«Тиргартен»

Тиргартен (fb2) - Тиргартен [litres] 2447K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Георгий Александрович Зотов (Zotov)

Zотов Тиргартен

© Зотов Г.А., 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *

Часть первая Totenkopf[1]

Охота на оленей являлась бы замечательным спортом, будь у оленей так же на вооружении винтовки.

Уильям Гилберт, английский драматург

Пролог

Тьма непроглядная. Зажмурься, открой глаза – вообще не отличишь. Зато я слышу всё. Дыхание. Хруст веток. Стук капель по листьям. Дождь, её спасение, откровенно мешает мне… Эх, сюда бы пару мощных прожекторов, но… нет, пользоваться ими не по правилам. Она не могла уйти – наверняка замерла где-нибудь у корней дуба потолще, обессиленная, перепуганная, в панике вглядывается во мрак. Туфли я уже нашёл – сначала одну, со сломанным каблуком, затем вторую: даже не догадалась их сразу снять. Не поленился, подобрал: первую я увезу домой и сожгу, а другая понадобится тут. На сучьях – клочки одежды… Платье явно изорвано, ноги исцарапаны, сбиты и кровоточат. Но не стонет – боится обнаружить себя. Молодец.

Вдали слышится сильный грохот, земля упруго пульсирует. Ой-ой. Мне пора торопиться – времени осталось не так много. Иди-иди сюда, лапочка. Я заждался.

Свет фонарика выхватывает из бездны скрюченные ветви.

Ночной лес страшен. Мой главный детский кошмар – взрослые забыли меня во тьме, где у деревьев морщинистые лица, а дупла – это пасти с кривыми, обломанными зубами. Сучья обнимают шею, врезаются острыми краями сухие листья, и никто не слышит моего предсмертного крика. А теперь я здесь – словно рыба в воде. Фонарик часто включать не рекомендуется. Увидят они – жди неприятностей. Нет, я люблю адреналин, обожаю, когда он бурлит в крови, для этого и взялся за дело… Но всё же не до такой степени. Я запрокидываю лицо, наслаждаясь погодой. Ледяные струи льются мне на лоб, стекают по щекам. Свежо и холодно. Я весь обращён в слух. Шорох слева. Слышу его сквозь дождь. Пятно света скользит по кончикам ушей убегающего зайца. Чёрт, ведь совсем близко. Неужели я удалюсь ни с чем? Быстро иду дальше, отводя от глаз ветки, стараясь не поцарапаться. О! Вот! Вымокшая голубая материя. Ещё один лоскут, застрявший в коре. Душа ликует. Да. Да! Она не уйдёт. Инстинкт (а он меня никогда ещё не подводил) ведет прямо. Ничего сложного. Я растворяюсь внутри леса, вижу мир его глазами, вдыхаю кислород всеми листьями… и ощущаю присутствие беглянки.

Интуиция не обманывает охотника.

Пригнувшись, я скольжу вперёд – сильно и быстро, как волк. Опять толчок снизу, и нервная дрожь земли. Пора заканчивать. Отстёгиваю фляжку от пояса. Делаю основательный глоток. Солоноватый вкус, тепло разливается по телу… хорошо-о-о. Скупо щёлкаю кнопкой фонарика. Ага, ветка сломана. Всегда представляй себя на месте тех, кого ищешь. Где бы ты сам спрятался? Хм. Либо в зарослях вроде малинника, либо за стволом толстого дерева – дуба или баобаба. Ну, баобабов здесь нет (о, в своё время я повидал их более чем достаточно). Дуб я уже упоминал. Хочется ещё выпить, но я туго завинчиваю крышку: и так позволил себе лишнее, пряный запах глушит и обоняние, и восприятие леса. Но… захотелось чуточку насладиться. Господь всемогущий, как же холодно – а ещё весна! Я не опасаюсь, что она выбралась из чащи. Это бывшие охотничьи угодья, раньше сюда приезжали на весь день – вволю гоняться на лошадях за косулями. Днём-то легко заблудиться, а уж ночью – и вовсе милое дело. Я заранее присматриваю дичь. Слежу за её логовом, наблюдаю: уходит дня три-четыре, иногда и вовсе неделя. Дело обстоятельное, торопиться ни к чему. Я человек честный, не стану лукавить, будто мне всегда везёт… Что поделаешь, таковы правила игры. Однако этой ночью удача будет моей… Говорю же, я чувствую. Опускаюсь на четвереньки – ладонями в мокрую грязь. В позе хищника, вынюхивающего добычу, мне проще будет распознать жертву…

Дождь внезапно, за секунду, заканчивается.

Последняя капля падает в лужу. Буль. Я улыбаюсь. Боги явно открыли мне рог изобилия. Сквозь тучи ярко блестит луна – это не фонарик, слепящий тебя же. Серебряное сияние длится совсем недолго. Однако вполне достаточно, чтобы я успел увидеть… Ха, да она же совсем рядом! Метрах в десяти, как я и предполагал, вжалась спиной в толстый ствол. Закрылась большой еловой лапой, вот голубое и незаметно. Наши взгляды пересекаются. Она испускает громкий визг, поворачивается и бросается наутёк. Прекрасно. Пусть паникует, не разбирает дороги, мне это на руку. Я следую за ней – быстро, плавно: сказываются ежедневные пробежки. Не задыхаюсь, в ногах нет боли. Буквально на ходу (неудобно, но уже привык) натягиваю перчатки. Дичь оборачивается (они иначе не могут, чтобы не посмотреть назад… бедные животные), со всего маху врезается лицом в здоровенную сосну и падает. Подняться не успевает – несколько прыжков, и я у цели. Отлично. Смотрю на часы – надо же, всего сорок пять минут поисков… прямо горжусь собой. Женщина истошно кричит – я не возражаю. Какой смысл в охоте, если существо не верещит, а угрюмо смотрит исподлобья? А ведь она может и броситься. Терять ей нечего, такое бывало… Что ж, как-нибудь справлюсь. В самом-то деле, не в первый же раз.

Взвивается в воздух. Прыгает на меня. Всё как я ожидал.

Бью особь в живот. Та предсказуемо складывается пополам. Падает. Кричать уже не может. Закономерно. Наматываю её волосы себе на руку (стараюсь выбирать «длинногривых», стриженые мне не нужны), голова запрокидывается. Мы смотрим друг на друга – глаза в глаза. Промолчит или будет умолять о пощаде? Хотелось бы, конечно. Иначе нет полного удовольствия. Увы – ни слова. Сорвала голос воплями, прерывисто сипит. Я встаю позади неё, достаю из-за пояса заточенный дома охотничий нож и одним движением перерезаю ей горло. Вновь светит луна. Я вижу, как огромные листья папоротника орошает струя крови – бьёт толчками, очень сильно. Дичь хрипит и дёргается, пытаясь расцарапать мои руки ногтями. Бесполезно – на мне перчатки почти до локтей из жёсткой, отлично выдубленной кожи. Я всё предусмотрел. Меня называют нудным и чересчур техничным, и это чистая правда… Зато я избегаю совершенно ненужных проблем. Как можно меньше следов – даже если её не найдут. А такой шанс тоже есть, сейчас её соседям явно не до вопросов, куда пропала милая девушка, – каждый день люди исчезают сотнями, ад в городе творится кромешный.

За мгновения до смерти дичь чрезвычайно сильна.

Непроизвольные конвульсии, лупит во все стороны кулаками – случается, наносит болезненный удар. Я терпеливо жду. Жертва вскоре затихает, руки повисают плетями. Чудесно, готова. Предстоит весьма хлопотное занятие, но иначе трофей не добудешь. Приступаю. Ладонь быстро затекает, не так-то просто пилить ножом, даже с мелкими зубчиками по краю лезвия. Хруст позвонков. Ещё немного. Уф, наконец-то. Я кладу голову рядом с туловищем, достаю из ягдташа холщовую сумку, бережно упаковываю сувенир. Дома ожидают дела. Искупать, залить спиртом, спрятать в безопасное, далёкое от любопытных глаз место, пока я организовываю транспортировку. Мне нужна неделя, не больше. Подобралась великолепная коллекция – жаль, что хвастаться можно только истинным знатокам охоты. Раскрыв напоследок ягдташ, я любуюсь остекленевшим взором мёртвой особи. Какой замечательный экземпляр самки. Мой типаж – примерно двадцать лет, светлые волосы, худенькая… Я всегда выбираю стройных, толстухи ведь далеко не убегут, и тогда теряется весь смысл охоты, ощущение азарта и преследования. Завязываю горловину мешка, забрасываю сумку за плечи, бодро двигаюсь через лес. Мне больше ничего не нужно. В крови – просто бешеное количество адреналина, хочется кусать губы и орать от восторга. Снова начинается дождь, и я счастлив. Крови на меня попало мало, а ливень и остатки смоет – вид будет нормальный. Мои документы полностью в порядке: полицейские, если я их встречу, ничего не заподозрят. Вновь дрожит земля – первые дни очень сбивало с настроя, но со временем я привык. О боже, кто бы знал, насколько тяжело отследить дичь, поймать, привезти сюда, выпустить на природу… и какой чудовищный риск быть арестованным. Ежеминутно. Ведь случись чего, со мной и церемониться не станут. Но иначе – какой же я охотник? Голова самки в мешке приятно оттягивает руку. На моих губах играет нежная улыбка.

Я выхожу на поляну, где меня ждёт автомобиль.

Достаю из багажника изящную табуреточку. Ставлю на неё левую туфлю. Приподняв за ножки, отодвигаю от себя. Смотрится шикарно. Вот ей-богу.

Окончание охоты всегда восхищает. Лучше лишь предвкушение следующей дичи.

А я уже знаю, кто ею станет. Да. Определены и имя, и адрес. Отличная кандидатура. Требования всегда одни и те же – мускулистая, грациозная, словно газель. Обязательно задаст мне жару, петляя между деревьями. Только вот жаль – ничего у неё не получится.

Глава 1 Дисней (Берлин, район Тиргартен, 25 апреля 1945 года)

Шуцман был молоденький, судя по виду, мобилизованный совсем недавно. Тощий, бледный, настоящий доходяга, с трудом удерживающий на плече тяжёлую винтовку: изо рта шёл пар, от промозглого холода его пробирала дрожь. Завидев приближающегося человека в чёрной форме (тот шёл вразвалочку, не торопясь), парень взволновался. Мужчина в возрасте за сорок, среднего роста, полностью седой, с чёрной повязкой на левом глазу (как у пирата), из-под ткани на щёку «спускается» белый шрам. Сразу понятно – прибыло важное начальство: из министерства или самой рейхсканцелярии.

– Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер, любезный. Не надо так трястись, я не укушу. Внимательно рассмотри моё удостоверение. На него гляди, а не на меня, пожалуйста. Вот тут, видишь печать? «Крипо», бюро «вэбэ», комиссар Вольф Лютвиц, специальные расследования. Хорошо запомнил, правда? Ах, какой молодец. Давай показывай, что у нас случилось плохого.

Шуцман вернул аусвайс дрожащей рукой. Ему было не до шуток.

– Я ничего не трогал, господин гауптштурмфюрер[2]. Нас строго предупреждали… если труп, то прохожих не допускать, не прикасаться, позвонить с ближайшего телефона в криминальную полицию, следовать её указаниям. Я действовал по инструкции.

«Иисус добрейший, какая же у нас чудесная страна, – мысленно усмехнулся Вольф. – Самое позднее через пару недель над столицей рейха будет развеваться русский флаг, а парень искренне боится, что ему влетит по службе».

Он выдавил улыбку, благосклонно потрепав запуганного шуцмана по щеке.

– Я без претензий, мой мальчик. Веди меня, я весь в твоём распоряжении.

Щёлкнув каблуками, полицейский направился в глубину леса. Вольф шёл за ним, вдыхая прохладный утренний воздух и слушая канонаду, доносящуюся с севера. Сегодня русские вошли в пределы Берлина – и, как обещает доктор Геббельс, скоро неминуемо найдут здесь свою могилу. Ибо каждый германский дом встанет на пути славянских варваров несокрушимой крепостью, и каждый немец, от младенца до старика, возьмёт в руки оружие, подобно древним викингам. Вольфа, впрочем, это уже нисколько не волновало. 3 февраля 1945 года, во время самого страшного авианалёта американских бомбардировщиков Б-24 на город, заживо сгорела его жена Гертруда вместе с их десятилетними детьми – девочками-близнецами Анной и Катрин. Он даже не смог опознать мёртвые тела близких: могильщики показали ему яму с сотней обуглившихся трупов – в ту ночь в Берлине погибло 25 000 человек. Через два месяца бесконечного пьянства вместо сна Лютвиц спокойно пришёл к выводу, что лучше всего застрелиться. Так бы он и сделал… если бы не Дисней.

– Вот девушка, господин гауптштурмфюрер.

Обезглавленное тело полулежало, привалившись к сосне. Вольф присел на корточки, внимательно осматривая труп. Изодранное в клочья грязное голубое платье. Молочно-белые босые ноги ниже колен исцарапаны и сбиты до синяков, на ступни вообще лучше не смотреть… но придётся. Ногти на руках ухожены, хороший маникюр, женщины остаются женщинами даже во время войны. Если судить по коже обезглавленного тела, покойной лет двадцать. Ни капли крови. Дождь за ночь всё смыл, а заодно и следы… собака не пригодится. Вольф встал и, не сдерживаясь, выругался – несколько раз подряд. Худосочный шуцман вздрогнул, воззрившись на него.

– Ну, кто на этот раз, шеф? – весело спросили сзади. – Я надеюсь, слонёнок Дамбо?

Заместитель Вольфа по отделу, унтерштурмфюрер Вилли Хофштерн, подошёл неслышно – привычка, оставшаяся с разведроты на Восточном фронте. Вольф уловил сильный запах алкоголя, но не высказал недовольства по этому вопиющему поводу – сейчас не только в «крипо», а и на позициях офицеры из аристократов не могут без дешёвого шнапса. Громыхнуло совсем рядом, однако Вилли не сделал попытки пригнуться. Лютвиц повернулся к нему – без улыбки. Бледные щёки Хофштерна пылали красными пятнами ввиду употребления минуту назад полутора сотен граммов шнапса, светлые пряди волос прилипли ко лбу. «Парень запасливый, наверняка и для меня что-то осталось», – хмыкнул Вольф.

– Дай-ка глотнуть, – без обиняков попросил комиссар.

Не стесняясь шуцмана, гауптштурмфюрер основательно приложился к фляжке Вилли.

– Нет, – мотнул он головой. – Если не ошибаюсь, сегодня у нас на блюде Золушка.

– Потрясающе, – поднял брови Хофштерн. – Жаль, что парень никак не обратит внимания на Бэмби. Вообрази себе славную картину – девушка, одетая оленёнком, с пристёгнутыми рогами, несётся через парк, а вслед за ней скачут удалые охотники.

Вольф криво усмехнулся и влил в рот ещё шнапса.

– Сцена довольно типичная для прошлых охотничьих выездов Диснея, – вытерев губы, сообщил гауптштурмфюрер. – Заранее выслеживает девицу. Как правило, из небогатой семьи, телефонистку или машинистку в маленькой конторе, лет двадцати от роду. Не сильно поблизости – тут мало кто живёт, в Тиргартене половина домов разрушена. Ждёт, пока жертва ляжет спать, и тишайше взламывает замок. Угрожает – скорее всего, оружием. Заставляет переодеться в одежду героини диснеевского мультфильма: барахло приносит с собой, либо ищет у девушки нечто похожее в гардеробе. Затыкает рот кляпом или усыпляет малой дозой хлороформа. Привозит в парк Тиргартена и выпускает, а затем… охотится на неё, как на животное. Он очень хороший специалист, Вилли, профессиональный. Грамотно загоняет дичь. Ему неинтересно сразу взять и убить – радует сам процесс. Девушка бежит через весь лес, прячется, он её обязательно находит и отрезает голову. Пятый случай за последние три недели. Тех четверых опознали родственники – родинки на теле, шрамы от аппендицита не тронуты.

– Фриц так и наши головы скоро снимет, – тихо, чтобы не слышал щуцман, сказал Вилли.

Фрицем они звали главу криминальной полиции рейха («крипо») – оберфюрера СС Фридриха Панцингера, назначенного на пост после «предательства» прежнего начальника Артура Нёбе, недальновидно принявшего участие в июльском заговоре против великого фюрера. Самого Нёбе казнили совсем недавно, третьего марта, – генерала, скрывавшегося на маленьком острове, выдала любовница по простой дамской причине: он в своё время отказался на ней жениться. Панцингер, разумеется, был вне себя от появления в Берлине серийного убийцы. Случись это ещё в сорок четвёртом – и Вилли, и Вольф пополнили бы ряды в штрафной дивизии Дирлевангера[3]. Фюрера в известность о зверских расправах над девушками в Тиргартене, безусловно, не поставили. А гауляйтер Берлина доктор Геббельс лишь скривил лицо: «Когда русские у ворот столицы империи и тысячи мальчиков из фольксштурма гибнут каждый день, вы предлагаете мне заниматься тремя отрезанными головами? Ловите этого маньяка сами». Да, тогда их было ещё три. Сейчас они стоят у вымокшего тела пятой жертвы.

– Сынок, ты нам больше не нужен, – обратился Вольф к шуцману. – Возвращайся на свой пост, мы с господином унтерштурмфюрером обсудим секретные тонкости расследования.

Шуцман вскинул правую ладонь и побрёл прочь. Не раньше, чем он скрылся из виду, Вольф вернулся к беседе. В Германии лучше общаться без лишних ушей. Приказано безоговорочно верить в победу, а тех, кто сомневается, – в петлю или к стенке.

– Да, я обещал Панцингеру поймать Диснея, – взял он под локоть благоухающего шнапсом заместителя. – И понятия не имею, что нам делать. С пятого апреля он отрезает в Тиргартене головы девушкам, но целых три недели подряд у меня связаны руки. Просил хотя бы роту СС, поставить вокруг парка оцепление – отказали. Всё для фронта, русские взяли Зееловские высоты. А цыплята из вчерашних школьников мне не нужны.

Унтерштурмфюрер настороженно оглянулся по сторонам.

– Зачем мы вообще этим занимаемся? – еле шевеля губами, шепнул он. – Ты же понимаешь – остались считаные дни. Берлин окружён. У моего дяди есть ресторанчик в Испании. Давай переоденемся в гражданское, попробуем уйти, пока можно… Бросим всё к дьяволу… Документы достать, сам понимаешь, особой проблемой не является. Знакомый уголовник сделает – качество блеск, как настоящие. Решайся, Вольф.

Лютвиц посмотрел на коллегу пустым, потухшим глазом.

– Мне некуда и незачем идти. Гертруда с девочками превратились в дым. Считаные дни? Отлично. Значит, у меня есть ещё немного времени, чтобы поймать эту сволочь. Он же откровенно издевается над нами. Знает, что в розыске. И всё равно убивает по девчонке раз в несколько дней, график у него. Пускай это станет моим главным развлечением перед смертью – он выслеживает девушек, а я поохочусь на него самого. И знаешь, я в более выигрышном положении. Мне, в отличие от Диснея, нечего терять. Такая бесподобная игра случается один-единственный раз в жизни.

– Ты сошёл с ума, Вольф.

– Конечно. Знаешь, как прекрасно чувствовать себя сумасшедшим?

Мёртвое тело они осматривали молча – под непрерывную канонаду орудий, теперь уже с юго-востока. Прибывшая вскоре бригада «крипо» почтительно ждала неподалёку, пока они разглядывали ногти покойницы, пытаясь выудить хоть частичку кожи убийцы. Наконец Вольф поднялся с колен, мокрый и грязный. Процедил пару ругательств, сорвал и с силой бросил в раскисшую траву обе перчатки.

Ничего. Опять ничего.

Они нарочито неторопливо шли к машине через лес, по очереди допивая фляжку. Шофёр вскинул руку, Вольф в ответ сделал еле заметное движение правой конечностью, словно собирался почесаться. По дороге к зданию Имперского управления безопасности на Принц-Альбрехт-штрассе все трое молчали. Лютвица подташнивало от выпитого на голодный желудок. Он сделал знак водителю, и тот притормозил «хорьх».

– Спасибо, Генрих. Мы с господином унтерштурмфюрером пройдёмся.

У полуразрушенного дома на углу немолодой фельдфебель отдавал команды подразделению фольксштурма – десятку подростков с фаустпатронами[4] на плечах и пятерым пожилым ополченцам: старшему было изрядно за шестьдесят. Он никак не мог удержать в дрожащих руках винтовку, хватался за сердце, фельдфебель, раздувая усы, угрожал пенсионеру всеми муками ада. На дереве близ книжного магазина качались на апрельском ветру неумело вздёрнутые (один выше, другой ниже) трупы двух мужчин – в чёрном пальто и в кургузой куртке с заплатой на спине. На груди повешенных булавками были пришпилены листы бумаги: «Я призывал сдаться». В стороне солдаты СС проверяли документы у женщины с большой сумкой, набитой тряпьём, – по её щекам катились слёзы, она кричала, размахивая руками, показывая на себя и на руины дома. Один из эсэсовцев лениво снял с плеча автомат. Вольф и Вилли не обернулись, услышав короткую очередь. Уличные мародёры не по части их ведомства.

– Дорогой Вилли, – шепнул комиссар Лютвиц, фамильярно обняв заместителя за шею. – Вот интересно. Район Тиргартен разрушен бомбардировками. Девушки живут не в двух шагах отсюда. Их надо захватить. Связать. Привезти в парк. И всё это – в прифронтовом городе, где на каждом шагу патрули СС, одержимые мыслями о шпионах, паникёрах и предателях. И как ты думаешь, почему Дисней проникает через все заслоны в комендантский час… а мы не получаем донесений от патрульных с описанием подозрительной личности?

– Не знаю, – честно ответил Хофштерн. – Ты мне расскажи.

– У него есть пропуск, – дохнул ему в лицо перегаром Лютвиц. – И очень хороший. Наш мальчик с отрезанными головами стопроцентно не из рабочих кварталов Веддинга. Его аусвайс даёт проезд в любое место Берлина без малейших проблем.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Вилли.

– Почти все маньяки-убийцы из неблагополучных семей, это существа без высшего и даже без среднего образования, с одной извилиной в мозгу. Тут совершенно иной случай. У парня либо отличные связи, либо хорошая должность.

Снаряд врезался в стену слева – обоих упруго ударило взрывной волной. Дальше шли до Принц-Альбрехт-штрассе молча, каждый думал о своём. Вольф по привычке придерживал левую руку – в сорок втором врачи достали из неё десять осколков русской гранаты, брошенной партизанами. «Лимонки» Ф-1, навсегда лишившей его левого глаза.

Глава 2 Русалка (Район Тельтов-канал, юг Берлина, 25 апреля 1945 года)

Курочкин исступлённо вглядывался в посеревшую кожу утопленницы, в двадцатый раз пытаясь разубедить себя – это не она. Такого не может быть. Просто не может, вот и всё. Они просто похожи. Как две капли воды, не отличишь. Нет-нет-нет. Пожалуйста.

– Вась, а Вась, – мрачно повторил старший лейтенант Комаровский, тронув его за плечо. – Прости, тут ничего не сделаешь. Это Настя. Посмотри на руку. Вот сюда. Хватит.

На скрюченном пальце девушки, всего час назад извлечённой из ледяной тьмы Тельтов-канала, блестело простенькое серебряное колечко – сержант Василий Курочкин подарил «цацку» двадцатилетней санитарке Насте неделю назад, разыграв целое представление, и разведрота втайне от начальства дружно обмывала будущую свадьбу чистым медицинским спиртом. Василий стоял над телом на коленях, спина сотрясалась от глухих рыданий. Комаровский, сбиваясь, твердил невпопад нечто ласковое, но лицо старшего лейтенанта оставалось непроницаемым. Вскинув трофейный шмайссер, он вглядывался в развалины домов у воды, где не прекращалась стрельба. Канал вчера форсировали с трудом, фрицы защищались отчаянно. В ППШ кончились патроны, и Комаровский забил прикладом офицера в чёрной форме. Тот не хотел умирать – уже вместо лица кровавая маска, зубы в крошево, а всё хрипел, пытался до горла добраться… вот приклад к чёрту и разломал. Бывает.

– Серёга, – хрипел Курочкин. – Я же с ней два года… ты понимаешь… два. Мы уже в Берлине… войне несколько дней осталось… за что… вообще не понимаю, блядь…

Комаровский умолк. Утешать он умел плохо.

Настя исчезла сутки назад. Её тело нашли в переполненном трупами канале – без головы. Опознали по вот этому самому Васькиному колечку, но оно бы и не понадобилось – все документы в карманах, включая красноармейскую книжку, пусть и размокли, остались нетронутыми. “Вервольф”, – заявил командир полка, едва ему доложили о происшествии. – Лютуют, запугивают, сволочи фашистские». Однако, шагая по городам Германии уже почти полгода, в великую силу вервольфовцев Комаровский не верил. Случалось всякое – война есть война, а не домашний пирог. Даже небольшие деревни защищались ожесточённо, дрались за каждый дом, из подвалов приходилось выбивать гранатами. Полуразрушенный Бреслау остался глубоко в тылу, до сих пор не взятый частями РККА: сумасшедшие мальчишки из гитлерюгенда, власовцы, которым абсолютно нечего терять, СС, фольксштурм. Пленных там не брали, да и зачем? Они ж как собаки бешеные. Настя из жалости хотела перебинтовать истекающего кровью белобрысого шутце, так урод ей руку до кости прокусил. Но вот голов точно никто не отрезал – какой идиот станет изображать мясника в горячке боя? В уголовном розыске Брянска, откуда следователь Комаровский (бывший школьный учитель истории) ушёл добровольцем на фронт в июле сорок первого, таких крайностей, впрочем, тоже не водилось. Убийства в Брянске происходили разные – и блатной «гоп-стоп», и «бытовуха» с ударом бутылкой по башке, и милая русскому сердцу поножовщина. Но унести голову с собой как сувенир? До этого самый жуткий блатарь не додумается. Оставив попытки успокоить Курочкина, старлей задыхался от бешенства – кем мог быть человек, убивший девушку? На войне рыцарству и лирике не место, однако куда логичнее попытаться зарезать офицера или хотя бы солдата, чтобы нанести противнику урон посильнее… Но зверски расправиться с безобидной санитаркой? Странно, очень странно. Неподалёку тяжело бухнул фаустпатрон, послышались автоматные очереди, крики «хох» и «форвертс!». Похоже, немцы снова пытались контратаковать.

– Неужели я даже лица её больше никогда не увижу? – давясь, рыдал Курочкин.

– Вася, – склонился к нему Комаровский. – Пойдём отсюда, и так уже отстали… Там подмога нужна… Мы вернёмся за Настюшей, обещаю… похороним по-людски. Фрицы прорываются… Вась, ну всё-всё…

Он ронял шаблонные слова и понимал, насколько фальшиво они звучат. Сергей не умел притворяться – чужая смерть давно оставляла его равнодушным, четыре года войны просто так для нервов не проходят. Сорокалетний блондин с голубыми глазами, словно сошедший с рекламного плаката «арийской расы» Министерства народного просвещения и пропаганды, Комаровский с раннего детства умел подражать любым звукам: пророчили, что он пойдёт работать в цирк, но вышло иначе… Ещё в школе Сергей увлёкся немецким языком, над чем откровенно ржали приятели. Он не обращал внимания. Торчал в библиотеках часами, листал страницы, пока другие тискали одноклассниц в укромных уголках Брянска. Зубрил, чем диалект «заксен» отличается от присюсюкивающего «байериш». И в итоге добился… его немецкий стал идеальным.

Это сразу оценили на фронте.

В разведроте он ходил за «языками», переодевшись в форму вермахта, – в блиндаже всегда имелся в запасе целый гардероб. Устраивал диверсии в городах. Один раз, появившись в мундире СС в центре Барановичей, кинул гранату в машину с шефом гестапо города – и ушёл. Правда, с руководством у него не ладилось, был резок на язык – вот и ходил в старших лейтенантах, пока ровесники вовсю обмывали полковничьи погоны.

Курочкин наконец выпустил из рук обезглавленный труп Насти, похожей на русалку из-за сморщившейся в воде, как чешуя, кожи. Сержант поднялся, глядя перед собой оловянными глазами, бездумно щёлкнул затвором ППШ. Пригнувшись, оба двинулись вверх по развороченной узкой улице. Она была пугающе пуста – нет даже мертвецов, лишь щебень и битые стёкла на мостовой. Из окна на третьем этаже мокрой тряпкой свисал белый флаг, но Комаровский не очаровывался – он прекрасно знал, что это может быть ловушкой. Про себя старлей ругал Курочкина последними словами. «Развесил сопли, мудак. Девке ничем не поможешь, а своих из виду потеряли. Где мы сейчас? Всё перемешалось. Вчера взяли с боем дом на соседней штрассе, через час туда заново ворвались немцы, а потом опять наши. Люди измотаны. Если фрицы в контратаку батальоном побегут, нам пиздец». Курочкин шёл позади, шатаясь как пьяный. Автомат Василий тащил в руке, словно дубину, держа за ствол. Они прошли кафе с развороченными взрывом стульями и разбитой витриной: в самом верху чудом уцелели готические буквы и нарисованный белой краской орёл со свастикой. Под сапогами жалобно хрустели стёкла. На башне кирхи, испещрённой следами от пуль, повис оплавленный согнутый крест. Метрах в двухстах, что-то рвануло. Серые стены домов дрогнули. «Беда будет», – подумал Комаровский, но не успел даже оглянуться на Курочкина.

Автоматная очередь прозвучала сзади – из того самого кафе.

Курочкин мягко осел на колени и выстрелил из ППШ от живота. В помещении послышался вскрик, наружу вывалился и замер на мостовой подросток в чёрной форме. Комаровский увидел два тёмных пятна, стремительно расползающихся между лопаток по гимнастёрке сержанта. Он рванулся к нему, сдёрнув с плеча шмайссер. Из кафе продолжали стрелять – неумело, с истеричными выкриками «хайль Гитлер!» и «фефлюхте руссен!». С каким-то подвизгиванием пули плющились о камни, рикошетили от стен. «Фольксштурм». Сергей поравнялся с Курочкиным, когда тот начал плавно заваливаться на бок. «Блядь, гранату бы сейчас», – пронеслось в голове, но после вчерашнего боя «лимонок» ещё не выдали. Он выхватил в прицел чьё-то лицо в кафе, нажал спуск, и оно исчезло в фонтане крови. Стрельба смолкла. Прошло несколько тягучих секунд, вновь прозвучала короткая очередь – кто-то взял у убитого автомат. Курочкин обмяк, послышался резкий хряск – в туловище ударила ещё одна пуля. Старший лейтенант залёг за телом сержанта. Сквозь осколки витрины мелькнуло нечто серое. Шмайссер сухо щёлкнул. «Ёб вашу мать… патроны». ППШ погибшего Василия валялся не так уж чтоб далеко, но к нему было не подползти. Выстрелы из кафе резко смолкли. Он услышал тонкий крик, почти рыдание. Похоже, и у немцев кончились боеприпасы. Тишина. В подобных случаях, как пишут классики мировой литературы, мгновения кажутся часами – и, что самое интересное, это действительно так. Судьба – бешеная сука. Двадцать минут назад Курочкин держал на руках мёртвую Настю, а теперь умер он сам, и лужа его дымящейся на холоде крови растекается по камням. Позавчера пили за свадьбу Васьки с Настей «наркомовские» сто грамм, а сегодня обоих больше нет. Как и многих других, с кем прошёл войну Комаровский. И скольких ещё не будет – пока какая-то фашистская блядь на улице берёт и стреляет тебе в спину.

Он приподнялся на колено. Нащупал за поясом финский нож.

Из кафе выбежал рыжий паренёк – в серой форме, с повязкой на рукаве: тут уж не разберёшь, фольксштурм или гитлерюгенд… Неумело занеся для удара винтовку прикладом вперёд, визжа на одной тягучей, непрекращающейся ноте:

– А-а-а-а!

Сергей за полсекунды оценил – до ППШ не добраться. Впрочем, мальчишка его не особо-то и беспокоил. Он привстал на одно колено. Дождался, пока фольксштурмовец поравняется с ним, легко отклонился от удара и воткнул нападающему финку в сердце. Хорошая финочка, с наборной рукоятью из плексигласа, в сорок третьем у штрафника на две бутылки водки выменял и с тех пор с ней не расставался. Немчик даже ничего не понял – хрюкнул как-то, ахнул, весь воздух из лёгких выплюнул. Винтовка грохнулась на мостовую, но Комаровский уже был учёный – когда парень падать на него стал, вскочил и оттолкнул умирающего. И правильно сделал: ему в челюсть врезался кулак. Лейтенант покачнулся, однако на ногах устоял. Новый удар пришёлся по руке, били стволом шмайссера, со всей силы – запястье пронзила острая боль. Однако финку он не выпустил, и резво (можно сказать, исключительно резво) подался назад.

Вовремя – в сантиметре от груди блеснуло плоское лезвие штыка.

Противник лыбился. Плечистый, заросший короткой бородой мужик с треугольником роттенфюрера СС на потасканной, обсыпанной пылью серо-зелёной форме. «Ах, тля, – подумал старший лейтенант. – Ты ведь этого сосунка на меня для отвлечения выпустил. Чтобы я его зарезал, как поросёнка, а сам от тебя нож получил. Вот же тварь поганая».

– Du wirst sterben…[5] – замахнулся штыком роттенфюрер.

– Nein, ich werde dich toten…[6] – спокойно ответил Комаровский.

Эсэсовец не удивился – словно всю войну русские вокруг него сплошь и рядом только и делали, что говорили на прекрасном «хохдойч». Отбросил бесполезный шмайссер, перекинул штык в другую ладонь. Комаровский сделал выпад финкой, но немец дёрнулся влево и молниеносно выбросил руку вперёд. Старший лейтенант присел, лезвие разрезало воздух над головой. Зажав в потных ладонях рукоятки ножей, они медленно кружили по пустой улице. Камни мостовой пружинисто сотрясались от танкового огня. Этот извращённый балет продолжался уже минуты две – никто не хотел пропустить удар от соперника, каждый пытался выгадать момент, дабы сокрушить врага. Старлей был одержим мыслью посчитаться за Курочкина, роттенфюрер явно разозлился по причине гибели троих фольксштурмовцев. Прекрасная, хорошо спланированная засада сорвалась, потому что один из этих дураков выстрелил в русского раньше времени: не выдержали мальчишечьи нервы.

Не отводя взгляда от лица Комаровского, немец показал на Курочкина.

– Bald wirst du ihn treffen[7].

– Kaum[8].

Роттенфюрер прыгнул вперёд, обрушился на Комаровского всем своим весом. Оба повалились на мостовую, хрипя и изрыгая проклятия. Припечатав старшего лейтенанта к камням, немец тянулся штыком к его горлу. Комаровский сжал обеими ладонями руку эсэсовца, стараясь увести лезвие в сторону. Немец наваливался, что-то шепча, широко распахнутые серые глаза были безумны, лицо скривилось в оскале, с нижней губы повисла ниточка слюны. Сергей отбросил руку роттенфюрера и дёрнулся вправо, штык ткнулся в камень мостовой, заскрежетав… Враг потерял равновесие, и этого оказалось достаточно. Финка по рукоять вонзилась в живот немцу, над пряжкой, где хищно распростёр крылья орёл. Услышав хруст, Комаровский дёрнул нож вверх, провернул по часовой стрелке и вытащил наружу – вместе с внутренностями.

Роттенфюрер нечеловечески закричал.

Старлей лениво пнул штык – тот забренчал по камням мостовой. Встал, отдышался, сделал несколько шагов. Поднял ППШ, проверил диск. Блядь. Четыре патрона. Он нагнулся к Курочкину. Закрыл сержанту глаза. Подошёл к стонавшему немцу, присел на корточки. Роттенфюрер полулежал в багровой луже, вяло загребая ногами, зажимал резаную рану: сквозь пальцы перламутром блестели выпавшие кишки. Комаровский аккуратно, почти без злобы плюнул немцу в лицо. Затем снова ударил ножом – на этот раз в печень. Эсэсовец зашёлся воплем, перешедшим в бульканье.

– Nur fur den Fall[9], – скучно сообщил ему Комаровский.

Взяв ППШ на изготовку, Сергей без спешки двинулся в направлении ушедшего вперёд фронта. Он внимательно всматривался в разбитые окна домов: беспечность стоила жизни лежавшему сейчас возле кафе Курочкину. Старший лейтенант уже почти добрался до конца улицы, когда услышал глухое рычание и скрежет. Звуки доносились с первого этажа особняка, украшенного цветочными горшочками. Повинуясь фронтовой привычке, он прыжком преодолел пространство до порога и вышиб хлипкую дверь. «Гранату бы», – вновь помечтал Комаровский. Водя стволом автомата, прошёл комнату. Держа палец на спусковом крючке, распахнул шкаф для одежды – никого. Присев, осторожно выглянул из-за угла на кухню. Он сразу увидел тело – непристойно раскинутые ноги в изношенных дамских ботинках, задравшаяся тёмно-коричневая юбка. Вокруг трупа в изобилии валялись осколки тарелок, скатерть со стола наполовину стащили вниз. Громадная чёрная овчарка подняла покрасневшую морду от лодыжки женщины, на пол закапала кровь. Лязг клыков и выстрел раздались одновременно.

«Три патрона в ППШ, – отметил Комаровский. – М-да, становится всё веселее».

Он подошёл к покойнице – и неожиданно для себя попятился. Поскользнулся в крови, чтобы не упасть, ухватился за край кухонного стола.

У мёртвой женщины на полу не было головы.

Бездна № 1

ОБЩЕСТВО ЗВЕРЯ

(Сьерра-Леоне, Западная Африка, 1912 год)

…Генри чувствовал себя не в своей тарелке. Глубокая ночь в джунглях – далеко не самое прекрасное время для прогулки. Даже если твоё детство прошло в деревне у леса, это вовсе не значит, что жуткий хохот с визгом среди лиан и высохших от старости чёрных деревьев вернут тебя в лучшие годы. Светильником пользоваться не разрешалось – проводник вёл цепочку людей по вязкой от дождя тропинке, каждый держался за плечо другого: словно караван слепых. «В джунглях главный страх – увидеть горящие глаза, – рассказывал ему отец, лучший охотник племени. – В редком случае повезёт, это окажется не хищник. Знаешь, когда я поседел? В двадцать пять лет. Однажды я ранил из лука дикую свинью и преследовал её полдня – мне, твоей матери, тебе и твоим восьмерым братьям и сёстрам была нужна еда. Когда я настиг свинью, истёкшую кровью, я возблагодарил богов и лёг рядом отдохнуть. Проснувшись, увидел прямо над собой страшные, пылающие огнём зрачки. Размером с блюдце – странный кругляш, с которого белые пьют чай. О боги, как я тогда кричал! А оказалось – это безобидное существо, обычная горная обезьянка». Проводник – древний, сгорбленный, ему на вид лет сорок, а то и больше… в Африке люди умирают рано. В последнее время, пожалуй, слишком рано. И отец, и мать, и все восемь братьев и сестёр Генри погибли во время нападения оборотней. Твари загрызли десятки человек, не пощадили даже маленьких детей… как обычно, возле хижин нашли отпечатки лап огромных пятнистых кошек из джунглей. Легенды о людях-леопардах Генри слышит всюду – уши прожужжали. Хочешь стать оборотнем? Тогда ты должен изготовить амулет с колдовским зельем – борфиму. А сделать его можно лишь при участии девочки или девушки из твоего рода: сестры, племянницы, дочери, внучки. Нужно вырезать у родственницы внутренности, пока она жива…

Затем отхватить большой лоскут кожи со лба.

Завернуть туда печень и кусок почки. Высушить. И регулярно смазывать человеческой же кровью, иначе борфима утратит свою магическую суть. Тело жертвы полагается съесть всей деревней… Обязана вкусить и мать несчастной. Голову, ступни и кисти рук забирает себе главный колдун людей-леопардов… Понятно для чего. На посвящениях обычно едят суп из человечины. Блюдо, каковое сегодня придётся отведать и самому Генри. На шее болтается подвешенная на красном шнурке зловещая борфима: её отныне нельзя снимать всю жизнь, иначе сила зверя покинет тебя. Ради амулета Генри пожертвовал последним человеком, близким ему по крови – племянницей Санде: правда, с её личного согласия… она сама хотела, чтобы у дяди всё получилось. Ему было очень жаль, накануне убийства Санде он выл от горя всю ночь… но других шансов не имелось. Люди-леопарды скрытны. Они издавна живут в лесах, нападая на окрестные деревни и появляясь по ночам на окраинах городов. Что там африканцы – даже белые со своими чудодейственными огненными стрелами не смогли ничего поделать с культом, распространившимся по британской и по французской Западной Африке и даже в независимом государстве Либерия, где чёрные сами выбирают себе вождей, называя их диковинным словом «президент». Сейчас люди-леопарды убивают тысячами, сея панику и ужас, заставляя целые селения сниматься с места и бежать в отчаянии куда глаза глядят. Генри отлично знает, как они действуют. Носят при себе отрубленные лапы лесных зверей, оставляя чёткие отпечатки следов возле хижин, и терзают жертв с помощью кастетов, где закреплены железные крючья – подделка под когти леопарда. Члены культа зашивают друг друга в пятнистые шкуры, учатся имитировать рычание хищников, используя пустой глиняный сосуд, – да так, что ночью кровь стынет в жилах. Прячутся, сидя среди лиан, и едва пройдёт девочка (нарвать диких бананов) – обрушиваются, разрывают когтями и пожирают ещё дымящееся мясо бедного ребёнка. Впрочем, часто на мертвецах не находят укусов… Оборотни убивают ради удовольствия. Люди-леопарды выгодны всем. Вожди нанимают их, чтобы без войны устранить лучших воинов племени врага, колдуны – чтобы добыть человеческие внутренности для изготовления нужных снадобий. И даже некоторые богатые англичане, на словах выступающие против кровавого культа, щедро оплачивают уничтожение бешеных горцев, грабящих караваны белых купцов в пробковых шлемах. Ходят слухи, что у каждого оборотня есть свой покровитель – дикий леопард, и если получеловека-полузверя убивают, в тот же момент умирает и животное. Рёв во тьме имитируют правдоподобно, используя для страшного звука пустой глиняный сосуд.

За долгие годы Генри узнал о людях-леопардах всё.

Помимо вкушения варева из плоти, при посвящении ему придётся умыться кровью из огромного кувшина, отведать человеческое сердце и, возможно, убить ребёнка. Всё это нужно, чтобы втереться в доверие, показаться своим. Иначе не получится. В редких случаях, когда удаётся поймать человека-леопарда живьём, оборотень сразу откусывает себе язык… Специально – боится проговориться на допросе под пытками англичан. А написать признание не сможет – африканцы неграмотны. Их публично вешали, но зрители на казни шептались: ничего-ничего, колдун оживит его, и человек-леопард снова соберёт свою кровавую жатву[10]. Разве можно убить того, кто носит на шее борфиму? И англичане, и вожди, и самые последние нищие рыбаки не могли уяснить – зачем всё это? Почему люди настолько сходят с ума, что находят утешение в поедании человечины и кровавых убийствах во имя культа обычной лесной кошки? Генри с первых шагов помнит – богам всегда приносили жертвы. В Африке жизнь не стоит и капли воды. Однако оборотни в пятнистых шкурах раздирали на куски женщин и детей не во славу загадочных тёмных божеств, чьи статуи обмазывают жиром и кровью, а попросту ради удовольствия. Самое интересное – из обычных людей никто и никогда своими глазами не видел основателя культа, Великого Леопарда. Для него похищали из деревень девушек, он поедал их сердца и пил их кровь. Леопард встречался с последователями сугубо на церемониях посвящения. О его способностях складывали легенды. Он владеет особой борфимой, отклоняющей огненные стрелы белых, заговорён специальным заклинанием и читает мысли любого человека. Кровь и части тел девственниц жизненно необходимы ему, дабы множить свою силу. Что ж… сегодня Генри посмотрит на Великого Леопарда.

…Они шли по джунглям три часа. Однажды Генри едва не наступил на змею, привольно свернувшуюся на корнях дерева, потом буквально возле уха услышал чьё-то плотоядное рычание. Кто это был – разбираться не стали, двое воинов метнули копья, кусты закачались… попали или нет, выяснять не пошли. Они достигли логова леопардов, когда вся цепочка «посвящаемых» выбилась из сил. Ничего зловещего – обычная лесная поляна с пеньками от вырубленных деревьев. Горящие костры. И множество бродящих в темноте существ в пятнистых одеяниях – настоящие леопардовые шкуры. Убежища в логове представляли собой привычные деревенские дома из листьев пальмы в виде скрученной воронки. В центре поляны на углях стоял огромный кувшин: горлышко испускало пар, веером выплёскивались багровые брызги. Повинуясь инструкциям, Генри простёрся ниц, когда в руке пляшущего колдуна в центре поляны повисла, плавно покачиваясь, отрезанная девичья голова.

– Славим Великого Леопарда! – пронёсся над поляной клич, похожий на рык.

– Славим! – нестройно откликнулись будущие оборотни: за право превратиться в зверя и напитаться силой тьмы каждый убил девушку своего рода.

Новобранцам поднесли дымящегося бульона с кровью – набирали из кувшина в калебасу[11] и оттуда разливали по плошкам. «Котята», как называли кандидатов в леопарды, хлебали жадно, обжигая язык. Вкусив варева, каждый съел по кусочку человечины. Генри воспринял ритуалы стоически, даже равнодушно. Помимо Санде, он не знал людей, убитых ради жертвоприношения. Ещё ребёнком, корчась в слезах на голом полу монашеского приюта, он поклялся отомстить за свою семью людям-леопардам. Именно поэтому племянница Санде и позволила скормить себя оборотням. Иначе не подберёшься.

Генри мысленно призвал на помощь духов леса.

Надо собраться с силами, иначе всё пойдёт прахом. Второго шанса не будет. Он долго тренировался – и в приюте, и затем, когда поступил на службу к белым, воюя на их стороне против повстанцев – «чёрных братьев» в джунглях. Он обязан стать сильным. Мощным. Лучшим из лучших охотником. Лишь тогда достигнет главной цели своей жизни.

А вот и сам Великий Леопард. Он всегда появляется на церемониях посвящения, благословляя свежих оборотней. Прекрасно.

…Ученики один за другим подходили к фигуре в пятнистом плаще, в маске в виде головы зверя – существо вкладывало каждому в рот человеческий глаз. Генри стоял уже совсем близко. Факелы превосходно освещали лидера культа, и капрал британской колониальной армии пошатнулся. Сумасшествие. Пальцы, которыми тот берёт из корзины вырванные у людей глазные яблоки… они совсем бледные.

Генри моргнул. Нет. Зрение охотника – как у орла. Он не ошибается.

О мрачные боги тьмы, этот человек БЕЛЫЙ. Не африканец, как подозревают англичане. Не представитель племени хауса или йоруба. Настоящий европеец. Что ж, тем лучше. Хотя Генри честно служил белым и даже обрёл звание капрала, он не забыл ежедневные зуботычины, оплеухи и обидное прозвище «каффр» – им в армии высокомерные британцы награждали всех чернокожих. Его очередь. Пора. Он покорно подошёл к Великому Леопарду. Открыл рот. Почувствовал на языке что-то тёплое, отвратительное и студенистое. И, выхватив из-под пятнистой накидки револьвер марки «Энфильд», выстрелил отцу культа в грудь.

Шесть раз, целясь прямо в сердце.

Оборотень упал после первых двух выстрелов, оставшиеся пули поразили тело Леопарда, когда тот лежал на земле. Разумеется, Генри тут же схватили. В него вцепились десятки рук, вырвали «Энфильд», раздались возгласы ужаса и гнева, блеснули ножи. Он не сопротивлялся. Паства не помилует убийцу своего бога. Вот и отлично, так даже лучше. Предназначение выполнено, теперь можно и умереть. Генри улыбнулся во весь рот – не хватало двух передних зубов, выбитых английским сержантом. Мёртвая прекрасная Санде, упокоившаяся в чужих желудках, ласково смотрела на него сквозь пламя костров. Скоро он увидится с отцом, братьями и сёстрами в далёких загробных джунглях. Чужую веру (как и имя) Генри принял только формально – его, как и многих других, жрецы белых загнали в реку и нудно запели, опуская на голову крест… но сердце охотника не обманешь. Боги даруют возможность после смерти выбрать лучшие моменты жизни. Он давно знает, что возьмёт. Ночами ему снилось, как отец вновь загоняет дикую свинью, возвращается, усталый и довольный, с добычей: и он, опять мальчишка, выбегает навстречу. Он умрёт, как и хотел, – великим воином, доказавшим, что угли мести тлеют годами.

Великий Леопард пошевелился.

Генри не верил своим глазам. Существо в пятнистой накидке, разорванной в местах попадания пуль, изгибаясь, поднялось на ноги. Адепты культа, шокированные не меньше, отпустили несостоявшегося убийцу – тот мешком осел вниз, к подножию костра. Великий Леопард молча смотрел на африканца, стиснув в кулаке мешочек с борфимой так, что побелели костяшки пальцев. Генри била сильная дрожь, тряслись руки. Как такое возможно?! Он же видел, какие дыры в телах воинов оставляет оружие белых. Неужели он ошибся, и перед ним – не человек, а правда самый настоящий оборотень из старой легенды?

Глава лесных убийц медленно снял маску.

– Господи милостивый… – прошептал Генри, глядя в хорошо знакомое ему лицо.

Будь у него свободна рука, он бы сейчас истово перекрестился.

…В голове мстителя всё перевернулось. Значит, это настоящее колдовство. С ними никому не справиться. Великий Леопард такое же божество, как и Иисус. Капрал раскрыл рот с выбитыми передними зубами и расхохотался. Он продолжал смеяться даже тогда, когда оборотни начали раздирать его крючьями.

Глава 3 Музей (Два километра от Унтер-ден-Линден, 25 апреля 1945 года)

Работа с головой ожидаемо заняла приличное время. К счастью, у меня дома всё профессионально оборудовано – и даже не в подвале, где, если судить по приключенческим романам, полицейские первым делом и ищут, а в замаскированном туннеле внизу – овальном, как большая цистерна. Согласно канонам, как говорится. Да, я прочитал гигантское количество современных детективов и литературы о маньяках: как на немецком, так и на других языках. Мне было важно понять, на чём конкретно несчастные прокололись и попали в руки полиции. Я планирую не повторять их ошибок… как и не собираюсь оправдываться за своё увлечение. Не спорю, я могу быть душевно болен, но искренне сомневаюсь в точности диагноза – в других вещах моё мнимое сумасшествие как-то не проявляется. Большинство «серийников», за редким исключением, были признаны судом и врачебной экспертизой психически нормальными. Полагаю, со мной всё в порядке. Я просто люблю охотиться, обожаю. А с каких пор пристрастие к охоте – умственное отклонение? Тогда поголовно вся знать Европы начиная с античных веков – сборище клинических идиотов. Но… есть ли смысл гоняться по лесу за примитивным животным, столь уступающим тебе в мозговом развитии? Сколько раз я видел – олень вообще не бежит при виде охотника. Стоит на лужайке и пялится, прямо-таки позирует, лучшая мишень. Даже волк или медведь, весьма, казалось бы, неглупые, обладающие предчувствием и силой млекопитающие, – вам отнюдь не ровня. А вот самка человека – да, тут потрясающий азарт. Мужчина так не будет цепляться за жизнь – проверено. Он устанет и сам выйдет тебе навстречу, дабы прекратить мучения. Женщина сопротивляется до последнего – у них, знаете ли, в крови заложен инстинкт продолжения рода. Охота на самок дарит превосходные ощущения. Это всегда первоклассный аттракцион, перенесение себя самого на экран кино, риск, адреналин, экстаз. У меня иногда дрожат руки от возбуждения, когда начинается загон дичи.

Правда, не путайте моё чувство с плотским восторгом.

Поверьте, не ощущаю никакой эрекции, даже намёка на неё нет. Раньше, признаюсь со стыдом, на охоте частенько случалось всякое, включая и мастурбацию, – но все в юношестве совершают ошибки. Время сформировало образ, к которому я шёл всю жизнь. Я не сексуальный маньяк, а обычный, скучный убийца. Сейчас охотничий сезон закончится, и я с удовольствием отдохну – поверьте, не имею ни малейшей потребности убивать ежедневно. Для меня нормально выходить за дичью один раз год, а то и реже. Прежде нередко хулиганил – все эти мальчишеские письма в полицию, дерзкая игра «поймай меня, если сможешь», – а я ведь точно знаю, что меня не поймают. Недостойно для человека моего уровня заниматься подростковой ерундой. Хотя, конечно, и расслабляться тоже нежелательно. В разгаре крупнейшая за историю человечества война. Сегодня ты спокойно прошагал по дороге, где уже ходил тысячу раз, а завтра там ждёт противопехотная мина или неразорвавшийся снаряд. А авианалёты с сотнями бомбардировщиков? А снайперы? Ладно, чего я жалуюсь, как старая дева в борделе. Это же один из элементов, составляющих суть охоты. Должен быть риск, понимаете? Я никогда не одобрял развлечений зажравшихся нуворишей: егеря собирали им в специальный загон близ охотничьего домика диких кабанов, заказчики поднимались на вышку и лениво расстреливали животных из винтовок. Либо из луков, подобно президенту рейхстага и министру авиации Герману Герингу, изображавшему античного патриция. Впрочем, уже сутки как Геринг арестован спецотрядом СС согласно приказу Бормана в Бертехсгадене, снят со всех постов и лишён наград по обвинению в измене фюреру[12].

Да, вот так и проходит мирская слава.

…Отдохнув, я спускаюсь в тайный бункер-«цистерну». Очень удобно, и тут хорошо всё сделано – стены выложены кафелем (легко мыть), огромный резервуар с водой (водопровод уже четыре месяца не работает, но я очень запаслив), утилизация отходов. Я не забираю тушу добычи целиком, однако с головой тоже хлопот не оберёшься. Смерть не делает из дичи красавицу, её надо тщательно вымыть шампунем от «Шварцкопф» и тут же залить медицинским спиртом. Его легко найти. Уж чего-чего, а алкоголь в Берлине льётся рекой – ибо кто же не пьёт, когда на макушку сыплются бомбы? Итак, ледяным «дождиком» смываю запёкшуюся кровь, убираю ненужные лоскуты кожи вокруг шеи, подравниваю ножом – в общем, косметическая работа. После этого голова отправляется плавать в прозрачную стеклянную банку. Конспирация ни к чему, ведь меня всё равно поставят к стенке, найдут ли дичь в стекле или в обычных консервных банках. В бункере оборудована крохотная, всего на шесть метров, уютная комната отдыха. Мой личный частный музей. Там я медитирую перед охотой, пью кофе (сейчас очень трудно достать настоящий бразильский, такой паёк положен только высшим чинам, начиная от генерала вермахта или полковника СС) и веду философские разговоры. В качестве собеседников выступают отрезанные головы. По-моему, это прекрасно. Тебя не перебьют, не влезут с ненужным мнением, не попытаются оспорить сказанное. Стоят на полке в банках, внимают с широко распахнутыми глазами и раскрытым ртом, полным спирта. Ведь разве не красота? Для нас нет запретных тем. Мы с собеседницами обсуждаем секс, состояние современного общества, кинофильмы и музыку. И даже обстановку на Восточном фронте. Ещё один плюс подобных посиделок – никто не позвонит в гестапо, даже если ты позволишь себе капитулянтские настроения и прочие крамольные вещи. Например, рядом со мной живёт пожилой сосед, господин Фридрих Вайсмюллер. Душевный и тёплый человек, непременно раскланиваемся при встречах. Трое взрослых сыновей. Один убит под Минском, другой – во время наступления в Арденнах, третий пропал без вести при штурме кровавыми большевистскими ордами предместья Варшавы. И жена бедолаги Вайсмюллера пару недель назад (понятное дело, будучи не в себе) заикнулась – наверное, не стоило эту войну вообще начинать. Так знаете, он сам вызвал следователя из «гехаймштаатсполицай»: фрау Вайсмюллер арестовали, увезли, и что с ней – неизвестно. Поэтому мы всегда приветствуем друг друга возгласами «Хайль Гитлер!» и выражаем уверенность в скорой победе рейха. Ведь 12 апреля умер гнусный американец Рузвельт, а это, как обещает доктор Геббельс, наверняка повлечёт развал союза еврейских плутократов с Уолл-стрит и еврейских же комиссаров из Кремля. Так в 1761 году внезапная смерть русской императрицы Елизаветы Петровны рассорила коалицию, воевавшую против Пруссии, и спасла от краха королевство Фридриха Великого. Так и здесь – произойдёт чудо, и Великая Германия обязательно устоит.

Доктор Геббельс – гений. Так задурить мозг всем, включая и себя!

Я с нежностью смотрю на первую голову в банке. Ровно три недели назад, 5 апреля 1945 года. Особь девятнадцати лет. Я давно не убиваю молодняк, и рад своей сознательности – опытные охотники презирают беспринципных тварей, выслеживающих медвежат или волчат. Даже если и застрелишь медведицу, мать целого выводка, то сироток следует обязательно отдать в зоопарк либо в цирк. Признаюсь как на исповеди – да, и я начинал с неразборчивой, тупой резни… однако сейчас убийцы младенцев мне омерзительны. Я эволюционировал до правильного, качественного маньяка нового поколения. Самку звали Гудрун – древненорвежское имя, но в рейхе популярно: так именуется старшая дочь Генриха Гиммлера. Сущая прелесть. Лапочка. Натуральная блондинка, голубые глаза, спортсменка – подбирал, чтобы мускулистые ножки, хорошо бегала. Пухлые губы прекрасно сохранились в спирту – кожа, конечно, сморщилась, но ничего. Ей недолго осталось тут плавать, я вскоре перевезу коллекцию трофеев в другое место. Гудрун была великолепна. Даже под дулом пистолета отказалась облачиться в платье с синим верхом и жёлтой юбкой – наряд Белоснежки из диснеевской сказки. Пришлось усыпить бунтарку хлороформом и переодеть самому. А это плохо, дополнительное время. Пятидесятикилограммовая девица – не кукла, ворочать её тяжело даже с качественной, как у меня, подготовкой. И это не последняя проблема. После хлороформа особи скверно восстанавливаются, тяжело соображают: мне необходима резвость газели, а не полёт сонной мухи. О, я зря беспокоился. Гудрун оказалась превосходной бегуньей. Она едва не вырвалась из парка, осталось уже совсем чуть-чуть – еле догнал. Столько силы было в этом дивном грациозном существе: она умудрилась прокусить мне толстую перчатку, почти достала зубами до кожи. А кричала-то как, словно поросёнка режут, – удивляюсь, почему фюрер в рейхсканцелярии не услышал. Вот такие вещи и возвращают тебя к жизни, ты понимаешь, зачем ты пришёл на эту землю из чрева матери… Охотиться и убивать дичь. Со второй прошло проще. Марта. Восемнадцать лет. Я улыбаюсь, еле заметно киваю. Специально заспиртовал так, что уголки её губ приподняты, и голова всегда улыбается мне. Красавица. Не столь строптива, к сожалению. При первой же угрозе заплакала навзрыд: «Пожалуйста, я сделаю всё, что угодно». Ну, конечно, моя дорогая, какие тут сомнения – сделаешь как миленькая. Она разделась догола прямо при мне – думала, я польщусь на её худенькое тельце. Дурочка. Я состоявшийся мужчина. А не зоофил, чтобы возбуждаться при виде дичи. Это у каких-то сопляков при виде освежёванной косули наступает эрекция, я-то уже справился с пороками пубертатного возраста. Вот когда она облачилась в бархатное платье Голубой Феи из «Пиноккио», натянула кое-как на голову парик из синих волос, тут, признаюсь откровенно, залюбовался. В каждом из нас, включая прожжённых циников, может всколыхнуть чувства прелесть природы. Знавал я старых охотников, каковые, узрев красавицу лосиху в двадцати метрах, столбенели, затаив дыхание, опускали ружьё и отпускали животное восвояси. Увы, исключено. Поскольку моё животное опишет внешность охотника, и полиция рейха выйдет на верный след. Я окажусь в роли зверя, а полицейские – охотников: такую игру я не люблю.

Позже довелось убедиться – для второй охоты я выбрал славный экземпляр.

Марта побежала не сразу. Я доставил её на место, развязал и обещал, что всё будет по-честному: если она выберется из леса, пусть считает себя свободной. Всегда держу слово. Когда выходит промашка, тут полностью моя вина. Я ведь не глупый рыболов, бесконечно являющийся к проруби, чтобы вытащить сорвавшуюся с крючка щуку. Да, сперва Марта вела себя по-дурацки. Она умоляла сохранить ей жизнь. Идиотка. Разве я неясно объяснил? Ты уцелеешь, выбирая правильную стратегию – далеко убежишь, надёжно замаскируешься, хорошо спрячешься. Пришлось слегка ткнуть ножом её руку и заорать в лицо, безумно вращая глазами: «Зарежу тебя, сучка!» Вот тут она рванула в чащу – поверила. Убегала отлично. Носилась. Пряталась. Настиг на самом краю Тиргартена. Пара минут – и оказалась бы на дороге. В чём ещё прелесть погони? В парке легко заблудиться, это же настоящий лес, местами прямо джунгли. Днём-то не сориентируешься, а ночью и чёрт ногу сломит – весь Берлин погружается во тьму, тщетно спасаясь от вражеских бомбардировщиков. Тиргартен – самый огромный парк в мире, больше двухсот гектаров. С началом войны власти строжайше запрещали рубить деревья на дрова, регулярно пристраивая в землю новые хрупкие саженцы. При короле Фридрихе Великом диких животных здесь было столько, что они, включая волков и медведей, забредали на улицы прусской столицы… Потому целый район так и назвали – «Зверинец». Я закрываю глаза и слышу, как трубят охотничьи рога, несутся гончие. Авиация союзников разнесла окрестности, Тиргартен обезлюдел. Старинный парк ныне окружают развалины, публика уже не сидит в изящных беседках у прудов, не гуляет по тенистым аллеям. И это мне на руку – идеально для охоты, дичь не дождётся помощи. Когда Марта поняла, что ей не уйти, – упала на колени и сама подставила горло под нож. Умерла без лишних страданий: ведь я же не палач и не изверг.

С ностальгией перевожу взгляд на третью голову.

Эльза. Шатенка с голубыми глазами, саксонский тип. О, это, скажу я вам, была тигрица. Сломала толстую ветку, напала на меня из засады, размахивая, как дубиной, с яростным воем. Целила этим поленом в висок, но промахнулась, иначе не сидеть бы мне сейчас в удобном кресле. Культурная особь, а изрыгала такие проклятья, что гамбургский портовый грузчик покраснеет. Ударила ногой несколько раз, пыталась зубами вцепиться в горло. Да, чудесный экземпляр. Вот бы ещё один такой попался. До полной коллекции осталось совсем чуть-чуть (на этот раз я наметил восемь сувениров – моё счастливое число), и можно навсегда покинуть негостеприимный Берлин. Думаете, пара сувениров – это так просто? Напрасно. Я ведь далеко не всё подряд отбираю, будьте уверены. Каких-то особей приходится отбраковывать уже после охоты – поторопился при обезглавливании, повредил ножом кожу, и всё, трофей следует на помойку. Я предельно аккуратен, но, увы, такое со мной изредка случается. Ещё раз ласкаю взором лицо Эльзы в спирту, перед тем как перевести взгляд на четвёртую банку, и тут в дверь стучат. Достаточно громко – глухо барабанят. Слышу это, даже сидя в тайнике, вот какой грохот. Ну что ж. Я вытаскиваю из кармана вальтер, быстро проверяю, заряжен ли, и с пистолетом в правой руке иду открывать.

…У меня давняя уверенность – внезапные визиты определённо не к добру.

Глава 4 Мультфильм (Принц-Альбрехт-штрассе, 26 апреля 1945 года)

Бомба упала совсем рядом – из окна были хорошо видны дым и сполохи пламени. С потолка просыпались частицы побелки. Спустя мгновение взрыв повторился. Затем снова. Комната вздрагивала, словно живое существо. Вольф Лютвиц сонно потянулся и стряхнул мелкую, белую, как мука, пыль с разложенных перед ним фотографий. На снимках были запечатлены жертвы Диснея – при жизни и после смерти. Улыбчивые, игривые, симпатичные – против обезглавленных, обескровленных, изломанных «манекенов», валяющихся в грязи парка. Густо облепленных насекомыми и чисто омытых дождём. Из кабинета слева неслись раздражающие звуки, назойливо стучали молотки – секция обороны поспешно устанавливала «колыбель» для пулемёта МГ-42. Радио транслировало бравурные марши, обещая скорую «великую победу». Пулемёт? Да он так, на всякий случай. Вдруг появятся жалкие остатки русских дивизий, чей хребет уже сломлен тевтонской обороной и несокрушимой мощью воинов рейха. Лютвиц с неудовольствием заметил, что пальцы у него дрожат. «Занервничаешь тут. Дисней продолжает убивать, а меня с минуты на минуту поставят к стенке красные. Гауптштурмфюрер явственно представил себе эту стенку – облезшую, с щербинами от пуль, следами засохшей крови и чьих-то мозгов. Впрочем, понятно чьих. С русскими он успел познакомиться в боях на Восточном фронте, когда и получил серьёзное ранение, заставившее вернуться на службу в тишайшие кабинеты «крипо». Никаких иллюзий относительно своего будущего в ближайшую неделю у Вольфа не было.

В дверь постучали – в проёме появилось лицо Хофштерна. Багровые пятна на щеках пылали ещё ярче, чем в Тиргартене: Вилли снова отыскал выпивку.

– Тебе принести шнапс? – шёпотом заговорщика спросил он.

– Поскорее, и лучше смешай его с кофе, – кивнул Вольф. – Мне важно не спать.

– Доставлю в лучшем виде. Подожди минуту.

…Лютвиц низко склонился над столом и вновь вгляделся в фотографии единственным глазом. Убийца обожает американские мультфильмы. Правда, с декабря 1941 года (после официального вступления США в войну против рейха) они запрещены к просмотру, и ленты «прокатывают» только в кабинетах высших бонз империи. Тем не менее он сразу опознал одежду жертв – дочери Вольфа, как и положено детям, обожали диснеевские мультфильмы. Костюмы Белоснежки, Алисы в «стране мультипликации», Голубой Феи – очень качественный пошив, наверняка из театрального реквизита. Опросив театры в Берлине, а заодно уж (наугад) и в Мюнхене, и в Гамбурге, Лютвиц получил весьма предсказуемый ответ – заказов в последние пять лет не было. Никто не шил схожую одежду и в ателье, ибо это обязательно бы запомнилось – посреди тотальной войны, когда все строчат на «зингерах» исключительно военную форму. Откуда Дисней взял платья? Неясно. Впрочем, правила игры меняются по ходу пьесы – Вольф уже упомянул этот терзающий его факт в беседе с Хофштерном. Однажды убийца просто подкараулил жертву (19-летнюю сироту Дагмар Вайгль, работницу кондитерской) у неё дома. Замков любого уровня для Диснея не существует, он вскрывает их с лёгкостью и без следов. Перебрав личный гардероб девушки, убийца нашёл нужного цвета вещи и, когда Дагмар вошла в квартиру, явно угрозами потребовал переодеться. А потом уже гонял свою дичь по всему ночному Тиргартену. Стопроцентно, рассчитывает на испуг и панику. Будь девицы в нормальном состоянии, сориентировались бы, нашли выход к улице, позвали патруль. Это же не глушь непролазная – если долго идти в одну сторону, выйдешь в город. Но куда там. Истерика, страх, тёмный лес и пруды с чёрной водой. За каждым деревом видятся клыки чудовищ.

Одно вот несомненно. Парень свихнулся на мультипликационных фильмах.

«Алиса в стране мультипликации» – серия анимации, нарисованной в 1927 году. Допустим, маньяк видел сказки в четырёх-пятилетнем возрасте. Сколько ему сейчас? 13 лет? Невозможно. Дальше ещё хуже. «Белоснежка и семь гномов» выпущен студией Уолта Диснея в 1937 году. «Пиноккио» (про извращённое дерево с длинным носом) – в 1940 году. Человек, вдохновлённый подобными лентами, физически не мог смотреть их ребёнком. Слабая зацепка – вдруг в детстве он очаровался сказками братьев Гримм, а мультипликационные девушки дали всплеск больной фантазии… сработали, как спусковой крючок? Правда, загадка с жертвой вчерашнего нападения. Покойницу уже опознали – характерное родимое пятно на спине между лопаток. Урсула Рихтер, неделю назад исполнилось 18 лет, член организации «Вера и красота»[13], медсестра из лазарета неподалёку от обугленных руин, ранее именуемых Потсдамер-плац. Одета в бледно-голубое платье (точнее, в то, что от него осталось после бешеного бега по лесу), на шее – чёрная лента. Собаки в лесу обнаружили голубую же туфельку – убийца водрузил её на постамент, захватив из кухни погибшей низенькую табуретку. Второй туфли не нашли, как ни искали. Стопроцентно, это Золушка – человек ведь сделал едва ли не миллион намёков, носом их буквально тыкает, тупых легавых. Но тут имеется крупная несостыковка…

«Дисней Студиос» не выпускал мультфильма про Золушку.

На экранах империи прокатывались и «Белоснежка и семь гномов», и «Алиса в стране мультипликации», и «Пиноккио». После запрета американской «масонской» кинопродукции в рейхе, Лютвиц (как, впрочем, и многие другие берлинцы) тайком слушал «Голос Америки»[14] на немецком языке и знал – на студии в США позже рисовали и другие мультфильмы… однако вот на тему Золушки никогда ничего не выходило. И это, по опыту Вольфа, чрезвычайно плохо. Серийный убийца не должен отклоняться от принятой программы – убивать тип женщин, избранный им изначально. Он словно робот, искусственное механическое существо – чётко и послушно следует заранее утверждённым планам. Казнённый в 1925 году на гильотине маньяк Фриц Хаарманн вёл себя весьма предсказуемо. Он находил своих жертв на центральном вокзале Ганновера, подавляющее большинство погибших (примерно 27 человек) являлись бродягами-гомосексуалистами. Способ лишения жизни тоже наличествовал один – перегрызть зубами (да-да, именно так) сонную артерию, выпить кровь, разделать тело и продать (как молодую говядину) в соседние с вокзалом рестораны и кафе – всегда в одни и те же. Фриц ни единого раза не поехал в другие заведения Ганновера, хотя мог «толкнуть» там мясо дороже. Позднее, все эти рестораны закрылись – к ним перестали ходить начитавшиеся газет люди, а прежние клиенты были вне себя от ужаса и омерзения, что годами ели человечину под видом отбивных из телятины. Хаарманн, кстати говоря, не убил ни единой женщины – «ганноверский вампир» считал дам «сосудом порока и сифилиса». В общем, маньяк – существо, до конца верное собственным принципам.

И тут режут Золушку. Персонажа, о котором не снят мультфильм.

Это может означать одну неприятную вещь. У Диснея завёлся подражатель. Не совсем грамотный или же решивший превзойти оригинал и обратиться к «первоисточнику» – детским сказкам братьев Гримм, Шарля Перро и автора «Пиноккио» Карло Коллоди. Поскольку вышли тысячи переизданий, эти истории иллюстрировали десятки художников – каждый нарисовал свою версию Золушки. Такой простор открывается для воображения, вот прямо дух захватывает. В теорию, что серийный убийца внезапно сбился с пути истинного, следователь «крипо» Вольф Лютвиц не верит. Значит, придётся искать двух разных людей. Качественный маньяк обычно убивает, как в театре или кино, – обставив всё реквизитом, тщательно подготовив, позаботившись о зрелищности и красочности места постановки. Подражатель традиционно туп, неряшлив, тороплив и эталонным исполнением не отличается. Подумаешь, туфелька, вот удивил-то, гений. Ловить такого было бы куда легче, но в мирное время – а не в неделю штурма Берлина красными: власть дрожит, как студень на кончике ножа. Хм, а ведь «копия» маньяка могла убить и Дагмар, этим и объясняется отсутствие нужного платья. Час от часу не легче.

В голове Вольфа возникла новая тревожная мысль.

«Вампир» Фриц Хаарманн был внештатным сотрудником полиции. В штатском, но с полицейским значком. Бродяги, уведённые им с вокзала, и подумать не могли, что их склонит к греху, а затем загрызёт ночью полицейский: в Германии все слои населения исторически уважительно относятся к представителям закона. И если бы последняя жертва не была в курсе исчезновения людей на вокзале и не зашлась в крике, когда Хаарманн потащил беднягу к выходу, маньяка ловили бы ещё долго. Среди полицейских тоже хватает психопатов, это следует помнить. Убийца может быть осведомлён и о ходе следствия, и о возможных уликах «крипо», способных привести к разоблачению и аресту. У Диснея особый пропуск, ночные патрули не досматривают его автомобиль. «Шутце» берут под козырёк, жандармы открывают шлагбаумы. Убийцей может оказаться кто угодно. Офицер СС, сотрудник СД, чиновник Трудового фронта, высокопоставленный дипломат из МИДа. Вольф уже сделал запрос в секретный отдел адресного бюро гестапо, ответ обещали прислать сегодня. Столько подозреваемых, что голова разболелась, охота выпить. Где же проклятый Вилли?

…Дверь открылась, и Лютвиц возликовал. Радость оказалась преждевременной.

Не спрашивая разрешения, в кабинет проскользнул оберштурмфюрер Альберт Рауфф – приземистый, средних лет лысый человечек с одутловатым лицом… Из тех, что называют серыми: встретишь такого на улице, внешность забудешь через пять минут. Вольф еле сдержал ругательства – ты только что представлял во рту божественный вкус дешёвого шнапса, а вместо этого в комнате появляется совершенно мерзкая сволочь. Ещё недавно Рауфф числился в подразделении «Мёртвая голова», занимавшемся охраной концлагерей, он принял активное участие в «Мюрфильтельской охоте на зайцев» в прошедшем феврале. Вместе с подчинённым ему отрядом СС без сна и отдыха гонял по лесам сбежавших из концлагеря Маутхаузен русских военнопленных[15]. Смекалка у Альберта работала прекрасно – словно овчарка, он чуял, где искать. Беглецов расстреливали в сараях с сеном для скота, травили до смерти собаками и оставляли замерзать в снегу, фотографируясь рядом с трупами. Рауфф достиг таких великолепных результатов, что его повысили – отправили в Главное управление имперской безопасности (РСХА) в Берлин. Ныне он следователь гестапо по особым делам.

– Хайль Гитлер, – заявил Альберт и плавно выбросил руку – словно уточка плывёт.

– Хайль Гитлер, – довольно скучным эхом отозвался Лютвиц.

Он сразу заметил чёрную папку под локтем у гестаповца.

– У меня для тебя две новости – хорошая и плохая, – оскалился Рауфф.

– Давай хорошую, – пробурчал Лютвиц, продолжая страдать без шнапса.

Оберштурмфюрер ловко, двумя пальцами, вытянул из папки листок бумаги.

– Здесь список лиц, живущих поблизости от Тиргартена и обладающих пропусками, дающими право передвижения через КПП во время комендантского часа. Тот самый, что ты сегодня утром запросил в адресном бюро гестапо через РСХА. В конторе очень интересуются, зачем тебе эти адреса? Наступление русских в полном разгаре…

– Я всё уже объяснил, – Вольф выхватил листок. – Ты помнишь случай Хаарманна? Убийцей может быть и полицейский. Мы в «крипо» перебираем любые версии, помогающие напасть на след Диснея. Давай плохую новость.

На улице сильно грохнуло, истерически закачалась люстра.

Улыбка Рауффа утекла с лица – вроде кто-то смыл акварельную краску.

– Мы получили информацию, что ты распространяешь капитулянтские настроения, – произнёс оберштурмфюрер тихим, театрально зловещим голосом. – Сейчас гестапо ищет этому подтверждение, опрашивая сослуживцев по «крипо», – в данный момент даёт показания Хофштерн. Он отрицает твои заявления на тему возможного проигрыша войны Великой Германией. Обычных штатских, фольксштурмовцев и солдат, согласно приказу Геббельса, за пораженческие разговоры вешают на месте. В отношении тебя, как фронтовика и офицера, мы открываем следствие. Будь готов вскоре побеседовать со мной.

Голова у Лютвица заболела ещё больше. «Господи боже, – подумал он. – Не я один, мы все сошли с ума. И даже не замечаем этого. Самая страшная особенность сумасшедшего – в уверенности, что он нормален. Рауфф будто не слышит грохота за окном».

Он устало кивнул – спорить было бесполезно.

– Делай, что считаешь нужным, – заявил Вольф, глядя в прозрачные глаза Рауффа.

– Благодарю за разрешение, – шутовски поклонился тот. – Расследование в процессе, но мы завершим его в сжатые сроки. Ты будешь либо допрошен, либо арестован в ближайшее время – обвинения серьёзные. До скорой встречи, адмирал Нельсон.

…Лютвиц и бровью не повёл, когда оберштурмфюрер покинул кабинет. Его раздражала тупая шутка гестаповца по поводу чёрной повязки на глазу[16], однако грамотнее было сдержаться. Он углубился в чтение листка и вдруг улыбнулся. Надо же. Ему несказанно повезло. В радиусе от двух до пяти километров от Тиргартена не так и много обладателей заветного пропуска.

Всего-навсего пять фамилий.

ХАЙНЦ ВИНТЕРХАЛЬТЕР.

ДИТЕР ВЕНЦЕЛЬ.

ГАНС ЛАУФЕР.

ИОГАНН БАУЭР.

ГЕЛЬМУТ КЁНИГ.

Он не слышал, как вошёл Хофштерн. Лишь когда тот с виноватым видом поставил на стол фляжку со шнапсом, Лютвиц уставился на заместителя красным от бессонницы глазом.

– Запри дверь. Мне нужно поговорить с тобой об очень важном деле…

Глава 5 Коллекционер (Район Тельтов-канал, в ночь на 26 апреля 1945 года)

Человек вошёл в дом очень осторожно. Он передвигался едва ли не на цыпочках – ступая мягко, словно кошка. Задерживаясь за каждым углом, хозяин выставлял вперёд фонарик, нащупывал дорогу. Свет был притушенный, слабый – пришелец опасался, что его передвижение заметят через окна с улицы. Постоянно оглядываясь, он пробрался на кухню и там включил фонарь поярче. Наклонился, внимательно осмотрел лежащий на полу женский труп. Тело окровавлено, повреждено, на обеих лодыжках следы зубов: видимо, в окно запрыгнула бродячая собака – стёкол в рамах давно нет, вышибло взрывной волной. Сбросил с плеч армейский ранец, вытащил пожарный топор. Примерился. Взял тело за ногу, подтащил к себе, замахнулся.

Треск костей. Блеск лезвия. Новый удар.

Управляясь с «разделкой», он не забывал поглядывать на дверной проём, нервно щурясь. Ночь не замолкала ни на секунду. Доносился дробный стук пулемётов, стрекотали, как кузнечики, автоматы ППШ и шмайссеры, ухали, словно филины, старые винтовки, грохотали гаубицы, слышались хлопки фаустпатронов. Земля упруго дрожала от гула бомбардировщиков, шедших на низкой высоте. Человек спешил. Он понимал, что игра зашла слишком далеко и отказаться от неё нельзя. Дом у Тельтов-канала находится не в слишком глубоком тылу русских, но в любой момент сюда могут ворваться немцы: не только улицы, но и квартиры в зданиях переходят из рук в руки. Остатки вермахта, СС и фольксштурма, хотя и отступают, изо всех сил стараются контратаковать, в отчаянии лезут на русские «дегтярёвы» с криками «Хайль!». Асфальт сменил цвет на багрово-красный, в загустевшей крови вязнут подошвы. До линии фронта полтора километра… всё может измениться в секунду. Но он предусмотрителен. Во избежание сложностей, прихватил с собой сразу два разных комплекта формы.

«Разделка» закончилась быстро – гость не был новичком в своём деле.

Положа руку на сердце, мог бы вообще этим не заниматься. В грохоте орудий, в алчной пасти войны, поглотившей Берлин, на чьих мостовых лежат десятки тысяч мертвецов (и лягут во много раз больше), можно бросить не одно – двадцать неопознанных тел. Но тут есть два принципа. Первый – он хороший мальчик. Да-да. Его в детстве мамочка учила убирать за собой игрушки и фантики от конфет, если забывал – строго наказывала. Тот оставшийся от деда солдатский ремень со свинцовой пряжкой и заключение на ночь в тёмном чулане он запомнил на всю жизнь, даже сейчас просыпается с криком. Это просто въелось в кровь, лечение не поможет. Он нервничает целый день: нужно вернуться и УБРАТЬСЯ, УБРАТЬСЯ, УБРАТЬСЯ. Нельзя оставлять бардак. Мамы больше нет, но мама такого бы не одобрила. Накажет. А он её слушается. Второй принцип тоже довольно-таки весом: ему необходимы три экземпляра коллекции. Самые лучшие. А потом пора перебираться в новое убежище у центра. По крайней мере, там без особых проблем легко прожить дней пять.

Он по-хозяйски замотал части тела в непромокаемый холщовый мешок.

Сдавил потайной рычаг на стене. Спустился по лестнице. Нащупал плоскую кнопку. Всё открывается. Чудесно. Человек вошёл в маленькую комнату, и… в лицо ему ударил ослепляющий свет другого фонаря. Одновременно послышался щелчок затвора.

– Ни хера не понимаю, – растерянно произнесли по-русски. – Наша форма?!

– Да. Конечно. Вчера этот район в ходе боёв перешёл к советской власти, – ему пришлось переодеться в гимнастёрку старшины РККА, даже медаль из комплекта нацепил, дескать, заслуженный фронтовик, не убогая тыловая крыса. Пятно света заставляло морщиться, луч плясал от ног до головы – смотрящий на него словно не мог поверить тому, что он видит. Так, пистолет в кармане, не за поясом. Выдернуть не успеет. Стало страшно. В мешке-то… если заглянет… да собственно, и тут, в подвале…

– Пошевелишься – убью, – спокойно пообещал незнакомец. – Кто ты такой? Дивизия «Бранденбург»? Власовец? «Хиви»?[17] Будешь молчать – прострелю ногу, разговоришься.

Он закашлялся, пытаясь выиграть время. Гость терпеливо ждал.

– В шкафу три женские головы в банках со спиртом. – Яркость фонаря резала глаза, хозяин щурился и кривил лицо, но опасался прикрыть веки ладонью, это могло быть истолковано, как начало атаки… Голос по ту сторону луча света звучал глухо, безжизненно. – И ещё два разделанных трупа в доме. Думал, не найду твоё хранилище? Да брось. Рычаг же на видном месте. Я в милиции работал, мы тайничков в бывших купеческих особняках навидались, чтобы золото спрятать или любовницу втайне от жены ночью вывести. Одну жертву я узнал – это Настя, медсестра из нашей части. Не будь её, не остался бы тебя ждать. Собираешь коллекцию, верно? А коллекционеры никогда не бросают экспонаты, они за ними возвращаются. Кто две другие женщины? У той, что на кухне, в кармане аусвайс «остарбайтерин»[18] – Алёна Склярченко, из Винницы. Перед тем, как умрёшь, я хочу узнать: зачем ты их убил? Для чего отрезаешь головы? Не стану обманывать – всё равно застрелю, ты плену не подлежишь. Зато умрёшь быстро и без мучений. В противном случае с живого кожу сдеру: мне «языков» приходилось допрашивать. Нож достать, или добром скажешь?

По спине против воли побежали мурашки. Святые ангелы, этот ублюдок не шутит. Коснулся рта. Сделал круг рукой. Помотал головой, скрестил перед губами обе ладони.

– Глухонемой? – догадался незнакомец. – Надо же. Но русский ты понимаешь, верно?

Он кивнул. Да. Русский – довольно неплохо. Ещё чуть – французский. Боже, что же делать?!

Незнакомец подошёл к нему – в одной руке он держал фонарь, в другой автомат ППШ. Здоровый, рослый. С таким ему без оружия не справиться. Да и с оружием сложновато. Правда, он знает один хороший приём. Соберись, тряпка. Есть надежда на эффект неожиданности – от слабака, ничтожного запуганного существа не ждут внезапной прыти.

– Где у тебя лежат документы, сволочь?

Человек скосил глаза на верхний карман.

– Осторожно достань, без резких движений. Я нервный и в плохом настроении.

Он клял себя последними словами. Ведь чувствовал, как есть чувствовал – что-то не в порядке. Зачем вернулся? Легко бы переждал дня три-четыре, район останется глубоко в тылу, а этот больной утомится сидеть в засаде. Язык он разбирает, можно выдать себя за контуженого. Но нет – захотелось срочно забрать трофеи, подержать в руках… Допрыгался. Глупо. Неужели прямо сейчас разом всё и закончится?

Взялся за карман. Плавно вытянул книжку красноармейца. Раскрыл.

– Панюшкин Николай Сергеевич, – прочитал незнакомец. – Гвардии старшина, одиннадцатый противотанковый батальон… А ксива-то у тебя фальшивая, невооружённым глазом видать. Второпях делали. Давай заканчивать этот спектакль. Du verstehst alles, richtig?[19] С какой целью заброшен в наш тыл? В чём состоит твоё задание?

– Ich werde alles erzahlen…[20] – ответил человек очень тихим, печальным голосом.

Комаровский ещё не успел удивиться чуду, что немой вдруг заговорил, как обмякший пришелец отклонился и ударил его головой в лицо. Дёрнувшись, Сергей выронил фонарь – противник с неожиданной силой схватился обеими руками за ствол автомата, выкручивая его в сторону. Старший лейтенант нажал на спусковой крючок, ППШ коротко, дважды вспыхнул огнём – нападающего отшвырнуло… Свалившись на пол, он ударился лицом о ступеньку и затих. Даже во тьме кромешной было ясно – обе пули попали в область сердца. Запах пороха смешался с «ароматами» спирта, затхлости и особенно тошнотворным – гниющего мяса. Части тел парень стаскивал сюда, в потайной подвал. Настеньку, видимо, не успел – ограничился головой. Жалко, Курочкин не увидит, как рассчитались за него и Настю. Правда, неясно, кто этот хмырь с советскими документами, знающий русский язык, но говорящий по-немецки? Старлей пошарил по полу, отыскал фонарь (стекло треснуло), включил – свет выхватил из темноты мясистое лицо. Залысины по бокам лба, волосы каштановые, нос картошкой, крупные веснушки: да, легко за русского сойдёт. На полу блеснуло – струилась кровь, натекла небольшая лужица. Армейский ранец валялся рядом. Комаровский поднял его, заглянул внутрь. На ощупь – материя. Свёрнутый немецкий мундир – в чёрных петлицах на сером фоне блеснули молнии. СС. Розовая окантовка погона, четырёхконечная звезда – шарфюрер. Младший фельдфебель, если перевести на язык вермахта. Что ж, хорошая форма, без дырок от пуль и крови, всегда на вес золота в разведке, подойдёт. Комаровский закинул ранец за спину, слегка повозившись, застегнул ремни. Отлично. Теперь можно возвращаться.

Мертвец сел на полу – резко, как ванька-встанька.

Комаровский попятился. Что-то задел локтем – на пол упала и со звоном разбилась банка. Наружу выкатилась голова с белыми, слипшимися волосами, на старлея уставились невидящие зрачки. Человек в простреленной гимнастёрке не выглядел мёртвым – он смотрел вполне осмысленно, только из разбитого о ступеньку носа текла кровь. Сергей почувствовал странный холод в ногах. «Старшина» сунул руку в карман, и Комаровский, руководствуясь скорее фронтовым инстинктом самосохранения, чем осмысленной реакцией, вскинул ППШ. Три выстрела разорвали полутьму подвала – один из автомата, и два из пистолета ТТ. Пуля попала в фонарик, брызнули осколки стекла. Старшего лейтенанта спасла случайность: в момент выстрела он поскользнулся на разлитом спирте и рухнул – головой в лицо мёртвой женщины. Послышались грохот и стук сапог – «мертвец» бросился вверх по лестнице из подвала. Комаровскому хватило нескольких секунд вскочить на ноги и последовать за ним: ППШ, в чьём диске теперь не было ни единого патрона, остался рядом с мёртвой головой. Когда старлей оказался снаружи, «старшина» уже изрядно оторвался от него: он бежал изо всех сил, пружинисто, тренированно – неожиданно для человека его телосложения. Дома по обе стороны улицы горели, в небо поднимались клубы дыма и языки пламени. Остановившись, беглец снова выстрелил: пуля свистнула в метре от Комаровского, и это вселило оптимизм – ему противостоял неважный стрелок, способный попасть только с близкого расстояния. Зажав в потной ладони финку, старший лейтенант понёсся за убийцей вскачь, сокращая расстояние большими прыжками. В ушах стучала кровь, и он пытался понять одно: как этому выблядку удалось выжить?

Сергей стрелял в упор. Он видел, куда попали пули.

Но немец поднимался – и бежал. Комаровскому приходилось наблюдать такое: однажды ефрейтор его роты, с восемью ранениями (полоснули очередью) сумел голыми руками сломать шею немецкому патрульному. Состояние шока и злость иногда поддерживают жизнь в смертельно раненом человеке на одну или даже две-три минуты. Однако с ранением в сердце никто не выживает. А этот удирает, словно заяц. Комаровский всё видит своими глазами, хотя… Он не спал сутки. Может, показалось? Может, он уже сходит с ума? Блядь, зачем он миндальничал с этой тварью? Следовало прикончить скота, едва тот вошёл в подвал. Без разговоров. Воткнуть финку в шею и смотреть, как тот подыхает. За время войны старший лейтенант получил множество доказательств: как правило, люди с перерезанным до позвонков горлом впоследствии не воскресают. Впрочем, думать некогда. Расстояние понемногу сокращается. К тому же «старшина» внезапно замедлил бег. Остановился. Опустившись на карачки, убийца сдвинул что-то на мостовой рядом с объятым огнём зданием и… исчез.

Достигнув пылающей церкви, Комаровский понял, в чём дело.

Канализация. Он оттуда и пришёл. Может, прямо там и переодевался перед тем, как зайти в дом. Разведка докладывала – зловонные туннели под Берлином очень разветвлены, настоящие катакомбы XIX века, неподготовленный человек заблудится. Сапёры РККА где-то смогли заминировать ходы в коммуникациях, но не везде – боевые группы эсэсовцев вылезали из люков и наносили удары в тылу. «Подземка», как и берлинское метро (хотя оно уже прекратило работу), – тёмный лес: придётся действовать наугад. Комаровский спрыгнул в люк, приземлился мягко, ничего не ушиб. Неподалёку слышался топот. В нос ударил запах застарелых нечистот – канализация не функционировала ещё с февраля, следствие американских авиаударов: никаких потоков и даже луж. На стене – надпись с потёками краски: «Берлин останется немецким!»

«Хуй вам», – мысленно пообещал Комаровский.

Он ринулся за убийцей – и с первых же шагов понял, что проиграет. Тот знал лабиринт «на пять», умел в нём лавировать – Сергей же оказался в незнакомом месте. Случись пришельцу быть опытным фронтовиком, он подкараулил бы старшего лейтенанта в туннеле… Но эсэсовец, скорее всего, «паркетный», с такими они сталкивались на Зееловских высотах – когда тысячи офицеров СС, гестапо, СД и СА, никогда не видевших фронта, перебросили на передовую, как пушечное мясо: чтобы хоть на пару дней задержать наступление РККА. Щёлкнул выстрел, и Комаровский поспешил на звук – под ногами чавкала вонючая чёрная грязь. Завернув за угол, Сергей увидел скорчившегося у осклизлой стены мальчишку лет шестнадцати, в потёртой курточке и армейских брюках не по размеру, с повязкой фольксштурма на рукаве. Из пулевого отверстия во лбу струилась кровь. «Застрелил своего… блядь, я ничего не понимаю». Старлей быстро обыскал карманы убитого. Оружия нет. Либо паренёк прятался здесь от обстрела, либо «старшина» подобрал его винтовку. Сергей сунулся в соседний «переулок» и через двадцать минут обнаружил – путь ведёт в тупик. Старлей проплутал по туннелям ещё час, пока не заблудился окончательно. «Ушёл, сволочь. Ушёл всё-таки». Комаровский добрался до ближайшего люка и осторожно, приподняв железную крышку, выглянул наружу. Краем уха уловил немецкую речь. Сергей аккуратно спустился. Постоял, прислонившись к стене. Подумал. Внезапно в глазах потемнело. Он глотал воздух, но дышать какое-то время не мог. Голову стиснула боль. Закашлялся. Слишком долго не лечился, целый день, начинается приступ. Выхода нет. Нужно лекарство, и срочно. Вытащив из ранца светло-серую форму, Сергей, закусив губу, начал переодеваться…

Бездна № 2

ДЖАЗ ДРОВОСЕКА

(Нью-Орлеан, штат Луизиана, США, 1920 год)

– Проходите, пожалуйста, сэр.

– Благодарю вас. Я не слишком рано? Предпочитаю приезжать на интервью заблаговременно, профессиональная привычка. Где можно повесить пальто?

– Прямо вот здесь.

– Спасибо.

– Что будете пить?

– Бурбон, если не возражаете.

– Сразу видно опытного журналиста. Располагайтесь. Блокнот при вас?

– Конечно.

– Вот ваш виски. Я пью безо льда, он только портит вкус.

– (Торопливо.) О, безусловно, сэр. Я тоже.

– (Присаживаясь напротив, взяв стакан.) Итак, что вы хотите знать?

– Капитан Дюбуа, месяц назад вы без каких-либо объяснений покинули департамент полиции Нью-Орлеана. Общеизвестно: именно вы занимались розысками по делу Дровосека, совершившего с мая восемнадцатого до октября девятнадцатого года семь убийств в нашем городе. Маньяк не пойман. Сэр, связана ли ваша отставка с провалом следствия? Ведь оно так и не вычислило убийцу.

(Короткая пауза.)

– Я покривил бы душой, мистер Фрейзер, начни я возражать. Да, мне пришлось покинуть свой пост, наверное, через месяц поеду на ранчо, займусь разведением скота: продолжу бизнес, который когда-то кормил моих отца и деда. Мне отравляет жизнь тот факт, что Дровосек до сих пор наслаждается свободой. Мы привлекли лучшие умы города, перебрали сотню версий и в итоге расписались в своём полном бессилии.

– Действительно ли Дровосек копировал своим поведением Джека-потрошителя?

– По сути, да. Та же система. Серия отвратительных убийств, каковая внезапно прекращается – так же резко, как и началась. Но есть и отличие – в безжалостности и хладнокровии. Он нападал на всех подряд. Вам известно – в числе жертв топора Дровосека есть беременная женщина и двухлетняя девочка. А ведь потрошитель не убивал детей. Конечно, наш убийца знал о Джеке, этим и обусловлены письма в газеты. Ваше издание их получало?

– Да. Он писал о себе: «Я демон, явившийся из глубин ада за вашими душами. Вы ничего не сможете сделать. Подчиняйтесь мне – и тогда останетесь в живых».

– (С лёгкой брезгливостью.) А вы-то и рады это публиковать.

– Простите, капитан. В бумажном деле главное – побыстрее продать тираж, иначе мы пойдём по миру… Ведь газета, как бабочка, живёт всего один день. Кстати! Верна ли наша версия, что Дровосек на самом деле убивает давно, с двенадцатого года?

(Внушительный глоток виски.)

– Такое мнение не лишено оснований. По крайней мере, несколько убийств мужчин и женщин в Нью-Орлеане были совершены при помощи топора, и характер ран заставляет говорить, что… они похожи, словно это делал один и тот же преступник. Однако прямых подтверждений мы всё же не отыскали.

– Стало быть, имена первых жертв Дровосека официально не изменились?

– Да, бакалейщик-итальянец Джозеф Маджо и его супруга Катрин. Они спали, когда поздней ночью двадцать второго мая тысяча девятьсот восемнадцатого года убийца проник в их дом и нанёс мужчине четыре удара топором по голове. Катрин получила три удара лезвием, для верности Дровосек перерезал ей горло… Бедняжка истекла кровью и скончалась на месте, а её супруг умер позже, на руках у своих братьев. Следующей погибла Харриет Лоу, возлюбленная владельца другого магазина – Луи Безумера: её аналогично зарубили в постели. Миссис Шнайдер, на восьмом месяце беременности, подверглась нападению в собственном особняке. Дровосек виртуозно проник в помещение – мы не нашли каких-либо следов взлома.

– Правда ли, что миссис Шнайдер могла видеть лицо убийцы?

– Да. Но, к сожалению, она хоть и выжила после покушения, абсолютно ничего не помнит. По нашим предположениям, её ударили сзади по голове настольной лампой, женщина лишилась сознания и не чувствовала, как тело кромсают лезвием. И если ранее мы рассматривали вариант неудачного ограбления или даже мести кредитора из итальянской мафии (не секрет, что мистер Маджо задолжал всем вокруг, включая дворника на своей улице), то здесь из дома ничего не взяли. Подумать только, убийца не заглянул в бумажник жертвы, а ведь внутри лежали семь полновесных долларов! Десятого августа был зарублен Джозеф Романо, при этом Дровосек не тронул двух его племянниц, а лишь молча постоял у их постели с топором. Страшнейшая из расправ Дровосека – резня в семье Чарльза и Рози Кортимилья. Убийца обухом проломил супругам черепа и умертвил их двухлетнюю дочь Мэри. Я опустошён. Почему Господь допускает такое? Самое чудовищное – Дровосек убил невинное дитя, пока оно спало на руках у своей матери, воткнул ей лезвие в шейку сбоку… К счастью, девочка ничего не успела почувствовать.

– (С содроганием.) Какой же кошмар. На всё Божья воля, сэр.

– Безумно жаль, что и на подобные вещи в том числе. Бедного ребёнка не удалось спасти, а муж и жена выжили, но горе так подкосило их, что они впоследствии развелись. Девятнадцатилетняя Сара Ломэнн, следующий объект атаки Дровосека, находилась дома одна. Он снова проник в жилище без препятствий, открыв окно. Сара спала в кровати, маньяк нанёс ей удары по черепу, лишил бедняжку четырёх зубов – окровавленный топор констебль потом обнаружил на газоне. Невероятно, но и она не видела лица нападающего… В этом вообще загвоздка. Семь человек погибли, семеро выжили… И НИКТО не рассказал о Дровосеке. Он словно привидение, понимаете? Появляется, убивает и снова уходит в ночь. Существо без лица. Мы не имеем описания, не знаем внешности, даже цвета волос.

– (Допивая виски.) Моя жена и сейчас молится, ложась спать. Нет, это не стандартная молитва – если я умру во сне, пусть Господь возьмёт мою душу, – а о спасении от Дровосека. Как вы полагаете, мистер капитан, он ещё вернётся?

– Последнее убийство совершено двадцать седьмого октября тысяча девятьсот девятнадцатого года. Маньяк зарубил Майка Пепитоуна, но не тронул жену покойного, хотя спокойно вышел из спальни прямо перед ней, в крови с ног до головы. Расправлялся парень с Пепитоуном основательно – все стены и даже потолок оказались в красных потёках. И, чёрт возьми, снова – жена Майка, мать шестерых детей, не дала нам информации о лице Дровосека. Честное слово, в самом-то деле подумаешь: он настоящий демон, пришедший к нам из преисподней. Его видели с полдюжины людей, но все они не способны дать описание внешности этого ублюдка. Да, я думаю, он ещё вернётся. Но не знаю, когда именно.

– Как следователь, что вы можете рассказать о характере Дровосека?

– Он просто любит убивать и откровенно наслаждается вниманием прессы. Может, парень вообще затеял всё ради статей в газетах. Я знаю из прошлого опыта – серийные убийцы тщеславны. Они не пропустят ни одной публикации, им интересны рассуждения, мнения и даже оскорбления в их адрес. У меня в голове давно сложился образ Дровосека. Возможно, он профессиональный взломщик или бывший полицейский, поскольку без проблем проникает в запертые здания – ранее работал с замками и в курсе, как правильно их вскрывать. Внешность Дровосека настолько типична, что вы встретите за день сотню подобных людей и не обратите на них внимания, – ведь имей он на физиономии шрам или другую отличительную особенность, она бы врезалась в память. Такие люди комфортно чувствуют себя в тени. Им приятно видеть своё имя в газетах, однако они не обладают лицом дамского любимчика. Редко случается, чтобы серийный убийца был смазливым красавцем. Кстати, вам принести ещё виски? Сложно беседовать без выпивки.

– (В смущении.) Мне стыдно попросить, я всего лишь гость.

– Мистер Фрейзер, не надо скромничать. (Звук льющейся жидкости.) Пожалуйста.

– Спасибо. Так вот, и в нашем, и в другом издании было напечатано более сотни версий, кем на самом деле является Дровосек, свои мнения высказывали психологи, специалисты по криминалу и, прошу прощения, отставные полицейские вроде вас. Некоторые даже пытались набросать карандашом портрет убийцы, но шли на поводу клише, рисуя здоровенного двухметрового громилу с бородой и огромными бицепсами… Таким, вероятно, и должен выглядеть дровосек в лесах на границе с Канадой. Каким представляете маньяка лично вы, сэр?

– (Глоток.) Хм. Вопрос не из простых. Наверное, имей я перед глазами точное описание, Дровосек уже сидел бы за решёткой или дымился на электрическом стуле. Я не зря упомянул о копировании преступлений Джека-потрошителя. Этот знаменитый серийный убийца явно получил высшее образование – скорее всего, медицинское, о чём свидетельствует техничная разделка тел уличных проституток в Лондоне. Тем не менее он старался запутать полицию, посылая в Скотланд-Ярд письма с грубыми грамматическими ошибками, написанные очень красивым, изящным почерком аристократа. Тут то же самое. Дровосек – образованный человек, с хорошим вкусом, знающий толк в хорошей музыке. Он не будет слушать простое бренчанье на гитаре или дурной саксофон.

– Вы намекаете на тот самый «джазовый вечер», сэр?

– Именно, мистер Фрейзер. Тринадцатого марта девятнадцатого года Дровосек разослал одно и то же письмо во все газеты Нью-Орлеана, обещая, что следующую жертву он убьёт девятнадцатого числа, через четверть часа после полуночи. «Я тот, кого новоорлеанцы и ваша глупая полиция называют Дровосеком. Я не человек, а дух из самых горячих глубин преисподней. Пусть они никогда не узнают, кто я такой, иначе лучше бы им не родиться на свет ввиду гнева Дровосека. Несомненно, новоорлеанцы считают меня ужасным убийцей, им я и являюсь, однако могу быть и куда хуже, если захочу. Я буду приходить к вам каждую ночь и унесу с собой жизни тысяч ваших лучших граждан, благо я в близких отношениях с Ангелом Смерти. Я обожаю джаз, и клянусь всеми дьяволами: тот из вас, кто будет слушать дома или в баре эту музыку, останется в живых, а те, кто не захочет: к ним я точно явлюсь с топором. Я худшее, что может представить ваша фантазия»[21]. Помните это?

– (Содрогнувшись.) Ещё бы. В ту проклятую ночь я заплатил взятку в десять долларов, чтобы попасть в скромный бар, где средних способностей музыканты дрожащими руками играли джаз. Помещения были набиты битком, люди сидели прямо на полу. Каждое убогое кафе с тремя столиками трещало от наплыва посетителей, из каждого угла звучал джаз. Многие, кому не хватило места, играли музыку на улице, на тротуарах, – и профессионалы, и любители. Весь Нью-Орлеан был насыщен джазом, его звуки витали в воздухе. Я заливал страх бурбоном и трясся: боже, боже мой, что же будет. Это был вечер по-настоящему убийственного джаза, хотя Дровосек так и не вышел на охоту.

– Цинично, мистер Фрейзер, однако я тоже ценитель джаза. И если бы не кровавые убийства, тот вечер был бы лучшим в моей жизни. Звуки музыки неслись отовсюду.

– (Прикрывая мечтательно глаза.) О-о-о…

– Пожалуй, ещё порция виски не повредит. Вы как?

– С удовольствием, сэр.

– Достану ещё бутылочку, спрятана на нижней полке шкафа – супруга бдит, знаете ли. (Кроткая усмешка.) Но я ещё старого поколения, мой завтрак начинался с глотка бурбона.

– Искренне благодарю. Вам помочь?

– Нет, спасибо, я справлюсь сам.

(Через пару секунд слышится сильный удар. Падение тела. Хряск, бульканье. Подушки дивана сминаются под тяжестью человека, присевшего с полным стаканом виски в руке – отметить грамотно завершённое дело.)

– Капитан Дюбуа, спасибо вам за компанию, интересную беседу и угощение. Виски прекрасен – не зря доносились слухи, будто вы большой знаток и ценитель бурбона. Я знаю, сейчас вы не можете мне ответить. Да и позже вряд ли удастся. У вас даже рта нет – перестарался с ударом, от лица, в сущности, ничего не осталось. Сэр, вы совершенно правы. Я и в самом деле обожаю джаз – когда слышу чарующие звуки саксофона, таю, как масло на горячем пироге. Извините, не смог не заглянуть к вам для заключительного аккорда. Ваше тело, как и труп журналиста Фрейзера, чьё удостоверение я временно позаимствовал, завтра наверняка найдут. Полицейские всё же до изумления глупы – вы мельком взглянули на фото пресс-аккредитации, а я совершенно не похож на Фрейзера. Ничуть не удивлён, что вы меня не поймали.

(Подходит к старому поцарапанному граммофону, ставит пластинку и долго наслаждается джазом, положив окровавленный топор, разминая пальцы в такт… Глаза прикрыты, губы что-то шепчут… Костюм и ботинки в крови… Это продолжается минут двадцать, после чего убийца останавливает запись.)

– Ухожу. Поспите в обществе моего топора, господин полицейский. Выглядите вы неважно, но ничего – похоронят в закрытом гробу. И возможно, даже под джаз.

(Слышны размеренные шаги, затем – звук захлопнувшейся двери.)

Глава 6 Голем (Два километра от Унтер-ден-Линден, 26 апреля 1945 года)

Я откровенно разочарован. Господи, почему мир так устроен? Люди тупы, как пробковый дуб. Банальных, совершенно элементарных заданий, с которыми справится даже шимпанзе (вроде чистки банана), и то поручить некому. Заново убеждаюсь: я должен рассчитывать исключительно на себя. От этого откровенно грустно. У меня давняя традиция – брать помощников для охоты. Ну, знаете, так раньше со знатным дворянином в лес выезжал целый отряд: егеря, слуги, загонщики, иногда и повара. В нынешних условиях я не могу себе позволить полный штат свиты. И дело тут совершенно не в деньгах – в наше нелёгкое время сложно на кого-то положиться. Безусловно, я не одинок. В мире полно личностей разных профессий, обожающих охоту, но не умеющих правильно, с настоящим искусством ею заниматься. Я аристократ, они простолюдины – так уж рассудил Господь, поставив нас на разные социальные ступени. Изредка я привлекаю единомышленников. Поначалу, разумеется, долго присматриваюсь. Нелюдимость, скромное поведение, отсутствие родственников, спокойная жизнь… Про таких голубчиков, когда потом у них в подвале находят штабеля трупов, соседки говорят: «Ничего не понимаю. Любезный человек, вежливый, всегда здоровался, спрашивал: «Как вы сегодня, фрау Диркшнайдер?» Да, это мой образцовый слуга. Я беру обычно одного, в самом крайнем случае двух. Пол значения не имеет – в Кливленде мне помогала женщина… И надо сказать, со всей души – дамы, если проникнутся моим хобби, могут быть хорошими загонщиками. Увы, помощница тронулась умом от ревности, сдав мою дивную коллекцию полицейским, и сама стала объектом лесной гонки (о, какие под Кливлендом уникальные чащи и болота!). Ладно, не будем о грустном. Иногда задача егеря – совершать похожие акты охоты и таким образом запутать полицию в догадках. Подручному милостиво предоставлено право мелких наслаждений: захватить нужную добычу, усыпить, переодеть, привезти в определённое место… дальше всем занимаюсь уже я. Нет-нет, далеко не всегда: для меня удовольствие охоты открывается с самых первых шагов – идёшь по улице и вдруг поворачиваешься на запах духов незнакомой тебе взрослой особи. И прямо сейчас понимаешь – это и есть твоя добыча, ей осталось жить семь-восемь дней, далее её голова окажется на моей полке… А сама дичь этого в душе хрупкой не знает. Стоит себе и, как положено животному, что-то жуёт – купленную с лотка вафлю или мороженое. В такой момент сердце обдаёт теплом, я непроизвольно улыбаюсь. Не выйди ты сейчас прогуляться, дура, – осталась бы живой.

О чём я? А, о помощнике.

В нынешних условиях он необходим. Идёт разрушительный штурм Берлина. В городе жизнь не стоит и пфеннига, зато дрова на вес золота. Ещё в начале апреля сотни жителей умирали от переохлаждения, да и сейчас не сказать чтобы тепло – весна выдалась на удивление холодная и мокрая. По карточкам выдают горелую муку, очереди огромные. Вот и теперь – я сижу дома, наслаждаюсь тихими звуками джаза (пластинки запрещённого негра Армстронга можно купить только на «чёрном рынке», и меняют не на хлеб, а на самое дорогое – мясные консервы и сало[22]), улицу заливает как из ведра… М-да, пропускаю удобное для охоты время. Ливни тушат пожары в пылающей столице рейха, но пламя разгорается с новой силой. Город окружён, русские бьют из орудий и танков по центру, им даже не надо целиться. Здания превращены в крепости (по крайней мере, так уверяет по радио доктор Геббельс), улицы перегорожены баррикадами из старых кроватей, телеграфных столбов и бетона, за каждой засели фольксштурм и СС. Поразительно, но власти и сейчас строго обязывают жителей Берлина убирать завалы, хоронить убитых солдат… Боже, фантастическая страна. Зато пивные на Курфюрстендамм под обстрелом работают до позднего вечера, переполнены людьми, тратящими рейхсмарки… Ну да, адский страх можно перебороть только с помощью хорошей выпивки. И конечно, атмосфера свободной любви. Завтра мы все умрём, обратимся в пепел среди пламени Берлина, или нас уведут на арканах в Сибирь бородатые казаки-большевики… так зачем же ограничивать себя? Я получил на неделе два предложения секса от сотрудниц, казавшихся мне жеманными недотрогами, – они пьяны и испуганы. Человечество обожает пить и спариваться, посему перед угрозой смерти начнёт не ходить по музеям, а пить и спариваться ещё быстрее[23].

Но вот забавно – работу-то по-прежнему не прогуляешь.

Если не появишься в своём кабинете, за тобой вышлют патруль СС – проверить, не сбежал ли ты в тихое местечко в горах. 16 апреля арестовали личного врача Гитлера – группенфюрера Карла Брандта… Он под шумок отправил семью в Баварию, дабы те без помех дождались американцев[24]. У нас в конторе мелкие клерки громогласно заявляют, закатывая глаза, – вот мерзавец, какая гнуснейшая государственная измена. Можно подумать, они поступили бы иначе. Немцы словно плавают в благоухающем цветочном пространстве, думая: всё образуется само собой, случится чудо. Моего соседа (не герра Вайсмюллера с неблагонадёжной женой, а из дома напротив, герра Браунштайнера) оштрафовали за неуборку мусора возле дома – десять рейхсмарок. Выписали квитанцию, предупредили: оплатить в течение месяца. Да что тут будет через месяц, а? Русские в бинокли рассматривают рейхсканцелярию, но законы работают до последней минуты падения империи. Порядок есть порядок: и в день апокалипсиса немец не перейдёт улицу на красный свет.

Ох, как же я зол, кто бы знал.

Поражу вас новостью – мой помощник сегодня здорово меня подвёл. Чего уж там – поступил, как последняя скотина. Да, слуга и не должен достигать уровня развития господина – он обязан быть слегка туповат, но от него требуется быстрая реакция в опасной обстановке. Нынешний принят на службу для отвлечения внимания полицейских. Низменно подражая мне, он проводил собственную охоту на самок «остарбайтерин», и это даже не охота – избиение. Боже мой, кто хватится русской, польки или сербки? Первое подозрение – сбежала, а если и найдут обезглавленной, дело не откроют: мало ли, умертвили сообщники или расправился бдительный гражданин рейха. Резать головы «остарбайтерам» – всё равно что связать дрожащих кроликов, отойти на пять метров и стрелять по ним в упор из автомата… За убийство «остарбайтера» нет наказания, любой хозяин в Германии может забить раба насмерть без особых последствий. Ну ладно, этот придурок копирует великого охотника (я про себя) – пускай развлекается, больше трупов только на руку. Однако ничтожество вообразило себя вершителем судеб. Взял и убил особь из числа большевиков… Клянётся – дескать, не нарочно. Он только что в доме собственных предков рядом с Тельтов-каналом обезглавил давно выслеженную грудастую «остарбайтерин»… Гениально, человек выбрал дичь неподалёку от линии фронта… и конечно, тут прорвались русские. Слуга спрятался от обстрела в подвале, где с недавних пор хранит охотничьи трофеи. Выйдя наружу, заметил набирающую воду ведром русскую медсестру – очень красивую, с рыжими волосами, а они всегда приводили прислужника в состояние животного возбуждения. Этот щенок клялся мне – якобы русская его увидела, могла закричать… не верю. Вот была бы брюнетка – поверил бы, а тут не буду. Он её убил – ударил два раза ножом в спину, мол, девка и взвизгнуть не успела. Отрезал голову, тоже логично, – куда без трофея, если уж связался. Но вот что дальше делает придурок? Боится забрать добычу, вдруг по дороге обыщут патрули… Запихивает лицо особи в банку в подвале дома. По туннелям канализации пробирается обратно. После чего переодевается в русскую форму (ту, что предоставил ему я, – об этом чуть позже), ждёт до ночи и является за коллекцией на территорию, УЖЕ ЗАНЯТУЮ русскими. Господи, какой же кретин! И главное, он не потрудился меня известить. Напротив, позволил себе подлый обман. Когда я нежно намыливал «Шварцкопфом» головку Золушки, слуга настойчиво постучал в мою дверь. Попросил одолжить русский мундир и удостоверение красноармейца – якобы распсиховался, что большевики прорвутся к его дому. Я (теперь мне урок) снаивничал – парень превосходно играл свою роль, объяснял очень убедительно, линия фронта меняется каждую минуту… сглупил, выдал всю экипировку с медалями и документами. Вот знаете, никогда не считал себя богом. Безусловно, я существо тщеславное (обожаю читать о результатах своей охоты в газетах – к сожалению, прессе Третьего рейха сейчас не до Тиргартена), но в то же время весьма осторожное. Я понимаю, что уязвим, по моему следу идёт «крипо», меня (ввиду моей должности) не помилуют большевики… В конце концов, я могу погибнуть от осколка шального снаряда – взрывы на улицах не утихают. Зато тот дебил, вероятно, возомнил себя бессмертным ниндзя из японских легенд. Русские ударили вермахту в тыл в Нойкёльне, захватили десятки жилых кварталов Берлина, контролируют пригороды Шмагендорф и Рейгау, убили тысячи эсэсовцев, вермахт не прорвался им на помощь. А слуга, страдающий (иного вывода у меня нет) размягчённостью мозга, еле зная язык, переодевается в советскую форму и возвращается в Тельтов. Зачем? Забрать свои трофеи и, цитирую, «привести дом в порядок, сделать уборку, на кухне туша лежит». ИДИОТ.

Сами вот посудите – с кем приходится работать. Жалости не прошу, просто факт.

Естественно, кретина ждала засада. Совершенно не жаль, если бы тупого осла пристрелили на месте, но… да, для меня так хуже. Давайте я не буду пока рассказывать детали, весь трясусь от злости. Пришлось бы в одиночку решать опасную проблему, а это крайне утомительно: я же не американский герой из комиксов вроде Бэтмена или Супермена[25], чтобы оптом уничтожать толпы врагов. Отныне больше никакой самостоятельности и выдачи экипировки для егерей. Чудом оторвавшись от преследования, слуга явился к моему порогу, словно шелудивая собака. Честное слово – сейчас бы я сам с величайшим удовольствием всадил пулю в затылок этого животного: он по уровню интеллекта не слишком-то отличается от дичи. Да и я хорош – взял и отдал драгоценную форму. Мудак сбросил её сразу перед выходом из люка, далее передвигался в трусах и майке: благо его жилище в полусотне метров от ближайшего входа в канализацию. Уфф, хватит себя казнить. Придётся взять слугу на последнюю охоту значительно раньше, чем я планировал.

Шум дождя перекрывает грохот взрывов. Вода с небес хлещет не переставая. Ситуация на фронте ухудшается с каждым часом – без помощника с оружием мне не обойтись, да и тяжести сам таскать не стану. Яростно жестикулируя, отругал тупое промокшее существо, смотревшее на меня глазами побитого пса, но для вида простил. Пусть отрабатывает, что должен. В конце концов, я в понятии Германии «юберменш», то есть сверхчеловек, а слуга – нечто вроде начальной, не полностью развитой модели – мой личный голем, машина для убийств. Моё счастливое число – восемь. Я поклялся увезти из Берлина именно такое число голов – и ни одной меньше.

Нам скоро идти за новой особью. Я это предвкушаю.

Глава 7 Ловушка (Парк Тиргартен, поздний вечер 26 апреля 1945 года)

Унтерштурмфюрер «крипо» Вилли Хофштерн матерился буквально через слово. Делать это он умел чрезвычайно хорошо и сыпал выражениями, способными свернуть в трубочку уши матёрого фронтового фельдфебеля. Вольф Лютвиц прекрасно понимал коллегу и в глубине души даже немного ему сочувствовал. Согласно слухам, ползущим по отделам полиции, русские находились в трёх-четырёх километрах от рейхстага, взяв район Тиргартена в клещи. В штаб-квартире РСХА целый день жгли секретные бумаги. Над районом часами плотным облаком висел жирный пепел, сыпавшийся вниз хлопьями, словно после извержения вулкана, – серой массой покрылись все уцелевшие после бомбёжек американцев кровли окрестных домов. Лица офицеров, командовавших разбором руин, были причудливо измазаны, словно у представителей африканских племён: красно-белые маски в известковой и кирпичной пыли – умываться некогда, да и воды нет. Коллеги доехали до Тиргартена на машине (без водителя, оставшегося давать показания оберштурмфюреру Рауффу) – последние литры бензина, квота РСХА, хватит туда-обратно, но не более. Зарядил ливень, оба изрядно продрогли, сидя в беседке в центре парка и еле слыша друг друга из-за канонады русской артиллерии. Брезентовая палатка хоть и помогала не промокнуть до нитки, от сырости не спасала.

– Какого хера мы тут вообще делаем? – бесился Хофштерн, и Лютвиц скорее догадывался по губам о причине злости давнего сослуживца. – Панцингер с пеной у рта требует срочного раскрытия убийств Диснея, и ты ему клятвенно обещал? Я уверяю тебя – всё кончено, оберфюреру больше не до нас: он пребывает в раздумьях, как лучше ускользнуть из Берлина и спасти собственную шкуру. Мы проиграли войну, Вольф. И если тебя завтра не убьёт русская пуля, то послезавтра вздёрнут на суку свои же. Рауфф накопал на твою душу целое досье, ищет свидетелей. Парень больной на всю голову, он своим крысиным мозгом не в состоянии понять, что происходит. Русские уже у нас на кухне, а он думает – ему за разоблачение «предателя» светит повышение, как после «охоты на зайцев» в Маутхаузене, мол, прилепят новые погоны да нарисуют в награду рыцарский крест с дубовыми листьями. Бежим, а? Сядем в машину, и поехали хоть к дьяволу на рога.

Лютвиц прислушался к барабанящему дождю.

– Мне без разницы, – коротко ответил он. – Знаешь, бывают такие моменты, когда на всё плевать со шпиля самой высокой кирхи в Берлине. Уходи, если успеешь. Я слова против не скажу. Русские окружили столицу, но лазейки наверняка остались, это ж не как генерал Венк, с бронетанковой группой напролом прорываться[26]. Оставь меня, Вилли. Я просто буду делать что хочу.

– Интересно, как ты поймаешь Диснея? – скептически спросил Хофштерн. – Тут такой грохот, что в двадцати метрах ничего не слышно, всё вокруг мертво, вроде кладбища, – люди прячутся в бомбоубежищах, подвалах и метро. Ты вооружился, словно вышел на медведя или персонально на Сталина, – взял гранаты, два автомата, дай бы тебе волю, и станковый пулемёт бы с этажа забрал. Хорошо, я побуду в лесу до утра – если думаешь, что Дисней обязательно заявится сюда. Но очень может быть – он уже разнесён в клочья и погребён под грудой щебня, напоследок обнявшись с милыми отрубленными головами. Русские пушки исключений не делают.

Вольф криво улыбнулся.

– А потом, извини, уйду на юг, – продолжил Вилли. – Если уцелеешь, ищи меня в Испании или соседней Португалии. Некий сеньор Гонсалес, скучающий под яблоней в обнимку с полуголой девушкой. Я бы сбежал и раньше, мешала глупая уверенность, что всё обойдётся. Фюреру раньше везло, вдруг ухватит фортуну за хвост.

– Жаль, его не грохнули в Вольфсшанце двадцатого июля[27], – мечтательно сказал Лютвиц. – Но вышло забавно. Именно руководители СС, подавившие заговор, пытавшие и повесившие на мясных крюках мятежных генералов вермахта, сейчас побежали, как крысы. Гиммлера нет в Берлине, он наверняка уже планирует сдаться американцам. Нашего с тобой главного начальника, шефа РСХА обергруппенфюрера Эрнста Кальтенбруннера, в последний раз видели шесть дней назад – двадцатого апреля, на дне рождения вождя нации. Говорят, он смотался на австрийские озёра и спешно прячет на дне ящики с золотом СС. Берлин защищают «паркетные» эсэсовцы из штабов, старики из фольксштурма, потрёпанные части вермахта и мальчишки гитлерюгенда. Те, кто клялись умереть за фюрера, – первыми и смылись.

На этот раз улыбнулся уже Хофштерн.

Дождь начал утихать. Холода затянулись, а отапливать квартиры было нечем – мазут, керосин и древесина шли на нужды фронта. В полицию ежедневно звонили – соседи находили трупы одиноких стариков: дети погибли на фронте, смотреть за ними некому, врачи привычно констатировали смерть от переохлаждения. Вольф ярко помнил времена, когда из покорённых Дании, Франции, Норвегии на главный вокзал прибывали поезда, набитые загоревшими, белозубыми молодыми парнями, с закатанными до локтя рукавами мундиров. Толпа скандировала «Хайль Гитлер!», к поезду тянулся лес протянутых в приветствии рук. Магазины на Курфюрстендамм выставляли в витринах головы голландских сыров, глыбы датского масла с выступающей от холода испариной, коробки золотистых французских сардин. Лютвиц тоже вернулся тогда из Дании – в звании штурмшарфюрера[28]. С войны, оказавшейся воскресной прогулкой – она длилась ровно один день, в перестрелках погибли два немецких солдата, десять были ранены. Европа стояла на коленях. Прошло меньше пяти лет, и миллионы сгинули в русских снегах, их кости давно склевало вороньё, Берлин в огне, а к рейхстагу рвутся дивизии большевиков. Гестаповец Рауфф с неизменным смехом: хихикал он мелко, как кокетка, обязательно при этом потея, – на посиделках после работы в пивной (отмечали день рождения доктора-биолога Вернера из отдела «вэдэ-два») рассказывал о сути человеческой природы. Один раз в Маутхаузене он наблюдал за казнью – к расстрелу приговорили пятерых еврейских «саботажников», они не выполнили норму производства в лагере. Истощённым людям приказали лечь ничком на землю, а лагерный охранник из латышских фольксдойче, подходя к каждому смертнику по очереди, застрелил четверых в затылок. На пятом выстреле винтовку заело – эсэсовец долго с прибалтийской медлительностью искал по карманам запасную обойму, скучно заряжал винтовку, дважды прицеливался. Рауфф говорил: ну надо же, казнимый не встал, не вцепился палачу зубами в ногу, не попытался вырвать оружие (ведь терять-то ему абсолютно нечего)… Наверняка надеялся – а вдруг расстрел прекратится, его помилуют, убийство остальных было лишь устрашением. Так и немцы. Не арестуют Гитлера, не сдадутся, не скажут: почему мы должны умирать за это упившееся кровью чудовище, раз война проиграна? Они тупо идут на убой, наматываясь кишками на гусеницы русских танков, слушая речи клоуна Геббельса, обещающего – Сталин вырыл себе в Берлине могилу, в которую сам и упадёт. Ведь русские уничтожили армию Паулюса в Сталинграде, превратив каждый дом в крепость, то же самое ожидает и большевистские орды в столице великого рейха. Каждая домохозяйка в горячечной радости пересказывает подругам миф о тайном «чудо-оружии», каковое фюрер вот-вот расчехлит, превратив в пепел Лондон, Москву и Нью-Йорк. «Оно ещё мощнее, ещё разрушительнее ракет “Фау-2”». Боже, как смешно. Обстрелы Лондона «Фау-2» прекратились ещё 27 марта. У Германии не осталось никаких сил и никаких шансов.

Он достал фляжку, с предвкушением отвинтил пробку.

Оба молча изрядным глотком вкусили шнапса. Вольф выглянул из палатки, дождь значительно ослабел. В ночном небе не наблюдалось лучей прожекторов – ПВО Берлина полностью уничтожена большевистской авиацией ещё в середине апреля.

– Ты проверил адреса? – буднично спросил Хофштерн.

– Да, не сходя с места, – мне принесли справки из адресного бюро уже через два часа. Иоганн Бауэр, хоть и имеет шеврон «старого бойца»[29], является им в буквальном смысле – деду под семьдесят лет, примкнул к фюреру в Мюнхене ещё в двадцать втором году… И конечно, это не тот возраст, чтобы похищать девиц, наряжать их и затем гонять по лесам. Советник имперского министерства вооружений и военного производства, в личном деле есть фотографии вместе с рейхсминистром Шпеером. Боюсь, Бауэр весит столько, что сам Геринг позавидует, на снимке даже не весь подбородок поместился. Отметаем, хотя живёт неподалёку от отеля «Адлон», отсюда рукой подать. Второй вариант – Ганс Лауфер. Тридцать девять лет, регирунгсдиректор «орпо», полиции порядка[30] – звание соответствует штандартенфюреру СС. Очень пухлое досье. Чиновник высокого ранга, но не женат и нет детей – ты же понимаешь, какое сразу возникает подозрение, с нашим-то культом семьи и деторождения.

– Детей я не очень люблю, – цинично хмыкнул Вилли. – Вот процесс их созидания…

– Появляются подозрения в гомосексуализме, – продолжал Лютвиц, намеренно пропустив мимо ушей сальность Хофштерна. – Но это бы ему с рук не сошло – нашьют розовый треугольник и отправят в Дахау… Развлекаться с мальчиками у нас позволено людям с должностями повыше. Нет, тут другой аспект. Герр Лауфер очень любил костюмированные приключения. Отдельно лежит донос осведомительницы гестапо по кличке Сюзи, жрицы любви из салона в Потсдаме, о разговорах с ним в постели. Ничего криминального, просто указаны вкусы регирунгсдиректора. Он обожал, когда проститутка переодевалась в платья с кринолином, разыгрывал настоящие сцены – Наполеона с Жозефиной, короля Баварии и Лолу Монтес, Людовика Шестнадцатого и Марию-Антуанетту. Временами игры велись до крайности жестоко. Он глубоко резал себе руку и заставлял Сюзи слизывать кровь с лезвия ножа. Однако делу не дали ход.

– Почему? – оторвался от фляги Хофштерн.

– Проститутка исчезла, – зевнув во весь рот, ответил Вольф. – Вышла из дома и пропала. Её не нашли. Показания подтвердить оказалось некому, обвинять Лауфера в безнравственности не стали – а ведь иначе неизвестно, как бы оно всё повернулось…

Вилли кивнул. Оба прекрасно помнили: в 1938 году министр обороны рейха фельдмаршал фон Бломберг женился на Еве Грюн, особе на 35 лет моложе себя. Уже через три недели обнаружилось, что Грюн – проститутка, и даже дочь проститутки (то есть шлюха во втором поколении). Но это ещё полбеды. Всплыли донесения – в возрасте 19 лет Ева сожительствовала с евреем, тот снимал её для порнографических открыток. Фон Бломберга немедленно сняли с поста министра и вынудили уйти в отставку. Некоторые генералы откровенно намекали фельдмаршалу на самоубийство, упрямый старик отказался стреляться. С тех пор при любом намёке на секс-скандал с высокопоставленными лицами девушки исчезали невесть куда. Ибо так надёжнее.

Хофштерн взвесил флягу в руке, оценивая оставшееся содержимое.

– Я не понимаю, чего мы здесь мокнем? Надо ехать за Лауфером.

– Во-первых, у нас нет ордера, – скучно сообщил комиссар. – И всё, что мы бы смогли, – вежливо, очень вежливо побеседовать с «золотым фазаном»[31], спасающим рейх в трудные времена перед великой победой. Ну а во-вторых, наш любитель переодеваний больше ни за кем не охотится: двадцатого апреля, когда американцы отметили день рождения фюрера бомбардировкой Берлина, ему оторвало ногу, – лежит в госпитале в коме и, похоже, больше не очухается, много крови потерял. Так что за Золушкой гонялся точно не он. Относительно трёх оставшихся… Вилли, алло! Ты меня слушаешь?

Хофштерн приложил палец к губам. Он напряжённо всматривался во тьму леса, вытянув вперёд шею и пригнув голову, – словно хищник, высматривающий добычу. Лютвиц замер. Спустя пару секунд из чащи донёсся слабый, часто повторяющийся, с трудом пробившийся сквозь гул канонады звук. Коллеги переглянулись.

Это кричала женщина.

Глава 8 Чужой (Недалеко от Бранденбургер Тор, в ночь на 27 апреля 1945 года)

– Прошу прощения, герр шарфюрер! Можно вас на минуточку?

Сергей обернулся – чувствуя себя так, словно с него начали сдирать кожу. Перед ним стоял полицейский в солдатской каске и с бляхой на груди – тощий, осунувшийся шутце лет за пятьдесят. За плечом жалко болталась трофейная французская винтовка.

– Что вам нужно? – Он отвечал грубовато, как человек, которого отвлекают от дела.

Лицо шутце пошло красными пятнами, губы запрыгали. Он еле справлялся с волнением – даже забыл про нацистское приветствие, обязательное перед унтер-офицером.

– Тут плохо беременной женщине… нигде поблизости нет воды… сплошной хаос. А у вас фляга на ремне… Я останавливаю всех проходящих… извините ещё раз, пожалуйста.

Полицейский показал на подножие лестницы у серого здания с колоннами – театра или собора, Комаровский не разобрал. В Берлине, разумеется, он никогда не был, названий достопримечательностей не знал. На нижних ступеньках, обхватив обеими руками выпуклый живот, лежала девушка лет двадцати пяти: в дурацком белом пальто, не менее дурацкой, покрытой пылью шляпке и длинной чёрной юбке. Рядом, под присмотром старика с повязкой фольксштурма на рукаве, около тридцати старшеклассников копали продолговатую яму – траншею или противотанковый ров. Никто из школьников не плакал: они мрачно молчали, пересыпая землю небольшими горками. Все подчёркнуто не обращали внимания на большое, ветвистое дерево справа от дома с колоннами. Оно было увешано трупами, как рождественская ёлка игрушками. У каждого из мертвецов на спине приколота булавкой бумажка: «Я ПАНИКЁР!»

– Конечно, сейчас… – Сергей отстегнул от пояса флягу, подошёл к девушке. Опустился на одно колено, поддержал её голову рукой, поднёс горлышко к губам. Она глотала воду жадно, с закрытыми глазами, – за считаные секунды ёмкость наполовину опустела.

Беременная закашлялась, слегка сжав его ладонь.

– Спасибо, господин офицер, – сказала она. – Мне немного легче. Как дела на фронте?

– Отлично, – произнёс Сергей, скрипнув зубами. – Разве вы не видите, что мы побеждаем?

– Я не понимаю, почему не расстреливают «остарбайтеров». – Немка, вероятно, даже не слышала его ответа. – У меня работает девка с Украины, только вчера видела, как она улыбается. Причины абсолютно ясны. Позвонила в гестапо, там записали, но ещё никто не приехал. Герр шарфюрер, может, хоть вы сходите ко мне? Я назову вам мой адрес.

Комаровский механически начал завинчивать пробку фляги. Пространство перед глазами снова заволокло мутью, в самом центре тьмы вырисовывался череп с распущенными волосами. Он равнодушно подумал, что ему даже не хочется ударить немку. Плюнул бы просто в лицо, повернулся и ушёл. В феврале сорок четвёртого – через полгода, когда фрицев вышибли из Брянска, – ему пришло письмо от соседа… Жену Елену, оставшуюся под оккупацией с пятилетним сыном Володей, арестовали как члена семьи красноармейца и коммуниста. А в марте сорок второго, после подрыва партизанами бронемашины на окраине города, расстреляли в числе трёх сотен других заложников. Тела Лены с Володькой так и не нашли, их зарыли в огромных ямах в местечке Лесные Сараи у самого центра города. Уставшая от бесконечных убийств, пропитанная шнапсом и табаком зондеркоманда сбрасывала трупы в глубокие рвы – тысячи и тысячи безымянных людей. Через два года попробуй разбери, где там сейчас кто. Комаровский перечитал это письмо сто раз, а то и больше. Слёзы не шли, руки тряслись. Он отказывался верить: такого не может быть, Лена и Вовка живы. Запросил коменданта Брянска, получил ответ: «С глубоким прискорбием извещаем Вас, что Елена Николаевна Комаровская и Владимир Сергеевич Комаровский зверски убиты немецко-фашистскими захватчиками…» В эту ночь он понял, что не вернётся в Брянск. Никогда больше. Не сможет пройти по улицам, вспоминая – там он целовался с Еленой, тут пел песни с гостями после их свадьбы в столовой, а здесь по выходным гулял с маленьким Вовкой на руках. Пить не стал – знал, что водка от горя не помогает. На следующий день, как обычно, пошли за «языками», и Комаровский задушил обер-лейтенанта вермахта. Заметив бойцов, тот полез за пистолетом. Старлей сломал ему запястье (вылезла сахарно-белая кость), затем ударил головой в лицо и сомкнул руки на горле. Немец уже хрипел, страшно выкатив глаза, из ноздрей пошла кровь – а Сергей был не в силах оторваться, словно давний курильщик от папиросы. Никто из разведроты не помешал завершить дело (все знали, что случилось в Брянске). Хотя, конечно, офицер куда ценнее для допроса, чем попавший в засаду вместе с ним унтер из обозников, которого в итоге, заткнув рот кляпом, и притащили в расположение части. Вечером Комаровский с удивлением заметил: его «отпустило», жена и ребёнок больше не снились, он не просыпался посреди ночи, не сворачивал дрожащими пальцами «козью ножку» из самосада. Через три дня опять стало хуже – мёртвый сын во сне смеялся, тянул маленькие ручки. Вовку держала у груди оскаленная Лена – с чёрным, полусгнившим лицом. В ту же ночь, никого не предупреждая, он уполз на немецкие позиции и заколол в траншее ефрейтора, вышедшего из блиндажа по нужде. Такое стало нормой: он уже не мог без убийств. Когда части РККА вошли на территорию Германии, Сергей опасался, что не удержит себя в руках – будет стрелять во всех подряд, включая женщин и детей, как безымянный фриц (он часто виделся Комаровскому во сне – белозубый, довольный, обязательно с расстёгнутым воротником мундира), отправивший на тот свет его семью. Случилось иначе – Комаровский не реагировал, если подчинённые устраивали короткую расправу над взятыми в плен эсэсовцами, но гражданские его не волновали – кровь бросалась в голову лишь при виде людей в форме. Немцы, не успевшие сбежать из оставленных вермахтом городов, выглядели угодливо, вывешивали из окон белые тряпки, заискивающе улыбались, кто-то всегда указывал на дома партийных функционеров НСДАП, ожидая награды или другого поощрения.

Комаровский понимал последствия своего нынешнего выбора.

В части, скорее всего, полагали (особенно после обнаружения тела Курочкина): труп Сергея либо сбросили, как Настю, в тот же Тельтов-канал, либо взяли в плен и уволокли с собой. В последний месяц немцы, погрузившись в бешенство и истерику, пленных почти не брали… Хотя для офицера могли сделать исключение. Он отдавал себе отчёт, что сделал, решив преследовать убийцу Насти. Если уцелеет, события будут развиваться в двух направлениях. Ни одно не сулит ничего хорошего. Обвинят в дезертирстве – поставят к стенке по законам военного времени. Посчитают попавшим в плен – отправка в тыл, в фильтрационный лагерь: через неделю чёрных снов о жене и сыне он полезет в петлю. Выбравшись в форме шарфюрера из люка на немецкой стороне Берлина, Сергей обнаружил – местность вокруг пустынна: ни единого человека, лишь остовы сгоревших зданий… Он растерялся – что ему делать, куда идти? Патруль остановит для выяснения личности, а документов-то и нет. На каждом углу посты полевой жандармерии и одержимого шпиономанией фольксштурма, повсюду гитлерюгендовцы, готовые отбежать за угол и позвонить куда следует. «Алло, гестапо? Спешу доложить, тут чересчур подозрительный унтер-офицер». А ведь ублюдок где-то здесь, совсем рядом. Комаровский потратил несколько часов, бесцельно шатаясь по городу. Ему виделось трясущееся лицо убийцы, он слышал чмоканье пуль ППШ, ударивших в тело, и сердце терзалось злостью. Сам бы сейчас оторвал этой сволочи голову – посмотрим, как он тогда оживёт. Однако Настиного убийцы в поле зрения нет, зато его собственная жизнь может оборваться в любой момент. Шарфюрер без оружия и аусвайса рано или поздно привлечёт внимание немцев. А этого бы не хотелось. Он обязан поквитаться за Курочкина и Настю. Иначе нельзя.

Избегая смотреть на беременную, Сергей с трудом растянул губы в улыбке.

– Разумеется, уважаемая фрау. Но сначала мы с господином полицейским проверим один подвал – похоже, там прячется русский корректировщик. Надеюсь, вы не против?

У девушки судорожно дёрнулась щека.

– Хорошо, – устало произнесла она. – Но не думайте, что я забуду.

Комаровский поднялся, небрежно махнул рукой сотруднику полиции, как старший по званию, и сразу пошёл, обозначая, что проблема не терпит отлагательств. Придерживая тяжёлую винтовку, шутце засеменил следом. Он постоянно спотыкался в темноте о расколотые камни, взывая тихим, робким голосом:

– Господин шарфюрер, я на посту…

– Унтер-вахмистр, нам нужно заглянуть вон в тот подвал. Вы обязаны оказать мне помощь… я уже вызвал подкрепление. Возможно, это ошибка, но надо проверить.

– Так точно, слушаюсь.

«Они даже не вникают, в чём суть приказа, – мысленно усмехнулся Комаровский. – Привыкли не рассуждать. Убивать я его не стану, зачем? Небось учитель какой-нибудь или вроде того, форма болтается, как на вешалке, им в городе давно жрать нечего, винтарь еле тащит». Полицейский и верно с трудом передвигал ноги, не успевая за Сергеем… То и дело, вздыхая, поправлял оружие на плече – ремень, очевидно, сильно натёр ему кожу. Он подсвечивал дорогу карманным фонариком, но после утихшего дождя Берлин и так окрасился обширным розовым заревом пожаров.

– Прошу прощения, – бубнил шутце. – Не ел уже сутки… вчера нам выдали только сто граммов конской колбасы, и всё… Она солёная, хочется пить, а воды нет… Обещали консервов, португальских сардин, но в повозку попал русский снаряд. Господи, сухарь бы сейчас сжевал с радостью. Вообще, эта фрау права. Зачем мы содержим «остарбайтеров», военнопленных, мерзких евреев в лагерях? Они же каждый день требуют еду, жрут, как свиньи. Для чего кормить подобную шваль? Отправить всех на виселицу, чтобы не тратить патроны, а продукты отдать горожанам рейха. Я же прав?

– Несомненно, унтер-вахмистр, – сообщил Сергей замороженным голосом.

Под раскаты пушечного грома они завернули за угол. У входа в подвал скорчился, подогнув колени, мёртвый эсэсовец с залитым кровью лицом. В руке зажата «эрзац-граната»: кусок цемента с небольшим брикетом взрывчатки. Их раздавали всем защитникам города, хотя подобное устройство скорее убивало солдата, чем врагов. Лестница была частично разрушена и осыпалась – каблук полицейского подвернулся. Он свалился бы на спину, однако Комаровский участливо поддержал шутце под локоть.

– А где же русский? – удивился унтервахмистр, осматривая подвал.

– О, да прямо здесь… – ответил Сергей и ударил немца финкой в шею.

Он резко наклонил дёргающееся тело, чтобы на мундир не попала кровь. Чёрная форма, конечно, в этом смысле была идеальна, однако в последнее время в плен брали эсэсовцев, одетых в серо-зелёные или светло-серые кители. Подождав, пока шутце не умер, старший лейтенант поднял винтовку и посмотрел магазин. Пять патронов, всё замечательно. Проверив карманы покойного, он нашёл ещё одну обойму – и испытал восторг. На всякий случай забрал удостоверение сотрудника полиции. «Вот дурак, – подумал старлей беззлобно. – Держал бы язык свой поганый за зубами – жив бы остался». Лицо Елены с червями в глазницах исчезло, дымчатая муть рассеялась – ему стало легче дышать. На выходе из подвала Комаровский перетряс ещё и труп эсэсовца, но там ждало разочарование – оружия не было, в подсумках – ни единого патрона. «Эрзац-гранату» Сергей забирать не стал. Закинув винтовку за плечо, он направился назад. Площадь перед зданием с колоннами уже была переполнена ранеными солдатами вермахта, они лежали как на окровавленных скамейках, так и просто на мостовой. Перекрывая грохот взрывов, воздух наполняли вопли и стоны. Медсёстры, разрывая бинты зубами, накладывали жгуты. Сергей остановился, откровенно любуясь открывшимся зрелищем. Он не пытался заверить себя, что такие вещи ему якобы не нравятся.

– Герр шарфюрер! Это вы? А где же унтер-вахмистр? Почему у вас его оружие?

Блядь. Отвлёкся, забыл об осторожности. А эта дура набитая и рада орать на всю площадь. Сергей круто развернулся, двинувшись в другом направлении. Однако беременная не думала оставить его в покое, продолжая голосить:

– Вы куда? Что с полицейским? Господа! Обратите внимание! Фольксштурм, сюда!

Сергей убыстрил шаг, перешёл почти на бег. Оглянувшись, он краем глаза увидел, как лежащая на ступеньках дамочка указывала в его сторону мальчишке в форме гитлерюгенда. Тот вложил в рот свисток, послышалась истерическая трель. к парню тут же подскочил ровесник – маленького роста, вихрастый и болезненно худой.

«С этими я справлюсь. Но они позовут остальных».

Комаровский бежал, придерживая винтовку. Он и сам не помнил, как оказался среди деревьев – в небе, выглядывая из-за туч, тускло светила луна. Крики и свистки за спиной давно утихли. Под ногами скрипел гравий… Дорожки? Неподалёку блеснул пруд с остатками воды. Сапоги увязали в грязи после дождя. Так. Похоже на парк, но здоровущий – столько толстых стволов, и ёлки, и сосны, и даже дубы… Как их на дрова-то не срубили. Он остановился, стараясь отдышаться, протёр руки, шёпотом выругался. Отлично. Что дальше? Ладно. Он сейчас сядет здесь, отдохнёт и немного подумает.

Внезапно, не так уж далеко от него, раздался пронзительный вопль.

Так кричат женщины перед насильственной смертью – в жуткой истерике, в ужасе, уже не ожидая помощи. Особенно в тех случаях, когда страшно боятся убийцы.

Бездна № 3

МЁРТВЫЙ ДОМ

(усадьба Хинтеркайфек, Бавария, 1922 год)

«Уважаемый господин комиссар! В первую очередь разрешите попросить у вас прощения – за то, что я решился ещё раз обрисовать ситуацию с кровавой расправой на ферме Хинтеркайфек отдельным письмом на ваше имя. Как известно, 4 апреля сего года в здании фермы были найдены шесть трупов зверски убитых людей. Позволю напомнить их имена. Фермер Андреас Грубер, 63 лет от роду, его супруга Цецилия Грубер, 72 лет, их дочь Виктория Габриэль, 35 лет, её дети – Цецилия-младшая, 7 лет, и бедный малыш Йозеф, 2 лет, а также горничная Мария Баумгартнер, 44 лет. Должен подчеркнуть, эта семья не оставляла о себе лучших впечатлений. Общеизвестно, что фермер Грубер пользовался в округе (если не во всей Баварии) дурной славой по причине долгой кровосмесительной связи с собственной дочерью, он отбыл за столь мерзкие действия целый год на каторге, а его жена получила месяц тюрьмы за сокрытие разврата супруга. Виктория Габриэль после гибели на фронте её мужа (предположительного отца Цецилии-младшей) прослыла весьма ветреной особой – как свидетельствуют окрестные крестьяне, она часто меняла мужчин. В общем, к покойным с неприязнью относились многие жители соседних деревень. Четыре тела были обнаружены в сарае, ещё двое (прислуга и маленький мальчик) – в доме. Все погибшие лишены жизни острым громоздким предметом – это мог быть и небольшой топорик, и старинный меч… По крайней мере, выводы господ специалистов по конкретному поводу серьёзно разошлись. Отмечается, что семейство подверглось нападению неизвестного убийцы, когда готовилось ко сну, – покойные обнаружены в кальсонах и ночных рубашках, а бедняжка Йозеф был зарублен прямо в своей кроватке.

Господин сыщик Генрих Фогель составил определённое мнение.

Он считает – каждая жертва поодиночке вызывалась в сарай, где ей и наносился удар острым орудием по голове: погибших не притащили в роковое помещение, они пришли сами. Преступник обут в тяжёлые ботинки, оставившие чёткие отпечатки на земле, включая кровавые следы, – было видно, как он посещал сарай, детскую комнату и кухню. По предположению господина Фогеля, убийца тайно пробрался на чердак фермы неделю назад. Всё это время он жил там, оставаясь незамеченным и наблюдая за жизнью семьи, – мы нашли на верхней пристройке под крышей объедки и другой мусор, а также топчан для сна. У господина Фогеля отсутствуют версии, почему загадочный маньяк с неожиданной яростью расправился с Груберами и их служанкой, а уж особенно – с невинными детьми. Цецилии-младшей проломили череп несколькими ударами, разрезали шею, ребёнок истёк кровью. Двухлетнего Йозефа били с такой силой, что осколки костей разлетелись по всей комнате – словно видели в нём взрослого соперника. Удивительно, но монстр позаботился о животных – он лишь ударил собаку, но не стал убивать. Перед уходом засыпал вдоволь корма в хлев, дабы коровы и свиньи не голодали: такое не вяжется с жестокостью убийцы… Ненавидя людей, он обожает братьев наших меньших!

В то же время хочу известить вас о некоем несоответствии.

Наши коллеги из управления полиции города Ингольштадт настаивают на версии ограбления. По их мнению, опустившийся бродяга (каких достаточно скитается по дорогам Германии после неудачной войны) совершил расправу над несчастным семейством именно с целью завладения их денежными средствами. Смею вас заверить – эта точка зрения ошибочна. Все сбережения Андреаса Грубера, включая 1880 (одна тысяча восемьсот восемьдесят) золотых марок и облигации государственного займа, лежали на видном месте в комоде, а раскрытый кошелёк – на кровати: герр Грубер не доверял банкам и предпочитал хранить деньги дома. Золотые украшения жены и дочери также остались нетронутыми. Если довериться выводам полиции Ингольштадта, что убийца семейства Грубер являлся бездомным, не имеющим ни гроша за душой, было бы удивительным с его стороны отказаться от столь несметных сокровищ. Нет, более чем очевидно – ему не были нужны деньги. Душой палача Хинтеркайфека владела жажда убийства. Я не могу пока выяснить, знал ли монстр владельцев хозяйства раньше. Просто факт – он с неделю тайно наблюдал за их жизнью, оставаясь незамеченным, пока однажды ночью не прикончил всех. А дальше-то, уважаемый господин комиссар, ещё хуже. Ведь сей мясник после побоища прожил на ферме не менее двух дней. Следы крови и грязи показывают: он неоднократно приходил посмотреть на своих жертв, снова и снова. Даже обедал рядом с трупами – мы нашли засохшие объедки. Вы знаете, я сам родился в деревне и хорошо знаком с сельскими условиями. Однажды зимой к нам пробрался волк – молодой, голодный, отбившийся от стаи. Как выяснили потом по цепочкам следов на снегу бывалые охотники, он двое суток выжидал – кружил возле жилья, подходил совсем близко, высматривал. И вот, запомнив, во сколько крестьяне ложатся спать, лесной бандит проник в овчарню посреди ночи (когда сон людской особенно крепок), перерезав там двенадцать овец. Хищник наелся – и даже не убежал. Просто лёг спать среди растерзанных агнцев: находясь в сытой дрёме до полудня… пока мой отец не обнаружил «гостя» и не сходил за ружьём. Убийца на ферме – такой же волк. Он приговорил жертв к смерти и наслаждался мыслью – вот они ходят, улыбаются, ругаются, пьют свой утренний кофе, не ведая, что вскорости умрут. Приятно ощущать себя вершителем судеб… Захотел – убил, захотел – помиловал. Далее. Полиция Ингольштадта не отметила в отчёте – у каждого из погибших отсутствует во рту по переднему зубу. Подобные повреждения наводят меня на мысль: монстр на ферме намеренно взял части тел забитых им людей для своей мерзкой коллекции… и вполне возможно, он сделал это не в первый раз. Я распорядился поднять закрытые дела по всей Баварии, и волосы встали дыбом на голове. Архив бесстрастно свидетельствует: в крупных городах (Нюрнберг и Мюнхен) за последние три года зафиксированы случаи загадочной гибели в общей сложности восьми женщин различного возраста, от восемнадцати до сорока пяти лет. Лишены жизни ножом или топором, некоторые задушены их же чулками: кстати, у двух жертв на ферме тоже сохраняются следы асфиксии. Все преступления не раскрыты, и у полиции нет ни малейших предположений, кем мог быть покушавшийся. Убийства на ферме и в Мюнхене с Нюрнбергом тесно связывают три особенности: 1) мотивов для ограбления не было; 2) ценности и деньги остались на месте; 3) у мёртвых женщин удалён передний зуб. Исходя из всех приведённых выводов, я уверен – кровавое нападение на ферме Хинтеркайфек совершено серийным убийцей, давно терроризирующим Баварию.

Ну, и самое последнее предположение.

Я уже упомянул – Виктория Габриэль была замужем, и её первый супруг, отец Цецилии-младшей, Карл Габриэль, погиб во Франции 12 декабря 1914 года, через четыре дня после прибытия на фронт. Послав запрос на французское кладбище в Сен-Лоран-Бланжи, я получил ответ – ни на одном из надгробий имя покойного мужа Виктории не значится. Более того – согласно официальным данным, после боя у Арраса не найдено и тела этого немецкого солдата. Свидетельства о смерти Карла являются лишь устными, основаны на показаниях очевидцев, видевших его умирающим. Я распорядился сделать копии со свадебной фотографии Карла и Виктории и разослать по всем без исключения деревням Баварии. Хотя за сведения об убийце назначена государственная награда в 100 тысяч марок, я вынужден с горечью констатировать – расследование зашло в тупик. Прошло целых три месяца, а мы даже на сантиметр не продвинулись в отношении следа убийцы. Господин комиссар! Прошу вас продлить мою командировку в Хинтеркайфек ещё хотя бы на две недели. Мне кажется, я близок к тому, чтобы назвать личность убийцы. Остаюсь преданным службе, следователь по особым поручениям Максимилиан Шлиппенбах, управление города Мюнхена».

Резолюция сверху, с росчерком: «Поездку не продлять ввиду ограниченности финансовых возможностей для продолжения расследования. Отозвать»[32].

Глава 9 Белое (Нойкёльн-Тиргартен, в ночь на 27 апреля 1945 года)

Оберштурмфюрер Альберт Рауфф не вошёл в подъезд первым – послал вперёд себя ефрейтора СС, рослого рыжего парня с густо усыпанным веснушками лицом. Русские находились совсем рядом: крупнокалиберные орудия били по импровизированным крепостям прямой наводкой, заставляя целые дома оседать и заваливаться набок. Вскинув шмайссер, ефрейтор скрылся внутри, через секунду донёсся крик: «Всё в порядке!» Второй подчинённый шагнул вслед за ним, Рауфф последовал третьим, осторожно укрываясь за их спинами: правильная тактика, офицер позади солдат – только у глупых большевиков командиры поднимают отряд в атаку. На четвёртом этаже рыжий роттенфюрер грубо и сильно забарабанил кулаком в дверь:

– Гестапо! Откройте немедленно!

Из недр квартиры донеслись звон посуды и хорошо слышимый шорох. Рауфф кивнул ефрейтору и вместе с другим «подшефным» отошёл в сторону. Рыжий дал короткую очередь из автомата – на месте замка образовалась дыра, взрывом разлетелись древесные щепки. Удар сапогом – все трое ворвались внутрь. Сжавшись на диване, на них в ужасе смотрели побледневшие, перепуганные насмерть люди – мужчина с женщиной лет шестидесяти и молодая блондинка в неуместном розовом платье. Сердце Рауффа захлестнули прекрасные чувства удава, на которого взирает кролик.

– Встать! – приказал Альберт.

Троица поспешно поднялась. Женщины, как по команде, заплакали.

– Как вы посмели… – прошипел Рауфф срывающимся голосом.

Не став продолжать, он кивнул ефрейтору. Тот прошёл через комнату с убогой, обшарпанной мебелью. Стуча в трухлявый пол подковами сапог, перегнулся в проём окна и вытянул, словно рыбацкую сеть, белую материю. Приблизившись к роттенфюреру, Рауфф вырвал у него застиранную простыню и с презрением швырнул под ноги.

– Что это такое?! Что это, я спрашиваю вас, такое?

Женщины продолжали громко рыдать. Мужчина, понурившись, молчал.

– Вешать? – скучным голосом спросил второй гестаповец – в чёрной форме. Через его левое плечо был перекинут толстый моток просмоленной морской верёвки.

С улицы громыхнуло, задребезжала посуда в шкафах.

– Не успеем, – мотнул головой Рауфф. – Разберёмся быстрее.

Он вновь обратил взор на затихшее семейство.

– Вы выкинули из окна белый флаг, – заявил Альберт. – Согласно приказу командующего обороной Берлина доктора Геббельса, совершившие акт предательства подлежат казни на месте, без суда. Сдаётесь на милость русских? Пообщаетесь с ними на том свете, господа.

– Да вы с ума сошли?! – побагровев лицом, обрёл наконец дар речи седовласый мужчина. – Мой сын в сорок третьем погиб на Восточном фронте за фюрера и тысячелетний рейх! А час назад мне пришлось сжечь его фотографии вот этими самыми руками! – Он затряс узловатыми пальцами перед лицом оберштурмфюрера. – Вы хоть понимаете, что сделают большевики, если узнают – здесь живут родители и сестра героя вермахта? Вы сами напали на Россию, вы говорили – это необходимо, нам нужно жизненное пространство для немецкой нации. И что происходит сейчас? Видите?!

Не отвечая, Рауфф скользнул взглядом по стене, где на обоях ярко выделялся светлый квадрат. «Вот же сволочи!» Размахнувшись, он неумело, но сильно ударил старика по лицу. Из носа хозяина квартиры заструилась кровь, капая на паркет. Стрельба с улицы усиливалась: оба гестаповца тревожно поглядывали на начальника.

– Да я вижу, вы даже портрет фюрера сняли, – прошипел Рауфф и расстегнул кобуру. – Тоже наверняка сожгли, вместе с фотографиями сына? Впрочем, можете не отвечать. Это куда хуже, чем белый флаг, – государственная измена, покушение на фигуру вождя империи. Боже, как я хочу вздёрнуть вас на балконе в назидание предателям… Но вам повезло, у меня физически нет времени. Да здравствует Великая Германия! Хайль Гитлер!

Вытащив парабеллум, он приставил ко лбу старика ствол и нажал на спусковой крючок. Кровь расплескалась по всей комнате мелкими брызгами – словно раздавили черешню. Женщины, обняв друг друга, уже не кричали – хрипели от ужаса. Тело убитого мягко сползло на пол. Оберштурмфюрер, не сдерживаясь, ударил мертвеца сапогом в лицо.

– А вы чего стоите? – прикрикнул он на ефрейтора. – Выполняйте приказ!

Тот послушно вскинул автомат и дал слева направо короткую очередь.

Перешагнув через трупы, все трое выбежали из подъезда и остолбенели – в двух сотнях метров разворачивался русский танк, «тридцатьчетвёрка» с красным знаменем на броне. Из-за пламени пожарищ на улице посветлело почти как днём – танкисты заметили троицу в чёрных мундирах. Не сговариваясь, Рауфф с подручными бросились к служебному «опель-капитану». Едва они завели мотор и рванули вперёд, танк повернул тупое пушечное рыло в их сторону. Взрыв ахнул на месте, где минутой раньше стоял автомобиль: заднее стекло пошло трещинами. Пулемётчик в танке открыл огонь – Альберт слышал ноющий свист пуль… Возьми русский чуть левее, тогда… Живот скрутило противным ощущением – страх и адреналин одновременно. Не так уж и быстро, объезжая воронки от бомб и снарядов, «опель-капитан» оторвался от преследования. «Мой бог, в отдельных местах фронт уже не существует, – холодея, подумал оберштурмфюрер. – Русские просто так идут по Берлину. Где именно их остановят? Жаль, не успели прикончить других паникёров в проклятом доме. Доктор Геббельс ведь ясно приказал: при наличии белого флага следует расстреливать всех жителей подъезда подряд – тех, которые вешали белое, и тех, которые им не помешали[33]».

– Куда прикажете ехать? – спросил рыжий за рулём – веснушки пятнами выделялись на побледневшем лице. – Обратно на Принц-Альбрехт-штрассе, в гестапо?

– Вы узнали, куда исчез Вольф Лютвиц? – опомнился Рауфф.

– Конечно, герр оберштурмфюрер. Секретарь сообщил: комиссар забрал подчинённого Хофштерна, и оба самовольно отправились в Тиргартен, прочёсывать парк на случай очередного нападения. Господин Лютвиц просил сопровождающих, хотя бы пару сотрудников «крипо». Но секретарь отказался звонить директору, всё равно кадров нет – неделю назад сняли с работы всех людей старше пятидесяти, дали винтовки, отправили сражаться с русскими.

– Останови машину… – внезапно потребовал Рауфф. – Сейчас же!

«Опель-капитан» буквально упёрся в баррикаду, на верхушке которой развевалось знамя со свастикой. Эсэсовец в запылённой форме, придерживая левой рукой обсыпанный кирпичной крошкой фаустпатрон, высунулся из укрытия и отсалютовал:

– Вам надо ехать дальше, герр оберштурмфюрер, – сказал он с явственным французским акцентом[34]. – По нашим расчётам, скоро начнётся артподготовка, а потом русские пойдут в наступление. Не знаю, надолго ли их сдержим, у меня тут пятьдесят человек.

…Альберт Рауфф не слышал его. В 1938 году, когда состоялся «аншлюс»[35] и родная Австрия упала в объятия Третьего рейха, он официально стал членом СС. Затем перешёл на работу в «Мёртвую голову» и довольно быстро сделал карьеру в охране концлагерей – они росли повсюду как грибы после дождя. Сначала туда слали коммунистов, потом свидетелей Иеговы и гомосексуалистов. Вскоре волной хлынули евреи, цыгане, после – советские военнопленные. Работы прибавилось, хотя и несложной – следи за электричеством, чтобы по проволоке шёл ток, командуй казнями раз в неделю и обеспечивай поиск с собаками сбежавших гефтлингов[36]. Орденов не получишь, зато служба вдали от фронта, сытный паёк, да и капиталец легко скопить, исправляя отчётность и подворовывая золотые зубы мёртвых заключённых. Этим не брезговали многие, включая офицеров выше Альберта по должности. За хищения могли посадить на гауптвахту, как коменданта концлагеря в польском Плашове Амона Гёта, а там и отдать под трибунал. Гёт сумел выпутаться, и Рауфф тоже верил в свою счастливую звезду. Однако он элементарно томился от тоски. Мечталось сделать карьеру, дослужиться как минимум до оберфюрера[37], а там… Было сладко и страшно подумать, что ТАМ, – сердце перехватывало. Сын обычного деревенского лавочника, и такой головокружительный взлёт. Едва выпал шанс, Рауфф лично возглавил поиски русских военнопленных, сбежавших в феврале сорок пятого, круглые сутки рыскал по снегам, своей рукой расстреливал беглецов и фотографировал для отчёта смёрзшиеся тела. Он поймал почти всех, и в рейхе это рвение оценили – Альфред получил назначение в штаб-квартиру гестапо, в Берлин. Господь наш, да неужели ты принёс рабу своему праздничный торт?! Рауфф приезжал на Принц-Альбрехт-штрассе раньше всех, спал по два часа в сутки, копался в бумагах, отыскивая врагов рейха, тщательно читал все доносы подряд: старушек, подростков и полусумасшедших дедов, помнивших ещё кайзера Вильгельма Первого. Напрасно. В гестапо сидели окаменевшие в креслах «свои люди» – да, шефу «конторы» Генриху Мюллеру были необходимы активные сотрудники, но… строго на определённых должностях. Возможности для быстрой карьеры отсутствовали, а ведь он уже не мальчик. Впрочем, Рауффу неоднократно передавали из расположенной в том же здании криминальной полиции: эх, им бы такого хваткого парня! Альберт представлял себя перед зеркалом с новенькими погонами гауптштурмфюрера, однако в «крипо» предупреждали: не раньше чем уволится Вольф Лютвиц. Комиссар бюро «вэбэ» после гибели жены и детей так и не пришёл в себя, часто являлся на работу в стельку пьяный – держали лишь из уважения к прошлым заслугам. Смертельный для семьи Лютвица авианалёт американцев состоялся 3 февраля – тогда же, когда и побег русских военнопленных из Маутхаузена. Рауфф, от природы суеверный, видел здесь звенья одной цепи, свою счастливую звезду. Он начал «копать» под Лютвица сразу, своевременно обращал внимание руководства на перегар, которым несло от комиссара, его вечно дрожащие руки, небрежность с документами и прозрачно намекал – есть вот тут человек, готовый подхватить упавший штандарт, возглавить расследование по поводу Диснея и положить голову убийцы (в фигуральном смысле) на стол рейхскриминальдиректора. Увы – бесполезно. Панцингер верил Лютвицу – тот обязательно раскроет дело, и слушать ничего про моральные качества следователя не желал. Рауфф не пал духом – он был искушён в интригах, понимал: надо просто зайти с другой стороны. Очень кстати поступил донос от комиссарского шофёра: тот краем уха слышал, будто гауптштурмфюрер выражал сомнения в скорой победе Германии. А это уже не ерунда. Согласно новым приказам, подобные слова являются распространением панических слухов, государственной изменой и приравниваются к шпионажу в пользу противника. Одного свидетеля по закону, к сожалению, недостаточно (тем более если донос поступил на начальство), однако и Альберт не первый день работает в СС. Он не пожалел времени, подъехал к соседям Лютвица, и скоро добился нужных показаний. Безумный старик из того же многоквартирного домишки, куда комиссар перебрался после гибели семьи (да-да, старый мерин из породы современников Вильгельма Первого), подписал акт, который заранее составил предусмотрительный Рауфф. Дескать, комиссар Лютвиц, приходя со службы в пьяном виде, неоднократно заявлял: Берлин не продержится и двух недель, советуя дедуле уехать к родственникам в Баварию. 15-летняя школьница из «Союза немецких девушек» этажом выше после пары комплиментов охотно показала: Вольф спрашивал, есть ли у неё белая простыня, а на вопрос «зачем?» загадочно ответил: «Скоро пригодится». Таким образом, у него имелось целых три (вместе с шофёром) свидетеля «предательской деятельности» Лютвица. Оберштурмфюрер и сам понимал – дело при рассмотрении развалится, даже покойный судья Роланд Флейслер[38], отправивший на гильотину и виселицу тысячи врагов нации, рассмеялся бы ему в лицо, прочитав эти бледные «доказательства». Но! По нынешним временам для ареста (а в случае сопротивления – и расстрела на месте) достаточно. Пока будут разбираться, Лютвиц сядет в камеру, а дело Диснея передадут Альберту… и он разобьётся в лепёшку, но проявит свою гениальность.

Пора, Альберт, давно пора. Сегодня твоя ночь, парень.

Он не испытывал сомнений, что русские скоро увязнут в Берлине и будут уничтожены, как Шестая армия Паулюса на улицах проклятого Сталинграда. Красные совершили ту же ошибку, им навязали бой за каждый дом… Всё упорнее слухи, что американцы после смерти Рузвельта, а за ними и англичане повернут оружие против вчерашних союзников и сами войдут в Берлин. Но ему-то беспокоиться нечего. Хорошие специалисты, умеющие добиваться признания от врагов нации, способные мучить так, чтобы не оставалось следов, и убивать на допросах, дабы врач констатировал инфаркт, нужны при всех властях. А пока он просто делает свою работу. Отец ему так и говорил, пусть весь мир горит вокруг тебя: получи что хочешь.

Альберт перевёл взгляд на вспотевшее от страха лицо рыжего.

– Сколько у нас бензина?

– Ещё километров на десять, господин оберштурмфюрер. Не больше.

– Великолепно. Срочно едем в Тиргартен. Нам нужно арестовать Лютвица.

…«Опель-капитан» добрался до парка нескоро – пришлось объезжать баррикады, воронки от снарядов, проходить проверки документов на любительских КПП, состоящих из натянутой верёвки и пары полумёртвых от бессонницы фольксштурмовцев. Рауфф кричал, размахивал перед изображавшими бдительность олухами удостоверением гестапо, однако ничего не помогало – они прибыли к Тиргартену в самую глухую ночь. Оставив машину на обочине, проверили оружие и побрели в чащу. Сопровождающие Рауффа заметно нервничали – у рыжего зуб на зуб не попадал, второй гестаповец ежеминутно оглядывался по сторонам. Да и Рауффу было не по себе – он не из храбрецов, а ночной лес – не милая детская сказочка. Они прошли так с четверть часа, пока оберштурмфюрер возле беседки у ручья не запнулся об нечто вроде большого пня и не упал, больно ударившись. Странно, отчего так мягко… поднимаясь, Альберт машинально вытер мокрую руку о мундир. Рыжий включил фонарик и зашептал молитву.

Рауфф застыл, как лягушка в анабиозе.

Женщина была в пятнистом, оранжевого цвета трико, и казалось, присела в книксене. Черты лица в темноте казались неразличимыми, и сперва Альберту почудилось – перед ним существо из зловещих легенд, плотоядно улыбающееся огромным красным ртом. Голову создания украшали оленьи рога. Подойдя ближе, Рауфф понял, что именно он принял за улыбку. По спине побежали мурашки, он судорожно схватился за пистолет.

У рогатой дамы было перерезано горло. До позвонков, от уха до уха.

Часть вторая Jagdgründe[39]

Когда хотят сделать людей добрыми и мудрыми, терпимыми и благородными, то неизбежно приходят к желанию убить их всех.

Максимилиан Волошин, русский поэт

Глава 1 Бег (Парк Тиргартен, в ночь на 27 апреля 1945 года)

Нет, ну ничего себе. Ищейки «крипо» взяли и решили, что они здесь самые умные. Это, признаться, и моя персональная ошибка. Я недооценил германский характер. Мне казалось, для очередного охотничьего сезона выбрано дивное время – когда рушится гигантская империя (а я такое уже наблюдал), всегда царит полный хаос. Но вот не следовало забывать о существовании статистической погрешности. На весь рейх, как выяснилось, обязательно отыщется пара (или даже больше) сумасшедших полицейских. Вместо того чтобы геройски погибнуть за фюрера или спасать свою шкуру, убежав в баварские Альпы (как вот-вот поступят главные чиновники Германии), они вздумали ловить охотника. Напрасно. Я, может быть (стыдно признаваться), в этом вопросе перехвалил себя, предался самонадеянности, но и «крипо» потрясает стилем своей мысли. Вот пришли они сюда, организовали засаду и так запросто взяли меня голыми руками. Или вообще, пользуясь обстановкой, застрелили втихую без суда и следствия, ага.

Ну да, конечно. Помечтайте, уроды.

Правда, одна вещь им удалась – настроение мне они испортили. И сейчас, поверьте, я очень злой. Я готовился к охоте на Бэмби давно. Мультфильм весьма популярен, «золотые фазаны» и крупные бизнесмены достают плёнки для своих детей по знакомству, за крупные взятки: лента про трогательного оленёнка появилась на экранах США 13 августа 1942 года, когда рейх уже находился в состоянии войны с Америкой, и чиновники объявили продукцию Диснея образчиком «отвратительного еврейского искусства». Имеется кругленькая сумма – прикупите ещё кинопроектор и наслаждайтесь. В рейхе можно всё достать – были бы деньги, и пусть мне кто-то расскажет легенду про честных работников фюрера. Так вот, я готовился конкретно к Бэмби целый месяц. Присмотрел замечательную породистую дичь – двадцать лет, худенькая (хотя сейчас все немцы недоедают, если исключить Геринга с его объёмами), светленькая, ножками своими идёт – как копытцами переступает… настоящий оленёнок, пугливая лань. Я ночами представлял, как она с криками помчится от меня через лес. Заранее привёз французское трико великолепного качества, бережливо хранил в подвале… Иногда доставал, с улыбкой поглаживал материю. Рога купить особого труда не составило, но тем не менее. И вот представьте, я всё чудеснейшим образом распланировал. Особь намечена, костюм для неё сшит, украшения приготовлены. Берлин пылает. Я являюсь в Тиргартен на превосходную (как мне казалось) охоту, предвкушая экстаз и гонку по ночной чаще. Вот даже взял с собой загонщика, в лучших традициях прусских курфюрстов, – пусть тупое животное хоть физически помогает, если не способен думать головой. Дебил.

И за какой-то час все планы полетели к чёрту.

Мы усыпили дичь. Продержали её несколько часов в подвале, пока не пришла в себя (мне не нужно, чтобы особь тащилась, как сонная муха по стеклу). Отвезли по нужному адресу – на мой пропуск патруль едва посмотрел, кажется, они уже выполняют работу чисто формально, там один жандарм стоял с контузией, а другой дремал на ходу. Выпустили особь. Припугнули ножами, чтобы бежала быстрее. Затем я двинулся к центру Тиргартена, а помощник заранее зашёл с севера – кстати, оттуда хорошо слышны звуки наступления русских. Всё по плану. Я ищу в проблесках луны силуэт с оленьими рогами, сжимая охотничий нож. Бегу, легко перемещая тело: в такие моменты я сам хищник, жаждущий вцепиться зубами в глотку, в душе не остаётся ничего человеческого. Особь весьма ожидаемо и отчаянно визжит, но с небес льётся обожаемый мной дождь – в шуме листвы и воды, низвергающейся сверху, её шансы ничтожны. Я в чёрном эсэсовском плаще, славная маскировка. Помощник кричит: «Иди сюда, сучка, я здесь!» – и она вот-вот свернёт ко мне. А я уж её жду… мою миленькую. Зачастую особи непредсказуемы. Вот и сейчас – дичь, жутко визжа, ломится не ко мне напрямую, а куда-то вбок. Я спокоен, всё нормально… И тут – неприятный сюрприз. Буквально в десятке шагов от меня проходят два человека – один седой, другой помоложе, оба в чёрной форме, с автоматами на изготовку. Крутят головами, переговариваются. Особь верещит, они поворачиваются – и бегом на голос.

Ого. А дичь-то у нас сегодня, кажется, я.

Я узнал седого. Да-да. Его фотографию я не забуду, точно. Как зовут, спросите? Неважно. Тут не до сантиментов. Боже, видел позавчера сон плохой – не внял. Дурак. Просто так подобные вещи не снятся – будто я сам от кого-то убегаю через лес. Винтовка «Маузер» со снайперским прицелом (иногда беру её с собой на всякий случай, с дичью разные инциденты случаются) – в багажнике машины, понадеялся на помощь слуги. Зря. Подручного не дозовёшься, да он и не поможет толком, благо болван. А вот дичь упускать нельзя. Проклинаю свою беспечность. Была бы сейчас винтовка под рукой – сразу уложил бы этих двоих на месте, они и не пикнут, уж что-что, а стрелять я умею. Хоть и предпочитаю нож, попаду дичи в глаз с расстояния в триста метров… Качество, каковым обязан обладать любой охотник. Я смотрю им вслед, колеблюсь, как поступить, а ведь время-то непростительно дорого.

И… здесь-то оказывается – сюрпризы лишь начались.

Я слышу шуршание листвы и во мгновение ока ложусь на землю. Вовремя. Едва не коснувшись моей руки (ещё чуть-чуть, и наступил бы), мимо проходит рослый блондин. При свете луны отливает серебром в петлице ромбик шарфюрера. Я открываю рот, словно дурочка деревенская. Смотрю, как тот удаляется – быстро, но тихо, опытный… Тоже стопроцентно из охотников, только дичь у него иная. Ага. Похоже – он вовсе не вместе с чёрными мундирами: если прочёсывают лес, обычно идут цепью, а не друг за другом. Однако, ну я и влип. Вот к чему приводит самолюбование, хороший урок на будущее. Что ж, сейчас выполню то, зачем сюда пришёл. Они бредут вслепую, а я тут – как рыба в воде, «проплыл» Тиргартен вдоль и поперёк. Пара мгновений уходит на сомнения – не догнать ли блондинчика, не кинуться ли на него с ножом… Но парень профессионал, и связываться с ним, имея в руках одно лишь лезвие, нет большого желания. Дождь кончился, шум затих. Я бросаюсь на звук вопля, но не напролом, как движутся эти трое, а сзади. Судя по всему, охота приблизилась к концу. «Бэмби» обессилела и охрипла. Неудачный выбор. Вот в такие моменты чисто по-человечески обидно – столько денег, времени и сил затратил, а на выходе – тьфу. Я нахожу её возле одной из беседок, прямо у ручья, – сидит на земле в изорванном пятнистом костюмчике и пускает сопли. Мне становится стыдно: столько присматривался, а выбрал такую никчёмную дуру – даже рога не попыталась снять… правда, просто так они и не оторвутся (хоть тут помощник сработал на славу), но уж могла бы и попробовать. Налетаю сзади, быстро дёргаю голову назад, лезвие с хрустом входит в горло до самых позвонков – режется, как надо. Брызжет алая струя. Поспешно подставляю флягу, кое-как наполняю и сию же секунду назад – быстро-быстро-быстро. Обхожу дугой лес, по проверенному пути отступаю к машине… Голову не забрал, это раздражает. Печально, теперь я ещё и без трофеев остался. Ну, может, и успею вернуться. Сейчас повеселимся.

Добравшись до автомобиля, открываю багажник. Достаю замотанный в полотенца «Маузер». Проверяю магазин. Так, заряжено, плюс ещё одна обойма. Десять патронов, должно хватить. Чувствую прилив бешеной радости. Почему? О, да не так уж всё плохо, зря расстроился. Новая фаза охоты, господа! Оленёнок мёртв, зато в чаще бродят три мощных хищника. Проделываю тот же путь обратно через парк – и в темноте вижу вспышки выстрелов. Ощущение, что я схожу с ума. Хм. Они стреляют друг в друга? Или в моего подручного? Да, скорее всего, животное решило поиграть в супергероя. У него-то с собой старый карабин, австрийский «Манлихер» – больше для острастки, нежели для реальной надобности. Выстрелы учащаются, палят во все стороны. Я различаю – парабеллум, тявканье вальтера, словно кузнечик, стрекочет «эмпэ сорок», в просторечии называемый шмайссером. Пригибаюсь. Если началась беспорядочная пальба, в сумраке мне несдобровать: шальная пуля – вещь вредная. Пора ликвидировать наиболее опасных персонажей. Я залегаю в кустах. Смотрю в оптический прицел. Отлично. Вот эти двое, которые попались на глаза посреди парка. Кого выбрать? Старший – опытнее, он руководитель и мозг расследования. Грех упускать шанс. Но сейчас мы не в кабинете «крипо», а в ночном лесу. У седого, согласно досье, только один глаз и плохо действует левая рука. Молодой – лучше двигается, медленнее устаёт, в полевых условиях он главный противник. По виду – прекрасный исполнитель (а не придурок, как у меня), фронтовик: он сразу отреагирует на мой выстрел. Я же постараюсь застигнуть обоих врасплох. Судя по всему, люди в чёрном ведут огонь вслепую, целясь по вспышкам ружейного огня. Патроны экономят, тщательно целятся. Равнодушно смотрю в перекрестье прицела. Выбор сделан.

Плавно нажимаю на спусковой крючок.

«Маузер» изрыгает пламя. Молодой в чёрном тут же валится влево, уронив оружие. Готов. Я щёлкаю затвором, вновь вскидываю винтовку к плечу, но старший к тому времени исчезает из прицела. Моментальная реакция – вот и не скажешь, что инвалид. Не питая особых надежд, я стреляю наугад – дважды. В ответ непонятно откуда (ибо я не вижу вспышку) слышится короткая автоматная очередь, на голову мне падает срезанная пулей ветка. Эге. Седой-то далеко не прост. Хоть одним глазом, но видит отлично. Дабы не выдать себя, прекращаю стрелять, откатываюсь в сторону. Следует новая очередь – взял бы ещё чуть ниже, и всё. Тварь какая. Ведь сообразил, куда я могу скрыться. Надо было его сначала валить, что ж я так… Терзаясь огорчениями, вскакиваю и прорываюсь в чащу. Спасительный лес. Ладно, одного прикончил. Винтовка мешает, тяжело. Что дальше? Плевать на всё, пойду и заберу законный трофей. Досаду как рукой сняло. Ерунда, что «Бэмби» подвела, подворачиваются вещи поинтереснее беготни за тупым оленёнком. Охотиться за самками я люблю больше (мнение, что они слабее и беззащитнее, не принимаю – особь располосует ваше лицо при помощи лишь ногтей), но норовистые, злобные и бешеные самцы – тоже неплохое приключение. Едва я, надёжно укрытый стволами деревьев, занимаю позицию в сотне метров от туши самки, как на поляне появляются… ещё трое! Да-да. Аналогично в чёрной форме. В оптическом прицеле тускло блещет погон первого. Лейтенант или даже капитан СС. О, настоящая облава. Начинают путаться мысли. Три разных группы? Несогласованность? Случайность? Предательство помощника? Нет, я не в панике. Просто пытаюсь понять, что происходит. Едва беру на прицел офицера, тот спотыкается о тушу дичи и падает… И вскакивает как ошпаренный, весь перемазанный кровью. Я тихо смеюсь, довольный произведённым эффектом. Эсэсовец выхватывает пистолет, водит им по сторонам. И в кого ты собрался стрелять, малыш? Я жму на «собачку», но этот клоун снова падает – видимо, поскользнувшись на вязкой от крови и воды грязи. Пуля достаётся его соратнику слева – автоматчику, растерянно оглядывающемуся вокруг. Прямо в голову, как удачно. Другой тип из троицы в панике палит в мою сторону из шмайссера от живота, длинными очередями. Прячусь за стволом толстого дуба. Жду, пока кончатся патроны и солдат начнёт менять магазин. Выглядываю – обоих уже не видно, сбежали. Даю выстрел наугад, вставляю другую обойму. Ни звука в ответ. Лежу в траве десять минут. Подползаю к «Бэмби». Прячась за тушей, по-мясницки грубо, без элегантности (с отвращением к самому себе) отрезаю голову. Прячу в непромокаемый мешок – рога цепляются за материю, но кое-как утрамбовываю – осторожно, чтобы не сломать. Уфф. Вот это ночка, дьявол вас забери. Что ж, похоже, с Тиргартеном придётся пока повременить. В конце концов, почему только лес? Охота ведь бывает разная. И на уток в камышах, и сафари за жирафами в африканской саванне, и на крокодилов в море, как в Австралии. Случается, правила игры меняешь по ходу пьесы. С сегодняшней ночи ситуация другая. Нет, со мной всё в порядке. Это вот дичи, обитающей в окрестных убежищах, не повезло. Буду отбирать кандидатуры на улице и приду за головами в их дома… Нет времени соблюдать традиции.

Отныне весь Берлин – мои охотничьи угодья.

…Осторожно отползаю к груде сломанных недавней бурей веток. Осталось убрать остальных врагов и выяснить местонахождение моего помощника. Сознаюсь, в лес я этого типа взял с определённой целью, о коей уже упоминал вскользь. Да-да, немного театральщины, охочусь с загонщиком, в стиле средневекового курфюрста, но сие не главное. В дальнейшем спектакле я предназначил ему особую роль, и вот её-то и требуется довести до конца. Слуга обязан погибнуть, полиция посчитает убийцу пойманным, Берлин займут красные, а я поеду по своим делам. Правда, хороший сюжет? Мне осталось подобрать ещё две головы, но я вовсе не против, если этого осла пристрелят раньше, тем более что дрессировке животное не поддаётся. Ладно, пока у меня другая задача. Двое в чёрной форме уже мертвы.

Патронов осталось мало, но на ключевые цели хватит. Тут не сомневайтесь.

Ух ты! В поле зрения появился блондинчик-шарфюрер. Идёт, осматривается… Голова чуть виднеется в перекрестье прицела, но поверьте, мне и этого будет вполне достаточно. О да. Кажется, всё складывается вообще на славу. Парень остановился как вкопанный – уставился на «Бэмби» без башки. Великолепная мишень, лучшего и пожелать нельзя. Пока, дорогой друг. Я целюсь ему в переносицу, сжимаю указательный палец.

Всё.

Глава 2 Падальщик (Парк Тиргартен, практически в то же самое время)

…Вольф молниеносно бросился на шарфюрера и с силой толкнул в бок. Оба упали на землю. Разрезав сумерки, пуля пролетела над головой блондина. Комиссар сделал жест, дважды опустив ладонь плашмя, – давай ложись, прильни к земле, не двигайся. Тот кивнул, осторожно подтаскивая к себе за ремень винтовку. Лютвиц отметил – загадочно, унтер-офицер обычно носит служебный пистолет, а тут стандартная дребедень фольксштурмовца: старый французский карабин Лебеля с обшарпанным прикладом – хорошо заметны белые места отколовшихся щепок.

– Снайпер… – не то задал вопрос, не то констатировал факт шарфюрер.

Он говорил с характерным прусским акцентом, вроде как чеканил слова из металла.

– Да, – подтвердил Лютвиц. – У него хороший, профессиональный карабин.

Вольф мотнул головой к деревьям, показывая – надо перебраться в укрытие.

Оба поползли по мокрой траве – ткань мундиров за считаные секунды пропиталась водой и грязью. Гул орудий (напоминающий раскаты грозы) слышался всё ближе, советские войска заходили с севера, ориентируясь на покрытую золотой краской скульптуру богини Виктории на колонне Победы[40]. Лютвиц с новым напарником залегли возле старой сосны. По очереди прозвучали ещё четыре выстрела – пули с чмоканьем вошли в ствол соседнего дерева, ложась в паре сантиметров от их голов, всё ближе и ближе. Они подождали ещё, но больше в их сторону никто не стрелял. Лес затих.

– Шарфюрер, – подал голос Вольф. – Могу я ненавязчиво поинтересоваться – кто вы и каким образом оказались в ночном парке с французским ровесником мамонтов в руках?

Блондин повернулся. Казалось, в темноте его глаза светились – как у кошки.

– Моя часть уничтожена русскими полностью, обстрел «катюш», – глухо сказал он. – Обозы сгорели. Взял «лебель» у мёртвого фольксштурмовца, шёл к рейхстагу – там велено собираться уцелевшим. Захотел срезать путь, через Тиргартен поближе. Услышал вдали женские крики, побежал на помощь… заблудился. Чаща тут, господин гауптштурмфюрер, – сам Сатана дорогу не найдёт. Дальше началось. Стрельба. Я не понимаю, с какой стороны, кто, чего… Только вышел сюда – и вдруг вижу труп женщины… с отрезанной головой. А я ведь совсем недавно, буквально только что…

Лютвиц понял всё с полуслова:

– Вы уже видели подобное раньше?

Блондин слегка помедлил с ответом.

– Да, на Тельтов-канале, – сообщил он. – Я столкнулся лицом к лицу с человеком, который убил трёх женщин. Одну из них я знал лично. Коттедж неподалёку от воды, там на кухне обезглавленный труп, в подвале три головы в банках… Залёг в засаде… Стрелял в него, понимаете, в упор стрелял… А он ушёл. У вас кровь идёт, герр гауптштурмфюрер.

– Это не моя… – машинально ответил комиссар и, неловко подвинувшись боком, вытащил из кармана платок. Вытереть щёку, впрочем, не получилось – тёмная жижа на коже лишь размазалась в бурые разводы, сделав лицо схожим с ритуальной маской. Лютвиц видел, как умер Хофштерн – мгновенно. Пуля попала между шеей и затылком, Вилли за считаные секунды истёк кровью. Память раз за разом услужливо прокручивала момент: друг смотрит на него открытыми, уже мёртвыми глазами. Это он виноват в смерти Вилли, а ведь парень наотрез отказался дать «нужные» сведения на допросе у Рауффа. Вольф сам позвал на «дело» Хофштерна, уже собравшегося (в шутку или нет – теперь не узнаешь) бежать в Испанию. Помочь в последний раз попросил. Надо было сказать: иди, я один запросто справлюсь… Теперь, получается, и жертва мертва, и Вилли убит. Отлично сработано, нечего говорить. Комиссар не ощущал слёз. Ему было жаль Хофштерна, но особенно бесил факт, что тот погиб совершенно бессмысленно. После смерти жены и детей из сердца Лютвица попросту исчезли нормальные человеческие чувства, ему теперь неведомы горечь утраты или сожаление. Осталась одна эмоция, которую он в данный момент испытывал, – НЕНАВИСТЬ. Дисней обвёл их вокруг пальца. Опытнейших работников «крипо», уж они-то с Вилли раскрыли не одно преступление. Ветер завывал всё сильнее, грохот русской артиллерии слышался совсем близко. Вольф посмотрел на шарфюрера, проверявшего магазин «лебельки».

Парень явно не тот, за кого себя выдаёт.

Незнакомец очень сильно не в себе. Под страшным нервным напряжением, хотя руки не трясутся. Впрочем, жители востока сейчас все психованные – Пруссия под сапогом русских, Кёнигсберг пал, командующий гарнизоном Отто фон Ляш подписал капитуляцию и заочно приговорён к смерти как предатель[41]. Конечно, ни от какой части этот человек не отставал – придумал на ходу. Винтовка чужая – ну, мог действительно подобрать, сколько трупов сейчас по всему городу после артподготовки русских валяется… Но скорее всего, отнял у кого-то или украл. А вот про остальное – похоже, не врёт. Он видел мёртвых девушек, тут без вариантов: когда говорит, аж голос ломается. Остальное – сомнительно. Плюс ко всему, парень контужен, несёт явную чушь. Стрелял в человека в упор, и тот остался в живых? Исключено. Скорее, на шарфюрера подействовали отрезанные женские головы – слегка в уме повредился. Неудивительно, учитывая, что творится вокруг. Тем не менее унтер-офицера необходимо допросить как ценного свидетеля. Только где? В ночном лесу, под прицелом маньяка со снайперской винтовкой? О… вот что ещё не сходится. Человек заявляет: дом убийцы-коллекционера рядом с Тельтов-каналом. Но там не живут правительственные чиновники высокого ранга… Кроме того, кварталы Тельтова уже оккупировали русские (что бы ни вещал по радио доктор Геббельс). Значит, Вольф прав в своих выводах – убийц как минимум двое. Дисней и подручный «мультипликатор», вероятно, выполняющий чёрную работу по доставке и похищению жертв, уничтожению улик… В море крупных хищников вроде акул всегда сопровождают рыбки-прилипалы. Падальщики, хватающие остатки гнилого мяса и глядящие предводителю в пасть. И пойми теперь, кто именно сейчас по ним стреляет. Быть может, главная акула уже уплыла, а их отвлекает конкретно падальщик, выполняя нехитрую, но эффективную задачу.

Шарфюрер меж тем сосредоточенно рассматривал винтовку.

– Давайте отползём подальше, – предложил Лютвиц. – Соблазн продолжать перестрелку велик, но со снайпером мы не справимся, оружие не то. У меня здесь машина. Заедем в здание гестапо и попробуем вернуться с пулемётом. Это достаточно быстро.

В глазах эсэсовца словно застыли осколки льда. Он смотрел на комиссара с неприязнью и даже с откровенным презрением. Казалось, дай ему волю – пристрелит заодно и Вольфа.

– Нет, – отрезал он. – Я останусь здесь, господин гауптштурмфюрер. Есть вероятность – человек, встреченный мной на Тельтов-канале, скрывается в лесу. Да, я не уверен – более того, серьёзно предполагаю, что могу ошибаться… но хочу выяснить это точно. В любом случае, я больше не дам ему уйти. Я не поеду, приятного вам путешествия.

– Это не просьба, а приказ, – надменно сказал Лютвиц. – Я старше вас по званию.

– О, как интересно, – криво улыбнулся шарфюрер. – И что вы тут сделаете? Отдадите меня под трибунал за неисполнение ваших указаний? Ну, попробуйте. Сейчас самое время.

Вольф в удивлении воззрился на блондина.

Он понятия не имел, что происходит и как ему поступить. Приказ капитана фельдфебелю исполнялся беспрекословно, это в крови у уроженцев Германии – распоряжения вышестоящего начальства ни в коем случае нельзя ослушаться. Приказы в рейхе, даже самые бездумные, жестокие и тупые, выполнялись автоматически. В армии, СС и многочисленных структурах безопасности… Befehl ist befehl[42]. Поколебавшись секунд тридцать, Лютвиц списал демарш на контузию и сложности с кровообращением головного мозга. Ведь трудно сказать, насколько серьёзны повреждения, полученные этим человеком во время боёв в городе. На фронте под Киевом после разрыва бомбы у штурмманна Лемке кровь пошла из ушей, а тот начал смеяться. Бесконечным, истерическим, обезьяньим хохотом, пока фельдшеры не увезли его в лазарет. Надо относиться к парню спокойно и вежливо, тут нет психиатра. Наверняка и срывы возможны.

– Хорошо, пожалуйста, – мягко промолвил Вольф Лютвиц. – Ладно, давайте попробуем задержать головореза вместе, а разберёмся уже потом. Только учтите, почти стопроцентно он здесь не один. По моим данным, у него может быть шеф, которому тот тщательно подражает, совершая убийства-копии. Ваш «бессмертный» на Тельтов-канале – всего лишь пешка, орудие в руках своего хозяина. И я не знаю, кто из них двоих вёл по нам огонь. У «партнёров» вполне могла произойти смена караула.

Блондин даже не сделал попытки удивиться.

– Я это подозревал, – кивнул шарфюрер. – Тот, кто едва не убил меня, – очень хороший стрелок. Ещё немного, и снайпер уложил бы нас наповал. А тип с головами в банках толком оружие в руках держать не умел. Он промахнулся с очень близкого расстояния. Гауптштурмфюрер, простите, с чего вы сделали выводы о связи преступников? Хотя… Нет-нет-нет. Я ошибаюсь. Два незнакомых маньяка не станут просто так копировать друг друга. Разумеется, вы правы. Один из них начальник, а другой – тупой, трусливый подчинённый.

Блондин говорил так, словно они не валялись в крови и грязи в зловещем ночном лесу. А сидели в тёплом помещении элегантного кафе «Корона» на Принц-Альбрехт-штрассе, затягиваясь дорогими сигарами и попивая настоящий кофе (ничуть не эрзац, выдаваемый по пайкам), вышколенный же кёльнер, согнувшись в полупоклоне, ставил им на столик бокалы с французским коньяком. «Он точно работал в полиции, причём именно в «крипо», – подумал Лютвиц. – В Кёнигсберге, Мюнхене или в другом городе, но парень не новичок в наших делах. Господи милостивый, кто же этот унтер-офицер? Впрочем, какая теперь разница».

– Рад, что вам понравились мои выводы, – саркастически сказал он. – А сейчас начнём рассуждать трезво. К трупу девушки я не советую приближаться… Охотник специально оставил приманку. Шарфюрер, вы до войны бывали в Берлине, Тиргартен хорошо знаете?

– Нет, – качнул головой унтер-офицер. – У меня своя ферма, много работы в деревне… Не получалось выбираться в большие города.

Лютвиц еле сдержал усмешку. О, кто бы сомневался.

– Вот и славно. Позвольте некоторое время быть вашим гидом, правда, толку от меня, в сущности, немного. Я, пусть и здешний уроженец, не слишком хорошо ориентируюсь в парке ночью, даже при лунном освещении. Кстати, светит излишне ярко, рискуем словить пулю. Попробуем обогнуть убийцу… или убийц сзади. Сразу объясню – мои к нему счёты ничуть не меньше ваших. Парень застрелил моего друга, а я такое не люблю. Следуйте за мной, шарфюрер. Придётся быстро пересечь открытое пространство: за минуту мы окажемся в полной недосягаемости… Надеюсь, повезёт. Вы готовы?

– Да.

– Начинаем.

Пробежать они успели лишь десять шагов.

Из глубины леса полыхнуло огнём, сосна в паре метров от Лютвица брызнула в стороны щепками. Второй и третий выстрелы раздались, когда невольные напарники снова лежали на земле. Шарфюрер осторожно поднял к плечу винтовку и прицелился, водя стволом. Противника он не видел, но сделал вывод: на этот раз перед ними весьма плохой стрелок. Они же как на ладони, хорошо освещены луной. Значит ли это… Мысль закончить не получилось – новый кусок свинца обеспечил дождь из щепок.

– Рано или поздно я пристреляюсь, – послышался истерический голос. – Я вас хорошо вижу, а вы меня нет. Да, довольно сложно будет вас убить, однако постараюсь.

Вслед за фразой прогремел новый выстрел, сопровождаемый визгливым хохотом.

Вольф посмотрел на шарфюрера и улыбнулся.

– Искренне поздравляю. Похоже, нужный экземпляр судьба преподнесла вам на блюдечке.

БЕЗДНА № 4

ЖЕЛЕЗНЫЙ ГРОБ

(Будапешт, Австро-Венгрия, 2 июня 1914 года)

…Я держала свой отъезд в секрете. Родителей извещать не стала, они у меня, к сожалению, крайне старомодны. Маменька однажды вполне натурально (шишку на затылке набила) упала в обморок, услышав, как моя подруга по университету, будучи в моём возрасте – целых тридцать пять проклятых лет! – и не замужем, страстно поцеловалась с неким господином после совместного визита в пивную. Нет, лучше их не огорчать. Я должна устроить свою жизнь и достойна тихого женского счастья. Папенька и маменька происходят из родовитых, но обедневших ещё в начале прошлого века дворян, увы, неспособных обеспечить мне достойное приданое. А кому в наше время нужна бесприданница? Крестьяне – и те нос воротят. Мне рассчитывать не на кого. Когда же я, скопив на службе в канцелярии городского управления трудами праведными скромный капиталец, открыла собственный магазин шляпок, выяснилось: мужчины чересчур избирательны. Несмотря на приятный банковский счёт (я весьма бережлива), немногие желали со мной познакомиться. Да и я сама, честно говоря, не горела желанием связать судьбу с полупьяным унтер-офицером из гонведов[43], приказчиком соседней галантерейной фирмы или приезжим торговцем засахаренными фруктами. Пусть моя красота слегка поблёкла, я знаю себе цену. Родители пытались сватать мне растолстевших господ среднего возраста, с остатками засаленных волос на висках – те с удовольствием пожирали приготовленный мамой гуляш и раздевали меня маслеными глазками. Но я ни разу не осквернила себя, хотя и терзалась желаниями плоти, – от греха спасли горячие молитвы святому Иштвану, покровителю нашей бедной Венгрии. Сама-то я живу в Вене, ещё прадедушка и прабабушка переехали туда из Карцага… Но я никогда не сомневалась, что отыщу своё счастье в Будапеште. Для этого и берегла невинность.

Сознаюсь, в последнее время я несколько упала духом.

Сорок лет не за горами. Настоящая старость. А суженого даже на горизонте не видать. Вот тогда-то я, мучаясь бездельем в милом магазине, украдкой начала просматривать объявления раздела «Знакомства» в газете «Винер Цайтунг» и… наткнулась на НЕГО. «Интеллигентный, романтичный. 37 лет. Увлекаюсь астрологией. Отдам своё сердце нежной и чудесной, кому за 30. Бела Хоффман, Будапешт». Меня словно молнией прошибло. Можете смеяться, но я сразу поняла – это судьба. Да-да. Тихий, скромный, прекрасный человек. Я пересилила свою гордость, написала ему. Он ответил буквально через неделю! Мы обменялись фотографиями. Бела разоткровенничался – вы красавица, не могу насмотреться на вас, чувствую теплоту в своём сердце. И началось. Мы заваливали друг друга десятками посланий, я специально вставала ни свет ни заря и, затаив дыхание, ждала у двери почтальона – ну где же он, наконец? Спустя три месяца Бела приехал в Вену, и я была поражена его обходительностью, интуицией, джентльменскими манерами, щедростью. Он водил меня по кафе и ресторанам, всегда платил за двоих. Попивая превосходный горячий шоколад, мы беседовали об астрологии, мистике, о старости и невменяемости государя императора Франца-Иосифа (шёпотом, разумеется). Бела просто поражал своей редкой эрудированностью. Казалось, он разбирался во всём.

Стыдно признаться, но я готова была отдаться ему прямо в кафе.

Мои щёки пылают от румянца, однако… я с трудом удержалась, чтобы сразу не позвать Белу в свою одинокую девичью постель (и даже после сожалела об этом). Впрочем, он не настаивал, хотя было видно: я весьма интересна ему как женщина. Всё, что мы позволили себе, – это поцелуй на прощание. Возлюбленный, впившись в мои губы, столь горячо сжимал мой стан в своих объятиях, что я едва не лишилась ума от возбуждения. Стоит ли говорить – уже через пять дней я получила послание из Будапешта с вложенной внутрь открыткой. Я дрожащими пальцами разорвала надушенный одеколоном конверт и прочитала фразу, коей давно грезила во снах: «Дорогая, ты выйдешь за меня замуж?» Глаза переполнились слезами, и я разрыдалась прямо при почтальоне, повторяя в его присутствии: «Да, да, да!» (Чего, конечно же, порядочной девушке делать не следует.) Увы, мы оба немолоды, и потому в дальнейшем наша переписка свелась от пылких признаний в любви к техническим особенностям моего будущего переезда в Будапешт. Бела предложил продать шляпный магазин, снять деньги со счетов в банках, приложить к этой (уже немаленькой) сумме его приличные сбережения и открыть фешенебельный ресторан. Господи, как я раньше-то не додумалась! К чёрту эти шляпки и привередливых покупательниц. Я сама распланирую ремонт и отделку – наш ресторан будет самым популярным и престижным в Будапеште. Мы назовём его просто – «Бела & Мария». Наймём опытнейших толстяков-поваров, внимательных, услужливых официантов. И кто знает – может быть, к нам начнут заезжать на завтрак сливки общества, а в итоге почтит вниманием и сам наследник престола, его высочество герцог Франц-Фердинанд. Ох, что-то я размечталась. Впереди ещё уйма дел. Договорились – обвенчаемся тихо, без шума. Причин хватает, в первую очередь – элементарно жалко денег. Бела не хочет звать на свадьбу своих родственников ввиду их провинциальности, ну а я-то моих – тем более. Маман мечтала увидеть меня в браке с пожилым бароном старой аристократической фамилии, а жгучий красавец с закрученными усами явно не зять её мечты. Однако мне не хочется, чтобы Бела считал меня скучной и предсказуемой. В конце концов, я венгерская девушка тридцати пяти лет (о боже, зачем я это повторяю?!) и чрезмерно много времени провела без мужчины. О венгерском темпераменте в Вене складывают легенды, и скажу вам честно – всё это правда. Ух, что я сделаю с Белой, едва увижу его! Маман скептически предупреждала: в первый раз больно, но ничего – потерплю. Ждать нету больше сил, я хочу провести с ним ночь, ощутить мускулистые руки и губы на своём теле. Оно вовсе не увяло, нет, – с годами ещё больше налилось горячими соками жизни.

Именно поэтому я приехала на день раньше.

Сотворю Беле потрясающий сюрприз. Представляете, приезжает он домой. Открывает дверь. Заходит в квартиру. Сначала, конечно, умоется с дороги. Затем заглянет в спальню. А там я – жду его в постели. Совершенно голая. И пусть делает со мной всё, что ему только вздумается, мой славный рыцарь, супруг на веки вечные.

…Мне было страшновато путешествовать с такой суммой (жуликов сейчас в поездах, говорят, просто пруд пруди), но я положила деньги в конверт, заколов булавкой в лифе платья, – только крупные купюры в австрийских кронах и ещё столбик монет золотом. От вокзала наняла фаэтон с самым благообразным на вид кучером – и действительно, добралась до дома Белы без приключений. Жил он, на мой вкус, далековато, в пригороде Будапешта. Постучав к домовладельцу (заранее узнала адрес), я отрекомендовалась невестой господина Хоффмана, показала нашу совместную фотокарточку из ателье Берга, его предложение руки и сердца, а также письма на моё имя. Хозяин, мрачный и толстый старик, спросонья заявил, мол, не видел тут никакого Хоффмана. Однако, опознав Белу по фотографии, слегка смягчился, буркнул: «Это не Хоффман, а господин Киш». Понятно, совсем из ума выжил на старости лет. Тем не менее он нехотя сунул мне ключ от входной двери, предупредив, дескать, хорошо запомнил мой облик. О боже мой, этот-то подслеповатый филин. Ещё и хмыкнул ехидно: «Невеста? Славненько. Бела пользуется успехом у женщин, к нему часто приезжают эдакие вот фифочки». Я пропустила слюнявую гнусность мимо ушей, обращать на такое внимание ниже моего достоинства. Многим людям в преклонном возрасте больше делать нечего, кроме как плести ядовитую паутину сплетен, – я убедилась на печальном опыте собственной бабушки, упокой Господь и ангелы её душу. Кучер любезно довёз меня до дома Белы, и я с удовольствием узрела: в самом деле, как он и говорил, дела идут хорошо. Пусть и не дворец, но неплохое одноэтажное каменное здание, с большими окнами, крыша новенькая, крытая шифером. В таком доме без проблем разместится наша большая семья – ибо мы, конечно, заведём детей. Немножко жаль, что Бела живёт на отшибе, но мой любимый – холостяк, а они небрежны. Ничего, он попал в правильные руки. Пять – семь лет поютимся здесь, а затем, когда наш ресторан прославится во всём городе, купим дворянский особняк, не меньше. Я открыла дверь хозяйским ключом, кучер с услужливостью внёс мои вещи в прихожую. Я щедро оставила ему на чай, и он, пожелав мне счастья, удалился.

Я осмотрелась. О, несомненно, у Белы есть вкус.

Гостиная обставлена старинной мебелью. Дорогой комод, кожаный диван, стол, стулья, кресла, на полу – пёстрый персидский ковёр. Стены, правда, странно покрашены – в багровый цвет, совсем не австро-венгерский стиль. У нас либо сливочное с белыми розочками, либо грязно-жёлтое. Боже, меня всё восхищает в женихе. Я проверяю, заперта ли дверь. Задёргиваю шторы. Скидываю платье и бельё. И, обнажённая, иду в комнату для омовений. Прекрасно – чугунная ванна на ножках в виде львиных лап, здесь же – дровяная печь, согревающая воду. Отдельно сложены четыре брусочка мыла, и видно, ими пользуются часто. Искупавшись, я облачилась в прозрачный парижский пеньюар (он открывал значительно больше, чем скрывал) и, поскольку не имела представлений, когда мой милый вернётся, решила осмотреть наше любовное гнёздышко. Меня сразу обеспокоила одна вещь. В доме стоял не то чтобы плотный, но всё же ощутимый запах «лежалости», несло чем-то затхлым. Конечно, в домах холостяков и не такое бывает: тут и доказательство, что любимый Бела вёл целомудренный образ жизни, а не таскал к себе толпы женщин, как ядовито намекнул отвратительный старик-хозяин. Из одной комнаты пахло особенно сильно. Что там такое? Я чуть поднажала плечом, и хлипкий замок поддался. Боже. Теперь запах просто сбивал с ног. Я невольно зажала нос рукавом пеньюара. У Белы здесь что, месяц назад собака сдохла? Электрический свет отсутствовал, сбегала за свечкой – они тоже хозяйственно были сложены на отдельной полочке в ванной. Зайдя внутрь, я поразилась. В жилом доме – и такое странное помещение. Вроде тюремной камеры, с сырым потолком и каменным полом. Вдоль стены рядком стояли большие железные бочки – штук семь, кажется, в таких перевозят керосин… Рядом с одной, будто приглашая меня к активным действиям, был прислонен к стене железный лом. Я заколебалась. С одной стороны – я уже слишком много на себя взяла. Приехала без предупреждения, зашла в чужой (пусть и мой будущий) дом, обыскиваю все комнаты… А мало ли что? Может, у человека хобби, он выделывает шкуры или чучела зверей мастерит, – один знакомый нашей семьи увлекался этим, лисы у него выходили словно живые. Но… Легко ли бороться со своим любопытством? Оно пожирает меня изнутри. Боже, какая я безвольная. Беру ломик (я сейчас смотрюсь весьма комично, в кружевном-то пеньюаре), несколькими ударами вскрываю ближнюю бочку.

Комнату сотрясает дикий визг.

Визжу я. Иисус, Господь наш всемогущий и Дева Мария. Внутри – тело девушки, плавающей в какой-то жидкости. Судя по запаху – спирт, однако туловище с головой скрыты не полностью: отсюда и дух разложения, показавшийся мне затхлостью. Белёсые глаза без зрачков смотрят на меня, рот открыт в немом крике, тело скручено так, что торчат сломанные кости, – жертву запихивали в бочку с силой, вероятно, бесчувственную или уже мёртвую. На шее и плечах темнеют багровые отпечатки, явственно виднеются следы зубов. Я больше не кричу. Повинуясь внутреннему порыву, молча вскрываю остальные бочки. Все до одной. Поранила руку, на пол капает кровь, но я не чувствую боли, меня трясёт.

В каждой бочке – труп.

Женщины. Всем (если можно оценить по внешнему облику покойниц) чуть за тридцать… как мне. Скрючены в ужасных позах. Судя по виду, некоторые умерли несколько месяцев назад. На шеях синие борозды: несчастные задушены. Укусы на коже. В мёртвых глазах и перекошенных ртах застыло небывалое страдание. Семь трупов. А сколько тут может быть ещё? Я делаю несколько шагов назад, пятясь словно рак… опираюсь рукой на стену, и… она поворачивается. Тайник, секретное помещение. Горячий воск от свечи капает на руку, но я уже абсолютно не чувствую боли. Письменный стол. На нём свалены пакеты почтовых отправлений. Целые кипы. Я разрываю бумагу, на пол падает фотокарточка: Бела с женщиной. Красивая, в дорогом (явно купленном для съёмки) платье, на носу круглые очки – похоже, учительница. Это её я только что видела в первой бочке. Там же заботливо сложены письма. «Влюбился с первого взгляда», «переезжай ко мне, мы откроем лучший в городе ресторан», «у нас будет много детей», «ты моя единственная». В других конвертах всё то же самое: фотографии и письма, письма и фотографии. «Котик», «солнышко», «моя милейшая», «свет моей души» – даже набор слов одинаковый, Бела себя не утруждает, всё под копирку. И вежливые напоминания – пожалуйста, не забудь привезти мне свои сбережения, банкам сейчас доверять нельзя, там полно жулья.

Иисус Мария. Какая же я ДУРА.

Фотокарточки и письма сыплются из онемевших пальцев на пол. Свеча гаснет, по-змеиному зашипев на прощание. Бежать. Я даже одеваться не стану, сейчас не зима. Выбегу из дома в пеньюаре, начну вопить. Уже вечер, здание далековато от дороги, но с Божьей помощью я спасусь. Поворачиваюсь, и… В комнате вспыхивает яркий электрический свет. Видимо, сработала специальная кнопка.

На пороге стоит Бела.

Он внимательно смотрит на меня, и кончики его щегольских усов подрагивают. Он улыбается, а я дрожу – как от сильного мороза, меня попросту колотит озноб.

– Как жаль, что ты так нетерпелива, котик, – спокойно говорит Бела. – Обычно всё проходит так славно. Сначала три дня в постели… Поверь, я очень хороший любовник. Вино, жареные рябчики, французские пирожные. И только потом – бочка. Сама виновата – лишила себя предсмертного наслаждения. А я в душе своей не насильник, люблю, когда женщины кричат от удовольствия. Прощай, моё солнышко. Буду скучать.

– Хозяин, – панически хриплю я. – Он запомнил… Всё расскажет полиции.

Бела ласково качает головой.

– Он просто безумный старик, в чём уверены все соседи. Других женщин мой домовладелец тоже видел. Его не интересует, куда они исчезают. Милый человек. Твоя голова станет одной из лучших в моей коллекции. Сначала я колебался, заслуживаешь ли ты места на полке… но форма носа развеяла сомнения. Ты прекрасна.

Он медленно, точным движением снимает с пояса ремень. Расправляет пальцами, растягивает сыромятную кожу. Смотрит мне в глаза. Я цепенею, как мышь перед змеёй. Мне некуда деваться. Нет сил к сопротивлению.

– Тебе не будет больно, – обещает он. – Честное слово, постараюсь побыстрее.

В момент, когда петля затянулась на горле, я чётко представила себе, как буду смотреться на дне железной бочки… С моими наивными мечтами о счастливой семейной жизни. И захотела кричать. Но меня никто не услышал…

Специальный отчёт полиции Будапешта, 5 октября 1918 года

«Как известно, в июле 1916 года к нам обратился некто Мартин Ковач, внук недавно скончавшегося домовладельца Имре Ковача. В 1914 году один из его квартирантов, господин Бела Киш, был призван в действующую армию и отправлен на фронт. Ковач-младший, не получая более платежей за жилье, решил освободить дом от вещей и сдать его другим арендаторам. Раздражённый неприятным запахом, он нашёл в запертой комнате восемь металлических бочек. В присутствии специально вызванного полицейского инспектора была вскрыта первая попавшаяся бочка. Внутри обнаружено мёртвое обезглавленное тело женщины, плавающее в древесном спирте, с верёвкой на шее, которой она, по всей видимости, и была задушена. В ходе дальнейшего обыска в самом доме, в подполе и в захоронениях вокруг здания найдены 24 трупа без голов – профессионально забальзамированные, в очень хорошем состоянии. На шее всех хорошо виднелись укусы – возможно, убийца представлял себя вампиром и пил кровь жертв. В секретном тайнике хранилась тематическая литература о способах удушений и отравлений, а также фотоальбом с фотографиями женщин и 74 пакета с письмами. Начиная с 1903 года подозреваемый Бела Киш помещал объявления о знакомствах в газеты. Он переписывался с одинокими дамами, либо находящимися в неприязненных отношениях с родителями. 74 женщины (если доверять содержимому пакетов) откликнулись на его публикации и завели с ним любовную переписку. Как правило, дамы забирали все свои сбережения из банков, переезжали в Будапешт к будущему жениху и… исчезали. Соседи господина Киша отрекомендовали его как человека общительного, с юмором и крайне популярного в дамском обществе – они (да и покойный домовладелец) не придавали значения, что в дом Белы Киша постоянно приезжали разные женщины. Господин Киш немедленно был объявлен в розыск, однако вскоре мы наткнулись в архивах на официальное извещение – подозреваемый попал в плен в Сербии и 5 февраля 1915 года умер во время эпидемии тифа в городе Валево. Впрочем, через месяц из Сербии поступила срочная телеграмма: прежнее письмо подделано, на самом деле Бела Киш жив и находится в госпитале. Следователь императорской и королевской полиции Матиус Наги немедленно отправил в Валево ближайший военный патруль. Увы, на койке Киша был найден труп недавно задушенного солдата, раздетого донага, а форма покойного украдена. Бела Киш два года разыскивается по всем городам Австро-Венгерской монархии, однако его поиски не привели к какому-либо результату[44]».

Глава 3 Пленник (Парк Тиргартен, под утро 27 апреля 1945 года)

Комаровский в приступе экстаза подумал: так повезти попросту не может.

Словно идёшь по улице, и на земле кошелёк, а там – денег на год весёлой жизни. Когда старлей услышал голос человека, безуспешно разыскиваемого им целые сутки, он испытал сильнейшее нервное возбуждение. Совпадения ведь не случаются. Немец рядом вёл себя спокойно, даже улыбался. На Комаровского этот фриц производил впечатление психически ненормального, однако Сергей до сих пор его не убил. С одной стороны, немец спас ему жизнь, пускай и не зная, кто именно перед ним. С другой – это враг, причём худшее воплощение – в ублюдочной чёрной форме. «Ладно, если получится – возьму его в плен, и пусть в лагере разбираются, – милосердно решил Комаровский. – Другого варианта не предвидится. Это, конечно, если мы оба выживем».

Немец смотрел на него с мечтательным выражением лица.

– Разве вы не рады? – поинтересовался он.

– До крайности.

– И что именно вы сейчас собираетесь делать?

– Убью его.

– Один раз у вас это не совсем получилось, шарфюрер.

– Тем интереснее будет провернуть такое вторично.

– Сгораю от любопытства, желая узнать ваши предложения.

– Сейчас увидите. Перед нами – человек, очень плохо обращающийся с винтовкой, а я весьма ловко умею отвлекать внимание. Переключу его на себя, и дело за вами. Но запомните простую вещь – он обязательно нужен мне живым.

– А если стрелок превзойдёт себя и не промахнётся?

В голубых глазах Комаровского словно хрустнули льдинки.

– Надеюсь, я буду только ранен. На Восточном фронте я уже побывал в такой ситуации.

– В вас стрелял русский солдат?

(Лёгкая пауза.)

– Конечно, господин гауптштурмфюрер. А пока позвольте заняться делом.

– Жду этого с наслаждением, мой милый.

Комаровский поднялся во весь рост. И пошёл через открытую поляну.

– Назад! – предсказуемо завизжал человек за деревьями. – Стой! Я буду стрелять!

Грохнул выстрел. Сергей усмехнулся – пуля пролетела аж в трёх метрах. Чуда не произошло, отрезатель голов не превратился в виртуоза стрельбы. Что ж, тем лучше. Он ускорил шаг. Второй выстрел. Пуля просвистела ближе, но всё равно мимо. Третий. Сейчас противник будет перезаряжать обойму. Комаровский перешёл на бег. Они почти столкнулись с убийцей Насти – Сергей выскочил в пяти метрах от невзрачного человечка, облачённого во френч Германского трудового фронта Роберта Лея[45]. Тот сжимал винтовку, впечатав приклад в плечо и отчаянно скаля зубы. С такого расстояния не промахнётся даже подобный кретин, и Комаровский это понимал.

– Я убью его! – закричал трудфронтовец, обращаясь к напарнику Сергея. – Выходи, или вышибу ему мозги. Я не шучу. Считаю до трёх, ты, скотина. Раз, два…

– Три, – спокойно послышалось из темноты, и две пули погрузились в спину убийцы.

Человечек упал в траву рыбкой, ничком. Комаровский мгновенно оказался рядом. Схватив трудфронтовца за волосы, он с силой вмял лицо противника в землю. Немец вышел из-за ближайшей сосны, стараясь разыгрывать флегматичность, но его выдавало прерывистое, тяжёлое дыхание. Он правильно понял, что хочет от него Сергей. Быстро бежать, дабы успеть обойти стрелка с левого фланга. У фрица, как он успел заметить, плохо слушается одна рука, но вот с ногами всё в порядке. Точно фронтовик. Впрочем, в Германии мало народу не побывало в окопах, особенно к концу войны.

– Я же просил не убивать его, гауптштурмфюрер, – укоризненно заметил Сергей.

– Примите мои извинения, – развёл руками немец. – Но вы сами сказали, что он бессмертный, – вот и проверим. И да, предупреждаю: я не обладаю высокими моральными качествами. Ведь нехорошо стрелять человеку в спину, вы так не считаете?

– Нехорошо, – согласился Комаровский. – Лично я выстрелил бы в голову.

Фриц улыбнулся. Правда, лицо у него осталось недвижимым, словно у паралитика, лишь между носом и подбородком внезапно мелькнула трещина.

– Вы всё ещё полагаете, он воскреснет? – голос немца источал яд.

Вместо ответа Сергей перевернул трудфронтовца на спину, и напарник в чёрной форме ахнул, поднеся ладонь ко рту. КАК мог уцелеть человек, которому только что всадили между лопатками восемнадцать граммов свинца?! Существо во френче было живо, хотя выстрелы из шмайссера не прошли даром, – оно морщилось, изо рта тянулась струйкой кровавая слюна. Но это не походило на смертельное ранение, трудфронтовец активно (даже слишком) пытался встать.

Комаровский без лишних предисловий ударил его кулаком в ухо.

– Кто ты такой?

Молчание. Человек оскалил в ухмылке испачканные кровью зубы.

– Помнится, в прошлый раз ты был в другом мундире… – произнёс он.

Сергей поудобнее перехватил финку и без малейшего колебания воткнул маньяку в рот, разрезав щёку до левого уха в безобразную улыбку. Убийца заверещал – так визгливо, истерически и жалобно, что его, похоже, услышали и рядом с рейхстагом.

– Господин гауптштурмфюрер, – проскулил он. – Я умоляю вас, помогите.

Лютвиц с очень добрым выражением лица взглянул на него, потом на своего невольного напарника, подошёл и присел рядом. Рассеянно пошарив по карманам, достал кинжал СС с гравировкой «Meine Ehre heißt Treue»[46]. Не успел пленник опомниться, как Вольф вонзил ему лезвие в другой край рта и распорол кожу с правой стороны. Вопль на этот раз оказался ещё громче – даже птицы с близлежащих деревьев поднялись в небо.

– Помог, как вы просили, – мягко сообщил Вольф. – Я надеюсь, теперь легче стало?

Трудфронтовец жалобно застонал, глотая кровь.

– Пожалуйста, сообщите нам ваши данные, кто вы такой, и отдельно – о вашей связи с Диснеем, – заботливо вытирая кинжал о френч пленного, произнёс Лютвиц. – Иначе мы с господином шарфюрером продолжим нашу с вами беседу на болезненно острые темы.

– Это вовсе не эсэсманн, – вне себя от страха и боли, завыл раненый. – Он русский, я клянусь вам! Чего вы стоите? Стреляйте, он большевик! Чёртов красный!

Комаровский и ухом не повёл.

– По акценту пруссака, разумеется, ясно – да, он никто иной, как большевик, – кивнул комиссар. – Любезный. Мне всё равно, кем является мой временный союзник, хоть негром из племени гереро. У этого парня на вас зуб, как я понимаю. Вы убили его хорошую знакомую. Только что застрелен мой друг, я работал с ним годами. Может быть, на спусковой крючок нажали персонально вы, может быть – ваш кумир Дисней. Представьтесь для начала, и тогда в ближайшие пять минут я не воткну в вас нож.

– Бруно Пройсс, – сообщил человек, с трудом ворочая разрезанными губами. – Блокляйтер[47] района Кройцберг, в НСДАП состою с сорокового года. Работаю на организацию Роберта Лея, имею награды и знаки отличия. Обер-гренадер запаса, с семнадцатого по восемнадцатый год находился в плену на Восточном фронте, там немного выучил русский язык. От призыва освобождён, креплю оборону рейха в тылу.

Он говорил уверенно, внезапно обретя спокойствие – словно просил рекомендацию единомышленников на партийном собрании.

– По какому адресу вы проживаете? – Лютвиц извлёк из кармана блокнот.

– Бисмаркштрассе, восемь. Это у Адольф-Гитлер-платц. Совсем рядом.

Послюнив карандаш, Вольф записал название улицы крупными буквами.

– А теперь расскажите, пожалуйста, про вашего дражайшего друга Диснея. Где находится его убежище? Какую именно должность в НСДАП он занимает? Откуда у него ночные пропуска? Как завербовал вас? Сколько человек убили вы лично? И, пожалуй, главное на данный момент… Почему вы не умираете от попадания пули?

«Трудфронтовец» оглянулся – беспомощно, как потерявшийся ребёнок. Открыв окровавленный рот, он снова закричал, вложив в вопль свою боль и отчаяние. Однако на призыв никто не ответил. Хозяин точно имел другие планы на происходящее.

Рассчитывать следовало только на себя.

– Я всё расскажу, – пообещал Бруно. – Но умоляю… я истекаю кровью. Отвезите меня в госпиталь, поставьте охрану… готов сотрудничать, отвечу на любые ваши вопросы.

Комаровский, не сдержавшись, засмеялся.

– Мой любезный господин, – произнёс Вольф. – Мы с вами не в цирке, чтобы оценить столь уникальную шутку. Никуда мы не поедем, никакого официального ареста и допросов в кабинете, а уж тем более госпиталя не будет. У рейха, если вам неизвестно, имеются некоторые проблемы с выживанием. Возможно, на моём рабочем месте уже хозяйничают русские. Скажу одно, я сейчас просто чрезвычайно зол на окружающий мир, и, похоже, мой коллега тоже. Говорите, или мы вас разрежем на кусочки. Против ножей, надеюсь, вы защиты не имеете?

– Вы даже не представляете, с чем столкнулись, – еле слышно прошептал «трудфронтовец», страдая от боли. – Хозяина вы не найдёте. И не старайтесь, гауптштурмфюрер. Он знает африканское колдовство… сам неуязвим, и мы, его адепты, наделены способностью завораживать пули. Он не человек, и я завидую ему… Всё бы отдал – лишь бы стать таким, как Хозяин. Потому и пытался подражать во всём… Ведь я тоже хочу свою КОЛЛЕКЦИЮ.

– И большая ли у него коллекция? – безразличным тоном спросил Лютвиц.

– Огромная. Целый подвал человеческих черепов.

У Комаровского чесались руки закончить дело, но он внимательно слушал речь «рваного рта». Разоблачения Сергей не боялся – немец словам убийцы явно не верит. А если вдруг и поверит, рецепт решения проблемы прост: он убьёт на месте их обоих. Благодарность за спасение жизни должна иметь границы в пределах разумного. Внимая человеку во френче «Трудового фронта», он осознавал: эта тварь, отрезавшая Насте голову, – мелкая сошка, вроде сторожа в зоопарке, обязанного кормить трёхметрового крокодила. Мужик нёс околесицу, пытаясь задурить их мощью Хозяина, или (тоже велика вероятность) он попросту ненормальный. Ибо психически здоровые люди даже на столь безжалостной войне головы в банках со спиртом не коллекционируют.

– Адрес… – Лютвиц коснулся лезвием ножа века Бруно и слегка прижал. – Сейчас вы назовёте адрес, и я не стану вам вырезать глаз. Поверьте на слово, это очень больно.

– Я знаю.

– Словами не выразить, как я доволен. Где живёт ваш Хозяин, герр Пройсс?

У Бруно задрожали окровавленные губы. Лютвица захватило восхитительное чувство предвкушения. Сейчас он узнает адрес и настоящее имя Диснея. НАКОНЕЦ-ТО. Вольф не думал, как найдёт убийцу в горящем городе с разрушенными домами. Он осознавал лишь одно, теперь охотник Тиргартена сам станет добычей. Ещё пару секунд, и…

Из леса неожиданно появились двое.

Знакомый голос донёсся до ушей глухо, будто звучал из потустороннего мира.

– Господин комиссар Вольф Лютвиц. Вы арестованы за распространение панических настроений и предательство Великой Германии, это подкреплено официальными показаниями свидетелей. Сдайте оружие. Шарфюрер, приказываю оказать содействие.

Вольф закатил глаза. Господи, каких же идиотов держат в гестапо!

– Рауфф, не сходи с ума, – размеренно и чётко произнёс он. – Я не знаю, откуда ты здесь взялся и зачем, но просто возьми и исчезни. Только тебя здесь не хватало для полного счастья. Ты не знаешь, что творится в городе? Карьеру больше не сделаешь, милый.

Гестаповец закашлялся. Лицо Альберта было забрызгано мелкими бусинками крови, вблизи казавшимися красными веснушками. Им владели злость и испуг, – чувства разделял и автоматчик, стоявший рядом и не спускавший глаз с Лютвица и человека в светло-серой форме шарфюрера СС. Щёку подручного Рауффа дёргало тиком. За час пребывания в ночном лесу они уже увидели три трупа. Первый – женщина с разрезанной до позвонков шеей. Второй – помощник Лютвица, заместитель комиссара «крипо» Вилли Хофштерн. И третий – их рыжий компаньон, застреленный неизвестным снайпером. Оба изрядное количество времени провалялись в грязи, выжидая, пока убийца покинет свою позицию, а затем в полубезумии бегали по лесу, пытаясь поймать неизвестно кого, – Рауфф был бы рад выбраться из Тиргартена, однако в панике заблудился. Выйдя на звуки выстрелов из винтовки «лебель», он испытал фантастический прилив радости. Вольф Лютвиц, мешавший карьере в «крипо» и головокружительному успеху, каковой последовал бы после поимки Диснея, оказался в его руках. И в куда лучшем варианте, чем он предполагал изначально. Теперь уже ему просто положено, как служащему гестапо, задержать Лютвица ввиду участия в сомнительных событиях. Да ещё в каких! В лесу при странных обстоятельствах погибли три человека, а комиссар вместе с неким унтер-офицером СС застигнут при пытках добропорядочного блокляйтера «Трудового фронта».

«Надо же. Наконец-то пришёл мой час».

На горизонте вставало багровое зарево – солнце пополам с пламенем от горящих зданий, – но Рауфф этого не видел. Ему грезился лишь он сам – в кабинете Лютвица, в мундире с новенькими погонами гауптштурмфюрера. И он не желал задерживать свой триумф.

– Возьмите оружие у преступника, – кивнул он гестаповцу. – И приготовьте наручники. Герр… э-э-э, как ваше имя? Впрочем, неважно. Вы стали жертвой изменника рейха и нашего великого фюрера Адольфа Гитлера. Приношу свои извинения, вы свободны.

Рауфф по-настоящему упивался собой, чувствуя себя античным героем.

– Искренне сомневаюсь, что он уйдёт… – послышался тихий голос шарфюрера.

– Что вы сказали? – не поверил своим ушам Альберт.

– Я сказал – ОН ОТСЮДА НЕ УЙДЁТ. Чего вам ещё непонятно?

Их взгляды пересеклись.

Глава 4 Палач (Парк Тиргартен, раннее утро 27 апреля 1945 года)

Лицо Рауффа (это хорошо было видно в предрассветных лучах солнца) пошло красными пятнами. Он с нарочитой театральностью начал расстёгивать кобуру.

– Вы… вы не подчиняетесь приказу? – Его голос понизился до змеиного шипения.

– Именно так, господин обер-лейтенант, – флегматично подтвердил шарфюрер.

Он опустился на колени, положил винтовку на траву – и, вежливо, но непреклонно отстранив Лютвица, приложил лезвие финского ножа к горлу Бруно Пройсса.

– Спасибо, – поблагодарил Лютвиц, поднимаясь на ноги. – А то рука затекла держать.

– Не за что.

Вольф взялся за гашетку шмайссера, направил автомат на гестаповцев.

– Ты мешаешь моей работе, Рауфф. Дай допросить этого человека… тебе даже не представить, насколько важен наш разговор. Предлагаю позже встретиться на Принц-Альбрехт-штрассе, пообщаемся там. Если ещё не совсем рехнулся, конечно.

Оберштурмфюрер всерьёз растерялся – примерно так, как сам Лютвиц недавно в беседе с загадочным унтер-офицером. Он привык: люди, обвиняемые в измене фюреру, шли под арест как овцы, не пытаясь сопротивляться. – Все думают, казнь, расстрел или повешение на месте – это случается только с другими. Закон и приказ – вот вещи, отключающие разум в современной Германии, на них покоится весь смысл государства. Именно поэтому фронт ещё не развалился, существует официальное правительство, выпускаются распоряжения из рейхсканцелярии, раздаются награды. Хотя Берлин лежит в развалинах, отопления и воды нет, 20 апреля в пятом отделе Министерства народного просвещения и пропаганды одобрили сценарий комедии о скором разгроме еврейско-большевистских орд. Выделен хороший бюджет, актёры готовы к съёмкам.

Но как тогда поступить? Их двое, на другой стороне – Лютвиц и неизвестный унтер-офицер. От сотрудника «Трудового фронта», да ещё с разрезанным ртом, особой резвости ожидать не приходится. Рауфф взорваться был готов от кипящей злости. Он не упустит поганого ублюдка! Лютвиц потом наверняка вывернется, потребует доказательств, исчезнет опять, да и директор «крипо» заступится за него. Нет. Надо разобраться здесь и сейчас. Пылая жаром, разгорался соблазн: если Лютвица пристрелить прямо тут, «крипо» не станет расследовать обстоятельства гибели комиссара. Имеются бумаги, зафиксированные показания свидетелей о крамольных, изменнических разговорах. Оказал сопротивление при аресте и был убит. И конечно, привлечь с собой в качестве свидетеля «трудфронтовца» В истерическом состоянии, под присягой он покажет: Лютвиц и есть Дисней. Вообще чудесно – все концы в воду.

Рауфф выхватил из кобуры пистолет и выстрелил.

Он не целился: пуля прошла выше головы унтер-офицера, сорвав кепи.

– Подчиняйтесь приказу, – отчеканил Альберт, любуясь собой. – Ханке, – небрежно обратился он к гестаповцу, – заберите оружие у арестованных. В случае неподчинения – стреляйте. Шарфюрер, отпустите господина из «Трудового фронта». Это последнее указание, я не намерен шутить. Вторая пуля окажется у вас в голове.

Унтер-офицер посмотрел на Альберта, и тот ощутил непонятный обволакивающий холод… тяжёлой, сильной ненависти. Эсэсовец не улыбался, его голубые глаза заморозили всё внутри. Рауфф поймал себя на мысли, что уже испытывал нечто подобное… Так глядели на него перед смертью беглецы из Маутхаузена: русские военнопленные – измождённые, голодные, гибнущие в снегах во время февральской «охоты на зайцев». Пистолет в руке непроизвольно дрогнул. Кто это вообще такой?

– Разумеется, дорогой герр оберштурмфюрер, – сказал эсэсовец, не отводя от Рауффа ледяного взгляда. – Сейчас я встану и окажу полное содействие вашим намерениям.

Не убирая финку от горла Пройсса, он действительно начал было подниматься, но тут случилось то, чего не могла предвидеть ни одна из сторон. Лежащий на земле, истекающий кровью блокляйтер «Трудфронта» вдруг свернулся кольцом, как змея, и извлёк из голенища сапога короткий, очень тонкий нож, больше похожий на шило. Взвизгнув, Пройсс ткнул лезвием в сторону шарфюрера, целясь в глаз. Тот успел отклониться, и кончик ножа чиркнул по лицу, оставив узкую красную полоску от щеки до нижнего века. Комаровский, руководствуясь скорее инстинктом, нажал на финку, и в лицо ему ударила алая струя. «Он смертен… неужели… блядь… наконец-то!» Зажав рукоять в ладони, Сергей от души ударил Бруно в горло. Послышался хрип, тело «трудфронтовца» затряслось в конвульсиях. Комаровский, взявшись за лезвие обеими руками, нажал вниз всем весом – чувствуя, как сталь разрезает плоть. Прямо до кости.

– Умирает… – с безумной радостью сказал Сергей, повернувшись к Вольфу. – Он умирает!

– Не передать, как я счастлив за вас, – с откровенным раздражением откликнулся Лютвиц. – Правда, теперь мы точно не узнаем, по какому адресу проживает Дисней, и не получим описание его внешности. Но зато вы изобрели уникальный метод прикончить бессмертного. Наслаждайтесь, сегодня ваш день. Извините, шампанским не угощу.

Бруно Пройсс, дёрнувшись ещё пару раз, перестал двигаться.

«Готов», – подумал Сергей. Несмотря на давнее членство в партии, ему захотелось выдохнуть: «Слава богу!» Убийца Насти был мёртв и валялся на земле, плавая в собственной крови из вскрытых артерий. Он завершил месть, во имя которой и явился сюда через линию фронта в чужой форме, бросив свой взвод. Комаровский внезапно испытал сильное облегчение. Неважно, что с ним будет дальше – либо застрелят сейчас, либо «Смерш»[48] обвинит в дезертирстве. Хм, впрочем, нет. Ещё не всё. Не обращая внимания на остальных, он сделал несколько быстрых, очень сильных движений ножом, полностью отделив голову Пройсса от тела. Взял за остатки жидких волос, чуть оттащил вперёд.

Ну, всё. Теперь гад точно уж больше никогда не воскреснет.

– Я надеюсь, вы довольны? – спросил Лютвиц, созерцая кровавую драму без каких-либо эмоций. – Или, может быть, отпилим ему пенис? Чисто из анатомического интереса. Если вы начали всерьёз кромсать Пройсса, предлагаю не останавливаться на достигнутом.

– Нет, спасибо, – буркнул Комаровский, не в силах выпустить голову мертвеца.

– Всегда пожалуйста, мой дорогой шарфюрер.

Рауфф вышел из оцепенения. Ему казалось, что он видит сон.

Убийство! Гражданина рейха! Прямо на глазах у гестапо! Конец тебе, Нельсон. Конечно, убивал не Лютвиц, но здесь всё понятно – преступление совершено с его ведома.

– Стреляй! – не закричал, а прямо-таки завизжал он и выбросил руку с пистолетом.

Вольф, нажав на спуск, провёл стволом шмайссера справа налево. Из груди второго гестаповца брызнули фонтанчики крови, – открыв в изумлении рот, он начал заваливаться на шефа. Лицо Лютвица прорезала сладкая улыбка, когда Рауфф, выронив пистолет, с криком рухнул на траву. Вольф не сразу понял, почему лоб и щёки вдруг обожгло, и он потерял под ногами почву. Тело внезапно подбросило в воздух, он нелепо замахал руками, удивившись, что видит сверху Рауффа и его подручного, лежащих на ярко-зелёной траве.

Затем белый свет померк, обратившись в тьму.

…Комиссар Лютвиц пришёл в себя по причине факта, что ему в рот лилась неизвестная жидкость – с приличным, впрочем, количеством градусов. Он понял – вставать не следует, иначе экстаз закончится. К сожалению, живительный источник быстро иссяк. Стало необычно тепло, хотя, насколько он помнил, погода в Берлине солнцем не баловала. «Где я? – испытывая негу и равнодушие, подумал Вольф. – Что вообще происходит?!» Разлеплять веки и разбираться с ситуацией не хотелось.

– Рад, что вы наконец-то очнулись, герр комиссар, – послышался голос с узнаваемым прусским акцентом. – Я целый час безуспешно пытаюсь привести вас в сознание. Следовало сразу начать с вливания в вас шнапса, это моя ошибка. Прошу прощения.

– Логично, – произнёс Вольф, приоткрыв уцелевший глаз. – А ещё шнапс есть?

– Я не ожидал такой жажды. Содержимое фляги улетучилось за один глоток.

– Как грустно.

Ощупывая голову обеими руками, Лютвиц сел и едва не свалился назад. Лоб ломило, щека опухла, как от удара, на скуле чувствовался кровоподтёк. В мозгу шумело, и почему-то, как старая пластинка, без перерыва звучала мелодия «Ах, ду либер Аугустин». Он огляделся. Лес горел. Сучья трещали от пламени, охватившего деревья, – рядом в ручье лежала огромная, рассечённая пополам сосна. Посреди рощи пропахало широкую просеку. В воздухе висел страшный запах гари. Дым относило вперёд, благодаря чему напарники не задыхались от кашля. Шарфюрер, бережно положив флягу в сгоревшую траву, отошёл к руинам беседки. Скинув мундир, он остался обнажённым по пояс. Зачерпнул из ручья воды (кепи, хоть и было задето пулей Рауффа, не протекало), полил голову и плечи… Фыркая, смыл с лица кровь Бруно Пройсса и зевнул во весь рот. «Как и я, он засыпает на ходу», – догадался Лютвиц. Комиссар внимательно, прищурив единственный глаз, пригляделся к эсэсовцу.

ЧТО?! ДЬЯВОЛ, ГРОМ И МОЛНИЯ. Да какого чёрта. Надо посмотреть ближе, может…

Нет. Ошибки тут быть не могло.

Вольф вздрогнул. Он запустил руку в нагрудный карман, и тут унтер-офицер обернулся.

– Что здесь случилось? – приняв дружелюбный вид, спросил Вольф.

– Обстрел. – Шарфюрер загадочно, даже мечтательно улыбнулся. – Русские. Дальнобойная артиллерия дала сразу по нескольким секторам парка… Возможно, разведка с планеров «пэ-два» доложила о вспышках выстрелов в Тиргартене, ну, и решили накрыть всю площадь. Всего три минуты, но разнесли половину парка. Полагаю, к вечеру большинства деревьев не останется, всё выгорит к свиньям. Не подскажете, кем был ваш несимпатичный собеседник из гестапо?

Колокольный звон в голове Лютвица не прекращался.

– Оберштурмфюрер Альберт Рауфф, – произнёс Вольф. – Следователь по особым делам. Ему сослуживцы донесли, что я выражал сомнение в нашей святой победе над плутократами и большевиками. Видимо, он нашёл тому лишние подтверждения, искал меня на работе… Там в курсе – я отбыл в Тиргартен вместе с моим ныне покойным помощником. Кстати, а где потроха господина Рауффа? Простите за низменное удовольствие, полюбовался бы на его отвратную морду в развороченном виде.

– От морды ничего не осталось, – хмыкнул шарфюрер, натягивая мундир. – Снаряд упал почти на том самом месте, где вы уложили обоих. Я нашёл лишь горящие ошмётки мяса и чёрной материи. Этим же взрывом вас, как пёрышко, подкинуло метров на пять, и вы потеряли сознание. А вот тело Пройсса как раз целёхонькое. Хотите полюбоваться?

– Какая сладчайшая новость, – скривил рот Лютвиц. – Впрочем, осмотреть труп лишним не будет. О, да о чём я… Вы уже обшарили карманы покойного герра Пройсса?

– Он меня больше не интересует – я выполнил свою задачу, – моргнул небесно-голубыми глазами шарфюрер. – Мы провели нечто вроде импровизированного суда. Я выступил одновременно и как судья, и как прокурор-обвинитель, и далее – как палач.

– Ну, безусловно, – вздохнул Лютвиц. – Рад вашему славному везению – получили, о чём мечталось. А вот мне вместо выезда по адресу Диснея и его ареста надо заново начинать расследование. Но какие проблемы, у нас же так много времени. Что ж, я пока обыщу тело. Как я упоминал, моя машина стоит на окраине парка, – если, конечно, в неё не попал снаряд, пока утюжили Тиргартен. Доберёмся на работу, запрёмся в моём кабинете и хотя бы пару часов поспим? Я не отличаю сон от яви. После поедем по трём адресам. Составите компанию – или вам не терпится пасть на поле брани за фюрера и Германию?

– О, с этим я вполне могу немного подождать, господин комиссар.

– Спасибо.

…Труп Бруно Пройсса существенно обгорел с левой стороны. Голова валялась метрах в трёх от туловища, созерцая Лютвица забитыми пылью глазами. Вольф, кряхтя, опустился на четвереньки в раскисшую от крови, пахнущую гарью грязь. Глубоко засунул обе руки в карманы убитого. Пачка фотографий: любительские, отпечатаны дома – качество среднее, без ретуши, самая дешёвая бумага. На карточках отрезанные головы: четыре девушки, две по виду славянки. Деликатно, словно опытный любовник на свидании, гауптштурмфюрер расстегнул оплавленные пуговицы френча Пройсса. Упустить ничего нельзя, любая мелочь позволит обнаружить Диснея. Вольф осматривал тело по сантиметру и вскоре был вознаграждён за дотошность. Он получил значительно больше, чем ожидал.

Задремавший Комаровский не слышал, как комиссар подошёл сзади.

– Я приношу извинения, – сказал Лютвиц. – Позвольте спросить, давно ли вы в СС?

– С сорок третьего года, – заученно ответил Комаровский. – А почему интересуетесь?

– Не следовало мыться в ручье. Мы с вами не так интимно близки, чтобы при мне раздеваться. У вас нет на левом предплечье татуировки группы крови, она делается всем членам отрядов СС. – Комиссар положил руку на рукоять шмайссера, который теперь висел у него на шее. – Не то чтобы я был склонен поверить покойному коллекционеру голов на слово… Но не будете ли добры объяснить, кто вы вообще такой?

Глава 5 Черепа (Правительственный квартал Берлина, полдень, 27 апреля 1945 года)

Я с величайшим трудом добрался до дома. Господи, что творится. Полнейший хаос. Секретная связь не работает – вы будете смеяться, но офицеры звонят наугад по обычному городскому телефону, спрашивая берлинцев в северных и южных районах: русские уже идут по их улицам или ещё нет? Слухи традиционно ужасны (а какими ещё могут быть слухи?). В очередях за водой говорят, большевики захватили аэропорт «Темпельхоф», тысячи мёртвых солдат вермахта валяются на взлётных полосах. Войска красных вплотную приближаются и к моим охотничьим владениям, Тиргартену, ориентируясь на блеск статуи богини Виктории с колонны Победы. Деревья в парке горят, и я вижу, как чёрный дым тяжело нависает над городом, подобно свинцовой туче. Жители, похоже, уже ко всему равнодушны. Им бы сидеть в подвалах – дома трясёт от грохота гусениц русских танков-«тридцатьчетвёрок», – однако люди наводнили улицы, растаскивают товары из разбитых магазинов. И, хотя за мародёрство полагается расстрел, обычно грозные полиция, жандармы и СС уже сутки как перестали обращать внимание на эту бешеную саранчу: все волокут за собой стулья, связки туалетной бумаги (!), полотенца. Боже, зачем? Когда в их квартире появятся русские, будут отбиваться полотенцем? Я вспомнил, как снаряды большевиков обрушили стену крупнейшего универмага «Карштадт», и немцы, благовоспитанные немцы, целыми толпами рванули за бесхозными товарами, набирали в обе руки, поджимали сверху всю гору добра подбородком. Один заряд из миномёта разорвался совсем близко, разлетевшимися осколками убило нескольких человек – это печальное действие никого не остановило. Правительство (если можно назвать власть над несколькими кварталами столицы рейха разновидностью управления) первые дни пыталось бороться с мародёрством кровавым путём расстрелов на месте. Но вскоре утомилось, закрыв глаза на внезапное помешательство берлинцев.

Вот сомневаться в победе над большевиками нельзя. Тут сразу вздёрнут.

…Я торможу у низенькой чугунной ограды. Наконец-то. Дороги в Берлине больше нет, ездить на машине стало пыткой. Рассказывают, что отчаянные лётчики-фронтовики ещё сажают самолёты, приземляясь на чудом уцелевшие автомобильные шоссе. У особняка столпились человек шесть. Я слышу крики, ругательства. Долговязый юнец из фольксштурма и человек в грязной форме ефрейтора СС, подхватив под руки, тащат к старому, раскидистому дереву моего пожилого соседа – достопочтенного Фридриха Вайсмюллера, коему в марте стукнуло семьдесят пять. Того самого большого патриота нашего великого фюрера, который недавно сдал свою неблагонадёжную жену в гестапо за распространение пораженческих настроений. Пост охраны, расположенный в двух шагах (особая пристройка), не реагирует, у них другие задачи. На плече у роттенфюрера моток грубой бечёвки с закрученной петлёй. Очень профессионально размотав её, он ловко перебрасывает верёвку через толстый сук. Герр Вайсмюллер видит меня. Он вопит, называя моё имя, умоляя вмешаться. О, надо же. Я думал, в таком возрасте принято заказывать качественный памятник на кладбище, а не цепляться за жизнь. Подхожу, предъявляю удостоверение и значок. Эсэсманн и мальчишка-фольксштурмовец меняются в лице, щёлкают каблуками, вытягиваются.

– Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер, господа. Что здесь происходит?

Из сбивчивых объяснений понятно – вина герра Вайсмюллера ужасна. Чей-то воспалённый мозг отметил: его, кажется, видели в окне с белым полотном. Тут же донесли. Обыск показал – на кровати у старика лежали целых ДВЕ свежеприготовленные простыни. А зачем ему две? Налицо государственная измена – мы же, как уверяют плакаты на обгоревших стенах, никогда не сдадимся. По морщинистым щекам соседа катятся слёзы. Он уверяет – в жизни бы не подумал о капитуляции. У него три сына погибли на фронте! Он обожает фюрера! Просто собирался стелить себе постель… а что простыня двойная – стариковская давняя привычка, теплее в холод, он очень мёрзнет. Фольксштурмовец и роттенфюрер выжидательно смотрят на меня. Они устали, голодны, их лица покрыты слоем кирпичной пыли с чёрными разводами. У обоих даже нет огнестрельного оружия, лишь у эсэсовца на поясе кинжал. Я честно колеблюсь. Повод-то идиотский. Может быть… нет, пожалуй, всё же нет. Мне нужно завершить охоту, не подвергая себя риску. Берлин, по всем признакам, продержится недолго… Но кто знает, куда отправятся с доносом двое этих мудаков?

– Вешайте… – киваю я и возвращаюсь к машине. Пока вожусь в багажнике, крик у меня за спиной резко обрывается. Чисто порядка ради дожидаюсь, когда банда люмпенов закончит свои дела и скроется за углом, после чего забираю мешок с головой Бэмби. Я не опасаюсь нижних чинов. Чем бы я ни занимался, это не их собачье дело. Уж что-что, господа, а с субординацией в Германии полный порядок. Оглядываюсь на герра Вайсмюллера – он великолепно смотрится на дереве. Хоть картину рисуй.

Плюхнувшись в кресло в гостиной, позволяю себе чуть понежиться.

Сижу, закрыв глаза. Вероятнее всего, я лишился помощника. Что ж, так оно и было задумано. Сотрудники криминальной полиции найдут тушу дичи с отрезанной головой, фотографии в кармане Бруно (специально попросил взять), и у них не останется сомнений в личности охотника. Это будет обязательно отмечено в отчёте, составлен рапорт и доклад, а значит, победители обнаружат документы в архивах погибшей империи и тоже сочтут дело закрытым. Шансов выбраться у Бруно нет. Парень не интеллектуал, мир его праху. Сейчас придётся сложно, но справлюсь и без него. Господи милостивый, как же я устал. Совершеннейший сумбур, театр абсурда. Откуда в Тиргартене вдруг возникли скопом все эти люди? Может, искали не меня? О, зачем я себя утешаю? Следователь «крипо» не прогуливается по Тиргартену просто так. Очевидно, мне пытались устроить засаду. Если бы не мои природные предусмотрительность и осторожность… я тоже мог бы сегодня лежать посреди горящих деревьев. А что? Охота – это как коррида в Испании. Да, в девяноста девяти процентах убивают быка, но велика вероятность тяжёлого ранения или смерти тореадора, выживание зависит от его силы и ловкости. Летописи свидетельствуют – охотники зачастую гибнут сами. От случайной пули или стрелы глупого загонщика, заражения крови, нападения дичи. Так европейские короли и герцоги раннего Средневековья по собственной глупости и самоуверенности становились жертвами диких кабанов. Взять императора Византии Василия Македонянина: дикий олень поддел царя на рога и таскал по всему лесу. Ладно, главное – я жив. И способен действовать.

Вырываю себя из объятий полудрёмы. Предстоит ещё куча дел.

Вода для Бэмби уже приготовлена – греть её не нужно, дичь не живая. Я мою волосы особи шампунем, не брезгуя, тщательно скребу виски ногтями, – сейчас, знаете ли, война, у многих жителей Берлина вши. Теперь нанесём на кожу чуть-чуть косметики (немного, иначе обескровленное лицо становится чересчур уж белым), большой стеклянный баллон доверху заливаем спиртом, и всё. Уф. Да, возни много, особенно если ты ночь не спал, то быстро устаёшь. Охотничьи способы обработки трофеев различны – кто-то отдаёт таксидермисту и заказывает чучело, кто-то – сдирает и полностью засаливает шкуру, выделывая красивую сумку (особенно для этого годится кожа с татуировками). Голова – это моя персональная страсть. Я всю жизнь шёл к этой модели коллекции. Пробовал собирать всякую ерунду – и зубы, и пальцы, и даже… нет, простите, не хочу и говорить. Я ошибался. Голова – это лучшее. Она остаётся в первозданном виде, без искусственных добавок, напоминая о былых охотничьих успехах. Стеклянный сосуд можно достать в любое время, похвастаться перед друзьями (о, мечты) и сразу вспомнить, как дичь неслась от тебя по лесу: сильная, молодая, испуганная. Как ты настиг её и, насыщаясь запахом страха, дотронулся лезвием до покрытого испариной горла.

Я отвинчиваю крышку фляги.

Запрокидываю голову. Пью. Облизываю красную каёмку вокруг губ. Как обычно, солоновато. Что вы так на меня смотрите? Нет, я вовсе не вампир из книжек. И не каждый день я это употребляю – сегодня нацедил немного, вбросив аптекарского порошка, чтобы кровь не свернулась. Но я понимаю охотников (да и обычных деревенских забойщиков телят и свиней), втыкающих нож в артерию дикого зверя, чтобы прямо в лесу испить горячей, пенящейся жидкости. Лучшее успокоительное, поверьте. Нервы потом словно канаты. Приканчиваю, как шнапс, – несколькими сильными глотками, до дна: чувствую, как на шее дёргается кадык. Хо-ро-шо. Отмываю флягу в той же воде, что и голову Бэмби. Сейчас я подумаю о следующих кандидатурах, а затем попробую немного поспать, усталость страшная. Я размышляю, стирать ли мне грязные вещи… Не-не, у меня барахла полный гардероб. Лучше сжечь. Подхожу к створкам большого шкафа, распахиваю их, и… спокойствие сменяется тревогой. Просматриваю ещё раз. Лезу на полки. Нет, ничего подобного. Следующие двадцать минут я беспорядочно мечусь по дому, потеряв всю свою вальяжность. Заглядываю под диван. Ворошу постельное бельё.

Господи, нету.

Взявшись за голову обеими руками, сажусь прямо на пол. Так. Тихо. Надо успокоиться, сосредоточиться и вспомнить… где ЭТО может быть. Закрываю глаза. В мозгу проносятся белые вспышки. Да вот же оно. Точно-точно, совсем недавно. О, чёрт! Ублюдок Бруно! Но и я тоже хорош. Как я мог быть таким небрежным? Расслабился. Забыл. А этот урод не напомнил – нечаянно или специально, уже неважно. Я по уши увяз в дерьме… Трудно предугадать последствия моего глупейшего упущения. Выбора нет. Нужно срочно всё исправлять – и чем быстрее, тем лучше. Само собой, назад, в Тиргартен, я сейчас не поеду – поздно трепыхаться, спонтанные действия чрезвычайно опасны. Моя забывчивость обойдётся очень дорого. От сонливости не остаётся и малейшего следа. Я зол, напряжён и трезв. Проходя мимо банки с мёртвой головой, поднимаю тяжёлый баллон – чёртова Бэмби, сколько же ты доставила мне хлопот. Спускаюсь в бункер моего маленького шестиметрового клуба для джентльменов, со стенами, обитыми бархатом. Должно пройти много времени, прежде чем ты заматереешь, обретёшь опыт. Это как с женщинами. Прыщавый юнец жадно хватает их – любых попавшихся под руку, торопливо насыщается, сминает в комок, словно бумагу, и отшвыривает в сторону, лихорадочно озираясь в поисках новой игрушки. Зрелый и опытный мужчина не спеша, со вкусом получает своё удовольствие – тут и вино, и фрукты, и широкая постель, – зная: предстоит целая ночь, дамочка никуда не денется. Ужасно признаться, я сам раньше вёл себя, как взбесившийся от тестостерона подросток: во время охоты убивал всех подряд, в том числе и старых самцов, и молодняк, и крохотных детёнышей кромсал в клочья. Очень глупо с моей стороны, я откровенно стыжусь своих хаотических действий. Это не охота, а избиение. Я не оправдываю себя, как может показаться. Случись мне прийти к охотничьему опыту в своём нынешнем возрасте, я был бы мудрее – гонка по ночному лесу за быстроногой дичью дарит несомненно больше удовольствия и адреналина, нежели тупая жестокая резня.

Хозяйственно ставлю голову Бэмби к подружкам. В тёплую компанию.

Оборачиваюсь. Открываю тайник в стене. Там – механический замок сейфа.

Несколько поворотов – туда, потом обратно. Остановка. Два раза вдавить. Я не доверяю всем этим модным новшествам, старая добрая механика никогда не подведёт. Сейф щёлкает. Металлическая дверь раздвигается двумя створками, распахивая тайное нутро персональной пещеры сокровищ. Я приводил сюда Бруно – в знак доверия и посвящения, дабы этот слизняк понял, с кем имеет дело. Да, зрелище впечатляет. Обширная пещера под этим домом обустроена давным-давно. Внутри – черепа и скелеты. Мужские и женские. Кости старые – они крошатся, когда я наступаю на них каблуком. Не жалко. С помощью фонарика нахожу на стене специальный рычажок, двигаю вверх. Зажигается мертвенный, синеватый свет: оборудование секретное, монтировали специалисты. Среди гор черепов одиноко грустит столик со старомодным телефоном в стиле двадцатых годов. Я вздыхаю. Не люблю выбрасывать деньги зря.

Но сегодня именно такой случай.

Дорого, зато одним выстрелом убью сразу двух зайцев. И не придётся беспокоиться.

Я набираю номер на диске. Трубку берут не сразу – где-то после пятого гудка.

– Слушаю.

– Добрый день. Код шесть восемь один один четыре восемь два пять два ноль.

– Подтверждено.

– Отлично. Я хочу заказать устранение серьёзной проблемы.

БЕЗДНА № 5

КРОВЬ ЛИНДСТРОМ

(Швеция, Стокгольм, 4 мая 1932 года)

– Я уже рассказала всё, что знала, офицер. Мне нечего добавить.

– Простите, это очень важно. Произошло жестокое убийство, и полиция обязана его досконально расследовать. Вы представляете, сколько прессы в районе Атлас?

– (Усталым голосом.) Мне абсолютно всё равно. Да, я хорошо знала покойную, мне жаль бедняжку. Мы виделись совсем незадолго до её смерти. Однако, господин следователь, вы лишаете меня заработка, пока я трачу время на переливание из пустого в порожнее. Я предприниматель, исправно плачу налоги, у меня есть специальный билет на право оказания сексуальных услуг. Я сижу тут два часа! Не думаю, что вы станете оплачивать мою квартиру, счета за воду и электричество. Клиенты ждать не будут, я потеряю доход.

– Уважаемая фрёкен Мимми. Ещё раз повторю, мы имеем дело с серийным убийцей. Такие преступления редкость для нашего прекрасного королевства, где законопослушному гражданину может грозить лишь укус лосося на рыбалке. Поэтому я стараюсь разобраться. Вы могли не заметить каких-то признаков, особых примет, но во время разговора вспомните о них и поможете следствию. Обещаю, это наша последняя беседа. После вы будете отпущены и займётесь вашими обязанностями.

(Чирканье спичкой, звук затяжки и выдыхания дыма.)

– Искренне надеюсь. Я порядочная девушка, приглашаю по пять гостей в день и слыву аккуратной и обязательной хозяйкой, придерживающейся точности по времени. Поймите, не хочется испортить свою годами наработанную репутацию.

– Никаких возражений. Так вот, фрёкен Мимми, будьте добры…

– Да-да, господин следователь. Повторяю. Вечером 1 мая мы с ныне покойной подругой сидели у неё на кухне, обсуждали общих знакомых и немножечко сплетничали… Ну так, знаете, о своём, о женском. Кто из клиентов нежен, кто груб, кто стремится закончить акт побыстрее и уйти к супруге… Одни платят чаевые, а другие со вздохами отсчитывают деньги и обязательно забирают сдачу до последнего эре. Лили, как обычно, хвалила одного своего нового клиента. Сказала, что он приходит к ней каждую неделю, пребывала попросту в восторге: парень ласков и неутомим, способен часами заниматься любовью. Обычно мы не ценим чересчур искусных в сексе партнёров, вся эта Камасутра лишь утомляет и отнимает силы. Клиент (а такое с дамами нашей профессии бывает до крайности редко) очаровал фрёкен Линдстром. Как вы понимаете, господин следователь, мы не из высшего сословия и не получаем за одну ночь любви миллион крон и бриллианты в придачу. Так вот, клиент всегда приходил с цветами. Приносил подарки – незначительные… но мы ведь не избалованы заботой. Целовал в губы. Был очень вежлив, плохого слова Лили не сказал.

– (С интересом.) Фрёкен Линдстром не рассказывала, как он выглядел?

– К сожалению, нет. Хоть и неприлично сейчас злословить, она ревновала, боялась спугнуть своё неожиданное счастье. По-моему, там не шло речи о серьёзном романе, замужестве или вроде того… Мы не позволяем себе влюбляться. А Лили нарушила древнее правило! Она была по уши влюблена, даже отказывала богатым, щедрым на чаевые гостям ради встречи с ним. Я понятия не имела, каков он внешне, – подруга лишь заметила вскользь, что мужчина моложе её. Совершенно точно иностранец… Не говорил по-шведски, но хорошо знал английский и немецкий… На немецком они и беседовали ночами. В общем, она щебетала о нём, словно школьница, – а фрёкен Линдстром сравнялось тридцать два, это для нас если и не старость, то близость к выходу на пенсию. В пятнадцать минут восьмого раздался звонок, и Лили подошла к телефону. Абонентом оказался её возлюбленный. Он сообщил, что гуляет неподалёку и хотел бы заглянуть «на чашку кофе», – сами понимаете, какой кофе имелся в виду.

– Да, разумеется.

– Я тут же покинула апартаменты фрёкен Линдстром, дабы не мешать свиданию, и ушла в свою квартиру, расположенную этажом ниже. Спустя всего полчаса ко мне заглянула Лили – раскрасневшаяся, счастливая, в халатике на голое тело. Попросила взаймы презерватив: сказала, что уже использовала последний. Ещё через сорок минут она позвонила в мою дверь снова – за вторым презервативом. Смущённо заявила – сегодня её парень особенно горяч. Я одолжила «цилиндрик», и она ушла. Три дня я о ней ничего не слышала – работала, было полно гостей. Потом спохватилась. Звонила и в дверь, и по телефону, никто не ответил… И этот неприятный запах… я обратилась в полицию. Остальное, господин следователь, вы знаете.

– Спасибо. Я дам вам подробное описание того, что мы нашли в этой квартире. Лили Линдстром обнаружена совершенно обнажённой, лежащей лицом вниз на кровати. Экспертиза подтвердила многочисленные половые акты с погибшей, один из презервативов свисал из её э… ануса, но мы не нашли следов биологического материала убийцы. Покойной нанесли три удара по голове сзади, после чего преступник полностью опустошил вены Лили. Мы исследуем кувшин для ванной, с его помощью в какую-то другую ёмкость выливали кровь. Судя по бокалу на столе, убийца также попробовал на вкус содержимое жил мёртвой девушки. Пока мы предполагаем, что убийство было организовано и спланировано заранее – именно с целью обескровливания несчастной фрёкен Линдстром.

– (Глухо, прижав ладонь ко рту.) О боже. Но зачем ему кровь? Неужели… Простите, не считайте меня за сумасшедшую… Но нет ли мнения… что это… он… вот это…

– Вампир?

– (С облегчением.) Да.

– (Строго.) Фрёкен Мимми, вампиров не существует в природе. Вашу подругу, скорее всего, убил психически больной человек. И он великолепно подготовился! Мы не обнаружили внутри помещения потёков или самых малейших капель: кровь была выцежена очень тщательно. И, к вашему сведению, на шее Лили нет никаких красных точек от клыков, как в романах Брема Стокера. Мы буквально по сантиметру исследовали всю квартиру, надеясь найти отпечатки пальцев, но тщетно. Убийца на удивление стерилен, словно ему хорошо известны наши методы работы. Кстати, умерла фрёкен Линдстром не от ударов по голове (её лишь оглушили), а от обескровливания. Она была ещё жива, когда ей вскрыли вены.

– (Охрипшим голосом.) Какой кошмар…

– Я предполагаю, что её любовник – либо полицейский, либо человек, имеющий прямое отношение к органам расследования, возможно, бывший сотрудник судебной медицины. Он мастерски организовал всё, чтобы мы не нашли его следов. «Работал», скорее всего, в перчатках, нигде волоска не уронил, не оставил ни малейшей зацепки. Ушёл из квартиры Лили ночью, и у нас нет свидетелей, способных описать его внешность или хотя бы стиль походки. Напрягите, пожалуйста, память. Лили точно не говорила вам про лицо клиента?

– Нет, ничего. Он был младше – это всё, что я знаю… (Рыдает.) Господи. Чем она заслужила такое? Бедная девочка… Лили выглядела очень счастливой… А оказалось, она целовалась в постели с собственной смертью…

– Возьмите носовой платок, фрёкен Мимми, вытрите слёзы… Нет, можете не возвращать. Вот моя визитная карточка, здесь номера домашнего и рабочего телефонов. Пожалуйста, если вспомните что-нибудь, звоните в любое время дня и ночи. У нас ноль улик, а преступления обычно раскрываются по горячим следам.

– (Всхлипы.) Большое спасибо. Я позвоню вам обязательно.

(Через два месяца, 7 июля 1932 года, окраина города Мальмё)

– Я так благодарна, что ты пригласил меня к себе. Я знаю, чем ты рискуешь.

– О чём ты, любимая? Я готов пожертвовать жизнью ради тебя. Не волнуйся, всё отлично продумано. Полиция понятия не имеет, кого искать, мы укрылись в маленьком домике на краю леса, я проследил, как ты приехала на вокзал… Хвоста не было. Полицейские далеко не так гениальны, как в детективах.

– (Виснет на шее, звуки поцелуев.) Ты у меня просто умничка!

– Ты тоже молодец, давай не будем скромничать. Разыграла спектакль как по нотам, словно лучшая актриса. Я на прошлой неделе читал интервью полицейского о ходе расследования. Они в заблуждении, ну и отлично. Скажи, а Лили тебе не снится?

– (Презрительно.) Ой, да было бы с чего. Фиглярка, противная мерзкая баба, набивалась мне в подруги, а потом ещё и вздумала шантажировать моего кумира. Я влюбилась в тебя с первого взгляда, милый. Плакала ночами, что ты с ней.

– Да, я богатый человек – говорю тебе откровенно. Подлая Лили засняла нас с ней голыми в постели с помощью спрятанного в стене мини-фотоаппарата. Появись такие снимки в прессе моего государства, разразился бы чудовищный скандал. Эта сучка Линдстром сначала требовала пожизненную ренту, и я смалодушничал, был готов платить каждый месяц… Но ей показалось мало, она захотела женитьбы… Благодарю тебя, что согласилась помочь.

– Это меньшее, что я могу сделать, любовь моя. Прикажи – и я убью всех проституток Швеции, а также соседней Норвегии. Ты знаешь, Лили была скрытна. Она ни разу не похвасталась, что шантажирует тебя… Даже покупок дорогих не делала, с тех-то денег, которые ты ей передавал. Кстати, страшно было её убивать?

– (Вздох.) Конечно. Я же нормальный человек, а не психопат. К сожалению, пришлось пойти на столь театральные меры, как обескровливание. На маньяка свалить удобнее, за версию с серийным убийцей охотно хватаются и следователи, и пресса. Это кроваво, мистично, и глупая публика обожает.

– (Запинаясь.) А ты… ты… правда пил её кровь?

– (Со смехом.) Явная усталость, дорогая моя. Безусловно, нет. Я лишь смочил в крови бокал и поставил на стол, дабы выглядело эффектнее для тупых полицейских.

– Я так и знала.

– Хорошо. Давай-ка, ты немного отдохнёшь с дороги, наберёшься сил. Я приготовлю ужин – есть оленина, копчёный лосось, засахаренная клюква.

– (Всхлипывая.) Для меня в жизни никто такого не делал. Чем я приглянулась тебе – несчастная проститутка из заштатного и бедного района Атлас в Стокгольме?

– (С усмешкой.) Я впервые увидел тебя в короткой юбке и был сражён твоими мускулистыми ножками. А когда однажды стал свидетелем утренней пробежки… Извини, тут уж у мёртвого встанет. Ты замечательная бегунья, я такое люблю. – (Улыбается.) – Поспи, солнышко. У меня припасён подарок, Мимми, – я купил тебе новое, очень красивое платье. Старомодно, однако симпатично.

– Покажи же его мне! Ну, пожалуйста!

– Нет, милая. Ты наденешь платье завтра, ведь мы пойдём в лес на охоту.

– (Игриво.) Ой, как интересно. Я никогда не была на охоте.

– Всё когда-то случается в первый раз, моя лапочка.

– (Сонно.) А на кого мы с тобой будем охотиться?

– Обещаю, любимая, – для тебя это станет главным сюрпризом вечера…

Из официального доклада полиции Стокгольма

«Ввиду полной невозможности за последние 22 года установить личность убийцы фрёкен Лили Линдстром и пропажи без вести главного свидетеля по её делу, соседки фрёкен Мимми Стефенсен, мы закрываем расследование о деле «Атласского вампира»[49] и отправляем бумаги в полицейский архив. 17 октября 1954 года».

Глава 6 Крайсляйтер (Центр Берлина, 10 часов утра, 27 апреля 1945 года)

Комаровский проснулся от неприятного ощущения, что на него кто-то смотрит. Он чуть подтянулся на подлокотниках кресла и с трудом разлепил веки, словно залитые клеем. Вольф Лютвиц сидел за своим рабочим столом под портретом Гитлера и изучал Сергея любопытствующим взглядом – как ребёнок слона в зоопарке.

– Почему ты меня не убил? – спросил Комаровский. – Я же признался, что русский.

– Если бы хотел, застрелил бы тебя в парке, – равнодушно ответил Лютвиц. – Но ты ведь тоже меня не убил, хотя мог в любую минуту. Скажем так, мы с тобой теперь в расчёте.

Сергей с хрустом потянулся, разминая затёкшие руки.

– Ты дважды спас мне жизнь – пусть и по ошибке, считая немцем. Поэтому сейчас я тебя не убью. Сдам в штаб, там пусть решают. Официально с этой минуты ты военнопленный.

Лютвиц запрокинул голову и впервые с февраля расхохотался.

Правда, смеялся он как-то не по-человечески. Скрипуче, словно старое дерево на ветру.

– Замечательно. Мы сидим с тобой в центре Берлина – в здании, где находятся СС, криминальная полиция и гестапо. Стоит только свистнуть, как в тебя всадят полторы сотни пуль. А ты мне торжественно объявляешь: я в плену. Гениально.

Теперь рассмеялся уже Комаровский – злым, нехорошим смехом.

– Сука, оглянись. От вашего рейха, запланированного от Франции до Урала, осталось десять улиц. Мы зажали вас, как орех в клещах. Вы уже либо мертвецы, либо пленные. И заверяю тебя – лично я возьму как можно меньше пленных. Эсэсовцы, гестапо, прочие ваши выблядки для меня вообще не люди. Вермахт или этот клоунский фольксштурм – их я тоже не пожалею. Слушай, тварь. Я жил до войны простой жизнью обычного человека. Была любимая работа – как и ты, я полицейский… ну, у нас есть слово milizija. Жена, ребёнок. Ловил карманников, убийц, воров. Выпивал по праздникам с друзьями, случалось. Политикой не интересовался – но в партию вступил, положено. Приходит твой сучий Гитлер, и ни жены у меня, ни сына, ни дома. Никого больше. Я дня единого теперь не проживу, чтобы вас не убивать. Давай, зови своё гестапо. Патроны кончатся – зубами в глотку вцеплюсь. Я давно уже мёртвый, хоть и по земле ещё хожу.

Его лицо застыло в гримасе, и Вольф ощутил доселе неведомый ему страх.

– Не ори. – Уголки рта комиссара задёргались. – Услышат, что ты несёшь, – прикончат нас обоих. Я понимаю. Сколько было лет твоему ребёнку?

– Пять… – глухо сказал Сергей, глядя в пол. – Володькой назвали… в честь Владимира Ильича Ленина. – Он достал из-за пазухи вконец истрёпанное портмоне с двумя чёрно-белыми фотографиями, ибо не расставался с ним даже в форме СС, и кинул Вольфу через всю комнату. – Вот, посмотри. Твоя блядская Германия лишила меня всего.

Лютвиц взглянул в лицо счастливой, смеющейся женщины с карапузом на руках. В глазах поплыло, стало нечем дышать. Он с трудом расстегнул пуговицу на вороте мундира.

– Вот и мне есть что тебе показать… – Комиссар еле слушающейся рукой снял со стола фотографию в рамке и перебросил Комаровскому – тот поймал на лету. – Я тоже остался без детей. Раньше не было никого счастливее меня. А сейчас мне и на могилу к ним не прийти. Американцы разбомбили в феврале, сильный авианалёт. Сгорели живьём.

Комаровский встал. Подошёл, осторожно вернул фотографию на стол.

– Тебя как зовут? – безразлично спросил гауптштурмфюрер. – Иван?

– Конечно, разве у нас есть другие имена? Все русские без исключения – Иваны.

– Я серьёзно.

– Сергей. По-вашему – Зергиус. Я уже знаю, в Германии это редкое имя.

– А меня – Вольф.

– У вас даже имена нечеловеческие. Волк. Как можно так назвать ребёнка? Хрен знает что. Так вот, Волк, мне твоих детей жаль. Дети ни в чём не виноваты, их не политика, а конфеты интересуют. Зато тебя ни черта не жаль. Ты в Гитлера верил?

– Да. Он был для меня как бог.

– Ну, вот и получай дар судьбы за свою святую веру.

Вместо ответа Вольф неловко (и не сказать, чтобы больно) ударил Комаровского в лицо. Тот, схватив Лютвица за воротник, сильно ткнул противника кулаком в солнечное сплетение. Комиссар согнулся пополам, однако не упал. Некоторое время оба постояли, словно танцоры в паре, держась друг за друга. Лютвиц закашлялся, сплюнул на паркет.

– Полегчало? – хрипло поинтересовался он у Комаровского.

– Ага.

– Отлично, мне тоже.

Оба немного помолчали.

– Интересно, зачем ты мне помогаешь? – поморщился от боли Лютвиц. – Пристрелил бы, и к своим, праздновать победу красного братства. Тебя там заждались. Хотя, скорее всего, обвинят в предательстве, а если увидят в немецком мундире, так и церемониться не станут. Отведут за угол – и по законам военного времени.

Комаровский пожал плечами.

– Когда я увидел Настю мёртвой, не уберёг её жениха, а позже наткнулся на «остарбайтерин» без головы – у меня от злости мир в глазах поплыл. Сколько ещё можно? Такая же безликая сволочь мою жену с сыном во рву Брянска закопала, а потом ушла, растворилась при отступлении с немецкими обозами… И, вероятно, она выживет, и будет гулять в старости где-то там, блядь, в парках ваших аккуратных с внучками белокурыми в колясочках, брать их на руки – а я своего сына больше никогда не возьму. И я понял – их убийцу мне надо прикончить обязательно, иначе спать не смогу. Поэтому всё бросил, ушёл за ним. И знаешь, мне сейчас хорошо. Я той гадине долг вернул сполна, своими руками голову ему оторвал. А сейчас – да будь что будет. Я за Родину хорошо воевал, не поверят – и ладно, пускай расстреливают. Уже плевать.

– Я тебя услышал. Но ты не ответил на мой вопрос.

– А… Для меня было откровением узнать: убийца Насти, оказывается, всего лишь чья-то кукла. Тупой исполнитель, подчиняющийся своему начальнику. Мелкая сошка. Мы в разведке привыкли скручивать офицеров – только они представляют ценность, способны выдать на допросе ценные сведения. Солдат ваших пускали в расход на месте, чтобы с собой не тащить. Так и тут… Я думал, зарежу офицера… а это трусливый щенок, ужравшийся кровью с позволения своего хозяина. Всё равно что расстрелять рядового эсэсовца и оставить в живых Гитлера. Кстати, ты до сих пор его любишь?

Вольф поднял голову.

– Уже нет.

– О, конечно. Когда рейх валится на хуй, вы все антифашисты.

– Я учил ваш язык, – сказал Лютвиц с холодной усмешкой. – В своё время думал, что коммунистическая революция – солнечное счастье, освободит рабочих от оков капиталистического рабства. Когда мы наедине, и в километре никого (то есть никогда), можешь говорить со мной по-русски. Я восхищался Лениным, а потом разочаровался. И давай я не стану объяснять почему. Гитлер стал для меня новым богом. Да, я кричал ему «хайль!», глотку срывал в экстазе. Вступил в партию, пошёл на фронт из полиции. А потом я увидел, какие вещи творят наши в России… И запил, ибо без шнапса это не пережить. Я понял, что мы не правы. Если Бог есть, он не допустит существование страны, уничтожающей младенцев. Затем засада партизан, я чудом выжил… Тяжёлое ранение, Железный крест, должность следователя с повышением, а после обе моих девочки и жена сгорели заживо. Я проклинаю эту войну, Гитлера и себя. Мы вели себя, как взбесившиеся свиньи, и сейчас платим за свою тупость всей страной.

– Ты на Восточном фронте воевал? – неожиданно тихо спросил Комаровский.

– Да.

– И наших в бою многих положил?

– А сам-то ты как думаешь?

Сергей, не предупреждая, снова ударил Лютвица в солнечное сплетение.

Тот сел на пол… Откашлялся, поднялся… посмотрел на врага, но отвечать не стал.

– Пока живи, – сказал Комаровский. – Но не обещаю, что если мы найдём твоего блядского Диснея, я не поставлю тебя к стенке рядом с ним в первом же переулке. И в гробу я видел Женевскую конвенцию по отношению к военнопленным – вы-то её не соблюдаете. Вздумаешь к своим переметнуться – пристрелю как собаку. Терять мне нечего, ты знаешь.

– Хорошо, дорогой друг, – прерывисто дыша, прохрипел комиссар. – Но давай, ПОКА я считаюсь военнопленным, ты на время прекратишь меня бить. Тем более я не могу тебе ответить, у меня рука работает плохо. Интеллигентно выражаясь на твоём родном языке, saibal. Не хочу даже напоминать, но без меня ты бы умер.

Комаровский разжал снова стиснувшийся кулак.

– Ладно. Но ты мне не друг, а сволочь фашистская.

– О, а я-то тебя просто обожаю. И кстати, почему фашистская? Фашисты – это в Италии, любезный товарищ. У нас в рейхе национальный социализм – не путай, пожалуйста.

– Хуй я кладу и на ваш фашизм, и на ваш национал-социализм.

– (Махнув рукой.) Кто бы сомневался. Мы начнём работать?

– Да, прямо сейчас. Но хотел спросить – зачем мы спали два часа, зря потратили время?

– Возможно, ты после бессонной ночи и представляешь из себя гения блестящих расследований, хотя я видел, как ты ледяной водой поливаешься, чтобы взбодриться. А мне, извини, уже сорок пять. Я ничего не соображал, спал на ходу. Кофе больше не помогает, шнапс – тем более. Это на фронте идут в атаку сонными, а для умственных дел мозг надо освежить. У нас с тобой остались считаные часы. Сиди здесь, на всё отвечай «Хайль Гитлер!» и в разговоры ни с кем не вступай. Я загляну в картотеку «крипо», пока она ещё работает, – возможно, в архиве есть доносы или наблюдения за Бруно Пройссом: с кем именно он вступал в контакты, общался, разговаривал.

…Через полчаса, склонившись с разных сторон над большим, как футбольное мини-поле, столом Лютвица, оба кропотливо перебирали груду бумаг. На Бруно Пройсса и в самом деле неоднократно доносили в гестапо. Чаще всего – женщины с работы, жаловавшиеся на назойливость. Приставал он как-то тоже специфично – не пытался, как большинство мужчин, мимоходом прикоснуться к груди или сжать «филейные части» (Вольфа не пугало слово «задница», но так в своё время выражался его отец). Зато щипал до синяков, а иногда – даже до крови. Клал на стул канцелярские кнопки, словно мальчишка в школе. Двух девушек укусил за щёку, добиваясь поцелуя, причём одной зубами чуть не отгрыз мочку уха. И если мелкие начальники в рейхе, подражая крупным (как Борман и Геббельс), спешили обзавестись многочисленным потомством, Пройсс вовсе не имел детей – хотя женился давно, на дочери бакалейщика из Кемница. Правда, в марте 1943 года в «крипо» поступило заявление о её бесследном исчезновении – бумагу подал безутешный Бруно. Полиция отнеслась к делу флегматично – у рейха тёмные времена, целая армия только что сгинула во льдах Сталинграда, а тут какая-то замужняя бабёнка сбежала к любовнику от простака-супруга. Лютвиц проверил картотеку неопознанных трупов и выяснил: в мае 1943-го в реке Шпрее найдено туловище женщины – без головы, с отрезанными кистями рук. Ни челюстей, ни отпечатков пальцев для опознания. Это дело «висело» в архиве как явное убийство, но без подозреваемых. И Лютвиц, и Комаровский сошлись во мнении – скорее всего, утопленница и есть пропавшая жена Бруно. Вольфа удивляло одно: почему при таком потоке женских жалоб Пройсса ни разу не вызвали на допрос в полицию? Один из документов привлёк внимание – грифами «секретно» и «строго для внутреннего пользования». Лютвиц углубился в изучение, и вскоре его единственный глаз полез на лоб. Следователь Хирш (убитый две недели назад при бомбардировке) составил доклад, который лёг под сукно, – в конце марта 1945 года, когда он пытался дать ход заявлениям сотрудниц Пройсса, руководство «крипо» приказало прекратить расследование. Кто-то исключительно влиятельный, хорошо знакомый с начальством использовал свои связи, намекая, дружески похлопывая по плечу за стаканом трофейного коньяку, в перерыве между затяжками сигар, – ну ты же понимаешь, эти бабы такой народ, парень, может, всего лишь улыбнулся и прикоснулся случайно, а они вообразили себе невесть что. Голодные, озверевшие, озабоченные – мужики-то все на фронтах войны с плутократией и большевизмом. Давай не будем портить жизнь хорошему человеку, он же ночей не спит, всего себя положил на алтарь победы за фюрера и фатерланд. Ладно? Вот и спасибо.

Неведомый покровитель Пройсса занимал высокую должность…

Вольф снова бережно взял в руки скомканный листок, пересматривая фамилии.

ХАЙНЦ ВИНТЕРХАЛЬТЕР.

ДИТЕР ВЕНЦЕЛЬ.

ГАНС ЛАУФЕР.

ИОГАНН БАУЭР.

ГЕЛЬМУТ КЁНИГ.

Лауфер и Бауэр были жирно перечёркнуты красным карандашным грифелем. Комиссар ещё раз прочитал имя и фамилию каждого, шевеля губами. Он потерял Сергея из виду, растворился в мыслях. Поэтому для него стало большим сюрпризом, когда Комаровский внезапно, без предупреждения, с громким шелестом шмякнул на столешницу газету «Панцербэр»[50] – плохо отпечатанную листовку, которая воняла типографской краской, полноценные издания рейх уже не мог себе позволить. Примерно треть листка занимала фотография человека в коричневом кителе, с вытянутой в партийном приветствии рукой. «Заместитель Роберта Лея, крайсляйтер[51] Хайнц Винтерхальтер заявляет в интервью: русские разгромлены под Потсдамом, Сталин поссорился с союзниками – американцы движутся к нам на помощь!»

– Вот он… – произнёс Сергей. – Тот самый «высокий» покровитель Пройсса по «Трудфронту». Как тут написано, друг директора «крипо». Дел всего на десять минут, а ты это целый месяц мурыжишь? Не знаю, как в Берлине, но у нас в брянском уголовном розыске ты бы точно долго не продержался.

Лютвиц пошатнулся, медленно опустился на стул – ноги не держали.

– Господи… – прошептал он. – Неужели это и есть сам Дисней?

Дверь внезапно содрогнулась под сильным ударом. Мгновение – и она слетела с петель, с грохотом рухнув посреди кабинета. В проёме появилось клоунское, безумное лицо – белое от известковой пыли, с багровыми кругами вокруг глаз и неестественно красным, вдребезги разбитым ртом. Это был оберштурмфюрер Альберт Рауфф.

Глава 7 Мертвец (На полтора часа раньше, Тиргартен, 27 апреля 1945 года)

Рауфф сам не верил своим ощущениям. Боги великие, он ЖИВ. Такое только в сказках случается. Альберт оглох на оба уха, и всё окружающее плыло перед ним, как в немом кино. Вот он в окровавленном, изорванном в лохмотья мундире выходит из парка Тиргартен – шатаясь, словно пьяный. Бредёт в колонне беженцев, перемещающихся из захваченных русскими районов на юге города. Впереди расплывается жандарм с бляхой на груди, тот тревожно машет ему – просит отойти к автобусу с красным крестом, но Рауфф вяло отстраняется. Из ушей течёт кровь. Он безоружен (пистолет потерялся в лесу), ранен осколками снаряда, оглушён. Прихрамывает. Остатки светлых волос на голове поседели. Оберштурмфюрер похож на лишившегося разума старика, ковыляющего по Берлину. Таких сейчас сотни, на них мало кто обращает внимание. Рауфф запачкан лесной грязью, белой известковой пылью и жирной копотью, носящейся в воздухе, – кошмар городских пожаров. Кажется, он у станции метро «Штадт Митте». Позади указателя с буквой «U»[52] застыл обугленный танк «тигр»: пушка погнулась, из люка, скрючившись, торчат чёрные пальцы наподобие мёртвого паука – объятый пламенем танкист пытался выбраться наружу. «Картинка» плывёт в апокалиптичном мареве без единого звука. Альберт счастливчик, без сомнений. Гестаповец, прошитый пулями из шмайссера комиссара Лютвица, случайно закрыл его своим телом – лишь на пару секунд, но этого хватило. Когда начался артналёт (свои или большевики, уже неважно), Рауффа отбросило в сторону взрывной волной, а гестаповца, похоже, разнесло в клочья. Да и чёрт с ним. Главное – он спасён.

Бог есть. Существует. Ура.

Иным, как вмешательством высших сил, вечное спасение Рауффа не объяснить. Десять его одноклассников отправились на Восточный фронт, и единственный, кто таки возвратился, остался без руки, а посреди разговора начинает дрожать: мелко, брызгая слюной, не останавливаясь. Рауффу же досталась отличная должность в тылу, да еще возможность нарастить капитал – на золотых зубах доходяг-заключённых. Отсюда же – головокружительный взлёт карьеры в феврале. Господь с Рауффом. Ангелы охраняют его. Оберштурмфюрер, покачиваясь, начал спускаться в метро по обломкам лестницы. Он сам не знал, зачем и куда идёт. Пару раз Рауфф упал, и никто из солдат и фольксштурмовцев не помог офицеру подняться. Бок о бок с ним женщины толкали вниз детские коляски, но внутри лежали не младенцы, а какое-то непонятное барахло – плащи, патефоны с пластинками, старые ботинки, даже губные гармошки. «Боятся, что растащат, – донеслась до Альберта собственная мысль. – Человек в любом состоянии беспокоится только за своё добро». Зачем им это? Положить с собой в могилу, когда над Берлином станет развиваться красное знамя большевизма?

Мозг пронзило, словно раскалённой иглой.

Нет. Он не должен допускать пораженческих настроений и в мыслях. Германия обязательно победит. Даже умирающий лев способен нанести лапой смертельный удар.

Неожиданно для себя он вдруг понял, что слышит.

Слух вернулся так же внезапно, как и исчез. Голову разорвало стонами раненых и воем бесполезных противовоздушных сирен – прямо на станции, на перронах у самых рельсов расположился лазарет… Чуть поодаль, между серых цементных колонн, два генерала в форме вермахта яростно дискутировали с группой эсэсовцев из скандинавской дивизии «Нордланд»: среди них были и другие, с буквой «L» на шевронах[53]. Оберштурмфюрер обессиленно присел в углу на деревянный ящик, к нему подскочила пожилая медсестра – обработать кровоточащие уши смоченной в шнапсе марлей. Он отвёл её руку. Сохраняя каменное выражение лица, женщина вернулась к другим раненым. «За что мы тут воюем? За что?» – закричал лежавший на грязном одеяле солдат. С виду парню едва сравнялось двадцать: ему тут же заткнули рот товарищи по лазарету. Пахло хлоркой, алкоголем, разносился густой запах немытых тел – воды в городе нет с февраля, а купаться в реке мало у кого найдётся желание… Женщины выливали на себя флаконы духов, стараясь заглушить «аромат», по модным пальто, привезённым в сороковом году из Парижа, ползали вши. На кафельной плитке безжизненно повисло красное полотнище с орлом и свастикой. «Ты видишь агонию. И сам это понимаешь». Рауфф дёрнул головой, отгоняя очередную неприятную мысль, и ударился виском об стену. Чёрт. Надо идти, но как себя заставить? Мерзавец Лютвиц наверняка выжил и ушёл от правосудия. А ведь больше не нужно писать доклад с массой документальных доказательств. Он прямой свидетель. Вольф Лютвиц в его присутствии застрелил германского военнослужащего (кстати, как звали этого гестаповца?), покушался на убийство офицера. В составе организованной банды, имеется в виду бешеный псих шарфюрер, с улыбкой отрезавший голову бедняге блокляйтеру.

Он попытался встать. Обессиленно сполз на пол.

Нет сил. Он почти труп. Явно контужен, в глазах красная пелена. Совершенно точно ранен – каждое движение отдаётся болью… Сломал пару рёбер во время полёта и падения. Оружия нет. Даже паршивого перочинного ножа. В башке гремит какофония – оказывается, глухим было ощущать себя куда лучше. Вопли раненых, отрывистые команды офицеров, шорох сыплющейся с потолка земли, сирены снаружи, плач женщин, прижимающих к себе чемоданы с вещами. Удивительно, что горят лампочки, хоть и тускло, – наверное, спецснабжение. Он поворачивался на слова, словно локатор, слыша одно и то же: армия Венка не прорвалась, захвачен аэродром Темпельхоф, русские движутся с севера и с юга, столица в тисках, обещанные свежие части не прибыли. Эсэсовцы неестественно возбуждены, глаза блестят – фюрер с нами, это главное, он не сбежал, не испугался, значит, победа близка. Естественно, они будут стоять до конца. Латвийцев из СС точно расстреляют красные, шведов могут депортировать, но ходят упорные слухи, будто русские без рассуждений ставят к стенке всех пленных из СС. А ведь он служил в «Мёртвой голове», охране лагерей… Его-то в первую очередь не помилуют.

Внезапно с правой стороны шеи Рауфф ощутил адскую боль.

Он застонал, и ему тут же зажали рот. «Что происходит?! Русские? Меня берут в плен?!» Впрочем, дискомфорт почти сразу сменился небывалым блаженством – Альберт в изумлении понял, что недомогание куда-то ушло, исчез звон в ушах, он почувствовал себя абсолютно здоровым. Рауфф уже не пытался укусить широкую ладонь, закрывающую рот, – впрочем, человек, сидящий сбоку, уже убрал руку. Неведомый гость был облачён в кожаное пальто (такое носили старшие офицеры СС), верхнюю половину лица скрывали большие тёмные очки – виднелись лишь сухие, бледные губы. Незнакомец извлёк иглу шприца, воткнутую в шею Рауффа. Тот уже не сопротивлялся, когда ему сделали ещё два укола. Альберт словно налился эйфорией, по жилам бежала бодрость, он чувствовал себя гораздо лучше, чем в любой из прожитых им дней. Ему хотелось улыбаться, прыгать, заливисто смеяться. И главное – он осознавал, что в нынешнем состоянии запросто свернёт шею ублюдку Лютвицу. Альберт повернулся к неизвестному офицеру (вероятно, из секретной медицинской службы СС), дабы поблагодарить его от всего сердца, – но тот, оглянувшись, приложил к губам длинный белый палец. Рауфф, беззвучно повинуясь, кивнул.

– Господин оберштурмфюрер, – бесцветным голосом произнёс человек в кожаном пальто. – Мне нужна ваша помощь. Как я понимаю, вы желаете арестовать, а в идеале ликвидировать комиссара «крипо» Вольфа Лютвица, вкупе с его неприятным помощником – унтер-офицером СС. Официально сообщаю вам: это большевистский шпион, и Лютвиц своей помощью ему поставил себя вне закона. Оба должны быть расстреляны на месте. Вот мои документы – я доверенное лицо главы канцелярии фюрера, рейхсляйтера Бормана. Пожалуйста, теперь слушайте внимательно, что и как вам сейчас предстоит сделать.

Он вплотную склонился к окровавленному уху Рауффа, едва не касаясь его ртом.

Глава 8 Хамелеон (Квартал Тиргартен, 10.30 утра, 27 апреля 1945 года)

В Берлине – надрывный вой. Противовоздушные сирены, похоже, не отключаются круглые сутки. Трупы больше не убирают, зато легко и элегантно освобождают от одежды: с убитых солдат первым делом стаскивают самое ценное – сапоги. Я дышу и вижу в воздухе пар – до лета остался месяц, но Берлин дрожит от необычного в это время холода и страха перед большевиками. Мои охотничьи угодья стремительно сокращаются. Русские проникли в пригороды – резиденцию прусских королей Сан-Суси в Потсдаме, вошли в самый центр столицы – Шарлоттенбург, их регулировщицы направляют уличное движение в Сименсштадте, а до рейхстага, не будь фронта, они доехали бы за пять минут. Я постараюсь продержаться ещё пару дней, завершу коллекцию, а потом исчезну. Пути отхода подготовлены – больше я не появлюсь в этом городе никогда. Да и не надо. Мир огромен. Настоящему охотнику стоит посетить и африканскую саванну со львами, и дождевые леса Амазонки, и джунгли экзотической Папуа – Новой Гвинеи. Тема Берлина для меня почти закрыта. Когда я снова поеду охотиться? Интересная мысль. При проявлении охотничьего инстинкта. Через неделю, или через год, или через пять лет. Я немолод, но вполне способен освежевать самую крупную самку без особых проблем.

Куда я направляюсь сейчас? Поближе к фронту, разумеется.

Если, конечно, это можно назвать фронтом. Немцы устроили свалку в каждом доме, заложили окна мешками с песком, загородили бетонными блоками, – а русские запросто разносят самодельные любительские укрепления из пушек, превращая в могилу для защитников. Большевики занимают один квартал, немцы начинают в ответ массированную атаку силами остатков вермахта, фольксштурма и пожилых полицейских, за все двенадцать лет существования рейха ни разу не державших в руках пистолет. Красные расстреливают этих ослов с безопасного расстояния из пулемётов. Я даже не знаю, какие сейчас потери… Десять немцев за одного русского? Или даже двадцать?

Баррикада прямо перед моим автомобилем взрывается.

На капот сыплются обломки дерева и мелкие камни. Похоже, за препятствием никого нет, защитники сбежали. Я притормаживаю – прекрасный обзор, грех не насладиться представившейся панорамой. Беру с соседнего сиденья бинокль, чуть-чуть подвинчиваю… И отлично вижу сквозь открывшийся проём, как в конце улицы немцы и русские схватились в рукопашной. Немного, человек пятьдесят в общей сложности, – с одной стороны взвод, и с другой тоже взвод. Никто не использует огнестрельное оружие. Я наблюдаю, как русский штык (готов поклясться, что слышу хруст сукна) входит в живот лейтенанта вермахта: тот, уронив парабеллум, обеими руками хватается за лезвие – словно в состоянии его вытащить. Пожилой мужчина с повязкой фольксштурма, неловко пригибаясь, спасается бегством. СС-шутце, обернувшись, бьёт короткой очередью «изменнику» в спину – фолькштурмовец падает ничком, сгорбившись, замирает на ступенях полуразрушенного дома. Убийца не успевает вернуться в бой: большевик, обхватив голову эсэсманна локтем сзади, режет ему горло. Другой русский бьётся сапёрной лопаткой, толстый ефрейтор вермахта сбивает парня с ног прикладом, так, что дерево маузера треснуло и моментально краснеет от крови. Триумф победителя недолог – ему в лоб врезается лопатка следующего русского: движения столь быстры, что я не успеваю за ними уследить. Спустя две секунды голова ефрейтора превращена в кровавое месиво, он рухнул в полный рост, как падает мраморная колонна, а лопатка кромсает уже недвижимое тело. На лице красного – торжество, злость и… улыбка. Господи. Как им нравится убивать. Я знаю всё, что немцы делали в их стране… После такого глупо ожидать пощады. Пора ехать, а я не могу оторваться, словно смотрю немое кино (скажу вам честно, всегда его обожал, звуковое не сравнится с картинами старых мастеров, включая запрещённого в рейхе «гнусного образчика еврейского юмора» – Чарли Чаплина). От целого немецкого взвода в живых остаётся трое солдат, они стоят на коленях, опустив головы, не поднимая глаз, их поднятые руки обдувает ветер. У русских тоже потери: семеро лежат на земле, кажется, даже не ранены – убиты, не шевелятся… Я навожу бинокль на лицо одного покойника: парень лет девятнадцати, с лычкой на погонах – мёртв, из носа идёт кровь. Пожилой русский сержант – с густыми усами, приземистый, на груди блестит медаль – вытаскивает из-за пояса револьвер (я отчётливо вижу барабан, неужели у большевиков на вооружении такие старые модели?), вразвалочку идёт к пленным. С усталым, равнодушным лицом стреляет каждому в затылок. Валится на бок юнец-фольксштурмовец, падает ничком средних лет фельдфебель, корчится, завалившись на спину, жандарм с железной бляхой. Сержант убивает их без ненависти, мимоходом, – обычный человек так прихлопывает муху, мирно беседуя за кружкой пива.

У меня ощущение, что он был у нас в плену.

Усач вдруг оборачивается и смотрит прямо на меня – бинокль приближает взгляд, и я невольно отшатываюсь, словно большевик рядом со мной. Он машет рукой, к нему бегут красные, вскидывая винтовки: я не слышу выстрелов, однако в бампер машины со звоном ударяется пуля. Вторая проделывает дыру в лобовом стекле, в паре пальцев от меня. Замечтался, идиот. Забыл, где нахожусь. Я судорожно кручу руль, разворачивая автомобиль, и медленно еду по колдобинам. По лбу течёт холодный пот. Молодец, устроил себе шоу, чуть в башку не схлопотал. Занимайся тем, зачем сюда приехал. Я вижу колонну беженцев, покинувших районы Сименсштадта и Шарлоттенбурга, – в основном женщины (наши мужчины либо на фронте, либо мертвы), девочки-подростки и дряхлые старики. Обвешанные чемоданами, катящие впереди себя тележки с вещами. Волосы у дам покрыты пылью и свалялись в колтуны, но у некоторых, на удивление, накрашены губы. Ладони в мозолях от деревянных рукояток тележек: привыкли, что на кухне и в огородах за них днём и ночью вкалывают «остарбайтерин». Я притормаживаю. Мне нужно выбрать из самых последних рядов, люди редко оглядываются, да им сейчас и не до любопытства. Я везучий охотник, и меня опять ждёт удача! В самом конце колонны еле тащится измученная пожилая фрау, а рядом, поддерживая её под руку, идёт особь лет примерно двадцати. Рыжая, локоны, на моё счастье, не острижены, спускаются на плечи (я не люблю дичь с короткими волосами – в банке, а тем паче в замороженном виде, они абсолютно не смотрятся). Грязные, конечно, – но ничего, у меня есть вода. Мучнистая кожа, забывшая солнечный свет: результат постоянного сидения в бомбоубежище. Лицо дичи я не назвал бы красивым, но голова идеальной, греческой формы: уши прижаты (лопоухость терпеть не могу), нос с горбинкой. Поджарая. Короткое пальто зелёного цвета накинуто поверх домашнего платья. Мускулистые икры.

Отлично. Значит, будет хорошо бегать.

Обычно я так не делаю, но, поскольку я наивно переоценил лёгкость условий нынешней охоты, приходится мимикрировать под обстоятельства – как хамелеону. Хлопая дверцей, я выхожу из машины, требовательно машу обеим рукой, делаю знак подойти. Они повинуются – конечно, на мне же кожаный плащ, фуражка, я начальство. Граждане рейха не раздумывают, что и зачем, фюреру всегда виднее.

Приближаются. В глазах я читаю усталость, недоумение и страх.

– Фрау Мюллер? – деликатно спрашиваю я.

– Нет-нет, – отвечает она. – Моё имя Ангелика Гутенберг, господин офицер.

Я лезу за заранее свёрнутым листком бумаги во внутренний карман, делаю вид, будто сверяю данные. Затем кладу обратно и радужно, насколько только могу, улыбаюсь.

– Да-да, конечно. Фото фрау Мюллер в пачке документов лежало первым, вот я и перепутал. Фрау Гутенберг, искренне поздравляю вас. Вы выбраны по снимку из личного досье, предоставленного Германским народным фронтом, – какое счастье, что я вас наконец-то нашёл! Мы срочно собираем представительниц прекрасной половины рейха, олицетворение германских женщин, несущих всю тяжесть обороны Берлина на своих хрупких плечах, для фильма с фюрером. Помните, двадцатого апреля показывали кино, как рейхсканцлер наградил Железным крестом Альфреда Цека из «юнгфолька»?[54] Вы наверняка видели эти волнующие кадры на агитационных показах в бомбоубежищах! Сейчас такие ленты необходимы для воодушевления воинов рейха, грудью вставших против большевизма. Все кандидатуры произвольно отобраны нашим великим фюрером.

Её лицо тут же разглаживается. Я выбрал правильный подход. Скажи я нечто другое, упомяни иного персонажа, это вызвало бы подозрение. Но слово «фюрер» действует на всех, как гипноз, мозги отключаются. Сколько осталось жить Гитлеру и сколько персонально им, как победители разберутся с берлинцами, – вообще никто не думает.

Ведь это же бесподобный АДОЛЬФ ГИТЛЕР. Ха-ха.

– Сам фюрер будет с нами сниматься? – недоверчиво спрашивает фрау Гутенберг.

– Да. Простите, у меня нет времени. Я с трудом вас отыскал. Ехать надо прямо сейчас.

Дочь и мать смотрят на меня восторженно (мама аж светится от счастья). Они не испытывают ни тени сомнения. Разумеется, покорно садятся в машину. Я оглядываюсь. Беженцы понуро бредут, вздрагивая от взрывов снарядов, полоумные, охрипшие солдаты СС раздают друг другу фаустпатроны, пытаясь организовать оборону квартала, суетятся, как муравьи. Я задерживаюсь на секунду, глядя в их лица. Наверное, они думают, что бессмертны.

…Я привожу фрау Гутенберг и её дочь к себе на квартиру. Любезно предлагаю снять обувь и верхнюю одежду. Кипячу кофе. Открываю (невиданная роскошь) сразу четыре банки свиной тушёнки (они съедают только одну – стесняются). Объясняю, что им нужно привести себя в порядок перед встречей с фюрером великогерманского рейха: гостьи, разумеется, соглашаются. Вода греется на дровах, особь идёт мыться. Я галантно предлагаю матери прогуляться со мной, оценить гравюры: ноль подозрений! О боже мой, вот какому идиоту сейчас интересно пялиться на гравюры? Провожаю в соседнюю комнату, оглушаю дуру рукояткой пистолета. Связываю, заталкиваю в рот кляп, тащу в гардероб. Задохнётся или нет – не моё дело, судьба фрау Гутенберг меня не волнует. Легко отпираю дверь ванной, и при тусклом свете свечей вижу особь – абсолютно голую, намыленную, с мокрыми волосами. Мгновение любуюсь ею – чудесный вариант молодого, сильного животного: небольшая грудь вздымается, спортивный плоский живот, на бёдрах – ни грамма жира. Блеск. А ведь совершенно спонтанный, внезапный выбор – и вдруг такое сокровище. Жаль, не встретились раньше, когда Тиргартен был ещё девственно пуст и свободен от поваленных деревьев. Пожалуй, состоялась бы великолепная охота.

Она смывает с лица мыльную пену, видит меня в проёме.

Вскрикивает. Роняет мыло. Поспешно и неловко закрывается руками.

– Что вам надо?!

Я спокойно наставляю ей в лицо пистолет. Зрачки особи расширяются от ужаса.

– Делай, как я скажу, и твоя мать останется жива. Не надейся, насиловать тебя не станут. Вот новая одежда. Облачись и выполняй все мои инструкции.

– Но, господин…

– Быстро. Иначе вы обе умрёте.

Я кладу на маленький столик платье, сшитое из золотистого китайского шёлка, парик с густыми светлыми (разумеется, настоящими) волосами, коробочку с косметикой. Смотрю на часы – сколько времени у меня ещё в запасе? О тех существах из леса беспокоиться не стоит – пусть это обошлось в совершенно кошмарные деньги, но человек, столь поспешно вызванный мной по телефону, знает свою работу: я неоднократно в этом убеждался.

Гарантирую, они уже мертвы.

БЕЗДНА № 6

МЯСНИК

(Штат Огайо, США, тюрьма Кайахога, 24 августа 1939 года)

«…Господь свидетель, я не виновен. Понятия не имею, что делать. У меня ведь и в помине нет богатых друзей с ушлыми адвокатами, способными доказать – я ни при чём. У шерифа О’Доннелла простое задание – заставить арестованного признаться в кровавом убийстве множества человек. А арестант – это и есть я. Полиция сбилась с ног, разыскивая серийного убийцу, но не может напасть на след, вот шериф и решил выслужиться. Он приходит с ухмыляющимися помощниками в камеру каждый вечер, на ходу засучивая рукава. Меня бьют, требуя подписать бумаги. Я сплёвываю кровь на каменный пол. Кажется, мне сломали пару рёбер, и это ещё весьма скромная мысль. Я слаб, в пятьдесят два года трудно изображать героя… Признайтесь, вы бы на моём месте продержались ещё меньше: шериф и полицейские умеют выбивать признания. Каюсь, я сдался. Кашляя и задыхаясь, подписал признание в преднамеренном убийстве Флоренс Полилло, чьё разрезанное на части тело было обнаружено 26 января 1936 года на Двадцатой Восточной улице в центре Кливленда, за торговым лотком. Опознали случайно: как у большинства жертв Мясника, у женщины отрезана голова – и эту самую голову полиция так и не нашла.

Мясник убивает уже несколько лет.

Газеты соревнуются в смаковании страшных подробностей. Цели серийного убийцы неизвестны, равно как и причины, заставившие его проделывать со своими жертвами столь чудовищные вещи. Помню, как впервые развернул за утренним кофе «Кливленд Геральд» и прочёл статью о Леди Озера – зверски убитой женщине, чей труп выбросило на песок Эвклид-Бич из тёмных вод Лэйк-Эри. Покойница пробыла на глубине четыре дня, её тело хирургически разрезали пополам, лицо у бедняжки отсутствовало. Мясник забирает головы – поэтому жертвы, за редким исключением, не опознать. Зачем они этому больному человеку? Он их что, коллекционирует? Точное количество погибших неизвестно. Миссис Догвуд, дородная вдова соседа-молочника, клянётся всеми своими дочерьми: ещё в двадцатых годах местные лесники натыкались на болотах на обезглавленные трупы… Причём не только у нас, но и в других штатах – например, в Пенсильвании. Хорошо сохранившиеся в трясине тела напоминали эти… ну, которые в Египте-то, по уши в бинтах… а, мумии! И судя по цепочкам следов, на жертв охотились, словно на диких животных. Официально считается, Мясник убил тринадцать человек (семерых мужчин и шесть женщин – большинство белые, лишь одна чёрная), однако, учитывая общее количество похожих смертей в нашем и соседних штатах, их может быть и сорок, и пятьдесят. Расследованием руководит знаменитый лидер группы «Неприкасаемые» Элиот Несс[55], прославленный арестом гангстера Аль Капоне: но, похоже, и он бессилен. Мясник неуловим. Если верить газетчикам, убийца отрезает головы у пленников, пока те ещё живы, потрошит, будто свиней. Зачастую разрубает труп пополам, отпиливает руки и ноги, а мужчин (язык не поворачивается говорить об этом) кастрирует: видимо, собирая свои отвратительные «сувениры». Мертвецов находят не сразу – Мясник убивает бедных людей, опустившихся алкоголиков, безработных из трущобного района Кингсбёри-Ран. Многих хватились через два-три месяца, а то и через полгода после жестокой расправы. Конечно, плоть была в таком состоянии, что родственники не опознают. Да и со свежими жертвами не всё просто. Например, разрубленный на части татуированный джентльмен (полиция наткнулась на покойника 5 июня 1936 года) пролежал всего-то два дня, и на его коже наличествовало шесть необычных рисунков, выколотых синей тушью: имена «Хелен и Пол», буквы (возможно, инициалы) W.C.G. Более того, Мясник внезапно изменил своим адским принципам, оставив на месте преступления голову жертвы: возможно, она не подошла для «коллекции». Посмертную маску мертвеца показывали тысячам жителей Кливленда во время «выставки Великих озёр» – тщетно, труп так и не был опознан. Преступник изящно насмехается над легавыми, заранее просчитывает каждый их шаг. Ежедневно журналистами и следствием выдвигаются десятки предположений – кем именно может быть зловещий Мясник? Называют обезумевшего хирурга (уж больно профессионально разделаны тела), владельца мясной лавки, умеющего рубить кости одним ударом, ветерана Великой войны[56], который свихнулся, надышавшись ядовитым газом во Франции, а также дьяволопоклонника, приносящего кровавые жертвы престолу проклятого Сатаны.

Единственным успехом копов стало обнаружение «склада голов».

По доносу некоего анонимного лица полицейские вышибли дверь комнатушки в мерзейших трущобах, – согласно бумагам, её владелец уже десять лет как почил в бозе, и каморка числилась бесхозной. Легавых ждала леденящая кровь находка – шесть человеческих голов, принадлежащих жертвам Мясника, законсервированных… в спирту. В железных и стеклянных банках. До сих пор неясно, кто именно «навёл» на это ужасное хранилище. Мистер Несс на пресс-конференции озвучил сенсационное предположение: возможно, убийца не один, их… несколько, это способна быть и организованная группа, и добровольный помощник. Именно поэтому маньяку удаётся так ловко скрываться от правосудия. Ввиду «склада голов» появилась версия: служитель зла разочаровался в своём покровителе и собрался сдать его полиции, но не уверен в снисхождении. Мяснику открывать свой склад незачем – как я уже заметил, изверги, окончательно лишившиеся разума, обожают подобные «сувениры». 8 апреля 1937 года из реки выловили нижнюю часть женской ноги, а ещё через три недели прохожие увидели плавающее под мостом в Вест-Энде человеческое бедро. Выяснилось, куски тела принадлежат одной и той же личности. Ещё позже нашли сумку с разрубленным пополам туловищем, другим бедром и левой ногой в туфле. Разумеется, без головы. Сигналы в полицию после этого прекратились. Если верить газетам, мистер Несс сделал вывод: Мясник расправился со своей «адъютантшей» (по совместительству наверняка и любовницей), не без основания заподозрив в предательстве. Криминалист Кевин Джонсон в публикации «Кливленд Геральд» напомнил: в истории отнюдь не редкость, когда жестокие убийства были делом одной семьи или любовной пары, – стоит вспомнить зловещих Бонни и Клайда. Правительство штата пришло в бешенство, а конгрессмен Мартин Эл Свини, дав интервью столичной прессе, открыто обвинил Несса в провале расследования. Замечу, что Эл Свини – родственник по жене проклятого шерифа О’Доннелла, виновного в моих злоключениях. Мистер Несс, обычно холодный и надменный, потерял самообладание. Он приказал сжечь трущобы Кингсбёри-Ран, дабы лишить маньяка его «охотничьих угодий», – ведь там легко найти, убить, расчленить и спрятать жертву, оставаясь незамеченным… Обитателей Кингсбёри-Ран интересуют сугубо жратва и выпивка. Совпадение это или нет, но едва маньяка лишили «джунглей», куда он приходил за своей «дичью», как убийства прекратились. Однако факт, что убийца не найден, терзал всех. У нас работали лучшие следователи из Вашингтона, полицейские валились от усталости, перебирая сотни версий, эксперты опрашивали толпы людей: видели ли они человека, прятавшего подозрительные свёртки и сумки вблизи мест, где найдены трупы? Бесполезно. Он всегда убивал и прятал тела без свидетелей. Самое-то главное – мы знаем про тех покойников, которых нашли: иных искали целый год. А СКОЛЬКО и по сей день гниют глубоко в земле, в болоте, плавают в реках или кормят рыб на дне озера? Мне не хочется даже предполагать, господа.

Вот тогда-то полиция и начала арестовывать всех подряд.

Им срочно нужен результат. Остальное неважно. Я был схвачен, потому что водил знакомство с Флоренс Полилло и много раз публично вздорил с покойной. Хотел бы я знать – кто с ней вообще не ругался? Флоренс – скандальная баба, когда напивалась, лезла в драку, требовала купить ей выпивку. Да тут весь квартал надо в кутузку отправлять! Нет больше сил. Я охвачен горячкой. Во рту постоянно чувствуется кровь, то и дело сплёвываю тёмные сгустки. Слышатся шаги. Я мечусь в панике… Меня опять пришли бить? И верно – у решётки шериф О’Доннелл и остальные мои мучители… Однако что такое? Среди них – человек в клетчатом костюме, в шляпе и очках. Я с трудом приподнимаюсь со своего ложа… В голове разливается мутное, в глазах быстрая рябь. «Мистер Долезел, – говорит мне «клетчатый». – Я спецагент Харрис, представитель Федерального бюро расследований… бывший Отдел расследований Соединённых Штатов[57]. Мне требуется знать – вы дали показания без давления? Добровольно ли вы признаётесь в убийстве Флоренс Полилло?» Я обвожу глазами своих мучителей и более не колеблюсь. Пальцы немеют, чувствуется скорое приближение смерти. Смотрю в очки Харриса и хриплю: «Я никого не убивал. Меня заставили подписать эти бумаги. Мучили и пытали. Я невиновен».

Из доклада спецагента Роланда Харриса

«Дорогой сэр! Довожу до вашего сведения: мистер Фрэнк Долезел (подозреваемый в совершении серии убийств житель города Кливленда 1887 года рождения) скончался в тюрьме в моём присутствии при довольно странных обстоятельствах. После осмотра трупа коронером выяснилось, что у мистера Долезела сломаны шесть рёбер, хотя, по словам родственников, подобных травм он до ареста не имел. Никто из опрошенных мной людей, включая полицейских в других районах Кливленда, равно как и следователей, не подтвердил хотя бы малейшую вероятность участия Фрэнка Долезела в зверствах Мясника: подозреваемый тщедушен, а для разрубания тел на куски необходима физическая сила. Мне продемонстрировали подписанные обвиняемым акты признания в убийстве Флоренс Полилло. Мистер Долезел сообщает, что убил женщину во время самообороны, но далее путается в показаниях, как именно это произошло. Полагаю, следует подвергнуть дополнительной проверке шерифа Мартина О’Доннелла, каковой явно выбил признание из мистера Долезела с помощью физического насилия, желая выставить арестованного Кливлендским Мясником. На обвинение в должностном преступлении шериф заявил, что я «делаю неверные выводы» и предложил мне на выходных поохотиться в ближайшем лесу, дабы поговорить с глазу на глаз. Я принял это предложение и надеюсь, сэр, отправить вам другое письмо с дополнительной информацией о происшествии».

Официальное сообщение

«Дорогая мадам Элисон Харрис! С глубоким прискорбием сообщаем вам, что ваш муж пропал без вести, заблудившись на охоте в лесу близ Кливленда. Уже две недели мы ведём розыскные мероприятия, но они не принесли какого-либо результата.

Примите мои глубочайшие сожаления.

Искренне ваш, шериф Мартин О’Доннелл».

Глава 9 Фаустпатрон (Центр Берлина, 10 утра, 27 апреля 1945 года)

Комаровский среагировал быстрее: поддев обеими руками письменный стол, он опрокинул его на ребро – тот с грохотом обрушился на пол (брызнули осколками чернильница и чашки с эрзац-кофе). Схватив Лютвица за воротник, старлей сдёрнул напарника с места под защиту столешницы, одновременно цапнув со спинки стула висящий на ремне шмайссер. Зажав рукоять в кулаке, Сергей протянул автомат вперёд, держа его на весу, и нажал на спуск. Очередь уложила двух солдат в серо-зелёной форме, показавшихся в проёме вместе с Рауффом. Сам оберштурмфюрер с обезьяньей ловкостью пригнулся, успев выстрелить в ответ. Пуля ударила во внутреннюю часть стола.

– Блядь! – не сумев сдержаться, выругался Комаровский по-русски.

Глаза Рауффа стали размером с блюдце. Всё точно, офицер в метро сказал ему чистую правду: Лютвиц предал Германию, работает на красных. Скользя по крови убитых эсэсовцев, он попятился назад, как рак, под защиту стены. Оказавшись в безопасности, закричал, даже скорее завизжал в диком бешенстве:

– Шпион! Русский шпион! Господа, на помощь! Большевики прорвались в здание!

Лютвиц флегматично отряхнул мундир и полез в кобуру.

– Сейчас будет… как это на вашем языке… pisdetz.

– На здоровье.

– Ты не представляешь, сколько в здании РСХА людей с оружием.

– Так это же хорошо. Я люблю убивать людей с оружием.

– Но нас закидают гранатами. В тот момент, когда мы на хвосте у Диснея.

– Согласен, Волк… это меняет дело. Прикрой меня.

Комаровский пружинисто перепрыгнул через стол и, под аккомпанемент воплей Рауффа, принялся обыскивать застреленных эсэсовцев. У одного обнаружился новый автомат «штурмгевер»[58] – старший лейтенант прежде видел такие, но никогда не держал в руках. У второго за пояс была засунута граната с длинной деревянной ручкой. Оружие мертвецов во мгновение ока перекочевало к русскому. За дверью не то что орал – выл, как животное, Рауфф. В коридоре послышался топот десятка ног. Лютвиц ринулся к окну с решёткой и открыл секретную заглушку: её в «крипо» (да и гестапо) использовали, дабы допрашиваемые не сбежали во время следственных действий.

– Здесь второй этаж. Придётся прыгать.

– Я-то спокойно смогу. Как насчёт тебя?

– А что, у меня есть выбор?

Крики, топот и лязганье слышались уже совсем близко. Комаровский дёрнул шнур гранаты[59] и швырнул её за дверь, после чего вскочил на подоконник и исчез. Комиссар бросился за ним, однако красивого прыжка не получилось – в спину его толкнул взрыв. Перекувыркнувшись в воздухе, Лютвиц плюхнулся на мокрую землю поверх пробивающейся зелёной травы. Из окна повалил дым, послышались громкие вопли раненых. Вольф с интересом подумал, есть ли среди пострадавших его непосредственные коллеги? Впрочем, Вилли Хофштерн мёртв, а остальных, следует признаться, ему не очень-то жалко. С трудом поднявшись, он удивился, как легко удалось приземлиться – ушиб только лодыжку, а так вообще ничего не болит. Два полевых жандарма в замешательстве воззрились на дым, поваливший из здания РСХА. На Принц-Альбрехт-штрассе, похоже, инцидент вообще не заметили, взрыв гранаты утонул в гуле орудий. Два танкиста заливали в бак танка «тигр» солярку из ржавого ведра, фольксштурмовцы сооружали баррикаду, эсэсовцы таскали к подъезду штаб-квартиры министерства мешки с песком – укрепления не помешают, русские ведь совсем рядом. Комаровский, чуть прихрамывая, подошёл к жандармам.

– Мне нужен ваш мотоцикл, – хмуро произнёс Сергей. – Немедленно.

– Но вы не можете… – начал, запинаясь, толстощёкий жандарм.

– Могу. Это приказ.

– Господин шарфюрер, позвольте увидеть ваши документы.

– Хорошо, – с изрядным облегчением согласился Комаровский. – Сию же минуту.

Ему вновь требовалось расслабиться: во время короткого забытья в кабинете Лютвица, как обычно, привиделась оскалившаяся сгнившим ртом Елена с мёртвым сыном на руках (особенно чётко Сергею запомнились штанишки на лямках – сам «оторвал» по знакомству в детском магазине). Во рту появился вкус пепла – словно он сгорел вместе с ними. Улыбнувшись жандармам, Комаровский полез в карманы форменных брюк, порылся там, сокрушённо похлопал себя по бёдрам. Выхватив финку, он повернулся, словно балерина в фуэте. Оба жандарма, как по команде, схватились за горло, захлебнувшись кровью. Не останавливаясь, Сергей воткнул каждому по разу лезвие в грудь, завершая начатое, и тут же прыгнул на сиденье мотоцикла. Зарычал мотор. Не спрашивая приглашения, комиссар забрался в коляску, и вовремя: в квадрате горящего кабинета «крипо» сквозь дым проявилось белое лицо. Лютвиц выругался – это снова был Рауфф, неизменно живой. Выпростав руку сквозь прутья решётки, гестаповец начал стрелять. Соседнее окно распахнулось настежь обеими створками, и комиссар похолодел: в их сторону глядело тупое рыло пулемёта МГ-42.

– Держись крепче, – крикнул Комаровский, и мотоцикл понёсся вперёд.

Вслед загрохотал пулемёт. Лютвиц сжался – пригибаться толком было некуда. Разбитая, утратившая асфальт дорога вела по улице с горящими с обеих сторон домами, и стало ясно – надо нырнуть в дымовую завесу. Пули сначала заныли слева, затем над головой, очень близко. Комиссар зажмурился, понимая глупость своего поведения: закрытые глаза ещё никого не спасли от попадания в затылок. Мотоцикл подбрасывало на ухабах, Комаровский вихлял, стараясь ехать зигзагами, но получалось у него не очень здорово. Свист пуль внезапно прекратился. Вольф обернулся, стараясь удержать в руке пистолет. Зрелище его совсем не порадовало. Из здания РСХА катастрофически быстро выехал грузовик, битком набитый эсэсовцами, с пулемётом на крыше. «Вот это точно pisdetz». Гауптштурмфюрер до боли прикусил нижнюю губу.

…Следующая очередь из МГ-42 легла совсем близко, и комиссар мрачно предвкушал скорый финал. Свернуть было некуда, выезды в переулки загораживали баррикады: солдаты с балконов берлинских домов изумлённо смотрели на несущийся мотоцикл, преследуемый грузовиком. Сильный ветер успел рассеять дым, и они отлично просматривались на дороге. Из машины беглецов отчаянно поливал свинцом молоденький пулемётчик. Пилотку парня сдуло с головы, светлые волосы растрепались. Стрелок палил с безумным азартом, не особо стараясь прицелиться. Кажется, он ранил или убил нескольких гражданских, ибо стрелял во всё подряд. В кузове Вольф разглядел и бело-красное лицо оберштурмфюрера Альберта Рауффа. Совершенно обезумевший, тот что-то орал и стучал рукоятью пистолета по кабине водителя, требуя ехать быстрее. Это заметил даже Комаровский, с любопытством оглянувшийся на погоню.

– Ни хуя себе, – душевно произнёс он на русском и продолжил на немецком: – У вас в Берлине что, были припрятаны к нашему приходу усовершенствованные в подвалах СС солдаты, вроде персидского «отряда бессмертных» царя Ксеркса? Второго человека за два дня никак убить не можем. Не объяснишь, в чём тут дело, Волк?

– Им просто везёт, – флегматично ответил Лютвиц, одарив компаньона по поездке лучистым взглядом. – Что тут удивительного? В нормальной ситуации мы сами были бы мертвы ещё ночью. А живы, да пока по Берлину бегаем, хотя нас преследует вся армия рейха. Спокойнее относись к чудесам, Зергиус. Правда, они могут быстро закончиться.

– Да, прямо сейчас, – охотно подтвердил Комаровский. – Горючего совсем не осталось.

Он лихо остановил мотоцикл у разрушенного дома.

Двое двенадцатилетних фольксштурмовцев воззрились на него с восхищением. У одного мальчишки не было никакого оружия, кроме кинжала, второй сжимал новенький фаустпатрон. Комаровский подошёл к детям, выдернул из их пальцев гранатомёт. Те отдали «базуку» без сопротивления: человек в форме, надо так надо.

– Идите домой, – строго сказал Лютвиц. – Сопротивлением здесь займётся особый отряд империи. – Он вскинул руку, но никто не двинулся с места. – Вы меня слышали?

– У нас приказ, герр гауптштурмфюрер, – рисуясь, сообщил один из мальчиков. – Нам велели оборонять позицию в случае прорыва русских. Мы окажем вам помощь в бою.

Грузовик неумолимо приближался.

Лютвиц, размахнувшись, от души отвесил фольксштурмовцам серию столь полновесных подзатыльников, что оба героя рейха свалились на землю. Второй раз предложение повторять не понадобилось, подростки исчезли с небывалой скоростью, комиссар на долю секунды даже засомневался – а были ли здесь мальчики? Вольф быстро проверил обойму пистолета, выругался: осталась одна-единственная пуля. Комаровский присел на колено, направляя фаустпатрон прямо в сторону грузовика. Оттуда уже не стреляли.

– Ты умеешь с этим обращаться? – с сомнением спросил Вольф.

– Изучал, когда брали трофеи, – ответил Сергей. – Ничего особенного, главное – подпустить поближе, заряд далеко не летит… И не перезаряжается. Возьми автомат.

Лютвиц поднял «штурмгевер», прицелился, нажал на спусковой крючок. Оружие сухо лязгнуло вхолостую. Он передёрнул затвор, однако автомат заклинило.

– Не работает. Поздравляю, у нас с тобой одна пуля на десять человек.

– Охуительно, какая радость. Спасибо за отличные новости.

Автомобиль нёсся на них – и было ощущение, что он собирается впечатать обоих в стену бампером, переломав все кости и смешав разорванную плоть с кирпичом. Комаровский выстрелил. Граната полетела вперёд, оставляя дымный след: на близком расстоянии у грузовика не осталось возможности для манёвра. Описав дугу, снаряд упал в кузов и сразу же взорвался. Воспламенился бензобак. Машину упруго подбросило в воздух. Вольф и Сергей рухнули ничком, мимо просвистели обломки металла и кровавые ошмётки тел. Рядом с Вольфом упала оторванная голова молоденького пулемётчика. Сергей улыбнулся, отбросив бесполезный теперь «фауст».

– Пора ехать к твоему Диснею, Волк.

– Подожди, – остановил его Лютвиц. – Я должен убедиться, что Рауфф мёртв.

– Да, – согласился Комаровский. – И правда, второе воскрешение я не переживу.

Они подошли к скелету горящего грузовика. Оберштурмфюрер и ещё один солдат (точнее, то, что от него осталось, – обрывки мундира вперемешку с внутренностями) лежали рядом, у обоих медленно тлела одежда. Альберт валялся на спине. Правый глаз был выбит, красная ниточка нерва свисала на грудь, обе ноги сломаны, левая рука вывернута под неестественным углом. Из шеи торчал осколок железа с дырочками – судя по всему, от ствола пулемёта. Лютвиц и Комаровский остановились возле мертвеца. «Наконец-то, – подумал Вольф. – Мой бог, я этого хотел с самого начала, как только он появился в нашем здании. Ладно, я тоже не ангел. Но Рауфф палач, наслаждающийся своим сумасшествием. Чокнутый на всю голову, как наш фюрер. Месть сладка, теперь Альберт и сам полуслепой… охота пошутить на эту тему. Жаль, не услышит». Он с ехидной усмешкой склонился к белому лицу оберштурмфюрера с кровавыми прожилками:

– До свидания, мой дорогой брат Нельсон…

В этот момент Рауфф открыл уцелевший глаз.

Два выстрела – без промаха, оба прямо в сердце. Лютвица отбросило, он упал на землю. Умирающий страшным усилием направил в лоб Сергея ствол парабеллума.

– Сдохни, свинья русская, – глотая кровь, прохрипел Рауфф. – Ненавижу…

Альберт немеющим пальцем надавил на спуск. Он услышал грохот, голова «большевика» исчезла во тьме. Нестерпимая ноющая боль внутри тела внезапно закончилась – за секунду. «Я успел, – возликовал оберштурмфюрер. – Отлично, всё будет хоро…»

Сергей повернулся и увидел, как приподнявшийся на локте живой и невредимый комиссар Лютвиц опускает пистолет. Он выстрелил Рауффу в лицо последней оставшейся пулей в обойме – точно в глаз. Окончательно мёртвый на этот раз следователь гестапо являл собой индийскую скульптуру демона – с белой кожей и алыми блямбами на месте обеих глазниц. Изо рта оберштурмфюрера ручьём хлынула кровь.

– Господи, какое счастье, – улыбнулся Вольф. – Давно себя так отлично не чувствовал.

Комаровский перевёл взгляд на грудь Лютвица – над левым карманом мундира зияли две дыры с тлеющей по краям материей. Сергей вздохнул, выбил из пачки эрзац-сигарету.

– Знаешь, – сказал он, прикуривая. – Нам сейчас придётся о многом поговорить…

Глава 10 Извне (Район Тиргартен, 11.30 утра, 27 апреля 1945 года)

Два офицера, одетые в жуткие грязные лохмотья, стояли у дома ещё кайзеровской постройки, – кажется, здание воздвигли задолго до Первой мировой войны. Серый цвет, вздыбленные каменные лошади, сдерживаемые бородачами-атлантами: не мрамор, конечно, но тоже красиво. Двухэтажное здание, огороженное низким железным заборчиком, разбит цветник с жёлтыми и сиреневыми тюльпанами, рядом – велосипедная дорожка, подальше – пункт охраны СС. На одной из веток развесистого дерева ветер раскачивал труп какого-то старика. Винтерхальтер лишь заместитель, не один из вождей империи: отцам нации положено жить на виллах за городом – как Герингу или Геббельсу, чьи резиденции окружены тройным кольцом сотрудников RSD[60]. Первый из оборванцев (в остатках мундира шарфюрера СС), прикончив очередную сигарету, затушил её о забор и собрался бросить на асфальт. Второй (в истерзанной чёрной форме) остановил его.

– У нас так не принято. Донеси до урны.

– У вас весь город в развалинах лежит, аккуратист. Иди ты на хуй.

– Хорошо, товарищ большевик. Я всегда любил традиции социализма.

Уязвленный издёвкой, Сергей спрятал окурок в карман: кинуть в урну, значит – уступить фашисту, но и мусорить ему уже не хотелось.

– Стало быть, ты сам никогда не видел такого прежде?

– Нет. У меня первая мысль была – это секретные разработки. Ну, как тот же «штурмгевер» – автомат большей точности и убойной силы, чем шмайссер. Реактивные самолёты. Ракеты «Фау». Геббельс твердит, что чудо-оружие вот-вот появится на фронте и изменит баланс сил… Такие исследования точно ведутся, гарантирую. Но откуда у несчастного блокляйтера, каких в Берлине легион, подобная вещь? Уж намного логичнее, чтобы ею обладал сам фюрер или рейхсминистры. Относительно Рауффа странностей ещё больше. Я знаю его два месяца, но этого достаточно. У него не было связей, он австриец, только что получил повышение при переводе в берлинское гестапо. Соответственно, тайные инструменты из спецхранилища ему недоступны.

– Рад одной вещи, – задумчиво сообщил Комаровский. – Оказывается, я не сошёл с ума, и у вас нет персидского «легиона бессмертных»[61] – в них в упор стреляешь, а они потом пачками опять встают. С такими средствами нам явно будет полегче, ты как считаешь?

– Не уверен, – флегматично ответил Вольф. – Бруно Пройссу и Альберту Рауффу они не особенно помогли. А ты, любезный мой, самое настоящее существо из комиксов.

– Чего?

– О, ну конечно. Большевикам же надо подобные вещи разжёвывать и в рот класть. Короче, книга в картинках про могущественных людей, умеющих летать, неуязвимых для пуль и творящих добро. Ты за этот день кого только не угробил, и хоть бы что тебе. Думаю, в конце нашего общения попрошу автограф, как у кинозвезды.

Комаровский посмотрел на Лютвица без тени веселья.

– Я уже говорил, – сообщил он. – Мне не страшно умирать. Тебе тоже, правда?

– Да, – без колебаний согласился Лютвиц. – Сдаваться я не буду и в Сибирь не поеду.

– Тут тебя никто не спрашивает, – буркнул Сергей. – Ты уже в плену, под конвоем.

– Прекрасно, товарищ, – ухмыльнулся Вольф. – Но может быть, на правах конвоира раздобудешь нам оружие? Иначе комедия получается – мы собираемся схватить одного из самых кровавых маньяков в истории Германии с ножами в руках? Я понимаю, что ты герой и монстр, но мне надёжнее хотя бы со старой винтовкой.

Комаровский равнодушно кивнул и направился к небольшой пристройке, где размещался пункт охраны. Стоял рвущий уши грохот – орудия расстреливали квартал, как в тире, слышался треск тысяч винтовок и автоматов. Однако дом с атлантами располагался на диво удачно. Он был защищён другими, более высокими зданиями, щитом закрывавшими стены от снарядов, словно скрывался в уютном закутке: прямое попадание делалось невозможным. Сергей исчез внутри пункта СС и спустя три минуты вернулся нагруженным, как вол. В руках он держал пулемёт с волочащимся по земле патронташем, на плече повис шмайссер, за пояс были заткнуты сразу четыре гранаты. Отойдя на приличное расстояние, Комаровский положил оружие на землю, вытащил «колотушку» и бросил в окно помещения охраны. Здание содрогнулось, изнутри повалил серый дым.

– Это ещё зачем? – поинтересовался Лютвиц, когда Сергей поравнялся с ним.

– Простая логика. Да, тут сейчас никого нет. А если появится? Трупы солдат с ножевыми ранениями вызовут подозрение: большевики послали разведгруппу, нужен перехват. Когда же в доме выбиты взрывом окна и он пылает, значит, попали под обстрел или бомба угодила. Спасать там всё равно больше некого.

– Крепко ты нас не любишь… – хмыкнул Лютвиц.

– Почему? – удивился Комаровский. – Нельзя сказать, что я вас не люблю. Я вас НЕНАВИЖУ. Вы выблядки. Сколь раз увижу – столь раз и убью. Ты скажешь сейчас, что я безумный большевик, но до вас я таким не был. Жил спокойно, любил жену, растил ребёнка. Это вы из меня вурдалака сделали. У нас всякое бывало, особенно в Гражданскую… Но пятилетних малышей не убивали. А тут… Выбьешь немцев из деревни, заходишь в сарай, а внутри дети повешенные – развлекались или заложников казнили, хер знает. Евреев просто запирали и сжигали живьём. Вы не люди. Вас, как крыс, просто сапогом плющить надо, едва увидишь, – чтобы заразу не распространяли.

– Это Гитлер, – сказал Лютвиц, избегая встречаться с ним взглядом. – Обычные немцы…

– Вы всё будете на Гитлера валить, – кивнул Сергей. – Он вешал, он убивал, он один ходил и всех расстреливал. А вы против, и даже осуждали. Если не нравится смотреть, как я твоих режу, – уходи. Тебе из Берлина не выбраться, он в нашем кольце – не сейчас, так через два дня в плен возьмём. Давай, сваливай отсюда, слова тебе не скажу, Волк.

– Меня Вольф зовут, но ты принципиально это забываешь, – хмыкнул Лютвиц и поднял шмайссер, по привычке сразу проверив затвор. – Нет, мой дорогой кровавый большевик, Диснея я убью сам. Да, я полицейский и привык подчиняться закону. Но ты показал отличный пример с Пройссом. Вот я и устрою ему всё по-честному – арест, допрос, трибунал и приведение приговора в исполнение. Буду судья, прокурор и палач – един в трёх лицах. Постараюсь уложиться за полчаса. Вот после, если хочешь, сыграем в двух ковбоев из американского вестерна. Ах да, ты же смотрел фильмы о победе коммунистического труда, а не вестерны. Встанем друг напротив друга – кто быстрее выстрелит, тот и победитель.

– Я не буду играть в ковбоев, – скучно заметил Комаровский. – Я тебе в рыло дам, и ты улетишь на хрен. Потом переломаю руки и ноги, и на этом игра закончится.

– Так и знал, – развёл руками Лютвиц. – Никакой фантазии. Что ж, пошли в гости к господину Диснею. Если, конечно, он сейчас отдыхает дома, а не занят охотой.

…Дверь оказалась бронированной, её пришлось подорвать: самодельную бомбу из трёх противотанковых гранат пластина толстой стали не выдержала. Первым в задымлённое пространство вошёл Комаровский, предусмотрительно выставив перед собой ствол пулемёта. Из прихожей три коридора вели в разные комнаты. После столь шумного звукового сопровождения, обусловившего визит в логово Диснея, соблюдать конспирацию было незачем. На крючках в прихожей висели плащ и чёрное дамское пальто, у шкафа блестело овальное старинное зеркало в полный рост. Лютвиц и Комаровский прошли в большую гостиную. Обои коричневого цвета с золотыми розами, старинные кресла на гнутых ножках, внушительный (размером с танк) рояль прошлого века, кожаный диван, на стенах – портреты Адольфа Гитлера и Роберта Лея, кованая тяжёлая люстра, канделябры с оплывшими толстыми свечами, напольные бронзовые часы в виде орла со свастикой. Лютвицу показалось, что откуда-то сильно пахнет дешёвыми женскими духами. Открыв двери огромного гардероба, гауптштурмфюрер включил фонарик. В углу под постельным бельём лежало что-то бесформенное, крепко связанное верёвками, словно тюк в порту. Комаровский, отодвинув Лютвица, сдёрнул покрывало. Женщина. Лет пятьдесят, волосы в пыли, помутневшие глаза тускло блестят на свету. Сергей склонился к её рту, вытащил кляп: дыхания нет. Он наклонил голову покойницы и увидел овальную гематому на затылке.

– Оглушил рукояткой пистолета… Судя по пене на губах, она задохнулась от кляпа или умерла от сердечного приступа, убийца её не душил, – обернувшись, сказал старший лейтенант. – Совсем недавно, пару часов назад. Просто связал и бросил, думаю, не собирался убивать, но в таком состоянии она протянула недолго.

Вольф Лютвиц наклонил фонарь.

– Значит, Дисней ещё недавно был здесь, – заметил комиссар. – Ничего не понимаю. Он убивает молодых девиц, а тут зрелая фрау, убежать не сможет, быстро выдохнется. Привёл тётку домой, галантно повесил пальто… Потом оглушил, связал и оставил в гардеробе. Я понимаю, что маньяк, но слишком уж экстравагантно.

– Она пришла не одна. – Комаровский кивнул в сторону обеденной комнаты. – Посмотри, на столе кофейник фарфоровый, три чашки. Видимо, покойная фрау явилась в гости в доброй компании, с подругой, племянницей или дочерью – подходящего для Диснея нежного возраста. Других туфель, пальто и одежды в прихожей нет, скорее всего, девицу он умыкнул окончательно, и мы её уже не спасём. Честно говоря, я не знаю, как поступить. Наверное, Дисней сюда не вернётся.

– Почему? – удивлённо спросил Лютвиц.

– Потому что я в жизни своей не видел людей, которые, обнаружив, что дверь их жилища внезапно снесли противотанковой гранатой, пожмут плечами и невозмутимо сядут за обеденный стол. Кстати, насчёт обеда. Убийцы здесь всё равно нет, а на скатерти три открытых банки тушёнки – видимо, дамочек угощал, изображая радушного хозяина. Торопился, даже не убрал, – хотя вы, немцы, известные поборники чистоты. Так вот, я не ел двое суток. Давай перекусим и обыщем дом. Может, что-нибудь и найдём. На возражения замечу: тебе спать обязательно надо, а мне есть. У нас даже поговорка имеется соответствующая: война войной, обед по расписанью.

– Я за, – немедленно согласился Вольф. – И поговорка мне очень нравится.

…Они молниеносно, вырезая финкой и эсэсовским кинжалом крупные куски прямо из банки, отправляя мясо с кончика лезвия в рот, расправились с тушёнкой. Обоим залитая жиром свинина показалась божественным деликатесом. Вслед за тем скрупулёзно, шаг за шагом (как и полагается следователям), начали исследовать дом. Первым делом натолкнулись на спальню, и в недрах шкафа нашли четыре вычурных, сработанных на заказ женских наряда – с пышными оборками, вырезом на груди, кружевами. Особо выделялись голубые шаровары с пришитыми к бокам серебряными монетками, туфельки с загнутыми носами и чадра псевдоарабского типа. Присутствовало и нечто совсем уж странное – скроенный из обтягивающей материи рыбий хвост (пришитые плавники воняли воблой – они были настоящими, из сушёной акулы) с таким же лифчиком, узкое китайское платье (с длинным разрезом вдоль ноги) и… туника с меховой оторочкой, к которой прилагались стеклянные бусы и изодранный плащ.

– У меня все мысли смешались в кучу, – откровенно признался Вольф Лютвиц. – Получается, я ошибся: он не копирует мультипликационные фильмы. Тут просто какой-то салат из сказок, легенд и поверий. Иначе говоря, наш мальчик обожает красивые картинки и финтифлюшки, как африканский дикарь бутылку из-под «кока-колы». Облачить девочку в экзотический наряд, обложить по всем охотничьим правилам, а потом прирезать и забрать домой заслуженный трофей. Знаешь, такая охота была популярна у багдадских халифов – взять антилопу, украсить шёлковыми лентами да гонять по пустыне.

– Неважно, – флегматично заметил Комаровский. – Полагаю, как говорят сыщики в детективах, мы нашли верхушку айсберга. Ориентируясь на то, что я наблюдал в жилище ныне покойного помощника Диснея, поблизости обязана быть кладовочка с заспиртованными головами. Торопиться нам некуда, давай поищем, она где-то тут.

Потайная комната (вход в неё вёл из подвала-«цистерны») с полной коллекцией голов нашлась не так уж быстро: потребовалось простукивать пол, однако для двух людей из «органов» сии действия проблемы не составляли. Лютвиц, ликуя в глубине души, подробно осмотрел каждую мёртвую голову и опознал весь список добычи Диснея – фотографии девушек из досье он просмотрел более сотни раз. Однако ему не давала покоя предсмертная речь Бруно Пройсса: блокляйтер упомянул целую «комнату с черепами». Головы, конечно, при желании тоже можно посчитать черепами, но с некоторой натяжкой.

– Нам лучше разделиться, – предложил Лютвиц. – Тогда поиск пойдёт побыстрее.

– А ты не думаешь, что Винтерхальтер вернётся и перестреляет нас поодиночке?

– Ты прав, но я уже не могу отказаться. Ты следователь, Зергиус, должен меня понимать. Тут всё такое вкусное, я словно в детстве и в кондитерский магазин ночью попал. Всё, что меня занимало в последний месяц, – это поймать Диснея. Я одержим этим. И вот мы на шаг от него, представляешь? Может, завтра к вечеру здесь будут русские, я не успею…

– Будут даже утром, не сомневайся, – усмехнулся Комаровский. – Хорошо, в конце концов, какое мне дело. Если Дисней тебя убьёт, даже лучше, не придётся до штаба конвоировать. Я с ним справлюсь, а за тебя волноваться не стану.

…Они разделились. Очень скоро Комаровский наткнулся в спальне (куда он вернулся для дальнейшего обыска) на плоский железный ящичек под кроватью. Коробка содержала приличное количество документов – как новых, так и старых, совсем пожелтевших.

Сергей заботливо поставил пулемёт в угол и погрузился в изучение. В архиве были бумаги – договоры на аренду виллы. Дом официально не принадлежал Диснею. Судя по всему, убийца арендовал здание. А вот кто хозяин – выяснить не получалось. Виллу предоставляла клиентам некая фирма «Энгель», но от имени собственника соглашение никто не подписывал. Штамп, далее – роспись нотариуса. Орёл со свастикой на печати сменился жалкой ощипанной птицей – гербом Веймарской республики, затем последовал ощетинившийся длинными и острыми, словно мечи, перьями кайзеровский орёл, далее – поблёкшая прусская печать. «Энгель» владела помещением уже более ста лет и всякий раз сдавала его разным арендаторам. Кто-то снимал виллу неполный месяц, кто-то – год. «Трудовой фронт» заключил договор аренды 20 января 1945 года – имя Хайнца Винтерхальтера не было упомянуто, подписи ставили бухгалтер и представители финансового отдела ТФ. Сергею также попался выцветший контракт от весны 1922 года: всего на месяц, с неким часовщиком из Баварии Иоахимом Максбургом. Были и другие, ничего ему не говорившие имена и даты. «Энгель» неизменно оставалась анонимной: печать с изображением старинных солнечных часов и никаких автографов руководства.

Он вздрогнул, когда его плеча коснулась рука. Отпрянул, выхватил нож.

– Спокойнее, товарищ большевик, – произнёс стоящий перед ним Лютвиц. – Похоже, ты себя перехвалил. Дисней мог бы тебя сейчас спокойно прикончить, а потом пойти за мной. Ты мне срочно нужен, любезный. Бросай свои бумаги, хочу кое-что показать.

– Открыл комнату с черепами? – поинтересовался Сергей, поднимая пулемёт.

– Нет. Пожалуй, кое-что получше.

…Рядом с «комнатой отдыха» (с креслами и заспиртованными головами) Лютвиц отыскал выемку в стене – совсем маленькую, видимо, изначально предназначенную для хранения ветчины или домашних солений. Лютвиц дёрнул за кольцо, дверца медленно выехала из «пазухи». Комиссар картинно описал рукой круг.

– Вуаля. Я нашёл ещё две накидки из брони – вроде тех, что были надеты под мундиры на Бруно Пройссе и Альберте Рауффе. Как помнишь, именно по этой причине ты не смог убить Пройсса на Тельтов-канале – пули застревали в щитках. Совсем бесследно это не проходит, на груди Бруно я обнаружил обширные кровоподтёки, аж чёрные. Хотя жизнь определённо спасёт, на себе убедился… Чёрт, как же больно. И уже понятно – Дисней передал эту броню Пройссу… А вот откуда её взял Рауфф, тут вопрос. Впрочем, неважно. Я позвал тебя не за этим. Сейчас покажу ещё парочку весьма забавных предметов. Интересно услышать твоё мнение.

Он подтянул к себе железный ящик – точно такой же, как тот, что содержал архив.

Внутри лежало несколько новеньких паспортов. Третий рейх, США, Великобритания, Франция, СССР. Перетянутые резинками пачки денег – рейхсмарки, британские фунты, американские доллары, советские рубли, швейцарские франки. Но главное, что ошарашило и заставило заморгать Комаровского, – лицо заместителя главы «Трудового фронта» Третьего рейха, оберфюрера СА Хайнца Винтерхальтера. Маска, повторяющая собой точную копию головы спереди и сзади, была сделана настолько виртуозно, что он не удержался от желания её потрогать. Материал напоминал человеческую кожу: возможно, он ею и являлся.

– Что… что… что это такое? – Сергей неожиданно для себя начал заикаться.

– Хотел бы я знать ответ, – развёл руками Вольф. – Тем более мы с тобой увлеклись коллекцией мёртвых девушек и не заглянули в маленький шкафчик напротив. А вот это совершенно зря. Ибо там в банке всего одна-единственная голова – Хайнца Винтерхальтера. Насколько я могу судить, он умер не меньше трёх месяцев назад. Дисней убил его и, фигурально выражаясь, влез в кожу покойного. Ему нужна была личность оберфюрера для прикрытия – дабы пользоваться всеми благами жизни одного из начальников рейха: ночной пропуск, хороший паёк, возможность избежать доносов соседей. Это очень тщательно подготовлено и осуществлено. План «А»: виновным в убийствах должны назвать блокляйтера Бруно Пройсса. План «Б»: маньяком объявляется оберфюрер Хайнц Винтерхальтер. Дисней, как я погляжу, весьма опытный охотник. И свои приключения он продумывает заранее, не спеша и со вкусом. Представляю, как ему, зная каждый мой шаг, было весело следить за расследованием.

Комаровский оглянулся, словно за ними кто-то наблюдал.

– Но кто же тогда сам Дисней? – растерянно спросил старший лейтенант.

– Не знаю, – ответил Лютвиц. – Я вообще не думаю, что он из Германии.

– А откуда же тогда?

– Извне.

Часть третья Die Letzte[62]

Временами я слышу, как безумие воет у меня в мозгу.

Мысли мои – словно призраки: они танцуют предо мной.

Оноре де Бальзак, французский писатель

Глава 1 Вессель (Центр Берлина, 2 часа ночи, 28 апреля 1945 года)

…Я прямо-таки обожаю себя сейчас. Я восхитительно всё придумал. Разумеется, в деталях строго объяснил особи: условия, при соблюдении которых её мать остаётся живой, нельзя менять. Иначе (ах, какое горе) придётся разрезать тело этой бедной женщины на столько же кусочков, сколько дней в сладком весеннем месяце апреле. Игра, в общем-то, проста. Дичь не должна звать на помощь солдат или полицейских. Хотя им и так не до неё. Кольцо вокруг квартала Тиргартен сузилось – русские вплотную подошли к зданию гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе, их сапоги стучат по Потсдамской площади, а оттуда триста метров до рейхсканцелярии. Даже зять Евы Браун, группенфюрер СС Герман Фегеляйн бежал в район Шарлоттенбург и спрятался у себя на квартире, но его арестовал специальный отряд, посланный персонально Адольфом Гитлером. Вскоре труса поставят к стенке. Не жаль – на редкость мерзкий тип. А ведь Фегеляйн – доверенное лицо рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Хотя лично я никогда не верил и самому Гиммлеру… На физиономии этой самонадеянной крысы написано: чуть ослабь тиски на шее, она сбежит в объятья англичан и американцев[63]. Для полной коллекции мне осталось добыть две головы. Я обязательно успею… И вот тогда испарюсь. Мало кто обратит внимание – я не командовал концлагерями, не обещал превратить в пепел Москву. Да и исчезну не я один, готов поспорить, половина элиты рейха сейчас ждёт: как только фюрер отчалит в Валгаллу, разбегутся из Берлина «крысиными тропами»[64].

Главный приз: если особи удастся выбраться из «туннеля Весселя» – она свободна.

Так. Кажется, раздаются шаги? Или это мираж?

Я весь внимание. Слышу даже, как со сводов капает вода. Нет, показалось. Однако дичь определённо где-то поблизости. Берлинское метро сейчас многолико. Местами переоборудовано и в бомбоубежища, где прячутся сотни тысяч беженцев, и в лазареты, где оперируют раненых, и в подземные штабы, откуда координируют сопротивление остатков войск. Отдельные туннели завалены баррикадами, бетонными блоками и защищены пулемётчиками СС: рельсы ведут прямо к рейхсканцелярии. Всем суждено умереть. Каждый штурмовой отряд большевиков экипирован парой-тройкой танков, самоходным орудием, им помогают разведчики и связисты, прикрывает дальнобойная артиллерия. Зато в суматохе боёв и русские, и защитники Берлина забыли про один-единственный перегон в метро – до станции «Хорст-Вессель-плац»[65], бывшей «Шёнхаузер Тор». Огромный, чёрный от густой тьмы туннель, где с 25 апреля прекратили движения поезда, – в берлинском метро больше нет электричества… Он и превратился сегодня в мои охотничьи угодья. Я великодушно выпустил дичь на волю, дал ей изрядно отбежать вперёд. И главное – особь вольна в своих дальнейших действиях. Она может подобрать обломок дерева, камень или бесхозную трубу, напасть на меня сзади в темноте – ей это разрешено. Во-первых, такие вещи даруют адреналин. Во-вторых, я уже объяснял: мне интереснее получить как трофей шкуру кабана-секача, способного, даже истекая кровью, поддеть охотника на клыки, чем свежевать привязанную к дереву покорную и тупую олениху.

Я слышу шорох, быстро приседаю.

Это вернее, чем отклоняться вправо или влево. Над головой что-то пролетает, бухается с грохотом в стену и осыпается. Похоже, в меня бросили кирпич. Вот дура, выдала своё месторасположение. Вытаскиваю нож, бегу на звук. Топот ног. Конечно, она тоже куда-то рванула. Дичь временами смешная. Ведь затаись она в темноте, я бы её, может, и не нашёл. Но нужно поиграть в героиню, убить мучителя, спасти мамашу.

Что ж, искренне желаю творческих успехов.

Мы мчимся меж стен туннеля. Под ногами чавкает грязь и расплёскивается вода. Запах ужаснейший. Берлинское метро никогда не было образцом красоты, а после регулярных авианалётов и работы в качестве бомбоубежища и вовсе превратилось в клоаку. Конечно, правительство не озаботилось уборкой последствий пребывания под землёй тысяч людей, где даже не устроишь туалетов. Запах застоявшейся мочи, как на скотобойне, – хотя, в общем-то, это сейчас именно скотобойня и есть. Меня охватывает предчувствие скорого убийства. Во рту появляется сладость. Настоящее счастье. Я жалею тех, кому не суждено познать экстаз преследования загнанного животного. Да-да. Человек – самое настоящее животное, сочетающее в себе все нужные инстинкты. В чем прелесть охоты? Тебе противостоит равный противник. Ведь даже тигр, извините, он хоть большая, но кошка. Зверь может прыгнуть сверху, сломав твою шею, но он не всемогущ. В жизни не нападёт, когда ты с ним лицом к лицу, если даже голоден: так прописано матерью-природой. Человек же непредсказуем. Моя охота – противостояние с величайшим хищником на Земле, а самки, несомненно, вдвойне опасны. Первородные инстинкты заложили в них выживаемость, принципы сохранения рода, я упоминал: там, где самец отдаст себя в руки судьбы и погибнет, самка будет сопротивляться до последнего. Топот ног затихает, и я предусмотрительно ложусь на землю. Правильно – над головой пролетает нечто тяжёлое, со звоном падает в грязь. Полагаю, металлический штырь. Особь нервничает, и это хорошо. Правда, я не знаю, сколько в её арсенале возможностей, ведь дичь загнана в угол. Но она не кричит. Не молит о помощи. Сильное животное. То, чего мне так не хватало в Тиргартене. Я улыбаюсь в темноте. Господи, как же шикарно.

Рука внезапно нащупывает шелковистую материю.

Подтягиваю. Платье. Похоже, то самое, в которое я обрядил её перед гонкой. Мокрое, кровь или грязь. Значит, я выслеживаю полностью обнажённую дичь. Усмехаюсь. Есть в подобной погоне что-то такое первобытное. Дай мне волю – я бы тоже сейчас скинул одежду и понёсся вслед за самкой, аки голодный нетерпеливый зверь. А чего такого? Пещерные охотники выходили против мамонта в чём мать родила, держа наперевес копьё с отточенным зубом акулы. Особь, правда, не слишком напоминает мамонта. Она – скорее рысь, и поэтому я знаю её характер. В мою сторону опять что-то летит. Ещё. Снова. Куски дерева, камни. Она в отчаянии, и я близок к триумфу. Поняла – затаиться не получится, осталось лишь метаться в темноте между стен туннеля. Но… тем самым дичь очень опасна. Не стоит недооценивать чужие силу и ловкость. Природа наградила тихих хрупких самок бешенством: рафинированная особь с высшим образованием, стрижкой от дорогого парикмахера, благоухающая итальянской парфюмерией и парижской косметикой, запросто перегрызёт тебе горло, если от этого будет зависеть её жизнь.

Я чуть перемещаюсь влево. Тихо ползу вперёд.

Кажется, уже слышу её дыхание. Прерывистое, переходящее в стоны. Смыкаю пальцы на рукоятке ножа. Неужели? Она плачет. Ха-ха-ха. Ну, наконец-то. Объездил норовистую кобылу, укротил её… Как скоро выясняется, я опять впал в грех самоуверенности. Меня сбивают с ног. Вот не знаю, как она вычислила местонахождение, – думаю, бросилась наугад. Я чувствую сильную боль, в предплечье вонзилось что-то острое – явно кусок разбитого стекла. Хватаю особь за руку, выкручиваю. Она с диким воплем рвётся вперёд и грызёт мне мундир, стараясь добраться до горла, заливает мою грудь слюной. Рассчитываю, где лицо, и бью кулаком. Хруст и крик, но она не отпускает меня. Наконец, сообразив: что-то тут не то, – быстро, словно хорёк, вцепляется зубами в запястье моей левой руки, вырывает кусочек мяса (чёрт! как же больно!). Сверху льётся тёплая жидкость, по запаху – кровь. Особь, похоже, схватила стекло голой ладонью, разрезала до кости – ну, ей выбирать не приходится. Безумно верещит. Ещё пару часов назад она была так счастлива – приняла горячую ванну, досыта поела. Наивное животное. Устраивать грамотные ловушки с приманкой – свойство настоящего охотника. К каждой особи необходим свой подход. Существует в нашем мире лось, видимый издалека: влепишь рогачу пулю приличного калибра между глаз, и забирай добычу. Одновременно в природе имеется горностай, передвигающийся так быстро, что ловится только при помощи капкана: железные челюсти раздробят мохнатую лапку, отнимут способность двигаться. В одном случае получишь рога на стену, в другом – снимешь целую шкурку. Визг, ещё удар! Стекло острым краем рассекло кожу на щеке. Чёрт! Хотя, не так уж страшно, сейчас любое ранение объясняется бомбёжкой: мол, задело осколком по касательной. Отшвыриваю самку, шарю в поисках ножа. Включить фонарь (он за поясом) нельзя, это нарушает правила охоты, – я же обещал особи, что мы будем на равных, в полной темноте. Кроме того, из туннеля ведёт выход… Се ля ви, во мраке его не так-то легко найти. А ведь всё просто: отодвинуть камень, и откроется рычаг: железные ворота распахнутся, и беги на свободу. Эх, дурочка.

Особь вновь бросается на меня с рычанием. Она превосходит всех. Жаль убивать.

Осколок стекла рассекает воздух, брызги крови летят мне в лицо. Я профессионально (благо не в первый раз) уворачиваюсь. Исход противостояния очевиден, но так и хочется похвалить дичь вслух: о, вот это да! Словно я вышел с ножом на медведя. Особь до медведя по размерам и силе не дотягивает, но и преуменьшать опасность я бы не стал. Мои предположения подтверждаются ещё одной царапиной на лице. Так, больше, к сожалению, тянуть нельзя, этак она мне глаз проткнёт, совсем взбесилась. Я бью наугад во что-то мягкое, но, похоже, в пылу атаки дичь не чувствует боли. Опрокидываю её, жму коленом на грудь, со всей силой смыкаю руки на горле, с удовлетворением слышу громкий хруст, вроде как сломалась капустная кочерыжка. Жду, пока закончатся конвульсии. Многие меня осудят. Но при охоте на диких-то зверей всякое случается. В рассказе Джека Лондона есть признание некоего золотоискателя, задушившего волка и выпившего его кровь, – иначе бы он не уцелел в ледяной пустыне. Ну, так мне тоже надо выжить. Честная борьба – мы оба в тёмном туннеле, я без огнестрельного оружия, даже не кинул в неё в ответ ничем. Охота бывает разной – кому-то достаётся милый кролик, мне – яростная волчица.

Судороги прекращаются.

Включаю фонарь. Её глаза открыты, она в рваном и грязном нижнем белье, однако на голове невесть каким чудом держится парик. Достаю нож, некоторое время выжидаю, прикладываю лезвие к горлу дичи. Надо же, я почти у цели. Осталась одна голова, и я уже знаю, где именно её возьму. Вынужден признаться: сегодняшняя охота мне не понравилась. Я симулировал счастье, как иные женщины убедительно изображают оргазм. Туннель – закрытое пространство, со всеми вытекающими последствиями. Искреннее спасибо особи, сопротивлялась как бойцовая собака, иначе было бы совсем печально. Раздираемый грустью, я понимаю – завершить охотничий сезон придётся в Тиргартене, тут без вариантов. Иначе желаемое удовольствие и близко не получишь. В конце концов, там не так уже и опасно, – пока я ловил здесь дичь, ситуация наверняка изменилась.

Жму на нож. Слышу хорошо знакомый хруст, словно режу капусту.

…Меня не ищут, в этом я уверен. Человек, нанятый для устранения проблемы, – профессионал. Я с нетерпением жду отчёта о проделанной работе.

Глава 2 Исполнитель (Правительственный район, 2.30 ночи, 28 апреля 1945 года)

…Человек в чёрном кожаном пальто не огорчался из-за провала так гениально спланированной операции. Ему уже приходилось выполнять заказ в несколько ступеней, и он никогда не складывал все яйца в одну корзину. Ставка на чокнутого гестаповца не оправдала себя – и он, и подручные погибли, зато опасная парочка ушла невредимой. Ну, ничего. Ему известно, куда они двинутся дальше, и заранее приготовлена хорошая встреча. Останется только проверить их трупы и зафиксировать выполнение заказа. А добраться до места, увы, получается небыстро.

Берлин в оранжевом огне и клубах чёрного дыма.

В руках сторонников фюрера осталась узкая полоска – километров пятнадцать в длину и километров пять в ширину. Подвалы шикарного отеля «Адлон» рядом с рейхстагом завалены перебинтованными эсэсовцами, во время прорыва через лес на Куммерсдорф погибли десятки тысяч желающих сдаться американцам: куда ни глянешь, у корней деревьев валяются сотни трупов в серо-зелёной форме. Броневики едут по раненым, превращая тела в кровавую кашу. Все охвачены единой мыслью – бежать от этого ужаса, от приближающихся русских: их сейчас боятся больше, чем в детстве сказочных чудовищ. Между солдатами вермахта и СС вспыхивает поножовщина, случаются даже перестрелки: одни требуют стоять за фатерланд до последнего, другие спасают свою шкуру. Военные отнимают одежду у гражданских, спарывают с мундиров погоны и нашивки со свастикой. Сплошной бег. Столице империи остались считаные часы.

Сорок минут назад начался холодный дождь.

Лужи крови на асфальте расплываются, становясь бледно-розовыми. Сопротивление бесполезно. Всё новые отряды бросаются в атаку, и их кишки наматываются на гусеницы русских танков. Расплата близка – и за детей, задушенных газом в лагерях, и за виселицы, и за разбомблённые города далёкой России. Она явилась сюда, ледяной рукой сжала горло империи, заставив ту высунуть синий язык. Ощущение, что Берлин на наркотиках – в войсках реально обсуждают возможность контрнаступления, шансы отшвырнуть красных до Вислы. Борман и Геббельс заявляют: достигнуто тайное соглашение, союзники повернут оружие против русских[66]. Да никто вас не спасёт, несчастные ублюдки. Надо было сразу соображать, а не слепо рукоплескать своему фюреру, когда он отправил вас покорять страну степей и снегов, откуда за всю её историю не вернулся целым ни один завоеватель.

Солдаты и фольксштурмовцы страшно рады дождю.

Это возможность получить глоток чистой воды, ведь они уже неделю пьют из каналов, жуют листья, делят банку консервов в день на пятерых. На фоне роскоши в рейхсканцелярии (он побывал сегодня и там – пропуск позволяет), где рекой льётся французское шампанское, открываются банки с чёрной икрой и фуа-гра, пожирается истекающая соком норвежская лососина. Фюрер заперся в бункере, а офицеры охраны не отказывают себе в последних наслаждениях. Как на «Титанике» – нижние палубы уже умирали, захлёбываясь в ледяной воде, а на верхних ещё танцевали пары в дорогих костюмах и вечерних платьях. Человек усмехнулся, вспоминая, как полуголая молоденькая секретарша, не успевшая одеться после короткого акта сразу с двумя офицерами, тянула его заняться сексом на кресле, прямо в служебном кабинете, при открытой двери[67]. Он бы, честное слово, с удовольствием поддался соблазну – не железный же, да и подобный шанс выпадает в жизни только раз… Но осторожность превыше всего. В самом конце войны погибнуть проще простого – всем мерещатся шпионы и диверсанты.

Человек в пальто передвигался по Берлину на велосипеде. Мог бы раздобыть и автомобиль, однако всё разворочено взрывами, и хотя несколько шоссе в центре уцелели, между домами с каждым часом проехать всё тяжелее. Офицер на велосипеде больше не вызывает удивления, тем более что бензин положен с сегодняшнего дня только высшим чиновникам и последним танкам «тигр», оставшимся у осаждённых. Дождь почти закончился, с неба падают последние капли… апрель всегда щедр на осадки. В воздухе висит сладкий запах горелого мяса – множество армейских пехотинцев превращены в пепел, их тела погребены под горящими развалинами и никогда не будут найдены. За пару километров до дома Винтерхальтера дорогу преградила тройка пенсионеров: пришлось остановиться. Человек их не боялся – мог бесшумно расправиться со всеми, да и незачем паниковать: наверняка нет серьёзных проблем. Так и оказалось. Призывники из фольксштурма сообщили, что их отряд уничтожен русскими, и попросили «господина штурмбанфюрера» о дальнейших указаниях. Он в глубине души усмехнулся: боже мой, ведь вас не хватятся – идите домой, переоденьтесь, сорвите с рукавов грёбаные повязки с орлом, скройтесь в подвалах у родственников… Но нет, куда там. Приказа же не поступало. Человек в пальто ощупал каждого взглядом. Совсем пожилые люди, один в мундире времён Первой мировой войны, второй напялил французский китель без знаков различия, третий в кургузом пиджачке и порванных мокрых брюках – не битва на последнем фронте империи, а цирк под открытым небом. Из оружия – винтовка с пятью патронами на троих. Посоветовал идти к зданию гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе: скоро большевики начнут штурм, любой человек на счету. Пенсионеры прокричали «Хайль Гитлер!» и потащились в сторону центра, волоча винтовку за ремень.

Человек в пальто последовал дальше.

Он осторожно объехал баррикаду, где валялись четверо убитых – два облепленных жужжащими мухами солдата вермахта и двое эсэсовцев: лежат с ручным пулемётом за листом брони, где их настиг русский снаряд, – вероятно, осколки разлетелись веером. Эту улицу больше некому защищать, советские войска пройдут её беспрепятственно. Он прислонил велосипед к полуразрушенной стене ближайшего дома, прошёл к одному из трупов. Мертвец держался уже окоченевшей рукой за гашетку пулемёта, мундир до пояса был залит кровью, половина черепа отсутствовала. Человек отстегнул от ремня покойного флягу, отвинтил крышку, понюхал… вода. Одним глотком уничтожил содержимое. Жажда утолена, можно ехать дальше. Штурмбанфюреру СС по статусу положен спецпаёк – колбаса, сыр, галеты, шоколад… только вот получать их уже непонятно где. В рейхсканцелярии еды навалом, а он не перекусил – торопился. Теперь жалеет – ужасно хочется есть.

Он выполнял заказы давно.

Минус состоял в опасности окружающей среды. Можно погибнуть от шальной пули либо от точного выстрела снайпера, коему ты некстати попался в перекрестье прицела. Плюсы – пожалуй, всё остальное. Человек в пальто брал за операцию двадцать миллионов долларов и давно мог бы уйти на пенсию, прикупив себе в собственность тропический остров или даже небольшую страну, – денег хватало. Но специфика работы заставляла оттягивать отставку всё дальше и дальше. Вот возьму ещё одно задание… потом ещё одно, и теперь точно хватит. Хуже наркотика. Он пересчитывал деньги, понимал, что пора прекратить, – и не прекращал. И ведь расскажи кому из бывших сослуживцев – не поверят. Порой ужасно охота раскрыть тайну – потому и алкоголя давно не принимает: поневоле проболтаешься.

Как правило, заказчик ставил прямую задачу: убрать людей, зашедших слишком далеко. Сунули свой нос не туда. Подобрались чрезвычайно близко. Человек в пальто был предупреждён о последствиях и всегда старался организовать операцию чужими руками – так естественнее. Работодатель зачастую посмеивался над его ювелирными методами. Зачем византийские интриги, не проще ли подойти к объекту и выстрелить в затылок? Город в развалинах, полиция брошена заткнуть дыры на линии фронта, последнему дебилу не придёт в голову анализировать, из пистолета какой марки выпущена пуля. Напрасно. Он должен предусмотреть ВСЁ. Если бы Рауфф дорвался до Лютвица, после обязательно следовало убрать самого Рауффа: тоже натуральным путём, разумеется, – бедняга выпал бы из окна или наступил на мину. И привет, концы в воду. К сожалению, немец и русский – крепкие орешки. Придётся ввести в действие план «Б». Вилла Винтерхальтера заминирована, небольшие бомбы, нашпигованные резаными гвоздями, установлены в нужных местах. При подрыве здание не рухнет – зато есть большая вероятность, что оба ретивых следователя отправятся к праотцам.

…Человек в пальто остановился метрах в ста от дома. Вдали шёл бой, слышались стрельба и крики на русском: «Ура!» и «За Родину!» От взгляда не укрылась покорёженная дверь – луна светила ярко. О, как предсказуемо. Конечно, куда им ещё идти. Этот Лютвиц – прямо бульдог, вцепился – уже не отпустит. Исполнитель снял с багажника велосипеда небольшой чёрный ящичек. Оглянулся. Сбоку расположен пункт охраны СС, на круглосуточном дежурстве всегда три шутце. Ого! Стены обуглены, крыша дымится. Неспроста. Похоже, цель внутри виллы Винтерхальтера. Лучше не рисковать и подорвать все заряды с расстояния. Если Лютвица и его помощника нет в доме, он разберётся с ними другими методами – теми, какие ему не нравятся. Человек не испытывал эмоций, за долгую карьеру ему приходилось убивать и мужчин, и женщин, и стариков, и подростков. За дошкольников он бы не взялся, но их Хозяин и не заказывал.

Он извлёк из ящика довольно странную конструкцию.

На первый взгляд она напоминала переносной радиоприёмник. Размером с сигаретную пачку, светится красными и зелёными огоньками, чёрные кнопки мигают цифрами. Человек быстро набрал нужную комбинацию и привычно пригнулся.

НИЧЕГО. ВОТ ВООБЩЕ НИЧЕГО.

Он не поверил своим глазам. Взрывчатка не сработала? Но этого не может быть. Он сам закладывал заряды. Вновь щелчки по цифрам. 28041945 – он не отличался изобретательностью в смысле кодов. Опять нет. Да грёбаная сволочь! Человек в пальто запаковал «сигареты» обратно, извлёк из кармана пистолет с глушителем. Накладки случаются. Возможно, не проходит сигнал. Делать нечего, придётся заходить внутрь: риск очевиден, но выбора нет. В каждую комнату по гранате – чем проще, тем действеннее. Человек в пальто встал у стены дома, рядом с проёмом двери. Вытащил за деревянную ручку «колотушку». Выдохнул. Так, сначала – в коридор.

Какие же наивные люди. Думают, что остановят Хозяина. Смешно. Он готов поставить весь свой гонорар – заказчик скроется, как уходил всякий раз до этого. Хозяин – не мелкий карманник из трамвая, он не из тех, кого ловят. Следующее убийство произойдёт не здесь. Газеты скоро будут публиковать новые статьи о страшных, кровавых расправах: со зрелыми женщинами, студентками, замужними, разведёнными.

В Германии ему совершенно точно больше делать нечего. Заказчик сам этого не признаёт, но парень по-настоящему безумен. Во время приступов надуманные правила исчезают – он убивает всех подряд, не обращая внимания на пол и возраст.

А приступы повторяются всё чаще. Говорил же врач…

Мозг внезапно разорвала чудовищная боль, обрушившаяся водопадом горящих искр.

БЕЗДНА № 7

КРАСНАЯ ШАПОЧКА

(Великобритания, г. Свонси, 27 ноября 1946 года)

«Полиция ничего не может сделать. Во всяком случае, мне так сказали. За 5 месяцев они ни на дюйм не продвинулись в расследовании убийства моей девочки, поэтому я направляю своё письмо в вашу газету, господин главный редактор. Ведь это ваше издание «Свонси Мэйл» окрестило мою дочь Красной Шапочкой. Наверное, вы думаете, это очень забавно и помогает продать тираж. Поздравляю, своё дело вы сделали – он наверняка разлетается, словно горячие пирожки. Однако у погибшей, навсегда оставшейся в возрасте двенадцати лет, есть имя. Да, вам трудно это принять, но любящие родители звали её Мюриэль, и она самая младшая из четырёх дочерей, рождённых мною на свет в браке с моим супругом Джоном-Персивалем Дринкуотером. О, Мюриэль была очень жизнерадостна. В последний раз, когда её видели живой (а это около половины третьего дня двадцать шестого июня), она шла по дороге и пела. Дочка обожала это дело и искренне надеялась, что станет певицей. Мюриэль любила мечтать, как свойственно девочкам из маленьких городков, – я в её возрасте тоже представляла, как уеду жить в Лондон или даже в Париж. Она возвращалась домой после уроков, а затем, сойдя со школьного автобуса, решила срезать путь и пошла короткой тропинкой – в самую гущу леса.

Распевая любимые песенки… моя дочь обладала звонким голосом.

Она не появилась к ужину, и я забеспокоилась – хотя и не сильно. Двенадцать лет – это подросток, со всеми возрастными последствиями: секреты от родителей, вздохи по юным джентльменам, шушуканья с одноклассницами. Вероятно, забежала к подруге… Но позже я поняла: случилось что-то плохое. Мюриэль в беде. Мы позвали знакомых из нашей деревни Пеллергаер, около дюжины людей, и принялись прочёсывать лесную чащу. Я шла впереди и кричала: «Мюриэль! Детка! Отзовись, это мама!» Мы ничего не отыскали в тот вечер, хотя бродили по лесу до глубокой ночи. Вернувшись домой, я не могла уснуть. В четыре часа дня приехал констебль… Муж не сдержал слёз, едва полицейский перешагнул порог нашего дома… Всё сразу стало ясно.

Её тело нашли на поляне. Убийца не старался замаскировать труп.

Причиной смерти, согласно заключению медицинских экспертов, стали два выстрела из старого (времён Первой мировой войны) американского револьвера системы «кольт» – в грудь и живот. Перед этим мою дочь оглушили – возможно, рукоятью того же кольта: будучи без сознания, она через час истекла кровью, одинокая, беспомощная, в глухом лесу. Не в состоянии позвать на помощь.

Мне страшно писать то, о чём я напишу дальше. Но я должна.

Мюриэль изнасиловали. Жестоко. Думаю, её последние минуты являли собой ужас, учитывая боль и страх, кои ей суждено было испытать. Я читала подробный отчёт полицейского врача обо всём, что это чудовище сотворило с моей девочкой, совсем ещё ребёнком, школьницей. Господи, как я грызу себя, как ругаю: почему, ну почему я отпустила её одну в тот день, не встретила у автобуса? Но в нашей деревне отродясь не ведали преступлений. Я впервые увидела полицейского в двадцать два года, когда наш сосед, лесник Эрнест Олдридж, поссорился со своей дражайшей супругой и в гневе разбил в их доме окно. Констебль сделал мистеру Олдриджу строгое внушение, тот сразу присмирел и извинился. Господин редактор, у нас люди всегда оставляли дверь дома незапертой. Забудь вы в самом центре деревни кошелёк, набитый фунтами стерлингов, – уверяю вас, через год нашли бы его на том же месте, никто бы не позарился. А чтобы зверски убить невинного ангела, мою бедную девочку… да кем может быть этот человек? И, осмелюсь спросить вас как мать, – человек ли он вообще?

Полиция заверяет, что проделала огромную работу.

Действительно, с первого взгляда так оно и есть. Детективы Скотланд-Ярда обыскали каждый дом в радиусе ста пятидесяти квадратных миль от места убийства, опросили 20 000 человек не только в Свонси, но и в соседних городах Эбердер и Кармартеншир. Однако убийца Мюриэл словно сквозь землю провалился. Конечно, почти каждый видел стороннего человека, но не обратил внимания. Некоторые описывали иностранца с затейливым акцентом, путаясь в показаниях: кто-то давал ему по виду двадцать лет, кто-то – все пятьдесят. Все сошлись на густой шевелюре, коричневых брюках и такого же цвета спортивной куртке. В общем, под описание подходит миллион (если не больше) жителей Соединённого Королевства. Как мог убийца в небольшой стране (а по территории нашу землю не назовёшь гигантской) скрыться из-под носа у полиции Его Величества, не оставив никаких следов? Уму непостижимо.

Как вы знаете, Мюриэль похоронили 2 июля.

Она лежала в гробу, как живая (лондонский гримёр хорошо поработал над изуродованным личиком), и я заходилась в рыданиях. Врач сказал мне – лаборатория делает анализ семени убийцы, оставшегося на бёдрах, в вагине и на животе жертвы: есть надежда, что результат поможет отыскать маньяка. Увы – в полицейской картотеке не обнаружили сходства с образцами, взятыми у отсидевших свой срок насильников. На ногах Мюриэль не было живого места… они исцарапаны, покрыты кровоподтёками… Как считают полицейские, моя девочка пробежала по лесу пять миль, пытаясь скрыться от злодея, но заблудилась, и он её настиг.

Удар по голове. Два выстрела в грудь и живот.

Она чем-то очень разозлила своего палача. На шее обнаружен надрез, со щеки свисал лоскут кожи. Полицейские уверены, что ей пытались отрезать голову, возможно, сопротивление и разъярило убийцу. Некоторые маньяки забирают головы умерщвлённых ими женщин как трофей, но после сильных порезов моя девочка, как технично выразился полицейский врач, «не подходила в коллекцию». Я пишу это, и слёзы льются у меня из глаз. Третий лист бумаги сменила – капнуло на чернила, всё расплылось. Живые свысока относятся к чужой смерти. Мёртвый ребёнок для них – всего лишь объект в морге: можно повесить бирку на палец ноги, занести в картотеку и поехать ужинать с любовницей. Я думала, что истощила себя истериками, но и спустя столько месяцев любое упоминание о Мюриэль заставляет меня захлёбываться слезами. Полиция была в недоумении: ведь маньяки редко стреляют в девушек. Они предпочитают душить либо верёвкой, либо собственными руками, применяют нож, дабы насладиться мучениями жертвы. Револьвер нашли через два дня: убийца не потрудился спрятать оружие, просто выбросил в лесу, – лезвие же, коим он терзал мою дочь, не обнаружили вовсе. Скотланд-Ярд обещал обратиться в США, ведь во время недавней войны на наших базах было расквартировано множество американцев, в том числе и ходивших в гражданской одежде. Прошло несколько месяцев, запрос так и не послали. Они с пристрастием допрашивали тринадцатилетнего мальчика Хьюберта Хойлза, вышедшего купить яиц в деревенской лавке через дорогу и встретившего Мюриэль: как оказалось, он последний, кто видел её живой. Я знаю Хьюберта с младенчества – разве ребёнок убьёт другого ребёнка, да ещё и из огромного тяжёлого револьвера с тугим спуском, ведь его невозможно удержать и двумя руками? Это омерзительно. Наша полиция упорно не хочет вести расследование в отношении иностранцев и раскручивает версию: убийца кто-то из местных. Сэр! Моя семья живёт в Пеллергаер уже несколько поколений. Даже во времена Войны Алой и Белой розы[68] тут царили тишь да гладь, несчастья обходили нас стороной. Мою девочку знали все – и мельник, и владелец мясной лавки, и почтальон, и директор её школы. Они обожали Мюриэль. Да-да, мне известно, маньяки замечательно умеют маскироваться, стоит взять так и не найденного знаменитого Джека-потрошителя. Но здесь совершенно иной случай, господин редактор. Вы можете себе представить, чтобы житель нашей деревни гонял в лесу по всем правилам охоты двенадцатилетнюю девочку, пока та вконец не выдохнется? А затем изнасиловал её, попытался отрезать голову или оскальпировать, ударил в темя и дважды выстрелил из револьвера в её маленькое тельце? Чего бы там ни говорила полиция – это чужак. После смерти Мюриэль я перечитала множество книг о расследованиях серийных убийств. Больше всего таких преступлений произошло в нашей бывшей колонии – Америке. Именно там рождаются эти безумные монстры, способные гнаться за ребёнком и зверски расправиться с ним. Кольт, как подтвердила экспертиза, также выпущен для пользования сугубо внутри американской армии. Так почему же полиция игнорирует факты? Сэр, поверьте, я не мстительна. Но что-то во мне умерло вместе с моей девочкой. Я хочу, чтобы её убийца был найден и понёс наказание. Не сомневаюсь, ваша газета сумеет поднять бурю, написав о неправильных действиях Скотланд-Ярда, и добьётся справедливости. Заклинаю со всеми силами бедной матери, потерявшей своё возлюбленное дитя.

Искренне ваша, Маргарет Дринкуотер».

Из статьи газеты «Свонси Мэйл», 27 июня 2008 года

«…К сожалению, даже все методы современной науки не помогли раскрыть безжалостное преступление, совершённое ровно 62 года назад вблизи маленькой деревушки Пеллергаер. Как общеизвестно, совсем недавно группа отставных детективов Скотланд-Ярда исследовала вещи убитой Мюриэль Дринкуотер и обнаружила, что со спины её голубого пальто исчезли следы мужского семени. Похоже, много лет назад кто-то специально счистил их уже в полицейском хранилище. Тем не менее экспертиза смогла получить нужные для исследования частички спермы. Увы, как нам только что сообщили, данные ДНК убийцы и насильника не содержатся в базе Соединённого Королевства, а также и Соединённых Штатов Америки. Единственная польза от этого мероприятия – очищено честное имя Хьюберта Хойлза: сейчас ему 75 лет, и он с готовностью согласился участвовать в эксперименте. Как мы все знаем, первоначально полиция имела подозрения относительно мистера Хойлза по поводу убийства ребёнка. Исследование добровольно сданного биологического материала показало: ДНК Хьюберта не совпадает с ДНК убийцы. Таким образом, вопрос, кто устроил охоту на 12-летнюю девочку, а затем изнасиловал её и застрелил, останется без ответа. Справедливость в деле «маленькой Красной Шапочки», павшей жертвой большого злого волка, похоже, уже никогда не восторжествует»[69].

Глава 3 Допрос (Вилла в районе Тиргартен, под утро 28 апреля 1945 года)

…Человек смотрел на них оловянными глазами, без эмоций. После удара страшно болела голова. Он не паниковал, ситуацию воспринимал с равнодушием. Рано или поздно такое случается, если не выходишь из дела. С другими ведь уже случалось.

– Как вам удалось обезвредить взрывчатку? – устало спросил он.

Офицер в разорванном на груди чёрном мундире опустился на стул напротив, стряхнул с рукава кирпичную пыль. На пленника уставился красный от бессонницы глаз. Второй человек – в форме шарфюрера, давно утратившей первоначальный цвет (и превратившейся в нечто истерзанное и полосатое), занял место сзади, слегка надавив пальцами на его затылок. Ничего хорошего такой приход в сознание не предвещал.

– Мы тут тебе не интервью даём, – мягко сообщил Вольф Лютвиц. – Пожалуй, у нас вопросов значительно больше. Давай сначала побеседуем на простые темы. Твои документы выданы на имя штурмбанфюрера СС Генриха Хайнеке, из личной охраны рейхсляйтера Мартина Бормана. Только вот интересно – в удостоверении есть еле различимые, слабо заметные глазу огрехи. Видны только при тщательном осмотре, под лупой. Орёл покосился, и буква «H» в имени пропечатана чуточку темнее, чем надо. Аусвайс поддельный, поэтому ждём интересной и откровенной информации: кто ты такой и откуда взялся. Если попытаешься фантазировать на ходу, предупреждаю, я это ничуть не приветствую. И без труда заставлю сказать правду другими методами.

– Фронт русских уже в шестистах метрах, – усмехнулся человек в пальто. – Хотел бы я знать, на что вы рассчитываете? Вам давно пора бежать, герр Лютвиц…

Слова возымели эффект – комиссар вздрогнул, не ожидая услышать своё имя.

– Мы с тобой знакомы?

– Конечно. И с вами тоже (небрежный кивок в сторону Сергея), товарищ командир. Я прекрасно осведомлён, что вас ждёт. Измените свою судьбу. Охотно покажу, где спрятаны деньги плюс бриллианты. Забирайте и уходите. Такой шанс даётся лишь раз в жизни.

Следователи, не сговариваясь, переглянулись.

– Спасибо, – произнёс Комаровский. – К сожалению, твоё предложение нас не интересует. Зато мне крайне любопытно, откуда берутся люди с фальшивыми, но качественными документами – и сотрудника охраны СС, и красноармейских книжек. И все почему-то содержат одинаковые ничтожные дефекты. Имеется ещё такой вопрос – у тебя тоже чья-то маска на морде, как в случае с Винтерхальтером, или твоя голова настоящая?

– Разумеется, маска, – спокойно сказал пленный. – Нажмите дважды чуть ниже затылка, она сползёт. Я рад нашему сотрудничеству, но хочу, чтобы оно было взаимным.

Комаровский, следуя инструкции, надавил пальцами на позвонки. Кожа поползла вверх. И он, и Лютвиц в полном безмолвии наблюдали, как лицо штурмбанфюрера свернулось с двух сторон на макушке в трубочку, как холст. На них смотрел человек лет сорока пяти с мясистым, чисто выбритым лицом и стрижкой «ёжиком». Зелёные, словно у кошки, глаза насмешливо наблюдали за замешательством врагов.

– Так что насчёт мин? – осведомился узник. – Я весьма надёжно их заложил.

– Извини, мы не находили взрывчатки, – насмешливо заметил Лютвиц. – Тебе не повезло.

«Штурмбанфюрер» устало закрыл глаза.

«Ну конечно, – подумал он. – Всё предусмотрел, а сигнал взял и не прошёл. То ли стена слишком толстая, то ли чего-то ещё. Именно тогда, когда от этого зависит жизнь. Славненько. Главный минус – «коннект» может случиться в любую минуту. Если бомбы не обезврежены, меня разнесёт в клочья вместе с ними. Попытаюсь выиграть время… Как назло, связали серьёзно, но кто знает, какие сюрпризы подбросит воюющий город. Буду молиться. С Лютвицем лучше быть откровенным, чувствует фальшь. Предложу отключить бомбы».

Слово «молиться» являлось метафорой, человек с детства не верил ни в каких богов. Им внезапно овладело колоссальное спокойствие – словно в вену ввели лекарство. А чего он, собственно, опасается? Смерти? Да бросьте. Разве не о подобной развязке он мечтал? Разве приятно дожить до глубокой старости и с трудом передвигаться по роскошной квартире на ходунках, беспомощно слизывать куриный суп с ложечки, заботливо протянутой хорошо оплачиваемой сиделкой? Для викингов не было ничего слаще, чем умереть с мечом в руке, – только тогда ты попадёшь в Валгаллу, рай воинов с бесконечными пирами и битвами. И хотя он пока не на поле боя, тоже в какой-то мере викинг. Так даже лучше. Чего бы он сейчас не получил, смерть или жизнь, – всё равно останется в выигрыше. Ха-ха-ха. Игра началась.

– Значит, ты заминировал дом? – уточнил Комаровский.

Человек в кожаном пальто, помедлив, кивнул.

– Вы два идиота, – сказал он, еле ворочая языком. – Вилла в любой момент взлетит на воздух. Бегите, иначе умрёте прямо здесь. Либо развяжите мне руки, я покажу места закладки мин. Сами, без меня, найти не сможете. Ну!

Враги не шелохнулись. Они ему не верят. Думают, это блёф. Дураки… им же хуже.

– Какое твоё настоящее имя? – холодно произнёс Лютвиц.

– Брайан Мэддок, – ответил пленник, наслаждаясь правдой. – Капитан британского подразделения SAS, специальное назначение. Владею немецким и французским языками, как родными, впрочем, по немецкому вы уже убедились. Говорю неплохо и на русском.

Взорвись сейчас разом все его заряды, это потрясло бы напарников меньше.

– Англичанин? – растерялся Комаровский. – Союзник, стало быть?

Стриженый здоровяк, запрокинув голову, откровенно расхохотался.

– Уже нет. Там, откуда я родом, мы с вашей страной снова враги.

Сергей закашлялся и повернулся к Лютвицу.

– Ты прав. Они действительно пришли извне. Насколько я теперь понимаю…

– То, о чём я тебе твердил, – равнодушно ответил Вольф. – Специальная одежда с бронёй, защищающая тело от прямого попадания пули: больно, однако не смертельно. Маски, имитирующие лицо человека, с мимикой: подмену не заподозрят даже родственники. Это изобретено не сейчас. Экипировка подобного рода будет сделана через тридцать, сорок, пятьдесят лет, а может быть, и позже. Первоначально я думал, что вижу разработки фатерланда: ну, как ракеты «фау» и реактивные самолёты. Сомнения посеял аусвайс Бруно Пройсса. Прекрасное качество, искусственно состарено и… ошибка. Я видел, как абвер подделывает красноармейские документы. Такими книжками снабжают диверсантов дивизии «Бранденбург», отправляя в тылы русских. Но в фальшивых красноармейских «корочках» нет помарок, они тщательно выверяются – и русскими сотрудниками абвера, и людьми, много лет прожившими в России. Любопытно, где изготовлены эти бумаги?

Мэддок сплюнул на пол тягучую розовую слюну.

– В Гуанчжоу. Так проще – там не задают вопросов, печатают с готовых форм. Любую подделку сработают похоже, и на первый взгляд она будет выглядеть, как настоящая. В Китае не понимают ни русский, ни немецкий языки и не видят, что идёт в печать. Фабрика якобы выполняет заказ для одной из продюсерских компаний Голливуда. У китайцев же мы покупаем обмундирование, шьют, надо сказать, замечательно. В эту поездку заказали оружие и патроны, копии строжайше только с заводских образцов, – пропустили спокойно, как театральный реквизит. Секретность обеспечена. Ну а ошибки… Расслабились, не проверили заказ. Согласен, непростительно и глупо для людей, путешествующих во времени. Когда уже много раз всё было тихо и спокойно – привыкаешь, не ждёшь подвоха. Сами виноваты… Китайцам на сто процентов доверять нельзя. Вот и поплатились, fuck.

Сергей оторопел. Он попросту не знал, что делать. С одной стороны, англичане союзники. С другой – этот человек пытался их взорвать. Флегматично, без сожалений. Похоже, ему вообще всё равно, кого именно уничтожать… Но кто он такой?

Сформулировав ответ, он ударил Мэддока кулаком в нос.

Тот молча всхлипнул, втягивая выступившую из ноздрей кровь.

– Ты за дураков нас держишь? – ледяным тоном осведомился Комаровский. – Как можно путешествовать во времени? Вы бы тогда пришли в двадцатые годы, застрелили молодого Гитлера и избавились от множества жертв. Ковентри бы не бомбили, японцы не напали на Сингапур и этот, как его… Хонконг. Тянешь время? Не считай себя здесь самым умным.

– Парень, я из две тысячи восемнадцатого года, – ответил англичанин с непоколебимой уверенностью. – И готов это доказать. Одежда, защищающая от пуль, – бронежилеты. От пулемёта не спасёт, но от парабеллума или шмайссера, шальных осколков – запросто. Это последняя модель, очень хорошая и дорогая. Каждому из нас разрешено брать в поездку две штуки, и один отдельно – про запас. Остальное тоже ограничено. Нельзя пользоваться оружием будущего – только копиями изобретений прошлого времени. Мы всегда путешествуем вместе. Я – тот, кто устраняет проблемы. Если мой подопечный справляется сам (усмешка), а справляется-то он хорошо, то я не влезаю. Моя задача – разобраться со сложностями, возникающими во время тура в прошлое. В данный момент главная сложность – это вы, уважаемые джентльмены.

…Он говорил медленно, растягивая слова. Мэддок любил поиграть, в отпуск обязательно ездил в казино – Лас-Вегас, Макао, Монте-Карло: всегда не под своим именем. Просаживал сотни тысяч, мог это себе позволить, и периодически выигрывал круглые суммы. Он не боялся умереть, иначе не пошёл бы в двадцать лет от роду служить в спецназ. Человек, называвший себя «боссом», никогда ему не нравился, и сейчас на кону стоит не его жизнь, а шкура самого Мэддока. Офицер знал психологию (и как вести себя в плену) и понимал: сейчас нужно говорить только одну правду. Пусть не верят. Пусть откровенно сомневаются. Но тем самым он заходит с тузов. Ввести врага в шоковое состояние, заставить задуматься, запаниковать, опустить руки, понять – ты столкнулся с чем-то доселе неизведанным… Разве это не прекрасно? Он ещё получит удовольствие.

Если, разумеется, взрывчатка раньше не сработает.

А она может сдетонировать в любой момент. Руки связаны, освободиться не получится. Надо убедить обоих – пусть он и не на их стороне, но, по крайней мере, не враг. Вот уже русский не бьёт его, а вопросительно смотрит на немца. Сомнения посеяны.

– Я читал Герберта Уэллса, – неуверенно сообщил Комаровский. – Но… неужели такие вещи возможны? Хорошо, допустим, в будущем изобрели способ перемещаться во времени… И для чего они это используют? Запускают сюда душевнобольных убийц, отрезающих головы девушкам и гоняющим их по лесам в платьях из мультфильмов?

– Боже… так вот откуда Золушка! – Лютвиц потёр руки в горячечно-нервном возбуждении. – А я-то голову себе сломал. Маньяки – на удивление точный и техничный народ. Они строго соблюдают придуманные ими условия. Дисней следовал своей традиции, обязательно переодевал жертв перед охотой. Но некоторые мультфильмы ЕЩЁ НЕ ВЫШЛИ. Они должны появиться в будущем – включая «Золушку». Чем кукольные девочки ему запали в душу? Похоже, сложности в детстве. Касаемо перемещений во времени – знаешь, я сейчас готов поверить во что угодно. В организации «Аненербе»[70] ещё год назад всерьёз рассматривали возможность отправить экспедицию в Тибет, согласно древним арийским легендам, там находится ось Земли. Её хотели раскрутить в обратную сторону – чтобы вернуться в сорок второй год и избежать поражения под Сталинградом. Согласен, меня тоже смущает нелогичность. Машина времени – грандиозный технологический прорыв, я представлял себе продукт работы мозга тысяч самых лучший учёных. И её применяют для резни в Тиргартене?! Также мне любопытно, откуда броня у Рауффа. Это ведь твоя работа, джентльмен?

Комаровский кивнул. Оба воззрились на Мэддока.

– Мы стараемся максимально обезопасить наше пребывание в другом времени, – признался англичанин. – Вот почему я первым делом нашёл Рауффа, дал ему бронежилет и сделал три укола сильнодействующего наркотика, способного на сутки обеспечить оберштурмфюреру отсутствие усталости. Показал удостоверение, внушил: уничтожить большевистских агентов – это личное задание рейхсляйтера Бормана. И всё. Он так хотел вас убить, Лютвиц, что не стал больше ничего спрашивать – в этом прелесть работы на конкретной неделе штурма Берлина. К сожалению, у Рауффа не получилось, а больше привлечь некого, город отсчитывает последние часы. Пришлось заняться самому, и тоже неудачно. Развёл бы руками, да не выйдет, они связаны у меня за спиной… Вольф.

Лютвиц вежливо улыбнулся в ответ.

– Мне всё ещё интересно – откуда ты знаешь моё имя?

– Я предлагаю для начала обезвредить бомбы, – ехидно заметил англичанин. – И готов объяснить, как правильно это сделать. А затем мы всё обсудим. Вы не возражаете?

…С полным спокойствием он окончательно уяснил – как ему поступать дальше.

Глава 4 Экземпляр (Здание РСХА, центр города, 14.00, 28 апреля 1945 года)

…Оборона треснула. Её больше не существует, Берлин защищают разрозненные группировки фанатиков. На моих глазах сапёры попытались взорвать мост Мольтке, но русские танки помешали им это сделать – смели огнём из пушек. Взрывы не прекращаются ни на минуту, офицеры в истерике: конечно, при постоянной канонаде нервы не выдержат. Всюду трупы, оторванные руки, ноги – колёса уцелевших автомобилей застревают в телах мёртвых солдат. Баррикады в метро уничтожены, я слышу визг беженцев о большевистских «тридцатьчетвёрках» в туннелях: выдумка, скорее всего, но сейчас верят всему. Эсэсовцы массово проверяют подвалы – не прячутся ли там военные вермахта, желающие дождаться капитуляции и сдаться русским? Целые отряды оставили позиции и рвутся к Эльбе, питая призрачную надежду сложить оружие у ног американцев, а не ехать в сталинскую Сибирь. Ни одного целого дома, всюду слышится: «Спасайся, иваны идут!» Я уже знаю – в занятых районах красные развернули полевые кухни и кормят голодных горожан. Сюсюкаются непонятно зачем. Наиболее предусмотрительные берлинцы сожгли портреты Гитлера и уничтожили фотографии родственников в военной форме. А есть и такие, что подходят к большевикам и отводят к укрытиям, где спрятались трясущиеся от страха фольксштурмовцы. Немцы законопослушны. Ещё недавно они точно так же выдавали гестапо евреев и дезертиров. Два эсэсовца из дивизии «Нордланд» (судя по выговору, датчане) закрепляют на расплавленном асфальте армейский миномёт. Придурки. Едва они успеют выстрелить вслепую, их «ответкой» накроет русский снаряд. И не один.

Я абсолютно равнодушен к судьбе Берлина.

Мне же известно – сопротивление бесполезно. Завтра фюрер женится на своей давней любовнице Еве Браун, а послезавтра совершит самоубийство, выстрелив себе в висок и одновременно раздробив зубами ампулу с цианидом. Его труп вытащат во двор рейхсканцелярии, обольют бензином и подожгут. Геббельс, как официальный преемник, пробудет главой рейха ровно один день: до 1 мая 1945 года. Затем жена нового рейхсканцлера Магда Геббельс вольёт из флакончика яд в губы шестерых своих детей, а позднее Йозеф с супругой убьют себя. На следующее утро гарнизон Берлина, держащий в своих руках лишь правительственный квартал и парк Тиргартен, капитулирует. Офицеры СС, сейчас вешающие всех, кто заикнётся о белом флаге, без колебаний поднимут руки перед ненавистным врагом. Правда, к тому времени меня уже здесь не будет. Я заберу коллекцию и уеду. Нужен главный экземпляр, за ним-то я и направляюсь. Последняя голова, последняя охота, последнее платье. Честное слово, я вполне мог бы ставить высокобюджетные проекты в столичном театре или даже в кино.

Вам, само собой, не терпится узнать, отчего я наряжаю особей?

Нет, это не следствие ужасных отношений с родителями или их издевательств. У меня была прекрасная любящая семья. Поменьше смотрите голливудские блокбастеры. Но уже в нежном возрасте я испытывал тёплое и мокрое волнение, глядя диснеевские мультфильмы, а лет в тринадцать наконец понял, что это означает. Меня прежде возбуждали до семяизвержения самые ранние творения Диснея – и Белоснежка, и Золушка, и Спящая красавица, и Голубая Фея. Теперь я упиваюсь поздними – Русалочка, Жасмин в голубых шароварах, индианка Покахонтас, китаянка Мулан, Эльза из «Холодного сердца»… Втайне от папы с мамой я собрал в шкафу первый набор кукол диснеевской анимации – ровно восемь штук. С тех пор восемь – мой талисман, моё счастливое число. С двадцати лет я платил девушкам из своих карманных денег, чтобы те переодевались в сказочных героинь, но… мне уже было недостаточно спать с ними, обладать их телом, представляя, что трахаешь ту самую Золушку с экрана. До дрожи хотелось сломать куклу – оторвать ей руки, ноги, голову и разбросать по углам комнаты, выпотрошить, превратить пластмассу в крошево. Вскоре я уже мастурбировал ночами, представляя, как буду терзать плоть дичи в сказочном одеянии, а затем перережу ей глотку, упившись свежей кровью. Однако мой нынешний серьёзный профиль ещё не сформировался, это были липкие мальчишечьи мечты. Дошкольником я видел, как на дедушкиной ферме режут свиней: уже тогда мне безумно мечталось влить в себя горячей жидкости из жил только что умерщвлённого животного. Но как дать себе волю, как расслабиться, если ты живёшь в законопослушном грёбаном современном обществе? Кругом проклятые видеокамеры, веб-трансляции, каждая собака на углу целится в тебя смартфоном. Ты и комара-то не убьёшь, чтобы это не попало на видео. А я, извините меня, известная персона. Безусловно, можно похитить нужную особь, поехать с ней в лес (в Европе отличная природа), тихо отрезать голову и увезти трофей в багажнике навстречу восходящему солнцу. Но слишком много людей будут знать о твоих привычках, каждому придётся платить за молчание, и это существенный риск: кто-то ведь обязательно проговорится. У меня начались нервные срывы, по настоянию врача я принимал лекарства… и неизвестно, чем бы это закончилось. Каждой ночью мне снились восхитительные сладкие убийства. Грязь, слёзы, кровь. Необычно – и возбуждающе…

Я всерьёз подумывал о суициде. Жить стало невозможно.

К счастью, я богатый человек. Нет, я не убивал родителей, не надо лить на меня дерьмо. Они живы и поныне, давно отошли от бизнеса, но с двадцати лет на карманные расходы мне выдавались миллионы. Я же единственный сын, любимчик, надежда, опора, они так переживали за меня. И когда у меня появилась возможность путешествовать во времени, боже ты мой господи, сколько благоприятных шансов внезапно засверкало всеми цветами радуги! Разве в прошлом преступления раскрывались за считаные часы, как это делается сейчас? Да ни в жизнь. Дактилоскопия XX века в зачаточном состоянии, нет общей базы отпечатков пальцев в Интерполе. Не существует анализов ДНК. Нет компьютеров с Интернетом, где можно посмотреть любые документы. В большинстве случаев жертву не опознают, особенно если забрать с собой голову. Обложившись книгами, вдумчиво делая карандашные отметки на полях, сиди и анализируй конкретный исторический период, его особенности, стиль ведения полицейского расследования. Как находили преступников, какие использовали улики, когда привлекали свидетелей. И дело в шляпе, ты знаешь все их методы. Первоначально я был поглощён мыслью – перенестись во времена знаменитого Джека-потрошителя. Увы, меня ожидало разочарование: технические особенности машины времени разрешали посещать строго XX век. Мысли о Столетней войне, пышных балах Людовика Четырнадцатого, убийстве Юлия Цезаря рассеялись как дым. Но я быстро понял – это же прекрасно. Самое удобное время. Есть электричество, отопление, телефонная связь, даже автомобили для быстрого передвижения, а после тридцатых – уже и антибиотики. Триста лет назад ты мог умереть от заражения крови благодаря царапине, нанесённой тебе на дуэли ржавой шпагой, а в двадцатом веке подобное физически невозможно. Зато криминалистика и следствие не стояли на таком высоком уровне, как в моё время: планету не опутывали гнусные щупальца проводов Всемирной паутины.

Упреждая вопрос – нет, дичь, безусловно, мне не жаль.

Кто жалеет кур? Они выращиваются исключительно ради барбекю. Они безмозглы и мерзейше тупы. Куропаток тоже мало кому жаль. Оленей – может быть, ввиду их сомнительной грациозности. Но точно не кур и не куропаток. Однако охотник должен думать о будущем. А я своими глазами наблюдал двадцать первый век, когда почти вся живность на планете уничтожена – остались только зоопарки и искусственные заповедники. Там, где леса когда-то кишмя кишели дичью, – и белку не встретишь. Стыдно вспомнить, в своё первое путешествие во времени я вёл себя, как подросток в пубертатном периоде. Убийство той девчонки в английском лесу – полная чушь. Нашёл себе цель, ага. У меня крышу снесло от вседозволенности: сначала гнал её по лесу полтора часа (она толком и убегать не могла от страха), затем сорвал с неё одежду, наслаждаясь чужим ужасом. Она рыдала весь процесс совокупления, никогда в жизни мне не было так сладко. Лес, девочка с сумкой идёт по тропинке… я насилую Красную Шапочку! И что сделала эта тварь в конце? Укусила меня в лицо! Боже! Мне только исполнилось двадцать четыре года, я находился на содержании у родителей, любую рану надо как-то объяснять. В бешенстве я ударил эту психичку по голове рукоятью старого кольта, украденного у отца (у него огромная коллекция, всё равно не заметит), и, не глядя, дважды выстрелил. Со злости порезал ей, уже мёртвой, лицо и шею прихваченным из дома кухонным ножом. Какой примитив! Нет, голову отпилить не хотел, тогда ещё таких мыслей не было. Ох, как я потом бежал. Сердце колотилось, пересыхало во рту, я попросту трясся. В каждом встреченном жителе виделся полицейский – схватит, потащит в тюрьму, будут допрашивать, бить… Ведь меня ни разу в жизни ещё не били. Покупая на станции билет, я имитировал американский акцент, угодливо улыбаясь кассирше дрожащими губами.

Чёрт возьми, а ведь сработало.

Потом я читал о деле Мюриэль Дринкуотер. Сначала подозревали американца из расквартированной неподалёку воинской части, потом – сопливого подростка, наверняка втайне влюблённого в эту неуклюжую овцу. Меня толком не запомнили, только одежду. Запрос Скотланд-Ярда в США, разумеется, не помог. Я же не гражданин Соединённых Штатов. Вернулся. Месяц просидел тихо, как мышка: всё казалось – найдут, разоблачат, доберутся. Каждый звонок телефона пугал до смерти. С неделю по ночам грезилось: взламывают замки на дверях, врывается спецназ, над крышей зависает вертолёт… Меня в наручниках привозят в полицейский участок, светят в лицо лампой, показывают фотографии изуродованного трупа Мюриэль. Кладут на стол кольт, брошенный мной в лесу (отец до сих пор не заметил пропажу, я же говорил), предъявляют утопленный в пруду нож. Через полгода всё прошло. И я решился на новое приключение. Съездил в Лос-Анджелес. Развлёкся с особью по полной программе, ничем себя не ограничивая, выпустил наружу самые отвратительные желания. На этот раз я почувствовал лишь лёгкую дрожь, но спал затем вполне нормально, без жутких галлюцинаций с полицией… И за мной опять не пришли. Выждав пару лет, я поехал в Стокгольм, причём основательно, целых четыре месяца веселился в Швеции с парой проституток: выкачал кровь из первой и устроил охоту на вторую. Вышло так себе – дура уже через пять минут попала в болото и утонула. Стало ясно – к подобным вещам надо готовиться. Приезжать заранее, исследовать местность. Вернувшись, я заскучал. С меня хватит одиночных приключений! Да, можете ругать – пресытился. Я возжелал масштабности… Через три года, тщательно экипировавшись, скрестил пальцы, выдохнул и отправился в Западную Африку самого-самого начала XX века. Первозданная природа, где сотня человеческих жизней не стоит и половины гамбургера. Согласен, и тут не получилось оригинальности… Ладно, что с меня взять, даже после четырёх безнаказанных убийств я оставался лишь зелёным юнцом с неутолимой жаждой крови. Зато там прошёл первый этап взросления, становление будущего охотника. Сейчас, с высоты прожитых лет, я понимаю: ритуальные убийства в Африке – ну, откровенно говоря, банальщина. Родоначальником нового культа может стать кто угодно. Среди дикарей достаточно легко сделаться популярным. Вот, представьте, попадёт человек со смартфоном и зажигалкой «зиппо» в Средневековье. Его через полчаса сожгут как слугу демонов. А покажи экран айфона племени в африканских джунглях, они упадут перед тобой на колени и провозгласят божеством. Я им и стал. Натянув маску английского генерал-губернатора Сьерра-Леоне (оцените идею), я убивал ежедневно, никак не мог насытиться, словно взбесившийся пёс, сорвавшийся с цепи. Прекрасное время, романтика, джунгли и влажный горячий воздух. Я уничтожал девушек сотнями, в рамках ритуала людей-леопардов, – раздирал тела на части железными когтями, упиваясь до тошноты сладким содержимым их вен. Голый, обмазанный засохшей кровью с головы до ног, я взбирался ночью на холм, хохотал и выл, словно спятившая горилла. Я наконец-то воплотил мечту всей своей жизни. По крайней мере, так мне казалось. Оглядываясь назад, я стыжусь своего поведения. С точки зрения идеальных маньяков, я вёл себя как быдло. Мне не хотелось уходить, и я возвращался в Сьерра-Леоне восемь (да, восемь!) раз – всегда в другие года. По их времени, прошло 12–15 лет.

Голодному человеку даже чёрствый хлеб покажется пирожным.

Но потом ему захочется мяса, после этого – чего-то повкуснее. Деликатесов. Дорогих пирожных, паштетов из фазана, чёрной икры. Я из богатой семьи и это знаю. И если уже я сравнил смерть с рестораном, то старая пословица верна – аппетит приходит во время еды. О, мне столько ещё хочется рассказать… Глупая привычка разговаривать с собой – представляя, что сидишь в аудитории, полной благодарных слушателей. Это от недостатка общения. Мне даже свою коллекцию показать некому. Мэддок, скажете? И что Мэддок? Нет иллюзий, увы. За мои деньги подобные люди будут восхищаться чем угодно, хоть если бы я собирал семена голландских огурцов.

Вот в Нью-Орлеане я вёл себя совсем по-другому. Да, там тоже были вещи, кои мне неприятно вспомнить, например, довелось убить ребёнка. Ну-ну, не осуждайте. Лес рубят – щепки летят. Пути всех великих людей устланы черепами в три слоя. Зато именно в Нью-Орлеане я получил признание. Обо мне писали газеты. Меня боялись. Наперебой печатали мои письма. А знаменитая Ночь Джаза? Боже, я начинаю завидовать сам себе. Проще простого. Замки начала века можно вскрыть булавкой, и на каждое «дело» напяливать безликую маску, – тогда тебя никто не опознает. Чудесно. Вот сейчас вспомнил, и так хочется услышать чарующие, нежные звуки джаза…

Извините, вынужден срочно прервать беседу.

Я ещё расскажу вам о себе. Но сейчас буду занят. Только что приехал туда, где должен выбрать экземпляр. Дичь для последней охоты. Идей нет, но вариантов будет много.

Уж это я вам обещаю.

Глава 5 Турист (Дом Винтерхальтера, Тиргартен, 14.15, 28 апреля 1945 года)

…Мэддок, чьи руки по-прежнему были связаны за спиной, внимательно следил, как Комаровский обезвреживает бомбу. На лбу англичанина выступили капли пота, он закусил губу. Смерти, как уже говорилось, британец не боялся, это был скорее азарт… сумеет или не сумеет. К его удивлению, Комаровский сделал всё правильно – перерезал один проводок после другого в нужной последовательности. Затем была отключена ещё пара бомб. Мэддок устало прикрыл глаза. «Господи, какие бараны, – подумал он. – Им даже не пришло в голову меня спросить: а вдруг конкретно этот провод приведёт взрывчатку в действие? Конечно, они же из совсем другой эпохи, голливудское кино не смотрели, систему «красный» или «синий» не знают». Британец несколько раз был свидетелем – и в Афганистане, и в Ираке, – как фанатики-исламисты (иногда в возрасте едва за шестнадцать лет) направляли в их сторону машины, нашпигованные взрывчаткой. Смог бы и он стать шахидом, угробить себя и этих двоих? Наверное – но только в тот момент, когда встанет на краю бездны. Однако, хотя его положение не назовёшь удачным, месть основания для позитива. Мэддока пока не собираются убивать, и он сумеет расположить к себе парочку психов.

Рецепт простой, он его уже упоминал. Просто следует быть честным.

Во всяком случае, именно так учил психолог на тренировках спецназа в Лондоне. «Если уловят фальшь, хоть малейшую, – тебе конец. Будут задавать перекрёстные вопросы, на чём-то поймают, начнёшь запинаться, и всё. Поэтому выбери тему, которую не жалко «сдать», запудрить мозги, отвлекая от основного, и разговаривай честно. Только и всего». Тогда немец и русский не заметят самого главного. Чего им лучше вообще не находить. Русский, кстати, на нервах. Круги под глазами, часто мигает, руки трясутся. Отлично. Возможно, у него появится шанс. Разделяй и властвуй, да. Грохот снаружи слышится непрерывно, здание дрожит… Стоит надеяться и на шальной снаряд, и на внезапную атаку красных. Всё, что вдруг смешает им карты.

– Я не забыл свой вопрос, – скучно повторил немец. – Откуда ты знаешь про нас?

– Я получил задание, – ответил Мэддок, честно глядя на следователя «крипо». – Мне поручили разобраться с людьми, мешающими поездке туриста.

– Туриста?

– Да. Человека, способного путешествовать во времени.

– Допустим. Ты не сказал главного. Каким именно образом и ты, и он оказались здесь?

Мэддок поднял глаза к потолку, словно увидел там что-то интересное.

– Ребята, представьте себе ситуацию. В середине девяностых годов двадцатого века один захудалый учёный, коего знакомые и коллеги считают двинутым на всю голову, изобретает машину времени. Самую настоящую. Чертежи, особые металлы, другие штуки. Разумеется, как и каждая вещь в начальной степени, изобретение с масштабными недоработками. Учёного никто не воспринимает всерьёз. Он носится со своим детищем, обивает пороги, а люди ржут – мужик, какая машина времени, иди опохмелись, мы с тобой не в фантастическом фильме! Наконец, совсем отчаявшись, парень уговаривает взглянуть на своё творение научное светило. Во время просмотра происходит взрыв, светило гибнет, а учёный прикован к инвалидному креслу и живёт на мизерную пенсию. Общество его отвергает, он влачит жалкую и ничтожную жизнь в весьма молодом возрасте. И вдруг на калеку выходит очень богатый человек. Миллиардер. И предлагает в условиях секретности продолжить исследования: с безграничным финансированием, отдельной лабораторией и дорогущей электрической инвалидной коляской, не способной разве что летать. Ударяют по рукам. Ещё через два года гений умирает от сердечной недостаточности. Изобретение не состоялось, все выдохнули. Миллиардер отходит от бизнеса, передав власть совету директоров, – хочет пережить моральное потрясение. Становится отшельником. Исчезает из объективов бульварной прессы на месяц, на полгода… Дальше – больше. Пресс-служба публикует отчёты – он исследует себя, занимается духовной практикой в горных монастырях Непала. Человек пропадает из светской хроники, его забывают… такое часто случается. В наш век слишком много информации, мозг реально не в состоянии переварить её полностью.

Лютвиц и Комаровский молчали, обратившись в слух. Им верилось – и одновременно не верилось в происходящее. Мэддок, пользуясь короткой паузой, навострил уши. За стенами дома слышались короткие очереди, взрывы и крики на немецком. Он не мог их разобрать, но звуки становились всё отчетливее. Текущая ситуация могла измениться… абсолютно в любой момент.

– Значит, этот миллиардер использует машину времени, чтобы перемещаться в прошлое и безнаказанно убивать? – Голос русского звучал хрипло, лицо дёргалось, словно от зубной боли. – Но для чего? Разве в мире капитализма у него нет таких возможностей?

Мэддок с трудом удержался от смеха.

– За семьдесят с лишним лет, дорогой сэр, многие вещи весьма изменились, – сообщил он, скривив рот. – Позволь не посвящать в слишком сложные для твоего восприятия факты, но произошло именно так. Есть очень богатый человек, и у него с юношества имеется неудержимая жажда убивать. Душевная болезнь, если хочешь. Психическая ненормальность. Он даже сам не способен определиться, какие именно методы ему по душе – хочется рвать человеческое тело на части, вырезать из него сердце и печень, пить кровь. Уничтожать мужчин, женщин, детей. Он наслаждается этими приключениями, как наркоман дозой. Правда, машина времени несовершенна. Посетить можно исключительно двадцатый век – забудьте про термы Древнего Рима, Крестовые походы и бивуаки янычар. Особенности механизма разрешают проникнуть в любой год вашего столетия – единожды. Скажем, вернувшись из сорок первого, вы потом снова появитесь только в сороковом или сорок втором. Повторы исключены – либо учёный не смог доработать систему, либо так и было задумано: чтобы уже нельзя было ничего исправить. Мы приезжаем сюда вдвоём. Хозяин отдаётся своему хобби, а я страхую. Пару раз выручал серьёзно, но чаще я просто сижу и жду от него сигнала.

– Не слишком-то у тебя получается ему помогать… – подал голос Лютвиц.

– До сих пор он не жаловался, – пожал плечами Мэддок. – Но даже матёрый волк вроде меня может сплоховать: ведь обстановку нельзя просчитать досконально. Я мог бы застрелить вас с расстояния в два километра из замечательной снайперской винтовки двадцать первого века – с лазерным прицелом и компьютерным расчётом попадания пули. В горячке никто не обратил бы на эту мелочь внимания. Но я постоянно перестраховываюсь. Берлин штурмуют, танки, артиллерия, самолёты… Пули из трупов извлечь не удастся – город представляет собой сплошной огненный смерч. А потом, через много десятилетий, во время строительства очередной ветки метро раскопают траншеи, найдут ваши скелеты, исследуют пули. Излишне дотошные спецы выяснят: эти кусочки свинца произведены спустя семьдесят лет после окончания войны… Начнётся расследование, поднимут архивы – и узнают про инвалида, сгинувшего в подвале миллиардера. Справься Рауфф с вами, я сломал бы ему шею и забрал бронежилет, или он сам умер бы от передоза. Путешествий было достаточно, но система не отлажена – мы учимся на ходу. За это мне и платят.

– А из какой винтовки убил моего напарника Дисней?

– Копия «Маузера». Моя задача – извлечь пули из тела твоего заместителя Хофштерна, это я и сделал в морге «крипо». Однако в чём проблема с Диснеем – парень не аккуратен. Как и большинство богачей, он не особо заботится, если насвинячит, – ведь есть же уборщик, готовый всегда вытереть за ним блевотину. Поэтому Хозяин стреляет, не раздумывая, какие последствия это может иметь в истории. Проблемы устраняю я. А без копии не обойтись – не всегда в эпохе перемещения легко достать профессиональное оружие. Скажем, настоящую «беретту» шестидесятых годов выпуска я покупал ему на «чёрном рынке». Вот с «Маузером» лучше взять копию – модель слишком старая, велика вероятность, что в нужный момент заклинит. Я надеялся, винтовка не понадобится, – Дисней предпочитает на охоте свой нож.

– Как ты узнал, что именно мы преследуем Диснея?

– (Смех.) Боже, и ты ещё называешь себя полицейским следователем? Хозяин следил за тобой, ведь директор «крипо» Панцингер давний друг оберфюрера Винтерхальтера. Он подробно рассказывал самому Диснею о методах поимки маньяка, и какой именно человек назначен вести твоё дело, и даже о том, что под тебя на службе копает оберштурмфюрер Рауфф… Хозяин был в курсе с самого начала. Видимо, той ночью ты поехал в Тиргартен без оповещения самого высокого начальства, иначе охотник не рискнул бы гонять Бэмби по лесу. Так вот, он позвонил мне по засекреченному телефону. Назвал правильный код. У нас условие – если его задержали полицейские и заставляют говорить, в коде меняются три цифры. Этот кретин Пройсс забыл вернуть Хозяину бронежилет. Моё задание состояло из двух фаз. Сначала запланировал разобраться с тобой и твоим новым приятелем. Я проинформировал Рауффа, что напарник Лютвица – большевик. (Смеётся.) И ведь не соврал. Хозяин, чудом не пристреливший нашего русского товарища в Тиргартене, сопоставил факты и сообразил: он и есть тот самый «иван», устроивший засаду на Пройсса у Тельтов-канала. Затем я пробрался в парк к трупу Бруно и обнаружил – «броник» исчез. Я, безусловно, расстроился.

– Настолько, что заминировал особняк? – осведомился Вольф.

– Он уже был заминирован, – возразил Мэддок. – С самого начала, едва Хозяин сюда вселился. Упреждаю ваш вопрос – нет, подорваться я не боюсь. Взрывчатка без спецсигнала – всё равно что пластилин, она не детонирует. Ну, я погулял по городу, заехал в рейхсканцелярию – давно хотел увидеть последние дни Третьего рейха, ещё когда смотрел фильм «Бункер». Глупость с моей стороны, но за такие вещи я и люблю свою работу. А потом догадался – бронежилет-то стопроцентно у вас, и значит, Рауфф с вами так легко не справится. Хозяин предупреждал, что ты затребовал адреса сановников, живущих вблизи от Тиргартена. Приехал сюда. Увидел взорванную дверь. Решил – вот и пришло время привести бомбы в действие. Опоздал. Кстати, кто именно из вас так удачно дал мне прикладом по голове?

– Это я, – застенчиво признался Комаровский. – Стоял как раз за деревом с повешенным старичком, осматривал окрестности. Меня не видно, а мне зато – отлично. Тут вижу тебя на велосипеде. Извлекаешь какую-то ерунду из ящика, крадёшься в полутьме. Не к добру.

Мэддок тяжело вздохнул.

– Меня поражает твоя беспечность, – картинно всплеснул руками Лютвиц. – Ты и на осмотр города поехал, и в рейхсканцелярию заглянул. Я бы вас, дураков, поймал в любом случае. У русских, к твоему сведению, есть поговорка: «Сколько верёвочке ни виться, всё равно конец будет». Старое правило полицейских – если маньяк не прекращает совершать преступления, рано или поздно он попадается. А Дисней останавливаться не хотел.

Стены комнаты содрогнулись от взрывной волны.

– Я это осознаю, – с олимпийским спокойствием кивнул британец. – Но всё просто: он Хозяин, моя работа – выполнение его заказов. Да, он делает плохие вещи. Фюрер немцев, которому осталось пара дней существования, творил штуки куда хуже – вы всей страной самозабвенно ему подчинялись и наслаждались своей покорностью. Гитлер – психически больной маньяк. Хозяин ничуть не лучше – разве что масштабами не вышел. Я ему не поклоняюсь. Я спокойно делаю свою работу – ну, как охрана концлагерей. Вы собственными руками задушили шесть миллионов евреев в газовых камерах, сожгли и повесили восемнадцать миллионов ни в чём не повинных русских и украинских крестьян и считаете – во всём виноваты не вы, а только один Гитлер. Признайся честно, разве никому из твоих соседей, сослуживцев, друзей не нравилось убивать? Они переоделись в чёрную форму только под угрозой расстрела? Джентльмены, в этом вся суть человечества – умерщвлять безнаказанно всех, кого захочешь. Да, Дисней – грёбаный маньяк, но он дарует мне путешествия во времени. Вы и представить себе не можете, что это такое. Боже, я словно нахожусь в фильме-блокбастере. Австро-Венгрия начала века, Третий рейх, Северная Америка тридцатых… Он платит за каждую командировку, а если мне приходится спасать его шкуру, я получаю премию в двадцать миллионов долларов. Это и в нашем столетии безумные деньги. Убьёте его вместе со мной – ну значит, так тому и быть, время наше кончилось. Я хорошо погулял.

Мэддок видел: оба в смятении. Откровенно не знают, что делать. Он ещё пару раз заработает по зубам, но убивать его наверняка не станут. А Хозяин обязательно тут появится, в том или ином качестве. Коллекционер ведь не уйдёт без трофеев.

Ему не хотелось признаваться, но нервозность нарастала.

– Откуда взялись эти маски? – поинтересовался русский, наклонившись над стулом. – Их трудно отличить от человеческой кожи. Они тоже привезены… из… будущего… или…

Комаровский не закончил фразу. Ему было плохо – лицо Елены плыло перед глазами, она смотрела на него тёмными провалами глазниц и улыбалась сгнившими губами. Мёртвый ребёнок, смеясь, тянул к отцу почерневшие ручки. Во рту проявился вкус крови.

– Конечно, из будущего, – пояснил британец. – Искусственная кожа, тоже новейшие разработки. Разница с настоящей видна только при специальном анализе. В две тысячи восемнадцатом году материал не слишком широко распространён, его применяют при серьёзных ожогах четвёртой степени. Ну и стоит безумно дорого. Однако у моего нанимателя нет финансовых проблем. Маски нужной персоны изготавливаются на заказ – и вот тут нельзя допустить ошибку, ведь его должны узнавать близкие. Как правило, берётся персона значительная, но не особо публичная, и без семьи – ведь на теле могут быть отличительные знаки в виде шрамов и родинок. Да и, извините, жена рассмотрит член и поймёт: в постели с ней вовсе не муж. Винтерхальтер подошёл идеально. Как обычно, мы прибыли сюда вместе с Хозяином – ближе к концу декабря сорок четвёртого, с готовыми масками. Они не вечны – материал изнашивается, всегда берём несколько штук.

– Ты подготовил для Хозяина плацдарм? – поинтересовался Лютвиц.

– Да, это моя работа, – кивнул британец. – На момент перемещения я в курсе, куда обратиться в первый день, чтобы снять дом в нужном районе. Заранее вычисляю по архивным документам расположение, удобства… Цена не важна, мы не торгуемся. Далее Хозяин ждёт на квартире, а я занимаюсь подготовкой к охоте. В «егеря» я сразу предложил Бруно Пройсса: ещё в две тысячи пятнадцатом году в архивах полиции нашёл его досье, где упоминаются пропажа жены и жалобы сотрудниц: я моментально смекнул, что к чему. Хозяин кандидатуру одобрил – тот самый человек, что ему и нужен. Мы обжились, попривыкли, я убрал Винтерхальтера, а Хозяин присвоил личность Хайнца и обратился в «Трудовой фронт» с просьбой снять ему эту виллу. На Бруно он вышел сам, и тот даже не колебался – захлебнулся от радости, что выпал такой шанс. Остальное вы знаете. Пятого апреля он вышел на охоту за своей первой здешней дичью.

Лютвиц и Комаровский попросту оцепенели.

– Это какой же сволочью надо быть, – дёргаясь всем лицом, произнёс Сергей. – Такое грандиозное открытие. Можно застрелить Гитлера ещё в девятнадцатом году, предотвратить гибель десятков миллионов людей, уберечься от эпидемии гриппа «испанка», избежать голода в нашу Гражданскую войну. Явиться как спаситель, ну как Христос – который пусть и поповские сказки, но образец для бескорыстного поведения. И всё, к чему привело изобретение машины времени, – она попала в руки богатого выблядка, мечтающего охотиться за бабами в ночном лесу, как за оленями, резать им головы в качестве трофея, а затем пить их кровь… Ваше будущее – полная хуйня.

Мэддок, не сдерживая более себя, заливисто заржал.

– У тебя в будущем появится куда больше поводов для разочарований, чем ты думаешь, мой замечательный русский друг, – отсмеявшись, произнёс британец. – Например, Советский Союз распадётся: лоскуты грозной державы начнут собачиться друг с другом, ваш социализм закопают в грязной канаве, а историки примутся рассуждать – может, следовало сдать Ленинград немцам, а не оборонять его? В республиках твоего бывшего государства поставят памятники легионерам СС, газеты опубликуют фотографии…

Он опрокинулся вместе со стулом на спину от взрыва слепящей боли: русский треснул его прямо в центр кровоподтёка от прошлого удара. Град тумаков обрушился на нос, в глаза… Во рту с хрустом сломались пара передних зубов. Русский не просто бил – он убивал. «Идиот, что ты о себе возомнил? Он сейчас тебя прикончит!» Мозг британца тонул в панике. Избиение внезапно прекратилось, сквозь кровавую пелену он увидел, как немец повис на большевике сзади: обхватил руками, а тот усиленно старается вырваться.

– Зергиус! Зергиус! Опомнись! Он нам ещё нужен!

Русский наконец стряхнул полицейского, оттолкнув в сторону. Вглядываясь в сплошь залитое кровью, расквашенное лицо Мэддока, Сергей поднял с пола пулемёт.

– Он нарочно это делает, – торопливо затараторил Вольф. – Зергиус, ты чего, не понимаешь? Специально тебя бесит. Не может в природе быть, чтобы через семьдесят три года в Союзе ставили памятники эсэсовцам, ты сам-то представь! Остановись. Мы даже не знаем настоящее имя Диснея. Пусть скажет его нам. Слышишь?

– Кристиан Фейербах, – прохрипел Мэддок, еле ворочая разбитыми губами. – Швейцарский миллиардер, из наследственной семьи финансистов… Владелец всемирно известной «Фейербах Лимитед», штаб-квартира в Цюрихе… Известен как меценат – особенно любит выступать продюсером популярных мультфильмов в Голливуде… Строит детские сады в Африке… Очень милый человек. (Кашель, брызги крови.) Русский, ты смог бы стать ему прекрасным помощником вместо Пройсса…

Комаровский от души размахнулся. Раздался стук кованых сапог – в комнату вошёл армейский лейтенант вместе с тремя солдатами вермахта. Они с удивлением воззрились на странную картину: существа в лохмотьях с погонами избивают связанного человека.

– Господа, тут сейчас будут русские, мы хотим занять позицию, и… – Офицер, оборвав фразу на полуслове, подался вперёд: – Герр гауптштурмфюрер, что здесь происходит?

Комаровский улыбнулся – сладко, с детской мечтательностью.

– О, как же вы кстати… – доброжелательно сказал он.

И развернул в сторону солдат ствол пулемёта.

БЕЗДНА № 8

УЛЫБКА ГЛАЗГО

(Лос-Анджелес, США, 14 января 1947 года)

…Он только что кончил, и теплота разливалась по телу, усиливая удовольствие от оргазма и приятную усталость. Мальчишество, но ничего не поделаешь. Обнажённое тело Элизабет лежало перед ним, отливая перламутром в ярком электрическом свете, и манило повторить манипуляции. Он с трудом удержался. Конечно, он почти не рискует, словно находится в девственных джунглях. Подумать только – снял комнату в отеле, назвался вымышленным именем, даже не спросили документы. Девушка охотно села в машину после приглашения заглянуть в бар. Конечно, он видный парень, девчонки в университете наперебой лезли в постель, и дело не в деньгах отца. Он всегда нравился женщинам – не только молодым, но и зрелым. Располагал к себе – манерами ухаживать, вежливостью, эрудированностью, уважением и хорошим воспитанием. Увы, в его времени женский пол какой-то нервный. Всем чудятся маньяки. Смотрят детективные сериалы и триллеры. Стоит ласково улыбнуться, им мерещится нож. О боже, сороковые – райские времена. Прекрасный технический расцвет. Летают пассажирские самолёты, ездят автомобили, появились уличные телефонные будки для экстренной связи. Правда, полиция не стоит на месте: дактилоскопия развивается семимильными шагами, и хотя базы всей страны по отпечаткам пальцев ещё нет, она быстро пополняется. Впрочем, это незначительная проблема. Охотничьи перчатки – старое изобретение. Совершенно надёжное и практичное.

Он выбрал Элизабет наугад.

Симпатичная девочка, с виду – спортивная (забегая вперёд – тут он ошибся). Охотиться лучше летом, тогда проще выбрать дичь: самки ходят в платьях, сразу видишь, мускулистые ноги или нет. Короче, вышло хуже, чем с Мюриэль Дринкуотер. Элизабет много не пробежала. Может, метров двести. Подвернула сразу ногу, упала и заревела. Он был просто вне себя. Как так? Он специально летел сюда из другого века, потратил кучу денег на обслуживание машины времени, и всё это – зря? Стыдно вспомнить, потерял самообладание. Кричал, угрожал, требовал. Бесполезно. Дичь лишь рыдала в голос. Он сам себя не помнил, когда вытащил нож. Приказал этой бляди заткнуться, но та уже впала в неконтролируемую истерику. Ударил её лезвием в лицо. Разрезал рот в кровавую улыбку от уха до уха и что есть силы впаял увесистой бляхой на рукоятке ножа по виску и по темени. Хруст. Она обмякла. Кровь лилась потоком, и он с огорчением понял: Элизабет умерла. Разве это, чёрт возьми, охота? Никакого наслаждения, никаких радостей от загнанной добычи. Получите труп и распишитесь. Впрочем, он покривил бы душой, если бы заявил, что не испытал экстаза. Как обычно, почувствовал сильное возбуждение – вид тела в крови обусловил эрекцию, не смог удержаться от самоудовлетворения. Но… это не совсем ожидаемая вещь. Словно преждевременное семяизвержение. Вроде бы сам акт произошёл, оргазм испытан, но нет разрядки… Нет послевкусия: ты лежишь обалдевший, уставший, куришь сигарету и понимаешь – всё было просто вот ВАУ. Слишком много затрат, слишком мало эффекта. Он как бомж на «шведском столе». Хватает, надкусывает, отбрасывает, снова вгрызается в жирный кусок. Уже вторично не насладился охотой. Надо что-то решать. Да, его все ещё пугает возможность ареста. Он вёз Элизабет в багажнике автомобиля, связав ей руки и засунув в рот внушительный кляп, когда машину остановил полицейский. Нет, всё сделано отлично: дичь не могла даже пошевелиться, но, пока разговаривал со служителем закона, облился холодным потом, а тот всего лишь спрашивал, не заблудился ли гость города, слишком неуверенно ведёт «бьюик». Английский безупречен – спасибо родителям. Так же, как и французский с немецким – и «хохдойч», и родной диалект. Сегодня повезло, а в другой раз? Как это ни прискорбно, надо искать «страховщика», лучше всего – опытного военного, способного за гонорар выполнять работу без вопросов. Короткие «командировки» – сцапать первую попавшуюся девку, наскоро её прирезать, обрызгавшись кровью с головы до ног, – не сделают из путешественника профессионала. Он не войдёт в историю, как Джек-потрошитель или Чарльз Мэнсон. И естественно, нужны последователи… Один, максимум два… Нет, не сектанты, просто верные помощники, видящие в нём короля, кумира, пример для подражания, а в случае женщин – и любовника. Он должен найти себя, выработать фирменный стиль, мимикрировать под облик того десятилетия, в которое является. А это требует времени.

Он хочет убивать. Мечтает. Он будет великим убийцей.

Ему уже понятно – по кайфу, когда жертва убегает, сопротивляется, и чем дольше, тем лучше. Но после охоты обязательны сувениры, иначе где доказательства, что ты вообще ездил в лес, а не к любовнице или в пивную к друзьям? Он пристально оглядел труп. Стоит ли захватить Элизабет с собой? Собрать целый морозильный шкаф подобных «кукол» в подвале виллы. Заходить иногда с ними общаться – трогать, нюхать волосы, целовать… М-да, прекрасная идея, но, к сожалению, невыполнимая. Слишком тяжело тащить тело взрослой девушки к порталу, да и кто знает, как отреагирует система. Или тупо разрубить пополам? И взять верхнюю часть…

Спустя час он чувствовал себя измученным, уставшим и ужасно злым.

Столько времени резал туловище, весь испачкался кровью, дабы наконец уяснить: трудился напрасно, торс тащить нелегко. Да и выглядит половина Элизабет не особенно привлекательно… Это вам не целая «кукла» в качестве трофея, совершенно голая, в красивых туфлях, с растительностью на лобке (о, слава сороковым, заколебала эта мода на эпиляцию), которая стояла бы у него за стеклом, словно Барби. Кстати, как он завидовал в раннем детстве двоюродной сестре, обладавшей неисчислимой коллекцией пластмассовых девиц. Она могла дёргать их за волосы, отвинчивать головы, руки и ноги, подстригать, отрезать что угодно, одевать и раздевать… А тут – кукла в человеческий рост с такими же функциями, даже лучше. Но вот что поделаешь – он без помощников и охраны… Придётся оставить останки Элизабет здесь. Впрочем, без сувениров он всё равно не уедет, это принципиально. Уходит ещё пара долгих часов, прежде чем он справляется с «оформлением» своего багажа, тщательно омывая водой то, что осталось от Элизабет. Она уже не такая красавица – похожа на сломанный пластмассовый манекен. Ладно, хватит возиться, облачая труп в красивое платье. И так уже устал как собака. Бросит за городом, а журналисты и полиция пусть сами гадают, зачем он распилил тело.

Человек, поминутно смотря на часы, дожидается, пока стемнеет. Затем аккуратно заворачивает покойницу в брезент и складывает набор окровавленных комочков плоти в лаковую шкатулку (судя по перламутровым журавлям на крышке, китайская работа). Забирает большую флягу, куда предварительно сцежена кровь. Свёрток перемещается в багажник машины, убийца едет осторожно, оглядываясь. Останавливается на краю леса, слышен свист ветра. Человек вытаскивает по очереди обе половинки тела, относит в сторону (долго тащить ему лень) и придаёт покойнице необычный вид: руки вокруг головы, ноги раздвинуты, чуть подвывернуты лодыжки. К порталу приезжает под утро. И тут мозг внезапно посещает идея – как он сглупил. Решение было на поверхности: СЛЕДОВАЛО ЗАБРАТЬ ГОЛОВУ. Боже, он идиот. Точно. Вот оно – начало замечательной коллекции. Теперь он отлично знает – что именно собирать.

Головка Элизабет прекрасна. Однако возвращаться за ней уже поздно.

«Лос-Анджелес Таймс», публикация вечернего выпуска 15 января 1947 года

«Обнажённое тело 22-летней официантки Элизабет Шорт было обнаружено на пустом земельном участке по Саут-Нортон-авеню в Лейтмерт-парке: эта территория большей частью неразвита, там нет магазинов или больших домов. Местная жительница, миссис Бетти Берсингер, случайно наткнувшаяся на останки мисс Шорт в районе 10 часов утра во время прогулки со своей трёхлетней дочерью, сообщила в интервью нашему изданию, что приняла жертву за сломанный манекен. Опознав в находке мёртвое тело, храбрая миссис Берсингер вбежала в ближайший дом и громким голосом попросила хозяев вызвать полицию. Как информируют наши источники в полицейском морге Лос-Анджелеса, скорее всего, перед нами – классическое преступление серийного убийцы. Туловище мисс Шорт распилено пополам в районе талии, из тела полностью выкачана вся кровь; кожа неестественно белая, поэтому миссис Берсингер и показалось, будто перед ней манекен. Рот изуродован «улыбкой Глазго» – жаргонное название разреза от уха до уха (три дюйма с одной стороны и 2,5 дюйма – с другой), пришедшее в наш лексикон от английских уличных банд тридцатых годов. К сожалению, перечислены далеко не все издевательства маньяка, каковым подверглась бедная мисс Шорт. Если можете, не показывайте нашу газету детям, умеющим читать. Убийца нанёс покойной несколько царапин ножом на внутренней стороне бёдер, а также… отрезал и, по-видимому, забрал с собой соски обеих грудей жертвы, внутренние и наружные половые органы – то есть её вагину целиком. Отсутствуют часть правой груди и кусок плоти с левого бедра. Как заявляет полицейский медэксперт, хотя тесты на семя и оказались отрицательными, нельзя стопроцентно быть уверенным насчёт отсутствия изнасилования. Правоохранительные органы Лос-Анджелеса пока квалифицируют случившееся как «зверское убийство на сексуальной почве» и призывают всех, кто был свидетелем этого преступления, обратиться в полицию. Важна любая информация, способная привести к поимке виновного»[71].

Глава 6 Бойня (То же место, что и раньше, через несколько секунд)

…У лейтенанта вермахта отвисла челюсть, и это оказалось последним его действием. Очередь из МГ-42 разорвала немцу грудь. Офицера подбросило в воздух, словно куклу, и он свалился под ноги подручным. Лютвиц распластался на полу, полагая, что за сегодняшний день более чем достаточно приключений. Один солдат, оценив ситуацию, открыл огонь. Пуля сорвала погон с плеча Комаровского, тот, не снимая пальца со спускового крючка, скосил ствол пулемёта влево. Немец выронил оружие, схватился обеими руками за живот. Второй фриц проворно бросился за спинку дивана. И вовремя – ему на каску посыпалась штукатурка от выстрелов.

– Генрих! Адольф! Ко мне! – срывая голос, фальцетом закричал солдат. – Тут засада!

Ствол шмайссера высунулся из-за дивана и задёргался, поливая пространство вслепую свинцом. Треснула ножка стула Мэддока, в стороны полетели щепки, и британец, застонав, обрушился на бок вместе со своим громоздким «стражем». Комаровский двинулся вперёд, но сейчас же упал – свинец вырвал из левого нагрудного кармана кусок ткани. В воздухе закружились клочки серо-голубой материи. Лютвиц обеими руками шарил по половице, пытаясь в суматохе нащупать свой автомат, но, как водится, не находил. Солдат осторожно выглянул, прицелился в лежащего неподвижно Комаровского и дал ещё одну очередь – последняя пуля погрузилась в спину врага. В дверном проёме появились три человека. Немец, обернувшись, призывно махнул им рукой. Через секунду он услышал шаги. Сергей поднялся с пола и шёл прямо на него.

– Я же убил тебя… – пролепетал солдат, не делая попытки сопротивляться. – В чём дело?

– Долго объяснять… – бесцветно ответил Комаровский и нажал на гашетку.

Ливень свинца прошил насквозь и солдата, и тех троих, что уже вошли в комнату. Сергей, словно робот, двинулся дальше, перешагивая через корчившихся в агонии немцев. Во дворе шесть человек в разной форме (фольксштурм, гитлерюгенд и СС), вырыв пару неглубоких окопов, закладывали мешки с песком. Командовал этим разношёрстным отрядом офицер СС без фуражки – его голова была наспех перевязана белым бинтом с проступившими красными пятнами. Торопливо снуя во дворе виллы, словно тараканы вокруг куска сахара на обеденном столе, они обустраивали позицию. Между бетонными блоками стоял снятый с танка пулемёт, а трое гитлерюгендовцев тащили длинные, несуразные фаустпатроны. Они даже не заметили, что половина отряда ушла в дом и исчезла. Выстрелы трудно услышать – с юга вместе со стрёкотом ППШ, с буханьем орудий и лязгом гусениц танков гремело, нависая над Берлином подобно грозовой туче, раскатистое русское «ура». Лицо Елены, оскалившись черепом, растаяло и исчезло. Комаровский выдохнул, деловито проверил патроны в ленте. Оставалось немного, но ему хватит. Элитные войска защищают здания гестапо, рейхстаг и рейхсканцелярию. Для незначительных улочек оставили дешёвую шваль.

– Эй вы, суки! – уже не скрываясь, радостно крикнул он на русском.

Офицер в недоумении повернул голову. И тогда Сергей начал стрелять.

…Лютвиц наконец-то нашарил автомат, передёрнул затвор и осмотрелся. Со двора раздавался непрерывный грохот, и он уже не мог понять, кто и в чью сторону ведёт огонь. Внезапно Вольф похолодел. На полу валялись обломки стула и разорванные верёвки в свежих следах крови. Видимо, в перестрелке пули случайно задели путы Мэддока, и тот сумел освободиться. «Чёрт, дьявол». Где он? Послышался звон, посыпались осколки: комиссар автоматически, повинуясь фронтовой реакции, пригнулся. Воздух над его головой рассекло пустой бутылкой, точнее, «розочкой», британец за секунду смастерил её о край стола. Мэддок был страшен: из кровавой массы на месте лица жутко сверкали зубы и белки глаз, сломанный нос превращал дыхание в мощный хрип, напоминающий рёв взбесившегося животного.

– Die, fucking German[72], – сказал он на родном языке и бросился на Лютвица.

Тот нажал на спуск шмайссера. Короткая очередь отшвырнула британца назад, но он, как ванька-встанька, сразу поднялся на ноги. Автомат поперхнулся последним выстрелом – патронов больше не было. «Я настоящий идиот, да и Зергиус тоже… Почему мы не сняли с него бронежилет?!» – горько подумал Вольф и резво подался назад. Он понимал, что без оружия шансов против тренированного убийцы у него мало – парень как из отрядов Отто Скорцени[73]. Англичанин был избит в «мясо», возможно, ранен. Однако он легко справится с комиссаром «крипо», выполнив заказ Хозяина.

– Зергиус, твою мать! – заорал во всю мощь лёгких Лютвиц. – Сюда, на помощь!

– Твой бешеный друг не придёт, motherfucker, – оскалился британец. – Наконец-то. Я тебе вспорю живот и удавлю на собственных кишках. Давай-ка сюда, грёбаный фриц!

Разумеется, Вольф не последовал совету. Он шарахнулся в соседнюю комнату, оттуда бегом, едва ли не на четвереньках, бросился вверх по лестнице. Англичанин, не выпуская из руки бутылку с торчащими осколками стекла, помчался за ним. Добравшись до верха, Вольф бросил в Мэддока стоявшее в углу кресло, но тот, вне себя от ярости, перепрыгнул через препятствие. «Нож… доска… камень… что-нибудь». Вольф уже проклинал себя за дурацкую панику: надо было бежать на кухню, там ножи… Там же бутылки! «Сатана, гром и молния!» Комиссар улепётывал вдоль коридора второго этажа, едва Райан направился к нему, он неожиданно, словно мальчишка, съехал по перилам. «О, вот когда пригодились навыки школьного хулиганства». Лютвиц рванул на кухню, сзади послышались грохот и возгласы «fuck» – Мэддок перепрыгнул через перила, чтобы срезать путь, и неудачно приземлился. Впрочем, он сразу поднялся и побежал за противником. По закону подлости на кухонном столе не было ножей, стоял лишь пустой бокал для пива: маленький, всего на 330 граммов. Комиссар схватил его, ударил о край столешницы. Стекло разлетелось вдребезги, ладонь окрасилась кровью.

– Честное слово, – осклабился Мэддок, появляясь в дверях, – мне это начинает нравиться. Парень, тебе бы в кино сниматься. Давай всё упростим… Не сопротивляйся и сдохни.

Лютвиц, пятясь боком наподобие краба, скользнул в открытую с другой стороны кухни дверь. «Вот молодец Винтерхальтер, – подумал он. – Прекрасный дом, в моей конуре так не порезвишься». Он остановился – в полу зиял проём с лестницей… Ноги сами застучали вниз по ступенькам… Лютвиц поздно осознал, что британец загнал его в ловушку: он спустился на «склад», в кабинет отдыха Диснея, где хранились головы жертв. Вольф оказался в крохотной комнатке с обитым ковром полом, с коричневым столиком и креслом с мягкой обивкой, одну из стен занимал шкаф, набитый «трофеями» убийцы. Бэмби, Белоснежка, Золушка – кто там ещё? И рядом НИЧЕГО, чем можно хотя бы ткнуть Мэддока, отсрочить свою смерть. Британец, не торопясь, спускался в «погребок». Он уже бывал здесь и понимал: деваться Вольфу некуда. Лютвиц прижался к стене. Окровавленный Мэддок, появившись в «хранилище», ощерился улыбкой: словно в багровом мяче прорезали чёрную щель. Он оглядел комнату, играючи подбросил «розочку» на ладони. Лютвиц представил, что с ним сейчас будет, и ему стало слегка неприятно.

– Выпотрошу, как свинью, – пообещал англичанин. – Затягивать не намерен.

Прозвучал выстрел. Мэддок вскрикнул, выронил бутылку. Его рука повисла плетью, и он бессильно сполз по стене, оставляя кровавый след. Послышался щелчок затвора – Комаровский перезаряжал взятую у убитого фольксштурмовца французскую винтовку.

– Я не опоздал? – любезно осведомился он.

– Да нет, – вежливо ответил Вольф, вытирая пот со лба. – Как раз к вечернему кофе.

…Пятью минутами раньше у Комаровского на улице сложилась непростая ситуация. Фольксштурмовцев он уложил быстро: фактор внезапности, не успели обернуться, нет опыта боевых действий, ну и МГ-42 тоже штука знатная, пусть её и фашисты изобрели. А вот офицер с забинтованной головой укрылся за бетонным блоком и начал отстреливаться. Пулемёт, дожевав ленту, умолк – у немца тоже кончились патроны. Прелесть поражения Германии, когда обороняющимся нечего есть, а пули на вес золота. Немец поднялся во весь рост и двинулся к нему, вытащив из-за пояса кинжал. Изо рта у офицера вырывались облачка пара. Эсэсовец шёл, пошатываясь, – явно от потери крови.

– Ergib dich[74], – произнёс Сергей для формальности – без всякой, впрочем, надежды.

Немец небрежно плюнул в сторону противника. Комаровский взял винтовку из рук ближайшего трупа и выстрелил от живота, не целясь. Офицер рухнул на колени, благодаря чёрной форме не было видно, куда именно попала пуля. На губах выступила кровь, потянувшись вниз клейкой нитью. Сергей закинул винтовку за спину, приблизился к эсэсовцу. Взял его за волосы одной рукой, другой равнодушно перерезал горло. Вернувшись, он не обнаружил Мэддока и Лютвица и понял, что произошло.

Подойдя к осевшему на пол британцу, Комаровский сказал:

– Хватит уже в кошки-мышки играть. Ты нам всё это время зубы заговаривал? Дисней ведь не просто так перемещается туда-сюда… Я читал Герберта Уэллса. Нужно приспособление, механизм. Где находится это… как его… логово? Скорее всего, здесь, правильно? Вариантов немного. Либо совсем недалеко, либо на этой же вилле, вместе с коллекцией голов. Диснею нужно будет скрыться, когда наши войска займут Берлин. Он не говорит по-русски, занимает должность с приставкой «фюрер», сгоряча могут и к стенке поставить. Значит, переключатель времени тут. Показывай, блядь.

Мэддок с ненавистью смотрел на Сергея и молчал.

Комаровский вздохнул. Британец был ранен в руку, лицо расквашено, выбиты зубы, во время избиения Сергей стопроцентно сломал ему одно или два ребра. После очень короткого размышления, куда противника всё же можно ударить, Комаровский не нашёл других вариантов – и весьма ощутимо ткнул Мэддока в район мошонки. Тот застонал, испуская кровавую слюну.

– Наши страны в этой войне союзники, ублюдок… – прохрипел он.

– Ты мне не союзник, – флегматично сообщил Сергей. – Сам тварь, и работаешь за деньги на другую тварь, которая здесь девок режет. Я тебе честно скажу: защищай ты маньяка, охотящегося за эсэсовцами, я бы ещё и помог. А его убить надо. Если он уйдёт, возможно, через свою машину захочет Союз посетить, леса у нас хорошие, и бабы красивые. Поэтому говори: где конкретно в этом доме находится устройство для перемещения? И не ври, что оно в другом месте. Всё под боком. И коллекция мёртвых голов, и путешествия в свою эпоху. Парень ведь богатый, привык к комфорту…

Мэддок сплюнул в руку крошево зубов.

– Хорошо… я покажу.

Он вдавил ладонь в стену, делая упор на все пять пальцев, согнув их в фалангах. Открылся прежде незаметный тайник, скрывающий массивный механический замок с шифром. Британец несколько раз повернул железное колесо – три раза влево, четыре раза вправо. Дважды вдавил внутрь. Металлические двери распахнулись двумя створками, как крылья бабочки. Лютвиц и Комаровский замерли на пороге. Луч фонаря выхватил пол, устланный человеческими черепами. «Боже, – передёрнулся Вольф. – Пройсс не врал».

Мэддок искоса бросил на них взгляд. Через мгновение он нажал что-то внутри комнаты и быстро отступил. Оба его противника и глазом не успели моргнуть, как вновь оказались перед запертой дверью-сейфом, а их противник находился в безопасности за толстенными листами брони, пробить которые не смогло бы и орудие прямой наводкой.

…Через час, устав повторять комбинацию на замке, набранную ранее Мэддоком, Вольф бессильно сел на пол. Видимо, бронированная дверь имела функцию специальной блокировки изнутри, чем и воспользовался британец. Комаровский выматерился – в который раз за последние десять минут, однако замок это не поколебало. Каждый ругал себя на чём свет стоит, что не среагировал быстрее. Теперь Мэддока было не достать. И вместе с исчезновением спецназовца оборвалась нить, ведущая к убийце.

– Как мы поступим? – спросил Лютвиц, не глядя в лицо Сергею.

– Будем искать Диснея.

– По-моему, лучше подождать здесь: ведь тут находится механизм перемещений, и убийца обязательно придёт. Ему некуда деваться – домой-то возвращаться надо.

– Мэддок тебя, видимо, контузил бутылкой, – поморщился Комаровский. – Ты думаешь, подъехав к своим атлантам, увидев семь трупов у порога и развороченную дверь, Дисней с удовольствием заглянет и позовёт нас с тобой повеселиться в пивную?

– Сколько трупов?

– Семь.

– Я в тебе не сомневался.

– И в гостиной ещё шестеро, если ты забыл. Так вот, он войдёт сюда только во главе хорошо вооружённой армии. А её взять неоткуда. И в памяти – пример Бруно Пройсса, попавшего в засаду. Вряд ли Хозяин повторит ошибку этого мудака, парень умнее. Дисней скроется, будет выжидать… Но мы его точно поймаем.

– И как ты собираешься искать Диснея, Зергиус? Разве легко найти человека в городе?

– Ты витаешь в облаках, как камарилья вашего сучьего Гитлера. Берлин уже не город. Это набор из нескольких улиц и пары районов под властью последних частей СС и фольксштурма. С каждым часом их территория сокращается. Нам нужна новая форма, – Комаровский скептически посмотрел на простреленный в десяти местах мундир, – с этим проблем не возникнет: кто-то из тринадцати убитых подойдёт по размеру. Поэтому предлагаю следующее – мы начинаем финальный розыск Диснея. Скорее всего, он нашёл новую жертву и отсиживается где-то в ожидании часа, когда сможет поохотиться. А вести охоту, кроме как на уцелевшем от обстрела участке парка Тиргартен, ему негде. Он не упустит последнюю возможность пополнить коллекцию.

…Комиссар и лейтенант осмотрели тела солдат, потом вышли на улицу, обыскивая трупы в поисках патронов и гранат и прикидывая размер формы. Гауптштурмфюрер не испытывал никаких эмоций, видя мёртвых соотечественников. «Возможно, это неправильно… – спокойно думал Вольф. – И ещё год назад я бы сожалел. Но в данный момент мне всё равно. Мы должны ликвидировать Диснея, а они нам мешают. Я безумен? Что ж, как и остальные граждане великой Германии». Улица была совершенно пуста – ни единого жителя (вероятно, спрятались в подвалах от снарядов), а советские части, от коих мертвецы собрались оборонять участок у особняка, либо ещё не дошли сюда, либо обогнули территорию, вклинившись в немецкую оборону с другой стороны. Не было даже птиц на деревьях, вороны и воробьи покинули «зону смерти». Лютвиц и Комаровский уверились: за ними никто не наблюдает.

Однако в этом они ошибались.

Глава 7 Последняя (Тиргартен, день 28 апреля – ночь 29 апреля 1945 года)

Я должен признаться, что существенно расстроен и испытываю лёгкое смятение. Не понимаете? Сейчас объясню. Подъехал к своему милому дому с атлантами, находясь в прекрасном романтическом настроении. Коллекция почти завершена, осталась ещё одна, последняя охота – и можно с чистой душой отбыть в свой небоскрёб в Цюрихе. Пожалуй, это было лучшее путешествие. Охота по всем правилам – профессионально подготовленная, грамотно организованная, с очень качественными трофеями. Ну и заодно – всегда мечтал своими глазами увидеть падение Третьего рейха, одно из самых масштабных событий в мировой истории. До капитуляции Берлина остаётся полных три дня, и он превращён в братскую могилу для лучшей армии Европы. Сегодня на моих глазах рухнул шестиэтажный дом, расположенный на Унтер-ден-Линден. Там целых десять дней кропотливо строили укрепления под руководством лучших инженеров, заливали проходы бетоном, устанавливали взрывные устройства – а русские взяли и за пять минут расстреляли эту крепость из гаубиц. Теперь на всех этажах гниют офицеры СС с пулемётами, а в подвалах завалены фольксштурмовцы, так и не использовавшие фаустпатроны. Оборванные, голодные и завшивевшие солдаты вермахта местами уже утратили волю к сопротивлению, толпами сдаются русским на Потсдамском и Ангальтском вокзалах. Я закрываю глаза и слышу топот их сапог, они выходят к смеющимся большевикам, машут белым флагом: «Иван, мы хенде хох!» Окружённый квартал Тиргартен напоминает горлышко бутылки – на узкой полоске земли, оставшейся под властью рейха, ещё уцелели флаги со свастикой. Из каждого окна огрызаются огнём, за баррикадами спрятались прыщавые юноши с винтовками, кое-где вермахт принимает самоубийственные контратаки. О да, это превосходно – положить всю роту под русскими «дегтярёвыми», а затем принять из рук генерала Железный крест в наспех оборудованном в туннеле метро штабе и, вне себя от радости, визгливо прокричать: «Хайль Гитлер!»

И по-прежнему этот шизофренический оптимизм.

Чем дальше продвигаются русские (а их танки уже едут от Потсдамер-плац к Вильгельмштрассе), тем ожесточённей уверенность – нас обязательно спасут, другого и быть не может. Американцы и англичане сметут казаков (о да, ваша армия не смогла с ними справиться, а изнеженных уроженцев Британии и США большевики на завтрак съедят), неведомые солдаты неведомых фронтов вот-вот прорвут «красное кольцо» вокруг Берлина. Вы слышите грохот, берлинцы? Это в панике бежит ваша армия от иванов, аж земля трясётся. Немцы так уверяли себя, будто в случае прихода русских население Германии уедет убирать снег в Сибирь, что и на самом деле поверили в это. Одни сопротивляются до последнего, а другие готовы заменить портреты с усиками на портреты с усами. Наш дорогой фюрер, ты правда рассчитывал – все лягут за тебя? Ты в гробу перевернёшься, увидев, как за неделю развалится тщательно созданная Гиммлером организация «Вервольф», призванная копировать войну большевистских партизан в тылу вермахта. Все сопляки, исступлённо сейчас клянущиеся тебе в верности, наперегонки поднимут руки. Третий рейх издыхает в корчах.

И я очень рад видеть это своими глазами.

Война, конечно, опасная вещь. Но я взрослый человек, мне скоро пятьдесят – и я понимал, чем рискую. Давно мечтал здесь развернуться… Идеальное место для охоты! Я планировал поездку последнюю пару лет, крайне скрупулезно – заказал мундиры, удостоверения, качественную печать новеньких рейхсмарок (раскошелился, купил настоящий пресс Рейхсбанка, считающийся антиквариатом), паспорта, набор крайне дорогих масок. Всё осторожно, через проверенных людей. Я выбрал правильное время. Скажем, ещё в январе в Тиргартене бессмысленно было бы устраивать охоту. Хотя англичане и американцы бомбили город днём и ночью, машина нацистов функционировала без перебоев. Арестовывали по доносам, ловили скрывавшихся участников заговора 20 июля, в тюрьме Моабит вешали и рубили головы. А ведь в это время вермахт целыми дивизиями бежал от Красной армии по заснеженным дорогам Померании, на участках фронта русские танки продвигались по полсотни километров в день. Забавный народ эти немцы. Да-да, я в курсе, что у меня самого немецкие имя и фамилия, но мы, швейцарцы, считаем себя отдельной нацией. Диалект «швайц» – совсем не «хохдойч»: когда по телевизору в Германии показывают репортажи из Швейцарии, на фрагментах интервью с нашими жителями включают субтитры. Так вот, период определён идеально. Первую охоту я совершил пятого апреля, рейху оставался почти месяц, и я рассчитал правильно: скоро все человеческие ресурсы империи будут брошены на отражение штурма Берлина, а не на поиски одинокого мужчины среднего возраста, развлекающего себя гонками за дичью. Да, идеал недостижим, в последнюю неделю что-то пошло не так, – подумать только, меня едва не поймали. Но подобные вещи и питают организм адреналином. Боже, кем бы я мог стать, если бы не охота? Сидел бы в офисе, читал скучные сводки биржевых новостей? Следил за курсом швейцарского франка к евро? Волновался насчёт падения цен на нефть? Хватался за сердце, глядя на крах биткоина? Именно таким меня мечтали воспитать родители. Нет уж, большое спасибо.

Должен признаться – у меня ещё куча планов.

Я выяснил методом проб и ошибок: лучшее время для охотничьего сезона – смутное. Нет, не как Африка. Да, там был трагический инцидент, когда свихнувшийся полицейский из каффров едва меня не застрелил в момент обращения новых людей-леопардов (спас бронежилет, и с тех пор я с ним не расстаюсь), однако в целом – нудная кислятина. Убийство без риска прикольно, но слишком уж безопасно, как резать ножом стадо коров – ходи и втыкай, никакого сопротивления. Увы, киллеры коров считаются мясниками, а не охотниками. Протестировав Берлин, я уяснил: вот прекрасное направление. Страны, находящиеся в военном или политическом хаосе, на твои поиски не отправляют целое МВД со штатом лучших сыщиков. Да, приятно вжиться в образ того же шерифа из Кливленда, дабы делать вид, будто ищешь сам себя, но пока находишься в прошлом, спокойно спать ты не сможешь: в любой момент на твой след может напасть доморощенный Шерлок Холмс или Эркюль Пуаро. Следователи-таланты – не выдумка, особенно если дан строгий приказ главы государства отыскать именно тебя. А военное время идеально. Тут и риск, и адреналин, и прекрасные вольеры для охоты. Когда я вернусь назад, следующим станет путешествие в Россию. Пока ещё не знаю – сорок первый, наверное, сложнее: я не знаю язык (хоть и намерен подучить), любые иностранцы под подозрением и помещаются в лагерь. Но вот конец семнадцатого года кажется идеальным. Я могу быть советником из числа Антанты для белогвардейцев где-нибудь в Омске, офицером германских оккупационных войск в Киеве, латышом – сотрудником ЧК в Москве или Петрограде. А славянок я зря не ценил раньше в качестве интересных для охоты особей. Глупо с моей стороны. Я сам видел – их солдаты сражаются храбро, значит, и женщины не позволят загнать себя влёгкую. Восточные народности издавна привыкли к лишениям, они упорно борются за жизнь в самых критических ситуациях, даже на краю гибели разорвут врага в клочья. Кстати, в текущей войне русские очень хорошо доказали Германии, на что способна их страна, казавшаяся фюреру «колоссом на глиняных ногах». Да и спортсменок там более чем достаточно. Если сравнивать с животными, моё увлечение в России материализуется в виде охоты на тигриц – смертельно опасных, однако безумно красивых. Головы особей этого государства, утопающего в снегах, где вечно вязнут иностранные армии, займут достойное место в моём коллекционном шкафу. О, вы бы его видели. Уникальная вещица, сделана по спецпроектировке – нечто вроде стеклянной конструкции во все четыре стены гигантской комнаты, подобной тем, где в лучших ресторанах Нью-Йорка вызревают говяжьи стейки. Там стоят головы – множество рядов. Они способны храниться не то что годами – десятилетиями. С каждой я могу пообщаться, поцеловать, погладить, достать поиграть… как жаль, в списке не хватает прелестного личика Элизабет Шорт, но что поделаешь… я учился на охотника и коллекционера самостоятельно, некому было мне подсказать. Зато теперь всё прекрасно, и будет только лучше. За двадцать пять лет собрана прекрасная коллекция, коей настоящие ценители откровенно позавидуют.

И главное – я же не собираюсь останавливаться.

Впереди сладость русской охоты. Погоня в ночном лесу. Хрип разрезанной артерии. Горячая кровь. Почему я никогда не ездил в Россию? Ведь я хочу этого давно, на уровне подсознания. И сейчас в багажнике моего автомобиля, связанная по рукам и ногам, с кляпом во рту лежит именно русская особь. Она из «остарбайтерин» – я просто подъехал к толпе, голыми руками под охраной автоматчиков разбирающей завалы у рейхстага, и без объяснений забрал понравившийся мне экземпляр. Особь совсем молодая, лет четырнадцати, откликается на кличку Оксана. О, не надо читать мне нотации. Понимаю – вы сошлётесь на мои собственные заявления: как же так, я ведь не режу молодняк, оставляю размножаться. Типа, ой, вот я ругал покойного Бруно Пройсса – дурак охотится на «остарбайтерин», а это тупое и нудное избиение безвинных кроликов. Всё верно. Однако вы забываете, «что-то пошло не так», впервые меня едва не схватил следователь – значит, придётся на ходу менять привычную схему. Мне нужна восьмая голова – и о’кей, пусть она будет кроличьей. Сейчас у меня нет возможности найти хороший вариант дичи без дополнительных проблем. Взрослые «остарбайтеры» истощены, их кормят объедками, которые не станут есть даже собаки, – полусгнившие картофельные очистки, свекольная ботва, «суп», если таковым можно назвать варево из высохших лошадиных костей. Они измучены, еле передвигаются, многие не имеют даже обуви – их ступни разбиты. Но не всё столь плохо! Я получил в собственность прекрасный образец, кровь с молоком. Дикая, горячая, растущий организм самки. О, такая отлично побежит от меня через весь Тиргартен, дорого продаст свою жизнь, подарив феерическое удовольствие. В общем, я весь в предвкушении. И вот едва я, вконец измотанный событиями дня, направляюсь домой, дабы уснуть, поесть и немножко порелаксировать в любимом подвальчике, как на подъезде застаю неприятную картину. К счастью, ведомый предчувствиями, я оставил автомобиль за углом, решив изучить обстановку перед домом в бинокль. Да, я заранее прояснил на карте штурма Берлина в Википедии: русские не заняли этот район вплоть до 2 мая 1945 года, но… Википедия-то она Википедия, им запросто позволено ошибаться, а вот мне – нет. Значит, подношу бинокль к глазам и вижу… Матерь Божья. Дверь на входе отсутствует (судя по состоянию, её не выломали, а вообще взорвали), неподалёку – наспех сооружённая баррикада, неглубокие окопы и несколько трупов. И самое неприятное – человек в серо-голубой форме шарфюрера СС, давно потерявшей изначальный цвет, грязной и бурой от крови. Он обыскивает мертвецов и переговаривается с другим типом. Fuck, fuck, fuck! Это ведь Лютвиц и другой урод, едва не схватившие меня недавно в парке Тиргартен.

Мысли, налетев одна на другую, скомкались.

Что такое? Неужели Мэддок не разобрался с ними? Сомнительно. Он получил деньги вперёд и свою работу выполняет качественно: за столько лет я не имел к нему никаких нареканий. Без эмоций, сожалений, вопросов – настоящая машина для убийств. И если «заказанные» ему живы, значит, вывод следует один – британец мёртв. Ага, такой момент я тоже всегда учитывал. Мэддок не бог и не может поглощать ртом пули. Ясно лишь одно – эту пару охотников я с самого начала не оценил в должной мере. Теперь на моём пути имеется серьёзное препятствие… ведь портал перемещения в 2018 год расположен в «бункере черепов». Я возвращаюсь обратно к автомобилю, сажусь за руль и быстро размышляю над собственными возможностями. Теоретически, я мог бы попытаться. Их не легион. Всего-то двое. Но если им удалось нейтрализовать (я не знаю, жив он или убит) Мэддока, то опасность куда сильнее, нежели кажется. «Снайперка» на заднем сиденье, я прихлопну их с такого состояния за пару секунд. Да вот беда – ещё тогда, в лесу, я расстрелял все имеющиеся в наличии десять патронов… Пистолет… нет, придётся подойти существенно ближе, а эти мерзавцы умеют убивать, тут мне с ними в крутизне не тягаться. Хм, ну что ж… На моей стороне крайне важный аспект – я-то знаю, когда и чем и при каких условиях закончится штурм Берлина. И что будет происходить очень скоро. Пока я переберусь на квартиру Мэддока вместе с особью… Разумеется, идеальное платье я для неё уже не подберу… но что-нибудь придумаю. Улыбаюсь. Нужно отсидеться всего два дня. Достаточно, чтобы найти пару обойм для «снайперки» – а у Мэддока они есть.

Охота не отменяется. Она обязательно состоится.

Глава 8 Разгадка (Подвал Диснея, 0.30 после полуночи, 29 апреля 1945 года)

…Мертвенно-бледный голубоватый свет заливал подвальное помещение. Оно, собственно, было не таких уж больших размеров – где-то сотня квадратных метров. У дальней стены (если смотреть прямо от двери), судорожно хватая ртом воздух, лежал крепко сбитый мужчина. Лицо его выглядело страшно: сплошь покрытое запёкшейся кровью, с закрывшимся от удара левым глазом, в «чистых местах» кожа отсвечивает тёмно-синим – ввиду набухших капилляров. Он дышал тяжело, издавая сильные и тяжёлые хрипы. Язык свесился изо рта, правый глаз почти вылез из орбиты. Одна рука, наскоро перетянутая самодельным жгутом из обрывка ткани, повисла плетью, другая мелко подёргивалась. Человеку не хватало воздуха. Ему казалось, он дышит чем-то вязким и горячим, словно расплавленный пластилин, забивающий горло и протекающий через нос в лёгкие. Каждый вдох давался с величайшим трудом, он чувствовал, как глотает наждак, ощущался вкус крови, мысли расплывались пылью красных пятен.

Брайан Мэддок умирал.

Угасающему мозгу не хватало кислорода – британец находился в комнате-сейфе около восьми часов. Ещё удивительно, как столько продержался: вдвое больше, чем следовало бы. Оставалось несколько минут. Скоро начнутся конвульсии – и всё. Господи, как же глупо. Он не отличал реальность от галлюцинаций: тающее сознание услужливо рисовало красочные сцены. Вот он, ловчайше обманув преследователей, скрывается внутри комнаты-сейфа. Глупцы долбят чем-то снаружи. Наверняка кричат. Возможно, даже стреляют или пробуют взрывчатку. Мэддок их не слышит – броня работает как заглушка. Отлично. Состояние поганое, но, откровенно говоря, случалась пара ситуаций в Афганистане, когда бывало и хуже. Отрывает кусок пропитанного кровью рукава, с третьей попытки вяжет жгут. Слабость страшная, ничего… Через две минуты он окажется в Цюрихе, в офисе штаб-квартиры «Фейербах Лимитед»… Врачи в Швейцарии страшно дорогие, но своё дело они знают. Личная палата в самой современной клинике, мгновенная капельница, перевязки, антибиотики, переливание крови… Через пару месяцев будет как новенький.

Видение показывает – Мэддок подходит к старому телефону на стойке.

Набирает номер. Кладёт трубку. Второй раз крутит диск. В конце комнаты, распаковываясь четырьмя «листами», как коробка, открывается панель. «Одна в другой, во второй третья… словно русская матрёшка», – улыбается умирающий Брайан, хотя со стороны его улыбка больше напоминает судорогу. За панелью – нечто странное. С первого взгляда – огромное (в два человеческих роста) зеркало, залитое застывшим свечным воском молочного цвета, абсолютно мёртвое, посеревшее. Мэддок видит себя, как он в недоумении стоит напротив «зеркала» и, не веря своим глазам, осторожно касается поверхности здоровой рукой. Господи. Он что, бредит? ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ.

Портал ведь состоит из жидкости.

Он устроен в виде небольшого водопада. Ты заходишь под упругие, с шумом льющиеся струи вроде душа. Они тебя растворяют и переносят во время, из которого ты пришёл сюда. Никаких дополнительных настроек, возврат предельно прост – откуда явился, ровно туда и вернёшься, в ту же самую секунду. Тот сумасшедший учёный выяснил: проникать сквозь десятилетия XX века можно с помощью совершенно обычной воды, он называл это понятие «Река времени». Как устроено – чёрт знает, Брайан не физик… Вспомнилось ощущение: заходишь под струи и тут же погружаешься на огромную глубину со скоростью брошенного в море тяжёлого якоря. Первые мгновения ты чувствуешь себя тонущим, охватывает паника, что лёгкие вот-вот разорвёт водой, не видно ни зги – вроде Марианской впадины на дне океана, где плавают рыбы-чудовища с природными фонариками на голове. И ты уже смирился, что тебя раздавит толщей воды, как вдруг ты появляешься в потайном кабинете в Цюрихе как ни в чём не бывало. Кашляешь, выплёвываешь из лёгких жидкость, но ты абсолютно сухой, и одежда твоя целёхонька. Брайану даже теперь жаль, что он не познакомился лично с этим сумасбродным гением, дабы спросить: а как оно было создано? Как вообще работает? В чём суть? В массе просмотренных им в разное время фантастических фильмов и сериалов («попкорновых» и не очень) знатоки с умным видом пугали: при перемещении с помощью машины времени ты распадаешься на молекулы, а потом собираешься заново, часть ДНК может потеряться. Ты фактически становишься другим. Об этом предупреждали и Майкл Крайтон, и Рэй Брэдбери, и сериал «Человек из будущего». Но у Брайана ничего не менялось. Поначалу его пугало неизведанное. Казалось, он захлебнётся в тёмной глубине или тело поглотит чудовище… Грёбаный жуткий кит, обитающий в чёрных водах. Со временем не то чтобы привык, но ощущения стали рутинными. Заходишь, тонешь, всплываешь в другом мире. Это всегда срабатывает.

НО НЕ В ДАННЫЙ МОМЕНТ.

Мэддок видит себя. Он старается погрузить руку в зеркало. Безрезультатно. Стучит по нему. Пинает ногой. Наконец, потеряв хвалёное британское спокойствие, бьёт по «стеклу» обеими руками и тут же падает, крича от боли в простреленной конечности. Ползает вокруг зеркала. Даже пытается укусить (такое особенно стыдно наблюдать), яростно вопит, испуская на подбородок сгустки рвоты. Зеркало не реагирует. Оно мертво. Кто-то в другом времени отключил портал… Господи ты боже мой. Столько лет всё проходило прекрасно, а сейчас он сдохнет в подвале, полном скелетов, – истечёт кровью либо задохнётся.

Брайан наблюдает картинку: человек в чёрной форме (то есть он сам) ползает среди костей, ощупывая каждую стену по сантиметру… Ищет скрытые панели, тайники. По прошествии каждого получаса ему всё труднее… Он передвигается словно в полусне, то и дело хватаясь за горло. Старается дышать реже, экономя драгоценный воздух, но инстинкт самосохранения берёт своё: сам того не желая, бешено заглатывает остатки кислорода. Кашель выворачивает внутренности, горло дерёт, как наждачной бумагой. Но Мэддок не прекращает поиски, ибо безгранично уверен: где-то тут второй портал.

И на исходе третьего часа он его находит.

Зеркало неплохо замаскировано. В углу навалена гора пожелтевших черепов, в отблесках еле мерцающего света и не заметишь. Деревянная панель замазана той же краской, что и штукатурка, – грязно-голубой. Он отдирает доску, цепляясь из последних сил, зная – за ней освобождение. Ещё одну, ломая на здоровой руке ногти – пальцы разом кровоточат. И тупым коровьим взглядом пялится на содержимое «зазеркалья», скрытое импровизированным тайником. Иисус милостивый. Да тут точно такое же зеркало, залитое воском, почерневшим от старости! Ещё один портал, который не работает хрен знает сколько времени. Стоя на коленях, Мэддок молча размахивается и уцелевшим кулаком сокрушает поверхность. Точнее, поверхности хоть бы что, а вот кости ладони ломаются, брызжет кровь. Райан уже не кричит и не стонет. Он мягко оседает на холм скелетов, окрашенных красным, и корчится, тщетно пытаясь избавиться от насыпанных в горло и лёгкие толчёных игл. Первое время он бьёт черепа ногами – то ли в конвульсиях, то ли просто от злости, но затем затихает. Хрип всё тяжелее и сильнее. Конечности чуть подёргиваются. В кровавой маске на лице видны закатившиеся белки глаз. Кислорода почти не осталось, Мэддок находится при смерти.

…Галлюцинации закончились, но ещё осталась способность думать, хотя и она ускользает, словно капающая из крана вода. К Брайану неожиданно приходит осознание происходящего. Два портала… в разных концах комнаты. Один закрыт, да и другой мёртв, причём последний вышел из строя очень давно… Похоже, десятки лет назад. Значит, такое уже случалось… Кто-то вырубил портал, чтобы путешественники не вернулись из прошлого. Кто это сделал? Зачем, почему? Мэддок подумал, что очень слабо знает историю Кристиана Фейербаха. Тот мало распространялся о вещах, происходивших в его жизни. Боже мой, яснее ясного: вся комната полна бывших порталов, а скелеты и черепа – останки тех, кто не вернулся. Но самое плохое не это. У него не найдётся сил подползти, открыть бронированную дверь, сдаться на милость русского и немца. Он потратил слишком много энергии. Мэддок больше не ощущал боли в горле, желания втянуть воздух в лёгкие – он засыпал, стремительно погружался в плотную, как мёд, иссиня-чёрную тьму. За несколько секунд до провала в вечность он внезапно понял разгадку. И даже раскрыл рот, пытаясь закричать, – вдруг те двое, за стеной, всё же его услышат.

Брайан так и умер – с широко открытым ртом.

БЕЗДНА № 9

ПОЛНОЛУНИЕ

(Италия, город Флоренция, 7 сентября 1985 года)

…Вы хоть можете представить себе, как прекрасна Флоренция? Нет, думаю, не можете. Это тот город, по чьим площадям хочется бродить бесконечно, причём ноги сами пускаются в пляс на брусчатке мостовой, сглаженной столетиями, – появляется желание говорить не прозой, а стихами, либо и вовсе петь. Лучше тем, у кого есть голос. Божественная колыбель уникальнейших талантов, инкубатор счастья: здесь творили Леонардо да Винчи, Микеланджело, отстаивал свою точку зрения великий Галилей, плёл хитросплетения интриг Никколо Макиавелли. Позвольте мне сегодня побыть вашим гидом? О, покорнейше вас благодарю. Знаете, ночь – лучшее время для осмотра старых кварталов. Нет-нет, я сейчас всё объясню. Утром, днём и вечером город кишмя кишит толпами туристов, похожих на дикие орды Чингисхана: завидя столицу республики такой, Савонарола сам добровольно взошёл бы на костёр. Они окружают магазины, расхватывают дешёвые сувениры, жуют отвратительные сэндвичи из древнего, каждый день замораживаемого и размораживаемого мяса с пожухлыми, почерневшими от старости листиками салата, многоголосо кричат и бесконечно фотографируются. Чудовищно, правда? Нет, мы выйдем наружу в два часа ночи: когда публика угомонится даже внутри многочисленных и разнузданных флорентийских баров. И вот момент счастья: вы идёте по Флоренции – совершенно один. Проходите великолепный собор Санта-Мария-дель-Фиоре, дивный Старый дворец, безусловную жемчужину – мост Веккьо, и менее известный (но весьма симпатичный) мост Святой Троицы. А вы знаете, что в 1944 году, при наступлении союзников, нацисты взорвали эту старинную прелесть? И через 13 лет (на деньги флорентийцев) из реки извлекли все до единого обломки моста, затем очень тщательно, буквально по крупинке восстановили его в первозданном виде. Слов восхищения не хватит, чтобы описать красоту и уникальность зданий, молчаливых свидетелей славы знаменитостей эпохи Возрождения. Ни единого звука не доносится отовсюду – Флоренция спит, даже голуби на крышах дремлют, засунув голову себе под крыло. Наслаждайтесь нашей прогулкой. Вот вы пересекаете реку и идёте далее: бывшая столица европейских банкиров, источник бесконечных займов для королей, герцогов и даже римских пап, не так уж велика. Всего час, и вы за её пределами… Погода в сентябре замечательная – светит полная луна, вы можете носить рубашку с коротким рукавом, пока ещё не прохладно, зато и не жарко. Давайте прогуляемся дальше – к тем самым божественным холмам с кипарисами. Стройность этих величавых деревьев запечатлена лучшими художниками Средневековья. О, белиссимо. Хм, а вот тут прямо у дороги застыл небольшой автомобиль – «фиат», разумеется. К чему это он? Внутри замечаем сидящего человека – парень не спит, бодрствует. Свет включен, он разглядывает карту, затем сворачивает и суёт её в карман. Неплохо выглядит – волевое лицо, крупный подбородок, правда, начал лысеть, но такое происходит с мужчинами после сорока, а ему именно столько. Похож на американца: сапоги-«казаки» из кожи, красная клетчатая рубашка и голубые джинсы, на голове – широкополая техасская шляпа. Впрочем, сейчас многие туристы так одеваются, подражая актёру Майклу Дугласу – герою захватывающего приключенческого фильма «Роман с камнем». Не сказать, что красавчик, но вполне себе. «Дуглас» заводит мотор, берётся за руль – машина выезжает на дорогу. А знаете что, давайте-ка проследуем за ним. Ведь интересно, куда направляет стопы (или в данном случае колёса) одинокий путник, решивший, как и мы с вами, узреть заповедные места Флоренции глубокой ночью. О, похоже, нам ясно его направление: он следует указателю в Сан-Кашано – прекрасный средневековый городок в пятнадцати километрах отсюда. Не знаю, как вы, а я преисполняюсь уважения к нему – насколько нестандартный, интересный турист. Множество людей, отправившись в отпуск раз в год, действуют как солдаты: строго осматривают одни и те же достопримечательности, не отклоняются от протоптанного миллиардом ног маршрута, словно боятся ослушаться приказа. Сан-Кашано очень маленький, но весьма миленький городок – всего десять тысяч населения, время там застыло с шестнадцатого века, никаких новых строений. Достойный выбор истинного ценителя. Других автомобилей, разумеется, в такое время нет, водитель доезжает до окраины Сан-Кашано за десять минут. Он паркует «фиат» подальше от дороги, прямо у леса, и углубляется в чащу. Гм. Откровенно говоря, я в некотором смущении. Что нужно «Дугласу»? Впрочем, мы с вами чересчур придирчивы. Закрылись в каменных джунглях, не видим ничего, кроме асфальта и бетона, а ведь мир первозданной природы так причудлив. Возможно, человека просто всё достало и он решил побыть какое-то время наедине с растениями, посмотреть на диких животных. Хотя, где их найдёшь в наше время? Волков и медведей не стало, зайца встретишь с таким же успехом, как слона. Посему окрестности Сан-Кашано летом очень популярны среди «бюджетных» туристов, в основном – молодых семей или влюблённых пар, не имеющих возможности остановиться в соседней гостинице: ведь в сезон (да и вне сезона) во Флоренции отели безумно дороги. Что ж, «Дугласу» придётся быть осторожнее. Тут иногда как на пляже – идёшь и думаешь, как бы не наступить на «лежбище» очередной парочки. О, а вот и они, легки на помине. Вместительная темно-жёлтая палатка для ночёвки, рядом сложены вещи, раскрыт большой зонтик на случай дождя (хотя какие осадки в такую-то жару). Палатка качается вверх-вниз, похоже, внутри что-то происходит… ой-ой-ой… М-да… ну знаете, мужчины и женщины… что мне объяснять, вы небось сами не вчера родились. Лес, романтика, цветочки… Способствует возбуждению. Неподалёку припаркован белый «фольксваген». «Дуглас» резко останавливается, глядит вперёд, улыбается, завидев колышущиеся стенки из прорезиненной материи. Он направляется прямо к палатке… Так, чего ему надо? Вот мы ошиблись-то. Похоже, это грабитель… Какая неудача для бедных туристов… Сейчас схватит вещи и бросится наутёк, покуда не заметили. Что? О боже. «Дуглас» вынимает из-за пояса нож – широкое лезвие со стоком для крови, таким егеря свежуют лосей. Осторожно разрезает материю – видимо, дабы понаблюдать вблизи за соитием. Извращенец. Ага, он в недоумении – палатка двухслойная, ничего не увидишь, и этот факт раздражает «американца». Он достаёт из-за пояса пистолет – кажется, восьмизарядная «беретта». Иисусе! Как бы предупредить беспечных любовников? Увы, мы не можем. Преступник (а в этом сомнений нет) расстёгивает молнию входа в палатку, вскидывает «беретту» и сразу открывает огонь на поражение. Любовный акт в разгаре – женщина с короткой стрижкой, совершенно голая, сидит верхом на мужчине. Четыре пули попадают ей в голову и шею: в затылок, висок, гортань и рядом с подбородком… Она безмолвно валится ничком на возлюбленного, заливая его кровью. Кудрявый парень лет двадцати пяти в ужасе отталкивает мёртвое тело, крича на французском. Да, похоже, обе жертвы – иностранцы. О Мадонна, что они подумают о нашей стране? Убийца вновь стреляет, молодой француз получает два ранения в предплечье, но изо всех сил бьёт маньяка ногами. Тот, явно не ожидая отпора (ведь убиваемые обычно ведут себя, как покорные овцы), падает на землю. Парень бросается к выходу, «Дуглас» использует последнюю пару патронов в магазине, но по движущейся мишени сложнее стрелять. Ещё одна пуля вспарывает руку француза, вторая задевает губу – всё прекрасно, у него есть шанс вырваться! Жертва бежит – быстро, уверенно… О чёрт, не туда! Понятное дело, что шок, но ведь дорога в нескольких десятках метров, там могут оказаться другие автомобилисты или полицейский патруль, они помогут ему. К сожалению, бегун ломится в чащу леса, а ведь он как на ладони: деревья освещает низко висящая луна, похожая на жёлтый ноздреватый сыр. Француз попадает в кусты живой изгороди недалеко от палатки. Как обидно! Убийца настигает бедолагу, бьёт ножом в спину… Кудрявый турист падает, и «Дуглас» с улыбкой втыкает ему лезвие в живот, грудь и шею. Запах крови смешивается с ароматом диких цветов. Несчастному любовнику приходит конец. «Дуглас» оттаскивает тело в овраг, забрасывает ветками и землёй – кропотливо, не спеша. Затем возвращается к палатке, где в одиночестве и крови лежит труп француженки. Берёт покойницу за ноги, выволакивает наружу. Лунный свет даёт разглядеть лицо убийцы – вдохновенное, как у поэта. Он достаёт нож, низко склоняется над своей жертвой. Слышен хруст разрезаемой плоти.

Простите. Какая-то неважная у нас с вами вышла экскурсия.

Из газеты «Ла Национе», 11 сентября 1985 года

«Полиция Флоренции к вечеру опознала два трупа граждан Франции, найденных в лесу у Сан-Кашано. Это 25-летний художник Жан-Мишель Кравеишвили и 36-летняя разведённая мать-одиночка, владелица обувного магазина в городе Монбельяр – Надин Мориот. Как сообщили французские журналисты, у погибших развивался бурный роман, однако их отношения не были оформлены официально. Тело Надин изуродовано так, что наш обозреватель без колебаний предположил: мы имеем дело с Флорентийским Монстром, самым неуловимым серийным маньяком Италии. Как известно, за период с 1968 по 1985 г. этот человек убил 16 мужчин и женщин из числа влюблённых парочек – нападал всегда в момент занятия сексом. Наш источник в полиции сообщил: иногда, по выводам экспертов, Монстр прячется и долго наблюдает за парой. Если поползновений к совокуплению нет, он уходит. В целом, его поведение похоже на работу охотников в брачный сезон – стрелки специально покупают лицензию на этот период, ибо имеют возможность убить одновременно самца и самку. Преступник действовал в перчатках: на месте резни традиционно не удалось снять отпечатки пальцев, нет ни следов обуви (без сомнений, они уничтожены заранее), ни единой нитки из одежды. Однако на этом шокирующие события не завершены. Вчера прокурору Флоренции, синьоре Сильвии Монике, доставили по почте конверт с её адресом (он сделан наклеенными буквами, вырезанными из газет, разного размера) – отправитель старался избежать получения полицией образца своего почерка. В конверте лежал лист фотобумаги, внутри коего обнаружен кусочек человеческого мяса весом 40 граммов: часть груди несчастной Надин Мориот. В прокуратуре нашему обозревателю заявили – преступник уверился, что к этому времени трупы французов ещё не будут обнаружены и правоохранительные органы изрядно поломают голову на тему, кому принадлежит мёртвая плоть. Однако на тела убитых случайно наткнулся грибник из соседней деревни – ничего не тронув, он добрался до телефона и вызвал полицию. Прокурор Сильвия Моника испытала сильнейший нервный стресс, предположительно она будет взята под усиленную государственную охрану[75]. Полицейский психолог считает, что портрет Флорентийского Монстра не является секретом. Убийца отлично знает мир живой природы, превосходно ориентируется в лесу – и, скорее всего, он профессиональный охотник, поскольку нападает на людей именно среди деревьев и всегда ночью. Мы уже упоминали: преступник забрал с собой грудь Надин Мориот; стоит заметить, он также вырезал полностью и её вагину. Точно такие же действия проделаны и с остальными жертвами женского пола. Минимум у половины девушек после их смерти пытались отделить голову от туловища, однако, по непонятным причинам, маньяк бросал своё занятие. Полицейские психологи не исключают, что убийце при ближайшем рассмотрении не понравилась форма головы несчастных. В случае, если пуля попадала в затылок или лоб, попыток обезглавить мёртвую жертву не было. В 1984 году Монстр убил пару гомосексуалистов из ФРГ: скорее всего, по ошибке перепутав одного из них с женщиной (парень носил длинные светлые волосы). Возможно, могли бы помочь обыски в окрестных домах – убийца наверняка хранит чудовищную «коллекцию» вблизи своего логова. Полиция не даёт других комментариев, но мы знаем – следствие слишком долго находится в тупике…»

Глава 9 Бегущая (Парк Тиргартен, линия фронта, 6 утра, 1 мая 1945 года)

Оксана никогда так быстро не бегала в своей жизни. Разве что два года назад, в родном Курске, когда фрицы устроили облаву в их районе, угоняя на работу в проклятущую Германию. Ей тогда еле исполнилось тринадцать, но виноват высокий рост – ак-селе-рат-ка, как мама по слогам говорила… Не поверили, что перед ними подросток. Они с подругой почти удрали, Оксана резвая, подвижная, но эсэсовец с мотоцикла выстрелил в Нюрку… Пока она над Нюрочкой умирающей, глаза закатившей, рыдала, её тоже взяли, да ещё и прикладом по спине заехали. Не хочется ругаться, мама за такие слова тряпкой по губам била, но… блядь, за что вот всё это? Сначала фрицы загребли за месяц до того, как наши Курск освободили, а теперь Берлин не сегодня завтра падёт, девчонки в их строительном отряде уже ночами плачут от радости, а ей – ТАКОЕ.

Выстрел сзади. Пуля свистнула повыше правого уха.

Она свернула направо, понимая – фриц загоняет её, как косулю. Батя охотник был, она с ним с малолетства по лесам хаживала: то куропатку бьёт, то уточку… Зайцы вкусные, но их тоже прищучить уметь надо – быстро носятся, чуть упустил момент – поминай как звали. Но сейчас она бежит по открытой поляне: фриц, если захочет, уложит её сразу. Раннее утро, уже светло. Она в жёлтом (пусть и изрядно выцветшем) пышном платье, как мишень на фоне изумрудной зелени. Одежда не её – фриц заставил напялить. Сердце бьётся бешеным стуком. Почему, ну почему? Фрау-хозяйка ещё до начала наступления на Берлин, пока жителям не запретили выезжать из столицы рейха, смоталась в Тюрингию. Строго наказала за квартирой следить, мол, вернусь, если хоть иголка пропадёт, в Равенсбрюк сдам[76]. Ага, конечно. Если её там американцы бомбой в клочья не разнесут, то наши в Берлине кокнут.

Оксана почувствовала: задыхается. Остановилась на секунду. Снова выстрел. Задело волосы – немец показывает, что держит её на мушке.

Она опять побежала, страх подгонял вперёд. До леса оставалось всего ничего. А там уж… Правда, чёрт его знает, что там. Фриц идёт за ней по пятам. Он так и сказал: всё по-честному. Если сумеешь спрятаться и я тебя не найду, останешься в живых. Оксана на это очень-очень надеялась. Из квартиры фрау-хозяйки её довольно быстро «рекрутировало» гестапо (наверняка донесли соседи) и определило в отряд «остарбайтерин», разбиравших завалы камней после обстрелов – чаще всего голыми руками. Раздирали ладони в кровь, да кого из немцев это волнует? Почти не кормили, били. Девочка из Украины ослушалась приказа идти на пустырь возле линии фронта, чтобы проверить, нет ли там мин, – обер-ефрейтор её застрелил. Сволочи поганые. Охраняли их сотню всего двое – полицейские, толстые, с усами, оба с автоматами. Тот, что украинку убил, постоянно что-то жрал, тварь, – жена ему приносила бутерброды из дома. Чтоб его разорвало на хуй, мерзавца. И когда фриц в коричневом френче, со свастикой на рукаве подошёл к ним, Оксана сразу заподозрила неладное. Очень уж долго этот немец крутился возле них. И взгляд – словно сверлит тебя насквозь, сердце в живот проваливается, стоишь и трепещешь. Глаза у фрица мёртвые, пустые, ледяные. Смотрит – как в пропасть летишь. Думаешь, а вдруг на самом деле доктор? Ведь доктора – они самое страшное. Катька и Машка из Минска отлично помнят, как к ним в барак врачи из СС захаживали. Кто мог – прятался, а другие иголкой себе палец кололи и щёки кровью румянили. Если задохлик, белый совсем, доходяга – пиши пропало, заберут на опыты, а там страх чего бывает… Девчонки такие ужасы рассказывали – ночью не заснёшь. И замораживают живьём, и воды неделями не дают, проверяя, сколько продержишься, и грудь разрезают, и кровь сцеживают – солдатам переливать. Кого в лазарет увезли – ни одна потом не вернулась[77]. Но фриц даже не доктор оказался, а хуже. Сначала на Катьку из Минска пялился – подошёл, всё на ноги смотрел. Теперь-то ясно, ему нужна поздоровее, бегала чтоб хорошо, поэтому он полек из женского лагеря брать не стал – там совсем скелеты, кожа да кости. Они не то что бежать – бредут еле-еле, если кто упадёт, охранники не поднимают, пристреливают. А «остарбайтерин», хоть спали на голом полу у фрау-хозяек и подбирали за ними такие объедки, что и собаки побрезгуют, порезвее. Катька фрицу не подошла, он переключился на других. Посмотрел ещё пять человек, и когда приблизился к Оксане, она обмерла. Ей бы сделать вид, что работает (дура), а она вытянулась, смотрит на него и дрожит. Фриц её за подбородок двумя пальцами взял, пощупал предплечья, затем икры – как цыган лошадь. Показал обер-ефрейтору аусвайс – тот разом вытянулся, «хайль» прокричал…

Деревья. Боженька, наконец-то.

Оксана птицей влетела в лес и упала за первым же широким деревом (кажется, дубом), кашляя и содрогаясь всем телом. Нельзя лежать, ой нельзя. Фриц же за ней идёт, она чувствует, слышит каждый шаг по мягкой траве. Минута есть, не больше, хотя бы немного отдохнуть. Что было дальше? Немец забрал её. Она заволновалась, кричала на ломаном «дойче»: ей нужно работать, много работать, нельзя оставлять своё место. Все вокруг разом заплакали – наши в двух километрах, девчонки молятся о спасении, оно рядом, уже вот-вот. Оксана обняла телеграфный столб, заголосила, и тогда обер-ефрейтор с противной фамилией Шульц (звучит, словно крыса пробежала) ударил её по голове. Очнулась Оксана связанная по рукам и ногам, с кляпом во рту. Сначала не поняла, где находится, а потом дошло: в багажнике машины. Хотела снова кричать и стучать пятками, но поняла – немцу всё равно, он её пристрелит, за убийство «остарбайтерин» наказания не положено, они в рейхе хуже скотины. Лежала тихо, как мышка. Фриц привёз её в какой-то дом, вытащил из багажника (Оксана притворилась, будто без сознания), отнёс в дальнюю комнату, приковал наручниками к тяжеленному столу на кухне. А потом спокойно, медленно (чтобы она понимала) объяснил: Оксана сейчас в его полной власти. Он может убить её через минуту, если захочет, но даст шанс спасти свою жизнь. Надо просто делать, как он говорит. Через пару дней Оксане велено переодеться в жёлтое платье (дурацкое какое-то, нерусское), надеть каштановый парик. Я, говорит, буду чудовище, а ты будешь красавица, и улыбнулся ещё – только улыбка у него не вышла, словно пасть ощерил. Начнёшь звать полицаев, кричать – всажу пулю в голову без рассуждений. Оксана знает, он серьёзно, они с такими вещами не шутят никогда, сколько девочек на её глазах убили вообще ни за что. Два дня она прожила на кухне – кормил фриц её хорошо, мясными консервами и галетами, выводил в уборную, даже помыться разрешил однажды в ванне, у него воды по всему дому вёдра стояли, небось заранее натаскал. Оксана пыталась выяснить, можно ли наручники снять… Но нет, нельзя. В ванную когда идти, немец «браслеты» отцеплял, но стоял за дверью с пистолетом, дескать, если она дёрнется, убьёт. Боженька, миленький, выжить хочется. Домой приехать, мамочку родную увидеть, заплакать – здорова ли, жива ли, за два года ни единой весточки. Оксана хорошо бегать умеет, да и в лесу себя нормально чувствует, не то что задаваки городские. Вдруг да повезёт. Должно повезти.

Оксана выдохнула, пружинисто поднялась и снова побежала.

Выстрел отколол от дерева слева брызги щепок. Блядь! Подпустила ближе, дура безмозглая. Кстати, сегодня на удивление тихо. В первый раз за много дней. Не гремят орудия, миномётов (она и их за столько времени научилась различать) не слышно, пулемёты захлебнулись, и даже самолёты в небе не летят. Выстрелы иногда раздаются, но не сплошной стеной тысяч винтовок и автоматов, а так… поодиночке, или где-то там очередь полыхнёт и затихнет. Что-то случилось. Победа? Но где же тогда наши? Сдайся Берлин, её не вывезли бы в лес. Впрочем, какая разница. Ей бы уцелеть. Мелькнула шальная мысль: может, и правда спрятаться? Отсидеться втихую за буреломом – эвон сколько сосен обстрелом повалено, заползёт внутрь, как искать? Оксана встала на четвереньки, попробовала пролезть между корней здоровущего дерева. Новый кусочек свинца впился в кору чуть выше её головы. Девушкой овладело отчаяние. Боженька, он, проклятущий, играет с ней, как кошка с мышкой, перед тем как замучить вконец. Оксана, не думая, схватила в руки палку, лихорадочно огляделась… Нет, немец не в двух шагах. Он её видит, она его нет. Ей же пятнадцать лет, как обидно, как страшно умирать. Оксана подняла к небу лицо в слезах:

– Хильфе! Хильфе! Хи-и-ильфе-е-е![78]

Эхо между деревьями повторило вопль. Она кричала на немецком, если услышат – может, придут. Увидят, как гоняют «остарбайтерин» по лесу, зададут фрицу вопрос: почему он не на фронте, не защищает «гроссдойче райх»? Она будет благодарна самому чёрту, явись тот на помощь. Оксаной овладела паника, девушка бежала, истерически рыдая на ходу. Не видя ручья, упала в холодную воду, платье за секунду намокло, стало тяжёлым, замедляя движения. Остановиться, снять его? Фриц крепко зашнуровал, а стаскивать грубую толстую материю – терять драгоценное время. Оксана уже не понимала, где находится. Казалось, деревья надвинулись на неё, окружили сучьями, стараясь вцепиться в лицо, дупла на стволах раздвинулись в мерзкой, издевательской улыбке. Запыхавшись, она громко хрипела. Не в силах бежать дальше, Оксана упала на колени. Она оторвалась от него? Где фриц? Куда делся?

Сердце рухнуло в низ живота, когда её схватили сзади.

Глава последняя Рейхстаг (Парк Тиргартен, 6.45 утра, 1 мая 1945 года)

Оксана забилась в животном ужасе, изо всех сил пытаясь укусить плотную ладонь, зажимавшую ей рот. Она извивалась, как змея, стараясь ударить убийцу – достать его рукой, ногой, хоть чем-нибудь.

– Тихо, пожалуйста, тихо, – произнёсли на немецком языке без акцента. – Не трепыхайся так. Успокойся, я ничего тебе не сделаю. Всё хорошо. Слышишь меня?

Оксана обмякла. Она не понимала, что происходит, было ясно лишь одно – это не тот самый фриц. Немец, конечно, но другой. А если они заодно?! Вдвоём охотятся?

– Медленно поверни голову, – велел голос. – И не дёргайся. Нам поймать его нужно.

Послушно обернувшись, Оксана увидела двух человек. Первый, блондин в чёрной форме, держал её обеими руками, второй – совсем старый (лет сорока пяти), в затасканном мундире войск СС. Блондин склонился к её уху и прошептал:

– Как тебя зовут? Ты откуда?

– Оксана, – еле слышно прохрипела девушка. – Из Курска, «остарбайтерин».

Через мгновение в её уши сладким мёдом влились слова, сказанные на РУССКОМ:

– Девчонка, родная, он тебя не убьёт. Но прошу – помоги нам, иначе не справимся.

Кристиан Фейербах со вкусом подготовился к последнему гону. Защищавший от дождя маскировочный плащ, непромокаемые сапоги и тридцать патронов к снайперской винтовке (чтобы уж наверняка). Охотился без маски – надоело, оставил на квартире у Мэддока, всё равно его настоящее лицо никто не знает. Территория травли сегодня небольшая, и бег за дичью долго не продлится. Он уже загнал её почти к линии фронта. Как хорошо заранее знать историю. Сегодня ночью командующий гарнизоном Берлина, глава Генштаба сухопутных войск рейха генерал Ганс Кребс приехал в ставку русских с белым флагом и от имени нового рейхсканцлера Геббельса (Гитлер уже почти сутки как мёртв) попросил о перемирии. Русские ответили: прекращения огня не будет, только безоговорочная капитуляция. Однако 1 мая с 6 утра до 10.15 настанет короткая передышка – советская сторона ждёт ответа Геббельса, после чего возобновляет бомбардировку Берлина. Затем начнётся хаос и распад фронта – на отдельных участках вермахт пойдёт сдаваться целыми дивизиями, а бригаденфюрер СС Монке вместе со своей боевой группой в две тысячи эсэсовцев попытается вырваться из окружения. У Кристиана для охоты есть целых четыре с лишним часа. Он завершает подборку и возвращается с последней головой в Цюрих 25 сентября 2018 года. Правда, сперва нужно будет выкурить эту парочку с виллы и забрать коллекцию (он переживает, конечно, за её сохранность, но вряд ли захватчики уничтожили головы). Сидя на квартире у Мэддока (особь была прикована наручниками и запугана до нужной степени), он спокойно и тщательно, без суеты обдумал доступные варианты. В тайнике Брайана остались две маски, британская и американская военная форма, гражданская одежда, сшитая из английской ткани. После капитуляции Берлина он вполне может выдать себя за представителя военной полиции или журналиста. Да и маски вряд ли пригодятся – преследователи ведь не знают его реальную внешность, а это огромный плюс: по окончании боёв он приедет на виллу… и разберётся с ситуацией на месте. Знай он русский язык на уровне английского, всё бы значительно упростилось… но куда там. А может, лучше ещё подождать. В июле Тиргартен вообще перейдёт в британский сектор Берлина, и это снимет массу проблем. В английском мундире и с английским языком, с качественными документами, Кристиан выйдет сухим из воды. Он зря волнуется. 2 мая немец отправится в плен, а русского наверняка арестуют, парень, следует думать, самовольно оставил позицию на фронте. Кристиан без шума зайдёт, заберёт коллекцию, спустится в тайную комнату…

Хотя нет, вовсе не зря.

Он до сих пор невредим именно потому, что излишне предусмотрителен. Осторожность никогда не бывает ненужной. Он обыграет этих животных, как и всех предыдущих. О боже, грозный следователь разыскивает убийцу, какой кошмар, дрожу от ужаса. В Кливленде его поимкой занималась спецбригада ФБР. Куда круче, профессиональнее, лучше обученная. С криминалистами и докторами. И он играючи ускользнул от них.

…Кристиан движется вперёд среди деревьев, целясь из «снайперки», аккуратно пригибается. Дичь не должна заметить охотника. Очень жаль, но придётся сначала обездвижить её, ранив в ногу, а потом уже перерезать горло. Не слишком-то честно, Фейербах это признаёт… Но сделайте, пожалуйста, скидку на обстоятельства. Совсем рядом проходит линия фронта, и дичь может наскочить на солдат той или другой армии. Скорее всего, не разобравшись, её пристрелят, а это досадно – как тогда забрать голову? Правильно он сделал, решив присматриваться к особям и сортировать их задолго до охоты. Хватать что-то с бухты-барахты – не лучший вариант. Вон, ни одна голова из Флоренции не подошла – правда, он не особенно старался. Иногда охотник наслаждается первобытным чувством убийства, а на трофеи ему в принципе плевать.

– Помогите-е-е! Умоляю! Помогите-е-е!

О, совсем рядом. Она уже не просто кричит, истерично визжит – в полнейшей панике. Резвая особь, хотя убежала недалеко. Кристиан с удовольствием погонял бы её по парку пару часов, но, увы, и Тиргартен больше не тот (выгорел, куча деревьев повалена), и небезопасно. Особь, скорее всего, у ручья с беседкой, где когда-то отдыхали во время охоты курфюрсты Пруссии. Обессилела. Хм, он ожидал от этого животного большего.

– Господи! Кто-нибудь! Я ногу подвернула! На помо-о-ощь!

Фейербах самодовольно улыбнулся. Да, вот почему он предпочитает дичь чуть постарше. Думал, раз славянка, тут и сильная воля, и любовь к жизни, и выносливость. Куда там. О’кей, по крайней мере, он получил хороший охотничий опыт. Не стоит придираться – славянка всё равно показала себя лучше западных европеек. Немецкая ровесница свалилась бы в рыданиях ещё на поляне, не добежав до леса. Калеку даже подстреливать не придётся. Любимый, классический вариант – только лезвие и горло, ничего больше. Кристиан не спеша поднялся во весь рост: скрываться уже незачем. Лес пуст, ни единого солдата. Он шёл уверенно, используя как ориентир непрекращающиеся крики. Остановился, проверил нож за поясом. Отлично. Да, всё как он и думал. Особь в промокшем и порвавшемся платье – прообраз Белль из «Красавицы и Чудовища», диснеевского мультфильма и нового популярного ремейка. Последнее платье из старого театрального реквизита, оставшееся на квартире у Мэддока, – порадовал покойный старина Брайан, так порадовал, устроил сюрприз. Кристиан застыл на мгновение, любуясь зрелищем. Финал охоты – всегда волнующий, незабываемый. Когда ты подкрадываешься к жертве и знаешь – кто-то прямо сейчас умрёт. И этот кто-то – вовсе не ты. Однако некое чувство удерживало его желание опустить винтовку и пойти к дрожащей славянской самке с одним ножом.

Листья кустарника справа от особи слегка колыхнулись.

Обычный человек не обратил бы на такое внимания, но Фейербах был опытным охотником. Он вскинул «снайперку» и не глядя выстрелил в листву. Почти одновременно с отдачей Кристиан ощутил страшную боль в левой ноге. Выронив оружие, он свалился на траву. Из бедра хлестала кровь, армейские брюки тут же промокли. Выругавшись, Дисней потянулся за ножом, однако из зарослей прозвучал второй выстрел, и Фейербах закричал – пуля прошила правую руку повыше локтя. О ноже он уже не помышлял. Лёжа на боку, Кристиан увидел: ветви кустарника раздвинулись, и оттуда вышли двое. «Дьявол и все его грёбаные черти, – в ужасе подумал швейцарец. – Меня поймали на манок – ловушку, когда охотник имитирует зов оленихи с помощью особого устройства. Только тут использовали настоящую олениху. Моя коллекция не будет собрана». Было ясно одно – он ранен, ему нужна медицинская помощь, иначе истечёт кровью. Двое подошли поближе, и он узнал их. Те самые, седой с одним глазом и блондин-шарфюрер, он видел их в Тиргартене, а затем переворачивающими трупы у виллы. Как они выследили? Откуда узнали, что сегодня здесь будет охота? Как смогли пробраться на территорию, со всех сторон окружённую фронтовым кольцом?

– Следователь Вольф Лютвиц, криминальная полиция Берлина, – вежливо представился тот, что постарше, моргая воспалённым от бессонницы глазом. – Искренне приятно полюбоваться на ваше настоящее лицо, господин Дисней. Я искал вас почти месяц.

Вольф глядел на Диснея и не верил себе самому. Он ожидал увидеть монстра из ночных кошмаров, но перед ним лежал худой, спортивного сложения человек лет под пятьдесят, с вытянутым, как у лошади, лицом и бритой головой. Рост – примерно метр семьдесят пять, мускулист, чуть выдающаяся вперёд челюсть, жёлтые, как у кошки, глаза. Встретив такого на улице, в жизни не назовёшь убийцей. Он даже испытал нечто вроде разочарования.

– Мне нужна медицинская помощь, – простонал раненый. – Я Кристиан Фейербах, подданный Швейцарской Конфедерации. Она занимает нейтральное положение в текущей войне. Арестуйте меня, но я требую срочно связаться с посольством моего государства.

Второй человек в чёрной форме зловеще усмехнулся, и это встревожило Кристиана.

Он понимал – даже бронежилет не даёт полную неуязвимость, и с ним в любой момент во время перемещений может случиться что-то фатальное. Главное – его не убили сразу. Он спокойно объяснит, что не подлежит суду по местной юрисдикции как человек из будущего, и предложит со всеми доказательствами переместиться вместе с ним в 2018 год. Там, конечно, будет грандиозный скандал и разбирательство. Но суд пройдёт в Швейцарии, под защитой самых лучших адвокатов. В конце концов, если рассуждать логично, его преступления имеют срок давности – он охотился на дичь в глубоком прошлом. Глупо сажать человека в тюрьму за убийство негров в Африке сто лет тому назад. Все уголовные дела давно закрыты, они лишь материалы для исследований историков. С Флоренцией, конечно, сложнее – расследование убийств продолжается и 33 года спустя, но на время суда он, скорее всего, получит домашний арест. Придётся доказать свою невменяемость, это уже забота адвокатов. Пять лет в элитной психлечебнице с мягкими диванами, пиццей и Интернетом, и он снова на свободе по причине излечения. Только вот кровь надо скорее остановить.

– Разумеется, мы должны соблюдать ваши права, – мягко согласился Лютвиц. – Пожалуйста, ответьте мне на один вопрос. Меня любопытство мучает с тех пор, как ваш телохранитель поведал нам одну забавную новость. Вы использовали одно из величайших научных открытий, чтобы гоняться за девушками по лесам и отрезать им головы?

– Я болен, – скороговоркой произнёс Фейербах. – Я очень болен. Всё в каком-то тумане. Я понимаю ситуацию, но сейчас же есть военно-полевые врачи. Я дам нужные показания.

Ему было очень неприятно – как никогда раньше. И это раздражало.

– Давай заканчивай, – сильно уставшим голосом произнёс второй человек. – Я понимаю, хочется насладиться напоследок. Но у нас мало времени. Неизвестно, сколько его дали вашим на безоговорочную капитуляцию. В любую минуту могут начать обстрел.

Вольф и сам это знал. Они провели две бесплодные ночи в Тиргартене, сидя в засаде, и почти отчаялись – к сегодняшнему утру. Машины с громкоговорителями стали ездить по Берлину на рассвете, в четыре, приказывая всем подразделениям вермахта, СС и фольксштурма прекратить огонь – стартовали переговоры с русскими. Именно тогда Зергиус сказал, что надо срочно, без колебаний, возвращаться в Тиргартен – вряд ли Дисней пропустит возможность беспрепятственно и безопасно поохотиться, когда объявлено перемирие. А уж найти человека среди остатков парка – как нечего делать. И вот перед ним маньяк, за время поимки которого пережито столько приключений. Действительно, ожидал увидеть чудовище, а встретился с учителем начальной школы.

Он вытянул руку с вальтером, целясь Диснею в голову.

– Что вы делаете? – с неподдельным удивлением спросил убийца.

– Ты действительно поступаешь неправильно, – вмешался Комаровский. – На, держи. С первого раза может не получиться, но ты просто хорошо постарайся. Он заслужил.

Вольф Лютвиц, ощутив в ладони плексигласовую рукоятку, отлично понял, что от него хочет русский. По сердцу разлилось тепло. Он придержал Фейербаха за складки на затылке, приподнял голову и одним сильным движением перерезал горло – от уха до уха.

Дисней в ужасе схватился за рану ладонями, тщетно пытаясь её зажать.

Сквозь пальцы мелкими фонтанчиками брызгала кровь. Кристиан не мог осознать: неужели это случилось с ним?! Ему снится. Нет, господи, нет! Он же сейчас умрёт! Так обыденно! Они даже не стали его слушать – взяли и без рассуждений перерезали горло. ЧТО ВООБЩЕ ПРОИСХОДИТ? В голове шоком взорвалась мысль – так вот какие ощущения были у дичи. Он старался встать на ноги, но боль в бедре мешала это сделать. Кристиан упал на бок. Ему страшно захотелось спать, и он осознавал почему. Кровь вытекает, теряются силы. Фейербах попытался закричать: помогите, я отдам все деньги, я богатый человек! Но разрез в горле выталкивал лишь свист и тёмные сгустки крови.

Лютвиц с неподдельным интересом наблюдал происходящее.

Глаза Диснея остекленели. Вокруг головы по зелёной траве растекалась багровая лужа. Мир в глазах Кристиана Фейербаха исчез, расплывшись красным, – он банально умер.

– Ну, вот и всё, – подвёл итог Комаровский. – А теперь сдай нож и оружие. Ты официально с этой минуты пленный. Сейчас пройдём в расположение нашей армии, передам в штаб.

Лютвиц равнодушно отдал ему финку, вытащил из-за пояса вальтер, бросил на землю.

– Я никуда не пойду, – ровным голосом сказал он. – Мне это не нужно.

– Мне плевать, что тебе нужно, – откликнулся Комаровский. – Руки вверх и шагай.

Вольф тягуче вздохнул, пошарил в нагрудном кармане мундира. Затем вытащил медальон на цепочке, открыл его, протянул Сергею. Тот, недоумевая, взял медальон и оцепенел: с чёрно-белой фотографии смотрел он сам – молодой, весёлый… Именно этот серебряный кулон он когда-то подарил жене на годовщину свадьбы. Другая половина улыбалась фотографией Ленки – счастливой и смеющейся.

– Откуда это у тебя?! – простонал Комаровский.

– В сорок втором моя часть стояла в Брянске, – не глядя ему в глаза, ответил Лютвиц. – Мне, как унтерштурмфюреру СС, поручили командовать расстрелом заложников. На краю вырытой ямы выстроили женщин с детьми на руках… Всё, что я помню, каждая закрывала ребёнку ладонью глаза. Меня трясло, но понимаешь, это приказ… Сказал: «Огонь!» – и отвернулся. Когда посмотрел снова, на краю ямы уже никого не было. Как в тумане, подошёл к груде вещей расстрелянных. Рейх очень практичен. Мы забирали одежду, обувь, все ценности, составляли опись, переправляли на склады. Сверху лежал этот медальон. Я взял его и раскрыл. И увидел радостную молодую женщину, любящего мужа. Не приди я в их страну, на их землю, они были бы живы. И, наверное, состарились бы вместе. Ругались бы, не без этого… может, иногда бы даже изменяли… но очень любили бы друг друга и растили замечательного сына. Но всё перечеркнул я своими словами: «Огонь!» Конца вечера не запомнил, сильно напился. И пил всю неделю. А потом мы попали в засаду партизан, меня тяжело ранили. Когда очнулся в госпитале, мне с остальными вещами отдали этот медальон… Оказалось, я так и ушёл, сжимая его в руке. С того момента у меня не набралось сил выбросить безделушку. Я понимал, что сотворил ужасное. Три месяца назад бомба убила моих детей. Наверное, Бог существует… воздалось мне по делам моим.

Комаровский слушал Лютвица с абсолютно белым, как мел, лицом. Пуля Фейербаха, единственная, какую тот успел выпустить, попала ему в бок – участок тела, не закрытый пластинами бронежилета. По коже обильно струилась кровь, сил оставалось всё меньше. В голове мутилось, волной нарастала слепящая ярость.

– Ты врёшь, – глухо сказал он. – Так не бывает. Ты придумал это, чтобы в плен не идти. Скажи честно, Волк. Ты ведь не из этих блядей? Ты сейчас специально… Скажи, правда?

Лютвиц опустился на колени, смотря снизу вверх – в лицо Комаровскому.

– Нет, Зергиус… я хорошо разглядел тебя. Удивительно, как сразу не догадался при встрече. Убедился, когда ты кровь Пройсса с себя смывал – стоял в профиль. Словно кусок льда проглотил. Молчал, потому что понимал – ты меня тут же убьёшь и мы не поймаем Диснея. А теперь всё кончено. Задай себе вопрос: откуда у меня медальон? Я виновен в гибели твоей жены и ребёнка. Я – их убийца.

Комаровский с трудом нагнулся, поднял с земли вальтер Лютвица.

Размахнувшись, ударил комиссара рукоятью в скулу. Вольф не стал вытирать кровь.

– Давай же, – спокойно сказал он. – Бронежилет я снял, так что не волнуйся. Я буду платить за то, что мы сделали с вашим народом. Как и остальные немцы. Я, интеллигент с хорошим образованием, убил твою жену и ребёнка, Зергиус. И хочу…

Комаровский выстрелил ему в сердце. Изо рта Лютвица выплеснулся фонтанчик крови. Сергей нажал на спусковой крючок вторично, и пуля попала в глаз под чёрной повязкой. Гауптштурмфюрер обвалился молча, кулем, замер рядом с трупом Диснея. Не подходя к убитому, Комаровский двинулся назад – к зарослям кустарника, где они оставили Оксану. Девушка смотрела на него с ужасом, её трясло мелкой дрожью.

– Зачем вы убили немца? – спросила она.

– Была бы возможность – ещё раз убил бы, – устало сказал Сергей. – Помоги мне переодеться, – он достал вещмешок. – Не хочу к нашим выходить в этой собачьей форме.

…Оксана, разумеется, сразу увидела и рану, и измазанную кровью грудь (в иссиня-чёрных кровоподтёках, аж нет живого места), но промолчала. Комаровский с ненавистью разрезал эсэсовский мундир, отбросил лохмотья и кое-как, со стоном, надел красноармейскую гимнастёрку – по ней тотчас же разошлись тёмные пятна. Оксана безмолвно подставила плечо, он обнял её – и они медленно (Комаровского сильно шатало, он с трудом держался на ногах) пошли в сторону советских позиций. В правой руке Сергея качался на цепочке раскрытый медальон, и девушка увидела на фото женское лицо.

– Жена ваша?

– Да. Нет её больше, девочка. Фашисты расстреляли, вместе с сыном.

Оксана посчитала, что лучше не задавать вопросов. Они брели не спеша, но вскоре вышли к немецким позициям. У пулемёта за колючей проволокой спали двое – щуплый молодой солдат и тучный фельдфебель с рыжей щетиной, как у кабана. Сергей скинул руку девушки и, опустившись на четвереньки, без замаха воткнул унтер-офицеру в грудь нож. Тот захрипел, Комаровский, выдернув лезвие, всадил финку в шею солдату. Затем выпрямился, чтобы идти дальше. Оксана не произнесла ни единого слова.

– Их всех убивать надо, – пояснил Сергей. – Чтобы по земле нашей больше не ходили.

Воздух удивлял небывалой тишиной. Первый раз за почти четыре года фронт замолчал. Люди спали на тротуарах города – с обеих сторон. Комаровский шёл, и каждый шаг разрывал мозг чудовищной болью. Он сам не помнил, как они оказались прямо перед рейхстагом. Здание было испещрено тысячами следов от пуль и осколков, над крышей поднимался дым. У основания лестницы застыли два чёрных, сожжённых танка «тигр», на ступенях вповалку лежали тела убитых немецких солдат – их больше было некому убирать. Сергей запрокинул голову, и глаза ему ослепило солнце, ярко светившее через огромное красное полотнище, развевающееся над крышей рейхстага. «Победа, – подумал старлей. – Война закончена». Сквозь алую материю, в золотом луче, он ясно увидел лицо Елены – не мёртвое, с землёй во рту, а улыбающееся, родное, нежное. Сын тоже смеялся и тянулся к нему, крича: «Папа!» Сергей раскинул руки, чувствуя, что падает.

…Их толпой обступили красноармейцы, в изумлении глядя на умирающего человека с застывшей на губах улыбкой и девочку-подростка в нелепом, вымокшем до нитки жёлтом платье. Оксана обняла голову Комаровского – и громко, навзрыд заплакала.

Эпилог (Москва, 25 сентября 2019 года)

Секретарша не потрудилась подняться из-за стола, она просто повысила голос.

– Анатолий Васильевич готов вас принять, – не сказала, а отчеканила, как железо.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Сдайте, пожалуйста, смартфон. Таковы правила.

– Да, конечно.

Никита Архипов поднялся с кожаного дивана в приёмной, протянул строгой девушке «айфон» – и направился в кабинет, куда предусмотрительно была открыта дверь (она захлопнулась, едва он вошёл внутрь). Архипов сиживал здесь раньше, ничего не изменилось – британский коричневый минимализм, стены и потолок отделаны клёном и дубом, люстра хоть и муранского стекла, но однотонная. Наверное, когда-то тут правили бал золото и слоновая кость, однако сейчас вкусы миллиардеров сильно сдержаны общественным мнением. За бивни с тебя «зелёные» живьём кожу сдерут, а золото в соцсетях дружно объявят «безвкусицей» и «пиром во время чумы». Да уж, стоит ли становиться миллиардером? Впору пожалеть их, бедненьких. Анатолий Васильевич поднялся из-за стола, обитого болотного цвета кожей (все они обожают Кремлю подражать), – он сиял, как новенькая десятирублёвка. Никита тоже изобразил радость. Оба собеседника присели в кресла, на подставке между ними дымились фарфоровые чашки с кофе, поблескивали вазочка с конфетами и фарфоровое блюдце с манго.

– Мой друг отрекомендовал вас с самой лучшей стороны… – сказал хозяин кабинета.

Никита поднёс к губам кофе (сваренный отменно) и кивнул. Да. Прождав год, он убедился – Кристиан Фейербах не вернётся. Как, собственно, и планировалось. Теперь можно снова включать машину времени и открывать новое членство в «историческом клубе». В каком-то смысле Никита даже скучал по швейцарскому олигарху. Всё-таки двадцать пять долгих лет сотрудничества, мужик был самым первым (и лучшим) клиентом, обеспечил старт успешного бизнеса Архипова. Но со временем у Фейербаха стало просто-напросто «срывать резьбу» от вседозволенности. Он слишком произвольно выбирал времена и города, перемещался в прошлое без предупреждения, убивал без разбора. Словно наркоману, ему требовалась всё большая доза – только не героина, а человеческой крови. И если четверть века назад он использовал машину времени, чтобы убить максимум двух женщин, то дальше ему уже было трудно остановиться. Заявится в Италию семидесятых, перебьёт кучу баб, а потом заявляет – не, не то, головы не подошли. Натурально, крыша поехала, вконец свихнулся. Поехать за адреналином в безумно опасный Берлин перед самой капитуляцией сорок пятого года и туда же потащить личного телохранителя Мэддока – даже не легкомыслие, идиотизм. Это и стало точкой кипения. Ладно, ещё те дурацкие выходки, когда Никите пришлось персонально мотаться в прошлое, в архив Скотланд-Ярда, и зачищать сперму Фейербаха с пальто Мюриэль Дринкуотер. Да, не слишком помогло, но осторожность никогда лишней не бывает. Архипов не сразу пришёл к окончательному решению. Как-никак Кристиан сам вышел на него в то время, когда все хором только смеялись и издевались над «фейковым изобретением». Предоставил прекрасно оснащённую лабораторию. Неограниченное финансирование. Никогда не торопил, хотя и видно было – трясётся от нетерпения. Но своим другом Никита его не считал. Друзей для него не существовало в принципе, особенно после случая, когда коллеги отвернулись после «неудачного» изобретения. Да и хуй с ними.

Фейербах думал, будто управляет машиной времени.

Наивный парень. Это Никита всегда мог отключить и включить её дистанционно, из своей собственной лаборатории. Он и не собирался отдавать контроль над изобретением Кристиану: это всё равно что позволить обезьяне играть с гранатой. Учёный не открыл миллиардеру даже части функций. Скажем, перемещаться можно не только в XX век, но и в другие времена. Первый раз Архипов проделал такое, когда проник в Берлин 1840 года и купил превосходный дом в центре, обустроив секретный подвал. В подземелье целенаправленно доставлялись все, кто ему когда-то не угодил. Коллеги. Научные руководители. Бывшие друзья. Просто неприятные люди. Человек семьдесят, если не больше, – Никита мелочными подсчётами не занимался. Формально Архипов упокоился на Ваганьковском кладбище в закрытом гробу: передав Фейербаху машину времени в управление, он инсценировал собственную смерть и похороны. Понадобилось время, чтобы сделать новые документы, исправить отпечатки пальцев, да и пластическая операция – вещь сложная. От инвалидной коляски отказался легко – встал и пошёл. Его взрывом-то почти не задело, в отличие от погибшего профессора Семёнова: он изображал калеку, чтобы не «пришили» убийство по неосторожности – и так ведь, типа, неудачник парализован. В «инвалидке» и театральном изображении паралитика надобность давно отпала – Никита вернулся совершенно новым человеком, неузнаваемым для прежних знакомых и родственников. Система была проста. Пригласить старого врага на деловую беседу под видом желающего вложиться в науку бизнесмена, обещать хорошие условия и гонорар на новой работе, а затем переместить в секретную камеру начала XIX или XX века, дабы тот умер от удушья. Когда Кристиан поделился мыслью, что хорошо бы поохотиться на женщин в Берлине, Никита даже вздрогнул – это судьба. И сообщил: есть специальный, давно купленный дом с уже открытым порталом. Только не нужно задавать вопросов при виде груды черепов в подвале. Фейербаха условие устроило – Никита не интересуется особенностями его путешествий, он тоже не из любопытных. Черепа и черепа. Мало ли, может, интерьер такой. Ну а остальное было делом техники. Портал отключен, и привет. Даже если Кристиан и выживет в хаосе падения Берлина, через семьдесят три года он вряд ли предъявит претензии.

Так и получилось. Ни Фейербаха, ни Мэддока. Красота.

Кристиан наивно считал – он единственный в мире путешествует во времени. Вот детский сад. Дурачок ведь так и не понял – Флорентийский Монстр вовсе не он один, а сразу три клиента, убивавших в схожем стиле, специально разработанном Никитой. Архипов любил, подобно имиджмейкеру, создавать образ маньяка «под ключ» – чего стоит хотя бы отменный коллекционер зубов из Баварии, совершивший расправу на ферме Хинтеркайфек. Правда, и разгуляться с клиентурой Архипов себе не позволял. «Клуб маньяков» может содержать пять участников и пять телохранителей – не больше, у немцев есть хорошая поговорка: «Что знают двое, знает и свинья». И, естественно, принимал только по рекомендации, в обстановке строгой секретности, не абы кого. Некоторые кандидаты ждали очереди по десять лет, пока освободится место. Место рано или поздно освобождалось. Либо член клуба погибал (покойный Кристиан особенно любил знаковый анекдот про блюдо из тушёных яиц тореадора в ресторане рядом с ареной, поскольку не всегда коррида заканчивается гибелью быка), либо Никита блокировал портал. Он изобрёл нечто вроде «Убера» в науке – каждый может пользоваться приложением, но главный ключ у него. Как и Фейербаху, он не давал клиентам много информации о своём изобретении, а иногда предоставлял заведомо ложные сведения. Например, якобы нельзя перемещаться дважды в один и тот же год. Можно, только зачем Никите лишние сложности? Иногда Архипов клялся уничтожить машину времени и купить себе остров на Карибах, завязав с «челночным» бизнесом развлечения миллиардеров. Люди не оценили его гениальное открытие? Посмеялись? Выбросили на помойку? Пусть идут на хуй. Те, кто это сделал, давно мертвы (он никого не пропустил), а мировая наука потеряла уникальный шанс для изучения цивилизаций прошлого. Однако каждый раз Никиту что-то останавливало. Как так, он просто разобьёт ящичек, превращающий волны портала в воду, переносящую пловца в иное время? Да, он утомительно богат. Не знает, чего пожелать, – состояние около пятисот миллионов евро, сделаны нужные вклады, инвестиции… пора оставить всё и пожить спокойно, для себя.

Не получается. Подсел на работу, что тут скажешь.

– Да, Виктор Эдуардович уже три года состоит в нашем клубе, – произнёс Никита, осматривая собеседника – гибкого человека в дорогом костюме, двигавшегося извилисто, чем-то напоминавшего помесь ласки и таксы. – Сейчас освободилось членство, и мы рады предложить его вам. Первоначальный взнос – двадцать миллионов евро. Подробные инструкции и тренировки займут семь месяцев – вы должны будете соответствовать одеждой и образом тем временным отрезкам, каковые собираетесь посещать. Ну и конечно, вам нельзя скрывать от меня, чем собираетесь там заниматься.

Человек-«такса» опустил глаза, стыдливо замялся.

«Подобные скромники приходят в секс-шопы резиновых баб покупать, – усмехнулся про себя Архипов. – А потом бледнеют у прилавка с товаром, слова вымолвить не могут».

– Анатолий Васильевич, стесняться – это лишнее, – сказал он. – Считайте, что я врач и психолог одновременно. Если я буду знать всё о ваших привычках и предпочтениях, то смогу выстроить систему защиты вашей безопасности во время перемещений в двадцатый век. Простите, вы не компьютерную игру оплачиваете. Всё сложнее, чем кажется. Я сдал вашему секретарю смартфон и записать разговор не смогу. Кладите карты на стол.

Он обворожительно и дружелюбно улыбнулся.

– У меня, конечно, довольно специфические вкусы, – промямлил человек-«такса». – Среди моих кумиров – Зодиак, расстреливавший из пистолета парочки, занимающиеся сексом в автомобилях[79], и душитель из Гонолулу[80]. Обоих не поймали, верно? Честно говоря, с детства фантазировал, что позволю себе совершить нечто подобное. – Он вытер слюну в уголке рта. – А вот Джек-потрошитель никогда не привлекал – чересчур много крови, мне, знаете ли, не слишком приятно будет потом отмывать руки. Ужасно хочется убивать, но желательно, чтобы без лишних проблем. Когда я смогу приступить?

Никита лично знал и Зодиака, и гавайского душителя. Тяжёлые случаи. Один – банкир из Лондона, другой – японский миллионер, сделавший имя на торговле фарфором. Оба так увлеклись своей охотой, что отказались возвращаться: ему пришлось прийти в их время и убрать каждого, переместив в берлинскую комнату-сейф. Тоже не редкость, к сожалению, – так он разобрался и с «коллекционером зубов», чей череп теперь покоится в подвале на берлинской вилле с атлантами. Чувствуется, с соотечественником будут аналогичные сложности – он научился сразу распознавать упёртых. Что ж… сначала аванс наличными, а затем Анатолий Васильевич направится прямиком к скелетам духовных вдохновителей. Припадёт к отцам-основателям, так сказать. Никите не слишком нужны деньги, как двадцать лет назад: он позволяет себе выбирать, с кем работать.

– Да хоть завтра, – ответил Никита. – Вы называете день начала подготовки, остальное доверьте нам. Инструктаж, экипировка, обучение. Поверьте, я не беру денег зря.

– Конечно-конечно, – поспешно кивнул человек-«такса». – Виктор Эдуардович очень хвалил ваш клуб, и у меня нет никаких оснований сомневаться в качестве услуг. Просто понимаете… я ведь ждал такую возможность всю жизнь. Не терпится приступить.

Никита Архипов прикрыл глаза, представляя, как этот тип в своём дорогущем костюме будет корчиться от удушья среди высохших костей его предшественников.

– Вот и замечательно, – произнёс он, вставая. – Я гарантирую – вам точно понравится.

Москва, 15 февраля 2017 года –Берлин, 17 апреля 2018 года

Сноски

1

Мёртвая голова (нем.). – Здесь и далее примеч. автора.

(обратно)

2

В криминальной полиции нацистской Германии, расследующей тяжкие уголовные преступления, для следователей были приняты звания СС.

(обратно)

3

Зондеркоманда СС под управлением оберфюрера Оскара Дирлевангера (бывшего уголовника, осуждённого за педофилию) всегда формировалась из заключённых концлагерей, тюрем и преступников, фактически штрафбат.

(обратно)

4

Лёгкий противотанковый одноразовый гранатомёт.

(обратно)

5

Ты умрёшь… (нем.)

(обратно)

6

Да нет, это вообще-то ты умрёшь… (нем.)

(обратно)

7

Скоро встретишься с ним (нем.).

(обратно)

8

Вряд ли (нем.).

(обратно)

9

Просто на всякий случай (нем.).

(обратно)

10

«Общество Леопарда» в Сьерра-Леоне было запрещено британскими колониальными властями, однако жестокие убийства продолжались много лет. Самый пик пришёлся на 1907–1912 гг. – члены культа убили несколько тысяч человек, и тогда англичане начали массовые облавы и аресты. Хотя 400 людей-леопардов были арестованы и 18 казнены, никто не выдал логово, где они прятались в джунглях, и имя вождя культа. Великий Леопард, организовавший кровавые убийства, так и не был найден.

(обратно)

11

Выдолбленный сосуд из особой разновидности африканской тыквы.

(обратно)

12

24 апреля 1945 года официальный преемник Адольфа Гитлера – рейхсмаршал Герман Геринг был арестован в своей резиденции. Поводом послужило обращение к Гитлеру, что Геринг берёт на себя полномочия «главы правительства Германии». 5 мая освобождён из-под стражи, 8 мая арестован войсками США. Совершил самоубийство в тюрьме 16 октября 1946 года.

(обратно)

13

«Вера и красота» (Glaube und Schönheit) – женское движение в составе гитлерюгенда, куда автоматически зачислялись девушки от 18 до 21 года.

(обратно)

14

«Голос Америки» была основана именно как антигитлеровская радиостанция после вступления в войну США. Она начала вещание 24 февраля 1942 года.

(обратно)

15

В ночь с 2 на 3 февраля 1945 года из концлагеря Маутхаузен (в Австрии) был совершён побег советских военнопленных, прятались они в лесах. В течение трёх недель их искали СС, гитлерюгенд, а также фольксштурм. 410 человек были убиты, и лишь 11 пленным удалось дожить до Победы.

(обратно)

16

Адмирал британского флота Горацио Нельсон (1758–1805), как считается, носил чёрную повязку на глазу, хотя это популярный миф. Вот чего у него точно не хватало, так это правой руки, потерянной в 1797 году.

(обратно)

17

Дивизия (с 1943 г.) «Бранденбург 800» – отряды профессиональных диверсантов вермахта и СС. Её части использовались для захвата Львова и Майкопа в 1941–1942 гг. Военнослужащие владели русским языком, как родным. «Хиви» – hilfswilliger, «добровольные помощники» вермахта, набираемые (в том числе и против воли) из населения оккупированных областей и советских военнопленных. Работали водителями, поварами, сапёрами, позднее стали принимать участие в боевых действиях на стороне нацистов.

(обратно)

18

«Восточные рабочие». В 1942–1944 гг. оккупационными властями Германии из СССР было вывезено почти 5 миллионов человек (в основном женщины) для бесплатного труда в Третьем рейхе, в том числе работы на заводах и домашнего труда, дабы «освободить арийских жён от повседневной занятости на кухне».

(обратно)

19

Ты всё понимаешь, правильно? (нем.)

(обратно)

20

Я сейчас всё расскажу… (нем.).

(обратно)

21

Это письмо прекрасно сохранилось, оно большое и наполнено рассуждениями. В послании нет ни одной грамматической ошибки, что заставило полицию думать о высшем образовании Дровосека. Убийца так и не был найден.

(обратно)

22

Джаз, который играли чернокожие музыканты, был запрещён в Германии в конце тридцатых годов как «дегенеративная негритянская музыка». В январе 1942 г. произошли массовые облавы полиции и гестапо на тайные клубы любителей джаза – посетителей отправляли на перевоспитание в лагеря на 2–3 года.

(обратно)

23

Согласно исследованиям немецких и британских историков, в последнюю неделю перед падением Берлина в 1945 году всюду царили пьянство и секс – немецкие девушки стремились отдать девственность солдатам, боясь насилия «русских варваров». Любовью занимались едва ли не на виду у всех. Пивные и рюмочные, согласно приказу имперского комиссара обороны Берлина доктора Геббельса, должны были отпускать алкоголь без ограничений.

(обратно)

24

2 мая 1945 года группенфюрер СС Карл Брандт был освобождён из заключения, но через 21 день арестован англичанами. Повешен в тюрьме Ландсберг в 1948 году.

(обратно)

25

Первые комиксы про Супермена появились в продаже в США в 1938 году, первые комиксы про Бэтмена – в 1939 году, когда Третий рейх не находился в состоянии войны с Америкой, и снискали бешеную популярность в Германии.

(обратно)

26

Генерал Вальтер Венк со своей 12-й танковой армией 22 апреля 1945 года попытался прорвать замыкающееся кольцо окружения Берлина и прийти на помощь осаждённому гарнизону. Однако атаки быстро захлебнулись.

(обратно)

27

Имеется в виду покушение на Адольфа Гитлера 20 июля 1944 года, когда фюрер был контужен взрывом принесённой на совещание бомбы.

(обратно)

28

Звание штабс-фельдфебеля (старшего унтер-офицера) в войсках СС.

(обратно)

29

Серебряная буква «V», носилась на правом рукаве мундира как знак «почётного отличия» для членов СС, вступивших в Национал-социалистическую рабочую партию (НСДАП) до назначения Гитлера канцлером Германии 30 января 1933 года.

(обратно)

30

Ordnungspolizei, объединение всех полицейских сил Третьего рейха. Не занималась расследованиями преступлений (функции «крипо», гестапо и СД), выполняла охранные функции (посты в городах, жандармерия и тому подобное).

(обратно)

31

«Золотые фазаны» – злобная кличка высших начальников Третьего рейха, имевших жёлтые нашивки в петлицах и на погонах.

(обратно)

32

Убийца шести человек на ферме Хинтеркайфек так и не был найден. Черепа жертв забрали для исследования в Мюнхен, однако останки пропали в конце Второй мировой войны. Саму ферму полностью разрушили в 1923 году.

(обратно)

33

Это может показаться преувеличением, однако в ходе таких казней за «белый флаг» эсэсовцами с 26 апреля было убито около 15 000 жителей Берлина.

(обратно)

34

Берлин (в частности, рейхсканцелярию) защищали в том числе остатки французской дивизии СС «Шарлемань» и скандинавской дивизии СС «Нордланд».

(обратно)

35

«Присоединение» – 13 марта 1938 года войска вермахта заняли Австрию при всеобщем одобрении населения. Позднее, 10 апреля, состоялся референдум, и 99,75 процентов австрийцев высказались за вхождение страны в Третий рейх.

(обратно)

36

Заключённый (нем.).

(обратно)

37

Должность между полковником и генералом в СС.

(обратно)

38

Председатель Народной судебной палаты Германии, бывший коммунист (член ВКП(б) и советский комиссар), прославившийся своей безжалостностью – он выносил в основном смертные приговоры, отправляя мужчин на виселицу, а женщин – на гильотину. Убит при американской бомбардировке 3 марта 1945 года.

(обратно)

39

Охотничьи угодья (нем.).

(обратно)

40

Эта колонна была построена в 1873 году в центре Большого Тиргартена и символизировала все войны за объединение Германии – Прусско-датскую, Австро-прусскую и Франко-прусскую. После Второй мировой войны её пытались снести, но не получилось – она стоит на прежнем месте и сейчас.

(обратно)

41

Кроме приговора собственно генералу, была арестована и приговорена к смерти вся его семья. Крах рейха спас ситуацию – жена и дети фон Ляша выжили.

(обратно)

42

Приказ есть приказ (нем.).

(обратно)

43

Пехотинец (венгерск.).

(обратно)

44

В 1920 году солдат Французского иностранного легиона явился в полицию и сообщил о некоем Хоффмане – легионере, неотличимом от Киша. Хоффман – псевдоним, которым маньяк представлялся жертвам. Хоффман исчез до приезда блюстителей порядка. В 1932 году Белу Киша опознали в США, но он скрылся. В 1936 году следователь полиции Нью-Йорка получил информацию, что один из городских дворников необычайно похож на Киша. Констебль, посланный обыскать жилище дворника, сообщил: тот исчез сутки назад. Таким образом, самый известный в истории серийный убийца Австро-Венгрии никогда не был найден.

(обратно)

45

«Германский трудовой фронт» (DAF) был основан 10 мая 1933 года. Цель этой организации состояла в замене профсоюзов и работе в качестве посредников между рабочими и собственниками заводов, добиваясь более высокой заработной платы. В 1945 году в DAF состояли 22 миллиона немцев.

(обратно)

46

«Моя честь называется верность» (нем.) – девиз войск СС.

(обратно)

47

Низшая руководящая должность в «Германском трудовом фронте». Обычно блокляйтер курировал примерно 40–50 домохозяйств из рабочих семей.

(обратно)

48

Сокращение от «Смерть шпионам!» – сеть независимых друг от друга организаций контрразведки в СССР. В их задачу в том числе включалась «фильтрация» и допросы солдат РККА, вернувшихся из немецкого плена.

(обратно)

49

В музее полиции Стокгольма до сих пор можно видеть улики с места преступления, которое так и не было раскрыто. Ввиду того, что тело Лили Линдстром обескровили, газеты окрестили убийцу «вампиром из Атласа» – района шведской столицы, где проживала жертва маньяка.

(обратно)

50

«Бронированный медведь» – информационный листок Министерства народного просвещения и пропаганды Третьего рейха, издававшийся в дни штурма Берлина. Был призван «поднять дух» осаждённого города.

(обратно)

51

Должность в «Германском трудовом фронте» – окружной партийный руководитель НСДАП, обычно заместитель гауляйтера (от «гау» – область).

(обратно)

52

Первая буква от U-Bahn – немецкое обозначение станций метро.

(обратно)

53

Букву «L» на шевроне в 1943–1945 гг. носила латвийская дивизия СС.

(обратно)

54

12-летний Альфред Цек из организации «юнгфольк» (перед гитлерюгендом в нацистской Германии туда обычно входили дети от 10 до 14 лет) в марте 1945 года был награждён лично Адольфом Гитлером Железным крестом 2-го класса за вывоз с поля боя на телеге раненых солдат вермахта. Киноленту с этим моментом показали в Берлине 20 апреля, на день рождения фюрера. Цек позднее был ранен, но пережил войну и умер в 2011 году.

(обратно)

55

Глава специальной команды министерства финансов США, которую журналисты прозвали «Неприкасаемыми» из-за особых полномочий, позволяющих им нарушать американские законы. Посадил в тюрьму известного гангстера Аль Капоне на 11 лет за неуплату налогов. Превратил Кливленд в один из самых безопасных городов Америки, но ввиду неудачи с поимкой Кливлендского Мясника повышения по службе не получил.

(обратно)

56

Раньше (а во Франции и сейчас) так называли Первую мировую войну.

(обратно)

57

Нынешнее название ФБР обрело в 1935 году. До этого организация называлась просто Бюро расследований, затем Бюро расследований Соединённых Штатов, а после объединения с Бюро запрета – Отдел расследований. Оно отправило на поиск Кливлендского Мясника лучших агентов, однако тот не был найден.

(обратно)

58

«Штурмгевер» – штурмовая винтовка Stg-44, разработана оружейником Хуго Шмайссером, принята на вооружение вермахта в 1944 году.

(обратно)

59

Stielhandgranate M-24, которую наши солдаты именовали «колотушкой», не имела кольца, как «лимонка» Ф-1: перед броском следовало дёрнуть за шёлковый шнур.

(обратно)

60

RSD – Reichssicherheitsdienst, Имперская служба безопасности – специальное подразделение СС, созданное для охраны высших чиновников Третьего рейха.

(обратно)

61

Гвардия персидских царей династии Ахеменидов. Численность – 10 000 человек. Специально носили одинаковую одежду и оружие (согласно некоторым сообщениям, повязки или маски на лице), чтобы в случае гибели одного из гвардейцев заменить его таким же. Из-за этого создавалось впечатление, будто численность «бессмертных» всегда одна, поскольку они не умирают.

(обратно)

62

Последняя (нем.).

(обратно)

63

Герман Фегеляйн был расстрелян прямо во дворе рейхсканцелярии 29 апреля 1945 года. Несколькими часами раньше Гитлер снял Генриха Гиммлера со всех постов (включая должность министра внутренних дел), узнав о тайных переговорах рейхсфюрера СС с союзниками на Западе с целью последующей капитуляции.

(обратно)

64

Термин для обозначения бегства нацистов после крушения рейха 9 мая 1945 года. В основном высокопоставленные офицеры СС и гестапо скрывались через Испанию и Италию, затем отплывали оттуда в Аргентину, Бразилию и Парагвай.

(обратно)

65

Хорст Вессель – нацистский активист, штурмфюрер СА. Был ранен в стычке с коммунистами, став «иконой»: официальным мучеником гитлеровской пропаганды. Отказался от врачебной помощи (доктор был еврей) и скончался от заражения крови 23 февраля 1930 года. Его стихи сделали партийным гимном НСДАП.

(обратно)

66

В последние два-три дня перед падением Берлина рейхсляйтер Мартин Борман и министр народного просвещения и пропаганды Йозеф Геббельс действительно распространяли информацию, что Германии осталось лишь немного продержаться: Сталин поссорился с Рузвельтом и Черчиллем, и к Берлину скоро подойдут войска союзников – спасать от «большевистской заразы».

(обратно)

67

Это может показаться странным, но все архивные документы и показания свидетелей говорят, что 27–30 апреля рейхсканцелярия представляла собой сплошной бордель и пивную: офицеры СС пили и «любили» дам из обслуживающего персонала. Все, кроме Гитлера, уже поняли, что умрут.

(обратно)

68

Гражданская война (1455–1485 гг.) в Англии между двумя ветвями претендентов на трон, одна из самых кровавых в истории страны.

(обратно)

69

В 2010 году Национальный архив Великобритании внезапно закрыл публичный доступ к делу об убийстве Мюриэль Дринкуотер. Предполагалось, что секретность поможет полиции выйти на след виновного с помощью новых анализов ДНК. Однако и спустя восемь лет имя убийцы не было названо.

(обратно)

70

«Аненербе» («Наследие предков») – нацистская организация, существовавшая в 1935–1945 гг. и занимавшаяся изучением оккультных и мистических наук, включая экспедиции в Тибет и Исландию.

(обратно)

71

В настоящий момент (к концу 2018 года) убийство Элизабет Шорт (или, как её прозвала американская пресса, Чёрный Георгин) остаётся нераскрытым. Допросу подверглись 5 000 человек, 60 граждан США (включая женщин) признались в совершении преступления, однако было выяснено: это психически больные люди, желающие привлечь внимание. Двадцть два человека в разное время объявлялись следствием «возможными убийцами» Элизабет, но обвинения сняли из-за недостатка доказательств.

(обратно)

72

Сдохни, грёбаный немец (англ.).

(обратно)

73

Оберштурмбанфюрер, руководитель частей особого назначения СС; отвечал за операции вроде похищения экс-диктатора Италии Муссолини, взятие в заложники сына главы Венгрии Хорти, за попытку уничтожения лидера партизан Югославии Иосипа Броз Тито. После войны работал на американскую, французскую и даже израильскую (!) разведку. Умер в Испании в 1975 году.

(обратно)

74

Сдавайся (нем.).

(обратно)

75

Прокурор Сильвия Моника была выведена из следственной группы, а затем получила новое место назначения – на юге Италии. Маньяк, известный как Флорентийский Монстр, больше не совершал убийств и не был найден.

(обратно)

76

Концентрационный лагерь СС «Равенсбрюк» в 90 километрах от Берлина был основан в 1939 году как «специальный женский лагерь» – заключёнными там являлись сугубо женщины, иногда с детьми. 30 апреля 1945 года Равенсбрюк освободили части РККА. За всё время там были убиты 90 000 человек.

(обратно)

77

С осени 1944 года тысячи «остарбайтеров» из Советского Союза подверглись в Германии изуверским медицинским экспериментам врачей СС. К «докторам» отправляли тех, кто не мог работать. Многие были убиты путём смертельных инъекций в психбольницах как «симулирующие сумасшествие».

(обратно)

78

Помогите! (нем.)

(обратно)

79

Зодиак – серийный убийца, в 1968–1969 гг. застреливший в северной Калифорнии (США) минимум пять человек (выслеживал влюблённые парочки) и двух ранивший. Заявлял в письмах в газеты, что имеет на счету 37 жертв. Его дело остаётся открытым, преступник до сих пор не найден.

(обратно)

80

В 1985–1986 гг. пять женщин были изнасилованы и задушены в столице американского штата Гавайи – городе Гонолулу. Несмотря на наличие подозреваемых, расследование зашло в тупик. За помощь полиции была назначена награда в 25 000 долларов, но маньяка так и не поймали.

(обратно)

Оглавление

Часть первая Totenkopf[1]

  Пролог

  Глава 1 Дисней (Берлин, район Тиргартен, 25 апреля 1945 года)

  Глава 2 Русалка (Район Тельтов-канал, юг Берлина, 25 апреля 1945 года)

  Глава 3 Музей (Два километра от Унтер-ден-Линден, 25 апреля 1945 года)

  Глава 4 Мультфильм (Принц-Альбрехт-штрассе, 26 апреля 1945 года)

  Глава 5 Коллекционер (Район Тельтов-канал, в ночь на 26 апреля 1945 года)

  Глава 6 Голем (Два километра от Унтер-ден-Линден, 26 апреля 1945 года)

  Глава 7 Ловушка (Парк Тиргартен, поздний вечер 26 апреля 1945 года)

  Глава 8 Чужой (Недалеко от Бранденбургер Тор, в ночь на 27 апреля 1945 года)

  Глава 9 Белое (Нойкёльн-Тиргартен, в ночь на 27 апреля 1945 года)

Часть вторая Jagdgründe[39]

  Глава 1 Бег (Парк Тиргартен, в ночь на 27 апреля 1945 года)

  Глава 2 Падальщик (Парк Тиргартен, практически в то же самое время)

  Глава 3 Пленник (Парк Тиргартен, под утро 27 апреля 1945 года)

  Глава 4 Палач (Парк Тиргартен, раннее утро 27 апреля 1945 года)

  Глава 5 Черепа (Правительственный квартал Берлина, полдень, 27 апреля 1945 года)

  Глава 6 Крайсляйтер (Центр Берлина, 10 часов утра, 27 апреля 1945 года)

  Глава 7 Мертвец (На полтора часа раньше, Тиргартен, 27 апреля 1945 года)

  Глава 8 Хамелеон (Квартал Тиргартен, 10.30 утра, 27 апреля 1945 года)

  Глава 9 Фаустпатрон (Центр Берлина, 10 утра, 27 апреля 1945 года)

  Глава 10 Извне (Район Тиргартен, 11.30 утра, 27 апреля 1945 года)

Часть третья Die Letzte[62]

  Глава 1 Вессель (Центр Берлина, 2 часа ночи, 28 апреля 1945 года)

  Глава 2 Исполнитель (Правительственный район, 2.30 ночи, 28 апреля 1945 года)

  Глава 3 Допрос (Вилла в районе Тиргартен, под утро 28 апреля 1945 года)

  Глава 4 Экземпляр (Здание РСХА, центр города, 14.00, 28 апреля 1945 года)

  Глава 5 Турист (Дом Винтерхальтера, Тиргартен, 14.15, 28 апреля 1945 года)

  Глава 6 Бойня (То же место, что и раньше, через несколько секунд)

  Глава 7 Последняя (Тиргартен, день 28 апреля – ночь 29 апреля 1945 года)

  Глава 8 Разгадка (Подвал Диснея, 0.30 после полуночи, 29 апреля 1945 года)

  Глава 9 Бегущая (Парк Тиргартен, линия фронта, 6 утра, 1 мая 1945 года)

  Глава последняя Рейхстаг (Парк Тиргартен, 6.45 утра, 1 мая 1945 года)

  Эпилог (Москва, 25 сентября 2019 года) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg