«Интригующее начало»

Интригующее начало (fb2) - Интригующее начало [litres, A Curious Beginning] (пер. Татьяна Александровна Артюхова) (Тайны Вероники Спидвелл - 1) 2284K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Деанна Рэйборн

Деанна Рэйборн Вероника Спидвелл. Интригующее начало

Посвящается Пэм, за все

Глава первая

Июнь 1887 г.

Я смотрела в открытую могилу и мечтала выдавить из себя хоть одну слезинку. Бурные рыдания – это, конечно, проявление невероятно дурного вкуса, но мисс Нелл Харботтл была моим опекуном с самого детства, и пара слезинок стала бы проявлением должного уважения. Викарий пробормотал подобающие молитвы приятным, бархатным голосом, слегка запинаясь на каждом «с». Я впервые заметила эту особенность, и оставалось надеяться, что тетя Нелл не будет этим задета. Она была крайне требовательна в некоторых вещах, и хорошая дикция входила в их число. Со вздохом я положила в карман сухой платок. Смерть тети Нелл не оказалась ни внезапной, ни неожиданной, и наши отношения можно было назвать в лучшем случае чуть теплыми. То, что с ее смертью я окончательно рассталась с детством, не сильно меня беспокоило, когда я стояла на тихом церковном погосте в Литтл-Байфилде. Напротив, я с некоторым смущением ощутила, как во мне растет чувство некой эйфории.

И как будто в ответ на мое настроение подул легкий ветерок, и в нем закружились два бледных крылышка с черными краями и пятнышками. «Pieris brassicae», – пробормотала я себе под нос. Капустница обыкновенная, встречается на каждом шагу, но от этого не менее красивая. Она упорхнула на поиски молодой капусты или вкусных настурций, свободная как ветер. Я прекрасно знала, как она себя чувствует. Тетя Нелл была последним обязательством, связывавшим меня с Англией; теперь я стала совершенно свободной и могла идти по миру своим собственным путем.

Викарий завершил молитвы и подал мне знак. Я шагнула вперед и взяла горсть земли, не снимая перчаток. Это была хорошая земля: темная, мягкая, рассыпчатая.

– Какая бессмысленная трата, – пробормотала я. – Для сада она была бы полезней.

«Но это же и есть сад, – вдруг осознала я, обведя взглядом надгробия, выстроившиеся в плотные аккуратные ряды. – Сад мертвых, и его обитатели посажены в землю, чтобы мирно покоиться здесь до тех пор, пока труба Господа не призовет их восстать. По крайней мере, так им обещал викарий. Лично мне все это казалось очень сомнительным мероприятием. Вот, например, не будут ли вновь восставшие ужасно грязными?» Стряхнув с себя странные мысли, я шагнула вперед и бросила землю. В глухом стуке о крышку гроба мне послышалась некая завершенность; я отряхнула перчатки.

Кто-то деликатно тронул меня за локоть.

– Моя дорогая мисс Спидвелл, – сказал викарий, мягко увлекая меня за собой, – мы с миссис Клаттерторп были бы счастливы, если бы вы зашли к нам немного подкрепить свои силы.

Он ласково улыбнулся.

– Знаю, вы не хотели устраивать ничего официального, но, может быть, просто чашечку чая, чтобы согреться? Ветер сегодня свежий.

Меня не особенно радовала идея пить чай с викарием и его скучной женой, но согласиться оказалось проще, чем придумать предлог для отказа.

Викарий повел меня через ворота церковной ограды по тропинке, ведшей к массивному и неуклюжему зданию ректории. Викарий говорил не умолкая, его слова журчали, как вода; он явно выполнял какие-то указания, преподанные ему в семинарии, например: «Успокоительные беседы с людьми, только что потерявшими близких». Я улыбнулась ему вежливой полуулыбкой, означавшей, что я слушаю, и вновь погрузилась в свои мысли. Но о чем бы я ни задумывалась, меня все время отвлекало странное чувство, будто за нами наблюдают. Я оглянулась назад и заметила в воротах человека, высокого, с красивой, прямой осанкой, которую джентльмен приобретает благодаря или многим поколениям с аристократическим воспитанием, или усердным наказаниям в лучших школах. В его усах, пышных, длинных и закрученных на концах в элегантные колечки, было что-то иностранное, и даже издалека я заметила тонкие следы старых шрамов, пересекавших его левую щеку. «Значит, немец, – решила я, – или австриец. Такие шрамы могли быть только у тевтонов, ведь именно у них есть кровожадная привычка тыкать друг в друга саблями ради спортивного интереса. Но что за дело могло быть у аристократа с континента, заставившее его рыскать у церковного погоста в такой ничем не примечательной деревушке, как Литтл-Байфилд?»

Я повернулась к викарию, чтобы задать ему этот вопрос, но краем глаза уловила некое движение и поняла, что наш посетитель ускользнул. Я перестала думать о нем и вскоре уже сидела в душной гостиной в доме викария, с чашкой чая и тарелкой сэндвичей. Занятая утомительными сборами вещей в нашем коттедже, я не успела даже подумать о еде в часы, последовавшие за смертью тети Нелл. Я усердно принялась за сэндвичи и пирог; у викария была прекрасная кухарка.

Жена викария слегка приподняла брови, удивляясь моему непомерному аппетиту.

– Я рада, что вы в состоянии немного подкрепить свои силы, мисс Спидвелл.

Я ничего не ответила. Мой рот был занят тортом «Виктория», но даже если б и не был, кажется, в такой ситуации не существовало вежливого ответа. Викарий с женой обменялись многозначительными взглядами; викарий откашлялся.

– Моя дорогая мисс Спидвелл, мы с миссис Клаттерторп, конечно, живо заинтересованы в благополучии всех жителей нашей деревни, а так как вы и ваша тетя переехали сюда относительно недавно, мы готовы предоставить вам любую возможную помощь и поддержку в эти трудные времена.

Я сделала глоток чая, с удовлетворением отметив, что он обжигающе горяч и достаточно крепок. Я ненавидела слабость любого рода, и прежде всего – в своем чае. Но то, что викарий подчеркнул наш «недавний» переезд в деревню, задело меня. Тетя Нелл и правда переехала в маленький коттедж в Литтл-Байфилд только после смерти тети Люси, около трех лет назад, но английские деревни вообще живут крайне замкнуто. Неважно, сколько носков она связала для бедняков или сколько монет собрала на ремонт церковной крыши, тетя Нелл всегда была бы здесь новичком, даже если прожила бы среди этих людей полвека. Я ощутила, как во мне зашевелился бунтарский дух, и решила, что теперь, после ухода тети Нелл, нет никакой необходимости его сдерживать.

– Она не была моей тетей.

Викарий моргнул.

– Прошу прощения?

– Мисс Нелл Харботтл не была моей тетей. Она так называла себя из соображений удобства, но мы не были родней. Мисс Харботтл и ее сестра, мисс Люси Харботтл, взяли меня к себе и вырастили. Если точнее, я была незаконнорожденной сиротой-подкидышем.

Жена викария выпрямилась на своем стуле.

– Дорогая, вы так открыто говорите о подобных вещах.

– А что, не следует? – спросила я как можно более вежливо. – Нет ничего постыдного в том, что я сирота, и даже в том, что мои родители не были женаты – по крайней мере, ничего, чего бы мне следовало стыдиться. Просто так уж мне привелось родиться, вот и все.

Еще один обмен многозначительными взглядами между викарием и его женой, но я сделала вид, что не заметила этого. Я осознавала, что мои суждения о подобных материях крайне необычны. Пока я росла, мы постоянно переезжали с места на место, и в каждой деревушке, какой бы милой и тихой она ни была, находился тот, кто начинал сплетничать и осуждать. Факт, что моя фамилия отличалась от фамилии моих опекунов, всегда вызывал подозрения, и очень скоро я начинала слышать перешептывания о том, что грехи отцов отражаются на детях, иногда из уст самой тети Нелл. Тетя Люси всегда меня защищала. Ее никогда не покидала теплая привязанность ко мне, но что касается тети Нелл, то ее характер испортился, а нервы расшатались из-за постоянных переездов. Она настороженно смотрела на то, как я росла, и со временем эта настороженность стала отдаленно напоминать неприязнь. Пока за мной присматривала тетя Люси, тетя Нелл редко осмеливалась облекать свои чувства в слова, но я понимала, что ее просто выводят из себя мое прекрасное душевное состояние и отменное здоровье. Думаю, она сочла бы более правильным, если бы у меня был горб или лицо в рытвинах, что выдавало бы во мне продукт греха. Я понимала: причина ее возмущения в том, что она оказалась отвергнутой, будто носила особую печать, и становилась объектом сплетен у того самого христианского люда, к которому она так страстно желала себя причислить, такого как, к примеру, Клаттерторпы.

– Боюсь, мы не имели удовольствия быть знакомы с сестрой мисс Харботтл, – начал викарий.

Я восприняла это предложение как просьбу рассказать подробнее и быстро проглотила кусок пирога, чтобы ее выполнить.

– Мисс Люси Харботтл умерла около трех лет назад в Кенте… Ой, нет, я ошиблась, – я в задумчивости постучала пальцем по лбу, – это было в Ланкашире, уже после Кента.

– В самом деле? Кажется, вы жили во многих местах, – заметила жена викария, и только по слегка поджатым губам можно было догадаться, что менять дома почти так же часто, как ботинки, не казалось ей признаком хорошего вкуса.

Я пожала плечами.

– Мои опекуны не любили подолгу жить на одном месте. Мы часто переезжали, и мне посчастливилось пожить почти во всех уголках этой страны.

Ее губы сжались еще сильнее.

– Я не могу этого понять, – решительно произнесла миссис Клаттерторп. – Это неправильно: срывать ребенка с места таким бесцеремонным образом. Нужно обеспечить постоянный дом тому, кого растишь.

У миссис Клаттерторп не было собственных детей, и она имела склонность к подобным заявлениям. Она также очень любила раздавать указания о том, как детей следует воспитывать, кормить, одевать и обучать грамоте. Ее муж, вероятно, уже научился игнорировать подобные высказывания, но я, будучи относительно новым человеком в деревне, пока еще к этому не привыкла.

Я посмотрела на жену викария так же отстраненно, как могла бы рассматривать раздавленную гусеницу.

– Правда? Я нахожу это довольно обыкновенным и очень полезным делом, – сказала я наконец.

– Полезным? – Викарий в удивлении приподнял брови.

– Я научилась общаться с очень разными людьми при разнообразных обстоятельствах, не нуждаться ни в ком для развлечения и ни от кого не ждать поддержки. Я обрела уверенность в себе и независимость и могу положиться на эти качества в нынешней ситуации.

Его брови вернулись на место.

– Да, вы как раз и подвели нас к самой сути этой беседы, – сказал он с видимым облегчением.

Прежде чем он успел продолжить, жена привычно перебила его.

– Дорогая, вы, без сомнения, сочтете нас излишне навязчивыми, – начала она, наградив меня взглядом, позволяющим мне именно так и поступить, – но нас с викарием крайне беспокоит ваше благополучие.

Я проглотила последний кусок пирога и стряхнула с пальцев крошки.

– Вы действуете из лучших побуждений, миссис Клаттерторп, я в этом не сомневаюсь. Но смею вас уверить: я сама могу прекрасно позаботиться о своем благополучии.

Мистер Клаттерторп казался немного обескураженным, но его супругу было не так легко смутить. Она сухо мне улыбнулась.

– Не сомневаюсь, что вы так считаете. Но юные леди, – сказала она с легким ударением на слове «юные», означавшим, что в действительности она подразумевала нечто совсем иное, – не всегда понимают, что для них будет лучше. Вы должны позволить нам руководить вами, отдав должное нашим годам и житейской мудрости.

Я взглянула на мистера Клаттерторпа, но не нашла у него поддержки. Он так внимательно изучал сэндвич с рыбным паштетом, будто это была самая интересная вещь на свете. Я его не виню. Мне кажется, что самым простым путем к спокойной жизни для него была капитуляция перед женой при всякой возможности.

– Как я уже сказала, миссис Клаттерторп, я уже все устроила сама.

Викарий радостно поднял глаза от сэндвича.

– А, так, значит, вы устроены? Ты слышала, Марджори? Нам не нужно больше беспокоиться о мисс Спидвелл, – закончил он, повернувшись к жене с веселой улыбкой.

Она сжала губы.

– Что бы там ни устроила мисс Спидвелл, я уверена, она быстро все отменит, как только узнает о моем разговоре с мистером Бриттеном сегодня утром, – сказала она с удовлетворением.

– Мистер Бриттен – это фермер с крепким хозяйством, очень преуспевающий, – продолжала она. – И с тех пор, как умерла бедная миссис Бриттен, он очень нуждается в жене для себя и матери для своих малышей. Вы станете матерью шестерых!

Я наклонила голову и смотрела на жену викария в задумчивости, размышляя над ответом. Наконец я решила сказать правду без всяких прикрас.

– Миссис Клаттерторп, мне сложно представить себе более печальную участь, чем быть матерью шестерых детей. Пожалуй, хуже может быть только чума, да и то, убеждена, несколько безобразных бубонов и вероятная смерть были бы для меня предпочтительнее материнства.

На секунду она стала белой как полотно, затем ее щеки запылали. Викарий вынул платок и закашлялся, но, когда я предложила ему помощь, отказался, добродушно отмахнувшись.

К миссис Клаттерторп вернулось самообладание, но она с такой силой вцепилась в подлокотники своего стула, что под тонкой кожей проступили все костяшки пальцев.

– Я слышала, что вы любите пошутить. Вероятно, вас очень забавляет смущение благовоспитанной публики.

Я всплеснула руками и постаралась придать лицу нужное выражение.

– Нет-нет, что вы, миссис Клаттерторп, я никого не хочу смущать. Это как-то само происходит. У меня есть ужасная привычка: говорить то, что думаю, – а от такого сложно избавиться, так что теперь вы сами видите, что предложение выйти замуж за этого мистера Бриттена совершенно никуда не годится.

– Это не мое предложение никуда не годится, – холодно отчеканила она. – До сих пор я игнорировала слухи, долетавшие до моих ушей, относительно вашего поведения за границей, но раз вы сами настаиваете на честности, давайте поговорим начистоту.

Я улыбнулась ей с испепеляющей вежливостью и ответила самым ласковым голосом:

– Какие слухи, миссис Клаттерторп?

Краска, уже почти сошедшая, снова залила ее лицо; оно даже покрылось пятнами. Она метнула взгляд на мужа, но он поспешно наклонился, занявшись пуговицами на своих ботинках, чтобы спрятать глаза.

– Приличная женщина не должна говорить о подобных вещах, – ответила она, явно наслаждаясь возможностью заняться именно этим.

– Но вы сами затронули их в разговоре, – вежливо напомнила я. – Так что давайте поговорим открыто. Что за слухи?

– Ну что ж, прекрасно, – с вызовом сказала она. – Мне достоверно известно, что во время своего путешествия на Сицилию вы аморально вели себя с неким американцем.

Она осмотрела меня с ног до головы; в ее глазах читалось осуждение.

– О да, мисс Спидвелл, мы наслышаны о вашем нескромном поведении. Вам очень повезло, что мистер Бриттен готов закрыть глаза на подобные недостатки в своей будущей жене.

Моя улыбка больше напоминала волчий оскал.

– А кто же ему о них рассказал? Не отвечайте, думаю, я и сама догадалась.

Я поднялась и взяла перчатки. Викарий вскочил на ноги, но я жестом остановила его.

– Благодарю вас за вашу доброту во время тетиной болезни. Мы больше не увидимся. Уже сегодня вечером я отправляюсь в следующее путешествие.

Он заговорщически кивнул.

– Опять бабочки?

– А что же еще?

Он пожал мне руку, но, прежде чем я успела спастись бегством, миссис Клаттерторп вскочила на ноги и бросилась в новую атаку.

– Вы глупая и разнузданная особа, – решительно заявила она. – Вы не можете вот так, в одиночку, отправиться в большой мир и отказаться от перспективы прекрасно выйти замуж за человека, который готов сквозь пальцы смотреть на несмываемый позор совершенных вами беззаконий.

– Я определенно намерена сама быть хозяйкой собственной судьбы, миссис Клаттерторп, но понимаю, каким странным это может казаться вам. Не ваша вина, что вы абсолютно лишены воображения. Я бы списала это на ваше образование.

Миссис Клаттерторп застыла с открытым ртом, беззвучно шевеля губами.

Я прошла мимо нее, но в прихожей обернулась.

– Да, кстати, и можете сказать своим источникам, что на Сицилии был не американец, а швед. Американец был в Коста-Рике.

Глава вторая

Шагая по тропинке к коттеджу «Королек», я вдруг осознала, какой легкой стала моя поступь. Нужно быть благодарной Клаттерторпам, – подумала я. Я чувствовала себя немного вяло после долгих мрачных месяцев, когда уходила тетя Нелл, но визит к викарию очень меня взбодрил. Мой характер всегда проявлялся в полной мере, когда кто-то пытался мне помешать; бедные тетя Нелл и тетя Люси узнали это на собственном горьком опыте. Я была упрямым, своенравным ребенком и, повзрослев, начала осознавать, чего стоило этим двум старым девам приспособиться к нему и найти для него место в своей жизни. Именно поэтому, став старше, я прилагала все усилия, чтобы обуздать свое упрямство и быть с ними веселой и спокойной. И по этой же причине мне пришлось в конце концов спасаться бегством: при каждом удобном случае я меняла Англию на тропический климат, где могла предаваться своей страсти к лепидоптерологии. Во время первой же экспедиции по изучению бабочек, которую я предприняла в возрасте восемнадцати лет (тогда я месяц прожила в Швейцарии), я обнаружила, что мужчины могут быть почти так же интересны, как мотыльки.

Совершенно неудивительно, что я испытывала по отношению к ним такое любопытство. Ведь я выросла в доме, населенном исключительно женщинами.

Дружба с противоположным полом активно не поощрялась, и единственными мужчинами, кто хоть изредка показывался в наших дверях, были те, кто олицетворял собой важные профессии: врачи и викарии в выцветших черных плащах, с мрачным выражением лица. Деревенские мальчишки и кузнецы в кожаных фартуках были строго за пределами моего общения, и когда прекрасный экземпляр этого пола предоставил себя для более близкого изучения, я поступила так, как поступил бы всякий хороший студент-биолог. Первый поцелуй мне обеспечил пастух в лесу неподалеку от Женевы. Я наняла его проводником на альпийский луг, где можно было бы с пользой применить мой сачок для ловли бабочек. И пока я нацеливалась на Polyommatus damon, он нацелился на меня, и вскоре поцелуи показались мне даже лучшим развлечением, чем бабочки. По крайней мере, на один вечер. Этот опыт принес мне огромное удовольствие, но я ясно осознавала, с какими проблемами могу столкнуться, если не буду в достаточной степени осторожна. Вернувшись в Англию, я досконально изучила устройство своего организма и, вооружившись необходимыми знаниями и предосторожностями, а также экземпляром крайне информативного «Искусства любви» Овидия, в полной мере насладилась новым исследованием бабочек и еще более – незаконными удовольствиями.

Со временем я выработала ряд правил, от которых никогда не отступала. Хоть я и позволяла себе легкие увлечения во время путешествий, но никогда не пыталась вступать в отношения в Англии или с англичанами, не допускала свободы в обращении с женатыми или обрученными джентльменами и ни с кем не поддерживала переписку по возвращении домой. Моими трофеями становились холостые иностранцы, привлекавшие меня своим обаянием, красивой внешностью, а также обходительностью. Это были курортные романы, легкие и недолговечные, как пух на одуванчиках, но от этого приносящие не меньшее удовольствие. Я безмерно наслаждалась ими в путешествиях и каждый раз возвращалась в Англию отдохнувшей, насытившейся и в прекрасном расположении духа. Я была бы счастлива рекомендовать такие занятия любой девице из круга моих знакомств, но достаточно хорошо понимала всю тщетность подобных предложений. То, что для меня было лишь полезными для здоровья упражнениями и милым флиртом, считалось ужаснейшим грехом для дам наподобие миссис Клаттерторп, а мир был полон Клаттерторпами.

Наклонившись, чтобы сорвать веточку ракитника, я подумала, что скоро все это останется в прошлом. Его лепестки пылали ярко-желтым цветом, напоминая о том, что скоро наступит долгое солнечное лето, которое я проведу не в Англии, – осознала я со смешанным чувством. Всякий раз перед началом нового путешествия я ощущала прилив ностальгии, острой, как игла. Эта поездка должна занести меня на другой конец земного шара, на край Тихого океана, и, вероятно, на долгое время. Я провела долгие холодные весенние месяцы у постели тети Нелл, накладывая горчичники и читая вслух духоподъемные романы, и все это время мечтала только о жарких, душных джунглях на острове, где над головой порхают бабочки размером с ладонь.

Мечты хорошо отвлекали меня от вечного недовольства тети Нелл. Она была то раздражительной, то мрачной, негодовала на то, что умирает, и испытывала отвращение, оттого что не может сделать это быстрее. Доктор прописал ей большие дозы морфина, и она редко бывала в ясном сознании. Много раз я замечала, что она смотрит на меня, губы приоткрыты, будто собирается заговорить. Но не успевала я вопросительно приподнять бровь, как она вновь закрывала рот и отсылала меня. Так продолжалось до тех пор, пока ее совершенно неожиданно не настиг последний приступ; тогда она пыталась заговорить, но поняла, что уже не может. Лишившись речи, она пробовала писать, но ее руки были очень слабы, непослушны после удара, который и сковал ее язык; она так и умерла с чем-то недосказанным.

– Скорее всего, она хотела напомнить мне, что нужно заплатить молочнику, – сказала я, вставив веточку ракитника в петлицу. Но я оплачивала счета за молоко так же быстро и эффективно, как вообще все, что я делала в последние месяцы. Все дела с доктором, мясником и пекарем уже были улажены. Я оплатила аренду коттеджа до конца квартала на Иванов день. Большая часть мебели была вывезена и продана, осталось лишь несколько предметов, бывших в коттедже изначально: пара стульев, кухонный стол, страшно вытертый ковер да жалкий натюрморт, будто бы написанный человеком, не выносившим фрукты. Все имущество Харболлтов и последние из бережно собранных мною бабочек были проданы, чтобы спонсировать мою следующую экспедицию.

Все, что мне оставалось сделать, – это взять свой небольшой саквояж и оставить ключ от дома под половиком. При условии, конечно, что я смогу найти ключ. Народ в деревне удивительно свободно относился к таким вещам, как ключи, и к тому, чтобы дожидаться приглашения, – отметила я, остановившись у порога. Дверь коттеджа была приоткрыта, и я почти не сомневалась в том, что одна из деревенских матрон воспользовалась моим отсутствием, чтобы заглянуть ко мне со сладким или мясным пирогом мне на ужин. Тетя Нелл не была настолько популярна, чтобы собрать на свои похороны обитателей Литтл-Байфилда, но подходящая незамужняя девица могла привлечь к себе их всем скопом, с бисквитами и утешениями или, того хуже, непристроенными сыновьями. «Невестка с хорошими навыками сиделки стала бы огромной удачей для любой старой вдовы», – с содроганием подумала я. Я распахнула дверь, готовясь исполнить свой долг и предложить чая, но приветствие замерло у меня на губах. Гостиная была совершенно разгромлена, ковер – усыпан обломками плетеного кресла. Единственная картина (посредственный натюрморт) была изрезана, а рама – разбита в щепки; подушки при оконного диванчика вспороты, и пух из них до сих пор лениво кружил по комнате.

Когда мой взгляд упал на оседавшие на пол перья, я осознала, что, кто бы все это ни сотворил, он был здесь всего несколько минут назад. И тут же из кухни послышался скрип. Я была не одна.

Мысли так быстро пронеслись в моей голове, что я не успела все как следует обдумать. За моей спиной была открытая дверь. Я вошла бесшумно. Чтобы сбежать, мне достаточно было повернуться на каблуках и выскользнуть на улицу тем же путем, что и пришла. Но вместо этого моя рука будто по собственной воле потянулась к стойке для зонтиков и вытащила оттуда меч– трость, приобретенный мною в Италии.

Сердце забилось в предвкушении. Меч-трость был серьезной вещицей, сделан из хорошего, крепкого дерева. Я нажала на кнопку, чтобы приоткрыть футляр, и клинок высвободился с легким сопротивлением. Само лезвие притупилось, ведь уже несколько лет никто не натачивал его и не смазывал маслом, но мне приятно было смотреть на опасно блестевшее острие. «Лучше колоть, а не рубить», – напомнила я себе, двигаясь в сторону кухни.

Шум и звон в ней подсказывали мне, что грабитель еще не улизнул, более того, не догадывался о моем присутствии. У меня было преимущество внезапности, и, вооружившись им, а также моим клинком, я распахнула дверь и издала крик, который, в моем представлении, должен был напоминать боевой клич маори.

В тот же миг я осознала свою ошибку. Мужчина был огромный, и только тогда я сообразила, что пренебрегла существенной предосторожностью: соразмерить свои силы с силами противника до того, как бросаться в атаку. В высоту он был гораздо больше шести футов, а плечи имел такие широкие, что они перегородили бы любой дверной проем. Он был в твидовой кепке, низко опущенной на глаза и почти полностью скрывавшей лицо, но я различила огненно-рыжую бороду и недовольную гримасу от внезапного вторжения.

К моему удивлению, он не воспользовался преимуществом своей комплекции, чтобы одолеть меня; а вместо этого опрокинул длинный сосновый стол, чтобы преградить мне путь. Самым осторожным в этом случае было бы просто дать ему уйти, но я не видела особого обаяния в осторожности. При виде разгромленного дома во мне вскипел гнев, и, не успев принять взвешенного решения, я перескочила через стол и бросилась за ним по садовой дорожке. Он превосходил меня размерами, но у меня было преимущество на местности; в отличие от него, я знала здесь каждый уголок. Он бежал по мощеной дорожке к краю сада, туда, где проходила большая дорога, а я резко свернула налево, решив срезать путь через живую изгородь. Я нырнула в густые заросли и, запыхавшись, вынырнула с противоположной стороны как раз в тот момент, когда он пробегал мимо. Я успела рывком ухватить его за рукав.

Он вздрогнул, глаза его широко раскрылись от удивления и смятения. Мгновение он колебался, и я подняла свой меч-трость.

– Что вы делали в коттедже «Королек»? – воскликнула я.

Он метнул взгляд в конец дороги, где его ждал экипаж, и, кажется, на что-то решился. Я вновь взмахнула мечом, но он просто подался вперед, отвел клинок в сторону одной мощной рукой, а другой крепко схватил меня за запястье. Он резко вывернул мне руку, и я, вскрикнув, выронила трость.

Он потащил меня к экипажу. Я упиралась изо всех сил, но совершенно без толку. Моя худенькая фигурка, хоть и достаточно спортивная и гибкая для ловли бабочек, не представляла сколько-нибудь ощутимого препятствия для преступных намерений этого типа. Я наклонила голову и вцепилась зубами в самую мясистую часть его ладони, у основания большого пальца. Он взвыл от боли и ярости и начал трясти рукой, но меня при этом не выпустил. Другой рукой он схватил меня за горло и сжимал тем сильнее, чем глубже я вонзалась в него зубами, словно терьер в крысу.

– Сейчас же отпусти ее! – послышался голос позади нас.

Я взглянула через плечо и увидела джентльмена с континента, которого заметила утром в воротах. Он был старше, чем мне тогда показалось; с такого расстояния я различила морщинки вокруг глаз и глубокие складки на обеих щеках, а на левой – многочисленные шрамы от дуэлей. Но перед этим негодяем джентльмен не стал обнажать шпагу. Вместо этого он держал в руке револьвер, целясь прямо в мерзавца.

– Пусть проваливает к чертям! – прорычал тот и грубо толкнул меня прямо в руки джентльмена. Мой спаситель бросил револьвер, чтобы меня подхватить, и осторожно вновь поставил на ноги.

– Мисс Спидвелл, вы в порядке? – спросил он с большим беспокойством.

Я лишь простонала от нетерпения, так как грабитель уже добрался до конца дороги и вскочил в поджидавший его экипаж. Лошади сорвались с места, и повозка понеслась так, будто сами адские псы гнались за ней.

– Он сейчас уйдет!

– Думаю, это к лучшему, – мягко ответил мой герой, убирая револьвер.

Я повернулась к нему и тут заметила, что его бровь обильно кровоточит.

– Вы ранены, – сказала я, кивком указав ему на голову.

Он прижал к ране палец и слегка улыбнулся.

– Пожалуй, я уже староват, чтобы продираться через изгородь. – Он горестно усмехнулся. – Но, думаю, это не столь тяжелая рана, как мне доводилось получать прежде, – добавил он, и мой взгляд упал на шрамы на его щеке.

– И все же ее стоит обработать.

Я вытащила из кармана носовой платок (не смешной тонкий лоскуток, из тех, что носят модные дамы, а нормальных размеров квадрат из прочного батиста), прижала к его брови и, улыбнувшись, добавила:

– Никак не могла ожидать подобных приключений в такой деревушке, как Литтл-Байфилд. Спасибо вам за то, что вы так вовремя вмешались, сэр. Я была готова прокусить ему руку до кости, но рада, что необходимость в этом отпала. Он был не очень-то приятен на вкус, – добавила я с гримасой отвращения.

– Мисс Вероника Спидвелл, – пробормотал он, и из-за его среднеевропейского акцента это прозвучало немного хрипло.

– Да, это я. Мне кажется, у вас передо мной преимущество, – ответила я ему.

– Простите меня за столь неофициальное знакомство, – сказал он, протянув мне свою визитку. – Я барон Максимилиан фон Штауффенбах.

Карточка была из плотной бумаги и как будто дышала благосостоянием и хорошим вкусом; я провела пальцем по выпуклым линиям герба. Барон щелкнул каблуками и элегантно поклонился.

* * *

– Прошу прощения, что не приглашаю вас присесть, – извинилась я, когда мы вернулись в дом и зашли в кухню, – и даже чашечки чая не предложу: как видите, недавно мой дом подвергся разбойному нападению.

Взгляд барона из-под тонких седых бровей стал суровым, когда он обвел глазами разгромленную комнату.

– Пропало ли что-нибудь важное?

Я подошла к полке, где обычно гордо стояла жестяная шкатулка для шитья в форме свиньи. Она упала на пол и закатилась в угол. Неудивительно, что взломщик не обратил на нее внимания. Тетя Люси твердо верила, что деньги нужно хранить на самом видном месте, аргументируя это тем, что большинство воров – мужчины, а мужчине никогда не придет в голову искать ценности в таком простом и уютном предмете, как шкатулка для шитья. Я опустилась на четвереньки, чтобы поднять ее. По традиции в ней хранилось все благосостояние Харботтлов: несколько банкнот и какое-то количество монет разного достоинства. Я потрясла ее, и она зазвенела, но не так весело, как до похорон.

– Нет, это единственная ценность в доме, и, кажется, ее не тронули. Странно, что он не открыл ее: может быть, просто не заметил в спешке. Кухню он просто вверх дном перевернул. Придется возиться здесь целую вечность, чтобы все убрать, – с досадой отметила я.

С минуту барон молчал, будто сосредоточенно что-то обдумывая, а потом встрепенулся, пробормотав про себя: «Да, иначе никак».

– Прошу прощения, барон?

– Ничего, дитя, – ласково ответил он. – Не хочу вас пугать, дорогая, но, думаю, сейчас мне следует говорить открыто. Вероятно, ваша жизнь в опасности.

– В опасности?! Уверяю вас, это не так. Здесь совершенно нечего красть, а этот вор уж точно не вернется после того, как мы припугнули его клинком и револьвером, – заметила я, но сомнения барона было не так легко развеять.

Он сжал мою руку, и я поразилась силе этих нежных, элегантных пальцев.

– Я не шучу. Я прочитал в газете заметку о смерти вашего опекуна и сразу отправился сюда, но обнаружил, что они меня уже опередили. Я практически опоздал.

Он резко умолк, будто сообщил больше, чем намеревался, но я уже ухватилась за его слова.

– Вы сказали «они». Думаете, у грабителя есть друзья с преступными намерениями по отношению ко мне?

Он покачал головой.

– Вы видели экипаж. Какой разбойник будет разъезжать на собственной карете?! Дитя мое, я ничего не могу объяснить. Могу только сказать, что вам нужно срочно покинуть это место, сейчас же. Вы прогнали его, но он вернется, и не один.

– Вы его знаете?

Его пальцы сжали мою руку с еще большим отчаянием.

– Нет, не знаю, но могу предположить. И ваша жизнь сейчас, возможно, зависит от того, сумею ли я убедить вас, что я не сумасшедший и говорю правду. Но как же мне вас убедить? Вы должны поверить! Я барон фон Штауффенбах, – беспомощно повторил он голосом, глухим от переживания. – Милое дитя, прошу вас, если вы не согласитесь отправиться со мной в Лондон, по крайней мере, позвольте мне посадить вас на поезд. Вы вправе отправиться в любой уголок земного шара, расходы я возьму на себя. Но я должен убедиться, что вы в безопасности.

Я всегда придерживалась принципа, что нужно прислушиваться к своей интуиции; так я поступила и на этот раз. Явное отчаяние этого джентльмена выглядело очень убедительно, но принять решение мне помогла его готовность позволить мне самой выбрать, куда я хочу отправиться. Да… в этот момент должны были появиться дрожь предчувствия, холодок предвидения того, что это решение – уехать вместе с бароном – окажется самым важным в моей жизни. Но ничего такого не было. Я испытывала лишь легкое удивление его взволнованностью и естественный душевный подъем, который я чувствую в начале всякого большого путешествия. Но сильнее всего этого было чувство холодного удовлетворения тем, что я сэкономлю на билете до Лондона. Позднее меня очень забавляла мысль, что в тот день моя жизнь изменилась из-за мелкой монетки.

Он указал на входную дверь:

– Мой экипаж ждет снаружи, и я полностью к вашим услугам.

– А что будет в Лондоне?

Он покачал головой:

– Мне придется все продумать в пути. Такого я не предвидел.

Он снова начал что-то бормотать, на этот раз по-немецки, и тогда я накрыла его руку своей.

– Я поеду.

Кажется, он помолодел на много лет.

– Слава богу!

Я немного отстранилась.

– Мне только нужно взять вещи.

Барон протестующе помотал головой.

– Милое дитя, мы не можем мешкать. Время для нас сейчас важнее всего.

Я ободряющее похлопала его по плечу.

– Дорогой барон, все уже собрано.

Глава третья

Я была верна своему слову и спустя десять минут после того, как пообещала барону отправиться вместе с ним, уже сидела в его экипаже, а мой саквояж и сачок лежали на сиденье рядом со мной. К остаткам богатства Харботтлов я приложила записку для хозяина дома и сочла этот вопрос закрытым. Я рассудила, что этой суммы будет достаточно, чтобы возместить нанесенный ущерб. Я забрала только собственные скромные сбережения, аккуратно спрятанные в потайном кармане жакета, сменила траурный наряд на костюм своей собственной модели, и барон с любопытством меня осмотрел.

– Вы совсем не такая, как я ожидал, – осмелился он наконец произнести, но голос его был добрым, а глаза излучали теплоту.

Я кивнула.

– Я редко соответствую чьим-либо ожиданиям. Я много раз пыталась, уверяю вас. Меня вырастили в убеждении, что я должна совершать добрые дела и вести себя правильно, благопристойно, но я все равно постоянно творю что-то неожиданное. Что-то во мне всегда выдает, кем я являюсь в действительности.

– И кто же вы, дитя?

– Женщина в поисках приключений, – ответила я серьезно.

Барон смерил меня взглядом с головы до ног.

– И эти приспособления вам в этом помогают?

Я была очень горда своим костюмом. Прямые сапоги на шнуровке, доходящие почти до колен и защищающие, таким образом, нижнюю часть ног от колючек и веток во время охоты на бабочек. Я придала своему корсету более спортивную форму с помощью легких стальных косточек, которые в случае необходимости могли быть использованы в качестве оружия. На мне были облегающие брюки, заправленные в сапоги, а поверх них – узкая юбка со сложной конструкцией пуговиц, позволяющей поднять юбку до колена или полностью снять ее, чтобы скакать на лошади. Вдобавок у меня был подходящий жакет с целой системой потайных карманов; в один из них я спрятала свой талисман, с которым никогда не расставалась, – крошечную мышку из серого вельвета по имени Честер, последнее напоминание о детстве.

Единственным ювелирным изделием на мне был компас с крышкой, приколотый к жакету, – подарок от тети Люси в честь моей первой экспедиции. «Так ты всегда найдешь путь домой, девочка моя», – сказала она с блестящими от сдерживаемых слез глазами. От тети Нелл на мне ничего не было, кроме требования к безупречно белому воротничку. Этот любопытный костюм был сшит из практичной темно-серой шерсти, но я позволила себе несколько малополезных дополнений. Серая шерсть была отделана завитками щегольского черного шелка, а шляпа представляла собой верх совершенства. С широкими полями и удобной глубокой тульей, она была изготовлена из черной соломы и обернута длинным шелковым черным тюлем, который можно было опустить на лицо в случае, если вокруг окажется рой пчел. Сбоку я приколола букетик алых шелковых роз – всплеск яркого цвета, перед которым я не смогла устоять. Но даже от них была польза в поле, где они становились приманкой для изящных экземпляров с влажными крыльями.

Шляпа была придумана по вдохновению, и я отдельно пояснила это барону.

– Понимаете, мода на узкие поля вынудила женщин помимо шляпы носить еще и зонтик от солнца, но это означает, что у них всегда заняты руки. С этой шляпой я полностью защищена от атмосферных явлений, а руки ничем не обременены. Могу опустить вуаль, чтобы скрыть лицо, а шляпная булавка специальной конструкции вполне может служить оружием.

Я засмеялась.

– Барон, не нужно смотреть так взволнованно, я не собираюсь ею воспользоваться.

– Даже когда обнаружите взломщика в своем доме?

Я сложила руки на коленях.

– Да, кстати, об этом. Вы сказали, что считаете, будто моя жизнь в опасности, но вынуждена заявить: я думаю, что вы ошибаетесь. Нет, этот тип был обычным проходимцем в поисках легкой наживы. Несомненно, он, как и вы, прочитал в газетах о кончине бедной тети Нелл и понял, что коттедж будет пуст во время похорон. Это довольно распространенный случай. Парень был просто взломщиком, который воспользовался подходящим моментом, и я застала его врасплох, вернувшись немного раньше, чем он ожидал. Когда я погналась за ним, он взволновался от мысли о том, что кто-то видел его преступление, и попытался запугать меня, притворившись, что хочет меня похитить. Вот и все.

Взгляд барона изобразил страдание.

– Но если вы на самом деле не верите, что ваша жизнь в опасности, почему же вы согласились уехать со мной?

Я ответила подчеркнуто терпеливо:

– Потому что вы уезжали из Литтл-Байфилда. Я в любом случае собиралась покинуть его сегодня же, но вы очень благородно предложили мне сэкономить на билете до Лондона. Я перед вами в долгу.

Барон щелкнул языком и пробормотал проклятье по-немецки.

– А я-то думал, что убедил вас. Дитя мое, что я должен сказать, чтобы вы поверили, что вас поджидает ужасная опасность?

– Все это, без сомнения, не может быть так ужасно. Думаю, вы просто очень голодны. Я убедилась, что все кажется более мрачным, когда человек голоден или устал.

Я потянулась к саквояжу и расстегнула ремни.

– У меня есть немного яблок и сыра. К сожалению, хлеба нет, но и этого нам хватит до тех пор, пока не остановимся перекусить.

Я предложила ему яблоко и кусок запотевшего чеддера, барон взял их и повертел в руках.

– Яблоко уже стало мягким, но оно из сада в Литтл– Байфилде и очень сладкое, обещаю, – добавила я.

Барон покачал головой.

– Мне не нужна еда, дорогая.

– А спиртное?

Я стала копаться в сумке в поисках фляжки и торжественно извлекла ее на свет.

– Немного какой-то жидкости, которую я раздобыла в Южной Америке. Прекрасно помогает успокоить нервы.

Он отдал мне еду, а фляжку взял и, сделав большой глоток, сильно закашлялся.

– Приятная вещь, – выдавил он.

Я оценивающе посмотрела на него.

– Рада сообщить, что у вас заметно порозовели щеки. Знаете, вы выглядели очень бледным. У вас проблемы со здоровьем?

– Сердце, – ответил он, возвращая мне фляжку. – Иногда дыхание, мне тяжело делать вдох. Иногда что-то болит в груди. Но я еще не завершил все дела.

– Дела? – я аккуратно уложила фляжку на место и завернула еду в чистое полотенце. – Какого рода дела?

– Позаботиться о вашей безопасности, – мягко ответил он, и именно доброта в его голосе особенно привлекла мое внимание. Я стала всматриваться в него, останавливая взгляд на запоминающихся чертах: аристократические брови, аккуратной формы губы под пышными усами, изящные руки, свободно лежащие на коленях, внимательные глаза, устремленные на меня.

– У вас ее глаза, – пробормотал он наконец. – Глаза вашей матери.

Мое сердце подскочило так сильно, что я чуть не задохнулась. С минуту я была неспособна говорить, а когда смогла, мой обычно низкий и спокойный голос стал вдруг очень высоким и торопливым:

– Вы были знакомы с моей матерью?! Как это удивительно. Признаюсь, я ничего о ней не знаю.

После некоторого колебания он сказал просто:

– Она была самым прекрасным созданием из всех, кого я когда-либо встречал.

Я криво усмехнулась:

– Тогда, значит, я ни капельки на нее не похожа.

Как я и ожидала, барон выразил бурный протест.

– Наверное, нет на свете другой такой хорошенькой женщины, которая бы совершенно этого не замечала, – решительно заявил он. Он взял меня за подбородок и покрутил мое лицо во все стороны, внимательно его рассматривая. – Вы похожи как близнецы. Это даже жутко – я будто снова смотрю на нее: те же губы, скулы и, конечно, глаза. Ни до, ни после я не встречал людей с таким цветом глаз.

– Тетя Нелл обычно говорила, что непорядочно иметь фиолетовые глаза. Это такой же явный признак дурной натуры, как рыжие волосы или горбатая спина. А деревенские дети всегда дразнили меня злым эльфом и говорили, что меня подменили в детстве.

– Дети бывают очень глупыми, – сердито сказал барон.

– И скучными. Именно поэтому я не питаю никакого желания становиться матерью шестерых, – добавила я.

Он приподнял брови:

– Шестерых? Откуда такое удивительное число?

– Сегодня утром мне поступило удивительное предложение, но давайте не будем об этом. Конечно, я не хочу становиться оплачиваемой сиделкой, но и невесткой – тоже не хочу. Я уже достаточно ухаживала за пожилыми дамами, – в задумчивости добавила я.

– Но они были добры к вам? – спросил он, и его голос дрогнул от волнения. – Эти леди Харботтл? Они хорошо с вами обходились?

– О да. Меня кормили и одевали, и, кажется, я ни в чем не нуждалась. Каждый сезон мне покупали новое платье, и всегда было что почитать. Конечно, только благодаря тому, что мы брали книги в библиотеке. Мы так часто переезжали, что я не могла позволить себе иметь собственные книги. Тетя Люси всегда покупала подписку в местную библиотеку, как только мы обживались на новом месте. Когда я стала старше, у меня появились свои интересы. Я много путешествовала, повидала почти весь свет, а когда понадобилась тетушкам, вернулась и ухаживала за ними. Это была довольно приятная жизнь.

– Вас утомляли все эти переезды?

Я улыбнулась.

– Честно сказать, ребенком я это просто ненавидела. Мне казалось, что мы срывались с места именно тогда, когда я успевала собрать хорошую коллекцию: яиц, лягушек, жуков. Мне всегда приходилось бросать то, что я люблю. Тетушками двигали их собственные капризы. Однажды мы целый год прожили в Лайме, а в следующий раз нам пришлось переезжать четыре раза за двенадцать месяцев. Я привыкла воспринимать это как данность, как и все дети. И это приучило меня легко относиться к любым поездкам.

Я прищурилась.

– Вы сказали, что знали их. Не припомню, чтобы я встречалась с их друзьями. Они жили очень замкнуто. И я ничего не знала о матери, даже ее имени. Что вы можете мне рассказать?

Барон открыл рот, будто собираясь что-то сказать, потом резко закрыл его и покачал головой.

– На данный момент – ничего, дитя мое. Это не моя тайна. Мне нужно получить позволение, перед тем как вам все рассказать, но обещаю: я его получу и, когда наступит подходящий момент, все вам поведаю.

Я вздохнула. Сказать по правде, я была очень расстроена упрямством барона, но в его голосе звучали стальные нотки, говорившие, что он не изменит своей позиции в этом вопросе.

– Предполагаю, что этим мне и придется пока довольствоваться.

Барон сразу заметно расслабился, но только его лицо приняло успокоенное выражение, как его омрачила новая тень.

– Сейчас самое важное – убедиться, что вы в безопасности.

– Вы постоянно твердите о моей безопасности, но я ума не приложу, почему?! Уверяю вас, я самое неинтересное лицо во всей Англии. Невозможно представить, чтобы кто-то хотел мне навредить.

Я задумалась о том, что это было не вполне правдой. Последняя статья, написанная мной в «Британский журнал по лепидоптерологии», вызвала серьезные споры, но так как я всегда публиковала работы и осуществляла все сделки, связанные с бабочками, указывая лишь первый инициал и фамилию, никакой злой умысел не мог быть направлен против меня лично. Как бы я ни пыталась доказать тетушкам, что публикации в научных журналах – это подходящее занятие для ученого, они столь же непреклонно заявляли, что выполнять заказы коллекционеров – занятие, слишком напоминающее торговлю, а потому неприемлемое для леди. В конце концов они, хоть и неохотно, согласились на то, что я буду продолжать свои исследования и публикации под псевдонимом: «В. Спидвелл».

К тому же меня никогда не беспокоило и даже, напротив, казалось занятным получать письма, начинавшиеся приветствием: «Дорогой мистер Спидвелл…». Конечно, я не раз выхватывала интересные экземпляры прямо из-под носа у менее усердных охотников, потому что была неутомима в своих поисках, но мысль о том, что кто-то из лепидоптерологов устроил против меня заговор, не вызывала ничего, кроме смеха.

Некое подобие улыбки тронуло губы барона.

– Буду молиться Господу, чтобы вы оказались правы и все несчастья, которых я так опасаюсь, прошли стороной. Но до тех пор, пока я не буду полностью в этом уверен, вы позволите мне сопровождать вас?

Я внимательно посмотрела на него, выдержав его взволнованный, пристальный взгляд, и кивнула:

– Да.

– Ваше доверие совершенно неожиданно для меня, но очень лестно, – сказал барон.

– Я очень доверяю интуиции, барон. А моя интуиция говорит мне, что вы такой мужчина, на которого я могу положиться.

Я не стала добавлять, что он единственный в моей жизни ключ к информации о моей матери. И я не собиралась позволить ему исчезнуть до тех пор, пока он не расскажет мне все, что знает о моих предках.

– Ваши бы слова да Богу в уши, – сказал он, и меня поразило, что всякий раз, как барон упоминал Бога, он делал это совершенно не легкомысленно. Какое бы дело ни было со мной связано, оно волновало барона до глубины души.

Тогда я подалась вперед, решив испытать удачу, пока представился подходящий случай.

– Можно задать вам один вопрос, барон? Обещаю больше ни о чем вас не спрашивать до поры до времени, пока вы сами не сочтете это возможным.

– Хорошо.

Я спросила прямо, надеясь, что именно такая манера ему понравится:

– Вы – мой отец?

Его доброе лицо отобразило глубокую печаль, но он не отвел взгляда.

– Нет, дитя мое, я бы сам этого очень желал, но это не так.

Острая и неожиданная боль кольнула мне сердце. Я думала, что мне безразличен ответ, но оказалось, я была неправа.

– Тогда мы просто будем друзьями, – сказала я и торжественно протянула ему руку. Другой мужчина мог бы рассмеяться. Но барон пожал мне руку, а затем нагнулся и галантно поцеловал ее.

– Будем друзьями, – согласился он. – И я сделаю все, что в моих силах, чтобы обеспечить вам возможность узнать то, что вы так хотите знать.

– Благодарю вас, барон.

Я жестом указала на его бровь.

– У вас снова идет кровь. Это не очень хорошее предзнаменование, правда? Путешествие, начавшееся с кровопролития, предвещает недоброе, как говорили древние.

Я хотела пошутить, но барон даже не улыбнулся. И мне сразу тоже стало невесело.

* * *

Поездка до Лондона была настолько лишена событий, что навевала скуку, и я начала даже сожалеть, что мы не поехали на поезде. По настоянию барона мы из предосторожности плутали по проселочным дорогам, чтобы скрыться от моих потенциальных преследователей, а потому наш путь занял в два раза больше времени. Он также отверг все мои предложения остановиться где-то на ужин, купив вместо этого по баснословной цене несколько неаппетитных сэндвичей в придорожном трактире. Я с неохотой принялась за свой, а барон продолжал продумывать план. Он предложил и сам же отверг с десяток разных вариантов, потом безнадежно махнул рукой и тоже приступил к трапезе.

– Что-нибудь придумаем, – заверил он меня. – Но неполезно размышлять о подобных вещах во время еды: от этого портится пищеварение. Так что давайте поговорим о чем-нибудь другом. Скажите мне, раз вы не намерены становиться гувернанткой или компаньоном, какого рода приключения вас привлекают?

Я вытерла рот и начала объяснения.

– Я ученый, занимаюсь естественной историей, разными направлениями. Подписана на все основные журналы по научным исследованиям и изобретениям. Как вы можете заключить по моему сачку, лепидоптерология – моя любимая сфера. Я зарабатываю ловлей бабочек, выполняю заказы коллекционеров, у которых нет возможности или желания охотиться за новыми экземплярами самостоятельно, – добавила я.

Но барон меня не слушал. По его лицу пробежало изумление, он откинулся на спинку сиденья, так и не прикоснувшись к своему тоскливому сэндвичу.

– Ну конечно, – пробормотал он, – Стокер!

– Прошу прощения?

Барон пришел в себя.

– Мой старый и очень хороший друг, Стокер. Это как раз тот человек, который сможет нам сейчас помочь. С ним вы будете в безопасности, дитя мое.

Я нахмурилась.

– Барон, я понимаю, что чересчур бездумно приняла ваше предложение подвезти меня до Лондона и очень легко согласилась выполнить вашу просьбу, но сейчас, мне кажется, я не готова просто так пожить у вашего мистера Стокера. Вы должны мне что-то о нем рассказать.

– Стокер – сложный малый, но я не знаю более честного человека. Он у меня в долгу, и его совесть не позволит отказать мне, если я обращусь к нему за помощью. Я мог бы доверить Стокеру самое дорогое, что есть у меня в этом мире.

– Вы доверили бы ему свою жизнь? – предположила я.

– Нет, дитя мое, я доверил бы ему вашу.

Глава четвертая

Было уже очень поздно, когда мы добрались до Лондона, или, пожалуй, очень рано, потому что, когда я проснулась, уже занимался рассвет и бледный перламутрово-серый свет заливал город.

– Осталось совсем немного, – пообещал барон и выпрямил спину. Последние несколько часов его плечи были опущены от усталости; мне удалось немного вздремнуть, положив голову на дорожную сумку, но барон все время следил за дорогой позади нас. Как только мы въехали в город, я поднялась, протерла глаза, пощипала себя за щеки и поправила шляпку. Прежде я бывала в Лондоне только проездом, по пути в другие страны, и все, что я видела, – это душные вокзалы и непривлекательные кебы. Мрачное величие раскинувшейся передо мной столицы очаровало меня.

– Вы любите город, – сказал барон с веселым огоньком в глазах. – Я думал, натуралист должен отдавать предпочтение сельской местности.

– Я люблю и то и другое, – ответила я затаив дыхание. – Но каждый приезд в Лондон – это начало какой-то новой истории.

Я наконец оторвала взгляд от вида за окном и улыбнулась барону.

– Я вот думаю, нужно ли научно разделить свою жизнь на два периода: «до Б. Ш.» и «после Б. Ш.», то есть до барона Штауффенбаха и после него? Ну что, барон, вы приготовили мне большое приключение? – поддразнила я его.

Но барон не ответил. Карета остановилась, и он велел мне выходить; сам он взял мой саквояж, а мне остался сачок. Мои познания в географии Лондона были крайне туманны, и я смогла определить только, что мы находимся где-то к востоку от Тауэра, на северном берегу Темзы. Мы оказались в самом центре района доков, среди складов и дешевого жилья, населенного довольно грязными людьми, которые выглядели (и пахли) соответствующе. Над головой кружили чайки, высматривая себе пищу, а воздух был наполнен тяжелым, жирным запахом жареной рыбы.

– Мастерская Стокера на соседней улице, – сказал барон, взяв меня под локоть и ведя по разбитой мостовой. – Не самый благополучный район, но я счел неразумным останавливать экипаж прямо перед его дверью.

Он свернул в узкий проход, который вывел нас на другую улицу. Барон остановился у ничем не примечательной двери в конце еще более непримечательной стены. Она выглядела точно так же, как тысячи других дверей в Лондоне, а само здание казалось чем-то вроде склада: простая крепкая постройка с покатой крышей.

– Он здесь живет?

Барон кивнул.

– Здесь ему удобно работать.

Он резко постучал раз, потом еще раз, но ответа не последовало, и я начала уже сомневаться, не суждено ли нашему приключению закончиться, едва начавшись.

К моему изумлению, барон достал из кармана внушительную связку ключей и, минуту поколебавшись, выбрал один из них. Он отпер дверь, вошел и жестом велел мне следовать за ним. Затем он осторожно запер за нами дверь, а ключи положил обратно в карман. Мы оказались в своеобразной передней, и по множеству пустых коробок, разбросанных по полу, я поняла, что прежде это был магазин с примыкающим к нему сзади складом. Барон пригласил меня пройти, и мы вошли в складские помещения – ряд больших комнат, каждая из которых была грязнее и холоднее предыдущей и завалена всяческим мусором. Все окна выходили на южную сторону, из чего следовало, что этот склад был построен прямо над рекой. Сырой запах воды остро ощущался в воздухе, и даже полы были холодными и влажными. Наконец мы добрались до главного помещения, огромного пространства наподобие пещеры, и тут я с трудом подавила крик.

– Барон, вы привели меня в преисподнюю, – прошептала я с ужасом и восторгом одновременно, потому что это место напомнило мне картины, рожденные больным воображением Данте. Комната освещалась лишь жутковатым малиновым заревом из огромного очага, и в этом неровном свете я различила бесконечные крюки и полки, нагруженные каждая все более страшными и отвратительными предметами, чем предыдущая. Из сумрака выглядывали части скелетов: длинные, закругленные на концах бедренные кости и ухмыляющиеся остромордые черепа с жуткими клыками. Невообразимые вещи плавали в банках с омерзительной желтой жидкостью, а шкуры различных животных, прибитые к стенам, выглядели так, будто их только что содрали с кого-то живьем. Большой железный котел, достаточно вместительный, чтобы сварить в нем человека, стоял у одной из стен, будто в ожидании очередного подношения.

Но ничто не могло сравниться в своей отвратительности со зрелищем, которое предстало нам в самом центре комнаты. Там стояло огромное существо, куски грубой плоти облепляли стальной скелет, морщинистая кожа местами закрывала его, но остальное безвольно и безжизненно свисало на пол, будто наспех снятая одежда. Под ним стоял человек, наполовину обнаженный, с блестевшим от пота и испещренным черными пятнами телом: от сажи и копоти, смешанных с бесчисленными татуировками, покрывавшими его спину и руки. Он был одет в старомодные бриджи, заправленные в высокие сапоги, и повязан кожаным фартуком со множеством карманов для инструментов, которые казались настоящими орудиями пыток. Он сражался со шкурой животного, и мускулы его спины и плеч были напряжены до предела, а ругательства поминутно срывались с его уст.

Я почувствовала, что улыбаюсь. Это не преисподняя и не логово чудовища. Полки вдоль стены уставлены ящиками Уорда[1], в которых содержались сотни, нет, тысячи образцов – самый настоящий музей естественной истории, спрятанный в мрачном складе на северном берегу Темзы. Мне очень захотелось сразу же приняться за изучение всего вокруг, но все же в первую очередь мое внимание привлекал этот мужчина.

– Стокер! – позвал барон.

Мужчина обернулся, все еще держа в руках шкуру животного, и его лицо немного осветилось языками пламени. До этого он наполовину был скрыт в тени, а сейчас постепенно выступил на свет. Левый глаз его был закрыт черной кожаной повязкой, тонкие белые шрамы пересекали бровь и скулу, спускались к шее, терялись в густой черной бороде, вились вокруг ключицы и всего обнаженного торса. Но я заметила, что раны задели только кожу, а все мускулы под ними в полной сохранности, и вся фигура мужчины излучала жизненную силу, энергию и необузданную мощь. Он выглядел точь-в-точь как падший бог, работающий в своей мастерской.

– Гефест в кузнице, – пробормотала я, оживив свои познания в мифологии.

Барон метнул на меня быстрый оценивающий взгляд.

– Что, дорогая моя?

– Ничего, – сразу ответила я, потому что мужчина отложил инструменты и направился к нам. Потом он заметил меня и приостановился, потянувшись к рубашке. К моему сожалению, он надел ее, закрыв свою впечатляющую фигуру, и повернулся к барону.

– Какого дьявола, Макс…

Барон жестом прервал его.

– Отдаюсь на твою милость, Стокер. Эта юная леди – мисс Вероника Спидвелл. Я вынужден просить тебя о помощи: нужно, чтобы она пожила у тебя. Пока не могу ничего объяснить, но мне необходимо оставить ее с тобой.

Мистер Стокер посмотрел на меня испепеляющим взглядом, изучив все, от сачка для ловли бабочек до аккуратно приколотой шляпки, и покачал головой.

– Да черта с два.

– Стокер, я знаю, как ты дорожишь своим уединением, и я не стал бы тебя просить, но у меня просто нет выбора, – тихо, но решительно настаивал на своем барон.

Если бы у меня имелось хоть немного такта, я должна была бы чувствовать себя глубоко оскорбленной этой ситуацией. Но на самом деле я просто заскучала. Я почти не сомневалась, что барон одержит верх, и мне страстно хотелось взглянуть, что таилось в коллекции, собранной мистером Стокером. Я подошла к ближайшей полке и стала рассматривать один экземпляр, плавающий в банке. Это была маленькая премилая лягушка с огромными глазами и слегка удивленным взглядом.

Я слышала, как они тихо спорили за моей спиной, аристократические интонации барона смешивались с ругательствами Стокера. Я вытянула руку, и он резко окрикнул меня:

– Не трогайте! Я чуть не целый год убил на то, чтоб раздобыть эту проклятую лягушку, и найти ей замену практически невозможно.

Если он надеялся, что его резкость меня испугает, значит, следовало с самого начала показать, что это не так. Я взяла банку в руки и повернулась к ним с милой улыбкой.

– В таком случае вам следует лучше заботиться о ее сохранности. Герметизация в банке нарушена и защитный раствор испорчен. Кроме того, кажется, что экземпляр очень плохо закреплен. Жаль, очень жаль, ведь это такая милая маленькая Phyllomedusa tomopterna.

Его мускулы напряглись.

– Как ясно написано на этикетке, это Phyllomedusa tarsius.

– Да, я вижу, что написано на этикетке, но это неверно, что можно определить по окраске задних лапок. У этой они ярко-оранжевые, с выраженными тигриными полосками. А у tarsius лапки зеленые. Я, право, очень удивлена, что вы этого не увидели. Мне казалось, что такой неутомимый коллекционер должен был заметить эту разницу. Но, может быть, у вас просто не было возможности изучить ее более тщательно.

Мистер Стокер слушал меня с открытым от изумления ртом, но быстро опомнился.

– Уверяю вас, мисс Спидвелл, я прекрасно знаком с этим конкретным экземпляром, потому что сам раздобыл его в джунглях Амазонки.

Я пришла в восторг. Конечно, его манеры были просто ужасны, а отношение к гигиене – сомнительное, судя по состоянию его рук, но всякий человек, побывавший на Амазонке, заслуживал того, чтобы с ним побеседовали.

Очевидно, мистер Стокер не разделял моего интереса к этому разговору, потому что он вновь повернулся к барону в последней попытке его переубедить.

– Мне некогда присматривать за твоими девицами, Макс. К следующему месяцу я должен закончить этого чертова слона – иначе лорд Розморран мне не заплатит.

– Дорогой друг, я бы не просил, если бы не было острейшей необходимости.

Мистер Стокер ничего не ответил, и барон, почувствовав, что побеждает, надавил еще:

– Прошу тебя об одной-единственной услуге, в память о тех опасностях, что мы пережили вместе.

Мистер Стокер залился краской.

– Это очень изощренная форма шантажа, Макс, – напоминать людям об их долгах. Хорошо, будь я проклят, но я всегда был человеком слова. Я все выполню, оставлю леди здесь до тех пор, пока ты ее не заберешь.

Барон похлопал друга по плечу.

– Этим ты отдашь свой долг сполна.

– Не могу понять, каким образом, – возразил мистер Стокер. – Властные девицы вовсе не в твоем вкусе.

Я прилежно пропустила оскорбление мимо ушей и вернула филломедузу на место. Барон сразу же собрался уходить, попрощавшись со мной как истинный тевтонец: склонившись над моей рукой и лихо щелкнув каблуками.

Он задержал мою руку в своей и внимательно посмотрел на меня.

– Дитя мое, оставляю вас под надежной защитой, более надежной, чем мог бы обеспечить сам. Вскоре я пришлю весточку.

– Да, постарайтесь поскорее, – ответила я с некоторым раздражением, сверкнув глазами на мистера Стокера. Но тот вместо ответа лишь презрительно скривил губы.

Барон как будто колебался.

– Вы должны понять, если бы это было в моей власти, я бы все вам рассказал…

Я жестом прервала его.

– Я немного узнала вас во время нашего путешествия. Вижу, что вы человек чести, барон. Мне совершенно ясно, что вы связаны жесткими обязательствами. И я должна их уважать.

– Вы их уважаете, но вам это не нравится, – добавил он, и я заметила огонек в его глазах.

– Очевидно, вы тоже немного узнали меня в пути, – заметила я. – Ну что ж, давайте попрощаемся на немецкий манер. Auf Wiedersehen, барон.

Он во второй раз щелкнул каблуками и пожал мне руку.

– Храни вас Господь, мисс Спидвелл.

Он ушел, и мистер Стокер проводил его до двери; вернувшись минуту спустя, он обнаружил, что я снова изучаю его экспонаты.

– Барон не говорил мне, что вы таксидермист, когда предложил остановиться у вас, – вежливо заметила я.

Он вернулся к слону и взялся за инструменты.

– Я натуралист, – поправил он. – Таксидермия – лишь часть моей работы.

Он не предложил мне ни присесть, ни поесть, но я и сама не собиралась церемониться. Я обнаружила изъеденный молью диван, заваленный грудой шкур, и немного отодвинула их в сторону, ровно настолько, чтобы примоститься на краешке. Я присела осторожно, потому что заметила, что у дивана не хватает одной ножки, и вместо этого он опирается на стопку истлевающих томов «Описания Египта».

– Сейчас очень поздно или же очень рано, но вы все еще работаете.

Он долго ничего не отвечал, и я подумала, уж не решил ли он изводить меня молчанием. Но он просто проверял клей, а когда начал его наносить, то бросил через плечо:

– Я еще не ложился. Как я понял со слов Макса, вы провели всю ночь в дороге. Если хотите поспать, скидывайте шкуры и располагайтесь на диване.

Я только вздохнула от такой негостеприимности, но усталость взяла верх над гордостью, и я начала снимать шкуры. Вдруг что-то в этой куче зарычало, и я отскочила, чуть не опрокинув при этом коробку окаменелых яиц.

– Ради бога, смотрите, куда наступаете! – взревел мистер Стокер. – Это всего лишь Гексли. Он вас не тронет.

Я скинула шкуры и обнаружила бульдога, коренастого и плотного, который смотрел на меня с важностью генерала. Я достала из своей сумки кусочек сыра и протянула ему, а он радостно подвинулся, разрешая мне занять часть дивана. Я свернулась калачиком рядом с ним; мне было до странности приятно ощущать, как его теплая, покрытая черной шерстью спина прижимается к моему животу. Почти мгновенно я уснула.

Глава пятая

Я проснулась через несколько часов; мне было холодно, и все тело затекло. Огонь в камине погас, но мистер Стокер опять работал без рубашки, демонстрируя прекрасную мускулатуру и интригующую коллекцию татуировок. Некоторое время я сквозь опущенные ресницы наблюдала за тем, как он трудится, туго натягивая кусок слоновьей шкуры на мягкую набивку каркаса. Я поняла, что для этого нужно большое мастерство, потому что иногда ему приходилось применять всю свою силу и напрягать все мускулы, чтобы придать тяжелой шкуре правильное положение; а иногда он почти уговаривал ее, а его пальцы становились ловкими, как у музыканта. Его речь тоже менялась: когда он потел и натягивал, то чертыхался, как матрос, а когда уговаривал, то обольстительно шептал, упрашивая зверюгу уступить ему. Тогда он казался моложе, не таким властным, и я вдруг поняла, что он, вероятно, всего на несколько лет старше меня, но что– то ожесточило его. Только когда он улыбался от удовольствия во время работы, его рот принимал более мягкие очертания – единственный признак доброты. Шрамы лишь подчеркивали его смелость, ведь животное, напавшее на него (кем бы оно ни было), лишило его глаза и чуть не отняло жизнь. Мне хотелось услышать эту историю, но я понимала, что спрашивать не стоит. Он не выглядел как человек, склонный к откровениям, а подобная история неизбежно оказалась бы очень личной.

Поэтому я громко зевнула и потянулась, давая ему время снова надеть свою рубашку до того, как я встану. Гексли лизнул мне руку, и я дала ему еще сыра и весело потрепала его за ушами.

– Бога ради, он не комнатная собачонка! – зарычал его хозяин. Но Гексли только перекатился на спину, подставив мне свой живот. Я хорошенько почесала его, а затем встала и подошла к слону.

– Вы хорошо продвинулись. Я долго спала?

– Часа четыре.

– Впечатляюще! Вы так много успели сделать за такое короткое время, – заметила я.

– Это по-прежнему чертовски медленно, – пожаловался он и указал на остальную тушу зверя. – Сложность в том, чтобы сохранить этот отдел, не делая стежков. Зажимы не держат так крепко, как мне бы того хотелось.

– А как думаете транспортировать экспонат, когда он будет закончен? Вы же не собираетесь везти его по улицам Лондона? Его нужно будет собирать уже на месте.

Он закатил глаза.

– Да, я об этом подумал. Я все-таки немного соображаю, что бы вы там ни говорили про филломедузу.

Сейчас он работал над задней частью животного и обошел меня, чтобы посмотреть на полностью отсутствующую переднюю половину.

– Невозможно смонтировать целого слона в один заход. Сама шкура весит больше тонны. Нужно все собирать по частям, и никто еще не сумел сделать это правильно. По крайней мере, пока. Это просто еще один эксперимент, шанс усовершенствовать процедуру до того, как приниматься за дело всерьез.

– Для покровителя? Мне кажется, вы говорили о лорде.

Он кивнул.

– Граф Розморран, дилетант и эксцентрик, но богат как Крез. Он приобрел огромного самца слона (кости и шкуру) в Восточной Африке. Раньше я монтировал по его прихоти других крупных млекопитающих, и он разрешил мне попрактиковаться на этом экземпляре поменьше, попытаться найти более совершенный способ изготовления чучела, прежде чем он позволит мне прикоснуться к главному трофею.

– И он вам за это платит? – спросила я, с сомнением взглянув на незаконченную заднюю часть слона.

Он скривился.

– Думаете, я стал бы это делать ради забавы?

Я многозначительно посмотрела на коллекцию экспонатов. Он тяжело вздохнул.

– Эти не стоят даже опилок, которыми набиты. Они сделаны по старой технологии и уже рассыпаются на части. Большинство их я приобрел за бесценок, просто чтобы разобрать и понять, в чем их несовершенство. Прежде чем вводить какое-то новшество, нужно сначала понять старые ошибки.

Я ткнула в слона пальцем.

– А этот – тоже ошибка?

– Пока что да. Я хотел собрать его на его собственном скелете, но от этого не будет толка. Нужно сделать две отдельные экспозиции. Одна – кости, укрепленные на искусственном каркасе. А другая будет представлять собой животное в натуральную величину; оно должно выглядеть очень естественно благодаря тому, что шкура будет правильно натянута на основу, слепленную так, чтобы имитировать плоть. Вся сложность в его чертовски огромных размерах.

Мне даже понравилось, что он не стал извиняться за грубое выражение.

– Он должен быть собран воедино по частям, но я пока не могу придумать, как этого добиться, чтобы он не выглядел при этом как чудище Франкенштейна. И если не найду подходящего способа, он будет смотреться просто комично.

Я снова заметила черные полоски у него на руках – клей вперемешку с сажей, неизбежные признаки его профессии. Волосы были неухоженными: свисали ниже плеч старомодными спутанными черными локонами, с синим отливом в лучах утреннего света. Борода густая и нестриженая, а повязка на глазу и тонкое золотое кольцо в ухе окончательно придавали ему вид обедневшего пирата.

Я подошла к той части животного, на которую он указывал, и всмотрелась в стежки.

– Вам нужна еще одна пара рук, – решительно заявила я. – Скажите мне, где держать, чтобы не испортить складки на шкуре.

Он колебался, и я нетерпеливо фыркнула.

– Мистер Стокер, предлагаю вам свою помощь. Мне скучно, и вполне вероятно, в последующие часы станет еще скучнее. Мы не знаем, как долго барон собирается держать нас тут вместе, но мы, по крайней мере, можем провести это время с некоторой пользой. Вам нужны дополнительные руки – они у меня есть. А теперь скажите, как мне их применить.

Казалось, он хочет возразить, но в конце концов Стокер просто показал место, и я стала крепко держать шкуру, пока он сшивал.

– Держите крепче, – прикрикнул он. – Сильней! Котенок и то справился бы лучше вас!

Я сжала сильнее, и он хмыкнул – как я уже поняла, это была наивысшая похвала, на которую я могла рассчитывать. Мы работали несколько часов, и наконец я почувствовала, что просто умираю от голода и жажды. Может быть, он ощутил, что моя энергия угасает, а может быть, и сам наконец-то немного устал. Во всяком случае, он принес буханку хлеба и сомнительного вида окорок и стал отрезать ломти складным ножом. Я достала из своей сумки несколько мягких яблок, и мы поели в абсолютной тишине.

Когда мы закончили, он извлек из коробки сигарету, поджег в очаге кусок скрученной бумаги и прикурил; набрал полные легкие ядовито-крепкого табачного дыма и выпустил его наружу с долгим выдохом.

Он поймал мой взгляд и ухмыльнулся.

– Где мои манеры?! Не желаете ли закурить? – спросил он, протягивая мне сигарету.

Я холодно посмотрела на него.

– Нет, спасибо. У меня есть свои.

С этими словами я подошла к своей сумке, вытащила пачку тонких сигарилл и прикурила одну из них так же, как это делал он: от очага, с помощью скрученной бумажки. Он смотрел на меня с изумлением до тех пор, пока я не выпустила идеально ровное колечко дыма, а потом завистливо хохотнул.

– Где вы этому научились?

– В Коста-Рике, – ответила я. – А в ваших сигаретах просто адский табак.

– Хороший табак сейчас дорог, а я бедняк, – с легкостью ответил он.

Мы курили в тишине, и мой взгляд невольно скользил по шрамам, исчезающим за глазной повязкой.

– Не надо меня жалеть, – сказал он повелительно. Воздух вокруг него явственно накалился от гнева, но я посмотрела на него холодно.

– Не понимаю, почему я должна вас жалеть. У вас две нормальные руки, две работающие ноги и сильная спина. Кажется, мозг у вас лучше, чем у большинства окружающих, и, насколько могу судить, ваше зрение не ослаблено. Ума не приложу, по какой причине мне следует вас жалеть.

– Вы не были бы первой, – заметил он хмуро.

Я улыбнулась.

– Боюсь, вам придется приложить гораздо больше усилий для того, чтобы заслужить мою симпатию. Я много путешествовала по миру и встречала мужчин, у которых было в два раза меньше работающих конечностей, чем у вас, и вдвое больше вежливости. Если я за что-то вас и пожалею, так только за то, что вы так решительно стараетесь быть неприятным.

В ответ я услышала лишь некое рычание, но я уже сочла разговор оконченным. Я встала, аккуратно потушила окурок о подошву сапога и отряхнула руки.

– Если мы будем продолжать со слоном, мне нужен фартук. У меня в сумке всего одно сменное платье, и оно шелковое.

С этими словами я подошла к сваленной в кучу одежде и с трудом отыскала там нечто, достаточно длинное и чистое для моих целей. Я аккуратно повязала ткань вокруг талии и вернулась к работе, проверив по дороге клей в горшке у очага. Я подняла шпатель и посмотрела на янтарные волокна, точь-в-точь как сахарные нити.

– А он достаточно теплый?

– Нужно еще немного подогреть, – отозвался он, и я услышала, что голос его стал немного мягче, чем прежде. Он показал мне, как подвинуть клей поближе к огню, чтобы размягчить, и как правильно наносить его на шкуру разными шпателями, а сам шил огромными иглами, делая маленькие, точные стежки, которым позавидовала бы любая швея.

Так мы провели много времени, погрузившись каждый в свое занятие, и спокойно работали до тех пор, пока в дверях не послышался шум и в комнату не заглянул мальчишка.

Это был чумазый ребенок лет десяти, но в его глазах читались ум и – при взгляде на меня – любопытство.

– Почта, мистер С., – сказал он, протягивая единственный тонкий конверт. Стокер взглянул на письмо и велел мальчишке бросить его в огонь.

– Но вы должны сперва прочесть его, – возмутилась я.

Он дернул своим большим плечом.

– Зачем? Я достаточно хорошо знаю, что там сказано, могу даже процитировать наизусть: «С глубочайшим сожалением вынуждены сообщить, что Ваша заявка на участие совместно с Королевским музеем естественной истории в предстоящей экспедиции в Перу отклонена». Продолжать? Я их все знаю слово в слово. Если хотите, могу положить их на музыку: нечто печальное и заунывное для дуэта гобоя и фагота.

Он изображал безразличие, но в его голосе явно слышались нотки горечи.

– Но сейчас может быть другой ответ, – логично заметила я.

– О господи, все вы, охотники за бабочками, одинаковые: всегда стремитесь к лучшему и искренне верите, что найдете его!

Я намазала клеем разошедшийся шов.

– Именно. Понимаете, мистер Стокер, сложно что-то найти, если не искать хорошенько. Мне казалось, исследователь должен лучше разбираться в этом вопросе.

Он грубо фыркнул, а мальчик переводил округлившиеся от изумления глаза с одного на другого. Мистер Стокер обернулся к нему.

– Монета в жестянке, Баджер.

Мальчик подошел к полке, где среди неровной стопки книг была зажата помятая банка из-под сладостей. Он вытащил из банки единственную монетку, такую мелкую, что она практически ничего не стоила, и поблагодарил мистера Стокера. В ответ тот только хмыкнул. Парнишка попрощался со мной, тронув свой козырек, и одарил такой ясной улыбкой, что она сразу осветила его чумазую физиономию. Я улыбнулась ему в ответ, а он нагнулся, чтобы почесать Гексли за ухом.

– Баджер! – грубый окрик заставил мальчишку резко выпрямиться.

– Да, мистер Стокер?

– У меня несварение от того окорока, что ты вчера принес. Забирай его обратно и скажи этому чертову мяснику, что он просто преступник, если смеет выдавать такой товар за хорошее мясо.

Мальчик бросился к окороку и завернул его в кусок мешковины так аккуратно, будто пеленал младенца.

– Я скажу ему, мистер С., – пообещал он и умчался прочь, прижимая к себе окорок как ценный груз.

Мистер Стокер продолжил работать молча, но его молчание было тяжело выносить, и я обрадовалась, когда он прервался, чтобы заварить нам по чашке скверного чая. Свой он пил из банки, в которой когда-то хранились консервированные персики, но мне досталась настоящая фарфоровая чашка, правда, треснутая и с отколотой ручкой. Я держала ее очень аккуратно, наблюдая, как он размешивает в своей банке огромное количество сахара обратной стороной кисточки.

– Сахар, если хотите, – он кисточкой указал на банку, но я вежливо отказалась. Он склонился над чаем, а я стала его рассматривать: сильные руки с широкими ладонями, огрубевшими и покрытыми шрамами, благородные брови, гордый нос. Наконец я покачала головой, и мистер Стокер, который, казалось, заметил мой испытующий взгляд, многозначительно посмотрел на меня.

– Только не говорите, что вы во мне разочаровались! – предположил он.

– Да, это правда, – спокойно ответила я. – Но, вероятно, не по той причине, о которой вы думаете.

– Знаю, вы считаете меня мужланом, грубым и плохо воспитанным.

Я пожала плечами.

– Ну, это мы уже давно выяснили. Ваши ужасные манеры меня не удивляют. Удивляет то, что вы лжец.

Он вздрогнул, его лицо залила краска гнева. Но он быстро взял себя в руки и ответил, стараясь изобразить беззаботность.

– Лжец… Должно быть, вы очень умны, раз сумели меня разоблачить.

– Не особенно. Я видела, с какой жадностью вы поглощали окорок, а также то, что в течение последующих нескольких часов вы работали совершенно спокойно: не кашляли, не сглатывали и не посещали отхожего места во дворе, что было бы признаком несварения. Напротив, вы работали с большим воодушевлением и энергией, как человек, находящийся в сознании и полном здравии.

Краска отлила у него от лица, и он отвел взгляд.

– Да, черт возьми, я соврал мальчишке.

– Сколько человек он пытается прокормить на свой скромный заработок?

– Семь: шестерых братьев и сестер и больную мать, – тихо сказал он.

– И мальчик слишком горд, чтобы брать милостыню, как я понимаю.

– Именно, – признал он.

– А вы слишком умны, чтобы ее предлагать. Подозреваю, что у вас договор с мясником, чтобы он не принимал всерьез те сообщения, что вы передаете ему с мальчишкой.

Он поколебался, а потом выпалил:

– Да, черт возьми, он также получил от меня распоряжение отдавать им все потроха и кости, которые у него остаются, и записывать их на мой счет.

– Думаю, вы с трудом оплачиваете этот счет.

Ответом мне было гордое фырканье.

– Я сам с этим разберусь.

– У вас это не очень хорошо выходит, – заметила я. – Вы питаетесь какими-то отбросами, предпочитая тратить деньги на дешевый табак, сахар и (если я не слишком заблуждаюсь насчет аромата, исходящего от вашей персоны) отвратительный джин. При этом, мистер Стокер, вы обладаете честолюбием и замечательными навыками. Я большему научилась за несколько часов наблюдений за вами, чем за годы чтения книг и журналов. Вам бы следовало быть профессором в университете или полевым исследователем.

Его губы скривились в зарослях спутанной бороды.

– Вы сами видели, каковы мои перспективы. Мне не раз отказали.

Я взмахнула рукой.

– Вам отказало второсортное заведение, которым управляют шарлатаны и дураки. Всем известно, что директор получил свою должность только потому, что его тетя – любовница председателя совета директоров.

Он подавился чаем и кашлял так сильно, что мне пришлось встать и похлопать его по спине. Он вытер рот рукой и посмотрел на меня с большим любопытством.

– Мисс Спидвелл, я пешком прошел вдоль всей Амазонки, общался с туземцами, в меня дважды стреляли. Я чуть не умер в зыбучих песках от укуса змеи, отравленных стрел и одного особенно дикого ягуара. И до настоящего момента ничто меня так не удивляло, как вы.

– Я приму это за лучший комплимент, мистер Стокер.

Он наклонил голову и внимательно посмотрел на меня.

– Откуда вы знаете Макса?

– Барона? Я его не знаю, он просто сам вдруг появился.

Я не знала, что именно поведал ему барон, а потому свела свое объяснение к основным фактам.

– Я хоронила свою попечительницу, мисс Нелл Харботтл, а барон пришел выразить мне свои соболезнования. И был так добр, что предложил довезти меня до Лондона.

– И вы отправились с ним? Вот так просто?

Кажется, он совсем забыл про чай. Тот успел остыть и покрыться пленкой, пока мистер Стокер слушал мой любопытный рассказ.

– Это казалось разумным решением, – нашла я подходящий ответ. – По соседству был замечен грабитель, и барон убедил себя, что я в опасности.

– Да, он так и сказал: вопрос жизни и смерти, – подтвердил мистер Стокер, подражая интонациям барона.

Я могла бы рассказать ему всю историю целиком, но мне не понравился его тон. Пусть вломившийся ко мне в дом незнакомец пока останется секретом, о котором знает только барон.

Я пожала плечами.

– Это все фантазии пожилого джентльмена. Несомненно, многим дамам было бы невыносимо оставаться в одиночестве, в уединенном сельском доме, особенно когда по округе расхаживает преступник, но меня такая перспектива не пугала. Я могла бы остаться в коттедже «Королек», но в любом случае намеревалась вскоре оттуда уехать. Отправившись с бароном, я сэкономила на билете до Лондона. Мне всегда приходится думать о деньгах, – закончила я и уставилась на дно чашки.

Он ощетинился.

– Во всяком случае, вам не придется тратить их под моей крышей. Макс вручил вас под мою защиту. А значит, моя обязанность – давать вам кров и пищу до его возвращения, – сказал он мне очень рассерженно.

– Право слово, мистер Стокер, в этом нет никакой необходимости, я сама могу за себя платить, – попыталась возразить я.

– У меня остались лишь жалкие искры гордости, мисс Спидвелл. И прошу вас, позвольте мне ими согреться, – сказал он.

Он говорил обыденным тоном, но подсознательно я чувствовала, что этот человек слишком низко пал в этом мире, и мне не хотелось ранить его еще больше.

– Тогда я просто должна поблагодарить вас за гостеприимство, мистер Стокер. Но и вы должны уважительно отнестись к моей гордости. Мне бы хотелось быть хоть в чем-то вам полезной, пока я здесь. Может быть, я могла бы немного убрать комнату, – предложила я с надеждой, взглянув на хаос вокруг нас.

– Троньте тут хоть волосок на голове ленивца, и я вас пристрелю, – мрачно сказал он. – Но вы можете продолжать помогать мне со слоном. Адова уйма работы для одного человека.

Я не стала обращать внимания на грубость. За последние несколько часов я уже к ней привыкла, и, если говорить начистоту, подобные слова добавляли разговору остроты, приятной для человека, столько времени проведшего под женское щебетание.

– Удивительно, что вы вообще принялись за это задание без толкового ассистента, – подумала я вслух.

– У меня нет средств для того, чтобы нанять ассистента, – напомнил он.

– И недостаточно благоразумия для того, чтобы отказаться от этого предложения, – добавила я.

Он снова вздрогнул, но я предупреждающе подняла руку, чтобы остановить тираду, явно готовую вырваться из его уст.

– Это не было критикой, мистер Стокер. Нет ничего плохого в том, что человеку не чуждо честолюбие. По правде говоря, я даже считаю его необходимым качеством в наше время. Джентльмен не может в полной мере положиться на то, что его благородное происхождение сможет всю жизнь содержать его. Иногда обстоятельства требуют того, чтобы он сам прокладывал себе путь в жизни, и я могу только приветствовать такой энтузиазм.

Он прищурился.

– Почему вы говорите «джентльмен»?

– Потому что мне совершенно очевидно, что вы человек, на которого обрушились многие превратности судьбы. Коснулись ли они только вас или пострадала вся ваша семья, я не могу сказать. Но знаю, что вы были рождены не для того, чтобы пить чай из жестянки из-под персиков и носить залатанные сапоги. – Я многозначительно посмотрела на его ноги. – Я заметила, что ваши сапоги от Джона Лобба. Они старые, поношенные и аккуратно залатанные, но прекрасного качества и баснословно дорогие. Это говорит о том, что их хозяин не тот, кем кажется.

Он слушал меня, открыв рот от изумления.

– Но как, черт возьми, как вы могли это узнать?!

– Я была знакома с одним очаровательным молодым бельгийцем, который всегда заказывал всю обувь исключительно в этом заведении. Он рассказал мне обо всех важных признаках обуви джентльмена. Но, боюсь, вы сами выдали свое происхождение, мистер Стокер: тем, как вы произносите гласные. Вы обращаетесь с ними аккуратно, как может только джентльмен, обученный этому с колыбели. Хотя ваши выражения до крайности красочны, но ваше произношение безупречно.

На это он сказал лишь очередную грубость, а я только улыбнулась, потупив глаза в чашку. Потом он замолчал, потягивая чай, и наступила на удивление успокаивающая тишина, которую я все же нарушила.

– А почему бы вам самому не отправиться в экспедицию, мистер Стокер?

Он зло усмехнулся.

– Мне кажется, мы уже обсудили состояние моих финансов, мисс Спидвелл. И вы достаточно знакомы с данной темой, чтобы самой знать ответ на этот вопрос.

Я покачала головой.

– Думаю, это вполне ожидаемо, но вы просто растеряли всю свою решимость.

– Простите?

– Поверьте, я вам очень сочувствую и вполне вас понимаю, мистер Стокер. Все невзгоды, с которыми вы столкнулись в своих экспедициях, в состоянии умерить пыл любого исследователя. Но ведь мы ученые, не правда ли? И можем отличить базовые металлы от драгоценных. Некоторые вещи при испытаниях очищаются и становятся крепче, а другие – разрушаются.

Он заскрипел зубами в ответ на такое выражение жалости.

– Уверяю вас, ваше сочувствие совершенно неуместно. Я не терял решимости, невыносимая вы женщина. Я делаю все, что могу, исходя из того, что имею.

Я опять покачала головой.

– Думаю, нет. Вы доверились Королевскому музею естественной истории, институции, которой, как мы оба знаем, правят невежество и алчность. И все же, как мне кажется, вы собрали все их отказы с тем же усердием, что и ваши трагически погибающие экспонаты. Скажите, сколько раз они вам отказывали?

– Раз двадцать, – проворчал он.

– О боже, мистер Стокер! Мне не хотелось бы добавлять к списку ваших недостатков еще и упрямство, но, боюсь, придется. Почему вы так настойчиво просите у них помощи, хотя все должно было быть наоборот?

Он открыл рот, чтобы ответить на оскорбление, но последняя фраза, видимо, показалась ему слишком загадочной, и он приказал:

– Объясните.

Я улыбнулась.

– Думала, вы и не спросите.

Глава шестая

Я пустилась в разъяснения (хотя менее снисходительные слушатели могли бы назвать это лекцией).

– Королевский музей естественной истории полностью зависит от исследователей, которые собирают для него экспонаты, наносят на карту новые неисследованные территории и привозят новые биологические виды. Вы именно такой человек, но они не хотят иметь с вами дело, без сомнения, потому, что им знаком ваш неспокойный нрав и отталкивающие манеры. Но тем не менее вы являетесь очень даровитым ученым. Достаточно бегло взглянуть на это помещение, чтобы понять, что вы собрали очень содержательную и информативную коллекцию, в каком бы поврежденном состоянии она ни была. Она просто великолепна, мистер Стокер. И если бы вы организовали собственную экспедицию на своих условиях, у музея не осталось бы иного выбора, кроме как самому прийти к вам и просить добытые вами образцы. Просто вы запрягли карету впереди лошади, вот и все, – объяснила я ему.

Он потряс головой, будто желая освободить ее от непонятных мыслей.

– Однажды я курил опиум. Это приблизительно как слушать вас, только более обыденно.

Я в задумчивости потерла лоб.

– Я тоже однажды его курила. Не могу сказать, что мне понравился аромат. Он пах цветами и порохом, что довольно приятно, но было там что-то еще, какой-то животный запах… Пожалуй, потная лошадь.

Но он вернул меня к нашей главной теме.

– Ну и как же, скажите, мисс Спидвелл, человек без сбережений и с сомнительными перспективами может спонсировать подобную экспедицию?

Я даже фыркнула от нетерпения.

– Право, мистер Стокер, полное отсутствие у вас воображения меня просто изумляет. Вы должны найти себе спонсоров. Богатые люди всегда стремятся потратить деньги так, чтобы можно было похвалиться перед друзьями. Поэтому вам необязательно искать особенных богачей. Можете дать объявление и принимать небольшие пожертвования от преуспевающих предпринимателей и прочих энергичных деятелей. Пообещайте им написать их имена на табличках или назвать в их честь новые виды. Людям нравится, когда то, в чем они совершенно не разбираются, называют в их честь. И ваша экспедиция необязательно должна быть дорогостоящей. Ваше мастерство в подготовке и хранении образцов очевидно. А вы в состоянии сами их добывать?

Он кивнул в сторону особо свирепого вида чучела гиены.

– Прямо в сердце с двух сотен ярдов.

– Ну вот видите! Значит, вам нужны только несколько местных проводников и носильщиков, которые несли бы ваши трофеи и ящики для экспонатов.

Впервые за это время он улыбнулся, слабо, но совершенно отчетливо.

– Мисс Спидвелл, экспедиции устроены немного сложнее.

Я махнула рукой.

– И совершенно напрасно. Экспедиции становятся непомерно дорогостоящими потому, что это способ самолюбования. Большинство руководителей этих предприятий – дилетанты, джентльмены-ученые, которые непременно должны путешествовать в роскоши, и они берут с собой много столового серебра и льняного белья, чтобы всегда чувствовать себя как в лондонском отеле. А вы человек изобретательный. Неужели вам ничего не известно о бесстрашных дамах-путешественницах? Об Изабелле Берд[2] и Марианне Норт[3]? Они путешествуют по всему миру с вещами, которые помещаются в дорожную сумку. Я убеждена, что и вы в состоянии отправиться в путь с одной сумкой. Я вот намереваюсь это сделать.

Я указала на свой саквояж.

– За исключением сачка, все остальное, что мне нужно в этом мире, помещается в этой сумке, в том числе вторая шляпа и объемная банка розового кольдкрема. Не говорите мне, что вы неспособны путешествовать с таким количеством вещей. Я искренне верю, что мужчины могут быть такими же рациональными и благоразумными, как и женщины, если приложат определенные усилия.

Он покачал головой.

– Мисс Спидвелл, я даже не знаю, как отреагировать на такую оригинальную мысль. Вы очень высокого мнения о собственном поле.

Я поджала губы.

– Не обо всем. Как пол мы недостаточно образованны и инфантильны, вплоть до совершенного неразумия. Но те из нас, кто получил возможность учиться и занят полезным делом, доказывают, что все традиционные представления о женской хрупкости и беспомощности – абсолютная чепуха.

– Для столь небольшого человека у вас весьма широкие взгляды.

– Позволю себе заметить, что такие взгляды были бы широкими и для человека вашей комплекции, – парировала я.

– И где вы сформировали подобные взгляды? Вы учились в необычайно прогрессивной школе или ваша гувернантка оказалась радикалом?

– Я никогда не ходила в школу, и гувернантки у меня тоже не было. Моими наставниками были книги. Все, что я хотела узнать, я находила в них.

– Всегда существует предел в самообразовании, – заметил он.

– Практически нет, как я выяснила. Я рассеяла все предрассудки сторонников формального образования.

– Но они вас ни на что и не вдохновили. Хороший учитель может изменить все течение жизни, – задумчиво добавил он.

– Может быть. Но зато я обладаю полной интеллектуальной свободой. Я изучала только те предметы, что были мне интересны (иногда до стадии одержимости), и проводила совсем немного времени с тем, что совершенно меня не интересовало.

– С чем, например?

– С музыкой и шитьем. Я поразительно далека от традиционных женских занятий.

Он покачал головой.

– Я не слишком удивлен. – Но его голос при этом был мягким, и я не восприняла эти слова как оскорбление. На самом деле они были даже сродни комплименту.

– И должна признаться, что после Джейн Остин и «Наставлений» Фордайса у меня сформировалась глубокая неприязнь к клирикам. И к их женам, – добавила я, вспомнив о миссис Клаттерторп.

– Ну, в этом я могу с вами согласиться. Скажите, часто ли вы встречаете людей, разделяющих ваши взгляды?

– Поразительно редко, – призналась я. – Однажды я изложила свои соображения викарию из Гэмпшира, и от этой беседы его чуть удар не хватил. После этого я лишилась места в цветочном комитете.

– Какая трагедия! – заметил он с уже известной мне издевкой в голосе.

– Вы даже не представляете! В деревне положение человека зависит от участия в различных комитетах и общественной работе. Меня перенаправили в госпиталь для выздоравливающих пациентов, и, надо признать, я обрадовалась этой перемене. Мужчины там не были и вполовину так скучны, как дамы, которые занимаются цветами, уверяю вас. Я очень расстроилась, когда спустя месяц лишилась и этого места.

Он ухмыльнулся.

– По какой причине?

Я слегка передернула плечами.

– Потому что я ампутировала палец на ноге без разрешения.

– Вы шутите?

– Я никогда не шучу, если речь идет о гангрене, мистер Стокер. Я читала пациенту, когда он пожаловался на определенный дискомфорт в данной конечности. Я осмотрела его и с прискорбием убедилась, что бедняга страдал от гангрены. Нужно было срочно ампутировать палец, иначе сепсис распространился бы дальше, и парень мог умереть.

– И, вероятно, в госпитале для выздоравливающих не было никого более компетентного в ампутации конечностей, ну, например, настоящего врача?

– Конечно, был, – терпеливо объяснила я. – Но он в тот момент обедал.

– И вы не могли подождать час до его возвращения?

– С сепсисом не шутят, мистер Стокер. Всем было известно, что воскресные обеды доктора сопровождались обильными возлияниями ирландского виски. Вполне вероятно, по возвращении он не был бы в состоянии удалить даже заусенец. И вот я спросила Арчи, хочет ли он, чтобы я взяла дело в свои руки, и он ответил, что был бы рад, если бы я стала его врачом, так что между собой мы прекрасно договорились.

– Но почему же против вас не выдвинули обвинения? – спросил он. – Практиковать медицину без соответствующей лицензии совершенно незаконно.

Я поморщилась.

– Право, мистер Стокер, я думала, что вам должно быть знакомо понятие «действие, предпринятое в чрезвычайных обстоятельствах». Доктор и сам признал, что все было выполнено очень аккуратно. К тому же, если бы началось расследование, он подвергся бы дисциплинарным взысканиям из-за того, что находился в состоянии опьянения. Я согласилась просто тихо уйти, а он согласился забыть об этой истории, и это было самое разумное решение для нас обоих в данных обстоятельствах.

Я расправила юбку.

– Но мы отвлеклись. Вы так ничего и не ответили мне о том, может ли, по вашему мнению, человек путешествовать налегке, со всем необходимым для комфортной жизни.

Он с подозрением прищурился.

– Если таким образом вы напрашиваетесь на приглашение, то можете не надеяться, что я возьму вас с собой, если отправлюсь в экспедицию. Мне не нужны лепидоптерологи-любители.

– Я не любитель, – резко ответила я. – Я добывала образцы для самых известных коллекционеров в нашей стране и за границей.

– В самом деле? И каковы же ваши расценки? Скажите как профессионал профессионалу, – грубовато спросил он.

– Три фунта за экземпляр средней величины. И, естественно, я беру больше за специальные заказы.

– Три фунта! Вы что, сначала покрываете эти чертовы экземпляры золотом? Да это же настоящий грабеж!

– Это стандартная цена за качественные образцы, а мои – самые лучшие, – парировала я. – И не бойтесь, мистер Стокер, если бы я хотела отправиться в настоящую экспедицию, я выбрала бы руководителя более уравновешенного и инициативного, чем вы. К тому же я хорошо знакома с узостью и неоригинальностью мышления мужчин-исследователей, и я никогда не хотела бы работать под их началом. Мне вполне достаточно личной экипировки. Все свои путешествия я предпринимала по собственной инициативе. Я еду туда, куда сама захочу.

К моему удивлению, он не принял мой укол за оскорбление.

– И куда вы намереваетесь отправиться сейчас, мисс Спидвелл?

Я в задумчивости потерла лоб.

– У меня в планах был Малайский архипелаг. Думаю, хорошо было бы найти там кого-то из рода гиполимнас. Особенно прекрасна болина, и я уверена, что без труда найду на нее покупателей. Пожалуй, мне даже придется отбиваться от них зонтиком, если моя задумка увенчается успехом.

Труды предыдущей ночи и этого дня, кажется, наконец утомили его окончательно, потому что он широко зевнул.

– Вам нужно отдохнуть, – сказала я, будучи почти уверена, что он откажется из чистого упрямства. – Знаю, вы работали над слоном почти беспрерывно, и отдых позволит вам вернуться к делу со свежими силами. А я буду счастлива провести время за чтением, если вы позволите мне воспользоваться вашей библиотекой, – добавила я и кивнула в сторону полок, прогибающихся под весом внушительных томов.

Он открыл было рот (явно для того, чтобы возразить), но я строго забрала у него из рук банку с чаем.

– Вы правда выглядите совершенно разбитым.

Если бы я была чуть более стеснительной, он, без сомнения, просто выругался бы и сразу вернулся бы к работе. Но я вела себя решительно, и он позволил забрать свою банку и закинул ноги на диван. Почти в тот же миг, как его тело заняло горизонтальное положение, усталость одолела его, и он уснул. Гексли возмущенно вздохнул, потому что его хозяин был гораздо больше меня, и с ним было трудно делить диван. Он ретировался под него и снова захрапел, а я стала исследовать мастерскую.

Я подошла к полке с экспонатами, чтобы рассмотреть ящики Уорда, очень изящно сработанные, на каждом красовались маленькие металлические таблички с вырезанными на них буквами «Р. Т.-В.». Я водила по ним кончиком пальца, и тут у меня возникло подозрение.

– Р. Т.-В., – пробормотала я. – Ревелсток Темплтон-Вейн. Вот это интересный поворот.

Я постаралась припомнить все, что знала о прославленном исследователе и натуралисте, но фактов было очень мало, к тому же я находилась на другом конце света, когда его история заполонила английские газеты. Звезда среди натуралистов, он зарекомендовал себя как блестящий ученый благодаря серии статей, в которых пересматривал противоречащие друг другу взгляды Дарвина и Гексли на естественный отбор. Но все рухнуло в провальной экспедиции в… Куда же? Я напрягла память, но не могла припомнить до тех пор, пока в уме не всплыло краткое упоминание мистера Стокера об Амазонке. Да, это она и была. Он возглавил единственную экспедицию в Южную Америку, и именно это путешествие стало свидетелем того, как вся его карьера разбилась о рифы бесчестия. До меня долетали только обрывки сведений о его провале, но слухов ходило множество, а сам он на долгие годы исчез из научного сообщества.

Но вот передо мной были его ящики Уорда, сосланные в заброшенный склад на берегу Темзы. Его имя также наводило на определенные мысли. Не требовалось особого воображения, чтобы вывести Стокера из Ревелстока. «Вот так некогда сверкающая комета, чей свет сиял так ослепительно, упокоилась сейчас во тьме и бедности», – размышляла я, обводя взглядом обветшалую комнату.

Я провела пальцем по одному из ящиков, и он оказался черным. Я встрепенулась. Неразумно было сидеть без дела, когда вокруг столько грязи. Как ученый я против беспорядка и давно уже обнаружила, что ничто так не мешает мыслительному процессу, как хаос. Пока мистер Стокер дремал, я подмела пол, выбросила мусор на задний двор, который я обнаружила за мастерской. Я вычистила золу из очага и аккуратно собрала ее в ведро, оставив толстый слой под решеткой. Ее я отполировала и заложила новую топку. Огонь весело затрещал, а я стала рыться в скудных запасах провизии в надежде приготовить суп. Я почистила большой котелок, наполнила его водой и поставила закипать в надежде, что хотя бы в недавнем прошлом в нем не хранилось ничего отвратительного. Я нашла говяжью кость, еще недавно очень приличную, и бросила ее в котелок, добавив несколько дряблых морковок вместе с ботвой и луковицу с молодыми зелеными ростками. На заднем дворе я обнаружила пробивающуюся ароматную травку, хоть и чахлую, мелко порезала ее и также добавила в котелок. Соли были огромные запасы (вероятно, он использовал ее во многих препаратах), и я решила, что он не станет возражать, если я немного позаимствую для супа. Я бросила ее в воду вместе с раскрошенными остатками хлеба от предыдущей трапезы, чтобы похлебка загустела. Пока она кипела, я нашла ложки и почистила их золой, натерев до блеска.

После этого я продолжила убирать мастерскую: вытерла пыль с коробок и ящиков, выровняла книги на полках и счистила с липких рабочих столов въевшуюся грязь. Бесконечные кипы газет, как я с интересом обнаружила, служили ему материалом для рисования: почти на всех полях виднелись маленькие рисунки – лица и корабли, растения или животные. Я осознала, что он был талантливым художником: в нескольких линиях карандашом или углем он изображал самую суть предмета. Я сделала немало набросков и рисунков своих бабочек и могла отличить истинный талант с первого взгляда. Техника была грубой и неаккуратной, но талантом он намного меня превосходил.

Я сложила газеты в аккуратные стопки, не разбирая их, но проглядывая заголовки, чтобы хоть приблизительно понять, что я пропустила за годы странствий по миру. Часто мелькали ирландский вопрос[4] и восстание махдистов в Судане[5]. Регулярно появлялись пруссаки, но в этом не было ничего удивительного. Пруссаки постоянно замышляли что-то низкое. А на западе Соединенных Штатов впечатляло количество вооруженных стычек. Но и это, вообще-то, не было новостью. По моему опыту, американцы очень дружелюбны, но при этом обожают свое огнестрельное оружие. Я отложила газеты в сторону и перешла к полкам с бутылками, содержащими химические препараты. У него была их целая коллекция: масса ядовитых, все легковоспламеняющиеся, а несколько могло вызвать сильные ожоги при контакте с открытой кожей. Во многих бутылках хранились различные консервирующие растворы, а одна этикетка просто рассыпалась у меня в руках, когда я до нее дотронулась. Я решила установить содержимое опытным путем, и когда понюхала раствор, в нос мне ударил резкий, отталкивающий запах формальдегида. Я отодвинула бутылочку подальше от края и продолжала уборку до тех пор, пока не придала всему помещению некое подобие порядка. С удивлением я обнаружила сборник романтической поэзии, примостившийся под горшочком с клеем, и уже собиралась устроиться поудобнее и почитать, как вдруг за спиной услышала гневный возглас:

– Черт побери, я же просил ничего здесь не трогать!

Мистер Стокер проснулся и, морщась, сидел на диване, разрабатывая одеревеневшие во сне мышцы.

– Я ничего не передвигала, – заверила я его. – Просто поровнее сложила книги и корреспонденцию, чтобы ничего не падало, и приготовила еду. Я бы поменяла консервирующую жидкость в некоторых из этих устрашающих банок, но, кажется, это не просто этиловый спирт, и я побоялась навредить экспонатам, изменив раствор.

– Ну хоть на это у вас ума хватило, – ворчливо признал он. – Раствор моего собственного изобретения.

– И не очень эффективный, – сказала я ему, указав на банки с новорожденными поросятами, плавающими в пенистой желтой жидкости.

– Это были первые попытки, их цель – обнаружить недостатки моей формулы, – едко ответил он. – И если ваше величество будет так любезно посмотреть образцы на этой полке, думаю, вы признаете, что раствор прозрачен, как ирландский хрусталь.

Я выполнила его просьбу и одобрительно кивнула.

– Отличная работа. Может быть, лучшие заспиртованные образцы, которые я когда-либо видела. Вы используете обыкновенный формальдегид? Нет, конечно, вы мне не скажете. Не нужно даже было спрашивать. Я бы очень хотела посмотреть, как вы монтируете свои образцы. Я научилась только правильно засушивать бабочек, но монтировать чешуекрылых несравненно проще, чем млекопитающих.

Он с любопытством, но не очень дружелюбно посмотрел на меня.

– Как получилось, что вы интересуетесь бабочками? Это обычная сфера деятельности для дамы-натуралиста, но я очень удивлен, что вы не занимаетесь чем-то зубастым.

– Хм… – Я рассматривала очередного новорожденного поросенка, восхищаясь завитком его маленького розового хвостика. – Это впечатляет. Кажется, что он вот-вот завизжит.

Этот образец, один из лучших, до такой степени был похож на живого, что мне все время казалось, будто он вот-вот пошевелится. Как и мои бабочки, он производил впечатление просто замершего на минуту посреди какого-то своего занятия и собирающегося двигаться дальше. В нем виделось спокойствие и ожидание – качества, которые должны быть свойственны любому хорошему препарату.

Я очнулась от своих мыслей.

– На чем мы остановились? А, да, бабочки. Они давали мне возможность убегать подальше от деревень, где я росла. Девочкам не положено бесцельно бродить по полям. Это признак эксцентричности. А потому я купила себе сачок и морилку, и тогда все стало выглядеть благопристойно.

Его губы тронула тень улыбки.

– Это я могу понять. Меня всегда считали странным из-за того, что мои карманы вечно были набиты банками с головастиками, да к тому же я препарировал кроликов, вместо того чтобы их есть.

Я улыбнулась при мысли о том, как он мальчиком ходил с карманами, полными головастиков, но он неожиданно устал от разговора. С резкостью, которую я замечала у него и раньше, он холодно посмотрел на меня и поднял банку с клеем.

– Мне пора возвращаться к слону. Я и так уже потратил уйму времени.

Он снова принялся за толстокожее создание, оставив меня в компании Гексли. Я не возражала.

– С затворниками тяжело ладить, – пробормотала я собаке.

Мистер Стокер был не первым мужчиной в моей жизни, который чувствовал себя неуютно в компании женщин, и точно не последним. Может быть, он страдал от патологической нелюбви к женщинам в целом, но с уверенностью, появившейся с опытом, я считала причиной всех этих уколов и грубостей разбитое в ранней юности сердце. «Некоторые люди так и не могут оправиться от давних потерь», – подумала я.

Я разлила себе и Гексли по мискам суп, намеренно проигнорировав мистера Стокера, раз он был занят слоном. Над мисками клубился густой пар и разливался аромат, вкусный и манящий, и мы с Гексли с удовольствием принялись за еду, а мистер Стокер в конце концов отложил лопатку с клеем и подошел к котелку.

– Ну и что это такое? – спросил он.

– Еда для собаки, – спокойно ответила я.

Он раздраженно посмотрел на меня и налил себе порцию. Свободных мисок больше не осталось, и ему пришлось есть из треснутой фарфоровой чаши, которая явно была частью его рабочего инвентаря.

– Удивительно, что вы ничем не отравились, – заметила я.

Он отправил в рот сразу полную ложку похлебки.

– Я был бы рад отпустить какое-нибудь колкое замечание по поводу отравления вашей стряпней, но не получится. Это прекрасно. Не припомню, когда я последний раз ел горячую еду.

Он съел три миски, каждую следующую все медленнее и спокойнее. Наконец он выскреб последнюю ложку и вздохнул с сытым видом.

– Вы плохо о себе заботитесь, – сказала я. Это было просто наблюдение, а не обвинение, и, кажется, он так это и воспринял.

Он пожал плечами.

– Слишком много работы, слишком мало времени и слишком мало денег. Вы были правы насчет моих привычек. Я сплю, когда придется, и что-то перехватываю из еды, когда вспоминаю об этом, просто, чтобы поддерживать свои силы. Ну и джин, конечно, – добавил он с утомленным видом заядлого пьяницы.

Я ничего не ответила, подошла к своей сумке и достала фляжку.

– Вот. Я привезла это из своих путешествий. Мне кажется, это очень укрепляет.

Он взял фляжку у меня из рук, сделал большой глоток и сразу закашлялся так, что чуть не задохнулся.

– Господи, что у вас там, черт возьми?!

– В Южной Америке есть такой напиток, называется кашаса, это что-то вроде рома, но его делают из сока сахарного тростника, а не из патоки.

– Я с ним знаком, – сказал он с сожалением в голосе, – чуть ли не год потратил на эту дрянь в Бразилии. Но это совершенно на нее непохоже.

Я намеренно оставила без ответа это упоминание о его прошлом. Если он с таким усердием старался скрыть свое настоящее имя, я была не вправе его разоблачать. По крайней мере, пока.

– Когда я охотилась на бабочек в Венесуэле, я останавливалась на постой у одного джентльмена, владельца обширных полей сахарного тростника в Бразилии. На его вкус, кашаса была чересчур банальной, и он решил дистиллировать ее дважды. В результате получился этот агуардиенте, гораздо более крепкий напиток.

Он сделал второй глоток, на этот раз гораздо более скромный, и рукавом вытер горлышко фляжки с изяществом лорда. Потом вдруг резко заморгал.

– Кажется, я ослеп. И мне это совершенно не по душе.

Я завинтила фляжку и вернула ее на место. Он приподнял глазную повязку, и, к своему изумлению, я поняла, что этот глаз такой же целый и невредимый, как и второй, только веко пересекает тонкий белый шрам. Я заметила также, что его глаза синего цвета, не яркоголубые, как бабочка «морфо», а темно-синие, как Limenitis arthemis astyanax, «ленточник Артемида», в красную крапинку, на которого я успешно охотилась в Америке. В отличие от легкомысленного «морфо», «ленточники» были очень серьезными бабочками.

– Вы видите этим глазом, – сказала я почти обвиняющим тоном.

Он кивнул и стал тереть глаза костяшками пальцев.

– Хотите – верьте, хотите – нет: не хуже, чем вторым. Но он быстро устает, и тогда мое зрение становится мутным. А потом в глазах начинает двоиться, и мне ничего не остается, как только закрывать этот глаз повязкой, чтобы он отдохнул.

– Но таким образом вы утомляете второй, – заметила я.

Он вернул повязку на место и потряс головой, будто пытаясь ее прочистить.

– Ну, тут уж ничего не поделать, ведь нужно заканчивать этого проклятого слона.

В этот момент у двери послышалось шебуршение.

– Мистер С., я принес вечерние газеты, – весело сообщил Баджер, – и ваши сладости.

Он вручил газеты и кулек мятных леденцов мистеру Стокеру, который сразу с жадностью накинулся на них. Я повернулась к мальчику.

– Как хорошо, что ты пришел. У меня есть миска супа, которая пропадет, если ты ее не съешь, а если я отдам ее псу, ему точно станет плохо. Ты не против?

Я вылила суп в чашу мистера Стокера и вытерла ложку. Баджер не стал мыть ни руки, ни лицо, а сразу принялся за еду. Он чавкал так же радостно, как Гексли, и прикончил свою порцию за несколько минут. Мистер Стокер в это время просматривал газеты. Вдруг он выпрямился, и каждый мускул его тела напрягся так сильно, что я поняла: случилось что-то очень плохое.

– Что такое? – спросила я.

Он не ответил, но так сильно вцепился в газету, что костяшки побелели. Я встала за его спиной и стала читать через его плечо.

– Нет-нет! – воскликнула я с ужасом. – Этого не может быть!

Заголовок был сенсационным, но мое внимание привлекли детали истории. Немецкий джентльмен, опознанный как барон фон Штауффенбах, был найден мертвым в своем кабинете. Вся комната была перерыта; полиция сочла эту смерть подозрительной. Никаких зацепок для опознания личности преступника обнаружено не было. Заканчивалась заметка тем, что дознание будет производиться через два дня.

– Этого не может быть, – повторила я.

– Но это так, – решительно возразил мистер Стокер. – Должно быть, его убили вскоре после того, как он вернулся домой.

– Убит? – Баджер поднял голову от миски с супом. – А кого убили?

Я посмотрела на мистера Стокера, но казалось, что он не в состоянии ответить, ужас застыл на его лице. Я заметила, что газета дрожит в его руках. Он явно был во власти сильных эмоций и не реагировал на происходящее вокруг.

– Друга, – ответила я мальчику. – Наверное, тебе лучше уйти, Баджер.

Он вылизал последние капли супа и послушно поднялся. В этот момент мистер Стокер будто очнулся: он отложил газету и встал.

– Не торопись, приятель. Мне нужно отправить телеграммы.

Хоть он и стряхнул с себя оцепенение, но двигался так, будто был не в себе, резко и с отчаянием. Он вырвал клочок бумаги из научного журнала и что-то написал на полях.

– Отправишь эту телеграмму в двенадцати экземплярах, по одному в каждое из этих двенадцати отделений. Отправь их и дождись ответов, слышишь? Почти все ответы будут отрицательными, их можешь выбросить. Но один ответ будет положительный, эту телеграмму принесешь мне.

Он нацарапал еще одно послание и тоже отдал мальчику.

– А эту телеграмму отправишь в Корнуолл, ее посыльный должен отдать лично в руки получателю и больше никому, – распорядился он. Затем стал шарить по банкам и коробкам, наскреб пригоршню монет и отдал их Баджеру. – Получишь больше, когда вернешься.

Мальчик убрал монеты в карман и побежал к двери, отсалютовав на ходу.

– Можете положиться на меня, мистер С.

Затем повисло гнетущее молчание, нарушаемое только потрескиванием дров в камине и похрапыванием Гексли. Я чувствовала себя беспомощной перед яростью мистера Стокера, а он явно был очень зол: губы сжаты, краска залила лицо, кулаки сжимались и разжимались, пока он взад-вперед ходил по комнате. Конечно, он имел право злиться, и ужасу и скорби тоже было место в такой трагедии. Но, глядя на него, я поняла, что еще одно чувство заставляло его метаться по мастерской, как лев в клетке, – страх.

Тем временем он перестал мерить шагами комнату и взялся за другое дело: вытащил старый гладстоновский саквояж[6] и начал упаковывать вещи. Он рылся в сундуках и на полках, вытаскивал разнообразные вещи и бросал их в сумку, в том числе сборник романтической поэзии и пачку огромных алых носовых платков. После минутного колебания он вернулся к одному из ящиков. Сморщившись от отвращения, он сунул туда руку; я не видела, что именно он достал, но он положил этот предмет в карман брюк и с силой задвинул ящик. Я подошла к нему и протянула руку.

– Мистер Стокер, вы были так любезны, приютив меня, но сейчас я явно мешаю вам, в момент глубокой личной скорби. Теперь мне пора вас покинуть. Спасибо вам.

Он повернулся ко мне, и его гнев обжег меня, будто плеткой.

– Покинуть? Ну нет, дорогуша. Теперь мы с вами связаны, по крайней мере, до тех пор, пока все это не закончится.

Ужаснувшись, но сочувствуя его сильным переживаниям, я постаралась запастись терпением.

– Мистер Стокер, я все понимаю, это вполне естественно, что вас так расстроила смерть близкого друга, и я выражаю вам свои глубочайшие соболезнования. Но мне явно уже пора, и здесь у меня дел не осталось. Мне нужно отправляться.

– Вы что, действительно не понимаете? – В его голосе послышалось искреннее недоверие. – Сейчас вы и есть мое дело.

– Я?! Но это же невозможно!

Он запихнул в рассыпающийся на глазах саквояж пыльный черный костюм и туго затянул ремни.

– Подумайте хорошенько, мисс Спидвелл.

– Еще раз, мистер Стокер, я соболезную вашей потере, но я вынуждена настаивать…

Он схватил меня за запястье. Он требовал, а не уговаривал, и силу его эмоций я ощутила по тому, как он сжимал мою руку.

– Мой лучший друг и учитель мертв, и, насколько я могу судить, вы тому причиной. До тех пор, пока я не выясню подробностей, вы ни на дюйм от меня не отойдете.

– Будьте благоразумны, мистер Стокер! Как такое может быть, чтобы я стала причиной смерти бедного джентльмена? Я была здесь, с вами, с той самой минуты, как он меня здесь оставил, и до того момента, как его убили. Вы сами это понимаете.

– Единственное, что я понимаю, – это то, что он привез вас сюда, убежденный, что вам угрожает смертельная опасность, и это было последним, что он успел сделать в жизни.

– Я с вами не поеду, – сказала я, высвободив запястье и скрестив руки на груди.

– Думаю, поедете. Макс просил меня охранять вас (если потребуется, то ценой собственной жизни), и я не собираюсь его подводить. Кто бы ни убил его, но он опережает нас по меньшей мере на двенадцать часов.

Мы должны отправляться сразу же, как Баджер вернется с ответами на телеграммы. Я планирую уехать с вами из Лондона и добраться до моих друзей, которые обеспечат нам своеобразное укрытие до тех пор, пока не завершится расследование и мы не получим ответы. Пока что я не знаю, жертва вы или преступница, но поверьте мне на слово: я это непременно выясню.

– В таком случае почему бы просто не пойти к властям?.. – предложила я.

– Нет! У нас нет такой возможности! – взорвался он, и его черты снова исказились от ярости.

Я ответила терпеливо, как няньки разговаривают с маленькими мальчиками или умалишенными:

– Я понимаю, что вы расстроены, мистер Стокер…

– Не думаю, что понимаете, – резко оборвал он. – Но вы поймете. А теперь садитесь и ждите возвращения Баджера.

Он толкнул меня на диван, и мне пришлось сесть.

– Мистер Стокер, – начала я, снова вставая.

Он навис надо мной, заставив снова сесть, и крепко прижал к дивану мои плечи.

– Если вы думаете, что я не свяжу вас по рукам и ногам, как свинью на вертеле, то прошу вас, прошу, поверьте!

Я замолчала и подчинилась; сумка стояла на полу у меня в ногах, на ней – сачок. Он снова стал мерить шагами комнату, а я сидела, скрестив руки на груди, и считала его шаги. Очевидно, сейчас с ним невозможно спорить, настолько он захвачен своими чувствами, и я решила подождать более благоприятного момента. «Ты сама мечтала о новом приключении», – напомнила я себе. И, может быть, это как раз начало одного из них, подумала я, потому что не верила, что мистер Стокер действительно может быть для меня физически опасен, каким бы буйным ни был его нрав. Я доверяла своим инстинктам, прекрасным от природы и проверенным годами путешествий среди подозрительного люда. Не все бывают довольны, когда кто-то рыщет по их владениям в погоне за бабочками, а мои вылазки часто приводили меня к крайне неучтивым личностям. Я вспомнила одного главаря банды на Корсике. Мне удалось тогда уклониться от его намерений убить меня или на мне жениться, и мы расстались в прекрасных отношениях. К тому же он благородно обучил меня нескольким приемам самозащиты. Я была совершенно убеждена, что смогу добиться подобного успеха и с мистером Стокером. Очевидно, у него было очень мало опыта в обращении с женщинами. Он даже не подумал отобрать у меня шляпную булавку.

Так что пока я решила с ним сотрудничать; мистер Стокер принялся копаться в разных коробочках и банках, собирая там все оставшиеся монеты, которые и составляли его скромное состояние. Затем он потряс какие-то книги, и из страниц выпало несколько банкнот минимального достоинства. Он убрал деньги в карман, потом потушил лампы и огонь в очаге, оставив только одну тонкую свечу, чтобы рассеивать мрак, достал нож и убрал его в кожаный чехол на шнуре, который надел на шею и спрятал под рубашку. Тут я могла бы начать возражать, но снова ощутила интуитивную уверенность в том, что как бы зол и разъярен он ни был, даже будучи вооруженным, он не направит свою ярость против меня.

Я начала считать его шаги и досчитала до шестисот восьмидесяти двух, когда вернулся Баджер, размахивая двумя телеграммами.

– Получил, мистер С.!

Баджер вручил бумаги мистеру Стокеру, и тот быстро прочитал их.

– Хорошая работа, – сказал он и ссыпал мальчику еще одну горсть монет. – Ты хороший парень, я знаю, что всегда могу на тебя рассчитывать.

– Да, сэр, мистер С.! И я позабочусь о Гексли, не бойтесь.

Мальчик выманил бульдога из-под дивана и привязал кусок веревки к его ошейнику вместо поводка. Мистер Стокер взял неуклюжую шляпу с низкой тульей, надвинул ее себе чуть ли не на глаза и поднял свою сумку. Затем повернулся и нетерпеливо махнул мне рукой:

– Ну идемте же.

Я остановилась на минутку, чтобы почесать бульдога за ухом перед уходом. Мистер Стокер должен был наконец понять, что я не пленница и иду по собственной воле.

Глава седьмая

Мистер Стокер предпочел не делиться со мной подробностями того, куда мы направляемся, и я поняла, что лучше не спрашивать. Хоть я и говорила о его потере, но понимала, что он еще по-настоящему не горюет о бароне. Это придет позже, после осознания неизбежности смерти, которое наступит в результате долгих минут тихого созерцания. Тогда и только тогда это станет для него реальным. А пока мистеру Стокеру нужно было действовать, его гнали страх и ярость, он без остановки двигался вперед и безжалостно тянул меня за собой. Я хотела показать ему, что следую за ним спокойно и добровольно, поэтому демонстративно взяла сумку и сачок и вышла вслед за ним на улицу, где уже наступала ночь. Он шел быстро, немного вразвалочку, как человек, который провел много времени в седле или в море. Он крепко держал меня под локоть, но беспокоиться ему не стоило: я и не думала о побеге. Загадка безвременной смерти барона крайне волновала меня, и про нее нельзя было просто так забыть. И если, как предполагал мистер Стокер, я действительно могла хоть что-то сделать, чтобы пролить свет на это событие, моим долгом было именно так и поступить, осознала я. Мне также пришло в голову, что, потеряв барона, я лишилась единственной нити, связывавшей меня с матерью. Найдя ответы на вопросы, касающиеся его смерти, я могла также найти ответы относительно своего рождения, но верхом неприличия было бы признаться мистеру Стокеру в столь эгоистичном мотиве в минуту его глубокой скорби.

Я послушно спешила за ним, сворачивая с одной улицы на другую, подчиняясь движениям его руки, пока наконец мы не достигли мерцающей громадины Паддингтонского вокзала. Глядя на широкие арки и впечатляющие металлические конструкции, радость и гордость мистера Брюнеля[7], я убедилась, что архитекторы, несмотря на репутацию скучных людей, на самом деле обладают живейшим воображением.

Но мистер Стокер не смотрел на это чудо современной инженерной мысли. Вместо этого он нырнул в темный угол и погрузился в изучение расписания, то и дело поглядывая на часы и что-то подсчитывая.

– Мы явно шли кружным путем, – заметила я, почти не сомневаясь, что он ничего мне не ответит.

– Это было необходимо. Требовалось убедиться, что никто за нами не следит.

Я хотела попросить его объяснить мне это подробнее, но он кивнул в сторону касс.

– У нас есть четверть часа до отправления поезда. Идем.

Я не двинулась с места, и он повернулся, нахмурившись. Я опередила его.

– Вы можете купить билеты, а я тем временем загляну в дамскую комнату.

Он открыл рот, без сомнения, чтобы выругаться, но я подняла руку в предупреждающем жесте.

– Я не намерена сбегать от вас, хотя сейчас вы убедились, как абсурдна мысль похищать даму в общественном месте.

Я кивнула в сторону дородной фигуры бобби, патрулировавшего станцию. К моему изумлению, мистер Стокер углубился в изучение расписания и надвинул шляпу поглубже на глаза, чтобы скрыть лицо.

Очевидно, он не хотел привлекать к себе внимание констебля, и я решила воспользоваться этим преимуществом.

– Вот мое самое ценное имущество – сачок, – сказала я. – Это основная вещь в моей профессии и нежно любимый мною инструмент. Я отдаю его вам как залог того, что мы встретимся с вами на платформе до отправления поезда.

Он издал какой-то приглушенный звук, но я уже вручила ему сачок и быстро ушла, предоставив ему позаботиться о билетах. Уборная находилась на некотором расстоянии, после прилавка с книгами и лавки со сладостями. Когда я проходила мимо буфета, на меня повеяло манящим запахом ростбифа, и у меня в животе немного заурчало от голода. Я быстро выполнила свою задачу и вышла с вымытыми руками и приведенной в порядок юбкой. Я на ходу расправляла манжеты и вдруг поняла, что какой-то господин рядом идет со мной в ногу. Мне были знакомы подобные трюки, и я по опыту знала, что обычно ледяного высокомерного взгляда достаточно для того, чтобы остудить пыл.

Но, повернувшись, чтобы одарить его самым испепеляющим взглядом, я застыла в нерешительности. Этот господин мне незнаком – в этом я была совершенно уверена. Но он смотрел на меня так, как Моисей, вероятно, взирал на Землю обетованную. Я колебалась не более секунды, но он сумел воспользоваться этим моментом: взял меня под локоть и завернул за табачную лавку.

– Сэр! – возмутилась я, и он сразу отпустил мою руку.

– Вы должны извинить мою бесцеремонность, мисс Спидвелл, – сказал он и быстро огляделся. Толпа пассажиров текла мимо нас, и никто не обращал на нас внимания; он посмотрел мне в глаза, и в его взгляде, блуждавшем по моему лицу, я заметила некую алчность.

– Тысяча извинений. Я совсем не хотел пугать вас, – продолжил он низким, проникновенным, хорошо поставленным голосом. Вероятно, ему было немного за сорок, он был хорошо одет, и от него доносился легкий пряный аромат. Его черные волосы еще не тронула седина, но у меня закралось сомнение, не прибегает ли он к помощи черной краски, чтобы выглядеть моложе.

Но нет. В уголках глаз пролегло несколько морщинок, и его подбородок, пожалуй, был немного мягче, чем во времена ранней молодости, но его губы складывались в такую очаровательную улыбку, что я поняла: этот мужчина сохранит свою привлекательность до глубокой старости.

– Мы в неравном положении, сэр, – холодно ответила я.

– И вновь я могу лишь просить вас меня простить, – сказал он, но я заметила, что он не исправил этого упущения.

Он вновь внимательно окинул меня взглядом с головы до пят.

– С вами все в порядке? У меня дыхание перехватывает, как только подумаю о том, что вы могли быть замешаны в эту ужасную историю с убийством.

– Что вам об этом известно? – спросила я.

Он покачал лощеной головой.

– Я знаю лишь, что этот доблестный старик не заслуживал такой ужасной смерти. Но вы здесь и невредимы, и сейчас важно только это. Как умно вы отделались от этого грубияна, – добавил он, без сомнения, имея в виду мистера Стокера.

– Смерть барона не имеет ко мне никакого отношения, – резко ответила я. Несмотря на мнение мистера Стокера, утверждавшего обратное, я не могла допустить, что хоть как-то связана с этим омерзительным действием, и возмутилась, оттого что и этот джентльмен предположил нечто подобное.

– Сэр, вы говорите загадками, – сообщила я ему.

Он развел руками и снова очаровательно мне улыбнулся.

– Ну конечно! Ведь я чуть с ума не сошел от радости, после того как столько часов волновался за вас. Но теперь вы в безопасности. Я пришел, чтобы о вас позаботиться. Барон собирался вручить вас под мою защиту. Вот для чего он привез вас в Лондон, – просто сказал он.

Я всмотрелась в его лицо: красивые, ровные черты, добродушное выражение – и быстро произвела подсчеты. Возможно, хоть и маловероятно, что этот мужчина – мой отец, в случае если он очень неблагоразумно вел себя в молодости. Мне померещилось что-то очень знакомое в его телосложении, и я задумалась: вдруг это действительно так? Тогда его скрытность становилась вполне объяснимой. Конечно, ни один джентльмен не стал бы говорить о подобных вещах в суматохе лондонского вокзала.

Но что-то в его улыбке мне не понравилось. Хоть он и расточал ее умело, с привычным очарованием, его глаз она не касалась. И хотя он выражал радость и облегчение, оттого что нашел меня, но не переставал озираться по сторонам, а его рука тянулась к воротничку. Эта рука у воротничка была минутным жестом, но для меня этого оказалось достаточно. Он произносил свои реплики гладко, они были хорошо отрепетированы, но его выдало это подсознательное движение.

– Если вам известно мое имя, – сказала я спокойно, – то вы должны знать, что я натуралист.

– У нас будет еще очень много времени для того, чтобы лучше узнать друг друга, – пообещал он. – Но сейчас нам нужно идти.

Он взял меня под локоть, но я не обратила внимания на это приглашение.

– Как жаль, что вы не занимаетесь естественной историей, – сказала я. – Если бы вы читали работы Дюшена или Дарвина по физиогномике, то были бы лучшим лжецом.

Его зрачки расширились, рот приоткрылся, а щеки сразу залила краска гнева.

– Ну вот! – победно воскликнула я. – Теперь все в порядке! Ваше выражение лица полностью соответствует вашим чувствам, в отличие от предыдущего, когда вы лгали. Тогда вас выдали глаза. Кажется, следует прояснить: мне не нравится ситуация, когда меня хочет похитить мужчина, скармливая мне одну ложь за другой, – добавила я.

Мой собеседник мгновенно признал свою вину.

– Кажется, я снова должен извиниться перед вами, мисс Спидвелл, – просто сказал он. – Я излишне торопился, напугал вас и никогда себе этого не прощу.

Он вытащил из кармана пальто визитницу. Это была кричащая вещица, золотая и с такими огромными драгоценными камнями по углам, что я сразу предположила, что они не настоящие. Он достал карточку и протянул ее мне. В отличие от карточки барона, эта была из тонкого картона, и качество бумаги выдавало попытку сэкономить.

– Эдмунд де Клэр, – вслух прочитала я. Под его именем карандашом был написан его лондонский адрес: отель «Императрица Индии» – респектабельное, но не модное место. Он приподнял шляпу и театрально поклонился.

– К вашим услугам, мисс Спидвелл.

– С какой целью, мистер де Клэр? – спросила я.

– С целью помогать вам в эти труднейшие для вас дни. Я понимаю ваше смущение, – с нажимом сказал он. – Молодая леди, одна в целом мире, ни друзей, ни семьи, неоткуда ждать помощи. Но я здесь, я готов и хочу предложить вам свои услуги и занять место защитника, которое столь безвременно покинул барон.

Нужно отдать ему должное, речь была хороша. И женщина, не получившая уроков самозащиты от корсиканского бандита, вероятно, поддалась бы на его уговоры. Но я была крепким орешком.

– Как это мило с вашей стороны, мистер де Клэр, – сказала я, одарив его улыбкой, которая ни за что не обманула бы господ Дюшена и Дарвина. – Но мне нужно сделать одно дело до того, как я полностью отдам себя на ваше попечение.

Он изо всех сил постарался подавить раздражение, но его выдало легкое подергивание в уголках губ.

– Милое дитя, нам нельзя тратить время! – сказал он и придвинулся ко мне так, что мои ноздри заполнил исходящий от него пряный запах. – Кругом опасность.

– Опасность?

– Со всех сторон, – решительно сказал он. – Не хочу вас пугать, мисс Спидвелл, но человек, с которым вы сейчас оказались, – совершенно неподобающее лицо для того, чтобы заботиться о даме. Вообще-то, мне следует предупредить вас, что именно от него и исходит самая страшная опасность.

– В самом деле?! Что же он совершил? – спросила я, широко раскрыв глаза. Мне показалось, что я физически ощущаю его раздражение.

– Вещи, о которых я не могу позволить себе говорить в вашем присутствии, – заявил он. – Но с ним вы не в безопасности, что бы вы ни думали. Ну так что, пойдете вы со мной?

Я потерла лоб, размышляя.

– Хорошо, – сказала я наконец.

Маска заботливости на секунду слетела с него, и я ясно увидела выражение триумфа в его глазах.

– Счастлив это слышать, – ответил он, и теперь я не сомневалась, что он говорит искренне. Какие бы ни были у него на меня планы, он явно отчаянно желал разделить нас с мистером Стокером.

И тут мой взгляд упал на плакат в буфете, изображающий сэндвичи с окороком, и мне на ум сразу пришла сценка, которую мистер Стокер разыграл с мальчиком-посыльным, желая отдать ему остатки окорока. Хитроумный план сам возник в голове, и я не преминула им воспользоваться.

– Сэр, прошу вас, мне нужна еще минутка. Оказывается, мне снова необходимо посетить дамскую комнату, – обратилась я к мистеру де Клэру, скромно опустив ресницы. – Небольшое расстройство желудка, – пробормотала я.

– Конечно-конечно, – ответил он, на этот раз гораздо мягче. Было ясно, что теперь, когда я сдалась, ничто не могло его сильно обеспокоить.

– Не будете ли вы столь любезны раздобыть для меня в буфете немного имбирного пива, а я пока подожду здесь? Мои тети всегда говорили, что нет лучшего лекарства при проблемах с пищеварением.

Ликование, которое он изо всех сил пытался скрыть, слегка померкло. Он совсем не хотел выпускать меня из виду, но я не оставила ему выбора. Моя история о несварении желудка была до боли банальной, но леди не могла признаться в подобных вещах джентльмену без острой необходимости. Все правила поведения и этикета диктовали ему единственный ответ, и он меня не разочаровал.

– Конечно, – повторил он. – Я сейчас же пойду в буфет и буду дожидаться вас у дамской комнаты. Не уходите оттуда без меня.

Я заверила его, что так и поступлю, но в ту же секунду, как он повернулся ко мне спиной и направился в сторону буфета, я бросилась бежать и смешалась с толпой пассажиров. Я перепрыгивала через ступеньки, не обращая внимания на изумленные взгляды и возмущенные возгласы тех, кого я толкнула, пробираясь к платформе. Я увидела мистера Стокера: он метался из стороны в сторону, как разъяренный тигр, высматривая меня. На рельсах позади него поезд выпустил огромные клубы черного дыма и тронулся.

– Черт побери, вы почти вовремя! – взорвался он при виде меня. – Проклятье, где вы пропадали?!

Я холодно ему улыбнулась.

– Небольшие проблемы со шляпкой, но сейчас все в полном порядке, – заверила я его и незаметно убрала в карман карточку мистера де Клэра.

Мистер Стокер схватил меня за руку и подтолкнул вперед, подсадив в вагон движущегося поезда. Он вскочил туда вслед за мной, и, обернувшись и посмотрев поверх его плеча, я увидела, как на платформу выскочил мистер де Клэр, с лицом, пылающим от гнева и осознания сорванных планов. Я улыбнулась ему, но сдержалась и не стала махать. Это было бы уже неприлично.

Мы нашли пустое купе, мистер Стокер крепко запер дверь, а я сразу удобно там расположилась. Теперь, когда у меня было время обдумать свое поведение, мне показалось очень интересным то, что инстинктивно я выбрала компанию мистера Стокера, вместо того чтобы воспользоваться случаем ускользнуть от него. Делом одной минуты было бы обратиться за помощью к проходящему мимо полисмену или принять предложение поддержки от мистера де Клэра.

Но к чему бы это привело? Моему подсознанию сразу было ясно то, что я только сейчас сумела осмыслить логически: если бы я прибегла к помощи властей, нашему приключению пришел бы конец. Стремительное бегство из Лондона закончилось бы, даже не начавшись. Очевидно, мистер Стокер боялся узнавания по причинам, о которых я пока ничего не знала. Его настойчивое желание действовать в одиночку, без сомнения, было продиктовано веской причиной, которую я страстно желала узнать. Я также помнила о безусловном доверии к нему барона, которое возникло благодаря долгому знакомству с этим человеком. Конечно, я была в состоянии сама о себе позаботиться, но мне показалось, что мудрее будет следовать курсу, избранному для меня бароном. Вероятно, он знал мистера де Клэра и все же предпочел оставить меня у мистера Стокера.

Но почему же тогда мне не хочется делиться с мистером Стокером историей о встрече с де Клэром на вокзале? Наверное, мне следовало рассказать обо всем начистоту, но меня раздражало то, что мистер Стокер настаивал на строжайшей секретности. Он даже не рассказал мне, куда мы направляемся, и, пока он упорно хранил многое в тайне, я сочла себя вправе тоже иметь свои секреты. К тому же, подумала я, если мистер Стокер окажется неудовлетворительным спутником для приключений, у меня теперь есть возможность от него избавиться. Я могла позволить себе доверять ему до тех пор, пока он не подаст мне повода этого не делать, – эта мысль меня очень успокаивала.

Глава восьмая

– Эх, знала бы я, что нам предстоит долгая поездка на поезде, взяла бы с собой больше еды, – размышляла я вслух, копаясь в сумке. – И вам не стоило тратиться на первый класс, я прекрасно чувствовала бы себя и в третьем. Кстати, в некоторых отдаленных регионах Восточной Европы нет этого разделения вагонов на классы.

Мистер Стокер вглядывался в городские огни за окном с решительной напряженностью, но заметно расслабился, как только столица осталась позади.

– В третьем классе не бывает уединения, – напомнил он мне.

– А нам нужно уединение?

Он не ответил, и между нами повисла тишина, тяжелая и неприятная, и я подумала, что сойду с ума, если она будет тянуться в течение всей поездки. Он до сих пор так и не сказал мне, куда мы направляемся, и эта неопределенность нервировала. Мое раздражение требовало какого-то выхода, а по опыту я знала, что мужчин можно разговорить, если нажать на верный рычаг. С мистером Стокером, по моему предположению, гнев должен был сыграть нужную роль, и я решила немного разжечь его темперамент, надеясь, что это поможет мне выяснить его слабые места и выгодно их использовать.

– Должна признать, мистер Стокер, это уже что-то. Мне казалось, что вы совершенно безынициативны, но теперь я с радостью убедилась, что была неправа. Думаю, у вас есть все шансы добиться большого успеха в жизни, если продолжите в том же духе. Конечно, может показаться, что вам стоило бы направить свою энергию на что-то более полезное и безопасное, чем преступное похищение, но для начала и это неплохо.

Я мило ему улыбнулась, а он хмуро посмотрел на меня со своего сиденья напротив. Я была совершенно удовлетворена тем, как быстро он разозлился, и сразу запомнила это на будущее.

– Я все никак не могу понять, вы самая храбрая женщина, которую я только встречал в жизни, или самая глупая, – сказал он язвительно. – Вы должны быть напуганы до смерти, дрожать от страха и рыдать на полу, а вместо этого вы меня оскорбляете.

– Ну что вы! Это был искренний комплимент, – заверила я его. – Ваше поведение продемонстрировало мне храбрый дух и изобретательный ум – два качества, которые объединяют всех исследователей. А что касается вашего замечания, почему я должна быть напугана? Мне придает уверенности чистая совесть, мистер Стокер. Знаю, что не имею никакого отношения к несчастью, постигшему барона, и думаю, что и вы это понимаете. Скорее всего, это временное помутнение рассудка, минутный каприз. Благоразумие должно к вам со временем вернуться, и тогда все станет по-другому. А пока, думаю, лучшей стратегией для меня будет спокойное согласие; так ведут себя с лунатиками или сумасшедшими.

– Думаете, я сошел с ума?

– Вы только что меня похитили, – заметила я резонно. – Знаю, само по себе это нельзя считать сумасшествием, но вы не можете отрицать, что это выглядит немного странно.

Я не потрудилась объяснять, что это не вполне можно назвать настоящим похищением, ведь очевидно, что я нахожусь здесь по собственной воле. Я могла бы сбежать от него уже раз десять, но мне показалось невежливым ему на это указывать как раз тогда, когда он решил, что так мастерски меня здесь удерживает.

Я ожидала какой-нибудь лекции, но он сказал все, что намеревался, и вновь воцарилось напряженное молчание. На этот раз я не старалась его нарушить. Шли часы, и багровый закат сменился ночной тьмой. Появились звезды, сперва бледные, а потом ярко мерцающие, и над деревьями поднялся восковой серп луны; а мы все ехали дальше на запад. Наконец мистера Стокера сморил сон, а я стала размышлять о мистере де Клэре. Очевидно, ему было что мне рассказать, но, к несчастью для него, я получила на этот счет очень точные указания от своего корсиканского друга. Закоренелый преступник, он рассказал мне, как важно всегда доверять своей интуиции, вне зависимости от того, что подсказывает разум. Я так и поступила на Паддингтонском вокзале, принимая решение, следовать ли мне за мистером де Клэром, и только сейчас, под монотонный стук колес, я сумела это обдумать: почему, повинуясь инстинкту, я предпочла компанию мистера Стокера обществу мистера де Клэра. В тот момент я не успела этого осознать, но сейчас, глядя на мирно похрапывающего мистера Стокера, поняла, что даже если барон действительно отправил мистера де Клэра забрать меня у мистера Стокера, как сверток или посылку, тот принял все меры предосторожности, прежде чем подойти ко мне. Он не пытался заговорить со мной, пока мы с мистером Стокером были вместе, а улучил момент, когда мы разделились, и только тогда появился. Если бы он действительно был посланником барона, для него не представляло бы затруднения присутствие мистера Стокера и он должен был встретиться с нами обоими.

Разве что… я посмотрела на своего спящего спутника: творец создал его в суровом настроении, не одарив никакой мягкостью. Орлиный нос (с таким носом Александр свысока взирал на завоеванный мир) и острые линии скул и бровей добавляли внешности величия. Решительный подбородок был скрыт бородой, а верхняя губа, по крайней мере, видимая ее часть, казалась тонкой и строгой. И только мягкий изгиб нижней губы выдавал в нем чувствительную натуру. Эта нижняя губа рассказывала истории, о которых лгали все остальные черты лица, и я задумалась, чему же верить. Все эти признаки, собранные вместе, могли означать, что их владелец – либо герой, либо негодяй, или мученик, или тиран, и если мистер де Клэр считал, что он мой похититель, для него казалось вполне разумным дождаться, пока мистер Стокер отойдет от меня. Может быть, он считал, что спасает меня от какой-то ужасной опасности, грозящей мне в лице мистера Стокера? От этой мысли мне стало не по себе. Но я вновь вспомнила уроки, полученные на Корсике, и упрямо покачала головой. Я не хотела, не могла поверить, что мистер Стокер был моей погибелью.

И лишь гораздо позже я поняла, какую хорошую службу сослужил мне мой корсиканский друг.

* * *

Мы сделали пересадку в Тонтоне, а затем в Эксетере и наконец высадились на станции Тавискомб Магна. Мы были единственными пассажирами, сошедшими там, и я не удивилась, что на платформе нас никто не ждал. Мистер Стокер нетерпеливо махнул рукой.

– Ночью здесь холодно. У вас есть плащ? Надевайте.

Я достала из сумки длинный полосатый плащ, надела его и застегнула на все пуговицы. А он вместо плаща накинул на плечи старый несвежий сюртук, и мы двинулись по дороге, освещенной луной. Я улыбнулась.

– Что, черт возьми, смешного? – спросил он.

– Вы. Надеюсь, мы не наткнемся на каких-нибудь суеверных крестьян. Они примут вас за призрак косматого разбойника с большой дороги.

Он пробормотал какое-то ругательство и двинулся вниз по узкой тропинке, ведущей от деревни в поля. Единственным освещением нам была луна, и идти иногда бывало трудно: дорога оказалась неровной и ухабистой. Какое-то время мы шли, не обмениваясь ни словом, но, когда луна поднялась и светила прямо у нас над головами, я споткнулась, и он успел протянуть руку и поддержать меня.

– Спасибо.

Немного поколебавшись, он сказал:

– Думаю, мы можем ненадолго остановиться, если вам нужен отдых.

– Вовсе нет, – решительно ответила я. – Ходьба – прекрасное упражнение для того, чтобы оставаться в тепле. Как только остановимся, мы замерзнем. Но вы можете сказать мне, куда мы направляемся, просто для того, чтобы скоротать время.

– Мы идем к моим друзьям. Их лагерь здесь неподалеку.

– Лагерь? Они что, цыгане?

– Нет. Они члены бродячего представления.

Я снова оступилась, и он опять выругался:

– Смотрите себе под ноги, женщина!

– Вы меня удивили, – сказала я в свое оправдание. – Бродячее представление – я заинтригована. Что за бродячее представление?

– Скоро увидите.

Он опять замолчал с угрюмым видом, но я молчать не собиралась.

– Мистер Стокер, я понимаю, вы очень злитесь на меня, и думаю, если бы ситуация была обратной, я бы относилась к вам с таким же беспричинным подозрением. Но хотелось бы обратить ваше внимание на то, что для жертвы похищения я прекрасно с вами сотрудничала, и самое меньшее, что вы можете сделать для меня в ответ, – поддержать вежливую беседу.

Тогда он остановился и посмотрел мне прямо в глаза. Его лицо в лунном свете пересекали резкие тени.

– Жертва? Насколько мне известно, именно вы заказали убийство барона!

Я сочувственно взглянула на него.

– Знаю, вы считаете это возможным, но вы же ученый. Вас же учили не строить гипотез до того, пока не проанализируете все данные, не правда ли? А значит, вы в равной степени можете верить тому, что я невиновна. Барон сам вверил меня вашему попечительству. Разве вы сами не говорили мне, что он поручил вам защищать меня «даже ценой собственной жизни»?

Он долго ничего не отвечал, по лицу было видно, что в нем борются разные чувства.

– Да, это так, – пробурчал он наконец. – И да, я готов допустить: очень вероятно, что вы в этой истории не злодей, а невинный участник. Но вы – единственная, кто может помочь мне выяснить, что произошло с Максом.

В его голосе мне послышались нотки, которые в устах другого человека можно было бы назвать мольбой.

– Я это понимаю и, верите вы мне или нет, глубоко сожалею, что с ним случилось такое несчастье. Я общалась с ним только в пути до Лондона, но уверена, что он был добрым человеком и действительно хотел мне помочь. Хотя думаю, что, если бы он увидел вас сейчас, то мог бы усомниться в правильности своего решения вверить меня вашей заботе.

Он открыл было рот, но потом резко закрыл его, не в состоянии вымолвить ни слова. Моя стрела попала точно в цель.

– Я приму к сведению ваше утверждение, что вы – лишь невольная участница этого дела, – произнес он ледяным от гнева тоном, – но вы должны понять, что я буду испытывать подозрения на ваш счет до тех пор, пока не уверюсь в обратном.

– Если вы готовы в этом убеждаться, мне этого вполне достаточно. И вы должны позволить мне помочь вам в поиске того, кто совершил это ужасное преступление.

– Даже не думайте, – категорично заявил он.

Я постаралась запастись терпением.

– Мистер Стокер, понимаю, вы боитесь, что я каким-то образом поверну ситуацию под выгодным для себя углом, но, честное слово, у меня есть не менее серьезный мотив для того, чтобы раскрыть тайну убийства барона, чем у вас. В конце концов, сэр, вас не считают соучастником этого преступления.

К моему изумлению, он немного расслабился и не то чтобы улыбнулся, но почти.

– Вы практически выдали себя сейчас. Вы чертовски хорошо стараетесь это скрыть, но сдается мне, вашего слова мне недостаточно.

– Я не привыкла к тому, чтобы во мне сомневались, мистер Стокер. Многие люди считали меня странной и неженственной, но мое слово всегда было ничуть не хуже мужского. Мне кажется унизительным, что единственное средство защиты, которым я располагаю, – это попытка урезонить вас.

– Вы предпочли бы дуэль на пистолетах?

– Если это вас убедит, – решительно ответила я. – Но, если честно, я предпочла бы шпаги.

Может быть, преследование взломщика в моем коттедже и не принесло результатов, но оно точно вновь пробудило во мне любовь к холодному оружию.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Кажется, вы говорите серьезно. Вы были бы счастливы выпустить в меня пулю прямо здесь и сейчас.

– Или самой принять пулю, если это очистит мое имя.

Он покачал головой.

– От лунного света у вас помутилось в голове, мисс Спидвелл. Я не собираюсь давать вам оружие и тем более выходить с вами на дуэль.

Я решила не сообщать ему о том, как смертельно опасна может быть шляпная булавка в ловких руках. Мы продолжили путь, но я ощутила, что в его отношении ко мне стало чуть меньше холодности, чем прежде.

– А что вы скажете друзьям? – вдруг спросила я. – Они захотят узнать, почему мы к ним пришли.

– Вы будете моей молодой женой, чья семья не одобряет нашего союза. Я скажу, что мы боимся вашего коварного опекуна, который пытался лишить вас состояния, и что нам необходимо укрытие до тех пор, пока не вернем себе все ваши деньги.

– Это сюжет из бульварных романов. Никто этому не поверит. К тому же мы с вами вряд ли сможем притворяться счастливой парой, соединенной священными узами брака. Совершенно очевидно, что мы друг другу не подходим.

Он ничего не ответил. Вместо этого резко повернулся на каблуках и встал прямо передо мной. Как будто я на полном ходу столкнулась со скалой, подумала я, наткнувшись на него в темноте, – я выронила сумку и сачок и выставила вперед обе руки, чтобы не упасть.

Сунув руку в карман брюк, он достал какую-то вещь, и я вспомнила, что еще в поезде он вынул это из саквояжа. Я даже не успела понять, что он делает, а он взял мою левую руку и снял с нее перчатку. Затем надел мне на палец что-то холодное.

– Что это?

– Обручальное кольцо, – ответил он.

Я уставилась на тонкую золотую полоску у себя на пальце. Кольцо было немного погнуто и поцарапано, как будто его швырнули в минуту гнева.

– Как так вышло, что у вас в запасе есть обручальное кольцо, мистер Стокер? Вы что, имеете обыкновение похищать молодых женщин и выдавать их за своих жен?

– Не ваше дело, – отрезал он. – Теперь будете откликаться на имя «миссис Стокер», пока мы будем у моих друзей. Можете обращаться ко мне «Стокер» или «муж», мне неважно.

– Может быть, лучше Люцифер? – пробормотала я себе под нос.

Он не отреагировал на мое замечание и спросил:

– Какое у вас имя в крещении?

– Можете звать меня миссис Стокер, – посоветовала я, гордо вздернув подбородок. Он грубо рассмеялся.

– Ни один мой знакомый не поверит, что я могу так формально обращаться к женщине, на которой женат. Какое имя вам дано при крещении?

– Вероника, – ответила я наконец.

Он уставился на меня.

– То есть как растение вероника семейства подорожниковых, известное также как «спидвелл»? Вы шутите!

– Вовсе нет, – ответила я с возмущением. – Моя тетя Люси увлекалась садоводством.

– И поэтому сделала из вашего имени своего рода ботаническую шутку?

– Вероника – очень полезное растение, – заметила я. – Ее называют также синюшкой или козьей мордой, и это самый популярный представитель семейства подорожниковых. Ее очень хорошо заваривать при простуде.

– Боже, пожалуй, вы должны быть ей благодарны за то, что она не назвала вас козьей мордой! А попроще имени у вас нет? Как вас звали, например, другие дети или сердечный друг?

– Я не играла с другими детьми, а мои сердечные друзья, как вы сами только что грубо выразились, – не вашего ума дело.

Он приподнял бровь.

– Друзья? Во множественном числе? Вы темная лошадка, не правда ли?

Я ничего не ответила, и он вздохнул.

– Ну хорошо. Пока мы будем здесь, вы будете для меня моей милой Вероникой.

Он сунул мою руку себе под локоть и прижал ее, пожалуй, слишком крепко для того, чтобы это показалось приятным.

– А теперь улыбайтесь и смотрите на меня с обожанием. Мы на месте.

Тишину нарушали лишь шорох ночных существ и редкие трели соловья. Лагерь – пестрое собрание шатров, телег и цыганских кибиток – дремал. То тут, то там в темноте мелькали огни, будто светлячки, и только по одному шатру можно было понять, что кто-то не спит. Это был большой шатер в красно – золотую полоску, у входа в который на легком ветру покачивались китайские фонарики. Мистер Стокер крепко держал меня под локоть, пока мы шли через лагерь. Каждый шатер или фургон был раскрашен в свой цвет, но мы двигались очень быстро, и я не успевала их рассмотреть. Наконец мы добрались до большого шатра и остановились перед ним, так что я успела прочитать плакат, растянутый над входом, выведенный изящными буквами с вензелями: «Бродячий цирк уродств профессора Пигопагуса».

Мы пришли.

Глава девятая

Я не успела ни о чем спросить, потому что мистер Стокер уже дернул за ленту с колокольчиками, висевшую у полога, и позвонил. Изнутри доносилась музыка: странные, будто потусторонние звуки, полные грусти и томления, – ее было почти физически больно слушать, такой острой казалась эта тоска. Послышался голос:

– Стокер, ну наконец-то, входи!

Мистер Стокер приподнял полог и жестом велел мне следовать за ним. Я шагнула внутрь, и передо мной открылась сцена прямиком из какого-то странного сна. Стены шатра были завешаны ярким шелком и множеством китайских фонариков, пол – устлан слоем тонких турецких ковров. Но мое внимание привлек не необычный интерьер. Шатер был полон людей, и ни один из них не походил ни на кого из тех, с кем я встречалась прежде. Там была женщина, невообразимо толстая, она сидела на стуле размером с три сдвинутых вместе кресла. В руках она держала тарелку пирожных с кремом и была полностью ими поглощена, управляясь с ними при этом с определенным изяществом. Рядом с ней стоял мужчина с головой льва, черты лица которого скрывали густые волосы не менее четырех дюймов в длину; одет он был в военную форму с потрясающим набором наград и медалей на груди. Его рука покоилась на спинке инвалидного кресла, в котором дремала невероятно старая дама. Далее стоял самый большой мужчина из всех, что мне доводилось встречать; мистер Стокер казался мне высоким со своими шестью футами роста, а этот имел не менее семи и такое нагромождение мускулов во всем теле, какое я видела лишь на карикатурах. Дальше вплотную стояли два стула без подлокотников, и я скоро поняла, почему они расположены именно так. Два джентльмена, сидевших на них, были соединены в области ребер и располагались рядом, как корешки книг: касаясь друг друга спиной и плечами. У одного из братьев в руках был аккордеон – источник странной музыки, а другой держал только тонкую сигарету в мундштуке в фут длиной, которой он замахал, когда мы вошли.

– Дорогу, дорогу новобрачным! – закричал он, театрально размахивая мундштуком.

Мистер Стокер прошел и встал перед ним, подтолкнув и меня вперед.

– Добрый вечер, профессор, – сказал он. – Сколько лет…

– Почти два года с тех пор, как ты нас покинул, – ответил вкрадчиво профессор.

На лице мистера Стокера дрогнул мускул, и тогда я поняла: он опасается того, какой прием окажут ему друзья.

– Понимаю, я тогда уехал немного неожиданно, – начал он, но профессор жестом прервал его.

– И все же блудный сын всегда возвращается; разве не так нас учит Библия? И получает справедливую награду. Кажется, я припоминаю что-то о том, что каждый человек обретает именно то, что заслужил, – заметил он с тонкой улыбкой, которая совсем не касалась глаз. Он поднял голову и посмотрел на меня оценивающе и с любопытством. Мистер Стокер заговорил:

– Позвольте представить вам мою жену, Веронику Стокер. Вероника, это профессор Пигопагус.

К чести мистера Стокера, он не споткнулся ни на моем имени, ни на слове «жена». Он пристально смотрел на меня, и у меня появилось странное ощущение, что мое поведение в ближайшие несколько минут окажется решающим для наших дальнейших отношений.

Я шагнула вперед и протянула руку.

– Приятно познакомиться, профессор.

Профессор сжал мою руку и вскрикнул от восторга.

– Дети, взгляните, Стокер привел к нам жену! Дорогая, мы рады принять вас в нашу маленькую семью уродцев, – сказал он, но в его голосе не было искреннего тепла. Он держал мою руку в своей, под тонкой кожей явно ощущались кости. Он продолжил свою речь:

– В нашем бродячем цирке больше участников, чем собралось сейчас, но вы должны понять: уже очень поздно, и остальные ушли отдыхать. Им нужно больше сна, чем нам, – добавил он, скривив губы. – Позвольте представить вам остальных.

Он театральным жестом обвел присутствующих.

– Во-первых, моя дорогая мадам дю Лэ. Мадам. Мадам! – Он резко похлопал в ладоши. Старая женщина в инвалидном кресле вздрогнула, подняла голову и прислонила к уху латунный слуховой рожок.

– Что? Почему вы меня беспокоите? – с возмущением спросила она. Укутанная в ворох шалей и дорожных пледов, она посмотрела на присутствующих выцветшими, подернутыми старческой пленкой глазами.

– Моя дорогая мадам, хочу вам представить нашу гостью, миссис Стокер. Стокер вернулся и привел с собой жену.

Ему пришлось трижды повторять ей эти слова, и, когда она наконец поняла, о чем речь, ее старое, морщинистое лицо нахмурилось еще сильнее.

– Стокер! – воскликнула она. – Никогда его не любила. Скверный чертенок.

– О, но я уверен, что его жена покажется вам очаровательной, – решительно сказал профессор, сложив губы в улыбке. Я подошла, чтобы пожать ей руку, но она уже снова уснула. Профессор покровительственно взмахнул рукой. – Нужно быть снисходительной, дорогая. Ей сто пятьдесят три года. Она была кормилицей Наполеона.

Я услышала, как за моей спиной Стокер сухо добавил:

– А еще за полпенса она покажет вам грудь, которую он сосал.

Я ничего не успела ответить, и профессор продолжил знакомство, жестом указав на невообразимо толстую женщину.

– Это наша дорогая Тилли, самая толстая и самая хорошенькая женщина в стране. – Он послал ей воздушный поцелуй, а она жеманно улыбнулась. У нее действительно были красивые черты лица и очаровательные ямочки. Она помахала мне пальцами, измазанными кремом, и я улыбнулась в ответ.

– Рядом с ней – ее муж, Леопольд, лорд Львиное Лицо. На самом деле он не лорд, – добавил профессор, понизив голос, – но, опять же, нужно быть снисходительными.

Джентльмен кивнул, это был элегантный, почти королевский жест, учитывая обстоятельства.

– Добро пожаловать в нашу маленькую семью, миссис Стокер.

К моему удивлению, его голос оказался мелодичным, глубоким и звучным.

– Спасибо, мистер…

– Пожалуйста, зовите меня Леопольд. Мы здесь обходимся без церемоний, – вежливо сказал он.

Профессор заговорил снова.

– Это Колоссо, – сообщил он мне, указав пальцем на огромного мужчину, который протянул руку, чтобы пожать мою. Его ладонь была более чем в два раза больше моей, и я ощутила себя ребенком, когда он осторожно коснулся моих пальцев.

– Добро пожаловать, – сказал он глухим голосом, с явным итальянским акцентом. Он приветствовал меня достаточно сердечно, но на Стокера бросил взгляд, полный неприкрытой ненависти.

Не успела я задуматься о возможной причине такого отношения, как послышалась новая мелодия, сложная и манящая, уговаривающая и соблазняющая, и в голове сразу начали роиться неподобающие мысли. Колокольчики на пологе шатра мягко зазвенели, и внутрь проскользнула женщина. На ней был длинный шелковый халат с восточными мотивами, когда она двигалась, рукава доставали до пола; на ногах – миниатюрные домашние туфли из позолоченной кожи, с завернутыми вверх носами. Волосы черные, как у меня, но заплетены в сложные ряды крошечных косичек, достававших до туго перетянутой талии. Глаза темные, непроницаемые, движения изящные. В этот момент я почувствовала себя англичанкой до мозга костей и осознала практичность своего наряда, подходящего для любой ситуации.

– Саломея, – ласково произнес профессор.

Тут я заметила, что лицо мистера Стокера неожиданно приобрело темно-красный оттенок, и испугалась, что его сейчас хватит удар. Я быстро шагнула вперед и протянула руку.

– Вероника Стокер, – строго сказала я.

Улыбка коснулась уголков ее губ. Она серьезно пожала мне руку.

– Да, я слышала, что Стокер к нам вернулся. С женой, – добавила она. Это было сделано мастерски. В одном предложении ей удалось выразить любопытство и недоверие, но так элегантно, что было совершенно очевидно: она считает это событие потрясающей шуткой.

Мистер Стокер крепко сжал мою руку в своей.

– Саломея, – только и сказал он.

Она подалась вперед и поцеловала меня в обе щеки, оставив после себя шлейф мускусного аромата. Он напомнил мне запах увядающих цветов, перезрелых, чувственных и дурманящих.

– Добро пожаловать, дорогая.

Менее умная женщина поцеловала бы и мистера Стокера, но она этого не сделала. Она только бросила на него пристальный взгляд, будто подумав о такой возможности и отвергнув ее. Затем ослепительно улыбнулась и ушла, грациозно пригнувшись при выходе из шатра. Стокер стоял весь в испарине.

– Наша главная танцовщица, – объяснил профессор. – А теперь познакомьтесь с моим братом Отто.

Он махнул рукой в сторону мужчины, с которым был соединен, и из его инструмента вновь полилась та мягкая и тоскующая мелодия, которую он исполнял, когда мы пришли. Затем Отто прервал свою музыку, вежливо наклонил голову в знак приветствия и заиграл приятную вещицу Шопена.

Я поклонилась в ответ.

– Как поживаете, Отто?

Профессор нетерпеливо взмахнул рукой.

– Не обращайте на него внимания, дорогая. Он просто надоедливый парень. Всегда молчит и общается только при помощи своей музыки. Со временем вы научитесь ее трактовать.

Он повернулся к мистеру Стокеру, который вытер платком пот со лба и, казалось, наконец пришел в себя.

– Итак, из твоей срочной телеграммы я понял, что ты хочешь вернуться в наш цирк. Когда ты прибыл к нам в прошлый раз, эти воспоминания от путешествия по Амазонке были еще свежи, – сказал он, слегка махнув головой в сторону шрамов мистера Стокера и его повязки на глазу. – Я помню эту историю. Тебе тогда посчастливилось остаться в живых, – вкрадчиво сказал профессор. – Я всегда считал, что у тебя девять жизней. Интересно, сколько их осталось сейчас?

Стокер напряженно сглотнул, но ответил намеренно будничным тоном:

– По моим подсчетам, эта – последняя.

Губы профессора от такой бравады расползлись в широкой ухмылке.

– Тогда лучше ее поберечь. Ты помнишь правила. Я держу только тех, кто может заработать себе на хлеб. Если не работаешь, то не ешь и, вероятнее всего, не останешься с нами. В последний раз, когда ты был у нас, меня вполне удовлетворяла твоя работа иллюзиониста.

Я с изумлением уставилась на мистера Стокера, но он только кивнул в знак согласия. Он явно ожидал этого предложения.

– С этим проблем не будет.

– Но в этот раз я прошу немного больше, – сообщил ему профессор. – Мне нужен человек на замену Ризолло. Он покинул нас несколько недель назад, с тех пор публики собирается гораздо меньше, чем должно было.

Стокер колебался лишь мгновение.

– Хорошо.

Профессор прищурился, и я впервые заметила жестокость в линии его губ.

– Ты уверен? Ведь сейчас твое зрение, вероятно, повреждено.

– Я справлюсь с номером. Господи, я же сам учил Ризолло.

– Ты прав, ты прав. Конечно, я не могу позволить тебе использовать для этого номера никого из постоянной труппы, – добавил он вкрадчиво, но с угрозой в голосе. – Это слишком опасно.

– Хорошо, – ответил Стокер, будто выплюнув это слово. Его пальцы крепко переплелись с моими.

Профессор погладил подбородок.

– Думаю, преданная жена будет счастлива стать твоей напарницей.

Он пристально посмотрел на меня своим непроницаемым взглядом, и я выпрямилась во весь рост. Я не вполне понимала его инсинуации, но знала, что в любом случае должна быть на стороне Стокера.

– Буду счастлива сделать все, о чем меня попросит муж, – сказала я решительно.

Лицо профессора засияло от восторга.

– Приятно слышать подобные слова, – обратился он ко мне. – Что касается проживания, бывший фургон Ризолло будет в вашем с женой полном распоряжении.

Я открыла рот, чтобы возразить, но Стокер сжал мою руку с такой силой, что казалось, сейчас затрещат кости, и я выругалась про себя за собственную глупость. Конечно, мы должны будем жить вместе. Так всегда и поступают женатые люди, строго напомнила я себе.

– Спасибо, профессор, – сказал Стокер.

Профессор повернулся ко мне с чарующей улыбкой.

– А теперь, я уверен, вы с женой хотели бы удалиться. Вы проделали долгий путь.

Слова были любезными, но в голосе слышался приказ. Кажется, это вполне устраивало Стокера. Он кивнул головой и подтолкнул меня к выходу из шатра, пока я старалась со всеми вежливо распрощаться.

– Жаль, что мы не посидели здесь дольше. Я так мечтала о пирожном с кремом, – разочарованно сказала я. – Мы уже довольно долго совсем ничего не ели.

– До завтрака всего несколько часов. Придется продержаться до того момента, – заметил он с возмущением.

– Стокер! – Мы оглянулись на голос, раздавшийся у нас за спиной. Это был Колоссо, бесшумно ступавший за нами в тишине лагеря. Я почувствовала, как мистер Стокер рядом со мной напрягся, и, повинуясь инстинкту, которого сам мог не осознавать, он сделал шаг вперед, отгородив таким образом меня собой от этого огромного парня.

– Колоссо, – холодно отозвался он.

Мужчина подошел еще ближе, и мне показалось, что я наблюдаю за движением горы. Он двигался медленно, с непоколебимой решимостью и остановился только тогда, когда подошел вплотную, заставив этим Стокера запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Помнишь, что я обещал тебе в прошлый раз? – спросил Колоссо.

Каким-то образом, даже с выгнутой под неестественным углом шеей, глядя на это чистое проявление силы, мистер Стокер сумел произнести скучающим тоном:

– Что-то вроде того, что ты вынешь из меня все кости и будешь играть на них марш.

Колоссо прищурился.

– Думаешь, я об этом забыл?

– Вполне может быть. Кажется, воздух здесь слишком разреженный, – ответил мистер Стокер.

Я прыснула от смеха, глядя, как лицо великана наливается яростью.

– Быть врагом Колоссо – это не шутка. – Он резко наклонился, заставив мистера Стокера еще сильнее откинуться назад. – Скоро придет расплата.

– Если только не хочешь, чтобы я задохнулся от дурного запаха у тебя изо рта, пожалуйста, отойди и пропусти меня, – сказал мистер Стокер решительно.

Тогда Колоссо улыбнулся – отвратительное явление, потому что уголки его рта уходили вниз в этом странном оскале, а несколько зубов оказались полностью разрушены. Он ткнул мистера Стокера в грудь своим огромным пальцем.

– Расплата придет, и очень скоро.

Он развернулся и ушел, тихо скользя в темноте с бесшумностью, до крайности раздражающей в таком огромном человеке.

– Что это, черт возьми, было? – спросила я.

Мистер Стокер взял меня под локоть и потянул вперед.

– Ничего. Но давайте пойдем, пока он не передумал и не решил съесть мою печень с хлебом на завтрак, хорошо?

Он больше не проронил ни слова, пока мы не добрались до пустующего фургона. Он стоял на краю лагеря и выглядел немного заброшенным, темным и негостеприимным. Мистер Стокер быстро зажег лампы и жестом велел мне идти первой вверх по узкой лесенке в маленький вагончик с низким потолком. Но внутри он был обустроен так же удобно, как корабельная каюта, что меня приятно удивило. Мебели было мало, но вся – чистая и аккуратная. Откидывающийся столик привинчен к одной стене, и пара маленьких удобных кресел придвинута к небольшому очагу, который давно уже не зажигали. У задней стены расположилась широкая кровать, и, к своему облегчению я поняла, что она застелена почти чистыми простынями, но с интересом отметила, что кровать здесь одна.

Я услышала, как мистер Стокер застонал у меня за спиной.

– Будь я проклят, – пробормотал он.

Я решила, что он только что заметил количество спальных мест, и повернулась к нему с простодушной улыбкой:

– Если стесняетесь, можете спать на креслах.

Он взглянул на кресла с прямыми спинками.

– Я не спал на нормальной кровати уже полгода. От ночи на этих креслах меня совсем скрутит.

– Ну, тогда у нас нет других вариантов, – весело сказала я. – Придется спать в одной постели.

На его лице читалось сомнение.

– Мисс Спидвелл…

Я с возмущением прервала его взмахом руки.

– Миссис Стокер, но вы можете называть меня Вероникой. Если не хотите, чтобы наш маскарад раскрылся, вы должны приучиться называть меня этим именем, даже когда мы одни.

– Хорошо, Вероника. – Он колебался, подыскивая слова, произнося каждое медленно и осторожно. – Полагаю, я немного поторопился с приездом сюда.

Я так тяжело воспринял новости о смерти Макса и испугался возможных последствий, – начал он. – Должен признаться, я не обдумал это предприятие во всех подробностях, хотя и должен был. Теперь я понимаю, что поставил тебя в невыносимое положение. Знаю, ты путешествовала в одиночестве, но это совсем другая ситуация для дамы. Вся эта шарада может пагубно сказаться на твоей репутации.

Я хмыкнула совершенно не по-женски.

– И это только что пришло вам в голову? Дорогой мистер Стокер, я вышла за рамки приличий уже в тот момент, когда согласилась вверить себя под защиту барона. Вы же не думаете, что благовоспитанное общество может одобрить подобное поведение? Или то, что я много часов провела в доме у мужчины без всякого сопровождения?

– Я об этом не подумал, – сконфуженно ответил он.

– Тогда хорошо, что вас не часто просят позаботиться о молодых девушках в тяжелых жизненных обстоятельствах, – язвительно заметила я. – Но вы не должны себя винить в данной ситуации. Осмелюсь предположить, что я знаю жизнь лучше вас.

Он беспомощно открывал рот, как рыба, выброшенная на сушу, и никак не мог подобрать слова.

– Ты ведь не хочешь сказать, что…

– Именно это я и хочу сказать. Женские особи нашего биологического вида не менее мужских склонны к физической страсти, и у них на то больше причин, потому что они ответственны за размножение. Но я устала, и сейчас слишком поздно для того, чтобы разворачивать серьезную дискуссию о разногласиях между Дарвином и Уоллесом, вам не кажется?

Я открыла окно фургона, чтобы впустить внутрь немного свежего холодного воздуха, тяжелого от аромата жимолости и шиповника.

– Это прекрасно, – сказала я, набрав полные легкие воздуха.

– Это чертовски холодно, – возразил он, но меня было не переубедить. Я строго взглянула на него.

– Мистер Стокер, во время сна я согласна мириться только с одним неудобством. Можете спать со мной на кровати с открытыми окнами или на креслах – с закрытыми. Мне абсолютно все равно.

Я расстегнула верхнюю пуговицу своего плаща, и он сразу потянулся тушить лампу. Подождав, пока глаза привыкнут к темноте, я сняла плащ, жакет, блузку и юбку, аккуратно сложила их, а сверху пристроила шляпу. Чулки я скрутила в узел и положила под шляпу, а корсет убрала вниз, чтобы не ранить нежных чувств мистера Стокера. Я проскользнула под одеяло в одной сорочке, из вежливости подвинувшись к дальнему краю кровати. Все это время я ощущала, как он тихо дышит рядом в темноте, слушая шелест снимаемой одежды.

Он не стал снова зажигать лампу. Разделся в темноте, как и я, и лег в кровать. Матрас опасно прогнулся, толкнув меня прямо к нему.

– О господи, – пробормотал он, опять отодвинув меня к стенке.

Но я с изумлением обнаружила, что мое лицо утыкается в его ступни. Он счел более приличным лечь головой в противоположную сторону. Это немного меня разочаровало, потому что, несмотря на все недостатки внешности, он мог бы быть потрясающе привлекательным мужчиной, но даже мысли о том, чтобы вступить с ним в физический контакт, были нарушением всех моих правил. Ведь он был англичанином, а я никогда не заводила отношений с англичанами.

К сожалению, мой мозг оказался на этот счет совершенно иного мнения, и множество интересных мыслей о мистере Стокере и его природе не давало мне уснуть. Какое-то время я развлекала себя размышлением о его мускулатуре и интригующих татуировках, но так как это не позволяло мне расслабиться, я принялась думать на другие темы. Кажется, мистер Стокер тоже не мог успокоиться: он несколько раз ворочался с боку на бок, сотрясая этими движениями весь фургон.

– Почему вы не спали в кровати шесть месяцев? – спросила я.

– Потому что я продал ее, чтобы платить за еду, – пробормотал он сонным голосом.

– Дурацкая экономия, – заметила я. – Человек не может работать в полную силу, когда он лишен нормального отдыха.

– Но он не может нормально отдыхать, если его кровать увезли судебные приставы, потому что он не работал, – парировал Стокер.

– Это верно. Значит, вы не получите вознаграждения от лорда Розморрана, раз не успели доделать слона?

Он застонал.

– Да будь все проклято, я даже не успел об этом подумать!

– Сожалею, что пришлось указать вам на это. Может быть, он войдет в положение, если все ему объяснить.

Он горько рассмеялся.

– Что объяснить? Что мой наставник умер, и я вынужден был похитить его убийцу?

– Тише, тише. Я не убийца. Более того, думаю, что и вы это знаете.

– Мне пришло в голову, что ты могла как-то выскользнуть из моей мастерской, пока я спал, и провернуть это дело. Почему ты так уверена, что я считаю тебя невиновной?

– Только невообразимо глупый человек может поставить себя в такое уязвимое положение: находиться рядом с женщиной, которую он считает способной на хладнокровное убийство, – резонно заметила я и дотронулась кончиком пальца до его лодыжки. Он подскочил, опять сотрясая весь фургон. Бог весть что могли подумать об этом остальные жители лагеря, наверное, они относили эту тряску фургона к рьяному исполнению супружеского долга.

Он глубоко вздохнул.

– Прекрасно: ты не убивала Макса. Но это не означает, что с тебя можно снять все подозрения.

Теперь была моя очередь вздыхать.

– От вашей смены настроений и у дервиша голова закружится. То вы хотите быть рациональным, а то вдруг убеждаете себя, что я преступница. Но я понимаю ваши сомнения. Вы не знаете меня достаточно, чтобы понять: я именно такая, какой кажусь. Я лепидоптеролог, питаю слабость к красивым мужчинам, а в остальном живу совершенно непримечательной жизнью. То, кем я кажусь, – именно то, кем я и являюсь. У меня нет защитного окраса, мистер Стокер. Вы должны поверить, что я говорю искренне, – я сделаю все, что в моих силах, чтобы очистить свое имя.

Он снова застонал.

– Именно этого я и боюсь.

Мы немного помолчали; вдалеке слышалось уханье совы.

– Мне очень жаль барона.

Он что-то пробурчал.

– Засыпай, Вероника. А если будешь храпеть, я привяжу к твоей шее колокольчик и вышвырну на улицу, как надоедливую кошку.

– Я не буду храпеть, – пообещала я, но он ничего не ответил: его уже сморил сон; вскоре заснула и я.

Глава десятая

Я проснулась от резкого запаха грязи, ударявшего в нос. Не требовалось богатого воображения, чтобы определить его источник. Я открыла глаза и обнаружила, что мистер Стокер спит на боку, отвернувшись от меня, а его ступни покоятся на моей подушке, всего в дюйме от моего носа.

Я сильно ущипнула его за палец, взревев от возмущения.

– Черт возьми, за что? – спросил он, тут же проснувшись и резко сев в кровати. Простыни соскользнули с него, и я намеренно позволила себе изучить его обнаженный торс, проследив путь от якоря на бицепсе до двух переплетенных змей на другом предплечье и внимательно изучив все, что между ними. Картина была восхитительная – прекрасная компенсация за вонючие ноги, сунутые мне под нос. Конечно, я не могла использовать его в своих интересах в полной мере, но имела право хотя бы поглазеть на всю эту красоту.

– Ваши ноги на моей подушке, – сообщила я ему. – Будьте так любезны убрать их, я хочу встать и заняться утренними процедурами.

– Я иду с тобой, – сказал он, отбрасывая покрывало, и я обнаружила, что он спал в брюках. Я села, не пытаясь прикрыться простыней, прекрасно осознавая, что моя сорочка кажется почти прозрачной в ярком утреннем свете. Он покраснел до кончика бороды и резко отвернулся.

– Нет, не идете. Я долго терпела ваше своевольное обращение, но именно здесь провожу черту, мистер Стокер. Я никогда прежде не мылась в присутствии мужчины и не собираюсь начинать это сегодня. У всякой дамы должна быть возможность спокойно привести себя в порядок. А теперь я возьму только то, что мне нужно для утреннего туалета, а все остальное имущество оставлю вам как свидетельство моей доброй воли. В противном случае я заверещу на весь лагерь и расскажу всем и каждому, что вы похитили меня.

– Они ни за что тебе не поверят, – сказал он, но в его голосе послышалось сомнение, и я не преминула воспользоваться своим преимуществом.

– Но они могут удивиться. И после этого инцидента профессор может решить, что от вас слишком много неудобств, и выставить нас вон. Куда вы тогда отправитесь? Вы говорили, это ваше единственное убежище.

Он уронил голову на руки.

– Почему непременно нужно спорить с утра пораньше? Я ведь даже еще не выпил чая! Как много слов…

Воспользовавшись его вялостью, я ловко перескочила через него и собрала вещи: взяла зубную щетку, мыло, полотенце, еще несколько разных вещиц и одежду. Я демонстративно оставила в комнате все остальные вещи и сумку и, завернувшись в покрывало, вышла из фургона в розовый утренний свет. Казалось невероятным, что с момента моего приезда в Лондон с бароном прошло так мало времени. И настолько же невероятным казалось то, что этот добрый пожилой джентльмен теперь мертв, – хмуро подумала я.

Гадалка любезно показала мне, где можно совершить все утренние процедуры (в лагере существовал специальный шатер для мытья, и он был милосердно пуст), и, сделав все необходимое, я вернулась в фургон через двадцать минут с двумя чашками чая. Но мистер Стокер, все еще вымотанный после беспрерывной работы над чучелом слона, снова уснул.

– Плохой из вас похититель, – мягко сказала я. Я могла бы собрать все свои вещи и к моменту его пробуждения быть уже на полпути к Кардиффу. Вместо этого я принялась за чай и книжку. Я достала из сумки свой любимый роман и была уже на середине третьей главы, когда он проснулся.

Я указала ему на чашку с чаем.

– Он уже остыл, но вам все равно следует его выпить. Он крепкий и в нем много сахара – все так, как вы любите.

Он взял чашку и сразу сделал большой глоток, а потом покосился на мою книжку.

– Что читаешь?

– «Невероятные приключения Аркадии Браун, леди-детектива. Дело номер один», – ответила я.

Он хмыкнул.

– Дешевая литература? Весь этот вздор о твоих научных взглядах, а для развлечения выбираешь это?

– Аркадия Браун – невероятно современная женщина, умная, бесстрашная и не отступает ни перед чем, – сказала я, бросив на него сердитый взгляд поверх книги. – Ее мир не ограничен условностями общества или предписаниями, касающимися ее пола. Она сама создает себе приключения и пускается в них, преодолевая все трудности, вместе со своим верным другом Гарвином. Уже несколько лет она вдохновляет меня.

Он пожал плечами.

– Она кажется смертельно скучной.

– Скучной?! Дорогой мистер Стокер, совершенно очевидно, что вы еще не имели ни с чем не сравнимого удовольствия прочитать хоть одно из ее дел, иначе бы вы знали, как далеко от истины это замечание. Достаточно пойти за ней хотя бы в одном из ее расследований, хоть раз прочитать ее возглас «Excelsior!», когда она берет свой зонт от солнца и бросается в бой, чтобы разоблачить преступника, узнать хоть немного о верности и преданности Гарвина…

Он выставил вперед руку.

– Нет, спасибо. Я все же считаю, что любой ум, способный понять тонкую разницу между половым и социально обусловленным естественным отбором, не должен получать удовольствие от такого дешевого развлечения.

Я смерила его строгим взглядом.

– У меня разнообразные интересы. Они включают естественную историю, женщин-детективов и хорошую гигиену, – сказала я, многозначительно поведя бровью и имея в виду его ноги.

– Что, черт побери, это значит? – спросил он.

– Это значит, что если и в следующий раз, когда вы заявитесь в постель, от вас будет разить как со скотного двора, я сама отдраю вас розовым мылом своей собственной крепкой рукой, – пригрозила я.

Этого было достаточно. Он сразу подскочил, бормоча ругательства и собирая все необходимое для того, чтобы хорошенько помыться. Тем временем я решила немного убрать комнату, чтобы в ней стало уютно и удобно жить. У меня множество недостатков, которые я готова признать, но неряшливость уж точно не была одним из них. Даже в самой примитивной хижине на юге Тихого океана я приложила все усилия для того, чтобы добиться некоего подобия порядка – не из неуместной хозяйственности, а просто потому, что когда-то обнаружила, что мне гораздо лучше думается, если вокруг чистота и порядок.

Покончив с уборкой, я решила нанести визит профессору, или, точнее, профессору и Отто. Ведь ни с одним из них невозможно поговорить с глазу на глаз, подумала я. Я не могла даже вообразить, каково это – за всю жизнь не иметь ни минуты одиночества. Они совершенно были лишены удовольствий уединенной жизни, и от этой мысли мне стало не по себе; я приблизилась к шатру и позвонила в колокольчик, чтобы сообщить о своем приходе.

– Войдите! – я услышала уже знакомую мелодию, которую Отто играл предыдущей ночью, когда мы вошли.

– А, это же наша дорогая миссис Стокер! Надеюсь, вы нашли в фургоне все необходимое для себя?

У профессора на коленях лежал дорожный секретер, заваленный бухгалтерскими и счетными книгами, и я сразу заметила, что красных чернил везде гораздо больше, чем черных. Отто с закрытыми глазами наигрывал мелодию на своем аккордеоне.

– Да, благодарю. Я только хотела узнать, не уделите ли вы мне минутку, чтобы обсудить номер, с которым мы со Стокером будем выступать, – начала я.

Профессор улыбнулся мне загадочной улыбкой.

– Ну конечно! Он будет выступать вместо Ризолло, нашего метателя ножей.

– Метателя ножей?! – спросила я, и мой голос вдруг сорвался на писк.

– Да, именно. Стокер еще ребенком освоил это искусство. Смею надеяться, что сейчас он с легкостью все вспомнит, – беззаботно заметил профессор.

– Плохо же мне придется, если нет, – пробормотала я.

Он откинул голову назад и громко рассмеялся.

– Как очаровательно вы дополняете нашу маленькую семью. Неужели вы не знали, что ваш муж – эксперт в метательном искусстве?

– Нет, ничего не знала, – признала я. – Мы не так давно знакомы. Можно даже сказать, что нам еще очень многое предстоит узнать друг о друге.

«И это абсолютная правда», – с облегчением подумала я. Мне также удалось скромно опустить голову, как это, наверное, должна была сделать приличная молодая жена.

Профессор похлопал меня по руке.

– Не тревожьтесь, дорогая. Стокер – один из лучших, кого я встречал. Он оттачивал свои навыки в Южной Америке и там же добавил несколько новых к своему прежнему репертуару, – сказал он, теперь уже прямо-таки с кошачьей улыбкой. – Он один из самых опасных людей, кого я знаю.

Он придал своему лицу нарочито грустное выражение.

– Во всяком случае, был до печального инцидента, как вы понимаете. Надеюсь, потеря глаза не повлияла на его меткость. Его шрамы были еще свежи, когда мы виделись с ним в последний раз. Скажите, левый глаз еще как-то видит или он его совсем лишился?

Он подался вперед, будто с жадностью ожидая услышать что-то неприятное о мистере Стокере. Весь этот разговор показался мне странным. Меня не покидало ощущение, что мы фехтуем, но при этом только один из нас вооружен. Его неприязнь к мистеру Стокеру, казалось, можно было пощупать, и мне опять вспомнились суровый Колоссо и его угрозы накануне ночью.

Я решила, что лучше ответить начистоту.

– Он прекрасно видит, но иногда устает, и тогда зрение ухудшается.

Тонкие серебряные брови сдвинулись, будто бы от беспокойства, которое, как я чувствовала, было лишь напускным.

– Ну ладно, мы должны предполагать худшее, но надеяться на лучшее, не правда ли? Таков мой девиз.

– Да, это очень верно, – вяло заметила я.

– Дорогая, вы так бледны. Неужели вы боитесь выступать ассистентом у мужа? Но я правда не могу позволить ему взять никого из моих актеров: вдруг он окажется не столь метким, как сам заявляет? – заметил он. – Но не сомневайтесь: любовь направит его руку! Он не заденет и волоса на голове своей любимой, – закончил он с театральным взмахом руки.

Я кисло улыбнулась в ответ.

– Любовь. Да, конечно. Нужно верить, что его любовь защитит меня.

Профессор кивнул.

– Ах, дорогая, как вам повезло! Ни мне, ни Отто не досталось этой участи.

Отто встрепенулся и сыграл отрывок из заупокойного песнопения.

– Хватит! – прервал его профессор. – Извините, моя дорогая. У Отто странное чувство юмора.

– Вовсе нет, – ответила я.

– Но нам очень нравится слушать истории любви других людей, – с напускной вежливостью продолжил профессор. – Как вы познакомились с нашим дорогим Стокером?

Я оказалась не готова к такому вопросу, но всегда была уверена, что уж если приходится врать, то лучше не придумывать ничего сложного и стараться не очень отходить от истины.

– Нас познакомил общий друг. Он решил, что мы сойдемся на почве интереса к естественной истории.

– О да! Достижения Стокера в этой сфере мне хорошо знакомы, – заметил он, скривив губы.

– В самом деле?

Профессор махнул рукой.

– Он продемонстрировал нам множество своих умений, когда был здесь в прошлый раз.

Я ждала, что он скажет что-то еще, но он замолчал, и мелодия Отто сменилась чем-то очень задумчивым.

– Мне очень нравится ваша музыка, – искренне сказала я ему. Отто поднял на меня глаза. Выражение его лица не изменилось, но он начал играть странную мелодию, которой приветствовал меня вначале, но на этот раз вплетал в нее какие-то дополнительные мотивы в духе Моцарта.

– Как это вычурно, – сухо заметил профессор.

– Какая прекрасная мелодия. Как жаль, что я далека от музыки. Что это за произведение?

Профессор пожал плечами.

– Все – его собственного сочинения; а это мелодия, описывающая, на его взгляд, ваш образ.

– Мой образ? Как это необычно.

– Ничего необычного. Отто сочиняет такие небольшие мелодии для всех, кто путешествует с нами. Это его способ общения с окружающими.

– Тогда спасибо вам, Отто, – сказала я. Он не ответил, а лишь начал эту мелодию сначала, на этот раз исполняя ее в духе военного марша.

– Это значит, он хочет, чтобы вы ушли. Здесь нет ничего личного, что вы! – попытался уверить меня профессор с дежурной улыбкой на лице. – Просто он быстро устает и не любит моей болтовни. Если вы уйдете, мне не с кем будет говорить, и он сможет подремать. Временами мне кажется, что я сросся с комнатной собачкой.

Я уже встала, но тут на мое запястье легла ухоженная рука профессора.

– Дорогая, примите искренние пожелания успеха в сегодняшнем дебюте вашего небольшого представления. Будьте добры напомнить мужу о том, что я говорил вам прошлой ночью. Если он не справится, ему придется нас покинуть. Я не могу держать здесь рты, которые не могут содержать себя сами.

Он говорил это почти ласково, но я ясно различила злобный блеск в глубине его глаз.

Я вскинула голову.

– Тогда обещаю вам, что он справится. И я сделаю все, от меня зависящее, чтобы ему помочь.

– Слова преданной жены, – заметил профессор, отпуская мою руку.

И я ушла под звуки мелодии Отто, доносившиеся до меня из-под опущенного полога шатра.

* * *

Только я вернулась в фургон и решила продолжить свои приключения вместе с Аркадией Браун, как ко мне ворвался Стокер: весь в мыльной пене, вода лилась с него ручьями, с волос тоже капало, а сам он был обмотан купальной простыней, будто тогой. Мокрый и запыхавшийся, он уставился на меня с изумлением, и я поняла, что всю дорогу от умывального шатра он пробежал.

– Вы похожи на не сильно могущественного римского императора, – заметила я. – Возвращайтесь и закончите умывание.

– Нам срочно нужно кое-что обсудить. Мне только что пришло в голову…

– Вам только что пришло в голову, что я на свободе и могу сбежать. Да, знаю. Похититель из вас никудышный, мистер Стокер. Не советую вам заниматься преступными похищениями профессионально.

Он сердито посмотрел на меня.

– Будь снисходительна. Это все же мое первое похищение.

Он поплотнее завернулся в простыню, а я отложила книгу.

– Я устала от этого глупого притворства: будто вы держите меня тут насильно. Давайте наконец развеем эти иллюзии.

– Никаких иллюзий, – ответил он немного обиженно. – Я буду держать тебя здесь до тех пор, пока не выясню результаты расследования и не узнаю правду о том, что случилось с Максом.

– Ничего подобного. Я могла сто раз заколоть вас во сне шляпной булавкой. Могла запереть дверь фургона и поджечь его. Могла отравить ваш чай. Могла придумать с десяток других способов избавиться от вас и воплотить их еще до рассвета. Так что давайте не будем притворяться, что вы держите меня здесь насильно или что я нахожусь здесь по какой-то иной причине, кроме неудержимого любопытства.

Его ноздри раздулись, как у быка, и, когда он навис надо мной, крепко сжимая простыню, мне показалось, что он стал еще больше. Но когда он заговорил, голос его был довольно спокойным.

– Что значит «любопытства»?

– Это значит, что мы так были заняты своим бегством, что не успели хорошенько поразмыслить о смерти барона. Убийство всегда несет с собой хаос.

Но наше дело – применить упорядоченность и строгие методы для решения этой проблемы. Мы же ученые, – напомнила я ему.

– Я – ученый, а ты – дилетант, – поправил он меня с надменностью, на которую только способен человек в простыне.

– Буду счастлива в любой момент помериться с вами своей профессиональной компетентностью, мой дорогой мистер Стокер. Но это не с меня вода капает на ковер. А теперь, пожалуйста, идите и закончите мыться, а когда вернетесь, мы продолжим общение в более привычной манере и будем готовиться к представлению, про которое вы не сочли нужным рассказать мне подробнее, но в котором моя жизнь, оказывается, подвергается смертельной опасности, – добавила я, прищурившись, а затем продолжила: – Профессор совершенно ясно высказался о том, что, если у нас не будет номера, нам не дадут здесь места, а я готова согласиться с вами, что этот бродячий цирк – прекрасный вариант для того, чтобы спокойно обдумать все случившееся. Так что первая задача для нас – сделать номер, который бы удовлетворил профессора и публику. Но сперва закончите умывание, – повторила я. – И вам нужно сбрить эту страшную бороду. Сейчас вы похожи на неодомашненного яка.

Он дернул подбородком.

– Она мне нравится, – упрямо сказал он.

– Нет, не нравится. Вы ее вечно дергаете и чешете. Вы отрастили ее, потому что были слишком заняты работой, чтобы бриться, но сейчас у вас нет этого оправдания. К тому же, если кто-то решит нас выследить, это станет дополнительной маскировкой, ведь без этих зарослей вас будет не узнать.

Он на минуту задумался.

– Хорошо, я пойду и побреюсь. А когда вернусь, мы будем репетировать наш номер.

– Прекрасная мысль. Нужно ли мне самой как-то к нему готовиться?

Он ехидно улыбнулся.

– Да. Нарисуй мишень у себя на груди. Я же буду бросать в тебя ножи. Не хотелось бы промахнуться.

Глава одиннадцатая

Второй раз мистер Стокер пришел уже в надлежащем виде, хоть и с мокрыми и нерасчесанными волосами, но источая прекрасный аромат мыла и чистого мужского тела. Но он ничего не сделал с бородой, и я сразу его об этом спросила.

– Я как раз собирался этим заняться, когда Леопольд предложил побрить меня позже. Сама понимаешь, у него в этом деле большой опыт.

– А казалось бы, уж в чем у Леопольда не может быть опыта, так это в бритье.

– Ну, значит, тебе казалось что-то не то. Он принимает себя таким, какой есть, но время от времени бреет себе все лицо.

Я замолчала, впечатленная грандиозностью этой задачи.

– И только тогда он может нормально рассмотреть его в зеркале. Сложно себе представить.

– Да, что поделать, лица меняются, – тихо заметил он. Я не стала смотреть на его шрамы, но поняла, что он думал именно о них, потому что взгляд его стал отстраненным и страдальческим. Но я не успела ни о чем его спросить, потому что он заметил, что я держу в руках.

– Боже милосердный, что ты там шьешь? Это что, моя рубашка?!

– Да, это она, и, вынуждена заметить, в ужасном состоянии. Но по крайней мере, ткань хорошая и выдержит правильную штопку. К сожалению, штопка – не в числе моих достоинств, – заметила я, рассматривая рубашку. Я как-то умудрилась пришить ее к собственной юбке и потянулась за ножницами, чтобы отпороть. Мистер Стокер не выдержал. Он схватил рубашку и резко дернул, так что все нитки сразу с треском полопались.

– Но это же рубашка из моей сумки. Где рубашка, которая была на мне?

– Сушится на веревке, там же, где и ваши гольфы. Все было очень грязным и ужасно пахло. Я их выстирала и повесила сушиться на улице, чтобы мне не пришлось их больше нюхать. Сегодня прекрасный солнечный денек, одежда должна высохнуть быстро. А эту я нашла в вашей сумке и подумала, что вы могли бы надеть ее сегодня. Но она требовала штопки, и я решила сделать вам этот небольшой подарок; я же предполагала, как вы будете злиться, когда поймете, что я выстирала ваши вещи.

Я кивнула в сторону другой его одежды.

– Костюм у вас ужасно поношенный. Я почистила его щеткой, но кажется, вы сильно прибавили в весе с тех пор, как купили его. Хорошо бы расставить его по швам.

Он пригвоздил меня разъяренным взглядом.

– Ты назвала меня сейчас толстым?! И навела порядок в фургоне?!

– Я не давала вашей фигуре никакой оценки, но раз уж вы спрашиваете, то мне на ум приходит «Падший ангел» Кабанеля.

Он нахмурился.

– Я о таком не слышал.

– Как?! Вам непременно нужно его посмотреть. Мне кажется, это его лучшая работа. Немного мрачновата, но, уверена, вы увидите сходство, – сказала я с милой улыбкой. Люцифер на картине Кабанеля действительно очень мрачный, в написанных маслом глазах – слезы гнева от осознания своего падения. Но в остальном… При воспоминании о его длинном рельефном бедре и прекрасной мускулистой груди у меня по спине побежали мурашки. – И да, я немного тут прибралась.

Я в самом деле сделала очень много: передвинула кресла, взбила подушки, вычистила очаг, заложила новые дрова и поставила несколько веточек дикого гиацинта в кувшин на столе. Стекла сверкали, а медные ручки фургона блестели. Я была очень довольна результатом своих усилий.

Он скривил губы.

– Ты прекрасная жена, как я вижу.

– Просто возмутительно! Все это я сделала не ради вас, невыносимый вы человек, а исключительно для себя. Люблю, когда меня окружают чистота и порядок. И как ученый могу лишь сказать, что ваша любовь к грязи крайне прискорбна.

Он все еще рассматривал свою рубашку.

– Это же не Туринская плащаница[8], мистер Стокер, никаких религиозных тайн в ней не скрывается, это просто рубашка.

– Это символ твоего вмешательства, – упрямо сказал он. – Когда мы уезжали из Лондона, я и представить себе не мог, что ты столь энергична.

– А могли бы и понять, – заметила я. – Я примерно то же самое сделала и в вашей мастерской и поступила бы так же и в Букингемском дворце, если бы решила, что мне там почему-то неудобно. Мне лучше думается, когда я двигаюсь и все вещи вокруг меня в порядке.

– И о чем же тебе нужно думать? – спросил он.

– Эта история с бароном, – начала я, но не смогла закончить. Послышался стук в дверь фургона. Она была не заперта, гость просто тихо постучал в дверной косяк, перед тем как войти.

– Доброе утро, – сказала Саломея. Казалось, ее что-то позабавило, и я задумалась, много ли она могла услышать из нашей беседы.

Мистер Стокер, все еще полуобнаженный, быстро просунул руки в рукава незашитой рубашки.

– Доброе утро, – ответила я. – Прошу простить моего мужа. Сегодня с утра он что-то очень уж стеснителен. Не хотите ли войти?

– Нет, спасибо, – ответила она, остановившись в дверях. – Я только хотела сама пригласить вас к себе.

– К себе? Как это мило с вашей стороны!

У мистера Стокера вырвался какой-то сдавленный возглас.

– Вовсе нет, – спокойно возразила она. – Я вдруг поняла, что у вас с собой одна маленькая сумочка и, вероятно, нет подходящего костюма для вечернего представления. Заходите позже в мой шатер, я хочу убедиться, что вы готовы к выступлению, – она внимательно осмотрела меня с головы до пят пристальным взглядом своих черных глаз.

Я тепло поблагодарила ее и предложила перекусить, но она решительно отказалась. Потом она ушла, и я ощутила, что в комнате повис ее мускусный запах. Я широко открыла окна, чтобы впустить немного свежего воздуха и прогнать этот тяжелый дух.

Мистер Стокер посмотрел мне в глаза.

– Ей что-то нужно, – сказал он, голос звучал глухо, а краска снова прилила к лицу.

– Конечно, – согласилась я. – Несомненно, она хочет посплетничать о вас.

Он сердито заморгал.

– Что ты имеешь в виду?

Я отодвинула его, чтобы пройти к окну, и перекинула занавески наружу для проветривания.

– Очевидно, этой даме очень любопытно побольше узнать о вашей жене, и я не могу ее винить. Очевидно, у вас с ней была довольно значимая связь, притом исключительно плотского характера, если не ошибаюсь.

Он закашлялся.

– Как ты смогла об этом догадаться?

Я посмотрела на него с сожалением.

– Для ученого-натуралиста у вас слишком скромные представления о физиогномике высших приматов. Напомните мне достать вам книгу Дарвина на эту тему, – добавила я, вспомнив, какую пользу принесли мне эти знания при общении с мистером де Клэром.

– Я читал эту чертову книгу, – вскинулся мистер Стокер. – Просто не знал, что ты исследуешь меня как экспонат.

– Не вас, – поправила я, – я исследовала ее.

Он все никак не мог правильно надеть рубашку, так взволновали его мои наблюдения. Я одернула ее, и она наконец села нормально.

– Так-то лучше. Я пойду, одевайтесь спокойно. А потом нам нужно будет подготовиться к представлению.

* * *

Все утро мистер Стокер натачивал набор кинжалов, оставшихся от Ризолло, и тренировал свою меткость, бросая их в деревянный ящик. Я на это не смотрела.

Разобравшись с ножами, он занялся своим костюмом. Он действительно сильно увеличился в размерах с тех пор, как в последний раз надевал его, но, к счастью, в швах был запас ткани для того, чтобы его расставить. В талии он почти не изменился, но прекрасно развил мускулатуру на спине и бедрах. Он позвал меня, чтобы я заколола булавками те места, куда сам он не дотягивался.

– Теперь, будучи заштопанной, рубашка смотрится гораздо лучше, но, должна сказать, в спине она вам все же узковата. Может быть, не стоит метать в ней ножи. Мне кажется, из-за резких движений она просто треснет по швам. У вас есть шейный платок?

Он порылся в кармане и извлек оттуда печальный лоскуток черного шелка.

– У меня промокашки симпатичнее, чем эта тряпочка. Но не волнуйтесь, я этим займусь.

– Помоги мне выбраться из этого сюртука, – сказал он повелительно. – Я чувствую себя так, будто меня обвила анаконда.

– О боже, ну зачем так ныть?! Давайте, просто осторожнее с булавками.

Но было уже поздно. Он резким движением стал снимать с себя сюртук, и не меньше полудюжины булавок впилось ему в плечо, заставив его взвыть от ярости.

– Снимай скорей!

– Господи, Андроклу[9] и то было легче сладить со львом. Хорошо, хорошо, замрите! – приказала я. Он открыл рот, явно в попытке сказать еще что-то гневное, но я уже подошла к нему вплотную, рассматривая плечо, и ему пришлось замолчать.

– Так, теперь садитесь в кресло, и тогда я пойму, что нужно делать.

Он послушно сел, и я наклонилась над ним, оценивая проблему.

– Булавки впились на всю длину, мне видны только головки. Сидите и не двигайтесь, я быстро все выну.

Он ничего не ответил, и я извлекла из его плеча с десяток булавок. На конце каждой из них дрожала капля крови. Я осторожно высвободила его из сюртука, спасая от остальных булавок. Жилет я тоже сняла и, как и ожидала, увидела кровавые следы на его рубашке.

– Пожалуйста, снимите рубашку. Нужно сделать кое-что еще.

Я порылась в сумке в поисках аптечки и вытащила нужный пузырек.

– Масло календулы. Ужасно старомодно, но тетя Люси всегда на него полагалась, – объяснила я. – Оно предотвратит любое возможное заражение от этих грязных булавок.

Он снял рубашку и снова очень осторожно сел – без сомнения, потому, что его брюки тоже были по всей длине заколоты булавками. Я сбрызнула маслом носовой платок и аккуратно смазала им места уколов и несколько царапин. Пока я его обрабатывала, он развлекался тем, что рассматривал пузырьки в моей аптечке, изучая разные масла и настойки. Он ничего не сказал, но выглядел задумчивым.

– Думаю, это должно вам казаться сущим пустяком после всего, что вы пережили, – заметила я, кивнув на его шрамы.

Он слегка пожал плечами.

– Да, но должен признаться, твои процедуры гораздо приятнее. По крайней мере, твои снадобья лучше пахнут. Кажется, бразильский парень, который латал мне раны, в свои припарки клал навоз.

– Прижмите, – скомандовала я. Он прижал носовой платок к одной из ранок, а я нагнулась, чтобы получше изучить его шрамы. Один из них пересекал его плечо и достигал татуировки с головой китайского дракона у него на спине.

– Впечатляюще, – пробормотала я. – Может, его припарки и были примитивны, но рану он зашил очень качественно. Возможно, вы помните, какого размера иглой он пользовался? Я бы сказала, что это игла для вышивания, а не для штопки, но хотелось бы в этом убедиться.

Стокер кисло взглянул на меня.

– Кажется, это была игла дикобраза. Ты закончила свое исследование?

Я выпрямилась и отряхнула юбку.

– Прошу прощения, но вы первым затронули эту тему. Можно больше не прижимать платок. Подозреваю, кровь уже свернулась, если, конечно, у вас нет какого-нибудь редкого заболевания.

Он вернул мне испачканный кровью носовой платок, и я убрала его в карман вместе с маслом календулы.

– Все готово. Я выйду, а вы попробуйте снять брюки, только аккуратно. Или, пожалуй, я оставлю масло календулы здесь.

Улыбнувшись, я протянула ему платок и масло и вышла из фургона.

* * *

Шатер Саломеи выглядел точно так, как я его себе представляла: воплощение чувственности, весь в складках шелка, густо пропитанный благовониями.

Но я не ожидала, что посреди комнаты будут сохнуть чулки, а по углам – копиться горы грязных носовых платков и несвежих сорочек. На оттоманке – золоченая картонная коробка конфет, по дивану разбросаны недоеденные сладости: здесь – кусочек кокоса, там – огрызок засахаренной дольки. Она жестом предложила мне сесть, я расчистила себе местечко на диване и примостилась рядом со стопкой пожелтевших от времени модных журналов. «Неудивительно, что она питает слабость к мистеру Стокеру, – мрачно подумала я. – В бытовом плане они удивительно похожи».

Она принялась копаться в сундуках.

– И как вам бродячая жизнь? – спросила она. – Думаю, очень непривычно.

– Почему вы так думаете?

Она томно пожала плечиком.

– Новых людей в этом деле видно сразу.

– Как интересно, – ответила я.

Она подняла голову и насмешливо взглянула на меня.

– Сразу можно было предположить, что языком вы масла не собьете. Вы не из тех женщин, у кого душа нараспашку, в которых кипят страсти! – воскликнула она, широко раскинув руки в жесте, который показался бы излишне вычурным даже Саре Бернар.

Меня позабавили ее умозаключения, но я решила, что сейчас не стоит ей на это указывать. За время своих путешествий я поняла, что обычно люди не могут устоять перед соблазном учить жизни тех, кто кажется им в чем-то менее сведущим, и мне пришло в голову, что я могу воспользоваться этим и побольше разузнать о моем так называемом муже и его нынешнем плачевном положении.

Саломея явно играла роль страстной любовницы, жалеющей тихоню-жену, и я подумала, что несложно будет воспользоваться ее самоуверенностью.

– О, прошу вас, не говорите о страсти, – пробормотала я. – В такие моменты я совсем теряюсь.

Секунду я сомневалась, не слишком ли очевидным было мое притворство, но сразу же поняла, что все в порядке. Саломея вновь окинула меня насмешливым взглядом и даже скривила губы. Представление было впечатляющее.

– Это оттого, что у вас холодная кровь. Удивительно, как Стокер мог жениться на такой женщине, – выпалила она. – Какой мужчина, сколько в нем огня! Когда он полон энергии, он как бык: сильный, гордый, такой чувственный!

Ее глаза заблестели от приятных воспоминаний, а я подавила зевок. Она была так предсказуема, удивительно, что Стокер не устал от ее сцен за пару недель. Но я опустила глаза и только скромно на нее посматривала.

– Вы знаете его уже так давно, – смиренно заметила я. – Наверное, вы понимаете его гораздо лучше, я не могу и надеяться, что когда-нибудь сравняюсь с вами в этом.

– Да, это правда, – согласилась она и с выражением полного триумфа на лице вновь принялась рыться в своих сундуках.

– Тогда вы должны знать, какую обиду затаил на него Колоссо, – рискнула я прощупать почву, с опаской наблюдая, проглотит ли она наживку.

Саломея не устояла перед возможностью блеснуть передо мной своими знаниями. Она выпрямилась и хлопнула себя по бедру.

– Ну конечно, я знаю! Это все из-за Малышки Элис.

– Малышки Элис?

Она закатила глаза.

– О господи, ваш муж хоть что-то вам рассказывает?

Вздохнув, она продолжила:

– Стокер пришел в цирк еще ребенком. Он путешествовал с нами полгода, учился метать ножи и показывать другие фокусы. Потом он надолго покинул нас, но всегда возвращался, чтобы повидаться с нами, особенно со мной, – добавила она, сладострастно улыбнувшись. – В последний раз он был здесь четыре года назад. До этого мы очень долго с ним не виделись, и когда он наконец приехал, то был совсем другим, мы не могли его узнать: весь в шрамах после несчастья в Бразилии, и было непонятно, сохранит ли он глаз. Его дух был сломлен. Он даже не захотел встретиться со мной, – сказала она, надув губы. – Держался обособленно, жонглировал булавами и натягивал веревки шатров только для того, чтобы прокормиться. Ни с кем не разговаривал, кроме Малышки Элис.

– А кто она такая?

Саломея пренебрежительно махнула рукой, как богиня, смахивающая блоху.

– Никто, урод, родилась без ног ниже колен. Профессор наряжал ее в детские платьица и сажал в коляску, она была у нас «Малышкой Элис, взрослым младенцем». Но Элис это не нравилось, и она жаловалась Стокеру. Однажды, когда он ловил рыбу в реке, ему в голову пришла одна мысль. Работа заняла несколько месяцев, но наконец он сделал для нее хвост, как у рыбы, серебряный, с зеленым и розовым. С ним она смогла плавать и стала свободной, как русалка.

– Просто потрясающе. И все получилось?

– Конечно, получилось! У Стокера удивительно искусные руки, – сказала она мечтательно. Она отвлеклась, несомненно, захваченная непристойными воспоминаниями, и сейчас я прекрасно понимала ее чувства.

Я откашлялась, чтобы вернуть ее к теме нашей беседы.

– Это должно было совершенно изменить жизнь Малышки Элис, – предположила я.

– Могло бы. Но профессор не хотел об этом слышать. Элис приносила слишком много денег, чтобы отпустить ее.

– И что случилось потом?

Она пожала плечами.

– Стокер помог ей уйти. Она нашла место в другом цирке, зарабатывала пятьдесят фунтов в неделю, и даже мистер Барнум хотел ее заполучить. Но профессор не забыл. Он теряет много денег с тех пор, как она ушла, и винит в этом Стокера.

Она вернулась к своим сундукам, а я задумалась об этой истории.

– Это не объясняет обиды Колоссо.

– Он любил Малышку Элис, – сказала она скучающим голосом. Очевидно, любовные истории других людей интересовали ее гораздо меньше, чем собственные, и она не стала продолжать этот разговор. Но мне этого было достаточно. Теперь я знала причину злости и профессора, и Колоссо и только удивлялась, почему Стокер решил прийти именно сюда, где его буквально окружали враги.

Саломея выпрямилась с грудой одежды в руках и начала складывать все эти наряды мне на колени – милую гору разноцветных тряпочек.

– Вот синий костюм, к вашим глазам больше подошел бы фиолетовый, но и синий неплохо. И яркие нотки для шлейфа. А, вот же он! Вишневый, – сказала она, вынырнув с чем-то ярким из тафты в руках. – Примерьте!

Она затолкала меня за ширму и стала совать мне одежду.

– Как вам этот зеленый? Нет? Ну, может быть, зеленый и правда не ваш цвет.

Зеленый совершенно точно не был моим цветом, но я изо всех сил боролась с выданным мне костюмом и не могла ответить. Синий наряд больше всего напоминал длинный лиф и прикрывал только самое основное, да и то с трудом. Он соединялся между ног, очевидно, ради приличия, но оставлял совершенно обнаженные бедра, а горловина была с таким огромным вырезом, что полностью оголяла плечи.

Саломея все еще разбиралась в костюмах.

– Алый?

– Думаю, синий вполне подходит, – сказала я, выныривая из-за ширмы.

Она кивнула, раскрыв глаза от изумления.

– Да, хорошо сидит. Декольте прекрасное, – согласилась она, заглядывая мне в вырез костюма. Она медленно обошла вокруг меня, рассмотрев с головы до пят, и выражение ее лица становилось все более кислым.

– Вы эффектная женщина, – сказала она наконец, прищурившись. – Скажите мне правду: что вы делаете со Стокером?

Я изобразила жеманную улыбку молодой жены и захлопала ресницами в жалкой попытке предстать чувствительной особой:

– Я просто люблю его.

В ответ она фыркнула.

– Нет, не любите. Тогда бы вы расспрашивали меня о нем, о том, насколько близко я с ним знакома.

А я знакома с ним очень близко, – добавила она с мечтательным выражением лица.

– Прошлые любовные дела Стокера меня совершенно не интересуют, – сказала я ей.

– Вот потому мне и ясно, что вы его не любите! – закричала она, ударяя себя в грудь. – Сердцу женщины не может быть покоя, если она ничего об этом не разузнает.

В мои планы не входило спорить с ней, а потому я просто неопределенно улыбнулась и погладила голубую накидку из тафты. Она была украшена серебряными блестками, а по низу расшита голубым и серебряным стеклярусом.

– Как мило. Вам шили ее в Лондоне?

Вдруг она схватила меня за руку.

– Не нужно притворяться. Я знаю, как больно вам представлять его со мной. Можете спросить меня о чем угодно, абсолютно обо всем. У меня не будет от вас секретов, ведь мы обе женщины. А женщины должны поддерживать друг друга в отношении мужчин. Давайте откроем друг другу свои секреты.

В ее глазах блестело сильное чувство, а от пальцев точно должны были остаться следы на моей руке. Я осторожно высвободилась и похлопала ее по плечу.

– Вы расстроены. Принести вам чая?

Она запустила пальцы себе в волосы, будто желая их вырвать.

– Я расстроена потому, что вы не хотите становиться моим другом. Вы отвергаете меня.

Она вдруг показалась мне такой несчастной, что я поспешила ее подбодрить.

– Вовсе нет. Я буду счастлива стать вашим другом. Но, думаю, если мы хотим стать друзьями, нам нужно перестать врать друг другу. Например, ваше имя ведь не Саломея, правда?

С минуту она колебалась, а потом громко рассмеялась, отбросила свой восточный колорит и напыщенные выражения, и в ее речь сразу ворвалось произношение жителя Чилтерн-Хилс.

– Нет, я Салли.

– А откуда ты родом, Салли?

– Из Данстэбла, – слегка угрюмо ответила она. – А как ты это поняла?

Я кивнула в сторону ее туалетного столика.

– Там лежит письмо, адресованное Салли Барнс из бродячего цирка. И, прости за замечание, но ты немного переигрывала с экзотикой.

– Это моя роль в цирке. Я Саломея, восточная принцесса, которую злой рок заставил зарабатывать себе на жизнь выступлениями и танцами.

– И много одежды тебе приходится снимать во время танца?

Она с горечью взглянула на меня и стала грызть ноготь.

– До панталон и сорочки. Все это прозрачное и в восточном стиле.

– Ну, надеюсь, профессор хотя бы платит тебе за это достаточно, – заметила я.

– Платит! – она фыркнула. – Да он уже месяц ничего мне не платит. По-моему, весь его цирк на последнем издыхании. Скоро мы все останемся ни с чем.

– Мне жаль.

Я начала снимать с себя костюм, но она покачала головой.

– Оставь его себе. Тебе же нужно в чем-то выступать, а я в синем смотрюсь слишком бледной. А тебе идет, – сказала она, нахмурившись.

Потом опять прищурилась.

– А ты правда совсем не ревнуешь из-за того, что я была со Стокером?

– Я ревную его к тебе не больше, чем к его брюкам, – весело ответила я.

Она засомневалась, не звучит ли это как оскорбление, но, к ее чести, решила все-таки не обижаться и только покачала головой.

– Если бы он был моим мужем, я бы захотела перегрызть глотку каждой женщине, с которой он был до меня.

– Тогда, пожалуй, хорошо, что ты не замужем, – заметила я. – Могу прислать тебе несколько книг о движении свободной любви. Думаю, это на многое откроет тебе глаза.

Она снова внимательно меня оглядела.

– Вы темная лошадка, дамочка. С такой внешностью можно было бы играть на сцене и зарабатывать денег столько, что и не сосчитать. Можно было заполучить себе герцога или этого пузатого принца Уэльского. Почему же тогда Стокер? – снова спросила она.

– Я же сказала, – мягко ответила я, – я его просто обожаю. Это была любовь с первого взгляда.

Она надтреснуто засмеялась.

– Ты врешь еще хуже, чем я. Я выясню, зачем он с тобой связался, дорогуша. В этом лагере не бывает тайн. Уж, во всяком случае, не от меня.

– Сочту это предупреждением.

Глава двенадцатая

Несмотря на обмен колкостями, Саломея настояла на том, чтобы отдать мне не только синий костюм, но и темно-розовую накидку в том же духе, чтобы носить ее поверх костюма, и пару чулок телесного цвета. Кроме того, она накрасила меня так, как считала нужным: густо напудрила мне лицо рисовой пудрой и от души намазала брови и губы. Она явно имела большой опыт в этом деле, и, выйдя из ее шатра, я чувствовала себя совершенно другим человеком.

– Во имя всего святого, что с тобой случилось? – спросил мистер Стокер. Он уставился на глубокий вырез моего костюма, его зрачки расширились и казались особенно черными на фоне темно-голубых глаз.

Если мой наряд и макияж и показались ему удивительными, они все же не шли ни в какое сравнение с изменениями в его собственной внешности. Леопольд сотворил с ним настоящее чудо, сбрив устрашающую бороду и усы, открыв решительный подбородок, так прекрасно сочетающийся с гордым носом и высокими скулами. Как я и предполагала, за бородой скрывалась также восхитительная нижняя губа, которая теперь стала прекрасно видна. Тонкий бледный шрам пересекал его щеку, спускался к подбородку и терялся под воротником. Он проходил почти параллельно яремной вене, в опасной близости от смертельного участка, и я восхитилась тем, как близко он был к смерти, но все же смог вырваться из ее лап. Это многое говорило о характере человека, и уже не в первый раз я ощутила, что мужчина, которого я знаю, – лишь бледная тень того, каким он был прежде. Весь вопрос в том, оказался ли ущерб непоправимым? Жизнь сломила его, но может ли он возродиться?

Я кивнула в сторону свежевыбритого подбородка.

– Как вы изменились!

Он вздрогнул и поднял глаза от моего декольте.

– Ты тоже.

– Саломея, – коротко ответила я. – Все это немного слишком, можете даже и не говорить. Но я подумала, что это может стать дополнительной маскировкой, если мы столкнемся с убийцей барона. Мистер Стокер, вы слушаете? У вас совсем отсутствующий взгляд, – я несколько раз щелкнула пальцами прямо у него перед носом, и тогда он кивнул.

– Да, я все слышал.

– Хорошо. Наверное, лучше не снимать всю эту мишуру до выступления. Ну и где ваши ножи? Если уж мне предстоит в этом участвовать, нужно немного потренироваться, чтобы убедиться, что у меня не сдадут нервы перед заплатившей за вход толпой.

Тогда он наконец собрался с мыслями и достал ножи, но все же продолжал бросать взгляды на мое декольте, пока мы шли к специальной площадке, которую он оборудовал для своих упражнений. Накидка закрывала мне ноги, но я сбросила ее, когда мы пришли, и Стокер издал какой-то приглушенный звук.

– С вами все в порядке? – спросила я.

– Конечно, – ответил он внезапно охрипшим голосом. Мне оставалось только надеяться, что мои голые ноги будут не сильно отвлекать его от дела, но как только он принялся за работу, то, кажется, вообще забыл о моем существовании. Он двигался иначе, фигура была полна решимости – он был полностью занят своим делом, таким я видела его, только когда он трудился над чучелом слона.

Он поставил меня перед большой круглой мишенью и развел мои руки в стороны, будто я птица, широко взмахивающая крыльями. Коротко кивнув, он закрепил мои запястья мягкими кожаными ремнями.

– Это больше для видимости. Ты легко сможешь высвободиться, если захочешь, просто эти ремни сделают номер более опасным в глазах публики. Они также служат тебе напоминанием не двигаться. Если у тебя сдадут нервы и ты дернешься в неподходящий момент, можешь получить серьезную рану.

Он наклонился, чтобы закрепить мне ноги, разведя мои щиколотки в разные стороны. Даже сквозь чулки я ощущала тепло его рук, и по моей спине пробегала прекрасная легкая дрожь, пока он копался с завязками.

Затем он отошел шагов на десять-двенадцать и разложил перед собой ножи с аккуратностью хирурга. Через секунду он повернулся ко мне спиной, слегка зажав в ладони один из ножей. Он держал его за лезвие.

– Хочешь знать, когда я буду бросать его, или пусть это будет неожиданностью?

– Давайте уже начинать, – сказала я и крепко сжала зубы, почувствовав, как они стучат. Я вдруг поняла, как рада ремням, потому что осознала, что у меня все-таки могут сдать нервы, а уж колени и вовсе отказывались слушаться. Глаза я закрывать не стала. Я просто ждала, заставляя себя дышать медленно и спокойно, прямо как послушный ягненок, ожидающий заклания.

Вдруг он замер и опустил руки.

– Знаешь, можно уже перестать молиться. Это очень отвлекает.

– Ой, как забавно, я даже не осознавала, что молюсь. Странно, ведь я совсем не религиозна.

– Мне подождать, пока ты пропоешь все гимны, или хочешь сразу перейти к тому, чтобы предать свою душу в руки Господа? Давай, я подожду.

– Я готова, – строго ответила я.

Он снова занял позицию для метания ножей, и на этот раз я даже не успела поволноваться. Я услышала свист у уха и сильный удар и только потом поняла, что у моей головы дрожит лезвие ножа, буквально в волоске от лица.

– Хм, пожалуй, чересчур близко, нужно подправить траекторию, – прокомментировал он свой бросок.

– Прекрасное замечание.

Следующее лезвие вонзилось с другой стороны от моей головы, но чуть дальше, а то, которое вошло в дерево прямо у меня над головой, было вообще рассчитано идеально. Он воткнул с дюжину ножей по периметру моего тела, и большинство из них попало именно туда, куда он их посылал. Затем он развязал ремни и подал мне руку. Я сделала шаг вперед и поняла, как сильно дрожат у меня колени.

Он крепко обхватил меня, не дав мне упасть. Моя голова уткнулась ему в плечо, и я услышала, как под моим ухом медленно и уверенно бьется его сердце. Это было очень умиротворяющее ощущение, но я быстро справилась со своей слабостью и отодвинулась от него.

– Я уже крепко стою на ногах, уверяю вас, – сказала я ему.

Его лицо оставалось непроницаемым.

– Постарайся избежать этого вечером. Мы не можем себе этого позволить.

Он подошел к мишени, выдернул ножи и решительно удалился. Я не удивилась его неожиданной грубости. Мы волей судьбы оказались вместе в сложных обстоятельствах, и, несмотря на то что он пытался вести себя как обычно, я понимала: он постоянно осознает тот факт, что каждый раз, как он бросает нож, моя судьба оказывается полностью в его руках.

Потом я вспомнила о бароне и его словах, что он доверяет мою жизнь мистеру Стокеру, и задумалась, мог ли он предположить, как эти слова буквально воплотятся в жизнь.

Несколько часов спустя лагерь ожил в ожидании вечернего представления, и я поняла, что просто не могу найти себе места. Я знала, что это не нервы, потому что я никогда не отличалась особой нервностью, но все же решила, что глоток из фляжки с агуардиенте будет нелишним. Я все еще пила, когда услышала, что аккордеон Отто начал все громче играть соблазнительную мелодию, зазывая горожан на представление. Я слышала, как профессор повторяет давно заученную речь, очаровывая и привлекая местный народ, соблазняя его отдавать деньги, заглядывая в разные шатры. Он восхвалял геркулесову мощь Колоссо, настоящего мифологического героя, и заливался соловьем о размерах и красоте Тилли, самой толстой женщины в мире. Мускулатура Колоссо, несомненно, производила впечатление, но его длинная одежда телесного цвета непонятного происхождения и мохнатая львиная шкура на плечах немного не соответствовали его олимпийской внешности. А Тилли, хоть и правда огромная, была не особо интересна, хоть профессор и уверял, что она тяжелее вола. Только мадам дю Лэ полностью соответствовала ожиданиям, радостно поднимая блузу за лишнюю монету и демонстрируя публике свои древние соски.

Зрелище было не из приятных, и я выпила еще немного, чтобы забыть о нем. Как раз в этот момент появился мистер Стокер в перешитом черном костюме (хоть все швы и были по-прежнему опасно натянуты) и в белой рубашке с расстегнутым воротом.

– Вам нужен галтуск, – решительно сказала я.

– Что?

– Галскут. Ой, опять неправильно. Ну, знаете, такая штука, одежда, ее повязывают на шею, – услужливо объяснила я.

– Галстук?

– Да, именно! А вы умный человек, – заметила я и помахала перед ним лоскутком алого шелка. – Саломея дала мне этот бесполезный шарф. Мне кажется, алый как раз подойдет, как думаете? Он прекрасно скроет кровь, если вы промахнетесь.

Он уставился на меня, и постепенно к нему пришло понимание.

– Боже милостивый, да ты пьяна как сапожник!

– Что вы, никакой инкокситации. Ну право, мистер Стокер, как вы могли такое предположить, как вам это в голову-то пришло?! Мои тети состояли в обществе трезвости.

Он забрал у меня фляжку с агуардиенте и сам сделал большой глоток.

– Ты хоть что-нибудь ела?

– Да-да. Волосатый мужчина, ну такой, как лев, он что-то принес мне поесть.

Я широко ему улыбалась. По какой-то необъяснимой причине я чувствовала себя вполне счастливо и совершенно расслабленно, оттого что позволю ему метать в меня ножи, и я решила ему об этом сообщить.

– Знаешь, Стокер, я даже довольна тем, что ты будешь швырять в меня ножи. Я совершенно уверена в твоих сопсобностях.

– Сопсобностях? О да, они у меня замечательные, – ответил он. – Так, стой здесь. У меня есть четверть часа на то, чтобы привести тебя в сознание, и, уверен, тебе это не понравится. Стой, не двигайся.

Он куда-то исчез, но скоро вернулся, а я все не могла найти свои туфли. Саломея отдала мне пару сатиновых туфель без задника на высоких каблуках, расшитых блестящими камушками. Я качалась из стороны в сторону, когда шла на них, но, кажется, как раз в этом и была задумка.

– Мистер Стокер, я что-то не могу найти свои туфли.

– Они у тебя на ногах, глупая женщина. А теперь слушай внимательно. Сначала нужно выпить этот кофе. Он черный, как черт, и адски крепкий. Выпей все целиком.

Я сделала, как он велел, поморщившись от ужасного вкуса.

– Умница-девочка. Теперь убери волосы назад, – приказал он и поставил на стол передо мной миску с водой.

Я попробовала, но локоны все время выбивались у меня из пальцев. Пробормотав ругательство, он встал позади меня и одним движением собрал мои волосы. Не предупредив меня о том, что будет дальше, он нагнул мне голову вниз, продержал мое лицо в холодной воде не менее десяти секунд, а затем резко поднял. Еще дважды он повторил эту процедуру, пока я наконец не высвободилась, тяжело дыша и с гораздо более ясным сознанием, чем пять минут назад.

– Я думаю, хватит, мистер Стокер. Я уже пришла в себя, – заверила я его. Но он не сразу меня отпустил. Несомненно, он хотел убедиться, насколько хорошо я собой владею. Он просто стоял позади меня, по-прежнему крепко сжимая мои волосы. Я слегка повернула голову и сразу пожалела об этом, потому что комната у меня перед глазами сразу закачалась.

– Мистер Стокер!

Он быстро отступил назад, отдернув руки, будто обжегшись. Потом кинул мне полотенце, и я вытерла лицо и руки.

– Спасибо. У меня немного кружится голова, но, уверена, это тоже скоро пройдет.

– Хорошо, – строго сказал он. – Потому что следующий шаг был – бить тебя по лицу, и я сомневаюсь, что ты сказала бы мне за это спасибо. Можешь встать?

Я медленно и очень осторожно поднялась.

– Да, все в порядке.

Он хмыкнул.

– Не очень похоже, но надеюсь, мы и так справимся. Буду тебя поддерживать по дороге. Я думал, что ты будешь прохаживаться по кругу, пока я буду показывать фокусы, но теперь так не получится. Придется первым делом привязать тебя ремнями, поэтому просто стой и таинственно улыбайся, как будто это все часть нашей задумки. И, что бы ты ни делала, главное – не говори ни слова, понятно?

– Да, конечно. – Я широко ему улыбнулась, а он снова выругался, потом взял меня за руку и вывел из фургона. Как только мы вышли, он быстро повязал себе алый шейный платок и крепко обхватил меня за талию, благодаря чему я смогла крепко держаться на ногах всю дорогу до шатра, где должно было состояться наше выступление. Он провел меня через задний вход, и было слышно, как перед шатром профессор объясняет, что великому Ризолло пришлось уехать, но вместо него им выпала честь пригласить самого учителя Ризолло, величайшего из всех великих, потрясающего Стокера и его красавицу ассистентку. Я хихикнула, но мистер Стокер предостерегающе поднял руку.

Он ничего не сказал, но я поняла его предупреждение даже по движению руки и прикусила язык, подавив новый смешок, который уже рвался наружу. После этого все стало происходить очень быстро. Толпа повалила внутрь, толкаясь и перешептываясь, и вот уже под очередные восхваления профессора мы шли в середину шатра под редкие аплодисменты. Я махала и улыбалась, а мистер Стокер хмурился, что прекрасно подходило его роли загадочного иллюзиониста. Он затянул ремни на моих руках и ногах, а я послала ему воздушный поцелуй, и, кажется, это немного отвлекло его от дела, но только на секунду. Он повернулся к публике, но не стал обращаться к ней с речью. Все замерли в ожидании, но он так ничего и не сказал. Молчание тянулось, напряжение уже начало становиться мучительным, и только когда зрители оказались на пике волнения и возбуждения, он заговорил. Это было сделано прекрасно. Все лишились дара речи, все глаза смотрели на него, пока он медленно двигался перед публикой. В тот момент я осознала, какой экзотической фигурой он должен казаться этому простому деревенскому люду. Он был большим, как хороший фермер, но двигался с естественным изяществом, которому мог бы позавидовать любой представитель семейства кошачьих. Было что-то хищное в том, как он крался перед толпой людей, требуя внимания и уважения, а они с благоговением смотрели на то, как он извлекает предметы будто бы из воздуха. Он доставал шелковые платки и бархатные розы, пригоршню золотых монет, а из-за уха какого-то мальчишки – механическую птичку, которая била крыльями, когда он держал ее на ладони. Все стояли будто зачарованные как силой его личности, так и самими трюками.

Он привлек их внимание к набору ножей и устроил целое представление, попросив местного кузнеца проверить мои ремни и остроту лезвий. Парень признал, что все в полном порядке, и тогда мистер Стокер отошел к исходной позиции, поигрывая первым ножом. В толпе воцарилась полная тишина, казалось, нервы всех собравшихся натянуты в ожидании как тетива. А он снова играл с ними, оттягивая неизбежное до тех пор, пока не счел, что они полностью готовы. Потом движением, которому позавидовала бы и кобра, он запустил нож, и секундой позже тот вонзился в дерево рядом с моей головой. Толпа взорвалась криками, а он повторил это еще одиннадцать раз подряд, пока наконец вокруг меня не дрожали все лезвия. Публика зааплодировала, Стокер поклонился. Но он пока не собирался меня высвобождать, а потому я просто улыбалась и слегка наклоняла голову при звуке аплодисментов. Одного из мальчишек отправили по рядам со шляпой, и, когда он шел, монеты так и сыпались в нее дождем.

Наконец Стокер повернулся ко мне и молча вынул ножи из мишени. Потом начал развязывать ремни.

– Ты сможешь сама пойти? – мягко спросил он, касаясь губами моего уха.

– Вряд ли, – призналась я.

– Ладно, неважно.

Он развязал ремни и совершенно непочтительно сгреб меня в охапку и перекинул меня себе через плечо, как мешок с овсом, не переставая при этом махать публике. Толпа взорвалась смехом, а я с трудом подавила желание лягнуть его, когда он выходил из шатра.

– Это было так уж необходимо? – спросила я его спину.

– Абсолютно. Ты сказала, что не можешь идти, а мне что-то не хотелось надрывать себе спину только потому, что ты неумеренна с выпивкой. Это самый простой способ переносить тяжелые грузы.

Тогда я все-таки лягнула его, но промахнулась, нога рассекла воздух, а он просто покрепче сжал мое бедро своей теплой рукой.

– Мистер Стокер, это совершенно недопустимо! – сказала я больше ради приличия, а не из-за того, что действительно оскорбилась. Я поняла, что все это вызывает у меня очень бодрящие чувства. Но мы уже достигли фургона, и там он поставил меня на ноги.

– Спасибо, что подбросили, – от всей души поблагодарила я.

Он наклонился ко мне, и я поняла, что уже взошла луна, чуть более полная, чем накануне ночью, и залила все вокруг романтичным серебристым светом. Его темные волосы были взлохмачены, в свете луны его серьга сверкала, что придавало ему таинственный вид. Вдали я услышала звуки аккордеона Отто – эту мелодию я никогда не слышала, она была полна желания, обещания и настойчивости. Даже розы распустились, источая в ночной воздух свой тяжелый аромат, от которого кружилась голова. Казалось, что весь мир вступил в заговор, чтобы создать настолько романтичную обстановку, которая уместна только под пером поэта.

Мистер Стокер посмотрел мне в глаза, потом его взгляд скользнул к моим губам и вернулся назад. Его губы приоткрылись, медленно, очень медленно, и он заговорил.

– Мы не можем это повторять, Вероника, – сказал он непривычно хриплым голосом.

Он сделал еще шаг ко мне, и для меня ночь вдруг наполнилась им одним. Я вдыхала его чистый мужской запах и ощущала даже тепло его тела – так близко мы стояли.

– Да, мы не должны так поступать, – согласилась я. – Такая близость очень опасна.

Он изменился в лице, в нем боролись противоположные чувства, с которыми он не мог в полной мере совладать.

– Да, очень опасна, – сказал он, придвинувшись еще ближе почти непроизвольно, его тело явно влекло ко мне вопреки всякой логике. И тут я поняла, что он уже находится в опасной близости, достаточной, чтобы совершить то, о чем мы оба пожалеем, и, вероятно, в тот же самый миг.

Я холодно улыбнулась.

– И прежде всего, – добавила я, немного отступая назад, – ваш костюм этого второй раз не выдержит.

– Мой костюм? – Он отдернул голову, будто я окатила его холодной водой. Когда он снова взглянул на меня, вся мечтательность из его глаз исчезла.

– Из-за вашей демонстрации мужественности разошелся шов на брюках. Не думаю, что они выдержат еще один подобный номер.

Я развернулась на каблуках и вошла в фургон собственными ногами, с такой уверенностью и осознанностью, какой, кажется, у меня не бывало никогда в жизни.

Глава тринадцатая

Проснувшись на следующее утро, я обнаружила, что мистер Стокер уже встал и оделся и сует мне под нос чашку чая.

– У тебя есть пять минут на то, чтобы одеться, мы отправляемся, – холодно сказал он.

Выглянув наружу, я поняла, что это не было фигурой речи. В лагере шла бурная деятельность: все шатры разобраны и сложены, и к каждому фургону подводили огромных тягловых лошадей. Стокер убирал все, что могло упасть, в шкаф, и проверял, хорошо ли закреплена мебель. Потом он вручил мне мою сумку и вышел, не сказав ни слова. Я наспех выпила чай, немного обжегшись, потому что он оказался крепким и горячим, и быстро оделась. У меня был большой опыт употребления агуардиенте, и мой организм быстро после этого восстанавливался, так что я чувствовала себя почти хорошо после событий прошлого вечера и даже насвистывала какую-то мелодию, пока упаковывала свои вещи в сумку. Убрав ее в шкаф, я вышла из фургона.

– Доброе утро, миссус, – окликнули меня. Я повернула голову и увидела, что к фургону подходит конюх с парой лошадей. Залатанные брюки, лицо наполовину скрыто под кепи.

– Доброе утро. Это для нас?

– Да, конечно, и лучше лошадей вы в этом заведении не найдете, – заверил он меня. Он остановился и дал мне с ними поздороваться, удерживая животных, пока я гладила их бархатные носы.

– Я придержал их специально для вашего фургона, миссус.

Он поднял голову, и я увидела, что это на удивление миловидный парень, с теплыми карими глазами, в которых плясали веселые огоньки. Рот тоже излучал веселье, казалось, что его губы сами собой все время растягиваются в улыбке.

– Как это мило.

Он пожал плечами.

– Только смелая дама позволит мужчине бросать в нее ножи.

– Смелая или совсем безрассудная. Тебе решать.

Улыбка стала еще шире, и я заметила ямочки у него на щеках. За эти два дня я видела в лагере и других конюхов: скрюченных стариков с такой грубой кожей, что подошла бы и для сапог. Как они, должно быть, ненавидели этого блестящего молодого человека!

– Я Морнадей, – представился он, протянув мне руку. Я пожала ее и ощутила в пальцах легкое, приятное покалывание от прикосновения к этой теплой, мягкой ладони. Одна из лошадей дернула мордой и всхрапнула.

– Всему свое время, красотка, – успокаивающе сказал он ей. А потом слегка мне поклонился.

– Надо бы уже запрячь этих дамочек. До встречи, миссус. – Это прозвучало как обещание.

Я пошла за булочкой и еще одной чашкой чая, а когда вернулась, мистер Стокер уже сидел на узкой скамеечке за лошадьми. Он не предложил мне руки, и я сама забралась наверх и села рядом с ним.

– Доброе утро, – вежливо сказала я. – Куда мы направляемся?

– Десять миль вниз по дороге. Деревня называется Баттерлей.

– Всего десять миль? Как забавно. Я думала, мы поедем гораздо дальше.

– Лошади могут осилить четырнадцать, но неразумно гнать их так далеко каждый раз.

Он подобрал поводья, и по какому-то невидимому сигналу все фургоны начали двигаться вперед. Профессор и Отто ехали в странном экипаже: потрепанном ландо в форме створки ракушки, обшитом старым бархатом. Это было очень эффектно, и профессор самодовольно помахал нам, когда они миновали наш фургон, направляясь в голову процессии по дороге к Баттерлею.

Я повернулась к мистеру Стокеру, но его взгляд был прикован к дороге, и он ничего мне не сказал. Я подумала, что накануне ночью, наверное, ущемила его гордость. Будь то лунный свет или эйфория оттого, что он справился с номером и сумел меня не покалечить, но в любом случае та искра интереса ко мне, которую я в нем заметила, была минутным помутнением сознания, и более рациональный мужчина, несомненно, просто пожал бы мне руку и поблагодарил за проявленную твердость. Мистер Стокер вместо этого считал себя в высшей степени оскорбленным, и если бы нам не пришлось сидеть рядом в пути, то я бы оставила его спокойно обижаться. Но я не была готова всю дорогу выносить его ледяное молчание, а потому завязала разговор, надеясь, что он не будет сильно этому сопротивляться или, по крайней мере, быстро сдастся.

– Профессор путешествует со вкусом, – заметила я.

– Он считает это хорошей бесплатной рекламой, – ответил мистер Стокер, слегка оттаивая. – Все крестьяне от мала до велика, мимо кого по дороге проедет такая процессия, будут смотреть на нас во все глаза, а потом непременно растрезвонят по деревне. Поэтому не забывай кивать и улыбаться. Чем больше денег мы для него заработаем, тем более гостеприимным он с нами будет.

Он покосился на меня.

– Ты хорошо справилась вчера. Я был почти уверен, что ты лишишься чувств.

– Не пойму, с чего бы это, – парировала я. – Я не склонна к нервическим припадкам и не знаю, почему вы могли подумать обратное. Я крепка как лев, мистер Стокер. Крепка как лев.

Он издал странный звук наподобие ржавой гармоники, а потом по теплу и свету, вдруг разлившимся по его лицу, я поняла, что он смеется. Я сильно ткнула его в ребра.

– Я не люблю, когда надо мной смеются.

– Ой, дорогая Вероника, уверяю тебя, я смеюсь не над тобой, а над собой за то, что на секунду посмел в тебе усомниться, – оправдывался он.

Меня это не вполне убедило, но раз уж он расслабился настолько, чтобы смеяться, я не стала копаться в причинах. Вместо этого я огляделась по сторонам, глубоко вдыхая нежный июньский воздух. Все вокруг было свежим и зеленым, деревья распускали клейкие листочки, а на живых изгородях под лучами теплого солнышка вылезали почки. Вся природа была будто только что умыта, а в воздухе чувствовался острый запах сырой земли, только что вспаханной, но еще не засеянной. Осознание какой-то хрупкости всего окружающего вдруг пронзило мне сердце, и когда в деревьях начала нежно щебетать птичка, я ощутила, что меня переполняют эмоции. У меня не было слов, чтобы описать эти чувства; ведь я не поэт, как и мистер Стокер. Но, кажется, он что-то такое уловил, потому что отпустил поводья, глубоко вдохнул этот чарующий воздух и заговорил:

– Я наблюдал с пригорка острым взором, Насколько был спокоен мир, в котором Цветы, взойдя в своем природном лоне, Еще стояли в вежливом поклоне В прогалине лесной зеленогривой, Пленяя красотой негорделивой[10],

– процитировал он стихотворение. Затем взглянул на меня немного застенчиво. – Это Китс[11].

– Знаю, – ответила я. – Но меня удивляет ваш выбор. Мне казалось, вы должны предпочитать осень.

– Да, в чем-то ты права, я действительно люблю «пору плодоношенья и дождей», но я могу найти вдохновение в любом времени года. Хоть я и мечтаю отдохнуть от этого мира, но какая-то часть меня так сильно привязана к этому острову, что я никак не могу от него оторваться. Всем красотам, что мне довелось повидать, горам, морям и бескрайнему горизонту, простершемуся куда только хватает глаз, я предпочту весеннее утро в Англии.

Я потеряла дар речи от чувств, поднявшихся во мне после его слов, – ужасная жажда чего-то сложно определимого, чего прежде я никогда не знала и чего, как я боялась себе признаться, могла и вовсе никогда не найти. Но сейчас меня до глубины души пронзила любовь к моей стране, я ощутила такую нежную к ней привязанность, что с трудом могла дышать, и отвернулась.

– Вероника, ты всхлипываешь? – спросил он с подозрением в голосе.

– Не смешите меня, – резко ответила я. – Я не всхлипываю. Это было бы признаком невероятной чувствительности, а мне чувствительность несвойственна.

Я наклонила голову, чтобы изучить компас.

– Западо-юго-запад.

Его губы тронуло подобие улыбки.

– Мы движемся в правильном направлении, Вероника. Нам достаточно просто идти за хвостом лошади, которая тащится перед нами.

– Я люблю знать, куда направляюсь, – ответила я. – А теперь давайте обсудим вопрос денег. Какая сумма обеспечит нам расположение профессора?

Мы занялись обсуждением финансов, и Стокер объяснил мне, что денег, собираемых в качестве платы за вход, достаточно, чтобы цирк продолжал существовать, но недостаточно для того, чтобы платить артистам. Предполагалось, что каждым номером можно заработать дополнительную сумму или пуская по рядам шляпу, или продавая открытки, фотографии актеров, которые они должны были печатать из собственных средств. Некоторые казались совершенно отвратительными, например, такие, на которых запечатлены болезненно худые профессор и Отто, обнаженные до пояса и демонстрирующие широкую полосу сухожилий и мышц, которая их связывала. Другие были слегка непристойными (не нужно обладать богатым воображением, чтобы понять, что среди них я имею в виду и Саломею).

– К сожалению, не очень-то весело смотреть на открытку с изображением иллюзиониста, – уныло заметил мистер Стокер. – И у нас нет времени выпустить другие, на которых ты привязана к мишени, а вокруг тебя воткнута дюжина лезвий.

– Может, это и к лучшему, – ответила я. – Такие открытки только сообщат о нашем присутствии здесь, а ведь мы стараемся вести себя максимально скрытно.

Он насмешливо поднял бровь.

– Да, но мы как-то своеобразно подошли к этому вопросу, правда? Присоединились к бродячему цирку. Наверное, я был не в своем уме.

– Наоборот, – живо возразила я. – Мне кажется, вас посетил приступ вдохновения. Мы будем похищенными письмами, скрытыми на самом видном месте, как в рассказе мистера По[12].

– Мне бы твой оптимизм.

Его голос был непривычно мягким, и я резко к нему обернулась.

– Что с вами случилось? Мы сейчас согласились по какому-то вопросу. Более того, я сказала вам нечто вежливое, а вы не ругались на меня уже целых пять минут. У вас жар? Вы бредите?

Я положила руку ему на лоб, но он резко стряхнул ее.

– Так-то лучше, – отметила я с удовлетворением.

– Всегда находиться в состоянии вражды очень утомительно, – признался он. – Особенно при таком близком общении.

– Согласна.

– Я не говорю, что больше это чувство ко мне не вернется, – предостерегающе заметил он. – Но пока я чувствую себя гораздо увереннее, чем в последние несколько дней. У нас есть кров, еда и вообще место, где можно укрыться, хоть и не надолго, но достаточно для того, чтобы я смог выяснить результаты расследования.

– Как вам это удастся? Думаю, вы отдали какие-то распоряжения перед тем, как уехать из Лондона.

Он колебался, но потом все же решил немного мне довериться, может быть, под влиянием наших нынешних теплых отношений.

– Да, отдал. У меня есть друзья, которые перешлют мне газеты после оглашения приговора.

– Друзья? Почему же мы тогда не попросили пристанища у них, а отправились в бродячий цирк?

– Потому что сейчас мои друзья не в Лондоне. – Я ждала, что он продолжит, но его лицо вновь приобрело обычное замкнутое выражение.

– Тогда как же ваши друзья сами будут получать газеты?

– Естественно, их посылают из Лондона. А они, в свою очередь, будут пересылать их мне до востребования в ближайшее почтовое отделение с задержкой всего лишь в один день.

Я открыла рот, но он не дал мне заговорить.

– Да, я был достаточно осторожен для того, чтобы попросить присылать их на вымышленное имя.

Я чуть не рассказала ему о том, как столкнулась с мистером де Клэром на Паддингтонском вокзале, но пока не стала. Кажется, он уже достаточно оттаял для того, чтобы делиться со мной обрывками информации, и я решила, что это прекрасный знак, и мы достигли определенного прогресса в этих странных деловых отношениях, неожиданно нас объединивших. Но я знала также, что мой клочок информации может оказаться или ничего не стоящим, или невероятно ценным, и я не собиралась высовываться до тех пор, пока не выясню значимости тех карт, что попали мне в руки.

Вернувшись к нашему разговору, я одобрительно кивнула.

– Кажется, вы все продумали, только забыли о самой важной детали: я – ваш союзник, – напомнила я ему. – И клянусь, я вас не брошу до тех пор, пока мы не выясним правды о том, что случилось с бароном.

Тогда он красочно выругался и бранился до тех пор, пока птицы не перестали петь от изумления. Но мне это было неважно. Я пропустила его вспыльчивость мимо ушей и заметила, что просто улыбаюсь, двигаясь по проселочной дороге в сторону Баттерлея. Я знала, что нам нужно разработать стратегию и определить план действий. Но, покинув Лондон, мы хоть и оказались в безопасности, но полностью закрыли для себя возможность как-то серьезно вмешиваться в ход событий. Мы были скованы законами географии, но в это теплое утро поздней весны я решила, что это не самое плачевное положение. Последние дни, столь густо наполненные событиями, и экзотическая обстановка бродячего цирка в совокупности оказали на меня очень странное влияние. Я чувствовала себя совершенно расслабленно впервые с тех пор, как мне пришлось вернуться в Англию, чтобы ухаживать за тетей Нелл.

Прежде я не осознавала того, сколько сил у меня забрали эти холодные, тоскливые месяцы. Комнаты умирающих и припарки – не в этом мое предназначение, я сделана из сурового теста странствий. Мой темперамент не подходит для выхаживания больных, и скука Литтл-Байфилда выкачала из меня всю природную живость. И сейчас, в этом новом приключении, я ощутила, что снова возрождаюсь к жизни. Я была бабочкой, только что вылупившейся из кокона, с влажными крыльями, полной надежд и ожиданий. Я довольно часто становилась свидетелем этого процесса во время своих экспедиций и решила для себя, что никогда не буду ловить в сачок столь нежную красоту. Я оставляла их сидеть на ветках, впервые расправлять свои мягкие крылышки на солнце, чтобы его лучи отогрели и напитали их и сделали достаточно сильными для полета. И для моего полета еще будет достаточно времени, решила я.

А пока я вполне была довольна тем, что сидела на своей ветке и приходила в себя. К тому же, подумала я, судя по тому, что нам известно, убийца барона уже задержан. Может быть, он уже и сейчас сидит в тюрьме и ожидает правосудия. И если дела обстоят именно так, то нам не будет никакого прока от нашего плана. Нет, гораздо лучше еще несколько дней спокойно попутешествовать с бродячим цирком и позволить полиции проделать всю необходимую работу. В каком-нибудь городке будет нетрудно раздобыть газету и посмотреть, какие новые подробности стали известны. Если злоумышленник схвачен, нам с мистером Стокером будет нечего бояться, мы сможем вернуться в Лондон, а оттуда отправиться каждый своим путем. Удовлетворенная этими размышлениями, я закрыла глаза и подставила лицо солнцу. Если бы я знала, что это последний перед долгим перерывом момент, когда можно по-настоящему насладиться тишиной, я постаралась бы получить от него еще больше удовольствия.

Жилет я тоже сняла и, как и ожидала, увидела кровавые следы на его рубашке.

Поездка прошла приятно, к полудню мы уже удобно расположились в речной долине, и все фургоны и шатры были вновь установлены так же, как на прошлой стоянке. Несколько конюхов, которых я прежде не встречала, распрягали лошадей и отводили их в импровизированный загон в стороне от лагеря. Вскоре разожгли огни, чтобы готовить еду, появились столы и стулья, и лагерь вновь наполнился привычной атмосферой приятной занятости.

Мое прекрасное настроение не коснулось мистера Стокера: он сделался угрюмым и, кажется, не собирался выходить из этого состояния. Мы громко ссорились из-за того, стоит ли оставлять открытыми окна фургона, и мне подумалось, что эта перебранка – просто хороший повод для него покричать, а не высказать свое истинное отношение к открытым окнам. А я кричала на него в ответ, потому что меня забавлял сам процесс, и в конце концов запустила в него своей фляжкой с агуардиенте и сказала, что он может хоть заспиртоваться в этой жидкости, если она хоть немного улучшит его настроение. Я оставила его дуться в фургоне, а сама взяла сачок и отправилась на поиски любой крылатой добычи, которую можно найти на лугу у реки. Я редко по-настоящему охотилась в Англии, ведь мои клиенты предпочитали более экзотические виды, но поиски бабочек позволяли мне поддерживать себя в хорошей форме, и я подготовилась к этой небольшой экспедиции так же тщательно, как и к любой другой. Я достала минуции (тонкие энтомологические булавки без головок, которые используют для монтировки) и заткнула их себе за манжеты. Этот хитрый прием, который я когда-то узнала, позволял мне всегда держать их при себе и не носить с собой коробку. Кроме того, это могло охладить стремление нежеланных ухажеров взять меня за руку, что нередко случалось во время моих путешествий. Я положила маленькую банку для простых экземпляров себе в карман, для экзотических понадобилось бы что-то специальное.

Пышные красные розы у меня на шляпе были специально сделаны по заказу и подбиты пробкой, которая могла стать прекрасным местом для хранения интересных экземпляров. Любую действительно редкую находку можно обездвижить одним уколом в торакс, а затем приколоть к розам, так, чтобы ее было не видно и не возникла опасность повредить ее в банке или коробке. Это была техника моего собственного изобретения, и я не видела, чтобы кто-либо пользовался чем-то подобным, кроме одного эксцентричного бельгийца, встретившегося однажды на моем пути где-то на лугу среди Скалистых гор: на его пробковом шлеме подрагивало целое облако углокрыльниц (Polygonia gracilis). Выглядел он, конечно, как сумасшедший, и в тот момент я поняла, что как женщина могу использовать этот прием в более выгодном для меня свете. Сегодня, как всегда, мою экипировку дополнял компас, вещь, необходимая каждому исследователю. Я взяла сачок и направилась строго на север.

Выйдя из фургона, я сразу буквально налетела на привлекательного конюха, Морнадея. Он протянул ко мне руки, полные фруктов.

– Грушу, миссус? – предложил он, слегка поклонившись. – Я рвал фрукты для лошадей. Они очень любят доброе отношение. Груши только слегка зеленоватые. Хотите попробовать?

Я поблагодарила его и взяла грушу, больше из вежливости, чем из желания ее съесть. Откусив кусок, я с удивлением обнаружила, что она уже совсем спелая: сок брызнул из ее белоснежной мякоти и потек у меня по рукам.

– Какая хорошая вам попалась, – хихикнув, заметил он и достал полосатый носовой платок, который я с благодарностью взяла, сама смеясь оттого, что сок течет у меня по подбородку.

– Так-то лучше, – сказал он, а затем посмотрел на мой сачок. – Вот что, миссус, если вы за бабочками, то я тут видел одну синюю, наверное, она «морфо» называется, вот прямо вниз по этой тропинке. Я покажу, если хотите.

Взяв меня под руку, он повел меня куда-то довольно далеко вдоль берега реки, через влажный луг, к какой– то уединенной рощице, всю дорогу что-то напевая. У него был приятный тенор, и песенка «Однажды ранним утром» в его исполнении вполне была достойна сцены. Когда мы наконец добрались до поляны, я выжидательно на него взглянула.

– Как это мило – проводить меня сюда. Так значит, «морфо»?

Он широко улыбнулся.

– Она была ярко-синей, с такими черными капельками внизу, на конце крыльев, – быстро проговорил он.

– Боюсь, Морнадей, что это не «морфо». Ты сейчас описал мне Papilio Ulysses, «парусник Улисса», распространенного в Австралазии. Вряд ли его можно встретить в Девоншире. Из чего я делаю вывод, что ты не видел в этой рощице «парусника Улисса».

Он открыл было рот, но я жестом остановила его.

– Но и «морфо» ты здесь тоже не видел, друг мой. Ареал обитания «морфо» строго ограничен Центральной и Южной Америкой.

Пока он стоял с открытым ртом, я прочитала ему небольшую лекцию о различиях между двумя самыми распространенными видами бабочек «морфо», «менелай» (menelaus) и «пелеида» (peleides), и «парусником Улисса» (Papilio Ulysses). Для верности я подробнейшим образом рассказала все о личинках и взрослых особях, ежесекундно наслаждаясь полным непониманием в его глазах. Спустя примерно полчаса я наконец сжалилась над ним и завершила свою мысль.

– Из чего со всей очевидностью следует вопрос, Морнадей. Зачем ты выдумал предлог, чтобы пообщаться со мной наедине?

Он немного поколебался, потом улыбнулся, а когда заговорил, его речь показалась мне гораздо культурнее, чем до этого. Произношение стало мягче, словарный запас – не такой ограниченный, а прежнее смущение уступило место более решительному нраву.

– Прошу прощения, миссис Стокер. Мне следовало сразу догадаться, что опытного лепидоптеролога не обманешь таким способом.

– Но как ты узнал, что я специалист? Я вполне могла оказаться просто любителем.

Он выразительно взглянул на сачок.

– Мой отец был коллекционером. Я с первого взгляда могу узнать дорогой энтомологический сачок.

– Но это все равно не объясняет того, зачем ты меня сюда привел.

Он подошел ближе, и я увидела в его глазах золотые и янтарные пятнышки.

– А разве мужчине нужен повод, если интересующая его дама так привлекательна?

Он говорил тихим и немного хриплым голосом, и ему нужно было стоять очень близко, чтобы я могла его услышать. Думаю, он делал это намеренно. Я покачала головой.

– Нет, Морнадей, так не пойдет. Ты видел мистера Стокера: он солидный мужчина и может метать ножи с завидной точностью. Ты бы не осмелился привести меня сюда просто ради легкого флирта.

Он будто колебался, но потом резко подался вперед и схватил меня за руку.

– Я привел вас сюда, потому что боюсь за вас.

– Боишься за меня? Дорогой мой, но по какой же причине?

Его лицо вдруг приняло серьезное выражение, от флирта не осталось и следа. В его голосе послышались искренность и прямота, почти как у пастора.

– Ну вы же сами сказали. Мистер Стокер – солидный мужчина и умеет метать ножи. И ваша с ним ссора звучала очень опасно.

– Если ты действительно ее слышал, то мог бы понять, что я нападала не меньше, чем защищалась. Будь спокоен, мой дорогой ухажер. Могу тебя уверить, что с ним я в абсолютной безопасности. Он скорее отрежет себе руку, чем позволит волоску упасть с моей головы.

– Почему вы так в этом уверены? Как я понял, вы с ним знакомы совсем недолго. А недостаток знаний может быть опасен.

Я вздохнула.

– Конечно, ты прав. Часто люди очень сильно ошибаются в оценке других людей, если хорошенько об этом не поразмыслят. Но это касается обычных людей, Морнадей. А я не обычный человек. Я путешествовала по всему свету и заводила обширные знакомства везде, от Южной Америки до швейцарских Альп. У меня большой опыт в том, чтобы быстро понять цену человека, с которым общаюсь. И могу уверить тебя: я вполне довольна тем, что нахожусь под его защитой.

Его пристальный взгляд не смягчился.

– Странная это жизнь для леди, в бродячем цирке. Вы уверены, что он не заставляет вас здесь находиться? Вы выбрали эту жизнь по доброй воле?

– Ровно в той степени, в какой вообще мы можем что-либо выбирать, – заверила я его.

– А давно вы знакомы? – спросил он.

– Достаточно давно, – строго ответила я. И это допрос, а не соблазнение, – подумала я с раздражением. Я, конечно, не собиралась поддаваться на его уговоры, но было немного обидно, что никаких уговоров я и не услышала.

– Я ценю твое беспокойство, но, думаю, разговор на этом окончен.

Он сдвинул тонкие брови.

– Простите меня, если я был неучтив. Но я хочу, чтобы вы знали: можете положиться на меня всегда, когда вам нужен будет друг. Не забывайте об этом.

Я улыбнулась.

– Это правда очень мило. А теперь, если ты подашь мне сачок, то я, пожалуй, отправлюсь дальше. Кажется, я выследила «буроглазку», порхающую за этим ручьем, и намерена ее заполучить.

* * *

Освеженная любимым занятием, я вернулась с луга примерно через час с двумя милыми пленницами в банке. В них не было ничего особенного, и уж точно не стоило их убивать, но все же они выглядели очень приятно. Я хотела выпустить их на свободу в целости и сохранности через несколько часов.

Когда я пришла, мистер Стокер расхаживал взад– вперед перед фургоном.

– Смотрите, какие очаровательные! – сказала я, размахивая банкой. – Я видела чудесную «буроглазку», но она от меня ускользнула, и пришлось довольствоваться этими двумя. Это просто Vanessa atalanta, но она правда кажется мне очень милой. А это Gonepteryx rhamni, хотя мне больше по душе название «крушинница», а вам?

– И где же, во имя всего святого, ты пропадала?! – спросил он.

– На лугу, это же очевидно.

Он крепко ухватил меня под локоть и втащил по ступенькам фургона, а там довольно грубо усадил в одно из кресел и сам сел прямо напротив меня.

– Больше ты так делать не будешь, – строго проговорил он. – Я тут чуть с ума не сошел. В следующий раз, когда захочешь куда-то уйти, ты сначала должна сказать мне об этом.

Секунду я поразмыслила над его словами, а потом покачала головой.

– Нет, я так не думаю, – вежливо ответила я.

– Что это, черт возьми, за ответ: «я так не думаю»?! Это был приказ.

Я подавила смешок, потому что смеяться в такой ситуации было бы очень грубо, к тому же я не сомневалась, что это еще больше разозлило бы его. А потому ответила намеренно спокойным голосом:

– Мне жаль, что вы так волновались, мистер Стокер, но я в состоянии сама следить за собой на лугу. Я пошла туда охотиться на бабочек. Вы же помните, что я лепидоптеролог?

– Да, – прорычал он сквозь стиснутые зубы. – Но ты не должна повсюду разгуливать одна. Это небезопасно.

– Вы говорите глупости! Нашли тоже мне опасное место! Что может быть безопаснее луга? Вы знаете, кого можно встретить на лугу? Коров! На лугу пасутся коровы. Там бывают коровы, полевые цветы и бабочки.

Он уронил голову на руки.

– Такой невыносимой женщины я еще в жизни не встречал, – сказал он приглушенным голосом.

– Правда? Не могу понять, почему я такая невыносимая. Ведь я совершенно рациональна и очень логична.

– Вот именно поэтому и невыносимая. – Он поднял голову. – Ну хорошо. Я взываю к твоей рациональности. Если я не буду знать, что ты ушла и куда отправилась, как я пойму, что ты попала в беду?

– В какую беду? На лугу? Это только если коровы решат на меня напасть. Но у меня богатый опыт общения с коровами. Они почти никогда не нападают без повода.

– Да забудь ты об этих проклятых коровах! – сказал он, явно прилагая усилия, чтобы не дать воли своему темпераменту. – Барон погиб, хладнокровно убит, или ты не помнишь об этом?

– Конечно, помню. Но это не имеет никакого отношения к тому, куда я хожу ловить бабочек.

– Имеет, и прямое! – прорычал он.

– О боже, какой же вы упрямец! Неудивительно, что ни одна женщина не хочет с вами жить.

Как только эти слова сорвались у меня с языка, я сразу захотела взять их обратно. Его взгляд упал на тонкое золотое кольцо на моей левой руке, он молча поднялся и вышел из фургона, громко хлопнув дверью.

Я стянула кольцо с пальца и поднесла к свету. Его носили недолго, как я поняла, потому что золото все еще было блестящим, а края не стерлись, но один раз его сильно повредили. Внутри оказалась выгравирована надпись, и я придвинулась к окну, чтобы прочитать ее. «К. М. от Р. Т.-В. Сент. 1882 г.». Я не знала, кто такая К. М., но не надо обладать богатым воображением, чтобы догадаться, что нежным женихом был Ревелсток Тепмлтон-Вейн и что в сентябре 1882 года он женился. Вопрос в том, куда она делась?

Я вновь взглянула на надпись. Никаких поэтических строчек, и я почему-то подумала, что это странно. Мужчина, который любит романтических поэтов, должен был покрыть стихами всю поверхность кольца. Но здесь имелись только инициалы, холодно вырезанные в золоте, ничего больше. Я снова надела кольцо на палец и взяла книгу, решив вновь погрузиться в приключения Аркадии Браун, леди-детектива, но мои мысли были далеко. К тому же у меня начиналась сильная головная боль, и я ощущала себя так, будто собирается гроза. Но облаков на небе видно не было, и я не стала обращать внимания на свои предчувствия. Я просто сунула руку в карман, вытащила маленькую бархатную мышку и зажала ее в ладони, ожидая, что же будет дальше.

Глава четырнадцатая

Мистер Стокер продолжал обижаться на меня весь оставшийся день, и я не видела его до того момента, когда нам уже пора было выступать. Но не могу сказать, что я его и не слышала. Незадолго до начала нашего выступления я шла к шатру, пробираясь туда в тени позади фургонов, куда почти не доходили зрители. Там нужно идти очень осторожно, потому что веревки и колышки от шатров сложно разглядеть в темноте, а потому я медленно продвигалась вперед, как вдруг в чьем– то разговоре прозвучало мое имя. Говорила Саломея, и я почти сразу поняла, с кем.

– Почему ты женился на Веронике? Она ждет ребенка?

В ее голосе слышалась издевка, а ответ прозвучал грубо и резко.

– О боже, конечно, нет!

Он сразу сам пожалел об этом, ведь мы должны были изображать преданно любящих друг друга людей, и попытался исправить ситуацию.

– Я имею в виду, что для этого еще очень рано. Я хотел бы какое-то время провести с женой вдвоем и не делить ее внимание и любовь с ребенком.

Саломея засмеялась бархатным, соблазнительным смехом, и я почему-то почувствовала, как близко она сейчас стоит к нему в темноте шатра.

– Стокер, почему ты думаешь, что можешь меня надуть после всего, что у нас с тобой было? Скажи правду: ты действительно предпочитаешь ее мне?

Я услышала шорох ткани и громкое мужское дыхание.

– Это совершенно неприличный вопрос в нынешних обстоятельствах, тебе не кажется? Ты не должна… я же женатый мужчина, Саломея.

– Женатый? А мне так не кажется.

За этим последовали еще большее шуршание одежды и очередной стон.

– Пусти, Саломея. Я верен Веронике, – выдавил он.

– Я этому не верю, – пробормотала она. – Скажи: чем она тебе нравится, почему ты на ней женился?

За этим последовали минуты тишины, нарушаемой только шорохом вещей, а потом вдруг раздались возмущенный окрик Стокера и смех Саломеи, на этот раз резкий и неприятный.

– Думаешь, можешь просто оттолкнуть меня и забыть? Ради нее?

Потом она вскрикнула:

– Отпусти мою руку, ты делаешь мне больно.

– А будет еще больнее, если ты не прекратишь свои грязные выходки со мной или с Вероникой. Даже близко к ней не подходи, ты меня слышишь?

– Что-то поздно ты решил сыграть роль мужа-заступника, тебе не кажется? Почему ты это сделал? Скажи мне, почему ты на ней женился.

– Я знаю, что говорю, Саломея. А если думаешь, что я не всерьез, то просто дай мне шанс тебе это доказать. Оставь ее в покое и меня – тоже.

Наверное, сразу после этого он ушел, потому что я слышала, как она бормочет проклятья. Тут она повернула за угол, и мы с ней столкнулись. Увидев меня, она изобразила крайнее удивление.

– О, Вероника, я не знала, что ты здесь!

– Почему-то мне кажется, что знала.

Она с одобрением посмотрела на меня и пожала плечами.

– Я была его первой женщиной. Ты должна понять, почему я хочу побольше разузнать о тебе. Мы такие разные. – Она подошла ближе. – Как вы познакомились? О чем вы разговариваете?

Я потерла лоб.

– Интересные вопросы. Но ты лучше спроси Стокера, если хочешь услышать ответы. А, да, я забыла. Его ты уже спрашивала.

Она откинула волосы назад и ушла, покачивая бедрами. Из темноты я увидела, как к ней осторожно приблизилась какая-то фигура, и с удивлением узнала симпатичного конюха, Морнадея. Я подумала, что, без особого усердия попытав счастья со мной и ничего не добившись, он в итоге решил держать курс в более надежные воды. Я пожелала ему удачи, но мне подумалось, что это уже чересчур: делить с ней внимание двух мужчин.

Я добралась до нашего шатра и увидела, что мистер Стокер мечется взад-вперед у заднего входа.

– Ну наконец-то! Где ты опять пропадала, черт возьми?

– Я подслушивала, – ответила я нарочито нежно.

Он замер и уставился на меня.

– Что?

Я поднялась на цыпочки и стала решительно тереть его лицо носовым платком.

– У вас помада на губах.

Он очень галантно вспыхнул.

– А, да, это…

– Это не мое дело, но вы выглядели совершенно нелепо. Действительно очень нелепо. Если хотите обмениваться любезностями с Саломеей, то прошу вас быть чуть более осмотрительным. Ведь, чтобы кто-то поверил в наш маскарад, мы должны изображать, что довольны семейной жизнью, разве нет?

Он выхватил платок у меня из рук.

– Дай сюда! Ты уже протерла во мне дырку.

Я не очень похоже изобразила раскаяние.

– Ой, прошу прощения. Просто такой яркий цвет очень сложно смыть.

Он сам потер еще немного.

– Так лучше?

– Да. Но есть еще следы на воротнике. И, наверное, стоит заняться верхней пуговицей на брюках.

Он выругался, но я широко ему улыбнулась.

– Кажется, сегодня там полный шатер зрителей.

– Вероника, по поводу Саломеи…

Я положила руку на его рукав.

– Правда, мистер Стокер, не нужно беспокоиться. Уверяю вас, я совершенно из-за нее не переживаю. Если после представления вы решите нанести ей визит, буду только рада. Я просто не буду запирать дверь фургона, и вы спокойно войдете в любое время. Только, пожалуйста, ложитесь в кровать тихонько, хорошо? Я очень устала сегодня и не хочу просыпаться посреди ночи.

Он слушал меня с открытым ртом, а потом решительно закрыл его, крепко схватил меня за запястье и буквально потащил к шатру.

Я улыбнулась тому, как легко мне удалось вывести его из себя, но не собиралась останавливаться. Я даже еще не вошла во вкус.

Мы стояли за пологом шатра, слушая, как он наполняется людьми, и тонкая ткань, отделявшая нас от них, создавала некую видимость приватности.

– Кажется, они в возбуждении. Почти как вы в объятиях прекрасной Саломеи.

В его глазах сверкнула ярость.

– Довольно! – прорычал он. – Клянусь дьяволом, Вероника, если ты продолжишь издеваться надо мной, я не ручаюсь за свои поступки.

– Да ладно вам, мистер Стокер. Вам придется постараться получше, если хотите, чтобы я действительно вас испугалась. Пудели, бывало, казались мне гораздо страшнее.

– Боже, ну и язычок у тебя, – вскинулся он. – Но я боюсь тебя не больше, чем ты – меня. Уверен, что лаешь ты лучше, чем кусаешь.

– Откуда вы знаете, мистер Стокер? Ведь я еще никогда вас не кусала.

Я подалась вперед и щелкнула зубами перед самым его носом. Он наклонился ко мне, и мои губы раскрылись сами собой. Мои пальцы вцепились в его рубашку, и я слышала, как под моими ладонями тяжело бьется его сердце. Он сжал руки в кулаки и опустил вниз, будто каждой клеточкой своего тела борясь с желанием дотронуться до меня. Его губы почти касались моих, но он не придвинулся ближе. Он не закончил начатого. Он просто стоял, совершенно неподвижный, как чучела у него в мастерской, пойманные в какой-то напряженный момент, который будет теперь тянуться вечность.

Я услышала какой-то странный шум и поняла, что это моя собственная кровь стучит в ушах от возбуждения. Тогда я осознала, как серьезно ошиблась в своих расчетах. Я хотела просто поиграть с ним, но вместо этого сама дошла до пика волнения. Каким бы приятным интрижкам я ни предавалась в прошлом, эти пьески были каплями в море по сравнению с силой волны, исходящей от этого мужчины. И осознание этого грозило до основания разрушить мое хладнокровие, которого я была не готова, просто не могла лишиться. Хуже того, мои попытки поддеть его вспыльчивый нрав разбудили в нем что-то совсем иное, и мое поведение сразу показалось мне жалким и глупым.

Я резко отступила назад и опустила руки.

– Как это невежливо с моей стороны, – сказала я ему, заставляя голос звучать спокойно и весело. – Пожалуйста, простите меня.

Он не ответил на извинение.

– Нам пора, – бросил он и вошел в шатер, даже не обернувшись, чтобы проверить, иду ли я следом.

На протяжении всего представления с мистером Стокером что-то было не так. Говорил он будто через силу, трюки показывал как-то небрежно, и толпа была неспокойна. Сегодня мое внимание не было притуплено алкоголем, и я заметила, как едко пахнет в шатре: странный смешанный запах пота и опилок, сквозь который пробивается острый дух возбуждения. Я увидела жадные глаза и румяные щеки зрителей, деревенского люда, жаждущего безобидного развлечения. Я слышала их бормотание, шепот и радостные возгласы, когда Стокер взялся за ножи. Он затянул ремни, крепко схватив меня за ноги, без капли нежности. Он, очевидно, все еще был расстроен сценой, разыгравшейся между нами по ту сторону шатра, но я не могла понять причину. Ведь я дала ему карт-бланш на визиты к Саломее, а в ответ получила лишь возмущение и его буйный нрав во всей красе. Я подумала, что никогда мне не понять мужчин, даже если займусь ими так же усердно, как лепидоптерологией. Но для начала мне понадобится сачок побольше, решила я и улыбнулась про себя.

Он явно был сам не свой, но и обо мне можно было сказать то же самое. Я чувствовала, как на меня наваливается слабость и кости болят так, как бывает при высокой температуре. Я попыталась ободриться, заставила себя улыбаться толпе и изображать из себя преданную ассистентку, но только и мечтала о постели и спасительном сне.

Он закончил с ремнями и пригласил местного парня, на этот раз аптекаря, убедиться, насколько они крепки. Тот подтвердил, что все честно, и мистер Стокер поднял первый нож. Он держал его в руке чуть дольше, чем обычно, и когда нож просвистел в воздухе, я почувствовала, что он разрезал волосок у меня на голове. Толпа ахнула. Мистер Стокер побледнел, но второй клинок пустил уже без промаха, точно туда, куда намеревался. Я слегка кивнула ему, чтобы подбодрить, и от этого движения резкая боль, как молния, пронзила мне голову.

– Не сейчас, – пробормотала я сквозь стиснутые зубы. Но тело не желало меня слушаться, и я поняла, что сейчас упаду в обморок: перед глазами начало темнеть. Колени подогнулись, и тело повисло на кожаных ремнях как раз в тот момент, когда нож вылетел из руки мистера Стокера. Я открыла рот, чтобы предупредить его, но, конечно, было уже поздно. Вместо тупого стука ножа о дерево я услышала мягкий шепот клинка, входящего в тело, и испуганный крик толпы и провалилась в пустоту.

* * *

Мой обморок длился всего несколько секунд, и, очнувшись, я поняла, что все еще вишу на ремнях, а клинок по-прежнему прочно сидит у меня в руке.

Мистер Стокер уже подбежал ко мне и смотрел на меня с невыразимым ужасом.

– О господи, Вероника, лучше бы ты оставалась без сознания. Тебе не понравится то, что сейчас будет.

Из меня вырвался истерический смешок.

– Ну и вам – тоже, – заметила я.

Он сорвал с себя шейный платок и завязал на моей руке, туго затянув выше покачивающегося лезвия. Было очень больно, и я застонала, отчего его руки стали немного дрожать.

Но он быстро собрался и заговорил со спокойной уверенностью.

– Сейчас нужно вытащить нож. Когда он выйдет из руки, пойдет кровь, много крови. Постарайся не двигаться и не задерживай дыхание: от этого будет только больнее.

Я подчинилась, и он кивнул, пристально глядя мне в глаза. В нем не было неуверенности. Он схватился за нож и вынул его медленным, уверенным движением. Сразу хлынула кровь – красная полоса побежала по блестящему синему бархату моего костюма. Я слышала, как завизжала женщина, сама я даже не пошевелилась. Охая, толпа наседала на нас. Они не собирались уходить, наоборот, подходили все ближе, а Стокер кричал на них.

– Назад, будь вы прокляты! Ей нужен воздух. Назад, я сказал, иначе я вас всех разорву на куски!

Он высвободил меня из ремней и подхватил, прежде чем я сползла на землю. Я кивнула в сторону жгута у себя на руке.

– Слишком туго, – пробормотала я. – Больно.

– Лучше так, чем потерять много крови, – ответил он. Он поднял меня на руки, ласково, будто нес младенца, и встал. Он протолкнулся к выходу из шатра, пинаясь и ругаясь, а потом быстро донес меня до нашего фургона. Там он перевернул все вверх дном в поисках иголки, ниток и других необходимых ему вещей.

– Необязательно устраивать такой беспорядок, – сонно заметила я. – Мне же придется потом за вами убирать.

– Заткнись, – прорычал он. – Я не могу найти иголки. Почему, черт возьми, я не могу найти иголки?!

– Они у вас в руках, – с готовностью ответила я.

В этот момент колокольчики на двери зазвенели, и Леопольд просунул голову в фургон.

– Я пришел помочь. Саломея несет горячую воду, а Тилли кипятит чай. Я попросил сделать его очень сладким и добавить бренди. Чем я могу помочь?

Мистер Стокер продел нитку в иголку, и я заметила, как сильно он сжал губы.

– Может быть, вы зашьете рану? – с надеждой спросила я Леопольда. – Кажется, мистер Стокер немного расстроен.

– Я сам зашью, – не согласился мистер Стокер. – Лежи смирно.

Я снова потеряла сознание, провалившись в черноту, но боль не давала мне полностью отключиться. Я открыла глаза и увидела его с иглой в руке; испугавшись, я попыталась вырваться, и тогда он попросил Леопольда держать меня, пока он работает. К тому моменту я уже начала бредить, и мне запомнились лишь обрывки этой ночи: ужасная головная боль, поднимавшаяся все выше температура и мистер Стокер, насильно разжимающий мне зубы и вливающий в рот противное, но знакомое лекарство.

Но были и приятные воспоминания: холодный компресс на лбу и успокаивающее бормотание, когда я стонала и металась по постели. В какой-то момент мне показалось, что я на борту корабля, корабль плывет в открытом море, берега не видно, и мы качаемся на черных, страшных волнах моей боли, от которой никак не спастись. Я хотела в них утонуть, прыгнуть за борт и погрузиться на дно, но каждый раз, когда я делала шаг навстречу бушующим волнам, что-то звало меня обратно: ощущение, что у меня остались какие-то незаконченные дела. В конце концов я уснула, и море тоже наконец успокоилось.

Когда я пробудилась, голова все еще болела, но гораздо слабее, была лишь тянущая боль, а не острый нож в висках. Я пошевелилась и удивилась, почему моя рука онемела и болит, но потом увидела, что она забинтована, чисто и аккуратно, будто профессиональной медсестрой, и на меня волной накатили воспоминания о том, что случилось. В фургоне стоял полумрак, и я с облегчением выдохнула. Значит, припадок был коротким.

– Ты была без сознания два дня, – сообщил мне мистер Стокер. Я взглянула на маленькое кресло, на котором он примостился. Его глаза ввалились от усталости, вокруг них залегли серые тени.

– Ужасно выглядите, – заметила я.

– Ну, я все-таки выгляжу лучше, чем ты. Сможешь съесть супа? Там есть немного, на плите, а тебе нужно чем-то подкрепиться.

Я кивнула, он сразу засуетился и уже через минуту подошел ко мне с помятой оловянной кружкой и ложкой. Из кружки поднимался ароматный пар, и мой живот одобрительно заурчал.

– Это хороший знак.

Нежно, как мать-гусыня, он кормил меня с ложечки супом, пока кружка не опустела.

– Еще? – с надеждой спросила я.

– Пока хватит. Пусть эта порция уляжется, и, если она не попросится обратно, через час я дам тебе еще.

Я повернула голову к подоконнику и увидела, что моя банка пуста.

– А где мои бабочки? Vanessa и Gonepteryx? – спросила я.

– Я их отпустил. Они совсем поникли, и мне стало их жалко. Полежи спокойно.

Он потрогал мне лоб, а затем взял за руку. Пальцами измерив мне пульс на запястье, он откинулся назад с выражением удовлетворенности на лице.

– И давно у тебя малярия? – спросил он тоном светской беседы. Он, очевидно, был очень доволен тем, что поставил диагноз, и за это действительно заслуживал правды.

– Три года. А давно вы стали врачом? – Мне тоже хотелось немного правды.

Он улыбнулся мне очень приятной улыбкой, которая так ему шла, несмотря на усталость.

– Немного больше, чем три года назад. И, строго говоря, я не врач, я хирург. Как ты это поняла?

Я указала на его правую руку.

– Ваши татуировки. Змея, обвивающая посох Асклепия. Ни один человек, далекий от медицины, не стал бы мучиться ради такого изображения. А если прибавить сюда якорь на другой руке и китайского дракона на спине, я бы сказала, что когда-то вы были еще и моряком.

– Помощником хирурга на корабле военно-морского флота «Луна». В основном мы ходили в тропических морях, но я бывал почти во всех уголках света.

– Так вот почему вы распознали симптомы малярии.

– Я заметил пузырек с настойкой Варбурга, когда ты искала для меня масло календулы. Ну и горькая же штука. Чаще всего используется при тропических лихорадках, а самая распространенная тропическая лихорадка – малярия. Я пытался распознать в тебе ее симптомы с тех пор, как увидел этот пузырек.

– Ну, она не возвращалась почти целый год. Я очень надеялась, что распрощалась с ней. Настойку хранила просто на всякий случай.

– Жаль, что ты не приняла других мер предосторожности, – многозначительно заметил он.

– Не сказала вам, – догадалась я. – Все очень просто: не хотела, чтобы вы из-за меня волновались. Я хотела общения на равных.

– А тебе никогда не приходило в голову, что можно начать общаться на равных со мной? Вероника, как ты можешь ожидать откровенности, если сама не откровенна?

Я закрыла рот, пораженная правдивостью его слов, а затем кивнула.

– Прямо в цель, мистер Стокер. Хорошо, будем теперь обмениваться откровениями, честная сделка.

– Отлично. Что ты хочешь знать?

– Почему вы скрываете свое настоящее имя? – спросила я.

Он замер, лицо сделалось непроницаемым, похожим на мрамор под резцом скульптора и таким же бледным. Он долго молчал, потом глубоко вздохнул, и мне показалось, будто он сдался.

– Как ты узнала?

– Инициалы на ящиках Уорда в вашей мастерской. Не так много на свете ученых-натуралистов с инициалами Р. Т.-В. Пожалуй, только Ревелсток Темплтон-Вейн. Эти ящики привезены из экспедиции, правда?

– Если ты знаешь мое имя, то знаешь и ответ на этот вопрос.

Его голос был сдавленным и холодным. Наш обмен откровениями явно пошел не так, как он себе это представлял, но я подумала, что надо еще немного попытать счастья.

– Экспедиции Темплтон-Вейна в Амазонию: 1882 и 1883 годы. С целью каталогизации дикой природы в дождевых лесах Амазонии, – процитировала я по памяти.

– Как это солидно звучит в твоем представлении! – с издевкой заметил он. – Так писали газеты и научные журналы. На самом деле мы выслеживали ягуаров. Сама видишь, одного я нашел, – добавил он, указав на шрам, пересекавший его лицо.

Я попыталась зайти с другой стороны.

– Почему вы больше не пользуетесь именем Темплтон-Вейн?

Его улыбка больше напоминала оскал.

– Если ты знаешь, кто такой Темплтон-Вейн, ты, без сомнения, знаешь и ответ на этот вопрос.

Я разгладила простыни, прогоняя нахлынувшие воспоминания.

– В то время я сама была в экспедиции, на Яве. Думаю, вам понятно, почему до меня не в полной мере доходили новости из других частей света.

Он в изумлении приподнял брови.

– Ява? Боже мой. Ты там была? Во время извержения Кракатау[13]?

– Да. Мне хватило ума уехать подальше оттуда, на Суматру, но, как оказалось, это было недостаточно далеко. Мне пришлось… непросто.

– Могу себе представить.

– Нет, – логично заметила я, – не можете. Никто не может. Я бы точно не смогла. Такой ужас невозможно вообразить даже самым впечатлительным из нас. Любопытно, что именно тогда я поняла истинность слов Аристотеля: «В природе всегда есть что-то поразительное» – если правильно истолковать слово «поразительное»: как нечто, что поражает и пугает. Я никогда не казалась себе такой маленькой, а мир не представляла таким огромным и поразительным, как в те часы, когда под моими ногами разверзалась земля.

Я на минуту прервала свой рассказ, а потом завершила его с бодростью, которую не испытывала, просто не могла испытывать при воспоминании о том времени.

– Новости из дома поступали плохо. Я увидела английскую газету только месяцы спустя. Я только слышала, что ваша экспедиция была неуспешной и вы на некоторое время пропали в джунглях.

– Это все, что ты слышала? – спросил он, и в его глазах промелькнул живой интерес.

– Говорю вам, я знала ваше имя и слышала о том, что вы организовали экспедицию на Амазонку, которая обернулась провалом. Но помимо этого я ничего не знаю.

– Да, это объясняет, почему ты осталась со мной, даже когда узнала, кто я такой. Любой другой сбежал бы так быстро, будто за ним гонится дюжина чертей.

Я недоверчиво улыбнулась.

– Да неужели? Что же такое ужасное в вас может быть?

– В действительности, – сказал он, не улыбнувшись в ответ, – все совершенно ужасно. Я погубил свой брак, свою честь и чуть не лишился этого чертова глаза. Газеты называли меня мерзавцем, негодяем и чудовищем и напечатали не меньше сотни историй о том, какое зло я совершил.

Я пожала плечами.

– Ну вы же знаете, что пишут в газетах. Они всегда ошибаются.

Его глаза показались мне темными и бездонными, как полуночное море.

– Да, ошибаются. В данном случае они не рассказали и половины.

Глава пятнадцатая

После этого патетического заявления я с минуту молчала, а затем покачала головой.

– Не могу в это поверить. Хотелось бы услышать правду из ваших уст.

Он заговорил медленно, и казалось, будто его слова – это льдины.

– Правда – это суровое зеркало, а я не расположен сейчас смотреть на свое отражение.

– Я вполне могу это понять, но вам должно стать от этого легче. Помните историю Плутарха о спартанском мальчике и лисенке?

– О спартанском мальчике и лисенке?

– Ну да. Как мальчишка украл лисенка, но спартанские законы были очень суровы в отношении краж. Он спрятал зверька под плащом, боясь, что кто-то узнает о его проступке, и молчал до тех пор, пока тот не выгрыз ему все внутренности.

– И мораль этой истории?.. – едко спросил он.

– Очень проста. Правда – как тот лисенок. Если вы будете в молчании переносить те страдания, что она вам доставляет, она может нанести вам непоправимый ущерб и даже убить вас.

Он открыл рот, и я ждала очередной гневной тирады. Но ее не было. Вместо этого он посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом, и мне на ум пришло Китсово описание Кортеса, глядящего на Тихий океан «орлиным взором». У него тоже был орлиный взор, острый и пронизывающий до глубины.

– Я знаю. Но не сейчас. Пока еще рано.

На большее я не могла и надеяться. Этого было более чем достаточно – пока.

Мысль о Китсе пробудила во мне одно воспоминание, и я вдруг улыбнулась.

– Что такое?

– Я вспомнила, что Китс был студентом-медиком. Так что меня больше не удивляет, что он так тебе нравится. У вас с ним много общего, Стокер, – я впервые отбросила формальности и обратилась к нему по имени. Кажется, мы уже достигли такой степени близости.

Он устало мне улыбнулся.

– У нас и правда много общего, но только я не болен чахоткой, – заметил он.

– Всему свое время.

* * *

Следующие несколько дней были очень приятными. Я ходила гулять, чтобы восстановить силы, а Тилли старалась меня «откормить». Она постоянно посылала мне пироги, ветчину и всякую всячину, и через три дня я уже чувствовала себя почти здоровой.

Но чем ближе я была к выздоровлению, тем более измученным казался Стокер. Я еще не раз пыталась вытянуть из него правду, но он все больше отдалялся, так что мне в конце концов пришлось самой разузнавать о его проблемах за его спиной. Первый ключ к отгадке я получила, когда мы отдыхали у себя в фургоне. Он курил свои ужасные сигареты, сидя на ступеньках, а Саломея читала мне вслух одно из дел Аркадии Браун. Слушать ее было истинным мучением: она запиналась буквально через слово, но под такое медленное бормотание мне легче думалось о чем-то своем. Вынырнув из задумчивости, я поняла, что к нам приближается Леопольд с деревянным ящиком в руках. Остановившись на ступеньках, он обменялся со Стокером несколькими фразами. До меня долетали лишь обрывки их разговора, но мне было очевидно, что Леопольду тяжело выполнять данное ему поручение – это подтверждалось множеством искренних извинений.

Он оставил ящик на ступеньках и поспешил уйти под мрачным взглядом Стокера. Я ждала, что он сейчас откроет коробку, но он не стал. Минуту спустя он потушил сигарету, поднялся, отодвинув коробку в сторону, и пошел вслед за Леопольдом в направлении профессорского шатра: плечи напряжены, руки сами сжимаются в кулаки.

– Саломея, – прервала я чтение, – будь так любезна, принеси мне этот ящик.

Она отложила книгу и выполнила мою просьбу. Ящик был из полированного дерева, около двух футов в длину. Я поднесла руку к защелке, но Саломея взглянула на меня с осуждением.

– Это же не твое.

– Но он не заперт, – возразила я. – К тому же, если он не хотел, чтобы я туда заглядывала, не стоило так просто бросать ящик на ступеньках.

Ей оказалось нечего возразить, да ей и самой было любопытно, так что она больше ничего не сказала, а я снова потянулась к защелке. Она легко поддалась.

– Интересно, – сказала я, заглянув в коробку. Я вытащила оттуда предмет, каких не видела с тех пор, как путешествовала по Южной Америке.

Саломея уставилась на него.

– Это же хлыст.

– Точнее, кнут, как у гаучо – ковбоев, – пояснила я, заметив непонимание на ее лице. – Им погоняют домашний скот, чаще всего коров и лошадей.

Я пробежалась пальцами по кнуту. Прекрасный экземпляр, почти произведение искусства. Он предназначался для устрашения, а не наказания и потому не был таким длинным и грубым, как хлыст кучера. Но всякий, кто видел, что он может сделать с человеком, не стал бы сомневаться в том, какую боль он может причинить. Рукоятка была около полутора футов в длину, покрыта сыромятной кожей. С нее свисал лишь один ремень, тоже из сыромятной кожи, дюйма в два шириной и в восемнадцать – длиной. Он не сужался к концу, потому что был предназначен не для того, чтобы рассекать кожу до крови, а для того, чтобы причинять жгучую боль. Я слегка взмахнула им и услышала резкий щелчок.

– Но у Стокера нет никакого скота, – заметила Саломея. – Зачем ему это?

– Действительно зачем? – хмуро откликнулась я.

Я убрала кнут на место и распрощалась с Саломеей.

Потушила лампу до возвращения Стокера, а когда он вошел, повернулась к стене и сделала вид, что сплю. Стокер долго лежал без сна в темноте, и наконец я не выдержала.

– Хороший кнут, – начала я.

Он издал странный звук, что-то среднее между стоном и раздраженным вздохом.

– Не надо, Вероника.

– Мне ничего не нужно объяснять, я все знаю, – сказала я.

– Ни черта ты не знаешь, – сонно возразил он.

– Думаешь, я блефую, надеясь вытянуть из тебя правду?

– Да, именно так я и думаю. Спи.

– Ну и прекрасно. Не буду тебе объяснять, что я знакома с такими кнутами со времен экспедиции по Южной Америке. И нет никакого смысла говорить тебе, что я прекрасно понимаю: профессор не разрешит нам остаться, если ты не будешь зарабатывать деньги для цирка. Теперь у тебя нет мишени, чтобы метать ножи, и ты вынужден соглашаться на все, что он сам тебе предложит, даже на такую мучительную вещь, как бой на кнутах за деньги на глазах у толпы зевак.

Он долго молчал.

– Ну вот и хорошо, что ты не стала обо всем этом рассказывать. Это было бы ужасно скучно.

– Ну и, наверное, тебе так же скучно слушать, что я вычислила, с кем он собирается отправить тебя на ринг, – с Колоссо.

Он молчал, и я продолжила:

– Не сомневаюсь, что ты умеешь обращаться с кнутом, но Колоссо на голову выше тебя и на центнер тяжелее. Кнут – это только видимость равного боя. Я права?

– Да, – вздохнул он.

– Когда будет бой?

– Завтра вечером.

– Отлично. Ни за что его не пропущу.

И, надо отдать ему должное, Стокер засмеялся.

* * *

Чтобы скорее восстановить свои силы на свежем воздухе и немного укрепить себя ходьбой, а также чтобы отвлечь Стокера от мрачных мыслей, на следующий день я настояла на том, что нам нужно прогуляться. Я вручила Стокеру корзинку с сэндвичами, а сама взяла сачок. Мы прошли через деревню, и он смог заскочить на почту, чтобы проверить, не прислали ли ему друзья из Корнуолла лондонских газет. Он вышел через минуту с пустыми руками, но с чувством глубокого удовлетворения на лице, и я увидела, что из его кармана выглядывает уголок какого-то небольшого свертка.

– Пойдем, – сказал он, взяв меня под руку. – Я знаю местечко, где нас трудно будет подслушать.

Мы прошли довольно далеко за деревню, миновав несколько больших ферм и уродливую норманнскую церковь, пересекли церковный двор и вошли в рощицу позади него. Я остановилась подождать, пока Стокер закроет за нами калитку.

– Колокольчики! – воскликнула я. – Как нам повезло, что они еще цветут, сейчас для них уже не время. Бывает ли на свете что-то очаровательнее?

Река из колокольчиков будто текла среди деревьев, покрывала землю ковром и наполняла воздух сладким, тонким ароматом.

Я расстелила плед на залитой солнцем полянке, села и стала наблюдать за милой маленькой Hipparchia janira, «бархатницей», которая медленно порхала среди молочая и нивяника. Стокер достал нож и стал чистить яблоки, снимая с них кожуру одним движением.

– Хороший навык для таксидермиста, – заметила я, с удовольствием откусив кусок. – Нужно много мастерства, чтобы снимать шкуру одной неповрежденной полосой.

– Не слишком подходящее наблюдение для леди, – отозвался он.

– Ну, быть леди невыносимо скучно, ты не замечал?

Он пожал плечами.

– Ты вроде бы вполне довольна.

– Как ты сам сказал, я не вполне леди.

– Вполне, когда это тебе на руку. Тебе повезло: в нашем мире эти дамские штучки дают тебе достаточно защитного окраса, чтобы скрывать, кто ты на самом деле.

Я в задумчивости потерла лоб.

– А кто я на самом деле?

– Не знаю, будь я проклят, – ответил он. – Стараюсь это понять с тех пор, как ты переступила мой порог, но ты столь же неуловима, как и твои бабочки.

– Я – открытая книга, – заверила я его.

Он недоверчиво хмыкнул, потянулся к свертку, который получил на почте, и достал оттуда газету и письмо – несомненно, записку от друзей.

Пока он читал, я прислонилась к дереву и наматывала себе на палец яблочную кожуру. Воздух на этой ароматной поляне был прямо-таки отравляющим, и во мне проснулись инстинкты, которым я редко давала волю, по крайней мере, в Англии. Я не собиралась им подчиняться; это строго запрещали те правила, которые я сама для себя составила и о которых часто и строго напоминала себе. Но было приятно хотя бы помечтать.

– А этот конюх, Морнадей, очень красивый, правда? – высказала я свои мысли вслух.

Он уставился на меня поверх газеты.

– Тысяча чертей, – пробормотал он, – Вероника, я понимаю, что ты привыкла давать волю своим чувствам с большой степенью свободы, но нельзя же просто бродить по деревне и соблазнять кого попало. Мы же пытаемся изображать счастливую семейную пару.

– Пф-ф-ф. Нам не вполне это удавалось уже тогда, когда ты позволил Саломее… Ладно, может быть, лучше забыть об этом инциденте, – сказала я, приподняв бровь. – И не бойся, я не позволю себе вольничать с Морнадеем. Я удовлетворяю свои основные инстинкты только за границей. Если бы мы не были в Англии, Морнадей бы мне подошел. Он очень привлекательный парень, и у него нежные руки.

Стокер отказался поддерживать этот разговор. Он продолжал читать газету, нарочито шумно переворачивая страницы.

– Чересчур нежные, – сказала я, выпрямившись.

– Что? – Он внимательно читал и уже совсем меня не слушал.

– Для конюха у Морнадея слишком нежная кожа. Я заметила это уже тогда, когда он пожал мне руку при знакомстве. У него очень гладкие ладони, без единой мозоли. Ты видел хоть раз в жизни человека, который работает с лошадьми, с мягкими руками?

– Нет, у них кожа как у сапог, – ответил он, внимательно читая.

– Тогда в какие игры он играет, работая конюхом? Он сказал мне, что это его профессия, но он явно лжет.

– У нас есть проблемы посерьезнее, чем мягкость рук Морнадея, – сухо заметил он и передал мне газету. – Читай.

Я пробежала глазами статью, и на меня накатила холодная волна ужаса. Я перечитала все сначала, на этот раз медленно, но факты от этого не изменились. Вердикт на дознании был таков: убийство неизвестным или неизвестными. Этого мы ожидали. Мы знали, что барон убит, и было бы странно надеяться, что власти уже нашли преступника. Но то, что было написано в статье дальше, показалось мне настоящей катастрофой. После изложения вердикта (и того факта, что в завещании барон выразил желание быть тихо похороненным, без каких-либо официальных церемоний) автор заметки, как видно, с наслаждением, сообщал, что по данному вопросу столичная полиция разыскивает достопочтенного Ревелстока Темплтон-Вейна, младшего сына лорда Темплтон-Вейна, в надежде, что тот сможет помочь им в расследовании убийства барона фон Штауффенбаха.

– Стокер, неужели они имеют в виду…

– Да, – угрюмо ответил он.

И он, конечно, был прав. Существовало только одно разумное объяснение написанному в статье: я путешествую с мужчиной, которого подозревают в убийстве.

Я бегло просмотрела окончание статьи, но это ничем мне не помогло.

– Как ты думаешь, почему они вообще связали тебя с бароном?

От волнения он взъерошил себе волосы.

– Я арендовал у него склад. И, наверное, в его бухгалтерских книгах сохранилась запись об этом.

– То есть барон был владельцем того склада, где ты живешь?

Он кивнул, и я продолжила рассуждать вслух.

– Наверное, полиция это обнаружила, когда просматривала его бумаги. Они, должно быть, пришли туда и поняли, что ты исчез.

Он застонал, и я поняла, что я на правильном пути.

– И, конечно, им могло показаться подозрительным, что ты исчез примерно в то же время, когда убили барона. А когда был вынесен вердикт «убит неизвестным или неизвестными», они сразу занялись тобой как самым подходящим кандидатом. В статье приводится только твое имя, но я уверена, что появятся и фотография, и описание примет, это просто вопрос времени.

Он поднял голову с ужасно несчастным выражением лица.

– Почему, ну почему я не подумал об этом, когда уезжал из Лондона?!

– Не хочу тебя обижать в трудную минуту, – с сомнением начала я, – но почему же ты сам не обратился в полицию, как только узнал, что барон убит? Мне это кажется самым разумным поведением, разве не так?

– Не было смысла, – коротко ответил он.

– Тогда ты не ответил на мой вопрос, но сейчас я все-таки очень хочу услышать ответ.

Он замолчал, и я поняла: он размышляет, можно ли мне доверять.

– Потому что в глазах приличного общества и, без сомнения, Скотланд-Ярда я уже и так убийца.

Я уставилась на него, и он горько усмехнулся.

– Ну и ну, наконец-то мне удалось лишить тебя дара речи. Пожалуй, за это надо выпить.

Он достал из корзины мою фляжку с агуардиенте и сделал большой глоток. Потом он протянул ее мне, и я тоже жадно отпила из нее.

Потом внимательно посмотрела на него.

– И почему же они думают, что ты убийца?

– Потому что так и есть, – ответил он с каменным лицом.

Я долго не могла вымолвить ни слова.

– Наверное, мне стоит поблагодарить тебя за такую откровенность. И исключительно из любопытства: не скажешь ли, кого именно ты убил?

Я сразу подумала о кольце на моем пальце, которое когда-то красовалось на руке его жены. Он говорил мне, что его брак рухнул во время злосчастной экспедиции. Уж не она ли стала жертвой его буйного нрава? Я не могла в это поверить.

– Человека, который этого заслуживал. И я бы сделал это снова. Вот все, что тебе нужно знать, – просто ответил он.

Я поняла, что это значит: не жену – но все же не могла перестать перебирать в уме другие варианты. Может быть, у нее был любовник, которому Стокер таким образом отомстил? Или какое-то деловое соглашение пошло совершенно непредвиденным путем? Жуткие карточные долги? Он тем временем продолжал:

– Полиция в этой стране не может меня тронуть, но мое имя им хорошо известно. Мне стыдно в этом признаться, но первое, о чем я подумал, когда узнал о смерти Макса, – не что я потерял друга, а что они с большой вероятностью именно меня назначат главным подозреваемым. И, очевидно, я оказался прав, – добавил он, кивнув на статью.

– Их можно понять, – мягко заметила я. – Ты просто мечта любого полицейского, ты же понимаешь? Ты связан с бароном деловыми отношениями и узами дружбы, а твое имя подпорчено дурной репутацией. В такой ситуации несложно придумать для тебя какой-нибудь мотив убийства. Лень полицейских – вот что может погубить тебя.

Я собиралась продолжать примерно в том же духе, но поняла, что он смотрит на меня во все глаза с выражением искреннего недоумения.

– Стокер, ты выглядишь как рыба, выброшенная на берег. Что с тобой такое?

– Я только что признался тебе в том, что я убийца. Я лишил человека жизни, а тебе даже нечего мне на это сказать?

– Ты не хочешь развивать эту тему, а я не хочу тебя заставлять. Чего ты от меня ждешь? Что я буду тянуть из тебя признания клещами, как больной зуб? К тому же я и сама не вполне чиста в деле сокрытия информации.

Он прищурился.

– Что ты имеешь в виду?

Поспешно, но со свойственной мне четкостью я поведала о встрече с мистером де Клэром на Паддингтонском вокзале. Пока он слушал, на его лице отражалось лишь бесстрастное внимание.

– Это все? – холодно спросил он, когда я закончила.

– Да. Наверное, я сейчас должна чувствовать себя виноватой, но что-то у меня не получается. Ты хранил свои секреты, я – свои.

– Но из-за моих секретов тебя не повесят за убийство, которого ты не совершала! – возразил он, заливаясь краской гнева.

– Ой, только не начинай все сначала, – запротестовала я. – Знаешь, мы можем очень хорошо работать вместе, но только если нам удается доверять друг другу. Я поняла это с первых минут в твоей мастерской, когда увидела эту твою милую маленькую Phyllomedusa tomopterna.

– Это все-таки tarsius, но с генетической мутацией, – поправил он меня. – А теперь замолчи и дай мне подумать.

– Ну уж нет. С этой минуты мы будем работать вместе, сообща, чтобы по-настоящему раскрыть это убийство, призвать преступника к ответу и очистить твое имя от всяких подозрений, – строго сказала я. – При расследовании убийства нужны порядок и четкая методология, так же как при научном исследовании.

Я пристально посмотрела на него.

– А может быть, именно поэтому ты и не преуспел в этой сфере. Ты излишне импульсивен и недостаточно дисциплинирован. Ой, только не надувайся, а то тебя удар хватит. Это же просто констатация факта.

Он уже почти взорвался, но все-таки закрыл рот и крепко сжал зубы, так что, когда он заговорил, слова еле-еле просачивались сквозь них.

– У нас точно ничего не получится, если ты не перестанешь злить меня без всякого повода.

– Ну не без всякого повода. Это же ты воткнул в меня нож, – попробовала защититься я.

– Это был несчастный случай. Но будь уверена, черт возьми, что в следующий раз я с радостью сделаю это специально.

– Это только слова. Ты можешь рвать и метать, но мы оба знаем, что следующего раза не будет. Я видела твое лицо, Стокер. Ты был до ужаса напуган моим ранением и поспешил мне на помощь, не тратя ни секунды. Я, кстати, начинаю думать, что скорость – это одно из твоих положительных качеств, несмотря даже на то, какие осложнения она нам с тобой принесла.

В ответ на это он что-то прошипел, но я намеренно даже не обратила внимания.

– Итак, если взять за образец прекрасный пример Аркадии Браун, леди-детектива, мы должны продвигаться вперед упорядоченно и рационально. Нашим позывным должно быть слово «методичность», а в таком случае, я считаю, нам надо сосредоточиться прежде всего на личности самого барона. В конце концов, начать расследование с жертвы – самый разумный вариант, правда?

– Каких качеств? – спросил он вдруг так неожиданно, что я даже смутилась.

– Что, прости?

– Ты сказала, что у меня есть положительные качества. Какие?

– Ты ставишь меня в неловкое положение, Стокер, это невежливо, – строго заметила я.

– Прекрасно. Значит, мы установили, что я не вежливый. А какой?

Я потерла лоб, напряженно думая.

– В тебе много энтузиазма, я этим восхищаюсь. У тебя пытливый ум, что прекрасно для ученого. И ты, если не учитывать последний неудачный инцидент, очень хорош в метании ножей и различных фокусах. Так вот, барон…

– И это все? Весь список целиком? Я полон энтузиазма и любопытства и могу достать кролика из шляпы?

– Правда можешь? А я не видела, но должно быть очень забавно.

Я мило улыбнулась, чтобы показать ему, что говорю искренне, но он вместо ответа только выпятил губу.

– Так вот что ты, оказывается, обо мне думаешь, – сказал он таинственным голосом из своих выступлений. – Но это же описание семилетнего ребенка!

Я пожала плечами.

– Кто-то взрослеет раньше, кто-то – позже. Ты в этом не виноват.

– Но мне больше тридцати лет. Я руководил, не просто участвовал, а руководил экспедициями в Амазонию и на Галапагосы, открыл сорок два вида животных, которые не имели названия и были до меня вообще никому в мире неизвестны, участвовал в морских сражениях. А ты выставляешь меня тупоумным ребенком, который вечно задает вопросы и показывает фокусы с монетками.

– Я не хотела задеть твои чувства, – начала я, но он только махнул рукой.

– Никогда не знаешь, каким тебя видят окружающие, – заметил он. – Но спасибо за это интересное описание, оно на многое пролило свет.

– Просто эти твои качества проявились в общении со мной, – заметила я. – Ты должен признать, что в последнее время твои отрицательные качества гораздо чаще выходили на первый план, чем положительные. За исключением профессионального медицинского ухода за мной после несчастного случая, в котором ты был по меньшей мере частично виноват, в остальное время ты был упрямым, нетерпеливым, раздражительным, импульсивным, подозрительным, а часто просто грубым.

– Слава богу, я не из чувствительных, – весело заметил он, – а то подумал бы, что не нравлюсь тебе.

– Ты мне нравишься, несмотря на все эти качества, – заверила я его. – Мне не нравятся люди, с которыми легко ладить, и гораздо приятнее в компании ежа, чем белки.

– А как же иголки? – спросил он, и у меня закралось смутное ощущение, что он надо мной смеется.

– Иголки меня не пугают, – ответила я решительно, – даже твои.

– Я это учту, – серьезно заметил он.

Глава шестнадцатая

Я чуть не рассказала Стокеру и об ограблении коттеджа «Королек», но меня остановила его реакция на историю о мистере де Клэре, и я не решилась нарушать его покой дважды за день. Эта история может подождать, к тому же я утешала себя мыслью о том, какой прекрасный повод для ярости дам Стокеру, когда наконец обо всем расскажу – ведь он явно всегда наслаждается этим процессом. К тому же ему нужно было готовиться к бою на кнутах, и я подумала, что дополнительные заботы не прибавят ему шансов выиграть. Он заставил меня пообещать, что я сразу же лягу в кровать и не буду больше тратить свои пока слабые силы.

Я дала это обещание потому, что знаю по опыту: проще сказать мужчине то, что он хочет услышать, а потом поступать так, как считаешь нужным, чем пытаться переубедить его при помощи логики. Когда он ушел, я досчитала до ста и выскользнула из фургона. Толпа уже собиралась, как и каждый вечер, но я сразу заметила перемены. В воздухе витало что-то новое, слышался гул нетерпеливого ожидания. У меня внутри все сжалось, когда я поняла: это жажда крови. Они пришли посмотреть на что-то необычное, ведь профессор приложил все усилия, чтобы сообщить об этом людям. Не меньше десятка монтировщиков и акробатов, задействованных в этом, повсюду раздавали листовки, и я взяла одну на ходу. Сначала я бросила на нее беглый взгляд, но потом перечитала внимательнее и оцепенела от ужаса.

Я со всех ног бросилась в маленький шатер, где Стокер готовился к выступлению. Когда я вошла, он с выражением покорности на лице снимал пиджак и жилет. Я сунула листок ему под нос.

– Ты это видел?

– Вероника, ты дала мне слово, что будешь отдыхать, – сказал он грозно.

– Я соврала, и мы можем обсудить это во всех подробностях, если тебе будет угодно, но позже. Ты это видел? – повторила я свой вопрос.

Он не взял листок.

– Да, видел.

– А ты знал, что профессор собирается использовать твое настоящее имя в афише?

– Нет. – Его голос звучал резко. – Я знал, что он был зол на меня после одной истории, которая произошла несколько лет назад, но думал, это осталось в прошлом.

– Ты имеешь в виду, когда ушла Малышка Элис, которая твоими усилиями стала русалкой?

– А ты времени зря не теряла, – заметил он, взяв кнут.

– Эту историю мне рассказала Саломея. Я знаю, что он винил тебя в уходе этой девушки.

– Да, но я не ожидал, что профессор будет хранить обиду так долго.

Я посмотрела на размытые буквы.

«Бой века. Обвиняемый в убийстве Темплтон-Вейн скрестит свой кнут с самым большим человеком на земле!»

В жизни не видела более безвкусной попытки создать сенсацию. Я скомкала листок и выбросила его.

– Стокер, он же сдал тебя. Теперь это только вопрос времени – скоро кто-то из толпы поймет, что именно тебя разыскивает Скотланд-Ярд.

– Да, я понимаю, – спокойно ответил он. – Это означает, что мы должны сбежать отсюда сразу после окончания боя.

– Нет! Нужно бежать сейчас! Какой смысл оставаться?

Он окинул меня долгим оценивающим взглядом.

– Что тебе по душе? Гордость? Долг? В конце концов, я правда должен ему за последние несколько дней нашей жизни здесь. Он был так любезен, что выставил мне счет. Если я его не отработаю, он может пустить по нашему следу судебных приставов. А нам и так достаточно людей, которые меня разыскивают.

Он стал перебрасывать кнут из руки в руку, как бы взвешивая.

– Это я виновата, – начала я.

Он повернулся ко мне и взял меня за плечи.

– Нет, не ты. Это мой выбор – участвовать в этом бою.

– А ты уверен? Ну, то есть… для такого рода поединка нужен определенный склад характера, мне кажется.

Он посмотрел на меня почти с жалостью и когда улыбнулся, то напомнил мне бога мести.

– Дорогая Вероника, удивительно, что ты все еще этого не поняла: каждый человек способен на жестокость. Просто не всякому выдается случай ее применить.

Он ласково подтолкнул меня к выходу.

– А теперь возвращайся в наш фургон и собирай вещи. Мы уйдем сразу, как только все закончится.

Естественно, я снова его не послушалась. Я обошла главный шатер, добралась до входа и проскользнула мимо Морнадея, который дежурил там вместе с другими мужчинами. Он кивнул мне, и я вошла внутрь, стараясь держаться позади напирающей со всех сторон толпы. В воздухе пахло табаком и потом, и шум стоял неописуемый. Я взглянула на человека рядом со мной и узнала в нем одного из монтировщиков. Основное занятие этих мужчин – натягивать и закреплять веревки, на которых держатся все многочисленные шатры. Они разбивали, а затем сворачивали лагерь, но в остальное время профессор давал им различные странные поручения. Мой сосед был полностью погружен в свое занятие, и я со страхом осознала, что он держит в руках кнут. Он нагнулся над ним так, чтобы кнут никто не заметил, но я стояла совсем близко и прекрасно видела, чем он занимается. Он отвинтил какую-то крышечку в рукоятке, и оказалось, что внутри она полая. Он аккуратно наполнил ее железными гирьками, набив между ними куски мешковины, чтобы не гремели. Затем завинтил ручку обратно, и кнут снова стал выглядеть таким же, как прежде, только теперь был гораздо тяжелее, как я поняла. Я залилась краской гнева, потому что знала, кому предназначался этот кнут. Мужчины кричали, делая ставки на исход поединка, и я не удивилась, услышав, что симпатии в основном были на стороне Колоссо.

Это был не мужчина, а настоящий зверь, и, когда он вошел в шатер, от гула голосов, кажется, задрожала земля. Обнаженный по пояс, он выставил на обозрение публике впечатляющие мускулы; его тело было намазано маслом. Гладко выбрит, за исключением густых усов, вощеных и закрученных на концах, что только придавало его виду жестокости. Он оскалил в улыбке рот, полный коричневых поломанных зубов, и поднял руки, вызывая бурные овации толпы.

И вдруг все зрители замолчали. Вышел Стокер, тоже обнаженный по пояс, чтобы противник не мог схватить его за рубашку. Для своих габаритов он был в прекрасной физической форме, но по сравнению с Колоссо казался худым и легким как перышко. В этот момент мне стоило бы начать молиться, но я была слишком увлечена предстоящим боем. Сам профессор снизошел до того, чтобы представить участников; он сидел у края ринга, очерченного мелом, на мягком стуле, рядом с ним Отто играл бодрую мелодию. Утоптанная земля внутри ринга была посыпана песком для того, чтобы быстрее впитывалась кровь. Когда я это осознала, у меня на секунду потемнело в глазах, но я удержалась на ногах, вонзив ногти себе в ладони, чтобы не потерять сознание.

Профессор сказал краткую речь, его глаза искрились злорадством. Имя Колоссо вызвало одобрительные возгласы в толпе, и он принял это проявление обожания с театральным поклоном. Но когда профессор произнес имя Стокера, поднялся громкий шепот, и я услышала, как несколько смельчаков пробормотали «убийца».

Профессор объяснил правила боя. У обоих участников есть кнут. Бить любым другим оружием, а также руками не разрешается. Запрещено также драться ногами или удерживать противника в захвате. Проигравшим считается тот, кто первым покинет ринг.

Мелодия Отто напоминала уже звон фанфар.

– А теперь, – профессор возвысил голос, – давайте начнем этот поединок, это состязание в силе и ловкости.

Стокер уже держал в руках свой кнут, а Колоссо повернулся, чтобы забрать свой из рук того самого монтировщика. Кнут Стокера был самым обыкновенным, а вот у кнута Колоссо было теперь огромное преимущество; осознав это, я начала напряженно озираться, размышляя, как лучше предупредить Стокера об опасности.

Профессор подал сигнал взмахом руки, и мужчины двинулись вперед. Кнуты они держали в правой руке, но, к моему ужасу, они к тому же сцепились левыми руками. При такой близости Стокеру будет никак не избежать ударов Колоссо, которые станут во много раз сильнее из-за железа в рукоятке кнута. Я открыла рот, чтобы криком предупредить Стокера, но передумала. В этой толпе, полностью захваченной жаждой крови, нас могли просто разорвать на куски от разочарования. Я только сделала шаг вперед и затаила дыхание, а противники уже взмахнули правыми руками. Сама того не осознавая, я нащупала в кармане Честера и стала гладить его маленькую плюшевую головку. Но даже это не принесло мне ни малейшего облегчения.

Стокер ударил первым, и этот звук, этот резкий щелчок кнута, казалось, навечно врезался мне в память. Было что-то первобытное в этом ударе плети о человеческую плоть; Колоссо отшатнулся, но кнут уже задел его щеку.

Он быстро пришел в себя, улыбнулся Стокеру и сплюнул на землю полный рот крови. Стокер кружил по арене, надеясь, что Колоссо потеряет равновесие: прекрасная тактика с таким массивным противником. Но он ничего не мог поделать с силой ударов Колоссо, которые сыпались на него один за другим с ужасным звуком, оставляя красные следы у него на груди.

Только тогда я поняла, что Колоссо просто играет со Стокером. Первые удары не должны были причинить вред, они просто показывали Стокеру, что ему никак не защититься от противника и что следующие удары принесут с собой боль, которой тот прежде никогда не испытывал.

– Заканчивай быстрее, – пробормотала я, понимая всю тщетность такой просьбы. Невыносимо было думать, что если чуда не произойдет, то сейчас Стокер получит серьезные увечья, может быть, даже будет убит, а я стою рядом и совершенно ничего не могу сделать.

Но чудо произошло. Колоссо ударил его рукояткой кнута, всего один раз, по щеке, но этого удара было достаточно. Стокер откинул голову назад, все еще сжимая руку Колоссо в своей; по его лицу потекла кровь. Я увидела, как он трясет головой, будто силясь что-то понять, и его взгляд впился в оружие противника. По силе удара он понял, что этот кнут весит гораздо больше, чем должен был. И осознание того, что Колоссо добился преимущества таким нечестным путем, подействовало на Стокера как красная тряпка на быка.

Всем известны неистовая ярость викингов в бою, неуправляемое бешенство кельтов с боевой раскраской на лице, и, не сомневаюсь, это должны были быть устрашающие зрелища. Но никакая открытая ярость не сравнится с тем ледяным спокойствием, с которым Стокер расправился с Колоссо. Ни одно из его движений не пропало впустую. Каждое было четко взвешено и просчитано, как во время настоящего сражения, и каждое должно было причинять наибольшую боль.

Сначала он отбросил свой легкий кнут; затем так быстро, что я еле успела заметить его движение, схватил оружие Колоссо, намотав кожаную плеть на свою широкую ладонь. Ему хватило легкого взмаха руки, чтобы выдернуть у Колоссо рукоятку кнута. Он подбросил его в воздух и поймал в полете. Тяжелая рукоять прекрасно поместилась у него в ладони, и он сразу разбил ею подбородок великана в двух местах. Надо было быть хирургом, чтобы точно знать, куда бить, и прирожденным борцом, чтобы так наносить удары, но не осталось никакого сомнения, что Стокер раздробил ему подбородок: я услышала резкий хруст костей и крик от невыносимой боли. Колоссо упал на колени, а Стокер опустил свой кнут в последний раз – резким ударом за ухом он лишил противника чувств. Медленным, продуманным движением он поднял огромное тело Колоссо над головой – его руки дрожали от напряжения. Дойдя до края ринга, он из последних сил сбросил его за меловую черту.

Толпа в ярости загудела, обозленная на то, что бой был таким коротким и что почти все проиграли – только несколько человек поставили на Стокера. Не обращая никакого внимания на их недовольство, он бросил кнут на распростертое тело Колоссо и демонстративно отряхнул руки, одарив профессора долгим, полным ненависти взглядом. Повернувшись на каблуках, он двинулся к выходу, и толпа расступалась перед ним, как Красное море перед Моисеем, никто не осмелился встать у него на пути.

Я бросилась за ним и догнала его на полпути к фургону. Рубашку и сюртук он нес в руках, даже не делая попыток одеться. Все его тело горело, будто у него был жар, и, когда он повернулся на звук моих шагов, я поняла, что за холодной отстраненностью, которую он демонстрировал в шатре, скрывалась ярость такой силы, что он практически не мог с ней справиться.

Он открыл рот, но не мог произнести ни слова.

– Я знаю, – просто сказала я. – Жаль, что ты не проломил ему череп.

Он сумел слегка улыбнуться, и я повела его к фургону. Там я сунула ему в руки фляжку с агуардиенте. Он дрожал, как лошадь после долгой скачки.

– Пей, – приказала я. Он послушался, и после двух больших глотков я убрала фляжку обратно и быстро помогла ему одеться, только сначала вытерла кровь с его щеки. К счастью, рана была небольшая, хоть я и подозревала, что синяк будет очень эффектный.

– Я забыл, – сказал он, когда смог наконец заговорить.

– Что? – спросила я, запихивая вещи в наши сумки.

– Забыл это чувство, когда тебе хочется разорвать человека на куски. Такого гнева я не испытывал уже много лет. Он полностью лишает сил.

Это походило на правду. Герой поединка на кнутах весь был покрыт испариной, даже волосы его потемнели от пота, а рубашка сразу намокла. Его руки все еще дрожали, и мне совершенно не нравился цвет его лица.

– Но мы не можем здесь оставаться, – предупредила я. – Теперь точно не можем, ведь твое имя стало известно. Каждый человек в этом шатре знает, кто ты такой. Нам придется пройти пешком довольно много до какой-нибудь далекой железнодорожной станции. Как думаешь, справишься?

Он лучезарно улыбнулся.

– Дорогая моя Вероника, если будет нужно, я полечу.

Глава семнадцатая

Стокер оказался верен своему слову. Всю ночь, пока мы шли, он поддерживал меня, все еще слабую после недавнего приступа малярии. Он позволил мне опереться на его руку, когда я выбилась из сил, и помогал перебираться через ручьи и изгороди. Ускользнуть из цирка было несложно. Мы отошли подальше от проезжих дорог и запоздалых гуляк, спустились к реке и пошли вниз по течению к городку под названием Клактон. Мы могли бы сесть на поезд и в Баттерлее, но, как я и сказала Стокеру, всякий, кто захотел бы нас выследить, прежде всего предположил бы, что мы поедем именно по этому маршруту. Стокер позаимствовал несколько потрепанных плащей у невнимательных путешественников, и мы, закутавшись в них поверх собственной одежды, сели в Грейкотте в вагон третьего класса и ехали так вплоть до Олд-Эштона. Стокер не вынимал из кармана своей глазной повязки, а я ухитрилась втиснуть свою броскую шляпу с цветами в саквояж. Раз мы хотели слиться с остальными пассажирами, нам нужно было по возможности скрыть все свои приметные черты. В Эштоне мы тщательно умылись, вымыли руки, избавились от ветхой одежды в общественных уборных и вышли оттуда уже более респектабельными людьми, чем старались казаться до этого. С аппетитом позавтракав в местном трактире, мы как раз успели сесть на следующий поезд. Стокер занялся подсчетом своих скромных сбережений, намереваясь купить кулек леденцов и билеты, на этот раз уже в первый класс, чтобы сбить с толку наших возможных преследователей и чтобы обеспечить нам некоторую приватность.

Когда мы наконец остались одни, я с любопытством уставилась на Стокера.

– Ты самый сложный и противоречивый мужчина из всех, кого я знаю, – сказала я ему.

Он развернул леденец и сунул его в рот, а затем спросил:

– Это комплимент или осуждение?

– Не то и не другое. Это просто констатация факта. Ты выжил после ужасного нападения ягуара и провел, как я представляю, долгое и полное испытаний время на военном корабле. Ты добровольно согласился на крайне болезненную и опасную процедуру нанесения татуировки, и не раз. И ты пошел на поединок на кнутах с таким устрашающим человеком, что, казалось, он готов вцепиться в тебя железной хваткой. И все это с поразительным смирением и стойкостью. Но когда портновская булавка впилась тебе в плечо, ты ревел как раненый лев.

Он размышлял над моими словами, перекатывая леденец во рту.

– Иногда можно спокойно показать свою ранимость, лечь на спину и подставить свой мягкий мохнатый живот. Но иногда нужно переносить боль без единого стона, когда она настолько всепоглощающая, что, если дать слабину хоть на минуту, она тебя просто уничтожит.

– Думаю, это в равной степени относится как к эмоциональной, психологической боли, так и к физической, – заметила я. – Тогда нужно просто сосредоточиться на том, что предстоит сделать, потому что если остановиться и посмотреть правде в глаза…

– То уже не найдешь в себе сил идти вперед, – закончил он, с хрустом раскусив леденец своими крепкими белыми зубами.

– Как сказала бы Аркадия Браун: «Excelsior! Только вперед, только вверх».

Я ожидала, что он снова будет презрительно отзываться о моей любви к дешевой литературе, но он только одобрительно наклонил голову.

– Да, Excelsior, – тихо согласился он.

– У тебя снова кровоточит рана на щеке, – сказала я ему. Он достал носовой платок, и я поняла, как предусмотрительно с его стороны было запастись именно красными платками. Кажется, он всегда вытирал кровь именно такими.

– Будет обидно, если останется шрам. Этот подонок ударил меня по хорошей щеке.

– Не понимаю, о чем ты, – решительно возразила я. – Мне обе стороны кажутся одинаково привлекательными.

Он замер, лицо стало непроницаемым.

– Вероника, – начал он, но я остановила его взмахом руки.

– Не бойся нападения с моей стороны. Это замечание – не попытка тебя соблазнить, просто мое наблюдение. Ты думаешь, что эти шрамы отталкивающие, и для женщины с бедным воображением это вполне может так и быть. Но для всякой женщины, которая ценит смелость и доблесть, они кажутся гораздо привлекательнее, чем любой идеальный профиль и гладкие щеки.

Кажется, на минуту он лишился дара речи, а я воспользовалась моментом, чтобы закончить разговор на более спокойной ноте.

– А теперь, Стокер, мне нужно поспать. Советую и тебе поступить так же.

Я закрыла глаза, но чувствовала, что он изучающе смотрит на меня. Вскоре я уснула.

* * *

Я проснулась при подъезде к Лондону. Я чувствовала себя освеженной, хоть тело немного и затекло. Стокер еще похрапывал, но я разбудила его, ткнув в бок.

– Черт побери, что такое?! – возопил он с благодарностью медведя, разбуженного от зимней спячки.

– Мы почти добрались до Лондона. Куда отправимся? В твою мастерскую мы возвратиться не можем, ведь это самая очевидная связь между тобой и бароном. Думаю, не нужно ли нам найти этого мистера де Клэра. Он, конечно, загадочная фигура, но явно знает что-то об этом деле и, вероятно, сможет предложить нам помощь.

Стокер заморгал, а потом стал с силой тереть глаза. Он с хрустом зевнул и потянулся. Окончательно проснувшись, он заговорил строгим голосом:

– Послушай, Вероника. Я знаю, ты хочешь сама копаться в этом деле, но не думаю, что могу позволить тебе этим заниматься. Ты же помнишь, Макс доверил мне охранять тебя, и сейчас нет никакой необходимости подвергать тебя излишней опасности. Мы не знаем, что за тип этот де Клэр. Давай я провожу тебя к тебе домой, в деревню, а сам постараюсь его найти.

– Хочешь шляться по Лондону, когда столичная полиция сбивается с ног, чтобы найти тебя?! Черта с два!

Он вздохнул.

– Согласен, это не идеальный план, но, по крайней мере, ты будешь в безопасности в своем коттедже.

– Это не мой коттедж, – напомнила я ему. – Я оттуда съехала и не сомневаюсь, что его уже сдали кому-то другому. К тому же не думаю, что там мне будет лучше, чем с тобой.

Время пришло, и, глубоко вздохнув, я погрузилась в рассказ о том, при каких обстоятельствах познакомилась с бароном.

Когда я закончила, мускул подрагивал у него на подбородке, а заговорил он сквозь крепко сжатые зубы.

– Почему же тебе не пришло в голову рассказать мне об этом раньше?

– Раньше у нас не было привычки обмениваться друг с другом секретами, – напомнила я ему. – К тому же этот вор вломился в коттедж просто в надежде поживиться, но ушел ни с чем.

– Неужели? – спросил он, запустив себе пальцы в волосы. – Как ты не видишь связи?

– Я думаю, что тип, забравшийся в мой дом, просто хотел стащить то, что плохо лежит. Такое часто происходит во время похорон.

– И что он взял?

– Ничего! Он сразу сбежал, а я погналась за ним через сад. Он схватил меня за руку, как будто намереваясь похитить, но я не думаю, что это был его первоначальный план. Барон помог мне вырваться из его рук, а когда тот снова пустился наутек, барон, очевидно, уже слишком устал. Он все повторял, что я в опасности и что сразу же должна ехать с ним в Лондон.

– А в Лондоне он сказал мне, что это вопрос жизни и смерти и что я должен защищать тебя даже ценой собственной жизни, – закончил Стокер.

– Ну да, это звучало излишне мелодраматично, – признала я и замолчала. – Почему мне кажется, что ты изо всех сил сдерживаешься, чтобы не встряхнуть меня?

– Максимилиан фон Штауффенбах не сказал ничего мелодраматичного ни разу за всю свою жизнь. Он был совершенным прагматиком. Если он сказал, что это вопрос жизни и смерти, значит, так оно и было, – от гнева он будто выплевывал каждое слово.

– И ты думаешь, что мой вор – это тот же самый человек, что вломился в кабинет барона и убил его?

– Я не верю в совпадения, – сказал он. – А теперь расскажи мне все сначала еще раз.

Я сделала то, о чем он просил. Начала с похорон и чая у Клаттерторпов и закончила тем моментом, когда оказалась на пороге его мастерской. Он качал головой, снова запустив пальцы в свои и без того взъерошенные волосы. Теперь он стал напоминать мне какого-то косматого греческого бога после изнурительного дня войны с троянцами.

– Господи, почему же он ничего не рассказал мне?! – пробормотал он. Затем он поднял голову, его лицо было серьезным. – Мне нужно было расспросить его получше. А я позволил ему оставить тебя там без всяких объяснений, просто пообещал заботиться о тебе, и все. Почему же он ничего не рассказал?

Я разгладила юбку.

– Он, конечно, собирался это сделать когда-то позже.

– Да, именно, – сказал он, и на его лице вдруг отразилось понимание. – Он собирался мне рассказать потом, потому что не видел никакой угрозы для себя, только для тебя. Не он должен был стать жертвой этого убийства, а ты!

Я заморгала от неожиданности.

– Но это же абсурд. Правда, Стокер. Мне кажется, сейчас ты ничего не соображаешь.

– Нет, я прекрасно соображаю, уверяю тебя, – холодно сказал он. – И если ты дашь себе труд хоть на минуту задуматься о том, что я говорю, ты и сама все поймешь. Макс вернулся в Лондон не один, Вероника. Он привез тебя. Он привел тебя не к себе домой, а ко мне, в то место, где никому не пришло бы в голову тебя искать. Господи, женщина, да он даже сказал тебе, что ты в опасности! Почему же тебе так сложно поверить в то, что кто-то убил Макса, чтобы добраться до тебя?

– Потому что я не представляю никакого интереса, – ответила я.

– Но кто-то хотел до тебя добраться, – продолжал он. – Ты была им так нужна, что они вломились в твой дом. Потом они проследили твой путь до Лондона и убили Макса. – Его голос немного смягчился. – Вероника, кто может желать твоей смерти?

– Никто! Мы знакомы всего несколько дней, но держу пари, ты знаешь меня лучше, чем кто бы то ни было из ныне живущих. Я такая, какой ты меня видишь. Здесь нет никаких секретов, Стокер, – сказала я почти с сожалением. – Я бы даже хотела сейчас сорвать маску и поведать тебе какую-нибудь великую тайну, которая объясняла бы то, что случилось с бароном, но я не могу. Я незамужняя девица, всю жизнь переезжавшая из одной маленькой английской деревушки в другую. Пишу статьи по естественной истории, коллекционирую бабочек и завожу безобидные любовные интрижки с неженатыми иностранцами. Я никого не знаю, да и сама я никто. Может быть, они просто с кем-то меня спутали? – с надеждой предположила я.

– Никакой путаницы не было, – ответил он и сжал губы. – Кто-то желает тебе зла так сильно, что готов даже убить старого человека, который встал у них на пути. Ты что-то знаешь.

– Я ничего не знаю, – продолжала упорствовать я. Но даже мне было сложно отрицать: что бы ни приключилось с бароном, это имело отношение и ко мне, во всяком случае, косвенное. – Он сказал, что был знаком с моей матерью, – сказала я Стокеру. Слабая попытка примирения, но большего я предложить ему не могла.

– А кем была твоя мать?

Я развела руками.

– Понятия не имею. Но если мы с тобой хотим докопаться до сути этого дела, то должны перестать делать вид, что не доверяем друг другу.

Он закатил глаза.

– Знаешь, на что это похоже? Как конокрад учит фермера запирать дверь конюшни. Итак, я пришел к какому-то выводу. Ты настаиваешь, что ничего не знаешь. Я тебе не верю. Есть вероятность, что мы оба правы.

– Продолжай.

– Вероятно, ты что-то знаешь, но сама об этом не догадываешься.

Он повернул голову, и я заметила, как в свете ламп переливаются его волосы. При таком освещении к их угольной черноте прибавлялся иссиня-черный отблеск, и казалось, что они сверкают изнутри. Как обидно, что такие волосы достались мужчине, с завистью подумала я. Модная леди отдала бы не меньше пятидесяти фунтов за такой парик.

– Вероника! – он помахал рукой у меня перед лицом. – Слушай внимательно, когда я говорю. В облаках будешь витать потом.

– Прекрасно. Признаю, я тоже была не слишком разговорчивой. Но с этим покончено. Спрашивай меня о чем хочешь. Я скажу тебе все, что ты захочешь узнать. Но в ответ прошу того же.

Он открыл рот, но не успел еще возразить, а я уже поспешно продолжала:

– Обещаю спрашивать только о том, что может касаться расследования. Можешь продолжать хранить свои секреты. Договорились?

Я протянула руку и после некоторой внутренней борьбы он пожал ее.

– Договорились. И в доказательство твоей искренности давай с тебя и начнем. Этот человек не пытался тебя найти после смерти твоей первой опекунши, мисс Люси Харботтл. Только когда ее сестра тоже умерла и ты осталась совсем одна, он озаботился тем, чтобы найти тебя. Отсюда вытекает очевидный вопрос: что изменилось со смертью Нелл Харботтл?

Я ненадолго задумалась.

– Ну разве что я осталась совершенно одна на всем свете. Я собиралась покинуть коттедж «Королек» и снова отправиться путешествовать. Но он не мог об этом знать. Я никому не рассказывала об этом, кроме викария, да и то уже буквально за несколько минут до прибытия барона.

– Значит, дело не в этом, – продолжил он. – Что у тебя с наследством? Тетя Нелл оставила тебе какие-то деньги?

Я подавила смешок.

– Немного. Несколько банкнот и монет в коробке с деньгами на хозяйство, но я их там и оставила, чтобы компенсировать владельцу причиненный ущерб.

– Банковские счета? Вложения? Драгоценности?

Я качала головой на каждое предположение.

– Единственный счет был открыт на нас обеих, и текущий баланс на нем – шестнадцать шиллингов. У меня есть немного собственных денег на путешествия, но они на отдельном счете. Вложений никаких не было, и тетя Нелл не носила никаких украшений, кроме крестика, с которым ее и похоронили. Она никогда его не снимала на моей памяти, и мне показалось неправильным хоронить ее без него.

В его глазах засверкало любопытство – так может смотреть хитрый зверек.

– Он был дорогой?

Я пожала плечами.

– Нет, конечно.

Стокер шумно вздохнул.

– Что же еще? Что могло привести туда их обоих?

Он задал этот вопрос, скорее, самому себе, а потому я сидела молча и не мешала ему думать.

Несколько минут он молчал, что-то обдумывая, а потом снова стал сыпать вопросами.

– Как жили твои тетки? Если в банке у них не было денег, откуда они брали средства, чтобы вести хозяйство? У них были друзья? Они с кем-то состояли в переписке? Имели ли они странные привычки?

Я подняла руку, чтобы остановить его.

– Задавай по одному вопросу, ведь нужно подходить к этому разумно. Во-первых, деньги. Я не знаю, откуда они приходили. Раз в квартал на счет поступала определенная сумма. Тетя Нелл не распространялась о них подробно, но дала мне понять, что это часть фамильного наследства. И пока ты сам не спросил – нет, я не знаю ничего о ее семье, только то, что и она, и тетя Люси родились и выросли в Лондоне. Тетя Люси сказала однажды, что, кроме них, никого не осталось, так что, думаю, эти деньги – ежегодное содержание, которое должно было выплачиваться им при жизни. Что касается друзей и переписки, могу тебе с уверенностью сказать, что у них не было ни того, ни другого. Им хватало общества друг друга, и они крайне редко выходили в свет. Они ходили в церковь и время от времени участвовали в различных комитетах, но не поступались привычным жизненным укладом ради того, чтобы завести друзей. И когда мы уезжали из какой-либо деревни, они никогда потом не переписывались с бывшими соседями. Что там еще?

– Странные привычки, – напомнил он. – Что угодно, что в то время поражало тебя или казалось любопытным.

– Единственная привычка, которую я могу припомнить, – это то, что непременно каждое утро им требовалась свежая газета и обязательно «Таймс». Они хотели быть в курсе мировых событий. Тетя Нелл была очень серьезной, всегда погружена в шитье или чтение Библии. Единственным подарком, который она сделала мне за всю жизнь, был девиз для моей комнаты: «Плата за грех – смерть», – сказала я с некоторым содроганием.

– Боже мой! – ответил он.

– Вот именно. Но тетя Люси это сполна компенсировала. Она была милой и доброй, прекрасно ухаживала за садом. Не любила моих путешествий, но понимала их. Мой первый сачок – это ее подарок, а в память о моей первой экспедиции она подарила мне компас, – сказала я, дотронувшись до маленького прибора, приколотого к жилету. Закрыв глаза, я все еще могла ее себе представить: облако пушистых белых волос на голове, добрые руки сжимают мою ладонь. «Так ты всегда найдешь путь домой, девочка моя», – сказала она мне тогда, и в ее глазах стояли слезы.

Казалось, Стокер впал в забытье, но потом медленно вернулся к реальности, будто курильщик опиума, вынырнувший из его паров.

– Кажется, я все понял. Твои тетки скрывались, потому что совершили преступление.

– Стокер, ты меня поражаешь. Поверить не могу, что твое воображение так далеко тебя завело. Ты готов предположить, что эти две безобидные старые женщины были преступницами!

– Сама подумай, – упорствовал он. – Это же единственное разумное объяснение. У них есть деньги, достаточно, чтобы жить с комфортом, но они не раскрывают их происхождения. Не заводят друзей и ни с кем не общаются. Переезжают с места на место. Все отлично сходится, – закончил он, откинувшись назад с удовлетворенным видом.

– Я могу выдумать еще дюжину объяснений ничуть не хуже твоего, и ни в одном из них две милые старушки не будут выглядеть преступницами, – парировала я.

– Назови мне хоть одно.

Я открыла было рот, но сразу и закрыла.

– Ну хорошо, сейчас мне ничего не приходит в голову. Но я обязательно придумаю что-то не менее замысловатое, чем твое объяснение. Ты мне лучше скажи, Стокер, раз ты так уверен в их виновности, какое именно преступление они совершили?

В моем голосе звучал неприкрытый сарказм, но Стокер ответил, явно наслаждаясь своим триумфом.

– Похищение!

– Что, прости?

– Я думаю, что они похитили тебя, Вероника. Ты же им не родственница. Как ты к ним попала? Думаю, они тебя украли. Наверное, у тебя была невнимательная нянька или очень молодая мать. Тебя оставили спать в коляске, в парке или в зеленой деревушке, а когда ты оказалась без присмотра, сестры Харботтл подкрались и утащили тебя.

– Стокер, хоть на словах ты этого и не признаешь, но твои вкусы в литературе явно тяготеют к сентиментальности и абсурду. Сестры Харботтл никуда меня не утащили. Я – подкидыш.

– Ага, и куда же именно тебя подкинули?

– О господи! Я не знаю! Я их об этом не спрашивала, и сами они мне не рассказывали. Они вообще не любили говорить о своем прошлом. Мы не обсуждали подобные вещи.

– А что же обсуждали?

Я шумно вздохнула.

– Говорю же тебе: садоводство с тетей Люси, шитье и грехи с тетей Нелл. Они ничем больше не интересовались, и только об этом велись все разговоры. Кроме того, тетя Нелл присматривала за кухней; тетя Люси обучила меня основам сестринского дела. По вечерам я читала им вслух. Вот и все.

– Звучит очень тоскливо, – заметил он.

– Конечно, тоскливо, но я не знала другой жизни, и эта казалась мне вполне сносной. По крайней мере, до тех пор, пока я не открыла для себя охоту на бабочек и свободу, которую давало мне это занятие. Когда мне исполнилось восемнадцать, я отправилась в свою первую экспедицию, в Швейцарию, в поисках альпийских бабочек. Собранные образцы я продала коллекционерам и заработала этим достаточно денег, чтобы оплатить свою следующую экспедицию, на этот раз более дальнюю, и в следующие несколько лет моя жизнь развивалась именно по такому сценарию. Теткам это не нравилось, но это были мои деньги, и они никак не могли мне помешать. Я путешествовала, ненадолго возвращалась домой, а потом мне пришлось ухаживать за тетей Люси и позже за тетей Нелл.

– Расскажи мне о смерти тети Нелл.

Я вздохнула.

– Серия апоплексических ударов. Первый случился несколько месяцев назад, вскоре после Рождества. Приступ был очень сильным, после него она почти полностью лишилась способности двигаться и говорить. Доктор написал мне в Коста-Рику, и я быстро вернулась домой. Я увидела перед собой совсем не ту женщину, которую знала всю жизнь. Доктор давал ей морфин в больших дозах, чтобы она не мучилась и не волновалась. Через несколько месяцев после первого удара случился второй, более сильный, чем первый, и, когда она пришла в себя, мы поняли, что она полностью утратила речь. Она пыталась писать, но и это ей оказалось не под силу, и доктор сказал, что гуманнее будет держать ее до конца под действием морфина. Признаюсь, когда она умерла, я почувствовала облегчение. Невыносимо было видеть ее такой. Всегда целеустремленная, полная энергии – и что с ней стало?..

– Да, понимаю, – мягко сказал он. Я не ожидала этого внезапного проявления сочувствия, а потому поспешно продолжила:

– Ну вот, даже ты видишь, что эта линия расследования ни к чему нас не приведет. Прошлое барона должно быть гораздо более перспективным источником информации. Давай начнем с этого несчастного джентльмена. У него были враги?

Стокер покачал головой.

– По крайней мере, я о них ничего не знаю.

– Он был иностранцем. Знаешь, откуда он родом?

– Из Кобурга. Какое-то время он учился в Брюсселе, а затем поступил в университет в Бонне.

– Прекрасно. А когда он переехал в эту страну?

– В начале сороковых. Он был другом детства принца Альберта. Когда принц-консорт женился на королеве Виктории, поначалу он с трудом здесь осваивался и попросил Макса приехать и поселиться в Англии. Макса ничто не связывало с Германией. Его родители к тому времени уже умерли, а братьев и сестер у него не было, и поэтому он приехал.

– Они часто виделись с принцем?

– Не очень. Королева оказалась требовательной женой, – добавил Стокер с тенью улыбки. – Но, когда она была готова им делиться, двое мужчин отправлялись вместе на ужин или на верховую прогулку. Но чаще они только переписывались. Думаю, принца просто грело ощущение, что кто-то из его соотечественников живет неподалеку.

– Несомненно, – задумчиво ответила я. – Но какие бы ни были отношения у барона с принцем, Альберт умер уже несколько десятилетий назад, и, насколько нам известно, барон все это время жил в безопасности. Если и существовал какой-то повод желать ему зла из-за его дружбы с принцем, преступление должно было совершиться уже очень давно.

– Согласен. Значит, если в его дружбе с принцем не было мотива для убийства, нам нужно обратиться к его недавнему прошлому.

– Как ты с ним познакомился? – спросила я.

– Когда я учился в университете, он приходил к нам читать лекции как приглашенный профессор. У нас нашлись общие интересы, и он был так добр, что стал мне наставником в те времена, когда у меня совсем не было друзей. А позже, гораздо позже, он спас меня, – просто сказал Стокер.

– Это тот самый долг, о котором вы говорили, когда он оставил меня с тобой? Именно поэтому ты чувствовал, что обязан меня защищать?

Он кивнул, и я подумала, что он больше ничего не прибавит, но потом он заговорил, и каждое слово давалось ему так тяжело, будто он выкапывал их из-под земли.

– Я был ранен в Бразилии, и для меня настали очень темные времена. Я о них не говорю и даже не позволяю себе о них думать. Но я погрузился на такое дно, куда только может опуститься живой человек. И я никак не мог оттуда вынырнуть. Я был удовлетворен тем, что живу и умираю там. Мои раны затянулись, но тело было в лучшем состоянии, чем все остальное, – сказал он, горько усмехнувшись. – Макс проделал путь через полмира, чтобы привезти меня домой. Если бы он не взялся меня оттуда вытащить, я бы так и остался там гнить в тюрьме, которую я сам для себя создал, слишком погруженный в отчаяние, чтобы найти в себе силы для спасения. Макс нашел меня там, вернул мне человеческий облик и привез обратно в Англию.

Я не знала, что сказать, а он продолжал, и его голос казался каким-то отсутствующим, будто он разговаривал во сне.

– Но в то время я не мог оценить его поступок. Он хотел, чтобы я жил вместе с ним в Лондоне, но я все еще был очень зол и погружен в свое горе. А потому я уехал от него и присоединился к бродячему цирку, бросил лучшего друга в своей жизни. И он отпустил меня, по крайней мере, на время. Потом он снова нашел меня и предложил вернуться в Лондон. И к тому моменту я уже был готов принять протянутую руку. Я согласился взять этот склад себе для мастерской, снова начал работать, но по-прежнему сопротивлялся его попыткам вернуть меня полностью к жизни. Мне казалось, что я, однажды сбившись с пути культурной человеческой жизни, никогда уже не смогу его найти. Но Макс все не сдавался. Он не переставал верить, что однажды я смогу вытащить себя из этой бездны, в которую скатился.

Он замолчал и горько рассмеялся.

– И, кстати, вот что забавно. Знаешь, на чем специализировался Макс? На реставрации. Ничего в жизни он так не любил, как находить старые картины, поврежденные от времени, неаккуратного обращения или во время войны, и возрождать их к жизни. Жаль, что со мной он не успел закончить.

Внезапно он отвернулся, и я вдруг поняла, что он, должно быть, переживает гибель барона гораздо тяжелее, чем мне казалось.

– Ты говорил, что он владеет… владел, – с грустью поправила я себя, – тем зданием, в котором ты живешь.

– Да, я его снял за мизерную плату, когда ушел из бродячего цирка. Мне нужно было место… где я бы мог работать в одиночестве

Его взгляд затуманился, и я догадалась, что воспоминания, которые он изо всех сил старался не пускать к себе в сознание, прорвались и затапливают его.

– И давно это было?

– Два года назад.

– И ты так и жил там все два года?

– Да. Макс был невероятно щедрым. Он заходил ко мне раз в месяц, чтобы лично забрать деньги за аренду, и всегда вел меня куда-то на ужин. Кажется, он это делал больше для того, чтобы убедиться, что я хоть время от времени нормально питаюсь, а не чтобы получить деньги.

– Он был хорошим другом, – мягко заметила я.

Стокер ничего не ответил, только кивнул. Я непроизвольно взяла его за руку, и он с силой сжал мою руку в своей, прежде чем отпустить.

– У тебя есть еще вопросы?

– Знаешь ли ты еще кого-нибудь, с кем он близко общался?

– Нет. Он был со многими знаком, но всегда держался на расстоянии. Макс предпочитал одиночество обществу других людей. Он был совершенно счастлив один, со своими книгами, музыкой и экспонатами. Он также состоял в обширной переписке. У него имелись друзья по всему земному шару, но ни с кем из них он не был близок. Пожалуй, я знал его лучше остальных.

– А его слуги? Они проживали с ним постоянно?

– Только его экономка, миссис Лэтам, она проработала у него больше двадцати лет. Она заботилась обо всем хозяйстве с помощью череды довольно бестолковых горничных, из них ни одна не проживала с ними постоянно. В прошлом году миссис Лэтам сломала ногу, но Макс не стал никого нанимать вместо нее. Он даже оплатил все ее счета за лечение. И она не могла этого забыть. Бедная старая наседка наверняка готова была умереть за него, если бы столкнулась с преступником, который убил ее хозяина.

– Хорошо, что ей не представилась такая возможность, – здраво заметила я. – Раз этот подлец не остановился перед убийством барона, он наверняка и ее бы прикончил. А что она получила после смерти барона?

Он пожал плечами.

– Небольшое содержание. Мы однажды говорили об этом с Максом, и он сказал, что намеревается передать все свое состояние (довольно скромное) в разные музеи. Ничего особенного для слуг, что могло бы толкнуть их на убийство.

– Да, но даже если бы у них и был мотив, это все равно не объяснило бы обыска в кабинете, – высказала я вслух свои мысли.

– Ну разве что они старались замести следы.

– Какое у тебя зверское воображение, – с восхищением заметила я.

– Вероника, я провел не один день, погрузившись по локоть в кровь мертвых животных. И это было еще самое безобидное мое занятие.

Его губы сложились в некое подобие улыбки, и я почувствовала, что улыбаюсь ему в ответ. Это был удивительный момент, я ощутила непрочную связь между нами, какая-то преграда рухнула. Он вдруг подался вперед и взял меня за руку, и когда он заговорил, в его голосе не осталось привычной резкости, всегда служившей ему защитой. Голос был низкий, в глазах читалась мольба.

– Позволь мне пойти в полицию. Что бы ни случилось, по крайней мере, ты будешь в безопасности.

Я ощутила острый прилив гнева.

– Это невозможно. Они, может быть, обеспечат мне некое подобие охраны, если поверят в нашу историю. Но, скорее всего, они нам не поверят. И что станет с тобой в таком случае? Если мы решимся на это, но потерпим неудачу, тебе грозит петля.

– Вероника… – начал он.

– Я не стану рисковать твоей жизнью!

Он поймал мой взгляд, и мне отчаянно захотелось отвернуться. Но я сдержалась, и наконец он отпустил мою руку.

– Ну хорошо. Я боялся, что ты будешь упорствовать, а потому договорился со своими корнуоллскими друзьями. В нашем распоряжении в Лондоне есть одно местечко, но мы должны быть крайне осторожны. В доме сейчас живет почти вся прислуга, мы не должны попадаться ей на глаза.

– В каком доме?

– Бишопс-Фолли. Он принадлежит лорду Розморрану, моему клиенту, владельцу этого чертова слона. В Мэрилебон, не слишком фешенебельном районе, что нам сейчас только на руку. Сам дом очень внушительных размеров, но на территории поместья есть еще одно строение, Бельведер. Оно было построено в качестве бального зала, но Розморран до отказа забил его трофеями из своих путешествий. Если нам повезет, то все может получиться.

– Отлично. Попробуем положиться на лорда Розморрана и будем надеяться на лучшее, – ответила я.

Стокер взглянул на меня так, будто хотел еще что-то добавить, но вместо этого просто отвернулся и стал смотреть в окно на пробегающие мимо виды, не сказав больше ни слова.

Глава восемнадцатая

Примерно через полчаса мы прибыли на вокзал и, сойдя с поезда, сразу оказались в суете утреннего Лондона, среди толпы людей, спешащих по делам. Меня так и тянуло ускорить шаг, особенно когда я заметила вышагивающего неподалеку бобби, но Стокер взял меня под локоть, чтобы умерить мою прыть. Он очень верно заметил, что если мы ускорим шаг без всякой видимой причины, это может только привлечь лишнее внимание, а потому мы шли не спеша и, как мне показалось, лишь спустя несколько часов добрались до места назначения. Высокая кирпичная стена отделяла нас от того, что уже представлялось мне землей обетованной, но Стокер даже и не подумал зайти в главные ворота. Вместо этого он повел меня к маленькой калитке, в которую могли пройти только пешеходы.

– А почему мы входим таким путем?

– Потому что у главного входа всегда толпится народ: слуги, торговцы, члены семьи – и всем видно, что происходит у ворот. А этой калиткой вообще никто не пользуется. И друзья оставили мне от нее ключи.

Кирпичная стена была густо увита плющом, и Стокер стал шарить рукой в этом зеленом ковре в поисках нужного кирпича.

– Как это мило со стороны лорда Розморрана, – заметила я.

– Я говорил не о лорде Розморране, – ответил он, отодвигая один из кирпичей и вставляя ключ в открывшееся за ним отверстие.

Не успела я спросить, кого же он имел в виду, как калитка распахнулась, и с той стороны показалась хрупкая фигурка, закутанная в черный плащ.

– Корделия! – воскликнул Стокер.

Дама слабо улыбнулась и поманила нас внутрь.

– Здравствуй, Стокер. Оставь себе ключ, – велела она. – Он тебе понадобится, чтобы входить и выходить.

Стокер сделал, как она просила, и мы проскользнули внутрь, а дама заперла за нами калитку.

– Корделия, я думал, что ты в Корнуолле. Что ты здесь делаешь? – спросил Стокер. Он выглядел не очень довольным, но, кажется, даму это совершенно не расстроило.

Она повернулась ко мне; в ее взгляде читались прямота и гостеприимство. Вид у меня, наверное, был тот еще: утомленная с дороги, в пыльном костюме – но она обратилась ко мне с такой вежливостью, будто я была графиней.

– Вы, должно быть, мисс Спидвелл. Я леди Корделия Боклерк. Мой брат – лорд Розморран, а это его дом, Бишопс-Фолли.

Мы пожали друг другу руки с такой вежливостью, будто вели светскую беседу за чашкой чая, а Стокер изнемогал от нетерпения. После соблюдения всех формальностей она повернулась к нему.

– Я была в Корнуолле, но решила, что тебе от меня будет больше пользы, если буду рядом. Я только что вернулась.

Стокер начал было говорить, но леди Корделия покачала головой.

– Не здесь. Пойдем.

Она повернулась, и мы пошли за ней. В этой части имение Розморранов казалось более запущенным, но от этого не менее красивым: густые заросли деревьев, узкие тропинки. Она повела нас сначала по одной, потом по другой, и так мы петляли, пока не добрались до самого сердца имения. Тут и там были разбросаны такие фантастические строения, каких я в жизни не видела: Парфенон в миниатюре, маленькая готическая часовня и даже китайская пагода. Она миновала их все, не останавливаясь, но, когда мы добрались до пруда, на противоположном берегу которого виднелись небольшой дом и мельница, сбавила шаг.

– Это же…

– Точная копия деревни Марии-Антуанетты[14]? Да, мой прапрадед был немного эксцентричен: для развлечения коллекционировал уменьшенные копии различных строений. Сейчас почти все они разрушаются на глазах. Но, к счастью, Бельведер – совсем другой случай. Он огромный и в гораздо лучшем состоянии, но не стоит ожидать никакой роскоши, – предупредила она.

– Не бойтесь, леди Корделия, – ответила я. – Где я только не жила: и на склоне вулкана на Сицилии, и на острове в Андаманском море.

Она улыбнулась.

– У Бельведера есть одно преимущество: там нас никто не побеспокоит.

Еще один поворот тропинки, и я замерла в восторге и удивлении. Здание было гораздо больше, чем я его себе представляла, но очаровал меня не его размер, а то, что оно представляло собой полное смешение всех архитектурных стилей. Что-то среднее между Шамборским замком[15], замком Говард[16] и его тезкой в Вене, этот Бельведер был настоящим царством стен из песчаника, тут и там украшенных кружевными башнями и увенчанных маленьким элегантным куполом. Почему-то он производил впечатление очень гармоничной конструкции, хотя при более внимательном рассмотрении становилось понятно, что о нем не очень хорошо заботятся. Одна из башен немного покосилась, а окна заслоняли заросли плюща, обвивавшего оконные рамы.

Я поняла, что леди Корделия ждет моей реакции.

– Впечатляюще, – честно сказала я ей.

Она улыбнулась.

– Может быть, вы будете менее благосклонны после того, как увидите его внутри.

Она уже собралась войти, но в тот момент, когда ее рука коснулась дверной ручки, позади нас послышался шорох, хруст шагов по гравию, и мы все втроем быстро обернулись.

Перед нами стояла служанка, судя по скромному шелковому платью и изящной кружевной наколке – камеристка хозяйки. Она перевела взгляд со Стокера на меня, затем на леди Корделию: в ее глазах читалось жадное любопытство. В руках она держала туфлю из тафты.

– Прошу прощения, миледи, я только что обнаружила, что одна из ваших туфель порвалась. Если вы собираетесь надевать их сегодня вечером, то я должна ее сейчас починить, но мне еще нужно разобрать чемоданы. С чего прикажете начать?

Даже мне было очевидно, что этот вопрос – лишь повод пошпионить за госпожой. Должно быть, она почуяла какую-то тайну и пошла за нами, чтобы выяснить, в чем дело. Но, кажется, это непрошеное вторжение не потревожило леди Корделию; она только слегка наклонила голову.

– Попроси миссис Баскомб выделить тебе одну из горничных, которая поможет тебе разобрать вещи, Сидони, – приказала она. – Когда с этим будет покончено, у тебя останется еще масса времени, чтобы починить туфлю. И, пожалуйста, скажи на кухне, что мне нужен холодный ланч, а ужинать я буду не дома.

Камеристка была хорошо обучена. Она не стала задавать вопросов, сделала небольшой реверанс и отправилась выполнять поручения госпожи, но в ее глазах читалось любопытство, а на Стокера она смотрела с очевидной теплотой. Уходя, она бросила на него еще один взгляд через плечо, но если леди Корделия что-нибудь и заметила, то не подала виду. Что касается Стокера, он, очевидно, чувствовал себя крайне неуютно и сразу прошел внутрь здания, как только открылась дверь.

Я последовала за ним и в первые минуты, пока мои глаза не привыкли к темноте, не могла разглядеть ничего, кроме страшных фигур, притаившихся во мраке. Из-за плюща на стенах в комнату проникал лишь слабый мутный свет, но леди Корделия зажгла несколько ламп, и помещение сразу наполнилось светом и теплом. Я прошла в самый центр Бельведера. За дверью оказалась настоящая волшебная страна, своеобразный рай, о котором я и помыслить не могла. Назвать его комнатой можно, только если дать этому слову новое определение; она была больше и величественнее, чем любая прежде виденная мною комната. Потолок был настолько высокий, что я с трудом могла различить его в вышине. Над головой – не меньше шестидесяти футов: чередующиеся деревянные панели и фрески с огромными световыми окнами, над всем этим возвышался купол, украшенный росписью с изображением девяти муз.

По периметру комнаты тянулись две галереи, одна над другой, соединяющиеся множеством лестниц, каждая из которых была сделана в своем стиле. По стенам галерей тянулись книжные шкафы и витрины, все сплошь уставленные разнообразными экспонатами. На первом этаже в витринах, застекленных шкафчиках и на постаментах, казалось, были представлены все сокровища этого мира. Искусство, природа, разнообразные артефакты – все было здесь собрано как дань уважения достижениям человека и вселенной. Коллекция ящериц с любопытством всматривалась в египетский саркофаг, а рисунок Леонардо сторожил маску инуитов, населяющих полярные области. Статуя обнаженного мускулистого Гермеса в крылатых сандалиях парила мимо пары гнездующихся додо. Прямо за ним коллекция огненных кораллов, расставленных с поразительной точностью, казалась пылающими декорациями к черепашьему панцирю, выставленному футах в четырех от них. И это были только те сокровища, которые я успела охватить беглым взглядом. Остальная необъятная часть помещения простиралась перед нами, наполненная тысячами и тысячами подобных удивительных экспонатов.

Я повернулась к Стокеру, и он неожиданно мне улыбнулся.

– Пойдем дальше.

Я пошла за леди Корделией, которая двинулась через главный зал, показывая на трофеи своего брата, один удивительнее другого.

– Это из Помпей, – сказала она, указав на лежащую фигуру. Это была собака, свернувшаяся в клубок перед лицом смерти; я в изумлении уставилась на леди Корделию.

– О, не удивляйтесь, мисс Спидвелл, уверяю вас, это не подлинная вещица, а гипсовый слепок, он был заказан моим дедом во время его большого турне. Это беда всех мужчин из рода Боклерков. Они все тянут в дом, как сороки. Как только видят что-то симпатичное, сразу велят это запаковать и везут домой, как бы непрактично это ни было.

Она вздохнула.

– В результате они битком набили оба дома, этот и загородное поместье в Корнуолле. Я много раз предлагала его светлости открыть все эти сокровища для публики, брать плату за вход и позволить людям любоваться этими коллекциями. Мне представляется несправедливым оставлять эти вещи истлевать здесь, где их видит всего несколько человек.

Я медленно повернулась, пытаясь осмотреть все необъятное пространство помещения и его сокровища.

– Да, это благородный порыв.

На ее лице отразилась тоска.

– И все это падет на плечи моего племянника. Здесь столько работы, что непонятно даже, с чего начинать.

Она кивнула в сторону нижней из двух галерей.

– Там довольно уютно. Камин и пара диванов; есть даже походная кровать, когда-то принадлежавшая герцогу Веллингтону. Думаю, нам нужно приготовить чай и устроить военный совет, – решительно заявила она.

Я пошла за ней вверх по ступеням, обернувшись, чтобы посмотреть на Стокера. Он пробормотал: «Я сам во всем виноват», – а я улыбнулась при мысли, что его и правда окружили чересчур независимые женщины.

Несмотря на свое высокое положение, леди Корделия сама развела огонь в камине и занялась чаем, а я смогла понаблюдать за ней в свое удовольствие. Она была выше меня и очень стройной, хотя я подозревала, что причиной тому скорее ее искусство, нежели природные склонности. Цвет лица как у свежей английской розы, приятный бледно-розовый оттенок на белоснежной щеке, а волосы медные, с красивыми завитками на висках. В юности она, несомненно, была чудо как хороша, а сейчас (полагаю, ближе к тридцати) она оставалась по-настоящему красива той привлекательностью, источник которой – в изящном строении и безмятежности. Она двигалась тихо и спокойно, и именно это спокойствие так меня покоряло. Я сама стремилась к такому хладнокровию, но поняла, что невозможно сочетать в себе полную бесстрастность с пылким стремлением. Можно быть элегантным или увлеченным, но и тем и другим – вряд ли.

Если она и поняла, что я ее изучаю, ее это не обидело, и вскоре мы все уютно устроились с коробкой песочного печенья. Она протянула мне чашку с чаем и улыбнулась:

– Свадебный сервиз Наполеона, – сказала она.

– У Стокера совсем другие представления о гостеприимстве, – заметила я.

Она посмотрела на него, и они оба улыбнулись. Их дружба явно длилась очень долго, судя по тому, как хорошо было им вместе и как легко они находили общий язык.

Он опустил чашку.

– Леди К., – начал он.

– Не вздумай меня ругать, – мягко остановила она его. – Я читала газеты, перед тем как отослать их. Я не могла оставаться в стороне и не пытаться помочь. Знаю, что сейчас ты в очень тяжелом положении.

– Ну, тогда тебе тем более следовало оставаться в Корнуолле, – возразил он. – Если дела пойдут совсем плохо, ты могла бы, по крайней мере, убедить власти в том, что ничего не знала о нашем убежище. А теперь…

– А теперь я смогу оказать тебе и мисс Спидвелл необходимую помощь, – закончила она. Ее гладкие брови слегка нахмурились. – Как неудачно, что Сидони тебя видела. Она ужасная сплетница, но, если я объясню ей всю серьезность ситуации, она будет держать язык за зубами. Ты же знаешь, как она к тебе относится.

Я потерла лоб.

– И как же она к тебе относится? – мило спросила я Стокера.

Он залился краской, а ответила мне леди Корделия.

– Моя камеристка питает слабость к Стокеру. Она почему-то решила, что он настоящий корсар, и никак не может его забыть. Французы часто бывают очень внушаемы, – добавила она. Я поняла, что мне начинает нравиться леди Корделия.

Она повернулась к Стокеру.

– Ты должен знать, что я ни на минуту не усомнилась в твоей невиновности, – тихо сказала она.

– Да благословит тебя Бог.

В ее улыбке сквозила грусть.

– Я знаю, как любил тебя барон. Ты никогда не отплатил бы за такие чувства насилием.

– Леди Корделия, вы тоже были знакомы с бароном? – вмешалась я.

Она кивнула.

– Через брата. Его светлость коллекционирует… ну, пожалуй, все на свете, как вы сами видите, – сказала она, жестом обведя все богатства Бельведера. – А барон был большим ценителем искусства. Мой брат познакомился с ним лет десять назад. Они участвовали в аукционе, и оба нацелились заполучить картину с попугайчиками-неразлучниками, которая, по слухам, принадлежала Екатерине Великой. Они ожесточенно за нее сражались, но в конце концов их обоих обошел кто-то третий. Тогда они отправились утешать друг друга за бутылкой великолепного портвейна.

– Бывало, дружба завязывалась и на менее серьезных основаниях, – заметила я.

Она улыбнулась.

– Конечно. В любом случае они стали хорошими друзьями. Именно через барона мы и познакомились со Стокером. Мы были глубоко опечалены смертью барона, – добавила она с грустью.

– А как вы об этом узнали? – спросила я.

– Вероника, – в голосе Стокера послышалась угроза, – на что ты намекаешь?

– Ни на что. Я просто хотела узнать о реакции его светлости.

Это была не ложь, но и не вся правда. Мне действительно было любопытно, как отреагировал граф на смерть своего друга, но, кроме того, мне пришло в голову, что семья Боклерк – связующее звено между Стокером и бароном. Может быть, они знали больше, чем следовало.

Стокер угадал, о чем я подумала, и решительно рассеял все мои сомнения.

– Предположить, что его светлость и леди Корделия могут убить Макса, – это примерно как предположить, что королева в обнаженном виде может проехать по Трафальгарской площади, – сурово отчеканил он.

К ее чести, леди Корделия не выглядела обиженной и движением руки остановила мои поспешные извинения.

– Пожалуйста, не беспокойтесь. Это совершенно естественные сомнения, и, если бы у вас их не возникло, я усомнилась бы в вашем уме. Но как часто это бывает, мисс Спидвелл, истина совершенно прозаична. Барон был из тех друзей, кто приходит на ужин два-три раза в год. Время от времени они с братом вместе обедали или посещали лекции по искусству, но не более. Мы не знаем никого из его друзей, кроме Стокера, и у нас не было никакой причины желать ему зла. Даю вам слово.

Конечно, ее слово могло бы оказаться ложью, но я бы вверила и собственную жизнь человеку с такими мягкими, бесхитростными бровями. Леди Корделия была редким созданием: в ней совсем не чувствовалось злости. Она напоминала мне однажды виденную мною на Сицилии статую Мадонны, умиротворенной, выше всех земных дел, милостиво снисходящей к смертным людям.

Она продолжила:

– Если говорить о моем брате, то проще всего описать Амброуза такими словами: он рассеянный и забывчивый. Конечно, это не его вина, но он почти все время проводит со своей коллекцией и не замечает окружающего мира. Именно поэтому я управляю делами поместья: веду его расходные книги, слежу за прислугой, даже присматриваю за воспитанием его детей после смерти графини.

Должно быть, вид у меня был удивленный, потому что она замолчала, а когда снова заговорила, в ее голосе послышалась теплота.

– Я очень люблю брата, мисс Спидвелл, но не могу закрывать глаза на его недостатки. Для убийства он совершенно не годится: не готов к страшной действительности этого мира, не смог даже заставить себя поговорить со мной о смерти барона. В том, чтобы быть женщиной, есть свои преимущества, – вдруг добавила она, скривив свой милый ротик. – Мужчины предпочитают не обсуждать с нами неблаговидные материи.

– А неблаговидные материи обычно самые интересные, – заметила я.

– Именно.

Она вдруг улыбнулась, и ее лицо будто осветила радуга после бури.

– Но у нас есть более важные вопросы для обсуждения, чем мой брат. Возможно ли доказать, что ты не находился в доме барона в ночь убийства? – спросила она Стокера.

– Ну… – ответил он, теребя воротник, – дело в том, что я был не один.

– Чудесно! – начала она, но, не успев даже договорить, поймала взгляд Стокера, устремленный на меня, и вздохнула. – Если вы провели этот вечер вместе без всякого сопровождения, боюсь, репутации мисс Спидвелл был нанесен такой урон, что ее не станут считать даже надежным свидетелем.

– Да уж, и это еще наименьшее из зол, – сказала я, неопределенно махнув рукой. Я описала (по возможности кратко и деликатно, но четко) свои прошлые любовные похождения.

– Так что, сами понимаете, – закончила я, – королевский адвокат просто сочтет меня распутной и отвергнет любое предложенное мной алиби. Также, полагаю, то, что я уехала из Литтл-Байфилда в компании джентльмена, с которым только что познакомилась, и провела с ним ночь с глазу на глаз в экипаже, тоже не добавит веса моим показаниям.

Подтверждая мнение, что истинная леди никогда не выдает своих эмоций, леди Корделия просто кивнула.

– Может быть, что-то еще? – доброжелательно спросила она.

Стокер закрыл лицо руками.

– Последние несколько дней мы жили в бродячем цирке, притворяясь мужем и женой, – приглушенно сообщил он.

Леди Корделия вздохнула.

– Не знаю даже, как ты мог бы еще сильнее ухудшить свое положение, разве только если бы тебя нашли над телом с камнем в руках.

Стокер вздрогнул и открыл лицо.

– Так вот чем его убили? Камнем? В газетах не было подробностей.

Сочувствие леди Корделии было почти осязаемым.

– Я отправляла тебе только те заметки, где не было деталей. Подумала, что для тебя будет не так болезненно узнать всю правду от друга, а не из статьи, написанной любителем сенсаций. – Они обменялись понимающими взглядами. – Но я расскажу все, что тебе нужно знать. Что касается орудия убийства, следователи постановили, что это была какая-то тяжелая окаменелость, кажется, ракушка.

– Аммонит, – быстро сказал он, – окаменелая раковина. Я знаю, какая. Она всегда лежала у него на письменном столе. Так что же это было? Случайное убийство?

Она пожала плечами.

– Следствие постановило только, что это убийство, совершенное неизвестным или неизвестными. Были видны следы краткой борьбы; как только экономка, миссис Лэтам, пришла проверить, что происходит, преступник сбежал.

– Ее ранили?

– Ее грубо толкнули, она упала и ударилась головой. Теперь она ничего не помнит, только темноту и топот ног. Но она поправится. Сейчас она уехала в Брайтон, к сестре, – сказала леди Корделия немного рассеянно.

Она замолчала, потом вдруг оживилась и бодро продолжила:

– Думаю, лучше нам пока не сообщать его светлости, что вы здесь. Он вернулся со мной из Корнуолла и заперся у себя в кабинете: воюет с какой-то особенно трудной статьей, которую пишет в «Джорнал оф Антиквити». Он будет не рад, если ему помешают. Будем надеяться, что к тому моменту, как он закончит, и ваше дело разрешится. А пока вы должны оставаться здесь, в Бельведере.

– Вы уверены, что мы не помешаем его светлости? – спросила я.

– Дорогая мисс Спидвелл, когда брат погружен в статью, можно зайти к нему в кабинет обнаженной и прилечь поспать на столе, он этого и не заметит. Но, конечно, нельзя рассчитывать, что мы будем скрывать вас от него вечно. Просто нужно найти подходящий момент для того, чтобы все ему рассказать. А теперь мне нужен ваш шарф или перчатка – какой-то предмет одежды, чтобы я могла познакомить с вашим запахом собаку.

Я сняла с шеи красный шелковый платок и отдала ей.

– Это как раз то, что нужно. Если увидите носящееся по дорожкам существо, похожее на огромного медведя, – это Бетти. Когда она узнает ваш запах, она вам не навредит.

– Бетти?

– Сокращенное от Бетани, – сообщил Стокер, – кавказская овчарка его светлости. В ней двести фунтов, если долго не ест.

– О боже, – пробормотала я.

Стокер повернулся к леди Корделии:

– А как с садовниками? И детьми?

– Детей сейчас нет, – ответила она. – Семья покойной графини каждую весну забирает их к себе на несколько недель – только младших, конечно. Хьюго и Каспер в школе. А садовники – если будете ходить только по тропинке, ведущей по аллее к калитке, вас никто не увидит. Сейчас садовники заняты устройством фигурных газонов за кухонным флигелем, а это очень кропотливая работа.

Она указала на маленькую дверцу в панельной стене.

– Для многих графов на протяжении веков это место было своего рода святилищем, прибежищем, где можно отдохнуть от семьи. Его обустроили с комфортом. Там вы найдете все необходимые удобства, умывальник и… хм… другие водные устройства. В шкафчике эпохи Медичи над камином есть несколько кусочков пирога, чай и еще кое-какая еда. Пожалуйста, не стесняйтесь, позже я принесу еще продукты. А пока отдыхайте и осматривайте коллекции. Думаю, они вам очень понравятся, мисс Спидвелл, а Стокер давно мечтает в них покопаться.

– Ты обо всем позаботилась, – тихо заметил Стокер.

На ее щеках от комплимента проступил еле заметный румянец.

– Я старалась.

Она поднялась и поманила меня за собой.

– Мисс Спидвелл, можно вас на минуту?

Я прошла за ней к двери, где нас не мог услышать Стокер.

– Мисс Спидвелл, я не вправе этого говорить, а вы можете не отвечать, но я бы хотела, чтобы вы изо всех сил постарались найти ему занятие.

– Боюсь, я не вполне вас понимаю, миледи, – начала я.

Она в задумчивости посмотрела на меня.

– Тогда позвольте говорить с вами открыто. Надеюсь, вы любым способом не дадите ему скучать.

Скука – демон, заставляющий его пить. А если он поддастся, то погибнет. И мы, его друзья, не должны это допустить.

Я кивнула.

– Я сделаю все, что в моих силах, леди Корделия.

Она пожала мне руку и выскользнула на улицу, изящная, как лань.

Я вернулась в наш укромный уголок и изучающе посмотрела на Стокера.

– Ты слышал, что предлагает леди Корделия? Скрываться здесь в безопасности до тех пор, пока полиция не отыщет преступника.

– Да, я слышал, – спокойно ответил он.

– И ты согласен, что это было бы самым логичным, благоразумным решением?

– Да.

– Но ты ведь понимаешь, что я собираюсь поступить ровно наоборот?

Его губы медленно растянулись в улыбке.

– Естественно. С чего начнем?

Я улыбнулась ему в ответ.

– С начала, конечно.

Глава девятнадцатая

За чашкой чая с печеньем мы разработали план.

– Давай выдвинем рабочую гипотезу, с которой мы оба готовы согласиться, – начала я.

– Проблема в том, что у нас чертовски мало фактов, вокруг которых можно строить гипотезы, – проворчал он.

Я махнула рукой.

– Это неважно. Нам нужно сосредоточить все внимание на имеющихся фактах. Барон был убит в собственном кабинете, но не кем-то из нас, – строго добавила я. – Далее мы можем сделать вывод, что это было убийство в порыве гнева, а не результат некоего страшного заговора.

– И как же мы сделаем этот вывод?

– По отсутствию оружия. Убийца использовал пресс-папье, которое ты идентифицировал как аммонит, принадлежавший барону и покоившийся на его столе. Прекрасное подручное орудие убийства для беспечного преступника, который не принес с собой оружия.

– Или для умного преступника, который предпочел воспользоваться предметом, принадлежащим жертве, а не тем оружием, которое следствие сможет как-то связать с ним, – заметил Стокер.

Я нахмурилась.

– Мне больше нравится моя теория.

– Я не сомневался, что так и будет, – милостиво допустил он. – Продолжай.

– В любом случае мужчина… Мы же оба согласны, что это мужчина?

Он кивнул.

– Макс был высокого роста. Думаю, женщине потребовалась бы невиданная сила, чтобы достичь с помощью этого аммонита подобного результата.

Его лицо передернулось от отвращения, и я поспешила продолжить.

– Итак, наш мужчина – либо человек с горячим темпераментом, который поссорился с бароном и схватил первое, что попалось ему под руку, или же расчетливый тип с изобретательным умом, который все это тщательно продумал.

– Не зная точно, который из них, будет сложно его вычислить, – усмехнулся Стокер.

– Почему?

Он пожал плечами.

– Выслеживание – то, чем я торгую, этот навык я приобрел еще мальчиком и усовершенствовал с возрастом. Для этого надо четко понимать, кто твоя жертва. Я могу следовать за ягуаром сорок миль через джунгли и ни разу не упустить его из виду, но здесь.

Я заметила, каким усталым он выглядит, и поняла, чего стоили ему последние несколько дней. Он пережил потерю дорогого друга, одного из немногих, кто был у него в этом мире. Он держал в руках мою жизнь, а еще на каждом углу его подстерегали призраки прошлого.

Я вспомнила, что сказала перед уходом леди Корделия, но решительно полезла в сумку и достала фляжку с агуардиенте. Налив в его чашку приличную порцию, я протянула ее ему.

Он пил медленно, и его лицо постепенно приобретало нормальный цвет. Я как будто видела, как по его телу разливается тепло, разгоняя холодную кровь, которая так медленно текла у него в жилах.

– Так, – сказала я командным тоном, – теперь давай попробуем еще раз. Если бы тебе нужно было выследить убийцу барона, с чего бы ты начал?

– С кабинета барона, – не задумываясь, ответил он. – Мы точно знаем, что преступник был в этом месте.

– Но ведь полиция, конечно…

– Полиция – это всего-навсего люди, которых туда отправляют, разношерстная компания, состоящая из сыновей уважаемых торговцев, бродяг, лжецов и клерков. Некоторые из них ничуть не лучше тех отбросов, что они ловят.

– У тебя нет повода думать о них хорошо, – заметила я.

– Никакого, – подтвердил он с горечью.

Его губы сжались в тонкую плотную линию.

– Если они отправили туда негодяя, который совершает ночной обход только для того, чтобы собрать деньги с проституток и поглумиться над ними, то убийца спокойно мог оставить на месте преступления портфель, набитый своими визитными карточками, и они все равно бы его не нашли. Если отправили одного из лучших, он, конечно, тщательно обыскал место преступления, но все равно мог что-то и упустить.

– Отлично. Тогда начнем с дома барона. Твоя задача – напасть на след этого конкретного леопарда, – с удовольствием начала я.

– А что будешь делать ты? – спросил он.

– Постараюсь выяснить, что было там нужно этому типу.

– Что нужно?

– Да. Он явно пришел к барону за чем-то. Но что это было: спорная собственность, личная вражда, дама?

Он медленно покачал головой.

– Нет, у Макса не было ни одной романтической истории за все те годы, что я его знал. По крайней мере, он ни о ком мне не рассказывал. Мне всегда казалось, что его не интересуют любовные вопросы.

– Правда? У меня сложилось противоположное мнение. Думаю, он был страстно влюблен в мою мать.

– Почему?

– Понятия не имею. Просто по пути в Лондон он упомянул, что я очень на нее похожа. И что-то в его манере, в том, как мягко он говорил о ней, навело меня на эту мысль. Это было очень трогательно.

Он откинулся в кресле, приоткрыв от изумления рот.

– Если бы я сейчас решил задушить тебя чехлом для чайника, меня сложно было бы осудить, – сказал он, еле сдерживая эмоции.

– А почему тебе хочется меня задушить?

– Да потому, глупая, несносная женщина, что ты все время скрывала от меня возможный мотив убийства!

– Какой мотив? Я просто сказала, что он был привязан к моей матери.

– А я говорю тебе, что у него не было никаких привязанностей. И если он любил ее, тогда это единственная любовь в его жизни, за которую, вероятно, он был готов умереть.

– Глупости, – упрямо сказала я. – Он совершенно ничего мне о ней не сказал, кроме того, что я очень на нее похожа и что он все мне объяснит, когда представится удобный случай.

– Но случай ему так и не представился, – заметил Стокер. – Тебе страшно не повезло. Мне жаль.

Я пожала плечами.

– По крайней мере, теперь я знаю чуть больше, чем раньше. Барон был с ней знаком, это уже кое-что.

– Конечно.

– И как же мы собираемся попасть в дом к барону? Бедная раненая экономка уехала в Брайтон, – напомнила я ему.

– Еще одно очко в пользу твоей теории и против того, что у убийцы холодный, изворотливый ум, – сказал он. – Ему помешали, пока он обыскивал кабинет. Более опытный злодей просто убил бы миссис Лэтам тоже и продолжил свое дело. А вместо этого он толкнул ее и сбежал.

– Когда он обыскивал кабинет, – задумчиво повторила я.

Он поднял на меня глаза.

– Как твой коттедж.

– Тот же самый тип?

– Может быть. Но что же он искал?

– Как раз это мы и должны выяснить. Полагаю, последствия взлома еще не устранили.

Он улыбнулся невероятно очаровательной, но дьявольской улыбкой и постучал по карману кончиками пальцев.

– В этом нет необходимости. У меня есть ключ.

– Тогда нам нужно только дождаться ночи, – сказала я. – А чем займемся сейчас?

Его глаза засверкали, но он ничего не успел ответить, так как вошла леди Корделия с корзинкой в руках.

– Я принесла вам еды, достаточно на сегодняшний вечер и завтрашнее утро. Я решила, что лучше мне приходить сюда не так часто: это может выглядеть подозрительно.

Я заглянула в корзинку и увидела головку сыра, жареную курицу, холодную картошку, куски мясного пирога, буханку хлеба и немного говядины. Там были масло, джем и даже банка чатни[17], подоткнутая со всех сторон свежими яблоками.

– Благослови вас Бог, леди Корделия. Мы будем пировать как короли.

Она посмотрела на Стокера, но он отвел взгляд, и она в задумчивости потерла лоб.

– По твоему виноватому взгляду можно заключить, что вы собираетесь проигнорировать мой совет и куда-то отправиться.

Стокер выглядел смущенным, но меня не так просто было сбить с толку.

– Да, собираемся.

– Конечно, в дом к барону?

– Все верно, – ответила я, желая, чтобы Стокер молчал. Я ясно чувствовала, что он хочет извиниться за наш план, а может быть, даже готов от него отказаться, а я не могла позволить этому случиться.

– Ну конечно. Я должна была сразу догадаться. Ни одно создание с душой и сердцем не сможет спокойно сидеть и просто ждать развития событий. Все наше существо восстает против этого, – призналась она. Я любезно кивнула, довольная тем, что она поняла мою точку зрения.

Она вздохнула.

– В таком случае вот револьвер, – сказала она, протягивая мне маленькое оружие, идеально подходящее для женской руки. – Уходите обязательно после одиннадцати, так как до этого времени Бетани выпускают на вечерний обход поместья.

Затем она ушла, и я осознала, что за время ее визита Стокер не проронил ни слова.

– Что тебя тревожит, Стокер? Или просто отнялся язык?

Он в задумчивости скреб подбородок, глядя на револьвер.

– Я просто думал, какой огромной ошибкой было знакомить тебя с леди К. Если вы обе возьметесь за дело, то сможете устроить и государственный переворот.

Я улыбнулась и убрала револьвер в карман.

– Не все сразу, дорогой Стокер, не все сразу.

* * *

Спустя несколько часов, после холодного ужина из запасов леди Корделии и нескольких партий в вист для двух игроков, за время которых я выписала Стокеру немало долговых расписок, мы отправились в путь. Я немного призадумалась над выбором шляпы и в конце концов решила не брать свою любимую, с розами, а надеть другую, ничуть не хуже, но гораздо меньшего размера и не так бросающуюся в глаза; она была украшена скромным букетиком фиалок.

Стокер в замешательстве смотрел на мой саквояж.

– Сколько всего у тебя туда помещается? Это же настоящая пещера Аладдина!

Я поднесла к свету шляпную булавку, любуясь тонкостью и силой стали.

– Умение собирать сумку зависит только от понимания того, что такое правильная организация пространства, – сказала я ему и приколола булавку на место, аккуратно пришпилив ею шляпу к своему скромному узлу Психеи. Он с опаской посмотрел на торчащий наружу конец, но я заметила, что и сам он заткнул кинжал за голенище сапога в дополнение к тому, который он всегда носил за пазухой.

– Господи, сколько же опасностей ты там ожидаешь? – спросила я.

Он задул свечу.

– По моему опыту, самая страшная опасность как раз та, которой не ожидаешь.

Несколько минут мы молча подождали, пока глаза привыкнут к темноте, стоя совсем близко друг к другу. Я услышала, как он дышит, почувствовала его медленное, ровное дыхание, и сама себе улыбнулась. Он был почти неестественно спокоен, и именно этого я ждала от товарища по приключению. По моему сигналу мы двинулись к двери и выскользнули в темноту ночи. Он взял меня за руку и повел через парк Бишопс-Фолли, пробираясь в обратном направлении по той дорожке, по которой мы пришли сюда утром. Я думала, он выпустит мою руку, когда мы выйдем из поместья, но он продолжал крепко сжимать ее, даже когда мы вышли за калитку на темные улицы.

Он выбирал боковые дорожки и тихие скверы, а не ярко освещенные и оживленные центральные улицы, наводненные модными экипажами. Мы пересекали тихие площади и ныряли в районы, погруженные в густые тени. Пока высшее общество направлялось по своим делам по широким улицам, которые мы обходили, на тенистых аллеях нам встречались создания, добывающие себе пропитание только собственной изобретательностью: проститутки и попрошайки, воры и прочие мерзавцы, несущие груз собственного падения. Один раз мы услышали решительный шаг констебля, совершающего обход; Стокер потянул меня за собой в угол какого-то торгового дворика, прижал спиной к кирпичной стене и крепко обнял. Я закинула ногу ему на талию, обвила руками его шею и запустила пальцы ему в волосы, а он прижался лицом к моей шее, невольно пощекотав мне ухо. Бобби направил на нас фонарик, который выхватил из тьмы ногу, одетую в чулок, и мое бедро, которое крепко сжимал Стокер. Полицейский хохотнул, без сомнения, приняв нас за падшую горничную и ее изнывающего от страсти избранника, и пошел дальше. С минуту мы еще выжидали, крепко прижавшись друг к другу и слушая удаляющиеся шаги.

Стокер немного отодвинулся, и я даже в ночной темноте увидела, как блестят его глаза.

– Ушел, – сказал он хрипло.

Но его рука все еще сжимала мое бедро, а мои руки по-прежнему были у него в волосах.

– Значит, теперь нам нужно отпустить друг друга, – спокойно заключила я.

Он отшатнулся и стал приглаживать волосы, пока я расправляла юбку.

– Я должен извиниться, – начал он.

Я отмахнулась.

– Даже не думай. Такая быстрая реакция в сложной ситуации достойна всяческих похвал, – сказала я.

Он с любопытством покосился на меня, но не сказал больше ни слова.

Рука в руке, мы двинулись дальше. После ничем не примечательного пути через Гайд-парк (там мы ненароком спугнули парочку мужчин, расположившихся под деревом, и услышали громкие проклятия в свой адрес) мы вышли на Курзон-стрит. Спустя еще несколько минут мы оказались на улице, где раньше жил барон, тихой и очень респектабельной; Стокер с уверенностью подвел меня к нужному дому, и мы вошли внутрь через дверь для торговцев.

В пустых домах всегда очень тихо, но здесь мне показалась, что тишина еще заметнее. Будто здесь ничего никогда не двигали и никто не ходил по этим гулким коридорам. Стокер отпустил мою руку, когда мы вошли, но как только стали подниматься по лестнице наверх, я потянулась и сама взяла его за руку: мне вдруг стало совершенно необходимо почувствовать его тепло. Шторы были опущены только в передней части жилища, и дом наполняли тени, как будто самим своим присутствием мы взбаламутили то, что замерло лишь ненадолго.

– Как думаешь, здесь может быть призрак барона? – прошептала я.

Он обернулся и чуть не снес огромную слоновью ногу, служившую подставкой для тростей.

– Призрак? Что за глупости!

– Это не глупости. Некоторые из величайших научных умов нашего времени верят в духов.

Он сжал мою руку чуть сильнее, чем требовалось.

– Сейчас не время обсуждать психические странности Альфреда Рассела Уоллеса, – ехидно заметил он. Его рука вдруг стала холодной, и я поняла, что для него мысли о призраке барона могут быть далеко не научными. Если старик действительно как-то здесь присутствовал, то явление его призрака расстроило бы Стокера гораздо больше, чем меня. Я в ответ пожала ему руку и слегка потянула его назад.

– Что ты делаешь?

– Хочу войти в кабинет первой. Если его призрак действительно здесь, тебе неприятно будет его видеть. Я его прогоню.

– Как? Уколом шляпной булавки?

– Можешь не прикрываться сарказмом, Стокер. Уверена, я что-нибудь придумаю. А пока, пожалуйста, только после меня.

Он пробормотал какую-то грубость, но я сделала так, как сказала. Я открыла дверь, на которую он указал, и замерла на минуту, чтобы понять, что ощущаю.

– Ну как? – ехидно спросил он. – Парят там куски эктоплазмы или можно спокойно заходить?

Я шагнула вперед и в задумчивости сказала:

– Можно заходить.

Стокер сразу почувствовал перемену моего настроения и положил мне руку на плечо.

– Что такое?

Я принюхивалась.

– Не знаю. Что-то тут есть. Не пойму, где. И это точно не привидение. Как думаешь, можно рискнуть и зажечь свет?

Он отошел, и послышались звуки открываемых и закрываемых ящиков, затем чирканье спички, после чего затеплился бледный огонек. Он зажег свечу.

– Мы не можем зажечь ничего более яркого. Но окно выходит в маленький сад, обнесенный высокой стеной. Так что это относительно безопасно.

Он глубоко вздохнул, наверное, собираясь с силами, и двинулся к письменному столу.

– Что ты ищешь?

Он хмурился, глядя на кипу бумаг и книг, опрокинутую чернильницу, разбросанные перья.

– Что-нибудь необычное. Но проблема в том, что у Макса всегда все было в идеальном порядке. Так что теперь здесь все необычно.

Я оставила его заниматься своим делом, а сама стала осматривать комнату в поисках источника слабого запаха, который ударил мне в нос сразу, как только я открыла дверь. Я обнюхивала стулья и коврики, к величайшему изумлению Стокера.

– Ты выглядишь как сумасшедшая ищейка. Что ты такое делаешь, скажи на милость?! – спросил он, сосредоточенно насупившись и переходя к книжным полкам.

Я ничего не ответила и так низко наклонилась к ковру, что его шелковые кисточки защекотали мне нос. Эврика! Я пошарила в ворсе ковра и вытащила наконец то, что искала: маленькое, слегка изогнутое зернышко зеленовато-коричневого цвета. Сначала мне показалось, что на нем полоски, но когда я поднесла его к пламени свечи, поняла, что оно просто сморщенное. Я еще раз принюхалась и ощутила сильный запах, похожий на анис.

– Стокер, у барона была привычка жевать семена тмина?

– Тмин? Нет, он его вообще терпеть не мог.

– Откуда ты знаешь?

Он долго ничего не отвечал, пробегая пальцами по книгам, корешок за корешком. Я ждала, и он наконец ответил, остановившись на толстом томе в зеленом кожаном переплете.

– Он ненавидел печенье с тмином. А что?

Я вытащила платок, аккуратно завернула в него зернышко и убрала его обратно в карман.

– Думаю, это наш ключ.

Он хмыкнул.

– Тминное зернышко? Ну, может быть. Но сомневаюсь, что оно может оказаться важнее, чем это, – сказал он, постукивая пальцем по зеленой книге.

– Что там у тебя?

Он аккуратно достал ее с полки.

– Единственная книга на итальянском во всем кабинете.

– А это важно? – спросила я, пытаясь поверх его плеча рассмотреть книгу, которую он положил на стол.

– Только если знать, что Макс не читал по-итальянски.

Он осторожно открыл книгу, и первые несколько страниц нам казалось, что сейчас нас постигнет разочарование. Это было какое-то исследование о моллюсках с цветными гравюрами, невероятно скучное, но Стокер начал быстро перелистывать страницы, и нам наконец открылся секрет этого фолианта – полость, аккуратно вырезанная в большой книге, а в ней – какой-то сверток, перевязанный сиреневой шелковой ленточкой.

Я с жадностью протянула к нему руку, но не успела еще забрать пакет, как где-то послышался звук разбитого стекла.

В тот же миг Стокер погасил свечу голыми пальцами, а я выхватила сверток из книги и сунула его себе в карман. Губы Стокера коснулись моего уха.

– Это на кухне. Кажется, кому-то пришла в голову та же идея, что и нам, но у него нет ключа.

– Вор? – спросила я.

Я почувствовала, что он отрицательно качает головой.

– Вор не наделал бы столько шума. Этот явно движется сюда.

От этой мысли мне должно было стать страшно, но вместо этого я почувствовала, как во мне растет возбуждение. Я потянулась рукой к шляпной булавке, но рука Стокера перехватила мою.

– Спокойно. Не нужно искать себе трудностей, пока они сами тебя не найдут. Давай пройдем через другую дверь в столовую, сделаем круг и выйдем тем же путем, каким и вошли. Посмотрим, кто кого перехитрит.

Я кивнула, он быстро повел меня через вторую дверь и осторожно закрыл ее как раз в тот момент, когда тяжелые шаги загрохотали по коридору в направлении кабинета. Мы выскользнули в коридор, но когда уже казалось, что сейчас мы благополучно доберемся до лестницы, случился провал. В спешке Стокер споткнулся о слоновью ногу и перевернул ее вместе со всеми тростями. Их громкий стук о полированный паркет разнесся по всему дому, оглушительный, как пушечный залп.

– Беги, – приказал мне Стокер, толкнув меня вперед.

Мы помчались вниз по лестнице, через кухню, где у нас под ногами хрустели осколки разбитого стекла. За нами слышались шаги, и краем глаза я увидела большую черную тень, темнее самой ночи, которая уже почти настигла нас. Стокер распахнул дверь на улицу, и как раз в тот момент, когда я собиралась выскочить, чья-то рука крепко сдавила мое плечо. Я стряхнула ее, одновременно, не глядя, ударив ногой назад.

Послышалось сдавленное проклятие, когда моя нога столкнулась с чем-то мягким, и этой секундной задержки оказалось достаточно. Я дотянулась до руки Стокера, и он практически выдернул меня наружу. Но наш преследователь быстро пришел в себя. Мы только выбежали на улицу, а его тяжелая рука уже снова легла на мое плечо.

Стокер тянул меня за одну руку, преследователь – за другую, и я вскрикнула, когда рука злодея сжалась на моей недавно зажившей ране. То ли Стокер услышал меня, то ли просто почувствовал, что я затормозила, потому что он остановился и повернулся, сжимая руку в кулаке, но не успел он еще ударить противника, как прогремел выстрел. Я услышала свист пули, пролетевшей совсем рядом со мной и отколовшей кусочек камня на фасаде дома барона. Злодей понял предупреждение. Он сразу отпустил мою руку и убежал, растворившись во мраке улицы. Вторая фигура отделилась от стены дома напротив и бросилась вдогонку; оба они быстро исчезли в ночи.

Стокер не выпустил моей руки.

– Ты в порядке?

– Кажется, да, – соврала я. Недавно зашитая рана ужасно болела, но я не видела смысла напрасно беспокоить Стокера, пока мы не окажемся в безопасности.

– Идем, – приказал он. Он потащил меня на угол, где нанял экипаж и назвал извозчику адрес не очень далеко от Бишопс-Фолли. Это было неосмотрительно, но избавляло нас от целого часа ходьбы, и в благодарность мне хотелось расцеловать его.

– Ты разглядела этого типа? – спросил он, понизив голос, чтобы извозчик не мог нас услышать.

– Нет. А ты?

– Тоже нет.

– Но я знаю, кто это, – решительно сказала я.

Стокер отпрянул.

– Черт, откуда? Кто же это?

– Не до конца уверена, но думаю, что это мой навязчивый друг с Паддингтонского вокзала, мистер де Клэр.

– Почему ты так думаешь?

– Когда мы говорили с ним на вокзале, я почувствовала странный запах, как будто каких-то пряностей, и подумала, что это что-то вроде туалетной воды, но когда нашла семечко в кабинете барона, я узнала этот запах.

– Тмин, – догадался он.

– Да, именно. Думаю, мистер де Клэр предпринял еще одну попытку привлечь мое внимание.

– Или… – медленно начал он.

– Что? – спросила я в нетерпении.

– Или он дежурил на противоположной стороне улицы, надеясь, что мы там появимся.

Я уставилась на него.

– Думаешь, мистер де Клэр и был нашим спасителем? И это он стрелял и прогнал взломщика?

– Может быть.

– Тогда как зернышко оказалось в кабинете до нашего прихода?

– Очевидно, мистер де Клэр был как-то связан с Максом. Может быть, все обстоит именно так, как сказал тебе мистер де Клэр, и они были заодно. Ты должна признать, такое объяснение тоже не противоречит никаким фактам.

Я в задумчивости кусала нижнюю губу.

– Может, ты и прав, – признала я. – Возможно, мистер де Клэр говорил мне правду на вокзале: что он действительно заботился о моем благополучии – и совершенно ни в чем не виноват. Но независимо от того, кем он был: нашим преследователем или спасителем, – почему не заявил о себе открыто?

– У него совсем не было возможности, – резонно заметил Стокер. – Я не успел даже вытащить нож. Мы сбежали от взломщика сразу, как его услышали, а человеку на той стороне улицы явно было важнее догнать преступника, чем побеседовать с нами.

– То есть мистер де Клэр или стоял на противоположной стороне улицы и избавил нас от общения со взломщиком, или сам и был взломщиком, – подытожила я. – Но с какой целью кто-то вообще решил вломиться в кабинет барона?

– Может быть, он искал это? – предположил Стокер, показав пальцем на мой карман, где был спрятан похищенный из дома барона сверток. – Если это мистер де Клэр, то, вероятно, барон собирался отдать ему эти документы в случае опасности, и, предположительно, мистер де Клэр знал о существовании этого пакета, но не знал, что именно в нем содержится. И когда Макс умер, у этого джентльмена не осталось иного выбора, кроме как самому организовать поиски в кабинете. А это зернышко тмина он мог там обронить в любой момент. А возможно, он искал там тебя.

Я ничего не ответила, и Стокер продолжал, воодушевившись своей идеей.

– Да, мне очень нравится эта мысль. Вдруг мистер де Клэр что-то о тебе знает, что-то очень важное?

– Что, например?

– Да все что угодно. Тетки говорили тебе, что ты подкидыш, но вдруг моя теория о похищении верна? Может быть, твои родители живы и пытаются тебя разыскать вот уже четверть века?

– Я же тебе говорила, мои тети были не способны ни на что подобное, – напомнила я ему довольно холодно.

– Ну хорошо, – уступил он. – Вероятно, ты действительно сирота, но, например, тебе что-то оставили, что-то ценное, вроде наследства. Немного денег или какие-то драгоценности. У Макса были документы, подтверждающие твое право на это наследство, но он умер, а у мистера де Клэра нет никакой зацепки, где искать бумаги или тебя. Так что ему не оставалось ничего другого, как пробраться к Максу в дом и поискать этот сверток, а затем сторожить на улице в надежде, что и ты там появишься.

– Эта история пришла сюда прямиком из романов миссис Радклиф[18], Стокер. Я ждала от тебя большего.

– Очень логичная гипотеза, – возразил он. – А теперь замолчи и прекрати перебивать меня, пока я излагаю такие интересные вещи. Где я остановился?

– На том, как мистер де Клэр каждую ночь стоит на страже и ждет, когда я появлюсь.

– И вот сегодня ты наконец появилась. Но он не успел даже подойти к тебе, потому что на нас напал убийца, вломившийся в дом вслед за нами. Стоявший на страже мистер де Клэр спугнул его выстрелом и пустился за ним в погоню.

– Значит, тебе нравится мистер де Клэр в роли спасителя, а мне – в роли злодея. Думаю, время покажет, кто из нас прав. Только, надеюсь, когда нам откроется правда, мы поймем, что за нее стоило истекать кровью, – сухо заметила я.

– Почему ты это говоришь?

– Потому что думаю, что пришло время тебя предупредить: кажется, у меня разошлись швы.

Он красочно выругался и нащупал мое плечо, забравшись пальцами мне под жакет. Затем вынул руку и вытянул ее, чтобы рассмотреть в мутном свете уличных фонарей. Она была темной, с влажным блеском.

– Твой рукав весь пропитался кровью. Ты чувствуешь слабость?

– Нет, что ты, – соврала я, проваливаясь в темноту.

Глава двадцатая

Придя в себя, я обнаружила, что лежу на диване в нашей комнате в Бельведере. Как ему удалось дотащить меня от экипажа через весь огромный сад, не привлекая к нам лишнего внимания, я не могла даже представить.

– Все очень просто, – сообщил он мне. – Я сказал извозчику, что ты пьяна.

Он усадил меня и снял с меня жакет. За ним последовала блузка, и я осталась в одном лифе. Я фыркнула.

– Что? – спросил он.

– Я представила себе лицо бедной леди Корделии, если бы она нас сейчас увидела. Кажется, мы и правда слишком часто волею судьбы оказываемся вместе в разной степени обнаженности.

Он протянул мне мою фляжку с агуардиенте.

– Выпей и угомонись. Мне придется промыть рану, прежде чем я пойму, что ты сделала с моей ювелирной работой.

Следующие несколько минут были не из приятных, но он делал свое дело быстро, аккуратно и, как я уже раньше замечала, невероятно деликатно. Оказалось, что разошлась всего пара стежков, и он снова сшил разошедшиеся края раны, немного волнуясь.

– Почему, черт возьми, я трачу на тебя свои бесценные усилия, если ты постоянно рвешься в какую– нибудь передрягу?! – ворчал он.

Это замечание прозвучало так ужасающе несправедливо, что было не найти достойного ответа, а потому я и пропустила его мимо ушей. Меня сильно занимали мысли о событиях прошедшей ночи.

– Как ты думаешь, человек, который стрелял, будь то мистер де Клэр или кто-то другой, желал нам добра? Или он охотился на убийцу барона, а мы просто, сами того не ведая, помогли ему напасть на след преступника?

– Не знаю, да и не хочу знать, – пробормотал он, аккуратно пряча конец шелковой нитки.

– Теперь точно останется шрам, – предупредил он меня. – И не смей никому говорить, что это моя работа. Я всегда славился незаметными швами, это ты все испортила.

Я осмотрела полоску тонких, аккуратных стежков и пожала плечами, только немного поморщившись.

– Буду считать его почетным знаком, приятным напоминанием о наших совместных приключениях, когда впаду в старческий маразм, и никто не поверит, что однажды я гонялась за убийцей.

Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал и принялся мыть инструменты, а я накинула шаль. Я не стала одеваться, и Стокер замочил мою блузку в подсобном помещении, о котором упоминала леди Корделия. Он вернулся и сел рядом со мной, когда закончил. Сверток лежал у меня на коленях, и я теребила сиреневую шелковую ленту.

– Почему ты не решаешься его открыть? – спросил он.

– Пытаюсь продлить волнительный момент предвкушения, – весело сказала я. – Но не думаю, что ты в состоянии меня понять.

– Понять тебя не так уж сложно, – ответил он. – Пока ты не открыла этот сверток, все кажется возможным. Там может быть скрыт абсолютно любой секрет: «письма из ларца»[19], или просто счета барона, или подтверждение того, что твоя мать была русской принцессой.

– Да, все верно. – Я слабо улыбнулась.

Он порылся у меня в сумке и вернулся с двумя тонкими сигариллами. Он зажег их от камина и протянул одну мне.

– Тогда давай насладимся этим моментом ожидания в полной мере, – предложил он.

– Спасибо, что не закурил свои ужасные сигареты, – сказала я ему, вдыхая сладкий запах.

В ответ он только хмыкнул, и какое-то время мы сидели в дружеском молчании.

– Иногда лучше не знать, – вдруг сказал он и посмотрел мне в глаза, – и чтобы секреты так и оставались секретами.

– Если не ошибаюсь, в тебе говорит опыт.

– Да.

Он посмотрел на свои руки: в пальцах была зажата тонкая сигарилла, и вверх поднимались завитки голубоватого дыма. Он молчал, а мне не хватило духу его расспрашивать.

– Мы ведь даже не уверены, что в этом свертке есть какая-то информация обо мне, – заметила я. – Это вообще может быть что угодно.

– Конечно, – ответил он.

Нагнувшись, Стокер выбросил свой окурок в камин, потом и мой.

– Ну что ж, как сказала бы Аркадия Браун, excelsior! – воскликнул он, иронично приподняв бровь.

Казалось, ленточка не хочет, чтобы ее развязывали. Сначала она будто сопротивлялась, но потом подалась под моими настойчивыми пальцами. Мне на колени выпала пачка бумаг: письма, газетные вырезки – и я взяла одну наугад. Она была из американской газеты, фотография с короткой заметкой.

Я прочла ее вслух, неожиданно хриплым голосом. «Знаменитая ирландская актриса Лили Эшборн начинает турне по Америке», – говорилось в заголовке. Я прочитала все до конца (это было краткое описание ее шумного успеха на английской сцене), а потом стала рассматривать фотографию. Затем молча протянула ее Стокеру, а он высказался коротко и по делу:

– Черт побери!

– Эта вырезка от 1860 года. Я родилась в шестьдесят втором, двадцать первого июня, если быть точной. Наверное, это моя мать. Как думаешь? – спросила я глухо.

Его губы тронула улыбка.

– Вы с ней похожи даже больше, чем близнецы, – заверил он меня.

Я вновь взглянула на благородное, решительное лицо, волну черных волос, любопытные глаза с вызовом во взгляде.

– В ней чувствуется некая дерзость, – сказала я.

– Что неудивительно, – согласился он. – Обычно актрисам не свойственна сдержанность.

Я взяла в руки другую бумагу.

– Кажется, это письмо барону. Оно начинается со слов «Дорогой Макс!».

– А что дальше?

Я пробежала глазами письмо, отметив про себя витиеватый, неразборчивый почерк, сиреневые чернила, жирно подчеркнутые отдельные слова.

– Оно от Лили. И… о господи.

Он протянул руку, и я отдала ему письмо.

«Дорогой Макс, не могу выразить, как я тебе благодарна за твою доброту ко мне и малышке. Мне было так плохо, когда ты приехал к нам, но твои уверения меня очень приободрили. Ты знаешь, он не хочет получать от меня писем. Вся моя надежда только на тебя. Ты должен заставить его осознать свой долг передо мной и нашим ребенком. Я с содроганием думаю о том, что с нами станется, если он полностью выбросит нас из своей жизни. Не думай, что меня волнуют деньги или что-то подобное. Мне нужен он, Макс. Я знаю, он любил меня, и я верю, что он все еще меня любит в глубине своего прекрасного сердца. Если бы он приехал ко мне, посмотрел на нашего ребенка, я знаю, он нашел бы в себе силы выступить против семьи. Но если он все же решится на тот брак, я не знаю, что буду делать. Он не может на ней жениться, Макс, он не должен. Тогда я погибну, и этот груз он будет носить в себе всю жизнь».

Он остановился.

– Письмо датировано 20 февраля 1863 года.

– Мне было восемь месяцев, – подсчитала я.

– Твой отец не исполнял своего долга ни по отношению к тебе, ни по отношению к твоей матери.

– А Макс действовал как посредник, утешая мою мать и напоминая отцу о его обязательствах, даже когда тот собирался жениться на другой женщине. Интересно, состоялась ли та свадьба.

Стокер уже держал в руках другую вырезку. Прочитав ее, он побледнел.

– Думаю, да.

– Что это?

– Некролог твоей матери, – сказал он извиняющимся тоном. – Датирован 20 марта 1863 года.

– Всего месяц спустя после того письма Максу, где она говорила, что не знает, что будет делать, если мой отец женится на другой женщине.

Я взяла у него из рук вырезку.

– Стокер, неужели она…

Он покачал головой.

– Не могу себе этого представить. Судя по тому, на каком кладбище она была похоронена, – сказал он и прочитал вслух: – Богоматери Всемилостивой, в Дублине.

Я вздрогнула от удивления.

– Она была католичкой.

Он серьезно кивнул.

– Судя по всему. Здесь упоминается священник, присутствовавший на отпевании, отец Берк. Смотри, а это его некролог. Он умер шесть лет спустя после смерти твоей матери и, согласно этой заметке, был приходским священником в Греймаунте, в Дублине. Вероника, он ни за что не позволил бы похоронить ее в святой земле, если бы она наложила на себя руки.

– И все-таки, – настаивала я, – очень много совпадений. Или же она так сильно хотела умереть. Возможно ли такое?

Он пожал плечами.

– Я и не такое видел.

– Значит, моя мать была ирландской актрисой и католичкой. Думаю, Эшборн – это ее сценическое имя. Интересно, можно ли как-то выяснить ее настоящее имя, найдя, например, свидетельство о смерти?

– В этом нет необходимости, – сказал он, протягивая мне очередную вырезку. – Ее настоящее имя было Мэри-Кэтрин де Клэр.

– Де Клэр?!

Я взяла листок. Еще одна статья о ее триумфальном турне по Америке в 1860 году, но в этой подробно описывалось и ее прошлое.

– Она сбежала из дома, – сообщила я Стокеру.

– Родилась в уважаемой ирландской семье; они отреклись от нее, когда она стала выступать. А вот фотография ее с братом, – сказала я, указав пальцем. – Эдмунд де Клэр, пятнадцать лет.

Стокер всмотрелся в фотографию.

– Этот тот же человек, что подошел к тебе на вокзале?

Я кивнула, и он вернул мне листок. Фотография была сделана за несколько лет до того, как Мэри-Кэтрин де Клэр сменила имя и взошла на сцену. На ней было милое девичье платье, она стояла позади стула, на котором сидел ее брат, серьезный, во взрослом костюме, но такой же тонкокостный и с теми же изящными чертами, что и сестра.

– Почему он ничего мне не сказал? – пробормотала я.

Стокер пожал плечами.

– Может быть, ему казалось, что это слишком личное признание для такого многолюдного места, как вокзал.

– Может быть.

Я стала читать дальше, все больше узнавая о своей матери. Она прославилась как талантливая исполнительница трагических ролей, получила всеобщее признание после ролей Джульетты и Офелии. Но наибольшую известность приобрела ее Федра в английской постановке «Федры» Расина. В статье была ее фотография в белоснежном одеянии: она рассматривает бутылочку с ядом, решая свою судьбу. Я подняла глаза.

– Думаю, ты заметил, что все ее лучшие роли – с самоубийствами?

– Это ничего не доказывает, – в его голосе слышалось недоверие.

– Наверное, нет, – признала я и стала копаться в других бумагах: там были некрологи, заметки о ее спектаклях и две фотографии.

– Господи, – выдохнула я, – Стокер, смотри.

Я передала ему фотографию Лили Эшборн с младенцем на руках. Он прочитал:

– «Я с малышкой. Декабрь 1862 г.». Тебе здесь шесть месяцев.

Я была пухлым младенцем; для фотографии меня ровно усадили маме на колени. Наверное, я двигалась, потому что мое лицо немного смазалось с краю. Но лицо Лили было идеально неподвижно, момент, остановленный навеки; так бабочку-птицекрылку во всей красе пришпиливают к куску картона. С тех пор прошло почти двадцать пять лет, но красота Лили Эшборн останется нетронутой до тех пор, пока не разрушится эта фотография. Я присмотрелась внимательнее и увидела, что сжимаю в пухлой ручке маленького бархатного мышонка. Честер.

Не говоря ни слова, Стокер протянул мне один из своих красных носовых платков, чтобы я могла вытереть слезы. Я посмотрела на вторую фотографию. На ней снова оказалась я, и она была сделана тогда же: на мне то же белое платьице с вышивкой – но Лили на ней не было. На сей раз меня держали две дамы с застывшими в напряжении лицами. Лили, конечно, умела естественно держать себя перед камерой, и так же легко она, наверное, чувствовала бы себя, позируя портретисту. Но эти две женщины не привыкли к тому, чтобы их фотографировали. Острые подбородки, сжатые губы, на лице беспокойство. Но я все равно их узнала.

– Это же тетя Нелл и тетя Люси! – воскликнула я. – Сестры Харботтл. Я всегда думала, что они забрали меня из сиротского приюта, но, очевидно, они были знакомы с моей матерью.

Я перевернула снимок. Тем же витиеватым почерком, теми же сиреневыми чернилами на нем было написано: «Малышка с Элли и Нэн».

– Не понимаю, кто такие Элли и Нэн?

Мы вместе стали копаться в документах, и наконец Стокер торжествующе вытащил какой-то листок.

– Вот оно. В этой статье о ее американском турне говорится, что мисс Эшборн будет путешествовать со своей костюмершей Нэн Вильямс и горничной Элли Вильямс, сестрами.

Я откинулась на подушки, напряженно пытаясь в этом разобраться.

– Глупости какие-то! Зачем Нэн и Элли Вильямс вздумалось менять себе имена на Люси и Нелл Харботтл, а мне давать имя Вероника Спидвелл? Ты заметил: ни одного указания на то, как звала меня моя мать, только «малышка». Что все это значит?

Он продолжал перелистывать бумаги, но больше ничего обнаружить не смог.

Наконец мы сдались, собрали документы в строго хронологическом порядке и снова перевязали лентой. Я разлила нам еще агуардиенте, мы молча пили, и нам было так спокойно вместе, как может быть братьям по оружию, а мысли наши все крутились вокруг этих бумаг.

– Возможно, – сказал Стокер, вытягивая вперед обутые в сапоги ноги, – твой отец очень многим рисковал из-за твоего рождения.

– Что это значит?

– Помнишь письмо твоей матери Максу? Она утверждает, что ей не нужны деньги твоего отца. Значит, они у него имелись в наличии. И он отказывался ради семьи признать твое рождение. Какими бы ни были его отношения с твоей матерью, они уже закончились, когда тебе было несколько месяцев, вероятно, из-за помолвки с другой женщиной.

– А Лили была безутешна, – продолжила я его мысль. – Хоть и косвенно, но все же в этом письме она даже угрожала ему самоубийством. А может быть, в общении с моим отцом она выражалась прямее? А ему нужно было думать о семье, деньгах, репутации. Должно быть, он как минимум происходил из семьи зажиточных купцов.

Стокер покачал головой.

– Я бы добавил к деньгам благородное происхождение: не меньше чем мелкопоместный дворянин.

– Ты правда так думаешь?

Его красивые губы тронула презрительная усмешка.

– Если я что и могу унюхать, так это вонь мне подобных, когда они пытаются прикрыть свое лицемерие. К тому же она была известной красавицей, успешной актрисой, такая женщина не стала бы обращать внимание на бедняка без имени. Нет, чтобы ее заинтересовать, нужен был мужчина с громким именем, со связями…

– В твоих устах она выглядит чересчур корыстной, – воспротивилась я.

– На этом строятся многие романы, – просто ответил он. – Это обмен благами. Он принес в этот союз деньги, она – конечно, красоту.

– Не думаю. Она упоминала в письме к барону, что они любили друг друга.

– Возможно. Но вначале, чтобы она заметила его среди всех остальных толпящихся перед сценой и за кулисами Джонни, он должен был обладать чем-то особенным. Он был или очень-очень богат, или очень красив.

– И очень-очень жесток, – добавила я. – Только вообрази: соблазнить Лили Эшборн, первую красавицу того времени, а затем так хладнокровно бросить ее, когда у нее родился ребенок. Конечно, она чувствовала себя опустошенной.

В голосе Стокера послышалось напряжение.

– Знаешь, может быть, и он тоже. Если она была права, то и он любил ее, по крайней мере, какое-то время. Вероятно, семья заставила его жениться на другой женщине.

– И тогда он порвал с Лили и отказался от собственного ребенка без единого слова? Не очень это похоже на любящего человека.

– Иногда чем сильнее у мужчины чувства, тем меньше он способен им следовать, – хрипло сказал он, – или о них говорить.

Я допила свою порцию агуардиенте.

– Я не стану будить твоих демонов, Стокер.

Он пожал плечами и подлил себе из фляжки.

– Это мои самые близкие товарищи вот уже пять лет. Мы старые друзья с моими демонами.

Я посмотрела на связку документов, все еще лежащую у меня на коленях.

– Кажется, у меня теперь появились свои демоны.

– Правда?

Я кивнула.

– Да, потому что все в этой связке указывает на то, что, вполне возможно, мой отец убил мою мать.

– Вероника…

– Нет, пожалуйста, выслушай меня. Он хотел уйти от нее и от меня. Но она не готова была молчать и написала письмо Максу, может быть, не одно. Наверное, даже угрожала. Она была широко известна. Газеты раструбили бы эту историю до небес, если бы им только позволили сунуть туда нос. Мы знаем, что ему нужно было оберегать жену, защищать свое имя. Также нам известно, что моя мать умерла так внезапно, ей было немногим за двадцать, что это не могло быть самоубийство, потому что ее похоронили на христианском кладбище. Скажешь, это совершенно невозможный вариант, что ее убил мой отец?

Стокер внимательно посмотрел на меня.

– Это возможно, – сказал он наконец.

– А ты можешь хотя бы притвориться, что не согласен со мной? Мне сейчас очень нужен адвокат дьявола.

Он потянулся ко мне, будто желая взять меня за руку, но передумал.

– Ты меня много чем поражала, но никогда – как человек, который отступает перед лицом сложностей. Только не говори, что я ошибался.

– Конечно, нет, – ответила я, расправляя плечи.

– Ужасно предполагать, что твой отец мог быть способен на такое. Но есть еще кое-что, что заставляет нас думать о нем нехорошо: если твои тетки сменили имя и уехали из Ирландии, значит, они его очень боялись.

– И это многое проясняет, – подумав, согласилась я. – Мы так часто переезжали, когда я была ребенком, и я никогда не могла найти этому разумного объяснения. Например, я могла уйти в поле в погоне за своими бабочками, а когда возвращалась, вещи были уже наполовину собраны, и мы срочно отправлялись в путь.

– Наверное, тебе сложно было завести друзей.

– Как было бы хорошо, если бы мы с тобой встретились еще детьми, – вдруг сказала я.

– Ну уж нет. Ты бы затащила меня в ближайшие кусты и совратила еще до того, как у меня начала расти борода.

Я улыбнулась ему, и он почти улыбнулся мне в ответ.

– Думаю, теперь мне нужно поспать, – сказала я ему.

Он поднялся и потянул меня за ноги так, чтобы я удобнее устроилась на диване. Он подоткнул вокруг меня одеяло и наклонился, чтобы посильнее разжечь огонь. Закончив с этим, он взял другое одеяло и соорудил из него себе лежбище на ковре; фляжку с агуардиенте он тоже забрал себе.

– Но ведь есть походная кровать Веллингтона, – напомнила я ему.

– Хочу быть поближе к огню.

– Ради соблюдения приличий ты должен спать, по крайней мере, на другом этаже Бельведера, – усмехнулась я.

– А мне наплевать. Я буду рядом с тобой, во всяком случае, до тех пор, пока не закончится вся эта заварушка.

– Леди Корделия подумает…

– К черту то, что подумает леди К.

Он тяжело опустился на одеяло, снял сапоги, подушки не взял, а просто закинул руки за голову и закрыл глаза, предварительно приложившись к фляжке.

– Мне нравится Корделия, но будь я проклят, если стану хоть что-то делать только для того, чтобы она не подумала чего-нибудь плохого.

Я улыбнулась в темноту. Последовало недолгое молчание.

– Вероника!

– Да, Стокер?

– Я знаю, ты прочна как каучук, но все, что ты узнала сегодня, может обрушиться на тебя своей тяжестью как кирпичная стена. Поверь мне.

Я подумала о тех секретах, что он в себе носил, обо всей терзавшей его боли, о которой он даже не мог заставить себя рассказать.

– И что же мне делать, когда это случится?

– Не держи это в себе. Кто-то напомнил мне историю о спартанском мальчике и лисенке, тот, кто сам должен прислушаться к этому совету.

После этого он замолчал, и вскоре его дыхание стало глубоким и ровным: он уснул. А я лежала без сна еще очень долго и думала обо всем, что нам в тот день открылось.

Глава двадцать первая

Проснувшись на следующее утро, я обнаружила, что Стокер уже встал и куда-то ушел, а фляжка из– под агуардиенте совершенно пуста. Наверное, ночью ему не спалось, и тогда он ее прикончил. Но меня это не расстроило.

«Возьми ее, – пробормотала я, вспомнив сэра Филипа Сидни. – Твоя нужда сильней моей»[20]. Я наполнила фляжку обычным виски, взяв бутылку в буфете. Он не был и вполовину так же крепок, как агуардиенте, но я решила, что на худой конец и это сгодится; Стокер все не появлялся. Маленькая комнатка для умывания пустовала, а значит, он уже привел себя в порядок. Тогда я последовала его примеру, с радостью обнаружив, что хоть моя рука и онемела, но признаков воспаления не видно. Какие бы он ни совершил ошибки, он точно был талантливым врачом. Я не без труда оделась и открыла дверь навстречу июньскому утру, достаточно ослепительному, чтобы улучшить любое хмурое настроение. Вокруг Бельведера повсюду росли цветы, облака ранних роз только распускали свои лепестки, наполняя воздух прекрасным ароматом. Я стояла на ступеньке, вдыхая полные легкие воздуха, лучшего из того, что можно найти в Лондоне.

Вдруг я услышала какой-то шум, в кустах захрустели ветки. Не успела я спрятаться в Бельведере, как на меня набросился зверь. Массивное создание, все сплошь состоящее из крепких мускулов и шерсти, встало на задние лапы, сбило меня на землю и уселось прямо у меня на груди. Влажный длинный язык лизнул меня в щеку, и меня обдало горячим дыханием с сильным запахом сырого мяса. Я возблагодарила небеса за свою пышную прическу, которая приняла на себя всю силу удара этого чудовища и смягчила мне падение. И, конечно, спасла меня от очень неприятного ушиба головы.

– Бетти! Я сказал, Бетти, ко мне!

Пробравшийся сквозь кусты мужчина резко остановился.

– Моя дорогая леди, мне невероятно жаль! Бетти! Бетани, прекрати немедленно!

Он крепко схватил собаку за ошейник, и она наконец слезла с меня, уселась рядом и стала с интересом меня рассматривать.

Мужчина подошел, чтобы помочь мне встать, и я увидела, что это джентльмен, одетый в загородный костюм из грубого твида. Я схватилась за его руку и медленно поднялась.

– Еще раз прошу прощения. Искренне надеюсь, что Бетани не причинила вам вреда. Она еще щенок и пока что плохо слушается команд.

– Она очаровательна, – сказала я почти искренне и потрогала затылок. – Кажется, основной удар приняла на себя прическа.

Я проверила шпильки – все были на месте, а затем отряхнула юбку, немного поморщившись от резкой боли в руке.

– Вы ранены, – сказал он. – Нужно определить, насколько это серьезно.

– Все в порядке, – заверила я его. – Я ранена, но собака тут ни при чем, уверяю вас, милорд. Вы ведь лорд Розморран?

Он заморгал, как будто пытаясь что-то припомнить.

– Розморран? Ах да, это я. Простите, мы встречались?

– Боюсь, что нет. Меня зовут Вероника Спидвелл, я тут проездом.

– Проездом? Как оригинально. У нас тут иногда бродят странные личности, но женщин еще не бывало, по крайней мере, таких: с хорошим произношением, способных определить лорда с пяти шагов. А вы здесь проезжаете по какой-то особой причине?

– Это я виноват, милорд, – раздался голос позади него. Лорд Розморран обернулся, а Бет снова вскочила и стала прыгать на Стокера.

– Сидеть, сидеть, нелепое создание, – приказал Стокер, но ласковый тон противоречил команде. Так что Бет не обратила внимания на слова, встала на задние лапы, а передние положила Стокеру на плечи. Хоть в нем и было добрых шесть футов роста, но она оказалась выше него на несколько дюймов; он потрепал ее за уши, а она облизала ему все лицо.

– Стокер! Рад тебя видеть. Как поживает мой слон?

– Не очень хорошо, – сказал Стокер, его голос звучал приглушенно под грузом Бетти. Я заметила, что он вернул себе глазную повязку и говорил грубоватым голосом. Так он выглядел как настоящий разбойник – несомненно, виной тому было похмелье после агуардиенте.

– Стокер скрывается от лондонской полиции, – вступила я в разговор.

– В самом деле? Что же ей от него нужно?

Лорд Розморран оказался столь же невозмутимым, как и его сестра, и я решила рассказать ему правду.

– Это связано с убийством барона фон Штауффенбаха.

– А, да. Ужасное дело. Страшный позор. Он был хорошим человеком, этот барон, одним из лучших. Одолжил у меня Фукидида. Думаю, теперь уже не удастся его вернуть, – произнес он в некоторой задумчивости. Он замолчал и стоял с отсутствующим видом, но вскоре вернулся к реальности.

– И какое же отношение, по мнению полиции, Стокер имеет к этому убийству?

– Они думают, что, вероятно, он и убил барона, но это, естественно, неправда. Я ручаюсь, – заверила я его.

– Никто никогда не поверит, что это он, – решительно ответил лорд Розморран, и в тот момент я поняла, что он мне нравится. Он оказался моложе, чем я ожидала, едва ли старше сорока, как мне показалось; в его внешнем виде проступало что-то немного неряшливое, как у многих ученых, вечно погруженных в свои мысли, но манеры его были прекрасные, а лицо – неожиданно привлекательное. У него были такие же добрые темные глаза, как и у сестры, и складки в уголках рта, говорящие о хорошем характере.

– Но у полиции, к сожалению, другое мнение по этому вопросу, по крайней мере, пока, – сказал ему Стокер, с усилием столкнув с себя собаку. Она тихо зарычала, будто бы рассердилась, но уселась у его ног, а он положил ей руку на голову.

– И я бы очень хотел доказать им, что они неправы. А пока я позволил себе укрыться в Бельведере без вашего разрешения, это совершенно непорядочно, и я не заслуживаю прощения.

Я заметила, как он аккуратно обошел молчанием участие леди Корделии в том, что нам было предоставлено здесь укрытие; он бросил на меня быстрый взгляд, предупреждая, что и мне не следует ничего говорить, но его светлость уже начал отвечать:

– Да-да, но если мисс… простите, я забыл ваше имя. – Лорд Розморран посмотрел на меня.

– Спидвелл.

– Спидвелл. Как растение «вероника»? Очаровательно. Так вот, если мисс Спидвелл может подтвердить твое алиби, то тебе, несомненно, ничто не угрожает.

– Вполне вероятно, что полицию не удовлетворят мои заверения, – сказала я.

– О, да? Это печально. Но, конечно, в конце концов все будет хорошо, – заключил он, приободрившись от собственной банальности. – И, пожалуйста, живите здесь столько, сколько понадобится. Вас здесь никто не побеспокоит. А теперь давайте пойдем в Бельведер. Мне в голову пришла прекрасная идея по поводу хобота нашего слона, Стокер.

Я поразилась тому, как быстро его светлость согласился дать прибежище в своем имении человеку, скрывающемуся от полиции; а он тем временем совершенно беззаботно вел нас через свои многочисленные коллекции и бросал через плечо вопросы, на которые не ждал ответов.

– Вам здесь удобно? Должен сказать, мне неприятно представлять, что я ночую среди этого царства смерти и увядания. Конечно, никто ни разу не встречал привидений в этой части Бишопс-Фолли, но никогда нельзя знать наверняка. Вы здесь не видели привидений? Нет, конечно, нет. Надеюсь, вы вдоволь покопались в старых коллекциях. Мисс Спидвелл, может быть, вы хотели бы изучить здесь что-то подробнее, пока мы беседуем со Стокером?

Стокер ответил за меня:

– Мисс Спидвелл – лепидоптеролог.

– А, лепидоптеролог? Почему же вы мне сразу не сказали? Вам нужен отдел бабочек, – воскликнул он и сразу резко изменил курс, как это делают пчелы в полете. Протиснувшись по узкому проходу между очередными экспонатами, он добрался до массивного шкафа, сделанного специально так, чтобы ровно помещаться между двумя большими колоннами этого зала. Он был надежно заперт, но ключ находился неподалеку – свисал на шнурке с бараньего рога. Его светлость открыл шкаф и отошел в сторону.

– Небольшая коллекция, – сообщил он.

Он еще что-то говорил, но я его уже не слушала. Я увидела ее краем глаза, манящую, сверкающую где– то на своем месте. Я сделала несколько шагов на ватных ногах, совершенно не обращая внимания на хозяина дома. Должно быть, они со Стокером завязали какой-то разговор, потому что я слышала их голоса, то громкие, то тихие, но я ничего вокруг себя не видела, кроме нее.

Я остановилась всего в дюйме от стекла и протянула руку. Послышался тихий стон, и я осознала, что он вырвался у меня.

– Мисс Спидвелл, с вами все в порядке?

– Trogonoptera brookiana, – благоговейно произнесла я, – «птицекрыл Брука».

Его светлость подошел ко мне.

– А, да. Милая, правда?

Она была потрясающей: семь дюймов в размахе крыльев, переливающихся на свету. Крылья чернее ночи, а по краям изумрудно – зеленые полоски такой красоты, что даже у королевы не имелось столь прекрасного драгоценного камня. Аккуратная красная головка завершала картину, из нее вверх торчали два черных усика, будто специально изящно закрученных на концах. Зеленые полоски заканчивались точками, как перья у птиц, по яркому цвету шли изящные черные капилляры, будто кто-то нарисовал их там чернилами и тончайшей кистью. Именно за этой удивительной бабочкой меня занесло на Суматру, несмотря на беспокойство вулкана Кракатау. Такое маленькое и хрупкое создание изменило всю мою жизнь, подумала я.

Я с благоговением смотрела на эту увековеченную красоту, а его светлость продолжал:

– Представляете, с Суматры. Альфред Рассел Уоллес.

– Да, он открыл ее и дал ей название в 1855 году, – сказала я.

– Да, кажется, мой отец приобрел ее у него в 1860-м или около того.

Я медленно повернулась и посмотрела на него.

– Вы говорите, именно этот экземпляр…

– Прибыл с Суматры с Уоллесом, да. Уоллес привез несколько штук домой, и одну из них купил мой отец. Серьезный мужчина, правда?

Он говорил вежливо и беззаботно, но, посмотрев на Стокера, я увидела: он-то осознает всю значимость этого экземпляра. Граф Розморран был добрым человеком и, вероятно, увлекающимся ученым, но он ни в малейшей степени не понимал редкости своих коллекций. Я вновь повернулась к бабочке и даже вздрогнула, когда заметила, что она одна из сотен пришпиленных образцов. Их монтировали при помощи континентальных булавок; я тоже предпочитаю пользоваться именно такими, потому что длинная булавка позволяет снабдить образец более подробной подписью. Впрочем, экземпляр, который привлек мое внимание на этот раз, был печально безымянен.

– Lycaena dispar, – сказала я немного сдавленным голосом, – «червонец непарный». Эти бабочки вымерли около тридцати лет назад.

– Да что вы говорите? – удивился его светлость. – Боюсь, многие ярлыки отвалились, а я не большой в этом специалист. А вам нравятся бабочки, не правда ли, мисс Спидвелл?

Стокер заметил, как я застыла, не зная, что ответить, и пожалел меня.

– Мисс Спидвелл – профессиональный лепидоптеролог, – напомнил он графу.

Его светлость слегка приподнял брови.

– А, да, теперь я припоминаю, что вы уже что-то об этом говорили. А что, это очень интересно: леди– ученый. – В его голосе слышалось искреннее изумление. – Никогда не знаешь, что еще может прийти людям в голову.

– Дамы, интересующиеся наукой, существовали еще со времен Мэри Шелли[21], – послышался у нас за спиной немного строгий голос. Мы все обернулись и увидели леди Корделию; по ее лицу невозможно было понять, что она думает. И только резковатый тон выдавал некоторое раздражение, но оно смягчалось искренней любовью к брату, ясно читавшейся во взгляде.

– Я вижу, ты обнаружил моих гостей, Амброуз.

– Твоих гостей? Но они мне ничего не сказали. Мисс Спидвелл сообщила, что они здесь проездом.

– Мисс Спидвелл, без сомнения, решила оградить меня от возможных неприятностей, ведь я предоставила убежище человеку, который скрывается от правосудия, – сказала она с прежней теплотой в голосе. – Но на самом деле они со Стокером здесь по моему приглашению.

– А теперь и по моему, – добавил ее брат. – Знаешь, Корделия, мисс Спидвелл неплохо разбирается в бабочках. Это может нам очень пригодиться. Мы целую вечность говорим о том, что кто-то должен составить каталог этих красавиц, – сказал он, кивнув на коллекцию бабочек.

Леди Корделия наклонила голову.

– Было бы действительно очень мило со стороны мисс Спидвелл проконсультировать нас по этому вопросу, но, боюсь, Амброуз, сейчас ее волнуют более насущные проблемы. Понимаешь, Стокера…

– Разыскивает полиция, считая, что он может помочь им в расследовании, – с негодованием закончил он. – Я знаю. Проклятые нахалы, простите за грубость, мисс Спидвелл.

– Ну что вы. Я совершенно согласна. Действительно нахалы. Но полиция будет разыскивать его до тех пор, пока не найдет. Они убеждены в том, что он замешан в убийстве барона.

– Вы нашли что-нибудь у него в доме? – спросила леди Корделия.

Я открыла было рот, но не успела сказать и слова, как Стокер меня опередил.

– Ничего существенного, – коротко сказал он.

Она расстроенно прищелкнула языком.

– Как жаль… я очень надеялась, что вы там обнаружите что-то, что укажет на настоящего преступника или, по крайней мере, поможет понять мотив убийства.

Стокер ничего на это не ответил, а его светлость, если и удивился тому, что мы были в доме убитого, не стал ничего спрашивать.

– Ну что ж, – энергично сказала леди Корделия, – раз секрет вашего пребывания здесь раскрыт, можете теперь перенести свои вещи в гостевые комнаты в главном особняке. Там много свободного места.

Стокер протестующе поднял руку.

– Это очень мило с вашей стороны, миледи, но нам с мисс Спидвелл будет спокойнее оставаться здесь.

– Конечно, конечно, – благосклонно уступила она.

– Если позволит его светлость, – быстро вставила я.

Граф кивнул; его явно совершенно не интересовали все эти приземленные материи. Подробно обсудив со Стокером своего огромного слона, он откланялся и вернулся к себе в кабинет, а леди Корделия занялась домашними делами. Я повернулась к Стокеру:

– Почему ты так поступил?

– Что?

– Почему ты солгал леди Корделии о том, что мы нашли у барона в кабинете?

Он нахмурился.

– Пока об этом рано говорить. Мы сами еще не поняли, что к чему. Все, что мы пока обнаружили, – что ты дочь актрисы…

– Незаконнорожденная, – добавила я.

– Я как джентльмен не стал на это указывать, но да, к тому же незаконная. Мы знаем также, что барон каким-то образом играл роль посредника в этом союзе. Кроме того, нам известно, что твоя мать по какой-то причине умерла. Может быть, погибла от руки твоего отца, а может быть, и нет. Но после ее смерти ты осталась на попечении сестер Харботтл, которые были так напуганы, что поменяли тебе имя и постоянно переезжали с места на место.

Он в задумчивости потер лоб.

– А не думаешь ли ты, что они могли убить твою мать, чтобы оставить тебя себе?

Я прищурилась, придав лицу самое суровое выражение.

– Не будь дураком. Эти милые старые женщины… Да как ты мог подумать?! И вообще, я не верю, что знание барона о моем рождении могло стать мотивом для убийства. Ведь это все древняя история: все произошло четверть века назад.

– А убийство Макса – только что, – заметил он.

– Да, конечно. Но думать, что это грязное дело как-то связано с моим рождением, можно только с ужасной натяжкой. Ведь ты и сам это видишь.

– А как же твой дядя?

– А что мой дядя? – спросила я.

– Тебе не кажется хоть немного странным такое совпадение, что он выходит на сцену именно сейчас, когда Макс убит? Твое рождение должно быть как-то связано со смертью Макса.

– Должно? Какая опасная гипотеза, – сказала я. – Этому может быть с дюжину других, не менее правдоподобных объяснений.

Он повернулся и уставился на меня хитрым взглядом.

– А хочешь, мы об этом поспорим?

– Поспорим?

– Спорим, что существует связь между твоим рождением и смертью Макса, а еще я готов поспорить, что и твой дядя как-то в этом замешан.

– Отлично, – сказала я и протянула руку. – На гинею.

– Гинею?! Сжалься, я бедный человек, – вскричал он, постучав себя по карману.

– На гинею, – повторила я.

Он пожал мою руку с притворной любезностью.

– Хорошо, гинея. И когда выиграю, я хочу получить милую блестящую новенькую монету. Старую и тусклую не возьму.

– Стокер, они совершенно равноценны.

– Меня не интересует ее цена. Я повешу ее на цепочку от часов и буду с гордостью носить.

– С тобой даже у самого смиренного святого лопнет терпение, – сказала я ему. – Но ты – моя единственная надежда распутать этот странный клубок. Как думаешь, куда нам теперь нужно отправиться?

Он почесал в затылке.

– В кондитерскую.

– Чтобы что-то выяснить о том тминном зернышке, которое мы нашли у барона? Но ведь в кондитерской не продается тмин.

– Нет, в кондитерскую, потому что у меня закончились мятные леденцы, – сказал он, выворачивая карманы.

– Поздравляю. Не думала, что ты можешь удивить меня еще сильнее, Стокер, но ты продолжаешь поражать меня своими способностями в поглощении сладкого. Удивительно, что у тебя во рту есть хотя бы парочка зубов.

Он показал мне свои крепкие белые зубы и громко постучал ими друг о друга

– Молитвами святой Аполлонии.

Я взяла его под руку, осторожно, стараясь не потревожить своей раны.

– Ну что ж, идем. Леденцы так леденцы, но, когда мы их купим, будем держать военный совет и решим, что делать дальше.

Глава двадцать вторая

Стокер оказался большим знатоком сладостей. Помимо мятных леденцов он выбрал себе также круглые конфеты «бычий глаз», кислые карамельки и брусок мятной пастилы. Когда он распихивал их по карманам, у него было лицо самого счастливого человека в мире.

Не сговариваясь, мы повернули на юг, к реке, и после продолжительной прогулки добрались до набережной. День по-прежнему был прекрасным, и по волнам Темзы сновали прогулочные лодки, их паруса надувал легкий летний бриз.

– Здесь легко забыть о том, что совсем рядом шумит огромный город, – заметила я.

– Хм, – согласился Стокер; рот у него был явно склеен одной из тех ужасных сладостей, которые он только что купил.

Я обернулась, чтобы что-то ему сказать, но как раз в этот момент услышала шум быстро приближающихся шагов. Почувствовав опасность, Стокер схватил меня за руку, но было поздно. Они уже напали. Какая-то шайка разбойников явно решила нас похитить. Я лягалась, царапалась и сыпала проклятиями, когда мою голову запихивали в мешок. Не знаю, что делал Стокер, но я слышала звуки борьбы и слова, от которых у меня кровь стыла в жилах.

– Нам нужна только она; если он продолжит драться, делай что положено, – скомандовал низкий голос. Я замерла и напрягла слух, чтобы услышать еще что-нибудь. Меня держали довольно крепко, но одна из рук была прижата к голове и тоже оказалась засунута в мешок. Пошевелив пальцами, я дотянулась до шляпной булавки и осторожно вытащила ее. У меня был всего один шанс, и, сжав булавку покрепче, я вонзила ее в руку, державшую мешок.

Послышался крик от боли и неожиданности, а затем меня бесцеремонно подняли в воздух и закинули на чье-то крепкое плечо.

Потом я услышала удар и тихий стон: несомненно, это был Стокер. Я только надеялась, что ему хватило ума перестать сопротивляться и уступить бандитам. Не могу сказать, сколько человек понадобилось, чтобы удержать его, но я слышала топот многих ног, сначала по мостовой, потом по дереву; глухой скрип настила и легкий плеск волн, и поняла, что мы подошли к реке. Минутное замешательство – кажется, мой похититель с трудом удерживал равновесие, а потом весь мир начал покачиваться. Мы были в лодке; тот факт, что они напали на нас средь бела дня, говорил о степени их отчаяния.

Меня грубо посадили, кажется, на какую-то скамью, и мой обидчик положил тяжелую руку мне на плечо.

– Не двигайся, – приказал он. Он не стал меня связывать, и я решила подчиниться, ожидая, что будет дальше.

Я услышала грубый рев заводимого мотора, и по тому, как резко поднялся нос лодки, я заключила, что она небольшая – от каждого движения бандитов она начинала качаться из стороны в сторону. Послышались команды, некоторая суета, и вот наша лодка уже в пути.

Я напрягла слух, чтобы понять, здесь ли Стокер, но не услышала ничего, кроме торопливого перешептывания наших похитителей.

Долгое время ко мне никто не подходил, все явно хотели лишь одного – поскорее отплыть как можно дальше от места преступления, но если они надеялись, что я начну их расспрашивать о чем-то или просить отпустить нас, то их должно было постигнуть страшное разочарование. Я сидела совершенно спокойно, держа руки в карманах, и ждала, что будет дальше.

Ждать пришлось чрезвычайно долго. Я развлекалась тем, что тихонько себе под нос читала по памяти стихи, не Китса; мне показалось, что Байрон гораздо лучше подходит для похищения. Наконец, примерно через час, судя по тому, что я за это время вспомнила всего «Гяура», мне с головы сняли мешок, и я оказалась лицом к лицу со своим похитителем, моргая от ослепительного послеполуденного света.

– Добрый день, мистер де Клэр, – вежливо сказала я. – Я подозревала, что это вы меня похитили, но не хотела портить вам весь драматизм момента.

Мистер де Клэр сокрушенно покачал головой.

– Мисс Спидвелл, вы даже не представляете, как мне жаль, что я вынужден был прибегнуть к таким мерам. Но, боюсь, вы сами меня вынудили.

Воспользовавшись случаем, я попыталась оглядеться и оценить ситуацию. Погода испортилась, солнце скрылось за тяжелыми серыми тучами. Как я и предполагала, наша лодка была небольшой: прогулочная яхта с изящными пропорциями, но очень маленькой мощностью – но сейчас она красиво и быстро бежала под парусом. Мотор тоже продолжал работать, лодка стремительно рассекала волны, отчего было понятно, что мистер де Клэр прикладывает все усилия, чтобы поскорей увезти нас подальше от Лондона. Я не была знатоком Темзы и ее окрестностей, но тут мне на глаза попалось нечто, что заставляло сильнее биться сердце любой англичанки. Мне хватило быстрого взгляда на длинный элегантный фасад, чтобы понять, что мы добрались до Королевского военно-морского колледжа в Гринвиче.

Определив наше местоположение, я стала внимательно осматривать лодку. На палубе совершенно неподвижно на спине лежал Стокер, вытянувшись во весь свой немалый рост. Его голова была все еще в мешке, но грудь спокойно поднималась и опускалась, и я не заметила никаких внешних повреждений.

– Хорошо хоть, что вы пока никого не убили, – вежливо заметила я. Я снова посмотрела на Стокера, потому что его дыхание стало странно меняться. Его грудь начала непонятно дергаться, и весь он выглядел так, будто с ним сейчас случится припадок. Я посмотрела на него в напряжении, но потом обратила внимание и на других пассажиров нашей лодки.

Помимо мистера де Клэра тут было еще четверо мужчин, из рабочего класса, судя по одежде. Один из них – невероятно высокий, трое остальных – на вид ничем не примечательны, одеты в удобную простую одежду, с незапоминающимися чертами лица. Я подумала, что даже их жены, наверное, не особо утруждают себя тем, чтобы их различать. Но высокий тип привлек мое внимание, особенно когда повернулся, и я смогла разглядеть его лицо.

– Вы! – воскликнула я.

Мистер де Клэр слегка улыбнулся.

– Да, вы уже виделись с Тихим Джоном. Сожалею, что он устроил такой беспорядок в вашем коттедже. Иногда он бывает прискорбно ни на что не способен, – добавил он, бросив на своего подельника презрительный взгляд. Тихий Джон просто продолжал стоять на палубе, упираясь в дно своими большими, обутыми в сапоги ножищами, с ничего не выражающим лицом.

– Видите? – Мистер де Клэр повернулся ко мне. – Ни на что не способен. Ему приходится очень четко объяснять, что нужно делать, а когда вы неожиданно вернулись в коттедж, он оказался в совершенно непонятной ситуации.

– Он пытался меня похитить, – заметила я ледяным тоном. – Точно так же, как вы сейчас.

– Похищение – это слишком сильное слово, – возразил он. – Вы не связаны и не ранены. Я всего-навсего предпринял необходимые действия для того, чтобы обеспечить нам спокойную беседу. Это вы не оставили мне выбора. Мне о многом нужно поговорить с вами, мисс Спидвелл.

Я задумалась, следует ли признаться, что я знаю, кем была моя мать, и что он приходится мне дядей. Но не успела я ничего решить, как наше внимание привлекла распростертая на палубе фигура Стокера.

У него начался припадок, ноги дергались, а руки, сжатые в кулаки, выбивали дробь по палубе. Мистер де Клэр подал знак Тихому Джону, и тот снял мешок с головы Стокера. Его глаза закатились, а в углах рта выступила пена.

– Он нам не нужен, и от него одни сложности, – сказал мистер де Клэр с отвращением на лице. Он бросил взгляд на Тихого Джона. – Нужно наконец освободить мисс Спидвелл от этого типа. Бросайте его за борт.

Если прежде я хоть немного сомневалась в том, насколько он жесток, то сейчас мне все стало ясно. Не колеблясь ни секунды, Тихий Джон поднял Стокера, будто тот был не тяжелее пушинки, и сбросил его в воду. Послышался громкий всплеск, и я вскочила на ноги.

– Успокойтесь, мисс Спидвелл, – велел мне мистер де Клэр. – Я не знаю, каким образом ему удавалось так долго удерживать вас в плену, но теперь вам нечего бояться. Его больше нет, и вы под нашей защитой.

Он сделал ко мне шаг, но я правильно выбрала момент и вытащила руку из кармана, выставив вперед маленький револьвер, который мне дала леди Корделия.

– Назад, – скомандовала я.

Мистер де Клэр остановился, в изумлении подняв руки вверх.

– Это лишнее, дорогая моя. Опустите револьвер, и давайте поговорим.

– Я уже достаточно с вами наговорилась, – сказала я.

Он сделал знак Тихому Джону, который начал осторожно приближаться ко мне. Я вздохнула. У меня не было никакого желания стрелять в этого типа, несмотря на то, как он поступил со Стокером. Я подняла вторую руку и вытащила шляпную булавку. Ветер подхватил мою шляпку с фиалками и сорвал ее с головы как раз в тот момент, когда Тихий Джон протянул руку к моему револьверу. Я сделала вид, что позволю ему забрать оружие, подпустив таким образом ближе к себе, и когда его пальцы сомкнулись на моем запястье, я изо всех сил воткнула булавку в его руку и давила до тех пор, пока она не наткнулась на кость.

Он закричал, как раненый зверь, и отшатнулся, а я уже стояла одной ногой на борту лодки. Отсалютовав дяде, я спрыгнула вниз, и зловонные зеленые воды Темзы сомкнулись у меня над головой.

Река была гораздо холоднее, чем я думала, от неожиданности у меня перехватило дыхание. Я начала выплывать к поверхности, по крайней мере, пыталась, но юбка, отяжелевшая от воды, тащила меня вниз. Тогда я поняла, что не рассчитала свои силы в холодной воде, да еще и в одежде. Я уже начала размышлять о возможной смерти, когда почувствовала, что кто-то крепко обхватил меня за талию. Вода была слишком мутная, чтобы что-то в ней разглядеть, но я знала эту руку. Она крепко держала меня, прижимая к сильному мужскому телу, и я поняла, что могу расслабиться. Он легко и спокойно поднял нас к поверхности. Я взглянула наверх и увидела, что мы всплыли как раз за кормой лодки.

Стокер, полный сил и с ясным сознанием, приложил палец к губам, а потом приподнял меня повыше, чтобы я смогла получше отдышаться. Прямо над нами стоял Эдмунд де Клэр со своими приспешниками, напряженно всматриваясь в воду, к счастью, с противоположной стороны. Стокер указал на ступени военно-морского колледжа на некотором расстоянии от нас и поднял вверх три пальца. Я сделала вдох, а он поднял два пальца. Я постаралась набрать в легкие как можно больше драгоценного воздуха, и он снова потянул меня под воду. С полным спокойствием он тянул меня по направлению к ступенькам колледжа. Я мечтала поскорей там оказаться, с болью понимая при этом, насколько мал наш шанс на успех. Это было делом буквально нескольких секунд – скоро мистер де Клэр поймет, что мы могли уйти от него только в одном направлении.

Мы не преодолели и половины пути, как я ощутила жжение в груди: в моих легких совсем не осталось воздуха. Я слегка толкнула Стокера, он понял и поднял меня к поверхности. Отплевываясь, я оглянулась назад и поняла, что недооценила своего дядю. Он уже заметил нас и отдавал команды своим людям разворачивать лодку и начинать преследование. Испортившаяся погода прогнала с реки все прогулочные лодочки. В отдалении виднелось лишь несколько катеров, но, кажется, до них невозможно было докричаться.

– Ничего не выйдет, – пробулькала я Стокеру. – У тебя ничего не выйдет, если будешь тащить меня. Плыви. Они не причинят мне вреда, но если он снова доберется до тебя, то точно убьет.

В ответ я услышала совершенно непечатное выражение, и у меня потеплело на сердце, когда я поняла, как он оскорбился из-за предположения, что может бросить меня одну. Он дал мне еще немного времени для очередного вдоха и вновь утащил нас обоих под воду, на этот раз он греб изо всех сил: ногами и одной свободной рукой, ведя нас через холодную зеленую воду, будто сын Посейдона. От таких усилий он быстро выдохся, потому что в следующий раз мы поднялись из-за него: ему не хватило дыхания. Я оглянулась и увидела, что лодка Эдмунда де Клэра стремительно приближается, и вновь повернулась к Стокеру с надеждой уговорить его плыть без меня.

Но не успела я даже подобрать для этого слов, как маленькая быстрая яхта, изящная и ловкая, как дельфин, приблизившись, оказалась как раз между нами и Эдмундом де Клэром. Протянутая с борта рука предложила Стокеру помощь. Мы выбрались на палубу; с нас лились потоки отвратительной речной воды, и мы никак не могли отдышаться, а Морнадей повернулся к рулевому.

– Обратно, вверх по реке, Толли. И побыстрее.

Лодка проворно двинулась с места, проскочив прямо перед носом лодки Эдмунда де Клэра. Я успела увидеть, что его красивое лицо искажено гневом и он приказывает своим людям скорее разворачивать лодку и плыть вниз по реке. Как бы сильно он ни хотел поговорить со мной, еще сильнее он хотел не привлекать к себе ничьего внимания, и я была очень благодарна нашему спасителю, но и сильно заинтригована тем, как развиваются события.

Морнадей принес одеяла и фляжку хорошего ирландского виски и предложил нам все это. Он кивнул в сторону военно-морского колледжа, когда мы проплывали мимо, обратив наше внимание на флаги, уже вывешенные там в честь празднования юбилея королевы.

– Весь Лондон соберется, чтобы посмотреть на ее торжественный выезд, – заметил Морнадей. – Дебелая немецкая домохозяйка, не очень умная и совсем не разбирающаяся в жизни, и все-таки весь мир готов почтительно замереть, отдавая дань ее долголетию.

Весь его просторечный говор куда-то исчез, так же как и его обычный веселый тон. Этот Морнадей был более серьезным человеком, внимательным и полностью сосредоточенным на текущем деле.

– Вы республиканец? – вежливо спросила я.

Он улыбнулся, показав свои красивые зубы.

– Я англичанин и служу прежде всего своей стране, а потом уже королеве. Меня волнует только состояние Англии.

– И в каком статусе вы служите Англии? – спросил его Стокер.

– В качестве полицейского. Инспектор Морнадей к вашим услугам, – сказал он, отвесив нам поклон. Он произнес это так, будто был простым городовым, но я сразу поняла, что он занимает более высокое положение.

– Вы расследуете убийство барона? – спросила я.

– Неофициально, но да. Я изо всех сил старался уберечь вас от опасности, хотя вы постоянно мешали мне в этом деле, – сухо добавил он.

– Но в чем может быть опасность для меня в связи со смертью барона?

– Не могу вам сказать.

Он жестом остановил мою возмущенную тираду.

– Вам совершенно ни к чему спорить со мной. Я рискую даже больше чем своим положением в Скотланд-Ярде, просто находясь сейчас здесь с вами.

– Но почему ваша позиция в Скотланд-Ярде должна пошатнуться от того, что вы нам помогаете?

– Потому что он скрывает местоположение человека, которого разыскивает полиция для дачи показаний в расследовании, – ответил за него Стокер.

Морнадей кивнул с серьезным видом.

– Именно так. Мой долг – доставить вас к начальству и позволить им допросить вас. Но я решил, что важнее другое.

– Что важнее? – спросила я.

– Ваша безопасность. Я верю, что хоть мистер Стокер, конечно, и не является вашим мужем, но все– таки он лучше всех способен сейчас заботиться о вашем благополучии.

– Очень благородно с вашей стороны, учитывая, что вы уже дважды спасали нас, – кисло заметила я.

Он снова улыбнулся.

– Да, это я погнался за мистером де Клэром у дома барона. И если бы я умел лучше стрелять почти в полной темноте, вся эта история могла бы закончиться уже тогда, – с сожалением заметил он.

Я не смотрела на Стокера, но прекрасно представляла себе самодовольное выражение его лица, ведь он оказался прав в отношении жестокости мистера де Клэра. И как я могла усомниться в его правоте?! Я ощутила острую боль в груди от этой мысли, а еще оттого, что вскоре мне придется расстаться с гинеей, если наш спор со Стокером решится в его пользу. А Морнадей продолжал:

– У меня были все основания полагать, что мистер Стокер сумеет прекрасно освободиться и без моего вмешательства. Но, учитывая его семейную историю, я не был уверен, что он обойдется при этом без лишнего кровопролития, а мне бы очень хотелось этого избежать.

– Что за семейная история? – спросила я.

– Думаю, мистер Стокер сумеет лучше вам об этом рассказать.

Стокер сидел рядом со мной на скамье не шевелясь, руки бессильно лежали у него на коленях. Когда он заговорил, голос его был ровным, почти скучающим, но это полное отсутствие эмоций холодило мне кровь больше, чем все его вспышки гнева.

– Морнадей, когда это дело так или иначе закончится, я найду вас. И нам будет о чем поговорить.

Для постороннего слушателя это могло звучать просто как планы на будущее, но я поняла, что это угроза; понял это и Морнадей.

Улыбка Морнадея сделалась лишь немного кислее, но я заметила, как побелели его губы; и все же ему удалось сохранить дружественный тон.

– Буду ждать с нетерпением. Но если выйдет по– моему, нам с вами вряд ли удастся встретиться. Я хочу, чтобы вы уехали из страны, мистер Стокер, и забрали с собой мисс Спидвелл.

– Вы знаете ее имя? – Стокер перевел взгляд с Морнадея на меня. – Ты говорила ему, что мы на самом деле не женаты?

– Нет, не говорила, – ответила я. – Совершенно не представляю, как он узнал мое имя.

– У меня свои методы, – вкрадчиво сказал Морнадей. – Итак, мисс Спидвелл, я планирую однажды стать старшим инспектором. Но этого не произойдет, если на моей репутации будет пятно. И я не хочу, чтобы вы были тому причиной.

– Почему тогда вы нам помогаете? – спросила я, крепче заворачиваясь в одеяло. Немного согревшись, я поняла, какой жуткий запах от меня исходил, а от Стокера – и того хуже. Темза – опаснейшее место, подумала я, нам обоим очень повезет, если мы не подцепим после такого плавания никакой ужасной болезни.

Ответ Морнадея оказался для меня неожиданным.

– Потому что полиция не всегда бывает права. Мой начальник считает мистера Стокера убийцей барона, а вас подозревает в пособничестве. Но я уверен, что он неправ. А мне очень нравятся ситуации, в которых он оказывается неправ.

Его губы скривились в улыбке.

– К сожалению, очень неразумно указывать своему начальнику на ошибки. А потому я привык просто обходить его, устраивая собственное расследование и уводя у него подозреваемых прямо из-под носа. Я последовал за вами в бродячий цирк по собственному почину, наблюдал там за вами и составил мнение, что никто из вас не виновен в смерти барона.

– Вы подкупили профессора, чтобы он нанял вас конюхом?

– Да, я сочинил для него историю о несчастной любви и рухнувших надеждах и убедил его в том, что мистер Стокер увел у меня невесту. На него это произвело большое впечатление. Подозреваю, что в душе он романтик, к тому же с радостью готов был поверить любым наветам на мистера Стокера. Он даже сам рассказывал мне, какой вы злодей.

– И вы обещали ему еще больше денег, если он разузнает о нас что-то важное. И Саломею вы просили о том же, – сказала я обвиняющим тоном.

Морнадей прищелкнул языком.

– Да-да, все верно. Я заплатил им обоим, чтобы они постарались что-нибудь разузнать. И мне это стоило совсем недорого, – заметил он, многозначительно посмотрев на Стокера. – Обещание нескольких монет профессору, еще нескольких – Саломее, и вот они уже готовы на все, лишь бы раздобыть какие-нибудь сведения. Профессор все еще хранит обиду из-за какой-то вашей старой размолвки, а Саломея будет зубами держаться за любую возможность прибыли. Она за пятак и мать продаст.

Он еще раз взглянул на Стокера.

– Вам правда следует осторожнее выбирать друзей, старина.

– Не беспокойтесь, – так же холодно ответил тот. – Вам не грозит оказаться одним из них.

– Но если вы не считаете нас виновными в убийстве барона, то как же тогда эта информация попала в газеты? – спросила я.

Морнадей поморщился.

– Расследование почти не продвигалось, и начальник согласился дать мне небольшой отпуск. Я не сказал ему, что на самом деле пытаюсь проверить одну идею, и потому, когда его терпение лопнуло, ничто не помешало ему объявить в розыск человека, которого он сам считал наиболее вероятным подозреваемым. А я последовал за вами в Лондон и вновь напал на ваш след у дома барона, когда вы туда вломились.

Я услышала осуждение в его голосе.

– У нас были на то причины, – заметила я холодно.

– Конечно, были. Уверен, вы пришли туда, возомнив себя детективами-любителями и желая самостоятельно раскрыть убийство барона, чтобы очистить мистера Стокера от обвинений в убийстве, которого он не совершал.

– А как вышло, что вы сегодня оказались в нужном месте в нужное время, как раз чтобы суметь спасти нас? – спросил Стокер.

Морнадей снова улыбнулся.

– У меня есть связи среди лодочников. Своевременно подкупив нужных людей, я выяснил, что мистер де Клэр собирается нанять лодку и что он специально искал что-то легкое и быстрое. Логично было предположить, что он собирается похитить мисс Спидвелл, и совсем несложное дело – найти для себя еще более быстрое судно. После этого мне оставалось только внимательно следить за ним и держаться на некотором расстоянии, чтобы, когда потребуется, вмешаться.

Он строго посмотрел на нас.

– Но все это уже позади. Вы должны поверить мне и скорее покинуть Лондон. Начальник начал что-то подозревать из-за моих частых отлучек. Я не смогу все время прикрывать ваш тыл, а эти негодяи от вас так просто не отстанут.

Он подал знак рулевому, и тот повел катер к причалу, у которого виднелось множество судов, а дальше – линия складов.

– Это вест-индские доки. Думаю, вы сумеете найти там экипаж. Дальше везти я вас не могу и не вправе больше ничего вам рассказывать. Прошу вас, уезжайте, если вам дорога ваша жизнь, куда угодно из Англии.

– Как насчет Ирландии? – нарочно спросила я.

Он тихо выругался.

– Если думаете, что знаете что-то об Ирландии, забудьте это немедленно. Я уже говорил вам, что не имею права ничего рассказывать, но да, мистер де Клэр и его друзья – ирландцы, и, если хотите прожить достаточно долго, чтобы еще хоть раз отпраздновать свой день рождения, вам нужно держаться от них подальше.

Он взволнованно посмотрел на Стокера.

– Вы должны как-то убедить ее. Вывезите ее из страны для ее собственной безопасности.

Стокер пожал плечами.

– Я даже не могу уговорить ее просто сидеть дома. Почему вы думаете, что я смогу заставить ее уехать из страны?

Я накрыла своей рукой руку Стокера успокаивающим жестом.

– Не расстраивай мистера Морнадея, Стокер. Видишь, он и так уже удручен нашим поведением. А ведь мы ему многим обязаны.

Лодка плавно подошла к небольшому причалу, и Морнадей помог нам выйти на берег, а затем показал самый быстрый путь до главной дороги.

Я протянула ему руку.

– Благодарю вас за доброту. Если нам доведется увидеться снова, надеюсь, это произойдет при совершенно иных обстоятельствах, – сказала я ему.

Он отдал честь, и маленькая лодка стала удаляться от нас так же быстро, как до этого появилась, ловко обошла большой корабль и устремилась вверх по реке.

Стокер повернулся ко мне с откровенным недоверием на лице.

– Но ты же не собираешься уезжать из страны?

Это был даже не вопрос, а утверждение, и я с удовлетворением вздохнула, осознав, что он наконец-то начал меня понимать.

– Конечно, нет. Но зачем заставлять мистера Морнадея волноваться? Ведь он такой милый.

– Милый! – Стокер фыркнул. – Он подкупил людей, которых я когда-то считал своими друзьями, чтобы раздобыть у них сведения о нас, и этот поступок не может остаться безнаказанным.

– Об этом подумаем в дождливый день, – пообещала я ему. – А пока мы должны вернуться в Бишопс-Фолли, переодеться в сухое и заняться насущными проблемами. Нам есть о чем поговорить.

Глава двадцать третья

Вопреки беспечному уверению Морнадея, что мы с легкостью найдем кеб, нам пришлось довольно долго идти пешком, прежде чем нам попался пустой экипаж и извозчик, который готов был взять двух совершенно грязных пассажиров. Стокер назвал ему адрес Бишопс-Фолли, и мы уселись поближе друг к другу – просто чтобы согреться, а не из каких-то эмоциональных порывов.

Вскоре Стокер начал улыбаться.

– Что тебя так развеселило? – спросила я.

– Ты. Я почти не верил, что ты сможешь понять мой сигнал.

– Эти твои театральные попытки изобразить азбуку Морзе стуком кулаков о палубу? Удивительно, что их не распознал каждый лодочник на Темзе.

Он закатил глаза.

– Прости, что не нашел средства поизящнее, чтобы сообщить тебе о своих планах, но мне пришлось импровизировать. Меня раньше не похищали. В следующий раз я придумаю что-нибудь получше.

Я прыснула, не слишком красиво для дамы.

– Но мы ведь справились, несмотря ни на что. И для первого раза у тебя очень хорошо получилось.

Он прищурился.

– Вероника, а тебя уже похищали прежде?

Я неопределенно махнула рукой, припомнив своего несдержанного корсиканского приятеля и несколько других довольно деликатных историй в Сараваке и Мексике.

– О, сто раз.

Он открыл было рот, чтобы ответить, но передумал, и до Бишопс-Фолли мы ехали в скучном молчании.

Добравшись до Бельведера, я с удивлением осознала, как быстро он стал мне казаться своего рода домом – временным, не своим, но все же домом. Я затопила камин в нашем укромном уголке и поставила чайник на огонь, а Стокер, порывшись в ящиках, раздобыл моток тонкой бечевки. Один конец он завязал на запястье у кариатиды, а другой – на бивне нарвала, устроив нам таким образом очень оригинальную бельевую веревку. Я первая пошла в комнату с необходимыми удобствами, чтобы помыться и постирать одежду, и еще развешивала свои вещи на просушку, когда Стокер вышел после своих процедур, вытирая волосы полотенцем, с рубашкой, расстегнутой на груди.

– Все мои сладости остались на дне Темзы, – проворчал он.

Я поискала на полке с продуктами и нашла немного медовых леденцов. Все они склеились в один комок, но Стокер радостно взялся отдирать их друг от друга, и, когда наконец сумел положить первую конфету в рот, он закрыл глаза и вздохнул от неописуемого блаженства.

А я тем временем составляла список всего, чего лишилась. «Шляпная булавка, шляпка с фиалками, револьвер леди Корделии, все пропало», – стонала я. А вот маленький бархатный мышонок пережил мое подводное плавание. Я положила его в теплое незаметное местечко у камина, пока Стокер развешивал свои вещи. Я не считала Честера детской игрушкой; он просто был чем-то вроде талисмана, но Стокер, конечно, начал бы над этим подшучивать, а мне сейчас совсем этого не хотелось.

Я очень расстроилась, выяснив, что мой компас насквозь промок, и решила просушить его. Ворча, я трясла и поворачивала его и так и сяк, надеясь, что стрелка начнет двигаться.

– Проклятье. Кажется, вода попала внутрь, и он сломался, – пробормотала я.

Стокер подошел ко мне и посмотрел мне через плечо.

– Дай я попробую. Мне нравится чинить всякие механизмы, – сказал он, забирая у меня компас. – Откуда он у тебя?

– От тети Люси. Она сказала, что с ним я всегда найду дорогу домой, и с тех пор я везде ходила только с ним.

Он поворачивал его, рассматривая со всех сторон.

– Дорогая штучка и тяжелая для такого размера.

– Да, тетя Люси была такой: если у нее оставалось всего несколько пенсов, она предпочитала купить на них цветы, а не хлеб. А тетя Нелл была ее противоположностью, абсолютно практичной во всем. Она не одобряла склонности к транжирству у тети Люси. Вообще-то, она и компас этот терпеть не могла, наверное, именно потому, что он такой дорогой.

– Терпеть не могла? – спросил он, но голос у него был отсутствующим, а все внимание – приковано к вещице у него в руке.

– Да, он висел у меня на цепочке, когда я первый раз зашла к ней в комнату после ее апоплексического удара. Она увидела его и так разъярилась, что доктору пришлось сделать ей инъекцию морфина, чтобы она успокоилась. С тех пор я при ней его не носила, чтобы не расстраивать ее.

– Интересно, – пробормотал он. Он поднес компас к уху и сильно потряс.

– Стокер! Что ты делаешь? Ты же его сломаешь!

Тогда он приблизил его к моему уху.

– Слушай.

Он еще раз потряс его, и тогда я услышала слабый, но совершенно отчетливый стук.

– Что же это…

Я взяла компас и провела большим пальцем по боковой стороне. И впервые заметила тонкий шов по краю. Из-за событий сегодняшнего дня он слегка разошелся, и одна часть оказалась немного выше, чем все остальное. Я попыталась подцепить его ногтем.

– Нужно что-то потоньше, – пробормотала я. Стокер вынул нож из чехла, который он снял с себя, когда переодевался.

– Попробуй этим.

Я просунула идеально заточенный край лезвия в шов и слегка надавила. Компас открылся так неожиданно, что я чуть его не выронила. К задней стенке компаса был прикреплен ключ. Я подцепила его ножом.

– Тетки оставили тебе что-нибудь с замком? Сундучок? Чемоданчик?

– Нет, ничего. Только это – совершенно безымянный ключ, – сказала я с разочарованием.

– Не совсем безымянный, – возразил он, покрутив его в руке. По всей длине ключа было выгравировано несколько букв.

– «ЛОБОКСТ», – прочитала я вслух. – Но что это значит? Звучит как неприличное слово.

– Очень сомневаюсь, что твои тетки оставили бы тебе ключ с вариациями слова «лобок» на нем. Может быть, это фамилия? Ты никогда не слышала о ком-то из их знакомых с такой фамилией?

– Лобокст? Нет, что за странное предположение. Не бывает людей с фамилией Лобокст.

– Да, навряд ли, – согласился он. – Тогда, может быть, это анаграмма.

Мы взяли карандаши и бумагу и принялись за работу, но вскоре сдались, поняв, что это никуда нас не приводит.

– У меня получился только «стол», – заметила я. – Понятнее не стало.

– Это точно. Кому придет в голову запирать что-то важное в столе? Может быть, это все-таки иностранная фамилия.

– Если смотреть очень внимательно, начинает чудиться что-то фламандское.

– Нет, – просто ответил он. – У нас и так уже замешаны ирландцы благодаря нашему злодею де Клэру. Еще и фламандцы – это уже слишком!

– Что-то ты очень раздражительный. Господи, я знаю, почему! Мы уже сто лет ничего не ели, да и чайник давно выкипел.

На этот раз была очередь Стокера организовывать нам еду, и мы пообедали холодной говядиной с горчицей и хлебом и выпили чаю.

– А теперь давай вспомним все сначала, – сказала я, – все, что нам известно.

– Твоя мать была ирландской актрисой, изменившей имя ради карьеры, – энергично начал он.

– Подожди минутку. Может быть, здесь мы что-то найдем. Ее фамилия до того, как она поменяла ее, была де Клэр. Мы что-нибудь знаем о де Клэрах?

Он пожал плечами.

– Старый род, упоминается уже в Книге Страшного суда[22], так же как и Темплтон-Вейны. Какой-то король выслал их в Ирландию, и с тех пор они там живут.

Я покачала головой.

– Не понимаю. Если она была де Клэр, значит, и она, и мой двуличный дядя – из знати. Какие возражения могли быть у семьи моего отца против их свадьбы?

– Ее профессия. Актрисы добились большего уважения к себе начиная со времен Реставрации, но семья вроде моей ни секунды не будет сомневаться в том, что такой брак невозможен. К тому же де Клэры уже много веков живут в Ирландии, размножаясь как кролики. Несомненно, там уже десятки побочных веток, представители которых сильно опустились в социальной иерархии. Может быть, по рождению она была ничуть не лучше, чем дочь купца или фермера.

В его глазах сверкнула хитрая искорка.

– Тебе нужно спросить об этом дядю. Даже рад буду еще раз с ним повидаться: я задолжал ему хорошую взбучку.

Я строго посмотрела на него, и он пожал плечами.

– Ну или ты можешь попробовать найти других родственников. Может быть, у нее есть еще братья и сестры или даже твои бабушка с дедушкой до сих пор живы.

– Исключено. Я не поеду в Ирландию.

– Почему?

– Ты бывал в Ирландии? Ужасный климат. Сплошные туманы.

– А чем тебе не нравится туман?

Я посмотрела на него с таким же презрением, с каким взирала впервые в жизни на турецкий унитаз.

– Чересчур мрачно. Бабочки любят солнце. Ирландия – для людей-молей.

– Ты лепидоптеролог, – сказал он обвиняющим тоном, – и не должна с презрением относиться к моли.

– Я имею право на некоторые предпочтения, – ответила я и вернулась к основному вопросу. – И вообще, не вижу особого смысла отправляться в Ирландию, если Ирландия сама к нам пришла. Мой дядя и все его приспешники – ирландцы.

Я замолчала, вспомнив о странной пряности, которой пах мой дядя.

– Как думаешь, почему он жует тминные зерна? Не пойму, что это может означать.

– Что у него проблемы с пищеварением, – не задумываясь, ответил Стокер. – Семена тмина – ветрогонное средство. Я иногда прописывал их пациентам с излишним газообразованием.

– Хочешь сказать…

– Да, – сразу ответил он, не дав мне закончить предложение.

– Какая жалость, – пробормотала я. Я боялась встретиться с ним глазами, чтобы не рассмеяться; меня очень позабавила мысль о похитителе, страдающем метеоризмом. Я чопорно поджала губы.

– Итак, у нас есть мать, дядя и всякие бандиты из Ирландии, где я родилась. Мы предполагаем, что мать оставила меня на попечении сестер Харботтл, а они решили, что им нужно покинуть Ирландию. Но почему? Кто в такой ситуации может угрожать ребенку?

Наши глаза встретились, и мы сказали в один голос:

– Отец.

– Мне бы не хотелось в это верить, но, может быть, ты и прав. Все это выглядит очень логично, – заметила я. – Можно предположить, что мой отец тоже был ирландцем, возможно, более благородного происхождения, чем мать, и, вероятно, из консервативного семейства. После моего рождения он женится на другой женщине, а не на моей матери. Лили Эшборн умирает, может быть, и от его руки. И кто после этого связывает его с прошлым? Ребенок. Ему нужно как-то закрыть для себя эту дверь. Боясь его, сестры Харботтл покидают Ирландию и постоянно переезжают с места на место, чтобы избавиться от него и возможных угроз с его стороны.

Я перевела дух.

– И что потом?

Стокер сразу же подхватил мою мысль.

– Он не может найти тебя. Может быть, за эти годы он и подбирался близко или пустил своих людей по твоему следу. Вероятно, какие-то зацепки у него имелись. Возможно, сестры Харботтл не всегда были настолько внимательны, как следовало.

– Барон знал их фальшивые имена, и нам известно, что он был как-то связан с моим отцом, – добавила я. – Мой отец мог выяснить что-то о нас через барона. Прежде барон не представлял, где мы живем, но, когда умерла тетя Нелл, я поместила заметку в лондонскую газету. Я сомневалась, что у них где-то были друзья или связи, но хотела убедиться, что у них не осталось никаких долгов. И таким образом барон сумел нас найти.

Мы помолчали с минуту, пытаясь сделать свои выводы.

– Мне пришла в голову еще одна причина, по которой они не смогли быть вместе, – вдруг сказал Стокер. – Может быть, твоя мать была из очень уважаемой и богатой семьи. Но в Ирландии даже с помощью денег иногда нельзя соединить мостом разные берега реки.

– Религия, – догадалась я.

Он коротко кивнул.

– Именно. Из газет мы знаем, что твоя мать была практикующей католичкой. А что если твой отец был протестантом? Эти разногласия преодолеть непросто.

В этом он был совершенно прав. Во время своих путешествий я пропустила какие-то самые сенсационные публикации, но просмотр газет у Стокера в мастерской восполнил мне некоторые пробелы. Только два года прошло с тех пор, как ирландцы заминировали Тауэр и Вестминстерский дворец, а незадолго до этого были убийства в Феникс-парке: нападение террористов на министра по делам Ирландии и его помощника. Министра не защитило и то, что он был членом могущественного клана Кавендишей. Даже королевская семья была в опасности. Несколько лет назад ирландский злоумышленник чуть не убил в Австралии родного сына королевы. И это всего несколько последних событий в истории многовекового конфликта.

Я вздохнула.

– Несложно поверить, что протестант из хорошей семьи не осмелился жениться на актрисе-католичке. Каждого из них родная семья сочла бы предателем. Они оба оказались бы в опасности, большей или меньшей, в зависимости от того, как их семьи относились к гомрулю[23].

Я уронила голову на руки.

– Боже мой, какая ужасная неразбериха.

– Может быть, мы еще не все знаем, – добавил он.

Я подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.

– Сегодня меня похитили, чуть не утопили, а я воткнула шляпную булавку в руку человеку. Я непотопляема, Стокер. Говори, что там еще.

– Мне пришло в голову, что твой отец может быть заодно с твоим дядей, – прямо сказал он. – А если все именно так, то он, возможно, виновен и в смерти Макса.

Я вздрогнула.

– Это невозможно.

– Как ты можешь это утверждать? – резонно возразил он. – Ты же ничего о нем не знаешь.

– Зато я знаю, что совершенно нелогично думать, с одной стороны, что мой отец может быть замешан в смерти Лили Эшборн, а с другой – что он плетет интриги вместе с ее братом!

Он пожал плечами.

– Нелогично, но не невозможно. К тому же у нас нет никаких доказательств, что твой отец имеет к ее смерти хоть какое-то отношение. Насколько нам известно, его вынудили жениться на другой, и он страдал от того, что ему пришлось отказаться от Лили.

– Ну что ты говоришь?! – я стукнула ладонями по столу и вскочила с места.

В очередной раз он, к своей чести, ничего не сказал, молча смотрел, как я хожу взад-вперед, и ждал, когда пройдет мое негодование. Я издала вздох нетерпения и вновь опустилась в кресло.

– Не дуйся, – предупредил меня Стокер, – а то на лице останутся угрюмые морщины.

– Я не дуюсь, а думаю.

Через несколько минут я сдалась.

– Ну хорошо, ты можешь оказаться прав. Может быть, мой отец злодей, а может быть, и нет. Может быть, он был как-то причастен к смерти моей матери, а может быть, и не был. Также он мог быть связан или не связан со смертью барона. В результате всех этих рассуждений мы только еще больше замутили воду, Стокер.

– Знаю. – Он потер виски. – Мы же ученые. Наше призвание – рассуждать критически, а в этом деле мы постоянно ведем себя совсем иначе.

Я с удивлением посмотрела на него.

– Ты только что признал, что я ученый, а не дилетант, который бегает за милыми крылатыми созданиями.

– Да, ты бегаешь за милыми крылатыми созданиями, – возразил он, – и не любишь бедную пушистую моль.

– Не смеши меня. Может быть, я и не люблю все виды моли, но некоторые из них – просто отличные. Например, Hyalophora cecropica…

Он жестом прервал меня.

– Ты не должна передо мной оправдываться. Ты права: все мы имеем право на некоторые предпочтения. Мне было бы гораздо приятнее работать с львицей, чем со стервятником. Мы – простые смертные, Вероника, и созданы так, что всегда предпочтем красоту уродству.

Его губы скривились от последних слов, и я задумалась, не говорит ли он сейчас и о своей испорченной красоте, не чувствует ли себя от этого как-то неполноценно.

Вдруг я снова вскочила с места, на этот раз с торжеством на лице.

– Я знаю, что означает надпись на ключе.

– Что? – спросил он.

– Куда бы ты пошел для хранения разных ценностей?

– В банк, – сразу ответил он.

– А в каком мы сейчас городе?

– В Лондоне.

На его лице проступило понимание.

– ЛОБ – ЛОндонский Банк.

– Именно.

– А ОКСТ?

В его глазах засверкал огонек, и он улыбнулся.

– Отделение на ОКсфорд-СТрит.

Я победно воздела над головой сжатые в кулаки руки.

– Да! Я знаю, что это правильно. Я просто знаю это.

– Вероника, – мягко спросил он, – что ты надеешься там найти?

– Доказательство того, что мой отец не причинял вреда моей матери, – ответила я. – Или доказательство обратного. Что-нибудь, что угодно, за что можно зацепиться и узнать наверняка, что так и было.

Он испытующе посмотрел на меня, затем одобрительно кивнул.

– Это я могу понять.

– Что имел в виду Морнадей, когда говорил о твоей семейной истории? – спросила я.

Он смотрел себе на руки, думая, что мне ответить.

– Давай просто скажем, что инспектор Морнадей знает о таких вещах, которые его совершенно не касаются, о том, что должно было быть погребено уже много лет назад.

– Не стоило и мне совать нос.

Он слабо мне улыбнулся.

– Дело не в том, что тебе не положено знать, а в том, как тяжело мне рассказывать.

Я ничего не сказала, и вскоре он продолжил.

– Я не близок со своей семьей. Вот почему я пользуюсь не тем именем, которое дал мне лорд Темплтон-Вейн, а только его вариацией, – сказал он, скривив губы. – Я не разговариваю с ними, а они – со мной. Так лучше для всех. Старые грехи забыть невозможно, но можно спрятать подальше.

У меня на языке вертелась тысяча вопросов, но я не задала ни одного. Вместо этого я просто сменила тему.

– Ты спорил со мной на гинею о том, что мое рождение как-то связано со смертью барона. Если мы узнаем все, что можно, о моем отце, то тогда, если ты прав, у нас в руках появится гораздо больше зацепок, чтобы найти убийцу барона.

– Да, правда, – сказал он безучастно.

– Инспектор Морнадей был так добр выступить нашим союзником. Он помог нам выиграть время, может быть, даже достаточное для того, чтобы доказать твою невиновность.

Стокер испытующе посмотрел на меня.

– Ты правда настолько наивна? В его действиях нет ни капли доброты.

– Да, признаю, он, конечно, и сам выиграет в профессиональном плане, если сможет успешно завершить это дело, – согласилась я.

Он подавил смешок.

– Морнадеем больше движет либидо, чем амбиции. Ого, это был удар в цель. У тебя сразу запылали щеки.

Он налил себе еще одну чашку чая и плеснул в него виски. Меня возмутили его тон и то, с какой легкостью он осудил Морнадея. Этот человек спас нас, и не раз, а дважды, и не требовалось богатого воображения, чтобы понять, как Стокеру не понравилось его вторжение. Но мне были неприятны такие проявления мужской гордости, и я решила его проучить.

Я подняла подбородок.

– Да ничего подобного, – возразила я. – Если инспектор Морнадей надеется на некую плотскую награду в конце этого дела, то его надежды возникли не на пустом месте.

Стокер поперхнулся чаем.

– Что?!

– Ты меня слышал. Он красивый мужчина, – сказала я, получая удовольствие от разговора, – достаточно красивый, чтобы нарушить правило о том, что я не вступаю в связь с англичанами. У него очень выразительные глаза и приятные манеры. И, кажется, я уже упоминала о его нежных руках.

Стокер красочно выругался и отставил чашку.

– Куда ты идешь? – мило спросила я.

– На улицу.

– Не забудь, что не нужно уходить далеко. Я обещала леди Корделии, что сегодня мы поужинаем с ней и его светлостью.

Вместо ответа он захлопнул за собой дверь. Я улыбнулась и налила себе еще чашечку чая.

Глава двадцать четвертая

После возвращения Стокер по-прежнему пребывал… в таком скверном настроении, что я даже пожалела Боклерков за необходимость общаться с ним во время ужина. За весь вечер он сказал с десяток слов: похвалил леди Корделию за ягненка, а лорда Розморрана – за приобретение прекрасной шкуры гималайского медведя. Так что мне и Боклеркам пришлось самим нести знамя цивилизованного общества, с чем мы, конечно, неплохо справились.

Мы остановились на теме путешествий, и лорд Розморран был рад услышать, что я посещала Щвейцарию: эта страна представляла для него особый интерес.

– И как вам показалась Швейцария, мисс Спидвелл? – спросил он, принявшись за аккуратные рыбные рулетики.

– Там очень приятно, если не обращать внимания на количество больных с зобом, – ответила я.

За этим последовало крайне увлекательное обсуждение эффективности китайских методов лечения зоба, Ихэтуаньского восстания[24], опиумной зависимости, преступности в Ист-Энде[25] и сложностей в поисках кухарки, которая могла бы готовить действительно хорошее бланманже[26].

Во время этой нескончаемой беседы я выяснила также, что леди Корделия была членом клуба «Ипполита», созданного для того, чтобы чествовать достижения замечательных женщин. Я уже давно интересовалась этим заведением: известно было, что оно состоит исключительно из удивительно умных и образованных членов. Шутники из не самых почетных слоев общества окрестили его «Клубом любопытных», намекая на то, что его участницы постоянно суют свой нос туда, куда женщинам совершенно не положено, но члены клуба отнеслись к этому названию как к знаку почета. Что касается леди Корделии, то она была номинирована туда за статью о гиперцелых числах: она страстно увлекалась математикой. Я сама с трудом умножала за пределами десятка, а потому была крайне поражена и повернулась к лорду Розморрану, желая разделить с ним свое восхищение.

– А, да, Корделия и ее цифры. Очень полезный навык для ведения расходных книг, – ласково заметил он.

Я обернулась к леди Корделии, которая молча резала баранину на мелкие кусочки. Редкостный шовинизм – свести ее выдающиеся интеллектуальные способности к колонкам в бухгалтерской книге, но по ее спокойному взгляду я поняла, что леди Корделия уже давно привыкла к этому добродушному пренебрежению, и глубоко вздохнула. Она заговорщицки мне улыбнулась, и я поняла, что она мне и правда очень нравится.

Со своей стороны, лорд Розморран был не прочь похвастаться своим новым сокровищем – чучелом евразийского филина, которое он приобрел на аукционе.

– Принадлежал Вольтеру. Или не Вольтеру… – засомневался он и полез в карман за карточкой с описанием экспоната. – Ну, неважно. Сейчас он мой, а остальное не имеет значения. Я назову его Тацитом.

Он ткнул меня локтем в бок.

– Вы заметили шутку? Неплоха, правда? Назвать чучело филина Тацитом.

Он все еще посмеивался, когда мы собрались уходить. Стокер немного замешкался, обсуждая с его светлостью новое приобретение. А леди Корделия тем временем провела меня в утреннюю гостиную, чтобы познакомить со своими попугайчиками-неразлучниками, Кратетом и Гиппархией. В их распоряжении была огромная клетка из кованого железа, не менее десяти футов в длину, но они сидели рядышком, на одной жердочке, совершенно соответствуя своему названию.

Я это и сказала леди Корделии, а она ответила своей доброй улыбкой Мадонны.

– Они преданы друг другу, – сказала она. Одетая, как обычно, во все черное, произнося эти слова, она крутила на пальце кольцо. Это был траурный перстень с прядью волос цвета спелых яблок.

Заметив мой взгляд, она распрямила плечи и спрятала руки в складках юбки.

– Как идет ваше расследование, мисс Спидвелл?

– Мы продвинулись вперед, – сообщила я. – Именно сегодня произошли важные события, во время которых, прошу прощения, я потеряла ваш револьвер. Позвольте мне возместить вам убытки.

Она покачала головой.

– Не беспокойтесь. Надеюсь только, что он вам пригодился.

– Да, очень.

– Хорошо, – ответила она. – Скажите мне, если вам понадобится еще какое-то огнестрельное оружие. У его светлости прекрасная коллекция.

– Ради бога, не нужно ее в этом поощрять, – сказал повелительным тоном Стокер, как раз догнавший нас.

– Я не поощряю, – заметила она спокойно, – а подстрекаю.

Она повернулась ко мне:

– Мисс Спидвелл, ваше расследование может помочь всем нам. Надеюсь, вы знаете об этом.

Я подумала о том, что ее прекрасный математический ум тратится только на счета от мясника и подсчет столовых приборов, и с жаром пожала ей руку.

– Я приложу все усилия, чтобы не разочаровать вас, леди Корделия.

* * *

Когда мы со Стокером вернулись в свое убежище в Бельведере, я налила нам по доброй порции виски, но, когда попыталась вновь заговорить о последних событиях нашего расследования, он жестом остановил меня.

– Нет.

– Нет?

– Не сегодня. Ты сама говорила, что за сегодня мы уже побывали жертвами похищения, преодолели вплавь чуть не пол-Темзы, получили какие-то таинственные предостережения от Морнадея, и не знаю, как у тебя, но лично у меня голова просто раскалывается. Я сейчас выпью это и пойду спать, и просплю не меньше двенадцати часов. Завтра у нас будет целый день на то, чтобы бесконечно перебрасываться теориями, как теннисными мячиками. А до тех пор я хочу побыть один.

С этими словами он взял свой стакан и удалился на диван, где устроился с некоторым неудобством: длинные ноги наполовину свисали с подлокотника.

– Хорошо, – с готовностью согласилась я, – давай не будем говорить об убийстве и всех вопросах, с ним связанных.

Мы немного помолчали, вполне дружественно. Стокер читал зоологический журнал, а я размышляла о собственной физиологии. Я ощущала в себе настойчивую биологическую потребность, которую поначалу списала на возбуждение от наших недавних приключений. И резонно заметила, что стремление к физической близости сродни стремлению к выживанию, а мы совсем недавно с трудом избежали смертельной опасности.

Но затем я с грустью вспомнила, как много времени прошло с моей последней любовной интрижки, и начала по пальцам отсчитывать месяцы с моего последнего путешествия – результат оказался плачевным. Сказать, что я немного тосковала по приятной мужской компании, было бы почти преступным преуменьшением проблемы. Честно говоря, меня бросало в дрожь от сильного желания, и по опыту я знала, что мои потребности будут становиться лишь сильнее до тех пор, пока я не смогу их удовлетворить. И хотя Стокеру, может быть, и не хватало изящества, но я была уверена: он мог бы с большой пользой применить в этом деле свои восхитительно ловкие руки и сильное тело. Кроме того, его преимущество состояло в близости.

Чрезмерной близости… Но он – мой соотечественник, а значит, совершенно не подходит мне в этом плане, подумала я со смешанным чувством разочарования и облегчения. Я не отказалась бы от того, чтобы достичь высшей точки телесного удовлетворения (как я знала по опыту, от этого появляется блеск в глазах, приятный цвет кожи и легкость походки), но не могла даже помыслить о том, чтобы использовать Стокера для достижения этой цели. Кувыркаться в постели с мужчиной – одно дело, но смотреть ему в глаза на следующее утро поверх масленки и чашек с чаем – совсем другое.

Потом я задумалась, как же он сам справляется со своими физиологическими потребностями. Я видела, как легко откликалось его тело (даже против его воли) на старания Саломеи. И во время наших кратких объятий в тени улицы он показал всю страстность своей натуры, хоть и строго держал себя в руках. Я мучилась этим вопросом какое-то время, пока наконец любопытство не одержало надо мной верх.

– Стокер, – начала я, – кажется, я не скрывала того факта, что в своих путешествиях за границу предаюсь регулярным и полезным для здоровья упражнениям интимного свойства. Думаю, мне нужно довольно срочно организовать очередное такое путешествие, иначе мне грозят проблемы со здоровьем. Уже слишком долго ничего не было. – Я окинула взглядом его всего, с растрепанных волос до поношенных сапог, и продолжила: – А у тебя когда было в последний раз?

Он с возмущением посмотрел на меня.

– Это, черт побери, не твое дело!

Я пожала плечами.

– Почему? Мы оба – ученые. Не понимаю, почему мы не можем открыто говорить на темы физиологии.

Меня часто посещают подобные мысли, и мне просто стало интересно, как с этим справляешься ты. Вдруг ты знаешь какой-нибудь эффективный метод, чтобы избавиться от этих позывов?

Он поднял руки над головой, будто защищаясь от нападения.

– Прекрати сейчас же, прошу тебя.

Я прищурилась.

– Ты что же, совсем не хочешь поговорить об этом?

– Да, совершенно не хочу.

Я посмотрела на него с осуждением.

– Ой, да ладно тебе, Стокер, не изображай из себя скромника. Ну скажи, давно у тебя это было?

К моему изумлению, он покраснел.

– Довольно давно… Вообще-то, несколько лет назад, – выдавил он и замолчал.

– Как удивительно, – пробормотала я.

– Правда? Джентльмен должен уметь ограничивать себя рамками приличия, – холодно напомнил он.

– Любопытно: во всем остальном ты изо всех сил стараешься доказать, что не заслуживаешь своего титула. Откуда же такая щепетильность именно в этой сфере?

– Ничего любопытного, если учесть. – он вдруг оборвал себя.

– Что учесть? – мягко надавила я.

Он долго молчал, а когда заговорил, в его словах слышались небывалые серьезность и весомость, с которыми не поспоришь.

– У меня есть особые причины, – сказал он. – И я должен просить тебя их уважать.

Поколебавшись, он продолжил хриплым голосом.

– Я не всегда вел себя как джентльмен, это правда. Но теперь я ступил на новый путь. Я больше не считаю, что тратить свою жизнь на шлюх и трактирных девок – подходящее для меня занятие.

Я чуть не рассмеялась, но он смотрел на меня так открыто, что я не стала, вместо этого села и сказала:

– Шлюхи и трактирные девки? Что за странная компания?

– А Бразилия – вообще странное место.

– Бразилия? Ты не был с женщиной со времен Бразилии? Стокер, но это же было много лет назад.

– И что? – спросил он.

– Тебе срочно необходимы постельные упражнения. Просто нездорово сдерживаться так долго.

– Ничего я не сдерживаю, – резко ответил он.

– Правда? Тогда возвращаемся к моему первому вопросу. Ты, очевидно, мужчина с сильными страстями, но при этом живешь как монах. Может быть, самостоятельная разрядка? Ты когда-нибудь занимаешься…

– Ни слова больше! – взорвался он. – Не могу поверить, что ты спрашиваешь меня о подобных вещах. Я не намерен больше это обсуждать.

Я состроила гримасу.

– Что ж, прекрасно.

Теперь пришла его очередь удивляться.

– Правда? Ты отступаешь? Вот так просто?

– Боже, Стокер. А чего ты ждал? Я задала тебе искренний вопрос, и ты сказал ровно то, чем тебе казалось допустимо поделиться. Кроме того, я выяснила, что, хочешь ты того сам или нет, ты – настоящий джентльмен и, подозреваю, романтик.

Он фыркнул.

– Романтик?

– Конечно. Иначе бы ты свободно пользовался услугами множества профессиональных женщин легкого поведения в Лондоне. Я как прагматик не всегда могу понять романтиков, но уважаю их позицию.

– Ну хорошо, – сказал он не очень уверенно.

– Да-да, спокойной ночи, Стокер.

Удалившись за шикарную коромандельскую ширму[27], я легла на узкую походную кровать, когда-то принадлежавшую герцогу Веллингтону. Она была скромных размеров, но снабжена хорошей периной. Я устроилась удобнее, размышляя о том, с каким все-таки любопытным человеком свела меня судьба. Я слышала, как он перелистывает страницы журнала и вздыхает, меняя положение. Наконец он погасил лампу; мы лежали в темноте, разделенные ширмой. Ощущение было странное, но приятное.

Меня привлекали его быстрота ума и решительное желание жить по собственным законам. Я поняла, что эти черты у нас общие. Мы были будто двумя изгнанниками из далекой страны, заброшенными к чужеземцам, чьи обычаи мы не могли до конца понять. На самом деле мы говорили на одном языке, несмотря на все столкновения. Он не вполне доверял мне, это точно. А я способна была довести его до полного безумия. Но я знала также: что бы его ни мучило, я нужна ему – и было бы предательством повернуться спиной к человеку собственной породы. Я редко встречала людей, подобных нам, и по себе знала, как тяжело быть непохожим на других.

Лежа в темноте, я решила собрать все ключи, имеющиеся у нас на настоящий момент, и расположить их в идеальном порядке, чтобы утром представить их Стокеру вместе с блистательным решением, как это делала обычно Аркадия Браун, леди-детектив. Но только я принялась перебирать все события в уме, как услышала голос Стокера.

– Холодная вода.

– Что, прости?

Он порывисто вздохнул.

– Попробуй холодную воду. Купаться, не пить. Лучше всего плавание, если получится. Оно точно прогонит все мысли подобного рода.

– Спасибо, Стокер. Я возьму это на заметку.

В ответ он только хмыкнул. Улыбнувшись в темноте, я погрузилась в блаженство гусиного пуха и льняных простыней и уснула как младенец.

Проснувшись, я поняла, что уже утро, хоть свет за окном был мутным и серым. Погода испортилась, и нам предстоял мрачный день; дождь барабанил по крыше. Я встала, умылась и оделась, а потом позавтракала сыром и холодным свиным рулетом. Стокер все еще спал, раскинувшись на диване, и я позволила себе немного полюбоваться сильным, привлекательным мужчиной, застигнутым в самый уязвимый момент – во время сна. Я бы с радостью сыграла роль Дианы для этого Эндимиона[28], но в свете нашей вчерашней дискуссии предпочла целомудренно держать свои руки при себе и принялась рассматривать моллюсков, чучела птиц, а заодно и всякую живопись. Я изучала разнообразные коллекции и просматривала книги и, к своему восторгу, обнаружила частный перевод труда Марии Сибиллы Мериан[29] Der Raupen wunderbare Verwandlung und sonderbare Blumennahrung. Только я радостно примостилась в кресле с первым томом «Удивительной трансформации гусениц», как у меня появилось странное чувство, что я тут не одна. Из-за облезлого чучела белой цапли, стоящей на одной ноге, за мной наблюдала пара любопытных черных глаз.

– Ты кто?

– Я могу спросить тебя о том же, – холодно ответила я.

Из-за птицы вышла девочка лет шести. На нарядном воскресном платьице поблескивали полоски, подозрительно напоминающие патоку, а ленточка в волосах сбилась набекрень, будто ее хозяйка только что продиралась через заросли кустов.

– Я Рози, – скромно ответила она.

– Нет, – камеристка леди Корделии, Сидони, появилась будто из-под земли и взяла ребенка за руку, – это леди Роуз. Ее отец – лорд Розморран.

Девочка пристально посмотрела на меня.

– А ты кто? – снова спросила она с величественностью, которой позавидовала бы любая императрица. Обычно мне не очень нравятся дети, но эта девочка могла бы мне понравиться, подумала я.

– Я взрослый человек, который может не разговаривать с детьми.

Не успела она мне ответить, как появился Стокер.

– Доброе утро, леди Роуз. – Он отвесил ей учтивый поклон.

– Стокер! – радостно вскрикнула девочка. Она бросилась к нему, чтобы обнять, но Сидони остановила ее, положив ей руку на плечо.

– Леди Роуз, у вас манеры как у дикарки. Поздоровайтесь с мистером Стокером как полагается.

Сама она ему кивнула, продолжая сверлить его взглядом даже из-под опущенных ресниц.

– Мистер Стокер, рада вновь видеть вас. Надеюсь, у вас все хорошо?

– Даже очень, – серьезно сказал он и повернулся к девочке. – А как поживает малышка Роуз?

– Терпимо.

Терпимо! Это была не девочка, а какая-то солидная дама в обличье ребенка. Она указала на меня изящным взмахом руки и спросила:

– Ты знаком с этой дамой?

– Несомненно, – сказал он.

– У нее интересные глаза. Никогда не видела глаз такого цвета. Что это за цвет?

– Это цвет крыльев белобровой плюмажной котинги, Iodopleura isabellae, из Южной Америки, – ответил он, ни на минуту не задумавшись, и я испытующе посмотрела на него.

– Белобровая плюмажная котинга? Боюсь, мне незнакома эта птица, – тихо проговорила я.

– Я просто обратил на это внимание, вот и все, – поспешно ответил он и слегка покраснел. И если его замечание ничего не сказало Сидони, то цвет его лица что-то ей подсказал. Она посмотрела на меня с откровенным любопытством, а Стокер снова повернулся к девочке.

– Мисс Спидвелл – мой друг, а еще друг твоего отца и твоей тети Корделии, – со значением добавил он.

Упоминание леди Корделии сыграло свою роль. Девочка сразу присела в быстром реверансе. Я поклонилась в ответ. Тут как раз появилась ее тетя.

– Так вот ты где! Роуз, ты снова воруешь патоку в кухне?

– Нет, – ответила девочка, с невинным видом широко раскрыв глаза.

Наклонившись, леди Корделия провела пальцем по щеке племянницы, а затем облизнула его.

– Патока. Сидони, отведи леди Роуз в ее комнату. Я скоро приду.

Сидони повела девочку в дом, но та изо всех сил упиралась до тех пор, пока Стокер не протянул ей леденец за спиной у леди Корделии. Сидони, уходя, бросила на Стокера влюбленный взгляд.

– Надеюсь, моя племянница не сильно вас побеспокоила, – сказала мне леди Корделия. – Они с братом неожиданно прибыли вчера вечером, и мы временно остались без гувернантки.

– Ну что вы, – ответила я почти искренне. Леди Роуз действительно могла оказаться очень занятным собеседником.

– Она успела только обнаружить, что у мисс Спидвелл начисто отсутствует материнский инстинкт, – добродушно заметил Стокер.

Леди Корделия посмотрела на меня понимающе.

– И не только у мисс Спидвелл.

Я бы страстно желала подробнее развить эту тему, но леди Корделия действительно очень спешила.

– Простите, но мне нужно присматривать за детьми. По утверждению кухарки, Роуз выпила целую банку патоки, и ей, без сомнения, очень скоро должно стать нехорошо, а малыш Артур все утро пытается оседлать Бетани.

– А его светлость разве не проводит время со своими детьми? – спросила я. – В конце концов, сегодня воскресенье.

Ее тон был нарочито спокойным.

– Воскресенье у Амброуза – день уединения. Он избегает любого общения и проводит время у себя в комнатах, за чтением.

– Какое счастье, – заметила я, – для него.

Леди Корделия кивнула нам и вышла, а я с издевкой повернулась к Стокеру.

– Ух, коварные мужчины!

– В чем я виноват? – удивился он.

– Пока ни в чем, но ты единственный представитель своего пола, оказавшийся у меня под рукой, которого можно немного помучить. Получай тумаки за своих собратьев.

Он устроился в кресле напротив.

– А, понятно. Считаешь, что его светлость должен быть нянькой у собственных детей?

– Думаю, он должен больше участвовать в формировании их сознания, характера, а также в прививании им дисциплины. Почему этим должна заниматься бедная леди Корделия, выпасать их, как стадо упрямых овец? Леди Роуз – милое дитя и развита не по годам, но ее воспитание не должно полностью ложиться на плечи ее тетки.

– Ты застала Боклерков не в лучшем состоянии, – сказал он мне. – Леди К. всегда приходится непросто, если гувернантка подает в отставку.

– А чья это забота – нанимать гувернанток? Не сомневаюсь, что леди Корделии. Кто ведет хозяйство, управляет слугами, следит за образованием детей, занимается счетами? Леди Корделия. Кажется, его светлость без зазрения совести пользуется ее добротой.

Стокер запрокинул голову и рассмеялся.

– Если ты так думаешь, то не знаешь леди Корделию. Поверь мне, если бы она хотела, чтобы дела обстояли иначе, она бы этого добилась. Да, на ней лежит ответственность за все важные сферы жизни и здесь, в Бишопс-Фолли, и в корнуоллском имении. Как ты и сказала, она следит за воспитанием детей, хозяйством, счетами и, осмелюсь сказать, даже за самим лордом Розморраном. Но ее это вполне устраивает.

Я с возмущением фыркнула.

– Можешь этому верить, если это тебя утешит. Но я все же буду утверждать, что все это мешает ей в достижении ее истинных целей.

– Каких именно?

– Пока не знаю. Знаю только, что с ней мне не так скучно, как с другими дамами из моего окружения.

Он в задумчивости посмотрел на меня.

– Кажется, ты хочешь завести нового друга.

– Может быть. Очень приятно встретить еще одну умную и здравомыслящую женщину. Поверь мне, это не очень частое явление.

– И в этом ты винишь мой пол, – подытожил он.

– Ну а как иначе? Ведь именно мужчины угнетали женщин и не позволяли им получить хорошего образования; женщины были так погружены в домашние дела и младенцев, что у них не было сил даже голову поднять. Вы ставите нас на пьедесталы, укутываете в вату и кудахчете о том, что мы слишком хрупки и драгоценны для любой умственной работы, но при этом совершенно никого не волнует, что женщины в Йоркшире сами копают себе могилу, трудясь в угольных шахтах. А девушка на фабрике, которая буквально задыхается и умирает раньше времени от дурного воздуха? А жены, так изможденные постоянными родами, что умирают в тридцать лет? Нет, мой дорогой Стокер, твой пол держал бразды правления чересчур долго. И, осмелюсь предположить, вы не готовы сдавать свои позиции без борьбы.

Он протестующе поднял руки.

– Это не про меня. Я говорю: освободите женщин, пусть они идут куда хотят: зарабатывают деньги, пишут законы, голосуют. Не думаю, что они будут в этом хуже, чем все их лорды и повелители.

Я прищурилась:

– Ты не шутишь?

– Не шучу. Я был знаком со многими женщинами и убедился, что они такие же двуличные и порочные, как и мужчины. Если они способны равняться с нами в коварстве, то почему не могут и в лучших качествах? Не бывает мужских добродетелей, Вероника, так же как и специально женских. Мы все – просто люди, но многие плохо справляются и с этим званием.

– Да, в некоторых из нас удивительно мало добродетели, – сказала я, многозначительно посмотрев на него. – Вот, например, эта горничная, Сидони – мне кажется, она не прочь ступить с тобой на путь греха.

В ответ он промямлил что-то про то, что я сошла с ума, и я с удивлением приподняла бровь.

– Не может быть, чтобы ты совсем не понимал, как действуешь на эту девушку. Когда ты поблизости, она смотрит на тебя как загипнотизированная. Даже леди Корделия говорила об этом.

– Да, что-то такое я замечал, – ворчливо признался он.

Тогда мне пришло в голову, что экстравагантный внешний вид Стокера: серьга в ухе, растрепанные локоны, грубая речь – не выражает его собственных вкусов, а является лишь защитным окрасом, который он использует для того, чтобы как-то оградить себя от нападений ненасытных дам. Конечно, с другой стороны, все это привлекает женщин совсем иного рода, таких, кого непросто испугать дикой красотой. Для тех из нас, кто предпочитает в мужчинах некоторую грубость, его внешность – воплощение всех детских мечтаний о пиратах и непутевых негодяях. Я могла бы просветить его на тему того, почему опасно разгуливать по городу с видом разбойника с большой дороги, но не рисковала: мне становилось страшно от мысли, что он станет выглядеть как пастор.

– Тебе повезло, что леди Корделия держит эту девицу в строгих рамках. Она для тебя хороший друг. Но мне удивительно, что она сама не питает к тебе слабости.

– У нас не такие отношения, – строго сказал он. – Леди Корделия была и всегда останется для меня просто другом.

– Она очень привлекательна, – отметила я задумчиво. – И у тебя есть определенные чары. Удивительно, что у вас никогда не было даже мимолетного флирта, хотя бы… какой-то искры.

Поколебавшись, он выпрямился в кресле и огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что нас никто не подслушивает.

– В леди Корделии сочетается все, что восхищает меня в женщинах. Она добра, терпелива, совершенно не эгоистична. Да, я восхищаюсь всеми этими добродетелями, но неизменно остаюсь к ним холоден. Для меня лучше порочная женщина, но с горячей кровью, а не с ледяной водой в жилах в любое время дня и ночи.

На секунду его взгляд задержался на мне, глубокий, полный невысказанных чувств. Но он быстро отвернулся и стал рассматривать египетский эмалированный сосуд, просто оставленный кем-то на столе.

– Да, но почему она никогда не интересовалась тобой? Несмотря на вызывающую внешность, ты же из хорошей семьи, с титулом. Это не такая уж неравная партия для дочери графа, она могла бы иметь на тебя виды.

– Мы – друзья и навсегда только ими и останемся, – упрямо повторил он.

Он вновь замолчал, и я могла бы уже вернуться к своей книге, но не стала.

– Стокер, как думаешь, что мы там найдем завтра?

– Не знаю, – медленно ответил он. – Знаю только: что бы это ни было, какие бы ужасные тайны ни скрывались в этом банке, ты спокойно встретишь их лицом к лицу. Ты удивительно храбрый человек, Вероника. Это тебе поможет.

– Я рада, что ты будешь там со мной завтра, что бы ни случилось.

– Можешь на меня рассчитывать, – откликнулся он, и на этот раз я не увидела обычной насмешки на его лице и поняла, что он сказал серьезно.

Глава двадцать пятая

Мы провели это дождливое воскресенье в Бельведере: ели сэндвичи, которые прислала леди Корделия, и рассматривали коллекции. Меня очень обрадовало то, как Стокер смеялся над репродукцией «Падшего ангела» Кабанеля (несомненно, оценив сходство), и мы весело спорили о том, как лорду следовало бы правильно организовать свою блистательную, но совершенно бессистемную коллекцию. Я предлагала хронологический порядок, а Стокер ратовал за тематический подход. Пока он занимался чем-то другим, мне удалось найти цветную гравюру белобровой плюмажной котинги. В остальном ничем не примечательная птица, но именно фиолетовые перышки у нее были настолько красивы, что я долго ее рассматривала, в задумчивости проводя пальцем по каждому перу.

Мы рано легли спать и, кажется, оба спали очень плохо, потому что встали и собрались в путь гораздо раньше, чем это было необходимо. Из соображений безопасности Стокер положил сверток, который мы забрали из кабинета барона, себе в карман. Он вернул заднюю крышку компаса на место и возился с ним до тех пор, пока он снова не заработал, и я опять приколола его к корсажу. У меня было странное чувство, что мы наконец отправляемся в завершающий этап наших приключений, и я покидала Бельведер со смешанным чувством волнения и грусти. Что бы ни случилось, наше странное время вместе могло уже скоро закончиться, и я поняла, что мне будет его не хватать.

Мы не заметили никаких признаков преследования, пока шли к Оксфорд-стрит, но на всякий случай все же направились кружным путем. Я получила возможность подробно изучить лондонские улочки, переулки и парки, и хотя я всегда предпочитала сельскую местность и глушь, но в большом городе было что-то притягательное. В честь юбилея королевы повсюду развесили флаги, на улицах развернулась такая деятельность, которой, казалось, город никогда прежде не знал. Все было наполнено ожиданием, ведь до торжественной королевской процессии оставались считаные дни, и высокопоставленные лица прибывали со всех концов земного шара, чтобы поздравить королеву. Ее портреты мелькали на множестве праздничных плакатов, флагов, афиш и даже чайных полотенец: ее величество королева Виктория, императрица.

Я рассматривала такой стакан для полоскания рта в витрине какого-то магазина рядом с банком, пока мы ждали его открытия.

– А она и правда не очень привлекательная женщина, – заметила я, повернувшись к Стокеру. – Глаза навыкате и подбородка нет.

– Ганноверское влияние, – коротко заметил он. – Нужны очень сильные гены, чтобы победить немецкую наследственность.

– Хм… может быть, здоровая порция французской крови… – начала я, но не успела еще закончить свою мысль, как загремели двери банка.

– Ты готова? – спросил Стокер.

Я коротко кивнула и двинулась вперед, уверенная, что он будет следовать за мной по пятам, как верный пес. Здание, в которое мы вошли, не было главным корпусом Лондонского банка; он находился на Треднидлстрит уже более двух сотен лет. Это отделение открылось в период Регентства; здание было спроектировано с элегантной строгостью, подобающей этому заведению. Но в какой-то момент кому-то показалось, что это очень простой стиль для банка, и идеально симметричный фасад был украшен рядами орнаментов в неоготическом стиле, с кульминацией в виде башни с часами, которые как раз били, когда мы приблизились. Войдя, я сразу попросила встречи с управляющим, и буквально через несколько минут нас уже проводили к нему в кабинет. Это был болезненно худой человек с большими оттопыренными ушами; я подумала, что этими ушами он улавливает секреты всех своих клиентов.

Я протянула ему ключ.

– Этот ключ подходит к чему-то, что оставила у вас на хранение мисс Харботтл. Я пришла для того, чтобы забрать то, что у вас хранится.

На настороженном лице не отразилось никаких эмоций. Управляющий не взял ключ, а посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом.

– Мне было велено отдать содержимое ящика только мисс Веронике Спидвелл.

– Это я и есть.

Тонкая улыбка тронула его губы.

– Поймите меня правильно, мисс Спидвелл, я обязан соблюдать осторожность. Мисс Харботтл настаивала на том, что вы должны подтвердить свою личность.

– Какое вам нужно доказательство?

Улыбка стала шире, печальные глаза отчетливо блеснули.

– Она сказала, что я не должен отдавать вам ящик до тех пор, пока вы не познакомите меня с Честером.

– Кто такой, черт возьми, этот Честер? – спросил Стокер.

Я жестом остановила его дальнейшие расспросы. Опустив руку в карман, я достала оттуда маленькую серую бархатную мышку.

– Позвольте представить вам Честера.

Управляющий поклонился.

– Именно так мне его и описывали. В таком случае я сейчас принесу ящик.

Стокер все еще молчал в изумлении, а управляющий уже вернулся с простым прямоугольным ящичком.

– Ваш ключ подходит к этому замку, мисс Спидвелл. Ящик тоже принадлежит вам, но можете просто забрать содержимое. Могу оставить вас одних на четверть часа, потом должны прийти мои первые клиенты.

Он тихо удалился, а я вставила ключ в замок. Он довольно легко повернулся, и ящик открылся. Внутри оказалась связка бумаг, похожая на ту, что мы нашли в кабинете у барона. Эта была обернута в лист писчей бумаги и перевязана черной лентой. Печать из черного сургуча показывала, что пакет ни разу не вскрывали с тех пор, как он был отдан в банк на хранение.

Я подняла глаза на Стокера.

– Что если здесь доказательство того, что мой отец убил мою мать? – спросила я. – Что тогда?

– Тогда и решим, что нам с этим делать, – уверенно ответил он.

Я сломала печать. Внутри оказалась стопка бумаг, но они были непохожи на те, что мы добыли в кабинете у барона. У него хранились в основном вырезки из газет, письма и фотографии. А здесь – официальные документы; их солидность была заметна с первого взгляда.

– Мое свидетельство о рождении, – выдохнула я. – Здесь записано, что девочка родилась в Ирландии 21 июня 1862 года. Это моя дата рождения. Мать – Лили Эшборн… – и вдруг я замолчала, слова застряли у меня в горле.

– А отец? – спросил Стокер.

Я не могла говорить, просто вручила ему документ.

– Да, вот дата и имя матери, все, как ты сказала, а отец… – Он чуть не выронил бумагу и посмотрел на меня. – Этого не может быть.

Я сглотнула.

– Но это так.

– «Мать – Лили Эшборн», – медленно прочитал он.

Я подняла руку.

– Не надо, – я хотела его остановить, но он не послушал меня.

– «Отец – его высочество Альберт Эдуард, принц Уэльский».

Я не думала, что собираюсь садиться, но вдруг обнаружила себя в кресле, Стокер стоял на коленях передо мной.

– Незаконнорожденная дочь принца Уэльского, – выдавила я из себя наконец и сама не узнала своего голоса.

– Господи Иисусе! – воскликнул Стокер, и по его тону я поняла, что на этот раз он не богохульствовал.

– Что там еще? – спросила я.

Его лицо было бледным, взгляд – застывшим, когда он вручил мне второй документ.

– Не незаконнорожденная.

– Это невозможно, – сказала я. Но все же дрожащими пальцами я взяла у него документ и прочитала сама эту простую линию из гласных и согласных, которые, соединившись вместе, в мгновение ока перевернули все мои представления о мире.

Брачный сертификат. Вот оно все передо мной: имена жениха и невесты, дата, подпись священника.

– Но, конечно, это второй брак, – возразила я. – Он не мог быть настоящим.

– Мог и есть, – упрямо сказал Стокер. – А это значит, Морнадей прав: ты в опасности, Вероника, в ужасной опасности.

За время нашего знакомства я уже много раз была благодарна Стокеру за то, что он находился рядом в трудную минуту, но в тот день это оказалось важным как никогда раньше. Я была просто парализована, неспособна рассуждать, а в это время Стокер убрал документы себе в карман, поднял меня на ноги и вытянул из банка к мутному дневному свету. Город был все таким же: запахи лошадей и угля висели в воздухе; суета торговцев и нянек, толкающих перед собой детские коляски; шум модных экипажей, теснящих рыночные повозки, все так же звенел у меня в ушах. Но при этом все изменилось.

Он провел меня через Оксфорд-стрит к Гайд-парку. Мы миновали книжный магазин, и ему в голову вдруг пришла какая-то идея.

– Иди в парк, – приказал он, – и, ради бога, обойди стороной Мраморную арку. Там находится полицейский пост, а нам не хватало только привлекать внимание полиции. Не смотри по сторонам, просто иди вперед. Когда окажешься в парке, сверни налево, на первую тропинку, садись на первую же скамейку и жди меня. Я постараюсь побыстрее.

Я настолько ничего не понимала в тот момент, что даже не спросила его, что он намеревается делать. Просто шла туда, куда он велел, и чуть не попала под колеса, переходя шумную улицу перед входом в парк: я просто забыла посмотреть по сторонам. В моих ушах все еще звенела ругань извозчика, когда я нашла нужную скамейку. Я заставляла себя сидеть спокойно, вспоминая названия всех бабочек, которых мне удалось поймать за эти годы, и уже добралась до Euchloe cardamines, когда появился Стокер, прижимая что-то к груди под одеждой.

– Зачем ты заходил в книжный?

– Потому что нам нужно это, – сказал он, доставая тонкую книгу с зеленой детской обложкой: «Краткая история Британской королевской семьи с замечаниями об отношениях с Европой». Я предпочел бы Дебретта, но он чертовски толстый, его так просто не спрячешь под плащом.

– Ты украл ее?

– У меня не было с собой денег. Не ворчи, я отправлю им сумму, соответствующую стоимости книги, как только появится возможность, но сейчас нам она нужнее, чем книготорговцу, я уверен.

Он быстро пролистывал страницы, пока не наткнулся на то, что искал.

– «ЕКВ принц Уэльский Альберт Эдуард. Дата рождения…» – Он стал читать про себя и наконец издал торжествующий возглас.

– Вот оно! «Брак с ЕКВ принцессой Александрой Датской, 10 марта 1863 г.».

Он откинулся на спинку скамьи, положив книгу себе на колени.

– Через десять дней после этого умерла моя мать, – заметила я бесцветным голосом.

– Все сходится, – согласился он и достал остальные документы из кармана плаща. – Вот официальное заверение священника, подписанное и подтвержденное свидетелями. Он совершал церемонию во время свадьбы твоих родителей, свидетельствовал твое рождение и смерть твоей матери. Именно его некролог мы нашли среди документов в кабинете барона.

– Только он один и мог подтвердить все эти события, – сказала я.

– Не совсем. – Он указал на имена свидетелей в брачном сертификате: «Барон Максимилиан фон Штауффенбах и Нэн Вильямс, незамужняя». Это твоя тетя Люси. Она, конечно, рассказала все своей сестре, которая была известна тебе как Нелл Харботтл. После смерти барона и тети Нелл не осталось больше никаких свидетелей того брака или твоего рождения.

– Кроме меня.

– Кроме тебя. – Он аккуратно положил бумаги на место, а книгу спрятал под плащом. – Ты ведь понимаешь, что это значит, Вероника?

– Не произноси этого вслух, – предупредила я.

– Брак принца Уэльского и принцессы Александры – незаконный. А значит, их дети, все до единого, – незаконнорожденные. Ты единственный законнорожденный ребенок принца Уэльского.

Я взяла у него книгу и провела пальцем по списку наследников принца и принцессы Уэльской. Альберт Виктор, младше меня всего на два года. Георг, Луиза, Виктория, Мод и бедный маленький малыш по имени Александр, проживший всего день. Пятеро живых детей, все с титулами принцев и принцесс, – мои сводные братья и сестры, и все до единого незаконнорожденные, потому что их родители поженились за десять дней до смерти моей матери.

– Это невозможно, – яростно возразила я. – Этого просто не может быть.

– Но у нас есть документы. И у нас есть ты, – возразил он.

– Но не может быть, чтобы брак моих родителей оказался законным.

– Могут быть некоторые сложности с тем, что наследник престола женился без согласия правящего монарха, – признал он.

Я ухватилась за эту возможность.

– И если дело обстояло именно так, то все проблемы сразу исчезают.

– Нет, не исчезают, – терпеливо сказал он. – Даже если брак твоих родителей не будет признан и ты окажешься незаконнорожденной, за этим все равно неминуемо последует такой скандал, который может нанести непоправимый ущерб монархии в целом. Принцу Уэльскому всегда удавалось избегать наказаний за свои похождения, но это уже чересчур, Вероника. Обо всех его прежних связях свет судачил не больше недели, потому что специальным людям, ответственным за это, удавалось быстро замести все следы. Но брачный сертификат и взрослую дочь так просто под ковер не спрячешь. Неважно, был этот брак законным или нет. Факт в том, что принц женился на принцессе Александре, зная, что женат на твоей матери. Он сознательно пошел на двоеженство.

Он помолчал, чтобы я могла осмыслить эту информацию. Когда я кивнула, он продолжил, все так же терпеливо ведя меня сквозь трясину, в которой мы завязли.

– Принцесса Уэльская – дочь датского короля, не забывай об этом. Как думаешь, что скажет ее отец, когда ее честь будет так жестоко растоптана? Если Дания ее поддержит (и почти точно поддержит), Германия и Австрия не преминут выступить против них. Они мечтают о войне с Данией еще со времен конфликта в связи с датским престолонаследованием. А думаешь, если Германская и Австрийская империи создадут коалицию, Россия сумеет остаться в стороне? А если ввяжутся русские, то подтянется и Османская империя, потом – Греция и Швеция. Один-единственный факт – законность твоего рождения – станет первой фишкой в череде событий, из-за которых пошатнутся престолы, Вероника. И многие люди дорого заплатят за то, чтобы предотвратить все это.

– Или дорого поплатятся, – сказала я, подумав о бароне, принявшем смерть в собственном доме от руки какого-то негодяя. Кто это был? Мой дядя? Мой отец? Представив себе элегантного принца Уэльского, я отказалась от этой мысли: не могла поверить, что этот бонвиван британской королевской семьи опустился до того, чтобы хладнокровно приказать убить человека.

– Но как нам удастся выяснить правду? Мы же не можем просто показать эти документы юристу и спросить его мнение.

– Именно так мы и поступим, – сказал он с мрачной решительностью на лице. Он вырвал страницы о принце Уэльском из «Краткой истории» и сунул их в карман, а затем поднялся и взял меня под руку.

– Куда мы идем?

– На Чансери-лейн. Нам нужен «Линкольнс– Инн»[30].

Как бы ни была я выбита из колеи событиями этого утра, но все же не могла не поспорить с таким планом.

– Стокер, мы не можем просто заявиться в «Линкольнс-Инн» и пообщаться с барристером без предварительной договоренности.

– С этим можем.

– У тебя есть знакомый барристер? Тогда почему же, скажи на милость, мы до сих пор мучились всеми этими вопросами, не проконсультировавшись у профессионала?

– Потому что я поклялся, что больше никогда в жизни не стану с ним разговаривать.

– И все-таки ты думаешь, что он поможет нам в таком серьезном вопросе?

– Поможет.

– Почему ты так в этом уверен?

– Он – мой брат.

* * *

Наконец мы добрались до Судебных иннов, рабочей резиденции сэра Руперта Темплтон-Вейна. Стокер прошел внутрь, не обращая внимания на возражения клерков, и вошел в частный кабинет брата без стука. Джентльмен за письменным столом, должно быть, был удивлен, но быстро совладал со своими эмоциями и поднялся, чтобы поприветствовать нас. Я сразу заметила, как братья похожи. Высокий рост, изящные скулы, но сэр Руперт был только бледной копией брата. Стокер – это портрет, написанный маслом, а его брат – акварель: золотисто-каштановые волосы и орехового цвета глаза против черных локонов и темно-синих глаз Стокера. Цвет лица у сэра Руперта был теплее, в нем не было кельтской бледности кожи, как у Стокера, но черты лица у них были похожи, а еще, глядя на сэра Руперта, я заметила холодную беспощадность тонких губ, и поняла, что если кто-то окажется настолько глупым, чтобы стать его врагом, то врага он получит безжалостного.

– Ревелсток, – сказал он, спокойно приветствуя брата. – Но ты, кажется, предпочитаешь называться Стокером, не так ли?

– Как вижу, тебя посвятили в рыцари, – сказал брат вместо ответа. – Должно быть, его светлость очень этим гордится.

Сэр Руперт слегка улыбнулся.

– Ну что ж, знаю, что только чрезвычайные обстоятельства могли привести тебя ко мне, а потому должен заключить, что тебе нужна моя помощь. Учитывая наше последнее расставание, я также могу сделать вывод, что ты все равно не обратился бы ко мне, если бы речь не шла о жизни и смерти.

– Ваше последнее расставание? – спросила я Стокера.

– Я сломал ему нос, – ответил он со своей обычной краткостью.

Сэр Руперт осторожно коснулся этой части тела.

– Он так и не выправился полностью. Я посещал лучших врачей с Харли-стрит, но до сих пор остался небольшой бугорок. Видите? – спросил он меня, повернувшись в профиль.

– Он только добавляет решительности и без того красивому лицу, – честно ответила я.

– Как это мило с вашей стороны. Стокер, ты собираешься познакомить меня со своей спутницей, чтобы я мог должным образом поздороваться с ней? Или ты пришел, чтобы сообщить мне, что это моя новая невестка? В таком случае могу тебя уверить, что этот выбор гораздо лучше предыдущего.

Я чувствовала, как Стокер задрожал в ярости от такой бестактности брата. А тот просто играл с ним, несомненно, получая большое удовольствие от возможности подразнить льва, но я была совершенно не в том настроении, чтобы терпеть эти мальчишеские братские выходки.

– Сэр Руперт, я Вероника Спидвелл и я не жена вашего брата. Честно говоря, я не вполне уверена в том, кто я такая.

Элегантные брови взлетели вверх.

– Мисс Спидвелл, вы заинтриговали меня. Пожалуйста, продолжайте.

Я многозначительно посмотрела на стулья напротив его письменного стола, и он сразу покраснел.

– Простите меня. Я веду себя просто непростительно. Прошу вас, располагайтесь, мисс Спидвелл. Я распоряжусь принести нам чай. Стокер, садись, мне никогда не нравилась твоя манера нависать надо мной.

Мы послушались его указаний, и буквально через несколько минут появился клерк с подносом: прекрасный французский фарфор, изящные сладости.

– Я питаю слабость к кондитерскому искусству, – признался он, протягивая мне тарелку с небольшими кексами. Я жестом отказалась.

– Спасибо, но нет.

– Бога ради, Рип, мы пришли сюда не затем, чтобы выпить чая. Нам нужна помощь!

Ноздри сэра Руперта слегка раздулись.

– Мне никогда не нравилось это имя, и ты это знаешь. Не вижу причины отказываться от культурных манер только потому, что ты оказался в затруднительном положении.

– Затруднительное положение? Ты слышала это? – обратился ко мне Стокер, запуская пальцы себе в волосы.

– Ну, честно говоря, мы же сами еще не объяснили, в чем дело, – заметила я, протянув руку за бумагами. Стокер достал их из своего кармана, а я положила их на краешек стола вне досягаемости сэра Руперта.

– Прежде всего мне нужно ваше слово как джентльмена, христианина или профессионала своего дела – все равно кого: поклянитесь тем, что вам дорого. Вот что вы должны нам обещать: все, что мы покажем вам сегодня, никогда не покинет стен этого кабинета. Вы не будете говорить об этом, писать об этом, подавать сигналы дымом, или знаками семафора, или любыми другими средствами кому бы то ни было о содержании того, что мы вам расскажем.

Слегка игривая манера сэра Руперта вмиг слетела с него, и он наклонился ко мне.

– Моя дорогая мисс Спидвелл, – сказал он совершенно серьезно, – отношения у нас с братом чуть менее сердечные, чем у Каина с Авелем, но даю вам слово: я никогда не обманывал доверия, оказанного мне – и вы не станете исключением. Клянусь всем, что есть у меня святого, и единственным, что есть святого у Стокера, – могилой нашей матери.

Я взглянула на Стокера, но его лицо оставалось непроницаемым.

– Покажи ему, – сказал он неожиданно хриплым голосом.

– Сэр Руперт, нужно сначала сказать, что я сирота, по крайней мере, так я всегда думала.

Я вкратце изложила ему то, как росла у сестер Харботтл, как обнаружила затем, что я – дочь актрисы Лили Эшборн, привела также несколько известных нам фактов о том, что ее возлюбленный женился на другой, а она вскоре умерла.

Потом я замолчала, не вполне уверенная в том, что следует сказать дальше.

– Но теперь у нас со Стокером оказались также документы, проливающие свет на личность моего отца.

Я молча протянула ему бумаги. Он быстро просмотрел их профессиональным взглядом, покачивая одной рукой с чашкой чая. Дойдя до брачного сертификата, он выронил чашку со страшным шумом и вскочил на ноги.

– Вы представляете, что это означает? – спросил он и быстро повернулся к Стокеру. – Я знал, что ты меня ненавидишь, но не думал, что настолько, чтобы пытаться погубить мою карьеру!

Стокер поднял руку.

– Потише, а не то тебя услышат служащие.

– Тише?! Ты хочешь, чтобы я вел себя тихо после того, как ты навлек на меня столько бед?

– Сэр Руперт, – мягко сказала я, – пожалуйста, успокойтесь. Никому не следует знать даже о том, что мы приходили к вам за советом. Я обещаю, что никому об этом не скажу, и Стокер тоже обещает, правда, Стокер? – надавила я.

Он помедлил чуть дольше, чем мне бы того хотелось, но наконец коротко кивнул.

– Обещаю.

Немного приободрившись, сэр Руперт снова взял в руки бумаги.

– Не могу в это поверить, – выдохнул он, глядя на них как на святыню. – Принц Уэльский женат на актрисе, отец ее ребенка, законного ребенка.

– Да, – сказала я, стараясь вернуть его к реальности. – Вы обратились как раз к самой сути вопроса. Вот на что я хочу получить ответ. Я законнорожденная?

Он долго не отвечал, задумался, нахмурил брови. Потом встал, пошел к книжным шкафам и взял увесистый том в темном кожаном переплете. Он искал что– то в этой книге, а потом в семи других и, пока читал, плотно сдвинув брови, успел допить весь чай и разделаться с пирожными. Наконец он откинулся на спинку кресла и сделал заявление.

– Я не знаю, – признался он.

Стокер зло посмотрел на него.

– Черт возьми, Руперт, я пришел к тебе раз в жизни за помощью…

Брат жестом остановил его.

– Уверяю тебя, я не пытаюсь создать вам дополнительные трудности. Но сложность в том, что здесь много противоречивых компонентов.

Он повернулся ко мне.

– Во-первых, согласно Акту о королевских браках 1772 года, не признаются браки членов королевских семей, на которые правящий монарх не дал специального разрешения. А так как ее величество почти наверняка не давала согласия на этот брак, то он – ничто, фикция. Более того, священник, проводивший это венчание, и мисс Лили Эшборн совершили серьезные преступления, согласившись на него.

Я вдруг ощутила небывалую легкость, и от облегчения у меня закружилась голова.

– Так, значит, проблема решена?

Сэр Руперт остановил меня.

– Не торопитесь, мисс Спидвелл. Боюсь, тут есть дополнительные сложности. Акт о престолонаследии от 1701 года запрещает любому лицу в линии престолонаследия вступать в брак с католиком.

– Еще один аргумент в пользу того, что брак моих родителей был недействительным. Это хорошие новости, – заметила я.

– Можно так подумать. Но мисс Эшборн была католичкой, и ее в католической церкви венчал пастор с хорошей репутацией. Этот брак может не признаваться англиканской церковью или законодательством этой страны, но он является законным в глазах католической церкви.

– Это не имеет никакого значения, – возразила я.

– Нет, боюсь, что имеет, и большое, – ответил он. – Когда король Георг IV был принцем-регентом, он женился на Марии Фицгерберт, католичке, по обряду ее церкви. И сам папа Римский признал этот брак действительным.

– Но это было чуть не сто лет назад и не вызвало никаких проблем.

– Да, потому что миссис Фицгерберт не пыталась использовать этот факт в своих интересах, а также не подарила принцу детей. Никто не соперничал за престол, и это не вызвало кризиса в престолонаследии. А это, – сказал он, постучав пальцем по моим бумагам, – совсем другая история.

Я невесело усмехнулась.

– Вы меня не знаете, сэр Руперт, но прошу вас поверить: я совершенно не собираюсь претендовать на английский престол.

– Дело не в том, на что вы собираетесь претендовать, мисс Спидвелл, – мягко сказал он. – Дело в том, что вы собой олицетворяете. В глазах любого католика вы являетесь законной наследницей престола. В их понимании, принц Уэльский совершил двоеженство. Значит, канонически его дети от принцессы Александры – бастарды, которые не могут наследовать трон. Таким образом, вы остаетесь единственным законнорожденным ребенком наследника престола в сердцах всех католических подданных в империи ее величества. Этого достаточно, чтобы начать восстание, особенно в одном конкретном месте, – многозначительно добавил он.

– В Ирландии, – подхватил Стокер. – А ее мать была ирландкой. Христос с апостолами, – выругался он, – сепаратисты и мечтать не могли о лучшем подарке: законная католическая альтернатива всей британской королевской семье, да еще и с ирландской кровью в жилах!

Сэр Руперт посмотрел на меня с напряжением.

– Мисс Спидвелл, нравится вам это или нет, но эти документы доказывают вот что: сейчас вы – самый опасный человек во всей Британской империи.

Глава двадцать шестая

Сделав это заявление, сэр Руперт снова откинулся в кресле. Мы в изумлении довольно долго молчали, а потом он смачно выругался (таких грубостей я никогда не слышала даже из уст Стокера, но здесь, по крайней мере, за этим промахом последовало извинение) и достал из письменного стола бутылку. Щедро разлив прекрасный виски по хрустальным стаканам, он вручил их нам, оставив себе двойную порцию.

Он выпил все залпом, и Стокер посмотрел на него с чувством, напоминающим восхищение.

– Смотри, поосторожнее. Мужчинам Темплтон-Вейнам в этом деле всегда непросто остановиться.

Сэр Руперт вытер рот чистым носовым платком и покачал головой, взглянув на младшего брата.

– Нет. Это мать любила выпить. В этом она всегда давала отцу фору.

Стокер вздрогнул.

– Это неправда.

– Конечно, правда. Всегда хранила лучший отцовский односолодовый виски во флакончике для духов у себя на туалетном столике. Для этого она подкупала дворецкого.

Стокер смотрел на него с раскрытым ртом, и сэр Руперт продолжил уже мягче:

– Тебе многое еще предстоит узнать о своей семье.

– Что я меньше всего на свете хочу обсуждать с тобой, так это семейство Темплтон-Вейн, – холодно заметил Стокер.

Сэр Руперт облокотился подбородком на сцепленные руки.

– Однажды ты все-таки откажешься от этого детского сопротивления, Ревелсток. Но в свете тяжелого положения мисс Спидвелл, думаю, сейчас нам следует заключить перемирие.

На лице Стокера боролись разнообразные эмоции, но он ответил таким же спокойным голосом, как и брат:

– Согласен. Учитывая то, что ты нам рассказал, несложно сделать вывод, в чьих это интересах – избавиться от угрозы, которую она собой представляет.

Сэр Руперт кивнул.

– Конечно. И, во-первых, я…

Стокер поднялся.

– Не ты, а мы, – сказал он, взяв меня под локоть, чтобы и я встала.

Сэр Руперт машинально вскочил вслед за мной.

– Но это невозможно, вы одни не справитесь!

– Должны справиться и справимся, – ответил Стокер. – Я благодарен тебе, Руперт, правда. Ты так порядочно поступил сегодня, и для разнообразия я буду рад расстаться с тобой без кровопролития. Но дальше тебе идти не нужно.

Он многозначительно посмотрел на фотографию в небольшой рамке, стоявшую на столе сэра Руперта. С нее на нас смотрели строгая красивая женщина с маленьким ртом и изящными руками и трое детей.

– Вы женаты, – сказала я, вдруг осознав, почему Стокер не хочет дальше вовлекать брата в эту историю. – У вас дети. Вы же заявили, что я самый опасный человек во всей империи, – продолжила я с легкостью, которой не ощущала. – Я не хочу, чтобы эта опасность затронула вас или вашу семью.

Я протянула ему руку.

– Спасибо за помощь, сэр Руперт. Я никогда этого не забуду. И если когда-то смогу оказать вам ответную услугу, то буду счастлива это сделать.

Он сердечно ответил на рукопожатие.

– В таком случае да поможет вам Бог, мисс Спидвелл. – Он слегка улыбнулся и выпустил мою руку. Братья просто кивнули друг другу, не пожимая рук, и мы направились к выходу. В последний момент Стокер вернулся и положил «Краткую историю» на стол сэру Руперту.

– И еще кое-что, старина. Я украл это в «Вибберлис», маленьком книжном на Оксфорд-стрит. Тут не хватает нескольких страниц. Позаботься о том, чтобы за нее заплатили, ладно?

Сэр Руперт коротко рассмеялся, будто залаял, и на этом мы его оставили, вынырнув из здания на Чансери-лейн, которая как раз начала заполняться солиситорами, барристерами и разными клерками, спешащими на ланч.

Стокер взял меня за руку.

– Опусти вуаль. Мне не нравятся эти толпы на улице. Нам нужно место, чтобы спокойно подумать.

Я опустила на лицо шелковую вуаль.

– Я знаю одно местечко, где никому не придет в голову нас искать.

* * *

Через час мы были уже в лондонском Тауэре и слушали приветственное слово йомена. За вход мы заплатили, собрав по карманам последние монеты. Почти все деньги ушли на рыбу с картошкой, жирную и ароматную, которую мы съели прямо с газеты; правда, Стокер все причитал, что приличные дамы не едят на улице.

– И с каких пор тебя волнуют все эти банальности? – спросила я.

– Меня-то не волнуют, но это привлечет к тебе лишнее внимание, – напомнил он.

Я пожала плечами и с удовольствием доела хрустящую корочку.

– Это было божественно, – заключила я, когда мы выбросили жирные газеты и встали в длинную очередь на вход в Тауэр. Выслушав заученную речь йомена, я прикинула наши возможности и направилась к приземистой громадине башни святого Фомы; Стокер неотступно следовал за мной по пятам. Когда мы поднялись наверх, то увидели ползущие по небу серые тучи и холодный туман, поднимающийся с реки.

Стокер посмотрел на меня в недоумении.

– Какого дьявола мы здесь делаем?

– Я никогда не была в лондонском Тауэре, – просто ответила я. – Может быть, это мой последний шанс.

– Вероника… – начал он, но я только отмахнулась.

– Я не собираюсь изображать из себя мученицу, Стокер. И не подумаю позволить этим негодяям разделаться со мной. Но согласись: грех в такой ситуации не воспользоваться случаем и не испробовать что-то новое в жизни.

Он тяжело вздохнул.

– Ну хорошо. Но почему именно здесь? Тут чертовски холодно.

– Ты сам ответил на свой вопрос. Вряд ли кто-то будет следить здесь за нами и решится подслушивать, а мне прохладный ветер полезен: в голове проясняется. Так что постоим здесь, подставив лица ветру, и постараемся придумать план.

Он посмотрел поверх башенной стены на зеленые бурлящие воды Темзы под нами.

– Вон Ворота предателей, – заметила я. – Только подумай обо всех Тюдорах, прошедших этим путем навстречу своей судьбе: Анна Болейн, Екатерина Говард, графиня Солсбери, бедная маленькая леди Джейн Грей. Не очень-то приятные ощущения.

– Да, правда, монархия всегда была готова пойти на кровопролитие, лишь бы сохранить свои власть и влияние, – сухо заметил он и опустил голову. – Прости, что сморозил такую глупость. Я дурак.

– Не извиняйся. Ты ведь прав. В истории нашей страны много жестоких историй о предателях, самозванцах и даже о тех, кто никому не желал зла, – сказала я, подумав о несчастной маленькой марионетке, Джейн Грей. – Но это было в старые времена. А мы живем в современном мире, Стокер. И в мире, где есть пароходы, телеграф и подвесные мосты, мне трудно поверить в то, что кого-то могут лишить жизни лишь за то, что в его жилах по стечению обстоятельств течет неправильная кровь.

– И ты хочешь проверить это на себе? – спросил он.

– Нет. – Я в последний раз с содроганием взглянула на запертые ворота и повернулась к Стокеру. – Поэтому давай начнем. У кого есть повод желать мне смерти?

– У королевской семьи, – без раздумий ответил он.

Задумавшись ненадолго, я покачала головой.

– А мне кажется, нет.

– Им есть что терять, если ты заявишь свои права на престол, – заметил он.

– Но ты посмотри на них, правда, посмотри внимательно. Кто они такие? Может быть, они и занимают королевские позиции, но ценности у них как у немцев из среднего класса. Они верят в Бога, долг и ответственность. Может показаться, что мой отец восстал против всего этого, завязав отношения с моей матерью, но вспомни, как он поступил. Когда он решил, что впервые в жизни влюбился, он не просто соблазнил эту девушку. Он женился на ней! Никто лучше него во всей империи не знал, чем он рискует, поступая таким образом. Но он все равно это сделал. Может быть, потом он и пожалел о содеянном, когда понял, насколько это большая беда, но сначала он не захотел просто согрешить с ней и наплевать на последствия. Принц Уэльский – романтик.

Стокер фыркнул.

– Ты читала газеты? Твой папа-принц соблазнил жен чуть не половины своих придворных. Его имя звучало на бракоразводных процессах, Вероника. Такое поведение не очень-то похоже на романтика.

– На мой взгляд, очень даже похоже, – возразила я. – Он думает сердцем. Он влюбляется в женщин и в саму идею любви, считает, что ведет себя как рыцарь. Он женился на Лили Эшборн, потому что это было совершенно невероятным, как будто история из сказки или из его собственной семейной истории. Помнишь Эдуарда IV? Он женился на вдове без имени и сделал ее королевой Англии. Несомненно, принц Уэльский подумал, что тоже сумеет такое устроить, но почему-то в промежутке между свадьбой с Лили и помолвкой с принцессой Александрой он передумал. Вот почему?

Стокер достал страницу, вырванную из «Краткой истории», и долго и внимательно ее изучал.

– Он передумал или что-то заставило его передумать, – медленно сказал Стокер. – Я только что понял, в чем дело. Твои родители поженились осенью 1861 года. И когда-то в следующем году он уже обручился с принцессой Александрой. А помнишь, что произошло в декабре 1861 года? – спросил он, размахивая передо мной страницей.

– Не очень, – ответила я. – Если ты не забыл, в то время я была в утробе матери.

– В декабре 1861 года умер принц Альберт.

Я уставилась на него, понимая, что он имеет в виду; он продолжал рассуждать, и уверенность во мне все росла.

– Принц-консорт заболел после посещения принца Уэльского в университете. Королевский двор не комментировал слухи, но говорят, они несколько часов гуляли под ледяным дождем. Что могло заставить человека с не слишком крепким здоровьем взять сына на уединенную прогулку в жуткую погоду, чтобы никто не мог их подслушать?

– Назревающий скандал, – выдохнула я. – Он узнал о браке.

– Или, по крайней мере, что-то услышал об их отношениях. Но и этого оказалось достаточно для того, чтобы броситься в университет и отчитать сына, хотя они должны были встретиться на Рождество, всего несколько недель спустя.

– И какой это был шок для впечатлительного, романтичного молодого человека, – продолжила я. – Он в спешке женился на неподходящей женщине и ждал удобного случая, чтобы представить ее своей семье и вымолить у них благословение, и вдруг его любимый отец, оплот всей семьи, умирает из-за него, потому что его убили новости о сыне.

– И этот впечатлительный, романтичный юноша был совершенно опустошен, – сказал Стокер. – Он будет нести эту ношу до конца своих дней. И это отравит для него всех и все, что связано с этим браком.

– Конечно, он не мог себя заставить даже просто взглянуть на нее после этого. – Я замолчала и ненадолго погрузилась в расчеты. – Лили была примерно на третьем месяце беременности мной. И, конечно, принц Уэльский знал об этом. Может быть, он даже собирался сказать им об этом на Рождество, во время радостного семейного ужина заявить во всеуслышание: «У меня прекрасные новости! Я женат, и она ждет наследника!». Но вдруг смерть забирает его отца, и все планы рушатся. Королева сломлена горем, опустошена, она полностью удаляется от общества. И принц не смог ей ничего рассказать: эти новости, несомненно, убили бы ее. К тому же на нем висит груз ответственности за смерть отца, возможно, она даже его в этом обвиняет.

– И тем временем она планирует его свадьбу с прекрасной датской принцессой, – сказал Стокер, подхватив нить моего рассказа. – У него нет иного выбора, кроме как подчиниться. Он должен согласиться на эту помолвку, чтобы как-то снять с себя вину за смерть отца.

– И вот он отказывается от своего будущего с Лили и ее ребенком, чтобы исполнить свой долг, как это определили бы его мать и вся Англия. Он бросает их, чтобы искупить свою вину за смерть отца. Он обрывает все связи с женщиной, которую любит, и с собственным ребенком, и женится из соображений государственной пользы.

Стокер потер подбородок.

– Правдоподобно. Я даже готов пойти дальше и сказать: вполне вероятно. Но мы все равно пока ничего не знаем о том, какова его роль в нынешней истории или с какой целью за тобой охотится твой дядя.

– Это полностью зависит от того, знал ли он, кто был мужем Лили, – заметила я. – Подозреваю, что если бы мы могли посмотреть на товарищей Эдмунда де Клэра в Ирландии, то нашли бы среди них немало сепаратистов. Он из старой католической семьи. Вполне логично предположить, что он поддерживает гомруль.

– А люди готовы пойти на многое, чтобы обрести власть в тени престола, – сказал он, кивнув на окружающие нас башни. – Одни эти башни видели немало таких беспощадных родственников.

– Это объясняет и то, почему мой дядя так стремился убрать тебя из игры, изо всех сил стараясь не причинить мне вреда, – заметила я. – Я нужна ему в добром здравии.

– С какой целью?

– Вывезти меня в Ирландию, вероятнее всего, – наконец сказала я. – Запереть меня в каком-нибудь оплоте католиков и держать там в полной своей власти, а тем временем заявить о моих правах на престол.

– Господи, – сказал Стокер, поморщившись, – там достаточно островков и укрытий, чтобы держать тебя взаперти лет сто или больше, и никто не смог бы там тебя найти. А он тем временем забивал бы тебе голову историями о семье, Боге и свободной Ирландии.

– И, конечно, выдал бы меня замуж за подходящего сепаратиста по своему выбору, – сказала я, поежившись.

– Похоже на правду. Если он выдаст тебя замуж и дождется потомства, ему даже проще будет манипулировать твоими детьми, чем тобой. Тогда ты ему уже не будешь нужна, – добавил он мрачно.

– Если ты пытаешься запугать меня, то не беспокойся: у меня не менее богатое и мрачное воображение, чем у тебя. Я прекрасно могу представить себе отравленный чай или тонкий кинжал в ночи и заявление, что я умерла от лихорадки; и вот все уже суетятся вокруг моего ребенка, – с нажимом сказала я. – Но давай признаем, что пока моему милому дяде не нужна моя смерть.

– Но при этом у него было достаточно причин желать смерти барона, – заметил он. – Де Клэру нужно не только получить власть над тобой, но и доказательства твоих прав на трон. И если Макс отказался их ему предоставить… – он оборвал себя на полуслове, а я содрогнулась. Казалось ужасным, что человек, к которому я успела привязаться и который был так добр ко мне, убит из-за меня.

– Но это не единственная возможность, – продолжал Стокер как будто с удовольствием. – Есть еще один кандидат, ничуть не хуже.

Я пристально посмотрела на него, постепенно осознавая смысл его слов.

– Это не может быть Морнадей! Он так часто приходил нам на помощь!

Стокер пожал плечами.

– Как будто бы да. Но что это было на самом деле: хотел ли он помочь нам или просто старался помешать твоему дяде увезти тебя из Англии? Подумай хорошенько. Твой дядя (не считая того, что позволил своим людям немного грубо со мной обойтись) всегда хотел только одного – поговорить с тобой. А когда ты отказалась, ему пришлось прибегнуть к гораздо более отчаянным действиям, и даже в результате этого с твоей головы не упало ни единого волоска.

– Глупости! – заявила я. – Он пытался утопить тебя в Темзе, если ты забыл.

– Только потому, что считал меня твоим похитителем. Стороннему наблюдателю вполне могло показаться, что я насильно держу тебя при себе.

– Ты забываешь об инциденте на Паддингтонском вокзале, – торжествующе напомнила я ему. – Я сбежала там от него исключительно по собственной воле. Если бы я правда была твоей пленницей, почему тогда я не воспользовалась случаем и не уехала с дядей, спасшись таким образом из твоих цепких лап?

– Может быть, он думает, что я тебя загипнотизировал, или считает, что я грозил жестоко расправиться с тобой при попытке сбежать. А возможно – что ты пала жертвой моих скромных чар и влюбилась в меня себе на погибель.

Я поморщилась.

– Хватит шутить.

– Я не шучу. Мы не можем знать наверняка, как твой дядя представляет себе нынешнюю ситуацию, а можем только предполагать, основываясь на его поведении. А ведет он себя как человек, который просто хочет поговорить.

– А Морнадей ведет себя как человек, который хочет помочь нам спастись, – парировала я.

– Мы только с его слов знаем, что он служит в Скотланд-Ярде, – заметил Стокер. – Мы же не попросили его предъявить доказательства.

– Мы чуть не утонули тогда, – напомнила я. – Странно было бы в той ситуации настаивать на формальностях. К тому же, если у Морнадея на уме был какой-то злой умысел, зачем он вообще вмешался?

– Чтобы не дать твоему дяде уговорить тебя уехать с ним.

– Какая нелепость! Я подозреваю Морнадея в преступных намерениях не больше, чем тебя, – сказала я с некоторым раздражением.

– Ты не можешь отвергнуть теорию только потому, что она не вписывается в твои убеждения, – напомнил он мне. – Это плохая наука.

– Это вообще не наука, а нечто совершенно иное. Ты все еще не объяснил, как Морнадей вовлечен во всю эту историю, если он не детектив из Скотланд-Ярда. Какая у него цель?

Он пожал плечами.

– Заполучить себе прежде никому не известную дочь принца Уэльского.

– Да как он вообще узнал о моем существовании? На кого он работает?

– Бритва Оккама, – сказал он. – Самое простое объяснение является наиболее вероятным. Если лишь несколько человек знали о твоем существовании и почти все они уже мертвы, значит, логично предположить, что ему сказал тот, кто пока еще жив.

– Мой отец. Думаешь, отец послал Морнадея по моему следу? Считаешь, что и Макса приказал убить он?

– Не знаю.

Он нахмурил брови, и я все-таки поборола в себе желание запустить в него чем-то тяжелым.

– Ты серьезно размышляешь над возможностью того, что принц Уэльский, увлеченный картежник, охотник на фазанов, этакий светский повеса, придумал коварный план, чтобы убить старинного друга своего отца и достать меня хоть из-под земли?

– Старинного друга своего отца, – сказал Стокер, повторив мои слова, будто пробуя их на язык. – Я не думал об этом в таком ключе, но ты права. Именно к Максу он обратился, когда ему нужен был свидетель на свадьбе с Лили. И, несомненно, именно Макс клал деньги (деньги принца) на счет сестрам Харботтл на твое содержание.

– Видишь? Стал бы человек убивать друга семьи, который так много сделал для него? – спросила я.

– Думаю, тем больше у него было поводов для убийства, – последовал ответ.

Глава двадцать седьмая

Через некоторое время холодный ветер, дувший с Темзы, прогнал нас с башни, и мы пошли вдоль внешних стен, медленно прогуливаясь среди построек и укреплений Тауэра. Посетителей в тот день было много, и мы пробирались мимо групп весело болтающих немцев, итальянцев и французов с путеводителями в руках, указывающих на те или иные достопримечательности.

– Не повезло им, ведь зверинец уже отсюда вывезли, – сказал Стокер. – Должно быть, интересный был опыт – стоять здесь и слушать львиное рычание.

– Им здесь было не место, – возразила я. – Их вообще не стоило привозить в эту страну.

Он приподнял бровь.

– А чем это, по-твоему, отличается от того, что делаем мы как натуралисты?

– Мы сохраняем природное достоинство животных, – ответила я, – изучаем их во имя научных достижений. А существа, которых держали здесь, были всего лишь трофеями, бальзамом на королевское самомнение.

– Да, королевское самомнение нужно обильно сдабривать бальзамом, – напомнил он мне. – А мы с тобой так и не решили окончательно, кто же строит тебе козни.

– Не королевская семья, в этом я уверена, несмотря на твои туманные намеки на моего отца, – начала я. – Но могу допустить, что у нее есть приспешники, высокопоставленные люди, готовые закрыть глаза на мокрое дельце, если это поможет сохранить монархию.

– Значит, вполне вероятно, кто-то из придворных. И как сюда вписывается Морнадей?

Я задумалась.

– Может быть, он частный детектив, а возможно, именно тот, за кого себя выдает: инспектор из Скотланд-Ярда. Тогда положение обязывает его волей-неволей быть марионеткой в руках любого высокопоставленного кукловода, который дергает за ниточки. Он утверждает, что его начальник в Скотланд-Ярде поручил ему следить за нашими действиями, может быть, даже приказал нас арестовать. Он отказался, потому что считает, что я не представляю угрозы, но его начальство этим не удовлетворилось. И он разрывается между тем, к чему его обязывает долг, и собственными инстинктами. И в такой ситуации он совершает единственно возможный поступок: предупреждает нас и просит уехать. Ему может слегка достаться за плохую работу, но это не приведет его к краху. А мы сумеем спастись из тисков каких-то сил в Скотланд-Ярде, что работают против нас.

– Не «каких-то сил», – хмуро поправил меня Стокер. – В Скотланд-Ярде есть только одно подразделение, которое может заниматься скандалом в королевской семье, – это Особый отдел.

– Я думала, что Особый отдел был создан для борьбы с ирландскими сепаратистами.

– Изначально – да. Но за последние несколько лет они значительно расширили сферу своей деятельности. Особый отдел неплохо справляется также с делами особой секретности. Если кому-то, близкому к королевской семье, нужно провести частное расследование в своих интересах, он идет в Особый отдел.

– Как удобно иметь в своем распоряжении столько людей, готовых замести следы твоей неосмотрительности, – с горечью заметила я. Я ощутила, что холодный ветер пробирает меня до костей. Тауэр – это место с тяжелой атмосферой. Даже камни кажутся особенно тяжелыми от боли, которую они видели на своем веку.

Мы замолчали, и я засмотрелась на тауэрского ворона, расхаживающего взад-вперед и поправляющего перышки с важностью, достойной лорда. По легенде, если вороны однажды покинут Тауэр, падет монархия, и, судя по поведению этого приятеля, он знал о собственной ценности.

Мимо прошел гвардеец, и ворон с возмущением закаркал ему вслед, ругая его низким хриплым голосом. Стокер рассмеялся, но я вдруг схватила его руку и вонзила пальцы ему в рукав.

– Стокер, а вдруг эти слова Морнадея о том, что нам нужно скорей уезжать, были предостережением?

– Ну конечно, это предостережение! – сказал он закатив глаза. – Слегка запоздалое, если учесть, что нас до того уже успели похитить.

– Не такое, – нетерпеливо возразила я. – Вдруг Морнадею известно что-то еще и он знает о какой-то другой опасности?

– Какой еще опасности?

– Если Особый отдел собирается устранить последствия этой конкретной неосмотрительности, то ему нужно избавиться от меня до того, как меня заполучат ирландцы. А мы предоставили им прекрасного козла отпущения.

– Что ты имеешь… – он резко замолчал, потому что ему вдруг открылась правда. – Убить тебя, а вину за это свалить на меня, – сказал он решительно.

– Вот именно. Они могут выдумать тысячу мотивов. Ссора двух любовников, спор о деньгах, помутнение рассудка. Видишь? Им это идеально подходит. Избавляет их от меня как от угрозы и нейтрализует единственного человека, знающего правду, – тебя. Но они, конечно, не осмелятся оставить тебя в живых до суда. Они не могут так рисковать: вдруг правда о моем рождении выплывет в одном из свидетельств. Им придется убить и тебя. Самоубийство в тюрьме – ты сам лишишь себя жизни, раскаявшись в содеянном, или будешь застрелен при попытке к бегству. И все с легкостью поверят этому из-за твоей прошлой репутации.

Он ничего не ответил, но страшно побледнел.

– Стокер, я знаю, ты не хочешь обсуждать свое прошлое, но.

– Но ты абсолютно права, – сказал он тихо и хрипло. – Согласно официальным данным, я жестокий человек, особенно если верить всему, что обо мне писали газеты. Одна половина общества считает, что я сошел с ума, а другая – что я – воплощение зла. Для их мелодрамы не сыскать более подходящего злодея.

Он споткнулся, и я взяла его под руку, желая отвлечь от тяжелых мыслей, завладевших им.

– Что будем делать?

– Можно послушаться Морнадея и уехать, – медленно сказал он. – Поедем за границу, куда-нибудь на континент, а оттуда – хоть по всему свету, чем дальше отсюда, тем лучше.

– И всю жизнь находиться в бегах? Стокер, мы никогда от них не избавимся. Можешь вообразить себе такую жизнь? Вздрагивать от каждой тени и каждую минуту гадать, вдруг она последняя. Я не смогла бы так жить, да и ты, думаю, не смог бы.

– Даже если это спасло бы тебе жизнь? – спросил он.

Я покачала головой.

– Нет, все равно нет.

– Вероника, – тихо сказал он, – не думай, что я планирую вести себя недостойно в этом вынужденном бегстве. Если мы уедем отсюда вместе, то я не стану и дальше рушить твою репутацию. Я женюсь на тебе.

Я потерла лоб.

– Стокер, мне семнадцать раз делали предложение, и это, пожалуй, самое неискреннее.

– Нет, я говорю серьезно. Я буду заботиться о тебе, – сказал он, оттягивая воротничок.

– Обычно мужчина, делая предложение, не выглядит так, будто направляется на гильотину. Можешь не волноваться. Я не больше хочу выходить за тебя, чем ты – на мне жениться. И уезжать я тоже не собираюсь. Но, боюсь, ты станешь такой же жертвой этого заговора, как и я. А этого я допустить не могу.

Я глубоко вдохнула сырой речной воздух и медленно выдохнула.

– У меня есть немного денег на счете в банке, небольшая сумма, – предупредила я, – но достаточная, чтобы тебе уехать из страны куда захочешь. Может быть, на Мадейру или Канарские острова. А оттуда уже придумаешь, как добраться до Африки или даже Австралии. В Австралии полно всяких непонятных людей, тебе там будет комфортно. Подумай, сколько прекрасных животных ты сумеешь там найти. Да туда стоит поехать уже ради одного утконоса, – сказала я с напускной веселостью.

– А что собираешься делать ты? – медленно спросил он.

– Останусь и буду сражаться с ними, конечно, – ответила я.

Он долго ничего не отвечал, а когда заговорил, я поняла, что он в неописуемой ярости: голос дрожал и был холоднее льда.

– Что бы ни думало обо мне общество, я не бью женщин, – сказал он, выплевывая каждое слово. – Но знай: если мне когда-то и хочется это сделать, то как раз в моменты таких оскорблений моей чести.

Я открыла рот, чтобы возразить, но он продолжал, и его слова обжигали меня как огнем.

– Я много всякого натворил, Вероника Спидвелл, и почти ничем в своей жизни не горжусь, но я все-таки джентльмен, и всегда им буду, и бывший моряк королевского флота. А чего моряк не делает никогда – не бросает товарищей в битве. Если останемся, то погибнем вместе и с оружием в руках.

Я протянула руку.

– Только тебе я готова доверить свой тыл. Тогда до конца.

Он схватил мою руку и крепко сжал.

– До конца.

* * *

Конечно, мы, как обычно, поспорили о том, каким должен быть этот конец. Вернее, Стокер спорил, а я четко следовала плану, который себе наметила.

– Нам нужно вернуться к тебе в мастерскую, чтобы начать исполнение моей задумки, – сообщила я ему.

– Какой задумки?

– Выкурить их всех. Я хочу собрать их всех вместе: ирландцев, Морнадея, его начальство…

Его голос дрогнул:

– Хочешь, чтобы нас поскорее убили?

Я ответила с хмурой решительностью:

– Нет, но хочу освободиться от всего этого раз и навсегда. А чтобы это удалось, нужно собрать их всех в одном месте.

– А как именно ты собираешься это сделать?

– Просто отправлю им приглашения, конечно. Готовься, Стокер. На сцену выступает Вероника Спидвелл.

Как я и ожидала, Стокер просто измучил меня обсуждением плана. Его волновала моя безопасность, его безопасность, здравый смысл и еще множество тем, но я отметала все его возражения со спокойствием, достойным главнокомандующего. И хотя у меня самой немного дрожали колени, я не смела показать это Стокеру. Я не сомневалась, что он, как хищник, может учуять любые признаки слабости. А если он почувствует ее во мне, то не остановится, пока не заставит меня отказаться от плана, а на это я была не готова пойти. Я должна была покончить с этим раз и навсегда и неважно, какой ценой.

И только когда я спокойно сказала, что иначе просто пойду без него, он капитулировал в страшном расстройстве. Весь оставшийся день он страдал, и я подумала, что человек с комплекцией Стокера в дурном расположении духа действительно страшен. Но если мы хотим научиться работать вместе хоть сколько-то эффективно, ему прежде всего нужно понять, что на меня не действуют никакие проявления мужской властности, а также что меня невозможно переубедить, взывая к логике, чувствам или моей женственности, чем он пытался воспользоваться и что я с возмущением отвергла. Я обнаружила, что с учетом его упрямства проще всего мне было просто делать так, как я считала нужным, надеясь, что он рано или поздно подчинится. В этом мне помогали его врожденное благородство и представления о вежливости.

Несмотря на все сопротивление Стокера, мы вернулись к нему в мастерскую. Я выдвинула аргумент, что туда гораздо быстрее можно добраться из Тауэра, чем до Бишопс-Фолли, и дополнила это хорошей мыслью о том, что не хочется впутывать в эту историю еще и Боклерков. Наши вещи остались в Фолли, но у нас с собой было самое важное – две связки бумаг, доказывающих мое происхождение. Я аккуратно упаковала их все вместе, обернув в лист простой коричневой бумаги из запасов Стокера, обвязала бакалейной бечевкой, а Стокер в это время разводил огонь в очаге. В задумчивости я крошила кусочек сломанной сургучной печати.

– Перестань, – велел он. – Смотри, все падает на пол, а Гексли нельзя это есть.

Я не удивилась, что он начал придираться. Предчувствие скорой смерти влияет так на многих людей. В меня же оно вселило беспокойство, и я начала бродить по комнате, брала банки с образцами и ставила их на место.

– Эта ржанка облезает, – сказала я ему.

Он забрал птицу у меня из рук и отряхнул мои пальцы от перьев.

– Ржанка не относится к воробьинообразным. Это личинкоед. Воробьинообразных легко отличить по пальцам на лапках. Ты бы заметила, если бы не поленилась посмотреть.

Я скорчила гримасу, но отдала ему его жалкого личинкоеда. Все равно меня никогда особенно не интересовали птицы. Вместо этого я наугад вытащила из стопки одну из его древних газет и начала читать.

Вскоре появился Баджер: он пришел проведать Гексли.

– А, мистер С.! Не думал, что вы так скоро вернетесь.

Стокер улыбнулся мальчику.

– Я и сам не думал. Мисс Спидвелл хочет, чтобы ты доставил пару записок. Она заплатит шиллинг тебе за труды. Есть вопросы?

Глаза у мальчишки засверкали.

– Не-а.

– И еще кое-что. Нам нужна еда на сегодня и на завтра. Никаких выкрутасов, мясные пироги и сыр, может быть, немного устриц. Принеси еще хлеба и несколько бутылок пива.

– Ага, мистер С.

Он поправил кепку и убежал, забрав Гексли с собой на прогулку. После его ухода повисло молчание. Стокер занялся слоном, а я вернулась к стопкам старых газет, желая собрать больше информации об Особом отделе, ирландских сепаратистах и людях, управляющих делами королевского двора.

Через несколько часов Баджер вернулся с корзинкой еды и Гексли, набегавшимся всласть. Я поставила на пол миску с водой, и пес начал жадно пить, опустив в миску всю морду, а потом улегся на пол и сразу же уснул.

– Были какие-нибудь трудности?

– Нет, мисс. Одну я вручил в отеле «Императрица Индии», а другую – в Скотланд-Ярде, – сказал он мне с явным удовольствием. Визит в Скотланд-Ярд невероятно его впечатлил.

– Прекрасно. Спасибо.

Он повернулся, чтобы уйти, но Стокер положил ему руку на плечо.

– Баджер, спасибо тебе за заботу о Гексли в мое отсутствие. Он выглядит очень довольным.

Мальчик улыбнулся.

– Мне было несложно, – заверил он Стокера.

– И все равно я тебе очень благодарен.

Потом он будто о чем-то задумался, и я поняла, как он беспокоится о мальчике.

– Сегодня вечером не приходи, дружище.

Баджер нахмурился.

– Сэр?

– Это может быть опасно.

Баджер гордо вздернул свой маленький подбородок.

– Я хорошо дерусь, если вам нужен человек, чтобы защитить ваш тыл.

Стокер в панике посмотрел на меня. Я сделала шаг вперед.

– Ты прекрасный товарищ, – сказала я ему. – Но с этим делом мистер Стокер и я должны разобраться сами.

– Ну хорошо, – ответил он, немного надувшись.

Он ушел, а Стокер глубоко вздохнул.

– Черт побери, что-то меня пробрало. Такой малыш и с таким смелым сердцем.

– Когда он вырастет, то будет похож на тебя, – сказала я. – Преданность превыше всего.

Стокер отвернулся и занялся слоном. Я не удивилась. Нам нравится верить, что именно речь дает нам превосходство над животными, но многие вещи не выразить словами.

Так мы и провели время до вечера: Стокер – со своим слоном и какими-то записями, а я – с газетами – и каждый в отчаянии старался собрать воедино распадающиеся части. Пока Стокер сшивал и склеивал куски шкуры и непрерывно делал какие-то записи, я пыталась составить портреты людей, которые, вероятно, находились в самом сердце заговора против нас. Морнадея газеты упоминали не раз, и по его успехам я поняла, что с этой силой нельзя не считаться. Он был умным и находчивым, часто во время расследования прибегал к маскировке, чтобы изловить жертву. Я в беспокойстве прищелкнула языком. Я уже привыкла к мысли, что он злодей, но сейчас получила четкое подтверждение его словам. Он действительно был настоящим детективом, будь он проклят. Но я утешала себя мыслью, что он может быть одновременно детективом и злодеем, использует свое положение для своих черных дел на службе у какого-нибудь серого кардинала. Он получил повышение после разоблачения «кеннингтонского головореза»; в статье имелась фотография: Морнадей стоит рядом с виселицей, на которой был казнен этот преступник, а рядом с ним его начальник, сэр Хьюго Монтгомери.

Я передала газету Стокеру.

– Кажется, Морнадей – действительно детектив, – сказала я ему. – Его тут очень хвалят.

Он вгляделся в фотографию. Как и все газетные снимки, этот был мутным и нечетким, но и этого оказалось достаточно. На нем явно был Морнадей, но Стокер выругался не из-за этого хорошо знакомого мне лица.

– Тысяча чертей, сэр Хьюго Монтгомери, глава Особого отдела.

– Ты с ним знаком?

– Можно и так сказать, – мрачно ответил он. – Наши пути однажды пересеклись, много лет назад.

– Как? – спросила я. – И хватит увиливать. Я всегда позволяла тебе хранить секреты, но сейчас другое дело. Этот может оказаться важным для нас.

– Нет, это неважно, – упрямо возразил он, но все равно начал рассказывать мне эту историю. – Ребенком я был очень несчастен. Тебе легко это понять, ведь ты видела моего брата.

– Я заметила, что вы с ним не близки. – Я постаралась уйти от прямого ответа.

Он фыркнул.

– Если бы мне нужно было придумать себе герб, на нем бы обязательно была изображена дикая черная овца. Ну, так или иначе, после одной особенно ужасной сцены я ушел из дома.

– Сколько тебе было лет?

– Одиннадцать-двенадцать, – бездумно ответил он. – Я уже забыл.

– И тогда ты прибился к бродячему цирку, – подхватила я, наконец собрав воедино разрозненные куски головоломки.

Тень приятных воспоминаний коснулась его лица.

– Они были так добры, что взяли меня к себе. Профессор в те дни не был таким жадным ублюдком, как теперь, – добавил он. – Меня научили показывать фокусы, метать ножи и еще нескольким полезным вещам.

– Например, плотским удовольствиям, – вставила я, вспомнив намеки Саломеи. – Боже, Стокер, в одиннадцать или двенадцать?! Ты был очень одаренным ребенком.

– Можно я закончу?

– Да, продолжай, – подбодрила его я.

– Как бы то ни было, я прожил с ними какое-то время, почти полгода, а потом цепной детектив моего отца сумел меня выследить. Это и был Монтгомери. Тогда он не служил в Скотланд-Ярде и, черт побери, точно не был сэром Хьюго. Но это объясняет, почему Скотланд-Ярд так быстро вышел на меня как на подозреваемого в убийстве Макса. Монтгомери всегда был очень дотошным. Вполне вероятно, у него хранились записи по старому делу о моем исчезновении, и, когда был убит Макс, ему не составило труда выяснить, что я был с ним знаком.

– Так же легко было подтвердить, что вы продолжали общаться, если они порылись в деловой документации барона и поняли, что ты был еще и его арендатором.

Я окинула взглядом мастерскую.

– Ты говорил, что он собирался оставить все свое состояние какой-нибудь из своих любимых организаций? А что они сделают с этим помещением?

Стокер пожал плечами.

– Уверен, они просто продадут его кому-нибудь, и оно снова будет использоваться как склад. Река ужасно засорена вверх по течению от доков, но ее в любой момент могут очистить.

– И ты лишишься дома.

– Это не дом, Вероника, – глухо сказал он. – Это просто место, где я живу.

После этого он вновь занялся слоном и яростно застучал молотком по одной из подпорок, и я вспомнила, как в первый раз заставила его нарушить молчание, раздразнив его буйный нрав. Но в тот момент мне не нужна была его ярость. Впервые за долгое время я хотела от другого живого существа чего-то совсем иного и, изучив это новое желание, поняла, что мне отчаянно хочется поддержки.

– Стокер.

Наверное, что-то в моем голосе выдало меня, потому что он сразу отложил молоток и обернулся.

– Да?

– Ты когда-нибудь думаешь о смерти?

Я совсем не то хотела сказать, но для начала годилось и это. Гексли залез ко мне на колени, и я гладила его, запуская пальцы в грубую шерсть.

Он раскинул руки, как бы охватив этим жестом всю мастерскую.

– Каждый день. Она меня окружает повсюду.

– Я имею в виду – о своей.

– Конечно. Я бывал к ней ближе, чем большинство людей, – напомнил он мне.

– В Бразилии?

Гексли глухо заворчал и поудобнее устроился у меня на коленях.

– Не только, – ответил он. – А ты о ней думала?

– Нет, никогда. Ни на Корсике, ни в Коста-Рике, ни в Сараваке. Не думала даже на Суматре, когда там извергался этот чертов вулкан. Я всегда считала, что все обязательно будет хорошо. Каждый вечер, закрывая глаза, я верила, что непременно проснусь утром, знала, что солнце только что было над горизонтом, и верила, что обязательно доживу до того, чтобы увидеть его снова. Ты, наверное, считаешь меня ужасно глупой, – закончила я и замолчала.

– Наоборот, Вероника. Я думаю, что только так и можно жить.

Если бы его голос не звучал так мягко, если бы он понял меня хоть чуть хуже, я бы никогда не высказала ему своих сомнений. Очень легко поджать губу и идти вперед, если не решаешься рассказать о своей трусости из страха быть непонятым, но очень трудно в одиночку нести эту ношу, когда кто-то хочет разделить ее с тобой.

– Стокер, а что если я ошиблась? – спросила я и не могла уже остановить прорвавшийся поток слов. – Вдруг я просчиталась, и все пойдет не так? Ведь они могут… – Я не в состоянии была закончить.

– Да, – согласился он, – они могут.

– И это тебя не пугает? – спросила я. Мой голос стал выше, и Гексли поднял голову с ворчанием, которое может издавать только недовольный бульдог.

– Мне чертовски страшно, честно говоря, – ответил он. – Но ты не должна думать таким образом. Ты сделала ставки. Ты уже бросила кости. Теперь остается только смотреть, выиграла ты или нет.

– А если проиграла… – я замолчала и попробовала еще раз, заставляя слова проталкиваться наружу из сжавшегося горла. – Я обвиняла тебя в излишней спешке, когда ты увез меня из Лондона сразу после смерти барона, но веду себя ничуть не лучше. Я рискую нашими жизнями, хотя не имею никакого права отправлять тебя в эту схватку.

– Я и сам был в ней, – напомнил он мне, – с самого начала и буду в самом конце, что бы ни случилось.

Он достал из кармана один из своих красных носовых платков.

– На, возьми, пока Гексли не простудился от потока твоих слез.

Несмотря на издевательский тон, взгляд его был серьезным. Им овладели спокойствие и умиротворенность, которых я никогда прежде не видела.

– Так все и должно быть перед сражением? Ты же бывал в сражениях во время службы на флоте?

– Бывал, – признался он. – Всегда настает такой момент, после бешеной подготовки и перед тем, как открыть огонь, когда все затихает. Ты чувствуешь, что люди вокруг тебя молятся. Но я никогда не мог. Для меня это была просто тишина.

– И что ты делал в этот момент тишины?

Он улыбнулся.

– А ты как думаешь? Читал про себя строчки из Китса, еще думал о жизни, которой мне не суждено было жить, но о которой я мечтал, и о капитане, человеке, которому я вверил свою жизнь.

– А он молился, не знаешь?

– Молился. Он был добродетельным человеком во всех смыслах этого слова. Но я не верю, что мы побеждали потому, что Бог был на нашей стороне, или потому, что наши люди усерднее молились либо больше трудились. Мы побеждали потому, что у нас было больше пушек.

– То есть дело в силе, а не в правде, – заметила я.

– В мире обычно так и бывает, – напомнил он мне. – Но иногда правда побеждает просто потому, что этого требует правосудие.

– Ты говоришь с такой уверенностью…

– И ты тоже должна, – пожурил меня он. – Капитан не может показывать свой страх: это плохо влияет на моральный дух команды.

Я горько рассмеялась.

– А я капитан в этом маленьком предприятии? И ты не против идти в битву под моим началом?

– Ты не хуже всех тех, кого я повидал во флоте, – заверил он меня. – И если бы я не передал тебе командование, ты бы сама его забрала.

– Это правда, – признала я и, потрепав Гексли за ушами, добавила: – Спасибо, мне уже гораздо лучше.

Он внимательно посмотрел на меня:

– Хорошо. – И нагнулся за своим молотком.

– Стокер.

– Да, Вероника?

– Как думаешь, какова вероятность, что мы останемся в живых после этой встречи? – Мое горло перестало сжиматься, и голос больше не дрожал.

Он на минуту задумался.

– Один к пяти, – наконец сказал он.

У меня сердце ушло в пятки.

– И ты все равно готов на нас поставить?

Он ослепительно улыбнулся.

– Любой, кто поставит против нас, – дурак.

* * *

В моих приглашениях значилось: в девять вечера в мастерской у Стокера. Время и место были выбраны очень тщательно. Я назначила встречу на вечер, чтобы джентльмены успели получить приглашения и подготовиться. А мастерскую Стокера я выбрала потому, что здесь мы, можно сказать, имели преимущество возвышенности. Как я ему объяснила, здесь мы заранее услышим, что они идут, а кто предупрежден, тот вооружен. Он долго ворчал о том, что здесь мы будем легкой добычей, но забил окна в задней части дома. Маленький задний дворик окружала высокая крепкая стена без входа, а передняя дверь была накрепко забаррикадирована. Они не могли бы войти бесшумно.

Как и ожидалось, время к вечеру то начинало ползти, то неслось, то опять замедлялось. Оно играло с нами злые шутки, и мы либо жаловались на бесконечный день, либо спешили закончить все приготовления.

– Неудивительно, что день кажется длинным, – заметил он, – ведь уже середина июня.

Я ничего не ответила, с восхищением осматривая результат наших усилий. Вместе мы расчистили большое пространство в центре мастерской, прикрутили фитили ламп, и по углам комнаты собрались тени. В этой полутьме посверкивали зубы и поблескивали глаза сотен чучел, расставленных по периметру комнаты. Полки, которые было непросто поднять, мы оставили на месте, и огромные банки с плавающими в них экспонатами придавали помещению таинственности, будто пришли прямиком из шедевра Мэри Шелли. Нетрудно было представить, как мощный гальванический разряд вдруг оживляет все эти существа.

Котел находился теперь в центре комнаты, притягивая взгляды и привлекая внимание.

– Знаешь, в этом не было никакой необходимости, – в какой-то момент заметил Стокер. – У нас есть прекрасный действующий камин.

– Не забывай о театральном эффекте, – ответила я. – Я хочу устроить им представление, которое они запомнят надолго.

– Пожалуй, ты все-таки дочь своей матери, – заметил он.

Но я обратила внимание на то, что и сам Стокер не пренебрег некоторой театральностью. Когда мы пришли в мастерскую, он снял сюртук, жилет и шейный платок и сейчас не потрудился надеть их обратно. Вместо этого он закатал рукава до локтей, так что стала видна его татуировка с жезлом Асклепия. На глаз он надел повязку: вероятно, от усталости – но мне показалось, ему нравится, что она придает ему грозный вид.

Поставив котел на место, мы разожгли в нем огонь, бросая туда стопки старых газет и сломанные полки, и вот уже красные горячие языки пламени заплясали в полумраке мастерской. Мы распахнули окна, выходящие на Темзу, длинные, протянувшиеся почти от пола, от самой воды, на двенадцать футов в высоту или даже выше. Стокер вскарабкался наверх как обезьяна, чтобы открыть слуховые окошки, и дым взвился вверх и потянулся наружу.

– «Но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх», – процитировала я.

– Не очень-то это утешительное занятие – цитировать Иова, – заметил Стокер, строго посмотрев на меня. Он повернулся ко мне как раз, когда часы начали бить девять.

– Пора.

Я не стала как-то особенно заботиться о своем внешнем виде. Руки у меня были черными и грязными от типографской краски, так что я их вымыла. Но я чувствовала, что волосы у меня выбились из шиньона, да и жакет я не стала надевать, причем намеренно. Я осталась в белой блузке, которая напоминала знаменитый костюм Лили Эшборн. Мне хотелось, чтобы они сами увидели, как мы с ней похожи.

Часы еще не закончили отбивать девять торжественных ударов, когда мы их услышали. Сначала – глухой звук, это они стучали во входную дверь. К тому времени Стокер уже разобрал там баррикады, но мы не спешили впускать их. Я хотела, чтобы они сами пришли ко мне, и те несколько минут, пока они пытались проникнуть внутрь, только подогрели их нетерпение.

Стокер повернулся ко мне, и я заметила в его глазах целеустремленность и решительность, которых никогда прежде не бывало. Это был не тот раздавленный человек, которого я встретила совсем недавно, а совершенно другой: сосредоточенный, решительный, настроенный закончить это дело – к лучшему или к худшему, неважно.

Он коротко мне кивнул.

– На позиции, Вероника. Они пришли.

Глава двадцать восьмая

Когда они вошли, мы со Стокером стояли позади котла. Зловещий свет плясал на наших лицах, и я смотрела на них сквозь дрожащий от жара воздух.

Первым был Эдмунд де Клэр вместе со своим приспешником, Тихим Джоном, и двумя другими типами, лица которых были мне знакомы со времени нашей приятной прогулки по Темзе.

Я выступила из-за котла, но вперед не пошла.

– Стойте там, – приказала я. Он подчинился, и я окинула его долгим пристальным взглядом с головы до пят. Дорогой костюм, видавший лучшие дни. Ботинки надо бы отполировать. Выбрит неаккуратно, первым попавшимся цирюльником. И тут я поняла про него нечто важное: его жизнь состояла из серии неудач. Он был близок к власти, богатству, счастью. И все это от него ускользнуло.

При его приближении Гексли заскулил и заполз под диван. Я подумала, что этот пес прекрасно чувствует людей.

– Добрый вечер, дядя.

Если для него и было неожиданностью то, что я обо всем догадалась, он ничем себя не выдал.

– Ты истинная дочь Лили, – сказал он глубоким, мелодичным голосом. Я вспомнила, как читала о том, что лучшим качеством Лили как актрисы было не ее симпатичное лицо, а ее необычный театральный голос. Должно быть, это семейная черта, подумала я.

– Я понял это сразу же, как увидел тебя из экипажа на дорожке в Литтл-Байфилде, а затем на Паддингтонском вокзале, когда услышал, что ты говоришь ее голосом. Ты не представляешь, как тяжело мне было сдержаться и не сказать тебе сразу же, кто я такой. Но я знал, что ты мне все равно не поверишь. Кто может в такое поверить, даже если слышит это из уст родного дяди? – закончил он слегка дрогнувшим голосом.

Уловка была восхитительной и помогла мне понять, что он все еще намерен разыгрывать партию преданного дядюшки. Должно быть, он понял, что я не могу знать наверняка, враг он мне или друг, а он, очевидно, был заядлым игроком. Он будет играть до последней карты, не преминет достать несколько и из рукава. Этот дрогнувший голос мог бы обмануть человека, который не смотрел на его лицо, потому что почти неуловимое беспокойное движение глаз сказало мне, что он взволнован и зол. И все же я могла бы поверить в его искренность, если бы не его приспешники, которые только и ждали приказа окружить нас.

– Отзовите своих псов, – сказала я ему. – Вы сейчас не сможете запугать нас.

Его лицо сразу залилось краской гнева, но он бросил опасливый взгляд на Стокера и махнул своим людям отойти. Они отступили, и я кивнула.

– Прекрасно. Вы пришли первыми, но должна сообщить, другие тоже скоро придут.

В тот же миг, будто не желая упустить такой прекрасный момент, в комнату проскользнул Морнадей и встал позади них.

– Уже, – весело сказал он. Вытащив револьвер, он наставил его прямо на моего дядю. – Думаю, мы все можем договориться вести себя как культурные люди?

Приспешники де Клэра выглядели очень взволнованными из-за такого развития событий, но не успели они что-либо предпринять, как от стены позади Морнадея отделилась какая-то тень и выступила на свет: джентльмен на вид лет пятидесяти, подтянутый как гончая, и что-то в выражении его лица сказало мне, что он более опасный противник, чем Морнадей.

– Спокойно, де Клэр, – сказал он моему дяде. – Если ты думал, что инспектор Морнадей пришел один, ты глубоко ошибался. У меня на улице стоит дюжина человек, а я мечтаю вздернуть тебя на виселице. Пожалуйста, сделай одолжение, убей инспектора английской полиции, и тогда я смогу посмотреть, как ты пляшешь на конце веревки.

Он повернулся ко мне, и мы обменялись долгими, оценивающими взглядами. Я почувствовала, как рядом со мной Стокер замер в напряжении, и другого подтверждения мне не потребовалось.

– Сэр Хьюго Монтгомери, я полагаю?

Он энергично кивнул.

– Наслышан о вас, мисс Спидвелл.

Затем с полным безразличием взглянул на Стокера.

– Темплтон-Вейн, сколько лет, сколько зим.

– И еще бы столько же, – заметил Стокер.

Я кивнула в сторону де Клэра.

– Сэр Хьюго, вы, очевидно, знаете моего дядю, Эдмунда де Клэра. Но я и сама не вполне уверена, кем мне приходятся остальные ребята. Вероятно, какими-то дальними родственниками.

– Это правда, – подтвердил сэр Хьюго. – Ваш дядя стоит в центре группировки, довольно страстно ратующей за ирландский гомруль. И все эти сыновья и племянники тоже вовлечены в процесс. Он давно уже стал истинным наказанием для английских властей, и я счастлив наконец познакомиться с ним лично.

Дядя воинственно задрал подбородок и произнес с истинно кельтским драматизмом:

– Делайте с нами что хотите. Ирландия все равно освободится от таких, как вы, а мы станем мучениками за правое дело.

– Но, думаю, вы не хотите становиться мучеником, правда? – спросила я. – Мученичество – это прекрасно, но вы бы явно предпочли быть властью в тени престола. Предполагаю, что здесь мы все можем говорить открыто? Ведь всем известно, кто я такая и на что могу претендовать?

Мы обменялись взглядами, будто волки, окружающие свежую добычу. Рисоваться было уже поздно.

– Ну тогда давайте скажем прямо, – продолжала я. – Моя мать была ирландской актрисой Лили Эшборн, сестрой Эдмунда де Клэра, – сказала я, кивнув в его сторону. – Каким-то образом во время своих турне она познакомилась с принцем Уэльским. У меня здесь было немного времени на чтение старых газет, и я обнаружила интересную вещь: в 1860 году и его королевское высочество, и Лили Эшборн путешествовали по Северной Америке. Более того, они в одно и то же время оказались на Ниагарском водопаде. Принц осматривал водопад, а вечером пошел на представление – то самое, где Лили Эшборн играла одну из самых сильных своих ролей, Федру. Подозреваю, что именно тогда они и встретились.

– Все так и было, – подтвердил Морнадей. – Я читал заявление, которое он написал предшественнику сэра Хьюго.

– Он делал заявление?

Сэр Хьюго сухо кивнул.

– Когда принц Альберт узнал об этой связи, он поручил высокопоставленному детективу из Скотланд-Ярда выяснить все о Лили Эшборн и определить, насколько серьезную угрозу она представляет для королевской семьи. Его очень беспокоил возможный судебный процесс с требованием содержания. Данный детектив в свое время при учреждении Особого отдела был назначен его главой. После его смерти я вступил в эту должность, и ко мне перешли все его документы.

– Но самое большое беспокойство принца Альберта касалось не процесса о финансовом содержании, – предположила я.

– Да, – согласился сэр Хьюго. – Он боялся, что мисс Эшборн потребует признания отцовства. Я видел письма принца-консорта, где говорилось, как он боится такой возможности. Ему казалось, что действия сына уничтожат королевскую семью, а затем, возможно, и монархию вообще.

– Это действительно так, – согласилась я, – особенно если он знал правду: что Лили Эшборн и принц Уэльский поженились до рождения ребенка.

Морнадей шумно втянул воздух, а Эдмунд де Клэр издал торжествующий вопль. В мерцающем свете казалось, что сэр Хьюго побледнел.

– Этому нет доказательств.

Я вытащила связку бумаг, которую собрала из всех найденных нами документов.

– Вот доказательства.

В лице сэра Хьюго не дрогнул ни один мускул, но я знала: он понял, что я держу в руках. Эдмунд де Клэр уставился на меня с открытым ртом, будто я достала сейчас из кармана Святой Грааль.

– Это…

– Да, – сказала я ему, – это оно. Эта та информация, из-за которой был убит барон фон Штауффенбах.

Де Клэр побелел, несмотря на жар от огня.

– Это был несчастный случай! – запротестовал он. Сэр Хьюго вопросительно посмотрел на него, и де Клэр продолжил; слова начали выскакивать из него так, будто он, раз начав говорить, уже не может остановиться.

– Он не хотел говорить мне то, что мне было нужно, и этот парень слишком сильно ударил его, – сказал он, указав подбородком на Тихого Джона. Этот тип весь вспотел, и я подумала, что дядя говорит правду. Ни один закоренелый преступник не собирается падать в обморок, когда ему указывают на его преступления.

– Пусть так, но кто-то должен ответить за эту смерть, – спокойно сказала я.

– И ответит, – пообещал дядя. – Если ты пойдешь с нами, клянусь, я сдам его полиции.

Тихий Джон вскрикнул от возмущения – он не ожидал, что от него так легко отвернутся, но другой ирландец резко ударил его, чтобы он замолчал. Сэр Хьюго повернулся к Эдмунду де Клэру с милой улыбкой.

– А как вы предполагаете уйти отсюда с мисс Спидвелл? Я уже говорил вам, что на улице у меня дюжина констеблей, и они никуда вас не пустят.

Глаза Эдмунда блеснули.

– А у меня там пятьдесят крепких ирландских парней, и они считают, что нас выпустят.

Тогда Стокер обратился к сэру Хьюго.

– Они хотят начать восстание. Если ваши люди будут в них стрелять, как вы думаете, кто повыскакивает из соседних домов им на помощь? Все те ирландцы, которых вы выгнали с Пикадилли и затолкали в Ист-Энд. Это их территория, и они будут защищать свое.

Эдмунд обнажил зубы в улыбке.

– Ты прав, приятель. Достаточно всего одного слова о том, кто она такая, и преисподняя разверзнется посреди Лондона, и это за два дня до юбилея. Думаете, тогда вам удастся замолчать эту историю? Я знаю, вы этого хотите, и обещаю: если вы нас отпустите, то останетесь в живых и продолжите свои дела.

Сэр Хьюго ничего не ответил. Я не дала ему такой возможности и шагнула вперед.

– А что заставляет вас думать, что я могу пойти с вами добровольно? – спросила я дядю.

Он мягко улыбнулся, и я увидела отблеск того непобедимого обаяния, которым, должно быть, славилась Лили Эшборн. Его голос приобрел легкий ирландский акцент.

– Потому что ты будешь свободна. Как думаешь, что они сделают с тобой, девочка, если мы тебя у них не заберем? Надеешься, что они тебя отпустят? Нет и нет. Они запрут тебя, выбросят ключи и будут делать вид, что тебя не существует, потому что ты опасна. Только посмотри на этого сэра Хью Монтгомери Высокомерного. Холодный, как молоко, на первый взгляд, но внутри потеет, как свинья. Он знает, что стоит на кону у его королевских хозяев и что собственной головой ответит в случае провала. У него, бедняжки, нет выбора. Он должен убить тебя, чтобы спасти себя. Слышишь меня, девочка? Они тебя убьют.

Он сделал шаг вперед, понизил голос и заговорщицки продолжал:

– Но мы – твоя семья. Ты де Клэр, наша плоть и кровь, ты одна из нас. Пойдем домой, пойдем с нами, и мы о тебе позаботимся.

Я слегка улыбнулась.

– Прекрасно исполнено, мистер де Клэр. Я в очередной раз восхитилась способностью кельтов к убеждению. Но меня вы не убедили, – холодно закончила я. – С вами я буду не в большей безопасности, чем в лапах сэра Хьюго. Скажите, за кого из кузенов вы решили выдать меня замуж, чтобы я родила для вас наследника одной крови с вами? – спросила я, кивнув в сторону его сородичей.

Он вскинулся.

– Успокойся, что ты выдумала?..

Я жестом остановила его.

– А вы непостоянны, как флюгер. Я достоверно знаю, для чего я вам нужна: уж точно не для того, чтобы изображать счастливое семейство, поэтому давайте отбросим всю эту сентиментальную чушь. Вам нужна центральная фигура для революции. Так знайте: я не буду марионеткой ни в ваших, ни в других руках. Может быть, я и не согласна с чем-то, что делает нынешнее правительство, – сказала я, бросив укоризненный взгляд на сэра Хьюго, – но лучше я буду простым гражданином здесь, чем королевой где бы то ни было еще.

– Слова истинного подданного ее величества, – шелковым голосом вставил сэр Хьюго. – Но, боюсь, это не уменьшает угрозы, которую вы представляете. Мисс Спидвелл, вы сами видите, что у меня нет выбора. Заодно ли вы с этой ирландской чернью или нет, – сказал он, с отвращением покосившись на моего дядю, – я все равно вынужден взять вас под стражу.

– Я понимаю, что вы в сложном положении, сэр Хьюго. Ведь вы выполняете чьи-то приказы. Вы должны были понимать, что мой сбившийся с пути дядя придет сюда с подкреплением. И все-таки вы поставили на стражу лишь дюжину человек. Либо вы поступили чудовищно наивно, либо желаете строгой секретности. Предполагаю, что второе. Думаю, в этом мой дядя прав: кто-то другой дергает вас за ниточки, и вы не можете себе позволить оторвать слишком много людей от обычных обязанностей в Скотланд-Ярде, иначе история получит излишне широкую огласку. Итак, ваш хозяин трудится за сценой, советник королевской семьи, судя по всему. Кто-то, привыкший применять силу, чтобы очистить себе путь, кто-то жестокий, но абсолютно преданный семье. Если бы он уже не покоился в могиле, я предположила бы, что это проклятый шотландец Браун[31]. Но кто-то ведь есть. И он играет мелодию, под которую вы пляшете.

Сэр Хьюго не расстроился из-за того, что я назвала его марионеткой. Он слегка мне улыбнулся.

– Вы даже умнее, чем было описано в отчете инспектора Морнадея. Но все ваши умозаключения не имеют значения. Тот, кто заинтересовался вами, превыше всего ставит интересы короны, и мы обязаны уважать его выбор.

– Согласна, – сказала я спокойно. – Я совершенно согласна с тем, что ничто не должно угрожать короне или даже просто волновать ее, особенно сейчас, когда взгляды всего мира направлены на королеву, празднующую свой юбилей. Об этом невозможно даже помыслить.

– Я рад, что вы готовы проявить благоразумие, – заметил он.

– Вопрос в том, готовы ли вы?

Я снова подняла связку бумаг.

– Это все документы, касающиеся моего происхождения. Здесь брачный сертификат моих родителей (свидетели, подписавшие этот документ, все уже мертвы). Здесь же запись о моем рождении, также подтвержденная человеком, уже скончавшимся. Все до единого люди, владевшие достоверной информацией об обстоятельствах моего рождения, которые могли бы под присягой указать личность моего отца, ныне мертвы.

– Все, кроме твоего отца, – вставил Эдмунд де Клэр.

– Думаю, мы можем быть уверены, что из его уст никто этого не услышит.

Я повернулась к сэру Хьюго:

– Все, что касается меня и представляет собой опасность для короны, находится в этом свертке.

Я специально подняла руку повыше и взглянула ему прямо в глаза, а потом бросила сверток в огонь. Мой дядя кинулся вперед, но не успел он добежать до котла, как Стокер, в соответствии с нашим планом, швырнул туда пузырек формальдегида; послышался звон стекла, и языки огня взмыли к потолку, чуть не касаясь его, вместе с огненным шаром вырвавшись из котла.

– Не стоило беспокоиться, – сказала я дяде. – Это формальдегид, самое горючее вещество в этой комнате. Бумаги были уничтожены в тот момент, когда он их коснулся.

Лицо де Клэра сделалось белым как полотно, им овладел шок от осознания масштабов такой утраты. И в этот момент он лишился рассудка. Он набросился на Стокера, пытаясь его задушить. Не ожидавший нападения Стокер не удержался на ногах и повалился на спину, увлекая за собой моего дядю. Стокер уперся коленом в грудь дяде и оттолкнул его с такой силой, что тот пролетел по воздуху и врезался в котел. Он оказался прямо над языками пламени и начал отчаянно размахивать руками, чтобы не свалиться вниз. Стокер быстро схватил его за жилет и потянул на себя, надеясь вытащить из огня, но было уже поздно. Полы его плаща попали в огонь и сразу же загорелись. Стокер сразу отпустил его, и де Клэр вновь навалился на котел.

Он попытался спастись от огня, двинувшись на непослушных ногах к окну, но пламя уже окутало его, как адский нимб. Он метался из стороны в сторону и, будто сломанный механизм, то останавливался, то несся дальше, мимо стола и полок, хватаясь за все, что попадалось ему на пути: мебель, чучела животных, шаткие стопки книг. Я предпочитаю думать, что ужас парализовал сэра Хьюго, потому что он был ближе всех и мог бы остановить моего дядю и сбить пламя. Но он стоял, не двигаясь, смотрел с открытым ртом, так же как и мы все, а Эдмунд де Клэр выбил окно и свалился в зеленые мутные воды Темзы. Мы услышали всплеск, когда он погрузился в воду, а потом наступила устрашающая тишина.

Воспользовавшись случаем, остальные ирландцы тоже попрыгали в воду через то окно, из которого бросился Эдмунд, и поплыли по реке. Ни сэр Хьюго, ни Морнадей не успели их остановить. Но бегство преступников оказалось не самой главной проблемой. От исступленного метания Эдмунда по мастерской огонь перешел на стопки бумаг и шкуры животных, и языки пламени быстро распространялись, захватывая в свои жадные лапы экспонаты, книги и газеты.

Стокер повернулся ко мне:

– Выходи скорей! Здесь сейчас все взлетит на воздух!

Ящики Уорда начали лопаться от жара, осколки стекла и химикаты полетели в разные стороны, чучела умирали второй раз, ведь опилки, которыми они были набиты (к тому же пропитанные легковоспламеняющимися растворами), вспыхивали вмиг.

Стокер подтолкнул меня к Морнадею, и инспектор все понял – он обхватил меня и потянул на улицу из горящего здания; сэр Хьюго следовал за нами. Когда мы выскочили наружу, то обнаружили, что все соседи выглядывают из окон: одни лица испуганные, а в других читается живой интерес – все поняли, что склад горит.

Я жадно глотала воздух, хоть и дымный, внимательно себя осматривая. Конечности и волосы не пострадали, но костюм был уже непригоден для носки – весь в саже и немного обгоревший по подолу: по пути я задела юбкой стопку горящих естественно-научных журналов.

Я повернулась к Стокеру и поняла, что его рядом нет. Я успела заметить, как он вновь скрылся в горящем здании.

– Стокер! – закричала я. – Что ты делаешь?!

Уже скрываясь в дыму, он обернулся:

– Иду за своим чертовым псом!

Меня охватил ужас, а Морнадей и сэр Хьюго уже выводили меня подальше от огня, на чистый и свежий вечерний воздух, где нас ждали их люди. Они были в простой одежде, а не в полицейской форме. По приказу сэра Хьюго они принесли пледы и налили нам виски из карманных фляжек, непрестанно спрашивая, не нужно ли попытаться вызвать пожарную бригаду. Сэр Хьюго распорядился не вызывать. Он совершенно спокойно взирал на то, как горело здание: губы сомкнуты, на лице выражение полного удовлетворения. И я понимала, почему. Это было наилучшим решением проблемы с Эдмундом де Клэром. Судебный процесс, связанный с убийством барона, означал бы публичность. А сейчас Эдмунд де Клэр просто исчезнет в водах Темзы, и его дело испарится вместе с ним. Неизвестно, блефовал ли он, заявив, что целая толпа его людей поджидает нас на улице, или говорил правду. Во всяком случае, никто из них не появился, и в других обстоятельствах меня бы повеселила мысль, что Эдмунд де Клэр сумел обмануть главу Скотланд-Ярда.

Я прекрасно знала, как поколебать хладнокровие сэра Хьюго.

– Ну что, довольны, что дом Стокера сгорел? – спросила я, даже не пытаясь скрыть язвительность в голосе.

– У меня есть проблемы посерьезнее, – ответил он с раздражающим спокойствием. У него была аккуратная бородка вроде тех, что носили Стюарды, и он поглаживал ее, без сомнения, с удовлетворением.

Я криво усмехнулась.

– Ах да, вам нужно отправить своих людей прочесывать эту часть Темзы в поисках тела Эдмунда де Клэра, но они все равно ничего не найдут. В этом месте река очень мелкая. Позволю себе заметить, он придумал неплохой способ, чтобы сбежать от вас.

К моему неописуемому удовольствию, сэр Хьюго вздрогнул.

– Мелкая?

– Мне кажется, достаточно глубокая, чтобы он мог спрыгнуть, ничего себе не повредив, но не настолько, чтобы представлять реальную угрозу для жизни; там не утонешь, – продолжала я. – У него есть катер, вы знаете? Может быть, он и не лучший преступный ум, но любой человек с крупицами здравого смысла должен был как-то позаботиться о том, чтобы обеспечить себе пути отступления с нашей милой сегодняшней встречи. А какой можно придумать путь лучше, чем по реке? Кажется, вы этого не ожидали. А с такими помощниками, как Тихий Джон и двое других бандитов, подозреваю, он сейчас уже отплыл на приличное расстояние.

Позади него Морнадей прикрыл рукой рот, чтобы скрыть улыбку при взгляде на такое замешательство начальника. Ноздри сэра Хьюго слегка раздулись. У него был изящный нос, и он хорошо им пользовался.

– Моя дорогая мисс Спидвелл, я очень сомневаюсь…

– Удивительно, что инспектор Морнадей не рассказал вам всего.

– Ты знал, что у него есть катер? – сэр Хьюго повернулся к Морнадею и стал сверлить его ледяным взглядом, обещавшим самое страшное возмездие. Я отвернулась. Как ни приятно мне было смотреть на то, что Морнадей получает заслуженную взбучку, но я не могла больше скрывать свои переживания из-за судьбы Стокера. Он уже слишком долго находился в этом горящем здании. Я не могла оторвать взгляд от двери, из которой вырывались клубы дыма, а адские языки пламени взмывали над складом все выше и выше. Я услышала, как рухнула стена, обращенная к реке, кирпичи и балки падали в Темзу как раз в том месте, где исчез мой дядя, и другая женщина на моем месте в этот момент начала бы молиться, но я не могла. Я посмотрела вниз, на свои руки, и увидела капли крови: так сильно я вонзила ногти в ладони.

Теперь я смотрела только на дым, который крутился и шипел как живой, потом он на миг расступился, и из него показалась фигура. Это был Стокер, совершенно измученный, но крепко державший зевающего Гексли, который, учуяв запах еды, стал заинтересованно водить носом.

У меня чуть не подкосились колени.

– Дурак, – пробормотала я.

Стокер пожал плечами.

– Он член семьи.

Переодетые офицеры поддерживали порядок, сдерживая напирающих зрителей, а пожар постепенно затухал сам. Склад стоял на отшибе, и на соседние склады и дома огонь не перекинулся; спустя некоторое время сэр Хьюго позволил вызвать пожарную команду, чтобы они выполнили свою работу.

Я повернулась к Морнадею; он выглядел явно напуганным после взбучки, а сэр Хьюго смотрел на меня, будто не веря собственным глазам. А мне казалось, что его мало чем можно удивить.

– Это же был ваш единственный шанс заявить свои права на престол! – воскликнул он.

– Я никогда этого не хотела, – ответила я, поплотнее завернувшись в плед. – Сойдемся на том, что теперь я ни для кого не представляю угрозы: ни для короны, ни для вашего хозяина.

Он будто колебался.

– Вопреки тому, что я думал прежде, сейчас я изо всех сил постараюсь убедить в этом наиболее заинтересованные стороны. Поговорим об этом завтра. Я сообщу, во сколько, – сказал он, жестом отпуская меня. Тогда я поняла, что сэр Хьюго прекрасно знает, где я живу. В какие бы игры он ни играл, они были очень серьезными, и я задумалась, как далеко могут тянуться его щупальца.

Пока сэр Хьюго раздавал указания своим людям, мы со Стокером и Гексли тихонько улизнули.

– Он сказал, что хочет встретиться с нами еще раз. А ты ушла и не сообщила ему, куда мы направляемся. Ему это не понравится, – заметил Стокер, когда мы устало брели по ночным улицам.

– Он знает, где нас найти, – ответила я.

Глава двадцать девятая

Я рухнула в постель, не вымывшись, от волос пахло дымом, на руках до сих пор была сажа. Я устала так, как не уставала еще ни разу в жизни. Открытия последних дней наконец обрушились на меня во всей полноте; проснувшись, я поняла, что за окном уже позднее утро: солнечные лучи оставляли яркие полосы на полу Бельведера. Стокер протянул мне чашку чая, горького и темного.

– Ужасно выглядишь, – тихо сказал он. Он сам был вымыт и одет так аккуратно, как никогда прежде. Я потягивала чай, с благодарностью ощущая, как его тепло разливается по моим внутренностям. Я не могла разгадать выражения его лица.

– Я видел леди К. И сказал ей, что мы вернулись.

– Временно, – с досадой добавила я. Впервые в жизни мысль, что у меня нет постоянного дома, показалась мне тяжелой и неприятной, но ничто не могло сравниться с чувством вины, которое я испытывала, сознавая, что сыграла свою роль в уничтожении его дома.

Стокер ничего не ответил, только внимательно посмотрел на меня.

– Допивай чай и иди мыться. Нам пора.

Я подняла глаза от чашки.

– Монтгомери?

Он кивнул, и мы замолчали. Я вымылась, оделась и допила чай, и мы со Стокером явились в штаб-квартиру полиции на встречу с сэром Хьюго. Я ожидала увидеть бесконечные коридоры и толпы служащих, но один из его людей встретил нас у ничем не примечательной двери и по отдельной лестнице провел прямо в кабинет к сэру Хьюго – самый скромный способ попасть в Скотланд-Ярд из всех возможных.

Сэр Хьюго сидел за письменным столом, и я, к своему удивлению, заметила, что стол этот – изящный, эпохи Регентства, а не более традиционный и ожидаемый массивный из красного дерева. Это создавало эффект близости. Даже сидя напротив него, мы находились достаточно близко, чтобы я могла рассмотреть морщинки в уголках его глаз. Он выглядел немного усталым, но не совсем уж изможденным, учитывая вчерашний трудный вечер. Борода была аккуратно пострижена, вся одежда сшита на заказ и со вкусом. Мне подумалось, что у сэра Хьюго, должно быть, есть какой-то частный доход помимо жалованья главы Скотланд-Ярда, а может быть, просто его хозяин, скрывающийся в тени, щедро платит ему за труды, – подумала я с долей цинизма.

Морнадей тихо стоял в углу, в его позе чувствовалось напряжение. Интересно, насколько сурово его отчитали за то, что он был к нам хорошо расположен. Стокер спокойно сел на слишком изящный для него стул (тот заскрипел под его весом), а я примостилась на краешке соседнего стула, вопросительно глядя на сэра Хьюго.

К моему изумлению, он улыбнулся – у него оказалась красивая улыбка, а когда он заговорил, в его голосе звучала даже некоторая искренность.

– Мисс Спидвелл, может быть, вас это удивит, но я рад, что вы целы и невредимы после занятий предыдущей ночи.

– Да, это удивительно, – признала я.

– Я вам не враг, – сказал он с большей теплотой в голосе, чем прежде. – Честно говоря, у нас есть даже что-то общее. Например, я тоже коллекционирую бабочек. Инспектор Морнадей сказал мне, что у вас прекрасный кольцевой сачок, но должен признаться, что сам я сторонник задергивающейся сети.

Я улыбнулась ему в ответ.

– Сэр Хьюго, я прекрасно понимаю, когда человеку что-то от меня нужно. Необязательно для этого упражняться в обаянии, особенно в данном случае: подозреваю, что вы не лишили меня вчера жизни только потому, что я уничтожила эти бумаги.

Он с удивлением взглянул на меня.

– Моя дорогая мисс Спидвелл…

– Вы это отрицаете? Неужели и правда не существовало плана убить меня, а всю вину переложить на мистера Стокера? Прошу прощения, на мистера Темплтон-Вейна, вам он известен под этим именем, – уточнила я.

Сэр Хьюго по-прежнему смотрел на меня широко раскрытыми глазами, а я продолжила.

– Мне кажется, такой план был. Более того, думаю, что только мое неожиданное поведение прошлой ночью остановило вас в его воплощении.

– Я джентльмен, – холодно возразил он. – Я никогда бы не пошел на.

Но было поздно, он понял, что признал существование заговора. Я боялась поднять глаза на Стокера.

Сэр Хьюго откашлялся и начал с другой стороны.

– Мисс Спидвелл, я не отрицаю, некоторые стороны конфликта утверждали, что спокойствие нации и всей империи обеспечит только полное ваше устранение. Я очень активно с ними не соглашался, – продолжал он, сделав особый акцент на этой фразе. – Я и сам никогда не пошел бы на подобные действия, и своим подчиненным не позволил бы.

Он замолчал, я ничего не ответила, и его слова явственно повисли в воздухе между нами. В конце концов я неохотно кивнула.

– Инстинкты редко меня подводят, сэр Хьюго, и я верю, что вы человек чести, не готовый на убийство женщины, единственное преступление которой – обстоятельства ее рождения.

Он немного расслабился, но я подалась вперед и пригвоздила его суровым взглядом.

– А еще мне кажется, вы очень рады, что я уничтожила эти доказательства, и вам не пришлось проверять, насколько сильно в вас благородство.

Он не успел ничего ответить, я откинулась на спинку стула и сложила руки на коленях.

– Теперь, когда мы избавились от притворства, почему бы вам не рассказать, чего вы от нас хотите?

Он вздохнул.

– Прекрасно. Буду говорить прямо, как вы желаете, мисс Спидвелл.

Из папки на письменном столе он достал листок бумаги, сложенный вдвое, и протянул мне его через стол.

Я развернула листок и обнаружила, что он почти чистый. За исключением числа, написанного аккуратными, четкими цифрами.

– Что это?

– Ваше содержание. Я говорил с вышестоящим лицом, – сказал он, немного запнувшись на последних словах. Он явно запомнил мои вчерашние насмешки на этот счет и обиделся. – Уничтожение доказательств ваших возможных притязаний на власть было сочтено жестом доброй воли. – Он сделал особое ударение на слове «возможных». – И это вы должны счесть ответным проявлением благосклонности.

Я отодвинула листок обратно и встала.

– Спасибо, сэр Хьюго. Но можете передать своему вышестоящему лицу, что я не требую денег за молчание. Я сожгла документы в доказательство того, что не имею намерения ни на что претендовать. Моего слова вам должно быть достаточно.

Он вскочил на ноги, за ним – Стокер.

– Мисс Спидвелл, я не из тех людей, кому нравится пересматривать свое мнение о людях. Я составляю его быстро и всегда совершенно безошибочно. И инспектор Морнадей очень красноречиво отзывался на ваш счет. Хотя у меня есть вопросы относительно компании, которую вы для себя избрали, – добавил он, покосившись на Стокера, – но я легко могу поверить в то, что вы не собираетесь причинять вреда семье.

– Ну так поверьте.

Он коснулся листка.

– Если вы примете выражение их благодарности, это, несомненно, поспособствует моему полному доверию.

– Нет, сэр Хьюго. Это, несомненно, поспособствует тому, что я окажусь у них в долгу, а меня совершенно не привлекает такое положение дел.

Он умоляюще взглянул на Стокера.

– А вы не можете оказать на нее некоторое влияние?

Стокер пожал плечами.

– Я скорее смогу заставить солнце сесть на востоке, сэр Хьюго. Она абсолютно независимая женщина.

У меня даже голова закружилась от благодарности Стокеру за такое чуткое понимание моего характера. Никогда прежде я не встречалась с мужчиной, готовым с такой легкостью отказаться от своих якобы Богом данных прав на господство над лучшим полом.

Сэр Хьюго вновь обратился ко мне, повелительно подняв бровь.

– Если вы не готовы к сотрудничеству в этом деле, не знаю, как долго я смогу вам гарантировать благосклонность вышестоящего лица.

Я вздернула подбородок и наградила его одним из самых высокомерных своих взглядов.

– Я готова рискнуть, но знайте, сэр Хьюго: если и впредь будут возникать какие-то проявления враждебности, можете быть уверены, что не я буду их инициатором.

Я развернулась на каблуках и вышла из комнаты, бросив через плечо:

– Прощайте, сэр Хьюго.

Морнадей поспешил за нами, чтобы проводить, спустился по лестнице и открыл дверь, ведущую прямо на улицу.

– Это было неожиданно, – сказал он мне с ухмылкой. – Но я уже привык ожидать от вас неожиданное, мисс Спидвелл.

Я протянула ему руку.

– Спасибо, инспектор Морнадей, за все ваши старания помочь нам.

Он взял мою руку и медленно пожал. Потом перевел непроницаемый взгляд на Стокера.

– Не знаю, к чему это все может привести. Думаю, что сейчас вы в безопасности. Просто ведите себя тихо, хорошо? Чем меньше внимания будете привлекать к себе, тем быстрее они почувствуют себя спокойно и тем скорее решат, что вы не желаете им зла.

Стокер испытующе посмотрел на него.

– Я все еще должен вам хорошую взбучку, Морнадей. Но готов поступиться этим удовольствием в обмен на кое-какую информацию.

Глаза Морнадея слегка расширились, когда он взглянул на плечи Стокера, широкие и явно отвечающие воинственному настрою своего хозяина.

– Слушаю, – быстро сказал он.

– Я бы хотел знать, кто скрывается в тени и наблюдает за нами всеми. Скажите нам имя человека, который дает распоряжения сэру Хьюго. Может быть, нам было бы интересно что-то о нем разузнать.

Морнадей оглянулся по сторонам и покачал головой.

– Это может стоить мне не только работы, приятель. Тут даже жизнью не расплатишься. Одно могу сказать: вы ошибаетесь. Это не «он», а «она».

С этими словами он скрылся в здании, захлопнув за собой дверь.

* * *

Мы почти не говорили со Стокером на обратном пути до Бишопс-Фолли, и, когда добрались до поместья, на нас обоих навалилась какая-то тяжесть. Я почувствовала, что невероятно устала, и проспи я сейчас хоть сто лет, кажется, не смогла бы проснуться отдохнувшей. Со все нарастающим ужасом я поняла, что ощущаю такую опустошенность не только потому, что наше приключение подошло к концу, но и потому, что многое в нем закончилось далеко не идеально. Не будет суда над убийцей барона, по крайней мере, пока. Сколь бы скромным ни было присутствие отца в моей жизни до настоящего момента, теперь мне стало ясно, что он никогда не захочет со мной встречаться. Сейчас я поняла, что именно его имел в виду Макс, когда говорил, что не может открыть мне чужие секреты. Он собирался с кем-то посоветоваться, а к кому, кроме самого принца, мог Макс проявлять столько уважения и преданности? Может быть, барон даже собирался организовать нам встречу. Такое стремление к сближению людей было вполне в его духе. Если кто-то и был способен убедить принца лично познакомиться с дочерью, которую он бросил в детстве, то только барон. С уходом этого единственного посредника, который напоминал ему о его бурной юности, принц мог с радостью вообще обо всем этом забыть, перепоручив неприятные знания о моем существовании Особому отделу; может быть, теперь он ограничится только чтением ежегодных отчетов, которые нужно отложить подальше перед прекрасным ужином с ростбифом и партией в вист.

Но важнее всего этого было осознание того факта, что мое время со Стокером подошло к концу, и это перекрывало любую радость. Сейчас у меня оставалось множество нерешенных загадок, и сам Стокер был не самой маленькой из них. Я все еще не определила природу их дружбы с леди Корделией или его вражды с собственной семьей. Я так и не узнала судьбу его жены и не слышала истории о человеке, которого он убил. Я была уверена, что он хранит в себе сотни тайн, а я попыталась проникнуть лишь в несколько. Мне хотелось узнать о нем все, но я чувствовала себя как Шлиман[32], стоящий над погребенными в земле стенами Трои. Истина находилась где-то рядом, ее можно было откопать. Если бы только у меня было время… Но теперь мы были вольны отправляться каждый своим путем, нас больше не связывали ни расследование, ни общее любопытство, ни та странная симпатия, что держала нас вместе. Мы были свободны, но эта свобода ощущалась как самое горькое из заключений. Страшно подумать, что всю оставшуюся жизнь мне придется жить без его вспыльчивого характера, который мне так нравится проверять на прочность, без его романтических стихотворений, которые всегда могут поднять мой дух, без этих карманов, набитых сладостями, и этого цепкого ума, полного секретов и сожалений… Мне становилось еще хуже, как только я начинала припоминать все это в подробностях.

В таком настроении я пришла к ужину и вела вежливые беседы с Боклерками. Мы со Стокером обменялись взглядами, прекрасно понимая, что наше пребывание в Бишопс-Фолли подошло к концу. Я ждала, что он объяснит, что расследование смерти барона приостановлено (здесь следовало как-то уклониться от прямых ответов) и мы больше не будем злоупотреблять их гостеприимством. Но он ничего не сказал, и у меня в горле тоже застряли подходящие слова. Его светлость только что получил мумию, о которой давно мечтал, и он с радостью вел разговор в приятном для себя направлении, но Стокеру сейчас компания была невыносима. Он попросил позволения уйти сразу, как подали десерт, и леди Корделия тоже встала.

– Нужно проверить детей, – сказала она неопределенно, поднялась наверх и оставила меня один на один с его светлостью.

Он пододвинул ко мне графин с портвейном.

– Может быть, я и не очень хорошо умею общаться с людьми, мисс Спидвелл, но даже я чувствую, какая атмосфера царит здесь сегодня. Расскажите мне о ваших заботах, если хотите.

Я не успела заметить, как слова сами полились из меня, сначала ручейком, а потом мощным потоком, подкрепленные дружественным слушателем и несколькими порциями отменного портвейна. Естественно, я опустила самые опасные моменты нашего приключения, но рассказала достаточно, чтобы он понял: наши жизни были в опасности, но сейчас, хотя бы на время, кажется, что опасность отступила. Я рассказала ему о том, чего лишился Стокер, и о собственном омертвении чувств сейчас, когда все наконец закончилось, о том, как я пала духом, и о страхе, что я, имея столь широкие интересы, совершенно не имею на них финансовых средств.

К моему удивлению, его светлость оказался прекрасным слушателем, а когда я наконец закончила рассказ, он распорядился подать нам обоим крепкого чая. Было уже очень поздно (или рано, вдруг поняла я, потому что утренний свет начал уже заполнять небо). В июне утро наступает очень рано – оказывается, мы проговорили всю ночь. Но я чувствовала себя освеженной, сбросившей все заботы, легкой, как прежде.

– Как благородно было с вашей стороны не выдавать нас полиции, – сказала я ему. – Вы оказались настоящим другом Стокеру.

Он сразу почувствовал себя неловко, как любой англичанин, выслушивающий комплименты в свой адрес.

– Он всегда был мне хорошим другом или, скорее, моей сестре. Я не очень понимаю истинную природу их отношений, но Корделия сообщила мне, что Стокер предложил ей дружбу и помощь в тот момент, когда она особенно в них нуждалась, что бы это ни означало, – добавил он с печальной улыбкой.

Если я и надеялась найти какое-то объяснение их отношениям, то и здесь меня ждало разочарование. Его светлость был не из тех людей, что пытаются все разнюхать, как я только что убедилась на собственном опыте и к собственной радости. Он был надежным товарищем, хорошим и добрым слушателем.

Как бы предваряя мой вопрос о том, почему в тех обстоятельствах леди Корделия не доверилась ему, он покачал головой:

– От меня нет никакого толка в женских проблемах.

– Со мной сейчас вы вели себя удивительно верно, – заметила я.

Он слегка покраснел, и его кожа приобрела тот же бледно-розовый оттенок, что появлялся у его сестры, когда что-то ее волновало.

– Мне было очень интересно вас выслушать. Знаете, у меня не очень много опыта в общении с дамами, только с сестрой, конечно, с теткой и с женой. Но они все спокойные, невозмутимые и очень сильные. Ни одна из них никогда не просила меня о помощи в решении своих проблем, а потому я совсем этому не обучен. Надеюсь только, что смогу чему-то научиться до того, как понадоблюсь детям, – сказал он, нахмурившись.

Тогда я поняла, что судила о нем чересчур поспешно. Он не намеревался специально нагружать сестру заботой о своих детях, как и не намеренно предоставлял детей самим себе. У него не было навыков общения с ними, а если есть желание, все можно сделать правильно.

– Не сомневаюсь, вы сумеете превзойти собственные ожидания, – заверила я его, ощутив неожиданный прилив сочувствия к этому доброму человеку. – У вас прекрасная интуиция. Вы доказали это, поверив Стокеру и мне и не выдав нас полиции.

– Я могу лишь процитировать Ксенократа, дорогая леди. «Я часто сожалел о том, что сказал, и никогда – о том, о чем промолчал».

– Очень важное изречение, милорд. Давайте выпьем за Ксенократа.

Мы подняли чашки с чаем за Ксенократа, и в этот момент я почувствовала, что мне на ухо что-то нашептывает вдохновение. План пришел ко мне в полностью готовом виде, как Афина, вышедшая из головы Зевса, и я изложила его графу во всех подробностях. Мне некогда было задуматься о том, насколько прилично просить о таком. Я просто сказала себе, что нужно бросить кости и посмотреть, что выпадет. Я не обдумала все хорошенько, но, сколько бы вопросов ни задал мне лорд Розморран, у меня на все был готов ответ, и, когда я наконец замолчала, предоставив ему обдумать мое предложение, он смотрел на меня со смесью благоговения и недоверия.

– Дорогая мисс Спидвелл, – начал он, – даже не знаю, что на это ответить.

– Скажите «да», – велела я. И, к его чести, он рассмеялся.

– Прекрасно. Невозможно сказать «нет» силам природы. Принимаю ваше предложение.

И мы подняли чашки и за это тоже.

* * *

После еще одной живительной чашки чая я привела себя в порядок и вышла из Бишопс-Фолли, не столкнувшись ни со Стокером, ни с Гексли, ни с кем из Боклерков. Даже Бетани, казалось, нашла себе сегодня утром какое-то новое занятие. Сегодня я хорошо потрудилась над своим внешним видом: на мне было черное шелковое платье, на голове – широкая черная шляпа с сочными алыми розами. Я собрала множество восхищенных взглядов, пробираясь в самое сердце бурлящего Лондона. Это был день Золотого юбилея, и над головами зрителей были натянуты гирлянды – нитки цветов и синие, белые и красные флажки, а также красный плакат: «Виктория – наша королева». Улицы были запружены зрителями и торговцами, рекламирующими свои товары, продающими еду, лимонад и юбилейные сувениры. Ржание лошадей, запах горячего жира и болтовня в толпе – все это вместе создавало впечатление всеобщего пиршества, будто весь Лондон разом вышел на улицы, чтобы поздравить королеву с годовщиной ее вступления на трон.

Я приглядела себе тумбу фонарного столба и с помощью двухпенсовой монетки убедила паренька, обосновавшегося там, уступить мне место. Я стояла на тумбе, одной рукой крепко держась за столб, и смотрела, как мимо нас движется процессия. Сначала прошли солдаты в торжественных алых мундирах с бронзовыми пуговицами, марширующие под музыку оркестра, который играл с удивительной точностью. За ними следовали солидные вельможи в своих экипажах, главы иностранных государств (начиная от европейских зятьев, породнившихся с королевским семейством, заканчивая махараджами, признавшими господство империи над их королевствами). Европейцы сидели с ровными спинами, одетые в утренние костюмы или кавалерийские мундиры, но индийцы были просто прекрасны: струящиеся шелка и драгоценности, переливающиеся в солнечном свете. Затем следовал двор: всевозможные придворные и фрейлины, все в лучших нарядах, графини сверкали драгоценными камнями, на шляпах покачивались перья, джентльмены были увешаны всевозможными орденами. Они махали, кивали и улыбались толпе, приводя ее в восторженное неистовство. Я увидела сэра Хьюго: он осторожно ехал верхом в строгом черном костюме и тем внимательнее всматривался в толпу, чем громче становились приветственные возгласы.

А потом появились они – семья. Экипажи один за другим провозили их мимо нас, ее детей и внуков, семейную историю, волею случая получившую статус государственной. Там были дети принца Уэльского, мои сводные братья и сестры, объединенные своим особым статусом; я ожидала, что мне станет больно от мысли, что мы никогда с ними не познакомимся. Но в сердце у меня была абсолютная тишина.

Затем появился сам принц Уэльский, добродушный, в прекрасно сшитом костюме; он милостиво махал толпе ухоженной рукой и улыбался. Этого человека Лили Эшборн любила, потеряла и из-за него умерла с разбитым сердцем. Интересно, что она о нем думала. Узнала бы она того мальчика, с которым когда-то была так близка, в этом седеющем мужчине, которым он теперь стал? Еще меня интересовало, думает ли он о ней хоть иногда. Была ли она мимолетным увлечением, горячечной фантазией или сожаление о ней он пронесет в сердце до конца своих дней? Я не могла найти ни одного ответа на его спокойном, удовлетворенном лице, а через минуту он уже исчез, под патриотические возгласы его унес вперед прекрасный золотой экипаж.

И вот появилась она, в самом торжественном экипаже. Его тянула шестерка белых, идеально подобранных лошадей. Она оказалась меньше, чем я ожидала, и круглой, как шарик, как осенний голубь, распушивший перышки в ожидании приближающейся зимы. На ней был непростительно уродливый черный капор, а в руке – букет роз. Прежде я видела ее только в профиль, на монетах и марках, и очень удивилась, заметив, что она улыбается. Зубы у нее были маленькие и не очень хорошие, но она явно была счастлива таким восторженным излияниям, утопала в любви и поддержке своих подданных. Проезжая мимо меня, она не повернула головы в мою сторону. Между нами не произошло момента узнавания. И я знала, что его никогда и не будет. Какие бы неприятности ни доставляли ей ее дети, это были их заботы. Она была выше этого.

Экипаж быстро ехал мимо нас, копыта лошадей звонко стучали по мостовой, когда они несли ее по направлению к собору святого Павла на благодарственную службу в честь ее долголетнего правления. Толпа двинулась вслед за ней, стремясь взглянуть на королеву еще хоть одним глазком. Я не пошла за ними. Одного раза было достаточно.

* * *

Я медленно возвращалась обратно в Бишопс-Фолли и была уже где-то посреди Грин-парка, когда увидела его. Мне не стоило удивляться. Он ведь сказал мне однажды, что может сорок миль следовать за ягуаром в джунглях и ни разу не потерять его след. Ему явно ничего не стоило выследить мою огромную шляпу с цветами.

– Ходила повидаться с бабулей? – вежливо спросил Стокер.

Я слегка ему улыбнулась, но он не улыбнулся в ответ.

– Не то чтобы она это заметила. Но да. Мне нужно было увидеть ее, всего раз. Теперь с этим покончено. Я могу двигаться вперед, оставить все это позади.

– Правда можешь? Ведь ты еще не нашла ответов на все вопросы, – заметил он.

Он опять создал между нами дистанцию, которую я никак не могла преодолеть, вернул себе прежнюю холодность, как только опасность миновала. Снова спрятался под маской чужака. Я не понимала, зачем он меня разыскал. Вероятно, просто хотел напоследок сплести воедино как можно больше оставшихся свободных нитей. Уж в этом я должна ему помочь, уныло подумала я.

Я вздохнула.

– Очень много вопросов без ответов. Кто этот хозяин-кукловод, а точнее, хозяйка, дергающая за нити сэра Хьюго? Что стало с Эдмундом де Клэром и можем ли мы с ним распрощаться? Говорил ли он правду, утверждая, что смерть барона была лишь несчастным случаем?

Стокер пошел со мной в ногу, почти касаясь меня, но все же не касаясь.

– Макс верил в рыцарство, храбрость и все прочие старомодные вещи. Он умер, защищая дочь женщины, которую любил. Он бы и сам выбрал такую смерть. Думаю, он ее и выбрал.

– О чем ты?

– У него был шанс раскрыть все карты в этом деле, когда он вез тебя в Лондон. Вы провели вместе в экипаже несколько часов. Он мог бы сказать тебе, кто ты такая, и прямо спросить, известно ли тебе что-то о документах. Но он сохранил все это в тайне, думаю, потому, что хотел встретиться с ними один на один. Но, к несчастью, он недооценил степень отчаяния Эдмунда де Клэра.

– Наверное, все так, – задумчиво проговорила я. – Если бы только он мне все рассказал!

Он посмотрел на меня суровым взглядом.

– И ты бы ему поверила? Если бы незнакомец, с которым ты никогда до этого не встречалась, рассказал тебе, что ты законная дочь принца Уэльского? Да ты бы выскочила из этого экипажа при первой возможности. И он потерял бы тебя навсегда.

Я медленно кивнула.

– Пожалуй, ты прав. Мне приятно думать, что я была бы слишком заинтригована его рассказом, чтобы испугаться и сбежать, но все мы не настолько храбры, как нам кажется.

– Я в этом не уверен, – сказал он; слова яростно вырывались из его уст, будто он говорил против воли. – Мне кажется, ты храбрее любого мужчины из тех, что я знаю.

Его глаза слишком блестели и не внушали спокойствия. В нем вспыхнуло какое-то новое чувство, борющееся с его холодностью, и это привело меня в замешательство. Я не знала, что на это сказать, и, как обычно в моменты смущения, обратилась за помощью к бабочкам: они всегда порхают в недосягаемости, их запутанные движения – это и защита, и способ двигаться вперед. Я сунула руку в карман и сменила тему.

– Кстати, о деньгах, вот твой выигрыш в нашем споре. Я не забыла. Ты был совершенно прав. Конечно, там была связь, просто я не смогла ее увидеть. Знаешь, это один из критериев хорошего сотрудничества – когда один из партнеров находит лес, а остальные изучают деревья. В любом случае вот, возьми. Новая, яркая, блестящая гинея для твоей цепочки от часов.

Я протянула ему монету, и он взял.

– Буду носить ее с гордостью. А если когда-нибудь сяду на мель, у меня в запасе всегда будут деньги на бутылку джина, – сказал он мне с намеком на свою прежнюю грубость. – Ну что ж, думаю, пора двигаться дальше, – энергично продолжил он.

– Конечно, – ответила я. – Это наше маленькое приключение дорого нам стоило. У нас почти нет денег, ты потерял свою коллекцию и дом, и нас чуть не убили. Ты оказался бы самым неразумным человеком в мире, если бы не хотел обо всем этом забыть. Но, говоря это, я думаю о том, осталось ли в тебе хоть что-то от дерзкого авантюриста.

Он вдруг замер.

– О чем это ты?

– Я сделала предложение лорду Розморрану прошлой ночью.

Я изложила ему все в подробностях, описала план, который мы составили с его светлостью, и все это время Стокер напряженно слушал, прервав меня только однажды, чтобы задать вопрос.

– На этот раз он говорит серьезно?

– Конечно. Он хочет сделать из Бельведера в Бишопс-Фолли настоящий музей. Но он не сможет сделать этого до тех пор, пока все коллекции не будут каталогизированы, а экземпляры – профессионально подготовлены к экспонированию. Когда с этим будет покончено, нужно будет снарядить несколько экспедиций, чтобы добыть в коллекции недостающие образцы. Этого плана достаточно для того, чтобы мы были завалены работой в ближайшие двадцать, нет, тридцать лет, если захотим. Мы будем жить здесь, в Лондоне, и ездить в экспедиции всегда, когда нам потребуется полевое исследование; спонсированные экспедиции, – поправила я себя. – Его светлость собирается открыть подписку для своих самых богатых друзей, чтобы окупить затраты. Между экспедициями каждый из нас будет получать приличное жалование, а Бельведер его светлость предоставит нам для работы. Он также готов предложить нам жилье. Он упоминал небольшие строения в поместье, те маленькие живописные домики, на которые в наш первый приезд указывала нам леди Корделия. Его светлость говорит, что не составит большого труда обустроить их для нас, чтобы у каждого был свой небольшой домик. Я уже выбрала себе готическую часовню, – предупредила я, – так что даже не пытайся положить на нее глаз.

Он размышлял над моими словами, а я затаила дыхание. Мне показалось, что за эту минуту его молчания прошла вечность. Империи создались и рухнули, прошли войны, дети родились, выросли, постарели и умерли, а я все ждала, и самое ужасное было то, что я ни словом, ни жестом не могла показать ему, как много значит для меня его ответ. Мы были стойкими товарищами по оружию, партнерами в приключении. Я не просила у него ничего, кроме этого.

Он смотрел на меня с непроницаемым лицом.

– Я чувствую себя так, будто меня закрутил смерч.

– Ты не ответил, – заметила я.

– Только дурак стал бы отказываться от такого предложения, – просто сказал он. – А я не дурак.

Тяжесть в моей груди исчезла, и я снова смогла дышать. Значит, это не конец. Какая бы странная связь ни была между нами, она пока не закончена.

Он потряс головой, будто желая прояснить свои мысли.

– Я рад, что это не конец, – сказал он, будто прочитав мои мысли; потом я почувствовала в нем какую-то борьбу: взгляд был напряжен, руки сжаты в кулаки, словно он боялся протянуть их ко мне.

Но этот момент прошел, и, когда он заговорил, меня не покидало странное чувство, что он совсем не то хотел сказать. Его голос был спокойным, он держался расслабленно.

– Ну, Вероника, могу совершенно искренне сказать, что никогда не встречал никого, похожего на тебя. Ты подумала обо всем.

– Я старалась, – скромно ответила я.

– Пожалуй, людям сложно тебя удивить, – проговорил он, глядя поверх зеленого моря листьев.

– Это бывает нечасто, – признала я.

– Ну что ж, значит, я буду очень этим гордиться, – сказал он, вынимая из кармана связку бумаг. Он протянул ее мне.

– Что это?

– Считай это подарком ко дню рождения. Я запомнил дату в документах. Тебе сегодня двадцать пять. С днем рождения, Вероника.

Я все еще смотрела на бумаги у себя в руках и совершенно не могла понять, что же он сделал.

– Это подлинные документы, доказывающие твое происхождение, – ласково сказал он мне. – И те, что твоя мать отдала Максу, и те, что сестры Харботтл хранили для тебя в банке.

Я долго не могла произнести ни слова, а когда смогла, воскликнула с удивлением:

– Но я же их сожгла! И ты сам это видел.

– Ты сожгла ту связку, что я тебе дал. Вот чем я занимался, когда ты думала, что я делаю заметки о монтировке слона. Я готовил поддельные документы, чтобы ты их уничтожила. Я согласился, что уничтожение бумаг – единственный способ добыть тебе свободу, – уверил он меня, – но подумал, что мы достигнем того же эффекта, даже если только сделаем вид, что уничтожаем их.

– Но зачем…

Он посмотрел вдаль, обратив взгляд на что-то не видимое мне.

– Каждый человек заслуживает правды, Вероника. Что ты будешь с ними делать – это твое решение. Но нельзя допускать, чтобы кто-то делал этот выбор за тебя только потому, что людей пугают истинные факты.

Сжечь ли их, опубликовать или выбросить в Темзу – только ты должна это решить, а не кто-то другой.

Я покрутила связку в руке, пробежала пальцем по ленте. Подумала о жизнях, которые были покалечены или уничтожены из-за того, что здесь содержалось. Моя мать умерла от разбитого сердца. Принц Альберт, мой отец и барон – всех затронула истина, сокрытая в этих строчках. Дорогая цена заплачена за поведение мальчишки, которому не было еще и двадцати, и девушки, которую он любил.

– Пора оставить души покоиться в мире, – сказала я наконец.

– Значит, ты хочешь их уничтожить? – спросил он.

Я спрятала документы в карман и взяла его под руку.

– Когда-нибудь. Но не сейчас. Пока достаточно того, что они у меня, а мы в безопасности. А теперь пойдем в Бишопс-Фолли и начнем строить планы о нашем музее. Жаль, что слон лорда Розморрана был уничтожен при пожаре. Он бы прекрасно смотрелся на входе.

– На входе! – сильные мускулы у него на руке сжались от возмущения. – Да ты с ума сошла. Этот слон должен был стать моим шедевром. У него есть другой, еще больше, его-то уж я закончу, и тогда он окажется в центре музея как главный экспонат.

– Из всех безумных идей… – начала я.

Мы упоенно спорили всю дорогу до Бишопс-Фолли, и я прекрасно знала, что так и будет. За что бы мы со Стокером ни брались, мы не могли ничего делать без бурного обсуждения и состязания в остроумии. Но, вместо того чтобы расстроить меня, этот спор сразу поднял мне настроение, и мои шаги ускорились от радостного предвкушения. Исследования звали нас, и мы собирались ответить на этот призыв, отправившись на неисследованные континенты по неизведанным морям; мы будем бороздить их вместе, а заодно, может быть, раскроем парочку тайн. Перед нами лежали сотни приключений, и я с нетерпением их предвкушала. Как часто говорила прекрасная Аркадия Браун, леди-детектив: excelsior!

Благодарности

Я бы хотела от всего сердца поблагодарить всех тех, кто участвовал в создании этой книги.

Доброту и профессиональное великодушие проявили: Сюзанна Кирсли, Лорен Виллинг, Робин Карр, Бенджамин Дрейер, Эрика Монрой, Делайла Доусон, Холли Фор, Али Тротта, Кристин Роуз Элль, Алан Брэдли, Паола Брин, команда Writespace и доктор Рори Шван.

Отдельно скажу, что я в огромном долгу у Блейк Лейерс за ее навыки и поддержку в воплощении этого проекта с самых первых дней и во всех его инкарнациях.

Я очень благодарна своему прошлому дому, MIRA/ Harlequin, и своей новой издательской семье, Penguin/ NAL. Отдельные благодарности Каре Велш, Крэгу Берку, Клэр Зион, Лесли Шварц, Диане Киркланд и Шэрон Гамбоа за исключительно теплый прием. Я особенно благодарна Дэниелу Лагину, Колину Рейнхарту и Энтони Рамондо за невероятные усилия, приложенные для того, чтобы сделать эту книгу такой прекрасной, что я даже и представить себе не могла. За бесчисленные дарования и бесподобные умения – моему издателю Элен Эдвардс, которая заслуживает всевозможных наград и благодарностей.

Скольким я обязана моим родителям, дочери и особенно мужу, невозможно описать, тем более отплатить.

И, как всегда, благодарю своих читателей, продавцов, библиотекарей и всех любителей книг, которые делятся своими эмоциями.

Примечания

1

Ящик Уорда – стеклянный ящик для тропических растений, изобретение английского биолога Натаниэля Уорда.

(обратно)

2

Изабелла Берд (1831–1904) – британская исследовательница XIX века, писательница и натуралистка, ставшая первой женщиной – членом Королевского географического общества Великобритании.

(обратно)

3

Марианна Норт (1830–1890) – английская путешественница и художница, известная своими ботаническими иллюстрациями и пейзажами, а также открытиями новых видов растений.

(обратно)

4

Ирландский вопрос – проблема национальной независимости и единства Ирландии, возникшая в результате завоевания и колониального порабощения этой страны Англией, начавшегося в последней трети XII в. и длившегося более 400 лет. Оно лишило ирландский народ национальной государственности, подчинив его верховной власти английской короны.

(обратно)

5

Восстание махдистов – антиколониальное восстание в Судане, которое возглавил Мухаммад Ахмад, объявивший себя «Махди» (мессией). Привело к тому, что в разгар «драки за Африку» европейцы на 13 лет были вытеснены из Судана.

(обратно)

6

Гладстоновский саквояж – кожаный неглубокий саквояж с округлыми боками, названный по имени премьер-министра Великобритании Уильяма Гладстона.

(обратно)

7

Изамбард Кингдом Брюнель (1806–1859) – британский архитектор, построивший основное здание Паддингтонского вокзала.

(обратно)

8

Туринская плащаница – христианская реликвия, четырехметровое льняное полотно, в которое, по преданию, Иосиф из Аримафеи завернул тело Иисуса Христа после его крестных страданий и смерти.

(обратно)

9

Андрокл – вероятно вымышленный персонаж, древнеримский раб, который сбежал от тирании своего жестокого господина в Ливийскую пустыню, где встретил хромающего льва и, поборов страх, удалил из его лапы занозу.

(обратно)

10

Перевод Е. Фельдмана. – Прим. перев.

(обратно)

11

Джон Китс (1795–1821) – поэт младшего поколения английских романтиков.

(обратно)

12

Эдгар Аллан По (1809–1849) – американский писатель, поэт, эссеист, литературный критик и редактор, представитель американского романтизма.

(обратно)

13

Извержение вулкана Кракатау 1883 года – извержение, начавшееся в мае 1883 года и завершившееся серией мощных взрывов 26 и 27 августа 1883 года, в результате которых большая часть острова Кракатау была уничтожена.

(обратно)

14

Мария-Антуанетта – королева Франции с 1770 по 1792 гг. В 17831786 гг. в Версале была построена небольшая ферма, состоящая из окруженных садами традиционных деревенских построек, предназначенная для отдыха королевы.

(обратно)

15

Шамборский замок – один из самых узнаваемых замков Франции, архитектурный шедевр эпохи Ренессанса.

(обратно)

16

Замок Говард – родовое поместье английского аристократического семейства Говардов, самый пышный барочный дворец Великобритании.

(обратно)

17

Чатни – индийский соус, который готовят из фруктов или овощей с добавлением уксуса и специй.

(обратно)

18

Анна Радклиф (1764–1823) – английская писательница, одна из основательниц готического романа.

(обратно)

19

«Письма из ларца» – письма и стихи, предположительно написанные шотландской королевой Марией Стюарт к графу Босуэллу, которые тот держал в серебряном ларце.

(обратно)

20

Филип Сидни (1554–1586) – английский поэт и общественный деятель елизаветинской эпохи. В битве при Зютфене Сидни был тяжело ранен и вскоре скончался. Согласно биографу Фулку Гревилю, когда Сидни получил флягу с водой, он увидел раненого солдата и передал ему флягу со словами «Твоя нужда сильнее моей».

(обратно)

21

Мэри Шелли (1797–1851) – английская писательница, известная как автор книги «Франкенштейн, или Современный Прометей».

(обратно)

22

Книга Страшного суда – свод материалов первой в средневековой Европе всеобщей поземельной переписи, проведенной в Англии в 1085–1086 годах по приказу Вильгельма Завоевателя.

(обратно)

23

Гомруль (англ. Home Rule, «самоуправление») – движение за автономию Ирландии на рубеже XIX–XX вв.

(обратно)

24

Ихэтуаньское восстание – антиимпериалистическое восстание крестьян и городской бедноты Северного Китая в 1899–1901 гг.

(обратно)

25

Ист-Энд – восточная часть Лондона, в которой издавна проживали самые бедные жители Лондона, из-за чего за ней закрепилась слава неспокойного района с высоким уровнем преступности.

(обратно)

26

Бланманже – холодный десерт, желе из миндального или коровьего молока, сахара и желатина.

(обратно)

27

Коромандельская ширма – китайская лаковая ширма, отличающаяся своим прорезанным декором. Элитный атрибут домов европейской знати.

(обратно)

28

Эндимион – прекрасный юноша, погруженный Зевсом в вечный сон. Богиня Диана влюбилась в спящего красавца и навещала его, чтобы любоваться юношей и целовать его.

(обратно)

29

Мария Сибилла Мериан (1647–1717) – немецкая художница и гравер времен барокко, иллюстратор, энтомолог, исследователь, издатель, путешественница.

(обратно)

30

Почетное общество Линкольнс-Инн – одно из четырех юридических заведений Лондона, к которым относятся барристеры Англии и Уэльса.

(обратно)

31

Джон Браун (1826–1883) – слуга и многолетний фаворит королевы Виктории в период ее вдовства.

(обратно)

32

Генрих Шлиман (1822–1890) – немецкий археолог, обнаруживший античную Трою.

(обратно)

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

Глава двадцать восьмая

Глава двадцать девятая

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg