«Пелена страха»

Пелена страха (fb2) - Пелена страха [litres] (пер. Леонид Анатольевич Игоревский) 1555K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Рафаэль Абалос

Рафаэль Абалос Пелена страха

Rafael Ábalos

Las Brumas del Miedo

© Rafael Ábalos, 2017

© Перевод, «Центрполиграф», 2019

© Издание на русском языке, «Центрполиграф», 2019

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2019

* * *

Часть первая. Золотые глаза

Глава 1

– Ты уверена?

– Да.

– Нервничаешь?

– Немного.

– Но это ужасно.

– Знаю.

– Я боюсь, что ты будешь страдать.

– Мне будет хорошо.

– Тогда закрой глаза и – прощай.

Глава 2

«Ты должен сам все увидеть и сфотографировать с воздуха, прежде чем начнешь проводить детальный осмотр места преступления. Я не хочу, чтобы у тебя возникло предвзятое мнение о том, что ты там обнаружишь. Никто, кроме того типа, который позвонил на 112, не знает толком, о чем идет речь». Это было все, что сказал ему комиссар Клеменс Айзембаг, когда в шесть утра вырвал его из сна, глубокого и пустого, как небытие.

Клаус Бауман пригнул голову, сжал в руке цифровую камеру и, пробежав сквозь плотный вихрь, производимый винтом вертолета, забрался в стеклянную кабину. Посмотрел на пилота и поднял руку в знак приветствия. Потом положил камеру у ног, пристегнул ремень безопасности, достал из кармана куртки мобильник и наушники, подключил их, сунул в уши и надел шлем.

Пока хрупкая механическая стрекоза поднималась над спящим Лейпцигом, Клаус Бауман запустил Спотифай и установил громкость смартфона на максимум. Каждый раз, когда ему случалось летать на вертолете, он выбирал одну и ту же песню группы «Колдплей» – «Да здравствует жизнь». Эти три слова были для него не просто названием музыкальной композиции. Клаус Бауман мысленно повторял их, как мантру, каждый раз, когда начинал расследование очередного преступления. Парадоксальный ход для полицейского, занимающегося расследованием убийств, – прославлять жизнь, прежде чем углубиться в запутанные сценарии смерти.

Успокаивающая гармония музыки, заглушая грохочущий звук пропеллера, превращала его в неслышную уху вибрацию. Сквозь боковую стеклянную дверь Клаус смотрел на освещенные пропасти городских улиц и обдумывал краткую информацию по делу, которую сообщил ему комиссар.

Прошло меньше года с тех пор, как Клаус Бауман вернулся в Лейпциг в качестве начальника отдела по расследованию убийств в местной ландесполиции. Со стороны саксонских властей это было высшим проявлением признания его заслуг за время работы инспектором полиции Дрездена. В свои тридцать девять он отличался блестящим умом, без лишнего тщеславия и высокомерия, был хитер и изворотлив, но строго в пределах разумного. Еще будучи совсем молодым, Клаус женился на Ингрид – своей сокурснице по академии, в которую влюбился с первого взгляда в тот день, когда они встретились в полицейской школе Саксонии.

Клаус посмотрел на черное ночное небо и, сам не зная почему, задумался о своей семье: представил дочь-подростка Карлу, забравшуюся в постель к матери, как она это делала каждый раз со дня рождения маленькой Берты, если он вставал слишком рано, возвращался слишком поздно или всю ночь отсутствовал дома.

Светало. На востоке у горизонта среди длинных серых туч появились легкие оранжевые сполохи.

Вертолет начал облетать окрестности города вблизи Вильгельм-Кюлц-парка и через несколько минут стал снижаться, чтобы приблизиться к памятнику Битве народов. Внизу, на проспекте Рихарда Лемана стояло несколько полицейских машин, преграждавших доступ к башне. Другие ждали у пруда с включенными мигалками. Комиссар отдал всем подразделениям строгий приказ, чтобы никто, «включая даже криминалистов», не приближался к месту преступления без разрешения старшего инспектора Клауса Баумана.

Музыка в наушниках звучала в постепенно ускорявшемся ритме, усиливая тошноту, вызванную кружением вертолета вокруг купола башни. Купол поддерживали двенадцать огромных статуй бородатых средневековых рыцарей, высеченных из камня. Клаус опасался, что вот-вот коснется их руками… или его вырвет прямо на них.

У подножия башни располагались открытая площадка и прямоугольный пруд с позеленевшей водой. С высоты парящего вертолета они не казались Клаусу Бауману огромными. Приготовив фотокамеру с телеобъективом, он сделал знак второму пилоту, и, повинуясь его команде, механическая стрекоза выбросила на площадку перед памятником мощный пучок белого света.

– Держись на месте! – крикнул Клаус.

Однако он даже не слышал своего голоса, его заглушала музыка, гремевшая в его наушниках, пока он с недоверием смотрел на пять открытых гробниц на площадке, словно недавно раскопанное археологами древнее кладбище. Эти пять захоронений располагались перпендикулярно центральному фасаду монумента на расстоянии не более метра друг от друга. Они имели форму шестиугольных саркофагов, внутри были четко видны безжизненные тела пяти девушек, создававшие мрачную загадочную картину, смысл которой Клаус Бауман не мог понять с высоты парящего над жуткой сценой вертолета.

– Что это за чертовщина? – громко спросил он, одновременно делая снимки со вспышкой и показывая пилоту, чтобы он постепенно снижался и дал возможность снять место преступления с разных расстояний и ракурсов.

Проделав несколько быстрых пируэтов, вертолет приземлился рядом с прудом, вызвав на воде бурное волнение. Клаус Бауман одним прыжком оказался на земле и, не вынимая наушников, направился к человеку, ожидавшему у входа в монумент рядом с портиком. Неизвестный, закутанный в длинное черное пальто с поднятым воротником, с безразличным видом стоял, прислонившись к одной из боковых стен и сунув руки в карманы.

– Полагаю, это вы звонили на 112, – бросил Клаус.

Мужчина ограничился легким утвердительным наклоном головы в черной шерстяной шапке. Он был высоким и грузным, с заметными темными кругами под глазами, длинной рыжеватой бородой и густыми усами, кончики которых загибались вверх. Однако, несмотря на жутковатый облик, черты его веснушчатого лица были слишком правильными, чтобы выглядеть пугающими.

Клаус Бауман сделал мужчине знак рукой, чтобы тот оставался на месте. Подойдя ближе к месту преступления, он понял, что пять каменных саркофагов, внутри которых, как ему показалось с вертолета, лежали безжизненные тела, – всего лишь мастерски выполненные на холстах трехмерные картины, изображавшие саркофаги. Мертвые девушки лежали на картинах, как на ковриках.

Клаусу с трудом верилось, что они действительно мертвы, настолько спокойными и умиротворенными выглядели лица девушек и настолько красивыми были их тела.

Девушки отличались друг от друга цветом волос, подстриженных и уложенных весьма замысловатым образом. Веки закрытых глаз с длинными ресницами изысканно подчеркивали темные тени. Чувственные пухлые губы, слегка тронутые помадой, казались невинными и в то же время грешными. Все пятеро были одеты в разные комплекты черного полупрозрачного нижнего белья: длинные перчатки, пояс с подвязками, чулки, трусики и бюстгальтеры, сквозь которые просвечивали соски и красиво очерченный треугольник лобка. На ногах красовались элегантные черные туфли с высоким каблуком-шпилькой.

Клаус Бауман подумал, что вся эта загадочная мизансцена несла в себе большую долю извращенного эротизма, одновременно возвышающего и вызывающего отвращение. И хотя ему приходилось сталкиваться со множеством самых разных обличий смерти, которые способны изобрести умы психопатов со всего света, он никогда не испытывал подобного ощущения.

«Красота ужаса», – мысленно сказал он себе, делая новые снимки девушек, окутанных влажной атмосферой раннего утра.

Подойдя вплотную, он тщательно рассмотрел их. Ни у одной не было сережек, колец, браслетов, пирсинга или татуировок. И ни на одном теле не было следов насилия: ни ран, ни ссадин, ни синяков. Кроме того, дотронувшись до одной из них, он понял, что белье девушек, так же как и саркофаги, было нарисовано на их телах.

Глава 3

Мы все храним один и тот же секрет, но говорить о нем запрещено. По крайней мере, до тех пор, пока мы не примем противоположного решения. Все остальное мы можем обсудить в свое время. После нашего виртуального знакомства в Интернете я создала в Сети этот чат и установила правила, которые являются условием участия в моем проекте и не зависят от того, кто мы на самом деле.

Это не Гугл, не Фейсбук, не Твиттер и не Ватсап… Это нечто совсем другое, гораздо более глубокое и запредельное, гораздо более реальное и правдивое, несмотря на нашу анонимность. Мы – шесть девушек от двадцати до тридцати лет, со своими странностями, капризами и определенными проблемами. И никогда в этом чате не будет никого, кроме нас. Никто другой не узнает адреса и ключа доступа. Здесь мы защищены от всех и от всего. Я с самого начала знала, что так должно быть, поэтому создала свой сайт в глубокой сети[1] и назвала этот чат «Дамы Черной Луны».

Мой ник – Черная Луна. Другие участницы становятся моими дамами и сами решают, как им называться. У каждой свои мотивы для того, чтобы называть себя здесь так, как она пожелает. Но когда-нибудь потом мы поговорим о том, что означают наши ники. Сегодня состоится наша первая встреча за пределами других чатов Интернета. Я думаю, это будет волнительно. Но никаких церемоний и протоколов. Полагаю, что все, так же как я, с нетерпением ждут, когда наступит назначенный час – ровно двенадцать ночи.

К сожалению, до двенадцати остается еще несколько минут. Я закуталась в свое теплое пуховое одеяло и сижу на кровати, опершись спиной на подушку, мой ноутбук стоит на маленьком столике из Икеа, который я купила, чтобы иметь возможность писать до рассвета. Сейчас лето, но уже несколько месяцев, как моя кровь стала холодной.

Двенадцать ровно. Вхожу в чат. Я немного нервничаю. Только я могу начать сессию, активировав доступ своим паролем.

Черная Луна: Всем привет.

Пишу на английском. На этом языке мы общались, когда знакомились в других чатах, где были другие люди, от которых нам захотелось сбежать.

В чат сразу же начинают заходить участницы.

Ведьмина Голова: Пламенный привет.

Богомол: Рада, что пришла домой.

Туманность: Честно говоря, еще минуту назад я не знала, что делать. То ли войти в чат, то ли бежать отсюда куда подальше. Но в конце концов решила открыть эту таинственную дверь.

Черная Луна: Вот и хорошо, Туманность. Добро пожаловать к нам, на виртуальную территорию полного уединения.

Туманность: Спасибо, ты очень добра.

Балерина: Я чувствую себя счастливой, как на премьере классического балета.

Несколько секунд тишина.

Черная Луна: Нас всего пятеро?

Яблоко П: Простите, простите, я опоздала на несколько секунд.

Черная Луна: Спокойно, мы никуда не торопимся. Наш час ежедневной связи только начался.

Балерина: Теперь нас шестеро.

Туманность: Мы и в самом деле похожи на истинных дам.

Богомол: Ты это серьезно?

Ведьмина Голова: Конечно, серьезно. Похоже, Туманность у нас девушка культурная и возвышенная.

Туманность: А если и так, какие проблемы?

Ведьмина Голова: Никаких. Просто я не разделяю твоей серьезности. Для меня участие в этом чате означает свободу. И я всегда буду говорить, что захочу, нравится тебе это или нет.

Яблоко П: Кто-то обещал, что здесь будет не так, как в других чатах. Не вижу разницы. Несем такую же чушь.

Черная Луна: Ладно, это непредвиденная ситуация.

Балерина: И что теперь?

Ведьмина Голова: Я тоже рада, что мы все снова здесь встретились. Но может, поболтаем о чем-нибудь приятном или немного посмеемся, ха-ха-ха. Никто не говорил, что здесь запрещено шутить. Нельзя только говорить о нашем секрете.

Яблоко П: Чтобы не говорить о секрете, не нужно столько технических предосторожностей. Достаточно просто держать рот на замке, и все.

Богомол: Предосторожности необходимы для нашей собственной безопасности.

Черная Луна: Должна признаться, что я немного сбита с толку. Из всех возможных начал, которые я могла себе представить, ни одно не похоже на это.

Ведьмина Голова: Но, мне кажется, мы собрались здесь не для того, чтобы поплакать вместе.

Черная Луна: Это верно.

Балерина: Ну и?

Черная Луна: Начнем все заново.

Туманность: Мне грустно.

Ведьмина Голова: О, простите меня, я не думала, что…

Яблоко П: Но разве мы здесь не для того, чтобы поделиться тем, чего мы никогда никому не рассказывали?

В ответ последовало довольно долгое молчание. Мне кажется, что никто не решается начать, даже я, хотя я создала этот чат. Но в конце концов на экране моего ноутбука появляются новые слова.

Балерина: Прежде чем мы продолжим, мне хотелось бы кое-что прояснить.

Черная Луна: Говори.

Слова Балерины заставили чат замереть в молчаливом любопытстве.

Балерина: Если ты администратор чата и твой ник Черная Луна, предполагается, что мы всего лишь твои дамы – дамы Черной Луны. Я не ошибаюсь?

Черная Луна: Нет, не ошибаешься, все именно так, как ты сказала. Мне казалось, я достаточно ясно это объяснила, когда мы приватно обсуждали эту идею в предыдущем чате. Но я бы предпочла, чтобы мы отложили обсуждение этого вопроса на будущее, когда будем говорить о значении наших ников.

Балерина: Если я правильно помню, когда ты излагала идею этого проекта, ты говорила, что мы все будем дамами, а Черная Луна будет просто названием, которое нас объединяет, но никто не сможет использовать его в качестве своего персонального ника.

Я знала, что рано или поздно кто-нибудь поставит вопрос о моем верховенстве в чате или о моем превосходстве над дамами. Балерина, похоже, не склонна с этим согласиться. Но несомненно, другие скоро встанут на мою защиту.

Яблоко П: Если ты такая ревнивая, Балерина, то могла бы создать свой собственный чат про классический балет…

Балерина: Да пошла ты…

Ведьмина Голова: Я согласна с Яблоком П. Если начинать с подозрений, то мы далеко не уедем.

Богомол: Я тоже голосую за Черную Луну. Она с самого начала придумала эти правила, и мы их приняли. Кроме того, Черная Луна администратор чата, и всем нам это очень хорошо известно. Мы здесь благодаря ей. Она и должна руководить группой.

Балерина: Ладно. Я согласна с тем, чтобы считаться дамой нашей Черной Луны. По крайней мере, пока.

Туманность: А мне не важно, что я буду дамой Черной Луны. Мне всегда был нужен кто-то, за кем можно идти следом, свет какой-то далекой звезды, затерянной на небосводе, или что-то в этом роде. Теперь вы знаете, почему я взяла себе такой ник.

Черная Луна: Очень подходящий, кстати. Кто-нибудь еще выскажется?

Балерина: Я вас предупреждаю, что название чата мне совершенно не нравится. На мой вкус, весь этот оккультизм слишком абсурден.

Страхи Балерины заставляют меня улыбнуться, но никто не знает почему.

Черная Луна: Этот чат не имеет никакого отношения к оккультизму. Черная Луна – это просто самая темная фаза лунного цикла, когда Луну нельзя увидеть ни с какого места на Земле, ни самым ясным днем, ни самой темной ночью. И я здесь как та самая Луна, как, впрочем, и все вы. Здесь никто не может нас увидеть, мы невидимки. Но помимо этого в каждой из нас есть темные стороны, которыми мы можем поделиться только друг с другом. Никто другой этого не поймет.

Ведьмина Голова: А я гот, а свой ник выбрала из-за истории, которую мне рассказывал дедушка, про старую ведьму, которую сожгли на костре в одной средневековой деревне. Ей отрезали голову и похоронили отдельно от туловища. Один раз в году, в ночь Хеллоуина, голова ведьмы является плохим девочкам и дразнит их, показывая обгорелый язык.

Балерина: Шутишь?

Ведьмина Голова: Нет, я говорю серьезно.

Богомол: Ну и ну!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Балерина: Очень смешно, Ведьмина Голова. И ты еще нас подкалываешь?

Ведьмина Голова: А ты, я вижу, страшная злюка, Балерина.

Балерина: Не тебе меня судить! Ты меня не знаешь и понятия не имеешь, какая я!

Ведьмина Голова: Шутка.

Яблоко П: По-моему, мы отклонились от темы.

Туманность: А что означает «П» в твоем нике?

Яблоко П: «Порченое». И больше сегодня ночью я ничего не собираюсь объяснять.

Богомол: Поступай как знаешь… Я предпочитаю сожрать сама, чем быть сожранной другими. Это и означает мой ник.

Черная Луна: Осталась только ты, Балерина.

Балерина: А что я?

Черная Луна: Почему ты взяла себе такой ник?

Ответа приходится ждать.

Балерина: Мне всегда нравилось танцевать между жизнью и смертью.

Богомол: Признаюсь, я ожидала, что ты скажешь что-нибудь более романтичное… Ну, скажем, что ты выбрала такой ник, потому что хранишь пачку и пуанты, оставшиеся от школьного балетного кружка. Поздравляю, твой ответ меня удивил.

Балерина: Я не шучу.

Яблоко П: Танцевать между жизнью и смертью… Балерина, мне нравится, правда, нравится твой ник.

Балерина: Целую в губы.

Туманность: Фу, какая неприличность.

Ведьмина Голова: От вашей болтовни у меня уши вянут.

Балерина: Хочешь развлечься, покури косячок.

Ведьмина Голова: Это тебе надо посоветовать Яблоку П.

Яблоко П: Я предпочитаю что-нибудь более сложное и забористое.

Богомол: А Черная Луна? Что-то она отмалчивается.

Черная Луна: Внимательно «слушаю», что высказывают мои дамы. То, что вы здесь пишете, не просто болтовня.

Яблоко П: А что же это, по-твоему?

Черная Луна: Думаю, мы начинаем немного лучше узнавать друг друга. Я уже говорила о том, что мы невидимы, и о наших темных сторонах. Туманность не скрывает, что ей недостает уверенности в себе; Ведьмина Голова продемонстрировала свое готическое чувство юмора; Богомол обладает способностью опережать возможное нападение, свойственной хищным насекомым; Яблоко П оставила объяснение своей испорченности на потом, поскольку пока не желает ни с кем делиться этим; а Балерина призналась в том, что практикует куда более опасные танцы, чем мы себе представляем. Что ж, совсем неплохо для первой встречи в чате.

Балерина: Черная Луна, ты что, психоаналитик?

Черная Луна: Нет, просто интерпретирую то, что каждая из нас сообщила о своем характере.

Туманность: Ненавижу психоаналитиков и психиатров.

Ведьмина Голова: Ты имела с ними дело?

Туманность: Неоднократно. И ни разу они не помогли мне понять, кто я на самом деле.

Яблоко П: Лучший способ быть собой – это не заморачиваться о том, кто ты есть.

Туманность: Легко сказать, когда не чувствуешь себя пришибленной.

Балерина: Мы все тут немного со сдвигом.

Богомол: Я нет, у меня другие проблемы.

Ведьмина Голова: Предлагаю, чтобы каждая сообщила, сколько ей лет, и рассказала что-нибудь о себе. Так мы сможем представить себе друг друга.

Балерина: Ты имеешь в виду внешность?

Ведьмина Голова: Да, пусть каждая назовет свою самую характерную черту. Мы ведь все равно не видим лиц друг друга. У меня, например, лицо довольно круглое, и мне 21 год.

Черная Луна: У меня серые глаза, и мне исполнилось 28.

Туманность: Мне больше всего нравится моя кожа, она очень белая, а меньше всего мне нравится мой возраст. Мне 30.

Яблоко П: Когда-то у меня были идеальные параметры, но теперь это не так. Я довольно худая и, боюсь, самая молодая в группе – мне 19.

Черная Луна: Да ты еще ребенок, Яблоко П.

Яблоко П: Скажи это моим демонам.

Черная Луна: О наших печалях мы поговорим позже, если захотите.

Богомол: У меня очень светлые волосы, даже на лобке. Мне скоро исполнится 23.

Ведьмина Голова: Мне нравится твоя откровенность, Богомол.

Балерина: А мне все это напоминает какую-то детскую игру. Но я не хочу выделяться, поэтому просто скажу, что горжусь своими губами, однако в свои 26 чувствую себя старухой.

Я решила сменить тему разговора и задала вопрос.

Черная Луна: А помните, как мы познакомились виртуально в Интернете?

Ведьмина Голова: Конечно, прошло совсем немного времени.

Балерина: Думаю, мы все искали одного и того же.

Яблоко П: Последние два месяца я только и делала, что ходила с одного чата на другой, как сомнамбула, пока в одном из них не появилась Черная Луна и не рассказала мне о своем проекте.

Богомол: Думаю, со всеми нами происходило то же, что и с тобой.

Черная Луна: И это нас объединило.

Балерина: Если честно, то я должна вам сказать, что первая мысль, мелькнувшая у меня, когда Черная Луна отправила мне сообщение в личку, была о том, что это наверняка какой-нибудь психопат с фальшивым профилем молодой женщины, который подыскивает себе жертвы в тех чатах, куда мы часто заходили.

Яблоко П: Ты серьезно?

Балерина: Жизнь научила меня никому не доверять.

Богомол: И когда ты решила, что Черная Луна не врет?

Балерина: После того, как в одном приватном чате она рассказала мне про наш секрет. Ни один психопат не смог бы придумать такой проект, как этот.

Туманность: Но в тех чатах мы не могли быть по-настоящему откровенными.

Яблоко П: Да, там слишком много людей, которые словно роботы повторяют одни и те же бредовые мысли.

Ведьмина Голова: Мне это казалось скучным и бесполезным. Надеюсь, здесь все будет по-другому.

Черная Луна: Но ты ошибаешься, Ведьмина Голова. Наш секрет это вовсе не веселая игра.

Глава 4

Табличку с написанным на ней именем «Сусанна Олмос» молодой человек держал в высоко поднятых руках, чтобы ее было видно поверх голов пассажиров, направлявшихся к выходу из Центрального вокзала Лейпцига. Скорый поезд, отправившийся в одиннадцать пятнадцать из Берлина, прибыл точно по расписанию.

Сусанна в недоумении смотрела то в одну, то в другую сторону великолепной торговой галереи вокзала, уверенная в том, что ее встречает Лесси Миловач. В последнем имейле ее наставница по программе обмена «Эразмус» писала, что будет ждать Сусанну у главного выхода под часами, но там никого не оказалось. Она позвонила на мобильный – «телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

Прошло десять минут, Сусанна начала нервничать. Она устала. Хотелось побыстрее добраться до университетского общежития, принять душ и распаковать вещи.

И тут к ней подошел молодой человек, в руках он держал табличку с ее именем.

– Ты Сусанна? – спросил он по-немецки, протянув вперед табличку и тыкая указательным пальцем в написанные черным фломастером буквы.

Сусанна не ответила, она растерялась, вопрос сбил ее с толку. Незнакомый молодой человек, который был, похоже, немного старше ее, не скрывал своего раздражения из-за того, что ему пришлось долго ее искать.

– Ты не Лесси Миловач… – наконец ответила она.

Молодой человек нетерпеливым жестом откинул назад волосы, спадавшие по обе стороны его лица.

– Нет, конечно. Я с одиннадцати часов торчу с этой табличкой у выхода с платформы…

Не давая ему продолжить, Сусанна перебила:

– Но Лесси сказала, что будет ждать меня здесь. Где она? Почему не пришла?

Молодой человек закрыл глаза, как будто о чем-то задумался, и извиняющимся жестом развел руками.

– Извини, кажется, с тобой и правда вышло как-то не здо́рово. Ты ни в чем не виновата. Просто какое-то недоразумение.

– Какое-то что?.. – не понимая, переспросила Сусанна.

– Вчера Лесси уехала в Сербию из-за каких-то важных семейных обстоятельств. Она помнила, что ты сегодня приезжаешь, поэтому попросила меня съездить за тобой и отвезти тебя в общежитие. Но она не сказала, что договорилась встретиться с тобой именно здесь. Все это… – Молодой человек махнул рукой. – Кстати, меня зовут Бруно Вайс.

Он подошел к чемодану Сусанны и взял его.

– У тебя не слишком много вещей, – заметил он.

– Постой! Я никуда с тобой не поеду!

– Значит, я зря потратил время, приехав сюда. Как выйдешь на улицу, будет стоянка такси, куда стоит длинная очередь студентов, приехавших по программе «Эразмус», – пробурчал Бруно и, выпустив чемодан, снова откинул волосы от лица.

Потом он изобразил рукой прощальный жест и вышел из здания вокзала через ближайшую дверь.

Начиналась осень, и небо над Лейпцигом приобрело свинцовый оттенок. Над городом серой шапкой нависли беспросветные тучи.

Сусанна Олмос вышла из вокзала с надеждой, что, несмотря на сердитый вид, с которым он ушел, Бруно Вайс не бросит ее на произвол судьбы. Если у кого-то и были все основания чувствовать себя не в своей тарелке, так это у нее, подумала она, подтаскивая чемодан к длинной очереди на такси. Некоторые студенты, приехавшие по обмену, поговорив между собой, объединялись в группы с учетом количества багажа и адреса университетского общежития, где им предстояло жить в ближайший учебный год.

Одна смуглая девушка с очень светлыми глазами, одетая в футболку с логотипом университета, узкие джинсы и невероятно яркие спортивные тапочки, подошла к Сусанне и спросила по-английски, куда она едет. Сусанна назвала ей свое общежитие и адрес.

– Иди за мной, тут есть еще один парень, которому надо туда же.

Сусанна двинулась за девушкой, лавируя между людьми, чемоданами, сумками и рюкзаками всех видов и размеров.

Ее компаньоном в этой поездке оказался чешский парень по имени Илиан Волки – блондин с печальным взглядом и смущенной улыбкой, за которой он пытался скрыть небольшое заикание.

Весь долгий путь до общежития Сусанна без устали разглядывала улицы и площади, по которым медленно тащилось такси, постоянно останавливаясь на нескончаемых светофорах. Она сидела впереди, рядом с водителем, а Илиан Волки, заваленный своим багажом, занимал заднее сиденье машины. Илиан изучал точные науки и, по собственному признанию, сделанному Сусанне, запомнил наизусть названия всех улиц, по которым должно было ехать такси с Центрального вокзала до общежития, пока с помощью Гугла выбирал самый короткий маршрут по спутниковым снимкам.

– А я довольно рассеянная и забывчивая, – пролепетала в ответ Сусанна, потому что не знала, что сказать.

– У меня прекрасная зрительная память. Вот я тебя увидел и больше никогда не забуду. В смысле я х-хочу… хочу сказать, что ты красивая, – торопливо добавил он.

Сусанна оглянулась назад и улыбнулась ему.

На Арно-Ницше-штрассе их обогнал синий трамвай с широкой желтой полосой, и почти сразу после этого такси остановилось у студенческого общежития с тем же названием. Улица была широкой, обрамленной по краям кустами и деревьями. Этот тихий жилой район располагался в южной части Лейпцига, в тридцати минутах езды на общественном транспорте до университета.

Илиан и Сусанна расплатились за такси, вышли из машины и вытащили свой багаж.

– Пойдем внутрь? – спросил Илиан.

Сусанна едва заметно робко улыбнулась.

– Давай ты первый. Мне надо пару минут постоять одной, прежде чем входить.

– Ну, как хочешь, – с недоумением отозвался Илиан.

Несмотря на свое нежелание идти вместе с ним, Сусанна вовсе не хотела показаться Илиану вредной и, едва успев познакомиться с ним, установить дистанцию, от которой потом не смогла бы избавиться. Судя по виду, он был хорошим парнем, веселым и непосредственным, хотя и немного простоватым, и к тому же явно желавшим найти кого-нибудь, с кем он мог бы чувствовать себя самим собой в этом городе. Что прямо противоречило тому, чего хотела Сусанна, – перестать быть собой и стать совсем другой.

Она посмотрела на стеклянное здание, видневшееся за небольшим островком зелени, примыкавшим к улице, и внезапно ее сердце сжалось от острого приступа одиночества.

Глава 5

Слушать музыку через наушники во время работы для Клауса Баумана было вполне обычным делом. Эту его привычку более зрелые сотрудники отдела по расследованию убийств считали эксцентричной странностью, капризом самодовольного полицейского и способом привлечь внимание к интеллектуальному превосходству своих дедуктивных способностей в расследовании «странных преступлений», сослужившему Клаусу такую хорошую службу при получении желанного поста старшего инспектора. Возможно, именно по этой причине инспектор Бауман не мог похвастаться большим количеством друзей среди своих коллег из Лейпцига.

Помощница комиссара, сорокалетняя женщина-агент с приятными манерами по имени Фрида, казавшаяся немного старше из-за своей прически и безукоризненно аккуратной формы, попросила его пройти в соседнюю с кабинетом комнату для совещаний и подождать там.

– Он разговаривает с Берлином. Сам понимаешь, – добавила она.

– Да, могу себе представить.

– Проблема в том, что́ говорить в таком случае, как этот.

Клаус Бауман задержался возле стола помощницы.

– Журналисты уже печатают заголовки. Я бы ограничился тем, что около монумента Битвы народов при странных обстоятельствах обнаружены тела пяти девушек. Что в настоящее время мы пытаемся установить их личности, а всю остальную информацию, которой мы располагаем, лучше оставить до будущих времен, когда начатое нами расследование продвинется настолько, что мы сможем об этом говорить. Краткий пресс-релиз, сжатый и ясный, без каких-либо подробностей. Главное, чтобы не просочилось никаких сведений о сцене преступления. Ни одного слова, никакой публичности, поскольку именно этого от нас ждут те, кто стоит за этими смертями.

– Постарайся убедить его. Из федерального министерства давят, чтобы мы не скрывали информацию от прессы.

Клаус Бауман посмотрел на агента и потер подбородок.

– Официальные интриги это твоя компетенция, а не моя, – ответил он, подмигнув ей.

Открыв дверь в комнату для совещаний, он вошел туда и закрыл ее. Положил свой ноутбук на стол, достал из кармана куртки мобильник с наушниками и снова включил музыку. Потом подошел к большому окну в белой деревянной раме и уставился в сад, разбитый возле здания. Но перед глазами стояли не деревья или цветы, а нежные лики пяти мертвых девушек, которые, представляясь ему живыми, парили в нематериальном пространстве его сознания. Его задача состояла в том, чтобы узнать историю каждой из них, шаг за шагом заново поместить их в пространстве и времени, раз за разом вспоминая их тела, одеть в обычную одежду, заставить привычным образом двигаться в их домах, пройти вместе с ними по улицам, услышать, как они говорят со своими родными и друзьями, проникнуть в их самые потаенные мысли, в их страхи, увидеть своими глазами то, что видели они в последний миг перед тем, как их глаза закрылись навсегда. Ему предстояло под звуки одной и той же мелодии, в сотый раз звучавшей у него в ушах, создать правдоподобную гипотезу произошедшего, начиная с того, что он видел на месте преступления: монумент Битвы народов, саркофаги и эротичное нижнее белье, нарисованные в трех измерениях.

Дверь в комнату открылась, но Клаус Бауман успел услышать только, как она с шумом закрылась снова. Повернувшись, он увидел хмурое лицо комиссара Айзембага с широкими скулами и выступающим подбородком.

Клаус Бауман вытащил наушники, не выключая музыки.

– Когда ты перестанешь носить в ушах эти электронные серьги? Меня бесит, когда я их вижу, – бросил комиссар, усаживаясь за стол совещаний, стоявший перед большим полукруглым окном.

– Это помогает мне думать, ты же знаешь.

– И как? Помогла тебе божественная музыка родить интересную версию по этому делу? – спросил комиссар, проведя рукой по своим седеющим волосам, как будто проверял, достаточно ли хороша его стрижка для уважаемого полицейского.

– Не думаю, что убитые девушки – дело рук психопата-фетишиста, который к тому же увлекается уличной живописью и боди-артом в трех измерениях. Один человек просто не в состоянии создать сцену, которую мы видели у памятника… – заметил Клаус, подходя к столу.

– Не надо говорить со мной, как с идиотом, – перебил его комиссар. – Твои выводы слишком очевидны. Я послал тебя туда на вертолете не для того, чтобы ты увидел то, что мог бы увидеть любой полицейский даже с закрытыми глазами.

Клаус Бауман сел рядом с шефом, открыл свой ноутбук и включил его.

– Знаешь, эти гигантские стражи смерти с воздуха выглядят просто потрясающе, я бы сказал, величественно. В детстве мне всегда было страшно смотреть на них снизу, я чувствовал себя слишком ничтожным перед ними. Когда я впервые вошел в монумент и увидел этих каменных колоссов в круглом зале крипты, я подумал, что они вот-вот начнут двигаться. Я пришел в ужас от мысли, что они могут поймать меня и сожрать, – признался Клаус, запуская Windows.

– И какое впечатление башня произвела на тебя сегодня утром?

– Когда я увидел перед башней этих девушек в саркофагах, я почувствовал тот же страх. Не было ни крови, ни следов насилия, но казалось, что над всем висит тень смерти, что она окружает меня со всех сторон и смеется надо мной… или над ними. И в то же время меня заворожила необычная красота сцены преступления и этих мертвых девушек.

– Башня Битвы народов – это памятник смерти. Ты знаешь это не хуже меня.

– Да, вокруг этих загадочных гигантов и ста тысяч солдат, погибших на этом месте два века назад, слишком много легенд. Их знает каждый житель Лейпцига.

– Чего не знаю я, так это того, к чему ты ведешь, – заметил Клеменс Айзембаг.

В общих чертах Клаус помнил историю монумента, хотя его никогда не интересовали художественные и архитектурные особенности памятника, о которых писали в путеводителях для туристов. Он почти никогда не бывал здесь, разве что в детстве или в тех случаях, когда в город приезжали их с Ингрид друзья по школе полиции. Для него это было всего лишь огромное сооружение из серого гранита, поднимавшееся на 91 метр над лесами на юге Лейпцига, недалеко от кладбища Зюдфридхоф, воздвигнутое в честь победы в битве объединенных сил Европы над войском Наполеона в 1813 году. Он даже не сходил ни на одно из мероприятий по случаю столетия башни, отмечавшееся в 2013-м.

Но он хорошо помнил, что, приезжая в Саксонию перед Второй мировой войной, Гитлер всегда выбирал большую площадку перед башней, чтобы произносить свои прославляющие нацизм речи. И что в крипте прятались последние немецкие солдаты из СС, бежавшие от американских войск, освобождавших город.

Размышляя об этом, Клаус Бауман искал в своем ноутбуке одну из фотографий, которую сделал с вертолета. Развернув ее во весь экран, он сказал:

– Посмотри внимательно на эту картину, Клеменс. Пять девушек в своих нарисованных саркофагах выглядят как часть монумента, как будто они были высечены из камня прямо перед фасадом и сегодня утром каким-то необъяснимым образом превратились в людей. Безусловно, логичнее всего предположить, что девушки помещены к подножию монумента по какой-то особой причине, хотя я пока не понимаю по какой. Возможно, это обряд типа языческого жертвоприношения или что-то в этом роде.

– Эзотерический ритуал? Нет… не надо мне этой ерунды. Слишком надуманно, – пробурчал комиссар. – Я уверен, что вся эта театральность рассчитана на то, чтобы создать ложное впечатление. Запутать нас, сбить с толку – вот единственная цель создателей этой сцены. Оставь свои фантазии и ищи прямо противоположное тому, что видишь. Торговля женщинами, секс, порнография, проституция – вот единственно возможные причины, скрытые за таким преступлением, как это.

Легкая улыбка тронула губы Клауса Баумана. Помимо должностной субординации с комиссаром его связывали почти родственные отношения взаимной симпатии. С самой молодости и до тех лет, которые предшествовали объединению двух Германий, Клеменс Айзембаг дружил с его отцом. Эрих Бауман родился в Лейпциге, Клеменс Айзембаг – в Гёрлице. Они были одногодки, и сейчас обоим стукнуло бы шестьдесят два, если бы Эрих Бауман не умер в тюрьме Тюрингии после того, как суд Восточной Германии приговорил его к пожизненному заключению за измену коммунистическому режиму. В то время оба служили в Штази, но на самом деле работали под прикрытием на правительство ФРГ. После падения Берлинской стены Эриха Баумана наградили посмертно, а Клеменса Айзембага перевели на работу в полицию Мюнхена, а затем назначили комиссаром в Лейпциг.

– Есть еще кое-что, – с некоторой торжественностью в голосе пояснил Клаус. – Я убежден, что три измерения изображений саркофагов и белья, нарисованного на телах девушек, задают три направления, в которых мы должны начать расследование: живопись, эротика и погребальные обряды.

– Пожалуй, ты прав. Об этом я не подумал, – признался комиссар.

– Я уже распорядился, чтобы мой отдел начал работу по этим трем направлениям: Мирту Хогг я отправил искать художников, которые могли бы нам что-то сказать насчет саркофагов и нарисованного белья; Карл Лайн подберет агентов для работы среди девушек-эскортов, проституток и наркодилеров…

– Ты смотрел записи с камер наблюдения? – не давая Клаусу закончить, спросил комиссар.

– Снаружи монумента нет никаких камер. Никому не интересно следить за огромной каменной башней.

– А внутри?

– Внутренние камеры годятся только на то, чтобы служить муляжами. Они старые, допотопные и давно уже не работают. Их не меняют только из соображений экономии. Ганс Бастех со своей группой просмотрит все записи, сделанные прошлой ночью видеокамерами магазинов и бензозаправок, которые расположены на подъезде к монументу.

Клеменс Айзембаг, похоже, думал о чем-то другом.

– Когда министр получил снимки, то принял их за один из тех фотомонтажей, которые циркулируют в соцсетях, хотя я лично доложил в федеральное министерство, что мы имеем дело с тревожным случаем, не похожим ни на какой другой. Все же министр сомневался и сам позвонил мне, я подтвердил достоверность материалов. Он просил, чтобы мы предоставили прессе всю имеющуюся у нас информацию, без ограничений.

– Они наложили в штаны, верно?

– Обосрались по полной, – подтвердил комиссар. – В министерстве никто не желает повторения скандала с убийствами на Босфоре.

Опершись руками на клавиатуру, инспектор продолжал изучать фотографию на экране ноутбука. Он помнил потрясение, которое пережил из-за тех событий. Тогда его перевели из отдела полиции, занимавшегося отслеживанием финансовых операций, связанных с наркотрафиком, в отдел по расследованию убийств.

В 2011 и 2012 годах все федеральные средства массовой информации посвящали десятки страниц и многие часы лучшего эфирного времени на радио и телевидении громкому скандалу. Он разразился из-за ошибок, допущенных агентами секретных служб при расследовании убийства восьми турок и одного грека в 2000 и 2006 годах, а также смерти в 2007 году женщины-агента, погибшей в перестрелке после ограбления банка. Официальная версия приписывала эти преступления вооруженным разборкам между наркоторговцами до тех пор, пока в ноябре 2011 года двое подозреваемых в этих убийствах не были найдены мертвыми в домике на колесах вблизи Эйзенаха в Тюрингии. Согласно сообщениям федерального министерства внутренних дел, оба покончили с собой. Однако после задержания их сообщницы – молодой женщины, доставленной в полицию после обыска дома в Цвиккау, где проживали все трое, обнаружились свидетельства уничтожения документов, подтверждавших финансирование официальными властями деятельности неонацистских группировок, и в том числе террористической организации «Национал-социалистическое подполье» (НСП). Следствием этих событий стала отставка начальника Федеральной разведывательной службы в июле 2012 года.

– Они сами виноваты. Мы не собираемся уничтожать улики и документы, касающиеся какого-либо преступления. Не наш стиль, – сказал Клаус, закрывая крышку ноутбука.

Комиссар снова провел рукой по своим коротко подстриженным волосам.

– Но на пресс-конференции мне придется сказать про белье и трехмерные изображения. Я знаю, что тебе это не нравится, и Фрида говорит то же самое, но мне придется.

– Даже несмотря на то, что эта информация сделает нас объектом первостепенного внимания всей желтой прессы Германии?

– У меня нет другого способа избежать вмешательства федерального министерства в это дело. Будет лучше, если они как можно раньше убедятся в том, что мы в состоянии справиться с этим делом без помощи их «тайных агентов». Если они возьмут расследование в свои руки, наше мнение никто не станет слушать.

Клаус Бауман выгнул бровь дугой.

– Подожди хотя бы, пока мы получим от судебных медиков первые сведения о вскрытии. Тогда мы поймем, что можно сообщить прессе, а что лучше оставить при себе.

– А что ты скажешь про того типа, который обнаружил трупы?

Клаус понимал подтекст вопроса, заданного шефом. Свидетель видел на месте преступления все то же, что и он. Вполне возможно, он сделал фотографии или записал на мобильник видео с телами девушек. Прежде чем позвонить на 112, он даже мог отправить изображения кому-то из своих контактов в соцсетях, чтобы потом попытаться продать эксклюзив телеканалу, который даст наилучшую цену.

– Он добровольно отдал мне свой телефон, и сейчас его изучают в отделе высокотехнологичных преступлений, – пояснил он. – Если он отправлял какие-то сообщения, завтра мы будем о них знать.

– Министру не понравится, если трупы этих девушек появятся в теленовостях по всему миру.

Клаус Бауман кивнул.

– С согласия свидетеля технари проверили его квартиру. Нашли только коллекцию древних комиксов, среди которых были четыре штуки семидесятых годов прошлого века с порнографическими рисунками нацистского и садомазохистского толка. Как ни странно, они были изданы не в Германии, а в Израиле.

– Он извращенец?

– Не похоже.

– Ты с ним говорил?

– Еще нет, но он внизу. Ждет, когда его допросят. Мрачноватый тип, но опасным не выглядит.

– Если так, то я предпочитаю, чтобы общественное мнение было правильно проинформировано, как хочет министр. И сделать это надо до того, как социальные сети заполнятся бесконтрольными слухами и спекуляциями.

– Прошу тебя только об одном: не позволяй им изгаляться над смертью этих несчастных девочек, – сказал Клаус.

Комиссар встал из-за стола и подошел к двери. Потом вернулся, посмотрел на Клауса и ткнул указательным пальцем в его правую руку.

– Если этот тип начнет темнить, отправь его в камеру. Будет, по крайней мере, один подозреваемый, которого можно предъявить прессе.

Глава 6

Глубокая сеть – это настоящая преисподняя. Мало кто о ней знает, не говоря уже о том, чтобы бывать там, в этих глубинах Интернета, таких же темных и мрачных, как самые неизведанные глубины океана. Раньше мне никогда не приходилось заходить туда, и ни один нормальный человек никогда не должен этого делать. Меня предупреждали, но я не послушала. И теперь уже слишком поздно раскаиваться. Монстры живут и за пределами страшных сказок. Они живут внутри нас самих, но нигде их извращенная порочность не чувствует себя такой живой и реальной, как в глубокой сети. Здесь они могут питаться человеческой падалью, достигшей окончательного разложения под действием самых отвратительных разновидностей паранойи.

Мне было двадцать шесть лет, когда я встретила мужчину, открывшего передо мной дверь в преисподнюю и побудившего войти в нее. Не стану рассказывать, что он мне показал, не стоит вдаваться в детали тех ужасов, которые я увидела. Не стану также говорить о том, что он заставлял меня делать, это слишком тяжело, слишком жестоко. Мне только что исполнилось двадцать восемь, и я знаю, что очень скоро умру.

Сейчас ровно двенадцать ночи, и мои дамы ждут меня в чате.

Черная Луна: Я здесь.

Туманность: Я весь день ждала, когда настанет этот миг.

Черная Луна: Я всегда буду здесь в это время.

Ведьмина Голова: Мне нравится такая верность… Давайте дадим торжественную клятву.

Балерина: Не начинай свои детские штучки.

Ведьмина Голова: Ладно, ладно, буду вести себя как взрослая.

Богомол: Чуть не уснула за компьютером, пока ждала. День был жутко суматошный.

Черная Луна: Это всего один час, не так уж много времени. А где Яблоко П?

Тишина.

Ведьмина Голова: Упало с яблони.

Балерина: Ты добьешься, что я тебя возненавижу.

Черная Луна: Здесь никто никого не держит, каждая может уйти, когда пожелает.

Богомол: Спасибо, что напомнила. Буду иметь в виду.

Туманность: Мне по-прежнему грустно. Хочу, чтобы вы поговорили обо мне.

Снова тишина.

Ведьмина Голова: Туманность, мы с тобой.

Черная Луна: Конечно. Ты не одна. Здесь не одна.

Богомол: Ты плачешь?

Туманность: Да.

Балерина: Тебе надо взбодриться, твои страдания ни к чему не приведут!

Туманность: Знаю, знаю. Но все равно, чуть что, я в слезы.

Ведьмина Голова: Представь, что мы тебя обнимаем.

Черная Луна: Ты хочешь, чтобы мы поговорили о тебе. Давай поговорим. Возможно, тебе станет легче, когда выговоришься.

Несколько секунд никто ничего не говорит.

Туманность: Я больше не хочу принимать таблетки, они мне противны. Я выбросила их в унитаз и спустила воду. У меня немного болит голова. Это оттого, что я постоянно думаю об одном и том же. Мое сознание как огромный крутящийся разбрызгиватель для газона, только без света. Крутится, крутится в темноте, пока я не теряю чувства реальности, и у меня как будто возникают галлюцинации. Парень, с которым я встречалась, мне не помог. Он сказал, что я очень красивая, но слишком малоэмоциональная. И холодная. Что в постели я как кусок льда.

Ведьмина Голова: Вот козел!

Балерина: А ты правда холодная?

Снова молчание.

Туманность: Когда у меня депрессия, да, не стану отрицать. Хотя мне нравится самой себя ласкать. Это расслабляет и помогает заснуть.

Ведьмина Голова: Это действительно полезно.

Туманность: Но когда я это делаю, я чувствую себя виноватой, как подросток.

Черная Луна: Я где-то читала, что вся жизнь состоит из наслаждения и боли. Но у тебя есть право выбрать наслаждение без того, чтобы оно причиняло боль.

Туманность: Но я чувствую, что должна наказать себя, чтобы очистить свою совесть. Сегодня я мастурбировала на работе в туалете. А потом плакала. Мне казалось, что я грязная, я была сама себе противна.

Ведьмина Голова: Но это делают большинство девушек.

Туманность: Я часто думала, что мальчики начинают заниматься этим с самого детства, а когда взрослеют, очень гордятся своими мужскими способностями. Моя проблема в том, что я никогда не позволяла себе этого, не признавалась в своих желаниях. Почему?

Черная Луна: Ты слишком строга к себе. Не стоит быть такой требовательной. Посмотри на себя в зеркало и улыбнись. Вокруг тебя нет никаких фантомов, они существуют только в твоем сознании. В этом вся проблема, и ты должна с ней справиться.

Туманность: Я каждый день собираюсь это сделать, но безрезультатно.

Богомол: Может, с этого момента все пойдет по-другому. Я стала собой с тех пор, как решила – мне нет никакого дела до того, что думают все остальные.

Ведьмина Голова: Ну и кто же ты, Богомол?

Богомол: Лесбиянка, не считая всего остального.

Туманность: У тебя есть пара? Спрашиваю просто из любопытства.

Богомол: Предпочитаю ни от кого не зависеть, в том числе от любви. Мне нравится секс, и я получаю удовольствие на свой лад. Я выбираю, я решаю, я доминирую, я пожираю.

Балерина: Туманность, можно тебя кое о чем спросить?

Туманность: Пожалуйста, о чем хочешь.

Балерина: Что с тобой случилось?

Туманность: У меня была очень строгая мать. Мы живем в маленькой деревушке. Одна моя школьная подружка, на несколько лет старше, научила меня доставлять себе удовольствие, и той же ночью я легла и начала ласкать себя под одеялом. Было жарко, поэтому я откинула одеяло в сторону. Моя мать вошла и все увидела. Больше года она каждую ночь провожала меня в спальню, сама меня раздевала, укладывала в кровать и привязывала мои руки к матрасу розовыми шелковыми лентами. И все это время она меня оскорбляла. Это прекратилось в ту ночь, когда она умерла, и тогда я почувствовала себя счастливой. Мне было 12 лет, всего 12 лет, всего 12 лет, и смерть моей матери сделала меня счастливой. Это же безумие, безумие.

Черная Луна: Твоя мать тебя сломала. Ты вовсе не порочна, Туманность. Ни одна из нас не порочна. Это другие – монстры. Живые и мертвые, боги и дьяволы, превратившие нас в куски гнилого мяса, с которыми мы ничего не можем сделать.

Ведьмина Голова: Туманность, я тебя понимаю. Это, действительно, хреново – чувствовать себя счастливой оттого, что твоя мать умерла. Совсем хреново. Я тоже потеряла мать два года назад, но у меня все было совсем по-другому. Никто и никогда столько не плакал… и все зря.

Туманность: Зря?

Ведьмина Голова: Это непростая история. Я не шучу, я сдерживаю слезы.

Балерина: Может, еще кто-нибудь потерял мать или отца? Лучше мы все вместе поплачем о них сейчас, чем потом.

Богомол: Моя мать жива, но она больна.

Черная Луна: Мои родители тоже умерли, когда мне было 11 лет. В один и тот же день и один и тот же час.

Балерина: Автокатастрофа?

Черная Луна: Натовская бомба, сброшенная на Белград в 1999-м, во время войны в Югославии. По крайней мере, так сказали в детском доме, куда меня отвезли. Я жила там, пока мне не исполнилось 18 лет.

Час, отведенный на общение в чате, быстро пролетел, и я его закрываю. Через несколько секунд связь с сетью прервется автоматически.

Глава 7

Комната показалась Сусанне слишком просторной. И слишком белой. Из мебели в ней стояла только кровать с деревянным, тоже очень светлым изголовьем из черешни, как и дощатый пол, большой модульный шкаф с двустворчатой дверцей, стеллаж с полками, устроенный над комодом, пустая библиотека и рабочий стол, – все одного цвета. К столу прилагался стул, обитый красной тканью в тон шторам на окне. В небольшом углублении возле входа рядом с дверью в ванную размещалась крохотная кухонька. Ничего общего с уютной спальней у нее дома. Похоже, единственное, что она могла сделать, чтобы придать этому унылому пространству немного тепла и комфорта, – это повесить на стены несколько постеров и положить на кровать яркое покрывало и подушки.

Посылая запрос на предоставление комнаты в общежитии, Сусанна не захотела даже посмотреть эту комнату в Интернете. Так же как отказалась смотреть расположение общежития на картах Гугла или поискать фотографии самого здания и города, которые могли бы заранее дать ей представление о том, что она увидит в Лейпциге. Ей хотелось начать все с нуля, не имея ни о чем никакого предварительного представления. И еще, чтобы не иметь никаких связей с прошлым, она закрыла все свои аккаунты в социальных сетях и удалила список контактов.

В аэропорту Сусанна заявила родителям, чтобы они не трудились ей звонить, потому что она все равно не станет брать трубку. Она сама сообщит им, как у нее дела. Сусанна скопила достаточную сумму денег, чтобы продержаться пару месяцев без посторонней помощи, и отказалась, чтобы родители оплачивали ее проживание в Лейпциге. Вскоре должна была прийти стипендия, к тому же она намеревалась найти работу на несколько часов в день. Сусанна решила жить самостоятельно и, что бы ни случилось, не собиралась менять этого решения. Теперь она чувствовала себя свободной.

Поставив чемодан и сумку у входа, Сусанна открыла шкаф, повесила туда пуховик, поставила на стол кейс с ноутбуком и раздвинула шторы. Из окна, выходившего на север, в комнату проникало достаточно много света и открывался красивый вид: низкие современные дома и большие зеленые лужайки, которые рассекали пешеходные и автомобильные дороги, уходящие вдаль. Внизу она увидела парк, примыкавший к задней стороне общежития, с большими бревнами вместо скамеек, которые окружали круглое кострище, где в этот час ничего не горело. Но уже на сегодняшний вечер по случаю приезда новых студентов было назначено барбекю.

Сусанна достала из кейса мобильник и набрала сообщение:

Доехала хорошо. Уже заселилась. Не беспокойтесь обо мне.

Ей не хотелось делать приписку «целую». Чисто формальное сообщение, без эмоций. Как слова автоответчика на телефоне какой-нибудь компании. И больше ничего.

Она уже собиралась раздеться, чтобы пойти в душ, но в дверь пару раз стукнули кулаком, и это заставило ее остановиться. Наверно, какой-нибудь сосед по коридору или Илиан Волки. Впрочем, в данный момент ее не вдохновлял ни тот ни другой вариант.

В конце концов Сусанна все же решила открыть. Перед дверью стоял чешский парень. Он покраснел от смущения, как человек, который боится, что явился не вовремя или ему будут не рады.

– Извини, я… я не хотел тебе помешать, – не в силах скрыть волнение, сказал он.

– Проходи, ты мне не мешаешь.

– Нет, это не обязательно. Я просто хотел спросить, все ли у тебя в порядке. На ресепшн мне сообщили этаж и номер комнаты, вот я и решил заглянуть на минутку, чтобы узнать, как ты.

Сусанна вдруг осознала, что Илиан Волки пробуждает в ней нечто похожее на материнскую нежность, как если бы он был ее беззащитным младшим братом.

– Да, как видишь, у меня все нормально. Окно открывается, так что я могу проветрить комнату, горячая вода есть. Что еще… надеюсь, что холодильник и плита не сломаны, – ответила она, изображая хорошее настроение.

– А ты проверяла, вай-фай работает? Мне пришлось кое-что перенастроить на ноутбуке, чтобы заработала проводная связь.

Илиану удалось произнести все это без заикания, и на его лице появилась довольная улыбка. Он не решался войти в комнату, словно опасаясь посягать на личное пространство Су-санны, поэтому продолжал торчать на пороге.

– Я еще не распаковала вещи, так что на данный момент доступ в Интернет меня волнует меньше всего. Мне хочется принять душ и немного отдохнуть. Ночью я почти не спала и очень устала, – объяснила Сусанна.

– Да, понимаю, это естественно. Ну ладно, тогда я пошел в спортзал. Хочу осмотреться там, прежде чем составлять программу силовых тренировок. Не люблю импровизаций.

– Вот и хорошо, потом мне расскажешь. Может, я тоже зайду немного потренироваться.

– Ты пойдешь сегодня вечером на барбекю в парке?

– Сомневаюсь, что я большой любитель жареного мяса. Но возможно, я выйду купить салат и немного пасты, а потом зайду выпить рюмку за знакомство. Но точно не знаю, я еще не решила.

– Ну, как хочешь. Если тебе что-нибудь понадобится, я на втором этаже в комнате номер пятьдесят пять.

– Да, хорошо. Конечно…

Илиан повернулся, чтобы уйти, но Сусанна его окликнула:

– Спасибо, что ты так добр ко мне, Илиан. И пожалуйста, не думай, что ты мне мешаешь или что-то в этом роде. Дело не в этом. Просто, как ты сам сказал, тебе нравится все планировать заранее, а мне нравится импровизировать в каждый момент времени. Понимаешь?

– Ты не обязан-н… н-не обязана ничего мне объяснять. Я математик и привык иметь дело с формулами, куда более сложными для понимания, – сказал он, не переставая улыбаться. – Я понял, мы будем добрыми друзьями… – добавил он, уже шагая по коридору.

Приняв душ, Сусанна надела широкую футболку, застелила постель бельем и накрыла ее обнаруженным в шкафу красным покрывалом, достала из кейса электронную книгу и легла, несмотря на то что было всего два часа дня. Несколько минут она пыталась читать, но никак не могла отделаться от мыслей о том, что произошло на вокзале. Странно, почему ее куратор просто не отправила ей сообщение о том, что не сможет приехать за ней на вокзал и пришлет вместо себя другого человека. Хотя до этого они обменялись всего несколькими электронными письмами, чтобы согласовать ее приезд в Лейпциг, Сусанне казалось, что Лесси относится к ней очень по-доброму. Она уверяла, что в течение этого учебного года у Сусанны не возникнет никаких проблем, все будет хорошо и ей не о чем беспокоиться. Должно быть, у Лесси в семье случилось что-то очень серьезное, если она так внезапно уехала в Сербию и не отвечала на звонки. Су-санна в очередной раз звонила ей перед тем, как пойти в душ, но телефон был выключен или вне зоны действия сети.

Вспоминая парня, приехавшего за ней на вокзал, Сусанна не могла понять, почему он так на нее злился. Если бы он объяснил ситуацию более спокойно, не возникло бы никаких проблем. Она бы даже поблагодарила его за то, что он потрудился приехать и предложил отвезти ее в общежитие. Однако она слишком хорошо помнила, что должна соблюдать меры предосторожности, чтобы не попасть в лапы мошенников и не лишиться своего багажа, что нередко случалось со студентами, приезжавшими в другую страну по программе «Эразмус». Сусанна подумала, что все начинается не самым лучшим образом, но уже через несколько секунд усталость взяла свое и она уснула.

Глава 8

Если не считать места возле окна, выходившего в парк, маленький кабинет инспектора Баумана был весь заставлен стеллажами, набитыми многочисленными толстыми папками с материалами полицейских расследований. На стене позади его письменного стола в обрамлении флагов Германии и Саксонии висели дипломы в рамках, памятные грамоты и приказы о награждении за полицейскую доблесть.

Клаус Бауман попросил мужчину, обнаружившего трупы, сесть на мягкий металлический стул, стоявший перед письменным столом. Он решил, что будет лучше взять у него показания в своем кабинете, чем делать это в холодной комнате для допросов. В конце концов, вопреки пугающему виду свидетеля, Клаус не видел никаких оснований предполагать, что этот огромный детина каким-то образом причастен к преступлению. После того, как он поднял тревогу, позвонив на 112, отдал им свой мобильник, согласился, чтобы криминалисты осмотрели его машину, рискуя, что они ее попортят, проводил их к себе и добровольно позволил осмотреть дом, а потом совершенно спокойно просидел несколько часов в комиссариате под присмотром двух агентов, было бы непростительной грубостью обращаться с ним, как с подозреваемым.

Единственная вещь, вызывавшая недоумение Клауса, – это то, что этот тип, в черной шерстяной шапке, с длинной бородой и густыми рыжеватыми усами, демонстрировал некоторую вялость, не вязавшуюся с его вызывающе равнодушным взглядом, впечатление от которого усиливал большой поднятый воротник пальто.

Рука Клауса потянулась к стоявшему посередине стола магнитофону.

– Пожалуйста, назовите мне свое имя.

– Густав Ластоон.

– Сколько вам лет?

– Сорок.

– Вы можете предъявить мне удостоверение личности?

Мужчина достал из внутреннего кармана пальто бумажник, нашел карточку и протянул ее инспектору. Клаус взял ее и переписал идентификационные данные.

– Вы женаты?

– Разведен.

– Дети?

– Нет.

– Как зовут вашу бывшую жену?

– Констанца Раух. Хотите с ней поговорить?

– На данный момент вы можете об этом не беспокоиться. Где работает Констанца?

– Она ассистент в университетской больнице.

– У вас есть другая сожительница?

– Я живу один.

– Вы когда-нибудь сидели в тюрьме?

– Нет, никогда.

– Чем вы занимаетесь, господин Ластоон?

– Уже много лет я работаю гидом на основании лицензии, выданной муниципалитетом. – Он достал еще одну пластиковую карточку и положил ее на стол.

Клаусу Бауману хватило одного взгляда, чтобы удостовериться в том, что он является управляющим и единственным служащим турфирмы, занесенной в регистр экономической деятельности Саксонии под коммерческим названием «Кладбищенский туризм».

– Странное совпадение, вы не находите?

– Миром правят силы, находящиеся за пределами нашего понимания.

– Ученые считают иначе…

– А кто сказал, что они правы?

Инспектор изобразил гримасу покорного согласия и перешел к следующему вопросу:

– Вас привлекает смерть, господин Ластоон?

– Не больше, чем вас, полагаю. Вы тоже живете рядом с ней.

Клаус Бауман наклонился вперед. На данный момент он не испытывал желания вступать в сложные экзистенциальные споры.

– Я не устраиваю туристический бизнес на смерти, господин Ластоон… Я не ищу ее, она сама меня находит, и я выясняю причины, которые ее вызывают. Это моя профессия.

– Смерть служит одним из источников вдохновения для художественного творчества.

– Как нарисованные саркофаги и белье на телах девушек?

– Я говорю об искусстве другого рода. На многих кладбищах есть пантеоны, мавзолеи и скульптуры, которыми можно восхищаться не меньше, чем при посещении музеев. Я занимаюсь тем, что показываю их.

Клаус кивнул и занес ответ в свой ноутбук.

– Тем не менее на этот раз вы обнаружили гробницы с пятью мертвыми девушками. Как вы объясните такое совпадение?

В глазах гида мелькнула тревога.

– Вы уже задавали мне этот вопрос… Я не имею никакого отношения к этим смертям, если вас интересует именно это.

– Тогда объясните мне кое-что, чего я не совсем понимаю… Почему вы остались там и позвонили на 112, а не ушли, ничего никому не сказав?

– Потому, что, если бы потом выяснилось, что я был там, ни один полицейский не поверил бы в мою невиновность.

– Значит, вы сомневались, уйти или позвонить нам?

– Каждый, кто занимается кладбищенским туризмом, стал бы сомневаться. Там были эти саркофаги с мертвыми девушками, понятное дело, что звонок в полицию тоже мог обернуться для меня проблемами.

– Хотите сказать, вы оказались не в том месте не в то время?

– Игра случая вещь загадочная. Человек не выбирает свою судьбу.

Инспектор изобразил на лице философскую мину.

– Выходит, случай предоставил вашему бизнесу бесплатную рекламу.

– Я не заинтересован в том, чтобы попасть в газеты. Мое дело водить туристов на кладбища, и все. Такой туризм теперь в моде. Хотя днем я работаю на одного из туроператоров и вожу обзорные экскурсии по Лейпцигу и Берлину.

– И всегда посещаете кладбище Зюдфридхоф?

– Не только это.

– Назовите другие.

– Одно из самых популярных – Хунле, особенно в это время года, когда могилы солдат Второй мировой войны покрываются золотыми и красными осенними листьями, – ответил Ластоон, ставший более словоохотливым, как будто его обрадовала возможность поговорить об этой более приятной стороне его работы и продемонстрировать свои исторические познания. – Кроме того, я довольно часто езжу в Прагу и в Берлин. На кладбище Доротеенштадишер похоронены Фихте, Гегель, Бертольд Брехт, Генрих Манн и многие другие гении. Людям нравится рассматривать их могилы. А на юге Берлина есть еще одно, которое привлекает множество туристов. Фридхоф Грюнвальд Форст – это старинное позорное кладбище, где хоронили только самоубийц. В конце XIX века в Берлине распространилась мода кончать жизнь, бросаясь в реку Хафель. Вам не случалось посещать какое-нибудь из этих кладбищ?

– Один раз я был на еврейском кладбище в Праге, – ответил инспектор.

– Что вас привело туда?

– Любопытство, я полагаю.

– Значит, между вами и моими клиентами не такая большая разница.

Клаус Бауман не выразил никаких эмоций по поводу такого сравнения.

– Как называют любителей ходить по кладбищам?

– В туристических проспектах их называют «некрологические туристы».

– Мне казалось, что некрологическими называют разделы в газетах, где публикуют сообщения о недавно скончавшихся людях.

– Такова этимология этого слова: некро означает «труп» по-гречески, а логия – «рассказ» или «сообщение». Язык с легкостью приспосабливается к новым социальным потребностям, – объяснил Ластоон.

– Похоже, вы принимаете меня за полного профана. Однако должен вас спросить, есть ли у вас официальное разрешение на организацию ночных прогулок среди могил.

– Конечно. Кроме того, у меня есть ключи от задних ворот некоторых кладбищ. Часть моего дохода отходит муниципалитетам.

– Что собой представляют ваши клиенты? – спросил Клаус.

– Люди всех стран, классов и полов. Вы были бы поражены, если бы узнали, насколько завораживающее впечатление способна производить смерть на людей, про которых вы бы никогда этого не подумали. Однако я никогда не беру в группу несовершеннолетних без сопровождения родителей.

– Понимаю.

На несколько мгновений напряженная атмосфера кабинета усугубилась тишиной. Клаус Бауман вспомнил свою дочь Карлу и тяжелые разговоры, которые вел с ней прошлой весной. Причиной послужили экстравагантные платья в стиле ренессанс, в которых она собиралась ходить на концерты групп дэтрока, принимавших участие в готическом фестивале, проходившем тогда в Лейпциге. На четыре дня в городе собрались тысячи фанатов с выбеленными лицами, наряженных в черные одежды, с вычурными прическами, загримированных под жутких персонажей или средневековых проституток. Клаусу пришло в голову: что, если его дочь – одна из них, а они с женой ничего об этом не знают?.. Но одна мысль о том, чтобы получить ответ на этот вопрос, заставила его содрогнуться. Подняв глаза на человека, сидевшего перед ним, он продолжил допрос.

– Господин Ластоон, вы имеете какое-нибудь отношение к субкультуре готов?

– Называть ее так означает принижать одно из наиболее креативных социальных движений последних лет. Многие из моих клиентов принадлежат к таким группам.

– Я спрашивал не об этом.

– У меня свое собственное представление о смерти и других темных сторонах, но не стану отрицать, готы мне по душе.

– Вы не подумали, что в тех трупах, которые вы нашли, есть нечто готическое?

Несколько секунд Густав Ластоон молчал, обдумывая ответ.

– Не совсем. Белье на девушках показалось мне слишком реалистичным, как в эротических журналах, ну, знаете… «Плейбой», «Пентхаус», «Мэн» и тому подобное. Но в нарисованных гробницах в виде шестиугольных саркофагов действительно присутствовал определенный готический мистицизм. Самый известный пример – гроб Дракулы. Саркофаг – это символ священного вместилища живой энергии, ее трансформации, метаморфозы и распада. Материальное пространство, где тела, разлагаясь, превращаются в бессмертную энергию космоса. В древности считалось, что саркофаг является источником жизненной силы и знания, которое из мертвого тела переходит к тому, кто ляжет в него живым. Но я бы сказал, что в настоящее время его больше связывают с идеей смерти, с чем-то темным и мрачным.

– Как кладбищенский туризм.

– Я бы сказал – как гробница, изображенная в трех измерениях, которую я обнаружил у монумента Битвы народов. Вы ведь это хотели знать, да?

Клаус Бауман сменил тон, придав голосу больше любопытства:

– Что вы знаете о монументе Битвы народов?

– Не так много, как другие туристические гиды.

– Назовите мне что-то такое, о чем вы не рассказываете своим клиентам на экскурсиях к башне.

Густав Ластоон нервным жестом тронул пальцем правую бровь, что не осталось незамеченным инспектором Бауманом.

– Я скажу, если вы выключите магнитофон и не станете никуда записывать то, что услышите.

Любопытство Клауса возросло до предела. Он выключил магнитофон и убрал руки с клавиатуры ноутбука.

– Во времена нацистского режима существовало тайное общество офицеров СС, которые совершали в крипте башни оккультные ритуалы.

Клаус Бауман разочарованно откинулся на спинку своего кресла.

– Эти легенды мне известны.

– Я говорю не об исторических фантазиях, а о том, что представляет угрозу для мира.

На миг инспектор Бауман подумал, что допрашивает сумасшедшего, помешавшегося на апокалипсисе. Но следующие слова Густава Ластоона снова заставили его заинтересоваться.

– Вы не поверите, но это тайное общество до сих пор существует, под тем же названием и с теми же эзотерическими ритуалами, как тогда.

– Откуда вы знаете?

– Около года назад я познакомился с группой байкеров, которые состояли в подпольной неонацистской организации. Эта банда – точная копия настоящих тайных национал-социалистических обществ, о которых никто не знает и даже не подозревает. Но мне удалось кое-что узнать.

– О чем именно?

– О военизированной организации, вооруженной пистолетами и штурмовыми винтовками, существующей на всей территории Германии и управляющейся из Лейпцига тайным обществом «Стражи смерти». Так же называются гигантские средневековые рыцари, установленные на внешней стороне купола монумента Битвы народов. Нацистские боги снова направляют свои мечи против человечества.

Клаус Бауман приподнялся на стуле и, опершись локтями на стол, пристально посмотрел в глаза гида. Выждав несколько секунд, он спросил:

– Вы думаете, что смерть пяти девушек имеет какое-то отношение к этим богам?

– То, что я увидел сегодня утром перед башней, выглядело как языческий ритуал, посвященный смерти.

– У меня тоже возникло такое ощущение, когда я увидел трупы девушек.

– Значит, вы сами можете сделать выводы.

– Скажите, вы еще продолжаете общаться с той бандой мотоциклистов?

– Я задавал слишком много вопросов, и они перестали со мной разговаривать.

– Как называется банда и где они собираются?

– Возможно, мне не следовало о них говорить. Они очень агрессивны и опасны.

Взгляд Клауса потеплел, выражая доверие к своему собеседнику.

– Об этом никто не узнает, можете быть уверены, – сказал он.

– Эти мотоциклисты никогда не встречаются в одном и том же месте и, чтобы остаться незамеченными, стараются затеряться среди других людей, начиная от скинхедов и кончая финансовыми воротилами. У них нет никакого специального названия, как у других открытых клубов города, где я состоял. Между собой они используют аббревиатуру «ЧВ», что означает «Честь и верность», взятую из речи рейхсфюрера СС Генриха Гимлера, в которой тот уверял, что его честь состоит в верности Гитлеру и национал-социализму.

– Вы можете назвать кого-нибудь из членов этой банды?

– Я не хочу впутываться в это дело, иначе могу оказаться повешенным в каком-нибудь парке на окраине города с признаками самоубийства.

Клаус Бауман провел рукой по лбу, покрывшемуся испариной.

– Хотите вы или нет, господин Ластоон, но вы уже впутались. Назовите мне кого-нибудь из них.

– Я знал только одного, он учился вместе со мной на историческом факультете, но бросил учебу и стал работать в мастерской по ремонту мотоциклов. Пару лет назад мы случайно встретились на байкерском слете Элефантентреффен, который проходит каждую зиму в долине Ло, и он предложил мне присоединиться к своей группе. Его имя Эрнст Хессен, но все зовут его Флай.

– Он живет в Лейпциге?

– Когда я видел его последний раз, это было так, но сейчас не знаю.

– Опишите его внешность.

– Он мой ровесник, среднего роста, но очень крепкий. Похож на кикбоксера, нос немного свернут вправо, волосы светлые, очень короткие, руки и шея мускулистые, покрытые татуировками. Носит штаны и короткую куртку из черной кожи. Не знаю, что еще можно сказать.

В глазах Клауса Баумана отразилось смятение. Не прошло и часа с тех пор, как они с комиссаром вспоминали о скандале, связанном с расследованием убийств, совершенных неонацистской группой НСП. И вот теперь кладбищенский гид, сидевший напротив него, говорит о военизированной организации, которая охватила всю Германию, управляет ею тайное нацистское общество под названием «Стражи смерти», предположительно связанное с монументом, где были обнаружены трупы пяти девушек. Впрочем, возможную связь с криминалом, в которую Клаус Бауман почти совсем не верил, тоже нельзя было исключать.

После долгой паузы инспектор выдвинул ящик своего стола, достал четыре экземпляра комиксов, найденных при осмотре квартиры Густава Ластоона, и положил их на стол перед свидетелем.

– Ваши? – спросил он.

– Бросьте! Вы же не думаете, что я имею что-то общее с нацизмом! Это всего лишь графические рассказики из моей коллекции. Я читал и собирал комиксы всю свою жизнь и до сих пор читаю и собираю их. А эти журнальчики даже не немецкие.

– Поясните.

Густав Ластоон взял один журнал в руки.

– Видите этот заголовок? – спросил он, показывая титульный лист комикса с неизвестными Клаусу пятью буквами, расположенными над цветным рисунком с двумя красотками в высоких армейских сапогах, обтягивающих брюках, военных куртках из черной кожи и нарукавных повязках с нацистской свастикой, которые пинали стоявшего на коленях американского солдата. Потом гид добавил: – Это слово написано на иврите и означает «шталаг». Так назывались нацистские лагеря для военнопленных, захваченных во время Второй мировой войны. Но эти комиксы создавались израильскими художниками в семидесятые годы. Их издавали только в Израиле и выдавали за переводные порнокомиксы, привезенные из Соединенных Штатов. После того, как они вышли, их почти сразу запретили. С тех пор они не переиздавались. Поэтому они очень высоко котируются среди коллекционеров, и я храню их, так как они дорого стоят. Надеюсь, вы мне их вернете? Вам они совершенно ни к чему.

– Я оставлю их у себя всего на несколько дней.

– Пожалуйста, берегите их. Мне бы не хотелось, чтобы их заляпали кофе или чтобы с ними еще что-нибудь случилось.

Инспектор понял, что хотел сказать кладбищенский гид. Он сунул комиксы в ящик стола и решил продолжить выяснение обстоятельств обнаружения трупов.

– Вернемся к нашим баранам, господин Ластоон. Что вы делали у памятника Битве народов этим утром, перед тем как позвонили на 112?

– У меня там была назначена встреча.

– С пятью мертвыми девушками?

– Я уже отвечал на этот вопрос. Сколько раз можно спрашивать одно и то же?

– Вы слишком расплывчато отвечаете на вопросы.

– Как меня спрашивают, так я и отвечаю.

– Можете мне сказать, с кем вы собирались встретиться?

– Полагаю, что это молодая англичанка или американка, которая с трудом могла связать два слова по-немецки.

– Какова цель встречи?

– Профессиональная.

– Какой вид туристических услуг вы предоставляете в шесть часов утра?

– Обычно никакой. В это время я не работаю, но я сделал исключение.

– Когда и как вы познакомились с этой девушкой?

– Она позвонила мне на мобильный вчера утром около одиннадцати. Можете проверить список входящих вызовов, – буркнул Густав Ластоон.

– Что точно она говорила?

– Она хотела посетить кладбище Зюдфридхоф перед рассветом. Я ей объяснил, что это невозможно. Как я уже говорил, днем я вожу обзорные экскурсии по городским памятникам на микроавтобусе для другой компании, с которой я сотрудничаю. Мои ночные экскурсии начинаются ровно в полночь.

– Тогда почему вы согласились?

– Она предложила за посещение тысячу пятьсот евро.

Клаус Бауман совсем не думал в этом направлении и мысленно упрекнул себя за это.

– Она приехала и заплатила?

– Она заверила, что приедет раньше меня и оставит деньги под камнем сбоку от входа в монумент…

– И оставила?

Густав Ластоон сунул руку в потайной кармашек, скрытый под лацканами пальто, и, вытащив три аккуратно сложенные пополам купюры по пятьсот евро, положил их на стол.

– Они лежали там, где она сказала. По телефону девушка очень настаивала, чтобы я их взял. Она сказала, что приехала издалека, чтобы оказаться на этом кладбище в Лейпциге на рассвете. И это должно произойти именно в эту ночь.

– Она объяснила, почему это ей так важно?

– Она сказала, что это связано с черной луной.

– С черной луной?

– Да, это такая лунная фаза, которая наступает перед тем, как луна снова начинает становиться видимой. Для некоторых эзотериков это знаменует собой магическое обновление, и они устраивают действа и ритуалы, не менее важные, чем на Хеллоуин.

– Вы знаете какой-нибудь из этих ритуалов?

– Их каждый может найти в Интернете: свечи, какой-нибудь напиток, наркотики, – он изобразил пальцами рук кавычки, – заклинания, танцы, иногда секс.

При упоминании наркотиков и секса Клаус Бауман встрепенулся. Скоро будут готовы результаты токсикологической экспертизы трупов, и он сможет узнать причину смерти девушек. Комиссар с самого начала высказался, что считает наиболее вероятным ключом к этому делу нелегальную торговлю сексом и наркотиками, и Клаус опасался, что выяснение возможной причастности мафиозных сетей из Германии, Чехии, Польши и даже России превратит его расследование в громоздкую неразрешимую головоломку. Нет, сказал он себе. Выбор места преступления и его сценография – все это говорило в пользу ритуального убийства, а не мафиозной разборки. И все же Клаус не хотел торопиться с выводами. Пока нет.

– Почему вы решили встретиться с этой девушкой у монумента Битвы народов? – спросил он.

– Он расположен очень близко к кладбищу, и ей захотелось осмотреть башню. Но сейчас я думаю, что эта девушка, или кто она там, просто устроила мне ловушку. Она хотела, чтобы я нашел трупы. А эти тысяча пятьсот евро оставила мне за причиненное беспокойство, а может быть, как доказательство моей причастности к смерти девушек. Боюсь, кто-то хочет втянуть меня в это преступление, чтобы избавиться от меня, не прибегая к убийству. Возможно, то самое тайное общество, о котором я вам рассказал.

– Господин Ластоон, девушка, которая вам звонила, – как ее звали? – спросил Клаус, не обращая внимания на опасения, высказанные кладбищенским гидом.

– Она не захотела назвать свое имя, попросила только, чтобы я называл ее Ведьмина Голова.

Глава 9

Если я предложила создать чат в глубокой сети, чат в преисподней, то только для того, чтобы никто не смог узнать о наших намерениях. Я уже знала, как войти в преисподнюю и как выжить в ней. Мне оставалось только найти других девушек, таких же, как я, или совсем не похожих на меня, но хранящих тот же секрет. Девушек, которым больше не на что надеяться. Отыскать их в Интернете оказалось совсем несложно. Есть адреса, форумы, чаты, социальные сети, где надо искать, если знаешь, как это делать. Те, кто хранят наш секрет, сразу узнают друг друга, и для этого нам даже не нужно видеть лица друг друга. Чтобы понять, кто мы такие, достаточно нескольких слов в каком-нибудь чате. Я сама отбирала каждую из дам Черной Луны и думаю, что не ошиблась, хотя момент окончательного подтверждения наступит еще через несколько недель. Нам нужно время.

Меня беспокоит, что Яблоко П может не вернуться в группу. Дело не в том, что я боюсь, как бы мы не остались впятером. Я только очень надеюсь, что она останется верна нашему договору молчания, если решит не возвращаться. Никто не должен узнать о моем проекте.

Часы показывают ровно двенадцать ночи.

Черная Луна: Яблоко П, ты здесь?

Тишина, я жду.

Яблоко П: Это как посмотреть…

Начинают появляться остальные.

Балерина: Что значит «как посмотреть»?

Туманность: Думаю, Яблоко П хочет выставить какое-то условие.

Ведьмина Голова: Она занята. Эклеры печет.

Богомол: Почему бы тебе не оставить ее в покое?

Черная Луна: Никто ее не трогает. Ладно, Яблоко П, расскажи нам, что происходит.

Яблоко П: Я здесь, но буду молчать.

Черная Луна: Ты не обязана говорить, если не хочешь.

Туманность: Или не можешь…

Балерина: Яблоко П, ты что, наглоталась сегодня каких-то таблеток?

Ведьмина Голова: Вот я только что заварила себе чай с ароматическими травами…

Богомол: По-моему, жидковатое зелье для такой ведьмы, как ты.

Ведьмина Голова: Ладно… я подложила туда немного марихуаны и мяты, но никаких змеиных кишок или слюны бешеной крысы.

Туманность: А я просто курю сигареты, одну за другой.

Балерина: Я задавала вопрос Яблоку П. Меня мало волнует, чем травят себя остальные.

Все молчат.

Яблоко П: Оставьте меня в покое, я в другом мире… безджелстинеумиыьчллсмрпапв.

Ведьмина Голова: Это какой-то эльфийский язык?

Балерина: Она хочет сказать, чтобы ты заткнулась.

Туманность: Да что с вами такое сегодня ночью? Откуда такая агрессия?

Богомол: На войне как на войне, дорогуша.

Я еле сдерживаюсь.

Туманность: Я бы предпочла поговорить о серьезных вещах.

Балерина: По-твоему, недостаточно серьезно, что Яблоко П сидит на наркотиках, ты постоянно грустишь и куришь, Ведьмина Голова помешана на кладбищах, Черная Луна – на глубокой сети, Богомол – на лесбийской любви, а я – на ненависти?

Богомол: Эй, подожди, я не говорила, что помешана на сексе, не надо сочинять.

Балерина: То, что не говорится, угадывается.

Богомол: А какое пристрастие у тебя, Балерина? Трахаться со своим учителем танцев на балетном станке?

Балерина: Ты ошибаешься, секс меня не волнует. У меня нет других зависимостей, кроме ненависти ко всему и ко всем, в том числе к вам.

Туманность: Пожалуйста, не продолжай, это не имеет смысла.

Ведьмина Голова: А по-моему, в этом чате все имеет смысл.

Туманность: Ты тоже?..

Ведьмина Голова: Нет, я не лесбиянка, я обжора. Ем все подряд и не могу остановиться. А потом меня рвет, и я выплевываю все, что сожрала. Это тоже можно считать зависимостью, если тебе нравится такое название. Об этом никто не знает, но у меня это с 14 лет. У меня генетическая предрасположенность набирать вес, как у моего отца, который всю жизнь сидел в баре и пил темное пиво. Сейчас он весит 140 кило, и в нашей деревне его зовут «пьяная свинья». Он никогда не выходит из дома, не может двигаться.

Яблоко П: Что-то у меня голова кружится.

Туманность: Ничего себе встреча дам! Если бы знать раньше, надо было выбрать другое, более подходящее название для чата.

До сих пор я не вмешивалась в ход разговора, но сейчас думаю это сделать. Я была уверена, что Туманность самая слабая из нас и что она всегда будет со мной. Я ошибалась. Сейчас я чувствую, что она переживает и не знает, как поступить.

Черная Луна: Приведи пример, Туманность.

Туманность: «Девчонки из выгребной ямы». По-моему, неплохо.

Ведьмина Голова: Мне нравится. Очень нравится. Очень, очень.

Балерина: Все, меняем название! «Девчонки из выгребной ямы» подходит нам лучше всего. Более современно и реалистично.

Яблоко П: ОК.

Богомол: Я согласна. Но что скажет Черная Луна?

Пишу новое название чата на желтом стикере и рядом рисую череп. «Девчонки из выгребной ямы» звучит неплохо, но мне не нравится, что в моем проекте что-то меняют. Приклеила стикер в качестве закладки в книгу, которую я читаю. Пишу ответ.

Черная Луна: Вас большинство, вам решать.

Балерина: Это меняет дело.

Туманность: Какое дело?

Богомол: Не вижу, почему это должно изменить все остальное.

Ведьмина Голова: Хочешь сказать, что мы больше не будем дамами Черной Луны?

Балерина: Умница!

Черная Луна: Я поменяю название чата в глубокой сети.

Балерина: Мне кажется, хорошая мысль.

Черная Луна: Но я по-прежнему останусь единственным администратором сайта, и только я смогу открывать сессию в чате.

Глава 10

Когда он проезжал по улице в районе Томаскирхе, музыку, доносившуюся из динамиков машины, перебила мелодия звонка комиссара Клеменса Айзембага.

– Ты что, хочешь, чтобы министр повесил меня на Аугустусплац? Как ты мог отпустить единственного подозреваемого, который у нас есть, после всех прелестей, о которых мы узнали из его показаний, и его собственного признания в некрофильской деятельности?

– Он просто гид, который водит туристов по кладбищам.

– Но разве не он сам назвал некрополем то, что обнаружил у монумента? Будь я проклят, но этот тип в дерьме по самые уши!

Клаус Бауман остановился на светофоре и почесал подбородок. Пару дней назад он подровнял бороду, и у него до сих пор чесалось лицо.

– Этот тип так же невиновен, как мы с тобой. Его специально заманили туда, чтобы он нашел трупы и сообщил нам, вот и все.

– И ты ему веришь, потому что так тебе подсказывает через наушники твое шестое чувство!

Клаус устало зевнул.

– Ладно, допустим, ты прав. Тогда Густав Ластоон гораздо полезнее нам на свободе, чем в камере. Служба слежения будет присматривать за ним днем и ночью.

– Он купит себе другой мобильник, и ты не сможешь его отследить.

– Я дал ему один из наших телефонов, пока мы будем изучать его мобильник. Я буду постоянно поддерживать с ним связь.

– Ты не должен был принимать таких решений без моего разрешения.

– Мне казалось, я достаточно компетентен, чтобы руководить этим расследованием. В любом случае я не думаю, что прокурор согласится, чтобы мы ограничивали коммуникации обычного свидетеля. У нас нет ни одной улики против Густава Ластоона, и то, что он водит экскурсии по кладбищам, еще не делает его подозреваемым в убийстве.

На светофоре загорелся зеленый, и машина двинулась в сторону Гётештрассе.

– Не пытайся мне перечить, Клаус! Я этого не допущу!

Инспектор сделал вид, что не расслышал.

– Увидимся, когда я закончу в институте судебной медицины. На телах девушек обнаружены новые произведения искусства, которые были не видны на месте преступления.

– И что это еще за дьявольщина?

– У них жуткие раны на спине.

Доктор Хелен Годдард и доктор Жезерих – два самых опытных судебных патологоанатома – ждали Клауса Баумана в зале аутопсии, в подвале здания с белыми коридорами и раздвижными железными дверями.

Ассистент подал ему латексные перчатки, халат и одноразовую маску сине-зеленого цвета. Но прежде чем надеть маску, Клаус открыл баночку ментолового крема и жирно смазал им усы и ноздри. Он совершенно не выносил запаха смерти, даже в тех случаях, когда другие его не замечали. Потом, вежливо поблагодарив ассистента, несколько раз глубоко вдохнул и вошел в зал аутопсии.

Пять трупов лежали на пяти разных столах, каждый – в герметичном мешке из белого пластика. Только у одного мешка с телом девушки молнию приоткрыли, что позволяло хорошо видеть ее голову.

Клаус Бауман поздоровался с доктором Годдард и доктором Жезерихом, пристально глядя им в глаза – только их он и мог видеть. Впрочем, он уже встречался с ними на рассвете на месте преступления. Тогда они вместе со следователем решили, не меняя положения трупов, прямо с нарисованными саркофагами, с максимальными предосторожностями поместить их в специальные мешки и отвезти в институт судебной медицины. Необходимо было сохранить любые возможные органические и материальные следы сценографии, образованной телами и саркофагами как единое целое. После этого каждое тело положили на отдельный стол, чтобы провести вскрытие. С тех пор прошло уже несколько часов.

Медики были в хирургических шапочках, закрывавших волосы и часть лба, отчего взгляд обоих казался особенно пристальным и напряженным. Очевидно было, что состояние тел мертвых девушек поразило их до глубины души.

– Мы никогда не видели ничего подобного. Эти пять тел превращены в произведения судебно-медицинского искусства. – Голос патологоанатома не мог скрыть ее смятения.

Клаус Бауман молча подошел к столу для вскрытия. У девушки, покоившейся на нем, были очень светлые, почти совсем белые волосы и открытые глаза. Глаза, которых на месте преступления инспектор Бауман не разглядел.

– Почему у нее золотые глаза?

– Этот эффект искусственно создан на глазах всех девушек, – объяснила доктор Годдард. Взяв крохотный пинцет, она сняла с поверхности роговицы линзы, открыв голубые глаза жертвы, блеск которых навсегда погасила смерть.

Доктор Жезерих посмотрел на Клауса.

– Мы уже начали составлять протокол вскрытия. Линзы мы отправим в лабораторию для исследования. Возможно, удастся найти какие-то следы посторонних лиц, принимавших участие в «погребении». Безусловно, нас больше всего поразила невероятная анатомическая точность, с которой сделаны рисунки на телах.

С этими словами медик до конца расстегнул мешок, и одной рукой перевернул застывшее холодное тело так, что стало видно спину.

– Кто мог сотворить такое?! – воскликнул Клаус.

На спине девушки была нарисована окровавленная полость, как будто большую часть кожи лоскутом неправильной формы от лопаток до третьего поясничного позвонка надрезали и отделили от тела. Внутри этой полости были изображены позвоночник и мышцы, рассеченные кинжалом, торчавшим в центре глубокой раны.

Клаус Бауман сунул руку под зелено-синий халат и достал из кармана куртки мобильник.

– Я должен сфотографировать этот рисунок, – пояснил он.

– Как я предупреждала по телефону, эти жуткие картины никак не вяжутся с трехмерным изображением предметов белья, – заметила патологоанатом.

Доктор Жезерих кивнул, поддерживая мнение коллеги, и добавил:

– Это произведения искусства, чья истинная мотивация нам непонятна. Хотя, исходя из монументального контекста места преступления и изображений белья, ран, кинжалов и саркофагов, можно предположить, что мы имеем дело с каким-то обрядовым действом, которое привело к массовой смерти, наступившей, однако, без применения реального физического насилия. Подобные обстоятельства дают основания для версии о ритуальном жертвоприношении, в ходе которого девушкам дали яд или смертельный наркотик. Это может рассматриваться как убийство, совершенное преступной группой, занимавшейся торговлей сексом, или как необычное групповое самоубийство, связанное с какой-нибудь опасной сектой, осуществленное девушками при помощи как минимум еще одного лица. Должен быть кто-то, изобразивший саркофаги и рисунки на телах, снабдивший их ядовитым веществом, вызвавшим смерть, после чего он или они уничтожили все следы их одежды и машины, на которой они приехали к монументу.

Слова судебного медика задавали новые направления расследования, до этого момента не приходившие на ум Клаусу.

– Что скажете о времени и причине смерти? – спросил он.

На этот вопрос ответила доктор Годдард:

– Девушки умерли между четырьмя и пятью часами утра.

Она объяснила, что, учитывая незначительное усыхание роговицы, а также температуру тел девушек на месте их обнаружения – не слишком низкую, несмотря на то что они были совершенно раздеты и находились там холодным утром, – точное время смерти установить сложно. Однако эти же признаки говорят о том, что все девушки скончались примерно в одно и то же время и нет никаких оснований считать, что их тела были привезены к монументу из какого-то другого места. Кроме того, она сказала, что после проведения тщательного внешнего осмотра трупов в зале аутопсии у них нет сомнений в том, что все девушки умерли в той же самой позе, лежа на спине, в которой они находились в момент обнаружения.

– Человек, нашедший их, работает кладбищенским гидом, – сказал Клаус Бауман.

– Какое зловещее совпадение, – изумленно отозвался доктор Жезерих.

– Возможно, это действительно совпадение.

– Наверно, его можно считать первым подозреваемым? – настаивал медик.

– Это скоро выяснится, но пока он только свидетель.

Доктор Годдард предусмотрительно промолчала, не выразив мнения по поводу того, что человек, нашедший трупы в обстановке, изображавшей гробницу, оказался кладбищенским гидом. Ее профессиональной специализацией была судебная патология, а не психология преступника.

– Первые токсикологические анализы, – продолжила она, – указывают в качестве причины смерти на яд, или наркотик, обладающий мгновенным парализующим действием. Кроме того, мы наблюдаем некоторые противоречивые особенности post mortem[2], которые укрепляют нас в этом мнении.

Постепенно слова патологоанатомов начали сливаться в голове Клауса Баумана в смутное жужжание роя ос, вонзавших свое жало в его мозг.

– Я не совсем понял, что вы хотите сказать, – пробормотал он.

– Данные внешнего осмотра трупов, температура тел, недостаточная распространенность и интенсивность побледнения, а также некоторые другие особенности указывают на то, что прошло не больше двух часов с момента смерти девушек до момента, когда мы прибыли к башне. В то же время степень rigor mortis[3] их тел была такой сильной, как будто прошло больше семи часов. Это наводит нас на мысль, что яд, или наркотик, ставший причиной их смерти, одновременно с ней вызвал мышечный спазм всей мускулатуры, за исключением лиц.

– Значит, они не страдали от предсмертных конвульсий?

– Мы не можем доказать это научно, но, по нашему опыту, спокойное выражение их лиц заставляет думать, что они умерли безболезненно, хотя и скоропостижно, – заверила его доктор Годдард.

Клаус Бауман подошел к одному из оставшихся четырех столов и открыл мешок, где лежала другая девушка. Посмертная бледность трупа не смогла испортить красоты ее лица. У нее были очень черные, коротко подстриженные волосы, серые глаза и темно-лиловые губы.

Доктор Жезерих взял руку девушки и показал инспектору внутреннюю сторону запястий.

– Эти шрамы остались от ран, полученных не менее двух-трех месяцев назад. Исходя из глубины и формы этих ран, мы можем сказать, что, вероятнее всего, она нанесла их себе сама с помощью какого-то острого предмета, например куска стекла.

– Попытка самоубийства, – заключил Клаус Бауман.

– Да, совсем не то, что здесь… – сказала доктор Годдард, подойдя к другому секционному столу и открыв мешок с трупом. Это была девушка с длинными каштановыми волосами, доходившими до плеч, и ровной челкой.

Доктор Жезерих помог ей перевернуть тело. На спине девушки Клаус увидел такое же трехмерное изображение открытой раны с кинжалом в центре, но в этом случае он чуть было не закрыл глаза от ужаса.

– Здесь десятки самых настоящих рубцов. Они покрывают почти всю спину и вызваны порезами на коже, очень тонкими, но глубокими, нанесенными режущим предметом с очень острым концом, скорее всего, скальпелем, – пояснила доктор Годдард.

– Судя по разной степени рубцевания, мы полагаем, что раны могли быть нанесены в самое разное время, однако происходило это достаточно часто, – пробормотал доктор Жезерих.

Его коллега продолжила:

– Было бы логично предположить, что такие раны девушка не могла нанести себе сама. Следовательно, в течение долгого времени она постоянно подвергалась истязаниям. Мы не видим другого объяснения.

Инспектор Бауман почувствовал, что ему не хватает воздуха.

– А две другие девушки?

Доктор Годдард продолжила свой путь по залу, и Клаус невольно представил себе Густава Ластоона, проводящего одну из своих некрологических экскурсий среди могил известных людей, которые он показывал своим клиентам.

– У этой все тело покрыто отверстиями от бесконечных пирсингов: брови, уши, губы, язык, пупок и даже вульва. Некоторые выглядят воспаленными. Биологический анализ это подтвердит. По нашему мнению, девушка наверняка состояла в какой-нибудь молодежной группировке, – констатировала доктор Годдард.

Глядя на рыжие волосы девушки, инспектор с мрачным видом присоединился к этому мнению. С одной стороны ее волосы были сбриты, длинная челка спадала на другую сторону лица. Цвет глаз напоминал густой мед.

– Странно, что у нее нет ни одной татуировки, – заметил он.

– Вы правы. Обычно люди такого психотипа сочетают пирсинг с татуировками.

– Может быть, у нее аллергия на краску? – спросил Клаус.

– Это чисто умозрительная гипотеза, без всякого научного обоснования, – отрезал доктор Жезерих.

Затем он указал рукой в угол секционного зала:

– Самая молодая лежит там. Можете посмотреть на нее, если хотите.

Клаусу пришлось сделать над собой усилие, чтобы скрыть желание как можно скорее уйти из секционного зала, и в сопровождении доктора Жезериха он подошел к оставшемуся столу. Эта девушка наверняка была очень красивой при жизни, однако выглядела хрупкой и очень худой.

– Как вы думаете, сколько ей лет?

– По нашим расчетам, от восемнадцати до двадцати. Как и у первой девушки, у этой присутствуют внешние признаки, говорящие об употреблении наркотиков. Анализ дал положительный результат на кокаин, экстези и марихуану, и это помимо множества других веществ, которые еще предстоит определить.

– Но у нее на руках нет следов от уколов, – сказал инспектор.

– Да, верно. Видимо, она не употребляла их внутривенно.

– Когда будет готов ваш отчет?

В глазах Хелен Годдард мелькнуло усталое выражение, она подошла к компьютеру, стоявшему на маленьком столике у входа. Взяв две пухлые папки, она показала их инспектору.

– В данный момент мы составляем первичное заключение, сделанное на основании внешнего осмотра трупов. Отчет будет готов через несколько дней, после того, как мы проведем вскрытие и закончим обследование внутренних органов и все необходимые гистопатологические анализы.

Глава 11

Я разозлилась? Да, конечно… и еще как! Мои дамы взбунтовались против меня, устроив импровизированную революцию с неосознанной подачи той, кого я считала своим самым надежным союзником, – Туманности. Она зажгла искру в виде своей дурацкой идеи сменить название чата по причине наших пороков. Этого только и ждала Балерина, чтобы снова пустить в ход свои ядовитые зубы и покончить с моим виртуальным царствованием в чате. Типичное проявление спеси, так характерной для предателей всех времен. А остальные просто сыграли роль статистов в этом заговоре, не понимая последствий своего переименования в «Девчонок из выгребной ямы». В черной луне есть надежда на обретение нового света; в выгребной яме сплошная грязь и беспросветная тьма. Боюсь, теперь все в моем проекте пойдет не так, как я себе представляла. Но они сами так решили. Теперь за то, что будет дальше, отвечают эти пятеро, а не я.

Представляю, о чем они думают за несколько минут перед тем, как проверить, открою я очередную сессию чата или оставлю их во власти страха, парализующего каждую за пределами этой сети. Хотя меня саму хаос пугает не меньше.

После двенадцати ночи прошло всего две минуты.

Черная Луна: Извините, сегодня я не пунктуальна.

Туманность: Каждый может опоздать. Не волнуйся.

Ведьмина Голова: Две минуты ничего не значат. Лично я красила ногти в черный цвет, они выглядели отвратительно.

Проходит несколько секунд, и пока на экране больше никто не появляется.

Балерина: Если такое повторится, я больше не останусь, не стану ждать, как сейчас.

Богомол: Мне все равно.

Черная Луна: А Яблоко П? Если сегодня она снова не выйдет на связь, ее ключ доступа в чат деактивируется автоматически.

Балерина: Это угроза?

Черная Луна: Нет… напоминание. Так запрограммирован чат, и вам это хорошо известно.

Богомол: Это правда, мы все это знаем. В том числе и Яблоко П.

Яблоко П: Может, уже хватит меня обсуждать? Я здесь. Прошлой ночью я просто немного…

Ведьмина Голова: Кокаин, немного душистой травки…

Яблоко П: Нет, кое-что более забористое, если ты не забыла!

Ведьмина Голова: Героин?

Яблоко П: Угадай…

Туманность: Яблоко П, какие наркотики ты принимаешь?

Яблоко П: Почему бы тебе не оставить меня в покое и не спросить Черную Луну о ее пороках?

Черная Луна: Ты сама можешь меня спросить.

Ответ задерживается, как будто всем спокойнее, когда я ничего не говорю.

Балерина: Давай я спрошу.

Черная Луна: Не возражаю. Я знаю, все ждут, что Балерина задаст какой-нибудь жесткий вопрос о моей жизни. Нам всем есть что скрывать, помимо нашего общего секрета.

Балерина: И каков же твой тайный грех?

Хотя я очень хорошо знаю, что ответить, намеренно тяну время. Выдержав долгую паузу, медленно набираю на клавиатуре своего компьютера.

Черная Луна: Я убила человека.

Время идет, но никто ничего не говорит. На сегодня чат закрыт.

Глава 12

Ее разбудили бормотание голосов и смех, доносившийся из сада. Праздник в честь прибытия новых студентов в общежитие Арно-Ницше начался. Сусанна взглянула на свои наручные часы и обругала себя за то, что проспала столько времени. Она одним прыжком соскочила с кровати, открыла окно и выглянула в сад. В центре круга, образованного толстыми стволами спиленных деревьев, горел большой костер. На улице было не холодно, но тучи, по-прежнему закрывавшие все небо, предрекали влажную ночь. Сквозь разноголосый шум слышалась включенная кем-то электронная музыка.

Сусанна решила одеться и спуститься вниз. Натянув облегающие джинсы, рубашку и тоненький шерстяной джемпер, она сунула ноги в короткие сапожки, причесалась, подчеркнула веки зелеными тенями, тронула губы яркой помадой, взяла мобильник, выключила свет и вышла из комнаты.

Спустившись на нижний этаж, она направилась в сад. Обогнула несколько групп студентов, чтобы не проталкиваться через них, и подошла ближе к горевшему в центре костру. На углях лежали большие железные решетки, а на длинном столе стояли тарелки с хлебом, салатами из капусты со свеклой, свиными ребрами, соусы и ассорти из разных колбас. Меню оказалось гораздо разнообразней, чем она ожидала.

Сусанна поискала взглядом Илиана, но нигде вблизи костра его не нашла.

– Надо же, значит, ты все-таки вышла, – раздался голос у нее за спиной.

Она уже слышала этот голос. И видела лицо, обращенное к ней с улыбкой. Теперь его волосы уже не падали на глаза, а были убраны в короткий хвост. Увидев рядом с собой Бруно Вайса, Сусанна подумала, что он обращается к кому-то другому. Тогда на вокзале она видела его всего несколько мгновений и не слишком хорошо запомнила физиономию. Однако она не могла отрицать, что присутствие Бруно ее обрадовало, как и то, что он подошел к ней.

В руках он держал две бутылки пива, одну из которых протянул Сусанне.

– Можешь попробовать, оно не отравлено, – сказал он и без тени улыбки приподнял брови, подчеркивая свою иронию.

Взяв бутылку, Сусанна поблагодарила его.

– Мне жаль, что утром так получилось. Я вела себя, как испуганный ребенок.

– А я как дурак. Мне надо было успокоить тебя, а не обижаться на твое недоверие.

– Я немного перенервничала… не знаю, наверно, это потому, что все произошло слишком быстро.

– Да, конечно, я тебя понимаю… Кроме того, вполне естественно, что ты мне не доверяла. Ты ждешь Лесси, а вместо нее появляется какой-то незнакомец и предлагает ехать с ним на его машине.

– Ладно, проехали. Это уже не важно.

Бруно Вайс развел руками и с извиняющимся видом пошевелил бровями.

– Хочешь что-нибудь съесть?

– Я собиралась взять салат и одну колбаску.

– Вообще-то я не собирался идти на это барбекю. Мне хотелось бы пригласить тебя поужинать в центре. Если ты не хочешь садиться в мою машину, можем поехать туда на трамвае.

Сусанна глотнула пива из бутылки. Оно было холодным.

– Сначала скажи, почему ты сюда пришел. Не люблю, когда меня жалеют.

– Лесси просила, чтобы я побыл твоим наставником, пока ты не разберешься со всеми официальными бумагами и не обживешься здесь. У нее не хватило времени внести нужные изменения в программу Buddy[4].

– На самом деле мне не нужна помощь, но на этот раз я не стану говорить, что никуда с тобой не поеду, – улыбнулась она.

– Тогда поехали отсюда, и чем скорей, тем лучше, пока не начало вонять горелым мясом.

Автомобиль Бруно Вайса оказался маленьким «Трабантом-601», выпущенным в восьмидесятые годы еще в бывшей ГДР. У него были две двери, круглые фары и такой цвет, словно его полили красным вином. И еще он был слишком блестящий, чтобы выглядеть аутентичным.

– Какая у тебя кокетливая машина, – не удержалась Су-санна.

Бруно открыл дверь и пригласил ее сесть. Обойдя машину спереди, он пару раз легонько стукнул по капоту и с веселой усмешкой посмотрел на Сусанну сквозь лобовое стекло. Потом открыл водительскую дверь, уселся, сунул ключ в зажигание и завел мотор.

– Эта старая рухлядь принадлежала моим родителям. Они оставили ее мне, когда уехали отсюда после падения Берлинской стены.

– Они уехали? – с сомнением произнесла она.

– Да, но я расскажу тебе о себе и своих родителях только после того, как ты мне объяснишь, где ты научилась говорить по-немецки. Никто бы не сказал, что ты иностранка и, уж тем более, что ты из Испании. Наши языки совсем не похожи, – заявил Бруно, искоса взглянув на Сусанну.

– Моя мать немка из Ингольштата, а дедушка с бабушкой до сих пор там живут. Я родилась в Гранаде, мой отец испанец, у него бизнес по импорту машин. В молодости он работал на заводе «БМВ» в Баварии и познакомился с моей матерью на конференции.

Сусанна невольно растрогалась. Но ее теплые чувства породили не воспоминания о родителях или о своем городе. Ее эмоциональная связь с родителями почти утратилась еще в подростковом возрасте, несмотря на их постоянную заботу. Особенно усилившуюся после того, как мать сводила ее к гинекологу, поскольку к четырнадцати годам у нее так и не появились месячные. Не появились они и после длительного гормонального лечения, и никогда потом. В этом году ей превентивно удалили матку и яичники из опасений их перерождения. И через несколько месяцев после этого Сусанна почувствовала, что в ее теле и в сознании что-то начало меняться. Сначала появилась неуверенность в себе, тревога перед возвращением в институт, потом страх перед новыми знакомствами. Наконец, она влюбилась в одного парня и пережила первый сексуальный опыт. Холодный, болезненный и разочаровывающий.

Машина въехала на Ричард-Леман-штрассе, чтобы обогнуть район Зюдворштат через огромный парк, раскинувшийся на западе города. По мере того как деревья все плотнее подступали к дороге, сумерки на глазах превращались в темную беззвездную ночь.

Ресторан назывался «В10», потому что находился в доме десять по Бетховенштрассе – современном здании с большими окнами в деревянных рамах, серыми стенами, светильниками в виде колоколов, висевших над каждым столиком, и маленьким баром со стеклянной витриной, где стояли подсвеченные сзади бутылки. Наверху полки украшали пять квадратных часов, показывавших разное время, – аллегория относительности времени.

Подошедшая официантка несла поднос с двумя бокалами рислинга, которые предложила им.

– Сейчас я приготовлю вам столик, – сказала она.

Ресторан был битком набит людьми, хотя студентов среди них Сусанна не заметила. Цены в меню были им не по карману.

– А ты чем занимаешься? – спросила Сусанна.

– Я преподаю игру на виолончели в консерватории.

– Надо же, как интересно! А недостатки у тебя есть? – шутливо спросила она.

Глаза Бруно блеснули, он засмеялся.

– Иногда моя германская гордость может принимать извращенные формы.

Официантка уже успела убрать столик. Они сели и, прочитав меню, выбрали блюда.

За ужином Бруно Вайс рассказал о своих родителях. Оба были химиками и помимо преподавания в Лейпцигском университете работали в фармацевтической компании. Бруно стал одним из множества детей, родившихся в Восточной Германии через девять месяцев после ночи 9 ноября 1989 года, как нежданный плод падения Берлинской стены.

– Я обязан своим появлением на свет событию всемирного значения, которое тысячи немецких пар отметили, занимаясь любовью в парках или у себя дома. Мои родители не хотели иметь детей и даже думали об аборте, но моя бабушка убедила мать позволить мне родиться, сказав, что сама будет обо мне заботиться.

Через десять лет после падения Стены родители Бруно получили приглашение из Соединенных Штатов на работу в транснациональной компании, для чего семье предлагалось переехать жить в Чикаго. К тому времени Бруно исполнилось девять лет, и благодаря стараниям бабушки по материнской линии, бывшей известной оперной певицы, с самого его рождения занимавшейся его музыкальным образованием, он уже виртуозно играл на фортепиано и виолончели. Он рос с ней, и, когда для родителей настал момент ехать в Америку, бабушка отказалась отпустить его с родителями, поскольку это навсегда оторвало бы его от немецких корней и поставило крест на его многообещающей музыкальной карьере. Решение приняли, не спрашивая его. Родители уехали в Чикаго, оставив Бруно дом и машину, а он продолжил жить с бабушкой до тех пор, пока три года назад она не умерла.

– С тех пор как они уехали, я ни разу их не видел, – закончил он.

Потом, не давая Сусанне времени сделать какое-нибудь замечание, спросил:

– Ты уже слышала новость?

– Нет, не знаю, о чем ты?

– Сегодня после двенадцати ее постоянно повторяют на всех каналах. На рассвете полиция обнаружила пять мертвых девушек…

Сусанна вскинула руки к лицу.

– О боже! – воскликнула она.

Пока она с потерянным видом смотрела куда-то вдаль, Бруно пересказал то немногое, что сообщил комиссар полиции Лейпцига на пресс-конференции, показанной по телевизору.

– Кто эти девушки, неизвестно, но всем им от двадцати до тридцати лет.

– Думаешь, какая-то из них могла быть студенткой, приехавшей по обмену? – спросила Сусанна в ужасе от услышанного.

– Никто ничего не знает. Полиция сделала публичное обращение с просьбой ко всем, кто в последнее время заявлял об исчезновении или странном поведении какой-нибудь девушки, которую они не видели последние несколько дней. Они считают, что любая информация может помочь им идентифицировать трупы.

То, о чем подумал Бруно, могло показаться абсурдным, но это не помешало ему произнести это вслух:

– Я беспокоюсь за Лесси.

– Думаешь, с ней что-то случилось?

– Не знаю, но меня кое-что смущает. Я звонил ей сегодня вечером, когда увидел эти новости по федеральному каналу, но ее мобильный отключен.

– Я тоже пыталась ей дозвониться перед тем, как пойти на праздник. И не смогла. Но я уверена, что это совпадение. Если она вернулась в Сербию, с ней ничего не могло произойти.

– Думаю, мне все же лучше завтра утром позвонить в полицию. Лесси жила в квартире моей бабушки.

– С тобой? – машинально выпалила Сусанна. – Извини, я не хотела… – поправилась она.

– Нет, мы просто хорошие друзья. У Лесси немного странный характер. Она говорила, что никогда не сможет никого полюбить. Она приехала в Лейпциг два месяца назад, и я сдал ей одну из комнат в бабушкиной квартире.

У Сусанны вдруг возникло ощущение, что все вокруг исчезло: люди, ужинавшие за соседними столиками, официантки, веселая компания, сидевшая у барной стойки с большими кружками пива. Все ее внимание сосредоточилось на том, что говорил Бруно. Теперь он виделся ей совсем не таким, каким показался утром на вокзале… Возможно, потому, что он волновался, или потому, что с волосами, собранными в хвост, его лицо приобрело более серьезный и доброжелательный вид.

– Пожалуйста, расскажи мне о Лесси. Когда я приехала на вокзал сегодня утром, мне так хотелось с ней познакомиться. Меня очень расстроило, что она не приехала.

– Я мало что могу рассказать о Лесси. Она работала через Интернет, писала лекции по русской литературе для одного белградского издательства, и еще она писала пьесу для театра, но сама не знала, когда и как сможет ее закончить. Так что все дни она проводила с книгой в руках или за компьютером. Она была не очень общительной и вела ночной образ жизни. За те два месяца, что Лесси прожила в Лейпциге, она почти не выходила на улицу. Ее единственной подругой стала девушка, с которой я ее познакомил и которую я знаю уже много лет, поскольку мы учились в одной школе. Я тебя с ней познакомлю. Уверен, она тебе понравится.

– Значит, Лесси не училась в университете?

– Она собиралась вести на филологическом факультете семинары, посвященные писателям из Восточной Европы. Это ее специальность. У нее диплом по славянским языкам, и она прекрасно говорит по-русски. Лесси согласилась участвовать в программе помощи иностранным студентам, приезжающим по программе «Эразмус», поэтому ее назначили твоей наставницей, вот и все.

– А какая она?

– Очень красивая.

– Я имею в виду характер.

– Если бы меня попросили назвать самую характерную черту ее характера, я бы сказал, что это невозмутимость. Да, Лесси самая невозмутимая девушка из всех, кого я знаю. Прощаясь со мной, она меня поцеловала и сказала, что когда-нибудь мы встретимся в вечности. Она имела обыкновение говорить такие вещи.

Глава 13

Выйдя из Института судебной медицины, Клаус Бауман уже собирался сесть в машину и вернуться в комиссариат, но внезапно передумал и решил позвонить Густаву Ластоону. Клаус сказал, что ему необходимо снова поговорить с ним. Они договорились встретиться в одной неприметной пивной рядом с кафедральным собором.

– Это всего на несколько минут, – пообещал инспектор.

Он увеличил снимок раны, нарисованной на спине одной из девушек, затем извлек изображение символа на рукоятке кинжала и сохранил его в своем мобильнике. Потом сел в машину, включил мигалку и тронулся в путь. В этот раз он забыл включить музыку.

Когда Клаус подъехал к пивной, Густав Ластоон уже сидел за столиком у большого окна с видом на памятник Баху. Перед свидетелем стояла бутылка пива. Свое длинное пальто он сменил на косуху из черной кожи.

– Вы передвигаетесь с большой скоростью, господин Ластоон.

– Я приехал на мотоцикле. Если вы не забыли, мне до сих пор не вернули автомобиль.

– Вы правы, я забыл. Какой у вас мотоцикл?

– Старый чоппер.

Усевшись за стол, Клаус Бауман заказал у официанта пиво и положил на стол выключенный мобильник.

– Поверьте, господин Ластоон, мне жаль, что пришлось снова побеспокоить вас, но есть одна вещь, которую мне необходимо с вами обсудить.

– Я уже говорил, что вы можете звонить мне в любое время.

– Я помню. Кроме того, я хотел вам сообщить, что нам удалось идентифицировать неизвестную, звонившую вам на мобильный. Это одна из мертвых девушек…

– Проклятье! – воскликнул Густав Ластоон, и его лицо в холодном свете, лившемся с потолка, стало еще бледнее.

– Эта молодая ирландка, которая выглядела как гот.

– Думаете, я вам соврал? – спросил гид, прежде чем сделать большой глоток пива.

– Нет, дело в другом. Это обстоятельство лишь подтверждает ваше предположение, что кто-то намеренно устроил вам ловушку, чтобы именно вы обнаружили трупы. Эта девушка, похоже, испытывала какое-то непреодолимое пристрастие к кладбищам. В Фейсбуке мы нашли множество ее фотографий, сделанных во время посещения самых известных кладбищ Европы, Азии, Америки и Австралии.

Инспектор взял мобильник и нашел фото улыбающейся Дороти О’Нил, которую скопировал этим утром из ее профиля в социальной сети. Потом передал телефон Густаву Ластоону.

– Вы ее узнаете?

– Совершенно уверен, что никогда ее не видел, – буркнул тот.

– А здесь? – настаивал инспектор, показывая ему фото Дороти, сделанное двумя годами раньше.

– Тоже не узнаю.

– Это та же девушка, снимок сделан на кладбище Зюдфридхоф во время фестиваля готики в 2014-м.

– В те дни в Лейпциг приезжали тысячи туристов. У меня никогда не было столько работы. Возможно, я с ней разговаривал, но не запомнил.

– Как вы думаете, господин Ластоон, что искала эта девушка в своих поездках по кладбищам всего мира?

– Смерть, – тихо ответил гид, как будто боялся, что его услышат посторонние.

– Но почему она нашла ее здесь, в Лейпциге?

– На этот вопрос вам придется ответить самому.

В сознании инспектора с новой силой всплыла мысль о групповом самоубийстве, которую не более часа назад высказывали судебные медики. Но если эти девушки добровольно расстались с жизнью, почему они позвонили гиду, чтобы именно он их нашел? И еще, какой смысл столь искусно обставлять свою смерть, превращая ее в сцену эротического ритуального действа? Не высказывая вслух свои мысли, Клаус Бауман показал гиду другое фото в своем мобильнике, при этом внимательно наблюдая за его реакцией.

Это был символ, который он видел на кинжале, изображенном в центре нарисованных ран на спинах трупов: три спирали, соединенные вместе в центре круга. Кладбищенский гид не стал дожидаться, когда инспектор задаст вопрос.

– Да, мне приходилось видеть этот символ, если вы это хотите знать. Но он выглядел не совсем так. – Достав из кармана куртки черную шариковую ручку, он взял маленькую салфетку и сделал быстрый набросок.

– У членов тайного нацистского общества «Стражи смерти», о котором я вам говорил, когда давал показания, на правом плече была татуировка в виде такого саркофага, – добавил он.

Эти слова только усилили недоверие Клауса Баумана. Его очень смущало то, что у человека, который обнаружил трупы, имелись готовые ответы на все его вопросы. Это могло означать, что Густав Ластоон действительно говорил правду… или что он причастен к смерти девушек, как предполагал комиссар Айзембаг.

– Хотите сказать, что на татуировке такой же шестиугольный саркофаг, как те нарисованные, на которых лежали трупы девушек? – произнес инспектор, пораженный новыми откровениями кладбищенского гида.

– Не совсем такой, но очень похожий.

– Почему вы ничего не сказали мне в комиссариате об этом саркофаге и об этом символе?

– Вы только что показали мне снимок. К тому же я убежден, если бы на допросе я стал рассказывать вам о саркофаге и символе, изображенном на татуировках «стражей смерти», вы бы мне не поверили.

Следующий вопрос инспектор выпалил не моргнув глазом:

– А почему я должен поверить вам сейчас?

– У меня сложилось такое впечатление, что вы начинаете мне доверять.

– Если я когда-нибудь поверю в вашу теорию, я сам вам об этом скажу.

– Позвольте кое о чем вас спросить…

– Спрашивайте, – отозвался Клаус, пристально глядя, как шевелятся губы кладбищенского гида между рыжеватыми усами и густой бородой.

– Что вы знаете об оккультизме и тайных нацистских обществах? – медленно произнес Густав Ластоон.

– То же, что и большинство людей, которые не верят сказкам. Меня никогда не интересовал этот аспект нацизма. Думаю, все эти выдумки – просто бред безумных убийц, захвативших высшую власть и насаждавших по всей Европе атмосферу ненависти и страха. Однако я готов выслушать все, что вы можете мне сказать, если это поможет найти организаторов смерти девушек.

– Самые страшные злодеяния в истории человечества можно понять, только если признать реальностью то безумие, которое охватило миллионы честных немцев и которое сейчас снова начинает расползаться по миру. Идеологию нацизма невозможно объяснить, если не принять во внимание влияние концепции нацистских оккультистов, считавших человеческую злобу способом духовного освобождения и придававших ей магический смысл. Дьявол завладел их душами… Генрих Гиммлер и его маги вызывали его в эсэсовском замке Вевельсбург, и дьявол являлся.

– Это вы рассказываете своим клиентам во время экскурсий, чтобы произвести на них наибольшее впечатление?

– Думайте, что хотите, но я не сомневаюсь, что эта оккультная вера шефа СС распространилась среди его подчиненных и многие из них создали свои собственные тайные общества в городах, где жили до войны, с ритуалами и символами, выбранными согласно их эзотерическим убеждениям и дьявольским целям. Большинство из них исчезли после разгрома немецкой армии в 1945-м. Но «стражи смерти» продолжают собираться, исполнять свои ритуалы и до сих пор верят в бессмертие идеалов нацизма. По этой причине они выбрали своим символом трискель, иначе называемый трискелион, являющийся геометрическим воплощением цифры три, или треугольника, несмотря на его изогнутые линии и круг, в который он вписан. Для основателей тайного общества «Стражи смерти» он символизирует единство трех времен: героического прошлого арийских богов, бесконечного настоящего священных ритуалов и победоносного будущего нацизма во всем мире. Что такое, по-вашему, эти мертвые девушки, если не подношение «стражей смерти» своим богам?

– Почему вы так уверены в том, что сейчас сказали? В комиссариате вы говорили, что это предстоит установить мне.

– Экскурсоводу приходится просматривать множество документов, если он хочет быть честным со своими клиентами. Значение этого символа я выяснил уже очень давно, еще в ту пору, когда учился на историческом факультете университета. В поисках информации в библиотеке я наткнулся на докторскую диссертацию одного профессора из бывшей Германской Демократической Республики о деятельности СС в Лейпциге и о том, что до прихода американских войск Гитлер часто приезжал сюда с тайными визитами.

– Знаете что, господин Ластоон, – сказал Клаус Бауман, наклонившись вперед и угрожающе приблизив свои глаза к глазам гида. Густав Ластоон молча выдержал его взгляд, и инспектор продолжил: – Если бы все, что вы говорили с того момента, как обнаружили трупы, было правдой, то сценография и мотив преступления были бы полностью разгаданы меньше чем за двенадцать часов с момента смерти девушек. И все благодаря вам и вашим знаниям. Слишком уж все идеально, вам не кажется? – закончил Клаус Бауман. Произнося последние слова, он позволил ироничной усмешке скользнуть по его губам.

– А почему должно быть иначе?

– Потому что я до сих пор не понимаю, какова ваша истинная роль в этой зловещей истории.

– Я вам уже объяснял, что принял в ней участие не по своей воле. Ищите «стражей смерти», и найдете убийц этих девушек.

Клаус Бауман смягчил испытующий тон своего голоса, но продолжал смотреть на кладбищенского гида тяжелым взглядом.

– Дайте мне доказательства, господин Ластоон. Доказательства, а не легенды.

Этим вечером Клаус Бауман не ужинал дома. Ингрид просила, чтобы он разбудил ее независимо от того, в котором часу вернется.

Поговорив с женой о деле, которое он расследовал, инспектор заказал по телефону пиццу «Неаполитано» и сильно охлажденную банку пива и снова сосредоточился на написании отчета. Комиссар хотел прочитать его рано утром, перед тем, как будет лично говорить с министром.

Свет от настольной лампы падал на клавиатуру ноутбука, но вся комната утопала во мраке. В ушах Клауса Баумана торчали наушники. Он слушал музыку. Такую же мрачную, как прожитый день.

С тех пор, как на рассвете он увидел трупы и всю сценографию места преступления, он не переставая пытался найти разумное объяснение тому, что произошло до и после смерти пяти девушек. Судебные медики однозначно установили, что все девушки умерли в одно и то же время и по одной и той же причине. Однако расследование могло идти в разных направлениях: от странного группового самоубийства, или ритуального убийства, совершенного неизвестной сектой, до преступления, совершенного торговцами сексом и молодыми женщинами, или языческого обряда, совершенного тайным нацистским обществом.

Клаус откинулся на спинку своего рабочего кресла и закрыл глаза, – опираясь на факты и улики, которыми располагал, он постарался представить себе всю последовательность событий. Сейчас его не интересовали пробелы и сомнения, он временно мог заполнить их простыми рабочими гипотезами, пока не создаст правдоподобную версию произошедшего.

Его коллеги из бригады по расследованию высокотехнологичных преступлений добились определенных успехов в идентификации звонка, сделанного Густаву Ластоону молодой женщиной, пожелавшей перед рассветом посетить кладбище Зюдфридхоф. Номер мобильного был зарегистрирован в Ирландии на имя Дороти О’Нил – девушки двадцати одного года, проживавшей в графстве Керри, в небольшой деревушке с цветными домиками под названием Кенмер. Ирландская полиция проверила отпечатки ее пальцев и подтвердила ее личность без малейшего сомнения. Кроме того, на фотографиях из ее профиля в Фейсбуке была изображена одна из мертвых девушек, а на фотографиях, опубликованных в соцсетях, она представала в характерной одежде готического стиля и почти всегда на фоне могил и мавзолеев на кладбищах, которые она посещала по всему миру. По сути дела, фотографии были хроникой ее некрологических путешествий, хотя в последние две недели она перестала выходить в социальные сети.

У Клауса не вызывало сомнений, что все это относилось к девушке с рыжими волосами, сбритыми с одной половины головы. По меньшей мере, в том, что касалось звонка девушки, Густав Ластоон не только не солгал, давая показания, но очевидно помог им в определении личности одного из трупов.

Тем не менее оставалось несколько вопросов, не дававших покоя инспектору Бауману и доводивших его до состояния одержимости. Почему, если эта молодая ирландка звонила Густаву Ластоону в одиннадцать часов утра, чтобы договориться встретиться с ним перед рассветом у монумента Битвы народов, та же самая девушка была обнаружена мертвой в одном из нарисованных саркофагов? И кто все-таки оставил ему деньги под камнем у входа? Действительно ли Дороти О’Нил сама звонила гиду со своего мобильного? И если это была она, то добровольно ли она говорила с ним, или ее заставили?

Вместе с тем Клаус не был уверен, что кладбищенский гид не имеет никакого отношения к этому преступлению. Возможно, его роль в этой зловещей пьесе заключалась в том, чтобы с самого начала направить расследование в эзотерический лабиринт с бесчисленными ложными выходами, которые Густав Ластоон знал и контролировал.

Эти сомнения не переставая крутились у него в голове, словно по какой-то гипнотической спирали.

Когда он закончил редактировать свой обширный доклад для комиссара, часы показывали час ночи. Ему понадобилось еще двадцать минут, чтобы добраться до своего дома на Гохлис-Митте, на севере города. Открыв дверь, Клаус увидел, что в гостиной горит свет.

Ингрид ждала его с книгой в руках. Он подошел к ней и поцеловал в губы.

– Почему ты до сих пор не спишь?

– В нашей кровати спят девочки… Я подумала, что перед сном тебе захочется немного расслабиться на диване.

Клаус понял, на что намекает Ингрид. Потом она встала, подошла к дивану, сбросила халат и, оставшись совсем голой, встала перед ним. Забравшись на подушки, она встала на колени так, что ноги Клауса оказались у нее между ног, и начала массировать ему затылок, а он ласкал ее грудь.

Глава 14

Убивать легко. Достаточно решиться и сделать это. Вокруг существует масса доступных способов осуществить свое намерение. Но некоторых пугает даже мысль о том, чтобы затоптать вереницу муравьев, забравшихся к ним на террасу, или о том, чтобы прихлопнуть надоедливую муху своими миролюбивыми руками. Я знаю, что муравьи и мухи не понимают, что играют со смертью, проникая в наше личное пространство, и мне известны все эти теории, что каждое насекомое имеет для природы такую же важность, как жизнь любого другого живого существа, населяющего нашу планету, включая человека как высшего и самого умного из этих существ. Когда-то я тоже так считала.

Чего не хотят понимать многие люди, так это того, что среди нас есть существа гораздо более опасные и жестокие, чем дикие звери. Их трудно распознать в городской толпе, потому что они одеваются, говорят и ведут себя так же, как все остальные. Их невозможно определить по цвету кожи, волос или глаз… Они могут быть высокими или низкорослыми, худыми или толстыми, любезными и улыбчивыми или серьезными и угрюмыми. Они очень хорошо знают, как оставаться незамеченными. Никому и никогда не раскрыть их чудовищной сущности, пока они сами не проявят ее и не станет слишком поздно, чтобы вырываться из их когтей. И это не вопрос доверчивости или наивности. Просто их злоба никак не проявляет себя, существуя незримо только в их мыслях. Ни один человек из тех, кто хотя бы раз сталкивался с ними, не может по-настоящему понять, что я имею в виду. Я называю их «люди-монстры» и очень хорошо знаю, о чем говорю.

На часах ровно двенадцать ночи, и я не уверена, что кто-нибудь из «девчонок из выгребной ямы» ждет, что я открою сессию своего чата.

Черная Луна: Привет! Я готова ответить на любой вопрос, который вам хочется задать после моего вчерашнего признания. Понимаю ваше молчание. Если хотите, вы можете сменить тему разговора. Возможно, вас больше интересует что-то другое.

Балерина: Не надо нам указывать, что мы можем, а чего не можем делать в чате. Мы достаточно взрослые девочки, чтобы решать это самостоятельно.

Туманность: Честно говоря, Черная Луна, мне вчера было сильно не по себе после того, что ты сказала. Но я хочу задать тебе один вопрос.

Черная Луна: Да?

Туманность: Что тебя заставило убить этого человека?

Черная Луна: Я спасала свою жизнь. Он бы убил меня, если бы я его не опередила. Я перестала ему подчиняться и этим подписала себе смертный приговор. Я слишком много знала о его преступлениях. Он был педофилом и садистом, настоящий человек-монстр. Когда я отказалась удовлетворять его самые извращенные желания, он пригрозил, что сожжет меня живьем, отрежет мне груди или руки. У меня не было другого выхода.

Балерина: Ты могла сдать его полиции. Как должна была сделать любая женщина в твоем положении.

Черная Луна: Это зависит от того, кто эта женщина. Он всегда говорил, что, если я что-нибудь расскажу, меня тоже отправят в тюрьму, как его сообщницу. И мог представить достаточно доказательств. Иногда он заставлял меня участвовать в его извращенных играх.

Туманность: Я не понимаю, почему ты от него не ушла.

Черная Луна: Если бабочка попадет в паутину, ей уже не вырваться. И бесполезно махать крылышками. Она не сможет улететь, только сильнее запутается в липких нитях.

Ведьмина Голова: И как ты его убила?

Черная Луна: Перерезала ему горло одним из его ножей, пока он спал.

Балерина: Блин, какого черта ты тут несешь! Ты зря теряешь время, если ждешь, что мы поверим этому бреду.

Туманность: Извините, меня сейчас вырвет…

Черная Луна: В ту ночь я сильно напилась. Думаю, это добавило мне смелости убить его таким способом. Он хранил много всякого оружия в той старой деревенской хибаре, где мы жили, и среди всего прочего ножи, финки, кинжалы, топоры разного размера, и все очень острые.

Балерина: Ты сумасшедшая, Черная Луна, просто сумасшедшая!

Яблоко П: Я тебе верю.

Балерина: Именно так поступает убийца!

Черная Луна: В ту ночь я думала не об этом.

Балерина: Ты меня пугаешь, Черная Луна.

Черная Луна: Знаю.

Ведьмина Голова: По сравнению с твоей историей средневековая легенда моего дедушки просто детский лепет. Не понимаю, как нормальный человек может сделать такое.

Черная Луна: Я не была нормальным человеком… не могла им быть.

Богомол: Честно говоря, мне бы тоже хотелось отомстить некоторым «людям-монстрам», как назвала их Черная Луна, но перерезать кому-то горло – это слишком жутко. Я склоняюсь к другим, более изящным способам.

Туманность: И никто тебя не заподозрил?

Черная Луна: Не знаю. В ту же ночь я сбежала из того дома, в котором мы жили. Я целый год сидела там взаперти и не знала никого из его друзей. И они меня не знали. Я уехала в другую страну по фальшивому паспорту, который он сам мне сделал за месяц до своей смерти, потому что хотел переехать в какой-нибудь азиатский город, где мог бы свободнее удовлетворять свои извращенные желания.

Балерина: Иными словами, ты была его личной шлюшкой, если называть вещи своими именами.

Богомол: Балерина, почему ты так ненавидишь Черную Луну?

Черная Луна: Это не важно.

Балерина: Это не ненависть, это несовместимость.

Богомол: Да брось ты играть словами.

Балерина: А ты иди и жри сама себя, а остальных оставь в покое.

Яблоко П: Тебе надо посмотреть чуть дальше собственного носа, прежде чем судить Черную Луну. Не всем жизнь предстает в таких радужных красках, как тебе.

Балерина: Я не сужу, а выражаю свое мнение. И если хочешь знать, мой любимый цвет серый.

Яблоко П: Извини, но мне все равно. Сейчас мне самой хочется спросить, теперь моя очередь.

Черная Луна: Спрашивай.

Яблоко П: Сколько времени прошло с тех пор, как это случилось?

Черная Луна: Чуть больше двух месяцев. Тогда-то я и придумала свой проект. Но за все это время я ни разу не пожалела, что убила «человека-монстра».

Балерина: Почему ты не рассказываешь нам, что он заставлял тебя делать?

Черная Луна: Это может причинить вам гораздо больше вреда, чем вы способны представить.

Туманность: Я предпочитаю не знать. Если соберешься рассказать, предупреди заранее, пожалуйста, чтобы я ушла на это время из чата.

Яблоко П: Мне тоже ни к чему знать подробности, хватает своих проблем с наркотиками.

Ведьмина Голова: Не скажу, что меня привлекают извращения, я гот, а не любитель крови. Но если мы собрались здесь, чтобы по-настоящему узнать, кто мы такие, заглянуть в самую глубину своих душ…

Богомол: Думаю, каждая из нас должна решить, останется ли она, чтобы узнать то, что расскажет Черная Луна. Я останусь.

Представляю, что происходит сейчас в голове «девчонок из выгребной ямы». Наверняка они считают меня одной из людей-монстров. Но они не знают, что страх способен разрушать эффективнее любого наркотика, каким бы сильным он ни был. Есть вещи, которые невозможно передать словами.

Черная Луна: Я оставлю ссылку на страницу в глубокой сети. Вы без труда найдете ее с помощью программы, которую мы установили на своих компьютерах, чтобы участвовать в этом чате. Те, кто захочет, смогут увидеть это своими глазами. Но я вас предупредила…

Глава 15

Сусанна проснулась задолго до звонка будильника, который установила у себя на мобильном телефоне. Она легла в два часа ночи и еще долго не могла уснуть. Немного болела голова. Она не привыкла пить так много белого вина. Сусанна встала с постели и подошла к рабочему столу. За окном еще стояла ночь. И тишина. Казалось, даже листья на деревьях в саду общежития не шевелятся, как будто спят.

Девушка открыла ноутбук и подключила зарядное устройство. Пока компьютер загружался, пошла в ванную и умылась. Холодная вода приятно освежила лицо. На ночном столике лежал мобильник. Но она не могла посылать сообщения по Ватсапу пока не подключится к немецкому оператору. Значит, оставался только Интернет и социальные сети. Этой ночью они с Бруно обменялись телефонами. Ей захотелось позвонить ему, разбудить и продолжить говорить о Лесси или о пяти мертвых девушках, обнаруженных в городе, куда она только что приехала. Сусанна понимала опасения Бруно, но считала их безосновательными. Наверняка пройдет еще несколько часов и все сомнения рассеются. Не может быть, чтобы ее наставница по программе «Эразмус» оказалась одной из этих девушек.

Сусанне без проблем удалось подключиться к Интернету. Она вошла в Гугл и быстро нашла ссылки на сообщения о мертвых девушках. Среди них были и видео с теленовостями, и многочисленные сообщения в газетах. Но во всех говорилось одно и то же, и она не узнала ничего нового по сравнению с тем, что рассказал Бруно. Некоторые заголовки, вроде «Девочки из сексуального некрополя», «Девочки в стиле „Плейбой“» или «Спящие красотки», показались ей оскорбительными. Кроме того, изображения памятника, где были найдены трупы, вызвали у нее внутреннее содрогание и заставили участиться пульс. Каждому, кто видел монумент впервые, он представлялся чем-то огромным и таинственным. Ей не составило труда представить стоящие перед входом в башню саркофаги с мертвыми телами. Любая из девушек, приехавших по программе «Эразмус», могла стать беззащитной жертвой притаившихся во тьме психопатов. Хотя общежитие Арно-Ницше находилось в тихом районе, вдалеке от центра и университета, Бруно посоветовал ей быть осторожной с незнакомыми людьми. До сих пор Лейпциг считался спокойным мирным городом, но с этого дня все изменилось.

«Никто больше никому не доверяет», – сказал Бруно.

Глава 16

За столом в комнате совещаний председательствовал комиссар. Справа от него сидел Клаус Бауман, рядом с ним Мирта Хогг, единственная женщина в отделе по расследованию убийств. Это была высокая красивая тридцатилетняя женщина с глазами очень темного цвета, как и ее прямые волосы, которые на работе она всегда убирала в короткий хвост. С другой стороны стола устроились инспекторы Карл Лайн и Ганс Бас-тех и просматривали какие-то бумаги.

Мирта Хогг первой изложила свои соображения. Она ничего не сказала ни о своем визите к бывшей жене Густава Ластоона, ни о местонахождении мастерской по ремонту мотоциклов, принадлежащей байкеру по прозвищу Флай, поскольку эти поручения, данные ей накануне вечером Клаусом Бауманом, были конфиденциальными. Вместо этого инспектор дала собравшимся характеристики городских художественных тусовок, занимавшихся трехмерной уличной живописью и бодиартом.

– Это действительно нечто выдающееся, – сказала она, выкладывая на стол впечатляющие цветные распечатки, которые тут же взял в руки комиссар. – Я всю ночь просидела в Интернете, – продолжила она, – в поисках информации, посвященной этой теме, и обнаружила потрясающие фотографии. Взять хотя бы подземную пещеру, изображенную в трех измерениях рядом с автобусной остановкой, красиво обставленную гостиную на фасаде здания или гигантскую улитку, которая выглядит совсем как настоящая, как и холсты с саркофагами мертвых девушек. И еще я нашла невероятные видео женщин, чье тело разрисовано так, словно на них надеты рубашки и джинсы. И в таком виде они расхаживают по улицам, спускаются в метро, заходят в торговые центры и в бары, и никто не понимает, что на самом деле они голые. Рисунки на месте преступления мог сделать только большой художник.

– В таком случае, с чего мы начнем? – спросил комиссар.

– Я составила список лейпцигских и берлинских художников и собираюсь в ближайшее время поговорить с некоторыми из них, хотя по-настоящему хороших среди них мало. Кроме того, я нашла в Интернете страницу, куда заходят самые известные в мире художники, работающие в трех измерениях. Среди них всего двое немцев. Было бы интересно услышать их мнение о саркофагах и нарисованном белье. Криминалисты изучают холсты, мелки и краски, использованные на месте преступления, чтобы определить их состав и места возможного приобретения. Одновременно с этим отдел по расследованию высокотехнологичных преступлений попытается установить совпадения и сходство между трехмерными изображениями на месте преступления и фотографиями произведений городских художников и специалистов по боди-арту, размещенных в Гугле и на Ютьюбе. Как только мы получим IP-адреса, мы сможем произвести сравнительный анализ художественных стилей, чтобы максимально сузить круг поисков возможных подозреваемых. Боюсь, это будет весьма кропотливая работа, – закончила инспектор Мирта Хогг.

– Первостепенную важность имеет установление личностей девушек, – напомнил комиссар.

Карл Лайн, худощавый мужчина сорока двух лет, со светлыми волосами и большими глазами, открыл досье, лежащее на столе.

– Судя по всему, определить имена и фамилии трупов тоже будет делом нелегким. Сегодня в первом часу ночи мы получили информацию от Федерального бюро идентификации. Отпечатки пальцев, принадлежащие этим девушкам, в дактилоскопической базе немецких женщин не обнаружены.

– Что еще больше усложняет дело, – констатировал комиссар.

– Мы также не узнали ничего интересного по поводу золотых линз. Они десятками продаются в Интернете, – добавил Карл Лайн.

Другой инспектор – Ганс Бастех, пятидесятилетний, лысый мужчина с круглым лицом, повернулся к комиссару, чтобы дополнить последнюю информацию, которой они располагали.

– Кроме того, – добавил он, – мы ждем ответа от Международного бюро пропавших людей, на случай если какая-нибудь запись совпадет с описанием внешности и фотографиями девушек, которые мы отправили в Европол и Интерпол.

– А та девушка-ирландка, которую удалось идентифицировать? Есть что-нибудь новое по поводу нее?

– Все данные, которые мы получили до начала заседания, включены в отчет, – ответил Карл Бауман.

– Я знаю, что они есть в отчете!.. Но я хочу, чтобы кто-нибудь мне их изложил. По-моему, я прошу не слишком много… – с хмурой усмешкой ответил комиссар.

Два инспектора вопросительно уставились на Клауса Баумана, спрашивая глазами, кто из них должен отвечать. Наконец Ганс Бастех повернул свою лысую голову и продолжил:

– Вчера вечером мы связались по телефону с ирландской полицией, и они нам сообщили, что Дороти О’Нил жила со своим отцом и его сиделкой в восстановленном старом замке. Ее отцу пятьдесят лет, он страдает патологическим ожирением и не может выходить из дома. Он довольно состоятельный человек, несмотря на свое скромное происхождение. Будучи сиротой, он вырос в доме кладбищенского сторожа. В молодости он работал в одной таверне и в конце концов основал в Дублине свою винокурню по производству виски и ликеров, которую продал после того, как чуть больше года назад пропала его жена. С тех пор он не выходит из своего замка. Сиделка, которая за ним ухаживает, сказала, что никто не сможет приехать в Лейпциг на опознание трупа, поэтому все, что связано с транспортировкой останков, нужно решать непосредственно с ирландским посольством в Берлине. Девушка увлекалась коллекционированием амулетов и факсимиле старинных текстов, посвященных колдовству, смерти и погребению.

– А зачем она приехала в Лейпциг?

– Она много путешествовала, участвуя в фестивалях готики и присутствуя на концертах тяжелого рока. Но, кроме того, она посещала кладбища, имеющие какой-либо особый туристический интерес, как художественный, так и магический. Две недели назад она отправилась в поездку, в ходе которой собиралась побывать в Лондоне, Париже, Праге, Варшаве, Берлине и в самом конце – в Лейпциге, куда, по словам сиделки ее отца, она должна была приехать три дня назад.

– Известно, где она остановилась?

– Мы над этим работаем. Она не зарегистрирована ни в одном из отелей города или его окрестностей. В телефонной компании, к которой подключен ее мобильный, зафиксирован только один позавчерашний звонок Густаву Ластоону, видимо, с того дня, когда она уехала из Ирландии, и до позавчерашнего дня она пользовалась другим телефоном. Но с тех пор она не делала других звонков. На Фейсбук она с тех пор тоже не заходила.

Карл Лайн откашлялся.

– Но в хронике посещения социальных сетей этой ирландской девушкой мы нашли старую запись от 6 июня 2014 года, где она рассказывает о фестивале готики в Лейпциге. Там мы нашли несколько ее селфи перед кладбищем Зюдфридхоф и внутри его, рядом с некоторыми могилами, – сказал инспектор, показывая комиссару фотографии.

Левой рукой Клеменс Айзембаг, не торопясь, взял их. Бросив на фотографии взгляд, он передал их Клаусу Бауману.

На первой фотографии Дороти О’Нил стояла на фоне башен кладбища, рядом с группой молодых людей, среди которых выделялись персонажи в длинных старинных платьях с соответствующими прическами и черными зонтами. На фотографиях внутри кладбища Зюдфридхоф молодая ирландка появлялась с выбеленным лицом, темно-бордовыми губами и сильно накрашенными глазами. Тогда у нее были длинные кудрявые волосы с прядями светло-серого и белого цветов, сильно отличавшиеся от прически в ее профиле и на фотографии ее трупа.

– Во время фестиваля, с 6-го по 9-е июня, – добавил инспектор, – Дороти О’Нил останавливалась – и, видимо, одна – в сьюте «Грандотеля Хандельсхоф» и оплатила счет золотой картой ирландского банка «Эллид Айриш Банк».

– Не исключено, что во время посещения фестиваля готики 2014 года она могла познакомиться с Густавом Ластооном, и по этой причине у нее остался номер его мобильного, – пояснил Карл Лайн.

Комиссар зашевелился в своем кресле.

– Если эта девушка знала гида и позвонила ему на мобильный, чтобы на рассвете снова попасть на кладбище Зюдфридхоф, то как она могла оказаться среди мертвых девушек? Эти события не укладываются ни в одну правдоподобную версию преступления. Звонок Дороти О’Нил имеет смысл, только если эти девушки совершили самоубийство, как предполагают судебные медики, а Густав Ластоон помог им умереть. Он даже мог быть тем человеком, который дал им яд или этот неизвестный парализующий наркотик.

– Но он утверждает, что никогда не видел эту девушку, – заметил Клаус Бауман.

Тут вмешалась Мирта Хогг:

– Кроме того, какая-то другая женщина могла выдавать себя за ирландку, воспользовавшись ее мобильником.

– В таком случае телефонный звонок укладывается в версию Густава Ластоона о том, что кто-то мог устроить ему ловушку, чтобы он нашел трупы, – пояснил Клаус.

Жест комиссара говорил о том, что он с этим не согласен.

– Я убежден, что этот тип знает гораздо больше, чем рассказал до сих пор, – сказал он. – Я по-прежнему считаю, что ты ошибся, когда оставил его на свободе, не посоветовавшись со мной.

Клаусу Бауману не хотелось вступать в очередной спор с комиссаром. Он хотел сообщить кое-что важное в отношении замечания Мирты Хогг, поэтому сменил тему.

– Ребята из отдела высокотехнологичных преступлений нашли на холстах с изображениями саркофагов пару светлых волос и кусочек красного ногтя, не принадлежащие ни одной из девушек или гиду. Это подтверждает гипотезу Мирты о существовании неизвестной женщины, находившейся на месте преступления и принимавшей в нем участие. Мы ждем результатов анализа ДНК. Густав Ластоон добровольно согласился сдать все анализы, которые необходимы, чтобы доказать его невиновность. Кроме того, мы сравним генетические характеристики с теми, что хранятся в федеральных и земельных архивах.

– Надеюсь, этот тип не играет с нами, Клаус, – пробурчал комиссар.

Мирта и два других инспектора просматривали копию доклада, которую только что передал им Клаус. Потом он добавил:

– Я несколько минут назад говорил по телефону с Густавом Ластооном. Сегодня в одиннадцать утра в Институте судебной медицины у него возьмут образцы крови и слюны.

– Наверно, мы должны будем назвать его имя прессе, как свидетеля, который обнаружил трупы, это позволит избежать проблем в будущем, – предложил комиссар.

– Но речь идет о кладбищенском гиде! Все журналисты начнут спрашивать, как случилось, что именно он нашел девушек, и нам придется рассказать им о содержании звонка, сделанного гиду одной из них. Мы не можем сообщить публике столько информации. Если личность девушки просочится в прессу, вокруг нас разразится такая буря, которая сровняет комиссариат с землей, – предупредил Клаус Бауман.

– Но как мы можем быть уверены, что он сам не начнет болтать об этом на всех телеканалах? – настаивал комиссар.

– Он этого не сделает. Ластоон человек осмотрительный, он не хочет иметь никаких дел с журналистами.

– Я сообщу министру, что мы пытаемся установить личность трупов и ведем расследование по нескольким направлениям: коллективное самоубийство членов секты, торговля женщинами, наркотрафик. Надеюсь, он успокоится, если узнает, что мы не выпускаем из виду того типа, который их нашел, – заключил он.

Клеменс Айзембаг встал из-за стола. Не говоря больше ни слова, он подошел к двери, открыл ее и вышел, с силой захлопнув ее снаружи.

Инспектора Мирту Хогг всегда поражала резкая реакция комиссара каждый раз, когда дела шли не так, как ему хотелось, однако Карл Лайн и Ганс Бастех и бровью не повели. «События таковы, как есть, независимо от того, какими их хочет видеть комиссар полиции», – подумал Клаус Бауман. Очевидно, что существование тайного общества офицеров СС в XXI веке невозможно. И дело не в том, верить или не верить в привидения. Однако было бы неверно считать бессмысленной версию Густава Ластоона о том, что они имели дело с какой-то группой неонацистов, в большом количестве появившихся в последнее время в таких восточных землях, как Бранденбург, Берлин, Тюрингия или Саксония. Они могли вдохновляться членами СС, устраивавшими тайные сборища во время Второй мировой войны в крипте монумента Битвы народов, чтобы совершать древние обряды «стражей смерти». Оргии с девушками или какие-то другие оккультные ритуалы могли выйти из-под контроля, даже если они не хотели их убивать. Хотя, возможно, у них с самого начала имелась какая-то неизвестная причина убить, не имевшая отношения к ксенофобии. Ни одно преступление на почве расизма, которое ему доводилось расследовать, не имело ничего общего с делом убитых девушек.

– Мы не будем ничего сообщать средствам массовой информации, пока у нас не будет полной уверенности, что среди жертв нет ни одной немки. Малейшая оплошность – и общественное мнение линчует нас без малейшего сочувствия, – объявил Клаус Бауман, прежде чем закончить совещание.

Новость уже разлетелась по всем газетам и телеканалам страны. Все с нетерпением ждали новых сообщений, и журналисты, не переставая, осаждали их своими вопросами.

В утренних программах всех каналов появились завсегдатаи различных ток-шоу, специализировавшихся на криминалистике, серийных убийствах, черной магии и сатанинских ритуалах, которые начали высказывать свои предположения миллионам телезрителей, не имевших понятия о том, с чем они имеют дело, с правдой или ложью, спекуляциями или слухами.

Однако только Клаус Бауман знал то, что рассказал ему Густав Ластоон о тайном обществе «Стражи смерти». И на данный момент он не собирался делиться этой информацией ни с кем, даже с комиссаром Клеменсом Айзембагом.

– Каждый из вас продолжит следовать нашему плану, – добавил он.

Помощница комиссара Фрида открыла дверь в зал заседаний и нашла глазами инспектора Баумана.

– У тебя звонок по второй линии. Некто Бруно Вайс – преподаватель из консерватории.

Глава 17

Провела весь вечер, читая Кафку. Впрочем, будет более точным – и менее претенциозным – сказать: перечитывая «Превращение» Кафки. Я читала его много раз. Каждый раз, когда я чувствую, что изменилась, читаю эту книгу. Человек, который просыпается в своей постели и понимает, что превратился в таракана, имеет со мной много общего. Несмотря на омерзительный вид, его нельзя назвать «человеком-монстром», потому что он не хотел быть таким, и вообще он хороший человек. Я тоже не хотела быть такой, какая я есть. Наверно, никто, кроме человека с черной душой, не хотел бы этого. Просто наступает момент, какая-то доля секунды, когда мы осознаем, что уже не те, кем были. Мир, наш мир вдруг становится пугающим, непостижимо враждебным, потому что с этого момента ты уже не принадлежишь ему. Свет начинает раздражать и даже вызывать боль, обычные житейские вещи больше не кажутся нам таковыми, окружающие люди превращаются в тени. Мы ищем какой-нибудь укромный угол, где можно незаметно спрятаться, перестаем нормально питаться и, сидя в своем убежище, ждем, когда рядом с нами упадут какие-нибудь органические отбросы, чтобы сожрать их. А потом нам остается только смотреть в бесконечность и ничего не видеть.

Не знаю, кто из «девчонок из выгребной ямы» заходил на ту страницу в глубокой сети. Но те, кто это сделал, больше никогда не станут прежними. Превращение неизбежно. Это как злокачественное поражение мозга. Оно может начаться, как небольшая ранка, но со временем будет расти до тех пор, пока не затронет каждый нейрон. Интересно, среди «девчонок из выгребной ямы» окажется ли такая, что, глядя на себя в зеркало, увидит жука, таракана, слизня или сороконожку.

Ровно в полночь я открываю чат.

Черная Луна: Привет!

Яблоко П: Сегодня вечером я ничего не принимала, хочу быть совершенно трезвой.

Туманность: Ты заходила на страницу, которую оставила Луна?

Яблоко П: Нет.

Туманность: Я тоже.

Яблоко П: А другие?

Другие не отвечают. Не знаю, входили они в чат или нет. Когда я создавала сайт в глубокой сети, то при открытии сессии не запрограммировала вывод на экран визуальной информации о каждой из нас. Теперь любая из них может присутствовать в чате так, что мы об этом не узнаем, пока она ничего не скажет. И только если кто-нибудь будет молчать две ночи подряд, ей будет закрыт доступ и она больше не сможет связываться с остальными и посылать им сообщения. В этом виртуальном пространстве мы существуем только как группа. И все, что здесь пишут, отображается на экранах у всех и остается в хронике.

Ведьмина Голова: Я заглянула только одним глазком, и мне хватило. Я больше не смогла выносить этих зверств.

Яблоко П: Блин! Не хочу знать, что ты увидела!

Богомол: По-моему, это ужас, ужас! Невозможно смотреть на экран. Неужели есть люди, которые могут творить такие вещи или платить за то, чтобы смотреть что-то подобное?

Балерина: Надо же, не ожидала такой чувствительности от «девчонок из выгребной ямы». Думала, вы покрепче. Я видела и более жесткое кино. К тому же, кто может доказать, что на этих кадрах действительно Черная Луна?

Я знаю, что вопрос Балерины обращен ко мне. Так она провоцирует меня, желая видеть мою реакцию. Но я не могу ответить как попало, надо сказать что-то весомое. Такое, что не оставит места для сомнений, что убедит всех в правдивости моих слов.

Черная Луна: Я не хотела возвращаться к прошлому после того, как убила «человека-монстра». Я сбежала оттуда и решила больше не оглядываться назад. Если кто-то из вас хочет проверить, правду ли я говорю, вы можете поискать сообщение о его смерти в Интернете или позвонить прямо в полицию. Его звали Милош Утка.

Балерина: Не надо изображать перед нами героиню. Ты прекрасно знаешь, что в глубокой сети тебя никто не сможет найти. Ты сама создала этот чат так, чтобы наши IP-адреса были скрыты за бесконечными слоями шифра, как сердцевина луковицы под шелухой.

Яблоко П: Слушай, что за хрень ты несешь! Тебе мало того, что ты видела на этой проклятой странице?

Балерина: Что я видела, я знаю. Чего я не знаю, так это, действительно ли та девушка на фотографиях Черная Луна, как она утверждает. И правда ли, что она убила того человека.

Богомол: После того немногого, что я увидела, будь я на месте Черной Луны, я бы тоже без малейшего колебания убила этого монстра.

Яблоко П: И какого подтверждения ждет от нее Балерина? Чтобы она положила голову монстра на поднос и подала нам на ужин?

Туманность: Пока вы тут болтаете, я поискала в Интернете имя Милоша Утки, но не нашла ни одного упоминания о нем. Ничего.

Балерина: Вот видишь, Черная Луна, ты можешь не волноваться. Твой «человек-монстр» существует только в твоем воображении.

Черная Луна: Я тоже поискала его в Гугле. Я никогда не делала это до сегодняшней ночи. Но мне не хочется, чтобы вы думали, будто я вру. Я сообщу вам другие ссылки на газеты, которые давали сообщение об убийстве Утки, но они на сербском, и вам придется переводить их на английский.

Балерина: Как ты ни старайся, мы все равно не сможем проверить, что именно ты его убила. До того как создать этот чат, ты нам говорила, что твой проект имеет какое-то отношение к книге, которую ты пишешь. Судя по всему, это будет какая-то фантастика, верно?

Ведьмина Голова: Хватит, Балерина, перестань! Ты прямо как инквизитор какой-то!

Черная Луна: Книга – это часть моего проекта, мы пишем ее все вместе.

Глава 18

Этот день выдался более светлым, чем день ее приезда в Лейпциг. Сусанну порадовало голубое небо, проглядывавшее среди туч. В толпе студентов обоего пола, стоявших на остановке трамвая, она сразу заметила Илиана Волки и, подойдя ближе, тронула его за плечо. Его глаза за стеклами очков радостно вспыхнули.

– Куда ты подевалась вчера вечером? Я искал тебя по всему общежитию, но так и не нашел.

– Я же тебя предупреждала, что мне нравится импровизировать.

– А я так за тебя волновался, что простоял у входа в общежитие до часа ночи. Все ушли с праздника до двенадцати… Ты разве не слышала про убийства?

Илиан выглядел искренне встревоженным.

– Да… я знаю, что случилось с этими девушками. Я встала очень рано и спустилась в столовую позавтракать. В общежитии все с самого утра только об этом и говорят.

– Ты не обязана мне объяснять, что делала вчера вечером, мы едва знакомы, но я д-д… думаю, что тебе надо быть осторожной, когда ты ходишь одна рано утром.

– Я ездила ужинать в центр с одним приятелем, и он привез меня назад, но я очень ценю, что ты ждал меня допоздна. Ты не обязан делать ничего подобного.

– Да ладно… все равно мне не спалось. Пока я тебя ждал, я познакомился с кучей народа, который выходил на улицу покурить.

Сусанна искренне улыбнулась.

– Уверена, что ты очень скоро станешь самым популярным парнем в Арно-Ницше.

– Не смейся надо мной.

– Я говорю серьезно.

Трамвай открыл двери и ждал, когда войдут все пассажиры. Сусанна и Илиан расположились у окна, в хвосте одного из вагонов.

– Здесь мы не будем мешать тем, кто выходит, – заметил Илиан, и Сусанна снова улыбнулась. Ее первый знакомый по общежитию определенно предвидел все на свете, не упуская ни одной мелочи.

– Почему ты выбрал Арно-Ницше, ведь оно так далеко от университета? – спросила она.

– Мне его подсунули, я хотел выбрать другое. Я просил самое новое и самое близкое к универу, но на это никто не обратил внимания. Теперь я планирую как можно скорее п-п… поменять место жительства. Думаю скооперироваться с другими студентами и снять квартиру в центре. А ты не хочешь?

– Ну… я еще не решила, останусь здесь или нет.

Остановки трамвая быстро мелькали в окне одна за другой. Студенты продолжали входить и входить, и свободного места оставалось все меньше. Илиан поднял воротник и беспокойно пошевелился.

– Не выношу толкучки, у меня клаустрофобия.

Сусанна воспользовалась тем, что ей пришлось повернуться, чтобы дать место еще одной девушке, и встала к Илиану спиной. Ей тоже приходила в голову мысль о том, чтобы сменить место жительства. Каждый день ездить в такую даль на трамвае означало тратить много времени, которое она считала слишком ценным, чтобы терять его в общественном транспорте. Илиан тут же завел разговор с девушкой, стоявшей рядом с ней. Она оказалась немкой и, как почти все пассажиры этого трамвая, ехала в университет.

Сусанна услышала, как она сказала, что в утренних новостях сообщили, будто одна из мертвых девушек оказалась ирландкой. Но она не училась в Лейпциге, а приехала в город на несколько дней как туристка.

Сусанна погрузилась в свои мысли. До этого момента ей удавалось сдерживать себя и не задумываться о том, кто она такая и какой, возможно, останется, сколько бы ни старалась это скрывать. С той минуты, когда она села в самолет, летевший в Лейпциг, ярость, которую она годами питала по отношению к своему телу, начала рассеиваться. Хотя она продолжала кружить над ее сознанием, внушая неуверенность, сомнения в том, к кому ее тянет, к мальчикам или к девочкам, и страх услышать голос своих фантомов, нашептывавших, что она урод, калека, которая никогда не сможет иметь детей и не способна раздеться, не испытывая стыда за себя. И конечно, она старалась бодриться, мысленно повторяя, что ее новая жизнь в Лейпциге быстро превратит эти мысли в забытое прошлое. Теперь ее наставником по «Эразмусу» стал Бруно Вайс, и в каком-то смысле она чувствовала, что находится под его защитой.

Войдя в современное здание университета, Сусанна и Или-ан с удивлением обнаружили в большом вестибюле с цветными стеклянными стенами репортеров с телевидения, которые брали интервью у студенток.

Илиан тут же поинтересовался у одного из операторов, что здесь происходит.

– Мы ждем, что ректор публично объявит, есть ли среди мертвых девушек студентки, приехавшие по программе «Эразмус».

– Ну и дела! – воскликнул Илиан.

Сусанна задержалась возле информационной доски.

– Здесь нам с тобой лучше разделиться. Мне надо отнести документы на факультет филологии, а факультет точных наук находится в другой стороне. Тебе надо следовать вон тем указателям, – сказала она, показав в сторону одного из широких коридоров, открывавшихся из вестибюля в разных направлениях.

– Тогда встретимся в кафе после того, как нас запишут? Потом можем п-п… пообедать вместе. Сегодня занятий не будет.

– Нет, Илиан, не жди меня. И пожалуйста, никогда не надо меня ждать, если мы заранее не договорились о встрече. Я почти никогда не знаю заранее, куда пойду и когда вернусь.

Глава 19

Инспектор Мирта Хогг вышла на улицу выкурить сигарету. После совещания с комиссаром она чувствовала себя встревоженной и расстроенной. Ощущение, что она изменяет своим представлениям о преданности вышестоящему начальству, не давало ей покоя, терзало изнутри, словно крыса, засевшая в желудке. Клаус еще никогда не просил ее скрывать от комиссара информацию о расследовании, которым они занимались, каким бы деликатным оно ни было. А она не стала спрашивать, почему он попросил оставить в тайне визит к бывшей жене кладбищенского гида и сведения о мастерской по ремонту мотоциклов, принадлежавшей одному из членов предполагаемой неонацистской организации по имени Флай. Но если бы ей пришлось выбирать между профессиональной преданностью комиссару и личной преданностью Клаусу, она без сомнения выбрала бы второе.

Делая глубокие затяжки, Мирта не торопясь шагала по пустому тротуару, огибавшему по кругу здание комиссариата, и мысленно просматривала содержимое своего блокнота.

В 15:30 она подъехала к владению Костанцы Раух – симпатичному одноэтажному домику с садиком перед входом, расположенному рядом с университетским госпиталем, где та работала. Женщина очень испугалась, когда открыла входную дверь, и Мирта представилась ей как инспектор полиции. Это была высокая статная женщина с крашенными в очень светлый цвет волосами, корни которых оставались очень темными. Приятные черты ее лица гармонировали с крупным телом. Узнав, что инспектор хочет всего лишь поговорить с ней о ее бывшем муже, женщина успокоилась и сообщила, что ни разу не видела его с того дня, когда выставила из своего дома.

– Я застала его врасплох, когда он показывал порнографические комиксы моей племяннице Гизеле, которая приехала к нам на каникулы. Это произошло десять лет назад, девочке тогда едва исполнилось двенадцать. Этот дом мой, так что ему здесь принадлежала только его одежда и коробки с журналами, которые он коллекционировал. Вообще он человек необщительный, предпочитает уединение, хотя по своей профессии умеет прекрасно общаться с публикой. Я познакомилась с ним, когда он работал обычным городским экскурсоводом, но вскоре после того, как мы поженились, решил организовывать ночные экскурсии на кладбища и стал вести себя довольно странно. Он почти не спал и полностью погрузился в изучение легенд о нацистах и книг по оккультизму. Когда я впервые легла с ним в постель, увидела у него на спине большую татуировку с головой дьявола. Он рассказывал, что в молодости они с друзьями совершали ритуалы, вызывая духов умерших. Они хотели поговорить с духом Гитлера и другими персонажами эпохи нацизма. Тогда я не придала этому значения, мне нравилось слушать его рассказы. Он всегда использовал презерватив, чтобы я не забеременела. Мне хотелось иметь детей, но Густав решил, что он не сможет их воспитать, и он был уверен: когда они подрастут, весь мир снова погрузится в хаос.

Мирта слушала ее и, не задавая вопросов, делала пометки в блокноте. Похоже, эта женщина слишком долго не могла ни с кем поделиться тем, о чем рассказывала. Ей нужно было выплеснуть наружу все свои разочарования, всю тоску и злость, накопившиеся за годы брака. Возможно, по этой причине в ее дыхании Мирта уловила запах алкоголя.

– Никогда невозможно понять, что скрывается в голове такого человека, как Густав. Если он впутался в какие-то неприятности, с ним придется нелегко. Я не могу ничего утверждать, потому что у меня нет доказательств, но только ему одному известно, что он собирался сделать с моей племянницей.

– Ваша племянница рассказывала вам или своей матери о том, что произошло у нее с дядей?

– Она никогда не хотела говорить о Густаве, даже когда стала взрослой. Сейчас ей двадцать два года, и я надеюсь, что она счастлива, – сказала женщина, прежде чем Мирта Хогг закончила делать последнюю запись в блокноте.

Попрощавшись с Костанцей Раух и заверив ее, что бывший муж не узнает о том, что она о нем рассказала, Мирта Хогг решила ехать домой, сделав большой круг в северном направлении по Прагерштрассе. Когда она села в машину, обнаружила капли воды на лобовом стекле, поблескивавшие в слабом сумеречном свете, и поняла, что моросит дождь. Вскоре Мирта остановила машину у здания с множеством квадратных окон на желтоватом фасаде, ничем не отличавшемся от других жилых домов на этой улице и еще множества домов в этом городе.

Войдя в кухню, она взяла пакет с сухим кормом и покормила йоркширского терьера, которого еще щенком подарили ей родители в 2000 году. Собачка уже не могла радостно скакать возле ее ног, когда Мирта открывала дверь и входила в квартиру, потому что на прошлое Рождество ей исполнилось семнадцать лет. Долгое время это хрупкое существо было для Мирты как дочь, а теперь, когда собачка ничего не слышала и едва различала тени предметов, она любила ее, как старую больную бабушку, которой в скором времени предстояло покинуть этот мир.

Мирта взяла собачку на руки, отнесла к себе в спальню и положила рядом с подушкой на кровать, где они спали вместе, за исключением тех ночей, когда Клаус Бауман оставался у Мирты до рассвета. В такие ночи они пили виски и занимались сексом. Раздеваясь, она подумала, что ее живой талисман вряд ли скучает по мужчине, который отправляет ее спать в корзину у закрытой двери в спальню. Прошло уже два месяца, как Клаус Бауман не появлялся в этой квартире.

Мирта приняла холодный душ, как делала всегда, когда чувствовала себя усталой и сонной, высушила волосы, оставив их распущенными, накрасилась, натянула очень узкие легинсы, футболку и куртку с металлическими заклепками, – все из черной кожи, как и блестящие, похожие на армейские, сапоги, и вышла из дома. Ей еще предстояло выяснить, в какие из баров Лейпцига захаживал байкер-неонацист по прозвищу Флай.

Она просмотрела базу данных комиссариата, однако за Эрнстом Хессеном не значилось ни судимостей, ни задержаний. Она также не нашла его имени в списках лиц, подозреваемых в принадлежности к мафиозным преступным группировкам, террористическим и расистским организациям, находившимся под пристальным наблюдением полиции. Кроме того, по адресу его последнего места жительства в Лейпциге никто, не проживал. Она сама убедилась в этом, побывав на Вольфнер-штрассе, прежде чем идти на встречу в баре «Эндзиг».

Ее информатор, мужчина лет сорока, со шрамом на лице и в пиратской бандане, прикрывавшей лысую голову, сидел на углу барной стойки мрачноватого заведения. Зал был до отказа набит бритоголовыми мужчинами и женщинами, выставлявшими напоказ свои руки, до плеч покрытые татуировками, и прятавшими под широкими черными футболками раздутые пивные животы. С потолка свисали бесконечные красные вымпелы с черепами, а включенная на полную громкость музыка представляла собой истошный рев голосов под завывание электрогитар и оглушительный грохот ударных.

Рядом с мужчиной, ждавшим инспектора, стоял огромный постер, посвященный концертному турне по Германии в 2015 году двух групп, исполнявших неонацистскую музыку.

– Эта музыка просто невыносима, – пожаловалась Мирта, усаживаясь рядом с информатором.

– Это вы еще не были на концерте, который два года назад давали здесь группы «Фолькер» и «Вехштрум», – отозвался мужчина, махнув рукой в сторону постера. Потом добавил:

– Я никогда не видел в Лейпциге столько неонацистов. Настоящий апофеоз.

– Постарайтесь сообщить мне, если они вернутся, – буркнула в ответ Мирта Хогг, откинув назад упавшие на лоб волосы.

На губах мужчины мелькнула улыбка.

– Если хотите, можем выйти на улицу.

– Нет, лучше я выпью виски с водой и льдом, – ответила она и подняла руку, чтобы привлечь внимание одной из официанток, обслуживавших бар.

– Как поживает ваш начальник? Давно его не видел, – поинтересовался мужчина.

– Немного перегружен работой, но улыбаться пока еще не разучился.

Это Клаус Бауман познакомил ее с информатором, когда она перешла в отдел по расследованию убийств и занималась расследованием своего первого дела – убийства девочки, изнасилованной и задушенной, чье тело обнаружили на окраине города. Ее убийцу так и не смогли идентифицировать, несмотря на то что на теле жертвы были найдены следы, по которым определили его ДНК.

– Скверное дело с этими девушками у памятника, – сказал мужчина.

Несмотря на то что рядом с ними было полно людей, никто не смог бы разобрать, о чем они говорят. Мирта Хогг ничего не ответила. Взяв свой стакан с виски, она сделала глоток и спросила:

– Вы знаете Эрнста Хессена?

– Нет, не знаю.

– Это байкер лет сорока, среднего роста, крепкий, разделяет идеи неонацистов, внешне похож на скина[5].

– Под это описание подходит добрая половина байкеров, которые нас окружают.

– А кличка Флай вам что-нибудь говорит?

– Думаю, теперь я понял, о ком вы говорите, но, к сожалению, этот тип редко бывает в этом баре. Среди скинов есть люди самых разных убеждений и пристрастий.

– Вы его знаете?

– Лично не знаком, но несколько раз видел его в драках между футбольными ультрас[6]. Жесткий парень.

– Он ни разу не привлекался за участие в насильственных действиях.

– А я и не говорю, что он конфликтный, просто умеет драться. У него была мастерская по тюнингу мотоциклов на…

– На Вольфнерштрассе.

– Вы это знали?

– Догадалась. Я ездила по этому адресу, но дом заброшен. Предполагаю, что мастерская находилась в подвале, там полно всякого металлического хлама.

– Да, думаю, он закрыл ее еще до лета.

– Вы знаете кого-нибудь, кто с ним связан?

– Конкретно никого, но думаю, он встречается с ультрас из фанатов «Разенболспорта», которые называют себя скинс германос. Ходят слухи, что он в большой дружбе со службой охраны «Ред Булл Арены», потому что помогает ей контролировать самых опасных отморозков из фанатов других клубов.

– Вы видели его в последнее время?

Информатор взял свою кружку и, прежде чем ответить, одним глотком прикончил пиво.

– Нет. Последнее, что я о нем слышал, – это что он поехал в Россию, чтобы открыть в Москве и Петербурге фирму по продаже мотоциклов большой мощности.

– Прибыльный бизнес?

– Может быть прибыльным, если добавить к этому дорогие модели и другие товары класса люкс. Ну, вы меня понимаете.

– Что еще за товары?

– Секс, наркотики, оружие…

Глава 20

Снова увидеть его лицо было все равно что заново ощутить его нож, режущий мне спину. Боль, жгучая, пронизывающая, нестерпимая. И нет таких пещер, которые способны заглушить твои крики. И никаким слезам ее не облегчить. И любая гордость будет сломлена, когда тебя столько раз унижают и насилуют. Я знала, когда он приходил, чтобы мучить меня. Чувствовала это по скрипу входной двери, когда он ее открывал. По тому, как он входил в мою комнату, по сухому щелчку выключателя, когда он зажигал свет, по дьявольской тени, туманившей его взгляд, по его смрадному дыханью, по его липким рукам, касавшимся моего тела.

Мне до сих пор страшно, хотя я знаю, что он мертв. Я жила в постоянном страхе, с тех пор как узнала его. Я чувствую этот страх и сейчас, когда открываю сессию нашего чата.

Черная Луна: Привет.

Балерина: Я видела фотографии этого ублюдка в сербских газетах. И хотя там ничего не говорится о том, кто его убил, я тебе верю и прошу прощения за то, что сомневалась в тебе.

Туманность: В газетах, где написано о его смерти, говорится, что у него в доме нашли материалы, подтверждающие его педофилию.

Яблоко П: Этот сукин сын долбаный извращенец!

Балерина: Почему ты сразу не сказала нам, что он был опасным психопатом?

Черная Луна: Мне бы не хотелось говорить об этом сейчас, это слишком тяжело.

Ведьмина Голова: Жаль, что Черная Луна просто перерезала ему горло. Надо было отрезать ему член и сжечь его поганый язык.

Богомол: Не шути с этим, это совсем не смешно.

Ведьмина Голова: Я устала от этих кошмаров! Давайте сегодня ночью поговорим о чем-то приятном. Предлагаю тему: были ли мы когда-нибудь счастливы?

Яблоко П: Я была.

Туманность: Сожалею, но я не могу сказать того же. Как я уже говорила, я чувствовала себя счастливой, только когда умерла моя мать. Но мне хочется узнать ваши истории. Я поддерживаю предложение Ведьминой Головы.

Яблоко П: Для меня счастье – это делать то, что хочется, не причиняя никому вреда, в том числе себе.

Балерина: Разве ты не счастлива, когда принимаешь наркотики?

Яблоко П: Нет, я просто выпадаю из жизни.

Богомол: Счастье – это интересная тема. Я тоже его знала, но очень быстро потеряла.

Черная Луна: Что ж, поговорим об этих моментах.

Ведьмина Голова: Пускай начнет Балерина, только, пожалуйста, давайте сегодня не возвращаться к разговорам о грустном.

Балерина: По мне, счастье слишком вульгарная тема, чтобы уделять ей время. Но если вы настаиваете, я вам вот что скажу: я буду по-настоящему счастлива, когда мы завершим проект Черной Луны.

Туманность: В этот день мы все будем счастливы.

Богомол: Мы говорим не о будущем, а о прошлом.

Яблоко П: Балерина, почему ты все время увиливаешь? Блин, неужели так трудно рассказать о своих счастливых моментах?

Балерина: Я была счастливым ребенком, очень счастливым подростком и самой счастливой взрослой женщиной.

Яблоко П: Тогда что ты здесь делаешь?

Балерина: Сейчас не время отвечать на этот вопрос. Мы говорим о счастье, а не о печали. Какой период моей жизни вас интересует?

Туманность: Выбирай сама.

Балерина: Чуть больше года назад, весной, я вышла замуж. Мы встречались еще со школы, хотя он был на несколько лет старше меня. Сплошная идиллия. Мы жили у моря, имели небольшой парусник и занимались любовью в любое время и в любом месте. Он только что начал работать врачом в больнице, а я работала инструктором по акробатическим прыжкам с парашютом. Он не хотел, чтобы я продолжала летать. Мы мечтали как можно скорее завести детей, и ему не давала покоя мысль, что в воздухе со мной может что-нибудь случиться. Школа аэронавтики и парашютизма принадлежала моим родителям. К тому же у них был свой парк маленьких самолетов, которые они сдавали в аренду, и это приносило вполне приличные деньги. Я продолжала работать в семейной фирме. Моим счастьем были мои родители и прыжки с парашютом. Они всегда старались быть рядом со мной. Впрочем, они и сейчас рядом. Они отдавали мне всю свою любовь и научили летать и в воздухе, и в жизни. Вы не представляете, что значит шагнуть в пустоту и падать… падать… глядя на землю сверху вниз, как будто ты не принадлежишь никому и ничему. Ты одна. Там наверху даже Господь бог тебе не помощник. Когда твои ноги отделяются от самолета, жалеть уже поздно. Ты уже не можешь вернуться назад. На миг жизнь и смерть соединяются в одно целое, чтобы ты могла танцевать между ними и решать, раскроешь ли парашют до того, как станет слишком поздно. Это момент настоящего волшебства!

Яблоко П: Вау!.. Ни фига себе всплеск адреналина!

Черная Луна: «Мне всегда нравилось танцевать между жизнью и смертью» – так ты сказала, когда мы говорили про твой ник. Теперь я его хорошо понимаю, Балерина.

Балерина: Это и было моим счастьем.

Туманность: Как здорово, что ты такая смелая. Я боюсь даже подниматься по лестнице, а иногда мне страшно просто выйти из дома.

Богомол: Ты до сих пор прыгаешь с парашютом?

Балерина: Нет, я больше не хочу летать. Но это грустная часть моей истории, а сегодня мы говорим только о радостных вещах.

Яблоко П: Мои родители тоже меня любили. В 16 лет я победила на конкурсе красоты и с того момента стала моделью. Они хотели, чтобы я продолжила учебу в университете, но у меня были другие мечты. Меня привлекали красивые платья, показы, вспышки фотокамер и весь мир моды. Один агент обратил на меня внимание и убедил, что сделает из меня топ-модель, если я буду следовать его советам. В то время я участвовала в показах ведущих дизайнеров в Париже, Лондоне, Мадриде и Риме, и во всех поездках меня сопровождали родители. Я зарабатывала кучу денег и всегда чувствовала себя уверенно с ними. Мой агент предложил мне участие в дефиле в Соединенных Штатах, если я оставлю родителей и поеду с ним. Он рассказывал о гламурных неделях моды, о телевидении, о Голливуде, о вечеринках с красивыми парнями и миллионерами. И я поехала. Там я почувствовала себя принцессой из волшебной сказки. Несколько месяцев я жила как во сне и чувствовала себя самой счастливой в мире.

Богомол: А потом успех и слава закончились?

Яблоко П: Мне казалось, что я касаюсь руками звезд, но уже очень скоро волшебство рассеялось и звезды обернулись белым порошком.

Балерина: Реальность всегда оказывается полным дерьмом.

Яблоко П: До тех пор никто не говорил мне о сексе и наркотиках. В 17 лет я стала наркоманкой, сидевшей на кокаине и крэке, и вместо модных показов стала сниматься голой в эротических журналах с девочками-подростками. А потом, когда мне исполнилось 18, мне уже ничего не стоило лечь в постель с любым мужчиной, который мог заплатить столько, чтобы мне хватило на дневную дозу.

Черная Луна: Ты по-прежнему живешь в Штатах?

Яблоко П: Несколько месяцев назад я вернулась в Европу. Теперь я зарабатываю по-другому, но все очень печально, потому что я наркоманка. Я уже давно сама себя разрушаю.

Балерина: Секс за деньги или секс по любви, какая разница? Яблоко П: Для меня любовь и деньги – это два самых больших обмана.

Богомол: Есть третий возможный вариант – секс ради секса.

Туманность: Все, о чем вы говорите, для меня новость. Я никогда не знала ни настоящей любви, ни настоящего счастья, ни страстного секса, ни власти денег, ни успеха, ни славы. Могу вам сказать, что для меня самый большой обман – это жизнь.

Глава 21

Он сидел в зале ожидания комиссариата, пока к нему не подошла женщина, одетая в обычную одежду.

– Бруно Вайс?

– Да, – ответил он, поднимаясь на ноги.

– Меня зовут Мирта Хогг. Прошу вас, идите со мной. Старший инспектор просил, чтобы я вас выслушала, я… ему пришлось отлучиться.

Бруно Вайс подошел к проходной, показал полицейскому в форме карточку удостоверения личности, вынул все из карманов и, оставив мобильник и кошелек на подносе, прошел через металлодетектор. Потом забрал свои личные вещи и, не говоря ни слова, пошел по коридору за женщиной. Однако он успел оценить ее округлые груди, обтянутые синим свитером с высоким горлом, и пистолет, торчавший за поясом ее джинсов.

Когда они миновали несколько коридоров и поднялись по лестнице, инспектор открыла дверь в просторное помещение, где стояло два пустых стола, а за остальными работали другие полицейские. Пройдя вглубь комнаты, они подошли к открытой двери из матового стекла.

– Проходите и садитесь, – пригласила Мирта Хогг.

– Спасибо, что согласились принять меня без предварительной записи, инспектор, – извинился Бруно Вайс, усаживаясь на стул.

Мирта Хогг подошла к столу с другой стороны и села в кресло своего шефа.

– Не вижу никаких причин заставлять вас ждать, поскольку, как я поняла, по телефону вы сказали, что у вас есть срочная информация по делу мертвых девушек. – Инспектор развела руками и добавила: – Что ж, я вас слушаю, хотя должна сказать, что мы не реагируем так на каждый из тех многочисленных звонков, которые стали поступать после того, как новость освещалась во всех газетах и на телеканалах.

Бруно Вайс не знал, с чего начать.

– Видите ли… я не вполне уверен в том, что мое сообщение вам как-то поможет. Но вчера, когда я услышал запись пресс-конференции комиссара и обращение к жителям города, которое прозвучало по телевизору, я подумал, что должен прийти к вам.

Мирта Хогг с трудом сдерживала любопытство.

– Да, да, конечно. Но сначала скажите мне, вы ведь преподаете в консерватории, верно?

– Да, я веду класс виолончели. Кроме того, я играю в оркестре «Гевандхаус», сотрудничаю с оперным театром…

– Продолжайте, господин Вайс. Объясните, что послужило причиной вашего обращения.

– Я не уверен, что это имеет отношение к ней, и, скорее всего, я ошибаюсь… Понимаете, уже два месяца я сдаю квартиру, которую унаследовал от бабушки, одной девушке по имени Лесси Миловач. Дело в том, что два дня назад эта девушка сказала мне, что по каким-то важным семейным обстоятельствам должна срочно вернуться к себе в Сербию, и мне показалось, что она очень нервничает.

– И вы предполагаете, что она не уехала? Что с ней что-то случилось?

– Нет, дело не в этом, но по телевизору вы просили, чтобы вам сообщали обо всех странных ситуациях. Я много раз пытался дозвониться до нее по мобильному, но так и не смог связаться, и меня стало беспокоить, нет ли ее среди тех девушек.

– У вас есть какие-то причины для такого предположения?

– Когда я с ней познакомился, она говорила, что у нее на родине нет никаких родственников, и это прямо противоположно тому, что она сказала мне перед отъездом.

– Вы могли бы дать мне номер ее мобильного?

Бруно Вайс медленно продиктовал номер.

– У вас нет фотографии этой девушки?

– Лесси Миловач терпеть не могла фотографироваться. И, насколько мне известно, у нее нет профиля в Интернете.

– Она была вашей невестой?

– Нет, нет. Просто мы с ней подружились, и больше ничего.

– По правде сказать, господин Вайс, вы не назвали мне ни одной убедительной причины, чтобы я могла допустить вас к опознанию трупов в Институте судебной медицины. Можете мне поверить, посещение секционного зала нельзя назвать приятным делом. Однако для вашего и нашего спокойствия я покажу вам фотографии, которые должна хранить в тайне в интересах следствия. Так мы проверим, узнаете ли вы в одной из девушек свою знакомую.

Мирта Хогг открыла папку с делом, достала фотографии лиц девушек, сделанные Клаусом Бауманом на месте преступления, и положила их перед музыкантом.

Бруно Вайс посмотрел их одну за другой, не выказав никаких эмоций, хотя руки у него дрожали. Закончив изучать фотографии, он положил их на стол.

– Я сожалею, что побеспокоил вас, но моей знакомой среди этих девушек нет, – сказал он.

– Вы уверены?

– Да, я уверен. Теперь мне стало спокойней, хотя это ужасно – знать, что все эти девушки мертвы. Они выглядят так, как будто спят.

– Мы очень благодарны вам за желание помочь, господин Вайс, и не волнуйтесь, если какое-то время не будете получать известий от вашей подруги. Людям часто приходит в голову исчезнуть на какое-то время, никому ничего не объясняя.

Бруно Вайс достал свое портмоне и, вытащив оттуда визитную карточку, положил ее на стол.

– Здесь мой телефон и адрес моего дома.

Проводив Бруно Вайса к выходу, Мирта Хогг вернулась в кабинет и набрала номер мобильного Клауса Баумана.

– Он сообщил что-нибудь интересное? – спросил ее шеф.

– Не особенно… похоже, он ошибся. У него произошло какое-то недоразумение с девушкой из Сербии.

Мирта передала Клаусу историю, рассказанную преподавателем игры на виолончели.

– В любом случае узнай все, что сможешь, о нем и об этой девушке.

Глава 22

Иголка вошла в кожу Густава Ластоона, как в кусок белого сала. Вопреки своему невозмутимому виду, кладбищенский гид чуть не упал в обморок, когда увидел, как кровь выходит у него из вены. Доктор Жезерих наполнил пробирку, вытащил иглу и положил на ранку ватку, смоченную хлоргексидином.

– У вас есть какие-нибудь заболевания? – спросил судебный медик, снимая с руки Ластоона эластичную резиновую ленту, которую использовал в качестве жгута.

– Нет.

– Вы употребляете наркотики?

– Нет.

– Алкоголь?

– Только пиво.

– Курите?

– Нет.

Судебный медик попросил его открыть рот и высунуть язык. Потом с помощью нескольких ватных палочек взял образцы слюны со слизистых рта.

– Я должен срезать у вас несколько волос, – добавил он.

Когда он это сделал, Густав Ластоон посмотрел на старшего инспектора отдела по расследованию убийств, который все это время стоял рядом с ним.

– Теперь я могу идти? – спросил он.

– Мне еще нужно взять образец волос с вашей груди, – сказал медик. – Достаточно, если вы снимите рубашку.

– Какого черта! Может, вы еще захотите, чтобы я снял штаны? – возмутился гид.

Сопровождая свои действия недовольным ворчанием, Густав Ластоон обнажил свой веснушчатый торс, который трудно было назвать красивым.

Татуировка занимала всю поверхность спины. Лицо дьявола, изображенное очень реалистично и имевшее облик человека-зверя с маленьким красным шариком, вставленным в лоб, широким сморщенным носом, огромной разинутой пастью со страшными зубами и клыками. Его пальцы с острыми когтями были прижаты к верхней губе каким-то странным задумчивым жестом. Настоящее произведение искусства, выполненное самым тщательным образом чернилами разных цветов, хотя и не производившее впечатление той глубины, объемности и совершенства, с какими были нарисованы в трех измерениях раны на спинах девушек.

– С каких пор вы носите этого дьявола у себя на спине, господин Ластоон? – спросил инспектор.

– С двадцати пяти лет. Тогда молодежь страдала общим увлечением, мы все были некроманты.

– Он имел для вас какой-то особый смысл?

– Тогда я был убежден, что к свету можно выйти, только пройдя через тьму.

– А в чем вы убеждены теперь, господин Ластоон?

– Что существует только один ад, тот, который создаем мы – люди.

Клаус Бауман подумал, что это высокопарное заявление без зазрения совести мог сделать любой убийца.

– Кто сделал вам эту татуировку?

– Я не помню, как его звали, с тех пор прошло больше двадцати лет. Один художник, который держал студию в Берлине, кажется, где-то недалеко от Дойчес Театра. Скорее всего, там его уже нет.

– Вы знаете каких-нибудь мастеров татуировки в Лейпциге?

– Да, некоторых знаю.

Клаус Бауман достал из пиджака маленький блокнот и ручку.

– Скажите мне имя и адрес самого лучшего.

– Это одна женщина по имени Брайт, фамилии я не знаю. У нее студия художественной татуировки на Карлштрассе.

– А почему у вас нет татуировок на руках и на плечах?

– Татуировки мне уже давно разонравились. Если бы я мог, я бы свел и эту. Временами мне хочется содрать с себя кожу.

Судебный медик с трудом удержался от улыбки. Обмакнув вату в какой-то вязкой жидкости, он потер татуировку в нескольких местах.

– Мы закончили, – сказал он.

Клаус Бауман открыл дверь амбулатории Института судебной медицины и попросил Густава Ластоона, чтобы тот подождал его снаружи на парковке.

Когда они остались одни, доктор Жезерих наклеил этикетки на пробирки с кровью, слюной и волосами и поставил их на металлический поднос.

– Вскрытие трупов дало не слишком много новой информации. Никто из девушек не ел в день смерти и не пил ничего спиртного. Во внутренних органах также нет следов отравления. Но у одной девушки мы обнаружили органические повреждения репродуктивной системы.

– У которой?

– Под номером пять. Вчера в секционном зале ее тело вы видели первым. Блондинка с голубыми глазами, – пояснил он, снимая латексные перчатки.

– Да, я понял, кого вы имеете в виду. Это одна из двух девушек, у которых мы не обнаружили никаких внешних повреждений или отметин.

Доктор Жезерих кивнул.

– Не так давно у нее была беременность на ранней стадии с последующим искусственно вызванным или спонтанным абортом.

– Нелегальный аборт?

– Не обязательно, он мог быть вызван угрозой жизни матери или нарушениями в развитии будущего ребенка. Все подробности будут изложены в нашем отчете о вскрытии, хотя, боюсь, мы не сможем определить причину аборта.

– А что вам удалось узнать по поводу яда, который их убил?

– Токсикологические анализы определили наличие в крови барбитуратов, но в таких количествах, которых недостаточно, чтобы вызвать смерть. Вместе с тем мы нашли молекулы, синтезированные из химических галлюциногенов, которые наводят на мысль, что они приняли или их заставили принять какой-то новый наркотик, смертельный в больших дозах.

– Новый наркотик-убийца?

– Весьма вероятно. Если его употребление распространяется среди молодежи, то в скором времени мы будем иметь еще какой-то клинический случай, который даст возможность проверить его воздействие на мозг.

На парковке Клаус Бауман увидел Густава Ластоона. Он стоял рядом со своим чоппером и держал в руке старую немецкую военную каску. Инспектора радовало, что кладбищенский гид вел себя смирно и послушно. Если бы он повел себя иначе, ситуация могла стать куда более сложной.

Густав Ластоон положил каску рядом с сиденьем мотоцикла.

– Вам известно, что все журналисты Лейпцига пытаются установить мое имя? – спросил он, как только Клаус Бауман подошел к нему.

– Не имею об этом никакого представления.

– Вам стоило посмотреть утренние программы по телевизору.

– Я приму это к сведению.

– Все уверены, что есть человек, который нашел трупы и позвонил на 112. Меня бы не удивило, если бы они назначили плату за мою голову.

– Вашего имени никто не узнает.

– Я бы не был в этом так уверен. Я все время думаю о том, что кто-то еще знает, что эта девушка звонила мне на мобильный и оставила мне под камнем тысячу пятьсот евро. Кем бы они ни были, они знают мой номер телефона, знают, кто я и где меня найти.

Клаус Бауман на мгновенье задумался, прежде чем заговорить:

– Если кто-то воспользовался им для того, чтобы вы нашли трупы и позвонили в полицию, я сомневаюсь, что они станут пользоваться им в дальнейшем. Не думаю, что вашей жизни что-то угрожает.

– Вы меня не успокоили. Зачем вы просили, чтобы я дождался вас здесь?

– Расскажите, что там за история с вашей племянницей?

Лицо Густава Ластоона заметно дрогнуло.

– Если вы говорили с моей бывшей женой, то должны понимать, что ей нельзя верить. Она алкоголичка, – ответил гид, стараясь сохранять спокойствие.

– Ваша жена здесь совершенно ни при чем. Мы нашли жалобу, которую она написала на вас в тот день, а несколько часов спустя забрала из-за недостатка доказательств для такого серьезного обвинения. Ваша племянница отказалась писать заявление, поэтому тогда вас не стали задерживать, – соврал Клаус.

Взгляд Густава Ластоона с упреком впился в глаза инспектора.

– Все было совсем не так, как она подумала, когда увидела, что я разговариваю с Гизелой. Пока я смотрел телевизор, девочка увидела коллекцию моих комиксов, и ей стало любопытно. Она взяла один из тех журналов с порнографией, которые вы видели. Когда я увидел, что она рассматривает, я подошел, чтобы забрать у нее журнал, и в это время вернулась моя жена, которая ходила за пивом. Она даже не дала мне объяснить, что произошло. Она разоралась, стала угрожать, что позвонит в полицию, если я немедленно не уберусь из ее дома, и бросилась, как сумасшедшая, обнимать ребенка, а девочка расплакалась и стала звать свою мать. Все это сплошное недоразумение, но жена помешалась на мысли, что я приставал к Гизеле. Я до сих пор иногда просыпаюсь ночью от страха, что моя бывшая жена лежит со мной в постели, как реинкарнация дьявола, изображенного у меня на спине.

Глава 23

Слова Туманности весь день не выходили у меня из головы. «Самый главный обман – это жизнь». Сказанные в чате, названном «Девчонки из выгребной ямы», эти слова имеют, пожалуй, глубокий и правдивый смысл. Это как если сказать, что жизнь совсем не то, что большинство о ней думает и, рано или поздно поняв свою ошибку, сознает иронию того, во что может превратиться существование человека, как тяжело дается нам каждый день жизни. Я не собираюсь философствовать на тему, которую сама не понимаю, я просто хочу сказать, что единственное, чего добилась наша цивилизация, – это усложнить жизнь в попытке замаскировать присущую ей жестокость.

Каждая из нас пример того, о чем я говорю. Вся наша жизнь сплошной обман, потому что в глазах других мы притворялись не теми, кто мы есть, потому что мы не можем сказать другим, кто мы есть на самом деле. Потому что мы начали становиться собой только в этом чате. Здесь жизнь уже не самый большой обман, потому что между собой мы не скрываем, что живем по жестоким законам хаоса, присущего мирозданию. Город укрывает нас от стихии, но лишь до тех пор, пока на него не обрушится очередной удар стихии и он не раздавит нас обломками своих зданий. Мы шесть «девчонок из выгребной ямы», переживших катастрофу, когда кажется, что само небо упало на тебя сверху, уничтожив все твои надежды. И этой катастрофой стала для нас ложь нашей жизни. Она объединила нас, и она заставляет нас говорить в этом чате только то, в чем наша правда.

Я жду, когда часы покажут ровно полночь. Набираю ключ для входа в чат, и на экране появляется страница с моим мерцающим ником. Он будет мерцать, пока я не напишу первую букву.

Черная Луна: Пора.

Балерина: Я хочу, чтобы мы поговорили о лжи. Меня очень интересует то, что сказала вчера Туманность. Но не в отношении жизни, а в отношении любви. Для меня самая большая ложь – это любовь.

Удивительно, что Балерина тоже думала о лжи, хотя и не о той, о которой думала я. Возможно, в глубине души мы с ней не такие разные, поэтому она и считает, что мы несовместимы. У нас обеих есть свои положительные и отрицательные полюса, как у магнитов, но до сих пор мы соприкасались только теми, которые отталкиваются друг от друга. Надеюсь, что теперь все пойдет иначе.

Богомол: Ложь – наша лучшая защита от мира.

Туманность: Маски, карнавальные костюмы, платья, доспехи, шляпы, вуали, макияж, парики, очки – все идет в ход, чтобы спрятаться от других. Ложь, ложь!..

Яблоко П: Я вру, ты врешь, он врет. Мы врем, вы врете, они врут.

Туманность: Да, и особенно мужчины.

Богомол: И мы тоже. Посмотрите на меня, я богомол. Богомолы соблазняют своих партнеров, очаровывают их, а потом пожирают.

Балерина: Мой случай прямо противоположный. Я считала себя небожительницей, которой дарована настоящая любовь, а меня обманули и сожрали без малейшей жалости. Мой опыт оказался ужасен. Ложь, вот что привело меня сюда.

Черная Луна: Что произошло?

Балерина: Я была на третьем месяце беременности, но что-то пошло не так и возникли большие проблемы с плодом. Мне пришлось выбирать между ребенком и жизнью. Я выбрала жизнь, я так любила своего мужа, я так его любила!.. Через неделю после этого ко мне приехали родители. Я приходила в себя после аборта и не выходила из дома. Родители обняли меня и сказали, что мой муж только что погиб в автомобильной аварии.

Туманность: О боже, Балерина, какое несчастье!

Балерина: Вместе с ним в машине погибла женщина… его любовница.

Все молчат. Нам нечего сказать.

Глава 24

Он договорился встретиться с Сусанной в апсиде с готическими окнами, примыкавшей к основному зданию университета. Бруно приехал на велосипеде, который оставил, пристегнув к штанге на парковке прямо перед толстыми стеклами фасада. Увидев друг друга, они улыбнулись. Небо заметно расчистилось, хотя местами еще виднелись облака. По площади туда-сюда сновали люди, одни входили, другие выходили.

Слова Бруно звучали успокаивающе.

– Я побывал в полиции, и мне показали фотографии девушек. Лесси среди них нет, – с удовлетворением произнес он.

Его радость передалась Сусанне.

– Я же тебе говорила, она не могла там быть. Теперь нам не о чем беспокоиться, особенно тебе. Вчера вечером ты был такой бледный и расстроенный, – заметила она.

– Мне было тяжело смотреть на лица этих девушек. Но знаешь, они не похожи на мертвых, скорее на спящих. Это совсем выбило меня из колеи. Никак не могу выкинуть из головы их лица. Смотри, – Бруно протянул вперед руки, – до сих пор дрожат.

Потом он спросил Сусанну, все ли у нее в порядке с документами и внесли ли ее в список студентов. Она ответила, что все хорошо и что занятия начнутся не раньше следующего понедельника. Бруно предложил прогуляться по центру, чтобы она начала знакомиться с самыми интересными местами города.

Они дошли до Марктплац по пешеходной улице с множеством магазинов и ресторанов с террасами, и вскоре Сусанна забыла про Лесси и про мертвых девушек. Она с удовольствием слушала Бруно, он рассказывал об истории центральной части Лейпцига.

Он считал, что Лейпциг слишком мало известен в Европе на фоне превосходящей туристической славы Берлина. Впрочем, это не так уж плохо, поскольку такое положение дает ему, как и большинству живущих здесь немцев, возможность гулять по центру города – не сталкиваясь с шумными толпами возбужденных иностранных туристов, нескончаемым потоком заполоняющих все музеи, монументы, площади, парки, бары и рестораны. И хотя присутствие тридцати тысяч студентов во время учебного года тоже не способствовало превращению Лейпцига в оплот тишины и покоя, они, по крайней мере, вносили каплю яркости и живости в осеннюю серость, предварявшую наступление холодной зимы.

Исторически Лейпциг представлял собой гостеприимный процветающий торговый город. Основанный в XI веке со всеми правами города и привилегией вести торговлю, в Средние века он превратился в перекресток Виа Регия и Виа Империал. В XX веке его торговые традиции продолжали развиваться вплоть до начала Второй мировой войны. К тому времени город стали называть Messestadt Leipzig, что означает «город торговых ярмарок».

Пока они шли по Гриммишештрассе в сторону Марктплац, Бруно показывал Сусанне фасады средневековых домов и здания в стиле модерн, построенные в годы торгового и промышленного расцвета Лейпцига. И еще он рассказал, что город был почти полностью разрушен бомбардировками союзной авиации в 1945 году, но через несколько лет восстановлен – в годы существования коммунистической ГДР.

– Но истинная суть Лейпцига – это музыка, книги и университет. На время учебного года тебе надо взять напрокат велосипед. Это самый лучший способ передвигаться здесь. Я тебе очень советую, хотя твое общежитие очень далеко от университета и скоро начнутся холода.

– Я привыкла к низким температурам. Я с самого детства каждые выходные катаюсь на горных лыжах. Но в этом году, конечно, не получится.

– Ты любишь снег?

– Обожаю. До поступления в старшие классы я была членом команды по слалому в Сьерра-Неваде. Ты бывал в Гранаде?

– Еще нет. Но я побывал в Мадриде, Барселоне и Валенсии с симфоническим оркестром Лейпцига. Правда, во время гастрольных турне остается не так много времени для посещения достопримечательностей.

– Гранада находится на юге, там проходит крупный музыкальный фестиваль. Это тоже университетский город, молодежь там повсюду. Хотя, судя по тому, что я наблюдаю здесь, у нас меньше андеграунда. Здесь много всяких странных персонажей.

Бруно искоса посмотрел на нее.

– Лейпциг – это как маленький Берлин. Здесь живут самые разные люди и много разных альтернативных городских тусовок.

Когда они подошли к восточному входу на Марктплац, Су-санна с восторгом увидела все архитектурное разнообразие домов, окружавших это огромное вымощенное брусчаткой пространство, центром которого был музей местной истории.

– Если хочешь, мы можем поесть в каком-нибудь из этих ресторанчиков. Мне нравится эта площадь, и я бы хотела тебя пригласить. Вчера ты платил за ужин, теперь моя очередь, – радостно сказала она.

– Я знаю тут поблизости одну пивную, которая тебе понравится. Пойдем, хочу произвести на тебя впечатление.

Выйдя с площади, они пошли на юго-запад по узкой улочке, которая вела к торговой галерее Медлер-Пассаж, и через несколько минут увидели бронзовую скульптурную группу, посвященную «Фаусту» Гёте. Лестница вниз вела в погреб «Ауэрбах Келлер».

– Потрясающее место! – воскликнула Сусанна, когда они вошли внутрь и она увидела сводчатый потолок и арки, украшавшие стены бесконечных подземных галерей, уставленных столами, за которыми сидели посетители.

– Посмотрим, смогу ли я найти местечко для двоих.

Когда они уселись, Сусанна оглянулась вокруг и подумала, что перенеслась в другое время. Почувствовав, как ладонь Бруно легла на ее руку и нежно погладила ее, она слегка вздрогнула.

– Я хочу, чтобы тебе понравилось в Лейпциге. Этого хотела Лесси перед тем, как уехать.

Сусанна покраснела, и он убрал руку, не глядя ей в глаза. Она вдруг задалась вопросом, как чувствуют себя в этот момент другие девушки, приехавшие по «Эразмусу». Счастливы ли они так же, как она? И, отвечая сама себе, сказала, что нет. Невозможно, чтобы что-то подобное происходило с другими.

Сусанна задумалась о словах Бруно относительно ее общежития. Оно, действительно, оказалось слишком далеко от университета. По правде сказать, поездка на трамвае занимала слишком много времени. К тому же в толчее она начинала задыхаться.

– Пожалуй, в ближайшие дни мне надо подыскать себе какое-нибудь жилье поближе к центру, чтобы перевезти вещи до начала занятий. Пока я еще могу отказаться от своего места в общежитии без всяких штрафов, – сказала она.

Бруно удобнее устроился в кресле, при этом задев ботинками сапоги Сусанны. Он собирался что-то сказать, но подождал, пока официант поставит перед ними кружки с пивом и жаркое из свинины с грибами и вареной картошкой, которое он заказал им обоим.

– Я и сам думал предложить тебе это, но не решился. Не хочу, чтобы у тебя создалось ощущение, что на тебя давят. Но, честно говоря, думаю, тебе надо это сделать. Ты можешь перебраться в комнату, где жила Лесси в квартире моей бабушки… Я возьму за аренду разумные деньги. В двух других комнатах живут студенты из Италии.

– Мы могли бы посмотреть комнату Лесси сегодня вечером?

– Конечно, если хочешь, можем пойти туда сразу, как только поедим.

Квартира бабушки Бруно находилась на втором этаже дома с викторианским фасадом, стоявшего на Готсшедштрассе, совсем рядом с музеем Баха и в десяти минутах ходьбы от университета. Улицу оживляли расположенные на открытом воздухе террасы нескольких ресторанов и отелей, оформленные зонтами, плетеными креслами и цветами в горшках.

Сусанна с удивлением заметила, что ближайшее к дому кафе носило испанское название: Sol y Mar. Решив, что это добрый знак, она быстро убедила себя в том, что это идеальное место для жилья на те девять месяцев, которые ей предстояло провести в Лейпциге.

Несмотря на лежавший у него в кармане ключ, который вернула Лесси, Бруно нажал кнопку звонка у двери. Открыла смуглая девушка в очках, с волосами, собранными на затылке в пучок, длинная футболка почти не прикрывала ее голых ног.

Она встретила Бруно двумя поцелуями.

– Ты не обязан звонить, когда приходишь. Это же твой дом, – удивленно сказала она.

Потом посмотрела на Сусанну в ожидании, что Бруно их познакомит.

– Это Клаудия, она итальянка, изучает педагогику. И готовит потрясающие пиццы.

Клаудия потрясла рукой, словно защищаясь от похвалы.

– Не обращай внимания. Бруно ужасный льстец.

Бруно взял Сусанну за локоть.

– Пойдем, я покажу тебе квартиру. Все окна выходят на улицу, поэтому она очень светлая, за исключением тех дней, когда совсем пасмурно.

Когда Сусанна приехала в общежитие Арно-Ницше, она и представить себе не могла, что с ней произойдет что-то подобное. Любая студентка сочла бы невероятной удачей возможность жить в этом доме, сочетавшем в себе элементы классицизма и авангарда. Просторный холл с оштукатуренными потолками, дизайнерская мебель во французском стиле, два дивана с гобеленовой обивкой и подушками и пианино, стоявшее у стены между двух окон, выходивших на улицу.

Двери из длинного коридора вели в кухню, спальни и в одну из ванных комнат.

– Вторая ванная примыкает к комнате Лесси. Она приехала первой, поэтому могла выбирать.

Рука Бруно повернула круглую ручку, и дверь открылась. Благодаря охристым обоям на стенах и гардинам с цветочным рисунком интерьер комнаты напоминал сьют в немного старомодном отеле.

Большая кровать с прочным изголовьем, красивые ночные столики, хрустальные люстры.

Плитка в ванной была старой и стертой, но, несмотря на это, выглядела изысканно в сочетании с сантехникой цвета зеленого яблока.

Раздвижная дверь отделяла спальню от маленького кабинета, где стоял классический письменный стол, окруженный книжными стеллажами. Сусанна подумала, что это идеальное место, чтобы заниматься, особенно длинными холодными зимними вечерами.

– Большая часть этих книг принадлежала моей бабушке, но некоторые остались от Лесси, потому что ей не хотелось тащить их с собой, – объяснил Бруно, показывая пальцем в один из углов библиотеки.

Сусанна спросила, сколько она должна платить в месяц за эту комнату, и он ответил: триста евро с правом пользоваться кухней и гостиной. Столько платила Лесси.

– Когда я могу переехать?

– Если хочешь, я отвезу тебя в общежитие за вещами, и ты переедешь сюда уже сегодня вечером.

Глава 25

Дома за обедом Клаус Бауман пересказал Ингрид сведения, поступившие от судебных медиков после внешнего осмотра каждого из трупов. Временами, когда они оба были спокойны, а маленькая Берта спала в своей колыбельке, Клаус поражался той умиротворенности и нежности, которые сквозили в каждом жесте, в каждом движении Ингрид. И хотя после родов у нее увеличился живот, она прибавила несколько кило и до сих пор страдала от отеков ног из-за развившегося варикоза, Ингрид сохранила свою красоту, которую лишь ярче подчеркивали черты, присущие зрелости. Страшная буря, вызванная изменой Клауса, утихла уже несколько месяцев назад, однако отголоски того истерического безумия, которое чуть не разрушило их брак, еще звучали где-то в глубине ее сознания, придавая оттенок меланхолии взгляду ее выразительных зеленовато-синих глаз. Клаус изо всех сил старался вернуть доверие жены, не упуская возможности лишний раз приласкать ее, погладить по голове, обнять, поцеловать. Стараясь показать, как много она для него значит, несмотря на измену – сексуальное приключение с женщиной, имя которой Ингрид так и не узнала. Она лишь увидела сообщение, пришедшее по Ватсапу и высветившееся на экране мобильника Клауса: «С тобой всегда увлекательно трахаться».

С той минуты все пошло по-другому. Они почти перестали разговаривать друг с другом, перестали вместе гулять в парках и кататься по озеру на маленькой парусной лодке Клауса, и на глаза Ингрид легла тень грусти, которая до сих пор так и не рассеялась до конца.

Стараясь отвлечься от этих мыслей, Клаус обрисовал Ингрид ситуацию, в которой оказалось расследование дела о мертвых девушках, и поделился своими опасениями, что Федеральное управление может забрать у них дело, если они в ближайшее время не обозначат направление расследования, способное успокоить комиссара и убедить министерство.

– А что думает Клеменс? Ты мог бы пригласить его пообедать.

– С тех пор как умерла Хильдегарт, он всегда ходит один и берет что попало в баре быстрого питания рядом с комиссариатом. И с каждым днем становится все более невыносимым.

– Он до сих пор не оправился от удара. Они столько лет прожили вместе, а Хильдегарт умерла так неожиданно…

Клаус взял салфетку и положил ее рядом со своей тарелкой, где лежало тушеное мясо с медом и овощами.

– Несмотря на улики, найденные у монумента, Клеменс отказывается верить, что мы имеем дело с ритуалом. Но единственное, что мы на сегодняшний день знаем наверняка, – что сцена преступления содержит все признаки древнего эзотерического обряда какого-то тайного общества: монумент битвы и стражи смерти, саркофаги, изображенные в трех измерениях, эротичное белье девушек и рисунок кинжала на спине каждой из них. И знаешь, что ответил мне Клеменс, когда я изложил ему эту версию?

– Что это маловероятно, – предположила Игрид.

– Что я должен сам догадаться, куда он меня пошлет, если я и дальше буду прислушиваться к опасным оккультным теориям кладбищенского гида, потому что в Германии никто не потерпит попыток воскресить призраков, забытых уже несколько десятилетий назад.

Приглушенный голос Ингрид донесся до него, словно откуда-то издалека.

– Если Клеменс так считает, ты обязан к этому прислушаться.

– Но почему он так со мной разговаривает?

– Он беспокоится, что ты поведешь расследование в неверном направлении.

– Я всего лишь строю гипотезу на основании тех данных, которыми располагаю. Иногда мне кажется, его просто задевает, что я поступаю так, как считаю нужным. Когда он, наконец, поймет, что я не его сын, как бы ему ни хотелось его иметь.

– Ты не понимаешь. Клеменс для тебя как второй отец. И всегда был им.

Возвращаясь в комиссариат, Клаус Бауман подумал о том, что в эпоху нацизма большинство людей так или иначе соприкасались со страхом. Время заставляло людей делать выбор: либо они вставали на сторону нацистов, либо были против них.

Однако сейчас он должен был думать о другом. В этот вечерний час, двигаясь в гуще городского трафика, Клаус постарался собраться и выстроить в уме схему, которая помогла бы ему осмыслить каждую улику, результат каждого анализа, имевшегося в его распоряжении. Художественные и эротические элементы погребального ритуала были очевидны с первого взгляда, так же как выбор монумента Битвы народов – места сборищ офицеров СС и митингов, где произносил свои речи Гитлер. Кроме того, возможно, хотя и не столь очевидно, что символическая форма саркофагов и кинжалов, нарисованных на спинах девушек, имели какое-то отношение к неонацистской оккультной организации «Стражи смерти».

Что же касается девушек, не исключено, что они могли оказаться жертвами какой-нибудь русской мафии, торговавшей живым товаром и связанной с байкером по прозвищу Флай, про которого рассказывал Густав Ластоон. Информатор Мирты сообщил, что Флай собирался открыть фирму по продаже мотоциклов в Москве и Санкт-Петербурге, позволявшую создать управленческую и логистическую структуру, маскирующую преступный бизнес по торговле женщинами, наркотиками и оружием.

Но кроме всего прочего, Клаус Бауман не переставал спрашивать себя, почему у всех девушек были золотые глаза? Какой смысл мог скрываться за декоративными линзами на глазах каждой из них? Наложили ли их сами девушки, когда еще были живы? Или это сделал кто-то другой после их смерти? Скорее всего, они имели дело с еще одним атрибутом сценографии преступления, с эстетическим капризом, дополнявшим нарисованные в трех измерениях белье и саркофаги. А возможно, это был способ сделать одинаковым взгляд девушек, придав ему волшебный мистический вид глаз богини, и это сделали, еще когда они были живы. В любом случае эта деталь, о которой не знал даже Густав Ластоон, если только, обнаружив девушек, он не решил развлечь себя созерцанием их прекрасных обнаженных тел и не открыл глаза какой-нибудь из них, чтобы увидеть улыбку смерти, отраженную в ее зрачках. Не исключено, что кладбищенский гид мог оказаться извращенцем. История, рассказанная Мирте Хогг его бывшей женой, рисовала совсем другую версию того, что произошло с ее племянницей. Если Ластоон действительно не имел никакого отношения к преступлению, то вполне возможно, что человек, позаботившийся о том, чтобы именно он нашел трупы девушек, имел какой-то особенный мотив для своего выбора. Самое простое из возможных объяснений заключалось в том, что гида легко было выманить на встречу у монумента под предлогом желания посетить кладбище Зюдфридхоф перед рассветом. Или кто-то решил воспользоваться его познаниями об эзотерической подоплеке исторических событий, связывавших монумент Битвы народов с тайным обществом офицеров СС. Члены этого общества носили на плече татуировку с символом, изображенным на кинжалах, нарисованных на спинах девушек, трупы которых по странному совпадению лежали в таких же шестиугольных саркофагах. Возможно и то, что Густав Ластоон был соучастником преступления или знал и покрывал истинных его авторов – Клаус снова подумал о байкере по прозвищу Флай. Есть вероятность, что миссия кладбищенского гида состояла в том, чтобы подбросить полиции ложную версию и как можно дальше отвести подозрения от темных делишек неизвестных лиц, обладавших достаточными средствами и властью, чтобы организовывать тайные сексуальные оргии. В этих оргиях принимали участие молодые девушки, которых позже заставили молчать с помощью смертельного наркотика.

Звонок комиссара по внутренней линии застал Клауса Баумана в тот момент, когда он говорил себе, что пока не располагает достаточной информацией, чтобы найти правдоподобные ответы на самые главные вопросы в расследовании.

– Жду тебя в своем кабинете, у нас гости, – сказал он.

Клаус Бауман подумал, что их побеспокоила федеральная полиция. Если они уже сунули свой нос в это дело, его работа закончена.

Однако гость, которого он увидел у комиссара, не был похож на полицейского. Клаус пришел к такому заключению в тот же миг, когда, открыв дверь в кабинет, увидел сидящую на диване женщину лет сорока пяти, с черными волосами до плеч, большими глазами, худощавым лицом и накрашенными губами, одетую в костюм с юбкой, черные чулки и высокие сапоги.

– Проходи, Клаус, позволь тебе представить – Маргарит Клодель.

Инспектор посмотрел на своего шефа, не понимая, должен ли он подойти к женщине и протянуть ей руку или лучше ограничиться легким кивком. В конце концов он выбрал второй вариант, как более протокольный и гигиеничный.

Следующее мгновенье мозг инспектора Баумана потратил, пытаясь угадать, какими причинами можно объяснить присутствие этой женщины в кабинете комиссара Клеменса Айзембага. Если бы не французское звучание ее имени, он мог бы поклясться, что перед ним правительственная чиновница высокого ранга, прибывшая с какими-то важными инструкциями министерства или желавшая получить из первых рук информацию о ходе расследования дела о мертвых девушках. Безусловно, смятение, вызванное в Берлине сообщениями об этом деле, должно было взволновать членов бундестага, страшно боявшихся нового политического скандала, связанного с коррупцией и низкой эффективностью работы полиции.

Комиссар предложил Клаусу занять место на диване, стоявшем напротив того, где сидела неизвестная женщина.

– Госпожа Клодель агент Европола. Она француженка, но прекрасно говорит по-немецки…

– Европол? – переспросил Клаус Бауман, глядя женщине прямо в глаза, как будто хотел, чтобы она сама подтвердила ему это. Маргарит Клодель промолчала, ответив ему таким же пристальным взглядом. Комиссар продолжил, не обращая внимания на недоумение своего подчиненного.

– У нее есть интересная информация, которую она собирается передать нам. Госпожа Клодель аналитик, специализирующийся на международных преступлениях, связанных с сексуальной эксплуатацией. Она будет участвовать в расследовании смерти этих пяти девушек. Вчера она уже подала официальное заявление в национальное бюро Европола.

– Но это внутреннее преступление, оно совершено здесь, в Лейпциге, в земле Саксония, – возразил Клаус Бауман.

Маргарит Клодель зашевелилась, словно устраиваясь удобнее, положила ногу на ногу и оперлась локтем на подлокотник дивана.

– Но жертвы этого преступления являются гражданками других государств, членов Евросоюза. Помимо девушки ирландки, личность которой вы уже установили, одна из них бельгийка, другая шведка. Я говорю об Ивет Леду и Кристель Ольсен.

– Вы опознали их по отпечаткам пальцев?

На этот вопрос ответил комиссар:

– Да, их личность установлена однозначно. Кроме того, об их исчезновении заявили родители в Бельгии и Швеции.

– Что вам о них известно?

– Ивет Леду бельгийка, ставшая моделью еще до своего совершеннолетия. Два года назад, когда она пропала, ей было шестнадцать. По рассказам родителей, она уехала в Брюссель со своим агентом, и они не знали, что она жила в Соединенных Штатах, в Лос-Анжелесе, пока один из друзей семьи не увидел фотографию девочки в эротическом журнале. Но к тому времени ей уже исполнилось восемнадцать, и родители не могли требовать от властей Соединенных Штатов, чтобы ее вернули в Бельгию. Два месяца назад она вернулась в шенгенскую зону, прилетев прямым рейсом из Сан-Франциско в аэропорт Амстердама. С тех пор не было обнаружено никаких следов Ивет Леду до тех пор, пока ее труп не появился здесь, в Лейпциге. Сейчас мы пытаемся разыскать ее агента через Интерпол, чтобы задержать его за похищение несовершеннолетней. В международный розыск его подали по решению бельгийского суда.

Клаусу Бауману пришлось смирить свою гордыню перед красноречием аналитика из Европола. В конце концов, комиссар сказал, что офицер Клодель будет принимать участие в расследовании, но не сказал, что его отстраняют от дела.

– А девушка из Швеции?

– Тут мы имеем дело с более драматичным случаем. Ей было двадцать шесть лет, она работала инструктором в парашютной школе и состояла в браке. Три месяца назад она перенесла аборт, по медицинским показаниям, а через несколько недель после этого потеряла мужа, который погиб в автомобильной аварии. Вместе с ним погибла его любовница. С тех пор Кристель Ольсен находилась под наблюдением психиатра по поводу посттравматического стресса. На прошлой неделе она рано утром уехала из дома своих родителей, сказав, что направляется в Стокгольм за покупками, и больше не возвращалась.

– Есть что-нибудь еще, что я должен знать, прежде чем сказать вам «добро пожаловать в Лейпциг»? – спросил Клаус Бауман, ни интонацией, ни выражением лица не выдав опасений в отношении своей новой коллеги.

– Мы полагаем, что две другие девушки, которые до сих пор не опознаны, тоже не являются немками.

Комиссар не пожелал оставаться в стороне от их диалога.

– Мы тоже так думаем, – сказал он.

– Мы ожидаем, что нашим аналитикам удастся быстро установить, кто эти две девушки и откуда они приехали, – добавила Маргарит Клодель. – Кроме того, Европол наладил тесное взаимодействие с отделами по расследованию убийств каждой из стран, чтобы выяснить все возможное об этих девушках. Любые сведения могут оказаться важными. Я буду координировать и анализировать всю поступающую информацию через мобильный офис Европола.

– Офицеру Клодель необходимо предоставить отдельный кабинет в комиссариате на то время, что она пробудет с нами, – сказал комиссар.

– Я не собираюсь задерживаться надолго, пробуду ровно столько, сколько потребуется для раскрытия дела, – заявила она.

– Весьма непростого дела, – заметил Клаус Бауман.

– Согласна. Я прочитала показания вашего единственного свидетеля и ознакомилась с его заявлениями. Комиссар проинформировал меня насчет необычной конспирологической теории, согласно которой этот экскурсовод считает себя жертвой тайного нацистского общества, возможно виновного в смерти девушек.

– На данный момент нет ни одного доказательства виновности Густава Ластоона. Он сотрудничает с нами и выполняет все, о чем мы просим. И хотя у меня остаются определенные сомнения, я пока предпочитаю думать, что он невиновен.

Маргарит Клодель вздохнула.

– С моей точки зрения, заявления свидетеля выглядят невероятными, – твердо заключила она.

Ее лицо выражало уверенность, вызвавшую у Клауса раздражение.

Ему не хотелось затевать спор по поводу того, какие именно гипотезы офицер Европола, согласно своему откровенно выраженному мнению, считала вероятными или невероятными. У него еще будет время посвятить ее в детали дела, касавшиеся символа на кинжале и на саркофаге, о которых она пока не знала и о которых он до сих пор не сообщил комиссару.

– Сейчас вопрос в том, что могло объединить этих девушек из разных стран и почему они оказались в Лейпциге, – заметил инспектор.

– Я бы предположила, что это участие в какой-то опасной игре.

С этими словами Маргарит Клодель взяла чемоданчик, стоявший у ее ног, достала из него ноутбук и открыла его. На экране появилась таблица в Word с пятью столбцами и несколькими строками. Женщина поднялась и показала таблицу Клаусу.

Инспектор Бауман посмотрел на таблицу и подумал: почему, черт побери, ему не пришло в голову сделать что-то подобное?

– Одна гот, вторая самоубийца, третья с психотравмой, четвертая – жертва издевательств и пятая – наркоманка. Всех этих девушек нельзя назвать нормальными, – констатировал он.

– Нет, нельзя, и это странно. Безусловно, между ними должно быть что-то общее, – признала аналитик из Европола.

Клеменс Айзембаг поднялся и включил видеопроектор, стоявший на столике в центре.

– Я тоже хочу вам кое-что показать, – сказал он.

На белой стене его кабинета, расположенной напротив двух диванов, где они сидели, появилось немного мутное изображение белого фургона «фольксваген», ехавшего по пустынным улицам.

– Это видео с камер систем безопасности нескольких магазинов и одной заправки, расположенных на пути к монументу Битвы народов, которое примерно совпадает по времени с тем периодом, когда возле памятника появились трупы девушек.

– Мы пытаемся разыскать этот белый фургон, но ни одна из камер не поймала номер. По Лейпцигу ездят сотни «фольксвагенов» этой модели, – нехотя добавил Клаус.

– А вы проверяли в аэропорту, не прилетали ли эти девушки в Лейпциг в тот день, когда появились их трупы? – спросила Маргарит Клодель.

– Мы установили, что в тот день они не прилетали. Сейчас мы проверяем другие даты. Но они могли приземлиться в Праге, или Берлине, или вообще приехать поездом из любого другого города.

– Мы в Европоле пытаемся установить дату их вылета из стран происхождения. Возможно, что скоро у нас будут результаты. Кроме того, мне сообщили, что родители Ивет Леду и Кристель Ольсен должны завтра утром прилететь для опознания своих дочерей и решения вопроса об их транспортировке на родину с посольствами Бельгии и Швеции.

Комиссар кивнул с понимающим видом.

– Тогда завтра продолжим. Уже поздно, а вам еще надо добраться до отеля.

Клаусу тоже не хотелось затягивать встречу с вновь прибывшим агентом Европола. Он был голоден, а дома его к ужину ждала жена.

– Я рад, что вы здесь, Маргарит, – неожиданно сказал он.

Глава 26

Я знаю, что Балерина не нуждается в наших советах. Ни одна из нас в них не нуждается. Каждая, как может, справляется с ложью и со своими трагедиями. Мы здесь не для того, чтобы жалеть друг друга, а для того, чтобы перестать жалеть самих себя, чтобы выплюнуть, изрыгнуть из себя те яды, которые мы так долго глотали. Мой проект движется вперед.

Черная Луна: Сегодня восьмая ночь, которую мы проводим вместе.

Богомол: Точно, а я не считала.

Ведьмина Голова: Восьмерка это символ бесконечности.

Туманность: И обновления, и начала нового цикла.

Яблоко П: А мне она напоминает Скалекстрик, который был у моего отца в коллекции игрушек, сохранившихся у него с детства.

Балерина: А что это за игрушка?

Яблоко П: Просто игрушечная трасса с электрическими гоночными машинками. Совсем не то, что видеоигры с виртуальной реальностью.

Ведьмина Голова: А я подсела на некоторые игры-ужастики для плейстейшен. Кто-нибудь из вас играл на видеоприставке, ха-ха?

Яблоко П: Я была фанатом SIMS.

Богомол: Мне хватало Барби. Когда я была маленькой, мне нравилось трогать ее сиськи.

Ведьмина Голова: Ой, какая хулиганка!

Богомол: Я говорю серьезно.

Туманность: Вам еще не надоели эти глупости? У нас всего один час, чтобы поговорить, а мы теряем время.

Черная Луна: Давайте послушаем Богомола, она ведь еще ничего не рассказала нам о своей жизни, кроме того, что ей нравятся девушки.

Богомол: Я лесбиянка от природы, а не по своей прихоти. Мне случалось спать с мужчинами. Ничего особенного, скажу я вам, по сравнению с нежностью женщины.

Черная Луна: Я имела в виду причины, которые привели тебя сюда.

Богомол: Мне очень тяжело говорить о себе. Я пока не чувствую, что в состоянии откровенничать с вами.

Туманность: Ведьмина Голова тоже мало рассказала о себе. До сих пор самыми решительными в своей откровенности оказались Черная Луна, Балерина, Яблоко П и я.

Богомол: И вы рассказали все?

Черная Луна: Нет.

Яблоко П: Я тоже нет.

Туманность: А я да… Ладно, я тоже не все рассказала.

Мне странно, что молчит Балерина. Похоже, с тех пор, как она заключила со мной мир, у нее пропал интерес откровенничать дальше рассказов о счастье парить в воздухе с парашютом за спиной.

Ведьмина Голова: В моей жизни много темных мест, даже не знаю, с чего начать, ха-ха-ха.

Яблоко П: Ты над кем смеешься, над собой или над нами?

Ведьмина Голова: Я уже достаточно наплакалась, больше не хочу.

Никто ничего не говорит. Мы все ждем, что Ведьмина Голова продолжит рассказывать о себе. Понятно, что ее присутствие в чате не прихоть, что на то есть свои причины. Что, несмотря на все ее «ха-ха-ха», на ее инфантилизм, на ее увлечение готикой, в глубине своей души она скрывает боль. Сильную боль. Если она выпустит эту боль, ей станет легче. Она это знает, и она это сделает.

Ведьмина Голова: В детстве надо мной издевались, но не это самое страшное.

Туманность: Кто над тобой издевался?

Ведьмина Голова: Девочки из моей школы. Я была полненькая, как мой отец, – я же вам говорила, как его прозвали в деревне. Кроме того, все знали, что мой дедушка работал сторожем на кладбище, и из-за этого меня дразнили «живым мертвецом». Каждый день я возвращалась домой, запиралась в своей комнате и плакала. Вы мне не поверили, но мы с отцом действительно живем в восстановленном замке, и с нами живет женщина, которая помогает мне за ним ухаживать… за отцом, я имею в виду, ха-ха-ха. Девочки из моей школы повторяли то, что слышали от родителей, они кричали мне вслед, что наша семья проклята, что на нас пало ужасное проклятие за то, что мой отец купил этот старый замок. Хотя никто не мог мне толком объяснить, в чем дело. Я прочла все книги, где могло бы говориться об этом проклятии. Моя мать пыталась меня убедить, что это просто зависть невежественных суеверных людей, но я им верила. А много лет спустя я нашла подтверждение тому, что проклятие и правда существовало, хотя эту историю я оставлю на потом. В детстве мне действительно нравились видеоигры-ужастики, но это лишь потому, что я представляла себе, что превращаюсь в их героиню и безжалостно убиваю всех своих одноклассниц. Одну за другой, медленно, не спеша. Потом я затаскивала их в винный погреб замка, засовывала в винные бочки и пила их кровь.

Яблоко П: Ты, как всегда, морочишь нам голову.

Ведьмина Голова: Думайте что хотите.

Туманность: Ты правда живешь в замке?

Ведьмина Голова: Это маленький замок, но он очень красивый. В молодости мой отец работал в таверне, а потом завел свою собственную винодельню. Он разбогател, и у него появилась мечта купить старый замок, принадлежавший местным герцогам, потому что однажды они оскорбили моего дедушку из-за какой-то странной истории с разорением каких-то могил.

Богомол: Значит, ты богачка?

Ведьмина Голова: Ха-ха-ха. На данный момент я единственная наследница. Но я не хочу этих денег. К тому же они мне не нужны, я уже получила наследство от матери.

Мне хочется сменить тему и задать Ведьминой Голове вопрос, который возмутит спокойствие в чате.

Черная Луна: Ты боишься смерти?

Ведьмина Голова: Хороший вопрос, чтобы оставить его без ответа.

Яблоко П: Так не пойдет, говори, да или нет.

Ведьмина Голова: Нет, нас, готов, смерть притягивает.

Туманность: Чего я действительно боюсь, так это жизни.

Балерина: Страх смерти – это абсурд, ведь если ты умрешь, то не будешь знать, что когда-то была жива.

Богомол: Признаюсь, я тоже боюсь смерти. Несмотря ни на что, мне нравится жить.

Яблоко П: А мне все равно. Есть дни, когда я живая, есть другие, когда я мертвая, и я не вижу между ними никакой разницы.

Балерина: А Черная Луна?

Черная Луна: После того, что я пережила, я очень хорошо понимаю, что смерть – это всего лишь вечный сон. Нет, я совсем не боюсь смерти.

Ведьмина Голова: Почему ты задала мне этот вопрос?

Черная Луна: Я думаю, мы все должны знать, что думаем о таких важных вещах.

Глава 27

Чуть больше двух часов понадобилось Сусанне, чтобы собрать свои вещи в университетском общежитии и снова разложить их в своей новой комнате в квартире бабушки Бруно. Она нервничала, но не жалела об этом. Жалела она только о том, что не смогла попрощаться с Илианом Волки. Сусанна оставила ему короткую прощальную записку на ресепшн, где написала лишь, что переезжает на другую квартиру в центре и надеется, что они еще как-нибудь встретятся.

После наступления темноты она осталась в квартире одна. Бруно Вайс дал ей ключи и ушел. У него была репетиция с оркестром «Гевандхауса».

– Если тебе что-нибудь понадобится, позвони мне, – сказал он ей, когда уходил.

Пара студентов-итальянцев тоже собрались и ушли. Они спросили, не хочет ли она пойти с ними пить пиво в Карли – популярном квартале с множеством баров, расположенном в южной части города. Но Сусанна извинилась и сказала, что очень устала из-за переезда и еще не закончила обустраиваться в своей комнате.

Пару раз прозвонил мобильник, оставленный ею на столе. Сусанна торопливо подошла к нему и, взглянув на экран, разорвала связь. Число пропущенных звонков от матери продолжало расти с каждой минутой. Сусанна понимала, что, если вскоре не даст о себе знать, мать способна позвонить в испанское посольство в Берлине и потребовать, чтобы они инициировали розыск ее дочери. Наверняка сообщение о пяти мертвых девушках, обнаруженных в Лейпциге, прошло по новостным телеканалам Испании и обеспокоило ее родителей. Родители постоянно о чем-то беспокоились, а теперь у них появился повод нарушить обет молчания, который она наложила, следуя принципу «будь что будет». Взяв мобильный, Сусанна ограничилась коротким сообщением:

«Я здорова, у меня все нормально. Вас устраивает?»

Отправив сообщение, она взглянула на ту полку в библиотеке, где, по словам Бруно, стояли книги Лесси Миловач. Она подошла ближе и пробежала глазами по названиям толстых томов. По большей части это были книги на русском языке, плохо переплетенные и в пожелтевших обложках. Сусанна подумала, что это книги писателей бывшего Советского Союза, по которым Лесси намеревалась вести семинары в университете.

Из одного тома выглядывала желтая бумажка, похожая на импровизированную закладку. Вытащив закладку, Сусанна развернула ее. Рядом с плохо нарисованным черепом от руки было написано:

«Девчонки из выгребной ямы».

Сусанне вспомнились увиденные в Интернете газетные заголовки, в которых мертвых девушек называли «Девочки из сексуального некрополя», «Девочки в стиле „Плейбой“», «Спящие красотки». Тем более что череп, нарисованный рядом с надписью, выглядел явно по-женски.

Поздно вечером, лежа в кровати, Сусанна никак не могла заснуть. Ей очень хотелось, чтобы как можно скорее наступил день и солнечный свет рассеял окутавшую ее тьму. Она лежала под одеялом с закрытыми глазами, плотно прижимая руки к бокам. В какой-то момент Сусанне вдруг представилось, что она одна из тех мертвых девушек, и все ее тело сковал холодный ужас.

Глава 28

Мобильный офис Европола организовали в свободном кабинете на том же этаже, где находился отдел по расследованию убийств. Агент Маргарит Клодель понадобился только вай-фай для доступа в Интернет, немного места для стола, на который она поставила свой ноутбук, рабочее кресло, чтобы сидеть, и картотечный шкаф, чтобы поставить на него кофе-машину и большую коробку с капсулами эспрессо, о чем накануне вечером лично позаботился комиссар.

– Кофеин мое единственное пристрастие, – призналась она, приглашая Клауса Баумана воспользоваться благами, предоставленными кофе-машиной. Впрочем, сама она делала это сегодня уже не в первый раз.

– А мое единственное пристрастие две дочери, – отозвался инспектор, намеренно переходя невидимую границу территории, принадлежавшей только ему.

Они стояли около кофе-машины. Маргарит налила ему кофе в пластиковый стаканчик.

– Извини, но у меня нет ни чашек, ни сахара. Я не люблю подслащивать истинный вкус того, что мне так нравится.

– Ничего.

– Сколько твоим дочерям?

– Карле четырнадцать, а Берте еще нет и года. Она родилась в прошлом году на Рождество.

– Комиссар мне сказал, что твоя жена тоже работает в полиции. И как это, не напрягает?

– Ну, сейчас она в отпуске по уходу за малышкой. Ингрид работает в отделе по делам иностранцев. Бумажная работа. А у тебя есть дети?

– Не хочешь сначала спросить, замужем ли я?

– Это нечто более личное, мне бы не хотелось лезть в твою жизнь.

– Какое-то время нам предстоит работать вместе, будет лучше, если мы познакомимся немного ближе.

– Ты в разводе, – уверенно сказал инспектор.

Маргарит Клодель улыбнулась и присела на край стола.

– Как ты догадался?

– Не знаю, наверно, потому, что большинство женщин-полицейских разведены.

– Ты прав. Я развелась два года назад, вскоре после того, как меня перевели в Гаагу. Моему мужу не понравилась идея раздельной жизни, а я не хотела отказываться от работы в Европоле. После моей дочери это для меня самое важное.

– Сколько ей лет?

– Двадцать два, того же возраста, что бедные девушки. Она живет в Париже и учится в Сорбонне на дизайнера-графика. Я вижусь с ней в выходные, когда могу.

От шума подъехавшего мотоцикла в кабинете задрожали стекла.

– Почему ты согласилась заниматься этим делом?

– Когда я увидела фотографии тел и прочла материалы, которые прислали к нам в Европол с просьбой срочно оказать содействие в установлении личности девушек, я почувствовала, что это дело притягивает меня, как магнит. А после того, как нам удалось идентифицировать бельгийку и шведку по заявлениям, поданным их родителями в своих странах, я поговорила с начальством, и они тоже пришли к выводу, что это дело представляет международный интерес и европейская полицейская служба должна принять участие в расследовании. Комиссар Клеменс Айзембаг согласился с нами, хотя не стал тебе ничего говорить до моего приезда.

– Какие-то тайны мадридского двора, – с изумлением заметил инспектор.

В глазах Маргарит Клодель мелькнули веселые искры.

– Нет, дело не в этом. Честно говоря, больше всего на мое решение приехать в Лейпциг повлияло изложенное в твоем отчете загадочное предложение по поводу трех измерений, в которых должно вестись расследование смерти девушек: искусство, эротика и ритуальная смерть. Я ни разу не сталкивалась с тем, чтобы преступление, очевидно связанное с сексуальной эксплуатацией и торговлей женщинами, рассматривалось в таких проекциях. Это нечто феноменальное.

Клаус Бауман бросил пустой стаканчик в мусорную корзину.

– Я собирался посетить одну художницу, занимающуюся татуировками. Ее зовут Брайт. У нее студия на Карлштрассе, пятнадцать минут на машине. Если хочешь, можем начать с этого. Пока будем ехать, я расскажу тебе кое-какие подробности, о которых пока не знает даже комиссар.

– Значит, и у тебя есть свои тайны?

– Только когда речь идет о предположениях, не имеющих подтверждения.

В машине Клаус Бауман во всех подробностях рассказал агенту Европола о своих беседах с кладбищенским гидом, о значении символа, который видел на кинжалах, изображенных на спинах девушек, а также о том, что, по словам Густава Ластоона, «стражи смерти» носили на правом плече татуировку с шестиугольным саркофагом. Однако Маргарит Клодель слушала его с явным недоверием и ничего не сказала по этому поводу.

Студия Брайт Колеман представляла собой современное пространство с большой витриной и нанесенной на стекло надписью «Создание татуировок». Интерьер был полностью выдержан в гигиеничном белом цвете: металлические кресла в приемной, стойка ресепшн и три кресла разной формы, отделенные друг от друга ширмами, они были предназначены для нанесения татуировки на разные части тела. На стенах висели фотографии хорошо сложенных тел молодых женщин и мужчин, полностью покрытых татуировками, похожими на произведения искусства из коллекции какого-нибудь частного музея. В помещении пахло чернилами и звучала приятная музыка.

Их приняла женщина лет тридцати, со светлыми волосами, убранными в высокий конский хвост. Ее руки и плечи покрывала разноцветная татуировка с изображением героев американских комиксов. Дежурная улыбка женщины сменилась нервным тиком, как только Клаус Бауман показал ей полицейское удостоверение.

– Вы Брайт Колеман?

Женщина быстро взяла себя в руки и непринужденным тоном ответила:

– Если вы приехали по поводу тех девушек, которых нашли у монумента, то, боюсь, я мало чем смогу вам помочь. Я видела репортаж по телевизору, белье на девушках было нарисовано, а не татуировано. Я не занимаюсь боди-артом. Эта разновидность живописи слишком скоротечна и эфемерна. Ей суждено быстро исчезнуть, превратиться в ничто. В то время как татуировка вечна.

Инспектор бросил взгляд на Маргарит Клодель, а потом уставился в глаза художницы. Клаусу показалось, что ему нет смысла объяснять причину своего визита. К тому же вполне возможно, что Густав Ластоон предупредил Брайт Колеман о возможном визите инспектора полиции из отдела по расследованию убийств, который пожелает задать вопросы по поводу символа, изображенного внутри шестиугольного саркофага.

– Вы не могли бы показать нам каталог ваших татуировок?

– У вас есть ордер?

– Мы вас ни в чем не обвиняем. Нам просто нужна информация, – приветливым тоном пояснила Маргарит Клодель.

Руки женщины скользнули под стойку ресепшн и вытащили три альбома с ламинированными фотографиями.

– Позовите меня, когда найдете то, что вас интересует. Я готовлю чернила для клиента, который скоро придет, и если оставлю баночки открытыми дольше, чем можно, они испортятся.

Не дожидаясь, когда кто-то из полицейских успеет что-нибудь сказать, Брайт Колеман удалилась за стойку ресепшн и подошла к столу, где стояли баночки чернил всех цветов и артикулов.

Агент Европола заложила несколько страниц взятого для просмотра альбома, на которых заметила фотографии, показавшиеся ей удивительными.

– Не знала, что татуировки тоже бывают трехмерными, – громко сказала она, показывая Клаусу Бауману изображение очень натурального зеленого хамелеона, нанесенного на руку, часть средневековых доспехов, покрывавших плечо и часть груди, и отверстие от выстрела с двумя струйками крови, красовавшееся на лысой голове мужчины.

Брайт Колеман подняла взгляд от своих баночек и посмотрела на женщину-полицейского.

– Эти очень дорогие. Стоят, как настоящее сокровище. Эксклюзив для взыскательных клиентов, у которых достаточно денег, чтобы за это заплатить.

Инспектора заинтересовала другая фотография.

– А эти раны? Похоже, как будто их нанесли когти зверя, – громко заметил он.

– Есть те, кому нравится демонстрировать зверства. На татуировке можно изобразить все, что угодно, это лишь вопрос цены. На то, чтобы сделать некоторые из моих лучших работ, у меня ушли годы. Покрыть татуировкой все тело, создать его с нуля, как делали боги. Вот что такое настоящая татуировка.

Закончив рассматривать альбом, Маргарит Клодель закрыла его.

– Вы знаете художников, которые создают подобные произведения в жанре боди-арта? – спросила она.

– Поищите в Интернете. У всех, кого я знаю, есть свои страницы в Сети. Они зарабатывают этим на жизнь. Бывают любители, которые не уступают лучшим из профессионалов, но я не знаю ни одного из них лично.

Клаус Бауман быстро просмотрел каталог. Достав из кармана куртки сложенную вдвое салфетку из бара, он показал ее Брайт Колеман.

– Вы когда-нибудь видели татуировку, похожую на эту?

Женщина бросила взгляд на салфетку.

– Черный шестиугольный саркофаг встречается часто, хотя я никогда не видела этих трех спиралей внутри круга. Однако я знаю человека, который мог бы вам помочь. Он большой знаток эзотерических символов.

– Назовите нам его имя и где мы сможем его найти, – поспросил Клаус Бауман, доставая блокнот и шариковую ручку.

– Его зовут Густав Ластоон, у него фирма, занимающаяся кладбищенским туризмом.

Клаус посмотрел на агента Европола, безмолвно спрашивая: «Что это за игры?»

Они вышли из студии и двинулись к машине.

– Мы вернулись к началу, как в лабиринте, – заметил инспектор.

– Давайте встретимся с гидом, прежде чем возвращаться в комиссариат, – предложила Маргарит Клодель.

– Зачем?

– Чтоб еще раз расспросить о его работе.

– Тебя заинтересовало что-то из того, о чем говорила Брайт Колеман?

– На холстах с нарисованным саркофагом был найден женский ноготь с рисунком, разве нет? Кроме того, татуировка, изображающая раны, как от когтей зверя, которую мы только что видели, похожа на раны, нарисованные на спинах девушек. Эта татуировщица может быть причастна к преступлению.

– То, о чем ты говоришь, не имеет под собой никаких оснований, – возразил инспектор Бауман.

– Возможно, но самый лучший способ казаться невиновным – демонстрировать, что тебе нечего скрывать, а именно это делает Густав Ластоон с той первой минуты, когда он на рассвете позвонил на 112 и сказал, что обнаружил трупы. Поэтому сейчас мне очень хочется с ним поговорить. Есть вещи, о которых ты не спросил его во время допроса.

– Могу я узнать, что, по твоему мнению, я упустил?

– Подожди, когда я с ним увижусь и смогу посмотреть ему в глаза. Тогда и услышишь, о чем я спрошу.

– Полагаешься на свое шестое чувство?

– Нет, на опыт, только и всего.

Смирившись, инспектор нажал номер одного из контактов на своем мобильном.

– Ты где? – спросил он, услышав голос на том конце линии.

– Перед его домом.

– Он до сих пор не выходил?

– Нет, с тех пор, как я заступил на дежурство в восемь утра, тут никакого движения, – ответил полицейский, которому поручили следить за домом кладбищенского гида.

– Я еду туда с офицером Европола. Мы будем через десять минут. Сообщи мне, если он выйдет из дома.

Включив синий проблесковый маячок на крыше, Клаус направил машину на запад. Маргарит Клодель немного приоткрыла окно. Ей стало жарко в брюках, сапогах и меховом жакете. От Клауса не ускользнуло, что по сравнению со вчерашним вечером стиль одежды агента Европола изменился. Сегодня она выглядела моложе и привлекательней, но он не хотел поддаваться мимолетному всплеску желания. Однажды такое уже случилось и едва не стоило ему потери семьи. Ингрид дала ему еще один шанс, и Клаус не собирался его упускать.

Когда дверь дома приоткрылась, Клаус Бауман стиснул зубы.

– Что за игру вы с нами ведете? – спросил он, вытаращив глаза на кладбищенского гида.

У Густава Ластоона невольно мелькнула мысль, что стоит ему до конца распахнуть дверь и инспектор съездит ему по физиономии.

– Полагаю, мы должны зачитать вам ваши права, – вмешалась аналитик из Европола.

– Вы собираетесь меня арестовать?

Клаус Бауман сделал глубокий вдох и отошел на шаг в сторону.

– Я не люблю, когда со мной играют, господин Ластоон!

– Черт возьми, я просто пытался помочь! В чем дело?

– Почему вы дали мне имя Брайт Колеман, а она дала мне ваше?

– Она дала вам мое имя? Я не понимаю, что вы хотите сказать.

– Я вам что, шарик для пинг-понга? Вы полагаете, что меня можно гонять туда-сюда, слегка подталкивая ракеткой, оклеенной резиной? – резко бросил инспектор.

Вежливую мягкость, которую инспектор до сих пор демонстрировал в отношении Густава Ластоона, как рукой сняло.

– Нет, нет!.. Зачем бы я стал это делать?

– Вы предупредили ее, что я собираюсь с ней поговорить, разве не так?

– Я уже давно не общался с Брайт Колеман, по крайней мере, несколько недель. Чего вы от меня добиваетесь? Я понятия не имею, о чем вы говорите. Вы попросили меня назвать имя самого лучшего художника-татуировщика в Лейпциге, и я вам его дал. Я ничего не понимаю!

Клаус Бауман снова достал из кармана бумажную салфетку.

– Я показал ей рисунок саркофага с кругом на нем и спросил, не встречалось ли ей что-то подобное. Она ответила: нет, но сказала, что знает эксперта, который разбирается в эзотерической символике и может нам помочь. И назвала нам ваше имя. Вы ни разу не упомянули, что специализируетесь на интерпретации оккультных символов и знаков.

– У меня нет никакого специального образования в этой области, я просто любитель… Я рассказал вам все, что знаю об этом символе. Сегодня утром я собирался пойти в библиотеку университета, чтобы поискать книгу, которая могла бы помочь вам лучше понять все, о чем я говорил до сих пор. Чего еще вы от меня хотите? – возмущенно спросил Густав Ластоон.

– Назовите мне имена и места сбора неонацистских групп, которые могут носить на плече татуировку с таким саркофагом.

Густав Ластоон с презрением взмахнул руками.

– Я уже говорил вам, что люди, принадлежащие к настоящим тайным обществам, не станут демонстрировать свои неонацистские символы направо и налево. Так поступают одни идиоты.

– Я уверен, что, кроме этого Флая, вы знаете кого-то еще из тех, что сейчас ведут дела в России, – сказал Клаус Бауман, с недоверием глядя на гида.

– Вы хотите, чтобы я начал выдумывать имена, как во времена охоты на ведьм?

– Я даю вам возможность доказать, что вы не имеете никакого отношения к смерти девушек, – более спокойно ответил Клаус.

– Я полагал, что мы все считаемся невиновными, пока не будет доказано обратное, – возразил гид, вернув себе самообладание.

– Этот принцип годится для судьи, а не для полицейского из отдела убийств.

Маргарит Клодель получила на телефон несколько срочных писем из Гааги и теперь, стоя у двери в дом, читала их. До сих пор она хранила молчание. Однако затем, выключив мобильник, она попросила кладбищенского гида войти в дом и сесть в одно из кресел, стоявших в комнате, представлявшей собой гостиную, обставленную старой обшарпанной мебелью. На стенах висели несколько абстрактных картин в темных тонах.

– Это вы нарисовали?

– Нет, я купил их на одном маленьком художественном рынке.

– У вас есть постоянные клиенты?

– Что вы хотите сказать?

– Клиенты, которые посещают кладбища с определенной регулярностью и просят, чтобы вы их сопровождали.

Руки Густава Ластоона оперлись на подлокотники кресла.

– Да, бывают случаи, когда я сопровождаю одних и тех же людей на разных кладбищах, если вы это имели в виду.

– У вас есть имена этих клиентов?

– Я никогда не храню персональные данные.

– Разве вы не оформляете счета на свои услуги?

– Для налоговой службы я обязан предоставлять только проданные билеты с указанием цены. Цена билета может быть разной для групп, пар и индивидуальных посетителей, а также в зависимости от наличия права на скидку.

– Бывают ли у вас клиенты, желающие получить какие-то особенные услуги?

– Единственная особая услуга, которую я предоставляю, – это посещение кладбища в ночные часы. Я уже говорил об этом инспектору Бауману, когда давал показания.

– Вас никогда не просили открыть могилу и показать скелет, покоящийся внутри, или чтобы вы разрешили кому-то остаться наедине с недавно погребенным телом?

Клаус Бауман смотрел из окна гостиной на пустую улицу, но, услышав вопрос агента Европола, повернулся и впился взглядом в Густава Ластоона.

– Такие люди не нуждаются ни в сопровождении, ни в разрешении, чтобы дать волю своим извращенным желаниям. Они все делают сами.

– Я бы не была так уверена, – возразила Маргарит Клодель, – и вы лучше меня знаете, о чем я говорю.

– Тогда скажите мне, что именно вы хотите знать?

– Не обращался ли к вам кто-то из клиентов, желающих реализовать свои некрофильские фантазии, чтобы вы создали для них у монумента декорации с саркофагами и телами красивых девушек в эротичном белье. И чтобы на телах не было ни крови, ни следов насилия или страдания. Какие-нибудь некрофилы, любители искусства, способные заплатить заоблачные суммы, чтобы пережить незабываемый загробный опыт.

– Вы в своем уме?! – гневно воскликнул Густав Ластоон, но тут же успокоился и добавил: – Вы можете думать что угодно, но некротуризм не имеет ничего общего с некрофилией. Поэтому я и предпочитаю называть его кладбищенским туризмом. И ничем другим я не занимаюсь. Некротурист ищет искусство в таинстве погребения, а некрофила возбуждает сама смерть.

В сознании Клауса Баумана мелькнул вопрос, который раньше не приходил ему в голову.

– Тогда что вы можете сказать по поводы сцены с мертвыми девушками?

– Что это сакральный ритуал «стражей смерти». Я уже говорил вам это, когда вы в первый раз показали мне символ трикселя.

Клаус Бауман нашел у себя в мобильном фотографию спины одной из девушек, чтобы на этот раз кладбищенский гид смог увидеть трехмерное изображение раны полностью.

– Вы когда-нибудь видели этот кинжал?

– Это оружие не кинжал, а дага. Такая же, какую носили офицеры-нацисты из СС. Разница только в том, что у той на рукоятке был орел, держащий когтями свастику.

– И как вы думаете, что означает эта нарисованная дага? – спросила Маргарит Клодель.

– Что для ритуального жертвоприношения тайное общество использует только эту дагу, а не какое-то другое оружие.

Агент Европола недоверчиво вздохнула.

– Из чего можно заключить, что вы по-прежнему уверены: смерть девушек – ритуальное убийство, совершенное «стражами смерти». А звонок с мобильного сделала вам одна из них, чтобы вы нашли трупы и помогли полиции раскрыть тайну и найти настоящих убийц.

– Могу я вам кое-что объяснить? – спросил Густав Ластоон. – И хотя вам это не особенно пригодится, вы сможете лучше понять, о каких именно тайных обществах я говорю.

Агент Европола прошла за Густавом Ластооном и инспектором по короткому коридору, который привел их в комнату, где на столе стоял компьютер и в беспорядке, как в пункте приема макулатуры, валялись газеты, журналы и книги. Порывшись в папке для бумаг, Ластоон нашел листовку, написанную на немецком языке.

– Прочтите это. Люди, которых вы ищите, свято следуют этим правилам, как будто от этого зависит их жизнь. То же самое делает большинство по-настоящему тайных обществ во всем мире.

Клаус Бауман начал быстро читать текст вслух, чтобы его могла слышать аналитик Европола:

«Мы научим тебя действовать тайно, стать шпионом среди своих товарищей, никому не верить, никому не доверять и сомневаться в каждом. Среди демократов ты будешь вести себя, как демократ, а среди верующих будешь молиться, как истовый верующий. В профсоюзе ты будешь профсоюзным активистом, а среди либералов образцом либерализма. Ты будешь вести себя так, чтобы у всех вызывать доверие, чтобы никто не смог узнать ни твоих мыслей, ни твоих идеалов. Чтобы никто не мог заподозрить и выдать тебя. И так ты получишь власть над чужими жизнями».

– Где вы это взяли?

– Это часть ритуала инициализации. Эти слова произносятся перед тем, как вручить священную дагу новому члену «Стражей смерти». Много лет назад я прочел это в книге, о которой вам говорил, и скопировал текст. Это докторская диссертация, написанная одним университетским профессором из бывшей ГДР, посвященная пребыванию СС в Лейпциге, частым визитам Гитлера в этот город до прихода сюда американских войск и тайному обществу «Стражей смерти». Дайте мне немного времени, и я вам ее найду. Тогда вы, наконец, поймете, что я вас не обманываю.

Взгляд кладбищенского гида снова обрел ту холодную отстраненность, которую инспектор подметил, когда впервые увидел его.

– Но почему вы решили скопировать именно этот параграф? – спросила Маргарит Клодель.

– Мне нравится использовать эти слова, чтобы удивлять своих клиентов, когда я рассказываю о безымянных могилах, где похоронены люди, имевшие огромную власть над жизнью и смертью. Большинство людей не имеет понятия, кем на самом деле является их сосед, или начальник, или друг, или шурин, или отец, да и они сами.

– Что вы хотите этим сказать? – с подозрением спросил Клаус.

– Что вы ошибаетесь, если думаете, что я имею какое-то отношение к смерти этих девушек.

Глава 29

Смерть это ничто. Одни ищут в ней сладкий сон небытия, тогда как другие в ужасе бегут от нее. Бессмысленная попытка противиться неизбежному финалу. Мы прячемся в темной глубине киберпространства, чтобы нас никто не слышал и не видел. Монстры преследуют нас, подстерегают, выслеживают, но не могут нас найти. По крайней мере, до тех пор, пока мы не начнем радоваться жизни, улыбаясь тому, что смерть так близка.

Черная Луна: И снова здравствуйте.

Богомол: Сегодня я навещала свою больную мать.

Туманность: Она лежит в больнице?

Богомол: Нет, она уже десять лет сидит в сумасшедшем доме.

Слова Богомола приводят всех в ступор. До сих пор она ничего не рассказывала о своей жизни, кроме того, что она лесбиянка. Мы думали, что ее личная драма связана с этой сексуальной особенностью или с какой-то травмой на любовном поприще. Многие гомосексуальные девушки страдают от тяжелых психологических конфликтов, вызванных неприятием в семье или в обществе, но, похоже, причины того, что Богомол присутствует в этом чате, заключены в другом. И возможно, настало время, когда все мы – «девчонки из выгребной ямы» – узнаем эти причины и ее страхи.

Ведьмина Голова: Если Богомол сейчас расскажет историю своей матери, то в следующую ночь я расскажу историю моей.

Балерина: Она должна рассказать. Мы все это сделали, хотя никому не доставило удовольствия говорить о своих несчастьях.

Яблоко П: Давай, Богомол. Здесь никто не осудит ни тебя, ни твою мать. Сумасшедших домов не существует уже много лет. Ты, наверно, говоришь о психиатрической клинике? Я тоже там побывала.

Богомол: Нет, не надо называть его так деликатно. Моя мать сумасшедшая, она уже никогда не станет такой, какой я ее помню. Поэтому ее держат взаперти. Из психиатрической клиники можно выйти, из сумасшедшего дома – нет. Это все равно что быть приговоренным к досрочной отправке в ад. Каждый раз, когда я приезжаю к ней, она принимает меня за разных людей. Иногда она бросается меня обнимать, думая, что я призрак ее дочери, погибшей во время войны, а иногда забивается в угол и кричит, чтобы я не убивала ребенка, которого она якобы держит на руках. Однажды она даже плюнула мне в лицо и обозвала проституткой, потому что думала, что я спала в ее постели со стариками из ее сумасшедшего дома после большого бала, где она была Золушкой. Она каждый раз живет в новой реальности, связанной с каким-нибудь насилием, как будто помнит только обрывки разных историй, которые ее безумное сознание превращает в нестерпимые страдания и ужасы.

Туманность: У тебя была сестра?

Богомол: Нет, у меня есть только старший брат, с которым я не виделась с тех пор, как он ушел из дома, сбежав от безумия матери и ненависти к отцу. Я тоже ненавижу своего отца, ненавижу всем своим существом. Он один виноват в том, что моя мать сошла с ума. Он делал все, чтобы не оставлять следов, но мы с братом видели, как он давал ей таблетки, вызывавшие у нее дрожь, помутнение сознания и галлюцинации, хотя он говорил, что это самое эффективное лекарство от тяжелой шизофрении, которой она страдает. Но прежде чем окончательно сойти с ума, наша мать рассказала нам с братом все. Мне тогда было 13, ему 16.

Туманность: Если тебе совсем плохо, ты не обязана рассказывать нам о своем отце. Мы знаем, как больно заново переживать все эти противоречивые чувства.

Богомол: Нет, не волнуйтесь за меня. Я очень долго ждала этого момента и хочу, чтобы вы узнали все, как бы страшно это ни было. Мой отец нацист, самый настоящий нацист, хотя ему семьдесят лет и он не жил во время войны. Он стал таким под влиянием деда который служил в СС и которому удалось спастись от расстрела, потому что в момент выстрела он потерял сознание и его приняли за мертвого.

Ведьмина Голова: Извини, что я смеюсь, но то, что ты рассказываешь о своем деде, звучит как анекдот.

Богомол: Ладно, сегодня я прощаю тебе твои ведьмины шутки.

Яблоко П: Блин! Дайте же ей рассказать.

Богомол: Моему деду повезло, он спрятался в доме своих кузенов, живших в Мюнхене, но бабушка с моим отцом остались на востоке и не смогли к нему присоединиться из-за железного занавеса, который разделил Германию на две части. Несмотря на то что в молодости отец притворялся коммунистом, на самом деле он всегда чувствовал себя нацистским воином, обязанным продолжать борьбу за идеалы Гитлера, чтобы вернуть Германии утраченное достоинство. Когда моя мать познакомилась с ним, он был одним из самых блестящих студентов на факультете психиатрии и одним из лидеров партийной организации университета. Это позволяло ему устраивать собрания в своем загородном доме, не вызывая подозрений секретной коммунистической полиции. Эти собрания продолжались и после того, как они с матерью поженились, но отец запретил ей спускаться в подвал загородного дома, даже несмотря на то, что большая железная дверь, ведущая туда, всегда была заперта. Он говорил, что если она туда войдет, то подвергнет опасности всю семью. Мать рассказывала нам, что отец целыми ночами пропадал в загородном доме со своими друзьями. В одну из таких ночей матери надоело сидеть одной, и она поехала в загородный дом, чтобы найти отца и сказать, что она решила с ним развестись. Войдя в дом, она никого не увидела, а когда спустилась в подвал, там обнаружила, что отец с группой своих друзей, одетых в форму офицеров СС, трахается с очень молоденькими девушками, наряженными как шлюхи из кабаре. С тех пор моя мать молча страдала от постоянных угроз отца и его друзей. Постепенно у нее стали все больше расшатываться нервы, пока она окончательно не сошла с ума, и никто уже не поверил бы в ее историю. Даже я долгие годы старалась убедить себя, что все это бред, вызванный шизофренией. Но несколько месяцев назад случилось то, что подтвердило правдивость ее рассказа. Сама не знаю почему, но я никогда не показывала отцу, какую страшную ненависть к нему питаю. Напротив, я всегда ему подчинялась. Но однажды весной, когда мы обедали с ним в загородном доме, мне пришло в голову добавить в его бутылку с вином таблетки снотворного. Мы не успели доесть первое, как он повалился на стол и заснул как мертвый. Я взяла связку ключей и бегом спустилась в подвал. Когда я подбирала ключ к железной двери, мне казалось, что сердце вот-вот выскочит из груди. Наконец мне удалось ее открыть, и я, дрожа от страха, вошла в подвал и на ощупь отыскала выключатель. Все стены подвала были оббиты деревом черного цвета, а вокруг огромного портрета Гитлера весели белые знамена со свастикой и символом СС. В центре стоял длинный черный стол в форме шестиугольного саркофага с мраморной инкрустацией в виде круга со странными знаками внутри. Вокруг стола располагались шесть кресел, обитых черным бархатом, по одному с каждой стороны «шестиугольника». Под белыми знаменами стояли большие сундуки из того же дерева, что и стены. Я открыла первый и обнаружила, что он доверху набит оружием: пистолеты, ружья, ручные гранаты и самые разные патроны… Целый арсенал, но не оставшийся с войны, а гораздо более современный. В других сундуках я обнаружила черную военную форму, черные кожаные пальто, сапоги, ремни, шейные платки и фуражки, похожие на эсэсовские, только более современной формы. Но в сундуке, стоявшем под портретом Гитлера, лежало нечто более сексуальное и зловещее. Я как будто открыла баул каких-то проституток: бюстгальтеры, трусики, чулки, подвязки, корсеты, – все абсолютно черное. Под всей этой дрянью я нашла несколько фотографий, сделанных во время оргий моего отца и его друзей-нацистов с девочками, которым, возможно, не исполнилось и восемнадцати. Фотографии были не только старые, но и сделанные в наши дни. Не знаю, как у меня хватило смелости оставаться там, потому что я страшно боялась, что отец проснется и поймает меня в этом нацистском храме, который он держал в тайне уже много лет и который стал причиной безумия моей матери.

Я продолжила осматривать содержимое этого сундука, и на самом дне обнаружила то, что окончательно привело меня в ужас. Один за другим я достала оттуда шесть человеческих черепов. В их пустых глазницах поблескивали золотые глаза.

Часть вторая. Уничтожение

Глава 1

В последнем электронном письме, полученном Маргарит Клодель из Гааги, содержалась информация о личности еще одной из мертвых девушек. Речь шла об Эвелин Вика: тридцать лет, национальность – полька, родилась в маленьком городке Прушков, расположенном на юго-востоке от Варшавы. Девушка со шрамами на запястьях. Польская полиция, инициировавшая расследование в Польше, сообщила, что в подростковом возрасте девушка проходила курс лечения от тяжелой депрессии, первые симптомы которой проявились одновременно со смертью ее матери. Эвелин проживала в Кракове с отцом и младшими сестрами-близнецами и работала администратором на электростанции. Это была красивая девушка, скромная, одинокая и печальная. В последнее время она пережила ряд тревожно-депрессивных кризисов, кульминацией которых стала произошедшая несколько месяцев тому назад неудачная попытка самоубийства. Одна из сестер обнаружила ее без сознания в ванне их дома до того, как Эвелин успела истечь кровью. Эвелин ушла из дома, сказав, что хочет начать жить отдельно в поселке недалеко от Кракова, но так и не взяла ключи от своего нового дома.

Как и все остальные девушки, за исключением ирландки, Эвелин Вика не появлялась в социальных сетях, а в списке последних звонков с ее мобильного телефона, предоставленном польской полиции телефонной компанией, не обнаружили ни одного звонка на телефоны других девушек.

Агент Европола внесла новые данные в свою сравнительную таблицу в Word. Неопознанной оставалась только девушка с порезами на спине, в профиле которой она написала «жертва издевательств».

Еще раз посмотрев на таблицу, высветившуюся на экране ноутбука, Маргарит взяла одну из фотографий, сделанных Клаусом Бауманом с вертолета. Это был снимок пяти расположенных в идеальном порядке саркофагов с трупами девушек. Она отметила, что тело неопознанной девушки лежало третьим с краю, то есть занимало центральную позицию. Кроме того, эта девушка казалась старше остальных четырех. Судебные медики сочли, что ей должно быть от двадцати восьми до тридцати лет.

Маргарит подумала, что, возможно, это обстоятельство, а именно позиция каждого саркофага и лежавшего на нем тела, не имеет никакого значения. Однако в сценографии, где каждая деталь была так тщательно продумана, включая расстояние от одной могилы до другой, порядок, в котором лежали тела, мог оказаться далеко не случайным, а имеющим свое специфическое обоснование.

Пока эти мысли вертелись у нее в голове, агент Европола продолжала просматривать снимки, сделанные с воздуха, и внезапно заметила то, что до сих пор ускользало от ее внимания. Всего-навсего одна маленькая эстетическая деталь, нарушавшая равновесие художественного ансамбля, созданного авторами этого преступления, немного резавшая глаз и вносившая в него визуальный дисбаланс, если так можно выразиться.

Если рассматривать фотографии, сделанные с воздуха, как единую художественную композицию, включающую каменную башню, площадку с саркофагами и большой, наполненный водой пруд, становилось ясно, что центральная ось пяти саркофагов визуально смещена вправо относительно центральной оси фасада монумента Битвы народов, отмеченной гигантской каменной фигурой средневекового рыцаря.

Эту деталь Маргарит захотелось обсудить с Клаусом Бауманом во время посещения места преступления, которое ей до сих пор приходилось откладывать. Но прежде она должна была нарисовать в своем ноутбуке одну простую картинку.

Глава 2

Память определяет нашу сущность, а может быть, сущность нашего безумия. Граница слишком размыта. Мы все становимся слабоумными, сталкиваясь с кошмарами, живущими в наших воспоминаниях. Как Богомол, когда она вспоминает нацистскую манию своего отца и шизофрению матери; как Туманность с ее неизбывной печалью; как Ведьмина Голова – заложница детского страха перед страшной сказкой о родовом проклятии; как Балерина, для которой потеря ребенка, предательство мужа и его трагическая гибель стали прыжком в пропасть без парашюта; как Яблоко П, отравляющая свое сознание наркотиками, чтобы забыть о крушении своей американской мечты; как я сама с моим неотступным страхом перед извращенной жестокостью человека-монстра, покрывшего мою спину бесчисленными ранами, чтобы я никогда не смогла забыть, что моя жизнь принадлежит ему.

В нашем сознании есть темная область, где радость растворяется в едкой кислоте страдания, превращая в химеру любой проблеск надежды. А значит, настоящее это всего лишь дорога в никуда, сон, в котором никогда не забрезжит иллюзорный свет будущего. Разве что редкая вспышка, едва заметный свет падающей звезды мелькнет в пелене страха.

Наше безумие хранит нашу тайну.

Пора начинать.

Черная Луна: Привет!

Проходят минуты, но никто не отвечает. Я начинаю понимать, что с чатом происходит что-то странное. Активирую иконку конфигурации. Сработала система безопасности, заблокировавшая ключи всех остальных участников. Я боюсь, как бы они не подумали, что в эту ночь я не пришла на встречу, но у меня нет никакой возможности объяснить им, что произошел какой-то непредвиденный сбой в работе программы шифрования наших IP-адресов в глубокой сети. Принимаю решение немедленно выйти из чата. У меня предчувствие, что кто-то пытается проникнуть в наш чат. Это демоны из виртуального ада.

Глава 3

Она могла бы показать Бруно закладку, которую нашла в книге Лесси, при первой же встрече этим утром после того, как закончится посвящение в студенты для приехавших по программе «Эразмус». Но той ночью Сусанна почти не спала и предпочла бы отложить встречу до тех пор, когда будет выглядеть и чувствовать себя лучше.

Позже, когда Бруно заехал за ней в университет, чтобы они могли вместе сходить поесть, Сусанна извинилась и сказала, что вечером должна будет пойти на предварительное занятие своего курса. Она собиралась сходить в библиотеку, чтобы разделаться с длинным литературным текстом, предложенным ей для быстрого перевода, который должен был продемонстрировать ее уровень владения немецким языком. Поэтому она решила ограничиться салатом и сэндвичем в студенческой столовой.

Бруно ответил, чтобы она не беспокоилась и что, если она хочет, они могут встретиться попозже. Он попросил ее не ходить в одиночку, и Сусанна невольно вспомнила слова, которые он сказал, когда на рассвете провожал ее в общежитие после их первого совместного ужина: «Никто больше никому не доверяет». Он оказался прав. Атмосфера уныния и недоверия между студентами, заполнившая притихшие коридоры и вестибюль университета, казалась почти осязаемой.

Стоя в очереди в университетскую столовую, Сусанна не подозревала, что Бруно Вайс наблюдал за ней с того места, где располагались информационные доски для студентов. Одновременно с этим он читал афишу концерта, который этим вечером должен был состояться в Спиннерай. Имя Бруно Вайса значилось в строке «лидер и ударник группы „Вюрмер Банд“».

Глава 4

Внутренний телефон в кабинете Клауса Баумана прозвонил несколько раз, но старший инспектор так и не взял его. Он совещался с инспектором Миртой Хогг.

Его главная помощница самым тщательным образом собрала информацию о жизни преподавателя музыки и сербской девушки, снимавшей у него жилье.

– Ты не будешь брать трубку? – спросила Мирта Хогг, прервав свой рассказ, который только что начала.

– Я занят, разве нет?

– И как она?

Оба понимали, о ком они говорят.

– Умная женщина.

– И это все?

– Что ты имеешь в виду?

– Она очень привлекательна.

– Ты же знаешь, что некоторое время назад я перестал обращать внимание на женщин, особенно на полицейских, – ответил Клаус. В голове мелькнуло горькое воспоминание о тех страданиях, которые его измена причинила Ингрид. Теперь его интересовала только жена и дочери. Впрочем, на самом деле Клауса Баумана всегда интересовала только его семья. Все остальное, работа, секс – были лишь пристрастия, от которых он наконец освободился.

Мирта Хогг не знала, куда устремились мысли ее шефа, поэтому продолжила говорить об агенте Европола.

– Комиссар от нее без ума. Мне кажется, с тех пор, как она здесь появилась, она единственная, кому он улыбается.

– Шеф стареет.

– Ты всегда его защищаешь, – пробурчала инспектор, не переставая вертеть в руке фломастер. Он крутился у нее между пальцами с постоянной скоростью, словно флюгер на ветру.

– Я его не защищаю, просто извиняю. Он как крокодил без зубов: может открывать пасть, но не в состоянии сожрать свою добычу.

– Она тоже ему улыбается.

– Ты зря беспокоишься, Мирта.

– Не доверяй этой француженке.

Клаус Бауман взмахнул рукой, как будто хотел отогнать слова Мирты Хогг раньше, чем они успеют приземлиться в его сознании.

– Оставь свои интриги из reality show, лучше расскажи мне, что тебе удалось узнать про музыканта и его постоялицу.

Мирта Хогг взяла со стола свой блокнот. Она начала с преподавателя музыки. Судя по дате его рождения, он мог быть одним из «детей Стены». Родители – химики, преподававшие в университете и одновременно работавшие в фармацевтической компании. Бруно Вайса вырастила бабушка, известная оперная певица Арлен Лоух.

– Арлен Лоух?

– Да, она его воспитывала и учила музыке с самого раннего возраста.

– Моя мать ее обожала! Она ходила в оперу так часто, как только могла себе позволить, – задумчиво воскликнул Клаус. И добавил: – Да, теперь я припоминаю ее внука – мальчика-вундеркинда, побеждавшего на всех музыкальных конкурсах, в которых он участвовал. Я тогда учился в старших классах школы. Его называли «маленький Бах».

– Его карьера в Лейпцигской консерватории стала одной из самых блестящих и стремительных. Его послужной список – нечто выдающееся. Он играет на всех инструментах: на виолончели, на скрипке, на фортепиано, на флейте, на ударных. И собирается стать дирижером оркестра.

– У него есть семья?

– Родители эмигрировали в Соединенные Штаты, оставив ему дом и машину. Все, с кем он знаком, его обожают. Невесты у него нет. Некоторые думают, что он гей, но это только слухи, не имеющие никакого подтверждения. Помимо того, что он первый виолончелист в оркестре «Гевандхауса»…

– Отложим подробности его резюме на потом, – перебил ее Клаус.

– Ты тоже знаешь про сегодняшний вечер?

– Сегодняшний вечер? Нет, я ничего не знаю. О чем идет речь?

– Сегодня Бруно Вайс играет на ударных в составе рок-группы «Вюрмер Банд» на праздничном концерте в «Спиннерай». Как я прочитала в одном из интервью, классическая музыка – это его страсть, рок – его хобби. Похоже, он занятный тип. Я думаю сходить сегодня на этот концерт.

– Неплохая идея. Обрати внимание на людей, которые будут его там окружать… – Клаус Бауман вдруг резко замолчал, а потом передумал: – Или нет, оставь это, я сам схожу.

– С Маргарит Клодель?

– Да, это часть моей работы. Если ты помнишь, я начальник отдела по расследованию убийств.

– У меня хорошая память.

– Тогда продолжай искать среди художников и тех, кто занимается боди-артом. Мы очень мало продвинулись в этом направлении, и твой отчет нужен мне как можно скорее.

– Но…

– Это приказ, – сухо оборвал ее инспектор.

– Ты приказываешь, я повинуюсь.

– Не начинай все сначала.

– Ты знаешь, что я очень послушная, правда?

– Эта тема закрыта. Ты нашла какие-нибудь темные пятна в жизни Бруно Вайса? Что-нибудь, что он мог бы скрывать? – спросил Клаус Бауман, блокируя себе доступ к воспоминаниям о последней ночи, проведенной с Миртой Хогг.

– Ничего. Он не употребляет наркотики и пьет только кока-колу. Контракт на сдачу комнат внаем он регистрирует ежегодно с каждым новым студентом, как правило, это те, кто приезжает по программе «Эразмус», и платит налоги с арендной платы. Последний контракт подписан с Лесси Миловач – той девушкой из Сербии, про которую он тебе рассказывал, – и с парой студентов-итальянцев. Я просмотрела их личные дела в университете. В деле Лесси Миловач есть фотокопия паспорта, но на фотографии вместо лица какая-то темная неразборчивая муть, – сказала Мирта и, открыв папку, достала два документа, которые передала Клаусу. – Она не студентка. Она окончила белградский университет по специальности «славянские языки» и работает через Интернет в одном издательстве сербской столицы. В этом учебном году она собиралась вести в Лейпциге на факультете филологии семинары, посвященные творчеству писателей стран Восточной Европы до падения Берлинской стены. Кроме того, она принимала участие в программе помощи студентам, приезжающим по «Эразмусу». Ее назначили наставницей девушки-испанки по имени Сусанна Олмос, которая собирается учиться на переводчика. Больше в университете о ней ничего не знают. В университете ничего не знали о том, что за несколько дней до начала занятий ей пришлось вернуться в Сербию по семейным обстоятельствам, о чем нам рассказал преподаватель музыки. В телефонной компании сообщили, что она почти не звонила со своего мобильного, а если звонила, то всегда пользовалась картой предоплаты. Больше всего входящих и исходящих звонков сделано на телефон Бруно Вайса. Похоже, они очень дружили.

– Ты поговорила с парой итальянских студентов?

– Я подумала, что на данный момент не стоит посвящать их в то, что мы интересуемся их хозяином и Лесси Миловач.

– Есть что-нибудь еще?

Мирта Хогг посмотрела на записи в блокноте и немного подумала, прежде чем ответить.

– Нет, пока больше ничего. Возможно, сегодня вечером вы с Маргарит Клодель сможете узнать что-то более интересное, – сказала она с многозначительной интонацией. – Только не пей слишком много пива с этой француженкой, оно может разбудить забытые чувства.

Глава 5

Детектор попыток несанкционированного входа – хороший инструмент программы шифрования ключей для входа в чат. Новая конфигурация навигатора TOR потребовала сменить пароль, чтобы я смогла безопасно заново активировать его. И все же я по-прежнему волнуюсь. Не знаю, кого заинтересовал мой сайт в глубокой сети и как ему удалось его найти. Его нет ни в одном поисковике, а IP-адрес сервера невозможно определить, так же как IP моего ноутбука. В глубокой сети никто не знает, кто есть кто. Я проанализировала возможные причины срабатывания детектора несанкционированного входа в мой чат и нашла только три: первая – сбой в программе; вторая, и наиболее вероятная, – неудачная атака какого-то хакера, шарящего по Сети в поисках, чем бы поживиться; и третья – киберпроиски Европола, ФБР или АНБ Соединенных Штатов.

Последнее я считаю наименее вероятным, если только какая-нибудь «девчонка из выгребной ямы» не распустила язык и не сообщила в полицию Сербии или своей страны, что я убила Милоша Утку. Тогда ее невидимые агенты, действующие в глубокой сети, могли попытаться отыскать мою нору, чтобы арестовать меня и отдать под суд. Временами меня мучают кошмары, в которых я вижу, как за мной гонятся огромные доги, которые, догнав, безжалостно разрывают меня на части.

Сбой в программе тоже кажется мне маловероятной причиной. TOR – исключительно надежный навигатор… Хотя, конечно, надежный в рамках своих возможностей по шифрованию.

Так или иначе, вероятнее всего, что в чат пытались проникнуть какие-то виртуальные демоны. Тем более что мы всего лишь шесть беззащитных девушек в этом аду.

В двенадцать ночи я открываю двери чата своим новым ключом.

Черная Луна: Привет. Вчера произошел какой-то сбой в программе на моем компьютере, и я не успела вовремя его исправить. Вам я тоже не могла ничего об этом сообщить. Надеюсь, что теперь все работает нормально. Если так, вы можете начинать писать.

Ведьмина Голова: Не волнуйся, в мире нет ничего совершенного. В технике тоже.

Туманность: Мне всех вас не хватало. Правда. Вы уже стали чем-то важным в моей жизни, и я рада, что снова здесь.

Ведьмина Голова: А я уже испугалась, что очарование «девчонок из выгребной ямы» рассеялось. Значит, сработали мои заклинания, чтобы все вернулись, и мы встретились снова, ха-ха-ха.

Богомол: То, что случилось вчера, мне не нравится. Я понимаю, что Черная Луна ни в чем не виновата, но что-то тут не так.

Балерина: Я согласна с Богомолом. Вчерашняя поломка – предупреждение о том, что у нас не слишком много времени. Мы в любой момент можем остаться без связи, и каждая из нас снова останется одна, как раньше. Если мы хотим держаться вместе, нам необходим этот чат и доступ в Интернет.

Яблоко П: Честно говоря, вчера я не стала дожидаться, когда Черная Луна откроет сессию. И даже не знала, что чат не работал. Я еще до двенадцати пошла к своим приятелям. Думаю, в какой-то момент около полуночи я отключилась. Не помню, что со мной было. Знаю только, что совсем недавно я очнулась на полу в ванной, а в своей постели обнаружила какого-то незнакомого типа. Мне только что удалось выставить его на улицу. Черт! Я должна как можно скорей покончить с этим проклятым дерьмом!

Ведьмина Голова: Уф! Значит, если бы не сломался чат, то сейчас ты уже не была бы «девчонкой из выгребной ямы». Бывают же такие волшебные совпадения.

Туманность: А может быть, это предупреждение нам всем, как сказала Балерина. Я не верю в дурные предзнаменования, но у меня такое же предчувствие, как у Богомола. Мне страшно, но я не знаю отчего.

Я не буду говорить о том, что система безопасности зафиксировала попытку несанкционированного входа в чат, но они правы. Мне надо принять одно решение, и сделать это до того, как станет слишком поздно.

Черная Луна: Я согласна. Думаю, настал момент перейти к следующей фазе моего проекта.

Ведьмина Голова: Это вдохновляет. Мне нравится, ха-ха-ха.

Балерина: Что ты предлагаешь?

Черная Луна: Организовать встречу в каком-нибудь месте, куда все смогут приехать, чтобы познакомиться лично.

Богомол: По-моему, отличная мысль.

Ведьмина Голова: Оседлаю свою летающую метлу, когда скажете, ха-ха-ха.

Туманность: Вопрос в том, где нам встретиться.

Балерина: Сначала надо понять, где находится каждая из нас, а потом найти место посередине.

Яблоко П: У меня нет денег, чтобы ехать куда-то далеко.

Черная Луна: Эту проблему мы попытаемся решить. Начнем с тебя. Скажи, где ты живешь, а потом все остальные назовут города, откуда они могут выехать. В зависимости от расстояний и будем решать.

Тишина длится всего минуту. До сих пор никто не знает ничего, что позволяло бы определить, в каком конкретно городе живет каждая из нас. Мы знаем только, что все живем в Европе, потому что в моем проекте это было условием участия в чате.

Яблоко П: Амстердам.

Ведьмина Голова: Хоть нас и разделяет море, но на самолете это не так далеко. Я могла бы прилететь из Дублина. Я уже бывала в Амстердаме. Курила там обалденный гашиш, ха-ха-ха.

Туманность: Я никогда не выезжала за пределы Польши. Мне надо будет выезжать из Кракова.

Балерина: Упсала, Швеция. Вы уже знаете, что я не боюсь летать.

Богомол: Берлин. Из Амстердама сюда ходят поезда.

Черная Луна: Лейпциг.

Новые вопросы выскакивают на экране каждую секунду.

Яблоко П: Вы обе живете в Германии, да?

Туманность: Вы знакомы?

Черная Луна: Если хотите, поговорим об этом лично, когда встретимся. До окончания этой сессии осталось несколько секунд.

Балерина: Нет, мне совсем не хочется ждать! Вы должны ответить прямо сейчас!

Черная Луна: Да, мы с Богомолом знакомы.

Глава 6

Вечером Сусанна пошла домой пешком. Она сделала большой круг от университета до Готшедштрассе. Сначала она пошла на юго-запад, где располагалась ратуша. Потом повернула на север, чтобы познакомиться с другими местами в центре города и среди прочего с кафедральным собором. Сусанна читала, какое большое значение для Лейпцига имеет музыка, в которой так преуспел Бруно, и ей захотелось удивить его своими новыми познаниями о классиках, живших в этом городе. Вагнер, Мендельсон, Шуман и, конечно, Бах, руководивший хором церкви святого Фомы, где в центральном нефе находилась его могила.

Было не холодно, и небо почти совсем расчистилось. С реки дул влажный ветер, мягко и нежно касавшийся ее лица. Прекрасный вечер, чтобы прогуляться одной среди незнакомых людей. Сусанна чувствовала себя свободной от любых посягательств на ее личное пространство и не собиралась подчиняться ничьей воле, кроме своей собственной. Это относилось и к Бруно Вайсу, в которого она, как ей казалось, уже начала влюбляться, несмотря на все свои сомнения.

Сусанна вошла в квартиру, закрыла дверь и пошла по коридору мимо гостиной. За пианино, стоявшим у стены, сидел Бруно Вайс. Увидев его, Сусанна вздрогнула от неожиданности.

– Что-то ты очень долго сюда шла, – сказал он.

– Я не знала, что ты меня ждешь.

Бруно начал наигрывать на пианино какую-то мелодию. Воздух наполнился звуками, сначала робкими, но потом более пылкими. Сусанна подошла ближе и встала рядом с ним.

– Это ты сочинил.

– Сочиняю прямо сейчас… для тебя.

– Красивая мелодия, очень нежная.

– Ты пробуждаешь во мне нежность.

– Как Лесси?

– Да.

Продолжая наигрывать мелодию одной рукой, он подвинулся на банкетке, освобождая для Сусанны место, и потянул ее за руку, приглашая сесть рядом с ним. Его пальцы бегали по клавишам, почти не касаясь их, и сердце в груди Сусанны подпрыгивало в такт мелодии. Одна часть ее существа хотела бежать, уйти отсюда. Другая дрожала от возбуждения.

Голова Бруно приблизилась к ней, и его губы коснулись ее щеки. Сусанна повернула голову, позволяя его губам найти ее рот. Но вдруг резко встала.

– Нет, подожди! – воскликнула она.

– Мне казалось, ты этого хочешь.

– Да, хочу, но сначала я должна кое-что показать тебе.

Сусанна взяла его за руку и повела в свою комнату. Открыв раздвижную дверь в кабинет, она подошла к полкам библиотеки и взяла одну из книг Лесси. Потом дрожащими руками протянула ее Бруно.

– И что ты хочешь, чтобы я сделал с этой книгой?

– Открой ее на том месте, где лежит желтая закладка.

Бруно перевернул несколько страниц, пока не достал желтый стикер.

– Пожалуйста, прочти вслух, что там написано, – попросила Сусанна.

– «Девчонки из выгребной ямы», – медленно произнес он.

– Это почерк Лесси?

– Да, думаю ее. Но в чем дело? Ты вся дрожишь.

Сусанна постаралась, чтобы ее голос звучал уверенно.

– Некоторые газетчики называют пятерых девушек, которых нашла полиция, «Девочки из сексуального некрополя», «Девочки в стиле „Плейбой“» или «Спящие красотки». Разве ты не слышал этого по телевизору?

– Я почти не смотрю телик, но при чем здесь мы или Лесси?

– Лесси нарисовала там череп. Эти девушки мертвы, разве ты не понимаешь? Возможно, она знала, что эти девушки умрут еще до того, как съехала с квартиры.

Бруно положил книгу на письменный стол, подошел к Сусанне и обнял ее.

– Поэтому ты так испугалась? Тебе нечего бояться, это просто совпадение.

– А то, что Лесси уехала за несколько дней до того, как появились эти мертвые девушки, тоже совпадение?

– Ну да, конечно, это совпадение! Иногда такие вещи случаются. Люди приезжают в Лейпциг, а вскоре уезжают отсюда, и на это есть тысяча разных причин. Вчера я был в Карли, чтобы попрощаться с одной знакомой гречанкой, которая сегодня улетела в Бразилию, чтобы несколько месяцев поработать в одной неправительственной организации. Кроме того, Лесси писала пьесу для театра, и эта записка может быть каким-то названием… а череп может быть связан с какой-нибудь мыслью, мелькнувшей у нее в голове. И больше ничего.

Губы Бруно снова приблизились ко рту Сусанны. Они закрыли глаза, их губы приоткрылись, и языки, коснувшись друг друга, начали свою игру в прерывистом ритме поцелуев.

Они разделись, продолжая стоять на ногах и ласкать друг друга. Приподняв Сусанну, Бруно посадил ее на стол. Его рот, целуя и покусывая ее уши и шею, спустился вниз к груди, поднялся к губам, а потом снова скользнул по плечам, лизнул соски и, немного задержавшись на пупке, закончил свой путь на клиторе, в то время как его пальцы обследовали каждый миллиметр тела Сусанны, словно исполняли какое-то адажио, сводившее ее с ума. Казалось, ее тело превратилось в инструмент, позволявший слышать все звуки доселе неизведанного наслаждения.

Раздвинув ей ноги, Бруно вошел в нее, и его стоны смешались с конвульсивным ритмом все ускоряющихся движений. Неудержимый поток жара заполнил все существо Сусанны, в то время как тело то сжималось, то разжималось, пока не достигло оргазма, который показался ей бесконечным.

Пока она принимала душ, Бруно просмотрел все остальные книги, оставленные Лесси на полках библиотеки. Больше он ничего не нашел. Взяв свой мобильный, он набрал в Ватсапе сообщение: «Сусанна нашла записку Лесси с названием „Девчонки из выгребной ямы“».

Глава 7

После того как Маргарит Клодель проводила родителей Ивет Леду и Кристель Ольсен в Институт судебной медицины, она чувствовала себя опустошенной. Ей до сих пор слышалось безутешное безмолвное рыданье, которое она видела в глазах двух женщин и двух мужчин, навсегда потерявших своих дочерей в далеком незнакомом городе и не понимавших, почему это произошло. В очередной раз агент Европола видела в глазах родных погибших девушек этот потерянный взгляд, этот ужас перед лицом непонятной, необъяснимой смерти. Взгляд, который она видела столько раз, но который по-прежнему мучительным грузом давил ей на грудь до тех пор, пока им не удавалось задержать преступников и посмотреть в их полные откровенной жестокости лица сквозь решетку тюремной камеры.

Помимо асимметричного расположения трупов относительно центральной оси фасада памятника Битве народов, было еще несколько важных вещей, о которых ей хотелось поговорить с Клаусом Бауманом. Она переслала ему по электронной почте полученную из Гааги информацию о польской девушке, опознанной как Эвелин Вика, но остальные темы были слишком деликатными. Маргарит решила, что лучше обсудить их при личной встрече с ним.

На обочине дороги стоял знак, что через два километра идет ремонт дороги. Сидя в полицейской машине, Клаус Бауман видел огни аварийной сигнализации, мигавшие на грузовиках дорожной службы, заполонивших всю правую полосу. Впереди образовалась длинная очередь, растянувшаяся по направлению к югу.

– Чем ты занималась до того, как стала аналитиком в Европоле? – спросил Клаус Бауман, подумав, что они могут поговорить, пока будут стоять в пробке.

Маргарит Клодель искоса посмотрела на него.

– Работала в жандармерии города Лиона инспектором в отделе, занимавшемся организованной преступностью. Но я оставила эту работу, чтобы подготовиться к переходу в полицию Евросоюза. Во время операции по освобождению заложников в одном отеле случилось так, что ствол пистолета уперся в мою голову. Смерть подошла слишком близко, чтобы после такого я могла о ней забыть.

– Что произошло?

– Одному из грабителей, напавших на конференцию ювелиров, которого я задержала, когда он пытался уйти с крадеными бриллиантами через заднее окно отеля, удалось после небольшой потасовки выхватить у меня пистолет и взять меня в заложники. Это был опасный преступник, уже успевший во время ограбления убить директора банка и одного из ювелиров, участвовавших в конференции. Я осталась в живых только потому, что снайпер из спецподразделения попал в цель с первого выстрела и пуля из его ружья с оптическим прицелом пробила тому парню череп навылет раньше, чем он успел нажать на курок пистолета, приставленного к моему затылку. Он рухнул на пол, как манекен, и я с ужасом смотрела, как из дырки в его голове мне под ноги ручьем хлынула темная густая жидкость. Тяжелый момент. Я до сих пор не могу вспоминать об этом без ужаса.

Клаус Бауман решил не углубляться в эту историю. Он посмотрел на агента Европола и улыбнулся, скорее печально, чем весело. Пробка начала медленно ползти вперед.

– Ты ведешь себя так, что рядом с тобой я чувствую себя беспомощным парнем. На меня ты производишь впечатление очень уверенного в себе человека.

– Это всего лишь защитный панцирь.

– Я задаю себе вопрос, такими ли были мертвые девушки.

– Какими такими?

– Беззащитными, – ответил Клаус.

– Их что-то объединяло, что-то большее, чем личные драмы.

– До сих пор мы не нашли никаких следов того, что они общались между собой.

– В полицейских отчетах каждой из стран, которые я получила из Гааги, утверждается, что полиция не нашла у них дома ни мобильных телефонов, ни портативных компьютеров, даже в доме ирландки, – сказала агент Европола.

– Если все они жили в разных городах Европы, то, чтобы собраться здесь, в Лейпциге, должны были каким-то образом связаться друг с другом или с кем-то еще.

– Вопрос, как они это делали, – заметила Маргарит Клодель. – Я надеюсь, что проверка их связи с Интернетом по мобильным, или по домашним телефонным линиям, даст нам какие-то полезные сведения.

– Пока нам еще рано анализировать всю ту информацию, которую ты запросила. Не стоит расстраиваться. Я уверен, что мы это дело раскроем, – заключил инспектор.

Успокаивающие слова Клауса Баумана напомнили Маргарит Клодель то, о чем она хотела его спросить, когда будет подходящий момент. Теперь она не сомневалась, что этот момент настал. Она не только не разделяла уверенность, высказанную инспектором по поводу раскрытия этого дела, но и считала ее несостоятельной. Расследование продвигалось медленно и пока не позволяло составить даже гипотетический профиль предполагаемых авторов преступления, если не считать конспирологической теории, которую Густав Ластоон развивал по мере того, как в ходе следственных действий появлялись новые данные, каждый раз находя объяснение, хорошо вписывающееся в его описание таинственных «стражей смерти». И конечно, агент Европола не понимала, почему полицейский из отдела по расследованию убийств, имеющий такой большой опыт, какой имел Клаус Бауман, сосредоточил свое внимание на погоне за призраками прежних нацистов вместо того, чтобы искать настоящих убийц девушек, в числе которых, и по ее мнению, и по мнению комиссара Клеменса Айзембага, мог оказаться сам кладбищенский гид.

Чтобы приступить к этой деликатной теме, агент Европола воспользовалась тем, что Клаусу Бауману снова пришлось снизить скорость. Они приближались к участку, где шел ремонт дороги, и впереди показался рабочий, подававший водителям сигналы перестроиться в другую полосу.

– Я не понимаю, что ты на самом деле думаешь про Густава Ластоона.

Инспектор медленно повернулся к ней. Потом он снова уставился на машину, ехавшую перед ними, но ничего не ответил. Несколько минут они продолжали ехать в тишине. Маргарит Клодель предполагала, что инспектор мысленно выстраивает аргументацию, и не хотела его прерывать.

– До сих пор он единственный, кто дал произошедшему какое-то разумное объяснение, – наконец ответил Клаус Бауман.

– Но это должно было тебя насторожить. То, что он тебе рассказал, звучит слишком гладко. И потом, почему он высказал свою версию преступления только после того, как ему предъявили улики?

– Наверно, потому, что он не ясновидящий.

– Или потому, что слишком умен, – буркнула Маргарит Клодель.

– Он, по крайней мере, знает, о чем говорит.

– Пока он рассказал только про байкера по прозвищу Флай и про «стражей смерти». Если это действительно они убили девушек, им нет никакого смысла оставлять на виду свои тайные символы. А потом звонить именно Ластоону – единственному, кто способен объяснить сценографию преступления как эзотерический ритуал нацистского происхождения, чтобы он нашел трупы.

И снова тишина окутала их, словно туман.

– Я уже думал об этом. Мне просто хочется посмотреть, как далеко может простираться его способность создавать версию, не противоречащую тому, что произошло с девушками, и тому, что он оказался первым на месте преступления. Если он ошибется, мы сразу же его задержим.

– Густав Ластоон ошибается с самого начала. Он забыл одну деталь, которой ты тоже не придал значения.

– Скажи, что я опять сделал не так? – пробурчал инспектор Бауман недовольным тоном.

– В этом тайном нацистском обществе, о котором говорит Густав Ластоон, нет места для женщин. Для Гитлера и его генералов женщина могла быть только женой, единственное занятие которой – заботиться о своем муже и рожать как можно больше детишек, чтобы делать арийскую расу сильнее и чище.

– Ты тоже собираешься читать мне лекции по истории Германии?

– У нас есть ДНК, полученная из накрашенного женского ногтя. Тебе это ни о чем не говорит?

Инспектор слегка качнул головой, не соглашаясь с ней:

– Он может принадлежать художнице, которая нарисовала саркофаги, белье и раны с кинжалами на спинах девушек.

– Но нацисты не стали бы превращать место преступления и самих девушек в произведение искусства. Сама возможность этого абсурдна. Если речь действительно идет о сакральном ритуале жертвоприношения нацистским богам, девушек убили бы, воткнув им в спину настоящие даги, вместо того чтобы создавать все эти декорации в трех измерениях.

– Если все так, как ты думаешь, мы скоро об этом узнаем.

– А если будет слишком поздно? Может быть, он пытается выиграть время, чтобы сбежать, или хочет с помощью своих фантазий отвлечь наше внимание, чтобы мы не увидели грубой реальности этих смертей. Разве ты забыл инцидент с его племянницей? А его одержимость оккультизмом? Ты говорил, что, по его собственному признанию, Густав Ластоон и его друзья в молодости увлекались некромантией. От некромантии до некрофилии всего один шаг. И то и другое разновидности мракобесия, в которых присутствует смерть. Смерть, Клаус, та самая смерть, которую он показывает своим клиентам на кладбищах в обрамлении скульптур и надгробий.

Голос инспектора приобрел сухое звучание.

– Поэтому ты задавала ему вопросы, которых я не задавал? Про влиятельных клиентов-некрофилов?

– Ты не подумал, что этот гид мог сам придумать сцену, которую ты увидел на месте преступления?

– А ты прямо обвинила его в пяти убийствах, не предоставив ему права на адвокатскую помощь. Так вы действуете в Европоле?

Лицо Маргарит Клодель исказила вспышка раздражения.

– Я ни в чем его не обвиняла! Я только представила ему свою гипотезу! Он мог не отвечать мне, если не хотел!

– И именно это заставляет меня думать, что он не врет. Он ни разу не отказался отвечать на мои вопросы.

– Он всегда может объяснить то, что мы обнаруживаем в ходе расследования, поскольку во всех подробностях знает, что произошло с этими девушками. Он сам с чьей-то помощью создал эти декорации, чтобы удовлетворить сексуальные желания своих клиентов-извращенцев. Возможно, он даже не хотел убивать девушек, а собирался только накачать их наркотиками, чтобы они были похожи на мертвых, но неправильно рассчитал дозу.

– На телах девушек нет следов сексуальных контактов. Это есть в отчете судебных медиков.

– Некоторых извращенцев-некрофилов возбуждает уже одно созерцание трупа, лежащего в гробу. Не говоря уже о пяти безжизненных телах, да еще таких молодых и чувственных, как тела этих девушек.

– И кто с ними связался?

– Сам Густав Ластоон через девушку-ирландку, которая звонила ему на мобильный и с которой он мог познакомиться два года назад на фестивале готики в Лейпциге.

– Он говорит, что никогда ее не видел.

– И тебе не кажется странным, что он пытается навести подозрение в торговле девушками на своего старого приятеля по университету по имени Флай, который уехал по делам своего бизнеса в Москве и Санкт-Петербурге и относительно которого русская полиция не даст нам никакой информации, поскольку они не члены Евросоюза? Брось, Клаус, открой же глаза наконец. Сценарий этого преступления не воспроизводит нацистский ритуал, он создает идеальную атмосферу для оргии извращенцев-некрофилов.

На секунду Клаус Бауман отвлекся от дороги.

– Я не спорю, что в твоих аргументах есть доля здравого смысла. И если я правильно понимаю, ты предполагаешь, что татуировщица Брайт Колеман и есть тот художник, который создал все декорации.

– Я только говорю, что она может им быть. Густав Ластоон назвал тебе ее имя только для того, чтобы отвести от нее подозрения, следуя своей стратегии работать на опережение. К тому же есть еще одна вещь, которая мне не ясна.

– Ты говорила, что мы не будем скрывать друг от друга информацию.

– Возможно, это просто глупая мысль, но мне хотелось бы знать твое мнение. Я все тебе подробно объясню, когда приедем к памятнику Битве народов.

Машина пересекла зону парковки и остановилась перед входом в монумент, обращенным к пруду. На территории монумента толпилось много людей, желавших осмотреть его, пока не стемнело. Заходящее солнце окрасило длинные горизонтальные облака, покрывавшие небо на юго-западе, в самые невероятные цвета, делая и вид из башни поистине впечатляющим.

Пройти незаметно среди посетителей оказалось совсем несложно. Никто бы не подумал, что мужчина и женщина, которые шли в сторону башни, глядя то в одну, то в другую сторону, полицейские, расследующие смерть пяти девушек, мертвые тела которых появились в этом месте всего несколько дней назад.

На спине Маргарит Клодель висел рюкзак. Когда они подошли к башне, Клаус Бауман рассказал ей о разгроме Наполеона в 1813-м году и объяснил архитектурные особенности монумента. Она выслушала его с интересом прилежной ученицы.

Прямо перед ними, выступая из фронтальной части башни, возвышалась огромная скульптура средневекового рыцаря, предварявшая собой вход, казавшийся маленьким и узким по сравнению с размерами памятника.

– Согласно городским хроникам, эта статуя представляет собой архангела Михаила, хотя я вовсе не убежден, что это действительно так. В некоторых легендах утверждается, что это бог войны древних германцев.

Потрясенный взгляд Маргарит Клодель поднялся к голове каменного воина.

– Я видела фотографии этого места в Интернете, когда получила в Гааге информацию, посланную вашим комиссаром в Европол, но не представляла, что мне будет так страшно стоять здесь, на том самом месте, где находились нарисованные саркофаги с телами мертвых девушек.

– В то утро самое сильное впечатление на меня произвело то, что могилы выглядели совершенно реальными, и девушки казались спящими внутри.

Стремясь лучше понять то, о чем говорил инспектор Бауман, Маргарит Клодель оглянулась вокруг, сделала глубокий вдох и на несколько секунд закрыла глаза. Потом открыла их и сказала:

– По моей версии, девушки могли приехать к монументу живыми и одетыми. Они разделись прямо здесь, перед тем как явились некрофилы – клиенты Густава Ластоона. Возможно даже, что они приехали вместе с ним в том фургоне, который зафиксировали видеокамеры.

Клаус почувствовал себя так, словно его ударили по лицу кулаком. Такая возможность не приходила ему в голову, и теперь, когда он услышал версию агента Европола, ему показалось совершенно ясным и очевидным, что трупы не были привезены сюда из какого-то другого места.

– Откуда у тебя такая странная версия? – пробурчал он, вспомнив, что такой же вопрос задавал ему комиссар в то утро, когда, позвонив по телефону, велел отправиться к месту преступления на вертолете.

Несколько секунд агент Европола медлила с ответом.

– Они умерли здесь, – сказала она, – на холстах с нарисованными саркофагами, потому что здесь, на рассвете, когда никто не мог им помешать, в этих похоронных декорациях, созданных заранее Густавом Ластооном и его подругой-художницей, его клиенты-некрофилы желали предаться своим извращенным наслаждениям. Но потом оказалось, что наркотик, который он дал девушкам, убил их, и он выдумал всю эту историю с тайным обществом «Стражи смерти», чтобы объяснить эту доведенную до совершенства сцену смерти, как нацистский ритуал. Кроме того, звонок ирландской девушки на его мобильник давал возможность достаточно правдоподобно объяснить его появление рядом с этими трупами тем, что он договорился встретиться с ней, чтобы устроить ей перед рассветом экскурсию на кладбище Зюдфридхоф. Ему оставалось только прикинуться жертвой какого-то эзотерического заговора, который он сам шаг за шагом открывает полиции по мере того, как это требуется для доказательства его невиновности.

Глаза Клауса Баумана пристально смотрели на нее.

– Нам лучше войти в башню, пока не стемнело, – сказал он, ошеломленный тем, какой простой и правдоподобный анализ того, что произошло с девушками, изложила ему агент Европола.

Войдя внутрь башни, Маргарит Клодель сунула в сумку билет, который дал ей Клаус. Они решили вести себя как туристы и не выдавать своей принадлежности к полиции.

Пройдя через несколько стеклянных дверей, расположенных между массивными колоннами, они поднялись по первому маршу лестницы, чтобы попасть в крипту. Вопреки внешней квадратной форме башни, она представляла собой большой круглый зал. Маргарит невольно вспомнилась «квадратура круга», и она подумала о вероятном масонском происхождении монумента. Она утвердилась в своем мнении, глядя на сгруппированные по две статуи средневековых рыцарей, стоявших во весь рост со скрещенными на груди руками и слегка наклоненной вперед головой в торжественном молчании и глубоком раздумье. Без сомнения, во времена своего создания в первом десятилетии XX века этот погребальный монумент являл собой воспевание древних эзотерических ритуалов и языческих обрядов. В зале не было потолка, вместо этого над ним открывалось еще одно круглое пространство, простиравшееся на головокружительную высоту до самого купола башни. Там, наверху, виднелись еще четыре огромные статуи, похожие на изображения богов, сидевших рядом с большими круглыми окнами. Чтобы добраться до смотровой площадки на куполе, им пришлось подниматься по узкой винтовой лестнице, которую Маргарит Клодель преодолевала в невольном страхе. Она пришла в себя, только когда вышла на внешний балкон и глотнула свежего воздуха. Здесь, на самом верху, не было ни одного посетителя.

– Я насчитала больше трехсот ступенек, – прерывисто дыша, сказала она, прежде чем посмотрела вдаль на панораму Лейпцига и лесистые равнины, окружавшие город.

Клаус Бауман подошел к отрытому парапету башни.

– Иди сюда. Отсюда ты сможешь представить, как выглядели трупы, когда я увидел их с вертолета.

– Да, я представляю, – подтвердила она.

Маргарит Клодель достала из рюкзака планшет, включила его и поискала взглядом центральную ось фасада – на ней располагалась гигантская статуя средневекового рыцаря, перед которым лежали нарисованные саркофаги с трупами девушек.

Она попросила Клауса встать рядом с ней и подняла планшет, делая вид, что они пара туристов, снимающих видео. Потом вывела на экран несколько увеличенных снимков, с воздуха, сделанных инспектором с вертолета и, вытянув вперед руки, наложила изображение на экране на тот вид, который открывался с башни.

– А теперь ты попробуй себе представить.

Клаус Бауман просмотрел несколько разных снимков, сравнивая то, что видел на экране, с тем, что видел своими глазами в ста метрах внизу, у входа в монумент.

– Может, ты скажешь мне, что я должен увидеть, потому что я ничего не вижу?

– Асимметрию, – ответила она.

– И какого черта она означает? – воскликнул он, ничего не понимая. У него в голове по-прежнему крутилась версия о некрофильской оргии, выдвинутая Маргарит Клодель, пока они ехали в машине.

– Сценография места преступления создана не тайным неонацистским обществом. Это произведение большого художника, который хотел продемонстрировать, что его творческий гений способен создать грандиозную сцену погребения, в которую он с точностью до миллиметра вписал и саркофаги с мертвыми девушками, и пруд с водой, и башню. Расположение каждого элемента его скорбного творения определено сочетанием архитектурных материалов и человеческих тел, и оно совершенно. Это уникальное некрофильское полотно.

В продолжение своих слов Маргарит Клодель вывела на экран планшета график, который нарисовала в своем кабинете и который так ее интересовал.

– Смотри. Это поможет тебе понять смысл асимметрии, о которой я тебе говорю.

Клаус Бауман с любопытством прочитал слова, разделявшие вертикальные линии графика.

– Похоже на тест для определения коэффициента интеллекта, – не задумываясь, бросил он.

– Нет, все гораздо проще.

Клаус оторвал взгляд от экрана планшета и пристально посмотрел на агента Европола.

– Да ладно, Маргарит! – воскликнул он, взмахнув рукой. – Это же абсурд! Просто визуальное расхождение! С чего ты взяла, что здесь должна быть шестая мертвая девушка? У тебя нет ни одной улики, ничего, что подтверждало бы эту гипотезу!

– Признаю, пока это не более чем гипотеза. Но асимметрия сцены преступления заставляет меня думать, что, возможно, девушек должно быть не пять, а шесть.

– Тогда куда, черт побери, девалась недостающая девушка?

– Не знаю… Возможно, она не умерла от наркотика, как другие пятеро, и Густав Ластоон или кто-то из его клиентов-некрофилов увел ее отсюда, прежде чем звонить на 112. Оставалось только убрать холст с нарисованным саркофагом и сунуть его в тот же белый фургон, на котором они приехали. Я даже допускаю, что она до сих пор жива, – уверенно заключила Маргарит Клодель.

– Мы не можем искать призрак!

Глава 8

Этот момент должен был наступить. Мы с Богомолом знакомы с самого начала. И мы не можем врать, когда нас об этом спрашивают. Да, мы знакомы. Все ждут очередной сессии чата. Они хотят знать правду про нас с Богомолом, прежде чем двигаться дальше. Я могу поставить себя на их место, и я их понимаю. До сих пор остается много такого, что надо прояснить и обсудить. Но лучше сделать это, когда мы познакомимся лично и поверим друг другу, когда не останется никаких сомнений. Трудно доверять человеку, которого никогда не видел.

Временами я задаю себе вопрос, о чем они думают. Что занимает их мысли каждую секунду каждого очередного дня. Мне интересно не то, что они думают обо мне или о нашем чате. Мне интересно, что они думают о себе. Если они сидят со мной в этой норе, это потому, что они не выносят, презирают, ненавидят, мучают и уничтожают самих себя. Я думаю, что их мысли не отличаются от моих. И хотя может показаться, что это не так, но мы все думаем об одном.

Меня воодушевляет желание скорой встречи. Каждую ночь мы продвигались вперед и узнавали друг друга гораздо лучше, чем я могла ожидать. Между нами возникли очень прочные связи. Необходимо сделать следующий шаг. Двинуться дальше. Лицом к лицу будет проще все решить. Мы сможем свободно поговорить о нашей тайне.

На часах двенадцать. Они ждут.

Черная Луна: Я знаю, что вы хотите все выяснить.

Балерина: Вот именно. Где Богомол?

Богомол: Здесь.

Черная Луна: А остальные?

Ведьмина Голова: Ха-ха-ха.

Туманность: Привет. Я не знаю, что думать.

Балерина: Полагаю, у вас должен быть весомый мотив с самого начала скрывать ваше знакомство. Это нечистая игра.

Яблоко П: Мы ждем.

Богомол: Я начну.

Черная Луна: Как хочешь.

Богомол: Большую часть времени я провожу в Берлине. Я дизайнер. У меня там студия. Но каждый раз, когда есть возможность, я возвращаюсь в Лейпциг, особенно по четвергам, когда я навещаю свою мать. Из Берлина до Лейпцига меньше часа поездом. Мне нравится ездить поездом. В Лейпциге у меня есть друг. Я знаю его со школы. Мы примерно ровесники и жили в одном районе. Мой друг сдает квартиру студентам, приезжающим по программе «Эразмус». В конце прошлого учебного года, где-то на исходе июня, он сказал, что к нему должна прийти одна девушка из Сербии, которая ищет квартиру, чтобы пожить в Лейпциге до октября.

Черная Луна: Этой девушкой была я.

Туманность: Вот так сюрприз!

Богомол: Мой друг собирался уехать по работе на неделю и не мог заниматься оформлением договора с этой девушкой и ждать, когда сможет передать ей ключи. Всем этим занялась я и вскоре заметила, что у девушки в глазах всегда стоят слезы, хотя она никогда не плакала. Когда она устроилась в квартире, я пару раз заходила к ней вечером, и мы разговорились о том о сем. Потом мы ходили пить пиво в соседние пивные и постепенно очень подружились.

Черная Луна: Давай дальше я.

Яблоко П: У меня один вопрос к Богомолу.

Богомол: Все что угодно.

Яблоко П: Ты в нее влюбилась?

Богомол: Да, я не встречала никого лучше.

Яблоко П: А она в тебя?

Черная Луна: На этот вопрос должна ответить я. Я на это не способна и никогда ни в кого не влюблялась. Ни в мужчину, ни в женщину. Но я чувствовала, что Богомол относится ко мне как-то по-особенному. Она меня слишком баловала. Я старалась этого избегать. Мне хотелось спокойно посидеть дома, погулять вечером одной в парках Лейпцига. Стояло лето, люди гуляли на улицах до самого рассвета.

Туманность: И ты не боялось идти туда одна?

Черная Луна: На самом деле я не думала, что со мной может что-то произойти. Однажды вечером Богомол настояла, что пойдет со мной, и мы поговорили об этом: о страхе, о том, чего мы боимся.

Богомол: Дальше я.

Наступила напряженная тишина. В чате и в моем сознании. Оно перестало рождать слова, потому что их не было на экране. Богомол собиралась с силами. Она не хотела говорить об этом в чате. По крайней мере, пока. Но в преддверии нашей возможной встречи все пошло быстрей.

Богомол: За неделю до того, как я познакомилась с Черной Луной, у меня диагностировали опухоль мозга.

Яблоко П: Черт! Черт! Черт! Долбаный рак!

Богомол: Мне сказали, что он неизлечим.

Туманность: Ты умрешь?

Богомол: Это очень агрессивная разновидность рака. Мне сказали, что, если я хочу, можно провести курс химиотерапии, и я проживу немного дольше. Если этого не сделать, мне осталось не больше шести месяцев.

Балерина: Ты согласилась на химию?

Богомол: Нет, я отказалась. Не захотела остаться без волос и чтобы меня рвало днем и ночью.

Туманность: Почему мы такие несчастные?

Богомол: Жаловаться бесполезно. Это ничего не изменит.

Черная Луна: Я тоже рассказала Богомолу о своих проблемах, не говоря ничего о том, что убила человека-монстра. Но ей и не требовалось знать подробности. Мы обе чувствовали, что нас что-то объединяет. У меня уже зрела мысль создать чат в глубокой сети, и Богомолу очень понравилась идея собрать вместе и других девушек. Смысл состоял в том, чтобы разделить нашу тайну с теми, кто тоже испытывает потребность выговориться, и помочь им освободиться от своих страхов. И тогда я стала искать вас в других чатах, в которых вы участвовали, чтобы пригласить в этот проект.

Богомол: Мы с Черной Луной всегда ясно понимали, что настанет момент, когда мы уже не сможем скрывать, что знакомы. Но с самого начала работы чата мы с ней больше не встречались и не говорили ни по мобильному, ни через компьютер. Мы решили, что с этого момента станем такими же, как все, и больше не увидимся, если только речь не пойдет о нашей общей встрече.

Балерина: Мне очень жаль, Богомол, я не представляла, что… Черт, не знаю, что можно сказать в таком случае, как этот. Это просто пипец, долбаный чертов пипец.

Ведьмина Голова: Богомол, где ты сейчас?

Богомол: В Берлине.

Туманность: Мы можем договориться встретиться в Берлине. Для большинства это самый лучший вариант. Особенно для меня. Я поеду в Берлин из Кракова, и это будет в два раза ближе, чем до Амстердама.

Яблоко П: Я найду способ раздобыть денег на поезд до Берлина. Это не проблема. Я понимаю Туманность. Она живет далеко, а мне все равно, куда ехать.

Балерина: А нам так и так лететь самолетом, поэтому все равно, что в Амстердам, что в Берлин. Верно, Ведьмина Голова?

Ведьмина Голова: О, Берлин, Берлин!

Черная Луна: Что вы скажете насчет следующей недели?

Туманность: Прекрасно. Начинаю обратный отсчет.

Глава 9

Спиннерай оказался районом с многочисленными заброшенными фабриками, который после объединения Германии преобразовали в центр современного искусства для проведения выставок и других культурных мероприятий.

Центральную улицу оживляли шумные группы людей, шагавшие между красными кирпичными зданиями с большими окнами и железными навесами, освещенными неоновыми лампами.

Сусанна и Бруно, взявшись за руки, прошлись по нескольким художественным галереям. Из заднего кармана джинсов Бруно торчали барабанные палочки – единственное, что было ему нужно сегодня вечером. Ничего общего с тяжелой виолончелью, которую он таскал, когда играл с симфоническим оркестром Лейпцига, как он объяснил Сусанне. Ударные уже установили на сцене другие рок-группы, участвовавшие в сегодняшнем концерте. Ему оставалось только проверить настройку звука на микшерном пульте, но это потом. У него еще оставалось достаточно времени, чтобы показать Сусанне, какими были эти старые фабрики при коммунистах.

Они поднялись на одну из террас рядом с какой-то огромной трубой. Сусанна обняла Бруно. Небо почти совсем потемнело.

– Мне надо найти какую-нибудь работу. Стипендия от «Эразмуса» не покрывает моих расходов. Через несколько месяцев мои сбережения закончатся, и мне нечем будет платить тебе за комнату, – сказала она.

– Родители тебе не помогают?

– Я не хочу, чтобы они мне помогали.

– У тебя с ними проблемы?

– Наоборот, они хорошие родители, хотят все контролировать. Это я хочу быть свободной и ни от кого не зависеть. Ты не знаешь какого-нибудь места, где я смогла бы работать несколько часов вечером?

– А как же твоя учеба?

– Заниматься можно и ночью, я привыкла.

– Единственная работа для студенток, которую можно найти в Лейпциге, – сидеть с детьми или работать официанткой.

– Я не люблю детей.

– Еще ты могла бы давать частные уроки испанского, но сомневаюсь, что этим можно заработать больше, чем на пару кружек пива.

– Устроиться официанткой было бы неплохо.

– Я могу поговорить с Дитером Брандом, у него пивная в центре, рядом с площадью. Возможно, он сможет тебя взять.

– А ты можешь сделать это поскорей?

– Конечно, – сказал Бруно и поцеловал ее в губы.

Место проведения праздничного концерта называлось «Бимбо Таун». Оно представляло собой просторное помещение с разновысоким потолком и весьма экстравагантным интерьером. Антикварная мебель и люстры, старые «ушастые» кресла, стулья с пружинными сиденьями, диваны, которые, переворачиваясь, отгораживали часть пространства, и человек оказывался в ловушке, ванны, доверху наполненные пеной, дорожные знаки, вешалки с одеждой, свисавшие с потолка, автоматические манекены и бесконечное множество закутков, заваленных всевозможными «винтажными» предметами.

Сусанна никогда не видела ничего похожего. Она не переставая вертела головой в разные стороны. И похоже, даже не замечала, что в помещении находятся другие люди.

– Почти все они музыканты, – объяснил Бруно, повысив голос, чтобы она могла расслышать его среди звуков электрогитар, которые настраивал на сцене какой-то человек.

На высоком табурете рядом с барной стойкой сидела девушка с длинными светлыми волосами, выглядевшими так, словно они влажные. Она потягивала травяной ликер с медом и разговаривала с музыкантами.

Бруно представил их Сусанне. Трое парней оказались участниками группы «Вюрмер Банд». Не хватало еще одного, который появился незадолго до того, как они начали настраивать звук. Все они выглядели совсем не так, как Бруно. Черные футболки с названием группы и цветным изображением кроваво-красных гусениц под ним. Один носил маленькую шляпку, второй очки без линз, а третий остроконечную бородку, как у поэтов-декадентов.

– Это Ганс, он играет на бас-гитаре, тот Дольке, он наш гитарист, а этого зовут Маркус. Он написал слова песен, – объяснил Бруно, пока Сусанна обменивалась рукопожатием с каждым из них.

Светловолосая девушка посмотрела на Сусанну и улыбнулась.

– А музыку написал наш «маленький Бах», – вставила она. Потом протянула Сусанне руку и представилась: – Я Хельга фон Майер. Мы с Бруно знакомы с детства.

Бруно наклонился к самому уху Сусанны.

– Будь осторожна с Хельгой, она любит девушек, – шепнул он.

Голубые глаза Хельги уставились на Бруно.

– За свою новую подружку можешь не волноваться, она не в моем вкусе. Слишком красивая. Заметно, что она испанка.

Сусанна смутилась, но заставила себя улыбнуться. Она не предполагала, что окажется в такой неловкой ситуации, и не думала, что Хельга что-то о ней знает. Хотя она уже успела понять, что в Лейпциге никто не скрывает, кто он, что думает и чего хочет. За эти несколько дней она успела повидать людей, ходивших по университету босиком, девушек, целовавшихся в губы перед тем, как войти в аудиторию, и преподавателей, без малейшего стеснения предлагавших иностранным студенткам прочитать им лекцию по своему предмету в ближайшем баре.

Когда появился клавишник, Бруно вместе с другими музыкантами поднялся на сцену.

Ощущение неловкости усилилось, Сусанна почувствовала, как желудок сжимается в комок. Ей не хотелось оставаться наедине с Хельгой. Молчание только усиливало неуверенность, но она не знала, что сказать, чтобы его нарушить. Это сделала Хельга.

– Лесси была бы рада с тобой познакомиться.

Глава 10

Он ждал ее, сидя в холле «Рэдиссон Блю» – современного четырехзвездочного отеля, расположенного на Аугустусплац. Маргарит Клодель спустилась из своего номера ровно в девять вечера.

«Она очень красивая», – прозвучали в голове Клауса Баумана слова, произнесенные голосом Мирты Хогг. Ингрид, наверно, сказала бы то же самое, если бы увидела ее. Он не стал рассказывать жене о француженке, агенте Европола, участвовавшей в расследовании. Предпочел не возбуждать бессмысленные подозрения, хотя это вынуждало его лгать, или как минимум не говорить Ингрид всю правду.

– Какой чудесный вечер! – воскликнула Маргарит, выйдя из отеля на площадь. Все здания вокруг были подсвечены.

– Да, трудно поверить, что уже середина октября.

– Ладно, каков наш план? – спросила Маргарит.

– Моя машина стоит недалеко отсюда. Можем немного прогуляться по центру, прежде чем ехать на концерт.

– Ты до сих пор работал?

– Надо было просмотреть отчеты о найденных на Ютьюбе видео, посвященных уличным художникам, которые делают работы в трех измерениях. Это действительно нечто потрясающее, можешь мне поверить.

– Автор картин на месте преступления не выставляет свои работы в Интернете.

– Откуда ты знаешь?

– Мои коллеги из Гааги проверили все возможные совпадения с помощью самой продвинутой компьютерной программы, которая анализирует технику, текстуру, краски и мазки любого произведения искусства и сравнивает его с фотографиями других работ того же автора. Мы в Европоле используем эту программу для поиска украденных произведений искусства и подделок.

Клаус не смог скрыть своего удивления.

– Ты могла бы рассказать об этом раньше.

– Я получила эти сведения только сегодня вечером.

– Мне показалось странным, когда после обеда я не увидел тебя в комиссариате.

– Я решила остаться в номере, чтобы проанализировать информацию, собранную полицией тех стран, откуда приехали девушки, которых удалось опознать. В этом состоит преимущество работы с мобильным офисом.

– А каковы твои выводы?

– Ты уже знаешь мою версию. Я отправила отчет в Евро-пол, и коллеги из моего отдела тоже считают, что эти девушки имеют какое-то отношение к торговле сексом и что кто-то, возможно сам Густав Ластоон, нанял их для оказания специфических услуг его клиентам-некрофилам. Мы не исключаем, что они могли связываться с Густавом Ластооном через глубокую сеть. Похоже, это единственно возможный вариант. Густав Ластоон тоже пользовался программой TOR для навигации в глубокой сети, но что он там делал, определить невозможно.

– Если Густав Ластоон платил этим девушкам за секс-услуги, ему пришлось бы потратить кучу денег, чтобы собрать их всех в Лейпциге. Почему он взял именно их, почему не других? В радиусе ста километров вокруг Лейпцига или Берлина можно найти сотни проституток и девиц из эскорта.

– Полагаю, не так-то просто найти девушек, которые согласятся участвовать в оргии некрофилов.

В окутывавшем их воздухе парил слабый запах духов Маргарит Клодель. Клаус дышал медленно и глубоко. Запах действовал возбуждающе. «Белые цветы», – подумал он, не имея ни малейшего представления, какие эфирные масла использовали для создания этого парфюма.

У него тоже имелось что рассказать, но он едва не забыл про звонок, полученный в середине дня из Института судебной медицины.

– Курарин, – быстро пробормотал он, как будто говорил вслух сам с собой.

Маргарит Клодель не поняла. Она отвлеклась, глядя на то, как играет свет на голубом стеклянном фасаде университета.

– Что ты сказал?

– Патологоанатомы нашли во внутренних органах всех трупов молекулы искусственно синтезированного курарина.

– А что такое курарин?

– Согласно отчету о токсикологическом анализе, это очищенная кристаллическая форма кураре – яда, которым пользуются некоторые племена, живущие на Амазонке. Они смазывают им свои стрелы, чтобы парализовать и убивать обезьян, живущих на деревьях.

– Парализующий наркотик?

Клаус Бауман пересказал объяснение, данное доктором Годдард из Института судебной медицины о том, что курарин блокирует прохождение нервного импульса на уровень моторики и, как следствие, вызывает прогрессирующий мышечный паралич. В конце концов жертва умирает от асфиксии. Первыми сокращаются внешние мышцы глаз и лицевая мускулатура. Потом паралич довольно быстро поражает мышцы ног, рук, шеи и туловища. Последними поражаются легкие и сердце.

– Доктор из Института судебной медицины уверена, что мы имеем дело с новым наркотиком, в состав которого входит курарин. В высоких дозах его парализующее и анестетическое действие в сочетании с галлюциногенами и другими гипнотическими веществами способно вызвать смерть.

Мозг Маргарит Клодель обрабатывал объяснения Клауса Баумана не хуже программ, которыми она пользовалась в Европоле.

– Очевидно, что моя версия более разумна, чем теория о древнем нацистском ритуале. Этот наркотик ключевая деталь, подтверждающая мои подозрения. Красивые девушки, похожие на мертвых, но которые не должны были умереть, – вот что предложил Густав Ластоон своим самым избранным клиентам для некрофильской оргии.

– Но если это так, то кто еще участвовал в создании этих похоронных декораций? – спросил инспектор.

– Не знаю. У меня нет ответа на этот вопрос. Мы можем задержать Густава Ластоона и сказать ему, что нам все известно и что его клиенты уже сознались в своем преступлении. Это выбьет у него почву из-под ног, и он сознается в том, что сделал с девушками. Мы можем сказать, что знаем про шестую девушку, которая не умерла, и таким образом еще тверже продемонстрируем свою уверенность в том, что он создатель этого зловещего представления, окончившегося смертью девушек.

– Это всего лишь логичная теория, но у нас нет никаких прямых улик, указывающих на Густава Ластоона. Что, если ты ошибаешься? Что, если он не поддастся и не признает свою вину? Ведь у нас ничего нет на него, мы ничего не можем предъявить суду в доказательство того, что кладбищенский гид виновен в массовом убийстве, поскольку он дал девушкам смертельный наркотик. Где этот наркотик? Где он его взял?

Маргарит Клодель остановилась перед модной витриной.

– Если мы найдем шестую девушку, она сможет все прояснить.

Клаус Бауман с сомнением кивнул и посмотрел на часы. Они стояли недалеко от ратуши, перед которой он припарковал машину. Настало время ехать на концерт Бруно Вайса и его рок-группы.

Глава 11

Секунды, минуты, часы, недели, месяцы, годы. Время течет для нас неравномерно. Одна секунда может показаться вечностью, а год пролететь, как один вздох. Мы все хотим, чтобы шесть дней и шесть ночей, оставшиеся до нашей встречи, пролетели как можно быстрей, но ожидание делает их бесконечными.

И все же остались вещи, которые надо прояснить, истории, которые надо дорассказать, чувства, которые надо выразить. Это непросто, слишком много противоречивых эмоций. Или слишком мало, все зависит от того, как посмотреть на наши жизни. Каждая из нас должна принимать решения сознательно. За них будем отвечать только мы, и никто другой. Мир не знает чувства вины и не сознает своей жестокости. Героизм – это лишь редкая мутация на фоне общей посредственности. Злодейство – всего лишь проявление обыденного. У остальных почти не остается выбора, чтобы облегчить свои страдания.

Мы не хотим мириться с теми рамками, в которые нас загоняет судьба. Капризы звезд уже показали нам, как может ожесточиться рок против тех, кто не выбрал кару за свое существование. Все, что нас окружает, – это темные дьявольские тени без глаз, без взглядов, без ртов, без улыбок.

На часах двенадцать ночи.

Черная Луна: До нашей встречи в Берлине осталось всего пять ночей.

Туманность: Пора подумать о том, как подготовиться.

Богомол: У меня есть дом, где мы все сможем остановиться. Уверена, что он вам понравится.

Ведьмина Голова: Я могу спать с тобой, ха-ха-ха.

Балерина: Когда ты перестанешь превращать все в шутку? У Богомола рак мозга, или ты до сих пор не поняла?

Ведьмина Голова: Я говорила серьезно.

Богомол: Обо мне не беспокойтесь. Я знаю, что Ведьмина Голова не хотела меня обидеть.

Туманность: Я хочу вам кое-что сказать.

Черная Луна: Что?

Туманность: Вы для меня очень важны.

Балерина: Сейчас мы все нужны друг другу как никогда.

Яблоко П: Надеюсь, мы устроим себе праздник.

Богомол: По случаю моего рака? Ха-ха-ха.

Яблоко П: Нет, нет, прости меня. Я хотела сказать, по случаю нашей встречи.

Богомол: Предлагаю посмеяться над жизнью. Она уже достаточно посмеялась над нами.

Ведьмина Голова: Мне нравится эта мысль.

Черная Луна: А если кто-то из нас окажется не тем, кем представлялся?

Туманность: Я не понимаю.

Черная Луна: Любая из нас могла врать с самого начала. Это легко сделать в любом чате. Создать ложный профиль.

Яблоко П: Блин! Не морочь мне голову! Зачем ты это сказала?

На мгновение все замирают. Ни они, ни я сама не знаем, куда нас может завести этот вопрос. Но я чувствовала, что должна был его задать.

Балерина: Я тоже тебя не понимаю, Черная Луна. Мы все прошли твою проверку перед тем, как ты выбрала нас для своего проекта. Ты сказала, что ошибки быть не может.

Ведьмина Голова: В чате есть хоть один парень?

Яблоко П: Перестань с этим шутить!

Богомол: Наша встреча в Берлине будет, как свиданье вслепую. Это лишь делает ее более волнующей… и таинственной.

Туманность: Меня совсем не забавляет то, что вы говорите.

Черная Луна: Нет, ты должна забавляться. Мой проект – это всего лишь игра. И ты не можешь воспринимать его иначе. Мы посмеемся над жизнью, как сказала Богомол.

Туманность: Перед тем, как познакомиться с вами, я пыталась покончить с собой.

Яблоко П: Правда? Наглоталась таблеток?

Туманность: Я вскрыла себе вены. У меня шрамы на запястьях.

Ведьмина Голова: Ненавижу кровь. Мне делается плохо, когда я ее вижу.

Туманность: Одна из моих сестер нашла меня в ванной.

Балерина: А почему ты нам раньше не сказала?

Туманность: Потому что я до сих пор не знаю, что из этого выйдет.

Черная Луна: Все очень просто, Туманность, – тайны, признания и больше ничего. До сих пор мы еще не во всем признались.

Глава 12

Сусанна тоже хотела бы познакомиться с Лесси. Все время, пока Бруно и его товарищи по группе настраивали на сцене инструменты и микрофоны, Хельга фон Майер не переставая говорила ей об этой сербской девушке. Она рассказала, что Лесси сравнивала себя с «северной авророй», которая приберегает все свое великолепие, весь свой свет и блеск для ночного неба. Однажды она даже написала об этом в письме к Бруно, чтобы он оставил ее в покое.

– Она не могла никого полюбить, – заключила Хельга.

Посмотрев на нее, Сусанна осмелилась задать вопрос, который начал вертеться у нее в голове еще до того, как она переспала с Бруно.

– Он был влюблен в Лесси?

– Я не вполне уверена, что это можно назвать любовью.

– Что ты хочешь сказать?

– Бруно воспринимал это, как соперничество. Она не обращала на него никакого внимания, и в конце концов он ее возненавидел.

Официант принес еще ликера, и, прежде чем Сусанна заметила, что начинает пьянеть, зал наполнился людьми из самых разных городских тусовок. Под потолком зала зажглись светильники, создававшие причудливую смесь самых разных цветов, и концерт начался.

Все вокруг пришло в движение. Шум, восторженные крики, прыжки, аплодисменты. Море поднятых вверх рук мешало видеть сцену. Разговаривать стало невозможно. Хельга взяла ее за руку и, прокладывая путь через возбужденную толпу зрителей, отвела в один из самых свободных боковых закутков.

– Здесь мы сможем потанцевать! – крикнула она Сусанне на ухо.

В этот момент в зале звучала только перкуссия. Держа палочки за ударной установкой так, что их никто не видел, Бруно с поразительной скоростью ударял по барабанам и тарелкам. Казалось, что каждый удар, распространяясь в атмосфере, производил эффект первобытного ритуала, от которого окружавшая их потная толпа все сильнее сходила с ума.

Сусанна следила за каждым движением Бруно, как будто чувствовала его всем своим телом. Бросив взгляд в сторону, она увидела, что Хельга танцует с закрытыми глазами, полностью отдавшись музыке, уносившей ее в какой-то другой, воображаемый мир. Ее голова моталась из стороны в сторону, светлые волосы оставляли кроваво-красный след в пульсирующем свете прожекторов.

Когда группа Бруно исполнила весь свой репертуар, Хельга и Сусанна прошли вместе с ним в другой бар «Бимбо Таун», где было поспокойней. Бруно весь взмок от пота. Длинные мокрые волосы, спадавшие по обе стороны лица, придавали ему болезненную бледность. Сказав, что пойдет в ванную комнату немного освежиться, он снова оставил их одних. Это был небольшой зал со стульями, креслами и баром в углу.

– Не позволяй Бруно причинять тебе боль, – сказала Хельга.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Я вижу, что ты влюблена в него.

– Мы едва знакомы. Я не строю никаких иллюзий.

– Вот и хорошо. Бруно непредсказуем.

– Он очень внимателен ко мне.

– Его знак по гороскопу Близнецы, что означает изменчивость и двойственность. Когда ты узнаешь его лучше, сможешь понять, с каким из двух Бруно встречаешься: с тем, у которого волосы убраны в хвост, или с тем, у которого они спадают по обе стороны лица.

– Я не верю гороскопам, но если тебе интересно, я Весы.

– Постоянная борьба за то, чтобы удержать равновесие, – констатировала Хельга.

– А ты?

– Я Рак… Рак. Как ты знаешь, он пятится назад, но у него есть клешни. Он отступает и атакует, – объяснила Хельга и, подняв руки, стала хватать ими воздух, как клешнями.

Сусанна впервые слышала, чтобы кто-то говорил о двойственности характера Бруно. Она и сама успела заметить, как менялось выражение его лица в зависимости от времени суток, и от прически, и от того, как свет отражался в его глазах. Однако она не собиралась позволять кому-то влиять на ее отношение к Бруно. Она сама хотела узнать, что скрывается за его изменчивым взглядом. Кроме того, она только что познакомилась с Хельгой и не видела большого смысла доверять ее советам.

Бруно принял душ и снял футболку своей группы. На барной стойке стояла бутылка с зеленым травяным ликером, две рюмки со льдом и кока-кола, которую заказала Хельга.

– Откуда ты взял эту рубашку? Она тебе велика, – насмешливо заметила Хельга.

– Она висела в шкафу, в гримерной для музыкантов. Не знаю, чья она.

Хельга подошла к нему и принюхалась.

– Во всяком случае, потом не пахнет.

За спиной у Бруно она заметила мужчину и женщину лет сорока, которые с любопытством смотрели на них.

– Кажется, кто-то хочет тебя поздравить, – сказала она.

Бруно обернулся. Лица этих людей были ему незнакомы.

Пара подошла ближе.

– Мы не хотели вам мешать, – извинился мужчина.

Бруно Вайс с удивленным видом отошел в сторону.

– О, простите, господин Вайс, я забыл представиться! Несколько дней назад я должен был встретиться с вами в комиссариате, но не смог. Вы не помните? С вами беседовала инспектор Мирта Хогг.

– Да, да, конечно, помню! – воскликнул Бруно, протягивая полицейскому руку.

– Меня зовут Клаус Бауман, я начальник отдела по расследованию убийств. А это Маргарит Клодель, агент Европола. Мы просто хотели вас поздравить.

– Нам очень понравилось выступление вашей группы. Вы просто потрясающие музыканты, – подтвердила Маргарит Клодель.

– Мы все преподаватели консерватории, пока без особых заслуг. Но нам нравится тяжелый рок. Мы как Джекил и Хайд, понимаете?

Клаус Бауман улыбнулся.

– Взаимопроникновение стилей, которого добилась ваша группа, весьма оригинально. Бетховен и рок-н-ролл – для одних нечто гениальное, для других богохульство, – заметил он.

– Ну, по правде сказать, я не ожидал увидеть вас среди зрителей. Приятно, что вам понравилось. Прошу вас, выпейте с нами по рюмке, – отозвался Бруно.

Он подозвал официанта, а потом представил им Хельгу и Сусанну, сидевших у него за спиной.

– Это начальник отдела по расследованию убийств, который занимается делом мертвых девушек, найденных у монумента. А это… – Бруно замялся, не зная, что сказать.

Маргарит Клодель опередила инспектора Баумана.

– Я аналитик из Европола. Полагаю, вы уже знаете, что те девушки приехали из разных стран Европейского союза, – сказала она.

Хельга проявила живой интерес к разговору.

– Да, по телевизору только об этом и говорят.

Однако Клаус Бауман снова обратился к Бруно:

– А что ваша подруга из Сербии? Вам удалось выяснить, где она?

Сусанне показалось, что у нее закипает кровь, то ли от выпитого ликера, то ли от вопроса, который полицейский задал Бруно.

– Нет, ее мобильный по-прежнему не отвечает. В любом случае я уже бросил ей звонить. Думаю, она просто сменила номер телефона, – ответил он.

Хельга снова вмешалась:

– Перед тем как попрощаться, Лесси сказала мне, что в Сербии много зон, где мобильник не берет, и что ей будет сложно поддерживать с нами связь.

– Из чего следует, что вы тоже ее знали, – негромко пробормотала агент Европола.

– Да, мы дружили.

– Ладно, значит, все в порядке, – сказал инспектор.

Маргарит Клодель сделала глоток ликера и посмотрела на Сусанну. Девушка выглядела самой молодой из них.

– Вы студентка?

– Да, у меня стипендия от программы «Эразмус», – ответила Сусанна, с трудом преодолевая волнение.

Бруно добавил:

– Я сдаю ей комнату, которая освободилась после отъезда Лесси Миловач. Она испанка, учится на переводчика и, как вы видите, немного робеет.

Сусанна перевела взгляд на него, и ее глаза гневно блеснули. Потом она повернулась к Клаусу Бауману.

– Могу я задать вам один вопрос насчет тех девушек?

Инспектор одним глотком допил свой ликер.

– Да, с удовольствием вам отвечу, если это не нарушит тайну следствия.

– Они мучились перед смертью?

Клаус Бауман повернул голову и встретился глазами с Маргарит Клодель. Потом жестом попросил, чтобы ответила она.

– Мы думаем, что нет, но больше ничего не можем сказать.

Попрощавшись, Клаус Бауман и Маргарит Клодель ушли. Когда они вышли из зала, то с удивлением увидели, что Густав Ластоон тоже здесь. Устроившись у выхода, он пил пиво из огромной кружки, болтал о чем-то с тремя типами лет тридцати с небольшим и громко смеялся. Заметив полицейских, он подмигнул им одним глазом и продолжил хохотать.

Глава 13

Клаус залез в постель и обнял Ингрид. Девочки спали в своих комнатах. Ингрид лениво пошевелилась. Она взялась читать книгу, пока ждала его, но сон оказался сильней. На ней была ночная рубашка из черного шелка. Увидев ее, Клаус разозлился. Еще одна ночь, когда его жене пришлось ложиться в постель одной.

– Сколько времени? – спросила она, не открывая глаз.

– Два часа ночи. Мне пришлось задержаться на работе.

– Я звонила тебе, чтобы узнать, когда ты придешь, потому что Карла хотела тебя дождаться, но ты отключил свой мобильный. В комиссариате мне сказали, что ты ушел около девяти.

– Мне надо было кое-что проверить, перед тем как идти в Спиннерай, чтобы поговорить с одним молодым музыкантом. Я до сих пор сидел в «Бимбо Таун», выпивая с ним в баре.

Слушая голос Клауса, Ингрид снова задремала. Он закрыл глаза и постарался не думать о Маргарит Клодель. Когда он проводил ее в отель, она предложила выпить еще по рюмке на балконе в ее номере.

– Не волнуйся, ничего страшного не случится.

Однако Клаусу показалось, что это не самая удачная мысль.

– Уже поздно, будет лучше, если я поеду домой, – сказал он. Кроме того, его чувства по-прежнему спали.

На следующее утро инспектор Мирта Хогг без звонка явилась в кабинет старшего инспектора и, ничего не говоря, положила ему на стол папку. Ее глаза возбужденно блестели. Открыв папку, она начала показывать Клаусу впечатляющие репродукции с картин, изображавших полуобнаженных девушек. Их тела, выписанные до крайности реалистично, делали картины похожими на фотографии. Девушки сидели и лежали в провокационных позах, в эротичном черном белье, очень похожем на то, которое было нарисовано на телах пяти трупов.

– Их написал один художник, работающий в жанре эротики. Его зовут Максимилиан Лоух. В Интернете ему посвящены сотни страниц. Но он продает свои произведения только коллекционерам через одну художественную галерею в Нюрнберге. У него своя студия в этом городе.

– Где тебе удалось это раскопать? – поинтересовался Клаус Бауман.

Инспектор Мирта Хогг посмотрела на него с некоторым высокомерием.

– Пришлось порыться в Гугле. Я отследила его по ссылкам на сайте с картинами другого художника, который тоже работает в этом жанре. Его зовут Теодор Герц, он был учеником Лоуха, но сейчас живет в Лондоне, – объяснила она. – Он перестал ходить в студию Максимилиана Лоуха, когда узнал, что обнаженные девушки, которых тот писал, должны были провести ночь с клиентом, который намеревался купить картину, исполняя какое-то подобие языческого обряда. Модели ему поставляла одна женщина из Берлина, но о ней у нас нет никаких данных. Похоже, искусство, эротика и эзотерические ритуалы начинают совмещаться, – заключила инспектор Мирта Хогг, гордая своей находкой.

Взгляд Клауса Баумана остановился на лице девушки, изображенной на одном из полотен. Он видел его не в первый раз.

Глава 14

Невозможно убежать от себя. Моим первым порывом после того, как я убила Милоша Утку, было пойти в полицию и признаться в своем преступлении. Я дрожала от ужаса, стоя рядом с трупом, и смотрела на него, вытаращив глаза, как ребенок, напуганный видом крови. В руке я все еще сжимала нож, острый, как коготь, который с одного удара вскрыл ему горло.

Сознание пасует перед смертью. Когда стук его сердца больше не слышен, вся смелость, необходимая, чтобы прикончить человека-монстра, превращается в страх и чувство вины. Я тоже умерла в тот момент. Умерла жертва его безграничной жестокости, и родилась героиня, которую я спасла.

Я закричала. Я кричала до тех пор, пока не изгнала из себя всю гниль и разложение, которыми он заражал меня каждый раз, когда резал мне спину. И только потом я почувствовала себя свободной от своего рабства, от боли, от ненависти, от страха, от чувства вины, от печали, от желания, чтобы он когда-нибудь, наконец, прикончил меня.

Бросив нож рядом с трупом, я подумала, что, если сбегу из Белграда, полиция не сможет меня найти. Тогда я еще не знала, что сама стану своим судьей. Я поняла это во время долгого тайного бегства в Лейпциг.

Мой проект – это приговор, который я вынесла себе сама. Теперь я провожу все утро во сне, мои дни стали короче, и я больше не чувствую, как пролетает время, которое никогда не останавливается.

Вот опять полночь.

Черная Луна: Привет! Сегодня мне как-то не по себе.

Туманность: С тобой что-то случилось?

Черная Луна: Я слишком много думала о том, что сделала и чего не сделала.

Ведьмина Голова: Мне тоже сегодня невесело.

Балерина: Нас всех гнетет прошлое.

Яблоко П: Блин, да мы уже давно умерли!

Туманность: Не говори так. Я слишком хорошо знаю, что значит чувствовать, как смерть медленно овладевает тобой.

Богомол: И что ты чувствовала?

Туманность: Беспомощность. Как будто погружаешься в глубокий непреодолимый сон. Это так же просто, как уснуть. И больше ничего.

Балерина: Туманность, почему ты это сделала?

Туманность: Жизнь не спрашивала меня, хочу ли я жить.

Богомол: Она никого не спрашивает. Это было бы абсурдно.

Яблоко П: Я выбрала жизнь, но вся моя жизнь последние два года – это наркотики. Они все решают за меня.

Ведьмина Голова: Знаете, что сделала моя мать?

Балерина: Не вздумай смеяться над нами сейчас. Сегодня не тот случай.

Ведьмина Голова: Я серьезна, как никогда.

Туманность: Ты говорила, что любила ее, верно?

Ведьмина Голова: Она была для меня смыслом жизни, а я для нее. По крайней мере, я так думала. Из-за ее красивых вьющихся рыжих волос люди говорили, что она похожа на кельтскую богиню. Однажды посреди зимы, когда шел снег, она пошла на озеро и больше не вернулась.

Ведьмина Голова замолкает.

Богомол: Что с ней случилось?

Ведьмина Голова: На берегу озера нашли ее сапоги и аккуратно сложенную одежду. Вода была ледяная. Полицейский сказал, что она утонула.

Яблоко П: Бросилась в ледяную воду?

Ведьмина Голова: Мы так думали, но ее тело так и не нашли.

Туманность: Как это печально.

Ведьмина Голова: Нет, нет, ты ошибаешься, это смешно.

Балерина: Черт, что ты говоришь?

Ведьмина Голова: Через месяц раздался звонок на мой мобильный. Это была она, хотела со мной увидеться. Она сбежала со своим любовником и обставила все как самоубийство, чтобы ни мой отец, ни я не подумали, что она нас предала. С того дня, когда идет снег, я всегда выхожу на берег озера, раздеваюсь и стою голая, глядя на воду.

Яблоко П: Терпеть не могу такие истории! Все, с меня хватит! Понятно вам? Идите все к черту!

Глава 15

Она не помнила, что было после того, как двое полицейских ушли из «Бимбо Тауна». Когда Сусанна проснулась, она обнаружила, что лежит не в своей кровати. Ей пришлось долго тереть глаза, прежде чем она смогла четко увидеть окружающую обстановку. Она лежала совершенно голая, но не чувствовала никакого смущения. Оглядевшись вокруг, Сусанна попыталась найти свою одежду. Из больших окон, выходивших в крохотный садик, лился теплый свет. Она встала с кровати и завернулась в простыню. Снаружи из садика доносился слабый шум воды. Дом стоял рядом с рекой. На другом берегу расположилось белое здание со ступенчатыми террасами и цветами. В воде отражалось небо светло-серого цвета.

Сусанна отправилась босиком в ванную. Там на скамейке она нашла свою одежду, выстиранную и выглаженную. Рядом стояли ее туфли. Тогда она вспомнила, что, когда они вышли из «Бимбо Тауна» на улицу, ее вырвало. Сусанну охватил стыд. Она уже давно так не напивалась. Не надо было пить столько ликера, к которому не привыкла. Больше такого не повторится. Что подумают про нее Бруно и Хельга – что она инфантильная маменькина дочка?

На зеркале Сусанна обнаружила записку. От Бруно. В ней он писал, что уезжает на гастроли в Италию с оркестром «Гевандхаус». Они собирались играть в Милане и Вероне. «Позвони мне, когда проснешься».

Сусанна вспомнила, что сегодня пятница. И пожалела, что пропустила вступительные занятия в университете. Прошло уже полдня. Она позвонила Бруно, но его телефон оказался отключен. Наверно в это время он как раз летел в Италию.

Пока она одевалась, зазвонил мобильник. Сусанна не знала номера, с которого звонили.

– Ну как, голова больше не кружится? – спросила Хельга.

– Да, все нормально, но мне очень стыдно.

– Если тебя это утешит, я тоже здорово набралась. Но для меня это обычное дело, когда я приезжаю в Лейпциг.

– Я проснулась в постели Бруно, – призналась Сусанна.

– Он не захотел оставлять тебя одну в квартире. Бруно о тебе беспокоится. Так он относится далеко не ко всем. Обычно это он просыпается в чужих постелях.

Сусанна поправила рукой волосы. Она не нашла что ответить на нескромные слова Хельги.

– Но теперь я не знаю, что делать. У меня нет ключа, чтобы запереть квартиру, если я уйду.

– Бруно прислал мне кое-какие инструкции по Ватсапу, поэтому-то я тебе и звоню.

– Мне он тоже оставил записку на зеркале в ванной, но в ней написано только, что на выходные он уезжает на гастроли в Италию.

– Насчет ключа можешь не беспокоиться. Он торчит в двери. Изнутри, конечно. Возьми его и запри дверь, когда уйдешь.

– Договорились. Я уберу у него в комнате, прежде чем уходить.

– Кроме того, он просил, чтобы я не оставляла тебя одну в эти дни.

Несколько секунд Сусанна ничего не говорила.

– Спасибо, но я не нуждаюсь, чтобы за мной присматривали.

– Речь не об этом. Я хотела предложить тебе немного попутешествовать со мной в эти выходные. Ты могла бы съездить со мной в Берлин. Я там живу, если ты не в курсе.

Сусанне не хотелось объяснять Хельге, что каждое лето они с родителями на месяц приезжали к бабушке с дедушкой, которые жили на юге Германии в Ингольштадте. Однако она никогда не путешествовала одна, а родители никогда не останавливались в Берлине.

– Нет, я там не была, если не считать вокзала и аэропорта, – в конце концов ответила она.

– Тогда ты просто обязана поехать со мной. Будет великолепно. Я заеду за тобой в четыре.

Деревянный пол большой гостиной в доме Бруно покрывали ковры. Но главным украшением были музыкальные инструменты. Здесь были: рояль, несколько виолончелей, скрипки, тромбон, кларнет, гобой, две трубы, саксофон, флейты, кубинские конги, ударная установка для рока. На стенах висели постеры с абстрактных картин из Музея современного искусства в Нью-Йорке.

Сусанна пересекла гостиную, вышла в широкий коридор и заметила лестницу, ведущую на второй этаж дома. Любопытство оказалось непреодолимым. Наверху она обнаружила две закрытые двери. Одна вела в ванную без окон. Открыв другую, Сусанна вошла в просторную мансарду с маленькими окошками, закрытыми занавесками. Вся мебель, которой здесь было немало, пряталась под пыльными покрывалами. Сусанна решила, что это вещи, принадлежавшие родителям Бруно. На старом серванте стояло несколько старинных фотографий. На них бабушка Бруно позировала на сцене разных оперных театров. Элегантная женщина, в глазах которой странным образом сочетались суровость и нежность.

Сусанна заглянула в коробки. В них лежали письма, партитуры, маленькие пустые шкатулки, сломанные часы, броши, перья и потертые веера. Ее внимание привлекла красивая деревянная шкатулка.

Дрожащими руками Сусанна открыла ее. Внутри лежало что-то, завернутое в красную шелковую ткань. Сусанна отвела ее в сторону двумя пальцами и тут же бросила, увидев под ней пистолет. Рядом с ним лежала записка, написанная от руки. Почерк показался ей похожим на тот, что она видела на стикере, найденном ею в одной из книг Лесси.

«Оставь его себе на память, мне он больше не нужен».

Однако на этой записке Лесси не стала рисовать никакого черепа.

Глава 16

Несмотря на то что была пятница и до понедельника занятия закончились, за некоторыми столами в главном зале университетской библиотеки Альбертина еще сидели студенты. Густав Ластоон занимал один из самых дальних от входа. Со своего места он хорошо видел ряд окон, расположенных на большой высоте над полом с серым ковровым покрытием. Ластоон с нетерпением ждал Клауса Баумана.

На столе перед ним лежала маленькая книжка, изданная Лейпцигским университетом в 1979 году. Она называлась «Стражи смерти». Ее автором, как и автором докторской диссертации, был Хенгель Тонвенгер, профессор исторического факультета, скончавшийся еще во времена существования коммунистической Германии.

– Вот то, что вы хотели! Надеюсь, что с этого момента вы оставите меня в покое, – с нескрываемым раздражением бросил Густав Ластоон, подвинув книжку в сторону инспектора, как только тот сел за библиотечный стол напротив него.

– Значит, вы нашли ее, – отозвался Клаус и, взяв книгу, стал ее листать.

– Если вы хотите ее забрать, то должны сказать об этом сотруднице библиотеки. Не хочу, чтобы меня обвинили в краже книги.

Молча просматривая страницы книги, Клаус Бауман обратил внимание на старые черно-белые фотографии, иллюстрировавшие текст. В книге было двести двадцать страниц, оглавление с номерами глав, расположенных в хронологическом порядке, начиная с последних лет перед началом Второй мировой войны и заканчивая разгромом немецких войск в 1945-м. Кроме этого, имелось приложение, посвященное деятельности тайного общества с 1947-го по 1979-й, куда входила и докторская диссертация.

Увидев фотографию татуировки с изображением черного саркофага с тем же символом внутри белого круга, который он видел на кинжале, инспектор перестал листать страницы и поднял глаза на Ластоона. Татуировка была нанесена на плечо мужчины, лицо которого не вошло в кадр.

– Я никогда не лгал вам, инспектор.

У Клауса возникло странное ощущение слепоты и клаустрофобии. Казалось, что он потерялся в темных коридорах лабиринта между той версией, которую с такой уверенностью отстаивала агент Европола, и теорией, которой с самого начала расследования придерживался Густав Ластоон. Теперь сама реальность вызывала сомнения. Иметь дело с такими загадочными типами, как этот кладбищенский гид, под маской невинности которого мог скрываться безжалостный убийца, оказалось для Клауса совсем не просто, даже несмотря на то, что он привык разоблачать волков в овечьих шкурах. Густав Ластоон не выглядел волком, но, без сомнения, был хитрой лисой.

– А что вы делали вчера ночью в «Бимбо Таун», господин Ластоон? – спросил Клаус, закрывая книгу. Он решил, что прочтет ее позже на неделе, спокойно лежа дома в постели.

Кладбищенский гид слегка улыбнулся.

– Забавно, но я собирался задать вам тот же вопрос, – ответил он. – Я часто бываю в Спиннерай, но вас увидел там впервые. Никогда бы не подумал, что вы ходите на рок-концерты. Я решил, что вы с агентом Европола следите за мной, и почувствовал себя важной персоной.

До того, как они вошли в зал, ни Клаус Бауман, ни Маргарит Клодель не могли предположить, что встретят в «Бимбо Таун» Густава Ластоона. Поразмыслив, они постарались сделать так, чтобы он их не заметил. Позже, когда они уходили, инспектор подозвал полицейского и велел ему последить за свидетелем, а потом отчитаться. Агент сообщил, что типы, с которыми Ластоон так весело проводил время, вели себя вполне мирно. Он сфотографировал их и отправил снимки каждого в комиссариат, чтобы их могли проверить на принадлежность к неонацистским группировкам. Наутро Клаус Бауман поговорил с инспектором из отдела, занимавшегося преступлениями на почве ксенофобии. Тот сказал, что никто из них не состоит на учете.

Инспектор решил переформулировать свой вопрос:

– Кто те люди, которые были с вами вчера в «Бимбо Таун»?

– Я делаю вашу работу. Эти типы принадлежат к новой неонацистской организации, о которой я вам говорил.

Клаус Бауман взял в руки книгу, потом снова положил ее на стол.

– О какой новой организации вы мне говорите сейчас? – спросил он.

– О людях, которые не похожи ни на бритоголовых, ни на фашистов, ни на ультрас. Они даже могут выглядеть, как нонконформисты. Эти люди уже начали проникать во все секторы социальной жизни. Они одеваются, как обычные люди, иногда даже носят длинные волосы и бородку в стиле хипстеров… Им приказано не выделяться, чтобы никто не смог догадаться, кто они на самом деле. Помните листовку, которую я вам давал?

– Вы тоже носите бороду, – перебил его Клаус Бауман, не обращая внимания на заданный ему вопрос.

– Не думаю, что сейчас это важно. Я говорю о другом, о настоящих тайных движениях, которые создаются и растут в геометрической прогрессии. Каждый член тайного сообщества приводит пятерых новых. Группа из шести человек, и мужчин и женщин, большинство из которых молодежь, называется ПШ – подразделение «Шестиугольник». Подразделения одного города называются соты – как у пчел. Они исповедуют радикальную идеологию по сравнению со всеми известными неонацистскими организациями, но уже давно не принимают участия в патриотических манифестациях и уличных беспорядках. Кроме того, не говоря этого вслух, они отвергают любых иностранцев, живущих в Германии, даже если эти люди приехали из стран Евросоюза. Но их главная особенность не в этом.

Клаус Бауман знал, что секретные службы Германии внимательно отслеживают любую информацию о появлении новых преступных организаций, однако он не думал, что смерть пяти девушек могла быть связана с тем, что все они были иностранками. К тому же он не мог игнорировать тот факт, что трое из них даже не жили в Германии и приехали в Лейпциг за день до своей смерти. Ни одно из направлений, в которых велось расследование, не рассматривало ксенофобию в качестве возможного мотива преступления, в то время как кладбищенский гид, с которым он говорил, считался одним из главных подозреваемых.

– Так в чем главная особенность этой организации? – спросил Клаус, намереваясь направить словоизвержение Густава Ластоона в рациональное русло.

– Это идеальная военизированная организация. Каждый член ПШ имеет целый арсенал оружия всех видов: пистолеты, винтовки, гранаты, патроны…

Клаус Бауман не стал дожидаться, когда Густав Ластоон продолжит.

– Почему вы раньше не сообщили мне всех подробностей относительно этой организации?

– До вчерашнего вечера мне не удавалось найти ни одного члена ПШ из соты Лейпцига, с которыми меня познакомил Флай. А вчера они сами предложили мне присоединиться к ним.

– В своих показаниях вы утверждали, что они перестали с вами общаться, поскольку вы задавали слишком много вопросов. Вы забыли об этом? – заметил инспектор Бауман, подчеркивая очевидные противоречия в до сих пор гладком рассказе Густава Ластоона.

– Это Флай перестал со мной общаться, но те люди, о которых я вам говорю, даже не вспомнили, что с тех пор мы с ними не встречались. Они считают, что я друг Флая и разделяю их идеи. Если вы попросите, я мог бы внедриться в их организацию и передавать вам информацию. Это самый верный способ узнать их тайных главарей. Они и есть шесть «стражей смерти», которых вы ищете.

Поведение Густава Ластоона не переставало поражать Клауса.

– Когда я пришел, первое, о чем вы меня попросили, когда дали мне эту книгу, – это оставить вас в покое, а теперь предлагаете себя в качестве информатора…

– Я имел в виду, что вы перестанете видеть во мне подозреваемого в смерти этих девочек. Я первый заинтересован в том, чтобы узнать, кто такая Ведьмина Голова и почему она позвонила мне на мобильный и попросила, чтобы я устроил ей экскурсию на кладбище Зюдфридхоф в то проклятое утро.

Клаус Бауман снова взял со стола книгу, но ничего не ответил на предложение кладбищенского гида.

– Что еще есть в этой книге, чего я не знаю?

– Прочтите ее сами, инспектор. Если я вам расскажу, вы мне не поверите.

Глава 17

Никто не должен умирать в одиночестве. Нет лучшего доказательства ничтожности человека, чем то, что он встречается со смертью один на один. Даже осужденный пользуется привилегией иметь рядом с собой другого человека, пусть даже это его палач. Для того чтобы момент расставания с жизнью имел какой-то смысл, необходимо, чтобы рядом было другое разумное существо, которое в состоянии понять, что мы умерли. Мы живем для себя, но умираем только для других. Это единственная форма бессмертия. Без них мы не более чем останки, брошенные посреди пустыни. Куски мяса и костей, как те, что остались от верблюда или от скорпиона и со временем превратятся в песок, как будто никогда не существовали. Меня всегда поражало, с каким спокойствием снова начинают пастись газели после того, как гепард убьет одну из них, хотя за секунду до этого они, насмерть перепуганные, неслись от него со всех ног. Мы, люди, можем, по крайней мере, ощутить весь тот ужас, который сеет вокруг пустота смерти.

С тех пор как в детском доме в Белграде я стала читать романы, меня завораживали биографии писателей, одержимых жаждой смерти. И то, что все они встретили смерть в одиночестве: кто жестокую, как выстрел, кто легкую, как теплая ванна. О большинстве из них говорят, что они сошли с ума, но на самом деле сумасшедшие почти никогда не лишают себя жизни. Безумие, как у матери Богомола, трансформирует реальность до такой степени, что в ней больше не существует смерти. И только здравый смысл заставляет нас видеть ее, чтобы мы никогда о ней не забывали.

А я не могу забыть про чат. На часах двенадцать ночи.

Черная Луна: Всем привет! Особенно Яблоку П.

Ведьмина Голова: Ты носишься с ней, как с капризным ребенком, ха-ха-ха. Не понимаю, с чего она вчера так разозлилась.

Туманность: Я тоже. Эти истории, которые она не выносит, часть нашей жизни, то, из-за чего мы здесь.

Богомол: Была бы она другой, мы сейчас бы болтали о последней парижской моде.

Яблоко П: Не принимайте меня за идиотку!

Балерина: Никто так не думает, мы тебя слишком любим. Ты никогда не пробовала слезть с наркоты?

Яблоко П: К черту ваш дерьмовый чат! Теперь вы решили изображать моих спасительниц?

Черная Луна: Среди «девчонок из выгребной ямы» ты самая молодая. Ты должна дать себе еще один шанс.

Яблоко П: Вы разочарованы больше, глубже, чем я, и думаете, что можете помочь мне начать новую жизнь? Вот уж действительно забавно!

Туманность: Не понимаю, что тебя забавляет.

Яблоко П: То, что вы так беспокоитесь обо мне. Когда, блин, мы, наконец, будем говорить прямо?

Черная Луна: Никто из нас не связывал тебе рук, чтобы ты не могла писать все, что хочешь.

Ведьмина Голова: Давай, Яблоко, говори. Сколько раз ты думала устроить себе передоз, чтобы навсегда остаться в другом мире?

Яблоко П: Я думаю об этом каждый день и каждую ночь, поэтому не понимаю, какого черта тратить на меня так много слов. Знаете, чем я занимаюсь? Что я делаю каждый день, чтобы заработать себе на дозу?

Богомол: Ты сама говорила, что позволяешь, чтобы тебя трахал кто угодно.

Яблоко П: Это было до того, как я приехала в Амстердам. Теперь мне уже не надо терпеть в своей постели всяких подонков.

Туманность: Фу, гадость какая!

Яблоко П: А ты что, никогда не сосала банан у мужика, Туманность?

Туманность: Нет, и никогда не буду, можешь не сомневаться. Меня тошнит от одной мысли.

Черная Луна: По-моему, очень хорошо, что Яблоку П больше не приходится продавать свое тело всяким мерзким типам.

Ведьмина Голова: Козлы, подонки!

Яблоко П: Теперь я продаю себя по-другому.

Балерина: Яблоко П, чем ты занимаешься?

Богомол: Ты же не станешь продавать свои органы?

Яблоко П: Нет. Хочу быть целой, когда умру.

Ведьмина Голова: А-а, я знаю. Ты ездишь по «вампирным» больницам и продаешь свою кровь.

Яблоко П: Сначала я хотела стать топ-моделью, потом стала шлюхой, а теперь я подопытный кролик.

Балерина: На тебе ставят медицинские опыты?

Яблоко П: Холодно, холодно.

Туманность: Почему вам так нравится превращать все в игру?

Черная Луна: Всегда приятней иметь дело с комедией, чем с драмой.

Яблоко П: Я тестирую наркотики. Принимаю все, что мне приносят дилеры, а они наблюдают за моей реакцией. Это просто чума.

Ведьмина Голова: Обалдеть, ха-ха-ха.

Богомол: Ты пробовала штуку под названием «Каннибал»?

Яблоко П: Да, полное говно. Годится только для зомби.

Балерина: Черт, да ты чокнутая!

Яблоко П: Но у меня есть для вас сюрприз. Приготовила для нашей встречи в Берлине. Уверена, что всем понравится.

Богомол: А поподробней?

Яблоко П: Называется «Персефона».

Глава 18

Трасса шла по прямой, пересекая обширные распаханные поля зеленовато-землистого цвета. Бесконечный монотонный коллаж – единственное, что видела Сусанна, пока разговаривала с Хельгой, сидя в ее черной спортивной машине, стремительно и бесшумно скользившей по асфальту. Небо потемнело, у горизонта скопились плотные серые тучи.

Прошел час с тех пор, как они выехали из Лейпцига. Хельга вела машину и без умолку говорила. Она рассказывала о том, какие теплые отношения связывают ее с Бруно. Они учились в одной школе и продолжали ежедневно встречаться, когда она поступила в институт, а он окончил консерваторию. Он был вундеркиндом. И еще у них есть общая тайна. Будучи подростками, они заключили договор, что всегда будут как брат с сестрой. Этот договор они скрепили кровью.

Сусанна гадала, рассказывал ли ей Бруно о записке, которую она нашла в одной из книг Лесси. И знает ли Хельга о том, что у себя дома в мансарде он прячет пистолет и еще одну записку, написанную тем же почерком.

– А чем ты занимаешься? – спросила Сусанна, хотя все ее мысли крутились вокруг этих незаданных вопросов. Она согласилась провести выходные с Хельгой в Берлине не только из желания попутешествовать. Ей хотелось поближе познакомиться с Хельгой, чтобы через нее узнать больше о жизни Бруно и Лесси.

– Я окончила школу изящных искусств в Берлине. Пишу картины и иногда выставляю их. Но в основном я занимаюсь дизайном одежды и других авангардных объектов. Мне нравится изучать формы, текстуры, цвета. Создавать новые вещи, непохожие на другие, ну, не знаю… Я пытаюсь найти что-то оригинальное, истинный креатив, то, чего никто никогда не видел. Берлин – Мекка европейского авангарда. Как Нью-Йорк в Соединенных Штатах.

– А я думала, столица искусств по-прежнему Париж, – заметила Сусанна, чтобы сказать хоть что-то о том, о чем не имела ни малейшего представления. Она никогда не интересовалась искусством: ни живописью, ни музыкой, ни театром. Ее жизнью были горные лыжи зимой и учеба в остальное время года.

За окном стали появляться леса. Воспользовавшись моментом, Хельга объяснила Сусанне, что во время своего длительного пребывания в Лейпциге она может выбрать один из двух вариантов: либо вести жизнь студентки среди своих товарищей по «Эразмусу», либо приобрести уникальный незабываемый опыт, общаясь с ней и Бруно Вайсом. Они уже окончили учебу и могут открыть перед ней совсем другую жизнь – мир за пределами университетских стен.

Сусанна слушала ее, молча. Про себя она думала, что было бы очень интересно узнать, что представляет собой жизнь на востоке Германии, общаясь с двумя настоящими немцами.

– Я уверена, что Берлин тебя удивит, – сказала Хельга. Потом она взяла телефон и куда-то позвонила, однако отключилась, так ни с кем и не поговорив.

На подъезде к окраинам мегаполиса спорткар Хельги съехал с шоссе в сторону Николазее – расположенного на юго-западе района роскошных особняков, невысоких домов и гигантских деревьев.

Сусанна не знала, куда они едут.

– Мы уже приехали в Берлин? – спросила она.

– Еще нет. Я хочу, чтобы ты увидела одно потрясающее место, пока не стемнеет.

Проехав по пустым улицам, машина выехала на узкую дорогу, с подступающим с обеих сторон лесом. Еще через пару минут они выехали из леса и направились к берегу озера.

Хельга остановилась перед маленьким деревянным домиком, рядом с которым на мелководье стояли разные парусные лодки. Когда Сусанна вышла из машины, ей показалось, что они приехали к морю.

– Где мы находимся? – спросила она.

Ее захватила красота песчаного пляжа и огромного зеркала воды, расстилавшегося перед ними.

– Это озеро Ванзее.

– Потрясающее место! – воскликнула Сусанна.

– Обычно я приезжаю сюда весной, здесь живет моя подруга. До Берлина отсюда минут двадцать. Здесь лучше писать картины, чем в городской суете. Вдохновенье приходит само собой.

Сусанна заметила, что к ним кто-то приближается по берегу реки. Женщина лет сорока, одетая в джинсы, темно-синюю куртку и черную шерстяную шапку, из-под которой виднелись длинные пряди светлых волос. Она шла по пляжу, и ее лицо светилось такой безмятежностью, что Сусанна невольно позавидовала ей. Подойдя к ним, женщина улыбнулась.

– Познакомься, моя подруга Урсула Кайлен, – сказала Хельга.

Женщина пригласила их выпить кофе у нее дома. Хельга договорилась с ней о встрече еще до отъезда из Лейпцига, но, чтобы сделать сюрприз, не сказала Сусанне, что они сделают здесь остановку до приезда в Берлин. Звонок, который она сделала из машины, сообщил Урсуле, что они скоро подъедут. Поэтому Урсула поджидала их неподалеку от причала. Ее дом стоял всего в нескольких шагах от берега с другой стороны от пришвартованных лодок.

С наступлением вечера поднялся ветер и начался дождь.

Глава 19

Самолет, на котором Маргарит Клодель должна была лететь из Берлина в Париж, отправлялся в пять часов вечера. Клаус Бауман отвез ее на своей машине до Центрального вокзала Лейпцига. Построенный в стиле неоклассицизма, вокзал считается самым большим в Европе благодаря своим двадцати восьми путям и многочисленным платформам под прозрачными арочными сводами. Бесчисленные такси выстроились перед магазинами, располагавшимися с внешней стороны здания.

Люди входили на вокзал и уезжали, не попадая под начавшийся дождь и сильный холодный ветер, который начал дуть с севера.

Маргарит Клодель вышла из машины, запахнула свой бежевый плащ, подхватила дорожную сумку и, пройдя несколько метров, отделявших ее от главного входа, исчезла внутри. Прощаясь с Клаусом в машине, она поцеловала его в щеку, едва коснувшись губами уголка его рта.

– Увидимся в понедельник, – сказал он, вдохнув аромат ее духов, паривший в воздухе.

В этот неприветливый вечер Клаус не стал возвращаться в комиссариат, а прямо с вокзала поехал домой в Гохлисмит. С дороги он позвонил Маргарит Клодель. Ему хотелось ей кое-что сказать.

– Только что села в поезд, – пробормотала она в ответ.

– Я хотел сказать, что очень рад нашему знакомству.

Не дожидаясь, пока Маргарит что-нибудь ответит, он повесил трубку и, надавив на газ, устремился вперед под унылым дождем, моросившим с серого неба.

Дома его не ждали так рано. Увидев, что он входит в дверь, его дочь Карла вскочила с дивана и бросилась его обнимать. Ингрид сидела в кресле у камина с маленькой Бертой, спавшей у нее на руках. Ее лицо озарилось улыбкой. Когда вечером в пятницу Клаус бывал дома, она чувствовала себя счастливой. Для нее счастье означало только одно – чтобы они вчетвером сидели дома у камина.

– Похолодало, и я решила растопить его, – сказала она.

Клаус подошел к жене и поцеловал ее в губы. Легкое мимолетное прикосновение. Его рука нежно скользнула по головке Берты. Малышка была копией матери. Те же серые глаза. Он говорил, что они прозрачные, как вода.

Подойдя к дивану, Клаус сел рядом с Карлой. По телевизору ведущая пересказывала очередные новости из жизни известных голливудских актеров, игравших в фильмах, премьеры которых ожидались в Германии в ближайшее время. Но Карла сидела, уткнувшись в экран своего мобильника и сосредоточенно читала сообщения, приходившие по Ватсапу от ее подружек.

Клаус поговорил с Ингрид о домашних делах, которые предстояло сделать за эти выходные. Потом Карла встала и сказала, что пойдет в торговый центр с подружками. Она обещала вернуться к ужину.

И, только услышав из гостиной, как закрылась входная дверь, Клаус рассказал Ингрид о том, как продвигается расследование дела о мертвых девушках. Он даже сообщил, какие версии выдвинуты в ходе следствия, на чем они основаны и что им удалось узнать, работая по трем направлениям: секс, наркотики и эзотерические ритуалы. Клаус сказал, что с ними сотрудничает аналитик из Европола. И, кроме того, теперь у них появился еще один подозреваемый – художник из Лейпцига по имени Максимилиан Лоух.

– Судья дал санкцию на прослушивание его телефонов. Хочу понять, с кем мы имеем дело.

Ингрид уже знала о том, что в лейпцигский комиссариат направлена агент Европола. С помощью своего мобильного офиса она должна была помочь прояснить обстоятельства смерти девушек-иностранок. Однако Ингрид не стала расспрашивать о ней мужа, предпочитая ничего не знать о том, что она за человек и как выглядит.

Маленькая Берта проснулась, и Клаус взял ее на руки. Пока он играл с малышкой, Ингрид пошла в кухню, чтобы приготовить кофе и ужин для ребенка.

Потом Клаус уселся в свое кресло перед огнем, горевшим в камине, нацепил наушники от мобильника, выбрал на Спотифай любимые мелодии из кинофильмов и погрузился в чтение докторской диссертации Хенгеля Тонвенгера. Ингрид, кормившая дочку молочной кашей с фруктами, бросила на него косой взгляд. Она не чувствовала уверенности в том, что по-прежнему влюблена в своего мужа.

Глава 20

«Персефона» – это модный миф о жизни, смерти и возрождении. А значит, вполне могла стать идолом для «девчонок из выгребной ямы». Каждая из нас мечтает об этом: жить, умереть и возродиться другой, забыть обо всем и обо всех. Я никогда не верила в возрождение. По-моему, эта идея абсурдна. Однажды я прочитала, что смерть человека ничем не отличается от смерти комара. Смерть – это конец всему. Но уже очень скоро наука даст нам возможность умереть и воскреснуть, если уже не дала, и ученые ничего не говорят об этом, чтобы только они одни могли воспользоваться вожделенным даром бессмертия. Мне кажется, эта тема полностью раскрыта в том фильме, где каждый раз, когда убивали солдата, он воскресал, и все начиналось сначала, пока его не убивали снова. Так он продвигался вперед, пока не добился своей цели и не исправил свое прошлое. Чем-то похоже на то, что происходит в видеоиграх в жанре экшен. Каждой из нас хотелось бы совершить путешествие во времени, чтобы изменить наше трагическое настоящее. Дай бог, чтобы сюрприз, о котором вчера объявила Яблоко П, помог нам вдохнуть новый смысл в наши жизни, пусть даже через смерть и воображаемое возрождение. Я хочу умереть и знаю, что скоро умру. Никто не может этого избежать. Думая о названии нашего чата, я не случайно отказалась от «Дам Черной Луны», на то была причина. Теперь все изменилось, все стало другим.

Ровно в двенадцать ночи я ввожу свой ключ и открываю чат.

Черная Луна: Привет! Это наша предпоследняя ночь.

Яблоко П: Мне надо подготовиться к путешествию.

Ведьмина Голова: Вот именно. У меня уже есть билет на рейс до Берлина.

Балерина: Нам надо решить, где мы встретимся.

Богомол: Я этим займусь. Встречу каждую из вас. Нужно только, чтобы вы сообщили мне время своего прибытия.

Туманность: Я нервничаю. Я никогда не выезжала из Польши. Думаю поехать на машине.

Черная Луна: Ты уверена, что знаешь, как доехать до Берлина?

Богомол: Лучше поезжай поездом. Тогда я буду ждать тебя на вокзале, как Яблоко П и Черную Луну. По Берлину сложно проехать, если не знаешь города.

Туманность: Поезд тащится из Кракова очень долго, почти десять часов, но думаю, вы правы. К тому же я очень бестолковый водитель.

Богомол: Значит, завтра уточняем время, когда мне нужно быть в аэропорту и на вокзале. Я буду встречать вас с табличкой, где нарисую ваши ники. Рисунки будут простыми: луна, яблоко, балерина и туманность. По ней вы меня узнаете.

Ведьмина Голова: Ты забыла про меня, ха-ха-ха.

Богомол: Ой, да, извини! Для тебя я нарисую метлу.

Черная Луна: А теперь поговорим о самом важном.

Все понимают, что я имею в виду. Я знаю, что никто ничего не скажет, пока я не открою, какова последняя фаза моего проекта.

Черная Луна: Я решила отказаться от жизни после того, как сбежала из Белграда в Лейпциг. Сначала я думала, что смогу выжить, если мне удастся исчезнуть с фальшивым паспортом и каждые несколько месяцев менять адрес, переезжая из одного города Германии в другой. Мой словарный запас позволял с легкостью решать вопросы с жильем и едой, а моя специальность – литература стран Восточной Европы – давала возможность сотрудничать с университетом и не иметь проблем с видом на жительство. Но, проведя первые несколько недель в Лейпциге, я поняла, что не смогу жить дальше с грузом вины на моей совести за убийство Милоша Утки. Я не могла спать даже со снотворным, которое мне доставала в аптеках Богомол, подделывая рецепты, которые воровала у своего отца. Не помню, говорила ли она в чате, что ее отец психиатр. Мало мне было призрака Милоша Утки, так еще стала терзать мысль, что рано или поздно полиция меня найдет. Эта мысль стала навязчивой идеей, и я поняла, что больше не выдержу. Я стала превращаться в параноика, который в каждом человеке, посмотревшем в его сторону, видит полицейского.

Однажды вечером, когда мы с Богомолом гуляли в парке и говорили о своих проблемах, она призналась, что скоро умрет от неизлечимой болезни. Я сказала ей, что мои страдания имеют другую природу, но они тоже неизлечимы. Я тоже должна умереть. Не знаю, как и когда, но я уже решила, что не могу до конца своих дней бежать от призрака Милоша Утки, от себя и от полиции. И не могу допустить, чтобы меня поймали и отправили в тюрьму навсегда. Ни у Богомола, ни у меня не было другого выхода. Разница между нами заключается только в том, что она хочет прожить остаток жизни на полную катушку, а я готова отказаться от того времени, что мне придется еще прожить, скрываясь. Я спросила Богомола, не знает ли она, где можно купить пистолет. У меня до сих пор есть деньги Милоша Утки, которые я взяла из его дома. Единственное, чего я боялась, – это умереть в одиночестве. Тогда-то мне и пришла в голову мысль создать чат в глубокой сети. Я знала, что на многих сайтах в Интернете собираются люди, которые не хотят больше жить, поэтому быстро нашла вас в разных чатах о самоубийцах. Богомол сказала, что поможет мне. Однажды она принесла пистолет, о котором я просила, но не сказала, где она его достала. Я признаюсь, клянусь вам, что, создавая чат, я хотела воодушевить вас, убедить жить дальше. Я и сейчас считаю, что вы должны жить, что у вас есть для этого причины. Единственное, что мне нужно, – это чтобы вы были со мной в день моего ухода. Никто не должен умирать в одиночестве. Если я назвала свой чат «Дамы Черной Луны», то только потому, что я та луна, которая исчезнет, которая станет невидима в полночь, и ее дамы, собравшись вокруг нее, отпразднуют продолжение жизни. Что-то вроде священного обряда. Я не знала, дойдет ли чат до финала и что будет, когда мы скажем вслух о нашей тайне, о нашем общем желании умереть. Но когда вы решили назвать чат «Девчонки из выгребной ямы», я почувствовала, что все изменилось. У каждой из вас могли найтись причины, не менее веские и непреодолимые, чем у меня, чтобы изменить мой проект и принять решение умереть всем вместе. Устроить последний праздник жизни, зная, что смерть так близка. Мое решение неизменно. Долгими ночами я думала о том, чтобы покончить с собой. Одним выстрелом, в одиночку. Не дожидаясь никого. Но выстрелить себе в рот – это так бесчеловечно, что у меня не хватило мужества. Мой проект подразумевал легкую смерть. Я ждала, когда настанет нужный момент. И вот этот момент настал. Теперь должны решать вы. До нашей встречи в Берлине осталась одна ночь, но прежде необходимо выяснить, кто, когда и где умрет.

Глава 21

В высоких окнах гостиной сверкнула яркая вспышка молнии. Спустя несколько секунд раскаты грома, заставив дрогнуть стекла, гулким эхом прокатились по дому Урсулы Кайлен – роскошному двухэтажному зданию из белого камня с круглой башенкой, сланцевой крышей, двумя большими мансардами, выходившими на разные стороны, и просторным садом, где в окружении зеленого газона, спускавшегося к самому берегу озера, росли вековые ели.

В оформлении интерьера превалировал белый цвет стен, гардин, ковров и мебели, в сочетании с бежевыми диванами, креслами и люстрами классического стиля.

Сидя в одном из кресел, Сусанна в задумчивости смотрела на языки пламени, лизавшие дрова в камине.

– Мне нравятся осенние грозы, а тебе? – спросила она Урсулу, когда та принесла ей чашку кофе и клубничное пирожное.

– Да, я люблю дожди, – ответила Урсула.

Несмотря на приветливые манеры подруги Хельги, Сусанна чувствовала себя неловко. Этой женщине было примерно столько же лет, сколько ее матери, хотя она выглядела более привлекательно. Сусанна не знала, что сказать, чтобы справиться с напряжением, сковавшим мышцы ее лица.

К тому же она не поняла, какие отношения связывают Урсулу и Хельгу, и эта неопределенность ее очень смущала. Впрочем, задавать вопросы ей не потребовалось. Словно прочитав ее мысли, Хельга сделала глоток кофе из своей чашки и заговорила.

Она сказала, что Урсула близкая подруга ее родителей, что в Берлине у нее известное агентство стюардесс, что она постоянно летает из одной страны в другую и знакома со многими знаменитостями по всему миру и что для нее нет ничего невозможного.

– Она богиня, – закончила Хельга.

Услышав это, Сусанна вспомнила свой разговор с Бруно на бывшей фабрике в Спиннерай, когда она просила его помочь ей найти работу в Лейпциге. Сначала у нее мелькнула мысль, не стоит ли сказать Хельге и ее подруге, что стипендия «Эразмуса» – это сущие гроши и что скоро она столкнется с финансовыми проблемами, если не начнет работать по вечерам после занятий. Однако Сусанна так и не решилась заговорить об этом. Это ее проблема, и она должна решать ее сама. Тем более что она еще не настолько доверяла Хельге и тем более Урсуле, чтобы при первой же возможности просить об услуге. Да и гордость не позволяла этого. Она приехала в Лейпциг вовсе не для того, чтобы еще год проучиться на переводчика немецкого языка. Сусанна хотела найти себя.

Дождь продолжал барабанить по окнам гостиной.

Урсула отмахнулась от хвалебных слов, сказанных в ее адрес Хельгой.

– У меня есть и свои темные стороны, – с улыбкой сказала она.

– Они есть у всех, – подтвердила Хельга. – Впрочем, возможно, у Сусанны их нет, – добавила она, с любопытством глядя на Сусанну.

– Думаю, я ничем не отличаюсь от других, – возразила Су-санна, немного расслабившись, хотя на самом деле считала иначе.

– Хельга очень хорошо о тебе отзывалась.

Урсула взяла со стола серебряный портсигар и предложила Сусанне сигарету.

– Спасибо, я не курю.

– А я курю, – с напором сказала Хельга и протянула руку к портсигару.

В нем помимо сигарет лежала зажигалка. Урсула предложила ее Хельге, потом зажгла, и Хельга закурила.

– Чем ты собираешься заниматься, когда окончишь университет?

– Мне бы хотелось работать в какой-нибудь структуре Европейского союза. Не знаю… сейчас много вакансий для переводчиков и синхронистов в Брюсселе, Люксембурге и Страсбурге. На следующий год я собираюсь поехать в Лондон, чтобы повысить уровень своего английского, – объяснила Сусанна. Она даже не заметила, как забыла о своем смущении.

Хельга, не докурив, погасила сигарету и встала.

– Пойдем, сюрпризы еще не закончились, – сказала она, взяв Сусанну за руку, чтобы поднять ее из кресла.

Урсула тоже загасила свою сигарету в пепельнице и пошла за ними.

Рядом с гостиной находилась столовая – другое просторное помещение, оформленное в таком же стиле. Комнату освещал приглушенный теплый свет. В центре комнаты на большом столе стояли зажженные свечи.

Все было готово к ужину, посуда и приборы стояли симметрично по трем сторонам стола.

Сусанна посмотрела на тарелки с лососем и маленькие плошечки с икрой. Потом подняла голову, посмотрела в сторону и увидела доминирующий объект этого помещения – большую картину с изображением обнаженной девушки в черной военной фуражке на светловолосой голове. Девушка с безразличным видом курила сигарету, лежа на большом диване, покрытом белым шелком.

– Это же ты! – удивленно воскликнула Сусанна. – Какая же ты красивая, Хельга.

Урсула Кайлен убрала ее волосы от лица.

– А ты бы решилась позировать голой?

Сусанна снова уставилась на прекрасное изображение Хельги: на черную военную фуражку, закрывавшую волосы, на грудь с розовыми сосками, на светлый треугольник лобка, на кожаные сапоги… Она не знала, что ответить.

Когда она снова взглянула на Урсулу, та целовала Хельгу в губы. Взгляд Урсулы впился в глаза Сусанны, но губы не отрывались от Хельги. Потом Урсула улыбнулась.

– Надеюсь, тебя это не смущает, – сказала она. – Мы с Хельгой давно не виделись.

Глава 22

К ужину Клаус Бауман закончил читать докторскую диссертацию профессора Хенгеля Тонвенгера. В предисловии в исторической перспективе рассматривалось, насколько важное значение имела борьба, которую вела нацистская партия в крупных городах, в том числе в Лейпциге, но особенно в Берлине, для полного захвата власти в Германии. Она началась с тех диспутов, которые Гитлер вел в мюнхенских пивных в 1919 году, и закончилась 30 января 1933 года, когда он триумфальным факельным маршем вошел в Берлин через Бранденбургские ворота. Несколько черно-белых фотографий на первых страницах иллюстрировали «шествие тысяч солдат во главе с частями СС в парадной форме, чьи сапоги оглушительно стучали по асфальту, сопровождаемое восторженными криками толпы, которая приветствовала их поднятой вперед и вверх правой рукой».

В следующих главах профессор Тонвенгер анализировал финансирование национал-социалистической партии, полученное ими в Лейпциге от крупных городских меценатов, и то, как быстро СС взяли город под свой контроль, отправив в тюрьму своих оппонентов. «Улицы Лейпцига оказались во власти насилия, в каждом подвале кого-то пытали, безнаказанные убийства считались похвальными актами патриотизма и гражданского мужества. СС преследовали и заставляли молчать интеллектуалов, писателей, музыкантов, артистов, политических и профсоюзных лидеров. Террор окутал город, как темная тень апокалипсиса…»

Так начиналась нацистская диктатура в Лейпциге в марте-апреле 1933 года. В то же время началось преследование евреев, большинство которых жили в районе Брюль, а в Берлине студенты-фашисты сжигали перед зданием университета книги, считавшиеся опасными для национал-социалистического режима.

Следующие главы профессор посвятил исследованию нацистской диктатуры с 1933 по сентябрь 1939 года, когда немецкие войска вторглись в Польшу.

Затем профессор Тонвенгер излагал уже знакомую Клаусу Бауману теорию о том, насколько важную роль играл рейхс-фюрер СС Генрих Гиммлер в создании тайных отрядов СС в лоне самой нацистской партии: «Психопатический оккультный бред Генриха Гиммлера стал идейным фундаментом основанного им в 1934 году в замке Вевельсбург (Северный Рейн-Вестфалия) идеологического центра СС, созданного для эзотерического и археологического изучения вопросов чистоты арийской расы. Замок стал местом подготовки и собраний лидеров СС. В его священной крипте проходили обряды посвящения и номинации кандидатов в члены элитного Черного ордена, Великим магистром которого был Генрих Гиммлер».

Когда Клаус Бауман дошел до этой части книги, его интерес заметно вырос. Ему очень хотелось узнать, что еще он может почерпнуть из этой диссертации, помимо того, о чем уже рассказал ему кладбищенский гид.

Читая следующую главу, Клаус подумал, что две версии преступления, одну из которых предложила Маргарит Клодель, другую – загадочный Густав Ластоон, не противоречили, а дополняли друг друга и могли соединиться в одну-единственную, правильно интерпретирующую события той ночи. В обеих версиях имелось свое рациональное зерно.

Чтобы убедиться в собственной правоте, в том, что его предположение разумно, Клаус Бауман снова перечитал следующее: «В 1938 году, за год до начала войны, женщина из Ганновера по имени Хелена Майтнер, которая с молодых лет проявляла болезненный интерес к оккультизму и была секретаршей коменданта концлагеря Заксенхаузен, переехала жить в Лейпциг вместе с мужем, капитаном СС Гансом Штрутом, служившим в дивизии „Тотенхоф“. Со своим будущим мужем она познакомилась на офицерском балу в Бранденбурге.

Обладавшая необыкновенной красотой, Хелена Майтнер очаровывала друзей своего мужа, которых собирала у себя дома на спиритические сеансы, заставляя верить, что стуки, шумы и голоса, доносившиеся из темноты, это проявление страдающих духов, послушно являвшихся на ее властные призывы.

По свидетельству людей, знавших Хелену, эти уловки она использовала, чтобы завоевать доверие и обожание других офицеров СС, желавших приударить за ней и стать ее любовниками. К этому их побуждало пассивное поведение самого капитана Штрута, который не только не препятствовал кокетству своей прекрасной супруги, но, напротив, казался довольным и счастливым.

Через семь лет после того, как 12 апреля 1945 года в Лейпциг вошли войска Соединенных Штатов, две польские служанки, которых Хелена Майтнер держала в доме на положении рабынь и которым чудом удалось выжить во время бомбежек, рассказали американским военным о зверствах, совершенных шестью офицерами СС, включая капитана Штрута и его жену по имени Хелена.

Обе служанки описывали Хелену Майтнер, как очень привлекательную, но чрезвычайно жестокую женщину, которую боялись все окружающие благодаря ее интимным связям с высшими руководителями ваффен-СС. Они рассказали, что до войны супруга капитана Штрута как минимум один раз в год отправлялась в роскошной черной машине на берлинский вокзал, чтобы встретиться с другой женщиной, служившей старшей надзирательницей в концлагере Заксенхаузен. На вокзале ее ждала надзирательница в сопровождении шести девушек не старше пятнадцати лет, одетых в старые платья и потертые башмаки. Все они были немками, которых эта неизвестная женщина отбирала среди бездомных сирот, приехавших в Берлин в поисках работы и пристанища.

Когда американские военные попросили служанок рассказать, какие зверства они имели в виду, те сообщили, что Хелена Майтнер устраивала в своем доме оргии с участием девушек. Она одевала их в костюмы танцовщиц кабаре и рисовала на их спинах странный символ. Сама Хелена Майтнер переодевалась в нацистскую форму и участвовала в этих оргиях вместе со своим супругом и еще пятью офицерами СС. Они напивались и насиловали девушек, продолжая заниматься этим даже после итого, как Хелена убивала их дагой и сдирала кожу у них со спины.

Те же американские военные, которые освободили польских служанок, провели осмотр развалин дома Хелены Майтнер и Ганса Штрута и среди обломков обнаружили разбитый саркофаг из черного дерева с мраморной инкрустацией, изображавшей символ трикселя».

Перевернув страницу книги, Клаус Бауман увидел фотографию, сделанную одним из американских солдат, на которой трое его товарищей стояли рядом с саркофагом, опираясь прикладами ружей на открытую крышку. Внутри лежал мумифицированный труп девушки.

Глава 23

Тот, у кого нет тайны, никогда не сможет стать счастливым. Не помню, кто из писательниц говорил что-то похожее. Возможно даже, что эта глупая мысль пришла в голову мне самой. В моей памяти зияют бездонные пустоты, которые невозможно заполнить тем, что происходило в моей жизни, и тем, что я когда-либо видела во сне.

Теперь у нас больше нет тайны, которую надо хранить. Наши жизни иссякли. Мы – шесть девушек, стоящих у последней черты, шесть девушек, готовых сделать свой последний вздох. У каждой истории есть конец. Скоро начнется последний акт драмы нашего существования. Время, место и способ мы определим сами. Об этом мы и поговорим сегодня ночью.

Ровно двенадцать. Я последний раз ввожу свой ключ. Мое сознание наполняется ощущением счастья, но в сердце бьется печаль.

Черная Луна: Привет. Это последняя ночь нашего чата.

Ведьмина Голова: Уф, не могу поверить. Неужели в следующий раз мы будем говорить вживую, глядя друг другу в глаза?

Туманность: Я выезжаю сегодня ночью. Через час после закрытия чата я еду автобусом из Кракова в Варшаву, а оттуда в 6 утра отходит поезд в Берлин. На вокзал мой поезд прибудет в 11:15 утра.

Балерина: У меня прямой рейс 9:45 из Стокгольма. Прилечу в 10:20.

Яблоко П: Я тоже решила лететь из Амстердама самолетом. Вылет в 9:10. Прибытие в 10:30.

Ведьмина Голова: Сказочное везение! Моя ведьмина метла вылетает из Дублина в 7:10 и приземлится в Берлине в 10:20, всего на десять минут раньше, чем ты.

Богомол: Гениально!!! Балерина, Яблоко П и Ведьмина Голова будут в аэропорту практически одновременно, около 10:30. Я их там встречу.

Черная Луна: Итак, со временем прибытия у нас все определилось. Поезда из Лейпцига в Берлин идут каждый час. Я выеду в 10:15 и буду в Берлине в 11:30, почти в то же время, когда приедет Туманность. Вы сможете одновременно забрать нас обеих с вокзала.

Ведьмина Голова: И куда мы поедем потом?

Богомол: По такому случаю я возьму напрокат лимузин.

Делаю паузу на несколько секунд, чтобы все, кто хочет, могли что-то добавить по поводу времени прибытия в Берлин. Думаю, нас всех держала в напряжении необходимость скоординировать время. Когда закроется эта сессия чата, у нас не останется никакой возможности связаться друг с другом.

Черная Луна: Прежде чем поговорить на другие темы, напоминаю, что все должны взять в Берлин свои мобильные телефоны и ноутбуки и здесь уничтожить их, чтобы ничего не осталось. А теперь перейдем к самому главному. Если хотите, я буду задавать вопросы каждой из вас, и вы сможете ответить так, как сочтете нужным. Если кто-нибудь хочет добавить еще что-то по поводу времени прибытия в Берлин, говорите сейчас, пока мы не пойдем дальше.

Никто ничего не пишет.

Черная Луна: Кто принял решение умереть? Мой ответ вы уже знаете.

Туманность: Я.

Ведьмина Голова: И я.

Балерина: Я тоже.

Яблоко П: Ок.

Богомол: Я нет. У меня еще осталось одно дело – миссия, которую я должна выполнить. И сделать это, прежде чем болезнь меня прикончит.

Черная Луна: Значит, нас будет пятеро. Кто-нибудь хочет что-то добавить к моему вопросу?

Балерина: Мне бы хотелось, чтобы Богомол объяснила, что это за миссия. Раньше она ничего об этом не говорила.

Богомол: Это мое личное дело, но я могу рассказать о нем. Я должна выяснить, кому принадлежали шесть черепов, которые я нашла в подвале загородного дома своего отца.

Туманность: А если ты не сможешь это выяснить?

Богомол: Тогда я поплачу над ними, кем бы они ни были при жизни.

Ведьмина Голова: И над нами тоже?

Богомол: Нет, над вами посмеюсь, как обычно делаешь ты.

Похоже, больше никто не желает ничего добавлять. Мы все уважаем выбор Богомола. У каждой из нас свои и только свои причины, чтобы быть здесь, даже несмотря на то, что в эти ночи мы рассказали о них всем остальным. Решение жить или умереть тоже принимает каждая сама по себе, и никто не обязан ничего объяснять.

Черная Луна: Когда мы это сделаем?

Ведьмина Голова: Завтра в двенадцать ночи.

Туманность: Да, в то же время, когда начинались сессии нашего чата.

Балерина: По-моему, хорошо.

Яблоко П: Я согласна, больше мне нечего сказать.

Богомол: Мне тоже, но я буду с вами до самого конца.

Проходит несколько секунд, и я решаю продолжить.

Черная Луна: Как мы умрем?

Балерина: Давайте, сначала пусть каждая расскажет, как она хотела умереть до того, как мы познакомились на сайтах самоубийц.

Черная Луна: Мне не нравится это слово. Для меня оно означает отказ от жизни до того, как жизнь стала невыносимой, и не важно, по каким мотивам.

Балерина: Но это как раз про нас, разве нет? Мы самоубийцы.

Ведьмина Голова: Тогда еще не поздно изменить название чата.

Туманность: И как мы его назовем?

Ведьмина Голова: «Самоубийцы из выгребной ямы».

Балерина: Ты собираешься насмехаться, пока не умрешь?

Ведьмина Голова: Конечно, я верю в привидения, ха-ха-ха.

Яблоко П: Блин!! Да оставь ты, наконец, свои хиханьки!

Ведьмина Голова: А я не шучу, это у меня такой способ существования. Слыхали про Офелию?

Черная Луна: Это персонаж из «Гамлета» Вильяма Шекспира.

Ведьмина Голова: Так вот, я хотела умереть, как она. Когда моя мать исчезла на озере, я поехала в Лондон. Мне хотелось посмотреть знаменитое кладбище «Хайгейт». Обалденное место! И еще я сходила в галерею Тейт и там увидела картину, которая с тех пор стала моей любимой. Черная Луна может описать ее лучше меня, она наверняка ее знает.

Черная Луна: Бедная прекрасная Офелия плывет по воде в ручье. Ее лицо и руки выступают из воды. В руках зажат венок из цветов, она поет красивую песню и ждет, когда тяжелое платье утянет ее на илистое дно.

Туманность: Это очень красиво. Она вошла в воду, чтобы умереть?

Ведьмина Голова: Нет, и это не шутка. Она упала туда с ветки дерева. А я – да. Я хотела войти голой в ледяную воду, где – как я думала – исчезла моя мать. Мне хотелось встретиться с ней на дне озера, как Офелия встретилась со смертью.

Яблоко П: Есть более простые способы исчезнуть из этого мира! Я, как вы понимаете, покончила бы с собой, вколов себе большую дозу героина.

Черная Луна: До того как мы познакомились, я хотела застрелиться, как Хемингуэй, но только из пистолета и серебряной пулей.

Туманность: После первой попытки я продолжала думать о самоубийстве. Я копила таблетки, которые принимала от тревоги и депрессии.

Балерина: Когда я начала думать о смерти, я хотела лететь до самого конца.

Яблоко П: Не раскрывая парашют?

Балерина: Нет, я бы прыгнула без него. Так я не смогла бы пожалеть и передумать.

Яблоко П: Да бросьте вы все это. Давайте, я приготовлю всем нам восхитительный сладкий сон?

Черная Луна: «Персефона»?

Яблоко П: Да, это нечто особенное.

Ведьмина Голова: Если она у тебя есть, я за.

Балерина: Если ты можешь поручиться, что не будет осечки.

Туманность: Если все вместе, то я согласна.

Остался один последний вопрос.

Черная Луна: Где?

Богомол: Наверно, я не должна высказывать свое мнение, но я знаю идеальное место. Завтра объясню почему. Я уверена, что вы можете придать значение своей смерти драматическое значение, которое сделает вас частью истории, частью великого произведения искусства, которое создам я. Сейчас мне трудно это объяснить.

Балерина: О чем ты говоришь?

Богомол: О том, что ваше самоуничтожение принесет пользу.

Черная Луна: Думаю, я знаю, что пытается сказать Богомол.

Туманность: Меня это смущает. Почему ты не скажешь об этом более ясно?

Черная Луна: Время кончается. Увидимся завтра в Берлине.

Больше в этом чате никто ничего не напишет. С этого момента мы умолкаем навсегда.

Часть третья. Саркофаг

Глава 1

Дождь продолжал идти, и Урсула предложила им переночевать у нее, но Хельга предпочла ехать дальше, чтобы добраться до Берлина этой ночью.

Они въехали в город с южной стороны, оставили машину на общественной парковке на Ораниенбургерштрассе и пешком, под зонтами, прогулялись до какого-то клуба, находившегося в подвале.

Хельга велела Сусанне ждать ее перед большой настенной картиной в землистых тонах с какими-то фигурами, едва намеченными тонкими линиями, напоминавшими доисторические пещерные рисунки. Вокруг в тусклом свете под звуки музыки в стиле андеграунд толпились люди. Сусанна была поражена. До сих пор она не видела ничего похожего, и ей вдруг захотелось провести всю жизнь, переезжая с места на место, работая, где придется, или даже попрошайничая, если это потребуется. Наконец-то она чувствовала себя свободной.

Через несколько минут голос Хельги прервал ее мечтания.

– Пошли, я уже раздобыла все, что нужно.

На улице они снова открыли зонты, и Сусанна наклонилась к уху Хельги:

– Ты купила наркотик?

– Взяла «кристалл» у одного надежного типа. Не какое-нибудь дерьмо. Ты пробовала метамфетамин?

– Нет, я ни разу не пробовала наркотики.

– Сегодня у тебя будет возможность это сделать. Спать в Берлине – это потеря времени.

В машине Хельга попросила Сусанну свернуть трубочку из банкноты в десять евро, а сама приготовила на кредитной карте две дозы метамфетамина.

– Тебе просто надо сделать то же, что делаю я, – сказала Хельга, быстро и глубоко втянув носом кристаллический порошок.

Потом она передала свернутую банкноту Сусанне и положила карту к себе на ладонь. Сусанна зажала одну ноздрю, поднесла лицо к руке Хельги и через свернутую банкноту с силой вдохнула порошок. Белый лед ударил в нос, как кончик раскаленного кинжала. Не прошло и нескольких секунд, как Сусанне захотелось, чтобы ночь в Берлине никогда не кончалась.

– Я устрою тебе такой праздник, который ты никогда не забудешь, – сказала Хельга, включив мотор своего спорткара. Надавив на газ, она с ревом выехала с парковки.

Рядом с вокзалом Осбанхоф находился «Берлин-панорама-бар» – бывшая ТЭЦ советского периода, переоборудованная в клуб, размещенный на нескольких этажах, где располагались многочисленные танцевальные залы с разной музыкой. Фасад подсвечивался синими, красными, желтыми и зелеными огнями, у входа стояли длинные очереди желающих попасть внутрь.

Взяв Сусанну за руку, Хельга прошла мимо стоявших в очереди людей, поздоровалась с портье с татуированным лицом и золотыми зубами, и они без проблем вошли в этот священный храм городского безумия.

Несколько часов они не переставая танцевали техно в огромном зале с бетонными стенами, психоделическими огнями, лучами лазера и звуком, способным пробить барабанные перепонки. Сусанна пребывала в эйфории. Пот катился с нее градом. Она больше не была собой. Она стала другой. Ее тело извивалось и вибрировало в повторяющемся ритме музыки, который отдавался эхом в ее душе, лишая воздуха.

– Танцуй, танцуй, танцуй! – кричала ей Хельга, но Сусанна ее не слышала.

Перед рассветом они поднялись на третий этаж, съели гамбургеры в «Панорама-баре» и вернулись к входной двери. У входа до сих пор стояла очередь.

По узкой металлической лестнице они спустились вниз и вошли в какой-то совсем особенный зал. Их сразу же окутала темная атмосфера непристойности.

Хельга посмотрела Сусанне в глаза.

– Спокойно. С тобой ничего не случится, если ты сама не захочешь, – сказала она.

Прямо перед ними какая-то девушка занималась сексом с двумя мужчинами, которые в то же время целовались друг с другом. Мускулистый мужик сосал груди немолодой женщины. Две девушки мастурбировали одна другую на диване. Сусанна подумала, что это галлюцинации, вызванные метамфетамином. Мимо проходили красивые и абсолютно голые женщины. Глядя на них, женщины делали языком неприличные, провоцирующие жесты или, усевшись на место, нетерпеливо раздвигали ноги, демонстрируя свою депиллированную промежность.

Хельга нашла уединенный уголок, погруженный во мрак. Глаза Сусанны почти ничего не видели. Почувствовав, как зубы Хельги слегка прикусили ее губы, она закрыла глаза и отдалась безотчетной жажде наслаждения. Время остановилось.

Она не знала, как это произошло, но, когда снова открыла глаза, рядом с ними оказалась Урсула и они целовались уже втроем.

Глава 2

По субботам семья Ингрид собиралась в доме ее родителей, чтобы вместе пообедать. Но все бывали в сборе далеко не всегда. Чаще всего по причинам, связанным с работой, отсутствовал Клаус, иногда Стефан, младший брат Ингрид, уезжал на выходные во Франкфурт, чтобы повидать своего двухлетнего сынишку. Стефан был разведен и сидел без работы после закрытия металлургического завода, где раньше работал. Уже несколько месяцев назад он вернулся жить к родителям. Однако в эти выходные Стефан был дома. Он сидел за столом в кухне, пока его мать готовила обед, и Карла помогала ему разобраться с новым мобильным телефоном.

Ингрид чувствовала бы себя счастливой, если бы не тоскливое беспокойство, мучившее ее с прошлой ночи. Ей нужно было поговорить с Клаусом наедине.

Взяв по кружке пива, они вышли из кухни и устроились в саду на крыльце, защищенном от холодного ветра стеклянным навесом. Крыши соседних домов окутал туман, превративший небо в огромную серую пластину, которую, казалось, можно потрогать руками.

– Мне надо с тобой поговорить, прежде чем мы вернемся в дом, – сказала Ингрид, кутаясь в длинную шерстяную кофту.

– Что случилось?

Клаус почувствовал, как сердце в груди подпрыгнуло вверх. Он не знал, о чем пойдет речь, но его встревожило выражение лица жены. Интуиция подсказывала, что ему предстоит услышать что-то малоприятное.

– Это Карла. Сегодня утром я нашла на балконе у нее в комнате трубку для травки.

– И это все?! – воскликнул Клаус. – Я думал, случилось что-то действительно страшное, – добавил он.

– По-твоему, это не вызывает тревогу? – тихо пробормотала Ингрид, чтобы ее не услышала дочь. Она бросила взгляд на кухню сквозь оконное стекло и увидела, что Карла пристально наблюдает за ними. Наверняка догадалась, что родители говорят о ней.

– Я просто хочу сказать, что тебе не стоит так беспокоиться о Карле. Почти все девочки ее возраста пробуют эти вещи. Мы тоже это делали.

– Ради бога, ей всего четырнадцать лет!

– Сегодня вечером я с ней поговорю, годится?

Ингрид откинула волосы назад.

– Ты должен уделять ей больше внимания, Клаус. Проверь, что она делает в Интернете, куда и с кем ходит гулять, с кем разговаривает по мобильному…

– Ты хочешь, чтобы я шпионил за своей дочерью?

– Я очень боюсь, как бы чего не случилось, а потом окажется, что мы не сделали все необходимое, чтобы этого избежать. Вспомни о тех несчастных девушках. Ты представляешь, какими виноватыми чувствуют себя их родители?

– Возможно, это даже не травка, – вместо ответа произнес Клаус. Ему было слишком страшно думать об этом. – Сейчас многие курят просто измельченный табак или сами скручивают сигареты и пользуются картонными мундштуками. Такая теперь мода, – объяснил он.

Клаус поднялся и подал руку Ингрид, чтобы помочь ей встать с садового кресла из белого пластика. Потом обнял ее.

– Ладно, пойдем внутрь. У твоей матери уже все готово.

Экран мобильника Клауса мигнул, сигнализируя о входящем сообщении. От Маргарит Клодель.

– Что-то случилось? – спросила Ингрид, вспомнив день, когда узнала об измене мужа.

– Европол установил личность пятой девушки.

Домой они вернулись до темноты. Карла ушла со своими подружками. Ингрид, казалось, немного успокоилась, и Клаус, устроившись на диване, включил телевизор и стал смотреть футбол. Матч оказался не особенно увлекательным.

Сидя у телевизора, Клаус ждал, когда вернется дочь и он сможет поговорить с ней. Но время шло, а Карла все не приходила. В эту ночь она так и не вернулась домой.

Глава 3

Утром дождь перестал, но в небе над Берлином по-прежнему преобладали пугающие черные тучи. Из окна мансарды Хельги на Маркграфенштрассе Сусанна видела полукруглые купола двух соборов на Жандарменмаркт и фронтон огромного неоклассического здания Берлинской филармонии. Хельга говорила ей, что Бруно много раз играл на виолончели в Концертхаус – одном из самых красивых концертных залов мира.

Приняв душ, они переоделись, вдохнули еще дозу метамфетамина и снова вышли на улицу, даже не подумав об отдыхе. Ни одна из них ни словом не обмолвилась о том, что было ночью. Сусанна чувствовала себя вполне нормально, но говорить об этом вслух как-то не хотелось. Она даже не была уверена, что все действительно было так, как ей сейчас представлялось. С таким же успехом это могло оказаться бредом, миражом или проявлением необузданной сексуальной фантазии, вызванной наркотиками, которые Хельга давала ей в «Берлин-панорама-баре». Она не помнила, сколько раз вдыхала кристалл, принимала таблетки и пила алкоголь.

– Ты готова прогуляться пешком? – спросила ее Хельга.

– Могу идти хоть на край света.

Прежде чем выехать из Лейпцига, Хельга пообещала, что покажет ей ночной и дневной Берлин. И она это делала.

– Начнем с кафедрального собора. Мы поднимемся на самый верх, и оттуда ты сможешь увидеть весь город.

Сначала они шли по Франзёсишештрассе. Было холодно. Сусанна застегнула молнию своего пуховика и сунула руки в карманы. На спине у нее висел маленький рюкзачок с двумя бутылками воды. Ее мучила жажда. Очень сильная жажда.

– Вчера ночью Урсула тоже была с нами в том темном зале? – наконец решилась она спросить.

– Почему ты спрашиваешь?

– Ты сама знаешь.

– Ты думаешь, что-то произошло? – настойчиво поинтересовалась Хельга, не отвечая на вопрос.

– Думаю, да, – подтвердила Сусанна.

– Тогда какая тебе разница, что я скажу?

– Я не уверена, что все это происходило на самом деле. Может, это просто мои галлюцинации.

Хельга улыбнулась.

– А я думаю, ты просто получила море удовольствия, вот и все.

– Почему ты не говоришь мне правду?

– Потому что правда – это то, что ты чувствуешь. Иногда мне кажется, что нет большой разницы между реальностью, которую мы проживаем в жизни, и той, что существует в нашем воображении. Я тоже не вполне уверена в том, что происходило вчера ночью. Для меня правда то, что мне по фигу, что было на самом деле. Я сделала это вчера и вчера же об этом забыла. Я хочу жить настоящим и брать от жизни все.

– Я уверена, что вчера твоя подруга Урсула была в Берлине, – более настойчиво произнесла Сусанна. – И где она сейчас?

– Урсула появляется и исчезает без предупреждения. Сейчас она может быть где угодно.

Их догнала «скорая помощь» с включенной сиреной. Когда она проехала, они перешли проспект Унтер-ден-Линден. Машин было немного, и они не стали дожидаться, когда на светофоре загорится зеленый.

Хельга показала рукой налево и вдаль.

– Проспект заканчивается Бранденбургскими воротами. Если хочешь, можем сходить туда вечером после обеда.

– Как скажешь. Я думаю, в Берлине много памятников, которые стоит посмотреть, – ответила Сусанна.

Ее интерес к городу заметно поубавился. Гораздо больше ей хотелось поговорить с Хельгой о себе, о Бруно, о своих сомнениях и страхах.

После посещения кафедрального собора они немного отдохнули, любуясь панорамой города со смотровой площадки на куполе, а потом пошли вдоль берега реки. В окрестностях музейного острова Музеумсинзель сновали нескончаемые группы студентов.

Когда они рассматривали неоклассические портики Музео де Пергамо, Сусанне вспомнился Илиан Волки. Интересно, съехал ли он из общежития и чем сейчас занимается. Возможно, пьет пиво в какой-нибудь лейпцигской пивной со своими товарищами по университету, смеется над своим заиканием и даже не вспоминает о ней. А может быть, Илиан решил поехать на одну из экскурсий, которые устраивались для студентов, приехавших по программе «Эразмус».

Однако Сусанна ничуть не жалела, что оказалась в Берлине в компании Хельги и очередной дозы метамфетамина, туманившего ее сознание.

Они вышли на Бебельплац. Сусанна в задумчивости шагала рядом с Хельгой, пока они не оказались в центре мощенной брусчаткой площади. Хельга остановилась перед квадратным отверстием в земле, накрытым толстым стеклом. Внутри этой странной ямы виднелись пустые белые полки.

– Что это такое? – удивилась Сусанна.

– Одной весенней ночью нацисты сожгли на этом месте тысячи книг. Поэтому все эти полки пусты.

– Бруно говорил тебе про записку? – торопливо спросила Сусанна.

Хельга удивленно переспросила:

– Про записку?

– Да, про череп и про «Девчонок из выгребной ямы».

– А, ты имеешь в виду название театральной пьесы, которую писала Лесси.

– Ну, про пьесу я ничего не знаю. Записку я нашла в одной из книг, которые Лесси оставила в своей комнате.

– Бруно прислал мне сообщение, что ты нашла эту закладку. Не знаю, почему ты думаешь, что она имеет какое-то отношение к пяти мертвым девушкам, которых нашли у монумента в Лейпциге.

– Не знаю. Меня испугал череп, нарисованный рядом с этими словами.

Хельга состроила сочувственную гримасу.

– Ты представляешь, у скольких опубликованных и неопубликованных пьес в названии есть слово «девчонка», или «девчонки»?

– Никогда об этом не думала.

– Так посмотри в Гугле. Их до черта. Первоначально Лесси хотела, чтобы ее пьеса называлась «Дамы Черной Луны», но потом решила, что это звучит слишком слащаво, слишком старомодно. И что прототипы героинь ее пьесы гораздо более приземленны и трагичны. Поэтому она назвала пьесу «Девчонки из выгребной ямы». Имеется в виду всякая эмоциональная фигня. Она мне говорила, что об этом просили персонажи этой истории и что она согласилась скрепя сердце. Лесси даже не знала, что это будет за пьеса: драма или комедия.

– Она тебе рассказывала, о чем писала?

– Временами Лесси держалась довольно закрыто.

– Ты не знаешь, она закончила пьесу?

– Однажды она призналась мне, что не может закончить, пока персонажи сами не выберут, каким будет финал. И еще она сказала, что никогда никому ее не покажет и не опубликует. Она не хотела, чтобы кто-нибудь узнал, о чем эта история. А вскоре она съехала из квартиры Бруно.

Имя Бруно, слетевшее с губ Хельги, придало Сусанне смелости, и она заговорила снова.

– Могу я доверить тебе один секрет? – спросила она.

– Если ты мне скажешь, это уже не будет секретом.

Слова Хельги заставили Сусанну усомниться.

– Но я должна с тобой поговорить. Мне становится совсем не по себе, когда я об этом думаю, – наконец призналась она.

– Если это касается Бруно, то меня ничем не удивить, можешь не беспокоиться.

– Я нашла в его доме пистолет.

Хельга остановилась и сурово взглянула на Сусанну.

– Ты рылась в его вещах, воспользовавшись тем, что осталась одна в доме? Черт возьми, ты же его гостья!

– Все произошло как-то странно. Меня как будто кто-то или что-то позвало сверху.

– Да оставь ты эту чушь!

– Мне очень жаль, но я не смогла побороть любопытство. Я увидела лестницу и поднялась в мансарду. Я ничего не искала, просто хотела посмотреть, что там.

– Это пистолет Лесси, я сама ей дала.

– Там была еще одна записка.

– Знаю. Я же уже сказала тебе, что у нас с Бруно нет друг от друга секретов.

Сусанна почувствовала, что задыхается. Эйфория, вызванная метамфетамином, постепенно исчезала, и голова становилась тяжелой. Казалось, еще немного – и она провалится в преисподнюю, если только не вдохнет новую дозу. Она смотрела на Хельгу и видела, что ее движения становятся размытыми, словно окутанные туманом. Голос звучал как гулкое эхо в адской пещере. В какой-то момент ей вдруг показалось, что по ее лицу ползают муравьи, и она провела рукой по щеке, чтобы смахнуть их. Ей захотелось открыть рот и закричать. Потом она посмотрела на свои наручные часы и увидела, что всего три часа дня.

– Мне надо поспать, – печально произнесла она.

– Мы совсем рядом с моей квартирой. Только не закрывай глаза, пока мы не дойдем. Тебе надо принять холодный душ и лечь в постель раньше, чем начнутся галлюцинации.

На лбу Сусанны выступил холодный пот. Она посмотрела на Хельгу, но увидела гримасу жуткого монстра.

Глава 4

В два часа ночи в воскресенье все свободные подразделения полиции Лейпцига были брошены на поиски Карлы Бауман. Девочка-подросток четырнадцати лет, волосы каштановые длинные волнистые, глаза карие, одета в бордовые легинсы, светло-лиловый свитер, черные ботильоны на толстой резиновой подошве с металлическими пряжками по бокам и черную кожаную куртку.

Комиссар Клеменс Айзембаг лично занялся организацией срочных поисков прямо из квартиры Клауса Баумана, после того как Ингрид убедилась в том, что ее дочь не осталась ночевать ни у одной из известных им подруг. Все они вернулись домой около десяти вечера, и ни одна не видела Карлу. Последнее сообщение, отправленное по Ватсапу с ее мобильного телефона школьным подружкам, с которыми она обычно ходила гулять по выходным, было получено в 18:30, когда они выходили из кино. В нем Карла написала, что едет домой. После этого она перестала выходить в Сеть. Мальчики, с которыми ее иногда видели в районе Августусплац, ничего о ней не знали. Она не поступала ни в одну из больниц и, согласно имевшимся у полиции сводкам, не проходила как жертва какого-либо несчастного случая.

Ингрид пребывала в полном отчаянии. Она постоянно повторяла Клаусу, что Карла видела, как они обсуждали ее в доме бабушки, и теперь боится возвращаться домой из-за истории с травкой.

– Большинство подростков, не вернувшихся домой в ночь с субботы на воскресенье, делают это на следующий день, – сказал комиссар в тщетной попытке ее успокоить.

Брат Ингрид Стефан сидел рядом с ней на диване. Бабушка с дедушкой ничего не знали.

Звонок, пришедший на мобильник комиссара, взбудоражил всех. Айзембаг что-то коротко ответил и повесил трубку.

– Из полицейского суда только что прислали в комиссариат постановление об аресте и заключении под стражу. Оно пришло по факсу. Группа по проведению спецопераций уже выехала домой к Густаву Ластоону, – сказал он.

На мгновение взгляд комиссара остановился на столике и двух креслах для чтения, стоявших перед камином. Взяв со столика книгу, он снова посмотрел на Клауса.

– Где ты это раздобыл?

– В библиотеке университета. Мне дал ее Густав Ластоон.

– Ты все еще веришь в сказки, которые рассказывает этот чокнутый извращенец?

– Просто отрабатываю все линии расследования, только и всего.

Клеменс Айзембаг положил книгу на стол.

– Будет лучше, если ты останешься дома с Ингрид, я буду держать тебя в курсе происходящего, – сказал комиссар.

Клаус Бауман не обратил внимания на совет начальника. Набросив на рубашку куртку, он поправил висевший слева в кобуре пистолет.

– Если этот сукин сын что-то сделал с Карлой, я убью его собственными руками, можешь не сомневаться.

Его гневный взгляд, казалось, не мог оторваться от невидимой точки где-то в бесконечности.

– Хорошо, поедем на моей машине, – согласился комиссар.

Синие огни мигалки пронзали туман, окутавший мокрые улицы Лейпцига. Клеменс Айзембаг вел машину и все время что-то говорил, не давая Клаусу задуматься. Он говорил, что это ложная тревога и все дело в проявлении бунтарства, которому так часто подвержены подростки, или просто ребяческая выходка Карлы, вызванная страхом перед выволочкой за курение травки. И что она непременно вернется, когда успокоится. Возможно, она пошла к какой-нибудь подружке или парню, которых ни он, ни Ингрид не знают.

– У тебя никогда не было детей. Тебе не понять, как мне больно, – отозвался Клаус.

Мысль, что Густав Ластоон имеет какое-то отношение к исчезновению Карлы, неотступно вертелась у Клауса в голове, сводя его с ума. Кладбищенский гид считался главным подозреваемым в убийстве пяти девушек, но он оставил его на свободе вопреки мнению своего непосредственного начальника. Клаус не мог смириться с мыслью, что Густав Ластоон обманул его доверие, что он насмехался над ним, уверяя в своей невиновности, чтобы теперь продемонстрировать, какую ужасную глупость инспектор совершил, не отправив его в тюрьму до конца жизни, когда у него была такая возможность. Это казалось ему слишком изощренной жестокостью даже для психопата-некрофила.

– Перестань изводить себя своими мыслями. Речь идет всего лишь о мерах предосторожности. У этого типа нет никаких мотивов причинять вред твоей дочери. Бьюсь об заклад, что он тебе признателен. Он до сих пор на свободе только потому, что ты ему поверил, – сказал комиссар, не отводя взгляда от ехавших впереди машин.

Клаус Бауман закрыл лицо руками. Потом стиснул зубы и стукнул кулаком по бардачку машины.

– Будь я проклят, надо было тебя послушать!

– Теперь бесполезно сетовать о том, чего ты не сделал.

Клауса не покидало предчувствие – что-то идет не так. Оно мрачной тенью окутывало его сознание, несмотря на то, что полицейский, следивший этой ночью за Густавом Ластооном, заверил его, что подозреваемый вернулся домой в 22:00 и с тех пор никуда не выходил. Агент, сменивший его днем, ни на мгновение не выпускал его из виду с утра до вечера. За это время гид провел несколько экскурсий по разным маршрутам, перемещаясь по городу на маленьком автобусе, принадлежавшем турфирме, на которую он работал.

Однако эта информация не успокоила Клауса. Карлу мог похитить какой-нибудь из его сообщников-некрофилов, чтобы Густав Ластоон обеспечил себе алиби, занимаясь своей работой под присмотром полиции. Он прекрасно знал, что с того дня, когда нашел трупы, за ним следят.

Пять членов группы по проведению спецопераций скрытно дожидались их недалеко от дома Ластоона. Выйдя из машины, комиссар отдал приказ войти внутрь. Оперативники выломали дверь металлическим тараном и ворвались в дом с пистолетами и штурмовыми винтовками в руках. За считаные минуты они осмотрели все.

В доме никого не было.

Глава 5

Когда Сусанна проснулась, на краю ее постели сидел Бруно Вайс. Увидев, что он улыбается, она приподнялась и натянула одеяло до самого подбородка. На ней была пижама, но она не помнила, как надевала ее и ложилась.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Сусанна, радуясь, что Бруно рядом. По крайней мере, сейчас она была уверена, что Бруно – не галлюцинация.

– Я совсем недавно приехал из аэропорта и не хотел тебя будить. Мне нравится смотреть, как ты спишь.

– Сколько времени?

– Два часа дня.

– Я хочу есть, – сказала Сусанна.

Бруно держал в руках мобильный телефон.

– Хельга сказала, что ты спишь уже больше двадцати часов.

– Что еще она тебе сказала?

– Ничего, о чем тебе стоит волноваться. Берлин – змей-искуситель, здесь небеса соседствуют с преисподней. Теперь ты это знаешь.

Мозг Сусанны искал в памяти воспоминания о том, что она делала с вечера пятницы, но обнаружила только беспорядочные обрывки смутных образов. Она откинула одеяло в сторону и встала.

– Где Хельга?

– Ждет нас в ресторане. Это недалеко отсюда.

Пока они шли, на голову капал унылый дождик. Снова оказавшись рядом с Бруно, Сусанна почувствовала, как ее наполняет приятное ощущение покоя.

Бруно рассказывал ей про Милан, про великий театр Ла Скала и про неописуемые эмоции, вызванные аплодисментами публики в финале концерта для виолончели с оркестром Дворжака, который он исполнял в качестве солиста.

– Это несравнимо ни с одним наркотиком, – закончил он.

Слово «наркотик» ударило ей в голову, как будто она снова вдохнула порошок кристалла. И это не было результатом угрызений совести из-за того, что произошло в ночь с пятницы на субботу, о чем она не хотела вспоминать. Какой-то другой голос, затерянный глубоко в памяти, говорил ей, что теперь все изменилось и больше никогда не будет прежним.

– Почему ты так изменился? – спросила она.

Взгляд Бруно скользнул по лицу Сусанны, на секунду задержавшись на глазах.

– Что значит изменился?

– Ты не похож сам на себя.

– Ты так считаешь?

– Сейчас ты другой, совсем не такой, как в тот день, когда я встретилась с тобой на вокзале в Лейпциге, или как ночью в прошлый четверг, когда играл со своей группой в «Бимбо Таун». С распущенными волосами ты какой-то… более загадочный.

– Я могу развязать хвост, если тебе так больше нравится.

– Нет, нет, мне больше нравится так.

Хельга сидела в стеклянной галерее ресторана, расположенного у Бранденбургских ворот. На столе перед ней стояла бутылка пива и стакан. Кругом за столиками сидели туристы.

– Ты не можешь уехать из Берлина, не побывав на Паризер-плац. Надеюсь, Бруно уже рассказал тебе какую-нибудь историю, связанную с этой площадью, пока вы шли сюда? – поинтересовалась Хельга после того, как Сусанна и Бруно сели за стол.

– Мы говорили только о моей поездке в Италию, – объяснил ей Бруно. Взяв меню, он передал его Сусанне, предлагая ей выбрать блюда для себя.

– Ты сам расскажешь? – спросила Хельга.

На лице Сусанны появилось недоуменное выражение.

– Когда Лесси съехала с квартиры, я тоже нашел в ее комнате кое-что связанное с запиской про «Девчонок из выгребной ямы».

– Я вас не понимаю, – сказала Сусанна.

– Лесси не взяла с собой пьесу, которую она писала.

– Она у тебя?

– Да, она спрятана в надежном месте.

– Что значит «спрятана»?

– Лесси не хотела, чтобы кто-нибудь прочитал текст ее пьесы, – ответила Хельга.

– Но ты ее читал?

– Да, она очень интересная, – признался Бруно.

– И зачем вы мне об этом рассказали?

– Книга объясняет желтую закладку, которую ты нашла, и появление пистолета, – пояснил Бруно.

Сусанна моргнула и перевела взгляд на Хельгу. Однако Бруно продолжил:

– Хельга рассказала, что ты рылась у меня в мансарде.

– Извини, мне очень жаль, что я так поступила, – ответила Сусанна.

– Это уже не важно.

– Не знаю, что сделать, чтобы ты меня простил.

Официант подал им еду: тушеное мясо с картошкой. Хельга взяла со стола нож и, указав им на Сусанну, заявила:

– Достаточно, если ты не будешь об этом говорить, если тебя кто-нибудь спросит.

– Кого ты имеешь в виду? Я вас не понимаю.

– Например, инспектора Клауса Баумана, – ответил Бруно.

– Это тот, который расследует смерть пяти девушек?

– Да, мы знаем, что произошло.

– И не сообщаете об этом полиции?

– Полиция все узнает в свое время.

Глава 6

Он не мог вернуться домой без Карлы. Когда Клаус с комиссаром уезжали на задержание Густава Ластоона, полные слез глаза Ингрид молча умоляли его найти дочь.

Как он мог сказать жене, что кладбищенский гид сбежал через потайной тоннель, который обнаружили в подвале его дома с помощью георадара, имевшегося в распоряжении группы спецопераций. Сердце разрывалось надвое с тех пор, как ему пришлось признать, что исчезновение Карлы за несколько часов до того, как Густав Ластоон, словно крыса, ускользнул в лабиринте коллекторов под Лейпцигом, не просто совпадение. В тоннеле нашли выпачканный в грязи мобильник Карлы.

В конце войны многие дома Лейпцига и других городов Восточной Германии оказались заминированы. Взрывчатка закладывалась в тоннели, которые выкапывали, чтобы прятаться от бомбежки. Позднее, в эпоху социализма, их использовали те, кто скрывался от преследований тайной полиции Штази.

Клаус Бауман не сомневался: если полиция нашла телефон Карлы в потайном тоннеле его дома, значит, Густав Ластоон знает, где его дочь и жива ли она. Он вернет Карлу только, если раньше найдет проклятого кладбищенского гида, который увел ее в какое-то другое место в Лейпциге или еще где-то в Германии. Клаус должен найти это место, пока не сошел с ума.

В десять часов утра группа из трех мужчин в серых плащах вошла в кабинет комиссара Клеменса Айзембага.

Клаус сидел в кресле, не зная, куда девать руки. Он сразу понял, кто эти люди и что они прибыли в Лейпциг из Берлина. Агенты федеральной полиции. Теперь этим делом будут заниматься они. Комиссар объяснил Клаусу, что это решение было принято в министерстве вскоре после того, как рано утром они получили информацию об исчезновении Карлы и бегстве единственного подозреваемого в деле о пяти мертвых девушках-иностранках.

Трое агентов сняли плащи, повесили их на вешалку у входа в кабинет и расселись: двое на диване, один в кресле у стола, как будто он собирался следить за закрытой входной дверью. Комиссар устроился в кресле напротив Клауса.

Первым заговорил старший из агентов – мужчина лет пятидесяти, с проседью в волосах и ухоженной бородке. Он сообщил то, о чем Клаус еще не знал.

– Случай вашей дочери – не единственный, – сказал он, глядя на инспектора, на которого его слова подействовали как удар в грудь. – За две ночи с пятницы по воскресенье домой не вернулись еще пять девочек. Все они немки подросткового возраста.

Клаус почувствовал, как незаметно для посторонних глаз все его тело задрожало. С исчезновением Карлы и других девочек ее возраста история кровавого разврата Хелены Майтнер, ее мужа капитана Штрута и четырех офицеров СС, которую он по настоянию самого Густава Ластоона прочитал в докторской диссертации, похоже, повторялась, словно кошмарный сон.

– Пять немецких девочек? – в ужасе переспросил Клаус, нетерпеливым жестом отчаяния запустив руку в волосы. Совесть буквально кричала, что он один виноват в этих исчезновениях.

Федеральный агент поднялся на ноги, взял красный фломастер и подошел к большой карте Германии, висевшей на стене кабинета. Он продолжил говорить, одновременно делая пометки на карте:

– Исчезнувшие подростки, включая вашу дочь Карлу, проживали в разных городах шести германских земель: две на севере, одна на востоке, одна на западе и две оставшихся на юге.

Клаус Бауман мысленно соединил линиями шесть красных точек, нанесенных на карту.

– Это перевернутый силуэт шестиугольного саркофага, – произнес он нейтральным, почти безжизненным тоном.

Более молодой федеральный агент в больших модных очках, сидевший на диване, с сочувствием посмотрел на него.

– Именно так, инспектор Бауман. Проанализировав предшествующий случай с пятью девушками-иностранками, а также ваши отчеты о беседах с Густавом Ластооном, мы пришли к следующему выводу: все указывает на то, что именно он с помощью своих сообщников совершил преступление у монумента. А теперь он намерен совершить еще одно, следуя какому-то некрофильскому ритуалу, где фигурирует эротичное белье и нарисованные на спине жертв раны с торчащими в них кинжалами.

Комиссар продолжал хранить молчание.

– Но все, что он говорил, выглядело так реально, так правдоподобно, так гладко… – простонал Клаус.

– Не обманывайте себя, инспектор. История тайного нацистского общества просто небылица, придуманная самим Густавом Ластооном, чтобы сбить вас со следа. Мы считаем, что вчера ночью, предполагая, что вы собираетесь его задержать, он похитил вашу дочь, когда она возвращалась домой, и сбежал, чтобы спрятаться где-то в другом месте. Но можете не сомневаться, мы его найдем.

Клаус Бауман мысленно прокручивал в голове каждый момент своих встреч с Густавом Ластооном, и в его памяти всплыл голос гида, говоривший, что он боится, как бы его тоже не убили. Какая-то часть его сознания упорно не желала соглашаться с тем, что кладбищенский гид имеет отношение к исчезновению Карлы, даже несмотря на то, что мобильный телефон его дочери найден в потайном тоннеле, через который этой ночью ушел Ластоон. Клаус понимал: перед лицом федеральных агентов он не может признаться, что смотрит на события иначе, что голос Густава Ластоона в его голове кричит, умоляя по-прежнему верить ему.

– Если подростки исчезли в шести разных землях, невозможно считать, что это просто дело рук психопатов под руководством такого юродивого безумца, как Густав Ластоон. За ним должна стоять преступная организация, имеющая серьезную сеть, действующую по всей стране, – произнес он, с огромным трудом подбирая нужные слова, чтобы выразить эту простую мысль.

– Поэтому мы здесь, инспектор. Чтобы выяснить, что за чертовщина тут творится.

Глава 7

В понедельник утром Бруно Вайс отвез Сусанну в университет на своей машине. Накануне ночью они вернулись из Берлина с последним поездом. Над черной водой реки поднимался туман. Приехав в Лейпциг, они отправились к Бруно и Сусанна осталась на ночь у него.

В постели, лаская обнаженное тело Сусанны, Бруно сказал, что Хельга поведала ему про лесбийские удовольствия, которым они двое и Урсула предавались в подвальном этаже «Берлин-панорама-бара». От слов, которые шептал Бруно, она все сильнее возбуждалась, и, когда он проник в нее пальцами, а потом языком, она испытала бурный оргазм.

Сидя в аудитории, Сусанна все еще чувствовала внутри легкую щекотку. Выходные прошли просто фантастически, и теперь она смотрела на своих сокурсников с ощущением некоторого превосходства. Она не только свободно наслаждалась своей сексуальностью, она заслужила доверие Хельги и Бруно. В противном случае никто из них не признался бы, что они знают о причинах случившегося с «девчонками из выгребной ямы». И хотя больше они ничего не сказали, в скором времени она узнает все.

В поезде, пока они ехали в Лейпциг, Бруно рассказал, что однажды ночью, перед рассветом, возвращаясь со дня рождения своего приятеля, который они с друзьями отмечали в пивной в Карли, он решил зайти в бабушкину квартиру – и не застал Лесси в ее комнате. Она ушла на одну из своих одиноких ночных прогулок, но забыла выключить ноутбук. Он так и остался стоять открытым на столе в кабинете. Бруно воспользовался этой возможностью и полюбопытствовал, что хранится у Лесси в архивах. Включив экран, он обнаружил открытую страницу какого-то чата под названием «Девчонки из выгребной ямы». Он нажал «войти», но сайт затребовал ключ доступа. Бруно осмотрел стол, но не нашел никаких записок, похожих на пароль. Тогда он ввел последовательность цифр и соответствующих им букв алфавита: 1a2b3c4d5e6. Экран загорелся на несколько мгновений, а потом открылось второе окно, появилась надпись, что введенный ключ неверен, и активирована система защиты от несанкционированного доступа. Закрыв новое окно, Бруно оставил попытки войти в чат и тут сообразил, что чат, в который Лесси заходила по ночам, не имеет нормального адреса в Интернете, что он находится в Deep Web.

Сусанна не имела ни малейшего понятия, что это такое, хотя знала перевод – «глубокая сеть». Бруно объяснил ей, что Лесси, должно быть, участвовала в каких-то темных делах, если прятала свою личность в темных глубинах Deep Web. С этого момента он перестал ей доверять, пока однажды не поговорил с Хельгой, и та сказала, что он может не волноваться, Лесси не опасна. Она просто искала в глубокой сети сюжет для своей театральной пьесы.

– А зачем Хельга дала ей пистолет?

– Затем, что Лесси хотела покончить с собой.

– Но в записке она написала, что он ей больше не нужен, поэтому она оставляет его тебе на память, – заметила Сусанна.

– Лесси была непредсказуема. Она просто изменила свои планы и решила уехать. Вот и все.

Глава 8

В присутствии федеральных агентов комиссар объявил Клаусу Бауману, что с этого момента его отстраняют от дела, и предупредил о последствиях, которые может иметь для его карьеры в полиции неподчинение приказу министерства, который лично передал ему в руки. Потом в коротком разговоре наедине, пока инспектор Бауман собирал свои личные вещи и складывал их в старый портфель, Клеменс Айзембаг сказал, что очень сожалеет о случившемся и понимает, почему это произошло.

– Нет, ты не понимаешь, никто не может это понимать.

– Думаю, ты должен сдать мне пистолет, – отреагировал комиссар.

Клаус Бауман вынул пистолет из кобуры и отдал ему.

– Будет лучше, если ты поедешь домой к Ингрид и дождешься моего звонка. Если ты не наделаешь новых ошибок, все будет хорошо. Послушай моего совета.

Однако Клаус не собирался сидеть дома, слушать причитания Ингрид и ждать, сидя перед телевизором, когда в новостях федеральные агенты объявят всей стране трагическую весть о том, что обнаружены трупы шести пропавших девочек. Что в убийстве подозревается Густав Ластоон, оставленный на свободе инспектором Клаусом Бауманом, отцом одной из новых жертв, занимавшимся расследованием преступления возле монумента Битвы народов в Лейпциге.

Выйдя из комиссариата, Клаус Бауман направился в библиотеку университета. Пока он вел машину, в голове с маниакальной настойчивостью вертелась цифра шесть. Он вспомнил теорию Маргарит Клодель, которой она поделилась с ним на смотровой площадке башни. Она обратила внимание на странную асимметрию в расположении трупов относительно центральной оси фасада монумента. Согласно рисунку, который Маргарит показала ему на своем планшете, их должно было быть шесть, а не пять. Теперь выводы Маргарит Клодель, в тот вечер показавшиеся ему абсурдными, обрели для Клауса новый смысл. Похищенных девочек было шесть.

Убедившись, что за ним никто не следит, Клаус вошел в библиотеку. Подойдя к библиотекарю, он представился инспектором полиции из отдела по расследованию убийств, и застенчивого вида женщина сразу занялась его обслуживанием. Клаус спросил, не интересовался ли кто-нибудь в прошлую пятницу докторской диссертацией профессора Хенгеля Тонвенгера. Библиотекарь посмотрела в компьютере и сказала, что согласно записям о книгах, выданных на руки, диссертацию взял он сам. До этого диссертацией уже многие годы никто не интересовался. Клаус кивнул.

– Мне еще нужно просмотреть записи с камер наблюдения на входе и в главном зале, – сказал он.

– Боюсь, с этим я не смогу вам помочь. Эта информация не подлежит разглашению, поскольку относится к частной жизни студентов.

– Я вас умоляю, избавьте меня от этих глупостей! Я сам сидел за одним из этих столов. Моих полномочий вполне достаточно.

– Сожалею, но вы должны предоставить судебный ордер.

Клаус Бауман покачал головой и отошел от стойки. На входе он поговорил с охранником. Мужчина выглядел слишком худым, чтобы самостоятельно оказать сопротивление какому-то возможному агрессору.

– Идите за мной, – сказал охранник.

Они спустились в подвал библиотеки. За дверью из специального толстого стекла сидели еще двое охранников в форме в окружении маленьких цветных мониторов.

Худой мужчина открыл инспектору дверь, потом снова закрыл ее и вернулся на свой пост.

Оказавшись в комнате охраны, Клаус Бауман еще раз объяснил причину своего визита. Один из мужчин нашел записи, сделанные в пятницу, в нужный промежуток времени.

На экране появилось изображение входной двери. Сначала в нее вошли несколько студентов, которые пришли вместе, потом девушка с книгами в руке. Вскоре на мониторе появилась корпулентная фигура Густава Ластоона, с характерной рыжей бородой и в черной шерстяной шапке. Он открыл дверь в библиотеку и вошел. Сбоку от двери виднелся едва заметный силуэт следившего за ним полицейского, который стоял на тротуаре, прислонившись спиной к стене. Через несколько секунд после этого у двери остановился еще один студент с рюкзаком, висевшим на одном плече. Оглядевшись по сторонам, он вошел в библиотеку.

– Отмотай назад! – бросил инспектор Бауман, как будто отдавал приказ.

– Смотрите, вот этот кадр.

– Можешь увеличить лицо?

– Конечно, секундочку.

– Отлично.

– Хотите, чтобы вам сделали распечатку?

– Было бы замечательно.

Другой охранник уже вывел на экран изображение главного зала библиотеки. Густав Ластоон, теперь видимый со спины, отошел в сторону от центра зала и сел. В руке он держал книгу, которую позже положил на стол. Вслед за этим вошел тот самый студент с рюкзаком. Достав папку с какими-то записями, он углубился в их изучение. Все нормально. На экране появился инспектор. Он подошел к столу кладбищенского гида и сел напротив него. В этот момент студент с рюкзаком достал мобильник.

– Останови здесь. Можешь показать в замедленном темпе?

– Без проблем.

Студент перевернул смартфон горизонтально, держа его над столом. Потом навел камеру на стол, где сидели Густав Ластоон и инспектор, и включил запись видео. Перед тем, как встать, он снова нажал что-то на своем телефоне, собрал вещи и ушел.

За два часа до того, как Клаус Бауман приехал на Центральный вокзал, чтобы встретить агента Европола Маргарит Клодель, которая возвращалась в Лейпциг, проведя выходные в Париже со своей дочерью, инспектор Мирта Хогг села в поезд, идущий в Нюрнберг. Она должна допросить художника, работающего в жанре эротической живописи и изображавшего на своих полотнах молодых женщин в белье, похожем на то, что было нарисовано на телах мертвых девушек.

Клаус Бауман уткнулся лбом в плечо Маргарит Клодель, чтобы сдержать слезы.

– Все обойдется, – сказала агент Европола, сочувственно проведя рукой по голове Клауса.

Они зашли в кафе на вокзале. Клаус рассказал Маргарит, в каком кошмаре живет с тех пор, как к утру воскресенья Карла не вернулась домой. Он сразу понял, что случилось что-то ужасное. На фоне случившегося история с травкой казалась теперь просто смешной. Ингрид не знала, что Клаус частенько говорил с дочерью о наркотиках. В наши дни трудно избежать того, чтобы подростки вроде Карлы не пробовали алкоголь и не курили марихуану или гашиш, когда большинство детей их возраста это делают. Однако Карла никогда не ушла бы из-за этого из дома.

– Карла не может жить без своей матери и без маленькой Берты, – закончил Клаус.

Агент Европола получила информацию о сложившейся ситуации от своего начальства еще до того, как ее самолет вылетел из Парижа в Берлин. Ей дали инструкции не вмешиваться в дело об исчезновении шести немецких девочек-подростков, поскольку оно находилось в исключительной компетенции полиции и судебных органов Германии. Ее миссию предполагалось ограничить расследованием смерти четырех девушек из разных стран Европейского союза, и в то же время оставить на рассмотрение властей Сербии и Германии то, что касалось последнего трупа, который был опознан как Веричка Людович двадцати восьми лет.

– В начале лета полиция Сербии объявила ее в международный розыск, как предполагаемую убийцу садиста и насильника по имени Милош Утка, размещавшего в глубокой сети порнофильмы, заканчивающиеся реальным убийством одного из персонажей. Отпечатки пальцев этой девушки обнаружили по всему его дому, а в одной из комнат возле кровати нашли кляпы, цепи с наручниками и множественные пятна крови на покрывале, на полу и на стенах, которые совпали с ее ДНК. Кроме того, в компьютере Милоша Утки сербская полиция обнаружила целый архив видео- и фотоальбомов с изображениями обнаженной Верички Людович с глубокими резаными ранами на спине. Этот подонок издевался над ней, насиловал ее перед веб-камерой и за деньги транслировал эти изображения в глубокой сети. Сербская полиция считает, что имеет дело с сексуальным рабством, сопровождавшимся самыми изощренными издевательствами со стороны человека, которого она убила, перерезав горло ножом.

– Они должны были дать этой девушке медаль за мужество, – с презрением прошептал Клаус Бауман.

– Теперь уже поздно. Хотя я не думаю, что они сильно сожалеют о ее смерти. Насколько мне известно, они хотят лишь получить труп, чтобы закрыть дело Милоша Утки.

– Но эта информация открывает новые перспективы в деле. По крайней мере, теперь у нас есть прямая связь между этой девушкой и Лейпцигом.

Клаус Бауман смотрел на чашку кофе, стоявшую перед ним на столе. Внезапно он резко поднял голову и пристально посмотрел в глаза Маргарит.

– Что с тобой? Ты побледнел?

– Ты привезла ее фото?

– У меня есть только те, которые мне прислали из Гааги сегодня утром. И еще есть несколько снимков мужчины, которого она убила. О чем ты думаешь?

– Эта девушка может быть той самой, которой сдавал комнату преподаватель консерватории. Помнишь, она тоже была из Сербии?

– Тебя отстранили от дела, Клаус! Ты не можешь продолжать расследование, – напомнила Маргарит.

Инспектор Бауман снова посмотрел ей в глаза и рассказал все, что прочитал в докторской диссертации по поводу некрофильских оргий, которые устраивали во время войны Хелена Майтнер, ее муж капитан Штрут и еще четыре офицера СС.

– Черно-белая фотография открытого саркофага, найденного в руинах ее дома, с мумифицированным трупом девочки внутри, – это просто кошмар. Меня ужасает одна мысль о том, что с моей дочерью и другими пятью исчезнувшими девочками может случиться что-то подобное, – сказал он.

– Клаус, эти преступления совершены более семидесяти лет назад. Сейчас мир, и ни в одной цивилизованной стране не может произойти ничего подобного. То, что Густав Ластоон сделал с девушками, было просто художественным воссозданием сцены смерти для его клиентов-некрофилов. Он просто переборщил с парализующим наркотиком, который дал им. Только поэтому эти пять девушек погибли, и он решил воспользоваться историей, рассказанной в докторской диссертации, с которой он давно знаком, – возразила агент Европола.

– Помимо всего прочего профессор Тонвенгер утверждает, что именно Хелене Майтнер пришла в голову мысль основать тайное нацистское общество «Стражи смерти» и сделать его символами шестиугольный саркофаг и триксель. Первоначально в общество входили сама Хелена, ее муж и еще четыре офицера СС. После войны в этот тайный орден вступили другая женщина и другие мужчины. Они продолжили устраивать тайные сборища в крипте монумента Битвы народов, где исполняли жуткие обряды своих предшественников. Когда кто-то из членов общества умирал, ему на смену приходил новый нацист-эзотерик, и так должно было продолжаться из поколения в поколение, пока они снова не завладеют миром. Единственное прописанное правило общества состояло в том, что среди стражей смерти всегда должна быть одна женщина.

Маргарит Клодель знала, что в ее версии преступления по-прежнему остается слишком много вопросов без ответа.

– Женщина, которая оставила часть своего ногтя на одном из холстов с нарисованным саркофагом? – предположила она.

– Да, но кто она?

– Не знаю.

– Маргарит, что со мной происходит? Я не знаю, с чего начать, чтобы распутать эту паучью сеть.

Временами Клаусу казалось, что он сходит с ума. Он никогда в жизни не чувствовал себя таким потерянным и беспомощным. Девушки и смерть, саркофаги, трехмерные картины, эротичное белье, эсэсовские даги, наркотики, вызывающие паралич, эзотерическая символика, военизированные отряды неонацистов, пропавшие девушки-подростки и его собственная дочь в руках психопата вроде Густава Ластоона, который мог оказаться главарем секты некрофилов, организованной в Германии.

Этим утром агент Европола тоже не могла избавиться от ощущения тревоги, мучившей ее, пока она летела из Парижа в Берлин и пока ехала поездом из Берлина в Лейпциг. Несмотря на то что она нашла правдоподобное объяснение поведению Густава Ластоона и смерти девушек у монумента, новые происшествия совершенно сбивали ее с толку.

– Нам нужен конкретный план, очень четкий и ясный. Надо обдумать все заново, посмотреть на все направления расследования под другим углом, определить связи, существующие между всеми событиями, по поводу которых у нас нет сомнений, – сказала она.

– Прежде всего у меня не вызывает сомнений то, что исчезновение Карлы и пяти других девочек-подростков связано с делом пяти мертвых девушек и с жестокими убийствами, совершенными тайным нацистским обществом. Об этом мне настоятельно советовал прочитать Густав Ластоон, перед тем как сбежал из своего дома.

– Ластоон и «Стражи смерти» – это одно и то же. Но у меня такое впечатление, что ты до сих пор не видишь того, что совершенно очевидно, – твердо заключила Маргарит Клодель.

– Сегодня утром я побывал в библиотеке университета и просмотрел записи с камер видеонаблюдения за пятницу. Какой-то студент, пришедший в главный зал библиотеки раньше меня, следил за Густавом Ластооном. Он записал на свой мобильник момент, когда Ластоон передавал мне книгу профессора Хенгеля Тонвенгера.

– Может, это полицейский, который за ним следил?

– Нет, полицейский остался ждать на улице, когда Густав Ластоон выйдет из библиотеки. Он знал, что в зале за ним прослежу я.

– Тогда кто это мог быть? – спросила Маргарит.

– Тот, кого тоже интересует, что делает Густав.

– Или тот, кто знал, что ты собираешься встретиться с ним в библиотеке, – добавила она.

– Я отправил его фото инспектору Мирте Хогг. Она попробует что-нибудь выяснить, когда вернется из Нюрнберга. Она готова помогать мне и продолжать наше расследование.

– Наше?

– Мое и Мирты. Я не хочу втягивать в это тебя. Понятно, что ты должна работать с федералами.

– Обо мне можешь не беспокоиться. Давай-ка лучше навестим преподавателя музыки.

Глава 9

На мобильнике Сусанны скопилось уже несколько пропущенных звонков. Все от матери. Она видела по испанскому телевидению и в Интернете, что происходит в Лейпциге, и волновалась. Ответ Сусанны был привычно лаконичным и холодным: «Мама, я жива, не волнуйтесь за меня. Я уже давно не подросток».

После занятий Сусанна зашла в бар неподалеку от университета и посмотрела новости по второму общенациональному каналу. Она взяла сэндвич с томатным соком и села как раз напротив одного из экранов, висевших на стенах. Еще до полудня по аудиториям поползли слухи о новых загадочных исчезновениях, расследованием которых теперь занималась федеральная полиция. Илиан Волки позвонил ей по телефону, он тоже хотел узнать, все ли с ней в порядке. Он съехал из студенческого общежития и поселился в квартире рядом с факультетом точных наук, которую снял с одним перуанцем и девушкой из Греции. Илиан рассказал, что недавно на выходе из бара они попали в серьезную переделку со скинхедами. Это случилось совсем недалеко от Карли. Выйдя на площадь, его приятель-перуанец собрался поиграть на индейской флейте, но его начали оскорблять, отняли флейту и поставили синяк под правым глазом. И никто ничего не сделал, чтобы этому помешать. Его друг тоже не захотел заявлять о нападении в полицию. Он испугался.

– В Лейпциге п-происходит что-то с-странное… а может, и во всей Германии, – сказал Илиан, не в силах справиться с заиканием.

Потом он предложил Сусанне встретиться на следующий день и выпить кофе, но Сусанна сказала, что с сегодняшнего дня начнет работать в пабе в центре города и у нее останется время, только чтобы поужинать и позаниматься. Ей нужно срочно сделать перевод.

– Мне очень жаль, Илиан, но думаю, у нас не получится встретиться. Будь осторожен, ладно? – сказала она перед тем, как повесить трубку.

Они договорились встретиться с Бруно у главного входа в университет. Но, прождав напрасно пятнадцать минут, Сусанна отправила ему голосовое сообщение, что идет домой и будет ждать его там.

Глава 10

Сидя за рулем своей машины, Клаус Бауман чувствовал себя как пьяный, блуждавший где-то вне времени и пространства, в том самом далеком невидимом месте, где, как он воображал, могла находиться его дочь, живая или мертвая.

Когда они добрались до консерватории и вошли в класс виолончели, ученики сразу перестали водить смычками по натянутым струнам своих инструментов. Бруно тоже опустил руку с дирижерской палочкой и обернулся назад, на звук открывшейся двери. Он сразу понял, кто к нему пришел.

– Тишина – самая важная нота в любом музыкальном произведении, даже если она вынужденная. Продолжим завтра с этой же партитурой, – сказал он, с улыбкой глядя на своих юных музыкантов.

Клаус Бауман извинился за то, что вынужден его прервать. – Мы приехали, только чтобы показать вам несколько снимков. Нам срочно нужно, чтобы вы посмотрели на них и сказали, узнаете ли кого-нибудь.

Он попросил агента Европола дать свой планшет и показал преподавателю музыки фотографию Верички Людович, сделанную при жизни.

Реакция Бруно Вайса последовала незамедлительно.

– Это Лесси, Лесси Миловач!

– Теперь вы ее узнали?

– Я вас не понимаю…

– Это одна из мертвых девушек, которых вам показывала инспектор Мирта Хогг несколько дней назад, когда вы приходили в комиссариат.

– Не может быть! Тогда я ее не узнал, у нее были закрыты глаза и совсем другая прическа. Я был уверен, что это не Лесси.

Инспектор Бауман показал ему другие фотографии.

– Да, эта девушка – Лесси, никаких сомнений, – подтвердил Бруно Вайс. – Значит, она умерла? – грустно спросил он.

Клаус кивнул.

– Судя по всему, Лесси Миловач приехала по фальшивому сербскому паспорту. Она предъявила его в университете и показала вам, когда подписывала договор об аренде комнаты, чтобы получить вид на жительство. Ее настоящее имя Веричка Людович.

– Черт, не могу поверить, это ужасно!

Палец Клауса Баумана скользнул по экрану планшета, и он показал другую фотографию, на этот раз мужчины с рыжими усами и бородой.

– Вы его знаете? Его зовут Густав Ластоон.

– Нет, не знаю… хотя, кажется, я его когда-то видел, но понятия не имею где.

– Он приходил в «Бимбо Таун» в ночь вашего концерта.

– В Спиннерай всегда много народу, вы же знаете.

– Да, слишком много.

Клаус Бауман сказал, что Бруно должен показать им комнату, которую снимала сербская девушка. Маргарит Клодель кашлянула, бросила взгляд на инспектора, потом посмотрела на Бруно Вайса.

– Если хотите, то можете оставаться с нами и дождаться, пока мы получим официальный ордер. Это ваше право, – пояснила она.

– Да, конечно, понимаю. Но в этом нет необходимости. Сейчас я возьму свои вещи и провожу вас.

Он открыл квартиру своим ключом. Двое студентов-итальянцев куда-то ушли, а Сусанна еще не вернулась с занятий.

– С чего вы хотите начать? – спросил Бруно, после того как открыл дверь.

Инспектор быстро окинул взглядом коридор и попросил, чтобы им показали кухню.

На столе стояли две тарелки с остатками еды, пакеты с хлопьями, грязные стаканы и кофеварка… Бруно объяснил, что его жильцы бывают не слишком аккуратны, однако этот беспорядок не имеет отношения к студентке-испанке, которая снимает комнату, освободившуюся после отъезда Лесси Миловач.

– Ну да, Лесси… или как там ее звали, – поправился он.

Инспектор сел на стул и жестом попросил Бруно Вайса последовать его примеру. Маргарит Клодель, не говоря ни слова, вышла из кухни.

Клаус пригладил бороду, прежде чем заговорить. По правде сказать, он не знал, с чего начать.

– Значит, ваша квартиросъемщица из Сербии съехала из этой квартиры за два дня до того, как ее нашли мертвой рядом с другими четырьмя девушками, – произнес он, пытливо вглядываясь в лицо Бруно.

– Да, она сказала, что должна вернуться к себе на родину.

– По каким-то важным семейным обстоятельствам, если не ошибаюсь.

– Так она мне сказала. Но меня удивила такая причина. Как я уже говорил инспектору, которая принимала меня в комиссариате, когда я познакомился с Лесси, она утверждала прямо противоположное. Она говорила, что сирота, что в Сербии у нее никого нет и что она хочет начать новую жизнь в Лейпциге. Ей нравился наш университет, и она писала пьесу для театра.

– Пьесу для театра?

– Да, истории людей, которых она знала.

Инспектор наклонился вперед и поставил локти на колени.

– Она рассказывала вам об этих людях?

– Лесси почти ничего не рассказывала ни о себе, ни о других.

– Полагаю, у нее были друзья.

– Ну да, Хельга. Вы уже познакомились с ней в «Бимбо Таун».

– Та блондинка, которая пила травяной ликер?

– Да. Мы с Хельгой были ее единственными друзьями, насколько мне известно.

Клаус Бауман мысленно представил одну из картин с обнаженными девушками в откровенных позах, которые, как выяснила Мирта Хогг, писал художник из Нюрнберга.

– Где мы можем найти Хельгу?

– Она живет в Берлине, хотя очень часто приезжает сюда навестить свою мать, которая уже много лет находится в лейпцигской клинике для душевнобольных. Возможно, вы также слышали о ее отце, Отто фон Майере.

– Отто фон Майер? Психиатр?

– Да.

На кухню вернулась агент Европола.

– Русские книги на полках принадлежали сербской девушке? – спросила она.

– Это единственное, что Лесси не взяла с собой, когда уехала, – задумавшись на несколько секунд, ответил Бруно. Потом добавил: – Никак не могу осознать, что она не та, кем представлялась, и тем более, что она мертва. Такая милая девушка, такая уравновешенная… Трудно поверить, что ее убили вместе с другими девушками.

Клаус Бауман встал. Ему стало трудно дышать, глаза горели. Он не спал всю ночь. Сердечная боль стала такой острой, что он больше не мог терпеть.

– В Сербии ее обвиняют в убийстве, – сказал он.

– Что?

– Посмотрите новости по телевизору, у нас нет времени объяснять вам подробности. А если будете разговаривать со своей подругой Хельгой, скажите, чтобы она позвонила мне по этому номеру. И чем раньше, тем лучше, – пояснила Маргарит Клодель, протягивая ему визитку.

Когда двое полицейских уже собрались уходить, входная дверь открылась. Пришла Сусанна. Увидев в квартире посторонних людей, она испугалась.

– Кажется, мы знакомы, – с улыбкой обратилась к девушке Маргарит Клодель, прежде чем они с Клаусом вышли из квартиры и закрыли за собой дверь.

Не взглянув на Бруно, Сусанна бросилась в свою комнату. Похоже, все на месте. Войдя в кабинет, она увидела, что книги Лесси разбросаны по письменному столу. Позади, опершись на дверной косяк, стоял Бруно.

– Где записка про «Девчонок из выгребной ямы»? – спросила она.

– Разве ее нет?

– Я положила ее туда же, где нашла. Во что ты впутался, Бруно? – испуганно спросила она.

– Почему ты не спрашиваешь, во что впуталась Лесси?

Это был первый случай, когда Сусанна разрыдалась в объятиях Бруно. Она только что узнала, что ее предполагаемая наставница по «Эразмусу» не Лесси Миловач, а Веричка Людович. Кроме того, Веричка объявлена в международный розыск полицией Сербии по обвинению в убийстве человека и она одна из пяти девушек, найденных мертвыми у памятника Битве народов. Все это спровоцировало эмоциональный срыв, с которым она могла справиться только долгими горькими слезами. То, что представлялось ей воплощением мечты о личной свободе, тонуло в безмолвной пелене зловещих тайн, превращаясь в кошмарный сон.

Сусанна высвободилась из рук Бруно, вытерла слезы рукавом футболки и посмотрела ему прямо в глаза.

– Ты все знал, верно? В ту ночь, когда мы в первый раз ужинали вместе, ты уже знал, что Лесси мертва, – всхлипывая, пролепетала она.

– Все не так просто, как ты думаешь.

– Почему ты, хотя бы один раз, не можешь обойтись без вранья? Вы с Хельгой знаете, что случилось с этими девушками, вы сами говорили это в Берлине. Ты должен мне доверять.

Распущенные волосы Бруно упали ему на лицо, и он откинул их назад. Потом подошел к одному из стеллажей и опустился на колени.

– Что ты собираешься делать? – спросила Сусанна.

– Открыть тайник.

Отодвинув боковину стеллажа, он вытащил оттуда несколько книг, а потом маленькую деревянную панель. За ней открылась продолговатая полость размером с две обувные коробки.

– Моя бабушка прятала здесь шкатулку с драгоценностями, – сказал Бруно.

– А что прячешь ты?

Вместо ответа, он вытащил из тайника кипу больших листов, которые с сухим шорохом упали на письменный стол.

– Рукопись «Девчонок из выгребной ямы».

– Пьеса, которую писала Лесси?

Сусанна уставилась на первую страницу, как будто видела перед собой древнюю реликвию. Название пьесы было написано в центре белого листа. На следующей строке стояло имя «Лесси Миловач».

Ниже, под словом «череп» она увидела написанную от руки карандашом последовательность букв и цифр. Прежде чем Су-санна успела задать вопрос, Бруно сказал:

Это адрес и ключ для входа в чат в глубокой сети.

Пока Бруно переписывал последовательность букв и цифр в блокнот на своем смартфоне, Сусанна начала читать рукопись вслух:

– «Мы все храним одну и ту же тайну…»

Но Бруно не дал ей продолжить. Схватившись за листы, он вырвал их у нее из рук.

– Нет, не здесь. Ты должна прочитать это в Интернете.

– Почему я не могу прочитать это на бумаге? – спросила Сусанна, не понимая причины такой резкой реакции Бруно.

– Потому что я собираюсь сжечь рукопись в камине, пока ее не нашла полиция.

Бруно вышел из кабинета и направился в гостиную с рукописью в руках.

– Ты не можешь так поступить. Лесси мертва, кого волнует, что она написала? – возразила Сусанна, идя за ним по коридору.

– Это волнует меня и Хельгу.

– Вам есть что скрывать от полиции?

– Сама поймешь, когда прочтешь чат.

Рядом с камином стояла коробка с горючими брикетами и зажигалкой. Тайком от Сусанны Бруно наклеил на первую страницу желтый стикер, который она нашла, потом бросил кипу листов на металлическое днище, сверху на бумагу положил брикет и поджег его.

Не прошло и нескольких секунд, как вся пачка вспыхнула и огонь начал пожирать страницы.

Глава 11

Когда они вышли на улицу, Клаус Бауман достал пачку сигарет и вытащил одну. Маргарит не могла не заметить, как дрожали его пальцы. Перед ней стоял не тот симпатичный, уверенный в себе инспектор, с которым она познакомилась, впервые приехав в Лейпциг, а постаревший, разбитый, униженный человек.

– Никогда не видела, чтобы ты курил.

– Я бросил несколько месяцев назад, но до этого был заядлым курильщиком.

Следующий вопрос вырвался у Маргарит сам собой:

– Ты не будешь ничего говорить федералам? Они должны знать, что Бруно Вайс и Хельга фон Майер дружили с девушкой из Сербии.

– Думаю, будет лучше немного подождать, прежде чем сдавать их федералам. У нас есть лишь пара намеков на то, что они связаны со смертью девушек-иностранок, и ничего, что указывало бы на их причастность к исчезновению моей дочери и других девочек. Думаю, не самая лучшая идея, если средства массовой информации получат еще двух подозреваемых и переключат свое внимание с Густава Ластоона на них. Кроме того, отец Хельги Отто фон Майер известный психиатр с большими связями во властных структурах. Он стал самым молодым президентом Национальной академии психиатрии.

– А что ты скажешь о фотографии с картины, где изображена его дочь, голая и в фуражке офицера СС? – поинтересовалась агент Европола.

– Сегодня утром Мирта Хогг сообщила мне, что федералы не собираются продолжать эту линию расследования. Но сейчас она должна быть на пути в Нюрнберг, чтобы допросить художника, который ее написал.

– Мне надо ехать в комиссариат, поговорить с федералами. Если хочешь, можем встретиться вечером.

Клаус Бауман кивнул, но у него были другие намерения.

Глава 12

Английский паб приятеля Бруно оказался классическим заведением для избранных. Стены, обшитые панелями из дерева ценных пород, большие гобелены с изображением сцен охоты, многочисленные пальмы и удобные кресла, обитые синим бархатом.

Бруно проводил Сусанну к месту ее работы, к которой она должна была приступить этим же вечером. Хозяина, человека лет сорока, с приветливой улыбкой и недоверчивым взглядом, звали Дитер Бранд. У него были темные волосы с короткой стрижкой и маленькое родимое пятно под правым глазом. Когда Бруно их познакомил, мужчина повел себя самым вежливым образом. Он выдал Сусанне белую блузку и синий фартук с логотипом паба на груди.

Пока она переодевалась в раздевалке для персонала, Бруно болтал с ее новым шефом.

– Неплохо смотришься в форме, – пошутил он.

Дитер Бранд дал необходимые наставления, чтобы Сусанна начала убирать освободившиеся столики, и показал место за стойкой, где она могла взять салфетки и моющие средства. Потом ей надлежало вымыть туалеты, а если будет слишком много клиентов, то помочь официантам готовить кофе, подавать напитки и сэндвичи с ветчиной. Сусанна с улыбкой попрощалась с Бруно и приступила к работе.

Часа через два, когда Сусанна проходила между кресел, направляясь к одному из столиков, чтобы его убрать, кто-то взял ее за руку.

Она вздрогнула от неожиданности.

– Ты меня испугала! – воскликнула она, стараясь сдержать отчаянное биение сердца.

Урсула Кайлен сидела у одной из больших стеклянных витрин паба спиной к стойке.

– Извини, я не хотела тебя напугать.

– Ты всегда появляешься, как призрак?

– Только когда меня ждут, сами того не зная.

– Я не заметила, как ты вошла.

– Ты слишком занята.

Равнодушная реакция Сусанны заставила Урсулу изобразить улыбку. Подруга Хельги ей не нравилась, несмотря на любезный прием, который она оказала им в своем доме на озере и их лесбийское трио в «Берлин-панорама-баре». Даже сейчас Сусанну не оставляли сомнения, действительно ли Урсула Кайлен была с ними в ту ночь, целовала в темноте ее губы, пощипывала соски и касалась языком влажной щели между ног. Но сейчас ее глаза, незамутненные туманом и галлюцинациями от метамфетамина, ясно видели, что Урсула Кайлен сидит перед ней.

– Могу я что-то тебе принести, пока ты ждешь свой заказ? – спросила она, отбросив эти смутные воспоминания.

– Я пришла, чтобы увидеться с тобой.

– Как ты узнала, что я здесь?

– Хельга говорила, что Бруно нашел тебе работу в этом пабе и что ты начинаешь сегодня.

– Мне сказали, что я не должна разговаривать с клиентами. Я не хочу, чтобы меня уволили в первый же день.

– Об этом можешь не беспокоиться, хозяин мой приятель.

– Но мне надо убирать столы, народу очень много, – настаивала Сусанна.

– В котором часу ты заканчиваешь?

– В семь, а потом мне надо идти заниматься.

– И сколько платят за эту работу?

Сусанна не знала, стоит ли отвечать на этот вопрос. Это было ее личное дело, и оно не касалось никого другого. Однако ей не хотелось демонстрировать подруге Хельги свое недоверие.

– Пятьсот пятьдесят евро в месяц. Но я буду работать только четыре часа по вечерам, и мне полагается один выходной в неделю.

– Что ж, неплохо, если это то, чего ты хотела.

– Мне нужны деньги, а вариантов работы для студентки из Испании не так много.

– Ты прекрасно говоришь по-немецки и могла бы стремиться к чему-то более приятному и доходному.

– Не представляю, чем еще я могла бы заниматься.

– Я тебе говорила, когда Хельга показывала свой портрет у меня дома. Ты могла бы позировать художнику, которого я хорошо знаю. Он часто пишет портреты известных моделей и актеров немецкого кино.

Сусанна сделала над собой усилие, изображая заинтересованность.

– Мне кажется, для этого не нужно говорить по-немецки.

– Покупатели этих прекрасных картин весьма специфические клиенты. Они настоящие ценители женской красоты и знают толк в приятной беседе.

– Я не хочу раздеваться за деньги.

– Эротическая живопись – такое же искусство, как кино. Тебе нужно хорошо играть свою роль. Роль богини. Ты очень красива и притягательна. Ты могла бы заработать много денег, если бы позволила мне заняться твоими финансовыми делами. Подумай об этом.

– Хорошо… я подумаю, – рассеянно произнесла Сусанна. Ее голова по-прежнему была занята мыслями о рукописи театральной пьесы Лесси.

Урсула Кайлен встала из-за стола, надела свой меховой жакет и, вытащив из сумки визитную карточку, дала ее Сусанне.

– Сегодня вечером у меня важная деловая встреча здесь, в Лейпциге, но завтра около двух дня я поеду в Нюрнберг. Если захочешь изменить свою жизнь, позвони мне на мобильный до двух. Здесь мой номер, – сказала она.

Сусанна взглянула на маленькую картонную карточку блестящего черного цвета. Золотыми вдавленными буквами на ней значилось название фирмы на английском языке: UK Film Agency. Потом она подняла глаза и посмотрела вслед Урсуле Кайлен, элегантной походкой направлявшейся к выходу. Су-санна потерла глаза, проверяя, не спит ли она, и продолжила убирать столики – такова была цена ее независимости.

Глава 13

Он знал только одного человека, который мог бы помочь ему найти Карлу. Припарковав автомобиль вблизи стадиона «Ред Булл Арена», напротив футбольного поля с травяным покрытием, окруженного беговой дорожкой, Клаус Бауман остался ждать его в машине. Натан Вебер тренировал какую-то юношескую футбольную команду. Клаус наблюдал за его беспокойными движениями с парковки. Он почти не изменился, все так же походил на игрока в регби, как раньше, когда они были друзьями: слишком массивное туловище и голова, казавшаяся несколько маловатой.

Чего не знал Клаус Бауман, так это того, как бывший друг отреагирует на его появление. Прошло больше трех лет с тех пор, как они перестали разговаривать, и, вполне возможно, Натан Вебер все так же ненавидит его. Ведь это он, Клаус Бауман, дал в департаменте внутренней безопасности показания против Натана, когда они вместе работали в отделе по борьбе с наркотиками. Это он подтвердил, что Натан положил в карман несколько доз экстези во время облавы, в ходе которой они захватили груз в пятнадцать тысяч таблеток, доставленный в Лейпциг бандой чешских наркоторговцев. О его проступке сообщил другой инспектор, работавший с ними, и Натана Вебера уволили из полиции. Натан просил Клауса сказать, что он не видел, как его друг брал наркотики. Тогда его слово было бы против слова другого инспектора. Но Клаус не согласился солгать.

Увидев, что Вебер приблизился к парковке, Клаус нажал на клаксон. Натан посмотрел на его машину и остановился. У него на плече висела большая спортивная сумка.

В голове Клауса прогремел вопрос, который бывший друг еще не успел ему задать: «Какого хрена тебе здесь надо?» Он вышел из машины и подошел к Натану на расстояние метра. Несколько секунд никто из них не произносил ни слова, а их напряженные взгляды выражали чувство взаимной неловкости от этой встречи.

– Карла пропала, – наконец выпалил Клаус.

– Знаю. У меня еще остались друзья в полиции. Я теперь работаю в фирме, которая отвечает за охрану «Ред Булл Арены», и поддерживаю связь кое с кем из начальства, кто увлекается футболом.

– Я думал, ты мне позвонишь. Ты же крестный Карлы.

– С тех пор как мы в последний раз виделись на комиссии по внутренним расследованиям, утекло много воды. Например, у тебя появилась еще одна дочь, которую я даже не знаю. И ты, и я – мы стали другими.

– Брось, Натан! Это ты отказался со мной разговаривать! Ты даже не дал мне возможности объяснить, почему я это сделал!

Натан Вебер снял сумку с плеча, и она упала на землю.

– Тебе ничего не стоило сказать, что ты ничего не видел.

– Но я видел, черт побери! Видел, как ты взял таблетки и спрятал их на глазах у меня и у того козла, как будто тебе насрать, что мы полицейские. Я не мог сказать, что другой мой товарищ по отделу врет, когда он говорил чистую правду. Его бы выгнали, и это было бы несправедливо.

Натан Вебер посмотрел на облака, начинавшие наползать на высотки с востока. Потом на его губах появилась презрительная усмешка.

– Ты все такой же лицемерный сукин сын! Ты всегда хотел быть чистеньким, а сам изменял Ингрид и заставлял меня прикрывать тебя. Так что можешь засунуть свою щепетильность себе в задницу, честный полицейский. Это ты из-за своих представлений о справедливости оставил на свободе того типа, который похитил твою дочь? Брось, Клаус, опомнись! Этот некрофил, о котором все говорят, насмехался над тобой под самым твоим носом, а потом забрал то, что тебе дороже всего. По-твоему, это справедливо?

Руки Клауса Баумана дрогнули и сжались в кулаки.

– Я пришел не для того, чтобы с тобой драться, у меня нет на это сил. Если бы не моя маленькая дочка и Ингрид… Да я бы сам пустил себе пулю в лоб, если бы с Карлой что-то случилось.

– Оставь этот эмоциональный шантаж для кого-нибудь другого, – сказал Натан Вебер, рубанув воздух огромной ручищей. Потом посмотрел Клаусу в глаза и добавил: – Почему бы просто не сказать, какого черта тебе от меня нужно?

– Ты видел фотографии Густава Ластоона?

– Да, конечно, они есть во всех газетах.

– Ты его знаешь?

– Последний раз я общался с ним за несколько месяцев до происшествия с этими девушками-иностранками. Мутный тип.

Клаус Бауман шагнул ближе к Натану. Невидимая стена, стоявшая между ними последние три года, пошатнулась.

– Что ты о нем знаешь?

И Натан Вебер рассказал, что познакомился с Густавом Ластооном в связи с одним из футбольных матчей на «Ред Булл Арена». Несколько хулиганствующих фанатов из Англии, которые накануне утром побывали с ним на кладбище, попытались пройти на стадион пьяными, вооружившись человеческими берцовыми костями, которые стащили из оссуария кладбища Зюдфридхоф. Охрана их остановила и держала взаперти, пока кладбищенский гид не обратился лично к Веберу и не решил проблему. По словам Натана, Густав Ластоон не был его другом, но пару раз они пересекались в районе Карли, выпивали вместе по кружке пива и обменивались забавными историями из своей профессиональной жизни. Так же как и он, Густав Ластоон любил футбол и оружие.

– Федералы просто идиоты, если думают, что этот тип состоит в какой-то оккультной секте, которая приносит в жертву молодых женщин и подростков, украшая их нарисованным черным бельем и одурманивая новым наркотиком для проведения некрофильских ритуалов, – закончил он.

– Они объявили, что такова официальная линия расследования. Я бы ее не поддерживал, но в доме Густава Ластоона в тайном подземелье нашли мобильник Карлы. Он постоянно твердил про тайное неонацистское общество под названием «Стражи смерти». Они носят на плече татуировку с изображением саркофага и трикселя в круге. Я видел его в одной книге, которую он сам мне дал в библиотеке университета за два дня до исчезновения Карлы.

– Когда мы с тобой работали вместе, я считал тебя одним из лучших и даже восхищался тобой, но на самом деле ты ничем не отличаешься от всех остальных полицейских, которые готовы верить в ложные улики, когда это им удобно.

Клаус Бауман достал сигарету и закурил.

– О каких ложных уликах ты говоришь?

– Ты задавал себе вопрос: зачем Густаву Ластоону понадобилось похищать Карлу в то самое время, когда в разных федеральных землях пропали еще пять несовершеннолетних девочек?

– Я только этим и занимаюсь с тех пор, как поговорил с федералами сегодня утром, и до сих пор не могу понять, зачем Густав Ластоон похитил мою дочь. А ты знаешь?

– Я следил за новостями по телевизору и читал кое-какие газеты за обедом. Я тоже не вижу никаких мотивов, зато я знаю несколько причин, которые заставляют меня сомневаться, что этот тип стал бы похищать твою дочь.

– Назови первую.

– Он не любит девушек, он гей, хотя никогда в этом не признавался.

– Что еще? – спросил Клаус, как делал каждый раз, когда ответ его не успокаивал.

– Его главный бизнес – вовсе не кладбищенский туризм. Ластоон торгует оружием. Несколько месяцев назад я сам купил у него снайперскую винтовку с патронами для одного приятеля.

– Он рассказывал мне про военизированную организацию, которой руководят «Стражи смерти». Ластоон сказал, что у них у всех есть оружие.

– Когда ты, наконец, откроешь глаза?

– Ты о чем?

– В Германии с каждым днем все больше вооруженных неонацистов. Однажды они покажут свою силу.

– Ты не знаком с неким Флаем? Я слышал, он занялся бизнесом в России.

Натан Вебер провел рукой по своей гладко выбритой щеке.

– Сейчас он здесь, в Лейпциге. Я знаю его достаточно хорошо, он помогает нам контролировать самых агрессивных футбольных ультрас из тех, что приходят на наш стадион. Я могу отвести тебя к нему, но с одним условием.

– Говори.

– На этот раз тебе придется помолчать.

Глава 14

В семь вечера Бруно забрал Сусанну из паба. Тусклые серые тени постепенно окутывали центр города, где толпилось еще много веселых студенческих компаний.

Выйдя на улицу, Сусанна вдохнула свежего воздуха и тут же задала Бруно вопрос:

– Ты знаешь, что ко мне приходила Урсула?

– Да, сегодня утром Хельга сказала мне по телефону, что Урсула хотела с тобой поговорить.

– И почему ты не предупредил меня? От тебя и от Хельги только и ждешь сюрпризов.

– Извини. Но если серьезно, из-за всей этой полицейской возни в моей квартире я обо всем забыл. И потом я не думал, что это так важно.

– Да, это важно. Урсула специально явилась в паб, чтобы предложить мне позировать голой тому художнику из Нюрнберга, который написал Хельгу.

Бруно ясно видел, что Сусанна обеспокоена и обижена на него.

– Он большой художник, ты сама видела его работу. Хельга на картине просто великолепна.

– Меня волнует совсем не это. Урсула сказала, что я могла бы заработать кучу денег, если бы доверилась ей, – сказала Сусанна, изобразив пальцами кавычки.

Бруно остановился у витрины какого-то ателье.

– Не хочу вмешиваться в твои дела. Ты уже знаешь, какую работу можешь получить здесь. Пока ты переодевалась, Дитер мне сказал, что какое-то время ты будешь убирать со столов, пока не освоишься немного с тем, как работает бизнес. Но довольно скоро ты станешь официанткой.

– Урсула намекнула что-то насчет покупателей этих картин. Вроде они все богатые коллекционеры и весьма щедрые.

– Намекнула?

– Ну, в общем, она сказала, что мне придется немного поговорить с ними. Но никто не станет платить кучу денег, чтобы с тобой поболтать, если ты не шлюха.

Бруно рассмеялся.

– Ты действительно думаешь, что Урсула хочет сделать из тебя элитную проститутку?

– Да, у меня сложилось именно такое впечатление. Я что думаю, то и говорю.

– У тебя слишком бурное воображение.

– Когда познакомишься с тобой и с Хельгой, можно подумать все, что угодно.

– Мы просто живем в другом мире, Сусанна, в этом все дело.

Сусанна шагала по мощеным улицам, не зная, куда они идут, и видела лишь огни проезжавших мимо машин. Соседние здания исчезли в пелене тумана.

– Шлюха спит с каждым, кто ей платит, а тебе придется трахаться только с одним. Ты хоть представляешь, сколько денег заработала Хельга за одну картину вроде той, что висит дома у Урсулы?

– Предпочитаю не знать.

– По-твоему, где Хельга берет деньги, чтобы платить за свою машину, за квартиру в Берлине, за наркотики?

– Она мне сказала, что она дизайнер.

– Да, это так, только она занимается дизайном и пишет, когда ей хочется. За картину ей заплатили столько, что хватит на две жизни.

– И тебя не волнует, если я тоже это сделаю?

Взгляд Бруно, остановившийся на глазах Сусанны, стал таким же неуловимым, как окружавший их туман.

– Ты мне нравишься, и я за тебя беспокоюсь. И потом, тебе же нравится секс, как и мне… или Хельге и Урсуле. Do ut des. Понимаешь, что это значит?

Сусанна не ответила. Она слишком хорошо поняла, что́ Бруно сказал ей по латыни: «Даю, чтобы ты дал мне». Этого она никогда не забудет.

– Я не хочу больше спать в комнате Лесси, – выпалила она.

– Оставайся у меня, если хочешь. Тогда сегодня ночью ты сможешь прочитать оригинал чата «девчонок из выгребной ямы», из которого Лесси сделала театральную пьесу.

Глава 15

Человек, с которым Натан Вебер поговорил по телефону, сказал, что встретится с ними через полчаса у заднего входа на кладбище Зюдфридхоф.

– Почему он назначил встречу в этом месте? – спросил Клаус.

– Хочет, чтобы мы увидели кое-что, имеющее отношение к Густаву Ластоону.

Клаус Бауман отвез своего бывшего друга к нему домой, где тот принял душ и переоделся, чтобы ехать на встречу. Они вспомнили старые времена, дела, которыми занимались вместе в отделе по борьбе с наркотиками, случаи, когда их жизнь подвергалась опасности, интрижки Клауса с женщинами и то, как Натан сочинял сказки про ночные дежурства и задержания, чтобы оправдать Клауса в глазах Ингрид.

– Я знал, что не ошибусь, встретившись с тобой сегодня, – сказал Клаус.

Натан Вебер криво усмехнулся.

– Я всегда считал, что настоящий друг никогда не подведет, – ответил он, не скрывая своего сарказма. – Хотя должен тебе признаться, что в эти три года мне много раз хотелось тебя убить. Для меня это были тяжелые времена. Развод, проститутки, безработица, алкоголь, наркотики… Ад. Если бы не Клеменс Айзембаг, я бы увяз в чертовой нищете.

– Комиссар?

– А кто же еще? Ты знаешь хоть одного человека лучше его?

– Нет, другого такого, как Клеменс, нет. Тебе не хуже меня известно, что он мне как отец.

– Он вытащил меня из ада и помогал с деньгами, чтобы я мог выжить и вернуться к нормальной жизни.

– Он никогда мне об этом не говорил, – удивился Клаус.

– Я ему запретил. Меня бесила мысль, что ты начнешь меня жалеть, после того что случилось.

– Значит, теперь ты полностью чист?

– Не совсем. Временами позволяю себе кружку пива и полоску кокаина. Но все под контролем, можешь не беспокоиться.

Клаус Бауман провел рукой по лбу. Он не потел, но у него горело лицо.

– Мне очень жаль, Натан, что все так вышло. Сейчас я бы такого не сделал, можешь мне поверить. Я бы соврал ради тебя. Я совершал много ошибок в жизни. И последняя в том, что я допустил, чтобы у меня забрали дочь.

– Клеменс мне говорил, что ты неправильно ведешь расследование. Я общаюсь с ним почти каждый день. Фирма, которая занимается охраной стадиона, принадлежит одному его знакомому, который чем-то ему обязан.

– Комиссар постоянно упрекал меня, что я не арестовал кладбищенского гида сразу же после того, как он дал первые показания. Он говорил, что этот тип в дерьме по самые уши.

Натан Вебер достал из кармана пакетик с кокаином.

– Есть кое-что, о чем я тебе еще не сказал, – пробормотал Клаус.

– Так скажи, пока я готовлю пару полосок.

– Министерство отстранило меня от дела из-за бегства подозреваемого и исчезновения Карлы. Они считают, что при таких личных обстоятельствах я не могу продолжать расследование. Сегодня утром мне пришлось сдать комиссару свой пистолет.

– Ребята из Берлина не склонны церемониться.

– Ни Клеменс, ни федералы не должны знать, о чем я тебе сегодня рассказал. У них другой взгляд на это дело.

– Я с тобой согласен, во всем этом есть что-то более загадочное. А про пистолет можешь не беспокоиться. Флай тебе что-нибудь подберет.

Глава 16

Пока Сусанна читала секретный чат «Девчонок из выгребной ямы», ее сопровождали грустные звуки виолончели. Бруно запустил на своем ноутбуке браузер TOR и набрал адрес в глубокой сети. Потом, когда открылась первая страница, ввел ключ: слово «череп» и за ним длинная последовательность чисел.

– Теперь ты можешь прочитать тексты, которые писала Лесси, и разговоры девушек, которые они вели каждую ночь, встречаясь в чате, – объяснил он.

Сусанна удобно устроилась в одном из кресел в гостиной. Бруно дал ей ноутбук, потом взял свою виолончель и стал играть какую-то грустную мелодию.

В одиннадцать вечера Сусанна закончила чтение, но ее потрясенный взгляд по-прежнему оставался прикованным к экрану.

– О господи! – воскликнула она.

Закрыв лицо руками, она расплакалась. Бруно перестал играть и отставил виолончель в сторону. Потом поднялся с табурета, подошел к Сусанне и, наклонившись, обнял ее.

– Этих девушек никто не убивал. Они сами покончили с собой.

– Но это ведь всего лишь театральная пьеса, история, придуманная Лесси, – прошептала она сквозь рыдания.

– Нет, эта история реальна. «Девчонки из выгребной ямы» больше не хотели жить. Они сами выбрали свой конец – способ умереть легко, и сделали это здесь, в Лейпциге.

Сусанна перестала рыдать и вытерла глаза рукавом свитера, чтобы смахнуть слезы и размазавшуюся тушь. Однако ее голос дрожал.

– Но Богомол не умерла. Она не захотела кончать жизнь самоубийством.

– Богомол любит жизнь. Кроме того, у нее есть важное дело, которое надо закончить, – ответил Бруно.

– Богомол – это Хельга, верно?

– Да, это она.

– Значит, у нее рак мозга?

Бруно кивнул:

– Ей осталось совсем немного.

– Черт, какая сука жизнь!

– Хельга сильная.

– Но… что случилось, когда они все собрались в Берлине?

– Об этом тебе надо спросить Хельгу. Я не знаю точно, что произошло.

В голове Сусанны крутился вихрь беспорядочных мыслей. Оставалось слишком много вещей, которых она не понимала.

– Я слышала в теленовостях, что единственный подозреваемый в убийстве пяти девушек и исчезновении шести немецких девочек-подростков ускользнул от полиции.

– Да, возникли сложности, которых Хельга не ожидала.

Глава 17

По дороге на кладбище им пришлось проехать мимо пруда и башни монумента Битвы народов. Клаусу Бауману вспомнилось то утро, когда он прилетел сюда на вертолете и увидел пять саркофагов с мертвыми девушками. Тогда он впервые встретился с Густавом Ластооном лицом к лицу и не мог даже предположить, что неделю спустя будет готов отдать жизнь, чтобы тот снова оказался рядом с ним. Но кладбищенский гид растворился в пространстве, как башня монумента в тумане.

На перекрестке Прагерштрассе и Зюдфридхофостор машина повернула направо. Узкая дорога, на которую с одной стороны наступал лес, а с другой – могилы с каменными надгробиями, выступавшими из земли, заканчивалась у главного здания кладбища.

Флай ждал их у заднего входа с включенными фарами своего «Харлея». Мускулистый мужчина лет сорока, с длинными волосами, доходившими до плеч, он был одет в черные кожаные штаны, высокие сапоги, отделанные спереди металлом, и короткую черную куртку с меховым воротником, поднятым до ушей. На спине куртки блестели большой орел-могильник и слово «Fly», написанное ярко-красными буквами. Вместо шлема он, как и Густав Ластоон, носил немецкую военную каску.

Когда машина остановилась рядом с ним, он заглушил мотор «Харлея», снял каску и подошел к пассажирской двери. Натан Вебер сказал Клаусу оставаться в машине, а сам открыл дверь и вышел.

Сидя в своей машине, Клаус не слышал, о чем они говорили, и не мог видеть их лиц, но он помнил, что говорили про Флая Густав Ластоон и информатор Мирты Хогг.

Пассажирская дверь снова открылась, а следом за ней открылась задняя дверь, и мужчины сели в машину.

– Если хочешь, я выйду, и ты поговоришь с Флаем наедине, – предложил Натан.

– Предпочитаю, чтобы ты слышал, о чем мы будем говорить.

Клаус повернулся боком на сиденье, чтобы иметь возможность смотреть назад. Человек, который сидел сзади, заговорил первым, не дожидаясь, когда это сделает он. У него был низкий голос, и создавалось впечатление, что слова отдаются где-то в легких.

– Мне не нужны проблемы с полицией. Если я согласился встретиться с вами, то только потому, что доверяю Натану и знаю, что вы доверяли Густаву.

– Вы знаете, где он? – спросил Клаус.

– Не имею ни малейшего понятия. Я только сегодня утром узнал из новостей, что он сбежал.

– Когда вы видели его в последний раз?

– В субботу вечером в клубе «Феникс». Я пробыл там недолго. На следующий день мне надо было рано вставать.

– Он не говорил, что собирается делать в воскресенье?

– Утром он собирался провести обзорную экскурсию по городу для группы японцев и еще одну запланировал на вечер.

Клаус посмотрел на Натана и кивнул. Приятель Густава не врал. Он уже получил всю информацию от службы наружного наблюдения, и данные совпадали.

– Густав говорил вам, что это он обнаружил трупы пяти девушек?

– Он сказал, что кто-то втравил его в эту передрягу, но он не имеет к этому никакого отношения.

– Он делился с вами какими-то подробностями относительно места преступления?

– Только тем, что всем известно из СМИ.

Клаус Бауман достал из кармана куртки сложенный вдвое рисунок с изображением саркофага и символа на кинжале.

– Вы когда-нибудь это видели?

– Это татуировка «Стражей смерти».

– Откуда вы знаете?

– Густав обожал всевозможные городские легенды, особенно из тех городов, где он обычно работал: Лейпциг, Дрезден и Берлин. Как-то раз он рассказал мне историю про это тайное нацистское общество.

– И вы поверили?

– А почему я должен не верить? Я слышал куда более абсурдные истории, которые на поверку оказывались правдой.

– Чем вы занимаетесь?

– У меня была мастерская по тюнингу мотоциклов. Теперь я продаю их в России.

Все это время Натан сидел, откинувшись на подголовник сиденья, и не говорил ни слова.

– Вам не показалось в субботу, что Густав чем-то напуган?

– Да нет. Он знал, что полиция за ним следит. В определенном смысле это его даже успокаивало, хотя в клубе он без конца озирался по сторонам.

– Вы бывали у него дома?

– Да, однажды заходил к нему. Но я ничего не знал про подземный ход, о котором так много говорят по телевизору.

Клаус опустил стекло и закурил сигарету. То, что Флай говорил о своих отношениях с Густавом Ластооном, не вполне совпадало с тем, что рассказывал ему гид, но Клаус решил не упоминать о том, что, по словам Густава, байкер разделял идеи неонацистов.

– В понедельник утром в этом подземелье нашли мобильный телефон моей дочери.

– Я этого не знал.

– У вас есть какие-нибудь предположения, зачем Густаву понадобилось похищать мою дочь?

– Я знаю только то, что он очень ценил вас за то доверие, которое вы ему оказали. Он говорил, что помогает вам разобраться в истории с этими саркофагами. Вы ведь знаете, что эзотерика – это его конек.

– Он принадлежал к какой-нибудь сатанинской секте или тайному обществу?

– В жизни не слышал ничего более абсурдного. Натан ведь уже объяснил вам, чем на самом деле занимался Густав.

– Вы его компаньон?

– Скажем, у нас есть общие темы. У меня есть клиенты, которым нужен его товар.

– Вы продаете оружие неонацистским группировкам?

– Густав торгует в розницу. Он продает оружие людям, которые хотят, чтобы при необходимости им было чем защититься. У военизированных неонацистских групп есть более серьезные каналы для приобретения оружия.

– Вы что-нибудь знаете о шести пропавших немецких девочках?

– Нет, но, по мне, это что-то странное. Не думаю, что Густав имеет к этому какое-то отношение, как и к тем пяти девушкам. Все это козни тех же людей, которые подстроили ему ловушку, чтобы он нашел трупы.

– У него есть враги?

– Враги есть у всех. И, судя по тому, что я вижу, у вас тоже.

– Вы поможете мне найти Густава Ластоона? – спросил Клаус.

– Да, но не ради вас, а ради Натана.

Натан Вебер зевнул и развел руками.

– И еще моему другу нужен пистолет, – сказал он.

Клаус бросил на него косой взгляд.

– У меня нет с собой денег.

– Это не проблема. Заводите машину и поезжайте вперед по этой дороге. Арсенал Густава Ластоона совсем рядом. Натан просил, чтобы я вам его показал и вы удостоверились, что я вас не обманываю насчет бизнеса Густава. Заодно сможете выбрать себе пистолет.

Машина двинулась по грунтовой дороге, и туман окутал ее со всех сторон. Справа и слева открывались лабиринты узких дорожек, протоптанных в сырой кладбищенской траве. Клаусу Бауману казалось, что он едет в никуда. Световой круг от автомобильных фар, словно бледная луна, плыл в бесконечной темноте.

– Остановитесь здесь и не выключайте фары, – сказал Флай, когда они доехали до поворота дороги.

Клаус Бауман сделал то, что его просили. Они втроем вышли из машины и подошли к надгробиям из серого мрамора, выступавшим из земли сантиметров на двадцать, не больше. Свет фар позволял Клаусу определить, что могилы очень древние, со стертыми непогодой надписями на старых плитах.

Приятель Густава остановился перед ними и попросил Натана помочь ему. Вдвоем они отодвинули каменную плиту, чтобы можно было заглянуть внутрь. Внутри не оказалось ни гроба, ни савана. Клаус подошел ближе и увидел какие-то деревянные ящики. Флай открыл один из них и вытащил пистолет.

– Все пистолеты русского производства, – сказал он.

– Этот называется «Стриж», – подтвердил Натан Вебер.

Флай предложил его Клаусу.

– Берите осторожно, он заряжен.

Клаус взял оружие и тщательно осмотрел его.

– Дай, я посмотрю, – сказал Натан. Когда Клаус отдал ему пистолет, он добавил: – Покажи ему штурмовые и снайперские винтовки.

– Они в соседней могиле, помогите мне ее открыть, – попросил инспектора Флай.

Клаус заглянул внутрь. В следующую секунду пуля, выпущенная из пистолета, который держал в руке Натан Вебер, ударила его в спину, и тело Клауса рухнуло в могильную тьму.

Часть четвертая. Очистительный огонь

Глава 1

Северный ветер разогнал туман, отдавая небо во власть золотого солнца. Шаги кладбищенского садовника шуршали по опавшей листве. Этим утром он уже начал убирать ее. В какой-то момент ему послышалось, что где-то вдалеке раздался звонок мобильного телефона. Мужчина огляделся вокруг, но не заметил никого среди деревьев. Вскоре звук прекратился, и садовник, не придав этому эпизоду особого значения, продолжил свою работу.

Маргарит Клодель сидела перед экраном своего Мака, где отображался ее мобильный офис, когда дверь в кабинет открылась и на пороге появилась Мирта Хогг с вопросом, не знает ли она, где Клаус. Она звонила ему все утро, но мобильник инспектора не отвечал.

Взяв единственный в кабинете стул, Мирта Хогг села перед столом Маргарит и пригладила волосы.

– Я звонила его жене, она в полном отчаянии, – добавила она.

– Могу себе представить.

– Ингрид сказала мне, что две последние ночи Клаус не ночевал дома и она ни разу не говорила с ним по телефону с тех пор, как в воскресенье пропала их дочь. Она не хочет с ним разговаривать, пока он не найдет Карлу. Ингрид винит его в том, что произошло, поскольку это он оставил на свободе кладбищенского гида.

– Бедный Клаус… Вчера мы с ним ездили на квартиру, где снимала комнату девушка из Сербии, и я видела, как он нервничает. С тех пор я тоже с ним не общалась. Он сказал, что мы встретимся вечером, но так и не позвонил мне. Я волнуюсь.

Мирта Хогг скрестила ноги.

– Я хорошо его знаю и боюсь, что он решил сделать все по-своему.

– Что значит «по-своему»?

– Найти пути, куда не должен заходить ни один полицейский.

– Ты хочешь сказать – нарушить закон?

– Называй это как хочешь. Клаус не успокоится, пока не найдет свою дочь, и теперь мы ему не помощники.

Агент Европола встала и подошла к кофемашине.

– Хочешь кофе?

– Нет, спасибо, я уже пила.

– Я должна тебе кое-что сказать, прежде чем мы продолжим разговор.

За те несколько минут, пока Маргарит делала себе кофе и снова села за стол, Мирта Хогг словно замерла, глядя прямо перед собой.

– У нас с Клаусом ничего не было, – сказала Маргарит, глядя на нее с прямотой и сочувствием. – Мы обе женщины и знаем, о чем я говорю.

– Почему ты заговорила об этом?

– Потому что ты до сих пор любишь его.

– Ты ошибаешься, у нас с Клаусом был просто секс.

– Ты не обязана со мной откровенничать, но я знаю, что не симпатична тебе, Мирта.

– Тут ты попала в точку. Впрочем, ты же аналитик, тебе и карты в руки.

– Мой первый вывод оказался ошибочным. Сделать второй оказалось даже слишком просто. Я поняла это с нашей первой встречи, когда заметила, как ты смотрела на Клауса. Он стоял между нами. Одна из нас должна была взять верх над другой.

– Но вместо этого все закончилось ничьей, – усмехнулась Мирта.

Они понимали, что должны прекратить свое соперничество, если хотят помочь Клаусу.

– Предпочитаю, чтобы мы стали друзьями.

– Можем попробовать.

– Вчера Клаус сказал мне, что ты собиралась помогать ему неофициально.

– Он отправил мне снимок одного человека и попросил, чтобы я попыталась выяснить, кто он, не сообщая ничего ни комиссару, ни федералам, – объяснила Мирта.

– Студент из библиотеки?

– Да, поэтому-то я и звонила Клаусу. Я выяснила, кто такой этот студент, и думаю, ему тоже надо это узнать, и чем скорее, тем лучше.

– Что-то важное?

– Думаю, да.

Нерешительность Мирты заставила Маргарит проявить настойчивость.

– Ты знаешь, что можешь мне доверять, я никому ничего не скажу.

– Этот студент снимал в библиотеке не Густава Ластоона, а Клауса.

– Не может быть! – воскликнула Маргарит.

– Он студент-неонацист из университета.

– Откуда ты узнала?

– Он попался на том, что распространял среди студентов запрещенную газету, которую издают самые радикальные апологеты национал-социализма. Похоже, кого-то из этих людей заинтересовали действия Клауса.

Маргарит Клодель судорожно вздохнула.

Глава 2

Приехав в университет, Сусанна набрала в мобильнике номер, который дала ей Урсула Кайлен. Ночь она провела, перечитывая чат «Девчонки из выгребной ямы», но то и дело возвращалась мыслями к заманчивому предложению подруги Хельги.

В аудитории она не могла сосредоточиться на объяснениях преподавателей. Она думала о Яблоке П и о том душевном разложении, которое несут с собой наркотики и секс за деньги. Но ей вовсе не обязательно становиться такой, как эта девушка-самоубийца из чата. Ей надо сделать это всего один раз. Один раз согласиться, чтобы художник написал ее голой, а потом сделать то, что скажет Урсула. Если все так, как говорил Бруно, у нее будет достаточно денег, чтобы обеспечить себе независимую жизнь на несколько лет. Она не вернется в дом родителей, а переедет на следующий учебный год в Лондон или в любую другую страну Европейского союза, которую выберет по своему усмотрению. Прошло всего восемь дней с тех пор, как она приехала в Лейпциг, но за это время она пережила больше, чем за все предыдущие двадцать три года. Такие возможности не ждут тебя на каждом шагу. «Девчонки из выгребной ямы» показали ей, что она тоже может стать хозяйкой своей судьбы. Черная Луна, Балерина, Туманность, Ведьмина Голова и Яблоко П решили уйти, но Богомол захотела остаться и идти дальше одна, даже несмотря на свою смертельную болезнь. Она станет такой же, как Богомол, или даже лучше, как Хельга – это ее настоящее имя. Она выжмет все, что можно, из каждой секунды, из каждого мгновения своей жизни. Она уже перестала бояться и ненавидеть себя. «Смерть волнует только трусов», – подумала она.

Студенты, выходившие из университета, с изумлением увидели, как к зданию подъехал черный лимузин с тонированными стеклами, забрал какую-то девушку и быстро умчался в сторону Аугустусплац.

– Не ожидала, что ты мне позвонишь, – призналась Урсула Кайлен, как только Сусанна села в машину.

– Не хочу больше убирать со столов.

– Рада за тебя.

Тонированное стекло разделяло салон лимузина на две части, отгораживая водителя от ВИП-зоны. Сусанна сидела спиной к стеклу, на черном кожаном диване напротив располагалась Урсула Кайлен. В центре стоял столик из такого же состаренного металла, как ручки двери.

Урсула нажала кнопку на подлокотнике, и сейчас же из глубины столика появились два узких бокала, в которых уже искрилось холодное шампанское. Взяв один бокал, она протянула его Сусанне. Второй взяла себе.

– Выпьем за будущее! – сказала она.

Бокалы соприкоснулись, издав мелодичный звон, и Сусанна выпила глоток шампанского.

– Я хочу сказать тебе спасибо за помощь.

– Да ладно, тебе не за что меня благодарить.

Урсула Кайлен поставила свой бокал в выемку на столе, откуда он появился. У ее ног стояли три роскошных пакета из бутиков. Она приподняла их и показала Сусанне:

– Это все тебе.

На лице Сусанны появилось изумленное выражение. Она не знала, что сказать. Однако Урсула быстро рассеяла ее неловкость.

– Сначала тебе нужно принять таблетку с глотком шампанского. Так тебя не будет укачивать, если тебе вздумается смотреть на пейзаж за окном. Дорога до Нюрнберга ужасно скучная.

– Меня никогда не укачивает.

– Я пошутила, это таблетка эксклюзивного экстези для ВИП-персон, как и этот лимузин.

– Не думаю, что мне это нужно, – возразила Сусанна.

– Ты будешь чувствовать себя более раскованно. Это совсем не похоже на ту дрянь, которую вы с Хельгой принимали в Берлине.

Сусанна колебалась не дольше секунды. Потом протянула руку, взяла таблетку и, положив ее в рот, запила глотком шампанского. По ее телу пробежали мурашки, в желудке сделалось щекотно, и она ощутила уже знакомое головокружение.

– Теперь можешь посмотреть подарки, – с улыбкой сказала Урсула Кайлен.

Руки Сусанны извлекли из пакета платье.

– Какое красивое! – воскликнула она.

Во втором пакете оказался комплект черного белья и шелковые чулки с подвязками. В третьем – туфли на высоком каблуке.

– Можешь примерить все прямо сейчас, – сказала Урсула.

– Здесь? – спросила Сусанна, с трудом сдерживая смех. Она чувствовала, что наркотик уже начал действовать на ее сознание. Как будто где-то в голове водили птичьим пером, которое щекотало ей мозг.

– Почему бы и нет? Шофер нас не видит и не слышит.

Руки Сусанны двигались в замедленном темпе. Она сняла трикотажный джемпер, откинула в сторону волосы и расстегнула блузку, открыв свою маленькую грудь. Бюстгальтер она не носила. Потом нагнулась, чтобы снять сапоги и носки. Расстегнув пряжку на брюках, она спустила их вниз вместе с белыми хлопчатобумажными трусиками и вытащила из них ноги.

Когда Сусанна осталась голой, ее горячий взгляд остановился на серых глазах сидевшей перед ней женщины, которая пристально наблюдала за ее движениями. Она была гораздо старше, но непонятно насколько. Ее волосы мягко отливали медом, правильный нос был само совершенство, а накрашенные губы показались Сусанне сочными, как спелая клубника.

Взяв платье, Сусанна собралась надеть его. Ей хотелось ощутить ласковое прикосновение шелковой ткани к голой коже. Хотелось, чтобы ее ласкали и ласкать самой, хотелось целовать и чтобы ее целовали.

– Подожди, не надевай платье. Иди сюда, сядь рядом со мной, – сказала Урсула, похлопав рукой по кожаному сиденью.

Глава 3

Пакт, заключенный Маргарит Клодель и Миртой Хогг, подразумевал, что каждая из них будет выполнять свои обязанности в расследовании дел, открытых в связи со смертью пяти девушек-иностранок и исчезновением шести несовершеннолетних немецких девочек. Помимо этого они будут обмениваться друг с другом всей информацией, которую получат в ходе расследования, в особенности той, которая может иметь отношение к местонахождению Клауса Баумана.

Перед тем как Мирта Хогг вышла из ее кабинета, Маргарит Клодель сказала, что она тоже узнала кое-что, о чем срочно хотела поговорить с Клаусом. Ее коллеги из Гааги прислали имейл, где сообщалось о молодой голландке, поступившей в ночь с субботы на воскресенье в одну из больниц Амстердама в странном каталептическом состоянии после того, как она приняла чрезвычайно опасный наркотик, до этого времени неизвестный в Нидерландах. В числе токсичных компонентов этого наркотика медики обнаружили амазонское кураре и галлюциногенные грибы, смешанные с седативными барбитуратами, что в точности совпадало с веществами, которые патологоанатомы из Лейпцига обнаружили во внутренних органах пяти мертвых девушек. Под действием наркотика легкие и сердце девушки остановились, но мозг продолжал активно работать, вызывая образы и мысли, которые голландские медики не смогли определить. В настоящее время ни Министерство здравоохранения, ни Центр по борьбе с распространением наркотиков не имели сведений о том, мог ли смертельный наркотик подобного состава поступить на территорию Германии.

Двадцатилетняя девушка, госпитализированная в Амстердаме, не подавала никаких внешних признаков жизни, дыхание и сердечные сокращения отсутствовали, как и все прочие органические функции. В то же время электроэнцефалограмма, сделанная сотрудниками скорой помощи, осматривавшими ее, зафиксировала интенсивную мозговую активность, сохранявшуюся в течение часа, после чего у девушки восстановились пульс и дыхание и она пришла в себя, как будто ничего не случилось. На допросе, который провели сотрудники полиции, доставившие ее в больницу, девушка сказала, что ей предложили попробовать таблетку под названием «Персефона», заверив, что, приняв ее, она будет ощущать себя по-настоящему умершей в этом мире, но останется жить в другом, параллельном. Таблетку полагалось положить под язык. Эффект последовал мгновенно. Девушка сказала, что почувствовала себя совершенно счастливой, и смерть, сопровождавшаяся фантастическими видениями, которые она не могла описать словами, показалась ей невероятно сладкой.

– Иными словами, этот наркотик может вызывать состояние паранормальной смерти? – спросила Мирта Хогг.

– По словам голландской полиции, девушка описала его, как пребывание внутри какого-то религиозного или научно-фантастического фильма, но совсем не похожего на все, что она видела раньше.

Дальше Маргарит рассказала инспектору Хогг, что голландской полиции удалось задержать наркодилера, который продал пострадавшей таблетку. Ему показали фотографии девушек, умерших в Лейпциге после того, как они приняли те же самые таблетки.

– Но среди них ведь нет ни одной голландки, – удивилась Мирта Хогг.

– Он узнал Ивет Леду.

– Это та наркоманка из Бельгии?

– Да, самая молодая из пяти. Оказывается, приехав на территорию Европейского союза из Нью-Йорка, она поселилась в Амстердаме. Задержанный наркодилер признался голландской полиции, что продал этой девушке двенадцать таблеток одного экспериментального наркотика. И еще он сказал, что таблетки называются «Персефона», поскольку это наркотик смерти и возрождения.

– Черт! – воскликнула Мирта Хогг. – Значит, это Ивет Леду привезла из Голландии наркотик, убивший ее и других девушек.

– Для меня это самое странное. Я была уверена, что это Густав Ластоон дал девушкам наркотик. Федералы, занимающиеся этим делом, уже проинформированы о расследовании, которое провела полиция Амстердама. Теперь они ищут лабораторию, где делают этот наркотик, и дилеров, которые его продают. Они считают, что речь идет об организации, базирующейся в Голландии, но имеющей разветвленную сеть по всей Европе.

– И это означает, что Густав Ластоон не имеет никакого отношения к смерти девушек? – заключила Мирта Хогг.

– Не знаю. Сегодня вечером у нас с комиссаром совещание с федералами для обсуждения сложившейся ситуации.

– Комиссар только что связывался со мной. Он хочет, чтобы я тоже присутствовала в связи с исчезновением Клауса.

– Значит, скоро мы снова увидимся.

– Еще одно. Никто не должен знать, что мы обсуждали это между собой, – твердо заявила Мирта Хогг.

– Можешь не беспокоиться, я умею хранить секреты.

Мирта Хогг встала.

– Интересно, какого черта делает сейчас Клаус?

– Вчера он мне сказал, что ты ездила в Нюрнберг. Возможно, он тоже поехал туда в поисках каких-то следов Карлы, – заметила Маргарит.

– Федералы отказались продолжать расследование в этом направлении.

– Клаус мне говорил об этом, но не сказал почему.

– Прослушивание телефонов Максимилиана Лоуха не дало никаких результатов, и прокурор не разрешил нам продолжать, – пояснила Мирта.

– Но ты поговорила с этим художником, верно?

Мирта Хогг снова села.

– Да, он очень известен. Его картины стоят целое состояние. Он писал известных актрис и моделей. Вначале он прочел мне краткую лекцию по истории эротизма в искусстве и назвал величайших гениев, которые показывали красоту женщины через интимные подробности ее тела. Потом он дал мне каталог своих эротических картин и попросил, чтобы я сообщила ему, если когда-нибудь найду убитой одну из девушек, которые ему позировали. Он немедленно уберет ее из своего каталога, чтобы не волновать своих клиентов по всему миру.

– Ты сказала ему, что тебе говорил его ученик?

– Когда я намекнула ему об определенных слухах по поводу того, что модели для его картин должны были провести ночь с покупателями, он рассмеялся. И, смеясь, предложил мне самой позировать ему, чтобы удостовериться, до какой степени хорошо может выглядеть мое тело на картине и в постели.

– Надо было согласиться, – пошутила Маргарит.

– Может, когда-нибудь я так и сделаю, но сначала попытаюсь отследить мобильник Клауса.

Глава 4

Мастерская художника Максимилиана Лоуха располагалась на верхнем этаже здания с огромными окнами, откуда виднелись красные черепичные крыши домов, зеленые остроконечные башни городских церквей и небольшой холм, на котором стоял нюрнбергский замок.

Максимилиан Лоух открыл дверь и был поражен невероятной теплотой, светившейся в глазах девушки, пришедшей с Урсулой Кайлен.

– Это Сусанна, студентка, о которой я тебе говорила вчера вечером.

Даже не поздоровавшись с Урсулой, художник осторожно взял руку девушки, отвесил ей почтительный поклон и прикоснулся губами к тыльной стороне ладони.

Сусанна подумала, что с ней еще никогда в жизни не здоровались таким образом. Ее переполняла уверенность в себе, поддержанная стимулирующим чувственным эффектом экстези.

– Иди сюда, ближе к свету, я хочу как следует рассмотреть волшебный зеленый цвет твоих глаз, – сказал он, не выпуская ее руки.

Несмотря на свои шестьдесят лет, Максимилиан Лоух был статным мужчиной, сохранил все свои волосы, совершенно белые, но довольно длинные, аккуратно зачесанные назад. Одет он был в черную футболку и джинсы, заляпанные пятнами краски всех цветов.

Косые лучи вечернего солнца, проникавшие в студию, ложились на лицо Сусанны, придавая ему необычный сумеречный оттенок.

– Картина будет божественной, – сказал Максимилиан Лоух, отойдя на некоторое расстояние и закатывая глаза.

Сусанна ограничилась раскованной соблазнительной улыбкой. Она остро ощущала свое превращение, порочность, которую с детства старалась не замечать, зная, что однажды она вырвется из-под контроля.

Урсула Кайлен смотрела на нее, стоя рядом с мольбертом, на котором был установлен абсолютно чистый холст размером с человеческую фигуру до колен.

– Слышала? Ты станешь божеством на вечные времена.

Художник снова нежно взял Сусанну за руку.

– Иди сюда, посмотри на эту картину, – сказал он. – Так ты сможешь представить, каким может быть твой портрет.

– Ты ее закончил? – спросила Урсула.

– Остались последние штрихи.

Сусанна встала перед большим холстом. В доме Урсулы она уже видела картину с Хельгой, но та, на которую она смотрела сейчас, была другой, более провокационной. Девушка с каштановыми волосами, убранными на затылке в пучок, откуда выбивалось несколько прядей, стояла спиной к зрителю на коленях с раздвинутыми ногами. Спину она держала очень ровно, выпятив свои округлые ягодицы. Ее слегка запрокинутая голова была немного повернута назад, как будто она бросала на зрителя высокомерный косой взгляд. Девушка была обута в туфли на шпильке, изображенные со стороны чистых блестящих подошв. Черные чулки в сетку закрывали ее ноги до середины бедер, за которыми скрывались руки. Черный кожаный корсет с застежкой на спине туго обхватывал талию, маленькие трусики из черного кружева прикрывали самое интимное место. Однако больше всего Сусанну удивил реализм, с которым художник изобразил железную цепь между ног девушки и зеленоватую змею, которая, извиваясь, ползла по ней.

– Мне понадобится сделать несколько твоих фотографий в обнаженном виде в разных позах, – сказал художник.

– Вы пишете только девушек? – спросила Сусанна.

– Нет, дорогая, еще больше, чем прекрасное человеческое тело, подобное твоему, мне нравится писать руины древних строений. Все картины, которыми увешаны эти стены до самого потолка, написаны мной. Греция, Рим – две величайшие империи в истории человечества, не считая, конечно, Германии.

Урсула Кайлен погладила Сусанну по голове, чтобы она не волновалась.

– Ты можешь пройти в эту гардеробную, чтобы раздеться. Там есть халат, накинь, если чувствуешь себя неловко, – сказала она.

Сусанна вошла в гардеробную и закрыла дверь.

– Новый меценат желает получить эксклюзивную картину. Что-то совсем не похожее на другие. Сегодня ночью он приедет, чтобы познакомиться с Сусанной.

– Он все получит.

Глава 5

На белой доске, висевшей в зале заседаний, черным фломастером была нарисована графическая схема. Заголовок, размещенный сверху в центре, содержал написанные большими буквами слова: РАССЛЕДУЕМЫЕ ДЕЛА. Вниз от заголовка шли две стрелки, направленные вниз на две стороны доски. На левой стороне тоже большими буквами значилось: ДЕВУШКИ-ИНОСТРАНКИ. На правой: НЕМЕЦКИЕ ДЕВОЧКИ-ПОДРОСТКИ. Под каждым подзаголовком приводилась вкратце основная имевшаяся в распоряжении полиции информация по каждому делу.

Маргарит Клодель вошла в зал заседаний последней. Увидев шефа федералов, стоявшего в конце стола рядом с доской, она подумала, что он скопировал таблицу связей, которую она показывала Клаусу Бауману на своем ноутбуке при их последней встрече. Маргарит села справа от комиссара, рядом с инспекторами Карлом Лайном и Гансом Бастехом. Напротив нее сидели Мирта Хогг и двое других полицейских из Берлина.

Шеф федералов откашлялся, взял фломастер, лежавший у доски, и заговорил.

– Итак, теперь, когда все в сборе, думаю, мы можем начать, – сказал он, посмотрев на свои наручные часы и на Маргарит Клодель. – Прежде чем перейти к анализу сложившейся ситуации, мне хотелось бы выразить свое глубокое сожаление по поводу отсутствия среди нас Клауса Баумана. Однако после того, что произошло с его дочерью, а также после бегства подозреваемого, было бы нецелесообразно, чтобы он продолжал расследование столь сложного дела, которое теперь передано присутствующим здесь представителям федеральной полиции. Как вы знаете, инспектор Бауман допустил ошибки, непростительные для любого сотрудника отдела по расследованию убийств, и тем более недопустимые, если учитывать его опыт. С самого начала следствия инспектор Бауман забыл главное правило, которое должен усвоить каждый студент в самые первые месяцы своего обучения в полицейской академии: «Никогда не исключай из числа подозреваемых любого участника событий, какой бы незначительной не казалась его связь с преступлением».

Маргарит Клодель пошевелилась на своем стуле. Ей хотелось высказаться в защиту инспектора Баумана, но она предпочла дослушать до конца все, что имел сообщить федеральный агент.

– Вместо этого, – продолжил он, – лично допросив Густава Ластоона, инспектор Бауман поверил в рассказанную им абсурдную историю о воображаемом тайном обществе неонацистской направленности, в реальность которой не поверил бы даже самый зеленый новичок, занимающийся расследованием убийств.

Как становится ясно из нарисованной на доске схемы, улики, имеющиеся в обоих случаях, демонстрируют, что инспектор Бауман ошибался, взяв за основу своих дедуктивных рассуждений конспирологическую теорию подозреваемого, что привело его к ложным выводам и совершенно ошибочным действиям.

В то же время работа, проведенная из Берлина нашим Федеральным бюро расследования, позволяет нам с помощью этой простой схемы установить, – сказал он, показывая на доску указательным пальцем, – очевидную связь между пятью мертвыми девушками-иностранками и шестью пропавшими немецкими девочками.

Шеф федералов сделал небольшую паузу и, подчеркнув фломастером подзаголовки двух дел, продолжил:

– Во-первых, я хотел бы вам сказать, что мы, наконец, получили четкие изображения прибытия в Берлин четырех из пяти девушек-иностранок утром накануне дня их смерти. Трое из них приземлились в аэропорту с 9:30 до 10:30: Ивет Леду – девушка-наркоманка из Бельгии, прилетела рейсом из Амстердама; Кристель Ольсен – шведская девушка-парашютистка, прибыла из Стокгольма; Дороти О’Нил – девушка-гот из Ирландии, из Дублина. Ни одна из них не взяла с собой ничего, кроме небольшого рюкзака. Но самое важное, – подчеркнул шеф федералов, – что всех троих встречала в аэропорту девушка из Сербии, находившаяся в международном розыске за убийство, чья настоящая фамилия Людович, хотя, как вы знаете, жила она по поддельному паспорту на имя Лесси Миловач.

Федерал сделал глоток воды из стакана.

– Здесь я обращаю ваше внимание на то, что за день до этого девушка из Сербии использовала поддельный паспорт в Лейпциге, чтобы арендовать белый фургон «фольксваген-калифорния». Фургон так и не был возвращен арендодателю, и транспортная полиция обнаружила его спустя несколько дней на одной из общедоступных парковок на севере города. Все отпечатки пальцев, найденные внутри машины, принадлежат пяти умершим девушкам.

Теперь продолжим говорить о записях с камер наблюдения аэропорта, которые предоставили нам еще одну деталь, существенную для нашего расследования: Веричка Людович, или Лесси Миловач, встречала каждую из трех девушек у выхода для пассажиров из стран Европейского союза с табличкой, где вместо ее имени были нарисованы акварелью цветные картинки: яблоко для девушки из Бельгии, которая прилетела из Амстердама, балерина для шведки, а для ирландки метла. В свое время я проанализирую важность этих деталей.

Теперь важно отметить, что все три девушки при встрече обняли друг друга, а потом обняли Веричку Людович, и это позволяет утверждать, что между ними существовали теплые, сердечные отношения. Все четверо вышли вместе на парковку у аэропорта, где их ждал тот самый белый фургон «фольксваген», который зафиксировали камеры наблюдения в окрестностях монумента в то утро, когда Густав Ластоон обнаружил трупы. Здесь важно подчеркнуть, – при этих словах федеральный агент повернулся всем телом к доске, – что ни одна из четырех девушек не садилась в машину на место водителя, и это заставляет нас предполагать, что внутри их ожидал еще один человек, который и вел машину. Когда все сели, фургон тут же тронулся в путь. К сожалению, камеры аэропорта не смогли зафиксировать изображение внутри салона «фольксвагена».

Казалось бы, можно предположить, что за рулем машины сидела пятая девушка, но это не так, поскольку через полчаса этот же фургон попал в поле зрения камер на парковке берлинского вокзала. Веричка Людович вышла из правой двери, так же как и в аэропорту, и направилась в сторону платформ. Там другая камера видеонаблюдения зафиксировала прибытие поезда из Варшавы, на котором приехала Эвелин Вика – польская девушка-самоубийца, и ее встречу с сербкой, встречавшей ее с табличкой, где было нарисовано какое-то неопределенное сероватое пятно. Обе девушки вышли из здания вокзала и направились к фургону. Веричка Людович села рядом с водителем, девушка-полька – сзади в салоне. Это позволяет нам сделать вывод, что в «фольксвагене» ехали по меньшей мере шесть человек. Пять умерших девушек и тот, кто вел фургон.

Несомненно, у всех нас в Федеральном бюро, так же, как и у вас сейчас, сразу же возник вопрос: кто вел машину и почему он это делал? Однако, прежде чем ответить на этот вопрос, я должен затронуть другой, трансцедентальный аспект расследования.

Старший федеральный агент снова повернулся к доске.

– Это касается виртуальной истории и содержания, – сказал он, подчеркнув на доске эти слова, – тех сайтов в Сети, куда заходили пять девушек-иностранок за месяц до дня их смерти. Нам пришлось потратить немало сил, чтобы отследить их в каждой из стран, где они жили, но первые следственные действия полиции каждой из этих стран Евросоюза уже позволяют подтвердить, что, по крайней мере, две из тех, чью личность удалось установить в первую очередь, а именно ирландка и шведка, искали с помощью Гугла сайты и статьи, касающиеся самоубийства и способов его осуществления. Мы предполагаем, что Дороти О’Нил испытывала восхищение перед смертью благодаря ее принадлежности к субкультуре готов и любви к кладбищам. Что же касается Кристель Ольсен, то она, вероятно, хотела лишить себя жизни по причине депрессии, от которой страдала после аборта и трагической гибели своего мужа и его любовницы.

В отношении Эвелин Вика – девушки из Польши, нам не удалось найти никаких договоров на ее имя о подключении к Интернету. Возможно, она делала это через какое-нибудь интернет-кафе в Кракове. Однако результаты аутопсии трупа, свидетельствующие о неудачной попытке самоубийства, в сочетании с биполярным расстройством, которым она страдала с детства, подтверждают, что она могла войти в контакт с двумя другими девушками на одном из ресурсов Интернета, где самоубийство и самоуничтожение представляются как наилучший способ решения жизненных проблем, возникающих у многих молодых людей.

В связи с этим считаю важным упомянуть, что мы намерены выяснить, не заключала ли Веричка Людович в Лейпциге контракта на услуги доступа в Интернет на имя Лесси Миловач, воспользовавшись для этого своим поддельным паспортом. Хотя мы полагаем, что она пользовалась сетью вай-фай, установленной в квартире преподавателя музыки Бруно Вайса, у которого она снимала комнату.

Сказав это, федерал пристально посмотрел на Маргарит Клодель. Эту информацию она предоставила им накануне вечером. Затем он продолжил:

– В ближайшее время мы, конечно, пригласим господина Вайса, чтобы прояснить его отношения с Веричкой Людович, но мы уже отследили сервер, к которому подключена его квартира, и получили новые данные, существенные для следствия. Я имею в виду, что с этого же сервера зафиксированы частые обращения на сайты самоубийц, доступные через Гугл.

Безусловно, самые важные для нашего расследования данные мы получили, когда выяснили, что за две недели до того, как Густав Ластоон обнаружил трупы, серверы, через которые осуществляли связь с Интернетом компьютеры пяти девушек, начали использовать программу шифрования TOR, чтобы получить доступ в какому-то нелегальному сайту в глубокой сети, которую наши киберагенты не смогли – и полагают, что не смогут, – определить из-за многочисленных уровней защиты, характерных для глубокой сети. Тем не менее мы знаем, что все эти девушки одновременно связывались с ним в двенадцать часов ночи и прекратили это делать за день до своей смерти.

Поэтому мы полагаем, что на этом сайте все пять девушек договорились о встрече в Лейпциге, чтобы исполнить какой-то эзотерический ритуал или магический обряд духовного обновления, связанный с самоубийством, который все они хотели пройти из-за своих психологических и эмоциональных проблем.

Агент Европола не могла сдержать своего изумления. Если события развивались так, как представил шеф федералов, ее теория насчет оргии некрофилов, организованной для своих клиентов Густавом Ластооном лишалась всяких оснований.

– Вы хотите нам сказать, что факты подтверждают версию группового самоубийства? – спросила она.

Остальные полицейские повернули голову и уставились на нее.

– На ваш вопрос, Маргарит, я отвечу через несколько минут. Но прежде позвольте мне представить некоторые детали, которые помогут нам понять, что произошло, – сказал руководитель федералов, сохраняя все то же бесстрастное выражение лица. Затем он снова сделал глоток воды из стоявшего на столе стакана и продолжил: – Как я сказал, если в намерения этих девушек входило умереть вместе, следуя какому-то зловещему обряду самоубийства, о котором они договорились заранее, они наверняка выбрали местом для него кладбище Зюдфридхоф, известное во всем мире благодаря тысячам посетителей, которые приезжают туда раз в году на Лейпцигский фестиваль готики. Чтобы сделать свою смерть легкой и приятной, они использовали экспериментальный наркотик «Персефона», который, согласно информации голландской полиции, полученной Европолом, привезла из Амстердама девушка-бельгийка. Приняв такое решение, они через глубокую сеть связались с гидом по кладбищенскому туризму Густавом Ластооном, чтобы он помог им совершить групповое самоубийство, о котором они заранее договорились.

Это предположение вполне логично, если иметь в виду, что девушка из Ирландии, которая назвалась Ведьминой Головой, как он сам показал на допросе, в 2014 году уже приезжала в Лейпциг на фестиваль готики и могла познакомиться с ним лично. Поэтому накануне в одиннадцать часов утра она позвонила ему на мобильный телефон, чтобы встретиться с ним у монумента Битвы народов. Мы предполагаем, что Густав Ластоон согласился помочь им совершить самоубийство и предложил привлечь уличного художника, который придумает сценографию места преступления с помощью написанных в жанре трехмерной живописи саркофагов, белья, ран на спине и кинжалов, нарисованных на теле каждой из девушек, создавая атмосферу мистического ритуала, о которой они так мечтали.

Шеф федералов снова посмотрел на Маргарит Клодель и изобразил на лице слабое подобие восхищения.

– Здесь я должен отметить особую ценность вклада, которое внесла в расследование аналитик Европола Маргарит Клодель, поскольку ее версия о сексуальных извращениях самого Густава Ластоона и некоторых других любителей посещать кладбища, где он проводит экскурсии, позволяет нам сделать вывод, что подозреваемый воспользовался сложившейся ситуацией. Зная, что этим утром в его распоряжении окажутся красивые безжизненные тела девушек-самоубийц, он решил предложить их самым избранным из своих клиентов для совершения зловещей некрофильской оргии, о которой они не могли даже мечтать.

В глазах Маргарит Клодель блеснула влага. Она сама предложила эту некрофильскую версию, но в ее версии имелось множество неизвестных, которые руководитель федералов только что разъяснил с логичностью, не допускающей возражений. И тем не менее она ошиблась. К такому выводу Маргарит пришла еще в самом начале совещания. На какое-то мгновение эти мысли отвлекли ее, но уже через несколько секунд она снова сосредоточилась на том, что говорил федеральный агент.

– Чтобы в глазах полиции снять с себя возможные подозрения в участии в групповом самоубийстве пяти девушек, Густав Ластоон воспользовался своими знаниями в области истории, почерпнутыми из докторской диссертации ныне покойного профессора Лейпцигского университета Хенгеля Тонвенгера, опубликованной в 1979 году, во времена существования в Восточной Германии советского режима. В книге этого профессора, которую по счастливой случайности обнаружил в доме инспектора Баумана комиссар Клеменс Айзембаг, – пояснил он, взглянув на комиссара, – говорится о воображаемом тайном нацистском обществе «Стражи смерти», якобы основанном в 1939 году одной женщиной, увлекавшейся спиритизмом, ее мужем, капитаном СС, и еще четырьмя офицерами СС. По словам профессора, эти нацисты совершали кровавые ритуалы и устраивали некрофильские оргии с юными немецкими девственницами, которых они жестоко убивали, извлекая их сердца через рану на спине, проделанную с помощью даги. По странному стечению обстоятельств эти оргии происходили в крипте того самого монумента, где Густав Ластоон нашел безжизненные тела пяти девушек.

Мирта Хогг подняла руку, чтобы вмешаться:

– Тем не менее я не понимаю, почему вы отказались продолжать линию расследования, которую я начала в отношении художника из Нюрнберга. Кто-то ведь должен был нарисовать саркофаги в трех измерениях и белье на телах девушек.

Взгляд комиссара впился в подчиненную, как острый кинжал.

– Потому что Максимилиан Лоух известен по всему миру как выдающийся немецкий художник, работающий в жанре эротической живописи. Было бы непростительно втягивать его в такую темную историю, когда гораздо разумнее предположить, что Густав Ластоон мог привлечь кого угодно из тех, кто зарабатывает на жизнь, создавая свои трехмерные творения на улицах Лейпцига, Берлина или любого другого города. Вполне возможно, что автор этих работ даже не знал о том, как они будут использованы в конечном счете.

В голове Мирты Хогг бурлили новые сомнения.

– А что вы можете сказать об анализе ДНК Густава Ластоона, светлых волосах и кусочке женского ногтя, найденных на холстах с нарисованными саркофагами?

– Анализ ДНК не выявил признаков присутствия Густава Ластоона.

Все услышанное произвело на Маргарит Клодель большое впечатление. Расследование, проведенное Федеральным бюро, содержало факты, которым трудно было возражать. И тем не менее она продолжала считать, что в деле могла существовать шестая девушка, которая в то утро не умерла.

Она кашлянула, словно просила разрешения взять слово, и спросила:

– И какую связь вы установили между Густавом Ластооном и исчезнувшими немецкими девочками, включая дочь инспектора Баумана Карлу?

– Об этом пока рано говорить, но мы склоняемся к мысли, что подозреваемый по неизвестной нам причине вдруг испугался. Возможно, он убедился, что его теория о тайном обществе нацистов-некрофилов, убивавших девушек, иссякла после всего того, что он рассказал инспектору Бауману. Если у него больше не нашлось информации, которую он мог бы представить в свою защиту, его алиби могло в скором времени развалиться. Но, отвечая на интересующий вас вопрос, скажу, что, по нашему мнению, психопатия Густава Ластоона могла заставить его поверить в изобретенную им самим версию преступления, и он, решив, что сам превратился в одного из «стражей смерти», покинул Лейпциг, чтобы избежать ареста. Ему осталось лишь продолжить воплощать в жизнь сценарии, похожие на смерть пяти девушек-самоубийц, для чего он с помощью своих клиентов-некрофилов похитил шесть несовершеннолетних немецких девственниц. Мы думаем, что именно по этой причине девочки пропали в городах разных немецких земель, которые, будучи соединенными воображаемыми линиями, дают изображение шестиугольного саркофага.

Маргарит Клодель с сомнением покачала головой.

– Но для чего Густаву Ластоону причинять вред дочери Клауса, который верил всему, что говорил Ластоон?

– Возможно, таким способом Густав Ластоон хотел получить возможность контролировать инспектора Баумана, а не наоборот.

Глава 6

После того как закончилась длительная фотосессия в мастерской Максимилиана Лоуха, шофер повез Урсулу Кайлен и Сусанну на окраину Нюрнберга. Пока они ехали, уже совсем стемнело. Растущая луна то и дело пряталась в мягкой вате кучевых облаков.

Через десять минут они подъехали к роскошной средневековой вилле, расположенной в центре пышного ботанического сада. Фасад здания из красноватого камня освещался фонарями, скрытыми в цветочных клумбах.

Передав Урсуле Кайлен ее дорожную сумку, шофер попрощался с ними. Сусанна видела, как он вернулся к лимузину, открыл дверь, сел в машину и уехал по гравийной дороге, окаймленной стройными силуэтами кипарисов.

Под арочным сводом входной двери их встретила женщина лет шестидесяти, с седыми волосами, убранными в пучок. Она была в черной, с белым воротничком униформе экономки.

– Новый меценат уже приехал, он ждет вас в зале с колоннами, – сообщила женщина, принимая из рук Урсулы Кайлен ее багаж.

– Скажите ему, что я выйду, как только отведу девушку в ее комнату.

Женщина кивнула.

Они прошли через просторный круглый холл виллы с высоким сводчатым потолком. Сусанна несла пакеты с одеждой, которую ей подарила Урсула.

В глубине она увидела каменную лестницу с большим центральным пролетом, который выше разделялся на два других, поднимавшихся по двум сторонам помещения. Вдоль лестницы на обшитых деревом стенах висели старые портреты господ ушедших веков. Сусанне казалось, что она попала в сказочный замок. Они молча поднимались наверх, и, казалось, каждая ступенька отдавалась в ее душе новым трепетом.

– Прими душ, высуши волосы, сделай макияж и надень черное белье с туфлями на шпильке. Я зайду за тобой через полчаса, – ласково произнесла Урсула Кайлен. Подойдя к двери в комнату, она остановилась и, прежде чем открыть ее, посмотрела на Сусанну и добавила: – В шкатулке, которая стоит на ночном столике, есть кое-что для тебя. Можешь взять.

Любопытство заставило Сусанну взглянуть, о чем идет речь. Она ожидала увидеть прекрасное жемчужное колье или золотой браслет. Подойдя к столику, Сусанна взяла шкатулку и открыла ее. Внутри лежала пачка новеньких банкнот по пятьсот евро. Сусанна отвела взгляд от денег и посмотрела на Урсулу. Несмотря на действие наркотика, прежде делавшего ее разговорчивой, она не могла ничего сказать.

– Там пятьдесят тысяч, теперь эти деньги твои, и это только аванс.

– За одну ночь? – наконец выйдя из ступора, спросила Су-санна.

– Нет, Сусанна, не только за одну ночь. Еще за твое молчание. Тебе надо принять еще таблетку экстези. После первой прошло уже много времени, а ты должна быть очень чувственной, чтобы доставить удовольствие своему меценату, – объяснила Урсула Кайлен, протягивая на ладони таблетку.

Сусанна взяла ее. Она этого хотела, да, хотела постоянно пребывать в состоянии чувственного экстеза, наполнявшего каждый нейрон ее мозга, каждую клеточку ее тела, каждую пору ее кожи. Тогда она чувствовала себя всесильной и счастливой.

Голос Урсулы вернул ее к реальности:

– Есть кое-что, о чем ты не должна забывать после этой ночи.

– Я сделаю все, как ты скажешь.

– Это очень легко запомнить, поэтому я скажу это только один раз. Если ты кому-нибудь расскажешь о том, что видела, слышала и делала здесь, они тебя убьют, – просто произнесла Урсула Кайлен, после чего вышла из комнаты и заперла дверь на ключ.

Глава 7

Они вышли из комиссариата в девять вечера. Маргарит предложила Мирте пойти выпить пива в каком-нибудь тихом баре в центре. Мирта спросила, не хочет ли она виски, и Маргарит с улыбкой ответила:

– Я бы предпочла белое вино, только хорошо охлажденное.

– Тогда я поведу тебя попробовать отличный немецкий рислинг, – сказала Мирта.

Они не спеша доехали до одной винотеки, расположенной недалеко от вокзала, оставили машину Мирты перед входом и уселись на пустой уличной террасе, где они могли спокойно поговорить, не опасаясь, что их кто-нибудь услышит. Погода стояла довольно приятная. В то время как по случаю конца недели во всех заведениях в центре толпились студенты, здесь, в районе вокзала, почти никого не было.

Официант налил им по бокалу вина и оставил бутылку в ведерке со льдом. Время от времени на соседнюю остановку подъезжали трамваи.

Мирта достала из сумки пачку сигарет, закурила и медленно выпустила изо рта дым.

– Ты не против, если я буду курить?

– Нет.

– Я курильщица со стажем.

– У меня тоже есть свои нездоровые пристрастия, ем слишком много шоколада, – улыбаясь, призналась Маргарит.

Мирта бросила на нее понимающий взгляд, но перевела разговор в более серьезное и мрачное русло.

– Я снова звонила Клаусу после совещания, но у него выключен телефон. Он даже не включил автоответчик.

– Не понимаю, как он может обходиться без связи. В его ситуации любые новые сведения могут оказаться решающими.

– Комиссар тоже спрашивал меня, не связывался ли со мной Клаус. Мне даже не пришлось ему врать. Я сказала, что со вчерашнего дня ничего о нем не знаю, – ответила Мирта.

– Надеюсь, Клаус не будет и дальше совершать эту ошибку и позвонит одной из нас.

– Не знаю, что-то мне подсказывает, что в этом деле Клаус с самого начала ведет себя ненормально.

– Что ты хочешь сказать?

– Я никогда не видела, чтобы он так слепо доверял свидетелю.

Маргарит медленно отпила вина из своего бокала и подержала его во рту, смакуя кисловатый вкус.

– Как тебе показалась длинная речь шефа федералов? – спросила она.

– Для меня стало сюрпризом, что он связал групповое самоубийство пяти девушек с некрофильской оргией Густава Ластоона и его клиентов.

Агент Европола не стала признаваться Мирте Хогг в том, что она уверена в существовании шестой девушки, которая могла остаться жива.

– Все же меня удивило, – призналась она, – что все они собрались в Лейпциге и здесь довели до конца свою договоренность совершить обряд самоубийства, хотя судебные медики уже предупреждали о такой возможности. Но правда в том, что все фрагменты пазла, которые сложили федералы, действительно идеально совпали с моей версией преступления и составили с ней одно целое. Кроме того, они придали смысл тому, чего я не смогла понять. Я имею в виду причину, заставившую этих девушек приехать сюда из разных стран Евросоюза. – Она замолчала.

– Чтобы закрыть дело, нам надо еще найти Густава Ластоона и шестерых пропавших девочек. Мне по-прежнему не совсем понятно, почему этот человек похитил именно Карлу.

Маргарит Клодель отпила еще немного вина и задержала губы на кромке бокала.

– Руководитель федералов ответил на мой вопрос достаточно разумно, – заметила она. – Сейчас Густав Ластоон контролирует действия Клауса. Он держит в своих руках жизнь Карлы и других девочек, и это дает ему свободу действий, необходимую, чтобы успешно скрываться.

Несколько секунд Мирта Хогг хранила молчание, как будто думала о чем-то, чего не могла выразить.

– Объяснения, которые дал этот федерал по поводу художника из Нюрнберга, меня не убедили. И вообще, по мне, все это как-то дурно пахнет, – под конец призналась она.

– Честно говоря, мне тоже так кажется. Информация, которую он изложил в отношении расследований полиции каждой из заинтересованных европейских стран должна была поступить сначала ко мне, а потом к ним. Непонятно, почему в Гааге решили нарушить официальный протокол и обойти меня.

– Мы должны продолжить идти по следу Клауса.

– Теперь нам придется полагаться только на свой женский нюх. Мои шефы недвусмысленно запретили мне заниматься расследованием исчезновения немецких девочек. Это внутреннее дело немецкой полиции, и оно не подлежит анализу со стороны Европола.

Мирта Хогг снова наполнила бокалы вином и закурила новую сигарету.

– И ты подчинишься приказу своего начальства?

– Никто не обязан знать, чем я занимаюсь в Лейпциге.

Мирта Хогг одним глотком допила свой бокал.

– Что, если сегодня ночью мы немного напьемся?

– Я закажу еще бутылку рислинга, – согласилась Маргарит.

Глава 8

Сусанна стояла возле кровати, когда звук ключа, снова повернувшегося в замочной скважине, заставил ее напрячься в ожидании того, что будет дальше. Однако нельзя сказать, чтобы предупреждение на случай, если она заговорит, то «они» ее убьют, вызвало у нее хотя бы малейшее беспокойство. Ее страх исчез, как будто она никогда его не знала. Возможно, говоря «они», Урсула имела в виду меценатов, которые платили тысячи евро за обладание картиной, написанной с красивой девушки, с которой они провели ночь секса и наркотиков, подавлявших ее волю. Но если речь шла только о том, чтобы держать язык за зубами, то ей нечего бояться. Хельга и Бруно уже знали, что происходило в этом таинственном доме, а больше у нее в жизни не было никого, с кем она могла бы откровенничать.

Сусанна уже надела шелковые чулки, закрывавшие ноги до середины бедра, и туфли на высоком каблуке. Из-под пояса и трусиков с прозрачными вставками просвечивал лобок, кружевной бюстгальтер плотно облегал ее маленькие упругие груди. Черный цвет белья совпадал с холодным оттенком ее вьющихся волос. Они свободно ниспадали на плечи, подчеркивая красивое подкрашенное лицо, зеленые глаза с блестящими розовыми тенями и ярко-красные тонко очерченные губы.

– Ты великолепна! – увидев ее, воскликнула Урсула.

Она подошла к Сусанне и нежно поцеловала ее в шею.

– Ты правда думаешь, что я ему понравлюсь?

– Ты выглядишь потрясающе чувственно.

– Я чувствую себя шлюхой, но меня тянет познакомиться со своим меценатом. Ты была очень щедра со мной.

Урсула протянула руку и убрала со лба Сусанны прядь волос.

– Ты не шлюха, ты богиня, – сказала она.

– Скажи, что я должна делать, когда увижу его.

– Веди себя естественно и невинно.

– Как это?

– Закрой глаза, и пусть он направляет тебя. Не говори, пока он не заговорит, не трогай его, пока он до тебя не дотронется, не целуй его, пока он тебя не попросит. Если он будет о чем-то спрашивать, отвечай «да, господин», или «нет, господин», а когда он будет тебя трахать, стони от удовольствия как можно громче.

– Можешь не волноваться, после экстези, который я выпила, мне не придется симулировать оргазмы, – улыбаясь, заявила Сусанна. Она чувствовала себя такой раскованной, что этой ночью могла бы лечь в постель с несколькими мужчинами или женщинами одновременно.

Она взяла черный плащ, лежавший на кровати, и набросила его на голые плечи. Потом накрыла голову капюшоном и завязала на шее ленту, чтобы плащ не соскользнул с нее.

Урсула держала в руках серебряный ларец, который открыла перед Сусанной. Внутри на ложе из черного бархата лежала дага со стальным лезвием и каким-то круглым символом на рукоятке.

– Покажи мне ладони, – сказала она.

Вытащив дагу из ларца, Урсула положила ее на ладони вытянутых рук Сусанны. Так он должна была нести дагу в гостиную с колоннами и держать, пока меценат не возьмет ее.

– А теперь выходи и спускайся по лестнице. Удачи тебе.

– А ты где будешь?

– Совсем рядом.

Сусанна сделала все, как сказала Урсула. Она шла медленно и торжественно, уверенно ступая на высоких шпильках. Потом спустилась по лестнице, следуя бледному свету висевших на каменных стенах канделябров. В сводчатом холле их едва заметный свет указывал путь, по которому надо идти. Наконец она дошла до больших распахнутых дверей.

Войдя в гостиную, Сусанна остановилась. Ей показалось, что под действием экстези она перешагнула в другое измерение, вне времени и пространства. Вдоль стен и по всему залу возвышались колонны, которые, многократно повторяясь в полумраке, уводили куда-то в бесконечность. С потолка свисала огромная люстра, дававшая, однако, очень слабый свет. В центре гостиной стоял большой черный стол в форме шестиугольного саркофага. Напротив каждого из его углов стоял обитый черным бархатом стул с высокой спинкой.

На самом дальнем от Сусанны стуле сидел мужчина, пристально, не мигая, смотревший на нее. На нем был элегантный черный смокинг с бабочкой того же цвета на белоснежной рубашке. Голова мужчины была совершенно лысой, и Сусанна не могла определить его возраст.

Ей показалось, что он немного моложе художника, но, возможно, такое впечатление создавалось из-за блеска его бритого черепа.

Руки мужчины лежали на столе.

– Подойди, – сказал он.

Сусанна повиновалась. Она подошла к меценату, протянула ему дагу и закрыла глаза.

– Посмотри на меня.

Когда Сусанна снова открыла глаза, то увидела, что мужчина старше, чем она думала, но у него сильные руки и на лице нет морщин.

– Тебе страшно?

– Нет, господин, – без тени сомнения ответила она.

– Но ты дрожишь.

– Мне просто немного холодно.

Мужчина встал, подошел к Сусанне и снял с ее головы черный капюшон. Несмотря на высокие шпильки, он оказался выше ее.

Мужчина поднял руку, в которой держал дагу, поднес ее к шее Сусанны и приставил стальное лезвие к ее горлу. Не отрывая взгляда от ее глаз, он быстрым коротким движением разрезал ленту. Плащ соскользнул с голых плеч Сусанны и упал на пол.

Глава 9

Она позвонила в офис Европола в Гааге ранним утром, когда еще завтракала в номере отеля круассаном с маслом и кофе.

Маргарит не убедили объяснения, которые один из ее коллег дал ей по телефону в отношении того, почему она получила информацию о результатах расследований, проведенных киберполицией каждой из стран Евросоюза, где жили девушки-иностранки, только после того, как ее отправили напрямую шефу немецких федералов.

– Меня прислали сюда, чтобы я занималась этим делом! Именно мне полагается анализировать ситуацию и доводить до сведения отдела по расследованию убийств информацию о жертвах преступления, полученную от полиции стран Европейского союза! – в ярости выпалила она.

Маргарит не могла видеть выражение лица своего коллеги по Европолу, но полагала, что оно мало отличалось от того, какое было бы у нее, будь она на его месте. Решения принимали другие, он всего лишь передавал ей плохие новости.

– Начальство считает, что ты в плену заблуждений.

– Заблуждений?! – выкрикнула она.

– Да. Начальство полагает, что ты, как и инспектор Бауман, считаешь подозреваемого невиновным.

– Но это не так, я никогда с ним не соглашалась. Мои отчеты совершенно однозначно указывают на это.

На том конце провода воцарилась полная тишина.

– Ты еще здесь? – спросила Маргарит.

– Я тебе ничего не говорил, но думаю, ты скоро получишь приказ вернуться в Гаагу.

– Проклятье! Я не могу сейчас вернуться!

Конверт принесли в комиссариат около одиннадцати утра. Его вручил ей один из охранников, который явился в кабинет Маргарит.

– Кто его принес? – спросила она охранника, удостоверившись, что конверт адресован ей.

Охранник ответил, что конверт передал ему сотрудник почты, он принес его вместе со всей остальной официальной корреспонденцией. Поблагодарив его, Маргарит закрыла дверь в кабинет, села за стол и еще раз прочитала на конверте свое имя. Ниже значилось слово «Европол» и адрес центрального комиссариата города Лейпцига, напечатанный компьютерным текстовым редактором. По размеру конверт соответствовал обычному листу писчей бумаги и не имел обратного адреса, хотя на нем стоял штемпель одного из почтовых отделений Берлина.

Маргарит подумала, что в нем могут лежать документы, которые она ждала из Гааги в отношении оплаты счета за отель, но втайне надеялась, что это сообщение от Клауса Баумана.

Воспользовавшись в качестве ножа для писем пилочкой для ногтей, которую всегда носила с собой в сумке, она вскрыла конверт.

– О господи! – невольно воскликнула Маргарит, увидев жуткие фотографии, лежавшие внутри.

Девять черно-белых снимков, увеличенных на домашнем принтере. На восьми из них были изображены восемь групп по шесть очень юных девушек – на каждом снимке разных, – одетых в черное белье и туфли на высоком каблуке, лежавших лицом вниз на темном полу так, что не было видно лиц. У всех на спине в центре огромной открытой раны торчали кинжалы одного и того же типа. Все девушки были мертвы. В общей сложности сорок восемь трупов.

Охваченная ужасом, Маргарит подумала, что дело не только в том, что это вовсе не трехмерные рисунки, как те, что она видела на фотографиях пяти мертвых девушек-иностранок. Судя по всему, снимки были сделаны в другие времена, хотя копии, которые она получила, выглядели совсем недавними.

На девятой фотографии она увидела шесть человек в одинаковой военной форме, сапогах и фуражках, которые носили офицеры СС во время Второй мировой войны. Лица этих людей до самых глаз скрывали черные платки, а перед ними стоял черный стол в форме шестиугольного саркофага с белой инкрустацией в центре столешницы, изображавшей некий символ в круге.

Маргарит Клодель заглянула в конверт в надежде обнаружить в нем записку, которая могла бы объяснить, почему именно ей адресовали эти жуткие снимки, но ничего не нашла. И лишь одно не вызывало у нее сомнений: ее версия, что девушек у монумента должно было быть шесть, верна. Но теперь она имела дело не с одним преступлением и не с единственным убийцей. Корни этой чудовищной истории уходили в далекое прошлое, во времена Второй мировой войны.

Маргарит набрала номер инспектора Мирты Хогг и сказала, что им надо немедленно встретиться. Случилось нечто ужасное, о чем она не может говорить по телефону.

– Я уже выхожу из дома, – ответила Мирта.

– Сколько тебе надо, чтобы доехать сюда?

– Минут пятнадцать. Но скажи, это касается Клауса?

– Нет, Клаус по-прежнему вне доступа.

– Это я знаю. Последний раз сигнал от его мобильника был зафиксирован вчера утром телефонной антенной, которая стоит совсем рядом с кладбищем Зюдфридхоф.

– Что он мог там делать?

– Хороший вопрос, чтобы задать его Густаву Ластоону, тебе не кажется? – ответила Мирта.

Маргарит понизила голос:

– У нас слишком много вопросов, остающихся без ответа. Но об этом лучше поговорить не в комиссариате.

– Ты можешь дойти до Шиллерштрассе? Я заберу тебя там через пятнадцать минут.

Лейпциг снова накрыло дождем. Маргарит Клодель надела плащ, положила в сумку свой ноутбук и конверт с фотографиями, повесила ее на плечо и вышла на улицу. Взглянув на серое небо, она раскрыла зонт.

Она шагала по мокрому тротуару, как автомат, бессознательно подчиняясь импульсам, поступавшим по нейронным сетям. Мелкие брызги дождя, барабанившего по крышам припаркованных вдоль дороги машин, освежали ей лицо, и она то и дело смахивала их быстрым движением руки, стараясь не задеть зонты проходивших мимо людей. В пелене дождя перед ней бесконечно мелькали студенты на своих стареньких велосипедах, закутанные в длинные непромокаемые плащи из желтой, красной, синей и зеленой пленки. Их яркие цвета вносили искру радости в меланхоличную атмосферу утра.

Мозг Маргарит Клодель снова работал, как компьютер, пытаясь сложить общую картину из бесконечной череды непонятных, противоречивых сведений. Полученные ею фотографии развеивали в пух и прах гладкие построения шефа федеральных агентов, которые она и сама разделяла, если не считать нескольких малозначительных деталей. И безусловно, возрождали из пепла конспирологическую теорию Густава Ластоона о тайном нацистском обществе. Агент Европола невольно подумала: уж не он ли сам прислал ей жуткие снимки этих преступлений? И если это не кладбищенский гид, то кто это мог быть?

Несмотря на отсутствие дат, все девять фотографий, похоже, были старыми и сделанными в хронологическом порядке. Если исходить из предположения, что эти преступления совершались в разное время, Маргарит Клодель казалось очевидным, что их не могли совершать одни и те же люди. Но даже если в каждом случае убийцы были разными, агент Европола полагала, что идеологические или эзотерические скрепы, объединявшие их, сохранялись на протяжении всего времени, проходившего между преступлениями, запечатленными на девяти фотографиях. Такой коллективной живучестью обладают только страны, государственные институты, транснациональные корпорации, религии и тайные общества.

Глава 10

В доме Бруно кто-то был. Но не он. Еще с улицы она услышала музыку техно, тяжелую и громкую, как в «Берлин-панорама-баре». Начинался дождь. Сусанна вышла из лимузина Урсулы, прошла через маленький садик по дорожке, вымощенной камнем, и открыла дверь дома дубликатом ключа, который оставил ей Бруно. Ей не хотелось снова ночевать в его квартире, пока в голове с маниакальной навязчивостью крутились мысли о сербской девушке-самоубийце, жившей в этой комнате до нее.

Хельга лежала на диване в гостиной с сигаретой в руке. Рядом на полу стояла керамическая пепельница. Увидев вошедшую Сусанну, она, нажав кнопку на пульте дистанционного управления, выключила музыку.

– Похоже, в Нюрнберге все прошло неплохо.

Сусанна положила на кресло пакеты, которые несла в руках.

– Да уж не хуже, чем у тебя, – бросила Сусанна.

– Не стоит быть такой высокомерной. Это ведь я познакомила тебя с Урсулой.

Сусанна, извиняясь, взмахнула рукой.

– Прости, я не хотела, чтобы это так прозвучало. Просто я устала и не ожидала застать здесь тебя.

– Я приехала навестить мать, у нее очередной приступ беспокойства. Ты могла бы пойти со мной. Мать будет рада с тобой познакомиться. Посещения ее успокаивают. А потом пообедаем в доме моего отца.

– Я собиралась немного отдохнуть и сесть заниматься. Я прогуляла целых два дня, а время идет.

Хельга привстала, опираясь локтем на диванные подушки.

– На те деньги, что ты заработала, можно несколько лет жить без проблем. И потом, ты всегда можешь снова обратиться к Урсуле. Я так и делаю каждый раз, когда мне нужны бабки.

– Знаешь, не нравится мне все это.

– Не хочешь – не делай, тебя никто не заставляет.

– Урсула сказала, что, если я кому-нибудь расскажу, чем я там занималась, «они» меня убьют.

– Ничего с тобой не случится, если будешь держать рот на замке.

Сусанна снова взяла пакеты, положила их на стол и шлепнулась в кресло.

– Я устала. Мне надо принять душ и поспать.

– Если хочешь, я сделаю тебе полоску кристалла.

– У меня есть две таблетки экстези, Урсула подарила. Могу поделиться.

Сунув руку в карман джинсов, Сусанна достала маленький бумажный сверток и осторожно развернула его. Хельга одним прыжком вскочила с дивана.

– Пойду принесу воды.

Она сходила в кухню и тут же вернулась со стаканом. Они выпили по таблетке экстези, и Хельга снова уселась на диван, подобрав под себя согнутые ноги.

– Знаешь, что я тебе скажу… Я ненавижу Урсулу.

– А я думала, что вы…

– Пара? – спросила Хельга, сдерживая приступ смеха.

– Ну, знаешь, когда у нее в доме я увидела, как она тебя целует, я подумала, что вы любовницы.

– Урсула была влюблена в мою мать еще до того, как она свихнулась. Мне тогда было пятнадцать лет.

– Надо же, никогда бы не подумала.

– Это она научила меня всему, что я знаю о лесбийском сексе. Я веду беспорядочную сексуальную жизнь, потому что она так делала и продолжает делать, несмотря на возраст, – сказала Хельга. Потом сменила тон и спросила: – Чего я не понимаю, так это, к чему склоняешься ты в этом плане.

Сусанна никогда с полной ясностью не сознавала свои сексуальные предпочтения и никогда ни с кем об этом не говорила. Ей мог понравиться кто-нибудь из друзей, но она не хотела его как мужчину. Иногда в университете она чувствовала, что ее тянет к какой-нибудь сокурснице, но она не могла сделать ни одного шага, чтобы завоевать ее. Поэтому она решила уехать подальше от родителей, чтобы найти себя вдали от них, под предлогом того, что лейпцигский университет предоставил ей стипендию по программе «Эразмус».

– Честно говоря, я еще не знаю. Когда я тебя увидела, ты понравилась мне не меньше, чем Бруно, но я не могу тебе сказать почему.

– И что теперь? Ты поняла, к какому лагерю примкнуть?

Сусанна улыбнулась, и ее лицо приобрело гордое выражение.

– Я хочу найти настоящую любовь. Она и решит за меня.

– Любовь найти непросто, это я тебе точно говорю.

– Да, думаю, ты права. Бруно ясно дал мне понять – для него любовь всего лишь взаимовыгодный обмен: ты мне, я тебе, – сказала Сусанна.

Хельга приподнялась на диване и села, выпрямив спину и сложив ноги, в позу «лотос».

– А как ты провела время с меценатом?

– После экстези все оказалось проще, чем я думала.

– Проще? Большинство этих меценатов – протухшие слюнявые денежные мешки, на которых и смотреть-то противно. Почему, ты думаешь, Урсула предлагает им девочек вроде нас?

– Вчера вечером я думала, что мне действительно будет неприятно. Но при ближайшем рассмотрении он оказался крепким мужчиной, и довольно воспитанным.

– Он хорошо тебя оттрахал?

– Он сделал это несколько раз на столе в гостиной с колоннами. А потом отвел меня в свою комнату и повторил в постели в других позах.

– Ты его сосала?

– Я делала все, что он просил, пока он не уснул рядом со мной. Мне не сразу удалось заснуть, но, когда я проснулась, его уже не было в постели. Думаю, мне очень повезло.

На обратном пути в Лейпциг Урсула рассказала ей, что среди меценатов попадаются ненормальные. Сусанна не стала говорить об этом, но Хельга, видимо, догадалась, о чем она думала.

– Все они ублюдки и извращенцы. Мне раз попалась одна, которая обошлась со мной совсем не ласково.

Сусанна подумала, что под действием экстези Хельга что-то путает, говоря о меценате в женском роде.

– Ты сказала «одна»?

– Да, среди меценатов есть и женщины. Очень богатые. Той нравилось надевать пояс с фаллоимитатором и трахать меня, как мужик.

– Ты серьезно? – спросила Сусанна, вытаращив глаза и давясь от смеха.

– В том, что я говорю, нет ничего смешного. Некоторые лесбиянки-миллионерши тоже платят тысячи евро за картины с голыми девушками, которые пишет Максимилиан Лоух, и за то, чтобы провести с ними безумную ночку.

– Просто я никогда не думала о таких вещах. Честно.

– Вот и не думай. Будет лучше, если ты поскорей забудешь о том, что была в Нюрнберге, и об этом меценате.

Возбуждение, вызванное экстези, заставляло Хельгу без конца двигаться и без конца что-то с жаром говорить. Она плохо контролировала себя. Встав с дивана, она снова пошла в кухню за водой. Ее мучила жажда.

Тишина, которую Хельга обнаружила в гостиной, когда вернулась, вызывала раздражение. Ее понесло.

– Бруно мне сказал, что ты прочитала чат «Девчонки из выгребной ямы», – сказала она, снова усаживаясь на диван.

– По-моему, очень тяжелая и печальная история.

– Да, представляю, как ты себя чувствовала. Но каждая из них сама принимала все решения.

– Как они могли сделать такое? Они такие молодые и красивые.

– Что сделать?

– Совершить самоубийство. У них впереди была целая жизнь.

– Лесси терпеть не могла слово «самоубийство». Мне оно тоже отвратительно. Больше не говори так.

– Тогда как я должна называть то, что они сделали?

– Называй это «отказ», как делала Лесси. Это был отказ от жизни, очень хорошо обдуманный за долгие ночи. Никто из них не видел смысла жить дальше в этом дерьмовом мире.

– Но они все находились в подавленном состоянии. Они могли выбраться из этого кризиса, если бы им помогли. В Интернете есть множество сайтов, где этим занимаются. Ни одному человеку в здравом уме не придет в голову… отказаться жить дальше. Ты же этого не сделала.

Хельга повысила голос:

– Я знаю, что скоро умру, осталось всего несколько месяцев! Ты ни черта не понимаешь. Не понимаешь, каково жить с этим проклятым призраком, который день и ночь твердит тебе в ухо, что у тебя неизлечимый рак мозга.

Сусанна не хотела продолжать разговор о болезни Хельги. Ей было больно видеть отчаяние в глазах подруги.

– Расскажи, что произошло, когда вы все встретились в Берлине.

Хельга допила воду, оставшуюся в стакане.

– Просто план немного изменился, вот и все.

– Ты можешь мне сказать, они страдали, когда умирали? – не отставала Сусанна.

– Они расстались с жизнью, как если бы уснули. Тут не о чем особенно рассказывать.

– Черт, Хельга, да ты просто спятила! Вы все спятили в этом проклятом чате! – выкрикнула Сусанна. Она больше не могла молчать.

Хельга ничуть не обиделась на ее грубые слова. Она понимала, что Сусанна не в состоянии согласиться с решением, которое приняли девушки, решив умереть всем вместе, навсегда отказаться от жизни, не страдая от одиночества, как другие самоубийцы. Понять это было слишком сложно. Кроме того, они обе слишком возбудились под действием экстези, а Хельгу волновали уже совсем другие вещи.

– Не хочу с тобой спорить, по крайней мере, сейчас. Вставай, поедем со мной, навестим моих родителей, – ответила она, резко вставая на ноги. Ее одолевала тоска и тревога. В измученном сознании снова и снова возникал образ шести похищенных девочек-подростков.

Глава 11

Управляющий кладбищем Зюдфридхоф производил впечатление человека, которого больше всего заботит чистота и блеск его черных ботинок. Он сообщил, что к нему не приходил никто из полицейских, чтобы поговорить о пяти девушках-иностранках или о кладбищенском гиде, обнаружившем их трупы. Он знал Густава Ластоона уже много лет и всегда считал его человеком разумным и уравновешенным. Возможно, он проявлял некоторую скрытность в отношении своих дел, но не имел ничего общего с архетипом зловещего персонажа, каким принято представлять человека, чья работа связана со смертью.

– В городе ходит слишком много разных сказок о нас, о кладбищах и о некрофилии. Ну, вы понимаете, что я имею в виду. Чистые бредни, если позволите мне так это называть. Вы можете себе представить судебного медика, одержимого трупом, который он вскрывает на столе для аутопсии? Уверен, что нет, потому что это полнейшая чушь, верно? Поэтому, когда я услышал новости, где говорили о Густаве Ластооне, как о психопате-некрофиле, убившем пятерых девушек, я задался вопросом: почему такой человек, как он, который ежедневно водит экскурсии по кладбищам, вдруг звонит в полицию и сообщает, что он обнаружил пять нарисованных саркофагов с пятью девушками, лежащими у монумента, расположенного рядом с кладбищем, не подумав о том, что его немедленно арестуют как главного подозреваемого в этом преступлении? Каждому понятно, что он невиновен… и он не сумасшедший. Можете мне поверить, Густав Ластоон человек благоразумный и очень доброжелательный в отношении своих клиентов. За многие годы у нас не возникало ни одной проблемы, связанной с тысячами туристов, которые посещали Зюдфридхоф в составе его экскурсионных групп. В кругу профессионалов нашего дела Густав Ластоон пользовался репутацией человека большой культуры и знаний в области истории и эзотерики, которыми он поражал своих клиентов, – объяснял управляющий Маргарит Клодель и Мирте Хогг, показывая им место в центре кладбища Зюдфридхоф, где находились самые посещаемые памятники – обнесенный стеной архитектурный ансамбль в средневековом стиле с двенадцатью башнями, часовней и крытыми галереями.

Он, конечно, слышал об исчезновении шести несовершеннолетних немецких девочек и о том, что полиция всех федеральных земель разыскивает Густава Ластоона.

– Честно говоря, меня удивило, что никто до сих пор не пришел поговорить со мной, – сказал управляющий, довольный тем, что ему представилась возможность высказать свое мнение о таком загадочном и трагическом деле.

Затем он проводил двух женщин на задний двор, где находилась парковка. Проходя мимо служебного флигеля, они увидели внутри нескольких работников, занятых своим делом. Мирта Хогг спросила управляющего, не будет ли он возражать, чтобы они задали им несколько вопросов.

– Нет, раз уж они здесь, спрашивайте. Когда идет дождь, они работают в помещении, – пояснил он.

Женщины вошли в помещение, заваленное древними могильными плитами, расколотыми на несколько частей, штабелями старых гробов, мешками с землей, цементом, гипсом и инструментами для садовых и других работ. На одной стене висели венки из пластмассовых цветов. Пахло сыростью и травой.

Управляющий объявил своим работникам, что к ним пришли из полиции, и попросил внимания.

– А теперь прошу меня извинить, но я должен заняться другими делами. Где выход, вы уже знаете, – сказал он.

Пожав руки полицейским, управляющий удалился.

Мирта Хогг подошла к рабочим и, задав несколько вопросов про Густава Ластоона, быстро убедилась, что никто из них не хочет говорить про кладбищенского гида. Они уже давно не видели его здесь и никогда не могли бы представить, что он сделает что-то вроде того, о чем говорили в телепрограммах. Одна мысль об этом повергала их в ужас, и им хотелось, чтобы все выяснилось как можно быстрее. Кроме того, люди, жившие с ними по соседству, смотрели на них так, словно они имели какое-то отношение к случившемуся. Дошло до того, что по городу поползли слухи, будто шесть пропавших девочек убиты и похоронены Густавом Ластооном на кладбище Зюдфридхоф. И все потому, что в этом огромном, поросшем деревьями парке с открытым доступом к могилам он знал самые надежные места, где мог спрятать трупы, и, чтобы найти их, пришлось бы вскрыть тысячи могил.

Работники дружно заявили, что до сегодняшнего дня к ним не обращался ни один полицейский, однако один из садовников неуверенно поднял руку, желая что-то сказать. Это был молодой человек, среднего роста, с бледным круглым лицом.

– Не знаю, должен ли я говорить вам это…

Маргарит и Мирта с любопытством посмотрели на него.

– Не волнуйтесь, – сказала Мирта.

– В прошлый вторник около одиннадцати утра я полол сорняки на могилах в одном из отдаленных уголков в южной стороне кладбища. Вокруг чирикали птицы, но в какой-то момент мне показалось, что я слышу отдаленный звук мобильного телефона, но звук был таким, как у старых телефонов. Я попытался сообразить, где он звонит, но звук быстро прекратился. Поскольку я никого вокруг не увидел, то решил, что мне почудилось, и вернулся к работе.

Мирта посмотрела на Маргарит, говоря глазами, что теперь ее очередь задавать вопросы.

– Значит, вы не можете с уверенностью сказать, что вы слышали?

Садовник колебался.

– Ну, я думаю, что слышал звук мобильника, но, раз там никого не было, приходится считать, что я ошибся. Если только телефонами не начали пользоваться мертвецы, – ответил садовник, вовсе не пытаясь сказать что-то смешное.

– Вы могли бы отвести нас в это место?

– Да, отсюда идет дорога, но из-за дождя вам будет трудновато проехать туда на машине. Мы можем взять садовый вездеход, если вас не смущает, что он грязный.

Садовник вел вездеход по раскисшей земляной дороге с лужами грязной воды, оставшимися после сильного утреннего дождя. Доехав до лесистого участка, он остановился на газоне, чтобы женщины-полицейские не испачкали в грязи свои сапоги. Выйдя из вездехода, садовник показал в сторону открытого участка среди хвойных деревьев.

Маргарит и Мирта сделали за ним несколько шагов. Ливень ослабел, превратившись в моросящий дождь.

– Звук шел оттуда, – сказал садовник, указывая на участок со старыми каменными надгробиями.

Маргарит предоставила Мирте задавать вопросы садовнику. В конце концов, именно она была инспектором отдела по расследованию убийств.

– Как вы думаете, сколько могил насчитывается на этом участке? – спросила Мирта.

– Точно не скажу, но предполагаю, что не меньше двухсот. Может, больше. Звук был слабый, возможно, телефон звонил еще дальше отсюда. Мне трудно определить, откуда шел звук.

– Вы уверены, что, если бы где-то неподалеку от вас находился человек с мобильным, вы бы его увидели? Возможно, это мог быть один из ваших коллег.

– Ну, знаете, на какой-то момент человек мог спрятаться за деревом, но, если бы он двигался, я бы рано или поздно его заметил. Я работал здесь все утро.

Маргарит извинилась перед садовником и попросила Мирту отойти с ней в сторону.

Понизив голос, она сказала:

– Мне кажется, не стоит думать, что с Клаусом что-то случилось, только потому, что одному из работников кладбища почудилось, что он слышал звук мобильника, но никого вокруг не увидел. Думаю, нам больше нечего здесь делать, – закончила она.

Мирту Хогг ужасала одна мысль, что Клаус может лежать мертвым под одной из каменных надгробных плит, однако она не казалась ей такой уж абсурдной. Клаус был где-то очень близко к кладбищу, в этом она не сомневалась. Это подтверждали сигналы его мобильного, зафиксированные телефонной антенной. Кроме того, она знала, что вместо какой-нибудь мелодии Клаус установил на своем смартфоне звук звонка, как в старых аппаратах. Густав Ластоон мог устроить ему ловушку: заманить сюда, якобы для того, чтобы поговорить о Карле, потом убить и спрятать труп в одной из тех могил, забыв забрать у него мобильник. Однако вещь не укладывалась в цепочку дедуктивных рассуждений инспектора отдела по расследованию убийств. Ни один убийца не стал бы оставлять телефоны Карлы и Клауса на месте своих преступлений, если только сам не хотел, чтобы полиция их нашла.

Глава 12

Санаторий для душевнобольных, в котором находилась мать Хельги, совсем не походил на психушку, которую представляла себе Сусанна после прочтения чата «Девчонки из выгребной ямы». Хельга называла безумие своей матери неизлечимым, а место, где она жила, описала, как мрачный сумасшедший дом, из которого она никогда не сможет выйти. Но, войдя с Хельгой на территорию санатория, Сусанна увидела обширный парк, поделенный на небольшие садики с красивыми растениями и цветами. Четырехэтажное здание выглядело вполне современным, с простым лаконичным фасадом, выкрашенным в светло-оранжевый цвет, и большими окнами.

Прежде чем войти внутрь, Сусанна заметила нескольких женщин, которые стояли у окон, прижимаясь к стеклу безучастными лицами, и невольно задумалась, на что они смотрят, и видят ли, как они с Хельгой под моросящим дождем направляются к зданию.

Когда Хельга вошла в комнату матери, та даже не шевельнулась. Она сидела у окна в кресле и держала голову прямо, как будто ждала, что кто-то вот-вот придет, однако ее глаза были закрыты. Сиделка сказала, что сейчас она в порядке. Ей только что сделали укол успокоительного.

Сусанна осталась стоять позади Хельги, словно ее тень.

Ей подумалось, что когда-то женщина, которую она видела перед собой, наверняка была очень красива. Ее волосы уже наполовину поседели, кожа была очень светлой, почти прозрачной. Похоже, она даже пользовалась косметикой светлых тонов.

Вскоре мать Хельги открыла глаза. И как будто на сером небе среди туч показалось голубое небо.

– Ты пришла! – воскликнула она.

– Да, мама, я здесь.

Прежде чем Хельга успела к ней подойти, ее мать встала на ноги, тяжело опираясь на подлокотники кресла. Она двинулась в сторону дочери, но прошла мимо нее, как будто Хельга вдруг стала невидимой и она не замечала ее присутствия.

Остановившись перед Сусанной, она провела кончиками пальцев по ее лицу, лаская его.

– Моя девочка, моя маленькая девочка…

Она снова и снова повторяла эти слова. Потом обняла Сусанну и начала всхлипывать.

Сусанна тоже сжала ее в объятиях, а сама, ничего не понимая, посмотрела на Хельгу.

– Она думает, что ты ее дочка, которая так никогда и не родилась.

Глава 13

Шеф федералов не придавал особого значения возможному исчезновению Клауса Баумана, о котором ему сообщила по телефону инспектор Мирта Хогг. Тогда она объяснила, что садовник с кладбища слышал звук мобильного телефона возле одной из могил. Это произошло в тот самый утренний час, когда расположенная вблизи кладбища Зюдфридхов телефонная антенна зафиксировала оставшийся без ответа входящий звонок агента Европола на его телефон.

Пока они ждали приезда федералов и комиссара, Маргарит рассказала Мирте об анонимном конверте, который получила перед тем, как уйти из комиссариата, и показала ей девять фотографий. Мирта посмотрела их одну за другой, не проронив ни слова. Все снимки были разными, но изображали одну и ту же сцену: шесть молодых женщин лежали на земле лицом вниз, и в спине у каждой торчала дага, воткнутая в центр обширной раны. Мирта Хогг отреагировала на увиденное с холодным интересом, задаваясь вопросом, как могло случиться, что сцена группового самоубийства имела общие черты с этими фотографиями, которые, судя по всему, были сделаны совсем в другие времена.

Они обе согласились с тем, что должна существовать какая-то зловещая связь между всеми этими старыми фотографиями, какая-то своего рода преступная традиция, которая передавалась из поколения в поколение, как дворянский титул или генетическая наследственность. Тот, кто прислал Маргарит Клодель эти фотографии, хотел, чтобы она своими глазами увидела картины, доказывающие существование организации нацистов-психопатов, основанной во время Второй мировой войны, которая с тех пор в разное время совершила убийство сорока восьми молодых женщин, следуя оккультному ритуалу с очевидной некрофильской направленностью.

Наконец прибыли несколько сотрудников отдела криминалистики. Они расположились в радиусе двухсот метров от центра территории, на которую перед этим указал садовник. У каждого имелся металлоискатель, и они начали методично обследовать надгробные плиты и траву вокруг могил.

Маргарит и Мирта с ужасом ждали, что один из этих приборов может подать сигнал тревоги.

Рядом с ними управляющий кладбищем, непрерывно жестикулируя, рассказывал комиссару Клеменсу Айзембагу и руководителю федеральных агентов о Густаве Ластооне.

Резкий звук одного из металлоискателей заставил всех замереть. Полицейские подошли к криминалисту, обнаружившему присутствие металла под одной из могильных плит. Аппараты завыли в унисон, как стайка плакальщиц. Ни Мирта Хогг, ни агент Европола не осмелились приблизиться к могиле.

Им еще предстояло дождаться, чтобы дежурный судья, с которым связался комиссар, дал официальное разрешение на вскрытие этой безымянной могилы.

Когда Клеменс Айзембаг получил сообщение от судьи, все собрались вокруг могилы, на которую указывали металлоискатели. Комиссар приказал криминалистам отодвинуть надгробную плиту.

– Внутри только склад пистолетов! – крикнул один из агентов.

Женщины-полицейские подошли ближе, пока криминалисты вытаскивали из могилы оружие. Они осторожно брали пистолеты по одному руками в белых латексных перчатках, стараясь не повредить отпечатки пальцев, которые могли на них остаться.

Клеменс Айзембаг и шеф федералов внимательно осмотрели оружие.

– Никаких сомнений, это пистолеты «Стриж», сделанные в России. Похоже, все они заряжены и готовы к использованию, – констатировал комиссар.

В этот момент запищал другой металлоискатель. Сначала звук был прерывистым, потом стал ровным и продолжительным.

– В этой могиле тоже что-то есть, – сказал агент, державший в руках аппарат.

Все взгляды обратились на него.

Комиссару больше не понадобилось отдавать приказ открыть могилу. Несколько агентов взялись за тяжелую каменную плиту и отодвинули ее в сторону.

Тошнотворный запах разлагающегося трупа ударил в нос собравшимся вокруг могилы еще до того, как они увидели iPhone, лежавший на спине Клауса Баумана.

– Ничего не трогать! – крикнул комиссар.

Стоявшая в нескольких метрах от него Маргарит Клодель закрыла лицо руками. Мирта Хогг рухнула на землю без сознания.

Глава 14

Метамфетамин и экстези стали овладевать ее сознанием. Сусанна почувствовала это, когда выходила из психиатрической лечебницы. В какой-то момент ей снова показалось, что по лицу ползают муравьи. Она подумала, что сходит с ума, как мать Хельги, и ей представилось, что это она стоит у окна в психбольнице и смотрит вдаль, не видя ничего, кроме пустоты. Что-то неизмеримо более сильное и изощренное, чем ее слабая воля, неудержимо затягивало Сусанну в промозглую колючую темноту. В ту самую темноту, которая толкнула «девчонок из выгребной ямы» отказаться от жизни в ночь черной луны.

– Зачем ты позвала меня навестить твоих родителей? – спросила она, пока они шли к машине Хельги.

– Хочу, чтобы ты узнала правду о моей семье.

– Ты уже рассказала ее в чате.

– Это не вся правда.

– Ты хочешь рассказать мне ее сейчас?

– Сначала мне надо, чтобы ты увидела моего отца.

– Если честно, мне не хочется с ним знакомиться, он нацист, и твоя мать содержится в психиатрической лечебнице по его вине. Он наверняка догадается, что ты мне об этом рассказала. К тому же я его боюсь.

– Он уже знает, что я буду с подругой.

– Ты сказала ему, что я приеду с тобой?

– Я позвонила отцу, пока ты переодевалась перед выходом из дома Бруно. Кухарка уже готовит обед на троих.

– Но зачем ты впутываешь меня во все это?

Хельга остановилась перед рекламным щитом, стоявшим у выхода на парковку.

– Ты мне понадобишься, когда я выполню свою миссию. Случилось много такого, чего ни Лесси, ни я не могли себе представить.

Они подошли к машине, и, когда сели в нее, Хельга начала рассказывать Сусанне, какой план они с Лесси разработали перед тем, как все «девчонки из выгребной ямы» собрались вместе в Берлине.

– Поначалу Лесси собиралась снять какой-нибудь уединенный домик в окрестностях города и устроить для всех праздник прощания с жизнью, чтобы потом все приняли смертельную дозу наркотика «Персефона», который Яблоко П привезет из Амстердама. Но в это время Урсула уехала в Соединенные Штаты, поэтому я предложила Лесси отвезти всех к ней домой. Там мы смогли бы все вместе обсудить план, который мы с Лесси придумали за несколько дней до этого.

Я подумала, что опасно арендовать на мое имя «фольксваген», в который могли бы поместиться все сразу. Я не могла засвечивать свои личные данные, пока не закончу одно важное дело. По той же причине я не могла выходить из фургона, чтобы встретить других девушек в аэропорту и на вокзале. Камеры наружного наблюдения записывали прибытие каждого самолета и каждого поезда, и полиции не составило бы труда отследить меня. По этой причине мы с Лесси решили, что за день до этого она поедет в Дрезден и возьмет фургон на свое имя, а потом перегонит его в Берлин, где я буду ее ждать, чтобы на следующее утро встретить остальных «девчонок из выгребной ямы». Ночь Лесси могла бы провести в моей берлинской квартире. Мы с ней много говорили о том, как сделать, чтобы отказ от жизни «девчонок из выгребной ямы» принес какую-то пользу. Я уже все придумала и в ожидании, что решат остальные, подготовила холсты с изображением пяти шестиугольных саркофагов, написанных в трех измерениях в натуральную величину. В готовом виде они легко сворачивались в рулоны. Кроме того, я нарисовала белье и рану с эсэсовской дагой на теле Лесси, чтобы на следующий день все могли в точности увидеть, как это будет выглядеть. Лесси очень вдохновлял тот факт, что смерть «девчонок из выгребной ямы» не пройдет незамеченной и не будет забыта. Она станет частью произведения искусства, с помощью которого я смогу отомстить своему отцу и его друзьям-нацистам.

Я слышала, что в Лейпциге есть гид, работающий в сфере кладбищенского туризма, по имени Густав Ластоон, и что он большой знаток всего, связанного с нацизмом. Кроме того, он увлекался эзотерической символикой, связанной с историей тайного общества СС и ритуалов, которые они проводили в крипте монумента Битвы народов. В подвале загородного дома моего отца я нашла не только шесть черепов с золотыми глазами, о которых ты читала в чате, – продолжила свой рассказ Хельга, глядя на Сусанну с выражением ужаса на лице. – Я нашла жуткие фотографии сорока восьми молодых девушек, убитых ударами даги в спину. Эти фотографии имели много общего с тайными оргиями моего отца и его приятелей.

Когда все остальные «девчонки из выгребной ямы» прибыли в Берлин, я сидела за рулем фургона, который забирал их из аэропорта и с вокзала, но встречала их Лесси, чтобы мне ни разу не пришлось выходить из машины и я не попала в камеры видеонаблюдения.

Мой план состоял в том, что, как только все сядут в фургон, Дороти О’Нил позвонит по телефону кладбищенскому гиду – его номер я нашла в Интернете – и скажет, что хочет заказать у него эксклюзивную экскурсию по кладбищу Зюдфридхоф и что экскурсию необходимо провести на следующий день перед рассветом, поскольку будет ночь черной луны. Дороти О’Нил сказала ему, что заплатит полторы тысячи евро, которые заранее положит под камень у входа в монумент Битве народов, где они встретятся в пять часов утра перед тем, как пойти на кладбище. И еще она сказала, что ее зовут Ведьмина Голова.

Гид сначала отказался, потому что в такой ранний час нелегко попасть на кладбище, но в конце концов он поддался на уговоры Ведьминой Головы.

Как только мы приехали из Берлина в дом Урсулы на озере, я рассказала всем, какой план я придумала, чтобы отомстить своему отцу и его друзьям, и все согласились, что будут ему следовать и уйдут из жизни так, как я предлагала.

Мне оставалось разрисовать тело каждой из пяти «девчонок из выгребной ямы», кроме Черной Луны. Холсты с саркофагами и туфли на высоком каблуке я приготовила за несколько дней до этого, и за десять часов я создала свое лучшее произведение на теле каждой из них, пока мы делились последними признаниями, которые не успели сделать в чате, обнимались, иногда смеялись и много плакали.

В двенадцать ночи они завернулись в черные пальто, взяли холсты с саркофагами и вышли из дома Урсулы. Я вела фургон. За время поездки ни одна из девушек не сказала ни слова. Все понимали, что их время в этом мире истекает, как истекло их время в чате.

В два часа ночи мы приехали в Лейпциг к памятнику Битве народов. Молча вышли из «фольксвагена». Нам больше нечего было сказать. Но никто не выглядел грустным и одиноким. Я показала им место между фасадом монумента и прудом, где они должны лечь и отказаться от жизни так, чтобы их смерть не была бесполезна и забыта. Стояла безлунная ночь, и, как только я погасила фары машины, их всех окутала темнота.

Каждая расстелила холст с нарисованным саркофагом, который держала в руке. Они легли, последней легла Яблоко П, после того как дала каждой из девушек по две таблетки «Персефоны». Когда все они положили таблетки под язык, Яблоко П сказала: «Ничего не бойтесь, это будет как сон».

Через несколько минут все закрыли глаза и стали похожи на спящих. Я осталась одна оплакивать их, пока собирала пальто, которые до этого момента прикрывали их обнаженные тела. Я отнесла пальто в машину, рванула с места и уехала.

Глава 15

Конверт с девятью фотографиями, полученными Маргарит Клодель, по-прежнему лежал в ее сумке. События этого утра требовали, чтобы она поговорила о них с комиссаром Клеменсом Айзембагом и шефом федералов, но ей по-прежнему не хотелось делать этого сегодня. Сначала ей нужно было отредактировать свой отчет для Гааги, включив в него сообщение об обнаружении трупа инспектора Клауса Баумана в одной из могил на кладбище Зюдфридхоф. И о том, что, кроме того, там находился целый арсенал оружия российского производства, в том числе снайперские винтовки Лобаева, штурмовые винтовки Драгунова, пистолеты «Стриж», гранаты «эфка» и патроны всевозможных калибров. Без сомнения, эта деликатная информация, которую она собиралась отправить до полудня по электронной почте, вызвала бы глубокую озабоченность полицейских властей Европейского союза.

Маргарит Клодель предполагала, что ее подробный отчет о состоянии расследования смерти пяти девушек-иностранок и исчезновении шести несовершеннолетних немок мог послужить достаточным основанием для ее присутствия в Лейпциге в качестве агента-аналитика и для связи немецкой полиции с Европолом. К этому добавилось убийство инспектора Клауса Баумана, скончавшегося от выстрела в спину, поразившего его прямо в сердце.

Все телевизионные каналы давали информацию о том, что кладбищенский гид является опасным психопатом без тормозов, приложившим руку к самоубийству пяти девушек-иностранок и убившим инспектора полиции из отдела по расследованию убийств.

Все были в ужасе оттого, что Густав Ластоон способен без колебаний убить шестерых похищенных девочек, а возможно, уже сделал это. Многие журналисты критиковали министра внутренних дел и выражали сомнение в эффективности федеральной полиции, в то время как люди на улицах задавали вопрос, сколько еще ей понадобится времени, чтобы найти убийцу.

Маргарит Клодель пообедала одна в ресторане рядом с отелем. Печаль, не покидавшая ее после гибели Клауса Баумана, туманила блеск ее серых глаз. В углу ресторанного зала на стене висел включенный телевизор. На экране появились комиссар Клеменс Айзембаг и шеф федеральных агентов. Показывали репортаж, снятый во время пресс-конференции, которую они провели после возвращения с кладбища. Равнодушный взгляд агента Европола задержался на лицах двух полицейских, что-то говоривших на камеры.

Несколько минут спустя зазвонил ее мобильный. Маргарит встала и вышла на улицу, чтобы спокойно ответить на звонок.

На связи был начальник отдела Европола, где она работала. Он сказал, что ей надлежит вернуться в Гаагу этим же вечером. В Лейпциге ей больше нечего делать. В своих сообщениях федеральная полиция Германии с уверенностью заявляла, что пять девушек-иностранок не были убиты ни кладбищенским гидом, ни каким-либо тайным обществом психопатов-нацистов. Улики однозначно доказывали, что это групповое самоубийство и Европол не имеет оснований позволить своему сотруднику продолжать участвовать в этом деле в роли аналитика и агента по связи с полицией государств, гражданками которых являлись эти пять девушек.

– Вопросами транспортировки трупов будут заниматься сотрудники посольств этих стран в Берлине. Маргарит, твоя официальная миссия как агента Европола в Лейпциге закончена. Что же касается исчезновения шести девочек, а также убийства инспектора Баумана и торговли оружием, это внутреннее дело германского государства, в которое ты не имеешь права вмешиваться ни под каким видом, – отчеканил голос в телефоне.

– Я не могу сейчас уехать. Мне еще нужно разобраться в одном очень важном деле.

– Решение принято, Маргарит, и бессмысленно настаивать на том, чтобы ты там осталась. Я понимаю твое желание помочь выяснить, что произошло, но, как нам уже пообещали из Министерства внутренних дел Германии, если вы с инспектором Миртой Хогг самовольно продолжите расследование, они подадут жалобу директору Европола.

На мгновение Маргарит Клодель задумалась.

– Значит, все дело в этом, верно? Это наказание за то, что мы поехали на кладбище без разрешения комиссара и шефа федералов.

– Ты не уполномочена участвовать в оперативных действиях. Ты аналитик и агент по связи. Ты превысила свои полномочия, отправившись на кладбище с инспектором германской полиции без разрешения ее начальства. В отношении ее будет заведено дело по факту нарушения дисциплины и сокрытия информации, связанной с расследованием убийства и торговли оружием. Это очень серьезный проступок, и она будет наказана.

– Но только благодаря Мирте Хогг они смогли найти оружие и труп инспектора Баумана! Она ничего не скрывала!

– Ты не хуже меня знаешь, что любое полицейское расследование, какими бы важными ни были его результаты, должно проводиться в соответствии с законодательными нормами, которые необходимо уважать. Ни один человек в комиссариате Лейпцига не был поставлен в известность о вашей поездке на кладбище и о том, что вы опрашивали управляющего и работников. Вы также не сообщили ни комиссару, ни шефу федералов о своих подозрениях, касавшихся исчезновения Клауса Баумана, и о последней локализации его мобильного телефона одной из телефонных антенн, расположенных рядом с кладбищем.

– Это дело гораздо шире, чем просто загадочное убийство. Есть вещи, которые не укладываются в официальную версию.

– Маргарит, послушай меня внимательно, потому что я не буду больше повторять: забудь навсегда о параноидальных фантазиях инспектора Баумана.

Еще немного, и агент Европола могла потерять контроль над собой и начать орать от ярости. То, что ей приказывали вернуться в Гаагу, было просто катастрофой.

– То, что вы называете параноидальными фантазиями, стоило Клаусу Бауману потери дочери и собственной жизни.

– Да, это печально. Но мы послали тебя в Лейпциг, потому что доверяли тебе, и пока еще доверяем, несмотря на инцидент с поездкой на кладбище, в который ты ввязалась без всякой необходимости. Не заставляй нас пожалеть, что мы выбрали именно тебя.

Маргарит уже собралась рассказать ему, что за долгие годы сорок восемь молодых женщин погибли таким же образом, как изобразили пять девушек-иностранок в сцене своего коллективного самоубийства. Но потом она сказала себе, что будет безопаснее, если она никому не скажет о фотографиях, которые этим утром прислал ей неизвестный отправитель.

– Дайте мне еще два дня, пожалуйста! – взмолилась она. – Я сообщу вам лично о результатах моего расследования.

– Сожалею, Маргарит, но я не могу сделать то, о чем ты просишь. Надеюсь завтра увидеть тебя в твоем кабинете в Гааге. Сообщи мне, когда приедешь.

Глава 16

Приятная внешность Отто фон Майера заставила Сусанну усомниться в правдивости истории, которую Хельга рассказала о своем отце в чате «Девчонки из выгребной ямы». Это был мужчина лет шестидесяти, с суровыми, но правильными чертами лица и заметной сединой в волосах. Черный джемпер с круглым воротом подчеркивал его светлую кожу и голубые глаза, такие же, как у дочери. Хельга в большей степени походила на него, чем на мать.

Он сидел за обеденным столом с развернутой газетой в руках. При виде вошедшей Хельги и ее подруги он сложил газету и положил ее рядом с серебряным канделябром, стоящим на роскошном буфете. Встав на ноги, он поздоровался с дочерью, поцеловав ее в обе щеки. Потом, когда Хельга представила ему Сусанну, ее отец улыбнулся и сделал комплимент ее красоте.

– Садитесь, будьте добры, – сказал он, указывая рукой на обе стороны от себя.

Хельга прошла за спиной отца и села справа от него.

– Мы немного опоздали из-за пробок. С каждым разом проехать через центр Лейпцига все труднее. Как хотите, а мне больше нравятся широкие проспекты Берлина, – пожаловалась она, небрежно взмахнув рукой.

Обед уже стоял на столе: супница с кабачковым супом-пюре, блюдо с салатом из лосося и копченой селедкой и еще одно с ростбифом под маринадом с кислым соусом.

– Хотите вина? – спросил Отто, посмотрев на свою дочь, потом на Сусанну.

Во время еды отец Хельги расспрашивал, как они нашли ее мать.

– Немного хуже, чем раньше. Каждый раз, когда я к ней приезжаю, мне кажется, что она еще постарела. Сегодня она на меня даже не взглянула, как будто меня не было в комнате.

– Она начала принимать новое лекарство, оно стабилизирует ее состояние и сделает ее более спокойной. Я ни на один день не выпускаю ее из виду, так что можешь не волноваться.

Потом отец Хельги заинтересовался немецко-испанским происхождением Сусанны и ее семьей. Этим утром дочь сказала ему, что приедет обедать со своей подругой, студенткой, которая учится в Лейпциге по программе «Эразмус». Отто фон Майер хорошо знал Гранаду. Много лет назад, еще до рождения Хельги, они с женой провели неделю на Коста-Тропикаль, поскольку у одного из его коллег был дом в Салобренье и он пригласил их погостить у него летом. Затем он стал расспрашивать ее об учебе и о том, почему она выбрала лейпцигский университет, когда на юге Германии у нее живут бабушка с дедушкой. Временами, чтобы Сусанна не слишком смущалась, в разговор вмешивалась Хельга. Она рассказывала истории, которые тут же придумывала на ходу, чтобы заставить своего отца еще что-нибудь рассказать о своей молодости. О том, как он учился на факультете психиатрии, и о том, как изменился Лейпциг со времени коммунистического режима, десятилетиями подавлявшего их до падения Берлинской стены. Теперь жизнь стала другой, более свободной и увлекательной, несмотря на беженцев, наводнивших немецкие города.

Когда в столовую вошла кухарка, чтобы поставить на стол чашки с кофе и пирожные с кремом на десерт, Хельга посмотрела на Сусанну и подмигнула ей с видом заговорщицы.

– Я попросила Сусанну поехать со мной, потому что она чувствует себя немного подавленной. Мне кажется, она еще не адаптировалась к нашему образу жизни, не говоря уже о том, что она скучает без своих родителей и друзей. Мне бы хотелось, чтобы ты поговорил с ней и выписал что-нибудь, что поможет ей снова начать улыбаться и справиться с бессонницей, которая ее мучает с тех пор, как она приехала в Лейпциг, – сказала она.

Пораженная таким бессовестным враньем, Сусанна гневно сверкнула на Хельгу своими зелеными глазами.

– Что ж, посмотрим. Тебе надо рассказать мне, что с тобой происходит, – произнес господин Майер и, насупив брови, посмотрел на Сусанну.

Хельга встала.

– Пока вы будете разговаривать, я схожу в ванную. Сомневаюсь, что Сусанна будет с тобой откровенна, если я буду торчать у нее за спиной.

«Черт возьми, что у тебя на уме!» – хотелось крикнуть Сусанне, когда ее подруга выходила из столовой.

Хельга закрыла за собой дверь и пошла в кабинет отца, находившийся в конце коридора. Бесшумно войдя в кабинет, она решительно направилась к стеллажам библиотеки. Сначала она порылась в коллекции черно-белых документальных фильмов о Второй мировой войне, но потом заглянула вглубь и нашла то, что искала.

Дрожа от волнения, Хельга подошла к письменному столу. Череп, стоявший на столе, сколько она себя помнила, и страшно пугавший ее в детстве, смотрел на нее своими пустыми глазницами.

Она открыла один из ящиков и взяла ключ от сейфа, вмонтированного глубоко в стену. Молча постояла перед карандашным портретом Фрейда, который сама нарисовала для отца, когда училась в Школе изящных искусств. Сняла портрет, вставила ключ и набрала шифр, который был записан на обложке одной из книг. В сейфе лежало несколько пачек банкнот разного достоинства, какие-то документы и шкатулка с драгоценностями. Но Хельга искала нечто другое, то, что она видела здесь раньше. Перерыв бумаги, она, в конце концов, нашла это. Обыкновенный CD-диск. Дрожащими руками она положила диск к себе в сумку, снова закрыла сейф на ключ и повесила на место рисунок.

Потом Хельга пошла в ванную, сделала звонок по мобильному телефону и подождала еще какое-то время, чтобы отец успел закончить беседовать с Сусанной по поводу ее воображаемой депрессии.

Вернувшись в столовую, она увидела, что Сусанна немного оживилась. Несколько раз она даже улыбнулась забавным историям, которые рассказывал ей господин фон Майер о мнимых психопатах, которые пытались симулировать сумасшествие, чтобы получить от государства пожизненную пенсию.

– Я выпишу тебе таблетки дулоксетина, они вернут тебе желание смеяться и развлекаться. В твоем возрасте меланхолия – это не болезнь, а временное эмоциональное расстройство. А чтобы спать, достаточно будет попить после ужина какой-нибудь успокоительный настой. Кроме того, тебе не стоит расстраиваться из-за учебы, как только ты почувствуешь себя бодрее, в университете все пойдет на лад, – заключил он.

Хельга снова уселась на свое место. Отец посмотрел на нее так, словно, увидев перед собой дочь, вспомнил о чем-то важном.

– Пока я ехал сюда на машине, по радио прошла информация, что убит инспектор полиции, занимавшийся делом тех девушек.

– О господи, мы ничего не знали! – воскликнула Хельга, чувствуя, что сердце перестало биться.

Сусанна онемела от потрясения. Отец Хельги скрестил руки, лежавшие на столе.

– С тех пор как обнаружили этих мертвых девушек, в Лейпциге творится что-то ужасное. Здесь в жизни не было ничего похожего. Несколько часов назад полицейские провели пресс-конференцию. Они сказали, что этого кладбищенского гида ищут по всей Германии и в самое ближайшее время он будет задержан, а пропавшие девочки освобождены.

Хельга слегка пошевелилась на стуле, прежде чем заговорить.

– Зачем ему все это делать? Я хочу сказать: то, что произошло в Лейпциге, очень странно. Меня всегда интересовало, что творится в голове убийцы. Помнишь, папа? Когда я училась в школе, я постоянно спрашивала тебя, что думают люди, которые совершают что-то плохое.

Господин Отто фон Майер посмотрел на Сусанну.

– Хельга была очень умным и озорным ребенком, – улыбнувшись, сказал он. Потом, словно отвечая на вопрос дочери, добавил: – В нашей голове всегда есть какой-то мотив, какая-то осознанная или неосознанная причина, объясняющая то, что мы делаем или не делаем. Проблема в том, как до нее докопаться, чтобы понять загадочные механизмы преступного поведения человека.

– Все говорят, что кладбищенский гид очень опасный психопат, – осмелилась вставить Сусанна.

Отец Хельги бросил на нее ласковый взгляд.

– Без сомнения, так и есть. Психопат подобен дьяволу: его злоба не видна. Когда его арестуют, его следует казнить без всякого сожаления.

Нежно коснувшись руки отца, Хельга посмотрела на свою подругу.

– Не обращай на него внимания, я же говорила тебе, что мой отец исповедует радикальные идеи.

Сусанна не знала, надо ли спрашивать о том, о чем она подумала, но потом, помолчав несколько секунд, решила спросить:

– Вы сторонник смертной казни?

– Я принадлежу к числу тех, кто считает, что насилие законно, когда оно применяется, чтобы избежать большего зла, чем оно само. Возвращаются тяжелые времена. Это вопрос выживания: или мы, или они. Они – это зло, мы – добро. В будущем у мира нет другого выбора.

Хельга встала со стула, подошла к отцу и поцеловала его в щеку.

– Не волнуйся за мое будущее. Ты же знаешь, что я уже не ребенок. Я останусь в Лейпциге на пару дней, пока маме не станет лучше. Так что можем снова увидеться как-нибудь с утра.

– Я всегда радуюсь, когда ты приезжаешь домой, хотя ты делаешь это нечасто. Думаю, мне не обязательно говорить тебе это.

– Просто я все время очень занята. Но сегодня мама выглядела такой поникшей и печальной в своем кресле, что я не смогу со спокойной душой вернуться в Берлин.

– Твоя комната всегда ждет тебя. Жаль только, что завтра я не смогу поужинать вместе с тобой. Я должен быть в Берлине на собрании почетных членов Академии психиатрии и, скорее всего, вернусь домой довольно поздно, это если не решу остаться там на ночь.

По телу Хельги пробежали ледяные мурашки. Она не могла терять ни минуты, если хотела выполнить свою миссию вовремя.

– Ты можешь переночевать в моей квартире, – сказала она.

– Я привык уважать твою независимость и твою личную жизнь. Если завтра я надумаю остаться в Берлине, то переночую в отеле, как обычно.

Глава 17

В кафе отеля за столиками, украшенными маленькими букетиками диких цветов, было совсем немного посетителей. Пара пенсионеров изучала карту Лейпцига, несколько молодых людей, судя по виду, заядлых путешественников, увлеченно уткнулись в экраны своих смартфонов, одинокий мужчина потягивал пиво из большой кружки и, не переставая, жевал сухофрукты.

Маргарит собрала свои вещи и, оставив их на ресепшн, попросила, чтобы ей приготовили счет за номер. Устроившись за одним из самых дальних столиков кафе, она ждала Мирту Хогг. За огромными стеклами окон виднелся подсвеченный голубыми огнями фасад университета.

Когда раздался звонок ее мобильного телефона, на экране высветился незнакомый номер. Сердце с силой ударилось в грудь.

– Dites-moi? – ответила она по-французски.

Незнакомый голос в трубке заговорил по-немецки. Звонила женщина.

– Это Маргарит Клодель?

– Да, кто вы?

– Вы одна?

– Да.

– Мне дал ваш номер Бруно Вайс…

Агент Европола хотела сказать, что она знает, о ком идет речь. Они с инспектором Клаусом Бауманом оставили преподавателю музыки свои телефонные номера на случай, если он решит сообщить им что-нибудь о Веричке Людович, о чем умолчал в тот вечер, когда они осматривали его квартиру.

– Пожалуйста, скажите, кто вы?

– Я слышала, что инспектор Бауман убит. Мне кажется, вы с ним хотели поговорить со мной. Мы встречались на концерте Бруно в Спиннерай. Я Хельга фон Майер.

– Да, да, конечно, я вас помню! Мы действительно собирались звонить Бруно Вайсу, чтобы взять у него номер вашего телефона, но все эти дни я была очень занята. Бруно нам сказал, что вы живете в Берлине, – пояснила Маргарит.

– Я сейчас в Лейпциге, поэтому я вам звоню. Если хотите, мы могли бы где-нибудь встретиться.

Маргарит начала быстро соображать. За всеми событиями последних дней, она совершенно забыла про светловолосую подругу Бруно Вайса. Ту самую, что была изображена обнаженной в военной фуражке, похожей на эсэсовскую, на одной из картин нюрнбергского художника, которую показывала им Мирта Хогг на совещании в комиссариате.

– Я нахожусь в кафе отеля «Рэдиссон Блю», мы можем поговорить здесь. Вы знаете, где это? – спросила она.

– Если не ошибаюсь, это на Аугустусплац.

– Да, верно. Вас устроит, если мы встретимся через час?

Несколько секунд Маргарит слушала возбужденное дыхание Хельги, но так и не получила ответа на свой вопрос.

Глава 18

Как только они отошли подальше от дома, где жил отец Хельги, Сусанна дала волю своему гневу. По улице шли люди. Внезапно эти незнакомые люди, не ведавшие того, что в данный момент происходило в опущенной вниз голове девушки, увидели, как она схватила за руку другую девушку, шедшую с ней рядом, и набросилась на нее с криками, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих.

– Зачем тебе понадобилось говорить своему отцу, что у меня депрессия?!

– Перестань орать. Мы не одни, – изумленно одернула ее Хельга. Она не ожидала от Сусанны такой неуместной и бурной реакции.

– Нет, не перестану! И плевать на то, что здесь люди!

Хельга мрачно посмотрела на Сусанну и процедила сквозь зубы, чтобы никто не услышал:

– Мне надо было, чтобы ты на время отвлекла моего отца, устраивает? Я должна была взять из его кабинета кое-что важное.

– Но почему ты не предупредила меня заранее?

– Потому что ты стала бы нервничать.

– Черт, когда ты оставила меня с ним наедине, у меня голос дрожал!

– Тебе показалось. Я видела, ты держалась очень спокойно.

Разгневанное лицо Сусанны постепенно смягчилось.

– Я уверена, что твой отец обо всем догадался. Поэтому он и начал рассказывать мне про мнимых психопатов, которые симулировали, чтобы получить деньги от государства. Он наверняка решил, что я просто дура, если решила обмануть такого опытного специалиста.

– Забудь. Это совершенно не важно. Ты просто перевозбудилась из-за наркотиков. Ты не должна больше принимать никаких таблеток, в том числе тех, которые тебе выписал мой отец, – спокойно сказала Хельга.

Возбуждение Сусанны начало спадать. Она сунула руку в сумку и, достав оттуда визитную карточку, показала ее Хельге.

– Твой отец дал мне номер своего мобильного. Он хочет знать, как на меня подействует лекарство.

– Я тебя предупреждала, что мой отец человек-монстр, как называла таких людей Лесси. На самом деле он хочет тебя трахнуть. Больше никогда не приближайся к нему.

Внутри стеклянного здания на Аугустусплац горел свет, превращая его в светящийся куб. Тишина, царившая в холле, глушила шаги Сусанны и Хельги. Бруно репетировал с оркестром «Гевандхаус», готовясь к завтрашнему концерту, где должна была исполняться подборка произведений гениальных композиторов, родившихся или живших в Лейпциге: Бах, Вагнер, Мендельсон, Шуман. Ни Сусанна, ни Хельга не увлекались классической музыкой, но Сусанне хотелось посмотреть, как Бруно репетирует с оркестром, а Хельга еще не решила, стоит ли ей идти на встречу с агентом Европола в отеле «Рэдиссон Блю», находившемся в двух шагах отсюда.

Они вошли в пустой зал и сели в самом дальнем ряду партера, чтобы Бруно их не увидел. В «Гевандхаусе» существовало священное правило, согласно которому никто и ничто не должно отвлекать музыканта во время репетиции оркестра.

Громкость музыки, окружавшей их, нарастала, увлекая в вихрь прелюдии «Полет Валькирий» Рихарда Вагнера.

Через несколько минут Хельга встала и ушла.

Глава 19

Несмотря на то что в вечернем небе уже взошла луна, покрасневшие глаза инспектора Мирты Хогг скрывали солнечные очки. После смерти Клауса она непрерывно плакала, но боль не утихала.

Войдя в отель, она села напротив Маргарит и, бросив печальное «Привет», сняла очки. Потом достала из сумки ампулу и капнула в глаза по паре капель.

– Никак не могу перестать плакать. Ты была права, я очень любила Клауса, – сказала она.

Маргарит несколько секунд молча смотрела на Мирту, понимая и сочувствуя ее страданию. Потом закрыла крышку стоявшего на столе ноутбука.

– Я должна вернуться в Гаагу сегодня же. Это приказ моего начальства.

– Ты говорила, что не подчинишься.

– Это было до того, как выяснилось, что Клаус погиб. Я не могу похоронить вместе с ним свою карьеру в Европоле.

– Ты не обязана мне ничего объяснять. А меня ждет служебное расследование за то, что я отслеживала его мобильник без официального разрешения, – сказала Мирта.

Маргарит кивнула.

– Мой шеф уже сказал мне об этом. Он все знает.

– Но ни твой, ни мой шеф не знают, что я буду продолжать линию расследования, начатую Клаусом.

Маргарит заметила, что это хорошая новость. Она пригласила Мирту в отель, чтобы попрощаться с ней лично и предложить поддерживать контакт по мобильному и по электронной почте. В расследовании оставались темные места, которые Маргарит по-прежнему не могла объяснить.

– Как ты говорила, это дело дурно пахнет.

– Комиссар и шеф федералов сообщили прессе, что арестуют Густава Ластоона в самое ближайшее время. Они уверяют, что напали на его след.

– Тогда чего они ждут?

– Думаю, они ждут, что он сделает неверный шаг. Жизнь тех шести девочек подвергается опасности. Они боятся, что им придется отвечать за то, что может случиться.

Маргарит попросила официанта принести бутылку воды.

– Помнишь ту девушку, что мы с Клаусом узнали на одной из картин художника из Нюрнберга, ты сама показывала нам снимок во время нашей первой встречи в комиссариате?

– Не понимаю, о чем ты говоришь. Ни одну из этих девушек еще не удалось опознать. Почему ты вообще об этом спрашиваешь?

– Ее зовут Хельга фон Майер. Она позвонила мне на мобильный и сказала, что хочет со мной поговорить. Но когда я предложила ей встретиться здесь через час, она повесила трубку. Я позвонила ей сама, но на том конце включился автоответчик.

Маргарит рассказала Мирте, что, когда они с Клаусом осматривали квартиру преподавателя музыки, где Веричка Людович снимала комнату, он сказал, что девушка из Сербии дружила с Хельгой фон Майер. Кроме того, Хельга дочь весьма известного и влиятельного психиатра, поэтому Клаус считал, что, прежде чем вызывать ее в комиссариат для дачи показаний, надо немного подождать и узнать побольше про художника из Нюрнберга.

– Думаю, ты тоже должна услышать, что нам хочет сказать эта девушка. Кроме того, пока я тебя ждала, я посмотрела ваши архивы…

Мирта ее перебила.

– Ты сказала – наши архивы? Хочешь сказать, архивы полиции Лейпцига?

– Да, конечно. Клаус дал мне пароль, чтобы я могла работать из Парижа в прошлые выходные.

– И тебе удалось что-то найти?

Маргарит не терпелось ответить.

– Два месяца назад эту девушку, Хельгу фон Майер, задержала полиция Лейпцига.

– Наркотики?

– Нет, ничего похожего. Это произошло во время манифестации, устроенной группами неонацистов, которая закончилась столкновением с полицией. На ней была футболка со свастикой, и в руках она несла знамя с черным черепом.

Глава 20

Яркий свет от стеклянных зданий на Аугустусплац, прорезая ночную темноту, создавал на площади огромные прозрачные геометрические фигуры.

Отель, где жила агент Европола, находился всего в двух шагах от «Гевандхауса». Хельга вышла из зала и повернула по площади направо. Прямо перед ней шел трамвай. Дождавшись, когда он проедет, она перешла мокрый после дождя проспект, и ее взгляд уперся прямо в двери отеля «Рэдиссон Блю».

Войдя в кафе, она стала искать глазами Маргарит Клодель. Хельга не помнила ее лица, но надеялась, что вспомнит, когда увидит. Она не сразу сообразила, что агент Европола сидит на диване в глубине зала не одна. Рядом с ней сидела другая женщина, которую Хельга никогда раньше не видела. Они что-то обсуждали, периодически глядя на экран стоявшего на столе ноутбука. Хельга оглянулась и посмотрела на освещенный фасад университета, как будто думала, не повернуть ли ей назад к стеклянным дверям кафе. В этот момент она услышала свое имя и увидела, что Маргарит Клодель подняла руку и жестом приглашает ее подойти к ним. Она уже не сомневалась, что именно с этой женщиной она познакомилась в Спиннерай, когда пила травяной ликер с Сусанной и Бруно за стойкой «Бимбо Таун».

– Извините, но я думала, что вы будете одна, – сказала Хельга, подойдя к столу.

Маргарит встала с дивана и протянула ей руку:

– Привет, Хельга. Спасибо, что пришли. Позвольте представить вам Мирту Хогг из отдела по расследованию убийств полиции Лейпцига. Она работала с инспектором Бауманом.

В качестве приветствия Хельга ограничилась слабым кивком. Агент Европола пригласила ее сесть на диван, стоявший напротив того, на котором располагались она сама и Мирта Хогг. Хельга села и посмотрела Мирте в глаза. Они были красными, как будто она выпила, выкурила косячок или долго плакала. Судя по всему, верной была последняя из трех возможностей. Несмотря на то что на улице уже стемнело и начинался дождь, на столе лежали солнечные очки.

Взгляд Хельги снова скользнул на агента Европола.

– Вы будете записывать то, что я скажу? – небрежным тоном спросила она.

Маргарит Клодель чувствовала определенный дискомфорт, называя Хельгу на «вы», поэтому ответила ей на «ты».

– Нет, это не официальный допрос. Мы просто хотим задать тебе несколько вопросов. Если не хочешь, можешь не отвечать. Ты можешь также позвонить адвокату, которому доверяешь, и уточнить у него свои права. Как я слышала, твой отец важная персона.

– Я не нуждаюсь ни в чьей помощи. Просто скажите мне, что вы хотите знать.

– Разве Бруно не сказал тебе, о чем идет речь?

– Дня два или три назад Бруно позвонил мне по телефону и сказал, что вы осмотрели его квартиру, рассказали ему, что Лесси жила по поддельному паспорту и все такое.

– Он говорил, что Лесси убила человека?

– Да, но я уже слышала кое-что об этом по телевизору. Он также сказал мне, что Лесси одна из мертвых девушек.

Маргарит Клодель как можно мягче произнесла:

– Послушай, Хельга, давай на время забудем, кто мы такие. Я забуду, что я из полиции, а ты – что говоришь со мной.

– А она? – спросила Хельга, бросив взгляд на Мирту Хогг.

– Представь, что и она и я – просто женщины. Нам нужна твоя помощь, чтобы понять кое-какие вещи, и, возможно, мы тоже сможем тебе помочь, чтобы ты не слишком усложняла себе жизнь. Пять девушек уже умерли, шесть девочек-подростков исчезли, инспектор Бауман убит. Это не виртуальная игра, Хельга. Мы знаем, кем была каждая из тех девушек, где они жили, знаем проблемы, которые их объединили, и то, что они создали в глубокой сети сайт, где договорились о групповом самоубийстве. Камеры аэропорта и вокзала зафиксировали их прибытие в Лейпциг и их встречу с Лесси. Если хочешь, можем называть ее так, чтобы лучше понимать друг друга. Пять девушек сели в фургон «фольксваген», позвонили кладбищенскому гиду, которого в данный момент разыскивает вся полиция Германии, и поехали к памятнику Битве народов, чтобы организовать некое подобие эзотерического ритуала, связанного со смертью. Там они приняли наркотик «Персефона», который привезла из Амстердама девушка-бельгийка Ивет Леду. Поэтому мне бы хотелось, чтобы мы не теряли времени зря, пересказывая то, что нам уже известно. Договорились?

Хельга кивнула. Она подумала, что настал момент говорить или надо замолчать навсегда. Но если она сохранит свою тайну, то отказ от жизни, который совершили «девчонки из выгребной ямы», будет бесполезен.

– То, что вы говорите, не совсем точно, – ответила она.

Маргарит и Мирта обменялись удивленными, но удовлетворенными взглядами. Похоже, Хельга фон Майер решилась рассказать им правду. Но прежде, чем она продолжила говорить, агент Европола для верности задала ей вопрос:

– Это ведь ты сидела за рулем фургона, который встречал девушек в Берлине, верно?

Хельга ответила не задумываясь:

– Да.

До этого момента Мирта Хогг хранила молчание.

– Ты понимаешь, что теперь мы можем арестовать тебя по подозрению в совершении тяжких преступлений, включая помощь этим девушкам в совершении самоубийства? – спросила она.

– Мне все равно, что со мной будет. Но если вы меня арестуете, то совершите ошибку, – возразила Хельга. Потом посмотрела на агента Европола: – Это я прислала вам фотографии, которые вы должны были получить сегодня утром в Центральном комиссариате. На этих фотографиях сорок восемь убитых девушек. Если вы не хотите, чтобы это число росло и дальше, то вам надо внимательно выслушать меня.

Маргарит Клодель достала из стоявшей рядом с ней сумки конверт с фотографиями и положила их на стол рядом с ноутбуком.

– Говори, прошу тебя, – сказала она.

Хельга начала свой рассказ с того дня, когда познакомилась с Лесси Миловач, и закончила ночью смерти «девчонок из выгребной ямы». Она не стала вдаваться в подробности и пересказывать признания, сделанные каждой из них в чате.

– Ты знаешь адрес сайта в глубокой сети?

– Сайта больше не существует, Лесси его уничтожила с помощью TOR, – солгала Хельга. Тайны чата «Девчонки из выгребной ямы» принадлежали только им одним.

Не стала она рассказывать ни об их чувствах, ни о том, что и почему произошло, не сказала о неизлечимой опухоли у себя в голове и о своем плане обвинить совсем других людей в ужасном преступлении. Время для этого еще не пришло. Она сказала, что «девчонки из выгребной ямы» обо всем подумали и все решили и что ни одна из них, кроме нее, не захотела дать жизни еще один шанс. Что больше никто не несет ответственности за их решение уйти из этого мира вместе, используя наркотик, изобретенный, чтобы по-новому поиграть со смертью.

– Я даже не знала, кто такой этот кладбищенский гид, и использовала его, только чтобы придать эзотерический смысл всему действу и связать с нацистами смерть девушек, тела которых он должен был найти у монумента, договорившись встретиться там с Ведьминой Головой. Посещение на рассвете кладбища Зюдфридхоф и полторы тысячи евро, которые я оставила ему под камнем у входа в башне, это только способ убедить его согласиться. Сначала он отказывался работать в пять утра.

– Значит, девушки дошли до входа в монумент своими ногами? – спросила Мирта Хогг.

– Да, они приняли «Персефону», когда уже лежали на холстах с нарисованными саркофагами.

Женщины-полицейские смотрели на нее, как загипнотизированные, и выражение их глаз постепенно менялось от любопытства к заинтересованности, от удивления к сомнению, от уверенности к ужасу.

– А Бруно Вайс? Он ведь тоже дружил с девушкой из Сербии.

В голосе Хельги послышались более резкие ноты.

– Бруно не имеет к этому никакого отношения. Оставьте его в покое. Он просто гениальный музыкант.

– Он не знал, что Лесси одна из мертвых девушек?

– Он узнал об этом вечером того дня, когда Густав Ластоон нашел моих подруг. Я оставалась с ними у монумента до тех пор, пока они не уснули навечно. Потом я поехала домой к Бруно, чтобы немного поспать, а когда проснулась, сказала ему. Он был влюблен в Лесси и имел право знать, что больше ее не увидит. За два дня до этого Лесси сказала ему, что собирается вернуться в Сербию.

– И что сделал Бруно, когда узнал? – спросила Маргарит.

– Он очень нервничал. Не хотел мне верить. Сказал, что обязательно пойдет в полицию, чтобы проверить, действительно ли Лесси мертва.

– Знаешь, ты просто чудовище! – воскликнула Мирта Хогг, когда Хельга закончила свой жуткий рассказ.

– Нет, вы ошибаетесь, чудовища – это они.

Маргарит подумала, что эта девушка с глазами похожими на две льдинки бредит.

– Ты принимаешь наркотики?

– Иногда.

– Какие?

– Метамфетамин и экстези.

– Кто такие «они»? – поинтересовалась Мирта Хогг.

Хельга посмотрела на конверт, лежавший на столе.

– Те, которые стоят на этих фотографиях с закрытыми лицами.

– Это мы видели. Они одеты как нацистские офицеры СС.

– Они настоящие убийцы. На фото не очень хорошо видно, но на их фуражках тот же символ, который я нарисовала на кинжалах, вонзенных в спины мертвых девушек. Хотя на самом деле это не кинжал, это дага.

– Почему ты называешь его дагой? – спросила Маргарит.

Хельга ответила, что так называлось оружие чести, которое носили офицеры СС. Это та самая дага, которая на фотографиях воткнута в спины сорока восьми убитых девушек. Она сказала, что этих девушек убили в разное время и что нацистские оргии с юными девственницами начали устраивать в крипте монумента еще до войны. После войны этот ритуал повторялся каждые десять лет, в память о той женщине и тех офицерах СС, которые создали тайное общество. На обратной стороне оригиналов фотографий был указан год каждой резни: 1945, 1955, 1965, 1975, 1985, 1995, 2005 и 2015.

– Откуда ты узнала об этих преступлениях? Ты говоришь так, как будто пересказываешь историю, которую тебе рассказал Густав Ластоон.

– Я вам уже говорила, что даже незнакома с этим человеком. Просто я знала, что он большой знаток в этой области.

Мирта Хогг достала из конверта фотографию шести нацистов с закрытыми платками лицами.

– И ты знаешь этих людей в масках?

– Только одного из них.

– Назови его имя, – потребовала инспектор отдела по расследованию убийств.

– Мой отец.

Маргарит и Мирта снова переглянулись. Первой заговорила Мирта Хогг:

– В какую чертову игру ты играешь? И это после той трагедии, которую ты уже спровоцировала? Мертвы не только пять твоих подруг-самоубийц, инспектор Бауман был нашим другом, и ты виновата в том, что его с нами нет. Всего этого не случилось бы, если бы ты с самого начала обратилась в полицию, – сказала она.

– Я очень сожалею о том, что случилось с вашим другом.

– Теперь уже поздно сожалеть, тебе не кажется? – отозвалась Маргарит.

Хельга ответила, что хотела позвонить, после того как узнала об исчезновении шести немецких девочек, но никак не могла решиться рассказать все, что знала, пока не услышала о гибели инспектора Баумана и о том, что его убил Густав Ластоон. К тому же ей пришлось ждать подходящего момента, когда ничто не могло помешать ее плану открыть правду.

– Я просто пытаюсь помешать тому, чтобы другие девушки продолжали гибнуть такой жуткой смертью. Посмотрите еще раз на фото, у них вся спина растерзана дагой. И это не мои выдумки, – добавила она.

– Нам известно, что несколько месяцев назад тебя задержала полиция, – сказала агент Европола.

Хельга ничуть не смутилась.

– Сегодня вечером я позвонила вам, хотя понимала, что вы наверняка знаете о моем прошлом.

– На той манифестации ты несла нацистское знамя. И пыталась оказать сопротивление полиции, – настаивала Маргарит, подчеркивая причины ее задержания.

– Вы решили, что я одна из них? Неужели вы действительно думаете, что, если бы я имела какое-то отношение к этим монстрам, я сидела бы здесь и рассказывала вам о тех невообразимых ужасах, которые они в течение многих лет творили в Лейпциге?

– Так убеди нас в том, что это не так, – сказала агент Европола.

– Я всегда слушалась своего отца с тех пор, как моя мать сошла с ума, узнав о том, что совершал он и его друзья. Это единственный способ сделать так, чтобы он не догадался, как он мне противен и как я его ненавижу. Примерно год назад он предложил мне вступить в группу неонацистов под названием ПШ – подразделение «Шестиугольник», входящую в лейпцигскую соту. Это тайная военизированная организация, которая называется «Стражи смерти». Ее лидеры носят на правом плече татуировку с изображением саркофага. Такая татуировка есть у моего отца.

Сказав это, Хельга оглянулась по сторонам. В кафе не было никого, кроме них. Быстрым движением левой руки она стянула свою футболку с правого плеча.

– У него такая же татуировка, как эта, только ее дополняет символ внутри белого круга, – объяснила она, быстро вернув футболку на место.

– А зачем ты ее носишь? – с подозрением спросила Мирта Хогг.

– Я сделала ее, когда вступила в свой «Шестиугольник». Отец специально возил меня к татуировщику в Берлин, чтобы мне ее сделали. Он говорил, что однажды я стану лидером «Стражей смерти», но тогда я еще не знала, что это означает. На самом деле я не знала этого, пока не нашла фотографии.

Агент Европола вспомнила, что Клаус Бауман рассказывал им об этих новых неонацистских группировках. Очевидно, что в рассказе Хельги была доля правды, если только она не вступила в сговор с кладбищенским гидом, чтобы обмануть их.

– У тебя есть оружие? – спросила она.

– У меня нет, но у всех остальных есть. У моего отца тоже.

Мирта Хогг решила на время оставить эту тему и сказала Хельге, что они видели эротические картины, написанные Максимилианом Лоухом.

– На одной из них ты лежишь обнаженная на диване в фуражке из тех, что носили нацисты, – добавила она.

– Мне заплатили очень много денег за то, чтобы я позировала для этой картины.

– Что ты знаешь о художнике из Нюрнберга?

– Я не уверена, что он член «Стражей смерти», но он работает на военизированную организацию, которую они возглавляют. На деньги, полученные от продажи его картин, они закупают оружие для каждой соты. Покупателей этих картин называют «меценатами». Они платят по полмиллиона евро за каждую картину, как та, что со мной, и за ночь любви с нами. Каждая девушка получает пятьдесят тысяч. Другие пятьдесят тысяч получает женщина, которая подбирает девушек, еще пятьдесят получает художник, а остальное идет организации.

Мирта Хогг хотела знать все.

– Значит, ты одна из этих шлюх?

– Называйте меня как хотите.

– Но ты только что сама в этом призналась.

– Тогда нет смысла спрашивать о том, что вы уже знаете, – бросила Хельга.

Реакция девушки заставила Мирту подумать, что стоит извиниться, но она этого не сделала.

– Женщина, которая находит этих девушек, живет в Берлине, верно? – спросила она.

– Да, у нее бизнес секс-услуг класса люкс, хотя называется он агентством киноактрис. Она ищет девушек, готовых сопровождать важных клиентов. Среди них отбирает моделей для картин Максимилиана Лоуха и предлагает их в качестве эксклюзивного подарка меценатам, чтобы заработать денег для создания новой Германии.

– Возможно ли, что на фотографиях, которые вы прислали, есть кто-то из этих девушек?

– Я не знаю, что было раньше, но последнюю партию девушек она купила у русских мафиози. Все они были девочки-подростки с Украины. Несколько дней она держала их у себя дома, а мне говорила, что они бездомные и у них никого нет. Что, если бы она им не помогла, их бы изнасиловали и убили в их стране. Но теперь я знаю, что она выкупила их, потому что до них никому не было дела и никто не стал бы заявлять об их исчезновении. Они умерли здесь, в Лейпциге, от рук людей-монстров. Так Лесси называла этих мужчин. У нее хватило смелости убить одного из них в Сербии.

– Назови нам имя этой женщины, и где мы сможем ее найти? – попросила Мирта Хогг.

– Я этого не сделаю.

Мирта Хогг не ожидала такого ответа.

– Но тогда как ты можешь ожидать, что мы поверим в твой рассказ?

– Просто поверьте, как поверил инспектор Бауман Густаву Ластоону. Если вы хотите, чтобы те шесть немецких девочек остались живы, вам придется сделать то, что я скажу.

Маргарит Клодель задумалась. То, что рассказала им Хельга, могло показаться паранойей, как та, которой страдал кладбищенский гид, или продолжением его бредовой конспирологической теории, в которую с самого начала поверил Клаус Бауман. У них не оставалось выбора, кроме того, чтобы дослушать все, что собиралась рассказать Хельга фон Майер. Безусловно, у агента Европола оставались те же сомнения, которые заставляли думать, что за смертью девушек-самоубийц стоял Густав Ластоон.

– Я по-прежнему не понимаю, откуда ты можешь настолько подробно знать, что произошло, если действительно не имеешь никакого отношения к этим преступлениям, – наконец заговорила она.

– За последние месяцы я видела много ужасных вещей, я несколько лет живу с этой женщиной, хотя она много старше меня. Она не скрывает свою бисексуальность от мужчин из своей неонацистской организации. У нее в столовой висит картина, где я изображена в обнаженном виде.

Хельга не стала ничего рассказывать о черепах с золотыми глазами.

Вместо этого она достала из сумки коробку с CD-диском и положила ее на стол.

– Что это? – спросила агент Европола, прежде чем открыть коробку.

– Лица реальных нацистов времен войны.

– Очередные фотографии?

– Скорее короткий фильм о первом ритуале «стражей смерти». Не думаю, что, кроме них самих и меня, кто-нибудь еще видел эти жуткие кадры. Они сняты на черно-белой пленке и без звука.

Хельга объяснила, что фильм идет под музыку Рихарда Вагнера. Знаменитый композитор родился в Лейпциге, и идеологи нацизма считали, что его музыка созвучна идеалам национал-социализма.

– Расскажи нам об этом фильме, – предложила Маргарит Клодель.

– Он очень тяжелый. Я не знаю, как описать словами то, что вы там увидите.

Агент Европола открыла сумку, достала внешний дисковод и подключила его к своему Маку. Открыв крышку, она повернула ноутбук, чтобы Мирта Хогг могла видеть экран, и запустила фильм.

Из маленьких колонок ноутбука послышались первые такты увертюры к опере Вагнера. Маргарит убавила звук, чтобы он стал почти неслышным. На черном экране появилось написанное белыми буквами название – «Стражи смерти». Затем возникло изображение башни монумента Битвы народов в Лейпциге. С башни свисали длинные флаги со свастикой. По экрану побежали светлые полосы, подтверждавшие, что фильм снимали много лет назад. Камера медленно наезжала на купол башни, потом пошла по кругу, останавливаясь на каждом из огромных средневековых рыцарей, высеченных из камня. Потом она спустилась ко входу в монумент и, пройдя сквозь черную темноту, показала интерьер круглого зала крипты. Огромные каменные фигуры окружали большой стол в форме шестиугольного саркофага, выполненный из черного мрамора. На нем горело яркое пламя, выходившее из золотого сосуда. У каждой из шести сторон стола, повернувшись спиной к огню, стояли по одной шесть очень красивых девушек. Волосы их были заплетены в косу, уложенную вокруг головы. Обнаженные тела просвечивали сквозь длинные покрывала из черного шелка, которые прикрывали их, как языческих девственниц. Девушки стояли неподвижно, как статуи. На столе за спиной каждой из них поблескивал золотой кубок.

В следующий момент в зале появились шесть человек, одетых в форму офицеров СС. Выстроившись в ряд, они медленно прошествовали в ногу, чеканя шаг. В правой руке они держали горящий факел. На их ничем не прикрытых лицах застыло бесстрастное выражение, взгляд казался пустым. Одним из этих нацистских офицеров была женщина. Они медленно обходили крипту по кругу, и каждый, подойдя к своему месту у черного мраморного стола, поворачивался по-военному и оказывался лицом к одной из шести девушек. Последней свое место заняла женщина, возглавлявшая церемонию. Она слегка повела головой, и все поставили свои факелы на подставки, стоявшие на столе рядом с каждой девушкой. Потом они синхронно сделали несколько шагов назад и, вернувшись на свои места, громко щелкнули каблуками и вскинули правую руку вперед и вверх в нацистском приветствии. Их рты раскрылись в дружном крике.

Женщина, одетая как офицер СС и руководившая ритуалом, заговорила. С каждым словом черты ее лица становились все жестче, взгляд скользил по лицам каменных гигантов, окружавших крипту. Казалось, она фанатично взывает к древним арийским богам.

Закончив свои призывы, женщина подошла к столу и взяла золотой кубок. Все остальные повторили за ней. Словно на праздничном банкете, они предложили свои кубки стоявшим рядом с ними девушкам. И те выпили.

Маргарит Клодель нажала на клавиатуре ноутбука кнопку «пауза». Сдержав вздох, она посмотрела на Хельгу.

– Что будет дальше в этом фильме? – спросила она.

– Почему вы сами не посмотрите?

– Потому что я хочу, чтобы ты мне рассказала.

Хельга провела рукой по волосам, убирая их от лица.

– Они ласкают их и целуют.

– А потом?

– Девушкам связывают запястья и щиколотки и ставят так же, как они стояли вначале. Потом всем, кроме одной, завязывают глаза. Женщина, руководящая ритуалом, берет со стола свой факел. Та девушка, у которой не завязаны глаза, со страхом смотрит на нее. Женщина подносит пламя факела к ее глазам. Она делает это медленно, пока ресницы девушки не начинают гореть, а ее глаза не становятся золотыми от отражающегося в них пламени. Видно, как девушка кричит от боли и теряет сознание. Остальные девушки дрожат и корчатся от ужаса. А потом начинается бойня.

– Что ты хочешь сказать?

Голос Хельги стал глухим. Казалось, еще немного – и она разрыдается. Однако ей удалось справиться с волнением и сделать вид, что ее не трогает то, о чем она рассказывает.

– Другие офицеры поднимают девушку и кладут ее на шестиугольный стол лицом вниз. Женщина достает дагу и несколько раз подряд с силой вонзает ее в спину девушки, пока в ее спине не появляется большое кровоточащее отверстие. Тогда она засовывает в рану руку, вырывает сердце девушки и начинает пожирать его, отрывая куски зубами, как зверь, в то время как мужчины-нацисты насилуют труп.

Глава 21

Следующим утром Сусанна проснулась рано. Бруно спал рядом. Накануне, перед тем как лечь спать, он попытался ее поцеловать, но Сусанна отказалась.

– Нет, не сейчас, пожалуйста. Мне надо подумать, – сказала она.

Бруно повернулся на другой бок и очень быстро уснул, а Сусанна еще долго лежала с открытыми глазами. Наркотики, которые она принимала начиная с выходных, проведенных в Берлине, вызвали ощущение невыносимого беспокойства и мучительной бессонницы.

Пока она одевалась, чтобы пойти в университет, в голове постоянно крутились похожие на галлюцинации сны, терзавшие ее на рассвете, когда ей, наконец, удалось задремать. Ей снилось, что она лежит в могиле и не может ни пошевелиться, ни закричать. Ее открытые глаза видели ползавших вокруг огромных червей. В воздухе стояла нестерпимая вонь от земли, пропитанной гнилью. Пробравшись в могильную темноту, черви начали выпускать липкие слюни. Сначала Сусанна ощутила, как ее кожи коснулось что-то мокрое и противное, а потом почувствовала страшную боль. Черви пожирали ее заживо, как будто она уже умерла. Сусанна проснулась от собственного беззвучного крика. Она лежала вся мокрая от пота и дрожала. Потом она встала, пошла в ванную и посмотрела в зеркало. По лицу полз муравей. В ужасе она вернулась в постель, обняла Бруно и прижалась к нему.

По дороге в университет Сусанна позвонила парню из Чехии, Илиану Волки.

– Сусанна? Это ты? – спросил Илиан, даже не заикнувшись.

Он не мог поверить, что в такой ранний час эта девушка-испанка, которая, по ее собственному выражению, никогда не знала, куда пойдет и когда вернется, вдруг пожелала с ним поговорить.

– Да, это я, – ответила Сусанна. – Я хочу тебя кое о чем попросить.

– Надеюсь, тебе не надо решить задачку по математике? – пошутил Илиан.

– Нет, не надо, хотя я не уверена, что решение моей проблемы проще, чем у твоих уравнений.

– Тем интереснее будет искать это решение. Ты же знаешь, меня вдохновляют трудные задачи.

Сусанна улыбнулась, однако Илиан не мог этого видеть. Как и то, что в ее глазах блеснула слеза.

– Могу я несколько дней пожить в твоей квартире, пока не найду, куда приткнуться?

Илиан не стал задавать вопросов, но от него не укрылась грусть в голосе Сусанны.

– Понимаешь, квартира у нас маленькая, и в ней нет ни одной свободной комнаты, но в гостиной стоит диван-кровать.

– Годится, мне всего на пару ночей.

– Но ты не сможешь спать на этом диване. Он слишком жесткий и неудобный. Кроме того, мои товарищи – полуночники, и от них слишком много шума. Они постоянно будут тебя будить.

Илиан замолчал на несколько секунд, ожидая, что скажет Сусанна.

– Извини, я не хочу на тебя давить. Не беспокойся, придумаю что-нибудь другое.

– Нет, ты меня не поняла. Ты поживешь в моей комнате, а я… я буду спать на диване. Скажи, где мы встретимся, и я помогу тебе перевезти вещи.

– Ты настоящий друг, Илиан.

– Еще бы, другого такого тебе не найти, – смеясь, ответил он.

– Можешь встретиться со мной после занятий?

– Да, в час я буду в университетском баре. Я рад, что скоро снова тебя увижу.

– Я тоже. Теперь я знаю, кто я.

В это самое время Маргарит Клодель сидела за столом в своем рабочем кабинете в офисе Европола в Гааге. Вчера она села на последний поезд из Лейпцига в Берлин, а оттуда в ночном спальном вагоне доехала до Брюсселя, где на вокзале взяла напрокат машину и через полчаса была на своем рабочем месте.

Она устала. В пути ей почти не удалось поспать, несмотря на удобный вагон. Перед глазами неотступно стояли кадры ритуала, совершенного той женщиной и офицерами СС. Она снова и снова видела пламя факелов, выжигавших глаза зверски убитых девушек.

Ни она, ни Мирта Хогг не сомневались в подлинности пленки, скопированной на CD, который дала им Хельга. Однако она до сих пор не могла с уверенностью сказать, действительно ли отец Хельги один из убийц и правда ли, что ни она, ни Густав Ластоон не причастны к исчезновению шести немецких девочек. Вопрос о том, что же произошло на самом деле, оставался без ответа. После всего что им рассказала Хельга, Маргарит не хотела возвращаться в Гаагу той же ночью, однако Мирта Хогг не позволила ей остаться в Лейпциге и своими руками разрушить свою карьеру в Европоле. С точки зрения Европола ее упрямое желание продолжать расследование, чтобы выяснить правду относительно конспирологической теории, стоившей жизни Клаусу Бауману, не имело никакого смысла. Если она не выполнит приказ шефа, ее немедленно отстранят от должности, и в дальнейшем она не сможет действовать как аналитик и поддерживать контакт с их комиссариатом через свой мобильный офис. Хельга просила их поверить ей. Кроме того, когда Маргарит сказала, что через несколько часов уезжает обратно в Гаагу, Хельга дала Мирте Хогг ключ от какого-то замка и сказала, что на следующий день ровно в восемь вечера она должна ждать звонка на свой мобильный телефон. До этого момента они ничего не должны предпринимать. Только ждать. Девушка предупредила, что, если они сообщат в полиции о том, что узнали, она не просто станет все отрицать, но обвинит их в преследовании и проведении незаконного допроса.

– И вы больше никогда не увидите живыми тех девочек, – заявила Хельга, перед тем как выйти из кафе отеля «Рэдиссон Блю».

Провожая Маргарит на Центральный вокзал, Мирта Хогг обняла ее на прощание. Потом сказала, что будет держать ее в курсе по мобильному телефону, и ушла не оглядываясь.

Глава 22

Хельга провела день, сидя в кресле рядом с матерью. Она чувствовала себя призраком, невидимым для глаз постаревшей женщины, которые смотрели на дождь за окном, как будто и не было рядом с ней дочери, как будто для нее больше не существовало ничего и никого, кроме этих крошечных капель воды, стучавшихся в мутное окно комнаты. Ее безумие уже не трогало Хельгу. Она давно перестала чувствовать жалость к матери. Иногда спокойной, иногда раздражительной и вспыльчивой. Она смотрела на мать, как на прекрасный цветок, неповторимый, хрупкий и одиноко увядающий в своем саду, разоренном диким зверем. Мать жила, но утратила способность мыслить.

Незадолго до наступления сумерек Хельга вернулась в дом отца. Внутри было холодно. Поднявшись в свою комнату, она разделась, потом пошла в ванную и встала прямо перед зеркалом. Она предала своего отца, но осталась верна «девчонкам из выгребной ямы». Только в одном она им солгала: у нее не было никакого рака мозга. Или был? Разве не была злокачественной опухолью та идеология, которую с детства вдалбливал ей в голову отец? Разве те бесчеловечные идеи, которые он повторял раз за разом, не представляли собой смертельную опасность для сознания, которая в последние годы угрожала многим молодым немцам не меньше, чем злокачественная опухоль. Хельга знала, что должна поступить так же, как Лесси Миловач. Она должна покончить с монстрами, терзавшими ее разум.

Она приняла душ, быстро высушила волосы, накрасилась перед зеркалом. Потом, прежде чем одеться, взяла мобильный и позвонила Сусанне. Голос в трубке раздался в самый последний момент, когда она уже собиралась дать отбой.

– Привет, Хельга, – сказала Сусанна.

– Ты в доме Бруно?

– Нет, я сегодня сменила квартиру.

– Ты переехала, не сказав нам ни слова?

– Я все решила только сегодня утром. После всего, что случилось за последнее время, мне как-то не по себе.

– Мы так плохо с тобой обходились?

– Нет, дело не в этом. Просто я прогуляла много лекций и запустила учебу. Я хочу вернуться к нормальной жизни и быть как все другие студентки, приехавшие по «Эразмусу». Вы с Бруно действительно из другого мира.

– Не хочешь сказать, какие мы?

– Я оставила Бруно записку и ключи от квартиры и от его дома.

– И где ты сейчас?

– Один мой друг уступил мне свою комнату на пару дней. Это временно, мне еще придется искать квартиру, где я смогу жить до конца учебного года.

На мгновение наступила тишина.

– Ты помнишь, что я тебе вчера говорила?

– Вчера ты много чего говорила.

– Мне надо, чтобы ты помогла мне закончить одно важное дело.

– Почему ты не попросишь Бруно?

– Забудь про него. У Бруно сегодня концерт с оркестром «Гевандхауса». Сегодня ночью ты должна мне помочь.

– Сегодня ночью? Но я уже договорилась пойти поужинать с приятелем.

– Так отмени эту встречу.

– Я больше не хочу ввязываться в твои игры.

– С этим ты уже опоздала, Сусанна. Ты знаешь обо мне все и не можешь сейчас меня бросить.

Договорились, что Хельга заберет ее ровно в восемь на трамвайной остановке Майнцерштрассе. Хельга оделась, как курсант школы СС, сверху на ней было длинное черное пальто, какое носили все члены подразделения «Шестиугольник» на своих тайных сходках, взяла большую сумку того же цвета и положила туда фуражку и дагу.

Глава 23

К восьми вечера дождь в Лейпциге прекратился. Темные тучи, с самого утра висевшие над ним, рассеялись, и город окутала пелена тумана.

Мирта Хогг сидела за своим рабочим столом и ждала звонка Хельги фон Майер с тяжелым чувством неуверенности, сжимавшей сердце и мешавшей дышать.

Наконец мобильник в ее руке зазвонил.

– Слушаю, – сказала она.

– Инспектор?

Мирта Хогг с первого слова узнала резкий голос Хельги.

– Да, это я.

– Я дам вам адрес и координаты, чтобы вы не заблудились. Если поедете туда прямо сейчас, возможно, еще застанете девочек живыми.

Инспектор отдела по расследованию убийств записала все, что продиктовала ей Хельга, а потом повторила вслух, чтобы удостовериться, что все записано верно.

Хельга добавила еще кое-что.

– Это загородный дом, он находится примерно в тридцати минутах езды от центра Лейпцига на восток. Калитку и дверь вы сможете открыть тем ключом, который я дала вам вчера. Спускайтесь в подвал и постарайтесь не шуметь. И не ходите туда одна, это опасно. – Прежде чем инспектор Хогг успела что-нибудь сказать, Хельга фон Майер повесила трубку.

Мирта надела пуленепробиваемый жилет и быстро пошла по опустевшим коридорам здания. Все сотрудники и агенты уже разошлись по домам. Помощница комиссара Клеменса Айзембага тоже собралась уходить. Когда Мирта спросила ее, где шеф, она ответила, что он ушел минут десять назад.

– Он пошел на концерт в «Гевандхаус». Что-нибудь случилось?

По глазам Мирты она заметила, что инспектор нервничает.

– Ты должна немедленно найти его. Его и шефа федералов. Пропавшие девочки могут находиться по этому адресу, – сказала она, передавая помощнице комиссара лист бумаги с указанием координат. – Надо чтобы туда срочно и без шума выехала опергруппа спецназа. Я буду ждать их в доме.

Мирта положила на стол другой лист, который держала в руке.

– Эту информацию я получила минуту назад от неизвестного, который позвонил мне на мобильный телефон.

– Она надежна? – спросила помощница, копируя адрес.

– Думаю, да. В любом случае мы не можем терять время на возню с телефонной компанией.

– Комиссар не отвечает, – сказала помощница.

– Тогда оповести федералов и отправь опергруппу для штурма дома. Похитителей девочек может быть несколько, и они наверняка вооружены.

Прежде чем завести машину, Мирта Хогг ввела адрес дома в навигатор и подтвердила его с помощью географических координат. Потом набрала мобильный номер агента Европола, вставила ключ в зажигание, нажала на газ и помчалась по Дрезднерштрассе на восток.

Пока Мирта Хогг говорила с Маргарит Клодель, мимо с огромной скоростью проносились постепенно редеющие огни небольших домов, стоявших по обе стороны Торгауэрштрассе.

– Не могла дождаться, когда ты, наконец, позвонишь, – сказала агент Европола.

– Хельга сдержала свое слово. У меня адрес какого-то загородного дома. Постараюсь быть там как можно быстрее. Мне не удалось найти комиссара, но его помощница сделает все, чтобы туда срочно выехали оперативники, – сказала она.

Из динамиков послышался голос Маргарит Клодель.

– Кинематографический материал о «Стражах смерти» с диска, который вчера дала нам Хельга, подлинный. Сегодня утром я показала его эксперту Европола по документоскопии, и он дал заключение, что съемка велась одной из тех камер, которыми пользовались американские военные операторы во время Второй мировой войны. Кто-то из них мог попасть в плен к немцам. Возможно, речь идет о 35-миллиметровой камере «Аймо».

– А я сегодня утром проверяла подлинность фотографий с сорока восемью убитыми девушками. В Национальной библиотеке нашлась еще одна копия докторской диссертации профессора Хенгеля Тонвенгера, – сообщила Мирта Хогг, направляя мчавшийся на предельной скорости автомобиль по длинной прямой Пермозерштрассе. – То, что мы видели на снимках, не монтаж и не фальшивка. Убитые девушки реальны. Это была настоящая бойня, как и говорила Хельга. Скорее всего, ритуал «стражей смерти» – это обряд жертвоприношения древним богам из германской мифологии. Возможно, Тивазу – богу войны, которому подносили сердца шести девственниц, которых насиловали и зверски убивали во время шабашей ведьм, бытовавших в Германии до самого Средневековья. Этот ритуал приспособила для себя женщина-нацистка по имени Хелена Майтнер, чтобы придать мистический и духовный смысл каннибальским и некрофильским оргиям вроде той, что мы видели в фильме. Клаус знал это с того дня, когда прочитал книгу про «Стражей смерти», которую ему дал Густав Ластоон. Там все написано, поэтому его и убили, – пояснила она.

На подъезде к маленькому поселку Любщютц, насчитывавшему не более сотни низеньких домиков с большими лужайками, машина Мирты Хогг снизила скорость.

– Я в трех минутах от Дёгница. Позвоню тебе, когда буду знать, живы ли девочки.

– Мирта, не ходи в дом одна. Подожди, когда подъедет кто-нибудь из оперативников. Эти звери убьют тебя без малейшего колебания.

– Тогда помолись за меня, если знаешь, как это делается.

Дорога разделилась надвое, огибая густой лес из елей, дубов и берез, сплетавшихся друг с другом ветвями, образуя черные тени, блуждавшие в ночном тумане. Дом стоял в стороне от других, в самом центре леса.

Путь машине Мирты преградила высокая ограда. За ней в конце короткой асфальтовой дороги виднелся свет, просачивавшийся из дома, окруженного пышной растительностью. У парадной двери стояли шесть машин люксовых марок.

Все тело Мирты с ног до головы охватил сильнейший озноб. Она припарковалась на обочине дороги и позвонила помощнице комиссара.

– Шеф по-прежнему не отвечает на мои звонки, думаю, он на концерте и отключил телефон. Но федералы и спецназ выехали в сторону Дёгницерштрассе десять минут назад.

Мирта Хогг отключила звук на мобильном телефоне, оставив только виброзвонок, и убрала его в карман куртки. Выйдя из машины, она осторожно закрыла ее и достала пистолет. Прежде чем двинуться к ограде, она убедилась, что оружие заряжено, и сняла его с предохранителя. Проверила запасную обойму. Все на месте. Открыла калитку из заостренных железных прутьев и незаметно проскользнула внутрь, прячась среди окружавших дом деревьев и кустов. Она подошла сбоку к одному из окон, но внутри было темно. Единственным источником света был фонарь, висевший снаружи у входной двери.

У Мирты мелькнула мысль вернуться к ограде и дождаться там федералов и спецназа, но до их приезда оставалось еще минут десять, а похищенным девочкам угрожала смертельная опасность. Пока не поздно, она должна войти в дом одна, как, без сомнения, сделал бы Клаус.

Глава 24

В то время как Бруно Вайс играл на виолончели с оркестром «Гевандхауса», а Хельга забрала Сусанну с остановки трамвая на Майнцерштрассе, Мирта Хогг вставила ключ в замочную скважину входной двери загородного дома психиатра Отто фон Майера, не имея ни малейшего представления, что ее ждет внутри.

Хельга не сказала ей, где расположена лестница в подвал. Глазам инспектора предстала черная, непроглядная темнота.

Мирта почувствовала, что у нее дрожат руки. Достав из кармана куртки мобильник, она включила фонарик и направила свет в пол. Среди окружавшего ее полумрака она смогла различить расплывчатые неподвижные силуэты: старинная мебель, люстры, кожаные диваны гостиной, стоявшие перед каменным порталом камина.

В нескольких шагах от входа Мирта увидела приоткрытую дверь. За ней оказалась просторная кухня с большими окнами, закрытыми легкими шторами, перехваченными в центре шнуром, что придавало им форму песочных часов, в которых остановилось время. Луч фонарика Мирты Хогг шарил вокруг, высверливая в полной темноте круглые отверстия, заполненные светом.

Лестница в подвал располагалась слева от коридора. Сердце Мирты с глухим стуком билось в груди.

Прежде чем ступить на последние ступени лестницы, она погасила фонарик на мобильном телефоне. Тишина была такой же глубокой, как тьма, окружившая ее. Не видя абсолютно ничего, Мирта продолжила спускаться в пропасть. Сжимая в правой руке пистолет, она направляла его дуло в темную пустоту перед собой, а левой рукой держалась за шершавую стену подвала. Наконец на полу появилась оранжеватая горизонтальная полоса. Слабый свет цвета пламени проникал из щели под дверью.

Мирта Хогг так сильно затаила дыхание, что начала задыхаться. Запах подвальной сырости смешивался с запахом расплавленного парафина. Мирта подумала, что за дверью горят свечи или факелы. И хотя она не слышала ни малейшего звука, инспектор Хогг чувствовала, что внутри кто-то есть. Но как узнать, открыта эта дверь или она заперта изнутри? Подойти и проверить? Нет, слишком рискованно. Внутри могли находиться шесть девочек-подростков с кляпами во рту. Ей не оставалось ничего другого, как ждать, когда прибудет опергруппа по спецоперациям.

В этот момент Мирта услышала, как в подвале за дверью раздались громкие чеканные шаги ног, обутых в армейские сапоги. Ей тут же представилась шеренга из шести офицеров СС, медленно шагавших вперед, как в коротком фильме, который оставила им вчера вечером Хельга фон Майер. Ритуал «стражей смерти» начался, с ужасом подумала Мирта. А она ничего не могла сделать, только стоять неподвижно и ждать подкрепления.

Прошло несколько минут, когда Мирта вдруг почувствовала, как что-то коснулось ее плеча. С трудом удержавшись, чтобы не закричать, она протянула левую руку и нащупала шлем и очки ночного видения.

– Мы здесь. Стой на месте, пока мы не закончим штурм, – прошептал голос у самого ее уха.

Потом она услышала, как мимо нее прошли несколько бойцов полицейского спецназа. Через секунду раздался резкий звук гидравлического тарана, ударившего в дверь, и в тот же миг изнутри хлынул поток яркого света, чуть не ослепив ее.

Мирта Хогг услышала грозные крики полицейских, а затем короткий звук выстрела, за которым тут же последовал второй.

В суматохе штурма Мирта Хогг пробежала несколько метров, отделявших ее от яркого светового прямоугольника, образованного проемом разбитой двери.

Перешагнув порог, она застыла как парализованная. Перед ней открылся огромный зал, со всех сторон обшитый черным деревом. На стенах висели длинные белые знамена с нацистской символикой. В углу, всхлипывая, стояли шесть девочек в одном черном белье. Бойцы спецназа надевали наручники на пятерых военных в форме офицеров СС, лица которых до самых глаз закрывали черные платки. В центре помещения стоял черный шестиугольный стол с инкрустацией в виде какого-то символа, вписанного в круг. На столе с каждой из шести сторон стоял зажженный факел, а рядом с ним – череп с золотыми глазами.

В торце зала висел портрет Гитлера. Под ним на большом черном сундуке сидел полный человек, раздетый догола. Его руки и ноги были закованы в цепи, во рту торчал кляп. По его веснушчатому лицу и рыжей бороде Мирта Хогг узнала Густава Ластоона. В груди кладбищенского гида зияла дыра от пули, из которой хлестала кровь. Он умирал. Подойдя к нему, Мирта сорвала висевший на стене нацистский вымпел, быстро сложила его в несколько раз и попыталась зажать рану, чтобы остановить кровотечение. Белая ткань мгновенно промокла насквозь, окрасившись кровью.

На полу возле стола лежал мертвым один из офицеров СС. Взгляд Мирты Хогг невольно остановился на луже крови, растекшейся по полу возле него.

– Как только он нас увидел, сразу же выстрелил в связанного мужчину, а потом себе в голову! – сказал спецназовец, стоявший ближе всех к ней.

Мирта нагнулась и сдернула платок, закрывавший лицо трупа.

– Мразь… – прошептала она, увидев изуродованное лицо комиссара Клеменса Айзембага.

Глава 25

Поднимаясь из подвала по лестнице, Мирта Хогг столкнулась с шефом федералов, но даже не остановилась, чтобы поздороваться с ним, просто продолжила идти вверх по ступенькам. Она вышла из дома, вдохнула сырой воздух и закурила сигарету, стоя среди полицейских машин с включенными мигалками и слушая вой сирен машин скорой помощи, которые все продолжали прибывать по дороге в Дёгниц. Потом нашла в мобильном телефон агента Европола и позвонила. Ее рассказ о случившемся был краток, этой ночью ее ждало еще слишком много работы. Она в общих чертах описала сцену, которую увидела, войдя в подвал, и добавила:

– Прежде чем Густав Ластоон умер у меня на руках, я просила его молчать, пока не приедет скорая и не окажет ему помощь. Но он настоял, что хочет говорить. Он знал, что у него остались считаные минуты. Прерывающимся голосом он сказал, что дочь Клауса похитил Флай. Той же ночью какие-то люди в капюшонах схватили его прямо в доме. Они пришли и ушли через тайный подземный ход, про который знал Флай. В те же выходные другие нацисты из той же военизированной организации похитили еще пять девочек в разных городах Германии. Флай и бывший полицейский по имени Натан подложили оружие в могилу на кладбище Зюдфридхоф и убили Клауса. Они заставили Густава Ластоона взять в руки пистолет, из которого потом застрелили Клауса в спину, чтобы на орудии убийства остались отпечатки его пальцев, – объяснила Мирта Хогг, чувствуя, что каждое новое слово все сильнее сдавливает ей горло. Сделав паузу, она продолжила: – Сегодня ночью «стражи смерти» собирались изнасиловать и убить шесть девочек, следуя некрофильскому ритуалу, который мы видели вчера в нацистском фильме. Густав Ластоон слышал, как Флаю сказали, что потом их надо будет спрятать в каком-то укромном месте и туда же отвезти его. Анонимный звонок должен был сообщить комиссару Клеменсу Айзембагу, где он сможет найти психопата-некрофила из Лейпцига и таким образом обвинить Густава Ластоона в убийстве Клауса и шести несовершеннолетних девочек. Но комиссар уже знал всю правду о том, что должно случиться, хотя не мог подозревать, что Хельга донесет на них раньше, чем они успеют совершить очередную зверскую резню, – объяснила Мирта.

Маргарит Клодель не поняла, что ей только что сказала инспектор отдела по расследованию убийств.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она.

– Комиссар был одним из «стражей смерти». Когда он увидел в подвале штурмовиков спецназа, он выстрелил Густаву Ластоону в грудь и в следующую секунду покончил с собой выстрелом в голову.

– О господи!

– Этот подонок обманул нас всех. Я всегда считала его человеком жестким, но восхищалась им, как честным полицейским. Есть что-то дьявольское в том, что он обладал таким же извращенным сознанием, как те нацисты, некрофилы и каннибалы, которые основали это тайное общество, – закончила Мирта.

Представив Клеменса Айзембага в форме эсэсовца, Маргарит Клодель почувствовала, что ее мутит.

– Теперь я понимаю, почему комиссару так не нравилось, что Клаус верил Густаву Ластоону. Только он один мог объяснить сцену самоубийства тех девушек, как ее задумала Хельга, чтобы отомстить своему отцу и его друзьям-нацистам.

Обе женщины долго молчали. Инспектор Хогг думала о том, что версия Маргарит в деле девушек-самоубийц и шести пропавших немецких девочек, которую поддержал и дополнил шеф федералов, растворилась в воздухе, как последний вздох Густава Ластоона, умершего у нее на руках, умоляя верить ему.

– Мы все были несправедливы к Густаву Ластоону, потому что его теория казалась совершенно невероятной. И только Клаус верил ему до тех пор, пока не исчезла Карла, – заговорила Маргарит Клодель. В ее словах слышалось глубокое чувство вины и горечь по поводу провала миссии, порученной ей Европолом. Ее отправили в Лейпциг, но потом приказали вернуться в Гаагу до того, как выяснилась вся правда о случившемся.

Можно подумать, что Европейский союз XXI века отворачивается от самой мысли о том, что на его цивилизованной территории могут происходить те же нацистские зверства, которые творились в те далекие времена. Воспоминания о них уже стерлись из коллективной памяти Европы.

Вздохнув на другом конце провода, Маргарит продолжила:

– И все же Хельга не приняла в расчет ни то, что ее месть может стоить жизни Клаусу и Густаву Ластоону, ни то, что она чуть не закончилась трагической гибелью шести несовершеннолетних девочек. Она тоже ответственна за эти смерти.

– Подозреваю, что это волновало ее меньше всего.

– Тебе надо позвонить ей и спросить, откуда она узнала, что все «стражи смерти» соберутся этой ночью. Возможно, она далеко не так невинна, как заставила нас думать.

– Сделаю, – уверенно ответила Мирта Хогг.

Агенту Европола хотелось узнать больше подробностей о событиях этой ночи.

– Тебе удалось поговорить с дочерью Клауса?

– Только пару минут, пока ее вместе с другими девочками не забрали медики, приехавшие на «скорой». Все девочки в шоковом состоянии: они дрожали, плакали и не могли связать двух слов от ужаса. Но у Карлы хватило мужества подойти к похитителям и опознать Флая. Именно он в прошлое воскресенье заставил ее сесть в машину, потом привез в этот дом и запер в подвале. И еще она сказала мне, что Густав Ластоон был заперт здесь вместе с ними с самого первого дня. Они сидели в кромешной темноте со связанными руками и ногами и с кляпами во рту. Раз в день Флай и еще один мужчина по имени Натан спускались в подвал с фонариками и приносили им еду. Это был единственный свет, который они видели до тех пор, пока сегодня ночью не явилась женщина, одетая в нацистскую форму и платок, закрывавший лицо. Она зажгла факелы, заставила девочек раздеться и надеть черное белье и туфли на высоком каблуке. А пока они переодевались, она их успокаивала, обещая, что если они будут делать все, что она скажет, то на следующий день вернутся к себе домой.

– Девочкам потребуется много времени, чтобы пережить это жуткое происшествие, а Карле еще предстоит узнать о смерти отца. Как ребенок справится с такими невыносимыми страданиями!.. – Голос Маргарит Клодель был полон горечи.

– Ингрид тоже будет нелегко осознать то, что произошло, и смириться с этим. Как и нам с тобой, – призналась Мирта Хогг.

Инспектору очень хотелось закончить этот разговор, но Маргарит Клодель без тени смущения снова стала задавать вопросы.

– А кто другие арестованные?

– После того как спецназовцы надели на них наручники, они сами с гордостью назвали свои имена, будто гордились, считая себя пленными на новой войне, в которой потерпели поражение от врага. Они отказались говорить что-либо еще и не сказали, кто из них великий магистр тайного общества. Но у нас нет никаких сомнений, что помимо комиссара Клеменса Айзембага «стражами смерти» были отец Хельги Отто фон Майер, художник из Нюрнберга Максимилиан Лоух, бывший полицейский из отдела по борьбе с наркооборотом Натан Вебер, байкер Флай и Урсула Кайлен – та женщина, которая поставляла девушек для меценатов военизированной неонацистской организации.

– Та самая женщина? – с удивлением спросила Маргарит.

– Видела бы ты, каким холодным взглядом она окинула нас, когда с нее сняли платок, закрывавший лицо.

Глава 26

Забрав Сусанну на трамвайной остановке, Хельга сказала, что не хочет умирать в одиночестве. Еще она сказала, что в эти минуты ей полагалось быть со своим отцом в его загородном доме. Но теперь ее миссия выполнена, и она подошла к концу. К своему концу и концу истории «девчонок из выгребной ямы». Она станет последней, принявшей сверхдозу «Персефоны» – наркотика смерти и возрождения. Она снова встретится с Черной Луной, Ведьминой Головой, Туманностью, Яблоком П и Балериной. Но не здесь, а где-то в другом месте.

На глазах Сусанны выступили слезы.

– Нет, ты не должна умирать. Возможно, ты спасла этих девочек-подростков от ужаса и страданий, которые причинил бы им твой отец и остальные нацистские убийцы. Полиция понимает, что без твоей помощи они никогда не узнали бы, что на самом деле произошло с другими молодыми женщинами, которых убивали в Лейпциге в течение стольких лет.

Лицо Хельги покрывала мертвенная бледность, когда она отвечала Сусанне.

– Я тоже превратилась в убийцу, как Лесси. Помнишь чат? Мы обе слишком долго молчали, онемев от страха перед людьми-монстрами, какими были ее мучитель и мой отец. Инспектор Клаус Бауман погиб по моей вине. Я не знаю, что случилось с кладбищенским гидом, которого подозревала вся страна. И я одна буду в ответе за то, что может произойти с этими девочками. Я знала, что этой ночью отец и его друзья собирались их убить, потому что он сам вчера сказал мне об этом. Он хотел, чтобы я поехала с ним в загородный дом и прошла обряд инициализации, который проходят те, кто вступает в тайное общество «Стражи смерти». Потом они обвинили бы во всех преступлениях Густава Ластоона, а я в скором будущем заняла бы за их шестиугольным столом место, которое сейчас занимала Урсула. Тайное общество всегда возглавляла женщина, и мне предстояло стать будущим великим магистром. Я сказала отцу, что пока не чувствую себя готовой стать одной из них, но правда в том, что я собиралась предать их с того самого дня, когда узнала об ужасах, которые они творили. Я даже оставила на нарисованных саркофагах несколько волос своего отца и кусочек ногтя Урсулы, который я сама у нее отрезала, предложив сделать ей маникюр, чтобы полиция нашла их и обвинила в смерти «девчонок из выгребной ямы». Но все пошло не так, как я задумала. Они никогда не простят мне того, что я выдала их врагам, и будут искать меня, пока не найдут и не убьют так же зверски, как других своих жертв. Пока этого не произошло, я хочу отказаться от жизни, как сделали другие «девчонки из выгребной ямы». Я обещала им сделать это, когда выполню свою миссию. И так же как они, я хочу умереть легко, и чтобы рядом кто-нибудь был. Кто-то такой, как ты.

– Я не стану помогать тебе совершить самоубийство… Ты не можешь просить меня о таких страшных вещах.

Ладонь Хельги легла на ее руку.

– Тебе надо будет только положить мне на губы две таблетки, которые я тебе дам, и побыть со мной, пока я не усну. Потом ты сможешь вернуться в Лейпциг на моей машине и оставить ее у дома моего отца. Она взята напрокат на мое имя, и, если ты наденешь перчатки – я их тебе оставлю, – никто не найдет твоих отпечатков.

Через несколько минут после того, как они приехали к памятнику Битве народов, Хельга встала перед фасадом башни, окутанной пеленой тумана. Потом сделала от центра несколько шагов влево, оставив справа воображаемое пространство, где в то утро лежали пять «девчонок из выгребной ямы», скинула длинное черное пальто и расстелила его на каменной площадке. Надев фуражку «стража смерти», она заняла свое место, как была, в форме курсанта СС и армейских сапогах.

Сусанна молча стояла рядом с ней. Хельга взяла двумя руками дагу и положила ее себе на грудь. Потом Сусанна положила ей на губы две таблетки, которые Хельга дала ей в машине. Хельга открыла рот и, когда они упали внутрь, переместила их под язык.

В глазах Сусанны застыло выражение нежности и ужаса.

– Ты уверена?

– Да.

– Нервничаешь?

– Немного.

– Но это ужасно.

– Знаю.

– Я боюсь, что ты будешь страдать.

– Мне будет хорошо.

– Тогда закрой глаза – и прощай.

Глава 27

Маргарит Клодель еще не закончила писать свой доклад для Европола, когда ее мобильный телефон, лежавший на столе в кабинете, начал вибрировать. На экране высветилось имя Мирты Хогг. Приняв звонок, она услышала голос инспектора еще до того, как поздоровалась с ней.

– Сегодня утром Хельга фон Майер была найдена мертвой при обстоятельствах, сходных со смертью девушек-самоубийц.

– На том же месте?

– Да, перед башней монумента. Только лежала она не на нарисованном саркофаге и не в черном кружевном белье. Она была одета в форму СС, как другие «стражи смерти», и лежала на длинном черном пальто. Ее руки, сложенные на груди, сжимали дагу с символом тайного нацистского общества.

– Ты можешь прислать мне фотографию трупа и места преступления?

Голос аналитика Европола звучал глухо и тихо, и Мирте Хогг казалось, что их разделяет бесконечность.

– Я только что отправила тебе имейл с фотографиями, которые сделали криминалисты после того, как в восемь часов утра один из привратников монумента обнаружил ее тело.

Маргарит Клодель повернулась к своему портативному компьютеру, открыла почтовый ящик и в списке входящих писем увидела имейл от Мирты Хогг.

– Я нашла его, – сказала она, – открываю.

– На ее теле не обнаружено никаких признаков насилия. Похоже, эта девушка тоже покончила с собой, – предположила Мирта Хогг.

Маргарит Клодель вывела на экран изображение трупа Хельги, а потом сравнила место перед фасадом башни, где обнаружили ее тело, с фотографиями, сделанными на месте самоубийства пяти девушек. Взяв шариковую ручку, она провела на белом листе бумаги прямые вертикальные линии. Симметрия получилась идеальной. Для нее лейпцигское дело было закрыто.

Примечания

1

Deep Web – сегмент Интернета, не индексируемый поисковыми системами. (Примеч. пер.)

(обратно)

2

После смерти (лат.).

(обратно)

3

Трупное окоченение (лат.).

(обратно)

4

Программа помощи иностранным студентам. (Примеч. пер.)

(обратно)

5

Скинхе́ды, скины́ (от англ. skin – кожа и head – голова) – собирательное название представителей молодежной субкультуры.

(обратно)

6

Ультрас – организованные группы из болельщиков для поддержки спортивных команд, главным образом футбольных клубов.

(обратно)

Оглавление

Часть первая. Золотые глаза

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

Часть вторая. Уничтожение

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

Часть третья. Саркофаг

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

Часть четвертая. Очистительный огонь

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg