«Змеиная голова»

Змеиная голова (fb2) - Змеиная голова (Сыщикъ Ардовъ - 2) 781K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Игорь Геннадьевич Лебедев

Игорь Лебедев Змеиная голова

© Лебедев И.Г., 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Глава 1. Труп в Демидовом переулке

Из утреннего тумана, затекавшего в Демидов переулок с Екатерининского канала, где под мостом угрюмые катальи[1] с воспаленными глазами на черных лицах разгружали баржи с углем, вынырнули две фигуры.

– Вы помните, какая надпись была на конверте старика Карамазова? – продолжил разговор невысокого роста коренастый джентльмен в мятом оливково-коричневом костюме с потертым саквояжем в руке. Это был криминалист Жарков.

– Конверте? – задумчиво переспросил спутник, делая медленный осторожный вдох: к туману явственно примешивался зловонный дымок со свалки за городскими бойнями по Забалканскому проспекту, где не переставая курились отбросы. Это был Илья Алексеевич Ардов, чиновник сыскного отделения третьего участка Спасской части. Он заступил на службу немногим более месяца назад, но, несмотря на молодость, уже сумел раскрыть несколько прелюбопытнейших преступлений, за что полицмейстеры ставили его в пример участковым приставам.

– Да-да, конверте канцелярских размеров, из толстой бумаги, с тремя печатями красного сургуча, – нетерпеливо подтвердил Жарков – он обожал выискивать просчеты коллег в литературных произведениях. – Его нашли на полу за ширмами, у кровати. Денег там уже не было, их забрал Смердяков.

Ардов мысленно полистал «Братьев Карамазовых» и раскрыл перед внутренним взором на странице 164.

– «Гостинчик в три тысячи рублей ангелу моему Грушеньке, если захочет прийти», – прочитал он невидимый никому, кроме него, текст. Это было его особое умение – без труда вызывать в памяти любое обстоятельство, свидетелем которого он когда-либо являлся. Такое свойство было даровано Ардову от рождения, но особое значение оно приобрело с поступлением на должность сыскного чиновника: способность вернуться в своих воспоминаниях на место преступления и детально рассмотреть обстановку частенько приводила к открытию новых улик, позволявших если и не изобличить тут же преступника, то по крайней мере нащупать верную нить расследования. Именно этот феномен в короткий срок сделал Илью Алексеевича легендой петербургской полиции.

– Как вы понимаете, при нанесении надписи на конверт должны были продавливаться волокна лежащих внутри купюр. Обычным глазом этого, конечно, не различить. Но знаете ли вы, что недавно физик Роберт Вуд применил инфракрасную фотографию для чтения выцветшей от времени надписи?

Жарков нетерпеливо хохотнул, ожидая от коллеги восторженной реакции. Ее не последовало.

– Осветив купюры ультрафиолетовым светом, мы без труда обнаружили бы оставленный «автограф», – продолжил Петр Павлович. – Следовательно, мы получили бы неоспоримое доказательство того, что это «те самые» три тысячи. Это, в свою очередь, позволило бы установить настоящего преступника.

– Вот как? И кто же это? – без особого энтузиазма поинтересовался Ардов, понимая, что этот вопрос требуют от него задать правила учтивости.

– Конечно, Алеша! – выкрикнул Жарков и от возбуждения даже почесал себе в волосах.

– Потрясающе, – согласился Илья Алексеевич все тем же ровным тоном.

Они подошли к арке, перед которой томился рыжебородый околоточный надзиратель Свинцов. У его ног в сточной канаве лежал бездыханный мужчина крепкого телосложения. После краткого приветствия Жарков попросил околоточного сообщить имеющиеся сведения.

– Извольте видеть, Петр Палыч – мертвяк! – с готовностью доложил Свинцов.

– Ну это уж как водится, – пропыхтел Жарков и опустился на корточки для осмотра.

– Обнаружил городовой Пампушко, – продолжил доклад околоточный и дал знак подойти ожидавшему чуть поодаль подчиненному. Жарков бросил быстрый взгляд на сапоги городового и досадливо кивнул на множество отпечатков ног вокруг трупа:

– Что ж вы, любезный, не иначе как помпадур здесь танцевали? Как прикажете следы искать?

– Виноват, ваше благородие, – бодро отозвался Пампушко. – Проверял, не дышит ли.

– И как?

– Не дышит.

– Еще бы он дышал с таким проломом, – вставая, пробормотал Жарков. – Череп, считай, раскроен. Удар твердым тупым предметом с ограниченной поверхностью сферической формы в область правого глаза…

У мертвеца действительно было сильно смято лицо. Глаз вытек.

– Надрался, не иначе, да с тумбой и познакомился. – Свинцов кивнул на торчащий из земли покосившийся гранитный столбик с закругленным верхом – его поверхность через увеличительное стекло как раз изучал Ардов.

– Следов удара нет, – заключил Илья Алексеевич и поднялся.

– Да и спиртным от него не пахнет, – осматриваясь, продолжил Жарков.

Ардов обернулся к околоточному:

– А что, Иван Данилыч, фонари здесь ночью светят?

– А как же! – не раздумывая, воскликнул Свинцов.

– Виноват… – осторожно возразил Пампушко и замер, ожидая от начальника разрешения продолжить.

Околоточный, смутившись, кивнул.

– В этой части не зажигаем – особо не для кого: лавок нет, заведения отсутствуют. Обычно вон там, на перекрестке, один горит. – Городовой выпучил глаза в сторону канала.

– Стало быть, темень тут? – уточнил Ардов.

Городовой кивнул.

– Где ж он, по-вашему, надрался?

– Дык там и надрался! – указал Свинцов на дальний фонарь. – Там за углом кухмистерская Парамонова.

– Виноват, – опять кашлянул Пампушко и зачем-то поправил бляху с номером на груди. – Уж две недели как на замке.

– Чего это еще? – удивился Свинцов.

– Разорились, – грустно вздохнул блюститель уличного порядка.

– Кто? Парамонов? Да этот жук на своей сивухе уже, небось, миллионщиком сделался! – Оживившись, Свинцов развернулся к Ардову: – Окуня вместо сига подавал, а под видом черкасских бычков конину подсовывал. Это уж дело известное. Артельщикам-то что, народ невзыскательный, им бы глаза залить…

– Этот на артельщика не похож, – прервав околоточного, Ардов кивнул на труп в приличном костюме.

– Да уж не похож… – согласился Свинцов.

Сыскной чиновник обернулся к городовому:

– Карманы осмотрели?

– Так точно! Ничего нет.

– Да обчистили уже, Илья Алексеевич! – опять вступил Свинцов, чувствуя, что пока ничем не сумел помочь следствию. – У нас с этим делом не залеживается.

– Головного убора тоже не было? – не отвлекаясь на околоточного, продолжил опрос Ардов. Пампушко помотал головой в ответ.

– А ботинок не находили?

Ардов указал на босую ногу покойника. Городовой не успел ответить, поскольку следователя окликнул Жарков. Он стоял на противоположной стороне переулка возле узкого прохода между домами и что-то держал в руках. Ардов устремился к коллеге, едва не столкнувшись с подводой, которую вел к месту преступления ломовой извозчик в красном жилете.

– Прикажете грузить? – прокричал Свинцов вслед сыскному чиновнику.

– Грузите, – на ходу разрешил Ардов.

Околоточный надзиратель принялся руководить укладкой трупа на дубовые доски подводы.

– Вот и второй… – проговорил Жарков, протянув Ардову полуботинок с резинками по бокам.

– Причем оч-чень прилично исполненный, – повертев, оценил сыщик.

– Да и костюм не из дешевых, – добавил криминалист и устремился в проход между домами, из которого только что вышел. Илья Алексеевич двинулся следом.

– Судя по трассам и задирам на одежде, волокли по земле, – через плечо делился размышлениями Петр Павлович. – Поэтому и ботинка не было. Обратите внимание.

Он указал на сваленные у стены гниющие доски и снял с ржавого гвоздя кусочек ткани.

– Держу пари – клочок со штанины несчастного.

Он опустил улику в бумажный конвертик и спрятал в карманчик саквояжа. Туда же, в саквояж, Ардов опустил найденный штиблет.

– Похоже, ограбление? – высказал первую версию Илья Алексеевич. – В карманах пусто. Приметили в ресторане, дождались, пока выйдет, саданули гирькой[2]…

Миновав захламленный двор, чины полиции вышли в соседний Спасский переулок, где уже сновали сонные разносчики, доставлявшие по домам дневные запасы продуктов со Щукина двора, – город постепенно просыпался.

– Может, и ограбление. Только ресторанов в этой части нет, – задумчиво произнес Петр Павлович, поглощенный определением маршрута, по которому, вероятно, волокли труп ночью. Примечая одному ему понятные знаки, он сделал несколько шагов и оказался у очередной арки. Повинуясь какому-то особому чутью, криминалист устремился под гранитные своды, повертелся во дворе, о чем-то коротко переговорил с дворником, протиснулся между дровяными сараями, порыскал в темных проходах и в конце концов вынырнул на мощеный двор, куда выходили тылы зданий, смотревших фасадами на Гороховую. Ардов не отставал.

На массивных резных дверях, выкрашенных в синюю краску, висела лишенная пафоса латунная табличка «Пять шаровъ», а под ней – небольшая афишка: «Первый турниръ по карамболю «Золотой шаръ». Приглашаются всѣ желающія. Запись у г-на маркера».

Жарков ощупал пальцами круглую вмятину в дверной доске рядом с табличкой.

– Свежая… – отметил он и потянул за ручку.

Створка скрипнула и подалась. Петр Павлович обернулся, глаза горели огоньком охотника:

– Заглянем?

Оглядевшись, Илья Алексеевич кивнул, и приятели скрылись за синими дверями.

Глава 2. «Пять шаровъ»

Ни швейцара, ни гардеробщика в столь ранний час при входе не оказалось. Ардов скользнул взглядом по доске с портретами почетных членов клуба за разросшимся фикусом, а в пустом гардеробе приметил на крючке одинокий котелок, видимо оставленный кем-то из вчерашних посетителей.

Миновав тёмный вестибюль, чины полиции вошли в полутемную залу с бильярдными столами, над которыми на цепочках покачивались керосинки в виде корабельных фонарей. Морская тематика вообще превалировала в оформлении: в нишах, затянутых холстами с морскими пейзажами, на тумбах покоились макеты бригантин, маркерные доски были вставлены в обода штурвалов, а над небольшой сценой у дальней стены нависала стилизованная под ростр[3] деревянная фигура дующей в трубу обнаженной нимфы. Утренний свет едва пробивался в просветы меж тяжелых портьер, в кресле под клеткой с попугаем дремал старик-маркер.

На столе перед сценой в одиночестве катала шары стройная девушка, напомнившая Ардову иллюстрации американского художника Чарлза Гибсона[4] в «Кольеровском еженедельнике»: ее гибкий стан мягко облегала полосатая блузка, юбка была расклешена книзу, стеснявший движения жакет отброшен на стул. На столе имелось всего три шара, которые девушка катала туда-сюда, не стремясь положить в лузу.

– Пришли записаться на турнир? – не отвлекаясь от игры, спросила она Ардова, когда тот подошел к столу.

– Турнир? – переспросил Илья Алексеевич, хотя прекрасно помнил содержание афишки на входной двери.

– «Золотой шаръ». В это воскресенье.

– Боюсь, моего мастерства недостаточно.

– Еще есть время отработать удары. Держите!

Совершенно неожиданно девушка бросила Ардову свой кий, который тот едва не уронил.

– Ну-с, давайте посмотрим, на что вы способны.

Илья Алексеевич несколько мгновений оставался в замешательстве – уж больно раскованно вела себя красотка. Наконец он опустил кий над столом и сделал попытку прицелиться к ближайшему шару.

– Вам же неудобно! – улыбнулась девушка. – Снимите!

Все это выглядело на грани дозволительного, но Ардов решил не останавливаться. Он положил кий на стол и медленно снял сюртук. Красотка подошла к нему вплотную, насмешливо глядя прямо в глаза. Кажется, ей доставляло удовольствие сохранять молодого человека в неловком положении. Илью Алексеевича накрыла фиолетовая волна, в которой он различил ноты жасмина, флердоранжа, ириса, сандала и пачули.

Девушка взяла сюртук и не глядя отбросила на стул.

– Вы были здесь вчера вечером? – пытаясь сохранить невозмутимый вид, поинтересовался сыскной агент.

– Обычно я даю уроки по утрам, но вчера вечером была свободна, так что заглянула от скуки.

Девушка положила правую руку Ардова себе на ладонь и принялась натирать мелом между большим и указательным пальцами, куда обычно кладут кий при ударе. При этом она не отводила взгляда от глаз Ильи Алексеевича, наслаждаясь почти гипнотическим эффектом, который, вероятно, уже давно отработала на других.

– Это позволит вашему кию свободно скользить, – пояснила она проникновенным голосом. – А почему вы спрашиваете?

– Не было ли здесь вчера потасовки? Может, какая-то ссора, угрозы?

Ардову показалось, что вопрос вызвал у девушки секундное замешательство, но она быстро взяла себя в руки и, отстранившись, протянула кий.

– Бильярд не располагает к агрессии… Скорее наоборот – делает людей чуточку ближе.

С этими словами девушка развернула Илью Алексеевича к столу, а сама расположилась у него за спиной. Молодой человек незаметно одернул рукав сорочки на левой руке, чтобы скрыть закрепленную на запястье кожаную манжету с малюсенькими стеклянными колбочками, набитыми белыми пилюльками.

– Ноги следует поставить шире. Опорную – ближе к шару…

Бильярдистка бесцеремонно постучала ботиночком из белой лайки по внутренним сторонам ардовских штиблет.

– Она должна быть строго на линии удара…

Илья Алексеевич послушно раздвинул ноги, отставив правую чуть назад.

– Корпус наклонить вперед…

Наставница мягко надавила молодому человеку на плечи, и он подался вперед, склонившись над столом.

– Необходимо лечь как можно ниже, чтобы угол между кием и линией удара был минимальным, – продолжила она бархатистым шепотом. Ее губы оказались у самого уха Ардова, правая рука сжала кий за его рукой, а другая легла ему на левое предплечье ближе к кисти.

– Не заметили вчера мужчины лет пятидесяти? – Ардов хотел задать этот вопрос возможно более заурядным тоном, но пересохшее горло предательски засипело, выдав волнение. – В твидовом костюме с узором «гусиная лапка», с сединой… Усы в стиле Франца Иосифа[5].

– Здесь все такие – в твиде и с бакенбардами. Исключений почти не бывает.

Отвечая, наставница помогала Илье Алексеевичу выбрать правильный ритм для возвратно-поступательных движений руки с кием, чтобы он имел возможность приноровиться к цели. Она как бы прицеливалась вместе ним.

– Бейте, – наконец шепнула девушка и всем корпусом слегка подтолкнула молодого человека сзади.

Ардов ткнул кием. Удар вышел смазанным, шар нелепо откатился в сторону и замер, так и не достигнув борта. Илье Алексеевичу сделалось стыдно, как будто он не смог доставить девушке той радости, к предвкушению которой невольно дал повод. Вместе с тем он почувствовал явное облегчение – ему почудилось, что с этой милой барышней они знакомы сто лет и могут всецело доверять друг другу, как бывает между людьми, связанными общей тайной.

Бильярдистка отстранилась и перешла на другую сторону, попутно сняв для себя кий со стойки. На ее губах продолжала мерцать едва заметная улыбка.

Вообще-то Илья Алексеевич уже месяц как регулярно практиковался на бильярде, который не так давно по требованию сына выписала из Англии княгиня Баратова. Стол разместили в библиотеке, и всякий раз, когда Ардов оставался у них на ужин, Шура Баратов, его бывший сокурсник по университету и почти брат, утаскивал его после трапезы в зал с книгами и рыцарскими доспехами, где заваливал новостями о положении своих дел на многочисленных любовных фронтах.

– По какой игре будет турнир? – непринужденно спросил Ардов.

– «Трехбортовый карамболь». Слыхали?

Сыщик не успел ответить, потому что у стола возник студент в зеленоватой тужурке. В руках он теребил фуражку с бархатным околышем.

– Могу я видеть Варвару Найденову?

Оглядевшись, Илья Алексеевич заметил, что в зале стало светлей и прибавилось народу: распахнув гардины, уборщики собирали бокалы с кофейных столов и выметали окурки. Маркер в белых перчатках ходил от доски к доске и стирал результаты вчерашних финальных партий. Жарков вертелся у соседнего стола и подавал глазами неясные знаки.

– Это я, – ответила студенту бильярдистка.

– Я пришел на занятия, – смущаясь, пролепетал юноша, и румянец залил его щеки.

Голос студента походил на пудру, а во вкусе Ардов ощутил ванильную карамель.

Найденова обернулась к Илье Алексеевичу и приподняла бровь:

– Так вы не на урок?

Он кашлянул и взялся за сюртук.

– Виноват. Чиновник сыскной полиции Ардов, – представился он. – Неподалеку найден труп мужчины, я веду расследование.

Прежняя игривая приветливость барышни улетучилась. Она отложила кий и устремила на молодого человека напряженный взгляд, словно хотела вспомнить нечто важное.

– Тот самый мужчина с бакенбардами?

Ардов кивнул.

– Здесь кого-то убили? – осторожно поинтересовался карамельный студент.

Неотрывно глядя в глаза сыщику, Найденова произнесла низким бархатистым голосом:

– Здесь убивают только скуку, да и то – не насмерть.

Ардов не стал отводить взгляд, решив дождаться, чем кончится эта весьма увлекательно разыгрываемая сценка. По языку растекся горьковатый вкус миндаля и чернослива – так обычно бывало, когда Илья Алексеевич сталкивался с неискренностью или откровенной ложью. Сейчас он никак не мог отделаться от ощущения, что участвует в театральной постановке, хотя и без зрителей, если не считать розовощекого юношу в тужурке.

О том, что перед ним артистка, Ардов подумал сразу, как только увидел девушку в бильярдном клубе – для обычной демимонденки[6] она была слишком уверена в себе. Оказаться в компании заводчиков и предпринимателей, стекавшихся по вечерам в подобные клубы подальше от семьи в поисках развлечений, приличной барышне было решительно невозможно, но к артисткам это правило не прикладывалось – они были желанными гостьями даже в великосветских кругах; знакомства с ними, не стесняясь, искали весьма знатные господа, а богатые подношения ради хотя бы единственного взгляда считались делом самым обычным – так публика поощряла талант, исключая его носителя из обычной системы норм и приличий. И хотя женитьба на артистке для мужчины с родословной не приветствовалась, исключения все же случались, а уж на романтические отношения вне официальных уз общество смотрело вполне благосклонно – чего стоил один только роман цесаревича с артисткой императорского балета, о котором некоторое время назад судачил весь Петербург.

– Снимите вашу тужурку, – наконец обратилась Найденова к новому ученику, отвернувшись от Ардова.

Поклонившись, Илья Алексеевич устремился к выходу, на ходу надевая сюртук.

Увидав, что приятель наконец бросил несвоевременный и явно затянувшийся флирт, Жарков, изнывавший у дверей в нетерпении, поторопился через вестибюль на улицу.

– Что маркер? – спросил сыщик, найдя криминалиста на крыльце перед синей дверью. Во время урока бильярдного мастерства он приметил, что Петр Павлович учинил допрос седовласому старику в перчатках.

– Тетеря сонная! – досадливо отозвался криминалист. – «Ничего не видел, ничего не слышал», – перекривил он губы, изображая бесполезного старика.

Петр Павлович развернул носовой платок и показал бильярдный шар.

– Вот, захватил на всякий случай. Кажется, есть подозрительные следы.

Оказалось, Жарков успел с лупой изучить все шары в бильярдной, за исключением, разумеется, стола, где Найденова давала уроки начинающему бильярдисту.

– Вполне мог послужить орудием убийства… – Криминалист указал на темные щербинки на гладкой поверхности костяной сферы. – А у вас что?

– Чернослив и миндаль, – пробормотал Илья Алексеевич, отправив за губу маленькую пилюльку из колбочки, вынутой из чехольчика в кожаной манжете на левом запястье.

Ощутив во рту освежающий малиновый вкус, он, спохватившись, поправился:

– Я хотел сказать, госпожа артистка, возможно, что-то знает, но предпочитает помалкивать.

Жарков понимающе кивнул.

Пилюльки, корректирующие неконтролируемые приливы вкусовых галлюцинаций, разработал доктор Лунц из швейцарской клиники, где Ардов провел некоторое время после одного трагического обстоятельства в своей жизни. Профессор был чрезвычайно вдохновлен изучением феномена, при котором раздражение в одной сенсорной системе у пациента приводило к непроизвольному отклику в другой. Но ни раскопать истоки этого сбоя, ни разработать механизмы управления спонтанными реакциями доктору так и не удалось: какой-нибудь случайный лай дворняги за окном все так же легко мог испортить Ардову завтрак, превратив кофе в куриный бульон.

Белые горошинки были распределены по трем колбочкам и помогали уравновесить приливы кислоты, горечи или соли.

– И вот еще…

Ардов протянул котелок, который захватил из гардеробной при выходе.

– Не наш ли покойник оставил?

– Проверим.

Жарков раскрыл и подставил саквояж.

– Странная борода, не находите? – задумчиво произнес Ардов.

Жарков поднял недоуменный взгляд и понял, что Илья Алексеевич смотрит куда-то в сторону. У угла дома околачивался нелепого вида человек в старом кафтане и с косматой бородой, которая явно не шла к его щуплой фигуре. Заметив, что его рассматривают, бородач резко отвернулся и изобразил, будто чистит прутиком подошву сапога.

Петр Павлович сделал шаг и обратился к незнакомцу, возвысив голос:

– Любезный, можно вас на минуточку?

Вздрогнув, бородатый прохожий как-то боком попятился к углу дома, за которым и скрылся.

Глава 3. Поручение

– Ардов, вы не знаете, что означает кабан?

Вопрос немало озадачил сыскного чиновника. Выглядел он тем более странно, что прозвучал в кабинете обер-полицмейстера, прямо под ростовым портретом государя Николая Александровича в коронационной мантии. Сюда Илью Алексеевича доставили в черной карете два крепких молчуна в одинаковых костюмах прямо от синих дверей бильярдного клуба «Пять шаровъ». В руках начальник столичной полиции мял какую-то записку с неровными строчками.

– Простите? – Илья Алексеевич не был уверен, что не ослышался.

– Я имею в виду, какое символическое значение имеет голова вепря? – убрав записку в стол, сановник выбрался из кресла с резным орлом на спинке и прошелся вдоль длинного стола, у начала которого стоял Ардов.

– Для римлян и греков вепрь символизировал борьбу и разрушение, – продекламировал Илья Алексеевич, отыскав в памяти нужную страницу «Британники»[7]. – У индусов выступает третьей инкарнацией Вишну, который в этом образе спасает землю от хаоса. В буддизме свинья помещена в центр колеса существования и олицетворяет неведение – одну из трех иллюзий, которые мешают человеку достичь нирваны.

Ответ произвел впечатление на Августа Рейнгольдовича, но оставил чувство неудовлетворенности.

– А что насчет православных?

Честно говоря, мнение святых отцов насчет кабана Ардову было неизвестно, поэтому он выдвинул гипотезу, наделив животное одним из наиболее порицаемых грехов:

– Православные видят в кабане символ чревоугодия – низменное, грубое существо.

– Да-с… – неопределенно выдохнул обер-полицмейстер. – Ну, не удивительно…

Он походил в задумчивости по кабинету.

– А у католиков?

– Брутальность и похоть, – уверенно ответил Илья Алексеевич, также не имея на то достаточных оснований.

Ответы сыскного агента никак не развеяли замешательства, в котором пребывал хозяин высокого кабинета. Обстановка вообще выглядела странной. Мелкий полицейский чиновник одной из самых неблагополучных частей города не мог оказаться в кабинете обер-полицмейстера ни при каких обстоятельствах – слишком велико было расстояние между статскими чинами этих фигур. Между тем всесильный начальник столичной полиции почему-то счел нужным вызвать к себе именно этого сыщика, причем велел сделать это неприметно.

Дело в том, что Август Рейнгольдович уже имел возможность составить личное мнение об Ардове – чуть более месяца назад молодой человек напросился на аудиенцию, которую и получил благодаря ходатайству княгини Баратовой. Тогда он пытался убедить господина обер-полицмейстера в опасности, которую таит внедрение психологической лаборатории для нужд армии – риск манипулирования кадровыми назначениями на высшие командные посты выглядел слишком высоким, если допустить, что к методикам оценки личностных качеств будущих командиров могли получить доступ агенты иностранных разведок. Идея такой лаборатории была уже высочайше одобрена и даже учреждена приказом военного министра. Несмотря на снисходительный тон, с которым Август Рейнгольдович встретил эти беспокойства, тогда он отметил про себя и острый ум, и моральные качества, и искренний патриотический настрой молодого человека – комбинацию свойств, почти не встречающуюся нынче в среде государственных служащих. Некоторые любопытные подробности об Ардове сообщила княгиня Баратова – они подтверждали незаурядность его натуры. И, наконец, немалое значение имели слухи, которые с некоторых пор стали циркулировать в среде полицейских, – о якобы феноменальных способностях некоего молодого сыщика из третьего участка Спасской части. Райзнер затребовал к себе материалы раскрытых новичком дел и имел возможность лично убедиться в своих предположениях – Ардов представал в высшей степени удивительной личностью.

– У меня к вам просьба, Илья Алексеевич, – деликатно начал обер-полицмейстер. – Даже не знаю, с чего начать… – Он слегка потер ладошки, словно подставил их под невидимую струю воды. – Сегодня утром один уважаемый господин, вполне респектабельный и достойный… обнаружил у себя в кабинете голову… э-э-э-э-э… хряка. Да, кабана. Огромную, знаете ли, голову кабана – на месте, где у него обычно висело чучело головы оленя… Согласитесь, странное… э-э-э-э-э… явление? Вы не находите?

– Вне всякого сомнения.

– Вот и мне показалось, что в этом есть какой-то знак… Не думаю, что злоумышленник хотел напомнить этому господину о колесе сансары… Мне кажется, в этом есть какое-то предупреждение… Может быть, угроза… Словом, мне бы хотелось, чтобы вы как можно деликатнее поинтересовались этим делом. Так сказать, не в службу, а в дружбу… Возможно ли это?

– Конечно, ваше высокопревосходительство, – легко согласился Ардов. – Я сообщу господину приставу, он заведет дело в участке…

– Нет-нет… приставу не надо, – поторопился Август Рейнгольдович, отметив про себя, что юноша не так прост, как мог показаться на первый взгляд. – Это дело щекотливое. Лишние уши тут ни к чему.

Ардов смотрел на Райзнера невинными глазами.

– Вероятно, господин какой-то особенный? – осведомился он.

На мгновение обер-полицмейстер засомневался, не ошибся ли он, обратившись к этому молодому человеку. Но, приняв окончательное решение, выложил все карты.

– Это Касьян Демьяныч Костоглот. Слыхали?

Фамилия эта была Ардову известна. Коммерции советник[8] Костоглот занимал пост главы правления общества «Златоустовская железная дорога». Илья Алексеевич бывал у него в конторе на набережной Екатерининского канала, когда расследовал дело о пропаже шляпных булавок в салоне мадам Дефонтель. Тогда он не менее часа проторчал в приемной среди моделей паровозов, прежде чем железнодорожный магнат соблаговолил его принять. К делу о булавках Касьян Демьянович никакого касательства не имел, но воспоминания по себе оставил малоприятные: манеры у него были грубые, а голос горячий – с каждым словом его коричневые губы выплевывали горящие искры, угрожавшие прожечь лацканы ардановского сюртука.

– Чего же вы от меня хотите? – справился Илья Алексеевич, очень рассчитывая, что сумеет как-нибудь увильнуть от сановного повеления.

– Выяснить, кто стоит за этой шалостью. И чего они хотят от Костоглота.

Август Рейнгольдович аккуратно увлек Ардова к выходу.

– Но сделать это следует прикровенно, – доверительным тоном продолжил он наставления, не давая собеседнику возможности собраться с мыслями. – Без лишней бюрократии. Касьян Демьянович человек почтенный, и любые странности, связанные с его именем, могут вызвать ненужное беспокойство и в деловых кругах, и при дворе… Вы меня понимаете?

Ардов опять кивнул.

– Дела пока, думаю, можно не заводить, – продолжал делиться мыслями обер-полицмейстер. – Разузнаем покамест что да как, а там и решим, верно?

Ардов мучительно искал способ сказаться неподходящей кандидатурой для этого поручения, но так ничего и не изобрел.

– Ну что ж, могу я на вас рассчитывать? – тепло улыбнувшись, Райзнер смахнул пылинку с плеча Ильи Алексеевича. – Ведь не напрасно же я давал вам рекомендацию для вашего пристава?

Это было правдой. Распоряжение рассмотреть кандидатуру Ардова на место чиновника сыскного отделения княгиня Баратова выхлопотала у своего старинного друга на следующий же день после возвращения Ильи Алексеевича из Швейцарии. Без этой бумаги с гербом наверху майор Троекрутов не хотел даже разговаривать с претендентом. Теперь наступала пора отплатить высокому покровителю делом.

– Сделаю все возможное, ваше высокопревосходительство, – заверил Ардов и тряхнул головой.

Глава 4. У Костоглота

Никакой головы хряка в кабинете Костоглота не обнаружилось. На стене, задрапированной гобеленом, над резной спинкой обтянутого бордовым бархатом диванчика красовалось чучело головы оленя с ветвистыми рогами. Полы были тщательно вымыты, в помещении вообще отсутствовали какие-либо следы утреннего происшествия.

– Велел выбросить, – сообщил сумрачный коренастый господин в шлафроке в ответ на вопрос Ильи Алексеевича. Это был глава правления общества «Златоустовская железная дорога» Касьян Демьяныч Костоглот. Он явно не испытывал восторга от визита чина сыскного отделения. Только ссылка на обер-полицмейстера позволила Ардову сломить сопротивление величественного швейцара внизу и пробраться дальше парадных дверей роскошного особняка на Итальянской улице с окнами на Фонтанку.

– Это ведь улика, – с едва заметным осуждением проговорил сыщик.

– Какая еще улика, – пренебрежительно отозвался Костоглот, набирая щепотку нюхательного табака из миниатюрной серебряной табакерки в виде толстенького человечка с откидной головой. – Улика – когда есть преступление.

Хозяин кабинета замер на несколько мгновений, прикрыл глаза и вдруг разразился серией чихательных судорог, сопровождавшихся кашлем и рычанием.

– А я полагаю, что здесь никакого преступления нет, – продолжил он прерванную мысль, возвращая табакерку на заваленный бумагами стол и промакивая губы платком. – Так… поозорничал кто-то… Напрасно изволили беспокоиться.

Костоглот сбросил шлафрок, надел висевший на спинке стула парчовый жилет и развернулся к двери, показывая всем видом, что незваный гость может возвращаться к более важным делам у себя в участке. Илья Алексеевич предпочел этого не заметить.

– Но ведь поначалу вам это показалось странным? Ведь вы же обратились к…

– Ну, поначалу показалось… – раздраженно перебил Костоглот, очевидно не желая, чтобы Ардов в очередной раз произносил имя обер-полицмейстера. – А потом – не показалось. Обычное дело. Мальчишки баловались.

Глава правления общества «Златоустовская железная дорога» вел себя странно. Он был явно обеспокоен происшествием, но при этом почему-то всячески уклонялся от нормального разговора. Не зная, что еще предпринять для развития беседы, Илья Алексеевич направился к двери. Костоглот с явным облегчением двинулся следом.

– То есть дело пустяковое и участия полиции не требуется?

– Да, именно так, – кивнул Касьян Демьянович, обнаружив, что на жилете недостает пуговицы. Он распахнул дверь и велел лакею принести другую жилетку; потом обернулся к Ардову с фальшивой улыбкой: – Не смею задерживать. Уверен, полицию ждут заботы посерьезней.

Голову хряка Ардов обнаружил в каретном сарае, куда его проводил рослый конюх Егор. Он подтвердил, что лично снял оную с крюка по приказу хозяина, прислуга отмыла стену от подсохшей за ночь крови, а плотник перевесил на нее гобелен из гостиной.

– Тяжелая? – Ардов пнул голову носком ботинка, обратив внимание на отпечатки обуви, которые во множестве сохранились на песке: на правом каблуке набойка сидела косовато и была со срезанным ушком. Эти следы оставили Егоровы сапоги, что, впрочем, было логичным.

– Полпуда точно.

Да уж, мальчишки… Как же! Мальчишка такую и не поднимет, не то что на стену водрузить.

– Как думаете, кто принес?

Егор охотно поделился подозрениями. Оказывается, еще третьего дня хозяин попер с кухни повара – тащил не глядя. Да и закладывал частенько.

– Уж Касьян Демьяныч его сколько раз предупреждал. Да чего уж тут, дрянь человечишка оказался.

– Думаете, он и отомстил?

– А чего? Такого места лишиться. Говорю же, мужичонка злопамятный. А в пьяном угаре чего не отчебучишь.

В дверях появился щербатый кучер в жокейских сапогах, белых бриджах и короткой курточке со стоячим воротником. В руках у него был хлыст из китового уса в кожаной оплетке.

– Егор, ноги не замотаны! – просипел он, не очень-то обращая внимания на незнакомца. – Велено подавать!

– Виноват, служба, – погрустнел Егор и поспешил во двор бинтовать лошадям ноги.

Еще по пути в сарай Илья Алексеевич приметил пару стриженых лошадей без хвостов в английской упряжи с лакированной каретой на желтых колесах. Английский экипаж считался особым шиком, и позволить себе такую роскошь мог далеко не каждый состоятельный житель столицы.

Выбравшись во двор, Ардов обнаружил у распахнутых ворот того самого бородача, который околачивался утром у бильярдного клуба. Вид у него был такой же нелепый: он изображал интерес к резным завитушкам на воротах, хотя осматривать там было решительно нечего. Уже не теряя времени на лишние разговоры, Илья Алексеевич молча устремился к подозрительному типу. Тот изо всех сил бросился по набережной наутек, лихо огибая выступающие тамбуры особняков через проезжую часть, где рисковал угодить под колеса экипажей. Ардов держался следом, но потерял несколько аршин, обходя бестолковую чухонку-молочницу, которая будто нарочно бросалась под ноги, не давая дороги.

Не добежав саженей десяти до поворота на Инженерную, беглец юркнул в подворотню и принялся петлять по темным узким проходам между стенами, сталкивая за спину попадавшиеся по пути ящики и доски. Ардов, перепрыгивая, отставал. Свернув за угол, он увидал, как в конце тупичка бородач, взобравшись на бочку, уже перекинул ногу через забор. Илья Алексеевич поднажал и едва не ухватился за штанину, но наглец с силой оттолкнул бочку, и та, отлетев с грохотом, чудом не сшибла сыщика с ног. Пока он катил ее обратно к стене, устанавливал и взбирался, драгоценные минуты были упущены. Выскочив на Михайловскую площадь, сыскной чин едва не угодил под «эгоистку»[9] на высоких колесах, получил грубый окрик, сдал назад и огляделся, переводя дух. Странного господина с нечёсаной бородой в потертом кафтане среди прогуливающейся почтенной публики обнаружить не удалось. Дамы у кафе «Польское» с удивлением поглядывали на запыхавшегося господина в приличном костюме, приложившего карманные часы к уху. Они указывали на него веерами и о чем-то хихикали. Рядом у стеклянной двери парикмахерской стоял молодой цирюльник в бабочке и монотонно зазывал клиентов:

– Бреем, стрижем бобриком-ежом, кудри завиваем, гофре направляем, парик промоем, кровь откроем, мушки клеим, стрижем да бреем. Банки, пиявки, набор грудной травки!

Илья Алексеевич убрал от уха часы, автоматически взглянув на стрелки, подозвал извозчика и отправился в участок.

Глава 5. СК

На столе старшего помощника участкового пристава лежало несколько цветочных букетов. Сам он с укоризной посматривал на полноватую торговку, растиравшую слезы на немытом лице, и писал в протоколе.

– Махалкина, цветы твои? – строго спросил Оскар Вильгельмович и кивнул на маргаритки.

– Батюшке на могилку собрала, – всхлипнула торговка.

– Пять букетов? – возмутился полицейский чиновник. – Свидетельство есть?

Махалкина изобразила высшую степень недоумения:

– Какое еще?

Фон Штайндлер порылся в ящиках стола, достал потертую папку и извлек недавнее распоряжение градоначальника. Нацепив пенсне, он зачитал с наставительной интонацией:

– «Торговля цветами допускается не иначе как по особым свидетельствам, выдаваемым в полицейском управлении…»

Женщина продолжала хлопать глазами.

– Махалкина, где твое свидетельство на торговлю? – громко спросил чиновник, словно обращался к глухой.

Не придумав ничего нового, торговка опять скривила лицо в гримасе скорби.

– Так я не для торговли, ваше благородие! Папеньке! На могилку.

Она подняла глаза вверх и перекрестилась.

– Махалкина, отец твой жив-здоров, каждый вечер у казенки[10] «Коробейников»[11] горланит! – подключился к допросу Свинцов, который уже давно сгрузил найденный труп в прозекторскую и теперь дул чай у подоконника в компании филера Шептульского.

Торговка бросила на околоточного злой взгляд.

– Как же тебе не стыдно? – укоризненно протянул Оскар Вильгельмович.

Филер Шептульский хотел было тоже высказаться насчет незаконной торговли, но к нему подскочил Ардов, только что вошедший в участок.

– Кузьма Гурьевич, у меня к вам дело, – жарко зашептал сыскной чин.

– Слушаю-с.

Шептульский весь подобрался и сделался серьезным. Несмотря на некоторые странности, молодой сыщик пользовался в участке уважением, и поручения от него филер старался исполнять со всем тщанием и в первую очередь. Это давало ему возможность слыть в среде коллег из других отделений непосредственным участником расследования самых невероятных преступлений, которые с блеском распутывал Ардов. Конечно, большую часть обстоятельств Шептульский беззастенчиво сочинял, не забывая выставить себя едва ли не наставником начинающего следователя, но даже в такой интерпретации способности Ильи Алексеевича производили на слушателей сильное впечатление. Бывали даже случаи, когда филеры специально приходили на Фонтанку, 63, под видом ремесленников или мелких чиновников, чтобы Шептульский показал им нарождающуюся легенду сыска. За эту услугу Кузьма Гурьевич обычно брал шесть копеек, которые тем же вечером спускал по дороге домой, награждая себя мерзавчиком[12] в казенке: четыре копейки брали за водку и две – за посуду.

– В бильярдном клубе «Пять шаровъ» по утрам дает уроки игры молодая особа. Зовут Варвара Найденова.

– Понял, – с готовностью ответил филер.

Не дождавшись каких-либо уточнений сверх сказанного, он приблизился к Ардову вплотную и продолжил доверительным тоном:

– Илья Алексеевич, выручайте… Дорогая супруга нуждается в лекарстве, а до жалованья еще три дня… Не могли бы вы…

Ардов полез в карман. Увидев в раскрытом бумажнике сложенные рядком ассигнации, филер облизал губы.

– Сколько стоит лекарство? – спросил Илья Алексеевич.

– Это, видите ли, иноземное снадобье… – забормотал Кузьма Гурьевич. – Из Цюриха… От астмы…

Ардов невозмутимо ожидал.

– Девяносто семь копеек, – наконец выдохнул Шептульский. – Ни больше ни меньше. Да-с.

Едва взглянув на кредитный билет рублевого достоинства, извлеченный Ардовым из бумажника, филер как-то по-особенному всхлипнул и поднял воспаленные глаза, в которых читались одновременно восторг и неуверенность.

– Брантовский рубль? – застенчиво улыбнулся он.

Илья Алексеевич повертел купюру в руках, не очень понимая, что вызвало такую преувеличенную реакцию.

– Так вот запросто и отдадите?

Не веря своему счастью, Шептульский аккуратно взял двумя пальцами банкноту. Ардов отпустил. В то же мгновение особым движением филер скрыл ассигнацию меж пальцев – она растворилась буквально на глазах.

– Насчет вашей особы не извольте беспокоиться – афроншируем[13] в лучшем виде.

C этими словами Кузьма Гурьевич подхватил с подоконника котелок, поклонился и устремился к выходу.

Илья Алексеевич отправился к прозекторскую.

Жарков с силой метал принесенный из клуба бильярдный шар в мясную тушу, закрепленную на цепочке от керосиновой лампы над секционным столом. На соседнем столе располагался уже обнаженный труп из Демидова переулка. Шар ударялся в мясо с глухим звуком и падал в таз на столе, куда была предусмотрительно уложена снятая с мертвеца одежда. Благодаря такому ухищрению опыт не производил лишнего шума и не вызывал беспокойства других обитателей участка. Всякий раз после броска Жарков подходил к туше и замерял штангенциркулем параметры вмятины.

– Могу утверждать с высокой степенью вероятности, что бедняге влепили в глаз точно таким же шаром… – не без гордости произнес он, занося полученные данные в особый бланк. – Может, даже этим… – Он кивнул на шар, оставшийся в тазу. – По крайней мере, шар точно был бильярдным…

Подумав, он поправился:

– Ну, если и не бильярдным, то такого же диаметра… Или близкого…

Покончив со следственным экспериментом, Жарков подошел к шкафчику и наполнил эрленмейер[14] бурой жидкостью из пузатой колбы.

– Удар был такой силы, что дух вышибли напрочь с одного раза.

Петр Павлович осушил эрленмейер и уставился немигающим взглядом на большой палец ноги покойника.

– По крайней мере, других серьезных повреждений на трупе нет, – уточнил он, придя в себя.

– Шаром могли убить и на улице, верно? – предположил Ардов.

– Могли, – согласился Жарков. – Хотя способ странный… Тем более что в клубе этот господин вчера определенно был. Котелок – с его головы.

Жарков кивнул на головной убор, который Илья Алексеевич захватил в гардеробной «Пяти шаровъ».

– Волосы оттуда весьма схожи со взятыми с головы покойника.

Криминалист на мгновение приложил глаз к окуляру микроскопа, желая, видимо, убедиться, что настройка не сбилась, и тут же уступил место Илье Алексеевичу.

– Обратите внимание на рисунок, образованный линиями краев чешуек кутикулы.

Ардов с готовностью уставился в микроскоп – скорее из любезности, чем по интересу. Линии чешуек на двух объектах и правда были схожи.

– Но есть странность, – в некотором возбуждении продолжил Петр Павлович.

Он обошел стол и поднял руку покойника.

– Пальцы рук убитого не содержат остатков мела!

– Получается, если он и был вчера вечером в «Пяти шарахъ», то сыграть явно не успел, – сделал вывод Илья Алексеевич.

– Совершенно верно!

Довольный результатами изысканий, Жарков отправился к шкафчику и повторил эрленмейер.

– Скорее всего, игре помешал конфликт, – продолжил он рассуждения. – В правом кулаке покойного я обнаружил пуговицу.

Жарков потряс в воздухе колбой, о стенки которой бился какой-то пятнистый камушек.

– Весьма необычная – из черепахового агата.

Илья Алексеевич поднял колбу перед глазами и осмотрел пуговичку с застрявшими в ушке обрывками ниток. Кажется, точно такие же пуговицы он сегодня уже видел… Ардов сделал несколько резких вдохов и в то же мгновение оказался в кабинете главы правления общества «Златоустовская железная дорога» в момент, когда тот как раз велел лакею заменить жилет. Ардов мысленно заставил Костоглота замереть. Этот способ сыщик частенько применял, когда бывала нужда рассмотреть детали, упущенные при первоначальном осмотре места преступления. Когда-то, в первый же день службы Ильи Алексеевича в третьем участке Спасской части, именно Жарков обнаружил уникальные свойства памяти молодого человека и натренировал его использовать этот трюк, назвав «методом римской комнаты». Сейчас Ардов наклонился к животу застывшего Касьяна Демьяновича и не торопясь изучил пуговички на его жилете. Так и есть! Точно такие же отполированные полусферы зеленовато-коричневого цвета, с желтыми вкраплениями. И одной – вот здесь – как раз не хватает!

– Думаю, прежде чем получить шаром в глаз, несчастный успел схватить убийцу за одежду, – продолжал Жарков, не заметив мысленного отсутствия коллеги.

– По всей видимости, за жилет? – сделал предположение Ардов, вернувшись из воспоминания.

Жарков кивнул.

– А это что? – воскликнул Илья Алексеевич, заметив на правом предплечье покойника буквы, оставленные, по всей видимости, раскаленным железом довольно продолжительное время назад.

– Это еще один сюрприз! – блеснул глазом криминалист.

– СК… – прочел Ардов.

– Что означает «ссыльнокаторжный», – расшифровал зловещую монограмму Жарков. – До указа 63-го года[15] так клеймили каждого каторжанина.

Криминалист выпустил струю гадкого дыма, от которого Ардову сделалось нехорошо.

– Видать, наш был приучен к преступному промыслу с младых ногтей, если уже лет в семнадцать на каторге оказался.

Поблагодарив коллегу за ценные сведения, Илья Алексеевич поспешил к двери, на ходу отправив в рот пару горошин из стеклянной колбочки на манжете. У выхода он повернулся. Какая-то мысль не давала ему покоя.

– Петр Палыч, а вы не откроете мне, почему Шептульский так обрадовался рублю, который назвал брантовским?

– Обычное дело, – охотно отозвался криминалист. – На этих билетах стоит подпись кассира Бранта – он недавно свел счеты с жизнью в припадке умопомешательства. После этого некий Коля-Палец сорвал большой куш, поставив ровно на такой рубль. Картежники, как известно, народ суеверный, тут же бросились искать билеты с подписью Бранта в меняльных лавках – почему-то все, что связано с самоубийцами, у этой породы пользуется особым почетом. Менялы взвинтили стоимость брантовского билета до фантастической цены. Так что будьте покойны, Кузьма Гурьевич ваш рубль меньше чем за 25 целковых не уступит.

– Разве такие билеты редкость? – удивился Ардов.

– Нет, конечно! Но менялы пустили слух, будто билеты с подписью Бранта больше не выпускают и их ни за какие деньги не получишь в Государственном банке.

Впечатленный рассказом, Илья Алексеевич отправился на обед к Баратовым.

Глава 6. Концессионный договор

Блюда подавали два вышколенных лакея в ливрейных фраках с вытканными на галуне гербами, на ногах – красные чулки и лаковые туфли-лодочки. В углу на столике стоял большой лакированный с росписью ларец-аристон, изогнутую ручку которого медленно вращал старик с пышными седыми бакенбардами в расшитой золотым позументом ливрее. По залу разливалась приятная музыка.

– Харитон, поставь ту, что пришла вчера! – велела лакею княгиня Баратова.

Тот послушно снял со шпиля испещренный мелкими дырочками латунный диск, спрятал его в бумажный конверт и опустил на нижнюю полочку столика, где имелась целая стопка таких конвертов. Оттуда же он извлек новый «блинчик».

– Вчера из Вены прислали увертюру из «Орфея и Эвридики» Глюка, – похвасталась Анастасия Аркадьевна. – Вам понравится.

Илья Алексеевич кивнул. Он был благодарен княгине за то, что у себя дома она всегда заботилась о благозвучном сопровождении приема пищи. Ардов сохранял весьма высокую чувствительность к неприятным звукам, которые запросто могли превратить изысканное клафути[16] в прокисший гороховый кисель. Оттого посещение рестораций для Ильи Алексеевича обычно становилось нелегким испытанием.

– Между прочим, я была на премьере этой оперы в Париже в редакции Берлиоза, – ударилась в воспоминания княгиня. – Он сам дирижировал. Вы не поверите, это было почти 40 лет назад… Знаете, кто исполнял партию Орфея? Полина Виардо! Боже, какое у нее было контральто…

Зазвучала теплая сладковатая музыка. По темпу старик Харитон значительно уступал и Глюку, и Берлиозу, но добиться от него положенного allegro molto[17] у княгини так и не получилось.

Обещание ежедневно навещать крестную Ардов дал в первый же день по возвращении из Швейцарии немногим более месяца назад. После жестокого убийства отца и молодой мачехи, совершенного почти пять лет назад, у Ардова не осталось более близкого человека на всем белом свете. Именно Баратова отправила его в баденскую клинику к доктору Лунцу, регулярно справлялась о здоровье и вообще всячески поддерживала. Неожиданное возвращение крестника несколько обеспокоило княгиню, но, убедившись, что заграничное лечение пошло на пользу, она быстро привыкла к присутствию Ильи Алексеевича в своей жизни и теперь дня не могла прожить, чтобы не поделиться новостями или обменяться мнениями по вопросам международной политики.

Сегодня Анастасия Аркадьевна пребывала под впечатлением от нового приобретения – из Италии пришел заказанный полгода назад огромный стол, где вместо ножек столешницу поддерживали припавшие на одно колено обнаженные юноши из белого мрамора. За этим столом она и принимала Илью Алексеевича. Всего было шесть фигур – по три с каждой стороны. Обнаженные мужчины в гостиной, хоть и под столом, вызывали невольное беспокойство и приятно горячили кровь. Княгиня поминутно опускала взгляд, словно тревожилась, не слишком ли им тяжело удерживать на плечах украшенную резьбой каменную плиту.

– Как думаете, Илья Алексеевич, не очень ли это фривольно? Все-таки мы не Италия… У нас климат другой, нам представить юношу в одном хитоне[18] непросто.

Про себя Ардов отметил, что в данном случае не было и хитонов – они благополучно сползли со статуй и застыли внизу изысканными драпировками, удачно прикрывая наиболее деликатные места. Вслух же он попытался пошутить возможно беспечней:

– Ганимеды[19] в тулупах выглядели бы здесь нелепо.

– Вы тоже так думаете? – обрадовалась княгиня. – Им-то что, у них юноши три четверти дня проводили абсолютно голыми в этих своих палестрах[20] – и никого не смущало.

– А конкурсы красавиц в Тенедосе? – воскликнул Илья Алексеевич – он решил помочь крестной с подбором аргументов для гостей, которые ожидались здесь вечером. – А состязания в Спарте? А фессалийские танцовщицы?.. А жрицы в храме Афродиты в Коринфе?

Память любезно раскрыла перед Ардовым страницы декадентского журнала «The Yellow Book»[21], откуда он и принялся черпать примеры обстоятельств, при которых древнегреческие художники имели возможность лицезреть совершенные формы юного тела неприкрытыми и в живом движении, что наполняло их воображение высокими образами и подготавливало души к изображению самой идеи прекрасного.

– Великий Пиндар[22] не постеснялся прославить их в песне, чем же мы хуже? – процитировал он финал статьи.

Баратова с облегчением вздохнула – вкус крестника был безупречен.

– Анастасия Аркадьевна, вы знаете что-нибудь про Костоглота?

Получилось не очень элегантно, но уж как вышло. Завершив светскую часть беседы, Ардов счел возможным перейти к волновавшему его вопросу. Княгиня имела широчайший круг общения и обладала поистине бездонными знаниями секретов высшего света. Ее советы за последний месяц здорово помогали Ардову разбираться в перипетиях, когда дело касалось выдающихся по своему положению особ.

– Костоглота? Я слыхала, он жестко дело ведет, многие стонут, – сказала крестная и сделала паузу.

Илья Алексеевич молчал, давая понять, что рассчитывает на более прикровенную информацию.

– Говорят, он был крупным коммерсантом в Одессе и познакомился там с неким влиятельным лицом, прибывшим на закладку храма в Свято-Ильинской обители. Видать, крупный взнос сделал, за что и был представлен. В правительстве как раз обсуждали идею железнодорожных концессий. Знаете, в этом деле найти такого, чтобы всех примирил да в один узел связал – забота особая. Вот так все удачно и сложилось – возглавил Касьян Демьяныч правление. По слухам, у него не только государственные мужи, но и члены императорской фамилии в доле.

– Это же запрещено! – не сумел сдержать удивления Ардов.

– Злые языки болтают, – беспечно пожала плечами Анастасия Аркадьевна. – Достоверно знать нельзя.

Прожевав жаренную с розмарином улитку, она слегка нагнулась над столом и продолжила громким шепотом, хотя таиться здесь было решительно не от кого:

– Да и не сами же они в реестр записаны! У кого жены, у кого тетушки.

Ардов переваривал услышанное.

– Ответственность немалая, – наконец вымолвил он. – А если вдруг убыток?

Баратова улыбнулась и ответила уже без всяких ужимок:

– У Костоглота договор с правительством: если случится убыток, его из казны и покроют.

– То есть как? – Илья Алексеевич опять не удержался от невольной адмирации[23]. – Покроют разницу между доходами и расходами?

– Ну да, – вполне обыденно подтвердила княгиня.

– Но ведь у него частное предприятие!

Анастасия Аркадьевна посмотрела на крестного со смешанным чувством. Ей импонировала его безупречная нравственная чистота, но вместе с тем она не могла не испытывать беспокойство от той наивности, с которой Илья Алексеевич смотрел на мир. Она точно знала, что мир этот готовил молодому человеку новые жестокие испытания. Ей хотелось закрыть его от этого мира, оградить, заточить в прекрасную комнату и не выпускать, снабдив всем необходимым, как это было с принцем Сиддхартхой[24], ради которого индийский царь велел каждое утро вырывать пожелтевшие травинки в саду, чтобы мальчик не задумывался о смерти. Но она понимала, что это невозможно.

– Потому и договор концессионный[25], – вздохнула она.

Глава 7. Костя Данго

После обеда Илья Алексеевич отправился на Сенной рынок, где условился встретиться с репортером Чептокральским. Газетчик оказывал чиновнику сыскного отделения кое-какие услуги в обмен на подробности для криминальной хроники. Доканчивая на ходу кулебяку, он повел Ардова по Полторацкому переулку в «Вяземскую лавру» – средоточие распутства и гнили столичного города. В здешних трущобах ютились последние подонки общества, а сбатари[26], не опасаясь облавы, прямо средь бела дня обделывали свои грязные делишки. Соваться сюда приличному человеку было небезопасно, и уже сразу после арки у Конторского флигеля к непрошеным визитерам метнулась пара гольцов[27], но Чептокральский ловко отначил их буквально одной фразой, которую Ардов не расслышал. Пройдя вдоль длинного двухэтажного здания, в нижнем этаже которого гудел знаменитый кабак Никанорихи, Чептокральский нырнул за низенькую дверку хлипкой пристройки и увлек Илью Алексеевича по темным коридорчикам, опускавшимся все ниже и ниже. Когда сыщик уверился было, что они окончательно заблудились, Чептокральский остановился у подвальной двери и стукнул условным стуком. Дверь тут же отворилась, и в тусклом свете появилось обезображенное глубоким шрамом свирепое лицо бородатого великана.

– Костя знает, – тихо проговорил Чептокральский.

Великан молча пропустил Ардова внутрь и тут же задвинул засов, оставив провожатого за дверью. Подняв над головой красный фонарь, он молча стал спускаться по ступеням. Илье Алексеевичу ничего не оставалось как отправиться следом. Миновав еще пару дверей, они наконец очутились в устланном циновками подвале со сводчатым потолком, освещенном множеством японских фонарей-окиандонов в бумажных абажурах. За бамбуковыми ширмами угадывались многочисленные двери. В зале стоял прохладный запах криптомерии[28], уравновешенный мягкими цитрусовыми нотками.

На топчане у стены в подушках под балдахином восседал Костя Данго – молодой красавец с миндалевидными глазами на смуглом лице. По дороге в «лавру» Чептокральский успел сказать о нем несколько слов. По слухам, юность Костя провел в Японии, где наловчился выдавать себя за гейшу и во время чайных церемоний в отелях и ресторанах обчищал карманы состоятельных клиентов. По другой версии, Костя нарядился гейшей лишь однажды, когда надо было получить доступ к главе клана якудзы по заказу конкурентов из соседней префектуры. Что в этих слухах было правдой, а что нет – никто не знал, но любовь Кости Данго ко всему японскому была общеизвестна. Да и сама кличка его – Данго – означала японскую конфету[29].

– Устраивайся, Илья Алексеевич, – произнес хозяин подвала мягким бархатистым голосом и указал на подушки с противоположной стороны низкого столика, где он завершал приготовление чая в расписанных иероглифами сосудах. Особым бамбуковым венчиком Костя медленно размешивал только что залитый в чашу кипяток, взбивая матовую зеленоватую пену.

– Слыхал о тебе небылицу, будто бы ты все помнишь и ничего забыть не умеешь.

– Почему же небылицу, – скинув обувь, как можно увереннее ответил Ардов и устроился в подушках у столика.

– И что же, можешь доказать?

Илья Алексеевич полез в карман, что вызвало беспокойное движение великана у него за спиной. Костя одним взглядом остановил телохранителя и указал на дверь. Тот, поклонившись, вышел. Илья Алексеевич тем временем извлек блокнот и протянул Косте. Следом на столик лег карандашик в серебряном оплетье.

– Напишите семь рядов двузначных чисел по семь в каждой строке.

Костя подал Илье Алексеевичу наполненную чашку, а сам принялся чертить в блокнотике знаки, позаботившись, чтобы его старания надежно скрывала обложка. Закончив, он поднял глаза на гостя.

– Покажите мне цифры ровно на пять секунд.

Костя исполнил просьбу.

– Теперь проверяйте.

Илья Алексеевич начал монотонно оглашать числа. Костя следил по блокнотику со все возрастающим восторгом. Потом Ардов с такой же легкостью повторил числовой ряд в обратном порядке. Потом, уже по просьбе Кости, назвал только те знаки, что стояли в третьей колонке. Потом – по диагонали…

Ардов знал, что этот трюк производит впечатление. Ему это не стоило никакого труда: запечатленные на странице блокнота цифры так и оставались висеть перед его взглядом, слегка подрагивая в воздухе. Более того, каждая светилась своим особым светом: пятерка была синяя, двойка – зеленой, тройка поблескивала красным…

– Пропустил! – вскрикнул Данго.

Ардов смутился.

– Тройку не назвал! Пропустил! – пояснил Костя.

– Виноват, не заметил, – пробормотал Илья Алексеевич.

Красная тройка слилась с красным же отворотом на халате Кости, отчего Илья Алексеевич ее попросту не заметил.

– Ну ты даешь, Илья Алексеевич, – протянул Костя, когда эксперимент закончился. – Не соврал чудачек[30] – газетчик – память волшебная… Тебе бы с такой памятью в стиригоны[31] податься.

– Деньги – не главное, Константин Артамонович.

– Однако ж ты ко мне пришел. А у меня деньги – вроде как профессия.

Действительно, нынешняя специализация Кости была «блинопек», то есть фальшивомонетчик. Причем считался он в этом деле мастером самой высшей квалификации, за что пользовался чрезвычайным авторитетом у самых крупных воротил преступного мира.

– Насколько мне известно, вы российские банкноты не подделываете, так что по моей части к вам претензий не будет.

Костя удовлетворенно хмыкнул – фараон[32] оказался со смекалкой.

– Да, – отпил он из своей чашки, – кугэсацу[33] куда безопасней!

Костя откинулся к стене и прикрыл глаза. Ардов терпеливо ждал разрешения перейти к вопросу, ради которого он и просил Чептокральского устроить встречу.

– Ну так что за дело у тебя ко мне, Илья Алексеевич? – наконец спросил Константин Артамонович, вероятно решив, что сыщик прошел проверку. Илья Алексеевич начал, едва сдерживая накатившее волнение:

– Пять лет назад в России появились фальшивые кредитные билеты 25-рублевого достоинства образца 1887 года. Вот такие.

Он достал из бумажника и протянул несколько банкнот. Костя взял и даже начал рассматривать, хотя внимательный взгляд мог отметить, что смотрел блинопек мимо.

– Я бы хотел знать, кто их изготовил.

Костя еще какое-то время помял в пальцах кредитные билеты.

– Ого, Илья Алексеевич! – улыбнулся он, показав безупречные зубы. – Аппетит у тебя, прямо скажем, царский…

Ардов не нашелся с ответом, потому промолчал. Просьба и вправду выглядела нагловатой, если принять во внимание все обстоятельства.

– А что это тебя старые «сашеньки» заинтересовали? Дело давнее, сколько лет уж прошло.

Костя вернул банкноты и опять сделал глоток. Он старался держаться как можно вальяжнее, но волнение передалось и ему.

– Эти билеты я нашел в деле своего отца. Его убили. Полагаю, предыдущий следователь вышел на след убийцы и фальшивые ассигнации имеют к нему какое-то отношение.

Потертую папку с надписью «Дѣло объ убійствѣ титулярного совѣтника А. А. Ардова и его супруги» Илья Алексеевич обнаружил чуть более месяца назад в подвале третьего участка Спасской части, куда тайно пробрался однажды вечером, незаконно завладев ключами от архива. Ради этой папки он и вернулся в Петербург, когда узнал из письма своего приятеля Саши Баратова, что следователь Горбоносов, занимавшийся делом отца, попал под карету и скончался. На это внезапно освободившееся место Ардов и поступил, впечатлив пристава Троекрутова не столько аттестатом Цюрихского университета, сколько рекомендательным письмом обер-полицмейстера. Завладев папкой, Илья Алексеевич каждый вечер перебирал доставшиеся ему бумаги у себя в квартире на Садовой. Две комнаты во флигеле над мелочной лавкой он снял по возвращении, не желая селиться в семейном особняке, где без малого пять лет назад обнаружил труп батюшки, его супруги и верного лакея Нилыча. Каждую из этих бумаг Ардов мог без труда вызвать в памяти и рассмотреть в мельчайших деталях, но каждый вечер перед сном он садился на кровати и подолгу смотрел на стену, где были прикноплены все имеющиеся по делу материалы. Переводя взгляд от одного документа к другому, он пытался нащупать ниточку, способную вывести к преступнику.

– Погоди, так Алексей Ардов – твой батюшка, что ли? – удивился Костя.

– Да. Он служил в казначействе.

Костя опять задумался.

– Слушай, Илья Алексеевич… А зачем тебе правду-то знать? Отца уже не вернуть… Как бы ты своим интересом новую беду не накликал.

Только сильное волнение, жужжание невидимых насекомых и кислый вкус винного уксуса во рту помешали Илье Алексеевичу приметить, что собеседник явно осведомлен о связи фальшивых «сашенек» со смертью чиновника из казначейства.

– Человек, убивший отца, все еще на свободе, – пояснил Ардов свою настойчивость. – Он должен понести наказание…

Илья Алексеевич извлек из манжеты на левом запястье стеклянную колбочку, сбросил на ладонь пару белых крупинок и отправил их в рот. Костя с интересом наблюдал за необычной процедурой.

– Смажу твоего фетера наверняка залетный лейгер без понятия справил. Взял за то аржан и отвалил. Тебе надо бы вожака взнахопырить…

Илья Алексеевич мысленно полистал «фартовый словникъ» – засаленную брошюрку, полученную в дар от Жаркова в первые же дни работы в участке – там были собраны особые воровские словечки с переводом на язык обывателя. С этим словником туманное высказывание Кости обретало смысл – получалось так: «Убийство твоего отца наверняка совершил непосвященный в детали наемник – взял деньги и скрылся. Следует искать того, кто спланировал это преступление».

– Кое-что о нем мне уже известно, – горячо согласился Илья Алексеевич, рассосав пилюльки. – Человек, стоявший за этим убийством, носит трость с серебряным набалдашником в виде головы дракона с крупной зеленоватой горошиной за зубами.

Костя тяжело вздохнул.

– Нет, Илья Алексеевич… Такого не знаю… И саргу эту липовую[34] первый раз вижу. Извини – у тебя свои заботы, у меня – свои…

В это время из каретного сарая во дворе особняка на Итальянской улице вышел Касьян Демьяныч Костоглот. Вид у него был горячий и растрепанный. Он приложил платок к сбитым костяшкам пальцев правой руки и скривил рот – ссадины саднили. Следом вышел конюх Егор с какими-то бумагами в руках.

– Прикажете в холодную, Касьян Демьяныч?

– Отпусти, – глухо ответил коммерции советник, взял бумаги и просмотрел. – Может, показать кому?

Костоглот метнул в сторону конюха бешеный взгляд.

– Помалкивай, дура!

Касьян Демьянович подозвал рябого кучера и велел отправлять экипаж к театру.

Глава 8. Письмо

Полный лысоватый чиновник третьего отделения Спасской части Облаухов принимал жалобы посетителей, потягивая из стакана жидкий чаек. Рядом дремал филер Шептульский, по сивушному духу которого было понятно, что на лекарство его дорогая супруга могла сегодня не рассчитывать. Очередная посетительница сбивчиво рассказывала, как, завидев у своего дома оборванца, выпрашивающего милостыню, не ограничилась денежной подачей, но выбрала из гардероба мужа порядком изношенный жилет и вынесла попрошайке.

– Весьма похвальная сердобольность, – отозвался Облаухов, не очень-то вникая в детали повествования.

После возвращения мужа со службы выяснилось, что означенный жилет представлял собой тайное казнохранилище и в его карманах покоилась весьма крупная сумма денег.

– Какая? – встрепенулся филер.

Женщина назвала. Сумма и вправду была немалая. Кузьма Гурьевич хотел было затребовать описание нищего, но в этот момент в участок вошел Ардов, и филер бросился к нему навстречу.

– Илья Алексеевич, проследил! – горячо зашептал Шептульский. – Проследил за вашей барышней. Интересная, доложу я вам, особа. Я в клуб заглянул, поинтересоваться, так сказать, почем нынче берут за обучение шары катать. А она как раз конвертик припрятывала.

С этими словами Кузьма Гурьевич достал из-за пазухи и протянул измятый конверт. Ардов извлек лист бумаги с наклеенными буквами, вырезанными из газетного заголовка. Шептульский заглянул ему через плечо и прочитал послание:

– «Я знаю твою тайну. Исполни мою волю, или пожалѣешь».

Филер торжествовал. Конечно, смысл фразы был совершенно неясен, но Шептульский все равно был уверен, что доставил сыщику главную улику преступления.

– А куда она отправилась из клуба? – поинтересовался Илья Алексеевич.

– В «Аквариумъ». Служит артисткой. Сегодня дают одноактную «Мышеловку», потом оперетку «Прекрасная Елена» и дивертисмент[35].

Илья Алексеевич вспомнил, что сегодня утром на столе Костоглота среди газет и конвертов он видел программку театра «Аквариумъ» – именно на нее была поставлена серебряная табакерочка.

Кому адресовано послание? Если Найденовой, то ей явно угрожает опасность! Возможно, вчера она стала свидетельницей преступления в клубе, и теперь преступник требовал от нее молчания – что еще может означать это «исполни мою волю»?

Ардов обернулся к столу Облаухова. Тот заканчивал записывать приметы злополучного жилета, который выходил совершенно обыкновенным, черным с серой полоской – такой можно было купить на любой толкучке копеек за пятьдесят.

– Константин Эдуардович, а вы чай с сахаром пьете?

Облаухов отвлекся от жалобщицы и насторожился.

– С сахаром, – осторожно подтвердил он.

– Вы что же, бросили диету Бантинга?

– Какую еще диету?

– Вы разве не по ней худеете? Результат вполне обнадеживающий!

Облаухов смутился. Как всякий тучный человек, он, конечно, постоянно искал способы потери веса, становясь безвольным пленником каждой новой рекламы очередного средства для похудения. Чего только не испытал на себе несчастный организм Константина Эдуардовича! Слабительные, очистительные, мышьяк, стрихнин, стиральная сода, английская горькая соль – результаты были едва различимы. Тем неожиданней было услыхать от чина сыскного отделения, что его усилия наконец-то воплотились в какую-то заметную постороннему глазу форму.

– Вот именно этот метод я еще не пробовал, – смутившись, признался Константин Эдуардович.

– Ну как же! Уильям Бантинг! Его труд «Письмо о тучности» сейчас весьма популярен в Европе. Он сам успешно сбросил 20 килограммов и доказал вред еды, содержащей много сахара и крахмала.

Облаухов с чувством стыда оглядел стакан чая на своем столе.

– Если хотите, я вам принесу.

– Был бы очень признателен, – кротко ответил чиновник.

Ардов вернул конверт Шептульскому и направился к выходу, на ходу попросив филера снести улику Жаркову на экспертизу.

– Слушаюсь, – выкрикнул Кузьма Гурьевич.

Вид у него был такой напряженный и героический, словно он находился под артиллерийским обстрелом в самом эпицентре адской бойни.

У самого выхода Ардов обернулся, словно что-то припомнил:

– Константин Эдуардович, а куда отправили букеты?

Облаухов изобразил любезную улыбку, не успев понять смысла вопроса. Удивил вопрос и филера.

– Ну те, что были изъяты давеча у Махалкиной. Которая без свидетельства торговала.

– Известно куда, – с каким-то неуместным смущением ответил Облаухов, обменявшись взглядом с Шептульским. – Оскар Вильгельмович велели поместить на склад временного хранения.

– Не могли бы выдать мне один?

– Инструкция на сей счет не предусматривает, так сказать… – деликатно возразил Константин Эдуардович, хотя по интонации было понятно, что стоять насмерть за эти улики он не станет.

– Все равно ведь завянут! – улыбнулся Илья Алексеевич.

Шумно выдохнув, Облаухов встал и, повелев просительнице обождать, отправился по коридору на склад.

Глава 9. «Аквариумъ»

Подбежав к зданию театра, Илья Алексеевич заметил среди множества экипажей уже знакомую лакированную карету на желтых колесах со щербатым кучером на облучке, который как раз подавал прикурить проходившему мимо упитанному господину в котелке. Ардов остановился у афишной тумбы, на всякий случай прикрыв лицо букетом.

По пути в голове Ильи Алексеевича забрезжили очертания новой версии. А что, если эта Найденова сама взялась шантажировать убийцу? Тогда смысл письма становился гораздо понятней: «я знаю твою тайну» – о самом убийстве, «исполни мою волю» – требование платы за молчание, «или пожалеешь» – угроза донести в полицию.

Вокруг тумбы, заклеенной афишами с грядущей премьерой «Уриэля Акосты», набрался народ. Юноша в студенческой тужурке с горящими глазами уверял спутницу, что это безоговорочно выше «Гамлета», поскольку пьеса Гуцкова воспитывает в массе чувство гуманности и симпатию к свободной мысли. Голубоватый голос молодого театрала имел дух подтухшей рыбы. Вступивший в диспут пожилой джентльмен с кофейным баритоном, к которому примешивался запах плавленого сургуча, поделился известием, что в Москве пьеса уже поставлена на сцене Охотничьего клуба, где роль философа-бунтаря, как говорят, неплохо играет некий Станиславский, который сам же и поставил спектакль по заказу Общества литературы и искусства.

Ардов отошел от тумбы, чтобы сосредоточиться. Положим, письмо до Костоглота не дошло – перехватил Шептульский. Но Найденова могла уведомить его и другим способом. И если гипотеза верна, то в костоглотовской карете шантажистке прямо к театру привезли требуемую сумму.

«Ах, как неосторожно! – едва не произнес вслух Ардов, увидев Варвару Андреевну, выпорхнувшую из служебного подъезда театра собственной персоной. – Как же она так в открытую себя выставляет! Ведь преступник теперь будет знать ее в лицо и вполне может прикончить для верности!»

Тем временем актриса подбежала к экипажу в английской упряжи, легко вскочила на подножку и, кивнув кучеру, исчезла внутри. В то же мгновение карета рванула с места. Илья Алексеевич растерялся. Такого кунштюка[36] он никак не ожидал. Он скривился от вкуса жидкой смолы, растекшейся по языку, и поспешил заглотить пилюльку из колбочки. «Вероятно, одноактная пьеса закончилась, – отметил он про себя, – а на дивертисмент она не осталась».

Ардов огляделся. Что теперь делать? Отправляться в погоню? Понятно и так – карета остановится у роскошного особняка на Итальянской улице с окнами на Фонтанку. Ворваться туда с требованием оставить Варвару Андреевну в покое? Глупость несусветная. В конце концов, она отправилась добровольно и пока никаких улик против Костоглота не имеется – одни подозрения. Постояв, Илья Алексеевич направился к театральному подъезду, выставив вперед пучок маргариток.

– Виноват, ищу актрису Найденову, – воскликнул он, отбивая букетом предмет дамского гардероба, вместе с визгом полетевший в него из недр первой же гримуборной, дверь которой он отворил наугад.

Со сцены доносились бравурные звуки оперетты Оффенбаха. Переведя дух, сыщик сделал несколько шагов по коридору и распахнул следующую дверь.

– Нижайше прошу прощения, актриса Найденова не здесь?

От гримерного стола к Ардову обернулся корпулентного вида спартанский царь Менелай в выкрашенных золотой краской доспехах из папье-маше и плетеных сандалиях. Он как раз прилаживал себе на подбородок пышную бороду. От флакона с клеем тянуло пряным древесным духом, похожим на коньячный. У соседнего столика сидел грустный молодой человек и листал журнал «Театръ и искусство». Это был артист Лянин.

– Вижу, что не здесь… – пролепетал Илья Алексеевич. – Хотел выразить признательность…

– Укатила ваша Найденова со своим ухажером, – весело сообщил Менелай горячим песочным голосом.

– Ваши гнусные домыслы отвратительны! – визгливо вступил Лянин. Кажется, он был нетрезв.

Ардов отметил, что в облике молодого человека было что-то неуловимо знакомое.

– Простите, не могу распознать, а вы какую роль сегодня исполняли?

Пьесу-шутку в одном действии «Мышеловка» драматурга Щеглова, допущенную к представлению 27 февраля 1896 года за нумером 2303, Ардов мысленно пролистал, пока ехал на извозчике, – она была опубликована в третьем номере «Нивы»: меркантильная мадемуазель Клёпа пыталась женить на себе перспективного адвоката с наследством, используя его любовь к театральному искусству. Клёпу, надо полагать, играла Найденова.

– Ах да, неужели адвоката Веньяминова?

– Вольдемар, это же успех! – воскликнул царь Спарты. – Тебя не узнали! Какой неоцененный талант! Какая глубина перевоплощения! – Обернувшись к Ардову, он уточнил: – Валентин играет вторую мужскую роль, Погуляева.

Менелай насадил на голову шлем и стал протискиваться к выходу. Он явно иронизировал над младшим коллегой.

– Виноват, вынужден отлучиться, дабы позаботиться о восстановлении супружеской чести, – похохатывая, уведомил он сыщика. – Этот мерзавец Парис уже умыкнул, с позволения сказать, мою распутную женушку из Спарты.

– По какому поводу интересуетесь? – с вызовом спросил Лянин, когда царь оставил гримерку.

– Я писатель, – неожиданно для самого себя выпалил Илья Алексеевич. – Драматург. Написал пьесу, хотел предложить ей главную роль.

– Вот как? – Лянин встал и пошатнулся. – И как называется ваша пьеса?

– «Трехбортовый карамболь», – как можно невиннее сообщил сыщик.

– По-моему, довольно глупое название.

Было заметно, что внутри у молодого человека все клокотало и он искал повода, чтобы выплеснуть страсть.

– Там и для вас роль есть, – добавил Илья Алексеевич, с интересом ожидая дальнейших действия господина артиста.

– Премного благодарен – не нуждаюсь!

– Как знаете, – пожал плечами Ардов и положил букет на столик.

– И выглядите вы довольно глупо, господин писатель! – дерзко выкрикнул Лянин и приблизился к сыщику вплотную.

– Ну, по крайней мере, я не пугаю прохожих фальшивой бородой, – холодно проговорил Илья Алексеевич, не мигая глядя в глаза несчастному воздыхателю.

Лянин растерялся и зашевелил губами как рыба, не сразу найдя что ответить.

– Это не ваше дело! – наконец выкрикнул он. – Если вы еще раз заявитесь сюда с этим пошлым букетом, предупреждаю – будете иметь дело со мной! Я запрещаю вам, слышите?

Развернувшись, Ардов медленно вышел из уборной и отправился по коридору. Со сцены доносился тенор царя Спарты: «Я Менелай благородный, лай благородный, лай благородный. Все – мои друзья». «И все – его друзья», – тут же подтвердил хор. «Живется мне превосходно, не превосходно, не превосходно. Муж Елены я…»

В гримуборной растрепанный артист схватил оставленный Ардовым букет и яростно затолкал его в корзину для мусора. Потом повалился на гримерный столик и зарыдал.

Глава 10. Деловое предложение

На ужин Илья Алексеевич отправился к Баратовым. Шура был в ударе. Выложив все последние сплетни Министерства иностранных дел, где он, по собственному признанию, весьма патриотически протирал штаны, молодой человек вдруг хлопнул себя по лбу:

– Совсем забыл! У меня же к тебе деловое предложение!

Илья Алексеевич с опасением взглянул на друга.

– Ты же у себя в полиции сталкиваешься с преступниками, верно?

Ардов кивнул.

– Наверняка среди них попадаются и те, которым присудят смертную казнь, так?

Еще не понимая, куда клонит собеседник, Илья Алексеевич высказался обтекаемо:

– Уложение о наказаниях предусматривает смертную казнь за умышленное убийство, изнасилование, разбой, грабеж, уничтожение чужого имущества…

– И только после высочайшего рассмотрения приговора, – сочла нужным вставить Анастасия Аркадьевна.

– Отлично! – воскликнул Шура. – Просто замечательно!

– Если же имеются смягчающие обстоятельства, то смертная казнь заменяется каторгой, – добавил Ардов, желая вслед за княгиней подчеркнуть наличие гуманистического духа в законе.

– Теперь же слушайте мою историю! – нетерпеливо начал Шура. – Недавно в Англии одного преступника приговорили к повешению. Явившись на эшафот, он потребовал исполнения права, данного каждому перед казнью, а именно – сказать несколько предсмертных слов собравшимся. Ему, естественно, разрешили. Он сам сунул голову в петлю и, когда площадь замерла, в полной тишине проорал во все горло: «Лучшие пирожные на Пиккадилли, 162!»

Последнюю фразу Шура прокричал что есть мочи, изображая самого этого преступника с петлей на шее, и захохотал, будучи более не в силах сдерживать восторг, который вызывала в нем эта история.

Княгиня и Ардов переглянулись.

– Его казнили? – на всякий случай уточнил Илья Алексеевич.

– Палач тут же столкнул его с пьедестала! – все еще продолжая хохотать, ответил Шура и взмахнул рукой.

– Странно… – промолвила Анастасия Аркадьевна. – Зачем было выкрикивать перед смертью эдакую глупость?

– Неужели не ясно? – удивился молодой князь, потихоньку приходя в себя. – Этот преступник получил обещание от хозяина кондитерской заплатить родственникам десять тысяч фунтов!

Анастасия Аркадьевна все еще не понимала смысла истории.

– Это же реклама, mère[37]! – протянул Шура. – Как сказал Людвиг Метцль, «объявление – двигатель торговли!». Теперь этот магазин известен всему Лондону! Он у всех на устах. Представь сама: единственные слова, которые услышала толпа перед казнью, – адрес, где делают лучшие пирожные в городе. Разве тебе не интересно было бы проверить, прав ли преступник? Хотя бы просто для того, чтобы отдать дань выдумке и изобретательности этого кондитера!

– Какой ужас.

– Да почему ужас? Если не своей бестолковой жизнью, то хотя бы смертью преступник принес пользу родным.

– У нас это невозможно, – сказал Ардов.

– Почему это? Я уже договорился с кондитерским магазином Вольфа, они согласны попробовать. Сумма небольшая, но для первого раза…

– Я не позволю, – строго произнесла княгиня.

– Да почему?! – Шура вскочил из-за стола. Он никак не ожидал, что эта забавная история будет воспринята близкими так непримиримо. – Настает новое время, оно требует новых идей. Скоро заработать состояние можно будет исключительно умом, а не только лишь продав нечто за цену, превышающую издержки производства, – запальчиво проговорил молодой человек, демонстрируя неплохую осведомленность в вопросах сущности прибыли и процента, изложенных в «Капитале» Маркса.

Он хотел добавить что-то еще, но Ардов успел вставить важное уточнение:

– У нас публичное исполнение смертной казни запрещено.

Шура выдохнул набранный было в легкие воздух, который намеревался потратить на новый пассаж.

– Вот уже пятнадцать лет как, – докончил Илья Алексеевич.

Шура молча вернулся за стол, заправил салфетку и как ни в чем не бывало продолжил терзать бифштекс. Единственный наследник княжеской фамилии вовсе не был глупым, напротив – обладал и умом, и сообразительностью, был начитан, образован, наблюдателен, не пребывал в плену иллюзий насчет суровой правды жизни, мог при необходимости проявить и расчетливость, и даже цинизм, а то и удивить совершеннейшей беспринципностью. Вместе с тем в душе его сохранялись какая-то наивная восторженность и почти детская легкомысленность, которые он привык легко пускать в ход, зачастую создавая у окружающих превратное о себе представление, что, впрочем, умело обращал на пользу – с глупыми, как известно, меньше таятся. Эмоции никогда не брали над ним полного верха и не могли помешать критически оценивать происходящее в самых напряженных обстоятельствах. Вероятно, это качество передалось ему от матери, Анастасии Аркадьевны, которая тоже с легкостью ввергала себя в состояние наивной простоты, умея при этом сохранять и остроту взгляда, и трезвость мысли.

Чтобы пауза не слишком затягивалась, Ардов рассказал о посещении театра, опуская детали, касающиеся расследования.

– «Аквариумъ»? – оживился Шура. – Там антрепренером Тумпаков, я его знаю. Прощелыга, каких поискать! Театр для него так, забава, способ заманить денежную публику после спектакля в кабинеты. Главный доход у него от ресторана с его бешеными ценами: ужин без вина и закуски – 2–50! Каково? А уж вина – кричи «Караул!»: в пять раз дороже магазинных цен.

Шура отбросил салфетку и отвалился на спинку стула, прикрыв глаза.

– Но зато у него обхождение, цыгане поют, – расплылся он в блаженной улыбке, – в восемь вечера венгерский оркестр вступает… Артисток после спектакля можно застать…

После ужина Баратов, по обыкновению, утащил Илью Алексеевича в библиотеку на партию в бильярд. За игрой продолжили обсуждать артисток. Князь оказался весьма осведомлен по этой части, каждой умел дать меткую, зачастую неделикатную характеристику. Выяснилось, что знает он и Найденову, о которой упомянул Илья Алексеевич, – однажды оказался за одним с ней столом.

– Своенравная девица, – туманно выразился Шура и слегка покраснел. – Говорят, ей ангажемент[38] некий богатый почитатель устроил. Тумпаков артисток без своих туалетов не берет, причем нарядов требует первоклассных, самых модных и в достаточном количестве.

Ардов слушал друга, не вступая в разговор. Да этого и не требовалось. Зато он отметил, что в результате регулярных тренировок карамболи стали получаться заметно лучше.

Глава 11. Дома

Домой Илья Алексеевич добрался уже за полночь. Сегодня поставить себе в зачет он мог разве что изобличение артиста-неудачника, преследовавшего объект своих воздыханий в накладной бороде, заимствованной у царя Менелая. Не бог весть какая победа. Можно было предположить, что жгучая ревность Лянина распространялась и на покровителя Найденовой Костоглота – иначе зачем ему было околачиваться у ворот особняка на Итальянской. Голова хряка как угроза в битве за женское сердце – театральная выходка вполне в духе экзальтированной артистической натуры. Скорее даже не хряка, а борова – чтобы подчеркнуть мужскую несостоятельность пожилого соперника. Правда, могла ли позволить хлипкая конституция Лянина управиться с грузом в полпуда?.. Может, привлек кого-то из обслуги?.. Того же конюха Игната… Или этого тенора с песочным голосом… Что же, можно докладывать обер-полицмейстеру? А не слишком ли просто? Надо бы вызвать Лянина в участок да потолковать без сантиментов.

Поглощенный размышлениями, сыщик не заметил, что всю дорогу за ним следил невзрачного вида джентльмен, припадающий на левую ногу. Это был немолодой уже клюквенник[39] средней руки Серафим Пипочка. На лице его были запечатлены следы свежих побоев: один глаз затек и почти не видел, а лопнувшие в нескольких местах губы содержали в трещинах засохшую кровь.

Поднявшись в скромную квартирку во втором этаже над уже запертой мелочной лавкой, Ардов отвернул вентиль у основания витого латунного рожка на стене и поднес спичку к соплам – оттуда навстречу друг другу с тихим гудением вырвались струйки пламени. Еще один «рыбий хвост» он запалил на соседнем рожке. Огонь осветил стенку, увешанную документами – газетными вырезками, фотографиями преступников из полицейского архива, выписками, протоколами опросов, схемами et cetera. Это было все, чем располагал Илья Алексеевич по делу об убийстве отца. Достав из кармана сюртука фальшивые купюры, он пришпилил их рядом с рисунком, на котором было изображено навершие трости в виде головы дракона.

Отказа Кости Данго от помощи в расследовании следовало ожидать, хотя Ардов и не терял надежды до самого конца разговора. О существовании короля блинопеков Ардов узнал от Жаркова и вот уже месяц искал на него выход. Помог вездесущий Чептокральский, которому за услугу Илья Алексеевич был вынужден выложить во всех подробностях дело об убийствах шляпными булавками, в котором оказался замешан модный психолог Бессонов. Публикация наделала шуму. Чептокральский развернул происшествие в целую повесть, давая ее частями из номера в номер. Этот криминальный очерк положил начало если не славе, то некоторой популярности скромного чина сыскного отделения третьего участка Спасской части. Единственное, о чем умолчал Ардов, – это зловещая фигура кукловода, которую он обнаружил за этим кровавым гран-гиньолем[40], но так и не сумел изловить. Звали его Карл Мервус. Впрочем, имя наверняка было фальшивым и ничего не значило. Именно у этого господина имелась трость с набалдашником-драконом – точно таким же, какой Илья Алексеевич обнаружил на рисунке из папки по делу об убийстве отца. Сведений о Мервусе не было почти никаких – знавшие его предпочитали молчать, а решившие заговорить неожиданно умирали. Тот же психолог Бессонов, пообещав на вечернем допросе сообщить все подробности, наутро умер прямо в камере участка, отведав тюремной каши. Как оказалось, отравленную пищу под видом развозчика тюремных харчей в участок доставил переодетый преступник, манерами и обхождением не вызвав никакого подозрения у охранника. Когда же через полчаса приехал настоящий развозчик, арестованный уже не дышал. Днем ранее в петле была найдена и генеральша Кострова, также имевшая связь с Мервусом. С отказом Кости Данго ниточка в расследовании окончательно терялась. Получалось, что пока самой ценной уликой было лицо Мервуса, которое запечатлелось в памяти Ардова после одной случайной встречи на публичной лекции в Обществе развития науки: прозрачные рыбьи глаза и крашеные усики с игриво подкрученными вверх кончиками над пухловатыми влажными губками. И голос, похожий на рой жужжащих насекомых…

Внизу на улице Серафим Пипочка дождался, когда в окнах второго этажа появятся отблески газовой горелки, и поковылял прочь.

Глава 12. Куль

На столе у старшего помощника пристава стоял гроб, а рядом понуро вздыхали кучер похоронного фургона и сторож Елизаветинской городской больницы. У стены рядком сидели трое служителей покойницкой означенного медицинского учреждения. Гроб был набит каким-то тряпьем. Полицейский чиновник Африканов извлекал предметы и клал рядом. Образовалась уже некоторая куча. Полицейский чиновник Пилипченко за соседним столом составлял опись имущества. Руководил расследованием старший помощник пристава фон Штайндлер.

– Больничные передники – еще две штуки, – сообщил Африканов.

– Итого, стало быть, сколько? – уточнил фон Штайндлер.

– Итого полдюжины, ваше благородие! – торжественно ответил Пилипченко.

– Так-с… – удовлетворенно протянул старший помощник.

– Фуражек служебных – три! – продолжил перечень Африканов.

– Итого – пять! – подсчитал Пилипченко.

– А это что? – удивился Оскар Вильгельмович, увидав в руках Африканова какую-то грязную хламиду.

– Куртка, ваше благородие, – с готовностью вступил служитель покойницкой со своего стульчика.

– Вы пока обождите! – строго осадил добровольного консультанта старший помощник. – Дойдет и до вас очередь!

Всего в гробу оказалось шесть передников, пять фуражек, четыре куртки и два пальто. В ходе дальнейшего расследования удалось выяснить, что гроб находился в коридоре переполненной покойницкой и служители приноровились хранить там свои вещи. Прибывший с Преображенского кладбища кучер похоронного фургона вместе со сторожем, помогавшим выносить трупы, впопыхах ухватили и этот гроб, полагая, что имеют дело с покойником неизвестного звания.

– Для передачи земле, – кашлянув, ответил кучер на вопрос о цели завладения гробом.

– Земле, как же! – опять не выдержал один из пострадавших.

– Я попрошу! – возвысил голос Оскар Вильгельмович.

Дело было непростое: предстояло решить, кого в этой ситуации следует наказать. Можно было повернуть и так и эдак, поэтому старший помощник пристава пытался понять, содержится ли здесь возможность показать начальству свое особое служебное рвение или хотя бы выманить у одной из сторон вознаграждение за беспристрастный разбор.

Войдя в зал участка, Илья Алексеевич нисколько не удивился открывшейся картине, хотя еще пару месяцев назад такое зрелище могло бы порядком его впечатлить. Оскар Вильгельмович проводил следственный эксперимент. Гроб был опущен на пол между столами, в нем, сложив крестом руки, расположился один из служителей покойницкой, а подозреваемые, кряхтя и тужась, поднимали его под руководством Африканова. В ходе расследования старший помощник пристава рассчитывал выяснить, могли ли кучер со сторожем по весу определить, что в гробу нет тела. За неимением приборов для точного определения тяжести было решено использовать отзывы самих подозреваемых.

Дождавшись, когда гроб будет возвращен на пол, Илья Алексеевич переступил через него и, поприветствовав коллег, двинулся далее в прозекторскую. Там его встретил Жарков, завершавший экспертизу письма, доставленного вчера Шептульским. Он чем-то капал из пипетки на бумагу и рассматривал в микроскоп.

– Смесь довольно любопытная… – начал криминалист без всякого приветствия, словно разговор уже длился некоторое время. – По всей видимости, в состав входят живица[41] и красный мышьяк… Древние египтяне использовали его для бальзамирования трупов.

Илья Алексеевич припомнил коньячный запах, который уловил вчера в гримуборной.

– Это обычный сандарачный клей, – сказал он. – Такой используют актеры, чтобы приставить себе усы или бороду. Этот клей легко стирается и не оставляет следов на коже.

Жарков поднял на коллегу полный любопытства взгляд.

Ардов рассказал об открытиях вчерашнего дня, упомянув при этом и Костоглота, но лишь как поклонника артистки Найденовой. Голова хряка всё еще подпадала под данное обер-полицмейстеру обязательство хранить происшествие в тайне. Выходило, что в поиске убийцы посетителя бильярдного клуба сыщик не продвинулся ни на шаг. Надо было отправляться в «Пять шаровъ» и опрашивать обслугу – не может такого быть, чтобы никто ничего не видел.

– Петр Палыч, есть! – раздался возбужденный голос письмоводителя Спасского, ворвавшегося в прозекторскую. Он взмахнул принесенной папкой и поклонился Ардову, которого поначалу не заметил. – Это грабитель и убийца Кульков по кличке Куль!

Еще вчера, обнаружив клеймо на руке трупа, Жарков предположил, что перед отправкой на каторгу преступника наверняка подвергли бертельонированию, и отправил Спасского в управление рыться в архиве.

Объявив письмоносцу благодарность, Петр Павлович взял папку и приступил к изучению бумаг. Спасский, уже успевший ознакомиться с содержимым, с воодушевлением принялся излагать краткое содержание прочитанного:

– Был «банщиком», то есть специализировался на кражах ручной клади по вокзалам. Двенадцать лет назад был осужден за грабеж с убийством. Действовал в паре, но на суде подельника не выдал. В деле есть только кличка.

Жарков как раз дошел до соответствующей бумаги и завершил краткий доклад:

– Хряк.

– Что?!

Илья Алексеевич вскрикнул так громко, что коллеги вздрогнули и уставились на сыщика с недоумением и опаской.

– Хряк… – тихо повторил Спасский.

Не проронив более ни слова, Ардов вышел из прозекторской. Криминалист и письмоводитель невольно переглянулись.

Глава 13. Вредные подозрения

Неужели это возможно, чтобы глава крупнейшего акционерного общества, уважаемый человек, который на короткой ноге с министрами и членами императорской фамилии, был в прошлом обыкновенным вокзальным вором?

В том ограблении почтового вагона, за которое Куль отсидел по второму разряду[42], пропало без малого два миллиона рублей наличными и облигациями – их так и не нашли. Не из этих ли доходов был сделан щедрый взнос на закладку храма в одесском монастыре? «Влиятельным лицом», которому был представлен щедрый благотворитель, наверняка был великий князь N – известный богомолец и ревнитель прогрессивных новаций в экономике. Но как Костоглот сумел составить о себе безупречное реноме в Одессе? Как изловчился легализовать капитал? Ведь на это требуется не один год и весьма значительные достижения по коммерческой части. Невозможно представить, чтобы выскочивший невесть откуда подобно черту из табакерки купец-транжира вдруг явился пред светлы очи столичного гостя.

А что, если Хряк присвоил себе чужую личность? Сначала в Одессе предстал перед великим князем в образе купца первой гильдии Касьяна Костоглота, о котором с большим почтением отзывался градоначальник, а потом уж, никем не узнанный, прибыл в Санкт-Петербург по личному приглашению его императорского высочества для налаживания концессионного предприятия. А самого Костоглота убил, инсценировав его переезд в столицу… Возможно ли такое? Чтобы за все эти годы никто из прежних знакомых влиятельного коммерсанта, бывшего члена Одесского коммерческого суда, не столкнулся с самозванцем и не обнаружил подмены? А может, кто-то и сталкивался… И встречи эти заканчивались для них подобно тому, как завершилось свидание с Хряком для его бывшего подельника Куля.

Ардов вздохнул. Он сидел за столом и вращал маленький рычажок шкатулки немногим больше спичечного коробка, придвинув ее к уху. Из шкатулки доносился грустный вальс Ланнера «Schonbrunner». В кулачок стоявшего на столе маленького буддистского монаха, вырезанного из кипариса, была вставлена палочка, дымок от которой окутывал Илью Алексеевича ароматом сандала и амбры. Он огляделся. Обитатели полицейского участка уже успели привыкнуть к странностям нового коллеги, поэтому делали вид, что не замечают ни дыма над столом, ни странных звуков. Ардов отложил аристончик и принялся ворошить бумаги, изображая, будто наводит порядок на столе.

Версия с подменой личности Костоглота выглядела, конечно, фантастично. Хотя бы потому, что назначение на столь деликатный пост, вокруг которого, судя по всему, завязались узлы интересов многих весьма высоких персон, не могло состояться без тщательной проверки департаментом его превосходительства господина Райзнера – его люди должны были изведать все вдоль и поперек, прежде чем допустить нового человека на такой уровень.

«О господи! – Ардов вздрогнул от ужасной мысли. – Не сам ли Райзнер и организовал прикрытие лже-Костоглоту, вводя его в круг столичной элиты?»

От этой мысли Илью Алексеевича бросило в жар, он опять схватил аристончик и принялся вертеть ручку в ускоренном темпе.

«Не этим ли объясняется беспокойство, проявляемое обер-полицмейстером в связи с невесть откуда взявшейся головой хряка? Кто-то прознал про тёмное прошлое уважаемого господина и решил таким образом начать шантаж?»

Ардов встал и направился по коридору к кабинету участкового пристава.

«Если правда о Костоглоте всплывет, то, надо полагать, не поздоровится и всесильному начальнику столичной полиции, который не сумел уберечь от лишнего внимания деятельность общества «Златоустовская железная дорога», которое, судя по всему, имеет существенное значение для благосостояния некоторых обитателей высших сфер…»

– Зачем? – спросил майор Троекрутов, выслушав просьбу Ардова направить телеграмму одесскому градоначальнику генерал-лейтенанту Зеленому с просьбой прислать фотографию коммерции советника Касьяна Костоглота, выбывшего в столицу три года назад. – Какое отношение имеет этот господин к вашему каторжанину, прибитому шаром?

– Пока нет возможности утверждать со всей определенностью, но, возможно, под видом господина Костоглота действует опасный мошенник.

– Да вы что?! – от неожиданности Троекрутов встал.

Вид у него был растерянный, если не сказать испуганный. По опыту пристав хорошо знал, что в дела высших кругов лучше не влезать: кто там с кем что не поделил, кто кого опекает и чьи силы в какой момент имеют превосходство – разобраться простому человеку не было решительно никакой возможности. Торжество справедливости обитателей этих эмпирей заботит в последнюю очередь, так что даже законные результаты расследований легко могут пасть под ударом гораздо более сильного снаряда, именуемого у них загадочным понятием «целесообразность», смысл которого Троекрутов не до конца понимал, поскольку всякий раз под этим словом высокие лица понимали разные вещи.

– Пока не будет поручения из управления, такой запрос считаю нецелесообразным, – заявил пристав и поспешил выйти из кабинета, поскрипывая новенькими сапогами.

Ардов пустился вдогонку по коридору.

– Евсей Макарыч, мы не будем предпринимать никаких действий! – торопливо излагал резоны Илья Алексеевич. – Просто запросим изображение под формальным предлогом – скажем, для составления альбома почетных жителей Одессы…

– Не порите чушь, Ардов! – Троекрутов резко развернулся. – Какого альбома?!

– Виноват… – Чин сыскного отделения потупился. – Но если мои подозрения оправдаются, господин обер-полицмейстер будет весьма благодарен за открытие. И это еще мягко сказано, – сказал он со значением.

Илья Алексеевич беззастенчиво блефовал, рассчитывая разбередить в приставе страсть тщеславия, сидящую, как известно, во всяком чиновнике. Троекрутов задумался. Об особых связях своего подчиненного с главой столичной полиции он был вполне осведомлен. Стало быть, допустить, что Ардову известны некоторые обстоятельства, сокрытые от общих взоров, было позволительно. Если сыщик не провалит дело, то назваться его возглавителем будет весьма кстати. Такое положение запросто может обернуться благодарностью или, чего лучше, орденом за беспорочную службу из рук обер-полицмейстера. А если провалит? Пристав почесал затылок.

– Нет, Илья Алексеевич. Без высшего соизволения допустить самоуправства не могу. Вы хотите бросить тень на уважаемого человека! А полиция существует как раз наоборот – чтобы оберегать покой добропорядочных граждан.

Отказ дался Евсею Макаровичу тяжело, но чиновничий инстинкт взял свое.

– И послушайте моего совета, – добавил он по-отечески, заметив, как сник Илья Алексеевич, – выбросьте эти вредные подозрения из головы. Зачем они вам? Дело-то – на понюшку! Пришел ваш каторжанин в бильярдную, напился, полез в заворошку[43], на улице его догнали да и влепили по лбу для науки. Ну, переборщили… Конечно, преступление! Но ухлопали-то дрянь-человечишку, о нем никто добрым словом-то и не вспомнит. Воля ваша, Ардов, а только я бы глубоко здесь не копал – не для чего.

Глава 14. «Стог сена»

На Невском Ардов угодил в похоронную процессию и до самой Армянской церкви был вынужден какое-то время двигаться вместе с безутешными родственниками за гробом, лежавшим на колеснице с парчовым балдахином и лампадами. Шестерку лошадей, покрытых белыми сетками с серебряными кистями, вела под уздцы пара одетых во все белое горюнов[44] с нарядными фонарями-факелами, а еще один, с черной повязкой на глазу, шел сзади и разбрасывал ветки. Оркестр исполнял грустную песню.

Неспешная процессия помогла Илье Алексеевичу собраться с мыслями. На какое-то мгновение он представил самого себя в гробу под парчовым балдахином. Кто же будет идти за колесницей? Конечно, Баратовы – Шура и Анастасия Аркадьевна… Возможно, репортер Чептокральский. Кто-нибудь из участка? Жарков, Свинцов, Спасский… Спасский, возможно, будет плакать… Пожалуй, Африканов с Пилипченко… Наверное, пойдет и Облаухов… Господин пристав? Надо полагать… Не исключено, что за компанию увяжется и Оскар Вильгельмович… Ардов с особой остротой вдруг осознал, что все его родственники сегодня – третий участок Спасской части. Его семья. Он почувствовал теплоту и благодарность. И еще ему до ужаса захотелось, чтобы за гробом шла Варвара Андреевна. Чтобы ее лицо было мокрым от слез. И чтобы остальные смотрели на нее с сочувствием и уважением к тому чувству, в котором она так и не успела признаться покойнику…

Ардов прибавил шагу, догнал горюна с повязкой, о чем-то коротко переговорил с ним и, дойдя до Армянской церкви, свернул направо в редакцию «С.-Петербургскiхъ Вѣдомостей».

Главный редактор Клотов стоял перед стеной отвратительного зеленого цвета, увешанной живописными полотнами, и рассматривал пастель с изображением четырех белых гусей на жухлой траве. Стоявший рядом понурый репортер без всякого выражения бубнил ему на ухо, что охоту на волков предполагается освободить от трехрублевого взноса за билет и из этого налога с других видов охоты выдавать премию за каждую волчью шкуру, принесенную охотником в земскую управу. Клотов хотел было прокомментировать, но заметил Ардова.

– Альфред Сислей! – радостно сообщил он вместо приветствия. – Прямиком с Французской выставки. Государь купил там «Прием в Мальмезоне в 1802 году» в дар супруге – пошлейшую салонную мазню Фламенга с забавами двора Наполеона. От зевоты челюсти сводит! То ли дело наши гуси!

– Еще не помер? – сыронизировал Илья Алексеевич, памятуя, что одним из главных принципов формирования коллекции Клотов считал предстоящую скорую смерть автора – картины в цене, как правило, подскакивали.

– По слухам – рак горла, – серьезно ответил Клотов. – Думаю, долго не протянет. За «Стул» Моризо, между прочим, уже десять тысяч предлагают!

Редактор указал на огромную картину с изображением девочки, лейки и дачного кресла с плетеным верхом кисти недавно скончавшейся французской импрессионистки.

– А вы говорите «Стог сена»[45], Арсений Карлович! – Редактор с вызовом развернулся к розовощекому юноше с блуждающей улыбкой, который что-то писал за столом.

– Ему, видите ли, без каталога не догадаться, что перед ним стог сена. Художник, видите ли, пишет неясно. Это, видите ли, дискредитирует предмет картины.

– Дался вам этот стог, – не выдержал Арсений Карлович, очевидно уже не в первый раз выслушивающий укоризненные слова в свой адрес.

– Дался! – взвился редактор. – Именно дался! Я могу понять, если такое заявляет приверженец консервативной художественной традиции, но когда я слышу это из уст молодого человека, в руках которого вскоре окажется ответственность за будущее нашей художественной культуры… – Почувствовав, что перегнул, Клотов поправился: – Ответственность за будущее этой коллекции! Я чувствую, что умираю. Жизненные токи оставляют меня.

Вне всякого сомнения, Клотов был талантливым артистом. Патетический бред, который он без видимого затруднения и с явным удовольствием мог часами исторгать из себя, расхаживая по редакции, выглядел свежо и убедительно – возможно, потому, что в самой манере исполнителя чувствовалась какая-то потаенная ирония, какой-то неуловимый смех и над собой, и над несчастным Арсением Карловичем, и над многочисленными зрителями, которыми невольно становились все обитатели редакции. Была ли эта ирония подлинной или только кажущейся, разгадать было невозможно.

– Да, этот язык сложен и провокационен, – продолжил Клотов примирительным тоном. – Необходимо найти правильный модус, нащупать адекватный язык описания. Уверен, эта задача нам под силу. В том числе и для «Стога сена»!

Он наконец остановился перед Ардовым и без паузы переключился:

– А вы к нам какими ветрами, Илья Алексеевич?

Ардов, строго предупредив о конфиденциальном характере дела, коротко изложил просьбу связаться с кем-нибудь в Одессе и попросить отыскать и выслать фотокарточку Костоглота. Услыхав фамилию, Клотов округлил глаза:

– Неужели преступник?

– Маловероятно, – сухо ответил Ардов. – Но проверить необходимо.

Илья Алексеевич рисковал. Конечно, никакие предупреждения о секретности дела не гарантировали, что назавтра по городу не пойдут гулять слухи один нелепее другого. Но и удержать себя сыщик уже не мог. Других способов заполучить подлинное изображение одесского Костоглота он не видел, а дело представлялось важным и неотложным.

Клотов тут же сообщил, что у него имеется собственный корреспондент в Одессе, и велел Арсению Карловичу отбить телеграмму.

Раскланявшись, сыщик вышел.

Глава 15. Неоконченная партия

Ардов медленно шел вдоль лавок – золото, серебро, бронза, металлические изделия, галантерея, меха, парфюмерия, посуда, сукна, инструменты… Он думал о Найденовой. Поначалу сыщик отвел ей роль невольной свидетельницы преступления, над которой нависла угроза. Потом предположил, что именно она решила шантажировать убийцу, угрожая сообщить в полицию. Теперь же, после вчерашнего визита в театр, место Варвары Андреевны в этом деле представлялось Ардову и вовсе зловещим. Картина получалась следующая. Куль за какой-то надобностью приходил в клуб, где в тот вечер были и Найденова, и Костоглот. Вероятно, что-то требовал и был убит. Наутро в особняке на Итальянской улице появилась голова хряка – чтобы напомнить председателю правления общества «Златоустовская железная дорога» о темном прошлом, которое известно кому-то кроме него. Стало быть, Куль действовал не один? Был как минимум еще один сообщник? А скорее всего, не сообщник даже, а главный дирижер, придумавший эту пьеску. В этой постановке Варвара Андреевна может исполнять роль как таинственного шантажиста, так и соучастника убийства.

Илья Алексеевич поежился, хотя погода стояла на редкость солнечная.

В «Пяти шарахъ» уже были посетители, предпочитавшие здесь завтракать. Кто-то катал шары. Как и ожидал Илья Алексеевич, разговоры с обслугой ничего не дали – джентльмена в твидовом костюме никто не видел, вернее, под это описание подходила едва ли не половина посетителей. Оставалось на всякий случай задать несколько вопросов старику-маркеру, который, кажется, не выходил из состояния полудремы, но за одним из столов Ардов заметил Найденову и поторопился к ней.

– О, господин Ардов? – без видимой эмоции встретила девушка сыщика, обдав его фиолетовой волной. – Решили продолжить занятия?

– Доброе утро, Варвара Андреевна. Я не совсем понял правила турнирной игры… Вы сказали «трехбортовый»?

– Решили поучаствовать в конкурсе?

Найденова сделала знак маркеру, тот, кряхтя, оставил свое кресло и расставил шары для игры: на центральной точке оказался белый шар, по крайним – красный и желтый.

– Для начала сыграем в однобортовый, – сказала девушка.

Ардов сбросил сюртук и взял кий.

– Это биток, – указала она кием на белый шар. – Необходимо, чтобы он коснулся хотя бы одного борта и потом каждого из цветных шаров. – Найденова показала кием возможную траекторию движения битка. – Можно также сначала ударить по шару, потом не менее одного раза встретить борт и после зацепить второй шар. За каждую из этих комбинаций – очко.

Ардов сделал удар: биток коснулся красного, оттолкнулся от борта и медленно докатился до желтого, поцеловавшись с ним на самом излете. Найденова с удивлением взглянула на соперника – удар был не так уж и плох.

– Шар – борт – шар, – еле слышно просипел маркер.

Ардов ударил второй раз, желая после борта отметить каждый из цветных шаров, но его биток не попал даже в первый. Ход перешел Варваре Андреевне. Ее комбинация была поэффектней: между цветными шарами биток оттолкнулся от трех бортов.

– Шар – три борта – шар – очко, – опять проскрипел старик. – Игра до десяти.

– Отличный удар! – оценил Илья Алексеевич.

Маркер, шаркая, подошел к доске, надписал фамилии участников партии и поставил каждому по единичке.

– Обычно вы даете уроки по утрам, – начал Ардов, не отрывая взгляда от стола. – Но позавчера пришли сюда вечером.

Найденова сделала очередной удачный удар.

– Два борта – шар – шар – очко. – Маркер исправил число на доске.

– В тот же вечер сюда заглянул беглый каторжник по кличке Куль, – продолжил Илья Алексеевич. – Он приходил повидаться со своим бывшим подельником Хряком.

Найденова насмешливо взглянула на сыщика:

– А зачем мне знать все эти страсти? Куль, Хряк… Думаете развлечь меня байками из вашего мира злодеев и душегубов?

– Отнюдь. Вчера я случайно заметил вас на выходе из театра «Аквариумъ».

– О, да вы театрал?

– Я ничего не смыслю в театре. Просто хотел повидаться с вами, но не успел – вы укатили в красивом экипаже.

Найденова наконец сделалась серьезной. Она задержала на Ардове взгляд, словно размышляя, как ответить. Потом подошла ближе. Илья Алексеевич опять ощутил запах жасмина, флердоранжа, ириса, сандала и пачули.

– Да, господин Костоглот – мой поклонник, – тихо произнесла она.

– Я думаю, смертельный шар в голову бандиту Кулю запустил именно он, – так же тихо предположил сыщик.

Из глаза Найденовой выкатилась слеза.

– Поверьте, Костоглот достойный, благородный мужчина, – сказала она горячо и, как показалось, искренне.

Ардов не торопился принимать слезы Варвары Андреевны за чистую монету – все-таки перед ним была артистка.

– Что между ними произошло в тот вечер? – холодно продолжил он. – Они ссорились?

– Понятия не имею!

Найденова сделала очередной удачный удар.

– Шар – два борта – шар, – объявил маркер.

– Вы были знакомы с Кулем? – не унимался Ардов.

– Никакого Куля я не знаю!

Явно разволновавшись, Варвара Андреевна сделала удар такой силы, что шар вылетел за борт.

– Шар за пределами стола – фол! – объявил маркер и снизил сумму балов Найденовой на одно штрафное очко.

Ардов подобрал шар и вернул его в поле на переднюю отметку.

– С тем господином, который встречался с Костоглотом, – пояснил он и сделал зачетный удар: биток с силой отлетел от обоих шаров и через весь стол докатился до дальнего борта.

Варвара Андреевна замерла, словно собираясь с духом.

– Он представился господином Кульковым, купцом первой гильдии, хозяином какого-то литейного завода.

– Как вы с ним познакомились?

Ардов подошел ближе.

– Он приходил в театр.

– Это вы представили его Костоглоту?

– Поверьте, он не убивал! Я ждала на улице, в экипаже. Он вышел раздраженный, назвал этого Кулькова крысой, и мы уехали.

– Как же вы можете утверждать, если не присутствовали при самой встрече? – холодно усомнился Ардов.

Варвара Андреевна хотела что-то ответить, но в этот момент за спиной Ильи Алексеевича возникла фигура царя Менелая, вернее, артиста Соломухина, который вчера на сцене «Аквариума» водил войска на непокорную Трою.

– О, господин писатель! Какая приятная встреча! Так вот где вы черпаете вдохновение для своих пьес? Не изволите партейку? Как насчет «Трехбортового карамболя»?

Ардов обратил внимание на перевязанную ладонь Соломухина.

– У вас рука… – указал он на бинт.

– Пустяки, – махнул тенор. – С позволения сказать, колба на керосинке лопнула.

– Писатель? – пришла в себя Найденова и перевела взгляд с одного на другого. – Вы знакомы?

– Да, – хохотнул артист, – господин драматург заглядывал к нам давеча в театр. Хотел лично засвидетельствовать восхищение вашим, Варвара Андреевна, блестящим исполнением роли Клеопатры, но уже не застал.

Соломухин принялся натирать мелом кий, обернулся к Илье Алексеевичу и вздрогнул. Перед ним стоял внушительного вида околоточный надзиратель с огненно-рыжей бородой. Это был Свинцов. Он уже успел шепнуть сыскному чиновнику, что тому надлежит срочно проследовать в Министерство путей сообщения. Там – труп.

Глава 16. Второе убийство

Начальник контрольной комиссии, коллежский асессор Остроцкий висел в своем кабинете на крюке от люстры. Он был мертв. Люстра лежала тут же, на паркете, рядом с опрокинутым стулом. Повсюду осколки стекла – при повешении несчастный, вероятно, опрокинул стоявший на краю стола графин. На полу имелось бурое пятно и ощущался стойкий винный дух.

Рабочий стол был завален финансовыми отчетами, справками, ведомостями и прочими документами. Ардов отчужденно перебирал бумаги, похоже, даже не вчитываясь.

– Характер висения свободный, положение тела вертикальное, соприкосновение с окружающими предметами отсутствует, – диктовал Жарков для протокола, который вел Облаухов, примостив переносную чернильницу на краешке стола.

В министерство прибыли чуть ли не всем отделением во главе с приставом: самоубийство коллежского асессора – дело не рядовое, спрос будет с самого верху, так что надлежало проявить и тщание, и рвение. В соседних кабинетах шли опросы министерских обитателей.

Троекрутов вертел в руках модель паровоза, взятую с полки.

– Илья Алексеевич, как думаете, каковы причины этого самоубийства?

Перед внутренним взором Ардова раскрылась книжка Михневича «Язвы Петербурга», которую он от нечего делать пролистал в книжной лавке неделю назад.

– По статистике, утомление жизнью – полтора процента, страх наказания – два с половиной, материальные потери – пять, любовь, ревность, горе и обиды – семь, физические страдания – восемь процентов, душевные болезни – тридцать четыре, алкоголь – сорок три.

– Сорок три? – Троекрутов оживился. – У меня вот был случай. Денщик самоудавился. Случайно. Хотел согреться, сел у печи. Дверца вот так вот приоткрыта была, задвижка вот так торчала. Выпивши он был крепко, потому сразу же заснул, повалившись вперед. А воротником возьми да за эту задвижку и зацепись! Вот так вот.

Пристав ухватил себя сзади за воротник, показывая, в каком месте задвижка зацепилась за одежду денщика.

– И что же вы думаете? Так во сне и задохнулся. Собственным воротником удавился. Да-с… Пьянка, она, знаете ли, до добра еще никого не доводила…

Троекрутов поднес к носу осколок графина и понюхал.

– Ну, мне кажется, тут все понятно. Сумасшедшим чиновник контрольной комиссии быть не мог, так что вывод один – чрезмерные возлияния. Вот и улики, так сказать, любезно приготовлены… Выпил – и…

– Запах алкоголя от трупа не определяется, – сухо уведомил Жарков, не отрываясь от осмотра.

– А что ж еще? – удивился пристав. – Не утомление же жизнью.

– Может, горе и обиды? – предположил Облаухов.

– Какое еще горе? – начал закипать Евсей Макарович. – Какие обиды? Вот вы, Облаухов, мне постоянно доставляете горе и обиды своей бестолковостью, но я же не лезу в петлю! Хотя, может, уже самое время! С нашими показателями… Самый неблагополучный участок в городе.

Жарков растянул рулетку между полом и ногами трупа.

– Расстояние от подошвы вниз – 1,64 фута, – продолжил он диктовку.

Цифра вызвала у Петра Павловича какое-то смутное подозрение. Он поискал глазами стул и подставил его под ноги повешенного.

– Это убийство, господа, – громко объявил он.

Все взоры обратились на ноги трупа, которые явно не доставали до сиденья.

– Покойный не мог самостоятельно приладить петлю и прыгнуть. Это сделал кто-то другой, чей рост выше не менее чем на полфута…

Известие сильно огорчило Троекрутова.

– Илья Алексеевич, сколько там процентов по мотивам горя? – обернулся он к Ардову.

– По горю – семь.

– Мне кажется, в этом разделе сугубо участковые приставы представлены… Опять труп на наш участок. И какой – коллежский асессор…

Перебрав документы на столе и в ящиках, Ардов взял рамку с фотокарточкой, на которой, очевидно, был запечатлен хозяин кабинета. Физиономия показалась знакомой. Да не просто, а как будто только что расстались! Усилием воли Илья Алексеевич запустил перед внутренним взором череду лиц, встретившихся ему в этот день: служители покойницкой в участке, кладбищенский кучер и сторож; прохожие на улице – продавец копченых сигов, стекольщик, пильщики дров, полотеры, трубочисты; служители и посетители «Пяти шаровъ»… Как будто никто не похож… Стоп! Не здесь ли?.. Покидая «Пять шаровъ», Илья Алексеевич мысленно задержался в гардеробной зале, где за фикусом на стене висела доска с портретами почетных членов заведения. Вот и он: «г-нъ Остроцкiй В. В.». Оказывается, покойный тоже был мастер шары катать?

Память любезно раскрыла перед Ардовым помещение бильярдного клуба, каким оно было вчера утром в момент, когда к Найденовой пришел на занятие студент. Илья Алексеевич окинул зал взором: маркер, шаркая, ходил от стола к столу и стирал с досок результаты сыгранных накануне последних партий. Ардов сделал усилие и мысленно приблизил к себе надпись с доски у ближайшего стола, которую старик через мгновение смахнул тряпкой. Сыщик успел прочитать фамилии вчерашних соперников: «г-нъ Остроцкiй» и «г-нъ Костоглот». Вот так сюрприз! Оказывается, Костоглот и министерский чиновник задержались вчера допоздна за совместной игрой. А сегодня один из них мертв.

В кабинет вошел письмоводитель Спасский, которого пристав отправлял изучать списки посетителей, бывших на приеме у Остроцкого за последнюю неделю. Выяснилось невероятное: сегодня утром начальника контрольной комиссии посетил купец первой гильдии Кульков.

– Это невозможно! – взволнованно выкрикнул Ардов.

– Что ж тут мудреного, – степенно отозвался Троекрутов, – дело обычное.

– Кульков лежит у нас в прозекторской в виде трупа! – поддержал коллегу Жарков.

– Но ведь он был убит накануне! – удивился пристав.

– Да и никакой он не купец, – уточнил Илья Алексеевич и полез в жилетный карман за часами.

– Стало быть, под именем Кулькова сюда приходил кто-то другой? – догадался Евсей Макарович.

– И этот кто-то был убийцей, – довершил ход мысли Жарков.

Ардов раскрыл часы и поднес к уху – из механизма потекли струйки кукольного менуэта, рассыпавшиеся хрустальными капельками. Мелодия чуть успокоила Илью Алексеевича, и мысли его перестали скакать вприпрыжку, наседая друг на друга. «Никакой нужды называться Кульковым у преступника не было. Это просто циничная, дерзкая выходка. Но для чего? Кому и какой намек она содержит?»

Жарков, забравшись на стул, наставил увеличительное стекло на посиневшую физиономию.

– На лице трупа имеются ссадины и кровоподтеки серповидной формы в районе носа и рта. Полагаю, это последствия попытки закрыть рот во время удушения. По характеру расположения можно предположить, что убийца был левшой, хотя и необязательно. Илья Алексеевич, – обратился он к Ардову, – подайте, пожалуйста, свет.

Убрав часы, чин сыскного отделения протянул Жаркову подсвечник.

– На шее отчетливо различаются две странгуляционные борозды, – продолжил криминалист. – Одна прижизненная горизонтальная строго посередине шеи, другая – косая вверх, слабовыраженная, явно посмертная.

Подавая подсвечник, Илья Алексеевич почувствовал, что зацепил ногой какую-то небольшую вещичку, которая отлетела под стол. Нагнувшись, он принялся шарить в пыли между массивными ножками.

Жарков спрыгнул со стула.

– Сначала набросили удавку сзади, а потом уже подвесили в петле, – объявил он вывод по итогам осмотра.

Ардов поднялся. В руках у него была изящная серебряная табакерочка в виде пузатого человечка. Он обернулся к Жаркову:

– А табак?

Вопрос вызвал замешательство.

– Покойный употреблял нюхательный табак? – поправился Илья Алексеевич.

– Вряд ли. По крайней мере табачных пятен на пальцах нет.

Тем временем в клубе «Пять шаровъ» Костоглот горячо убеждал в чем-то Найденову, прижав к бархатной портьере.

– Касьян Демьяныч, не пойму, к чему все это? Какая опасность?

– Прошу вас, Варвара Андреевна, просто доверьтесь мне и делайте, как я прошу!

Девушка была явно обескуражена тем напором, с которым почтенный джентльмен уговаривал ее покинуть город, но продолжала капризничать, требуя более подробных объяснений.

– Человек, с которым вы вчера здесь встречались, был убит! Ко мне приходил сыщик, толковал про каких-то бандитов. Куль… Хряк… Не желаете все-таки объясниться?

При упоминании кличек Костоглот поменялся в лице и так крепко сжал руку Варвары Андреевны, что та вскрикнула. На голос за ближайшим столом обернулся Соломухин, задержав подготовленный по шару удар.

– Что с вами, Варвара Андреевна?

Словно придя в себя, Костоглот недоуменно уставился на артиста. Найденова высвободила руку и быстрым взглядом оценила расстановку шаров.

– Соломухин, вы задумали «верхний винт»? Смотрите, как бы не вылетели за борт.

Осклабившись, артист вернулся к партии. Найденова обернулась к Костоглоту и продолжила шепотом:

– Извольте держать себя в руках! Вы прекрасно осведомлены о моем безграничном к вам доверии, но я отказываюсь что-либо предпринимать, пока вы не объясните, что происходит!

Почувствовав, что начинает слишком сильно привлекать внимание посетителей, Костоглот сквозь зубы попрощался с Найденовой, предупредив, что разговор не окончен.

Глава 17. Табакерочка

– Смерти связаны! – выпалил Ардов, как только обер-полицмейстер закончил церемонное приветствие.

– Тише, тише, Илья Алексеевич, – попытался урезонить его Август Рейнгольдович. – Какие смерти? С кем связаны?

– С Костоглотом!

У Ардова бешено колотилось сердце. Он знал, что в таком состоянии не всегда умеет быть убедительным и последовательным, поэтому изо всех сил старался вернуть себе равновесие чувств.

– Вчера вечером в клубе «Пять шаровъ» пробили голову бывшему каторжнику по кличке Куль, – начал он.

– Почему в клубе? – прервал Райзнер. – В отчете указано, что труп был найден в канаве.

– Именно в клубе! Уже потом его вытащили и бросили в канаву.

Почувствовав, что сведения, от которых Ардов пришел в волнение, могут иметь самые серьезные последствия, хозяин высокого кабинета оставил вальяжную снисходительность, враз сделался серьезным и всецело включился в разговор, принявшись ходить вдоль стола.

– Убитый приходил в тот вечер в «Пять шаровъ», не будучи бильярдистом, – продолжил Ардов. – Приходил для встречи с Костоглотом.

Обер-полицмейстеру совершенно не понравился такой взгляд на события позавчерашнего вечера.

– Подождите-подождите! Значит, уважаемый и влиятельный человек повздорил в бильярдном клубе с каторжником и не нашел ничего лучше как проломить ему голову?

Тайный советник сделал паузу, чтобы чиновник сыскного отделения имел возможность осознать всю нелепость картины, которую сам же изобразил.

– Ардов, я понимаю, ваше специфическое отношение к чинам и власти – этот ваш незамутненный либерализм и все такое, – но все же будьте разумны!

Обер-полицмейстер опять надел маску ироничного балагура.

– Да при чем тут либерализм! – не выдержал сыщик. – Хряк – это и есть Костоглот! Это его кличка с тех времен, когда он промышлял разбоем. А Куль был его подельником.

Райзнер побледнел. Слова показались громом. Он взглядом проверил, закрыта ли дверь, и достал платок.

– Послушайте, Ардов, мне не нравятся ваши намеки… – Он промокнул лоб и губы. – И я не понимаю логики. Если, по-вашему, Костоглот убил этого уголовника – то откуда взялась голова в кабинете? После убийства?! Не сам же он водрузил хряка на стену!

– Вывод напрашивается сам собой, Август Рейнгольдович! Куль действовал не один. Голова понадобилась, чтобы сделать его сговорчивее. Я бы не исключал, что именно Остроцкий являлся автором интриги. Сегодня утром Костоглот явился к нему в министерство для обсуждения условий сделки и…

– Нет! – как ребенок взмолился обер-полицмейстер.

– Да… – разбил всякую надежду Ардов.

Глава столичной полиции без сил опустился в кресло. Дело, начавшееся как шалость, приобретало масштаб, способный потрясти самые основы. Зачем, зачем он втянул этого сыщика в столь деликатное дело? Теперь напустить туману и скрыть гнойник будет ох как непросто.

– Какие у вас улики против Костоглота?

Ардов положил на стол камушек зеленовато-коричневого цвета с желтыми крапинками.

– Это пуговица с жилета Костоглота. Была зажата в кулаке убитого Куля. Очевидно, сорвал ее во время потасовки перед смертью.

Обер-полицмейстер надел пенсне и поднес пуговичку к глазам. Тем временем Ардов поставил на зеленое сукно серебряного пузатого человечка.

– И это. Узнаёте?

Конечно, Август Рейнгольдович узнал. Он и сам неоднократно одалживался из этой табакерочки отличной рейнской смесью.

– Найдена на месте убийства Остроцкого.

Райзнер долго сидел, глядя на злосчастную табакерочку. Потом медленно прошелся к окну. Обер-полицмейстер напряженно думал, как отвести от себя надвигающуюся бурю, очертания которой он пока не мог представить, но печенкой чувствовал, что по всем приметам близится девятый вал… Запретить дальнейшее расследование? Поздно. Хотя возможно. Остроцкого представить самоубийцей, а этого каторжанина и так никто не хватится. Но куда девать Костоглота? Хорошо, если на этом кровавый парад и закончится. А что, если Остроцкий – не единственная фигура в этой партии? Куда в этом случае зайдет сошедший с ума коммерции советник – одному богу известно.

Три года назад, когда великий князь предложил кандидатуру Костоглота на место главы правления нового железнодорожного общества, решение о концессионном договоре с которым уже было высочайше одобрено, обер-полицмейстер лично проверял личность Касьяна Демьяновича и не нашел ничего подозрительного: все отчеты одесского генерал-губернатора свидетельствовали об исключительной благонадежности. Он был из староверов, жена умерла при родах семь лет назад, ребенка спасти не удалось. Жил вдовцом в патриархальном доме на Греческом базаре близ Полицейской улицы, все силы души направив на коммерцию и благотворительность; поддерживал Одесское женское общество призрения бедных, членом которого состояла покойная супруга. Ошибка была исключена.

Но и встречаться сейчас с Касьяном Демьянычем – боже упаси! В случае чего потом не ототрешься. Когда вчера утром он прислал записку о срочной аудиенции, интуиция безошибочно подсказала Августу Рейнгольдовичу, что от удовлетворения подобной просьбы надо бы уклониться.

Однако оставлять сильную фигуру на шахматной доске совсем без поддержки – тоже не дело, так партии не выигрывают. А вдруг как волна схлынет без ущерба, не набрав силы? Как быть? Сидеть и ждать? Чего? Когда гной из лопнувшего фурункула испачкает золотые эполеты?

Только сейчас Август Рейнгольдович заметил, что неистово выстукивает карандашом марш «Прощание с Гибралтаром»[46]. «Не лучше ли самому выступить врачом и вскрыть нарыв? – подумал он и вернул карандаш в бронзовую чашу. – Но прежде следует убедиться, что эту фигуру уже не спасти. Да-с… Именно так!»

К обер-полицмейстеру вернулось прежнее самообладание. Он повернулся к Ардову и мягко улыбнулся:

– Илья Алексеевич, а вам не приходила в голову мысль, что Костоглота специально кто-то подводит под монастырь?

Такую идею чин сыскного отделения рассмотреть еще не успел.

– Уж очень услужливо разложила перед вами эти улики чья-то старательная рука.

Ардов боролся с желанием достать пилюльку из колбочки под левой манжетой, чтобы прибить отвратительный вкус прогорклого молока во рту.

– Посудите сами, – вкрадчиво продолжил сановник. – Кто-то убивает каторжанина Куля и забрасывает Костоглоту в кабинет голову хряка, чем наталкивает нас на мысль о преступном прошлом коммерции советника. На следующий день его табакерка оказывается в кабинете убитого коллежского асессора. Справились ли вы, где находился Касьян Демьяныч в момент предполагаемой смерти Остроцкого?

– Завтракал у себя дома, – угрюмо доложил сыщик, не очень-то доверяя показаниям прислуги, которые по его просьбе взял полицейский чиновник Пилипченко. Да и в этого каторжника Куля Костоглот вполне мог садануть шаром в полночь второго дня – на это время алиби у него нет, был в «Пяти шарахъ». Но Ардов промолчал. Он не столько понял, сколько почувствовал, что некоторые другие имевшиеся в его голове еще непричесанные факты и мысли по делу вполне допускали взгляд на вещи, который предлагал Райзнер.

– Ну вот видите, Илья Алексеевич… От него хотят чего-то добиться! А он – кремень! Не сдается. Семьи, близких нет, ухватить не за что, вот и решили представить достойного человека исчадием ада. Что и говорить, действуют дерзко, с фантазией… Но и вам, мой друг, не следует становиться инструментом в руках преступников – будьте бесстрастным, не позволяйте чувствам вести вас по ложному следу.

– Кто же завел такую дерзкую игру?

– А вот это, мой дорогой друг, нам и предстоит выяснить…

Глава 18. «Дуплет»

В участке Ардов застал бушевавшего купца второй гильдии Трепахина, поставлявшего сукно по казенным заказам. Трепахин требовал арестовать молодого человека в бархатной курточке с бантом, который сидел тут же, затравленно озираясь по сторонам одним глазом. Второй его глаз затек по причине грубого обращения околоточного надзирателя. Несмотря на испорченную внешность, лицо юноши все еще сохраняло приятные черты, а сам он вызывал жалость видом беззащитной покорности.

Со слов фабриканта выходило, что молодой человек является мошенником и требует погашения фальшивого векселя на тысячу рублей. Вексель был тут же – его вертел в руках старший помощник пристава фон Штайндлер.

– Так это не ваш вексель? – уточнил Оскар Вильгельмович.

– Еще чего! – воскликнул Трепахин.

– А подпись чья же?

Фабрикант запнулся. Старший помощник показал ему гербовую бумагу, словно напоминая, что там имеется автограф векселедателя.

– Подпись как будто моя… – согласился купец.

– Как же, позвольте спросить, вы говорите, что вексель не ваш, если сами же его и подписали?

Трепахин почесал затылок.

– Подпись моя, но этого бланка я не подписывал! – отрезал он. – Тысяча рублей! Мыслимое ли дело?

– Стало быть, подпись поддельная? – предположил старший помощник.

– Это уж как вам угодно, ваше благородие. А только прошу учинить расследование и арестовать этого субчика! – указал на юношу с подбитым глазом возмущенный торговец.

Оскар Вильгельмович зевнул. Дело требовало досконального восстановления всех обстоятельств подписания и определения круга лиц, имевших до этого касательство. Перспектива такого разбирательства навеяла на чиновника тоску. Гораздо разумнее было выбрать нарушителя закона из двух присутствующих. Такой подход сулил не только быстрое решение дела, но еще и некоторое анкуражирование[47] от того, кого выберут невиновным.

Фон Штайндлер заглянул в паспорт задержанного господина и обратился к Трепахину:

– Где и когда господин Юнгерт предъявил вам этот вексель к возмещению?

– Вчера в парикмахерской на Михайловской площади. Без четверти час пополудни.

– Неправда!

Это прозвучал голос Ардова. Присутствующие обратили взоры на чиновника сыскного отделения.

– Я был вчера на Михайловской площади в указанное время, – пояснил он. – Парикмахерская была пуста. Этот молодой человек стоял у входа и зазывал клиентов скоморошьими присказками не самого высокого пошиба.

Илья Алексеевич указал на господина с заплывшим глазом и обернулся к Трепахину:

– Вас там не было.

Фон Штайндлер перевел взгляд на купца, который пошел пятнами и занервничал видимым образом.

– То есть… Не совсем так, – забормотал Трепахин. – Это вы верно… Вексель мне показал другой человек… Подсел утром в «Аркадии». Он велел принести деньги сегодня к трем часам в цирюльню, где я смог бы обменять их на вексель у этого господина… Я подумал, раз вексель будет у него, стало быть…

– Постойте, так вы цирюльник? – наконец сообразил фон Штайндлер, обернувшись к задержанному. Тот кивнул.

– Так точно, – бодро отозвался Свинцов, ставивший себе в заслугу доставку несчастного в участок по требованию Трепахина. – «Лечим вшивых, стрижем лысых и плешивых!»

Старший помощник сузил глаза и обратил взор к Трепахину:

– Вы хотите сказать, что владельцем векселя на тысячу рублей оказался обыкновенный брадобрей?

– Ну, не в полном смысле… – промычал купец, явно растерявший обличительный пыл.

– Откуда у вас этот вексель? – строго спросил фон Штайндлер задержанного.

– Нашел за тумбочкой, – шмыгнув носом, с готовностью сообщил юноша. – Хотел вернуть господину купцу. Месяц назад, на Симеона Столпника[48], они изволили в нашем заведении поправлять куафюру[49]. И познакомились с господином, который в это же время у нас пиявками одалживались. Ему-то вексель и подписали.

– Было дело? – Оскар Вильгельмович решил всем видом показывать строгость и беспристрастность.

Трепахин задумался.

– Пиявками? Это Юрловский был! У него брал, не отрицаю. Но только я ему на двести рублей подписывал! И получил двести. А эту бумагу я в глаза не видел!

– Вы выпимши были… – осторожно заметил молодой человек. – Как и ваш заимодавец. В лавку меня посылали… Изволили песни петь…

– Кто таков этот Юрловский?

– А бог его знает, – беспечно отозвался Трепахин, – я с ним там же, в цирюльне этой, в знакомство-то и вступил.

– Что ж ты этому Юрловскому вексель не вернул? – встрял в расследование околоточный надзиратель, тряхнув юношу за плечо.

– Я подумал, кто первый зайдет – тому и отдам. Наше дело маленькое – «бреем, стрижем бобриком-ежом», а что там промеж собой господа негоцианты изволят обстряпывать – не нашего ума дело.

– Так, значит, просто хотел вернуть вексель? – уточнил фон Штайндлер, с тоской понимая, что из-за сыскного чина, невесть зачем болтавшегося вчера без четверти час по Михайловской площади, дело рассыпалось прямо на глазах.

Еще не веря в свое спасение, Юнгерт осторожно кивнул.

– В этом намерении вины нет, – резюмировал Ардов. – Верно, Оскар Вильгельмович?

Фон Штайндлер вздохнул. По всему выходило, что юношу надлежало отпустить. Судить цирюльника, пытавшегося выудить у купца тысячу по векселю, – курам на смех. Он протянул паспорт.

Ардов проводил молодого человека взглядом, отметив про себя живой умный взгляд, который явно не сходился с пошлым стишком про пиявок. По всем признакам купец Трепахин едва не сделался жертвой «дуплета». Так назывался вексель, заранее подготовленный к делу мошенниками. Для изготовления такого векселя криминальный мастер аккуратно вырезал с недорогого бланка штемпель вместе с рамкой и при помощи яичного желтка наклеивал на бумагу со значительно превосходящим номиналом. После просушки под прессом заметить такую наклейку на векселе очень затруднительно. Неудивительно, что Трепахин без сомнений подмахнул двухсотрублевый бланк, не подозревая, что после аккуратного удаления наклейки посредством теплой воды в руках у векселедержателя оказалось тысячерублевое обязательство с собственноручной подписью фабриканта.

Был ли этот симпатичный юноша замешан в мошенничестве с «дуплетом»? Скорее всего, да, вынужден был признаться сам себе Ардов. Вероятно, его привлек какой-нибудь валет червонный[50] на роль «колокольчика»[51] с перспективою постепенного вхождения в криминальное дело на более серьезных ролях.

Еще поступая на службу, Илья Алексеевич дал себе зарок, что на новом поприще будет стараться не заглушить в себе чувство милосердия и гуманизма. Он был убежден, что каторга никак не служит делу исправления человека, а только наоборот – развивает и укрепляет его дурные наклонности. А потому чин сыскного отделения взял за правило при любой возможности давать оступившемуся человеку шанс вернуться на добропорядочный путь жизни.

Ардов был поклонником блиставших в ту пору звезд адвокатуры – Урусова, Карабчевского, Спасовича. На судебных процессах они никогда не умаляли значения совершенного подсудимым злодеяния, но всегда с особым тщанием стремились исследовать личность обвиняемого, понять, подходит ли содеянное им под то определение закона, на котором настаивал обвинитель. «Выше совести нет силы в мире», – говорил адвокат князь Урусов, и Ардов взял себе эти слова тайным девизом. Особым умением будить чувство сострадания к оступившимся обладал Федор Никифорович Плевако. Его мягкий, деликатный голос частенько звучал в голове Ильи Алексеевича: «Нас воспитывают с пеленок в понятии добра, нас блюдут свободные от повседневного труда зоркие очи родителей, к нам приставлены пестуны. Вся наша жизненная дорога, несмотря на запас сил и умение различать вещи, обставлена барьерами за счет нашего достатка, благодаря которым мы и сонные не свалимся в пучину и рассеянные идем автоматически по прямой и торной дороге. А у них не то. Обессиленные физическим трудом, с обмершими от бездействия духовными силами, они тем не менее сами должны искать путь и находить признаки правого и неправого направления. Справедливо ли требовать от них той выдержки, какую мы носим в наших грудях…»

Единственным видом преступления, который, по мнению Ардова, не заслуживал снисхождения, являлось умышленное убийство. Человек, решившийся лишить жизни другого, пересекал грань, за которой возможно было рассчитывать на его исправление. Илья Алексеевич не верил в изложенное в популярном романе Достоевского удивительное преображение убийцы и считал, что писатель попытался оживить голый концепт о возможности преображения под натиском чистой любви, но вышло неубедительно.

Глава 19. Допрос с колесом

– А, господин драматург!

Из задумчивого состояния чина сыскного отделения вывел голос артиста Лянина, подведенного к столу Облауховым. В руке Лянин держал повестку, которую Илья Алексеевич еще утром направил со Спасским в театр.

– Так это у вас ко мне вопросы?

Лянин старался держаться высокомерно, всем своим видом демонстрируя пренебрежение к собеседнику.

Представившись и предложив стул, Ардов, не рассусоливая, перешел к делу:

– Кто вам велел следить за Костоглотом?

– В каком смысле? – растерялся Лянин.

– Не валяйте дурака. Вас просила об этом Найденова?

– С какой стати?

– Вы были у «Пяти шаровъ» позавчера вечером?

– Я бы попросил вас… – скривился Лянин, но Ардов не обратил внимания.

– Припомните в деталях обстоятельства. Найденова была в клубе допоздна. Посетители разошлись. Она вышла одной из последних и села в карету Костоглота. Что было дальше?

Лянин демонстративно уставился в окно с оскорбленным видом.

– Потом вышел и сам Костоглот, – продолжил Илья Алексеевич. – Он был раздражен.

Лянин продолжал хранить молчание.

– Кто-то выходил вместе с ним?

Губы Лянина сложились в презрительную ухмылку.

– Возможно, вы видели этого человека?

Ардов выложил фотографию Хряка из уголовного дела. Артист бросил взгляд на изображение и тут же покрылся румянцем.

– Собираете данные о соперниках, господин надзиратель? Я вашим осведомителем выступать не намерен.

– Что вам известно об этом господине?

Лянин опять отвернулся к окну. В этот момент из коридора послышались глухие звуки ударов и сдавленный крик Спасского:

– За что, ваше благородие?

Артист вздрогнул и обернулся к двери, из-за которой донеслись вопли. Обеспокоенный фон Штайндлер выскочил в коридор проверить, что стряслось.

– Отвечай, гнида, на вопрос! Не то руку сломаю! – прогрохотал оттуда околоточный надзиратель Свинцов.

Опять послышались звуки ударов, какой-то шепот. Лянин обратил на Ардова испуганный взгляд. Чин сыскного отделения невозмутимо писал в протоколе.

– Все скажу! – опять раздался голос Спасского. – Только извольте без рукоприкладства!

Старший помощник пристава вернулся в зал, бросил на Ардова неодобрительный взгляд и уселся на место. Присутствующие в зале чины полиции переглядывались и прятали улыбки.

– Это господин Кулин, – проговорил Лянин, кивнув на предъявленную фотокарточку. – Таскался за Варварой всю последнюю неделю. Заваливал цветами и конфетами.

– Кем он вам представился?

Валентин одарил чина сыскного отделения полным презрения взглядом.

– Не драматургом!

– Опять за свое, гаденыш?! – не унимался за стеной Свинцов.

– Ой! Ай! – запричитал Спасский. – Запамятовал, ваше благородие! Сейчас вспомню.

Подозревая, что разговор с ревнивым артистом может не заладиться, Илья Алексеевич заранее попросил коллег разыграть за стеной сценку кровавого истязания, чтобы воздействовать на впечатлительного господина в правильном направлении. Свинцов увлеченно бушевал в коридоре участка, бросая на пол стул и выкрикивая проклятия. Спасский обхватил себя руками за горло и выдавливал звуки страданий, завороженно наблюдая за разгоряченным околоточным надзирателем. Привлеченный звуками представления, из приемной залы в коридор прибыл Облаухов.

– Сейчас… – грозно проговорил Свинцов. – Сейчас я тебя, подлая твоя душа, этим вот колесом придавлю!

К стене действительно было приставлено бог весть откуда здесь взявшееся колесо от телеги. Спасский пискнул, сдерживая смех. Свинцов зыркнул на него страшным взглядом, с преувеличенным кряхтением поднял колесо и придавил им письмоносца к стене.

– Ай! – принялся сучить ногами Спасский, стараясь издавать соответствующие придавливанию колесом звуки. – Смилуйтесь, господин околоточный надзиратель! Сейчас всё раскрою, не извольте утруждаться.

Не желая оставаться в стороне, Облаухов тоже подключился к допросу:

– Зачем же вы его, Иван Данилович, колесом? – начал он преувеличенно громким тоном. – У нас на складе замечательная проволока есть!

Теперь уже не выдержал и Свинцов. Он мелко затрясся от смеха, очевидно пытаясь представить, какое мучение можно было бы изобрести при помощи проволоки.

– Помните? – не унимался Облаухов. – Ее ваш Свешников со стройки украл. В Мучном переулке.

Несмотря на явное переигрывание самодеятельных исполнителей, уловка, судя по всему, имела воздействие.

– Он представлялся купцом первой гильдии, владельцем какого-то литейного завода, – оставив язвительный тон, начал давать показания Лянин. – Говорил, что акционеры недавно увеличили там емкость печей и освоили выплавку по какому-то новому методу.

– По методу Мартена? – уточнил Ардов.

– Возможно, – повел плечом артист. – Я не специалист в этих вопросах.

– Зачем он прибыл в столицу?

– Говорил, ищет сбыт для продукции.

– Он просил Найденову представить его Костоглоту?

– Откуда я знаю?! – не выдержав напряжения, взвился Валентин. Все-таки обсуждения поклонников, осыпавших цветами его избранницу, давались ему нелегко. – Может, и просил! Какое это имеет значение? Если вы решили использовать свое положение, чтобы отвадить от Варвары почитателей, то на мою помощь не рассчитывайте! Она свободный человек и в состоянии сама сделать свой выбор!

– Этого господина вчера убили, – строго произнес Ардов. – И я веду расследование.

Сообщение произвело на Лянина впечатление. Он повертел головой, словно желая убедиться, что стены полицейского участка – не декорация, а прозвучавшие слова – не реплика из пьесы. Взгляд его потух, и весь он как-то съёжился.

– Понятно… Подозреваете меня в устранении соперников? Что ж, вам не откажешь в проницательности, господин сыщик. Чего же вы ждете? Арестовывайте меня! Я готов к любым истязаниям.

Валентин встал. На его глазах заблестели слезы.

– Как же всё это отвратительно! – дрожащими губами произнес он.

Артист завел руки за спину и устремил взгляд вдаль, изображая всеми проклятого еретика, только что лишившегося последнего смысла жизни.

Глава 20. Похищение

Лянин мчался по улице, ничего не замечая на пути.

– Я ее спасу… Спасу ее… – возбужденно бормотал он.

Известие о том, что Варваре угрожает опасность, едва не лишило его чувств. Поручение чина сыскного отделения осуществлять за Найденовой негласный надзор, чтобы предотвратить преступление, Валентин воспринял с полной готовностью. Волнение накатывало на него волнами, мысли путались и не хотели выстраиваться в планомерный ряд. «Господи, в какую ужасную переделку затащил ее этот напыщенный индюк! Я должен этому помешать… Я должен защитить ее!»

Валентин прижался к стене, пропуская колонну бледненьких девочек в одинаковых платьицах на вырост, шедших парами за руки с матроной во главе – вероятно, они возвращались в сиротский дом из белошвейной мастерской, где провели день, склонив стриженые головы над коклюшками.

Продолжив путь, Валентин пересек площадь и свернул за угол, к театру «Аквариумъ». Первые зрители уже начали прибывать к подъезду. Еще издалека он заметил, как к дверям служебного входа подходила Найденова.

– Варвара Андреевна! – закричал Лянин. – Варя!

Крик потонул в уличном шуме. Найденова скрылась за дверью.

На сцене ставили нехитрые декорации «Мышеловки», которая должна была начаться менее чем через час. Из оркестровой ямы доносились звуки настраиваемых инструментов.

– Валентин Авдеевич, что же вы опаздываете, – укорил Лянина распорядитель, но тот даже не взглянул на невысокого господина в шелковом галстуке, будучи всецело поглощен высматриванием Найденовой.

Кажется, платье Варвары Андреевны мелькнуло в конце коридора. Лянин устремился следом, но буквально через пару шагов путь ему преградила дородная артистка, игравшая в «Мышеловке» Прасковью Федоровну Трамбецкую, выискивающую в любительских театральных кружках женихов для своих дочек.

– Валентин! Как хорошо, что я вас встретила, – начала она глубоким голосом с некоторой одышкой. – Давно хочу вам сказать. Вы все время неверно говорите свою реплику. Вы говорите «Ах, оставьте», а надо…

– Ах, оставьте! – раздраженно прервал актрису Лянин и устремился дальше по коридору.

Дверь гримуборной на втором этаже была приоткрыта. Деликатно постучавшись, Лянин просунул голову внутрь:

– Варвара Андреевна? Прошу прощения за вторжение! Мне необходимо с вами переговорить…

Не дождавшись ответа, Валентин робко ступил в комнату и обнаружил там Соломухина. Вид у него был растерянный.

– Услыхал какой-то шум, понимаешь, – объяснил он свое присутствие в чужой грим-уборной. – Как будто звали на помощь, что ли… А здесь никого нет…

Окинув комнату взглядом, Лянин кинулся к распахнутому окну, выходившему на наклонную крышу пристройки, в которой хранились театральные декорации. От сарая отъезжал крытый экипаж – на подножке стоял рослый детина.

– Смотрите! – закричал Лянин, указывая на карету. – Вы видели?

Соломухин бросился к окну.

– Что? Что там?

– Похитили… – прошептал Лянин. – Ее украли… Полиция!

Валентин бросился было к выходу, но Соломухин удержал его.

– Валентин, объясни толком!

– Ее украли! – в смятении пробормотал Лянин. – Господин сыщик именно об этом меня и предупреждал!

– Какой еще сыщик?

– Да этот драматург! Он не драматург вовсе, а чин сыскного отделения. Я был у него сегодня! Он считает, что Варваре Андреевне угрожает опасность, и просил меня проявить бдительность, а я… я… Надо ему сообщить.

Лянин опять устремился к выходу, но Соломухин усадил его в кресло и налил воды из графина.

– Погоди, ты был в полиции?

– Да! Он спрашивал про ее поклонников. Боже, Варя попала в беду – я чувствую… Ее увезли в карете! Вы видели? Там была карета! Лянин сделал глоток и собрался заплакать, но Соломухин встряхнул его за плечи, приведя в чувство.

– Прекрати истерику! Успокойся! Ты саму Варвару-то в карете видел?

– Нет.

– Ну вот видишь… Может, никуда она и не пропала. А ты разволновался.

Рассудительный тон коллеги произвел на впечатлительного артиста успокоительное воздействие. Соломухин подошел к окну, навалился пузом на подоконник, чтобы рассмотреть место, где якобы стояла карета, потом принялся закрывать окно.

– Зачем ты в полицию таскался-то?

– Он сам меня вызвал!

– Вот так «драматург»! Зачем это еще?

– Помните, всю прошлую неделю здесь шлялся нахальный господин с букетами – Кулин?

– Припоминаю.

– Вообразите, во вторник ночью его убили!

– Не может быть! – ужаснулся Соломухин.

– Представьте себе! Он был в «Пяти шарахъ» и там нашел свою смерть.

– А ты-то здесь при чем?

– Я был там в момент убийства, – не без гордости сообщил Лянин. – И видел кое-что важное. Возможно, мои показания помогут изобличить убийцу.

– Это просто невероятно!

Глава 21. Еще один труп

Из-за внезапной смерти артиста Лянина и пропажи артистки Найденовой спектакль пришлось отменить и вызвать полицию. Труп Валентина лежал в гримуборной Найденовой в луже крови под головой, натекшей из разбитого виска. Бездыханным телом уже занимался Жарков. Ардов стоял у двери. За его спиной, в коридоре, возбужденно шептались артисты и персонал. Тенор Твальберг требовал от Африканова, чтобы полиция немедленно занялась розыском фотографии его отца, которая стояла в рамке на столике в его гримуборной и вот – пропала. Африканов, зевнув, обещал приложить все силы. Уже подоспели репортеры. Распорядитель дрожащим голосом отвечал на каверзные вопросы газетчиков.

– Вы обнаружили? – обратился Ардов к Соломухину, который стоял тут же и был немало обескуражен, поминутно приглаживал волосы и поправлял фибулу на плече – он был в костюме Менелая.

– Так точно.

Ардов прикрыл дверь.

– Он был не в себе, твердил про какое-то убийство. Примчался сюда спасать Варвару. Я – следом, пытался его как-то, с позволения сказать, успокоить… Потом отлучился принести воды, а когда вернулся… – Соломухин обвел комнату глазами. – Похоже, неудачно упал?.. Виском об угол.

– Я смотрю, у вас кровь? – указал Илья Алексеевич на царский гиматий.

– А? – оглядел себя Соломухин. – Ну да. Я ведь сразу бросился к Валентину, принялся тормошить… Сами понимаете… Мы, артисты, каждый день играем смерть на сцене, но когда такое случается в жизни… Разве можно к этому быть готовым?

– Характер раны не соответствует удару об угол стола с высоты его роста, – сказал Жарков. – Здесь явно было приложено усилие.

– Убийство? – предположил Илья Алексеевич, осматривая пространство перед окном. Там, под подоконником, он приметил пятно просыпанной пудры, на котором вполне отчетливо отпечаталась набойка со срезанным ушком. Он припомнил, что видел точно такую же в сарае у Костоглота, когда осматривал голову хряка с конюхом Егором.

– Какое убийство! – воскликнул Соломухин и указал на стул рядом с платяным шкафом. – Вот же! Он зачем-то наверх полез, что-то искал. Вот и стул, с позволения сказать, остался. С него и хлопнулся.

Илья Алексеевич оценил взглядом возможную траекторию падения, забрался на стул и заглянул на шкаф – там ничего не оказалось. Для надежности он провел пальцем по поверхности, оставив полоску на слое пыли.

– И зачем он сюда полез?

– Может, искал Найденову… – не раздумывая, предположил Соломухин. – Соглашусь, место странное, но и сам Валентин был человеком с причудами… Имел, если можно так сказать, слабость задерживающих центров…

– Положение тела вызывает сомнения, – опять вступил Жарков. – При таком характере удара голова должна была оказаться здесь.

Он показал носком ботинка, где следовало оказаться голове несчастного, если бы он упал со стула.

Ардов присел за гримерный столик. Пахнуло волной жасмина, флердоранжа и ириса. Из-под флакончика выглядывал уголок визитной карточки. Сыщик извлек мелованную картонку и прочел: «Костоглотъ Касьянъ Демьяновичъ, коммерціи совѣтникъ».

Помимо пудрениц и флакончиков на столике также красовалась великолепная подборка аккуратно составленных книжек, среди которых имелась пара томов с пьесами Александра Николаевича Островского, Чехов, «Беатриса» Оноре де Бальзака, «Брат герцога» Волконского, «Жанна д’Арк» Марка Твена, сборники Максима Горького, Мамина-Сибиряка, Мережковского, Куприна… «У нее развитый вкус», – подумалось сыщику. «Обвиняемый вздрогнул и нервно схватился длинными, тонкими пальцами за перила, отделяющие скамью подсудимых. Это был невзрачный, худенький человек, с робкими движениями и затаенной испуганностью во взгляде», – сами собой всплыли строки из коротенького купринского рассказа «Кушетка», где с поразительной психологической достоверностью описывались чувства несчастного приживальщика, решившегося для мести поджечь дом, в котором имел приют. Почему-то героя рассказа Ардов представил в образе Лянина, труп которого лежал у ног.

– По всей видимости, убийца был не лишен актерского дарования, – как бы разговаривая сам с собой, отметил Илья Алексеевич. – Он позаботился о том, чтобы оставить убедительные следы непредумышленного самоубийства, но явно потерял чувство меры.

Илья Алексеевич повернулся и завершил мысль, глядя прямо в глаза Соломухину:

– В итоге эти следы играют противоположную роль, а именно – вызывают сомнения.

– Что ж тут сомнительного? – удивился артист и оглядел комнату. – В дамской уборной обычно все вверх дном, первозданный хаос.

– Вот именно, – согласился Ардов и взял со стола томик Куприна. – И при этом – так аккуратно составленные книжки.

– А при чем тут? Варвара Андреевна читают…

– В момент расправы жертва оказывала сопротивление, в результате чего книги оказались на полу. После совершения убийства преступник собрал их и вернул на место – хотел скрыть следы борьбы.

Соломухин с недоверием посмотрел на ряд томов.

– Почему вы решили, что они рассыпались?

– А вот – видите?

Ардов протянул книжку артисту. На обложке отчетливо виднелись подсохшие бурые пятна.

– Это кровь, – сказал он. – Свежая. Во время свалки книжка была испачкана кровью. А преступник, когда наводил порядок, этого не заметил.

Жарков изъял книгу из рук Соломухина и посмотрел на пятно через увеличительное стекло.

– А вот и отпечаток! – с удовлетворением воскликнул он. – Вполне отчетливый.

Петр Павлович показал оттиск Ардову.

– Думаю, его оставил убийца, – предположил чиновник сыскного отделения.

Соломухин склонил голову и тоже попытался разглядеть следы преступника на обложке.

– Мы как раз вчера осматривали один труп, – доверительно поделился Ардов. – Там была такая же картина – убийство, замаскированное под самоубийство. Но нам повезло – преступник разбил графин и оставил кровавые отпечатки на столе. Знаете, сейчас по сличению отпечатков можно безошибочно установить преступника. Петр Палыч – непревзойденный специалист в этом вопросе.

– Впечатлен вашей проницательностью, господин сыщик… – с некоторым недоверием произнес Соломухин. – С таким мастерством вы убийцу в два счета изловите.

Ардов обратил внимание, что артист невольно завел руки за спину, словно хотел их спрятать.

Глава 22. Ночной гость

Домой Ардов добрался уже за полночь и совершенно измотанным. Два убийства за день – это все-таки слишком! Плюс к этому – пропажа Найденовой. И это, пожалуй, беспокоило Илью Алексеевича больше всего. Несмотря на имеющиеся, и вполне обоснованные, подозрения насчет Варвары Андреевны, сыщик чувствовал, что думает о ней как о доброй знакомой, представляя совместные прогулки по парку и беседы на всякие несущественные темы. Эти фантазии, конечно, сильно отвлекали от работы, но отогнать их порой было очень непросто. «Завтра с утра необходимо первым делом заняться ее поисками», – подумал Илья Алексеевич, вставляя ключ в замочную скважину.

Едва открыв дверь, он почувствовал знакомый прохладный запах криптомерии. Подойдя к газовым рожкам на стене и взяв с полки спички, он, не оборачиваясь, поприветствовал гостя.

– Добрый вечер, Константин Артамонович.

В отблесках задрожавших синим пламенем «рыбьих хвостов» из темноты выступило довольное лицо Кости Данго. Он сидел на единственном стуле в глубине комнаты у противоположной стены и неотрывно смотрел на хозяина меблированных комнат. Глаза его блестели во мраке подобно турмалинам.

– Опять удивил, Илья Алексеевич! Как угадал?

– У вас особый аромат, довольно редкий. Фиалки и что-то цитрусовое…

Костя довольно рассмеялся.

– Это юдзу! – охотно признался он и встал. – В Японии им ароматизируют абсолютно все – от бульона до горячих ванн. Кстати, масло юдзу хорошо разгоняет кровь – очень рекомендую. А еще – образует на воде такую то-о-онкую плёночку, отчего ванна долго не остывает.

Костя подошел вплотную к Илье Алексеевичу, глядя на него полными обожания глазами. Илья Алексеевич оказался окутан облаком ароматного пара, и ему на мгновение почудилось, будто они с Костей и вправду сидят в одной горячей ванне.

– Сегодня ты спас одного юношу, Илья Алексеевич. Он мне очень дорог. Если бы его закатали, я, пожалуй, не пережил бы.

– Вы имеете в виду господина Юнгерта? – догадался Илья Алексеевич.

Костя кивнул:

– Жан Брадобрей. Так мы его зовем. Отличный куафер, было бы жаль лишиться такого мастера своего дела. Золотые руки!

Ардов с досадой подумал, что отпущенный им сегодня юноша если и не сам изготовил фальшивый вексель, но наверняка действовал под руководством Кости.

– Можешь не волноваться, Илья Алексеевич, – словно угадав мысли сыщика, поторопился успокоить Данго, – к нашему промыслу он касательства не имеет – случайно в дело угодил, по недосмотру. Больше не повторится, уж я прослежу.

Данго обратил взгляд к стене, где все пространство между двумя газовыми рожками было залеплено фотографиями и газетными вырезками.

– Вспомнил я про твои «сашеньки».

Костя кивнул на прикнопленные к стене кредитные билеты 25-рублевого достоинства. Постояв, он вернулся в темный угол и продолжил рассказ оттуда:

– Помню, лето 1892 года провел я в Ницце по приглашению одного господина, которому в нашем мире не принято отказывать… Пришлось захватить с собой еще трех помощников… Жили мы на вилле. Должен тебе сказать, Илья Алексеевич, что с точки зрения климата эта Ницца – совершеннейшее блаженство, нигде такого не встречал! Даже жара не раздражает. Да-с, так вот. Вилла была двухэтажная, с садом. Для нас там уже был приготовлен скоропечатный станок, пресс литографический, резак, краски без счету, большой фотографический аппарат и прочие инструменты. Знай себе пеки-выпекай.

Костя помолчал, словно вспоминал те времена.

– Нашлепали мы тогда с ребятами билетов на десять миллионов, – продолжил он. – Что и говорить, сумма немалая.

– И все эти билеты оказались в России? Обменять такую сумму мгновенно невозможно.

Костя пожал плечами:

– Я свою отстежку получил, а как там дальше дело было – не моя забота…

Костя опять замолчал. Было понятно, что знает он больше, но и сказанного было достаточно.

– И как звали этого господина? – спросил Ардов.

Данго встал и подошел к Илье Алексеевичу. Вид у него был серьезен.

– Мы звали его Карл Донатович.

Лицо Ардова вспыхнуло. Послышалось отвратительное жужжание. Он невольно взмахнул рукой, словно хотел отогнать невидимых насекомых.

– Тросточку эту я при нем помню, – постучал Костя пальцем по рисунку на стене, на котором была изображена рукоять в виде головы дракона.

Илья Алексеевич бросил в рот пару пилюль из колбочки на манжете, ослабил галстук и сел на кровать.

– Спасибо, Константин Артамонович.

– Следят за тобой, Илья Алексеевич. Его люди следят.

Данго хотел было сказать что-то еще, но, тряхнув головой, направился к двери.

– Замочек у тебя – игрушечный, – сказал он, взявшись за ручку. – Любой «кочергой»[52] сковырнуть можно, даже «свертыш»[53] не требуется.

За дверью оказался бородатый великан со шрамом. Он кивнул Косте, и тот бесшумно выскользнул из меблированных комнат.

– Папироской не одолжите, ваше степенство? – спросил жалкого вида морхотник[54] Серафима Пипочку, который зябко кутался в шарф на углу Садовой и Вознесенского проспекта, посматривая в озаренные тусклым светом окна над мелочной лавкой в доме напротив.

Пипка протянул пачку «Бостанджогло», из которой обтрепыш, икнув, с благодарностью одолжился. В этот момент из подъезда незамеченными выскочили и тут же нырнули в подворотню две фигуры. Обернувшись, Серафим увидел лишь, как в окнах второго этажа погас свет.

Глава 23. Утро в участке

– И что оно здесь делает? – кипятился участковый пристав Троекрутов, тыча пальцем в колесо на столе Облаухова.

С утра Евсей Макарович задался целью навести порядок во вверенном участке, но с самого начала споткнулся на колесе, и дело забуксовало. Причем споткнулся в буквальном, самом прямом смысле слова – зацепился в коридоре и упал.

В приемной зале собрались чины полиции для проведения расследования обстоятельств. По версии чиновника Африканова, колесо было снято городовым Пампушко с экипажа извозчика Тимофея Горовцева в качестве вещественного доказательства. Он приставал к пассажирке с гнусными предложениями, а когда та пересела на другого извозчика, догнал и закидал грязью. Был осужден на три месяца.

– А колесо-то здесь при чем? – дослушав изложение дела, спросил пристав.

– Колесо, получается, ни при чем… – согласился Африканов.

Шептульский тем временем протиснулся к Ардову и принялся с воодушевлением докладывать:

– Илья Алексеевич, все разузнал.

Ардов слегка наклонился, чтобы не заставлять филера шептать слишком громко.

– Мать Найденовой была проституткой в публичном доме мадам Сапфировой на Сенной. Прибыла лет двадцать назад из Одессы. Умерла от чахотки вот уже как шесть лет. Дочь по стопам не пошла – поначалу мать не позволяла, а потом, после ее смерти, объявился богатый почитатель – снял ей квартиру, всячески поддерживает.

– Это не от Горовцева колесо, ваше высокоблагородие, – вступил со своей версией Пилипченко, вызвав на себя всеобщее внимание. – Горовцев известная пьянь, у него уж и билет давно отобрали. Это с Малкова переулка принесли.

– Зачем это еще? – сохраняя строгий вид, спросил Евсей Макарович.

– Дык там же в пятом доме притон обнаружили! По азартным играм. В 21-й квартире. Владельцем там писатель Делемент, ему арест денежным штрафом заменили. Уж он тут рыдал в три ручья, едва полы слезами не мыли! И водянка у него, и кровяной застой, и подагра не отпускает…

– Колесо при чем? – рявкнул пристав.

– Дык они колесом этим дверь, шельмы, подпирали.

– Они подпирали понятно зачем! – опять начал закипать Евсей Макарович. – Они от городового таились. А нам-то здесь оно за каким прахом сдалось? От кого ты, Пилипченко, подпираться решил в участке? Каких таких врагов ты здесь ждешь? Мы здесь что же, к осаде, по-твоему, готовимся?

– Найденову увезли в карете Костоглота? – наклонившись к Шептульскому тихо спросил Ардов о главном.

– Совершенно верно, – с удивлением подтвердил филер: провидческие способности молодого сыщика не переставали его поражать. – Но похищением я бы это не назвал, отъезд был похож скорее на побег.

– Вы проследили, куда ее отвезли?

– Виноват… – жалко улыбнулся Кузьма Гурьевич и принялся сгибать ноги таким образом, как будто срочно захотел в уборную.

– Что ж вы… – не удержался Илья Алексеевич от осуждения.

– Извозчик оказался кулемой[55], – хотел было оправдаться филер, но сам же и бросил попытку за бесполезностью, – что уж тут объяснять.

Выразив вздохом сожаление, он аккуратно протиснулся за спинами и отправился в прозекторскую.

– Вспомнил! – воскликнул Свинцов. – Знаю я это колесо!

Троекрутов с готовностью развернулся к околоточному надзирателю.

– Третьего дня это было, на Гороховой. Лошадь извозчика Трылина свалила георгиевского кавалера Кучумова. Тот хлопнулся под пролетку, и ему этим вот колесом вот так вот по колено напрочь ногу и отхватило. Помню, у меня прям воздух внутри пропал, не мог толком в свисток дунуть. Хотел я беднягу в больницу снарядить, да только не понадобилось.

– Умер? – предположил пристав.

– Никак нет, ваше высокоблагородие. Нога приставная оказалась. Сама без ущерба отвалилась. Протез! Настоящую этот Кучумов в Маньчжурии оставил. Так он к нам в участок на одной и прискакал – у него из-за этого колеса застежки сломались. Господин старший помощник три рубля штрафа назначили.

– Кому?

– Трылину.

Пристав обернулся к фон Штайндлеру, тот с полной готовностью подтвердил факт назначения штрафа.

– Ну вот видите, – помолчав, сказал Евсей Макарович и, вполне удовлетворённый, отправился к себе в кабинет, поскрипывая в тишине сапогами.

Чины полиции с облегчением начали расходиться по местам, одобрительно похлопывая по плечу Свинцова, сумевшего этим невероятным повествованием умерить мятежный дух господина майора. Ардов преподнес Облаухову обещанную книжку Бантинга «Письмо о тучности», которую две ночи искал у себя дома, и проследовал в прозекторскую.

Заходя, сыщик столкнулся в дверях с Шептульским, который заталкивал за жакет моток веревки.

– Зачем вам веревка? – удивился Ардов.

– Это в некотором смысле реликвия… – пробормотал Кузьма Гурьевич, загадочно посмотрел куда-то вверх и прошмыгнул к выходу.

– Для амулетов, – не отрываясь от окуляра микроскопа пояснил Жарков, когда Илья Алексеевич поинтересовался, для чего он снабдил филера веревкой, на которой повесился коллежский асессор Остроцкий. – Помните брантовский рубль? Веревка удавленника – из этого же разряда. Верное средство сорвать банк! Не слыхали? Любой картежник это подтвердит.

– Разве Кузьма Гурьевич картежник?

– Никак нет, держится.

– Зачем же ему этот амулет?

– Наделять страждущих.

Выяснилось, что после каждого висельника, попавшего в третий участок Спасской части, Шептульский выменивает у Жаркова веревку, которую режет и продает картежникам по двадцать рублей за кусок, а то и дороже.

– Некоторые готовы за такой «амулет с гарантией» последнюю рубаху отдать. Друг к дружке у мошенников доверия нет, а вот веревка из полицейского участка – товар проверенный, тут уж насчет удавленника не сомневайся.

– Но ведь это же дикость.

– Конечно! А только за два метра такой веревки Кузьма Гурьевич сто рублей как пить дать выручит. А вот вы меня удивляете, Илья Алексеевич, – без всякой подготовки сменил тему Жарков. – Не понимаю, чего мы ждем. Нового убийства?

– Вы о Соломухине?

– О ком же еще?! – пытаясь скрыть раздражение, вспыхнул Петр Павлович. – Почему он до сих пор не арестован и мы не взяли у него отпечатков? Вместо этого вы едва ли не напрямую предупреждаете его об имеющихся подозрениях и даже рассказываете, каким образом намереваетесь добыть доказательства! Позвольте спросить: вы в своем уме? Неужели вы думаете, что после подобных откровений преступник не испарится?

– Этот – не посмеет, – невозмутимо ответил Ардов. – Он не главная фигура в партии и выйти из игры по своей воле права не имеет.

Уверенный тон собеседника привел Петра Павловича в более ровное расположение духа.

– Кто же есть главная фигура? – примирительно спросил он.

– Для этого Соломухин как раз и нужен! Мы должны заставить автора этого отвратительного умысла довести интригу до конца. Если Соломухина взять сейчас, то, боюсь, ниточка будет потеряна и главная рыба уйдет на дно.

Петр Павлович подошел к шкафчику и принялся позвякивать лабораторным стеклом.

– По-моему, вы затеяли очень опасную игру, Илья Алексеевич.

– Пожалуй… – согласился Ардов.

Жарков посмотрел на свет бурую жидкость в эрленмейере и опрокинул внутрь себя.

– Петр Палыч, вы не могли бы снабдить меня веществами, способными дать искру при соединении?

Жарков бросил на Ардова удивленный взгляд, но решил не задавать лишних вопросов и принялся рыться в шкафчике.

– Это самые простые ингредиенты – перманганат калия и глицерин, – сказал он, протянув пару склянок.

– Благодарю вас.

– Марганцовку надо бы измельчить, иначе реакция будет не мгновенной.

– Не мгновенная – это очень хорошо, – улыбнулся Илья Алексеевич. – Мне как раз нужно, чтобы не сразу! Спасибо, Петр Палыч!

Он направился к выходу.

– Ардов! – вдруг воскликнул криминалист.

Илья Алексеевич обернулся. Жарков кашлянул, смутившись. Он понимал, что после визита к обер-полицмейстеру сыщик, по всей видимости, оказался связан обязательствами, которые не позволяют посвящать других в детали расследования. Петру Павловичу стоило больших усилий не проявлять интерес и не задавать вопросов, ответы на которые Илья Алексеевич давать был не вправе. Но сейчас ему просто хотелось как-то предостеречь, оградить молодого человека от надвигающейся смертельной опасности. А в том, что опасность есть, и именно смертельная, Петр Павлович ни секунды не сомневался – чувство это он испытывал редко, но никогда в нем не ошибался. Такое же чувство настигло его и перед смертью сына много лет назад – юноша хотя и был моложе Ильи Алексеевича, но чем-то, несомненно, на него похож.

– Я забыл сообщить вам любопытную вещь, – нашелся криминалист. – Помните жилетную пуговицу из черепахового агата?

Ардов кивнул. Жарков указал на микроскоп, за которым встретил сыщика.

– Под микроскопом края ниток, оставшихся в ушке, были подозрительно ровные. Такое впечатление, что ее не сорвали, а срезали.

Новость показалась Ардову чрезвычайно важной.

Глава 24. Последняя попытка

– Понятия не имею, куда она могла пропасть, – пожал плечами Костоглот в ответ на прямой вопрос Ардова, зачем он распорядился тайно увезти Найденову из театра.

– Вы ведь… дружны.

– Ну так что ж? Я к ней не приставлен. Поехала куда-нибудь… развлечься.

В кабинете главы акционерного общества имелись признаки беспорядка. Прямо на столе стоял раскрытый саквояж; дверца массивного сейфа с золочеными буквами «Ф. Санъ-Галли» была приоткрыта, а из замочной скважины торчал ключ. Сам Костоглот, отбросив приличия, рылся в ящиках своего стола и перебирал бумаги, не смущаясь присутствием чина сыскного отделения.

– А господин Остроцкий часто бывал в «Пяти шарахъ»?

– Остроцкий, Остроцкий… что-то и не припомню, – не очень-то заботясь о правдоподобии, пробормотал Касьян Демьянович.

– Он в почетных членах клуба. На стене висит. Так же как и вы.

– Ах, Остроцкий! Я сразу-то и не понял! Владимир Владимирович! В клубе, вы знаете, все больше по именам… Да, захаживает иногда…

– Его убили, вы слыхали?

– Да что вы!

Костоглот воспринял известие без всякой эмоции.

– В его кабинете была обнаружена ваша табакерка.

Касьян Демьянович на мгновение замер, словно желал что-то вспомнить. Потом зло улыбнулся и продолжил исследование своих ящиков, отбрасывая ненужные бумаги прямо на пол.

– И что? Я подарил ему накануне. Табакерки дарить не возбраняется?

– А в тот вечер, когда убили господина Кулькова, он тоже был в клубе?

– Какого еще Кулькова? – блеснул глазом Костоглот, не поддавшись на уловку. – Вы что-то путаете, господин сыщик – никакого Кулькова я не знаю.

– Он намеревался предложить вам сталь со своего плавильного завода.

– Не припомню.

– А Соломухина?

– Артист, что ли?

– Да. Он был в тот вечер?

Хозяин кабинета взялся за бумаги на столе, просматривая их и отправляя некоторые в саквояж. Целую пачку перевязанных лентой листков Касьян Демьяныч повертел в руках и отбросил в сторону. Ардов прочел на верхнем листе выведенный пером заголовок – «Расписка».

– Прошу меня извинить, господин расследователь, но у меня совершенно нет времени вспоминать сейчас с вами всех, с кем я катал шары.

Наблюдая за хаотичными движениями рук Костоглота, Ардов невольно прочел надпись на одной из папок под вензелем общества «Златоустовская железная дорога» – «Отчетъ по прибылямъ и убыткамъ за 1895 годъ».

Мгновенной вспышкой увидел Илья Алексеевич такую же папку среди прочих бумаг на столе Остроцкого. Он сделал несколько быстрых вздохов. Оказавшись в кабинете убитого чиновника, сыщик принялся повторно перебирать документы, но на сей раз с особым вниманием. Дойдя до бумаги, озаглавленной «Заключеніе о вѣрности свѣдѣній, представленныхъ правленіемъ общества Златоустовской желѣзной дороги», он обратил внимание на подпись внизу документа: «Начальникъ контрольной комиссіи Остроцкий».

– А какова была прибыль вашего общества в прошлом году? – поинтересовался Илья Алексеевич, вынырнув из воспоминания.

– Это сведения не для разглашения, – сказал Костоглот и защелкнул саквояж.

– Триста тысяч, верно?

Глава правления с удивлением посмотрел на Ардова.

– Не удивляйтесь, я видел бумаги на столе Остроцкого, – простодушно пояснил Ардов. – Вы ведь совсем недавно направили отчет в министерство? А Владимир Владимирович как начальник контрольной комиссии готовил заключение на ваши отчеты?

– И что?

– А убыток – свыше четырех миллионов, так? Что и говорить, не очень выгодное предприятие…

– Чего вам надо?

– Вас шантажируют, Костоглот. Скажите кто, и я постараюсь вам помочь.

Хозяин кабинета сжал губы и отвернулся к окну. Казалось, он боролся с желанием посвятить чина сыскной полиции в свои обстоятельства.

– Это дело до вас не касается, – наконец произнес он. – Я свои дела сам улаживаю.

– Из-за вас может пострадать невинный человек.

– Не извольте беспокоиться! Я предпринял меры. – Касьян Демьянович зло ухмыльнулся, думая о чем-то своем. – Они еще не знают, с кем связались.

На выходе из конторы Илья Алексеевич на всякий случай поболтал со швейцаром в черной двууголке с галуном и кокардой, роскошная черная с проседью борода которого достигала пояса. Ответы старика расставили кое-какие важные детали в общей картине преступления, которая наконец начала приобретать зримые очертания в голове сыщика.

Глава 25. Взбесившийся карлик

Прислуга в доме Баратовых была обряжена в расшитые меандрами[56] шелковые бордовые халаты и зеленые сафьяновые туфли с загнутыми кверху заостренными носками. Вместо музыкальной шкатулки на низеньком бархатном креслице восседал смуглолицый индус в чалме и бусах красного камня с ситаром[57] в руках.

– Я выпросила у доктора Бадмаева лучшего повара, который знает все тайны приготовления тибетских блюд, – с воодушевлением сообщила Анастасия Аркадьевна, давая знак лакею раскладывать по тарелкам кушанье, по виду походившее на плов. – Вы были у него в аптеке? Там от одного запаха трав уже становится легче. Вне всякого сомнения, будущее – за тибетской медициной.

Илья Алексеевич осторожно положил на язык несколько зерен риса с тарелки и ощутил волну необычного вкуса: повар использовал куркуму, кориандр, кардамон, корицу и еще бог знает какие неведомые приправы. В сочетании с плавающими звуками ситара вкус блюда окрасил гостиную в оранжевые с желтым тона и вызвал едва уловимое беспокойство, но в целом показался Ардову безопасным.

– Август Рейнгольдович рассказал мне, что недавно маньчжурскими властями был казнен очень почитаемый буддистский мудрец – я не запомнила имени, – продолжила делиться новостями графиня. – Перед казнью он держал речь, из которой следовало, что если его отрубленная голова отлетит в сторону России, то вся Монголия перейдет во владения белого царя.

Анастасия Аркадьевна подняла на Ардова заговорщицкий взгляд:

– Как вы думаете, куда отлетела голова?

– К нам?

– Илья Алексеевич, я чувствую, вы относитесь несерьезно к этому пророчеству! – понарошку обиделась Баратова. – Между прочим, буддисты считают белого царя перерожденцем одной из своих богинь – я не запомнила имени, – она покровительница буддийской веры. Август Рейнгольдович говорит, что она переродилась в белого царя для того, чтобы смягчить нравы жителей северных стран.

– Думаете, государь Николай Александрович – буддистская богиня? – желая поддержать беседу, не очень удачно выразился Ардов.

– Воплощение, Илья Алексеевич! Это не в прямом смысле имеется в виду. Нам с вами надо обязательно сходить к доктору Бадмаеву, он вам разъяснит, как это может быть.

Выдержав, как показалось Ардову, достаточное время, отводимое законами приличия для светской болтовни, он обратился к беспокоившей его теме. Как обычно, переход получился не очень-то элегантным.

– Анастасия Аркадьевна, я недавно был в публичной библиотеке, листал там подшивку «Правительственнаго вѣстника» за 1892 год.

Упоминание года смерти отца Ардова вынудило княгиню сделаться серьезной. Она не сомневалась, что после возвращения в Петербург Илья Алексеевич взялся за тайное расследование этого отвратительного преступления, которое так и осталось неразгаданным. Да и само поступление крестника на службу в сыскное отделение Спасской части Анастасия Аркадьевна связывала именно с этим желанием – отыскать и покарать преступника.

– Весной того года правительство начало рассмотрение вопроса о выведении из оборота банкнот старого образца с заменой на новые билеты, – продолжил сыщик. – Вопрос вынесло на обсуждение Министерство финансов.

Интерес Ардова к деятельности Министерства финансов был неслучайным: главой департамента Государственного казначейства при означенном министерстве служил титулярный советник Ардов Алексей Арсеньевич, его отец. Именно он выступил инициатором решения об обмене билетов старого образца.

– Не припомните – возможно, батюшка делился с вами какими-то идеями по этому вопросу?

Анастасия Аркадьевна повела плечами, собираясь с ответом, который явно не предвещал никакой конкретики.

– Я понимаю, этот вопрос касается служебной деятельности и вряд ли мог стать предметом светского разговора, – поторопился Ардов предупредить нежелательный ход беседы, – но я знаю, что Алексей Арсеньевич чрезвычайно дорожил вашим мнением и нередко обращался за советом в деликатных вопросах, требующих тонкого разбора.

Княгиня взяла паузу, отдав должное мастерству, с которым крестник не дал ей возможности увильнуть от темы не только нежелательной, но и попросту опасной.

– Право, прошло уже столько времени… – на всякий случай сделала попытку Анастасия Аркадьевна.

Ардов ждал.

– Детали, конечно, стерлись, но, кажется, Алексей Арсеньевич говорил, что испытывал сильное давление в связи с той затеей.

– От кого? – подался вперед Ардов.

– Точных имен не было, – покачала головой княгиня. – Да это и не принято было в наших разговорах… Но я помню, что примерно за неделю до смерти ваш батюшка жаловался, что имел неприятную беседу с неким господином, которого он назвал rasende Zwerg[58]. Не знаю, действительно ли это был карла, или Алексей Арсеньевич выразился иносказательно.

Бросив взгляд на часы, Ардов встал.

– Что вы задумали, Илья Алексеевич? – обеспокоилась княгиня.

– К сожалению, вынужден торопиться по делам службы, – поклонился чин сыскного отделения.

– Но вы еще не попробовали морковной халвы, – растерялась хозяйка. – Или вот, гулаб джамун, – указала она на блюдо с присыпанными сахарной пудрой жареными шариками.

Подыскав для тибетской кухни эпитеты в самых превосходных значениях, Ардов облобызал подставленную княгиней ручку и оставил гостиную.

Глава 26. Страшное открытие

Благородная седина, ухоженные, слегка подвитые баки, волевое, но не лишенное при этом сентиментальных морщинок лицо, крупный, похожий на утиный нос, высокий лоб, переходящий в лысину… Ардов смотрел на портрет, приклеенный на картонку с вензелем одесского фотографического ателье Вольфа Чеховского на Дерибасовской, 13, и пытался собраться с мыслями. Неужели дерзкое предположение о том, что нынешний Костоглот является фальшивым, находит свое подтверждение? Идея была столь фантастической, что Ардов оказался не готов, заглянув в редакцию «С.-Петербургскiхъ Вѣдомостей», извлечь из запечатанного сургучом конверта портрет совершенно незнакомого человека. Но именно его прислал одесский корреспондент на адрес редакции в ответ на просьбу Клотова разыскать и выслать срочной бандеролью изображение коммерции советника Касьяна Костоглота. Ардов испытывал странное ощущение: физиономия была ему явно неизвестна, но вместе с тем от фотографии исходило нечто знакомое. Сыщик никак не мог ухватить это чувство за хвост и разобраться в его природе.

– Не желаете водички? – учтиво поинтересовался Арсений Карлович, приметив, как чин сыскного отделения судорожным движением отправил в рот какую-то пилюльку.

Сам редактор оказался в отлучке, поэтому конверт Ардову вручил его помощник.

– Чернослив, – ответил Илья Алексеевич.

Спохватившись, он извинился, затряс головой, поблагодарил молодого человека за помощь, попросил передать поклон господину редактору и, опрокинув по дороге стул, помчался по ступеням на улицу.

Фото настоящего Костоглота повергло обер-полицмейстера в шок. Он буквально окаменел за столом и провел в молчании несколько минут, медленно переводя взгляд с карточки на фикус в углу и обратно.

– Получается, что подозрения все-таки подтвердились, – решился вступить Ардов. – Костоглот – Хряк. Самозванец и мошенник.

Надо отдать должное Августу Рейнгольдовичу: он не впал в истерику, не стал отказывать неоспоримому факту в праве на существование, не попытался обвинить чина сыскного отделения в неуместной активности. Подобные проявления человеческой слабости Илья Алексеевич хотя и не ждал от господина обер-полицмейстера, когда пытался по дороге к нему предугадать возможную реакцию, но все же не мог исключать и потому заранее к ним приготовился.

– По официальным отчетам выручка общества за прошлый год составила всего триста тысяч рублей, – проговорил сыщик. – А расходы и гарантированная акционерам прибыль – четыре миллиона. Таким образом, государство должно доплатить на содержание частной компании три целых семь десятых миллиона рублей, что в двенадцать раз превышает доходы общества.

Райзнер встал и прошелся вдоль стола. Было видно, что сумма буквально ошарашила его.

– Итак, картина преступления выглядит следующим образом, – медленно произнес он. – Остроцкий раскрыл махинации лже-Костоглота и начал шантаж, желая при этом сохранить инкогнито. Он отыскал бандита Кулькова и устроил ему встречу с бывшим подельником в «Пяти шарахъ». Во время переговоров Куль был убит Костоглотом в припадке бешенства, что подтверждает жилетная пуговица, оставшаяся в руках покойника, очевидно, в результате потасовки, предшествовавшей смерти.

– Август Рейнгольдович, показания, полученные от покойного артиста Лянина, указывают на то, что на момент, когда Костоглот оставил клуб, Куль был еще жив. Лянин видел, как тот вышел на улицу вслед за Костоглотом, а потом возвратился внутрь.

– Ну и что? – возразил обер-полицмейстер. – Вернулся позже и довершил дело.

– Но показания Лянина…

– Лянин был влюблен в Найденову! – перебил Август Рейнгольдович. – Ей ничего не стоило упросить своего воздыхателя дать вам на допросе выгодные для Костоглота показания.

Ардов невольно скривился, поскольку рот наполнила жгучая слюна с горьким вкусом кайенского перца. Он не удержался и, извинившись, воспользовался колбочкой из кожаной манжеты на левом запястье, выронив из нее на ладонь пару пилюлек и отправив их в рот. Постепенно приступ горечи прошел.

– Вы не знаете, на какие коварства способна женщина ради возлюбленного! – разглагольствовал обер-полицмейстер, прохаживаясь по кабинету. – Даже и не ради возлюбленного, а ради идеи, которую взяла себе в голову. Устоять бывает решительно невозможно даже хладнокровному человеку, что уж говорить про этого вашего артиста, который, судя по всему, был личностью крайне неуравновешенной.

Август Рейнгольдович налил воды из графина и медленно выпил, очевидно укладывая в это время какие-то мысли.

– Потеряв подельника, Остроцкий тем не менее не оставил затеи и ночью разместил голову кабана в кабинете Костоглота, – продолжил реконструировать события Райзнер.

– Сам? – удивился Ардов.

– Сейчас это не имеет значения, – возразил начальник полиции. – Главный вопрос – зачем? Полагаю – для усиления давления. Мол, твое прошлое нам хорошо известно, убийство твоего бывшего подельника нас не остановит. Если не пойдешь на сделку, растаскаем твое грязное бельишко по редакциям, ославим так, что вовек не отмоешься.

– Но Хряк догадался, кто затеял с ним игру, явился в министерство и расправился с шантажистом, – продолжил Ардов ход мысли, предложенный начальником.

– Обронив при этом табакерочку, – задумчиво отметил Август Рейнгольдович, очевидно представляя, какими доказательствами будет возможно защитить обвинение в суде.

– Которую сейчас выставляет как подарок, сделанный Остроцкому ранее, – на всякий случай заметил Илья Алексеевич.

– А разве у него было для этого время? – удивился обер-полицмейстер. – Когда вы видели табакерку у него в кабинете?

– Во вторник днем.

– А в среду утром Остроцкого уже убили.

– Он мог это сделать накануне вечером в «Пяти шарахъ».

– Хм… Если подарок был сделан при свидетелях, присяжные могут и не принять улики, – задумчиво отметил начальник полиции.

Илья Алексеевич хотел было предложить свою версию убийства Остроцкого, но Август Рейнгольдович не дал возможности.

– Послушайте, Ардов, – с некоторой озабоченностью проговорил он. – После этой свиной головы к Костоглоту должен был прийти новый парламентер, иначе какой смысл городить весь огород?

– Думаю, такая встреча была… – согласился сыщик. – По крайней мере во вторник, когда утром у Костоглота была обнаружена голова хряка, к нему в контору приходил подозрительного вида посетитель, которого Касьян Демьяныч велел не указывать в журнале посещений.

Обер-полицмейстер обратил к Ардову вопросительный взгляд.

– Об этом мною получены показания от швейцара Бурова, отставного фельдфебеля, полного георгиевского кавалера.

– Удалось установить личность визитера?

– По описанию – нет. Эта фигура остается неизвестной…

– Во всяком случае сам факт встречи можно считать установленным, и пока этого достаточно. Мы можем предположить, что Костоглот, он же Хряк, в ходе этой встречи каким-то образом догадался, кто стоит за этим визитером, и с утра пораньше решил дело самым незамысловатым способом.

Райзнер задумался и тряхнул головой.

– Ей-богу, в голове не укладывается! – с какой-то растерянной улыбкой выдохнул он. – Уважаемый человек, имеет право визита ко двору, ношения шпаги… Это, конечно, невероятный скандал…

Обер-полицмейстер прошелся по кабинету, остановился у стола и взял в руки принесенный Ардовым портрет неизвестного. Вздохнув, он продолжил со свежей интонацией, которую явно намеревался применить на будущем судебном процессе:

– Понимая, что вскоре будет разоблачен, Костоглот, он же Хряк, решил бежать с артисткой Найденовой и устроил ей побег прямо из театра. Если принять во внимание, что на месте убийства Лянина была обнаружена визитная карточка Костоглота, легко предположить, что она выпала в момент схватки, когда артист, став невольным свидетелем происшествия, попытался оказать сопротивление и спасти девушку, не разобравшись толком в обстановке. Тем более что вы его как раз и предупредили об опасности, которая грозит девушке, верно? Иными словами, юноша был убит Костоглотом по неосторожности.

– Честно говоря, я предполагал для Варвары Найденовой другую опасность, – хотел было возразить Илья Алексеевич, но, взглянув на портрет неизвестного в руках, не стал продолжать – все его недавние гипотезы рассыпались в прах перед этой непреодолимой уликой.

Август Рейнгольдович устало опустился в кресло.

– Подумать только… три убийства! – проговорил он и опустил лицо в ладони, поставив локти на стол.

Ардов пребывал в некотором смятении. Выстроенная Райзнером картина преступления выглядела, казалось бы, вполне логично. Но чина сыскного отделения охватило какое-то необъяснимое волнение. Мысли пустились в неудержимый круговорот, выскакивая оттуда отдельными черными крупинками наподобие блох. Единственное, что Ардов осознавал со всей определенностью, что в этой картине совершенно не нашлось места Соломухину. Он выпал из версии обер-полицмейстера с какой-то филигранной элегантностью, и Илья Алексеевич уже и сам готов был отказаться от подозрений на его счет, хотя еще час назад был уверен, что именно этот человек совершил все три убийства.

– Думаю, Костоглот готовится выйти из игры и сбежать с капиталами, – донесся до Ардова голос обер-полицмейстера.

В этот момент дверь тихонько отворилась и в проеме показалась голова одного из помощников обер-полицмейстера. Дождавшись кивка, господин в черном сюртуке просочился в помещение, проскользнул к столу и что-то нашептал на ухо хозяину. Получив одобрительный кивок, он так же тихо оставил кабинет.

– Ну вот, – помолчав, сказал Август Рейнгольдович. – Он уже опустошил банковские счета общества и купил билеты на Норд-экспресс[59].

– Прикажете арестовать?

Райзнер подошел к Ардову. На его щеках проступила сеточка румянца.

– Всенепременно, Илья Алексеевич, – проговорил он особым проникновенным голосом. – Только не сейчас. Завтра! Дело имеет серьезный характер, и мне необходимо уведомить кое-кого…

Август Рейнгольдович продолжал говорить что-то еще, но у Ардова в голове как будто произошел взрыв. Он смотрел на губы высокого сановника, раскрывавшиеся без звука, и мысли текли сами собой:

«Боже мой… Неужели это и есть тот самый пупенмейстер[60], затеявший всё это черное дело? Действительно, он ведь не мог не знать истинного прошлого человека, прибывшего в столицу под видом уважаемого коммерции советника! Кому, как не ему, хватило бы доводов, чтобы убедить и Остроцкого, и Костоглота пойти на обман, на самое дерзкое государственное преступление, подделав показатели финансовой деятельности общества. Очевидно, в какой-то момент лже-Костоглот решил отказаться от махинации и выйти из игры, но этот шаг мог поставить под угрозу весь план обогащения, за которым, надо полагать, стоят и другие высокопоставленные мужи. Неудивительно, что Райзнеру пришлось прибегнуть к психологическому давлению на подельника, чтобы довести обман до конца! Однако Хряк проявил удивительное упорство, и череда смертей, не планировавшихся поначалу, стала единственным способом для господина обер-полицмейстера довершить злодейство в свою пользу. Вот где и появляется фигура Соломухина… Не удивлюсь, если сегодня ночью в Норд-экспрессе обнаружится труп главы правления общества «Златоустовских железных дорог» с признаками апоплексического удара. А возможно, и не его одного труп…»

– …чтобы взрыв, который, вне всякого сомнения, произведет этот арест, не имел обратного направления в нашу с вами сторону, – довершил свою мысль Август Рейнгольдович, глядя на чина сыскной полиции с совершеннейшим доверием и открытостью. – Вы меня понимаете?

– Конечно, ваше превосходительство, – только и смог сказать Илья Алексеевич.

Глава 27. Чеча в клетке

Ардов плавал в сизых сигаретных волнах меж бильярдных столов, чувствуя себя засыпающей в удушье снулой рыбой. Оглушенный открытием, сделанным час назад в кабинете обер-полицмейстера, он до сих пор не мог прийти в себя и избавиться от какого-то кислого рассола, которым, как ему казалось, наполнилась его голова наподобие аквариума. Ноги сами собой привели в «Пять шаровъ».

«Необходимо попытаться восстановить картину происшествия», – дал себе приказание Илья Алексеевич.

Он подошел к столу, где в тот вечер играли последнюю партию Костоглот и Остроцкий. Сейчас здесь завершала схватку в обычную «пирамиду» пара разгоряченных джентльменов, один из которых, низкий и коренастый, был настроен благодушно и игриво, а другой, высокий, с серым лицом, испытывал явное раздражение. Объяснением настроению мужчин служил ход поединка, в котором коренастый одерживал верх, явно чувствовал себя в ударе, поминутно острил и выделывал ногами всякие кренделя. Зрители возбужденно галдели, ожидая новую веселую выходку.

– Василий Парамонович, куда же вы целитесь, там ведь нет лузы! – изобразил преувеличенное беспокойство мужчина. – Впрочем, чувствую, сейчас будет!

Шутник обернулся к зрителям и получил в награду очередной взрыв хохота. Высокий и вправду двинул кием с какой-то особой злостью, шар с грохотом посчитал все четыре борта и успокоился почти на том же месте, откуда и начал движение.

– Как-то под утро довелось мне возвращаться с любовного свидания, – начал коренастый очередной анекдот к удовольствию публики, одновременно натирая кий мелом. – Перед дверью потер рукой белую стену, помазал лоб, брюки… – Он указал на собственные брюки в меловых пятнах. – «Прости, – говорю дорогой супруге, – встретил свою первую любовь – и не удержался». – «Брось врать, – говорит мне моя благоверная, – опять всю ночь в бильярд играл!»

Шутка опять вызвала восторг. Коренастый сделал эффектный удар, отправив шар в лузу, и развел руки, как бы желая принять аплодисменты, которыми наградили его зрители.

– Извините! – визгливо протянул поверженный противник. – После соударения битка и прицельного шара как минимум один из них должен коснуться двух разных бортов!

Коренастый с недоумением посмотрел на стол.

– В случае нарушения правил неправильно забитый шар должен быть выставлен, а удар переходит сопернику, – продолжил долговязый.

Ардов огляделся. Допустим, примерно так закончилась партия с участием Костоглота. Что было дальше? К нему подошла Найденова и тихо напомнила о Кулькове, с которым Касьян Демьянович пообещал встретиться. Впрочем, если допустить, что Костоглот все же является Хряком, то никакого особого политеса для встречи не требовалось – бывший подельник мог запросто заявиться в «Пять шаровъ», благо обстановка здесь чужда высокомерия и членские билеты при входе не спрашивают.

Илья Алексеевич представил, как три дня назад, уже за полночь, в почти опустевшем клубе появился крепко сбитый мужчина в твидовом костюме с узором «гусиная лапка». Оглядев зал, он вразвалочку направился к дальнему столу, где одиноко катал шары глава правления железнодорожного общества.

– Талан на майдан[61], Касьян Демьяныч! – поприветствовал Куль старого приятеля.

Костоглот, узнав хриплый голос, даже не обернулся.

– И тебе не хворать.

Проследив за отлично исполненным карамболем, Куль продолжил попытку завязать разговор:

– А ловко ты намастырился шары класть! Если бы не моя кри…

– Зачем пришел? – грубо оборвал Костоглот.

– Ого, – недобро ухмыльнулся каторжник. – Нелюбезно старого фартицера[62] встречаешь.

Костоглот, оставив замечание без внимания, обошел стол, выбирая позицию для нового удара.

– Уж не арапа ли ты решил запустить[63], а? Касьян Демьяныч? Я к тебе за тарбынкой[64].

– За дуваном[65] завтра придешь, спросишь у маркера. А ко мне больше не лезь.

– Это что же? – слегка возвысив голос, произнес Куль с капризной интонацией. – Думаешь, пару косух[66] отгрузишь и в расчете? Сам-то, я смотрю, на куклима сходил[67], весовым грачом сделался[68].

Костоглот беспокойно огляделся, желая понять, не привлекла ли чье-нибудь внимание своеобразная манера речи его собеседника. Кажется, никто из посетителей не обратил внимания. Костоглот подошел вплотную к Кулю и посмотрел в упор.

– Мой глаз яманный[69] тебя не касается, – тихо, но с явной угрозой произнес он. – Возьмешь завтра ренцель, а сейчас хряй[70] по добру.

В глазах Касьяна Демьяновича бурлил такой крутой кулеш, что Куль невольно скукожился, отвел глаза в сторону и запустил под усы гадливую улыбочку.

– Не могу, Касьян Демьяныч, – прогунявил он и положил на стол картонную папочку, которую держал в руках. – Бумажки тут. Подпиши – и в расчете.

Подумав, Костоглот извлек из папки несколько листов, быстро просмотрел и тут же, на глазах Куля, разорвал на мелкие кусочки, сделав на столе кучку. Куль, не стирая с лица улыбочки, молча смотрел на горку рваной бумаги. Для большей наглядности Костоглот зачерпнул пригоршню клочков и высыпал бывшему подельнику на голову. Куль застыл как каменное изваяние, не успевая решить, как вести себя дальше.

Взяв со стола бильярдный шар, Костоглот направился к выходу.

– Господин кого-то ищет? – раздался учтивый и одновременно развязный голос. Ардов вынырнул из видения, которое сам себе напридумал, в реальное пространство и обнаружил перед собой щуплого господинчика в жилетке с бабочкой, похожего на грача. – Позвольте представиться – Альберт Викентьевич Дурылин, распорядитель заведения.

– Où est votre marqueur?[71] – почему-то перешел на французский Илья Алексеевич. Он повертел головой, желая обнаружить в зале благообразного седовласого старичка.

– Селиван! – крикнул куда-то в человеческую гущу «грач» и указал на Ардова. – Устрой господину стол.

– Non! – возразил Илья Алексеевич. – Я хотеть участвовать турнир карамболь, – неожиданно для самого себя заявил он, изображая французский акцент.

– Для нас большая честь, – расплылся в особой улыбке Дурылин. – Позвольте проводить.

Распорядитель подвел Ардова к стойке с квадратной столешницей, обтянутой зеленым сукном, на которой покоилась толстая раскрытая тетрадь. Уплатив взнос, Илья Алексеевич самолично заполнил на разграфленной странице строчку под номером 36.

– Все хитришь, а жопа голая, – вдруг кто-то сказал сиплым голосом прямо на ухо Илье Алексеевичу.

Сыщик обернулся. На него желтым глазом смотрел большой пепельно-серый попугай с пурпурным хвостом. Он сидел в клетке.

– С позволения сказать, с позволения сказать, – продолжила птица.

– Это господин Чеча, наш главный распорядитель, – представил пернатого обитателя клуба Дурылин.

– Чеча хор-р-роший, Чеча хор-р-роший, – подтвердил попугай.

– Прошу не судить строго-с, Чеча обитает в самом эпицентре человеческих страстей, поэтому взял себе за правило иногда напоминать посетителям о наиболее постыдных проявлениях падшей человеческой натуры. Да-с…

– Жопа голая, жопа голая, – повторил жако, покачиваясь на жердочке.

– Чеча, это неприлично, – укорил птицу распорядитель и обернулся к Ардову: – Милости просим в воскресенье к пяти. Позволю заметить, записаны лучшие игроки. Есть и из других городов, – добавил он особым многозначительным тоном.

Глава 28. Таинственный информатор

Под вечер Ардов явился в «Вену» на Малой Морской, где условился встретиться с Чептокральским. Этот ресторан относился к первому разряду и был ниже рангом таких фешенебельных, как, скажем, «Эрнест» или «Кюба». Благодаря свободной обстановке заведение пользовалось популярностью среди писателей, художников и артистов. Здесь вечно велись художественные споры, обсуждались вернисажи, литературные новинки, иногда декламировали и пели.

Чептокральский принялся умолять Ардова сообщить хоть что-то о смерти чиновника железнодорожного министерства Остроцкого.

– Пока сказать нечего, – не стал откровенничать Илья Алексеевич. – По внешним признакам смерть выглядит следствием добровольного ухода из жизни.

– Вот как? А как же табакерочка?

Ардов вытаращил глаза. Как мог газетный репортер знать подробности, которые он даже не стал заносить в протокол осмотра, опасаясь, чтобы подозрения в отношении Костоглота не стали предметом пересудов раньше времени?

– Не удивляйтесь, Илья Алексеевич, – не сумел сдержать удовольствия от произведенного впечатления Чептокральский. – У вас свои источники, у меня свои.

Покочевряжившись, он признался, что еще утром получил разоблачительные материалы, из которых следовало, что глава общества «Златоустовская железная дорога» Касьян Костоглот в действительности является вором и убийцей по кличке Хряк.

– Так что насчет табакерочки? Неужели правда?

Газетчик наслаждался превосходством, которое, как ему казалось, получил над чиновником сыскной полиции.

– Чептокральский, вы влезли в опасную игру. Боюсь, как бы ваш осведомитель не отправил вас вслед за Остроцким.

Репортер побледнел и невольно сглотнул. Игривый настрой вмиг улетучился.

– Помилуйте, я не первый раз получаю сведения от этого господина. Они всегда отличались достоверностью – этот человек имеет доступ к совершенно секретным источникам!

По просьбе Ардова Чептокральский припомнил, как впервые получил сведения от загадочного доброжелателя. Несколько лет назад в редакцию был доставлен конверт на его имя с невероятным описанием сексуальной оргии, якобы состоявшейся в охотничьем замке Груневальд на окраине Берлина. Пикантность состояла в том, что в числе участников были указаны аристократы и высокие чины при дворе императора Вильгельма.

– Crème de la Crème, абсолютные «сливки»! – округлив глаза, вещал газетчик.

В списке развратников оказалась сестра императора Вильгельма II Шарлотта принцесса Прусская, брат императрицы Августы Виктории и шурин императора Эрнст Гюнтер, герцог Шлезвиг-Гольштайн, барон Карл фон Шрадер и его жена Габриела, урожденная де Вильер, невеста принца Арибера Анхальтского Мария Луиза Шлезвиг-Гольштайнская и другие под стать им – всего пятнадцать человек.

Как следовало из таинственного сообщения, насладившись ужином и разгорячив себя дурманящим вином, присутствующие безудержно предались своей сексуальной фантазии, включавшей обмен партнерами, групповые акты, лесбийские и гомосексуальные игры.

– Содержание было столь невероятным, что Клотов попросту отказался ставить это в газету! Он обозвал меня извращенцем, обвинил в нездоровых сексуальных пристрастиях и пригрозил сдать полиции, если я попытаюсь еще хотя бы раз принести нечто подобное.

По просьбе Ардова Чептокральский описал вид послания: текст был написан по-немецки печатными буквами и дополнен порнографическими открытками, где сверху были приклеены вырезанные фотографии лиц участников.

– Вообразите себе потрясение Клотова, когда через день берлинский корреспондент сообщил ему, что такие же письма получили десятки адресатов! Сведения о скандале мгновенно сделались достоянием самых широких кругов. Дело в том, что на конвертах не было надписи «секретно», поэтому прислуга по заведенному порядку клала утреннюю почту на поднос уже в открытом виде и, надо полагать, из любопытства совала нос внутрь. Можете себе представить!.. О пикантных событиях оказались информированы высшие чиновники, политики, общественные деятели, журналисты, аристократы, монархи, родители и родственники развратников, а также вдовствующая императрица.

Ардов припомнил тот берлинский скандал – о нем действительно писали все газеты Европы. В обществе заговорили о разложениях нравов при дворе, о двойной морали и потере идеалов прусской и офицерской чести. Все это привело к необратимой потере авторитета монархии.

– Посмотрели бы вы тогда на этого напыщенного гуся! – продолжил рассказ Чептокральский, доканчивая цыпленка. – Он не только выплатил мне моральную компенсацию, но и выказал полную готовность впредь с особым вниманием относиться к любым сообщениям, особенно если они будут получены от моего тайного информатора.

Запив цыпленка бокалом поммери, он подозвал официанта и заказал кофе с джинжером[72]…

– Сенсацию о Костоглоте я обещал принести Клотову завтра утром, чтобы он мог поставить ее в вечерний номер. Но…

Чептокральский замялся, щечки порозовели. Он наклонился к Ардову:

– Как вы понимаете, коммерции советник – фигура весьма влиятельная, и не хотелось бы, знаете, ошибиться… Как думаете, стоит ли торопиться? Или, может, обождать?.. В материалах указано, что полиция располагает подлинным портретом господина Костоглота… И якобы этот портрет полностью подтверждает самозванство человека, стоящего у руля «Златоустовских железных дорог»…

– Придержите до воскресенья, – посоветовал Ардов.

Чептокральский принялся горячо благодарить сыщика.

За соседним столом шумно веселилась компания. Угощал всех порядком обтертый малый в полосатой жилетке: откуда-то из-под подкладки он доставал ассигнации, размахивал ими в воздухе и требовал новых порций устриц и шабли.

Глава 29. Без лица

Анастасия Аркадьевна, побывавшая днем на похоронах графини Стоговой, завела за ужином разговор о смерти. По ее просьбе Илья Алексеевич привел данные из статистической брошюрки, откуда следовало, что Петербург прочно держит первое место по смертности не только среди крупных городов империи, но и в сравнении с европейскими столицами: в Лондоне, Вене и Париже она держалась на уровне 19 человек на тысячу, в Стокгольме – 18, в Берлине – 16,3.

– Тридцать? – переспросила княгиня показатели в Петербурге и без всякого аппетита отведала суфле из гусиной печени с лимонным желе.

Ардов кивнул и добавил основные причины: главный бич – туберкулез (до 20 % умерших), столько же – от желудочно-кишечных расстройств; корь, дифтерит и тиф дают в сумме еще около 18 % смертей.

– Помимо скверного климата и ужасающих санитарных условий высокая смертность также вызвана большой долей детей среди столичного населения, – закончил он доклад и мысленно захлопнул брошюрку.

– Приходится признать, что ни в каком другом городе империи человеческая жизнь не подвергается ежечасно такой опасности, как в Петербурге, – сделала вывод княгиня.

– Позвольте, maman! – вынужденно включился Шура в обсуждение социальных вопросов, хотя предложенная тема застольного разговора совершенно его не увлекала. – Обеспеченность больничными койками у нас лучшая по России, – сказал он, рассчитывая, что приведенные позитивные данные как-то уравновесят трагическое восприятие действительности, которое не пойми с чего овладело вдруг родительницей, и присутствующие смогут перейти хотя бы к обсуждению театральных новостей. Например, как пишут газеты, вчера на «Снегурочке» на стоячих местах была такая давка, что столяр пытался при всех изнасиловать гимназистку. Но поделиться этим сакраментальным известием он не успел.

– Шура, как ты не понимаешь, это же борьба с последствиями! – воскликнула Анастасия Аркадьевна. – Городу элементарно не хватает средств. Знаешь ли ты, что мы впятеро уступаем Москве по размеру муниципальных капиталов на душу населения?

Скорее всего, Анастасия Аркадьевна на днях побывала на лекции какого-нибудь радетеля за общественные блага и теперь пыталась понять, насколько полученные новые знания способны захватить ее эмоционально и стать предметом дальнейшей деятельной увлеченности. Шура украдкой зевнул и послал глазами сигнал Ардову, мол, пора бы как-нибудь уже эвакуироваться в бильярдную.

– Город пока еще не сумел воспользоваться в полной мере теми преимуществами, какие дает перестройка городского хозяйства, – все больше распалялась княгиня. – Что следует сделать?

– Меньше болеть, – глупо пошутил Шура.

– Необходимо выкупить у концессионеров городские предприятия – водопровод, типографии, скотобойни, склады и ассенизационный обоз! Это даст необходимые средства!

– Maman… – начал было Шура с легкой укоризной.

– Ну а что? – не унималась Анастасия Аркадьевна. – Сейчас львиную долю дохода городу дает оценочный сбор[73], однако попробуй выжать из домовладельцев лишнюю копейку!

Спустя четверть часа Баратову все же удалось утянуть друга в бильярдную, где он принялся делиться впечатлениями от вчерашнего посещения дома терпимости.

– Конечно, это не самое фешенебельное заведение столицы, но должен тебе признаться – с выдумкой: девушки там разыгрывают театральные сценки, переодевшись гимназистками. Можешь себе представить? А классная дама шлепает их по попкам за провинности. Надо сказать, выглядело все это весьма пикантно…

Эротическая тема занимала важное место в жизни Шуры, и он прикладывал немалые силы, чтобы увлечь своим интересом друга. После возвращения в Петербург Ардову пришлось уже несколько раз под различными предлогами ускользать от настойчивых предложений посетить бордель. Вчерашний визит, на который он уже дал было согласие, удалось отменить благодаря внезапному убийству Лянина. И сегодня Баратов считал своим долгом описать другу детали визита в мельчайших подробностях.

Отложив кий, он извлек из кармана картонную коробочку.

– Смотри! Настоящие французские предохранители! Без швов! Самой тончайшей выделки, – похвастался он и кивнул, предлагая одолжиться. – Из рыбьего пузыря семги и других благородных рыб.

Илья Алексеевич еще не был близок с женщинами. Когда он пытался представить себе этот момент близости, то не мог различить лица избранницы, а без этого не умел понять, что за человек перед ним, чем живет, что любит и ненавидит. Без лица существо казалось куклой, неживым созданием, и это смущало и даже отпугивало. «Да что за притча, в самом деле, – удивлялся Шура, – представь любое! Хоть Кшесинскую, хоть Сару Бернар, хоть Шарлотту Додд[74]! Это же твоя голова, в конце концов!» – «Бернар уже стара, – отмечал Илья Алексеевич, вспоминая ее на сцене Михайловского театра пять лет назад в роли Маргариты Готье. На тот спектакль они ходили всей семьей, поскольку пропустить гастроли знаменитой французской актрисы было немыслимым – на первых представлениях побывал весь имперский сиятельный Петербург. «Лицо в этом деле вообще не главное, – настаивал Шура. – Здесь важнее другие части».

Но Ардов считал иначе. Ему казалось, что без настоящей, подлинной любви чувственные утехи принесут ему только пустоту и разочарование. Ему хотелось полностью довериться женщине, биение сердца которой он будет ощущать своей грудью, но нельзя же, ей-богу, открываться первой встречной.

Шура тем временем пытался изобразить на листке бумаги искусственный резиновый футляр, предназначенный для надевания на собственный орган на случай, если последний не действует. Этот удивительный предмет предъявила ему обитательница борделя, с которой он уединился вчера в комнате во втором этаже после театральных сценок с розгами. Изобретение произвело на Шуру неизгладимое впечатление, и сейчас он торопился поделиться им с другом.

– А к телу крепится вот так, подвязками вроде подтяжек, – комментировал он весьма схематичный рисунок, в котором мало что можно было разобрать.

– Стоп! – неожиданно воскликнул Ардов.

– Понравилось? – по-своему истолковал возглас Шура.

– Сушеная груша? – тихо пробормотал Илья Алексеевич.

Шура на всякий случай принюхался, пытаясь уловить запах, привлекший внимание друга. Так и не поняв, он обратил к нему удивленный взор.

– Сейчас твоя очередь, – придя в себя, указал Илья Алексеевич на стол, приглашая друга продолжить партию трехбортового карамболя.

Баратов привык к странностям друга, поэтому упоминание какой-то груши нисколько его не смутило. Он взял кий. Эта разновидность бильярда страшно раздражала молодого князя: он уверял, что физически не может увлечься игрой, в которой нельзя отправлять шары в лузу – без этого он, видите ли, не мог получить истинного удовлетворения. Шура в очередной раз сделал попытку склонить Ардова к обычной «пирамиде», но, получив уверенный отказ, исполнил несколько неплохих карамболей, во время которых сыщик, кажется, успел довершить прерванную мысль. Передав право хода, Шура принялся искать что-то среди книг, разглагольствуя о том, что ничего безнравственного в посещении домов терпимости чинами полиции он не видит, полицейские тоже люди, и тому подобное.

Ардов продолжил отрабатывать карамболи, с удовлетворением отмечая, что удар становится все тверже.

– Если ты опасаешься быть узнанным, могу предложить вот это, – сказал Шура и извлек из-за собрания сочинений Мопассана парик с вьющимися черными волосами, который тут же и напялил себе на голову.

– Это же, кажется, дамский! – улыбнулся Илья Алексеевич.

– В нем я вылитый д’Артаньян, только бородки на хватает, – смеясь, возразил Баратов и принял стойку фехтовальщика, выставив бильярдный кий навроде шпаги. – Кстати, – вдруг вспомнил Шура. – Вчера вечером я видел в борделе и твою Найденову.

– Что?!

Известие оглушило Ардова. На несколько мгновений его голову наполнил низкий гул наподобие звука колокола, а во рту образовался горький вкус касторового масла.

– Что она там делала? – осипшим голосом спросил он.

– Не волнуйся, розгами ее не хлестали, – грубовато пошутил Шура. – Она вообще не была в составе куртизанок.

– Что же?

– Явилась в сопровождении какого-то здоровенного мужика, которому, как мне показалось, не очень-то была рада.

– А дальше?

– Ничего, – пожал плечами Шура. – Мужик о чем-то быстро пошушукался с мадам Сапфировой, кажется, сунул ей денег, и они все вместе ушли наверх. Честно говоря, это произошло так быстро, что никто, кроме меня, наверное, и не заметил.

– Сапфирова? – задумчиво повторил Ардов.

– Ну да. Она хозяйка заведения.

– Едем! – сказал Ардов.

– Куда?

– В этот дом.

– К мадам Сапфировой?

– Именно.

– Прямо сейчас?

– Да-да, прямо сейчас! Прекрати задавать глупые вопросы! Ты же этого хотел?

Обескураженный князь устремился вслед за Ардовым, уже покинувшим бильярдную.

Глава 30. У мадам Сапфировой

Отодвинув тяжелую штору вишневого бархата, Баратов вошел в шикарный вестибюль публичного дома мадам Сапфировой. Стены были увешаны картинами с обнаженными фигурами в древнегреческом стиле. Следом за Баратовым из-за шторы появился и Ардов. Чернокожий юноша с голым торсом в чалме и желтых шароварах, поклонившись, проводил гостей в освещенную свечами полутемную залу, где в креслах и на диванах разместилось полдюжины посетителей в окружении девиц в прозрачном кружевном белье и боа из перьев марабу. Гости играли в карты, пили вино и курили кальяны.

Навстречу друзьям тут же выпорхнула хозяйка заведения – ухоженная дама лет пятидесяти, в роскошном фиолетовом платье из бархата и муара, со стразами и пайетками. Вид у нее был обеспокоенный, хотя она и пыталась это скрыть.

– Александр Евгеньевич, какая радость! – развела она руками навстречу Баратову. – Опять у нас? А Лизонька сейчас занята… Изволите обождать? Она сегодня весь день вас вспоминала – сумели вы тронуть девичье сердце.

Говоря, бандерша быстрыми цепкими взглядами ощупывала Ардова, пытаясь понять, что за фрукт.

– А можете и не ждать, у нас все девушки хороши. Сегодня осматривал доктор, так что не извольте сомневаться.

– Мадам, разрешите представить моего друга Илью Алексеевича, – слегка отстранившись, указал на спутника Шура. – Он здесь первый раз, так что…

– Милости прошу в наш тихий уголок покоя и неги, – обвела рукой залу Сапфирова. – Здесь отдыхают душой и телом – уверяю, вы не разочаруетесь.

Ардов кивнул. Голос женщины был густо-вишневым, ему казалось, что он выливается у нее изо рта дрожащими шарами глинтвейна – Илья Алексеевич буквально ощутил во рту привкус корицы, кардамона, гвоздики и прочих пряностей.

– Тонечка, – обратилась Сапфирова к девушке, сидевшей на подлокотнике дивана, – принеси господам шампанского.

Баратов плюхнулся на диван меж двух нимф в туниках, которые тут же принялись что-то нашептывать ему в оба уха.

– Мне нужна Найденова, – сообщил Ардов о цели визита.

Сапфирова замерла. Виноватая улыбка застыла на ее губах.

– Не понимаю, о чем вы, Илья Алексеевич, – как-то обреченно пробормотала она. – Какая Найденова?

– Найденова, Варвара Андреевна, – уточнил Ардов. – Прибыла к вам вчера вечером. Мне надо ее видеть.

Интуиция не обманула мадам Сапфирову: молодой человек сразу показался ей непростым гостем. За долгие годы она научилась почти безошибочно угадывать наклонности клиентов, стоило ей только взглянуть на мужчину или, на крайний случай, услышать его голос. С этим господином было не так – его желания оставались сокрыты, вернее, они явно не имели открытого эротического содержания. Это вселяло в Сапфирову беспокойство.

– Вы ошиблись, здесь таких нет… – еще тише проговорила бандерша. – У нас все девушки с билетами[75], нарушений не допускаем… А хотите послушать Лушеньку? – словно спохватившись, предложила она. – Голосок – хрустальный, от Вяльцевой не отличишь. Лушенька! – позвала она молоденькую девушку, ворковавшую с хмельным лысоватым господинчиком на диване под фикусом. – Луша, ну что же ты, поди сюда!

Не став дожидаться, пока подойдет Луша, хозяйка принялась петь хриплым голосом:

– В лу-у-унном сиянии снег серебри-и-ится…

– Оставьте, – поморщился Илья Алексеевич.

– Хулиганить у нас не позволено, – резко сменив тон, с угрозой проговорила Сапфирова. – Извольте выбрать девушку, иначе я попрошу Райхана.

В углу на стуле дремал мускулистый малый, в обязанности которого, вероятно, входило усмирять буянов.

– Сыскная полиция, – невозмутимо произнес сыщик. – Третий участок Спасской части.

Сапфирова вытаращила глаза. Дело принимало серьезный оборот.

– Сто пятьдесят рублей, – произнесла она так, словно ринулась в омут.

– Где Найденова?

– Двести.

Утратив надежду на понимание, Илья Алексеевич отбросил портьеру и отправился по скрипучей лестнице на второй этаж, где, как он знал из рассказов Шуры, располагались комнаты для утех.

Ступив в полутемный коридор, Ардов толкнул первую попавшуюся дверь, за которой открылась вполне ожидаемая картина разврата с участием пехотного поручика, если судить по костюму на стуле. Из-за спины сыщика тут же вынырнула Сапфирова.

– Ой, пардон за беспокойство! Ошиблись нумером, – проворковала она, прикрывая дверь и укоризненно глядя на Ардова. – Илья Алексеевич, зачем же гостей полошить?

– Где Найденова?

Сапфирова замешкалась. Сыщик решительно направился к следующей двери.

– Хорошо! – воскликнула хозяйка заведения.

Илья Алексеевич остановился в ожидании.

– Извольте следовать за мной.

Женщина протиснулась чуть дальше по коридору и отворила дверцу, замаскированную под большое зеркало в резной раме. За ней показалась узкая лестница на мансардный этаж.

– Вы должны понимать, господин полицейский, это не моя тайна, – оправдывалась Сапфирова по пути наверх. – Меня попросили дать временное прибежище попавшему в беду человеку… Какое же в этом нарушение? Никакого нарушения в этом нет…

Так она продолжала бормотать, пока не обнаружилось, что ключик, вставленный в замочную скважину двери под самой крышей, оказался совершенно бесполезен: дверь была не заперта. Сапфирова обернула взволнованное лицо.

– Совершенно непонятно, что такое, – пробормотала она. – Лично запирала…

Отодвинув женщину в сторону, Ардов ворвался в коморку. Никого.

– Где она? – возвысил он голос.

– Уверяю вас, Илья Алексеевич. – Женщина приложила руки к груди и приготовилась плакать. – Совершенно непонятное происшествие. К Вареньке никого не допускали, никаких посетителей. Я ей предлагала принести черепашку – чтобы не так скучно. У нас живет в живом уголке. Она отказалась. Не желаете взглянуть?

– Какая черепашка?! – не выдержал Ардов. – Куда вы дели Найденову?

– Лично! Лично еду носила! Никого не подпускала. Вот ключ, – показала ключик Сапфирова и тихо заскулила: – Мне самой теперь головы не сносить!

Дальнейшее расследование показало, что буквально за час до этого заведение посетил беспрестанно шутивший шумный господин. Девушку он выбрал не глядя и, заплатив за всю ночь, тут же потащил ее наверх, ссылаясь на переизбыток любовных сил. Его избранницу Ардов нашел избитой и связанной в своей комнате, с кляпом во рту. Отдышавшись, перепуганная проститутка показала, что кавалер требовал от нее признаться, где скрывается Варвара Найденова. Узнав про коморку под крышей, он удалился, а через некоторое время вернулся уже со связанной девушкой на руках. Обвязав скрученными простынями, он спустил ее вниз через окно. Пострадавшая также предположила, что, судя по пересвистам, внизу мужчину поджидали подельники, которые и приняли связанную барышню.

– А сам он как улизнул? – задал последний вопрос Илья Алексеевич.

– И сам тоже через окно.

Ардов навалился на подоконник и посмотрел вниз. Под окном белели втоптанные в грязь простыни, которыми воспользовались преступники.

Глава 31. На кладбище

После дома терпимости Илья Алексеевич отправился в Малков переулок, где в чайной с утра до ночи околачивались кандидаты в горюны – сбившиеся с трудового пути пьяницы, живущие на случайный заработок. По утрам приказчики из похоронных бюро выбирали здесь народ поприличней и увозили на похороны, а ближе к вечеру горюны возвращались пропивать полученные на кладбищах чаевые и делиться впечатлениями.

– Орденов на подушках – хоть музей открывай; генерал – одно слово, – то ли восхищался, то ли выражал недовольство плешивый дедок с красными глазами.

– А у нас все три сегодня по пятому разряду прошли, – вздохнул другой горюн, – дроги без балдахина, лошадь без попоны, вместо оркестра шарманка – срам один, а не похороны.

Потолкавшись среди хмельных типов, Ардов наконец отыскал дядю с черной повязкой на глазу – того самого, с которым перебросился словом сегодня днем во время похоронного шествия на Невском. Увидев Илью Алексеевича, одноглазый встал, кивнул и направился к выходу.

На улице моросил гадкий дождик. Горюн подозвал экипаж и пригласил Ардова занять место. Потом забрался и сам, укрыл ноги кожаным фартуком и толкнул извозчика в клеенчатой накидочке, под которой тот пытался схорониться от дождя.

Через четверть часа пролетка остановилась у стены Новодевичьего кладбища. Расплатившись, Ардов поспешил за одноглазым, уже прошмыгнувшим в лаз меж прутьев ограды.

Попетляв по дорожкам среди крестов и мраморных фигур, застывших над могильными плитами в скорбных позах, горюн вывел Ардова к сумрачному склепу-часовне, похожему на маленький готический замок с гаргульями под крышей. Провожатый завел Ардова за угол, где под зарослями ракиты было скрыто вырытое в земле углубление, ведущее к пролому в стене.

Пробравшись внутрь склепа, Ардов какое-то время стоял неподвижно, давая возможность глазам привыкнуть к сумраку. Сквозь забранные решеткой окна в помещение затекал лунный свет, поэтому довольно быстро внутреннее убранство обрело очертания. На одном из саркофагов сидел человек в накидке и дымил трубкой. Тлеющий в чаше табак освещал неухоженные усы и большой мясистый нос.

Илья Алексеевич вытряхнул из стеклянной колбочки пару белых горошинок и положил на язык.

– Ваше желание весьма необычно, – сказал человек и выпустил струю дыма.

Вылетевшие слова показались Ардову летучими мышами, забившимися под крышу.

– Под стать месту, – поежившись, ответил он.

Человек ухмыльнулся, хотя Ардов это скорее почувствовал, чем увидел.

– Обычно здесь исполняют последнюю волю, – выпустил человек очередную стаю рукокрылых.

Ардов промолчал, давая понять, что хотел бы поскорее перейти к делу.

Человек подтянул полу накидки, и под ней на крышке саркофага открылась перевязанная лентой коробка из-под торта.

– Ваш гостинчик, – сказал он и кивнул горюну, который все это время стоял позади Ардова.

– Желаете осмотреть? – спросил одноглазый.

Илья Алексеевич отрицательно мотнул головой и показал извлеченную из портмоне ассигнацию. Приняв плату, провожатый поднес торт и протянул с поклоном.

– Желаете быть сопровожденным? – учтиво поинтересовался он.

Ардов отказался, коротко поблагодарил и, приняв коробку, выбрался через лаз на воздух.

Небо продолжало сыпать мелкой моросью.

Где-то совсем близко раздался странный звук железного удара. За деревьями мелькнул отблеск фонаря. На языке у Ильи Алексеевича возник вкус грибов. Он сделал несколько шагов. Раздался еще один удар. Как показалось – сильнее предыдущего. Происхождение звука было неясным. Ардов ускорил шаг. Удары посыпались один за другим, и вдруг все кладбище огласил страшной силы какой-то утробный протяжный вой, который никак не мог бы издать человек. Илья Алексеевич обмер. Тут же последовали вопли ужаса вполне человеческого происхождения и вслед за этим – топот бегущих ног. Не помня себя от ужаса, Ардов что есть мочи понесся к выходу.

Прийти в себя он сумел только перед чугунным мостом над Обводным каналом. Как домчался сюда – не помнил. Мокрый, с грязными отметинами на костюме, налипшими на обувь комьями земли, Илья Алексеевич походил на какого-то безумного кондитера – в руках оставалась замызганная коробка из кондитерской Абрикосова. Переведя дух, он двинулся через мост.

Глава 32. Несвоевременная смерть

По пути домой Ардов прокручивал в памяти обстоятельства дня, пытаясь собрать все осколки, из которых надлежало сложить общую картину.

Главное открытие удалось совершить в «Пяти шарахъ». Там в клетке с попугаем Илья Алексеевич заметил свернутый в трубочку и порядком изгаженный листок тонкой, почти папиросной бумаги, уже обгрызенный по краям. Невзирая на протесты Чечи, сыщик извлек эту трубочку из клетки и развернул. Илья Алексеевич остановился под фонарным столбом, повторно переживая состояние, как если бы ему на голову опрокинули ушат холодной воды. Именно такое чувство вызвало у него тогда в клубе изображение, оказавшееся внутри скрутившейся в рулончик бумажки.

Подозрения, которые забрезжили у Ардова после опроса артиста Лянина, вспыхнули с новой силой. Разоблачительные материалы на Костоглота, подброшенные Чептокральскому неведомым интриганом, лишний раз доказывали, что сыщик наконец-то выбрался в своем расследовании на финишную прямую. Благодаря открытию, сделанному в клубе, наконец-то нашлось место и жилетной пуговице, которую Ардов всячески прятал от самого себя, не понимая, чем объяснить срезанные, словно бритвой, нитки, застрявшие в ушке. Теперь все складывалось…

Эти мысли вихрем пронеслись в голове Ильи Алексеевича там же, у клетки. Словно почувствовав прилив новой энергии, он схватил со стойки тетрадь со списком участников турнира, перелистал страницы и потряс ею, как будто рассчитывал, что изнутри что-то выпадет. Ничего не выпало, но на правой, еще чистой странице Илья Алексеевич приметил продавленности от надписи, сделанной, вероятно, на положенном сверху листе бумаги. Он припомнил, как Жарков разглагольствовал об ультракрасном свете, которым намеревался осветить купюру из романа Достоевского по методу физика Роберта Вуда. Ардов вырвал страницу и спрятал в карман. Потом выдвинул ящичек, спрятанный под столешницей. Среди всякого мелкого мусора обнаружилась склянка, от которой исходил уже знакомый пряный древесный дух, похожий на коньячный.

– Запахом, вот чем! – сам себе сказал сыщик, отвечая на вопрос, который всё это время звучал у него в голове и не давал покоя.

– Виноват? – отозвался прохожий, принявший высказывание Ардова на свой счет.

– Простите, это я не вам, – вынырнув из воспоминаний, коснулся котелка Илья Алексеевич и продолжил путь.

Запах сандарака – вот чем смущала чина сыскного отделения фотография подлинного Костоглота, присланная одесским корреспондентом «С.-Петербургскiхъ Вѣдомостей». Такой же запах стоял в гримуборной «Аквариума», где Соломухин приставлял себе бороду спартанского царя. Получалось, что тонкую фотографическую бумагу, на которой было отпечатано изображение, приклеили к картонке не обычным кукурузным клейстером, как следовало бы ожидать, а довольно неожиданной для фотографа смесью сандарачной смолы и спирта.

Там, в клубе, обнаружив склянку с клеем, Илья Алексеевич опустился на корточки, чтобы осмотреть саму тумбу, и обнаружил внутри полой стойки нечто, заставившее его несколько раз невольно взмахнуть руками, чтобы избавиться от невидимых насекомых, в одно мгновение облепивших голову с отвратительным жужжанием. Он почувствовал, что вплотную приблизился к разгадке главной тайны, не дававшей ему покоя последние годы. Ради этой тайны он и сделался сыщиком сыскного отделения Спасской части.

Разогнав облако воображаемого гнуса, Ардов обнаружил себя у дверей собственного дома. Наверху поскрипывал тусклый фонарь на чугунной стойке. Илья Алексеевич посмотрел на торт, как будто взвешивая коробку в руке: если он верно разгадал замысел преступников, то этот гостинчик окажется весьма кстати.

Вздохнув так, словно предстоящий шаг должен был ознаменовать переход в новую жизнь, сыщик потянул за ручку и скрылся за дверью.

Спустя несколько минут раздался оглушительный взрыв. Окна квартиры Ардова во втором этаже выплюнули языки пламени. На мгновение стало светло как днем. Из оконных проемов повалил черный дым, на мостовую стали падать обломки утвари, вынесенной волной из помещения. Среди обломков оказалась и оторванная человеческая рука.

Глава 33. Без Ардова

Известие о взрыве газа в квартире дома по Садовой наделало шуму. С раннего утра все отделение третьего участка Спасской части было на месте происшествия. Помимо зевак у подъезда собрались растревоженные жители соседних квартир, хозяин мелочной лавки на первом этаже, которая тоже пострадала от взрыва; агент страхового общества «Россия», прибывший оценивать ущерб по приглашению хозяйки доходного дома; сама хозяйка – весьма воинственно настроенная генеральша Курдюмова. Ее пытались урезонить сразу два чина полиции – Пилипченко и Африканов. Остальные настойчиво оттесняли публику за пределы огороженного веревочкой пространства перед подъездом, заваленного обломками из разнесенной квартиры. Среди толкающихся прохожих можно было заметить и неприметную фигуру Серафима Пипочки, скучавшего здесь под столбом несколько вечеров кряду.

Троекрутов стоял в центре этого горестного места и смотрел снизу на почерневшие оконные проемы во втором этаже, не решаясь подняться. Потом опустил взгляд. Прямо под его ногами лежала оторванная человеческая кисть с зажатой между пальцев маленькой музыкальной шкатулочкой.

– Тело обнаружено? – поинтересовался он, ни к кому специально не обращаясь.

– Какое тут тело – такой взрыв, – отозвался околоточный надзиратель Свинцов и взял из оторванной руки аристончик.

Покрутив рычажок, он извлек звуки вербункоша[76], которые нередко можно было слышать в участке, когда Илья Алексеевич о чем-то напряженно думал, сидя за своим столом. Правда, сейчас веселая мелодия звучала совершенно по-другому – как-то особенно грустно и одиноко.

– Несчастный случай? – предположил пристав, понимая, что в ближайшее время ему предстоит делать доклад начальству.

– Опять «несчастный случай»? – вдруг вскипел Жарков, только что вышедший из парадного. – У вас, Евсей Макарыч, куда ни кинь – везде «несчастный случай»! Сами топятся, сами из окон прыгают, сами себе в затылок стреляют, а теперь вот еще – меблированные комнаты взрывают!

– Погодите, что вы кипятитесь, Петр Палыч? – едва не с испугом отозвался пристав. – Я ведь только из того исхожу, что преступнику было бы затруднительно самому и газ поджечь, и от взрыва уберечься.

– Зачем поджигать? – не унимался Жарков. – Зачем поджигать, я вас спрашиваю?! Достаточно просто напустить! Напустить газу в комнату не затруднительно? – помахал он зачем-то руками перед лицом Евсея Макаровича.

– Но каким образом?

– Господи! – Жарков с трудом сдерживал раздражение, которое вызывал в нем неповоротливый ум начальника. – Проникнуть в дом и открыть вентиль – это сложно? Или разрезать трубку газового рожка – много ли мастерства надо?

– Это же какая-то дикость!.. – все не мог взять в толк пристав.

– Это убийство, выше высокоблагородие! – крикнул Жарков, чем переполошил стоявших неподалеку зрителей. – Прошу вашего приказания арестовать подозреваемого.

Евсей Макарович растерялся:

– Вы что же, знаете, кто убил Ардова?

– По крайней мере у меня есть веские основания.

– И кто же это?

– Артист Соломухин.

– Зачем же он это сделал?

– Вчера Ардов осматривал труп артиста в «Аквариуме» и неосторожно дал понять Соломухину, что намерен вывести его на чистую воду.

– Артист убил артиста? – пытался ухватить ход мысли пристав.

– Да, черт возьми, – процедил Жарков, играя желваками.

– То есть вы хотите сказать, что этот ваш Соломухин убил и этого артиста, и нашего Ардова?

– Именно так. Прикажете отправляться в театр?

– А зачем же он артиста убил? Это же… коллега?

– Почем я знаю?! – все-таки не выдержал и закричал Жарков. К нему тут же подступил Свинцов и деликатно отстранил от Евсея Макаровича, чтобы криминалист случайно не зашиб господина майора. – Ардов знал! За то и поплатился! А мы тут сидим сопли жуем!

– Ничего мы не жуем, Петр Палыч, – строго выговорил фон Штайндлер, подоспев на подмогу Троекрутову. – Мы как раз расследование и производим. Ваше высокоблагородие, – обратился он к приставу подчеркнуто уважительным тоном, – вот, обнаружено на месте происшествия.

Оскар Вильгельмович протянул приставу найденный среди обгоревшего хлама латунный шпингалет, который, по всей видимости, оторвало взрывом от оконной рамы.

– Жалко, конечно, парня… – проговорил Свинцов, как бы соглашаясь с Жарковым, но при этом не отступая от него. – Мог еще много пользы участку принести…

– Да при чем тут участок, Иван Данилыч! – с досадой проговорил криминалист, пнул в сердцах ножку стула, оказавшуюся под ногами, и отошел к парадному, где сел на ступени и закурил.

– Что это? – спросил Евсей Макарович.

– Шпингалет, – пояснил старший помощник.

Пристав повертел в руках механизм и поднял взгляд.

– Извольте обратить внимание, ваше высокоблагородие, задвижка находится в закрытом состоянии, – указал мизинцем на рычажок фон Штайндлер. – Из чего можно заключить, что в момент взрыва окно находилось также закрытым.

– Оскар Вильгельмович! – теперь уже настала пора испытать чувство раздражения и самому приставу. – Что вы, ей-богу, со своей задвижкой!.. При чем здесь это? И так ясно, что закрыты были. Иначе с чего взорвалось бы?

– Мое дело указать на подозрительные аспекты… – сдерживая обиду, хотел было объясниться старший помощник, но в этот момент к дому подъехала запряженная четверкой гнедых черная карета, с подножек которой соскочили два крепких молчуна в одинаковых костюмах. Один из них открыл дверцу экипажа, а второй поднял веревочку, ограждавшую место происшествия. Легко слетев с подножки, под веревочку поднырнул обер-полицмейстер.

Увидев сановника, Евсей Макарович вытянулся во фрунт и отдал честь.

– Участковый пристав Троекрутов! – бодро представился он. – Произвожу расследование происшествия в виде взрыва на квартире чиновника сыскного отделения Ардова.

– Труп обнаружен? – с ходу вступил Райзнер, бросив взгляд на оторванную кисть.

– Никак нет! Распался на кусочки, – заверил пристав.

Оскар Рейнгольдович помолчал, бросил взгляд на обугленные проемы во втором этаже.

– Какие имеете сведения? – по-деловому продолжил он.

Троекрутов поискал глазами кого-нибудь, кто мог бы ему помочь, и поймал себя на том, что ищет Ардова.

– Вот тебе и раз, – невольно заметил он.

– Что? – не расслышал собеседник.

– Виноват! – поправился Евсей Макарович. – Взрыв услыхал городовой Пампушко, его будка на соседней…

– Что думаете о взрыве? – прервал начальник полиции, не желая тратить время на пустопорожние разговоры.

– Имеются подозрения в отношении артиста театра «Аквариумъ», – отчаянно заявил Троекрутов.

Обер-полицмейстер поднял бровь.

– Означенный господин затеял драку в театре со своим коллегой, тоже артистом, – краснея и покашливая, принялся излагать пристав. – И неумышленно нанес увечье этому своему собрату по подмосткам… По служению, так сказать, Мельпомене…

– Извольте без красот, – сухо указал сановник.

– Виноват. Пробил, стало быть, голову в районе виска, вот здесь вот. – Троекрутов зачем-то показал, где находится висок.

Подробности происшествия он, зевая, заслушивал вчера на вечернем докладе, не придавая значения деталям, которые, слава богу, не выветрились из памяти и пришлись сегодня как нельзя кстати.

– Какое это имеет отношение к делу? – не выдержал обер-полицмейстер.

– Господин Ардов заподозрил означенного артиста в преступлении и неосторожно дал понять, что, дескать, намерен привлечь, так сказать, к ответственности по всей строгости имеющегося…

– Вот что, – опять перебил пристава глава полиции, – оставьте этого артиста. Отправляйтесь-ка лучше на Итальянскую улицу в дом господина Костоглота.

– Что прикажете передать? – с готовностью отозвался Евсей Макарович.

Райзнер одарил подчиненного долгим грустным взглядом, словно силился понять, стоит ли поручать ему столь деликатное дело.

– Арестовать.

– Виноват? – испугался Троекрутов.

– Арестовать господина Костоглота, – спокойно и твердо повторил глава полицейского департамента. – По моему личному распоряжению.

Райзнер подождал, давая Евсею Макаровичу возможность спросить об официальной бумаге на сей счет, которую, конечно же, приставу полагалось иметь, отправляясь на исполнение столь деликатного поручения. Но Троекрутов предусмотрительно не осмелился на такую дерзость.

– Выполняйте, – сказал обер-полицмейстер и запрыгнул в карету.

Пристав проводил экипаж растерянным взглядом, снял фуражку и протер платком внутреннюю сторону околыша.

– Евсей Макарович, – подошел к начальнику фон Штайндлер, – а что делать с убийствами?

– Какими еще? – встрепенулся пристав, не успевая осознавать весь ком проблем, катившийся на него в связи со смертью сотрудника.

– Ну, каторжанина этого… которого шаром прибили, – пояснил старший помощник.

– А также господина из Министерства финансов, – напомнил Облаухов.

– Теперь уж вряд ли кто это распутает, – с какой-то обидой в голосе проговорил Спасский и шмыгнул носом: на него смерть Ильи Алексеевича произвела особо сильное впечатление.

– Почему это «вряд ли»? – возразил фон Штайндлер оскорбленным тоном. – Я вот как раз хотел ходатайствовать о передаче оставшихся дел в свое распоряжение.

– Да потому что никто из нас этих дел распутать не сможет! – без обиняков заявил Спасский, продолжая вертеть рулетку. – А Ардов – мог.

– Ну знаете ли, – задохнулся от невиданной дерзости старший помощник. – Я бы попросил…

– Оскар Вильгельмович, ну что вы в самом деле, ей-богу! – с горечью воскликнул Троекрутов. – Дался вам этот каторжанин! Господин обер-полицмейстер поручили нам Костоглота арестовать!

Известие ошеломило чинов полиции.

– Но ведь он, если не ошибаюсь, коммерции советник, – удивился фон Штайндлер, желая указать, что господ с таким положением арестовывают нечасто и уж точно не силами участкового пристава.

– В том-то и дело, – с досадой и какой-то обреченностью согласился Евсей Макарович.

К Жаркову, доканчивавшему папироску у подъезда, подбежал мальчишка и протянул клочок бумажки. Удивившись, Петр Павлович обменял письмо на монетку и развернул. Пробежав глазами строчки, он вскочил, поискал извозчика и, не найдя, помчался прочь.

Глава 34. Арест

Костоглота дома не оказалось. По крайней мере, так сказал величественный швейцар на входе. Попытки выяснить, куда отправился хозяин и когда вернется, успехом не увенчались. Троекрутов на всякий случай вместе с чинами полиции взялся осмотреть жилище. Ничего подозрительного обнаружить не удалось.

Во дворе он столкнулся к каким-то тощим французишкой, который, как понял Евсей Макарович, заблудился в поисках дома, где должен провести урок. Там же, у входа в сарай, фон Штайндлер приметил рябого кучера.

– Арестуйте меня, ваше благородие! – попросил он.

– Нужен ты мне, – отмахнулся старший помощник пристава. – Хозяин где?

– Виноват, не имею возможности знать, – пролепетал кучер. – Арестуйте!

– Чего пристал, холера? – вступил подошедший Свинцов.

Кучер помялся. Весь его облик выражал беспокойство или, точнее сказать, испуг: он теребил кнут, озирался по сторонам и постоянно делал кивок головой в знак преувеличенного почтения.

– Почту возил, не отказываюсь, – бормотал он. – Бес попутал, вашбродие!.. Поначалу-то я не стал, а только вечером таких кулачков наглотался, что уж лучше бы и не отнекивался. Да и что там, так-то сказать, за притча: бумага как есть, я и за преступление это не считал, честное слово. Сейчас-то понимаю, вина на мне. Арестуйте, вашбродь!

Фон Штайндлер скривился: кучер производил впечатление душевнобольного.

– Оставь, любезный, не до тебя.

– Ежели в чем провинился – ступай в участок да пиши раскаяние, – велел околоточный. – Там уж разберутся, кто кого попутал.

Чины полиции отправились со двора, так и не обнаружив ничего подозрительного.

В участке жизнь текла своим чередом. Гибель чиновника сыскного отделения, казалось, никак не отобразилась на обыденном укладе в полицейском присутствии.

Фон Штайндлер вызвал на допрос двух воришек, еще с ночи томившихся в кутузке. В отделение они пришли сами, опасаясь мести со стороны покойного инженера Перинова. Выяснилось, что вчера злоумышленники вздумали вскрыть могилу застрелившегося уже давно горного инженера, для чего прибыли за полночь на Новодевичье кладбище. Про этого Перинова ходили слухи, будто в гроб его опустили со всеми драгоценностями, до которых он имел большое пристрастие. Выкопав цинковый гроб из земли, принялись его отбивать, пустив в дело специально принесенные инструменты. Когда же образовалась дыра, из нее наружу вырвался самый дух инженера, да с таким диким воплем, что воришки едва не отдали богу душу прямо тут же, у гроба.

Фон Штайндлер молча указал в протоколе истинную причину особого звука, образовавшегося, по всей видимости, в результате резкого истечения из гроба скопившихся в герметическом ящике газов. Вслух же решил провести воспитательную работу:

– Что же вы от полиции хотите? От духов мы не защищаем. Коль скоро накликали на себя проклятье – ждите расплаты.

– Разве в полицию явится? – удивился один из преступников.

– Отчего ж не явится? Для духа какие преграды?

Воришки переглянулись. Смотреть на них было жалко. Их обуревал неподдельный ужас.

– Разве ж такое законом дозволено? – дрогнувшим голосом попытался выторговать хоть какую-то защиту второй преступник.

– Ишь ты, о законе вспомнил? – с металлом в голосе отозвался старший помощник пристава. – А когда гроб выкапывали – о чем думали?

– Говорил, надо было в церковь идти, – выговорил один другому. – Авось там защитились бы…

В приемном зале Облаухов опрашивал прачку, влившую в котел во время кипячения полбутылки бензина, отчего в прачечной в Базарном проезде произвелся взрыв. К счастью, сама прачка увечий не получила, отделалась испугом и сейчас давала показания, будучи доставленной в участок городовым Пампушко.

Вместо обеда Константин Эдуардович растворил в стакане кубик «Магги», реклама которого обещала «моментально превосходный мясной бульон, употребляемый совершенно как домашний».

– Не иначе сегодня трюфеля? – подначил коллегу вошедший в участок Пилипченко, учуяв привычный запах. – Или консоме?

– Бери выше – черепаший суп! – гоготнул из-за соседнего стола Африканов.

Константин Эдуардович пропустил издевки мимо ушей.

– С какой целью влила бензин в котел? – отхлебнув бульону, осведомился он.

– Дык как же… Для лучшего очищения, – испуганно промямлила девка.

– С ума, не иначе, посходили… – пробормотал Облаухов, записывая показания в протокол, – взялись сами себя взрывать…

Прачке он начал было делать наставление в строгом виде, но та заскулила и изгладила всякое понимание из взора. Облаухов плюнул.

За соседним столом мещанка жаловалась Африканову на хозяйку мануфактурной лавки у своего дома на Аптекарской: та сидела у входа в торговое заведение и самым наглым образом хватала за одежду прохожих, желая затащить внутрь. Сегодня ткань на пальто дамы не выдержала и треснула все-таки.

– Занимает собою чуть ли не половину тротуара, пройти невозможно! – возмущалась посетительница. – И всякого вот так вот хватает своими ручищами.

Дама показала, как отвратительно хватает прохожих своими ручищами торговка.

– За что хватает? – на всякий случай уточнил Африканов.

– За рукав. Или за полу. Как изловчится.

Африканов занес показания в протокол.

– А от нас-то вы чего хотите? – поинтересовался он, пытаясь обнаружить прецедент преступления.

– Как чего? – всплеснула руками потерпевшая. – Принять меры! Пресечь это отвратительное и совершенно незаконное заманивание. Как же это можно такое терпеть?

– Позвольте, вы же сами говорите, что сукно треснуло.

– Конечно!

Дама повернулась и показала место на своем гороховом рединготе, где рукав отошел от проймы. Африканов привстал и внимательно осмотрел порчу на одежде.

– Что ж тут необычного? Сукно у вас и правду прохудилось, – заключил он. – Вы бы купили, может, у нее сукно-то? Справили бы себе новое пальтецо, что-нибудь помоднее, в духе «помпадур», а? – игриво подмигнул он.

– Вы что себе позволяете? – взвилась дама. – Я разве сюда за оскорблениями пришла?

Посетительница вскочила со стула и отправилась на поиски начальства, чтобы найти окорот на наглеца.

– Географические! – громко объявил Свинцов, войдя в помещение.

После Итальянской он уже успел сходить в Мучной переулок к владелице комнат, которая заявила вчера на студента-жильца, устроившего у нее нелегальный притон, где вечно толкутся игроки.

Облаухов с Африкановым весьма заинтриговались парадоксальным объявлением околоточного надзирателя. Географические – объекты? координаты? открытия? Как выяснилось, карты! Бабуля была не только без меры подозрительна, но и туга на ухо: студенты готовились к экзаменам, для чего штудировали географические карты, чем и натолкнули владелицу комнат на подозрения. Пришлось напугать ее штрафом за безосновательный вызов полиции, а студентам указать на недопустимость распространения шума.

Тем временем Африканова вызвал в следующий зал фон Штайндлер, а к Облаухову подсел гражданин беспокойного вида и заявил, что его планируют вскоре ограбить и он знает имена преступников.

– Это люди с моей работы, – трагически сообщил он.

– Так-с… – протянул Облаухов, вынимая из ящика новый бланк. – Откуда вам это известно?

– Откуда? – с горькой усмешкой переспросил посетитель. – Мне сообщил отец.

– Прекрасно. – Облаухов обмакнул перо и изготовился занести данные в протокол. – А он может это подтвердить?

– Нет, он мертв, – легко ответил посетитель, словно такое положение дел являлось самоочевидным.

Облаухов и Свинцов переглянулись. Что-то в облике господина вынуждало подозревать в нем некую скрытую подробность, разгадка которой была немаловажной для уяснения сути обстоятельства.

– Информацию об опасности он сообщил мне во время спиритического сеанса, – уточнил молодой человек, не обратив внимание на впечатление, которое произвели его слова на чинов полиции. – Надо принять меры.

В ходе опроса выяснилось, что покойный отец частенько предупреждает сына о грядущих неприятностях. Вот две недели назад он предрек отпрыску инфлюэнцу. Ровно через три дня молодого человека действительно поразила инфекция.

– Правда, я не сразу понял, – хихикнув, признался посетитель. – Сначала думал, что папенька говорил «инфляция». Он и при жизни-то невнятно выражался, а сейчас и подавно стал… Многие его высказывания я и вовсе разобрать не могу.

– Так, может, он и сейчас что-то не то имел в виду? – предположил Свинцов.

– В каком смысле?

– Ну, может, он говорил не «ограбить» а, допустим, «наградить»?

Свинцов перенес ударение в середину слова, чтобы созвучность обоих слов была максимальной.

– Конечно! – поддержал коллегу Облаухов. – Это же совершенно очевидно. Ограбить – наградить. Вас на службе наградят! К этому все идет. Об этом вас батюшка и поторопился известить. Эх, отеческое сердце – и после смерти печется о любимом отпрыске.

Сошлись на том, что во время следующего сеанса молодой человек дополнительно уточнит, что же все-таки имел в виду дорогой родитель – ограбление или награждение.

Городовой Пампушко втолкнул в участок коренастого крючника[77] в брезентовой куртке с обшитыми кумачом карманами.

– На Калашниковской пристани взял! – не без гордости объявил Пампушко.

– Муку спер? – весело поинтересовался Облаухов, обратив внимание, что грузчик был весь перепачкан мукой.

– Какой там, – отозвался Пампушко. – Баба как есть.

Оказалось, небывалое дело! Под видом грузчика Егора в артели на разгрузке работала баба! Крепкое телосложение позволяло ей таскать тяжести наравне с мужиками – брала за раз до семи пудов! Жила со всеми в общем бараке, делила стол и ночлег, и никто не догадывался о ее тайне.

– Зачем же ты в мужицкое вырядилась? – не без уважения поинтересовался Свинцов.

– Бабой я четыре рубля получу, а Егором за тот же труд – пятнадцать, – пояснила Ульяна.

Журчащая мутным ручьем бесконечная череда подобных дел совершенно, казалось, смыла собой воспоминания о трагедии сегодняшнего дня. Но это только на первый взгляд. Между дознаниями чины полиции нет-нет да и обменивались сожалениями об утрате такого необычного сыскного чиновника, который и проработал-то у них всего ничего, а память по себе оставил, как выходило, самую невероятную. Наиболее остро утрату переживал письмоводитель Спасский, который совершенно преклонялся перед гением Ардова и готов был служить ему в любом качестве, хоть бы даже и просто штиблеты чистить. Сейчас Андрей Андреевич тихо плакал за телеграфным аппаратом и отвергал всякие попытки чинов полиции как-то его успокоить. Вероятно, он провел бы в этих стенаниях всю ночь, если бы ближе к вечеру в участок с горящими глазами не ворвался возбужденный Жарков.

– Спасский, бросайте рыдать, есть дела поважней! – выкрикнул он и скрылся в прозекторской.

Сказано это было таким бодрым и даже победным тоном, что Андрей Андреевич тут же утер слезы и устремился следом за криминалистом. Туда же, в прозекторскую, направлялись и другие чины полиции, приглашенные Петром Павловичем по дороге.

Тем временем Касьян Демьянович Костоглот стремительной походкой двигался по темным переулкам «Вяземской лавры». От него исходили такие сильные эманации, что никто из местных стопщиков и прощелыг не осмелился подкатить к незнакомцу, чтобы попытаться взять на зыхер[78] или попросту загрунтовать[79].

Узнав, что Варвара Андреевна пропала из дома мадам Сапфировой, он, казалось, утратил последние остатки благоразумия и бросил всякую заботу об исходе дела, в которое угодил. Ему хотелось рвать на куски всякого, кто встанет на пути, но он плохо понимал, какие шаги следует предпринять, чтобы спасти Варвару. Еще день назад Касьяну Демьяновичу казалось, что он сумел обхитрить ополчившихся на него негодяев и получил шанс кончить дело в свою пользу, но сейчас чувство обреченности вынуждало его признать поражение и сдаться на милость победителя. Буйный нрав Костоглота никак не мог смириться с таким оборотом.

Попетляв между бараками, Касьян Демьянович наконец остановился перед обшарпанной дверью и, не таясь, властно саданул кулаком по облупленным доскам.

– Чего надо? – раздался сиплый голос.

– Пришел должок отдать.

Едва в проем просунулась бритая голова, Костоглот, крякнув, придавил ее дверью, навалившись всем телом. Как только он отпустил дверь, стремщик, застонав, упал на колени и обхватил голову руками. Пнув его, Костоглот ступил вглубь.

Сталкиваясь в коридоре с различными типами, коммерции советник, не раздумывая, обрушивал на них кулаки и молча заталкивал обратно в дыры, из которых они выползали. В одной из комнат он обнаружил тройку картежников: одному точным ударом своротил челюсть, второго ухватил за руку и с силой приложил о стену, а третьего, успевшего выхватить финку, на эту же финку и насадил.

– О, Касьян Демьяныч! – раздался вполне дружелюбный голос. – Так вот кто у нас шумит.

Костоглот обернулся и увидел Серафима Пипочку, возникшего из-за висевшей на стене холстины.

– А я уж думал, фараоны нагрянули, – улыбнулся клюквенник, обводя взглядом разбросанных по полу приятелей.

– Скажи своему хозяину, что я согласен.

– А вы приходите послезавтра на турнир, там все и обсудите, – предложил Пипка таким тоном, словно перед ним находился добрый приятель, заглянувший на чашку чая.

Глава 35. Казнь

К шести часам вечера воскресенья клуб «Пять шаровъ» был набит до отказа. Царила приподнятая атмосфера, стоял гам и дым коромыслом. Официанты в бескозырках и гюйсах на голой спине лавировали с подносами, играл специально приглашенный венгерский оркестр, на сцене под фигурой обнаженной нимфы с трубой зажигательно плясали девицы в сине-белых матросских костюмчиках с киями в руках.

Турнир уже начался. За столами разворачивались нешуточные баталии. Особое внимание собравшихся привлекал месье Гарнье – молодой француз с длинными вьющимися волосами и дартаньяновской бородкой. Он выделывал удивительные кренделя – казалось, шары под его воздействием теряют свои природные свойства и нарушают самые законы физики. Француз, судя по всему, не говорил по-русски, по крайней мере был молчалив и сосредоточен. Вокруг него мгновенно сформировалась группа поклонников, покоренных не только его безупречной игрой, но и особой элегантностью, мягкостью движений, каким-то внутренним благородством: в каждой партии он давал противнику шанс перехватить инициативу, как будто специально выводя шары на ударную позицию, но стоило оппоненту ошибиться – и месье Гарнье уже не оставлял шанса, заканчивая партию с неизменным триумфом.

Закончив танец, девушки с веселым визгом устремились за кулисы, а на авансцену выкатился артист Соломухин в пиратском костюме, с косынкой на голове – именно он был приглашен сегодня для конферанса. Судя по красному цвету лица и разболтанной пластике, он был уже изрядно подшофе.

– Господа, наш турнир в самом разгаре! Сегодня здесь собрались лучшие мастера карамболя не только нашего города, но и, с позволения сказать, всей империи! Прошу поприветствовать нашего московского гостя Елизара Краснова! – указал он на полноватого господина в бордовой жилетке за одним из столов, с которого ручьями стекал пот. Публика откликнулась одобрительными возгласами и аплодисментами.

Соломухин перечислил еще нескольких почетных участников из Нижнего Новгорода, Киева, Костромы, которые должны были указывать на масштаб соревнования. Каждое имя зрители встречали с хмельным восторгом, не очень-то интересуясь, за каким столом следует искать объявленного игорка. С особым нажимом ведущий упомянул французского гостя – его присутствие придавало турниру международный статус. Это известие вызвало дополнительный прилив чувств, а кто-то даже попытался затянуть «Карманьолу»[80], но сбился на первой же строчке, дав петуха к всеобщему удовольствию.

Вновь ударила музыка. На помост выкатились танцовщицы, успевшие переодеться в довольно фривольные костюмы золотых рыбок.

К сцене подошел один из официантов с бокалами на подносе. Соломухин осушил все три большими глотками и потрепал парня по щеке, не подозревая, что перед ним стоял письмоводитель третьего полицейского участка Андрей Андреевич Спасский. За какой надобностью чин полиции решил нарядиться в порочный костюм морячка, пока оставалось загадкой.

Спустя час определились финалисты турнира. За одним столом месье Гарнье разделал под орех канцелярского служителя господина Удалова, а за другим верх в схватке одержал Касьян Демьянович Костоглот, обставив дворянского заседателя Грушневецкого.

– Господа, первый русский турнир по карамболю подходит к финалу, – хорошо поставленным голосом перекрыл гомон посетителей Соломухин. – Осталась финальная игра, в которой сойдутся сильнейшие!

Под аплодисменты зала Соломухин огласил имена финалистов и указал стол в центре, на котором будет сыграна решающая партия. Официанты принялись расставлять вокруг стола стойки с оградительными лентами и загонять за них публику.

Костоглот продолжал молча стоять у своего стола, сжимая кий в руке. За спиной у него появился Пипочка, облаченный во фрак.

– Где твой воротило[81]? – повернув голову, резко спросил Касьян Демьянович.

– Сейчас, еще немножко, Касьян Демьянович, – елейным голоском, в котором издевательства было больше, чем почтения, ответил карманник.

Не сдержав страсти, коммерции советник схватил Пипку за лацкан и подтащил к себе. Серафим, не трепыхаясь, молча указал глазами в сторону. Костоглот перевел взгляд. На сцене Соломухин принял от ассистента кочан капусты.

– Прежде чем мы приступим к финальной партии нашего турнира, представляю вашему вниманию смертельный номер!

Пара карликов выкатили на помост настоящую гильотину. По залу прошла волна возбуждения. Соломухин опустил кочан на место, где обычно оказывается шея приговоренного к казни человека.

– У нас все по-настоящему, никакого обмана, – с достоинством возвестил он. – Посмотрите, какое лезвие!

С этими словами ведущий дернул за рычаг, лезвие с грохотом обрушилось вниз и рассекло кочан надвое. Половинки разлетелись в разные стороны. Раздались возгласы восторга и одобрения.

– Сейчас вашему вниманию будет представлен удивительный фокус! – продолжил артист, слегка покачиваясь. – Прямо на ваших глазах эта страшная гильотина отсечет голову прекрасной барышне, а потом, если на то будет воля победителя, мы постараемся вернуть ее на место.

Почувствовав неладное, Костоглот начал пробираться поближе к сцене. Карлики вывели на нее Найденову, обмотанную какими-то цветными лентами. Она держалась спокойно, но внимательный взгляд вполне мог бы разглядеть в ее облике высшую степень напряжения. Соломухин, зевнув, на мгновение склонился к ее уху:

– Не подведи, Варвара Андреевна. Папаша благодарить будет.

В это же время к уху Костоглота приблизил губы Пипочка:

– Не желаете отменить фокус, Касьян Демьяныч? Одна ваша подпись – и девушка спасена.

Костоглот повернул к Пипке ошарашенное лицо.

– Не верьте этим фокусникам, Касьян Демьяныч, – заговорщицки прошептал клюквенник. – На зыхер берут![82] Машинка работает без сбоев. Если уж отсечет – никакие фокусы не помогут. Жалко девчонку.

Костоглот в смятении опять обернулся к сцене. Он на мгновение поймал взгляд Варвары, в котором сумел прочесть ужас и смятение.

Вступил оркестр. Соломухин помог Найденовой опуститься на колени и указал место, куда следует положить голову.

Пипка показал Костоглоту несколько листов бумаги.

– Ну что, подпишем, Касьян Демьяныч?

Коммерции советник бросил взгляд на бумаги. Потом на сцену. Казалось, он пытался понять, сумеет ли он взобраться на помост и спасти Варвару.

– Не успеете, – прочитал его мысли клюквенник. – Солома дело знает.

Карлики уже подняли верхнюю часть деревянного «воротника», который должен будет зафиксировать сверху шею жертвы.

– Перо там, на стойке, – указал Пипка на тумбу маркера у стены под клеткой с попугаем. – Не изволите проследовать?

Костоглот еще раз посмотрел на сцену. Найденова готовилась опустить голову.

– Если подпишу – отпустите?

– Само собой, Касьян Демьяныч.

Костоглот устремился к стойке маркера, расталкивая хмельных зрителей, ожидавших обещанного фокуса.

Варвара Андреевна уложила голову в специальное ложе в основании гильотины. Карлик опустил ей на шею верхнюю часть «воротника». Публика замерла в предвкушении смертельного номера. Механизм выглядел на редкость натурально, и представить, каким образом жертве удастся избежать обезглавливания, было решительно невозможно.

Барабанщик заиграл дробь. Соломухин отвлекся на бокал шампанского, который ему услужливо подал официант.

У стойки взволнованный Костоглот торопливо обмакнул перо в чернильницу и занес над нижней частью бумаги.

– Не торопитесь! – раздался рядом знакомый голос.

Костоглот поднял глаза и увидел перед собой месье Гарнье, с которым ему предстояло сразиться в финальном поединке. Только сейчас, оказавшись рядом, Касьян Демьяныч сумел распознать за усиками и бородкой знакомое лицо чиновника сыскного отделения Спасской части, про которого было известно, что он не далее как позавчера ночью был разорван газовым взрывом у себя на квартире.

Узнал сыщика и Серафим Пипочка. От неожиданности он всхлипнул и слегка присел. Глаза наполнились неподдельным ужасом, как если бы он встретил восставшего из могилы мертвеца. Воришка сделал было движение в сторону, но почувствовал крепкую руку Свинцова у себя на затылке. Околоточный надзиратель был обряжен во фрачную тройку с шейной медалью на станиславской ленте.

– Не спеши, Маруся, я не поскользнуся! – ласково скаламбурил Иван Данилович и, крепко обхватив Пипку за талию, прижал к себе с такой силой, что у того, кажется, хрустнуло ребро.

Костоглот обратил растерянный взгляд к Ардову.

– У них Варвара, – тихо сказал он.

Ардов движением глаз предложил Костоглоту обратить внимание на сцену. Там на авансцене стоял криминалист Жарков в своем рабочем кожаном фартуке с пятнами и потеками. Необычный наряд выглядел вполне гармонично среди пиратов и полуголых морячков-официантов.

– По многочисленным просьбам публики фокус будет завершен после финальной партии! – вполне артистично объявил Петр Павлович. – Победитель лично определит судьбу прекрасной барышни!

Жарков указал на Найденову, которой карлики помогали выбраться из деревянного «воротника» гильотины под пристальным вниманием Пилипченко, стоявшего за колонной рядом со сценой. Он тоже был одет в партикулярное.

Соломухин сидел на приступке в основании гильотины и спал, свесив голову на грудь. Публика никак не почувствовала, что ход вечера отступил от задуманного плана, настолько филигранно повел свою роль Петр Павлович.

Костоглот обратил к Ардову удивленный взгляд.

– Барбитуровая кислота, – пояснил Илья Алексеевич и, встретившись через весь зал глазами со Спасским, кивнул ему в знак благодарности. – Несколько капель приводят к здоровому, крепкому сну.

– Видел Гриша сон, что теперь он слон, – опять скаламбурил Свинцов и аккуратно повел задержанного на выход, стараясь не привлекать внимания.

К Соломухину также подошли переодетые чины полиции третьего участка и, подхватив под руки, уволокли за сцену.

– Прошу господ финалистов приступить к решающему сражению! – объявил Жарков.

Публика качнулась в некотором разочаровании из-за прерванного пикантного зрелища и начала устраиваться вокруг обнесенного веревочкой пространства с бильярдным столом. Самые нерасторопные поспешили к кассе сделать ставки. Заиграла музыка. Старик-маркер в белых перчатках принялся расставлять шары на зеленом сукне.

Глава 36. Финальная партия

Ардов сделал первый удар. Биток столкнулся с красным шаром, отлетел от бортов и чиркнул по желтому.

– Шар – три борта – шар! – огласил маркер и начертал цифру на доске.

– Первый шар был запущен во вторник поздно вечером, – сказал Илья Алексеевич и неспешно двинулся вдоль борта, выбирая позицию для следующего удара. – Вы задержались здесь допоздна, потому что обещали повидаться с глазу на глаз с одним человеком. Коротая время, вы катали шары с добрым приятелем, начальником контрольной комиссии Министерства путей сообщения, коллежским асессором Остроцким. Одержав победу, вы, по обыкновению, взяли с него вместо денег долговую расписку, которые он с легкостью наловчился вам выписывать.

Костоглот не удержался и украдкой бросил на соперника заинтересованный взгляд.

– Я видел пачку этих расписок у вас в кабинете, когда вы собирали вещи перед побегом, – ответил Ардов на немой вопрос.

Касьян Демьяныч постарался никак не выдать своего удивления наблюдательностью чиновника сыскного отделения, которого до сегодняшнего дня не воспринимал всерьез.

На этот раз биток Ардова сначала ударил в три борта, а затем последовательно в оба прицельных шара. Удар был неплохой, и публика за ограждением одобрительно загудела, маркер огласил результат.

Расстояние от зрителей до стола было достаточным, чтобы слова Ильи Алексеевича слышал только тот, кому они предназначались.

– Вы давно и, надо полагать, не без умысла ссужали его деньгами, приобщали к кутежам и разгульной жизни, на которую никакого жалованья не хватит. Когда удавка долгов сжалась вокруг шеи Остроцкого достаточно сильно, вы предложили ему, как чиновнику ревизионной комиссии, в обязанности которого как раз входила проверка верности сведений о прибылях и убытках железнодорожного общества, сделать положительное заключение на ваш отчет. Игра стоила свеч. По этому расчету выручка за прошлый год у вас составила всего триста тысяч рублей, а расходов набралось на четыре миллиона. Так, благодаря Остроцкому, государство оказалось должно вашему обществу сумму, в двенадцать раз превысившую его доходы.

Увлекшись, следующий удар Ардов выполнил неточно, и ход перешел к сопернику.

Костоглот никак не реагировал на слова сыщика, – казалось, он был весь поглощен выбором удачной позиции.

– Но о вашем секрете прознал один весьма изобретательный человек, которого именуют в городе не иначе как черным гением криминала. Он решил склонить вас поделиться доходами. «Если доходы нечестные, то он, безусловно, пойдет на уступки, опасаясь огласки», – так, скорее всего, думал он. Как мы знаем, расчет был ошибочен, но этот игрок не привык отступать.

Костоглот приготовился к удару и задержал дыхание.

– Вы спросите меня, откуда он узнал? – продолжил Илья Алексеевич. – Ваш кучер!

Рука бильярдиста дрогнула, и удар получился смазанным. Биток пошел чуть левее нужной линии и в финале комбинации не сумел выйти на касание с желтым шаром, как было задумано. Ход перешел к Ардову.

– Каждый раз, когда вы отправляли с кучером корреспонденцию в министерство, он по дороге заезжал сюда, в клуб, и на полчаса передавал конверт человеку, который его подкупил. Изучив бумаги, вашу сургучную печать возвращали на место, и конверт следовал далее по адресу.

Костоглот хотел было что-то сказать, но сдержал себя, лишь сильнее сжав зубы, отчего мускулы под кожей лица слегка вздулись.

Ардов допросил кучера вчера, когда с самого утра считался для всех погибшим. Нацепив позаимствованный у Шуры парик с вьющимися волосами и скрыв лицо под накладной растительностью, он успел сделать в течение дня несколько чрезвычайно важных визитов, побывав, в частности, и у вдовы Остроцкого. Ответ же на едва ли не ключевой вопрос всей истории сыщику удалось вытрясти из костоглотовского кучера. Заподозрил его Илья Алексеевич в момент, когда в пятницу вечером играл в бильярд с Шурой Баратовым. Именно тогда картина преступления начала приобретать окончательные очертания. Пока Шура делился впечатлениями от посещения публичного дома мадам Сапфировой, Ардов воспользовался «методом римской комнаты», чтобы получше рассмотреть ускользнувшие обстоятельства событий последних дней. Помимо прочего он восстановил и момент, когда стоял с букетом у афишной тумбы рядом с театром «Аквариумъ» и размышлял о причастности Найденовой к преступлению. Он увидел множество экипажей, доставлявших к театральному подъезду своих пассажиров. Особое внимание надлежало уделить знакомой лакированной карете на желтых колесах с щербатым кучером в жокейских сапогах, который как раз подавал прикурить проходившему мимо упитанному господину в котелке…

«Стоп!» – воскликнул тогда Илья Алексеевич, чем ввел в замешательство Шуру. Усилием мысли он заставил застыть изображение и, медленно подойдя к карете, заглянул в лицо прохожего. Это был артист Соломухин, которого на тот момент Илья Алексеевич еще не знал в лицо, а познакомился позже, в гримуборной. Ардов позволил изображению «ожить» и пустил его в замедленном темпе, не желая пропустить ни единой детали. Раскуривая папироску, Соломухин несколько раз пыхнул дымком. Илья Алексеевич ощутил сладковатый запах распаренных сухофруктов в сочетании с древесными нотами. «Сушеная груша», – тихо пробормотал тогда Илья Алексеевич. В этот момент кучер раскрыл ладонь правой руки и показал серебряную табакерочку со стола Костоглота. Прикрывая пламя спички от ветра, артист незаметно принял вещицу и ловким движением тут же опустил в карман сюртука. После чего откланялся и заспешил к театру.

Возможно, этот эпизод и не стоил бы столь пристального рассмотрения, если бы на следующий день табакерка не оказалась на месте убийства начальника контрольной комиссии железнодорожного министерства.

Кучера Ардов нашел во дворе костоглотовского дома, где едва не столкнулся нос к носу с приставом Троекрутовым, явившимся арестовывать Касьяна Демьяновича по приказу обер-полицмейстера. Парень не стал отпираться и быстро сознался в неблаговидных делишках: да, почту по дороге в министерство завозил господинчику в жилетке с бабочкой в «Пяти шарахъ», за что всякий раз получал по целковому; табакерочку свистнул также по его приказу, пока хозяин с конюхом охаживали в сарае какого-то нежеланного гостя; передал ее у театра человеку, обратившемуся условленным образом.

Зрители наградили Ардова аплодисментами: он сыграл весьма эффектную комбинацию, пустив биток от двух бортов к прицельному шару и затем, еще через один борт, к красному.

– После партии вы встретились с неким Кульковым, о котором ходатайствовала Варвара Андреевна. Предполагалось, что этот господин, будучи акционером литейного завода, обсудит с вами поставки стали по сходной цене. На самом же деле это оказался недавно вернувшийся с каторги уголовник Куль. Двенадцать лет назад он был осужден по второму разряду за ограбление почтового вагона.

Илья Алексеевич сделал неудачный ход и уступил право удара.

– Этот Куль потребовал от вас долю в акционерном обществе, угрожая в случае отказа раскрыть все те махинации, которые вы проворачивали с Остроцким. Наглость вам показалась просто неслыханной. Зная вашу несдержанность, думаю, окоротили вы его довольно грубо. Вообще, самоуверенность сослужила вам в этом деле плохую службу: вы слишком уж положились на силу ваших покровителей, способных одним движением руки стереть в порошок любого, кто сунется в ваше дело. Вот и в этот раз, обнаружив утром в домашнем кабинете свиную голову, вы поторопились получить аудиенцию у господина обер-полицмейстера и, вероятно, испытали бурю досады и возмущения, когда он через обслугу известил вас об отказе встречаться и пообещал прислать сыщика. Эта осторожность, а возможно, и недоверие человека, которого вы не без оснований почитали за друга, сильно вас задели. Вы вознамерились решить дело без посторонней помощи, а после победы решительно изменить расстановку сил в обществе и проучить Райзнера.

Во время монолога Касьян Демьяныч исполнил неплохую комбинацию и приноравливался к следующему удару. Илья Алексеевич отошел от стола и как бы невзначай оказался рядом с переодетым Свинцовым, который стоял у ограждения и уже долгое время усиленно вращал глазами. Он что-то шепнул Ардову на ухо и получил благодарный кивок в ответ.

– Хряк был выбран неслучайно, – продолжил Илья Алексеевич, вернувшись к столу. – Именно такую кличку носил подельник Куля, вместе с которым они ограбили почтовый вагон, завладев наличностью и облигациями почти на два миллиона рублей. Легко было представить, что, отсидев в остроге и не выдав подельника, Куль явился к нему за своей долей, но был жестоко убит после ссоры. Тем более что из Одессы скоро пришел портрет «настоящего» Костоглота, который, как видите, нисколько на вас не похож.

Ардов извлек из кармана фотокарточку и положил на стол. Касьян Демьянович взял картонку в руки. Вид у него был совершенно ошарашенный. Казалось, он просто не мог поверить, что это происходит на самом деле. Он повертел снимок в руках, несколько раз обратил на Ардова растерянный взгляд, хотел было что-то сказать, но все же взял себя в руки и вернул картонку.

– Согласитесь, не всякий преступник додумается до такого: скрыть бывшего «банщика», занимавшегося кражами по вокзалам, под личиной респектабельного одесского коммерсанта, перебравшегося в столицу по приглашению самого великого князя. Но с двумя миллионами наличных начать новую жизнь не так-то и сложно, верно? Такому человеку расправиться с бывшим подельником – раз плюнуть.

Касьян Демьянович сделал удар такой силы, что шар вылетел за борт. Маркер объявил фол и исправил цифру на доске.

– По иронии судьбы единственным человеком, который мог бы подтвердить ваше алиби, оказался ваш соперник артист Лянин, продолжавший в тот вечер, по обыкновению, следить за Найденовой, в которую был трагически влюблен.

Глава 37. Пуговичка

– Смотрю, Касьян Демьяныч, ты гарандессочку[83] себе завел? – пакостно ухмыльнувшись, протянул Куль.

Получив окорот, он вышел следом за Костоглотом из клуба на улицу, где в карете ожидала конца встречи Найденова. Было уже темно. Единственный фонарь над входом освещал двор тусклым желтоватым светом. Услыхав отвратительный голос, Касьян Демьянович на мгновение остановился, но сделал усилие и молча двинулся дальше к карете.

– Сказывают, чевая маренка[84], – не унимался каторжник. – Варварой, кажется, кличут?

Куль кивнул на экипаж с желтыми ободами на колесах. Костоглот замедлил ход. Внутренности его закипали все больше, и вот сейчас настал момент, когда внутри заклокотало.

– Поди, пора на хипес ставить?[85] – сплюнув, бросил ему вслед Куль, прикуривая папироску под фонарем.

– Крыса… – тихо произнес Костоглот.

Не сумев удержать себя, он развернулся и с бешеной силой метнул в негодяя бильярдный шар, который невесть зачем прихватил из клуба. Шар с глухим треском впечатался в деревянную дверь рядом с головой Куля и упал ему под ноги. На поверхности, сбоку от таблички, осталась круглая вмятина с осыпавшейся краской. Каторжник инстинктивно втянул голову в плечи и замер: только что он едва не распрощался с жизнью.

Раздался грохот колес – экипаж увозил прочь главу акционерного общества «Златоустовская железная дорога». В карете, почувствовав что-то неладное, Варвара Андреевна принялась просить прощения, но Касьян Демьянович заверил, что все нормально, и отказался что-либо объяснять.

Докурив папироску, Куль поднял шар и вернулся в клуб. Из-за угла дома, сокрытый темнотой, за сценой наблюдал артист Лянин. Как только синяя дверь закрылась за Кулем, Лянин бросил свой наблюдательный пункт и поспешил вон со двора. Он не видел, как спустя буквально несколько минут мужчина крепкого телосложения вытащил из дверей бездыханное тело, обхватив его под мышками. Оглядевшись, мужчина взялся поудобнее и поволок труп в темную подворотню.

Ардову стоило немалых трудов выудить из Лянина подробности виденного им в тот вечер. Однако благодаря стараниям чинов полиции, которые разыгрывали за стеной сцены кровавого истязания, артист заговорил, стараясь, впрочем, сохранять в интонации нотки презрения, которым, как он считал, надлежит одаривать всякого соперника, к числу которых причислял и Костоглота, и Ардова.

– Куля прибил артист Соломухин – жестокий и беспринципный душегуб, – продолжил Ардов, выбирая одновременно направление удара. – Он же вложил пуговицу в кулак трупа, чтобы направить на вас подозрения следствия. Эту пуговичку с вашего жилета срезал карманник со смешным прозвищем Пипочка – он уже сознался господину околоточному надзирателю, который только что опросил его по моей просьбе. В тот вечер Пипка долго терся рядом с вами под видом большого поклонника карамболя, в котором, как выяснилось, ничего не смыслит.

Костоглот невольно коснулся пальцами жилета, словно хотел проверить, на месте ли пуговицы.

– Я говорил, что игру с вами затеял чрезвычайно хитрый и изощренный противник, – напомнил Илья Алексеевич. – Он привык не только продумывать все заранее, но и закладывать на каждом участке по нескольку ходов, чтобы иметь возможность импровизировать в партии.

Ардов сделал удар по битку, но тот, оттолкнувшись от трех бортов, так и не коснулся прицельного шара. Ход перешел к Костоглоту. Он задумчиво смотрел на стол и старательно натирал мелом наконечник кия.

– По-вашему выходит, пуговичка могла и не понадобиться, если бы предложение было принято сразу? – наконец подал он голос, и стало понятно, что рассказ Ардова всецело его захватил, как он ни старался показывать обратное.

– Совершенно верно, – подтвердил Илья Алексеевич. – Но поскольку вы проявили известную своенравность, противник продолжил игру.

Касьян Демьянович сыграл комбинацию «борт – шар – два борта – шар», чем вызвал восторг зрителей.

– Необходимо было выбить вас из седла, – продолжил Ардов, – устроить аппрессию[86], загнать в угол. Вот тогда Соломухин и притащил к вам в кабинет голову хряка, воспользовавшись помощью вашего кучера, давно заимевшего дубликат ключика от вашего кабинета. Дикость и бессмысленность выходки и вправду обескуражили вас. Известно, что больше всего человека беспокоит то, чего он не понимает. А вы явно не могли взять в толк, при чем здесь свиная голова и что может последовать дальше. Выходка казалась абсурдной, лишенной видимой цели, и вы почти убедили себя в том, что имеете дело с мелкими пакостниками.

Костоглот сделал еще один удачный удар, и маркер сравнял количество очков на доске.

– А днем к вам в контору заявился тот самый Серафим Пипочка, визит которого вы велели не отмечать в журнале посещений. Он поведал про пуговичку. А также предположил, что завтра, вполне вероятно, город содрогнется от нового убийства, где на месте преступления фараоны, скорее всего, обнаружат улику, которая, вне всякого сомнения, опять укажет на вас. А там, если вы не пойдете на сделку, будут обнародованы и прочие ваши черные делишки – скажем, на страницах «Петербургскiхъ Вѣдомостей». И уже никто во всем городе не посмеет сомневаться, что досточтимый председатель правления общества «Златоустовская железная дорога» оказался бандитом и кровавым убийцей по прозвищу Хряк.

Касьян Демьяныч метнул в сторону Ардова огненный взгляд и сыграл еще одну комбинацию.

– Три борта – шар – шар, – возвестил маркер и начертил на доске.

– Вот тут вы наконец осознали, что за делом стоит вполне расчетливый махинатор, которого надо бы вычислить и прижать как следует, чтобы запомнил на всю жизнь.

Илья Алексеевич обошел стол, подойдя ближе к сопернику, словно желая взглянуть на стол с его позиции.

– Сделав вид, что всерьез обдумываете предложение, вы пригласили парламентера занести бумаги вечером к себе домой, в особняк на Итальянской.

Костоглот внимательно слушал, вращая поставленный на бампер кий, чтобы покрыть шафт[87] меловой спиралью.

– Позвольте вопрос, – Ардов обратился напрямую к Костоглоту, – вы ведь не могли не поинтересоваться, как будут устранены неблагоприятные улики в случае, если вы пойдете на сделку?

После паузы Касьян Демьянович кивнул. Потом, помолчав, сказал:

– Ответ был в том смысле, что достаточно сыщику, ведущему дело, лишиться жизни от несчастного случая, чтобы никто больше не испытывал острого желания изучать детали.

– Я так и думал! – обрадовался Илья Алексеевич. – Кому, кроме меня, могли быть интересны обстоятельства смерти забубенного каторжника, верно?

– Я не думал до этого доводить, – счел нужным заметить Костоглот перед тем, как сделать удар.

Его биток не сумел поймать второй прицельный шар, и очередь перешла к Ардову.

– Я знаю, – заверил он и взглянул на соперника едва не с жалостью. – Вы все еще не понимали, не могли поверить, что с вами ведет игру оч-ч-чень хитрый, очень изобретательный, очень коварный враг.

Глава 38. Дочь

Сарай был освещен керосиновой лампой, подвешенной за крючок над табуретом, на котором сидел Серафим Пипочка. Руки у него были стянуты сзади кожаным ремешком, лицо избито, на манишке темнели капли крови. Сам он завалился чуть на сторону и безучастно смотрел на грязный пол, где валялись несколько листов бумаги. За его спиной стоял конюх Игнат, удерживая мешкообразное тело Пипочки от падения.

Костоглот присел перед гостем на корточки. Он был без сюртука, рукава сорочки завернуты, волосы налипли на взмокший лоб. Он тяжело дышал, как будто до этого перетаскал полдюжины мешков с солью.

– Ты, я смотрю, фасон держишь… – сказал Касьян Демьянович, стараясь поймать мутный взгляд Пипки.

Несмотря на то что Костоглот осознавал себя хозяином положения, выглядел он скорее растерянным. Это и неудивительно, ведь главной цели, которую он ставил перед собой, заманивая парламентера на переговоры в темный сарай, достичь так и не удалось: при всей своей рыхлости и неказистости Серафим упорно не желал называть имя хозяина и не признавался, где его можно сыскать. Столь неожиданная мужественность вызывала невольное уважение. Хотя на самом деле держать язык за зубами Пипку вынуждал страх – животный, неконтролируемый страх, который охватывал его всякий раз, когда он думал о человеке, втянувшем его в это дело и ежедневно дававшем новые указания – иногда запиской через мальчишку-посыльного, а иногда и лично в «Пяти шарахъ».

– А хочешь, денег тебе дам?

Костоглот извлек из кармана бумажник и показал несколько 25-рублевых билетов.

– Сколько хочешь?

Пипочка безучастно взглянул на ассигнации.

– А хочешь – косую[88]? – с каким-то восторгом предложил Касьян Демьянович, словно радуясь за Пипочку, которому вдруг подвалила такая удача. – С косухой новую жизнь начнешь, человеком сделаешься.

Серафим посмотрел на мучителя начавшим заплывать глазом.

– Подпиши лучше, – тихо проговорил он одними губами. – Он не отстанет.

Костоглот поднялся. Взгляд опять затянуло стальной поволокой.

Словно почувствовав очередной приступ хозяйского гнева, Игнат двинул пленника кулаком в ухо. Тот молча упал на бок.

– Дурак ты, дядя, – прохрипел Пипочка.

– О том, что во вторник вечером вам нанес визит некий загадочный человек, я узнал случайно, допрашивая кучера. Во время разговора он обронил, что стащил табакерку как раз в тот момент, когда вы встречали в сарае «нежеланного гостя». «Зачем нормальному человеку встречать гостей в сарае?» – подумал я и разузнал подробности ваших переговоров из первых, можно сказать, рук – от конюха Игната. Он охотно вывалил мне все, что знал, поскольку является человеком простым и искренне считает, что, наказывая наглеца, никакого нарушения вы не допустили. «Так, постращали маненько», – Илья Алексеевич попытался передать манеру конюха.

Костоглот невольно улыбнулся, узнав в интонации знакомый егоровский говорок. Кажется, ему было приятно, что хотя бы один человек во всей этой истории если и не сохранил по простодушию его тайну, но по крайней мере остался верен хозяину.

Ардов исполнил сложный удар сверху по прижатому к короткому борту битку, чем заслужил аплодисменты.

– Шар – три борта – шар, – объявил маркер и добавил мелом очко.

Илья Алексеевич вел в счете со значительным отрывом.

– Узнав, что вы не только повторно отвергли сделку, но даже избили посланника, ваш враг пришел в ярость, – продолжил Ардов излагать скрытую хронологию событий последних дней. – Он решил реализовать угрозы и сделать все, чтобы разрушить вашу жизнь и упечь на каторгу. Поэтому утром в своем кабинете был убит коллежский асессор Остроцкий, а под столом у него оказалась серебряная табакерка. Ваш враг предпочитает уничтожать жертву, даже если не удается реализовать первоначальный план по извлечению прибыли – чтобы не колебать славу не только самой изобретательной, ни и самой беспощадной фигуры преступного мира, не оставляющей без наказания отказы и возражения. Но вместе с тем, будучи верен тактике всегда оставлять возможности для маневра, он и на этот раз постарался обставить смерть чиновника с таким расчетом, чтобы в расследовании оставалась возможность потянуть за любую ниточку и представить дело на нужный лад: хочешь – как умышленное убийство с подозрением на вас, а хочешь – как добровольный уход поиздержавшегося чиновника из жизни.

– А как тогда табакерка? – не удержался от вопроса Костоглот, очевидно желая понять, каким образом он мог бы доказать свою непричастность к убийству, если дело было бы решено представить как самоубийство.

– Да вы же сами давеча сказали! – удивился сыщик. – Подарили другу! И кто там будет разбираться, что еще накануне убийства табакерка стояла у вас на столе и до смерти Остроцкого вы с ним не имели возможности видеться. Об этом знал только я, но в случае вашего согласия пойти на сделку преступник планировал мое устранение.

Касьян Демьянович властным ударом отправил биток к дальнему борту, оттуда шар поочередно коснулся длинных стенок, столкнулся с красным и, поменяв траекторию, отправился через весь стол в направлении желтого. Публика замерла в ожидании. Желтый шар словно магнитом притягивал к себе потерявшего всякую энергию биток – он катился, казалось, вопреки физическим законам. И все-таки коснулся цели.

Зрители взорвались аплодисментами.

Благодаря высокому классу игры интерес к поединку не ослабевал. Имел значение и артистизм соперников: «француз» исполнял удары элегантно, зачастую выбирая парадоксальные, совершенно непредсказуемые комбинации, а вот его соперник, хотя и предпочитал простые и ясные ходы, бил с какой-то особой строгостью, силой и прямотой, что тоже не могло не вызывать восторга у зрителей.

– Узнав об убийстве Остроцкого, вы наконец-то поняли, сколь серьезный противник вышел на битву с вами. Стало ясно, что шантаж будет продолжен и следующий удар нанесут по самому слабому звену – вашей дочери.

Касьян Демьянович резко развернулся к Ардову, потом окинул быстрым взглядом публику, словно хотел удостовериться, что сказанное слово никто не услышал.

– Да-да, я не оговорился, – подтвердил сыщик. – Варвара Найденова ваша дочь, вы сами прекрасно об этом знаете, но предпочитаете скрывать ото всех, даже от нее.

Илья Алексеевич сделал удар, который не принес ему желаемого очка.

– Должен сказать вам, что выглядит это довольно нелепо. Вместо прямых и искренних отношений вы предложили ей двусмысленную роль содержанки, не требуя при этом телесной близости. Задумывались ли вы хоть однажды, какие страдания доставляет ей непонимание ваших отношений? – воскликнул Ардов как будто с личной обидой, но тут же понизил тон под строгим взглядом соперника. – Неужели вы не осознаете порочность таких отношений?

– Рождены в пороке, – попытался оправдать себя Костоглот, очевидно имея в виду изначальную испорченность человеческой природы в силу первородного греха.

– Рождены в страстях! – не удержался Илья Алексеевич и перешел на горячий шепот, чтобы не сорваться на крик. – А грех – наш собственный выбор, следствие страсти.

Он хотел добавить что-то еще, но вовремя осознал, что выбрал не самое подходящее время для хамартиологического[89] диспута.

– Бог весть почему вы до сих пор не признались, – переведя дух, сказал он уже спокойнее. – Вы единственный для нее родной человек. Впрочем, как и она для вас. Стыдно?.. Чего тут стыдиться? Ну да, незаконнорожденная, да, мать проститутка…

Ардов помолчал, словно думая о чем-то своем.

– Отец – это так важно, – вздохнул он. – Я бы отдал все на свете, чтобы иметь возможность видеть его живым…

Илья Алексеевич скривился, словно выпил горькой микстуры. Он подошел к висящему на стуле сюртуку и достал из кармана маленькую коробочку. Приложив ее к уху, он принялся вращать рычажок – полились хрустальные капельки мелодии.

Он вспомнил, как незадолго до смерти отец отчитал его за обедом. После той взбучки Илья решил отвечать родителю подчеркнуто холодно и отстраненно, а сам и вовсе не обращался ни с какими вопросами, желая показать, насколько глубокую обиду получил от родного человека. Поводом к выволочке послужили какие-то неосторожные мечтательные слова, указывающие, как можно было судить из неожиданной отцовской отповеди, на совершеннейшую неготовность молодого человека к вступлению во взрослую жизнь. Он распек сына за недостаточное трудолюбие, невнимательность и еще бог знает за что – за все то, за что обыкновенно укоряют своих отпрысков любящие родители, желая видеть в них только самые лучшие качества. Всего перечня недостатков, оглашенных отцом, Ардов даже не расслышал, потому что волна соленой обиды мгновенно накрыла его, как тогда, в море на итальянском курорте, когда пятилетний Илья едва не захлебнулся, плескаясь у самого берега. В тот раз отец спас его. А сейчас он уже сам выглядел разбушевавшейся стихией, уже сам пугал Илью необъяснимым гневом, который угрожал затащить в самую пучину. Обида не отпускала парня всю неделю, он был уверен, что отец ненавидит его, разлюбил, не находит ни единого в сыне достоинства. Вообще он сильно изменился с тех пор, как ввел в дом новую супругу на место умершей матери. Лизавета была едва ли не в два раза моложе отца, кротка и добра, но сейчас Илья едва ли не больше всего ненавидел ее, полагая, что именно эта глупая кукла завладела всем отцовским вниманием, всей его любовью, которые предназначались только ему одному.

Все эти черные чувства освободили душу Ильи Алексеевича в один миг, когда, возвратившись однажды с занятий, он обнаружил внизу у лестницы лежащими без движения тела отца, Лизаветы и лакея Нилыча. Рот Ардова вмиг наполнился кислой слюной, а в ушах появилось протяжное многоголосие комариного хора. Илья Алексеевич избегал восстанавливать в памяти тот страшный момент, но сейчас эта картина самовольно раскрылась перед глазами. Он увидел ковер, потемневший от натекшей крови, бежевое платье мачехи, избрызганное красными пятнами. Такие же пятна были на обоях, на кушетке, на зеркале… Илья Алексеевич вздрогнул. В зеркале отразилась тень человека, выскользнувшего из-за портьеры и устремившегося к открытой двери. Никогда раньше Илья Алексеевич не обращал внимание на это отражение за его спиной. Затаив дыхание, он приблизился к стеклу и присмотрелся. Преступник, который, видимо, не успел покинуть места преступления до возвращения Ильи Алексеевича, был уже у самой двери. Он обернулся напоследок, оглядывая исполненную кровавую картину, и этого мига Ардову хватило, чтобы разглядеть лицо убийцы. Это был Соломухин.

Звук соударения шаров вынудил Илью Алексеевича вынырнуть из воспоминаний и вернуться к столу. Какое-то время он приходил в себя от сделанного страшного открытия. Загадка, долгие годы мучившая его, приближалась к раскрытию. Оставалось довести игру до конца и познакомиться с главным инспиратором.

– Не скрою, ваш арест в тот момент был почти неминуем, и, думаю, с высокой степенью вероятности вы не смогли бы оправдаться в предъявленных обвинениях – уж слишком изощренные силки расставил для вас охотник. По крайней мере, ему почти удалось убедить меня в вашей виновности. Но ваш высокопоставленный друг проявил куда большую мудрость, почувствовав, что партия сложнее, чем может показаться на первый раз. Он велел подождать.

Костоглот поднял взгляд, в котором читалась едва ли не благодарность за сказанные слова.

– Видите, он все-таки до последнего пытался вас защитить, – мягко укорил его Ардов.

Рука Костоглота дрогнула, и биток, хотя и коснулся трех бортов, касания ни с одним шаром так и не произвел. Право удара перешло Ардову.

– И тогда враг решил воспользоваться ситуацией. «Ну, раз господин обер-полицмейстер не решается заглотить наживку и тянет время, не позволяя арестовать своего протеже, не стоит ли продолжить игру? Разве это не удовольствие – понимать, что даже сам начальник полиции стал невольно играть на моей стороне, по моим правилам?» – попытался изобразить ход мысли преступника Ардов.

Сделав удар, сыщик обернулся к Касьяну Демьяновичу. Тот пребывал в крайней степени напряжения, повторно переживая все последние обстоятельства.

– Для этого ему необходимо было заполучить Варвару – единственное ваше слабое звено. И она была украдена.

Глава 39. Настоящий Костоглот

Получив право удара, Костоглот долго выбирал направление, как будто боялся сбить рассказ Ардова.

– Смерть Лянина не планировалась заранее. Поначалу я полагал, что он случайно оказался свидетелем похищения вашей дочери Соломухиным и поплатился за это жизнью. На самом же деле Соломухин решил лишить жизни Валентина сразу, как только узнал, что он видел, как вы, покидая во вторник вечером клуб, оставили Куля живым и невредимым. Свидетельство Лянина могло сломать всю линию вашего обвинения в случае, если до этого дошло бы дело.

Костоглот удивленно взглянул на Ардова.

– Да, он следил за Варварой, – пояснил сыщик. – Страсть ревности вынуждала его на лишенные видимого смысла действия.

– Три борта – шар – шар, – огласил маркер, засчитывая удар Костоглота.

– Вы сумели опередить Соломухина и увезти Варвару из театра. Ну, не вы лично, ваш кучер и конюх – он оставил след подошвы под подоконником.

– Она не хотела признавать опасность, – заговорил Касьян Демьянович, словно желал оправдаться.

– Это неудивительно, ведь она ничего плохого не совершала, – согласился Ардов. – А вы не желали ей ничего объяснять. Поэтому велели Егору спрятать дочь в доме терпимости у мадам Сапфировой. Место было ей знакомо, потому что там некогда работала ее мать, приехавшая в Петербург из Одессы, чтобы вычеркнуть вас из своей жизни.

– Шар – три борта – шар! – принял новый удар маркер и произвел изменение в счете.

– Вероятнее всего, вы и бежали бы, но Соломухин в очередной раз оказался «на высоте»: он отыскал и выкрал Варвару, пока вы готовились к побегу – снимали деньги со счетов, собирали долги и оформляли билеты. Вашему противнику не составило труда узнать адрес, достаточно было спросить кучера, который и привез ее в это тайное место.

– Гаденыш… – прошептал Костоглот и так сильно ударил по битку, что шар опять вылетел за борт – очевидно, Касьян Демьяныч представил, что наносит удар по лбу вероломного кучеришки, которого вытащил буквально из грязи и который был всем ему обязан.

Маркер объявил фол. Ход перешел к Ардову.

– Желая спасти Варвару, вы и пришли сюда, – подошел к финалу Илья Алексеевич, натирая мелом шафт кия. – Пипка пообещал вам обменять дочь на подпись в бумагах. А вы, как я полагаю, рассчитываете на встречу с главным злодеем, которого намерены отправить на тот свет, иначе зачем бы вы спрятали револьвер в той бригантине, верно?

Ардов кивнул на один из макетов кораблей, во множестве расставленных на тумбах по всему залу. Об этом ему сообщил все тот же Спасский, который с самого утра нанялся сюда официантом и самым внимательным образом следил за происходящим.

Весь план сегодняшних действий чинам полиции изложил Жарков, получивший подробные инструкции от Ардова, к которому был вызван на тайную встречу посредством записки прямо с места его несостоявшейся гибели. Петру Павловичу стоило немалых трудов убедить пристава собрать весь состав участка для проведения операции. Он ссылался на некие распоряжения, оставленные погибшим, не имея права раскрыть подлинные обстоятельства. Впрочем, наиболее смышленые коллеги, к числу которых относились Спасский и Свинцов, вполне догадались об истинном руководителе операции и пришли в состояние крайнего восторга, чем едва не выдали ардовскую тайну. Сегодня в зале они действовали в особом приподнятом состоянии духа, что бывает свойственно любому человеку, осознающему, что участвует в талантливом, отлично продуманном маневре, в результате которого противник получит сокрушительный удар.

Решающим аргументом для Троекрутова стало клятвенное обещание, что именно здесь, именно к финалу турнира он сможет получить на блюдечке с голубой каемочкой того самого Костоглота, которого ему поручил арестовать сам обер-полицмейстер и которого пристав до сих пор не сумел схватить.

Единственным, кто не смог принять участие в операции, был филер Шептульский. Узнав о трагической смерти Ардова, он ушел в запой.

– Я не Хряк, – сказал Костоглот.

– А я это знаю!

Сделав удар, Ардов вынул из кармана и передал Касьяну Демьяновичу бумажную трубочку, извлеченную позавчера из клетки жако. Костоглот развернул бумажку и обнаружил изображение собственного лица. Он припомнил, что заказал этот снимок в фотографическом ателье Вольфа Чеховского на Дерибасовской, 13, около пяти лет назад.

– Корреспондент из Одессы прислал ваш настоящий портрет. Но прежде, чем оказаться у меня, он побывал в руках главного кукловода. Здесь, в клубе, за вон той стойкой, преступник аккуратно срезал ваш портрет с картонки и выбросил в клетку, а на прежнее место приделал изображение отца артиста Твальберга, который стоял у него в гримуборной и был украден.

Биток Ардова оттолкнулся от красного, встретился с желтым и пересчитал три борта, сумев избежать ненужного соударения с пришедшими в движение прицельными шарами, которые едва не помешали успешному завершению комбинации.

– Изобретательности вашего шантажиста можно только позавидовать, – отметил Ардов если не с восхищением, то уж точно с признанием незаурядных способностей преступного ума. – Должен сознаться, я и сам в какой-то момент уверовал, что вы и есть бывший бандит Хряк. Вы ведь даже знаете некоторые жаргонные словечки… Это помогло мне довольно живо представить вашу встречу с Кулем…

Разговор Костоглота и Куля в том виде, в каком Илья Алексеевич вообразил его, будучи позавчера в клубе, не имел, конечно, ничего общего с действительностью. Полученный в редакции «Петербургскiхъ Вѣдомостей» поддельный портрет полностью сбил его с толку и, восстанавливая ход преступления с самого начала, Ардов почти уверился, что во вторник здесь встречались два старых корюша-мойщика[90], один из которых сумел занять достойное место в высших кругах под чужим именем, а другой так и остался по сути своей торбохватом[91], каким и начинал свой криминальный путь.

А вот о том, как полученная редакцией одесская бандероль оказалась в руках опаснейшего преступника, Ардову еще предстояло расспросить редактора Клотова. Беспокоить его с этим вопросом до сегодняшней развязки было невозможно из опасений спугнуть главного зачинщика вестью о появлении ожившего сыщика.

Ардов сделал решающий удар и закончил партию.

Глава 40. Маски сброшены!

Зрители принялись аплодировать. Некоторые особо разгоряченные даже бросились обнимать Ардова, словно он одержал победу не на бильярдном столе, а где-нибудь при Амба-Алаги во главе абиссинского войска[92], о которой не так давно сообщали газеты.

– В турнире победил французский гость месье Гарнье! – объявил со сцены Жарков. – Сделавшие верную ставку могут получить выигрыш в расчетной кассе!

Ударила музыка. Поставившие на француза отправились осаждать окошко кассы, остальные устремились на выход. Маркер выводил мелом на доске финальный счет.

Илья Алексеевич подошел к нему сзади.

– Я победил, – сказал он. – Не правда ли, господин маркер?

Старик обернулся. Облик его изменился на глазах: пропал подслеповатый старческий прищур, ушло мелкое дрожание головы, вместо согбенности тело обрело уверенность и стройность.

– Вы способный игрок, Ардов, – сказал он спокойным, слегка насмешливым тоном.

С обеих сторон от маркера встали Свинцов и Жарков. Он оценил их появление таким же насмешливым взглядом.

Подошел Костоглот.

– Знакомьтесь, Касьян Демьянович, это Карл Донатович Мервус, ваш главный враг, – кивнул Ардов на маркера. – Именно он придумал эту отвратительную махинацию против вас.

Лицо коммерции советника стало наливаться кровью, и на всякий случай по незаметному сигналу Ардова возле Костоглота встал Африканов – нельзя было допустить самосуда. Вздохнув, Мервус медленно снял парик, отодрал от лица усы, бороду, баки. Появилось холеное, чисто выскобленное личико с капризными губками и водянистыми, почти прозрачными глазами.

– Какую долю вы требуете от господина Костоглота? – спросил сыщик.

– Начинал с четверти, – не теряя самообладания, признался Мервус и стал стягивать перчатки. – Но поскольку пришлось потратиться, сейчас требования возросли.

– И сколько же сейчас?

– Сейчас – все.

Ответ прозвучал так, словно это было само собой разумеющимся.

– Гадюка, – тихо произнес Костоглот и рванулся ухватить Мервуса за горло. Африканов среагировал вовремя и не дал Касьяну Демьяновичу расправиться с преступником. Сам же Мервус даже не шелохнулся, а лишь слегка повел головой в сторону, словно хотел этим движением вправить себе шейный позвонок.

Африканов тряхнул Костоглота и с усилием развернул в сторону: неподалеку стояла Варвара и во все глаза смотрела на своего отца. Касьян Демьянович мгновенно потерял запал и медленно направился к девушке. Обнялись. Оба заплакали. Он просил прощения, что так и не нашел сил признаться, она – что не поверила в опасность, о которой он твердил: если бы не своенравничала, ничего этого не случилось бы. Костоглот возражал и приводил в ответ свои грехи.

Ардов, не отрываясь, смотрел на человека, которого так долго искал. Встречу эту он представлял на разные лады, изобретал обличительные речи, но сейчас, если честно, растерялся. Лицо страшно зудело, а в ушах стоял комариный гуд.

– В конце 1892 года вы ввезли в Российскую империю фальшивых кредитных билетов на сумму около десяти миллионов.

Мервус высокомерно ухмыльнулся:

– Вы правы, привык работать по-крупному.

Казалось, его нисколько не беспокоило сложившееся положение. И это также смазывало чувство победы, которым рассчитывал насладиться Илья Алексеевич.

– Обменять такую сумму мгновенно было невозможно, вам требовалось время, хотя бы пара лет, – продолжил он. – Но правительство подготовило проект реформы, о которой вы не догадывались, – старые деньги двадцатипятирублевого достоинства надлежало вывести из оборота. Инициатором этого проекта был глава департамента Государственного казначейства Министерства финансов, мой отец – Ардов Алексей Арсеньевич.

– Илья Алексеевич, ничего личного, – чуть ли не дружелюбно произнес Мервус. – Ваш батюшка не пошел на сделку, пришлось его устранить. На его место должен был заступить чиновник, который имел не такой строптивый характер.

– Больше вы никого не сможете убить, – проговорил Ардов.

– Не стоит жить местью, мой друг. Дьявольский огонь мщения испепеляет душу. Вы перестанете быть хозяином самому себе и станете рабом зверя внутри себя. Зверя, которого никогда не сможете насытить.

Мервус осмотрелся. Посетителей в зале значительно поубавилось. Возле всех дверей и даже окон стояли городовые. Все они были предупреждены, за кем надлежит следить, и не спускали глаз с бывшего маркера.

– Не очень понимаю, что вы собираетесь мне предъявить, господин сыщик.

– Убийство шестерых человек.

– Будет вам, – с ленцой протянул преступник. – Это все Солома – совершеннейшее животное, управы на него никакой.

– А покушение на жизнь чиновника сыскной полиции? – вступил Жарков.

– Ну а я-то при чем? Пипку пытайте, чего это он вздумал меблированные комнаты взрывать… Только сдается мне, ничего он вам не скажет. Как и Солома.

– Найдутся улики и без них, – сказал криминалист и извлек из кармана фотографию, где в особом освещении была запечатлена страница, вырванная Ардовым из альбома, лежавшего на стойке в клубе. На ней отчетливо прочитывалась надпись: «Сыскаря въ доску»[93].

– Это надпись, которую вы сделали на клочке бумаги в день покушения на Ардова.

Мервус с удивлением взглянул на фотографию. Казалось, он даже на мгновение растерялся, но тут же взял себя в руки.

– Изображение получено по методу физика Роберта Вуда, – пояснил криминалист.

– Эту записку вы отправили с посыльным Пипочке, который и устроил взрыв у меня на квартире, – сказал Ардов. – Несмотря на то что оригинал был уничтожен, как видите, нам удалось восстановить надпись по оттиску, оставленному в тетради.

– А это исполненный вашей рукой список участников турнира – оттуда же, – предъявил Жарков страницу. – Доказать, что обе записи были сделаны одной и той же рукой, не составит труда. Присяжным будет что обсудить.

– Что ж… Неплохо… Вашего Вуда я не предусмотрел… – задумчиво произнес Мервус и обернулся к Ардову: – Поначалу вы очень веселили меня, господин сыщик, заглатывая одну наживку за другой. Играть с вами было сущим удовольствием. Но вынужден признать – недооценил.

Задержанный картинно тряхнул головой, изображая поклон.

– С вашими способностями взяться бы вам за поистине великие дела, Илья Алексеевич. А вы засели в клопиной дыре – разгребать дерьмо с этими золотарями.

Мервус кивнул на конвойных.

– А сейчас прошу меня извинить, господа, мой арест не входит в мои планы.

Бывший маркер сорвался с места и что есть силы устремился в направлении стены, в нишах которой красовались морские пейзажи. Этот неожиданный финт вызвал замешательство многочисленных чинов полиции: преступник не пытался сбежать, но, как видно, решил покончить с собой на глазах собравшихся – он мчался прямиком на стену и даже выставил вперед голову. Казалось, еще мгновение – и он расшибется о стену. Но вместо того чтобы расколоться от страшного удара, голова его с разбегу прорвала живописный холст, которым была затянута ниша в стене возле клетки с попугаем. Еще через мгновение он весь скрылся за дверью, показавшейся в дыре за разорванной картиной. Подоспевший к двери Свинцов принялся колотить ногами, толкать плечом. Бесполезно.

– Оставьте, Иван Данилович, – устало проговорил подошедший Ардов, стаскивая с себя парик. – Он ушел.

– Чего встали, долдоны?! – закричал околоточный надзиратель, не желая мириться с проигрышем. – Ну-ка живо на улицу!

Свинцов помчался к выходу, увлекая за собой опешивших городовых.

– А как вы догадались, что маркер – Мервус? – спросил Жарков.

Илья Алексеевич молча извлек из стойки маркера трость с рукояткой в виде змеиной головы, за зубами которой просматривалась пятнистая горошина зеленоватого оттенка. Он увидел ее впервые, когда записывался на участие в турнире. Тогда эта трость окончательно расставила в голове Ильи Алексеевича все части картины по своим местам.

Эту змеиную голову описывал профессор Бессонов, ставший жертвой Мервуса; ее же зарисовал и следователь Горбоносов, который вел дело о смерти отца до того, как не был найден на улице мертвым как будто от удара каретой.

К Ардову подошел похожий на грача распорядитель и протянул поднос, на котором лежал пухлый конверт.

– Что это? – удивился сыщик.

– Тысяча рублей, – огласил Дурылин.

Ардов и Жарков переглянулись.

– Призовой фонд, – поспешил устранить непонимание «грач». – У нас все по-честному.

– Бери, Илья Алексеевич, – подтолкнул друга Жарков. – Честная победа.

– Какая же это победа, – грустно сказал Ардов и поплелся к выходу.

Глава 41. Маленькое признание

На выходе из клуба Илью Алексеевича заключил в объятия сам Троекрутов, прибывший осуществлять арест Костоглота. О том, что Ардов воскрес, ему буквально за минуту до этого доложил выскочивший вслед за городовыми Свинцов.

– Ну и заставили вы нас поволноваться, Илья Алексеевич… – прослезился Евсей Макарович, трижды лобызая сыщика. – Разве так можно? Без предупреждения, без подготовки…

– Надо же, и руки на месте! – ложно удивился фон Штайндлер.

– Виноват, ваше высокоблагородие. Я хотел, чтобы преступник не отказался от своего замысла и попытался довести преступление до конца – чтобы в наших руках оказались неопровержимые улики.

Пристав шумно высморкался в платок и спрятал его в фалду.

– Прекрасный, прекрасный замысел, – согласился он, не очень понимая, о каком преступлении идет речь и кто, собственно, тут преступник. – Неужто господин коммерции советник прибил нашего каторжанина? – понизив голос, аккуратно предположил он и кивнул на выходящего из клуба в сопровождении Варвары Андреевны Костоглота.

– Прикажете арестовать? – сделал стойку фон Штайндлер.

– А как же! – не очень уверенно ответил Евсей Макарович. – Мы за этим, собственно, здесь и…

– Я бы не торопился, – предостерег Ардов.

Пристав обратил к нему растерянный взгляд.

– Но как же… Господин обер-полицмейстер самолично…

– Он поторопился, – невозмутимо заявил Илья Алексеевич.

– Не слишком ли много вы себе позволяете, господин сыщик? – вступил в разговор фон Штайндлер, почувствовав, что невесть откуда взявшийся героический ореол воскресшего чиновника сыскного отделения грозит подавить последнюю волю пристава.

В это время во двор с грохотом въехал экипаж с крепышами в черных котелках на подножках. Из кареты выскочил обер-полицмейстер и стремительно подошел к Ардову, не обращая внимания на чинов полиции. Он еле сдерживался, чтобы не проявить слабость и не броситься с объятиями.

– Как прошла операция? – возможно непринужденнее спросил он, не сумев в полной мере справиться с голосом, дрогнувшим на последнем слове.

– Убийца Соломухин задержан, ваше превосходительство! – коротко доложил Ардов.

Пожалуй, это единственное, чем можно было похвалиться в сложившейся ситуации.

– Что на его совести?

– Каторжанин Кульков, коллежский асессор Остроцкий, артист Лянин… А также титулярный советник Ардов, его супруга и лакей-камердинер, убитые четыре с половиной года назад.

Троекрутов вытаращил глаза: к тому, что Ардов одним махом раскрыл столько кровавых злодеяний, он опять оказался не готов.

Райзнер внимательно посмотрел в глаза сыщику. Конечно, он был осведомлен о личных обстоятельствах молодого человека и даже предполагал, что именно желание отыскать убийцу отца вынудило его поступить на службу в полицейское отделение, но никак не ожидал, что «дело о свиной голове» окажется связано с тем преступлением и обретет для Ардова личные мотивы.

– А кто покушался на вашу жизнь?

Илья Алексеевич вспомнил, как позавчера добрался к себе домой в совершенном изнеможении. Свет уличного фонаря отбрасывал на стену квартиры тень от оконных рам. Сыщик обратил внимание, что окна были плотно закрыты, в то время как он, уходя, оставил обе форточки распахнутыми. Подойдя к стене, он прислушался. От обоих газовых рожков исходил едва уловимый свист: кто-то разрезал трубки, выходившие из стены. Ардов поднес перышко к отверстию – оно затрепыхалось, указывая направление газовой струи, подававшейся в помещение.

Илья Алексеевич подошел к занавешенному окну и поставил на подоконник коробку из-под торта, полученную в кладбищенском склепе. Освободив ее от лент, он нашел внутри человеческую кисть, отхваченную, как он надеялся, у какого-нибудь бездомного мазурика, окончившего свои дни в городской больнице. По крайней мере, так заверил его горюн из чайной в Малковом переулке.

Ардов достал свой карманный аристончик и вложил в мертвую руку.

Потом поставил на стол склянки, выданные Жарковым. Вытряхнув на блюдце темно-фиолетовые кристаллы, он набрал в пипетку несколько капель из другого сосуда, выдавил их на марганцовку и стремглав бросился из комнаты.

Илья Алексеевич успел взлететь на чердак по лестнице, приставленной к обшарпанной стене сразу за дверью, прежде чем на блюдце вспыхнули искры. В то же мгновение страшный взрыв заставил содрогнуться весь дом…

– Серафим Пипочка, – ответил Ардов обер-полицмейстеру. – Также задержан.

– Ну что ж, весьма… весьма неплохо… – проговорил начальник полиции, размышляя, стоит ли сейчас обсуждать более деликатные темы.

– Виноват, ваше превосходительство, – решился встрять Евсей Макарович. – Разрешите арестовать господина Костоглота?

Пристав указал глазами на Касьяна Демьяновича, стоявшего тут же неподалеку и сжимавшего в ладонях руки Варвары Андреевны.

– Не надо, – сказал Райзнер. – Я поторопился.

Слова обер-полицмейстера едва не физически подкосили фон Штайндлера: правая его нога невольно дрогнула в колене и он довольно комично пошатнулся. Евсей Макарович поддержал старшего помощника, хотя и сам был впечатлен прозорливостью подчиненного.

Райзнер подошел к Костоглоту, обменялся с ним несколькими фразами и тронул котелок, когда коммерсант представил ему Варвару Андреевну. Сделав книксен, она деликатно отошла, дав возможность мужчинам поговорить без посторонних.

– Кажется, вы спасли мне жизнь, Ардов? – обратилась она к Илье Алексеевичу.

Сыщик обернулся. Он ощутил волну запахов, привычно распавшуюся на страницы из «The Family Herbal» с цветными гравюрами жасмина, флердоранжа, ириса, сандала и пачули. Голос, по обыкновению, мерцал фиолетовыми огоньками, дрожавшими вокруг головы, особенно в волосах.

– Благодаря вашим урокам, Варвара Андреевна, – улыбнулся он в ответ.

– Я тут ни при чем. Похоже, у вас талант… С такими карамболями вы разделаете любого.

– Как видите, еще есть противники, которые мне не по зубам, – помрачнел Илья Алексеевич и, приподняв трость, которую прихватил с собой, посмотрел на ее рукоятку.

– Не корите себя, Илья Алексеевич! Слышали бы вы, как боится вас Соломухин! Пока я сидела связанной у него в коморке, он места себе не находил, все повторял, что с вами шутки плохи. Успокоился лишь под утро, когда какой-то оборванец принес ему весть о вашей смерти. Они что же, и вправду пытались вас убить?

– Да… К сожалению, риск оказался напрасным… Простите меня, Варвара Андреевна. Ваши страдания случились также по моей вине.

– О чем вы, Ардов?

– Если бы я арестовал Соломухина сразу после убийства Лянина, возможно, цепь преступлений в этом спектакле удалось бы прервать.

– Бросьте, на место Соломухина нашелся бы другой исполнитель.

Ардову было приятно, что Варвара Андреевна не позволяет ему самоуничижения сверх меры – сейчас он чувствовал себя совершенно разбитым и никакие свои достоинства не готов был признать действительными.

– Но я не скрою: мне немножко обидно, что мое спасение не было для вас главным, – произнесла Найденова, и ее губы тронула едва уловимая улыбка.

Кажется, она решила опять вступить в игру, смыслом которой было вызвать чувство неловкости, которое почему-то ей нравилось наблюдать в Ардове.

– Я думал о вас… – признался Илья Алексеевич.

Глава 42. Настоящий Хряк

Вечером Илья Алексеевич ужинал у Баратовых. Шура весь день провел в яхт-клубе, где проходил «Венецианский праздник» – соревнование на лучшее украшение гондол. Баратов настаивал, что его лодка, оформленная в виде гигантского миссисипского аллигатора, оставила позади всех конкурентов, но награда досталась Крекину, замаскировавшему свою посудину под какого-то красного червяка, которого он высокопарно именовал «шанхайским драконом». Виной всему – непроизвольный взрыв на лодке у Шуры четырех пиротехнических ракет, приготовленных для того, чтобы на вечернем параде окончательно поразить жюри и зрителей огненными картинами. Из-за этого преждевременного фейерверка из соседней лодки в воду выпала барышня. Несмотря на то что молодой князь тут же нырнул в пучину и спас чувствительную особу, его все равно дисквалифицировали.

– А с чего эти ракеты взорвались-то? – поинтересовалась княгиня.

– Политов положил на них свою трубку.

– Что же он, не понимал всей опасности?

– У него меланхолия, он сам себя не помнит.

Баратов продолжал щебетать, не давая возможности Анастасии Аркадьевне расспросить гостя об обстоятельствах прошедшего дня. Два дня назад Илья Алексеевич заранее попросил ее не принимать близко к сердцу возможные известия о его трагической кончине, из чего княгиней был сделан вывод, что крестник вплотную подступился к разгадке важного дела.

– А мой «карнавал» сегодня был поудачней, – сообщил Ардов после того, как Шура закруглился. – Вообразите, полиции удалось изловить бывшего вокзального вора. Отгадайте, где он служил?

– Уж не в правительстве ли? – пошутил Баратов. – Там, говорят, вор на воре.

– Шура! – укоризненно протянула княгиня.

– Он служил артистом в «Аквариуме»!

– Это что-то невероятное, – поразилась новости Анастасия Аркадьевна.

– И не просто артистом – пел в оперетте! Исполнял партию Менелая в «Елене».

– Да ведь я видела его! – воскликнула Баратова. – Это же Соломухин! Неужели вор?

– И вдобавок убийца, – кивнул сыщик и помрачнел. – Его прозвище – Хряк. Свое первое серьезное преступление он совершил двенадцать лет назад, убив двоих почтовых служащих во время ограбления почтового вагона. Его подельник тогда попал на каторгу, а сам он сумел ускользнуть. И поступить в услужение к отъявленному негодяю, которого зовут Карл.

– Тот самый rasende Zwerg? – догадалась княгиня.

Ардов кивнул. Перед его взором опять невольно встала картина места преступления пятилетней давности, когда он обнаружил трупы в своем доме. Илья Алексеевич отмахнул мигом налетевшее комарье, за которым проступила ухмылочка Мервуса – он смотрел перед собой прозрачными водянистыми глазами и как будто намеревался что-то сказать.

– Это не месть! – опередил его Ардов. – Это заслуженное вами возмездие.

– Придется отложить, – показал зубы Мервус. – Ведь вы меня, кажется, упустили?

– Главное, что теперь я знаю вас. И найду, будьте покойны.

– Илья, какого еще возмездия ты жаждешь для меня? – раздался голос Шуры. – Я и так понес наказание! Между прочим, призом за лучшую гондолу был серебряный кубок Почетного командора, который я планировал получить из рук великого князя Александра Михайловича! И теперь по милости Политова награда уплыла к Крекину.

– Прошу прощения, – смутился Ардов, поняв, что разговаривал вслух с воображаемой личностью. – Кажется, я устал.

Илья Алексеевич действительно ощутил смертельную усталость, которая, по-видимому, копилась все последние дни и которой он не разрешал овладеть собой до конца расследования. Теперь дело можно было считать раскрытым.

Остаток вечера посвятили вопросам обустройства семейного особняка, в который Илья Алексеевич решил перебраться после разрушения меблированных комнат. Все эти годы отчий дом стоял заброшенным, обстановка там оставалась ровно такой, каковой была на момент кровавого убийства. Обслугу Анастасия Аркадьевна частью забрала себе, частью рассчитала.

Известие о переезде было воспринято с чрезвычайным воодушевлением. Тут же принялись обсуждать ближайшие заботы: помимо ремонта и чистки предстояло обновить гардероб, найти приличного повара с подручным, горничных для уборки комнат, лакея-камердинера.

– Повар – это слишком, достаточно будет кухарки, – отмахнулся Ардов.

– Не скажите, – возразила Анастасия Аркадьевна. – С вашими… – она запнулась, подбирая правильные слова, – особенностями восприятия меню следует составлять особенно деликатно.

– Пожалуй, вы правы, – смешавшись, согласился Илья Алексеевич.

– А камердинером на первое время я дам вам Харитона.

Княгиня кивнула на старика-лакея с бакенбардами в расшитой золотым позументом ливрее. Он стоял в углу и с торжественным видом вращал ручку музыкального аппарата, распространявшего по гостиной приятную музыку. Илья Алексеевич оглядел старика с некоторым сомнением.

– Эта должность важнейшая в доме, – наставительно произнесла княгиня. – Держать в порядке гардероб, убирать кабинет, руководить прислугой.

– Помогать хозяину при раздевании, – добавил Шура.

Он уже неоднократно указывал другу на совершеннейший раскардаш в костюме – Ардов не носил фрака, не имел белого шарфа с бахромой, трости с набалдашником, имел одну-единственную жемчужную булавку в галстуке, которая уже всем смертельно надоела.

– Если изволите завтракать у себя в кабинете – он подаст, – докончила княгиня.

Ужин затянулся допоздна. Илья Алексеевич с благодарностью принял приглашение занять гостевую комнату, потому что с трудом нашел в себе силы встать из-за стола.

Глава 43. Государственная необходимость

– Вот что, Ардов, – подвел итог обер-полицмейстер, выслушав на следующее утро в своем кабинете все подробности. – Необходимо оставить эту историю в тайне. Тем более что главного злоумышленника мы так и не изловили. А без него поди объясни, кто там чего замышлял, – уж больно мудрено у вас наверчено.

Илья Алексеевич не исключал подобного поворота, поэтому почтительно замолчал, не выказывая никакого удивления.

– Смерть артиста пусть останется самоубийством, гибель Остроцкого – несчастным случаем, – принялся размышлять вслух сановник. – А об этом вашем каторжанине никто и не вспомнит.

– Разве мы не потакаем злу, скрывая правду? – все же позволил себе усомниться Ардов.

Оскар Рейнгольдович внимательно посмотрел на молодого человека, желая понять, чего в его словах больше – наивного прекраснодушия или скрытого сарказма.

– Таковы государственные интересы, – наставительно сказал он.

Ардов молчал.

– Вы что же, желаете отправить Костоглота за решетку? – перешел в наступление Райзнер.

– Он, конечно, никого не убивал, – ответил Илья Алексеевич, – но все-таки его финансовые махинации привели к существенному ущербу.

– Нет, – невозмутимо отозвался Райзнер. – Вы вовремя разгадали нечистоплотный замысел, выплаты из казны еще не произведены, ущерб государству удалось предотвратить. Так что, честно говоря, тут и предмета нет для преследования – ну, допустили счетоводы ошибку. Уж поверьте, у Костоглота они такую разделку примут, что впредь сто раз проверят, прежде чем бумаги начальству на стол нести.

Обер-полицмейстер взял Ардова за плечи и слегка сжал в знак дружеского расположения. Ардов молчал.

– Не хотите же вы, чтобы отец Варвары Андреевны оказался в тюрьме?

Приемчик был цинический: Райзнер прекрасно понимал, какое чувство вызовет у Ардова употребление темы родительства.

– Да и не Костоглот там был закоперщиком! – продолжил он мягкую атаку. – Говорю же вам, всю интригу с этими махинациями Остроцкий сплел! Вы совершенно точно установили – был подвержен нездоровому влечению к игре, жил не по средствам, попал в кабалу к кредиторам.

Обер-полицмейстер почувствовал, что, пожалуй, все-таки перегнул палку, выгораживая главу железнодорожного общества. Сделав круг по кабинету, он опять подошел к Ардову и взглянул ему в глаза.

– Не беспокойтесь, Илья Алексеевич, – доверительно, с особым чувством сказал он, словно открывал тайну. – Я позабочусь, чтобы на место этого негодяя в министерство пришёл честный, неподкупный исполнитель, который не даст себя провести нечистым на руку дельцам.

Илья Алексеевич кивнул и направился к выходу.

– И вот еще что! – слегка возвысил голос хозяин кабинета, когда чиновник сыскного отделения уже взялся за ручку двери. – Ардов, вы не хотели бы перейти на службу в мою канцелярию? У меня есть для вас хорошее местечко. Пора, так сказать, переходить на новый уровень…

– Нет.

– Почему?

– Я не разбираюсь в государственных необходимостях, ваше превосходительство.

– Как знаете…

Глава 44. Прощание

– Я не буду с вами играть, Ардов, – сказала Варвара Андреевна, когда сыскной чиновник заглянул в «Пять шаровъ» в надежде застать ее. – У вас слишком исключительные карамболи, единственные в своем роде. Не знаешь, чего ждать.

– Я бы хотел, чтоб вы показали мне тот удар.

– Какой еще удар?

– Крученый. Когда шар обходит препятствие.

Найденова улыбнулась.

– Этот удар нужен для другой игры.

– Да, – кивнул Ардов. – Господин Дурылин сказал мне по секрету, что следующий турнир будет как раз по «пирамиде».

Илья Алексеевич кивнул в сторону «грача», который издалека поклонился, словно ждал, когда гость обратит на него взор.

Найденова хмыкнула. Ей было приятно внимание Ардова.

Когда позже этим же днем они шли по набережной Екатерининского канала, Варвара Андреевна не выдержала:

– Я не понимаю, как вы разгадали это галимарфе[94]! Мне кажется, нужно обладать каким-то совершенно необыкновенным умом, чтобы суметь сложить все осколки.

– Ум самый обыкновенный, – сознался Ардов.

– В чем же ваша тайна?

Илья Алексеевич помолчал, словно решая, стоит ли раскрываться.

– Я не умею забывать, – тихо произнес он.

Найденова бросила на спутника быстрый взгляд. Кажется, она почувствовала, что это признание – совсем не игра и не желание привести в изумление.

– Иногда случается, что где-то в прошлом необходимо отыскать незамеченную ранее улику, упущенную деталь. Для обычного человека дорога назад закрыта, мне же ничего не стоит вернуться в любое место, где я когда-либо побывал. Или хотя бы представил его себе однажды.

– Не понимаю, – тряхнула головой Найденова. – Можете привести пример?

Ардов задумался.

– Я заметил у вас на столике в гримуборной томик Чехова. Вы читали «Хамелеона»?

– Про собачку?

– Да! Помните, как начинается? «Через базарную площадь идет полицейский надзиратель Очумелов в новой шинели и с узелком в руке».

– Ну да, как-то так… По-моему, вполне пристойно…

– А теперь припомните, что говорит этот Очумелов, когда узнает, что собачка генералова?

Найденова задумалась.

– Он говорит этому приказчику…

– Золотых дел мастеру Хрюкину! – не сдержавшись, поправил Ардов – он пришел в некоторое волнение.

– Да, Хрюкину – что собачка маленькая и достать до пальца не могла.

– Нет, Варвара Андреевна! – выкрикнул Илья Алексеевич и тут же сбавил голос, почувствовав, что увлекся сверх меры. – Нет! – тихо продолжил он, наклонившись к уху спутницы, отчего голос стал более мягким и даже нежным. – Прежде он говорит городовому, рыжему городовому, который сопровождал его с решетом, полным крыжовника: «Сними-ка, Елдырин, с меня пальто…»

Варвара Андреевна остановилась и посмотрела на Ардова. Он пребывал в совершеннейшем восторге. Кажется, Илья Алексеевич готов был взорваться сейчас от удовольствия, которое почему-то испытывал.

– Пальто! Понимаете?

Найденова никак не могла уловить, куда клонит Ардов. Честно говоря, она вовсе отвлеклась от слов, поскольку вдруг поймала себя на том, что хочет смотреть на это лицо вечно. Эти глаза, нос, губы… Ей до смерти захотелось, чтобы Ардов ее сейчас поцеловал.

– А был-то он в шинели! – долетел до нее голос Ильи Алексеевича. – Рассудите сами: если человек идет по улице в шинели, разве он может в таком случае снять с себя пальто?

Варвара Андреевна улыбнулась.

– Если бы Чехов попался к вам в лапы, чувствую, ему не поздоровилось бы.

– По крайней мере, такие показания вызвали бы подозрения в искренности, – улыбнулся в ответ Илья Алексеевич.

– Неужели у Чехова так и написано?

– Именно так! Если желаете, могу предложить пари.

– Пари – неплохая идея, – согласилась Найденова. – У меня есть одно желание, исполнение которого доставило бы мне радость. А о чем мечтаете вы?

Ардов сделался серьезным.

– Я хотел бы научиться забывать.

Примечания

1

Грузчики с тачками.

(обратно)

2

Кистень в виде ударного груза, прикрепленного к цепочке.

(обратно)

3

Таран в виде какой-нибудь фигуры на носовой части корабля.

(обратно)

4

Создатель феномена «девушек Гибсона» – модно одетых, разносторонне развитых и равных по статусу мужчинам.

(обратно)

5

Глава Австро-Венгерской монархии, носил пышные усы, соединенные с бакенбардами.

(обратно)

6

Дама полусвета, проститутка, от французского demi-monde («полусвет»).

(обратно)

7

Наиболее полная и старейшая энциклопедия на англ. языке.

(обратно)

8

Почетное звание для купцов, пробывших в 1-й гильдии 12 лет.

(обратно)

9

Легкая одноконная повозка для одного пассажира, который сам же и управляет экипажем.

(обратно)

10

Казенная винная лавка.

(обратно)

11

Залихватская песня на слова Некрасова.

(обратно)

12

Маленькая, в полстакана, бутылочка с водкой.

(обратно)

13

Карточный термин, обозначающий «отыгрыш».

(обратно)

14

Лабораторная колба конической формы.

(обратно)

15

Высочайший Указ от 17 апреля 1863 года, отменявший жестокие телесные наказания, включая наложение клейм и штемпельных знаков.

(обратно)

16

Французский вишневый десерт.

(обратно)

17

Музыкальный термин, означающий «очень быстро».

(обратно)

18

Нижняя одежда у древних греков в виде длинной рубахи без рукавов.

(обратно)

19

Ганимед – троянский юноша, похищенный Зевсом из-за своей красоты.

(обратно)

20

Гимнастическая школа для подростков в Древней Греции.

(обратно)

21

Скандальный английский литературный журнал, издававшийся в 1894–1897 годах.

(обратно)

22

Самый знаменитый лирический поэт Древней Греции.

(обратно)

23

Удивление, восхищение (от франц. admiration).

(обратно)

24

Сиддхартха Гаутама – имя, полученное при рождении легендарным основателем буддизма Буддой Шакьямуни.

(обратно)

25

Концессия – форма партнерства, при котором государство передает частной компании земли или предприятия для коммерческой эксплуатации на оговоренных условиях.

(обратно)

26

Преступник, вор (блатн.).

(обратно)

27

Несовершеннолетний преступник (блатн.).

(обратно)

28

Вечнозеленое дерево семейства кипарисовых, называемое также японским кедром.

(обратно)

29

Данго – японский десерт в виде политых сладким соусом шариков из рисовой муки, нанизанных на деревянную палочку.

(обратно)

30

Интеллигентный человек (блатн.).

(обратно)

31

Картежник (блатн.).

(обратно)

32

Полицейский (блатн.).

(обратно)

33

Японские бумажные деньги, выпускавшиеся аристократией императорского двора в Киото и имевшие ограниченное хождение.

(обратно)

34

Сарга липовая – фальшивые деньги (блатн.).

(обратно)

35

Увеселительная программа из концертных номеров.

(обратно)

36

Ловкий прием, фокус (от нем. kunststück).

(обратно)

37

Матушка (фр.).

(обратно)

38

Приглашение артиста на работу по договору на определенный срок.

(обратно)

39

Карманник, промышляющий в церквях (блатн.).

(обратно)

40

«Гран-Гиньоль» – парижский театр ужасов в квартале Пигаль.

(обратно)

41

Смола хвойного дерева.

(обратно)

42

Каторжный второго разряда – от 8 до 12 лет.

(обратно)

43

Ссора (блатн.).

(обратно)

44

Факельщики, нанимаемые похоронным бюро из числа опустившихся горожан.

(обратно)

45

Картина Клода Моне, выставленная на французской выставке в Санкт-Петербурге в 1896 году и вызвавшая недоумение в русской художественной среде.

(обратно)

46

Марш 79-го шотландского дивизиона, погибшего при переходе через реку Альму при взятии Севастополя в Крымской войне (1853–1856).

(обратно)

47

Поощрение (устар.).

(обратно)

48

«На Симеона Столпника» – церковный праздник.

(обратно)

49

Куафюра – прическа (устар.).

(обратно)

50

Мошенник высшего полета (блатн.).

(обратно)

51

Ученик мошенника (блатн.).

(обратно)

52

Проволочная отмычка в форме маленькой кочерги (блатн.).

(обратно)

53

Криминальный инструмент в виде загнутого штифта для силового взлома замка (блатн.).

(обратно)

54

Оборванец (устар.).

(обратно)

55

Нерасторопный человек (разг.).

(обратно)

56

Геометрический орнамент.

(обратно)

57

Индийский струнный инструмент с длинным грифом и множеством колков.

(обратно)

58

Взбесившийся карлик (нем.).

(обратно)

59

Фирменный поезд до Парижа.

(обратно)

60

Кукловод.

(обратно)

61

Счастье на игру (блатн.).

(обратно)

62

Помощник (блатн.).

(обратно)

63

Обмануть, не уплатить доли (блатн.).

(обратно)

64

Дележ добычи (блатн.).

(обратно)

65

Доля (блатн.).

(обратно)

66

Тысяча рублей кредитными билетами (блатн.).

(обратно)

67

Назвался чужим именем (блатн.).

(обратно)

68

Стал богатым человеком (блатн.).

(обратно)

69

Фальшивое имя (блатн.).

(обратно)

70

Проваливай (блатн.).

(обратно)

71

А где ваш маркер? (фр.)

(обратно)

72

Имбирь.

(обратно)

73

Двухпроцентный налог с частнособственнической недвижимости.

(обратно)

74

Британская спортсменка, самая молодая чемпионка Уимблдона, завоевавшая свой первый титул в возрасте 15 лет (1887).

(обратно)

75

Регистрационный документ, выдававшийся проститутке вместо паспорта при постановке на учет во врачебно-полицейском комитете.

(обратно)

76

Венгерская танцевальная музыка.

(обратно)

77

Грузчик, разгружающий мешки, которые удерживал на спине специальным крюком.

(обратно)

78

Обмануть (блатн.).

(обратно)

79

Ограбить (блатн.).

(обратно)

80

Песня времен Великой французской революции.

(обратно)

81

Главный распорядитель (блатн.).

(обратно)

82

Обманывают (блатн.).

(обратно)

83

Красиво одетая проститутка (блатн.).

(обратно)

84

Хорошая бабенка (блатн.).

(обратно)

85

Обучить воровству при помощи проституции (блатн.).

(обратно)

86

Давление.

(обратно)

87

Верхняя часть кия.

(обратно)

88

Тысяча рублей кредитными билетами (блатн.).

(обратно)

89

Хамартиология – учение о грехе.

(обратно)

90

Корюш – товарищ по преступлению; мойщик – железнодорожный вор (блатн.).

(обратно)

91

Низшая категория воров, крадущих мешки у приезжих крестьян (блатн.).

(обратно)

92

Битва при Амба-Алаги – сражение между итальянскими и абиссинскими (эфиопскими) войсками в декабре 1895 года.

(обратно)

93

«Сыщика убить» (блатн.).

(обратно)

94

Путаница.

(обратно)

Оглавление

Глава 1. Труп в Демидовом переулке

Глава 2. «Пять шаровъ»

Глава 3. Поручение

Глава 4. У Костоглота

Глава 5. СК

Глава 6. Концессионный договор

Глава 7. Костя Данго

Глава 8. Письмо

Глава 9. «Аквариумъ»

Глава 10. Деловое предложение

Глава 11. Дома

Глава 12. Куль

Глава 13. Вредные подозрения

Глава 14. «Стог сена»

Глава 15. Неоконченная партия

Глава 16. Второе убийство

Глава 17. Табакерочка

Глава 18. «Дуплет»

Глава 19. Допрос с колесом

Глава 20. Похищение

Глава 21. Еще один труп

Глава 22. Ночной гость

Глава 23. Утро в участке

Глава 24. Последняя попытка

Глава 25. Взбесившийся карлик

Глава 26. Страшное открытие

Глава 27. Чеча в клетке

Глава 28. Таинственный информатор

Глава 29. Без лица

Глава 30. У мадам Сапфировой

Глава 31. На кладбище

Глава 32. Несвоевременная смерть

Глава 33. Без Ардова

Глава 34. Арест

Глава 35. Казнь

Глава 36. Финальная партия

Глава 37. Пуговичка

Глава 38. Дочь

Глава 39. Настоящий Костоглот

Глава 40. Маски сброшены!

Глава 41. Маленькое признание

Глава 42. Настоящий Хряк

Глава 43. Государственная необходимость

Глава 44. Прощание Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg