«Конец главы»

Николас Блейк «Конец главы»

От издателя

Серия «Библиотека классического детектива „Седьмой круг“» — собрание лучших интеллектуальных, психологических детективов, написанных в Англии, США, Франции, Германии и других странах, — была составлена и опубликована за рубежом одним из самых известных писателей XX века — основателем чрезвычайно популярного ныне «магического реализма», автором психологических, фантастических, приключенческих и детективных новелл Хорхе Луисом Борхесом (1899–1986). Философ и интеллектуал, Борхес необыкновенно высоко ценил и всячески пропагандировал этот увлекательный жанр. В своем эссе «Детектив» он писал: «Современная литература тяготеет к хаосу… В наше хаотичное время существует жанр, стойко хранящий классические литературные ценности, — это детектив». Вместе со своим другом, известнейшим аргентинским писателем Адольфо Биой Касаресом, Борхес выбрал из безбрежного моря детективной литературы наиболее, на его взгляд, удачные вещи и составил из них многотомную библиотеку, которая в течение без малого трех десятилетий выходила в Буэнос-Айресе. Среди ее авторов и знаменитые у нас писатели, и популярные писатели-криминалисты, которых знает весь мир, но еще не знают в России.

Борхес нашел разгадку истинной качественности и подлинной увлекательности детектива: роман должен быть интеллектуальным и фантастичным, то есть должен испытывать читателя на сообразительность и будоражить его воображение, а также делать читателя активным участником волнующих событий. Сам писатель так определял свой критерий: в настоящем детективе «…преступления раскрываются благодаря способности размышлять, а не из-за доносов предателей и промахов преступников».

Детективы из серии Борхеса — это тонкая игра ума и фантазии, оригинальная интрига и непредсказуемая развязка, вечные человеческие страсти: любовь и ненависть, предательство и жажда возмездия, но никакой пошлости, звериной жестокости и прочих эффектов бульварной литературы. Торжество разума и человечности — таково назначение детективного жанра, по Борхесу.

КОНЕЦ ГЛАВЫ (роман)

I. В набор!

Свернув на Адельфи, Найджел Стрейнджуэйз сразу же очутился в тихой заводи благовоспитанной Эйнджел-стрит, и шум движения на Стрэнде глухо рокотал у него за спиной, как вода в шлюзе. «Приятно жить на такой улице, — подумал он, — если снять квартиру на верхнем этаже одного из этих высоких, элегантно похожих друг на друга домов, ты и вознесен над всей этой городской неразберихой, и в то же время не отрезан от нее. Когда стареешь и юношеские иллюзии тебя покидают, почти единственный способ почувствовать, что рождаешься заново и все начинаешь сначала, — это переехать на другую квартиру». Но хотя он и был по натуре своей непоседой, дважды за год менять жилье — это уже слишком: надо остерегаться привычки к такого рода взбадривающим наркотикам.

Подобные размышления занимали Найджела до самого конца Эйнджел-стрит, пока он не уперся в высокие чугунные ворота, отделявшие улицу от Эмбанкмент-Гарденс. В это холодное утро в конце ноября сад набережной выглядел чахлым и унылым. На Темзе тоскливо мычал буксир. Взглянув на часы, Найджел решил, что лучше прийти на пять минут раньше, чем стоять на ветру, любуясь тем беспомощным подобием природы, которым был этот сад.

Издательство «Уэнхем и Джералдайн» занимало последний дом по правой стороне. Фасад выходил на улицу, а южная стена на набережную. По бокам у главного входа были две витрины, а чуть подальше, ярдах в пяти или шести, еще одна небольшая дверь. Фасад из темно-красного кирпича, ослепительно белая масляная краска, изысканный вырез двери и веерообразного окна над нею — во всем этом было солидное изящество, вполне соответствующее фирменной марке «Уэнхем и Джералдайн». «Сколько раздутых викторианских знаменитостей, — подумал Найджел, — поднималось по этим пологим ступенькам, чтобы выпить стаканчик мадеры с теперь уже легендарным Джеймсом Уэнхемом. Скольким неустроенным их преемникам хотелось нынче выругаться при виде этого пышного фасада: „Ах, вот куда идут денежки!“» Книга, как любил провозглашать легендарный Джеймс Уэнхем, — драгоценный источник жизненной силы, истинно высокого духа. Изрядное количество этой более или менее драгоценной жизненной силы было выпущено на рынок в течение века, чтобы умножить богатство фирмы «Уэнхем и Джералдайн».

К тому же эта почтенная фирма умела шагать в ногу со временем, а если и отставала, то лет на двадцать, не более. В одной из витрин, как заметил Найджел, была выставлена широко разрекламированная новая книга военного летчика-истребителя вместе с макетом аэродрома и коллекцией игрушечных самолетов, развешанных сверху на веревочках. «Эта выставка в таком глухом районе, пожалуй, зряшная затея», — подумал он. Но потом сообразил, что кратчайший путь для пешеходов от Стрэнда к станции метро «Чаринг-Кросс» — как раз по Эйнджел-стрит и в определенные часы тут должно быть достаточно людно.

Следом за ним по ступенькам поднималась хорошо сохранившаяся дама с лошадиной физиономией, в сочетании с которой ее жемчужное колье напоминало хомут. Отворив дверь приемной, он пропустил даму вперед. Она проплыла мимо, не поблагодарив его за любезность, а только обдав запахом духов, и скрылась за дверью в дальнем конце комнаты.

— Моя фамилия Стрейнджуэйз, — сообщил он секретарше. — У меня назначена встреча с мистером Джералдайном.

Позвонив по внутреннему телефону, девушка сказала:

— Присядьте, пожалуйста. Секретарь мистера Джералдайна сейчас за вами придет.

Как Найджел потом выяснил, его принимали по второму разряду. Приема по первому разряду удостаивались авторы в ранге коронованных особ — к ним спускался собственной персоной один из компаньонов. За менее важными посетителями посылали секретаршу, а всякий сброд должен был отыскивать дорогу сам. Найджел коротал время, разглядывая фотографии авторов с дарственными надписями, украшавшие одну из стен приемной. Более древние выделялись бородами и ошеломляющей самоуверенностью, но по мере того, как взгляд перебегал поближе к современности, лица все больше теряли и растительность и самодовольство, а самые недавние портреты выражали либо пожирающий душу Angst,[1] либо ту лупоглазую, неубедительную браваду, которую так часто видишь в фототеке Скотленд-Ярда. И только двое представляли собой заметное исключение: усатый тип в военной форме — на фотографии была подпись «Ричард Торсби» — и дама, опередившая Найджела в дверях. Размашистая подпись на ее портрете сообщила ему, что это не кто иная, как Миллисент Майлз — знаменитая, неподражаемая Миллисент Майлз, королева бестселлеров, по слухам менявшая своих издателей почти так же часто, как когда-то любовников. Странно, что «Уэнхем и Джералдайн» согласились ее печатать. Однако вот она: в вечернем платье, с диадемой в тщательно завитых волосах, высокомерно взирает на него со стены.

— Это ведь была мисс Майлз, та дама, что вошла передо мной? — спросил Найджел.

— Да. Она здесь работает, — ответила секретарша.

— Как, она служит в издательстве?

— Нет. Пишет для нас свои мемуары. А когда она переезжала на другую квартиру, мистер Джералдайн предоставил ей для работы одну из комнат.

— Мемуары? Вот, наверное, будет сенсация!

— Да. Мы надеемся на них подзаработать, — скромно потупилась девушка. — Конечно, мисс Майлз не из тех авторов, кого мы обычно печатаем.

— Еще бы! Все равно как если бы «Ученые записки» Оксфорда вдруг напечатали Элинор Глин![2]

Найджел разглядывал девушку. Красивая особа цыганского типа лет двадцати трех, но хочет выглядеть старше; смотрит холодновато сквозь очки в роговой оправе; вряд ли служит здесь давно, но уже пользуется издательским «мы», словно тут родилась. Что-то в ее речи заставило его спросить:

— Вы учились в Самервилле?[3]

— Неужели так заметно?

— По какой специальности?

— История.

— Получили диплом?

— Вообще-то даже с отличием… — Признание сопровождалось угловатым кивком головы и сразу скинуло с нее несколько лет.

— И засели у телефона?

— Фирма любит, чтобы начинали снизу. Если я смогу справиться с посетителями, меня переведут в настоящие секретари и, может, дадут кое-какую редактуру.

— Викторианские порядки, да? А в свободное время, я вижу, пишете книгу?

Девушка, покраснев, быстро сунула листки рукописи под бювар.

— Чересчур много видите! Простите, я терпеть не могу, когда заглядывают в мою работу.

— По-моему, большинство писателей этого не любят — пока ее не закончат. Антропологи наверняка могли бы объяснить этот феномен…

Но тут в приемной появилась еще одна ученая девица — секретарша мистера Джералдайна. Найджел проследовал за ней в коридор, который вел, как он потом обнаружил, от бокового входа в упаковочную. Одна сторона коридора была завалена набитыми мешками. С другой находился лифт — его дверца больно стукнула Найджела по спине, когда он туда вошел.

— Она всегда так, — жизнерадостно сообщила девица, словно речь шла о причудах любимого, но не очень послушного домашнего зверька.

— Даже с Миллисент Майлз?

Девушка захихикала.

— По-моему, она просила мистера Джералдайна установить новый лифт, — сказала секретарша и тут же окинула Найджела недоумевающим взглядом, словно удивляясь, как она могла позволить себе такое рискованное замечание в присутствии незнакомого человека, — вопрос, который часто задавали себе те, кто имел дело с Найджелом, когда он выступал в своем профессиональном качестве.

Поднявшись на второй этаж, Найджел был препровожден в кабинет старшего компаньона. Это была просторная, высокая квадратная комната, освещенная люстрой венецианского стекла, переделанной под электричество. Два окна выходили на улицу; стена напротив окон была заставлена книгами, остальные обшиты белыми деревянными панелями, а пол покрыт роскошным ковром. Найджел застал троих собеседников в классической непринужденной мизансцене современной разговорной пьесы: лысый человек сидел за письменным столом, по одну сторону от него, небрежно прислонясь к оконному косяку, стояла женщина, по другую — угрюмый рыжий молодой человек, уставившийся на носки своих ботинок и позвякивающий монетами в кармане брюк. Секунду-другую никто не менял позы. Потом лысый встал и мягкими шагами приблизился к Найджелу.

— Мистер Стрейнджуэйз? Как мило, что вы пришли. Разрешите представить вас моим компаньонам. Мисс Уэнхем, внучка нашего основателя. Мистер Райл — он недавно вступил в нашу фирму.

У Артура Джералдайна была дородная фигура, невыразительное лицо и манера говорить, которые считаются характерными для епископов и дворецких; но рукопожатие его оказалось на удивление крепким.

— Выпейте с нами стаканчик мадеры. У нас тут издавна водится…

— Гадость. Просто жидкая патока, — вмешалась мисс Уэнхем.

— Лиз, дорогая, вы несправедливы.

Они сели за стол красного дерева, стоявший посреди комнаты. Артур Джералдайн налил мужчинам мадеры, Лиз Уэнхем плеснула себе лимонаду из бутылки на серебряном подносе и с хрустом вонзилась зубами в яблоко. Эту коренастую женщину лет пятидесяти, седую, с белыми как кипень зубами, кирпично-розовыми щечками и ясными, добрыми глазами, Найджел мог бы легко представить себе в деревенской обстановке — ну хотя бы при кустарном ткацком промысле, где-нибудь в Уэстморленде. Однако, несмотря на свой загородный вид, она оказалась дамой деловой и сразу прервала поток любезностей Артура Джералдайна.

— Что ж, пора, пожалуй, поговорить о деле. Джоан, записывайте в ближайшие полчаса, кто будет звонить мистеру Джералдайну.

Секретарша вылетела из комнаты, как листок, унесенный ветром. Бэзил Райл перестал позвякивать монетками в кармане. В глазах старшего компаньона сверкнула усмешка; холодная или ироническая, Найджелу трудно было определить.

— Правильно, Лиз, — сказал он. — Мисс Уэнхем нам зевать не дает. Ладно, я изложу, в чем суть нашего маленького затруднения. Вы, конечно, понимаете, что все это должно остаться между нами?

Найджел кивнул.

— Вам, вероятно, известно, что наша фирма специализируется на издании мемуаров, биографий и тому подобного. Можно без преувеличения сказать, что марка «Уэнхем и Джералдайн» на книге такого жанра — гарантия высочайшего качества.

Тирада мистера Джералдайна была прервана громким хрустом: Лиз Уэнхем откусила еще кусок яблока.

— Года два назад мы заключили договор с генералом Ричардом Торсби на его автобиографию. Получив в начале этого года рукопись, мы обнаружили, что некоторые утверждения в ней являются… ну, скажем, в высшей степени спорными.

— Чистая клевета, — уточнила мисс Уэнхем, не переставая жевать яблоко.

— Особенно там, где автор критикует операции, проведенные во время последней войны генерал-губернатором сэром Чарльзом Блэр-Чаттерли. Чаттерли, как видно, — предмет его ненависти.

— Это тот, что недавно был генерал-губернатором…

— Он самый. Торсби позволил себе весьма недвусмысленные высказывания о том, как в сорок седьмом году Блэр-Чаттерли усмирял беспорядки в колонии. Я пока не буду утомлять вас подробностями. Скажу только, что мы обратились к автору, указали на соответствующие места его книги и попросили их убрать или по крайней мере смягчить, чтобы избежать обвинения в клевете. Он был не слишком сговорчив…

— Чудовищный зануда! — вставила Лиз Уэнхем.

— …но в конце концов мы добились, или, вернее, полагали, что добились, какого-то соглашения.

— Насколько я понимаю, вы передали рукопись своим юристам? — спросил Найджел.

— Естественно.

— Они просто на стенку полезли, — заметила мисс Уэнхем.

— Однако, когда в июле мы получили верстку, мы, увы, обнаружили, что автор не вычеркнул из рукописи два наиболее оскорбительных места, хотя ранее он и соглашался их убрать.

— Но разве рукопись не вычитывалась перед отправкой в типографию?

— Тут мы допустили оплошность. Райл, который вел эту книгу, уехал в отпуск, а в его отсутствие наш редактор Протеру просто разметил рукопись — ведь формат книги стандартный — и передал заведующему производством для отсылки.

— Мы сильно запаздывали с этой книгой, и началась гонка, — объяснила Лиз Уэнхем. — Спешно стали вычитывать верстку, чтобы книга успела выйти к Рождеству.

— Понятно. Был июль. Вы получили верстку и обнаружили, что два оскорбительных абзаца не убраны. Что же было потом?

— Тогда мы пригласили сюда генерала Торсби, — ответил мистер Джералдайн, — и сказали ему, что не можем печатать книгу, если эти места не будут изменены или вычеркнуты. На совещании присутствовал наш юрист. Разговор был довольно неприятный.

— Генерал вел себя просто как недоросль, — пояснила мисс Уэнхем.

— Он не понимает разницы между пером и шпагой, — впервые заговорил Бэзил Райл. Голос у него был гнусавый, но не противный; он спокойно переводил взгляд с одного лица на другое.

— Короче говоря, генерал вышел из себя и в сердцах вычеркнул оба куска тут же, при нас, — сказал Джералдайн.

— Его уста при этом произнесли слово «кастрировал», — буркнул Бэзил Райл.

— К счастью, большой переверстки не потребовалось. Один кусок состоял всего из нескольких строчек, а более длинный приходился на конец главы.

— Переверстки вообще не потребовалось, — резко заметила Лиз Уэнхем. — Кто-то восстановил обе купюры.

— Мисс Уэнхем хочет сказать, — пояснил Артур Джералдайн, — что в период между нашим совещанием с генералом Торсби и отсылкой корректуры в типографию кто-то наставил под купюрами точки и надписал: «Надо!» — печатными буквами, чтобы почерк нельзя было узнать. «Надо!» — указание наборщику, что вычеркнутое место должно быть восстановлено.

— Стрейнджуэйз это знает. — Голос Лиз Уэнхем зазвенел от нетерпения.

— Конечно, конечно. Забыл, что вы сами автор одной или двух книг. И прелестных притом, разрешите заметить.

По медовому голосу Джералдайна Найджел почувствовал, что старший компаньон пытается предотвратить неминуемую бурю. Он поклонился и поймал иронический взгляд мисс Уэнхем.

— На чем я остановился? Ах, да. Наши агенты распространили пробные оттиски, в которых, разумеется, оскорбительные места были жирно вычеркнуты чернилами, — и сообщили, что получили весьма положительные отзывы. Мы повысили первый тираж до пятидесяти тысяч. Книга вышла два дня назад. Вчера поступило официальное письмо от поверенных сэра Чарльза Блэр-Чаттерли. Пока что они добились запрета на распространение книги, и мы понимаем, что их клиент будет настаивать на судебном разбирательстве. Мы сразу же приняли меры к изъятию книги из продажи, но урон уже нанесен.

— Минуточку, — остановил его Найджел. — Надо полагать, у вас были сигнальные экземпляры. И никто здесь не заметил, что оскорбительные куски восстановлены? Казалось бы, даже кто-то из рецензентов мог обратить на них внимание и дать вам знать до выхода книги.

Наступило неловкое молчание.

— Боюсь, что вина тут моя, — сказал Бэзил Райл с несвойственным ему смущением.

— Ерунда, дорогой. Не стоит себя упрекать. — Мистер Джералдайн обратился к Найджелу: — Надо вам сказать, что каждая книга, которую мы издаем, с самого начала и до конца находится под общим наблюдением одного из компаньонов. Райл, конечно, отвечал за книгу Торсби. Но, поскольку сверка была вычитана, Райл уже мог не читать сигнальный экземпляр. Да у него и нет на это времени! Он ведает у нас рекламой, а для продвижения хотя бы этой книги ему пришлось проделать большую работу.

Найджел почувствовал, что в комнате воцарилась напряженная атмосфера, — причиной тому была, по-видимому, Лиз Уэнхем, нервно выбивавшая ногтями дробь по столу.

— А о чем думали рецензенты?

— Ввиду задержки, вызванной… гм… позицией автора, мы сильно запаздывали. Сигнальные экземпляры были разосланы всего за неделю до выхода книги — откладывать его было нежелательно по ряду причин. Возможно, у рецензентов не хватило времени…

— Или охоты, — вставил Бэзил Райл. — Блэр-Чаттерли отнюдь не пользуется у военных популярностью, а «Время воевать» пришлось дать на рецензию военным специалистам.

— В первый раз слышу, чтобы рецензенты читали книги, — с явным раздражением заметила мисс Уэнхем. — Но как бы там ни было, с этой мы хлебнем…

— Полагаю, что вы застрахованы на случай иска о клевете?

— От потери репутации не страхуют, — высокопарно заявил старший компаньон. — Формально, как вы знаете, издатель, типография и автор в равной мере отвечают по иску о клевете. Даже если предположить, что страховой полис покроет нашу долю компенсации за ущерб — а она в данном случае может быть громадной, — нельзя забывать о репутации фирмы. После такого скандального процесса авторы и литературные агенты поостерегутся посылать нам свои книги; весь наш престиж… — Розовые щечки Артура Джералдайна тряслись, и голос его дрожал. — За что? Я просто не понимаю. Мы всегда так дружно работали. Кому это понадобилось?

Вопрос был чисто риторический, но у Найджела никогда не хватало терпения на риторику, и он попытался ответить на него по-деловому:

— Возможны четыре мотива. Нанести удар по вашей фирме. Повредить автору. Насолить этому Блэр-Чаттерли. И, конечно, просто из злого озорства. Как я понимаю, вы хотите, чтобы я выяснил…

Артур Джералдайн поднял руку, которая оказалась куда более волосатой, чем его голова.

— Совершенно точно. Мы люди не мстительные. Но нам хочется пресечь всякую возможность повторения подобных неприятностей. Если мы найдем виновника, это нам не поможет в суде, но мы хотя бы обезопасим себя на будущее…

— Вы кого-нибудь подозреваете?

Компаньоны молча переглянулись. Найджел мог прочесть их мысли: они сомневались, этично ли высказывать вслух неосновательные подозрения, которых к тому же сами стыдятся. Немного помолчав, мистер Джералдайн произнес:

— Мы, естественно, обсуждали это между собой. И просто теряемся… Верстка «Времени воевать» лежала в кабинете Протеру и была доступна…

— Подробности, если не возражаете, я постараюсь выяснить потом. А есть у фирмы недоброжелатели?

Смущенное молчание прервал Бэзил Райл:

— Я все же думаю, что Бейтса следовало бы допросить.

— Мы ведь уже договорились, Бэзил, — ощетинилась мисс Уэнхем.

— Бейтс — наш заведующий производством, вернее, бывший, — пояснил Джералдайн. — Да, в то время он уже был предупрежден об увольнении. Но он прослужил у нас… дайте сообразить… тридцать два года и всегда защищал интересы фирмы. Я твердо уверен, что он вне подозрений.

— Но вы же его выгнали!

Мистера Джералдайна передернуло от такой грубости.

— Он, вы же сами знаете, постарел и стал, как бы это выразиться?.. Несколько консервативен. Поэтому мы спросили его, готов ли он выйти на пенсию чуть раньше положенного срока. Пенсия, конечно, будет выплачиваться ему полностью…

Это уклончивое изложение дела только усугубило царившую за столом неловкость. Найджел понял — и, как оказалось, правильно понял, — что молодой, напористый Райл не выносил Бейтса или был недоволен его работой и потребовал его отставки, несмотря на сопротивление Лиз Уэнхем, а может, и самого Джералдайна.

— И что же?

— Простите? В каком смысле?

— Ваш мистер Бейтс согласился выйти на пенсию? Он сам ушел или его вытолкали?

Найджел поймал одобрительный взгляд мисс Уэнхем. Она сказала:

— Конечно, он не хотел уходить. Но ничего подобного он бы не сделал. Об этом и речи быть не может!

Бэзил Райл, вздохнув, пожал плечами.

— Мне кажется, что, если мистер Стрейнджуэйз согласен нам помочь, надо, чтобы он имел возможность составить собственное мнение обо всех сотрудниках издательства, включая и нас.

— Ах, да ну вас совсем, Бэзил! — В речи Артура Джералдайна вдруг прозвучала ирландская интонация.

— Бэзил прав. Это наш моральный долг перед теми, кто у нас служит. — Как всегда, стоило Лиз Уэнхем заговорить — и в комнате словно открыли окно, пахнуло свежим воздухом. Все вздохнули свободнее.

— А ваш редактор? — спросил Найджел. — Кстати, не тот ли это Стивен Протеру, который написал «Пламя и пепел»?

— Да. Замечательная поэма, правда? — просияла мисс Уэнхем.

— С двадцать седьмого года мы продали двадцать шесть тысяч экземпляров, — заметил мистер Джералдайн, — и до сих пор на нее еще есть небольшой спрос. Удивительно, право, что он бросил писать.

— Такая поэма может внутренне опустошить кого угодно. А он тоже вне подозрений?

— Стивен работает у нас с тридцатого года. Никакой финансовой заинтересованности в делах фирмы у него нет, хотя мы и прощупывали его несколько лет назад — выясняли, не хочет ли он стать нашим компаньоном.

— Ему, по-видимому, было бы легче всего приложить руку к верстке, — заметил Найджел.

— Возможно. — Тонкая верхняя губа Артура Джералдайна еще больше вытянулась и придала ему сходство с акулой. — Но если он это сделал, значит, я совсем не разбираюсь в людях.

Они стали советоваться, как подойти к этому делу. Решили, что Найджел будет вести расследование под видом редактора-консультанта. Никто не сомневался, что эта легенда будет разоблачена через день-другой, но и короткого времени может оказаться достаточно. Договорились и о сумме вознаграждения.

Мисс Уэнхем спросила:

— А где он будет работать?

— Лучше всего посадить его в комнату рядом со Стивеном, — предложил Джералдайн.

— Мисс Майлз это не понравится, — возразил Бэзил Райл.

— Ах черт, совсем забыл, что она еще тут. Долго еще будет гостить у нас эта дама?

Райл пожал плечами. Найджел понял, что популярная писательница — протеже Райла и остальные два компаньона терпят ее только из-за денег, которые она может принести издательству «Уэнхем и Джералдайн».

— Сколько времени она занимает эту комнату? — деликатно осведомился он.

— С июня, когда мы подписали с ней договор. С перерывами. Она в то время переезжала на другую квартиру.

— И, видно, навеки поселилась у нас, — проворчала Лиз Уэнхем.

Джералдайн заметил:

— Раз яичко золотое, пусть уж она снесет его в нашем доме. Пожалуй, мистеру Стрейнджуэйзу придется разместиться вместе со Стивеном.

Подойдя к столу, он позвонил по внутреннему телефону:

— Стивен, можете уделить нам несколько минут?

Трубка зажужжала, как оса.

— Да… довольно важное. Спасибо. — Он положил трубку. — Стивен в плохом настроении.

Найджел не без интереса ожидал автора горькой, трагической поэмы «Пламя и пепел» — в каком бы настроении тот ни был. Стивен Протеру, некогда «властитель дум», «молодой бард, которого нельзя упускать из виду», и т. д. и т. п., из виду тем не менее исчез и на думы читателей больше не посягал. Вынырнув из безвестности с единственным опубликованным произведением, он снова канул в нее более двадцати пяти лет назад. Почти никто из многочисленных поклонников его книги не мог с уверенностью сказать, жив он еще или умер.

— Мы все очень любим Стивена, — пояснила Лиз Уэнхем. — И очень его боимся.

II. Первый оттиск

В комнату метнулся вертлявый, как угорь, человечек — казалось, он двигается при помощи плавников, а не ног. Сходство с рыбой усугублялось узкой прорезью рта, который беззвучно открывался и закрывался. Спустя несколько секунд оттуда посыпались слова.

— Долго еще эта проклятая баба будет оккупировать помещение? Утром она уже отняла у меня полчаса своими знаками препинания! Знаки препинания! Нет, подумайте! Разве мне платят за то, чтобы я расставлял запятые всяким кретинкам? А как меня раздражают ее духи!

Обличительная речь Протеру выразительно перемежалась громким чиханьем. Найджел разглядывал нос с горбинкой, высокий лоб, красивые глаза, горящие за стеклами роговых очков, и странно не вязавшийся с ними безвольный рот и почти отсутствующий подбородок. Голос у этого человека был удивительно низкий, звучный, но вдруг срывался и переходил в злобный визг. Найджелу трудно было отвести взгляд от его рта, который молча прожевывал слова, прежде чем произнести их вслух.

— Я работаю в этой фирме уже четверть века, — провозгласил Протеру, — и мне казалось, что я заслужил право на свой угол (чхи!). Конечно, если вы предпочитаете, чтобы вместо чтения рукописей я кормил с ложечки безграмотных (чхи!), вышедших в тираж потаскух, я подчинюсь вашим (чхи!) новым порядкам. Это еще кто?

Стивен Протеру наконец-то заметил Найджела и сорвал очки, чтобы получше его разглядеть.

— Наш новый консультант, мистер Стрейнджуэйз. Мистер Протеру.

— Гм. Нужен позарез. Очень приятно. Может, избавите меня от мисс Миллисент Майлз? Хороша «мисс»! Не мисс, а немытая миска. Я ей только что это сказал. Она всегда… Она терпеть не может каламбуров. Я тоже, но это единственный способ выжить ее из комнаты. — Он обернулся к Лиз Уэнхем: — Новый консультант? На что нам сдался новый консультант?

— Сядьте, Стивен, выпейте мадеры и успокойтесь.

Протеру недоверчиво прищурился на переданный ему бокал, отпил глоток и причмокнул.

— Виноградную лозу завезли на Мадейру португальцы, — сообщил он присутствующим, — с Кипра, а может, и с Крита, в самом начале пятнадцатого века. Это вино — близкая родня того, что любители старины зовут мальвазией. Но под любым названием вкус у него одинаково приторный.

— Стивен, помолчите минутку, ладно? — взмолилась Лиз Уэнхем (Найджел услышал в ее голосе ласковое раздражение). — Мистер Стрейнджуэйз любезно согласился расследовать нашу неприятную историю с «Временем воевать». Вспомните, Стивен, нам же вчера его рекомендовал…

— Никто мне ничего не рассказывает!

— Беда в том, что вы просто никого не слушаете, — сказала Лиз Уэнхем.

— Мне будет интересно наблюдать за вашей работой. — И Протеру отвесил Найджелу светский поклон. — Наука, или, вернее, искусство сыска уже давно меня…

— Быть может, мы дадим возможность Стрейнджуэйзу заняться своей наукой или искусством? — вмешался Бэзил Райл.

— «В моем ремесле или суровом искусстве…» — декламировал Протеру. — Спорно, а? Необычный эпитет, знаете ли. Интересно, шел он из головы или от сердца?

— Ради бога, Стивен! — воскликнул Артур Джералдайн. — Здесь издательство, а не профессорская. Вы, я вижу, не понимаете всей серьезности иска о клевете!

— Протеру ведь нечего терять, — раздраженно заметил Райл.

Лиз Уэнхем взорвалась:

— По-моему, мы все знаем, сколько души вложил Стивен в наше дело!

— Дети, дети! Не ссорьтесь! — Протеру повернулся к Найджелу: — Я к вашим услугам.

— Я хотел бы посмотреть верстку, к которой кто-то приложил руку, а также машинописный оригинал. Мне нужны адреса генерала Торсби, Блэр-Чаттерли и мистера Бейтса, список ваших теперешних сотрудников с указанием стажа их работы в издательстве и образцы их почерков. А тем временем я бы мог побеседовать с Протеру.

Артур Джералдайн кивнул. Он пошел в угол комнаты, отпер сейф, тактично загороженный экраном — словно ничто, связанное с низменной наживой, не должно было мозолить глаза в этой светской гостиной, — и принес верстку и отпечатанный на машинке оригинал в коричневой бумажной обложке.

— Хм-м, верю, дорогой, что вы сделаете все возможное, чтобы не… — У старшего компаньона был какой-то жалкий вид, он осекся, а потом продолжал: — Понимаю, вам придется задавать разные вопросы… Но нам бы не хотелось, чтобы наш персонал был… знаете ли, слишком… я хочу сказать, чрезмерно… выведен из равновесия.

— Я убеждена, что мистер Стрейнджуэйз — сама деликатность, — успокоила его Лиз Уэнхем.

На этом Найджел распрощался и ушел в сопровождении Стивена Протеру. Стивен сообщил ему, что кабинеты двух других компаньонов расположены в том же коридоре. Потом они поднялись этажом выше, оказались на площадке, где слева был лифт, а на стене перед ними — табличка: «Уэнхем и Джералдайн. Редакция», и, пройдя несколько шагов по коридору, остановились у двери, на которой висела картонка с надписью крупными печатными буквами: «Мистер Блодуорт. Не входить».

— Вот мы и пришли, — сказал Стивен. — Мистер Блодуорт скончался много лет назад, но мы же не любим расставаться с прошлым. К тому же это сбивает с толку моих непрошеных посетителей — впрочем, увы, ненадолго. — Он задумчиво посмотрел на картонку, потом, выхватив из кармана толстый карандаш, приписал под «Не входить» — «Это относится и к вам, мисс Майлз». — Добро пожаловать в мою конуру, — сказал он, распахивая дверь.

Его комната и правда ничем не напоминала просторный кабинет старшего компаньона.

— Ну что ж, очень уютно, — заметил Найджел, с опаской оглядывая заваленный стол, голую лампочку над ним, полки с пыльными книгами и два жестких стула, составлявшие всю обстановку этого кабинета, больше смахивающего на чулан. От соседней комнаты его отделяла тонкая перегородка с окошком из матового стекла. Сквозь перегородку доносился нервный стрекот пишущей машинки.

— Она ведь творит свои тошнотворные опусы прямо на машинке, — с глубоким отвращением сообщил Протеру, — характерно, да?

— А где я буду сидеть?

— Пожалуй, в тот угол можно втиснуть маленький столик. Тогда нашей соседке будет физически невозможно сюда влезть. Останется только забить окно — и мы будем неуязвимы.

— Прекрасно. Но как тогда выходить из комнаты? Время от времени ведь придется.

— О Господи, неужели вы из тех юрких сыщиков? Я-то надеялся, что вы вроде Ниро Вульфа,[4] никогда не вылезаете из кресла.

Очистив место на столе, Стивен положил на него верстку и оригинал «Времени воевать», однако Найджел не проявил желания тут же ими заняться. Вместо этого, ткнув в них указательным пальцем, он осведомился:

— Итак, что вы мне можете об этом рассказать?

— Рассказать? В каком смысле? — Протеру был озадачен.

— Вернемся к июлю. К тому дню, когда верстка вернулась от автора. Какого это, кстати, было числа?

— Двадцать второго.

— Она пришла по почте или автор ее принес?

— По почте. А какая разница?

— Вероятно, никакой. Что произошло потом? Какой тут у вас порядок?

Под лихорадочный треск машинки в соседней комнате Найджел узнал от Стивена следующее: верстка пришла с дневной почтой двадцать второго июля. Пакет принесли в кабинет Бэзила Райла. После обеда он стал ее просматривать, чтобы удостовериться, все ли замечания типографии сняты автором и разумна ли его правка. Совещание по рекламе помешало Райлу закончить работу в тот же день, поэтому он унес верстку домой. После ужина он обнаружил, что оскорбительные места не изъяты. Наутро он посоветовался с Джералдайном и Протеру — можно ли их тихо вычеркнуть самим и послать книгу в печать или же лучше связаться с генералом Торсби. Хотя в свое время генерал и давал согласие на купюры, Джералдайн решил, что фирме следует объясниться с ним начистоту и внести в это дело полную ясность. Поэтому на два часа было назначено совещание с участием компаньонов, их юриста и автора. Там, как уже рассказывали Найджелу, произошел крупный разговор, однако генерала в конце концов удалось уломать, и опасные куски были вычеркнуты тут же, на месте. Совещание окончилось около трех часов дня. Райл сразу же принес верстку Протеру с просьбой ее просмотреть — нет ли там опечаток, не замеченных типографским корректором и автором.

— Это обычно входит в ваши обязанности? — спросил Найджел.

— Нет, я просто старая рабочая лошадь. Райл сам бы это сделал, но он был занят по горло очередной рекламной шумихой. Он же у нас (чхи!), знаете ли, энтузиаст. Так и кипит.

— Теперь мы подходим к роковому часу. Примерно к трем часам дня двадцать третьего июля. Вы читаете верстку. Сколько времени у вас на это ушло?

— Я прочел почти все к половине седьмого — работаю ведь я быстро, и глаз у меня наметанный. Кончил вычитывать утром, часов в одиннадцать, и передал Бейтсу для отсылки по почте.

— В какой части книги находятся эти спорные места?

— В третьей главе и в конце тринадцатой.

— Вы прочитали тринадцатую главу до того, как ушли вечером домой?

— Да. Из семнадцати глав я прочел четырнадцать.

— Таким образом, кто-то приложил руку к верстке либо после того как вы ушли, либо на следующее утро. Иначе вы заметили бы пометку «Надо!», когда читали.

— Конечно.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно.

— Что ж, давайте тогда начнем с вечера. Вы имеете представление о том, кто мог находиться в помещении после вашего ухода?

По словам Стивена, компаньоны обсуждали с ним этот вопрос только вчера. Теперь невозможно восстановить даже их собственные действия в тот вечер — четыре с лишним месяца назад. Но, насколько они припоминают, Джералдайн поднялся к себе на верхний этаж сразу же после шести тридцати. Лиз Уэнхем вышла из издательства около шести тридцати. Бэзил Райл работал до семи, после чего ушел. Что же касается служащих, часть из них кончает работу в пять, остальные в пять тридцать; исключение составляют только секретарши компаньонов — они иногда остаются работать сверхурочно. Но по табелю видно, что вечером двадцать третьего никто из секретарш не задерживался.

Из дальнейших расспросов Найджелу стало ясно, что парадный подъезд запирается на замок и на засов в пять тридцать; те, кто задерживается, должны выходить через боковую дверь. Секретарша сидела в приемной до пяти тридцати и заверила компаньонов, что после своего ухода генерал Торсби не возвращался.

— А эта боковая дверь? У кого от нее ключи?

— У компаньонов. У меня. И есть запасной ключ в столе у секретарши в приемной. По-моему, раза два его брала Миллисент Майлз, когда хотела вернуться и поработать подольше.

— Таким образом, после семи вечера в издательстве официально никого, кроме мистера Джералдайна, не было?

— И его жены. Насколько мы знаем.

— А мисс Майлз? Она в тот день здесь работала?

— Не помню. Дело ведь было так давно…

Найджел закинул голову и посмотрел на Стивена Протеру:

— Вам кажется странным, что я выясняю, где тогда находились люди, которые явно вне подозрения? Но кто же, кроме компаньонов, автора и вас, мог тогда знать об огнеопасных пассажах в тексте?

Стивен фыркнул:

— Милый мой, вы и не представляете, какие тут сплетни…

— Но кто их пустил? Откуда они пошли?

— Ну хотя бы Джейн. Секретарша Артура. Она в тот день вела протокол совещания с Торсби.

— Да, я заметил — она не очень-то склонна держать язык за зубами.

— Вам надо учесть, что в издательствах, как ни странно, многие интересуются книгами, а уж те, кто связан с компаньонами, и редакторский состав — подавно. Ручаюсь, что новость о скверной проделке генерала за несколько часов облетела издательство.

— Охотно верю. Теперь вспомним утро. Когда вы пришли?

— В половине десятого.

— И верстка лежала там, где вы ее оставили?

— Не совсем. Но уборщицы вечно все перекладывают у меня на столе.

— Вы, случайно, не взглянули опять на купюры?

— Нет. Я стал вычитывать дальше, с той страницы, на которой остановился.

— Вы все время находились в комнате с девяти тридцати до одиннадцати, пока верстку не отнесли мистеру Бейтсу?

— Я стараюсь это припомнить с тех пор, как разразился скандал. Наверняка минут пять провел в уборной, я человек устойчивых привычек, но это было, вероятно, без четверти десять. И, конечно, иногда выскочишь с кем-нибудь поболтать. Право же, спустя такое долгое время невозможно все досконально припомнить.

— Таким образом, теоретически, к верстке могли приложить руку в любое время между шестью тридцатью вечера двадцать третьего и одиннадцатью часами утра двадцать четвертого. Потом сделать это мог либо сам Бейтс, либо неизвестная нам Черная Рука в типографии.

— Выкиньте сразу же Бейтса из головы. Он — старый зануда, но никогда ничего не сделает во вред фирме. Однако на мои слова можно полагаться, если предположить, что я говорю правду, — заявил Стивен, лукаво глядя на Найджела.

— Будем исходить из этого предположения, — ответил Найджел. — Во всяком случае, пока.

— Беда в том, что у меня было больше возможностей, чем у любого другого.

— Ну а мотив? Зачем?

— Тут вы правы. Зачем — неизвестно.

Светло-голубые глаза Найджела выражали любопытство, живое, но добродушное любопытство, которое обычно, как под гипнозом, вызывало всех его собеседников на откровенность. Даже тех, кому эта откровенность вовсе не была на пользу.

Он откинулся назад и спросил:

— Как по-вашему, кто это сделал?

Тонкие губы Стивена с опущенными вниз уголками шевелились, подыскивая слова. Что он хотел сказать, Найджел так и не узнал, потому что окошко за его спиной открылось и чей-то голос спросил:

— Как пишется «гекатомба»?[5]

— Я этого слова не употребляю, — желчно кинул через плечо Стивен.

— Но у вас же есть орфографический словарь? — Голова Миллисент Майлз просунулась в окно, как лошадиная морда из стойла. — Ах, к вам кто-то пришел…

— Да.

— Может, вы нас познакомите? — спросил, поднимаясь, Найджел.

— Мистер Стрейнджуэйз — мисс Майлз, — буркнул Стивен. — Он у нас немного поработает.

Миллисент Майлз протянула в окно руку в кольцах:

— Очень рада. Надеюсь, вы меня поддержите. Вы должны повлиять на мистера Протеру, он так упрям!

Найджел не имел представления, о чем идет речь. Наигранно аристократическое произношение, черное шерстяное платье с перхотью на плечах, жемчужное ожерелье, большой рот с торчащими вперед зубами, блуждающий взгляд зеленых и довольно дерзких глаз, характерный для писателей и хозяек салонов. Все это Найджел отметил сразу. Беседовать через окошко было неудобно, пришлось согнуться и стать боком, словно перед железнодорожной кассой.

— Как подвигается книга, мисс Майлз? — спросил он.

Она вдруг стала вращать глазами. У нее, как он потом узнал, была такая манера, до странности не вязавшаяся с ее самоуверенностью, — как видно, пережиток тех дней, когда она была еще нервна, застенчива и неуклюжа.

— Просто мучение! — пожаловалась она.

— А я-то думал, что у вас роды проходят безболезненно, — заметил Протеру.

Мисс Майлз рассмеялась, обнажив большие зубы:

— Обычное мужское заблуждение, правда, мистер Стрейнджуэйз?

— Едва ли, — сказал Стивен. — Ваша машинка с утра трещит не умолкая. Вы творите, как видно, в трансе.

— Но, я по крайней мере, хоть что-то пишу, — парировала она с приторной улыбкой — напрасной, ибо Стивен на нее не смотрел.

Эта перепалка удивила Найджела. Она звучала как ссора старых супругов, у которых оружие от долгого употребления уже притупилось. Правда, Протеру — капризный чудак, от него трудно ждать вежливости и светского обхождения.

— Вы, я вижу, давно знакомы? — спросил он.

Оба ответили почти разом:

— Даже чересчур!

— С июня, когда я стала пользоваться этой комнатой, мы сделались соседями. И я уже привыкаю к странностям мистера Протеру. Как говорится, не бойся собаки, которая лает…

Найджел улыбнулся:

— Я согласен с Кристофером Фраем: для меня лай пострашней укуса.

Мисс Майлз разразилась громким, трескучим смехом:

— Это надо записать.

— Не преминет вставить в книгу, — пробормотал Стивен, — причем без ссылки на источник.

— Зайдите, поболтаем, мистер Стрейнджуэйз. Я на утро работу закончила. А разговаривать, согнувшись пополам, не очень удобно.

Найджел вопросительно поглядел на Стивена, который всем своим видом выражал крайнее отвращение, и, захватив верстку, вышел в коридор. Он заметил, что в дверь мисс Майлз врезан новенький замок. Комната ее была просторнее, чем у Стивена, но обставлена скупо. Посредине, на коврике, стоял стол и канцелярский стул спинкой к двери. Кроме кресла, электрического камина, вазы с цветами на подоконнике и пишущей машинки, больше ничего не было. Рядом с машинкой аккуратной стопкой лежала напечатанная рукопись. В глаза Найджелу бросился квадратный листок бумаги, приколотый к стене.

— Рабочий график, — пояснила мисс Майлз. — Каждый день я удлиняю эту линию, чтобы видеть, сколько я написала. Это меня дисциплинирует.

— Сразу виден профессионал.

— Что ж, писать — моя профессия. Меня бесит интеллектуальное кокетство. У меня есть товар. И я хочу продать его как можно выгоднее. Поэтому мне нельзя снижать производительность. — Она опять завращала глазами. — Вас это шокирует?

Найджел вежливо, но неопределенно хмыкнул:

— А вы давно в издательском деле? Я что-то не припомню…

— Время от времени я беру специальную редактуру. Специализация — бич нашей эпохи. — Мисс Майлз произнесла эту банальность с таким жаром, будто воткнула флаг в землю, куда не ступала нога человека. — Эге, — продолжала она, — да у вас, я вижу, книга Тора?

— Вы его знаете?

— Я слишком многих знаю. Это жестокая расплата за литературный успех — никуда не денешься от своих читателей. Лекции, приемы, письма поклонников, интервью журналистам… Иногда я жалею, что взяла перо в руки. — Мисс Майлз театрально вздохнула.

— Но такая жизнь вам все же нравится? Ведь это пища для вашей автобиографии.

Популярная романистка одарила его по-детски наивным взглядом:

— Вы согласны со мной, что автобиография должна быть до конца и безоглядно откровенной?

— Да — когда пишешь о самом себе. Но если начнешь кидаться на других… — Найджел поднял верстку.

— Да, да. Кажется, с книгой Тора были какие-то неприятности…

— Кому-кому, а вам это известно! — послышалась злобная реплика из соседней комнаты. — И какие именно — известно.

Миллисент Майлз поднялась и захлопнула окно.

— Гадкий карлик, — проворчала она. — Но в своем деле — гений. Приходится терпеть.

В разговоре с эгоистом нетрудно направить беседу в нужное русло так, чтобы он этого даже не заметил; труднее не дать ему уклониться в сторону. В эгоизме Миллисент Майлз, по мнению Найджела, было много ребячьего: неспособность умственно повзрослеть и принесла такой успех этой плодовитой романистке. Она не уклонялась от разговора на занимавшую его тему и явно была уверена, что Найджел просто видный мужчина, которому лестно поговорить с Миллисент Майлз. Найджел, естественно, предоставлял ей в этой беседе ведущую роль. Такая писательница, как она, простодушно заявил Найджел, должна обладать особой наблюдательностью и уметь разгадывать характеры. Будь он одним из хозяев издательства, он сразу бы пришел к ней за советом, тем более что она работала рядом с той комнатой, где нафокусничали с версткой. Она, конечно, целиком погружена в свое творчество, но часто подсознание, особенно у такой чувствительной натуры, как мисс Майлз, воспринимает явления, которые сознание не сразу отмечает. Однако, может быть, ее вообще не было тут двадцать третьего и двадцать четвертого июля?

Вопрос разрешился при первом же взгляде на график. Линия была сплошной в те дни, когда миссис Майлз здесь работала, и намечена пунктиром, когда отсутствовала. Двадцать третьего и двадцать четвертого линия была сплошной. Но что касается тайных посещений соседней комнаты, она ничего припомнить не могла. Она пожаловалась, что люди тут то и дело бегают друг к другу, поэтому она и попросила мистера Джералдайна врезать в дверь замок. Так как отношение Миллисент Майлз к исправленной верстке ограничивалось только ее соседством с местом преступления, Найджелу пришлось оставить эту тему, чтобы не выйти из роли временного редактора. Он попытался подойти к вопросу с другого конца:

— Когда вы заглянули в комнату Протеру, вы сказали: надеюсь, вы меня поддержите…

— Да, об этом нам и надо поговорить с глазу на глаз. — Она понизила голос, кинув предостерегающий взгляд на перегородку между своей комнатой и конурой Протеру. — Когда мистер Райл попросил меня отдать фирме мою автобиографию, мы условились, что «Уэнхем и Джералдайн» переиздадут кое-какие из моих ранних и уже давно распроданных романов. Я убеждена… — В ее зеленых глазах появилось нечто отрешенное, словно она благоговейно взирала на знамение свыше. — Я убеждена, что они дадут духовную пищу молодому поколению. Поэтому позиция Стивена Протеру мне кажется возмутительной!

— Вы говорите, что у вас с мистером Райлом об этом была договоренность? Но в договоре такого пункта нет?

— Джентльменское соглашение. А оно всякой солидной фирмой обычно выполняется.

— Но вряд ли влияние Протеру так велико.

— Что вы, тут его просто боготворят. — В ее манерной речи вдруг зазвучали простонародные нотки. — И мисс Уэнхем почему-то на меня взъелась. Вот кикимора! А если они вдвоем насядут на Артура Джералдайна — он ведь человек слабый…

Найджел предоставил ей трещать дальше и перебирать свои обиды с поистине женской дотошностью. Сохраняя почтительную, но ни к чему не обязывающую мину, как и подобало новому сотруднику фирмы, который не имеет права обсуждать ее действия и в то же время противоречить одному из ее доходных авторов, Найджел под прикрытием футляра от пишущей машинки листал верстку «Времени воевать», пока не дошел до конца главы, вызвавшей весь скандал. Последний абзац был восстановлен: «Надо!» В глаза ему бросилось слово «гекатомба».

Когда Миллисент Майлз замолчала, дабы перевести дух, Найджел поднялся и пообещал ей сделать все, что в его слабых силах. На ходу он будто нечаянно смахнул рукой на пол несколько верхних листков лежавшей лицом вниз на столе рукописи. С пространными извинениями он собрал их с пола и положил на место, успев, однако, пробежать глазами последние фразы, напечатанные мисс Майлз перед тем, как она открыла окно в комнату Протеру. Там не было слова «гекатомба», и при всей высокопарной причудливости ее стиля оно никак не ложилось в контекст.

III. Надо!

Через полчаса Найджел Стрейнджуэйз ел бутерброды и пил шотландское пиво в трактире возле Стрэнда. Это заведение посещали главным образом мелкие дельцы и чиновники — последних выдавали большие черные котелки, надвинутые на уши, и чванная манера разговаривать, а первых — жалкое наигранное благодушие, усвоенное из руководства для коммивояжеров — из главы, где советуют, как завоевать доверие покупателя. Но те и другие были неотличимы в одном: в своей небрежной, уродливой речи; несмотря на отмирание кокни, она свидетельствовала о полном падении языковой культуры. Нет ничего удивительного, подумал Найджел, что народ жадно глотает немыслимые сочинения Миллисент Майлз, — реальность ведь так неприглядна. Но если посмотреть вокруг в таком месте, как это, и сама реальность покажется нереальной. Чиновники и разбитные парни («Наш представитель мистер Смит посетит вас…») жмутся друг к другу, защищаясь от собственной неполноценности, нервно нахальничают в век Простого Человека, — что их может поддержать, кроме этого абстрактного и лишенного всякого смысла социального статуса? «Призрачный город, — подумал Найджел. — Лондонский мост на веку повидал столь многих. Я и не думал, что смерть унесла столь многих».

Правда, издательство тоже не слишком совмещается с чувством реальности. Да и может ли оно, питаясь такой эфемерной пищей, как слова? Живя на авторах, чьи вороватые самовлюбленные тени плетут паутину слов, чтобы скрыть свой позор, свое бессилие, свою роковую призрачность? Мисс Майлз, которая пишет так много; Стивен Протеру, который, видимо, иссяк; генерал Торсби… Нет, генерал — это совсем другое дело, это человек, который стреляет словами как пулями, чтобы поразить врага.

— Вы верите в случайное стечение обстоятельств? — внезапно спросил Найджел совершенно незнакомого человека — одного из бригады черных котелков, который сел за его столик и безбожно поливал кетчупом холодную отварную лососину.

— Прошу прощения?.. — Субъект разглядывал Найджела негодующе, с подозрением.

— Я спросил, верите ли вы в случайное стечение обстоятельств?

— Ну, знаете, в теперешние времена поостережешься верить во что бы то ни было. А также и невесть с кем разговаривать, — добавил он злобно.

— А вы поменьше остерегайтесь. Это бич вашего брата чиновника. На минуту забудьте про исходящие и присмотритесь к живому человеку. Неужели я похож на мошенника или на пижона?

— Гос..

— Вы совершенно правы. Я сразу понял, что вы тонкий знаток человеческой души. Вот я и спросил: вы верите в случайное стечение обстоятельств?

— Забавно, что вы об этом заговорили, — снисходительно ответил незнакомец. — Только сегодня утром моя супружница…

— Неважно, что думает ваша жена. Я спрашиваю вас…

— Что-то мне ваш тон не нравится.

— В эпоху, перегруженную машинерией и механистической психологией, единственная твердая опора человека — это случайность, прекрасная, своевольная случайность. В обществе, которое поклоняется статистике, случайность — единственное проявление Промысла.

— Да я-то сам человек свободомыслящий…

— Вы, наверно, скажете, что наука, искусство или суровое ремесло раскрытия преступлений должны базироваться на фактах, которые могут быть причинно объяснены. Я с вами не согласен. Наука, которая не оставляет места случайному совпадению, то есть отрицает, что два по-видимому взаимосвязанных события могут произойти одновременно без какой бы то ни было фактической связи друг с другом, — неполноценная наука, ложная наука. Вы уже уходите?

Незнакомец невнятно пробормотал, что вот-де сюда только что вошел один его приятель, и поспешил подальше убрать свою тарелку, свое пиво и свою особу, причем последняя просто обливалась по́том.

Оставшись за столиком один, Найджел продолжал размышлять. Хоть он и защищал только что непредсказуемость и случайность мира, проявляющуюся в совпадениях, ему трудно было принять на веру то конкретное ее проявление, с которым его познакомили утром. Он снова отыскал оскорбительный абзац в книге генерала Торсби. Вот он, вычеркнутый, со знаком вымарки сбоку, зачеркнутым в свою очередь, с пунктиром под вымаранными строчками и словом «Надо!», отчетливо выведенным на полях. Абзац был не длинный, но взрывчатый, как динамит.

«Короче говоря, образ действий губернатора во время беспорядков (если можно применить слово „действия“ к тому, кто и пальцем не пошевелил, пока не стало слишком поздно) дает наглядный пример тупой неумелости с начала и до конца и кладет большое темное пятно на и так небезупречную историю нашей колониальной администрации. Твердая рука могла бы сразу обуздать недовольные элементы. Решительные меры даже после того, как восстание набрало силу, позволили бы подавить его с минимальными потерями. Но губернатор, поглощенный более приятными занятиями — приемами, открытием благотворительных базаров и послеобеденной нирваной, — не принял никаких мер и, напротив, мешал военным рассеять толпу. Результатом его преступной нерадивости было большое количество жертв и разрушений. Гекатомба в казармах, где была перебита половина роты сассекских стрелков, — вот одна из ничем не оправданных трагедий, ответственность за которую лежит целиком на ленивом и бездарном администраторе».

Справедлива была критика или нет, но Найджел почувствовал симпатию к автору этих убийственных строк. Глава, которая ими заканчивалась, описывала службу генерала Торсби в должности командующего войсками колонии. Он явно не ладил с генерал-губернатором, требуя принятия мер, когда возникло тревожное положение, и его отозвали в Англию как раз перед началом беспорядков.

…А Миллисент Майлз, еще не зная, что у Стивена Протеру кто-то есть, спросила, как пишется слово «гекатомба».

То, что Найджел успел прочесть из «Времени воевать», вызвало у него уважение и к профессиональным знаниям генерала, и к его литературному стилю. Когда он пользовался выражением «гекатомба», он употреблял его правильно, то есть в значении массового уничтожения или гибели множества людей, но неприязнь к Блэр-Чаттерли возвращала этому слову и старый семантический оттенок — жертвенный.

Книга генерала Торсби показывала, что он отличный военный специалист, фанатически исповедующий собственные принципы стратегии, тактики и материально-технического снабжения. Найджел снова вернулся к первому скандальному куску. Рассказывая об одном из наступлений во Франции в 1944 году, генерал писал:

«Атака увенчалась полным успехом повсюду, кроме участка Пом-Люзьер. Там командовал — к счастью, недолго — генерал Блэр-Чаттерли. Применив по-крымски неуклюжую тактику, он умудрился потерять 2586 человек и значительно повысить боевой дух противника».

Все, кроме первой фразы, было вымарано, а потом восстановлено снова.

Этот лихой выпад еще больше разжег у Найджела желание познакомиться с автором. Найджел договорился встретиться с генералом в его клубе, куда и направил теперь свои стопы.

Лакей проводил его в библиотеку, где генерал сидел один и читал Пруста.

— Ага, Стрейнджуэйз? Надеюсь, вы пьете? Два арманьяка, двойных.

Найджел пожал руку невысокому суховатому подвижному человеку. В лице генерала странно сочетались черты ученого и пирата: седые волосы, высокий лоб, мечтательные голубые глаза, а под ними усы головореза, сочные красные губы и таран вместо подбородка. Голос у него был добрый, но речь, когда он волновался, становилась отрывистой.

Найджел искренне похвалил его за то, что успел прочесть из книги.

— Удивлены, что и военные бывают грамотными? — ухмыльнулся генерал.

— Удивляюсь, когда теперь кто бы то ни было пишет грамотно.

— Джералдайн говорит, что вы охотитесь за виновником. Не могу сказать, что я этому сочувствую. Дай Бог ему здоровья.

— Но не вы же забрались тайком в издательство для этого черного дела?

Торсби опять ухмыльнулся:

— Забрался бы за милую душу, но меня бы зацапали. Конечно, я мог подкупить кого-нибудь из подручных Джералдайна, чтобы тот это сделал вместо меня. Вам не приходило в голову? — Голубые глаза смотрели на собеседника с невинным мальчишеским озорством.

— Откровенно говоря, приходило.

— Не подкупал. Честное слово. Ага, вот и арманьяк.

Генерал Торсби поднял бокал:

— Ваше здоровье. Но «удачной охоты» не скажу. Вижу, вы стараетесь меня раскусить. Пусть мои усы не вводят вас в заблуждение. Отрастил, чтобы пугать солдат, а теперь лень сбрить. Маскировка. И к тому же идут к котелку.

Найджел ухватился за эту нить:

— Вы, насколько я знаю, вышли в отставку после ссоры с генерал-губернатором?

— Да.

— Не возражаете, если я задам вам бестактный вопрос?

— Задавайте, а там посмотрим.

— Ваши нападки на генерала Блэр-Чаттерли — это… как бы это сказать?.. критика pro bono publico — ради общего блага — или же у вас к нему личная неприязнь?

— И то и другое. Его надо вывести на чистую воду. К тому же один из двух офицеров, заживо сгоревших вместе с солдатами в казармах Уломбо, был моим подопечным.

Наступило молчание. Генерал свирепо уставился на томик Пруста, лежавший перед ним на столе.

— Понятно, — протянул Найджел. — Это еще больше осложняет дело.

— В каком смысле?

— Процесс о клевете. Истец может обвинить вас в том, что вы руководствовались личными мотивами. Вам будет трудно доказать свою объективность.

— Истец обнаружит, что подобное обвинение может рикошетом ударить и по нему, — мягко парировал генерал.

— У него были к вам личные претензии? До выхода книги?

— Да, из-за моего доклада о политических беспорядках в колонии и о тех мерах, которые надо было принять, чтобы их пресечь… Он был нелестным для старика Б. Ч.

— Но он же…

— Да, его потом оправдали. У него большие связи наверху, у нашего Б. Ч. — Речь генерала Торсби стала отрывистой, чеканной. — Обелили, как могли. Замяли, как могли. Из соображений высшей политики. Меня от этих политиков тошнит.

— Понятно.

— Что же вам понятно, друг мой? — Голубые глаза смотрели пронзительно и светились умом.

— Вы хотите, чтобы дело о клевете было вынесено в суд. Вы хотите, чтобы безрукость Блэр-Чаттерли была выставлена на свет Божий. Чтобы все увидели, чего стоит его реабилитация. А дело о клевете — единственный способ этого добиться, хотя оно и может вас совсем разорить. Я бы назвал вашу позицию высокопатриотической.

— Могу вас заверить в одном. Я бы поступил так же, если бы мой молодой друг и не погиб там.

— Да. Не хочу читать вам мораль, но ни «Уэнхем и Джералдайн», ни типография не просили, чтобы вы втягивали их в свою борьбу.

Пиратская бесшабашность генерала Торсби стала еще приметнее.

— Пусть и они рискуют. Издатели ведь страхуются от возможных обвинений в клевете, не правда ли? И потом им есть что сказать в свое оправдание: они сделали все, чтобы изъять обидные места из книги.

— Это не оправдание. Им хочется мировой.

— Старик Б. Ч. на нее не пойдет, — злорадно сообщил генерал. — Не посмеет. Дело получило слишком широкую огласку. Ему придется выйти и публично поваляться в грязи. Хотите еще выпить?

— Нет, спасибо. А что скажет ваш адвокат?

— Я со своим пронырой договорился. Ему велено утверждать, что я писал правду и сделал это в общественных интересах.

— Дело, как говорится, хозяйское. Ваши обвинения могут быть доказаны?

— Друг мой, последние несколько лет я посвящал большую часть своего вынужденного досуга сбору фактов, подтверждающих эти обвинения. У меня на Б. Ч. целое досье. Даже на моего проныру оно произвело впечатление. Может, я сумасшедший, но не такой уж болван.

Найджел закурил.

— Что ж, сэр, желаю вам успеха. Однако боюсь, что я не приблизился к решению моей задачки.

— Расскажите мне, как это все было.

Найджел кратко изложил ему суть дела. Живой ум генерала сразу же заработал.

— Следовательно, возможность сделать это была почти у всех сотрудников издательства. Тогда вам надо выяснить мотив. Наверное, какой-нибудь мстительный субъект, дай Бог ему здоровья, хотел мне навредить, не понимая, что оказывает услугу.

— Или же хотел навредить издательству. Да, — Найджел рассеянно обвел взглядом ветхие книги, которыми были заставлены стены, — вы когда-нибудь встречали даму по фамилии Майлз, Миллисент Майлз?

— Кого? Писательницу? А как же! Нелепая женщина. Надавал ей как-то раз по заднице, образно говоря, конечно.

Найджел попросил рассказать об этом подробнее.

— Кажется, это было году в сороковом. Мой батальон стоял на восточном побережье, дожидаясь начала настоящей войны. Солдаты изнывали от скуки. Нам присылали лекторов, в том числе приехала и ваша мисс Майлз. Она провела беседу о романе. Для самых маленьких. Снисходила. До того пригибалась к нашему жалкому интеллектуальному уровню, что слышно было, как корсет скрипит. И между делом стала болтать, какая гадкая вещь война. Довольно бестактно в подобных обстоятельствах. Никто не знает лучше кадрового военного, что война — это самая идиотская забава, придуманная человечеством. А солдаты не любят, когда с ними обходятся покровительственно, — они просто рычали от злости еще в середине ее выступления. — В глазах генерала загорелся веселый огонек. — Поэтому, когда она потом с нами обедала в офицерской столовой, мы от нее оставили мокрое место.

— Жаль, меня там не было.

— Вы с этой дамой не в ладах? Правильно. Ну, у нас там ребята были неглупые, да и мне кое-что в жизни приходилось читать. Поэтому мы двинулись в контрнаступление и устроили этакий, понимаете, высокоинтеллектуальный диспут. В воздухе так и свистели цитаты из Генри Джеймса, Пруста, Достоевского, Джойса — словом, палили из всех орудий. Дамочке все это было не по зубам. У нее, конечно, воловья шкура, но постепенно все же она поняла, как ее употребляют. Очень была сердита. Оскорблена до глубины души этой хамской, распущенной солдатней. Выставлена во всей своей умственной наготе. Хотя она довольно недурна, если кто любит лошадей.

— А потом вы с ней встречались?

— Слава Богу, нет.

— Она все еще зовет вас Тор.

— Меня?.. Ну и нахалка! В жизни, кроме того раза, ее не видел, ни до, ни после. А почему, в сущности, вы о ней вспомнили?

— Она работала в издательстве, когда нафокусничали с вашей версткой.

Сочтя это удачной репликой под занавес, Найджел откланялся.

— Ну что же, до свидания. Рад был с вами поболтать. Держите меня в курсе. Если найдете виновника, я ему суну украдкой подарочек — ему или ей, кто вам там попадется.

Следующая беседа Найджела носила совсем другой характер. Он позвонил бывшему заведующему производством «Уэнхема и Джералдайна» Бейтсу и сказал, что хотел бы переговорить с ним по делу. Вообще Найджел не любил устраивать такого рода встречи под вымышленным предлогом. Но в данном случае решил, что без этого не обойтись.

Герберт Бейтс жил на вилле в Голдерс-Грин. Черный костюм, высокий крахмальный воротничок и скорбное выражение лица придавали ему вид потомственного дворецкого, каковым он, в определенном смысле, и был. И манеры у него были чопорные, сдержанные, почтительные. «Тускловатая личность», — подумал Найджел.

— Прошу вас в гостиную, мистер Стрейнджуэйз, там вам будет, несмотря на ненастье, тепло и удобно.

Мистер Стрейнджуэйз объяснил, что, получив недавно большое наследство и всю жизнь интересуясь издательским делом, подумывает заняться им самостоятельно, а пока что поступить в бывшую фирму мистера Бейтса, чтобы приобрести опыт.

— Могу вас заверить, мистер Стрейнджуэйз: лучшего издательства для этой цели вы просто не найдете.

— Пока еще все висит в воздухе. Но если мои планы осуществятся, не возьмете ли вы на себя, мистер Бейтс, пост заведующего производством? Мисс Уэнхем отзывалась о вас самым лестным образом.

Найджел с большим облегчением заметил, что глаза мистера Бейтса не выразили ни малейшего восторга.

— Крайне польщен вашим предложением, сэр, а также и лестным отзывом мисс Уэнхем, — ответил мистер Бейтс своим усталым, тусклым голосом. — Боюсь, однако, что в мои годы…

— Полно, мистер Бейтс, вам же наверняка нет и шестидесяти! Неужели вы хотите так рано уйти на покой?

— Шестьдесят первый, с вашего позволения. Правда, я собирался поработать в фирме до шестидесяти пяти, но кое-какие события сделали более ранний выход в отставку, так сказать… м-м… желательным.

Выслушав эту дипломатическую тираду, Найджел серьезно закивал головой:

— Не сомневаюсь, что мисс Уэнхем и мистер Джералдайн крайне сожалели о вашем решении. С мистером Райлом я еще мало знаком, но, как мне показалось, он не вполне… — Найджел деликатно запнулся, и мистер Бейтс, секунду поколебавшись, проглотил приманку.

— Не сомневаюсь, сэр, что со временем он научится вести дело, как это принято у нас. Признаюсь, лично я не всегда разделял его точку зрения. Издательство — это, в конце концов, не фабрика. Что же, как говорится, молодо-зелено.

Мистер Бейтс вздохнул. «Если этот человек способен таить злобу, — подумал Найджел, — тогда на елке могут вырасти финики». Он легонько прощупал мистера Бейтса, задав еще два-три вопроса, но лишь утвердился в своем мнении и решил подойти к делу с другого конца.

— Я только что беседовал с генералом Торсби, — сказал он. — Интересный человек.

Мистер Бейтс кинул на него суровый взгляд:

— Возмутительно! Вот уж чего не ждал от джентльмена с таким положением. Но авторам вообще нельзя верить: скользкий народ и никакого чувства признательности. Это ведь была заранее обдуманная попытка вовлечь нас в судебное дело о клевете!

— И она, увы, удалась.

Мистер Бейтс был глубоко потрясен. Он не знал, как развернулись события, и Найджел вкратце рассказал о них.

Лицо мистера Бейтса выражало чувства старого дворецкого, вдруг обнаружившего в семье грязную тайну, — искреннее возмущение, но не без примеси сладострастия.

— И, по вашим словам, компаньоны подозревают, что это проделал кто-то в издательстве? Господи помилуй! Какой кошмар, даже представить себе немыслимо! В наших анналах вы такого не найдете. Отлично помню, как мистер Протеру в то утро принес мне верстку. После всех неприятностей с автором и отставания от графика я был счастлив отправить ее поскорее в печать. Помню, я даже так и выразился, когда моя секретарша печатала сопроводительную в типографию и упаковывала верстку, а мистер Протеру — он сидел в это время рядом со мной, вот так, как вы сейчас, с той только разницей, что я был у себя за столом, — мистер Протеру еще сострил в том смысле, что наконец повержен наземь воинский штандарт. Выражение, которое первым употребил, конечно, наш Эйвонский Бард.[6]

— Интересно… — Реплика Найджела скорее относилась к самому делу, чем к тогдашнему разговору. — Значит, пока вы отправляли верстку, мистер Протеру был все время с вами?

— Именно, сэр. Да и заняло это несколько минут. Но помню, мы весьма приятно побеседовали. Я особенно дорожил разговорами с мистером Протеру, потому что редко имел удовольствие с ним беседовать. Сильного ума человек, иронического, пожалуй, слегка эксцентричного, но острого. И прекрасный знаток литературы наш мистер Протеру. Печальные дни настанут для фирмы «Уэнхем и Джералдайн», когда мистер Протеру прочтет там свою последнюю рукопись.

Найджел не без раздражения подумал, что мог бы избежать всей этой скучищи, если бы Стивен сказал ему, что сам присутствовал при том, как «Время воевать» отсылали из отдела мистера Бейтса в типографию. Бывший заведующий производством явно был вне подозрений. Однако его не так-то просто было унять. Страсть старого служаки к сплетням и умение облекать эту страсть в форму старинных дипломатических нот не оставляли лазейки его собеседнику.

Но если мистера Бейтса нельзя было унять, его можно было переключить на другую тему. И Найджел завел разговор о нынешних хозяевах фирмы «Уэнхем и Джералдайн». Лиз Уэнхем, как он уже знал, была внучкой основателя. Артур Джералдайн — внучатым племянником первого Джералдайна. И хотя Артур формально числился старшим компаньоном, Лиз Уэнхем, по словам мистера Бейтса, была движущей силой издательства, она унаследовала деловую хватку деда. Правда, отношения с авторами у нее не всегда складывались гладко (мистер Бейтс сжал губы при упоминании об этих несносных, но необходимых придатках издательского дела). Зато это — сильная сторона мистера Джералдайна, у которого есть к ним «свой подход», почему он в основном и ведет переговоры с этой неприятной публикой. У мистера Джералдайна к тому же сверхъестественное чутье в определении будущего спроса на ту или иную книгу. А это, как словоохотливо пояснил мистер Бейтс, залог издательского успеха: дал слишком большой начальный тираж — и останешься с грузом непроданных книг на руках, напечатал чересчур мало — и не сумеешь достаточно быстро допечатать, чтобы удовлетворить неожиданный спрос. В обоих случаях терпишь убытки. А у мистера Джералдайна бесценный дар предвидеть мнение читателей, выраженное количеством проданных экземпляров.

Рассказав несколько историй, иллюстрирующих этот талант, мистер Бейтс перешел к характеристике нового компаньона. Бэзил Райл заместил некоего мистера Чарльза Уэйнрайта, год назад погибшего в автомобильной катастрофе. После войны Райл основал собственное издательство. Поначалу дело у него пошло, но быстро растущая себестоимость книг и отсутствие устойчивой репутации подкосили его. В прошлом году, когда он понял, что вот-вот сядет на мель, «Уэнхем и Джералдайн» вступили с ним в переговоры и в конце концов приобрели его готовую продукцию и деловой азарт, сделав своим компаньоном.

— А мисс Майлз была, с позволения сказать, частью его продукции? — спросил Найджел.

— Он ее не издавал, но, насколько мне известно, заказал ей автобиографию или, во всяком случае, договаривался с ней об этом.

— Ценное приобретение.

— Да, с точки зрения тиражей — не спорю.

— А с других точек зрения?

— Жизнь писательница вела, говорят, довольно беспорядочную, — с осуждением произнес мистер Бейтс.

Найджел, не удержавшись, спросил:

— Книга могла бы вызвать румянец на щеках невинной девушки?

— Вряд ли она будет поучительным чтением у семейного очага, — покачал головой мистер Бейтс. — Вы ведь знаете, что мисс Майлз разведенная?

Найджел изобразил подобающее негодование.

— Три раза была замужем! Не говоря уже о… гм…

— Да не может быть! И дети есть?

— Сын от первого брака. Киприан Глид. Бездельник, к сожалению. Несколько месяцев назад причинил нам массу беспокойства.

— Кому? Издательству?

— Да, хотел, чтобы мы поддержали его затею выпускать литературный журнал. Из тех молодых людей, что никак не могут заняться каким-нибудь делом. Богема, окололитературный нахлебник.

— Ему отказали?

— Еще бы. Мисс Уэнхем и мистер Джералдайн проявили похвальную твердость. Он приставал, как пиявка, то и дело являлся, иногда даже без предупреждения. А его матушка только осложняла дело: ей предоставили кабинет для работы, и нам трудно было не пускать его к ней.

— А когда все это было?

— Несколько месяцев назад. Дайте сообразить… Ну да, в июле.

— А вы не помните часом, заходил он в тот день, когда «Время воевать» отправляли в печать?

— Увы, не помню. Но если вас это интересует, спросите в приемной у мисс Сандерс. Она записывает всех посетителей в журнал.

IV. Смотри на обороте!

Найджел вернулся на Эйнджел-стрит, как раз когда запирали парадную дверь. В метро он просмотрел вечерние газеты, в одной из них была рецензия на «Время воевать», где упоминалась, хотя и без цитат, резкая критика в адрес сэра Чарльза Блэр-Чаттерли. В другой была напечатана заметка о судебном запрете и изъятии книги, а потом кратко изложена история беспорядков в колонии после того, как генерал Торсби был смещен с поста командующего вооруженными силами. В третьей газете не было упоминания ни о книге, ни о предстоящем иске.

Цыганистая выпускница Самервилла сидела за столом в приемной. Найджел, понимая, что в качестве специального редактора ничего из нее не вытянет, спросил напрямик:

— Мисс Сандерс, мистер Джералдайн говорит, будто вы ведете запись всех посетителей издательства?

— Веду.

— Вы не будете любезны сказать, кто приходил сюда после обеда двадцать третьего и утром двадцать четвертого июля?

На лице девушки появилась растерянность и даже некоторый испуг.

— Я не уверена… то есть…

— Позвоните мистеру Джералдайну и спросите, можно ли сообщить мне эти сведения.

Она так и поступила, потом вынула из ящика толстую книгу в кожаном переплете и принялась медленно ее листать, словно обдумывая какой-то вопрос.

— Вы говорите, двадцать третьего июля? Вот… После обеда? Генерал Торсби, мистер Лисон-Уильямс, мисс Майлз… — Она перечислила больше десятка фамилий. — Двадцать четвертое июля: мистер Эйнсли, мисс Майлз, мистер Беллисон, мистер Смит, мистер Ритчи, миссис Вейн, мисс Холлоуэй, преподобный Даул… Вот и все до полудня двадцать четвертого.

Найджел заметил, что она слегка споткнулась между фамилиями Беллисон и Смит, но вслух ничего не произнесла.

— И это все? — переспросил он.

— Все. — Положив книгу, она подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. Если ее и разбирало любопытство, она не решилась выразить его вслух.

Найджел, поблагодарив ее, вышел, вызвал лифт, поднялся на первый этаж, тихонько прикрыл дверь лифта и спустился по лестнице.

— Забыл у вас газеты, — сказал он, входя в приемную.

Мисс Сандерс, застигнутая врасплох, не успела спрятать книгу в кожаном переплете и чернильную резинку. Густо побагровев, она попыталась отнять у него книгу, а потом, пожав плечами, уступила.

Не заглядывая в книгу, Найджел спросил:

— Зачем вы стерли фамилию Киприана Глида?

— Я и не думала делать ничего подоб…

— Ну, это не умно, а еще отличница по истории. — Найджел открыл книгу на странице за 24 июля и показал ей между записями «М-р Беллисон» и «М-р Смит» полустертую фамилию сына мисс Майлз.

— Кто вы такой, черт бы вас побрал?! — сердито воскликнула девушка. — Проверяете работу служащих, что ли? Это же просто возмутительно!..

— Зачем вы стирали фамилию Киприана Глида?

— Не ваше дело.

— Имя его вам не нравится? Ничего удивительного.

Она тут же попалась на провокацию и выпалила:

— Да Киприан… Если хотите знать, он приходил по личному делу. У нас косо смотрят на визиты поклонников в служебное время, и я не хотела, чтобы вы наябедничали компаньонам, вы же, сразу видно, какой-то шпик!

— Если он приходил по личному делу, а тут этого не поощряют, странно, что вы записали его в книгу.

Мисс Сандерс опять покраснела.

— Это автоматически… — пробормотала она.

— Даже с «поклонниками»?

— Не говорите гнусностей!

— Вы же сами употребили это слово. А вы не помните, сколько времени провел в этом здании мистер Глид?

— Он все время находился у меня тут! — запротестовала девушка.

Найджел не стал углубляться в этот вопрос.

— Вы точно помните, в какое это было время?.. Только, ради Бога, не врите. Мистеру Беллисону и мистеру Смиту, вероятно, был назначен прием на определенные часы, и это уточнит приход мистера Глида.

— По-моему, он пришел около половины одиннадцатого. И пробыл… не помню… кажется, не очень долго. Но, может, вы скажете, в чем дело?

— Дорогая, вы отлично понимаете, о чем идет речь.

— Киприан — абсолютно порядочный человек.

— Предположим. Почему же вы так нервничаете? Порядочный человек никогда бы не выкинул такой штуки с «Временем воевать», — Найджел показал ей верстку, — чтобы отомстить издателям за то, что они отказались вложить деньги в его литературный журнал. Не правда ли?

— Его никто не понимает, — жалобно простонала девушка. — Если бы ему только дали возможность!..

Она сняла очки и стала энергично протирать стекла, глаза у нее были влажные и какие-то до странности незащищенные.

— Что ж… — улыбаясь, сказал Найджел, возвращая ей книгу. — Не горюйте. Не все потеряно. Во всяком случае, пока.

Он отправился наверх, в комнату Стивена Протеру. Тот, кинув на него рассеянный взгляд, снова погрузился в чтение рукописи. Казалось, он читает носом, который порхает над страницей, как колибри или бабочка, то и дело падая вниз, словно для того, чтобы принюхаться к стилю автора, и при этом дергаясь и пофыркивая. Пробежав таким образом несколько страниц, он воскликнул: «Тьфу!», нацарапал несколько слов на листке, приколотом к рукописи, и снова взглянул на Найджела.

— Говорят, будто каждый способен написать одну хорошую книгу. Ничего подобного. Где вы были?

— Разговаривал с людьми. В частности, с мистером Бейтсом.

— И что он вам нажужжал в уши?

— Сообщил, что вы присутствовали при том, как он отсылал верстку «Времени воевать» в типографию.

— Если он это говорит, будьте уверены, так оно и было. А что?

— А то, что, значит, он не мог приложить к ней руку. Вы бы это заметили.

— Но я же вам говорил, что Бейтс бы этого не сделал. Он зануда, но в прочих отношениях ничего ужасного в нем не наблюдается.

— Не сделал бы или не мог сделать — это разница. Если, как он уверяет, вы принесли верстку к нему в комнату и разговаривали с ним, пока писалось сопроводительное письмо и верстку упаковывали, вы, подтверждая это, свидетельствуете, что Бейтс вне подозрений.

— Ладно. Подтверждаю.

— Но вы действительно помните, что дело происходило именно так? — допытывался Найджел.

— Слишком давно это было. Но я уверен, что Бейтс прав. Он начисто лишен воображения и поэтому не мог ничего выдумать.

Найджелу пришлось этим удовлетвориться. Взгляд Стивена уже нацелился на другую рукопись.

— А сын мисс Майлз в то утро ее посещал? — спросил Найджел.

— Этот охламон? Может, и да, почем я знаю? Летом от него тут спасу не было.

— Вы случайно не помните, какого числа было отвергнуто его предложение?

— Нет. Но могу узнать. — Стивен набрал номер внутреннего телефона. — Артур? Это Стивен. Какого числа вы с Лиз отвергли бредовую идею молодого Глида издавать журнал? Когда у вас был с ним последний разговор?.. Двадцать первого июля. Спасибо. — Стивен обернулся к Найджелу. — Двадцать первого июля. Зловещее совпадение, а? Да, совсем забыл. Райл сказал, что он хотел бы с вами кое о чем потолковать, когда вы вернетесь.

Найджел оставил Протеру в одиночестве — его непомерно большая, как у гнома, голова словно плавала в облаке желтого света голой электрической лампочки. Спустившись в кабинет младшего компаньона, он застал Бэзила Райла за беседой с унылой пожилой дамой.

— Минуточку, Стрейнджуэйз. Присядьте. — Райл передал даме оттиск анонса. — Это ваш текст, мисс Гриффин? Взгляните-ка на него еще раз. Неужели вы думаете, что хоть одна живая душа заинтересуется книгой, прочтя такую рекламу? «Чарующий роман о первой любви на фоне природы Юго-Западной Англии». Прямо кровь закипает, а? Сгораешь от любопытства.

— Я же…

— Мы платим двадцать пять фунтов за место для анонса. Если оно не привлечет внимания читателей, лучше пожертвовать эти деньги на приют для беспризорных собак.

— А может, подойдет «Девонская девица»? — предложил Найджел.

Мисс Гриффин даже не улыбнулась:

— Не думаю, чтобы мистеру Джералдайну понравилось…

— Мы продаем книгу не мистеру Джералдайну, — заметил Райл. — Стараемся продать ее куче идиотов, которые предпочитают смотреть телевизор. Постойте, как зовут героиню? Элен, Нелли. Ну конечно! «Нелли или Теле»? Нет, не пойдет. Не задумываясь, выберут «Теле». Ага, вот. «Повесть о Елене Девонширской, которая разбивала сердца».

— Но помилуйте, мистер Райл…

— Знаю, ничего она не разбивала. Но девяносто процентов читающих романы — женщины, и девяносто девять процентов женщин хотели бы шагать по разбитым сердцам, как по мостовой. Все ясно, мисс Гриффин?

Мисс Гриффин удалилась, но в ее взгляде сквозило желание разбить не сердце, а чью-то голову.

— К сожалению, реклама у нас выдержана в таких благовоспитанных полутонах, словно ее составляет дворецкий, предлагающий на выбор красное или белое вино. — Бэзил Райл взъерошил свою рыжую шевелюру, и вдруг оказалось, что он до неприличия молод.

— Ну а как у вас идут дела?

Найджел дал ему несколько отредактированный отчет о своем разговоре с генералом Торсби и полный — о свидании с мистером Бейтсом.

— По-моему, Бейтса вы можете исключить.

— Да, вероятно. — Райл грыз ногти. Он явно нервничал, но для человека с его темпераментом это было естественно. — Ну а есть какие-нибудь следы? Отпечатки пальцев, например? Почерк? Я-то думал, что вы раньше всего займетесь этим.

— Я попросил эксперта-почерковеда в Скотленд-Ярде вечером исследовать верстку. Он мой приятель. Но одно слово, дважды написанное печатными буквами, вряд ли что-нибудь даст. Отпечатки пальцев? Во-первых, верстка покрыта ими сплошь. Во-вторых, вы уверены, что компаньоны разрешат мне взять отпечатки пальцев у всех сотрудников?

— А почему же нет?

— Включая мисс Майлз?

— Миллисент? А она тут при чем?

Вопрос был задан резким тоном. В минуты волнения в речи Райла появлялись грубоватые нотки. Сын небогатых родителей, молодой провинциал, выбившийся в люди, — отсюда его манера повелительно разговаривать с подчиненными вроде мисс Гриффин. Он самолюбив, и обращаться с ним надо осторожно. Найджел пытливо взглянул на рыжего молодого человека, откинувшегося вместе со стулом к стене, — на его аккуратный темный костюм, мятый мягкий воротничок и галстук.

— У мисс Майлз была побудительная причина это сделать, вернее сказать, даже две причины.

— Причины? Бросьте!

— Она была публично унижена во время войны генералом Торсби. А «Уэнхем и Джералдайн» отказались переиздать ее романы.

— И вы считаете это достаточной причиной?

— Да, для мстительной эгоистки — вполне.

Бэзил Райл откачнулся от стены, передние ножки стула со стуком стали на пол.

— Вы, видно, мните себя большим знатоком человеческой натуры, а? — начал он угрожающим тоном. — Послушайте… Что там у вас?

В комнату вошла миловидная блондинка:

— Письма, мистер Райл.

— Ну их к черту!

— Вы же сказали, что они должны быть отправлены с шестичасовой почтой. А сейчас без пяти шесть.

Бэзил Райл стал подписывать письма, лежавшие в папке у него на столе.

— Небось свидание кавалеру назначили на шесть…

Игривый тон Райла был на редкость искусственным, словно он обучался ему на заочных курсах. Светловолосая секретарша смотрела на опущенную голову Райла почти с материнской нежностью. «Он полнейший увалень с девушками, — подумал Найджел, — но чем-то их привлекает».

— Колофон[7] пишется через одно «л», Дафна. Ладно, я исправлю… Нате вам все, и бегите, только пусть не очень-то руки распускает.

— Всего хорошего, мистер Райл.

Когда девушка ушла, Райл пошелестел оттисками на столе и вдруг выпалил:

— Вы сейчас свободны? Пойдемте выпьем. Муторно мне в этой конторе.

Они вышли из здания, где уже царила тишина и только у боковой двери горела лампочка. Вечерний воздух был напитан холодной сыростью, но Райл вдыхал его полной грудью.

— Вот это дело, — сказал он, потом повернул голову к Темзе. — Не думал я, что так стоскуюсь по реке. Отец мой был сварщиком в доках на Тайне. Жертва кризиса. Так и гнил до конца своих дней в безработных. Бедный старикан. — Лицо его при свете фонаря выражало довольство и удивление, он смотрел на элегантные фасады Эйнджел-стрит, словно все еще не мог поверить в удачу, которая привела его сюда. — Отец мой был большим любителем чтения. Да и времени после тридцатого года у него было хоть отбавляй. А в городской библиотеке тепло. Жаль только, что книги нельзя есть.

Райл привел Найджела в небольшую пивную, ютившуюся между Эйнджел-стрит и Стрэндом.

— Про это место мало кто знает. Можно спокойно поговорить.

В пивной действительно было пусто, скамьи с высокими спинками и весело горевший камин придавали ей деревенский вид. Райл заказал себе двойное виски с водой, а для Найджела — голландский джин.

— Миллисент Майлз! — вдруг воскликнул он. — Вы хорошо ее знаете?

— Только сегодня познакомился.

— Ну а я ее знаю. И говорю вам: к этой женщине несправедливы. Ей пришлось хлебнуть горя в молодости. Как мне. А это оставляет рубцы. Хорошо такому интеллигенту, как Протеру, задирать перед ней нос. Конечно, ее книги — это попытка уйти…

— От чего?

Бэзил Райл рассказал, что Миллисент — дочь потаскушки; отец ее, пьяница, обанкротился, когда ей не было еще и пятнадцати лет. Родители беспрерывно ссорились; в каком настроении придет отец, никогда нельзя было угадать. Он лупил девочку, а потом проливал над ней пьяные слезы, мать пользовалась ею как бесплатной прислугой. В семнадцать лет Миллисент сбежала из отчего дома и поступила в магазин продавщицей. Горькая, обездоленная юность пробудила в ней фантазию, которая и сделала ее любимицей библиотекарей.

— Вы прочли ее автобиографию? — спросил Найджел.

— Нет. Она мне сама рассказывала. — По ходу разговора Райл успел хорошенько выпить, и это начинало на нем сказываться. — Вы небось думаете, что ей пальца в рот не клади? Вот и ошибаетесь. Она гораздо ранимее, чем большинство тепличных растений обоего пола, с которыми вы встречаетесь.

— А как вы с ней познакомились?

— И такая одинокая… На литературном приеме. Несколько лет назад. Еще до того, как я затеял свое издательское дело. Я сказал ей, совершенно постороннему человеку, прямо: «По-моему, вы ужасно одиноки!» Просто не знаю, что на меня нашло. А она говорит: «Вы первый, кто это почувствовал». Я понял, что с мужчинами ей не везло. Не верьте всему, что о ней болтают.

— Не буду.

— Что вы сказали?

— Сказал, что не буду.

— Умница. Выпейте еще. Нет, непременно! Опять джину?.. О чем бишь мы говорили? Ага. Не везло ей с мужчинами. Вы же ничего не знаете: когда ей было девятнадцать лет, один мерзавец ее соблазнил, обещал жениться, ну, словом, обычное дело… а потом бросил, ребенок родился мертвый. Да. Она хлебнула горя. Через год вышла замуж за биржевого маклера или кого-то в этом роде, только чтобы избавиться от нищеты. Вот тут она и начала писать. По-моему, чтобы избавиться от маклера.

— У нее от него, кажется, сын?

— Киприан.

— А что он собой представляет?

— Паразит. — Под влиянием алкоголя Райл быстро перешел из оживленного состояния в меланхолическое. — Бородатый паразит. Сосет из нее деньги, как пиявка.

— Он очень обиделся, когда «Уэнхем и Джералдайн» отвергли его предложение издавать журнал?

— Да, наверно… — Райл уже потерял всякий интерес к этой сомнительной личности. — Одна из причин, почему я хотел, чтобы мы переиздали кое-какие из ее романов, — ей нужны деньги. Она ведь до смешного щедра: предлагала вложить деньги в мое дело, но было уже поздно.

— Ну а другие причины?

Бэзил Райл тупо посмотрел на него:

— Все-то вам надо знать, черт вы этакий. Принюхиваетесь, копаетесь, будто личные отношения — это жаркое. Воевали?

— Да почти что нет.

— А я видел экипаж сгоревшего танка. Вот это было жаркое! Знаете, в чем беда вашего поколения? Вы еще верите в добро, благородство, порядочность. При прочих равных условиях порядочность всегда себя покажет — вот что вы думаете. Даже жалко на вас смотреть.

Найджел пропустил все это мимо ушей. И навел Райла на разговор о том, как он стал издателем. Сразу после войны Райл поступил в рекламную фирму и быстро продвинулся. Третий муж Миллисент Майлз был их клиентом — богатый промышленник и любитель литературы; Бэзил ему понравился, он узнал о его стремлении стать издателем и оказал финансовую поддержку.

— Все было как в сказке, — сказал Райл. — Но конец был отнюдь не сказочный.

Найджелу легко было вообразить, как этот грубоватый молодой провинциал был польщен интересом Миллисент Майлз и ослеплен тем мирком, в который она его ввела. А она, без сомнения, позволяла ему за ней волочиться, — эта дама не могла обойтись без свиты поклонников. Но как ей удалось его удержать? Так долго скрывать свою природную черствость, свой эгоизм? Вероятно, в нем есть какая-то мягкотелость, романтизм, а может, все дело в благородстве, которое он так горячо отрицает, и только чувство признательности мешает ему видеть ее такой, какая она есть?

Найджел снова навел разговор на Миллисент Майлз, узнал, что с первым мужем — маклером — она развелась и тот уже умер, второй муж, вспыльчивый автогонщик-невротик, застрелился, третий, покровитель Бэзила, развелся с ней год назад.

— У нее твердое убеждение, что ей не суждена удача, что долго быть счастливой она не может. Бедняжка. Она ведь еще девчонка, несмотря на всю эту маскировку.

«О Господи, Господи, — думал Найджел, — значит, ты просто-напросто в нее влюблен и надеешься быть тем Настоящим, который соберет обломки и построит ей жизнь заново».

— Это еще одна из причин, почему я хочу переиздать хоть несколько ее романов, — продолжал Райл, — вернуть ей душевное равновесие. И, как я уже говорил, на ней висит этот паразит Киприан — ей нужны деньги.

— Но остальные компаньоны против?

— Джералдайн не возражает. Лиз Уэнхем, надо сказать, ни за, ни против. Главное препятствие — Протеру.

— Да, но он вряд ли имеет решающий голос в том, что вам печатать?

Бэзил Райл встал и принялся злобно ворошить уголь в камине, потом облокотился на каминную доску и стал без всякого восторга разглядывать рекламу с голой девицей, предлагавшей бутылку искристого сидра.

— Протеру работает литературным консультантом в издательстве уже двадцать пять лет, — сказал он наконец. — И надо отдать ему должное, он не отклонил ни одной книги, которую потом приняли бы в другом месте и заработали на ней деньги. Это факт. Но он потихоньку отстает от жизни, не желает иметь дело с тем, что, как он выражается, «плохо написано», в области художественной литературы во всяком случае. Что ж, изящная словесность умирает. В общем, компаньоны не желают принимать то, против чего он категорически возражает, разве что предложенная вещь у обоих вызовет полный восторг.

— Значит, от автобиографии мисс Майлз они были в восторге?

— Не в безумном, нет. Но я заключил с ней договор на книгу, еще когда у меня было свое издательство; Уэнхем и Джералдайну пришлось, так сказать, принять его на себя.

— Хотя Протеру был решительно против?

— Нет, по этому поводу он скандала не устраивал, только из-за переиздания романов. Но, по-моему, у него на Миллисент зуб.

— Что-нибудь давнее? Может, они были знакомы?

— Нет. Я спрашивал Миллисент. Она сказала, что впервые увидела его только этим летом. Сухарь, ничтожество. Он-то что в своей жизни создал? Тоненькую книжечку стихов…

— Но при этом замечательную.

— Полагаете? Я ее читал. Сплошное вожделение и омерзение. Мускус и уксус. — Бэзил Райл медленно поднес зажженный кончик сигареты к животу девушки на рекламе. — Секс! — проворчал он. — Неужели нельзя заниматься этим втихую?

V. Дополнение

В четверг Найджел появился на Эйнджел-стрит около половины десятого. День опять был серенький, горизонт — словно грязное посудное полотенце; дома, деревья и река с ее мостами как будто покрылись сальным налетом. Металлический холод пробирал до костей. Голос мисс Сандерс, ответившей на его приветствие, был просто ледяным. Мистер Глид, сообщила она сумрачно, желал бы его повидать, для чего и придет в одиннадцать часов.

— Хорошо. Это избавит меня от лишних хлопот. Но попросите его отдать вам свой кастет на сохранение.

В ответ на эту шутку мисс Сандерс только нахмурилась и бросила такой осуждающий взгляд, словно перед ней был профессор, отпустивший легкомысленное замечание во время семинара. «До чего же сурова нынешняя молодежь, — подумал Найджел, поднимаясь наверх, — а ты постоянно об этом забываешь. Вот и Бэзил Райл вчера вечером со своей филиппикой по поводу секса, — но в нем говорит пуританская закваска рабочего класса; как бы то ни было, ему немногим больше тридцати, что же, он просто запоздал в чувственном развитии? Время покажет».

Стивен Протеру был уже за работой; водя носом по увесистой рукописи, он рассеянно поздоровался с Найджелом. Какое-то слово его зацепило. Длинный, как у дятла, клюв вонзился в страницу.

— Еще один голубчик пишет «незаинтересованность» вместо «бескорыстие»! — рявкнул он. — Это падение языкового уровня просто нестерпимо!

— Слова меняли смысловые оттенки и раньше.

— Не в этом дело. А в том, что «бескорыстие» не имеет точного синонима. Нельзя пробрасываться таким словом.

— А может быть, мы утратили само это понятие?

— Бескорыстие? Как идеал? Пожалуй… — Лицо маленького человечка вдруг стало печальным, его исказила такая пронзительная тоска, какую Найджел редко у кого-нибудь видел: пустые глаза, опущенные углы рта превратили это лицо в трагическую маску. Она была изборождена глубокими складками — руслами, прорытыми давно уже высохшими потоками чувств.

— У вас есть «Кто есть кто»? — спросил Найджел.

Стивен словно выбрался рывком из пучины тоски, сожалений и угрызений совести:

— В последней комнате по коридору справочная библиотека.

Найджел вышел, миновал комнату мисс Майлз (машинка ее молчала) и отворил следующую дверь в просторную комнату рядом. Молодая растрепанная, но миловидная блондинка, гораздо менее ученого вида, чем большинство издательских девиц, причесывалась перед карманным зеркальцем.

— Ой! — благовоспитанно взвизгнула она. — Вы меня напугали!

— Не беспокойтесь, прошу вас. Моя фамилия Стрейнджуэйз, я работаю в комнате у мистера Протеру. Хочу заглянуть в «Кто есть кто».

Девица, как видно, была ошеломлена подобной просьбой:

— Но я не знаю, можно ли… видите ли, я ведь нездешняя…

— Потусторонняя?

Голубые глаза стали большими, как блюдца.

— Ой, нет! Что вы! Я просто снизу.

— В каком смысле?

— Я работаю в бухгалтерии. Джин заболела и я вместо нее. Что вас интересует?

— «Кто есть кто».

— Простите, как это?

— Справочник. Называется «Кто есть кто».

— А-а, книжка… — Глаза девушки стали беспомощно озирать комнату, уставленную книгами от пола до потолка. — Мы-то с книжками дела не имеем… — Она с надеждой уставилась на потолок. — А вот мистер Протеру, он в них разбирается. В книгах. Может, вам у него спросить?

— Он меня сюда и послал.

— Подумать, вот смех!

— Если разрешите, я сам пошарю на полках…

— Милости просим.

— У нее такой толстый красный корешок.

Девушка захихикала:

— Тоже скажете!

Найджел осмотрел полки. Экземпляры изданий «Уэнхема и Джералдайна» больше чем за сто лет. В дальнем углу, у окна, две полки справочников. Вынув тот, который был ему нужен, Найджел открыл его на имени Миллисент Майлз и стал делать выписки. Блондинка как завороженная заглядывала ему через плечо.

— А Джонни Рей тут есть?

— Не знаю. Кто это?

Голубые глаза распахнулись так широко, что Найджелу грозила опасность в них утонуть.

— Кто такой Джонни Рей? Но он… Бросьте! Вы меня разыгрываете!

— Нет, это вы бросьте.

— Певец. Я его обожаю.

— Счастливец!

Блондинка, на минуту изменив своему обожаемому, крепче прижалась к плечу Найджела, который отыскивал в «Кто есть кто» другую фамилию.

— Знаете, вы здорово похожи на одного артиста, в той старой-престарой картине. Меня парень на нее водил; он очень образованный, мой парень, — не артист, конечно. Как же его звали? Берджес Мередит, вот как!

— Никому не говорите, — зашептал Найджел в перламутровое ушко, — но я и есть Берджес Мередит. А вы кто?

— Хи-хи, тоже скажете! А-а, понятно. Сьюзен, Сьюзен Джонс. Но скажите по-честному, вы на самом деле?..

— Тс-с-с! — прошипел Найджел. — На самом деле я знаменитый сыщик, частный сыщик, переодетый в Найджела Стрейнджуэйза, переодетого в Берджеса Мередита.

Девушка весело захохотала, щекоча своими бледно-золотистыми прядями его щеку.

— Сыщик! Вот уж нет, сразу видно!

Кончив делать выписки и поставив справочник на место, Найджел спросил:

— Вам здесь, наверно, скучно целый день одной? Хотя чтения тут хватает.

— Терпеть не могу книжки. По мне, если хотите знать, да хоть бы их совсем на свете не было. А вот мой парень — он только и знает, что читать, вечно сидит, уткнувшись носом в книжку. Меня это даже пугает.

— Не лучшее занятие, когда рядом такая девушка.

— Я так ему и говорю. Мы ведь только раз бываем молоды, правда? Я, конечно, не на вас намекаю, мистер Мер… мистер Стрейнджуэйз. — Она кинула на него томный взгляд. — Лично я уважаю пожилых мужчин.

— Берегитесь! Вы со мной поосторожней. У меня ведь опасный возраст. А все эти книжки возбуждают страсть.

— Фу! Как не стыдно! — в восторге пискнула девушка.

Немного поболтав в том же духе, Найджел спросил, приходилось ли ей сталкиваться с мисс Майлз.

— С этой кобылой? Вот воображает о себе, фря! Ой, может, вы с ней дружите?

— Нет. А ее здесь недолюбливают?

— Между нами говоря, болтают, будто мистер Райл немножко… ну, вы понимаете. Стыд и срам. В матери ему годится.

— А мистер Протеру?

— Да он ее терпеть не может. Это все знают. Когда ее сюда пустили, они прямо сразу так поцапались!

— Да ну? А из-за чего?

— Сама я не слыхала. Но моя подружка Джин случайно зашла в кабинет к мистеру Протеру и услышала, как они друг на друга кидаются в соседней комнате. Как она его оскорбляла, нашего мистера Протеру!

— Как?

— Джин не успела всего подслушать. Но ясно слышала, как мисс Майлз обозвала его лупоглазым. И так гадко, бессердечно, ну все равно как Бетт Дэвис. Он, конечно, не Марлон Брандо, но…

— Джин уверена, что мисс Майлз так его назвала?

— Она своими ушами слышала, как мисс Майлз сказала: «Лупоглазый». Даже два раза. И очень громко. Остального она недослышала. Но оба они, видно, здорово распалились. Мистер Протеру ведь носит очки — значит, она его хотела обидеть, правда?

— Может, это его кличка?

— Ну нет. Конечно… кое-кто у нас зовет его Креветкой…

— Лупоглазый… А вы знаете, кто носит большие защитные очки?

— Ну, мотоциклисты. И…

— Вы сами сейчас вылупите глаза. А если я вам скажу, что второй муж мисс Майлз был автогонщиком?

После этой интригующей реплики Найджел удалился, причем глаза Сьюзен были так широко открыты, что своими размерами и голубизной не уступам бассейну для плавания голливудской звезды.

Следующие пятнадцать минут Найджел в сопровождении гида осматривал здание. Он хотел хорошенько изучить место действия, а Стивен Протеру сказал, что будет только рад хоть ненадолго оторваться от своих рукописей. Начав обход с третьего этажа, где помещался редакционный отдел вместе со справочной библиотекой и художественной редакцией, они спустились на второй этаж, который занимали компаньоны, их секретари и отдел рекламы. На первом этаже располагались чисто технические отделы издательства: кабинет заведующего производством, бухгалтерия, счетный отдел и т. д. Наконец, в цокольном этаже была приемная, торговый отдел и большой зал, где под лампами дневного света и под звуки легкой музыки по радио работали упаковщики; за ним находилось еще более просторное складское помещение.

— Вот и все, — сказал Стивен, когда они вернулись к себе. — Просто, но символично. На третьем этаже — Просвещение, на первом — Золотой Телец, а между ними прослойка в виде компаньонов.

Найджел заметил, что его гида повсюду встречали почтительно, словно он тоже хозяин фирмы, но в этой почтительности не было подхалимства. Служащие явно любили Стивена, и, насколько можно было судить, все они хорошо относились друг к другу. Стивен несколько затруднялся, удовлетворяя любопытство Найджела относительно того, что происходит в других отделах, но, когда речь шла о его работе, отвечал без запинки.

Следующие полчаса Найджел изучал лежавшую у него на столе папку. В ней были данные, которые он попросил вчера: список служащих со стажем их работы в издательстве и кругом обязанностей, а также пачки пенсионных бланков, на которых каждый из них надписал свою фамилию печатными буквами и расписался. Найджел не рассчитывал что-нибудь из этого почерпнуть. Он затребовал данные, чтобы показать свою деловитость. Пенсионные бланки он сложил в большой конверт, его другу из Скотленд-Ярда они могут пригодиться, хотя, на взгляд Найджела, печатные буквы у всех людей почти одинаковы.

— А графологи могут что-нибудь определить по печатным буквам? — спросил Стивен Протеру, оторвавшись от своей работы.

— Это почти невозможно сделать по одному слову «Надо!». Конечно, если вы позволяете себе какую-нибудь причуду, например проводите перекладину в «н» справа налево или пишете буквы снизу вверх, они это заметят.

— Я так и думал. Но как же вы собираетесь вести это расследование?

— Искать мотив поступка. И выяснить, у кого была возможность его совершить. Это сужает круг. Кстати, скоро придет Киприан Глид, он хочет меня видеть. Где бы я мог…

Протеру ткнул большим пальцем через плечо:

— Там, если хотите. Сегодня Медуза превращает людей в камень где-то в другом месте. А чего ему надо?

— Посмотрим. Вы знакомы с ее вторым мужем?

— Глид — ее сын от первого брака.

— Знаю. Я говорю об автогонщике.

— Нет. Я не охотник до всяких там петушиных боев и прочего.

— Говорят, он застрелился.

— Не удивлюсь. — Стивен Протеру пожевал ртом, как рыба. — Одни сами решаются на самоубийство, других на это толкают.

Зазвонил телефон. К мистеру Стрейнджуэйзу пришел мистер Глид.

— Пошлите его наверх, в комнату, где работает мисс Майлз, — сказал Протеру.

Субъект, который туда вошел, производил весьма невыгодное впечатление. Ниже среднего роста, в брюках дудочками и грязном пиджаке с начесом, мучнистое лицо выглядело еще бледнее из-за реденькой черной бородки и черного сомбреро.

— Это вы — Стрейнджуэйз? — спросил он воинственно, из черной бородки блеснули белые зубы. — Какого дьявола вы позволяете себе оскорблять мисс Сандерс?

— Сядьте, и я вам объясню. Курите.

Рука Киприана Глида машинально потянулась к его портсигару, но тут же отдернулась.

— Спасибо, нет. Терпеть не могу душистое мыло.

Найджел подумал, что, судя по его виду, Глид не терпит никакого мыла. Молодой человек шлепнулся в кресло; он дрожал и злился на себя за эту дрожь, а потому дрожал еще сильнее.

— Какое вы имеете право хамить Мириам, то есть мисс Сандерс, и вынуждать ее…

— Какое же это хамство? Она солгала, и я ее на этом поймал. Имею на это полное право. Издательство пригласило меня расследовать недавние неприятности.

— Какие неприятности?

— Ваша мать, наверное, рассказывала вам про дело о клевете.

— Ах, это… И вы считаете, что ваши гестаповские методы оправданны… Но при чем тут я, позвольте спросить?

Киприан Глид принадлежал к той породе слабохарактерных людей, которые все время себя подстегивают, желая скрыть за агрессивностью неуверенность в себе.

— Очень даже при чем, — невозмутимо ответил Найджел. — Во-первых, вы находились здесь, когда были восстановлены купюры. Во-вторых, за несколько дней до этого фирма отвергла ваше предложение.

Киприан презрительно скривился:

— Вероятно, у частного сыщика, или кто вы там, кругозор ограничен замочной скважиной. Да чихать я хотел на этого генералишку. Сядет он в галошу или не сядет — мне-то что?

— Зачем вы приходили опять, раз ваше предложение было отвергнуто?

— Я приходил к Мириам.

— А потом поднялись наверх.

Найджел произнес это утвердительно, хотя пока не мог этого доказать.

— Ну и что из этого? Мне ведь не запрещено навещать собственную мамочку? — Разозлившись на себя за проявленную слабость, Киприан снова изобразил вспышку гнева. — Да и какого черта я вообще должен отвечать на ваши вопросы?

— Никто вас не заставляет. Но почему бы вам, кстати, и не помочь расследованию? Может, вы затаили злобу на «Уэнхем и Джералдайн»?

Молодой человек закатил глаза, совсем как его мать:

— Ну, если вы думаете, что у писателя нет других занятий, кроме как таить злобу на всех, кто отверг его произведения…

— Да, безусловно, думаю.

Глид был озадачен, но тут же ответил на откровенное заявление Найджела длинной тирадой, направленной против того, что он звал «системой». Это, как выяснилось, реакционная, коварная, тайная клика — издатели, редакторы и писатели, которые действуют в литературном мире как мафия, проталкивая свои писания и мешая пробиться всем посторонним. Такие люди, как Стивен Протеру, заявил он, — вожаки этой шайки, серые кардиналы, которые заправляют всей литературной политикой, определяют ее направление, дают работу своим клевретам, истребляют аутсайдеров. «Система» действует в Лондоне, но имеет свою агентуру и в провинции, она контролирует не только издательства, литературные отделы столичных газет и еженедельников, но и Би-Би-Си, Совет по искусствам, Британский совет и старейшие университеты. Она особенно опасна потому, что члены ее либо искренне, либо притворно не подозревают о ее существовании. Эта олигархия изощренными методами осуществляет свою власть и безжалостно подавляет все, что грозит ее интересам, причем каждый из ее членов в отдельности так же мало отдает себе отчет в коллективных целях, как отдельные кораллы кораллового рифа или капли дождя. И для того, чтобы бороться с этой зловещей и вроде бы неорганизованной бандой, Киприан Глид хотел издавать свой литературный журнал.

Говорил он с убежденностью, однако его теория показалась Найджелу скучной, и он перебил:

— Что ж, очень может быть. Но к делу, порученному мне, это не относится. Мне надо разгрузиться от всего лишнего.

— Ваша разгрузочная диета меня не интересует, — огрызнулся Киприан, обозленный тем, что его прервали на полуслове.

— У вас был побудительный мотив и возможность совершить преступление.

— Мотив? Да я даже не знаю вашего твердолобого генерала!

— Но как партизанскому вождю…

— Чего?..

— Как командиру в священной войне против «системы» вам, естественно, хочется спихнуть ее наиболее влиятельных членов. А вы только что сами сказали, что Стивен Протеру — один из них. — Найджел заметил, что окно в соседнюю комнату открыто; он надеялся, что Стивен слышит этот разговор. — Верстка находилась у мистера Протеру. Ему было удобнее всего сделать это грязное дело, и потому подозрение пало бы в первую очередь на него. Восстановив опасные абзацы, вы рассчитывали лишить его работы. И свалить одного из столпов «системы».

Киприан был так ошарашен, что не сразу смог ответить.

— Но это же полный… — Он хотел сказать «бред», но это означало бы полупризнание, что и его теория «системы» — тоже бред. — Я не желаю этого даже обсуждать. Я пришел требовать от вас извинения за то, что вы оскорбили мисс Сандерс.

— Тогда ваш поход был напрасным. Всего хорошего.

Задрожав, Киприан стал скрести свою клочковатую бороденку.

— Отлично. Я сообщу о вашем поведении компаньонам.

Найджел, не обращая на него внимания, заложил лист бумаги в машинку и принялся печатать. Он был совершенно уверен, что Киприан Глид явился не для того, чтобы защищать честь мисс Сандерс. В нем было мало рыцарственного. Покусав ногти и покосившись исподтишка на Найджела, он сдался:

— Может, я был чересчур резок…

Найджел перестал стучать на машинке и молча на него поглядел.

— Я готов обсудить с вами то, что вас интересует.

«Я был прав, — подумал Найджел, — он пришел, чтобы меня прощупать. Но в чьих интересах? Своей матери? Своих собственных?» Теперь Киприан отвечал на его вопросы с видимой прямотой. Да, он приходил в издательство утром 24 июля. Кажется, около десяти. Перекинувшись несколькими словами с Мириам, он поднялся наверх. Зачем? Поговорить с матерью. О чем? В общем, он порастратился и хотел немножко получить на карманные расходы. Утром он ее упустил, она уже ушла из дома в издательство. Но как он может все это помнить, ведь дело было несколько месяцев назад? Он проглядел корешок ее чековой книжки и выяснил, что она дала ему деньги 24 июля.

— Вам повезло, — заметил Найджел. — Мало кто из писателей бывает доволен, когда их работу прерывают просьбой о деньгах.

— Ну, тут у меня свой метод. Я вошел и сразу принялся читать только что напечатанную ею страничку. Этим я ее умаслил, — сообщил Киприан с убийственной откровенностью. — Она дико тщеславна, даже для пишущей женщины. А я обычно не проявляю особого интереса к ее творчеству — оно ведь ни черта не стоит. И фокус удался.

— Понятно.

— Как только я получил чек, я тут же смылся, а то еще, глядишь, она передумает. Поэтому, как видите, я не мог ничего сделать с этой вашей версткой, даже если бы и хотел. Все время был с мамашей. Если вы ее спросите, она, наверное, это припомнит.

— Но вы же могли нырнуть в соседнюю комнату до того, как зашли к матери?

— Мог. Но это ничего мне не дало бы, даже если бы я хотел поколдовать над версткой.

— Потому что там был мистер Протеру?

— Нет, потому что там была моя мать.

Стараясь не выдать тех чувств, которые вызвало это сообщение, Найджел встал и задвинул окно.

— Откуда вы знаете?

— Я ее видел через это окошко.

— Вы видели, как она разговаривает с Протеру?

— Нет. Она была там одна. Ходила за резинкой. Искала ее на столе, когда я туда заглянул. Я позвал ее, и она тут же вернулась. Поэтому она может подтвердить мое алиби. — Найджел посмотрел на Киприана так пристально, что тот, закатив глаза, поспешно добавил: — Честное слово. Да вы ее спросите сами, конечно, она могла и забыть…

— Я вам верю. — Найджел продолжал его изучать. Киприан был, конечно, capable de tout,[8] но соображает ли он, что он сказал? — Я вам верю. Могу только усомниться, что дело было в резинке.

— Не понимаю.

— Ваша мать могла в эту минуту восстанавливать купюры, — сухо пояснил Найджел.

Киприан Глид отнесся к этому предположению без того негодования, которое он выразил по поводу Мириам Сандерс, больше того, в его глазах даже появился блеск — злобный, коварный блеск, который он тут же погасил.

— Вполне могла. Мне это не приходило в голову.

— А вы считаете, что она на это способна?

— Что ж, психологически я могу это допустить. Женщины такого типа иногда любят сделать кому-нибудь гадость. Так сказать, внести разнообразие в жизнь.

— А кому бы, по-вашему, она хотела сделать гадость? — Найджел встал и отошел в дальний угол, борясь с соблазном дать этому молодому негодяю пинка.

— Да кому угодно. Просто сделать гадость. Ни за что ни про что. Из любви к искусству. — Киприану явно пришлась по душе эта тема, но дверь распахнулась, и в комнату влетела та, о ком шла речь.

— Я тебе говорила, чтобы ты больше сюда не ходил, — сердито сказала она. — Все равно бесполезно. Не получишь ни пенни. — Мисс Майлз заметила Найджела, и сразу все ее существо будто погасло, чтобы тут же зажечься совершенно другим светом, как электрическая реклама. — Ах, мистер Стрейнджуэйз, доброе утро! Простите, что я вам помешала. Я и не подозревала, что вы знакомы.

— Мы и не были раньше знакомы, — сказал Киприан. — Стрейнджуэйз берет у меня интервью…

— Я так рада. Ведь Киприан у нас умница. Уверена, что он далеко бы пошел, если бы кто-нибудь дал ему подходящую работу. Правда, мой мальчик?

— Ты не так поняла, — кисло разъяснил ей «мальчик». — Стрейнджуэйз — сыщик.

Положив сумочку, Миллисент Майлз опустилась на стул. Сын все еще сидел, развалившись в кресле, и самодовольно ее разглядывал, словно ему удался трудный фокус.

— Сыщик? — переспросила она. — Как интересно. Вот не подозревала… И вы допрашивали бедного Киприана с пристрастием?

Глид осклабился:

— Мы обсуждали склонность к пакостничеству с абстрактной точки зрения. И с конкретной тоже, мамочка. — Последнее слово он выплюнул с открытой издевкой. — Я вам больше не нужен, Стрейнджуэйз?

— Нет. До свидания.

Киприан Глид взял свое черное сомбреро. У двери он кинул на мать загадочный взгляд, послал ей воздушный поцелуй и удалился.

— Как бы я хотела, чтобы он за что-нибудь взялся всерьез! Он такой талантливый. Но, к великому огорчению, плывет по воле волн. Моя вина!

— Не может быть!

— Какой вы милый! — Вздохнув, она поглядела на него простодушно и жалобно. — Он дитя несчастливого брака. Все могло быть иначе, если бы я не развелась с его отцом. Хотя причин для этого, видит Бог, у меня хватало. Незачем мне отягощать вашу душу своими горестями.

Найджел догадывался, что диалоги в столь популярных романах мисс Майлз написаны как раз в этом духе. Их создательница продолжала:

— Вы, наверное, расследуете эту историю с книгой Тора?

— Да. Ваш сын мне говорил…

— Какой вы нехороший! Сказали, что вы новый сотрудник, и я уже понадеялась, что вы уговорите издательство переиздать мои романы.

— Боюсь, что тут я бессилен. Но ведь у вас такая могучая поддержка в лице мистера Райла.

— Ах, этот Бэзил! — отмахнулась она. — Да, он-то, конечно, за. Очень упорный юноша. Но все так сложно! — Она снова вздохнула. — Я часто себя спрашиваю, стоит ли завязывать личные отношения со своими издателями? Не лучше ли довольствоваться чисто деловыми?

Найджела возмутил этот вопрос, и он промолчал. Можно ли хоть чем-то пробить броню этого самодовольства, самообмана, черт знает чего?

— Сын ваш — беспардонный враль?

— Помилуйте, что вы!

— Могу я верить его показаниям?

— Каким показаниям? Не понимаю…

— Он говорит, будто видел вас в комнате мистера Протеру в то утро, когда были восстановлены купюры, словом, почти что поймал вас с поличным.

И Найджел рассказал ей все, что услышал сам. На лице мисс Майлз отразилась целая гамма чувств, но ему трудно было определить, насколько они искренни; быть может, она просто примеряла их и тут же сбрасывала, как новые шляпки. Остановилась она наконец на чувстве оскорбленного материнства.

— Ах, этот Киприан! Как вы могли… — с надрывом произнесла она. — В какое время мы живем, если дети дают показания против собственных родителей. И к тому же ложные показания!

— Значит, вы не были в комнате Протеру?

— Да разве я могу помнить? Столько месяцев прошло. А я так часто туда забегаю.

— Ваш сын пришел попросить денег. Может, вам это что-то напомнит?

— Боюсь, что нет, — ответила она со скорбным сдержанным достоинством. — Понимаете, ведь это случается очень часто. Киприан вечно влезает в долги. Понять не могу, на что только он тратит деньги. О Господи, неужели он и у вас пытался взять взаймы?

— Нет… Простите, что я об этом спрашиваю, но вы видели оскорбительные отрывки из «Времени воевать»?

Ее лоб наморщился от напряжения.

— Дайте подумать. Конечно, я о них знала. Мистер Протеру рассказывал мне о том, что написал Тор. И я, вероятно, видела верстку у него на столе. Но…

— Вы говорили об этом вашему сыну?

— Возможно. — Ее зеленые глаза широко раскрылись. — Ах, неужели вы можете подумать, что Киприан способен на такой поступок?

В ее голосе прозвучало сомнение, и Найджелу почудилось, что сделано это с умыслом. Он почувствовал глубокое отвращение: разговаривая с такими нравственными шулерами, как Миллисент Майлз и ее сынок, словно купаешься в грязи. Ему никогда еще так не хотелось отказаться от этого расследования.

— Я пытаюсь исключить людей, которые никак не могли этого сделать, — сказал он. — Физически или психологически. Вы давно знакомы с мистером Джералдайном?

Она разразилась трескучим добродушным смехом:

— Ну, его-то вы не можете подозревать! Я познакомилась с ним много лет назад. При довольно странных обстоятельствах. Потом мы не виделись до недавнего времени. А что?

— Я двигаюсь ощупью… отыскиваю звенья цепи. Существует ли, например, какая-нибудь связь между мистером Джералдайном и генералом Торсби, кроме, конечно, издательской?

— Понятия не имею.

Миллисент Майлз явно теряла к нему интерес. Она смотрела рассеянно, словно молча решала, как ей лучше поступить. Лицо ее стало жестким.

— Должен сказать, что второй оскорбительный абзац написан превосходно, — сказал Найджел. Он стал цитировать: — «Но губернатор, поглощенный более приятными занятиями — приемами, открытием благотворительных базаров и послеобеденной нирваной, — не принял никаких мер и, напротив, мешал военным рассеять толпу. Результатом его преступной нерадивости стало большое количество жертв и разрушений. Побоище в казармах…»

— «Гекатомба»? — рассеянно поправила его мисс Майлз.

— По-моему, там сказано «побоище».

— Нет, «гекатомба». У меня превосходная память на слова. — Теперь она была вся внимание. — Я точно помню, как Стивен прочел мне этот абзац. Мне запало это слово «гекатомба», но я не знала, как оно пишется. У меня всегда хромала орфография.

Через несколько минут Найджел ушел. Он не мог предполагать, что один из вопросов, которые он сегодня задал, прямо приведет к убийству.

VI. Сняты

— Какие меры вы примете, если я скажу, что купюры восстановил Стивен Протеру?

— Я вам не поверю! — отрезала Лиз Уэнхем. — Не говоря уже ни о чем другом, вся его жизнь связана с этим издательством. Нет, это абсолютно немыслимо.

— Ну а если бы я предъявил неопровержимые доказательства? — упорствовал Найджел.

— Что ж, нам пришлось бы с ним расстаться, — помолчав, сказал Артур Джералдайн. — Да-да, Лиз, пришлось бы. Но ведь вы же…

— И ему трудно будет найти другое место?

— Такое, как это, — да.

— Конечно, уход от нас будет для него большим ударом, — сказала Лиз. — Не в смысле денег. Вернее, не только в материальном плане.

— Мы все понимаем, что у него было бесконечно больше возможностей это сделать, чем у любого другого.

— Да, да… — Оба компаньона, потрясенные чудовищностью подозрения, заговорили разом.

— Погодите, — прервал их Найджел. — Вы уверены, что у Стивена не было никакой побудительной причины это сделать. Согласен. Но, может быть, у кого-то было очень острое желание его скомпрометировать, погубить его. Мы все время предполагали, что виновник хотел навредить издательству или генералу Торсби. Но пока нам известно только то, что Миллисент Майлз пятнадцать лет назад была публично посрамлена генералом Торсби и что в июле фирма отклонила предложение ее сына. В качестве мотивов это кажется мне до смешного недостаточным.

— Согласен.

— С другой стороны, Стивен Протеру был главным препятствием к переизданию ее романов. В тот день ее видели одну в комнате Стивена. Она знала об опасных местах в рукописи. Как я уже говорил, употребление ею слова «гекатомба» трудно объяснить иначе, как подсознательной оговоркой по Фрейду. К июлю она еще недостаточно долго просидела здесь, чтобы решить, уволите ли вы Протеру, основываясь лишь на подозрении, пусть даже самом серьезном.

— Но все это так по́шло и мелодраматично, — возразила Лиз Уэнхем. — Я недолюбливаю Миллисент Майлз, но все же не могу поверить, что она способна сделать такую гадость только для того, чтобы мы переиздали ее романы.

— Согласен, если это единственный мотив. Но я уверен, что у нее вообще зуб на Стивена.

— Почему? Они ведь и знакомы всего…

— Если им верить. Я в этом сомневаюсь. Они ненавидят друг друга до глубины души. И разговаривают с той, я бы сказал, фамильярностью, которую порождают презрение или ненависть, как будто они прожили вместе всю жизнь.

Рыбий рот Артура Джералдайна растянулся в гримасе.

— Возможно, вы и правы. Но зачем им делать вид, будто они познакомились совсем недавно?

— Вот именно: зачем? Голова у меня пухнет от этих вопросов. Зачем, например, фирме «Уэнхем и Джералдайн» пускать сюда мисс Майлз на неопределенное время? Ведь она уже несколько месяцев как переехала на новую квартиру.

Старший компаньон выглядел несколько растерянным.

— В традициях фирмы предоставлять авторам комнату для работы…

— Говоря по правде, ее не так-то легко выселить, — призналась Лиз Уэнхем. — Я уже сколько раз намекала. Вы ей должны сказать напрямик, Артур. Ведь вы еще в сентябре собирались это сделать.

— А кстати, почему она так за это держится? — спросил Найджел.

— Из скупости. Экономит на электричестве.

— Бросьте, Лиз. Не такая уж она мелочная.

— А может, для того, чтобы быть тут, когда придет верстка «Времени воевать» — в надежде к ней подобраться и подложить свинью Стивену? — предположил Найджел. — Зачем иначе сидеть бок о бок с человеком, которого не переносишь?

Они совещались в кабинете Джералдайна, куда Найджела вызвали вскоре после его разговора с Миллисент Майлз, чтобы он сообщил о своих успехах. Он сказал, что установить виновника по почерку в данном случае невозможно, а отпечатки пальцев, вероятно, ничего не дадут. Верстку на законном основании держали в руках не меньше полудюжины сотрудников издательства, не говоря об авторе, наборщике и самом Найджеле. Если виновник не имел права держать ее в руках, он, надо полагать, постарался не оставить своих отпечатков. Если компаньоны хотят, Найджел готов взять у всех отпечатки пальцев. Джералдайн и Лиз согласились, что, учитывая ничтожные шансы на успех, игра не стоит свеч, не говоря уже о неприятном осадке, который это оставит у служащих. Поэтому было решено попросить отпечатки только у тех, кому полагалось держать в руках верстку. Если на верстке обнаружатся другие отпечатки, компаньоны подумают, какие принять меры, чтобы обнаружить их владельца. Каким образом установить их происхождение.

— Я мечтаю присутствовать при том, как вы, Артур, попросите мисс Майлз приложить свои пальчики, — ласково улыбаясь, сказала Лиз.

— Не дай Бог, чтобы это понадобилось!

Старший компаньон явно сожалел о том, что затеял расследование. Вид у него был озабоченный — шли приготовления к судебному процессу о клевете, — но старомодная вежливость не изменяла ему и теперь. Он то и дело заговаривал о крайне неэтичном поведении генерала Торсби.

— Но послушайте, Стрейнджуэйз, значит, он вам чуть ли не прямо сказал, что желает спровоцировать этот процесс? Просто неслыханно! Я дам указания нашим адвокатам об этом заявить.

— Разговор был без свидетелей. В суде он может все отрицать. И тут уж вопрос, кому верить: ему или мне.

— Вот у кого было больше всего причин приложить руку к верстке, — сказала Лиз.

— Да. Но сам он этого сделать не мог. А вы в состоянии вообразить, что Протеру, Райл или типография сделали это за взятку? Кроме того, он мне сказал, что он не виноват, и ему я верю.

Наступило короткое молчание, потом его нарушила Лиз:

— Итак, у нас опять остаются мисс Майлз, ее сын и Стивен… Других кандидатов нет? — спросила она, заметив, что Найджел продолжает молчать.

У Найджела был еще один подозреваемый, но он пока что не хотел его называть.

— Нет, — сказал он. — Давайте сперва посмотрим, что покажут отпечатки пальцев.

— А если они ничего не покажут?

— Тогда я советую вам прекратить расследование. У меня уйдут дни, а может, недели и уйма ваших денег на то, чтобы раскопать какую-то старую связь между Протеру и мисс Майлз. Но стоит ли это делать?

— Я не люблю копаться в чужом прошлом. Никогда не знаешь, что там найдешь, — сказала Лиз со свойственной ей прямотой. — Вы можете обнаружить, что Артур содержал публичный дом, а Миллисент была одной из пансионерок.

Широкое розовое лицо Джералдайна еще больше порозовело.

— Помилуйте, Лиз, у вас испорченное воображение! Ну-с, как же мы приступим к дактилоскопии?

Они бегло обсудили предстоящую процедуру, потом Найджел отправился домой за своим снаряжением. После обеда он взял отпечатки пальцев у компаньонов, Протеру и двух сотрудников, через чьи руки прошла верстка. Никто из них не протестовал. Так же легко согласились мистер Бейтс, генерал Торсби и директор типографии, после того как Лиз Уэнхем объяснила им по телефону, что это необходимо сделать для исключения невиновных. Всех их Найджел обошел по очереди и к шести часам вечера получил полную коллекцию отпечатков. Он договорился, что вернется в издательство только в начале будущей недели, потому что утомительная работа по изучению отпечатков пальцев на всех двухстах пятидесяти страницах «Времени воевать» и сравнению их с теми, которые он только что взял, займет у него не меньше двух дней.

В тот день, вооружившись графитным порошком, распылителем и лупой, он проработал до полуночи. Сначала он обследовал страницы с оскорбительными выпадами, на которых обнаружил помимо множества смазанных, неразборчивых отпечатков пальцев следы, по-видимому принадлежавшие генералу Торсби, Стивену Протеру, Бэзилу Райлу и наборщику. Он посвятил этому неблагодарному занятию почти всю пятницу, уныло твердя себе, что такие чисто технические задачи должна выполнять полиция. К четырем часам он дошел до двухсотой страницы и за все свои труды был вознагражден удручающей головной болью и верными симптомами простуды. Тогда он позвонил Клэр Массинджер:

— Это Найджел. У меня отвратительное настроение. Можете напоить меня чаем?

— Могу. Купите по дороге кекс, ладно?

Через пять минут он входил к ней в мастерскую. Она рассматривала глиняную голову на постаменте и, когда он появился, даже не взглянула на него. У него была возможность лишний раз полюбоваться необычайно блестящими черными волосами, небрежно рассыпанными по плечам, и бледным, изысканно тонким профилем. Клэр злобно пробурчала что-то глиняной голове и подошла к Найджелу.

— Целовать вас не буду, — сказал он. — По-моему, у меня начинается насморк.

— Я люблю, когда вы чихаете. — Отступив на шаг и разглядывая его тем объективным, напряженным взглядом, каким она смотрела на своих натурщиков, Клэр сказала: — Да, у вас явный распад. Наверное, опять ходили в мокрых носках.

— Не ворчите.

— Вам надо принять с чаем две таблетки аспирина. И пустить капли в нос. — Она пошарила в шкафу, который, казалось, был доверху набит тряпками для обтирания кистей, и вытащила зеленый пузырек с пипеткой. — Нет, не так. Ложитесь на диван, свесьте голову, как задушенная Дездемона, и капайте. Лекарство не попадет в пазухи, если вы не запрокинете голову. Нет! Не всаживайте туда всю пипетку! Вы ни в чем не знаете меры?

Свесив голову с дивана, Найджел пришел к выводу, что, наверное, ничего нет приятнее рабского подчинения красивой женщине. Сев, он ей это изложил.

— Я вами не помыкаю, — сказала она. — Мне просто не нравится, когда вы ноете, что у вас болит головка.

Пока Клэр готовила чай, Найджел разглядывал студию. «Мой второй дом. Но что за хлев! Я никогда бы не смог жить вместе с женщиной, которая держит открытую банку гусиного паштета рядом с открытой банкой скипидара!» Повсюду валялись кухонные принадлежности, гипсовые слепки, окурки, дорогие альбомы с репродукциями и комки глины; заляпанный глиной халат висел на крючке вместе с великолепным лиловым пальто от Диора. Вдоль всей стены тянулась полка, уставленная стадами стилизованных глиняных лошадей, которых Клэр лепила почти машинально, задумавшись о чем-то своем. В углу на постаменте стоял непризнанный шедевр: бронзовая голова мальчика, тощего, нагловатого, с губами, сложенными так, что казалось, он вот-вот свистнет или непечатно выругается. Это был портрет Фокси, который так бесцеремонно вошел в их жизнь почти полтора года назад во время событий, закончившихся мелодраматической сценой в Альберт-холле.

— Фокси не стареет.

— Да. Забегал вчера попить чайку. Спрашивал, как Хозяин. Я сказала, что вы очень заняты, что-то ищете. Ах черт, хотела бы я тоже найти — нож для кекса.

— Он во втором ящике туалетного стола в спальне.

— Правда? Как же он туда попал?.. А-а, разыгрываете!

Клэр, сновавшая по мастерской в поисках ножа, круто повернулась и нечаянно выбила из рук Найджела чашку.

— Ах ты дьявол, почему я такая нескладная! — простонала она, подбирая осколки и вытирая костюм Найджела шарфом, который сдернула с шеи.

— Неправда, вы на редкость изящны. Просто чересчур импульсивны, поэтому на все натыкаетесь.

После чая Найджел растянулся на диване, положив голову на колени Клэр. Ее пальцы поглаживали его виски, словно придавая им форму, — он почувствовал себя куском одушевленной глины. Руки Клэр были широкие, с тупыми пальцами, сильные и в то же время какие-то текуче-мягкие. Найджел поцеловал одну из них.

— Уродины, правда? — спросила она. — Вот почему я так за ними ухаживаю.

— Хотел бы я быть такой уродиной.

— А вы и есть урод. Страшилище. Но интересное. У вас скошенное лицо. Но симметрия — это так уныло. Ну, вам лучше?

— Гораздо.

— Иногда я просто удивляюсь, почему я не выхожу за вас замуж, — мечтательно произнесла Клэр. — И ведь не скажу, чтобы меня об этом просили…

— Или просят.

— Но вы еще попросите!

— Дорогая, я не смог бы жить в таком хаосе. Я бы сошел с ума.

Ее темные глаза стали еще больше.

— Но я же не прошу вас жить со мной вместе. Мне это совсем не улыбается. Я вовсе не желаю, чтобы вы тут все время болтались и наводили порядок. Я говорю — «выйти замуж». Понимаете? Я люблю мой хаос.

— А без хаоса вы не можете творить?

Клэр покачала головой, и угольно-черные волосы скользнули по его лицу.

— Напыщенный мерзкий старик, — ласково пробормотала она.

— Рассказать вам про дело, которым я занят? — спросил Найджел немного погодя.

— Конечно, рассказать.

Найджел переместился в кресло, убрав оттуда большую ископаемую раковину, пепельницу и недоеденную слойку. Усевшись, он рассказал ей со всеми подробностями о событиях в фирме «Уэнхем и Джералдайн». Клэр напряженно слушала, как кошка свернувшись на диване, глаза ее смотрели на него не мигая, тоже по-кошачьи.

— Что ж, по-моему, это очень интересно, хоть и скромненько с виду, — сказала она, когда он закончил. — По вашему рассказу мне этот Бэзил Райл что-то не нравится.

Найджел кинул на нее цепкий взгляд. Странно, что она сразу же напала на того, кого он подозревал, но утром не назвал компаньонам.

— По-моему, он играет с огнем, — продолжала она.

— Почему?

— Вы говорите, что он влюблен в эту Майлз. А я знаю, что она суперстерва первого класса.

— Вы с ней знакомы?

— Слыхала о ней. У этой Майлз есть одна неизменная страсть, одна близкая душа: Миллисент Майлз. Она уж постарается держать этого Райла на коротком поводке. Если он не уговорит фирму переиздать ее книги — выкинет его за дверь. Если же ему это удастся, она высосет из него все, что ей надо, а потом пошлет подальше. Так или иначе, помяните мое слово, ничего хорошего он не дождется.

— Знаете, Клэр, вы меня иногда поражаете.

— Чем? Разве я не права?

— Нет, наверное, правы.

— А этот Райл, мне кажется, натура вспыльчивая. Он человек с подавленными страстями, старомодный за своей блестящей хромированной оболочкой, в душе таит затасканно-рыцарственные представления о любви и сексе, хотя порой и злится на себя за это.

— Давно вы его знаете?

— Никогда в жизни не видела. И даже не слышала о нем, пока вы мне не рассказали. Честное слово.

Найджел встал и зашагал по мастерской.

— Предположим, что Миллисент потребовала от Райла переиздания своих книг за то, что выйдет за него замуж или будет с ним спать. А Протеру — главная этому помеха. Тогда у Райла на редкость серьезная причина опорочить Протеру, не говоря уже о том, что он считает Стивена человеком отсталым, которого пора выгнать вон, как Бейтса, бывшего заведующего производством.

— Нет, я не думаю, чтобы это сделал Райл, — сказала Клэр.

— Почему?

— Он уже достаточно давно с ними работает и знает, что они берегут Протеру как зеницу ока. Они его ни за что не уволят по одному подозрению. Я думаю, это сделал Протеру.

— Да что вы, Клэр…

— Я знаю. Гадить в своем гнезде и прочее. Но, судя по вашему описанию, он немножко сумасшедший. Да и ничего удивительного: двадцать пять лет целыми днями читать! Поневоле утратишь связь с тем, что у нас называется реальностью. Думаю, что науськала его Майлз. Склока, которую они разыгрывают на публике, кажется мне ненатуральной. Скорее всего, маскировка.

— А зачем ей было его науськивать?

— А может, она его шантажировала.

— Но зачем?

— Чтобы сделать гадость генералу. Или другому генералу, тому, который возбудил дело о клевете. Я уверена, что она женщина мстительная. Может быть, другой генерал…

— Кто, Блэр-Чаттерли?

— …может, это тот человек, который соблазнил ее, когда она была молодой, невинной девушкой — если она таковой когда-нибудь была, в чем я сильно сомневаюсь, — словом, тот таинственный незнакомец, о котором вам рассказывал Райл. Поэтому, когда она проболталась насчет «гекатомбы», они с Протеру были просто вне себя от злорадства. Может, ребенок, который родился у нее от Блэр-Чаттерли, был одним из тех парней, которые погибли в этой «гекатомбе». Месть. Понятно?

— Ребенок родился мертвым. Вы бредите, моя дорогая. Но раз вы заинтересовались этим делом, добудьте-ка для меня кое-какие сведения. Вы говорите, что слышали о мисс Майлз…

— Женщина, которая в прошлом году мне позировала, ее знала, правда не теперь, а раньше.

— Чем раньше, тем лучше. Узнайте у этой дамы… Да нет, почему бы не обратиться прямо к первоисточнику? Предложите Миллисент Майлз вам позировать. Она так тщеславна, что сразу на это клюнет.

— Ладно. Если уж так надо… — неохотно согласилась Клэр.

Но очень скоро потребовался не скульптурный портрет Миллисент Майлз, а ее посмертная маска. В этот самый вечер, быть может именно тогда, когда Найджел и Клэр о ней разговаривали, ей перерезали горло.

Миллисент Майлз работала над тем, чему суждено было остаться ее неоконченной автобиографией. Шторы в комнате издательства «Уэнхем и Джералдайн» были опущены, горел электрический камин, машинка трещала вовсю, и рядом на столе росла стопка листков. Матовое стекло между этой комнатой и кабинетом Стивена Протеру было задвинуто и черно. Миллисент кинула на него беглый взгляд, прищурилась от дыма сигареты, посмотрела на часы и снова принялась за работу. При всех своих недостатках — и писательских и человеческих — она обладала поразительным даром сосредоточенности, поэтому, когда дверь за ее спиной отворилась, она даже не повернула головы. Либо была слишком поглощена своим делом, либо кого-то ждала.

Вошедший быстрым движением притворил дверь и повернул ключ. Потом он (будем говорить «он», хотя, как покажет дальнейшее, пол этой персоны остается под вопросом) положил саквояж на пол и, сделав большой шаг, очутился за стулом Миллисент Майлз.

— Одну минуточку, — сказала она, все еще не оглядываясь.

Если учесть, что это были ее последние слова, они покажутся невыразительными и вполне бесполезными. Ибо посетитель не пожелал ждать ни минуты. Его правая рука в перчатке обхватила ее туловище вместе с руками, вытянутыми к машинке, прижала их к телу и наклонила назад стул. В тот же миг левой рукой тоже в перчатке он заткнул ей тряпкой рот, который она открыла, чтобы закричать, выбив при этом из него сигарету. После этого он быстро переменил руки. Левой он держал ее туловище и руки, оттаскивая стул от стола и еще больше накреняя его назад, правой же вытащил из кармана бритву и открыл ее. Бритва сделала свое дело так быстро, что в выпученных глазах Миллисент Майлз удивление не успело смениться ужасом.

Все это заняло не больше десяти секунд. Посетитель осторожно опустил стул спинкой на пол, взял умирающую женщину под мышки, оттащил со стула в угол комнаты и там положил. В горле у нее еще клокотало, поэтому он засунул тряпку поглубже. Посетитель действовал быстро и точно, как актер, в совершенстве отрепетировавший свои мизансцены. Он вынул из кармана скобу и тяжелой эбонитовой линейкой, взятой со стола, забил один конец скобы в раму задвижного окна, а другой — в оконную коробку. Четыре крепких удара, и окно было прочно заперто.

Вслед за этим убийца снял окровавленные перчатки с крагами, вынул из саквояжа чистую пару перчаток, надел их и сел за машинку. Вытащив уже вставленный лист, он заложил чистый и начал печатать. Через несколько минут где-то в конце коридора стукнула дверь. Посетитель затаил дух, однако продолжал печатать и тогда, когда шаги приблизились к двери. Но шаги торопливо ее миновали. Если в здании где-нибудь вдалеке и ходили люди, из-за треска машинки ничего не было слышно.

Посетитель вытащил из машинки лист и взялся за лежащую рядом рукопись. И хотя перчатки мешали ему перебирать страницы, он скоро нашел то, что искал. Выдернув один из листков автобиографии мисс Майлз, он смял его, сунул в карман и на его место вложил тот, на котором только что печатал. Уже сделав движение, чтобы подняться, он задержался и просмотрел несколько предыдущих страниц. Что-то, видимо, бросилось ему в глаза. Он шумно перевел дух, схватил резинку, удостоверился, что она не вымазана кровью, и старательно стер то, что ему не понравилось. Пробежав еще несколько страниц, он положил всю пачку лицом вниз на стол.

Затем он поднял пишущую машинку и поставил на пол, выбрав сухое место около тела Миллисент Майлз, которая теперь уже явно была мертва. Подняв поочередно обе ее руки, он сначала обтер пальцы, выпачканные кровью, прижал их кончики к клавишам, потом снова поднял машинку на стол и вставил в нее лист, который был им сперва вынут.

Трудно перерезать горло, не наследив. И на платье мисс Майлз, и на полу возле нее, и посреди комнаты, где ее убили, было много крови. Кровь была и на рукавах пришельца, и еще в нескольких местах, где его пальто прикоснулось к стулу. Но посетитель, который во всем проявлял такую предусмотрительность, не боялся ступать в лужи крови. Он в последний раз обвел взглядом комнату, осмотрев все, кроме безобразного надреза на горле жертвы. Потом пощупал карман — да, бритва была спрятана. Сняв галоши, он обернул их в газету и сунул в саквояж. Наконец, двигаясь вдоль стен, где крови не было, он вытащил скобу из задвижного окна и пошел к двери.

Там он немного постоял, напряженно вслушиваясь, взглянул на часы: он пробыл в комнате не более пятнадцати минут. Подняв саквояж, который казался для своей величины чересчур тяжелым, он выключил свет, отпер дверь и вышел в коридор. Заперев дверь снаружи и положив ключ в карман, посетитель направился по тускло освещенному коридору к лифту.

VII. Вопросы

В понедельник Найджел Стрейнджуэйз появился на Эйнджел-стрит в 9.30 утра, — насморк у него разыгрался не на шутку. На корректуре «Времени воевать» он не обнаружил неположенных отпечатков пальцев, и, каким бы завлекательным ни был экскурс в прошлое Миллисент Майлз, компаньоны едва ли захотят тратить деньги на выяснение ее биографии. Для Найджела дело было закончено. След остыл несколько месяцев назад, и доказать виновность того, кто подстроил издательству «Уэнхем и Джералдайн» каверзу, было уже невозможно. Не хватало улик — были только подозрения.

Войдя в приемную, он заметил, что Мириам Сандерс встревожена.

— Что случилось? — спросил он.

Беспокойство на миг пересилило ее враждебность.

— Да этот ключ… — ответила она, кинув взгляд на свой стол.

— Какой ключ?

— Которым пользуется мисс Майлз. Уборщица оставила записку, что утром не сумела попасть в ту комнату. Дверь была заперта.

— Наверное, по ошибке захватила домой. Почему бы вам ей не позвонить?

— Звонила. Ее нет дома. Голос у немки-прислуги был довольно взволнованный, я не поняла из-за чего, она почти ни слова не говорит по-английски.

— Ну это не ваша забота.

— Но мисс Майлз не должна без спроса уносить ключ!

Найджел не придал этому значения и поднялся наверх, удивляясь, почему мисс Сандерс так встревожилась. Стивен Протеру уже сидел у себя за столом. Они перекинулись парой слов о том, как провели субботу и воскресенье: Найджел лечил дома насморк, Стивен был в гостях у друзей в Гемпшире. Вошел Артур Джералдайн.

— Мисс Майлз не говорила, придет она сегодня или нет?

Протеру покачал головой.

— Она, видимо, заперла комнату и взяла с собой ключ. Весьма некстати. Я сказал ей в пятницу, что комната нам сегодня понадобится.

Стивен фыркнул:

— Очень на нее похоже! Если ей дают комнату, она уж постарается, чтобы и другие туда не попали!

— Неужели у вас нет запасного ключа? — спросил Найджел.

— Потерян. Я послал за слесарем.

— Ну тогда все в порядке.

Но Артур Джералдайн не уходил, как-то нерешительно топтался на месте, смотрел то за окно, то на стенной календарь, пока Стивен не заметил раздраженно:

— Если хотите узнать, вернется ли она, поглядите, оставила ли она на столе свою рукопись.

— Но я же вам говорил, что мы не можем войти… А-а, совсем забыл про ваше окошко.

Артур Джералдайн, всем своим видом выражая непонятное беспокойство, опасливо, как ежа, тронул круглую ручку и нерешительно отодвинул стекло.

— Да рукопись… Боже мой, она там! На полу!

Найджелу пришлось оттеснить Джералдайна от окошка, тот словно окаменел от открывшегося перед ним зрелища. И хотя шторы в комнате были опущены, через них и через открытое окошко проникало достаточно света, чтобы увидеть тело, лежащее в дальнем левом углу. Найджел уступил место Стивену Протеру, который взвизгнул:

— Смотрите! Она перерезала себе горло!

Артур Джералдайн растерянно забормотал:

— Я чувствовал — что-то не так… Знал — что-то не так… — Щеки его дрожали, как розовое желе.

— Откуда вы могли знать? — В голосе у Стивена опять зазвучало раздражение.

— Все утро мне было не по себе. У нас, ирландцев, бывают предчувствия…

Стивен был уже просто вне себя.

— Наверно, и ночью чуяли домового!

Найджел, переговорив по телефону, положил трубку и сказал:

— Скотленд-Ярд посылает бригаду и своего врача. Мистер Джералдайн, распорядитесь, чтобы их встретили. И сообщите мисс Уэнхем о том, что произошло. Мистеру Райлу я скажу сам.

— Но нельзя же оставить эту несчастную так лежать!

— Никто не должен входить в комнату до приезда полиции. Она мертва. Вы ничем не можете ей помочь.

Джералдайн кинулся вон из комнаты. Найджел позвонил по внутреннему телефону Бэзилу Райлу:

— Прошу вас, зайдите в кабинет мистера Протеру. Да, очень срочно. — Найджел обернулся к Стивену: — Разрешите, я сообщу ему.

Вид у Бэзила Райла был издерганный, глаза опухшие, будто он не спал. В голосе звучала хрипотца, как от переутомления.

— Ну, в чем еще у вас дело?

Найджел жестом подозвал его к окошку. Райл с недоумевающим видом подошел и заглянул внутрь. На секунду он замер, потом голова его стала медленно опускаться, пока он лбом не уперся в оконный косяк, словно на молитве.

— Не может быть… Миллисент! Нет… Нет… — Невнятное бормотание замерло, и Бэзил Райл боком соскользнул на пол.

— Ну, знаете!.. — возмутился Стивен.

Найджел, расстегнув Райлу воротничок и распустив галстук, поднял голову:

— Когда вы ушли отсюда в пятницу?

Лицо Протеру как-то съежилось, губы выпятились и втянулись обратно.

— Вы что, не человек? — спросил он.

— Это первый вопрос, который вам задаст полиция. Если хотите, можете приберечь ответ для них.

— По-моему, сразу же после четверти шестого. Мне надо было успеть на поезд.

— А мисс Майлз была тут, когда вы уходили?

— Да. Но печатала на машинке, а не резала себе горло.

Бэзил Райл застонал, словно в ответ на ехидное замечание Стивена. Он открыл глаза и сел, мотая головой.

— Что же это?.. Мне стало дурно? — Когда он окончательно пришел в себя, на лице его появилось выражение опустошенности и горя. Он с трудом встал на ноги.

— Ничего не поделаешь, друг мой, — сказал Стивен с несвойственной ему сердечностью. — Все кончено. Она умерла.

Райл уставился на него.

— Мне очень жаль… — произнес он наконец, вероятно имея в виду не смерть Миллисент, а свое прежнее отношение к Стивену.

— Нет, кое-что вы можете сделать, — сказал Найджел. — Сбегайте вниз и попросите у Мириам Сандерс ключ.

— Но ведь ключ пропал, — сказал Стивен. — Ну конечно, она заперлась изнутри. И…

— Если вы еще раз заглянете в окно, вы заметите, что в дверях ключа нет. Конечно, она могла запереть дверь, а ключ куда-то положить. Но я говорю не об этом ключе.

— А о каком?

— О запасном ключе от боковой двери на улицу. Он хранится у девушки в приемной. Я бы, если не возражаете, хотел на него взглянуть.

Бэзил пошел выполнять его поручение. Найджел заранее опроверг возражения Стивена:

— Нет. Его лучше чем-нибудь занять. Издательство закрыто с вечера пятницы до понедельника?

— Да.

— И никто здесь не бывает? Никогда?

— Нет, конечно, не считая Артура. Вы же знаете, что его квартира на верхнем этаже.

— А что происходит в пятницу вечером? Служащие уходят в то же время, что и в другие будние дни?

— Да. Кое-кто в пять, остальные в половине шестого.

— Кроме тех, кто работает сверхурочно?

— Нет. У нас твердое правило, что в пятницу сверхурочно никто не работает. А компаньоны в этот день нередко уходят раньше обычного.

Зазвонил телефон. Это был Бэзил Райл.

— Мисс Сандерс не может найти ключа от боковой двери. Его нет ни в том ящике, где она его всегда держит, ни в других ящиках.

— Спросите, помнит ли она, когда видела ключ в последний раз?

— Кажется, в четверг утром.

— Спасибо. Сами вы его не брали? Нет? Вы, может быть, спросите других компаньонов, не брал ли кто-нибудь из них? — Найджел положил трубку. — Вот и вторая пропажа. Наверно, лежит у мисс Майлз в сумке.

— Вторая пропажа? — спросил Протеру.

— Да. Первая — это бритва.

— Бритва?

— В общем то, чем она перерезала себе горло. В руке у нее этого нет. И, по-моему, рядом с ней тоже. Неважно, теперь скоро узнаем.

Красивые глаза Стивена были внимательно устремлены на него.

— Вы хотите сказать, узнаем, было ли это самоубийством?

— Вот именно.

Найджел снова поднял телефонную трубку и попросил соединить его с домом Миллисент Майлз. Поговорив по-немецки со служанкой, он сообщил Протеру:

— В пятницу вечером она не вернулась домой, хотя и просила приготовить обед. Служанка не очень удивилась — хозяйка часто меняла распорядок дня, не предупредив, — и решила, что мисс Майлз поехала куда-нибудь на субботу и воскресенье. Пыталась вчера дозвониться до Киприана Глида, но его не застала.

— Вы, значит, думаете, что это произошло в пятницу вечером?

— Похоже на то. Но сказать точно пока ничего нельзя.

На лестнице раздался топот. Найджел вышел. Артур Джералдайн вел за собой группу работников уголовной полиции во главе с угрюмым инспектором Райтом, которого недавно перевели из окружной полиции в Главное управление, и полицейским врачом. При виде Найджела Райт поднял брови, но ничем больше не выдал, что знает его. Джералдайн представил их друг другу.

— Вам, вероятно, понадобится помещение для… гм… работы? Для бесед и прочего… — сказал он. — Пожалуй, лучше всего вам занять библиотеку. Вторая дверь направо.

— Благодарю вас, сэр. Тогда я больше не стану вас отрывать от работы. — Райт поглядел на полицейского сержанта, одной рукой показал на дверь мисс Майлз, а другой сделал выразительное движение. Сержант вынул связку отмычек.

— Вы не смогли бы уделить нам несколько минут, мистер Стрейнджуэйз? — Изысканные манеры Джералдайна производили в этой обстановке странное впечатление. — Если вам, инспектор, что-нибудь понадобится, мой добавочный — четыре.

Найджел задержался, чтобы перекинуться с Райтом несколькими словами. В это время сержант отпер дверь. Из комнаты пахнуло очень теплым, неприятно спертым воздухом. Электрический камин горел там все выходные дни.

Внизу, в кабинете старшего компаньона, взору Найджела представилась точно та же картина, какую он видел, когда попал сюда впервые, пять дней тому назад: Джералдайн сидел за письменным столом, Лиз Уэнхем стояла, прислонившись к окну, а Бэзил Райл, позвякивая монетами в кармане, — по другую сторону стола. Казалось, они навсегда запечатлены в этой композиции: трое издателей обсуждают весенний выпуск книг, какое-то переиздание или неразумные возражения автора против рекламного текста на суперобложке.

— Ужасная история, Стрейнджуэйз, — произнес Артур Джералдайн. — Почему она это сделала? Почему? — Судя по его искреннему возмущению, ему явно хотелось добавить: «Да еще на священной территории „Уэнхема и Джералдайна“!»

— Нет никакой уверенности, что это сделала она.

Стоя неподвижно у окна, Лиз Уэнхем спросила:

— Вы хотите сказать, что это может быть… — Слово «убийство» она не решилась выговорить. Ее розовые, как яблочки, щеки пошли пятнами. — …Сделано кем-то другим?

Найджел кивнул. Он заметил, что Райла передернуло. Джералдайн опустил лысую голову на руки.

— Сначала история с клеветой, а теперь еще и это, — пробормотал он.

— Бросьте, Артур. Это просто совпадение. — Лиз Уэнхем пыталась сохранить обычную жизнерадостность.

«Совпадение, — подумал Найджел. — А может тут быть совпадение?»

— Она бы никогда этого не сделала. Кто угодно, но не Миллисент, — сказал Бэзил Райл каким-то странным тоном — страдальческим и вместе с тем раздраженным.

Лиз недовольно на него поглядела. «Ее шокирует открытое выражение чувств, — подумал Найджел, — во всяком случае, в служебные часы: жизнь ее строго регламентирована». Он признался себе, что не способен проникнуть в ту область ее души, которая отведена под личную жизнь.

— Нам, вероятно, следует связаться с ее родственниками, — сказала Лиз. — Кто у нее самый близкий — Киприан Глид?

Зазвонил телефон. Джералдайн удрученно на него поглядел, но вынужден был с кем-то договориться насчет типографского заказа. Отведя Найджела в сторону, Лиз сказала:

— Нам в этом деле необходима ваша помощь. То есть ваши профессиональные услуги. Вы не откажетесь побыть у нас еще?

— Конечно нет, если вы этого хотите. Но боюсь, что в истории с версткой мы зашли в тупик. Разве только она связана…

— Бэзил, вы знаете телефон Глида? Будьте другом, позвоните ему.

Райл напряженно поглядел на нее, словно пытаясь понять иностранца, а потом, как робот, зашагал из комнаты. Вошла секретарша с запиской для Лиз.

— Скажите, что сегодняшний обед придется отменить. Я ей позвоню сама. Да, вот еще что, Лаура, позвоните Клауссону и скажите, что на суперобложке Веллингтона второй цвет еще не получился, он все же грязноватый.

— Хорошо, мисс Уэнхем. — Секретарша вышла на цыпочках, торжественно, как после причастия. Слух о смерти мисс Майлз уже разнесся по издательству.

Лиз Уэнхем убрала с виска седую прядь:

— Заниматься делами как обычно? Или вы считаете, что лучше на сегодня редакцию закрыть?

— Нет. Полиция захочет опросить сотрудников.

Артур Джералдайн положил трубку, вынул большой шелковый платок и отер лицо.

— О чем бишь мы говорили?

— Я попросила Бэзила позвонить сыну мисс Майлз. И мистер Стрейнджуэйз пока что будет нам помогать.

— Это хорошо. Надеюсь, Бэзил проявит такт… Ведь это ужасное потрясение…

— Встряска молодому человеку только полезна. Хоть как-то соприкоснется с действительностью. Мать ведь совсем его растлила.

— Помилуйте, Лиз…

— Не ханжите, Артур. Она была гадиной, и вы это знаете.

Джералдайн кинул на нее странный взгляд, а потом снова взялся за платок, словно стараясь стереть всякое выражение с лица.

— Поразительно, как работает у человека мысль. Помимо воли прикинул, насколько это повысит спрос на ее автобиографию. Боюсь, что у вас, Стрейнджуэйз, сложится неважное мнение об издателях. Все мы, знаете ли, немножко маньяки…

Найджел что-то вежливо пробормотал, но его заглушил недобрый смех Лиз.

— Но даже издатель не станет отправлять автора на тот свет только в целях рекламы. Так что успокойтесь, Артур.

— Лиз, зачем вы так говорите? Можно подумать, что вы не понимаете…

Дверь отворилась, и вошел Бэзил Райл.

— Я ему сказал. Голос у него был такой, будто я его разбудил после долгого запоя.

— Он придет сюда?

— Я сказал, что пока не надо.

— Вы его спросили, когда он в последний раз видел мать? — осведомился Найджел.

— В последний раз видел мать? — тупо повторил Райл, и в глазах его мелькнула боль. — Нет. Зачем я стану его спрашивать? Я не полицейский.

— Ладно, хватит болтать, — энергично заявила Лиз Уэнхем. — Я пошла работать. Бэзил, надо бы нам заняться проспектом к мемуарам Хоскина.

— Господи!

— Пошли, пошли. Нечего распускаться. — За грубоватостью ее тона чувствовалось сострадание. Бэзил покорно поплелся за ней, волоча ноги.

— Мне нужно позвонить нашим адвокатам, — сказал Джералдайн. — Есть новости, Стрейнджуэйз?

— Нет. Боюсь, я зашел в тупик.

— Вы сделали все, что могли, я в этом не сомневаюсь.

— Конечно, будь у нас возможность провести настоящее расследование…

— Расследование?

— Да. У меня такое чувство, что это дело можно раскрыть, если заглянуть поглубже. Его разгадка где-то в прошлом.

Артур Джералдайн предостерегающе поднял руку.

— Не думаю, что нам стоит копаться в этой грязи. Особенно ввиду того, что произошло. — Тон у старшего компаньона был светский, но достаточно твердый — тон издательства «Уэнхем и Джералдайн», которое сожалеет, что вынуждено отклонить рукопись.

Найджел пошел наверх, в кабинет Стивена Протеру. Стивен с головой ушел в чтение, ему, по-видимому, не мешали голоса и шарканье ног по соседству, а также вспышки магния, которые то и дело озаряли матовое стекло окошка.

— Долго это у них продолжается? — спросил он, не поднимая глаз.

— По-разному. Несколько часов — самое малое.

— А потом?

— Увезут тело для вскрытия и начнут всех опрашивать.

Стивен пометил карандашом место, где он остановился. Потом звучным, звенящим голосом, неожиданным у такого малорослого человека, прочел:

И в доме суета Наутро после смерти. Святейшее из дел, Творимых на земле.[9]

— Да, — сказал Найджел. — Но там дальше говорится, что погребают любовь. Не подходит.

Немного погодя Стивен проворчал, словно разговаривая сам с собой:

— И что в ней было хорошего? Зубы лошадиные. Смех — как трещотка у футбольного болельщика. Рот огромный, а сердце малюсенькое. Но ведь стоило ей захотеть, любой мужчина за ней побежал бы, любой! Думаю, что сила ее была в цельности — в этой броне эгоизма без единой трещины, прямо-таки детского эгоизма, да, да, в нем была даже какая-то наивность. А наивность — самое жестокое и разрушительное оружие в мире. Конечно, была в ней и жизненная сила. Невероятная жизненная сила. На это пламя мошки так и летят.

— Наверно, в молодости она была сорванцом?

— Сорванцом? Да, пожалуй, вы правы.

— Но это не вяжется с тем, как она сама себя изображала: нежное, затравленное существо во власти пьяницы отца и распутной матери.

— Что-о? Это она вам рассказывала? Ну нет… — Лицо Стивена вдруг осветилось живым умом. — …Нет, это романтическая история, выдуманная, чтобы завлечь какого-нибудь неопытного, но рыцарственного юнца, да спасет его Бог!

— Ее родители вовсе не были…

— Да по мне, будь они хоть исчадиями ада в человеческом облике. Но ручаюсь, что в своей автобиографии она о них пишет иначе. Еще бы, она свой рынок знала. Почитатели Миллисент Майлз были бы крайне шокированы, если бы она публично оголила своих покойных родителей.

— Вы эту ее книгу читали?

— Не устоял, заглянул, чтобы сравнить подлинную Майлз, так сказать, с подарочным изданием. Но я… Какого черта?..

Протеру вздрогнул: окно вдруг раздвинулось, и в нем появилось остроносое бледное лицо инспектора Райта. Найджел представил их друг другу.

— Обычно эту комнату занимаете вы, сэр?

— Да.

— Вы можете мне сказать, когда это окно забивали гвоздями?

— Забивали гвоздями? То есть как? Насколько я знаю, его никогда не забивали гвоздями. — Тон у Стивена был раздраженный.

— Когда в последний раз его открывали?

— Господи, разве упомнишь? Вероятно, в пятницу после обеда. Да, по-моему, мисс Майлз открыла его во второй половине дня, чтобы о чем-то со мной поговорить.

— И вы бы, конечно, услышали стук молотка, если бы его забивали при вас?

— Полагаю, что да.

— А вы ушли в пятницу в котором часу?

— Сразу же после четверти шестого.

— Благодарю вас, сэр.

Инспектор Райт сделал знак Найджелу, и тот сразу же вышел к нему в соседнюю комнату. Тело мисс Майлз лежало на полу, покрытое макинтошем; полицейские в штатском, заполнив всю комнату, занимались каждый своим делом, прилежно, как дети, играющие в поиски клада. Шторы были подняты, окно распахнуто; трудно было отвести взгляд от кровавых пятен на полу, блестящих, ржаво-красных.

Инспектор Райт провел пальцем поперек горла от уха до уха:

— Убийство. Оружия нет. Ключ от двери исчез. Немножко погодя мы с вами побеседуем, мистер Стрейнджуэйз. Пока поглядите на эти дырки, они недавно сделаны. — Он показал на два отверстия в раме и колоде раздвижного окна. — Вбита скоба, чтобы запереть окно. Зачем?

Найджел давно привык к этому педагогическому приему Райта — задавать подчиненным вопросы, на которые сам знал ответ, дабы они — подчиненные — не дремали.

— Чтобы сюда не могли заглянуть в то время, когда совершалось убийство, — ответил он.

— Да? — Темные, пронзительные глаза инспектора словно ждали чего-то еще, пальцы его выбивали в воздухе дробь.

— А это позволяет предположить, — спокойно продолжал Найджел, — что убийство произошло либо в пятницу вечером, после того как Протеру ушел, но в здании могли находиться люди, либо в выходные дни, — тогда скоба была забита для того, чтобы все подумали, будто оно произошло в пятницу вечером.

— Недурно. Но зачем было вынимать скобу после того, как она выполнила свою роль?

— Это объясните мне вы, ваш черед, дружище.

— Очевидно, убийца полагал, что мы не заметим этих отверстий или не обратим на них внимания; это давало бы ему прекрасное алиби. Кто станет убивать женщину, когда в здании еще есть люди, которые могут зайти в соседнюю комнату и заглянуть в окно? Вот что он хотел нам внушить. Тогда мы решим, что дело произошло в выходные дни, которые он провел, без сомнения, далеко отсюда. Правильно?

— Возможно… Но может быть и другое объяснение. Сколько вам надо, чтобы войти в эту комнату и перерезать женщине горло? Несколько секунд, если вы поймаете ее врасплох. Надо полагать, что вы не будете забивать окно до этого. Но зачем делать это потом, если не затем, чтобы остаться на какое-то время здесь, в комнате, незамеченным? А для чего это понадобилось, если не для того, чтобы избавиться от каких-то вполне реальных улик или же подбросить фальшивые улики?

Райт решительно кивнул:

— Теоретически верно. Но все, что мы покуда нашли, — это несколько следов на пятнах крови. По-видимому, галоши. Десятый размер. Модные. — Он похлопал по воздуху рукой. — Надену галоши на несколько номеров больше. Обману полицейских, этих дуралеев. А потом сниму галоши, вымыть их ничего не стоит.

— Когда она умерла?

— Да вы же знаете этих врачей. Не менее тридцати шести часов назад и не более трех суток. Много это даст. Ждите вскрытия.

— Домой она в пятницу вечером не приходила. И с тех пор там не была. Я…

— Держите это при себе, мистер Стрейнджуэйз. Мы скоро с вами потолкуем подробнее. Но, возвращаясь к этим отверстиям… Да, что вам, Саммерс?

Инспектора отозвал в сторону один из его людей. Найджел воспользовался этим, чтобы осмотреть стол, за которым работала покойная. Там еще лежала стопка машинописных страниц и в машинку тоже была вставлена бумага. Творчество Миллисент Майлз было, как видно, прервано на полуслове. Найджел нагнулся: что-то привлекло его внимание.

— Райт, вы уже закончили осмотр машинки?

— Да, она к вашим услугам.

Дверь отворилась. Вошли люди с носилками. После того как труп отнесли вниз, в санитарную машину, Найджел немного постучал по клавишам, а потом подозвал инспектора.

— Видите? Вот где она перестала печатать. А вот тут начал я. Строчка неровная.

Глаза Райта заблестели.

— Кто-то вынул лист из машинки, а потом вставил его обратно? Но она могла это сделать сама, имейте в виду.

— Могла. А если не сделала, значит, убийце что-то надо было напечатать. Вот для чего ему требовалось время. Вот почему он забил окно. Ну а зачем же ему нужна была пишущая машинка?

VIII. Набор строчными литерами

Поздно вечером по приглашению Найджела инспектор Райт ужинал с ним у Булестена. Ели молча, потому что оба читали. Весь остаток дня, пока Райт с сержантом опрашивали персонал издательства, Найджел печатал подробный отчет о своем расследовании. Его-то и читал сейчас инспектор, механически заглатывая изысканное заячье рагу. Найджел изучал протоколы полицейских допросов.

Из них было ясно, что Райт пытался восстановить все события пятницы от четырех часов дня до полуночи. По словам телефонистки, около четырех мисс Майлз звонила в город; полицейские проверили — она звонила парикмахеру. Стивен Протеру не мог сказать, когда она открывала окно, чтобы у него что-то спросить, думает, что это было в половине пятого, но не уверен, поэтому твердо можно сказать лишь одно: в четыре часа она была еще жива. Выяснение привычек мисс Майлз показало, что обычно она покидала издательство около шести, но иногда, по словам ее прислуги-немки, работала и дольше и, бывало, возвращалась домой после восьми. Однако, если она не назначила свидания убийце в издательстве на вечер (а зачем было назначать его в издательстве в такой поздний час?), разумно предположить, что убита она была до шести часов вечера. Убийца вряд ли бы стал строить свой план на возможности застать ее за работой после шести. К тому же следы от скобы говорят о том, что убийство было совершено, когда в конторе еще находились люди и убийцу могли застать возле трупа.

В протоколах инспектора был еще один указатель времени. Он допросил Сьюзен — блондинку из справочной библиотеки. До своего ухода она не слышала за стеной никаких подозрительных звуков, а проходя ровно в пять тридцать мимо комнаты мисс Майлз, обратила внимание на то, что машинка стучит как пулемет. Это означает, что либо мисс Майлз в это время была еще жива, либо ее только что убили и на машинке стучал убийца. Поэтому Райт сосредоточил свое внимание на периоде от 5.15 до 6 часов вечера. И это было естественно, учитывая имеющиеся у него факты. Однако, рассуждал Найджел, при этом упускается из вида вопрос о пропавшем ключе — запасном ключе от боковой двери, который Мириам Сандерс последний раз видела в четверг утром. Этого ключа в вещах покойной не обнаружили. Значит, его «позаимствовал» кто-то другой. А зачем его брать, если не для того, чтобы войти в издательство после 5.30, когда парадная дверь будет уже закрыта? И компаньоны, и Стивен Протеру имели ключи от боковой двери, поэтому у них не было надобности в запасном ключе, разве только для того, чтобы подозрение пало на кого-нибудь из посторонних или сотрудников.

Прервав свои размышления, Найджел снова сосредоточился на протоколах. Передвижения тех, кто больше всего его интересовал, сводились примерно к следующему:

Артур Джералдайн: с 4 до 5.50 у себя в кабинете; с 5 до 5.15 диктовал письма (подтверждено секретаршей); с 5.15 до 5.18 — короткий разговор со Стивеном Протеру; в 5.50 отправился наверх домой (подтверждено миссис Джералдайн, которая сообщила, что муж провел с ней весь вечер).

Элизабет Уэнхем: с 4 до 5.15 у себя в кабинете; с 5.10 до 5.15 обсуждала дела с Бэзилом Райлом; с 5.15 до 5.20 — в художественной редакции (подтверждено); с 5.20 до 5.30 у себя в кабинете; в 5.30 ушла из конторы (подтверждено М. Сандерс); в 6 часов — на приеме в Челси (подтверждено); в 7.30 приехала домой (подтверждено прислугой); обедала одна, читала, в 11 часов легла спать.

Бэзил Райл: с 4 до 5 произносил речь на книжной ярмарке; в 5.10 вернулся в издательство (подтверждено М. Сандерс); с 5.10 до 5.15 говорил о делах с мисс Уэнхем; с 5.15 до 6 работал у себя в кабинете (подтверждено его секретаршей — с 5.15 до 5.25); в 6 часов пошел в Фестивал-холл сначала обедать, а потом на концерт (пока не подтверждено); в 10.25 вернулся домой.

Стивен Протеру: с 4 до 5.15 читал; с 5.15 — несколько минут разговаривал с Джералдайном (подтверждено); в 5.20 вышел из здания (подтверждено М. Сандерс) и пешком отправился на вокзал Ватерлоо через Хангерфордский мост, сел на электричку 6.05 и поехал в Пеннсхилл, в Гемпшире, где в 7.30 его на станции встретили друзья (пока не подтверждено).

Огромная работа по опросу каждого из сотрудников издательства сегодня, конечно, не могла быть закончена. Побеседовав с начальством, инспектор Райт с сержантом в сопровождении Бэзила Райла обошли все отделы, спрашивая только одно: видел ли или слышал кто-нибудь из служащих в пятницу вечером что-либо подозрительное. Результатов это не дало никаких. Мириам Сандерс заявила, что ни один не предусмотренный посетитель между 4 и 5.30, когда она заперла двери, в здание не входил. Многих служащих — тех, кто кончал работу в пять, — вообще можно было не спрашивать. Однако человек тридцать, не считая руководства, должны были сообщить о своем местонахождении в указанный отрезок времени.

Полицейские все еще обыскивали здание в надежде найти орудие убийства и запятнанную кровью одежду, которые могли быть где-то спрятаны. Убийца должен был сильно выпачкаться в крови и вряд ли вышел на улицу в таком виде.

«Орудие, — думал Найджел. — Бритва. Кто из людей, желавших ее смерти, мог пользоваться бритвой? Уж больно примитивное оружие, совсем не подходит высокоцивилизованным людям, которые вершат судьбы фирмы „Уэнхем и Джералдайн“. Конечно, есть ведь еще Киприан Глид…» Он поймал себя на том, что произнес это вслух.

— Да, — поднял голову инспектор Райт, оторвавшись от отчета Найджела. — Есть и он. Днем я послал человека с ним побеседовать. Этот Глид будто бы сидел дома в пятницу с четырех до семи, а потом пошел кутить. Живет один над магазином в восьмом округе Вест-Энда; отдельный вход с улицы; подтвердить его слова некому. Мой парень говорит, что Глид не очень-то старался помочь следствию… — Инспектор жестом изобразил нечто неопределенное. — Киприан Глид! Словно его придумали Оскар Уайльд или Роналд Фэрбенк.[10] А вот мисс Майлз — вы часом не знаете, как она печатала: всеми пальцами по слепой системе или по старинке, только двумя?

— Ну и скачете же вы с одного на другое! Никогда не видел ее за работой, но по частоте ударов можно догадаться, что писала она всеми пальцами. А что?

— Как раз перед тем, как идти сюда получил заключение насчет отпечатков пальцев. На клавишах машинки только ее отпечатки. Всех десяти пальцев. — Инспектор Райт побарабанил пальцами по столу, хитро поглядывая на Найджела.

— И что?

— А то, что убийца не знает слепой системы.

— Простите, я, видно, отупел.

— Отпечатки не на тех клавишах, понимаете? Он, видно, прижал к ним ее пальцы без разбору, уже когда она была мертвая. Хладнокровный субъект.

— И после того, как сам напечатал то, что ему было надо. Еще одно доказательство, что он печатал, правда? И не хочет, чтобы мы об этом знали.

— Видимо, так.

— Она, конечно, могла изобрести свою собственную слепую систему.

— Любите вы создавать трудности. Это вас в Оксфорде научили? Привет. — Райт допил свой бокал и стал собирать бумаги. — Завтра с утра займусь молодым Киприаном. Вы бы лучше пошли со мной в качестве телохранителя. Заеду за вами в четверть десятого, идет?

Первая сигарета, которую Найджел выкурил после завтрака, вызвала такой приступ кашля, что у него снова дико разболелся лоб. Он пустил в нос капли и положил пузырек в карман. В прошлый раз, когда он работал с инспектором Райтом, его так стукнули по голове, что он упал замертво, а теперь вот эта режущая боль над бровями. «Райт мне приносит несчастье», — угрюмо подумал он. Предстоящее чтение автобиографии мисс Майлз, над которой сейчас работали эксперты-дактилоскописты, его угнетало. Тайна убийства, вероятно, пряталась где-то среди ее надушенных страниц. Но даже и это его не вдохновляло. Ему хотелось одного: как-нибудь доползти до мастерской Клэр и лечь спать.

Но в полицейской машине он почувствовал себя получше. Энергия Райта была заразительной: инспектор не представлял себе, что кто-нибудь может быть менее деятельным, чем он, и это взбадривало тех, кто был рядом.

Машина остановилась возле антикварного магазина. Райт вышел, следом за ним — Найджел и сержант в штатском. Инспектор нажал звонок рядом с витриной.

— Вы меня не предупредили, что приведете с собой целую армию, — заметил Киприан Глид, открыв после некоторой заминки дверь.

На нем была шелковая пижама и новый карминно-красный халат с монограммой на грудном кармашке. Наряд только подчеркивал его неряшливость и объяснял, почему он всегда без денег. Глид провел их по крутой узкой лестнице на верхний этаж — второй этаж, как он объяснил, превратился в склад антикварного магазина.

В гостиной царил такой причудливый беспорядок, который Найджел мог сравнить только с беспорядком в мастерской Клэр Массинджер. Но если в ее неаккуратности был даже какой-то практический смысл или хотя бы свидетельство того, что хозяйка поглощена своим делом, в здешнем хаосе было нечто патологическое. Когда они вошли, на дорогой радиоле еще крутилась пластинка с записями новейшего джаза. Два золотистых хомячка карабкались по спинке плетеного кресла. Повсюду немытые чашки, тарелки и бокалы; по полу разбросаны ноты; на изящный клавесин в углу навалены тома энциклопедии; в другом углу запыленный мольберт; в третьем — одна лыжа; на стене, как ни странно, висела пара боксерских перчаток. Через открытую дверь была видна спальня с неубранной постелью, на ней валялась дамская ночная рубашка, а на полу, наполовину скрытый под грудой одежды, стоял поднос с завтраком.

«Этим хламом пытаются подпереть покосившуюся жизнь», — подумал Найджел с какой-то даже жалостью к сыну Миллисент Майлз. Инспектор Райт сел на стул рядом с газовым камином со старомодной решеткой, какие ставят в детских.

— Разрешите выразить вам соболезнование по случаю вашей утраты, сэр, — начал он официально, однако не только для проформы, но не без чувства в голосе.

Лицо молодого человека передернулось, а потом скривилось в презрительной гримаске.

— Давайте без предисловий. Я не люблю обмениваться пустыми любезностями. Смерть матери — никакая для меня не утрата. Она исковеркала мой характер, вам это любой скажет.

Если эти слова были произнесены для того, чтобы шокировать или произвести какое-либо впечатление на инспектора Райта, они не возымели успеха. Райт, смотревший на него, как ребенок на невиданного зверя в зоопарке, сухо ответил:

— Ладно. Мне только легче. Где вы были в пятницу с четырех тридцати до семи часов вечера? Здесь, как я понимаю?

— Я уже это говорил вашему подручному.

— А потом?

— Ждать я больше не мог. Сговорился с друзьями вместе поужинать.

— Вы кого-нибудь ждали, кто не пришел?

— Да. Мать.

Инспектор Райт, который всегда умел сделать вид, будто его чертовски интересует то, что ему говорят допрашиваемые, мог теперь выразить искренний интерес.

— Когда она должна была прийти?

— Предполагалось, что после работы — между половиной шестого и половиной седьмого.

— Вы сговорились заранее?

— Са se dit. — Обернувшись к полицейскому в штатском, который стенографировал беседу, Киприан Глид перевел: — Надо полагать.

— Когда вы договаривались о встрече?

— Накануне. По телефону. Я позвонил ей в издательство и попросил заглянуть ко мне на следующий день по дороге домой.

— У вас были для этого какие-нибудь особые причины, сэр?

Белые зубы Глида сверкнули в кустистой бородке.

— Конечно, были. Я никогда не жаждал общаться с матерью просто так.

— А какова была цель этого свидания?

— Деньги. Я хотел, чтобы она раскошелилась.

— Но она вам только что отказала. В то самое утро, — вставил Найджел.

— Я предполагал, что потом она будет сговорчивее.

— Почему?

— Господи!.. Прошу прощения, сэр. — Это воскликнул сержант, на тетрадке которого вдруг появился один из хомячков. — Что же это?.. Брысь! Пошел вон!

— Спокойно, Фентон. Это золотистый хомяк. Дайте ему погрызть один из ваших карандашей, — предложил инспектор Райт.

Но Фентон уже смахнул зверька на пол, после чего вынужден был обороняться от Киприана Глида, который накинулся на него с криком: «Чертова дубина! Остолоп!» — по-женски пытаясь вцепиться ногтями в лицо. Найджел, стоявший рядом, схватил Глида за руки и снова опустил на стул.

— Фентон, — подмигнул Райт своему помощнику, — прошу вас, ведите себя поделикатнее. Нельзя так жестоко обходиться с животными. Это ведь Божьи твари, хомячки, миленькие, безвредные зверюшки. И давно они у вас, сэр?

Глид хмуро ответил:

— Мать всегда заставляла меня держать в доме животных. Говорят, они полезны для трудных детей. Подменяют объект привязанности для тех, кто эмоционально обездолен, понятно? Ну я и привык.

— Ага… — Райт погладил другого хомячка по шерстке. — Вы рассчитывали, что мать потом станет сговорчивее. Почему вы так решили?

— Спросите Стрейнджуэйза. Может, у него есть на этот счет своя версия.

«Интересно, почему он меня не переносит?» — подумал Найджел. Он принял вызов.

— Вы собирались на нее нажать. Собирались сказать, что видели, как она восстанавливала купюры во «Времени воевать», не так ли?

Киприан сказал с издевкой:

— «Нажать»? Ну, это ваше поколение так выражается! Любите позолотить пилюлю. Почему не сказать просто «шантажировать»?

— Пожалуйста, если вам так больше нравится, — ответил несколько уязвленный Найджел.

— И вы намеревались шантажировать вашу мать? — спросил Райт.

— Это предположение Стрейнджуэйза.

Инспектор не стал настаивать.

— В пятницу вечером, видя, что она опаздывает, вы не подумали ей позвонить?

— Она сидела в издательстве, а там коммутатор работает только до половины шестого.

— А потом, в субботу и воскресенье? — Райт по-прежнему был дружелюбен и цепок, как терьер. — Раз вам так нужны были деньги, вы несомненно пытались связаться с ней в выходные дни.

Киприан осклабился:

— Это что, ловушка? Мне всегда очень нужны деньги. Но я мог и подождать, дело не дошло до крайности. Да и к тому же в эти дни я был в дымину пьян. Запил в семь часов в пятницу. И не просыхал до воскресенья. А с полудня в воскресенье и до утра в понедельник спал, или, как Стрейнджуэйз, наверно, выразится, встречался с барышней.

— С Мириам Сандерс? — осведомился Найджел.

— Совершенно верно.

— Разрешите спросить, сэр, являетесь ли вы по завещанию наследником вашей матери?

— Разрешаю. Думаю, что да, хотя и не уверен. Она меня ненавидела. С другой стороны, она всегда блюла приличия и поэтому считала, что деньги должны остаться «самому родному». — Киприан Глид скривил рот. — Ну а теперь могу ли я тоже задать вопрос?

— Конечно, сэр.

— Вы когда-нибудь встречали в своей практике матереубийц?

— Господи, конечно! Двух или даже трех. Хотя, надо признать, это случай довольно редкий.

Молодой человек был, кажется, слегка обескуражен беспечным тоном инспектора и не стал вдаваться в подробности. Райт записал фамилии и адреса тех людей, с кем Глид провел вечер пятницы и субботу. У Найджела снова стало стрелять над переносицей. Он прилег на кушетку и накапал в левую ноздрю, стараясь не смотреть на акварель на потолке, изображавшую нимфу в объятиях сатира, — к счастью, художник ее не закончил. «Быть может, я недооценивал Глида, — думал он. — Парень, видно, не дурак, и даже, пожалуй, смел, если его вызывающий тон — своего рода отвага, а не просто признак полнейшего отрыва от действительности». Присев, Найджел снова осмотрел эту неправдоподобную комнату. Он был так поглощен своими мыслями, что, когда Киприан спросил: «Ну, как вам нравится моя квартира?» — недовольно сказал то, что было у него на уме:

— Она похожа на мавзолей несбывшихся надежд.

Киприан закатил глаза и повращал ими, сразу напомнив мать, а потом словно окаменел, молча глядя на Найджела.

— А теперь относительно предварительного судебного следствия, сэр. Вам в ближайшее время о нем сообщат. И хлопоты насчет похорон… Думаю, вы предпочтете, чтобы поверенный вашей матери взял их на себя.

— Поверенный? — тупо переспросил Киприан. — Кто? Ах да. Мне почудилось: повешенный…

Фентон уже не в первый раз громко засопел над своей стенограммой: весь его вид выражал крайнее возмущение и антипатию.

— У вашей матери были враги?

— А я все жду, когда мы до этого дойдем. Думаю, что десятки врагов. Если желания могут убивать, то она была поистине неуязвима!

— Но у вас есть основания подозревать кого-нибудь в частности? Вы слышали угрозы или…

— Могу сказать, у кого было достаточно причин свернуть ей шею. У Бэзила Райла. Она водила его за нос. «Любишь меня, люби мои книги!» Господи Боже мой! Но я не думаю, чтобы он это понимал. Влюбленный осел!

Злобное отвращение в его тоне заставило даже инспектора Райта кинуть на него быстрый взгляд. «Ну и ну, — подумал Найджел, — опять Гамлет со своей мамочкой!»

Дальнейшие расспросы не дали ничего нового относительно Райла и других подозреваемых лиц, поэтому все трое удалились.

— Итак, — произнес Райт, когда они, сев в полицейскую машину, направились к дому убитой в Челси, — что вы о нем скажете?

Фентон больше не в силах был сдерживаться:

— Вконец аморальный тип, лично я считаю! Как он говорит о матери, и тут же — чем он занимался со своей девицей. Бесстыжая рожа!

Найджел сказал:

— По-моему, довольно жалкое существо.

— А по-моему, чертовски опасный субъект, — возразил Райт. — Не люблю, когда машина несется по дороге без водителя. Но насколько он хитер? Настолько ли хитер, чтобы придумать эту историю с шантажом матери?

— Это ведь не даст ему настоящего алиби, сэр, — заметил Фентон.

— Нет. Но парень, который намерен выжать из матери деньги, грозя разоблачить ее проделки с корректурой, не станет резать ей горло, пока не убедится, что из нее ничего не вытянешь. Ведь он хочет, чтобы мы так рассуждали, а?

— На мой взгляд, он не из тех, кто может перерезать горло, — сказал Найджел. — Придумал бы что-нибудь позамысловатее и подальше отсюда.

— Но сейчас он вел себя довольно буйно, — заметил Фентон.

— Да, но это был экспромт, милый мой, и к тому же вы зверски обошлись с его любимцем.

— Зверски! Да я…

— А убийство Миллисент Майлз было заранее продумано, — продолжал Райт. — Чем, по-вашему, он «жалок», мистер Стрейнджуэйз?

— Да эта комната. Полна вещей, которые он начинал и не кончал, — следов недолгих увлечений. Пытался доказать себе, что может что-то делать по-настоящему, и все время видел, что ничего не выходит, кроме пьянства, попрошайничества и совращения девчонок.

— Мавзолей несбывшихся надежд, да?

— Мне всегда жалко детей знаменитостей. Они так часто не наследуют таланта родителей, или их упорства, или еще чего-то, что приносит успех. Но они отчаянно стараются хоть чем-нибудь поразить своих родителей.

— Например, перерезать им глотку? — сказал Фентон.

— Фентон, не будьте так прямолинейны, — оборвал его Райт. — Да и сарказм вам не к лицу.

— Слушаю, сэр. Прошу извинить.

— Вы были трудным ребенком, Фентон?

— Нет, сэр.

— В детстве никогда не швыряли безвредных зверюшек?

— Нет, сэр, — сдержанно ответил Фентон. Инспектора Райта подчиненные любили, но поговаривали, что с ним надо держать ухо востро; не всегда можно предсказать, как он на что-то отреагирует, и не всегда понятно, шутит он или делает из тебя отбивную.

Дом Миллисент Майлз в Челси скорее был творением наемного декоратора, чем покойной хозяйки. Правда, она прожила здесь всего несколько месяцев, но в комнатах не было и следа ее личности, они напоминали павильоны выставки Изящного Быта. Если они и оставляли какое-то ощущение, то разве что одиночества: им часто дышат жилища вдов, отставных любовниц и деловых женщин.

Инспектор Райт допрашивал прислугу Хильду Лангбаум — приземистую фройляйн с льняными волосами, а Найджел переводил. Сначала она была испугана и чересчур угодлива, но потом, видя, что английская полиция не собирается ее арестовывать, заговорила охотно, ворча и выражаясь довольно ехидно по адресу своей покойной хозяйки. Мисс Майлз была человеком несимпатичным, временами резким, а то и въедливым, все держала на замке, сама не знала, когда придет и когда уйдет, дома ни с кем не считалась, не ценила высокого кулинарного искусства Хильды Лангбаум, выражалась нехорошими словами.

Да, мистер Глид иногда забегал, но в последние недели его не было. Нет, в пятницу утром, уходя в издательство, хозяйка выглядела как обычно. Бывали ли у нее мужчины? Да, иногда поодиночке, иногда небольшой компанией, когда она давала обед; их имена можно найти в настольном календаре мисс Майлз. Последним посетителем был мистер Райл; он пришел в половине десятого в четверг. Хильда не знает, долго ли он пробыл, она легла спать сразу же после десяти. Появлялся ли здесь некий мистер Протеру? Насколько Хильде известно — нет. А другие сотрудники издательства? Мистер и миссис Джералдайн вместе с мисс Уэнхем в сентябре были приглашены на обед, но с тех пор не появлялись.

В это время приехал мистер Дикин, поверенный покойной. Его пригласили для того, чтобы он вместе с инспектором Райтом ознакомился с ее бумагами. Вдвоем они удалились в кабинет. В сумке мисс Майлз нашли ключ — это, по словам Хильды, был ключ от письменного стола, где хозяйка хранила все свои остальные ключи. Однако ключа к американскому замку боковой двери издательства там не оказалось, и Фентону поручили искать его в других комнатах. Найджел понимал, что ход следствия во многом зависит от того, взяла этот ключ сама Миллисент Майлз или кто-то другой. Если взяла не она, весьма вероятно, что его унес убийца. А зачем ему понадобился ключ? Затем, чтобы войти в издательство после 5.30, когда главный вход будет заперт. У компаньонов и Стивена Протеру ключи от боковой двери есть, и это заставляло предположить, что убийца — либо какой-нибудь другой сотрудник, либо посторонний, знающий тамошние порядки.

Найджел немного побродил следом за Фентоном, а потом вернулся в кабинет. Инспектор подал ему настольный календарь и показал две недавние записи: в четверг — «Р. — 9.30», это явно относилось к визиту Бэзила Райла. На пятницу был назначен завтрак, а под этим — краткое примечание: «Торсдень?!» Найджел спустился в кухню, размышляя, что означает вопросительный знак, восклицательный знак и вообще этот весьма знаменательный каламбур.

Хильда Лангбаум варила себе кофе, и Найджел согласился выпить с ней чашечку. Девушка была явно озабочена своим будущим. Найджел пообещал договориться с поверенным, чтобы ей выплатили жалованье до конца месяца и разрешили, если понадобится, пожить в доме неделю-другую, пока она подыскивает новое место. Ее признательность не имела границ. Найджел завел разговор о ее родине — Нюрнберге. Завоевав доверие, он перевел беседу сперва на ее жениха, чью фотографию она ему показала, а потом на Бэзила Райла. Хильда тут же заахала. Какой прекрасный молодой человек!.. И до чего влюблен. А она-то как с ним обращалась! Холодная женщина, бессердечная, насмешница. Будь он немцем, он бы ее просто побил, заставил на коленях ползать, но англичане — народ мягкотелый, не понимают, что мужчина — хозяин. Вот и бегут, поджав хвост, как мистер Райл в тот вечер.

Хильда не хотела рассказывать это полиции, но мистер Стрейнджуэйз — совсем другой человек, он симпатичный.

— Когда я пошла наверх спать, — рассказывала Хильда, которой лестно было, что ее слушают с интересом, — я услышала в гостиной разговор. Языка, правда, вашего я не понимаю, но все равно не могла не прислушаться. Она его прямо хлестала словами. Словно у нее не язык, а кнут ледяной. Он-то мало говорил, голос у него был убитый, растерянный, будто… будто ангел небесный вдруг взял и плюнул ему в лицо. По-моему, он о чем-то ее умолял, а она смеялась, ну до чего противный был у нее этот смех! А через минуту несчастный мистер Райл как кинется из комнаты и побежал вниз, вон из дома. Меня он даже не заметил. Бежал как слепой, а лицо у него было бледное-бледное, точно у привидения.

IX. Вставка

После обеда Найджел сел изучать автобиографию Миллисент Майлз. Он взял ее в Скотленд-Ярде, когда инспектор Райт кончил свою работу в доме убитой. Обыск не дал никаких результатов, если не считать загадочной записи в пятницу: «Торсдень?!» Поверенный сообщил, что он не составлял для покойной завещания, а так как в ее бумагах завещания не нашли, можно было с уверенностью предполагать, что оно и не существует. Найджел надеялся, что автобиография откроет больше, чем дом в Челси; он принялся за чтение с живейшим любопытством. Миллисент Майлз обладала одним свойством настоящего писателя — отрешась от себя, принимать окраску окружающей среды, растворяться в чужой личности. У нее, правда, это было всего лишь уловкой хамелеона, приемом, который она научилась выгодно использовать. Но она была одним человеком для увлеченного ею Бэзила Райла и совсем другим для язвительного Стивена Протеру.

А какой она была для себя самой? Откроет ли автобиография за этим изменчивым обликом ее подлинную суть или же создаст еще один иллюзорный портрет Миллисент Майлз, ловко приспособленный ко вкусам ее жадных читателей?

Одно было ясно с самого начала: читателя она изображала своим духовником. Она делала вид, будто каждого из них выбирает из толпы, отводит в сторонку и рассказывает то, чего нельзя доверить чужим ушам. Это делалось с редкостным правдоподобием, и нужна была вся твоя трезвость, чтобы заметить, что эта доверительная беседа открывает тебе гораздо меньше, чем кажется. «Ее манера писать, — думал Найджел, — похожа скорее на поверхностную откровенность зеркала, чем на чистосердечие прозрачного стекла». По мере того как он читал, ему становилось все очевиднее, что любое событие, любой персонаж в этой книге были только зеркалом, повернутым под таким углом, чтобы отразить автора в самом привлекательном виде. Когда мисс Майлз исповедовалась в какой-нибудь детской шалости, она создавала впечатление живой веселой девчонки, неуемного сорванца, чьи выходки могут вызывать лишь снисходительную улыбку. Когда она намекала, но очень деликатно, на раздоры в семье, казалось, что слышен шелест довольно прозрачной завесы, которой она прикрывала менее симпатичные стороны своих родителей. До чего же ранимым было это бедное дитя, и как замечательно, что оно не питает к своим обидчикам зла, несмотря на все перенесенные страдания!

«Да, — размышлял Найджел, — вот уж поистине обман, основанный на точном расчете». Однако он скоро был вынужден изменить свое Мнение: Миллисент Майлз, как и большинство популярных писателей этого сорта, неукоснительно верила каждому написанному ею слову — по крайней мере, когда писала — и вовсе не чувствовала в своих писаниях ни противоречий, ни самообмана. И то, как простодушие соединялось в ней с умелой игрой на чувствах читателя, свидетельствовало о необычайной ловкости ума, о предельном эгоцентризме и такой безответственности, которая просто поражала.

Интересно, как же мисс Майлз собиралась объяснить Бэзилу Райлу несоответствие между тем, что она ему рассказывала о своей юности, и тем, что написано в ее книге? Из автобиографии следовало, что ее отец-коммивояжер действительно обанкротился, но не был ни пьяницей, ни садистом. Она изображала его жизнерадостным, хлопотливым неудачником, грешившим скорее пассивностью, чем дурными делами. И мать оказалась отнюдь не распутницей и домашним тираном, — наоборот, она была чопорной женщиной, верующей баптисткой, повинной лишь в том, что беспрестанно пилила мужа и не могла понять девических запросов дочери. Но тем не менее, хотя в начальных главах портреты обоих родителей никак нельзя было назвать сатирическими или обличительными, между строк так и веяло ласковым всепрощением, благочестивой сдержанностью, намекавшей на то, что автор о многом умалчивает. И опять же, в семнадцать лет она действительно пошла работать продавщицей — но только в книжную лавку, для чего ей вовсе не понадобилось убегать из дому.

Найджелу не терпелось дойти до ее девятнадцатилетия, когда, если верить тому, что она рассказала Бэзилу Райлу, ее соблазнили и она родила мертвого ребенка. С какой изворотливостью и прикрасами она расскажет об этом периоде своей жизни? Но вернее всего, это была еще одна мерзкая выдумка, состряпанная для того, чтобы подогреть симпатии злосчастного Райла. Тем не менее, заставив себя ничего не пропускать, Найджел добросовестно пробирался сквозь рассказы о знакомых, бывавших в доме, описания теннисных матчей, забавных эпизодов школьной жизни, пылких восторгов юной Миллисент, вызванных красотами природы и великим наследием литературы; сквозь жалобы на непонимание родителей и душевные переливы чувствительной натуры, которую она скрывала под маской сорвиголовы (весьма при этом благопристойной), сквозь проявления расцветающей женственности, каталоги платьев, которые она носила, и мыслей, роившихся у нее в голове.

Все это казалось Найджелу малоправдоподобным. И неправдоподобие только подчеркивалось манерой автора именовать персонажей одной заглавной буквой. Эта раздражающая загадочность стала вдвойне утомительной, когда Найджел открыл, что инициалы тоже вымышленные; каждый раз, когда появлялся новый герой, мисс Майлз карандашом на полях ставила заглавную букву, но совсем не ту, что в книге. Это делалось, как предполагал Найджел, для памяти, и тут инициалы были подлинные.

В середине четвертой главы он нашел записку инспектора Райта, приколотую к странице: «Против 19-й строки заглавное „Л“ стерто». Найджел нервно вздрогнул, словно кошачьи когти царапнули шелк. Он вошел в соприкосновение с убийцей. Эта догадка была алогичной, — в конце концов, букву могла стереть сама Миллисент Майлз. Однако Найджел был уверен, что это дело рук убийцы. Он медленно прочел абзац, призывая на помощь всю свою интуицию, чтобы ухватить подтекст:

«Прошло всего несколько недель с тех пор, как мне исполнилось 18 лет, и я встретила человека, которого буду называть Рокингем. Однажды днем он вошел в книжную лавку, и у нас завязался разговор о новых поступлениях. Когда мы заговорили о недавно полученных романах, нетронутых и загадочных в своих изящных обложках, я и не подозревала, что этот застенчивый нескладный юноша со временем станет одним из властителей дум в литературном мире. Мне было достаточно того, что я в нем нашла, ибо между нами сразу возникло духовное сродство, которое помогло нам обоим преодолеть застенчивость, а ему открыться. Рокингем был моим товарищем по перу — он уже успел кое-что напечатать в журналах. О, магия типографской страницы для начинающего художника! Я часто спрашиваю себя, понимает ли нынешнее поколение, бесстрашно отринувшее обветшалые предрассудки, что оно потеряло, отбросив также и благородный дар поклонения героям? Для меня тогда писатель был богом. И хотя у этого божества потом оказались глиняные ноги, мое блаженство не омрачали дурные предчувствия.

Я послала ему свой рассказ, и он вернул его, одобрив, со своими замечаниями, которые были мне, робкой девочке, дороже всех сокровищ. Когда я сама стала „знаменитой“ и начинающие писатели завалили меня своими пробами пера, я вспомнила о том, что когда-то для меня сделал Рокингем. Я решила посвящать хотя бы час в день помощи этим неофитам. И как бы я ни была занята, какие бы тяжкие переживания ни выпадали на мою долю (а сколько их у каждой женщины!), я не нарушала данного слова. Наградой мне была благодарность сотен литераторов, жаждущих славы. Эта благодарность не меньше, чем преданность моих постоянных читателей, помогала мне переносить издевки так называемых „высоколобых“. Она дает мне ощущение, что меня любят (а какая женщина не хочет чувствовать себя любимой?). Но и внушает мне смирение».

«Пока что толку мало», — подумал Найджел. Он смог извлечь из этого куска, полного приторных банальностей и самолюбования, только то, что у Рокингема были глиняные ноги, что его настоящее имя начиналось на «Л» и что он стал большим человеком в литературном мире.

«Л», вероятно, означало «Лупоглазый», а это мог быть, но мог и не быть Стивен Протеру, вряд ли тут подразумевался автогонщик — второй муж мисс Майлз. Но, с другой стороны, за инициалом мог в виде исключения скрываться и Артур Джералдайн.

Найджел стал читать дальше, рассчитывая найти какое-нибудь объяснение «глиняным ногам» Рокингема. Но это имя в главе больше не фигурировало. Однако в середине предпоследней страницы имелся следующий абзац:

«Итак, я пробовала в литературе свои еще не оперившиеся крылышки. Но во мне созревало и готово было расцвести под первым же лучом солнца не только мое дарование. Мне было девятнадцать лет, я была пылкой, неопытной девушкой, и женщина во мне хотела высвободиться, как бабочка из куколки. Разве может мужчина, даже самый чуткий и порядочный (а таких еще, слава Богу, можно найти!), — разве может мужчина понять ту сладостную растерянность, тот блаженный, трепетный, кипящий в крови восторг, которые наполняют сердце девушки, когда оно впервые открывается для любви, как гелиотроп на солнце? О, волшебные дни, когда мы влюблены в любовь! Когда все сверкает тем светом, „которого не зрели ни море, ни земля“! Оглядываясь назад теперь, когда рана затянулась и обиды давно забыты, я могу повторить слова поэта: „Так печальны и странны дни, которых больше нет“.

Да, я полюбила. Я вложила в эту любовь весь накопившийся жар души и желание отдавать, отдавать, не думая об опасности, все, чему в моей прежней жизни, увы, не находилось применения. Мой избранник являлся…»

Найджел перевернул страницу. Ему не нужна была записка, пришпиленная инспектором Райтом, чтобы понять, что вот этот, следующий лист и вложил убийца. Бумага была чуть белее предыдущих и последующих страниц, которые месяцами пылились в издательстве «Уэнхем и Джералдайн». Если эту последнюю страницу главы не заменила и не перепечатала недавно сама мисс Майлз, никто, кроме убийцы, не мог этого сделать, а мисс Майлз была так небрежна и нетребовательна к себе, что переделка даже одной страницы казалась маловероятной. К тому же оставшийся в машинке лист, который был сперва вынут, а потом вставлен обратно, так что строчки пошли вкось, подтверждал догадку, что убийца печатал после того, как совершил преступление. Найджел прочел заключительную страницу четвертой главы:

«…мне часто во сне, с тех пор как судьба, которая нас свела, нас же и разлучила. Но я никогда больше не видела его наяву. Встретить его, даже через столько лет, было бы непереносимо. А ведь мы были когда-то родственными душами! Да, я любила его, признаюсь, как не любила с тех пор ни одного мужчину. Я отдала ему… все. Отдала щедро, гордо, со всей страстью изголодавшейся по любви женщины. Оба мы были бедны и боролись за существование. О браке не могло быть и речи. Кто знает? Если бы у меня был от него ребенок, мы могли бы перебороть нищету, пережить разочарования, которые приносит нам наша плоть, и пройти всю жизнь рука об руку. Но непостижимое Провидение решило иначе.

В конце года я тяжело заболела. Добрые друзья одолжили мне денег, чтобы я могла поехать за границу и провести несколько месяцев в санатории. Когда я вернулась, моего любимого уже не было. Я не буду описывать свои муки. Теперь я могу быть за них благодарна, потому что они внушили мне глубочайшее сострадание к людям, научили понимать чужую боль и чужое мужество, дали силы помогать другим моими книгами. Но в то время, не имея ничего в память о нем, я жила в беспредельной пустыне одиночества, в ледниковом безмолвии, в каменистом безлюдье. Даже сегодня перо мое дрожит, когда я вызываю на бумаге воспоминания о былом:

Пронзительны, как первая любовь, Те дни, которых больше нет, Умерший, дни влачу в безумных сожаленьях.»

Найджел дочитал рукопись. Она охватывала жизнь мисс Майлз до третьего замужества. Но в ней не упоминалось ни о дружеском расположении последнего мужа к молодому Бэзилу Райлу, ни об эпизоде в офицерской столовой у генерала Торсби, где писательница получила взбучку. Рождение Киприана Глида было описано со всеми медицинскими и эмоциональными подробностями. В дальнейшем он служил только поводом для изложения воспитательных теорий и пылких излияний материнских чувств. Чтение автобиографии Миллисент Майлз вызвало у Найджела острую потребность побыть в обществе настоящей женщины. Он позвонил Клэр Массинджер и напросился к ней на обед.

Когда они поели, он дал ей прочесть две заключительные страницы четвертой главы. Клэр пробежала их с явным отвращением.

— Что это еще такое: «Перо мое дрожит, когда я вызываю на бумаге воспоминания»? — спросила она с места в карьер. — Небось настукивала эту свою пачкотню сразу на машинке.

— Ну да. Это право автора. Не хотите же вы, чтобы она написала: «Моя машинка трепещет…» Но последнюю страницу писала не она.

Найджел объяснил ей, как было дело. Голос Клэр даже зазвенел от негодования:

— Какой ужас! Значит, по-вашему, он сел за машинку… когда она лежала в луже крови?..

— Похоже на то. А шва и не заметишь, верно?

— Какого шва?

— Страница, которую она написала, кончается: «Мой избранник являлся…» А следующая начинается: «мне часто во сне…» Зачем убийце надо было заменять страницу? Наверное, потому, что та, которую он заменил, давала возможность выяснить, кто он и даже мотив его поступка.

— Да, очевидно.

— Быть может, она там написала: «Мой избранник являлся уже на этих страницах». Это сильно сузило бы круг. Вернее, прямо бы указывало на Рокингема.

— Но кто он, этот Рокингем?

— Ах да, вам надо прочесть вот что. — Найджел передал ей страницу из середины главы и рассказал о стертом инициале «Л».

Клэр пробежала глазами листок, потом, брезгливо держа его двумя пальцами, положила рядом с собой на диван.

— Вот не знала, что люди так могут писать. Я хочу сказать — всерьез.

— Душенька моя, неужели вы никогда не читаете журналов с яркими обложками?

— Боже упаси! Ведь там пробивные девицы пишут на потребу ходким девицам.

— Взгляните-ка еще раз на последнюю страницу. Ну а если убийца написал это не просто для того, чтобы скрыть, кто он? Если это нужно, чтобы запутать какой-то определенный след? Какой же след ему хотелось запутать?

Клэр перечла страницу, насупившись, как колдунья, черные пряди упали ей на руки.

— Что же, — сказала она наконец. — Вот насчет того, что у них не было ребенка… Да, и ниже тут вроде повторяется: «Не имея ничего в память о нем»… Это, да?

— Умница! Бэзил Райл рассказывал, что, по словам Миллисент Майлз, ее соблазнили, когда ей было девятнадцать лет, а потом бросили, и у нее родился мертвый ребенок.

— Не понимаю, как мертвый ребенок, который родился почти тридцать лет назад, может стать причиной убийства.

— Ну а если она фантазировала? Если у нее был ребенок и он жив?

— Да, тогда… — медленно протянула Клэр. — Но в этом случае у нее была причина убить этого типа, а не наоборот.

— Не обязательно. Если этот тип недавно опять вошел в ее жизнь, если он человек, который боится попасть в скандальную историю, она могла его шантажировать этим ребенком. А шантажистов иногда убивают.

— Да-а, понятно. А разве любимице библиотекарей не страшно стать героиней скандала? Будь я на месте этого типа, я бы ее припугнула. Послушайте, а вы не думаете, что Бэзил Райл ее сын?

— Дорогая, это уже просто из водевиля!

— Вы надо мной смеетесь потому, что вам самому это не пришло в голову, — скромно ответила Клэр.

— Но она же его завлекала как настоящего или потенциального любовника!

— Он выясняет, что она его мамочка, и в припадке отвращения ее убивает. Как в античной трагедии.

— Не валяйте дурака, Клэр, — возразил Найджел, хотя и несколько растерянно. — Райл знает все о своих родителях.

— Ну, тогда он мудрое дитя… А кто же ваш кандидат в Рокингемы?

Найджел встал и зашагал по комнате, хватая какие-то предметы с полок, вглядываясь в них невидящими глазами, а потом ставя их не на место, если, конечно, какая-нибудь вещь в жилище Клэр имела свое место.

— Протеру или Джералдайн, — сказал он после долгого молчания. — Это должен быть Протеру, понимаете, я всем своим существом чувствую, что убийство связано с делом о клевете.

— Найджел, миленький, вы говорите непонятно.

— Если предположить, что с версткой резвился Стивен Протеру…

— Стивен? Но ведь в прошлый раз вы сами сказали…

— Мало ли что я сказал, — с досадой бросил Найджел. — Разве я не мог изменить свое мнение? Стивену было проще всего приложить руку к верстке. И потом — показания Бейтса.

— Может, мне лучше выйти, чтобы вам удобнее было разговаривать с самим собой?

— Простите, детка. Бейтс был заведующим производственным отделом издательства. Стивен терпеть не может зануд, а, по его словам, Бейтс — зануда высшей марки. Однако, когда Стивен кончил читать верстку, он не послал ее с секретаршей, а принес сам и мило болтал, пока ее запечатывали, чтобы отправить в типографию. Мне это кажется крайне подозрительным.

— Почему?

— Он просто хотел убедиться, что Бейтс не заглянет в верстку перед отправкой, иначе зачем бы он целых пять минут терпел общество такого зануды? Беседа с Бейтсом была последней операцией в борьбе за выпуск книги во всем ее пасквилянтском великолепии.

— Предположим, — помолчав, с сомнением заметила Клэр. — Значит, Протеру — убийца?

— В том-то и беда. Стивену было бы наплевать, если бы Миллисент Майлз и пригрозила ему сообщить всему свету, что у них был ребенок. А вот Артуру Джералдайну — другое дело. Но нельзя представить себе, чтобы Джералдайн втянул свою фирму в процесс о клевете.

Клэр Массинджер характерным для нее быстрым плавным движением поднялась с дивана, отчего ее волосы взметнулись, как дымное облако в ветреный день, и посадила Найджела с собой рядом.

— Бедненький. Плохо с головой?

— Фронтит проклятый…

— Я про то, что мозги у вас работают на сниженных оборотах.

— А-а, я-то думал, что вы хотите мне посочувствовать, — огорчился Найджел.

На Клэр его жалоба не подействовала.

— Предположим, что у Миллисент Майлз был ребенок от Икса и он выжил. Сколько ему было бы сейчас? Около тридцати? Предположим, что она угрожала отцу открыть сыну (давайте считать его сыном), что он незаконнорожденный…

— Кого это в наши дни волнует?

— Вы так думаете? В некоторых кругах это считается ужасным позором.

Найджел снова перевел разговор на свое:

— Меня преследует мысль, что Стивен должен был знать Миллисент Майлз с давних времен. При первом нашем знакомстве он сказал: «Она всегда… Она терпеть не может каламбуров». Сорвалось с языка? «Она всегда ненавидела каламбуры» — так он хотел сказать? В тот же день попозже он ей ехидно заявил: «А я-то думал, что роды у вас всегда проходят безболезненно». Да-да, я понимаю, что эта фраза могла не иметь второго смысла. И Миллисент уверяла Райла, что до этого лета не была знакома со Стивеном. Но у меня создалось определенное впечатление, что между ними есть какая-то близость. Если эта близость была, почему они так стараются ее скрывать? Вот на это и есть только один ответ.

— Какой?

— Что они вместе портили верстку, а мотив этого поступка коренится в их давнишней связи, и поэтому их связь надо держать в секрете.

— Но ведь все это чистейшая теория? — спросила Клэр. — Я устрою вам встречу с миссис Блейн — с женщиной, которая знала мисс Майлз в юности.

— Спасибо. Это может кое-что дать. Но есть еще и старая акула Джералдайн, — рассеянно продолжал Найджел. — Миллисент говорила, что познакомилась с ним много лет назад, «при довольно странных обстоятельствах». Почему он ей разрешал так долго занимать комнату в издательстве и всем надоедать? И довольно твердо предостерег меня от копания в прошлом? Он женат и, на мой взгляд, куда более подходящий объект для шантажа, чем Стивен, если Миллисент убили за шантаж. — Найджел, нахмурившись, взял в руки одну из глиняных лошадок и потер ею щеку. — До чего странно: люди совершают убийство, чтобы сохранить покой. Будто можно купить душевный покой ценою чужой крови.

— Большинство людей видят только то, что у них под носом. Особенно если под носом у них пропасть, куда они хотят кого-то столкнуть.

— Если же, с другой стороны, манипуляцию с версткой Стивен произвел один и если мисс Майлз могла его этим шантажировать…

— Но зачем?

— Чтобы он перестал противиться переизданию ее книг. Сложная дилемма. Он ведь человек принципиальный, во всяком случае когда дело касается литературы. Но тут на карту поставлено все его благополучие. Лиз Уэнхем говорила, что вся его жизнь связана с издательством. Им пришлось бы его уволить, он никогда не нашел бы работы в другом издательстве, а как писатель он кончился много лет назад. Да, если мотивом убийства было самосохранение, Стивена Протеру можно подозревать больше других.

X. Сверка

В последнюю среду каждого месяца фирма «Уэнхем и Джералдайн» устраивала традиционный обед для компаньонов и редакторов. В более благоприятные времена заказывали отдельный кабинет у Скимпола, но в 1944 году в ресторан попала бомба, а так как и речи быть не могло, чтобы для этой освященной годами церемонии фирма избрала какое-нибудь другое заведение, обеды стали устраивать на квартире у Артура Джералдайна. На них обычно присутствовало только руководство издательства. Но легендарный Джеймс Уэнхем постановил, что дважды в год можно приглашать гостей: коллегу-издателя, знаменитого редактора, может быть, епископа с литературными склонностями и даже автора. Когда кому-нибудь из авторов посылали такое приглашение, оно расценивалось как высокая почетная награда за долгую службу и примерное поведение. Главным образом — за последнее.

Об устойчивости традиции свидетельствовало то, что, несмотря на убийство, совершенное в этом же доме, ни Лиз Уэнхем, ни Артуру Джералдайну даже в голову не пришло отменить ежемесячный церемониал. Если и война не могла им помешать, то что уж говорить о несчастной Миллисент Майлз? Однако компаньоны отдали дань «распавшейся связи времен», пригласив Найджела Стрейнджуэйза, хотя на сегодняшний обед гостей приглашать не полагалось (для этого дважды в год обеды давались особо).

Артур Джералдайн утром передал Найджелу приглашение, которое звучало одновременно и как просьба, и как милость. Задерганный репортерами, полицией и адвокатом, старший компаньон не утратил своей всегдашней учтивости. Как многие ирландцы, он был прирожденным актером, и за мягкой, обтекаемой внешностью пряталось жестокое и вполне земное нутро.

— Смокинг, с вашего позволения… — уточнил он. Это, как видно, тоже входило в традицию: к обеду нужно одеться, чтобы сохранить выдержку и самоуважение в этих джунглях, где бродят хищные литературные агенты, другие издатели, готовые всадить тебе нож в спину, и пигмеи-рецензенты с отравленными стрелами.

В среду вечером, переодеваясь, Найджел подводил итоги малоутешительному дню. Во-первых, разговор с Джин — той девушкой, которую заменяла белокурая Сьюзен в справочной библиотеке. Джин мало что могла добавить к рассказу своей приятельницы о стычке Стивена Протеру с мисс Майлз. Она была уверена, что слово «лупоглазый» было употреблено как обращение, слышала она также и оскорбительный выпад мисс Майлз: «Вы просто импотент!» Странно, что в этом деле все время возникает один и тот же вопрос: был ли у нее в девятнадцать лет ребенок? Родился ли он живым? И от кого? Но злобное замечание мисс Майлз, вероятно, относилось к творческому бессилию Стивена. Найджел слышал, как она бросила ему в другой раз: «Я, по крайней мере, хоть что-то пишу!» Когда он уходил, Джин сказала:

— Сьюзен чем-то встревожена. Мне она не говорит, но я замечаю. Интересно чем…

В это время зазвонил телефон — мистер Райл просил, чтобы она отыскала две книги и принесла ему в кабинет. Разговор с Найджелом на этом прервался. Что бы там ни тревожило не слишком далекую Сьюзен, у Найджела были заботы поважнее. Так он решил. К сожалению.

Одной из его забот был Стивен Протеру. Тот поднял голову и посмотрел на Найджела осоловелым взглядом книжного червя, прогрызшего еще несколько листов бумаги.

— Вам что-нибудь говорит фамилия Рокингем? — спросил его Найджел без всяких околичностей.

— Фарфор. А также английский премьер-министр конца восемнадцатого века. А что?

— Вы разве не читали автобиографии мисс Майлз?

— Милый! Зачем мне самому лезть в петлю!

Не сумев взять его врасплох, Найджел поискал другой подход. Да, Стивен, кажется, помнит ссору, которую подслушала Джин. Она разыгралась из-за того, что он возражал против переиздания романов Миллисент. Да, она называла его «лупоглазым», у нее была инфантильная и малоприятная манера давать людям прозвища; вот и генерала Торсби она звала «Тором». Она привыкла фамильярничать.

— Дома у нее в настольном календаре мы обнаружили запись, — сказал Найджел. — На прошлой пятнице. Очень загадочную запись. «Торсдень» с вопросительным и восклицательным знаками. Как по-вашему, что это могло значить?

Стивен по своему обыкновению слегка пожевал губами.

— Свидание с генералом? И не была уверена, что он придет?

— Генерал Торсби сказал полиции, что ни о каком свидании с ней не условливался. В пятницу его вообще не было в Лондоне.

— Ну, тогда не знаю! — Стивен Протеру развел руками.

— Лично я думаю, что запись относилась к книге генерала. К встрече с кем-то по поводу ее. Может, предполагался разговор начистоту. Я ведь уверен, что убийство и «Время воевать» как-то связаны. Полиция, кажется, не очень разделяет мою теорию, — фарисейски добавил он, — а я буду копать в этом направлении. Искать недостающее звено, запрятанное, быть может, в прошлом.

Он пытался вызвать Протеру на разговор, но тот вызова не принял, а проявлять настойчивость Найджел пока не хотел, да, кстати, и не имел такой возможности. Стивен был человеком уклончивым — порою сердечным и привлекательным, но иногда вдруг целиком уходил в себя, приводя собеседника в замешательство. Вот и теперь, словно рыба, нырнувшая в глубь аквариума, он погрузился в рукопись.

И остаток дня не принес ничего нового. Бэзил Райл не то был чересчур занят, не то просто не захотел с ним увидеться. После ряда телефонных звонков Найджел поймал наконец ту самую миссис Блейн, которая, по словам Клэр, готова была просветить его насчет прошлого Миллисент Майлз; но миссис Блейн, будучи мировым судьей и неутомимой общественной деятельницей, могла уделить ему время только завтра. Под вечер у него был разговор с инспектором Райтом в Скотленд-Ярде. За истекшие сутки бригада инспектора произвела обыски не только в конторе издательства, но и на квартирах компаньонов, у Стивена Протеру и Киприана Глида — никто из них против этого не возражал. Но нигде не было обнаружено запачканной в крови одежды и галош, а также признаков того, что там что-то сжигали. Но ведь убийца имел в своем распоряжении два выходных, чтобы скрыть следы преступления. Что же касается алиби этих пяти человек на вечер пятницы, то самая тщательная проверка не смогла их опровергнуть. Людям Райта теперь придется проследить их передвижения с пятницы по понедельник и обследовать, как положено, прачечные, химчистки и лавки старьевщиков. Но пока что убийца, кажется, вышел из дела чистым как стеклышко. Бритвы Артура Джералдайна — он единственный из всех пользовался опасными бритвами — были отправлены в лабораторию, но никаких следов преступления на них не нашли.

Вскрытие показало, что убийство было совершено в пятницу между четырьмя часами дня и полуночью — вероятно, ближе к четырем; это, по мнению Райта, подтверждалось отверстиями в раздвижном окне. В общем, фактов установить удалось немного; ясно было одно: убийца — человек смелый и решительный.

В начале девятого Найджел позвонил в боковую дверь издательства. Артур Джералдайн сам впустил его и отвез в лифте на верхний этаж. Найджела представили миссис Джералдайн — худой, высокой, хорошо сохранившейся даме с преувеличенно любезными манерами, лет на двадцать моложе своего мужа. Лиз Уэнхем, Райл и Протеру были уже тут; в комнате царила дружеская атмосфера с оттенком какой-то неприкаянности, которая нередко ощущается, когда работающие вместе люди сходятся в неофициальной обстановке. Однако внимание Найджела привлекла не эта атмосфера, а то, что его окружало. Гостиная была похожа на музей. На каминной доске, на полках вдоль трех стен, в искусно освещенных угловых шкафах стояли прелестные фарфоровые вещицы. Найджел не был знатоком, но сразу понял, что вещи здесь первоклассные.

— А я и не знал, что вы коллекционер. Какой прекрасный фарфор!

Глаза Артура Джералдайна загорелись, узкий, как у акулы, рот смягчился.

— Рад, что вы можете его оценить. Да, я, пожалуй, в некотором роде знаток.

— Наверное, вся жизнь уходит на то, чтобы стирать с них пыль, — угрюмо сказала хозяйке Лиз Уэнхем.

— Что вы, муж никому не позволяет до них дотрагиваться. Артур, передай мистеру Стрейнджуэйзу коктейль.

Джералдайн уже показывал Найджелу одно из своих сокровищ, пальцы хозяина ласково обнимали фарфор, словно им передалось его изящество.

— Да, конечно. Простите. Стоит мне взять в руки какую-нибудь вещицу, и я могу болтать о ней часами.

Бэзил Райл смотрел на каминную доску с какой-то ненавистью. «Одна из этих штучек, — наверное, думал он, — спасла бы моего папу во время кризиса». Лицо под шапкой рыжих волос побледнело, осунулось, под глазами залегли темные круги. Вид у него был такой, словно он еще не оправился от шока. От шока, полученного в четверг вечером или в понедельник утром? А что, если это он в пятницу вечером орудовал бритвой? Страшно подумать, что среди этих рядов раскрашенного фарфора, сверкающего как цветочные клумбы, может сидеть убийца.

За круглым столом в столовой Найджела посадили между Лиз Уэнхем и Джералдайном. На стене перед ним висели портреты двух непроницаемых бородатых джентльменов — основателя фирмы Джеймса Уэнхема и его первого компаньона Джона Джералдайна. Приятно сочетая церемонность с дружеской теплотой, Артур поднял бокал и сказал несколько слов о «нашей фирме и ее основателях». Лиз Уэнхем что-то благоговейно прошептала и выпила. Для нее это было настолько же значительно, насколько ничего не значило для Бэзила Райла, который едва пригубил свой бокал.

Найджел посмотрел на тарелки для салата, любуясь их нежно-абрикосовой окраской.

— Я вижу, вы пользуетесь своими сокровищами не только для украшения, миссис Джералдайн?

— Нет, но рокингемский сервиз мы вынимаем лишь по торжественным случаям.

Найджел надеялся, что он не похож на человека, которому нанесли сильный удар под ложечку.

— Недавнее приобретение? — спросил он, чувствуя на себе насмешливый взгляд Стивена.

— О нет. Муж стал собирать рокингемский фарфор очень давно, еще до нашей женитьбы. — Она разразилась звонким деланным смехом. — Мне казалось, что я вышла замуж в посудную лавку.

— Да, я его по дешевке купил в двадцатые годы, — сказал Джералдайн. — Тогда еще выгодные сделки были возможны.

— Люди не всегда знали цену своему имуществу, — вставил Стивен.

Его замечание почему-то вызвало за столом легкое замешательство. Найджелу показалось, что настал подходящий момент перейти к делу.

— Я вчера заглянул в автобиографию мисс Майлз, — сказал он.

Артур Джералдайн нарушил неловкое молчание:

— И какого вы о ней мнения?

— С точки зрения литературной — это бездарно. А как бессознательное исследование характера — весьма примечательно.

— Бессознательное? — переспросил Стивен. — Я-то думал, что вся ее жизнь — это бесконечная череда поз для автопортретов.

— Интересно сравнивать личность, которая там проявляется, с той, которую, как ей казалось, она изображает.

— Для меня это чересчур сложно, — заметила Лиз Уэнхем.

— Но надо ли нам сейчас говорить об этой несчастной женщине? — спросила миссис Джералдайн.

— А почему же нет? — проворчал Бэзил Райл. — Все мы ведь только о ней и думаем.

Снова наступило неловкое молчание. У миссис Джералдайн был вид закаленной в боях хозяйки салона, которая вдруг потеряла власть над своими гостями. Райл снова произнес:

— Почему мы делаем вид, будто ничего не случилось?

— Потому что мы чертовски цивилизованный народ, — ответил Стивен с сочувственным смешком.

— Там, где я родился, лопату называли лопатой. И не смотрели на полицейских как на ангелов-хранителей. — Бэзил уже порядком захмелел. Это чувствовалось и по его речи, и по тому, каким взглядом он обводил присутствующих. — Вчера вечером они меня донимали. Зачем вы посещали покойную в четверг? По нашим сведениям, у вас с ней произошла бурная ссора. Какова причина этой ссоры? Была ли у вас еще одна встреча после той сцены, которая разыгралась у нее дома? Другими словами, не вошел ли я в ее комнату и не перерезал ли ей глотку? Господи Иисусе!

На лице миссис Джералдайн застыла бессмысленная улыбка. На выручку пришла Лиз Уэнхем, чьи розовые, как яблочки, щечки, блестящие светлые глаза и затейливый, хотя и не к лицу, туалет из кофейного цвета кружев делали ее похожей на ребенка в маскарадном костюме.

— Дорогой Бэзил, вам и в голову не пришло бы это сделать. Об этом речи быть не может. Но вам надо взять себя в руки. Беда ваша в том, что вы загоняете все внутрь и вот-вот взорветесь. — Голос у Лиз Уэнхем был чистый, спокойный, как у северного ручейка. — У вас была ссора с мисс Майлз? Ну и что? Я вас не виню. Но зачем все это превращать в жестокую мелодраму в духе Стриндберга?[11] Это уже патология. Хуже того — сентиментальная жалость к себе.

— Ну, знаете… — отрывисто хохотнул Бэзил, несколько успокоенный этим ушатом холодной воды. — Вы, наверное, правы, но…

— Конечно, я права. И не отвлекайте меня от этого чудесного филе. Если нам необходимо произвести вскрытие трупа, займемся им после обеда.

Тут Найджел навел Джералдайна на разговор об истории фирмы, что очень обрадовало старшего компаньона, который оказался к тому же заядлым рассказчиком анекдотов. Династии Уэнхемов и Джералдайнов не прерывались более ста лет. Артур и Лиз были уже третьим поколением. Лиз пришла в издательство прямо из Кембриджа. Артур сменил двоюродного брата, который умер в 1925 году. Он и не думал посвящать себя издательскому делу, но, оставшись после смерти кузена ближайшим родственником Джона Джералдайна, решил, что отказаться не вправе. Династическая гордыня сквозила в том, как и Лиз и Артур говорили о своей фирме; их можно было бы заподозрить в фанатизме, если бы они не были так спокойны и самоуверенны. Личное честолюбие, если оно у них и было, уступало место заботе о престиже фирмы. Найджел подумал: неудивительно, что дело о клевете было для них таким ударом, — но как далеко может завести их эта преданность? Так далеко, что они готовы прибегнуть к крайней мере и уничтожить того, кто замарает честь фирмы? Нет, это немыслимо. Но если Артур Джералдайн и есть «Л», если он Рокингем? Если у него был незаконный ребенок и он бросил его мать? Разве такое разоблачение, даже в наши дни, не пошатнет почтеннейший столп издательского дела?

После обеда выпили кофе в гостиной; потом миссис Джералдайн оставила их одних. Так у них было принято, хотя сегодня компаньоны не собирались говорить о делах. Когда дверь за хозяйкой затворилась, Найджел почувствовал общее напряжение; три пары глаз смотрели на него выжидательно и с тревогой. Он ответил на их немой вопрос:

— К сожалению, пока мало что могу вам сообщить. Сегодня днем я разговаривал с инспектором Райтом, но он и сам пока в недоумении: слишком мало улик и слишком много подозреваемых.

— Слишком много подозреваемых? — переспросил Артур Джералдайн. — Вы хотите сказать, что мы все под подозрением?

— Рад это слышать. Я-то думал, что на роль убийцы наметили меня одного, — сказал Бэзил Райл.

— Послушайте, Бэзил! Только потому, что у вас были разногласия с…

— Разногласия? — Молодой человек желчно рассмеялся. — Это вроде того, как доктор Джонсон назвал Бен Невис «не вовсе незаметной шишкой».[12]

Найджел посмотрел на Бэзила ничего не выражающим взглядом:

— Можно стать и на другую точку зрения: ваша ссора с Миллисент Майлз доказывает вашу невиновность.

— Изящный парадокс, — сказал Стивен. — Просим его пояснить.

— Убийство было предумышленным и тщательно продуманным. У Райла вряд ли хватило бы времени на подготовку с вечера четверга до вечера пятницы. А если он и обдумал все заранее, вряд ли стал бы навлекать на себя подозрение, повздорив накануне со своей жертвой. Кстати, из-за чего вы повздорили?

— Я предпочел бы не говорить об этом.

— Ох, Бэзил, бросьте разыгрывать благородство! — энергично вмешалась Лиз. — Мы же тут, надеюсь, друзья. Даже если вам хочется скрывать это от полиции…

— Ну, Лиз, раз вы настаиваете… — не выдержал Райл. — Я был в нее влюблен! И воображал, что и она… словом, что и у нее ко мне какое-то чувство. Оказалось, что я ошибался. Она вывела меня из этого заблуждения весьма бесцеремонно.

— Выяснив, что вы не можете ей быть полезны в переиздании романов? — спросил Найджел. — Примерно так?

Райл уныло кивнул и потупился. Лиз Уэнхем воскликнула:

— Давно пора вам было расстаться с вашим заблуждением! Волочились за ней, словно она ангел во плоти!

— Вы не перестаете любить человека, даже если он оказывается… если она…

Голос Бэзила, и так еле слышный, совсем замер. Никто не решался на него взглянуть. Неловкое молчание прервал Стивен Протеру:

— Ну вот, Бэзил вне подозрений. А как насчет других претендентов?

— Ни о ком нельзя сказать, что он вне подозрений, — ответил Найджел. — Пока еще — нет. Остальные претенденты, как вы изволили выразиться, тоже среди нас. Не считая, конечно, Киприана Глида.

Артур Джералдайн был возмущен:

— Послушайте, неужели вы намекаете на то, что мисс Уэнхем или… или я?..

— Полиция вынуждена подозревать всех, чье алиби не подтверждено. Сначала, естественно, они останавливаются на самых подозрительных и обычно бывают правы. Самый подозрительный — Киприан Глид, потому что у него были серьезные побудительные причины для убийства, алиби же его не подтверждено. Но ничего нельзя сделать, пока не найдено орудие убийства, выпачканная в крови одежда или запасной ключ от боковой двери.

— Ах, вот почему они выспрашивают, где мы были в субботу и воскресенье, — сказал Джералдайн.

— Да. Убийце надо было избавиться от оружия и прочего. — Найджел помолчал. — Видите ли, никто из вас не имеет безусловного алиби даже на то время, когда было совершено убийство. Мистер Джералдайн находился один у себя в кабинете с пяти двадцати до пяти пятидесяти — все это, в общем, приблизительно. Мистер Райл был один у себя с пяти двадцати пяти до шести. Мисс Уэнхем была одна у себя в комнате с пяти двадцати до пяти тридцати, а потом ушла из издательства — это подтверждается, — но она могла вернуться через боковую дверь, убить мисс Майлз и успеть к шести часам или чуточку позже на прием в Челси.

— Нет, это просто ни в какие ворота не лезет… Подумать, что Лиз… — с негодованием возразил Джералдайн.

— Я вам только объясняю ход рассуждений Райта. Он вполне допускает, что женщина могла надеть галоши на несколько номеров больше, чтобы ввести в заблуждение следствие. Кроме того, есть ведь еще и Протеру… Мисс Сандерс подтверждает, что он покинул здание в пять двадцать. Мы знаем, что он сел в поезд шесть ноль пять на вокзале Ватерлоо, потому что друзья встретили его потом на станции. Он утверждает, будто шел на вокзал пешком через Хангерфордский мост. Но ведь он тоже мог проскользнуть назад через боковую дверь…

— Нет, не мог, — прервала его Лиз. — До пяти тридцати дверь изнутри заперта на засов.

— Но я мог отодвинуть засов, — услужливо предложил Стивен, — пройти через приемную, а потом…

— Стивен, не смейте говорить глупости, — укоризненно прервала его Лиз. Она еще никогда так явно не выказывала своей привязанности к этому человеку.

— Все эти вбегания и выбегания — полная чушь, — заявил Артур. — Вас бы заметили, если бы вы сюда возвратились. Особенно в пять тридцать, когда многие сотрудники уходят через боковую дверь.

— Меня угнетает этот разговор. — Щеки Лиз Уэнхем горели. — Предполагать, что кто-то из нас способен совершить убийство, просто нелепо — во всяком случае, такое убийство…

— Ладно, допустим, — сказал Стивен. — Мы четверо — слишком порядочные люди, чтобы убить даже Миллисент Майлз. Значит, путем исключения приходим к выводу, что убийца — Киприан Глид. Не сомневаюсь, что у него есть неопровержимое алиби, которое знаменитый сыщик Стрейнджуэйз в конце концов опровергнет.

— Нет. Он говорит, что был у себя дома один с четырех тридцати до семи. Он не может этого доказать, а мы не можем этого опровергнуть. Пока. Он говорит, будто ждал свою мать, условившись с ней о встрече по телефону. Он позвонил ей сюда во второй половине дня накануне и ждал ее от пяти тридцати до шести тридцати. В это время у него никого не было, потому что он хотел поговорить с ней наедине.

— Вы предполагаете, что он все это выдумал? — спросил Джералдайн.

— Если бы он заботился об алиби, он, по-моему, сочинил бы что-нибудь получше. Да и Мириам Сандерс подтверждает, что соединяла их по телефону в четверг после обеда.

— Ну тогда это решает дело.

— Увы, нет. Киприан мог позвонить матери и условиться о встрече здесь. Или уговорить Мириам Сандерс, чтобы она подтвердила этот телефонный разговор.

— Но…

— Она его любовница. И, по-моему, смотрит ему в рот.

— Мириам! — воскликнула Лиз Уэнхем. — У нее же диплом с отличием по истории!

Даже Бэзил Райл не удержался от смеха. Покраснев, Лиз добавила:

— Я не хочу сказать, что женщины-историки не спят с мужчинами. Но она умная девушка и к тому же честолюбива, она ни за что не спуталась бы с таким никчемным слизняком, как Глид.

— Ах, Лиз, — сказал Райл. — Я тоже умный и честолюбивый, а смотрите, с кем я спутался.

— Ну это совсем другое дело.

— Мне вот что пришло в голову, — медленно произнес Джералдайн. — Если такой звонок был и кто-то его подслушал или если мисс Майлз кому-то рассказала, что завтра у нее встреча с сыном, это дало бы убийце… Ну, я, конечно, просто так рассуждаю…

— Что вы там бормочете, Артур? — Тон у Лиз был раздраженный.

Стивен ухмыльнулся:

— Мне постоянно тычут в нос, что Миллисент сидела в соседней комнате. Будто мне надо об этом напоминать! Артур же хотел сказать вот что: я мог бы услышать телефонный разговор, понять из него, что Глид в пятницу вечером будет дома один, и подгадать убийство именно к этому времени, чтобы подозрение пало на злосчастного парня.

— Ну знаете, Стивен! — громко запротестовал Джералдайн.

— А вы в самом деле?.. — спросил Найджел.

— Подгадал к этому времени?

— Слышали их телефонный разговор?

Стивен Протеру ответил не сразу:

— Кажется, я теперь припоминаю, что телефон после обеда звонил: у нас звонки бывают не часто. Но что она говорила, я не слышал.

Тут у Найджела снова разболелась голова, и, принеся извинения хозяину, он под сочувственными взглядами присутствующих вытянулся во весь рост на кушетке, чтобы закапать себе в нос лекарство. Лица и блистающий всеми цветами радуги фарфор качнулись к нему, потом откачнулись назад; когда он сел, у него закружилась голова. Он вдруг встретился взглядом с Лиз Уэнхем и уловил в ее глазах рассеянно-опасливое выражение, которого никогда прежде не замечал. Увидев, что он на нее пристально смотрит, Лиз сказала:

— Вам надо сделать операцию. Нечего баловаться этими патентованными средствами.

— Мне не советовали соглашаться на так называемое хирургическое вмешательство.

Артур Джералдайн наклонился вперед:

— Одного только не пойму: почему полиция думает, что это произошло между пятью и шестью?

— Вы хотите сказать, между пятью двадцатью и шестью? Протеру ведь ушел только в пять двадцать. — Найджел рассказал им о заколоченном окне. — Это позволяет предположить, что преступление было совершено, когда в здании еще находились люди, а ваши сотрудники расходятся по пятницам не позже пяти тридцати. Единственная опасность, с точки зрения убийцы, заключалась в том, что один из компаньонов задержится на работе. Так и вышло, только задержались двое.

Лиз сказала:

— А я не пойму, почему предполагается, что убийца непременно один из нас или кто-то из сотрудников?

— Нет, предполагается лишь, что убийца — человек, которого жертва знала и, вероятно, ждала. Во всяком случае, кто-то знакомый с расположением комнат и распорядком работы издательства.

Бэзил Райл смотрел на него с растущим недоумением:

— Но помилуйте, что же такое вы говорите? Как бы хорошо она ни знала убийцу, ей все-таки должно было показаться странным, если он вдруг стал заколачивать окно?

— А он это сделал после убийства.

— Как? Вы же, по-моему, говорили, что он это сделал из страха быть застигнутым…

— Не во время самого убийства. А тогда, когда он делал то, что ему надо было сделать потом.

Компаньоны в изумлении переглянулись.

— Потом? — спросил Стивен Протеру. — Что за нелепость! Не станет же он там торчать…

— То есть он хотел уничтожить следы? Или оставить ложные улики? Так я понимаю? — спросил Джералдайн.

Найджел быстро соображал, как ему быть. Надо было мгновенно принять решение. Если убийца — один из этих четверых, он может либо почувствовать опасность и принять меры предосторожности, либо растеряться от того, что скажет Найджел.

— Не знаю… Это только моя догадка, — медленно начал он. — Ну, скажем, интуиция. А что, если тайна этого преступления кроется в прошлом Миллисент Майлз? Что, если ее автобиография содержала ясное указание на мотив убийства? Убийца мог это знать или догадываться об этом. Если так, он наверняка захотел отыскать ту страницу рукописи, которая могла его выдать, и изъять ее. Поэтому, забив окно…

Лиз Уэнхем просто взорвалась от негодования:

— Неужели вы всерьез предполагаете, что, зарезав ее, он сел и стал прилежно читать двести страниц рукописи? Он бы уж скорее взял ее с собой и уничтожил.

— Не обязательно. Более хитроумный человек — а я уверен, что мы имеем дело с человеком тонкого ума, — предпочел бы взять лишь опасную для него страницу или несколько страниц…

— Ну а разве страниц не хватает? — спросил Райл.

— Нет. Но, возможно, он заколотил окно именно затем, чтобы спокойно напечатать взамен другие страницы. Один из ваших сотрудников слышал в пять тридцать, как кто-то печатал на машинке в комнате мисс Майлз.

Артур Джералдайн воскликнул:

— Но, дорогой друг, это уж слишком эксцентрично. Право же, вы зря теряете время…

— Я с вами не согласен, Артур, — сказал Стивен Протеру. — Кажется, это преступление начинает даже меня интересовать. Если Стрейнджуэйз прав, перед нами интересная текстологическая задача: проанализировать, какие страницы написаны другой рукой и есть ли такие страницы. А может быть, — и он мило улыбнулся Найджелу, — вы их уже обнаружили?

— Нет. Я же вам сказал, что я успел только мельком проглядеть рукопись. Придется завтра этим заняться. Нет, завтра мне надо опрашивать людей… Послезавтра.

Лиз Уэнхем спросила:

— Но разве это не дело полиции?

— В сущности, да. Однако инспектор Райт довольно хорошо меня знает, а литературные исследования не по его части.

— Я бы сам охотно за это взялся, — оживился Стивен. — И так и так эту чертову штуку читать придется мне, если мы все же намерены ее издать. Можно убить двух зайцев.

— Какая гадость, Стивен, — сказала Лиз.

— Неплохая идея… — вежливо, но неопределенно кивнул Найджел. «Что ж, — подумал он, — приманка в ловушку положена. Теперь подождем, не попадется ли кто-нибудь в нее за ближайшие сутки».

Он поднялся, собираясь откланяться, но Стивен Протеру задал ему вопрос:

— Да, кстати, почему это вы утром интересовались Рокингемом? Насколько я понял, в связи с автобиографией?

— Да. Я случайно наткнулся на это имя в одной из первых глав. Мисс Майлз дает некоторым своим персонажам псевдонимы. Судя по всему, она довольно близко знала этого Рокингема. Я подумал, что, узнав, кто он такой, я смогу получить от него сведения о ее юности. Никогда ведь не знаешь, что тебе пригодится.

Тонкие губы Артура Джералдайна были сжаты так плотно, что Найджелу показалось, будто их совсем не стало.

XI. Смотри выше!

Найджела, привыкшего к совсем другому типу общественной деятельницы, миссис Блейн даже несколько удивила. Голос у нее был нежный, мелодичный, внешность отнюдь не пугающая. Когда она сидела за столиком в ресторане, одетая в черный костюм с воротничком и манжетами из белого пике, и словно окунала головку в меню, она напоминала ему аккуратную, несмелую, но хлопотливую птаху — скорее всего, нырка. Дело происходило на следующий день после обеда в издательстве, и Найджел пригласил в ресторан также и Клэр Массинджер.

Когда они выбрали еду — а для Клэр это всегда было делом нелегким: ее волю парализовал вид обширного списка яств, — Найджел рассказал миссис Блейн о деле, в котором он принимал участие.

— Как видите, — закончил он, — вся задача в том, чтобы найти след в ее юности. Клэр сказала мне, что вы знали ее смолоду.

— Да, мы вместе учились в школе. В средней школе Уимблшема. Я очень хорошо знала ее девочкой. Потом я получила стипендию в Самервилле, и мы как-то разошлись. Но на каникулах время от времени видались.

— Когда она служила в книжной лавке?

— Да. — Миссис Блейн кивнула аккуратной головкой и нежно, заливисто засмеялась. — Забавно, что сохраняет наша память! Вы когда-нибудь видели, чтобы продавец книжной лавки читал?

— Нет, пожалуй, не видел.

— Вот, а она читала. Когда бы я ни вошла, она сидела уткнувшись в книгу. И всегда это были романы. Я, пожалуй, вела себя как ханжа по отношению к той литературе, которую она поглощала. Бедная Милли! По-моему, она завидовала, что я учусь в университете. Колючая это была дружба.

— У женщин всегда дружба такая, — заметила Клэр. — Мы постоянно воспитываем друг дружку и злимся на это.

— Но и среди мужчин у нее были друзья? — спросил Найджел.

— Если ей верить — десятки. Впрочем, она была страшная выдумщица, я это помню еще со школы. Учительница литературы однажды сказала, что страсть Милли к выдумкам заслуживает лучшего применения. Это может послужить ей, бедняжке, некрологом. — Миссис Блейн помолчала и отпила мартини. — В мировом суде я таких девиц вижу каждую неделю. Их сажают за мелкое воровство, магазинные кражи и так далее. Они просто не замечают разницы между реальностью и своими фантазиями. И вечно перекладывают вину за свои проступки на кого-то другого: на злую судьбу, на родителей, которые их не понимают, на общество, которое словно ополчилось против них. Но, простите, я, кажется, разболталась.

— Нет, что вы! Это помогает составить о ней представление. Миллисент Майлз, на ваш взгляд, была в юности потенциальной правонарушительницей?

— Терпеть не могу этого слова. Но, пожалуй, да. Разница только в том, что у нее была просто сверхъестественная способность выходить сухой из воды, избегать ответственности за поступки, за которые полагалось бы отвечать.

— Умела свалить вину на других? — спросила Клэр.

— Тут дело сложнее. Она, конечно, была незаурядной личностью — живая, обаятельная, энергичная, настоящий мальчишка в юбке. В школе всегда быта заводилой. Но было в ней и другое: какая-то хитреца, вернее, исключительная способность к самообману, так что, когда она поступала дурно, она могла отстраниться от этого поступка, вообразить, будто его не было вовсе, и так себе это внушить, что порой обманывались и другие.

Миссис Блейн помолчала, пока им подавали первое. Потом она снова погрузилась в воспоминания.

— Отец у нее был совершенно невыносимый субъект. Наверное, она пошла в него. Вечно жил не по средствам. Помню, мои родители об этом говорили, когда он обанкротился. Да, кстати, именно тогда, во время банкротства, она открылась мне с неожиданной стороны. Кажется, мы были в последнем классе. Как-то раз она призналась мне, что на нее покушался один мужчина, мы тогда называли это иначе, однако Милли не поскупилась на подробности. Позже я узнала, что она откровенничала не только со мной, но и с другими девочками, а история от повторения становилась все более грязной. Я тогда была старостой и пылала гражданским негодованием — в общем, кошмарная маленькая ханжа. Я заявила, что она должна рассказать родителям о недостойном поведении этого человека. Она сказала, что боится, — он угрожал ей ужасной местью, если она его выдаст. Тогда, сказала я, придется сообщить об этом директрисе. Милли просила этого не делать, но я отправилась с доносом. К счастью, директриса была женщина разумная. Она тут же вызвала Милли и спросила ее в упор, верно ли то, что я ей рассказала. А Милли, понимаете, и тут вышла сухой из воды. Она созналась, что просто хотела меня разыграть, — это было шуткой и только доказывало, какое у меня испорченное воображение, раз я могла принять такую нелепость всерьез. При этом у нее был настолько прямодушный, антисептически чистый взгляд, что я почувствовала себя набитой дурой — словно у меня и правда грязное воображение! Ее, конечно, пожурили; директриса расценила эту историю как не совсем пристойную шутку со стороны Милли и чрезмерное усердие — с моей.

Клэр спросила:

— Что же, она все выдумала?

— Кто ее знает? Но могла и выдумать — что угодно, только бы поэффектнее подать себя. С другой стороны, — миссис Блейн сделала легкую гримасу, — для своих лет она была вполне зрелой девицей.

— Имени этого человека она не называла? — спросил Найджел.

— Нет. Сказала, что он пришел к ним, когда родителей не было дома. Коммивояжер, ах, нет, вспомнила, агент газеты «Дейли сан»; помните, в двадцатые годы вербовали подписчиков: «Подпишитесь на год, и получите бесплатно сочинения Чарльза Диккенса».

— Внешность его она не описывала?

— По-моему, нет. Хотя, помню, раз она мне сказала, слегка задыхаясь, — и я была потрясена ее эротической многоопытностью: — «Джулия, — сказала она, — бойся мужчин с тонкими губами!»

— Да ну? — не моргнув, произнес Найджел. — Что ж, мир тесен. Но не до такой степени, чтобы в нем не нашлось места для тысяч и тысяч тонкогубых мужчин.

— Не обращайте внимания, Джулия. У него дурная привычка говорить с самим собой вслух. Ешьте, а то все остынет.

Пока миссис Блейн доедала, Найджел вспоминал статью из справочника «Кто есть кто», который он изучал вместе с Сьюзен, прижавшейся к его плечу. В этой статье, посвященной Артуру Джералдайну, между «Учился в…» и «С 1925 в издательстве „Уэнхем и Джералдайн“» никаких сведений не было.

— В каком году агент «Дейли сан» покушался на невинность Миллисент Майлз? — спросил он, помолчав.

— Когда мы кончали школу — летом двадцать четвертого года.

— Да, совпадает.

— До чего таинственная личность, а? — ласково пошутила Клэр.

— Вы часто бывали у них дома?

— Не очень. Милли, по-моему, немножко стеснялась своих родителей. Чересчур грубые натуры для такой чувствительной души, какой она хотела слыть, — ох, мало во мне христианского милосердия! Они занимали половину обычного, довольно уродливого дома. Хотя миссис Майлз чрезвычайно гордилась своими владениями. Вечно мыла и смахивала пыль. И уж до чего у них было благопристойно! Помню, чай пили в гостиной, холодно там, как в морге, и все забито скверными безделушками. Чуть не полкомнаты занимала огромная стеклянная горка, набитая посудой, которой, я уверена, никогда не пользовались.

— А скажите, не была ли эта посуда такого нежно-абрикосового цвета? — равнодушно осведомился Найджел, опустив глаза.

Миссис Блейн изумилась:

— Да. Но откуда вы…

— Я забыла вас предупредить, — вмешалась Клэр. — У Найджела странный дар. Он настоящий колдун.

— Вы же не раз смотрели на эту посуду, миссис Блейн? Телепатические явления случаются гораздо чаще, чем принято думать, — уклончиво объяснил Найджел. — Наверное, ее продали, когда мистер Майлз обанкротился?

— Этого я вам сказать не могу. После той сцены у директрисы я больше у них не бывала. Очень рассердилась на Милли и на время с ней порвала.

— Но потом вы опять с ней стали встречаться?

— Да. Очень сочувствовала ей, когда отец обанкротился. И, конечно, зря, — она разыграла на этой почве такую душещипательную драму…

— Сколько времени она проработала в книжной лавке?

— По-моему, года два. Потом заболела — если не ошибаюсь, в двадцать шестом году, когда я была на втором курсе в Оксфорде. Сказала, что у нее туберкулез и она едет в санаторий, кажется, в Швейцарию. Теперь уже мне трудно припомнить. Вскоре мои родители тоже уехали из Уимблшема, и я потеряла с ней всякую связь.

— А с мужчинами она дружила, когда работала в книжной лавке?

Тут Джулия Блейн мало чем могла помочь. Она подозревала, что о своих настоящих романах Миллисент не распространялась, болтала только о воображаемых. К тому же в среде, где вращалась Миллисент, банкротство считалось позором, и местная молодежь первое время избегала ее. Миссис Блейн помнит, как этим возмущалась ее подруга.

— А о своих литературных опытах она вам рассказывала?

— О да. Не только рассказывала, но и заставляла читать, — сухо ответила миссис Блейн.

— Она когда-нибудь упоминала, что завела дружбу с молодым писателем, который ей помогает в этих трудах?

— Нет. Но я ведь говорю, что она умела быть очень скрытной.

Клэр, погрузив ложечку в гоголь-моголь, задумчиво сказала:

— В двадцатые годы, по-моему, не было государственного здравоохранения?

— Совершенно верно, детка, не было. Я рад, что вас стали интересовать социальные вопросы.

— Тогда откуда же взялись деньги на санаторий?

— Помнится, она говорила, что расходы оплатил какой-то родственник, — сказала миссис Блейн. — Пообещала прислать адрес санатория, но так и не прислала.

— Простите, что я задаю наводящий вопрос, — медленно произнес Найджел. — Вам или вашим общим знакомым не приходило в голову, что на самом деле она едет рожать или делать аборт?

В Джулии Блейн заговорил мировой судья.

— В то время безусловно не приходило, — решительно заявила она. — Мне, во всяком случае. А если и были какие-то сплетни, я их не слышала. Но в общем это вполне вероятно. Милли была очень бледна. И, помню, когда я в последний раз повезла ее на пикник, ее тошнило. Я-то по неведению приписала это туберкулезу.

— При вас она никогда не называла фамилию Протеру? Или Рокингем? Или Джералдайн?

— Не помню.

Найджел ничего другого и не ждал. Если у Миллисент Майлз в восемнадцать или девятнадцать лет и была связь с мужчиной, она наверняка держала ее в секрете.

— Она использовала людей, — продолжала Джулия Блейн. — Это основное ощущение, которое с тех давних пор у меня от нее осталось. Использовала бесстыдно и безжалостно, как хитрый ребенок использует взрослых.

— Она, видимо, использовала и всех троих мужей, — заметила Клэр. — Думаю, что не брезговала и знакомыми, выводя их в своих нелепых романах.

— О Господи! — простонал Найджел. — Только не говорите, что мне их придется читать!

— Не придется. Я уже прочла.

— Что-о?!

— Пока что первый. Вчера нашла книжку. Изданную в двадцать восьмом году. История невинной молоденькой машинисточки, у которой шашни с очаровательным бездельником. Ее бросают, подвергают остракизму и вообще всяческим унижениям, а потом она выходит замуж за сына хозяина, работягу, который всегда ее любил, молчаливо, скромно и почтительно.

— Боже мой! А ведь первые произведения, как говорят, всегда носят автобиографический характер.

Вскоре после этого деловитая миссис Блейн сказала, что ей пора идти. Найджел выудил у нее кое-какие имена, но не то, которое его больше всего интересовало, тут миссис Блейн не могла ему помочь. Вернувшись в Уимблшем после войны на вечер выпускников, она узнала, что книжную лавку вместе с ее владельцем разбомбило в 1940 году.

«Это проклятое дело — лабиринт из одних тупиков», — говорил себе Найджел, шагая на Флит-стрит. Однако в редакции «Дейли сан» одна из его маловероятных догадок подтвердилась. Заведующий редакцией, с которым он по телефону договорился о встрече, распорядился порыться в архиве. Агентом по распространению «Дейли сан» в районе Уимблшема в 1924 году был некий Артур Джералдайн.

— Ну кто бы мог подумать! Теперь ведь он — один из крупнейших наших издателей? Это на него подали в суд за клевету? Вот уж не знал, что он у нас работал. Правда, это было задолго до меня.

— А в газете никого не осталось, кто мог бы его помнить?

— Сомневаюсь. На нас тут ездят несколько лет, а потом дают коленкой под зад — если сам раньше не скукожишься от всех этих ужасов, о которых мы пишем. Хотя погодите. Старый Джексон еще, кажется, жив. Заведовал у нас рекламой. В прошлом году ушел на незаслуженный отдых. Юнис, добудь-ка мне адрес мистера Джексона.

«Очень много зависит теперь от автобиографии Миллисент Майлз, — размышлял Найджел, направляясь в Путни к пенсионеру Джексону. — Но насколько можно ей доверять? Как разглядеть объективные факты под толстым слоем защитной краски? Означает ли стертое резинкой „Л“ Артура Джералдайна? Не по ассоциации ли с рокингемским фарфором, стоявшим в горке в безвкусной, тесной гостиной, прозвала она его Рокингемом? А если так, было ли это случайным знакомством или более близкими отношениями? Тогда, в двадцатые годы, как злобно заметил Стивен, „люди не всегда знали цену тому, чем они обладают“. А что, если Артур Джералдайн, агент по распространению „Дейли сан“ и страстный коллекционер, увидев у Майлзов рокингемский сервиз, предложил отцу Миллисент за него пятерку? Летом 1924 года мистер Майлз был уже на мели и мог обрадоваться этому предложению, не подозревая, что настоящая цена сервиза во много раз больше. Так или иначе, рокингемский столовый сервиз того же нежно-абрикосового цвета теперь украшает стол Джералдайна — и был „приобретен“ до его женитьбы в 1930 году.

Но подобный поступок, сам по себе достаточно мерзкий и родственный грабежу, вряд ли давал в руки Миллисент Майлз достаточно серьезный козырь. Вряд ли она могла шантажировать им Джералдайна тридцать лет спустя, а он, боясь разоблачения, пошел из-за этого на убийство. С другой стороны, покупка сервиза могла более тесно свести Джералдайна с семьей Миллисент. Ему тогда было двадцать с небольшим, а Миллисент казалась уже вполне созревшей девушкой. Если он стал ее любовником, понятно, почему в своих воспоминаниях она назвала его Рокингемом. Джералдайн ведь и в самом деле стал большим человеком в литературном мире. Правда, трудно его представить „застенчивым, нескладным юношей“, но тут надо принять во внимание приверженность мисс Майлз к литературным штампам: для нее всякий молодой человек должен быть застенчивым и нескладным.

Камнем преткновения было то, что, судя по автобиографии, она познакомилась с Рокингемом через несколько дней после своего восемнадцатилетия. День рождения ее 3 августа. Эпизод с мужчиной („бойся мужчин с тонкими губами“), который якобы к ней приставал, произошел летом, когда ей было только семнадцать. Либо ей изменила память, либо она по какой-то непонятной причине нарочно сместила время этого знакомства, либо, наконец, если история с покушением на ее невинность была вымышленной (желаемое выдается за действительное?), она могла просто увидеть его, когда он явился к ним домой в качестве агента „Дейли сан“, а познакомилась с ним месяцем позже, в книжной лавке».

Мистер Джексон — пухлый, седой джентльмен — встретил Найджела очень приветливо.

— Чай или виски? Мы всегда что-нибудь пили в редакции в половине четвертого, а я раб своих привычек.

Высказавшись в пользу чая, Найджел деликатно объяснил, что его привело.

— Джералдайн? Джералдайн? Как же, помню! — воскликнул мистер Джексон, весело подпрыгивая в кресле. — Он ведь, кажется, сделал карьеру? Когда же это было? В середине двадцатых годов. Ну да. Его светлости, нашему хозяину, — мистер Джексон набожно перекрестился, — взбрела на ум одна из его смехотворных идеек — как поднять тонус газеты. Нанял нескольких университетских выпускников. Нет, нет, не меня — я из низов. Одним из них был Джералдайн. И тут у его светлости родилась еще одна блестящая идея — они, знаете ли, кишат у него в голове, как вши, — почему бы не использовать этих высокообразованных юнцов в подписной кампании? Мы сулили в качестве приложения к годовой подписке на наш вонючий листок библиотеку «Шедевры Мировой Литературы». А дальше его светлость задумал поистине наполеоновский ход: разослать свою университетскую гвардию по стране в качестве агентов по подписке. А зачем? Как мы пишем в передовых: затем, что они смогут блеснуть своей начитанностью перед будущим подписчиком, объяснить, почему тот будет недостоин человеческого звания, если не прочитает «Шедевры Мировой Литературы» — полный комплект в элегантных дерматиновых переплетах абсолютно задарма в обмен на годовую подписку. Ну разве не красота?

Найджел признал, что красота.

— Должен сказать, что молодцы из Оксфорда и Кембриджа встали на дыбы. Они ведь чего хотели? Писать красивую прозу, да еще чтобы и подпись их мелькала. А вместо этого бедным оболтусам пришлось топать по захолустным местечкам и читать лекции про Дустиевского и кого там еще всяким долдонам, которые только и мечтали прилечь на кушетку с немудрящим романчиком про любовь. Да, наши барчуки мигом скисли, это уж факт!

— И как шло дело у Джералдайна?

— Остался жив, чтобы все это поведать потомству. Выдержал, по-моему, около года. А потом благородно ретировался в издательское дело.

— Вы его часто видели?

— Редко. Высокородным мученикам полагалось докладываться дважды в неделю, дабы мы могли срезать у них мозоли с пяток. Мрачный приземистый тип, щель вместо рта, ирландец, видно, ходок. Хотя лично я предпочел бы целоваться с акулой. Mutatis, естественно, mutandis[13].

— Никакого скандала у него не было? С какой-нибудь дочкой подписчика?

— Не слыхал. Но если бы он покусился на какую-нибудь девицу, об этом знала бы вся контора прежде, чем она успела бы снова накрасить губы.

— В его обязанности входило посещать местные книжные лавки?

— Побойтесь Бога, зачем? Мы же были их конкурентами! Конечно, он мог туда заглянуть, чтобы купить книжку, — эти образованные и не на то способны, когда расшалятся!

— Вы говорили, что все они мечтали войти в литературу. Не помните, Артур Джералдайн тогда что-нибудь писал?

— Вот это вопрос. Поклясться не могу, но, кажется, вещичку-другую он тиснул в каком-то чистоплюйском еженедельничке. Однако настоящим его хобби было коллекционирование фарфора. Может, он поэтому так долго и продержался на работе. Разъясняя всю выгоду подписки на «Дейли сан», он мог скосить глаз на каминную доску: а вдруг будущий подписчик, сам того не ведая, держит там дрезденского ангелочка? Уимблшем в те дни был скорее деревней, и туземцы могли и не знать цены вазочкам, которые им оставила двоюродная бабушка Флосси. Он кое-чем разжился там по дешевке. Я это знаю наверняка. Особенно посудой. Помню, однажды, едва переводя дух, он пришел в редакцию с тарелками в чемодане — сервизом, который он выцыганил у какого-то простофили. Он-то, конечно, по-другому это изобразил, но поглядели бы вы, как он над ним мурлыкал! А на мой взгляд, тарелка — тарелка и есть.

— Какого цвета?

— Такого блекло-коричневого. Коричневато-желтого.

— Абрикосового?

— Да, вроде этого.

Приподнятое настроение, в котором Найджел расстался с кипучим мистером Джексоном, продержалось недолго. Теперь стало известно почти наверняка, что Артур Джералдайн «приобрел» рокингемский сервиз в 1924 году во время обхода домов в Уимблшеме. Весьма вероятно, хотя и не доказано, что этот сервиз принадлежал Майлзам. Если Миллисент в юности слышала об этой сделке, если минувшим летом она узнала в Артуре Джералдайне тогдашнего агента «Дейли сан», который заплатил за сервиз много меньше, чем он стоил, это объяснило бы и нежелание Джералдайна, чтобы Найджел копался в прошлом, и те необычные уступки, которые он делал мисс Майлз. Она была способна оказывать на него давление. Но история с рокингемским сервизом отнюдь не могла послужить достаточным основанием для убийства.

И какая связь между этим эпизодом и махинацией с «Временем воевать»?

Если же, с другой стороны, у Миллисент Майлз в 1926 году родился от Рокингема-Джералдайна ребенок, если Джералдайн бросил ее и ребенка, тогда в руках у нее гораздо больше возможностей для шантажа, а у ее жертвы, соответственно, более веские основания для убийства. Но почему она не пустила этот козырь в ход много лет назад? Она вращается в литературной среде примерно с 1930 года и не могла не знать, что Артур Джералдайн стал видным издателем. Быть может, это объясняется тем, что только недавно, когда ее писательские акции понизились, у нее возникла нужда оказывать на Джералдайна давление?

«Ребенку, — думал Найджел, возвращаясь на метро в Кенсингтон, — сейчас должно быть лет тридцать. Какова его или ее судьба? Правда, нет никаких доказательств того, что этот ребенок вообще существовал, если не считать туманного намека на странице, которую убийца вложил в автобиографию покойной (чтобы ввести в заблуждение?), написав, что у нее не было ребенка от первого возлюбленного».

Взгляд Найджела задержался на заголовке в газете, которую читал пассажир напротив: «Срочная служба будет сокращена?» Он вспомнил, что среди молодых солдат, погибших во время «гекатомбы» в казармах, были новобранцы, которые проходили там срочную службу. В голове блеснула догадка, соединившая два темных полюса этого дела. События в казармах Уломбо произошли в 1947 году, когда ребенок Миллисент Майлз достиг призывного возраста — 21 года.

«Ну можно ли делать такие поспешные выводы? — спросил себя Найджел, выходя на Хай-стрит в Кенсингтоне. — Можно ли строить такую зыбкую теорию, основываясь на случайном совпадении? Да, конечно же, это просто совпадение».

И тем не менее он шел по Кампден-хилл-роуд очень быстро, спеша добраться до телефона.

Когда он поднялся к себе, экономка сообщила, что час назад пришел молодой джентльмен, который хочет его видеть. Мистер Глид. Она ему говорила, что мистер Стрейнджуэйз может вернуться не скоро, однако он сказал, что обождет. Миссис Энсон была слегка взбудоражена, она не привыкла к незнакомым посетителям, которые приходят без приглашения и не хотят уходить. Заверив ее, что никакой беды не произошло, Найджел пошел в гостиную.

Киприан Глид расположился там как дома. Он сидел в кресле Найджела со стаканом виски и держал на коленях автобиографию своей матери.

— Добрый вечер, — холодно произнес Найджел. — Вы, я вижу, уже нашли бутылку. Водой не хотите разбавить?

— Нет, спасибо. — Киприана Глида трудно было смутить и поставить на место. — Я не собирался так долго задерживаться, но не устоял, зачитался этим жутким комиксом, — добавил он, показывая на рукопись.

— Понятно. Извините, одну минутку.

Найджел пошел в спальню и позвонил по телефону. На том конце провода ответили, что генерал Торсби скоро будет дома. Найджел попросил передать, чтобы генерал незамедлительно позвонил ему.

Цель визита Киприана Глида выяснилась не сразу. Он пожаловался, что полицейские его без конца допрашивают и не спускают с него глаз. Возмущался, что ему ничего не сообщают о ходе следствия. Наконец, после долгих экивоков, он дошел до главного. Когда он сможет получить материнское наследство?

— Почему вы спрашиваете об этом у меня? Обратитесь к поверенным.

— Ну, они-то говорят, что сперва нужно выполнить обычные формальности. Я их юридическую тарабарщину не понимаю. Какие формальности?

— Они должны удостовериться, что ваша мать не оставила завещания и что вы — ближайший родственник.

— Но это же и так ясно. — Красные губы Глида скривились, и он ткнул пальцем в рукопись. — У нее в девичестве случилась какая-то интрижка, но она дает понять, что союз не был благословлен потомством. А от законных супругов детей тоже не было.

— Тогда можете спокойно занимать под будущее богатство.

— Вы думаете? А лично вы, кстати, в долг не даете?

— Вам — нет.

Глид отхлебнул неразбавленного виски.

— Надо полагать, что «Уэнхем и Джералдайн» теперь уже не издадут эту муть?

— Почему? Она не окончена, но…

— Господи спаси! Вы это читали? Бред не вполне рафинированной нимфоманки. На мне он, черт бы его побрал, всю жизнь будет висеть!

— Вам-то что? Получите много денег. Вас ведь только это интересует?

— Ну да, вы оскорблены в своих лучших чувствах. Деньги — грязь, о них даже поминать не принято в вашей высоколобой среде, — с издевкой заметил Глид. — Зато мамаша — это святыня, какой бы стервой…

— Право же, вы — редкостное ничтожество, — прервал его Найджел намеренно ледяным тоном. — Разговариваете, как недоросль, ведете себя, как испорченное дитя. Надеетесь произвести впечатление, поливая помоями собственную мать? Беда ваша в том, что вы обделены талантом и обаянием, — полный неудачник во всех отношениях и сами это знаете, потому и хотите искупить свое убожество претенциозностью, действуя всем на нервы. Ну, говорите, это вы перерезали ей горло или не вы? Свидетелей нет. Вам выпала редкая возможность вызвать к себе хоть каплю интереса, и к тому же — безнаказанно. Давайте же, мой щуплый, но отважный Орест![14]

Речь Найджела, хоть и окрашенная острым физическим отвращением к Киприану Глиду, была хладнокровно продуманным экспериментом. Как отреагирует Глид на тон еще более оскорбительный, чем его собственный?

Киприан злобно воззрился на Найджела:

— Ну что, кончился у вас оргазм?

— Вы же часто желали смерти матери. Но у вас не хватало ни ума, ни выдержки ее убить. Вот почему вы не жалеете сил, чтобы трепать ее имя и поливать ядом, но на безопасном расстоянии. Ну вот, она мертва. Можете прекратить эту забаву.

— А-а, о мертвых либо хорошо, либо ничего. Знал, что мы этим кончим. С меня хватит. Пойду. Простите, что оставляю вас в неведении относительно матереубийства, но, когда вы в следующий раз займетесь психологической вивисекцией, советую пользоваться скальпелем или хотя бы бритвой, а не кремневым рубилом. — В глазах Глида мелькнуло какое-то странное злорадство. — Я нахожу вас на редкость антипатичным субъектом. Можно заглянуть в ваш сортир? А то меня тошнит.

— По коридору первая дверь направо.

Когда Киприан выходил, зазвенел телефон.

— Я сам найду потом выход, — сказал Киприан. — Надеюсь, мы с вами больше не увидимся.

Дверь за ним затворилась, и Найджел взял трубку.

— Стрейнджуэйз? Говорит Торсби. Вы просили меня позвонить?

— Да. Насчет казарм Уломбо. У вас есть список погибших?

— Минутку. Достану из архива. Их ведь там всех перебили. Не кладите трубку.

Когда генерал снова подошел к телефону, Найджел спросил:

— Поглядите, пожалуйста, нет ли в списках фамилии Джералдайн или Майлз?

— Черт возьми, что это вы задумали, мой друг? Не помню… сейчас посмотрю.

Двадцать секунд ожидания показались Найджелу двадцатью минутами. Наконец генерал Торсби сказал:

— Нет. Увы, пустой номер.

Найджел почувствовал такую обиду, будто его боднули в живот. Ну да, ведь действовал он, в сущности, наобум.

— Покорно вас благодарю, сэр. Простите, что побеспокоил. Еще одна версия провалилась.

— Погодите, дружище. Если вас интересуют литераторы, издатели и прочие, сколько дадите за Протеру?

— За Протеру?

— Да. Разве не так зовут редактора «Уэнхема и Джералдайна»?

— Да, но…

— Так вот, в списке погибших есть Пол Протеру. Капрал. Проходил там службу.

XII. Ввести!

Пока Найджел Стрейнджуэйз копался в далеком прошлом, инспектор Райт со своими подручными занимался тем, что произошло недавно. Встретившись наутро после звонка генерала Торсби, Найджел и Райт обменялись добытыми сведениями. После дополнительной проверки Райт в конце концов исключил из списка подозреваемых такие второстепенные фигуры, как сам генерал и третий муж убитой; последний не встречался с ней со времени их развода. Что же касается сотрудников издательства «Уэнхем и Джералдайн», а также Киприана Глида, то о них Райту не удалось узнать ничего нового.

Найджелу было ясно, что инспектора больше всего занимает Киприан Глид. И неудивительно. Они с матерью не любили друг друга. Он был человек безответственный, аморальный, вероятно, и буйный; ему позарез нужны деньги, а мать отказалась их дать до положенного срока. Райт к тому же установил, что Глида приперли к стенке кредиторы, которым он задолжал довольно крупные суммы. Все это внушало подозрения на его счет. Однако ни опрос жителей в домах на Эйнджел-стрит и поблизости от квартиры Глида, ни обычные беседы с шоферами такси пока не давали оснований думать, что Глид выходил из дому в день убийства между половиной пятого и семью часами вечера.

Повторный допрос не поколебал алиби других подозреваемых, — эти люди не меняли первоначальных показаний и не противоречили себе в деталях.

Райт был почти уверен, что убийца взял с собой чемодан, чтобы вынести окровавленную одежду и орудие убийства. Вопрос заключался в том, когда он вынес чемодан из здания. Он мог это сделать либо сразу же после убийства, либо в выходные дни, если у него был ключ от боковой двери. Оставить чемодан на ночь можно было без всякой опаски, так как деловая часть здания пустовала с вечера пятницы до понедельника. Охотясь за чемоданом, Райт установил следующее.

Стивен Протеру пришел в пятницу утром с саквояжем. Мисс Сандерс заметила, что, уходя в 5.20, он унес его. Друзья в Гемпшире, у которых он провел выходные дни, сообщили, что это был его первый визит к ним и что он привез с собой саквояж того же размера и цвета. Более того, хозяин болтал со Стивеном в спальне, пока тот его распаковывал. Стивен выбросил содержимое на кровать, что было бы немыслимо, если бы там находились окровавленная одежда и орудие убийства.

Бэзил Райл. Никто в ту пятницу не видел его с чемоданом. С другой стороны, никто не мог поклясться, что он не приносил чемодана в контору, — он легко мог спрятать его у себя в кабинете. Райл шел в Фестивал-холл через Хангерфордский мост; он мог оставить чемодан в гардеробе, но никаких данных о том, что он это сделал, у полиции не было.

Лиз Уэнхем. Когда она пришла на коктейль в Челси, чемодана у нее определенно не было. Нашли шофера такси, который ее вез, и тот показал, что, когда она села к нему на Стрэнде — вскоре после 5.30, — с ней не было никакого багажа. По дороге в Челси они нигде не останавливались.

Оставался Артур Джералдайн. Его жена показала, что без десяти шесть слышала, как он вошел в квартиру. Он прошел прямо в спальню, принял ванну и переоделся — это была его всегдашняя привычка. Он мог снять и спрятать окровавленную одежду, но это было бы весьма рискованно. За обедом, по словам миссис Джералдайн, он вел себя как обычно.

Что касается выходных дней, то ясности было еще меньше. Артур Джералдайн, к примеру, работал в субботу утром дома, потом поехал с женой в Ричмонд проветриться. Служитель гаража сообщил, что, когда мистер Джералдайн пришел за машиной, чемодана в руках у него не было. Где находились всю субботу и воскресенье мисс Уэнхем и мистер Райл, проверить было нельзя. Стивен Протеру бесспорно был в Гемпшире. Проследить от начала и до конца пьяные похождения Киприана Глида было почти невозможно.

Но инспектор Райт теперь уже сомневался, что убийца в выходной день вернулся в издательство за чемоданом. В выходные на Эйнджел-стрит малолюдно, и вероятность быть замеченным у бокового входа велика. К тому же, входя, убийца мог наткнуться на мистера и миссис Джералдайн или их служанку.

— Итак, мы снова возвращаемся в лоно нашей старушки Темзы, — сказал Райт Найджелу, вопросительно вздернув брови.

— Понятно. Да. Вероятнее всего. Однако не с набережной.

— Если он не растерялся и не захотел избавиться от него как можно скорее. Нет. С Хангерфордского моста. Вчера вечером я прошелся по нему в час пик. Множество людей спешат на вокзал Ватерлоо. Сезонники бегут, как стадо баранов, ничего вокруг не видят, только бы поскорей вернуться к своей супружнице и телевизору. Когда идешь по мосту на юг, по правой стороне на балках горят небольшие дуговые фонари. А левая сторона в тени. Держишь на ходу чемодан над перилами левой рукой и просто его отпускаешь, даже не останавливаясь, или же задерживаешься на секунду, чтобы полюбоваться красивым отражением огней в воде. Чего проще. На мосту в часы пик ежеминутно грохочут поезда. Всплеска не слышно. Прощай, улика. Конечно, чемодан надо нагрузить, чтобы он потонул. Поэтому он должен быть достаточно прочным, не то лопнет, ударившись о воду. Но убийца-то наверняка предусмотрел такую неприятность.

— Вы хотите протралить дно? Во время отлива? Или пустить водолазов?

— Пустили. Но течение очень сильное. Чемодан уже, наверное, на полпути к Тилбери. Так я думаю. Тащится по дну.

— Что ж, если вы правы, это несколько сужает круг возможных убийц.

— Да. И Протеру и Райл — оба шли по мосту между пятью двадцатью пятью и шестью пятнадцатью.

— О чем и сообщили нам сами, без утайки.

— Точно. А ваш милый дружок Киприан Глид говорит, будто сидел дома и ждал мамочку, хотя и он мог в это время пробежаться по мосту.

— Вы хотите опубликовать обращение к прохожим?

— Да. В вечерних известиях по радио и в завтрашних газетах. И провода будут раскалены докрасна от звонков тех, кому кажется, будто они видели какого-то подозрительного человека или слышали всплеск воды. Но что касается опознания — сами понимаете… Повернитесь лицом к реке, перегнитесь через перила, и свет будет у вас за спиной, а лицо — в тени. Рост, пол, пожалуй, еще одежда — вот и все, что можно увидеть. Но эти сезонники ничего не заметят, даже если вы кинете в реку слона.

Найджел кратко рассказал инспектору о том, что ему удалось сделать за последние тридцать шесть часов. Силок, который он расставил за обедом у Артура Джералдайна, так и остался пустым: никто не пытался украсть рукопись автобиографии Миллисент Майлз. Правда, это ни в какой мере не помогло бы убийце, так как в Скотленд-Ярде были сделаны фотокопии подозрительных страниц. Однако интерес Киприана Глида к этому сочинению заставил инспектора задуматься, и он попросил Найджела повторить весь разговор с юношей.

— Значит, он хотел выяснить, когда к нему перейдет имущество матери, — задумчиво произнес Райт. — И сказал, что вопрос о том, ближайший ли он родственник, не стоит, ибо ее девический роман был бесплоден. Это наводит на размышления, а?

— На какие?

— Значит, Глид не понимает, что, если у нее и родился тогда ребенок, ближайшим родственником он бы не считался: внебрачные дети не наследуют, если есть законное потомство.

— Верно, если ребенок у нее в самом деле был, и притом незаконный. — Найджел стал рассказывать Райту, что ему удалось узнать об Артуре Джералдайне (Райт, кажется, этим не слишком заинтересовался), сообщил и о существовании Пола Протеру, погибшего в казармах Уломбо.

— Генерал Торсби обещал найти его послужной список, а я поручил одному человеку в Сомерсет-Хаусе просмотреть списки родившихся в двадцать шестом году. Если он что-нибудь обнаружит до одиннадцати часов, он позвонит мне сюда.

— Протеру не такая уж редкая фамилия.

— Нет. Но если у мисс Майлз родился ребенок и Стивен Протеру был его отцом, мы найдем хотя бы какую-то связь между убийством и скандалом с книгой Торсби.

— Вы полагаете, что либо Протеру, либо Майлз, либо они вдвоем поработали над версткой, зная, что мальчик погиб в Уломбо?

— Вот именно. Но я думаю, что занимался этим один Протеру. Он хотел, чтобы Блэр-Чаттерли был опозорен в отместку за смерть сына, погибшего из-за его, Блэр-Чаттерли, бездарности. Мисс Майлз узнает, что он восстановил купюры, грозит сообщить об этом компаньонам, и тогда он убивает ее, чтобы не лишиться места.

Найджел подробно и с большим жаром развивал свою версию. Когда он кончил, Райт откинулся на стуле и стал его разглядывать, склонив голову набок, как птица над норкой земляного червя.

— Ишь ты. Здорово. На бумаге. И вы считаете Протеру способным на убийство? На такое убийство?

Найджелу не пришлось отвечать на этот нелегкий вопрос, потому что молчание прервал телефонный звонок.

— Вас. Из Сомерсет-Хауса.

Найджел взял трубку и стал молча слушать.

— Минуточку, — прервал он разговор и обернулся к Райту. — Двадцать девятого ноября тысяча девятьсот двадцать шестого года в Грин-гарте, графство Нортумберленд, родился ребенок, Пол Протеру. Родители, указанные в метрике: Стивен Протеру и Миллисент Протеру. Это тот самый Пол Протеру, которого убили в Уломбо. Даты смерти совпадают. Есть вопросы?

— Попросите найти запись о браке Протеру с Миллисент Майлз. И узнайте, наводил ли кто-нибудь подобные справки, скажем, за последние полгода.

Найджел передал обе эти просьбы, поблагодарил звонившего и положил трубку. Инспектор Райт, который не умел подолгу сидеть спокойно, барабанил пальцами по столу дробь.

— Что же, это ваша добыча, — сказал он. — Вы расследуете дело о клевете для издателей и теперь получили зацепку. Жмите на Стивена Протеру изо всех сил. Но убийства не касайтесь. Откровенно говоря, мистер Стрейнджуэйз, тут я не согласен с вами, у нас пока что нет ни малейших улик.

Минут через десять Найджел был уже в издательстве. Мириам Сандерс сообщила ему, что мисс Уэнхем желает его немедленно видеть. Отложив объяснение со Стивеном Протеру, он пошел к ней.

В это утро светило солнце. Лучи его, косо падая из высокого окна, расцвечивали яркий эскиз суперобложки и зажигали золотое тиснение корешков на верхней полке книжного шкафа. Однако утренний свет не красил Лиз Уэнхем. Ее седые волосы и обычно такие живые глаза сегодня казались тусклыми, кирпично-розовые щеки посерели. У нее был выцветший вид сельской жительницы, долго просидевшей в душном помещении.

— А вот и вы, — приветствовала она Найджела, как всегда с такой интонацией, в которой слышалось: «Где вы пропадали?»

— У вас усталый вид, — сочувственно заметил Найджел.

— У вас был бы такой же, если бы вам пришлось везти этот воз практически в одиночку. Артур половину времени занят процессом о клевете. А Бэзил, видно, совсем спятил, никак не может сосредоточиться. Будь она проклята, эта женщина! Просто не знаю, что бы я делала, если бы не Стивен!

— Он держится хорошо?

— У него есть характер. Стивен не может рухнуть.

— Никогда?

— По-моему, он за десять лет не пропустил ни единого дня, за исключением праздников. — Она вдруг замахала перед носом у Найджела пачкой бумаг. — Сколько раз я вам говорила, что заказы на подписку надо печатать отдельно?..

— Да, мисс Уэнхем. Извините.

Бесшумно вошедшая секретарша схватила бумаги и выбежала из комнаты, словно ее вынесло сквозняком.

— Дурочка! Совсем голову потеряла. Когда этот инспектор оставит нас в покое?

— Наверное, когда арестует кого-нибудь.

На секунду ясные глаза Лиз Уэнхем застыли от страха или тревоги.

— Какая чепуха! — мужественно объявила она. — Одного из нас? Просто нелепость. Ваш инспектор, он что, фетишист?

— Простите?..

— Вчера вечером он явился ко мне и стал рыться в шкафу с обувью, — негодующе пояснила Лиз. — От этого даже я могу заболеть.

— Наверное, он искал галоши.

— Галоши? Господи спаси! В жизни их не носила! При чем тут галоши?

— Убийца был в галошах. Чтобы не промочить ноги, — сухо пояснил Найджел.

— Ах да. Помню, вы об этом говорили за обедом. Но неужели ваш инспектор думает, что… тот, кто это сделал, поставит галоши обратно в шкаф? Ерунда… О чем бишь я говорила, когда эта идиотка…

— Вы говорили, что Стивен Протеру за десять лет не пропустил ни единого рабочего дня. А по виду он вовсе не такой уж здоровяк. Неужели он никогда не болеет?

— Лет десять назад у него случилось что-то вроде нервного расстройства… — Лиз Уэнхем произнесла слово «расстройство» осуждающим тоном. — Отсутствовал неделю или две. Но это было в первый и последний раз.

— Переработал?

— От работы не болеют. Наверное, какие-то душевные переживания. — Тон ее явно показывал, что душевным переживаниям она сочувствует ничуть не больше, чем нервному расстройству.

— Это было в сорок седьмом году?

— Не понимаю, почему это вас интересует? Но все же. В сорок седьмом? Помню только, что это было в тот год, когда мы выпустили «Погребенный день». Стивен его редактировал. Выпуск книги задерживался из-за его болезни. — Лиз повернулась и сняла книгу с полки за спиной. — Вот. Да, это было в сорок седьмом.

Найджел напомнил Лиз Уэнхем, что она зачем-то хотела его видеть.

— Ах да. Два дела. Мне бы хотелось, чтобы вы побеседовали с Бэзилом. Как я вам уже говорила, он очень мрачен и я не могу его расшевелить. Пожалуй, ему не мешает встряхнуться. А что это за разговор вы завели тогда вечером насчет рокингемского сервиза Артура? — продолжала она, пристально глядя на Найджела. — Вам удалось вывести его из равновесия.

— Разве после моего ухода эта тема обсуждалась снова?

— Нет. Но когда вы что-то сказали насчет Рокингема, о котором упоминает в автобиографии Майлз, Артур был раздосадован — я заметила. Нет, после вашего ухода, должна вам откровенно сказать, Артур сразу заговорил о том, что пора с вами расплатиться. Мы вам крайне признательны за помощь во время этого полицейского следствия, однако…

— Понимаю. Хотя история с «Временем воевать» все еще не разгадана.

— Мне казалось, что вы тут зашли в тупик.

— Было дело. Но вчера я получил новые сведения. По-моему, теперь я знаю, почему верстка была подправлена. А раз известно «почему», можно узнать и «кто».

Тут зазвонил телефон, и Лиз Уэнхем сцепилась с литературным агентом на другом конце провода. Схватка обещала быть долгой, поэтому Найджел поднялся и пошел в кабинет Бэзила Райла.

Молодой человек был несомненно подавлен. Он сидел, уставившись в пустоту, и, кажется, даже не сразу узнал Найджела. Глаза повернулись в сторону посетителя так медленно, как будто это стоило Бэзилу громадных трудов.

— Вы, я вижу, совсем расклеились, — сказал Найджел. — А не взять ли вам на несколько дней отпуск?

— Ради Бога, скажите, сколько еще это будет тянуться? — спросил Райл надломленным голосом.

— Следствие? Понятия не имею.

— Да я не о том…

— До тех пор, пока вы не пожелаете взглянуть правде в глаза, — невозмутимо заметил Найджел.

Рыжие волосы слиплись, лицо было беззащитное — в эту минуту Бэзил Райл напоминал больного мальчишку.

— За прошлую неделю я насмотрелся правде в глаза и больше не хочу ее видеть!

— Это вам кажется. Вы до сих пор пытаетесь оправдать то, как она с вами обошлась, хотите убедить себя, что она была замечательной женщиной, какой вам когда-то казалась… Нет, вы уж меня выслушайте. Знаете, что вас больше всего донимает? Не то, что вы ее потеряли. А то, что вы потеряли уважение к себе. Самоуважение дорого человеку, который, как вы, трудно выбивался в люди. В ваших отношениях с ней самолюбие было чересчур больно задето. Когда она на вас накинулась и показала свое настоящее нутро, она нанесла вашему самолюбию смертельный удар. Она вывернула наружу всю подоплеку ваших отношений, и вы, естественно, растерялись. Если она — не она, то кто же тогда я? Подобное ощущение разрушает личность. И с тех пор вы пытаетесь вернуть свое обманчивое представление о ней, потому что для вас это единственный способ вернуть самоуважение, снова стать самим собой.

— Пожалуй, вы правы, — жалобно пробормотал Бэзил.

— Но это ошибка! Нельзя строить жизнь на самообмане. На такой зыбкой почве не устоять. Вот почему вы в плохом состоянии. Берегитесь, оно может перейти в тяжелую неврастению. Вам надо честно признаться себе, что вы были идиотом, а она… ну, тем, чем она была. Взгляните на этот факт прямо, и вы придете в себя.

Бэзил Райл поднял на него красные, полные мрачного отчаяния глаза.

— Господи, да конечно я был набитый дурак! Меня надо…

— Ладно, ладно… Признавайте, но не тешьтесь этим сознанием. Отвращение к себе бодрит, но может перейти в дурную привычку.

— До чего же вы нравоучительный господин! — На лице Райла впервые появилась улыбка. — Странно, вы мне поначалу не понравились. Когда же это было, неужели только десять дней назад? Время с тех пор словно перестало существовать… — Голос его замер, и лицо снова застыло от горя.

— Вы верите в припадки безумия? — спросил он.

— У людей они бывают.

С огромным усилием, словно вытягивая из себя клещами каждое слово, Бэзил Райл произнес:

— Вот это меня и пугает… Я сам мог это совершить… Мог ее убить накануне вечером. Я ведь убежал из ее дома, чтобы не тронуть ее. Весь в липком поту. Почем я знаю, что на следующий вечер у меня не было такого припадка? Только одно помню: как я тут сидел, оглушенный горем, униженный, в ярости, а потом, чтобы хоть как-то погасить злость, пошел в Фестивал-холл.

— Слушайте, придите в себя. Вы же, кажется, не шизофреник. Но даже если шизофреник и могли ее убить под влиянием, как вы говорите, «припадка», вы бы не сумели так детально все продумать. Это было тщательно подготовленное убийство, рассчитанное до малейших подробностей.

— Слава тебе, Господи… Теперь вы понимаете, что меня мучит? Просто камень с души свалился.

— Не могли вы убить Миллисент Майлз в припадке безумия, — уверенно сказал Найджел, глядя ему прямо в глаза.

— Да, кажется, я понимаю… Да… Я не сумасшедший, ну а что, если я изверг? — Райл неуверенно засмеялся. — Но вы странный тип, а? Ведь вы только недавно говорили, что ссора с Миллисент доказывает мою невиновность?

— Она может доказывать и обратное — это часто бывает в жизни. Очень хитрый убийца пошел бы к ней и намеренно спровоцировал бы ссору. Мы ведь знаем только с ваших слов, что у вас с ней произошло, к тому же вам идеально подыграла эта любопытная немка, которая слышана, что хозяйка с гостем ссорится, но не понимала, о чем они говорят. И полиция рассудила бы, что, если он намеревался ее убить, он убил бы ее тогда, доведенный до крайности, а раз не убил, то маловероятно, что он сделает это, остыв, на другой день.

— Для меня все это чересчур тонко, — произнес Райл уже довольно сварливым тоном. — Ну а теперь, Бога ради, ступайте и поговорите с кем-нибудь другим. Мне надо работать.

Найджел задумчиво побрел по коридору. Какая-то мысль сидела у него в подсознании и никак не могла оформиться. Придется обождать; есть более срочная проблема — именуемая Артуром Джералдайном, и Найджел не знал, как к ней подступиться. Он понимал также, что попутно откладывается окончательное объяснение со Стивеном Протеру. Самым грустным в его увлекательной работе было то, что ему нравились многие из людей, с которыми она его сводила. А некоторые из этих людей были убийцами. И убийцы в общем и целом оказывались менее отвратительными, чем их преступления.

У подножия лестницы он повернул назад и решительно направился в кабинет Артура Джералдайна. Надо взять в меру агрессивный тон.

«Послушайте, Джералдайн, скажите прямо: вы хотите или не хотите, чтобы эта история с версткой была распутана? Мисс Уэнхем говорит, что вы больше не желаете пользоваться моими услугами. Отлично. Но задача уже почти решена, и вы, надеюсь, все же захотите узнать имя виновника. Мое расследование постоянно тормозилось нежеланием некоторых людей признать, что они давно знакомы с мисс Майлз; точнее говоря, двух человек, и вы, Джералдайн, — один из них».

Репетируя этот театральный монолог, Найджел подошел к двери старшего компаньона, отворил ее — и был отброшен назад волной дыма и жаркой духоты. В кабинете — он сразу это понял — не было пожара, а если и был, то люди, сидевшие за длинным столом, относились к нему на редкость спокойно. Их было шестеро — все молодые и видные, франтовато одетые, они самозабвенно курили. Катар горла и фронтит лишили Найджела обоняния. Во главе стола восседал Артур Джералдайн.

— А, доброе утро, Стрейнджуэйз. — Он повернул голову. — Что-нибудь срочное? У нас до обеда совещание с разъездными агентами. Вы, кажется, не знакомы с этими джентльменами? — Джералдайн, как всегда изысканно вежливый, представил их друг другу. Шестеро элегантных джентльменов разом поднялись и по очереди произнесли: «Доброе утро, сэр». Эту церемонию несколько испортила Лиз Уэнхем, которая, влетев в кабинет, воскликнула: «Господи, какая духотища!» — и распахнула окно.

С другого конца длинного стола Найджелу подмигнул Стивен Протеру.

— Эти джентльмены, — величественно произнес старший компаньон, — наш боевой отряд, от которого зависит благосостояние фирмы. Наша танковая бригада. Они не только отважно бросаются в бой, но и приносят трофеи.

Эта метафора была встречена довольным перешептыванием «танковой бригады», которая словно по команде снова расселась вокруг стола. С ощущением нереальности происходящего Найджел извинился и покинул собрание. Официальный Артур Джералдайн разительно отличался от неофициального — непринужденного и простого. Поднимаясь по лестнице, Найджел размышлял о том, как парадоксально соединяется в ирландцах церемонность с экспансивностью, высокомерие с дурашливостью, бойкость со скрытностью.

В кабинете Стивена Протеру он полистал какие-то бумажки, посмотрел в окно, а потом заглянул в комнату, где закончила свои дни Миллисент Майлз, — теперь там было совершенно пусто, если не считать стола и стула. Странно, что она и Стивен Протеру столько времени проработали рядом, соединенные лишь раздвижным окном и мертвым незаконнорожденным сыном. А может, Пол Протеру был узаконен?

Найджел позвонил в Сомерсет-Хаус. Через несколько минут его приятель подошел к телефону. Нет, записи о браке между Стивеном Протеру и Миллисент Майлз не обнаружено — ни до, ни после рождения Пола Протеру. Значит, тот, кто записывал ребенка, изменил фамилию матери, дабы соблюсти благопристойность? Или в жизни Стивена были две разные Миллисент? Предположение слишком унылое. Насколько собеседнику Найджела было известно, никто за последнее время справок об этой метрической записи не наводил.

От нечего делать Найджел стал рыться в столе Стивена. Один из ящиков был заперт. Не найдя ключа в других ящиках, Найджел все-таки справился с замком. Полиция, надо полагать, обыскивала стол несколько дней назад, однако Найджел вскрывал ящик не без волнения. Правда, там не оказалось ни галош, ни бритвы, ни окровавленной одежды, но он не был пуст: Найджел увидел ворох бумаг — разрозненные листки были покрыты пылью, а некоторые уже пожелтели от времени. Он вынул бумаги. Под ними лежала книга «Пламя и пепел» — единственное живое дитя поэта Протеру.

Однако было у него много и других детей, мертворожденных или задохшихся при родах, хилых уродцев. Листки, под которыми покоилась поэма «Пламя и пепел», были черновиками стихов. Найджел быстро понял, что это неопубликованные стихи, а не первые варианты тех, что вошли в «Пламя и пепел». Даты на них отсутствовали, но можно было предположить, что написаны они после издания книги: зачем бы Стивен стал хранить юношеские стихи, написанные до 1927 года?

Читая черновики, Найджел снова испытал чувство, которое охватило его в квартире Киприана Глида: смешанное чувство сострадания, неловкости и даже брезгливости. Ящик, из которого он вынул эти листки, был склепом, где покоились неудачи. Тут лежали десятки и десятки стихотворений, исчерканных, испещренных поправками. Почерк был мелкий и аккуратный, но ни одно из них не было закончено. Пламя, породившее первый шедевр, испепелило талант Стивена своим жаром. Эти наброски были мертвыми. Несмотря на свое мастерство, Стивен не мог вдохнуть в них даже видимость жизни. Найджел представил себе, как с каждым новым стихотворением убывала его уверенность, а он мучительно пробивался к какой-то неясной цели, потом и вовсе терял ее из виду и вместе с ней — и сноровку, и интерес.

Уложив эти жалкие обрывки назад в ящик, Найджел с облегчением принялся листать «Пламя и пепел». Он не в первый раз перечитывал поэму за последние десять дней, но от близкого знакомства впечатление ничуть не ослабевало, знакомые строки снова проходили перед глазами одна за другой и били по сердцу с нестерпимой силой и точностью. Это была жестокая, кровоточащая книга, запечатлевшая любовь к женщине на всех ее стадиях — от страстной веры до сокрушительного разочарования. Сурово и без жалости к себе показан был путь любви к неизбежному трагическому концу — недаром, первые критики сравнивали книгу с «Современной любовью».[15] На ее страницах возникали могучие образы любви, сладострастия, невинности, предательства, ненависти и отчаяния, и в их холодном, безжалостном свете герой и героиня поэмы превращались в пигмеев, затерявшихся среди длинных теней собственной судьбы.

Найджел закрыл книгу, положил в ящик и закрыл его. Когда четверть часа спустя Стивен Протеру вернулся с совещания, Найджел долго на него смотрел, словно не признавая в этом тщедушном человечке создателя такого сурового и страстного произведения искусства.

— Что-нибудь случилось?

— Надо поговорить, — сказал Найджел. — О Поле Протеру.

XIII. Переверстка

Слова эти были восприняты не так, как он ожидал. Задумчиво поглядев на Найджела, Стивен улыбнулся рассеянной, невеселой улыбкой.

— Ну что же, это должно было выйти наружу, — сказал он.

— Пол — ваш сын от Миллисент Майлз.

— Нет-нет, вы ошибаетесь.

— Но это зарегистрировано в Сомерсет-Хаусе.

— Знаю… Вот что, давайте сперва перекусим. Я не могу исповедоваться на голодный желудок. — В глазах Стивена мелькнуло лукавство. Он отказался от предложения Найджела пойти в ресторан, объяснив, что такие места вызывают у него клаустрофобию. — Поехали ко мне, я вам сооружу омлет. — И когда Найджел заколебался, добавил: — Я приличный, хоть и немудрящий повар. А если вам не хочется есть хлеб человека, которого вы обвиняете в черном деле, — ухмыльнулся он, — ешьте, черт побери, омлет без хлеба.

Отказаться было нельзя. Стивен Протеру захватил инициативу. В такси, словно для того, чтобы смягчить неловкость, Стивен потешно изображал совещание с коммивояжерами; он не выказывал ни малейшего смущения, не говоря уже о чувстве вины; наоборот, был необычайно оживлен — видимо, испытывал облегчение оттого, что наконец-то может открыть свою тайну и снять с себя гнет.

И тем не менее, когда они оказались в его чистенькой квартирке в Холборне, Найджел не спускал с него глаз. Ему не хотелось быть пойманным врасплох. На свете существуют и другие орудия убийства, кроме бритвы, в том числе яд, как бы нелепо ни выглядел этот любезный хозяин в роли отравителя. Поэтому Найджел пошел следом за ним на кухню.

— Не возражаете? — спросил он. — Люблю смотреть, кто как живет.

Стивен Протеру жил, как видно было с первого взгляда, на редкость организованно. В кухне ни пылинки, множество облегчающих труд приспособлений, все в идеальном порядке и под рукой. Стивен принялся за готовку так увлеченно, что Найджел не мог не выразить восхищения. Разбивая яйца, Стивен сказал через плечо:

— В шкафу возле двери стоит вино. Давайте выпьем бутылку рейнского. Поставьте ее, пожалуйста, ненадолго под кран; ученые мужи этого не одобряют, но у меня нет ведерка для льда. Штопор в левом ящике кухонного стола.

Найджел выполнил указания, все так же не спуская со Стивена глаз, но тот с головой ушел в работу и не замечал, что за ним наблюдают.

— Надо сказать, кухня у вас отличная, — похвалил его Найджел.

— Я люблю все делать сам, а готовить мне нравится. После того как не стало Пола, я мог позволить себе кое-какое мотовство, немного себя побаловать. — Странный человечек повернулся и подал Найджелу на тарелке омлет. — Этим вы во всяком случае не отравитесь. Садитесь и ешьте, пока не остыл. Вот туда. Стол накрыт. А я принесу вино, хлеб и масло.

В гостиной тоже царила безукоризненная чистота. На круглом столе стоял один прибор, на камине ваза с фрезиями. В комнате были удобные кресла, длинные, низкие, выкрашенные белой краской книжные полки, пюпитр для чтения, алый ковер, картина Мэтью Смита[16] ярким цветовым пятном выделялась над камином.

Найджел пересек гостиную, чтобы рассмотреть две фотографии: маленького мальчика на трехколесном велосипеде и юноши в военной форме.

— Да, это Пол, — сказал неслышно вошедший Стивен. — Ешьте омлет. Или вы хотите, чтобы он стал похож на подошву?

Найджел покорно сел и принялся есть, а Стивен поставил второй прибор и разлил вино.

— Ваше здоровье, — сказал Стивен. — Как фронтит?

— К сожалению, так себе.

— Хлеба? — В голосе Стивена, еще более звучном, чем всегда, слышался вызов; красивые глаза смотрели прямо в лицо Найджелу.

— Спасибо, да. И без задних мыслей.

Только покончив со вторым блюдом — свежими фруктами, поданными в итальянской фаянсовой вазе, — они снова затронули тему, которая занимала мысли обоих. У Найджела были свои причины желать, чтобы Стивен вернулся к ней сам, но тот не спешил и предпочитал шутливо хвастаться своей квартирой, которой он забавно гордился. Ему, говорил он, так здесь удобно и так хорошо в одиночестве, что он редко выходит в город.

— Одиночество — это по мне. Одиночество в людской толпе, — добавил он, махнув рукой в сторону окна. — Вы женаты?

— Был. Жена умерла.

— Я люблю женщин. Но не хотел бы их иметь всегда рядом, они требуют чересчур много внимания, а что еще хуже — слишком много внимания уделяют вам. Знаете: а почему у него такое выражение лица? А не надоела ли я ему? Или у него просто изжога?

Найджел засмеялся:

— Значит, вы никогда не собирались жениться на Миллисент Майлз?

— Боже упаси! Даже в те времена меня от нее бросало в дрожь.

— В те времена, когда она родила от вас ребенка?

Стивен бросил на него быстрый взгляд и жестом пригласил пересесть в кресло.

— Кофе будете пить?

— Нет, спасибо.

— Тогда начнем. — Стивен энергично потер руки. — Расскажите, откуда вы узнали про Пола.

— Мне с самого начала показалось, что отношения с мисс Майлз у вас давние. А в своей автобиографии она писала о романе, который был у нее в девятнадцать лет, — с человеком, который потом ее бросил.

Лицо Стивена исказилось, он судорожно вдохнул, словно его кольнули.

— Бросил! — воскликнул он. — Ну ладно. Продолжайте.

— По-видимому, она рассказывала Райлу, что в молодости ее соблазнили и она родила мертвого ребенка.

— Но разве в автобиографии сказано, что у нее был ребенок? — с недоумением спросил Стивен.

— Впрямую — нет. Но между строк… Найджел осекся. Тут надо вести дело тонко.

Если убийца — Стивен, значит, это он подменил страницу в конце главы на ту, где написано, что у Миллисент не было ребенка от первого возлюбленного. А если так, то недоверие Найджела покажет Стивену, что Найджел считает страницу подделкой, и он насторожится. С другой стороны, если считать, что убийство совершил Стивен, то, признав, что ему известно о подмене страницы, он выдаст себя.

— Я пытался выяснить, с какой целью были восстановлены оскорбительные абзацы во «Времени воевать», — продолжал Найджел. — Это явно сделано для того, чтобы навредить либо издательству, либо автору, либо генералу Блэр-Чаттерли. Я не видел такого человека, который мог бы желать зла генералу Торсби или вашей фирме, и у меня совсем было опустились руки. Потом, прочтя автобиографию, я подумал, что если у мисс Майлз в двадцать шестом году все же родился ребенок, то в сорок седьмом, то есть во время бойни в казармах Уломбо, ему был бы двадцать один год. Тогда я позвонил генералу Торсби и попросил проглядеть список погибших. В нем он нашел фамилию Протеру. Сомерсет-Хаус сообщил мне все остальное.

— Ага. Понятно… — с отсутствующим видом пробормотал Стивен.

— А сегодня мисс Уэнхем рассказала, что в сорок седьмом у вас было нечто вроде нервного расстройства, — мягко произнес Найджел. — Потрясение, вызванное смертью сына…

— Нет, Пол не мой сын, — отвернувшись, сказал Стивен.

Найджел уставился на него:

— Как? Но запись в Сомерсет-Хаусе…

— Да будь он проклят, этот ваш Сомерсет-Хаус! — Стивен вскочил, поглядел на фотографию ребенка на трехколесном велосипеде, потом отошел и сел у окна. — Это не моя тайна, — медленно заговорил он. — Поэтому я держал язык за зубами. И к тому же не знал, какие мне могут грозить неприятности за ложную метрическую запись.

— О Поле?

— Да. Но лучше рассказать все по порядку. Я познакомился с Миллисент много лет назад, когда ей было семнадцать или восемнадцать. Совершенно случайно. В книжной лавке в Уимблшеме. Об этом написано в ее книге?

— Да. Но вашего имени она не называет, — упоминает только о человеке, который помогал ей в первых литературных опытах. Зовут его Рокингемом по ассоциации с другим человеком, с которым она познакомилась в это же время.

Стивен Протеру прислонился к подоконнику и немного успокоился.

— У нее тогда был талант — в своем роде. А я был еще слишком молод и не понимал, что сердце у нее из синтетического каучука. Так вот. Был у меня брат, Питер, на два года моложе меня, я всегда о нем заботился, опекал его. В двадцать пятом году он учился в богословском колледже в Оксфорде, готовился стать священником, а я пытался выйти в литературные критики. Во время каникул Питер жил у меня в Лондоне. Однажды к нам заявилась Миллисент, показать мне свой рассказ, и они познакомились. С этого все и началось.

— Вы хотите сказать, что Пол ребенок вашего брата?

— Совершенно верно. Питер был славный малый. Натура страстная, но с глубоким ощущением своей духовной миссии — это нередко соединяется в одном человеке. Был он к тому же в отношении женского пола крайне неопытен, стеснителен и до глупости романтичен — идеальная добыча для таких, как Миллисент. Ей, конечно, нелегко было побороть его религиозные убеждения, но борьба доставляла ей удовольствие. Ей удалось его соблазнить.

Лицо Стивена еще больше омрачилось печалью и гневом, и он ударил кулаком по диванной подушке.

— Теперь вы поймете, почему я так ненавидел эту женщину. На следующие пасхальные каникулы Питер приехал в ужасном состоянии. Он не решался мне написать, но я быстро все у него выведал. Миллисент была уже на третьем месяце беременности и грозила пожаловаться в его колледж.

— Если он на ней не женится?

— Хуже. Если он не устроит ей аборт. Он мне сказал, что она вконец его измочалила, как настоящая ведьма. Я видел это и сам: его передергивало от одного ее имени. Но практически вопрос был неразрешимым. Скандал означал бы крах его будущего, его призвания. Об аборте он, натурально, и думать не мог. Брак, если бы даже ее и удалось уговорить, означал бы пожизненную связь с женщиной, которую он к тому времени уже видел насквозь. К тому же и материальные обстоятельства этого не позволяли: отцовского наследства едва хватало на плату за обучение; мать была вдовой и жила на небольшую ренту.

Стивен закурил и, нервно затягиваясь, продолжал:

— Тот апрель я всегда вспоминаю с ужасом, не дай Бог еще раз пережить такое. Питер был в панике. Полон раскаяния и отвращения. Он полюбил Миллисент и вдруг словно провалился в трясину… Вы не представляете, что такая особа может сделать с порядочным человеком! Брат был близок к самоубийству. Она превратила его любовь в какую-то мерзость, а потом ему же швырнула в морду — вот какое у него было чувство.

— После этого вы и написали «Пламя и пепел»?

Стивен круто повернул голову к Найджелу:

— А-а, вы читали? Да. Я начал тогда писать, чтобы не сойти с ума. Она так и не простила мне этой книги, — стихи проняли даже Миллисент, несмотря на ее слоновью шкуру.

Лицо Найджела осветилось догадкой…

— Ага, значит, у нее все же были основания для того, чтобы подправить верстку «Времени воевать». Я ведь не верил, что для этого было достаточно вашего нежелания переиздать ее романы. Она хотела отомстить автору книги «Пламя и пепел». Видимо, полагала, что вам придется отвечать за пометки «Надо!». Может, она даже грозила рассказать компаньонам, что поймала вас на месте преступления?

— Понятия не имею, что у нее было на уме, — с некоторым раздражением ответил Стивен. — Ведь нет никаких доказательств, что это она восстановила купюры. Но даже если и она, не думайте, что ею двигало желание отомстить Блэр-Чаттерли за Пола.

— Почему?

— Ей всегда было наплевать на Пола, — с горечью произнес Стивен. — Для нее Пол просто не существовал. Это входило в сделку.

— В сделку?

— Да. Я к ней пошел. Через две недели после того, как брат мне все рассказал. Думал, что сумею ее смягчить, в чем-то убедить… Я был почти таким же неопытным щенком, глупым идеалистом, как Питер. В тот месяц мы встречались с ней несколько раз. Конечно, не у нее дома — в кафе и так далее. Меня это многому научило. Ей было только девятнадцать, но, видит Бог, она знала все женские уловки. Поруганная невинность, пафос, негодование, панический страх, колебания, мужественная стойкость — она мне выдала полный набор. Что же, в конце концов я втолковал ей, что от Питера ждать больше нечего. И тогда я сделал такое предложение — сказал, что организую ей роды, на севере страны, за все заплачу, поеду туда с ней под видом мужа, а потом избавлю ее от ребенка. Она придумала для родителей версию, будто какой-то лондонский врач нашел у нее туберкулез, а подруга предложила ей деньги на лечение в санатории. Они, по-видимому, поверили. Уже в те годы она была искусной лгуньей, каких я в жизни не встречал.

Стивен Протеру умолк. Хмурое выражение лица, повернутого в профиль, напомнило Найджелу тот их разговор недельной давности, когда речь зашла о бескорыстии. «А может быть, мы утратили то самое, что выражает это слово?» — спросил тогда Стивен. Что ж, сам он однажды совершил вполне бескорыстный поступок. Найджел хотел ему об этом сказать, но Стивен резко его прервал:

— Одному дьяволу это было надо! Совести Питера это не облегчило. Он стал миссионером и два года спустя умер от тропической лихорадки в какой-то Богом забытой дыре.

— А мальчик? Пол? Кто его воспитывал? Вы?

— А кто же еще? — Голос Стивена сорвался на крик. — У Миллисент была поразительная способность уклоняться от всякой ответственности. Конечно, как я говорил, мы условились, что я ее избавлю от ребенка. Но, едва родив, она сумела вовсе отстраниться от него.

— Ага. Именно так и говорила миссис Блейн.

— А это еще кто?

Найджел объяснил.

— Миллисент ей все рассказала?

— О ребенке — нет. Но она говорит, что даже в детстве Миллисент умела отстраниться от своих проступков, сделать вид, будто их не было, и убедить в этом даже себя.

— Да. Помню, когда она кормила ребенка грудью — пришлось какое-то время, пока я нашел кормилицу, — у нее был такой вид, будто он не имеет к ней ни малейшего отношения. Будто она оказывает благодеяние чужому ребенку. Это было так нелепо, что я как-то раз не удержался от смеха. А она терпеть не могла, когда над ней смеются. Юмора ни на грош. Когда я сказал, почему смеюсь, она просто разъярилась. «Я его никогда не хотела, — сказала она. — И не желаю ни видеть его, ни слышать о нем, вот с этой самой минуты!»

— А потом?

— Что — потом?

— Потом она видела Пола?

— Нет. Всю эту историю сочла дурным сном. А у меня тоже не было желания с ней встречаться.

— Даже тогда, когда он погиб?

— Да. Полу сказали, что его мать умерла во время родов.

— А когда мисс Майлз появилась здесь?..

— Это была очень неприятная встреча для нас обоих.

— Но не могли же вы и тут ничего не сказать ей о Поле?

— Ах да, конечно. Вопрос этот, естественно, возник. У нее хватило нечеловеческой наглости спросить, как поживает «мой сын». Мой сын! Я сказал, что он был убит в бою десять лет назад.

— Как она к этому отнеслась?

Стивен Протеру, скорчив гримасу, по привычке громко фыркнул:

— Не поверите! Тут же изобразила сломленную горем мать. Почему я разлучил ее с Полом? Как допустил, чтобы его убили? У меня просто в глазах потемнело! Ну я ей всыпал!

— Это, наверное, и был тот скандал, который слышала Джин. Когда мисс Майлз обозвала вас лупоглазым. Кстати, Сьюзен…

— Понимаете, почему я вам всего этого раньше не рассказывал? Это ведь не только моя тайна…

Найджел встал, чтобы еще раз поглядеть на фотографию.

— Похож на мать.

— Слава Богу, только внешне.

— Вы очень к нему привязались?

Стивен кивнул. Его лицо от высокого лба до небольшого срезанного подбородка вдруг как-то съежилось, губы задрожали.

— Скоро я и правда почувствовал себя отцом. Пол был прелестный малыш. Тихий, серьезный, как мой брат, но способный на горячее чувство.

Стивен рассказал Найджелу, что малютка был отдан в Грингарт на воспитание фермеру и его жене, которых он знал с детства. Он время от времени навещал их, а потом давал деньги на учение мальчика в небольшой частной школе. Чтобы содержать Пола, ему в 1930 году пришлось поступить на работу в издательство: журналистских заработков не хватало. Фермер потом хотел усыновить мальчика, но Стивен считал, что в память о брате Пол должен «остаться в семье». Подрастая, Пол проявил необычайную любовь к животным, и Стивен копил деньги, чтобы к его возвращению из армии купить ему маленькую ферму. Но живым оттуда мальчик не вернулся, поэтому деньги были истрачены — частично на земные радости, которые Стивен теперь себе позволял. «Слабое утешение, — подумал Найджел, — этим не заменишь талантливого племянника и всего, что он значил в твоей жизни…»

— Вы отдаете себе отчет, что полиции нетрудно до этого докопаться? Кто-нибудь может подтвердить ваши слова?

Фермер с женой еще живы. Оберегая брата, Стивен сказал им, что он отец ребенка, а мать бросила его сразу же после родов. Поверили ли они до конца, он не знает, но обещали сказать Полу — если он спросит, — что его мать умерла. Он охотно сообщит Найджелу их фамилию и адрес. Других подтверждений нет, потому что все делалось елико возможно в тайне. До рождения ребенка Стивен и Миллисент жили вместе в меблированных комнатах в Грингарте, выдавая себя за мужа и жену; из-за беременности Миллисент у них были отдельные спальни. Словом, непрерывное притворство, долгий отвратительный фарс.

— Понимаете, — закончил Стивен, — в основном вам придется верить мне на слово. Я уверен, что Питер никогда никому этого не рассказывал.

— Он был один, когда умирал?

Стивен озадаченно посмотрел на него:

— А-а, вы имеете в виду исповедь на смертном одре? Понимаю. Может быть, в миссионерской службе Англиканской церкви вам что-нибудь скажут. Но сомневаюсь. Когда Питера доставили в больницу, он был уже без сознания и больше не приходил в себя. Нам написал об этом его епископ, когда пересылали домой его вещи.

Найджел записал кое-какие фамилии, которые ему назвал Стивен. Впрочем, он не слишком надеялся на успех. Нити этой истории, как и многих других в этом деле, чересчур далеко уходили в прошлое, а самые важные и вовсе были оборваны: Миллисент и ее родители мертвы, Питер Протеру мертв, Пол мертв.

И не то чтобы Найджел был склонен не верить рассказу Стивена о его отношениях с Миллисент. Просто рассказ этот не давал опоры для новых шагов в расследовании скандала со «Временем воевать». Как бы ни был привязан Стивен к своему племяннику, вряд ли он стал бы подправлять верстку почти через десять лет после гибели Пола, чтобы разоблачить губернатора, по бездарности своей погубившего солдат. Однако еще менее правдоподобной теперь казалась причастность мисс Майлз. Она ведь не хотела ни видеть Пола, ни слышать о нем.

— Есть такие люди, — сказал Стивен, словно разгадав мысли Найджела. — Они способны сделать величайшую гадость любым доступным им способом, лишь бы показать свою силу. Вот уж кто поистине не знает, что такое ответственность…

— Вы подразумеваете Миллисент Майлз?

— Да. И я бы сказал то же самое о Киприане Глиде.

— Оба они люди мстительные?

— Скорее злобные, чем мстительные, — подумав, возразил Стивен.

— Миллисент Майлз вас ненавидела, — задумчиво продолжал Найджел. — Вы знали ее темное прошлое. И вы прямо сказали все, что о ней думаете. Вы противились переизданию ее романов. Вспылив, она могла восстановить эти оскорбительные абзацы с тайной мыслью причинить вам неприятности, а попутно еще и отплатить автору за насмешки в офицерской столовой. Мелкие побуждения складываются в одно сильное. Да, это в ее характере.

— Но вы в этом не вполне уверены?

Вскоре Найджел собрался уходить. Если Стивен и был той большой рыбой, ради которой он наживил крючок (а теперь это казалось ему очень уж маловероятным), то рыба наживки не взяла. Не куснула.

XIV. Шрифт!

— Боюсь, дорогой мой, что время не совсем подходящее. Я по горло… — Артур Джералдайн жестом показал на аккуратные стопки бумаг у себя на столе. Тон старшего компаньона казался довольно любезным, но в его серых глазах был холодок.

— Прошу прощения, но мне надо кое-что выяснить. И весьма срочно.

Джералдайн откинулся в кресле, вытянув вперед руки. Крепкие волосатые кисти были сжаты в кулаки и покоились на столе.

— Ну хорошо. В чем дело?

— Почему вы мне сказали, будто не были знакомы с мисс Майлз, пока она не начала сотрудничать с вашим издательством?

Взгляд Артура Джералдайна стал еще более ледяным.

— Мне не нравится ваш тон, Стрейнджуэйз. Разрешите напомнить, что вы хоть и временно, но у нас служите.

Не обратив внимания на эту отповедь, Найджел продолжал:

— Мисс Майлз говорила мне, что познакомилась с вами много лет назад при несколько необычных обстоятельствах. — Он опустил ее замечание, что Джералдайн «всегда был бесхарактерным человеком».

— Я этого не помню. Но вполне возможно, что это так. Я в своей жизни встречал немало людей.

— А разве не странно, что она никогда не напоминала вам об этом знакомстве?

Джералдайн пожал плечами, но взгляд у него стал настороженным.

— Она же вам не напоминала, правда? — настаивал Найджел.

Длинный, тонкогубый рот Джералдайна брезгливо скривился.

— Вы хотите сказать, что я лгу?

— Зря вы скрытничаете, мистер Джералдайн. У меня есть данные о том, что в бытность свою агентом «Дейли сан» вы купили рокингемский столовый сервиз у родителей мисс Майлз в Уимблшеме.

Большой лоб и лысина стали медленно багроветь.

— Да, я купил там рокингемский сервиз. Но и не подозревал, что это ее родители про…

Дверь отворилась, и по кабинету засеменил Стивен Протеру.

— Вы у меня забыли, — сказал он, протягивая Найджелу пузырек с каплями от насморка.

— А, большое спасибо. — Найджел рассеянно поставил пузырек на письменный стол. Стивен ушел. — Значит, вы познакомились с мисс Майлз, когда приходили в дом ее родителей? Она была тогда школьницей.

— Помилуйте, как я могу это помнить? Ведь больше тридцати лет прошло! — Джералдайн чуть не ворковал. У него была истинно ирландская способность мгновенно менять манеру поведения — теперь он казался воплощением любезности и добродушия.

— Но мисс Майлз это помнила. Достаточно хорошо, чтобы упомянуть в своей автобиографии человека, с которым она в ту пору познакомилась и которого называет Рокингем. — Найджел вел разговор осмотрительно. — Вы бывали у них дома?

— Был раза два, по-моему. Теперь, кажется, начинаю вспоминать. Там действительно была девушка — такая зубатая, наэлектризованная молодая особа. Неужели это была Миллисент Майлз? Господи, подумать только!.. — Артур Джералдайн осклабился, как приветливая акула. — До чего же ей хотелось, чтобы отец подписался на газету, а она бы получила в придачу бесплатное приложение, которое я распространял. Газетная приманка, — надо было повысить тираж.

— Он подписался?

— Нет. Видно, был на мели. Во всяком случае, попросил зайти еще раз. А во второй раз жены не было дома, и он спросил меня, сколько я дам за рокингемский сервиз, — я восхищался им в первый свой приход. Я назвал цену, и он был просто счастлив. Но просил унести сервиз сразу — по-видимому, пока не вернулась жена. Помню, я опорожнил чемодан, где носил образцы наших приложений, но сказал, что за книгами зайду завтра. На другой день я нарвался на страшный скандал. Миссис Майлз налетела на меня как фурия. Однако я показал ей расписку мужа, и она ничего не могла поделать. — Артур Джералдайн обаятельно улыбнулся и добавил даже как-то вкрадчиво: — Конечно, теперь, когда это вспоминаешь, становится очень стыдно. Я ведь облапошил беднягу. Но коллекционеры, вы же знаете, аморальный народ. У нас это вроде физического влечения. Влюбляешься в какую-то вещь и во что бы то ни стало должен ею завладеть. К тому же в те дни у меня у самого денег было мало.

Найджел задумался, выслушав эту удивительную исповедь.

Удивительно было даже не само признание, а то, что Джералдайн сделал его с такой готовностью.

— И вы утверждаете, что мисс Майлз никогда об этом не заговаривала?

— Уверяю вас, ни намеком. — Артур Джералдайн просто сиял. — Я понимаю, что у вас на уме, дорогой друг. Шантаж, да? Не отрицаю, это был не слишком красивый эпизод в моей жизни. Вы теперь видите, почему я не хотел, чтобы он выплыл наружу. Но из-за этого я бы не стал убивать эту бедную женщину.

Найджел признал, что если взять это в отдельности, то, вероятно, нет. Но почему, спрашивал он себя, мне удалось так безболезненно вырвать этот старый, гнилой корень? Джералдайн не оказал ни малейшего сопротивления, не усомнился в моих источниках информации. Уж не сует ли он мне в нос этот неприглядный эпизод с рокингемским сервизом только для того, чтобы утаить нечто более позорное?

— Вы тут поставили мисс Майлз в весьма привилегированное положение, — сказал Найджел, стараясь выиграть время. — Вот не думал бы, что она подходящий автор для такого издательства, как «Уэнхем и Джералдайн».

— Каждому издателю приходится идти на компромисс, выбирая между прибылью и своими литературными вкусами. К тому же очень настаивал Бэзил Райл; он, можно сказать, вынудил нас ее взять.

— Крайне неудачное решение, — сухо заметил Найджел. — Учитывая, что она втянула вас в это дело о клевете, а потом еще умудрилась быть зарезанной в помещении издательства.

— То есть как?.. Вы считаете, что это она подправила верстку? Боже мой, но зачем?

— Природная злобность и желание навредить определенному лицу. Я знаю доподлинно, что у нее был зуб на генерала Торсби и Стивена Протеру. И все бы уже совсем сошлось, если бы она таила злобу против вас или мисс Уэнхем.

— Не понимаю…

— Если бы, скажем, она попыталась вас шантажировать рокингемский сервизом, что бы вы сделали?

— Послал бы ее, наверное, к черту. Но…

— Что возбудило бы в ней желание навредить вам в издательстве.

— Но повторяю: она ни разу даже не помянула этот проклятый сервиз, не говоря уже…

— Не говоря уже о том, что у вас с ней произошло, когда вы посещали ее дом в двадцать четвертом году?

Лысина Джералдайна снова стала пунцовой. Впрочем, он, может быть, просто пытался побороть гнев.

— Потрудитесь объясниться, — произнес он угрожающим тоном. — Я не переношу грязных намеков.

— Беда в том, что никогда нельзя было понять, правду говорит мисс Майлз или фантазирует.

— Я просил вас…

— Да. Она рассказала школьной подруге, что человек, который появился у них в доме летом двадцать четвертого года, — мужчина с очень тонкими губами — пытался ее изнасиловать. Попытка изнасиловать школьницу — если есть возможность как-то это доказать — довольно удобный повод для шантажа. Даже тридцать лет спустя.

Линейка, которую Джералдайн вертел в руках, треснула пополам, Найджел вздрогнул.

— Вы несете страшную чепуху, — приглушенно сказал Джералдайн. Найджел долго ждал продолжения, но старший компаньон деловито принялся листать бумаги, лежавшие на столе. — Мне действительно надо работать.

Поднявшись наверх, Найджел снова разыскал Стивена.

— Простите, что надоедаю. Дело вот в чем. Мистер Майлз обанкротился в двадцать четвертом году. Вы познакомились с Миллисент в двадцать шестом, когда она служила в книжной лавке. Она когда-нибудь вас приглашала домой? Насколько я знаю, она тогда еще жила у родителей.

— Да, я раз или два к ней заходил.

— Они, кажется, нуждались?

— Разве? Это было незаметно. Помнится, у меня создалось впечатление, что Майлзу снова удалось встать на ноги.

— Мисс Майлз никогда не обсуждала с вами его финансовое положение?

— По-моему, нет. Только иногда рассказывала, как юное дарование — то есть она — бьется словно рыба об лед, чтобы прокормить своих разоренных родителей.

— Ей бы вряд ли это удалось на жалованье продавщицы в книжной лавке.

— Да. Во всем этом, сколько я помню, было что-то странное. Отца выгнали со службы, и, когда я с ней познакомился, он, по-моему, еще не нашел другой работы. Но, право же, я очень мало знал эту сторону ее жизни. Мы рассуждали главным образом о культуре, или, вернее, о будущем вкладе Миллисент в культуру. Молодым людям всегда лестно, когда у них появляются ученики и последователи. Особенно дамского пола.

В комнату вошла секретарша Артура Джералдайна.

— Это вы забыли у мистера Джералдайна? — спросила она, протягивая ему пузырек с каплями от насморка.

— Ах да, большое спасибо!

— Вы всегда их где-нибудь забываете, — сказал Стивен. — Спрячьте, ради Бога, в карман.

Найджел сказал, что хочет кое о чем поговорить со Сьюзен Джонс. Стивен позвонил главному бухгалтеру, который пообещал прислать ее через несколько минут наверх.

— Вы хотите поговорить с ней с глазу на глаз?

— Да.

— Тогда идите в соседнюю комнату.

— Наверное, это не совсем удобно…

— Послушайте, там же нет привидений! А ее вынесли, — с раздражением возразил Стивен.

— Тем не менее девушке может быть неприятно. А что, если вы попросите Джин ненадолго уйти из справочной библиотеки?

— Пожалуйста. Все равно непонятно, что она там целый день делает.

Таким образом, вторая встреча Найджела с белокурой секс-бомбой произошла там же, где и первая. Хотя на этот раз Сьюзен нервничала и была гораздо менее общительной.

— Садитесь, Сьюзен. Джин сказала, что вы хотите со мной поговорить. Простите, что я так долго не мог выкроить время.

— Да я, в сущности, и не знаю… — неуверенно покачав головой, начала девушка.

— Поссорились с вашим молодым человеком? Только скажите, и я сразу вызову его на дуэль.

Сьюзен чуть-чуть улыбнулась:

— Вы ведь с полицией заодно, да?

— У меня с ними вечно одни неприятности. А что?

— С ними я еще никогда не имела дела. Им же верить нельзя, правда? Бьют арестантов, взятки берут… Но мой парень им бы все равно сказал, понимаете? Он образованный.

— Тот, который книжки читает?

— А то кто же?

— Понятно, а что бы он им сказал? О чем?

— И опять же мисс Уэнхем этого не любит. Она просто бесится…

— Мисс Уэнхем? А она тут при чем?

— Я ж вам говорю! Она не любит, когда девушки ходят в упаковочную. А я думаю, что девушке надо повидать жизнь, пока молодая.

— А в упаковочной ее как раз и можно повидать?

Сьюзен бросила на него озорной взгляд:

— Еще как! Вы не думайте, я ничего плохого не делала. Но это можно неправильно интре… интер…

— Интерпретировать?

— Видите, что значит образованность! Вы мне даже иногда напоминаете Дэвида. Моего парня. Постоянного то есть.

Безмерное терпение Найджела было уже на пределе. Но, еще не раз отклонившись от темы, Сьюзен под его нажимом наконец перешла к главному, и он был полностью вознагражден. Она рассказала, что в пятницу вечером у нее было свидание с «одним джентльменом из упаковочной». Она вышла из справочной библиотеки ровно в 5.30 и спустилась на лифте вниз. Все остальные работники упаковочной к этому времени разошлись, и ее «ухажер», воспользовавшись одиночеством, стал с ходу к ней приставать. Так, по крайней мере, Найджел понял ее уклончивое «Мы немного поболтали». Минут через десять они погасили единственную еще горевшую лампочку и Сьюзен, приоткрыв дверь, осторожно выглянула в коридор: они только что слышали, как хлопнула дверь лифта, и боялись, что их застукают, — мисс Уэнхем не одобряет подобных проявлений дружбы в помещении издательства.

Итак, Сьюзен выглянула в коридор, который вел от лестницы и двери в приемную мимо лифта к боковому входу. Коридор, как уже было известно Найджелу, в вечернее время освещался одной тусклой лампочкой. Однако, по словам Сьюзен, этого хватило, чтобы разглядеть человека, выходившего через дверь в конце коридора на улицу. Она видела его со спины и всего лишь какую-нибудь секунду, однако ее описание было довольно четким.

— Такой невысокий, в пальто с начесом, вроде как сейчас пижоны носят. Светло-бежевое, по-моему. А на голове темная шляпа с большими полями. И волосы у него вроде на щеках растут, — он голову повернул, когда протаскивал саквояж через дверь.

— А что это был за саквояж?

— Знаете, такой с ручкой. Видно, немаленький и тяжелый, — он даже закряхтел, когда в дверь пролезал.

— И этот, ну, ваш друг-упаковщик тоже его видел?

— Нет. Выглянуть в щелку могла только я, — она была маленькая.

— А что он об этом думает?

— Кто, Джордж? Да я ему ничего не сказала. Мне и в голову ничего не пришло. От кого-нибудь из компаньонов, думала, посетитель уходит.

— Вам этот субъект не был знаком?

— Да когда там было знакомиться? Я же вам говорю: он спешил поскорее смыться.

— Я спрашиваю: вы его не узнали? Со спины он вам никого не напомнил?

— Н-нет… — Ее «нет» было не очень твердым, но Найджел не стал допытываться.

— А что Джордж говорит теперь?

— Ну, ему-то я не рассказывала. Его это не касается.

— Значит, вы никому не рассказывали?

Сьюзен с несколько пристыженным видом капризно передернула плечиком:

— Вам ведь я сказала?

— А полицейские?.. Они же спрашивали, не видел ли кто-нибудь в пятницу вечером чего-нибудь необычного.

— А чего необычного в том, что человек выходит на улицу?

— Да, моя милочка, но почему же вас тогда это встревожило? Джин заметила, что вы чем-то озабочены.

— Только не вздумайте ко мне придираться! У меня и так на душе кошки скребут. Я же вам говорю: мне не хочется, чтобы мой парень об этом узнал, понятно? Или мисс Уэнхем.

— Но вам придется рассказать всю эту историю полиции.

— Какая же это история?

— Надо сообщить о том, что вы видели.

— Ну, с этими я не желаю связываться! Мы — люди порядочные. Отец с меня шкуру спустит, если узнает, что я имею дело с полицией.

— Вы видели Киприана Глида, сына мисс Майлз, когда он приходил в издательство?

— Кажется, нет. А он тут при чем?

Найджел встал, а за ним поднялась и Сьюзен.

— Послушайте, Сьюзен, надо все рассказать инспектору Райту. Хотите, я сделаю это сам, но гораздо лучше, если он услышит прямо от вас.

— Да он же меня убьет за то, что…

— Ничего с вами не будет. Инспектор — очень славный человек и к тому же мой друг. Я ему позвоню и договорюсь о вашей встрече. А потом буду держать вас за руку, чтобы не так было страшно.

Взгляд Сьюзен говорил, что последнее обещание она поняла буквально. Однако томность у нее скоро опять сменилась испугом.

— Но мне ведь придется давать показания в суде? Не-е-ет, на это я не пойду.

— Может, и нет. Смотря как обернется дело. Зато, если придется, вы будете главной свидетельницей обвинения.

Слово «главной» явно подействовало. Большие голубые глаза оживились. Сьюзен видела себя на свидетельском месте и восхищенные взгляды присяжных… А потом можно и в газеты попасть…

— Моему парню будет что почитать! — хихикнула она и приняла развинченную позу, модную у современных манекенщиц.

— Все будут от вас без ума, — пообещал ей Найджел и потянулся за телефонной трубкой.

— Высечь бы эту блондиночку хорошенько, — пробурчал инспектор Райт. — Десять человек целую неделю хлопочут впустую только потому, что эта балда хотела скрыть свои похождения.

Было девять часов вечера. Найджел и Клэр Массинджер пообедали в студии, а теперь поили только что пришедшего инспектора кофе. После недели напряженной работы его длинное костлявое лицо выглядело еще более костлявым, а глаза лихорадочно блестели.

Клэр налила ему большую чашку кофе, плеснула туда коньяку, а потом свернулась рядом с Найджелом на кушетке. Райт поднял чашку:

— Ваше здоровье, мисс Массинджер. Этим вы спасли мне жизнь. — Он оглядел студию, кивком головы показал на одну из скульптур и удивительно точным жестом изобразил работу скульптора над глиной. — Ну, как наше месим-лепим?

— Не жалуюсь.

Клэр и Райт любили делать вид, что инспектор — беспросветно темная личность, чьи эстетические потребности не идут дальше открыток с изображением коров на горном пастбище и порнографических карточек. Он ей чуть-чуть подыграл и выудил из-за спинки кресла комок влажной глины, за что получил вторую чашку кофе с коньяком.

— В странных местах прячут ваши гости жевательную резинку, — заметил он.

— Я бы хотела когда-нибудь вылепить ваши руки, — сказала Клэр.

— А чем вам мое лицо не нравится?

— Нет, оно тоже очень интересное. Но для бюста надо долго позировать, а вы не усидите.

— Когда я покончу с этим делом, я хоть месяц готов сидеть как прикованный.

— Я думала, оно уже кончено.

— Помилуйте, только начинается. Человека, по описанию похожего на Киприана Глида, видели выходящим из здания сразу после убийства. Предположим, мы его арестуем и выставим для опознания рядом с пятью другими людьми, одетыми в пальто с начесом и большие темные шляпы…

— Бородатыми, — добавил Найджел.

— Ладно. Можем раздобыть для них и фальшивые бороды. И вы думаете, что эта дурочка Сьюзен Джонс на него покажет? Разве что чудом. А чудес не бывает, во всяком случае со мной.

— Значит, вы уверены, что это он? — спросил Найджел. — А страница, вложенная в автобиографию?

— Бог с вами, мистер Стрейнджуэйз, на мой взгляд, это — самая сильная улика против него. Хотя прокурор на нее и смотреть не захочет. Вы пошли по неверному следу. Все очень просто. Глиду позарез нужны деньги, и он ненавидит мать. Когда мы в первый раз встретились, он притворился, будто не знает, что она не оставила завещания. Но он мог прекрасно знать, что завещания нет. Ну вот. Значит, она умрет, не оставив никаких распоряжений. А он то и дело забегал к ней в издательство и имел сколько угодно возможностей заглянуть к ней в ее рукопись. Там есть страница, где сказано прямо или намеком, что до брака с отцом Глида у нее был ребенок от другого человека. Из этой страницы могло быть не ясно, что ребенок был внебрачный. Правда, это не имеет большого значения — последний ваш разговор с ним показал, что Глид не разбирается в юридических делах. Он не знал, что внебрачный ребенок не имеет никаких прав, если существуют законные дети. Страница, которую он напечатал после убийства матери, подложена в рукопись для того, чтобы власти не стали искать каких-нибудь других родственников.

— Да, — медленно произнес Найджел, — звучит вполне убедительно. Но вы забываете, что еще сделал убийца с рукописью.

— Ничего я не забываю, — живо возразил Райт. — Вы подразумеваете стертое «Л». Представьте себе, что вы — Глид. Вы убили свою мать, вытащили опасную для вас страницу и заменили ее другой, которую только что напечатали. Перелистываете еще несколько страниц, и вдруг в глаза вам бросается ваш собственный инициал!

— Но…

— В таком состоянии он вполне мог принять его за свой. Он чертовски торопится, ему некогда разглядывать букву. Она стоит перед глазами, растет, указывает на него, как перст убитой матери. И он спешит ее стереть.

— У вас необычайно развито воображение, инспектор, — поежившись, сказала Клэр.

— Да, — сказал Найджел. — О такой возможности я не подумал.

Инспектор Райт изложил им свои ближайшие намерения. За Киприаном Глидом неусыпно следят. Сегодня днем Райт снова его допрашивал, но не упомянул о показаниях Сьюзен Джонс. Глид отрицал, что недавно купил пальто с начесом или саквояж. Люди Райта, вооруженные фотографией Глида, сделают все возможное, чтобы обнаружить покупателя этих предметов и опасной бритвы. Обращение к лондонцам пока не дало результатов, однако теперь показания Сьюзен Джонс позволяют намного точнее определить время убийства, и в новом обращении, которое появится завтра, будет сказано, что преступник, вероятно, бросил свой саквояж с Хангерфордского моста около 5.45, то есть через пять минут после того, как вышел из издательства. Теперь ведь уже ясно, что человек в пальто с начесом — не обычный невинный посетитель.

— Меня удивляет, — вставил Найджел, — что на нем все еще было бежевое пальто, когда его видела Сьюзен. Ведь оно должно было выпачкаться в крови. Известно, что по пятницам сотрудники уходят в пять сорок пять. Однако риск натолкнуться на кого-нибудь из компаньонов все равно был велик. Почему он не снял пальто и не спрятал его в саквояж перед тем, как выйти из комнаты мисс Майлз?

— Наверное, просто забыл. В конце концов сдали нервы. Лишь бы поскорее убраться из этой комнаты.

— Вы полагаете, что он вышел на улицу, вымазанный кровью?

— Мог снять пальто в тамбуре и спрятать до того, как отворил дверь на улицу. — Блестящие глаза инспектора Райта уставились на Найджела. — Никак не успокоитесь, пока не поставите все точки над «i»?

Найджел пожал плечами:

— Пожалуй, да. Но это пальто с начесом меня все же смущает. Ведь все остальное он делал точно по плану. И потом то, что сказала мне Сьюзен, или, вернее, как она это выразила… Да вы и сами несколько минут назад невольно это повторили… — Он замолчал и задумался.

— У маэстро приступ загадочности, — заметила Клэр.

— Бывают обстоятельства, когда форма, мундир — самая лучшая маскировка. Помните рассказ Честертона о почтальоне? Но тут обратная задача: убийца хотел, чтобы его заметили. Ну что ж… — Найджел внезапно обернулся к инспектору: — Вы можете себе представить Артура Джералдайна в роли темной лошадки?

— Это еще что за ход?

Найджел описал свой послеобеденный разговор со старшим компаньоном. А что, если Миллисент Майлз рассказала своей школьной подруге миссис Блейн чистую правду? Что, если молодой Джералдайн действительно пытался изнасиловать рано созревшую девушку? Тот «оглушительный скандал», который, по словам Джералдайна, разразился из-за продажи сервиза, мог, в сущности, произойти из-за его покушения на Миллисент. И отец согласился замять эту историю за деньги. Ведь и через год, хотя он все еще не поступил на работу, семья жила, по мнению Стивена, не нуждаясь. Мистер Майлз не мог бы держать в руках молодого Джералдайна, если бы тот письменно во всем не признался. За молчание папаша получал какую-то ежегодную мзду, а письменное признание служило ему гарантией. Когда через несколько лет после смерти жены умер и мистер Майлз, бумажка попала в руки дочери. В то время она была богата. Но теперь, когда ее книжки вышли из моды, разве не могла она вытащить на свет божий этот документ?

— Несуразная идея, — горячо возразил Райт. — Молодой парень может поддаться запугиванию, но Джералдайн — не зеленый юнец. Если бы мисс Майлз стала ему угрожать, он бы сразу обратился в полицию; он-то знает, что в такого рода процессах о шантаже имя истца теперь не называется.

— Теоретически это так. Но практически где гарантия, что его имя не выплывет наружу? А подобный скандал — гибель для репутации добропорядочного издателя, особенно когда имеется его письменное признание.

— Ладно, — уступил наконец инспектор. — Пусть он убил, чтобы заткнуть ей рот. В таком случае где же этот самый документ-признание? Среди бумаг покойной его нет. Но если мисс Майлз принесла его с собой в прошлую пятницу, чтобы поторговаться, неужели Джералдайн не смог бы отнять у нее эту бумажку без кровопролития? Или же, наоборот, выкупить? А тогда убивать мисс Майлз уже не имело бы смысла.

Найджел развел руками. Лоб у него сегодня так разболелся, что мысли с трудом ворочались в голове. Он вынул из кармана пузырек с каплями, набрал их в пипетку, а пузырек поставил рядом на пол. Клэр встала с кушетки, чтобы Найджел мог растянуться во весь рост и свесить голову. Она нечаянно задела пузырек ногой, и он перевернулся.

— Ах ты, черт! Найджел, почему вы вечно все ставите на пол?

— Ради Бога, простите.

— Все на ковер. — Клэр нашла тряпку и нагнулась, чтобы стереть с ковра жидкость. — Найджел!!!

— Что такое?

Держа в руке полную пипетку, Найджел приподнялся и сел. Клэр, окаменев, показывала пальцем на ковер: от пятна поднималась тонкая, зловещая струйка дыма. Клэр стала затаптывать пятно, словно это был тарантул, — она топтала и топтала пятно, пока инспектор Райт ее не оттащил. Там, куда попала жидкость, черный ковер стал грязно-коричневым. Инспектор смотрел на него блестящими глазами.

— Ого! Серная кислота.

— Что? — Клэр тупо воззрилась на пузырек, а потом нагнулась, чтобы поднять его.

— Не трогайте! — приказал Райт. — Мистер Стрейнджуэйз, дайте мне пипетку.

Клэр резко повернулась, лицо у нее было бледное как мел.

— Ох, Найджел! Ты…

— Не волнуйся, маленькая. — И он показал еще полную пипетку, а потом отдал Райту.

— Я всегда все роняю… — жалобно простонала Клэр — она никак не могла прийти в себя.

— К счастью для мистера Стрейнджуэйза.

Застывшее от ужаса лицо Клэр немножко ожило. Она бессильно упала в объятия Найджела, глядя ему в лицо и еще не веря своим глазам, а потом стала гладить ладонью его щеку, словно желая увериться в том, что он здесь.

— А что с ним могло случиться? — Голос ее дрожал и был едва слышен.

— Ну, знаете, полная пипетка серной кислоты в ноздрю…

Клэр прикрыла дрожащей рукой рот Найджела и разрыдалась.

Когда она немножко успокоилась, Райт задал положенный в таких случаях вопрос.

— Не знаю, — ответил Найджел. — Пузырек сегодня побывал в руках у Джералдайна и у Протеру: я его там забыл… Нет, вот дурак! Совсем отупел. Тот пузырек у меня кончился, и вечером, перед тем как сюда идти, я взял из аптечки новый.

Клэр судорожно вздрогнула у него в руках.

— А кто имеет доступ к вашей аптечке? — спросил Райт.

— Она у меня в уборной, — нахмурился Найджел. — В тот вечер, когда ко мне приходил Киприан Глид, он попросил разрешения туда зайти. Боже мой, он еще…

Найджел осекся. Он не хотел больше волновать Клэр, поэтому не стал повторять слова, сказанные тогда Глидом: «Я сам потом найду дорогу. Надеюсь, мы с вами больше не увидимся».

XV. Соединить!

— Но зачем он это сделал? Такую гнусность? На это способен только… гадкий, испорченный ребенок.

— Он и есть испорченный ребенок. Сделал он это от злости. Я ведь еще до этого разговора раза два здорово уколол его самолюбие. А тут уж отхлестал его безбожно. Честно говоря, я его даже не виню…

— Какая чепуха! Брось ты к чертям это христианское всепрощение. Я бы его с удовольствием поджарила на медленном огне.

Этот разговор происходил на следующее утро, за завтраком. Под глазами у Клэр были голубоватые тени, а в ее длинных черных волосах волшебно играл солнечный свет. Она сонно улыбнулась Найджелу, а потом словно ушла в себя, и опять он не заметил, как это случилось. Эта ее способность вдруг стать недосягаемой покорила его с первой же встречи.

— Надеюсь, у тебя войдет в привычку спасать мне жизнь. Это ведь уже во второй раз.

Перегнувшись, Клэр поцеловала его в губы долгим поцелуем.

— Знаешь, что ты такое? Помесь черной кошки с белой камелией, — сказал Найджел.

— Стоит тебе подойти ко мне, и у меня мурашки по коже. До сих пор.

— Вот и хорошо.

— Очень хорошо. — Клэр встала и пересела на другой конец стола. — Я будто после болезни. Слабость и разные мысли. Смотри, солнце вышло.

— Неугомонный старый фонарь.

— А что ему теперь будет?

— Ну, Райт выяснит, где он взял кислоту, и посадит его за попытку нанесения тяжких телесных повреждений или как это там у них называется.

Клэр Массинджер взяла кусок глины и стала что-то лепить своими тонкими сильными пальцами.

— Несчастье Глида в том, — продолжал Найджел, — что он человек совершенно безответственный. Неспособный или не желающий видеть последствия своего поступка. Мать его была такой же, но она обладала своего рода талантом держаться на поверхности.

— Я знала одну девочку, которая протянула поперек дорожки проволоку, чтобы обезглавить свою гувернантку, когда она в темноте поедет на велосипеде.

— Надеюсь, тебя за это здорово высекли?

Клэр зарделась.

— Но я же не говорила… Ну да, да, это была я. К счастью, я сделала это неумело, проволока обвисла и, когда гувернантка возвращалась, зацепила только переднее колесо. Но родители сочли, что и намерения достаточно.

— А к чему ты вспомнила об этом темном пятне в своей биографии?

— К тому, что я не пырнула бы ножом гувернантку и не скинула бы ее с утеса. Но была готова на расстоянии ее обезглавить. У детей нет воображения. Понимаешь, я с большим злорадством представляла себе, как проволока сносит ей голову, но почему-то все же не верила, что это может произойти. Будто придумывала игру, которую непременно кто-то прекратит, как только она станет опасной. Детское воображение ограничено.

Найджел внимательно посмотрел на нее. Кусок глины, который она рассеянно мяла, приобретал очертания лошади.

— Неполноценное ощущение реальности, да?

— По-моему, странно, — продолжала Клэр своим негромким, высоким голосом, — что парень, который способен устроить эту подлость замедленного действия издали, может подойти к своей матери и перерезать ей горло. Я думаю, он бы скорее ее отравил. Но, быть может, мы совсем неправильно его понимаем?

— Может быть, — согласился Найджел, кинув на нее неопределенный взгляд.

Вернувшись через полчаса домой, Найджел узнал, что ему звонила Лиз Уэнхем и просила как можно скорее к ней зайти; она будет все утро дома.

Комната, в которой она его приняла, была заставлена книгами и безделушками. Хозяйка в плохо сшитом твидовом костюме неудачной расцветки как никогда напоминала «синий чулок» викторианской эпохи. Живые глаза и решительные манеры выдавали потомка одной из славных интеллигентских династий Северной Англии, которые путем браков с себе подобными сохранили и в наши вульгарные времена ясность, обаяние (пожалуй, больше ясности, чем обаяния), несколько академическую серьезность, моральную стойкость и общий отпечаток неистребимой душевной чистоплотности, свойственной их могучим основателям.

Она сидела за громоздким пюпитром для чтения, который, как сразу же решил Найджел, раньше принадлежал знаменитому Джеймсу Уэнхему. Да, если комната Киприана Глида была похожа на гробницу несбывшихся надежд, то эта комната была музеем успешных свершений: мебель, фотографии, украшения, а главное, книги (разумеется, с автографами и непременными выражениями благодарности знаменитых авторов династии Уэнхемов) дышали солидностью настолько величественной, что даже хотелось обозвать ее самодовольством.

— Итак, мистер Стрейнджуэйз, когда же будет поставлена точка в этом некрасивом деле? — сухо, без предисловий, осведомилась Лиз.

— Я думаю, через несколько дней.

— Полиция уверена, что знает убийцу?

— Да-а-а, по-моему, уверена.

— Но вы не уверены?

— Это не моя сфера. Я ведь занимаюсь делом о клевете.

Глаза Лиз Уэнхем холодно блеснули.

— Перестаньте, мистер Стрейнджуэйз, зачем нам скрытничать?

— Ну ладно. У Киприана Глида были и мотив, и возможность совершить убийство. Более того: его или кого-то очень на него похожего видели в день убийства выходящим из издательства без двадцати шесть.

— Это для меня новость, — встрепенулась Лиз. Голос ее зазвучал веселее, и Найджел понял, что новость ей приятна. Он изложил ей в отредактированном виде показания Сьюзен.

— Придется поговорить с этой особой. Что она делала в упаковочной? С кем-то обнималась, наверное. — В устах Лиз это прозвучало так, словно речь шла об афинских ночах.

— Сейчас они это называют «обжиматься».

— Да? Какое противное слово! Но я вас позвала не затем, чтобы обсуждать эротическую терминологию. — Лиз смотрела на него пристально. — Вы, надеюсь, уже поняли, что издательство «Уэнхем и Джералдайн» для меня все? Я не остановлюсь ни перед чем, чтобы сохранить его доброе имя. — Желая придать вес своим словам, она в такт ударяла кулаком по колену. В ее серых глазах и правда горел фанатический огонь.

— А-а, — любезно улыбнулся ей Найджел, — вы хотите просить меня, чтобы я что-то скрыл от следствия?

Лиз густо покраснела, но не выказала возмущения.

— Не о… смерти мисс Майлз. — Она снова сжала кулак. — Вчера вечером Артур Джералдайн сделал поразительное признание. Он мне разрешил передать вам его суть. Артур не счел возможным… — Лиз смущенно умолкла на секунду, — высказать все это вам непосредственно. Хотя, насколько я понимаю, вы уже затрагивали этот вопрос в разговоре с ним…

— Относительно его попытки изнасиловать Миллисент Майлз, когда она была школьницей?

Лиз Уэнхем передернуло от его прямолинейности, но она продолжала:

— Факты, изложенные вами, в основном верны, но оценку им вы дали неправильную. Артур заверил меня, что все было подстроено отцом и дочкой, хотя тогда он этого не понял. Девица… м-м… завлекла его в компрометирующую ситуацию, тут в комнате появился отец и, так сказать, застал их врасплох.

— Да, это, конечно, придает делу несколько иной оборот.

— Не верите? Такие вещи случаются, хотя школьница в роли провокатора — довольно редкий случай… Артур был молод и неопытен. Да и, понимаете ли, характера у него маловато. Словом, его вынудили письменно во всем признаться, и он несколько лет регулярно платил отцу за молчание, пока тот не умер.

— А потом за него взялась дочь?

— Нет. Об этом нет и речи. По словам Артура Джералдайна, мисс Майлз его не шантажировала. Он делал ей поблажки, когда фирма стала ее издавать, частично потому, что она была выгодным автором, а частично из-за тех связей с литературным миром, которые через нее были налажены. Но в какой-то мере, как он признался мне, и из страха, что она начнет ворошить старое. Однако она ни разу не вспоминала ни о том случае, ни о письменном признании, которое выудил у него папаша, и он думает, что после смерти мистера Майлза бумага была уничтожена. Вот как обстоит дело, — заключила Лиз, вызывающе глядя на Найджела. — Крайне неприятная история, но не более того. И я надеюсь, что дальше она не пойдет.

— Ни я, ни инспектор Райт, конечно, не станем ее обнародовать. Но она может всплыть в суде, если мистер Джералдайн будет обвинен в…

— Вы должны понять, — нетерпеливо прервала его Лиз, — что у него не было ровно никаких причин…

— Да, если он говорил вам правду. Но мы можем опираться только на его слова. Или, вернее, на ваши.

— Не хотите ли вы сказать, что я все это выдумала?

— Вы только что сами заявили, что ни перед чем не остановитесь, дабы уберечь доброе имя вашей фирмы. Подождите! То, что вы рассказали, мне лично кажется убедительным. Но не снимает полностью подозрений с вашего компаньона.

— Ведь Киприана Глида видели…

— Видели бородатого человека в бежевом пальто с начесом и темной шляпе. Небольшого роста. Но и мистер Джералдайн, и Райл, и Протеру — люди невысокие. Да и вы тоже. Кровавые следы показывают, что на убийце были галоши десятого размера. У всех у вас небольшие ноги, и каждый из вас мог надеть на ботинки галоши этого размера.

Говоря это, Найджел внимательно наблюдал за Лиз. В какой-то миг он заметил, что лицо ее изменилось и выражение стало беззащитным, почти беспомощным.

— Но Стивен ушел не без двадцати шесть, а гораздо раньше. Мне казалось, что это уже установлено. — Ее слова прозвучали скорее как просьба, чем как утверждение.

— Да. — Найджел сделал большую паузу. — У него прелестная квартирка. Неудивительно, что он такой домосед.

Лиз явно растерялась от того, что он так резко переменил тему разговора.

— Вы знакомы с людьми, у которых он гостил в выходные? — спросил Найджел.

— Да. Муж — один из наших авторов.

— Близкий друг мистера Протеру?

— Не знаю, насколько близкий. Но, по-моему, они Стивена давно уже приглашали.

— А он воспользовался приглашением только на прошлой неделе?

— Мистер Стрейнджуэйз! Я терпеть не могу инсинуаций! И не переношу сплетен. — Лиз Уэнхем вдруг не на шутку разозлилась. Ее фигура выпрямилась. — Было бы гораздо честнее прямо спросить об этом мистера Протеру.

«Нет, — подумал Найджел, — издательство „Уэнхем и Джералдайн“ для тебя еще не все». Он сказал:

— Простите. Но у меня въедливый характер. А при расследовании убийства прямая дорога не всегда самая верная.

— Но вас же интересует только дело о клевете. Вы сами так сказали.

— Ну вот, теперь вы начинаете скрытничать. К тому же это дело может быть связано с убийством. — Найджел помолчал. — Стивен Протеру когда-нибудь вам рассказывал о своем брате Питере?

— О миссионере? Нет. Он ведь умер много лет назад. Стивен не любит распространяться о своей личной жизни.

— Так вы не знаете, что породило «Пламя и пепел»?

— Стихи породил поэт, — заявила мисс Уэнхем со свойственной ей прямолинейностью.

— Да, но не высосал из пальца. Никто в его тогдашнем возрасте не смог бы вообразить такие переживания.

— Стивен — человек, который умеет страдать.

— Но больше не умеет об этом писать. Скажите, — продолжал Найджел, — в каком состоянии Бэзил Райл?

— По-моему, понемножку выправляется, — холодно ответила Лиз. — Вы ведь с ним поговорили?

— Да. Он, в общем… вбил себе в голову, что мог убить мисс Майлз в припадке безумия.

— Боюсь, что у него не очень уравновешенная психика. Понимаете, война… — Взгляд Лиз Уэнхем стал рассеянным, и она продолжала, словно думая о чем-то своем: — Работник он, не отрицаю, блестящий. Мы пошли на риск, беря его в компаньоны, но это себя оправдало. Какая жалость, что он связался с этой женщиной. Припадок безумия, вы говорите?

— Да. Он этого боялся.

Лиз Уэнхем всячески показывала, что хочет поскорее закончить разговор, и уже довольно откровенно выражала нетерпение. Найджел, попросив, чтобы его не провожали, на миг задержался за дверью гостиной и услышал, как мисс Уэнхем набрала номер телефона и сказала:

— Стивен? Это Лиз. Можете со мной позавтракать? Дома. — Голос ее от волнения так изменился, что его трудно было узнать.

«Очень умная женщина, — думал Найджел, шагая по улице, — и в то же время удивительно наивная».

В конце дня инспектор Райт позвонил Найджелу домой и сообщил, что опознание результатов не дало. Сьюзен показалось, что она узнает в Киприане Глиде человека, которого видела выходящим из издательства, но утверждать это под присягой на суде она бы не стала. С другой стороны, удалось установить, откуда взялась серная кислота: ее дал Киприану Глиду приятель, работающий на химическом заводе. Припертый к стене Глид, как выразился инспектор, «изобразил жука-притворяшку», то есть отказался давать показания в отсутствие своего адвоката, и был арестован. Обращение к жителям Лондона пока не выявило очевидца предполагаемых действий убийцы на Хангерфордском мосту, лишний раз подтвердив мнение инспектора Райта, что лондонцы — народ ненаблюдательный. Выяснить, где Киприан Глид покупал недавно саквояж, пальто с начесом и бритву, полиции не удалось.

— Уверяю вас, вы напрасно тратите время. Если бы он собирался совершить убийство, он ни за что не пришел бы в издательство в своем обычном виде. Тут должна быть какая-то маскировка, — сказал Найджел.

— Мы наводим справки и о покупке легкого плаща.

— Легкого плаща? — изумился Найджел.

— Да. Такого, какой можно легко свернуть и сунуть в саквояж. Дождевика большого размера.

— Ага, понятно. Вы думаете, что он мог надеть его поверх пальто, чтобы не выпачкаться в крови, а потом спрятать?

— Да. У него есть старый плащ, но кровавых следов на нем не обнаружено. Поэтому мы ищем новый.

— Вы уж ничего не упустите!

— Мне за это платят жалованье, мистер Стрейнджуэйз.

— А о шляпе вы подумали? О черной широкополой шляпе? У нас их мало кто носит. Какая примета!

— Может, у него не было денег ни на новую шляпу, ни на плащ. Он сидел без гроша.

— Чепуха! Шляпу всегда можно украсть.

— Но он знал, что после пяти тридцати в издательстве почти никого нет. И уж во всяком случае никого не будет ни на верхнем, ни на первом этаже, а мимо этажа, где сидят компаньоны, он проехал на лифте.

— А как насчет ключа от боковой двери?

— Ну, если б мы установили, что ключ был у него, все остальное — пара пустяков. Я еще раз побеседовал с Мириам Сандерс. Она, кстати, разочаровалась в этом молодце, когда ей рассказали, что он пытался с вами сделать, — однако клянется, что ключа ему не давала, и я ей верю. Глид, правда, знал, где лежит ключ, и был в издательстве в тот день, когда ключ пропал. Не сомневаюсь, что он отвлек ее внимание и ключ стащил…

В воскресенье никаких событий не произошло. В понедельник в половине одиннадцатого, когда Найджел Стрейнджуэйз переваривал завтрак и донесение грингартской полиции, посланное ему Райтом с нарочным, зазвонил телефон. Звонил Артур Джералдайн. Приглушенным голосом, словно выражая Найджелу соболезнование по доводу чьей-то кончины, он сообщил, что в издательстве случилось крайне огорчительное происшествие. Желательно, чтобы Найджел приехал как можно скорее.

— В чем дело? Что случилось? — спросил Найджел, подозревая, что там еще кого-то убили.

— Да, видите ли… нашлось орудие убийства… Бритва. Это ставит меня в крайне щекотливое положение. Поэтому я вам и звоню первому.

«Нечего сказать — щекотливое положение! — кипя от негодования, думал Найджел, пока такси везло его в восточную часть города. — Держу пари, что я знаю, где нашли эту бритву».

И он выиграл бы пари. За пять минут до звонка Джералдайна его секретарша зашла в кабинет Бэзила Райла.

— Мистер Джералдайн хотел бы перед совещанием с рекламными агентами просмотреть материалы по мемуарам Астона, — сказала она.

— Никогда о них не слышал, — ворчливо отмахнулся Райл.

— Они тут, на верхней полке. Если разрешите мне встать на ваш стул…

Райл освободил стул. Девушка влезла на него и протянула руку к пыльным картонным скоросшивателям, расставленным на полке за письменным столом. Сняв один из них, она вытащила оттуда папку и стала другой рукой ставить скоросшиватель на место. Из папки выскользнул тяжелый предмет и со стуком упал на стол, как будто невидимая веревка, на которой он долго висел над головой Бэзила Райла, наконец перетерлась.

На столе лежала тяжелая бритва. От удара она открылась, и в том месте, где рукоятка соединялась с лезвием, видно было небольшое коричнево-красное пятно. Бэзил Райл уставился на бритву. Секретарша — на Бэзила Райла. Щеку его свела судорога, как при параличе.

— Ох, мистер Райл, что же…

— Делайте свое дело. Отнесите папку мистеру Джералдайну. Чего вы стоите? — Голос у Райла был спокойный, безжизненный. — И это, — добавил он, показывая на бритву. Девушка слезла со стула. — Нет! Не рукой. Вы что, чересчур интеллигентны, чтобы читать детективные романы? Нате, заверните в мой носовой платок. Скажите мистеру Джералдайну, где вы ее нашли и чтобы он не испачкал ее отпечатками своих пальцев. Кровь похожа на ржавчину, правда? Неважно…

Тут неестественному спокойствию Райла пришел конец и он разразился таким хохотом, что насмерть перепуганная девушка пулей вылетела из комнаты…

Вот что услышал Найджел, когда приехал в издательство. Секретарша Артура Джералдайна повторила ему свой рассказ и была отпущена. Старший компаньон и Лиз Уэнхем украдкой поглядывали на Найджела. Его бледно-голубые глаза были такими ледяными, что им сделалось не по себе. Им стало бы еще неуютнее, если бы они знали, какое бешенство прячется за этим взглядом.

— Кто потребовал папку? — коротко осведомился он.

— Мы сегодня утром собирались поговорить о рекламе выходящей у нас мемуарной книги, — объяснил Джералдайн, — и хотели освежить в памяти рекламную кампанию, организованную несколько лет назад по такому же случаю.

— Да, да. Но кто подал мысль заглянуть в папку с материалами по Астону?

— Кажется, мисс Уэнхем, она предложила…

— Вы позвонили в полицию?

— Нет. Я счел, что лучше…

— Позвоните немедленно.

Пока Джералдайн звонил, Найджел открыл бритву, не вынимая ее из платка, и положил на стол.

— Старомодная вещь, не правда ли, мисс Уэнхем? И все как надо, даже кровавое пятно заметно. Весьма поучительно, весьма. Вот теперь фирма «Уэнхем и Джералдайн» может жить спокойно до конца своих дней.

Ясные серые глаза Лиз Уэнхем бегали. На лице ее застыло упрямое выражение, как у ребенка, пойманного на каком-то озорстве.

— Инспектор уже выехал, — сообщил Джералдайн.

— Пусть мертвые хоронят своих мертвецов… А кто сейчас с Райлом? Протеру?

— Помилуйте, мистер Стрейнджуэйз! — возмутилась Лиз. — Вы хотите, чтобы мы его посадили под домашний арест?

Злость Найджела наконец прорвалась.

— О Господи! При чем тут арест! Неужели вы бросили его одного, чтобы он там совсем извелся? Зная, в каком он состоянии? Вы способны о чем-нибудь думать, кроме ваших прибылей?

Схватив обернутую в платок бритву, Найджел побежал в кабинет Райла.

Молодой человек неподвижно сидел за столом и был так бледен, что сам напоминал покойника. Руки лежали крест-накрест, словно уже скованные наручниками. При появлении Найджела он приподнял их и снова уронил.

— Я думал, это полиция. Долго их нет.

— Прекратите, Райл.

— Должно быть, это сделал я, понимаете? Есть же доказательство… — Райл снова опустил голову на грудь. Голос его звучал глухо и безнадежно. Найджел взял его за плечи, сильно встряхнул и заставил поднять глаза.

— Доказательство? Черта с два! Нате, взгляните на эту дрянь. Нет, глядите! — Развернув платок, он положил бритву на стол. — Вы знаете, что такое полицейский обыск? Они обшарили все здание неделю назад. Неужели вы думаете, что они бы ее не заметили?

— Вы считаете…

— Я считаю, что эту бритву сунули в скоросшиватель после обыска. Ее подложили вчера или в субботу вечером.

— Убийца? — спросил Райл, не сводя с него глаз и снова возвращаясь к жизни.

— Это не бритва убийцы.

— Но кровь…

— Кровь пустить может всякий. Этого добра у всех хватает.

— Тогда я ничего не понимаю. Чья же это бритва, черт возьми?

— Точно не знаю. Но, по-моему, ее владельца уже нет в живых.

XVI. Окончательная сверка

— Да! — сказал Найджел. — Киприана Глида уже арестовали. Я просто хочу провести маленький опыт. Что называется, следственный эксперимент. Проверим хронометраж.

Найджел снова взглянул на часы. Стивен Протеру и Бэзил Райл обменялись недоумевающими взглядами, у них был вид добровольцев из публики, которых фокусник вызвал на эстраду в качестве помощников. Все трое находились в кабинете Протеру, рабочий понедельник приближался к концу.

— Сотрудники уходят из издательства двумя потоками, — сказал Найджел. — Первый — в пять часов, второй — в пять тридцать. Осталось десять минут до ухода второй группы. Приступим.

Он надел плащ, взял с пола крепкий саквояж и вывел своих собеседников из комнаты. Они спустились в лифте на нижний этаж.

— Боковая дверь заперта на засов до пяти тридцати. Верно?

— Верно, — подтвердил Стивен.

Найджел прошел через внутреннюю дверь и отодвинул засов боковой двери, выходящей на улицу. Потом в сопровождении своих спутников вернулся назад, миновал приемную и вышел через главный вход под недоумевающим взглядом Мириам Сандерс.

— Я убийца, — сказал он. — Внимательно следите за всем, что я делаю, и не задавайте лишних вопросов.

Вынув ключ, он отпер боковую дверь. В тамбуре он выхватил из саквояжа пальто с начесом и широкополую черную шляпу, надел их, выглянул из-за двери и пробежал несколько шагов до лифта.

— Бороду вам придется прифантазировать, — сказал он.

— Но откуда он знал, что лифт будет внизу? — спросил Райл.

— Рискнул. А может, чем-нибудь припер дверь.

— Но…

— Так вот, следите за мной, не путайтесь под ногами и помните, что мисс Майлз кого-то ждала.

Найджел быстро прошел по коридору мимо комнаты Стивена к соседней двери. До сих пор они никого не встретили. Когда они вошли в комнату Миллисент Майлз, один из его спутников шумно выдохнул воздух — звук был похож на шипение кошки. В комнате горел свет и за столом, спиной к двери, печатала на машинке женщина.

— Господи!.. — вскрикнул Бэзил Райл.

— Молчите! Я у себя за спиной поворачиваю ключ. Кладу саквояж. Мисс Майлз не оборачивается, она меня ждет. Я делаю большой шаг.

Найджел выдернул из кармана платок и засунул его женщине в рот, заглушив ее крик; одновременно он наклонил ее вместе со стулом назад так, что голова ее запрокинулась и обнажилось горло. Ноги ее заколотили по столу, он оттащил стул подальше, вынул воображаемое орудие убийства и провел им по ее горлу.

— Я, конечно, должен быть в перчатках, — сказал он. — Заметьте, что в таком положении она у меня абсолютно беспомощна. Кроме того, я избегаю хлынувшей крови, если не считать той, что попадет на мою левую руку, которой я держу ее поперек туловища.

Стивена Протеру передернуло. Ровный деловой тон Найджела напоминал тон хирурга, дающего своим практикантам пояснения по ходу операции. Спиной Стивен изо всех сил вжался в стену, словно хотел пройти сквозь нее. Бэзил Райл смотрел, широко раскрыв глаза.

— Секунд десять, как я вошел. Жертва умирает. Восстановление картины убийства полицией показало, что оно было совершено именно так. Вы должны вообразить кровь у меня на предплечье и на полу, а я перехожу к следующему этапу.

Отойдя на некоторое расстояние от стула, Найджел положил его спинкой на пол вместе с женщиной, потом взял ее под мышки, оттащил от стула в угол комнаты, где она и осталась лежать, разметав по пыльному паркету черные волосы.

— Мне надо было надеть галоши, — сказал Найджел. — Убийца их где-то надел, прежде чем войти в комнату. Может быть, в лифте.

Вынув из кармана скобу и взяв со стола тяжелую линейку, Найджел забил раздвижное окно.

— Дверь заперта, окно накрепко забито. Теперь я снимаю выпачканные в крови перчатки и надеваю чистые. — Найджел изобразил, как он это делает, а потом, поставив на место стул, присел к пишущей машинке.

— На стуле кровь. Но пальто потом можно выбросить, а к тому же я очень спешу.

Нагнувшись к нему, Стивен прошептал:

— Неужели все эти жуткие подробности необходимы? Боюсь, что Бэзил не выдержит.

Не отвечая, Найджел выдернул лист из машинки, вставил чистый и принялся печатать.

— Я копирую ту страницу, которую убийца напечатал, чтобы вложить в автобиографию своей жертвы. Тут мой хронометраж может оказаться не совсем точным. Я не знаю, быстро ли он печатает, но предполагаю, что нужный ему текст он знал наизусть. Через несколько минут мы сверим время, — в пять тридцать начнут уходить сотрудники. Проходя мимо, Сьюзен слышала стук машинки.

Бесстрастный, почти педантичный тон Найджела только подчеркивал нереальность этой сцены, причем центром ее было тело женщины, лежавшей на спине в углу комнаты. Ни Стивен, ни Бэзил не могли отвести от нее взгляд. У Бэзила глаза были полны ужаса, у Стивена — какого-то недоумения.

В коридоре захлопали двери и послышались шаги. Было ровно 5.30.

— Тревожный момент для убийцы, — пояснил Найджел. — Но в тот вечер почти все, кто работает на этом этаже, ушли из издательства раньше обычного… Так. Я кончил печатать страницу. Подменяю ею соответствующую страницу автобиографии. Боюсь, мы никогда не узнаем, что там было написано, но она, без сомнения, давала возможность установить личность убийцы. Ладно. Однако я еще не вполне удовлетворен. Интуиция мне подсказывает, что с тех пор, как я читал рукопись, моя жертва могла туда вставить еще какую-нибудь улику против меня. Я перелистываю страницы: мне надо проверить лишь то, что относится к определенному периоду ее молодости. Вижу на полях прописанную карандашом букву. Это может быть «Л» или «М». Меня бросает в жар. Я стираю букву.

— Почему «Л»? — спросил Райл хриплым шепотом. — Ведь Киприан…

— Это не может быть Киприан, он родился на десять лет позже, — пояснил Найджел.

— Может быть, «А», а не «Л»?.. — высказал предположение Стивен.

Бэзил Райл бросил на него удивленный взгляд.

— Я убеждаюсь, что на полях больше нет ссылок на меня, — не обращая на них внимания, продолжал Найджел. — Теперь наступает самый решительный момент. И тут убийца допустил две ошибки.

Он поднял машинку и поставил ее на пол рядом с телом женщины. Взяв ее вялые пальцы, он сначала обтер каждый из них, а потом и клавиши, платком и прижал пальцы к клавишам.

— Видите, что тут неправильно? — Найджел быстро взглянул на Райла.

— Н-н-нет…

— Она печатала по слепой системе. Я прижимаю кончики пальцев не к тем клавишам, к каким надо. А теперь совершаю вторую ошибку. Снова ставлю машинку на стол. Вкладываю лист, на котором печатала моя жертва, когда я на нее напал. Но не выравниваю строку. Вот почему полиция сразу заподозрила, что убийца печатал на машинке. Роковой недосмотр с его стороны.

Найджел вытащил скобу, которая держала раздвижное окно. Медленно обведя взглядом комнату, он сказал:

— Ну вот, здесь всё. Сколько времени? Пять сорок пять. Мы чуточку запаздываем: убийцу видели выходящим из здания в пять сорок. Пошли.

— Но…

— Ах да, галоши. Он, вероятно, снял их у двери и положил в саквояж.

— Подождите! — воскликнул Бэзил Райл, показывая на женщину в углу. Глаза у нее были закрыты, она ровно дышала, бледное лицо закрывали черные спутанные пряди волос. — Кто это?

— Моя ассистентка.

— Может, вы нас с ней познакомите? — спросил Стивен.

— Некогда. Пошли. — У двери Найджел сказал: — Большое спасибо, Клэр. Это все, что требовалось. Скоро увидимся.

Они спустились на лифте. Проходя в тамбур, Найджел сказал:

— Убийцу видели тут в бежевом пальто и черной шляпе. Он их, без сомнения, снял и спрятал в саквояж, как только за ним закрылась дверь.

В узком пространстве между дверьми было так тесно, что, вынимая из саквояжа плащ и надевая его вместо пальто с начесом, Найджел толкал своих спутников. У Стивена Протеру вид был взволнованный, но глаза горели любопытством. Бэзил Райл, казалось, был оглушен. Они вышли на Эйнджел-стрит и влились в поток служащих, который стремился к Эмбанкмент-Гарденс и словно впадал в Темзу. Пройдя через станцию метро «Чаринг-Кросс», они поднялись по ступенькам к северному концу Хангерфордского моста. Спутники с трудом поспевали за Найджелом, он шел большими шагами так целеустремленно, что им становилось не по себе. Бэзил Райл все же нарушил молчание:

— Неужели вы хотите сказать, что Киприан Глид просто вошел в издательство, одетый как всегда, и… и все это сделал?

— Одетый как всегда? А вы полагали, что убийца надевал маскарадный костюм? — сердито спросил Найджел.

— Никогда бы не подумал, что у него хватит духу…

Найджел внезапно остановился — они были уже на середине моста — и задумчиво поглядел на своих спутников.

— «Сильная ненависть прогоняет страх», — сказал он.

Красивые глаза Стивена Протеру на миг встретились с его взглядом. Все трое потеснились к перилам, чтобы уступить дорогу торопливым пассажирам с сезонными билетами.

— Зачем вы заставили нас присутствовать при следственном эксперименте? — Рыбий рот Стивена с трудом цедил слова. — Вы могли бы проверить хронометраж и без нас.

— Я думал, вам будет интересно, — последовал холодный ответ.

Найджел повернулся к реке — дуговые фонари на мосту теперь были у него за спиной. Свет, падавший с набережной, чертил иероглифы на неспокойной воде внизу. Через Темзу ярко светили друг другу здания компании «Шелл-Мекс» и Фестивал-холла. На мост с грохотом въехал поезд, перестук его колес далеко разносился над водой. Проходя по мосту, Найджел выпустил из рук саквояж, который держал в тени над перилами.

— Видите? Никто ничего не заметил.

— Чего не заметил? — почти выкрикнул Райл.

— И даже вы не заметили, как убийца бросил в Темзу саквояж, где лежали бежевое пальто, широкополая черная шляпа, перчатки, пара галош, бритва и еще один предмет. — По мере того как грохот электрички удалялся, Найджел постепенно понижал голос.

— Какой еще предмет? — Райл в недоумении помотал головой.

Найджел повернулся к Стивену:

— Вы-то можете ему подсказать?

Наступило короткое молчание, потом Стивен, нахмурившись, сказал:

— Но вы же говорили, что Киприан Глид арестован.

— Я не говорил, что он арестован за убийство.

— Что все это значит? — раздраженно спросил Райл. — Я ровно ничего не понимаю…

— В таком случае, — звучный голос Стивена Протеру перекрыл топот и шарканье прохожих, — еще один предмет мог быть фальшивой бородой.

— Совершенно верно.

— Значит, убийца загримировался под Киприана Глида? — На лице Бэзила растерянность сменилась робким проблеском надежды.

— Пошли. Мы теряем время. — Найджел повел их мимо Фестивал-холла. Четыре минуты спустя они вошли в главный кассовый зал вокзала Ватерлоо, стрелки часов показывали 5.57. Был час пик, и люди толпой спешили на платформы.

— Видите, несмотря на мою лекцию по дороге, у нас еще есть время, — сказал Найджел.

— Время для чего? — Щеки и рот Стивена Протеру шевелились, как растревоженный муравейник.

Найджел посмотрел ему прямо в глаза и произнес печально, почти с раскаянием:

— Время для того, чтобы вы успели взять в камере хранения свой саквояж — свой саквояж для поездок за город — и сесть на поезд шесть ноль пять.

Стивен невольно посмотрел в сторону камеры хранения. Возле окошка стояли инспектор Райт и сержант уголовного розыска Фентон. Стивен издал короткий, как в кошмаре, вопль и кинулся бежать по диагонали налево, к открытым воротам, которые всасывали, как сток, последних, опаздывающих пассажиров.

Найджел бросился за ним. Райт и сержант двинулись наперерез. Но пробиться сквозь плотный поток пассажиров, преградивший ему дорогу, было так же трудно, как плыть поперек сильного течения. Спотыкаясь, наталкиваясь на людей, Найджел отклонился от курса и потерял из виду беглеца, которого к тому же ему и не очень хотелось преследовать. Когда он снова заметил Стивена, тот был совсем не там, где он ожидал его увидеть. Скрывшись в толпе, он резко взял вправо, вернулся назад, как заяц, преследуемый гончими, и теперь стоял метрах в тридцати от Найджела.

Найджел отчаянно замахал инспектору Райту, который, грудью раздвигая толпу, бежал к нему. Снова повернувшись лицом к платформе, он увидел, как Стивен Протеру берет из автомата перронный билет, и сердце его сжалось от жалости. В тот же миг он скорее почувствовал вибрацию воздуха, чем услышал в неразборчивом гуле звук, похожий на отдаленный барабанный бой или на раскат грома.

«Нет! Не надо! Не надо!» — безмолвно закричал Найджел. Контролер, не слыша криков Райта и не замечая его отчаянной жестикуляции, пробил билет Стивена. Грохот нарастал. Поезд был уже рядом. Найджел и Райт выскочили на платформу. В двадцати метрах от них бежал Стивен, он оглянулся, обошел пытавшегося его задержать носильщика и понесся навстречу громадному локомотиву, который тянул длинный состав, напоминавший неудержимый поток лавы. Он понесся навстречу поезду, словно там ждало его спасение, а не гибель, и бросился под стальные колеса.

— Когда вы начали подозревать Стивена? — спросил Райл.

— «Когда он ее полюбил?» Кто может ответить на такой вопрос? — В голосе Найджела звучали усталость и горечь. Клэр взяла его за руку. Был поздний вечер, они втроем сидели у Клэр в студии. Найджел обернулся к Райлу: — Извините. У меня паршивое настроение. Мне он нравился.

— Тогда давайте оставим этот разговор.

Лицо Райла уже не было таким бледным. Он разглядывал студию, наслаждаясь, как выздоравливающий после опасной болезни, зрелищем обычных, давно знакомых вещей. Найджел все же ему ответил:

— Навела меня на мысль пометка в календаре мисс Майлз на тот день, когда ее убили: «Торсдень?!» Что это могло означать, кроме решающего объяснения по поводу книги генерала Торсби? Киприан Глид рассказал, что он видел, как в то утро, когда верстку отсылали в типографию, его мать стояла над ней одна в комнате Стивена. Если бы это она подправила верстку, то ни за что не написала бы этого слова на календаре, да еще с восклицательным знаком. Следовательно, все было наоборот. Даже гибридное слово тут показательно. Она ненавидела словотворчество. Стивен изобретал нелепицы, чтобы позлить ее. Поэтому, со свойственной ей ребячьей мстительностью, она этим нелепым словом обозначила день, когда истекает срок ее ультиматума.

— Но мотив такой неубедительный, — возразил Райл. — Неужели он убил ее только потому, что она грозила рассказать издателям о его махинации с версткой?

Клэр сказала:

— Ведь это было бы с ее стороны голословным утверждением, которое он мог отрицать. С какой стати компаньоны ей бы поверили?

— Под удар была поставлена его работа, все его существование. Так он это воспринял. Ее угроза только подожгла фитиль. Но сам фитиль — долгая история затаенной ненависти. О ней невыносимо даже подумать. — Найджел помолчал. — Вы не отдаете себе отчета в том, что Стивен много месяцев кряду сидел бок о бок с женщиной, которая высосала из него все соки, лишила его жизнь всякого смысла. И разделяла их только тонкая перегородка и раздвижное окно. Их ребенок…

— Что? Какой ребенок? — воскликнул Райл.

Найджел рассказал ему историю Пола Протеру.

— Стивен подменил страницу в автобиографии потому, что подлинный текст открыл бы его связь с Миллисент и то, что у них был ребенок, а также причину, по которой он восстановил купюры в верстке. Для этого нам достаточно было выяснить, что среди погибших в Уломбо был некий Пол Протеру.

— А я думала, ты поверил, что отцом ребенка был его брат, — сказала Клэр.

— Сначала поверил. — Найджел объяснил Райлу, как обстояло дело с Питером Протеру. — Видите ли, у Стивена было две линии обороны. Первая — это помешать нам узнать, что у него вообще был сын. Первую линию я прорвал, но он спрятался за вторую. Это произошло у него дома, когда он пригласил меня поесть. Он мне рассказал тогда, что у Миллисент был ребенок от его брата, Питера, студента, который готовился принять духовный сан, и что он, Стивен, взял грех на себя, спасая карьеру Питера. Придумано все было очень ловко. Попробуйте опровергнуть эту версию — ведь Питер стал миссионером, а через год или два умер.

— А что вас заставило усомниться?

— Поэма Стивена. И то, что он больше ничего не мог написать.

— Не понимаю, — сказал Райл.

Найджел встал и нервно заходил по комнате.

— «Пламя и пепел»— ключ ко всей этой злосчастной истории, — сказал он наконец. — Стивен с необычайной убедительностью рассказал мне, что произошло с Питером. Он заставил меня прочувствовать все его муки: как его соблазнили, как бессердечно отринули, словом, показал крестный путь, по которому провела этого молодого идеалиста Миллисент Майлз. Поэма, сказал он, была написана о том, что пережил у него на глазах его брат. Ладно. Но потом я обнаружил, что впоследствии он снова и снова пытался писать стихи и ничего из этого не выходило. Если в «Пламени и пепле» запечатлен чужой опыт, почему же воображение и поэтический дар так изменили Стивену, когда он пытался писать о чем-то другом? То, что он больше не мог ничего создать, все сильнее и сильнее убеждало меня, что эта поэма родилась из собственного душевного опыта, из той смертной муки, которая испепелила его талант, разбила ему жизнь. Поэты, знаете ли, выносливые люди. Они стойко переносят чужие страдания. Но от душевных ран, нанесенных самому поэту, его талант порой гибнет. После того, что он пережил в молодости из-за Миллисент, он решил закалить свою душу, стать неуязвимым, ушел в себя, сжег за собой все мосты, и его поэтический дар сгорел вместе с ними.

— Однако и через столько лет он не стал неуязвимым для Миллисент? — задумчиво спросила Клэр.

— Нет. Его сын, Пол, — единственное, что осталось у него после крушения. Поэзия ему изменила, он возложил все надежды на этого мальчика, отдал ему весь жар своей души. А Пол погиб. У Стивена не осталось ничего. Понимаете, как велико было искушение разоблачить губернатора, чья безрукость стоила мальчику жизни?

— Да, но Миллисент… — начал Райл.

Найджел круто повернулся к нему:

— А вам не приходит в голову, что одной из причин, толкнувших Стивена на убийство, было желание спасти от нее вас? Чтобы она не искалечила вашу жизнь так, как тридцать лет назад искалечила его собственную?

— О Господи, о Господи… — забормотал Райл, не смея поднять на Найджела глаза.

— Да, это была одна из причин, хотя и не главная. Сказалась тут и его литературная порядочность: он не мог допустить, чтобы путем шантажа его заставили согласиться на переиздание ее пошлых романов.

Бэзил Райл покраснел до корней волос.

— Но и этот мотив был только второстепенным, — продолжал Найджел. — Он месяц за месяцем жил бок о бок с женщиной, которая вдохновила его на создание замечательной поэмы, но прикончила в нем поэта. Да, рана снова открылась и начала кровоточить. Не сомневаюсь, что она бередила эту рану все больнее и больнее. Я слышал, как она ему сказала: «Я-то, по крайней мере, пишу». Она могла сколько угодно мучить его: их разделяло только окошко. Джин слышала, как она ему сказала: «Вы просто импотент!» Простите, Бэзил, но она была хищница. Она кусала его, кусала, трепала ему нервы, так же, как тридцать лет назад, но теперь уже куда более изощренно.

— Да. Это она умела. — Голос Бэзила Райла был едва слышен.

— Когда-то ее оружием против Стивена была беременность; думаю, он и тогда ее чуть не убил. Теперь у нее появилось другое оружие, другой способ подчинить его своей воле — дважды написанное «Надо!» на полях верстки. И на этот раз он ее убил. Она чересчур упорно на это напрашивалась.

— Все это я понимаю, — помолчав, сказал Райл. — Но меня удивляет, что он пытался свалить вину на Киприана Глида. По-моему, это на него не похоже.

— Тут могла быть импровизация, не входившая в первоначальный замысел. Правда, особых угрызений совести он не чувствовал, сравнивая это ничтожество с другим сыном Миллисент — со своим сыном. Во всяком случае, он решил убить ее в пятницу, когда все сотрудники уходят с работы, сразу же после пяти тридцати. Договорился, что проведет выходные у друзей в Гемпшире, — они давно его звали. Однако, как Стивен сам мне сказал, он редко выезжал из Лондона и у них никогда раньше не гостил. Уже одно это должно было вызвать у нас подозрения: при расследовании убийства всегда ищешь чего-то необычного, какого-нибудь неожиданного поступка. Он обеспечил себе достаточно прочное алиби — убедительное, но в то же время не вульгарно непрошибаемое. И вот накануне намеченного им дня он услышал телефонный разговор Миллисент с сыном: вечером, после окончательного объяснения со Стивеном, она должна была заехать к Киприану — тот будет ее ждать, один. Таким образом, на время, когда произойдет убийство, у Киприана не будет алиби. Это могло подать Стивену идею одеться под Киприана, а может, он так и задумал с самого начала, кто знает? Стивен уже стащил запасной ключ от боковой двери. Вероятно, просто для того, чтобы запутать следы, но в краже ключа скорее всего должны были заподозрить Киприана. Стивен купил пальто с начесом и большую черную шляпу. К сожалению, вырастить за ночь бороду он не мог, поэтому ему пришлось обзавестись фальшивой.

— Почему к сожалению?

— Когда Сьюзен описывала человека, которого она видела выходящим на улицу, она как-то странно выразилась: «И волосы у него вроде на щеке растут». Она ведь, если помните, видела его только со спины. Меня это насторожило. Странно, что она просто не сказала: «У него была борода». Подсознательно она восприняла эту растительность как псевдобороду. И тут мне пришло в голову, что убийца замаскировался под Киприана Глида на случай, если ему не повезет и он кого-нибудь встретит по дороге в комнату мисс Майлз или обратно. Почему он не снял выпачканного кровью пальто до того, как вышел из комнаты? Потому что, если его увидят, его должны увидеть в этом пальто. Единственный из всех подозреваемых, кто не мог позволить себе, чтобы его в это время здесь узнали, был Стивен, — ведь Мириам Сандерс видела его выходящим в пять двадцать с саквояжем в руках. Ему необходимо было совершить убийство в строго определенное время, потому что, во-первых, Миллисент не стала бы долго его дожидаться и, во-вторых, его алиби частично зависело от того, что мисс Сандерс увидит его на выходе, а сама она уходит в пять тридцать. Имейте в виду, он ведь не предполагал, что полицейские так точно установят время убийства.

— А как они это сделали?

— Заметив, что раздвижное окно было забито. Он не предвидел, что это обнаружат. Когда полиция в первый раз его допрашивала, он совершил ужасную ошибку, сказав, будто понятия не имеет, что окно забивали вообще. Если бы он сказал, что оно было забито, и выдумал какое-нибудь правдоподобное объяснение, Райт выбросил бы это обстоятельство из головы. А ведь окно могло быть забито только для того, чтобы кто-нибудь, случайно забредя в комнату Стивена, не заглянул в комнату Миллисент. Следовательно, убийство должно было произойти тогда, когда в здании еще находились люди, а по пятницам даже компаньоны там не остаются позже шести. Поэтому, если рассуждать логически, убийство совершено между пятью двадцатью и шестью.

Клэр налила Бэзилу Райлу еще коньяку. Весь вечер он недоверчиво поглядывал на хозяйку студии, словно ему трудно было отождествить ее с ассистенткой, которая исполняла роль жертвы в зловещем эксперименте Найджела. Он сказал:

— Признаться, я никогда не питал к Стивену особых симпатий. Никак не мог понять, что это за птица. И к тому же он был из старой гвардии, а меня в фирме только терпели — вульгарного ловкого выскочку с филологическим образованием. Но уж никак не думал, что он захочет свалить на меня вину!

— Он и не хотел.

— А бритва?

— Бритву подложила вам в комнату Лиз Уэнхем.

— Лиз? Бросьте!

— У Лиз была слабость к Стивену Протеру — это я понял с самого начала. Она на редкость умная женщина, поэтому ей нетрудно было сообразить, что подозрения, которые все больше и больше вызывает у меня Стивен, весьма обоснованны, и разгадать намеки, которые я ей по этому поводу делал. Более того, ее любовь к нему помогла ей интуитивно подметить его ненависть к Миллисент. Думаю, что сама она начала его подозревать во время того обеда у Джералдайна.

— Почему?

— Помните, я упомянул о телефонном разговоре Глида с матерью накануне убийства? Когда они договаривались о встрече у него дома? Стивен сказал, что не мог слышать этого разговора. Я заметил, с каким изумлением и тревогой взглянула на него Лиз. Видимо, она была в комнате Стивена, когда происходил этот телефонный разговор, слышала его, потому что окошко было открыто, и теперь удивилась: зачем Стивен сказал, будто не слышал разговора? Когда я беседовал с ней последний раз, она уже не могла скрыть своей тревоги за Стивена, а я позволил себе еще несколько откровенных намеков. Выходя от нее, я слышал, как она ему позвонила и пригласила к себе на завтрак. Бог его знает, что у них там произошло. Я убежден, что Стивен не мог ни в чем сознаться, но подозрение ее окрепло, и она…

— Почему же ее выбор пал на меня? — с раздражением спросил Райл.

— Вы сами на это ответили. Потому что вы не из старой гвардии, не Уэнхем, не Джералдайн и не Протеру. И она по-своему любила Стивена. Все что угодно, лишь бы отвести от него удар. А вне своей работы Лиз — человек наивный, не от мира сего. И порывистый. Поддавшись порыву спасти Стивена, она откопала старомодную бритву, наверное еще отцовскую. Ведь ее дом — это музей уэнхемовских реликвий. Она ею порезалась, а потом бросилась в ваш кабинет и подложила ее. Ведь это она попросила достать эту папку в понедельник утром.

— Ну, знаете, — обиженно начал Райл; тон его был даже немного комичным.

— Наверняка теперь ей очень стыдно — стыдно, что она была настолько глупа и не сообразила, как тщательно полицейские обыскивали ваш кабинет. Могли ли они не обнаружить бритву? Но я же говорю: она это сделала по наитию, впав в панику из-за Стивена. И это вполне отвечало бы предположению, что вы убили Миллисент Майлз в припадке безумия. Лиз человек жестокий; не забывайте, что престиж фирмы для нее превыше всего, а кроме этого ей в жизни было дорого только одно: Стивен.

Бэзил Райл посмотрел на Найджела без симпатии:

— Ну, уж если говорить о жестокости…

— Да, Джералдайн по-своему не лучше. Но нутро у него не такое твердое. Он дрожал как осиновый лист из-за давнего эпизода с мисс Майлз. На этот счет существует две версии, и мне наплевать, какая из них верна. Ему пришлось использовать Лиз в качестве посредника, чтобы сообщить свою версию мне. Он трус, но у него не было достаточно сильного мотива для убийства.

— Я говорю не о Джералдайне. Я говорю о вашем сегодняшнем представлении. Неужели было необходимо подвергать Стивена таким мучениям? Черт побери, это просто садизм. Полицейские все равно рано или поздно до него добрались бы. Выследили бы покупку фальшивой бороды и бежевого пальто.

— Да, вероятно, — незлобиво признал Найджел. — Как только начали бы спрашивать о Стивене, а не о Киприане Глиде.

— Как же вы тогда можете оправдать сегодняшнюю мелодраму? Это все равно что допрос под пыткой.

— Бог с вами, мистер Райл! — Голос Клэр дрожал от негодования. — Неужели вы так ничего и не поняли? Думаете, Найджелу это было приятно? — Она вскочила, тряхнув темной гривой волос, и стала над Райлом. — Вы же сами говорите: «Рано или поздно полицейские бы до него добрались». Надо было, чтобы это произошло «рано». Ради вас. — Клэр топнула ногой. — Ради вас. Найджел за вас боялся, боялся того, что может с вами случиться, если вы по-прежнему будете мучиться подозрением — не сделались ли вы убийцей в припадке безумия. Вот почему Стивена Протеру надо было сломать поскорее. Вы должны быть ему благодарны, а не становиться в сентиментальную позу…

— Ладно, ладно. Простите. Право же, я не думал… — Бэзил Райл протянул Найджелу руку, а потом, кинув взгляд на Клэр, добавил с оттенком былого задора: — Счастливый вы человек!

Nicholas Blake 1904–1972

Николас Блейк — псевдоним английского поэта, прозаика, литературного критика и переводчика Сесила Дея Льюиса. В числе основных его произведений назовем лишь некоторые: это сборники стихов «Слово превыше всего» («Word over all», 1943), «Реквием для живых» («Requiem for Living», 1962), романы «Дружелюбное дерево» («The Friendly Tree», 1936), «Дитя неудачи» («Child of Misfortune», 1939), критические статьи «Поэтический образ» («The Poetic Images», 1947), «Задача поэта» («The Poet's Task», 1951). Под псевдонимом Николас Блейк он написал ряд детективных романов, среди которых «Вопрос доказательства» («А Question of Proof», 1935), «Голова путешественника» («Head of a Traveler», 1949), «Конец главы» («The End of Chapter», 1957), «Путешествие вдовы» («The Widow's Cruise», 1959). Несмотря на то что сам автор несерьезно относился к своим произведениям детективного жанра, многие критики оценивают романы, подписанные псевдонимом Николас Блейк, выше всего остального, им созданного.

Родился Дей Льюис в Ирландии, но в 1905 году его семья переехала в Лондон, и именно в Англии будущему писателю предстояло провести большую часть жизни. В 1927 году он окончил Оксфордский университет, а в 1951 году стал его профессором. С 1958 года Дей Льюис — вице-президент Королевского общества литературы, а также действительный член Королевского общества покровительства искусствам, а с 1950 года — кавалер ордена Британской империи.

Примечания

1

Страх (нем.).

(обратно)

2

Элинор Глин — романистка начала века.

(обратно)

3

Самервилл — женский колледж Оксфордского университета, основанный в 1879 году.

(обратно)

4

Ниро Вульф — герой детективных романов американского писателя Рекса Стаута.

(обратно)

5

Гекатомба — у древних греков — грандиозное жертвоприношение. В переносном смысле — массовая бесполезная гибель людей.

(обратно)

6

Уильям Шекспир родился в г. Стратфорд-он-Эйвон.

(обратно)

7

Колофон — выходные данные (устар.).

(обратно)

8

Способен на все (фр.).

(обратно)

9

Стихи американской поэтессы Эмили Дикинсон (1831–1886).

(обратно)

10

Роналд Фэрбенк — английский писатель (1886–1926), эстет и позер.

(обратно)

11

Юхан Август Стриндберг (1849–1912) — шведский писатель, драматург, публицист.

(обратно)

12

Самуэл Джонсон (1709–1784) — английский поэт, лексикограф и критик.

Бен Невис — самая высокая гора в Великобритании (1344 м).

(обратно)

13

С известными оговорками (лат.).

(обратно)

14

Орест — в греческой мифологии сын Агамемнона и Клитемнестры, убивший мать и ее возлюбленного, мстя за убитого ими отца.

(обратно)

15

Книга английского писателя Джорджа Мередита (1828–1909).

(обратно)

16

Мэтью Смит (1879–1959) — английский художник, некоторое время жил во Франции.

(обратно)

Оглавление

От издателя

КОНЕЦ ГЛАВЫ . (роман)

  I. В набор!

  II. Первый оттиск

  III. Надо!

  IV. Смотри на обороте!

  V. Дополнение

  VI. Сняты

  VII. Вопросы

  VIII. Набор строчными литерами

  IX. Вставка

  X. Сверка

  XI. Смотри выше!

  XII. Ввести!

  XIII. Переверстка

  XIV. Шрифт!

  XV. Соединить!

  XVI. Окончательная сверка

Nicholas Blake . 1904–1972 . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте