«Канатная плясунья»

Морис Леблан Канатная плясунья

Глава 1. Замок Роборэй

Светила луна, и слабо мерцали звезды. В стороне от дороги стоял фургон с закрытыми дверцами и с оглоблями, вытянутыми вверх, как руки. Около канавы у дороги лошадь щипала траву.

На горизонте над вершинами холмов уже посветлело. Часы на церкви пробили.

Вдруг, резко нарушив тишину, раздался голос женщины:

— Кентэн! Кентэн! — и в окошечке над козлами фургона показалась ее голова.

— Убежал… Так я и знала… Вот дрянь!

Через две-три минуты дверь фургона отворилась, и по маленькой лесенке спустилась женская фигурка. В то же время у бокового окна показались всклокоченные головы двух мальчишек.

— Доротея! Куда ты?

Та, кого назвали Доротеей, ответила:

— Искать Кентэна.

Но не успела она сделать несколько шагов, как из фургона выскочили два мальчика лет по девяти-десяти и бросились к ней:

— Нет, не ходи ночью одна… опасно…

Она дала мальчуганам по легкому подзатыльнику. Потом привлекла к себе головы обоих и нежно поцеловала:

— Без нытья, мои маленькие. Ничего опасного нет. Через полчаса я вернусь обратно вместе с Кентэном.

Она перепрыгнула через канаву, пересекла лужок, где под ее ногами хлюпала сырая грязь, и вышла на тропинку, вьющуюся среди низкого кустарника. В коротенькой юбочке, украшенной разноцветными лентами, грациозная и маленькая, с босыми крепкими ногами, она была очень мила.

Ее черные, но очень длинные волосы растрепались и развевались, как крылья. По улыбающемуся рту, полузакрытым глазам и оживленному выражению лица было видно, как радостно ей бежать и дышать свежим утренним воздухом. На ней была блузка из серого полотна и шелковый оранжевый шарф.

Лес кончился. Открылся овраг, тянувшийся между скал. Доротея остановилась. Она была у цели.

Прямо перед ней на гранитной площадке высился замок, который по своей архитектуре не казался величественным, но, расположенный на вершине гранитных скал, он приобретал вид дворца владетельных особ.

«Без четверти пять, — подумала девушка. — Кентэн должен скоро явиться».

Она прислонилась к дереву и стала вглядываться в ту линию на скале, где камни замка сливались с камнями утеса. Здесь выступал небольшой карниз.

Вчера по время их прогулки Кентэн сказал, показывая на это место:

— Те, кто живет тут, думают, что они в полной безопасности, но нет ничего проще, как взобраться по этой выемке до одного из окон…

Доротея не сомневалась, что, если такая мысль взбрела в голову Кентэна, он ее осуществит. Что с ним там произошло? А вдруг в комнате, в которую он влез через окно, кто-нибудь был? Идти на такое дело и не знать ни расположения комнат, ни привычек людей, там живущих, — это почти наверняка влопаться. Или, может быть, он просто ждет рассвета, чтобы вернуться?

Время шло. Она беспокоилась. Кто-нибудь из крестьян случайно может пройти как раз в тот момент, когда Кентэн будет спускаться. Глупую вещь он затеял.

Не успела она об этом и подумать, как в овраге послышались тяжелые шаги. Доротея скользнула в кусты. Показался человек, одетый в длинную куртку, с лицом, закутанным в серый шарф так, что видны были только глаза: на руках у него были перчатки, а под мышкой — ружье.

Она подумала, что это должен быть охотник или, скорее, браконьер, потому что он шел, все время оглядываясь по сторонам и, видимо, боясь, что его заметят. Не доходя метров пятидесяти до того места изгороди, где, вероятно, перелез Кентэн, он остановился, еще раз огляделся кругом и нагнулся. Он схватил один камень, перевернул его и поставил стоймя. В углублении под камнем зияла яма. Тут же лежала мотыга. Он взял ее и стал углублять яму, но делал это, стараясь не производить шума.

Прошло еще несколько минут, и случилось то, чего Доротея так долго ждала и чего так сильно боялась: окно, на которое вчера показывал Кентэн, распахнулось, и на подоконнике показалась длинная фигура в сюртуке и с цилиндром на голове. Доротея узнала Кентэна.

Он соскользнул с подоконника и коснулся ногами карниза. Доротея, стоявшая позади человека, работавшего у ямы, хотела дать знак своему товарищу. Но было уже поздно. Чужой человек, увидев странную фигуру, повисшую на стене, отбросил мотыгу и спрыгнул в яму.

Кентэн, занятый своим делом, не мог видеть того, что происходило внизу. Он перекинул веревку через решетку окна, а оба конца спустил вниз но стене и утесу. С таким приспособлением спуск был совсем не труден.

Доротея, отведя взгляд от Кентэна, посмотрела на человека в яме и едва удержалась от крика, когда увидала, что тот, опираясь на камень, медленно прицеливался в Кентэна.

Что делать? Окликнуть Кентэна? Но этим только ускоришь события и выдашь свое присутствие.

Доротея, одним прыжком подскочив к камню, стоявшему у края ямы и закрывавшему раньше вход в нее, с разбега, изо всех сил, толкнула его. Камень упал на свое место, придавливая ружье и того, кто сидел в яме.

Она устремилась навстречу Кентэну и подбежала к нему в тот самый момент, когда он спрыгнул на землю.

— Скорей… скорей… Надо спасаться. Ошеломленный Кентэн тянул за конец веревки, бормоча:

— В чем дело? Откуда ты узнала, что я здесь?

— Без разговоров! Скорее… Тебя видели… Нас будут преследовать.

— Что ты говоришь? Нас преследовать? Кто?

— Какой-то тип, переодетый в крестьянина. Он там, в яме. Он подстрелил бы тебя, как рябчика…

И прежде чем сидевший в яме успел поднять камень над собой, они оба побежали по оврагу и скрылись в лесу.

Минут через двадцать они добрались до ручья, пошли по воде и вышли из нее лишь там, где был каменистый берег, на котором не могло остаться следов.

Кентэн приготовился было снова бежать во всю прыть, но Доротея вдруг остановилась и начала хохотать.

— Что с тобой? — спросил Кентэн.

Она все хохотала, чуть не до судорог. Личико покраснело, а из смеющегося рта сверкали белизной прекрасные зубы. В конце концов она кое-как сумела пролепетать:

— Цилиндр… сюртук… а ноги босые…

В тишине леса, нарушаемой лишь трепетанием листьев на деревьях, звонко разносился ее свежий и молодой смех.

Кентэн, большой, нескладный парень лет шестнадцати, с бледным лицом, большим чуть не до ушей ртом, широко расставленными ушами и почти бесцветными белокурыми волосами, но с восхитительными черными ласковыми глазами, стоял перед ней и радовался, что эта вспышка веселости ослабляет вспышку гнева.

Вдруг, резко оборвав смех, она бросилась на Кентэна и стала бить его, ругая и осыпая упреками.

— Негодяй! Разбойник! Ты вздумал воровать?! Ему, видите ли, мало жалованья, получаемого в цирке. Ему нужны еще деньги, чтобы покупать цилиндры, которые он привык носить. Что ты там стянул? Мародер! Рассказывай.

Излив свой гнев, она двинулась вперед и жестом приказала Кентэну следовать за ней. Тот, сконфуженный, запинаясь, начал говорить:

— Собственно говоря, тебе мало что надо рассказывать. Ты, как всегда, сама обо всем догадалась… Ну, конечно, вчера вечером я влез в окно. Попал в уборную в конце коридора, который вел в залы нижнего этажа. Выглянул — никого. По лестнице я поднялся в другой коридор. Из него двери во все комнаты. Осмотрел все. Ничего. Либо картины, либо очень тяжелые вещи. Я спрятался под диваном в одной из комнат, откуда можно было видеть, как в маленькой зале танцевали. Разошлись поздно. Очень шикарная публика… Наконец, в будуар, где я был, пришла дама. Она сняла свои драгоценности и положила в шкатулочку, а шкатулочку в маленький несгораемый шкафчик с секретным замком… Но, отпирая шкаф, она вслух произнесла буквы, на которые ставила замок: Р. О. Б. Ну и когда она вышла в другую комнату, мне было очень легко открыть шкаф… Потом… я подождал рассвета… я не хотел спускаться в темноте…

— Покажи, — приказала Доротея.

Он протянул руку. На ладони лежала пара сапфировых серег. Ее глаза заблестели, и слегка изменившимся голосом она прошептала:

— Сапфиры! Да, это очень красиво. Небо иногда бывает таким, ночью… Вот такое, темно-голубое и полное света…

В это время они подошли к дереву, у которого было прислонено чучело, на котором висела куртка Кентэна. Вчера вечером он снял с чучела сюртук и высокую шляпу и облачился в это нелепое одеяние, чтобы его не могли узнать. Он приостановился, переоделся в свой обычный костюм и догнал Доротею, все еще с восхищением рассматривавшую сапфиры.

— Возьми их себе, Доротея. Ты знаешь, я не вор и если сделал это, то только для тебя… Я знаю, как туго иногда тебе приходится… Слушай, Доротея, я сделаю для тебя все, что бы ты ни захотела… Она взглянула на него.

— Ты говоришь, что сделаешь для меня все? Все, Доротея.

— Хорошо… Будь честен, Кентэн… Да, будь честен. Вот все, о чем я тебя прошу. Обещай мне, что этого больше не повторится.

Обещаю.

Ладно. Тогда не будем больше говорить об этом. Возьми серьги. Спрячь их в фургоне в большую корзину. На будущей неделе ты отошлешь их по почте обратно… Это замок Шаньи, да?

— Да, я видел там фотографии с надписью: «Замок Шаньи»

Дружба восстановилась. Без всяких приключений они подошли к тому месту, где стоял фургон. Кентэн остановился, прислушиваясь.

— Ах, это Кастор и Поллукс дерутся по своему обыкновению.

У мальчиков шла дуэль на деревянных саблях. Как только они увидели, что приближается Кентэн, они составили единый фронт против общего врага. Но, неуверенные в своих силах, стали звать на помощь:

— Доротея! Прогони Кентэна! Он хочет драться! Доротея!

С появлением Доротеи Кентэн оставил мальчиков, а она вступила с ними в дружескую потасовку. Когда мир был водворен, она строго спросила:

— А капитан? Вы, вероятно, уже разбудили его своим криком?

— Капитан? Спит, как мертвый. Послушай, как храпит.

* * *

У края дороги мальчуганы разожгли костер. В небольшом чугунном котле сварили суп. Все четверо плотно поели и выпили по чашке кофе.

Доротея была свободна от хозяйственных забот. Трое ее компаньонов все делали за нее, ревнуя друг к другу. Достаточно было Доротее во время их игр и резвых шалостей посмотреть на одного нежнее, чем на другого, как взаимная дружба толстощеких мальчуганов исчезала и они вступали в ожесточенный бой.

Что касается Кентэна, то он искренно ненавидел Кастора и Поллукса. Когда Доротея их ласкала, он охотно свернул бы им шею.

— Ну, теперь будет урок арифметики, — скомандовала Доротея. — Ты, Кентэн, можешь час поспать.

За арифметикой последовал рассказ Доротеи о королях Меровингах, затем лекция по астрономии.

Мальчики слушали внимательно, и Кентэн, улегшись неподалеку на траве, тоже слушал. Доротея была прекрасной учительницей.

* * *

В десять часов Доротея велела запрягать лошадь. До ближайшего местечка оставалось еще порядочное расстояние, а надо было приехать туда без опоздания, чтобы захватить на площади место получше.

— А капитан еще не ел, — сказал Кастор.

— Тем лучше, — ответила Доротея. — Пусть немного отдохнет от еды. Не трогайте его, пускай спит.

Тронулись в путь. Пегая и кривоглазая старая лошадь по прозвищу Кривая Ворона лениво тащила фургон.

Он был недавно выкрашен, и на боках его выведена надпись: «Цирк Доротеи. Карета дирекции». Надпись была рассчитана на легковерных людей, которые по ней могли предположить, что это лишь один из фургонов цирка и что за ним где-нибудь идут другие с артистами и дикими зверями.

Кентэн шел впереди с хлыстом в руке. Через полчаса на перекрестке дорог у дорожного столба Доротея, крикнула:

— Посмотри-ка!

— Да нечего и смотреть. Надо ехать направо. Я справлялся по карте.

— Нет, нет. Посмотри, — повторила она. — «Шаньи — 2 километра».

— Что же тут особенного? Это, вероятно, деревня около нашего вчерашнего замка.

— Дочитай до конца. «Шаньи — 2 километра, замок Роборэй»…

Она как-то странно произносила это слово: «Роборэй… Роборэй»…

— Может быть, деревня называется Шаньи, а замок Роборэй, — попробовал догадаться Кентэн. — В чем дело?

— Ничего… ничего, — отвечала она.

— Но ты чем-то заинтересована?

— Нет… простое совпадение.

— Совпадение? С чем?

— Это имя крепко засело в моей памяти… Ты знаешь. Кентэн, что мой отец в начале войны умер от раны в госпитале… Меня вызвали, но я приехала слишком поздно и уже не застала отца в живых. Двое других раненых, соседи по палате, рассказывали мне о его последних минутах. Он все время беспрестанно повторял одно и то же имя: Роборэй… Роборэй… И перед самой смертью, перед последним вздохом он опять произнес несколько раз: Роборэй… Роборэй… Почему? Я так и не могла себе объяснить. Теперь ты понимаешь, Кентэн, что, увидев это имя на дорожном столбе и узнав, что так называется замок…

Кентэн прервал ее:

— Уж не хочешь ли ты отправиться туда?

— А почему бы и нет?

— Да ведь это безумие, Доротея.

Молодая девушка задумалась. Кентэн видел, что она не отказалась еще от своего проекта. Он собирался привести новые аргументы и отговорить ее, но в это время Кастор и Поллукс прибежали с сообщением:

— Из леса на эту дорогу повернули три ярмарочных фургона.

Действительно, вскоре на дороге в Роборэй показались три фургона. Это были товарищи по профессии и конкуренты Доротеи. На первом фургоне было написано: «Черепашьи бега», на втором — «Тир» и на третьем — «Игра в черепки». Один из людей «Тира», проходя мимо Кентэна и Доротеи, спросил:

— Вы тоже туда?

— Куда? — спросила Доротея.

— В замок. Там на дворе устраивается сегодня народный праздник. Захватить для вас место?

— Разумеется. Спасибо, — ответила девушка.

— Что с тобой, Кентэн? — спросила Доротея, когда фургоны отошли достаточно далеко.

Кентэн был бледнее, чем всегда.

— Жандармы… Вон… Смотри.

Из леса показались два жандарма верхом. Они подъехали к перекрестку дороги и проехали дальше, не обратив внимания ни на Доротею, ни на ее товарищей.

— Ну все-таки не нужно туда ехать, ради бога, — умоляюще проговорил бледный, встревоженный Кентэн. — Мы попадем в ловушку… И потом этот субъект… который был в яме. Он мог выскочить… Он может узнать меня.

— Ты был переодет. Самое большее, что он может сделать, — это арестовать чучело в сюртуке и цилиндре.

— А если будут обыскивать? Если найдут серьги?

— Брось их где-нибудь в парке в кусты. Я погадаю на картах, и благодаря мне дама отыщет украденные серьги. Мы будем иметь громадный успех.

— Но если случайно…

— Довольно! «Если, если…» Я хочу ехать туда и посмотреть на замок, который называется «Роборэй». Кончено! Я еду!

Глава 2. Цирк Доротеи

Замок, расположенный недалеко от Домфон, в живописной части департамента Орн, носил имя Роборэй только с XVIII века. Раньше он назывался, как и деревня, Шаньи. Площадь деревни являлась продолжением барского двора. Если ворота были открыты, она становилась большой и просторной. Во внутреннем дворе, круглом и окаймленном перилами, стояли солнечные часы и старинный фонтан с сиренами и дельфинами.

Цирк Доротеи проехал через всю деревню с музыкой во главе, то есть Кастор и Поллукс шли впереди фургона и изо всех сил дули в две трубы. Кентэн нес плакат с объявлением, что представление начнется в 3 часа.

Доротея, стоя на крыше фургона, правила лошадью, и ее поза была так величественна, словно она управляла королевской колесницей.

На площади уже было с десяток фургонов и карет. Наскоро устанавливались бараки, палатки, карусели, качели, игры.

Цирк Доротеи не делал никаких приготовлений. Сама она отправилась в мэрию для выполнения формальностей. Кентэн отпрягал лошадь, а оба молодых музыканта, переменив профессию, занялись приготовлением пищи.

К полудню на площадь стал стекаться народ из соседних деревень. Кентэн, Кастор и Поллукс отдыхали в тени фургона. Доротея после обеда опять ушла, прошлась к краю утеса, посмотрела на то место, где вчера лазил Кентэн, смешалась с толпой крестьян и бродила по парку.

— Ну? — спросил Кентэн, когда она вернулась. — Что же ты узнала?

— В течение долгого времени замок был необитаем. Последний представитель фамилии де Шаньи Роборэй, которому принадлежит замок, — граф Октав, мужчина лет сорока. Двенадцать лет тому назад он женился на какой-то страшно богатой женщине. После войны граф и графиня отремонтировали и подновили замок. Вчера вечером справлялось новоселье. Было много гостей. Сегодня устраивается праздник для народа.

— Ну а насчет самого имени Роборэй ты ничего не узнала?

— Ничего. Я так и не знаю, почему отец его упоминал.

— Так что мы уедем сейчас же после представления? — спросил Кентэн, жаждавший выбраться из опасного места.

— Не знаю… Увидим… Я заметила кое-какие странные вещи.

— Имеющие отношение к твоему отцу?

— Нет, — ответила она с некоторым колебанием. — Нет… никакого отношения… Однако я хочу уяснить их себе как следует… Когда в каком-нибудь месте темно, нельзя знать, что эта темнота скрывает. И я хотела бы пролить свет…

Она задумалась и после недолгого молчания заговорила, глядя прямо в глаза Кентэну:

— Слушай, ты веришь мне, правда? Ты знаешь, что я очень осторожна и очень благоразумна… Но ты также знаешь, что у меня хорошее чутье и хорошие глаза, которые видят то, чего не видят другие… И вот, я ясно чувствую, что мне надо тут задержаться.

— В связи с именем Роборэй?

— И в связи с этим, и по другим причинам. Мне, может быть, придется, смотря по обстоятельствам, принять решения… неожиданные… опасные…

— В чем дело, Доротея? Скажи.

— Ничего… Пока пустяки… Человек, который утром был там, в яме, сейчас здесь.

— Что ты говоришь? Он здесь? Ты его видела? Он с жандармами?

Доротея улыбнулась.

— Нет еще. Но это может потом случиться. Куда ты дел серьги?

— Я положил их на дно корзины, в картонную коробочку под сургучной печатью.

— Хорошо. Как только кончится представление, ты отнесешь их вон туда… Там между решеткой и каретным сараем есть густые кусты рододендронов… Положи туда.

— О том, что они пропали, уже известно?

— Еще нет… Судя по твоим словам, ты был в будуаре графини де Шаньи… Я толкалась около горничных графини, слышала их разговоры. О краже ни одного слова. Стой, стой. Посмотри, вон около тира несколько человек из замка. Та красивая блондинка, это не она?

— Она. Я сразу узнал ее.

— Прислуга из замка очень хорошо отзывается о ней. Говорят, добрая и доступная. Ее любят больше, чем мужа, кажется, не очень симпатичного.

— Их там трое. Кто из них муж?

— Самый полный, одетый в серое. Надутый и важный. А те двое какие-то дальние родственники. Тот, что повыше, с седоватой бородой и в роговых очках, живет г замке около месяца. Другой, помоложе, в бархатной охотничьей куртке и в гетрах, приехал вчера.

— Они смотрят на тебя, будто они тебя знают.

— Да. Я уже разговаривала с ними. Бородатый даже пытался ухаживать за мной.

Толпа собиралась около тира, чтобы посмотреть на владельца замка, который слыл искусным стрелком. Он выпустил двенадцать пуль, и все они попали в круг картонной мишени. Раздались аплодисменты. С ложной скромностью граф протестовал:

— Оставьте… Это неудачно… Ни одна не попала в самый центр.

— Нет навыка, — раздался голос около него.

Доротея проскользнула в первые ряды и произнесла эту фразу таким тоном знатока, что все присутствующие улыбнулись. Бородатый господин представил ее графу и графине:

— Доротея, директриса цирка.

Графиня поклонилась. Граф, покровительственно улыбаясь, спросил:

— Это вы в качестве директрисы цирка делаете оценку моей стрельбе?

— Нет, как любительница.

— Ах, вы тоже стреляете?

— При случае.

— В крупную цель?

— Нет, в мелкую, например, в монету на лету.

— Но, разумеется, пользуетесь только самым лучшим оружием?

— Напротив. Хороший стрелок должен уметь справиться со всяким оружием, какое только попадет под руку… Даже вот с таким, как эта допотопная штука…

Она взяла с прилавка старый револьвер, зарядила и прицелилась в тот же картонный круг. Первая пуля попала 3 самый центр. Вторая легла на полсантиметра ниже. Третья — тоже в центр.

Граф был поражен.

— Это изумительно! Что вы скажете, Эстрейхер? Бородач был в восторге:

— Неслыханно! Фантастично! Мадемуазель, вы можете сделать себе состояние…

Ничего не отвечая, Доротея выпустила еще три пули, а потом, отбросив револьвер, раздвинула столпившихся зрителей и громко объявила:

— Господа, имею честь сообщить вам, что представление в моем цирке начинается. Кроме стрельбы в цель, вам будут показаны таны, вольтижировка, акробатические игры, фейерверк, бой быков, гонка автомобилей, крушение поезда и много других номеров… Мы начинаем.

Для господ из замка были поставлены стулья, а вся остальная публика разместилась вокруг импровизированной арены, кто как хотел.

Представление начала Доротея. Меж двух невысоких столбов был натянут канат. На этом канате она то прыгала, то ложилась и качалась, словно в гамаке, то снова вскакивала, бегала взад и вперед и кланялась во все стороны. Потом спрыгнула на землю и стала танцевать.

В ее танцах не было ничего заученного, каждый жест, каждая поза казались непосредственными и возникшими лишь сейчас под влиянием внезапно нахлынувшего вдохновения. Это не был какой-нибудь определенный танец одного народа и одного настроения. Нет, тут были все характеры и все темпераменты. Вот танцует англичанка из лондонского dancing girl, а вот испанка с кастаньетами, она бурно кружилась в «русской» и мгновенно превращалась в женщину из бара, танцующую медленное и страстное танго.

Вместо аккомпанемента — глухой шум старого барабана под пальцами Кастора и Поллукса. Безмолвно, без криков одобрения смотрела восхищенная публика, очарованная прелестью и изменчивостью танца.

Доротея остановилась. Раздались аплодисменты, но она, быстро взобравшись на крышу фургона, повелительно крикнула:

— Тише! Капитан проснулся.

Позади козел была длинная, узкая корзина, вроде будки. Доротея приоткрыла крышку ее и позвала:

— Капитан Монфокон, вы еще не проснулись?.. Ну, отвечайте же, капитан, мы вас ждем!

Она совсем сняла крышку, и все увидели нечто вроде комфортабельной колыбели, в которой лежал полный краснощекий мальчуган лет семи-восьми. Она наклонилась над ним и нежно его поцеловала. Затем обратилась к Кентэну:

— Барон Сен-Кентэн! Мы продолжаем программу. Сейчас выход капитана Монфокона.

Капитан Монфокон был комиком труппы. Он был одет в форменный костюм американского солдата, длинный и широкий, с плеч взрослого человека; полы тужурки волочились по земле, а штаны были засучены до колен. Это было очень неудобно, и Монфокон не мог сделать и десяти шагов, чтобы не запутаться и не упасть, распластавшись во весь свой рост. Комизм и заключался в этих беспрерывных падениях и в том бесстрастном виде, с которым он каждый раз поднимался. Кентэн подал хлыст, хлеб с вареньем и подвел ему Кривую Ворону. Капитан, сунув хлеб в рот и вооружившись хлыстом, взял в руки повод от лошади, важно вывел ее на арену и пустил.

— Перемени ногу, — командовал он с набитым ртом. — Танцуй польку… Кругом… На задние ноги… Теперь испанским шагом… Хорошо… Молодец…

Пегая, кривоглазая кобыла, возведенная в достоинство цирковой лошади, добросовестно семенила по арене, ничуть не слушаясь приказаний капитана. Впрочем, и он, все время спотыкаясь, падая, поднимаясь и уплетая свой завтрак, тоже очень мало смущался неповиновением лошади. И эта стойкая невозмутимость и взаимная незаинтересованность лошади и карапуза были так забавны, что даже сама Доротея смеялась звонким смехом, повышавшим веселье зрителей.

— Прекрасно, капитан, — ободряла она его. — Превосходно! А теперь мы представим драму «Похищение цыганки». Барон Сен-Кентэн, вы будете исполнять роль гнусного похитителя.

«Гнусный похититель» с диким воем кинулся на Доротею, схватил ее и, бросив на седло, связал, а сам сел верхом. Невозмутимая кобыла продолжала так же медленно и вяло перебирать ногами, но Кентэн имел вид и позу бешено скачущего всадника. Пригнувшись к седлу, он исступленно кричал:

— Галопом!.. За нами погоня!..

А капитан, все такой же невозмутимый, взял детский игрушечный пистолет и прицелился в «гнусного похитителя».

Хлопнул пистон. Кентэн свалился кубарем вниз, а освобожденная цыганка подбежала к своему спасителю и крепким поцелуем поблагодарила его.

Были г другие сцены, в которых приняли участие Кастор и Поллукс. Все было весело, остроумно и изящно.

— Капитан Монфокон, возьмите шляпу и произведите сбор в публике! Кастор и Поллукс, бейте в барабан, чтобы заглушить звон золота, падающего в шляпу!

Капитан с огромной шляпой в руках обошел публику, бросавшую ему медные монеты и смятые бумажки. Доротея, взобравшись на крышу фургона, произнесла прощальную речь:

— Благодарю вас, господа. С большим сожалением покинем мы ваше гостеприимное местечко. Но прежде чем уехать, мы считаем своим долгом сообщить, что мадемуазель Доротея (она сделала поклон) не только директриса цирка и первоклассная артистка. Мадемуазель Доротея (она еще раз поклонилась) может представить доказательства того, что она обладает редким дарованием в области ясновидения и чтения чужих мыслей. В линиях рук, в картах, в кофейной гуще, в почерке и в звездах для нее не существует тайн. Она рассеивает тьму. Она разгадывает всякие загадки. С помощью своего волшебного жезла она в покинутых местах, под камнями старых замков, в заброшенных колодцах отыскивает давно спрятанные клады и сокровища… Тому, кто нуждается в ней, она поможет. Еще раз благодарю, господа.

Доротея спустилась вниз. Ее товарищи уже укладывали вещи. Кентэн подошел к ней и шепнул:

— За нами следят. Жандармы не спускают с меня глаз.

— Разве ты не слышал, какую я речь произнесла?

— Ну, так что?

— А то, что сейчас к нам придут за советом. «Доротея, ясновидящая»… Смотри-ка, вон уже клиенты. Бородач и тот, другой, в бархатной куртке.

Бородач был вне себя от восхищения. Он засыпал Доротею комплиментами, потом представился сам: «Максим Эстрейхер», и представил своего компаньона: «Рауль Давернуа», и от имени графини Шаньи пригласил Доротею в замок на чашку чая.

— Вы хотите, чтобы я пришла одна?

— Конечно, нет, — возразил Рауль Давернуа с вежливым и даже изысканным поклоном. — Моя кузина будет рада принять и ваших товарищей. Надеюсь, вы не откажете.

Доротея обещала. Через несколько минут она приведет в порядок свой туалет и придет в замок.

— Нет, нет, ради бога, не надо, — просит Эстрейхер. — Приходите в этом костюме… Он так вам идет, он ничего не скрывает и так подчеркивает вашу красоту…

Доротея покраснела и сухо обрезала:

— Я не люблю комплиментов.

— Помилуйте, какой же это комплимент, — возразил Эстрейхер, почти не скрывая иронической улыбки.

Когда Эстрейхер и Давернуа ушли, Доротея сказала, глядя им вслед:

— Кентэн, берегись этого бородатого.

— Почему?

— Это он утром хотел пустить в тебя пулю. Кентэн зашатался и едва устоял на ногах.

— Он узнал меня?

— Вероятно. Когда он увидал во время представления твои прыжки, он должен был вспомнить того черного дьявола, который утром лазил по утесу. А от тебя он перешел ко мне и сообразил, что это я хлопнула его камнем по голове… И потом, эта его отвратительная манера разговаривать… Насмешливый тон…

Кентэн вспылил:

— И ты все-таки смеешь оставаться тут?!

— Он не подозревает, что я его узнала.

— Какие же у тебя намерения?

— Очень простые: погадать им и заинтриговать.

— Зачем?

— Затем, чтобы и их заставить говорить.

— О чем?

— О том, что я хочу знать.

— А если кража обнаружится? Если они будут нас допрашивать?

— Кентэн, возьми у капитана деревянное ружье, поставь, стражу около фургона и, когда явятся жандармы, стреляй в них. Что же еще?

Доротея привела себя в порядок и отправилась в замок. Рядом с ней шел Кентэн и по ее требованию рассказывал с мельчайшими подробностями о своем ночном похождении. За ними шли Кастор и Поллукс, а позади плелся капитан и тянул за собой на веревочке маленькую детскую коляску, в который были уложены его игрушки.

* * *

Гостей приняли в большом салоне замка. Слуги, рассказывавшие Доротее о графине, были правы: действительно, милая и приветливая женщина.

Она ласково угощала ребят сластями и была очень предупредительна к Доротее.

Доротея же, казалось, ничуть не была смущена; она держала себя в салоне замка так же свободно, как у себя в фургоне. Непринужденные и полные достоинства манеры, умный, выразительный взгляд, совершенно правильный язык, которому придавали особую прелесть иногда прорывавшиеся «словечки», общительность, подвижность — все это восхищало графиню и мужчин.

— Не только вы, и я могу предсказать будущее, — вскричал Эстрейхер, — по крайней мере, ваше будущее, мадемуазель Доротея. Я уверен, что вас ждут слава и богатство. И если бы вы захотели поехать в Париж, я бы с радостью взял на себя роль руководителя.

Она покачала головой.

— Я ни в ком не нуждаюсь.

— Может быть, я вам неприятен?

— Ни приятен, ни неприятен. Я просто вас не знаю.

— Если бы знали, вы бы верили…

— Сомневаюсь.

— Почему?

Она взяла его руку и, рассматривая ладонь, сказала:

— Распутство… Страсть к наживе… Совесть отсутствует.

— О нет! Я протестую. У меня нет совести?

— Да. Так показывает ваша рука.

— А что показывает рука насчет моего будущего? Повезет мне?

— Нет.

— Как?! Я никогда не буду богат?

— Боюсь, что так.

— Черт возьми!.. Ну, а когда я умру?

— Довольно скоро.

— Смерть будет мучительная?

Она показала на какую-то линию его ладони.

— Посмотрите сюда, вот видите, у основания указательного пальца?

— Что там такое?

— Виселица.

Все захохотали. Эстрейхер сделал вид, что ему очень приятна вся эта хиромантическая забава, а граф Октав аплодировал.

— Браво, браво! Раз вы сумели предсказать виселицу этому старому распутнику, то действительно вы обладаете даром ясновидения. И я уже не колеблюсь…

Он обменялся взглядом с женой и продолжал:

— Да, я уже не колеблюсь и хочу объяснить вам…

— И хотите объяснить мне, — подхватила его фразу Доротея, — мотивы, по которым пригласили меня к себе.

— Совсем нет, — возразил граф. — Мы вас пригласили потому, что хотели видеть вас у себя…

— И, кроме того, испытать мои способности ясновидящей.

Графиня тоже вступила в разговор:

— Ну да, совершенно верно. Ваше заключительное слово после представления заинтересовало нас. Признаюсь, мы не верим во все эти волшебства, так что мы хотим задать вам несколько вопросов просто из несерьезного любопытства.

— Если вы не верите в мои способности, оставим пока вопрос о них в стороне. А я все-таки удовлетворю ваше любопытство.

— Каким образом?

— Отвечая на ваши вопросы.

— Под гипнозом?

— К чему? Никакого гипноза не надо, по крайней мере сейчас. После, может быть.

Оставив около себя только Кентэна, Доротея велела детям идти играть в другие комнаты, а потом села около графини и сказала:

— Я вас слушаю. Говорите все, без стеснения.

— Хорошо, — и подчеркнуто легкомысленным тоном, стараясь показать, что она не придает серьезного значения тому, о чем говорит, графиня начала:

— Вы говорили о забытых местах, о старых камнях и о спрятанных сокровищах. Наш замок существует несколько веков. И вот нам хотелось бы узнать, не спрятал ли кто-нибудь из его прежних обитателей в каком-нибудь укромном уголке один из тех сказочных кладов, на которые вы намекали.

Доротея после некоторого молчания сказала:

— Я всегда отвечаю с большей или меньшей точностью, если мне вполне доверяют. Но если остаются недомолвки…

— Какие недомолвки? Уверяю вас… Но Доротея настаивала:

— Вы мне сказали, что на разговор со мной вас двинуло простое любопытство. Но почему же вы не сказали, что в замке уже производились поиски?

— Очень вероятно, что раскопки производились, — вмешался граф, — но это могло быть несколько десятков лет тому назад, при моем отце, или, вернее, даже при деде.

— Нет, были и недавние раскопки, — утверждала Доротея.

— Да мы живем в замке не больше месяца.

— Речь идет не о нескольких месяцах, а о нескольких днях… даже часах…

Графиня с искренней живостью заявила:

— Уверяю вас, что мы не делали никаких поисков.

— Тогда, значит, это делает кто-то другой.

— Кто? С какой стати? Где?

Доротея заговорила лишь после довольно длинной паузы:

— Извините, если я вмешиваюсь не в свои дела. Это один из моих недостатков. Кентэн часто мне говорит: «Ты со своей манерой всюду соваться рано или поздно попадешь в какую-нибудь неприятную историю…» Сегодня мы сюда приехали рано, до представления оставалось много времени. Я пошла погулять. Нечаянно обратила на кое-что внимание, потом рассмотрела и в конце концов пришла к некоторым важным выводам.

Граф и его гости переглянулись, и видно было, что они уже всерьез заинтересовались.

— Я разглядывала старинный фонтан, что находится посреди двора. Долго любовалась им. Случайно я заметила, что мраморные плиты бассейна недавно вынимались. Дало ли это какой-нибудь толк? Не знаю.

Граф и его гости опять обменялись удивленными взглядами. Один из них сказал:

— Может быть, чинили бассейн… или исправляли канализацию…

— Нет, — решительно заявила графиня. — Фонтана не трогали… Вы, вероятно, заметили и еще что-нибудь в этом же роде?

— Да, — отвечала Доротея. — Такая же точно работа была произведена немного дальше, около площадки, на которую выпирают камни утеса. Там даже пробовали пробуравить камни. При этом поломался железный прут. Конец его до сих пор торчит.

— Но почему, — спросила графиня, уже взволнованная и возбужденная, — почему именно эти два места? Что тут ищут? Чего хотят?

Доротея задумалась над ответом и медленно, будто желая показать, что именно сейчас выяснится главная суть всего, сказала:

— Об этом написано на самом памятнике. Вы видите его отсюда? Видите капительную колонну, которую окружают сирены? Так вот, на одной стороне этой колонны есть надпись… Буквы почти стерлись…

— Почему же мы никогда их не видели? — вскричала графиня.

— И все-таки они есть… Буквы почти слились с рубцами мрамора… Тем не менее одно слово… целое слово… можно без труда прочитать.

— Какое?

— Слово «Fortuna».

Три слога «for-tu-na» отчетливо прозвучали в тишине большой залы. Граф глухо повторил эти три слога, а Доротея продолжала:

— Да, слово «Fortuna». И это же слово можно прочесть на камнях фундамента, опирающегося на ту скалу. Правда, там буквы стерлись еще больше, и их можно скорее угадать, чем прочитать. Но все-таки можно.

Граф не вытерпел, сорвался с кресла и, когда Доротея произнесла последние слова, он уже бежал по двору к фонтану. Он бросил быстрый взгляд на капитель, помчался к тому месту над обрывом, о котором говорила Доротея, и очень скоро вернулся назад.

— Все точно так, как она сказала. В двух местах рыли… И надпись «Fortuna», которой я раньше не замечал, в самом деле есть… Искали и, может быть, нашли…

— Нет, — твердо и спокойно заявила Доротея.

— Почему вы так думаете? Откуда вы знаете?

Она не сразу ответила. Пристально взглянула на Эстрейхера и поймала его взгляд на себе. Эстрейхер теперь уже не сомневался, что разоблачен, и начал понимать, куда гнет эта канатная плясунья. Но осмелится ли она идти до конца и вступит ли она в открытую борьбу? И ради чего затевает она всю эту историю?

Он отвел взгляд и повторил вопрос графини:

— Да, почему вы утверждаете, что не нашли? Доротея смело приняла вызов:

— Потому что поиски еще продолжаются. В овраге под стенами замка среди груды диких камней, оторвавшихся от скалы, есть один старый обтесанный камень, оставшийся, вероятно, от разрушенной постройки. Слово «Fortuna» высечено и на нем. Что этот камень недавно передвигали, можно видеть по свежевзрытой земле и по следам чьих-то ног.

Глава 3. Ясновидящая

Этот последний удар окончательно сразил графа и графиню. Склонившись друг к другу, они, Эстрейхер и Рауль Давернуа о чем-то перешептывались.

Бедняга Кентэн, услышав разговор об овраге и тайнике, дрожа от страху, забился в подушки. Доротея сошла с ума! Зачем она выдает того человека, который рылся в яме? Навести на его след — значит навести и на свой след, расставить ловушку самим себе. Как глупо!

А между тем Доротея среди общего волнения оставалась совершенно спокойной.

— Ваши наблюдения нас очень взволновали, — заговорила графиня. — Они показывают, до какой степени вы проницательны, и я прямо не знаю, как вас благодарить за то, что вы нам сообщили.

— Вы, графиня, так тепло нас привяли, что я сочла своим долгом оказать вам эту услугу.

— Громадную услугу, — подхватила графиня. — И я вас попрошу докончить то, что вы начали.

— То есть? Что я должна сделать?

— Рассказать нам все, что вы знаете.

— Я ничего больше не знаю.

— Но вы можете знать больше.

— Каким образом? Графиня улыбнулась.

— Благодаря вашим талантам ясновидения, о которых вы говорили.

Доротея поклонилась.

— Я согласна… Но ведь это только опыты, и они не всегда удаются.

— Попробуем.

— Хорошо, попробуем. Я заранее прошу у вас снисхождения, если мы не добьемся успеха.

Она взяла у Кентэна из кармана платок и завязала им себе глаза.

— Чтобы стать ясновидящей, надо сделаться слепой… Чем меньше я смотрю, тем больше вижу.

И совсем другим, серьезным тоном прибавила:

— Задавайте мне вопросы, графиня. Постараюсь ответить…

Она облокотилась на стол и руками сжила виски. Графиня спросила:

— Кто рыл? Кто производил раскопки?

Доротея молчала. Создавалось впечатление, что она сосредоточивалась в самой себе. Через две-три минуты она заговорила. Голос ее звучал немного приглушенно, но без всякой фальши, обычной у цирковых магов в сомнамбул:

— На площади я ничего не вижу. Туман многих дней застилает картину. Зато в овраге…

— В овраге? — переспросила графиня.

— В овраге… Там поднята каменная плита, в углублении под ней стоит человек и работает лопатой.

— Какой человек? Его приметы?

— Он одет в длинную блузу…

— А лицо?

— Лицо закрыто. Вся голова укутана в шарф. Кончив работать, он опустил плиту и унес лопату.

— Только лопату? Больше ничего?

— Нет. Он ничего не нашел.

— Куда он пошел?

— Он поднялся вверх… Подошел к воротам замка над обрывом.

— Так они же закрыты!

— У него есть ключ… Вошел… Раннее утро… Все еще спят… Он идет к оранжерее… Тут есть маленькая комната…

— Да, там садовник складывает свои инструменты.

— Он ставит лопату в угол, снимает блузу и вешает ее на гвоздь в стене.

— Но это не может быть садовник, — вскричала графиня. — Лицо? Вы видите лицо.

— Нет… нет… Оно остается закутанным…

— Во что он одет теперь?

— Во что он одет?.. Я не могу рассмотреть… Он уходит… исчез.

Доротея смолкла. Как будто все ее внимание было напряжено и приковано к кому-то, чей силуэт расплывался в тумане, как привидение.

— Я его не вижу больше, — сказала она. — Ах, нет… Есть… Главный вход в замок… Тихо отворяется дверь… Потом… Потом лестница… длинный коридор, едва освещенный маленькими окнами… Но я могу различить в темноте картины на стене… скачущих лошадей… охотников в красных костюмах… Да, и человек… он пригнулся около двери… ищет замок… вошел…

— Кто-нибудь из слуг, — глухо промолвила графиня. — Это, вероятно, во втором этаже, там действительно висят картины… Что за комната, в которую он вошел?

— Очень темно. Занавеси спущены… Он зажег карманный фонарик и осматривается вокруг… Вот камин, на нем календарь… И большие часы ампир с золотыми колонками…

— В моем будуаре, — прошептала графиня.

— На часах без четверти шесть… Мебель красного дерева… Несгораемый шкаф… Он открывает этот шкаф.

Доротею слушали не прерывая, напряженно и взволнованно. Как не поверить в волшебство, если эта девушка, никогда не бывавшая в замке, ни разу не переступавшая через порог будуара, совершенно правильно говорила о том, что там находилось.

Графиня растерянно проговорила:

— Шкаф был заперт… Я его сама заперла… Я даже помню, как звякнул замок.

— Заперт, да. Но ключ остался в замке.

— Что ж из этого? Я передвинула буквы у замка.

— И все-таки ключ повертывается.

— Невозможно!

— Ключ повернулся. Я вижу три буквы.

— Три буквы! Вы их видите?

— Очень ясно. Первая — Р, вторая — О и третья — Б, то есть первые три буквы слова «Роборэй»… Шкаф открыт, там есть ящичек… Человек засунул в него руку… и вынул…

— Что? Что? Что он взял?

— Пару серег.

— Сапфировые? Два сапфира?

— Да, графиня, два сапфира.

Графиня порывисто вскочила и бросилась наверх к себе в будуар, ее муж и Рауль Давернуа побежали за ней. Доротея слышала, как граф сказал на ходу:

— Если это правда, Давернуа, так это очень странно.

— Действительно, странно, — повторил Эстрейхер, который тоже бросился за ними, но добежал только до двери, закрыл ее и вернулся с очевидным намерением поговорить с Доротеей.

* * *

Доротея развязала платок и щурила глаза от света. «Бородач» пристально посмотрел на нее. Она ответила прямым и смелым взглядом. После некоторого колебания Эстрейхер повернул обратно к выходу. Но снова раздумал и, остановившись, насмешливо улыбнулся.

Доротея тоже улыбнулась.

— Вы смеетесь? — спросил он.

— Я смеюсь, потому что смеетесь вы. Но я не знаю причин вашего веселья.

— Я смеюсь оттого, что нахожу все это очень остроумным.

— Что именно?

— Вашу мысль сделать из двух человек одного, соединить в одном лице того, кто рыл яму под плитой, с тем, кто ночью пробрался в замок и украл драгоценности.

— То есть? — спросила Доротея.

— Вы хотите, чтобы я был еще точнее? Извольте… Вы очень остроумно заметаете следы кражи, которую совершил господин Кентэн.

— Господин Кентэн при невольном участии господина Эстрейхера, — быстро подхватила его фразу Доротея.

Эстрейхер не мог скрыть досадливой гримасы. Он решил не отпираться и заговорил прямо:

— Пусть так. Так лучше, в открытую. Ни вы, ни я не принадлежим к числу людей, которым даны глаза, чтобы они не видели. И если я сегодня ночью видел субъекта, лазавшего по стенам замка, то вы видели…

— …человека, который возился в яме и получил здоровый удар камнем по голове.

— Прекрасно. И я повторяю: это очень остроумно слить в одно того и другого… И очень опасно.

— Опасно? В каком отношении?

— В том отношении, что всякая атака влечет за собой контратаку.

— Я еще не атаковала, а только хотела показать, что ко всему приготовилась.

— Даже к тому, чтобы приписать мне кражу?

— Может быть.

— О! Тогда я поспешу доказать, что они в ваших руках.

— Поспешите.

Он пошел к двери, но перед самым выходом остановился и еще раз спросил:

— Итак, мы становимся врагами… В чем дело? Ведь вы же меня совсем не знаете.

— Знаю достаточно хорошо, чтобы понять, кто вы такой.

— Кто я? Я — Максим Эстрейхер, дворянин.

— Возможно. Но это не все. Вы занимаетесь тем, что тайком, без ведома своих родственников, ищете то, что вы не имеете права искать. И думаете, что вам удастся присвоить найденное.

— А вас это касается?

— Да.

— Почему? Чем затронуты ваши интересы?

— Скоро узнаете.

С трудом удерживаясь, чтобы не вспылить, Эстрейхер сказал:

— Тем хуже для вас и для вашего Кентэна.

И не произнеся больше ни слова, он поклонился и вышел.

* * *

Странная вещь! В этой словесной дуэли Доротея сохраняла полное хладнокровие, но как только дверь за Эстрейхером закрылась, она дала волю ребяческим шалостям, «сделала нос», отпрыгнула и повернулась несколько раз на одной ножке. Потом, довольная собой и ходом событий, подбежала к Кентэну, ошеломленному и неподвижно сидевшему на кресле.

Тот пролепетал:

— Мы попались.

— Ты городишь чушь, Кентэн. Почему же это мы попались?

— Он нас выдаст.

— Никогда. Он может окольными путями навести на нас подозрение, но прямо выдать нас не посмеет. А если он расскажет, что видел сегодня утром, то я расскажу, что видела я.

— Все-таки, незачем было говорить о том, что драгоценности исчезли.

— Рано или поздно узнали бы сами. А одно то, что я заговорила об этом первая, отвлекает подозрения от нас.

— Как раз наоборот: навлекает подозрения.

— Ну, в случае чего, я заявлю, что вор — бородач, а не мы.

— Нужны доказательства.

— Я их найду.

— За что ты его так ненавидишь?

— Дело не в ненависти. Просто я хочу его прихлопнуть. Это опасный человек, Кентэн. Ты знаешь, мое чутье никогда меня не обманывает. Это мерзавец, способный на все, подкапывающийся теперь под семью Шаньи… И я освобожу их от него какой угодно ценой.

— Ты меня удивляешь, Доротея. Рассчитываешь, комбинируешь, взвешиваешь, соображаешь. Можно подумать, что ты действуешь по какому-то определенному плану.

— Нет, плана пока нет. Я бью наудачу. Но определенная цель у меня есть, это правда. Передо мной четыре человека; несомненно, их объединяет какая-то общая тайна. Отец перед смертью произнес слово «Роборэй». Я хочу разузнать, не имел ли и он права принять участие в их группе. И если да, то не могу ли я занять его место… Прямым путем мне не удалось ничего узнать. Но все-таки я добьюсь своего, слышишь, Кентэн, добьюсь!

Она топнула ногой. В тоне, которым она сказала последние слова, и в этом резком жесте внезапно обнаружились страшная энергия и решимость. Доротея еще раз повторила:

— Я добьюсь, Кентэн. Клянусь тебе в этом. Я им рассказала еще не все из того, что мне удалось открыть. И есть одна вещь, которая заставит их пойти на уступки.

Доротея замолчала и стала смотреть в окно, за которым резвились Кастор и Поллукс. Выло слышно, как кто-то быстро пробежал по замку.

…Слуга выскочил из подъезда и открыл ворота. В них въехали три или четыре фургона, один из которых был «Цирк Доротеи».

Около фургонов толпилось десятка два людей.

— Жандармы… Там жандармы, — застонал Кентэн. — Они обыскивают барак тира.

— Эстрейхер с ними, — заметила девушка.

— Доротея, что ты наделала!

— Мне все равно, — отвечала Доротея, ни капли не волнуясь. — Эти люди владеют тайной, которая касается, должно быть, не только их, но и меня. Я хочу ее узнать. И все, что происходит, идет мне на пользу.

— Однако…

— Не распускай нюни, Кентэн. Сегодня решается моя судьба. Ударим-ка фокстрот.

Она схватила его за талию и заставила кружиться. Так, танцуя, вертясь и шумя, из салона они выбрались в просторный вестибюль. Но легкий обморок Кентэна остановил дальнейшее продвижение танцующих.

— Ну, что еще с тобой? — сердито спросила она, стараясь поднять Кентэна.

— Я боюсь… боюсь.

— Да чего же? Чего? Чего ты боишься?

— Серьги…

— Дурак! Раз ты их бросил в кусты…

— Я не…

— Что-о?

— Не бросил.

— Где же они?

— Не знаю. Я искал, как ты велела, в корзине, куда сам их положил, но их там не было… Картонная коробочка исчезла.

Лицо Доротеи сделалось серьезным.

— Почему же ты меня не предупредил? Я бы вела себя иначе.

— Я не смел. Не хотел тебя расстраивать.

— Ах, Кентэн, ты сделал страшную глупость. Больше ни одним словом не упрекнула она своего товарища и только задала вопрос:

— Что же ты думаешь, куда они делись?

— Я думаю, что я ошибся… что я положил их в другое место, но куда, не помню… Я перерыл весь фургон. А жандармы сумеют отыскать.

Дело принимало плохой оборот. Серьги в фургоне — бесспорная улика. И дальше — арест, тюрьма.

— Не выгораживай меня, Доротея, — говорил несчастный Кентэн. — Брось меня… Я дурак, преступник… Свали все на меня… Скажи им правду.

В этот момент на пороге вестибюля показался жандарм в сопровождении одного из слуг замка.

— Ни слова, — успела шепнуть Доротея. — Я запрещаю тебе произносить хоть одно слово.

Жандарм подошел.

— Мадемуазель Доротея?

— Да, это я. Что вам угодно?

— Идите за мной. Мы обязаны вас…

Но графиня, спускавшаяся с мужем и Раулем Давернуа по лестнице, прервала жандарма:

— Нет, нет, — закричала она, — я категорически протестую против того, чтобы этой барышне была причинена какая-нибудь неприятность.

Рауль Давернуа ее поддержал, но граф сказал:

— Мой друг, это простая формальность, законная мера, которую должен принять жандарм. Кража совершена? Власти должны произвести следствие и допросить всех лиц…

— Но не эту девушку, которая открыла кражу, рассказала о том, что затевается вокруг нас.

— Почему же все-таки не допросить и ее, как всех? Может быть, прав Эстрейхер, когда он сейчас высказал предположение, что серьги были взяты не из шкафа. Может быть, в самом деле, вы сегодня утром машинально надели их, они выпали из ушей и их поднял кто-нибудь.

Жандарму, кажется, надоело ждать окончания спора между графом и графиней. Но он не знал, что предпринять. Доротея вывела его из затруднения.

— Вы правы, граф. Моя роль должна вам показаться подозрительной. Нет никаких оснований к тому, чтобы сделать для меня исключение и освободить от допроса и обыска

Обращаясь к графине, она сказала.

— Не присутствуйте при обыске. Это довольно противная картина. Что касается меня, то по своей профессии странствующей актрисы я должна быть готова и к худшему. Зато я вас попрошу, почему — вы поймете после, быть при моем допросе.

— Обещаю вам это.

— Бригадир, я к вашим услугам.

Она вышла вместе со своими четырьмя компаньонами и жандармами. Кентэн еле волочил ноги, словно его вели на казнь. Капитан Монфокон, заложив руки в карманы и держа в кулаке веревку от коляски с игрушками, весело насвистывал песенку.

Подойдя к своему фургону, Доротея увидела Эстрейхера, разговаривающего со слугами и жандармом.

— Это вы, — сказала она с веселой и приветливой улыбкой, — направили следствие на нас?

— Да, я, — отвечал тот в таком же тоне, — но в ваших собственных интересах.

— Очень благодарна. В результатах я не сомневаюсь, — и, обращаясь к бригадиру: — Ключей нет. В цирке Доротеи нет замков. Все открыто.

Бригадир, кажется, не очень любил заниматься обысками. Зато двое замковых лакеев принялись за дело с большим рвением. Эстрейхер время от времени давал им указания.

— Извините меня, — обратился он к Доротее, отводя ее в сторону. — Но я стараюсь устранить от вас всякую тень подозрения.

— Я понимаю ваше старание… Вы заботитесь о самом себе.

— Как так?

— Очень просто! Вспомните наш разговор. Виноват кто-нибудь один, если не я, так вы.

Было видно, что Эстрейхер уже почувствовал в Доротее Серьезного противника, но еще не выработал плана своих действий. Он стоял рядом с ней, был любезен, даже галантен, но вместе с тем продолжал руководить обыском и с каждой минутой ожесточался все больше. По его указаниям лакеи вытаскивали корзины и ящики и извлекали из них разный убогий скарб, среди которого странно выделялись своими яркими цветами шали и платки, любимый наряд Доротеи.

Ничего не нашли.

Исследовали пол и потолок фургона, матрасы, упряжь лошади, ящик с провизией. Ничего.

Обыскали всех четырех мальчиков. Горничная графини, обыскала Доротею. Бесполезно. Серьги не отыскивались.

— А это? — показал Эстрейхер на большую, валявшуюся под фургоном корзину, в которой лежали разные обломки, тряпки и грязные хозяйственные вещи.

Кентэн зашатался. Доротея подскочила к нему и поддержала.

— Бежим, — простонал он.

— Ты глуп. Потому что серьги не там.

— Я мог ошибиться.

— Ты глуп. В таких случаях не ошибаются.

— Так где же коробочка?

— Ты ослеп. Посмотри как следует.

— А ты ее видишь?

— Да.

— В экипаже?

— Нет.

— Где же?

— На земле. В десяти шагах от тебя, под ногами у бородача.

Она указала на коляску капитана Монфокона. Ребенок занялся игрой с волчком и бросил ее. Лежавшие в ней игрушечные саквояжики и корзиночки вывалились на землю около Эстрейхера.

Один из этих игрушечных чемоданчиков как раз и был той картонной коробочкой, в которую Кентэн положил серьги. Монфокон решил присоединить эту коробочку к своим «дорожным вещам».

Доротея допустила непоправимую ошибку, поделившись с Кентэном этим открытием. Она не знала, что человек, с которым она вступила в бой, был очень проницательным и тонким наблюдателем. Эстрейхер, оценив по достоинству выдержку Доротеи, очень тщательно следил за Кентэном. Он был уверен, что Кентэн чем-нибудь себя выдаст.

Так и случилось. Кентэн, увидев знакомую коробочку с красным сургучом, облегченно вздохнул: никому не взбредет в голову мысль распечатать детскую игрушку, валяющуюся в песке. Ничего не подозревавший Эстрейхер несколько раз толкал ее ногой.

Кентэн то и дело бросал взгляды на коробочку. Эстрейхер следил за ним. И вдруг внезапно понял. Серьги были там, под нечаянной защитой капитана, среди его игрушек. Коробочка с печатью показалась ему самой подозрительной.

Он нагнулся и поднял ее. Быстро открыл. Среди белых камней-голышей и раковин лежала пара сапфировых серег. РН посмотрел на Доротею. Она была очень бледна.

Глава 4. Допрос

— Бежим… бежим, — повторял Кентэн, сам от страха не в силах двинуться с места.

— Хорошенькая мысль, — усмехнулась Доротея. — Запряжем Кривую Ворону, влезем впятером в фургон и марш галопом до самой бельгийской границы.

Она чувствовала себя побежденной, но все-таки продолжала следить за своим врагом. Одно его слово, и тюремная дверь закроется за Доротеей. Ибо кто же даст веру словам воровки?

Не выпуская коробочки из рук, Эстрейхер с самодовольной улыбкой смотрел на Доротею, ожидая, что она начнет его упрашивать. Но он плохо ее знал! В ее лице ничто не изменилось. С ее губ, казалось, вот-вот должна сорваться фраза:

— Если скажешь, ты погибнешь сам.

Эстрейхер пожал плечами и, обращаясь к жандармскому бригадиру, сказал:

— Ну-с, бригадир, довольно… Принесем директрисе наши поздравления по поводу благополучного исхода дела… Фу, черт! Какая неприятная работа.

— Не нужно было затевать ее, — вставила графиня, только что подошедшая вместе с графом и Раулем Давернуа.

— Ничего не нашли? — спросил граф.

— Ничего. Совершенно ничего… Вот только одну несколько странную вещичку, с которой играл маленький капитан Монфокон.

— Да, — твердо подтвердила Доротея.

Эстрейхер протянул графине коробку, которую он уже успел тщательно перевязать.

— Не будете ли вы добры сохранить эту вещь до завтрашнего утра?

— Почему я, а не вы сами?

— Потому что это не одно и то же. Завтра мы ее вместе откроем.

— Хорошо… Если только мадемуазель Доротея ничего не имеет против.

— Я сама прошу об этом, — ответила Доротея, радуясь, что опасность отодвигается по крайней мере на один день. — В коробке нет ничего интересного, кроме простых камешков и раковин. Но так как господин Эстрейхер очень любопытен и недоверчив, то доставим ему удовольствие.

Оставалось исполнить еще одну формальность, которой жандарм придавал существенное значение. Надо было проверить документы. В порядке ли паспорта, есть ли разрешение на устройство представлений, оплачены ли налоги? Супруги Шаньи и их родственники тоже были заинтригованы и хотели узнать: кто же такая эта девушка? Откуда она взялась, как ее имя? Как объяснить, что она, несомненно, интеллигентная, воспитанная и очень неглупая, бродяжила с цирком в обществе четырех мальчишек?

Доротея взяла из чемодана конверт, вынула из него какую-то бумагу, испещренную вдоль и поперек надписями и заклеенную марками разного цвета и вида.

— Это все, что у вас есть? — спросил бригадир, посмотрев на документ.

— Вам этого недостаточно? Сегодня утром в мэрии секретарь нашел, что все в порядке.

— Они всегда находят все в порядке, — проворчал бригадир. — Что это тут за имена? Кастор и Поллукс! Это только в шутку так можно назвать… Или это… Барон де Сен-Кентэн, акробат!

Доротея улыбнулась.

— Тем не менее это его настоящее имя и действительная профессия.

— Барон де Сен-Кентэн?

— Что ж особенного? Он сын часовщика, жившего в городе Сен-Кентэн, его фамилия была Барон.

— Тогда нужно иметь разрешение от отца на ношение его фамилии.

— Невозможно. Отец умер во время немецкой оккупации.

— А мать?

— Тоже умерла. Англичане усыновили ребенка. К концу войны он был помощником повара в госпитале в Бакле-Дюке, где я служила сиделкой. Я его взяла к себе.

— А Кастор и Поллукс?

— О их происхождении я ничего не знаю. В 1918 году во время наступления немцев на Шалон они попали в свалку, французские солдаты подобрали их на дороге, приютили и дали эти прозвища. Они пережили такое потрясение, что совершенно забыли все, что было до этих дней. Братья ли они? Где их семья? Никто не знает. И их я тоже взяла к себе. Бригадир был сбит с толку. Посмотрел в документ и прочел насмешливо-недоверчивым тоном:

— Остается господин Монфокон, капитан американской армии, кавалер военного ордена.

— Здесь, — отозвался карапуз и вытянулся во фронт, опустив руки по швам.

Доротея подняла капитана и крепко поцеловала.

— О нем известно ничуть не больше. Четырех лет он жил со взводом американских солдат, которые приспособили для него вместо колыбели меховой мешок. Когда однажды взвод пошел в атаку, один из солдат взял его себе на спину. Атака была отбита, но солдат назад не вернулся. Через несколько часов атаку повторили и, когда взяли вершину горы Монфокон, нашли труп солдата. Около него в меховой сумке спал ребенок. Тут же, на поле битвы, командир полка наградил его военным орденом и назвал его «Монфоконом, капитаном американской армии». Командир полка хотел увезти его с собой в Америку. Монфокон отказался. Он не хотел расстаться со мной. Я взяла его к себе.

Графиня была растрогана этой историей.

— Это очень хорошо, что вы сделали. Очень хорошо. Только ведь вам пришлось кормить четырех сирот. Откуда же вы взяли средства?

— О, мы были богаты. Благодаря нашему капитану. Его полковник перед отъездом оставил две тысячи франков. Мы купили фургон и старую лошадь. Так образовался «Цирк Доротеи».

— Это же нелегкое ремесло, и ему надо обучиться.

— Обучение производилось под руководством старого английского солдата, бывшего клоуна. Он выдрессировал нас и показал все штучки, шуточки и приемы… А потом у меня самой было это в крови. Танцы на натянутой веревке я изучила еще в раннем детстве… Одним словом, мы стали колесить по всей Франции из конца в конец. Эта жизнь немного тяжелая, но зато в ней всегда хорошо себя чувствуешь, никогда не скучаешь.

— А в порядке ли у вас документы насчет самого цирка? — спросил жандарм. Он уже чувствовал расположение к сердобольной директрисе, но служебный долг выше всего. — Есть ли у вас профессиональная карточка? Кем выдана?

— Префектурой в Шалоне, главном городе того департамента, где я родилась.

— Покажите.

Было заметно, что Доротея колебалась. Посмотрела на графа, потом на графиню.

— Может быть, мы должны уйти? — спросила графиня.

— Нет, нет. Напротив, я хочу, чтобы вы узнали, — ответила Доротея, улыбаясь. — Есть одно обстоятельство… Ничего особенно важного, но все-таки…

Она вынула из конверта старую, истрепанную, потертую на углах карточку.

— Вот.

Бригадир внимательно прочитал новый документ и тоном человека, которого баснями не проведешь, сказал:

— Но это не настоящая ваша фамилия… Это тоже вроде «военной фамилии», как у ваших товарищей.

— Нет, это моя полная и настоящая фамилия.

— Ладно, ладно, вы мне очки не втирайте.

— Вот в подтверждение свидетельство о моем рождении, на нем печать общины Аргонь.

Граф Шаньи заинтересовался:

— Как! Вы жительница Аргони?

— Только уроженка. Теперь Аргонь не существует. После войны не осталось камня на камне.

— Да… да… я знаю. У нас там был… родственник.

— Вероятно, Жан д’Аргонь? — спросила Доротея.

— Совершенно верно. Он умер в госпитале в Шартре, от ран… Лейтенант князь д’Аргонь… Вы его знали?

— Знала.

— Да? Вы с ним встречались?

— Еще бы.

— Часто?

— Так часто, как могут встречаться близкие люди. Это был мой отец.

— Ваш отец! Жан д’Аргонь! Что вы говорите? Это невероятно… Видите ли… Дочь Жана звали Иолантой.

— Иоланта-Изабелла-Доротея.

Граф вырвал из рук бригадира карточку и громко прочитал:

— Иоланта-Изабелла-Доротея, княжна д’Аргонь… Она докончила за него, смеясь:

— Графиня Мареско, баронесса Этре, Богреваль и других мест.

Граф схватил свидетельство о рождении и стал его читать, отчеканивая каждое слово:

— Иоланта-Изабелла-Доротея, княжна д’Аргонь, родилась в Аргони. 14 октября 1900 года, законная дочь Жана Мореско, князя д’Аргонь, и жены его Жесси Варен.

Сомнений быть не могло. Теперь этим неожиданным открытием прекрасно объяснялось все, что казалось до сих пор необъяснимым в манерах и поведении Доротеи.

— Иоланта? Вы — маленькая Иоланта, о которой так много рассказывал нам Жан д’Аргонь? — говорила взволнованная графиня.

— Он меня очень любил. Мы не могли жить постоянно вместе, но от этого моя любовь не становилась меньше.

— Нельзя было не любить его. Я встречалась с ним только два раза, в Париже, в начале войны. Веселый, жизнерадостный. Как вы, Доротея. У вас много общего… Глаза… Улыбка.

Доротея показала две фотографические карточки.

— Его портрет. Узнаете?

— Как же не узнать? А кто эта дама?

— Моя мать. Она давно умерла. Отец страстно любил ее.

— Да, да, знаю. Она когда-то была актрисой. Я вспоминаю. Мы с вами поговорим обо всем, правда? Но прежде всего скажите: как вы очутились здесь? Почему?

Доротея рассказала, как она увидела на дорожном столбе слово «Роборэй», которое повторял умирающий отец.

Начавшуюся было завязываться между графиней и Доротеей беседу прервал граф Октав.

* * *

Доротея была довольна. Она победила, добилась своего. Сейчас ей расскажут то, о чем она хотела знать. Сидевшая рядом с ней графиня дружески жала ей руку. Рауль тоже казался другом. Все шло хорошо. Оставался, правда, еще бородач Эстрейхер, стоявший в стороне и не спускавший с Доротеи злых глаз. Но, уверенная в себе, обрадованная победой, Доротея не считала нужным думать об опасности.

— Мадемуазель, — начал граф Шаньи, — нам, то есть мне и моим кузенам, представляется необходимым, раз вы являетесь дочерью Жана д’Аргонь, ввести вас в круг дел, о которых он знал и в которых принял бы участие, если бы не помешала смерть. Больше того, нам известно, что он сам хотел вовлечь вас в это дело.

Он сделал паузу, довольный началом своей речи.

— Мой отец Франсуа де Шаньи, мой дед Доминик де Шаньи и мой прадед Гаспар де Шаньи, все жили в уверенности… как бы это сказать… что у них под боком находятся громадные богатства, и каждый из них думал, что именно ему суждено будет ими завладеть. Эта надежда быта тем приятнее, что со времен революции материальное благосостояние дома графов де Шаньи было подорвано. На каких основаниях строили мои предки столь радужные надежды? Ни Франсуа, ни Доминик, ни Гаспар де Шаньи не могли ответить определенно на этот вопрос. Все покоилось на каких-то туманных легендах, которые не обозначали точно ни характера богатства, ни происхождения его, но все одинаково связывали его с именем Роборэй. Эти легенды не могли относиться к очень давним временам, потому что замок, исстари называвшийся просто «Шаньи», лишь в царствование Людовика XVI был назван «Шаньи-Роборэй». В какой связи находилось это переименование с толками о скрытых богатствах, сказать невозможно… Так или иначе, но к моменту начала войны я решил привести в лучшее состояние замок Роборэй и предполагал в нем поселиться, хотя к тому времени, я не стыжусь признать это, мой брак с мадам де Шаньи позволял мне с меньшим нетерпением ждать так называемых богатств.

Сделав этот сдержанный намек на способ, которым он позолотил свой заржавевший герб, граф слегка улыбнулся и продолжал:

— Я думаю, не нужно вам говорить, что во время войны граф Октав де Шаньи исполнил долг честного француза. В 1915 году в чине пехотного лейтенанта я был в отпуске в Париже и благодаря целому ряду случайностей и совпадений познакомился с тремя лицами, которых раньше не встречал и о родственных связях которых с домом Шаньи-Роборэй узнал совершенно неожиданно. Это были отец Рауля полковник Жорж Давернуа, Максим Эстрейхер и, наконец, Жан д’Аргонь. Мы все четверо оказались дальними родственниками. И вот однажды в разгаре беседы мы, к большому удивлению каждого из нас, узнаем, что предание о спрятанных богатствах существует во всех четырех семьях. Отцы и деды Жоржа Давернуа, Эстрейхера и Жана д’Аргонь надеялись на получение каких-то сказочных богатств. Все были твердо убеждены, что богатства явятся, и все под влиянием этого твердого убеждения залезали в долги. Но из нас четверых никто не знал никаких подробностей, не имел ни доказательств, ни указаний.

Граф снова сделал эффектную паузу.

— Выло, впрочем, одно единственное указание. Жан д’Аргонь вспоминал, что у его отца была золотая медаль, которой он при жизни придавал какое-то особое значение. Но он умер от несчастного случая на охоте и ничего не успел сказать сыну. Однако Жан д’Аргонь утверждал, что на медали была какая-то надпись и что в надписи было — он это хорошо помнил — слово «Роборэй», то есть название этого замка. Куда делась медаль, Жан д’Аргонь не знал, но говорил нам о намерении порыться в ящиках и чемоданах, которые ему удалось перед неприятельским нашествием вывезти из своего имения. Так как все мы были порядочными людьми, мы торжественно поклялись друг другу, что все касающееся отыскания пресловутого клада будет предпринято нами сообща и поровну разделено между всеми, если провидению будет угодно помочь нам в поисках. Срок отпуска Жана д’Аргонь истекал, и он уехал.

— Это было в конце 1915 года? — спросила Доротея. — Мы с папой вместе провели неделю. Лучшую неделю в моей жизни. Больше я уже не видела его.

— Совершенно верно, в конце 1915 года, — подтвердил граф Шаньи. — Через месяц Жан д’Аргонь был ранен на северном фронте, эвакуирован в Шартр, откуда он прислал нам большое письмо, оставшееся не дописанным до конца.

Графиня хотела его остановить, но граф сухо и твердо сказал:

— Нет, нет. Его надо прочитать.

— Может быть, вы правы, но все-таки…

— Чего вы боитесь, графиня? — спросила Доротея.

— Я боюсь, что вам это причинит лишнее огорчение. В конце письма говорится…

— О том, что мы обязаны ей сообщить, — решительно заявил граф.

Он вынул из бумажника и развернул письмо со штемпелем Красного Креста. Сердце Доротеи сжалось. Она узнала почерк отца. Графиня еще крепче сжала ее руку. Взгляд Рауля Давернуа стал еще сочувственнее. Внимательно слушала она, как граф читает письмо:

«Мой дорогой Октав!

Успокою вас прежде всего насчет моей раны. Ничего серьезного. Осложнений быть не может. Все скоро пройдет, так что и говорить об этом не стоит. Напишу лучше вам о моей поездке в Бар-ле-Дюк.

Не буду вас томить, Октав, и сразу же сообщу, что поездка не была бесплодной. После долгих и терпеливых поисков в груде разного хлама я нашел ее, драгоценную медаль. Покажу ее вам, когда немного поправлюсь и приеду в Париж. Чтобы вас заинтриговать, придержу покуда в секрете надпись на одной стороне медали, а что касается другой, то на ней выгравирована латинская фраза: „In robore fortuna“. Эти слова можно перевести так: „Богатство в стойкости души“, но слово „robore“, несмотря на некоторую разницу в написании (Roborey) заключает в себе, несомненно, намек на замок, где спрятано богатство (fortuna), о котором говорят наши семейные предания.

Итак, мой дорогой Октав, мы сделали еще один шаг к разрешению загадки. Нам повезло. Совершенно неожиданную и очень своеобразную помощь мы можем получить от одной молодой особы, с которой я недавно провел несколько восхитительных дней… Я говорю о своей милой дочке Иоланте.

Вы знаете, мой друг, как часто я жалею, что мне не удается быть таким внимательным отцом, каким я хотел бы быть. Я слишком глубоко любил мать Иоланты. После ее смерти я находил единственное утешение в скитаниях по всему свету.

Иоланта жила под наблюдением слуг, в воспитании предоставленная почти сама себе; деревенский священник давал ей уроки, но еще больше уроков взяла она сама у природы, играя с животными, возясь с цветами. Выросла девочка жизнерадостная и вдумчивая. Каждый раз, когда я приезжал в Аргонь, она меня удивляла бездной здравого смысла и начитанностью. Теперь я застал ее в Бар-ле-Дюке, в походном госпитале, куда она по собственной инициативе поступила сиделкой. Ей едва минуло пятнадцать лет, но вы не можете представить, каким влиянием и уважением пользуется она у окружающих. Обо всем она рассуждает, как взрослый человек, все решения принимает самостоятельно, умеет оценивать вещи и события не только по их наружному виду, но и по внутреннему содержанию.

„У тебя, — сказал я ей, — глаза кошки, которая видит и в темноте“.

Мой дорогой Октав, когда кончится война, я привезу вам Иоланту, и я уверен, что мы все, вы и остальные наши друзья, с ее помощью добьемся блестящих результатов…»

Граф остановился. Доротея печально улыбалась, взволнованная и смущенная словами письма. Она спросила:

— Это не все?

— Письмо на этом обрывается, — отвечал граф. — Оно датировано 15-м января 1916 года, но было послано только 30-го. По разным причинам оно меня сразу не застало, и я получил его лишь через две недели. Впоследствии я узнал, что у Жана д’Аргонь в тот же вечер, 15-го января, был сильный приступ лихорадки, явившийся результатом засорения раны.

Это и было причиной смерти Жака д’Аргонь… или по крайней мере…

— Или по крайней мере?.. — встревожилась Доротея

— Или по крайней мере такова официальная причина смерти.

— Что вы говорите?! Что вы говорите?! — вскричала Доротея. — Отец умер не от раны?

— Это не наверное.

— Но тогда от чего же он умер? Что вы предполагаете? Что подозреваете?

Глава 5. Убийство князя д’Аргонь

Граф молчал.

Доротея в мучительной тревоге прошептала:

— Так неужели же… неужели отца… убили?

— Все заставляет так думать… — Как?

— Отравление.

Удар был нанесен. Девушка плакала. Граф склонился над ней и сказал:

— Прочитайте… По всей вероятности, между двумя приступами лихорадки и бреда ваш отец успел нацарапать вот эти строки. Когда он умер, администрация госпиталя, найдя письмо и готовый конверт с моим адресом, не читая, переслала мне. Посмотрите… почерк больного… карандаш не держится твердо в руках…

Доротея вытерла слезы. Она хотела узнать и сама судить обо всем. Вполголоса она начала читать:

«Какой сон… А может быть, это и не сон? В кошмаре или наяву я видел все это? Другие раненые на кроватях. Мои соседи… Никто не просыпается… Легкий шум… Кто-то идет… Нет, идут двое… Тихо разговаривают в саду… Слышно через окно… Оно приоткрыто… Должно быть, потому, что в палате душно… Вот его снаружи кто-то толкнул… Для этого одному надо взобраться на плечи другого… Чего он хочет? Он пробует просунуть руку… Но отверстие узко… Около окна стоит мой ночной столик и мешает… Тогда он засучивает рукава… Голая рука пролезла… она что-то шарит на столике в моей стороне… ищет ящик… Я понимаю…

Там медаль… Я хочу закричать, но горло сдавлено… И еще одна вещь приводит меня в ужас… На столике стакан с моим лекарством… Рука влила в стакан несколько капель из флакона… Яд… Но я не буду больше принимать лекарства… ни за что… И я пишу сейчас, чтобы напомнить себе об этом… Ни за что… не принимать лекарства… Рука выдвинула ящик… И когда она брала медаль, я видел на ней повыше локтя… три слова…»

Доротея еще ниже склонилась над листками, так как почерк был совсем неразборчивым:

«Три слова выжжено татуировкой, как у моряков… Три слова… боже мой… Те же три слова, что и на медали… „In robore fortuna“.»

Все. По недописанной странице карандаш скользнул еще несколько раз, но уже нельзя было разобрать ни одной буквы.

Доротея долго сидела с закрытыми глазами, в слезах, поникнув головой. Тяжело было перенести смерть отца, но еще тяжелее узнать, что он умер не своей смертью.

Граф прервал молчание:

— Лихорадка вернулась, в новом приступе он машинально выпил лекарство. Вот более или менее вероятная гипотеза. Я уведомил Эстрейхера и отца Рауля, и мы все вместе отправились в Шартр. К сожалению, врач и фельдшер той палаты сменились, и единственно, что нам оставалось, — обратиться к официальным документам, которые объясняли смерть д’Аргоня заражением крови. Надо ли было искать дальше? Единственное доказательство — это письмо, но ведь могли сказать, что оно написано в бреду.

Доротея не шевельнулась. Граф стал оправдываться:

— Уверяю вас, что мы ничего не могли предпринять. Если бы мы занялись расследованием, то мы должны были бы иметь в виду один важный факт: кроме нас четверых, или, вернее, троих, потому что Аргоня — увы! — не было в живых, есть кто-то еще, тоже работающий над задачей, которую стремимся мы разрешить, и этот посторонний имел перед нами преимущества. У нас обнаружился враг, видимо, способный для достижения цели прибегнуть к самым низким средствам.

Такие соображения не позволили нам также отыскать вас, несмотря на самое горячее наше желание. Два письма, посланные на ваше имя в Бал-ле-Дюк, остались без ответа… Время шло. Жорж Давернуа был убит под Верденом, Эстрейхера ранили в бою у Артуа, а я сам был послан с миссией в Салоники, откуда вернулся уже после заключения мира. Как только возникла возможность, мы решили приступить к работам в замке. Вчера мы справляли тут новоселье, а сегодня судьбе было угодно привести к нам вас.

Вы, конечно, понимаете теперь, в каком чрезвычайном изумлении мы находились, когда вы сообщили о раскопках, производимых кем-то без нашего ведома, и о том, что выбор места для этих раскопок объяснялся словом «Fortuna», которое как раз имелось и на медали у вашего отца, и на руке, которая эту медаль похитила. Наше доверие к вашей проницательности было так громадно, что графиня Шаньи и Рауль Давернуа предложили даже посвятить вас во все дела. И я с удовольствием теперь признаю, что графиня проявила исключительную чуткость, так как оказалось, что это доверие должно было быть оказано Иоланте д’Аргонь, которую нам уже рекомендовал ее отец.

Совершенно естественно, что мы предлагаем вам принять участие в наших работах. Вы займете место Жана д’Аргонь, так же, как Рауль Давернуа занял место Жоржа Давернуа. Наш союз продолжается.

Граф Шаньи был очень доволен своей речью, но его смущало упорное молчание Доротеи. Она сидела неподвижно, устремив взгляд в пространство. Что с ней?

Графиня тихо спросила:

— Что с вами, дорогая? Вас все еще расстраивает письмо? Смерть отца, да?

— Да, — с глубоким вздохом ответила Доротея. — Это ужасно.

— Вы тоже думаете, что его убили?

— Конечно. Иначе в его вещах нашли бы медаль.

— Но если вы так думаете, не поздно еще начать дело. Вы можете рассчитывать на наше содействие.

— Нет. Я буду действовать сама и одна. Это лучше. Я найду преступника, и он будет наказан. Я обещаю это отцу… Я даю клятву.

Последние слова она произнесла суровым и твердым голосом.

— Мы вам поможем, Доротея, — сказала графиня. — Я надеюсь, что вы не уедете от нас. Я хочу стать вашим другом.

— Благодарю, мне очень приятно считать вас другом, но остаться у вас я не могу.

— Почему вы отказываетесь? — не без оттенка досады заговорил граф. — Мы предлагаем дочери нашего родственника Жана д’Аргонь поселиться временно у нас и жить в условиях, отвечающих ее имени и происхождению, а вы предпочитаете вести эту жалкую нищенскую жизнь.

— Она не нищенская и не жалкая, уверяю вас, граф. Я со своими ребятами к ней привыкла.

Графиня не сдавалась:

— Нет, нет… Так нельзя. Вы остаетесь. По крайней мере на несколько дней. Начиная с сегодняшнего дня вы живете в замке, будете у нас обедать, спать…

— Пожалуйста, графиня… Я вас очень прошу… Я так устала… Мне надо побыть одной…

Действительно, она выглядела утомленной и даже изнуренной.

Графиня уступила.

— Пусть так. Утро вечера мудренее. Отложим решение вопроса до завтра. Но ребят своих сегодня же вечером присылайте обедать к нам…

Доротея поднялась, чтобы выйти из оранжереи. Граф и графиня пошли за ней. Перед самой дверью она вдруг остановилась. Несмотря на печаль, ее мысли были заняты таинственной историей о раскопках и кладе. Ей хотелось осветить некоторые неясные пункты.

— Я уверена, — проговорила она, — что предания наших семей имеют под собой определенную почву. Где-нибудь действительно скрыты или зарыты богатства. Рано или поздно собственником их станет тот, кто владеет талисманом, каким является золотая медаль, украденная у отца. Вот поэтому мне хотелось бы знать, не слышал ли кто-нибудь из вас, чтобы к легендам о кладе примешивались указания на такую же медаль, которая была у папы. То есть существует одна или несколько медалей?

Ответил Рауль Давернуа:

— Недели две тому назад мой дед, с которым я живу вместе в имении в Вандее, рассматривал какую-то золотую вещичку. Когда я вошел в его комнату, он эту вещичку спрятал в ларчик для драгоценностей, и было ясно, что он не хочет показывать ее мне. А накануне моего отъезда обратился с такими словами: «Когда ты вернешься, я открою тебе одну важную вещь».

— Вы думаете, он намекал на то, что нас интересует?

— Да. Я рассказал об этом графу и Эстрейхеру, и они обещали приехать ко мне в конце июля, когда я надеюсь уже все узнать от деда.

— Это все?

— Все. И мне кажется, что это прекрасно подтверждает ваши предположения. Действительно, существует талисман в нескольких экземплярах.

— Да… да, — задумчиво говорила Доротея. — Несомненно, и смерть моего отца объясняется тем, что он был владельцем талисмана.

— Но, — заметил Рауль Давернуа, — ведь достаточно украсть медаль. Какой же смысл преступникам было… прибегать к большему?

— Потому что медаль, как вы помните, указывала средство отыскать клад. Лишая жизни отца, убийцы хотели уменьшить число тех, кто примет участие в дележе. Я опасаюсь, что были или будут совершены другие преступления.

— Другие преступления? В таком случае и моему деду угрожает опасность?

— Боюсь, что да.

Графу стало не по себе, но чтобы скрыть свое беспокойство, он с улыбкой спросил:

— По-вашему, выходит, что нам, живущим в Роборэй, угрожает особенно большая опасность?

— Бесспорно.

— Что же, нам надо принять меры предосторожности?

— Не мешает. Граф побледнел.

— Какие же? Что сделать?

— Я скажу это завтра. Завтра вы узнаете, чего надо бояться и как себя защитить.

Эстрейхер, который до сих пор молчал, хотя и очень внимательно следил за разговором, обратился к Доротее:

— Завтра надо непременно устроить общее свидание. Потому что, кроме всего, нам с вами предстоит еще разрешить задачу в связи с той картонной коробочкой. Вы не забыли об этом?

— Я ничего не забываю, — вызывающе ответила Доротея. Она вышла.

* * *

День клонился к вечеру. Доротея пришла на площадь, где стоял только ее фургон. Мальчики готовили еду, но Доротея, когда в замке зазвонил колокол к обеду, отослала их туда. Оставшись одна, она поела фруктов.

Стемнело. Ожидая возвращения мальчиков, она прошла к площадке над обрывом и остановилась там, облокотившись на перила.

— Доротея…

Кто-то шепотом произнес ее имя. Доротея вздрогнула. Еще никого не видя, она уже чувствовала, кто ее звал. Это был Эстрейхер.

Если бы перила были пониже, а овраг не так глубок, Доротея попробовала бы убежать. Так велик был ее страх перед этим человеком. Но она спокойно и сухо спросила:

— Что вам угодно? Вы же знаете, что я хотела остаться одна.

— Сказать вам несколько слов. Только и всего.

— Будет время завтра, в замке.

— Нет. То, что я хочу сказать, должны слышать только вы… Не беспокойтесь, я вас не оскорблю и не трону. Несмотря на враждебное отношение, которое вы проявили ко мне при первой же встрече, я испытываю к вам расположение и уважение. Не бойтесь слов и слушайте меня…

— Не хочу. Ваши слова могут быть только оскорбительными.

Видимо, не в натуре Эстрейхера было в таких случаях долго уговаривать.

— Нет, слушайте меня. Я приказываю вам слушать… и отвечать… И перестаньте, пожалуйста, строить вид угнетенной невинности… Так вот. Случай привел вас и поставил около того дела, которое я имею основание считать своим собственным. Я один играю в этом деле настоящую роль. Все остальные — статисты. Шаньи — хвастливый, тщеславный дурак. Давернуа — деревенщина… С какой же радости работать на них? Не лучше ли нам двоим, вам и мне, работать на самих себя? Какое прекрасное дело можем мы сделать, если будем вместе, в союзе. Моя энергия, решимость в соединении с вашим умом и наблюдательностью — лучшего не надо! А потом… потом… впрочем, больше я ничего сейчас не хочу. Я знаю, как разрешается загадка о кладе. Знаю я, и никто, кроме меня. Я уже хозяин. В моих руках все данные, за исключением одного-двух, но и они скоро будут добыты. Вот мое предложение. Помогите мне, давайте искать вместе, и мы в короткое время добьемся богатства, сказочного богатства, и в наших руках будет безграничная власть… Согласны? Отвечайте, согласны? Да?

Он подошел вплотную к Доротее и коснулся ее шали. Доротея, до сих пор терпеливо слушавшая и старавшаяся разгадать скрытые намерения противника, вздрогнула.

— Уходите. Оставьте меня. Я запрещаю вам дотрагиваться до меня… Чтобы я вступила в союз… с вами?! Вы мне отвратительны!

Эстрейхер вышел из себя:

— Значит… Значит, вы отказываетесь?.. Вы отказываетесь, несмотря на то, что я могу разгласить о вас… и разглашу… да, разглашу такие штучки, от которых вам не поздоровится… Потому что ведь серьги украл-то не один Кентэн. Вы тоже были там, в овраге. Вы были соучастницей. И доказательство этому есть… После этого вы смеете со мной так разговаривать, вы, воровка…

Он хотел схватить ее. Она пригнулась и скользнула вдоль перил.

Эстрейхер злобно прошипел:

— Грязная тварь! Я тебя приручу… Если завтра к двум часам ты не перестанешь ломаться, то коробочка будет открыта в присутствии жандармов. Выбирай сама, нищенка!

Он исчез в темноте.

* * *

Около трех часов утра форточка над козлами фургона открылась. Оттуда высунулась рука и потрясла Кентэна, который сладко спал.

— Вставай и одевайся. Тихо, без шума. Сама Доротея была готова.

Они прошли к той площадке двора, что выходила к оврагу, привязали к перилам веревку и по ней спустились вниз. По оврагу обогнули замок, очутились около того самого места, с которого Кентэн накануне начал свои похождения, и стали карабкаться вверх.

Окно уборной, как и вчера, было открыто. Они влезли через него и вышли в коридор. Доротея засветила карманный фонарик.

— Возьми с собой лесенку, что в углу.

— Доротея, это нелепо… Нельзя же лезть на рожон.

— Будет! Я отвечаю за все… Ты уверен, что комната Эстрейхера по коридору последняя налево?

— Уверен. Как ты и велела, я расспросил вчера вечером слуг.

— А порошок ты всыпал в чашку с кофе? — Да-

— Ну, тогда Эстрейхер спит мертвым сном, и мы можем идти без опаски.

Они дошли до двери, над которой был стеклянный просвет — открытая форточка.

— Графинин будуар здесь?

— Не сразу. Сначала проходная комната, а из нее вход в будуар.

— Подставляй лестницу.

Кентэн пролез по лестнице в форточку. Минуты через три он вылез обратно.

— Нашел коробочку? спросила Доротея.

— Да, на столе. Я вынул серьги, а коробочку перевязал точь-в-точь как было.

Они двинулись дальше.

Около крайней налево двери Доротея и Кентэн остановились. Тут наверху была такая же форточка. Кентэн опять влез по лестнице, отпер задвижку и впустил Доротею. Следующая дверь вела в спальню Эстрейхера. Доротея посмотрела сквозь замочную щелочку.

— Спит.

Она вынула из кармана Кентэна пузырек и большой носовой платок. В пузырьке был хлороформ, которым она смочила платок.

Эстрейхер одетый лежал поперек кровати и спал так крепко, что Доротея решилась зажечь электричество. Потом подошла к нему и осторожным движением положила на лицо платок с хлороформом.

Эстрейхер вздохнул, встрепенулся, заворочался, но хлороформ быстро сделал свое дело.

Заранее припасенными веревками Доротея и Кентэн связали спящего по рукам и ногам, привязали его к кровати, перекинули веревку к ножкам стола и шкафа, затянули в общий узел. А на всякий случай, если бы он, чего доброго, проснулся и пытался поднять крик, Доротея перевязала полотенцем нижнюю часть его лица, закрыв рот.

* * *

На следующее утро, когда граф и графиня Шаньи вместе с Раулем Давернуа пили кофе, кастелян замка доложил, что директриса цирка на рассвете потребовала, чтобы ей открыли ворота, и уехала. Она просила передать графу письмо.

Граф распечатал конверт и стал читать.

«Уважаемый кузен! Я сдержала клятву. Передаю в ваши руки того, кто производил раскопки в замке, украл прошлой ночью серьги и пять лет тому назад отравил моего отца, похитив медаль. Пусть с ним расправится суд.

Доротея, княжна д’Аргонь».

Граф, графиня и их кузен оцепенело смотрели друг на друга. Что она хочет этим сказать?

— Какая жалость, что Эстрейхер еще не встал, — заметил граф, — может быть, он бы сумел что-нибудь тут понять.

Графиня взяла с камина в будуаре коробочку, врученную ей вчера на хранение. Открыла. Там действительно не оказалось ничего, кроме того, о чем говорила Доротея: простые камни и раковины.

В это время кастелян явился с новым докладом.

— В чем дело, Доминик?

— В замке неблагополучно, господин граф. Ночью хозяйничал кто-то чужой.

— Каким образом? Как они могли забраться?

— Двери были заперты, граф. И тем не менее в коридоре около комнат господина Эстрейхера стоит лестница.

— Что-нибудь украдено?

— Не знаю, граф. Я счел долгом прежде всего сообщить вам…

— Благодарю вас, Доминик.

— Пока ничего никому не говорите. Мы пойдем туда. Супруги Шаньи и Рауль пошли к комнатам Эстрейхера.

Дверь из его спальни в маленькую проходную комнатку-загородку была открыта. Сильно пахло хлороформом.

Эстрейхер лежал на кровати, связанный, с заткнутым ртом. Около него лежал шарф. Такой же, какой, по описанию Доротеи, был надет на человеке, рывшем яму внизу под замком.

На столе на видном месте — сапфировые серьги.

Но самым потрясающим было то, что вошедшие увидели на руке Эстрейхера, свесившейся с кровати и привязанной к ножке тяжелого кресла: рукава были засучены, повыше локтя, татуировкой были выжжены три слова: «In robore fortuna».

Клеймо убийцы Жана д’Аргонь.

Глава 6. В пути

Каждый день цирк Доротеи менял место. Ни в одном городе не задерживались на ночь.

Доротея была не похожа на себя. Ее веселость и игривость исчезли.

По утрам в первой же деревне, какая попадалась на пути, Доротея покупала газету, быстро пробегала ее и, не находя того, что ждала, раздраженно комкала. Кентэн поднимал отброшенную газету, расправлял смятые листы и тоже искал на всех страницах заголовка со знакомыми фамилиями. Ничего. Ни одного слова о преступлениях Эстрейхера. Никаких сообщений о его аресте.

Мрачное настроение Доротеи длилось целую неделю. Наконец на восьмой день ее лицо осветилось улыбкой. Она опять стала прежней — радостной, подвижной и ласковой. Кастор, Поллукс и Монфокон получили ни с того ни с сего долгожданную порцию поцелуев. Кентэн был обласкан очередным шлепком. В этот день состоялось представление цирка в городе Витре. Доротея была в ударе, прыгала, вертелась, танцевала, смеялась. Когда публика разошлась, она стала шалить и возиться с детьми. Неделя тоскливых дней была забыта.

Доротея взяла Кентэна с собой на прогулку. В узких и кривых переулках старого городка Витре она впервые рассказала ему о годах своего детства.

— Когда я совсем маленькой жила в имении, я уже тогда собирала всех деревенских ребят, и мы составляли отряд, который занимался борьбой с преступниками. Самым серьезным образом. Случится в деревне кража, украдут утку или овцу, еще и жандармам не успеют сообщить, а я уже расследую все дело. Обо мне и слава шла по округе, крестьяне соседних деревень приезжали советоваться со мной, тринадцатилетней девчонкой. «Настоящая колдунья», — говорили они. Но дело совсем не в колдовстве, Кентэн. Ты сам знаешь, что если я иногда прикидываюсь ясновидящей или гадаю на картах, то я рассказываю о том, что мне удалось случайно подметить на самом деле, от себя я ничего не выдумываю, все основываю на фактах. Самые сложные истории мне кажутся чрезвычайно простыми, и я только удивляюсь, как другие не замечают одной какой-нибудь детали, которая раскрывает все дело…

— Так, так, — заговорил Кентэн — Вот потому-то получилось, что серьги украл не Кентэн, а Эстрейхер. И не Кентэна, а Эстрейхера сажают в тюрьму. Так захотела, так и сделала.

Доротея рассмеялась.

— Я-то так захотела, это правда. Но вот суд, кажется, не склонен подчиняться моим желаниям… В газетах ни слова о роборэйской истории.

— Что же могло случиться? Куда дели этого негодяя?

— Не знаю.

— И не можешь узнать?

— Могу. — Как?

— Через Рауля Давернуа.

— Ты его увидишь?

— Я послала письмо.

— Он ответил?

— Да. Телеграммой. Помнишь, сегодня перед началом представления я ходила на почту.

— Что же он пишет?

— Он выехал из Роборэй и по дороге к себе в имение заедет в Витре повидаться с нами.

Она посмотрела на часы.

— Уже три. Идем.

Они находились в таком месте города, откуда было видно шоссе, вьющееся меж холмов.

— Смотри-ка, — сказала Доротея. — Мы можем стать здесь. Отсюда хорошо видно.

Они постояли несколько минут. Когда вдали на шоссе показался автомобиль, пошли к своему фургону, у которого играли трое ребят.

Когда автомобиль, в котором был Рауль Давернуа, приблизился к фургону, Доротея бросилась ему навстречу и крикнула:

— Не сходите, не сходите. Скажите только, арестован?

— Кто? Эстрейхер? — спросил Давернуа, смущенный таким приемом.

— Ну, конечно, Эстрейхер. В тюрьме?

— Нет. Он бежал.

Этого Доротея не ожидала.

— Эстрейхер бежал! Он на свободе?.. Какой ужас! И сквозь зубы прибавила:

— Боже мой… Боже мой! Зачем я там не осталась? Я бы не дала ему бежать.

Но так как сожаления ни к чему не приводили, Доротея не умела долго попусту горевать, она обратилась к Раулю с новыми вопросами:

— Почему вы так задержались в замке?

— Как раз из-за Эстрейхера.

— Напрасно. Сейчас же после его бегства вы должны были возвратиться к себе.

— Зачем?

— Вы забыли о своем деде… Я предупреждала вас.

— Во-первых, я ему написал и просил принять меры предосторожности, а во-вторых, я думаю, что вы преувеличиваете…

— Как? У него в руках золотая медаль, талисман, за которым охотится преступник. Эстрейхер об этом знает. И вы говорите, что опасность невелика!

— Но ведь этот талисман уже есть у Эстрейхера, потому что он убил вашего отца и взял его медаль.

Рауль хотел выйти из автомобиля, но Доротея не дала ему открыть дверцы:

— Поезжайте, поезжайте немедленно… Правда, я еще не все уяснила себе и не знаю, нужна ли Эстрейхеру вторая медаль. Но твердо уверена и ясно чувствую, что теперь борьба будет вестись там, у вас. Я не сомневаюсь в этом и решила тоже перебраться в ваши края. Уже наметила маршрут. Ваше имение называется Мануар-о-Бют, около Клиссона? Отсюда сто пять километров. Для моего фургона восемь переходов. А вы приедете туда сегодня к вечеру. Ждите меня. Через неделю, самое позднее через восемь дней буду у вас.

Убежденность Доротеи подействовала на Рауля. Он больше не прекословил.

— Возможно, что вы правы. Я сам должен был подумать об этом. Тем более, что сегодня вечером дедушка один в доме.

— Как один?

— Все слуги на празднике. Один из них справляет в соседней деревне свадьбу.

Доротея даже вздрогнула от его слов.

— Эстрейхер об этом знает?

— Допускаю. Кажется, я в его присутствии рассказывал графине об этой свадьбе.

— Когда он бежал?

— Позавчера.

— Значит, в его распоряжении было два дня, и он… Она, не докончив фразы, бросилась к фургону и почти

моментально вернулась назад. В руках у нее был небольшой чемодан и пальто.

— Я еду с вами… Не будем терять времени! Кентэну она отдала приказания:

— Фургон и мальчиков отдаю на твое попечение. Трогайся в путь. Для представлений не останавливайся. Вот тебе дорожная карта. Видишь, красной чертой намечен путь к Клиссону, а оттуда к Мануар-о-Бют. Этой дороги и держись. Через пять дней ты должен быть на месте.

Она села рядом с Давернуа. Автомобиль уже тронулся, когда подбежал маленький капитан. Доротея подняла его и усадила позади себя на груду чемоданов и свертков.

— Сиди там… До свиданья, Кентэн. Кастор и Поллукс, не драться…

Последнее пожатие руки.

Поехали.

Все это произошло не больше, чем за три минуты.

* * *

Раулю Давернуа было очень приятно ехать со своей очаровательной кузиной. Он стал рассказывать обо всем, что случилось в замке Роборэй после ее отъезда.

— Главное, что спасло Эстрейхера, — это рана, которую он нанес себе, когда связанный бился головой о железную спинку кровати. Он потерял много крови. Появился сильный жар. Вы, конечно, сами заметили, что граф очень щепетилен, когда дело касается фамильной чести. Узнав, что Эстрейхер болен, он облегченно заявил: «Это нам даст время». «Время для чего?» — спросил я. «Чтобы поразмыслить. Разразится неслыханный скандал; не лучше ли для чести наших фамилий его избежать?» Я протестовал, но в конце концов граф хозяин у себя в доме, и я должен был подчиниться. А он все откладывал и не принимал никакого решения. К тому же Эстрейхер казался таким слабым… Неудобно же больного отправлять в тюрьму.

— А какие показания давал Эстрейхер? — прервала Доротея рассказ Рауля.

— Никаких. Да его никто и не допрашивал.

— Он ничего не говорил обо мне? Не пытался обвинять меня?

— Нет. Он прекрасно разыгрывал роль больного, измученного лихорадкой. Тем временем Шаньи написал в Париж, чтобы там навели справки о личности Эстрейхера. Через три дня пришел ответ по телеграфу: «Очень опасный субъект, разыскиваемый полицией, подробности письмом». После такой телеграммы Шаньи в один миг решился и позвонил в полицию. Но когда пришел жандармский бригадир, было уже поздно. Эстрейхер бежал через окно, которое выходит в овраг.

— Какие же подробности были получены из Парижа?

— Убийственные. Антуан Эстрейхер, бывший морской офицер, был исключен из списков флота за кражу. Позже был привлечен к суду в качестве соучастника по делу об убийстве, но за недостатком улик освобожден. В начале войны он дезертировал с фронта. Установлено, что он воспользовался именем и документами родственника, умершего несколько лет назад. Еще до запроса графа по полиции был дан приказ о его розыске под этим новым именем Максима Эстрейхера.

— Какая жалость! Такой бандит! Был в руках, и не сумели удержать.

— Мы его найдем.

— Найти-то найдем, да не было бы поздно.

Рауль прибавил ходу. Уже начало смеркаться, когда они доехали до Нанта, где должны были сделать остановку, чтобы запастись бензином.

— Еще час пути, — сказал Рауль.

Доротея потребовала от него подробного описания усадьбы, направления дорог, расположения лестниц и комнат в доме. В то же время расспрашивала об образе жизни и привычках его деда (ему, оказывается, 75 лет), даже о его собаке Голиафе (здоровый пес, страшный на вид, но безобидный и неспособный защитить своего хозяина).

С большого шоссе свернули на узенькую сельскую дорогу.

— Вот там, — показал Рауль. — В окнах свет.

Ворота были заперты. Рауль вышел из автомобиля и пытался их открыть. Послышался громкий собачий лай, заглушавший шум мотора.

— Ну, что же? — крикнула Доротея. — Почему вы не открываете?

— Знаете, тут что-то не ладно… Ворота заперты на задвижку и на замок с той стороны.

— Так не всегда бывает?

— Наоборот, так никогда не бывает. Это кто-нибудь чужой запер. И потом вы слышите, как лает Голиаф?

— Ну?

— Шагах в двухстах есть другие ворота.

— А если они тоже закрыты? Нет, надо что-нибудь сделать здесь.

Она села к рулю, подвинула машину вплотную к стене, на сиденье нагромоздила четыре кожаные подушки, стала на них и окликнула:

— Монфокон!

Капитан уже понял, что от него требуется. Быстро взобрался сначала на колени, потом на плечи Доротеи. Доротея подсадила его, он взобрался и уселся верхом на стене. Рауль бросил ему веревку, которой он подпоясался. За другой конец веревки взялась Доротея и спустила Монфокона по стене во двор. Едва коснувшись ногами земли, он шмыгнул к воротам, отодвинул задвижку, повернул торчавший в замке ключ.

Доротея дала Монфокону новое поручение:

— Обойди вокруг дома и, если увидишь где-нибудь стоящую лестницу, свали ее наземь.

На террасе они увидели Голиафа, царапавшегося в запертую дверь. Из-за двери глухо доносился шум борьбы и стоны.

Чтобы напугать тех, кто забрался в дом, Рауль выстрелил из револьвера в воздух, вынув ключ, отпер дверь. По лестнице они взбежали наверх.

В первой же комнате, слабо освещенной двумя свечами, на полу лежал ничком хрипло стонущий дед Рауля.

Рауль бросился к старику, опустился перед ним на колени, но Доротея, взяв одну из свечей, бросилась в соседнюю комнату.

Комната была пуста. В открытое окно был виден край приставленной к стене лестницы. Доротея подошла к окну и осторожно выглянула.

— Тут я, тетя Доротея, — послышался голос Монфокона.

— Ты видел кого-нибудь?

— Видел издали. Выскочили из этого окна.

— Ты разглядел — кто?

— Их было двое. Одного я не видал раньше, а другой… тот противный бородач.

Дед Рауля был жив. На шее у него темнели свежие кроваво-синие следы от пальцев, сдавливавших горло. Может быть, еще момент и бандиты успели бы довести до конца свое гнусное дело.

Скоро пришли с праздника слуги. Вызванный врач, осмотрев старого Давернуа, заявил, что нет никаких оснований опасаться за его жизнь. Но старик в течение целого дня не отвечал на вопросы, казалось, даже не слышал их, говорил несвязно и невнятно бормотал.

Глава 7. Срок приближается

Помещичий дом в Мануар-о-Бют когда-то был богатым барским замком. Имение стало приходить в упадок с тех пор, как хозяйничать в нем начал дед Рауля.

Старый барон в молодости был страстным охотником, блестящим дамским кавалером, неудержимым кутилой и убежденным бездельником. Главные черты своего бесшабашного характера он передал по наследству сыну, отцу Рауля.

— Когда я был демобилизован, — поверял Доротее свои дела Рауль, — я поселился здесь, надеясь, что мне удастся восстановить запущенное хозяйство. Но ни дед, ни отец не помогали мне в этом. Оба они твердили одно: «Рано или поздно мы будем богаты без всяких хлопот. К чему же стеснять себя?» В конце концов мы очутились в лапах ростовщика, который скупил наши векселя у кредиторов. И вот только сейчас я узнал, что во время моего пребывания в Роборэй дед заключил договор о залоге этому ростовщику всего имения. По договору тот имеет право через полтора месяца нас выселить.

Сам Рауль был человек мужественного и прямого характера и хотя не очень острого, но серьезного ума. В его манерах была заметна грубость деревенского жителя, но зато совсем не было фальши и принужденности горожанина. Доротея покорила его. Несмотря на присущую ему застенчивость, он не старался скрывать от Доротеи свои чувства. Он немедленно исполнял все, что она ему говорила.

По ее совету он подал властям заявление, в котором подробно сообщал о нападении на усадьбу. Попутно рассказал откровенно о том, что вместе с группой родственников рассчитывает в непродолжительном времени открыть спрятанные богатства и о том, какое значение для открытия клада имеет обладание золотой медалью. Не называя прямо настоящего имени Доротеи, он не скрыл своего отдаленного родства с ней и объяснил причины, заставившие ее приехать в Мануар.

Через три дня приехал Кентэн в компании Кастора и Поллукса. Фургон поставили посреди двора: Доротея, конечно, поселилась в нем, покинув удобные спальни дома, и началась счастливая беспечная жизнь пяти товарищей.

Что касается Доротеи, то она занималась наблюдениями и изысканиями, не спускала глаз со старого барона, который в сопровождении Голиафа бесцельно, нетвердой поступью бродил из конца в конец по двору. Взгляд его бессмысленно блуждал по сторонам, но Доротея упорно следила за ним, надеясь подхватить хоть какой-нибудь проблеск сознания или воспоминания о прошлом.

Несколько дней подряд она почти безвыходно провела на чердаке, где сохранилось несколько библиотечных шкафов и ящиков с книгами, брошюрами, письмами и деловыми папками, относящимися к прошлому веку. Она копалась в старых бумагах и тщательно изучала переписку старых Давернуа, доклады управляющих имениями, документы церковного архива.

Как-то раз они катались по озеру на лодке. Доротея, сидевшая на веслах, перестала грести, пустив лодку по течению.

— Приближается срок, — сказала она.

— Какой? — спросил Давернуа.

— Тот, на приближение которого указывает целый ряд обстоятельств. Помните, что говорил старый барон перед вашим отъездом в Роборэй? «Когда вернешься, я открою тебе важную вещь». Как жаль, что он потерял рассудок и не успел посвятить вас.

— По вашему, все-таки есть надежда, несмотря на то что медаль пропала? Мы искали ее везде, перерыли все вещи. Нигде ничего.

— Ваш дед знает разгадку… Его рассудок умер, но инстинкт, то, что называют подсознательным, живет. Не может не жить. Вы подумайте, ведь надежды, связанные с золотой медалью, зрели в течение нескольких поколений. Медаль спрятана в какое-нибудь очень потайное место. И, конечно, когда настанет определенный момент, барон чем-нибудь, нечаянным жестом, беспокойным взглядом выдаст нам, где она находится.

— А почему вы не допускаете, что Эстрейхер отнял у деда медаль?

— Этого не может быть. Иначе из-за чего была борьба между ним и старым бароном? Ваш дед сопротивлялся до конца, и только наше появление заставило Эстрейхера бежать.

— Ах, если бы только я поймал этого негодяя! Лодка бесшумно скользила по течению. Доротея очень

тихо проговорила:

— Молчите. Он нас слушает. — Где? Как?

— Он тут, близко и, может быть, прислушивается к нашему разговору.

— Вы его видите?

— Нет, но я догадываюсь о его присутствии. А он, вероятно, за нами наблюдает.

— Откуда?

— С одного из холмов. В первый же раз, когда я услышала, как называется ваше имение, я подумала, что в нем есть намек на какое-то убежище, на скрытое место или что-нибудь в этом роде. В архивах на чердаке я нашла подтверждение. Действительно, со времен вандейского восстания где-то в окрестностях Тиффожа и Клиссона должны быть остатки окопов, подземные ходы и пещеры.

— Но как об этом мог узнать Эстрейхер?

— Без особого труда. Когда Эстрейхер задумал учинить нападение на вашего деда, старый барон был один. Ему некого было стесняться, и во время прогулки он мог зайти в какой-нибудь такой тайник. А Эстрейхер шпионил за ним. Посмотрите кругом. Видите, почти на каждом холмике, в любом месте можно устроить наблюдательный пункт и оттуда следить за всем, что происходит в имении. Эстрейхер непременно где-нибудь тут.

— Что же он делает?

— Ищет. А еще больше следит за моими поисками. Он ведь тоже хочет получить в свои руки золотую медаль. И боится, как бы я его не опередила.

— Раз вы уверены, что он здесь, то надо сообщить полиции.

— Еще рано. Если он скрывается в каком-нибудь подземелье, то оттуда, вероятно, есть несколько выходов. Он легко ускользнет, если заметит, что на его след напали.

— Какой же у вас план?

— Дать ему выбраться наверх и тут прихлопнуть.

— Когда и как?

— Чем раньше, тем лучше. Я видела ростовщика Вуарена, он мне показывал договор о продаже имения. Если к 5 часам вечера 31 июля Вуарен, всю жизнь мечтавший купить ваш Мануар, не получит трехсот тысяч франков наличными деньгами или государственными обязательствами, он вступает во владение Мануаром.

— Увы, знаю. И так как нет никаких оснований надеяться, что я в течение месяца разбогатею…

— Неправда. Есть основания. Те же самые, которые были у вашего деда. Он сказал Вуарену: «Не радуйтесь преждевременно. Точно в день 31 июля я заплачу вам весь долг до последней копейки». Рауль, это первое определенное указание, дошедшее до нас. До сих пор были только неясные семейные предания, голые слова, а сейчас перед нами факт.

Лодка толкнулась о берег. Доротея выпрыгнула первой и, пока Рауль возился с уборкой весел, отошла немного и крикнула ему нарочно громко, словно хотела, чтобы ее слова слышал еще кто-то, кроме Рауля:

— Рауль, сегодня 27 июня. Через несколько дней вы будете богаты. Я тоже. А Эстрейхера вздернут, и он умрет на виселице, как я ему предсказала.

* * *

Вечером того же дня, когда совсем стемнело, Доротея крадучись выбралась из усадьбы и пошла по дороге между заборами крестьянских садов и огородов. Через час ходьбы она остановилась у калитки одного из таких садиков. В глубине садика светились окна небольшого дома.

В своих расследованиях и расспросах Доротея натолкнулась на имя Жюльетты Азир, которую народная молва называла одной из стародавних любовниц деда Давернуа. Барон до старости сохранил привязанность к ней; в последний раз он посетил ее за несколько дней до своей болезни. Этого одного было достаточно, чтобы Доротея заинтересовалась ею. Но интерес возрос в десятки раз после того, как ее болтливая горничная сказала Кентэну, что у Жюльетты Азир есть медаль вроде той, какую разыскивали в Мануаре.

Доротее пришла в голову мысль воспользоваться тем, что горничная раз в неделю имеет выходной день, явиться в этот день к старухе и прямо спросить Жюльетту Азир о медали. Но случилось иначе. Дверь не была заперта и, когда Доротея вошла в комнату, первую от входа, то она увидела, что старая дама спит в кресле, склонившись над шитьем. Около нее был стол с небольшой лампой.

Она огляделась кругом. Посмотрела на картины, развешанные по стенам, на часы, на канделябры. В глубине комнаты была лестница на верхний этаж. Она направилась к ней, но в это время услышала скрип входной двери. И Доротея моментально догадалась, что явился Эстрейхер. Одно из двух: или он следил за нею, или он явился по собственному почину, сам додумавшись до того, что здесь можно найти концы потерянных нитей… Надо бежать. Куда? По лестнице на второй этаж? На это уже не хватит времени. Рядом была стеклянная дверь, вероятно, в кухню. Там должен быть другой выход.

Она скользнула за дверь, но тотчас же убедилась в своей ошибке: это была не кухня, а совершенно темная и очень маленькая комната, скорее даже шкаф, в котором еле-еле умещался человек. Выбора не было.

Задержись она хоть секунду, ее заметили бы двое мужчин, осторожно на цыпочках входившие в комнату.

Сквозь дырку в занавеске Доротея без труда узнала Эстрейхера, несмотря на поднятый воротник и надвинутую на лоб фуражку. Его спутник тоже прятал в шарф свое лицо. Их разговор был хорошо слышен.

— Старуха спит, — сказал Эстрейхер. — Как бы не разбудить.

— Не разбудим… Станем вот тут… Как только твоя девчонка войдет, сразу рот заткнем, пикнуть не успеет. Только придет ли? Не зря ли ждем?

— Не зря. Я проследил. Дело ясное: она выведала, что сегодня горничной нет дома, и пошла сюда, чтобы застать старуху одну… Ну, уж если попадется в руки, скоро не вывернется. Я ей напомню Роборэй.

Доротее стало страшно от зловещего тона, которым Эстрейхер произносил последние слова. Он и его товарищ замолчали, прислушиваясь ко всякому шороху.

Прошло несколько минут. Эстрейхеру надоело ждать.

— Не придет. Шла в эту сторону. Должно быть, по дороге раздумала.

— Уйдем?

— Поищем медаль.

— Два раза уже перерыли весь дом сверху донизу.

— Не с того конца за дело брались. Надо начать со старухи. Тем хуже для нее. Сама спрятала, сама пускай и расплачивается.

Эстрейхер запер дверь и положил ключ к себе в карман. Затем подошел к спящей, примерился, нацелился и бросился на нее, опрокинув старушку на спинку кресла и сжав руками горло.

Его соучастник загоготал:

— Здорово! Только ты полегче, а то ведь на тот свет сразу отправишь и слова сказать не дашь.

Эстрейхер разжал немного пальцы. Старушка вытаращила глаза и тихо застонала.

— Говори, — потребовал Эстрейхер. — Барон дал тебе на сохранение медаль. Куда ты ее дела?

Жюльетта Азир не могла сообразить, что случилось. Эстрейхер встряхнул ее.

— Будешь ты у меня говорить или нет? Где медаль твоего старого дружка? Она у тебя… Не отнекивайся, старая ведьма… Горничная проговорилась. Ну же, говори, а не то…

Он схватил с камина увесистые щипцы и помахал ими:

— Раз… два… три… После двадцати я разможжу тебе голову.

Глава 8. По проволоке

Дверца шкафа, в котором сидела Доротея, не была прикрыта плотно. Тихонько толкнув ее, чтобы лучше видеть, Доротея внимательно наблюдала за происходящей сценой. Угрозы Эстрейхера ее не пугали: не в его выгодах осуществлять их. Он сосчитал до двадцати, а старушка не промолвила ни слова. Разъяренный таким упорством, Эстрейхер отбросил щипцы и изо всех сил дернул Жюльетту Азир за руку. Старушка упала на колени и в несвязных словах стала о чем-то умолять.

— Ладно, ладно. Говори лучше, где медаль… Я доведу тебя до того, что ты заговоришь.

— Нет… нет… ради бога… Я скажу. Она в имении… в реке…

— В реке? Что ты за чушь мелешь? Вы ее в реку бросили? Ты со мной шутки брось…

Повалив ее, он придавил ее грудь своим коленом.

— Ты, может быть, хочешь, чтобы я тебе руки вывернул, а? Тебе это больше нравится? — рычал бандит.

Что он сделал, Доротее не было видно, но она слышала, как Жюльетта Азир, вскрикнув от страшной боли, произнесла:

— Стенной шкаф… там… камень… надо…

Фраза осталась недоконченной, потому что, хотя губы старушки и продолжали конвульсивно двигаться, но ее искаженное страхом лицо стало постепенно успокаиваться, вместо ужаса появилось выражение какой-то необыкновенно ясной умиротворенности, а потом вдруг Жюльетта Азир засмеялась тихим, радостным, удовлетворенным смехом. В глазах ее появился тот же свет безумия, что был и у ее старого друга барона Давернуа.

— Тебе не везет, — вздумал поострить приятель Эстрейхера. — Номер второй. Этак скоро ты будешь главным поставщиком всех сумасшедших домов.

Эстрейхер с силой оттолкнул старуху, так что она упала позади кресла, у самого шкафа, где сидела Доротея.

— Не везет, говоришь? Ну, на этот раз мы, кажется, кое-что найдем. Старуха, прежде чем у нее треснули мозги, сказала насчет шкафа… Какой же? Тот или этот? И под тем и под другим низ выложен камнем.

Он показал на шкаф, в котором спряталась Доротея, и на другой, находившийся налево от камина.

— Я осмотрю этот, а ты займись тем… Или нет, помоги мне…

Они завозились около камина, открыли дверцы шкафа и стали внимательно осматривать его снаружи и внутри, исследуя желобки между каменными плитами и стараясь их приподнять.

Доротее нельзя было медлить. Когда они подойдут к ее шкафу, спасаться будет поздно. Старуха лежала совсем близко от нее, тихо посмеиваясь. Высокая спинка кресла закрывала Доротею от камина. Без малейшего шума, она высунула из шкафа руку, сняла со старухи чепчик и повязала его себе на голову. Потом надела старухины очки, покрыла косынкой плечи, а свою юбку спрятала под широкий черный фартук. Жюльетта Азир уже молчала, но за нее стала смеяться Доротея. Точно копируя старуху, она захихикала радостным и тихим смешком. Мужчины работали у камина, не обращая внимания. Тогда Доротея вышла из шкафа, сгорбилась по-старушечьи и старушечьими же шагами, не переставая хихикать, вышла на середину комнаты.

— Что она задумала, сумасшедшая? Хочет уйти, а?

— Как же она уйдет, раз ключ у тебя в кармане.

— В окно.

— Слишком высоко. Да и что ей за радость из своего дома бежать.

Доротея остановилась у окна. Оно было очень высоко. Ставни были открыты. Потихоньку, как будто невзначай и все хихикая, она повернула шпингалеты. Обдумала положение. Если окно открыть, ворвутся свежий воздух и шум. Это заставит насторожиться тех молодчиков. Нужно высчитать, какие движения и в какой последовательности ей надо произвести, она оглянулась на своих врагов, потом быстро и порывисто открыла настежь во всю ширь окно, вспрыгнула на подоконник и соскочила в сад.

Позади нее раздались яростные крики. Но Эстрейхеру и его приятелю нужно было время, чтобы сообразить, убедиться, что настоящая Жюльетта Азир лежит на своем месте. Доротея этим и воспользовалась. Она стремглав помчалась по саду, обогнула дом, спустилась по откосу вниз и вышла в поле.

В саду Жюльетты Азир раздались выстрелы. Это Эстрейхер стрелял наугад в темноту по неясно мелькнувшему силуэту Доротеи.

* * *

Рауль и дети были очень обеспокоены непонятным отсутствием Доротеи. Рассказ о своих приключениях Доротея закончила словами:

— Наступает решительный момент. Через неделю будет разыграна заключительная сцена.

Прошло несколько дней. Рауль меньше стеснялся, много разговаривал и уже не так старался скрыть свои чувства. Доротее было приятно проводить с ним время, она не отталкивала его любви и с удовольствием принимала ухаживания. Заметив это, Кентэн и ребята впали в дурное настроение. На больную тему первый заговорил капитан:

— Знаешь, Доротея, мне кажется, что я этого Рауля люблю еще меньше, чем бородача. И если бы ты меня послушала…

— То что же мы должны сделать?

— Запрячь лошадь и дать отсюда тягу.

— Будь покоен, миленький малыш. Вы четверо всегда останетесь для меня дороже всех.

Но они все-таки не были спокойны. Воздух Мануара казался им тяжелым и зловещим. Это происходило не только из-за Рауля, но и из-за того, что они в холмистых кустарниках несколько раз замечали чьи-то прячущиеся силуэты.

30 июня Доротея попросила Рауля отпустить всех слуг на следующий день в Клиссон, где был большой церковный праздник. Троим из слуг, самым сильным и имевшим ружья, было приказано потихоньку от всех вернуться к 4 часам пополудни и собраться около небольшого трактира Массой, километрах в пяти от Мануара.

1 июля Доротея с утра была оживленнее, чем всегда. Она танцевала на дворе жигу и пела английские песенки. А когда с Раулем поехала кататься на лодке, то так расшалилась, что раза два они чуть-чуть не опрокинулись. Вот тут-то, жонглируя своими тремя коралловыми браслетами, она уронила один из них в воду. Засучив рукава, Доротея собиралась пошарить по неглубокому дну. Но, склонившись с лодки, вдруг застыла, изумленно приглядываясь к чему-то на дне.

— Что вы там рассматриваете? — заинтересовался Рауль.

— Дождя давно не было, вода убыла, и сейчас очень хорошо видны камни и песок на дне. А я уже давно заметила, что камни уложены не случайно, а в определенном порядке. Посмотрите.

— Действительно, камни правильной формы, обтесаны. Можно подумать, что это какие-то громадные буквы.

— Да, и нетрудно угадать слова. Я сверялась в мэрии со старой картой. На том месте, где мы сейчас находимся, когда-то была главная лужайка сада. Один из наших предков велел выложить на ней камнями фразу: «in robore fortuna». Впоследствии речка Мэн немного изменила свое течение, и вот теперь на месте прежней лужайки — пруд… Так. Но кроме этой фразы тут должны быть еще слова и цифры. А их нельзя рассмотреть. Вы видите?

— Да, но плохо.

— Естественно. Мы находимся слишком близко. Надо смотреть с высоты.

— Поднимемся на холм.

— Ничего не выйдет. Оттуда придется смотреть наискось, и все буквы в воде расплывутся.

— Остается последнее средство: аэроплан, — засмеялся Рауль.

— Нет, есть еще одно.

* * *

После завтрака Рауль занялся кое-какими делами по хозяйству, проводил шарабан, отвозивший слуг на праздник в Клиссон, а потом пошел к пруду. Тут он застал всю труппу Доротеи, возившуюся над установкой какого-то сооружения. Над прудом на высоте трех-четырех метров была протянута довольно толстая железная проволока, прикрепленная на одном берегу к стоявшему тут сараю, а на другом — к кольцу, заделанному в каменистый отвес скалы.

— Черт возьми! Вы, кажется, собираетесь устроить здесь представление цирка.

— Совершенно верно, — весело отозвалась Доротея. — За отсутствием аэроплана я решила прибегнуть к воздушному путешествию по канату.

— Как! — встревожился Рауль. — Вы хотите… Но ведь вы непременно сорветесь…

— Я умею плавать.

— Нет, нет. Я этого не позволю.

— По какому праву?

Рауль засмеялся. На вопрос, поставленный так прямо, ответить трудно.

Доротея поднялась по лестнице на крышу сарая. Она вела себя так, как будто выступала перед публикой: смеялась, раскланивалась, отпускала шуточки. Даже и одета она была так, как во время представлений: коротенькая юбочка с красными и белыми полосками, ослепительно яркая шаль, завязанная на груди.

Доротея, попробовав ногой, хорошо ли натянута проволока, сделала реверанс, раскрыв руки, то опуская, то поднимая их, как крылья, легко скользнула по проволоке. На середине пруда она остановилась.

Это было самое трудное во всей ее проделке. Она должна была оторваться взглядом от той неподвижной точки, благодаря которой сохраняла равновесие. Ей нужно было опустить глаза, отыскать каменную кладку и сквозь струящуюся воду, отражавшую солнечные лучи, прочитать слова и цифры. Мероприятие страшно опасное и трудно выполнимое. Она несколько раз принималась за него и несколько раз выпрямлялась в тот самый момент, когда, казалось, вот-вот должна упасть. Наконец она радостно улыбнулась, сделала приветственный жест руками и тронулась дальше.

По мосту, который был перекинут на краю пруда, Рауль перешел на противоположный берег. К тому месту, где была прикреплена проволока, он подошел как раз тогда, когда Доротея спрыгнула на землю. Она была поражена бледностью Рауля и тронута его волнением.

— Ну? — спросил он.

— Прекрасно. Я прочитала все. Над девизом есть надпись: «12 июля 1921 года». Итак, мы знаем, что 12 июля этого года есть тот день, наступление которого предвещалось легендами.

Она позвала Кентэна и сказала ему вполголоса несколько слов. Кентэн побежал к фургону и очень быстро вернулся, переодевшись в свой акробатский костюм. Доротея подвезла его на лодке к середине пруда. Он бросился в воду и, вынырнув обратно, кинул в лодку какой-то тяжелый предмет, который Доротея быстро подхватила и передала Раулю.

Это был заржавевший медный или железный диск, величиною с чайное блюдечко и немного выпуклый, как огромные старинные часы. Он состоял из двух металлических плиток, наложенных одна на другую и спаянных. На одной стороне диска было грубо выгравировано: «Fortuna».

— Старая Жюльетта Азир не соврала, когда сказала о реке. В одну из последних своих прогулок барон бросил золотую медаль сюда прямо в футляре. В самом деле, лучшего места нельзя и придумать. А любой мальчишка мог бы по его просьбе достать ее.

Очень довольная она стала жонглировать диском и браслетами. Со степенностью взрослого человека капитан напомнил, что шалить не время, что сегодня торжества в Клиссоне и что недурно было бы туда прокатиться и там отпраздновать находку медали.

Предложение было принято, и все поспешили в усадьбу. Рауль отправился в гараж и вывел оттуда автомобиль, в который мальчики немедленно уселись. Доротея же сидела за маленьким столом на террасе.

— Разве вы не поедете с нами? — крикнул Рауль.

У него было ощущение, что все случившееся сегодня произошло не само по себе. События следовали одно за другим в таком порядке, с такой логикой и с такой почти математической точностью, которые могут быть лишь тогда, когда это заранее подстроено. Хотя и не понимая всей игры Доротеи, он догадывался, что дело идет к развязке и аресту Эстрейхера. Но как это должно произойти? Какие хитрости и ходы будут применены?

— Не расспрашивайте меня, — сказала Доротея. — За нами шпионят. Поэтому без жестов, без протестов. Слушайте.

Катая для забавы диск по столу, она открыла ему часть своих планов и маневров;

— Несколько дней тому назад я послала прокурору от вашего имени заявление, в котором сообщала, что Эстрейхер — преступник, разыскиваемый полицией, покушавшийся на убийство барона Давернуа и госпожи Азир, будет сегодня находиться в окрестностях вашей усадьбы. Я просила прислать двух агентов, которые в четыре часа должны встретиться с вами в трактире Массой. Сейчас четыре без четверти. Отправляйтесь туда, Рауль.

— Что я должен делать?

— Захватив агентов и трех ваших слуг, которые тоже должны прийти в трактир, спешно возвращайтесь сюда, но не по прямой дороге, а по тропинкам. Их укажут Кентэн и его товарищи. На этой стороне у стены уже приготовлены лестницы, чтобы влезть по ним. Так вы захватите врасплох Эстрейхера и его соучастника.

— Вы уверены, что Эстрейхер вылезет из подземелий? И уверены ли вы, что действительно Эстрейхер до сих пор скрывался в подземельях?

— Безусловно. Вот медаль. В наших руках. Он знает, что она у меня, и проследит, что вы все уехали. Как же ей воспользоваться таким случаем? Тем более теперь, когда мы приближаемся к решительным событиям.

Говоря о таких вещах, о возможности нападения Эстрейхера и несмотря на то, что всю тяжесть этого нападения она принимала на себя, Доротея говорила совершенно спокойно. Присутствие духа у нее было так велико, что она обратила внимание Рауля на проходившего мимо старого барона, сопровождаемого верным псом Голиафом.

— Вы заметили, что ваш дед за последние дни проявляет усиленную деятельность? Как ни заглушено его сознание, а он чувствует приближение долгожданного момента.

Рауль колебался, не желая примириться с тем, что Доротея останется одна.

— Вы прекрасно приготовились к сегодняшнему дню. Полиция вызвана. Роли распределены. Все хорошо. Но ведь вы не могла знать, что этот диск будет найден ровно за час до свидания в трактире, И вот, мне кажется…

— Слушайте меня, Рауль. Пора бы привыкнуть к тону, что я не действую наобум. Езжайте и скорее возвращайтесь обратно. И имейте в виду, что Эстрейхер явится сюда не только затем, чтобы завладеть медалью. Здесь есть н другое, на что он точит зубы.

— Что еще?

— Это я, Рауль.

Последний довод заставил молодого человека поторопиться.

Доротея осталась одна.

По ее расчетам, она должна была пробыть одинокой и беззащитной в течение не меньше двенадцати и не больше пятнадцати минут.

Она сидела, повернувшись спиной ко двору и вертя в руках диск, будто бы вся поглощенная старанием отыскать секретный механизм, с помощью которого его можно раскрыть. На самом же деле ее внимание было занято другим. Она напрягала свой тонкий слух, чтобы не пропустить ни одного звука, чтобы уловить даже шелест листьев в саду.

Послышались шаги. Вероятно, кто-то идет по мосту через пруд.

Враг приближается…

Но в то же самое время она услышала шорох на террасе, направо от себя. И почти тотчас же другой шорох, скрип других шагов — налево. У Эстрейхера не один, а два соучастника. Она окружена.

На ее часах-браслетке было без пяти минут четыре.

Глава 9. Лицом к лицу

«Если они набросятся на меня, — обдумывала Доротея свое положение, — и если в намерения Эстрейхера входит увести меня отсюда, я ничего не смогу сделать. Прежде чем явится помощь, меня отнесут в их подземелье, а оттуда уж не знаю куда».

Конечно, он так и поступит. Заберет и медаль и Доротею. Клад тогда сам дастся ему в руки.

Доротея вдруг поняла ошибку в своем плане: в нем все слишком точно распределено по секундам и не учтены случайности, могущие ускорить или замедлить ход событий.

Она встала со стула, вошла в дом и бросила диск под груду грязного белья в ванной комнате. Пусть пороются и поищут. Это хоть немного задержит. Когда она хотела вернуться на террасу и подошла к выходной двери, там уже стоял Эстрейхер. Под густой бородой и под темными очками он прятал ироническую улыбку.

В эту страшную минуту, стоя лицом к лицу с убийцей отца, Доротея пожалела первый раз в жизни, что не носила с собой револьвера, полагаясь всегда на свою находчивость и изворотливость. Будь у нее оружие, она, не задумываясь, размозжила бы негодяю голову.

Он, не дав Доротее двинуться с места, схватил ее за руку и повернул так, что затрещали кости.

— Отвечай сразу… Куда ты ее дела?

Боль была так мучительна, что Доротея и не подумала упорствовать. Она провела Эстрейхера к дверям в ванную и показала на кучу белья. Вытащив диск, он любовно и удовлетворенно взвесил его на руке.

— Вот это победа… Двадцать лет упорного труда увенчались успехом… И в придачу великолепная премия — ты, Доротея.

Он поднял Доротею, взвалил себе на плечи и понес.

— Это на тебя не похоже, Доротея. Что-то неладно. Сдалась без сопротивления. Видно, подстроены какие-то козни. Надо будет держать ухо востро.

Они вышли наружу. Эстрейхер отдал приказание двум мужчинам, стоявшим настороже у главного входа во двор. Одного из них Доротея узнала: он был с Эстрейхером у Жюльетты Азир.

— Следите внимательней за дорогой, друзья. Когда я свистну, бросайте все и мчитесь к холмам.

От костюма Эстрейхера несло сыростью и затхлостью подземелий. Доротея не знала, что противнее: этот запах или то, что Эстрейхер обнял ее за шею.

Они взошли на мост. Метрах в ста отсюда должен быть вход в пещеру. Эстрейхер уже вынул свисток, готовясь дать сигнал товарищам. Доротея, случайно увидев торчащий из кармана Эстрейхера диск, порывистым движением вытащила его и бросила с моста в воду. Диск упал в воду недалеко от берега.

— Дрянь! Мерзавка! — рассвирепел Эстрейхер, сбрасывая Доротею с плеч. — Лежи тут. Если двинешься, я проломлю тебе череп.

Не спуская глаз с Доротеи, бешено ругаясь, он сошел с моста и зашлепал в вязкой болотной грязи.

Доротея не собиралась бежать. Она вглядывалась в то место высокого забора, где должны показаться полицейские, слуги и Рауль. После назначенного срока прошло уже пять минут, а их еще не было. Она надеялась, что потерявший хладнокровие Эстрейхер сделает какую-нибудь ошибку. Он же словно разгадал ее мысли.

— Понимаю, понимаю. Ты хочешь выиграть время. А потом? Ты думаешь, я тебя выпущу из рук! Ни в каком случае, моя милая. Не такому простофиле, как твой Рауль, тягаться со мной. Не жди лучше своего дружка. Он не обрадуется, когда придет: моим людям сказано, что делать. Дубиной по голове, и дело в шляпе.

Он пошарил в иле и, найдя диск, поднял его и показал Доротее.

— Вот, моя дорогая. Решительно, счастье отвернулось от тебя и перешло ко мне. Твоя карта бита. Ну-с, в путь-дорогу, милая кузина.

А ее друзья все не являлись. Когда Эстрейхер приблизился к ней, она встрепенулась и сделала жест отвращения. Эстрейхер только усмехнулся, ибо всякое сопротивление было бессмысленно. Он опять взвалил ее себе на плечи.

— Простись со своим возлюбленным, Доротея. Кричи: «Прощай, Рауль».

Он перешел мост, поднялся на холм и вошел в кустарники. Кончено! Доротея проиграла сражение.

— Ты не можешь себе представить, — нашептывал Эстрейхер, и в его словах слышалось и издевательство, и ласка, — ты не можешь себе представить, как приятно держать тебя, всю трепещущую, в своих руках, как приятно касаться твоего тела и нести тебя, зная, что неизбежного не избежать… Но что с тобой? Ты плачешь? Брось, моя милая. К чему? Рано или поздно ты все равно замерла бы от ласк на груди твоего Рауля… Я тебе не так приятен, как он? Из-за этого не стоит огорчаться… Перестань же, — он начал раздражаться. — Перестань, тебе говорят!

Он повернул к себе лицо Доротеи и опешил: она тряслась не от рыданий, а от смеха.

— Что это значит? Почему ты смеешься?

Этот смех звучал для него угрозой. Значит, она не считала свое положение безнадежным. Значит, впереди еще есть ловушка. Сбросив Доротею наземь, он насильно усадил ее, прислонив к стволу дерева. Она все смеялась. «А? Так? Смеешься?» Охваченный яростью, он ударил ее кулаком по голове. Острый камень его перстня распорол кожу на лбу. Брызнула кровь. И все-таки она смеялась.

— Если не перестанешь смеяться, я раскровеню тебе всю морду! — кричал он, зажимая рот рукой. — Почему смеешься?

— Я смеюсь по поводу тарелок, из которых сделан футляр для медали.

— Так что?

— А то, что это две мои чугунные тарелки, которыми я жонглировала в цирке.

— Ты мне морочишь голову?

— Нисколько, мы с Кентэном запаяли их, выгравировали сами начало таинственно-волшебной фразы и прошлой ночью спустили в воду.

— Ты рехнулась… Не понимаю… Зачем это было делать?

— Так как старая Азир, когда вы ее пытали, сказала что-то о реке, то я не сомневалась, что вы поддадитесь на эту приманку.

— Ты знала, что я здесь?

— Знала. И кроме того, я знала, что вы видели, как Кен-тэн извлек из воды эту штуку. Я была уверена, что вы придете. И вот вы пришли.

— Следовательно, в этом футляре медали нет?

— Конечно, нет. Он пустой.

— А Рауль? Ты ждешь Рауля? Одного?

— Нет, с полицией… У них назначена встреча. Он сжал кулаки.

— Значит, ты меня выдала?

— Да, я вас выдала.

У Эстрейхера не появилось и тени сомнения в правдивости ее слов. Он понял, какую хитрую комедию разыграла Доротея сегодня утром на пруду. Он вспомнил, что еще тогда недоумевал по поводу такого необыкновенно удачного и стройного сцепления обстоятельств. И все-таки он попался на удочку, все-таки пришел, сам бросился очертя голову в приготовленную ловушку. Хитрая девчонка! Все тоньше и тоньше плетет свои кружева.

Надо было уходить отсюда и забрать с собой свою жертву. Но Эстрейхера, обескураженного неудачей с диском, мучило любопытство.

— Хорошо, диск пустой. Так. Но где медаль, ты знаешь?

— Разумеется, — ответила Доротея, которая думала только о том, как выиграть время.

— А, ты знаешь… Ну, раз ты знаешь, так скажешь мне. А если нет…

Он поиграл револьвером.

— То вы поступите со мной, как е Жюльеттой Азир? Будете считать до двадцати? Не стоит труда. Не верю.

— Клянусь…

— Пустые слова.

О, нет. Сражение еще не проиграно, хотя рана подорвала силы Доротеи, она с неослабной энергией цеплялась за каждый повод, который отодвигал окончательную развязку. В бешенстве Эстрейхер мог ее убить. Но вместе с тем он был так растерян, что перевес теперь был на ее стороне. Если его колебание продлится еще несколько минут, Рауль успеет явиться на помощь.

Доротея лежала молча, глядя на усадьбу, которая отсюда с пригорка была хорошо видна. Из дома вышел старый барон. Он был одет не в блузу, как обыкновенно, а в пиджак. На голове у него была фетровая шляпа, а в руках небольшой чемодан. Старик топнул несколько раз ногой, видимо, зовя собаку. Когда пес подбежал, он схватил его за ошейник, ощупал что-то, прикрепил цепочку и направился с ним к воротам.

Соучастники Эстрейхера преградили ему дорогу. Он хотел прорваться, они его оттолкнули. Тогда старик, бросив чемодан, но не отпуская цепочки Голиафа, повернул к саду.

Его поведение нетрудно было разгадать. И Доротея, и Эстрейхер поняли, что он собирался ехать за сокровищем. Несмотря на безумие, он помнил о нем и, когда приблизился срок, как автомат, заведенный много лет тому назад, надел шляпу и пиджак, чтобы зашагать к назначенному месту.

Эстрейхер крикнул своим соучастникам:

— Обыщите его вещи!

Они ничего не нашли, ни медали, ни указаний на нее. Эстрейхер, кажется, размышлял, что ему делать. Сделал несколько шагов взад-вперед и обратился к Доротее:

— Давай говорить прямо. Рауль тебя любит. Если бы я сомневался в твоих чувствах, я бы давно положил конец вашему флирту. Но я знаю, что ты его не любишь. Тем не менее ты питаешь к нему дружеское расположение. Ты напичкана всякими предрассудками и боишься замарать себя этим делом с медалью и сокровищем. Есть одна вещь, про которую ты не знаешь и которую я тебе открою. Тогда, я уверен, ты заговоришь по-иному. Слушай и отвечай. Что я украл медаль у твоего отца — скрывать нечего. Но как ты думаешь, зачем я охочусь за этой медалью, которая есть у Давернуа?

— Я думаю, что украденную медаль у вас кто-то отнял.

— Правильно. И знаешь кто? Отец Рауля, Жорж Давернуа.

— Вы лжете?

— Нет, не лгу. Ты помнишь последнее письмо твоего отца, которое граф Шаньи читал нам в Роборэй. Князь д’Аргонь писал о ночи в больнице, когда он слышал под окном разговор двух человек и когда в окно просунулась рука, сцапавшая со стола медаль. Ты хорошо помнишь? Не один, а два человека. Так вот. Один был я, а другой — Жорж Давернуа. И этот мошенник Жорж Давернуа в ту же самую ночь ограбил своего товарища.

— Ложь! Не может быть! Отец Рауля — вор? Нет!

— Не только вор, Доротея. Тот, кто взял у князя д’Аргонь медаль и влил яд ему в стакан, не отпирается от своих действий, но он утверждает, что мысль ему подал и яд доставил товарищ по работе.

— Вы лжете, лжете!

— Ты мне не веришь? Вот письмо, которое он написал старому барону, своему отцу. Я нашел его в бумагах барона. Прочитай.

«Мне удалось наконец заполучить в свои руки золотую медаль, без которой нельзя двинуть дела. При первой же возможности я пришлю ее».

— И обрати внимание на дату. Через неделю после смерти князя д’Аргонь. Теперь ты убеждена? И не думаешь ли ты, что мы могли бы с тобой обойтись и без этой мокрой курицы, без Рауля?

Сообщение Эстрейхера произвело на девушку очень тяжелое впечатление, но она все-таки крепилась.

— Что вы этим хотите сказать?

— Медаль, находящаяся у барона, принадлежит тебе. Рауль никакого права на нее не имеет. Я ее покупаю у тебя.

— По какой цене?

— По какой угодно… Половина добычи — твоя, если хочешь.

Доротея быстро сообразила: надо воспользоваться новым предлогом, чтобы выиграть еще несколько минут, решающих минут. Можно даже рискнуть талисманом.

— Союз с вами? Ни за что… Раздел… Или какое-нибудь другое дело, в котором я буду идти рука об руку с вами?.. Нет, тысячу раз нет… Но вступить с вами в соглашение на несколько минут — это другое дело, на это я пойду.

— Твои условия? И поспеши, пользуйся тем, что я даю тебе право выставлять условия.

— Очень коротко. У вас двойная цель. Медаль и я. Выбирайте одно из двух. Что для вас важнее?

— Медаль.

— В таком случае я буду свободна, а медаль вам отдам.

— Дай мне честное слово, что ты знаешь, где она.

— Даю слово.

— Ты давно знаешь, где она?

— Очень недавно. Пять минут тому назад я не догадывалась, а теперь знаю.

Он верил ей. Он не мог ей не верить. Все, что она говорила вот так, смотря прямо в глаза, было истинной правдой.

— Говори! Где же?

— Нет, теперь ваша очередь дать честное слово, что, как только я вам скажу, стану свободной.

— Даю честное слово. Говори!

Борьба между ними достигла высшей точки напряжения. Особенностью этой борьбы было то, что каждый из них угадывал ходы противника. Доротея не сомневалась, что Рауль после какой-то непредвиденной задержки с минуты на минуту подъедет. Стараясь как можно дольше затянуть разговор, она спокойно стала давать Эстрейхеру объяснения.

— Я никогда не переставала думать и уверена, что вы думали так же, как я, что барон хранит медаль при себе.

— Я его всего обыскал.

— Я и не утверждаю, что медаль на самом бароне. Я утверждаю только, что она в таком месте, что ему достаточно лишь протянуть руку, чтобы ее взять.

— Невозможно. Мы бы это видели.

— Нет. Потому что вот только сейчас вы ничего не видели.

— Сейчас?

— Да. Он, побуждаемый инстинктом, хотел выехать тогда, когда пришел день, назначенный им еще в здравом уме.

— Он собрался уехать без медали.

— С медалью.

— В чемодане ничего не нашли.

— Не только чемодан был у него в руках.

— Что же еще, черт возьми?

— Голиаф.

Эстрейхер, пораженный этим словом и смыслом, который в нем заключался, замолк, а Доротея продолжала свои объяснения.

— Голиаф — вот то, с чем он никогда не расстается. Уезжая, он хотел взять с собой Голиафа. Посмотрите на него сейчас. Его рука лежит на ошейнике собаки. Слышите, на ошейнике.

Эстрейхер решил хладнокровно обдумать, что надо предпринять. Надо было бежать туда, к собаке. Вынув из кармана тонкую веревку, он связал ею Доротею, а рот ей заткнул платком.

— Если ты наврала, моя милая, то тем хуже для тебя. И, немного помолчав, прибавил:

— Впрочем, если ты не соврала, то все равно тем хуже для тебя. Я не из тех, кто выпускает добычу из рук.

Он крикнул своим сообщникам:

— На дороге никого?

— Никого.

— Смотрите в оба. Через три минуты мы уйдем. Доротея была взволнована, но не угрозами Эстрейхера,

а той сценой, которая должна разыграться у нее на виду. Медаль спрятана в ошейнике, в этом она теперь была уверена, но боялась она не того, что Эстрейхер завладеет ею, а того, что эта последняя отсрочка могла оказаться бесполезной. Если в течение ближайшей минуты не раздадутся из-за стены ружейные выстрелы, Эстрейхер станет господином и хозяином Доротеи. А так как она предпочтет скорее смерть, чем его похотливые ласки, то, значит, в эту минуту решается вопрос ее жизни и смерти.

Эстрейхер бегом спустился с горки и устремился к террасе, где сидел старик с Голиафом, положившим ему на колени свою морду. Неожиданно барон, которого Эстрейхер, вероятно, совсем сбросил со счетов, оказал ему сопротивление. Голиаф зарычал и ускользнул от объятий. Завязалась борьба. Старик сначала крепился, но потом устал, ослабел и, казалось, стал относиться совершенно безучастно ко всему.

Душевное состояние хозяина как будто передалось и собаке. Голиаф улегся у ног барона и покорно отдался в руки Эстрейхера. Тот схватил его за ошейник и силился его отстегнуть.

В этот самый момент раздался возглас:

— Руки вверх!

Доротея облегченно вздохнула и радостно улыбнулась. Сейчас ее освободят. Хоть и с опозданием, ее план выполнялся. На стену первым влез Кентэн, вслед за ним появился кто-то еще. Блеснуло дуло ружья.

Показались еще два ружья. Стрелки держали Эстрейхера под прицелом. Когда у него над ухом прожужжала пуля, он поднял руки. Его соучастники, пользуясь тем, что на них никто не обращал внимания, бежали к уединенному холму.

Ворота открылись. Ворвался Рауль в сопровождении полицейских.

Эстрейхер стоял неподвижно с поднятыми вверх руками и, конечно, не пытался бы сопротивляться, если бы не неправильный маневр противников. Когда трое вошедших во двор приближались к нему с намерением окружить, они заслонили его от стрелков на стене. Он воспользовался этим, выхватил револьвер и дал один за другим четыре выстрела. Три из них пропали даром, а четвертым был ранен в ногу Рауль.

Это была совершенно бесполезная вспышка гнева. Двое полицейских кинулись на него, схватили, обезоружили, скрутили руки и защелкнули в заранее приготовленные кандалы.

* * *

Доротею в кустарниках отыскали Кентэн и Монфокон. Нечего и говорить, что они страшно встревожились, увидев на ее лице кровь.

— Да, я ранена, но не очень серьезно, — сказала она. — Капитан, беги во всю прыть вон туда, к барону, подойди к Голиафу, приласкай его и отстегни ошейник. Под металлической пластинкой с его кличкой есть на подкладке маленький карманчик. Там должна быть медаль, которую мы ищем. Принеси ее мне.

Мальчик убежал.

— Кентэн, полицейские меня видели? — Нет.

— Хорошо. Надо убедить всех, что я уехала из Мануара и что вы должны со мною встретиться в Рош-Ионе. Я не хочу, чтобы меня впутывали в расследование дела.

— А как же быть с Давернуа?

— Если это будет возможно, предупреди его. Скажи, что я уехала и что мотивы своего отъезда объясню ему после. Попроси его молчать обо всем, что касается меня. Он ранен, а другие в суматохе обо мне и не вспомнят. Будут обыскивать холмы и искать сообщников Эстрейхера. Не надо, чтобы меня видели. Прикрой меня получше ветками. Вот так… Сегодня вечером все четверо придете сюда, перенесете меня в фургон, и с рассветом мы уедем. Я изнервничалась, устала. Но вы не должны беспокоиться, слышишь?

— Хорошо.

Как она я предполагала, двое полицейских, заперев Эстрейхера в усадьбе, прошли недалеко от нее. Один из слуг указывал им дорогу.

— Бесцельная погоня, — поделилась Доротея своими мыслями c Кентэном. — Дичь уже успела ускользнуть.

Она с удовольствием бы заснула, но держала себя в руках, ожидая возвращения Монфокона.

— Кентэн, почему вы так сильно запоздали? Какая-нибудь случайность.

— Да. Полицейские попали сначала не в тот трактир, еде было назначено свидание. Пришлось их ждать.

Послышался треск ветвей, ломаемых возвращающимся Монфоконом.

— Кентэн, не медали, вероятно, будет название города или скорее замка. Запомни и отыщи его на карте. В этом направлении завтра и поедем… Ну что, капитан, нашел?

— Да.

— Покажи, мой милый.

Не без волнения взяла Доротея в руки предмет, вокруг которого было сосредоточено столько надежд и столько преступлений.

Это была медаль по размерам раза в два больше пятифранковой монеты, но толще, чеканка грубая, неаккуратная, сразу видно, что не современная, золото тусклое, без блеска.

На одной стороне медали девиз: «In robore fortuna».

На другой такие строчки: «12 июля 1921 года. Ровно в полдень. У башенных часов замка Рош-Перьяк».

— Двенадцатого июля, — прошептала Доротея, — Еще есть время отдохнуть… забыться… поспать…

И она заснула.

Глава 10. У золотого руна

Дня три пролежала Доротея больной. Мальчики успели за это время дать представление в пригороде Нанта.

Кентэн настаивал, чтобы Доротея отдохнула еще дня два. Зачем себя насиловать? Замок и деревня Рош-Перьяк находились от Нанта на расстоянии не больше 120 километров. Этот путь не спеша можно проехать за шесть суток.

Доротея не спорила. Она вообще позволяла распоряжаться собой, потому что ее силы были слишком истощены событиями предшествующих недель. Лежа в фургоне, она много и часто думала о Рауле Давернуа, но уже не с той теплотой и нежностью, как в Мануаре. Правда, он не принимал никакого участие в драме, которая кончилась смертью князя д’Аргонь. Но ведь он был сыном того негодяя, который помогал Эстрейхеру совершить преступление. Как забыть это? Как простить? Но по мере того как приближались назначенный срок и конечная цель, она чувствовала, как восстанавливались ее силы, возвращались жизнерадостность, веселье и решимость довести начатое дело до конца.

— Кентэн, — шутила она, — мы с тобой в походе за золотым руном. Отдаешь ли ты себе отчет, какие торжественные и исторические дни ждут нас? Еще четыре… три… еще два дня, и золотое руно будет наше. Барон де Сен-Кентэн, через две недели вы будете одеты, как блестящий лондонский денди.

Доротея не думала, что испытания уже кончились. Впереди еще встретятся и препятствия, и враги. Еще будет битва. Будущее неизвестно. Доротея ждала его с любопытством и была готова к бою.

На четвертый день они, переехав через реку Виден, направили свой путь по правому гористому берегу. Местность была скучная, малонаселенная и почти бесплодная.

На следующее утро они прочитали на дорожном столбе: «Рош-Перьяк — 20 километров».

— Сегодня к ночи будем там, — заявила Доротея. Тяжелый переход… В пути они подобрали какого-то старика, лежавшего в пыльной траве, едва не терявшего сознания от удушливого зноя. Это был истощенный нуждой бедняк, одетый в отрепья и лохмотья, подпоясанный обрывком старой веревки, грязный, обросший бородой, и только умные бойкие глаза немного скрашивали общее тяжелое впечатление. На вопрос, чем и как он живет, он дал ответ, сильно смутивший Доротею:

— Жаловаться не хочу. У моего отца тоже не было другого занятия, кроме как месить грязь и пыль по большим дорогам. Но он мне всегда говорил: Гиацинт (это мое имя), Гиацинт, мужественный и стойкий человек не бывает несчастным. И я скажу тебе секрет, переданный мне от моего отца: богатство в стойкости. Запомни на всю жизнь эти слова: богатство в стойкости.

Естественно, что Доротея была смущена и удивлена, услышав от дорожного бродяги перевод все той же фразы: «In robore fortuna».

— Кроме этих слов отец вам ничего не оставил в наследство?

— Он дал мне еще совет: каждый год 12 июля ходить к церкви в Рош-Перьяк и ждать там кого-то, от кого рано или поздно получу не одну сотню, а то и тысячу франков. И вот я не пропускаю ни одного года, хотя больше нескольких су никогда не получал.

Часом позже догнали женщину и ребенка с вывернутой ногой. Доротея дала и им место в фургоне. Женщина оказалась работницей из Парижа. Она тоже шла в Рош-Перьяк, чтобы в тамошней церкви помолиться об излечении ноги ребенка.

— В нашей семье и при отце, и при деде всегда так делали: если ребенок заболеет, его ведут 12 июля к часовне святого Фортуната в Рош-Перьяк.

Таким образом, в простой семье парижской работницы, в семье бездомного бродяги и в семье князей д’Аргонь существовало предание, связанное с днем 12 июля, когда должно случиться какое-то чудо.

К вечеру добрались до деревни. Доротея навела справки о замке Рош-Перьяк. Под этим именем были известны развалины, находящиеся в 9 километрах дальше, около самого моря, на небольшом уединенном полуострове.

— Переночуем здесь, — решила Доротея, — а завтра с восходом солнца отправимся туда.

Но им не удалось уехать так рано, как они собирались. Среди ночи над сараем, где стоял фургон, Кентэн услышал запах дыма и потрескивание огня. Крыша пылала. На его крик о помощи прибежали крестьяне, по счастливой случайности проходившие мимо по дороге. Только-только успели вытащить фургон, как крыша сарая рухнула. Из людей никто не пострадал, но лошадь получила сильные ожоги, так что ее нельзя было запрячь. С трудом удалось отыскать наемную лошадь, свою привязали на повод к задку фургона и лишь около семи часов утра тронулись в путь. Проезжая через площадь у церкви, они увидели женщину с ребенком и старика, собирающего милостыню.

* * *

Было половина десятого, когда фургон остановился около небольшого домика с вывеской «Постоялый двор вдовы Амуру». Метрах в ста отсюда, за склоном к берегу моря, виден был небольшой полуостров Перьяк, заканчивающийся мысом странного очертания, напоминающим пять растопыренных пальцев. Налево было устье реки Вилен.

Все вышли из фургона и подкрепились едой и кофе у вдовы Амуру в полутемной комнатке с железным прилавком. После завтрака Кастор и Поллукс занялись лечением лошади, а Доротея стала расспрашивать о развалинах заика хозяйку, подвижную и болтливую крестьянку.

— Ах и вы, милая барышня, тоже туда?

— Разве я не первая?

— Там уже есть один старый господин с дамой. Его я уже видела в прошлые годы. Он из тех, кто разыскивает.

— Что разыскивает?

— Говорят, клад какой-то. Наши, здешние, не верят этим басням. Но случается, что приезжают сюда люди, видно, издалека, рыщут по лесу, ворочают камни.

— Это разрешают?

— А почему же запрещать? Остров Перьяк, я говорю: остров, потому что во время прилива вода затопляет дорогу, — принадлежит монастырю в Сарзо, что километров десять отсюда. Монахи с удовольствием бы продали и землю, и развалины, да ведь кто же польстится-то на такое добро?

— Другой дороги, кроме этой, сюда нет?

— Есть, только очень каменистая и неудобная. Она идет вон от той скалы и выходит на дорогу в Ванн. Да что там дорога? Ни по той, ни по этой почти никто не ходит и не ездит. Край пустынный. За целый год я вижу десяток человек, не больше. Ну, еще нескольких пастухов.

Несмотря на мольбу Кентэна взять его с собой, Доротея решила отправиться к развалинам одна. Она оделась в самое лучшее из своих платьев и накинула на плечи самую яркую цветную шаль.

Итак, наступил великий долгожданный день. Что он принесет? Триумф или разочарование? Прольется свет, или опять настанут потемки? Что бы ни было впереди, но настоящая минута, зовущая к деятельности, была приятна Доротее.

С моря дул легкий ветерок, ослаблявший жар солнечных лучей. Доротея, приближаясь, уже ясно различала контуры пятиконечного мыса. На повороте из-за утеса вынырнула башня, возвышавшаяся над кронами деревьев. Видны были каменные груды развалин. Склон становился круче. Внизу шла другая дорога, из Ванна, по берегу до перешейка, который был почти залит водой.

Тут стояли старый господин и дама, о которых говорила вдова Амуру. К своему великому удивлению, Доротея узнала деда Рауля Давернуа и его старую подругу Жюльетту Азир.

Двое безумных! Как они могли ускользнуть от Рауля, совершить путешествие и добраться сюда?

Блуждающим и недоуменным взглядом смотрели они на перешеек, покрытый водой, которая преградила им путь. Они не заметили, как подошла Доротея.

Два века надежд и мечтаний предков отложили и в душе старого барона такие глубокие следы, что даже помешательство не стерло их. Вез ясной мысли, без сознания, слепо повинуясь приказу предков, он пришел сюда, увлекая за собой другое безумное существо. И вот теперь он остановился перед неодолимым препятствием. Море не пускало его дальше.

Доротее стало жаль его. Она подошла к нему поближе.

— Пойдемте. Здесь мелко. Только замочите ноги, и больше ничего. Я пойду вперед, идите за мной.

Он оглянулся, посмотрел на нее, но ничего не ответил. Жюльетта Азир тоже молчала. Они ничего не понимали.

Время шло. Надо было идти самой и предоставить безумных самим себе. Доротея подобрала юбку, сняла башмаки и чулки и пошла по воде. Действительно, было очень мелко, она даже не замочила колен. Когда она вышла на противоположный берег, старики все еще стояли неподвижно. Доротея протянула руки, жестами приглашая их последовать ее примеру. Старик молча отрицательно покачал головой, а старуха совсем не шевельнулась.

У самого основания полуострова Перьяк находилось два топких болота, которые, по словам вдовы Амуру, считались очень опасными. Между ними проходила узкая тропинка твердой земли. Эта тропинка огибала потом лесистый овраг и выходила на площадку с остатками каменной ограды замка.

Доротея была уверена, что цель близка. Ее охватило вдруг такое волнение, что она должна была присесть на камень, чтобы перевести дух.

«Не ошибаюсь ли я? Правда, у меня в кармане лежит маленькая кожаная сумочка, а в ней медаль, на которой обозначены названия этого замка и сегодняшнее число. И вот я на указанном месте в указанный день. Но где же доказательства того, что мои рассуждения правильны и что должны произойти события? Полтораста или двести лет слишком большой срок. За это время могли расстроиться и перепутаться все расчеты».

Она поднялась и медленно стала продвигаться вперед. Вот площадка, вымощенная кирпичами узорной кладки. Вот тут была стена: сейчас она почти вся разрушена, но высокая входная арка уцелела. Доротея вошла через нее и очутилась в большом дворе.

Часы Доротеи показывали одиннадцать с половиной. Кругом на развалинах не было никого.

Это были даже не развалины, а остатки развалин, поросшие плющом и низким кустарником. От старых времен в живых остались лишь деревья, особенно прекрасные величественные дубы с широкими ветвями.

Там, где находилась сейчас Доротея, был прежде двор. Направо, вероятно, стоял барский дом, налево — службы, а между ними, прямо против ворот, башня с часами.

Именно башня сохранилась лучше всех других построек. Правда, часы были мертвы, но цел был циферблат и заржавевшие стрелки на нем, и даже цел был часовой колокол.

Римские цифры на каменном циферблате были еле различимы, а из расщелин пробивался мох.

Доротея подошла ближе и на мраморной плите под часами она увидела полустертую надпись: «In robore fortuna».

Те же самые слова! И в Роборэй, и в Мануар, и в Рош-Перьяк, и на медали! Так, значит, призыв, помещенный на медали, был согласован и в Роборэй, и с Мануар, и с Рош-Перьяк. Да, здесь должно состояться свидание тех, кому несколько веков тому назад было послано приглашение.

— Свидание, на которое явилась я одна.

Она не допускала, чтобы мог прийти кто-нибудь еще. Ей удалось добраться сюда благодаря изумительно счастливому совпадению случайностей. Она распутала загадку семейного предания, но в других семьях ее могут и не распутать, и тогда предание или совсем замрет, или еще больше запутается, или от него останется лишь кусочек извращенной истины, вроде того, что рассказывали ей вчера подобранные на дороге бродяга и женщина с ребенком.

— Никто не придет. Уж без двадцати пяти двенадцать… Но чу! Со стороны перешейка донеслись какие-то звуки, сначала слабые и заглушаемые шумом моря и ветра, а потом все более и более отчетливые.

Ясно. Это лошадь стучит копытами. Вот она идет по тропинке, вот прошла мимо разрушенной ограды, вот уже совсем близко раздается стук копыт по кирпичам около входной арки. Доротея замерла на месте, сгорая от любопытства.

Во двор въехал всадник. Очень странный всадник. Он был так велик и долговяз, а лошадь его так мала и низка, что его длинные ноги, если бы они не были подогнуты, волочились бы по земле. Казалось, что не лошадь везла его, а он сам тащил ее, как игрушечную детскую лошадку. Его клетчатый костюм, короткие брюки, толстые шерстяные чулки, трубка во рту и чисто выбритое, неподвижно-спокойное лицо не позволяли ошибиться насчет его национальности. Англичанин.

Увидя Доротею, он нисколько не удивился и только произнес больше для самого себя, чем для нее:

— А-о-о!

Чтобы «слезть» с лошади, он выпрямил ноги, приподнялся на цыпочки, и она сама выскользнула из-под него. Он, привязав ее к дереву, посмотрел на свои часы и стал недалеко от башни, выпрямившись, словно на карауле.

«Не разговорчив!» — подумала Доротея.

Так, молча, неподвижно стояли они друг возле друга минуты три-четыре.

«Очень глупо, — говорила себе Доротея. — Разумеется, он тоже явился на свидание. Представлюсь ему сама… Да, но под каким именем?»

В самом деле, это затруднительный вопрос. Как себя назвать: княжна д’Аргонь или Доротеей, канатной плясуньей? С одной стороны, торжественность обстановки оправдывает церемонное представление с обозначением титула. С другой стороны — пестрый костюм и коротенькая юбочка обязывают избегать пышных церемоний. Нет, лучше «канатная плясунья».

Все эти мысли вызвали на лице Доротеи улыбку, которую молодой англичанин заметил.

Он тоже улыбнулся. И она и он уже открыли было рот и собирались заговорить, но им помешал новый пришелец. Во двор через арку вошел мужчина, очень бледный, с рукой на перевязи. На голове у него была фуражка формы русского солдата. И он при виде башенных часов застыл на месте. Заметив улыбающихся Доротею и ее компаньона, он ответил им широкой приветливой улыбкой, а потом снял фуражку, показав свой догола выбритый череп.

В это время послышался звук мотора, быстро приближавшийся. Во двор, подпрыгивая на неровных камнях, влетела мотоциклетка. Мотоциклист тоже увидел башню с часами и резко остановился.

Совсем молодой, стройный, в хорошо сидящем дорожном костюме, с оживленным лицом, он, вероятно, тоже, как и первый из появившихся, принадлежал к англосаксонской расе. Вынув из кармана часы и показывая на них, он подошел к Доротее, как будто собирался сказать:

— Заметьте, что я не опоздал.

Он не успел произнести ни одного слова, потому что в эту минуту один за другим появились еще двое.

Первый рысью въехал верхом на лошади и остановился, увидев группу людей, столпившихся у башенных часов. У него было приятное лицо и вежливые манеры: он слез с лошади и отвесил поклон, Доротее первой, а потом всем остальным.

Второй появился почти вслед за ним. Он тоже ехал верном, но на осле. Остановившись под самой аркой, он изумленно смотрел на собравшихся, вытаращив глаза под очками я бормоча:

— Возможно ли? Пришли!.. Так это все не басня? Ему было лет шестьдесят. В сюртуке и черной соломенной шляпе. На лице густые и длинные бакенбарды. Под мышкой потрепанный кожаный портфель.

— Вот так штука! Собрались!.. Не ожидал.

До сих пор Доротея хранила молчание. Но потребность объясниться возрастала а вей, во мере того как появлялись новые люди. Ее глаза блестели, она волновалась, и каждое новое появление принимала почти как чудо.

Она взглянула на свои часы. Двенадцать. Ровно полдень.

С колокольни деревенской церкви донесли звуки Angelus’a.

— Слушайте… Слушайте! — вскрикнула она.

Все сняли шляпы и, казалось, ждали, что остановившиеся башенные часы снова пойдут сейчас и свяжут порванные нити времени, соединят минуты настоящего с минутами далекого прошлого.

Доротея упала на колени. Ее волнение было так велико, что она заплакала.

Глава 11. Завещание маркиза Богреваль

Доротея плакала слезами радости, облегчающими слезами. Пятеро мужчин, растерявшись, столпились около нее в не знали, что делать и что сказать.

Вдруг Доротея поднялась, выпрямилась, вытерла слезы, улыбнулась и, перейдя от плача к смеху, закружилась в бурном танце. Да, она стала танцевать, не смущаясь тем, что ее еще никто не знает ни как княжну д’Аргонь, ни как канатную плясунью.

И чем больше недоумевали совсем сбитые с толку мужчины, тем веселей звучал ее смех. Она танцевала очень недолго, но в этот короткий промежуток исчерпала репертуар танцев половины земного шара. Наконец остановилась.

— Смейтесь же, вы, все пятеро! Что вы стоите, как мумии египетские? Смейтесь же, веселитесь! Я прошу вас об этом, я, канатная плясунья Доротея, княжна д’Аргонь. Господин нотариус, — обратилась она к старику с портфелем, — больше радости на лице, ну же! Я уверяю вас, что есть чему радоваться.

Она подбежала к старику и потрясла его за руку.

— Ведь вы нотариус, не правда ли? Нотариус, обязанный огласить распоряжение завещателя? Вам непонятно, неясно? Уверяю вас, что все гораздо яснее, чем вы думаете… Я разъясню вам… Вы нотариус, да?

— Действительно. Нотариус Деларю из Нанта.

— Из Нанта? Превосходно! Вам надо прежде всего… как бы это сказать… удостовериться, у кого есть золотая медаль, заменяющая собой повестку с приглашением на это собрание? Верно?

— Совершенно верно… Золотая медаль… да, — старичок был вконец изумлен осведомленностью молодой девушки.

— На 12 июля 1921 года?

— Да, да… Двадцать первого года.

— Ровно в полдень?

— Совершенно верно.

Он полез в карман за часами. Она его остановила.

— Не стоит беспокоиться, мы ведь все слышали. Вы явились точно в срок. Мы тоже. Все в порядке! У кого есть золотая медаль, тот вам ее покажет.

Она схватила нотариуса за рукав, потянула за собой и остановилась как раз под башенными часами.

— Вот тут ваше место.

А потом, обращаясь к остальным:

— Это нотариус, господин Деларю. Вы не понимаете? Я умею говорить по-английски, по-итальянски тоже… И по-явански.

Они отказались от других языков. Все четверо понимали по-французски.

— Тем лучше… Легче столковаться… Итак, это господин Деларю, нотариус. Он тот, кто должен председательствовать на нашем собрании. По французским законам нотариус является представителем умершего… Понимаете, умершего? Значит, нас всех связывает кто-то умерший в давние времена. Теперь вы схватываете, в чем дело? Мы все из одной и той же фамилии, мы все родственники. Не правда ли, мы имеем полное право и основание веселиться и радоваться, как родственники, встретившиеся после долгой разлуки…

Она схватила американца и итальянца за руки, заставила их обменяться рукопожатиями и расцеловала каждого в обе щеки. Потом проделала то же самое с англичанином и русским.

— Теперь решено! Мы — товарищи, друзья. Правда? После первых минут естественной неловкости молодые люди скоро освоились и действительно разговорились, как члены одной семьи. Взаимное доверие и симпатия как-то сразу объединили всех. Каждый хотел нравиться другому, и каждый чувствовал, что он нравится. Но Доротея решила, что все родственные излияния могут произойти и после, а сейчас надо заняться делом. Она расставила молодых людей в ряд, как на смотру.

— По очереди, друзья. Извините меня, господин нотариус, но раз я сделала призыв, я же и проверю полномочия… Итак, номер первый. Американец. Кто вы? Ваше имя?

— Арчибальд Вебстер, из Филадельфии.

— Арчибальд Вебстер, вы получили золотую медаль от своего отца?

— От матери. Мой отец давно умер.

— А ваша мать от кого получила?

— От своего отца.

— И так дальше по нисходящей линии?

— Совершенно верно. Фамилия моей матери ведет начало от выходцев из Франции. По семейным правилам, о которых мне рассказывала мать, золотая медаль должна передаваться старшему из детей, и больше никто не должен знать о ее существовании.

— Но что она означает? Как думает ваша мать?

— Не знаю. Мать мне только сказала, что медаль дает нам право на участие в разделе какого-то клада. Но рассказывала она об этом будто бы не очень серьезно и послала меня во Францию больше из любопытства.

— Покажите вашу медаль, Арчибальд Вебстер. Американец вынул из жилетного кармана медаль. Она была точь-в-точь такая же, как у Доротеи. Те же надписи, та же величина и тот же матовый цвет. Показав медаль нотариусу Деларю, Доротея возвратила ее американцу и продолжала допрос:

— Номер второй… Англичанин, не правда ли?

— Джордж Эррингтон из Лондона.

— Скажите нам, Джордж Эррингтон, что вы знаете?

— Я знаю не больше. Очень скоро после рождения остался сиротой. Медаль я получил дня три тому назад от опекуна, брата моего отца. Он мне сказал, что, по словам отца, дело идет о наследстве, что, по его мнению, это не очень серьезно, но что все-таки я должен повиноваться воле отца.

— Покажите вашу медаль. Хорошо. В порядке… Номер третий. Вероятно, русский?

Молодой человек в солдатской фуражке понимал, но не говорил по-французски. Он предъявил свой паспорт на имя русского эмигранта Николая Куробелева и медаль.

— Прекрасно. Номер четвертый. Итальянец?

— Марко Дарио из Генуи, — отвечал тот, показывая свою медаль. — Мой отец погиб на войне во время боев в Шампани. Он никогда не говорил мне о ней.

— И все-таки вы сюда приехали?

— Это вышло случайно. Я ездил в Шампань на могилу отца и, уже возвращаясь обратно, подъезжая к самому Ванну, вспомнил, что Рош-Перьяк в этих местах и что сегодня день, указанный на медали. Я слез с поезда и явился.

— Вы, как и все мы, подчинились зову нашего предка. Какого предка? К чему он нас призывает? В это должен нас посвятить присутствующий здесь нотариус… Господин Деларю, все в порядке. Мы все имеем медали… Ждем ваших объяснений.

— Каких же объяснений? Я не знаю…

— Как не знаете? Зачем же тогда у вас этот портфель и зачем вы совершили путешествие из Нанта в Рош-Перьяк? Открывайте-ка портфель и покажите, что у вас там за документы. Что вы мнетесь? Права наши доказаны. Мы свои обязанности исполнили, явившись сюда. Исполняйте вы свои обязанности.

— Да… действительно… больше ничего не остается делать. Я должен сообщить вам все, что знаю. Извините меня… История такая запутанная.

Мало-помалу освобождаясь от замешательства и принимая вид, достойный звания нотариуса, он уселся на ступеньку разрушенной лестницы. Все стали в кружок около него. Он раскрыл портфель и начал свою речь, несомненно, приготовленную заранее на случай, если сверх всякого ожидания кто-нибудь явится на свидание, назначенное двести лет тому назад.

— Мое вступление будет коротко. Четырнадцать лет назад я вступил в управление нотариальной конторы в Нанте. Мой предшественник ввел меня в круг наиболее важных и сложных дел и только перед самым концом сказал: «Постойте, я чуть не забыл еще про одно дело. Правда, оно не так важно, но все-таки. Это самое старое дело нашей конторы. Все досье его состоит из письма, простого письма, запечатанного в конверте с такой надписью:

„Настоящий конверт с вложенным в нем письмом сдается на хранение сельскому нотариусу господину Барбье и его преемникам с тем, чтобы он был вскрыт 12 июля 1921 года, в полдень, против башенных часов замка Рош-Перьяк и чтобы находящееся в нем письмо было прочитано в присутствии обладателей золотой медали, которая отчеканена по моему приказанию“».

Вот. Никаких других объяснений мой предшественник мне не дал, как равно и не получил их от своего предшественника. Единственно, чем он дополнил сообщение, так это тем, что произведенными в архиве села Перьяк расследованиями установлено, что Ипполит-Жан-Барбье был там нотариусом в начале восемнадцатого века. Когда была закрыта его контора в Перьяке и каким образом конверт очутился в Нанте, мы не знаем. Но так или иначе письмо, сданное двести лет назад нотариусу Барбье и его преемникам, хранилось в целости, и до сих пор никто не пытался проникнуть в секрет того, что в нем написано. В настоящий момент обязанность вскрыть конверт лежит на мне.

Деларю сделал паузу, посмотрел на лица слушателей и, довольный, что произвел на аудиторию впечатление, продолжал:

— Я часто думал об этом деле и старался разгадать, что могло бы содержаться в конверте. Несколько лет назад я приезжал в это село, расспрашивал жителей, рылся в архивах, но никаких указаний не нашел. Когда подошел назначенный срок, я посоветовался с председателем гражданского суда в Нанте. Если письмо рассматривать как духовное завещание, то не удобнее ли будет вскрыть конверт в присутствии судебных властей? Таково было мое мнение. Председатель суда со мной не согласился. Он не склонен придавать серьезного значения этому делу и полагает, что здесь кроется не больше, как шутка старого вельможи или даже просто мистификация. «Когда вы вернетесь из своей поездки в Перьяк, — сказал он мне, — мы с вами вместе будем смеяться, а вы будете жалеть о потерянном времени». Тем не менее я счел своим долгом приехать. Вы можете представить себе мое удивление, когда, войдя сюда, я увидел, что на свидание явилось уже несколько человек и ждут меня.

Он улыбнулся. Улыбнулись и все его слушатели. Марко Дарио сказал:

— Все-таки дело становится серьезным. А Джордж Эррингтон прибавил:

— Разговоры о кладе могут оказаться не такими уж абсурдными.

— Письмо нам разъяснит все. Читайте его, господин нотариус, — попросила Доротея.

Наступал решительный момент. Теснее столпились в кружок около нотариуса. Улыбки исчезли. Лица стали серьезны. Деларю вынул большой квадратный конверт из плотной старинной бумаги, пожелтевшей от времени. На нем пять толстых печатей, когда-то, вероятно, красных, а сейчас грязно-фиолетовых. В левом верхнем углу канцелярский штемпель конторы нотариуса Барбье, его подпись и номер, под которым документ был принят на хранение.

— Печати целы, — заметил нотариус. — На них можно даже разобрать латинские слова, составляющие девиз…

— In robore fortune, — прервала Доротея.

— Откуда вы знаете?

— Эти самые слова имеются на всех медалях и даже вот на стене под часами, — Она показала на мраморную доску.

— Совершенно верно. Таким образом, мы устанавливаем бесспорную связь, существующую между письмом, вашими медалями и местом, где мы находимся…

— Распечатывайте, читайте, господин Деларю, — не терпелось Доротее.

Нотариус сломал печати и, вскрыв конверт, вынул большой исписанный со всех сторон лист пергамента, сложенный вчетверо.

Нотариус надел вторую пару очков, устроил у себя на коленях пюпитр из портфеля, развернул лист и, медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, начал читать:

— «Написано сегодня, 12 июля 1721 года»…

— Два века, — со вздохом произнес нотариус, своей медлительностью выводя Доротею из терпения, и начал снова:

— «Написано сегодня, 12 июля 1721 года, в последний день моего существования, а должно быть прочитано 12 июля 1921 года, в первый день моего воскресения».

Нотариус запнулся. Молодые люди переглянулись, а Арчибальд Вебстер проговорил:

— Это писал сумасшедший.

— Слово «воскресение» может быть употреблено в переносном смысле, — предположил нотариус. — Последующее нам объяснит. Я продолжаю: «Мои дети…»

Он вновь остановился и сказал:

— «Мои дети». Это относится ко всем вам…

— Ах, господин Деларю, — вскричала Доротея, — я вас умоляю, не останавливайтесь.

— Однако я считаю себя обязанным…

— Не надо, не надо, нам не нужны ваши объяснения. Мы хотим скорее узнать, что в письме, а объяснять вы будете после. Не правда ли, друзья?

Молодые люди кивнули в знак согласия.

Нотариус послушался и больше уже не отвлекался от чтения, останавливаясь лишь в тех местах, где трудно было разобрать текст.

«Мои дети!

Однажды, выходя из заседания Академии наук в Париже, на которое меня любезно пригласил господин Фонтенель, знаменитый автор „Бесед о множественности миров“, взял меня под руку и сказал:

— Маркиз, не соблаговолите ли вы объяснить мне причины, по которым вы имеете вид такого нелюдимого и замкнутого человека? Какого происхождения у вас рана на левой руке и почему на ней у самого основания отрезан палец? Говорят, что вы потеряли палец на дне реторты, производя какие-то опыты в лаборатории, устроенной будто бы в вашем замке Рош-Перьяк. Говорят, что вы занимаетесь алхимией и ищете эликсир долгой жизни.

— Я не ищу этот эликсир, — ответил я, — потому что я им владею.

— В самом деле?

— В самом деле. И если вы позволите преподнести вам один флакон и выкушаете его, то неумолимые парки должны будут ждать, пока вам исполнится сто лет.

— С удовольствием приму ваш подарок, но при условии, что вы составите мне компанию. Мы с вами ровесники и до полной сотни лет и мне и вам надо дотянуть по сорока лет.

— Что до меня, то прожить на три-четыре десятка лет дольше меня не прельщает. Какой смысл жить в мире, который известен вдоль и поперек и в котором день завтрашний как две капли воды похож на день вчерашний? Я предпочел бы другое. Я хотел бы умереть сейчас, но ожить через век или два, увидеть детей моих внуков, посмотреть на дела будущих людей, ознакомиться с изменениями, которые к тому времени произойдут, как в управлении государствами, так и во всем жизненном обиходе.

— Браво, маркиз! — вскричал оживившийся Фонтенель. — Браво! Следовательно, вы сейчас заняты отысканием эликсира, дающего эти прекрасные возможности?

— Я отыскал уже эликсир. Я вывез его из Индии, где я, как вы знаете, провел в молодости десять лет. В этой чудесной стране у меня были друзья среди жрецов и браминов. Они посвятили меня в некоторые из их волшебных тайн.

— Почему не во все тайны? — с оттенком иронии спросил Фонтенель.

Я оставил без ответа его иронический вопрос и продолжал:

— Они отказались мне сообщить способ сношения с другими мирами, которыми вы так интересуетесь, господин Фонтенель, и не захотели выдать секрет временного умерщвления и последующего оживления. Однако этот секрет мне все же удалось похитить. Они меня поймали и осудили на страшное наказание: у меня должны были быть вырваны все пальцы. Когда вырвали первый палец, обещали прощение, если я возвращу похищенный флакон. Я указал, куда я его спрятал, но предусмотрительно еще раньше перелил его содержимое в другой флакон, а его наполнил ничего не стоящей жидкостью.

— Таким образом, ценой потери пальца вы приобрели секрет некоторого рода бессмертия… Вы думаете воспользоваться этим секретом, маркиз?

— Да, как только будут приведены в порядок мои дела, то есть в течение текущего года.

— Чтобы ожить…

— В 1921 году.

Беседа со мной очень развлекла Фонтенеля, и, прощаясь со мной, он сказал, что сохранит ее в своей памяти как доказательство моей живой фантазии… и моего безумия, вероятно, думал он про себя».

Нотариус Деларю остановился на момент, чтобы перевести дыхание, и посмотрел на слушателей. Все улыбались и, видимо, относились ко всему довольно легкомысленно, как к шутке или забавной, хотя и очень интересной истории. Только у Доротеи было серьезное, задумчивое лицо.

При общем молчании Деларю стал читать дальше:

«Фонтенель напрасно смеялся. В моих словах не было ни фантазии, ни безумия. Великие жрецы Индии знают то, чего не знаем и никогда не узнаем мы, а я овладел одной из самых дивных тайн. Пришел час воспользоваться этой тайной. Я решился на это. В прошлом году от несчастной случайности погибла моя супруга, маркиза де-ла-Рош-Перьяк. Я до сих пор лью горькие слезы при воспоминании о ней. Четыре моих сына, унаследовавшие от меня страсть к приключениям и путешествиям, сейчас за границей. Я одинок. Зачем тянуть бесполезную старость, без радостей и без ласки? Нет. Все готово. Я уйду из этого мира… и потом возвращусь. Старые слуги, Жоффруа и его жена, верные компаньоны моей жизни, поверенные моих тайн, исполнят мои приказания. Я прощусь со своим веком.

Мои потомки, читатели настоящего письма! Внимательно следите за изложением событий, которые произойдут в Рош-Перьяк. Сегодня в два часа пополудни я упаду в обморок. Жоффруа приведет врача, который констатирует, что мое сердце не бьется. Мое тело положат в гроб и отнесут в усыпальницу. А когда настанет ночь, Жоффруа с женой вынут меня из гроба и перенесут на развалины Коксэн, самой старой башни поместья и замка Перьяк, гроб же, положив в него камни, они заколотят.

С другой стороны, Барбье, управляющий имением, исполняя мою волю, найдет в ящике стоика инструкцию о том, как известить моих сыновей и как распределить между ними оставшееся наследство. Кроме того, каждому из них он должен будет со специальным курьером переслать золотую медаль, на которой я приказал выбить мой девиз и дату моего воскресения, 12 июля 1921 года.

Эта медаль будет переходить из поколения в поколение к старшему из детей, и ни в одной семье о ней не должен знать никто, кроме передавшего и получившего. Сам же Барбье возьмет на хранение конверт с этим письмом, которое тоже будет передаваться от нотариуса к нотариусу, пока не наступит назначенный срок.

Мои праправнуки! Вы будете читать настоящее письмо в полдень 12 июля 1921 года. Вы соберетесь у замковых часов в нескольких сотнях шагов от старой башни Коксэн, где я буду спать в течение двух веков. Я выбрал это место для отдыха потому, что считаю разрушительную революцию во Франции неминуемой. Но если революция разрушит то, что цело, она не тронет того, что уже сейчас представляет собой развалины.

По дубовой аллее, которую насадил мой отец, вы дойдете до башни. Она и в ваше время будет такой же, как сейчас. Под аркой, где когда-то был подъемный мост, вы остановитесь. Один из вас отсчитает с левой стороны выемки отпускной решетки третий камень вверх и тихо толкнет его прямо от себя. А другой из вас пусть отсчитает третий камень с правой стороны и сделает то же самое. От этих двойных одновременных толчков середина стены отодвинется вовнутрь, почти упадет и образует переход к узкой лестнице в толще стены.

Вы зажжете факел и подниметесь по 132 ступеням. Перед вами будет дверь, но я приказал Жоффруа после моей смерти ее заштукатурить. На последней ступеньке вы найдете железную палку и ею отобьете штукатурку. Дверь обнажится, в замке будет ключ. Чтобы он повернулся, надо наступить сразу на три плитки последней ступеньки лестницы.

Вы войдете в комнату, где будет стоять за занавесью кровать. Откиньте занавесь. Там буду спать я.

Не удивляйтесь, если окажется, что я выгляжу моложе, чем на портрете, который в прошлом нарисовал с меня Ляргиер, художник королевского двора, и который будет повешен у изголовья моей постели. Двести лет спокойного сна, отдых сердца, едва-едва бьющегося, вероятно, сгладят морщины и возвратят юношескую свежесть моему лицу.

На скамейке около кровати, завернутый в материю, будет лежать флакон с пробкой, залитой воском. Вы отобьете горлышко. Один из вас ножом разожмет мне зубы, а другой вольет эликсир, не по каплям, а тонкой струйкой, чтобы он повал в горло. Пройдет несколько минут, и жизнь начнет возвращаться. Биение сердца станет заметно, грудь подымится, веки откроются.

Постарайтесь говорить тише и не освещайте меня сразу ярким светом. Возможно, что первое время я буду вас видеть и слышать лишь очень смутно. Я не знаю, что будет, но вы осторожно испытайте все способы.

Не надо спешить и напрягать мои силы. Постепенно, в покойной обстановке, при обильном питании силы восстановятся, и я вновь познаю радость жизни.

Не бойтесь, что я буду вам в тягость. О том, что я сейчас напишу, никто из моих сыновей не знает, и я скрыл это для будущих времен. Я вывез из Индии четыре бриллианта необыкновенной величины, четыре красных бриллианта Голконды огромной ценности и спрятал их в таких местах, где их никто не найдет, кроме меня.

Так как память может не сохранить воспоминаний об этих местах, то на всякий случай я записал их признаки на особой бумажке в отдельном конверте с надписью „приписка“. Эта приписка должна быть положена в общий большой конверт с настоящим письмом.

О ней я никому не говорил ни слова. Даже Жоффруа не знает. Если по человеческой слабости он или его жена расскажут о тайне моей смерти, то все-таки ни он, ни его дети, никто другой не сумеют отыскать великолепных бриллиантов.

Когда я возвращусь к жизни, этот внутренний конверт с надписью „приписка“ должен быть передан мне. В случае, на мой взгляд, невозможном, если судьба мне изменит и меня нельзя будет воскресить, вы сами вскроете конверт и по указаниям заключенного в нем письма вступите во владение драгоценностями.

Полную собственность на них я признаю за теми из моих потомков, которые представят золотую медаль с девизом: „In robore fortuna“. Никто не имеет права вмешиваться в раздел, который они произведут между собой по совести, одни, без посторонних указаний и советов.

Я написал все, что хотел. Теперь я погружаюсь в молчание и буду ждать вашего прихода. По властному зову золотой медали вы соберетесь в замок Рош-Перьяк. В ваших жилах течет одна и та же кровь, относитесь же по-братски друг к другу. В сознании своего долга перед предком, приблизьтесь к месту его отдыха и освободите его от оков царства тьмы.

Написано моею собственной рукой в здравом уме и твердой памяти в 12-й день июля 1721 года, В чем и подписуюсь

Жан-Пьер-Огюстен де-ла-Рош, маркиз де…»

Нотариус смолк, внимательно рассматривая строки пергамента.

— Подпись неразборчива. Фамилия начинается либо с Б. либо с Р. Росчерк прошелся по всем буквам, и ничего не разберешь.

Доротея выручила его из затруднения:

— Жан-Пьер-Огюстэн де-ла-Рош, маркиз де Богреваль.

— Да… да… Совершенно верно… Как это вы узнали?

— Это одно из имен моей фамилии.

— Одно из имен вашей фамилии?..

Глава 12. Живительный эликсир

Доротея ничего не отвечала, задумавшись над странным посланием маркиза. Ее компаньоны смотрели на нее и ждали, что она скажет. Но она молчала. Тогда Джордж Эррингтон решил высказаться первым:

— Ловко сделанная шутка.

— Не совсем так. Почему вы думаете, что это шутка?

— Ну, знаете ли… воскресение из мертвых!.. живительный эликсир!.. спрятанные драгоценности!.. Чепуха, сказки!..

— Правда, для нашего века все это довольно необыкновенно. Но все-таки не забывайте, что письмо, нам адресованное, до нас дошло, у каждого из нас есть золотая медаль, мы все собрались на рандеву по приглашению, посланному двести лет назад, и мы оказываемся принадлежащими к одной и той же фамилии. Пока все произошло так, как маркиз Богреваль и предполагал.

— По-вашему, нам надо проделать все, о чем он пишет?

— Непременно. Это наш долг.

— Позвольте вам заявить, — вмешался в разговор нотариус Деларю, — что я не пойду с вами. У меня нет никакой охоты идти с визитом к маркизу Богреваль и смотреть на человека, которому двести шестьдесят лет от роду.

— Он вовсе не так стар, как вы говорите. Двести лет сна ничего не прибавили к его возрасту. А потом, господа, я сейчас вспомнила. Ведь Фонтенель действительно умер, когда ему было около ста лет. В самом деле, не объясняется ли такая долговечность эликсиром, который Богреваль ему преподнес?

Марко Дарио поставил вопрос ребром:

— Верите вы или не верите?

— Тсс… Нельзя ставить вопроса так… Всему я не верю, но все-таки тут есть кое-что… Скоро все узнаем… А сейчас, признаться, мне хочется совсем другого… — Чего?

— Я ужасно голодна. Так, господа, как, вероятно, и сам маркиз Богреваль, двести лет ничего не евший.

Молодые люди, кроме русского Куробелева, имели сумочки с провизией. Большую каменную плиту быстро превратили в стол. Дружной, веселой компанией позавтракали. «Семейный завтрак на лоне природы», — сказала Доротея. Было даже вино.

Шутили, смеялись, играли. Ухаживали за Доротеей. Часа в три, устав от игр, присели в кружок, центром которого явился уже не нотариус, а Доротея. Решили отправиться с «визитом к предку».

Вышли со двора, обогнули стены. Открылась аллея из сотни деревьев, она началась от круглой площадки, на которой высился чудесный, величественный дуб.

Нотариус Деларю, подделываясь под тон проводника, объявил:

— Прошу уважаемых путешественников обратить внимание. Перед нами деревья, которые насадил отец маркиза Богреваль. Несмотря на древний возраст, крепки и могущественны. Вот дуб — царь. Несколько поколений находили себе под его ветвями защиту от дождя и непогоды. Мужчин прошу снять шляпы, отдавая дань почтения такой старине.

Там, где кончалась аллея, в давние времена проходила замковая ограда, теперь еле заметны были ее остатки. А дальше на невысоком пригорке виднелся овальный остов старинной башни.

— Башня Кексэн, — продолжал Деларю. — Самая древняя башня в здешних местах. Постройка ее относится к раннему средневековью. Там ждет спящий царевич — маркиз Богреваль, которому мы возвратим жизнь, прыснув на него капелькой чудодейственного эликсира.

Левая сторона башни представляла собой бесформенную груду развалин, зато правая почти не была тронута временем. В ее толстых стенах действительно могла уместиться и лестница, и комната упокоения маркиза Богреваль.

Низы башенных стен так заросли травой и кустарниками, что наша компания лишь с трудом пробила себе дорогу и отыскала арку подъемного моста, а на ней выемку опускной решетки.

— Это доказывает, что мы не имеем предшественников. Тут давно не ступала человеческая нога, — сказала Доротея.

Прежде чем приступить к тому, что предписывал в своем послании маркиз, занялись осмотром всей башни. Под сводами арки прошли вглубь. Это был двор у башни, часть которого в старину была застроена жилыми помещениями. Следов крыши, правда, не осталось, но были видны перегородки комнат и дымовые ходы печных труб. Одной стороной стена башни спускалась вниз.

— Посмотрите вниз, — показала Доротея. — Этим путем тоже можно пробраться. Оттуда есть свой выход на перешеек. Сюда, вероятно, устраиваются прогулки. Вон, видите, куски бумаги и пустая коробка из-под сардин.

— Почему же дорога так запущена, если здесь бывает публика?

— Кто же ее будет расчищать?

Исполнить приказание маркиза Богреваль не торопились. К посланию относились недоверчиво. И вернулись обратно к подъемному мосту не для того, чтобы проверять маркиза, а для того, чтобы успокоиться и сказать себе: «Приключение окончено, можно возвращаться домой».

Доротея, казалось, тоже была настроена недоверчиво и относилась ко всей затее, как к забавной шутке.

— Кузены! Я объявляю себя командиром. Вы не для того приехали из Америки и России, чтобы стоять сложа руки. За работу! Очистите от травы камни на стене… Докажем нашему знаменитому и достославному предку, что мы послушны его воле. В борьбе с природой на развалинах древней башни приобретем себе право, вернувшись домой, не думать больше о золотой медали… Очистим свою совесть перед потомками… Готово? Теперь, господин Дарио и господин Эррингтон, отсчитайте каждый на своей стороне третий камень вверх… Правильно… Почтительно склонив головы перед памятью маркиза Богреваль, приготовьтесь толкнуть, тихо толкнуть эти камни.

Камни были так высоко, что даже высокий англичанин едва доставал до них рукой.

— Тихо толкните… С верой в сердцах! У господина Деларю нет веры, но он как посторонний имеет на это право.

Молодые люди уперлись в намеченные камни.

— Так, так… Еще немного… Больше усилий… Да исполнятся слова маркиза Богреваль. Да отодвинется стена вовнутрь!

— Мой камень поддается, — проговорил англичанин.

— И мой тоже, — сказал итальянец. Действительно, камни сдвинулись с места. Еще секунда, а верх стены отодвинулся внутрь, образовывая покатую площадку. В глубине в темноте виднелось несколько ступенек лестницы.

Англичанин, изменяя своему хладнокровию, удивленно вскрикнул:

— Благородный джентельмен не соврал. Вот лестница. На один момент все оцепенели. Сама по себе падающая стена — пустяки. В старинных постройках это не диво. Мало ли там бывало всяких подземных ходов, тайных дверей и прочее? Но то, что стена упала после того, как были исполнены указания маркиза Богреваль, — вот это поразило всех.

— Если на лестнице окажется действительно сто тридцать две ступени, я буду убежден окончательно, — заявил Эррингтон.

Нотариус Деларю, кажется, тоже был поколеблен в своем безверии, но сразу сдаваться он не хотел.

— Как? Не собираетесь ли вы утверждать, что маркиз…

— Что маркиз нас ждет, как ждал бы всякий живой человек, которого мы предупредили о своем визите.

Молодые люди вошли внутрь стены. Нотариус и Доротея за ними. Два карманных электрических фонарика заменили факелы, которыми рекомендовал запастись Богреваль. При их свете стала видна очень высокая винтообразная лестница. Дарио поднимался первый.

— Пятнадцать… шестнадцать… семнадцать, — считал он. На пятидесятой ступени дыра в стене пропускала свет.

Доротея высунула голову в эту дыру, но подножия башни нельзя было рассмотреть, так как под самой дырой проходил широкий выступ карниза. Дарио считал:

— Сто… сто десять… сто двадцать… сто тридцать… сто тридцать один… сто тридцать два… Дальше идти нельзя. Лестница упирается в стену.

— На верхней ступеньке есть три плитки? — спросила Доротея.

— Есть.

— А железная палка?

— Тоже.

Доротея поднялась и осмотрела верхние ступеньки, стену, преграждавшую путь, и железную палку. Все совпало полностью с завещанием маркиза.

— Отбивайте штукатурку. Она лежит тонким слоем. Действительно, после четырех-пяти ударов штукатурка осыпалась и дверь обнажилась.

— Черт возьми, — бормотал трусливый нотариус, — программа исполняется точка в точку.

— О, господин нотариус, — усмехнулась Доротея, — через минуту, когда откроется дверь, ваш скептицизм исчезнет без следа.

— Он уже исчез, я уверовал. Этот старый плут был прекрасным механиком и, доживи он до наших времен, любой театр пригласил бы его режиссером для постановки страшных сцен.

Доротея поставила ногу на одну из плиток. Эррингтон и Дарио наступили на две других.

Дверь закачалась и медленно стала открываться.

— Святая мадонна, — прошептал Дарио. — Тут или божье чудо, или работа дьявола.

При свете фонарей за дверью можно было видеть довольно большую комнату без окон, со сводчатым потолком. На голых стенах ни орнамента, ни рисунка, ни украшения. Никакой мебели. И только в глубине налево за занавесью, грубо приколоченной к балке под потолком, был отгорожен угол. Там должен был лежать маркиз Богреваль.

Пятеро мужчин и Доротея стояли молча, не двигаясь. Побледневший Деларю был близок к обмороку.

Доротея не могла оторвать взгляда от занавеси. Итак, события не закончились ни встречей наследников, ни чтением послания маркиза. Они развивались дальше, перешли в старую, давно всеми покинутую башню и будут разыгрываться здесь, где две сотни лет не звучал человеческий голос. Два века назад маркиз принял напиток, который его или усыпил… или убил. Что на кровати: груда мертвых костей или живой человек?

Доротея смотрела вопросительно на своих кавалеров, как будто спрашивая:

— Из вас кто-нибудь решится идти первым? Они молчали. Никто из них не шевельнулся.

Тогда Доротея сделала шаг вперед. Робко протянула дрожащую руку. Схватила край занавеси и медленно приподняла. Молодые люди подошли ближе и направили свет своих фонарей.

За занавесью была кровать. На ней лежал человек.

* * *

Эта картина была так удивительна, что Доротея едва удержалась на ногах и выпустила занавесь из рук.

Тогда Арчибальд Вебстер выступил вперед, подхватил падавшие края занавеси.

Человеку, лежавшему в кровати, можно было бы дать лет шестьдесят, но странная бледность и совершенная бесцветность кожи без единой кровинки создавали впечатление, не вяжущееся ни с каким возрастом. Череп совершенно голый. Заострившийся нос. Глубоко ввалившиеся глазные впадины. На огромном лбу, на скулах и на подбородке кости, обтянутые кожей.

На левой руке только четыре пальца, вместо пятого глубокая борозда до середины ладони.

Обветшавший от времени, наполовину съеденный молью костюм — черный суконный кафтан, зеленый шелковый жилет и короткие брюки. На ногах ни чулок, ни башмаков.

— Он мертв, — тихо произнес кто-то из мужчин. Чтобы удостовериться в этом, надо было нагнуться и приложить ухо к груди, где должно биться сердце. Но лежавшее подобие человека производило такое впечатление, что можно было опасаться, как бы оно не рассыпалось от самого легкого прикосновения.

Кроме того, разве можно сомневаться в смерти мертвеца?

Деларю шепотом умолял Доротею:

— Уйдем отсюда… уйдем. Это нас не касается. Джорджу Эррингтону пришла удачная мысль. Он вынул из кармана маленькое зеркальце и поднес его к губам лежавшего на кровати. Прошла целая минута, долгая, томительная и страшная. И вдруг… Зеркальце чуть-чуть помутнело.

— Он жив!.. Он жив!

Нотариус не мог больше держаться на ногах, присел на край постели и бормотал:

— Сатанинское дело… Уйдем…

Все переглянулись. Этот мертвец жив! Но ведь он же мертвец! Конечно, мертвец. Однако, ведь мертвые не дышат, а он дышит.

— Смотрите, смотрите, — сказала Доротея. — Его грудь поднимается и опускается… да, едва-едва заметно…

Кто-то возразил:

— Невероятно… Как же объяснить подобное явление?

— Я не знаю… не знаю. Может быть, это вид летаргии… Гипнотический сон… Значит, надо действовать.

— Как действовать?

— Как указано в завещании. Наш долг исполнить указания слепо и не рассуждая.

— Что же делать?

— Постараемся разбудить его с помощью эликсира, о котором говорится в завещании.

— Вот он, — сказал Марко Дарио, взял со стула сверток, развернул его и вынул маленький флакончик старинной формы с длинным горлышком.

— У кого есть нож? — спросила Доротея. — Спасибо, Вебстер. Откройте лезвие и всуньте кончик ему между зубами, как сказано в завещании.

У постели спящего началось то движение, которое бывает у постели больного с той только разницей, что никто толком не отдавал себе отчета в своих действиях.

О край скамейки Доротея отбила горлышко флакончика. Вебстер с большим трудом исполнил данное ему поручение. Губы были крепко сжаты, а зубы, черные и в большинстве испорченные, так плотно сомкнуты, что кончик ножа не мог пробить себе дороги. Наконец удалось: зубы разомкнулись.

— Довольно! — скомандовала Доротея.

Она склонилась над спящим, держа в правой руке флакон с эликсиром. Приставила флакон к губам и медленно опрокинула. Сначала упало несколько капель жидкости, по цвету и запаху напоминающей зеленый шартрез, а потом в рот потекла тонкая струйка. Так до тех пор, пока флакон не был опорожнен.

— Конец, — сказала Доротея, поднимаясь.

Она пробовала улыбнуться, но, увидев, что компаньоны, не обращая внимания на нее, во все глаза смотрят на спящего, пробормотала:

— Подождем… Подействует не сразу.

А про себя думала: «Неужели я серьезно думаю, что эликсир может подействовать? Неужели может прекратиться сон… или, вернее, смерть, потому что такой сон все равно что смерть?.. Нет, мы просто-напросто жертвы галлюцинации. Нет, нет, тысячу раз нет! Люди не воскресают».

Прошло пять минут. И еще пять минут.

Тяжелое ожидание. И бессмысленное? Да, вообще говоря, совершенно бессмысленное и даже непозволительное для шести взрослых интеллигентных людей. Но в данном случае были и основания и оправдания в той почти математической точности, с которой исполнились все другие предсказания маркиза Богреваль.

— Пятнадцать минут, — произнес итальянец. Прошло еще несколько секунд… и все задрожали от ужаса.

Веки мертвеца дрогнули.

Раз, еще раз… Так отчетливо и ясно, что сомневаться было невозможно.

— О-ох, — простонал нотариус, — он жив…

Глава 13. Воскрешение Лазаря

Доротея глядела на просыпающегося, стараясь не пропустить ни малейшего его движения.

— Он жив, — бормотал нотариус, — жив… смотрит на нас.

В самом деле, глаза оживавшего человека были открыты. Странный, неподвижный и невидящий взгляд. Взгляд новорожденного, не оживленный мыслью, готовый вот-вот погрузиться в новый сон.

В глазах еще не было жизни, но зато она прошла по всему телу. Получалось впечатление, что под влиянием толчков оживающего сердца кровь возобновила свое течение по жилам. Руки сделали несколько движений. Вдруг ноги соскользнули с края постели. Напряглись мускулы, и человек ‘сел.

Так как теперь его голова находилась выше, то один из молодых людей поднял свой фонарь, чтобы осветить его лицо. Свет упал, между прочим, и на стену. Над кроватью, там, где лежали подушки, стал виден портрет, о котором упоминал в своем послании маркиз.

Можно было без ошибки сказать, что портрет был нарисован с человека, сидевшего на кровати. Тот же огромный лоб, те же глубоко спрятанные глаза, такие же выдающиеся скулы, такой же костлявый подбородок.

Он попробовал встать на ноги, но это не удалось, ноги были слишком слабы и отказывались служить. Он тяжело дышал, и ему, казалось, не хватало воздуха. Доротея, увидев две доски, прибитые на стене, показала на них пальцем Вебстеру и Дарио и знаком велела их оторвать. Это было нетрудно, так как они держались на паре неглубоко вбитых гвоздей. Под досками оказалось небольшое круглое окно высотой и шириной не больше 30–35 сантиметров.

Свежий воздух ворвался в комнату. Проснувшийся повернулся лицом к окну и жадно открытым ртом стал дышать всей грудью.

Доротея, отвернувшись в сторону, умышленно не смотря на то, что составляло центр внимания всей компании, сосредоточенно о чем-то думала. Ее голубые глаза потемнели и стали синими. Они не видели ничего перед собой, но казалось, проникая в глубь вещей, видели то, что недоступно для обыкновенного взгляда.

Приняв какое-то решение, она сказала: — Попробуем, — и подошла к кровати, сев рядом с ним, взяла его за холодные и влажные руки. — Мы пришли сюда по вашему зову… мы те, кого золотая медаль…

Слова нелегко подбирались. Они ей казались нелепыми и наивными. Она подумала и начала по-иному:

— В наших семьях из рук в руки переходила от поколения к поколению золотая медаль. Два века в семьях ваших потомков зрела ваша воля…

Нет, и так не годится. Получается чересчур пышно и торжественно.

Тем временем его рука согревалась от ее прикосновения. До его слуха уже достигали слова, и он сознавал, что они обращены к нему. Не лучше ли обратиться с самыми простыми словами? Да, именно так надо сейчас с ним говорить.

— Вы не голодны?.. Хотите кушать?.. Пить?.. Отвечайте… Что бы вы предпочли? Мы с моими друзьями постараемся…

Никакого эффекта! Старик с тупым и неподвижным выражением лица, открыв рот, смотрел по-прежнему бессмысленно.

Не спуская с него глаз, Доротея обратилась к нотариусу:

— Господин Деларю, не думаете ли вы, что мы должны предъявить ему второй конверт с припиской. Может быть, его сознание пробудилось бы при виде бумаги, которую он сам писал и которую, по точному смыслу его письма, ему надо отдать.

Деларю был того же мнения. Взяв от нотариуса конверт, Доротея показала его старику, говоря:

— Вот то, что вы написали по поводу спрятанных драгоценностей. Никто не читал вашего письма. Вот оно…

Она протянула конверт старику. Его рука произвела легкое встречное движение. Доротея поднесла конверт совсем близко, и пальцы старика раскрылись, чтобы взять его.

— Это вы хорошо понимаете, да? Вы распечатаете конверт. В нем указаны места хранения бриллиантов. Это имеет для вас громадное значение. Кроме вас никто не будет знать… Богатства…

Вдруг она резко оборвала свои слова. Либо ей в голову внезапно пришла какая-то мысль, либо она неожиданно заметила что-то исключительно важное, ускользавшее раньше от внимания.

Вебстер сказал:

— Конечно, он уже понимает. А когда увидит свой собственный почерк, все прошедшее моментально оживится в его памяти. Мы должны отдать ему конверт.

Джордж Эррингтон поддержал Вебстера.

Но Доротея не спешила исполнить их совет. Она пристально смотрела на старика. Потом попросила у Дарио электрический фонарик и, освещая им лицо старика, пододвинулась ближе, откинулась дальше, внимательно разглядела со всех сторон его изуродованную руку и вдруг разразилась необычайным, почти бешеным взрывом хохота.

Она смеялась дико, безудержно, прижав руки к груди и едва не падая на пол от хохота. Прическа рассыпалась, и пряди волос спустились на милое раскрасневшееся личико. Ее легкий, молодой, очаровательный смех был полон такой заразительной веселостью, что молодые люди не удержались и тоже стали хохотать.

Наоборот, нотариус Деларю считал такое шумное проявление жизнерадостности неуместным при столь мрачных обстоятельствах.

— Ш-ш-ш-ш… Нельзя так… Мы являемся свидетелями необыкновенного случая.

Его строгий вид еще больше рассмешил Доротею.

— О, да… необыкновенный случай, — она задыхалась от смеха, — совершенно необыкновенный… Чудо!.. Ой, как забавно… Не могу удержаться… Слишком долго сдерживалась!.. Мне нельзя быть долго серьезной… Вот так история.

— Я не вижу, что вы находите здесь забавного, — еще строже сказал нотариус. — Маркиз…

Восторг Доротеи был беспределен. Она подхватила это слово:

— Маркиз? О, да, маркиз! Маркиз Богреваль! Друг Фонтенеля… Маркиз Богреваль — воскресший Лазарь… Но разве же вы ничего не видите?

— Я видел замутившееся зеркало… восстановленное дыхание…

— Так, так. Ну, а еще?

— Что еще?

— Во рту. Посмотрите ему в рот.

— Во рту зубы.

— Да, но какие?

— Плохие зубы, испорченные, старческие…

— А вы видите вставной зуб?

— Вставной зуб?

— Да. Вставной зуб и, главное, золотой.

— Пусть. Что же из этого следует?

— Вы сами не догадываетесь? Хорошо, я вам объясню. Скажите, пожалуйста, при Людовике XIV и при Людовике XV вставляли золотые зубы или нет? Конечно же, нет… А раз так, раз этот господин маркиз не мог вставить зубы до смерти, то, значит, он призывал дантиста сюда в башню, и, значит, он в этой башне… хотя и был мертв, читал газеты, из которых узнал, что существуют дантисты, и очень обрадовался возможности полечить зубы, которые у него болели со времен Людовика XIV.

Доротея вновь принялась хохотать, молодые люди ее поддержали, но нотариус, еще не убежденный, был очень сконфужен и, боясь вызвать неудовольствие старика, по-прежнему неподвижно сидящего на кровати, отвел молодых людей и девушку в дальний угол и там шепотом завел беседу:

— По вашему мнению, мадемуазель, это все мистификация?

— Уверена.

— Но маркиз? Его письме?

— Участие маркиза в этой истории окончилось 12 июля 1721 года, когда он проглотил эликсир, перенесший его в лучший мир. От маркиза, вопреки его надеждам на воскресение, осталось только: во-первых, прах тела и костей, смешавшийся теперь с пылью этой комнаты; во-вторых, несомненно подлинное и очень любопытное письмо, которое мне прочитал господин нотариус; в-третьих, несколько бриллиантов, спрятанных в неизвестных местах, и, в-четвертых, одежды, в которые облекся он в час своей кончины.

— Вы думаете, что эти одежды…

— Они вот на том человеке.

— Как он мог сюда проникнуть?

— Той же дорогой, что и мы.

— Невероятно. Вспомните про те трудности, которые нам пришлось преодолеть… Вы даже сами тогда заметили, что у нас не было предшественников.

— Вспомните тогда и вы, что в стене на лестнице есть дыра, в которую свободно может влезть человек.

— А заштукатуренная дверь?

— Штукатурка были отбита до нас, а потом вновь наложена.

— Тогда надо предположить, что проникший сюда человек знал про письмо маркиза и про все секреты хода, то есть про камни на верхней ступеньке и т. д.?

— Очень просто. Маркиз оставил копию письма… черновик… Впрочем, подождите… Ну, конечно. Маркиз сам указывает, как другие, кроме нас, могли узнать. Помните, он пишет, что о содержании приписки к завещанию не знает никто, даже старый слуга Жоффруа. Из этого можно заключить, что Жоффруа был посвящен в содержание самого завещания. И так же, как в наших семьях из поколения в поколение переходила золотая медаль, так в роду Жоффруа переходил рассказ о письме или копия его.

— Ни на чем не основанное предположение.

— Предположение более или менее правдоподобное, господин нотариус, потому что, кроме нас, меня и четверых молодых людей, существуют другие лица и другие семьи, до которых дошли слухи о маркизе Богреваль, хотя и в извращенном виде. Я сама сталкивалась с такими лицами, и мне даже пришлось вести борьбу с одним человеком, укравшим медаль у моего отца.

Видя, что последние ее слова произвели большое впечатление и вызвали недоумение, она сказала точнее:

— Я знаю три такие семьи: наша, князей д’Аргонь, и еще графов Шаньи-Роборэй в Орне и баронов Давернуа в Вандее. Вокруг этих семей драмы, кражи, убийство и сумасшествия.

— Тем не менее, — заметил Эррингтон, — здесь только мы. Где же остальные?

— Они ждут. Ждут, не подозревая, что срок уже наступил. Около церкви в Рош-Перьяк я видела женщину-работницу и бездомного бродягу, ожидающих чуда, которое должно случиться в день 12 июля. По дороге сюда, где морской прилив преградил дорогу, я видела двух несчастных безумцев, направлявшихся к развалинам замка. А неделю тому назад был арестован некий Эстрейхер, дальний родственник нашей семьи, бандит и негодяй, совершивший убийство, чтобы овладеть медалью… Теперь вы верите мне, что мы имеем дело с самозванцем?

— Насколько я вас понимаю, вы думаете, что этот старик не маркиз Богреваль, а только разыгрывает перед нами его роль.

— Совершенно верно.

— С какой целью?

— Да драгоценности же, я вам говорю, драгоценности.

— Но если ему известно об их существовании, почему он не заберет их просто без всякой комедии?

— Потому что он не знает, где они находятся. И никто не знает. Чтобы узнать, надо присутствовать на собрании потомков Богреваля. Для этого он и выступает сегодня в роли маркиза.

— Роль опасная! Роль очень трудная! Невозможная!

— Вполне возможная, потому что исполнять ее надо всего лишь в течение немногих часов… Что я говорю «часов»? Меньше… Через десять минут после нашего прихода мы уже готовы были отдать ему конверт с припиской. И если бы он его взял, было бы все кончено. Так называемый маркиз Богреваль, сказав нам «до свидания», при первом бы случае исчез.

— Когда вы собирались отдать ему конверт, вы уже догадывались?

— Догадываться не догадывалась, но не доверяла. Протягивая ему конверт, я следила, как он будет реагировать. Несмотря на кажущееся полное отсутствие сознания, он хотел взять конверт, пальцы его дрожали от нетерпения… В это время мне помог случай, я увидела у него во рту золотой зуб.

Все, что говорила Доротея, было так логично, в ее изложении факты так последовательно вытекали один из другого, что никто из молодых людей не усомнился в ее правоте.

— Да, — сокрушенно произнес Дарио, — ловко попались мы на удочку воскресающего маркиза.

— Какая убийственная логика у вас, какая проницательность! — сказал Эррингтон.

А Вебстер прибавил:

— И какое чутье, какая тонкая интуиция!

Доротея не отвечала на эти похвалы. Обычной улыбки не было у нее на лице.

Общее молчание нарушил Деларю:

— Позвольте, позвольте… Вы ошибаетесь… Вы упустили из виду одно очень важное обстоятельство.

Нотариус Деларю принадлежал к тем людям, которые крепко цепляются за свои мнения и нескоро от них отказываются, но, если переменят их, то с такой же страстностью и упорством держатся новых. Воскрешение маркиза казалось ему теперь непреложной истиной.

— Да, упустили очень важное обстоятельство… Этот человек не самозванец. Есть неопровержимые доказательства.

— Какие?

— Посмотрите на портрет маркиза… Бесспорное сходство!

— А где у вас гарантия, что портрет срисован действительно с маркиза Богреваль, а не с этого старика?

— Старинная рама, старинное полотно.

— Это ничего не доказывает. Тут висел настоящий портрет маркиза. От него рама и осталась. Больше того, и вся картина осталась, только подмазано и подрисовано лицо.

— Пусть так. Но есть еще одно, чего нельзя ни подмазать, ни подрисовать.

— Именно?

— Отрезанный палец.

— Да, палец отрезан.

— Ага! — торжествовал нотариус. — Как бы ни была велика приманка, на такую вещь человек не пойдет… Тем более человек в таком состоянии. А чтобы решиться на изуродование руки, знаете, надо обладать большой силой воли.

Доротея задумалась. Не потому, что ее сразил аргумент нотариуса, а потому, что он навел ее на новые мысли и выводы.

— Вы правы, — сказала она. — Такой человек неспособен себя изуродовать. Следовательно есть другой, который это сделал.

— Другой человек отрубил ему палец? Сообщник?

— Не только сообщник. Начальник, глава, предводитель. Старик кажется слишком глупым, чтобы додуматься до такой хитрой штуки. Он только орудие. Из-за худобы и болезненности другой выбрал его для исполнения роли маркиза, а сам лишь управляет им, как марионеткой… И этот другой страшен… Если меня не обманывает предчувствие, это Эстрейхер. Правда, он сам в тюрьме, но его сообщники продолжают начатое им дело. Да, да, несомненно Эстрейхер. Это его рука. Нам надо быть осторожней и приготовиться.

— Приготовиться? К чему приготовиться? Что нам может угрожать? Я, пожалуй, согласен с вами, что это не маркиз, а самозванец. Обойдемся без него. Я передам вам конверт с припиской. И кончено. Я могу считать свои обязанности нотариуса исполненными.

— Не в том дело, — возразила Доротея, — исполнили вы или не исполнили своих обязанностей, а в том, что нам надо подумать, как избежать опасности. Опасность есть, я чувствую ее ясно и только не могу сообразить, откуда она идет. Но она где-то тут, совсем близко.

— Это ужасно, — простонал нотариус. — Как же защищаться? Что делать?

Беседа происходила в самом отдаленном от кровати углу комнаты около маленького окошечка. Карманные фонарики были потушены, окно же вообще давало мало света, а сейчас его закрывали столпившиеся, так что занавешенный угол кровати был погружен в полный мрак. До сих пор все собеседники, кроме низкорослого нотариуса, стояли к кровати спиной и не видали, что на ней творилось. Когда нотариус задал свой вопрос «что делать?», Доротея повернулась в сторону кровати и, указывая на старика, сказала:

— Спросим его. Само собой разумеется, что он не один пришел сюда. Его выпустили на сцену, но за кулисами ждут конца комедии. Следят за ним и за нами. Спросим его, какие инструкции он имеет на случай неудачи.

— Он не скажет.

— Скажет… Он в наших руках, и ему выгоднее быть откровенным, чтобы не очень жестоко поплатиться.

Последнюю фразу Доротея нарочно произнесла громко, чтобы ее слышал старик. Но он продолжал оставаться неподвижным. Только поза его казалась неестественной: он так низко опустил голову и так согнулся, что вот-вот мог упасть.

— Эррингтон… Вебстер… осветите его. Зажгли фонари…

Напряженное и жуткое молчание.

— Ах! — вскрикнула Доротея, в ужасе пятясь назад. Рот старика конвульсивно дергался, а голова и туловище медленно, но непрестанно склонялись вниз. В правом плече около шеи торчала черная рукоятка кинжала. Из раны ручьем текла кровь. Ниже и ниже склонялась голова, и наконец старик упал, глухо ударяясь о каменные плиты пола.

Глава 14. Четвертая медаль

Как ни страшна была эта картина, она не вызвала ни криков, ни беспорядка. Не ужас сковал движения и сжал горло, а недоумение, удивление, загадочность. Кто сделал это? Сюда никто не входил… И загадка воскрешения маркиза превращалась в загадку убийства самозванца.

Первой пришла в себя Доротея.

— Эррингтон, — распорядилась она, — взгляните, нет ли кого на лестнице. Дарио, осмотрите все стены. Вебстер и Куробелев, исследуйте кровать и занавесь.

Сама она нагнулась и, вынув из раны кинжал, осмотрела жертву. Бездыханный труп.

Эррингтон никого не нашел на лестнице, а остальные нигде в комнате не обнаружили ничего подозрительного.

— Что ж теперь? — жалобно и беспомощно шептал нотариус, сидя на скамейке, потому что его ноги опять забастовали и отказывались служить. — Что ж теперь?

Он уверовал теперь в Доротею, предсказывающую несчастье, и ждал от нее защиты и распоряжений. Сама Доротея испытывала ощущение, что истина бродит где-то около, но что она никак не может ее схватить и оформить. Как она допустила такую глупость, чтобы угол с кроватью в течение нескольких минут оставался в темноте и без присмотра? Он этим воспользовался. Он? Кто он?..

— Что же теперь? — не переставая твердил нотариус, как в бреду.

— Постойте, господин Деларю. Сейчас сообразим… Прежде всего практическая сторона дела. Есть смерть, есть преступление. Нужно ли уведомить власти немедленно или отложить это на день-два?

— Отложить? Нет, нет. Такие вещи откладывать нельзя.

— Ведь вы же не пойдете в Перьяк?

— Почему?

— Потому что банда, осмелившаяся на наших глазах разделаться со своим сообщником, не постесняется перехватить вас по дороге.

— Вы думаете?

— Я уверена в этом.

— Ой-ой, — почти плакал нотариус. — Как же быть? Я не могу здесь оставаться навсегда. У меня есть обязанности… Я должен быть в Нанте. Жена… дети…

— Поезжайте. Рискните… Но прежде чем уйдете, распечатайте и прочитайте нам приписку к завещанию.

— Не знаю, имею ли я право при таких обстоятельствах…

— При чем тут обстоятельства? В письме маркиза сказано определенно: «В случае, если судьба мне изменит и вам не удастся меня воскресить, вы сами распечатайте конверт и, узнав, где находятся драгоценности, вступите во владение ими». И так как мы знаем, что маркиз умер, основательно, крепко умер, то оставленные им четыре бриллианта принадлежат нам всем пятерым… пятерым…

Она запнулась… В самом деле, бриллиантов четыре, а наследников пять. Противоречие такое бьющее, что мимо него нельзя пройти. Нотариус тоже спохватился.

— Стойте! Действительно! Вас ведь пятеро! Как же я раньше не заметил этого?

Дарио объяснил:

— Мы, вероятно, потому не обратили внимания, что у нас все время перед глазами были четверо мужчин, четыре иностранца.

— Да, да, вероятно, поэтому… Но все-таки, черт возьми, вас пятеро! Пятеро, а у маркиза было четыре сына, и он послал каждому из них по одной медали. Всего четыре медали. Вы слышите? Четыре медали.

— Может быть, четыре он разослал сыновьям, а пятая… так… сама по себе, — заметил Вебстер и взглянул на Доротею.

Не найдет ли она в этом неожиданно возникшем инциденте ключа к разгадке? Подумав немножко, Доротея сказала:

— Или, может быть, пятая медаль была кем-нибудь подделана по образцу других и впоследствии передана одному из нас.

— Как же это проверить?

— Сличим медали. Фальшивую нетрудно угадать. Вебстер первый предъявил свою медаль. Она не имела никаких признаков, которые позволяли бы сомневаться в ее подлинности. Также не имели никаких особенностей и ничем не отличались друг от друга медали Эррингтона, Куробелева и Дарио. Нотариус, осмотрев их все, протянул руку за медалью Доротеи.

К поясу Доротеи был приколот небольшой кожаный кошелек. Она развязала его, всунула руку… и застыла. Кошелек пуст. Она потрясла его, вывернула. Ничего.

— У меня ее нету больше… нету…

— Потеряли? — спросил нотариус.

— Нет, потерять я не могла. Тогда я должна была бы потерять и самый кошелек. В нем, кроме медали, ничего не было.

— В таком случае как же вы объясните?

— Не знаю… Я не могла ее потерять… Если ее нет в кошельке, значит, она…

Доротея хотела сказать: «Значит, она у меня украдена». Но не кончила фразы. Сказать так — это бросить обвинение, и не кому-то вообще, а одному из присутствующих. Вопрос стоял так: «Моя медаль украдена. Но здесь все четыре медали налицо. Моя среди них. Следовательно, один из этих молодых людей — вор».

Эта мысль была так ясна и приводила к такому поражающему выводу, что Доротее стоило большого труда сдержаться и не выдать себя. До поры до времени, пока она не обдумала все как следует, нельзя показывать, что кто-то заподозрен.

— Вы правы, господин Деларю, я ее потеряла… Но как? Не могу понять… Где и когда?

Она задумалась, как будто стараясь припомнить и сообразить, как могла затеряться медаль. Ее компаньоны тоже молчали. Свет из окна падал прямо на нее. Сильно побледневшая, она закрыла лицо руками, чтобы скрыть мучительные мысли.

Она вспомнила последнюю ночь в деревне Перьяк, когда фургон чуть не стал жертвой пожара. Как случился этот пожар? Несомненно, поджог. И она вспомнила, как на помощь неожиданно явились крестьяне, случайно проходившие мимо. Пользуясь суматохой, один из этих «спасителей» мог забраться в фургон, а кошелек висел там на гвоздике.

Овладев медалью, вор спешно направился к развалинам замка, где ждали его сообщники, где был изучен и исследован каждый закоулок и где уже давно все было приготовлено к дню 12 июля. Вероятно, экстренно состоялась репетиция и потом сообщник, предназначенный для роли маркиза Богреваль, был усыплен. А сам вор в полдень явился к часовой башне и, предъявив медаль, вместе с другими иностранцами присутствовал при чтении завещания. Вместе со всеми он поднялся в башню и принимал участие в воскрешении маркиза. Еще момент, Доротея отдала бы конверт с припиской, и цель достигнута. Такой хитрый и наглый план мог быть составлен одним Эстрейхером, никем больше. Но только ли составлен? Нет, и осуществлен под его непосредственным руководством, ибо битвы подобного сорта кончаются победой лишь в присутствии вождя.

«Эстрейхер здесь, — думала Доротея. — Он бежал из тюрьмы и сейчас здесь, в этой комнате. Его соучастник мог изменить ему, выдать, и он убил его. Он один способен так поступить. Он тут… Вон он стоит. Сбрив бороду, сняв очки, остригшись догола, прицепив руку на повязку, надев фуражку русского солдата, прикинувшись не говорящим по-французски, изменив походку, стараясь все время держаться в стороне, он неузнаваем. Да, это не Куробелев, не русский, это Эстрейхер. Сейчас он не спускает глаз с меня… Старается уловить, не разгадала ли я его переодевания, и думает, не наступил ли удобный момент, чтобы с револьвером в руке заставить нас отдать ему конверт с припиской…»

Доротея не знала, что делать. На ее месте мужчина решил бы вопрос просто и прямо: броситься на врага, свалить его, скрутить. Но женщина? Ей не осилить… Она боялась. Боялась не только за себя, а и за трех молодых людей, которых тремя револьверными выстрелами Эстрейхер уложит в один миг.

Она отняла руки от лица и, еще не поворачиваясь, чувствовала, что на нее смотрят и ее слов ждут все четверо. Эстрейхер стоял в общей группе. Она чувствовала на себе его свирепый взгляд, которым он следил за ее малейшими движениями, стараясь угадать ее намерения и предупредить их.

Она сделала шаг к двери. План был таков: добраться до двери, преградить дорогу бандиту, посмотреть ему прямо в лицо и стать между ним и молодыми людьми. Припертый к стене, с отрезанными путями отступления, он не сумеет отразить натиска трех сильных и решительных мужчин. Она передвинулась еще на один шаг. Всего три метра отделяли ее от двери.

Чтобы отвлечь внимание, она притворилась страшно расстроенной и сквозь слезы говорила:

— Вероятно, я потеряла ее вчера… она лежала у меня на коленях… я встала и забыла ее…

Вдруг она сделала большой прыжок.

Поздно! Секундой раньше Эстрейхер, предупреждая ее, сам прыгнул к двери и остановился, держа в руках два револьвера.

Ни Доротея, ни Эстрейхер не промолвили ни одного слова. Но и без слов молодые люди поняли, что убийца самозваного маркиза перед ними. Под угрозой револьверов они инстинктивно подались назад, но, быстро оправившись, готовые к отпору устремились вперед.

Доротея выскочила им наперерез и стала между ними и Эстрейхером, уверенная, что он не посмеет спустить курок.

Продолжая в правой руке держать револьвер наготове, Эстрейхер левой ощупывал дверь.

— Пустите же нас, мадемуазель! — вне себя закричал Вебстер.

— Одно ваше движение, и он меня убьет. Стойте спокойно.

Эстрейхер нашел дверь, пригнулся, скользнул наружу и захлопнул ее за собой.

Как сорвавшиеся с цепи собаки, бросились молодые люди к двери. Ткнули, нажали…

Нет, тяжелая дверь крепко была заперта хитрым механизмом маркиза Богреваль. Открыть ее можно лишь с той стороны, наступив на три камня верхней ступеньки.

Глава 15. Похищение Монфокона

Дверь поддалась только тогда, когда Вебстер и Эррингтон стали бить по ней досками, которыми было заколочено окно. После нескольких ударов где-то что-то щелкнуло в хитром двухсотлетнем механизме, и дверь открылась. Трое молодых иностранцев бросились вниз по лестнице. Доротея кричала им вслед:

— Подождите… Не спешите… Нельзя действовать наобум… Вас подстерегают…

Они не слушали и быстро спускались. В тот самый момент, когда первый из них должен был добраться до выхода, снаружи раздался резкий продолжительный свисток. Что это значит? Доротея бросилась к окошку. Ничего не видно.

Нотариус Деларю, увидев револьверы в руках Эстрейхера, забился в самый темный угол и только теперь решился оттуда выползти. Стоя на коленях, он уцепился за юбку Доротеи и молил:

— Не уходите… Не оставляйте меня одного с мертвецом… Что я буду делать, если разбойник вернется?..

Доротея подняла старика.

— Успокойтесь, господин Деларю. Не будем терять время. Надо спасать наших друзей.

— Спасать… Куда же мы годимся, что вы, что я… Доротея взяла его за руку, как ребенка, и повела за собой на лестницу.

«В самом деле, — думала все-таки она, — сумеем ли мы, старик и женщина, помочь трем здоровым молодым людям? Может быть, наоборот, мы их свяжем своим присутствием?»

Они проходили мимо той дыры в стене, которую Доротея заметила еще во время подъема. Она опять высунулась в отверстие, но на этот раз осмотревшись внимательнее. На карнизе в трещине заметила какой-то сверток. В нем оказалась веревочная лестница.

— Превосходно, — сказала Доротея. — Эстрейхер приготовил себе на всякий случай безопасный выход. Тут можно спуститься незамеченным, так как подъемный мост на противоположной стороне стены… Давайте спускаться, господин Деларю.

— Спускаться?.. Ни за что на свете.

— Тут не больше десяти метров… два этажа.

— Можно убиться на смерть…

— А вы предпочитаете удар ножом от Эстрейхера? Не забудьте, что у него одна-единственная цель — завладеть конвертом с припиской, который находится в ваших руках.

У нотариуса не было выбора, пришлось согласиться, но он настоял, чтобы первой спустилась Доротея.

Так и сделали. Доротее, при ее ловкости и гибкости, спуск не доставил труда. Но на бедном нотариусе лица не было, когда он коснулся земли.

Окольной тропинкой вышли на главную, по которой проходили утром и которая приводила к площадке с большим дубом. Оглянулись назад — никого. Впереди тоже никого. Нотариус осмелел:

— Негодяи… Из первого же жилого дома пошлю за жандармами… Соберу со всего села крестьян с ружьями, косами, вилами… А ваш план?

— У меня его нет. Я боюсь… Я не за себя боюсь.

— А за кого же?

— За детей.

— Чьих? У вас есть дети?

— Да. Я их оставила на постоялом дворе.

— Сколько их у вас?

— Четверо.

— Четверо детей. Вы давно замужем?

— Я совсем не замужем, — отвечала Доротея, не беспокоясь, что ее ответ дурно истолковывается нотариусом. — Я очень боюсь за них. К счастью, Кентэн неглуп и сообразит, что надо делать.

Нотариуса не трогала тревога Доротеи. Он тревожился за себя и, вспомнив, что конверт, могущий навлечь беду, все еще у него, сказал Доротее:

— Возьмите, пожалуйста, себе этот конверт с припиской. С какой стати я буду держать вещь, такую опасную и к тому же совсем меня не касающуюся?

Доротея положила конверт в сумочку, приколотую к корсажу. Скоро они дошли до двора с часовой башней. Деларю, узрев в обществе двух лошадей и мотоциклета здравым и невредимым своего осла, радостно закричал, бросился к нему, сел верхом и поехал по направлению к перешейку. Сверх обыкновения осел не упрямился и сразу помчал лихого наездника. Доротея видела, как он благополучно миновал развалины первой заградительной стены.

Она пошла той же дорогой. Тревога ее росла. Свисток Эстрейхера был сигналом для его сообщников, расставленных по всем дорогам, в этом сомнений быть не могло. Они стерегут дорогу на перешейке и закрывают выход с полуострова.

«Во всяком случае, — говорила она себе, — если я и не пройду, то нотариус проскочит. Кентэн будет предупрежден и примет меры».

Когда она уже совсем близко подошла к тому месту, где начиналась самая узкая дорожка, раздался звук выстрела и показался дымок. Крик. Потом молчание. Через несколько минут она увидела осла, несущегося навстречу ей во всю прыть. Бравый наездник скорее лежал, чем сидел, уцепившись за шею животного. Доротея едва успела отскочить в сторону. Нотариус, свесивший голову на другую сторону, ее не заметил.

Таким образом, надежда на то, что Кентэна предупредят, рухнула. Нужно пробиваться самой. С удвоенной осторожностью, останавливаясь и прислушиваясь на каждом шагу, она шла по направлению к «чертовой тропе»… Впереди мелькнули два силуэта. Доротея спряталась за камни. Мимо нее пробежала пара каких-то субъектов, несомненно, это были члены шайки Эстрейхера, стрелявшие в Деларю и теперь гнавшиеся за ним.

Когда шаги их заглохли в отдалении, Доротея выбралась из своей засады и, уверенная, что препятствий впереди больше нет, без остановок побежала по знакомой дороге к постоялому двору вдовы Амуру. На ходу она заметила, что барона Давернуа и его подруги на старом месте нет.

Вот домик вдовы Амуру. Доротея крикнула:

— Кентэн!.. Кентэн!..

Никто не отвечает. Никого не видно. Фургон стоял у сарая. Доротея толкнула его дверцы, заглянула внутрь: никого. Она вошла в домик.

В первой комнате никого нет, но грозные признаки налицо: стулья и скамьи перевернуты и валяются в беспорядке. На столе три недопитые бутылки. Доротея позвала:

— Госпожа Амуру!

Из-за прилавка послышался стон. Там связанная по рукам и ногам лежала трактирщица.

— Ранены? — спросила Доротея, развязывая ее.

— Нет… нет…

— Что с детьми?

— Ничего, благополучно.

— Где они?

— Вероятно, на берегу моря.

— Все?

— Кроме одного, самого маленького. Его похитили.

— Кто?

— Двое мужчин. Они вошли и просили подать им пить. Ваш малыш играл возле нас… Другие ребята возились в саду за сараем. И вот один из мужчин схватил меня за горло, а другой ударил мальчугана кулаком. «Где остальные мальчишки?» — спрашивает меня. Я ответила, будто бы они ловят рыбу на берегу. «Это правда? Смотри, ты ответишь, если врешь». Потом обратились к малышу и спросили его о том же. Я очень боялась, что он скажет правду. Но он догадался и повторил мои слова, хотя и знал, что я соврала. Тогда меня связали. «Лежи, говорят, старая, мы вернемся, а если мы мальчишек около моря не найдем, то ты сама полетишь туда на дно». Мальчика они увели с собой.

Доротея побледнела.

— И это все?

— Нет… Через полчаса пришел самый старший из мальчиков. Я рассказала всю историю. Он хотел перерезать веревки, но я просила оставить меня связанной, потому что разбойники могли вернуться. Тогда Кентэн вынул из сундука старое ружье моего покойного отца, хранившееся еще с прусской войны, и вышел.

— Куда же он пошел?

— Не знаю… Слышно было, будто к морю.

— Давно это было?

— С час, не меньше.

— Целый час? Ой-ой…

Теперь трактирщица согласилась, чтобы ее развязали. На просьбу Доротеи немедленно и спешно отправиться в Перьяк, чтобы позвать оттуда помощь, она ответила:

— В Перьяк? Да что вы? Мои ноги не вынесут. Нет, уж лучше вам самой…

Но это Доротее казалось невозможным: она не может бросить своих мальчиков.

Итак, нападение, которого она ждала и боялась, было произведено. Мотивы похищения Монфокона были ясны. Эстрейхер ведь охотился не только за драгоценностями, у него есть и другая цель. Вот ради достижения этой цели он захватил капитана, зная, что милый бутуз очень дорог Доротее и она согласится на многое, чтобы его спасти.

В нескольких местах на дороге Доротея заметила сложенные в круг камешки и ветки деревьев. Сначала она не придала им значения, но потом сообразила, что это Кентэн оставлял для нее указания своего пути Установив, что Кентэн, дойдя до перешейка, свернул в сторону и пошел вдоль берега, Доротея решила возвратиться на полуостров старой дорогой.

Недоумевая, почему на полуострове, где на маленькой площади скопилось сейчас по меньшей мере десять человек, царит такая тишина и чуя в этом недоброе, Доротея дошла до двора с часами. Там по-прежнему мирно стояли две лошади и мотоциклет. Осел нотариуса, потный, с седлом на боку, был тут же.

Что стало с Деларю? Убежал он или пленен? Где иностранцы? Куда скрылись Эстрейхер со своей шайкой?

Доротея была не из трусливого десятка. Войну она провела на передовых позициях и привыкла к атакам, к гулу и грохоту самого страшного боя. Но сейчас ясное предчувствие, что на нее будет сделано нападение, и вместе с тем неизвестность, откуда и когда, — сжимали ее сердце тяжелой тоской. Тем не менее она шла вперед. Прошла дубовую аллею и стала подниматься к подножию башни Коксэн.

И здесь тишина. Зловещая тишина. На площадке у подъемного моста нет никого. Доротея вспомнила, что драгоценный конверт с припиской маркиза Богреваль у нее. Не сомневаясь, что за ней следят, она засунула руку в сумку, где лежал конверт, и, не вынимая, смяла бумагу в небольшой шарик. Потом решила выбросить ее где-нибудь в укромном месте. Для этого она вошла под своды башни у ворот подъемного моста и там незаметно бросила на землю.

Едва она сделала несколько шагов, как позади раздался шум и треск. Это старинная решетка моста, двести лет висевшая неподвижно на заржавевших цепях, упала и заградила выход.

Глава 16. Последняя четверть минуты

Доротея стала пленницей. Ее враги были хозяевами положения.

Ну, что ж! Может быть, это и к лучшему. Для спасения Монфокона все равно надо выйти на поле битвы.

У противоположного конца сводчатого прохода показалось двое мужчин. Наставили на Доротею револьверы.

Доротея остановилась. В бандитах, одетых по-матросски, она узнала тех, двух соучастников Эстрейхера, которых видела при нападении на нее в Мануаре.

— Где мальчик? Что вы с ним сделали?

Они подошли ближе, один из них грубо схватил Доротею за руку, а другой начал было ее обыскивать, но раздался голос:

— Оставь ее… Это я сам сделаю, — и из-за выступа стены вышел Эстрейхер.

Хотя он еще не снял русской формы, но сейчас показался Доротее гораздо более похожим на себя, на того Эстрейхера, который был знаком ей по замку Роборэй и по имению Давернуа. Напускная смиренность и болезненность русского инвалида исчезли, и он предстал в своем обычном виде: надменный, наглый, злой. Только теперь, когда он снял густую бороду и волосы на голове, Доротея разглядела его уродливый череп, сильно приплюснутый затылок и по-обезьяньи вытянутый вперед подбородок.

Он долго стоял молча. Упивался ли он победой? Или, может быть, наоборот, испытывал некоторую стесненность? Заложив руки за спину, он прошелся несколько раз взад-вперед. Спросил Доротею:

— У тебя есть оружие? — И получив в ответ: «Никакого», приказал молодцам из шайки удалиться и вновь начал прохаживаться молча.

Доротея внимательно рассматривала его, стараясь отыскать в его лице хоть что-нибудь человеческое, порядочное, что давало бы надежду… Ничего. Низость, скотство, грубость… Рассчитывать не на что. Только на свой ум и находчивость. Это очень мало, но и очень много. Ведь тогда, в Мануаре, когда она так же вот стояла лицом к лицу с ним, победа осталась за ней. И сегодня еще не все потеряно. Поборемся.

Уверенно и дерзко она посмотрела Эстрейхеру прямо в глаза.

Эстрейхер тоже смотрел на нее в упор. Заговорил:

— Хороша девчонка… Лакомый кусочек!..

Она с отвращением отвернулась. Эстрейхер нахмурился.

— Что? Я тебе все еще противен? Это ты из-за отца? Брось чепуху… Твой отец был так болен, что все равно бы умер. И потом ты знаешь, что настоящим-то убийцей был не я…

— Пусть так… А вот час назад кто убил в башне своего сообщника?

— Пустые разговоры, моя милая. Такого негодяя не стоит жалеть. Трусливый, жалкий пес, который готов был меня предать. Ты это верно угадала. Как ты вообще всегда верно угадываешь! Молодец! Ты шутя разгадываешь самые трудные загадки. От тебя ничего не скроешь. Ты не ошиблась даже, когда говорила о Жоффруа, слуге маркиза. Этот Жоффруа, кажется, действительно был сродни кому-то из моих предков. Молодец, молодец! Без ошибок, без колебаний… Ты играла наверняка, словно смотрела в мои карты… И что меня больше всего удивляет, Доротея, так это твое хладнокровие. Вот и сейчас. Ведь ты же понимаешь, чего я добиваюсь?

— Понимаю.

— И ты не на коленях?! Честное слово, я ждал, что ты будешь ползать у меня в ногах и умолять о милости. А вместо этого хоть бы что, стоишь и еще смотришь таким вызывающим взглядом.

— Я только слушаю.

— Хорошо. Сведем наши счеты. У нас с тобой два счета. Один касается самой Доротеи. Об этом оставим разговор на конец. А другой касается бриллиантов. Если бы ты их у меня не перехватила, они были бы уже в моих руках. Когда нотариусу приставили к виску револьвер, он сознался, что конверт у тебя. Дай его сюда, а не то…

— А не то?

— Будет худо Монфокону.

Доротее тяжело было услышать имя мальчугана из уст негодяя. Положение с каждой минутой ухудшалось. Ждать некого. Победит тот, у кого крепче нервы, кто дольше сохранит хладнокровие и удачно воспользуется промахом противника.

«Надо тянуть, тянуть до самого последнего предела, — думала она, — тянуть не до последней четверти часа, а до последней четверти последней минуты».

Она, взглянув по-прежнему прямо и смело в лицо Эстрейхера, сказала тоном не просьбы, а требования:

— Главным условием продолжения нашего разговора я считаю освобождение моего мальчика.

— Ого! Как важно!

— Важно или неважно, думайте как угодно. Но я приказываю освободить его.

— Приказываешь? Это по какому же праву?

— Через несколько минут вас заставят повиноваться мне.

— Кто же это заставит?

— Мои друзья и родственники: Вебстер, Эррингтон и Дарио.

— Ах, вот как… Доротея, ай-ай-ай! Как не стыдно?

В первый раз при мне ты допускаешь такую грубую ошибку в своих расчетах.

Он жестом пригласил Доротею следовать за ним. Когда они вышли из-под свода, Эстрейхер раздвинул кустарники и плющ, вьющийся у стены, и язвительно произнес.

— Полюбуйся на своих друзей.

Там была полуразрушенная комната со сводчатым потолком. В ней на полу вповалку лежали связанные Вебстер, Эррингтон и Дарио под охраной вооруженных членов шайки.

— Пойдем дальше. Полюбуйся теперь на дедушку и на сыночка.

Несколько шагов вдоль той же стены. Опять раздвинуты кустарники и плющ. Опять полуразрушенная комната, размерами поменьше. На полу связанные Деларю и Монфокон. В полных слезами глазах мальчика мелькнула улыбка, когда он увидел Доротею. А она еле сумела подавить рыдания, подступавшие к горлу. Но перед Эстрейхером ничем не обнаружила ни волнения, ни страдания.

— Ну, вот, — насмехался Эстрейхер, — что же ты теперь думаешь о своих защитниках? И что ты думаешь о моих молодцах? Три товарища охраняют пленников. Двое других стоят на часах и следят за окрестностями… Я могу быть покоен… Ах, Доротея, сегодня тебе не везет. Напрасно ты их отпустила от себя. Когда они соскочили с лестницы, я их переловил одного за другим, как зайчиков. И даже ни одной царапины от них не получил. Нотариус труднее достался. Он ухитрился взобраться на дерево, и, чтобы заставить его слезть оттуда, пришлось истратить пулю. Ну а Монфокон — это ангел кротости… Одним словом, моя милая, ты видишь, что твои друзья выбыли из строя и ты можешь рассчитывать лишь на самое себя… Перевес на моей стороне. У меня люди, сила, у тебя — ничего.

— С меня достаточно того, что у меня есть. Вы забываете, что секретом о бриллиантах владею я, и только я. Так или иначе вам придется развязать и освободить моих друзей и мальчика.

— И за это…

— За это я отдаю вам конверт с припиской маркиза Богреваля.

Он испытующе посмотрел на нее.

— Черт с тобой! Давай конверт.

— Сначала развяжите их. Эстрейхер начал раздражаться.

— Без глупостей… Тут я хозяин… Давай конверт.

— Нет, — голос ее становился тверже и сильнее.

Он рванул пришпиленную к поясу сумочку.

— Нотариус сказал, что ты положила конверт туда же где была медаль.

Но в сумочке ничего не было. Эстрейхер рассвирепел.

— Ах, ты так… Ну, в таком случае будут другие разговоры. Подай конверт сию же минуту.

— Я порвала его.

— Врешь! Таких вещей не рвут.

— Я посмотрела, что там написано и порвала. Освободите моих друзей, и я открою вам секрет.

— Врешь! Врешь! Будет, мне надоело… Последний раз говорю: давай конверт!

— Не дам.

Он бросился к тому месту, где лежал связанный Монфокон, схватил его, приподнял на одной руке и, раскачивая, делал вид, что собирается его бросить вниз.

— Конверт! — кричал он Доротее. — Конверт, или я разобью о стену череп твоему щенку!

Такой картины Доротея не могла перенести и подняла руку в знак согласия.

Эстрейхер, положив ребенка наземь, вернулся к Доротее.

— Давай.

— Под сводом у входа… С правой стороны… там скатанная в комок бумажка… в камнях у стены.

Он дал приказание одному из своих сообщников. Тот убежал.

— Давно бы пора, — удовлетворенно говорил бандит, вытирая струившийся с лица пот. — Давно бы пора… Меня не надо раздражать.

— Ну что? — спросил он у возвращающегося сообщника.

— Вот.

— Ага, черт возьми! Это называется победа! Эстрейхер расправил смятый конверт. Печати были целы.

Никто еще не знал секрета. Он не мог удержаться, чтобы не высказать сокровенную мысль:

— Никто… Никто, кроме меня.

Распечатал конверт. Там был небольшой сложенный пополам лист бумаги, на котором написано всего лишь три-четыре строки. Эстрейхер, быстро их прочитав, казалось, очень удивился.

— О! Вот это здорово… Теперь я понимаю, почему никто ничего не нашел. Маркиз был неглуп, ловко спрятал.

Он стал молча ходить около Доротеи. Потом, обратившись к бандитам, караулящим троих иностранцев, сказал:

— Убежать они не могут, правда? Веревки крепкие! Идите к лодке и приготовьтесь к отходу.

Те нерешительно топтались на месте.

— Ну, что вы еще? Один рискнул:

— А клад… драгоценности?

Доротея заметила, что члены шайки настроены к предводителю недоверчиво, почти враждебно. Они боялись оставить его одного в тот момент, когда пришел час раздела добычи.

— Драгоценности? — закричал Эстрейхер, снова свирепея. — Что, я их съем, что ли? Вы получите обещанное, когда придет время… Да, чуть не забыл! Позовите остальных и все впятером отнесите труп «фальшивого маркиза». Сбросьте его в море. Марш! — Он метал на своих подчиненных такие грозные взгляды, что те не рискнули упорствовать.

— Сейчас шесть часов, — крикнул он вслед, посмотрев на часы. — Не позже семи я приду, и мы тотчас же отплываем… Приведите в порядок каюту! У нас будет одним пассажиром больше…

И, обращаясь к Доротее, спросил:

— Пассажир? Может быть, пассажирка?

Она не отвечала. Тоска ее увеличивалась. Страшная минута приближалась.

Эстрейхер все еще держал в руках конверт и записку маркиза. Вынув из кармана зажигалку, он поджег конверт, в последний раз перечитывая драгоценные строки.

— Восхитительно! Чудесно! Это куда лучше, чем копаться в земле… Ах, ну и маркиз, что за умная башка!

Когда сгорел конверт, он, свернув в трубочку самый документ, зажег его и, рисуясь, закурил от этого огня сигару. Бумага догорела. Осталась маленькая щепотка пепла. Повернувшись в ту сторону, где были пленники, Эстрейхер громко сказал:

— Смотрите, Вебстер, смотрите, Эррингтон и Дарио. Вот все, что осталось на вашу долю от секрета маркиза Богреваль. Пепел… А дуну я, не останется и этого… П-фу! Конец… Признайтесь, что вы вели себя дураками. Вас было трое, и вы не сумели ни завладеть драгоценностями, ни защитить прекрасную кузину… Да не трое, а шестеро, потому что в башне наверху вы все шестеро были против меня. Стоило одному из вас там схватить меня за шею — и баста… А вместо этого какой позор, какое поражение! Тем хуже для вас, и тем хуже для нее… Я ухожу. Вы остаетесь здесь. Надеюсь, вы обратили внимание на способ, которым завязаны на вас веревки… Когда вам надоест лежать спокойно, вырывайтесь, от этого будут затягиваться узлы у вас на шее… Как видите, я предоставляю в ваше распоряжение простой и приятный способ самоубийства… А теперь, кузина, скажи «прощай» своим глупым кузенам и идем со мной. Я готов на все, чтобы только добиться твоего согласия… Идем.

Сопротивляться бесполезно. Доротея пошла за Эстрейхером. Шагах в ста в закоулке между развалившимися стенами уцелела старая каменная скамейка.

— Садись… Здесь нам никто не помешает…

Но Доротея не садилась. Скрестив руки на груди, подняв голову, она молча, вызывающе и бесстрашно в упор смотрела на Эстрейхера.

— Не хочешь?.. Твое дело. — И, усевшись сам, выдержав короткую паузу, он начал: — Это у нас с тобой, Доротея, третья беседа по душам. Когда мы разговаривали в первый раз на террасе замка Роборэй, ты отклонила все мои предложения, притворившись оскорбленной. Но, милая моя, меня не проведешь. Я прекрасно разгадал твою игру и понял, что ты хочешь одна завладеть всем богатством. На твоем пути стоял я, надо было устранить меня. Ты сделала это с большим искусством и хитростью. А потом ты, поняв, что разгадку таинственных слов надо искать в Мануаре, решила поехать туда, вскружить голову молодому Давернуа и забрать медаль себе. Я все время следил и восхищался твоей работой. Только одно ты упустила из виду. Ты забыла, что объявила войну мне… И потерпела поражение. Теперь четыре краевых бриллианта Голконды у меня в руках… Я буду богат, Доротея, так богат, что могу позволить себе честную жизнь. И вот перед началом честной жизни я спрашиваю тебя: хочешь ты быть той пассажиркой, о которой я предупредил команду? Да или нет?..

Доротея презрительно улыбнулась.

— Ты молчишь? Ладно… Значит, придется прибегнуть к другим средствам. Не добром, так силой.

И угроза не произвела впечатления.

— Как ты спокойна! Ты, вероятно, не отдаешь себе отчета в создавшейся обстановке, если не понимаешь, что от одного движения моего пальца зависит жизнь и смерть твоих друзей и твоего мальчишки. Ты можешь их спасти.

— Их спасут другие. А вот вас не спасет никто и ничто.

— То есть?

— С постоялого двора, узнав о похищения Монфокона, я послала Кентэна в деревню, чтобы привести оттуда крестьян.

— Ой, как страшно! Пока крестьян соберут, да пока они сюда дойдут, я буду очень далеко.

— Они уже здесь, во всяком случае близко.

— Слишком поздно… Если бы у меня были хоть малейшие сомнения, я приказал бы своим людям унести тебя в лодку.

— Вашим людям? Не надейтесь на них. Вам они верят меньше, чем мне…

— Может быть, и не верят, но боятся и слушаются. Бросим эти разговоры. Слушай, Доротея. Я всегда презирал женщин, никогда не связывал себя с ними крепко. Но к тебе, Доротея, меня влечет, и ты можешь меня удержать надолго… Канатная плясунья, акробатка, княжна, воровка, во всех видах я тебя видал и во всех видах… Любил? Нет… Ненавидел? Тоже нет. Но горит у меня внутри страшный огонь, и я должен его затушить. Должен!

Он подошел совсем близко к Доротее и положил ей руки на плечи.

— Брось смеяться. Прикосновением к твоим губам я затушу огонь… Потом я уйду, оставлю тебя в покое, если ты не хочешь идти за мной. Да, уйду. Но только после, понимаешь, Доротея, после…

Он крепче сжимал руки, все ближе склонялся к лицу Доротеи. Она сделала два шага назад и была приперта к стене, а его шепот становился страстнее:

— В твоих глазах страх, Доротея. Как приятно видеть это! У тебя прекрасные глаза, и в них страх… О, это хорошая награда победителю. Губы твои дрожат… от страха, да? А мои дрожат от страсти. Я люблю тебя, Доротея, люблю. И буду любить еще больше. Всегда… И ты будешь моей…

Доротея, напрягая все силы, пыталась вырваться.

— Ах, так! Ну нет, моя милая! Упрямство к добру не приведет. Дай мне твои губы, слышишь ты, дай! А не дашь — за это расплатится Монфокон… Покорись добром, или ты увидишь, какого цвета мозги у твоего капитана.

Силы Доротеи иссякали. Она была близка к отчаянию. Наступал конец. Не смерть, но хуже смерти.

И в эту последнюю отчаянную минуту Доротея увидела, что на верху противоположной стены появился какой-то странный узкий и длинный предмет. Что это? Ах, ведь это Кентэн! Он взял у вдовы Амуру старое ружье. Он не стреляет, потому что из этого ружья стрелять невозможно. Оно годится только для того чтобы напугать. Прекрасно! Эстрейхер рано торжествовал победу. Победитель не он!

Вместо отчаяния на лице Доротеи появилось выражение такой уверенности, что с Эстрейхера сразу схлынул весь пыл. А когда Доротея рассмеялась, он совсем опешил и опустил руки.

— Что ты опять смеешься?

— По той же причине: вам спасения нет.

— Фу, черт! Кажется, и ты сошла с ума, как Жюльетта Азир.

— Нет. Я не сошла с ума. Все точно так же, как в Мануаре. Там Рауль, мальчики и полицейские пришли на помощь, и в тот момент, когда вы считали себя хозяином положения, над стеной появилось дуло ружья. Вы помните? Так и здесь. Ружья направлены на вас.

Эстрейхер растерялся. И вдруг Доротея властно приказала:

— Оглянись, мерзавец… Посмотри на их ружья. Ты под прицелом. Одно мое слово, и в твоей груди окажутся пули. Оглянись же!

Это была последняя четверть минуты. Эстрейхер оглянулся и увидел дуло ружья.

— Руки вверх, негодяй! Или тебя уложат на месте, как собаку! — крикнула Доротея и, ловко воспользовавшись замешательством Эстрейхера, выхватила у него из кармана револьвер. Вытянув руку и целясь в лоб Эстрейхеру, она презрительно процедила сквозь зубы:

— Идиот! Я же говорила, что тебе спасения нет.

Глава 17. Предсказание сбылось

Вся эта сцена длилась не дольше минуты, и за одну минуту положение резко изменилось.

Поражение превратилось в победу. Правда, Доротея понимала, что такого пройдоху, как Эстрейхер, надолго одурачить нельзя. Но все же надо идти на все, чтобы его захватить. А захватить окончательно возможно, только если удастся держать его в страхе до освобождения Вебстера, Эррингтона и Дарио.

И вот с апломбом, как будто в ее распоряжении целый воинский отряд, она командовала:

— Эй, вы там, ружья на прицел! Стрелять при малейшем движении! Часть отряда пусть освобождает пленников. Они в башне, направо от входа. Бегом туда!

Часть отряда были Кастор и Поллукс. Кентэн с ними не пошел. Он правильно рассудил, что ему лучше оставаться на месте, растянувшись в амбразуре стены, и по-прежнему наставлять на бандита свое ружье образца 1870 года.

«Вот идут… Входят… Ищут…» — мысленно следила Доротея за детьми.

Она видела, что поза Эстрейхера мало-помалу теряла свою напряженность. Он внимательно смотрел на дуло ружья, прислушиваясь к детским шагам, мало походившим на топот толпы крестьян. Доротея уже не сомневалась, что он уйдет до прибытия остальных членов компании.

Он, впрочем, еще колебался. Но вдруг, решившись, от ярости заскрежетал зубами и опустил руки:

— Не поймаешь! Ведь это все мелкота, да и ружье-то старая железина.

— Буду стрелять!

— Попробуй. Такие, как ты, стрелять умеют только для защиты, а не для того, чтобы убить. Да и что ты выгадаешь, если отдашь меня «в руки правосудия»? Бриллиантов от этого у тебя все-таки не будет. Скорее мне вырвут язык или сожгут на медленном огне, чем я выдам тайну. Бриллианты мои, и я их возьму, как только захочу.

— Еще одно движение — и я выстрелю!

— Может быть, ты и стала бы стрелять, если бы что-нибудь выиграла, а так — нет… Ну, до свиданья! Я ухожу.

Он прислушался.

— Ребята галдят там. Нашли Вебстера с компанией. Пока провозятся с развязыванием, я уже буду далеко. Прощай… Еще увидимся.

— Нет.

— Увидимся. И последнее слово будет все-таки за мной. Сначала бриллианты, потом любовь… Все будет мое.

— Не попадут к вам бриллианты. Если бы я не была в этом уверена, разве я позволила бы вам уйти? Повторяю — спасения для вас нет.

— Это почему же?

— А вот узнаете.

Эстрейхер хотел еще что-то сказать, но так как голоса доносились уже вполне отчетливо, он сорвался с места и, пригибаясь, побежал.

Доротея бросилась было за ним и прицелилась, внезапно решившись стрелять. Но после секундного колебания опустила револьвер.

«Нет, не могу… Не могу… Да и к чему? Все равно отец будет отомщен, когда…»

Она побежала навстречу друзьям. Вебстер, освободившийся первым, мчался ей навстречу. Подбежали Эррингтон с Дарио.

— Где он?

— Убежал.

— Как! У вас револьвер и вы все-таки выпустили его?

— У вас не хватило духу убить его, да?

— Не смогла.

— Каналью?! Убийцу?! Ладно, за это дело возьмемся мы… Бежим, друзья!

Но Доротея загородила им дорогу.

— Ведь он не один. Там их пять или шесть человек. У всех ружья…

— Ну и что же? — сказал американец. — В револьвере семь патронов.

— Пожалуйста, не надо, — умоляла Доротея, боявшаяся за исход неравной борьбы. — Прошу вас… Да и все равно поздно, так как теперь все уже в лодке.

— Это мы увидим.

И трое молодых людей понеслись в погоню. Она хотела присоединиться к ним, но за ее юбку уцепился Монфокон.

— Доротея! Доротея, не уходи… Я боюсь.

Увидев милого капитана, она больше уже ни о чем не думала и, присев, взяла его себе па колени и начала утешать:

— Не плачь, бедный мой капитан… Все уже кончилось… Этот гадкий человек больше не придет. А ты сказал спасибо Кентэну, Кастору и Поллуксу? Где бы мы теперь были, дорогой мой, без них?

Она нежно поцеловала всех трех мальчиков. Кентэну такая награда давалась впервые.

— Да. Что бы теперь с нами было? А каков фокус с ружьем, Кентэн? Ведь ты прямо талант, дружище!.. Дай я тебя еще раз поцелую. Каким образом вы до нас добрались? Я заметила, что ты по пути бросал камни, ветки. Почему вы пошли по берегу, а не прямо на полуостров?

Кентэн, гордый похвалами и растроганный поцелуями, отвечал:

— Видишь ли, мы там на берегу нашли маленькую лодчонку и спустили ее в воду. Хоть и трудно было грести, но мы все-таки кое-как, часа через полтора, доплыли и высадились недалеко отсюда. Сначала не знали, куда идти, но потом случайно Кастор услыхал чей-то голос. А когда я узнал голос Эстрейхера, все стало ясно.

— Ах, дети мои! Милые мои дети!

Новый поток поцелуев полился направо и налево.

Вдруг Доротея спохватилась:

— Что же это мы забыли о Деларю?

Нотариус лежал за высокой травой, и поэтому Кастор и Поллукс, развязывающие других, его не заметили.

— Кентэн, разрежь веревки. Господи боже, он в обмороке… Господин Деларю, придите в себя… Очнитесь же, а то я уйду.

— Бросите меня? — сразу очнулся нотариус, услышав такую угрозу. — Вы не имеете права… Враги…

— Враги убежали, господин Деларю.

— Они могут вернуться… Ой, какие это ужасные люди! Осел сбросил женя на землю у самых развалин, а я взобрался на дерево и решил оттуда не слезать. Но они стал* в меня стрелять и сбили шляпу с головы.

— Вас самого пуля не зацепила?

— Нет, но внутри что-то болит. Должно быть, я контужен.

— Ну, это пустяки. Завтра вы будете совершенно здоровы, все пройдет. Кентэн и Монфокон, займитесь господином Деларю.

* * *

Беспорядочная экспедиция, предпринятая иностранцами, сильно беспокоила Доротею, и она решила пойти вслед за ними. К счастью, они не ушли далеко. Запутавшись в лабиринте тропинок и скал, они все кружились около одного и того же места и никак не могли отыскать, где пристала лодка Эстрейхера.

Доротея с присущим ей чутьем ориентировалась лучше. Из массы мелких, извилистых тропинок она выбрала одну и по ней повела за собой всю компанию. Тропинка вдруг круто повернула направо и уперлась в голую отвесную скалу, на которой были выдолблены ступеньки. Дарио, самый проворный из всех, вскарабкавшись первым наверх, закричал:

— Я их вижу. Они на берегу… Не разберу, какого черта они там делают.

К нему присоединился Вебстер, держа револьвер наготове.

— Да, и я их вижу. Идите вон туда. Мы там будем совсем около них.

И Вебстер указал на площадку скалистого мыса, возвышавшегося метров на 40 над плоским песчаным берегом. Два громадных утеса образовывали что-то вроде дверей, через которые виден был голубой океан.

— Стойте! Нагнитесь! — скомандовала Доротея и сама склонилась к земле.

Впереди, на расстоянии метров полутораста, на борту большой моторной рыбацкой барки виднелась группа в шесть человек, среди которых особенно выделялась резко жестикулирующая женщина. Они уже заметили Доротею с друзьями, и один из них, быстро повернувшись, выстрелил. Эррингтона засыпало осколками гранита.

— Ни с места! — крикнул стрелявший. — Или я опять буду стрелять!

Доротея остановила своих спутников.

— Куда вы бежите? Ну добежите до края, а дальше что? Там обрыв. Не будете же вы очертя голову прыгать вниз?

— Вернемся по тропинке назад и обойдем скалу, — предложил Дарио.

— Я запрещаю вам двигаться с места. Это безумие. Вебстер возмутился:

— Я с револьвером.

— А они с ружьями. Все равно мы пришли поздно. Драма кончается без нашего участия.

— Какая драма?

— Смотрите.

Доротея действительно сразу схватила трагический смысл происходящего: они явились невольными свидетелями жуткой драмы, в ход которой не могли вмешаться.

На борту барки над неподвижно лежавшим связанным телом наклонились женщина и пять мужских фигур. Женщина, издалека казавшаяся отвратительной мегерой, набрасывалась на связанного, грозила кулаками, осыпала бранью, обрывки которой долетали и до ушей молодых людей:

— Вор! Мерзавец! А! Ты отказываешься. Ну, подожди! Она отдала какие-то приказания. Но, по-видимому, все

уже было подготовлено заранее: бандиты стали в каком-то определенном порядке, на шею лежащего была надета петля, веревку от которой перекинули через рею мачты. За конец веревки ухватились двое.

Лежащая фигура приподнялась. Несколько секунд она простояла прямо, словно вырезанный из картона паяц. Потом плавно поднялась и закачалась.

— Эстрейхер! — сорвалось у одного из иностранцев. Доротея вспомнила, какую гибель предсказала она

Эстрейхеру при их первой встрече в замке Роборэй.

— Да, это Эстрейхер.

— Что они хотят от него?

— Получить бриллианты.

— Но ведь у него их нет.

— Но они-то думают, что они у него. Я ждала такого конца. Еще тогда, когда они по приказу Эстрейхера уходили из развалин, я обратила внимание на зверское выражение лиц и перехватила взгляды, которыми они обменивались. Было ясно, что они уже решили приготовить ему ловушку.

А там, на барке, Эстрейхера то опускали, то вновь подвешивали. Женщина голосила:

— Будешь говорить? Где твое сокровище? Арчибальд Вебстер не выдержал:

— Это невозможно. Мы не должны допускать.

— Как? Только что вы собирались его убить, а теперь хотите спасать?

Ни Вебстер, ни его друзья и сами не знали, чего они хотят, но они не могли стать безучастными свидетелями раздирающего душу зрелища. В обрыве скалы были кое-где трещины, кое-где песок. Вебстер, заметив, что человек с ружьем больше не обращает на них внимания, рискнул спуститься. За ним последовали Дарио и Эррингтон.

Но им ничего не удалось сделать. Разбойники не захотели ввязываться в сражение. Пока трое молодых людей пробирались по песчаному берегу, барка начала быстро удаляться.

Американец безрезультатно расстрелял вдогонку все семь патронов.

Он был взбешен и обратился с упреком к подошедшей Доротее:

— Ну, вот… Нам не так надо было действовать. А теперь целая стая негодяев улизнула у нас из-под носа.

— А что, собственно, нам нужно? Разве главный виновник не понес кару? Когда они уйдут подальше в море, как только удостоверятся, что карманы у него пусты и он не хочет раскрыть секрет, они бросят своего предводителя в море вместе с трупом самозваного маркиза.

— И вы будете удовлетворены наказанием одного Эстрейхера?

— Да.

— Вы его сильно ненавидите?

— Он убил моего отца.

Все на минуту смолкли. Потом Дарио спросил:

— Но остальные…

— Пусть их вешает кто-нибудь другой. Так для нас будет лучше. Если арестуют шайку, то начнутся допросы, суд, газеты вокруг нас поднимут шум. Очень нам это интересно? Помните, маркиз Богреваль советовал нам улаживать дела без посторонних.

Эррингтон вздохнул:

— Дела-то наши действительно улажены, но секрет бриллиантов потерян…

Далеко в океане еле виднелась барка, удаляющаяся к северу.

* * *

В тот же вечер часов в 9 Джордж Эррингтон и Марко Дарио привезли на постоялый двор нотариуса, мечтавшего поспокойнее провести ночь да поскорее вернуться к своим делам, поручили его попечению вдовы Амуру, посоветовав ей ни о чем не болтать. А сами запрягли лошадь и в сопровождении Кентэна, державшего под уздцы больную Кривую Ворону, поехали на фургоне по каменистой дороге «чертовой тропы» к развалинам Рош-Перьяк.

Доротея с детьми спала в эту ночь в своем обычном жилище — фургоне, а трое молодых людей устроились на ночлег в башенной комнатке.

Ранним утром следующего дня Арчибальд Вебстер помчался куда-то на своей мотоциклетке и вернулся только к полудню.

— Я был в Сарзо, — сказал он, — в аббатстве и купил у монахов развалины замка Рош-Перьяк.

— Господи боже! — воскликнула Доротея. — Вы что же, хотите провести тут остаток своей жизни?

— Нет, но Эррингтон, Дарио и я хотим спокойно продолжать поиски, а спокойно можно себя чувствовать только в собственных владениях.

— Слушайте, Вебстер. Вы кажетесь богатым человеком. Неужели же и вас интересуют бриллианты и вы хотите их отыскать?

— Я стараюсь только до конца довести дело маркиза Богреваль. Если бриллианты существуют, пусть они лучше попадут в наши руки… Вы поможете нам в поисках?

— Нет.

— Вот так так! Почему?

— Потому что мое дело доведено до конца: преступник наказан.

— Но, надеюсь, что вы, по крайней мере, не уедете сейчас и побудете здесь с нами несколько дней.

— Это можно. И я, и детишки нуждаемся в отдыхе. Поживем пока тут. А наутро 27 июля я назначаю общий отъезд.

— Что значит общий?

— Это значит, что и вы все поедете с нами.

— Куда?

— В Вандее есть старинная помещичья усадьба, в ней в конце июля соберутся другие потомки маркиза Богреваль. Я хочу познакомить вас с нашими общими родственниками — графом Шаньи де Роборэй и бароном Давернуа. А оттуда можно будет вернуться обратно и докапываться до сокровищ.

— И вы вернетесь?

— Нет.

— Тогда и я перепродам кому-нибудь эти развалины. Наступившие дни были для трех молодых людей полны

безмятежного очарования. Утро они проводили в поисках, разведках и раскопках. Но так как Доротея в этом участия не принимала, то и их пыл очень быстро остывал. Завтракали и обедали все вместе возле фургона, который стоял под сенью колоссального дуба. Милая болтовня, шутки, чудесная погода, общество красивой и жизнерадостной молодой девушки — все это так нравилось, что нередко компания засиживалась после ужина чуть не до самого утра. Время проходило безоблачно. Никто не нарушал их покоя и даже, если бы постороннему взбрело в голову подойти к их стоянке, то он был бы напуган дощечкой, прибитой у входа в аллею, с надписью: «Частное жилище. Ходить опасно. Злые собаки и волчьи ямы».

Мальчики тоже завязали тесную дружбу с молодыми иностранцами. Вместе играли и шалили, и все семеро приходили в восторженный экстаз при одном упоминании имени Доротеи.

Доротея казалась им почти сверхъестественным существом. Хотя она подробно рассказала им про свою жизнь, про то, как она была больничной сиделкой, как скиталась по ярмаркам, как встретилась и какую борьбу вела с Эстрейхером, и хотя они ни на минуту не сомневались, что это сущая правда, но все-таки им казалось странным пребывание княжны д’Аргонь в роли канатной плясуньи. Странным и восхитительным. Короче говоря, все иностранцы влюбились.

Первым прорвался, как и следовало ожидать, темпераментный итальянец Марко Дарио:

— Мои сестры будут очень рады принять вас как родную, как мою жену…

Это было на четвертый день их жизни среди развалин Рош-Перьяк. А на пятый день Эррингтон заговорил о своей матери, которая будет «страшно счастлива иметь такую дочь, как Доротея». На шестой день пришла очередь Вебстера, на седьмой они готовы были передраться между собой, а на восьмой, собравшись вместе, сообща потребовали от Доротеи, чтобы она открыто сказала, кого из них выбирает.

— Почему же только из вас? — залилась она своим веселым смехом. — У меня и кроме вас есть до дюжины кузенов и до сотни знакомых, которые могут предъявить такие же требования.

На девятый день, под новым еще более дружным и сильным натиском, она наконец согласилась произвести выбор.

— Когда?

— Первого августа.

— Даете честное слово?

— Клянусь.

После этого разговора веселые поиски бриллиантов прекратились окончательно. Эррингтон, присоединяясь к давно уже высказанному Монфоконом мнению, заявил, что искомое сокровище — Доротея и что это сокровище самое лучшее и драгоценное из всего, что оставил после себя на земле маркиз Богреваль.

Утром двадцать четвертого Доротея дала сигнал к отъезду. Оставляя Рок-Перьяк, оставляли и надежды на отыскание клада.

— Вы, кузина Доротея, — сказал Дарио, — сами должны были приняться за розыски. Только вы одна способны открыть то, чего не сумел открыть никто за два века.

Она беззаботно отмахнулась.

— Бросьте об этом думать.

Доротею пробовали уговорить поехать по железной дороге, а фургон сдать багажом. Она отказалась, и иностранцам волей-неволей пришлось сопровождать «Цирк Доротеи» и присутствовать на представлениях при всех остановках. Эти представления дали новые поводы для восхищения: Доротея solo, Доротея на Кривой Вороне, Доротея на канате, Доротея танцует, Доротея разговаривает с публикой

В Нанте, где Доротея хотела повидаться с нотариусом Деларю, была сделана двухдневная остановка. К этому времени нотариус уже оправился от волнений путешествия в Рош-Перьяк Он, по словам Доротеи, очень мило ее встретил, познакомил со своей семьей и удержал завтракать.

Наконец в последний день июля после обеда они достигли Мануара. Оставив фургон под надзором ребят, Доротея в сопровождении своих спутников направилась к дому.

Двор казался вымершим. Однако через открытое окно доносились звуки бурного разговора. По сварливому тону и простонародному говору Доротея узнала Вуарена, ростовщика. Стуча кулаком по столу, он выкрикивал:

— Извольте уплатить! По закладной за подписью вашего деда вы обязаны в 5 часов 31 июля 1921 года уплатить триста тысяч франков наличными деньгами или государственными обязательствами. При неуплате — имение мое.

Дальше слышны были голоса Рауля и графа Октава Шаньи, просивших сделать отсрочку платежа.

— Никаких отсрочек, — настаивал ростовщик. — Уже четыре часа сорок восемь минут.

Вебстер, тронув Доротею за рукав, спросил:

— Рауль — это наш кузен? — Да.

— А кто другой?

— Ростовщик, у которого заложено имение.

— Предложите ему мой чек. Я буду рад…

— Он не возьмет чека.

— Почему?

— Потому что он хочет захватить имение. Вы очень добры, Вебстер, и я чрезвычайно благодарна вам. Но неужели вы думаете, что лишь простой случайностью объясняется наш приезд сюда 31 июля за четверть часа до срока?

Она направилась к входу и через прихожую вошла в зал.

Рауль и Шаньи встретили ее удивленными и радостными восклицаниями. На крики прибежала графиня Шаньи.

За столом с двумя приятелями сидел Вуарен, раскладывая вынутые из портфеля бумаги и следя за движениями часовой стрелки.

— Пять часов! — победоносно воскликнул он.

— Ошибаетесь! — поправила Доротея. — Ваши часы спешат. Не угодно ли вам взглянуть на башенные… В нашем распоряжении еще три минуты.

— Ну что же из этого?

— Трех минут вполне достаточно, чтобы заплатить наш пустяковый долг и выставить вас за дверь.

Она распахнула свое дорожное пальто и из внутреннего кармана вытащила пачку тысячефранковых билетов.

— Считайте… Нет, только, пожалуйста, не здесь… Вы с этим будете долго возиться, а нам хотелось бы остаться одним… — и тихо подталкивая, она выпроводила ростовщика с его приятелями во двор. — Извините, но совершенно исключительные семейные обстоятельства. Встреча родственников, не имевших друг о друге вестей в течение двухсот лет. Надеюсь, вы не сердитесь. А расписку отошлете в Нант нотариусу Деларю. Слышите, вот на башне бьет пять! До свидания.

Глава 18. In Robore Fortuna

Рауль был недоволен.

— Нет… нет. Так нельзя. Вы должны были сначала поговорить со мной.

— О чем?

— Об уплате за меня долга.

— Не сердитесь, — мягко ответила она. — Мне хотелось во что бы то ни стало освободиться от этого Вуарена. Завтра, я надеюсь, мне удастся вас убедить.

Она расцеловалась с графиней, а затем позвала и представила трех иностранцев:

— Я привела гостей. Зная, что вы, графиня, сегодня будете здесь, я позаботилась, чтобы вся наша семья была в сборе… Знакомьтесь… у нас есть много что рассказать вам… Я опять встретила Эстрейхера. Теперь он, согласно моему предсказанию, повешен. Рауль, далеко отсюда я видела вашего дедушку с Жюльеттой Азир… Впрочем, мы, кажется, слишком поспешно взялись за рассказы… Пред нами более неотложная задача — познакомиться лучше с нашими тремя кузенами.

Открыв буфет и достав портвейн и бисквиты, она начала угощать присутствующих, рассказывая о своем путешествии в Рош-Перьяк.

— Так, стало быть, — спросила графиня, — бриллианты навсегда потеряны?

— Об этом должны сообщить наши кузены.

Кузены слушали рассказ Доротеи очень рассеянно и, видимо, были заняты какими-то своими мыслями. Неудивительно, что Эррингтон заговорил о том, что казалось загадочным и требовало выяснения.

— Видите, Доротея… Нам непонятно… я думаю, вы не ∙сочтете нескромностью… Разрешите мне сказать откровенно…

— Говорите, говорите, Эррингтон

— Хорошо… Эти триста тысяч франков…

— Вы хотите знать, откуда они взялись?

Доротея с таинственным видом шепнула англичанину на ухо:

— Тут все мои сбережения, добытые в поте лица.

— Вы все шутите.

— Мое объяснение вас не удовлетворяет? Тогда я буду совершенно откровенна.

Наклонившись к другому уху, она прошептала еще тише в с еще более лукавой миной:

— Я их украла.

— Кузина, оставьте шутки!

— Что же вы не верите, Эррингтон? Откуда мне их было взять, если я не украла?

— Я и мои друзья полагаем, что вы их нашли. — Где?

— В развалинах Перьяка. Она захлопала в ладоши.

— Браво! Угадали. Да, Эррингтон, я их нашла. Это деньги маркиза Богреваль, нашего сиятельного предка, который устроил себе под дубом банк и, в надежде получить проценты, закопал туда кредитные билеты… Причем закопал он в восемнадцатом веке, а кредитные билеты выпуска двадцатого века.

Марко Дарио выступил на поддержку Эррингтона.

— Будьте серьезнее, Доротея. Умоляем вас, не смейтесь над нами. Скажите прямо, найдены бриллианты или надо на них поставить крест?

— Почему у вас появились сомнения?

— Во-первых, эти откуда-то появившиеся у вас деньги. Во-вторых, нам кажется невероятным, чтобы вы после долгих месяцев победоносных сражений вдруг сложили руки, когда цель почти достигнута. Мы этого не можем понять.

Доротея поглядывала на них, лукаво улыбаясь.

— По-вашему выходит, дорогие кузены, что я способна совершить двойное чудо: найти бриллианты, не искав их?

— Вы на все способны, — рассмеялся Вебстер. Доротея только тихо улыбалась.

— Вам удалось, правда? — спросила графиня.

— Да, — сказала наконец Доротея.

— Когда же? — вскричал Эррингтон. — Ведь вы все время были с нами?

— О! Вы мне не могли помешать. Еще тогда, в замке Роборэй, я уже знала, где спрятано сокровище.

— Каким образом?

— Благодаря девизу.

— Девизу?

— Да. Он настолько ясен, что я сначала удивлялась слепоте всех искавших и наивности маркиза Богреваль. Но оказалось, что у маркиза был правильный расчет… Дав в своем девизе точнейшее указание, поместив девиз и на башенных часах, и на своей печати — помните, на конверте? — и чуть ли не везде, где только можно, он все-таки прекрасно скрыл свои сокровища.

— Но если вы знали с самого начала, почему же вы так медленно действовали?

— Я сразу узнала только, так сказать, характер тайника, но мне не было известно место его нахождения. Об этом я узнала лишь из медали. А прибыв в Рош-Перьяк, я через три часа нашла и место.

Марко Дарио повторил несколько раз:

— In ribore fortuna… in ribore fortuna.

За ним и другие бормотали эту кабалистическую формулу, как будто бы одно произнесение ее могло произвести чудодейственный эффект.

— Ну-ка, — сказала Доротея. — Вы ведь знаете латынь? Что значит эта фраза?

— Fortuna значит «богатство», — ответил Дарио.

— У нас речь идет о бриллиантах: следовательно, для нас начало фразы означает «бриллианты находятся в…» Где?

— In robore — в твердости души, — смеясь подсказал Эррингтон.

— В крепости… в силе, стойкости, — прибавил Вебстер.

— А еще? Ну же, вспоминайте… Здесь творительный падеж… Вы его производите от слова robus, а нельзя ли произвести от другого слова? Никто не знает? Господа, я знаю латынь очень плохо, но когда я узнала, что этот девиз указывает на место, где спрятан клад, я сообразила, что in robore взято не от robus, а от robor, т. е. дуб… In robore fortuna значит — «бриллианты находятся в дупле дуба». Поэтому 12 июля я и привела вас к дубу… Сами видите, ясно, как апельсин. Когда я осмотрела дуб, увидела на высоте полутора метров след от давнего надреза коры. Это и было, по моим предположениям, то место, куда маркиз Богреваль спрятал свои сокровища… В первые же ночи, когда кузены спали в башне, мы с Кентэном принялись за работу. В темноте ощупью рубили, пилили, сверлили. Наконец наши инструменты натолкнулись на какое-то препятствие. Мы увеличили отверстие, чтобы можно было просунуть руку, и вытащили четыре ядрышка величиною с орех. Сверху была грязь, но достаточно было ее очистить, чтобы перед нами заблистали четыре бриллианта… Вот три из них. Четвертый в залоге у господина Деларю. Он согласился дать мне под него необходимую сумму, хотя, признаться, долго колебался и заставил ювелира произвести самую тщательную экспертизу.

Доротея передала трем иностранцам три великолепных красных бриллианта Голконды. Камни, все совершенно одинаковой величины, были огранены по-старинному, двойными гранями.

Эррингтон, Дари и Вебстер чувствовали себя смущенными. Два века тому назад странный мечтатель маркиз Богреваль, умерший с грезой блестящего воскресения, доверил эти камни тому дереву, под которым он, наверное, проводил часы отдыха. В продолжение двухсот лет природа медленно и непрерывно вела свою работу, строя слой за слоем крепкую стену для маленькой тюрьмы, устроенной так хитро и остроумно. Двести лет поколение за поколением бродили возле сказочного богатства и, пользуясь смутной легендой, искали его. И вот наконец прапраправнучка разгадывает загадку, добирается до тайника и предлагает им теперь драгоценные камни, вывезенные когда-то их предком из Индии.

— Берите, — сказала Доротея. — Потомки трех сыновей маркиза живут вне Франции. Это и есть их часть. Потомки четвертого сына, живущие во Франции, разделят между собой четвертый бриллиант.

— О каких потомках вы говорите? — спросил граф Октав.

— Я говорю, что нас, наследников-французов трое: вы, Рауль и я. Каждый бриллиант, по оценке ювелира, стоит несколько миллионов. А права всех нас троих равны.

— Что касается моих прав, то они равны нулю, — сказал граф.

— Ничего подобного. Вы забыли договор, который вы заключили с моим отцом и отцом Рауля.

— Этот договор потерял силу за давностью, — вмешался Рауль Давернуа. — Я не возьму ничего. Завещание совершенно точно и не допускает никаких произвольных толкований. Четыре медали — четыре бриллианта. Получить наследство маркиза имеете право только вы, Доротея, и трое наших кузенов-иностранцев.

— Я могу получить, Рауль, но наравне с вами Мы вместе вели борьбу, и ваш дед был прямым потомком маркиза. Поэтому он владел талисманом — медалью.

— Которая не имела ни малейшей ценности.

— Почем вы знаете, когда она никогда даже не была у вас в руках?

— Была.

— Вы, вероятно, вспоминаете тот диск, что я вынула из пруда? В нем ничего не было. Это я устроила приманку для Эстрейхера.

— Нет, я имею в виду другое. После путешествия деда в Перьяк, где вы встретили его с Жюльеттой Азир, я как-то застал его одного в саду. Он со слезами на глазах рассматривал какую-то золотую вещь. Позволил и мне взять ее в руки и посмотреть. Это была медаль, во всем похожая на ваши, но с той разницей, что на обеих сторонах ее по всему рисунку проходил крест, как бы зачеркивающий надписи. Я думаю, что крест обесценивал медаль, указывая, что это был или образец чеканки или просто фальшивый экземпляр.

Молодая девушка была поражена, но овладев собой, довольно рассеянно сказала:

— Ах, так? Вы ее видели? — подошла к окну, прислонилась лбом к холодному стеклу и простояла так в раздумье несколько минут. Последние покровы, окутывавшие тайну, спали. Теперь было очевидно, что существовали две медали. Одна, фальшивая, у Жана д’Аргонь, которая была украдена Эстрейхером, потом попала к отцу Рауля и была переслана его деду. Другая, настоящая, у старого барона, причем он из благоразумия, а может быть, просто по скупости, не говорил о ней ни сыну, ни внуку. Настоящая медаль хранилась в ошейнике собаки, а вторая была передана Жюльетте Азир. Когда настоящая медаль пропала, безумный старый барон хотел попытать счастья с фальшивой.

Считая спрятанную в ошейнике медаль своею и взяв ее, Доротея лишила Рауля прав на наследство. Возвратившись в Мануар и предлагая милостыню сыну человека, который принимал участие в убийстве ее отца, она воображала, что совершает акт великодушия и всепрощения, а на самом деле она всего только возвращала маленькую часть того, что сама же украла.

Доротея молча думала над тем, как ей поступить. Действовать надо осторожно, чтобы не зародить в душе Рауля подозрения об участии его отца в убийстве.

— Отложим до завтра все серьезные дела. Сегодня мы собрались все вместе, и это надо отпраздновать как следует. Рауль, почему вы не приглашаете нас обедать? И моих ребят?

К ней будто бы вернулось ее обычное веселье. Она выбежала к воротам и позвала мальчиков. Капитан сразу попал в объятия графини. Кентэн торжественно поцеловал ей руку. Все заметили, что носы у Кастора и Поллукса сильно вспухли — признак недавней битвы.

За обедом выпили шампанского. Весь вечер Доротея была особенно оживлена, любезна в ласкова со ясени присутствующими. Вебстер напомнил, что завтра 1 августа и она должна объявить о своем выборе.

— Я не отказываюсь…

— Вы будете выбирать между всеми нами, не так ли? Рауль, несомненно, тоже выставляет свою кандидатуру?

— Конечно, между всеми. Но так как выбирать я должна только одного, то разрешите мне обнять вас всех в этот последний вечер.

И она заключила в свои объятья одного за другим всех четырех претендентов на ее руку, потом графа, затем графиню и, наконец, мальчуганов.

Разошлись спать далеко за полночь.

* * *

Утром, в то время как Рауль, граф с женой и трое иностранцев завтракали, работник подал хозяину письмо.

Рауль пробежал два листка бумаги и печально сообщил:

— От нее… Так же, как и прошлый раз в замке Роборэй… Она ушла.

«Дорогой Рауль!

Я прошу Вас беспрекословно поверить всему, что я сейчас Вам расскажу и что для меня самой стало ясно только вчера.

Двенадцатого июля на свидании потомков маркиза Богреваль под башенными часами я заняла ваше место, Рауль. Талисман, который я считала принадлежащим отцу, в действительности принадлежал вам.

То, что я пишу Вам, — не предположение, а факт безусловной достоверности. Я уверена в этом так же твердо, как уверена в том, что я живу. Доказательств я не привожу, на это у меня есть важные причины, но я хочу, чтобы и Вы действовали с такой же полной убежденностью и спокойной совестью, как я.

Клянусь Вам своим счастьем, Рауль, я говорю правду Настоящими наследниками маркиза Богреваль, имеющими право воспользоваться завещанным богатством, являетесь Вы, Эррингтон, Вебстер и Дарио. Поэтому четвертый бриллиант принадлежит одному Вам. Пусть завтра Вебстер поедет в Нант, выдаст нотариусу Деларю чек на триста тысяч и возьмет обратно Ваш бриллиант. Я со своей стороны посылаю Деларю сообщение об этом.

Должна сознаться, Рауль, что вчера, узнав истину, я сначала опечалилась. Не очень сильно, конечно, всего на несколько слезинок. А сегодня от печали нет и следа. Я даже довольна. Быть богатой? Нет, это не по мне. С деньгами связано столько гнусностей и неприятностей… Богатство — тюрьма, а я не хочу жить за решеткой.

Рауль, вы и трое моих новых друзей, отчасти шутя просили меня выбрать из вас одного себе в мужья.

Разрешите мне в таком же полушутливом тоне ответить, что сердце мое принадлежит четверым моим мальчуганам, в первую очередь самому маленькому из них, а потом и остальным трем. Не сердитесь на меня. Сердце мое до сих пор только сердце матери, и только для моих ребят оно бьется нежностью, беспокойством и любовью. Что будет с ними, если я их покину? Что будет с бедным Монфоконом? Они все нуждаются и во мне, и в той здоровой, бодрой жизни, которую мы ведем. Да и сама я по натуре непоседа, кочевник. У нас нет жилища, кроме фургона. Не сердитесь на нас за то, что из всех возможностей мы предпочитаем беспрестанные путешествия по большим дорогам.

Если вы хотите, то спустя некоторое время мы опять увидимся. Может быть, наши милые родственники согласятся принять нас погостить к себе в замок Роборэй? Давайте даже назначим и время. Пусть это будет на рождественские праздники и перед новым годом. Хорошо?

До свидания, мой друг. Шлю вам горячий дружеский привет и несколько слезинок… последних. In robore fortuna. Богатство в твердости души.

Обнимаю всех, Доротея».

После того как Рауль прочитал письмо, все долго молчали. Наконец, граф произнес:

— Любопытное создание. Когда подумаешь, что у нее в кармане было четыре бриллианта, то есть десять-двенадцать миллионов, и она свободно могла их оставить у себя, ничего не сказав…

Но молодые люди не были расположены поддерживать разговор. Доротея была для них феей счастья, и теперь эта фея исчезла.

Рауль, взглянув на часы, молча пригласил всех идти за ним. Захватив с собой подзорную трубу, он привел их на самый высокий холм имения.

Далеко на горизонте по пыльной дороге, извивающейся по полям, тихо подвигался фургон. Рядом с Кривой Вороной, которую вел под уздцы Кентэн, маршировали трое ребят.

А сзади одна шла Доротея — княжна д’Аргонь, канатная плясунья.

Оглавление

Глава 1. Замок Роборэй

Глава 2. Цирк Доротеи

Глава 3. Ясновидящая

Глава 4. Допрос

Глава 5. Убийство князя д’Аргонь

Глава 6. В пути

Глава 7. Срок приближается

Глава 8. По проволоке

Глава 9. Лицом к лицу

Глава 10. У золотого руна

Глава 11. Завещание маркиза Богреваль

Глава 12. Живительный эликсир

Глава 13. Воскрешение Лазаря

Глава 14. Четвертая медаль

Глава 15. Похищение Монфокона

Глава 16. Последняя четверть минуты

Глава 17. Предсказание сбылось

Глава 18. In Robore Fortuna

Реклама на сайте