«Мы из губрозыска»

Мы из губрозыска (fb2) - Мы из губрозыска 1471K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Николаевич Дашко

Дмитрий Дашко Мы из губрозыска

Мои искреннее спасибо всем, кто поддерживал меня и помогал в работе над книгой.

Евгению Васильевичу Шалашову — за помощь с поистине уникальными материалами и консультации по многим историческим вопросам;

Сезину Сергею Юрьевичу — за многочисленные советы и очень ценную информацию исторического характера;

Большакову Роману — за пристальное внимание к моей работе над текстом и профессиональные советы в юридической и исторической части;

Читателям, которые на протяжении многих лет следят за моими книгами и покупают их!

С удовольствием пообщаюсь с вами на .

Ваш Дмитрий Дашко

Глава 1

Курьерский из Петрограда запаздывал. Хотя от курьерского в том поезде было разве что название. В прежние времена состав на большой скорости пролетал Нивинский полустанок, а сейчас мало того, что полз, как черепаха, так еще и останавливался на каждом углу. И публика в поезде была совсем другая. Никаких тебе бывших хозяев жизни: обычный трудовой народ от крестьян до совслужащих.

Сыщики, чтобы не мозолить глаза, спрятались в лесочке, выбрав место, откуда хорошо просматривался пустой перрон.

Комаров в июне тысяча девятьсот двадцать первого развелось видимо-невидимо. Они густой тучей нависли над четверкой сидевших в засаде мужчин, и ели бы не дымный самосад, которым поделился щедрый Пантюхин, дела стали бы совсем плохи.

— Вот же твари! Так и норовят попить кровушку из трудового народа! — хлопнул себя по мясистой шее старший отряда — Колычев, агент Железнорудского[1] губрозыска[2].

Трех милиционеров из Нивинской волости (почти весь штат, за исключением начальника волостной милиции) ему дали в подчинение для выполнения особо важного задания.

— Не насекомые, а прямо буржуазные элементы какие-то! — добавил он, снова проведя по загривку. — У! Кровопивцы, в душу их мать!

— А ты сильнее затягивайся, да дым большими кольцами выпускай. Учись у меня, — усмехнулся Пантюхин.

Он пыхнул и тут же окутал себя огромным облаком вонючего дыма.

— Завидую твоим легким, — покачал головой Колычев. — Тебя вместо паровоза запрягать можно.

— От меня рази только дым да копоть одна. Но могу у попа заместо кадила поработать.

Дым скрыл от всех кривую усмешку Колычева.

Уже перевалило за полдень, на небо набежали угрюмые тучки, затянув солнце серой пеленой. Комары только того и ждали, набросились с удвоенной силой.

— Как бы не залило нас, — вздохнул Пантюхин. — Вон, птицы низко залетали. Верная примета — быть дождю.

Он жадно докурил самокрутку и с сожалением бросил окурок под ноги, чтобы растоптать подошвой ботинка.

— Эй, казачок, как дела? — спросил агент. Вопрос адресовался Петру Елисееву. Из всех сидевших в засаде только он производил впечатление человека служивого. Стройный, широкоплечий, с густым казацким чубом, выбивавшимся из лихо заломленной набок фуражки с синим околышем. Одет в выцветшую гимнастерку, подпоясанную кожаным ремешком, и галифе. На ногах щегольские сапоги-гармошка, которым сноса не было.

Сам Колычев больше походил на мастерового, коим, в сущности и являлся, до того как по разнарядке угодил из депо по первой в ЧОН[3], а потом на милицейские курсы. Закончив их, оказался в губрозыске, где в скорости стал считаться одним из лучших сотрудников.

Пантюхин и Рожнов, последний из их компании, обликом и одеждой не отличались от подавляющего большинства крестьян. Разве что на боку у Пантюхина висела кобура с револьвером, а Рожнов взял на операцию трехлинейку с примкнутым штыком, но кого удивишь в эти тревожные времена оружием. Почитай, у каждого второго в хозяйстве надежно припрятан обрез, а то и целый пулемет.

«И публика в поезде была совсем другая. Никаких тебе бывших хозяев жизни: обычный трудовой народ от крестьян до совслужащих».

В свое время это здорово аукнулось властям. Когда в восемнадцатом в уезде вспыхнул кулацкий мятеж, прибывшие на усмирение воинские части изъяли у мужиков винтовок и патронов на стрелковую дивизию. И это только то, что удалось найти в результате коротких поисков. Страшно подумать, сколько еще зарыто-закопано и может быть однажды извлечено на свет божий.

Впрочем, советская власть не дремала, предупредительно гася возникавшие то тут, то там стихийные волнения. Былого размаха они, конечно, не имели, но не все еще поняли, что Советы пришли всерьез и надолго.

— Все по-старому, — отозвался Елисеев. — Состава не видно.

Немного подумав, спросил:

— А этот Чеснок точно сегодня должен приехать? Никакой ошибки?

Колычев важно кивнул.

— Даже не сомневайся.

И принялся пояснять:

— Наколочка верная. У Чеснока здесь брат живет. И такое понимаешь, жизненное обстоятельство: у брата на завтрашний день свадьба назначена. А дальше все просто: не может Чеснок такого события пропустить, обязательно наведается. Характер у него такой.

— Завтра, говоришь… — Елисеев прикрыл глаза. — Это что ж получается, Чеснок — Васька Никитин, брат Савелия Никитина? Так что ли?

— Знаком с ним? — заинтересовался агент.

— Доводилось сталкиваться на кривой дорожке, — не стал вдаваться в подробности Елисеев.

— Еще как доводилось. Семейка у них еще та. Оторви да выбрось. Тот, который Савелий, злостный самогонщик, — пояснил Пантюхин. — Никакой совести у человека нет. Гонит огненное зелье в промышленных, так сказать, плепорциях. Мы уже и штрафовали его, и аппарат конфисковали, и арестом припугнули. Ничего не берет! Как гнал, так и гонит.

— Не грусти! Возьмем Чеснока, а вместе с ним для комплекта и братца-самогонщика, — заверил Колычев.

— Если будет за что, — тихо произнес Елисеев, но агент его услышал.

— Найдется за что. Не за одно, так за другое, — убежденно произнес он. — Может, за самогон привлечем, а может, и …

Рев приближающегося паровоза оборвал его на полуслове.

Милиционеры напряглись, прекрасно понимая, что им сейчас предстоит. То, ради чего их сюда выдернули кормить комаров. То, зачем из губернской столицы приехал агент уголовного розыска. Будет не до шуток, это даже юнцу понятно.

Трое милиционеров юнцами не были.

— Внимание, товарищи, — враз посерьезнел Колычев. — Слушай мою команду. Брать Чеснока будем тихо и аккуратно, чтобы не спугнуть заранее. Мне за ним уже надоело гоняться.

— Оружие у него есть? — спросил Елисеев.

— А как же! — поморщился агент. — Он без ствола из дома не выходит. Ну а за голенищем сапога у него ножик и, можешь не сомневаться, порезать человека для Чеснока — дело плевое.

— И не таких обламывали, — самоуверенно сказал Пантюхин, но те, кто был с ним хорошо знаком, услышали бы в его голосе нотки тревоги.

Не особо-то большой был опыт задержания матерых бандитов у обычного волостного милиционера. Такая птица в их краях попадалась нечасто.

Состав замер у платформы. Паровоз зашипел, разводя пары, и через минуту тронулся, оставив перрон пустым, не считая высокой фигуры в серой армейской шинели и с «сидором» на плечах.

— Он? — спросил Колычев, прекрасно зная ответ.

Елисеев кивнул. Чеснока он узнал сразу, пусть и давно не видел.

Фигура заозиралась и, убедившись, что никто на перроне никого нет, зашагала в сторону сидевших в засаде.

— Я ж говорил, что место правильно выбрали, — довольно сказал Пантюхин. — Мимо нас не пройдет. Тут его и сцапаем.

— Старайтесь не смотреть на него, — прошептал Колычев. — Вдруг взгляд почувствует… У воровского люда чуйка обостренная. Всегда на взводе.

Бандит шел беспечной походкой, с каждым шагом все ближе подходя к сидевшим в засаде милиционерам. Елисеев, вопреки инструкции начальства, пристально всмотрелся в Чеснока.

М-да, а ведь не скажешь, что перед тобой опасный преступник. В губрозыске считают, что на Чесноке минимум три убийства. Одно из них весьма зверское: Чеснок разделал топором аптекаря так, что жена не узнала. Колычев показывал фотографии: на них были куски мяса.

Лицо у гражданина Никитина вполне добродушное, на щеках и носу — озорные детские веснушки, в маленькой бородке клинышком терялась безмятежная улыбка честного человека, у которого на совести нет никаких грехов. Взгляд веселый и спокойный, легкая поступь уверенного в себе и физически сильного мужчины.

Чеснок насвистывал какой-то прилипчивый мотивчик. Елисеев определенно где-то слышал эту мелодию, но память не желала подсказывать, где и когда.

Мотивчик оборвался на середине, когда дорогу бандиту перегородил Колычев с отливающим никелем «Смит и Вессоном» в руках. Елисеев удивился, увидев в руках агента это не самое серьезное оружие. Да, выглядит красиво и смотрится эдакой игрушечкой, но в остальном… Однажды зимой Петр на спор выпалил из такого же в стоявшую шагах в пяти от него старую березу. Пуля, ударившись в стылую древесину, отскочила и упала ему под ноги.

— Гражданин Никитин, вы арестованы, — с торжеством в голосе произнес Колычев.

Он наставил револьвер на Чеснока. Выражение лица у того не изменилось.

Странно, подумал Елисеев, Чеснок словно предвидел эту встречу и подготовился к ней. Вон, какая спокойная физиономия. Ни один мускул не дрогнул. Его выдержке можно было позавидовать.

— А вы, простите, кто? — пристально взглянув на Колычева, спросил преступник.

— Губрозыск. Мы за тобой уже месяц гоняемся.

— Губрозыск… Вот оно что… Ладно, ваша взяла, — вздохнул Чеснок. — Сдаюсь я.

И такая была покорность в его словах, что агент на какое-то мгновение допустил ошибку, отведя ствол в сторону от бандита. А может, понадеялся на товарищей из уездной милиции.

Никто не ожидал от Чеснока такой прыти. Миг, и револьвер Колычева оказался в густой траве, а сам агент согнулся от предательского удара в пах. Рожнов ткнул штыком, метя в живот бандита, но Никитин успел схватиться за ствол трехлинейки и дернул его на себя. Милиционер, потеряв равновесие, полетел в кусты. И тут же вслед ему прогремел выстрел. Чеснок действовал молниеносно, успев выхватить из кармана шинели «браунинг» и нажать спусковой крючок.

Брать живым, вспомнил Елисеев одно из наставлений Колычева. Живым, несмотря ни на что. Губрозыск надеялся через Чеснока выйти на шайку, давно наводившую страх на всю губернию.

Время спрессовалось в короткий миг, когда Петр ринулся на Чеснока. Тот уже направлял ствол на милиционера, палец ложился на вороненый спусковой крючок… Елисеев пригнулся, «браунинг» бахнул прямо над головой, сорвав фуражку. Петр головой протаранил грудь бандита, боднув его, словно бычок.

Они повалились вместе. Милиционер оказался сверху, увидел перед собой полные злобы глаза, налившиеся кровью.

— Получи, сука!

Кулак врезался прямо в нос Чеснока, расквасив его и превратив в нечто невообразимое.

— Еще, гад!

Он ударил бы и во второй и в третий раз, но тут его руку перехватил Колычев.

— Отставить! Отставить, кому я сказал! Мне его еще допросить нужно!

Петр с трудом оторвался от окровавленной рожи, в которой не осталось и следа от прежней ненависти. Только дикий ужас во взгляде.

— Рожнову помоги, — приказал оперативник. — Ему вроде досталось.

Он с легкостью поднял Чеснока и завернул его руку хитрым приемом.

— Пусти, больно! — взвыл преступник.

Агент стукнул его револьвером по ребрам.

— Больно ему! — с иронией сказал сыщик. — Сам виноват! Не вздумай трепыхаться — руку сломаю!

Только сейчас все вспомнили о Пантюхине. Тот стоял как соляной столб, не в силах пошевелиться. На покрасневшем лице выступила испарина.

— Испугался? — с короткой усмешкой спросил Колычев. — Бывает. Я сам, когда в первый раз жулика брал, чуть в штаны не наделал.

Он толкнул Пантюхина плечом.

— Проснись, тетеря. Закончилось все.

— Не закончилось, — сказал Елисеев. — Надо еще эту сволочь в город доставить. И Рожнова до больницы довезти. На минуты счет идет.

В подтверждение его слов, раненый застонал.

— Успеем, — пообещал Колычев. — Должны успеть.

Агент ошибся, Рожнов умер по дороге в больницу.

В вещмешке арестованного среди подарков, которые Чеснок вез на свадьбу брату, отыскались украшения, проходившие сразу по нескольким разбойным делам в губернии. Агент узнал по описанию сережки супруги убитого аптекаря.

На другой день Петр сажал Колычева на поезд, идущий в Железнорудск. Тот успел узнать у Чеснока все, что было нужно, и теперь рвался в губернскую столицу со свежими новостями.

Перед тем, как заскочить в вагон, он крепко пожал руку Елисееву.

— Скоро свидимся, паря!

— Опять в наши края собираешься? — не понял милиционер.

— Нет. Теперь уже ты к нам. Я о тебе слово замолвлю. Нам такие кадры нужны. Жди со дня на день вызова.

Глава 2

Прошло две недели. Петр уже запамятовал о словах Колычева, да и, если сказать по правде, не очень-то рвался в город. Нивино было его родиной, здесь он знал всех и все его знали. Жизнь давно наладилась, вошла в привычную колею. Особого смысла что-то менять не было.

Служба в милиции его не тяготила. Пусть зарплата и оставляла желать лучшего, и выдавали ее с задержками, однако холостому и малопьющему Петру хватало. Еще и оставалось, чтобы отложить немного на черный день.

И обязанности были простыми и понятными: следить за порядком, ловить самогонщиков и конокрадов. Убийства в волости бывали редко, и, уж если и приключилось какое, долго искать душегуба не не приходилось. За редким исключением оно происходило у всех на глазах, и свидетелей хватало. Не поделят промеж себя мужики и парни из соседних деревень во время религиозного праздника, схлестнутся в пьяной драке, а, перед тем как угомонятся, обязательно одного-двух не убьют, так покалечат.

По этой причине Петр праздники не любил. Кому веселье, а кому сплошная нервотрепка.

Начальник волостной милиции Павловцев тоже недолюбливал праздники. Они портили всю отчетность, за которую он потом получал выволочку из района и уезда. Врать, как это делали некоторые несознательные товарищи из других волостей, Павловцев не научился. Точно так же не умел скрывать свои чувства, и потому, вызвав к себе с утра пораньше Елисеева, разговор начал с трехэтажного ругательства.

— Чего материшься, Егорыч? — спросил Петр, удивлено разглядывая не на шутку раздухарившегося начальника.

Вместо ответа тот сунул ему мятый листок бумаги. Если б не большая гербовая печать, Елисеев принял бы этот бумажный огрызок за простой кусок обоев. Но, как выяснилось, это было официальное распоряжение из губернии, в котором начальник губрозыска требовал в срочном порядке направить к нему старшего милиционера Петра Елисеева для «усиления штатов».

— Может, ошибка? — предположил Петр, возвращая документ.

— Скажешь тоже! Там же черным по белому все расписано, кого и куда послать. А у меня самого теперь дыра в штатном расписании! Рожнова убили, тебя в город затребовали! Где я вам замену найду?!

Павловцев чуть не рвал на себе волосы, и его можно было понять.

До осени 1919-го проблем с набором в милицию не было. Сотрудников не призывали на службу в Красную армию, люди шли в органы внутренних дел с охотой. Вскоре ситуация изменилась. В октябре девятнадцатого года почти треть губернских милиционеров направилась на фронт. Вернулись далеко не все. В итоге начался кадровый голод, сотрудникам пришлось работать за себя и того парня. Даже высокая безработица не сделала службу в милиции привлекательней. Туда шли те, кто искренне желал искоренить преступность и те, кого направили партийные и комсомольские ячейки.

К сожалению, хватало и любителей половить рыбку в мутной воде, но с ними боролись самым жесточайшим образом. Совсем недавно по рядам милиции прокатилась большая чистка, много грязных на руку сотрудников оказалось на тюремных нарах, а кое-кто пошел и по расстрельной статье.

Павловцев был человеком исполнительным, потому вскоре успокоился, его мысли потекли в деловом направлении.

— Ладно. Ничего не попишешь. На сегодня я тебя от службы освобождаю. Ступай домой и готовься.

— Спасибо, Егорыч! Я тогда побежал…

«И обязанности были простыми и понятными: следить за порядком, ловить самогонщиков и конокрадов».

— Давай! Жаль расставаться с тобой! — признался Павловцев. — Чует сердце, навсегда тебя забирают. Уж не знаю, свидимся ли еще…

— Свидимся, — засмеялся Елисеев. — Что за похоронные настроения, товарищ начальник! Ты меня будто на тот свет провожаешь!

— Для меня разницы никакой. Если там не устроишься, возвертайся смело. Я тебя с огромной радостью назад приму, — пообещал Павловцев.

— Когда выезжать, Егорыч?

— Написано ж, «в срочном порядке». Завтра отправляйся, чего кота за усы тянуть! Я сейчас все бумаги выправлю.

— Понял, Егорыч! Спасибо тебе! Приходи вечером ко мне, отвальную буду устраивать, — пригласил Елисеев.

— Обязательно приду. Не каждый день лучшего сотрудника провожаю. Заодно документы принесу.

Вечером хозяйка, в чьей избе квартировал Петр, приготовила скромное угощение. Народу пришло немного: служба в милиции не располагала к большим знакомствам, тем более к дружбе. Только свои, близкие, с кем съел не один пуд соли, кому доверял спину.

Посидели, поговорили, выпили чуток, закусили. Ближе к полуночи разошлись. Это Елисееву с утра на службу не надо, а оставшимся товарищам теперь тянуть лямку и за него и за погибшего Рожнова.

Как всегда, Петр только чуток пригубил из налитой стопки и больше к ней не прикладывался. Не любил он пьяное дело, насмотрелся на всякое. Видел, как водка губит хороших людей и не желал себе такой участи.

Думал, что не заснет, проворочается всю ночь в кровати, однако нет, сон сморил здоровый молодой организм сразу, стоило только опустить голову на мягкую, набитую перьями и пухом, подушку. Спал крепко.

Встал на рассвете, с петухами, полный сил. Позавтракал, простился с хозяйкой и пошагал на тот самый перрон, у которого брал вместе с Колычевым Чеснока.

По пути встретил парочку знакомых. Весть, что «старшой милиционьер» уезжает вроде как на повышение в большой город, уже разлетелась по округе. Каждый встречный норовил пожать руку Петру, пожелать удачи. А кое-кто, из тех, кому милицейская натура Елисеева не давала спуска, откровенно радовался. Видел Петр спрятанные в густых бородах насмешки, слышал облегченные вздохи. Что поделать, он не мятный пряник, чтобы всем нравиться. Особенно таким, кто на руку не чист или вредит советской власти.

По пути стал думать нахлынувшую думку. Как встретит его город? Какой будет служба на новом месте? То, что непростой, так это к бабке не ходи. Взять к примеру Чеснока — и ведь это еще не самый отъявленный злодей. Хватает деятелей более серьезных и опасных. Колычев такого понарасказывал, кровь в жилах стынет.

Трудностей Елисеев не боялся, как и смерти. К этому вопросу он относился с философским спокойствием: что неизбежно, то неизбежно. Глупо на рожон переть, конечно, но куда глупее постоянно трястись от страха. Этому его на фронте научили.

Когда вернулся, долго не мог привыкнуть к тишине. Ждал близкого разрыва снаряда, разбрасывающего комья земли, вжиканья роя пуль и приказа идти в штыковую атаку. Не верилось, что все позади, что уберегла судьба от гибели в окопах. Из всех ранений — только легкая контузия. Голова тогда с месяц поболела, потом вроде прошло без последствий.

Вот и полустанок. У избы-пятистенка, служившей чем-то вроде вокзала, толпился народ. Тут тебе и встречающие, и провожающие, и те, кто в губернскую столицу по делам едет. Люди собрались заранее. Поезда часто ходили без всякого расписания. Тот же курьерский мог прийти часа на два-три раньше или позже. А во сколько прибудет к месту назначения, никому не ведомо.

Петру повезло. Долго ждать не понадобилось. Он даже заскучать не успел, когда поезд прибыл к полустанку. Может, оно и дальше без особых проволочек пойдет, подумал Петр.

Влез в грязный и набитый битком пассажирами вагончик, помог бабке-попутчице поднять узлы с поклажей (не иначе на рынок торговать ехала), отыскал свободный уголок и с грехом пополам разместился, убрав с прохода ноги, чтобы никто случайно не споткнулся.

Ворчать и ругаться на него не стали. Всем ехать надо. Да и много ль ему места понадобилось? Из вещей только армейский сидор, и тот плечи не оттягивал: перемена белья, рубаха и чуток продуктов в дорогу. Как оно будет дальше, Елисеев не загадывал. Приедет, на месте разберется.

Паровоз протяжно загудел, дернул состав с места и медленно покатил по рельсам. Вагон затрясся, задребезжал, из окон и щелей задуло.

Елисеев внимательно осмотрел попутчиков. Глаз был наметан, это для милиционеров первое дело. Да и память хорошая нужна, чтобы, к примеру, держать в голове словесные приметы преступников. Вроде никого подозрительного. Мужики, бабы, дети… Как обычно. Напротив красноармеец, спит сидя, пузыри пускает. Петра аж завидки взяли. Наверное, домой на побывку парень едет. Форма на нем новая, от чистоты и свежести скрипит.

Народ постепенно разговорился. Молча ехать скучно. Хороший разговор, как известно, любой путь укорачивает. На жизнь жаловались, на власть советскую, голод и безработицу, сетовали на Новую экономическую политику. По всему выходило, что снова буржуи недобитые возвращаются и скоро к рукам своим загребущим все приберут. Зачем, спрашивается, революцию надо было делать и столько людей в гражданскую положить?

В Нивинское отделение милиции инструктор из губернии приезжал, читал политграмоту, в том числе и о НЭПе рассказывал. Интересно говорил, образно, примеры всякие приводил. Хотел было Петр его словами мужикам темным ситуацию разъяснить, да передумал. Не получится у милиционера так же складно рассказывать. Ума палата нужна, да язык без костей. Елисеев, конечно, не дурак, но соловьем заливаться не научился.

Вагон качался на стыках, за мутным окошком мелькали деревья, скошенные луга, речки, проселочные дороги с редкими пылящими телегами. Порой за стеной леса проглядывали покосившиеся крыши деревенских хат — некогда мужикам было хозяйство в порядок приводить, давно ли с фронтов вернулись?

Потихоньку народ в вагоне надышал, стало тепло, словно возле печки. И разговоры плавно сменили тональность, закончились пересуды, пошли шуточки, развеселые истории. Надоело за жизнь плакаться.

Елисеев сам не заметил, как задремал. Разбудила его суматоха. Пассажиры засуетились, похватали узлы и сумки, поспешили к выходу, мешая друг дружке.

Петр глянул в окно. Ясно, отчего публика заволновалась: состав подъезжал к Железно-рудску. Собственно, пошла окраина губернской столицы, а там и до вокзала недалеко. Потянулись добротные дома, много двухэтажных. Первый этаж каменный, а второй деревянный, с балкончиком.

Поезд остановился. Петр накинул на правое плечо лямку сидора и поспешил вместе со всеми. Поневоле суматохой заразился, хоть и понимал, что остановка конечная, дальше состав не пойдет. Впереди маячила широкая спина красноармейца. Елисеев снова позавидовал его новенькому обмундированию. Вот бы и их, в милиции, так же бы одевали с иголочки!

Сколько Павловцев ни писал в губернию, вещевого довольствия в уезд не поступало. Объясняли, что и давать нечего, пусто на складе, хоть шаром покати. Приходилось трепать свое, и коли порвал что — кричи караул! На рынке, что одежда, что обувь стоила бешеных денег. А что самое хреновое, становилась только дороже. Совсем потеряли совесть спекулянты-перекупщики, драли втридорога. А жалованье милиционерам почти не повышалось. Обидно, но что поделаешь. После войны все хозяйство в разрухе, когда еще поднять получится!

А тут еще и разгул бандитизма. Так и норовят в спину ударить, сволочи!

Оказавшись на перроне, Елисеев чуть не оглох от гомона. Непривычно ему стало после деревенской тишины и малолюдства. Народу на вокзале — тьма тьмущая. Бегают туда-сюда, спешат. Носильщики тележками громыхают.

— Па-беригись!

Не отскочишь в сторонку — затопчут.

Прямо у поезда бабки торгуют жареными семечками. Петр не сдержался, купив кулечек, свернутый из старой газеты. Вроде не солидно для милиционера семечками баловаться при таком скоплении народа, но он же не при исполнении, да и на лбу не написано, где служит.

Покрутил головой, любопытствуя. Вокзал в Железнорудске построили в 1905-м и с той поры не ремонтировали. Зеленая краска на фасаде потускнела, пошла трещинами, а местами осыпалась вместе со штукатуркой, обнажая коричневые бока кирпичей. Половина оконных проемов закрыта щитами из досок. Но все равно красиво. Елисеев художником не был, однако красоту чувствовал душой.

Маленькую часовенку, пристроенную к основному зданию, переделали в лекторий. Кресты с куполов сняли, иконы на входе завесили кумачовым полотнищем с лозунгом.

Под лозунгом стоял патруль: три бойца с красными повязками на руках. Их внимание привлек сосед Елисеева, и они подозвали парня к себе.

— Товарищ красноармеец, подойдите, пожалуйста. Надо бы документики ваши проверить.

Дезертиров ловят, сообразил Петр. Ему и самому приходилось участвовать в подобных проверках. Красноармеец вздохнул, однако спокойно подошел к патрульным, полез за пазуху доставать документы. Событие рядовое, и Елисеев отметил его исключительно по привычке. Служба заставляла контролировать все происходящее. Даже то, что напрямую его не касается.

Но тут эхом грянул выстрел, потом второй. С деревьев небольшого парка, раскинувшегося по другую сторону железнодорожных путей, с карканьем сорвалась огромная стая ворон, заполонившая небо.

Глава 3

Тонко, навзрыд закричала женщина.

— Убивают! — заголосила она. — Помогите, люди добрые!

Люди испуганно шарахнулись в поисках укрытий, началась паника. Петр развернулся, оценивая ситуацию. Было ясно, что стреляли от часовенки. И тут же его едва не сбили с ног. Дородный мужчина в купеческой поддевке несся сломя голову, не разбирая пути. Сначала свалил одну из торговок, потом налетел на Петра. Они столкнулись, как два биллиардных шара и сразу же разлетелись по сторонам.

— Смотри, куда прешь! — закричал Елисеев, падая на спину.

Его ощутимо приложило затылком о брусчатку. Свалившийся поблизости купчик не ответил, он встал на четвереньки и, по-собачьи ловко перебирая руками, на карачках пополз прочь, пока не добрался до спасительного укрытия, где засел, мелко крестясь.

Петр поднялся и невольно схватился за ушибленное место. На затылке появилась шишка, в глазах плыло, совсем как после контузии, в ушах лопались пузыри. Он нашел в себе силы справиться с нахлынувшей слабостью. Распрямившись во весь рост, заметил поблизости афишную тумбу, заклеенную объявлениями, заскочил на нее и увидел поверх голов мечущихся граждан убегавшего красноармейца. Тот несся к привокзальной площади, еще секунда и скроется с глаз.

Ветер полоснул по глазам обрывком афиши: почтеннейшую публику зазывали на французскую борьбу с участием чемпиона Испании Рауля. Его почти квадратная физиономия была запечатлена под текстом. Господин Рауль почему-то стремился к анонимности, пряча лицо под черной маской. Афиша была древней, чуть ли не прошлогодней.

Она сильно мешала обзору, Петр с досадой сорвал обрывок, и ветер погнал его прочь.

Взгляд зацепился за другую картину: один из патрульных распластался по земле, широко раскинув руки; второй сидел, прислонившись спиной к дверям часовенки. Он зажимал ладонью кровавое пятно, расплывшееся на гимнастерке. Стреляли в них. А кто? Похоже, тот самый красноармеец в новом обмундировании.

С другого конца перрона на шум пальбы бежали несколько человек с винтовками. Наверное, сотрудники транспортной милиции. Но пока они доберутся, пока поймут в чем дело, преступника и след простынет. Елисеев бросился в погоню, жалея, что сдал свой револьвер, хотя вряд ли бы он стал стрелять в толпе. Можно зацепить случайных прохожих, слишком велика ответственность.

Он обогнул здание вокзала, выскочил на площадь, по наитию посмотрел налево и снова наткнулся на знакомую фигуру. Красноармейца уносил открытый экипаж. Коляска постепенно набирала скорость. Елисеев заскрежетал зубами, преступник уходил. Возможно, правит экипажем его сообщник. Вон как быстро подсадил к себе клиента. Обычно «ваньки» долго сторговывались, пытаясь набить себе цену.

Угнаться за конным экипажем — дело практически невозможное, однако коляска еще не набрала ход, к тому же на пути у нее постоянно возникали преграды, которые приходилось объезжать: то ломовые телеги, то просто нагруженные вещами люди, спешившие к вокзалу и не желавшие уступать дорогу транспорту.

Петр не был большим любителем бега, однако выбора не оставалось. Стремглав кинулся за коляской. И пусть сердце норовило выпрыгнуть из груди, а под ложечкой закололо, все же успел поравняться с задним колесом экипажа. Понимая, что на большее его не хватит, завопил что было сил извозчику:

— Стой, милиция!

Удивительно, но окрик сработал. Извозчик машинально потянул вожжи на себя. Коляска резко замедлила ход. И сразу же грянул выстрел: красноармеец палил из черного хищного вида пистолета. Первая пуля чвиркнула возле Петра, заставив его отпрыгнуть в сторону. Следующая предназначалась извозчику. Тот сразу обмяк. Красноармеец птицей взлетел на его место, скинул тело с коляски (оно шмякнулась в грязь) и схватился за вожжи.

— Не уйдешь, сука! — закричал Елисеев.

В ответ бахнул новый выстрел. И снова пуля ушла в «молоко», сложно одновременно палить из пистолета и править лошадью. Вот и у бандита ничего не получилось.

Времени на раздумье нет. Действовать нужно, действовать. Как именно? А вот так: милиционеру удалось заскочить в уходивший экипаж. Едва устояв на ногах, Елисеев кинулся на бандита, схватил его за шею и потащил на себя. Тот забыл о лошадях, выпустил поводья, и, не устояв под тяжестью милиционера, повалился на него. Петр сумел отобрать у трепыхавшегося противника пистолет и ногой оттолкнул его как можно дальше.

Бандит захрипел, его лицо покраснело, стало напоминать цветом вареного рака. И все же он не собирался сдаваться. Извернувшись, ткнул локтем в живот милиционера, угодив в солнечное сплетение. От острой боли Елисеев едва не потерял сознание. Понимая, что вот-вот положение переменится и этот гад возьмет над ним верх, он еще сильнее стиснул шею противнику.

Но тут что-то под ними треснуло, экипаж резко накренился, а потом, наскочив на камень, развалился, выбросив их словно катапульта.

Они пролетели несколько метров, цепко схватившись друг в друга, упали в глубокую, разлившуюся грязью лужу. Шея бандита хрустнула, голова мотнулась как у тряпичной куклы.

И сразу кто-то подскочил к ним, принялся расцеплять. Елисеев с сожалением разжал пальцы, чувствуя, как их сводит судорогой. Руки были чужие, с трудом подчинялись.

— Документы, — потребовали у него над ухом. — Предъявите документы.

Говорил суровый щетинистый дядька с обветренным лицом и слезящимися глазами. От него пахло табаком и селедкой. Стоявший рядом парнишка в полотняном шлеме оттеснял мигом набежавшую толпу. В руках у него была винтовка с примкнутым штыком.

— А ну разойдись, граждане! Кому говорю?! Парнишка был совсем молодым, его голос срывался, и несколько раз он невольно пускал «петуха», что не добавляло ему серьезности в глазах у собравшихся.

— Вы кто, товарищи? — спросил Елисеев.

— Транспортная милиция.

— Свои, — облегченно прошептал Петр.

— Это мы еще проверим: свои или чужие, — грубо произнес дядька.

Елисеев покосился на бандита. Того уже выволокли из лужи. Милиционер в темной тужурке и с деревянной кобурой маузера на боку склонился над телом, стал щупать пульс. Распрямившись, коротко бросил:

— Готов.

— Только шапки не спешите снимать. Не стоит он этого, — произнес Елисеев. — Я, почему за ним побежал: это он стрелял в патрульных. И в меня палил, и в извозчика…

— Извозчика тоже наповал, — сообщил милиционер с маузером.

— Хреново. Столько трупов в один день!

Дядька взял документы Елисеева и принялся старательно читать. Чувствовалось, что эта наука дается ему с трудом. Закончив, с уважением вернул бумаги.

— Все понятно, товарищ Елисеев. Документы у вас в ажуре. — Он вытянул пятерню. — Будем знакомы, Архипов — начальник отдела транспортной милиции. К нам по какому вопросу приехали?

— В губрозыск вызвали для укрепления. Сотрудников у них не хватает.

— Лихо начали…

Петр пожал плечами.

— Так вышло. Думал, спокойно до места доберусь, а тут пальба, крики, смерти…

Отношение к нему переменилось. Теперь во взглядах милиционеров появилась неприкрытая симпатия.

Архипов осмотрелся.

— Свидетели есть?

— Есть свидетели, есть. Пропустите меня, пожалуйста, — сквозь толпу протиснулась полноватая женщина, одетая по-городскому. Голова у нее была непокрыта. Ветер трепал ее длинные русые волосы.

Елисеев почему-то решил, что она учительница.

— Я все видела, — сообщила женщина. — Этот, — она кивком указала на распростертого бандита, — с патрулем разговаривал, что-то им видать не понравилось. Поскандалили они чуток, а потом он вдруг пистолет выхватил, пальнул несколько раз и побежал.

Женщина нервно всхлипнула:

— Просто ужас какой-то! Посреди белого дня!

— Верно, — выкрикнули из толпы. — Все так и было. Отпустите парня. Если б не он, ушел бы злодей!

— Товарищи, прошу вас пойти с нами. Мы запишем ваши показания. Не волнуйтесь, это ненадолго. А вам, товарищ Елисеев, большое спасибо от лица трудового народа и нашей транспортной милиции! — объявил Архипов. — Я сообщу вашему начальству о том, как вы помогли.

Вместе с учительницей и вторым свидетелем они прошли в крохотную комнатушку, где с каждого сняли показания. Экстренно вызванный следователь только восхищенно качал головой.

— Знаете, кого вы ликвидировали? — спросил он у Елисеева.

— Никак нет. Знаю, что какого-то бандита и все. Он мне не представлялся.

— Это не просто бандит. По нему запрос аж из самой Москвы прислали месяца два назад. Фамилия Пичугин. Убийства, бандитизм, кражи со взломом… В общем, наворотил делов. Еще и у нас двойное убийство совершил. Вовремя вы его остановили, товарищ Елисеев.

Елисеев сообразил, что один из патрульных убит, спросил про судьбу второго.

— Ранен, — сообщил следователь. — Врачи борются за его жизнь. Жаль парня: жена у него, детишек двое. Надеюсь, скоро на поправку пойдет.

— Хотелось бы, — согласился Петр. — А почему Пичугин стрелять начал? Ему бы сидеть ниже травы, тише воды…

— В документах непорядок, — пояснил собеседник. — Подвели его бумаги. Раньше, видимо, прокатывало, а у нас не прошло.

— А что именно было не в порядке? Если, конечно, не секрет…

— Да какой тут секрет! — махнул рукой следователь. — Тем более от вас! Мы же одним делом занимаемся. Как это часто бывает, всему виной мелочь. — Он стал рассказывать: — Липу надо умеючи делать, а хорошая липа и стоит соответственно. Думаю, дурака свалял Пичугин, купил документы по дешевке. А может, тот, кто ему их варганил, от жизни сильно отстал. Такой вариант тоже со счетов сбрасывать нельзя. — Елисеев с интересом посмотрел на следователя, а тот, понимая, что затянул со вступлением, наконец-то сдвинул с места свой рассказ: — На печати он прокололся. Поставил штамп части, которую давно уже расформировали. А один из патрульных прежде как раз в этой части служил. Вот он сразу и заподозрил, что Пичугин не тот, за кого себя выдает. Проявил бдительность, потребовал пройти в комендатуру для разбирательств. Что оставалось Пичугину делать? Только за пистолет хвататься да ноги уносить. Итог вам известен.

В комнатушку с трудом протиснулся Архипов. В руках у него был закопченный чайник.

— Закончили, товарищи?

— Да, все в порядке, — сказал следователь. — Повезло нам, что товарищ Елисеев в нужное время в нужном месте оказался. Иначе удрал бы Пичугин, и лови ветра в поле!

— Тогда, может, чайку попьем? У меня и сахаринчика немного сыскалось. Что скажете?

— Умеете вы уговаривать, Семен Иванович, — засмеялся следователь. — Обязательно попьем, тем более в вашем обществе. Вы только потом товарища Елисеева на службу доставьте, а то некрасиво получится. Заждались его уже там, наверное.

— Непременно довезем, — улыбнулся Архипов. — Я с извозчиком договорюсь.

— Да не стоит беспокойства, как-нибудь сам доберусь, — попробовал отказаться Петр, но все его возражения были отметены сходу.

И следователю, и начальнику транспортной милиции проворный молодой человек пришелся по душе. Так что совсем скоро он сидел вместе с ними, отхлебывая из стакана в медном подстаканнике еще царских времен, обжигающий, чуть сладковатый чай.

Потом Архипов посадил его в пролетку и велел везти молодого человека к зданию губрозыска. В качестве платы протянул талон, по которому казной оплачивались транспортные расходы милиции. Однако извозчик узнал в Елисеева храбреца, который обезвредил убийцу его коллеги, и брать талон категорически отказался.

— Обижаешь, начальник! Не надо мне ничего. Забирай свою бумазейку назад. Я с этого парня и копейки не возьму. С меня не убудет, а он пущай не думает, что мы — публика неблагодарная, — заявил он. — Заодно и город могу показать. У нас, конечно, не Москва или Питер, однако посмотреть есть на что. Ну что, поехали?

— Поехали, — не стал спорить Елисеев.

Не так часто доводилось ему ездить в пассажирском экипаже, да еще и бесплатно. Все больше на простых деревенских телегах.

К будущему месту службы Петр прибыл к пяти часам вечера.

Глава 4

Губрозыск занимал здание старинного купеческого особняка, выходившего узким торцом к улице. Над дверями висела табличка «Губернский уголовный розыск». Неподалеку от входа пустовала коновязь.

У дверей стоял скучающий боец ЧОН с винтовкой. От нечего делать, он вертел головой по сторонам.

Завидев вылезавшего из коляски Елисеева, боец напрягся, взял винтовку на изготовку.

— Вы по какому вопросу, товарищ?

— Мне бы к начальнику пройти.

— Нет его, по делам уехал, — сообщил часовой.

— А кто за него остался?

— Товарищ Колычев. Елисеев обрадовался.

— Тогда я к нему.

— Проходите, — разрешил боец.

Петр толкнул массивную дверь, оказался в длинном и темном коридоре. Доски под его тяжестью заскрипели. На скамейках, установленных вдоль побеленных стен, сидели люди: потерпевшие или те, кого вызвали для допроса. При виде Елисеева все, словно по команде, вскинули головы.

— Здравствуйте, — слегка опешив от неожиданного внимания, произнес Елисеева.

— Вы к кому? — спросил его дежурный, сидевший за обшарпанным столом.

Петр хотел ответить, но сейчас же зазвонил телефон, и дежурный схватился за трубку:

— Губрозыск, дежурный по городу Федотов… Говорите адрес… Медленнее, пожалуйста. Воскресенский проспект, дом три, все верно? Принято. Отбой.

Он бросил взгляд на настенные часы и что-то записал в большой прошнурованной книге. Потом, вспомнив об Елисееве, спохватился:

— Простите, вы к кому, товарищ?

— К Колычеву.

— Вторая дверь направо, — сказал дежурный и потерял к нему интерес.

— Спасибо, — поблагодарил Петр.

Колычев сидел в маленькой прокуренной комнатушке с узким зарешеченным окном. Из всей мебели два стола, несколько стульев и несгораемый шкаф, поверх которого лежали пухлые папки.

— Петр! — обрадованно приподнялся Колычев. — Здорово, герой!

«Губрозыск занимал здание старинного купеческого особняка…»

Елисеев смущенно потупился.

— Брось барышню изображать! Проходи, не стесняйся! Из транспортной уже звонили, рассказали о твоих подвигах. Лихо ты, говорят, Пичугина кончил. Прямо голыми руками. Чуть голову не оторвал…

— Случайно вышло. Я его живьем, гада, взять хотел, — признался Петр.

— Все равно, молодец! Не сплоховал. Выходит, не зря я тебя товарищу Янсону сватал! — горделиво произнес Колычев.

Многие начальники уголовного розыска по традиции были переведены из ЧК. Не стал исключением из правила и начальник Железно-рудского губро, бывший латышский стрелок Янсонс. Правда, буква «с» на конце его фамилии постепенно исчезла, и теперь начальника величали чуть короче — товарищ Янсон. Прежде Елисееву не доводилось с ним сталкиваться лично, но все отзывы были только положительными: угрозыском заведовал человек ответственный, строгий, но справедливый, вдобавок, с неплохим опытом оперативной работы.

— А где он? — поинтересовался Петр и услышал ответ:

— Там же, где почти все наши — в клубе, Ленина слушает.

— Как Ленина?! — удивился Елисеев. — Он что — в Железнорудск приехал? А почему нам никто не сообщал? Это же такое дело… такое… — От избытка чувств у него перехватило дыхание.

Шутка ли — сам товарищ Ленин в их губернском городе. Да это событие всероссийского, если не сказать — мирового масштаба.

Колычев засмеялся.

— Ну, ты, братец, хватил! У Ильича и без нас забот хватает. В Москве он, работает.

— А как же… — совсем ошалел Петр.

— Ларчик просто открывается. Пластинки сегодня привезли с его речью. Наших первыми слушать пригласили, — похвастался Колычев. — Мы с тобой завтра пойдем. Товарищ Янсон велел устроить стопроцентный охват. Каждый сотрудник обязан услышать Ильича. Ты, кстати, как — партийный?

— Нет, — мотнул головой Елисеев. — Сочувствующий.

— Непорядок, — сказал Колычев.

Петр виновато потупился. Он подумывал о вступлении в партию, но не решался сделать первый шаг. Быть большевиком — большая ответственность. Честь велика, но велик и спрос.

— Я поговорю с товарищами по партячейке. Думаю, скоро поставим вопрос по тебе. Нас, партийных, мало, но вместе мы — во, сила! — Колычев сжал ладонь во внушительного размера кулак. — Горы свернем! Солнце с неба достанем.

Дверь распахнулась, в комнату стремительной походкой ворвался невысокий плотный мужчина лет сорока с русыми коротко стрижеными волосами. На нем был английский френч, обтянутый крест-накрест портупеей, и темно-зеленые кавалерийские галифе. Взгляд у мужчины был ясный и решительный.

Елисеев при виде его вытянулся. Вышло это как-то само собой.

— Товарищ Янсон, — сразу обратился к нему Колычев. — Вот, обещанное пополнение: Петр Елисеев из уездной милиции.

— Елисеев?! — обрадованно воскликнул Янсон.

Он протянул руку.

— Очень рад!

— Спасибо, товарищ Елисеев. Взаимно.

— Теперь будем работать вместе. Наслышан уже о вас, наслышан. Мало того, что Колычев все уши прожужжал, так еще и в клубе только и разговоров, как вы у вокзала отличились.

Начальник губро говорил по-русски бегло и без малейшего акцента. Петр с удовольствием пожал его крепкую руку, невольно отметив широкую, как у молотобойца ладонь.

— Одно плохо — засветились вы. Теперь вас как новое лицо в оперативных мероприятиях будет сложно использовать, — задумчиво произнес Янсон. — Уголовники нас наперечет знают. Потому и хотел вас, как человека пока неизвестного, к нам выписать. Но ничего, что вышло, то вышло. Будем надеяться, что сильно все же не примелькались. У вас есть, где остановиться в городе, хотя бы на первое время?

— К сожалению, нет, — честно ответил Елисеев.

— Решим вопрос, товарищ Янсон, — заверил Колычев.

— Отлично. Тогда сегодня устраивайтесь с помощью товарища Колычева, а с завтрашнего утра запряжем вас как полноценного работника уголовного розыска. Меня кто-то спрашивал? — уточнил он у Колычева.

— Нет.

— Тогда до свидания, товарищи. Завтра, к восьми часам, жду всех на планерке.

— До свидания, товарищ Янсон.

Начальник вышел из кабинета.

Только после этого Петр сумел немного расслабиться.

— Как тебе наш начальник? — подмигнул Колычев.

— Силен, — признался Елисеев.

— То-то, братец! Повезло Железнорудскому угро с таким начальником.

«Дружбу завёл с продажными девками. У нас их „маньками“ кличут».

Он подошел к сейфу и, открыв массивную дверцу, стал укладывать в него папки с делами.

— Собирайся, пойдем, — сказал Колычев, запирая несгораемый шкаф.

— Что, вот так — сразу?

— А как ты хотел? Тебе же сказали, что до завтра надо решить вопрос с квартирой. Вот и поспособствую.

— У себя поселишь?

— И рад бы, да некуда. У меня семеро по лавкам дома, места приткнуться нет. Но я тебе неплохой вариянт подыскал. У Марии Степановны поселишься. Она хоть и шибко верующая (весь дом в образах, в церкву ходит и все посты соблюдает), но человек правильный: двух сыновей воспитала, оба краскомами служат. Геройская, я тебе скажу, тетка. И возьмет за постой недорого. Скушно ей в одиночестве. Сыновья далеко отсюда службу несут. Только в отпуск и навещают.

— А я ее не стесню?

— Не, за это не переживай. До тебя у Степановны другой наш сотрудник квартировал, Коркин. Только его с треском поперли из губро.

Тут Колычев нахмурился. Чувствовалось, что тема Коркина ему неприятна.

— Поперли, значит… И что же натворил этот ваш бывший сотрудник? — не смог сдержать интереса Петр.

Колычев вздохнул, однако ответил:

— Во-первых, не «ваш», а наш…

— Извини, наш, — поправился Елисеев.

— Во-вторых, связался со всякой шелупонью! — будто не замечая слов Елисеева, продолжил собеседник. — Дружбу завел с продажными девками. У нас их «маньками» кличут. И ладно бы дружбу… Чего ради дела не сделаешь? Поговаривали, что сам их, кому надо подкладывал, да деньги с бабенок стриг. Но вообще раскрываемость у него была — ого-го! Ценным сотрудником считался, грамоты имел. Знаешь, сколько эти «маньки» знают?! Раз в пять больше нашего! Почитай, все сплетни через них проходят. Так что вот тебе мой совет: обязательно заведи себе среди «манек» сексота.

— Кого? — не понял Елисеев.

— Секретного сотрудника. Ну, вроде как человечка своего в уголовном мире. Ты ему мелкое послабление, а он тебе сведения. Что сам не знает, у других по-тихому выяснит. Хороший сексот в нашем нелегком ремесле на вес золота. Некоторым еще и платить приходится.

— Из своего кармана, что ли? — нахмурился Петр.

— Бывает, что и из своего кармана, — признался Колычев. — Нам, конечно, кое-какие фонды отпускают, но тут как с получкой: иной раз по нескольку месяцев дожидаться приходится. Все, пошли. Степановна рано спать ложится. Не хочу будить женщину.

Они вышли из угро и повернули направо по скверно замощенной улице.

— Далеко идти? — поинтересовался Елисеев.

— За четверть часа неспешной походкой управимся. У нас город хоть и губернский, да не сказать, что большой. Не Москва и не Питер.

— А сколько народа живет?

— Да кто ж его считал толком? Тыщ семьдесят, пожалуй, наберется, да мильон в самой губернии. И на все про все нас — дюжина работников в губрозыске. Хоть порвись!

— Много работы?

— До хренища! Скоро на своей шкуре прочувствуешь.

— Поскорей бы, — честно сказал Елисеев.

Они подошли к деревянному домику самого что ни на есть деревенского вида. Забора вокруг не было.

— Мы на месте, — произнес Колычев. — Дорогу запомнил?

— Да чего тут запоминать?

— Оно и верно. Почти все прямо. Но я так, на всякий пожарный, уточнил.

Колычев постучал в незакрытое ставнями окошко.

— Степановна, открывай! Дело есть!

В доме кто-то зашевелился-заворочался. Открылась дверь, и на крыльцо вышла укутанная в серый шерстяной платок бабулька. Она прищурила подслеповатые глаза.

— Борька, ты что ли?

Только сейчас Елисеев узнал, что его сослуживца зовут Борисом.

— Я, Степановна. Гляди, какого постояльца к тебе привел, — похвастался Колычев.

— Что ж на пороге стоите? Заходите. Гость в дом, бог в дом.

Колычев подтолкнул Петра локтем, и они зашли внутрь вслед за старушкой.

— Башку береги, — посоветовал Борис. — Тут притолоки низкие.

Они вошли в избу, освещенную коптящей лампой.

— Представишь гостя? — спросила Степановна.

— А то! Прошу любить и жаловать, — заговорил Борис. — Это наш новый сотрудник, зовут его Петром, а фамилия Елисеев. Хочет у тебя остановиться.

— Я не против, пущай остается. А на сколько? — снова прищурилась подслеповатым глазом женщина.

— Да пока на улицу не попрешь, — усмехнулся Колычев.

— Скажешь мне! — погрозила пальцем Степановна.

Она подозрительно уставилась на Елисеева.

— Пьешь?

— Нет, Марь Степановна. Тверезый я, — сказал Петр.

— Это хорошо, — обрадовалась женщина. — Я винища на дух не переношу и в доме видеть его не желаю. А если с девками загуляешь, так сюда без моего разрешения не води. Я блудни-чать не дозволяю.

— Сурова ты, Степановна! — хохотнул Колычев. — Откуда девкам взяться: только-только товарищ приехал и знакомствами обзавестись не успел.

— Ничего, дурное дело нехитрое. Тем более — вон какой видный парень! Все девки в городе по нему скоро сохнуть начнут, — заявила старушка.

— Сколько возьмете с меня за жилье? — спросил Петр.

Степановна махнула рукой.

— Ить с вас много-то не возьмешь! Знаю я, какие у вас получки! Ты проходи, не стесняйся. Про деньги мы с тобой опосля договоримся.

Она указала на фанерную перегородку, неподалеку от большой деревенской печки.

— За ней мой прежний постоялец жил. Сам угол себе отгородил. Туда заселяйся. Сейчас белье новое постелю. И вещи твои найдем, куда пристроить.

— Ну, все, — сказал Колычев, — ты тут располагайся, а я домой побежал. Завтра на службе встретимся. Не забывай, что товарищ Янсон говорил: в восемь утра у нас планерка.

Видя вопросительный взгляд, пояснил:

— Для несведущих — это совещание такое, в котором мы планы на весь день обсуждаем. Пока, Петр! Не проспи! А то у Степановны перины-то лучше, чем царские. Из кровати вылезать не захочется.

— Счастливо! — улыбнулся Елисеев. — Не просплю! Спасибо за все, Боря!

— Тебе спасибо! Я перед тобой до гробовой доски в должниках буду.

— Проехали! Никто никому ничего не должен.

Петр проводил товарища и принялся устраиваться в «апартаментах». Много ли ему надо? Кровать есть, табурет на случай прихода гостей имеется, даже грубо сколоченная тумбочка — и та в наличии.

Красота! Живи да радуйся.

— Ты, наверное, голоден, Петя? — заглянула за перегородку Степановна.

— Есть маленько.

— Тогда садись за стол, поснедаем. У меня каша на молочке сварена, пироги остались. Сейчас самовар поставлю. Посидим, чайку попьем, поговорим. Не волнуйся, тайны выпытывать не собираюсь, — засмеялась женщина.

Глава 5

На другой день Петр вышел из дома пораньше. Хоть и говорил Колычев, что дорога займет около четверти часа, но лучше взять с запасом. Вдруг что по пути произойдет. Негоже начинать на новом месте с опоздания.

В здании губрозыска он пришел в полвосьмого. Колычев уже был в кабинете. Сидел с задумчивым видом и грыз карандаш. Перед ним лежал чистый лист бумаги.

— Ты чего такой озабоченный? — спросил Елисеев.

— Отчет пишу. Начальник с утра пораньше озадачил.

— А сдавать когда?

— Так сегодня и надо. Какой-то новый циркуляр из Москвы прислали, а мы мучаемся! — Он в сердцах ударил по столешнице кулаком. — Как же я ненавижу все это бумагомарание! Бюрократы хреновы! Чтоб вы сдохли!

— Без отчетов тоже нельзя, — примиряюще заметил Петр. — Там, наверху, без них картина не сложится.

— Понимаю, — вздохнул Колычев. — Но мне лучше с тремя Чесноками схлестнуться без оружия, чем один такой отчет написать. Веришь — весь мозг мне высосал!

Он открыл сейф и извлек из него револьвер.

— Держи, теперь это твой наган. Будешь с ним на уголовную братию ходить.

— Спасибо! — принял оружие Елисеев. — А патроны?

Борис высыпал на стол целую горсть патронов.

— Забирай. Этого добра у нас хватает. А вот это удостоверение. Храни как зеницу ока, чтобы в нехорошие руки не попало.

«Агент уголовного розыска третьей категории», прочитал Елисеев название своей новой должности и вопросительно поднял взгляд. Колычев правильно истолковал его жест.

— Знаю, что не густо, но сам таким начинал. Не журись, все от тебя будет зависеть. Если за два месяца испытательного срока себя проявишь, получишь вторую категорию, а то и сразу первую. Я, брат, за месяц управился: крупное дело раскрыл. Шум-гам на всю губернию стоял. — Он мечтательно зажмурился.

— Посмотрим, — кивнул Елисеев.

Теперь, с удостоверением и оружием, он ощущал себя полноценным сотрудником уголовного розыска.

— Слушай, Борис, а можно еще одним револьвером обзавестись? Мне бы что-нибудь небольшое, карманное, навроде «бульдога»? Чтоб под патрон нагановский был…

— Решим вопрос, — сказал Колычев. — Я и сам такой же при себе таскаю. Вещь полезная: в глаза сходу не бросается, да и во время перестрелки не помешает. Когда ты еще наган перезарядишь…

— Вот спасибо! — обрадовался Петр.

— Первое время работать будешь под моим руководством. Я тебя со всеми нашими познакомлю и расскажу, что и как нужно делать. Если что-то будет непонятно — спрашивай.

— Договорились.

— Занимай свободный стол. С этого дня он в твоем полном распоряжении. Документы будешь хранить в сейфе, вот дубликат ключей. За ними тоже присматривай: тут столько народа мечтает в него заглянуть…

— Свои?

— И свои, и чужие. Как говорил товарищ Дзержинский: «человеку нужно доверять, но проверять». Все, скоро планерка. Пошли. Начальник тебя ребятам представит.

Кабинет товарища Янсона отличался от кабинета Колычева только размером (он был чуть побольше) и наличием старого продавленного дивана, на котором разместились трое незнакомых Елисееву сыщиков. Еще двое сотрудников заняли табуреты. Собравшиеся с интересом глядели на новичка.

На стене кабинета висела выполненная от руки карта губернии, над сейфом — портрет Ильича в прямоугольной рамочке. Товарищ Янсон сидел за столом, читая документы и делая время от времени пометки.

— Разрешите? — спросил Колычев, стоя на пороге.

— Заходите. Еще минута, и начнем, — кивнул начальник губрозыска.

Елисеев еще раз удивился, насколько хорошо товарищу Янсону дается русский язык. Не скажешь, что латыш. Наверное, обрусел рано.

Закончив, Янсон отложил документы.

— Приступим, товарищи. Сначала радостное известие. У нас пополнение: из Нивинского волостного отделения милиции к нам переведен новый сотрудник — Петр Елисеев. Думаю, вы о нем уже слышали. Товарищ Елисеев очень помог нам при задержании Чеснока, а вчера отличился на вокзале, ликвидировав особо важного преступника.

— Так это он Пичугина сделал? — удивился здоровенный, богатырского сложения мужчина в вытертой кожаной куртке.

— Он, товарищ Бурко. Причем, прошу отметить: действовал в одиночку и без оружия.

— Рискованно, — заметил черноволосый смуглый юноша, смахивающий на гимназиста.

Был он худощав и горбонос, одет в студенческую тужурку.

— Да, рискованно, — согласился Янсон. — Но кто бы это говорил, товарищ Левин?!

Левин потупился. Очевидно, имелось в его биографии нечто такое, что начальник губрозыска мог поставить ему в упрек.

— Недельки две товарищ Елисеев будет стажироваться у Колычева, а потом уже отправим в свободное плавание. У вас есть какие-то вопросы? — обратился Янсон к Петру.

— Вопросов нет, — ответил тот.

— А с жильем как? Устроились?

— Да, с этим тоже все благополучно. Спасибо, товарищу Колычеву.

— Хорошо. Тогда внимательно слушайте, о чем мы будем разговаривать. Возникнет желание уточнить — не стесняйтесь, спрашивайте. У нас это приветствуется. Мы здесь все свои. Работаем на общее дело.

Дальше совещание пошло обычным ходом. Дежурный зачитал сводку происшествий:

— Вчера бойцами ЧОН, охранявшими завод «Серп и молот», был насмерть застрелен некто Иванов Сергей Лаврентьевич, тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года рождения.

— Кто выезжал на место преступления? — спросил Янсон.

— Я, — одернув тужурку, поднялся Левин.

— Разобрались?

— Конечно, товарищ Янсон. Ситуация однозначная: убитый работал на этом заводе. По словам работников предприятия, любил выпить и погулять, был нечист на руку. Вчера собирался украсть несколько связок кровельного железа. Судя по всему, действовал один, в свои планы никого не посвящал. Патруль застукал его, когда он перебрасывал похищенное через забор. Его окрикнули, Иванов кинулся бежать. На выстрел в воздух не остановился. Тогда чоновцы открыли огонь на поражение. В итоге убит пулей наповал. Вины бойцов ЧОН в происшествии не наблюдаю. Они действовали в соответствии с инструкциями. Следователь того же мнения.

— Хорошо. Чоновцы молодцы, уголовное разбирательство в их отношении нужно прекратить. Вор сам виноват и понес заслуженное наказание. Еще происшествия?

Дежурный покосился на Елисеева.

— Ну, насчет Пичугина, тоже вроде все понятно…

— Можете пропустить, — разрешил Янсон. Дальше шли сообщения о нескольких кражах, включая воровство белья.

— Хорошо хоть сегодня никакой склад не вскрыли, — сказал в конце совещания Бур-ко.

Все дружно заулыбались. Ограбления складов были больным местом губрозыска. Почти каждый день случалось новое.

Янсон распустил сотрудников, и они дружной гурьбой вышли в коридор.

— Куришь? — спросил Петра Бурко.

— Нет.

— И правильно делаешь. Табачок нынче дорог, сплошное разорение от него.

— Так ты бросай!

— Э! — засмеялся богатырь. — Сказать легко — бросай. Это привычка такая, что на всю жизнь.

— Выходит, нет у тебя силы воли, Бурко, — заметил Колычев.

Бурко хотел ответить что-то язвительное в его адрес, но не успел: Колычева окликнул дежурный:

— Борис, хватай стажера и дуй в Губфинотдел.

— А что стряслось? — насторожился Колычев.

— Кража, — коротко пояснил дежурный.

— Ну, Петр, готовься: вот оно, твое первое дело, — усмехнулся Колычев. — Само в руки идет.

— Быстро как-то…

— А ты что думал? У нас скучно не бывает. Работа такая.

Губернский финансовый отдел находился на центральной улице Железнорудска — Советском проспекте. Сыщики добрались до него на своих двоих.

В царские времена дом принадлежал коммерческому банку, теперь в нем расположилось сразу несколько советских организаций.

У входа топтался милиционер в форме. Видимо, на этот пост старались отряжать сотрудников, чей внешний вид соответствовал уставному.

При виде Колычева, постовой виновато опустил глаза.

— Знает кошка, чье мясо съела, — усмехнулся Борис и, подойдя к милиционеру, спросил:

— Сидоркин, твою в бога душу мать, тебя что тут — ворон считать поставили?

— Товарищ Колычев! — взмолился постовой.

— Товарищ Колычев, — передразнил его сыщик. — Ты не усмотрел, а нам расхлебывай после тебя! Ладно, мы с тобой еще после поговорим. Понаставят тут всяких вроде мебели… Где потерпевшая?

— Внутрях, вас дожидается.

Потерпевшая оказалась миловидной женщиной лет тридцати. Одета скромно, но опрятно. Чувствовалось, что следит за собой. Волосы спрятаны под косынку, глаза припухшие, заплаканные.

— Рассказывайте, гражданочка. Мы из губрозыска, — сказал Колычев.

Женщина всхлипнула, однако, как заметил Петр, самообладания не потеряла.

— Документы ваши, покажите, пожалуйста, — попросила она.

— Надо же какие мы! — присвистнул Борис и раскрыл перед потерпевшей свое удостоверение. — Колычев, агент губрозыска.

— Мотылькова Инесса Владимировна, помощник кассира Губернского промпита.

— Что у вас украли, Инесса Владимировна?

— Деньги.

— Кошелек? Личные средства?

— Если бы! — совсем закручинилась потерпевшая. — Казенные деньги украли на покупку продуктов. Мне их сегодня в финотделе выдали.

— И большая сумма?

— Большая. Почти шесть миллионов.

— Ого! — не удержался Петр.

Его зарплата была в пятьдесят раз меньше.

— А еще вместе с деньгами пропало оружие…

— Какое оружие? — насторожился Елисеев.

— Служебное. Мне револьвер на работе выдали как ответственному сотруднику. Я его в портфеле вместе с деньгами держала на случай обороны.

Мотылькова показала парусиновый портфель, с каким ходил едва ли не каждый из совслужащих. Нормальный кожаный портфель могло себе позволить только большое начальство.

— Какой марки револьвер?

— Наган.

— И где похитили деньги и оружие? Что, прямо здесь? — Колычев обвел глазами приемное помещение Губфинотдела, в котором людей было набито, как сельди в бочке. Многие прислушивались к разговору.

— Да, прямо здесь, — кивнула помощник кассира.

— Однако. И как же это вы казенные средства проворонили, «ответственный сотрудник» Инесса Владимировна?

К счастью, женщина умела держать удар. Вместо того чтобы удариться в рыдания, она принялась рассказывать обстоятельства кражи.

Выяснилось следующее: получив деньги, она положила их в портфель, не ожидая ничего плохого. Здание охранялось милиционером, внутри было много людей, в том числе и знакомых. Мотылькова направилась к выходу и вдруг увидела, что прямо на полу лежат гербовые десятирублевые марки.

Душа ответственного совсотрудника не выдержала такого обращения с финансовыми бумагами. Женщина наклонилась и стала поднимать марки. Одна из них была приклеена. Чтобы отодрать ее, Мотыльковой пришлось освободить обе руки. Она поставила портфель на пол, а когда закончила, выяснилось, что тот исчез, вместе со всем содержимым.

— Так-так, — зацокал языком Колычев. — Это ж каким надо быть знатоком человеческой натуры, чтобы придумать этакую махинацию!

— Тонкий расчет, — согласился Елисеев. — Раньше у вас были подобные случаи?

— У нас нет. Но что-то подобное уже проворачивали в других местах. Где ж это было? — Колычев нахмурился и с сожалением сказал:

— Нет, хоть тресни не помню. Надо будет покопаться в ориентировках.

Он обратился к помощнику кассира:

— Инесса Владимировна, никого подозрительного рядом с собой не видели? Может, толкался кто поблизости, наблюдал за вами или спрашивал?

— Ой, я так сразу и не припомню, — огорченно произнесла Мотылькова.

— А вы повспоминайте, Инесса Владимировна. Вдруг получится? — попросил Елисеев.

— Знаете, — вдруг произнесла потерпевшая, — а ведь вы правы: терся около меня один мужчина…

— Ну-ну, смелее, — подбодрил Елисеев.

— Я ведь только сейчас и сообразила, что он все время возле меня был. Высокий такой, стройный, выправка… знаете, как у офицеров старорежимных.

— То есть человек военный?

— Может быть, — не стала отрицать Мо-тылькова.

— Еще что вспомнилось? Можете подробнее внешность описать?

— Мужчина очень интересный. Лицо умное, интеллигентное. Не удивлюсь, если он и впрямь из бывших. Волосы густые, светлые. Мне еще глаза его очень запомнились…

— Чем, Инесса Владимировна?

— А они у него грустные очень.

Колычев кашлянул.

— Уголки к низу идут, — пояснила потерпевшая. — Он может даже улыбаться, но глаза все равно останутся печальными.

— Цвет какой?

— Кажется, карий.

— С глазами ясно. Вы его лично знаете? Может, встречали где?

— К сожалению, прежде его видеть не довелось. Да и не припоминаю, чтобы в городе успел на глаза попасться. Все же не особо большой у нас город…

— Что по телосложению скажете?

— Знаете, обычное такое телосложение: ни худой, ни толстый…

— Живот есть?

— Есть, но особо не выпирает. А может, у него корсет.

— Одет как?

— Простенько одет: пиджачок светлый, брючки… У нас в конторе половина мужчин в таком виде ходит.

— Плохо. Особые приметы есть? Шрам какой-нибудь, родинка на видном месте…

— Нет, шрама точно не было, — уверенно сказала Мотылькова.

— Теперь напрягите память еще раз: может, еще кто-то возле вас вертелся, на кого вы сразу внимания не обратили?

— Нет. Только он.

— Посмотрите по сторонам, пожалуйста. Может, увидите его здесь? Вдруг не ушел.

Потерпевшая послушно осмотрелась.

— Тут его нет.

— Понятно, — вздохнул Колычев. — Я, конечно, на это и не надеялся, но вдруг… В общем, так Инесса Владимировна, сегодня после обеда, часика в два подойдете к нам, в губро-зыск. Спросите у дежурного Колычева — это я. Он вам покажет, где мой кабинет. Мы у вас показания в письменном виде для следователя снимем. Все поняли, Инесса Владимировна?

Женщина кивнула.

— Тогда можете идти. Мы вас не держим.

— А как же вор?

— Вор… Вора мы обязательно найдем, — твердо объявил Колычев. — А вы впредь будьте бдительны, не позволяйте себе попадаться на бандитские уловки.

Глава 6

Отпустив потерпевшую, сыщики приступили к опросу свидетелей, в первую очередь, пытаясь у них узнать, кто бросил на пол гербовые марки. Это мог быть только преступник или его сообщник. Людей в Губфинотделе было много. Вдруг кто-то да заметил?

Опросили всех присутствующих, но ничего выяснить не удалось. Воры использовали многолюдность в свою пользу. В толкучке внимание у людей рассеивается, все заняты своими делами. Расследовать преступление по горячим следам не вышло. Мужчину с грустным выражением глаз запомнила одна Мотылькова, и то не было никакой уверенности, что история с пропавшим портфелем — не ее рук дело.

— Может, он с другими целями вокруг увивался? — предположил Елисеев.

— Например?

— Гражданочка симпатичная…

— С этим не поспоришь, внешность и у потерпевшей впрямь приятная, — согласился Колычев. — Думаешь, этот тип хотел к ней подкатить?

— Да.

— А потом вроде как передумал?

— Почему нет? О жене вспомнил, о детях, и решил судьбу не искушать.

— Есть еще один вариантец, — заметил Колычев. — Не было никакого воровства, а сама гражданка Мотылькова спектаклю перед нами разыграла.

— Но ведь деньги пропали…

— Пропали. Но почему мы решили, что все было именно так, как рассказывала Мотыль-кова? Не факт, что она рассказала нам правду. Вдруг, наша Инесса Владимировна себе денежки присвоила, а нам поведала наспех сляпанную историю?

— Не исключено, — задумчиво произнес Елисеев. — Губфинотдел она до нашего появления не покидала, спрятать где-то здесь портфель не могла.

— Значит, передала сообщнику: мужу или полюбовнику. Но что-то не очень мне верится в это предположение.

— Верится — не верится, а проверить надо! В нашей профессии гадать по ромашке нельзя, — убежденно заявил Колычев. — Хороши мы с тобой будем, если позволим себя вокруг пальца обвести.

— Тогда что?

— Сначала почву прощупаем. Узнаем, что за фрукт эта Мотылькова. Поговорим с товарищами по работе.

Далеко ходить было не нужно. Подавляющее большинство советских административных учреждений города располагалось на одной улице. Губпромпит вообще находился в соседнем доме.

Там уже знали о чрезвычайном происшествии, приключившимся с Мотыльковой, так что появление сыщиков ни у кого не вызвало удивления. Здесь сыщики разделились: Колычев отправился к непосредственному начальнику потерпевшей, а Елисеев стал расспрашивать ее коллег. Сама Мотылькова отпросилась домой, сославшись на плохое самочувствие. Это очень помогло в расследовании — людей было легче вызвать на откровенность.

Часа через два сыщики встретились.

— Докладывай, — велел Колычев.

— Да особо-то нечего. Мотылькова со всех сторон характеризуется положительно: добросовестный работник, хороший товарищ, в политическом вопросе подкована, член РКП(б). На работе ее ценят и уважают.

— Что известно о личной жизни?

— Замужем. Супруг — рабочий на «Красном пролетарии». Двое детей. Говорят, что живут душа в душу. В общем, хорошие обычные люди. А начальник тебе что рассказал?

— Да то же самое, только другими словами. И секретарь партийной ячейки такую же характеристику выдал. Говорит, что ручается за Мотылькову головой. Не могла она взять деньги. Не могла — и все тут.

— Как бы после нашего визита разговоры плохие не поползли. Скажут, дыма без огня не бывает, а Мотыльковой тут еще работать и работать…

— Что поделаешь, крупная сумма пропала. А нам еще придется дровишек в этот костер подбросить. Двинули к прокурору.

— Зачем?

— За тем самым. Буду ордер на обыск у Мотыльковой просить.

— Что, веришь, будто деньги у нее дома окажутся?

— Не знаю, но проверить обязан. Хотя бы из принципа.

В кабинет прокурора Колычев зашел один, оставив Петра дожидаться в приемной. Вернулся, победно размахивая бумагой.

— Уломал-таки прокурора. Вот ордер.

— Долго ты что-то…

— Быстро только кошки родятся. У нас прокурор — знаешь какой! Ему каждый чих обосновать нужно, а у нас с тобой только подозрения. На них, брат, далеко не уедешь.

Семья Мотыльковой проживала в коммуналке, занимая большую комнату в бывшем доходном доме. Дверь открыла сама потерпевшая. Голова ее была обвязана мокрым полотенцем.

— Еще раз здравствуйте, Инесса Владимировна, — сказал Колычев.

— Вы ко мне? — удивилась она.

— К вам, к вам…

— Но ведь я сама должна была к вам явиться во второй половине дня… Право слово, вы бы не утруждались. Я, хоть и неважно себя чувствую, но все равно бы пришла…

— Мы, собственно, по другому вопросу. Вот постановление на обыск. Ознакомьтесь, пожалуйста.

— Обыск! То есть вы решили, что это моих рук дело? — Женщина устало опустилась на одинокий табурет в длинной прихожей. — Какой позор! Как я теперь в глаза людям смотреть буду!

Из дверей выглядывали любопытные лица соседей. Взяв парочку из них в качестве понятых, сыщики приступили к обыску.

Муж Мотыльковой был на работе, дети в школе. Никто не мешал.

Из общей кухни пахло подгоревшей пищей. Петр невольно сглотнул. С утра на ногах, а во рту и маковой росинки не было. И не понятно, когда еще перекусить удастся. Может, до самого вечера придется голодным ходить.

Сыщики вошли в комнату и осмотрелись. Особой меблировкой она не блистала: двуспальная железная кровать, два топчана для сыновей, шкаф со скрипучими дверцами, стол, который использовали и как обеденный и как письменный, комод, несколько стульев. Над кроватью висела книжная полка. Обои пожелтели от сырости и местами отошли от стен. Возле буржуйки была сложена аккуратная стопочка дров.

— Ну что, приступим. У тебя как — опыт в таких делах есть? — спросил Колычев.

— Всякое бывало. Но не сказать, чтобы большой спец по этой части, — признался Елисеев.

— Все равно лучше, хотя бы с маленьким опытом, чем совсем без никакого. Начинай с правой стороны, я — с левой.

Они приступили к обыску. Колычев распахнул шкаф, раздвинул пропахшие нафталином вещи. Едва сдержался, чтобы не чихнуть: запах был ядреный.

Елисеев выдвинул ящик из старинного комода и в маленькой резной шкатулке из дерева обнаружил улов — свернутые в тугой рулончик совдензнаки. Пересчитал, вышло около трехсот тысяч. Петр только присвистнул.

— Откуда деньги?

— Наши, семейные. На поездку в Москву откладывали. Младшенькому наши доктора не могут диагноз поставить, вот и хотим отвезти в Москву, чтобы показать профессору, — пояснила Мотылькова.

Она взяла себя в руки и говорила спокойным тоном, хотя по-прежнему избегала смотреть на соседей. Стояла, ссутулившись и скрестив руки перед собой. На лице была полная отрешенность от происходящего.

— Ихние это деньги, — внезапно подтвердила понятая — женщина лет пятидесяти с красными натруженными руками.

— А вы откуда знаете? — удивился Колычев.

— Так Инесса давно рассказывала. Про тот, как к дохтуру ходила, про предписание евойные, о том, что коплют на Москву потихонечку, — простодушно ответила женщина. — Промеж нас шибких секретов нетути. Когда под одной крышей живешь, ничего не спрячешь.

Триста тысяч — не шесть миллионов. Елисеев вернул семейные накопления на место.

Других результатов обыск не дал. Парусиновый портфель не нашелся, больше денег в комнате не было.

Извинившись перед Мотыльковой, сыщики покинули коммуналку.

— Отрицательный результат — тоже результат, — философски сказал Колычев. — Теперь будем знать с гарантией, что Мотылькова — честный человек. Сосредоточимся на других версиях.

— Ищем грустного? — догадался Елисеев.

— Ага.

— Как же найти его по такому описанию?

— Вернемся в угро, посмотрим сводки за месяц. Помнишь, я говорил тебе, что уже слышал о похожей краже?

Они зашли в свой кабинет.

— Ты как, проголодался? — участливо спросил Колычев.

— Да утром как поел, так и все… — признался Петр.

Борис словно читал его мысли.

— У меня тоже в брюхе заиграло. Сейчас организуем небольшой перекус.

С этими словами Колычев направился к выходу.

— Ты куда? — окликнул Петр.

— К Левину. У него всегда едой разжиться можно. Одолжу ситного чуток да сахаринчику. Глядишь, попьем чайку. А потом за работу.

Вернулся Борис вместе со смуглым «гимназистом», которого Петр видел на утреннем совещании.

— Осип, — представился Левин. — Для своих — просто Ося.

— Петр.

— Будем знакомы, Петр. Нам с тобой вместе трубить и трубить в уголовном розыске.

Левин пришел не с пустыми руками. Как и предполагал Колычев, «гимназист» оказался запасливым. У него удалось разжиться всем необходимым для чаепития, заменившего сыщикам обед.

— Ты ведь не местный, Ось? — спросил Елисеев, отхлебывая горячий сладкий чай.

— Точно. Что, в глаза сильно бросается?

— Да не то чтобы сильно… Просто говор у тебя не наш, — выкрутился Петр. — У нас на «о» налегают и многие слова переиначивают. Слышал, наверное?

— Ах, в этом смысле… Из Одессы я. Там родился и вырос, учился в одесской гимназии, хотел в университет поступить.

— К нам-то как занесло?

— Война… — Левин загрустил. — Родителей петлюровцы расстреляли во время погромов, прямо у меня на глазах. Я поклялся отомстить. Пошел в добровольцы, попал в Первую конармию товарища Буденного. Потом по комсомольской путевке направили в милицию, прямиком в железнорудский губрозыск. С той поры и ловлю преступников. Такая вот у меня незамысловатая биография…

— Извини. Не хотел тебе душу бередить.

— Ничего! Время такое… У всех горечи в жизни хватает. Эх! — вздохнул Левин. — Поскорей бы социализм построить! Тогда и заживем по-человечески! Как думаешь, построим?

— Обязательно построим. Недолго терпеть осталось, — кивнул Елисеев. — Соскучился народ по справедливости, по мирной жизни. Вот поборем врага внутреннего, а потом и внешнего, и начнем социализм строить. И нам не все же за бандитами гоняться.

— При социализме бандиты вымрут как класс, — убежденно заявил Колычев. — Сами посудите: почвы для них неоткуда взяться будет. Разве что из личной склонности. Бывают такие гады, которым убивать и грабить просто в силу характера нужно, но их не очень много. А при социализме ученые придумают какую-нибудь штуку, чтобы характер вредный менять в положительную сторону. Наука — она чудеса творит!

В кабинет вошел Янсон.

— Обедаете, товарищи?

Сыщики вскочили.

— Да, товарищ Янсон. Присаживайтесь с нами.

— Рад бы, да некогда. В исполком вызвали. Что там по краже в Губфинотделе?

Колычев одернул рубаху, отрапортовал коротко:

— Работаем.

— Что удалось выяснить?

— Путем обыска установили, что потерпевшая к краже отношения не имеет. Имеем словесное описание предполагаемого преступника. Скорее всего, кто-то из заезжих.

— Что, свои на такое неспособны? — прищурился Янсон.

— Уж больно хитрый способ придумали. У нас тоже не лаптем щи хлебают, но тут в ход очень интересную уловку пустили. Нет, не наши это, нутром чую.

— Продолжайте работать над этим делом. Вечером доложите.

— Есть, товарищ начальник.

Появление Янсона скомкало чаепитие, желание вести дальнейшие разговоры пропало. Левин ушел в свой кабинет.

— Да уж, Осипу не позавидуешь, — вздохнул Колычев. — На нем банда дровосеков висит.

Елисеев понимающе кивнул. Дровосеками этих бандитов прозвали за характерный способ убийства: всех своих жертв они рубили насмерть топорами, при этом не оставляя свидетелей. До ареста Чеснока сыщики считали, что он входит в банду дровосеков, но, как выяснилось на допросе, гражданин Никитин действовал самостоятельно.

Глава 7

Сыщики сели за оперативные сводки, разделив документы честно на две половины. Изучение бумаг заняло у них почти два часа, прежде чем Елисеев обрадованно воскликнул:

— Нашел!

— А ну-ка! — оживился Колычев. — Показывай, что у тебя.

— Вот! — торжествующий агент губрозыска третьего разряда ткнул пальцем в нужное место. — Наверное, ты об этом говорил.

— Сейчас проверим.

Колычев углубился в чтение. Дело было в Тамбове и тоже происходило в финансовом учреждении при большом скоплении народа.

— Ни хрена себе! — присвистнул сыщик. — Совсем сволочи страх потеряли! Это надо же — спереть портфель с деньгами у кассира губернской милиции.… И ведь, что главное: какой к нему ключик подобрали! Знали, сволочи, что делают! Ну не мог тот пройти мимо рассыпанных на полу патронов!

— Верно. Начал патроны поднимать, отставил портфель в сторону, чтобы не мешал, а когда закончил, выяснилось, что портфельчик-то тю-тю… Тамошние ребята из губро уже землю, наверное, роют. Шутка ли, снова без зарплаты куковать! Ох, и злые они на вора после этого! — усмехнулся Елисеев, чьи симпатии по понятной причине были на стороне тамбовских сыщиков.

— Надо будет связаться с ними. Может, сведениями поделятся. Что-то они просто обязаны были накопать. Тем более и личный интерес в этом деле имеется, — сказал Колычев.

— Заодно и нашего кассира предупреди, чтобы начеку был. Не ровен час, повторят шутку.

Колычев отправился на телеграф, отбивать телеграмму в тамбовское угро. Елисеев остался в кабинете, ждать посетителей.

В дверь постучали.

— Входите, — разрешил Елисеев.

Вошла Мотылькова. Замерла в нерешительной позе. По лицу видно, что недавно плакала. Ну, оно и понятно, после таких событий… Елисеев посмотрел на нее с сочувствием. Помнил то неприятное чувство неловкости, возникшее у него во время обыска.

— Я насчет показаний, — заговорила Мотылькова. — Вы велели во второй половине дня прийти.

— Да, все верно.

— Что мне делать?

Петр посадил ее за пустующий стол Колычева, нашел в сейфе пустой лист бумаги и положил перед женщиной.

— Пишите.

— Что именно? — вопросительно подняла глаза потерпевшая.

— Все, что связано с преступлением. И помните: важна любая мелочь.

Мотылькова кивнула и стала старательно выводить буквы. Даже со своего места, Елисеев видел, что у нее красивый почерк. Сам он писал как курица лапой — порой даже не мог прочитать написанное собственной рукой. На все губро была единственная печатная машинка, на которой работала пишбарышня — делопроизводитель. Порой она приводила в порядок каракули сотрудников розыска.

Закончив, Мотылькова аккуратно, чтобы не размазать текст, промокнула чернила промокашкой и отдала бумагу Елисееву.

— У меня все. Посмотрите, пожалуйста, все правильно?

Тот пробежался глазами, подтвердил, закончив читать:

— Да, порядок. Ничего не забыли?

— Написала все, что запомнила.

— Вы не обижайтесь на нас за обыск. Так полагается. Мы были обязаны вас проверить.

— Понимаю. Я могу идти?

— Да, вы свободны. До свидания. Мы вызовем вас, когда вы снова понадобитесь. Пожалуйста, в ближайшее время не покидайте город.

— Хорошо. С работы меня не уволили, так что я осталась на прежнем месте.

Выходя, женщина на пороге едва не столкнулась с Колычевым. Он деликатно уступил гражданке дорогу.

— Проходите, пожалуйста.

— Спасибо, — сухо поблагодарила женщина.

Колычев проводил ее взглядом.

— Показания снял?

— Снял. Будешь читать?

— Попозже.

— Ну, как сходил? Есть новости?

— Есть. Преступников тамбовские не нашли, но им удалось отыскать портфельчик. Вор выбросил его по дороге. С портфельчика удалось снять пальчики, их сейчас по картотеке смотрят, но… боюсь, не найдут.

— Почему?

— Да все просто — орудовал преступник еще старой школы: хитрый и опытный. К нам такие редко попадаются, у нас опыта маловато. Если только по случаю… — Колычев нервно дернул щекой. — Прежние сыщики хоть еще той сволочью были, но зубами впустую не щелкали. Думаю, имелись пальчики этого гада у них в картотеке, а, может, и фотокарточки завалялись.

— Так за чем дело стало? — не понял Елисеев. — Раз имеется архивная картотека, значит, можно найти субчика.

Колычев раздраженно усмехнулся.

— Да все за тем же: архивы Департамента полиции спалили к такой-то бабушке еще в семнадцатом, когда «временные» амнистию уголовной шушере объявили. А мы теперь, значица, это расхлебываем! — чуть не сплюнул на пол сыщик.

Он присел за стол, забарабанил пальцами.

— Ладно, будем исходить из того, что мы накопали: вор был не один — это раз! Два: орудовали не местные. Три: действовали нагло и с выдумкой, без всякого гоп-стопа, то бишь спецы старые и жизнью битые.

— И что это нам дает?

— А дает это нам следующее: околоточных нужно напрячь.

— Кого-кого?!

— Да наши так в шутку милиционеров из районных отделений зовут. Они, конечно, на старорежимное название обижаются, но тут дело такое… В общем, пусть пошерстят участки на предмет новых подозрительных лиц. Не такой уж большой у нас город, чтобы в нем, как сахар в кипятке, раствориться.

Елисеев с сомнением покачал головой. Среди районных милиционеров разной публики хватало. Кто-то с утра до вечера готов пахать, а кто-то выполняет обязанности спустя рукава. Такой порой дальше собственного носа не видит и видеть не желает.

Заметив недоверчивый взгляд Петра, Колычев насупился:

— Что, у тебя другие предложения есть? Говори…

— Надо облавы устроить, по местам злачным пройти, — выдал Елисеев.

— Ага, думаешь, денежки поперли такие дураки, что будут в малинах сидеть и нас дожидаться?! — хмыкнул Колычев.

— Нет, не думаю, — хитро улыбнулся Елисеев.

— Тогда к чему вся эта музыка?

— К тому, что местные уголовнички наверняка к пришлым особой любви не испытывают. Они же их травку щиплют. А тут мы еще переполох на всю губернию устроим, причем открыто объясним, из-за кого…

— Хм… Рассчитываешь, что наши урки заезжих воров сдадут?

— Ну да. Ладно б эти уроды частников обижали!.. Так они ведь государственные деньги сперли, а тут совсем иной расклад. Получается, из-за них милиция и уголовный розыск на дыбы встали. А что касается воровской чести… Да плевать на нее, когда с тебя три шкуры снимают из-за гостя залетного. Сдадут нам приезжих, убежден я.

— Верно ты брат рассуждаешь, но и «околоточных» со счетов скидывать не нужно. Давай все же пробежимся по отделениям, ребят проинструктируем.

— А облава?

— Никуда не уйдет твоя облава, — засмеялся Колычев. — Вечером с товарищем Янсоном порешаем вопрос. Думаю, он твою идею одобрит.

Сыщиком пришлось побегать по отделениям, разговаривая с их начальниками. Те преимущественно были людьми в возрасте, то есть хорошо за сорок, много повидавшими и хлебнувшими лиха. Хватало среди них и фронтовиков. Колычев заверил, что ручается за каждого.

Он объяснил, что требуется, на кого стоит обратить внимание и что именно разыскивать.

Не получив в ответ никаких обещаний (да и откуда им взяться — обещаниям-то?), сыщики прибыли с вечерним докладом к товарищу Янсону.

Начальник угрозыска выслушал их и сказал:

— В том, чтобы натравить местную сволоту на приезжих — что-то есть. Может сработать, мы такое еще не устраивали, но почему бы не попробовать.

— Когда облаву устроим? — спросил обрадованный Колычев.

— Тут спешить нельзя, но и оттягивать тоже. Сегодня не получится, а вот завтра — в самый раз.

— Только нам своими силами не вытянуть…

— Это понятно. С чоновцами я договорюсь. И товарищей из районных отделений тоже надо к работе подключать. Правильно Колычев мыслит. Они за свои участки в ответе. Спасибо вам, товарищи, за работу. Можете идти домой. Завтра будет трудный день.

Петр и сам не понял, как добрел до дома, где его радостно встретила скучавшая Степановна.

«Будильником для него послужил рев заводской сирены фабрики „Пролетарская кузня“».

Она покормила постояльца ужином, спросила, как прошел первый день на работе. Елисеев отделался несколькими общими фразами, тщательно подбирая слова, чтобы не обидеть старушку, а потом лег спать. Сил у него больше не было. Даже не верилось, что столь богатый на события день закончился.

Будильником для него послужил рев заводской сирены фабрики «Пролетарская кузня», расположенной неподалеку. Позавтракав, Петр снова помчался на службу.

На планерке товарищ Янсон объявил детали сегодняшней операции. Было решено, что облава начнется вечером, на помощь милиции придет отряд бойцов ЧОН и красноармейцы из находившейся в городе воинской части. Осталось распределить сотрудников губрозыска, каждый из которых назначался ответственным за выделенный объект.

Колычеву и Елисееву достался ресторан «Михалыч», который открылся совсем недавно, но уже успел попасть в поле зрения милиции. Не раз и не два в нем замечали подозрительную активность: проворачивались сомнительные делишки, встречались темные личности. Однако улик, чтобы взять за жабры владельцев злачного заведения, не хватало. Налоги владелец «Михалыча», у которого, как ни странно, отчество было Сергеевич, платил исправно. Фининспекторы не жаловались.

Елисеев прежде в ресторанах не бывал. И в «Михалыча» нагрянул бы из одного любопытства. Чтобы раньше времени не спугнуть рыбку, действовать решили в несколько этапов. Сначала Елисеев, как самый не примелькавшийся из сотрудников губро, сыграет роль посетителя ресторана, присмотрится, что к чему, а потом, где-то через полчасика, внутрь ворвется Колычев с бойцами ЧОН.

По такому случаю Петра переодели в более приличную одежду, которую собирали чуть ли не всем миром. В ход пошел костюмчик, реквизированный у проходившего по уголовному делу теневого маклера. Оказалось, что у преступника и Елисеева примерно один размер. Вот только в плечах рубашка и пиджачок в полоску слегка жали. Елисеев боялся сделать лишнее движение, а пиджак даже застегивать не стал. Зато лакированные штиблеты оказались в самый раз.

Колычев осмотрел переодетого стажера критическим взором и резюмировал:

— Вылитый буржуй!

Елисеев чуть не задохнулся от возмущения, но друг его успокоил:

— Ничего, это для дела. А ну-ка, еще разок крутанись. Посмотрю все ли у тебя с тылу благополучно.

Убедившись, что с нарядом все в порядке, Борис протянул несколько ассигнаций.

— Держи. Это тебе для убедительного вхождения в образ. Только без меры не трать. Дензнаки казенные и счет любят.

— За кого ты меня принимаешь? — обиделся Петр.

— За боевого товарища. Отличного сыщика, но пока неопытного. Деньги прибери в надежное место.

Елисеев достал из карманов брюк надушенный платок и, немного поразмыслив, завернул купюры в него, а сам платок спрятал во внутреннем кармане пиджака.

— Да, — вспомнил Колычев, — револьвер вертай.

— Как же так?! На дело и без оружия…

— Без оружия ты не пойдешь.

— Не понял…

— Помнишь, ты о «бульдоге» спрашивал? — Колычев продемонстрировал оружие. — Его можешь взять с собой. Он не такой приметный. А «наган» у тебя кажная собака разглядит. Не волнуйся, после операции верну.

— Верни обязательно. А вот «Бульдога» я тебе не отдам, — сказал Елисеев. — Даже не уговаривай.

— И не надо. Я специально для тебя его выпросил, — объяснил Колычев.

Он слегка обнял друга и, отстранившись, произнес:

— Удачи, Петь! Главное, на пулю шальную не нарвись, а то я уже с тобой успел свыкнуться.

— Постараюсь, — пообещал Елисеев. — Самому не хочется.

Глава 8

Возле стеклянных дверей «Михалыча» стоял негр в шляпе-котелке, узких клетчатых брючках и полосатой манишке на голое тело. Лишь пристально всмотревшись, можно было понять, что рожа у негра вполне себе рязанская, а темно-шоколадный цвет кожи приобретен искусственным образом. Театральный гример неплохо потрудился, создавая образ угнетенного, но не теряющего веселого нрава черного труженика Североамериканских Соединенных Штатов. При виде его особо впечатлительные бабки опасливо крестились и норовили сплюнуть.

Негр встретил Елисеева ослепительной улыбкой. Зоркий глаз сыщика сразу отметил нехватку двух клыков на верхней челюсти.

— О, мистер! Заходите! — обрадованно заговорил темнокожий и, сняв котелок, склонил голову.

— Обязательно, братец, — сказал Елисеев, игнорируя вытянутую руку негра.

Тот вздохнул: клиент попался прижимистый, на чай не дал. И как прикажете жить бедному комедианту? Зарплату актеру местного театра не платили уже полгода. Чтобы не помереть с голода, он перебивался редкими чаевыми от посетителей ресторана.

— Куда мир катится, — пробурчал себе под нос «негр».

Елисеев его недовольных слов не услышал. Ему бы и в голову не пришло разбрасываться казенными деньгами подобным образом.

Обиженный «негр» открывать перед ним двери не стал, сыщик справился с этой нехитрой операцией самостоятельно.

Стоило только перешагнуть через порог заведения, как перед ним нарисовался предупредительный официант с белоснежным накрахмаленным полотенцем, перекинутым через руку. Жидкие волосы официанта были прилизаны к голове, в глазах читалось показное радушие.

— К нам-с? — на старорежимный манер спросил он и, не дожидаясь ответа, заговорил:

— У нас сегодня гостей много. Вы уж не обессудьте, свободных столиков нет.

— Так ты расстарайся, братец. Придумай что-нибудь, — вальяжно произнес Елисеев, надеясь, что не переигрывает.

— Могу если только подсадить вас к кому-то, — предложил официант. — Как вам такой вариантец?

«Густой табачный дым стелется туманом, въедливо забивая нос и легкие. Между столами сноровисто снуют официанты с подносами».

— Валяй, — разрешил Елисеев. — Я не обижусь.

У него с непривычки пошла кругом голова. Повсюду гомон и пьяный галдеж, перекрываемый звуками расстроенного пианино. Густой табачный дым стелется туманом, въедливо забивая нос и легкие. Между столами сноровисто снуют официанты с подносами.

По углам пьяные компании: хохочут, обмывая удачные сделки или просто пьют за знакомство. Из темной глубины зала слышен чуть хриплый женский смех.

— Мамзелями интересуетесь? — сделал стойку, как хорошо воспитанный охотничий пес официант. — Могу поспособствовать знакомству. Имеются очень даже приличные барышни.

— Приличные?

— Не извольте сомневаться. Недовольных еще не было.

— Давай-ка, братец, в другой раз, — хмыкнул Елисеев. — Успеется еще с мамзелями пообщаться.

Официант понимающе кивнул и подвел сыщика к столику возле завешенного толстой гардиной окна. Там всего один посетитель. Он неторопливо прихлебывает пиво из большой кружки.

— Позволите? — Официант отодвинул стул для Елисеева. — Прошу вас.

Сыщик сел.

— Вам как: меню принести или что-то рекомендовать?

Елисееву было страшно опозориться: а ну как принесут меню на заграничном языке (в прежние времена, говорят, так и было), и потому он с деланным спокойствием попросил:

— А порекомендуй, братец! Я у вас впервые. Вот, зашел познакомиться…

— Не пожалеете! — Он угодливо склонился над ухом Петра и зашептал.

Названия большинства блюд были Елисееву не знакомы. Да и казенных денег жалко. Вдруг потом из получки проеденное вычтут?

— Давай-ка с пива пока начнем. Принеси то же, что и ему, — кивнул Петр на мужчину с пивом. — А дальше посмотрим.

Клиент понял, что речь идет о нем, поднял вполне трезвый и соображающий взгляд на Елисеева, и тут сердце сыщика екнуло. Он знал этого человека, но что гораздо хуже — этот человек знал его как облупленного.

Официант удалился выполнять заказ.

Повисла тревожная пауза.

— Привет, Федор, — тихо проговорил Елисеев.

— Здорово, Петр. Что, из легавых поперли? — спросил собеседник.

Он внимательно всмотрелся в сыщика и сразу с сомнением покачал головой.

— Нет, вижу, что не поперли. Таких не гонят.

И добавил с подозрением:

— Ну что: меня арестовывать явился или по какую другую душу?

— Говори тише, — плотно сжатыми губами произнес Елисеев.

— Боишься? — хмыкнул Федор. — Ну-ну…

— Чего «ну-ну»?! — нахмурился сыщик. — Это тебе бояться нужно, а не мне.

— Твоя правда. Я от закона бегаю, — покладисто сказал Федор.

Елисееву вдруг сделалось тошно.

— Как же так получилось, Федь? Ведь мы с тобой с самого детства вместе не разлей вода были: в школе за одной парте сидели, вместе девчонок за косы дергали… Даже на фронте в одном окопе грязь месили. А тут…

Федор напрягся, сжал кулаки до ломоты в пальцах.

— Думаешь, я от хорошей жизни в дезертиры подался? Меня так припекло, как не каждого грешника на сковородке. Если б не убег тогда, умерли бы не только батька с маткой, а и все братья мои и сестры меньшие. Кто б их кормить стал? Ты? — гневно спросил он.

Елисеев невольно отвел глаза.

— Не ты, — усмехнулся Федор. — И не власть твоя савецкая. У нее руки до моей фамилии по сию пору дойтить не смогли.

Петр вскинулся, хотел ответить резко, но потом выпустил пар. Спросил уже не с прежним надрывом:

— Люди сказывали, что ты в разбойнички подался.

— Не врут они. Побаловал я немало. Но, заметь, жизни никого не лишал. На страх людишек брал, то было — отрицать не стану. Но убивать — нет, мне это дело еще на фронте поперек горла стало. Хватит с меня, пожалуй.

— Сейчас чем занимаешься?

— Лучше б тебе не знать, Петя. Лучше б не знать… — Он с шумом допил пиво. — Эх, пропадай моя телега… Ну, что — при всем честном народе руки вязать будешь? Я готов. Только револьвер достань. Иначе не поверят, что я без револьвера тебе сдался.

Елисеев мрачно посмотрел на часы. До облавы осталось минут двадцать. Встреча со старым товарищем, который свернул на кривую дорожку, оказалась весьма некстати. Привлечешь к себе ненужное внимание, спугнешь рыбку куда крупнее… Вон, уже кое-кто начал к ним приглядываться, нутром учуяв напряжение между мужчинами. И что тут прикажешь делать? Выполнять милицейский долг ценой срыва операции? Вдобавок ему совсем не хотелось брать под арест непутевого Федора Глушкова, с которым столько соли было вместе съедено…

— Значит так, Федя, — решился Петр, — слушай меня внимательно. Повторять не буду…

Федор посветлел лицом, понял, что не будут его брать прямо сейчас под белы рученьки.

— Сегодня мы разойдемся с миром. У тебя на все про все четверть часа, чтобы исчезнуть отсюда. А потом в обязательном порядке разыщи меня: я нынче в губрозыске работаю вместе с Колычевым.

— Знаю такого.

— Хорошо, что знаешь. Мы с Колычевым над твоей судьбой покумекаем. Придумаем, как твоей беде помочь. Только не тяни, Федя. Очень тебя прошу.

— Понял. — Он встал. — Руку протягивать на прощанье не буду. Ты ж сам пожимать не захочешь.

— Пока не хочу.

— Я так и думал. А на остальном — спасибо, Петр. Я добро помню. Даст бог свидимся.

Положив на столик несколько денежных билетов, Федор стремительной походкой вышел из ресторана.

«А может зря я его отпустил», — сразу насупился Елисеев. Узнает Колычев, товарищ Янсон узнает… И что тогда? Не факт, что одобрят мои действия. Ой, не факт. Скажут, что сироп-ничал, с бандюганом в бирюльки заигрался. Может, из губрозыска попрут. А что — будут в своем праве.

Но тут он себя одернул. Попрут и попрут. Вот только грош цена нашему рабоче-крестьянскому уголовному розыску, если он в людей не будет верить. Иначе ведь люди тоже в него верить перестанут. «И чем тогда, спрашивается, мы от полиции царской отличаться будем?»

Ясно одно: об истории с Федором он обязательно расскажет Колычеву. А что будет дальше — время покажет.

Хватит нюни распускать. Его сюда с другими целями направили: смотреть, что да как. Заранее примечать подозрительных и проследить, чтобы они раньше времени не смылись.

Сейчас уже, наверное, чоновцы перекрывают входы и выходы из ресторана. Колычев достал из кармана галифе брегет на цепочке, полученный за отличную службу из рук самого товарища Янсона. Скоро начнется веселье.

Пиво перед ним появилось буквально из ниоткуда, словно из воздуха образовалось.

Он сдул пену, сделал глоток. Приятная, освежающая влага растеклась по желудку.

Петр сразу повеселел. Оказывается, в его сидении есть и хорошие моменты. Тепло, светло, пиво опять же… А на улице уже темно и прохладно. Неважное в этом году выдалось лето, чего уж… Дожди сплошной чередой да редкие погожие денечки.

Отставить лирику! К хренам собачьим погоду. Не ради нее он просиживает казенные деньги в этом заведении.

Для начала нужно осмотреться, как учили когда-то на милицейских курсах. Если не хочешь неприятного сюрприза, следи за обстановкой в оба.

Что же полезного можно извлечь из его положения?

Так-так… Если не вращать башкой, в поле его зрения попадали сразу три столика. На первом сидели в обнимку двое хозяйчиков жизни с сытыми лощеными рожами, с выступающими вперед брюшками. Понятно, что если копнуть глубже биографии этих проходимцев, то там найдется немало интересного, но скорее экономического плана. На чистую уголовку они не пойдут. Пусть ими другие ведомства занимаются.

За вторым столиком гуляла артель: крепкие мужички-ремесленники. В принципе, их можно себе представить в темное время на глухой дороге, однако это из области догадок. На текущий момент мужички зарабатывают себе на жизнь честно. Может, и дурят фининспектора, но о том пусть у него голова болит. Для уголовного розыска сия шатия-братия тоже интереса не представляет. Пусть каждый своим делом занимается.

А вот третий столик был куда любопытней. За ним обретался деловой народишко: руки в наколочках, в речь вплетены фразы из блатной фени. В деревне эти словечки редко услышишь, а вот в городе — чаще, чем хотелось бы.

Взгляд у блатной публики особый, внешне расслабленный, но таящий в себе живой интерес. Человека словно на невидимых весах взвешивают, прикидывая, что с него взять и не будет ли с того опасных последствий. На Петра внимания не обратили. Ну да, их наметанным глазом сразу видно, что многого с него не возьмешь, а раз так — чего лишний раз напрягаться?

Мои клиенты, сообразил Елисеев и сразу расслабился. Теперь он знал, что будет делать, когда в зал ворвется облава.

Глава 9

Урки среагировали первыми на возню у входа. Стоило лишь раздаться подозрительному шуму, как они повскакали со своих мест и кинулись врассыпную. А снаружи уже неслись тревожные выкрики и свист.

«Облава!», — разлетелось по залу.

Самый ловкий бандюган бросился к окну, ногой высадил раму и едва не выпрыгнул в дыру, которая зияла острыми, словно пасть акулы, осколками разбитого стекла. Помешал прогремевший с улицы выстрел. Колычев нарочно расставил бойцов так, чтобы никто не улизнул из здания.

Тогда урка метнулся к черному ходу, но оттуда уже бежали, громыхая ботинками, чоновцы. Через центральный вход ворвался Колычев, размахивая револьвером.

— Уголовный розыск! Всем оставаться на своих местах! Проверка документов.

Для убедительности он бахнул в потолок, с которого сразу посыпалась побелка. Выстрел отрезвил всех, кроме урки, прыгавшего в окно.

Взгляд бандита встревоженной птицей заметался по сторонам и наконец остановился на худенькой синеглазой девушке, сидевшей за одним столиком с седоволосым, хорошо одетым мужчиной с бородкой-клинышком. Елисеев заприметил ее сразу. Даже удивился, что она делает в таком заведении: на пресловутых «манек»-проституток девушка не походила и явно была из бывших. Впрочем, жизнь сейчас такова, что немало воспитанниц учреждений для благородных девиц пошли на панель, чтобы хоть как-то прокормиться. И если бы не фамильное сходство между девушкой и ее спутником, то Петр так бы и подумал.

События развивались стремительно. Одним рывком бандит выдернул девушку из-за стола и приставил дуло револьвера к ее виску. Та испуганно взвизгнула, однако сознание не потеряла. Ее синие глаза с мольбой глядели на окружающих, лицо побелело.

— Не дергайся, курва! — пригрозил урка.

Серьезный преступник, сообразил Елисеев. Вон как быстро соориентировался в ситуации.

Чоновцам еще не приходилось оказываться в такой ситуации. Бойцы растеряно попятились.

— Но-но! — прикрикнул один, пытаясь потеснить бандита штыком. — Не балуй!

— Сам не балуй, дядя! — весело осклабился урка. — Видишь, какую кралю я на мушке держу? Дай пройти, если не хочешь, чтобы я этой бабенции мозги вышиб.

Колычев пристально уставился на него, вспоминая.

— Леха-конокрад?

— Он самый! — снова заухмылялся уголовник. — Стало быть, известна вам моя физиономия!

— Еще как известна. Только говорили, что убили тебя.

— То брехня была! Слухи…

Конокрад гоготнул.

— Отпусти девушку, — сказал Колычев.

— Да ну?! — изумился Леха. — С какой такой стати?

— Отпусти, — повторил Колычев. — Тебе же хуже будет.

— Я ведь выстрелю, — сказал бандит. — Ей-богу, выстрелю, если меня не пропустите. Ты меня знаешь, Колычев.

— Знаю, Леха, — кивнул сыщик. — Знаю, что для тебя человеческая жизнь — копейка.

— То-то, — польщенно произнес Леха. — Выпусти меня и моих корешей, и никто не умрет. Слово даю.

— Много твое воровское слово стоит! — брезгливо сказал Колычев.

Он поискал взглядом напряженно сидевшего Елисеева, повел бровью: ну что же ты сидишь, Петр! Придумай что-нибудь…

Елисеев осторожно опустил подбородок. Он и сам лихорадочно искал способ, как выкрутиться из ситуации. Жалко девчонку — Колычев сказал, что бандиту убить ее — раз плюнуть. И Борис тоже не отступится. Не станет он выпускать конокрада из ресторана. Для него это — что ржавым ножом по печенке. Ведь кто такой конокрад — это не просто вор, а еще и убийца. Уводя лошадей, он фактически обрекал крестьянскую семью на голодную смерть. Нельзя прожить в деревне без лошади. Для огромного большинства крестьян — она единственная кормилица. На ней и вспашешь, и за сеном съездишь, и товар отвезешь. Не зря сельчане, поймав конокрада на месте преступления, зачастую люто с ним расправлялись.

Что делать?

Спутник девушки сделал попытку подняться.

— Лиза!

— Сидеть! — властно прикрикнул на него Леха.

Он бешено крутил головой, не выпуская из поля внимания никого из присутствующих.

Опытный, сука! — подумал Елисеев.

Он попробовал пошевелиться и сразу замер, когда бандит зацокал языком.

— Не надо ерзать, дядя. А ты, — прикрикнул он на отца Лизы, — опусти зад на стул и сиди ровно.

— Сердце, — сдавленно прохрипел тот. — Мне нужно достать лекарство.

— Доставай, — любезно согласился тот, словно козыряя перед Колычевым своим гуманизмом.

Мужчина обессилено плюхнулся на место, достал дрожащими руками из внутреннего кармана пиджака какую-то склянку с пилюлями, но тут же уронил. Маленький бутылек покатился по полу, замерев возле штиблет Елисеева.

На секунду это отвлекло общее внимание. Пузырек магнитом приковал взгляды всех, включая бандита. А Елисеев почувствовал в руке холодок рукоятки незаметно вытащенного «бульдога». Чтобы не выдать себя, он сунул его под полу узенького пиджачка.

— Папа! — всхлипнула девушка. — Папочка!

Теперь Елисеев знал, как ее зовут, вот только легче от этого не стало. И угораздило же ее оказаться здесь вместе со своим долбанным папашей! Как будто другого места в городе не нашли! Он чуть не застонал от досады.

— Иди! — толкнул девушку Леха.

Та сделала нерешительный шаг вперед, и сразу же остановилась: Колычев со зловещей ухмылкой преградил путь.

— Без моего разрешения отсюда никто не выйдет, — заявил он.

— Колычев, тебе уже говорили, что ты упрямый дурак? — сквозь зубы процедил бандит.

Сыщик промолчал. И тогда Леха покачал головой:

— Вижу, что нет. Ладно, пусть эта краля останется на твоей совести.

Его палец надавил на спусковой крючок…

Бах! Леха повалился навзничь, револьвер выпал из его руки. Елисеев на долю секунды опередивший бандита, оказался возле девушки. Ноги ее подкосились, Лиза упала. Петр посмотрел на ее красивое лицо и убедился, что она в глубоком обмороке.

— Наповал, — констатировал Колычев, склонившись над Лехой. — Здорово ты его из этой пукалки. С одного выстрела и насмерть. Хотя рискованно, чего уж спорить.

— Выбора не было, — признался Петр. — Пришлось рисковать.

Он и сам не мог поверить, что все обошлось, ведь стрелял, почти не целясь. То, что при этом он не зацепил девушку, просто счастливый случай, а не мастерство.

Чоновцы уже вязали дружков Лехи. А растерянный Петр не знал, что делать с потерявшей сознание Лизой. Как ни крути, городская барышня. К таким, наверное, особый подход нужен. Он продолжил стоять, прижимая к груди девушку.

Положение спас отец Лизы. Забыв о лекарстве, мужчина чуть ли не силком вырвал дочь из объятий сыщика.

— Доченька моя! Очнись! Очнись, пожалуйста, — заговорил он надтреснутым голосом.

Девушка открыла глаза, испуганно ойкнула и сделала попытку встать на ноги, но при этом пошатнулась и едва не упала.

— Борь, — кликнул Елисеев.

— Что тебе? — отозвался Колычев.

— Отпусти дамочку с отцом без проверки. Видишь: плохо им.

— Ладно, — кивнул он. — Пусть идут. Лишь бы завтра к нам в губро зашли.

Петр обратился к отцу Лизы:

— Слышали наш разговор?

— Да, — часто закивал тот.

— Ступайте домой, вызовите врача. А завтра обязательно придите в губрозыск. Спросите Колычева или Елисеева, Елисеев — это я. Придете? — сверкнул глазами сыщик.

— Конечно. Прямо с утра будем вместе с дочкой, — поспешно согласился мужчина и направился к выходу, минуя расступающихся чоновцев.

— Погодите, — окликнул Петр.

Мужчина обернулся.

— Слушаю вас.

— Забыл узнать, как вас зовут.

— Простите. Я — Воронов Аристарх Тимофеевич, а это моя дочь — Елизавета Воронова. У вас есть еще какие-то вопросы?

— Больше нет. Ступайте, — разрешил Елисеев.

Вместе с Колычевым он приступил к проверке документов. Всех подозрительных чоновцы выводили из здания, где ждали несколько подвод. Остальных пока просили оставаться на местах.

Арестованных набралось около дюжины. Сопротивления никто больше не оказывал. Многих впечатлил пример с Лехой-конокрадом. Тот, как выяснилось, даже не был цыганом. Кроме воровства коней, за ним числилось много других преступлений. Некоторые «подвиги» тянули на высшую меру социальной справедливости, то есть на расстрел. Неудивительно, что Леха пошел на столь отчаянные действия. Все это Петр услышал от Колычева.

Закончив с гостями «Михалыча», сыщики принялись трясти хозяина ресторана и его прислугу. Быстро выяснилось, что торговал тот с многочисленными нарушениями, а его патент на продажу спиртных напитков и вовсе был просрочен. Все это тянуло минимум на закрытие заведения и арест Платона Сергеевича Соболева, владельца этого злачного места.

Однако Колычев удивил Петра. Вместо того, чтобы тащить господина Соболева в камеру, Борис отвел насмерть перепуганного хозяйчика в отдельный кабинет, где приступил к процессу вербовки того в сексоты.

Соболев долго не ломался. Он согласился сотрудничать с уголовным розыском и, более того, в порядке аванса дал ценную наколку на квартиру скупщика краденых вещей. К нему Колычев и Петр поехали сразу же после обыска в ресторане.

Облава оказалась удачной. В сети угрозыска попало много разной публики, но, к сожалению, не было ни членов банды дровосеков, ни хитрого вора с грустными глазами, над делом которого сыщики сейчас плотно работали.

Петр долго думал, как затеять разговор о Федоре. Колычев помог ему решиться, заметив, что товарища что-то гложет.

— Говори, что стряслось, — потребовал он. — Вижу, у тебя на душе кошки скребутся.

— Борь, в общем, можешь со мной, все что угодно делать — хоть прямо сейчас арестовывай…

— Прям-таки арестовывай? — усмехнулся Колычев, но взгляд его стал жестким, как наждак.

— Да, Борь. Я, наверное, служебное преступление совершил. Даже не наверное, а точно…

Елисеев запнулся.

— Ух ты… Вот как заговорил. Ну-ка, давай, раскалывайся, чего натворил за эти полчаса, что я тебя не видел, — нахмурился Колычев.

— Тут дело такое: в ресторане сидел мой старый приятель, еще с детства. Федя Глушков…

— Не слышал о таком. И что с ним такого плохого с этим Глушковым?

— Дезертир он. А вдобавок еще и с ворами да бандитами связан.

Петр опустил глаза.

— Короче, я его отпустил.

— То есть как — отпустил? — ошалел Колычев.

— Да так: сказал, чтобы через четверть часа и духу его в ресторане не было.

— Здорово живешь! Так ты еще и служебную тайну какому-то бандюгану выдал. Предупредил, что облава будет?

— Да.

Колычев задумчиво протянул:

— М-да, и впрямь наворотил ты, брат, де-лов.

— Я же сказал: хоть сейчас можешь меня арестовать, — вскинул подбородок Петр.

— Под арест ты всегда пойти успеешь. За этим не заржавеет. Лучше поясни, какие такие резоны тебя побудили на самоуправство пойти?

— Я Федьку хорошо знаю. Не конченный он человек, еще исправиться может. Я ему шанс дал: прийти к нам и во всем честно признаться. Если не сделает, сам из-под земли достану и в губрозыск приведу.

— Значит, шанс человеку дал… — Губы Колычева сложились в узкую полоску.

Петр осторожно посмотрел на старшего товарища, а тот стоял, глядя в невидимую точку.

— Людям надо верить, — наконец сказал Борис. — Окажись я на твоем месте, думаю, также бы поступил. И не только я. Губрозыск не только наказывать должен. Мы — не царская полиция, нам не человека в кутузку посадить нужно, чтобы потом забыть о его существовании. Мы будто лекари: если можем кого-то спасти, то хоть из кожи вывернись, а сделай. И точка! Правильно ты поступил, Петр. И что помог Федору, и, что мне рассказал, не испугался.

— А товарищ Янсон?

— Не переживай: с ним я поговорю. Товарищ Янсон — настоящий большевик. И тоже зрит в корень. Но, если подведет тебя Федор, ты знаешь, что делать. Верно?

— Верно, — кивнул Елисеев.

Глава 10

Уже было хорошо за полночь, когда все задействованные в облаве сотрудники угрозыска собрались в кабинете Янсона. Начальник выглядел довольным. Часто щурился и улыбался, приглаживая жесткие черные волосы.

— Доложите о результатах, — потребовал он.

Сыщики докладывали по очереди. Янсон благодушно кивал.

— Неплохо, товарищи, неплохо, — сказал он в конце. — Уголовная шушера надолго запомнит этот день. Всем, кроме дежурного, разрешаю разойтись по домам. Отличившиеся будут отмечены в приказе.

Не помня себя, Петр добрался до съемного угла и без сознания упал на кровать. Сил даже поужинать не осталось.

Утром Колычева вызвали к телефону. Звонил старший милиционер Терещенко из Пань-кинского отделения. Район Панькино хоть формально и относился к городу, все равно оставался деревня деревней и располагался на выселках. Народ там проживал соответствующий. По сводкам Панькино проходило как одна из самых опасных частей города. За всем этим беспокойным хозяйством присматривало Панькинское отделение милиции, в котором служило четверо милиционеров.

— Терещенко на двух подозрительных субчиков наткнулся, — сообщил Колычев. — Приезжие, снимают целый дом в Панькино. По вечерам музыка, пир горой и дым коромыслом. Кутят напропалую: пьянки и женщины легкого поведения табунами. На что гуляют — непонятно. Нигде не работают, среди командировочных не числятся — Терещенко аккуратно проверил.

— Будем брать? — загорелся Петр.

— Экий ты скорый… А основания? — охладил его Колычев.

— Обыск сделаем.

— Так тебе прокурор и дал постановление на обыск! Я ж говорил — плохо ты нашего прокурора знаешь. Он без веских оснований даже не почешется.

— Давай без постановления!

Борис повертел пальцем у виска.

— С ума сошел! Да нас потом поганой тряпкой из розыска погонят.

— Победителей не судят, — уверенно заявил Елисеев. — Мы ж ради правого дела стараемся. Ну не верю я, что эта публика чистенькая. Честный человек деньгами разбрасываться не станет.

— А! — махнул рукой Колычев. — Давай сначала с Терещенко поговорим, а там разберемся.

Старший милиционер Терещенко был смугл и круглолиц. Ради солидности отрастил длинные запорожские усы, которые во время встречи с сыщиками подкручивал толстым пальцем, лишенным ногтя.

— Значица так, — с характерным южным напевом говорил он, — двое их. Приехали вроде как из Петрограда, но это по слухам. Один высокий, второй с меня ростом. Высокого Гришей зовут, а его напарника Сеней.

— Фамилии знаешь? — спросил Колычев.

— Нет. Я старался на глаза им не попадаться, через своих людей поспрашивал. Но точно не рабоче-крестьянского происхождения. Поначалу вели себя тихо, а потом как прорвало. Вчера вообще гулеванили так, что окна дрожали. Соседи жаловались, так у них чуть было до драки не дошло.

Колычев обменялся взглядами с Елисеевым.

— Гулеванили, говоришь… Отмечали удачное дело?

— Кто ж его знает, — вздохнул Терещенко. — Мабуть и так. Мне не удивительно.

— По-воровскому разговаривают?

— Еще как! Что ни слово, то мат или блатная музыка. Я бы им сам шеи посворачивал, как куренкам. И без того в районе неспокойно, а тут еще эта парочка образовалась. Но вы сказали, что залетных воров ищете, так я их трогать повременил. Однако решать с ними нужно, они мне уже давно поперек горла стали.

— Порешаем, — сказал Колычев. — Только нахрапом переть не надо. Нужно поумней провернуть. Говоришь, соседи на них жаловались?

Старший милиционер кивнул.

— И заявления есть?

— Какие у нас заявления! — засмеялся Терещенко. — Устно поплакались, а бумагу составлять не стали. У нас за такие бумаги и живота лишить могут.

— А есть такой, что не побоится в письменном виде изложить?

Терещенко снова покрутил ус.

— Ну… может Парасковья Семеновна. Ей уже под восемьдесят будет. Терять старухе вроде как нечего.

— Блин! — хлопнул себя по лбу Колычев. — Самое главное: а писать-то она сможет? Грамотная?

— Вот насчет этого даже сомневаться не нужно. Она когда-то учительницей была.

— Тогда нам жалобу от гражданки… Как фамилия Прасковьи Семеновны будет?

— Хромова.

— Вот, организуй письменную жалобу от гражданки Хромовой, чтобы ее проверить и сделать все в рамках социалистической законности. Сколько тебе на все про все времени нужно?

— Часа хватит, — прикинул старший милиционер. — Парасковья на рынке кажный день торчит. Сам за ней сбегаю.

— Давай, — разрешил Колычев. — Одна нога здесь, другая там.

— Зачем нам это заявление? — не понял Елисеев.

— Да чтобы прокурор не придрался потом. А тут вроде как все правильно. Терещенко будет на жалобу реагировать. Нас с собой возьмет. А там будет легче. Как тебе план?

— Ничего, годный, — одобрил Петр.

Гражданка Хромова оказалась сухонькой, но крайне бойкой старушкой, умудрившейся к своему почтенному возрасту сохранить почти все зубы. Долго уламывать ее не пришлось. Блеснув хитрыми глазами, под диктовку Терещенко бабуля написала заявление.

— Спасибо вам, Прасковья Семеновна, — искренне поблагодарил Колычев, схватив со стола бумагу. — Вы очень нам помогли.

— А сами вы откуда будете? Что-то не припоминаю я у нас таких милиционеров, — заинтересовалась старушка. — Никак новенькие?

— Новенькие, — заверил Колычев.

— Это хорошо. А то Терещенко трудно приходится. Тут столько всяких субчиков, что ему одному вовек не переловить.

— Идите домой и ничего не бойтесь, — сказал Елисеев. — Мы в долгий ящик ваше заявление откладывать не будем. Прямо сейчас станем разбираться.

— Разберитесь, милок, обязательно разберитесь. А то от проходимцев этих совсем жилья спокойного не стало. Уж как они колобродят в последние дни! — обрадовалась Хромова.

Колычев попросил Терещенко, чтобы тот представлял их как своих помощников. Ни к чему лишний раз афишировать свою принадлежность к уголовному розыску.

Недавно прошел дождь, и сыщикам пришлось помесить немало грязи на узких улочках Панькино. Колычев с сомнением смотрел на совсем раскисшие ботинки. Те давно просили каши. Скоро придется привязывать подошву, пока совсем не отвалилась.

Время от времени из-за заборов раздавался заливистый собачий лай.

— Вот почему не люблю тут бывать с посторонними, — вздохнул Терещенко. — Меня тут собаки знают. Ни одна шавка не загавкает. А с вами сплошной гром и музыка!

— Ты знай, веди, — успокоил его Колычев. — Ничего страшного. Собачкам тоже душу отвести надо.

Дом загадочные Гриша и Сеня выбрали хороший. В таких обычно жили зажиточные крестьяне. Добротный, под железной крышей, из тех, что век простоит без всякого ремонта.

Вокруг дома обновленный забор, высотой с человеческий рост, выкрашенный в зеленый цвет.

Улица уходила ввысь, где на пригорке стояла церковь с позолоченными куполами.

Терещенко снял фуражку и перекрестился. — Ты что — верующий? — удивился Колычев.

— А что — разве нельзя?

— Почему нельзя, можно, — смутился Борис. — Если делу не мешает, крестись себе на здоровье.

Старший милиционер подошел к калитке (она была чуть пониже остального забора) и, поднявшись на цыпочки, прокричал:

— Эй, хозяева! Есть кто дома?

Половицы в доме заскрипели, прогнулись под тяжестью тела. Дверь веранды распахнулась. Показался сонный мужик с взлохмаченной головой. Судя по внешнему виду, он уже несколько дней не просыхал.

— Ну, есть, — отозвался мужик. — А ты хто такой и с чем пожаловал? Мы гостей не ждали.

— Милиция, — подбоченился Терещенко. — Старший милиционер Терещенко. Калитку откройте. На вас жалоба поступила. Говорят, что вы спокоя соседям не даете.

— Брешут, — сказал мужик, однако калитку открыл без пререканий.

Сыщики оказались во дворе: некогда чистом, а нынче захламленном, несущим следы недавней попойки.

От хозяина за версту разило самогоном.

Елисеев прикинул: ростом тот не особо удался, значит, это Сеня. Долговязого Гришу было не видать.

— Что делать-то будете? — вяло спросил Сеня. — Штраф выпишете?

— Может, и выпишем, — покладисто кивнул Терещенко. — Только сначала документики ваши проверим. Есть удостоверение личности?

— Да как не быть, — возмутился мужик. — Сейчас принесу. Только напрасно беспокоитесь, гражданин милиционер. Клевещут на нас. Мы шуметь не любим, гуляем по-тихому. А если обидели кого, так не со зла, и готовы принести свои извинения в самом подробном виде.

— Вы сказали «мы»? — уцепился за слова Колычев. — Кто еще, кроме вас, есть в доме?

Сеня потупился.

— Маруха есть моя, Наташкой зовут.

— Уж не Комлева ли Наталья? — вскинулся Терещенко.

— Может, и Комлева. Мне фамилия без надобности. Меня в Наталке другое интересует. — Мужик мерзко хихикнул.

Елисеев снова про себя отметил его полную безмятежность. То ли опытный чересчур, то ли и впрямь не чует за собой греха.

— А кроме Натальи больше никого нет? Мы с улицы мужские голоса слышали, — соврал Колычев.

— Мужские? — протянул Сеня. — А, так это мой кореш — Гриша. Только он спит, устамши. Наверное, бредил во сне.

— Давайте со всеми сразу и познакомимся, — решительно направился к двери Колычев.

Сеня хотел забежать вперед, но Елисеев его притормозил.

— Не спеши, — улыбнулся Петр. — Мы не разбойники с большой дороги, а рабоче-крестьянская милиция. Убивать аль грабить не будем.

Наталка оказалась мордатой и некрасивой девицей лет двадцати, с маленькими круглыми глазками на оплывшем от жира лице.

Терещенко опознал ее сразу и погрозил пальцем.

— Ай-яй-яй! Гражданка Комлева, что вы себе позволяете?

Женщина горделиво подбоченилась и выставила мощный подбородок.

— А что такого? Я девушка свободная, незамужняя. Что хочу, то и делаю, а вы мне не указ.

— Уйди, Натаха, с глаз моих прочь, — велел Терещенко. — Глядеть на тебя тошно.

— А если не уйду?

— Уйдешь. А то в такие дали законопачу, что солнце месяц в году видеть станешь.

Слова старшего милиционера подействовали — гражданка Комлева поняла, что Терещенко не шутит, быстро собралась и выскочила из дома.

Без нее Сеня как-то скис. Видимо, присутствие «боевой» подруги служило ему хорошей моральной поддержкой.

— Гришу зови, — потребовал старший милиционер.

Но тот уже спускал длинные журавлиные ноги с большой русской печи.

Елисеев вглядывался в его лицо и фигуру с нарастающим сомнением. Где та самая пресловутая военная выправка, о которой говорила Мотылькова, где грустные глаза?

Обыкновенный тип самой что ни на есть блатной внешности.

— Вы у нас Гришей будете? — спросил Колычев.

Гриша кивнул.

— Никак из сидельцев? — догадался Борис.

— Это еще при старом режиме было, — поморщился Гриша. — Советская власть поняла меня и простила. Нынче я честный человек.

— А это мы сейчас посмотрим, какой ты честный, — сказал Терещенко. — Бумаги показывай.

Из документов были два профсоюзных билета. С виду все чин чином: с круглыми гербовыми печатями по всей форме. Но не в том беда: сколько ни напрягал память Колычев, не мог вспомнить, чтобы по этой парочке были какие-то ориентировки. И фамилии нигде не попадались.

— Надо бы Мотыльковой их показать, — тихо произнес Елисеев, но Гриша услышал.

— Какой еще Мотыльковой? Не знаю никаких Мотыльковых. Никак дело мне пришить хочешь, начальник? Не пойдет. Мне чужого не надо, на носу своем заруби. Чист я перед законом и советской властью.

— Угу, — кивнул Терещенко. — Чист… Как же!

Взгляд его упал на толстое стеганое одеяло. Оно покрывало кровать, с которой встала Комлева.

— А ведь я знаю, чье это одеяло, — усмехнулся старший милиционер. — Это Глафиры-прачки одеяло. Его третьего дня сперли. Прямо с веревки стянули.

Он подобрался как хищный зверь перед прыжком, встопорщил запорожские усы, обернулся к Елисееву, безошибочно определив в нем младшего.

— Сбегай-ка за забор к соседям, да позови понятых парочку. Будем обыск устраивать.

— Что, без санкции прокурора? — еще сильнее насупился Гриша.

Терещенко торжествующе пощупал одеяло.

— При таких-то уликах? Обойдусь и без разрешения прокурора. Задним числом оформим, гражданин хороший. Что-то мне подсказывает, одним ворованным одеялом тут не обойдемся.

— Натаха — дура! — выругался Сеня. — Говорил же ей, чтобы не стелила, а этой … — он добавил крепкое ругательство, — красоты захотелось! Запалила нас, дурная баба. По ее милости попали как хрен в рукомойник.

И он сплюнул.

Глава 11

Обыск у Гриши и Сени дал много интересного. Кроме пресловутого одеяла, на которое пара воришек покусилась спьяну, в подполе дома сыщики нашли немало похищенной церковной утвари, включая серебряную раку со святыми мощами. Но особой разборчивостью воришки не отличались, гребли все, что под руку попадется. Разве что на женское исподнее еще не успели покуситься.

У Елисеева рука устала выводить подробный список найденного. Улик было столько, что преступники даже запираться не стали и сразу дали признательные показания.

— Заметьте, — сказал Гриша, — государственного имущества мы не трогали. Советскую власть мы уважаем и ценим.

— Пафоса добавь, — попросил Колычев. — Не хватает. Ни хрена за душу твой рассказ не трогает. Видишь, какие мы тут черствые?

Уголовник заткнулся.

Среди найденных вещей было все, кроме денег. И украденного парусинового портфеля тоже не обнаружили. Колычев взял Гришу за воротник и потянул к себе. Глянул недобро, с прищуром.

— Где деньги?

— Какие деньги?

— Шесть миллионов!

— Скока-скока? — не поверил Гриша.

— Повторить? Ладно, для меня не трудно: где шесть миллионов рублей?

— Да будь у меня столько лимонов, я бы давно отсюда вместе с Сеней подался! — воскликнул Гриша. — Хочешь, крест поцелую?

— Не нужен мне твой крест. Где шесть миллионов, которые ты спер в Губфинотделе? — в третий раз спросил Колычев, сжимая воротник еще сильнее.

Лицо Гриши раскраснелось, глаза едва не полезли из орбит.

— Отпусти, начальник, — взмолился он. — Не брал я никаких денег.

— Врешь!

— Чистая правда, начальник. Мы с Сеней по церквям работаем. Ну, или то, что под руку подвернется, тащим. — Он захрипел, пуская из приоткрытого рта пузыри.

Сыщик выпустил вора. Гриша с кашлем принялся тереть тонкую как у лебедя шею. Посмотрел на Борю с укоризной.

— Что ж вы так неаккуратно-то, гражданин начальник? Прямо как старорежимный городовой какой-то?

— Я тебе дам городового! — замахнулся Колычев.

Гриша сжался, в раз уменьшившись чуть ли не в двое. Перепуганный вид его подельника говорил о себе лучше всяких слов.

— Отойдем, Боря, — попросил Елисеев.

Он отвел Колычева в сторонку и тихо, чтобы никто не услышал, сказал:

— По-моему, урка не врет. К делу Мотыльковой он не причастен.

— Согласен, — вздохнул сыщик. — Но надо было до конца убедиться.

Борис подошел к старшему милиционеру, караулившему воров, положил руку ему на плечо.

— Спасибо, Терещенко.

— Да вроде как не за что. Я так понял, что вашим поискам это не помогло, — не оборачиваясь, заметил тот.

— Ничего, — убежденно сказал Колычев. — Зато другие преступления раскрыты, а наших воров будем искать в другом месте.

На улице послышался шум подъезжающей телеги. Елисеев выглянул в окно, и увидел, как с нее спрыгивают двое милиционеров.

— Вот и подкрепление прибыло, — улыбнулся он.

— Задержанных сдай дежурному, — велел Колычев Терещенко. — А мы пока в другое местечко прошвырнемся.

Другим местом оказалась столовая при заводе «Красная звезда». По договоренности между администрацией завода и губернской милицией, работники губрозыска могли здесь столоваться наряду с рабочими предприятия.

Здесь сыщики съели по тарелке пшенной каши, сваренной на воде, и выпили по стакану холодного компота. Заморив червячка, вернулись в губрозыск. Возле кабинета их уже дожидались отец и дочь Вороновы.

Борис отпер ключом кабинет и сделал приглашающий жест рукой.

— Проходите.

Оба свидетеля нервничали, ждали от сотрудников уголовного розыска неприятностей. Как же… из бывших дворян, что обязательно должно вызвать у новой власти целый ворох подозрений. И пусть вины на Вороновых нет, да и допрос проводит не губчека, а уголовка, все равно в любой момент обстоятельства могут измениться не в их пользу. Случалось, что людей арестовывали за совершенно необъяснимые вещи, просто из так называемой классовой ненависти. Правда, говорят, что большевики в последнее время взялись за ум и пытаются соблюдать что-то вроде законности, однако вряд ли эти новые веяния дошли до провинциального Железнорудска. Нет уж, с этими «товарищами» надо держать ухо востро.

С таким настроением и пришли отец с дочерью. Отвечали на вопросы односложно, стараясь не сболтнуть лишнего. А где-то в словах и отдельных фразочках мелькала плохо замаскированная неприязнь. Очевидно, у семьи имелись основания недолюбливать советскую власть. Но во всем нужна мера, а в какой-то момент свидетели ее потеряли.

В итоге Колычев не выдержал, отложил исписанный лист бумаги в сторону и чуть привстал над столом, схватившись обеими руками за столешницу. Зависнув подобно утесу над перепуганными Вороновыми, он язвительно спросил:

— В чем дело, граждане?

— Да собственно ни в чем, — пряча глаза, сказал старший Воронов. — Вы спрашиваете, мы отвечаем.

— Вижу я, как вы отвечаете. Сквозь зубы да еще так, что мне каждое слово из вас клещами вытаскивать приходится! — Колычев усмехнулся. — Что, настолько советскую власть не любите?

Девушка подняла красивую головку, хотела что-то сказать, но отец тронул ее за плечо.

— Не надо, Лиза, не провоцируй «товарищей».

В последнее слово тот вложил столько иронии, что Борис не выдержал, врезал по столешнице так, что Вороновы едва не подпрыгнули.

— Не хотите с нами разговаривать! Носы кривите! И это после того, как наш сотрудник спас и вас и вашу дочку?! Если б не он, кто знает, может, лежали бы вы сейчас оба в сырой землице, — добавил он уже тише. — Что, как вам такая перспектива? Буржуазия неблагодарная!

Елисеев посмотрел на Колычева с уважением. Оказывается, его друг знает так много умных слов. Сразу видно, что занимается самообразованием, книжки постоянно читает, когда выдается свободная минута. Сегодня (Елисеев знал это наверняка) в выдвижном ящике стола Колычева пряталась очередная книга. И это был отнюдь не вульгарный Нат Пинкертон, а повесть Пушкина. Петр даже название видел — «Метель». Правда, его удивило, что это, оказывается, проза. Прежде Елисеев считал, что Пушкин — известный поэт, стихи писал. А тут повесть, и даже не одна.

Воронов закашлялся, приложил платок ко рту. Петр тревожно подумал, что у отца Лизы чахотка, но потом успокоился, увидев, что крови на платке нет. Оказывается, не в болезни дело — мужчину и в самом деле проняло после гневной речи сотрудника угрозыска.

— Простите, — сказал он. — Вы правы: мы проявляем чудовищную неблагодарность. Больше подобного не повторится.

Он повернулся к Елисееву.

— Большое вам спасибо за мою дочь! Если бы не вы… — Мужчина смолк.

— Работа такая, — смущенно сказал Петр.

— Вы очень смелый и благородный человек, — внезапно произнесла Лиза. — Я очень благодарна вам за себя, за папу. И… простите нас.

Ее лицо зарделось, щеки стали пунцовыми.

Петр почувствовал себя неуютно, поерзал на стуле и с трудом смог посмотреть на девушку. Она показалась ему очень красивой, наверное, самой красивой на свете. Тонкая, беззащитная, излучающая вокруг себя невидимое тепло… Было в ней что-то такое, что заставило сердце молодого человека забиться чаще.

— Забудем, — нашел в себе силы сказать он. — Вернемся к делу. Итак, на чем мы остановились?

Больше никаких заминок не было. Вороновы оказались в ресторане по чистой случайности. У Лизы вчера были именины. Отец решил тряхнуть стариной, позвав девушку в «приличное», как он думал заведение (прежде в «Ми-халыче» ему бывать не доводилось). Остальное произошло на глазах у сыщиков.

Сам Воронов служил когда-то инспектором гимназий, но после революции потерял место и с огромным трудом сумел получить скромную должность делопроизводителя на одной из фабрик. Зарплата была не очень большая, зато полагался продпаек. Лиза на жизнь зарабатывала уроками музыки, хотя Елисеев сомневался, что у нее было много учеников. Люди сейчас больше заняты выживанием, чем музыкой. Может, потом, когда станет чуть легче…

Толком еще не зная, зачем, Петр запомнил адрес Вороновых. Это было довольно далеко, на другом конце города, однако молодой человек вдруг ощутил огромное желание как-нибудь вечером оказаться поблизости, пройти напротив окон их дома.

Колычев заметил интерес товарища к Лизе Вороновой. Он улыбнулся, подумав, что его друг, кажется, влюбился. Это нормально, возраст такой, да и сама девушка, несмотря на не самое выигрышное происхождение, очень даже ничего, порядочная, работает. Глядишь, еще и перекуется, выбросит из головы мелкобуржуазные замашки, забудет дорогу в мещанские заведения вроде «Михалыча». Перемелется, мука будет, решил он.

Елисеев вызвался проводить Вороновых до выхода из угрозыска. На прощание Лиза одарила его улыбкой и с удовольствием пожала руку.

— Приходите к нам, чай пить, — внезапно сказала она, перед тем, как уйти. — Мы с папой будем очень рады. К нам гости нечасто ходят.

— Обязательно приду, — пообещал Петр.

Он буквально светился от счастья.

Разумеется, были в его личной жизни другие женщины, но это было плотское увлечение, не больше. Сейчас Елисеев был в этом твердо уверен.

Вернувшись, он застал друга в хорошем расположении духа. Колычев сидел за столом и увлеченно чистил свой «Смит и Вессон».

— Что, понравилась девушка? — спросил он, не отрывая взгляда от оружия.

— Очень, — кивнул Елисеев.

— А происхождение тебя не смущает?

Петр пожал плечами.

— А при чем тут ее происхождение? Владимир Ильич тоже ведь не из рабочего класса вышел.

— Верно, — согласился Колычев. — Ильич из дворян, однако нашел в себе силы порвать со своим классом и даже возглавить нашу борьбу. А твоя Лиза… думаешь, способна на такое?

— Предположим, что она еще не моя, — засмеялся Елисеев. — И станет ли моей, еще не известно.

Колычев оторвался от револьвера, оглядел Петра с ног до головы.

— Станет, — убежденно сказал Борис. — Ты у нас парень что надо. Девки в штабеля ложиться будут. Ты лучше о другом подумай: вдруг она тебя на ненашенскую сторону перетянет? Не ты будешь первый, кто от любви башку терял. И постарше тебя да поопытней глупости творили.

— Не, не перетянет, — посерьезнел Петр. — Такой номер со мной не пройдет ни в коем разе. Я на большевистских позициях твердо стою. Меня хрен подвинешь.

— Вот и хорошо. Показания Вороновых подшей в папку, а я пока к товарищу Янсону схожу, потолкую. Надо узнать: клюнула ли наша рыбка.

Но его плану не суждено было сбыться. В кабинет заглянул дежурный.

— Мужики, в Губфинотделе снова кража…

— Что, опять портфель свистнули? — схватившись за голову, простонал Колычев.

— Ага. Тебе, Колычев, прорицателем бы работать. Товарищ Янсон сказал, что эта кража по вашему профилю. Так что дуйте туда, да побыстрее, а то уже из губисполкома названивать начали.

И он захлопнул дверь.

Елисеева бросило в холодный пот. Не ожидал он от преступников такого проворства. Думал, что после вчерашней облавы те испугались и залегли на дно. Ан нет, снова решились.

— Ну, жулики! Ну, охренели, сволочи! — взорвался Борис. — Второй раз в одном месте делишки проворачивают. Никакого, понимаешь, страха перед органами советской власти!

Схватив револьвер, он помчался к входу. Следом, еле поспевая, кинулся Елисеев, на свой лад честя воров. Наглости им не занимать. Другой бы Губфинотдел теперь за три версты обходил, а они опять кражу устроили. И чуяло его сердце, что теперь эти гады придумали новую хитрую каверзу, и сыщиков ждет немало головной боли.

Глава 12

Новой жертвой хитрых воров стал мужчина лет пятидесяти, худощавый, низкий, с изрезанным морщинами лицом и испуганными глазами. Голова большая, выбритая до блеска. Одет в полинялую гимнастерку с расстегнутым воротом. На ногах солдатские штаны с заплатами, грязные обмотки и желтые башмаки явно на размер больше.

От мужчины за версту разило табаком. О пагубном пристрастии говорили и пожелтевшие редкие зубы. Потерпевший прижимал к груди потрепанный парусиновый портфель. Как раз такой пропал недавно у Мотыльковой.

— Представьтесь, — попросил Колычев.

— Афанасий Козлов.

— Где работаете?

— Артельщики мы при конном союзе.

— Что служилось?

— Дык это… обокрали меня.

— Что именно украли?

— Портфель с деньгами, — помявшись, сказал Козлов.

— Постойте, а в руках у вас что? — удивился Елисеев.

— Это не мой портфель. Мне его подменили. В глазах потерпевшего мелькнула лютая тоска.

— Здорово. Это как — подменили? — оживился Колычев.

Для него подмена портфеля была чем-то новеньким. В прошлый раз преступники действовали иначе.

Потупившись, Козлов принялся рассказывать.

— Я ить не только артельщик, но и кассир. И так вышло, что сегодня надо было сдавать выручку за месяц в финотдел.

— Большая выручка?

— Три миллиона и сто тысяч поверху, — пояснил Козлов.

— По-крупному работают, — скривился Колычев. — Дальше что?

— Да как обычно. Деньги в портфель положил, пришел в финотдел, занял очередь в кассу. Стоять долго, а мне курить приспичило. Ну, я в уголок сунулся. Там сразу двое смолило. Я, значит, за кисетом полез, чтобы «козью ножку» скрутить, а тут один из мужиков мне папироску предложил.

— А вы, наверное, не отказались? — иронично хмыкнул Колычев.

— Конечно, не отказался, — кивнул потерпевший. — С чего бы мне отказываться? Папироски дорогие, сами знаете, цена нонче кусается. А тут на дармовщинку дают. Пока я прикуривал, тот мужичок, что папиросу предложил, мой портфельчик подержал, а то сами, понимаете, неудобно: руки занятые. Но он тут не при чем: я свой портфель из виду не упускал.

— Что, совсем-совсем? — прищурился Елисеев.

— Ну да. Все время на виду был. Мы с мужиками покурили, поболтали о том, о сем. Тут моя очередь как раз подошла. Я с ними попрощался, подхожу к кассе, расстегиваю ремешки портфеля, открываю, а внутри заместо денег… вот такая штука. — Козлов продемонстрировал нутро портфеля, набитое газетами. — Я получше присмотрелся: вижу, портфельчик-то не мой. Ну, я шум поднял, милицию вызвал. А потом мне и вовсе плохо стало. Сердечко прихватило. Думал, прямо здесь и кончусь.

Козлов замолчал.

— Мужиков, с которыми курили, хорошо помните?

— По сию пору перед глазами стоят, — сказал потерпевший.

— И здесь их, конечно, нет?

— Нет. Они почти сразу вышли, как моя очередь подошла. Это я только сейчас сообразил.

— Плохо, — буркнул Колычев. — Описать их можете?

— Попробую, — помялся Козлов. — Ну, как я говорил, их двое было. Тот, который мне папироску предложил, высокий такой, усатый, приятный. Вот только лицо у него какое-то расстроенное. Будто случилось что. Даже когда шутил, все равно был невеселый. Хотя с чего нынче веселиться? Сами знаете, какая жизнь…

— Разная жизнь, — одернул Колычев. — Вы сказали, что высокий носил усы?

— Да, — подтвердил Козлов.

— Какой формы усы?

— Боже ж ты мой, — забеспокоился потерпевший. — Какой формы… обыкновенные. Усы как усы. Широкие, длинные, с рыжинкой, подкову чем-то напоминают.

— То есть загибаются к самому низу лица?

— Да. Все верно.

Козлов даже руками провел, показывая на себе форму усов.

— А как думаете: усы свои, натуральные, или приклеенные? — поинтересовался Елисеев.

Колычев одобрительно кивнул Петру. Парень мыслил в правильном направлении.

— С виду вроде свои, но за то не ручаюсь, — неуверенно протянул потерпевший.

— Плохо, что не ручаетесь. Как одет? — продолжил расспрос Колычев.

— Высокий? Да по-военному: френч зеленый, почти новый, ремешком кожаным подпоясанный… галифе, сапоги хромовые. Фуражка… Сейчас каждый второй в таком костюме ходит.

— Волосы какого цвета?

— Дайте вспомню. Волосы у него густые, темные. Прическа аккуратная, волосинка к волосинке уложена. Одеколоном хорошим от него пахнет. Думаю, заграничным.

Елисеев усмехнулся. Конечно, заграничным. Отечественному пока взяться неоткуда. Если только из старых запасов.

— А разговаривает как?

— Разговаривает? — переспросил Козлов. — Очень культурно разговаривает. Спасибо, пожалуйста, будьте добры… Сразу видно интеллигентного человека.

— Особые приметы?

— Чего не было, того не было. Разве что усы, но я о них уже упоминал.

— Усы этот тип мог и приклеить. Не велика хитрость. Ладно, с культурным разобрались. Опишите, пожалуйста, второго гражданина.

Козлов задумался.

— Ох и задали вы мне задачку… С ним посложнее будет. Мужик как мужик, ничем не примечательный. Рост невыдающийся, прямо скажем. Лицо толком разглядеть не удалось. Он кепочку мятую, серенькую на глаза надвинул и так стоял. Ну что еще… пиджачок на нем был кургузенький. На локтях заплатки. Аккуратные, кстати, заплатки. Мастер делал. Брючки в сапоги заправлены. Тоже серенькие.

— Одним словом — серая личность, — не удержался Елисеев.

— Во-во, это вы в точку угодили. Что ни на есть серая личность. Мимо пройдешь — не заметишь, — обрадовался Козлов. — И разговаривал по-простецки так, без научных слов.

— Ну, а навскидку, кем он по профессии мог быть: мастеровой, крестьянин, совслужащий? — задал уточняющий вопрос Елисеев.

— Да шут его знает, — пожал плечами потерпевший. — Ни на кого отдельно не похож и в то же время смахивает на всех в общности.

— Чересчур размыто сформулировали, — снова блеснул познаниями Колычев.

— Уж извините, по-другому не получается.

— Прежде вы их видели?

— Не припоминаю что-то. Ах, да! — спохватился Козлов. — Вот важная деталь!

Сыщики насторожились.

— Рассказывайте, гражданин потерпевший. Не тяните.

Козлов ухмыльнулся.

— Этот второй анекдотов много знает. Постоянно травил, пока мы курили.

— Каких анекдотов? — не понял Колычев.

— Разных. В том числе и скабрезных. И не хочешь, а захохочешь.

— Боюсь, это к делу не припишешь, — вздохнул Колычев. — По анекдотам мы вашу пропажу не найдем. Если очную ставку устроим — опознаете обоих?

— Опознаю, — воскликнул Козлов таким радостным тоном, будто сыщики уже нашли этих подозреваемых.

— И даже если высокий усы сбреет?

— Я его, что с усами, что без них, вспомню, — заверил Козлов. — Такое, знаете, на всю жизнь запоминается. Так вы все же их подозреваете?

— Ну, а кого еще? Думаете, вам в артели портфель подменили?

— Нет, конечно, — испугался Козлов. — Я в финотделе, когда в очередь встал, проверил — денежки были на месте, в портфельчике.

— Вот вы и сами ответили на свой вопрос. А портфельчик этот мы реквизируем, — сказал Колычев. — Временно!

— А расписка? — испугался Козлов.

— Расписку получите, когда к нам в угрозыск придете показания давать.

— Что, мне снова придется все рассказывать? — расстроился Козлов.

— А вы как думали, гражданин?! Нужно записать ваши показания. К тому же вдруг вы сможете вспомнить что-то еще.

Колычев изъял портфель и повернулся к Елисееву:

— Что, Петь, мысли появились?

— Да так… Негусто, — признался тот.

— Вот и у меня такая же хрень.

Колычев отпустил Козлова, понимая, что большего от него не добиться. Сам же принялся обмозговывать с напарником полученные сведения.

— Итак, думаю, что сработали те же субчики, которые украли деньги у Мотыльковой. Только на сей раз они чуток по-другому действовали — подменили сам портфель.

— Согласен. Таких портфелей пруд пруди, — согласился Елисеев. — И описание грустного совпадает за исключением одежды и усов. Одежду предположим, он другую нашел, а вот усы… Уверен, что это маскировка. Усы накладные. Такие за день не отростишь.

— Наверняка. А еще мы убедились, что вор работает не в одиночку. Один сообщник у него точно имеется. Будем условно называть его серым.

— И наглости им не занимать, — продолжил Елисеев. — Не побоялись повторно в Губфинотдел сунуться. А ведь могли нарваться здесь на ту же Мотылькову… Вдруг она бы их опознала, что тогда?

— Это вряд ли. Мотылькова надолго в финотдел дорогу забыла после случившегося… Так что большого риска не было. Но в третий раз сюда они не сунутся, это уже перебор будет. Бравады ворам не занимать, конечно, но и осторожности тоже хватает. А еще я боюсь, что с таким кушем они скоро из Железнорудска сдернут, а там поминай, как звали…

— Я бы на их месте уже сегодня уехал. Причем по чугунке. Так безопаснее будет. На телеге куда-то трястись — не ровен час из лесу мужики с обрезами выйдут и оприходуют. От них без пулемета не отмашешься. Так что варьянт с чугункой самый подходящий. А что — прямиком на вечернем поезде в Петроград, где с такими деньжищами можно преспокойно жить и в ус не дуть. По-моему, звучит.

— Понял направление твоих мыслей, — протянул Колычев. — Предлагаешь подежурить на вокзале сегодня?

— И сегодня, и завтра, и послезавтра. Приметы у нас куцые, конечно, но хоть что-то. Попробовать стоит, — загорелся Елисеев.

— Давай попробуем, коли ничего другого в голову не приходит. Но действовать будем своими силами, без чоновцев.

— Почему?

— С ними только дров наломаем. По нашему описанию они половину пассажиров арестуют. Тут тоньшее надо быть, чуйку розыскную иметь. Здесь свой брат — разыскник нужен.

— Вдвоем не справимся, — уверенно произнес Елисеев.

— А с чего ты решил, что вдвоем? С ребятами договоримся. Левина привлечем, Бурко — он один у нас в губрозыске целого взвода стоит. Бывший борец, даже в цирке выступал, — похвастался Колычев. — Любого в бараний рог скрутит и скажет, что так и было.

— Да ну? — не поверил Елисеев.

— Баранки гну. Он в империалистическую в лейб-гвардии Преображенском полку служил. Потом по ранению в наш госпиталь попал, жену себе нашел из сестричек милосердия, а тут революция, гражданская… ну и закрутилось. Когда совсем голодно было, надевал маску и ходил в цирк бороться. Ни разу не продул, хотя к нам чемпионы мира приезжали. Такие вот у нас люди работают в губрозыске.

— А что ж ты раньше про него не рассказывал?

— Забыл, что ты новенький, — со смехом признался Колычев. — В общем, портфель занесем в кабинет, посмотрим его основательнее — вдруг, что полезное извлечем? Заодно чайку попьем, поговорим с ребятами, согласуем с начальством, составим график дежурств на вокзале. И вечером туда до самого отправления поезда.

— Только, чур, сегодня наша очередь, — попросил Елисеев.

— Можешь не сомневаться. Ребята нам эту почетную обязанность с удовольствием уступят.

— Что с Козловым делать будем?

— В каком смысле? Не арестовывать же его…

— Надо обыск у него проводить?

Колычев скривился.

— А смысл? Будет та же история, что и с Мотыльковой. Он, конечно, та еще тетеря, но не вор. А у нас и без того времени в обрез. Без обыска обойдемся.

Глава 13

Колычев выгреб на свой стол содержимое парусинового портфеля. Преступники набили его газетами, причем самый старый выпуск оказался двухнедельной давности. Тут были как центральные издания («Правда», «Известия»), так и номера местной городской «Железнорудской бедноты».

— Ты смотри, какие образованные жулики попались, — заметил Колычев, разглядывая начинку портфеля. — Мне вот читать газеты недосуг, к тому же ни в одной читальне столько не наберется. Да и вряд ли эти жулики в читальню сунутся. Кто-то им эти газеты приносит или продает…

Елисеев кивнул. Большинство газет распространялось среди работников предприятий или находилось в читальнях, на крайний случай расклеивалось на специальных афишах. Кое-что можно было прикупить в бывших суворинских киосках, которые теперь принадлежали «Центропечати».

— А они не просто один какой-то нумер по случаю взяли — постоянно брали самые разные, — продолжил Колычев. — И заметь: ничего не пропущено, нумер к нумеру идет по порядку. Поразительная обстоятельность!

— А ты уверен, что они их читали?

— Уверен. Вон, смотри — на газетах следы, тут и тут. Что-то мокрое ставили и круглое. Наверное, миску или чашку. Читали во время еды. Ох, непростые субчики нам попались! Намучаемся мы с ними!

— Ничего. Авось и повезет сегодня. На вокзале выловим, — подбодрил друга Елисеев.

В кабинет зашел здоровяк Бурко, поглядел на кипу газет.

— Колычев, ты что — у себя в кабинете избу-читальню открыл? Куда тебе столько газет?

— Это улики. Жулики ими портфель для тяжести набили, чтобы жертва подмены не заметила, — пояснил тот.

— Хитрованы, — хмыкнул Бурко. — Мужики, я вот к вам чего пришел: ко мне сродственница из Харькова вчера приехала, гостинцы привезла.

— Рад за тебя! — спокойно произнес Колычев.

— Ты погоди радоваться. Еще успеешь. Я шмат сала для себя подрезал и на работу притащил. Угощаться будете?

— Еще бы! — довольно потер ладони Колычев. — Ты даже не представляешь, как будем!

— А я и не сомневался. Тогда бери стажера и топай к нам. Ося уже кипяток ищет. Посидим, побалакаем.

Бурко снова окинул взглядом газеты.

— Борь, одну газетку дашь?

— Для чего? Ты ж вроде читать не любишь.

— Стол накрою. Будет вместо скатерти.

— Да забирай, конечно. Для хорошего дела не жалко. У меня таких улик на сто лет вперед хватит.

В кабинете Бурко уже собрался почти весь свободный штат губрозыска. Не хватало только Янсона и отсыпавшегося после ночного дежурства Туманова, с которым Елисеев еще не успел свести знакомство. Пришла даже делопроизводительница Ира, отнюдь не хрупкая пишбарышня тридцати лет, обладательница хриплого (последствия форсирования Сиваша в гражданскую) голоса и громкого заливистого смеха. Ей и доверили ответственную операцию по нарезанию сала тонкими ломтиками, чтобы хватило на всех.

Откуда-то появилась буханка хлеба, заварка, сахарин. Левин притащил самовар. Его появление встретили дружными аплодисментами.

Елисееву было очень уютно в компании этих добрых и сильных людей, которые приняли его в свой коллектив. Он вдруг ощутил невидимые нити родства, что связывали его с братьями по оружию и очень нелегкой профессии. Радость охватила Петра. Он был горд, что вместе с Колычевым, Левиным, Бурко, Янсоном и другими сотрудниками губрозыска делает одно общее важное дело.

Заботливый Ося налил дежурному доверху кружку чая, высыпав туда побольше сахарина, отрезал здоровенный шмат хлеба и положил на него сразу несколько полосок душистого сала. Всю это роскошь он поставил перед дежурным и снова вернулся в кабинет Бурко.

— Шамайте, товарищи! — сказал виновник торжества и сделал широкий приглашающий жест рукой. — Как говорится, чем богаты…

— Паша, — позвал Бурко Колычев.

— Ну? — откликнулся тот.

— К тебе родня часто ездить собирается?

— Да кто ж его знает!

— Так ты передай, чтоб почаще заглядывали и сала с собой побольше брали.

— Обязательно. Так и скажу, что Боря Колычев лично просит, — засмеялся Бурко.

Сало с хлебом просто таяло во рту, тем более на пустой желудок. Неудивительно, что через несколько минут подъели все до крошки. Поблагодарив гостеприимного хозяина кабинета, сыщики начали расходиться. У всех были важные безотлагательные дела. Очень скоро остались только Бурко, деливший с ним кабинет Ося Левин, и Колычев с Елисеевым.

— Ребята, — поднял правую рассеченную бровь Павел, — вижу, что у вас остался ко мне какой-то вопрос? Сала больше не нет, честное слово!

— За сало, конечно, огромное спасибо, Паша. Но мы к тебе и впрямь с вопросом. Вот такая петрушка выходит с этими кражами…

Колычев принялся рассказывать о паре хитрых воров и о том, какой помощи ждет от других сотрудников губрозыска. Говорил долго, обстоятельно, поясняя каждую мелочь. Закончив, вопросительно уставился на Бурко и Левина.

Первым откликнулся Паша.

— Помочь — помогу.

— Спасибо! — обрадовался Колычев. — Ты настоящий друг.

— Погоди! — поднял руку Бурко. — Но и я тебя попрошу поступить в полном соответствии с древним кавказским обычаем.

— Это каким таким обычаем?

— Обычай этот называется алаверды. Суть его в том, что ты помогаешь мне, а я помогу тебе.

— Справедливо, — согласился Борис. — Говори, что от нас потребуется.

— Да немного. Можете завтра товарища одного встретить? Он из Петрограда к нам приезжает?

— Командировочный что ли?

— Нет. К нам работать едет.

— О, еще один сыскарь! Все хоть полегче станет! — радостно сказал Ося.

— Все сложнее, мужики. Из Москвы поступил циркуляр. В нем черным по белому приказано по возможности создавать в губрозысках НТО.

— Чего-чего? — удивился Колычев.

— Научно-технические отделы. Чтобы в каждом губрозыске имелись свои эксперты-криминалисты: умели отпечатки снимать, фотографии преступников делать и все такое. У нас, как вы знаете, таких спецов с самого начала не было.

— Откуда ж им взяться, — буркнул Колычев. — Кто умел, те еще при старом режиме в полицейских служили. Только они теперича либо в бегах, либо и вовсе червей кормят. Не повезло Железнорудску со старыми кадрами.

— Петроградские товарищи смогли нам помочь. В общем, у них один специалист есть, которого они в Железнорудск перевести решили. Фамилия его Хворостинин, зовут Иннокентий Сергеевич. Тоже из бывших, — заметив невысказанные вопросы, добавил Бурко.

— И с чего такая щедрость? Что, в Петрограде эксперты без работы сидят? — удивился Колычев.

— А у них чистка недавно была. В первую очередь как раз те, кто из бывших, и послетали, несмотря на всю полезность. Доверия, дескать, к ним нет, хотя за каждого уголовный розыск бился ажно до крови. Но… наверху так порешали, и обратного хода не предвидится. Хворостинина отстоять удалось, при условии, что он из Петрограда к нам, в провинцию, переведется. Начальство о Хворостинине отзывается хорошо. Дельный специалист, говорят, с большим опытом. А то, что он Николашке Кровавому служил… ну так не политических же ловил, а нашу уголовную шатию-братию. Что это за публика, мне вам говорить не надо…

— А откуда ты все знаешь? — в очередной раз удивился Колычев.

— Так товарищ Янсон мне Хворостинина встретить поручил, но тут такая петрушка образовалась: надо завтра с утра в пару мест заглянуть, причем уже не поменять ничего. Разорваться у меня не получится. Ну как, встретите эксперта? — с надеждой взглянул Бурко.

— Встретим, — спокойно ответил Колычев.

— Отлично! Он на утреннем петроградском приезжает. Телеграфировали, что в спальном вагоне поедет.

— Один или семьей?

— Один пока. Семья, как говорят, позже переберется. Вещей у него при себе немного будет, так что извозчика нанимать не нужно.

— Сюда его везти?

— Да. Янсон обещал завтра насчет кварте-ры все выяснить. Тогда и определится. А пока к нам, в угрозыск.

— Живем, получается, — сказал Борис. — Теперь все по-настоящему, без игрушек. Даже криминалист появится.

— А ты как думал? Жизнь на месте не стоит. Кругом подвижки, — кивнул Бурко.

— Ось, а ты что скажешь? — Колычев повернулся к Левину.

— Я? А что я? Надо подежурить на вокзале — подежурю. Вдруг действительно воров поймать удастся. Это ж какая польза будет!

— А что у тебя с дровосеками?

Левин тяжко вздохнул.

— Плохо пока. Никак не могу на след их напасть. А они, гады, продолжают куролесить, и, главное, свидетелей не оставляют. Принцип у них такой бандитский, чтобы ни одной живой души после них не осталось. Недавно пятерых порубили, даже на ребенка малолетнего рука поднялась! — Кулаки Левина сжались, а лицо побледнело от гнева.

Елисееву стало как-то неловко перед ним. Вот кто настоящими делами занимается: ловит страшных убийц… А они на пару с Колычевым носятся за какой-то парочкой хитрованов-воришек. Несерьезно в сравнении с дровосеками получается. Не тот калибр, как говорят в артиллерии.

Ну, ничего, когда поймают грустного и серого, тогда… Глядишь, и другие дела поручит ему товарищ Янсон: более ответственные. Надо же с чего-то начинать, набивать руку.

— Ось, — с волнением произнес Петр, — тебе, ежели от нас помощь какая-то потребуется… не стесняйся, прямо говори. Мы в любой момент на выручку придем. Надо будет, так я их и без всякого оружия зубами загрызу.

— Спасибо! — совершенно искренне поблагодарил Левин. — Я твои слова запомнил. Но пока своими силами управляюсь.

Сыщики вернулись в свой кабинет, сели за столы.

Колычев, который все услышал и правильно понял невысказанное, внезапно заговорил:

— Что, за душу взяло?

Елисеев кивнул.

— Знаешь, одного понять не могу — как земля таких душегубов на себе носит? Нет, оно, конечно, дело известное: война, голод, разруха… но как до такой крайности дойти можно? Не могут так себя вести люди, звери и те по-иному ведут.

— Разные люди бывают. Кто-то в самый трудный час себя настоящим человеком выкажет, а кто-то сбросит личину и превратится в чудовище. А наш с тобой долг, Петя, вовремя находить этих чудовищ и давить их, как блох, покуда они всех не перекусали. Ты, наверное, подумал, что мы с тобой вроде как мелко плаваем покуда… Да ладно, — Колычев не дал возразить Елисееву, — я твое лицо видел. На нем все как в открытой книге читалось. Но это, прости, брат, ошибочное мнение. Наши субчики покуда никого не убивали, но точно сказать этого нельзя. Может, есть у них на душе такой груз? А если и нет, так я тебе так скажу: когда их прижмет, они на все пойдут. Убьют не задумавшись. Ну а сколько хорошего люда из-за них лишения терпят? Наши ребята-милиционеры из Тамбова, что без копейки остались, артельщики из конного союза, промпит опять же? Надо нам поймать эту парочку, хоть кровь из носу. И чем быстрее, тем лучше.

— Борь, ты мне политграмоту не читай, — откликнулся Елисеев. — Я это не хуже тебя понимаю, и в поимке гадов заинтересован, как никто другой. Но Осе надо помочь в обязательном порядке, даже если он сам не попросит.

Губы Колычева расплылись в улыбке.

— Вот и поговорили. Я сразу почувствовал, еще тогда, в Нивино, что ты парень правильный. И потому безумно рад, что к нам перебрался.

— Да мне и самому в губрозыске нравится работать, — признался Елисеев.

Он не мнил себя сыщиком вроде Ната Пинкертона или Шерлока Холмса, однако чувствовал, как все сильнее и сильнее захватывает его эта сложная, но нужная профессия.

Глава 14

Вечернее дежурство на вокзале прошло впустую. Никого подозрительного Елисеев вместе с напарником не обнаружили, хоть и все глаза проглядели. Народ сновал туда-сюда, толкался, бегал, суетился, занимая места заранее. Носильщики катали по перрону тележки с чемоданами, баулами, сумками, мешками и узлами. У вокзала играла гармошка и несколько подвыпивших мужиков плясали вприсядку, распевая похабные песни. С ними никто не связывался, тем более плясуны никого не задевали и вели себя довольно мирно. А что касается песен… ну да, слова скабрезные, однако для поднятия настроения порой действительно необходимо что-то эдакое. Во всяком случае, никто не краснел, проходя мимо веселящихся. Кое-кто так даже подбадривал, подзуживая танцоров выкинуть новое коленце, а те и рады.

Сновали вездесущие мальчишки-беспризорники. На каждом шагу просили милостыню нищие, одетые в невообразимую рванину. С шумом спорили бабки-торговки, воюя за торговую площадь. Прошагал отряд красноармейцев. Бойцы шли не в ногу, видать, совсем новобранцы. В общем, народа хватало, как и всегда перед отправлением поезда. Вокзал в такие часы жил особой полнокровной жизнью. Однако ни разу глаз не зацепился за того, кто подходил бы под описание парочки преступников.

Когда паровоз засвистел и с шумом и лязгом дернул вагоны, сыщики покинули перрон. Сегодня им больше делать было нечего. Зато завтра с утра снова на вокзал — встречать гостя из Петрограда. И вставать придется пораньше. Эх, опять ходить весь день не выспавшись, с красными глазами.

Пожав руки, сыщики разошлись по домам. Время позднее, становилось все темнее и темнее, а уличные фонари не горели еще с гражданской. С электричеством тоже постоянно случались перебои. Не раз и не два им в уголовном розыске по вечерам приходилось зажигать керосиновые лампы и писать при их тусклом свете.

Прохожих почти не было. Город словно вымер. Разве что редкие огоньки в завешенных окнах домов, да лай собак за забором напоминали о том, что Петр не один в этом мире. Вечер был теплый, ветерок дул ласковый, и Елисеев шагал, с удовольствием подставив лицо порывам свежего воздуха. Елисеев мечтал о том, как придет домой, как перекусит и завалится спать на мягкую перину. Простые человеческие желания, в которых нет ничего плохого. Тем более, спать долго ему не придется. Такая уж хлопотная у него профессия.

Он свернул за угол и едва не сбил с ног отчаянно спешившую девушку. Только в последний момент он успел подхватить ее тонкую фигурку, чтобы удержать от падения. Это была Лиза.

— Вы? — удивился Петр. — А что вы делаете на улице в такое позднее время?

— С уроков возвращалась, — сказала она и, спохватившись, добавила:

— Здравствуйте, Петр! Вас ведь так зовут — я не ошиблась?

— Не ошиблись. Петр Елисеев, будем знакомы, — улыбнулся он. — Надеюсь, домой спешите?

— Да. Сегодня моя ученица задержалась на работе, урок начался поздно. Вот и пришлось возвращаться в такую темень. А тут еще позади какая-то компашка была поддатая. Они начали мне вслед свистеть, я и испугалась, что еще, не ровен час, пристанут, и почти побежала, — с облегчением призналась она.

— Компашка, говорите… Тогда я вас провожу. Цепляйтесь. — Петр галантно предложил девушку руку, и та с радостью в нее вцепилась, хотя немного покраснела от своей бесцеремонности. — Показывайте дорогу.

— А вас это не сильно затруднит? — тихо спросила девушка.

Она немного побаивалась Петра, не зная, как тот себя поведет на пустынной улице, оказавшись с ней наедине. Про комиссаров рассказывали много страшного. Лиза, конечно, понимала, что многое в тех рассказах — вранье, сказки, но дыма без огня не бывает. Вдруг воспользуется ее беззащитностью, затащит к себе, накинется в порыве мужланской страсти… И тут же усмехнулась своим страхам. Нет, Петр не такой. Это ей подсказывала интуиция, которая каждой женщине дана свыше. Да, не рыцарь в сверкающих латах на белом коне. И манеры оставляют желать лучшего… Но при этом мужчина, защитник. Готовый пойти на риск ради правого дела, но на подлой поступок совершенно неспособный. Прежде о таких она только читала в книгах. И вот сегодня он оказался на ее пути. Смотрит красивыми улыбающимися глазами…

— Да что вы! Что может быть лучше вечерней прогулки, да еще в приятном обществе! — заверил молодой человек.

Она лукаво усмехнулась.

— Мне повезло, что у меня такой храбрый, а главное — воспитанный провожающий. Пойдемте.

С каждым шагом он ловил себя на мысли, что девушка начинает ему нравиться. Умная, образованная, знающая столько, сколько Петру даже не снилось. При этом не кичится своими знаниями, не выставляет их напоказ. Не жеманится, не кокетничает… Правда, конечно, дворянского происхождения, но даже у самого совершенного человека обязательно найдется свой недостаток.

Девушке тоже было хорошо со своим спутником. Светское воспитание и хорошие манеры ничуть не мешали Лизе вести себя с ним очень естественно. Она с удовольствием слушала рассказы и шутки парня, много улыбалась и смеялась, и вообще, чувствовала себя совершенно беззаботно в компании этого крепкого и сильного молодого человека, работника угрозыска. Те горести и несчастья, что свалились на их семью с того дня, как началась кутерьма со свержением царя и революциями, словно остались позади, а впереди ждала только новая счастливая жизнь.

Они шли, не замечая никого, да и кому шататься по страшным ночным улицам… За все время им попался только патруль бойцов ЧОН. Петр показал им документы, и их сразу же пропустили, пожелав на прощание доброго пути.

Но вот показался заветный дом. Елисеев с сожалением осознал, что сейчас они расстанутся, быть может, надолго или навсегда…

— Вот мы и пришли, — сказала она. — Я здесь живу.

Лиза почувствовала, о чем думает этот высокий и складный парень. Удивляясь своей невыдержанности (боже мой, слышали бы ее подруги еще по той жизни! Что бы они подумали о ней?! Ведь это же неприлично так вести себя с мужчиной, тем более из другого круга!), она вдруг выпалила:

— Петр! Я снова у вас в должниках! С этим нельзя мириться! Помните, вы обещали к нам на чай прийти? Помните?

Петр машинально кивнул.

— Было дело.

— Конечно, было. Так вот — обещания надо выполнять. Приходите к нам завтра вечером. Ну как — вы придете? — Лиза с надеждой уставилась на молодого человека, а тот замер с таким ошарашенным лицом, словно увидел призрака.

Потом, очнувшись от забытья, встрепенулся. Еле слышным, как шуршание листьев по земле, голосом прошептал:

— Обязательно приду.

— Прекрасно!

Девушка развернулась и подбежала к крыльцу. Из дома уже выходил навстречу отец: встревоженный, с нервно трясущимися руками.

— Лиза, ты почему так долго? — укоризненно произнес он, не заметив Петра. — Ты что, забыла, что в городе по ночам творится?! Я уже весь извелся… Знаешь, с твоими уроками пора заканчивать. Проживем, как-нибудь, на мое жалованье.

Дочь привстала на цыпочки и чмокнула мужчину в небритую щеку.

— Пришлось задержаться, папочка. Но ты зря переживал: меня проводили.

Отец вскинул голову, узнал сыщика.

— Это вы… спаситель Лизы? Здравствуйте!

— Добрый вечер!

— Спасибо, что доставили мое сокровище в целости и сохранности.

— Не за что. Мы совершенно случайно встретились, так получилось, — смутился он.

— Папа, — не давая отцу опомниться, заговорила Лиза, — я Петю пригласила к нам завтра на чай. Ну, как договаривались еще в губрозыске…

— Скорее уже не завтра, а сегодня, — засмеялся тот. — Все верно, долг платежом красен. Обязательно приходите к нам, Петр.

— Да я… я загляну. Всенепременно.

— Тогда до свидания! Мы вас ждем, не забудьте!

Петр глядел на Лизу, не веря своему счастью. Он понял, что влюблен по самые уши, и такая любовь приключилась с ним впервые. Как бы оно ни сложилось потом, в будущем, он никогда не пожалеет об этой любви.

И, засунув руки в карманы, Петр пошел домой. Спать, если получится заснуть.

Степановна, открывая ему дверь, с укоризной покачала головой:

— Это что ж ты теперь на службе сутками пропадать собрался?

Но, заметив счастливую улыбку на его лице, догадалась.

— Никак дролечку себе нашел? — ахнула она.

— Степановна, ничего не могу тебе сказать. Военная тайна, — засмеялся Петр.

— Вот как не дам тебе ужина, отправлю спать голодным — будет тебе военная тайна, — строго сказала старушка, но Елисеев видел, что она ни капельки не обижена, а наоборот, подхватила его шутливую интонацию.

Еще через минуту Степановна уже вовсю хлопотала над постояльцем. Достала ухватом из печи истомившуюся за несколько часов кашу, сваренную на парном молоке, нарезала домашнего хлеба. Вытерла тряпкой и без того чистый стол и села напротив Елисеева, с умилением глядя, как тот, не пережевывая, по-солдатски быстро ест.

— Эх, — вздохнула она, — здорово тебя, видать, окрутили, парень. От счастья ажно светишься! Девушка-то как, хорошая?

— Хорошая, — с набитым ртом произнес Елисеев, но хозяйка его поняла.

Степановна довольно кивнула.

— Тогда, считай, тебе крупно повезло! Свадьба скоро?

Он чуть не поперхнулся, бросил недоуменный взгляд на хозяйку.

— Какая свадьба?

— Какая-какая! — передразнила она. — Человеческая свадьба. Нельзя девке голову долго дурить. Чувствуешь, что твоя — тащи сразу под венец или куда там по-новому идти надо? — Степановна вопросительно подняла подбородок. — А может, у вас в губрозыске и вовсе жениться запрещено?

— Рановато мне еще свадьбу играть, — сказал он. — Мы и знакомы-то без году неделя, да и не знаю пока, чем все сложится. Давай, Степановна, завтра поговорим. Спать охота — мочи нет.

— Ну, иди-иди, спи! Кавалер!

— Степановна!

— Молчу я, молчу, Петя! Покойной ночи!

— Покойной ночи!

Он разделся, лег на кровать, с наслаждением вытянул уставшее от беготни тело.

«А ведь если б не та облава и дурная лихость Лехи-конокрада, кто знает — довелось бы нам встретиться?», — задумался он. Или это судьба, которая, несмотря на все твои ухищрения, обязательно сведет с нужным человеком? Интересно, есть ли на этот счет в трудах у товарища Ленина? Ведь не только же об экономике да политике ему приходилось писать. Наверняка и о любви, и прочих человеческих чувствах — тоже. Вот только спрашивать у старших товарищей, у того же более подкованного Колычева, он точно не станет. Своим умом доберется. Лишь бы время нашлось.

В библиотеку пойдет, за книжки сядет. Нельзя перед красивыми девушками чувствовать себя каким-то чурбаном неотесанным. Учиться, учиться и еще раз — учиться! Правильно Ильич когда-то сказал.

Глава 15

Как обычно, поезд прибыл в Железно-рудск с опозданием, о чем недвусмысленно свидетельствовали большие часы на вокзальной стене. Но все на свете имеет свойство заканчиваться, даже томительное ожидание. Спустя несколько часов, которые могли кому-то показаться вечностью, прибыл, обдав перрон клубами дыма и пара, старенький паровоз, который с натугом тащил полтора десятка вагонов — от пульмановских спальных первого класса, в синей, облупившейся краске, до теплушек ржавого цвета. Из них стали лихо выпрыгивать красноармейцы и выстраиваться в две шеренги под бдительным руководством совсем еще молоденького краскома в мятой фуражке. Голос у паренька то и дело срывался, предательски пуская петуха. Видно, это был недавний выпускник командирских курсов.

Колычев и Елисеев подошли к спальному вагону, в котором, если верить телеграмме, должен был приехать эксперт из Петербурга. Питерские товарищи расстарались, выбив для прежнего сотрудника весьма недешевые билеты. Елисееву было любопытно посмотреть, что же внутри этого роскошного вагона. Никогда прежде ему не удавалось ездить в подобных. Все как-то среди большой толпы, сидя всю ночь напролет, вдыхая густой махорочный дым и слыша храп десятков попутчиков.

Но положение обязывало, и он стоял на перроне с каменным выражением лица. Мимо прошли знакомые из транспортной милиции, перекинулись с ним парой слов и двинулись дальше. Пассажиров в спальном оказалось немного, а сам вагон был реликтом из прошлого: слишком роскошный и дорогой для теперешней небогатой публики. Немудрено, что на перрон вышло всего трое пассажиров. Двое навострились к багажному вагону, а третий, безошибочно угадав в паре сыщиков встречающих, сразу направился к ним.

— Добрый день, молодые люди, — поздоровался он. — Вы из губрозыска?

— Да, — подтвердил Колычев. — А вы — Иннокентий Сергеевич?

— Он самый, — улыбнулся мужчина.

— Покажите документы, — потребовал Борис.

Он с интересом глянул на сухощавого мужчину среднего роста, одетого в тщательно отутюженный шерстяной костюм коричневого цвета, белоснежную накрахмаленную манишку, франтоватый галстук-бабочку в тон и блестящие штиблеты из хорошей кожи. Через левую руку, в которой пассажир держал трость с набалдашником в виде львиной головы, был перекинут легкий плащик. В правой был слегка потертый саквояж.

Хворостинин не смутился. Пристроив саквояж под левую мышку, он полез во внутренний карман пиджака.

— Как же, все понимаю. Порядок есть порядок. Вот, пожалуйста. — Франт подал Колычеву свое удостоверение.

— Везет вам в Петрограде, — вздохнул Борис, возвращая документ. — Все чин чином, даже фотокарточка вклеена. А у нас до сих пор только одна гербовая печать. Приходится ей верить.

— Ничего, и до вас в скором времени прогресс доберется, — заверил Хворостинин. — Я могу считать, что все формальности улажены?

— Конечно. Как добрались, Иннокентий Сергеевич?

— К счастью, вполне благополучно. — Он обвел сыщиков веселым взглядом. — Коли мне выпала честь работать вместе с вами, давайте, что ли, познакомимся. Мое имя вам уже известно, но, прошу извинения, как мне вас звать-величать? А то как-то невежливо с моей стороны…

Сыщики представились по очереди.

— Борис Колычев.

— А по отчеству?

— Можно и без него. Зовите Борисом — я не обижусь.

— Прекрасно. А вас, молодой человек, как величают?

— Петр Елисеев. И тоже без отчеств.

— Как скажете, Петр. Очень рад нашему знакомству.

— Взаимно, Иннокентий Сергеевич.

— Что же, тогда показывайте дорогу. Куда идем? — Хворостинин переложил плащ на другую руку.

— Для начала к нам, в губрозыск. А дальше — как начальство распорядится, — ответил Колычев.

— Что ж, звучит крайне логично. Прежде мне никогда не доводилось у вас бывать. Любопытно посмотреть, где же я оказался.

— Вот по пути как раз и посмотрите город.

— Чудесно. Надеюсь, мое любопытство будет удовлетворено сполна.

Колычев подал Петру знак, чтобы тот взял у Иннокентия Сергеевича саквояж.

— Давайте, я помогу нести. Все же вы наш гость, — сказал Елисеев.

— Благодарю. — Хворостинин расстался с чемоданчиком без особого сожаления. — Вижу, что хорошие манеры — отличительный признак вашей молодежи. Приятно, знаете ли, особенно мне, как человеку старого уклада. Смена общественного строя еще не означает отмену хороших манер, не так ли?

— Все так, Иннокентий Сергеевич.

Втроем они покинули привокзальную площадь и направились к губрозыску. По дороге Хворостинин с любопытством рассматривал местные достопримечательности, задавал много вопросов и вел себя без присущей столичному человеку снисходительности по отношению к провинциалам.

— В прежние времена, — рассказывал Колычев, — в наших краях многие известные личности в ссылке побывали. Товарищ Луначарский, товарищ Сталин, Марина Ильинична Ульянова… Всех, пожалуй, не перечислишь. У нас даже музей подумывают открыть.

— Как же, наслышан, — кивнул Хворостинин. — Не зря ваш край называли подстоличная Сибирь.

— А вы, говорят, — набрался смелости Елисеев, — до революции в царском сыске служили?

— Был такой факт в моей биографии. При дактилоскопическом кабинете сыскной части находился. Знаете, сколько через меня пальчиков прошло? Почитай, с каждым известным злодеем приходилось иметь дело. Потом царя-батюшку поперли, пришли господа-временщики и первым делом все наши архивы в пепел превратили. Я тогда с тоски едва не уволился. Думал, все, пошли прахом наши старания, пропала Россия! Потом в октябре настали другие порядки, и мои умения вновь оказались востребованы. Оказывается, большевики прекрасно понимают всю важность нашей работы. Но, — вздохнул он, — есть и среди них такие, для кого я — отрыжка старого мира. Представляете, именно так мне в лицо и сказали.

— Представляю, — понимающе кивнул Колычев. — Не от большого ума, уж извините.

— Что вы — я не в обиде. Успел всякого наслушаться. До смешного доходило. Как только узнавали, что я из тех, так сразу скандал за скандалом. Как же так — на столь ответственном посту и не пролетарий, а какая-то недобитая контра! — Он горько усмехнулся. — Не хотим, говорят, с царским сатрапом работать вместе! До товарища Петерса, а то и до самого Дзержинского доходили. К счастью, они умеют охлаждать самые горячие головы.

— И все же вы попали к нам, — заметил Елисеев.

— Да. Никогда бы не подумал прежде, что осяду в вашем прекрасном городе. Заметьте, говорю это без всякой иронии. Есть в вашем Же-лезнорудске что-то спокойное, патриархальное. В Питере уже не то…

— Но ведь все равно жалеете, что пришлось покинуть Петроград? — догадался Петр.

— Грешен, увы. Зело грешен. Тот, кто рожден на берегах Невы, не в силах забыть ее гранитные набережные и несет в себе эту инфекцию до конца дней. Однако мое появление здесь — еще не повод для грусти. Иногда бывает полезно сменить обстановку. К тому же климат… У вас, знаете, тепло и солнышко, а когда я покидал Петроград, то дождь лил почти целую неделю.

— Сыро у вас, — поддакнул Колычев.

— Не без этого. Море есть море. Даже если кто-то зовет его лужей. Так что буду наслаждаться теплом и сухостью вашего края.

— Теплом, значит… У нас тот еще курорт, — усмехнулся Елисеев.

Они подошли к губрозыску.

— Вот тут мы и работаем, — сказал Колычев. — Наш начальник, товарищ Янсон, велел выделить для научно-технического отдела особое помещение.

— Прекрасно, — обрадовался Хворостинин. — Вот только на одном помещении далеко не уедешь. Скажите, насколько реально приобрести у вас фотографический аппарат, бумагу, реактивы, микроскоп? Интуиция мне подсказывает, что ничего этого у вас нет, а прихватить хоть что-то с собой из Петрограда у меня, к огромному огорчению, не получилось.

Борис задумчиво почесал в затылке.

— Купить-то, наверное, можно, вот только в какие деньжищи это обойдется — подумать страшно. Это ж не фунт изюму, хотя и тот нынче дорог.

— Главное я услышал — достать возможно. Остальное, надеюсь, решится. Здесь, — Хворостинин похлопал по саквояжу, — должно хватить на самое основное.

Сыщики остолбенели.

— Простите, Иннокентий Сергеевич, вы что — с собой большую сумму казенных денег везли?

— Пришлось, — грустно сказал Хворостинин. — Выбора не было. Здесь, на месте, пока вам фонды выпишут, пока деньги дойдут… Петроградские товарищи по старой памяти помогли с получением денег на приобретение аппаратуры и расходных материалов, но вот доставку пришлось осуществлять собственными силами.

— Ох, и рисковый же вы, Иннокентий Сергеевич! — в сердцах воскликнул Колычев. — А ну как грабанули бы вас в поезде?!

— Знаю, все знаю. Я из-за этого груза ночей не спал. Но, обошлось. Значит, судьбой было предначертано не допустить такого злодейства.

— Вы фаталист?

— Я верующий человек. Вас это задевает?

— Никоим образом.

Янсон оказался в своем кабинете. Он радостно вышел из-за стола навстречу Хворостинину.

— Здравствуйте, Иннокентий Сергеевич! Рад вас видеть! Очень рассчитываю на ваши знания. Наука должна помогать нам раскрывать преступления!

— К сожалению, не все товарищи на местах понимают это.

— Дураков всегда хватало. Думаю, и в прежние времена тоже, — засмеялся Янсон.

— Могу только согласиться. Есть у меня и такой весьма печальный опыт.

— Не станем терять время. Пойдемте, я покажу вам будущее место работы. Мы возлагаем на отдел большие надежды.

— Постараюсь их оправдать, — склонил подбородок Хворостинин.

Вчетвером они вышли в коридор, подошли к тяжелой двери, обитой кожей.

— Это еще от прежних хозяев осталось, — пояснил Колычев.

За дверью была просторная светлая комната с тщательно вымытыми полами и оконными стеклами. Это постаралась Туманова, не один свободный вечер посвятившая уборке. Из мебели было несколько тяжелых дубовых шкафов, разнокалиберные стулья, столы письменный и обеденный, а еще почему-то школьная парта.

— Вот, — с гордостью показал на это хозяйство Янсон. — Принимайте, товарищ Хворостинин, и работайте.

— Обязательно, — сказал тот. — Решу кое-какой вопрос с оборудованием и сразу же засучу рукава.

— У товарища Хворостинина с собой деньги на приобретение необходимого, — сказал Колычев. — Надо бы помочь ему с покупками.

— Хорошо. Пусть стажер этим и займется, — распорядился Янсон.

— Но товарищ Янсон! — заговорил Елисеев, которого не прельщала возможность поработать грузчиком и сопровождающим при эксперте, а манили совсем другие дела.

— Никаких возражений. Приказ есть приказ, — по-военному оборвал его Янсон. — Выполнять.

— Ничего, — сказал Колычев. — Сегодня помоги Иннокентию Сергеевичу, а я уж как-нибудь без тебя справлюсь. Лады?

— Лады, — грустно отозвался Петр.

Глава 16

— С чего начнем, Иннокентий Сергеевич? — спросил Петр.

— С самого главного: попьем с вами, юноша, чайку. Где тут можно кипяточком разжиться? И да, заварочный чайник тоже бы нам не помешал. Знаете, по сию пору не привык заваривать чай в стаканах. Не по душе мне этот новомодный обычай.

— Подождите минуту, я все принесу.

Когда Елисеев вернулся, то увидел, что Хворостинин извлек из своего саквояжа жестяную банку с нарисованными на ней слонами. Увидев интерес молодого человека, эксперт пояснил:

— Что, не встречали такой чай прежде?

— Как-то не доводилось.

— Тогда я вам даже завидую: впервые попробуете индийский чай. Я, знаете ль, давний его поклонник. Предпочитаю всем иным сортам чая.

— Это что — настоящий, прямиком из Индии? — изумился Петр, не веря своим глазам. — Мы то все больше к морковному привыкли, да и тот в радость.

— Обижаете старика — конечно, настоящий. Из старых запасов остался, — подтвердил Хворостинин. — Страшная, я вам скажу, редкость. Такого даже у нас в Питере днем с огнем не сыщешь. И уж тем более, пить душистый индийский чай с сахарином — это просто варварство. На сей счет у нас и сахарок предусмотрен. Немного, но нам хватит. Щипчики, надеюсь, у вас найдутся?

Такого чая Петр не пробовал никогда. Ароматный, чуть терпкий, как и полагается. А главное: сладкий и бодрящий.

Покончив с чаепитием, взялись за дела. Сначала съездили на рынок, купили бумаги, причем самой разной: от обычной пишущей до толстого картона.

— Картон-то нам зачем? — спросил Петр, поднимая увесистую пачку, перевязанную бечевкой.

— Для картотеки. Чтобы все было как полагается: взяли преступника, заполнили на него карточку: фамилия, имя, отчество, фотография, отпечатки пальчиков, прочие сведения, которые могут оказаться полезными… Поверьте моему опыту — все это очень помогает в работе.

— Каким образом?

— Ну, к примеру, кража из сейфа. Первым делом сыщик бежит в картотеку, поднимает весь архив по медвежатникам.

— Простите, а это кто?

— Медвежатники? — улыбнулся Хворостинин. — О, это птицы весьма высокого полета. В преступной табели о рангах они стоят почти на самой верхушке — солидные и весьма уважаемые люди. Их специализация: замки, сейфы. При этом, заметьте, медвежатники сейф никогда не взламывают, а аккуратно открывают, используя специальные отмычки, отвертки и прочий воровской инструмент. Как правило, этих спецов немного, фактически, они все наперечет. С таким раскладом остается только проверить, кто хотя бы гипотетически мог оказаться причастным к преступлению. А вот тех, кто взламывает сейфы, зовут шнифферами. Это уже другая специализация. Некоторые шнифферы уже не полагаются на слесарные инструменты, а смело используют плоды научного прогресса: например, газосварочный аппарат.

— А, какие еще виды преступников бывают?

— Есть, например, банщики…

— Они что, в банях орудуют?

— Нет. Просто на воровском арго… простите, на воровским языке, бан — это вокзал. Банщик — вор, орудующий на вокзале. Обычно его улов — ручная кладь. Поездушники — те, кто воруют с экипажей. Есть карманники — с ними, думаю, все понятно. Народ это очень ловкий и хитрый. На выносе квартир специализируются домушники. У них тоже есть разные специализации, например, форточники — они не вскрывают двери и не ломают замки, залезают в открытые окна или форточки, отсюда и пошло прозвище. Городушники — те, кто магазины обносят. Конокрады… Знаете, у них и в прежние времена было особое положение и большой размах. Мне приходилось принимать участие в одном громком расследовании, так там в шайке было сто человек, включая даже своих агентов-осведомителей в полиции. Хотя одно радует: вряд ли у вас водятся марвихеры — воры прямо-таки международного класса.

— Никогда бы не подумал, что преступный мир такой многообразный, — покачал головой Елисеев.

— Вы думаете, это все? — засмеялся Хворостинин. — Это мы так, по верхам пробежались. Если начнем обсуждать портяночников — воров низшего разряда, уровня «спереть белье с чердака или шапку с прихожей», так мы до вечера засидимся. А ведь есть самые разнообразные мошенники: карточные шулера, бас-манщики — они обманывают при помощи «куклы»: пачки денег, в которой только сверху и снизу настоящие банкноты, а между ними резаная бумага. Фармазонщики дурят народ фальшивыми драгоценностями. Женихи по слабому полу специализируются. Такие аферы порой крутят — оставляют невест в одном исподнем.

— Просто голова раскалывается, — признался Елисеев. — Мне что, обязательно нужно все это знать?

— Именно! — поднял указательный палец Хворостинин. — Не просто знать, а применять полученные знания на практике. Если хотите стать хорошим сыщиком, вам поневоле понадобится изучить преступный мир досконально. И, можете мне поверить, против нас выступает очень серьезный и опасный противник.

— Это верно, — согласился Петр. — У нас тут несколько дней назад такое началось…

И он поведал эксперту историю с парусиновыми портфелями. Выслушав, Хворостинин задумчиво почесал щеку.

— Знаете, молодой человек, а я ведь слышал о подобных случаях. Сам я, увы, с ними не лично сталкивался и деятельного участия в следствии не принимал, но мои коллеги еще по прежним временам рассказывали… Если меня не подводит память, то там работала парочка: некий поляк-шляхтич и его подельник. Имен и фамилий, уж извините, не припомню. А действовали эти двое с наглостью и размахом. Ничего не боялись и были очень хорошими психологами. Вам что-то говорит этот термин?

— Мы здесь не настолько уж темные, — нахмурился Петр. — Кое-что слышали.

— Только не воспринимайте это как личную обиду, — попросил Хворостинин. — Ни в коем разе не сочтите мои слова проявлением столичного снобизма. Знаете, даже среди петроградских милиционеров есть люди, мягко говоря, неграмотные.

— Да ладно, забудьте, — сказал Елисеев. — На самом деле с вами очень интересно. Вы такие вещи рассказываете, о которых на милицейских курсах даже не заикались.

Старенький фотоаппарат в деревянном лакированном корпусе нашли на толкучке, там же закупили почти все необходимые химикаты и краски. Эксперт остался доволен покупкой, хотя она пробила изрядную брешь в его служебном фонде.

Петр стал первым, на ком Иннокентий Сергеевич провел испытание фотоаппарата. Елисеев даже немного волновался. В фотоателье он был только раз, перед тем как попал на фронт. Карточка тогда получилась странной, совсем не похожей на отражение в зеркале. Петр долго вертел ее и всматривался, не веря, что запечатленный на толстой картонке парень в гимнастерке и галифе — это он. Куда и при каких обстоятельствах потом сгинул снимок — Елисеев не знал.

И вот снова за его спиной белая простынь, а напротив — чем-то смахивающий на пулемет фотографический аппарат на высокой треноге. За ним под темной бархатной «скатертью» прячет голову Иннокентий Сергеевич. Ослепительная магниевая вспышка, довольный голос Хворостинина: «Уверен, все должно получиться просто великолепно», томительное ожидание, пока эксперт священнодействует в закутке, который определили под фотолабораторию, и вот результат — пока еще мокрый снимок, на котором запечатлен мужчина двадцати с хвостиком лет с невероятно серьезным лицом.

— Я ж говорил — фотография выйдет хоть куда! — обрадованно провозгласил Иннокентий Сергеевич. — Берите снимок на память. Это ваша награда за потерянный в моем обществе день.

— Ну что вы! За сегодня я узнал от вас столько всего нового и интересного!

— То есть, вы считаете, что день не был потерян впустую?

— Иннокентий Сергеевич! Будь моя воля, я бы каждого агента прикрепил бы к вам на денек, а то и два.

— Право, вы мне льстите, — засмущался Хворостинин.

Слова Елисеева были ему приятны.

Они снова выпили чаю, а потом Петр ушел в свой кабинет. Колычева там не было, и дежурный не мог толком объяснить, где того носит. В добавок, планы сходить сегодня к Лизе в гости, пошли прахом — товарищ Янсон дал понять, что всем сотрудникам придется задержаться допоздна. В любую секунду мог поступить тревожный вызов. Кто-то из надежных источников начальника губро сообщил о готовящихся налетах, правда, не смог дать более конкретные сведения.

На вокзал по договору должны были отправиться Бурко с Левиным. Чтобы скоротать время до конца рабочего дня, Петр взял со стола Колычева книжку в потрепанной обложке и принялся читать. Книга оказалась увлекательной, и молодой человек не заметил, как за окном наступила темень. Если бы не голодный желудок, напомнивший о том, что пора ужинать, Елисеев бы так и не заставил себя оторваться от чтения и пойти домой.

Он с сожалением вернул томик, еще раз полюбовался фотографией (может, подарить на память Лизе… ну, когда их отношения сдвинутся с точки «здравствуйте — до свидания») и пошел к выходу.

Петр успел сделать несколько шагов по темной улице, как за спиной послышался хриплый оклик:

— Петь, погоди!

Он развернулся и увидел донельзя встревоженного Колычева. Был тот какой-то усталый, издерганный, весь на взводе.

— Боря, что-то случилось? — сразу догадался Елисеев.

— Случилось. Левина на вокзале ножом пырнули! — зло выпалил Колычев, сжав пальцы в кулак.

— Кто? — подобрался Елисеев.

Сейчас он был похож на приготовившегося к прыжку хищного зверя, такого же, как в недочитанной приключенческой книжке на столе у Колычева.

— Чеснок его подрезал!

— Стой, — опешил Елисеев. — Как — Чеснок? Он же за решеткой сидит!

— Если бы! — нахмурился Борис. — В тюрьме заявил, что хочет получать усиленную пайку. Начальство пошло навстречу — сам знаешь, какая там кормежка. Ноги протянуть вся недолга. В общем, его взяли в команду уголь с вагонов разгружать. Работа тяжелая физически, любого измотает, но зато пайка получше. Дня два добросовестно трудился, никаких нареканий. А сегодня в третий раз с командой на вокзал пошел, ну и воспользовался тем, что конвоир попался молоденький, не уследил. Дал наш Чеснок стрекача. Решил, видимо, в поезд втихаря заскочить и в Петрограде скрыться. Но тут на пути Ося Левин оказался. Он как раз по нашему делу дежурил. Попытался Чеснока задержать, а у того откуда-то ножик в руках образовался. Похоже, с воли кто-то передал. Короче, этим ножом Чеснок Осю и пырнул.

— Вот сволочь! — ругнулся Петр. — Насколько серьезно?

— Пока не знаю. Осю в госпиталь уже повезли, будут операцию делать. Товарищ Янсон уже туда поехал узнавать, чем можем помочь.

— А Чеснок?

— Чеснок… — Рот Колычева скривился в зловещей ухмылке. — Чеснока Бурко кончил, пристрелил прямо на вокзале, как собаку. Полчерепа пулей снес. Крику, говорят, было…

— Хоть одна хорошая новость, — вздохнул Елисеев. — А Чеснок точно сам сбег или помогали?

— Сам. Просто конвоир недоделанный попался. Мух не ловит. Бурко уже и ему по мор-далам съездил. Так сказать, урок на будущее. А рука у нашего богатыря, сам понимаешь, ой, тяжелая!

— Ты как — сильно домой спешишь?

— В госпиталь зовешь? — догадался Колычев.

— Ну да. Узнаем, как Ося. Может, ничего страшного. Вдруг обошлось?

— Хотелось бы, — кивнул Борис. — Пошли, проведаем боевого товарища. Вот только без гостинцев как-то неловко. С другой стороны — хрен его знает, что ему разрешено.

— А мы у врача спросим, — тоном, не терпящим возражений, сказал Петр.

Глава 17

Как и следовало ожидать, к раненому их не допустили. Сыщикам удалось прорваться к делавшему операцию хирургу из обрусевших немцев — грузному мужчине лет пятидесяти пяти с совершенно седой головой. Тот сидел за столом и заполнял какие-то бумаги. Вид у врача был безумно уставший.

— Карл Фридрихович, — просящим тоном заговорил Колычев, — извините за вторжение…

— Вы насчет Левина? — подняв на него строгое лицо, догадался врач.

Его высокий лоб был весь изрезан морщинами.

— Да. Как он, доктор?

Борис заметно волновался и, говоря, проглатывал окончания слов.

— Пока рано судить. Ранение очень серьезное, — сказал хирург.

— И все же, Карл Фридрихович? — с мольбой уставился на него Колычев.

— Мы сделали все возможное, остальное зависит от его организма. Пациент молод, хотя его здоровье и было прежде подорвано… Но, я думаю, выкарабкается ваш Левин, — уверенно заявил врач.

— Ура! — воскликнул Колычев и тут же смущенно замолчал, когда доктор бросил на него укоризненный взгляд.

— Простите еще раз, Карл Фридрихович, это я от избытка чувств. Не выдержал.

— Бывает, — согласился хирург. — Но впредь прошу вести себя тише. Не беспокойте пациентов, пожалуйста.

— Не будем! Доктор, а когда нашего Осю будет можно навестить?

— Денька через три, не раньше, — подумав, ответил врач.

Поблагодарив Карла Фридриховича, сыщики покинули госпиталь и разошлись по домам.

Утром на очередной планерке товарищ Янсон сказал, что передает дело дровосеков Колычеву и Елисееву.

— Вы у нас пока меньше всех загружены, — пояснил свое решение он. — Справитесь?

— Справимся, — пообещал Борис.

А самому было неуютно от сказанного. Убийцы по-прежнему не допускали проколов и не оставляли следов. Сколько ни бился Левин, ничего не нашел. Хоть плачь! Вот только плакать было нельзя.

— Тогда приступайте к работе. Хватит этим негодяем топтать землю, пора уже прикрыть их лавочку! — приказал Янсон. — И да, я с утра звонил в госпиталь. Состояние нашего товарища по-прежнему тяжелое, однако, угроза для жизни миновала. Спасибо медикам. Но это пока единственная хорошая новость на сегодня. Все, вы свободны, товарищи. Расходитесь по местам.

Бурко принес напарникам распухшую от бумаг папку с делом банды дровосеков.

— Вот, изучайте. Ося все тщательно протоколировал. Только старайтесь не принимать близко к сердцу. Они столько невинных людей погубили, что сердце кровью обливается. Лично б этих гадов к стенке поставил!

— Как найдем, так сразу поставим, — согласился Колычев. — Другого наказания субчикам не светит. Только пуля в лоб.

— Тогда прощевайте! Мне еще дежурить сегодня.

Колычев раскрыл папку и стал внимательно вчитываться в каждое предложение. Перед тем, как перевернуть страничку, он слегка слюнявил палец.

— Борь, а со мной не поделишься разве? — с легкой обидой спросил Елисеев.

— По очереди читать будем, — успокоил его Колычев. — Страшные это, скажу я тебе, бумаги! Столько крови в них…

— Я уже понял. Нагеройствовали душегубы, что уж…

— Так вот: наша задача поймать их, пока эта папка не стала еще толще, — негромко произнес Колычев.

Закончив с первым документом, передал его Петру.

— На, изучай. Не помни только и страницы не растеряй.

— Не растеряю.

Бумаги и впрямь были страшные. Все началось с кожевенного склада. Бандиты вломились в него ночью и вывезли все подчистую, зарубив сторожа и гревшуюся в его будке девчонку-племянницу. Затем жестокое убийство постового милиционера. К документам была прикреплена фотография его обезглавленного тела. Чем он помешал преступникам — непонятно. Возможно, остановил с опасным грузом, возникла угроза разоблачения. А может, просто куражились, вымещая зло. Затем дровосеки зверски расправились с семьей бывшего крупного фабриканта Михельсона: убили восемь ни в чем не повинных людей. Ограбление аптеки и снова ужасные в своей жестокости убийства. На сей раз жертвами бандитов оказались старичок провизор и двое случайных покупателей. Их тела были разделаны с профессионализмом и хладнокровием мясника. Кстати, Левин проверял и эту версию — искал возможных членов банды среди мясников местных рынков.

И снова убийство, и опять семья в полном составе. Непокорного ювелира четвертовали на глазах жены и детей, а потом зарубили и их.

— Чудовищно! — прошептал Елисеев, вытирая увлажнившийся лоб.

За полгода жертвами дровосеков стали три десятка граждан. Сумасшедшие цифры, от которых кружилась голова, хотелось выйти на свежий воздух и отдышаться. Однако Петр заставил себя вернуться к бумагам. И вновь перед ним замелькали сухие строчки протоколов, служебные записки, показания свидетелей, описи похищенных предметов, фотографии жертв. Казалось, каждая строчка источает кровь, но упрямый Елисеев читал до конца, до самой последней страницы. И чем больше узнавал о банде, тем сильнее ненавидел преступников.

— А чекистов к расследованию не привлекали? — спросил он.

— На первых порах как раз они этим делом занимались, но потом решили, что тут чистой воды уголовщина, и все материалы передали нам, — пояснил Колычев. — Что, до конца изучил?

— До конца.

— Тогда вертай бумаги. Надо все снова аккуратно сложить. Ося беспорядка не любит, — безапелляционно заявил Колычев, будучи уверен на все сто, что их товарищ непременно выздоровеет, причем в самое ближайшее время, и вернется на службу.

— А по нашим жуликам есть какие-то новости?

— Товарищ Янсон сказал, что пока местные паханы никаких сведений не передавали.

— Надо бы еще раз их лавочки тряхнуть, — убежденно произнес Елисеев.

— И такие планы имеется. Денька через два снова бреднем по притонам пройдемся. Авось повезет больше, чем в прежний раз.

— Слушай, если ты не против, я наши улики эксперту передам? Вдруг обнаружит что-то любопытное…

— Ты про газеты? Отдай, конечно. Пусть исследует, — легко согласился Колычев.

Елисеев засунул газеты в подмененный портфель и пошел к Иннокентию Сергеевичу. Тот священнодействовал в своей лаборатории, переливая по пузырькам разноцветные жидкости. Увидев Петра, эксперт обрадовался.

— Добрый день, коллега!

— Здравствуйте, Иннокентий Сергеевич. Я к вам с просьбой пришел. Надо бы экспертизу провести. Помните историю с подменой?

— Как же! — усмехнулся тот. — Прекрасно помню. Ну-с, показывайте, что тут у вас.

— Да газеты. Мы их, конечно, залапали, но что-то да должно остаться.

— Понял, — благодушно кивнул Хворостинин. — Но, скажу я вам, снять отпечатки с бумаги — дело нетривиальное. Результата я вам обещать не могу. Даже не уверен, что у меня найдутся нужные реактивы…

— Иннокентий Сергеевич! Ну пожалуйста!..

— Я очень постараюсь. Только мне нужно знать: кто, кроме вас, прикасался к уликам?

— Я, Колычев, потерпевший… — перечислил Петр.

— Тогда попрошу вас оставить у меня в картотеке отпечатки ваших пальчиков. И товарища Колычева тоже попросите ко мне заглянуть. Ну, и потерпевший тоже понадобится. Пригласите его в ближайшее время, пожалуйста.

— Обязательно, — закивал Елисеев.

Ему прежде не доводилось участвовать в процедуре снятия отпечатков. На курсах об этом упоминали, но как-то вскользь — не было толкового специалиста, который мог бы внести ясность. Да и не зря говорят, что лучше один раз увидеть… Так что сыщику было любопытно посмотреть, как это делается и, более того, принять личное участие.

Оказалось, ничего сложного. Хворостинин нанес на подушечки его пальцев немного чернильной краски, а потом попросил оставить оттиск на картонке.

— Вот и все. Теперь пусть заглянет товарищ Колычев, если ему это будет нетрудно. Его пальчики мне тоже нужны.

Петр в туалете смыл чернильные пятна, а потом позвал Бориса к эксперту. Колычев немного побурчал, однако все же оторвался от бумаг и пошел к Хворостинину. Вернувшись, стал вытирать руки холщовой тряпицей, которая служила ему платком.

— Посмотрим, как проявит себя наша наука, — сказал он. — Хотя поздновато она у нас подключилась. Сразу надо было такой кабинет организовывать, еще когда губрозыск создали.

Немного поворчав, он снова сел на свое место. — Борь, у меня идея, — произнес Елисеев.

— Рассказывай.

Колычев вопросительно уставился на напарника. Тот быстро заговорил:

— Пока что мы на месте топчемся. Дежурство на вокзале плодов не принесло, и местные урки до сих пор нам этих жуликов сдавать не собираются…

— Это я и без тебя знаю, — посуровел Колычев. — Идея-то твоя, в чем заключается? Не томи, рассказывай.

— Газеты! — торжественно объявил Петр.

— Что — газеты? — не понял Борис.

— Да все! Может, через них на след преступников выйдем?

— Так ведь ты их эксперту отдал, — заметил Колычев.

— Да. Но прежде чем отдать, я тут для себя кое-что выписал.

Он протянул Колычеву мятый лист бумаги, исписанный мелким почерком.

— Э, брат, да чтобы понять твои каракули, переводчик нужен, — засмеялся Борис.

— Ничего, я сам толмачом поработаю. — Он ткнул указательным пальцем в строчки. — Смотри, я выписал все названия газет и номера.

— Хорошо, с этим понятно, хотя хрен разберешь. Ладно, ты составил список — это дело нужное и хорошее. А дальше что?

— А дальше надо понять, где именно можно было достать весь этот перечень. Сам видишь — газет много, и они самые разные, включая местную. Вот мы и поищем, в каком одном месте можно было их все собрать.

— Это ты хватанул, братец, — аж крякнул Колычев. — Ты понимаешь, чем это пахнет?

— Понимаю. Беготней пахнет, — не стал запираться Елисеев.

— Тут учреждений на десятки наберется — если оттуда их брали. Ну, и про киоски «Цен-тропечати» не забывай. Могли там кому-то продать, — стал развивать мысль Колычев.

— Так давай с киосков и начнем, — подхватил Петр. — Наверняка там помнят постоянного покупателя. Вдруг какую-то наводочку и дадут…

— Что, думаешь эти жулики — такие идиоты? Сомневаюсь, что они на подобной мелочи могут проколоться, — покачал головой Борис. — Не, они у нас хитрющие: как зайцы след путают. Таких за фунт изюма не возьмешь.

— Давай попробуем, — чуть не взмолился Елисеев.

— Ну, попробуй. Только я сегодня буду другими делами занят, так что тебе в одиночку придется по городу шкандыбать, — сказал Колычев.

— Спасибо, Борь!

— Было б за что! — фыркнул Колычев. — Ты хоть знаешь, сколько у нас таких киосков в городе?

— Не знаю, — растерянно произнес Елисеев. — На вокзале один видел.

— На вокзале! — передразнил его Колычев.

— Борь, а если серьезно! — обиделся Елисеев.

— А если серьезно, то слушай и запоминай. Значит, так: один и впрямь на вокзале имеется, бывший суворинский. Его ты знаешь. Еще один неподалеку от губисполкома.

— А, точно. Видел такой, — вспомнил Елисеев.

— Ну и третий, он же последний, неподалеку от чоновских казарм. Найдешь?

— Не заплутаю, — заверил Петр.

Он уже потихоньку освоился в городе, пусть и не знал его, как свои пять пальцев. Ничего страшного: Железнорудск — не Москва и не Петроград. Заблудиться сложно. А если и заблудишься, так язык и дальше, чем до Киева, доведет.

— Тогда дуй, вечером придешь с докладом, — сказал Колычев.

— Обязательно! Я побежал.

Елисеев надел фуражку и вышел из кабинета. Начать решил с вокзала, а дальше — куда кривая вывезет. В любом случае ему уже надоело ждать, хотелось действовать.

Глава 18

Газетный киоск находился в самом здании вокзала и являл собой обычный навес с деревянными стенками. На широком прилавке стопками лежали газеты, брошюры, журналы, старые, еще дореволюционные открытки с видами природы и всевозможных достопримечательностей: от дачи самого издателя Суворина в крымской Феодосии до швартовки парохода к причалу Железнорудского речного порта, запечатленного местным же фотографом. Самые свежие номера висели, как сохнущее белье, на протянутой у стен бечевке и так же прикреплялись к ней старенькими прищепками.

Киоск со всех сторон обступили любопытствующие граждане. Они брали в руки печатные издания, листали их, но ничего не покупали. Для большинства это было слишком дорогим удовольствием. За прилавком томилась полная женщина лет сорока в фиолетовом выцветшем платье. На ее голове была повязана белая косынка, в серых миндалевидных глазах застыла смертельная скука. Перед тем, как Елисеев подошел к киоску, она прогнала стайку беспризорников в живописных лохмотьях.

— А ну, брысь отсюда, шкеты! Ишь, повадились у меня воровать! Я сейчас милицию позову!

Беспризорники прыснули по сторонам, это позволило Петру встать у прилавка. Правда, пришлось немного потолкаться плечами.

Женщина встрепенулась, посмотрела на него, но тут же опустила взгляд. Ей стало ясно, что это не покупатель.

— Здравствуйте. Я из губрозыска, — представился Петр.

Услышав название учреждения, в котором работал Елисеев, граждане стали стремительно расходиться как можно дальше от киоска. Все разом вспомнили, что у них еще много дел.

— Здравствуйте, — равнодушно произнесла женщина. — Я что, чем-то провинилась перед милицией?

— Да нет.

— Это радует. Тогда по какому вопросу пожаловали?

Петр подал ей список.

— Скажите, пожалуйста, вы этими газетами торговали?

Каким-то чудом ей удалось расшифровать его каракули. Изучив список, она сказала:

— Да, почти все у меня были. Собственно, некоторые до сих пор не проданы. Хотите приобрести?

— Нет, спасибо, — улыбнулся Петр. — У меня уже есть. Простите, вы сказали, что в ваш киоск поступали не все газеты из этого списка?

— Да. Не поступил вот этот номер «Известий». — Она указала пальцем на нужную строку в списке.

— Интересно. А почему так произошло?

— Наш агент из «Центропечати» что-то напутал и нам его не привез, — вялым тоном пояснила женщина.

— А в другие киоски этот номер поступал?

— Это вы лучше у него спросите.

— У него — это кого? — строго спросил Елисеев.

— У него — это у Тимофея Ивановича Глухова. Он в столицу за газетами ездит в специальном вагоне.

— Так-так… А сейчас он в городе находится?

— Вчера из командировки вернулся. Думаю, никуда не уехал, на работе сейчас.

— Понятно. Говорите, в городе он… Как его найти?

— Где губернское отделение «Центропечати» находится, знаете?

— Нет. Адресок подскажите, пожалуйста.

— Странно… Из губрозыска, а таких простых вещей не знаете.

— Я недавно сюда перевелся, — зачем-то стал оправдываться Елисеев. — Многого еще не знаю.

Женщина понимающе кивнула.

— Тогда как бы вам объяснить… Где губи-сполком расположен, видели?

— Конечно.

— Тогда найдете, — обрадовалась она. — Рядышком, через два дома, будет двухэтажное здание из красного кирпича… Не ошибетесь, оно видное такое, с башенкой.

— Ага, видел такое.

— Ну вот, — усмехнулась женщина. — В нем прежде госпиталь был, а год назад передали для совучреждений. Губернская «Центропечать» в этом доме на первом этаже. Там на дверях висит табличка. На крайний случай спросите у кого-нибудь.

— Спасибо за объяснения.

— А! Пустяк. — Она поправила косынку, испытыующе взглянула на Елисеева. — Может, что-то у меня купите, товарищ сыщик?

— Я бы, наверное, купил, да денег с собой нет.

Женщина вздохнула.

— У всех нет.

— Что, стоит торговля? — догадался он.

— Стоит, — не стала запираться она. — За сегодня еще ничего не продала. Время такое.

Время и впрямь для торговли было не самое замечательное. Деньги дешевели прямо на глазах. На торжках и рынках процветал натуральный обмен. Елисеев знал, что когда-нибудь это изменится, но не брался загадывать — когда. Может, и впрямь все наладит Новая экономическая политика? Товарищ Ленин не должен ошибаться. Положение у него такое, что нужно постоянно смотреть вперед и заглядывать в будущее.

«Деньги дешевели прямо на глазах. На торжках и рынках процветал натуральный обмен».

Агент «Центропечати» товарищ Глухов оказался на месте. Вместе с тощим мальчонкой в коротких штанишках он сортировал пачки газет, постоянно сверяясь с засаленной бумажкой. Был товарищ Глухов немногим старше Елисеева, имел буйную шапку пшеничного цвета волос и тонкую полоску усиков над губами. Впавшие щеки поросли рыжеватой щетиной. На узких плечах висела черная железнодорожная шинель.

— Вы ко мне, товарищ? — вскинулся он.

— Тимофей Иванович?

— Да. А с кем, простите, имею дело?

— Петр Елисеев, губрозыск.

— Очень приятно. Слушаю вас.

— Нужна ваша помощь, Тимофей Иванович.

— Даже не представляю, чем могу вам помочь, — удивился Глухов.

— А вы сначала выслушайте. Там разберемся. Елисеев показал ему список газет, попросил подсказать, в какие места могли поступить все эти наименования.

— Задали вы мне задачку. Позвольте свериться с записями, — попросил агент «Центропечати».

— Конечно-конечно!

Глухов снял со шкафа толстую прошнурованную тетрадь и принялся нервно листать. Елисееву показалось странным, что агент «Центропечати» нервничает. С другой стороны, понять его можно: не каждый день к тебе приходят из уголовного розыска.

— Угу, — наконец, откликнулся Глухов. — Кажется, что-то есть.

Он снова всмотрелся в тетрадь, добавил с некоторым расстройством в голосе:

— Боюсь, вам не очень повезло.

— В каком смысле? Вы потеряли записи? — насторожился Петр.

— Нет, с записями все в порядке. Я — человек ответственный, у меня все фиксируется, — похвастался Глухов.

Елисеев бросил на него недоумевающий взгляд, под которым Глухов заерзал, а его лицо пошло красными пятнами.

— Просто эти газеты я отгружал в большое количество мест. Тяжело будет отыскать нужное, товарищ Елисеев, — скороговоркой пояснил агент «Центропечати».

— Ничего, трудности нас не пугают, — заверил Петр, который успел внутренне настроиться на прорву работы и, в общем-то, ожидал примерно такого ответа. — Можете для меня подготовить перечень, куда ушла эта печатная продукция? И, если можно, с фамилиями товарищей, которые отвечают за этот вопрос.

— С фамилиями, значит?

— Ну да. Это возможно? — повторил просьбу Елисеев.

— Кхм… Можно, конечно, если у вас найдется десять-пятнадцать минут… — без особой уверенности сказал Глухов.

— Я подожду, — покладисто произнес сыщик.

Агент «Центропечати» уложился в обещанное время.

— Вот, товарищ, берите.

— Ничего не пропустили?

— Обижаете, — расстроился Глухов.

— Ну, извините.

Елисеев взглянул в длиннющий список и задумчиво почесал голову.

— Ого!

— Что, не ожидали? — понимающе протянул Глухов.

— Да уж… Почти четыре дюжины учреждений.

— Такая у нас работа — доносить печатное слово широким массам. Везде хотят читать газеты, на каждом предприятии, в каждой партийной и комсомольской ячейке. А мы должны поспевать за нуждами трудящихся. — Глухов остановился, чтобы перевести дух.

Елисеев благодарно кивнул.

— Спасибо за работу, товарищ Глухов.

— Не за что. Обращайтесь.

— Непременно. До свидания, товарищ.

Сыщик с удовольствием пожал веснушчатую руку агента «Центропечати».

Не в силах сдерживать любопытство, Петр вышел из здания и присел на груду битых кирпичей, которые были сложены прямо на улочке. Развернул бумажку и принялся изучать. Ни один из киосков в списке не фигурировал. Выходит, не только на вокзале не дождались нужного номера «Известий». Вот только это никак не облегчало задачу губрозыску. Елисеев подумал, что, возможно, у эксперта есть какие-то результаты. Говоря по правде, он скорее надеялся на это, чем верил. Петр вернулся на работу и сразу заглянул к Иннокентию Сергеевичу.

— Исследовал я ваши улики, — сразу заговорил Харитонов.

— Что-нибудь нашли интересное?

— Отпечатки, где мог — снял, внес в мою картотеку. Если что, они могут нам пригодиться.

— И все? — разочаровано протянул Петр.

— Молодой человек, я ведь не кудесник! — всплеснул руками Харитонов. — Никто не обещал вам вот так, слету, каких-то чудес.

— Да я понимаю, Иннокентий Сергеевич! — повинился Петр. — Извините, как-то само собой вырвалось.

— Вы молоды, вам простительно, — добродушно сказал эксперт. — Не знаю, поможет ли это вам, но я заметил одну важную вещь: на газетах и в портфеле присутствуют следы муки. Причем мука хорошего помола, фабричная. Кустарщиной даже не пахнет.

— Фабричная, говорите, — задумался Елисеев.

В перечне Глухова имелась мукомольная артель «Красный октябрь», основной поставщик муки для городских хлебопекарен.

Петр решил посоветоваться с Колычевым. Тот одобрил ход мыслей напарника.

— Оно, конечно, не факт, что газеты оттуда к жуликам попали, но проверить надо. Кто там на «Красном октябре» за распространение печатной продукции отвечает? Ну-ка, взгляни.

— Некто Саруханов, — отыскал нужную фамилию в списке Елисеев. — Знаешь такого?

— Впервые слышу. Пойдем что ли, поговорим с этим Сарухановым.

Они вместе направились к мукомольной артели.

По дороге Колычев стал рассказывать, как на милицейских курсах у них выступал приглашенный из Петрограда лектор — профессор, при старом режиме служивший присяжным поверенным.

— Важный такой из себя, толстый. Морда — две моих. Бакенбарды как у адмирала, бородища по пояс. Одет в костюмчик с иголочки, рубашка накрахмаленная, галстук — все чин по чину. Штиблеты черненькие, узенькие — и начищены так, что в них свет люстры отражается. В одной руке трубка, в другой — тросточка, пузо — как парус надутое. Одним словом — профессор! Не знаю, каким чудом его в нашу Тмутаракань выманили, да ни в том вопрос! Начал он, понимаешь, свою лекцию с того, что, мол, улики — это неоправданная роскошь, доставшаяся нам от старого режима.

— Чего? — удивленно поднял бровь Елисеев.

— Ты не перебивай, ты дальше слушай. Короче, улики органам правопорядка не нужны. Преступника надо припирать к стенке другими способами. Даже особый метод предложил: «ошеломляющий моральный удар» называется. Берешь подозреваемого за грудки и грубо так заявляешь, что нам все уже давно известно, и смысла запираться… просто нет. Только хуже себе сделаешь. И заявлять это надо с особой убежденностью в голосе и свирепой мордой.

Преступник как услышит такое, сразу в штаны теплую струю пустит и лапки кверху.

— Что, прям так и говорил? — не поверил Елисеев.

— Ну, не совсем в таких выражениях, там все больше в словах иностранных было, но смысл приблизительно такой.

— По-моему, дурак он, этот профессор. Попробовал бы свой метод к Чесноку, к примеру, применить (ни дна ему, ни покрышки!). Тут хоть какую рожу скорчи — толка все равно не будет, — заявил Елисеев.

— Вот и мы между собой так же порешали, только профессору этому ничего в лицо говорить не стали. А то бы обиделся на наше бескультурье. Так и укатил к себе домой, считая, что мы его идеями дурацкими прониклись. Ну, и чуток погодя, я подумал, что он, наверное, издевался над нами. Пытался втюхать свой метод, как офеня — негодный товар. Только нам чуйки и здравого смысла хватило, чтобы понять это.

Колычев замолчал, скрутил на ходу козью ножку и стал курить, отравляя воздух дрянным самосадом.

— И что, вся учеба так впустую прошла? — недоуменно спросил Елисеев.

— Нет, конечно. Были и другие спецы, настоящие, матерые. Вроде нашего Хворостинина. Те дело говорили. Но именно этого профессора я почему-то на всю жизнь запомнил. Глаза, бывает, закрою, и так и вижу его рожу толстомясую.

Глава 19

У заржавевших ворот мукомольной артели скопилась очередь из самых разнообразных транспортных средств: от крестьянских подвод до чахоточно кашляющего грузовика, весь кузов которого был завален мешками. Сам водитель — крепкий детина в кожаной куртке и кепке — вылез из машины и смолил самокрутку, о чем-то переговариваясь со сторожем — дедком лет семидесяти, довольно бойким и юрким для своего возраста. Помощник водителя мирно дремал в кабине, уткнувшись носом в баранку.

К ним-то и направились сыщики.

— День добрый!

— Есть маненько, — согласился сторож. — И вам здравствовать.

— Ладно, Михалыч, я в кабину полезу, — сказал водитель.

— Давай, Сема.

Сторож выжидательно уставился на сыщиков.

— Нам бы товарища Саруханова найти. Где он — не подскажете? — спросил Елисеев.

— А вы кто такие будете? — прошамкал беззубым ртом дед.

— Уголовный розыск.

— И документике у вас имеются?

Сыщики предъявили удостоверения.

— В управлении должон быть. Чернявый такой, в штанах красных. Сразу определите, — пояснил сторож.

— Спасибо, отец! Продолжай нести службу. Петру было любопытно, почему на столь ответственный пост поставили этого древнего старикана, но, видно, днем ничего страшного не происходило и дедок со своими обязанностями справлялся.

Удивительное дело: управление артели находилось в подвале. Сыщики спустились по полуразрушенным бетонным ступенькам и оказались в темном коридоре, пропахшем сыростью и мышами.

Навстречу им бежал коротконогий человечек с взлохмаченной прической, нервно прижимая к щуплой груди деревянные счеты с растрескавшимися костяшками. Он едва не сбил с ног сотрудников губрозыска.

— Погодите, товарищ, — притормозил его Колычев.

— Что? Это вы мне? — вскинул голову человечек.

— Подскажите, где товарища Саруханова можно найти. Нам сказали, что он где-то в управлении.

— Вторая комната по коридору направо, — ответил человечек.

Колычев посторонился, и тот помчался дальше по своим делам.

— Шустрый какой, — покачал головой ему вслед Борис. — Куда так торопится?

Он толкнул нужную дверь. Та со скрипом распахнулась, явив сыщикам любопытную картину: целующуюся парочку. Молодой человек со смуглым восточным лицом в гимнастерке и красных памятных галифе и девушка в цветастом сарафане так были увлечены этим делом, что не заметили появления нежданных гостей.

Колычев кашлянул.

— Ой, — девушка с силой оттолкнула кавалера и пулей прошмыгнула мимо сыщиков в открытую дверь.

Саруханов — у сотрудников губрозыска не было никаких сомнений, что именно он — смело поднял подбородок и поправил выбившуюся из-под солдатского ремня гимнастерку. На его красивом лице не было даже тени смущения, скорее, читалось недовольство внезапным вторжением.

— Стучаться надо, товарищи, — сказал он.

— Работать надо на работе, — сурово произнес Колычев. — Вижу, у вас тут моральным разложением попахивает.

— Это моя невеста, — горделиво выставил правую ногу Саруханов.

— Невеста — не жена, и вообще, любовью надо дома заниматься, — упрямо гнул свою линию Колычев.

— А вы, простите, кто такой, чтобы мне обструкции устраивать? — выпалил Саруханов.

— Сразу видать начитанного человека, — игнорируя его реплику, Колычев обратился к Елисееву.

— Так кого попало читальней заведовать не поставят, — поддакнул Петр.

— Что за ерунда! При чем тут моя грамотность и читальня?! — вконец запутался Саруханов.

— А при том, — объявил Петр. — Сразу явку с повинной писать будете?

Колычев бросил недоуменный взгляд на напарника, но ломать его игру не стал, лишь добавил с апломбом:

— Нам все известно, товарищ Саруханов.

— Да кто вы такие! — выкрикнул тот.

Он явно задыхался от волнения.

— Пуговку расстегните, — посоветовал ему Елисеев. — Мы не на параде.

Не спрашивая разрешения, он присел на единственный стул в комнате и с наслаждением вытянул ноги.

Саруханов даже захлебнулся от такой наглости.

— Что вы себе позволяете!

— Заткнись, — сказал Колычев. — Мы — уголовка. И раз пришли к тебе, значит, есть причина.

— Вы что — из-за той пшеницы, что я продал? — прохрипел Саруханов.

Ставшая враз тесной гимнастерка душила его, не давала говорить.

Сыщики переглянулись.

— И из-за нее тоже. Как же вы дожили до жизни такой, гражданин Саруханов? Кто вам позволил самоуправствовать с артельным имуществом? В стране голод, а вы муку налево сплавляете. Спекуляциями, небось, занимаетесь. Нехорошо…

— Это было в первый и последний раз, — всхлипнул парень. — Я к свадьбе готовлюсь…

— Думаешь, дождется тебя невеста опосля всего этого? — нахмурился Елисеев.

— Чего этого?! — совсем перепугался артельщик.

— Да того, что ты нам только что расписал. Советская власть воров по голове никогда не гладила и гладить не собирается. Так что пойдешь ты, братец, с нами в казенный дом. — Тут Колычева совсем прорвало, он вперил в парня полный гнева взгляд. — Люди с голоду пухнут, а ты… — Он не нашелся, что добавить, лишь скрежетнул зубами и напряг кулаки.

— Сдавайте дела, — произнес Елисеев.

— А что потом? — еле слышно сказал Сару-ханов.

— Потом с нами пойдете.

— Хорошо, я сейчас.

На их голоса уже потянулись другие сотрудники артели, однако Елисеев быстро спровадил всех подальше от двери, за исключением плотного толстячка в полосатом костюме, который делал его похожим на тигра. Этому толстячку Саруханов передал свои дела и должность, а потом вместе с сыщиками вышел в коридор.

— Где у вас читальня? — требовательно спросил Елисеев.

— Простите, а она-то здесь причем? — совсем перепугался «жених».

— Показывай, кому говорят! — прикрикнул Петр.

Читальня находилась в том же подвале. Елисеев быстро сверился с наличием в ней газет и обнаружил, что номера из его списка здесь отсутствуют.

— Что и требовалось доказать, — усмехнулся он.

— Спасибо науке, — в тон ему добавил Колычев, окончательно запутав Саруханова. Тот крутил головой по сторонам, не зная, на ком из сыщиков остановить свой взгляд.

Они доставили насмерть перепуганного парня в свой кабинет, усадили для допроса.

— Мне бы водички, — попросил подозреваемый. — В горле пересохло.

Елисеев принес ему воды. Парень жадно выхлестал целый стакан. Руки у него дрожали, и Петр быстро отобрал посуду, пока Саруханов ничего не расколотил.

— Легче? — спросил Колычев.

Парень кивнул.

— Отлично. Держи себя в руках, Саруханов. Расстреливать тебя никто не собирается. Хотя… будь моя воля! — Колычев звонко щелкнул пальцами, имитируя выстрел.

Подозреваемый вздрогнул.

— Я понимаю и готов сотрудничать со следствием. Знаете, я бы, наверное, сам пришел…

Елисеев хмыкнул.

— Ну-ну…

— Правда-правда, товарищи! — стал клясться Саруханов.

— Тогда сначала поговорим, а потом вы все сами напишете. Договорились? — внезапно перешел на «вы» Борис.

Саруханов почувствовал, что отношение к нему изменилось, с надеждой посмотрел на сотрудников уголовного розыска.

— Значит так, кому и когда вы продали муку — это мы чуть позже выясним, — заговорил Колычев. — А пока нас интересует, кто у вас покупал газеты.

— Менял, — чуть слышно сказал Саруханов.

— Простите?

— Менял, — громче ответил допрашиваемый. — Я на контрамарки с ним менялся.

— В театр?

— В синематограф. У него на каждую новую фильму всегда контрамарки бывали. Только, пожалуйста, не спрашивайте, откуда он их брал.

— В синематограф один ходили или с невестой?

— С невестой, — на сей раз Саруханов густо покраснел. — Она у меня очень любит фильмы смотреть. Особенно с Мэри Пикфорд. Это ее любимая актриса.

— С синематографом понятно. Давайте о вашем новом знакомце поговорим. Кто он, откуда вы его знаете? — потребовал Колычев.

— Случайно познакомились. Я забирал газеты в «Центропечати», столкнулся с ним по дороге. Знаете, как бывает — дорога широкая, а мы не разошлись. Прямо комедия… У меня бечевка порвалась, газеты посыпались. Он помог мне их собрать и донести до читальни, — слегка запинаясь, произнес Саруханов.

— Дальше!

— Ну, мы с ним поговорили по пути. Товарищ оказался начитанный очень, следит за всем, что в мире происходит. И собеседник интересный: много чего знает, везде побывал. Приятный человек. Слово за слово… в общем, он предложил мне обмен: газеты на контрамарки. Сами знаете, газеты сейчас так просто не купишь — больно дорого, а я за наполнение печатными изданиями артельной читальни отвечаю. Я прикинул: худа не будет, если парочку номеров продам.

— Не парочку, — сказал Елисеев.

— Согласен, больше. Но никто и не заметил, что газеты не все. Люди думают, что номера на руках, что будто читает кто-то…

— Ясно, — протянул Елисеев. — Как зовут этого гражданина?

— Он поляк, хотя по говору этого не скажешь. А представился мне Анджеем. Очень культурный и начитанный человек.

— Повторяетесь.

— Извините.

— Что еще можете сказать об этом Анджее? Елисеев заставил Саруханова дать словесный портрет поляка. Тот долго путался, но, в итоге, сумел довольно подробно описать знакомца. У сыщиков сложилось впечатление, что Анджей — и есть тот самый «грустный», которого они ищут, хотя улики, конечно, были шаткие. И все же приятно было осознавать, что они на верном пути.

— Как вы с ним встречались? Может, знаете, где он живет? — спросил Колычев.

— Встречались раз в неделю возле синематографа — бывший «Рояль-вио», знаете его, конечно? Теперь он «Октябрем» называется. Только на последнюю встречу он почему-то не пришел, хотя у нас была договоренность. А где он живет — я не знаю. Анджей никогда не рассказывал ничего о себе лично.

— Ваша девушка видела этого Анджея?

Саруханов передернул плечами.

— Ни в коем разе. Я специально не хотел их знакомить.

— Почему? Боялись, что она проведает о ваших темных делишках? — предположил Борис.

— И это тоже. Но, по правде, у меня была другая причина: этот Анджей — очень обходительный и галантный. Наверняка, большой сердцеед и должен нравиться женщинам.

— Другими словами: вы боялись, что он может отбить вашу невесту?

— Да. Мной руководили чисто мещанские чувства. Мне горько это сознавать, — признался Саруханов.

— Анджей приходил на ваши встречи один, без приятелей?

— Да, мы всегда общались с глазу на глаз.

— И ни о каких своих друзьях он тоже не упоминал?

— Нет. А еще я думаю, что он не местный…

— Почему вы так решили?

— Наш городок не особо большой. Люди как-то примелькались. А я раньше этого Анджея не видел. Думаю, он совсем недавно в Же-лезнорудске. И месяца, наверное, не будет.

Вытащив из Саруханова все, что можно, сыщики отправили его в камеру, а сами принялись обсуждать полученные сведения.

— Судя по всему, следующее место, куда мы нанесем визит, это синематограф, — сказал Елисеев.

— Да. Вот только боюсь, что и там о нем мало что знают, а контрамарки он менял на что-то другое… Например, на самогон.

— Все равно, есть хоть какой-то кончик, за который можно потянуть — а там и весь клубок распутаем. Лишь бы из города этот Анджей со своим приятелем не смылся. И да… спасибо за рассказ об этом профессоре. Все же сработала его метода, как ни удивительно. Я ведь Саруханова буквально на испуг взял. Самому смешно, хотя смешного-то мало.

— Все просто потому, что грехов за ним нет особых, да и труслив он как заяц, — усмехнулся Колычев. — На таких эта метода и рассчитана.

Глава 20

Заметив, как Петр вертится у единственного мутного зеркала в доме, Степановна не смогла сдержать улыбки.

— Ты чего это? Никак женихаться собрался?

— А если и собрался, то что?

Елисеев сегодня нарочно отпросился со службы пораньше, чтобы навестить Вороновых, так что хозяйка била не в бровь, а в глаз.

— Да ничего! Давно пора! Нельзя мужику без бабы долго находиться, — одобрительно сказала та.

Помявшись, спросила:

— Может, и сюда девку приведешь? Я ить не против гостей…

— Что, любопытно стало, Степановна?

— Любопытно. Какая ж такая красавица квартиранта мово приворожила?

— Ничего обещать не стану, но, может, и сюда ее тоже приглашу, — сказал Елисеев. — Пусть посмотрит на мое житье-бытье.

Он снова посмотрел на свое отражение и не нашел повода придраться. Гимнастерка и галифе на нем свежевыстиранные и выглаженные громоздким бабкиным утюгом. Сапоги начищены — хоть в них как в зеркало глядись. Кудрявые вьющиеся волосы расчесаны, разве что казацкий чуб остался непокорным, но так даже лучше.

Щеки выбриты аж до синевы, порезы он предусмотрительно заклеил узкой газетной полоской, предварительно смоченной одеколоном. Вроде должно уже подсохнуть.

— Красавец! — одобрила Степановна. — Первый парень на деревне! Гармошку б ишо и тогда бы цены тебе не было.

— Я, хозяюшка, на гармошке играть не научен.

Петр отлепил с порезов полоски, убедился, что ранки практически не видны глазу и больше не кровоточат. Он отстранился от зеркала и, чтобы занять себя, вновь принялся полировать сапоги.

— В подарок-то что понесешь, женишок? — спросила Степановна. — Нешто с пустыми руками в гости собрался?

— Что ты, Степановна?! Я на рынке меда купил, липового. В самый раз чай пить.

— Последние деньги небось отдал? — нахмурилась домохозяйка. — Мед — он ведь того, дорогой нонче стал…

— Деньги еще остались, — засмеялся Елисеев.

Вчера выдали получку, пусть не и всю, но денег, по его прикидкам, должно было хватить на плату за съемное жилье, подарок Лизе и даже на жизнь немного останется.

— Цветочков не забудь барышне нарвать, — наказала Степановна. — Можешь у меня прямиком с клумбы взять: мне это не разорительно.

— Зачем, Степановна?

— А затем! — улыбнулась она, думая о чем-то приятном из своего прошлого. — Тебе всего каких-то три секунды делов, а девице целый вечор удовольствия.

— Цветы! — фыркнул он. — Это ж мещанство!

— Я тебе дам — мещанство! — прикрикнула она. — Больно-то ты понимаешь в таких вещах! Какая-никакая, а радость для путевой женщины. Поставит в воду и тебя вспоминать станет. Понял, квартирант?

— Понял, хозяюшка, — в тон ей ответил Елисеев.

Мысль подарить девушке букет почему-то не пришла ему в голову раньше. Положившись на опыт мудрой женщины, он так и сделал: сорвал с маленькой клумбы, разбитой Степановной специально для красоты (не одну ж капусту сажать), несколько цветочков, отряхнул их от грязи, срезал корни и, придя к выводу, что букетик смотрится не хуже покупного, пошел в гости.

Правда, на душе у него было немного тревожно. Обещания прийти на следующий день, после того как он проводил Лизу до дома, выполнить не удалось, хотя тому была важная причина. Вот только поймет ли девушка его объяснения, не примет ли его за болтуна, не способного держать слово?

К счастью, его переживания были напрасны. Петра встретили радушные улыбки Вороновых. Они обрадовались сыщику как старому знакомому. По такому случаю был накрыт небольшой, но все же торжественный стол, на котором и цветам, и меду нашлось достойное место. Воронов-старший предложил Петру выпить по стопочке, однако тот отказался.

— Что, совсем не употребляете? — заинтересованно поднял брови Аристарх Тимофеевич.

— Стараюсь избегать.

— Что ж… Наверное, правильно делаете. А я вот с вашего позволения пригублю.

Воронов налил себе стопочку и резким движением опрокинул ее в себя. Потом зажевал соленым огурчиком и обратил к молодым людям раскрасневшееся довольное лицо.

— Вы уж меня простите, но придется мне вас оставить.

— Что такое, папа? — удивилась Лиза. — Ты разве уходишь?

— Дела, дочка. Месяц к концу подходит, надо отчет составлять. Кроме меня — больше некому. Я специально все бумаги с собой взял. На дому поработаю.

— А это? — Дочка метнула взгляд на открытую бутылку.

Водка была настоящая, казенная, отнюдь не мутный самогон, который обычно ставили на стол в это голодное время.

— Это? — Аристарх Тимофеевич убрал бутылку со стола и поставил ее в буфет. — Было употреблено в микроскопической дозе и помешать моей работе не должно. Ты, Лиза, свидетельница. Ладно, дети мои, вы уж тут без меня справляйтесь.

— Хорошо, папа, — покладисто сказала Лиза. — Я позову тебя на пирог.

— Обязательно! — сказал отец и ушел в соседнюю комнату.

Елисеев не часто бывал на свиданиях. А девушки из так называемых «бывших» у него и вовсе никогда не было. Первое время он чувствовал себя скованно, но потом дружелюбие и добрый характер Лизы позволили молодому человеку сбросить оковы нерешительности. Неожиданно для себя он начал много шутить и, судя по улыбкам Вороновой, довольно удачно. Атмосфера изменилась. Петру начало нравиться внимание, обращенное к нему, то, как Лиза исполняет роль хозяйки, как ухаживает за гостем.

Пришел черед пирога, и Петр убедился, что, вопреки его опасениям, девушка еще и умелая хозяйка. Пирог у нее вышел такой, что просто пальчики оближешь.

Набравшись смелости, Петр спросил:

— Лиза, вы не рассердитесь, если я предложу вам сходить в синематограф?

Девушка удивилась.

— Простите, а почему вы решили, что я должна рассердиться?

— Не знаю, — признался Петр. — Просто к слову пришлось.

— Могу вас заверить, что я ни капельки не рассержусь. Более того, ваше приглашение для меня весьма неожиданно и очень приятно.

— Здорово! — обрадовался Петр. — Тогда давайте завтра вечером сходим туда.

— А вы не знаете, какую фильму там показывают? Впрочем, мне все равно… Боже мой, я так давно не была в синематографе… — с некоторой тоской произнесла Лиза.

Елисеев понимающе кивнул. Сам он бывал в синематографе всего дважды. Первый раз еще совсем пацаном, когда вместе с отцом приезжал в город за покупками. А второй раз, когда служил в армии. Их взвод тогда отличился в полковом смотре и был награжден походом в синематограф. Красноармейцам показывали комедию с Максом Линдером. Обаятельный брюнет с пышной кисточкой усиков сначала терял, а потом снова находил свою невесту, попадая при этом в массу комических ситуаций. Зрители хохотали так, что с потолка едва не сыпалась штукатурка.

А на следующий день их полк уже вступил в сражение, после которого во взводе осталось меньше половины бойцов.

Допив чай и договорившись с Лизой насчет завтрашней встречи в синематографе, Петр попрощался с Вороновыми и отправился домой. У Степановны его уже ждал посыльный от товарища Янсона. Он сидел за столом вместе с хозяйкой и тоже пил чай. При виде Петра он резко вскочил, едва не опрокинув на себя чашку.

— Ты чего такой дерганый? — спросил Елисеев.

Посыльным оказался совсем еще юный чоновец, парнишка лет восемнадцати с тонкой мальчишечьей фигурой. Если бы не гимнастерка и не кобура с револьвером на боку, его можно было бы принять за соседского пацана.

— Меня за вами товарищ Янсон направил.

— Что-то случилось?

— Случилось, товарищ Елисеев. Убийство. Товарищ Янсон сказал, что по почерку это снова дровосеки. Велел вас вызвать на место преступления.

— А Колычев где?

— Товарища Колычева уже вызвали.

— Понятно, — протянул Елисеев. — Степановна, ужинать будешь без меня… Ничего, я сыт. Когда вернусь, постараюсь не шуметь.

— Ох, и чижолая у тебя служба, Петруша, — вздохнула хозяйка. — Наверняка поедешь такие страсти смотреть… Не приведи, Господь! — Она часто и мелко закрестилась на иконы.

— Кому-то все равно нужно этим заниматься, — сказал Петр.

Он повернулся к чоновцу.

— Ну что, боец. Давай, показывай дорогу.

Убийство произошло на городской окраине, среди густой россыпи неказистых домов. Добираться пришлось в темноте, меся грязь сапогами.

У простой деревенской избы топтался пожилой грузный милиционер. Завидев Елисеева, он потянулся к кобуре, но тот успокоил его, показав удостоверение.

— Проходите, товарищ. Все уже на месте, — успокоившись, сказал милиционер.

Первым, кого он увидел в доме, оказался следователь Фролов, с которым Петр познакомился в тот день, когда гнался за Пичугиным. Следователь сидел за столом и тщательно записывал то, что ему диктовал производивший осмотр Колычев.

— А, старый знакомый! — обрадовался Фролов Елисееву.

Тот с удовольствием пожал протянутую руку следователя.

— Я не сильно опоздал?

— Мы тут уже битый час, — сказал Колычев. — Давай, включайся в работу.

— Что стряслось? Где убитый?

— Не убитый, а убитые. Вот, сюда погляди. Скажу тебе: всем картинкам картинка. Неделю кошмары сниться будут.

Борис отдернул занавесь, делившую просторную комнату на две половины. Петр посмотрел в эту сторону и тут же невольно отвернулся. Даже ему, повидавшему всякое, было тяжело глядеть на такое. Одна радость: желудок оказался крепким, сумел выдержать рвотные позывы. «Хорош бы я был, — подумал Петр, — если б меня вывернуло наизнанку, да еще при таком стечении народа». Он все же заставил себя вновь посмотреть на мертвецов, пытаясь убедить внутреннее «я», что так надо, что нельзя отворачивать взгляд.

Три трупа: мужчина в летах, женщина примерно такого же возраста — скорее всего, супруги, и молодая девушка были жестоко разделаны топором с мясницкой простотой и жестокостью. Казалось, кровь была здесь повсюду.

— Кто они?

— Он, — Колычев кивнул на мужчину, — некто Зябликов. Из крестьян. Рядом его жена Авдотья и их дочь, Мария, двадцати двух лет отроду.

— Ясно. За что их так?

— Хороший вопрос. Сам голову ломаю. Хата бедная, брать здесь нечего. Единственная правдоподобная версия, что убивали из чистого интереса или из мести. Больше ничего придумать не могу.

— А где эксперт? — спросил Петр.

— Я здесь, — появился откуда-то из-за печки Иннокентий Сергеевич. — Добрый вечер, Петр… Хотя какой он, к лешему, добрый! Видите, что здесь произошло…

— Как ваши успехи?

— Да пока работаю. Я уже запечатлел все, что посчитал нужным. Снимки будут готовы к утру. Сейчас занимаюсь уликами.

— И что, есть улики?

— Нельзя сделать такое и не наследить, — сказал эксперт. — Но пока определенно могу сказать, что убийц было как минимум трое. Эх, служебную собачку бы… Чтоб по горячим следам.

— Нет у нас собаки, — вздохнул Колычев. — Приходится самим, как ищейкам, бегать. Кстати, почему вы решили, что убийц было трое?

— По отпечаткам на полу. Я сумел распознать три разных отпечатка обуви, которая точно не принадлежит хозяевам. Отпечатки в крови, значит, их оставили в момент убийства или сразу после него.

— Еще что-то скажете?

— Только из области предположений.

— Мы и такому рады, — сказал Колычев.

— Тогда скажу следующее: я сопоставил расстояние между следами и, исходя из него, позволю себе смелость предположить: двое из преступников люди среднего роста и ничем не примечательные, а вот третий являет собой более интересный типаж — это богатырь, очень высокий, широкий, обладает недюжинной силой. В общем, явно не тот человек, с которым я хотел бы встретиться на темной и пустой улице. Пока все, — развел руками эксперт.

— Спасибо, Иннокентий Сергеевич. Когда вы закончите?

— Минут через десять. После этого трупы можно отсюда убирать. Думаю, что с причиной их смерти все ясно.

— Да уж яснее некуда, — фыркнул Колычев. — Тут даже медицинского заключения не нужно.

Глава 21

Постепенно Петру стало легче, он невольно втянулся в процесс, осмелел. Да, зрелище тошнотворное, но противный комок у горла потихоньку пропал. К тому же на Елисеева подействовал спокойный профессионализм окружавших его людей. Он видел невозмутимость эксперта, холодную отстраненность Колычева, и находил в их поведении моральную поддержку.

Санитары вынесли трупы из дома, погрузили их на подводу и отвезли в морг. С улицы ввалился недовольный Бурко. Колычев отправил его искать свидетелей. Бурко негромко матерился и раздраженно хлопал себя по крепким ляжкам.

— Есть успехи? — спросил Борис.

— Паршивенькие. Никто ничего не видел и не слышал. Как всегда!

Бурко снова выругался.

— Держи язык при себе, — велел Колычев.

С того момента, как товарищ Янсон отдал ему дело дровосеков, Борис стал считаться среди агентов за старшего.

— Прости, Боря. Ничего с собой не могу поделать. Ведь нутром чую, что врут, собаки, а как их на чистую воду вывести, как языки развязать?! — в сердцах воскликнул Бурко.

— Может, боятся?

— Да пес их знает! Одна бабулька вроде как видела из окошка каких-то трех незнакомых мужиков, но описать их не может.

— Почему?

— Да зрение у нее хреновое. Почти слепая. И тех мужиков она скорее слышала, чем видела. Вредная старушенция…

— Слышала, говоришь… — протянул Колычев. — А что именно — не сказала? Просто шум или разговоры?

— Да толком ничего особенного. Разве что говорит, будто они какого-то Леху поминали. Но кто это: один из них или вообще посторонний, бабка не поняла. А может, ей и вовсе это почудилось. Такой возраст: что хочешь, примерещится.

— И все?

— Все. Больше никто ее слов не подтвердил. Ах, да, про одного из этой троицы она сказала, что мужик больно дюжий. На меня, дескать, фигурой похож. Даже не знаю — смеяться мне или плакать.

— Оно, конечно, вилами по воде писано, но, возможно, это убийцы, — сказал Колычев. — Эксперт предположил, что их было трое, причем один из этой гоп-компании человек, если можно так сказать, высокий и здоровый. И это пока все, что у нас есть на текущий момент.

— Не все, — вдруг сказал Петр.

Все повернулись на его голос и увидели, что он держит в руках деревянную куколку, наряженную в сшитый из лоскутков ситца потрепанный сарафанчик.

— Вот, взгляните, это я на лавке нашел, — сказал он. — Кстати, кукла не одна, есть еще несколько. И ими совсем недавно играли.

— Погоди, ты хочешь сказать… — не договорил Колычев.

В его взгляде сверкнула догадка.

— Да, — кивнул Елисеев. — В доме была девочка. Не знаю, кем она приходилась покойным Зябликовым, но она здесь была.

Колычев посмотрел на Бурко.

— А чего ты на меня так глядишь? — удивился он. — Я ничего про девчонку не знаю. У дочки Зябликова точно детей не было.

— Еще раз по соседям прошвырнись, — велел Колычев. — Узнай, что за ребенок тут жил. А мы пока ее в доме поищем.

— Слушаюсь, — шутливо козырнул Бурко и убежал.

— Ты на чердаке был? — спросил Петр у Бориса.

— Залезал уже. Ничего интересного. А вот в погребе надо бы пошукать. Туда мы еще не лазили. Как думаешь, есть здесь погреб?

— Должен быть.

Колычев убрал серую домотканую дорожку и обнаружил под ней крышку погреба. Схватился за кольцо, с силой приподнял и чуть не оглох от визга. Борис сперва пошатнулся от неожиданности, но потом все же полез внутрь. А выбравшись наружу, вытащил за собой отчаянно вопящую и размахивающую руками девчушку лет шести.

Ребенок был страшно напуган, а оказавшись на свету, внезапно обмяк. Петр осторожно прижал к себе маленькое тельце и убедился, что девочка потеряла сознание.

— Дайте, я посмотрю, — шагнул вперед Иннокентий Сергеевич. — Возможно, ей понадобится медицинская помощь.

Но девочка оказалась крепче, чем они думали. Она быстро очнулась и с напряжением посмотрела на незнакомых людей. Петр присел перед ней на корточки, протянул куклу.

— Привет! Это твоя?

Девочка выхватила у него игрушку и прижала к груди.

— Теперь вижу, что твоя, — тихим голосом сказал Петр. — Ты не бойся, я тебя не укушу. Не будешь бояться?

Ребенок отвернулся, по-прежнему прижимая к себе куклу.

— Ну, во-от, — произнес Елисеев. — Я тебе куклу вернул, а ты от меня прячешься. Нехорошо как-то.

Девочка по-прежнему молчала и не поворачивалась к нему, однако чувствовалось, что она внимательно вслушивается в его речь.

— Ну, ладно, я не обидчивый. Давай, что ли знакомиться. Меня — дядя Петя зовут. А как вас, барышня, величать прикажете? — продолжил Елисеев.

В комнату заглянул Бурко. Осторожно ступая по половицам, подошел к Петру и прошептал на ухо:

— Анютой ее звать. Она сиротка, ее мать была младшей сестрой Зябликова. Та две недели назад скончалась, и Зябликов забрал девчонку к себе.

Петр понимающе кивнул и снова переключился на девочку.

— А спорим, я знаю, как тебя зовут? Угадаю с трех попыток. Если проиграю, то пройдусь на руках от этой стены до этой? Ну, как?

Анюта резко повернулась, бросила на парня заинтересованный взгляд, а он добродушно усмехнулся, сделал вид, что погрузился в глубокую задумчивость.

— Тебя зовут… тебя зовут… Маша!

Девочка отрицательно мотнула головой.

— Так, первый блин комом. Ну, тогда я пошел.

— Погоди, — прервал его Колычев. — Карманы проверь, чтобы ничего не высыпалось. А то вывалишь перед девчонкой всю свою амуницию.

— Сейчас.

Елисеев вынул из карманов вещи, которые и впрямь могли выпасть, с легкостью встал на руки и действительно прошагал так от стены до стены.

— Первый раз я не угадал, попытаю счастья во второй. Как же могут звать такую красавицу? А! — Он поднял указательный палец правой руки к потолку. — Как же я сразу-то не догадался. Ты у нас Варвара-краса, длинная коса. Я прав, да?

— Нет, — улыбнулась девочка.

— Вот блин! — Елисеев повторил свой коронный номер, прогулявшись на руках. — Сегодня точно не мой день. Но ничего, у меня еще одна попытка осталась. Если ты не Маша и не Варя, то… То ты Аня! — резко выпалил он.

— А теперь правильно, дяденька.

Убедившись, что Аня смотрит на него не только с интересом, но уже и с доверием, Петр стал потихоньку расспрашивать ребенка. И очень скоро ему открылась вся кошмарная правда.

Судя по всему, Зябликов был одним из участников банды. Нет, лично он никого не убивал, преступники лишь хранили у него награбленное имущество, однако покойный прекрасно знал, чем именно занимаются его подельники. И не только он знал об этом, но и вся его семья.

Сегодня между Зябликовым и другими бандитами вдруг вспыхнула ссора, чего-то они не поделили. Пока возбужденные мужчины хватали друг дружку за грудки, перепуганная дочка Зябликова спрятала девочку в подпол и, как выяснилось, не зря: в все закончилось кровавой разборкой. Трое взрослых были убиты, а тела их истерзаны со звериной жестокостью.

Девочка снизу все слышала. Ей было безумно страшно, только чудом ее рассудок не помутился. А еще ей повезло, что возбужденные убийцы совсем забыли об ее существовании и потому не стали искать.

— Малышка не врет, — подтвердил Колычев.

Он снова сползал в погреб и извлек из него сразу несколько ценных предметов.

— Видишь, вот этот брегет. — Борис щелкнул крышкой часов. — Тут дарственная надпись. Я по описи помню, что он принадлежал жертвам дровосеков. А вот это, — он потряс бусами, — тоже проходило как украденное по их же делу. Так что всякая случайная связь отпадает. Зябликовы были связаны с бандой — тут к гадалке не ходи.

— А почему они не забрали свои вещи?

— Наверное, потому что орудовали в горячке. Плохо, что мне никто из осведомителей не сообщил, что Зябликов занимается торговлей краденным.

— Так у него могли только лишь хранить вещи, — предположил Елисеев.

— Сомневаюсь. Зачем им лишнее звено в цепочке? Скорее всего, он и сбывал похищенное. Так проще, меньше народа вовлечено — меньше будет разговоров.

— Но по дому не скажешь, что хозяева торговали награбленным, — заметил Петр. — Кругом бедность. Мышь с тоски повесится.

— Это-то как раз понятно. Старался не привлекать к себе лишнего внимания. Кто-нибудь из соседей пронюхал бы, что Зябликов разбогател. Пошли бы слухи, сплетни… Здесь же как в деревне, все друг дружку как облупленных знают.

— Только нам ничего не говорят, — хмыкнул Елисеев.

— Чего ты хочешь? Своя хата ближе к краю. Ты пока с Анюткой еще позанимайся, вижу, ты нашел к ней подход, — попросил Колычев.

— Что-то не по душе мне это. У девчонки только что последнюю родню зарубили, а я из нее сведения выпытываю, — признался Петр.

— Ты эти интеллигентские штучки брось. Можно подумать, мы любопытство тешим! Какой бы гнилой ни была ее родня, мы обязаны найти и покарать убийц, пока они снова кого-то не зарубили.

— Да понял я, Боря! Все прекрасно понял, просто ребенок же…

— Так потому и прошу тебя, чтобы ты с ней поговорил. Я ить больше кулаком по столу стучать умею, а тут совсем другой подход нужен, чтобы ребенка психически не покалечить. У тебя с этим все в порядке, так что действуй, Петя. Чую, что девчонка может знать еще что-то важное.

Интуиция не подвела опытного сыщика. Девочка смогла дать очень важное показание: среди дровосеков действительно был мужчина по имени Алексей. Бабка, которая видела и слышала незнакомцев, не ошиблась.

— Дядя Леша раньше борцом был, — сказала Анюта. — Он раньше в цирке выступал. Сильный очень. Меня мизинцем поднимал.

— И откуда ж ты все это знаешь? — поинтересовался Петр, а сам уже сделал стойку, как охотничий пес.

— А он афишу показывал, хвастался. На ней он такой красивый, усатый, в полосатом костюме.

Взгляды сыщиков тут же устремились на Бурко. Тот задумчиво прикусил нижнюю губу.

— Кажется, я его знаю, — сказал он. — Никогда бы не подумал… Всегда тихий, спокойный… Мухи не обидит. Выступал под черной маской. Хозяин цирка выдавал его за чемпиона Испании по французской борьбе.

— Не Рауль ли случаем? — включился в разговор Елисеев. Он вспомнил виденный обрывок афиши на вокзале.

— Да, Рауль. Хотя какой он Рауль — Леха Крохин, бывший грузчик из порта, — горько усмехнулся Бурко. — Силен, конечно, зараза! Я, когда с ним в последний раз боролся, только по очкам выиграть сумел. На лопатки положить так и не получилось.

— Где его искать? — напряженно спросил Колычев. — В порту?

— Давненько мы с ним не сталкивались. Скажу точно: он местный, в городе живет. С ремеслом грузчика, сразу как в цирк пошел, завязал, так что в порту ему делать нечего. Адресок неизвестен, но… Я найду его, Боря, — пообещал Бурко. — Сам задушу гада вот этими руками!

— Задушить успеется. Нам его подельники тоже нужны, — сказал Колычев. — Все, товарищи, боевая готовность. Сворачиваем здесь свою деятельность, бросаем все силы на поиски этого «Рауля».

— А с девочкой что? — спросил Елисеев. — Не оставлять же ее тут…

— Пристроим девочку. Не пропадет, — заверил Борис.

Глава 22

Колычев и Бурко умчались разыскивать адрес Крохина-Рауля, оставив Анютку на попечение Елисеева. Дескать, ты нашел с девчонкой общий язык, тебе и заниматься ее дальнейшей судьбой. Петр призадумался: что ждало малышку в будущем? Ведь фактически она круглая сирота… Свои родители умерли, приемные погибли от руки убийц чуть ли не на ее глазах. Не позавидуешь крохе. Тяжело…

Нет, с формальной точки зрения все просто. Сначала детприемник-распределитель, потом, исходя из наличия мест, — детский дом. А народец там собирается всякий, включая вполне состоявшихся уркаганов, по которым тюрьма плачет. И что, отдавать эту несчастную девочку на казенное содержание?

Он посмотрел на ее пухлое свежее личико, на полные доверия глаза… В душе со крипом провернулись какие-то шестеренки, выступила слеза. Он быстро вытер ее рукавом, оглянулся, убедившись, что никто не заметил его секундной слабости.

Что делать? Отдавать в детский дом… Со всех точек зрения правильно. Ну не повезло девчонке, так не одна такая: счет на сотни тысяч идет. В детдоме всяко лучше, чем беспризорничать на улицах. Понятно, что со всякой публикой придется иметь дело, но, если есть характер, выстоишь, человеком станешь. Опять же там и кормежка, и одежда с обувкой. Советская власть сама недоедает, но детям последнее отдает. Однако на душе по-прежнему было тяжко.

Что же тогда? Забрать к себе? Так ведь у него и дома-то своего нет, снимает угол у Степановны. Что скажет хозяйка, когда он с таким вот подарочком к ней заявится? Может, придется тогда новое жилье искать…

Елисеев принял решение, которое как нельзя лучше отвечало его характеру.

— Анют, — спросил ласково, — ты в гости ко мне пойдешь жить?

Девочка кивнула.

— Только ты не забижай меня, дядя Петя.

— Шутишь! — воскликнул он. — Кто ж тебя такую красивую обидеть посмеет! Я тебя со Степановной познакомлю.

— А кто такая Степановна? Твоя бабушка?

— Нет, — усмехнулся он. — Это хозяйка моя, я у нее живу.

Девочка насупилась.

— Дядь Петь…

— Чего, Анютка?

— Эта Степановна — она строгая? Бить меня не будет?

— Она строгая, но справедливая. И пальцем тебя не тронет, — пообещал Елисеев. — Так что, давай ко мне двинем, а? Я тебя на лошадке прокачу.

— Верхом? — обрадовалась девочка.

— Верхом. Только ты осторожней, держись крепкой. Подожди минутку.

Елисеев вышел из дома и договорился с конным милиционером, присланным к месту преступления для разных поручений, чтобы тот помог отвезти девочку. Тот сразу согласился.

Когда Петр привел девочку, милиционер посадил Анютку к себе впереди на седло. Так они и добирались до избы Степановны: девочка на лошади, а Елисеев шел рядом. В руках он нес небогатое имущество Анюты, включая ту самую куклу, которая помогла отыскать малышку.

Он не знал, как встретит неожиданного гостя хозяйка, однако надеялся на лучшее. Степановна не производила впечатление человека, способного выгнать из дома малолетнюю сиротку. Однако разговор мог состояться тяжелый, и Петр долго подбирал слова, с которыми намеревался обратиться к хозяйке.

К счастью, особых слов не понадобилось. Стоило лишь заикнуться (разумеется, так, чтобы малышка не слышала), что Анютка — круглая сирота, только что потерявшая и приемных родителей, как Степановна тут же отодвинула Петра в сторону и захлопотала над девочкой. Ее срочно напоили, накормили и уложили спать на кровати Елисеева. Уставшая крошка заснула мгновенно, стоило лишь ее головке опуститься на подушку.

Когда она заснула, Петр подал Степановне завернутые в тряпицу деньги — все его сбережения на этот день.

— Что это? — вскинула подбородок хозяйка.

— Деньги, — удивился вопросу Елисеев. — Здесь немного, но на какое-то время хватит. Девочку надо обуть, одеть и накормить. Извини, Степановна, мне заниматься этим некогда.

— Знаю, — вздохнула та. — Все работа твоя беспокойная. Уходишь рано, приходишь заполночь…

— Пока по земле ходят такие, что приемных родителей Анюты порешили, — Петр предусмотрительно умолчал, что Зябликов-старший был членом банды, — покоя ни мне, ни моим товарищам не будет.

— Что с девчонкой делать будешь? — задала мучивший ее вопрос хозяйка.

— Пока не знаю, Степановна. Пусть с нами поживет, а там посмотрим. Может, и удочерю.

— Смотри, парень, — сказала Степановна вроде бы осуждающим тоном, но во взгляде ее читалось полное одобрение, — тяжело девку-то поднимать, да еще тебе, холостому. Я ить вечно жить не собираюсь. Приберет Господь к себе, сделает милость, а вы как, без бабского присмотра? Долго еще бобылем ходить собираишьси?

— Не знаю, Степановна. И загадывать не хочу. Может, и сладится что, — устало произнес Петр. — Ты извини, мне снова на службу бежать надо.

— Что, на ночь глядючи? — удивилась хозяйка.

— Убийцы не спят, и нам не приходится.

Он тихонько, на цыпочках, подобрался к своему закутку, бросил взгляд на мирно спящую девочку, и так же тихо пошагал к выходу.

В здании губрозыска свет горел во всех кабинетах.

Дежурный окликнул Елисеева и велел ему идти к начальнику.

— У него сейчас совещание зачинается. Все наши в сборе, — пояснил он.

Колычев и Бурко не зря мотались по городу. Им удалось разыскать адрес Крохина. Тот жил на широкую ногу, снимая бывшую генеральскую дачу под городом в селе Бавленское, которое прежде носило название Богоявленское, пока кто-то из местных в дурацком псевдореволюционном порыве не решил, что такое название «не идет в ногу с новой властью». В итоге название подсократили, но в памяти жителей села оно так и осталась Богоявленским.

Вопросов, на какие шиши Крохин мог себе позволить такую роскошь, как съем дорогой дачи, ни у кого не возникало. В деревне считали Алексея человеком состоятельным, успевшим нажить капитал еще в прежние времена. И никого не смущал тот факт, что прежде он работал грузчиком. Люди успели привыкнуть к самым неожиданным поворотам судьбы.

Чтобы не спугнуть бандита раньше времени, проверять полученные сведения на месте сыщики не стали. Каждый новый человек в деревне — событие мирового масштаба, невольно привлекает к себе ненужное внимание. Потому никто не знал: один ли живет Крохин или делит кров с другими бандитами. Лучше бы, конечно, накрыть всех разом в одном месте, а не гоняться по всему городу. Но тут уж как карта ляжет.

— Как будем брать его, товарищи? — задал главный вопрос Колычев.

— Крохин — калач тертый. Влегкую его не скрутишь, — заметил Бурко. — Правда, одно радует — не слышал, чтобы банда с огнестрельным оружием орудовала, все больше топориком… Но, что-то мне подсказывает — стволы у них есть.

— Любого в деревне проверь, ствол у него обязательно обнаружится, — подтвердил Елисеев.

— К сожалению, это так, — согласился товарищ Янсон. — Надо исходить из самого худшего варианта: бандитов несколько и они вооружены. Предлагаю привлечь к задержанию чоновцев. Вызовем взвод, окружим деревню…

«Петр подал Степановне завёрнутые в тряпицу деньги — все его сбережения на этот день».

— Крохин так просто не сдастся. Ему терять нечего, — замотал подбородком Бурко. — Устроит пальбу, могут погибнуть невинные люди.

— Тогда сообщите ваши соображения, — попросил начальник угрозыска.

— Чоновцев привлекать не стоит, это только лишний шум, а толку мало. Бандитов возьмем этой ночью, пока они свистят во все сопелки. Тихонько проникнем в дом и всех повяжем. Я так мыслю, — вместо Бурко выступил Елисеев.

Остальные сыщики дружно закивали.

— Согласен с Елисеевым, — поддержал друга Колычев. — Без шума и гама повяжем гадов. Если кто начнет ерепениться, тогда, может, и…

— Без «может»! — оборвал его Янсон. — Я понимаю, что вами движет, товарищи работники уголовного розыска. Понимаю и где-то даже разделяю. Но устраивать самосуд нельзя. Сейчас не семнадцатый… Мы живем в мирное время и должны поступать в строгом соответствии с законом. Меру наказания бандитам определит суд. Уверен, возмездие будет в высшей степени справедливым. Никто не останется безнаказанным. — Начальник угрозыска обвел собравшихся тяжелым взглядом, под которым сыщики сникли. — А что касается предложения товарища Елисеева… Думаю, он прав, товарищи, — продолжил Янсон. — Дело нам предстоит нелегкое, нужно хорошенько к нему подготовиться. И да, идем на него всем составом, кроме дежурного. Там лишних штыков не будет, каждый из нас на счету. Все, расходимся, товарищи. Сбор… — Начальник угрозыска вынул из кармана галифе часы-луковицу, откинул крышку. — Через пятнадцать минут внизу у выхода. А я пока договорюсь насчет транспорта. Думаю, двух подвод нам хватит, чтобы добраться.

После короткого совещания у Янсона, Колычев и Елисеев ненадолго заглянули в свой кабинет.

— Что отвез девчонку в приемник? — первым делом спросил Борис, когда они переступили порог.

— Нет, — коротко ответил Петр.

— Не понял… — озадачился Колычев. — А куда ты ее дел? Что, родню отыскал? — предположил он.

— Вроде того. Себе забрал.

— Не понял, — захлопал ресницами Колычев. — Как себе?

— Да так, — виновато улыбнулся Петр. — Отвез к Степановне. Решил, что пока у меня поживет.

— А дальше?

— Дальше будем смотреть, Боря. Не могу я ее в детдом отдавать. Веришь — не могу. Даже от мысли об этом хреново становится.

Колычев выбросил вперед правую руку, стиснул в ней ладонь Елисеева.

— Уважаю, Петя! Не каждый бы на такое пошел. Прямо скажу, я бы точно не решился.

— У тебя и своих спиногрызов хватает, — улыбнулся Елисеев. — Это я один как перст.

— Все равно, ты поступил как настоящий большевик! Давно пора о твоем вступлении в партию вопрос поднять! — возбужденно заговорил Колычев.

— Борь, может не надо, а? — смущенно попросил Елисеев. — Я сейчас себя по-дурацки чувствую. Ничего такого не сделал, а ты мне уже осанну запел.

— Ладно! — успокоился Колычев. — Насчет твоего вступления в партию все равно поговорим. Ты человек достойный, партии такие нужны. Теперь касательно Анютки: я супружницу свою попрошу, чтобы она посмотрела, каким-таким нарядом можно поделиться. У ребят поспрашиваю, у кого девки-ровесницы имеются. Гардероб мы ей соберем, а то видел я, что у нее в наличии. Одни тряпки да рубище, как у нищенки какой-то.

— За это спасибо! — обрадовался Петр. — С девчонками, конечно, в плане одежки посложнее, чем с пацанами будет.

— Зато у них и отношение к родителям другое. Домой приходишь, а дочурки к тебе ластятся, по лицам видно, что рады. Парни — те другие. Им мужикастость с малолетства нужно проявлять. Даже не поймешь, ждали ли… — вспомнил свое, семейное, Колычев.

И такое тепло сквозило у него в голосе, что, казалось, в их кабинете даже воздух прогрелся. Но тут Борис опомнился, потянулся за револьвером, прокрутил барабан, проверяя наличие патронов.

— Пора выходить. Начальник нам всего четверть часа на сборы дал.

— Пора, — кивнул Петр, понимая, что беспечные времена в прошлом. Теперь его заботам поручена еще одна человеческая душа, и хоть наизнанку вывернись, но подними на ноги и выведи в люди. А это значит, что нужно быть предельно осторожным, взвешивая на невидимых весах каждый шаг и поступок, чтобы это не аукнулось в самом ближайшем будущем.

«Ничего, бандитов поймаем, станет хоть на самую чуточку легче», — решил он.

Глава 23

За полверсты до деревни сыщики оставили подводы с одним караульным, дальше двинулись на своих двоих. Бавленское спало, даже цепные пустобрехи не реагировали на появление чужаков. А может, и не было их вовсе в эту голодную годину, еды у крестьян едва-едва хватало на прокорм семьи, содержание собаки становилось роскошью.

Как бы то ни было, сыщикам удалось незамеченными прокрасться к бывшему генеральскому дому. Прежний владелец был не дурак, выстроил дачу, на которой когда-то проживала вся его семья, а сам он регулярно мотался из Петербурга, в очень хорошем месте: на возвышенности, откуда открывался красивый вид на широкую судоходную Руду, впадавшую в Волгу. К речке через лужок вела тропинка.

Воздух был свежим и по-летнему теплым. Небольшие волны с плеском разбивались о пологий песчаный берег с десятками деревянных мостков, к которым были привязаны рыбацкие лодки. Когда-то эти места воспевали поэты, а здешняя стерлядь попадала на стол аж самого императора. Да и сейчас на улов не жаловались.

Двухэтажный дом с колоннами и балкончиком стоял чуть в стороне от остальных, жавшихся друг к другу, как замерзшие воробушки. Удивительно, что его не спалили в разгар революции и не разломали в гражданскую, растащив все, что плохо лежало. Наверное, у местных руки не поднялись рушить такую красоту, а может, решили, что усадьба им пригодится.

Дом окружал невысокий резной заборчик в половину мужского роста высотой. У него-то сыщики и остановились, а потом, коротко обсудив план действий, рассредоточились и заняли обговоренные позиции. Ударный отряд, в который вошли Колычев, Бурко и Елисеев, двинулся к парадному входу, напоминавшему древнегреческий портик. Архитектор явно ценил классику. Хотя, признаться, непривычно было видеть эдакую красоту в здешнем захолустье.

Первым делом они осмотрели дверь. Вернее, смотрели Бурко и Колычев, а Петр стоял чуть в стороне, нервно сжимая рукоятку револьвера. Не ровен час, кто-то из бандитов проснется, выглянет в окно, а тут они, практически на виду. И тогда в лучшем случае спугнут преступников, что касается худшего… Додумать Петр не успел.

— Сдюжишь? — спросил Колычев Бурко.

— Сделаю в лучшем виде, — ответил тот. — Потерпи маненько.

Он не возился с замком, не ковырялся в нем шпилькой, а приналег на дверь плечом и с сухим треском, который в ночной тишине прозвучал, как револьверный выстрел, выставил ее.

— Прошу, товарищи!

Сыщики ринулись в открытый проход.

В доме было темно, но товарищ Янсон позаботился о том, чтобы снабдить всех троих американскими ручными фонариками. Тусклый свет вырвал из темноты контуры еще одних дверей, на сей раз тоненьких со слюдяной вставкой. Елисеев дернул их на себя, влетел внутрь и, пальнув для убедительности своих слов в потолок, закричал:

— Уголовный розыск! Всем оставаться на своих местах.

Какой-то серый комок ударил ему в ноги, но не свалил на пол, а шипящим мячиком отскочил прочь. Петр не сразу сообразил, что это была насмерть перепуганная кошка. И очень обрадовался, когда зверек дал деру.

И сразу же вынырнул косматый мужик в одних исподних штанах. В руках у него была кочерга.

— Стоять! — заорал Елисеев. — Брось кочергу, паскуда.

Но косматый пер на него как бык на красную тряпку. Петр решил зря не рисковать, выстрелил в мужика, целясь как можно ниже. Тот завыл, заскакал на одной ноге, выронив кочергу. Елисеев отправил его на пол, врезав рукояткой револьвера в скулу. И сразу же почувствовал, как сбоку проскользнула широкая туша Бурко.

Сыщик рывком поднял косматого, встряхнул так, что голова у мужика дернулась.

— Где Крохин? Говори, твою мать! — Он направил свет фонарика в лицо бандита.

— На втором этаже, — прохрипел тот, даже не думая запираться или тянуть время.

— Один?

— Да.

— А здесь еще есть, кроме тебя, люди?

— Еще Чахлый. Он в другой комнате спит. Отпусти! Больно мне… сука! — заскулил раненый.

— За суку ответишь!

Громадный кулак опустился на голову скулившего, и тот сразу замолк, потеряв сознание.

— Я наверх, — сказал Бурко и побежал по лестнице на второй этаж.

Ступени жалобно гнулись под его семипудовым весом.

И сразу же послышался какой-то грохот.

— Похоже, с Крохиным сцепился, — сказал Колычев.

В дверь вбежали еще несколько сотрудников.

— Шукайте здесь, ребята. Тут еще какой-то Чахлый должен быть. И этого, что на полу свяжите. Он на стажера с кочергой лез, — приказал Борис. — А ты, Петя, давай со мной на второй этаж. Вдруг Бурко помощь понадобится.

А наверху и впрямь кипела нешуточная схватка. Два исполина-борца душили и бросали друг дружку хитрыми приемчиками. Здесь не было правил, в ход шли зубы, ноги… От мощных ударов дрожали стены, падали полки, с грохотом билась на мелкие черепки посуда.

Противники оказались примерно равными по силам, сходу понять, чья возьмет, было невозможно. Елисеев попробовал выцелить Крохина, но потом устало опустил револьвер: в такой мешанине запросто можно угодить в Бурко.

Петр растеряно затоптался на месте. Требовалось помочь своему, но как это сделать? Он, было, подскочил к борцам, схватился за мускулистую руку Крохина, потянул на себя, надеясь ослабить мертвый хват, но тут же услышал гневный выкрик Бурко:

— Не надо! Я сам эту сволочь сделаю.

— Хрен тебе! — зарычал Крохин. — Ты и раньше против меня был слаб. Если б не судьи, я бы тебя в тот день заломал.

— Врешь, гад!

Бурко накинулся на преступника с удвоенной яростью. Их драка совсем не походила на утонченную французскую борьбу с бросками или перетеканиями в партер, устроенными на потеху публике. Это было грязное побоище не на жизнь, а на смерть. Вот только Бурко не имел права убивать Крохина. Преступник был нужен сыщикам живым. Слишком много вопросов к нему накопилось у уголовного розыска. И за каждым таким вопросом стояли загубленные человеческие жизни.

Внезапно Крохину удалось вырваться из крепких объятий Бурко. Он ринулся к дверям, должно быть, надеясь тараном пробиться через сотрудников угрозыска к выходу, чтобы потом раствориться в темноте.

Страшной силы толчок едва не отбросил Петра его в сторону. В плечо будто молотом ударили. И все же он устоял, хотя перед глазами поплыл туман, а в ушах словно травила воздух автомобильная шина.

На долю секунды Елисеев сумел задержать убийцу, дав разъяренному Бурко шанс наверстать упущенное. Тот обхватил мощным захватом короткую шею Крохина и принялся душить бандита, пока злодей не рухнул без памяти. Только после этого сыщик с огромным трудом разжал руки.

Петр шатался, как пьяный, голова раскалывалась на части, он не слышал слов, с которыми к нему обращались встревоженные товарищи. В ответ на их вопросы он лишь виновато улыбался и разводил руками. Ворвавшийся на второй этаж начальник уголовного розыска правильно оценил ситуацию. Он велел вывести Елисеева на улицу. Там Петра усадили на скамейку с резной спинкой. Кто-то притащил кружку ледяной воды из колодца и заставил выпить.

Холод, продиравший до костей, заставил Елисеева очнуться. К сознанию вернулась ясность, хотя тело еще плохо слушалось. Он встал, однако его сразу усадили обратно.

— Не дергайся, — добродушно сказал кто-то. Петр не понимал кто, но догадывался, что из своих. Он еще не знал всех сотрудников в лицо. — Без тебя справимся.

— Арестовали бандитов? — вяло спросил Елисеев.

— Взяли субчиков. Всех троих повязали. Сейчас на подводы посадят и повезут.

— Что допрашивать будут?

— Ага. Товарищ Янсон велел сразу устроить допрос. Не хочет оттягивать удовольствие.

— Правильно. Надо их за жабры сходу брать, пока не замкнулись.

Появился Колычев. Он навис над Петром, тревожно вглядываясь в его глаза.

— Петь, ты как?

— Да очухался вроде. Голова, руки-ноги — все на месте. Побаливает чуток, конечно, но это так, пустяки.

— Тебе бы врачу показаться надо, — заботливо посоветовал Колычев.

— Ничего, дома отлежусь, — легкомысленно отмахнулся Елисеев.

— Товарищ Янсон разрешил тебе завтра… хотя какое завтра — сегодня уже на работу не выходить. Бери выходной, Петя, лечись. Если что-то серьезное почуешь, сразу дуй к врачу, не затягивая. Ты меня понял, а?

— Понял, Боря, понял! Не переживай, все путем. Вот увидишь, завтра все как рукой снимет, — заверил Елисеев, искренне надеясь, что так оно и выйдет. — Подумаешь, чутка приложили… Не пуля же в конце концов. Тогда бы, наверное, без вариантов.

— Это повезло, что не пуля. Оружие у бандитов имелось, просто нам подфартило: удачный момент подгадали. Сунулись, когда дрыхли они без задних ног, даже охраны не поставили. И ведь что характерно, на каждом с дюжину покойников, а спали крепко, будто праведники, — сокрушенно сказал Колычев. — Такая вот хреновина, братец!

Он и впрямь не понимал, как можно спокойно спать с таким грузом на совести. Это ему казалось чудовищной несправедливостью. По его мнению, земля должна была жечь пятки таким убийцам.

— Ничего, пройдет суд, разберется во всем, и тогда эти паскуды заснут навсегда, — сквозь зубы произнес Елисеев.

— Твоими б устами…

— Сомневаешься?

— Что? — спохватился Колычев. — А, ты об этом… Нет, не сомневаюсь. Меня просто злость гложет… Сколько хороших людей погибло в расцвете сил! Им бы жить да жить! А эти сволочи до сих пор небо коптят.

— Ничего, Боря! На то и мы, чтобы они перевелись поскорее.

Вместе они сели в одну из свободных подвод и до города ехали, не разговаривая. На всех вдруг разом навалилась такая усталость, которая бывает после давно затеянного и хорошо выполненного дела, когда вдруг выясняется, что все уже позади, можно чуток перевести дух. Зато душа у Елисеева пела. И плевать на гул в голове и ватную слабость тела. Зато шайка убийц арестована, больше никто из них никогда не покусится на чужую жизнь.

Потянулись городские окраины, затем пошли улицы центра, который почему-то все называли в между собой городом, будто не было и других частей Железнорудска.

Колычев толкнул Петра локтем:

— Тебя как, довезти до дома или сам дойдешь?

— Сам. Отсюда уж недалече будет. Заодно башку провентилирую, — щегольнул иностранным словом Петр.

— Ну, давай тогда. Мне еще всю эту кодлу допрашивать. Эх, пропала ночка, — вроде бы пожаловался Колычев, но его довольный вид говорил об обратном.

Елисеев и сам бы с радостью принял участие в допросе, рассмотрел бы при свете ночной лампы лица бандитов, поглядел бы им в глаза, пытаясь в них прочесть ответ: зачем были нужны эти многочисленные жертвы? Ладно, когда убиваешь на войне, а тут… И мало того, что взрослых мужиков да баб, так еще и ребятишек.

— Нелюди! — выругался Елисеев.

— Нелюди, — согласился Колычев. — И наша с тобой обязанность находить этих нелюдей как можно быстрее.

Они вновь замолчали. Колычев собирался с мыслями перед допросом, думал, как заставить себя сдержаться и не испачкать руки об этих мразей, а Елисееву просто было хорошо от того, что все закончилось, что завтра он пойдет в синематограф вместе с Лизой, вне зависимости от самочувствия.

— Здесь останови, — попросил Петр извозчика. — Приехал я.

Тот покладисто потянул за вожжи. Лошадь замерла.

Елисеев спрыгнул на разбитую брусчатку, убедился, что крепко держится на ногах, и, распрощавшись с остальными работниками угрозыска, пошагал домой, надеясь, что не разбудит Анютку.

Мысль о спящей девочке приятно согрела его. Он снова порадовался недавнему решению. Правильно поступил, так, как нужно! И пусть впереди ждали новые хлопоты, ему было приятно и легко.

Глава 24

На афише был изображен ковбой с длинным револьвером, что предвещало американский боевик. Оно, конечно, девушек лучше водить на фильмы про любовь или, в крайнем случае, — на комедии, но другой картины в «Рояль-вио», то есть в «Октябре», если по-новому, сегодня не шло. Репертуар менялся каждую неделю и изобилием не отличался. Сам синематограф не успели национализировать, и теперь он принадлежал частнику.

Петр пошел покупать билеты для себя и для Лизы. До ближайшего сеанса оставалось еще полчаса, однако публики возле кассы толпилось немало. Народ буквально ломился на фильму. Пришлось отстоять очередь.

Билеты были двух категорий: первая, самая дешевая, без мест (публика размещалась на деревянных лавках или просто стояла на галерке), вторая, намного дороже — в ложе, где стояли мягкие диванчики и имелась возможность что-то заказать из меню. Наверное, это отдавало мещанством, да к тому же пробивало изрядную дыру в финансах молодого человека, однако Петр купил билеты в ложу, где не нужно было толкаться, чтобы успеть занять лучшие места.

Лиза подошла строго к обговоренному времени, и Елисеев обрадовался такой пунктуальности. Специально для похода в синематограф девушка принарядилась. На ней была кокетливая шапочка с вуалью и длинное струящееся платье, в руках — маленькая сумочка из крокодиловой кожи. Увидев Петра, Лиза улыбнулась и приветливо помахала рукой.

— Спасибо, что вытащили меня из дома. Если б вы знали, как приятно выйти в свет.

— Вам спасибо, Лиза, что приняли мое приглашение.

Разглядев молодого человека получше, девушка озабоченно произнесла:

— Петр, не обижайтесь на мой вопрос: у вас все хорошо? Может, поход в синематограф нужно отменить?

— А что такое? — с наигранной веселостью поинтересовался он. — Со мной все в полном порядке. Разве что устал немного: ночью брали бандитов… Вы о шайке дровосеков слышали?

— Слышала. Весь город только о них и говорит.

— Больше о них вы не услышите. Этой ночью мы их взяли. — Петр посчитал, что никакой военной тайны во вчерашнем аресте нет, и потому с легкостью поделился с девушкой этой новостью.

— Это было очень опасно? — с испугом спросила она.

— Что вы! Мы тщательно подготовили операцию, взяли бандитов тепленькими, еще в постелях. Они и пикнуть не успели.

Елисеев предусмотрительно не стал упоминать о драке с Крохиным. Зачем Лизе знать такие подробности? Достаточно того, что все позади, а банда сидит за решеткой. На службу Петр сегодня не ходил, выполняя приказ товарища Янсона. Самочувствие молодого человека улучшилось, осталось лишь легкое недомогание, так что обращаться к врачу не имело смысла. Свой организм он знал хорошо. Если с утра поднялся, значит, к вечеру расходится и все будет в норме. Вдобавок, мысль о свидании с Лизой придавала ему сил, и он ни за что на свете не согласился бы проваляться в постели этот замечательный день.

Зазвенел третий звонок, приглашающий публику в зрительный зал. Дождавшись, когда схлынет поток самых нетерпеливых, Петр степенно, под ручку, провел Лизу к купленным местам и помог сесть.

Почти сразу к молодым людям подскочил предупредительный официант во фраке с белой манишкой, галстуком-бабочкой и даже в белоснежных (!) перчатках.

— Меню, пожалуйста, — сказал он. — Если я вам потребуюсь, нажмите, пожалуйста, на эту кнопочку. Я сразу подойду.

Петр только покачал головой. Если честно, он не ожидал такого в их маленьком провинциальном городе: чтобы с помощью технического прогресса, то есть электрического звонка, можно было вызвать официанта и сделать заказ! К его удивлению, Лиза ничего заказывать не стала. Возможно, пожалела тонкий бумажник Елисеева. Петру тоже ничего не хотелось, он специально плотно поел дома.

Перед началом сеанса на небольшую сцену, сооруженную перед полотнищем экрана, вышел парнишка в черной куртке мастерового. В кулаке он яростно сжимал картуз.

— Что это значит? — шепнула Лиза.

— Сейчас узнаем.

Парнишка принял горделивую позу, вскинул руку вперед.

— Демьян Бедный. «Наша двойка»[4], — торжественно объявил он и принялся декламировать.

Стихотворение было не новым, посвящалось вождям революции Ленину и Троцкому, рассказывало о том, как били Деникина и его прихвостней, однако декламировать парнишка умел. Закончил он под грохот аплодисментов.

— Если честно, мне больше нравится Есенин, — призналась Лиза.

Петр Есенина не читал, потому не стал спорить. Наверное, какой-то мелкобуржуазный поэт, отрыжка проклятого прошлого. Не настолько он разбирался в поэтах, чтобы доказывать обратное. А Демьян Бедный — молодец, подобрал правильные слова. Или чтец постарался довести его мысли до масс, и это у чтеца получилось на твердую пятерку.

— А теперь «живая газета»! — торжественно объявил декламатор.

На сцене появились другие юноши и девушки, развернули самодельные плакаты и принялись в остроумной форме рассказывать о международной политике, о зубовном скрежете врагов Советской власти и о новых успехах трудового народа России. Публика хлопала им не хуже, чем декламатору.

В конце выступления агитбригада разыграла короткую сценку о том, как парочка пробравшихся в страну Советов буржуинов пытается морально разложить нашу молодежь, но у них ничего не получается. В итоге буржуины были посрамлены и с позором выдворены обратно в свои буржуйские земли. А юноши и девушки стройными рядами вступили в комсомол.

Только после этого погас свет, и началась фильма. Как и обещала афиша, зрителям показали американское приключенческое кино. Шло оно под звук граммофона, на котором с шипением и треском вертелась пластинка с записью вальсов. Почему-то владелец синематографа посчитал, что именно такое музыкальное оформление лучше всего подойдет для этой фильмы, а может, у него просто не было других пластинок. Пианино в зрительном зале не наблюдалось.

Фильма была снята с присущей американцам изобретательностью. Ковбой с афиши оказался шерифом, то есть кем-то вроде коллеги Елисеева. В перерывах между пальбой он сурово вращал глазами и курил толстую гаванскую сигару. Красивые девушки пачками падали к его ногам, а расследование состояло из череды драк и перестрелок.

Публика заворожено пялилась на экран. Особо впечатлительные подскакивали с мест и одобрительными возгласами поддерживали главного героя. Елисеев, которому поначалу было немного смешно от некоторых событий картины, тоже поддался магии синематографа. Он не раз и не два сжимал ладони Лизы, не замечая ее удивленного взгляда.

Перед тем как фильма закончилась, по экрану пробежали строки, что это была первая часть и продолжение ожидается на будущей неделе.

— Даже жаль, что время пролетело так быстро, — вздохнула Лиза. — Как вам картина, Петр?

— Чепуховая, конечно, но снято ничего — захватывает.

— А у вас по службе тоже так много приходится стрелять?

— У нас, к счастью, не Дикий запад с его нравами. Хотя револьвером пользоваться все же приходится. — Петр вспомнил, как буквально этой ночью прострелил ногу бандиту с кочергой. — Однако брать бандитов мы, в отличие от шерифа, предпочитаем живыми, а не мертвыми. Сами понимаете, какой с покойника спрос… А ведь он мог бы вывести нас на своих сообщников.

Он немного поколебался, прежде чем предложить:

— Лиза, а вы на продолжение со мной сходите? На будущей неделе обещают показать вторую часть.

Девушка кивнула.

— С удовольствием. К тому же раз мы начали смотреть фильму вместе, то просто обязаны довести это до конца. Не в моих правилах бросать дело на середине.

— Отлично! — обрадовался сыщик. — Тогда заметано: на будущей неделе мы снова идем в синематограф. Только вот что… — он вздохнул. — Вы не станете возражать, если сейчас мы с вами зайдем по кое-каким делам?

— Вы совмещаете работу и отдых? — удивилась Лиза.

— Приходится. Такая служба.

— И куда мы с вами направимся?

— Для начала зайдем к владельцу синематографа. У меня есть к нему парочка вопросов.

— Он что — какой-то преступник?

— Нет, конечно. Но с его помощью мы хотим разыскать шайку хитрых воров.

— Вечер становится интересным.

— Ну… еще не вечер, — хмыкнул Петр. — Так как — составите компанию?

— Чтобы я отказалась принять участие в настоящем расследовании? Да никогда в жизни! Вы будете Шерлоком Холмсом, а я вашим преданным доктором Уотсоном, — засмеялась Лиза.

— Тогда идемте… доктор!

Они спросили у пожилой уборщицы, вытиравшей в фойе натоптанный после зрителей пол, где находится кабинет директора. Та, не отрываясь от работы, махнула рукой в сторону неглубокой ниши. В ней виднелась дверь с кожаной обивкой и жестяной табличкой.

Елисеев постучал и, не дожидаясь ответа, зашел внутрь. Лиза проскользнула за ним.

Директор «Рояль-вио» — тонкий, как струна, еврей с морщинистым лицом — сидел за столом в глубоком кресле и, словно недавно увиденный в фильме шериф, только что закончил курить толстую гаванскую сигару. Он стряхнул пепел в сделанную из артиллерийской гильзы пепельницу и затушил окурок. Ему было хорошо за пятьдесят, однако бросалось в глаза, что его кипучей энергии хватило бы на нескольких ровесников Елисеева.

— Чем могу помочь, молодые люди? — вопросительно поднял седую бровь директор.

— Уголовный розыск. — Петр показал удостоверение.

«…Погас свет, и началась фильма».

— Даже так? — еще сильнее удивился директор. — Вы первый из этого весьма важного органа власти, кто пришел в мой кабинет. Итак, чем может оказаться полезен уголовному розыску простой еврей Яков Хейфец?

— Прежде всего вы могли бы ответить на несколько простых вопросов.

— Тогда прошу вас, присаживайтесь. В ногах, как вы знаете, правды нет. Да и невежливо с моей стороны держать таких уважаемых людей стоя! — Хейфец широким, почти барским жестом пригласил их занять стулья с мягкой спинкой, которые стояли у стены. — Если пожелаете, могу приказать, чтобы нам принесли чаю. Ваша спутница — она ведь тоже из уголовного розыска? — вряд ли откажется от чашечки чая с печеньем. Я прав?

Лиза кивнула, и Петр не нашел в себе сил отказаться.

— Прекрасно!

На столе директора имелась такая же кнопка, как и в ложе зрительного зала. Хейфец надавил на нее, и в кабинете появился уже знакомый официант во фраке.

— Голубчик, — мягко попросил директор, — распорядись, пожалуйста, насчет чайку для трех персон и угощения. Особенно для очаровательной барышни.

— Будет исполнено, — официант по-военному крутанулся на каблуках и вышел из кабинета.

Елисеев осознавал, что вроде должен относиться к этому новому хозяйчику с классовой ненавистью, но ловил себя на мысли, что не испытывает никаких отрицательных чувств. Более того, ему даже нравился этот Хейфец. Петр находил его обаятельным и умным. Но это, наверное, исключение из правил, решил для себя сыщик. Просто у Хейфеца работа связана с искусством, тут поневоле нахватаешься положительных элементов и переменишься как личность.

Официант принес поднос, на котором были три фарфоровых чашки и фарфоровый же заварной чайник (причем все из одного набора), сахарница, набитая доверху кусковым сахаром, маленькие щипчики и миска с одурительно пахнущим печеньем, вкус которого Петр уже года три-четыре как забыл.

Официант разлил чай по чашечкам и предупредительно замер.

— Спасибо, Сева! — поблагодарил его Хейфец. — Дальше мы сами о себе позаботимся. Ступай, голубчик. Мы тебя позовем, если что.

Он оглядел своих гостей, радушно улыбнулся и сказал:

— Надеюсь, это поможет нам найти общий язык. Угощайтесь, товарищи. Приятного вам аппетита.

— И вам того же, — кивнул Петр. — Спасибо за заботу.

— Чем богаты, товарищи сыщики…

За чаем и впрямь дело пошло быстрее. Петр спросил у Хейфеца, кто у него отвечает за распространение контрамарок. Они давали право на бесплатное посещение синематографа.

— Контрамарки находятся исключительно в моем ведении, — пояснил директор. — У меня жесткий подход к коммерции: я стараюсь держать все под присмотром. Стоит недоглядеть — и все: сам не заметишь, как разоришься. Так что все контрамарки проходят через меня. И только я решаю, кому дать, а кому — нет.

— И кто же пользуется вашим доверием? Знакомые, друзья, родственники…

— Ну нет, мои родственники ходят смотреть фильмы исключительно по билетам. Они знают, что от моего успеха зависит и их благосостояние. Точно так же поступают и мои друзья.

— Тогда кто же получает контрамарки? — удивился Петр. — Если даже родственники и друзья платят деньги…

— Кроме них есть еще и такие люди, которых я называю полезными. Как бы вам пояснить, — задумался Хейфец, видя недоумение на лицах собеседников. — Понимаете, существует такой принцип: ты мне — я тебе. И этот принцип работает. Мне оказывают услуги, я оказываю услугу в ответ. В итоге все довольны, кругом сплошная польза. Вижу, вам такая философия не по душе. Но, что поделать… я дитя прежней эпохи и не могу враз измениться, чтобы соответствовать вашим революционным веяниям.

— Давайте отставим философию, — сказал Петр. — Значит, контрамарки распространяете только вы и никто больше. Тогда главный вопрос: знаком ли вам человек по имени Анджей?

— Конечно, знаком, — охотно ответил Хейфец. — Прекрасно воспитанный человек, интеллигентный, хорошо образованный. В прежние времена был, как это тогда говорили, вхож в «круг». Общался с Блоком, Гиляровским, даже был знаком с Верочкой Холодной. Представляете, у него даже есть фотографическая карточка, на которой он был снят с Верой! А это, согласитесь, кое-что говорит о человеке.

— И чем оказался вам полезен этот Анджей?

— Прежде всего, я обязан ему здоровьем и, возможно, жизнью, — вздохнул Хейфец.

— Однако…

— Вы мне не верите?

— Я пока слишком мало знаю, чтобы сделать нужный вывод.

— Хорошо, я расскажу. Вы позволите закурить в вашем присутствии? — обратился он к Лизе.

Та кивнула.

— Пожалуйста. Я не возражаю.

Хейфец взял коробку с сигарами, предложил Елисееву.

— Курите?

— Спасибо, я вроде как завязал с этим делом…

— И все же попробуйте! Это не махорка и прочий горлодер. Отличный табак прямиком из Кубы. Вы бы знали, каких трудов стоило мне его заполучить и в какую сумму в итоге вылилось! — сокрушенно произнес директор.

Елисеев посмотрел на него холодными глазами, но Хейфец будто не почувствовал этого взгляда. Он обрезал кончик сигары, чиркнул спичкой и с наслаждением закурил.

— Если б вы только знали, какое это блаженство! — зажмурившись, произнес директор. — Страшно подумать, что в тот день, а вернее, вечер я бы мог оказаться лишенным такого удовольствия. Возможно, мое тело уже лежало бы на кладбище…

— Итак, что же все-таки произошло? — прервал его Елисеев.

— Я возвращался домой, с собой у меня была выручка с последнего сеанса. Не сказать, что огромные деньги, но сейчас и за меньшее могут убить.

— Вы были один, без охранника?

— Увы, — печально протянул Хейфец. — Мой племянник и по совместительству охранник в тот день занемог. Пришлось разрешить ему остаться дома и возвращаться в гордом одиночестве. И, как это обычно бывает, все тут же пошло наперекосяк. Я оказался на пустой улице. Вернее, я думал, что она пустая… Откуда-то вынырнули два поца. Да-да, именно поца — я сразу догадался, что они не могут быть серьезными людьми, ибо серьезные люди знают Хейфеца и при встрече с ним снимают шляпу и кланяются. Так вот, у этой парочки при себе были длинные и острые ножи, а их намерения читались во взглядах. Было ясно, что одним бумажником они не ограничатся… Они хотели со мной сделать то, что в их кругах называется «посадить на перо».

Елисеев понимающе кивнул.

— Я решил, что все, пропал несчастный еврей… — продолжил директор. — Но тут появился пан Анджей. На мое счастье он шел по этой улочке по своим делам и увидел, что я нахожусь в трагическом положении. Как человек благородный и прекрасно воспитанный, он тут же пришел мне на помощь. Ему не составило большого труда раскидать этих громил, не помогли даже их длинные ножики. Разумеется, я сразу преисполнился чувства огромной благодарностью перед моим спасителем. С того злополучного дня и завязалось наше знакомство. Я охотно давал пану Анджею контрамарки в свое заведение, он оказывал мне некоторые услуги.

— Какие, например?

— У него редкий дар находить нужных людей и сближаться с ними. Он, кстати, не местный, но быстро сошелся с некоторыми важными персонами. А ведь это отнюдь не так просто… Талант, настоящий талант!

— С этим мы разобрались, — остановил восхваления в адрес преступника Елисеев. — Вы знаете, где живет пан Анджей?

— К большому сожалению, нет, — покачал головой Хейфец. — Он где-то снимал квартиру, но где именно, не говорил, да меня, собственно, это мало интересовало. Я в гости к пану Анджею не собирался.

— Жаль. А почему вы его зовете паном? — спросил Петр.

— Да как вам сказать, — замялся директор. — Он ведь из бывших, шляхтич. Когда-то служил в гвардии. Это он мне сам рассказывал, и у меня нет оснований ему не верить. И вообще, военная косточка в нем сразу чувствуется. Достаточно одного взгляда, чтобы понять.

— Хорошо. Где он живет, вы не знаете. Но, возможно, подскажете, кто может это знать?

— Господи, да откуда?! — удивился Хейфец. — Поймите, мы не дружили домами. Мы — деловые люди, которые оказывают необходимые услуги и только. Коммерция не предполагает близких отношений и полного доверия. Ничего, что я об этом говорю столь открыто?

— Я уже всякого наслушался, — махнул рукой Петр. — Но ведь как-то вы поддерживали связь?

— Связи не было. Пан Анджей сам находил меня, когда это было нужно.

— Плохо, — сквозь зубы протянул Елисеев. Такая многообещающая цепочка, кажется, оборвалась, причем весьма некстати. Можно, конечно, прикрепить к Хейфецу своего человека, чтобы поймать Анджея, когда тому снова понадобится директор синематографа, но это слишком шаткий путь, да и не факт, что товарищ Янсон даст добро на такой ход: сотрудников в губрозыске мало, все наперечет. Так просто никого не оторвешь, и ведь может оказаться, что не на день или на два…

— А ведь я могу вам помочь, молодой человек, — произнес Хейфец так тихо, что Елисеев не сразу услышал его, а услышав — понял, о чем речь.

— Каким образом? — подался вперед сыщик.

— Дело в том, что я буквально вчера встречался с ним и дал контрамарку на закрытый показ.

— Что это значит — закрытый показ?

Директор улыбнулся.

— Понимаете, есть такие люди, которых хлебом не корми, но дай возможность ощутить себя кем-то из ряда вон выходящих, очень исключительной личностью. В прежние времена они кичились происхождением или богатством. Но тут пришла революция. Происхождение стало скорее недостатком, чем достоинством, про капиталы тоже пришлось забыть. Но человеческая порода не излечима, требует, чтобы ты выделился из толпы. Закрытые показы картин в моем синематографе дают чувство причастности к некоему избранному клубу, как его называют англичане. На них непросто попасть, я принципиально не продаю билеты. Только контрамарки и только избранным. Так вот, завтра вечером состоится такой закрытый показ, и пан Анджей обязательно на нем будет.

— Вы уверены? Нам известны случаи, когда он отдавал свои пригласительные другим и даже обменивал их.

— Уверен, — усмехнулся директор. — Пану Анджею тоже присуще тщеславие. Он помнит о временах своей гвардейской юности. Скажу больше, он всеми фибрами души стремится попасть в наш избранный клуб. Пан Анджей обязательно будет завтра на этом показе. Готов поставить об заклад любую сумму.

— Допустим, — согласился Елисеев. — Но почему вы все же решили об этом рассказать уголовному розыску? Ведь пан Анджей спас вашу жизнь.

Хейфец лукаво подмигнул Елисееву.

— Я был бы плохим дельцом, если б не чувствовал опасность, исходящую от этого знакомства. Пан Анджей относится к той публике, которая плохо кончит. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра… И он запросто может потянуть меня за собой. А я намерен оставаться на плаву как можно дольше, благо большевики теперь поняли, что без нас, деловых людей, им нельзя. Иначе бы Ленин не провозгласил эту Новую экономическую политику.

— Хорошо, мне понятны ваши соображения. Тогда завтра мы будем здесь, — твердо объявил Елисеев.

— Я как раз на это и намекал. Только у меня будет к вам одна просьба… Я помог вам, и мне хотелось, чтобы и вы пришли мне в некотором смысле на помощь.

— Говорите, я слушаю вас.

— Постарайтесь проделать все так, чтобы у других посетителей закрытого показа не возникло ненужных осложнений. Это ведь не такая уж большая просьба? — сказал Хейфец.

— Мы подумаем, — кивнул Петр.

Глава 25

Молодые люди оказались на улице. Было прохладно, и Петр накинул на плечи девушки свой старенький пиджачок. Та благодарно улыбнулась в ответ.

Самому Елисееву было все равно, какая погода стоит на улице. Главное, что он вместе с Лизой. Это чувство грело его сильнее, чем печь. Он еще не мог назвать его любовью, но ему было очень хорошо в компании девушки.

— Вот она, значит, какая у тебя работа, — вдруг произнесла Лиза. — Никогда бы не подумала, что буду присутствовать на допросе в качестве сыщика.

— Это был не допрос, — сказал Елисеев.

— Я догадываюсь, что у вас это как-то по-другому называются, но уж извини — тонкостям юриспруденции я не обучена, — засмеялась она.

— Мне бы тоже учиться не помешало, — вздохнул Петр. — Книжки книжками, но без учителей тоже нельзя. Хотя самообразование — это, конечно, великая вещь.

— Так в чем дело? Поговори с начальство, пусть оно направит тебя на учебу. Ведь должны же где-то учить вашему ремеслу.

— Я в Петроград хотел бы поехать, — признался Елисеев. — Там есть рабоче-крестьянский университет, на нем есть факультет, на котором учат на следственно-розыскных работников и судей. Вот бы поступить туда!

— Знаете, Петр, а у ведь у вас обязательно получится, — вдруг сказал Лиза.

— Почему вы так решили?

— А это во мне женская интуиция говорит. Нет, вы только не смейтесь! — попросила она.

— Я и не смеюсь, — поспешил заверить он.

— Я ведь по глазам вижу, — обиделась Лиза.

Петр сделал невинный взгляд, и это у него получилось столь комично, что теперь уже засмеялась девушка.

— Так что вы там говорили насчет меня? — спросил он, когда Лиза успокоилась.

— Только то, что у вас все получится. Вы обязательно поступите в этот университет.

— Лиза, у меня к вам один вопрос, — запинаясь, заговорил Петр.

— Какой?

— Я говорил, что этот университет находится в Петрограде…

— Да, вы об этом упомянули.

— В общем, — набравшись смелости, продолжил он, — университет находится в Петрограде, и если все получится, и мне удастся в него поступить, то вы… Вы поедете туда со мной?

Лиза замерла, а Петр вдруг испытал перед ней такую неловкость, что был готов со стыда хоть сквозь землю провалиться.

«И дернуло же меня завести этот разговор!» — в сердцах произнес про себя молодой человек.

— Я подумаю, Петя, — сказала Лиза, внимательно глядя на него. — Боюсь, что сегодня я не смогу дать вам ответ на этот вопрос.

— Я понимаю, — облегченно выдохнул он. — Такие вещи с кондачка не делаются. Время нужно, к тому же не факт, что меня туда направят.

— А вот тут вы, Петр, ошибаетесь. Вы обязательно будете учиться в этом университете, — убежденно произнесла девушка, и было в ее голосе нечто такое, что заставило молодого человека тоже поверить в ее слова.

Он проводил Лизу до дома и, попрощавшись, пошел к себе. Там его уже заждались Степановна и Анютка.

А ведь придется с собой в Питер и малышку брать, вдруг сообразил он. Ничего, пусть едет. Это даже к лучшему: посмотрит большой город, а то ведь наверняка дальше Железнорудска не выбиралась. Надо открывать для себя новые горизонты.

Утром на планерке он изложил товарищу Янсону и Колычеву полученные от Хейфеца сведения и свои соображения насчет того, как можно арестовать преступника.

— Я почему-то думал, что мой сотрудник здоровье свое поправляет, а он, оказывается, по синематографам ходит, — усмехнулся начальник угрозыска.

— Так я же для пользы дела! — растерялся Елисеев.

— Да все в порядке, товарищ Елисеев. Вы — молодец, добыли ценные сведения, — успокоил его Янсон. — А это Хейфец, как думаете — не соврал?

— Думаю, он говорил правду. Не вижу для него резона нам врать. Скорее всего, ему нужно избавиться от Анджея. Тот ему кажется опасным человеком, а Хейфец из тех, кто дует на воду.

— Да, это на него похоже, — кивнул товарищ Янсон. — Пожалуй, после всего стоит плотнее пообщаться с этим… господином. Он может оказаться весьма полезным для уголовного розыска. И этот его закрытый клуб… Наверняка, он тоже представляет для нас большой интерес. Даже не сомневаюсь, что в него вхожи наши клиенты. Продолжайте разрабатывать Хейфеца. Будет здорово, если он станет нашим осведомителем.

— Сделаем, товарищ Янсон, — обрадовался Елисеев. — Уверен, что он не сможет нам отказать.

— Хорошо. А теперь давайте обмозгуем, как будем брать Анджея. Нам ведь еще нужно выйти и на его напарника, не так ли?

— Да. Хейфец ни разу не упоминал о втором преступнике. Тот либо задвинут на задние роли, либо старается избегать лишней известности. И если в первом случае он всего лишь мелкая пешка, то во втором, может оказаться мозговым центром этой шайки, что делает его намного опаснее.

— Возьмем Анджея, доберемся и до его подельника, — сказал Колычев.

— Тогда готовьте операцию, товарищи, — приказал товарищ Янсон.

Анджея решили брать после показа фильмы. Тогда тот почувствует себя в безопасности. Елисеев дал его приметы задействованным в операции сотрудникам. Лучше б, конечно, чтобы под рукой оказался тот человек, который смог бы его опознать, но брать на задержание пострадавших было опасно, да и, если бы Хейфец, к примеру, начал подавать сыщикам условные знаки, это могло бы спугнуть преступника.

Директор сообщил, во сколько примерно закончится сеанс. К счастью, это не должно было продлиться долго. Перед показом фильмы не будет выступления агитбригад и чтения стихов. Публика будет только смотреть картину.

За полчаса до назначенного срока сыщики заняли заранее обговоренные позиции: перекрыли центральный и запасной выходы, засели в ближайшем переулке, сделав так, чтобы и мышь не проскользнула.

Петр был уверен, что, даже ни разу не видев Анджея, все равно опознает его. Уж больно яркой персоной тот получился.

Страха у Елисеева не было, скорее, только азарт и предвкушение от встречи с тем, за кем столько гонялся. Он стоял у подворотни бывшего барского особняка, переделанного под общежитие для работников льнофабрики, и делал вид, что откровенно скучает. Компанию ему составлял такой же внешне расслабленный Колычев.

До парадного входа «Рояль-вио» было рукой подать. Каждый, кто выходил или выходил из синематографа, тут же оказывался в поле зрения сыщиков.

Елисеев потер рукой небритую щеку, сладко зевнул, вспомнив, что толком не выспался. Пока проводил девушку, пока вернулся домой, долго потом ворочался в постели, думая о будущем, которое ему рисовалось исключительно как совместное с Лизой. Как результат — практически бессонная ночь и слегка опухшие глаза. Если б не азарт, ближе к вечеру он бы сильно расклеился. Даже у молодости есть свои пределы, тем более при его непростой работе.

Колычев о чем-то тихо спросил. Петр, толком не вслушавшись в вопрос, что-то ответил и вроде попал в такт, потому что Борис удовлетворенно кивнул.

Нет, определенно, ожидание — выматывающая штука.

— Что нового узнали от Крохина? — произнес Елисеев.

— Нового ничего. Все его преступления нам известны. Гад по каждому дал признательные показания. Знает, чем ему это грозит, но не боится. Я, говорит, достаточно пожил. Так погулял, что на десятерых хватит.

— А убивал зверски почему? И не просто убивал, а еще и трупы, прямо как мясник, разделывал.

— Да судя по всему, здесь не следователь, а врач нужен. Сначала Крохин убивал по нужде, чтобы следы замести. А потом во вкус вошел, понравилось ему… И, чем больше убивал, тем сильнее нравилось. Власть свою над людьми чувствовал.

— Так может, он и впрямь того? В смысле больной?

— Больной — не больной, но оставлять его в живых опасно. Свою пулю он точно заслужил, — подвел итог Колычев.

Через какое-то время сеанс закончился. Двери театра захлопали, выпуская публику, выглядевшую весьма разношерстной. В закрытый клуб входили как совслужащие, так и размножавшиеся как саранча хозяйчики. В обиходе постепенно появлялся новый термин — «нэпачи», которым окрестили возрождавшихся капиталистов. И пусть это были уже не те оглоеды, чье ярмо с таким трудом скинули в семнадцатом, все равно многие в угрозыске не понимали, почему буржуазии снова дали вдохнуть свежего воздуха. А ну как снова войдут в силу? Что тогда? Второй гражданской войны страна не вынесет. Столько народу полегло по всем сторонам, подумать страшно!

— А вот и наш клиент, — сказал Колычев.

Елисеев кивнул.

Высокий, подтянутый мужчина средних лет в хорошем костюме и лакированных штиблетах вышел из синематографа в числе последних. С ним была дама: девица лет двадцати в чешуйчатом струящемся платье и модной шапочке с перьями.

В таком наряде ей бы на эстраде выступать, а не по пыльным и темным улицам шататься, подумал Елисеев. Наверняка, парочка ждала извозчика. Вряд ли они пойдут вот так пешком.

Поляк задержался у входа с колоннами, чиркнул спичкой, закуривая. Предложил даме, но та отказалась. Тогда он приобнял красотку и что-то зашептал ей на ухо. Девица хихикнула, прижалась всем телом к ухажеру, положила голову на плечо.

Порыв ветра донес до сыщиков аромат табачного дыма.

— А папироски у него хорошие, — произнес Борис с некоторой завистью. — Американские. По запаху чую.

— Пойдем, поговорим, — толкнул друга плечом Елисеев.

— С подругой, что делать будем?

— Заберем с собой. Вдруг пригодится.

Сыщики отделились от стены подворотни, вышли на свет единственного фонаря. Их примеру последовал и Бурко, прятавшийся с другой стороны.

Пан Анджей был слишком занят красоткой и появление сотрудников уголовного розыска прозевал. Не помогла пресловутая воровская чуйка.

— Добрый вечер, — остановившись напротив парочки, сказал Колычев. — Пожалуйста, попрошу без паники. Уголовный розыск. Прошу следовать за мной.

В его руках мелькнул револьвер.

Преступник машинально подался назад, но тут же остановился, почувствовав холодное касание нагана Бурко, который зашел к нему со спины.

— Анджей, что такое? — плаксиво сказала девица.

Ее губки сложились обиженным бантиком. Казалось, вот-вот и она заплачет.

— Заткнись! — зло сказал вор. Он недоуменно повел плечами.

— Это какое-то недоразумение, товарищи.

— Никакого недоразумения. Вы арестованы, вам будет предъявлено обвинение сразу по нескольким делам, — сурово сказал Колычев.

— Вы, наверное, меня с кем-то спутали.

— А это мы скоро проверим. Снимем пальчики, проведем опознание и разберемся. Не волнуйтесь, невиновных наказывать не собираемся.

Он махнул рукой, давая условный сигнал. К кинотеатру сразу подкатила нанятая по такому случаю пролетка с опасливо озирающимся извозчиком. Тому явно не хотелось оказаться замешанным в подобную историю.

Экипаж замер у входа.

— Прошу садиться, — галантно попросил Колычев. — Полетим с ветерком.

— Господи! — вздохнула барышня. — Если он виноват — арестуйте его. Но я-то здесь при чем?

— На месте выясним, — усмехнулся Колычев. — Только попрошу по дороге истерики не устраивать. И да, сопротивление бесполезно. Буду стрелять на поражение.

Он демонстративно повел стволом.

— Все бы вам в невинных стрелять, — сказала барышня.

Она полезла в пролетку первой.

В экипаже нашлось место не только для арестованных, но и для Колычева с Елисеевым. Борис сел рядом с задержанными, а Петр пристроился со стороны извозчика, не спуская с Анджея и его спутницы глаз.

Чтобы не привлекать к себе ненужного внимания, крышу пролетки подняли.

— Трогай! — велел Колычев.

— Куда везти? — каркающим голосом спросил извозчик.

— В угрозыск. Куда ж еще! — ответил Борис.

На его лице появилась счастливая улыбка человека, только что завершившего очень важную и долгую работу.

Глава 26

Колычев направил свет настольной лампы в лицо Анджея. Его спутница пока томилась в изоляторе под присмотром дежурного.

— Вижу, что в новом уголовном розыске с успехом применяют традиции прежнего. Уберите свет, пожалуйста. Глазам больно, — щурясь, попросил поляк.

— Потерпите, — усмехнулся Борис. — Судя по вашим словам, вам не привыкать.

Перед ним на столе лежали документы, изъятые у преступника: явно липовая справка из сельсовета на имя Анджея Ореховского и командировочный лист из загадочной конторы «Миросбыт».

Эксперт уже успел откатать пальчики арестованного и пошел сравнивать с имевшимися уликами. С минуты на минуты должны были привезти Мотылькову и гражданина Козлова, чтобы те смогли опознать преступника. Колычев решил начать допрос до их приезда. Время было дорого, на свободе оставался напарник Анджея, а уголовный розыск даже не понимал, какую скрипку тот играет в этом дуэте.

— Советую не запираться, — продолжил Колычев. — Улик у нас достаточно. На вас как минимум две истории с воровством денег в Губ-финотделе, включая подмену портфеля. И доказать вашу причастность для нас не составит большого труда. Против вас многое. Более того, думаю, мы подтянем вас и к преступлению в Тамбове. Там вы ухитрились оставить без получки наших коллег из тамбовской милиции.

Арестованный усмехнулся.

— Да, занятная история вышла в Тамбове. Хотя сам город мне, увы, не понравился. Впрочем, я был там проездом, и если бы задержался чуть подольше, наверное, смог бы оценить его по-другому.

— Значит, вы не собираетесь запираться?

— А зачем? — удивился арестованный. — Ну дадут мне срок… Сколько там по закону полагается: год, два? Может, даже три? Все равно потом по какой-нибудь амнистии на свободу задолго до окончания срока отпустят. Советская власть к нашему брату милостива. Не то, что в прежние времена. И выйду я, значит, снова на свободу с чистой незапятнанной совестью. Так что не пугает меня ваше наказание, гражданин начальник.

— Хорошо, — кивнул Колычев. — Тогда прошу сказать, кто был вашим сообщником.

— Каким сообщником?

— Бросьте. Мы знаем, что вы орудовали не один. Об этом и свидетели говорят.

— Гражданин начальник, я выдавать никого не собираюсь. В том, за что поймали, отпираться не стану. И все. Других сведений от меня вы не получите. Дайте, пожалуйста, чернила и бумагу, я все сам напишу.

— И даже свое настоящее имя?

— Даже его. Кстати, меня действительно зовут Анджеем, а Ореховский — моя родовая фамилия.

— Говорят, вы служили в гвардии.

— Я сам об этом рассказывал совершенно открыто. Позвольте представиться, Анджей Ореховский, корнет Гродненского лейб-гвардии гусарского полка. Участвовал в Восточно-Прусской операции, где был тяжело ранен и комиссован по состоянию здоровья.

— Гвардейский гусар, говорите…

— Да. Вы можете найти меня в списках части… Если они, конечно, еще сохранились. Война, революции, бардак в стране… У меня даже награды имеются. Впрочем, новой власти наплевать на мои прежние заслуги. Вас, наверное, еще интересует, как я докатился до жизни такой? — не дожидаясь ответа, Ореховский продолжил: — В какой-то момент я просто оказался на мели. А тут еще и революция, смена строя. К белым я не подался, поскольку сразу понял, что это не мое, вдобавок господа оказались абсолютно бездарны. Вместо того, чтобы действовать под единым руководством, каждый стал тянуть одеяло на себя. К красным, уж извините, меня тоже не тянуло. Никакой созидающей силы я за этим серым мужичьем не видел, хотя понял, что они победят. Мир вокруг меня поменялся, а я вдруг оказался выброшен на обочину. В какие-то дни я на полном серьезе подумывал о том, чтобы пустить себе пулю в лоб.

— И почему не пустили? — спросил Елисеев. — Испугались?

— Обижаете, гражданин сыщик, — горестно усмехнулся Ореховский. — Жаль, не могу вызвать вас на дуэль! Я столько раз смотрел смерти в лицо, что меня теперь просто невозможно напугать. А ответ на ваш вопрос очень простой: я изменился вместе с порядками в моей стране. Знаете, хоть я и поляк, но в душе великоросс, потому, наверное, и не эмигрировал по примеру многих моих знакомых в Польшу. Решил доживать век в России. Но вот о гусарских привычках скоро пришлось позабыть. Я прозябал до того момента, пока не сообразил, что новое время принесло с собой новую мораль. Людям нужно хоть как-то зарабатывать на свое существование, а я открыл в себе новые таланты. Оказывается, у меня неплохо получается… как вы это обычно называете? А, «экспроприировать»! — вспомнил он. — Причем, прошу заметить, без всякого оружия и насилия. Надо лишь понимать психологию и человеческую натуру, и тогда все постепенно придет в твои руки. Кстати, хотелось бы узнать, как вы меня нашли? Мне казалось, что это невозможно. Тем более когда вопросами сыска занимаются те, кто никогда не имел к нему отношения. Прежних волкодавов, насколько мне известно, отправили на свалку истории. К власти пришли абсолютные дилетанты — надеюсь, вам понятно, что это значит, или я слишком высокого мнения о вашем образовании?

— Отчего ж, иностранные словечки нам отчасти знакомы. А что касается того, как мы вас нашли… — задумался Колычев. — Вам не повезло. Мы — хоть и новички в сыске, но умеем учиться. И пользоваться услугами старых специалистов тоже не гнушаемся. Например, наш эксперт раньше работал в Петрограде, много лет ловил таких, как вы. Теперь он с нами. И во многом благодаря его знаниям и опыту, мы вышли на ваш след.

— Понятно, — равнодушно протянул Оре-ховский. — Значит, к власти пришли не такие уж идиоты, какими мне они казались в первые дни. Тогда у России еще есть шанс.

— Знаете, не надо больше рассуждать о судьбе России, — попросил Елисеев. — У вас еще будет время задуматься на эту тему в камере. Лучше выдайте нам своего сообщника. И тогда мы сделаем все, чтобы скостить ваш срок.

— И рад бы, но не могу, — с притворной улыбкой произнес арестованный. — Даже у ставших на стезю порока и преступлений есть остатки того, что называется честью. Считайте, что это дань моему гусарскому прошлому. А гусары, как известно, друзей не предают. Можете пытать меня, все равно ничего не добьетесь.

— Пытки — это не наш метод, — сквозь зубы проскрипел Колычев.

— Неужели? — ехидно ухмыльнулся Оре-ховский. — Я бы охотно поверил вам, будь вы первыми милиционерами на моем преступном пути. Но, извините, у меня уже есть печальный опыт общения с некоторыми вашими товарищами. После этого я месяц провалялся на больничной койке. Кстати, как я и предупреждал, пытки не помогли. Тогда я ничего не сказал. Так что не будем зря терять время. Я напишу все, что посчитаю нужным.

— Хорошо — Колычев подвинул ему чернильницу и несколько листов бумаги. — Этого хватит?

— Вполне.

— Борь, выйдем, — попросил Елисеев.

Они вышли в коридор.

— Ты видел, что за птица? — возмущенно заговорил Колычев. — «Никого не выдам», «я гусар»! Распушил перья… петух!

— Думаю, он не врет. Язык себе откусит, а подельника не выдаст. Я эту породу знаю, — проговорил Елисеев.

— И что тогда? Как искать подельника?

— Давай подругу Ореховского повертим. Хоть что-то она должна знать! Может, выйдем через нее на второго.

— Надежда, скажу тебе, слабенькая.

— И все же лучше, чем ничего.

— Верно. Тогда я продолжу заниматься этим фруктом, а ты начни допрашивать барышню. Веди ее в кабинет к Бурко, он не будет против.

— Понял, Боря. Сделаем.

Петр велел вызвать задержанную. Перед тем, как приступить к допросу, он успел навести кое-какие справки о барышне, что значительно облегчало дело. Конвоир доставил женщину в кабинет Бурко. Сам владелец убежал по своим делам, потому никто не мог помешать допросу.

— Садитесь, — предложил Елисеев.

Та села на обшарпанный стул, закинув нога на ногу и горделиво расправив округлые плечи.

При ярком свете было ясно, что девица гораздо старше, чем казалось. По морщинам на шее Петр понял, что ей уже далеко за тридцать.

— Фамилия, имя, отчество? — обмакнув перо в чернильницу, он выжидающе посмотрел на арестованную.

— Мухина Ольга Павловна.

— Год рождения?

— Фи, как это пошло: интересоваться у дамы о ее возрасте! Какой же вы после этого джентльмен?!

— Гражданка Мухина! — повысил голос Петр.

— А что?

— Да ничего! Забыли, где находитесь?

— Да помню я! Пишите, — вздохнула она и продиктовала дату рождения.

Ей было тридцать восемь.

— Адрес.

— Милютина, вернее, теперь Профсоюзов, — поправилась она. — Дом пять.

— Чем занимаетесь?

— Именно сейчас? Как видите, перед вами сижу.

Она зачем-то расправила невидимые складки на змеящемся платье.

— На жизнь чем зарабатываете, гражданка Мухина?!

— Так бы и сказали, гражданин следователь.

— Я не следователь. Я агент уголовного розыска — Петр Елисеев.

— Поняла, гражданин агент уголовного розыска. Что касается того, чем я зарабатываю на жизнь, то здесь все просто. Я швея-модистка, работаю на дому. Обычно обшиваю жен ответственных совслужащих и нэпачей.

— И как заработки? Хватает?

— Вы же знаете нынешнюю дороговизну! Не успеешь заработать копеечку, а она тут же превращается в пшик… Если вам это уж очень интересно, то как-то свожу концы с концами, но не больше. А я ведь женщина, мне нужно поддерживать красоту! — Мухина театрально всплеснула руками.

— Я слышал, что шитье не единственный ваш способ заработка. К вам часто ходят мужчины.

— И что с того? — вскинулась она. — Я совершенно свободна. Не замужем и вправе устраивать личную жизнь.

— Но вы берете с них деньги.

— Господи! Ну, если кому-то из моих приятелей вдруг захочется сделать мне приятный подарок — неужели я стану обижать их и отказываться?!

— Так, гражданка Мухина! — чуть не взорвался Елисеев. — Не нарывайтесь на неприятности! Мы оба прекрасно знаем, чем вы занимаетесь на самом деле. И не надо ломать комедию.

— Вы хотели, чтобы я призналась в том, что занимаюсь проституцией? — спокойно сказала она. — Хорошо, я — проститутка. И что теперь? Штраф, исправительные работы? Какому наказанию вы меня подвергнете?

Елисеев вспомнил об уволенном до его прихода в уголовный розыск сотруднике по фамилии Коркин. Тот имел целую агентурную сеть из торговок своим телом.

— Ты Коркина знаешь? — в лоб спросил Петр.

— Из бывших ваших? — осторожно спросила она.

Елисеев кивнул.

— Знаю, конечно. Что, тоже хотите надо мной опеку взять? Я-то не против, вы — мужчина сильный, красивый. Сумеете позаботиться о слабой женщине.

— Нет, в сутенеры я вам не набиваюсь. Могу предложить другой вариант. Вы будете время от времени уведомлять меня обо всем, что может вызвать интерес у уголовного розыска. А я за это сделаю так, чтобы милиция прикрывала глаз на некоторые ваши поступки.

— А, может, еще и платить мне станешь? Коркин, кстати, платил, — вмиг перешла на «ты» Мухина.

— Знаешь, я не верю в деньги. Это как в любви. Тот, кому платишь, в любой миг продаст тебя.

— Ты думаешь, что я буду стучать из чистого искусства? Наивный юноша! — закатила глазки проститутка.

— Ошибаешься, Мухина. Ты все равно будешь моим осведомителем, только по другой причине.

— И какой же, позвольте осведомиться? — с сарказмом вопросила она, кусая тонкие накрашенные губы.

— В любой момент тебе может понадобиться помощь, Мухина. И я буду тем единственным человеком, который сможет тебе помочь.

— Мягко стелете, гражданин агент уголовного розыска.

— Да, спать будет жестко. Но ты будешь уверена, что заснешь и проснешься в своей постели. Что скажешь, Ольга Павловна? Будет у нас деловой разговор или как?

— Будет! — кивнула Мухина.

Глава 27

Колычев уже заканчивал допрос, когда Елисеев открыл дверь в свой кабинет.

— Борь, на минутку. Без свидетелей надо поговорить.

Оставив арестованного под присмотр конвоира, Колычев вышел в коридор.

— Как прошло, есть результаты? — Борис с надеждой посмотрел на товарища.

— Сначала ты! Что удалось выжать из шляхтича?

Колычев раздраженно махнул рукой.

— Да без изменений! Упертая сволочь попалась! Ни в какую не колется и сообщника называть не хочет. Можно сказать, смеется в лицо… Гусар, понимаешь! И гонору шляхетского на всю губернию хватит.

— Поляки — они все такие. Порода!

— Не все.

— Припугнуть пробовал?

— Как? Он верно говорит — влепят ему по совокупности года два-три, а потом очередная амнистия и все, пациент на свободе и волен делать все, что ему вздумается. Чем такого проймешь? Опытный, сволочь! — в сердцах прибавил Колычев.

— Ну… сказал бы, что можно его дело пустить в особом порядке через губисполком, а не нарсуд. Влепят ему путевку в исправлагерь с примечанием «до особого распоряжения», и просидит он там до скончания лет[5], — предложил Петр. — Что скажешь, а?

— Это за кражу-то? — усмехнулся Колычев. — Да кто ж мне в губисполкоме навстречу пойдет… Не, этот способ не пройдет. Другими методами действовать нужно.

Он спохватился:

— Так что у тебя с бабенкой Ореховского? Есть результаты?

— Результаты есть, — похвастался Елисеев. — В общем, Мухина согласилась стать моим осведомителем.

— Поздравляю. Уже неплохо, — кивнул Борис. — Из этой публики неплохие информаторы получаются. Знаешь, сколько уголовного народа из-за проституток погорело… Не сосчитать! Так что хвалю тебя, Петя! Ты на правильном пути.

— Спасибо, Боря! — похвала друга была Елисееву приятна. — И еще — она знает, где живет подельник Ореховского. Надо срочно ехать и брать его, пока тот не всполошился. Хоть задержание прошло тихо и вроде без свидетелей, длинных языков хватает, сам понимаешь.

— Понимаю. Тогда едем прямо сейчас.

— А арестованные? — округлил глаза Петр.

— Их по камерам.

— Я обещал Мухиной, что отпущу ее домой. Собственно, у меня на нее ничего толком нет.

— Пусть показания напишет, а потом валит на все четыре стороны.

— Борь, можно ее в это дело не вмешивать?

— Не понял, — удивился Колычев.

— Да не хотелось бы, чтобы шпана местная прознала, что она нам наводку дала. Жаль терять полезного сексота.

— Если у нашей науки есть доказательства на всю парочку, показания Мухиной не понадобятся. И так посадим, — махнул рукой Колычев.

Елисеев просиял.

— Благодарю за понимание, Борь!

— Да брось — свои люди… По дороге расскажешь, что еще тебе удалось вытянуть из этой барышни.

Разговор сыщиков продолжился в пролетке, на которой они ехали арестовывать Ореховского. Губрозыск арендовал ее на весь день, и извозчик сокрушенно подсчитывал возможные убытки. «Живых» денег от милиции было не получить.

— Теперь я знаю, кто у них главный, — заговорил Елисеев.

— Ореховский?

— Нет, наш гусар просто исполнитель. Талантливый, конечно, этого у него не отнять. Но за все остальное отвечал тот второй. И тут орешек нам попадется крепкий. Если наш эксперт ничего на него не накопает, будет сложно расколоть.

— Так не томи, Петя. Кого брать будем?

— Да есть тут один… местный, — улыбнулся Петр. — Как думаешь, кто он?

— Ты это, хватит загадки загадывать, а то ведь могу рассердиться!

— Да никаких загадок, Боря! Ларчик-то просто открывался: наши орлы работали вдвоем, но Ореховский приезжий, а его двоюродный брат, который и затеял всю эту «музыку» — наш, из Железнорудска.

— А почему его не опознали?

— Так профессия помогла. Его всегда видели на сцене, причем в разных обличьях.

— Какой сцене? — моргнул от удивления Колычев.

— Самой настоящей. Подельник Ореховского — актер городского театра Константин Су-довский.

— Не знаю такого!

— А это потому, Боря, что ты в театр не ходишь и им не интересуешься!

Колычев фыркнул:

— Можно подумать, ты у нас из театров не вылезаешь!

— Есть такой грех! — засмеялся Петр. — В общем, тут такой расклад: Судовский занимался подобными проделками еще до революции. Он когда-то жил в Петрограде, вернее — Петербурге. Подвизался на всяких там «кушать подано». Потом началась революция, гражданская война… Напарник Судовского умер. Если не ошибаюсь, от тифа, но это надо будет проверить. В Питере стало голодно, и Судовский подался в Железнорудск, на историческую родину. Тут он вроде устроился, нашел работу в театре, но сам понимаешь, какие у нищего актера заработки… А чуть погодя, на него свалился двоюродный братец, бывший гвардейский офицер — пан Анджей Ореховский. И тогда наш актер решил приспособить братца к своим темным делишкам…

— Погоди, ты все это от Мухиной узнал? — перебил его Колычев.

— Да. Ореховский плохо держит язык за зубами и как-то раз по пьянке проболтался ей, чем и с кем занимается. Что самое смешное, потом он забыл о приступе откровения. Когда протрезвел, в смысле…

— Ну да, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, — согласился Колычев.

— Вот тогда два брата-акробата и стали орудовать вместе. Сначала, чтобы меньше рисковать, попытали счастья в Тамбове. Туда наш театр на гастроли ездил — думаю, это тоже можно проверить. В Тамбове все вышло как нельзя лучше, и они уже здесь развернулись. Дальше тебе объяснять не надо.

— Тогда поехали за Судовским, — сказал Борис. — Ты адресок его раздобыл?

— Раздобыл. Только он сегодня работает.

— Где — в театре? — оживился Колычев.

— Нет. Ты не поверишь… У него денег куча, а он копейки на стороне сшибает. Наверное, чтобы подозрения меньше вызывать. Хитрый гад, вот уж чего точно не отнимешь!

К «Михалычу» сыщики подкатили на большой скорости. Лихо выскочили из пролетки и направились к входу.

«Негр»-зазывала находился на своем постоянном месте. Чем позднее на дворе, тем больше становилось посетителей в заведении. На сей раз голову артиста украшал обшитый коричневым бархатом цилиндр.

Завидев сотрудников уголовного розыска, «негр» снял цилиндр и вежливо поклонился новым посетителям. Его белоснежные зубы сверкнули в темноте.

— Гражданин Судовский? — спросил Елисеев, направляя на зазывалу револьвер.

— Он самый, — недоуменно поднял бровь «негр». — Простите, с кем имею честь?

— Уголовный розыск. Вы арестованы. Прошу следовать за нами.

Плечи артиста поникли, а сам он будто постарел на двадцать лет. Сделал нерешительный шаг, потом вдруг пошатнулся, схватившись за левый бок.

— Что случилось, Судовский? Вам плохо?

— Сердце, — прохрипел артист.

И внезапно распрямился во весь рост. Что-то ударило Петра по руке, «отсушив» ее и заставив пальцы разжаться. Револьвер упал из онемевшей конечности.

Колычев кинулся на помощь, и тут же отлетел, будто наткнувшись на резиновую стену: «негр» высоко задрал ногу, обутую в остроносый штиблет, и с молниеносной скоростью ударил сыщика в подбородок.

— Стой, паскуда! — дернулся Елисеев, который с ужасом понял, что не может управлять рукой.

Но было уже поздно: «негр» соскочил с крыльца и бросился бежать. Еще секунда — и его силуэт и вовсе пропал из поля зрения сыщиков.

— Боря, ты как?

— Да все в порядке со мной, отойду сейчас. Ты лучше за этим арапом беги… — задыхаясь от кашля, сказал Колычев.

— На пролетке?

— Там дворы узкие, не проехать, — подал голос извозчик.

Петр бросился в погоню, но Судовский как сквозь землю провалился. Несколько встреченных прохожих дали настолько туманные показания (хотя, что может быть легче — опознать бегущего сломя голову негра?), что Елисеев в конце концов запутался. Уткнувшись в высокий кирпичный тупик, сплюнул, а потом, выругавшись, вернулся к Колычеву.

— Ушел, гад! Кто бы подумал, что такой прыткий окажется!

— Сами виноваты! Кто-то его всяким хитрым приемчикам научил: вон как он меня ловко туфлей свалил.

— Мне тоже прилетело. Рука до сих пор как не своя, плетью висит, — признался Петр.

— Надо будет поговорить с товарищем Янсоном. Пару месяцев назад в губчека приезжал инструктор, не то японец, не то китаец. Преподавал чекистам приемы джиу-джитсу. Говорят, полезнейшая штука. Надо и нам бы такого инструктора выписать, чтобы, значит, мы тоже впросак не попадали.

— И все же — до чего ловок, каналья! — покачал головой Петр. — Скачет, что твой заяц, а ногами аж до головы машет! Попробовать и мне так, что ли…

— Ага, попробуй, — усмехнулся Колычев. — Штаны порвешь.

Он вздохнул:

— Ладно, все равно делать что-то нужно… Поехали к нему домой. Может, туда заскочил переодеться и забрать вещи. Если повезет, там и накроем. Только на этот раз я ему ногу прострелю, чтоб не скакал больше.

Но дома артиста не оказалось. Разбуженные посреди ночи соседи заявили, что тот сегодня так и не появился с работы. Слышимость в помещении была просто идеальной, на одном конце чихнешь, на другом пожелают здоровья, так что, судя по всему, соседи сказали правду.

Взяв их в качестве понятых, сотрудники уголовного розыска приступили к обыску.

Жил Судовский в коммуналке, занимая отдельную комнату с вполне спартанской обстановкой: кроме железной кровати, стола, тумбочки и двух табуреток, в ней больше не имелось никакой мебели. Вроде бы и искать собственно негде, все на виду. Вскрыли старый паркет, под ним нашли пухлую, набитую совдензнаками папку. Деньги пересчитали, но суммы не набралось и на четверть от похищенного.

Затем взгляд Елисеева упал на обклеенную газетами стену. Газеты были старыми, пожелтевшими от времени, вот только одна казалась на их фоне свежей. Наклеили ее, скорее всего, недавно. Петр постучал по стене и услышал глухой звук. Значит, в этом месте имелась пустая полость.

Стену пробили молотком и нашли второй тайник. Тут уже была спрятана сумма намного больше.

Бурко в это время проводил обыск в съемной квартире Ореховского и тоже нашел тайник, правда, не столь хитрый: вор спрятал свою долю за стенкой платяного шкафа. В отличие от более прижимистого Судовского, гусар успел прокутить часть похищенных денег.

Товарищ Янсон не стал метать гром и молнии в упустивших преступника сыщиков, однако так посмотрел на них, что у Колычева и Елисеева окончательно пропало настроение. Как они позже признались друг другу, что лучше бы им тогда выговор на всю катушку влепили. Не так обидно…

— Попробуйте устроить на обеих квартирах засаду, — предложил товарищ Янсон. — Судов-ский еще ничего не знает, он может сунуться к своему брату.

Сыщики по очереди дежурили три дня, однако беглец как в воду канул. Ничего не дали и патрули у железнодорожного вокзала и на выездах из города.

Провалом эту операцию назвать, конечно, было сложно: один из воров пойман, почти все похищенные деньги найдены, но на душе у Петра было скверно. Не раз и не два он корил себя, называя растяпой. Колычев тоже был не в своей тарелке.

Если бы не куча дел, что навалилась на напарников, кто знает, чем бы это закончилось. Но постепенно они втянулись в работу, стараясь не вспоминать о сбежавшем Судовском. Правда, постоянно дергали все имеющиеся в их распоряжении ниточки в надежде напасть на след беглеца. Но результата пока не было. Су-довский исчез с концами.

Через неделю секретарь партийной ячейки велел Петру писать заявление о приеме. Поручителем Елисеева стал товарищ Янсон, у которого был еще дореволюционный партийный стаж. Да и остальные сотрудники уголовного розыска хорошо отзывались о новичке.

Неудивительно, что в итоге Петр из кандидатов стал полноценным членом партии. А чуть погодя товарищ Янсон в торжественной обстановке вручил Елисееву и новехонькое удостоверение агента уголовного розыска первой категории со свежевклеенной фотографией сыщика.

Начальство посчитало, что новый сотрудник оказался ценным приобретением и должным образом проявил себя на этом месте. В результате Петр перепрыгнул в должности через целый разряд.

И если бы не история с Судовским, Елисеев бы ощущал себя на седьмом небе от счастья.

Эпилог

Елисеев сидел на скамеечке в городском парке и лениво посматривал на плавающих в пруду лебедей. Не верилось, что сегодня законный выходной, что никто не дергает его, не зовет на дежурство, не заставляет выезжать на место преступления и гоняться за бандитами. И вообще, оказывается, что в жизни есть место не только служебной суматохе, но и другим, не менее важным вещам. Хотя служба в уголовном розыске точно никогда бы Петру не наскучила.

День был по-настоящему теплым и солнечным. Петр сидел в парке уже с полчаса и сам не заметил, как его слегка разморило. Нет, он не заснул, однако мысли с трудом ворочались в голове, а тело вдруг налилось приятной тяжестью. Он не стал сгонять с себя эту квелость. В конце концов, даже сыщикам иногда нужно расслабиться.

Кто-то опустился на скамейку рядом с ним. Елисеев лениво скосил взгляд в эту сторону.

— Здорово, сыщик! — проговорил севший.

— Федор! — Ленцу с Елисеева как ветром сдуло — на скамейке с ним сидел Федор Глушков, которого не особо давно он предупредил об облаве в «Михалыче». — Каким ветром?

— Попутным. Что, не ожидал? — улыбнулся и, кажется, вполне искренне старый приятель. — Я вижу, ты вроде как на свидание собрался.

— Как ты дога… — заговорил и сразу смолк Елисеев.

Он чуть было не сморозил очевидную глупость: в руках у сотрудника уголовного розыска был маленький букетик полевых цветов, которые так любила Лиза. Тут Шерлоком Холмсом быть не надо.

Они заранее договорились о встрече. Лиза была должна прийти в парк после того, как у нее закончится очередной урок.

— Лучше говори, какими судьбами? — нашелся Петр.

— Тебя нарочно искал.

— А что меня искать? Я все там же работаю, в губро. Зашел бы и спросил.

— Э! — засмеялся Федор. — К вам зайдешь и — не выйдешь. А я пока на вольных хлебах побыть хочу. Успею еще увидеть небо в клеточку.

— Не испытывай судьбу, Федя, — попросил Елисеев. — Я хоть сегодня и выходной, все равно нахожусь на службе.

— Арестовать меня хочешь? — вскинулся Глушков.

— Не хочу, а обязан. Не путай, Федор. Это разные вещи.

— Ты сказал, я тебя понял, — кивнул собеседник. — Знаешь, в тот день, когда ты из «Ми-халыча» меня выпустил, я о многом передумал, да и посейчас думать не перестаю. Надоело мне, как зайцу, от всех бегать, но и порвать пока с этой жизнью не могу. Здесь вход рупь, а выход червонец. А то и вовсе вперед ногами. Такие дела…

— Знаю, — сказал Елисеев.

— Ни хрена ты не знаешь! — тоскливо произнес Глушков. — Здесь как в волчьей стаей. Все бегут за вожаком, и каждый в любой момент готов его растерзать, как только тот даст слабину. А я сейчас вроде как за вожака стал, хотя и не собирался прежде.

— Доходили до меня такие слухи, — покачал головой Елисеев. — Быстро ты в рост пошел, Федя, только не там, где надо. Глядишь, у здешних урок и до генерала ихнего дослужишься. Эполеты тебе воровские на плечи наденут… Или что там у вашей братии: корону надевают?

— Брось, Петя! И без тебя тошно! Кто ж знал, что оно так завертится? — сердито бросил Глушков.

— А ко мне ты зачем сюда пришел — поплакаться о тяжелой бандитской жизни? Так я не полотенце…

— По делу я к тебе пришел. По делу и старой памяти. Помочь хочу, — сурово произнес Глушков.

— Даже так? — удивился Петр. — Неожиданно, что уж там…

Подумав немного, добавил:

— Глупо от помощи отказываться, конечно. Говори, Федя, я тебя внимательно слушаю.

— Ты вот о том, что наши слухи до тебя доходят, сказал. Так и нам кое-что из вашего круга известно.

— Даже не сомневаюсь, — сухо сказал Петр. — Хвастаешься?

Видать, не все в милиции и уголовном розыске держали рот за зубами. Кое-какие сведения, и порой весьма важные, уходили на сторону.

— Ни в коем разе! Ведомо мне, что ищите вы одного человечка, бывшего артиста. Фамилия его Судовский. По слухам, хорошо он вам нос натянул. Братца его вы поймали, а сам Су-довский от вас спетлял. Огородами, можно сказать, ушел, — не смог сдержать улыбки Глушков.

— Допустим.

— Да ладно! — чуть вальяжно протянул Федор. — Я ведь точно знаю, что у вас с ним было. Как он ногами вас пинал…

— Откуда знаешь? — насторожился сыщик.

— Да видел его на одной хазе[6]. Серьезно. Он там от вашего брата прячется. А вы из-за него нас частой гребенкой причесываете. В общем, многим нашим это не нравится. Житья, говорят, от милиции не стало. Хоть вешайся!

Петр усмехнулся. Ну да, после бегства Су-довского сыщики провели еще несколько облав. И пусть результаты оказались скромными, все равно им удалось вызвать в уголовном мире состояние, близкое к панике. Уже неплохо! Значит, не зря сыщики ели свой хлеб. Не зря не досыпали ночей!

— Что, предлагаешь помочь вашей воровской братии? — спросил Елисеев, примерно догадываясь, что услышит в ответ.

Не нравилась ему такая спайка с воровским людом, но коль речь идет о пользе для дела…

— А почему нет? И вам хорошо будет, и для нас сплошная польза. Ворам ведь что нужно: тишина да покой. Или ты у нас из горячих да обидчивых? — нахмурился Федор.

— Вроде ты меня еще по фронту помнить должен, — хмыкнул Петр.

— Да помню я! — сказал Федор. — Потому и рискнул к тебе подойти. Нам вроде как своего выдавать не с руки, хотя какой он нам свой — дите приблудное! С ним серьезные дяди дел не вели и разговоров не разговаривали. Он на свой страх и риск орудовал. И никому про-центика не башлял, все себе в карманчик греб. А как жареный петух в задницу клюнул, так сразу к нам побежал. Спасите, мол, помогите! — с удовольствием передразнил Судовского Федор. — А теперь из-за него головная боль и сплошные неудобства. Где, спрашивается, справедливость, и почему должны страдать невиновные?

— Где ты там невиновных видел! Говори адресок, где находится эта хаза. Не бойся, никто не узнает, что это ты нас навел. Мы вроде как случайно во время облавы на нее наткнемся. Только мы должны точно знать, что Судов-ский на месте. Иначе особого смысла я в этой операции не вижу.

— На месте он, — скривил губы Глушков. — Так угрозыска боится, что на улицу не выходит. Умоляет, чтобы мы его из города вывезли. А касательно адреска, там вот он, — Федор протянул Елисееву оторванный от газеты клочок бумаги, на котором был выведен адрес хазы. — Если что, там помимо Судовского хватает всякой мелкой шушеры, так что никто не обидится, если уголовка их тоже повяжет.

— Буду знать, Федя, — Петр ловко спрятал бумажку в карман пиджачка. — Только скажи мне одно, дружище: ты ко мне сам с этим делом подошел или попросил кто?

— А с чего тебе это вдруг интересно стало?

— Да потому, что я должен понимать, как дальше наши отношения выстраивать.

— Не, Боря, в сексоты я к тебе не пойду. А сведениями поделился исключительно из уважения и вроде как должок отдаю.

— Должок… — покатал слово на языке Петр. — Надо же!

— И уважение, — напомнил Федор. — И никто меня об этом не просил. Единолично решение принял.

— Ты в первую очередь свои трудности решаешь, — отозвался, наконец, Петр. — Но я тебя понял. Спасибо, Федя!

— Не за что! В общем, живи и не кашляй, начальник! А вон вроде и зазноба твоя идет. По-кедова! Не буду вам мешать!

Глушков встал со скамейки и стремительно пошагал прочь. Елисеев удивленно посмотрел ему в спину. Действительно по аллейке уже вовсю спешила Лиза, ветер развевал ее строгое, но при этом нарядное платье. Из всего этого следовало одно неприятное открытие: уголовный мир уже начал за ним следить и был в курсе его личной жизни, что было чревато большими осложнениями в будущем.

Однако кому хочется думать о будущем, когда впереди к тебе идет такое светлое и красивое настоящее!

Петр соскочил и почти побежал навстречу Лизе. Их отношения с каждым днем становились все ближе и теплее. Любовь, охватившая молодого человека, кружила ему голову. Сердце при виде Лизы начинало биться чаще. Раньше он думал, что такое бывает только в бульварных романах. Оказывается, не врали писаки!

Девушка узнала о приемной дочери Петра (тот еще не успел выполнить все формальности, но уже привык считать Анютку своей) и, к облегчению сыщика, одобрила его поступок. Уже не раз и не два они гуляли по городу втроем, когда выпадали редкие свободные часы.

Но сегодняшний день Петр собирался целиком посвятить Лизе. А еще он хотел задать ей главный вопрос в жизни, но пока не находил нужных слов. Однако потом все-таки нашел.

И каково же было его счастье, когда девушка ответила «да»!

А что касается Судовского… Недолго ему еще от уголовного розыска осталось бегать. Уже завтра они с Колычевым и почти оправившимся Осей Левиным пойдут шерстить бандитскую хазу по указанному Глушковым адресу. И пусть только попробует гад крутить свою джиу-джитсу! Ему эти хитрые приемчики точно не помогут.

Елисеев улыбнулся и вместе с Лизой пошагал по тенистой дорожке, обсаженной со всех сторон деревнями. Он думал о том, что как это здорово — гулять со своей девушкой в законный выходной!

Сноски

1

Прошу читателя не искать города с таким названием на карте. Железнорудск — собирательный образ северного города тех лет, в котором знающий человек может обнаружить черты, присущие литературной столице нашей родины — патриархальной красавице Вологде и индустриальному Череповцу.

(обратно)

2

Губернский уголовный розыск.

(обратно)

3

ЧОН — части особого назначения. Формировались для оказания помощи органам Советской власти. Часто привлекались для охраны важных объектов, в операциях ЧК и милиции. Прекратили свое существование в 1925-м.

(обратно)

4

Стихотворение советского поэта Демьяна Бедного (1883–1945 г.), впервые опубликованное в 1919-м в газете «Известия».

(обратно)

5

Регулярная практика тех лет. Губисполкомы действительно имели право наряду с народным судом приговаривать граждан к лишению свободы, причем порой не конкретизируя срока. В уголовных делах порой фигурировали формулировки: «до особого распоряжения», «до конца гражданской войны» и так далее.

(обратно)

6

Хаза — притон, квартира на блатном жаргоне.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg