«Девятимильная прогулка»

Я свалял дурака, выступая с речью на ужине в ассоциации «За хорошее правительство», и утром следующего дня Ники Вельт прижал меня к стенке в «Голубой луне» — мы оба там иногда завтракали — ради удовольствия посмаковать мой промах. Накануне, неосторожно отступив от подготовленного текста, я раскритиковал заявление, которое сделал для прессы мой предшественник на посту окружного прокурора. Его заявление предполагало ряд следствий; я назвал их и тем самым дал сопернику основания для ответного выпада, каковой не замедлил последовать. В результате у слушателей сложилось впечатление, что я немного покривил душой. Эти политические игры были для меня внове: всего несколько месяцев назад я покинул место преподавателя в юридическом колледже, согласившись стать кандидатом на пост окружного прокурора от Партии реформ. На это я и сослался, но Николас Вельт, никогда не оставлявший своего менторского тона (он был профессором английского языка и литературы в Сноудоне), ответил мне так, как ответил бы второкурснику, попросившему отсрочки накануне сдачи курсовой работы: «Это не оправдание».

Хотя Нику всего на два-три года больше, чем мне (а именно под пятьдесят), он всегда держится со мной как школьный директор, отчитывающий тупицу-ученика. А я — возможно, потому, что он выглядит гораздо старше из-за своих седых волос и изборожденного морщинами гномьего личика, — покорно это терплю.

— Но мои выводы были абсолютно логичны, — возразил я.

— Мой дорогой мальчик, — промурлыкал он, — хотя привычка делать выводы у людей в крови, эти выводы чаще всего бывают ошибочными. А у юристов процент таких ошибок особенно велик: ведь они, как правило, стараются выяснить не то, что их собеседник хочет сообщить, а то, что он хочет скрыть.

Я взял счет и выбрался из-за столика.

— Ты намекаешь на перекрестный допрос свидетелей в суде? Но там всегда есть адвокат противоположной стороны, который возразит тебе, если твой вывод грешит против логики.

— При чем тут логика? — удивился он. — Даже вполне логичный вывод легко может оказаться неверным.

Вслед за мной он двинулся между столиками к кассе. Я заплатил сколько требовалось и стал нетерпеливо наблюдать, как он роется в своем старомодном кошельке, вылавливая монетки одну за другой и складывая их на стойке рядом с чеком. Обнаружив, что мелочи все равно не хватает, он ссыпал всю кучу обратно в кошелек, с едва заметным вздохом извлек из другого его отделения банкноту и вручил ее кассиру.

— Назови мне любую фразу из десяти-двенадцати слов, — сказал он, — и я построю логическую цепочку выводов, о которых ты даже не помышлял, когда ее придумывал.

В кафе входили другие посетители, и поскольку места перед кассой было мало, а Ник еще не получил сдачу, я решил подождать его снаружи. Помню, меня слегка позабавила мысль о том, что он едва ли заметил мой уход и продолжает говорить так, словно я по-прежнему стою у его локтя.

Когда он присоединился ко мне на тротуаре, я сказал:

— Прогулка в девять миль — это тебе не шутка, особенно под дождем.

— Да, наверное, — машинально откликнулся он. Потом остановился и остро взглянул на меня. — О чем это ты, черт возьми?

— Это фраза, и в ней одиннадцать слов, — пояснил я. И повторил ее, загибая пальцы на каждом слове.

— Ну и что?

— Ты сказал, что если тебе предложить фразу из десяти-двенадцати…

— Ах да. — Он подозрительно посмотрел на меня. — Где ты ее взял?

— Просто в голову пришло. Ну давай, делай свои выводы.

— Ты это серьезно? — спросил он, и в его голубых глазках сверкнуло лукавство. — Ты действительно хочешь, чтобы я…

Это было в его духе: бросить вызов, а потом, когда я его приму, изображать удивление. Я разозлился.

— Или берись за дело, или помалкивай.

— Ладно, — покладисто отозвался он, — не лезь в бутылку. Я берусь. Гм-м… ну-ка, ну-ка, как ты сказал? Прогулка в девять миль — это тебе не шутка, особенно под дождем. Что и говорить, негусто.

— Тут больше десяти слов, — заметил я.

— Ну хорошо. — Видно было, что он мысленно примеривается к задаче. Потом его голос зазвучал более твердо: — Первый вывод: говорящий испытывает досаду.

— Пожалуй, — согласился я, — хотя это едва ли можно назвать выводом. Это подразумевается в самой фразе. Он нетерпеливо кивнул.

— Следующий вывод: дождь был непредвиденным, иначе наш неизвестный друг сказал бы: «Прогулка в девять миль под дождем — это не шутка», а не добавил бы кусочек с «особенно» как бы вдогонку.

— Годится, — сказал я, — хотя это довольно очевидно.

— Первые выводы всегда очевидны, — парировал Ник.

Я промолчал. Похоже, ему приходилось нелегко, и я не хотел злорадствовать.

— Следующий вывод: говорящий не спортсмен и не человек физического труда.

— Это придется объяснить, — сказал я.

— Тут опять надо обратить внимание на устройство фразы, — сказал Ник. — Он не говорит, что девятимильная прогулка под дождем — это не шутка. Он говорит, что девять миль пешком — то есть само расстояние — это не шутка. Но одолеть девять миль не так уж трудно. Игроки в гольф на восемнадцатилуночном поле проходят вдвое больше. А гольф — игра стариков, — едко добавил он. Я играю в гольф.

— Возможно, все это и справедливо для обычных условий, — возразил я, — но существуют и другие варианты. Например, если это говорит солдат в джунглях, то девять миль будут нелегким путешествием, хоть под дождем, хоть без.

— Да, — язвительно откликнулся Ник, — а еще говорящий может быть одноногим. Коли на то пошло, эти слова мог произнести старшекурсник, сочиняющий диссертацию о юморе и начавший с перечисления всего, что нельзя назвать смешным. Ну вот что: прежде чем продолжать, я хотел бы сделать парочку допущений.

— То есть? — настороженно спросил я.

— Не забывай, я рассматриваю эту фразу, так сказать, in vacuo — в пустоте. Я не знаю, кто ее произнес и по какому случаю. Обычно же фразы бывают связаны с конкретной ситуацией.

— Согласен. Так что же за допущения ты хочешь сделать?

— Во-первых, я предлагаю считать, что у говорящего не было намерения шутить и что он действительно совершил эту девятимильную прогулку, причем не ради того, чтобы выиграть пари, или еще чего-нибудь в этом духе.

— Звучит разумно, — согласился я.

— Далее, давай исходить из того, что прогулка совершена здесь.

— Здесь — то есть в Фэрфилде?

— Не обязательно. Просто в этой части страны.

— Согласен.

— Теперь, если ты принимаешь эти допущения, тебе придется согласиться с моим последним выводом насчет того, что говорящий не спортсмен и не человек физического труда.

— Ну ладно, продолжай.

— Следующий мой вывод таков: прогулка была совершена поздно ночью или рано утром. Точнее, примерно с полуночи до пяти-шести часов утра.

— Это почему же? — спросил я.

— Подумай о расстоянии — девять миль. Мы живем в довольно населенных краях. Возьми любую дорогу, и в пределах каждого девятимильного отрезка непременно найдется какой-нибудь транспорт. Хэдли в пяти милях от нас, Хэдли-Фоллс — в семи с половиной, Гортон — в одиннадцати, но Ист-Гортон всего в восьми милях, а по пути в Гортон ты сначала попадаешь в Ист-Гортон. В этом направлении ходят местные поезда, а в другие городки можно добраться на автобусе. Движение на всех шоссе весьма оживленное. Зачем кому-то идти девять миль под дождем, если только дело не происходит поздно ночью, когда нет ни поездов, ни автобусов, а редкие случайные машины боятся рисковать, подбирая на трассе незнакомца? — Может, он не хотел, чтобы его видели, — предположил я.

Ники снисходительно усмехнулся.

— По-твоему, на обочине шоссе он был бы менее заметен, чем в вагоне, где все пассажиры обычно сидят, уткнувшись носом в свою газету?

— Ну хорошо, я не настаиваю, — сдался я.

— Тогда как ты отнесешься к такому утверждению: скорее, он шел в город, чем из него?

Я кивнул.

— Да, это более вероятно. В городе он мог бы найти себе какое-нибудь средство передвижения. Ты исходил из этого, не так ли?

— Отчасти, — подтвердил Ники. — Но вдобавок, тут снова сыграло роль расстояние. Вспомни, человек прошел девять миль, а девять — точная цифра.

— Боюсь, я не понимаю.

На лице Ники вновь промелькнула гримаса раздосадованного школьного учителя.

— Допустим, ты говоришь: «Я прошел десять миль» или «проехал сотню миль»; тогда я подумаю, что на самом деле ты мог пройти любое расстояние от восьми до двенадцати миль или проехать от девяноста до ста десяти. Иными словами, десять и сто — круглые числа. Ты мог пройти ровно десять миль, но с тем же успехом это могли бы оказаться примерно десять миль. Но когда ты говоришь «девять миль», я вправе предположить, что ты назвал точную цифру. Далее, гораздо вероятней, что нам известно расстояние от некоего пункта до города, чем расстояние от города до этого пункта. Спроси, например, любого горожанина, далеко ли живет фермер Браун, и, если этот человек его знает, он ответит: «Милях в трех-четырех». Но спроси у самого фермера Брауна, далеко ли от его дома до города, и он ответит: «Три и шесть десятых мили — я много раз проверял по спидометру».

— Слабовато, Ники, — сказал я.

— Но в сочетании с твоим собственным аргументом насчет того, что в городе он сумел бы найти транспорт…

— Да, этого хватит, — сдался я. — Принимаю. Что-нибудь еще?

— Я только начал входить во вкус, — похвастался он. — Теперь слушай следующий вывод: этот человек шел в определенное место и должен был поспеть туда к определенному сроку. Он не искал помощи — другими словами, отправился в свое путешествие не потому, что у него сломалась машина, и не потому, что рожала жена, и не потому, что кто-то пытался влезть к нему в дом.

— Брось, — сказал я. — По-моему, сломавшийся автомобиль — самая вероятная причина. Он мог знать точное расстояние, если взглянул на счетчик, когда выезжал из города.

Ники покачал головой.

— Вместо того, чтобы тащиться за девять миль под дождем, он лучше прикорнул бы на заднем сиденье или по крайней мере остался рядом с машиной в надежде, что ему поможет кто-нибудь из проезжающих мимо. Вспомни, мы ведем разговор о девяти милях. Как ты думаешь, сколько времени занимает такая прогулка?

— Часа четыре, — предположил я.

Он кивнул.

— Да уж не меньше, тем более с учетом дождя. Мы сошлись на том, что это происходило поздно ночью или рано утром. Допустим, поломка случилась в час ночи. Значит, до города он добрался бы к пяти утра. Это рассвет. На дорогах уже довольно много машин. Чуть позже начинают ходить и автобусы. Если точнее, первые автобусы останавливаются в Фэрфилде около половины шестого. Вдобавок, если бы он просто нуждался в помощи, ему надо было бы идти не до самого города, а только до ближайшего телефона. Нет, у него было в городе конкретное дело и он должен был попасть туда к конкретному сроку, причем до пяти тридцати.

— Тогда почему он не приехал заранее и не подождал? — спросил я. — Он мог бы сесть в последний автобус, оказаться в городе примерно к часу ночи и дождаться назначенного срока. А вместо этого он, не привычный к физическим нагрузкам, идет целых девять миль под дождем.

К этому моменту мы успели дойти до большого здания, где я работаю. Обычно все споры, начатые в «Голубой луне», завершались здесь, у парадного входа. Но меня заинтересовали рассуждения Ники, и я предложил ему на несколько минут подняться в мой кабинет.

Когда мы уселись, я сказал:

— Ну так что, Ники? Почему он не мог приехать раньше и подождать?

— Да мог, мог, — огрызнулся Ники. — Но раз он этого не сделал, мы должны заключить, что он либо задержался и не успел на последний автобус, либо ждал какого-то сигнала — например, телефонного звонка.

— Итак, ты считаешь, что у него было назначено какое-то дело, ради которого ему требовалось прийти в город от двенадцати до пяти тридцати…

— Мы можем определить срок гораздо точнее. Вспомни, на всю прогулку ему понадобилось четыре часа. Последний автобус отправляется в полпервого ночи. Если опоздать на него, но выйти практически одновременно с ним, то раньше половины пятого утра до места не доберешься. С другой стороны, если бы он сел на первый утренний автобус, то прибыл бы в город приблизительно в пять тридцать. Это означает, что его дело было назначено на какое-то время в промежутке с половины пятого до половины шестого.

— Ты хочешь сказать, что если бы он должен был попасть в город раньше половины пятого, то сел бы на последний вечерний автобус, а если бы ему надо было приехать позже половины шестого, то он сел бы на первый утренний?

— Именно так. И еще одно: если он ждал телефонного звонка или другого сигнала, этот сигнал должен был поступить ненамного позже часа ночи.

— Да, это я понимаю, — сказал я. — Если у него дело примерно в пять, а идти пешком надо четыре часа, то он должен выйти примерно в час.

Ник кивнул молча, с задумчивым видом. По какой-то странной причине, которую я и сам не смог бы определить, мне не хотелось прерывать течение его мыслей. На стене кабинета висела большая карта округа; я подошел к ней и принялся ее разглядывать.

— Ты прав, Ники, — заметил я через плечо, — между Фэрфилдом и любым местом, отстоящим от него дальше чем на девять миль, обязательно найдется еще какой-нибудь городок. Вокруг Фэрфилда их полным-полно.

Он подошел ко мне и встал рядом.

— Но это не обязательно Фэрфилд, — спокойно возразил он. — Наш клиент вполне мог направляться как раз в один из близлежащих городков. Хотя бы в Хэдли.

— В Хэдли? Но что человеку делать в Хэдли в пять часов утра?

— Примерно в это время Вашингтонский скорый останавливается там, чтобы взять воду, — тихо сказал он.

— Действительно, — подтвердил я. — Я много раз слышал этот поезд, когда мне не спалось. Слышал, как он подходит к станции, а минуту-другую спустя часы на методистской церкви отбивали пять. — Я вернулся к столу, чтобы заглянуть в расписание. — Этот экспресс отправляется из Вашингтона в двенадцать сорок семь и прибывает в Бостон в восемь утра.

Ники все еще стоял у карты, измеряя расстояния карандашом.

— От Хэдли до мотеля «Олд-Самтер» ровно девять миль, — объявил он.

— «Олд-Самтер», — эхом откликнулся я. — Но тогда вся наша теория трещит по швам. Найти там транспорт не труднее, чем в городе.

Ник покачал головой.

— Машины заперты на стоянке, и открыть тебе ворота может только работник мотеля. Он запомнил бы любого, кто выехал бы оттуда в столь необычное время. В этом заведении весьма консервативные порядки. Нет, наш клиент ждал в своей комнате звонка из Вашингтона с сообщением о каком-то пассажире экспресса — возможно, о номере его вагона и купе. Потом он мог украдкой выбраться из гостиницы и пойти пешком в Хэдли.

Я смотрел на него, как загипнотизированный.

— Совсем нетрудно проникнуть в поезд, пока он берет воду, а если тебе известны номер вагона и купе…

— Ники, — торжественно сказал я, — баллотируясь в окружные прокуроры, я обещал избирателям соблюдать строгую экономию, но сейчас я намерен потратить деньги налогоплательщиков на междугородный звонок в Бостон. Это смешно, это нелепо, — но я это сделаю!

Его маленькие голубые глазки заблестели, и он облизнул губы кончиком языка.

— Давай, — хрипло произнес он.

После короткого разговора я опустил трубку на рычаг.

— Ники, — сказал я, — наверное, это самое поразительное совпадение за всю историю криминалистики: в купе экспресса, отправившегося из Вашингтона прошлой ночью в двенадцать сорок семь, найден труп мужчины! Он был мертв уже около трех часов, так что его запросто могли убить именно в Хэдли.

— Что-то подобное я и предполагал, — ответил Ники. — Только это не совпадение. Таких совпадений не бывает. Где ты взял эту фразу?

— Да нигде. Просто в голову пришло.

— Быть этого не может! Такие фразы ни с того ни с сего в голову не приходят. Если бы ты преподавал литературную композицию столько лет, сколько я, ты знал бы, что если попросить ученика сочинить фразу примерно из десятка слов, он выдаст что-нибудь вполне заурядное вроде «Я люблю молоко», добавив к этому придаточное предложение, например: «потому что оно полезно для здоровья». А то, что сказал ты, явно связано с конкретной ситуацией.

— Но говорю же тебе, я сегодня утром ни с кем не общался. И в «Голубой луне» мы с тобой были вдвоем.

— Ты не все время был со мной, когда я расплачивался, — жестко сказал он. — Ты встретил кого-нибудь, пока ждал меня на улице?

Я покачал головой.

— Я стоял там без тебя меньше минуты. Видишь ли, пока ты забирал свою сдачу, в кафе вошла еще пара посетителей и один из них толкнул меня — вот я и подумал, что подожду…

— Ты видел их когда-нибудь раньше?

— Кого?

— Тех двоих, что вошли. — В его голосе вновь появилась нотка раздражения.

— Да нет… я их не знаю.

— Они разговаривали?

— По-моему, да. Точно, разговаривали. Больше того: они были поглощены беседой, иначе заметили бы меня и я не получил бы локтем в бок.

— В «Голубую луну» не часто ходят незнакомцы, — заметил он.

— Думаешь, это они? — жадно спросил я. — Мне кажется, я узнал бы их, если бы увидел снова. Глаза Ники сузились.

— Возможно. Тут должны быть замешаны двое: один выслеживал жертву в Вашингтоне и узнал номер купе, а другой ждал здесь, чтобы нанести удар. Потом тот, из Вашингтона, вполне мог приехать сюда. Если убийство сопровождалось кражей, им нужно было поделить добычу. Если дело ограничилось убийством, он мог приехать, чтобы заплатить сообщнику.

Я потянулся к телефону.

— Мы покинули «Голубую луну» меньше получаса назад, — продолжал Ник. — Они тогда только вошли, а обслуживание там медленное. Тот, что прошел пешком до самого Хэдли, наверняка голоден как волк, а другой, возможно, всю ночь ехал из Вашингтона.

— Позвоните мне немедленно, если кого-нибудь арестуете, — сказал я в трубку и дал отбой.

Пока мы ждали, никто из нас не проронил ни слова. Мы мерили шагами комнату, стараясь не смотреть друг на друга, словно совершили что-то постыдное.

Наконец раздался звонок. Я поднял трубку и стал слушать. Потом сказал «хорошо» и повернулся к Ники.

— Один из них попытался сбежать через кухню, но Уинн поставил там своих людей, и его взяли.

— Лишнее подтверждение виновности, — сказал Ники с кривой улыбкой.

Я кивнул, соглашаясь. Он взглянул на часы.

— Боже милостивый! — вскричал он. — Я хотел сегодня пораньше засесть за работу, а вместо этого проболтал с тобой все утро!

Я не стал его останавливать. Когда он был уже на пороге, я окликнул его:

— Кстати, Ник! Что ты там собирался доказать?

— Что цепочка умозаключений может быть логичной и все-таки привести к неверному выводу, — сказал он.

— А…

— Чего ты смеешься? — кисло спросил он. И засмеялся сам.