.

Мисс Гаррисон хотела было возмущенно протестовать, но Морсби остановил ее, решительно подняв руку.

— Минутку, мадам. Я хочу все объяснить вам, чтобы у вас не сложилось ошибочного мнения. Я пока не обвиняю того, кого подозреваю в отцовстве, в причастности к смерти мисс Уотерхаус. Ничего подобного. С другой стороны, нельзя отрицать, что ее положение могло стать поводом для убийства. Но это выяснится позже. Когда вы подтвердите мои догадки об отце ребенка, тогда мы в Скотленд-Ярде прямо заявим этому человеку о наших подозрениях и попросим его дать свое объяснение. Очень вероятно, что он сможет полностью разуверить нас в наших подозрениях, и тогда нам придется искать дальше. Но пока что (и я должен это подчеркнуть) ваш долг помочь мне и предоставить все известное вам по данному конкретному вопросу.

— Но мне ничего не известно, — немного растерянно сказала Филлис.

— Мистер Паркер, мистер Дафф, мистер Уоргрейв, мистер Патерсон и мистер Раис, — спокойно повторил Морсби. — Думаю, теперь из этих пятерых мы можем сразу же исключить мистера Раиса.

Старший инспектор пристально посмотрел на Филлис.

— Д-да? — запинаясь проговорила та, поежившись под многозначительным взглядом.

Сам Роджер Шерингэм не узнал бы своего добродушного друга-увальня в этом человеке с жестким взглядом и ртом, в упор смотревшего на несчастную маленькую миссис Гаррисон. В основном Морсби добивался своей цели, пуская в ход свое природное добродушие, но он очень хорошо знал, в каких случаях это добродушие стоит сменить на строгость. Полицейский должен знать, как воспользоваться всеми средствами, находящимися в его распоряжении, для выяснения истины.

— В интересующий нас период времени, — заговорил он медленно, — симпатии мистера Раиса были, конечно же… как бы мне выразиться, мадам? — обращены в иную сторону. А он, как я понимаю, не из тех, кто бы стал вести две интрижки одновременно. Вы согласны со мной?

— Да, — прошептала миссис Гаррисон.

Повисла тишина, полная невысказанных чувств.

— Что… что вы хотите узнать? — несмело спросила миссис Гаррисон.

— Я вам говорил. Любое доказательство, которым вы располагаете, о том, что кто-то из четверых оставшихся учителей завел интрижку с мисс Уотерхаус. Ведь вы знаете, кто он, знаете?

— Да, — ответила миссис Гаррисон севшим голосом.

— Что же вы знаете? Всю правду, мадам, прошу вас.

— В прошлую пасхальную четверть моя падчерица сказала мне, будто ей кажется, что… что-то непонятное происходит на верхнем этаже, над нами… по ночам, — прерывисто заговорила миссис Гаррисон. — Однажды ночью я услышала, как кто-то шел по коридору наверху, когда сама еще не ложилась. Я… я пошла наверх посмотреть и… увидела мисс Уотерхаус. Она была в ночной рубашке и входила в чужую комнату… — Миссис Гаррисон прижала к губам платок и испуганно взглянула на Морсби.

— Комнату мужчины?

— Да.

— Какого?

— Мистера Уоргрейва, сэр.

Глава 11

Морсби вернулся из Эллингфорда в Скотленд-Ярд очень Довольный собой. Он не надеялся получить такого убедительного свидетельства связи между Уоргрейвом и убитой Девушкой. Слухи, пересуды, возмущения — это он предвидел, но не настоящее свидетельство. Входя в кабинет старшего офицера полиции Грина с докладом о проделанной работе, Морсби думал, что миссис Гаррисон накинула Петлю на шею Уоргрейва.

Старший офицер тем не менее по привычке не разделял радужного настроения инспектора.

— Гм! — крякнул он, выслушав ликующего Морсби. — Да, мотив вы нашли, учитывая его помолвку с дочкой Гаррисона, но этого мало. Мы не можем сделать заключение о виновности на основе одного мотива. Кстати, надеюсь, эта женщина будет готова подтвердить свое заявление под присягой?

— О да, — сказал Морсби, чуть помрачнев. По молчаливому согласию с Филлис Гаррисон, Морсби не поведал даже старшему офицеру о способе, с помощью которого он добился этого признания. — О да, думаю, здесь никаких проблем не будет.

— А не было ли у вас подтверждений от прислуги?

Отпустив миссис Гаррисон, Морсби продолжил опрашивать остальных, в том числе горничную Нору и уборщицу комнат живших в здании школы учителей; но ни у кого из них ему не удалось получить ни подтверждения признания миссис Гаррисон, ни какой-либо иной информации. Сам Морсби полагал все это излишним, но знал, что у старшего офицера свой взгляд на этот счет. Старший офицер Грин придерживался той точки зрения, что ни одно свидетельство не стоит серьезного рассмотрения, если ему нет хоть каких-то подтверждений; такая точка зрения, по мнению Морсби, доставляла ее обладателю массу ненужных хлопот в раскрытии дел.

— Нет, сэр, — сказал наконец старший инспектор. — У меня нет подтверждений. — Он не добавил при этом, что вряд ли они необходимы. — Но слухи об этих двоих там на каждом шагу. Это почти столь же убедительно.

— Гм, — буркнул старший офицер Грин, выразив тем самым свое несогласие. Ладно, что вы дальше думаете предпринять?

— Думал привезти сюда Уоргрейва и спросить, что он может сказать по этому поводу.

— Короче, чтобы сделал заявление?

— Да.

— А насчет его поездок в конце четверти?

— Вообще-то, мне бы хотелось услышать, что об этом думаете вы, мистер Грин. Я считаю, что, если приглашу его и спрошу о его поездках прямо сейчас, он замкнется и не скажет ни слова, пока не получит адвоката. Он из тех, кто редко проговаривается. Если он поймет, что находится под подозрением, то мы ничего не добьемся.

— Тогда как, если…

— Ну, если я просто дружески поговорю, он ничего не заподозрит. А если он в чем-нибудь проговорится, мы сможем сами кое-что выяснить прежде, чем спрашивать о его передвижениях.

Начальник оглядел Морсби с долей неприязни. Будучи сам прямолинейным человеком, старший офицер полиции Грин предпочитал столь же прямолинейные методы.

— Хотите показать свою хитрость, а?

— Он сам довольно-таки хитер, сэр, — тотчас вставил Морсби.

— Тогда он вас увидит насквозь. Нет, можете поступать как хотите, Морсби, но на вашем месте я бы сразу расспросил о его поездках. Так или иначе, нам придется долго проверять его слова — ведь прошло столько времени, — и я считаю: чем скорее вы это выясните, тем лучше.

— Хорошо, мистер Грин, — согласился Морсби, про себя смирившись с напористостью шефа. — В таком случае, я его расспрошу обо всем. То есть что ему известно об этом доме и так далее.

— Вот это дело. Вытрясите из него все. А если хочет адвоката, никто не запрещает. Ему он уж точно понадобится.

— Это точно. — По тону было ясно, что адвокатов Морсби рассматривал как помеху на пути правосудия, и, возможно, не так уж сильно заблуждался.

Старший офицер Грин стал набивать старинную вересковую трубку.

— Кстати, а что вы собираетесь делать по другим направлениям? Допустим, от этого Уоргрейва вы ничего не добьетесь, что тогда? Вы знаете не хуже меня, что ничего не подтвердите, если не докажете его связи с этим домом в Льюисхэме. И как вы думаете это сделать?

— У меня есть фото этой девушки, сделанное в школе. Снимок не очень хороший, не портрет. Я послал его к фотографу увеличить, и как только получу увеличенную копию, Фокс может забрать ее в Льюисхэм и узнать, видели ли соседи эту девушку там.

— Хорошо. А что насчет него?

— Фокс увезет и его фотографию в Льюисхэм, — сказал Морсби чуть ли не с подмигиванием, какое дозволяется старшему инспектору по отношению к старшему офицеру полиции.

— Как вы ее достали?

— Я встретил Блэра из "Ивнинг стар" почти у ворот когда уезжал из Эллингфорда, и сказал, что если он сделает для меня фотографии персонала учебного заведения, то и я кое-чем поделюсь с ним, когда придет время.

— Угу. — Старший инспектор Грин не выразил ни одобрения, ни осуждения этого маневра в духе Макиавелли Он закурил трубку и выпустил облачко дыма.

— Конечно, — помолчав, заговорил он, — как только личность убитой будет установлена, как я и сказал три-четыре месяца назад, дело существенно прояснится. Но обеспечить его доказательства будет чертовски трудно. И я это понимаю, и вы тоже. В сущности, если убийца соблюдал обычные предосторожности, чтобы зазвать ее в дом (а я готов держать пари, что он именно так и поступил) и если ничего не выплывет относительно его связи с домом или мисс Стейплз хоть каким-нибудь образом, тогда и работенка вам предстоит — не то, что вы пока разгребаете, мой мальчик Морсби.

— Да, мистер Грин, — грустно согласился "мальчик" Морсби и встал. — Но мы его все равно поймаем. — В его словах было гораздо больше оптимизма, чем он на самом деле ощущал. Знать наверняка, кто совершил то или иное преступление, но не иметь возможности арестовать его за отсутствием достаточно убедительных для суда доказательств, — очень досадно, и Скотленд-Ярду такое чувство приходится испытывать довольно часто. В данном деле пока еще не было найдено ни одного серьезного доказательства.

Морсби отправился в свою скромную холостяцкую квартирку и весь вечер обмозговывал дальнейшие действия, но ни ему, ни делу это на пользу не пошло.

На следующее утро в первую очередь нужно было отправить инспектора Фокса в Льюисхэм — с увеличенной копией снимка мисс Уотерхаус и фотографией Уоргрейва, из тех, что прислал ему репортер "Ивнинг стар". На удачу его поездки Морсби почти не надеялся.

Тем временем сержант Эффорд выехал в Эллингфорд в полицейской машине. Ему надлежало очень деликатно спросить мистера Уоргрейва, не соблаговолит ли тот последовать вместе с ним в Скотленд-Ярд, ибо старший инспектор Морсби желал бы задать ему еще несколько вопросов, возникших у него после их беседы. Мистер Уоргрейв не знал, что некто незаметный, приехавший вместе с сержантом, выскользнул из машины при въезде на аллею, спрятался в кустах и находился там, пока машина не проследовала обратно, увозя на заднем сиденье мистера Уоргрейва собственной персоной, а потом направился в Роланд-хаус и представил ордер на обыск комнаты, где прежде проживала мисс Уотерхаус. И даже если бы мистер Уоргрейв знал об этом, он бы не догадался, что на самом деле некто незаметный, как только его провели на верхний этаж Роланд-хауса и оставили одного, пошел осматривать не ту комнату, где прежде проживала мисс Уотерхаус, а ту, где в настоящее время проживал сам мистер Уоргрейв.

Из тактических соображений Морсби заставил Уоргрейва подождать минут двадцать, прежде чем пригласить его. Он знал, что обстановка в Главном управлении по борьбе с преступностью исподволь воздействует на человека с нечистой совестью, и приводит его ум в смятение.

Тем не менее на абсолютно спокойном лице мистера Уоргрейва не улавливалось никакого смятения или раскаяния. Он сел на указанный инспектором стул. Учитель не был даже раздражен из-за двадцатиминутного ожидания, что весьма удивило Морсби. В таких случаях виновным нелегко скрыть определенного волнения, невиновные же часто в открытую выражают свой гнев.

В углу кабинета Морсби за столиком сидел младший сыщик, знавший скоропись; перед ним лежал блокнот. Уоргрейв почти не взглянул на него. Хладнокровный наглый тип, подумал Морсби не без одобрения и, сев напротив Уоргрейва, пристально посмотрел на него.

— Так вот, сэр, — заговорил он без прелюдий, — извините, что мне пришлось вызвать вас сюда, но есть кое-какие детали, которые я хотел бы обсудить с вами, и лучше разобраться в них здесь, а не в Роланд-хаусе.

Уоргрейв резко кивнул. После того как он поздоровался со старшим инспектором, он пока не произнес ни слова.

— Эти вопросы в основном касаются ваших отношений с мисс Уотерхаус. Я подумал, что вам, возможно, захочется сделать заявление, касающееся этих отношений, — продолжил Морсби.

Уоргрейв приподнял густые черные брови.

— Заявление? — переспросил он почти безразлично. — С какой стати и о чем я должен делать заявление?

— Как я только что говорил, мистер Уоргрейв, о ваших отношениях с мисс Уотерхаус. Разумеется, не нужно делать никаких заявлений, если вы этого не желаете. Я не вправе принуждать вас даже отвечать на мои вопросы мой долг предупредить вас, что любое ваше слово может быть использовано против вас.

— Очень любезно с вашей стороны, — сухо сказал Уоргрейв. — Но, боюсь, я вас не понимаю. У меня не было никаких, как вы выражаетесь, отношений с мисс Уотерхаус.

Морсби продолжил менее официальным тоном:

— Послушайте меня, сэр, я не хочу, чтобы вы сочли будто я вас обманываю, или уловками стремлюсь заставить вас обвинить самого себя, или еще что-либо в таком роде. Мы здесь этим не занимаемся. Так что я раскрою вам свои карты, а вы либо сообразуетесь с ними, либо нет, как хотите. Вам известно, что мисс Уотерхаус ждала ребенка. У меня есть определенные свидетельства того, что вы могли быть его отцом. И, честно признаюсь, хотел бы узнать, что вы можете сказать по этому поводу.

— Тогда я вам сразу скажу, — без малейшего замешательства ответил Уоргрейв, — мне нечего сказать. Свидетельства, говорите вы… Просто глупая женская болтовня.

— О нет, мистер Уоргрейв. — Морсби посмотрел на него в упор. — Все гораздо серьезнее. Если я говорю о свидетельствах, то подразумеваю именно свидетельства. Не буду скрывать: вас видели однажды ночью почти год назад идущим в комнату мисс Уотерхаус.

Выстрел попал в цель. В этом не было сомнений. По лицу учителя пробежала мимолетная тень. Мгновение спустя он взял себя в руки.

— Чепуха. Кто вам это сказал?

— Боюсь, на этот вопрос я вам ответить не могу.

— Я так и думал, — фыркнул Уоргрейв.

— Нет-нет, я ничего не выдумываю, сэр, если вы это имеете в виду. Как я понимаю, сэр, вы отрицаете что-либо в таком роде?

— Конечно. Если вам кто-то сказал такую нелепость, то это чистая ложь. Вот и все.

— Но отношения такого рода все же существовали между вами и мисс Уотерхаус?

— Извините, нет. Ничего подобного.

— Вы их полностью отрицаете?

— Полностью.

Морсби вздохнул. Он предполагал, что с Уоргрейвом придется нелегко, и с ним действительно приходилось нелегко.

— Очень хорошо, мистер Уоргрейв. А если бы я сказал вам, что мисс Уотерхаус сама поделилась этим с подругой?..

— Я бы назвал вас злостным клеветником, — тотчас же отрубил Уоргрейв.

Морсби, прекрасно предвидевший такой ответ, снова вздохнул. И попытался зайти с другой стороны.

— Вы принимали участие в войне, сэр?

— Да.

— Вы не могли бы назвать свой полк?

— Конечно могу. Нортгемптонширский.

— Вам приходилось принимать участие в боевых действиях?

— Да. В седьмом служебном батальоне.

— И у вас, конечно, был револьвер?

— Конечно был.

— Боевой или автоматический?

— Обычный боевой.

— Он до сих пор у вас?

На этот раз Морсби не был абсолютно уверен, но ему показалось, будто по лицу Уоргрейва снова пробежала та мимолетная тень. Однако никакого ощутимого замешательства перед ответом не проявилось.

— Нет.

— Как же так?

— Вы хотите знать, что с ним произошло? В Англию он не вернулся вообще. В 1918 году, в июле, я был ранен, и мой револьвер пропал вместе со всем обмундированием и снаряжением.

— Понятно. Значит, его у вас нет со времен войны.

— Да.

Снова тупик. Но, так или иначе, Уоргрейв не потребовал присутствия адвоката. С самого начала допроса. А Морсби даже очень бы хотелось, в определенном смысле, чтобы он его потребовал. Требование адвоката означает страх проговориться; а это обычно означает виновность. Уоргрейв будто бы с презрением отверг такую возможность. И пока что, надо признать, вполне оправданно.

Пока Уоргрейв отрицал наличие у него револьвера любого вида, формы и системы, Морсби блуждал взглядом по потолку, теперь же он снова направил его в упор на Допрашиваемого.

— Мистер Уоргрейв, вы не возражаете сделать заявление относительно ваших поездок сразу же после окончания прошлого учебного года?

— Ничуть, — спокойно ответил Уоргрейв, — если смог их припомнить. Но все-таки сначала я бы хотел поставить точки над i. Вы подозреваете меня в том, что я умышлен, но убил мисс Уотерхаус, или нет? — Он холодно и жестко улыбнулся старшему инспектору.

Пожалуй, впервые за все годы службы в полиции Морсби был буквально ошеломлен. Это было вызвано употреблением фразы "умышленно убить". Убийцы никогда не "убивают умышленно". Умышленно убивает любой другой они — нет. Они могут "умертвить", они иногда даже "приканчивают", но они никогда не "убивают умышленно", никогда. Морсби понимал, что употребление этой фразы игра, но к такому виду игр он не привык. Его мнение о том, что Уоргрейв хладнокровный наглец, упрочилось.

Старший инспектор не стал отвечать на вопрос прямо.

— Это одна из составляющих нашей повседневной работы, сэр. Любой, знавший убитого и бывший с ним в контакте незадолго до преступления, должен представить отчет о своих поездках в то время. В том, о чем я вас прошу, нет ни намека на подозрение. Мне предстоит получить еще дюжину таких же заявлений в связи с убийством мисс Уотерхаус.

— Понятно, — сказал Уоргрейв и снова улыбнулся. Для Морсби не составило труда истолковать эту улыбку. В ней отчетливо читалось: "Да, вы знаете, что это сделал я, и я знаю, что это сделал я. Но вы никогда, никогда этого не докажете, милый мой".

— Хорошо, мистер Уоргрейв, начинайте. — Он обратился к констеблю: Грейвсток, запишите, пожалуйста.

Уоргрейв изобразил глубокую задумчивость.

— Значит, прошлая летняя четверть. Позвольте… Насколько помню, я уехал из Эллингфорда поездом в одиннадцать семнадцать до Юстонского вокзала, как обычно. Потом взял такси до вокзала Чаринг-кросс и оставил там багаж в камере хранения. Не помню, как провел день; разные дела и такое прочее; может, сходил в кино. В общем, около шести вечера я сел на поезд от Чаринг-кросса до Гроув-парка в Кенте, где собирался пожить недельку у своего друга. Подождите, те ли это были каникулы? Да, все верно. Те самые, точно.

— Имя вашего друга, сэр?

— Даффилд. Джон Даффилд. Жена — Марджори Даффилд. Он работает в Британском музее. Я пробыл у него чуть больше недели, точнее сказать не могу. Может, они скажут.

— У вас был конкретный повод остановиться там?

— Не понимаю вас. Разве нужен конкретный повод, чтобы пожить у друга? Если точнее, я приехал без приглашения, теперь вспомнил. И… да, у меня был конкретный повод. В предыдущую четверть я читал лекции в Роланд-хаусе до началам наук — я этим интересуюсь — и обнаружил, что некоторые мои познания в этой области существенно устарели. Я хотел несколько дней посвятить посещению Музея науки в Южном Кенсингтоне. Остановиться на неделю в лондонской гостинице я позволить себе не могу, поэтому попросил мистера Даффилда меня приютить. Он всегда был рад меня видеть. Мистер Даффилд мой старинный приятель.

Морсби кивнул. Разумеется, у Уоргрейва всему есть объяснения.

— Так, а потом?

— Потом я поехал домой. Альма-роуд, двадцать семь, Клит-роу, Ланкашир. Там живут мои родители. Остаток каникул я провел у них.

— А какого числа вы поехали в Клит-роу?

— Не могу вам сказать. Не помню.

— А вы ходили в Музей науки, пока гостили в Гроув-парке?

— Разумеется. Я много времени проводил в музее.

— Каждый день?

— Нет, почти каждый.

— А не можете припомнить, в какие дни вы там бывали и приблизительно сколько времени проводили там каждый раз?

— Не могу. Я не веду дневника.

— Даже примерно не вспомните?

— Боюсь, что нет.

— Понятно. А теперь, мистер Уоргрейв, я задам вам вопрос, на который вы можете не отвечать, если не пожелаете. В те дни, когда вы приезжали из Гроув-парка в Лондон, или во время пребывания в Гроув-парке — не видели вы мисс Уотерхаус?

— Абсолютно не возражаю ответить: не видел.

— Благодарю вас, сэр.

— Это все, чем я мог быть полезен? — иронически спросил Уоргрейв.

— Все, мистер Уоргрейв. Теперь просто пройдите в приемную. Когда ваше заявление напечатают, я попрошу вас его просмотреть и, если вы его одобрите, подписать. После этого, разумеется, вы свободны.

Уоргрейв только улыбнулся в ответ.

Морсби вызвал констебля, чтобы тот проводил учителя в приемную.

Как только его увели, старший инспектор снял трубку и попросил соединить его с полицейским участком в Клит-роу. Пока Морсби ждал связи, он успел позвонить в участок в Гроув-парке и дать некоторые указания.

Потом, договорившись, чтобы за Уоргрейвом начали слежку от самых ворот Скотленд-Ярда, старший инспектор Морсби откинулся на спинку стула и хмуро посмотрел на свой письменный стол. Как он и предвидел, допрос Уоргрейва почти не дал ему возможности сдвинуться с мертвой точки.

— Что ж, он и впрямь железный малый, — отдал он дань хладнокровию Уоргрейва.

Глава 12

— Эффорд, мальчик мой, — сказал Морсби сержанту после ленча. — У меня для тебя есть прескверная работенка. Езжай с этой фотографией к Юстонскому вокзалу — умница Блэр сделал даже копии всех этих фотографий, — поищи того носильщика, который переносил багаж Уоргрейва второго августа прошлого года, и постарайся выяснить, не был ли один из его чемоданов особенно тяжел. Потом отправляйся на Чаринг-кросс и обо всем том же узнай там. На Чаринг-кросс он оставлял свой багаж в камере хранения, так что получаются два носильщика и смотритель камеры хранения, который его принимал. И если тебе удастся хоть кого-нибудь из них найти, сегодня вечером собственными руками ставлю тебе кружку пива.

— Тогда, боюсь, не пить мне пивца, — усмехнулся Эффорд. — Думаете, цемент?

— Да, это цемент, — кивнул Морсби. — Помнишь, под кирпичами его не было, только между ними. Для такого дела чемодана достаточно: там уже была заготовленная смесь с песком. Пропорция один к двум, если это тебе понадобится, хотя вряд ли. В любом случае, вес был приличный.

— Но не брал же он этот чемодан с собой в Гроув-парк! Если он все продумал как следует, то, вероятно, взял тот чемодан сразу в Льюисхэм, если вообще его туда брал.

— Одно из "всяких" дел, как он говорит, которые у него были в тот день. Да-да, знаю-знаю. Может, он вообще не брал чемодан с собой. Может забрал его раньше или съездил за ним в Эллингфорд позднее. Как только Фокс закончит расспросы в Льюисхэме, он поедет в Эллингфорд узнавать, видел ли кто-либо Уоргрейва у кирпичной стенки после окончания четверти. Пока же посмотрим, что удастся сделать тебе. Но честное слово, — со вздохом прибавил Морсби, — у меня такое чувство, что мы не сможем найти связи между Уоргрейвом и тем цементом. Он очень хитер, это ясно. Пошли за Джонсоном, когда будешь отправляться на вокзалы.

Джонсон был тот самый незаметный малый, кто предъявлял ордер на обыск в Роланд-хаусе тем утром. В его отчете, в целом не содержавшем ничего нового, нашлась одна важная деталь.

— Ничего ровным счетом, мистер Морсби, — сказал он. — Ни писем, ни ее фотографии, ничего, что указывало бы на их связь. Но, клянусь, у него был револьвер.

— Был? — чуть не вскрикнул Морсби.

— Был. В глубине нижнего ящика его комода я нашел старый комок ваты с характерной вмятиной посередине. Я произвел замеры, и был бы очень удивлен, если бы это оказался не боевой револьвер. Еще на деревянном ящике осталась пара масляных пятен.

Морсби выругался.

— Он избавился от него после моей вчерашней поездки в Эллингфорд, вот что он сделал! Елки-палки, я обязан был оставить там наблюдателя. Это моя вина. Но с его стороны работа ловкая. И все же я должен был такое предвидеть. Господи, ведь я же понимал, что он очень хитер! Джонсон, возвращайся в Эллингфорд сейчас же и найди этот револьвер. Понял? Без него здесь не появляйся. Выясни, что он делал после того, как я уехал; прикинь, что бы он сделал, если бы прятал револьвер ночью, обыщи все что можно. А когда найдешь, сначала приведи понятого, а потом уже бери. Затем привези оружие мне. Ступай.

Джонсон ушел, досадливо поморщившись.

Морсби разозлился на себя. Наблюдение за Уоргрейвом надо было установить еще вчера! Он допустил серьезную ошибку, недооценив изворотливости преступника. А что скажет о таком промахе старший офицер полиции Грин, и думать нечего.

Он вытащил досье дела об убийстве мисс Уотерхаус, положил перед собой и стал листать страницы. В дело нужно было вклеить увеличенную копию снимка Мэри Уотерхаус, присланную утром из отдела фотографии. Тут ему в голову пришла мысль. Он подтянул к себе телефон внутренней связи и запросил этот отдел.

— Это вы, Мерримен? Помните, я вам вчера прислал снимок для увеличения? Да, дело Уотерхаус. Нет-нет получилось совсем неплохо. Да, вполне узнаваема, надо сказать. Так вот, мне нужно много копий. Что? Да, для газет. Ну, допустим, дюжины три. Можете их отшлепать сегодня? Спасибо. Да, я пошлю к вам еще одну фотографию. Зовут Уоргрейв. Да, то же дело. Таких лучше дюжину. Да. Спасибо.

Морсби взял лист бумаги и стал составлять обращение к прессе с просьбой опубликовать портрет мисс Уотерхаус с краткой подписью о том, что полиция была бы рада получить сведения от всех, кто видел ее живой в августе прошлого года.

И сделал он это потому, что в деле обнаружился пробел. С того момента, как Лейла Джевонс простилась с ней на Юстонском вокзале, о мисс Уотерхаус не было известно ничего, как будто она совсем исчезла. Как только Морсби вернулся накануне из Эллингфорда, он послал двоих своих лучших людей на поиски ее следов и выяснение, где она провела первую неделю августа, но пока что удача им не улыбнулась. Правда, они не проработали еще и двадцати четырех часов, но суток должно было хватить, чтобы отыскать такси, на котором мисс Уотерхаус уехала от Юстона, если оно еще существует. Очевидно, еще существует. Прошло слишком много времени, чтобы хоть один водитель вспомнил какую-то совершенно обычную поездку. Но этот важный пробел необходимо было восполнить.

Закончив записи, Морсби отодвинул досье и занялся другими делами, накопившимися за последние два дня.

Около шести вечера вернулся инспектор Фокс. Его день прошел впустую. Ни один из соседей на Бернтоук-роуд, ни викарий, ни жилищный агент, ни даже местные горничные не узнали по фотографиям ни жертву, ни убийцу.

— Черт! — сказал Морсби.

— Заковыристое дело, сэр, — продолжил инспектор Фокс.

Морсби сурово глянул на него.

— Тогда каким образом, черт возьми, один из них достал ключ от дома? Вот что я хочу знать. И не надо мне говорить, что у них могло и не быть ключа. У них должен был быть ключ, иначе бы они не смогли войти, не оставив никаких следов.

— И, помимо этого, откуда они узнали, что дом будет рустовать? Вы говорили, что один из них должен был знать или мисс Стейплз, или ее соседей.

— Говорил и говорю, — жестко сказал Морсби. — В конце концов, то, что фотографии не узнали, еще ничего не значит. Надень очки в роговой оправе, и люди поклянутся, что никогда тебя не видели.

— Могу пририсовать на фотографии очки в роговой оправе и снова попытать счастья, мистер Морсби.

— О, господи, да не воспринимай ты меня так чертовски буквально!

Инспектор Фокс, стремившийся всегда быть полезным, обиженно замолчал, но Морсби продолжал дуться на него.

— Есть один способ, с помощью которого она могла добыть ключ, — медленно проговорил старший инспектор после долгого молчания.

— Какой, сэр? — тихо спросил инспектор Фокс тоном несправедливо оскорбленного человека.

— Она ведь была воровкой-"сумочницей"? А вдруг она взяла да и украла сумочку мисс Стейплз, а в ней был адрес и ключ. Так можно объяснить появление у нее ключа, а?

— Вполне можно, мистер Морсби, — уже без обиды согласился инспектор Фокс. — Можно.

Морсби взял телефонную трубку и теперь запрашивал полицейский участок в Льюисхэме, потом дежурного сержанта.

— Говорит старший инспектор уголовного розыска Морсби. Сержант, припомните убийство на Бернтоук-роуд. Просмотрите прямо сейчас ваши записи и скажите, не поступала ли к вам когда-либо жалоба от мисс Стейплз из дома номер четыре, что у нее украли сумочку, кошелек или что-либо в этом роде. За последние несколько лет. Я подожду.

Ему не пришлось ждать долго. Бесценная картотека выдала сведения тотчас же. У мисс Стейплз украли сумочку три с лишним года назад в автобусе на Олд-кент-роуд. Ценностей там не было, только несколько шиллингов, ее ключ-задвижка от входной двери и носовой платок с пометкой "МС". О нахождении пропажи сведений не поступало.

— Ну что ж, хоть что-то проясняется, — не без удовлетворения заметил Морсби, повесив трубку. — Ставлю сто к одному, что это проделка мисс Мэри Уэллер, как ее тогда звали. И она хранила ключ все время при себе, наудачу. Да, хорошо, что мы это узнали, только, боюсь, не очень-то это нам поможет.

— И это не объясняет того, как они узнали о том, что все соседи в это время разъедутся.

— Как посмотреть, — задумчиво проговорил Морсби К нему возвращалось его обычное хорошее расположение духа. — У меня кое-какая идейка появилась. С ее помощью мы бы здорово продвинулись в выяснении этого вопроса Но хотел бы я придумать, как нам приступить к этому прямо сейчас.

Он почесал голову, обмысливая новую задачу, ничего не придумал и обратился к своим бумагам.

— Вот тебе задание на завтра, Фокс. Я узнал, что паша девица носила обручальное кольцо. Ей тот австралиец подарил, говорила она. Колечко премиленькое, как мне сказали, вот какое, насколько я допытался: три бриллианта и два изумруда между ними в оправе из платины. Вот здесь все описания. Выясните, не продавалось ли подобное кольцо — или было продано — в Лондоне с первого августа прошлого года.

Фокс кивнул. Задание было архисложным, но он к таким давно привык.

— Скорее всего, у тебя ничего не выйдет, — добавил Морсби, вставая. — С другой стороны, у меня впечатление, что Уоргрейв не из тех, кто выбрасывает дорогие кольца, даже если они достались ему после мерзкого злодеяния.

Высказав эту циничную мысль, Морсби втиснулся в пальто и взял шляпу. Сыщики пошли по гулкому коридору.

— Думаете, она была с этим кольцом, когда они приехали в тот дом?спросил Фокс.

— Знаю, мой мальчик, — поправил его Морсби, хотя на самом деле этого не знал. — А почему? Да потому, что только этим можно объяснить, зачем она надела перчатки. Я сказал об этом шефу уже месяц-два назад. Мистер Умник думал, что если мы нашли девицу в перчатках и без колец, то надо искать девицу, не носившую колец. Но мистер Умник забыл, что хорошенькое кольцо с бриллиантом оставляет хорошенькую отметину на изнанке перчатки, а там явно была такая отметина. Этот мистер Умник напоминает мне сочинителя детективов, ох, напоминает: уж слишком "хитер"!

Инспектор Фокс от души рассмеялся.

Морсби направлялся теперь не к себе домой. Еще днем он позвонил Роджеру Шерингэму и спросил, нельзя ли ему зайти и задать Роджеру парочку вопросов о его друге, который, по понятным причинам, в рукописи не фигурировал. Роджер пригласил его на обед. Морсби, зная, что такое обед у Роджера, с удовольствием согласился. К тому же втайне Морсби надеялся — хотя скорее бы умер, чем признался в этом самоуверенному мистеру Шерингэму, — что ему удастся поговорить с Роджером о деле мисс Уотерхаус. Человек со стороны, допускал Морсби, иногда может распутать такие узлы, которые для того, кто уже давно пристально их изучает, кажутся безнадежно запутанными.

Роджер встретил гостя радушно и предложил сухого хереса.

— Патерсон? — переспросил он, когда они уселись у огня; так звали друга Шерингэма из школы в Эллингфорде. — О, выбросьте это из головы. Вы его видели, да?

— Я беседовал с ним одним из последних. В вашей рукописи он не упоминается. Я о нем, соответственно, не имею ни малейшего представления. Ничего путного он мне не поведал.

— Пожалуй, он и не мог; кроме того, что это все было бы смешно, когда бы не обернулось трагедией. Патерсон один из немногих учителей, которых мне довелось узнать, кто во всем сохраняет чувство меры. Но в этом деле он вам ничем не поможет.

— А сами вы говорили с ним, мистер Шерингэм? — с подозрением спросил Морсби.

— Я звонил ему вчера вечером, — улыбнулся Роджер. — Вы их всех изрядно встревожили, Морсби.

— Что вы говорите? — дежурно удивился старший инспектор. — Ну-ну.

— Патерсон мало что сказал, но я так понял, что у них уже сложилось определенное мнение.

— То есть…

— И оно совпадает с вашим, — сухо ответил Роджер.

— Иными словами — Уоргрейв?

— Да.

Морсби рассеянно рассматривал херес на просвет.

— А вы, Шерингэм? Вы тоже его разделяете?

— Чертовски странно, но… как еще можно это объяснить? Составили дело против него?

— Еще какое. Но доказательств никаких. Вот так вот.

Морсби перечислил все неясности дела.

— И за что бы мы ни взялись, везде — тупик, — грустно закончил он. Разве что догадались, конечно, как она достала ключ; но это не так уж важно.

— А что это за байка о том, что она стащила какую-то сумочку?

— Ах да, я забыл. Вы об этом еще не знаете. Дрянное у нее было прошлое, мистер Шерингэм. — И Морсби рассказал обо всем приятелю.

— С ума сойти! — с восхищением воскликнул Роджер. — Что ж, здорово она это скрывала. Меня она точно провела.

Морсби благородно удержался от упоминания о мисс Кримп, которую мисс Уотерхаус не провела.

— Шантаж, значит? — продолжал удивляться Роджер. — Основательный мотив. Она, конечно, пыталась встать на пути его женитьбы на Эми Гаррисон. Да, яснее некуда. Бедняжка, не на того напала. Я и сам бы не хотел перейти дорожку Уоргрейву. Но я бы не подумал, что он опустится до убийства, понимаете, Морсби… Убийство — признание слабости, когда все сказано и сделано, а Уоргрейв — сильный характер. Я бы предпочел думать, что он придерживается более твердой позиции.

— Трудно найти более твердую, чем убийство, мистер Шерингэм.

— Не скажите. Гораздо больше мужества требуется, чтобы послать шантажиста ко всем чертям, чем убить его — или ее. Гораздо больше. Впрочем, это к делу не относился, раз он выбрал иной путь. Ну и что же собираются делать в связи с этим в полиции?

— Мы много чего делаем в связи с этим, сэр; но, похоже, не очень продвигаемся.

— Верно. Вообще-то, Морсби, между нами: думаю, вы его не поймаете. Не вижу, что еще вы могли бы предпринять помимо того, что уже делаете. А чтобы его признать виновным, нужно столько всего…

— Не все так, мистер Шерингэм. — Морсби в задумчивости повертел рюмку.

Теперь настала очередь Роджера удивиться.

— Морсби, что у вас на уме, а? Вы ведь пришли ко мне не только поговорить о Патерсоне. О чем же еще?

— Сейчас скажу, — ухмыльнулся Морсби. — Мистер Шерингэм, мне нужна ваша помощь в этом деле. Правда.

— Моя помощь?

— Да. Видите ли, сэр, дело вот в чем. Роланд-хаус занимает большую площадь. Одному нашему человеку невозможно как следует за ним наблюдать. Только, пожалуй, ночью; днем ему приходится покидать пределы школы. А что из этого толку — наблюдать за территорией площадью в двадцать или тридцать акров?

— Ну и?..

— Ну, вы нам так часто помогали прежде, что мне добиваться разрешения на привлечение вас к этому снова не потребуется. Мне нужен кто-то внутри Роланд-хауса. Не могли бы вы договориться со своим другом, чтобы он якобы опять заболел, а вы бы его заменили?

— То есть вы хотите, чтобы я шпионил изнутри, так сказать? Приглядывал за Уоргрейвом и заодно выискивал все, что могло бы изобличить его?

— Именно так, сэр! — энергично ответил Морсби. — Именно этого я и хочу.

— Ну нет, за это я не возьмусь. Это грубо; в любом другом случае пожалуйста, я с удовольствием, но не среди знакомых мне людей. Нет, Морсби, сыщик-любитель теперь мало перед чем останавливается, но до того, чтобы шпионить за друзьями, я еще не опустился. Даже и не думайте.

— Жаль. Значит, по-вашему, сэр, лучше пусть убийца гуляет на свободе?

— Не сваливайте на меня ответственность за то, что он гуляет. Вы же его ловите. Это ваша работа, а не моя.

— Тьфу, — рассердился Морсби. — Я же не прошу вас ловить его, мистер Шерингэм. Этим я сам буду заниматься. Все, что мне нужно от вас, это посмотреть, чтобы он не совершил самоубийства, или не убил еще кого-нибудь, или не скрыл еще какую-либо важную улику, как этот револьвер. Вот и все.

— Нет, так не пойдет, — рассмеялся Роджер. — Не поеду. С вами обсуждать это дело — пожалуйста, сколько хотите, но активное участие принимать в нем не буду.

Морсби мрачно посмотрел на свой херес и пробурчал, что милой никчемной болтовни ему хватает, ему нужны улики.

— Одна малюсенькая улика, чтобы связать этого типа и убийство, мистер Шерингэм. Вот о чем я сейчас прошу, хотя бы как утешительный приз за два месяца дьявольской работы. Разве это так много? Но, господи, как ее достать?

Незримые божества, спокойно ждущие такого призыва, уже не дремали. В ту же минуту раздался телефонный звонок.

— Слушаю, — сказал Роджер. — Да, он здесь. Подождите минутку, Морсби, вас кто-то спрашивает.

Морсби оставил в Скотленд-Ярде записку, где его можно найти, и теперь бросился к телефону.

— Это старший инспектор Морсби?

— Он самый.

— Говорит сержант Джонсон, сэр, из Эллингфорда Я решил, что вам нужно сразу сообщить: мы нашли револьвер.

— Нашли? Молодцы. А кто это "мы"?

— Я и Грегори, сэр. За Уоргрейвом назначили следить младшего сыщика Грегори с того момента, как тот вышел за ворота Скотленд-Ярда.

— Ну и как вы его нашли? — торжествующе спросил Морсби.

— Значит, так, сэр. Когда я сюда приехал, я сразу же связался с Грегори. Он сказал мне, что "объект" прибыл сразу же обратно, и я сказал ему: оставайся со мной и мы вместе постараемся понаблюдать за домом. С собой я взял фотоаппарат, и если кто спросит, кто я такой, отвечаю, что газетчик. Так что аппарат я отдал Грегори и сказал, пусть он будет фотограф, а я буду репортер. Я обыскал тьму всяких мест на расстоянии от дома, но ничего не нашел и решил подобраться поближе, когда стемнеет. Поэтому в сумерках мы с Грегори двинулись к дому, и тут наш объект и выходит. Хорошенько огляделся, но нас не заметил, потому что чуть завидев его, я затолкал Грегори за куст рододендрона. Так вот, он пошел скорым шагом, а мы за ним. Прошли через поле для крикета, и он стал спускаться к изгороди на его дальней стороне, медленно, словно выискивал что-то. Стемнело уже здорово, так что мы с Грегори обогнули изгородь под прямым углом и смогли прилично подобраться к нему. Я подумал взять с собой Грегори на случай, если нужен будет понятой, как вы говорили.

— Так-так, — нетерпеливо сказал Морсби.

— Ну вот, вскоре он вроде как нашел нужное место и наклонился. Я увидел, что он что-то ищет в кустах, так что мы с Грегори остановились в нескольких ярдах от него. Когда он выпрямился, мне показалось, что он нашел то, что искал, и я подошел к нему. В руке он держал револьвер. Он наставил его на меня, я его схватил, а Грегори отобрал у него револьвер. Я велел Грегори обращаться с оружием осторожно.

— Ах боже ты мой, да Грегори-то знает, как обращайся с револьвером.

— Да я насчет того, чтобы не смазать отпечатки пальцев, сэр! — чуть не взвыл сержант Джонсон с горькой обидой.

— А-а, понятно. Хорошо, молодец, Джонсон. Очень предусмотрительно с твоей стороны. Так, а что дальше?

— Ну вот и все, сэр. Я сказал ему, чтобы взял револьвер и забрал с собой, завернув в носовой платок. Чтобы сохранить отпечатки, — подчеркнул сержант.

— А объект?

— Сначала, сэр, я очень хотел взять его под арест за ношение огнестрельного оружия без лицензии, но потом подумал, а вдруг вам это не нужно, вот и решил позвонить вам за дальнейшими инструкциями. Объект мы проводили обратно к зданию школы и вместе с Грегори ушли. За воротами я распорядился, чтобы Грегори незаметно пробрался обратно на территорию и присматривал за домом и, если объект выйдет, последовал за ним. Так мне взять его под арест, мистер Морсби?

— Нет, — ответил Морсби, на миг задумавшись. — Пока у нас еще маловато оснований для его задержания. Вези револьвер в Скотленд-Ярд сейчас же. Я буду у себя, Джонсон. Нам надо кое о чем договориться. Молодец, мой мальчик.

— Спасибо, мистер Морсби, — ответил польщенный Джонсон и повесил трубку.

Морсби вернулся к камину, лучась улыбкой и потирая руки.

— Что ж, сэр, благодарю, — сказал он, принимая от Роджера новую рюмку хереса. — За это можно и выпить. Ну как, слышали? Мы нашли револьвер.

— Я так и догадался. Ваша малюсенькая улика, о которой минуту назад вы взывали.

— Верно, сэр, верно. И теперь удача будет на нашей стороне. Вот увидите.

— Она вам нужна как воздух, — подтвердил Роджер. — В сущности, иметь револьвер не такое уж серьезное преступление. А вам нечем доказать, что это именно тот револьвер, из которого застрелили мисс Уотерхаус.

— Нечем, это правда. У нас ведь нет той пули. Да, действительно, к преступлению это его не привязывает, но обстоятельства очень не понравятся суду, когда ему их представят. Очень не понравятся. Ему было бы куда выгоднее оставить оружие нетронутым в своем ящике. Это его первая крупная ошибка. Ну что ж, раз он начал их делать, будем надеяться, что продолжит.

— Ошибка очень глупая, — согласился Роджер. Он был удивлен. Таких ошибок от Уоргрейва он не ожидал. Роджеру стало казаться, что он не совсем раскусил этого бровастого типа.

— Он унес револьвер из своей спальни вчера, сразу после того как я уехал оттуда, на всякий случай, — заговорил Морсби. — Тогда, думаю, он еще не прочувствовал, что находится под подозрением, но и рисковать не стал. А сегодня утром в моем кабинете он, конечно же, понял, что мы его заподозрили и рано или поздно предпримем поиски оружия в пределах Роланд-хауса; значит, чем скорее он от оружия избавится, тем лучше. Интересно, куда он собрался деть свой револьвер. Неподалеку там, кажется, есть канал? Ага, там как раз протекает Грэнд Джанкшен. Туда-то, по всей вероятности он и хотел его сплавить. И так бы и поступил, если бы по счастливому провидению я не послал туда Джонсона. — В интонации Морсби тем не менее прозвучало, что "провидение" не самое верное слово, и он употребил его лишь из скромности.

Роджер взглянул на него укоризненно. Когда ему самому хотелось чем-то похвастаться, Роджер без сомнений так и поступал; но чужого хвастовства не терпел.

— Морсби, допивайте свой херес. Пора обедать.

— Обедать, мистер Шерингэм? Боюсь, теперь я не смогу остаться на обед. Мне нужно возвращаться в Скотленд-Ярд, скоро приедет Джонсон.

— Боже ты мой, Джонсон подождет! Мидоуз ни за что не простит, если вы не отведаете то, что он приготовил, — да и я тоже, а это еще важнее. К тому же нас ждет трипеза ля мод де Канн.

— Декан? Простите, сэр, что за декан?

— Де Канн, натуральный.

— Вы меня заинтриговали.

— Рубец по-каннски, Морсби, вот что нас ждет.

— А-а, тогда Джонсон потерпит, — решил Морсби.

Глава 13

Револьвер рассказал обо всем, чего от него ожидали, и даже намного больше. Настолько больше, что Роджер, узнав об этом впоследствии, поразился безрассудству того, кого принимал за умного человека.

Прежде всего на револьвере обнаружили отпечатки пальцев только одного человека. Поскольку Уоргрейва видели именно с ним в руках, было бесспорно, что это его отпечатки, хотя официального образца для сравнения в полиции еще не было. Во-вторых, револьвер даже не чистили. Ствол заржавел и был полон сора и грязи, чей возраст эксперты оценили примерно в полгода. И, в-третьих, пять камер были с патронами, а шестая пустовала.

Улик было бы предостаточно, чтобы повесить Уоргрейва, если бы выявилась важнейшая: что Мэри Уотерхаус застрелили именно из этого револьвера.

Теперь Морсби особенно горевал об отсутствии пули. В наши дни, когда эксперты умеют определять, стреляли из определенного оружия определенной пулей или нет, пуля стала так же важна, как и оружие. Имей Морсби ту самую пулю, он мог бы арестовать Уоргрейва и практически оформить обвинение. Без нее, если не считать подозрительного поведения Уоргрейва, дело против него возбудить было почти невозможно.

Морсби колебался, пригласить подозреваемого в Скотленд-Ярд снова или нет.

Случившееся давало право на еще один допрос, хотя вряд ли что можно было из него извлечь. Помимо того, что револьвер прятали, им еще угрожали Джонсону. Хотел ли Уоргрейв выстрелить в него? Джонсон придерживался мнения, что да. Но Джонсон хоть и разумный человек, но склонен видеть все с той стороны, которая подчеркивает его собственную значимость. Было бы очень глупо, если бы Уоргрейв действительно намеревался стрелять в Джонсона. Морсби, по большому счету, в это не верил. Скорее всего, Джонсон принял за угрозу обычное инстинктивное движение при виде неожиданно возникшего человека.

Морсби решил пока не трогать Уоргрейва. Лучше подождать, пока не подвернется что-нибудь еще, о чем потребуется допросить этого типа. Уоргрейв будет обязательно ждать вызова в полицию и подготовится как следует; вызова не последует, и он начнет думать, что же происходит и почему за ним не посылают. Он, конечно, поймет, что случай с револьвером не мог остаться без внимания. По законам жанра, он станет волноваться и бояться, а когда убийца начинает волноваться и бояться, он, как правило, совершает какую-нибудь глупость.

Размышления старшего инспектора были прерваны, посыльный принес записку.

Морсби вскрыл ее. Послание было из справочного бюро службы артиллерийского снабжения армии с ответом на запрос, который Морсби направил им рано утром.

В ответ на ваш запрос по телефону сообщаем: боевой револьвер № Д.7748 был выдан 14 сентября 1917 года второму лейтенанту Уоргрейву из 7-го батальона Нортгемтонширского полка.

Итак, из револьвера выудили все возможные без отсутствующей пули сведения. За последующие день-другой это были единственные сведения по делу Мэри Уотерхаус. Остальные поиски, предпринятые Морсби, ничего не принесли. Сержант Эффорд, опросив всех носильщиков Чаринг-кросса и Юстона, в том числе и бывших, всех смотрителей камер хранения, контролеров и всех, кто мог хоть как-либо относиться к данной ситуации, не смог найти ни единого упоминания о том, что одиннадцать месяцев назад на вокзалах были замечены особо тяжелые чемоданы Инспектору Фоксу тоже не повезло с поисками кольца. Оба сыщика напрасно потратили время и силы, как это часто бывает при расследовании сложных дел.

За Уоргрейвом вели пристальное наблюдение, но тоже впустую. Он почти не выходил за пределы школы, только за табаком в деревню и за другими, столь же безобидными вещами. Наведение справок, естественно, продолжалось и после установления личности убитой. Жителей селения и обитателей Эллингфорда незаметно опрашивали; но кроме связи мисс Кримп и его преподобия Майкла Стэнфорда, между Эллингфордом и Роланд-хаусом не прослеживалось никаких контактов; посему все опросы не принесли никаких плодов, даже обычного урожая слухов, которого можно было бы ожидать, не будь Роланд-хаус так обособлен от остального Эллингфорда.

Казалось, что дело зашло в тупик.

На третий день после обнаружения и изъятия револьвера оно еще раз сдвинулось с мертвой точки.

Редактор колонки новостей из "Дэйли курьер" позвонил в Скотленд-Ярд. Его связали со старшим инспектором Морсби.

— Помните, вы нам посылали фотографию этой девицы Уотерхаус, господин старший инспектор? — спросил редактор. — Так вот, у меня в кабинете сидит человек, который совершенно уверен, что это она снимала меблированную квартиру в Кеннингтоне в августе прошлого года. Хотите поговорить с ним?

— Еще бы не хочу! — воскликнул Морсби. — Сейчас же направьте его сюда, хорошо? И я буду вам очень признателен, если вы отпустите с ним кого-нибудь из своих сотрудников — просто чтобы он не заблудился и не попал под автобус. Сейчас его ни в коем случае нельзя упустить.

— А мы получим первое право на публикацию по этому делу?

— Я же обещал. Разумеется, получите. Но не печатайте ничего, пока я не переговорю с ним и не свяжусь с вами снова.

— Хорошо. — В трубке послышались приглушенные голоса. — Он говорит, что будет счастлив прийти к вам. Я пошлю кого-нибудь из моих ребят проводить его.

Через двадцать минут новый посетитель сидел в кабинете Морсби, и старший инспектор приветствовал его самой теплой улыбкой.

— Очень приятно, сэр, что вы согласились к нам зайти. Очень приятно. Я понимаю, это ваш долг, но не все всегда выполняют свой долг; мы с вами это прекрасно понимаем. Если бы все поступали, как вы, сэр, наша работа была бы намного проще, поверьте.

Новый посетитель, представившийся мистером Принглом, был польщен. Это был приземистый краснолицый человечек в пенсне с золотой оправой; его манеры были не менее обходительны, чем у самого Морсби, и он был щедр на слова.

— Ну что вы, господин старший инспектор, ну что вы. Счастлив буду помочь чем смогу.

Морсби приступил к расспросам.

Выяснилось, что мистер Прингл — агент по сдаче жилья в наем и работает в Кеннингтоне. Двадцать третьего июля прошлого года, судя по его счетовым книгам, в его контору пришла молодая женщина и спросила, не сдает ли он меблированную квартиру на непродолжительное время. Он сдавал, на тихой улочке неподалеку от "Овала"[7]: последний этаж, спальня, гостиная и кухня, совмещенная с ванной, за две с половиной гинеи в неделю. Молодая женщина сказала, что это ей очень подходит и она снимет квартиру на август. Первого августа она пришла в его контору за ключами и, по всей видимости, поселилась в этой квартире.

— Хорошо, — сказал Морсби, от радости потирая руки. Именно с первого августа в Роланд-хаусе начинались каникулы. — А не помните случайно, в какое примерно время она зашла за ключами первого августа?

— В какое время? Ах господи, вот так штука. Нет боюсь, не помню. Я спрошу своего секретаря, когда вернусь, — может он вспомнит, а я — нет, я не могу сказать.

— Так, а квартиру ей вы сами показывали, сэр, или ваш секретарь?

— Нет-нет. Квартиру я ей показывал сам. Потому-то и узнал ее по фотографии.

Морсби достал копию той фотографии.

— Взгляните на эту, пожалуйста. Она почетче, конечно, чем перепечатанная в газете. Может, это поможет вам уточнить, она это или нет.

Мистер Прингл стал изучать карточку.

— Да, это она. Вне сомнения. Абсолютно вне сомнения. Я ее очень хорошо запомнил, потому что подумал тогда: какая милая, скромная девушка, совсем не похожая на тех, кого теперь видишь на каждом шагу. О господи, да-а, до чего дошли нынешние молодые женщины… Да, сходство несомненное. Это она, вне сомнения, ее снимок.

— Вы можете поклясться в этом, сэр?

— Не колеблясь ни минуты, — твердо сказал мистер Прингл.

— Она ничего не говорила о себе, кто она, где работает?

— Нет, только сказала, что предпочитает заплатить за месяц вперед. Она заплатила за целых четыре с половиной недели.

— Наличными или выписала чек?

— Наличными. Мы не смогли бы выдать ордер в тот же день, если бы оплата была по чеку.

— И вы, конечно же, считали, что она прожила там весь месяц?

— Да, я так думал, вне сомнения; хотя, конечно, не мое это дело, жила она там или не жила, главное, что оплатила ренту.

— И вы ничего не заподозрили, когда она не вернула вам ключи в конце месяца?

— Но ключи вернули! Я удостоверился в этом, уходя из конторы сегодня утром. Их вернули по почте первого сентября.

— О! — Морсби снова был поражен вниманием мистера Уоргрейва ко всем мелочам. — Наверное, не стоит спрашивать, сохранили вы или хотя бы заметили марку на конверте?

— Увы, не стоит, господин старший инспектор, увы. Вне сомнения, не стоит. Извините.

— Ну что вы, сэр, я и не ожидал иного. Письма вместе с ключами, конечно же, не было?

— Своему секретарю я задал именно такой вопрос. Он ответил, что вроде бы гам лежал листок со словами: "Ключи ох верхнего этажа, 40, Элфрида-роуд возвращаются в этом конверте", — или что-то в таком духе было нацарапано, но он не совсем уверен. Так или иначе, записка не сохранилась.

— Да-да, понимаю, конечно. Но имя Мэри Уотерхаус вам ни о чем не напомнило, когда вы прочли его в газетах?

— Ах, боже мой, боже мой, — спохватился мистер Прингл, — я должен был сказать вам об этом. Она представилась нам по-другому, господин старший инспектор. Нет, имя было другое. У нас она записана как мисс Марджори Уэст. Совсем другое имя, как видите.

— Но инициалы те же, — с удовлетворением отметил Морсби. — А это все объясняет: девушка одна и та же. Смешно: меняют свои имена и фамилии, а инициалы оставляют те же. Видимо, из-за чемоданов и носовых платков. Так, позвольте: дом сорок, Элфрида-роуд, Кеннингтон. Правильно? И она жила на верхнем этаже. А еще кто-нибудь жил в этом доме?

— О, конечно. Первый и второй этажи были заняты, а владелец дома с женой жили в цокольном этаже; так, во всяком случае, мне помнится.

— А я, в таком случае, надеюсь, что вам все помнится верно, сэр, добродушно сказал Морсби, вставая. — Ну что ж, вроде бы, спрашивать вас мне больше не о чем. Адрес ваш у меня есть, если что вдруг понадобится. Всего доброго, сэр, очень признателен вам за то, что поспешили обо всем нам сообщить.

Мистер Прингл вышел, в высшей степени довольный собой.

Морсби снова сел за стол и, с трудом подавив веселую песенку, так и просившуюся на язык, позвонил инспектору Фоксу.

— Первая настоящая ласточка в сведениях по этому делу, — радостно заключил он, рассказав о случившемся. А тебе вот какая славненькая работенка. Возьми-ка фотографии девицы и Уоргрейва, поезжай в Кеннингтон и выясни, не узнают ли хоть одного из них другие жильцы этого дома. Потом пройдись по ближайшим магазинам, ну и так далее. Сам знаешь. И посмотри, может, удастся определить, сколько времени она там жила и когда ее там видели в последний раз.

— Да, тогда мы смогли бы установить дату смерти. Посмотрим, что мне удастся сделать. — сказал Фокс.

Оставшись один, Морсби принялся писать отчет о беседе с Принглом для досье, пока она была свежа в памяти В этом отчете впервые содержались, как он и сказал Фоксу, по-настоящему важные сведения. Последствия могли оказаться многообещающими.

Он дописал отчет, послал его отпечатать и откинулся на спинку стула.

Трудно представить, чтобы Фоксу не повезло на этот раз. Морсби знал эти высокие дома, превращенные в квартиры, в которых владельцы живут внизу. У этих владельцев и их жен почти все постояльцы на виду. А когда один из этажей сдается незамужней молодой женщине привлекательной наружности, их внимание возрастает во сто крат. Огорченные из-за того, что их добрый дом превращен в квартиры, досужие, чтобы унюхать непорядок везде, где возможно, эти владельцы — самоизбранный комитет по наблюдению за порядком у половины лондонцев среднего класса. Ни одна француженка-консьержка не сравнится в воинственной добродетельности и неустанной наблюдательности с этими владельцами.

Морсби подтащил к себе телефонный справочник, пролистал его и нашел номер телефона Прингла, агента по сдаче жилья из Кеннингтона. Он попросил связать его с конторой Прингла.

С явной значительностью ему сказали, что мистер Прингл еще не вернулся; он ушел на срочную деловую встречу и…

— Да-да, понятно. Это говорит старший инспектор Морсби из Скотленд-Ярда. Я только что разговаривал с мистером Принглом. Это его секретарь?

— Главный секретарь мистера Прингла у телефона, — послышался ответ с интонацией, говорившей о тщеславной душе.

— Очень хорошо. Вы знаете, почему у мистера Прингла была встреча со мной? Очень хорошо. Я хотел бы поговорить с тем, кто передавал ключи от квартиры в доме помер сорок по Элфрида-роуд мисс Марджори Уэст первого августа прошлого года.

— Это делал я сам, сэр.

— Вы, правда? Хорошо. Вы помните ее?

— Очень туманно. Фотография из "Дэйли курьер", которую показал мне мистер Прингл, правда, затронула струну моей памяти, сэр. Да, пожалуй, теперь я могу сказать, что вспомнил ее довольно отчетливо.

Морсби улыбнулся, представив себе напыщенного человечка на другом конце провода.

— Хорошо. Кстати, как к вам обращаться, мистер…?

— Уорксоп, сэр. Элфред Уорксоп.

— Мистер Уорксоп, я бы хотел попросить вас вернуться памятью в те дни и сказать мне, в какое время дня мисс Уэст заходила за ключами. Не помните?

В возникшей тишине, казалось, можно было расслышать, как зашелестели воспоминания в голове мистера Уорксопа.

— Может, я ошибаюсь, сэр, но у меня четкое впечатление, что это было до ленча. Довольно четкое впечатление. Но вот точное время — нет, не могу вам сказать.

— Ничего страшного. Важно, что это было до ленча. А почему вы считаете, что это было до ленча?

— Видите ли, сэр, мне кажется, что я хотел было проводить мисс Уэст… о, извиняюсь, мисс Уотерхаус, так лучше сказать, — проводить до Элфрида-роуд, но что-то мне помешало. Думаю, что это мог быть ленч.

— Понятно, — со всей серьезностью сказал Морсби. — Это, случайно, не было связано с тем, что на улице ее ждало такси?

— Нет, сэр, — решительно ответил мистер Уорксоп. — То, что она была на такси, не остановило бы меня, чтобы помочь ей всем чем могу.

— А такси все-таки было?

— Вот как вы сейчас упомянули об этом, мистер Морсби, по-моему, да. Да, точно было. Помню, она попросила выдать ей ключи сразу, потому что ее ждет такси.

— А-а! И вы не взглянули на такси, нет? Мне бы так важно было знать, сидел ли в такси еще кто-нибудь.

— Вот в этом не могу вам помочь. Я почти точно не заглядывал в такси. Это ведь не очень-то прилично, правда?

— Разве? — неопределенно сказал Морсби. — Ну что ж, ладно; а это ведь мне почти так же важно, как и то, что она была на такси. Благодарю вас, мистер Уорксоп.

— Всегда к вашим услугам, — изысканно ответил мистер Уорксоп и положил трубку.

Морсби вызвал посыльного и попросил пригласить сержанта Эффорда.

— Ну вот, Эффорд, — усмехнулся он, — как вы насчет того, чтобы еще разок переговорить с юстонскими носильщиками? Да-а, так вспоминается прошлое… "Носильщики Юстона, вот они, вот они"… Когда появилась эта песенка? Где-то году в тринадцатом. Ну ладно, ладно.

Сержант Эффорд смотрел на шефа во все глаза. Чтобы старший инспектор Морсби напевал песенки в служебное время, должно было произойти нечто потрясающее.

— У вас важные новости, сэр?

— Заправский ты сыщик, Эффорд, а? — рассмеялся Морсби. — О тебе книги писать надо, не меньше. Но пока что у меня есть кое-что другое для тебя. — И Морсби изложил свои новости. — Так что отправляйся на Юстонский вокзал снова, мой мальчик, и переговори со всеми постоянными таксистами. Постарайся найти того, кто отвозил молодую женщину первого августа прошлого года от Юстона в Кеннингтон, в дом номер сорок по Элфрида-роуд с заездом в дом номер двести семь Б по Кеннингтон-хай-роуд. Да, я знаю, мы уже пытались найти того таксиста, но тогда мы не знали адреса; может, он освежит их память. А если не найдешь его там, ищи везде, пока не найдешь; и пусть твоя рожа не появляется здесь, пока не найдешь таксиста!

Сержант Эффорд усмехнулся в ответ, не обижаясь, и вышел.

А Морсби пошел на ленч.

Было около половины четвертого, когда последняя за тот день капля оказалась в чаше радостей Морсби.

На его письменном столе зазвонил телефон. Говорил инспектор Фокс.

— Просто звоню перед тем, как пойду обходить магазины, шеф. Решил, что вам приятно будет узнать хорошие новости.

— Какие? Выкладывай, парень, не тяни.

На том конце провода послышался легкий смешок.

— Владелец узнал девицу. И другого тоже, — предположил Морсби.

— Да. Это Уоргрейв. Он заходил к ней два или три раза.

Морсби еле сдержал довольный смех.

— Ну теперь мы его достали, мой мальчик. Теперь мы достали этого мистера Умника.

Глава 14

К шести часам того же вечера оба помощника Морсби вернулись с заданий и лично отчитались старшему инспектору. Наконец-то удача как будто бы благоволила им. Сержант Эффорд на сей раз без труда нашел таксиста, отвозившего Мэри Уотерхаус от Юстона в Кеннингтон, и в этой цепочке не осталось больше слабых звеньев. Как и мистеру Принглу, водителю понравилась скромная приятная девушка, и он даже вспомнил, что счел тогда Кеннингтон далеко не самым подходящим местом для такой приличной молодой особы. Он также вспомнил остановку у конторы агента по сдаче жилья и вообще оказался очень добросовестным свидетелем.

Не меньше повезло и инспектору Фоксу. Помимо грандиозного переворота, коим явилось опознание владельцем Уоргрейва, он нашел полезные сведения и в округе. Вооруженный фотографией мисс Уотерхаус, он обошел ближайшие магазины; миссис Молочница, мистер Зеленщик и миссис Булочница узнали ее четко. (Двое из них, нужно заметить, уже признали фотографию девушки в газетах, но побоялись прийти на помощь. С такими предрассудками приходится несчастному Скотленд-Ярду вести решительную борьбу.) В основном их рассказы совпадали. Мисс Уотерхаус не открывала счета в банке; она расплачивалась наличными; она регулярно приходила в магазины, можно сказать, почти каждый день где-то неделю, а потом перестала заходить. И миссис Молочница, и мистер Зеленщик, и миссис Булочница — все удивлялись почему.

— Это уточняет время, — с удовлетворением сказал Морсби. — Мы знали, что убийство произошло во вторую неделю августа, но теперь это установлено. Скорее всего, это случилось в начале недели. Но это ничего не подтверждает, уже с грустью добавил он. — Того, что ее убили, вот я о чем.

— Да, не подтверждает, мистер Морсби, — согласился инспектор Фокс. — Из того, что она перестала ходить в местные магазины, не вытекает, что ее убили.

— И к тому же, — прибавил старший инспектор, — доказательство того, что это было тело именно Мэри Уотерхаус, тоже не так прочно, как бы мне хотелось. Я уже слышу, как адвокат Уоргрейва с легкостью разнесет наши доказательства на клочки. Мы-то знаем, что это так; но согласится ли с нами суд присяжных?

— О, ну что вы, мистер Морсби. Вы уж слишком отступаете.

— Да-да, такое ощущение у меня в связи с этим делом. Я надеюсь, что мы на верном пути и я надеюсь, что когда-нибудь мы повесим Уоргрейва и что удача наконец-то перешла на нашу сторону. Но, — резко сказал Морсби, как бы я хотел, чтобы его скорее закопали и мы покончили с этим делом. — Он сурово сдвинул брови. — Так или иначе, теперь ход мистера Умника. Мы его вызовем на ковер завтра с утра, и не моя вина, если он выкрутится и на этот раз.

Старший инспектор, хотя все еще радовался по поводу достигнутого прогресса, был уже не так доволен им, как утром. В неизбежном теперь допросе Уоргрейва он предвидел ряд неприятных моментов для мистера Умника, но, поскольку тот пока головы не терял, Морсби очень опасался, что победа и на этот раз останется за ним.

А Уоргрейв действительно не терял головы.

Он ничуть не возражал снова приехать в Скотленд-Ярд. Поприветствовав Морсби коротким кивком, с абсолютно равнодушным лицом он быстро сел на указанный стул, положил ногу на ногу, скрестил руки на груди и, не говоря ни слова, взглянул на Морсби из-под густых бровей. Мистер Уоргрейв явно не собирался выдавать себя излишними разговорами.

В углу комнаты снова сел младший сыщик с карандашом и уже раскрытым блокнотом.

— Извините, мистер Уоргрейв, — тихо начал Морсби, — что нам снова пришлось потревожить вас, но есть некоторые вещи, которых мы так до конца и не поняли.

Уоргрейв усмехнулся. Иронически, как показалось Морсби.

— К примеру, тот револьвер. Когда вы были у меня в последний раз, я так понял из ваших слов, что у вас нет револьвера.

— Я все-таки обязан отвечать вам? — спросил Уоргрейв.

— Обязаны? Конечно нет. Но я полагаю, что ответить в ваших же интересах.

— Почему?

— Потому что в противном случае, — сказал Морсби, — у нас может сложиться превратное мнение о вас.

— Оно у вас уже сложилось. Но все равно я вам отвечу. Да, я солгал, сказав вам, что не имею револьвера.

— А зачем вы это сделали, мистер Уоргрейв? — укоризненно спросил Морсби.

— Именно из-за того превратного мнения, о котором вы только что упомянули, — резко ответил Уоргрейв. — И из-за этого же я его прятал.

И из-за этого же угрожали им сержанту Джонсону, сэр?

— Угрожал сержанту Джонсону? О чем, ради бога, вы говорите?

— Насколько я понял, когда сержант подошел к вам на том поле, вы направили на него свой револьвер, заряженный пятью патронами.

— Значит, вы наткнулись на еще одно превратное мнение, — Уоргрейв издал презрительный смешок. — Но мне думается, что вы не настолько глупы, чтобы понимать все именно так. А если ваш сержант так это понял, то он придурок.

Вы отрицаете то, что направили на него револьвер?

— Такое предположение, — сказал Уоргрейв с холодной улыбочкой, — не просто неверно, оно глупо.

— Понятно, сэр. Благодарю вас. Так зачем вы прятали револьвер?

— Я только что вам сказал.

— Потому что боялись, что у нас сформировалось о вас превратное мнение?

— Именно.

— Пожалуй, я не совсем понимаю вас, мистер Уоргрейв. Какое же превратное мнение у нас могло, по-вашему, сформироваться?

— Да ладно, мистер Морсби, — Уоргрейв передразнил манеру старшего инспектора. — Не будьте ребенком.

— Ну, если честно, получается, вы полагали, что мы подозреваем вашу причастность к смерти мисс Уотерхаус?

— Если еще честнее, — парировал сухо Уоргрейв, — я знал, что вы подозреваете меня в ее убийстве.

— Вы сильно ошибаетесь, мистер Уоргрейв. Еще слишком рано кого бы то ни было подозревать.

— Рад это слышать.

Морсби начал что-то записывать в блокнот. Пока он не продвинулся ни на дюйм.

— Я бы все-таки хотел знать, — заговорил он медленно, — почему вы на самом деле прятали этот револьвер, мистер Уоргрейв?

Уоргрейв в раздражении заерзал на стуле.

— Ну сколько раз вам повторять?!

Морсби с удовлетворением отметил раздражение мистера Умника. Он продолжил задавать вопросы о револьвере: почему мистер Уоргрейв отрицал, что у него есть оружие, почему он пытался его спрятать, что он намеревался делать дальше со своим револьвером, почему, почему, По чему; продолжал задавать все те же вопросы, лишь немного изменяя формулировки. Его план был исключительно прост: довести Уоргрейва до такой степени раздражения чтобы тот настолько потерял контроль над собой, что пустился бы в отрицание очевидного, когда Морсби наконец обрушит на него другую новость. Возможно, старший офицер полиции Грин и не одобрил бы такую тактику, но Морсби это не беспокоило.

— Да что вы, право слово! — взорвался наконец Уоргрейв. — Сколько можно про этот чертов револьвер? Я вам все сказал и повторяю одно и то же. Ни на один вопрос больше не отвечу о нем.

Морсби решил, что время настало.

— Очень хорошо, сэр. Не хотите о револьвере, значит, не хотите. Тогда, может, вместо этого вы мне скажете, сколько раз вы навещали мисс Уотерхаус по адресу дом сорок, Элфрида-роуд в Кеннингтоне между первым и восьмым августа прошлого года?

Не успел старший инспектор договорить, как уже понял: фокус не удался. Уоргрейв сразу как будто взял себя в руки. С лица исчезло раздражение, и оно снова стало непроницаемым. Морсби невольно позавидовал самообладанию этого человека.

Он, почти не задумываясь, просто ответил:

— Боюсь, точно не могу сказать. Раза два или три, наверное.

— То есть вы признаете, что навещали ее там?

— Конечно.

— Но в прошлый раз, как я понял, вы говорили, что не видели мисс Уотерхаус после окончания той летней четверти.

— Вы все поняли правильно. Я говорил именно так.

— Значит, вы говорили неправду?

— Говорил.

— Вы специально хотели сбить меня с толку?

— Хотел.

— Но это очень серьезное нарушение, мистер Уоргрейв.

Уоргрейв ничего не ответил.

— Почему вы так поступили?

— Вы прекрасно знаете почему. — Уоргрейв снова холодно улыбнулся.

— Я бы предпочел, чтобы вы сами назвали эту причину, если можно; только предупреждаю вас, что…

— О да, я не возражаю; пусть ваш человек запишет: причина в том же превратном мнении, о котором мы только, Что говорили.

— Понятно. Вы боялись, что?..

— Учитывая так явно допускаемую вами нелепую ошибку, я не видел смысла в том, чтобы давать вам какие-либо показания, которые могли бы поверхностно подтвердить вашу точку зрения, — почти продиктовал Уоргрейв младшему сыщику.

— В таком случае, вы восприняли мою ошибку, как БЫ это называете, весьма серьезно?

— Ну, такую ошибку можно спокойно назвать серьезной, разве не так?мрачно ответил Уоргрейв.

Морсби задал естественно вытекающие вопросы о том, зачем Уоргрейв ездил в Кеннингтон, но уже совершенно без энтузиазма. Он так надеялся, что Уоргрейв станет отрицать поездки в Кеннингтон. Тогда бы можно было начать подробное опознание и прочие обычные зловещие процедуры, и Уоргрейву пришлось бы совсем не сладко. Но, по всей видимости, Уоргрейв в одно мгновение уловил ситуацию, почуял опасность и избежал ее. Морсби с досадой подумал, что его уму противостоит ум более предусмотрительный и тонкий.

Разумеется, Уоргрейв объяснял свои поездки просто, и для любого, кто верил бы в его невиновность, убедительно. В первый раз он приехал к Мэри Уотерхаус на чай — она его пригласила. Она рассказала ему о своей квартире, пожаловалась на то, что ей будет там очень одиноко и пригласила на чай. За чаем она сказала, что у нее не горит одна лампочка. Он осмотрел ее, нашел неисправность в патроне, предложил купить новый, сам купил и установил его, отказавшись от денег. Этому была посвящена его вторая поездка. В третий раз он приехал просто за тем, чтобы вернуть взятую в прошлый раз книгу, всего на две минуты.

И все? И все.

— По-моему, вы до мелочей запомнили такие обычные поездки почти годичной давности, мистер Уоргрейв.

— Школьный учитель, — парировал Уоргрейв, — должен обладать хорошей памятью на всякие мелочи.

— Гм! — Морсби не скрыл своего сомнения на этот счет. — А каковы, по-вашему, были планы мисс Уотерхаус на будущее?

— Я так понял, что она сняла квартиру с целью оформления лондонской прописки, чтобы они со своим женихом могли спокойно расписаться в кеннингтонском регистрационном бюро, как только он приедет в Англию. Мне это показалось очень разумным.

— А разве ее жених тогда еще не прибыл?

— Так она мне сказала.

— Вас никогда не удивляло, что она неожиданно, в середине той четверти, была помолвлена с человеком, который в то время был в Австралии и которого она не видела?

— Нет. Существует такое средство связи, как почта.

— А то, что она приняла кольцо от человека, который опять же не вручил ей его лично?

— Почтой отправляют опять же не только письма, но и бандероли и посылки.

— И вам, таким образом, никогда не приходило в голову, мистер Уоргрейв, что этого жениха, чье имя, кажется, даже ни разу не упоминалось, могло и вовсе не существовать? Что он мог быть просто выдуман самой мисс Уотерхаус?

— Боюсь, что мне это в голову не приходило. Обычно не думаешь, что женихи твоих знакомых женщин — лишь плод их фантазии.

— Допустим, она выдумала его, чтобы как-то объяснить свое деликатное положение?

— Я ничего не знал о ее деликатном положении.

— Учитывая сведения, которыми мы располагаем и которыми я делился с вами в прошлый раз, представляется странным, что вы не знали о таком важном факте.

— Ничего не поделаешь. Мисс Уотерхаус, конечно же, не удостоила меня чести быть откровенной до такой степени.

— Понятно. Значит, в отношении ее жениха у вас не было никаких подозрений?

— Никаких. А у вас есть? Судя по вашим словам, вы не можете его найти?

— Да, мы его еще не нашли. Мисс Уотерхаус, — без паузы спокойно продолжил Морсби, — шантажировала вас?

— Что?! — Испуг Уоргрейва был вполне искренним, но Морсби не посчитал его испугом от удивления. Он обрушил на Уоргрейва свой вопрос как гром среди ясного неба, чтобы скорее посмотреть на его реакцию, чем почерпнуть что-либо из его ответа. Впервые за этот допрос старший инспектор похвалил себя: наконец он сумел застать своего визави врасплох. Это был испуг, Морсби чувствовал, виновного человека, хотя уже минуту спустя учитель стал спокоен, как прежде.

— Я вас не понимаю, — холодно сказал он.

— Не понимаете? Вам, конечно же, было известно, что мисс Уотерхаус имела небезгрешное прошлое. Что под разными именами она по меньшей мере трижды отсидела в тюрьме до того, как приехала в Роланд-хаус?

— Я ничего подобного не знал.

Морсби пристально наблюдал за реакцией: по лицу Уоргрейва мелькнуло такое выражение, как будто эта новость объяснила ему кое-что, до того не ясное. Старшему инспектору показалось, что он догадывается о том, что именно было не ясно Уоргрейву.

— Это факт.

— Правда? — На сей раз Уоргрейв выразил лишь вежливый интерес. — Как удивительно.

— Для вас, сэр, вне сомнения. А вот здесь у меня есть запись, что в последний раз вы навещали мисс Уотерхаус в доме номер сорок по Элфрида-роуд примерно шестого или седьмого августа. Поточнее вы не могли бы сказать?

— Боюсь, что нет.

— Тогда вы видели ее в последний раз?

— Да, и только пару минут.

— Вы не заезжали к ней позже?

— Нет. Я поехал домой в Клит-роу примерно через день-другой после этого, и больше у меня не было случая снова поехать к мисс Уотерхаус.

— Вот это жаль, мистер Уоргрейв. Если бы вам вновь пришлось поехать к ней, особенно по приглашению, понимаете, и вас бы никто не встретил, — это бы здорово помогло нам в установлении даты смерти. Подумайте еще раз, сэр, прошу вас.

— Боюсь, я не могу подтасовывать факты ради того, чтобы вам помочь, господин старший инспектор. Я больше не заезжал к мисс Уотерхаус после того, как вернул ей книгу.

Морсби наклонился к нему через стол.

— Значит, вы встречались с ней по договоренности где-нибудь еще?

— Нет.

— Понятно. — Морсби потер подбородок, а потом снова круто сменил тему расспросов. — Я так полагаю, мистер Уоргрейв, — заговорил он менее официально, — вы все знаете о строительстве?

— Я не архитектор, если вы это имели в виду.

— Наверное, мне следовало сказать: в укладке кирпичей.

— Конечно я знаю, как укладывать кирпичи. Вообще-то я даже обучал этому некоторых учеников в Роланд-хаусе. Но я бы не стал говорить, что знаю об этом все.

— Но вы можете выполнять работу по укладке кирпичей не хуже укладчика?

— Думаю, что да. Это очень просто.

— Пожалуй. А в какой пропорции вы смешиваете цемент и песок?

— Это зависит от вида работы. Для обычной стенной кладки — пять к одному; для расшивки швов — один к одному.

— А для укладки кирпичного пола?

— Не знаю. Никогда этим не занимался.

— А если бы пришлось?

— Если бы пришлось укладывать кирпичи на хорошей бетонной основе, наверное, взял бы состав четыре к одному. Но пять к одному тоже подошло бы.

— А если кирпичами надо было вымостить прямо землю, безо всякой бетонной основы?

— За такую бессмысленную работу я бы просто не взялся, — ответил Уоргрейв, как отрезал.

Морсби еще раз попытался запутать собеседника.

— Вы сказали, что купили патрон для торшера мисс Уотерхаус. Не назовете ли вы магазин, где его купили?

— Нет.

— Не можете?

— Боюсь, что нет.

— Ну надо же!

— Но могу сказать, где он находится. Это был магазин электро- и радиотоваров на Грув-стрит, на повороте с Кромвель-роуд. Я зашел туда днем, примерно в половине пятого, возвращаясь из Музея науки, и потом сразу поехал в Кеннингтон.

— Понятно. — Морсби немного смешался. Он был абсолютно уверен, что патрон для лампочки — чистая выдумка.

Он сделал последнюю попытку.

— Не скажете ли вы мне, мистер Уоргрейв, с какой целью вы сопровождать мисс Уотерхаус в Льюисхэм?

Этот вопрос задавать не стоило, он это прекрасно понимал, но отчаяние пересилило осторожность.

Уоргрейв еле заметно улыбнулся.

— Я не сопровождал мисс Уотерхаус в Льюисхэм, господин старший инспектор. Насколько помню, я ни разу в жизни не был в Льюисхэме. И уж совершенно точно я никогда не был на Бернтоук-роуд.

Морсби ничего не оставалось, как отпустить его.

Глава 15

Хотя Роджер Шерингэм и отказался от предложения Морсби отправиться наблюдателем в Роланд-хаус, это не означало, что ему было неинтересно само дело. Наоборот, Роджер интересовался им очень пристально. Этому способствовало то, что он был убежден: Морсби разрабатывает дело неверно. Сколько бы Морсби ни проверял, ни выслеживал, ни докапывался, Роджер был уверен, что сыщики из Скотленд-Ярда никогда не добудут достаточно веских улик для ареста Уоргрейва. Были также в этом деле, полагал сыщик-любитель, некие психологические аспекты, которым Морсби не придавал значения. Психологическая подоплека, как всегда, занимала Роджера куда больше обычных улик. Он готов был настойчиво искать фактические улики, как любой сыщик, но безуспешность поисков лишь доказывала необходимость разобраться в психологическом аспекте дела. Роджеру очень хотелось выяснить причину гибели Мэри Уотерхаус именно с этой стороны.

После того быстрого обеда в Олбани Морсби постоянно держал Роджера в курсе того, как продвигается дело, и таким образом последний узнал о безрезультатном допросе Уоргрейва уже через пару часов после того, как подозреваемого отпустили.

— Он оказался мне не по зубам, — признал Морсби чистосердечно, — и это горькая правда.

— Вы разрабатывали его неправильно, — жестко бросил Роджер.

— Неправильно, да? А как бы вы поступили, сэр?

Роджер поспешно стал соображать. А как бы он поступил? Или, во всяком случае, что сказать Морсби из того, что он сам сделал бы на его месте. Вдруг он рассмеялся.

— Как бы поступил я? — переспросил он. — А вот как, Морсби. Я бы не подавал виду, что убежден в его виновности.

— Но он догадался об этом с самого начала.

— Тогда я бы аккуратненько подвел его к мысли, что я только притворялся, будто подозреваю его. А на самом деле подозреваю других. Допустим, Даффа.

— И какая была бы от этого польза?

— Такая. Вы попытались прижать его к стенке и потерпели поражение. Я бы попытался внушить ему чувство полного спокойствия. Спокойствие развязывает язык куда лучше, чем страх. Он мог бы стать очень даже разговорчивым, насколько это для него возможно. По крайней мере я смог бы надеяться, что он проговорится о чем-нибудь ценном для следствия.

— Готов поклясться, что вы не знаете мистера Умника Уоргрейва так, как я, мистер Шерингэм, — усмехнулся Морсби. — Несмотря на все ваши психологические штучки-дрючки.

— А я готов поклясться, что знаю его гораздо лучше, — обиженно отозвался Роджер. — Более того, я почти готов вам это доказать.

— Допустим, сэр, — продолжил атаку Морсби, — если вы докажете…

— Прекрасно. Я докажу! — угрожающе сказал Роджер и повесил трубку.

Морсби тоже повесил трубку и широко улыбнулся. Удивительно, как легко добиться от мистера Шерингэма того, что ты хочешь, — проявить немножко такта и показать, что считаешь его необыкновенно умным человеком. Одно было Морсби совершенно ясно: ему не требуется никаких психологических штучек-дрючек, чтобы понять мистера Роджера Шерингэма намного лучше его самого.

Роджер тем временем хмуро смотрел на телефон в своем кабинете, но его мысли были уже далеки от вызова, невинно брошенного старшим инспектором. Он раздумывал, как бы поярче привести свою угрозу в исполнение.

Дело против Уоргрейва, как он понимал, зависело теперь от одного звена цепи: от улик, которые бы связали его с домом номер четыре по Бернтоук-роуд. Без этих улик его никогда не арестуют; будут улики — считай, его песенка спета. Роджер был почти абсолютно уверен, что таких улик никогда не найдут. И что тогда?

Одно было в любом случае вполне ясно: если полиция не сможет найти улик, связывающих Уоргрейва с Бернтоук-роуд, то и он не сможет, и не стоит напрасно тратить на это время. Придя к такому заключению, Роджер немного успокоился, ибо он не имел ни малейшего желания предпринимать подобные попытки. Его устремления выглядели иначе. Куда забавнее, к примеру, поработать по индуктивному методу и придумать теорию о том, как можно было завлечь Мэри Уотерхаус в тот погреб, а потом рассмотреть возможности доказательства такой теории.

Роджер уселся в кресло у письменного стола, засунул руки глубоко в карманы, ноги вытянул вперед и ненадолго сильно сосредоточился. Как бы он действовал, будь он на месте убийцы?

С большинством суждений Морсби Роджер был согласен: с тем, что Мэри Уотерхаус была любовницей Уоргрейва; с тем, что она устроила ему сцену по поводу своей беременности; с тем, что она его шантажировала. Это было почти очевидно. То, что Уоргрейв все время стремился к женитьбе на Эми Гаррисон, чтобы заполучить в наследство Роланд-хаус, Шерингэм прекрасно видел собственными глазами. Мэри Уотерхаус, несомненно, увидела это намного раньше. Хотела она сама выйти за Уоргрейва замуж или просто получить деньги (а потом и много денег, как только Уоргрейв начнет получать прибыль со школы), было не важно, хотя Роджер склонялся к последнему предположению. Было бесспорно, что Мэри грозила рассказать дочери директора о своих отношениях с Уоргрейвом. Эми ни за что бы такое не стерпела. На Уоргрейве тогда она бы поставила крест, и его стратегия вылетела бы в трубу. Как бы ответил на эту угрозу Уоргрейв? Убийством?

— Если бы Уоргрейвом был я, — размышлял Роджер, — я бы просто морочил ей голову, пока не женился на Эми, а потом послал бы эту Мэри к чертям. В конце концов, это же совершенно ясно.

Он кивнул самому себе. Совершенно ясно.

Но, так или иначе, все это не имеет значения. Вопрос стоит так: если бы Роджер Шерингэм., будь он учителем частной начальной школы Роланд-хауса, испытывай он шантаж со стороны мисс Мэри Уотерхаус и решись он убить указанную Мэри Уотерхаус, причем умышленно, в погребе на Бернтоук-роуд в Льюисхэме, каким бы чертом он ее туда заманил?

Но нет. Это не первый вопрос. Ставить его первым — все равно что поезд впереди паровоза. Прежде всего нужно спросить, возник ли план убить Мэри Уотерхаус в льюисхэмском погребе, когда появилась возможность зазвать ее туда?

Роджеру сразу показалось, что такое развитие замысла гораздо более вероятно. Иными словами, замысел зависел от погреба, а не наоборот. В таком случае, если принять за основу такую версию, возникает следующий вопрос: как получилось, что убийца смог заманить Мэри Уотерхаус в погреб в Льюисхэме с такой легкостью?

Роджер нахмурился. Ведь это весьма странно. Не говорят же молодой женщине: "Я знаю один премиленький погребок. Пойдем туда". К тому же, если полагаться на теорию Морсби, а она очень даже вероятна, доступ к погребу получила сама Мэри Уотерхаус в виде украденного ключа мисс Стейплз. Тогда получается, что в погреб убийцу повела сама Мэри Уотерхаус. И что из этого следует? Ага, очень интересный поворот ко второму вопросу. В таком свете, с учетом тою, что за этим преступлением кроется исключительно расчетливый ум, второй вопрос формулируется так: чем объяснить то, что Мэри Уотерхаус решила повести своего убийцу в тот погреб? Или, выражаясь немного точнее: какие обстоятельства заставили Мэри Уотерхаус привести своего убийцу в тот погреб?

Роджер еще глубже сунул руки в карманы и сел поудобнее, так, будто уже многого добился.

И именно такой способ немедленно привел к тому, что нашелся предположительный ответ: чтобы путем шантажа выманить деньги у того, кто стал в итоге ее убийцей!

Это действительно было бы гениально. Жертва шантажа знает, что шантажистка имеет доступ к этому погребу (откуда он это знает, пока не особенно важно; предположим, что знает). Искусно наведя справки (опять же, пока предположим), он узнает, что три дома, в центральном из которых находится тот самый погреб, на второй неделе августа будут пустовать. Он все подстраивает так, чтобы разговор с шантажисткой произошел именно на этой неделе. Потом делает намеки, даже пытается бунтовать, рассказывая о других шантажистах, которых выследили полицейские, прячась за шторами, за столбами на углах улиц, за кустами, за всевозможными укрытиями (кроме хлама в погребе совершенно чужого человека), но никогда, ни при каких обстоятельствах не называет тот самый погреб. Думать о нем он предоставляет шантажистке, пусть она предложит погреб сама, как свою находку. Следуя за подкинутым им ходом мысли, она приезжает именно в тот погреб в назначенное время. В погреб — не в столовую, не в гостиную, не в спальню, а только туда, где невозможно подслушать повышенные голоса даже случайному уличному прохожему, — именно в погреб.

Нет, конечно в погреб она попадает не сразу. Сначала нужен пустой дом, потом уже погреб, но только когда она войдет в дом.

Чем больше думал об этом Роджер, тем больше убеждался, что именно это и произошло. Разнервничавшись из-за упоминаний своей жертвы о шторах, столбах, кустах и всяких других ловушках, которые можно наставить в заранее оговоренном месте встречи, Мэри Уотерхаус воспринимает как свое то, что так ловко вбивали ей в голову. Она устраивает вроде бы совершенно невинную встречу в одном совершенно невинном месте и затем ведет свою "жертву" кружным путем со всеми предосторожностями, чтобы не было "хвоста", на Бернтоук-роуд. "Ага, — говорит она для эффекта, — вот мы и пришли туда, где я в полной безопасности. За нами не следили, и ты не догадывался, что я приведу тебя сюда. Теперь сможешь передать мне всю сумму, и ни один из шпионов не увидит, как я ее заберу. Опасности никакой". И вот тут наступает конец для Мэри Уотерхаус.

Очень хитро и ловко, подумал Роджер с восхищением: а как иначе это могло, собственно говоря, случиться?

Вообще-то, в такой восстановленной версии было одно слабое звено. Как могла "жертва" узнать о том, что у шантажистки есть ключ?

Знание о ключе почти неизбежно подразумевает знание о прошлом шантажистки. То, что о прошлом можно догадаться, зная об украденном ключе, недостаточно. Даже если бы мисс Уотерхаус проговорилась о том, что имеет этот ключ, она нашла бы тысячу невинных объяснений его приобретения. Безусловно, намеренно она ни за что бы не разгласила своего преступного прошлого. Это значит, что знание "жертвы" о ключе поступило из какого-то другого источника. Могло ли случиться так, что саму Мэри Уотерхаус в свое время кто-то шантажировал? Роджер знал, что такое часто происходит с теми, кто отсидел в тюрьме и пытается вести честную жизнь. Если было так, то, значит, она не смогла выполнить требований шантажиста, и он передал сведения о ее прошлом тому, кто, по его мнению, был в самом тесном контакте с девицей. Зная, что ее "жертва" обладает всей информацией, Мэри скорее стала бы выкручиваться и не только признала бы свои прегрешения, но даже хвасталась бы ими, в том числе и украденным ключом. Тогда все сходится. И то, что ее "жертва" все знала о ней, ни в малейшей степени не уменьшило бы ее требований к нему, а скорее даже увеличило бы их.

Да, это или нечто подобное, проясняло единственную неувязку, которую Роджер видел в своей теории. А это важное прояснение позволяет наводить справки в новом ключе: об обстоятельствах, связанных с компрометирующими мисс Уотерхаус сведениями. Их непременно надо изучить, под всевозможными углами.

Правда, оставалась еще одна маленькая нестыковка. Теория Роджера строилась на том, что убийца Мэри Уотерхаус наводил справки о домах номер два, четыре и шесть по Бернтоук-роуд в связи с летними поездками их жильцов. Скотленд-Ярд не выявил никого, кто интересовался бы этими поездками.

Роджер полагал, что здесь Морсби пошел не совсем верным путем. Трудно поверить, что убийца, показавший себя таким ловким в других отношениях, был настолько глуп, чтобы делать запросы собственной персоной. Брать фотографию Уоргрейва и опрашивать жильцов домов номер два и шесть, не узнают ли они его, было бесполезно. А мысль о маскировке типа очков в роговой оправе, вероятно, вселила в Морсби такую безнадежность, что больше он ничего не стал предпринимать в этом направлении.

Снова поставив себя на место убийцы, Роджер понял: чтобы не "светиться" самому, надо было изобразить некое лицо, которое бы разузнало обо всем, не привлекая к себе никакого внимания и ничем не запоминаясь. Какое же лицо напрашивается? Допустим, некто вроде торговца товарами в кредит, или предлагающего услуги рабочего, занятого на этой неделе, но согласного дешево сделать что-нибудь на следующей, например мойщика окон. Роджер стал составлять список возможных "масок", не теряя из виду, что раз учебный год закончился первого августа и убийство могло произойти в любой день после седьмого, то все справки должны были быть наведены в первую неделю августа и, скорее всего, в ее начале. Очень вероятно было также, что спрашивали не хозяек дома, а их служанок.

Записав все свои предположения, Роджер позвонил Морсби.

— Морсби, у меня для вас образовалось одно дельце. Да, по тому самому вопросу, о котором мы поспорили. Пошлите своего человека в Льюисхэм с заданием опросить служанок домов два и шесть по Бернтоук-роуд. Не помнят ли они, чтобы в первых числах прошлого августа им кто-нибудь предлагал задешево что-либо сделать или привезти товары попозже, но так и не появился снова? Усекаете? — Он зачитал список.

— Понимаю, к чему вы клоните, мистер Шерингэм.

— Я так и думал. Вы должны были сами до этого дойти, без моей подсказки. Кстати, вероятнее всего, он был загримирован, не забудьте об этом. Может, приклеил бороду.

— Борода, как правило, выглядит неестественно, — с сомнением сказал Морсби.

— Но не всегда. Спросите Кларксона, — ответил Роджер и повесил трубку.

Он снова откинулся на спинку кресла. Было бы здорово, просто очень здорово, если бы ему удалось хоть раз побить Морсби его же оружием. Ему так давно этого не удавалось, с тех пор как он раскрыл то неприятное дело о шелковых чулках. Пора уже сбить с инспектора спесь. Особенно теперь, когда тот идет по ложному следу (в этом Роджер уже был абсолютно уверен), у него самого есть прекрасная возможность.

Ну ладно, хорошо; а дальше что?

Он припомнил собственные советы старшему инспектору о том, как надо было вести допрос Уоргрейва: что последнему нужно было внушить, будто подозрение только розыгрыш, а на самом деле подозревают кого-то другого из учителей, Даффа, например.

Разве слишком поздно воплотить этот план на свой страх и риск? Попробовать можно. Роджер отправится в Эллингфорд и сам поговорит с Уоргрейвом.

И делать это надо сейчас же.

Глава 16

Роджер был доволен своей теорией, особенно тем, как он продумал подготовку убийства. Чем больше он думал об этом, а думал он об этом всю дорогу в Эллингфорд, тем больше убеждался, что докопался до истины путем одних рассуждений и исключений. К сожалению, тем не менее это никоим образом не помогло ему продвинуться к доказательству своей правоты. Вся цепь его предположений не подтверждалась ни единой веской уликой.

Тем не менее работа не пропала даром. Снова прогоняя в памяти, теперь уже значительно быстрее, ход своей мысли тем утром, он обнаружил звено, неожиданно засветившееся подобно медной тарелке. До этого Роджер почти не обращал на него внимания. Теперь же он осознал, что, возможно, это звено поможет раскрутить все дело.

С такими-то мыслями, целиком поглотившими его ум, Роджер медленно шел по аллее в Роланд-хаус, где не был уже девять месяцев.

Из вежливости он сначала зашел к Эми Гаррисон, поздравил ее с помолвкой и десять минут проговорил с пей о разных пустяках. Роджер отметил, что Эми ни разу не упомянула ни о самой Мэри Уотерхаус, ни об ее убийстве, ни о волнении, которое произвело это событие на школу. Удивительная женщина, уже не в первый раз подумал Роджер и поблагодарил небеса за то, что жертвой ее матримониальных устремлений избрали не его.

Мистер Гаррисон, к большой радости Роджера, был занят в своем кабинете. Будто спохватившись, что у Эми так много дел, сыщик-любитель извинился и сказал, что пройдется до учительской и посмотрит, нет ли там кого-нибудь из старых знакомых. Он старательно избегал всего, что могло бы касаться Уоргрейва.

В учительской сидел один мистер Паркер, как всегда, спрятавшись за "Тайме". Сквозь усы он профыркал приветствие и не колеблясь тотчас же углубился в главную тему дня.

За последовавшие пятнадцать минут Шерингэму стало ясно: у мистера Паркера та же точка зрения по делу об убийстве Мэри Уотерхаус, что и у Скотленд-Ярда. Его мнение по данному делу было удручающе четким, и не менее четко он его высказал. Если все в Роланд-хаусе придерживались такого мнения, удивительно, как у Уоргрейва хватало мужества здесь оставаться. Так мистер Паркер и сказал со всей прямотой. Еще он добавил, не менее четко, что бы он сам сделал, если бы сидел в кресле мистера Гаррисона. Сие в основном было связано с концом ботинка мистера Паркера и определенным местом на теле мистера Уоргрейва.

— А как насчет Раиса? — не без злорадства спросил Роджер. — Он, конечно же, не согласен с вами?

Мистер Паркер воспринял такое оскорбительное предположение возмущенным фырканьем сквозь усы.

— Не согласен со мной? За каким чертом ему это? Раис славный парень. Очень даже разумный. Молодой, пожалуй, но очень разумный. Ужасно жалко, что он уйдет от нас в конце этой четверти: переезжает в Челтенгем, понимаете? Вот так. Много хорошего сделал для школы. Эта его лига крикета, а? Отличная идея. Мальчишки очень подтянулись. Да, очень разумный парень, этот Раис.

Про себя Роджер диву давался.

Выслушав мистера Паркера, он с облегчением удалился и вышел в сад. Стенка, которую делали прошлым летом, была достроена. Роджер в задумчивости посмотрел на нее.

В саду и на игровой площадке Уоргрейва не было тоже. Там мистер Раис прервал свое судейство в регби (хоккей в пасхальную четверть отменили с тех пор, как в школе стал работать мистер Раис), подошел к боковой линии поля и тепло приветствовал Роджера, протянув ему горячую и грязную руку. Несколько минут он исправно повторял суждения мистера Паркера, то и дело выкрикивая упреки то одному игроку, то другому.

— А вы, наверное, хотели видеть Патерсона? — спросил потом мистер Раис. Мерримен, чертов ты идиот, почему же ты не передаешь? Да не будь же таким жутким хапугой! — Да, вам не повезло. Он как раз сбежал сегодня в город за… Ногами, черт тебя дери, ногами работай! Так о чем я говорил?.. Ну же, ты, вперед, вперед! Прекратить свалку! — И он изо всех сил дунул в свисток.

Роджер пошел дальше.

Наконец нашелся и Уоргрейв — он был в лаборатории.

— Привет, — легко сказал Роджер. — Как вы здесь поживаете, Уоргрейв? Вот заехал взглянуть на здешние места. Послушайте, а ведь это новенькое, правда?

Уоргрейв недоверчиво поглядел на него из-под густых бровей.

— Привет, Шерингэм, — ответил он, не выразив ни враждебности, ни дружелюбия. — Да, это новенькое.

— Очень мило. Серьезно занимаетесь наукой?

— Гаррисон согласен со мной, что школьникам можно давать еще основы элементарной химии.

— Это что-то новенькое для начальной школы.

— Да.

Казалось, беседа завязла в банальностях.

— Кстати, поздравляю с помолвкой.

— Спасибо.

— Делаете что-нибудь серьезное? — Роджер поиграл пробиркой. — Я вам помешал?

— Ничуть.

— Я только что проходил мимо игровой площадки. Похоже, Раис крепко гнет свою линию, как и прежде.

— Да.

— А в учительской я видел Паркера. Вот Даффа еще не встречал.

— Нет?

Ну, чертов тип, подумал Роджер; можно с таким же успехом пытаться вести светскую беседу с помойным ведром. Он решил взять быка за рога.

— Ну а что вы думаете по поводу убийства Мэри Уотерхаус?

— Вы уже знаете, что думают по этому поводу Раис и Паркер? — спросил Уоргрейв без тени раздражения.

— Знаю.

— Тогда лучше не спрашивайте. А вы, кстати, с полицией или с чем-то таким не связаны?

— Не связан, нет. Но общаюсь кое с кем из Скотленд-Ярда, абсолютно по-приятельски.

— Приехали сюда выведать у меня что-нибудь? — спросил Уоргрейв, сухо улыбнувшись.

— Да, — просто ответил Роджер.

Губы Уоргрейва растянулись еще на пару миллиметров.

— Что ж, по крайней мере, это честно.

— Я верю в честность. Потому-то я сегодня здесь. Совершенно по своей инициативе, между прочим, как обыкновенный досужий тип. Никакого отношения к Скотленд-Ярду или чему-либо в этом роде.

— Сами заинтересовались?

— Естественно. Ведь я знал ее и — вас.

Уоргрейв слегка приподнял черные брови, но ничего не сказал. Он как будто ждал чего-то.

— Может, обговорим все это? — спросил Роджер как можно проще, словно бы о том, что бы им съесть на обед.

— Мне нечего сказать.

— Напротив, у вас найдется много о чем сказать, если захотите.

— Хотите, чтобы я сам изобличил себя?

— Нет, чтобы реабилитировали.

— К чему конкретно вы клоните, Шерингэм?

Роджер на миг задумался. Очень важно было заставить Уоргрейва заговорить, независимо от того, какую позицию он займет, так как какую бы позицию он ни занимал, разговор был бы полезен. По всем законам психологии ему просто необходимо спустить пар, как бы он этого ни скрывал. С тех пор как началось это дело, он никому не мог довериться. Даже Эми он не мог поведать причину того, почему полиция его подозревает. А как бы сдержан и уверен в себе человек ни был, в пору сильного стресса лицо, которому можно довериться — это естественный предохранительный клапан. Наверняка Уоргрейв вот-вот взорвется.

Чтобы спустить пар, надо было найти способ приоткрыть клапан.

Роджер принял решение.

— К чему я клоню? — переспросил он самым искренним тоном. — Объясню, совершенно чистосердечно. Полиция уверена, что Мэри Уотерхаус застрелили вы. Я в это не верю. Я хочу вам помочь.

На такую прямоту не решился бы даже Морсби.

— Очень любезно с вашей стороны, — безразлично сказал Уоргрейв, облокотясь на стремянку. — Но я, право, не понимаю, почему вам вдруг захотелось мне помочь. В любом случае мне это не нужно.

— Ну, считайте, что я делаю это ради собственного удовольствия: просто хочу доказать Скотленд-Ярду, что я прав.

— Это предусматривает доказательство вины кого-то другого. Вы это имеете в виду?

— Не обязательно, — ответил Роджер, про себя отметив, что у Уоргрейва хватило такта не желать, чтобы обвинили другого, даже ради собственного спасения. — У вас может быть алиби.

— Всего на несколько дней? У меня его нет. Откуда мне его взять, если я был тогда в Лондоне без определенной цели?

— Я хочу найти что-нибудь такое, чтобы доказать, что вы не совершали преступления.

— Ничто не докажет, что я его не совершил, — сухо отозвался Уоргрейв. — С другой стороны, ничто не докажет и того, что я его совершил. Так зачем волноваться?

— Да идите вы к черту, знаете! — взорвался Роджер, раздраженный таким хладнокровным цинизмом, — вы что, даже не отрицаете, что совершили его?

— Конечно отрицаю. Не думаете ли вы, что я признаю свою вину?

— Вы будто молчаливо почти признаете ее.

— В таком случае вы меня не понимаете, — почти зевнул Уоргрейв. — Я ничего не признаю. Я все отрицаю. Никогда ничего не докажут, ни того, ни другого. Полиции это известно так же хорошо, как мне и вам. Видимо, они попросили вас приехать и проверить, не удастся ли вам переубедить меня? Ну нет, этого вам не удастся.

Роджер подавил в себе желание бросить ему в ответ что-нибудь язвительное и улыбнулся.

— Я же сказал вам, что приехал по своей инициативе. Понимаю, вам трудно в это поверить, но это правда. Больше того, я не собираюсь тратить на вас свои эмоции. Не хотите говорить со мной о деле — не говорите. Я ни в коем случае не вытягиваю из вас никаких признаний.

— И не сможете, не волнуйтесь, — мрачно сказал Уоргрейв.

— С другой стороны, я вполне готов пооткровенничать с вами. Вот вы не поверили мне, когда я сейчас сказал вам, что не верю, будто вы застрелили Мэри Уотерхаус, что это кто-то другой. Я объясню это вам и расскажу, кого подозреваю. Я убежден, — Роджер лгал абсолютно бесстыдно, — что ее застрелил Дафф.

Если он надеялся удивить Уоргрейва, то этой цели определенно достиг.

— Дафф?! Дафф и мухи не обидит.

— Ну, так уж и не обидит! — возразил Роджер безапелляционно.

— На что вы намекаете? С чего вы, собственно, взяли, что это был Дафф?

— Сейчас объясню. Это преступление меня поразило с самого начала, охотно заговорил Роджер, надеясь, что хорошо изображает искренность, — тем, что его явно совершил слабый человек. Это просматривается насквозь, подтверждений тому множество, не считая уже того, что убийство само по себе свидетельство слабости, о чем я, помнится, толковал старшему инспектору Скотленда, который работает по этому делу. "Морсби, — сказал я ему, — убийство свидетельствует о слабости характера, даже в случае с шантажистом и его жертвой, — процитировал себя Роджер, не заботясь о достоверности цитаты. Уоргрейв — сильный человек; следовательно, он не мог опуститься до убийства".

— Гм, вы так сказали, Шерингэм, точно? — недоверчиво спросил Уоргрейв.

— Да, — солгал Роджер не краснея. — Я тогда думал так, и сейчас думаю так же.

— Хорошо, — отозвался Уоргрейв. — Рад слышать.

Роджер с надеждой взглянул на своего собеседника, но даже такая высокая оценка его характера учителя не тронула. Человек-скала, этот Уоргрейв. Роджер попытался сменить тему.

— Та девица меня, признаюсь, заинтересовала прошлым летом. Поверил ее медовым речам. Ее бы я в последнюю очередь заподозрил в том, что она была профессиональной воровкой. Странно, что у вас с ней были какие-то шашни.

Уоргрейв впервые за время их беседы оживился:

— Боже правый, не считаете ли вы, что я знал о ней больше, чем вы сами, а? Конечно же не знал. Я бы и не взглянул на нее, если бы знал.

— Даже когда она стала вас шантажировать?

Уоргрейв посмотрел на него как сквозь стену, но Роджер нетерпеливо взмахнул рукой:

— Да не бойтесь в этом признаться. Это же было абсолютно очевидно с самого начала. К тому же все, о чем бы вы мне сейчас ни сказали, доказательством считать не будут. Свидетеля нет.

— Ну ладно, — сказал Уоргрейв довольно вяло. — Даже тогда, когда она стала… шантажировать меня. Она это делала очень хитро. Разыгрывала невинную простушку до самого конца… До того, как я видел ее в последний раз, — поспешно поправился он.

— Тогда, когда вы обнаружили, что она птичка из тюремной клетки?

— Только когда ваш друг инспектор сообщил мне об этом вчера утром.

— Это вас поразило?

— Ну, я рассердился. На себя в какой-то мере. Я почувствовал, что позволил водить себя за нос.

Занятная и весьма типичная реакция, подумал Роджер.

— Она была опасная женщина, — медленно произнес он, — и мир ничего не потерял, когда ее… кто-то убрал, кто бы он ни был.

— Скажем, Дафф, — усмехнулся Уоргрейв.

— Скажем, Дафф, — серьезно согласился Роджер.

Они посмотрели друг на друга.

— Слушайте, Шерингэм, — сказал Уоргрейв, — извините, но мне нужно кое-чем заняться.

— Хорошо, — кивнул Роджер. — Я вообще хочу поболтать с Даффом.

— Не стройте из себя дурака, — резко сказал Уоргрейв, жестко глянув на него. — Вы же прекрасно знаете, что это был… не Дафф.

Роджер действительно прекрасно знал, что это не Дафф. Даже если бы он хотел поболтать с Даффом (а он не хотел), то сейчас это было невозможно. Близилась половика пятого, а Эми предупредила его, что в половине пятого в гостиной соберутся к чаю. Даже Роджер не посмел бы опоздать на приглашение Эми.

В гостиной уже была Филлис Гаррисон. Она приветствовала его своей обычной кокетливой улыбкой. Роджеру она нравилась, и следующие полчаса они поддерживали заинтересованную беседу, несмотря на чопорное радушие Эми, гнетущее молчание Уоргрейва и весьма рассеянные и автоматические замечания мистера Гаррисона. Других учителей, а также Лейлы Джевонс, не было; им чай подавали отдельно.

Перед отъездом Роджер решил немного поговорить с мистером Гаррисоном в его кабинете. В конце концов, хочешь выяснить, что к чему, — иди к вышестоящим; возможно, их сведения окажутся стоящими.

— Какое жуткое дело, это убийство Мэри Уотерхаус, — напрямик начал Шерингэм. За чаем, безусловно, эта тема была закрыта.

— Да, да, — пробормотал мистер Гаррисон, заметно удивившись. — Ужасно, ужасно.

— Я знаю кое-что об этом деле из Скотленд-Ярда.

Мистер Гаррисон широко открыл водянисто-голубые глаза.

— Вы, Шерингэм? Ах да, конечно, я вспомнил. Вы случайно не работаете на них, а? И вот почему…

— Отчасти. Но сейчас я на них не работаю. Я здесь, вообще-то, совсем сам по себе.

— Что вы говорите? А-а. Скажите мне вот что, — вдруг заинтересованно спросил мистер Гаррисон, — что полиция на самом деле думает на этот счет? Я надеюсь, нет, я искренне надеюсь, что не…

— Вообще-то, я не вправе распространяться о том, что думают они.

— Да-да. Конечно. Я понимаю. Но…

— Слушаю вас?

— Я хочу сказать, как бы там полиция ни думала, но нельзя не догадаться, о чем думают здесь у нас.

Роджер почувствовал, что ступил на опасную почву. Он осторожно сказал:

— Помолвка вашей дочери не расстроилась.

— Ах, нет-нет, — облегченно согласился мистер Гаррисон с таким деликатным упоминанием "мотива" Уоргрейва без упоминания его имени. — Нет, она и слышать об этом не желала. Я счел своим долгом… Но нет. Она с презрением отметает все сплетни.

— А вы?

— И я тоже, — твердо заявил мистер Гаррисон. — И я тоже. Безусловно. Это немыслимо.

— Убийство всегда немыслимо.

— А я думаю, — робко предположил мистер Гаррисон, слегка поежившись, — не могло ли это быть самоубийство? Я… я так мало знаю о подробностях.

— Абсолютно не может быть.

— Да, — задумался мистер Гаррисон. — Да-да.

— А почему вы сочли такое возможным? То есть почему вы считаете, что она могла убить себя?

— Ее положение…

— В наши дни девушки не убивают себя из-за этого.

— Да-да, — тотчас же согласился мистер Гаррисон.

— А вы не думаете, что у нее была какая-то другая причина, чтобы совершить самоубийство?

— Я? — спросил мистер Гаррисон не без замешательства. — Нет, конечно. С чего бы?

— Почему бы вам не открыться мне, мистер Гаррисон? Уоргрейву это никоим образом не повредит; ему это как раз может сильно помочь.

— Я… не понимаю, что вы имеете в виду, совсем.

— А я думаю, что понимаете, — мягко надавил на него Роджер. — Позвольте высказать догадку? Когда-то в течение той летней четверти до вас дошли сведения, что Мэри Уотерхаус небезгрешна, бывшая тюремная пташка и все такое. Вы предупредили ее об увольнении частным образом, но представили это так, будто бы она сама уходит и предложили ей пустить миф об австралийском женихе. Это вы сделали, верно?

Мистер Гаррисон открыл рот и уставился на Шерингэма.

— Значит, все-таки она ему сказала? — наконец выдавил он.

— Так я прав? — гаркнул Роджер. Настал момент истины. — Такие сведения дошли до вас?

— Я… я получил анонимное письмо, — запинаясь, сказал мистер Гаррисон почти так, будто его самого уличили в каком-то преступлении. — Я ознакомил ее с его содержанием. Сначала она все отрицала. Потом… потом она расплакалась и во всем призналась. Я… я сказал, что ей придется увольняться. Шерингэм, я не думаю, что…

— Да нет, нет, — успокоил его Роджер. — Это никоим образом не касается ее смерти. Почти абсолютно ясно, что это не самоубийство.

— Ах!

— А вы рассказывали Уоргрейву о содержании письма?

— Конечно, нет, — сразу же возразил мистер Гаррисон. — Нет, разумеется, не рассказывал… ему.

— А кому рассказывали?

— Никому. Ни одной душе.

— Кхм! — Роджер потер подбородок. — Анонимное письмо. Вы его порвали?

— Не сразу. Подумал…

— И где вы его хранили?

— Здесь, в письменном столе.

— Запертым?

— Я… я не помню. Правда не помню. Шерингэм, я не понимаю, что вы…

— И не надо, — снова успокоил его Роджер. — Я просто гадаю, кто мог иметь доступ к вашему столу.

— Если вы намекаете, что кто-то рылся в моих личных бумагах, то должен сказать сразу: такое здесь просто невозможно. Невозможно.

— Понятно. Ну, не принимайте это близко к сердцу. Просто занятно, вот и все. У вас, вне сомнения, уже не осталось этого письма?

— Нет-нет. Я его выбросил, как только мисс Уотерхаус уехала.

— Понятно. Жаль. Но не могли же вы знать, не могли же… И все-таки, как бы я хотел знать, запирали вы его или нет. — Роджер взглянул на стол. Ведь некоторые из этих ящиков вы запираете?

— Один всегда запираю. — Мистер Гаррисон задумался. — Может, я положил письмо туда. Право, не знаю. А это так важно?

— Нет-нет, это не имеет значения. Ну что же, мне пора идти. Как приятно, что вы позволили мне так доверительно поговорить с вами, мистер Гаррисон, но не смею больше занимать ваше время. Я знаю, как вы заняты в конце четверти. О, вот еще о чем хотел вас спросить. Помните, в прошлом году нас фотографировали, как раз когда я работал здесь? Мне почему-то не досталось копии. Наверное, у вас больше не осталось лишних? А то бы я купил.

— Осталась одна лишняя, но зачем же покупать? — с явным облегчением сказал мистер Гаррисон. — Я буду счастлив вручить ее вам как подарок. Так, только надо вспомнить: кажется, она наверху. Подождите минутку, я принесу.

— Как я вам признателен, — вежливо ответил Роджер.

Мистер Гаррисон заспешил наверх. Роджер прикидывал, как воспользоваться такой возможностью. Мистер Гаррисон как-то очень неопределенно говорил об анонимном письме. А вдруг он его и вовсе не выбрасывал? Если нет, то Роджер очень бы хотел письмо заполучить, но просить Гаррисона бесполезно.

По тому, как смотрел на стол директор, было совершенно ясно, какой из ящиков запирается. Роджер наклонился и изучил замок. Потом извлек из кармана безобидную связку ключей, выбрал один и вставил в замок. Замок был простой, и ящик тотчас открылся. Перед Роджером лежало не анонимное письмо, а очень неприличная фотография.

— Ну почему, — спросил себя Роджер, быстро закрывая и запирая ящик, — у стольких пожилых мужчин такие отвратительные мысли на уме?

Глава 17

Роджер остался очень доволен сам собой. Его поездка в Роланд-хаус получилась гораздо более удачной, чем он рассчитывал. Помимо всего прочего, Уоргрейв признал, например, свою интрижку с Мэри Уотерхаус и то, что она его шантажировала. Конечно Уоргрейв понимал: что бы он ни сказал Роджеру, это не будет являться уликой, — и потому признался. Роджера ничто из его слов не удивило. Он предполагал, что в чем-то таком Уоргрейв может признаться.

Были и другие удачи. Самой важной, безусловно, являлось анонимное письмо. Оно отлично подтверждало рассуждения Роджера перед поездкой в школу. Против Мэри Уотерхаус должны были появиться какие-то сведения, рассуждал он еще в Лондоне, и действительно такие сведения появились. Роджеру уже представлялось, как это анонимное письмо окончательно разрешит все дело.

Вернувшись в Олбани, он узнал от портье, что полчаса назад звонил старший инспектор Морсби и просил мистера Шерингэма перезвонить ему на следующее утро.

На следующее утро мистер Шерингэм перезвонил ему.

— Мы кое-что добыли из того, чем вы интересовались вчера, мистер Шерингэм, — сообщил ему Морсби. — Я существенно расширил круг предложенных вами вопросов, поскольку решил, что, возможно, вы кое-что упустили из виду.

— Так? — немного прохладно сказал Роджер.

— Так вот. Его там вообще не было. А была сама девица.

— Сама Мэри? — с удивлением воскликнул Роджер.

— Вы не ожидали этого, мистер Шерингэм?

— Не ожидал, — ответил Роджер, с горечью вспомнив свою теорию.

— В общем, думаю, мы можем на это положиться. Служанка дома номер два помнит, что как раз перед отъездом хозяев прошлым летом приходила молодая женщина и предлагала сделать чехлы для кресел. У нее с собой были образцы. Служанка хорошо это помнит, потому что девица называла плату, которая была даже ниже цены материалов.

— Такие ловкачи могут иногда перестараться, — пробормотал Роджер.

— Да. Миссис Коттингтон не было дома, а девица…

— Скорее всего, видела, как та выходила.

— Да. Так или иначе, она сказала, что вернется в тот же день попозже, но больше не появлялась.

— Ага!

— Да, мистер Шерингэм, здесь вы догадались.

— Надо полагать, она разговорилась со служанкой?

— Да. Они немного поговорили о том, когда работа будет готова, и служанка сказала, что не стоит спешить, поскольку в ближайшие две недели дома никого не будет.

— А что насчет номера шесть?

— Там ничего о девице не помнят, но я полагаю, что она туда и не заходила. Эта служанка говорит, что девица спросила, стоит ли ей предложить свои услуги там, и хотя не помнит, что ответила, я думаю, эта девица Уотерхаус выудила у нее, когда те тоже уедут.

— Служанка опознала ее?

— Пятьдесят на пятьдесят. Та была в очках, и служанка думает, что, может быть, это девушка с фотографии. А до того она клялась, что совсем не узнает ее. Но дешевизна обивки несколько встряхнула ее память.

— Хорошо, — сказал Роджер. — Вот видите, Морсби, можете же встряхнуть чью-то память по этому делу. В следующий раз постарайтесь сами додуматься, к кому бы это применить.

Не успел Роджер положить трубку, как понял, в чем была ошибка его прежних рассуждений. В восстановленной им версии предполагалось, что и мужчина, и девица знали о том, что дома мисс Стейплз и ее соседей будут пустовать. Но он не отдавал себе в этом отчета, так как ему важно было, что об этом знал убийца. А как же иначе могла девица Уотерхаус привести его туда, если сама об этом не знала?

Что же получается, всю теорию надо отмести? Конечно она была уж очень предположительной. Истина, видимо, где-то рядом. Теперь, во всяком случае, очевидно, что девица уведомила его о трех пустых домах. Она вряд ли бы так поступила, если бы хотела оставить в тайне от него конечный пункт их путешествия; а это значит, что она повела его туда не за тем, чтобы вымогать деньги. Впрочем, это не так важно. У них могла быть масса других причин туда поехать. В конце концов, это ничего не значит. Важно то, что они оба должны были знать о пустовавших домах для того, чтобы воспользоваться погребом дома мисс Стейплз. Его мотивом было убийство; ее мотив пока не ясен.

Роджер вдруг понял, что новые сведения, полученные Морсби, явно огорчили последнего, хотя он в этом и не признался. Новые сведения разбили последнюю надежду старшего инспектора связать Уоргрейва с Бернтоук-роуд. Разве что подвернется какая-нибудь свеженькая улика из нового источника, а это теперь совсем маловероятно. Морсби, наверное, уже распрощался со всеми надеждами привести Уоргрейва к ответу.

А тогда, подумал Роджер, уже не важно, как сам Уоргрейв смотрит на это. Он позвонил Уоргрейву и пригласил его на обед.

— Обед? — Уоргрейв был явно удивлен. — Извините. Никак не смогу. Я сегодня дежурю.

— В школе?

— Да. В любом случае…

— В любом случае, — твердо сказал Роджер, — вы приедете пообедать ко мне сегодня вечером. Обратно можете вернуться электричкой в одиннадцать сорок. И не говорите, что не можете взять отгул на вечер, если он вам нужен теперь. — Последнее слово он слегка выделил.

— Если он мне нужен, то возможно, — сухо ответил Уоргрейв. — Но собственно говоря…

— Послушайте, — прервал его Роджер, — я вам скажу все прямо сейчас. Некий старший инспектор, которого мы оба знаем, почти точно отчаялся напасть на след некоего лица. А я нет. У меня вообще есть уйма новых данных, которые станут пренеприятным сюрпризом кое для кого. Но прежде чем я выложу их нашему общему другу, я хочу поговорить с вами. Так приедете на обед?

— Да, — после долгого молчания ответил Уоргрейв.

— Я так и думал, — с огромным облегчением сказал Роджер. — Приезжайте к половине восьмого. Тогда успеем выпить по рюмочке хереса. О костюме не беспокойтесь.

Он положил трубку и отправился на гостиничную кухню.

— Мидоуз, я только что пригласил друга на обед. Сделайте-ка нам что-нибудь такое…макабр-р-р…

— Прошу прощения, сэр. Что именно такое?

— Ж-жуткое. Противное. Отвратительное. Мерзкое.

— Боюсь, сэр, я вас не понял.

— Ну и ладно, — махнул рукой Роджер. — Но жаль. Мне так и кажется, что нечто жуткое висит в воздухе.

Если Мидоузу и не удалось в тот вечер достичь вершин жути в отношении приготовленных блюд, то атмосфера определенно была неприятной. Тому способствовало и настроение Уоргрейва. И правда, подумал Роджер, он очень даже смахивает на убийцу: угрюмое лицо, черные нависшие брови, низкий лоб это всегда производит зловещее впечатление. Роджер гордился тем, что принимает такого гостя. Он впервые пригласил на обед человека, практически признавшегося в убийстве, хотя не знал, сколько раз мог принимать неведомого убийцу ранее. По теории Роджера, из каждых двадцати знакомых людей по меньшей мере один — ненайденный убийца. Эту гипотезу ничто не подтверждало, но Роджер получал дурацкое удовольствие от попытки угадать, кто же убийца из каждых двадцати его знакомых.

Уоргрейв говорил мало и по преимуществу односложно выражал свое мнение о тех книгах, пьесах и тому подобном, о чем болтал Роджер. Если он разбирался в них, то не выказывал этого. Как уже имел случай отметить Морсби, самообладание этого человека было сверхъестественным. Роджер наблюдал за ним, мысленно торжествуя победу. Подобных Уоргрейву он раньше не встречал. Он обходился с учителем жестоко, но почему бы и нет. Капля жестокости не причинит Уоргрейву вреда.

Только когда обед был съеден и на столе появился портвейн, Роджер объявил тему разговора, ради которого они встретились. За все время обеда хозяин ждал, не заговорит ли о ней сам Уоргрейв, но тот ни намеком не упомянул с пей. А все-таки он наверняка как на иголках ждал, что наконец пригласивший объяснит свою прямую угрозу по телефону.

— Ну вот что, Уоргрейв, — внезапно прервал Роджер их разговор о недостатках английских частных школ по части преподавания науки. — Вот что, Уоргрейв, как чувствует себя ловко увернувшийся от правосудия убийца?

Уоргрейв невозмутимо взглянул на него.

— Я не совершал убийства и не увертывался ловко от правосудия.

— Не скромничайте. Вы очень ловко увернулись. Но из-за ужасно нелепого стечения обстоятельств об этом узнали. Но вы не остановились. Вы приняли все меры предосторожности даже на случай, если произойдет невозможное и труп обнаружат: все равно не найдется доказательств вашей вины. Поздравляю вас, знаете ли.

— Я вообще не совершал убийства.

— Ну, или расправу, называйте как хотите. Кстати, не стоит ничего бояться. У меня нет полицейских из Скотленд-Ярда за шторами, и под столом, разумеется, нет диктофона. Если хотите, обыщите комнату.

— У вас очень хороший портвейн, Шерингэм.

— Рад, что вам нравится. Но давайте говорить о деле. Вы знаете, что убийства — моя страсть. Мне не приходится толковать каждый день с настоящим убийцей и обсуждать детали его преступного замысла, знаете ли. Вы первый, с кем я беседую лично, с глазу на глаз. Так с чего бы вам так запираться?

— А я-то думал, что это вы хотите мне что-то рассказать.

— Ну, есть у меня кое-что, чем я хотел бы с вами поделиться, это верно. Но не ответите ли сначала вы на мои вопросы?

— Это зависит от того, что за вопросы, — безразлично проговорил Уоргрейв, потягивая портвейн.

Роджер откинулся в кресле.

— Значит, первый такой: сколько времени вы намерены так держаться?

Впервые за весь вечер Уоргрейв метнул на хозяина подозрительный взгляд.

— Как держаться?

— Показывать, что вы убили Мэри Уотерхаус.

— Я ее не убивал.

— Знаю, что не убивали. И вы знаете. И тот третий тоже знает. Но только мы втроем об этом знаем. Так вот я и хочу вас спросить: чего ради вы это делаете?

— Что я делаю? — Наконец в тоне Уоргрейва послышалось беспокойство.

— Притворяетесь, будто убили вы, чтобы прикрыть другого? Пока еще нет последствий, но они вот-вот появятся. Пока что ходят только догадки и неприязнь ваших коллег. Но неужели вы думаете, что на этом все кончится? Вы же скоро потеряете репутацию. Это уже почти секрет Полишинеля. Вам придется покинуть Роланд-хаус; вы нигде не найдете другую работу; и — придется разорвать вашу помолвку, если мыслить логически. То есть, — Роджер тщательно подбирал слова, — если вы, конечно, проследите за логикой.

— Слушайте, Шерингэм, я просто в толк не возьму, о чем вы говорите.

— Нет же, давно взяли, давно.

— Если вы об этой смехотворной идее относительно Даффа…

— О Даффе я и не думаю. И никогда его не подозревал. Мне просто была интересна ваша реакция на такой бред. Я думаю о том, кто действительно застрелил Мэри Уотерхаус. Вы знаете, кто он, не хуже меня, а может, и лучше.

Уоргрейв вертел в руках свою рюмку. Он заметно побледнел.

— Послушайте, Шерингэм, я не понимаю, что за странная мысль не дает вам покоя, — сказал он не так уверенно, как прежде. — Но если вы всерьез подозреваете какою-то невинного человека… я могу рассчитывать на ваше заверение, что нас никто не подслушивает?

— На сто процентов.

— Тогда ладно, тогда не важно, что я скажу. Я действительно ее застрелил.

— Боже! — ахнул Роджер.

— Вы чертовски хитро добились, чтобы я вам эго сказал, ведь я до сих пор не знаю, блефуете вы или нет, — раздраженно сказал Уоргрейв. — Но вы и теперь беспомощны. Мои слова — не улика. Говорите полиции, что хотите. А я просто буду все отрицать.

— Разумеется, — одобрительно согласился Роджер. — А как же.

Уоргрейв молча уставился на него.

— Давайте выпьем еще портвейна, — предложил Роджер и подал ему графин.

— Так какие же у вас новые данные? — спросил наконец Уоргрейв, наполнив свою рюмку.

— А вас беспокоит, что у меня появились кое-какие новые данные? — живо спросил Роджер.

— Ничуть. Они не могут быть явными, иначе бы полиция сама их нашла. Не думайте, что напугали меня сегодня утром. Я прекрасно знаю, что в полной безопасности. Меня никогда не арестуют.

— Никогда?

— Никогда, — твердо заявил Уоргрейв. — Они не сумеют найти подтверждений. Мы все это понимаем. — Он улыбнулся своей холодной безразличной улыбочкой.

— Ну знаете, должен сказать, вы настоящий дьявол, — с восхищением проговорил Роджер.

— Я просто не теряю головы. Это вы хотели сказать?

— Не теряете — никогда, кроме, пожалуй, случая с револьвером.

— Да, тогда я сглупил, — нахмурился Уоргрейв. — У меня в тот день нервы пошаливали. Впрочем, это не имеет значения.

— Как и то, что вы позаботились о том, чтобы убрать пулю. Если бы вы этого не сделали…

— Но, как видите, сделал. Насколько мне было известно, — откровенно заговорил Уоргрейв, — я не сделал ни одной из глупых ошибок. Вы очень верно говорили нам об этом в тот вечер, Шерингэм. Убить действительно очень легко, любому человеку с нормальной сообразительностью.

Он откинулся на спинку кресла и снова улыбнулся, на сей раз почти с триумфом. Роджер с восхищением смотрел на него.

— А-а, вы помните тот вечер?

— Конечно помню. На меня тогда ваши слова произвели сильное впечатление.

— Ну что, почувствовали наконец как легко говорить откровенно?

— Пожалуй, да, — помедлив, ответил Уоргрейв. — У меня… у меня, как вы понимаете, было несколько неприятных ситуаций.

— Понимаю. А что касается воображения, у вас его оказалось намного больше, чем я предполагал, Уоргрейв.

— О, как это нужно понимать?

— Мне кажется, для того чтобы совершить удачное убийство, требуется недюжинное воображение. Когда я говорил о том, как это просто, мне такое и в голову не приходило. Получается, это вовсе не просто. Вам пришлось просчитать и предвидеть огромное количество деталей.

— Ну, знаете… — скромно сказал Уоргрейв.

— Не хотите ответить на пару вопросов?

— Пожалуй. Задавайте.

— Ну, прежде всего меня занимает психологический аспект. Каким чертом удалось вам уговорить мисс Уотерхаус пойти с вами в тот дом? Я, между прочим, предполагаю, что дом был выбран в связи с тем, что у нее был ключ от него. Там она предъявила вам свои требования. Это она узнала что все три дома будут пусты на второй неделе августа?

— Да, все правильно, — кивнул Уоргрейв.

— Ну и как же вы уговорили ее туда вас отвести?

— Пожалуй, лучше я вам этого говорить не буду.

— Почему бы нет? Честное слово, никому не скажу. Я же спрашиваю чисто из собственного любопытства. И вам от этого, кстати, никакого вреда.

— Это была ее идея, — раздумывая, ответил Уоргрейв.

— То, что вам надо поехать туда вместе?

— Да.

— Вам было известно, что она воровка?

— Нет, мне это известно не было.

— Тогда как она объяснила вам, откуда у нее ключ?

— А она сказала, что это дом ее тети.

— Как она объяснила, что приглашает вас туда?

— Ой, не знаю. Хороший пустой дом, сами понимаете. Очень удобно, вот и все.

— Но зачем ей понадобился хороший пустой дом, если у нее была квартира, куда вы могли к ней приехать?

— На то были причины, — поколебавшись, ответил Уоргрейв.

— Вы хотите сказать, что она прямо сразу предложила: у меня есть один пустой домик, давай туда съездим?

— Да, почти так все и произошло.

— И вы не намеревались ее убивать, так? И совершенно случайно решили это сделать, когда увидели, какая замечательная возможность вам представилась? — загорелся Роджер.

— Вы почти догадались, Шерингэм, — кивнул Уоргрейв.

Роджер стукнул кулаком по столу.

— И у вас очень кстати оказался револьвер в одной руке и чемодан со смесью песка и цемента в другой! Так надо понимать?! Да, Уоргрейв, а я был прав: воображения у вас все-таки недостает.

— О чем вы? — встревоженно спросил Уоргрейв.

— Ну, выдумок я наслушался по самое горло. Я предоставил вам все возможности доказать, что это вы застрелили Мэри Уотерхаус, но вы сделать этого не смогли. Естественно, не смогли. А почему? Потому что мы с вами оба прекрасно знаем, что это совсем не вы ее убили.

— Тогда кто же это был? — раздраженно спросил Уоргрейв.

— Гаррисон, — ответил Роджер.

Глава 18

Казалось, Уоргрейв наконец признал свое поражение.

— Понятно, — медленно проговорил он, — ну и что же вы теперь намерены делать?

— Это скорее зависит от вас. Если вам хочется повсюду рассказывать, что убийца вы, чтобы прикрыть этого старого подлеца, то, видимо, остановить вас я не смогу. Но спорить с вами нисколько не собираюсь.

— Что вас заставило остановить свои подозрения на Гаррисоне?

Роджер немного отодвинул кресло от стола и положил ногу на ногу.

— Психологически, — начал он несколько дидактическим тоном, — в Роланд-хаусе были только двое мужчин, кто мог бы совершить это убийство. Это я подсознательно понял с самого начала, но меня сбили с толку явные свидетельства против вас. Преступление было исключительно трусливым, и совершил его исключительно хитрый человек. Второму условию вы могли удовлетворять, но под первое не подходили. Это правда, то, что я вам говорил вчера: я сказал Морсби, что убийство — это проявление слабости и меня удивляет, что вы могли до этого опуститься. В конце концов я решил, что это не вы.

— Несмотря на улики?

— Несмотря на улики, которые, по большому счету, подтверждали только возможность и мотив. Я также решил, что из учебного состава Роланд-хауса у Паркера кишка тонка, у Раиса ума не хватит, а Патерсона я и вовсе не брал в расчет. Только у слабохарактерных Даффа и Гаррисона поднялась бы рука выстрелить в ничего не подозревающую девушку сзади, и почему-то мне не верилось, что это сделал Дафф. По складу характера больше других напрашивался Гаррисон — такое это было малодушное, слабовольное, подлое убийство. Пока вы согласны со мной?

— Мне кажется, от утверждения, что у человека был тип мышления, подходящий для совершения именно такого типа убийства, до утверждения, что он действительно его совершил, лежит немалый путь заключений. Такого рода заключения не очень-то нравятся полиции.

— Полиция! — с насмешкой воскликнул Роджер. — Полицию интересуют только такие заключения, которые ведут к осуждению преступника. Меня осуждение абсолютно не волнует. Все, что меня интересует, это добраться до сути проблемы и доказать ее ради моего собственного удовольствия. Что ждет убийцу после, уже не моя забота и не мое дело.

— Понятно, — сказал Уоргрейв, — ну и дальше?

— Насчет Гаррисона, ага. Уоргрейв, я не полный идиот, чтобы не уяснить себе характер человека. В конце концов, это основная часть моей настоящей работы. И меня весьма заинтриговало то, что в начатом мной романе о вас всех в Роланд-хаусе я выдумал такого героя на основе характера Гаррисона, который, воспользовавшись ситуацией, поцеловал девушку, не смевшую ему ни в чем отказать. Не думаю, что это случалось на самом деле. Весь фокус в том, что я уже тогда увидел в Гаррисоне такие черты характера.

— Надо же, — слегка удивился Уоргрейв.

— Да-да, это важный момент. И вот как он проясняет дальнейшее. Обдумав дело, я пришел к выводу, что убийца должен был знать о прошлом Мэри Уотерхаус. Вы сказали, что о нем не знали, и это подтвердило мою догадку о вашей невиновности. Гаррисон сам указал мне на то, что убийство совершил он. И это подтвердило мое подозрение относительно него.

— А Гаррисон знал о ее прошлом?

— Да. У него было анонимное письмо с сообщением о ее проступках. Такое часто случается, видимо, когда кто-то знает о "послужном" списке. Письмо подтвердило мою догадку, что кто-то в Роланд-хаусе наверняка знал о прошлом Мэри Уотерхаус. Помимо этого, в нем есть еще одна важная вещь. Оно говорит нам почти ясно, как началась интрижка между Гаррисоном и мисс Уотерхаус, правда?

— Мне это ни о чем не говорит, — покачал головой Уоргрейв.

— Значит, я не ошибся насчет того, что у вас нет воображения, — со значением отметил Роджер. — Вы бы ни когда не провернули такое убийство, Уоргрейв; только полиция может это себе представить. Но вернемся к Гаррисону: может, вас наведет на мысль вот что. Вчера я заглянул тайком в ящик его письменного стола для личных бумаг и увидел пренеприятную фотографию. Она лежала на стопке, по всей видимости, таких же. Ну как?

— Возможно, вы правы, что у меня нет воображения, а может, и нет, медленно проговорил Уоргрейв, — но все-таки это не наводит меня ни на какую мысль.

— Тогда я объясню. Гаррисон совершенно очевидно страдает от утерянных желаний. Думаю, это понять нетрудно. Его жена, естественно, его не любит; больше того, я уверен, что ей откровенно противны его притязания. Очень вероятно, думаю, что Гаррисон знает о ее флирте с Райсом, хотя так же вероятно, что он закрывает глаза на то, как далеко этот флирт может зайти. Муж, вполглаза смотрящий на неверность жены — из-за страха.

— Страха?

— Да. Он понимает, что и Раис, и его жена — более сильные натуры, чем он сам, и обоих боится, так же как и собственной дочери. А будучи слабым человеком, он, вне сомнения, одержим идеей мщения. Сразу скажу, на девять десятых это вина миссис Гаррисон.

— Ну вот, видите ситуацию? — продолжал Роджер. — Вот Гаррисон, весь в своих подавленных желаниях; вот анонимное письмо, из-за которого Мэри оказывается в полной его власти. И что он делает? Вызывает ее, ставит ее перед фактом и предупреждает об увольнении. Она рыдает, говорит, что честно старалась встать на путь истинный (во что я искренне верю) и умоляет дать ей еще один шанс. Хорошо, отвечает Гаррисон, шанс вы получите и здесь останетесь, если… И она, не имея особенного выбора, соглашается. И это оборачивается злом для обоих. Девица понимает, что добродетельность вовсе не благо, и ей становится все постыло и горько. Вполне естественно, что она начинает мыслить по-прежнему, то есть как профессиональная преступница, а значит, начинает ненавидеть людей. И в первую очередь ненавидеть Гаррисона. Иными словами, Гаррисон понимает, что попал в адовы лапы. Или, точнее, что они его поймали. Она начинает его шантажировать, ему нужно расплачиваться. Пожалуй, мне известен лишь этот случай, когда жертва полностью заслуживала шантажа. Появляется ребенок, и вот она, имея Две связи — с Гаррисоном и с вами, — ненавидя вас обоих до глубины души и уверяя каждого из вас, что вы отец ее ребенка…

— Вот здесь вы чуть-чуть ошиблись, — сказал Уоргрейв безразлично и отпил портвейна.

— Да?

— Ничего подобного между мисс Уотерхаус и мной не было.

— Что?! Но ее видели, как она шла к вам в комнату. Поэтому-то полиция и привязалась к вам.

— Знаю. Это было весьма забавно, — без тени забавы сказал Уоргрейв. Мэри пыталась, но у нее ничего не вышло. Я выставил ее в два счета, это уж вы мне поверьте.

— А-а. Но о вас двоих там столько слухов.

— Да. Девушка мне в общем-то нравилась. Должен признать, никоим образом не подозревал, что она из "таких". Я и вправду ездил с ней пару раз в Лондон, но ничего подобного у нас не было, даже просто флирта. Боюсь, что вы поддались обычной женской склонности преувеличивать такие вещи.

Роджер посмотрел на гостя пристально. Разумеется, Уоргрейв не скажет, что оказывал Мэри Уотерхаус эти маленькие знаки внимания ради того, чтобы заставить Эми Гаррисон не отступать от намеченного им плана. Роджер был убежден, что эта его догадка абсолютно верна; но в любом случае к теперешней теме это не имело никакого отношения.

— Рад это слышать, — сказал Роджер, ни секунды не сомневаясь в правдивости слов Уоргрейва. — Я-то как раз думал, что несколько некрасиво было развлекаться с этой девицей, когда ваши серьезные устремления лежали в другой плоскости. — Уоргрейв поднял на него жесткий взгляд, но Роджер продолжал без запинки. — Надо мне было получше присмотреться к вам. Но опять же: зачем вы даете людям повод думать о вас с Мэри? Вчера вы мне прямо сказали, что она вас шантажировала.

— Решил, что так лучше, — хрипло сказал Уоргрейв. — Ведь вы очень близко подошли к той правде, какая мне была выгодна.

— Ладно, поговорим об этом потом. Итак, что мы имеем? Мэри Уотерхаус шантажировала Гаррисона вовсю. Поняв, с кем имеет дело, она, видимо, требовала не просто много денег, а безумно много. Она была к нему безжалостна, знала, что он в тупике. Не знаю, чем она ему угрожала, но наверняка на полную катушку. Я бы не удивился, если ее требования включали развод с Филлис по инициативе Раиса и женитьбу на ней самой. Она ведь понимала, что директор школы просто не может допустить скандала.

Но как большинство женщин, — продолжал Шерингэм, — она перегнула палку. Она была уверена в своих силах и не предполагала, что Гаррисон может дойти до убийства по отношению к ней. А Гаррисону, как бы рассеян он ни был, убийство явно показалось единственным выходом. Если что-то долго обдумываешь, то начинает казаться, что это достижимо, даже убийство. Так Гаррисон решился на убийство Мэри Уотерхаус и только ждал возможности осуществить свой план. И то, и другое, думается мне, она предоставила ему сама. Как стало известно о ее ключе от дома номер четыре по Бернтоук-роуд, сказать, конечно, нельзя; но это и не так важно, раз случай подвернулся. Гаррисон ловит свой шанс. Он тщательно вдалбливает в голову девушке, что там очень удобно встречаться, и она отправляется (видимо, продумав детали сама) выяснять, когда этот дом будет пуст, поскольку в августе почти все куда-нибудь выезжают. Могу догадаться, как действовал Гаррисон. Он устроил ей эту меблированную квартиру в Кеннингтоне, откуда она потом бесследно исчезла, но там навещать ее отказался: он не хотел, чтобы его потом узнали (как узнали вас), если случится непредвиденное и ее начнут искать. Следовательно, им нужно другое место для встреч. Он отвергает все ее предложения относительно гостиниц и такого прочего, пока она не наталкивается на блестящую идею (которую он ей все время подсовывал) об использовании дома номер четыре по Бернтоук-роуд. Это все предположение, конечно, но что-то наподобие этого должно было произойти.

Итак, — продолжал Роджер, — они решают поехать туда в намеченный вечер, после сумерек. Видимо, они должны там встретиться, и Гаррисон берет с собой чемодан или нечто такое же приличное, но наполненное смесью песка и цемента, который прячет в садике у входа; а может, он оставил его там прежде. Естественно, едет он туда не на такси, потому что по такси его могут найти. Там проходит автобусный маршрут, за углом, знаете ли. Тяжелый чемодан ему нужно пронести всего каких-нибудь пятьдесят-шестьдесят ярдов. И с собой он берет ваш пистолет, о существовании которого знает.

— Да, я его держал, не делая из этого никакого секрета, — кивнул Уоргрейв. — И на каникулах всегда его там оставлял. Но я держал его незаряженным.

— Но патроны к нему у вас были?

— Да.

— Вот именно. Так, потом он ее застрелил, снял с нее всю одежду кроме перчаток — на крайний случай, если полиция заинтересуется ее кольцами, закопал ее и аккуратно заложил кирпичами. Наверняка, научился кое-чему по этой части, наблюдая за вашей работой.

— Он и сам принимал в ней участие раза два, — расщедрился на детали Уоргрейв. — Как он говорил, чтобы подбодрить ребятишек.

— Вот и научился. Потом он прячет ее одежду в свой чемодан и уезжает, не догадываясь, что сделал роковую ошибку, не прижав как следует землю поверх трупа. Это, — заявил Роджер поучительно, — было единственной ошибкой в практически безупречно продуманном убийстве. Не будь ее, дела бы никогда не раскрыли. Кстати, все вместе непременно потребовало у Гаррисона порядочно времени. Думаю, начни кто-нибудь наводить справки, возможно, нашли бы одну ночь на второй неделе августа, когда Гаррисон не смог бы придумать, где находился.

— Нет, — покачал головой Уоргрейв. — Вы ошибаетесь. У него есть алиби. Все, что ему нужно было, это оставить там Мэри, вернуться в клуб, где он останавливался на той неделе, и снова незаметно выйти оттуда для довершения своего дела. Ключ от входа в клуб у него всегда был, и ночной портье, таким образом, его не видел.

— Ого, да вы проводите кое-какое расследование сами, как я вижу? Роджер воззрился на учителя.

— Да. В Роланд-хаусе я нашел тот чемодан. На этот счет вы совершенно правы. В нем до последнего времени оставались следы цемента. Я сжег его в школьной печи.

— За каким дьяволом вы это сделали? Когда же вы поняли, что это Гаррисон?

— Как только узнал, что убитая — Мэри Уотерхаус, — спокойно ответил Уоргрейв. — Я кое-что подозревал еще до того, как она уехала прошлым летом. Ничего определенного, но в последний день четверти я слышал, как она разговаривала с ним в его кабинете таким тоном, что я чуть не подпрыгнул. Конечно я не знал, что потом он убил ее; думал, как-то откупился. Потом, когда я понял, что же случилось на самом деле, то пошел к нему, пока ваш инспектор опрашивал Паркера. Я сказал Гаррисону, что ничего не знаю и знать не хочу, но пусть он лучше держит язык за зубами. По поведению старшего инспектора я уже понял, что он заподозрил меня. Понял и то, что доказать мою вину они не смогут, так как я невиновен. Так что Гаррисону оставалось просто помалкивать, и все бы обошлось.

— Морсби всегда говорил, что вы хладнокровный мерзкий тип, — вслух подумал Роджер. — Это точно. Но вы сильно рисковали. Ведь они почти доказали вашу вину, знаете? Даже сейчас, если Морсби получит хоть какую-нибудь улику, связывающую вас с Бернтоук-роуд, вас тотчас арестуют. И, скажу я вам, вас точно осудят.

— Но поскольку я никогда в жизни не бывал там, — невозмутимо ответил Уоргрейв, — то полиции абсолютно не удастся найти подобные улики. Нет-нет, я в полной безопасности. И то же касается Гаррисона, пока он сам себя не выдаст. Против него, кстати, еще меньше найдется улик, чем против меня.

— Да, та непростительная небрежность насчет того, что вы не разряжали и не чистили свой револьвер, а только стерли его отпечатки, говорит абсолютно против вас. Зачем вам вообще понадобилось прятать его?

— А вы бы не прятали? Признаюсь, мне было противно даже то, что Гаррисон воспользовался моим револьвером, чтобы убить эту девушку. И не думал, что за школой так быстро установят наблюдение. Я хотел выбросить его в канал.

— Полиция нашла бы его там.

— Теперь понимаю. Тогда я не догадывался, какие они дотошные.

Роджер налил еще портвейна и передал графин гостю.

— Не понимаю, зачем вы так рискуете и подставляетесь, чтобы прикрыть этого старого мерзавца, Уоргрейв. Понимаю, вы хотите жениться на его дочери, но даже при таких обстоятельствах… То есть вот вы говорите, что арест ему не грозит. Ну почему не пустить хотя бы слухи?

— Я не уверен, что он чем-нибудь да не выдаст себя, — серьезно сказал Уоргрейв. — Слухи быстро улягутся, но школе придет конец, если ее директора арестуют по обвинению в убийстве. Это вы понимаете. К тому же, — прибавил он небрежно, — я полагаю, что Мэри этого заслуживала.

Роджер обомлел. Какой же циник этот Уоргрейв.

— То есть вы не только позволили полиции думать, что им заблагорассудится, но и намеренно поощряли их… ради доброго имени школы?

— Да. Я все это учел и решил, что так будет лучше. Знал, что серьезная опасность мне не грозит.

— И хотите так и продолжать?

— Безусловно. Насколько я понял, все, о чем мы сегодня говорили, строго конфиденциально.

— О, конечно. Но если я пойду в полицию и заявлю о своих умозаключениях, сделанных до сегодняшнего вечера, это не будет нарушением конфиденциальности.

— Относительно Гаррисона?

— Относительно Гаррисона.

— Я бы предпочел, чтобы вы этого не делали, Шерингэм, — помрачнел Уоргрейв. — Очень даже.

— А как же правосудие?

Уоргрейв пожал плечами.

— А как же ваша невеста?

— Она не имеет к этому отношения, — быстро ответил учитель. — Если бы я счел это нужным, я бы ей кое-что рассказал. Пока она во всем доверяет мне.

— Понятно. Но скандал вы сможете допустить?

— Он уляжется.

— Очень бы я хотел оправдать вас… — сказал Роджер, почти с тоской.

— Очень мило с вашей стороны. А я бы предпочел, чтобы вы бросили это дело.

— Придумал! — воскликнул Роджер, отпив портвейна. — Я докажу, что Мэри Уотерхаус была убита одним из своих старых приятелей — личность не установлена. И таким образом я оправдаю вас. Это меня здорово позабавит и, прибавил он задумчиво, — мы поквитаемся с Морсби.

Так и случилось.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА: "Убийство в винном погребе"

Сюжет очередного романа цикла гораздо в большей степени нежели другие романы опирается на различного рода совпадения, и автору здорово пришлось напрячь свою фантазию, чтобы в свете этого фабула не выглядела чересчур примитивной. Кроме того начинаешь понимать, как сложно приходится авторам писать так, чтобы убедительно бросить достаточно густую тень на невинного человека, а виноватого — скрыть за пеленой кажущейся непричастности.

Роман кажется незаконченным, а финальная сцена маловероятной, возможно навеянной слишком большим количеством выпитого за обедом портвейна, а разгадка — чересчур опирающейся на умозрительные заключения, выведенные на основании обнаруженных в ходе расследования не очень приличных фотографий. Возникает впечатление, что в книге есть еще и другой человек, куда более вероятный в качестве преступника, но не ставший им именно по этой причине.

Причина же, по которой настоящий преступник оказывается "оправданным", вряд ли социально приемлема. Попытка "сохранить школу" в действительности означает уступку жизненным планам Уоргрейва. Да и уверениям Шерингэма, что он сумеет убедить инспектора Морсби в своей высосанной из пальца теории, верится с трудом. Полиция наверняка уже проверила такую возможность, и кулуарные решения Шерингэма выглядят просто нечестными по отношению к своему товарищу.

Но все эти неувязки отмечаются в основном тогда, когда мы читаем развязку. До этого автор позаботился сделать прочтение максимально захватывающим. Преступление поначалу кажется неразрешимым. Несколько раз резко сменяется антураж, в текст гармонично внесен "недописанный роман" Роджера Шерингэма. Таким образом повествование оказывается многослойным: официальная, полицейская часть, написанная сухим, лапидарным и лишенным излишеств стилем, перемежается с пассажами Шерингэма, изложенными в обычной для него легкомысленной манере.

Забавно отметить, что жертвами в шерингэмовских романах оказываются непременно женщины. Возможно, это связано с эротической подоплекой, ярко проявляющейся и в "Шелковых чулках", и в данном романе. Возможно, это предпочтение — дань сенсационности. Как утверждает автор, "убитая молодая женщина — это потрясающая тайна. Молодые женщины видятся… исключительно в романтическом ореоле, а быть убитой на загородной вилле и погребенной в подвале, ясное дело, считается верхом романтики". Для сюжета данной книги как ни для какой другой это справедливо, и удивляет только то, как это Шерингэм, имеющий обыкновение эмоционально привязываться к молодым девушкам, возникающим на его горизонте, сам не оказался вовлеченным в романтические хитросплетения в Роланд-хаусе.

Вышел в Англии в 1932 году.

Перевод выполнен М. Николаевой специально для настоящего издания и публикуется впервые.

Примечания

1

Ата — в греческой мифологии богиня беспорядка и бедствий.

(обратно)

2

Персонаж сказок Дж. Харриса, выражающий консервативные настроения.

(обратно)

3

В Англии такое кольцо свидетельствует о помолвке.

(обратно)

4

Боулер — подающий мяч.

(обратно)

5

Район лондонской богемы.

(обратно)

6

Безбрачие католических священников; в англиканской церкви, к которой принадлежит его преподобие Майкл Стэнфорд, целибат отсутствует.

(обратно)

7

"Овал" — площадка для игры в крикет в Лондоне.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть первая

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

Часть вторая . РУКОПИСЬ РОДЖЕРА ШЕРИНГЭМА . Для ясности вымышленные имена, данные автором лицам, упомянутым в рукописи, заменены настоящими

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

Часть третья

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА: "Убийство в винном погребе" . . . . . . . .

Реклама на сайте