«Инквизитор»

Инквизитор (fb2) - Инквизитор [SelfPub] 1990K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Борис Вячеславович Конофальский

Борис Конофальский Инквизитор

Пролог

Монах делал вид, что молится. Его костлявые пальцы в оловянных перстнях перебирали четки. На самом деле он не молился, он внимательно следил за солдатом. Густав Адольф фон Филленбург, епископ Вильбурга и Фринланда, приказал присмотреться к нему. Но присматриваться было не к чему. Солдат добрых полчаса стоял, не шевелясь, глядел в стену перед собой. Казалось, он может стоять так весь день. Но монах присматривался, как велел епископ, он знал, что это не простой солдат. Солдаты не носят шёлк, солдаты не носят мечи с золотом на эфесах, солдаты не носят сафьяновые кавалерийские сапоги до колен с дорогими шпорами. Если бы монах не знал, что это солдат, он бы принял его за благородного.

Слуги приносили блюда с жареной курицей и рисом, с черной кровяной колбасой, с белой ливерной. По зале распространился запах пряной, вкусной еды. Солдат даже не шелохнулся, не покосился на еду. Казалось, ничего не производит на него впечатления. Казалось, что он каждый день бывает в личных покоях епископа, каждый день ходит по желтым паркетам, прикасается к дорогой мебели, кладет руки на красные скатерти, видит образа в серебре, золотой крест и смотрит в огромные застекленные окна от потолка до пола. Солдат даже не обращал внимания на агрегат, стоящий в углу, из которого доносились разнообразные механические звуки и под которым качался маятник, он не глядел на удивительную вещь — на часы.

Монах еще раз отметил про себя, что если это и солдат, то он весьма не прост. Если бы он был действительно простым солдатом, то он бы разглядывал залу с открытым ртом, ведь одно блюдо из серебра с курицей и рисом сопоставимо с годовым жалованием солдата.

На самом же деле все было не совсем так. Кое-что действительно произвело на солдата большое впечатление. И это были не часы, и не серебряная посуда. И то, и другое он видел уже не раз. Он даже ел с серебра. Мало того, он был грамотен и мог различать время, но вот такие окна… Да, окна произвели на него впечатление. В комнате было светло, как на улице. Ни свечи, ни лампы, ни факела не были нужны, и это было удивительно. Но он не проявлял удивления. Взглянул, оценил, отвернулся.

Тем временем слуги почти бесшумно приносили новые блюда: серый паштет, листья соленой капусты с фиолетовой мочёной морковью и яркими красными ягодами, пирог не понятно с чем, вино в великолепном стеклянном графине, судя по цвету, не местное. Они поставили посередине стола две тарелки, одну в другую. Солдат не понял для чего это. Рядом положили несколько ножей разных видов и вилки. Рядом поставили еще тарелку, но поменьше.

Солдат был голоден, но на эту еду он не рассчитывал. Он был почти уверен, что епископ никогда не пригласит его к столу. Хотя в его жизни бывало всякое. Он сидел за столом с благородными людьми, но уж точно не с епископом. Слуги принесли блюдо с рыбой, рыба была простой, речной. Еда простолюдинов. Монах встал у окна продолжая теребить четки. Стрелка на часах казалось, замерла, а слуги носили и носили какие-то блюда на стол: соусы нескольких видов, резаный окорок, маринованный чеснок, два вида хлеба. Хлеб был горячий, только из печи. Когда они перестали носить, то встали у стены и замерли. Солдат понял, что скоро придет и сам епископ Густав. Так и случилось, вскоре он действительно появился. Шумно сопевший и шелестевший дорогими одеждами, грузный, в огромной широкополой шляпе стоимостью в целое состояние, он появился сразу, как только влетевший в залу лакей распахнул двери. Чопорная тишина и пустота мгновенно закончились. Епископ заполнил собой все пространство. В комнате появился хозяин. Он сразу сел за стол, а лакей снял шляпу с его головы. Монах встал за его спиной, сделал жест пальцами и все слуги кроме одного покинули залу. Епископ осмотрел стол и только после этого взглянул на солдата.

— Это о тебе мне писал аббат Дерингхоффского монастыря?

— Надеюсь, что так, — отвечал солдат, поклонившись достаточно низко.

Епископ посмотрел на него внимательно. Про себя он делал вывод: «Из простых, но хочет выглядеть благородным». Солдат тоже смотрел на него внимательно и тоже делал выводы.

«Попу за шестьдесят, жирный любитель излишеств, скорее всего тупой и капризный».

— Как тебя зовут? — Спросил епископ.

— Ярослав Волков, — ответил солдат.

— О, ты из этих… из восточных?

— Мой отец был с востока, а мать урожденная Руудсдорфа, господин.

Монах тут же подскочил к солдату и зашипел в ухо:

— Ты должен обращаться к епископу «монсеньор».

— А не схизмат ли ты? — Спросил епископ, указав вилкой на одно из блюд.

Слуга тут же кинулся накладывать еду из блюда в тарелку епископа.

— Нет, монсеньор, — ответил солдат. — Матушка привела меня в лоно истинной Церкви.

— Да благословлена будет мать твоя, спасшая тебя от ереси.

Солдат хотел ответить, но в этот момент один из слуг внес в залу большое блюдо с жареной свининой. Свинину только что сняли с огня. Большие куски свинины с салом, горячий жир, наполнили комнату дурманящим ароматом. Солдат невольно вздохнул. Епископ заметил это. Он стал выбирать себе куски мяса, обжигался, но вилкой не пользовался. Монах подошел к нему сзади и тихо произнес:

— Монсеньор, хочу вам напомнить, что доктор Фибер не рекомендует вам есть больше одного куска.

— Я помню, — сухо ответил епископ, бросая себе в тарелку большой кусок горячего мяса, а чуть подумав, еще один.

— У вас будет изжога, — напомнил монах.

— Ну, так сделай мне воды с мелом, — сказал епископ, с хрустом разламывая свежайший хлеб.

— Я, конечно, сделаю, но вам нужно есть меньше жирного.

— Оставь меня в покое, слуга Люцифера, — рявкнул епископ и ударил рукой по столу так, что звякнули тарелки. — Вина мне кто-нибудь нальет?

«Ну, так и есть, капризный барин» — подумал солдат.

Монах обиженно поджал губы, стал перебирать четки. Слуга кинулся наливать епископу вино. Тот отпил полстакана сразу с не малым удовольствием.

— А как же ты стал солдатом? — Неожиданно спросил он и вцепился в кусок свинины зубами.

— Мой отец сгинул, — сказал солдат, чуть помолчав, и добавил: — Я остался с матерью и сестрами. У нас были долги, дом отец заложил.

— Понятно, отец заложил дом и сбежал.

— Это маловероятно, — ответил солдат.

— Маловероятно? Почему же?

— Он и его компаньоны собрали денег, снарядили корабль, чтобы ехать на восток за пушниной. Ни команды, ни купцов, ни корабля больше никто не видел. Скорее всего, их захватили телезские пираты или разбил шторм.

— Ты сказал «маловероятно», такие слова говорят грамотные, — произнёс епископ, жуя мясо и глядя на собеседника.

— Я обучен грамоте, монсеньор.

— С каких это пор в солдатах учат грамоте? У нас и монахи на три четверти неграмотны. У нас некоторые отцы Церкви, прости Господи, читают с трудом. А ты солдат и вдруг грамотный.

— Повезло, — коротко ответил солдат.

— Что это за везение такое? Поведай уже.

— Я поступил на службу в роту лучников, в отряд графа фон Крюнендорфа. В сражении при Сен-Сьене был ранен, рейтары де Брюиза сначала растоптали ландскнехтов, а затем и нас… Меня там ранили.

— Погоди-ка, погоди, Сен-Сьен, Сен-Сьен… — Наморщился епископ. — А где это?

— На левом берегу Марты, южнее Бернандина.

— Святой крест, а когда же это было?

Солдат неожиданно для себя понял, что это вовсе не простая беседа.

— Семнадцать. — Он на секунду задумался. — Нет, шестнадцать лет назад.

— Вот оно как, — он внимательно смотрел на солдата, потом снова увлекся рыбой. — Значит, ты пошел служить, а сколько лет тебе было?

— Нас выгнали из дома, когда мне было четырнадцать, мать пошла в корчму, убирать и помогать готовить. За это хозяин разрешил ей и моим двум сестрам жить в конюшне. Мне там места не было, и я узнал, что фон Крюнендорф собирает людей. Деньги, которые он предлагал, показались мне огромными. Я был уверен, что за пять лет службы смогу купить матери дом.

— И что, купил?

— У меня до сих пор нет дома.

— Ну, ладно, что там с рейтарами де Брюиза, которые тебя немного поломали? И кто же тебя грамоте обучил?

— Читать меня еще отец научил, а все остальное сам. Ранение было тяжелым, я валялся в телеге целую неделю с другими ранеными. У меня была сломана ключица, рука и ребра. Все с левой стороны. Через неделю начал ходить, один единственный из телеги. Все остальные умерли. Ходил с трудом, поэтому меня хотели выгнать из роты. Лейтенант Брюнхвальд взял меня к себе за один талер в полгода.

— Лакеям обычно платят больше, — заметил епископ.

— Нет, лакей у него был. Он взял меня вестовым, конюхом, чтецом и всем остальным, кем только можно.

— Помощником лакея, — заметил епископ. — А что, это за Брюнхвальд? Он не из Леерзиндских Брюнхвальдов?

— Скорее всего, из них, но его никто не называл «фоном». Думаю, он был из бастардов.

— Был? — Епископ на секунду перестал жевать.

— Да, был, через четыре года, при штурме Дрофера его убил арбалетчик. Болт пробил кирасу, вошел в грудь на палец, прямо в сердце. Он умер у меня на руках.

— А ты остался без хозяина?

— Да, но к тому времени я уже умел читать, считать и писать. Знал кое-какие законы. Последний год я вел всю его переписку и писал все его приказы. А он только прикладывал свой перстень.

— Так ты стал его писарем?

— Не совсем, что бы писарем. Лейтенант был бесшабашной храбрости человек. И вечно лез в самую кашу. А мне, к сожалению, приходилось следовать сразу за ним. Так что в палатке я был его писарем, а в бою оруженосцем. Таскал щит и алебарду.

Епископ, видимо, наелся, он лениво ковырял ложкой взбитые сливки с ягодами. Теперь он не казался солдату истеричным барином. Солдат видел, что перед ним сидит тонкий интриган, мастер политики, обмана и лукавства.

— И куда же ты пошел после смерти Брюнхвальда?

— Никуда не пошел. У Брюнхвальда был контракт с фон Крюнендорфом. Я так и остался у графа в полку. Он определил меня писарем в кавалерийскую роту.

— И как тебе было в кавалерийской роте?

— Весело. Они там все воровали.

— Воровали? И что ж они воровали?

— Все, что только можно. Лошадей ставят на выпас, а фураж списывают. Коновалов вызывали каждый день. Как будто половина лошадей в роте больны.

— А они не болели?

— Конечно, болели, но не так часто как приходили коновалы, не так часто, как это оплачивал граф.

— Ха-ха-ха-ха, — засмеялся епископ. — Воровали! Какая прелесть!

— Прибавьте к этому перековку, которой не было, и ремонт сбруи, который был не нужен.

— Ты не только грамотный, ты еще и в лошадях разбираешься?

— У лейтенанта Брюнхвальда было четыре коня. У меня пятый. Четыре года ими занимался я.

— И что ж было дальше, ты пошел к графу и сказал, что его обворовывают?

— Нет, граф сам догадывался, а я не стал это отрицать.

— И что было дальше?

— В этот вечер меня пытались зарезать.

— Ах-ха-ха-ха, — снова засмеялся епископ. — Какая прелесть, люди не меняются, hoc est verum.

— Malum consilium, для нападавших, — произнес солдат, — к тому времени я уже многому научился у лейтенанта Брюнхвальда за четыре года непрерывных сражений.

Епископ перестал жевать, отложил ложку. Он едва мог скрыть удивление.

— Scitis lingua patrum nostrorum? — Спросил он.

— In mensura facultatem, — ответил солдат.

Епископ обернулся к монаху:

— Что скажешь?

— Скажу, что в этой фразе «in» не употребляется, достаточно просто сказать «mensura facultatem».

— Да не это я имел ввиду, — епископ махнул на монаха рукой. — Скажи, друг мой, а кто же тебя обучил языку знаний? Опять сам?

— Нет, монсеньор, на этот раз учитель был. Это был монах фелинганского монастыря. Фон Бок в очередной раз не заплатил своим наемникам, они начали грабить на востоке от озера Фелинга, хотели разграбить сам город Фелинга, но там все было разграблено до них. И тут им попался монастырь. Вынесли все ценное, а монастырь подожгли, мы выбили их оттуда, и из огня удалось спасти четыре сотни книг. Барон забрал их себе. Приказал мне их продать. Но в тех местах людей с деньгами не было. Мы возили их с собой. А за нами увязался один монах, брат Сульвио. Он все время ныл и просил их вернуть, бубнил, что это большая ценность. Я захотел узнать, что же в них такого ценного. А три четверти этих книг были написаны на языке древних. Брат Сульвио сначала читал мне их по ночам, а потом стал учить меня этому языку. За год я стал читать сам.

Епископ помолчал и произнес:

— Аббат писал мне, что ты редкий человек. Вижу, что он не ошибся, — он опять помолчал, а потом предложил, указав на стол. — Хочешь что-либо поесть? Присаживайся.

Сам епископ встал:

— Бери, что хочешь.

Солдат не шелохнулся. Он не ел со вчерашнего дня, но сесть за стол после того как из-за него встал хозяин, значило признать себя слугой или лакеем.

— Благодарю вас, — сухо ответил солдат. — Я не голоден.

— Ну, как знаешь, — также сухо произнес епископ. — А почему же ты ушел из своей профессии?

— Ну, мне показалось, что я уже исчерпал всю удачу, отпущенную мне. Почти двадцать лет мне везло. Везение не может быть бесконечным.

— А как ты об этом узнал? — Епископ подошел к окну. Он не смотрел на солдата.

— При штурме Эшре. Наш командир, герцог де Приньи…

— Молодой герцог? Герцог Альбер? — Перебив солдата, спросил епископ.

— Именно, герцог Альбер, его отец, к которому я нанимался, уже год как умер, решил похвастаться своей гвардией перед дружками, сановными особами и сказал, что сам с нами первый войдет в пролом.

— А ты был в его гвардии?

— Я был правофланговый корпорал гвардии, охрана штандарта Его Высочества Биофра, графа де Фрэ, графа де Ганши, герцога Альбера де Приньи, его глашатаем и чтецом его приказов.

— Поэтому ты отказался от моего стола? — Спросил епископ. — Ты сидел за столом с герцогом и рассчитывал, что тебя пригласит за стол епископ?

Солдат едва заметно поклонился.

— Ладно, — епископ снова уставился в окно. — Так почему ты ушел из армии герцога? Молодой герцог был болван?

— Вы не далеки от истины. Герцог вошел в пролом первым и первым получил удар копья. Затем полдня мы занимались тем, что пытались вытащить его из города, а горожане занимались тем, что пытались его зарезать. Ближе к вечеру я тоже получил удар копья в ногу. В результате сей блестящей атаки из ста семидесяти двух гвардейцев осталось пять десятков. Два десятка убитых, остальные ранены.

— То есть молодой герцог тебя не впечатлил?

— Юнец, ищущий славы, худший командир из всех, какие могут быть.

— Значит, это был твой последний штурм?

— Да, если еще учесть, что беарийский арбалетчик со стены влепил мне болт прямо в шлем.

— Он ранил тебя?

— Нет, болт порезал кожу на виске, застрял между головой и шлемом, но уже в этот день я понял, что мое везение заканчивается, и что пора заканчивать с этим ремеслом.

— Тем не менее, ты прекрасно выглядишь после стольких лет в армии.

— Non sine fortuna, — ответил солдат.

Епископ усмехнулся и посмотрел на монаха, а тот скептически поджал губы.

— Tu quoque severus, он ведь просто солдат, а не ученый.

Монах промолчал.

— Хорошо, а у кого же ты еще служил?

— У фон Бока два года, у фон Рюгенталя. Полгода мне платил курфюрст Ренбау, пока его не разгромили у Мюлле. Вот, в общем-то, и все мои командиры.

— Ну, хорошо, — епископ помолчал, подумал, — А что ж ты совершил такого удивительного для барона фон Рютте?

— Ну, я, — начал солдат, — помог ему навести порядок в его земле.

— Секундочку, — перебил его епископ. Епископ подошел к столу и налил вина в два бокала. Один предложил солдату, а из второго отпил сам. — Что за дрянь? Вино мне возят все хуже и хуже.

Солдат отпил и решил, что вино вполне себе приличное.

— О чем мы говорили? — Спросил епископ.

— О бароне фон Рютте.

— Ну и что именно ты сделал для барона?

— А разве аббат вам не написал?

— Аббат мне пишет едва ли не каждый день. Мало ли что, но мне написал. Он написал, что барон очень щедро наградил тебя. И как щедро?

— Вполне, — скромно сказал солдат.

— И сколько же он тебе обещал за работу твою?

— Семь цехинов.

— Семь цехинов? — Епископ Густав поднял брови.

— Именно.

— Семь цехинов! А знаешь ли ты, сколько местные бароны собирают со своих земель в год?

— Не имею представления.

— А я имею! Местные бароны в год собирают 15–20 цехинов в урожай, и это зажиточные бароны. Большинство едва собирает десять. Так вот мне интересно, что же ты за подвиг совершил, что прижимистый Рютте отдал тебе половину своего дохода?

— Мне он не показался прижимистым.

— Тебе не показался, а я его знаю с детства. Я вместе с ним рос. Он всегда был тупым, спесивым и драчливым, а когда вырос, то стал еще и жадным. С мужика дерет последнее, за дочь приданое дает смехотворное. Сына, наследника, держал в черном теле, сыну едва удалось у него коня выклянчить. Так что давай, рассказывай, за что жадный Рютте дал тебе гору золота.

— Монсеньор, это долгая история.

— Долгая история, говоришь? До воскресной мессы я свободен, — епископ подошел и уселся в кресле. Слуга принес ему две подушки, а под ноги поставил скамеечку.

— Ну, рассказывай, — сказал епископ. — За что барон заплатил тебе семь цехинов?

Глава первая

— А где мост? — Спросил солдат.

— Так нету, — ответил мужик вежливо и с недоумением, мол: «Что ж вы, господин, не видите, что моста нет?».

— Был. Я три года назад здесь проезжал.

— Так был. Да, был. Только вот дожди с февраля месяца как пошли, так и идут. А в апреле его и смыло. И севернее мост тоже смыло.

— А лодка где-нибудь тут есть?

— А как же! Есть лодка, есть. У местного мельника. Только маленькая она, вас перевезет, а коня не перевезет.

Солдат посмотрел в воду. Течение было очень быстрым. Переплыть с конем было нереально.

— И мост строить никто не собирается?

— Никто не собирается, — заверил мужик. Он связывал мокрый хворост в пучок. — А кому собираться? Старый граф еще зимой помер. Да, схоронили. А молодому графу не до этого.

— Воюет?

— Не-е, поскудствует… празднует, гуляет.

— Понятно, — солдат немного помолчал, — а там, за рекой, какой-то город был.

— Почему был? Есть. Байренгоф. Стоит город, стоит. Только вам туда ехать не надо.

— А что?

— А чума там.

— Чума?

— Ага, мрут людишки, пол города осталось от былого.

— Не уж-то столько померло?

— Кто помер, кто разбежался. Язва — одно слово.

— Язва — это беда, — согласился солдат.

— Язва — это полбеды.

— А что ж еще?

— Дезертиры.

— Вот как?

— Ага, ага, лютуют. Мы на тот берег даже не суемся. И хорошо, что мосты паводком смыло, и вы, господин, подумайте хорошенько, прежде чем туда лезть. А вам куда нужно?

— В Лютцоф.

— В Лютцоф? — Мужик задумался. — Это я не знаю, где такое.

— А что ж дезертиров никто не ловит?

— Я ж вам говорю, старый граф помер, а молодому только пятнадцать годов, не до того ему.

— Ясно, а всё-таки, как мне попасть на тот берег?

— Три мили верх по реке пороги. Вода там быстрая, но конь у вас добрый, пройдет. Только вот убьют вас там.

— Думаешь?

— Ага, думаю. Обязательно убьют. Меч у вас дорогой, конь у вас дорогой, что ж не убить-то? Там и за простого мужицкого конька убивают. А за вашего красавца и подавно убьют. Да что там конь, за один ваш плащ с мехом убьют, или за сапоги.

— Какие мрачные перспективы.

— Чего? — Не понял мужик.

— Ничего, — ответил солдат. — Страшно, но мне нужно в Лютцоф. Придется ехать.

— Ну, храни вас Бог.

— И тебя, друг.

Дождь, дождь, дождь. Некогда мелкая река — полноводна. Даже на порогах вода доходила коню почти до брюха. Медленно, с трудом, солдат перебрался на другой берег и повернул на север. В чумной город резона ехать не было и, тем более не было резона встречаться с дезертирами. Уж кто-кто, а солдат прекрасно знал, что из себя представляют эти парни. Дорога сразу за рекой ушла в лес. Стена леса справа, стена леса слева, а сама дорога больше походила на обмелевшее русло небольшой реки. И дождь.

Добрый плащ, который он захватил как-то после одного небольшого сражения в обозе побежденных, полностью промок. С капюшона за шиворот то и дело скатывались капли. Спина и плечи стали зябнуть, рука — старая его боль — начала ныть. Но ни крова, ни тепла даже не предвиделось.

— Эх, найти бы хоть что-нибудь дотемна, — сам себе сказал солдат.

Ему очень не хотелось ночевать в мокром лесу. Совсем не хотелось.

— Тут можно сгинуть, брат, — сказал он коню. — Исчезнуть, как будто и не было. Два, три дезертира с арбалетом — и все. Даже костей не найдут. Да и кто искать-то будет?

Конь не отвечал, шел шагом спокойным.

— Всякое мы повидали, а такой глуши не видели, сколько уже едем, и ни единого человека, ни дома, ни следов от копыт или колес, ни кострищ, одни лужи.

А день потихоньку полз к закату. Настроение портилось, а тут вдруг конь тихонько всхрапнул. Солдат сразу осадил его и остановился.

— Ну, чего ты? Что почуял?

Конь покорно стоял, шевеля ушами. Солдат послушал, вгляделся вдаль, даже на секунду стянул с головы мокрый капюшон — ничего, только мокрый лес и дождь. Солдат пустил коня шагом вперед. Он знал, что конь просто так храпеть не будет, это был добрый боевой конь. И тут до солдата долетел едва уловимый запах. Это был дым, тяжелый дым от сырых дров. Где-то неподалеку были люди. Только что это были за люди? Солдат решил не спешить, и, не смотря на непрекращающийся дождь, капюшон не надевал. В нем было плохо слышно. Проехав еще немного, он уже не сомневался, что кто-то хотел согреться в этом сыром лесу. А еще он почувствовал сладковатый и тошнотворный запах. Запах войны. Этот запах ничего хорошего не сулил. Поэтому солдат снял с луки седла шлем с подшлемником, надел его, затем вытащил меч и опустил его вниз, к ноге, под плащ. Он похлопал коня по шее и тихо сказал:

— Поехали тихонечко, и не вздумай храпеть. Если что, вернемся к порогам.

Но проехав немного и приглядевшись, он понял, что возвращаться не придется. На развилке дороги стояла виселица с двумя повешенными, а в десяти шагах от нее дымил костер. У костра сидело два солдата. Нанизав напалки большие морковки, они их жарили. Именно этот запах, сладкий запах жареной моркови солдат перепутал с запахом разлагающихся трупов. Рядом, на треноге из палок, висел щит с гербом. Белое поле из верхнего угла в нижний — широкая голубая полоса. На полосе черная орлиная лапа. Солдат помнил соню гербов и еще пару сотен мог узнать, но этого герба он никогда не видел. Герб успокоил его. Герб — это всегда порядок. Не останавливая коня, он вложил меч в ножны и снял шлем. Солдат был уверен, что перед ним не дезертиры, не мародёры. Ни те, ни другие никогда не будут носить чьих-либо гербов. Он двинулся к ним. Увидев его, люди вскочили с земли, похватали копья, надели шлемы и двинулись к нему. Это были простые, не молодые уже стражники какого-нибудь мелкого дворянина в поношенных, засаленных стеганках и старых сапогах. Шлемы и наконечники копий они давно не чистили.

— Стой, дальше хода нет, — сурово сказал один из них. Он был повыше и, наверное, поэтому был старшим. — Именем барона фон Рютте, я запрещаю вам ехать дальше.

— Это почему еще? — Спросил солдат.

— Далее земли барона фон Рютте, и он велел никого не пускать.

— А ты знаешь, что говорит дорожное уложение Фердинанда Святого о прохождении через владения?

— Нет, — честно признался стражник.

— А сказано там так: «А кто препятствовать будет проходу через земли свои купцу, монаху или другому доброму человеку или требовать мзду за проход через земли свои у купца, монаха или другого доброго человека — того считать разбойником, не смотря на титул». У тебя есть титул?

— Нет у меня никакого титула, и про уложения я ничего не знаю. Только вот с юга чумные сюда прут, да дезертиры. Вон, — он кивнул на виселицу. — Эти тоже без разрешения пройти хотели.

— Так это ты их повесил?

— Коннетабль приказал, мы повесили.

— Не похожи они на дезертиров. Обыкновенные мужики.

— Не знаю, мы их схватили, приехал коннетабль и приказал повесить для наглядности. Мы и повесили.

— Суровый у вас коннетабль.

— Суровый, так что мы вас не пустим.

— Неужели? — Солдат посмотрел на него пристально. Перед ним встала дилемма: повздорить с местным бароном, либо в ночь возвращаться к реке.

— Ну уж нет, — сказал он, — извини, брат-солдат.

Быстрым движением он схватил копье ближайшего, а каблуком сапога ударил его точно в лоб. Тот выпустил копье и плашмя упал в мокрую траву, а солдат ловко перевернул копье древком вверх и с размаху врезал им по шлему второго стражника так, что аж древко треснуло. Второй охнул и сел рядом со своим старшим.

— Поеду, посмотрю на вашего коннетабля, — сказал он, отбрасывая сломанное копье в сторону и пришпоривая коня.

— Мы ему обо всем доложим, — заорал вслед старший солдат.

Лес плавно превращался в болото, а дорога в неглубокую канаву. Умный конь не хотел идти в воду, аккуратно шел по обочине, и вскоре лес совсем закончился, и за болотом, в серой дымке мелкого дождя, появилось поселение. А еще дальше за ним он разглядел почти размытый сливающийся с серым небом замок. «Может, зря я отлупил олухов этого барона, — подумал солдат, — барон может взбеситься, а с другой стороны, что мне еще оставалось делать, не возвращаться же, в самом деле, к порогам. Надо проскочить быстренько его земли, переночевать где-нибудь в тихом месте у любого мужика, отогреться, высушиться, а на рассвете ехать дальше». Но он понимал, что такое вряд ли возможно. В таких забытых Богом медвежьих углах даже торговец нитками будет событием.

У околицы деревни пара тощих коров грызли какой-то кустарник. Ветер доносил запах дыма, навоза, квашеной капусты. Дома — убогие хибары. Много заброшенных, как и везде. Провалившиеся крыши, падающие заборы, пустые окна, дома без людей, как и везде. В одном из дворов солдат увидел босого мужика, тот деревянными вилами ворошил гнилое сено у забора. Занятие его было бессмысленным, но мужик старался. Еще не старый, широкоплечий, с крепкими руками и усталым лицом.

— Эй, — окликнул его солдат. — У тебя переночевать можно? Я дам тебе крейцер.

— У меня? — Удивился мужик. — У меня негде, господин. У меня шестеро детей, и скотину я дома держу. Вы не выспитесь.

— Скотину дома? Летом?

— Дожди, господин, скотина болеет. Держу дома, чтобы хоть чуть отогрелась.

— Как называется ваша деревня?

— Малое Рютте, господин.

— Рютте, ну конечно, — произнес солдат. — Я смотрю, у вас даже кирхи нет.

— У нас нет, а в Верхней Рютте есть. Там и кирха есть, и коновал, и кузнец. А у нас только харчевня для поденщиков, да для прочей голытьбы.

— Ясно, — сказал солдат. — А Верхняя Рютте там? — Солдат указал в сторону замка.

— Ага, — кивнул мужик. — В миле от замка.

— Ясно.

Он тронул коня и поехал по деревенской дороге.

— Господин, — кричал мужик, выбегая со двора на улицу. — Так ежели соизволите, я освобожу вам лавку у очага, а скотину загоню на ночь в хлев. — Солдат не ответил и продолжал ехать дальше. — Всего за пол крейцера, — кричал мужик вслед.

Лужи, ветхие заборы, кривые хибары, почти безлюдная улица закончилась площадью, главной постройкой которой было большое приземистое бревенчатое здание. Перед которым, вокруг огромной лужи, толпился народ. Там была пара телег, на которых сидели бабы и дети. Они мокли под дождем, но не уходили. Чего-то ждали. Солдат сразу заметил два наконечника копья над головами людей. Вздохнул. Он сразу понял, что тихонько проскользнуть и найти неприметный теплый ночлег ему не удастся.

Так и получилось. Расталкивая простолюдинов, из толпы вышел человек в добротных, отлично вычищенных доспехах. У него не было ни плюмажа, ни цветов местного барона, ни герба, но манера себя вести выдавала в нем главного. Он уверенно направился к солдату, и за несколько шагов заговорил:

— Сударь, мне нужна ваша помощь.

Это был совсем мальчишка, лет шестнадцати.

— Я надеюсь на ваше благородство и понимание. — Продолжил он, подходя ближе.

— Чем я могу вам помочь? — Сухо спросил солдат.

— Меня зовут Хельмут Рутт, я коннетабль барона фон Рютте. Прошу у вас рыцарского одолжения.

— Меня зовут Яро Фолькоф.

— Как? — Переспросил мальчишка.

— Яро Фольков, — повторил солдат. — И я не рыцарь.

— Вот как? — Тон мальчишки сразу изменился. — Тогда почему ты разговариваешь со мной сидя на лошади, когда я стою перед тобой пеший? Ты ведь не граф, не курфюрст и не князь церкви.

Солдат молча слез с коня, потянулся, размял ноги и спросил:

— Что вам нужно?

Мальчишка, бесцеремонно разглядывая его, вопроса не слышал.

— Если ты не рыцарь, то откуда у тебя такой меч, — коннетабль ткнул пальцем в эфес меча солдата. — Откуда такой конь, откуда такой шлем?

— Этот меч мне подарил герцог Биофр де Приньи, за то, что я вытащил его из свалки в сражении у озера Боло, и тем самым спас его от плена или от смерти. А коня мне выдали по штатному расписанию в гвардии его сына, герцога Альбер де Приньи.

Коннетабль молчал, выпучив глаза. Все сказанное солдатом произвело на него огромное впечатление. Он был совсем мальчишкой.

— Ещё вопросы у вас есть, или я могу ехать?

— У озера Боло… У озера Боло вы дрались со свеями?

— Да.

— Я слышал, свеи непобедимы.

— У озера Боло они были разбиты.

— Так вы гвардеец?

— Да, я был правофланговый карпорал, охрана штандарта и глашатай Его Высочества Биофра, графа Де Фре, глава Де Ганши, герцога Де Приньи и потом его сына Альбера да Приньи.

— Вы, наверное, были во многих сражениях и битвах? — Спросил мальчишка с придыханием и благоговением.

— Сражений и битв в моей жизни было больше, чем мне хотелось бы. — Сухо ответил солдат. — Мне не хотелось бы отнимать время у столь занятой особы. Поэтому я, наверное, поеду. Если у вас, конечно, больше нет вопросов.

— Вопросов у меня к вам тысяча, но я хочу задать вам их после дела. Я прошу вас быть моим гостем. Но сначала нам нужно будет уладить один вопрос. И, надеюсь, вы мне с ним поможете.

— Господин коннетабль… — Начал было солдат.

— Дело пустячное, — сказал коннетабль, но по тону было ясно, что он так не думает. Тон был почти умоляющий. — Три дезертира буйствуют в харчевне, второй день пьянствуют. Имеют дочку трактирщика и ещё одну бабёнку. Замужнюю, — мальчишка посмеялся, но солдат почувствовал фальшь в этом смехе. — Мужики волнуются, а я не могу допустить, чтобы мужики волновались, барон будет недоволен.

— Друг мой, я после ранения, я еще плохо хожу, — отвечал солдат. — Из меня не бог весть какой помощник. Так что, извините, но …

Коннетабль схватил его за руку, заглянул в глаза, он был совсем мальчишкой, он произнес:

— Я дам вам денег.

— Денег? — Солдат удивился.

— Что, думаете, у меня нет? У меня есть деньги.

— Да дело не в деньгах. Я…

— У меня есть марка.

— Марка?

— Имперская марка, я вам ее отдам, если вы мне поможете. Давайте отойдем, за лошадь встанем.

Видимо, он не хотел, чтобы его люди и деревенские мужики это видели. Отойдя за коня, коннетабль сунул руку под кирасу и достал кошель. Там была всего одна монета. Крупная, толстая, черная от старости, серебряная имперская марка.

— Вот, держите, — он сунул ее солдату в ладонь.

— То есть, за то, чтобы скрутить трех дезертиров вы готовы заплатить кучу серебра? — Спросил солдат.

— Да, — просто ответил коннетабль и так посмотрел на солдата, что тому стало его жалко. Это был не суровый коннетабль, опора лендлорда, закон феода, это был испуганный мальчишка, которому нужно решать взрослую задачу.

— Ладно, — сухо произнес солдат. — Я вам помогу, только давайте без вранья. Что за люди в харчевне?

— Не знаю, — ответил мальчишка. — Я их не видел, но у них хорошие лошади.

— Вот как? Дезертиры на хороших лошадях. И сколько же их?

— В конюшне четыре лошади.

— Вы же сказали, что дезертиров трое?

Мальчишка не ответил.

— Ладно, пойдемте, посмотрим.

Коннетабль чуть ли не подпрыгнул от радости и пошел впереди него, звякая доспехами. И еще издали крикнул двум своим людям:

— Воины, этот рыцарь нам поможет!

Люди коннетабля заметно подтянулись, а народ, особенно дети, загалдели.

— Вон оно как, рыцарь! Настоящий!

Солдат поморщился, ему все это не нравилось, он с коннетаблем дошел до конюшни, а в конюшне ему стало нравиться еще меньше.

— Это их лошади? — Солдат указал на лошадей.

— Они, — ответил коннетабль.

— Послушайте, коннетабль, а вы знаете, что любая из этих лошадей стоит дороже этой вашей харчевни? Берите этих лошадей, отгоните их в замок, барон вам только спасибо скажет. И пусть они потом эту харчевню хоть сожгут.

— Я боюсь, что они сожгут всю деревню, — ответил коннетабль.

— Ну, так заколотите дверь сами и подожгите ее.

— Нельзя, — мальчишка стал еще печальнее. — Там две молодые женщины. Мужики меня возненавидят.

— О, так вы волнуетесь о женщинах? А на южной дороге вы приказали повесить двух мужиков, за просто так.

— Так они же чумные. Пришли из чумных мест.

— А, чумные, тогда понятно.

— Мне барон приказал вешать всех, кто придет с той стороны, ну вот я…

— Да понятно, — прервал его солдат. — Вы мне вот, что скажите, вы видели этих, — он кивнул на лошадей, — их хозяев.

— Угу, — кивнул молодой человек.

— И что, страшные?

— Угу.

— Ясно.

— Ну, так что, поможете? — Почти жалобно спросил коннетабль.

— Видите эти кольца на уздечке? — Солдат подошел к лошади, ткнул пальцем в уздечку.

— Да, — ответил коннетабль.

— Это кольца для украшений, сюда вставляют ленты, так ламбрийцы украшают своих коней перед боем. В эти кольца они вставляют ленты цвета своего полка.

— Ламбрийцы? — Упавшим голосом спросил коннетабль.

— Да, ламбрийцы, знаете, кто это?

— Наемники.

— Самые дорогие и самые лучшие наемники на свете. Их там четверо?

— Да, я видел четверых, когда они въезжали в деревню.

— И нас четверо. Если, конечно, считать двух ваших стражников. У хибары два окна, судя по всему. У каждого поставим по человеку. Хибару подожжем, если конечно будет гореть. Мы с вами встанем у входа и будем рубить, всех кто выскочит.

— Но…

— Да помню я, там женщины, поэтому драться с ними мы не будем, а будем их уговаривать отпустить баб. Согласны?

— Согласен. — Кивнул юный коннетабль.

— И не вздумайте их чем-нибудь спровоцировать. Если мы их взбесим, они убьют нас всех. И людям своим скажите, чтобы не лезли на рожон.

— Не полезут, — кивнул коннетабль.

— А вот когда отпустят баб — будем думать, что делать дальше.

— Хорошо.

Они вышли из конюшни на улицу. Солдат снял тяжелый от воды плащ, и кинул его на седло. На секунду задумался и вытащил из огромного холщевого мешка кирасу. Бригантину решил не брать. Решил, что в кирасе будет спокойнее. Так же он стал доставать из мешка наплечники и наголенники. Стал одеваться. Коннетабль не постеснялся выступить в роли оруженосца. С креплением лат он был хорошо знаком. Когда с застежками и ремнями было покончено солдат надел подшлемник. Коннетабль протянул ему шлем.

— Нет, сначала горжет.

— Вы и горжет будете надевать?

— Буду, — ответил солдат, надевая горжет. — Десять лет назад мой друг перед заступлением в дозор, где мы обычно спали, поленился надеть горжет, а еретики сделали вылазку. Вылазка была пустяшной, они просто проверяли, на месте ли мы, и драки почти не было, но был один удар копья, всего один.

— И вашему другу копье попало в горло?

— Нет, копье попало в наплечник и сломалось, а вот щепка от копья попала ему в горло, небольшая щепка, в мизинец толщиной, вошла в горло, а вышла из под уха. Мы позвали лекаря, и он вытащил щепку, но моего друга пришлось положить на живот, так как из горла все время шла кровь, а ночью он умер, — солдат застегнул горжет, который закрыл горло и нижнюю челюсть, — а вот теперь шлем.

Он надел шлем, достал из мешка тяжелый топорик на короткой ручке, очень удобный в свалке, засунул его за пояс на спине, достал длинный стилет без гарды из ножен, засунул его в правый сапог, в специальный карман для ножа, топнул ногой, поправляя наголенник и сапог. Надел на левую руку легкий треугольный кавалерийский щит.

— Ну все, готов, — сказал солдат.

— Пойдемте? — Сказал коннетабль. Его едва заметно потрясывало от волнения.

— Нет, все-таки надену еще поножи.

— У-у, — только и смог произнести коннетабль, но добавлять ничего не стал, стал помогать застегивать поножи.

Когда все было готово, солдат спросил:

— Ну, где ваши люди?

— Там, — указал рукой в сторону телеги, стоявшей почти в луже, возле которой толпились люди.

— Эй, ты, — солдат указал в мужика пальцем. Это ты предлагал ночлег за крейцер?

— Я, господин, — оживился мужик подбегая.

— Тебя зовут Яков?

— Ёган, господин.

— Ну да, как же иначе, присмотри за моим конем и вещами. Если что-то пропадет, я отрублю тебе пальцы. Понял?

— Понял, ага-ага.

— Если меня убьют, в сумке на седле, бумага, там имена моей матери и моих сестер. Они живут в Руудсдорфе. Коня и снаряжение отдашь им. Себе за услуги возьмешь двадцатую часть. Двадцатая часть это половина десятины. Понял?

— Нет, Господин, не понял, — испуганно ответил крестьянин. Солдат его уже не слушал. Отворачиваясь от него, он крикнул:

— И не вздумай своровать хоть пфенниг. Коннетабль, пойдемте, где ваши люди?

— Эй, вы, — крикнул мальчишка, — ко мне.

Стражники, шлепая по грязи и лужам, подбежали. Это были не молодые уже мужики, прожившие жизнь с копьем в руке и со шлемом на голове. Усатые, худощавые, но крепкие.

— А почему вы без щитов? — Спросил солдат. — Где ваши щиты?

Те молча уставились на коннетабля. Коннетабль тоже молчал.

— Ладно, значит, оба встанете вторым рядом. Первым рядом встанем мы с коннетаблем. Ты за мной, а ты за коннетаблем. Сразу выставите копья вперед, только не суй мне его подмышку, возьми чуть правее, будешь сторожить меня справа, а ты коннетабля слева. Из-за нас не вылезать. Вперед не лезете, нам не мешаете, и колите при первой возможности. Если у них щиты, колите в ляжки и пах, про голову — забудьте. И смотрите по сторонам, среди них должен быть лучник, да, должен быть, хоть один. Солдаты опять косились на коннетабля, но тот молчал.

— Все ясно?

— Ясно, господин рыцарь, — отвечал один из бойцов.

— И не вздумайте бежать, увижу, кто побежит — сам убью.

— Значит, драка будет? — Спросил один из стражников.

— Я постараюсь этого избежать. Нам нужно забрать у них баб.

— Значит, будет драка, — произнес второй.

— Думаешь?

— Ну, а кто ж по пьяни баб отдаст?

— Посмотрим. Читайте молитву, кто знает, и пошли.

— Коннетабль, а сколько вы сможете собрать людей, если мы заберем у них женщин?

— В замке сержант и два человека, но барон их брать не позволил. Шестеро на заставах охраняют дороги. Солдат остановился, коннетабль и его люди остановились тоже.

— Что с вами, коннетабль? Волнуетесь?

— Ну, я… не то что бы… нет, я готов сразиться.

— Это ваше первое дело?

— Ну, я пока что только конокрадов ловил, дезертиров отгонял, дебоширов из трактира в подвал сажал. А вот так… чтобы вот с такими… ну, это первый раз у меня.

— Да не волнуйтесь вы, я думаю, сегодняшний день мы переживем.

— Да?

— Да. Вежливо попросим вернуть баб. Вернут — мы уйдем. Не вернут — мы тоже уйдем. Пойдем собирать людей. И чем больше соберем, тем меньше у них будет охоты с нами драться. Ясно?

— Ясно, — сказал коннетабль.

— Ясно, — сказал один из людей коннетабля.

В харчевне было на удивление светло и тепло. В очаге горели дрова, абсолютно голая, простоволосая женщина, большой деревянной ложкой перемешивала что-то в большом котле на огне.

— Ой, — сказала она и присела на корточки, чтобы скрыть наготу.

Солдат осмотрелся, еще одна голая женщина лежала на полу между лавкой и столом. Над ней, за столом, сидел длинноволосый дезертир. Он был бос, и свои босые ноги поставил прямо на женщину. Еще один дезертир лежал на лавке у стены, а двое других уже стояли посреди харчевни. Один здоровенный детина так же был бос, и кроме штанов на нем был дубленый тулуп обшитый синим атласом, вещь была дорогая, но детине явно не по размеру. Он на нем едва бы застегнулся. Детина, словно хворостиной поигрывал вполне себе увесистой секирой. На втором была дорогая, двойной кожи подкольчужная рубаха, добрые сапоги, и он сжимал копье. На его левой руке у мизинца и безымянного пальца не хватало фаланг. У того, что сидел за столом, через всю левую часть лицо шел шрам, а у здоровяка не было половины левого уха. Тот, что лежал на лавке, встал, потянулся, взял не спеша копье, и тоже вышел на середину.

«Да, — подумал солдат, — народец резаный-рубленый, как бы коннетабль с его людьми не сбежали, глядя на них» — и произнес:

— Здравы будьте, братья-солдаты.

— И тебе, брат-солдат, здравым быть. — Отвечал тот, кто был в кожаной рубахе с заметным южным акценттом.

— Вдоволь ли у вас хлеба, братья-солдаты? — Спросил Волков.

— Горек хлеб солдатский, — заговорил тот, что встал с лавки, у него была рассечена верхняя губа, и не было зуба, он пришепетывал. — Из крови и грязи хлеб солдатский и его у нас вдоволь.

Он тоже говорил с акцентом. У солдата сомнений не было, это были ламбрийские наёмники.

На этом церемониальная часть была закончена, и тот, что был в кожаной рубахе, спросил:

— А что это вы так долго под дождем стояли? Стеснялись зайти, а, брат-солдат?

— Не хотели вас тревожить, брат-солдат.

— А что за люди с тобой, брат-солдат? — В каждом слове ламбрийца помимо акцента слышалась едкая насмешка. — Один, кажется, балаганный арлекин и два церковных попрошайки. Зачем ты их сюда привел?

Сидевший за столом лохмач весело заржал, двое других ламбрийцев тоже засмеялись.

— Нет, брат-солдат, это люди барона, — ответил Волков. Он окончательно убедился, что шанс победить этих людей в бою у них не было. Не смотря на то, что они без доспехов, не смотря на то, что они чуть пьяны, они зарежут всех за минуту.

«Сначала коннетабля, который стоит, разинув рот и выпучив глаза, он и мечем взмахнуть не успеет. Затем один займется мной, а остальные быстренько зарежут двух деревенских вояк, а потом всё… Мне конец, — думал Волков, — надо отсюда убираться».

Подтверждая его мысли, щербатый зашел справа, с той стороны, где нет щита, и встал в трех шагах.

— А-а, так это люди барона, — произнес ламбриец в кожаной рубахе. — Что-то мало у барона людишек.

— Так это не все, — ответил Волков.

— Ах, не все? А ты, брат-солдат, случайно не коннетабль?

— Нет, коннетабль он, — кивнул Волков на мальчишку. — Знаете, братья-солдаты, мы, пожалуй, пойдем.

— Куда же вы? — Засмеялся ламбрией в коже.

— А как же бабы? Мы же хотели забрать у них баб. — Произнёс коннетабль.

— Бабы? — Переспросил Волков и прошептал тихо. — Черт с ними, с бабами. Самим бы живыми уйти.

И тут он услышал звук, который не мог перепутать ни с чем. Чик-чик-чик-щ-щ-ёлк. Он не видел, что делал за столом лохматый ламбриец, но он прекрасно знал. И он ему крикнул:

— Брат-солдат, а не арбалет ли ты там натягиваешь?

— А хоть и арбалет, — задорно ответил лохматый из-за стола.

— А зачем тебе, брат-солдат, арбалет?

— А зачем ты, брат-солдат, вошел сюда с обнаженным мечом? — Сразу спросил лохматый арбалетчик.

— Мы уже уходим, — ответил Волков.

— Да уже нет, теперь то обождите, — ответил кожаный сухо и коверкая слова.

— Успокойтесь, братья-солдаты, — произнес Волков. — Давайте разойдемся без крови. — Он оглядел ламбрийцев: ни тени улыбок, и хмеля как не бывало. Сосредоточенные, готовые. Волков понимал, что сейчас может все начаться, и сказал: — Оружие у всех острое. И один только Бог знает, кто выйдет отсюда живым.

— Мы тоже знаем. — Ответил ему здоровяк в тулупе на совсем плохом языке.

— Так кто из вас коннетабль? — Снова спросил кожаный.

— Я коннетабль, — ответил мальчишка храбро, — и мы пришли забрать наших женщин.

— Так, значит, это ты? — Кожаный был как будто удовлетворён.

И тут лохматый, что сидел за столом, тихо свистнул. Сразу после этого ламбриец в кожаной рубахе ударил древком копья в пол. И всё началось, завертелось, без слов и предупреждений. Тонко тенькнула тетива арбалета, болт глухо звякнул о шлем и вошел в него почти до оперенья. Волков даже не успел подумать, в кого попало, а мальчишка коннетабль, выронив меч, сложился и упал на колени, а потом ткнулся лицом в пол.

— Режем! — Рявкнул кожаный и двинулся на Волкова.

Все всегда складывается не так, как планировалось. Ну, почти всегда. Солдат вроде и приготовился к тому, что может произойти, но оказался совсем не готов. И вот, мальчишка коннетабль мертвый на полу, а щербатый ламбриец наносит удар справа, как раз туда, где нет щита. На секунду, на долю секунду растерялся Волоков и думал только о том, выдержит ли кираса такой удар. И только когда закричал стражник барона, тот, что стоял за его спиной, он понял, что удар предназначался не ему. А дальше… Ну, а дальше все пошло как обычно. Сами собой включились рефлексы, выработанные годами бесконечных схваток, сражений и битв. И тут было все просто: тебя колют копьем — руби руки.

Щербатый не успел вытащить копье из оседающего стражника барона, когда Волков без замаха быстрым секущим ударом разрубил ему левую руку. Он бы ее отрубил, не будь у щербатого под рубахой красивых наручей из кожи, украшенных бронзовыми накладками.

— А-а, — заорал щербатый, оставив копье и трупе стражника. Он отпрыгнул, схватил правой рукой почти отрубленную левую и повалился на пол, заливая его кровью. Теперь предводитель ламбрийцев, тот, что был в дорогой кожаной рубахе, стоял перед Волковым. Это был сильный опытный мужчина, проживший большую часть своей жизни на войне. Он умело сжимал копье и готов был нанести удар.

У того, кто вышел со щитом и мечом против копья, всегда будет возникать вопрос: куда копейщик нанесет удар в пах или в лицо? Холодные и спокойные глаза ламбрийца не выражали ничего кроме сосредоточенности и внимания. Он не спешил. Не наносил удары. А куда ему было спешить? Секунды идут, тетива арбалета натягивается, нужно просто подождать, пока щелкнет фиксатор, пока на ложе ляжет болт. Он это понимал, и Волков это понимал. Поэтому Волков сделал шаг и выпад. Ламбриец легко парировал и тут же нанес удар. Волков просто кишками почувствовал, что удар придется в пах. Так и вышло. Волков щитом отвел удар, и наконечник копья звякнул о поножи. А меч солдата рассек воздух очень близко от лица и плеча копейщика. Снова пауза. Снова напряженное внимание обоих. Секунда. Две. Три. И вдруг отчетливо слышимый щелчок. Тетива натянута. Болт уложен на ложе. Арбалетчик снова свистнул.

«Значит, свистом он сообщает о своей готовности, а кожаный сейчас даст добро на выстрел».

И тут же ламбриец в кожаной рубахе ударил копьем в пол. Волков сразу отпрянул назад. Он слышал, как тенькнула тетива, отправляя снаряд в его сторону. Он ждал, что снаряд мелькнет мимо него… и тут же получил сильный удар копья в лицо. Этот удар убил бы его на повал, разломил бы челюсть, прошел бы через горло и рассек бы позвоночник сразу под черепом, если бы не горжет, прикрывающий горло и нижнюю часть лица. Горжет выдержал удар, и наконечник копья звякнул, скользнув в сторону.

Рефлекторно, не целясь, Волков по-дурацки отмахнулся мечом в ответ. Это был не удар и не выпад. Он не рубил и не колол. Просто махнул и слегка самым кончиком достал лицо ламбрийца. Достал самым кончиком, не сильно. Но меч у Волкова всегда был заточен до состояния бритвы. Большинство его коллег считало это излишним, но он всегда точил и точил своё оружие. Чистил и точил. И теперь этот слабый, неточный взмах рассек лицо ламбрийца от скулы до нижней челюсти так, что через щеку можно было вставить в рот палец, а кровь из раны потекла ручейком, заливая дорогую, двойной кожи, красивую, подкольчужную рубаху. «Какие бы вы не были опытные и сильные, а доспехи-то надо было надеть», — думал Волков. И тут он снова услыхал щелчок, снова тетива была натянута. Солдат буквально чувствовал, как лохматый арбалетчик кладет болт на ложу. Он инстинктивно поднял щит повыше, чтобы прикрыть голову, а глава ламбрийцев выплюнул добрую порция крови и заорал на ламбрийском:

— Да попади ты уже в него, дьявол тебя задери!

Волков снова сделал шаг назад и чуть подприсел, чтобы щит прикрывал как можно большую площадь тела, но арбалетчик попал в него, а не в щит. Болт звякнул о поножь и пробил его. И хоть и потерял силу, но вошел в бедро на палец. Волков практически не почувствовал боли, он сделал еще шаг назад и вовремя. Потому что ламбриец в коже нанес ему сильный удар копьем в грудь. Закрыть щитом он не успел. И не сделай он шаг назад, такой удар пробил бы кирасу. А так, наконечник просто толкнул его в грудь. Волков устоял, а лабриец ударил его еще раз в пах. Этот удар Волков отбил щитом в сторону и сам сделал выпад. Ламбриец с трудом, но увернулся.

А в это время последний живой из людей барона был уже безоружен, здоровенный ламбриец в тулупе на голое тело сломал ему копье, как будто это была хворостина, сбил с головы шлем и теперь стражник без копья, в подшлемнике он просто висел на руке здоровяка, не давая тому сделать замах топором.

— Рыца-а-арь, подсобите! — Орал стражник. — А то сгину!

Здоровяк пытался высвободить оружие, мотал стражника как тряпку, стуча им о стены и опрокидывая лавки. Но стражник вцепился в руку здоровяка, понимая, что тот сразу его убьет, как только высвободит.

— Рыцарь, подсобите!

— Держись! — Только и мог крикнуть солдат. Волков ничем не мог ему помочь. Он следил за кожаным и ожидал нового выстрела из арбалета. А кожаный начинал выдыхаться. Из, казалось бы, пустячной раны кровь текла и текла, заливая левую руку, плечо, грудь. Но ждать, пока он выдохнется совсем, было нельзя. Арбалетчик натягивал тетиву.

Не чувствуя боли, Волков двинулся на кожаного. Он знал, просто знал, что кожаный встретит его ударом в лицо. Так и вышло. Щитом Волков отвел копье в сторону, а сам рубанул наотмашь, справа налево низким выпадом. И попал, рассек ногу ламбрийца чуть выше колена.

— Стреляй! — Заорал тот, делая шаг назад. — Стреляй, разорви дьявол твою мамашу!

Волков не ждал, пока арбалетчик выстрелит, он снова сделал выпад, а ламбриейц снова встретил его ударом копья. И солдат его пропустил, но удар уже был вялым и неточным, не то, что первые удары. Копье только звякнуло о кирасу. А вот Волков рубанул его от души. Снова просто секущий удар справа налево. К таким ударам опытные фехтовальщики относятся с презрением, называя его солдафонским. Но по раненому и не защищенному латами врагу то, что нужно. Меч рассек левую руку выше локтя.

— Стреляй! — Заорал ламбриец, роняя копье.

Волков закрыл голову щитом и присел. И в ту же секунду болт пробил щит и вышел на полпальца с внутренней стороны.

«Чертовски хороший арбалет» — подумал солдат.

И тут же сделав шаг к ламбрийцу, прямым уколом в грудь убил его. Быстро, коротко, прямо в сердце. А в это время здоровяк все-таки вырвал у стражника барона и руку с топором и с оттягом рубанул им бедолагу. Кровь брызнула на стену фонтаном. Стражник захрипел, обмяк и повалился на пол, а здоровяк рубанул еще раз, чтоб наверняка. И теперь они смотрели друг на друга. И оба все понимали. У человека с топором мало шансов победить человека с мечом и щитом, и почти нет шанса победить человека в доспехах. Но у человека с топором есть дружок с арбалетом, а у человека в доспехах дыра в ноге и полный сапог крови. А еще человек в доспехах должен повернуться к человеку с топором лицом, после чего его щит не сможет защитить его от арбалетчика. Все оставшиеся в живых в харчевни были опытными людьми. Все всё понимали. Секунды шли. Здоровяк восстанавливал дыхание. Арбалетчик снова натягивал тетиву, а кровь из раны в ноге текла в сапог Волкова, и ему надо было что-то делать.

В шлеме и подшлемнике плохо слышно, еще хуже слышно, если под шлем надеть горжет. Но щелчок замка арбалета Волков слышал прекрасно. Надо было что-то делать. И он сделал единственное, что мог. Перехватив меч в левую руку, он выхватил из-за спины из-за пояса топор. И, вложившись в бросок, швырнул его в арбалетчика. Тот не ожидал ничего такого и закрылся от топора арбалетом. Арбалет выстрелил, и болт впился в потолочную стропилу. И тут же солдат заметил краем глаза движение. Он машинально поднял щит и получил страшный удар в него. Дорогой рыцарский трехслойный, клееный, оббитый толстенной кожей и окантованный медью щит треснул пополам. Такого в принципе не могло быть, но теперь это было два щита, связанных между собой кусками кожи и медного канта. Сразу пришла старая боль в левой ключице. Старинная, родная и привычная, с которой он не расставался долгие годы.

А здоровяк замахивался топором опять, держа топор двумя руками. Вряд ли какой шлем выдержал бы такой удар. И уж точно никакая голова.

Отклонив голову в сторону, Волков поднял над головой обломки щита и поддержал их рукой с мечом. Это все, что он успел сделать, прежде чем топор опустился на него. Часть силы удара щит и меч погасили, но даже после этого тяжелая железяка с треском опустилась на левое плечо кирасы. Волков аж присел от тяжести удара. Меч улетел за спину и звякнул о пол. «Вот теперь точно мне конец» — подумал он, приходя в себя и глядя, как верзила снова поднимает свой топор. Машинально, плохо слушающейся левой рукой, на которой все еще болтались обломки щита, он вцепился в правую руку ламбрийца, в которой тот зажимал топор, а правой рукой попытался схватить его за горло. С таким же успехом можно было попытаться схватить за горло быка-трехлетка. А ламбриец левой рукой взял его за горжет, чуть приподнял и впечатал в стену. Он прижал его к стене, но не мог рубить топором. Поэтому своими железными пальцами он полез Волкову под шлем и не то хотел выдавить глаза, не то просто раздавить череп или заткнуть нос и рот. Сила этого человека была огромна. Волков буквально задыхался, его шлем слетел вместе с подшлемником, но ему не хватало воздуха. И перед глазами уже поплыли черные круги, из последних сил он держал правую руку здоровяка, своей левой, которой тот держал топор, а в голове пульсировала только одна мысль:

«Надо дотянуться до сапога. Надо дотянуться до сапога. Надо дотянуться до сапога. Это последний шанс».

Он согнул ногу в колене и нащупал стилет. Рукоять оружия привычно легла в руку. Он вытащил его из сапога и сразу же ударил здоровяка под левое ребро, снизу вверх, к сердцу. Каленая, заточенная, четырехгранная сталь вошла в тело без сопротивления, но ничего не произошло. Ламбриец продолжал его душить. Волков ударил еще раз. И еще. И еще. Его рука была уже залита кровью по локоть, и только тут здоровяк отпустил его и, обмякнув, завалился на пол. Волков отлип от стены и повалился на него. И тут же в то место, где он стоял, впился арбалетный болт. Ламбриец умер без стонов и криков. Раз и все. А Волков пытался отдышаться, лежа в обнимку с трупом здоровяка. Пытался отдышаться и не мог. Он знал, что надо вставать, что уже возможно сейчас к нему идет арбалетчик. Он подойдет и просто выстрелит в лицо. Либо просто возьмет копье, топор или даже его собственный меч и зарежет его как ребенка. Но сил встать не было. Красное марево плыло перед глазами. Хотелось просто дышать, дышать, дышать. Но жить ему хотелось еще больше. С трудом перевернувшись на живот, он осмотрелся. Его меч лежал между лавкой и столом, и он не видел арбалетчика. Скорее всего, тот тоже его не видел. До меча тоже нужно было дотянуться. Вытащить топор из-под мертвого ламбрийца сейчас он не смог бы. И все, что у него было — это обломки щита и стелет. Стелет, конечно, вещь нужная, но лучше дотянуться до меча. И ту он услышал женский крик.

— Он тикает! — Кричала баба, та, что во время драки лежала около очага и подвывала от страха. Волков видел ее. — Вон он! — Она указывала пальцем.

Солдат поднял голову и посмотрел в ту сторону, в которую указывала баба. Он увидел зад и ноги человека, который вылезал в окно. Собрал последние силы, Волков встал, поднял меч, хромая и шатаясь, пошел к окну, но не успел. Арбалетчик вылез на улицу. Солдат огляделся. В харчевне были две одуревших от страха бабы, храпящий ламбриец с разрубленной рукой, валявшийся в луже крови и он. Все остальные были мертвы. Волков скинул обломки щита, взял умирающего ламбрийца за ногу и потащил к выходу. Таким и увидели его крестьяне, стоявшие на улице. Шатающегося от усталости, залитого кровью с ног до головы и с болтом, торчащим из левой ноги. Он бросил убирающего ламбрийца около лужи и посмотрел на крестьян. Те смотрели на него с ужасом и осеняли себя святыми знаменьями.

Шел дождь.

И тут мальчишка, конопатый и грязный, стоявший у угла харчевни, звонко заорал:

— Рыцарь, господин рыцарь, вон дезертир, к пруду побежал.

Тут же загалдели другие мальчишки, и весь народ потянулся к углу харчевни.

— Бежит, собака, лови его!

Мужики кинулись за ним следом. Волков не побежал за ними, хромая он пошел к своему коню. Мужик, которому он приказал сторожить вещи, произнес:

— Глаз не отводил, все в целостности.

Солдат молча снял с седла мокрый плащ, кинул его мужику через плечо, скинул мешок с доспехами на траву, морщась от боли, залез в седло.

— Следи за вещами, — сказал он мужику и дал коню шпоры.

Ламбриец бежал по размокшей дороге, он был бос, а за ним неслись мальчишки, словно гончие, поднявшие кабана. Приближаться к нему побаивались, но не отставали не на шаг. Мужики и бабы держались чуть поодаль. Волков обогнал их всех, догнал дезертира у пруда. Тот запыхался, устал, и остановился у воды, он улыбался.

— А ты лют, брат солдат, — произнес дезертир, улыбаясь. — Ох и лют.

Это был настоящий арбалетчик. Не высокий, жилистый, лохматый.

Арбалетчиков ненавидели все, особенно рыцари, рейтары и жандармы, да и ландскнехнты и пикинеры тоже. Уж больно смертоносны были их подлые болты, прилетающие неизвестно откуда и иногда пробивающие любую броню.

— Может, отпустишь меня? — Спросил арбалетчик.

— Пошли со мной, — сухо ответил Волков.

— Ага, чтобы твои мужики меня кольями забили? — Усмехнулся ламбриец.

— Тебя никто не тронет, я отведу тебя к барону, — сказал солдат.

— Ну да, хрен редьки то послаще будет, — засмеялся арбалетчик. — Твой барон меня повесит, а то и колесует за коннетабля. Не хочу ни висеть, ни на колесе кататься.

— Ну, так надо было погибнуть в бою, — ответил Волков.

— Надо было доспехи надеть, я этим дуракам говорил, а они смеялись. Досмеялись теперь, все мертвые лежат.

Начали подходить люди. Бабы стояли подальше, мужики ближе, а мальчишки так и вовсе лезли под коня.

— А ну-ка отошли все, — рявкнул Волков.

Мальчишки как воробьи разлетелись в стороны.

— Ну, так что, сдаешься? — Спросил солдат.

— Да нет, конечно, — улыбаясь, ответил арбалетчик. — А ты лют, брат-солдат, ну, прощай …

Он выхватил из рукава рубахи нож и кинулся на Волкова. Бабы завизжали. Волков просто выставил вперед меч, меч вошел в правую часть груди и вышел чуть ниже лопатки. Арбалетчик откинулся, выронил нож, попятился и плашмя упал рядом с водой на спину. Волков повернул коня и поехал к харчевне. Он не хотел смотреть, как умирает ламбриец, не было у него к нему никакой злости. Меч он в ножны не прятал, держал в руке и смотрел, как капли дождя смывают кровь со стали.

А тем временем на площади, возле харчевни, уже стояла большая телега. Мужики складывали на нее стражников барона и коннетабля. Волков подъехал ближе, чтобы взглянуть на мальчишку, и к своему удивлению увидел в телеге синий тулуп ламбрийца, секиру, копье. Какой-то мужик тащил к телеге другое снаряжение ламбрийцев.

— А ну стой, — зарычал Волков.

Мужик испуганно остановился.

— Ты куда все это тащишь?

— Барону, — испуганно пробормотал мужик.

— Что?

— Барону отвезти приказано.

— Кем? — спросил Волков.

— Так старостой, — ответил мужик.

— Где этот староста? — Заорал солдат, оглядываясь.

От телеги отошел седенький мужичок и произнес:

— Тут я.

— Воруешь, крыса ты амбарная?

— Ничего я не ворую.

— А куда мое добро тащишь?

— А нет тут вашего добра, — неробко отвечал староста. — Все, что на земле барона найдено, все принадлежит барону. Такой закон.

— Закон? — Заорал Волков, выходя из себя. Он склонился к мужику и схватил его за волосы. — А не юрист ли ты?

— Я староста, — предупредил тот, пытаясь отодрать от себя руку солдата.

— Так вот, знай, вонючая амбарная крыса, — заговорил Волков прямо ему в лицо. — Все, что взято в бою, принадлежит взявшему, вне зависимости от того, на чьей земле это было. На земле барона или на земле графа, герцога, курфюста, епископа или даже папы. Я взял это в бою, все эти вещи мои!

И тут он увидел мужика, который из конюшни выводил прекрасных ламбрийских коней.

— Эй ты, урод, — заорал Волков, — а ну верни моих коней в конюшню.

Мужик испугался и повел коней обратно.

— Ты понял, крыса амбарная? — Сказал солдат старосте. — Верни все мое добро на место. Иначе… — Он даже привстал на стремена. — Если я узнаю, что кто-то взял хоть одну мелочь — я отрублю вору руку.

— Я доложу об этом барону, — обиженно произнес староста, — он-то вас не похвалит за такое.

Волков уже его не слушал. Он подъехал к мужику, который стерег его добро, слез с коня, кинул ему поводья.

— Собери все мои вещи, потом почисть и покорми коня и смотри, чтобы ничего не украли.

— Уж я расстараюсь, — заверил его мужик.

— Как тебя зовут? Яков, наверное.

— Ёган.

— Ну да, конечно, Ёган, и одежду мою потом вычистишь.

— Вычищу! — Обещал мужик.

Глава вторая

Во время схватки он почти не чувствовал боли, было не до того, а теперь боль пришла. Торчавший из ноги болт при каждом шаге будто бы вырывал кусок плоти. Аж зубами скрипеть хотелось. Около лужи все еще валялся ламбриец с почти отрубленной рукой. Он был весь в круглых мелких ранках. Его кололи вилами не менее десяти раз. Волкова это не удивило — обычное дело. Мужики при первой возможности всегда отыграются на солдате. Стоит только упасть, как со всей округи сбегутся мужики, чтобы пырнуть тебя вилами. Чтобы ответить за все те непотребства, что солдаты вытворяют со смердами. Везде, где только не запретит офицер. Как говорил маршал Фон Бок: «Война должна кормить себя сама». Война и кормила. Солдаты грабили смердов, а Фон Бок и его капитаны набивали свои сундуки золотом, ну а крестьяне, где могли, мстили солдатам.

Волков вошел в харчевню, и к нему тут же подошел пузатый мужичёк в чистых штанах и рубахе. И даже в небольшой зеленой фетровой шапочке, такой, какие носят представители городских цехов, на шапке даже было небольшое перо. Мужичёк поклонился. Не очень низко, и шапку не снял. Произнес:

— Я хозяин этого заведения и я благодарю вас, господин рыцарь.

— Я не рыцарь, — прервал его солдат.

— Да? — Хозяин харчевни чуть растерялся. — Ну а…

— Мне нужна горячая вода, — опять перебил его солдат, — чистые тряпки, мне нужен кузнец и врач.

— А у нас нет врача, только коновал, а воду и тряпки сейчас сделаем.

В беседу робко вмешался пацан, мальчишка лет шестнадцати:

— Так в монастыре есть монах-лекарь.

— А ну займись делом, болван, — рыкнул на него хозяин, — лезет еще. Кто тебя спрашивал?

— Помолчи, — остановил его солдат, — где есть лекарь?

— Да в монастыре же есть! Но до монастыря ехать долго. Засветло туда уже не попасть, а ночью они ворота не откроют, сколько не проси. В городе тоже есть врач, но до города еще больше ехать.

Волков с трудом дошел до скамьи и уселся под светильник. Поманил парня:

— Эй, парень, подойди.

Тот сразу подошел.

— Помоги снять доспех. Расстегивай ремни. Как тебя звать?

— Меня? Ёган.

— Ёган? Естественно, Ёган, а как же иначе? — Усмехнулся солдат. — Первым делом сними горжет.

У парня не сразу получилось.

— Да не так это делается, криворукий, — прокомментировал хозяин, глядя на работу парня, — вот болван уродился.

— Я просил горячую воду и тряпки, — рыкнул на него Волков. — Неси, а он без тебя разберется.

— Сейчас распоряжусь, — пообещал хозяин и ушел.

— Ты у него работаешь? — Спросил солдат, глядя на уходящего хозяина.

— Ага, — ответил Ёган, ковыряясь в пряжках. — Это мой отец.

Наконец он смог расстегнуть горжет и принялся за наплечник. Парень пыхтел, дело не двигалось.

— Ну? — Нетерпеливо подгонял его солдат. Его начинало подташнивать, и от потери крови кружилась голова.

— Пряжка замялась, погнулась, — объяснял парень. — Сильно же вас вдарили, все железки помялись.

— Тогда режь ремень.

— Всё, нет нужды, расстегнул.

Он стянул наплечник и положил его ряжом с бувигером. Снял правый наплечник, стал снимать панцирь. Волков морщился от боли. Плечо и ключицы болели, удар топора был страшный.

Ёган, тот Ёган, которому Волков приказал почистить коня и собрать все снаряжение ламбрийцев, вошел в харчевню с охапкой оружия и лат.

— Господин, куда это? — Спросил он.

— Положи на стол. — Сухо ответил солдат.

Слуга стал складывать на стол седла, роскошное ламбрийское оружие, великолепную ламбрийскую броню, сбрую. Солдат чувствовал себя нехорошо, но сразу в уме прикидывал, сколько это стоит. Сумма выходила немалая. На секунду он даже забыл о боли в ноге.

— Господин… — Ёган замялся.

— Ну?

— Вот тот, что у стола лежит…

— Ну?

— Сапоги у него хорошие.

— И что?

— Мне в пору.

Волков посмотрел на его коротковатые грязные штаны и босые ноги, а молодой Ёган снимал наголенник как раз с левой ноги. Любое прикосновение к которой вызывало боль. Чуть подумав, солдат сказал:

— Бери.

Тот Ёган, молодой Ёган, отложил наголенник и удивленно посмотрел на солдата, спросил:

— Вот те сапоги вот этому босяку? Да ему и онучи счастьем были.

Волкову захотелось двинуть парню кулаком в физиономию, еле сдержался. Только рыкнул:

— Снимай дальше. И сапоги снимай, и поаккуратней.

Он чувствовал себя все хуже. Видимо, действительно потерял много крови. Ёган взялся за левый сапог. Волков уперся в лавку руками и сквозь зубы произнес:

— Тяни.

Парень с трудом стянул сапог с ноги и сказал:

— Бог ты мой, да он весь в кровище.

Волков тяжело дышал и молчал.

— Кровь обмыть нужно, — сказал Ёган, — сейчас сестру позову.

А таверна тем временем наполнялся людьми. Пара теток смывала кровь с пола, еще одна шевелилась у очага. Ёган большой раздевал трупы, собирал вещи, складывал их на стол рядом с Волковым. Вскоре большой стол был завален, а сам Ёган уже ходил в красивых сапогах.

— Господин, — произнес он вкрадчиво, — я у них деньги нашел. Два талера. И медь.

— Что все, что ли?

— Все, что нашел. И вот еще, что в сапоге было, — отвечал Ёган, протягивая солдату бумажку.

— Что там?

— Не знаю, я не грамотный. Буквы какие-то.

— Кинь на стол, — сказал солдат. Ему было сейчас не до бумажек. — Ты в конюшне был?

— Был, господин. Кони кормлены и ваш, и ихние. Все седла и уздечки я сюда принес.

— Хорошо. Теперь мне надо болт из ноги вытащить.

Глаза мужика округлились:

— Ох, господин, не знаю, смогу ли. Руки у меня грубые.

— Ты и не должен. Коновал мне нужен и кузнец, видишь? — Солдат указал на черную, от крови, палку. — Кузнец нужен, обрезать ее. А потом щипцы нужны, наконечник достать.

— В Верхней Рютте есть и кузнец, и коновал.

— Бери коня и скачи. Скажи, что бы инструменты брали.

— Коня? Мне?

— Верхом ездить умеешь?

— Умею.

— Ну, так давай.

— Я бегом, господин. — Он кинулся бегом из харчевни.

«Старается, надеется заработать какую-нибудь деньгу помимо сапог», — подумал Волков.

Пришел молодой Ёган, принес чистые тряпки, присел рядом и стал рассматривать торчащий из ноги болт. Сказал:

— Сейчас сестра воду принесет. — Помолчал и спросил: — А не страшно вам было одному с дезертирами биться?

— Мне сейчас не до рассказов. Мне сейчас монах врачующий нужен. И лекарства нужны.

— Лекарств у монахов много. Тюки, травы, мази, банки разные.

— Бери коня одного из конюшни. Скачи, попроси лекарств, если сам приехать не сможет.

— Лекарств? А каких?

— Чистотел в порошке, сарацинской воды, маковых капель, сухой ромашки. Запомнил?

— Нет. Какой воды?

— Сарацинской, болван. Он должен знать, они ее делают. Если спросят денег — скажи, что заплачу, сколько скажут.

А коня с седлом брать?

— Бери с седлом.

Парень обрадовался и убежал.

Волков увидал молодую женщину, которая несла большую глиняную чашку горячей воды, которая обжигала ей руки. Солдат узнал ее. Этот она лежала между столом и лавкой, а ламбриец ставил на нее ноги. Она была высокой, не худой, Волков не назвал бы ее красавицей, но другие его сослуживцы девиц таких обожали. Грудастая, с крепким задом и сильными бедрами. Волосы светлые, с заметной рыжинкой, а под глазом у нее был синяк, и ухо левое было сине-фиолетового цвета. Одежда была ее замызгана и заношена, если у нее был муж, то он ее явно не баловал. Женщина поставила чашку воды на стол рядом с солдатом.

— Вот, вы просили, — чуть пришепётывая произнесла она.

— Я просил ведро.

— Ведро? — Удивилась молодуха. — Куда ж вам ведро, вы ж не барыня. — Волков заметил, что у нее нет зуба.

— Это тебя дезертиры били? — Спросил солдат, рассматривая ее лицо.

— Ага, по глазу и по уху, — кивнула девица.

— А зуб?

— Нет, зуб это меня теленок в детстве боднул.

— А ты замужем?

— Нет, сваты сто раз приходили, да папка не благословляет.

Она чуть повернулась, чтобы уйти, а Волков машинально всей пятерней схватил ее за зад. Зад у нее был молодой, крепкий, словно каменный.

— Эй, чего это вы лапаетесь? — Девушка оттолкнула его рукой, возмутилась и пристыдила его: — Из них кровь хлыщет, палка из ноги торчит, а они все туда же, лапаться.

Она гордо вскинула голову и пошла прочь. Отступившая на пару секунд боль вернулась снова, и солдат вспомнил первого в своей жизни вербовщика — одноглазого сержанта и его фразу: «Раны, болезни и смерть к контракту прилагаются».

Раньше паренек в таких заведениях не был. Впрочем, он и в других не был, а уж в таких чистых и светлых тем более, но он знал, что именно здесь, в таверне «Дверь настежь», сидит настоящий вербовщик, поэтому он и пришел сюда. Вербовщиков было несколько, он узнал их сразу, в ярких одеждах и начищенных латах они втроем сидели за чистым столом. Перед ними горели свечи и стояли тяжелые глиняные кружки.

— Эй, — окрикнул парня крупный мужик в замызганном камзоле. — Ты чего тут?

— Я к вербовщикам, — ответил мальчик. Мужик молча указал направление пальцем, но парень и без него уже знал, куда идти. Обходя столы с шумными и не очень посетителями, он подошел к столу, где сидели военные.

— Так-так, — сказал одноглазый, седой мужчина, — никак еще одна птаха летит в наши силки. Так ты к нам, солдат?

Одним глазом он уставился на парня, двое других тоже разглядывали его, и все улыбались.

— Ну да, я завербоваться хотел, — произнес мальчик.

— Ну что ж, мы можем записать тебя в отряд капитана Блоха. Мы вербуем добрых парней для капитана Блоха.

— Ну, давайте к Блоху, — согласился парень.

Он чувствовал себя неловко, так как почти все посетители таверны с интересом наблюдали за ним.

— Трактирщик, эй, ты, чертов трактирщик, а ну пива, новому бойцу славного капитана Блоха, — заорал на всю таверну краснощекий военный, сидевший по правую руку от одноглазого сержанта.

— Садись, — почти приказал мальчишке сержант, и указал на лавку напротив себя. — И давай-ка поговорим как старые друзья.

Тут же перед парнем появилась большая кружка с пивом.

— Хлебни-ка, — приказа сержант, — и хлебни побольше, и запомни этот вечер, потому что сегодня начнется твоя новая жизнь, в которой у тебя будет куча серебра…

— А может и золота, — вставил краснощекий.

— А может и золота, — согласился сержант. — Все у тебя будет: схватки, пиры, победы, молодые девки.

— И опытные бабы, — снова вставил краснощекий. — Вот ты, каких любишь баб? Молодых или опытных?

— Э, — только и смог сказать мальчик.

— Видно парень еще не определился с этим вопросом, — сказал сержант. — У него еще есть время.

— Да, пока ему еще намотали кишки на пику, — вставил третий.

Люди, сидевшие за соседними столами, дружно засмеялись.

— Не слушай его, — сказал одноглазый сержант. — Мне почти шестьдесят, а мои кишки при мне.

— Кишки-то твои при тебе, а вот где твой глаз? — Снова вставил сидевший по левую руку военный.

Люди за соседними столами снова рассмеялись.

— Хлебни-ка, парень, и запомни: только с мечом в руке ты можешь стать по-настоящему богатым, — продолжал сержант.

— А если тебе повезет, — продолжил за товарища краснощекий, — то ты можешь стать и благородным.

— Точно, сказал сержант. Я своим единственным глазом видел, как посвятили в рыцари одного человека. Так что не упусти свой шанс, парень. Ну, что, ты готов записаться в отряд славного капитана Блоха? Только сразу не отвечай, сделай хороший глоток пива.

В таверне все притихли, все наблюдали за парнем. Тот послушно сделал большой глоток и вместо согласия задал вопрос:

— А какова плата будет?

Посетители довольно загудели, а сержант произнес:

— Молодец, сразу видно — человек дела, — он одну за другой выложил на стол перед парнем четыре новеньких серебряных монеты, — гляди, какие красивые талеры. Отчеканены на монетном дворе курфюрста Пеннеланда. Эти прекрасные монетки ты получишь за год верной службы, а одну из них ты получишь сразу, как только поставишь палец под контрактом. Ну что? Как они тебе?

Мальчик, не отрываясь, смотрел на монеты. Это были огромные, огромные деньги, которые бы решили все вопросы мамы и сестер.

— Глядите, как ему нравятся эти монеты, оторваться не может! — Заржал краснощекий.

— Да, парень, чтобы заработать такие деньжищи хорошему мастеру-булочнику нужно не разгибаться полгода. Да при этом платить городской налог в магистрат, цеховой сбор, плату за улицы, за сажу, десятину попам и черт его знает еще что. А мы, вольные люди, никому ничего не платим.

— И даже, наоборот, с кое-кого мы сами можем собрать. — Вставил краснощекий и довольный собой отхлебнул пива. — А бабы, — добавил он, — тот же булочник должен еще и кормить свою бабу. А ты никому ничего не должен, а баба у тебя будет не одна, а десять. Маркитантки, крестьянки, горожанки.

— И даже монахини, — вставил третий военный, который, как показалось парню, был уже изрядно навеселе.

— Бывает и такое. — Согласился краснощекий. — В общем, все хотят подружиться с молодым и красивым солдатом.

— Ну, так что? Готов вступить в отряд храбрецов, которым будет командовать славный капитан Блох? — Спросил одноглазый сержант, улыбаясь.

— Готов. — Сразу согласился парень.

Зеваки за соседними столами, наблюдавшие за этим представлением, радостно заголосили и даже застучали кружками о столы.

— Вот и молодец, — сказал одноглазый, доставая из сумки бумагу. — Вот, твой контракт. Как тебя звать, парень? Нужно внести сюда свое имя.

— Ярослав Волков.

— Что? — Поморщился сержант. — Что это за имя такое? А ты, парень, какую веру исповедуешь?

— Нашу. — Молодой человек испугался, что сделка может сорваться, а ему так были нужны деньги, он судорожно из-под ветхой рубахи достал крест.

— А не еретик ли ты? — Не унимался сержант одноглазый.

— Да не еретик он! — Крикнул кто-то из посетителей. — Я с ним в один костел хожу, на одной улице живу.

— Тебя-то самого еще проверять нужно, — буркнул пьяный военный кричавшему, и народ в трактире засмеялся.

— Ладно, вот только имя у тебя восточное какое-то. Нормальному человеку такое не выговорить. Как, еще раз скажи, тебя зовут?

— Ярослав Волков.

Солдат поморщился:

— Будешь теперь Яро Фольков, вот. — Он, видимо, остался довольный своей придумкой. — Звучит, а?

— Звучит, — согласился парень. Он согласился бы на любое имя, лишь бы получить деньги.

— Хлебни-ка пива, — сказал краснощекий, а сам достал чернильницу и перо и стал вписывать новое имя на бумагу.

Парень выпил пива и поставил кружку, а рядом уже лежал контракт.

— Давай-ка, парень, мокни палец в чернила и ставь внизу листа.

Но мальчишка взял лист и начал читать.

— Эй-эй, что ты делаешь?

— Как что? Прочитать хотел. Мне отец говорил, что всегда нужно читать, прежде чем подписывать.

— Читать? — Фыркнул краснощекий. — Читать — глаза ломать. Откуда вы беретесь, такие грамотные?

— Меня отец учил грамоте, — робко ответил парень.

— Тут тебе читать ничего не нужно. Макай палец и припечатывай.

— Может, расписаться?

— Макай! — Настоял одноглазый.

— Макай, макай! — Загалдели люди в трактире.

Парень макнул палец в чернила и поставил отпечаток на лист бумаги.

— Ну, вот и славно. — Сказал одноглазый. — Трактирщик, еще одну кружку храбрецу!

Он протянул парню новый блестящий талер.

— Держи, это твой первый, а у тебя их будет еще сотни.

— Да тысячи! — Вставил пьяный военный. — Если только ты не станешь один из костлявых трупов в канаве у какой-нибудь крепости.

Парень прислушался к нему.

— Сдохнуть быстро, свалившись с осадной лестницы — это, можно считать, легко отделался. Намного хуже, — это когда тебе что-нибудь воткнут в брюхо, а помереть сразу не удастся. Будешь лежать где-нибудь и выть. А от тебя будет вонять дерьмом и гнилью. А брюхо твое будет расти каждый день, пока не станет величиной с бочонок, пока не лопнет, и вся твоя требуха не вывалится наружу.

Все присутствующие внимательно слушали пьяного солдата, и самым внимательным слушателем был мальчик.

— Но это еще не самое страшное. — Зловеще улыбаясь, продолжал солдат.

— Заткнись уже, Ральфи. — Попытался прервать его краснощекий.

— Пусть говорит! — Загалдели посетители, которые стали собирать вокруг их стола.

— Самое неприятное, — продолжал пьяный Ральфи, — это понос.

Многие слушатели засмеялись, подумав, что это шутка, но мальчишка слушал внимательно и был серьезен.

— Сначала ты будешь просто бегать в кусты три-четыре раза в день, проклиная судьбу и ротного повара. А со второй недели из тебя начнет литься не только еда и питье, но и кровь. И ты заметишь, что ноги твои худеют прямо на глазах, и ходить на них все труднее и труднее. А с третьей недели ты просто не встанешь и гадить будешь под себя. А к концу четвертой недели тебя вывалят с такими же, как ты, в поле, накроют рогожей и будут ждать, пока помрете, а затем закопают тихонько. И все. Рядом с каждым большим лагерем целые кладбища таких храбрецов, как ты.

— Да заткнись ты уже, Ральфи, а то получишь пару оплеух. — Прервал его краснощекий. — Такое, конечно, бывает, парень. Но не так часто, как врет тебе этот дурак.

— А как же этого избежать? — Спросил мальчик.

— Поноса?

— Да, поноса.

— Был у нас при лазарете один монах припадочный. Бубнил нам все время, что если мыть руки перед едой и кипятить воду, а не лакать как собака из лужи, то никакого поноса не будет, — сказал одноглазый.

— А я так думаю, что он врал все. Хотя скажу одно наверняка, благородные и офицеры поносом никогда не страдают.

— Господин солдат, мне нужно сходить домой. — Произнес мальчик и встал.

— А ну стой! — Краснощекий перегнулся через стол и схватил его за одежду.

Мальчишка испугался.

— А ты часом не из этих, ли? — Зарычал краснощекий.

— Из каких «из этих»? — Испуганно спросил мальчик.

— Из дезертиров. Задаток за контракт возьмут и тут же исчезают.

— Ты дезертир? — Сурово спросил одноглазый.

— Нет, я только хотел отнести деньги маме и вернуться.

— Черта с два. — Рявкнул сержант. — Кто-нибудь знает его мамашу? Кто отнесет ей деньги?

— Я! — Сказал кто-то из-за спины парня.

Чьи-то ловкие пальцы вытащили талер из мальчишеской ладони. А мальчик был так растерян, что даже не взглянул на того кто это сделал.

— Я отнесу, не беспокойтесь, друзья!

— Ну, вот и славно. — Сухо сказал сержант, единственным глазом рассматривая парня. — А то знаешь, что ждет тех, кто реши передумать и дать стрекача?

— Нет, — сказал мальчик, — не знаю.

— Их ждет длинная грубая веревка с петлей на конце. — Снова заговорил Ральфи. — Тебе еще предстоит сделать выбор, сынок: грубая веревка с петлей на конце, но один раз, или солдатская лямка на всю жизнь. Даже не знаю, что лучше. — Он невесело засмеялся.

— Брось, Ральфи, — сказал сержант. — У такого храбреца, как этот малый, дорогая будет усыпана серебром. Нужно только выбрать куда пойти.

— И куда же мне пойти? — Спросил парень.

— Куда-куда… — Задумчиво произнес сержант. — К примеру, в пикенеры тебя не возьмут. Потому что пика у них в десять локтей, ты ее просто не удержишь. Да и доспех у них дорогой. У тебя есть деньги на доспех?

Парень отрицательно помотал головой.

— Вот и я про то же. В рейтары и жандармы тебя тоже не возьмут. Так как ты безлошадный. А если и дадут тебе какого-то конька от казны, то это будет такая сволочь, злобная и упрямая бестия, что не ты на нем, а он на тебе будет ездить.

Все засмеялись.

— В арбалетчики тебя тоже не возьмут. Потому что эти мерзавцы о себе слишком большого мнения. Абы кого со стороны не принимают. Да и арбалет простой ты натянуть не сможешь, а на арбалет с ключом нужно столько же денег, сколько и на коня. И что же тебе остается, парень?

— Не знаю. Может, меченосец? — Робко проговорил мальчик.

— Мечи носят те, у кого на них есть деньги. Но не робей. Есть у меня для тебя хорошее местечко.

— Какое?

— Теплое.

— Ну что за место? — Волновался мальчик.

— Место при кухарке капитана Блоха.

Все окружающие опять засмеялись.

— Понимаешь, кухарка хорошая, но малость староватая и больно толстая, пудов восемь чистого веса, и поэтому, из-за своей полноты, малость воняет, и честно говоря, не такую уж и малость.

Люди покатывались со смеху.

— Так вот, нужно помогать ей мыться хотя бы раз в месяц.

Зеваки, собравшиеся вокруг их стола, смеялись и даже улюлюкали, а сержант не унимался.

— Обмывать ее телеса, скажу тебе, дело для храбрецов, типа тебя.

Смеялся даже краснощекий и пьяный Ральфи тоже. Все смеялись, кроме мальчика. Он сидел и внимательно смотрел на сержанта.

— Потому что, — продолжал сержант, — не все, кто видел ее промежности остались в своем рассудке. Вот погляди на Ральфи, он видел, и с тех пор пьет не просыхая.

— Ну, хватит уже, — вдруг произнес мальчик. Громко, сухо и даже резко.

Никто из собравшихся не ожидал, что этот мальчишка так может. Все перестали смеяться.

— Говорите, господин военный, в какой цех вы меня запишите?

— Ну, хватит так хватит, — произнес одноглазый, отхлебнув из кружки, — Пойдешь к корпоралу Ральфи, в лучники. Он, конечно, пьяница, но стрелок добрый. Думаю, и тебя стрелять научит. Я пишу в твой контракт, что ты теперь лучник.

Он мокнул перо в чернильницу и что-то написал в контракте, затем свернул его в трубку и отдал бумагу краснощекому.

— Все, парень, теперь ты контрактованный лучник капитана Блоха. Задаток ты получил, а увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются.

— Увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются, — повторил солдат поговорку старого сержанта. Волков так и не узнал, дошел ли его первый талер до матери, он часто думал об этом. А сейчас солдат сидел в унылой харчевне разглядывая коновала.

Коновал был высокий, грузный, лысеющий мужчина с плохо выбритым лицом. Он первым делом надел грязный кожаный фартук и осмотрел стрелу.

— Надо просто вытащить эту стрелу? — Предположил он.

— Надо, — согласился солдат. — Но она крепко засела в железе и выдергивать нельзя, потому что наконечник останется в ноге. Нужно будет сделать надрез.

— Ох, — тяжело вздохнул коновал.

— А вы, господин, и вправду хотите, чтобы эту стрелу вытаскивал я?

— А ты видишь здесь других коновалов, идиот? Ты ж вскрываешь свищи коням, нарывы коровам?

— Да, господин, но то коровы и лошади, или даже мужичье, а то вы…

— А потом рану нужно будет зашить. У тебя есть кривая иголка? Ты зашивал кожу лошадям?

— Да, господин, но то были лошади…

Солдат только сплюнул с досады, дал бы ему в морду, да встать не мог.

А вот кузнец солдату понравился. У него была пегая борода, крепкие руки и черные заскорузлые пальцы.

— Я обрежу деревяшку заподлицо, — сказал кузнец. — А потом приподниму, — сказал кузнец, разглядывая болт. — Потом мы снимем доспех и попробуем вытянуть ее.

— Ты щипцы принес? — Спросил солдат. — Наконечник так не выйдет, его придется щипцами тянуть.

— Щипцы принес.

— Хорошо, как вытянем наконечник, нужно будет зашить, пару стежков сделать.

— Шить я не мастак, господин, — сказал кузнец.

— Ну, хоть обрежь деревяшки и сними поножь. — Сказал солдат.

— Делаю. — Произнес кузнец, доставая из большого ящика инструменты и раскладывая их перед собой.

— Садитесь на стол, господин. А ты, деваха, давай сюда лампу и встань слева, чтоб свет не застить. Ближе подноси. Ну, держитесь, господин.

Солдат вцепился в край стола и вздохнул.

«Увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются» — вспомнил он слова сержанта. Каждое движение кузнеца отдавалось болью, а тот как назло не мог сделать что-то с одного раза. Не мог обрезать стрелу, не мог поддеть сталь. Почти все движения повторял дважды. Солдат понимал, что такую работу он делал впервые, поэтому молча терпел. Пальцы, ногти, вцепившиеся в стол, побелели. Со лба на нос скатилась капля пота. Но он молчал. Наконец, кузнец обрезал стрелу и снял доспех с ноги. Встал, вздохнул.

— Ну, вроде, я свою работу сделал. — Он поглядел на коновала, а на том лица не было.

— Ну, что встал? Давай, — пригласил коновала Ёган, — вытягивай палку из ноги.

— Я не могу, — вдруг сказал коновал, — не невольте меня.

Вдруг этот крупный мужчина всхлипнул и кинулся их харчевни проч.

— Вот дурак, а, — удивленно произнес Ёган.

— Боится, — сказал кузнец. — Он молодому барону коня лечил, тот распорол кожу на груди во время охоты. Он ее, вроде, зашил, а конь все равно сдох. Молодой барон его на конюшне два дня держал. Его и сына. Бил обоих. Вот он и боится.

— Даже инструмент забыл. — Произнес Ёган.

— Вытаскивай ты, — сказал солдат кузнецу.

— Вытащить попробую, а вот шить я точно не возьмусь, не с моими пальцами. Мне ими и иголку не удержать.

Он снова сел на корточки перед столом, взял щипцы.

— А ну-ка, деваха, свети. Мне внутрь заглянуть надо.

Солдат знал, что сейчас начнется то, от чего он будет скрежетать зубами. Так оно и произошло. Кузнец потянул за древко. Древко вышло, а наконечник остался в ноге. Тогда кузнец своими черными пальцами стал раздвигать рану, чтобы увидеть наконечник. Еще одна капля пота повисла на носу у солдата.

— Вижу его, подлеца, — сказал кузнец. — Хорошо, что неглубоко сидит. Только кровь его застит. Свети ближе, прямо сюда.

Девушка еще ближе поднесла лампу. Солдат зажмурился от боли, а кузнец все ковырялся и ковырялся в ране, пытаясь поддеть наконечник. Солдат уже был готов не выдержать, у него уже звенело в ушах, когда кузнец сказал:

— Все. — И бросил на стол рядом с солдатом черный, весь в сгустках крови, похожий на шип наконечник болта. — Фу, как будто целый день работал.

Волков чуть отдышался и произнес, глядя на девушку.

— Шить тебе придется.

— Эй, Брунька, — сказал Ёган, — бери иголку, кроме тебя здесь шить никто не умеет.

— Ноги-то я не шила ни разу, — сказала девушка.

— Больше некому, — сказал солдат, — придется тебе.

— Ну, раз некому, — девица залезла в сумку коновала, достала оттуда иголку, вдела нить, достала оттуда туес, открыла его, понюхала.

— Ну, что там? — Спросил Ёган.

— Она. — Сказала девица. — Мы борова такой же мазью мазали, когда его собаки подрали.

— Ну, что стоишь? Сшивай.

— Шить? — Спросила девушка Волкова.

Девица оказалась на удивление ловкой. Руки ее не дрожали, зрение было хорошее. Она быстро смыла грязь и в три стежка стянула рану. Потом смазала мазью из сумки коновала, затянула рану чистыми тряпками, после чего Волков переоделся. Он надел исподнее, то, что носил зимой, остатками теплой воды помылся. Ёган и Брунгильда помогали ему. Кузнец просто сидел на лавке и ждал оплату, вертел в руках наконечник болта, восхищался.

— Железо доброе, так его еще и закалили. Хорошая закалка. Железо пробил, и даже кончик не погнулся.

— Сколько я тебе должен? — Спросил его Волков, отправив девицу за едой.

— Случай особый. Пять крейцеров попрошу. Дадите еще два — я ваши поножи починю.

— Дам еще один, и почини поножи.

— Ну, пусть так. — Сказал кузнец, прихватил поножи и ушел.

Девушка принесла еду. Солдат совсем не хотел, есть, но знал, что есть нужно. Взяв тарелку и деревянную ложку, попробовал еду и отодвинул тарелку.

— Это что? — Спросил он у девицы.

— Так известно, что — горох.

— Без сала, без масла?

— У нас поденщики, да каменщики, да купчишки мелкие и так едят, трескают за милую душу. Не капризничают.

— Так тут даже соли нет.

— Так они и без соли трескают.

— Я тебе не поденщик.

— Да уж вижу, капризный, как барыня.

— Принеси молока с мёдом.

— И все?

— Да, все. Кстати, а где поденщики твои спят?

— Известно, где. На полу да на лавках.

— А комнаты есть? — Солдат вовсе не хотел спать ни на полу, ни на лавке.

— Есть одна.

— С кроватью?

— И с кроватью, и с тюфяком.

— Я буду там спать.

Папаша никого в ту комнату класть не велит.

— Плевать мне на твоего папашу. Спать буду в той комнате на кровать с тюфяком, а сверху простыню постели.

— С простыней? — Ехидно фыркнула девица. — И правда, барыня.

— Еще раз сравнишь меня с барыней — получишь по заду, а рука у меня тяжелая. Неси молоко и постели постель.

Буркнув что-то едкое, девица ушла.

— Ёган! — Окликнул Волков мужика, сидевшего и дремавшего на лавке.

— Да, господин.

— Перебери тряпки, посмотри, что можно отстирать, что зашить. Остальное выброси.

— Все доспехи и оружие отнеси в мою комнату. Лошадь мою почисть, а всех остальных покорми, — солдат кинул мужику маленькую серебряную монету.

— Все сделаю, господин. — Ответил Ёган, ловя крейцер.

— А где тот мальчишка, что поехал к монахам?

Тюфяк был старый, влажный и вонял гнилью, а вот простыня была хорошей, плотной. На некоторое время такая простыня задержит клопов. Нога, если ее не тревожить, почти не болело, а вот плечо ныло, ныло, ныло и ныло. Хотелось все время перевернуться и лечь поудобнее, или сесть, но, как он не вертелся, боль не проходила, выматывала, не давала уснуть.

«Увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются, — в который раз вспомнил слова старого сержанта солдат. — Это уж не извольте сомневаться. Ad plenum». Он подумал, что без маковых капель заснуть не сможет, и тут же заснул.

Глава третья

— Господин, господин! К вам пришли! — Тряс его Ёган.

— Что?

— Пришли к вам.

— Кто?

— От барона нашего.

Волков приподнялся на локте, огляделся, он был не в духе, заснул только под утро.

— Кто пришел-то? Ты можешь сказать? — Чуть раздраженно спросил солдат.

— Так командир стражи нашей. Удо его зовут.

— Один пришел?

— Один.

— Пусть входит.

Волков сел на кровать, прислушиваясь к своим ощущениям. Нога чуть кольнула, когда он сел, а вот с плечом все обстояло куда хуже. Шевелить рукой было больно.

И тут в комнату вошел высокий, под самый потолок, воин. Начищенный шлем, судя по эфесу, добрый меч, старинный кольчужный обер с капюшоном, не раз бывавший у кузнеца, поверх кольчуги чистый сюрко, белый с голубым. Цвета местного барона, как на щите при въезде в землю. Вошедшему не было и пятидесяти. Его подбородок был свежевыбрит, а почти седые усы свисали чуть ли не до груди. Сразу было видно, что это муж добрый, из старых воинов.

— Здрав будь, господин, — с заметным поклоном сказал он.

— Для тебя я не господин, но и ты здрав будь, брат-солдат. Пригласил бы тебя присесть, но, видишь, тут не на что.

Комната была, забила оружием, седлами, доспехами, попонами и сбруями. Все остальное пространство занимала кровать.

— Вижу, — кивнул великан. — Я слышал, и мой сеньор тоже слышал, что ты вчера бился за нас. Барон просит тебя в гости. Рассказать, как было, как погиб коннетабль. А то баба-дура плетет не пойми что.

— Не знаю, смогу ли сегодня, — ответил Волков, отбрасывая плащ одного из ламбрийцев, которым укрывался. На левой штанине исподнего красовалось большое бурое пятно засохшей крови, — хочу сначала, что бы доктор осмотрел рану. А то вчера ее здешняя девица зашивала.

— Да и плечо у тебя, брат, нездорового цвета, — заметил великан.

Волков покосился на свое плечо и ужаснулся. Даже в свете маленького окна было видно, что ключица и плечо сине-багрового цвета. Волков поморщился.

— Да, доктор тебе не повредит, — заметил человек барона. — Меня зовут Удо Мюллер. Я сержант барона. — Он протянул солдату руку.

— Яро Фольков, отставной солдат. — Волков пожал ее.

— Солдат? Просто солдат? Кухарка говорит, что ты один всех ламбрийцев перебил, — говоря это, сержант поднял с пола добрый нож в красивых ножнах, — простой солдат, вряд ли смог бы. Да и доспех у тебя добрый, да и конь не солдатский.

— Нравится нож? — Не стал хвастаться Волков.

— Ламбрийский, работы доброй.

— Дарю, — произнес солдат.

Сержант ухмыльнулся:

— Ну, спасибо. Ну, а что мне сказать барону?

— Скажи, что помяли меня, и болт я в ногу получил. Отлежусь, подлечусь и через пару дней приеду.

— Ну, добро. Лечись, брат.

— Бывай.

Сержант вышел из комнаты.

— Ёган, — позвал Волков.

— Что, господин?

— Пусть приготовят что-нибудь на завтрак. Два яйца вареных, хлеб, и молока согреют. И меда. Не забудь меда.

— Ага, распоряжусь, — он повернулся.

— Стой, и еще пусть ведро воды согреют. И девку вчерашнюю позови.

— Хильду что ли?

— Брунхильду, да.

— Так не придет она. Горе у них.

— Горе? Что за горе?

— Так старший сын трактирщика, брат ейный, которого вы к монахам послали, так сгинул он.

— Как сгинул?

— А так и сгинул. Уехал, и более его никто не видел.

— Он же на моем коне уехал.

— Ага, еще и седло взял. И, скорее всего, взял черного жеребца. Самого дорогого. Да, точно. Вороново взял. — Радостно сообщил Ёган. — Любой бы в его возрасте захотел бы по деревне на таком коне проехать.

— Чему ты радуешься, болван? Тот конь дороже, чем эта харчевня будет. Это боевой конь, он этого дурака сбросил где-нибудь да сбежал. Этот дурак с переломанными лытками в дорожной канаве валяется, а коня мне искать придется.

Но если и нужно было кого упрекать солдату так это себя, это позволил мальцу взять такого коня, сам виноват, впрочем, вчера ему не до коней было.

— Ну, так я подсоблю, — сразу стал серьезней Ёган, — вместе искать коня будем. Мне седлать коней?

— Сначала завтрак и воду, затем перебинтовать ногу, только потом седлать.

— Ага, распоряжусь.

Топая по лестнице, Ёган сбежал вниз, не закрыв дверь, а сам Волков повалился на кровать.

Он стал прислушиваться к себе, к своим ощущениям. «Увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются». А вот и она, самая страшная часть фразы — ожидание болезни после увечья. Он даже вспомнить не смог всех боевых товарищей, которые умерли после не смертельной, казалось бы, раны. И все у них всегда начиналось с двух верных предвестников смерти — жар и лихорадка. Волков вспомнил одного своего старого друга, который получил стрелу под ключицу. Стрелу и наконечник благополучно извлекли, а друг слег от жара, и его трясло как паралитика. В летнюю жару он тянул на себя одеяло и трясся от холода. И бесконечно пил. Пил и пил воду. На время он терял сознание, и ему становилось жарко, он скидывал одеяло. Но только на время. Затем снова кутался.

— Лихорадка, — сказал доктор.

— Пути Господни… — Сказал поп.

Вот теперь Волков лежал на кровати, слушал дождь и прислушивался к себе. Нет, жара, судя по всему, у него не было. А лихорадки тем более. Но он знал, что эти два верных предвестника болезни и смерти на первый день после ранения могут и не прийти. Когда-то он даже пытался читать медицинские книги, но про то, откуда берется лихорадка и почему приходит жар, там не было. Там было все: про разлитие черной желчи, про легочную меланхолию и про грудных жаб, но ни про лихорадку, ни про жар ничего. Только какая-то муть про то, что лихорадку приносит восточный ветер, а жар случается от духовных потрясений и любовной тоски. Но вся беда заключалась в том, что всех его знакомых и друзей нельзя было уличить ни в одном, ни в другом, да и восточный ветер с ними бы не совладал. Поэтому Волков продал толстые фолианты с картинками, которые он захватил при взятии Реферсбруга одному хитрому юристу. Как потом выяснилось, всего за пятую часть их настоящей стоимости.

Он встал, попробовал наступить на ногу. Боль была терпимой, намного менее чувствительной, чем в плече. Да, плечо болело, и болело так, что он даже не смог бы сам одеться.

— Ёган! — Крикнул в открытую дверь.

И услышал топот по лестнице.

— Завтрак еще не готов, вода не согрелась.

— Не могу сам одеться, помоги.

— Рубаха ваша постирана, высушили над очагом, — сказал Ёган, вытаскивая рубаху из сложенных в углу вещей. — Садитесь, давайте левую руку. Ух ты, ужас.

— Что там?

— Вчерась плечо таким синим не было. Косточки б целы бы были.

— Нужно ехать к монахам.

— Сейчас поедем, господин. Позавтракаете и поедем. Только вчерашние ваши сапоги не просохли, я их от крови-то отмыл, но у огня сушить не стал, что б не заскарузли.

— Правильно, посмотри у меня в вещах, еще один должны быть.

— Так я уже их достал.

— Молодец. Ты-то мне помогаешь, а дела свои делаешь?

— А какие сейчас дела? До уборки еще шесть недель, коровёнка наша сама пасется, в огороде жена ковыряется. Дел-то особых нету. Крышу, правда, хотел покрыть, течет. Да к зиме покрою. Авось, до зимы не смоет. А вот вы вчера монетку дали и сапоги. — Он поглядел на свои начищенные сапоги, которые резко контрастировали с остальным его гардеробом. И сказал удовлетворенно: — Добрые сапоги. Где б я еще такие взял? Да нигде. Мне все наши мужики завидуют. Ихние бабы их пилят, меня в пример ставят. Говорят что я проворный. Господина щедрого нашел, а я вас-то и не искал, просто первый на глаза попался.

— Пошли, проворный, умыться мне поможешь.

Даже завтрак становится непростым делом, когда работает только одна рука. Волков завтракал, а Ёган сел за соседний стол и что-то рассказывал. Солдат не прислушивался. У него болело плечо. И тут Ёган сказал:

— Вот, у дезертира в сапоге нашел, — и положил на стол кошельки.

— Кто нашел?

— Жена моя, да жена трактирщика. Полы мыли да за лавкой нашли. А еще в одежде и в вещах.

Он вытряс деньги на стол перед Волковым. Денег было немного, но кроме денег там было золотое кольцо. Тяжелое, с красным камнем. А еще там был клочок хорошей бумаги.

— Два с половиной талера без меди, мы посчитали. Никто ничего своровать не мог, мы все вещи собрали. Все цело.

— Да? А где тогда арбалет? Я его ни в вещах, ни в оружии не видел.

— Какой арбалет? — Спросил Ёган.

— Из которого мне ногу прострелили.

— Я спрошу у трактирщика. А еще трактирщик сказал, что эта бумажка, — он постучал по бумажке пальцем, — это вензель.

— Что? — Не понял Волков.

— Вензель. Трактирщик говорит, что в городе, в одном месте, он, правда, не знает, в каком, по этой бумаге можно кучу денег получить.

— Вензель?

— Ага.

— Может, вексель?

— Ага.

Волков никогда не видел векселей. Все расчеты в ротах происходили наличными. Он взял бумажку, но одной рукой развернуть ее не смог. Ёган помог ему. И он прочитал написанное, поглядел на мужика, спросил:

— Ты где ее взял?

— Так в сапоге было. Вот в этом, — Ёган похлопал рукой по правому сапогу. — Я его с мертвяка то тяну, а она и упала.

— Это не вексель.

— А что же? Трактирщик, вроде, грамоте и обучен, а прочесть не мог.

— Потому что она на ламбрийском.

— Трактирщик так и сказал. Не знаю, говорит, что за язык, не нашенский. Наверное, это вексель. А раз не вексель, то что это?

Волков знал ламбрийский. Почти треть его сослуживцев в гвардии герцога де Приньи были ламбрийцы. А еще Волков пару лет провел во Фризии. Там язык схожий. Он свободно писал и говорил на этом языке. Но он не все понимал в этой записке. Но в сути ни секунды не сомневался.

Волков почесал щетину и спросил:

— А в служении у барона есть ламбрийцы?

— Да по чем же мне знать? У него в замке куча всякого люда, может, и есть кто. А что в бумаге то?

Волков еще раз перечитал записку:

— «Сопляк, кажется, узнал про мельницу, — солдат чуть сомневался, правильно ли он перевел последнее слово, — предупредите господина с мельницы, а с сопляком разберитесь, иначе донесет барону. Но разберитесь так, что б никто не подумал».

Теперь Волков понял, почему ламбрийцы не стали договариваться, и почему хотели знать, несколько раз переспросили, кто из них коннетабль. Никто ничего и не подумал бы, пьяная свара в кабаке, и мальчишка мертв. А это было не свара. Точно не свара, его хотели убить.

— Ну, а что в бумаге? — Не унимался Ёган.

— Коней седлай, принести мне стеганку, кольчугу и оружие, но сначала помоги одеться.

— А зачем она вам? — Удивился мужик.

— Как-то неспокойно тут у вас.

Надев кольчугу с помощью Ёгана, он еще посидел и поразмышлял о записке, пока Ёган седлал лошадей.

Волков вышел на улицу и осмотрел осёдланных лошадей. Он был не доволен, ткнул пальцем:

— Это что?

— Потник. На лошадок кладут.

— Вот это вот, — он еще раз ткнул пальцем, — потник под вальтрапом сложился в складку. Если весь день ездить будем — к вечеру здесь будет потертость. А если потертость, то, может, и к вашему придурковатому коновалу придется идти… А это что? — Он потянул за подпругу.

— Что?

— Слабо. Во-первых, подпругу затягивать надо в два этапа. Затянул, дал выдохнуть лошади и еще раз подтянул. Во-вторых, что ж ты ей ее на пузе затянул? К груди надо ближе, на одну ладонь от ног. А уздечка…

— Что уздечка?

— Зачем коня душишь? Зачем так плотно под горлом затянул? Сделай все как следует.

— Да, господин.

Солдат прошел до конца харчевни, разминая ноги. И на углу харчевни увидел трех мужиков и старосту, с которым он вчера конфликтовал. Мужики грузили на телегу трупы ламбрийцев. Волков подошел ближе и коротко спросил:

— А поп где? Вы что, без попа хоронить собираетесь?

Мужики остановились и все дружно уставились на старосту, а тот смотрел на солдата и молчал.

— Оглохли? — Сурово спросил Волков. — Отвечай ты. — Он ткнул пальцем в ближайшего мужика. — Без попа хоронить собрались?

— Не знаю я, — сказал мужик.

— Что не знаешь?

— Вот это… Староста наш… — Мужик, моргая, косился на старосту, но тот продолжал молчать.

— Я знаю, что он староста. Я спрашиваю, где поп?

— Староста сказал… Это…

— Что «это» сказал староста? Отвечай, болван.

— За околицу.

— Что за околицу? Кладбище у вас там?

— Нет. Помойка там.

— Людей на помойку? Как падаль?

— Староста сказал… — Мужик был близок к потере сознания. — Сказал за околицу.

Волков повернулся к старосте.

— Бандиты они, душегубы. Чего с ними церемониться? — Наконец затараторил староста.

— То есть, ты тут решаешь, кого на кладбище хоронить, а кого на помойку выбрасывать? То есть, ты тут решаешь, кого надо отпевать, а кто еретик поганый или изверг отлученный?

Старосту выворачивало от раздражения, он даже покраснел. Но ответить боялся, молчал.

— Везите на кладбище. — Сухо сказал солдат мужикам. — Они тоже люди, и нашей веры.

— Командует он, — зло шипел староста. — Ишь… Как будто это его вотчина. — И уже громче добавил: — А платить? Платить-то кто будет? Яму то выкопать крейцер будет, да попу за отпой три кейцера.

Волков залез в сумку, достал несколько мелких монет и дал ближайшему мужику:

— Пусть поп отпоет как следует, и на могилу крест поставьте. Локтей десять, чтоб издали видно было.

— Да, господин. — Сказал мужик и с поклоном взял деньги.

— Командует он… — Продолжал шипеть староста. Его пегая бороденка тряслась. — Докомандуется…

Солдат его не слушал, пошел к лошадям. В этот раз Ёган переседлал лошадей правильно. Он помог Волкову сесть в седло и забрался сам.

— Куда едем? — Спросил солдат.

— А все на юг, туда, — Ёган указал рукой.

— Я с юга приехал, и ехал оттуда, — Волков указал чуть западнее.

— Ага. Там дорога вдоль реки, долгая. А вот так на юг к графскому замку и аббатству. По ней сынок трактирщика и поскакал.

— Ну, поехали.

Они неспешно выехали из деревни.

— Домов много пустых, — заметил солдат, оглядываясь вокруг.

— Так-то после чумы. Сорок дворов было. Шесть вымерло подчистую.

— А мне показалось, что пустых домов больше, чем шесть.

— Конечно, больше. Многие съехали. Вольные уехали отсюда на север. Несколько семей. А из крепостных кто-то в Большую Рютту перебрался.

Так они и ехали. Шел дождь. У солдата болело плечо, а Ёган болтал без умолку. А дорога больше напоминала две неглубоких канавы с водой. С одной стороны, справа, дорога поросла кустарником и редкими пучками орешника. С другой стороны редколесье, на долгие мили залитое огромными лужами, попросту став болотом, только с деревьями. Солдат накинул капюшон, дождь не прекращался.

— Староста, почитай, каждый день хоронил людей. Похоронит ребенка, а потом, глядь, и мать этого ребенка слегла. Опять могилу копай. С таких семей поп, дай Бог ему здоровье, под конец, за отпевание и деньги уже не брал. У людей и денег уже не было, семьи вымирали, — бубнил Ёган. — А потом, вроде, все на лад пошло. Даже свадьбы играть стали. И тут новая напасть.

— И что за напасть? Дезертиры?

— Не, дезертиры на юге лютуют. Вчерашние — так это у нас первые были. Молодой барон пропал.

— Как так?

— На войну поехал и пропал. Солдаты, что с ним были, вернулись, а он — нет. Ранен был. Поехал, наверное, домой, а по дороге его дезертиры убили где-нибудь.

Такое иногда случалось. Дестриэ, рыцарский конь, мог стоить огромных денег, доспехи тоже. Раненый рыцарь — желанная добыча для бандитов.

— У него, наверное, был хороший конь? — Сказал солдат.

— У него было два коня. Говорят, что одного из них он купил за двенадцать имперских марок. Я даже не знаю, сколько это денег.

— Это примерно пятьдесят коров. — Прикинул Волков.

— Пятьдесят?! — Ужаснулся Ёган.

— Примерно. Может, больше. Я точно не знаю, по чём у вас тут коровы.

— Моя худоба на крейцеров сорок потянет.

— Ну, тогда он еще больше отдал за своего коня.

— С ума сойти. А вдруг, такого коня убьют?

— Дестриэ — это турнирные кони, их редко убивают на турнирах. А в бой на таких только герцоги и графы идут. У них на много таких коней денег хватит.

Волков переехал с одной стороны дороги на другую, чтобы избежать огромной лужи. И увидел то, что они искали. Ёган продолжал говорить что-то про коров и коней, когда солдат его окликнул:

— Стой.

Лошади встали.

— Видишь? — Спросил Волков.

— Нет, а чего?

Ёган, скорее всего, и правда, не видел, а вот у Волкова глаз был наметан. Он такие картины видел сотни раз. Всю сознательную жизнь смотрел такое:

— Не видишь?

— Нет, а чего видеть-то?

— Вон, — солдат указал вперед, — копыта из канавы торчат.

— Где?.. А-а, вот она наша коняга.

Ёган проехал вперед шагов тридцать и спрыгнул с коня, Волков двинулся за ним.

Полузатонувший труп лошади лежал в придорожной канаве, только ноги торчали в сторону дороги. Дорогой конь был убит. Какое-то животное вырвало ему кусок из шеи. Ёган встал руки в боки и со знанием дела заявил:

— Волки.

— Где ты видел, что бы волки нападали на всадников, да еще такой кус из шеи могли вырвать. А почему дальше жрать не стали? Или волк один был? Да один бы никогда не напал бы.

— А кто ж тогда? Медведь?

— Не знаю. А у вас тут медведи водятся?

— Не видал, — признался Ёган. — Кабаны — да, лоси, опять же…

— Ты где-нибудь видел, что бы лоси грызли лошадей? — Спросил Волков и, оглядевшись вокруг, добавил: — Интересно, а куда парень делся? И следов никаких.

— Да какие тут следы? Все утро дождь льет. Хотя стоп, вот след. — Ёган остановился, — вот еще… Босые ноги…

Солдат тоже увидел отпечатки босых ног на глине.

— А парень босой уезжал?

— Не, они босые не ходят.

— Кто — они?

— Ну, они, семейство трактирщика.

— А не помнишь, в чем он был?

— Не помню. Может, в чунях, может, в деревяшках. Но не босой точно.

Волков слез и чуть прошелся подальше в редколесье. Следы терялись под водой, которой было залито все вокруг. Ёган стал орать, звать малого, но все было тщетно. Никто не откликнулся, и следов они больше не находили. Было тихо, сыро и безлюдно.

— Ты с коня седло сними. — Сказал солдат. — Седло ламбрийской работы.

— А то, как же, че ж бросать такую вещь, дорогую. Я бы подковы отодрал, да инструмента нет. А подковы то хорошие. Наш кузнец за такую работу крейцер попросит.

Волков смотрел, как Ёган ловко снял седло и с мертвой лошади, которая, к тому же, была полупритоплена.

«Из него вышел бы неплохой солдат, — подумал он, — из крестьян всегда солдаты получаются лучше, чем из городских».

Наконец, вымазавшись в глине, Ёган вытянул седло из-под мертвой лошади, отмыл его в луже.

— Красивое, — заметил он.

— Ламбрийское. У них все красивое.

— А почему так?

— Не знаю, — ответил солдат. — У них всегда все красивое. Наверное, земля такая.

— Какая? — Ёган залез на коня и поместил седло позади себя. — Вы там были, господин?

— Бывал.

— И как там?

— Там красиво. Горы, долины, дожди, много солнца, много рек. Все растет, все цветет. День — два пути до моря.

— Прямо рай там.

— Прямо рай, — согласился солдат. — А города один богаче другого. И все время воюют между собой.

— А чего воюют? Чего хотят?

— Не знаю. Благородным всегда чего-то не хватает. То земель, то денег.

Так, за разговорами, они доехали до монастыря. Широкий, приземистый со старыми стенами. Монастырь был старый, как говорится, намоленный.

«Стены толстые, но не высокие, локтей двадцать. Башен нет, рва нет. Ворота дубовые, на железной петле, но петли в кладке ходят. Три-четыре удара бревном — ворота вывалятся, хотя останутся целыми. Две сотни еретиков за два часа взяли бы этот монастырь, а они монастыри любят. В них всегда есть чем поживиться», — разглядывал монастырь солдат.

У ворот монастыря, на бревнах и пеньках, сидели люди. В основном бабы с детьми, но были и мужики. Все хворые и один увечный, с замотанной в окровавленную тряпку рукой. Его поддерживал мальчишка.

Ёган спрыгнул с коня и постучал в дверь. В двери открылось небольшое окошко.

— Моему господину нужно к брату-лекарю, — сказал он.

Ворота открылись, и солдат въехал во внутренний двор монастыря. Толстый монах закрыл за ними ворота.

— Отец, а когда отец Ливитус посмотрит раны моего господина? — Спросил слуга у толстого монаха.

— Братья трапезничают, — сообщил тот, — а после будет молебен, а после он вас примет. До вечера примет.

— Мы приехали из Рютте, нам бы до вчера обратно успеть. Может, позовешь отца Левитуса? — Заискивающе произнес Ёган.

— Сын мой, сюда все приезжают издалека. Всем нужен то отец Ливитус, то брат Иорис. А у нас сейчас трапеза, а затем молебен, — монотонно и пискляво бубнил монах. — Хотите, станьте под навес и ждите. Я и так пустил вас внутрь, хотя все страждущие ждут за воротами.

Волкова взбесил этот монах. Возможно, потому что под промокшим плащом, под холодной кольчугой боль в плече заметно усилилась. Он подошел к монаху, наклонился, схватил за шкирку и произнес прямо в лицо:

— Будь добр, жирный брат мой, сходи за отцом-лекарем и скажи, что человек, который получил ранение в схватке с дезертирами, просит его помощь. А иначе этот человек слезет с коня и тебе самому потребуется помощь отца Ливитуса. Ты понял, брат мой?

Монах скорчил елейную физиономию, закатил глазки и смеренным голосом ответил:

— Сын мой, а стоя перед вратами обители Господа нашего, что ты скажешь привратнику, когда спросит он тебя? А не обижал ли ты служителей Господа?

— Мой жирный брат, я отвечу привратнику, что почти двадцать лет воевал с еретиками и пару десятков их отправил в преисподнюю. А кости я переломал только одному жирному, спесивому монаху, который отказывал войну Божьему в сострадании.

— Не пойду я, господин, в трапезную. Пусть ваш холоп сам за Ливитусом идет, — ответил монах и обиженно ушел.

Ливитус был стариком лет шестидесяти, не утративший, в свои года зубов и рассудка. После того, как Ёган и совсем молодой монашек помог Волкову раздеться, отец Ливитус стал трогать и мять плечо. Он поднимал его руку вверх, отводил в сторону, чем причинял солдат боль. Но тот терпел.

— Да, господин, кто же вас так крепко приложил? И, главное, чем?

— Секирой.

— Секирой? И вы выжили?

— Я был в кирасе и бувигере. Знаете, что это?

— Хе-хе-хе, знаю, господин рыцарь, знаю.

— Я не рыцарь. Я простой солдат.

— Ах, вот как. Алчущий сольдо. Брат-солдат.

— Да. Брат-солдат.

— Ну, что ж сказать. С плечом у вас не все так плохо, как казалось.

— А, что, могло быть хуже?

— Осколочный перелом намного хуже. Но хорошего у вас тоже мало. Повреждена суставная сумка. И, кажется, вам, брат-солдат, придется искать другой хлеб, ибо ни щит, ни лук так хорошо, как раньше, вы держать больше не сможете. — Он повернулся к молодому помощнику. — Связывающую тугую повязку на ключицу и плечо и примотать к торсу. Бодягу и выварку шиповника с райской кашей под повязку каждый день. Покажи слуге господина солдата, как накладывать повязку, а я посмотрю ногу.

Молодой высокий монашек с огромными глазами смотрел на солдата с благоговением и начал учить Ёгана, как накладывать повязку. А отец Ливитус, осмотрев ногу, спросил:

— Кто шил? Чем обрабатывали? И зачем рану смазывали дегтем с медом? Вы ж не лошадь. Чем присыпали?

— Чистотелом, — ответил Ёган.

— А шил ты? — Спросил монах у Ёгана.

— Не-е, девка одна, дочь трактирщика.

— Молодец девка, дочь трактирщика. Замуж ее возьми.

— Да я уже женат.

— Слава Богу, рана не воспалилась. Добрый знак. — Сказал монах. — Дегтем мазали? Наверное, коновал насоветовал. Это лишнее, брат Ипполит даст мазь, и ждем три дня. Если жара не будет — значит, все хорошо.

— Я смотрю, вы сведущи в ранах, — заметил солдат, левую руку которого брат Ипполит затягивал широким бинтом.

— Сын мой, как и вы, я ел солдатский хлеб. Правда, солдатом не был. Сначала я собирал раненых, а потом стал помощником лекаря. Так, что ран я повидал достаточно.

— Думаю, вы преуспели в медицине.

— Почему вы так думаете?

— К вашим годам вы сохранили все передние зубы и выглядите бодрым.

— Избегайте излишеств, сын мой. Не ешьте, когда не голодны, не пейте вина и пива до пьяна. Ну, а зубы… Крепкая нитка, мел, мята и щетка. Ну, и сарацинская вода. Чистить два раза в день, и ваши зубы доживут до моих лет. Если, конечно, до моих дней доживете вы, что с вашей работой маловероятно.

— Приготовьте мне все это к следующему визиту, буду хранить зубы.

Юный монах и Ёган помогли ему одеться.

— Не взыщите, сын мой, но деньги я с вас возьму. С крестьян стараюсь не брать, у них нет ничего, а с вас возьму, не побрезгаю.

— Сколько?

— Мне нужны две козы. Вернее, не мне, а одной бабе с двумя детьми, у которой на стройке амбара мужика привалило бревнами. Теперь у нее два ребенка и муж-калека.

— Сколько стоят две козы?

— Девять монет.

— Ух ты, меня еще никогда так дорого не лечили. Но делать нечего, — Волков вытащил из кошеля две монеты по пять крейцеров. — Сдачу отдайте бабе с мужем-калекой.

— Благослови вас Бог, сын мой. Брат Ипполит проводит вас.

После мази и утяжки плеча боль в нем заметно притихла. И солдат стал разглядывать монастырь и, заглянув в одну раскрытую дверь, сразу остановился:

— Брат Ипполит, а у вас здесь, что, библиотека?

— Да, — сказал молодой монах и, помедлив, добавил: — но посторонним туда нельзя.

— И что, много там книг?

— Не перечесть. Сотни.

— А что за книги? На каких языках?

— Книги разные, пращуры наши были мудры. Философы были, геометры, богословы, ботаники.

— Ботаники? Кто это?

— Люди, знающие толк в выращивании капусты и пшеницы.

— А, что, есть и такие? Я думал, в таком ремесле любой мужик разбирается. А что еще есть там?

— Есть древние, воспевающие полководцев и битвы.

— А, историки.

Монах посмотрел на него удивленно. И кивнул:

— Да, историки.

Они вышли во двор.

Ёган помог Волкову сесть на лошадь.

— Ну, спасибо, брат Ипполит, — сказал солдат.

— Через три дня мы вас ждем, а повязку перетягивайте каждое утро.

Выехав из ворот, Волков неожиданно увидел красивый замок, стоявший на холме. Когда они ехали к монастырю, он его и не заметил.

— Чей это дом? — Спросил он у Ёгана.

— Госпожи Анны.

— Хозяйка — женщина?

— Несчастная женщина.

Волкову было неинтересно про чужие несчастья, но Ёган продолжил:

— Коннетабль, которого убили дезертиры, был ее сыном.

— А-а, тот мальчишка? Как там его звали? Хельмут Грюн?

— Нет, его завали Рут. Кавалер Рут.

— Так в этом доме живет его мать?

— Жалко женщину. — Сказал Ёган. — У нее месяца три назад пропала дочь.

— А муж?

— А мужа у нее вообще не было.

— Так бывает, — философски заметил солдат.

— Говорят, что она была это… того… — Он перешел на шепот, — дети ее были детьми старого графа.

— Барона?

— Да графа. Это земля графа, но не этого графа молодого, который сейчас граф, а его отца покойного, старого.

— А-а, Анна была любовницей графа, понял.

— А коннетабль кавалер Рут служил нашему барону. А у него была сестра, не помню, как зовут, вот она и пропала.

— А что это у вас люди пропадают? Девица эта, а теперь сын трактирщика.

— Так у нас, почитай, раз в две недели кто-нибудь пропадает. С зимы началось.

— А что ж граф не наведет порядка? Чем барон занимается?

— Так молодому графу пятнадцать лет, он с дружками своими паскудными охотится, пьет да девок портит. А барон наш так просто пьет. Не до того им.

— Барон пьет, значит?

— Ага, как сын пропал — так и пьет.

— А пропавших никто не ищет?

— Искали. Вот кавалер Рут и искал. А где искать-то? Кругом болота. Раньше хоть леса были, а сейчас вода одна. Даже собаки не сыщут.

— Ну, хоть мысли есть, куда люди девались?

— Лихо.

— Что лихо?

— Чума, война, дезертиры — лихо, — объяснил Ёган.

— Болван ты, Ёган. Что еще за лихо? Чума у вас закончилась еще зимой, дезертиров я видел четверых, что они тут делали? Добрые войны, такие везде нужны. Таким хорошие деньги платят, а они тут прохлаждались. Война так вообще вас не коснулась, и монастырь у вас не разграблен, и замков не пожгли, и в деревнях люд есть. Какое еще лихо? Порядка у вас нет.

— Это да, порядка у нас нет. Так я же говорю, барон то пьет, а граф молод еще. Раньше хоть коннетабль следил, а теперь то кто?

— Да найдет кого-нибудь.

День шел под гору, когда они вернулись в Рютте. Харчевня была набита людьми, не то бродягами, не то нищими.

— Что это они, здесь ночевать будут?

— Ага, подёнщики? В монастыре, вроде как, стройка собирается, так сюда люд со всей округи попер. За любую деньгу работать готов.

— Эй, вы, — рявкнул солдат, обращаясь к троим поденщикам, собиравшим резать старого козла прямо в харчевне, — вы что делаете?

— Еду готовим. — Ответил один из них.

— А ну, пошли на улицу.

— Нам хозяин дозволил, — робко заметил другой.

— Вон, я сказал! — Заорал Волков.

Люди увели козла, а остальные в трактире притихли.

— Ёган, умыться и обед. Не забудь потом коней почистить.

— Все сделаю, — пообещал слуга.

Солдат остановился в нерешительности. Все столы в харчевне были заняты, Ёган заметил это.

— А ну-ка, — он подошел к одному из столов, — господа хорошие, переселяйтесь отсюда.

— Куда ж мы пойдем? — Спросили люди.

— Поищите, поищите. — Не особо церемонился с ними Ёган, выталкивая их.

— И кружки свои заберите.

— Да куда ж нам, на пол, что ли? — Возмутился один.

— Иди-иди, не доводи до греха моего господина.

Наконец, стол был освобожден, и Волков уселся на лавку.

— И позови мне трактирщика, — сказал он.

Пока готовили еду, Волков умывался и увидел трактирщика, который подошел к нему и поклонился.

— Все ли вам нравится у нас, господин? — Спросил трактирщик, елейно улыбаясь.

— Все.

— Мы вам так благодарны, не иначе как Господь послал вас, мы молимся о вашем выздоровлении.

— Молитесь? Это хорошо… Вот, если б ты еще не брал с меня за постой…

— Так мы можем договориться, — замялся трактирщик, — сколько дней вы хотите у нас пожить? А харчи считать будем? А простыня вам всё время будет нужна? А дровишки считаем? Ведь воду вам каждый день греем…. Все ж денег стоит.

— Не врал бы ты — никаких денег тебе это не стоит. Хворост тебе работник твой собирает. На простыне я только одну ночь поспал, да и стирать ее ты дочь бесплатно заставишь… Ладно, я не про это.

— А про что? — Спросил трактирщик.

— Арбалет где?

— Какой арбалет? — Спросил трактирщик немного наигранно.

По этой наигранности солдат заподозрил, что плут знает про арбалет:

— Тот арбалет, из которого мне ногу прострелили.

— Не могу знать… Не могу знать, все, что в трактире было, мы все в вашу комнату сложили. Все вещи этих отродий в вашей комнате, и деньги все, и сапоги со всех сняли.

Теперь солдат был уверен, что он врет.

— Знаешь что, — сказал Волков, — я, пожалуй, дам двадцать крейцеров тому, кто видел арбалет. Я думаю, что кто-нибудь да видел его, и не дай Бог, если он окажется у тебя. Я поеду к твоему барону и скажу, что ты вор, и попрошу тебя повесить.

Волков говорил специально громко и все находившиеся в харчевне внимательно слушали его.

— А если барон не даст согласия, то я поеду к графу. Ну что, объявлять мне награду в двадцать крейцеров?

— Зачем же, господин, деньги тратить? — Поморщился трактирщик. — Я сам поищу, у людей поспрашиваю.

— Поспрашивай, поспрашивай, я думаю, что обязательно найдешь.

Ёган помог солдату снять кольчугу, и тот немного подремал, сидя за столом, пока готовилась еда.

Статная Брунхильда принесла сковороду жареных с салом бобов, большой кусок ливерной колбасы, кувшин пива, свежий хлеб, лук. Налила пиво в кружку. Волков сделал глоток и поморщился.

— Ну и дрянь, — сказал он. — Вы из чего его делаете?

— Все пьют, не жалуются, — нагло заявила девица с вызовом глядя на солдата, — а вы прям как барыня.

— Я тебя уже предупреждал, чтобы ты не сравнивала меня с бабами.

— А то что? Саблей своей меня рубанете? — Ещё более нагло поинтересовалась Хильда. — Я прям боюсь.

— Вот видно, что не зря тебе дезертиры фингалов понаставили — язык как помело.

Девка зло, как кошка, фыркнула и гордо ушла.

— Эх, какая… — восхитился Ёган. — Аж жаром от нее пышит.

Волков усмехнулся и стал есть. Ёгана он за стол не пригласил, но половину еды ему оставил.

Удивительно приятно проснуться и осознать, что у тебя ничего не болит. Такое с ним бывало в детстве, а после того, как в одном из первых сражений его сбил рейтар на огромном коне, такого не было. Он помнил это до сих пор. Рейтаров было совсем не много, лучников было в три раза больше, но кавалеристы разметали их в пух. Это было в последний раз на памяти Волкова, когда он видел лучников в открытом поле. В осадах они были еще нужны, а в чистом поле… уже тогда их век закончился.

В то удивительное, ясное, теплое утро, он получил повреждение, когда огромный рейтар в сверкающих латах на огромном рыжем коне врезался в него с хрустом и грохотом и поскакал дальше, разбрасывая других лучников, даже не заметив столкновения. С тех пор левое плечо и предплечье не давали ему спать на левом боку. Это было давно, после этого к боли в плече добавились другие боли, они то затихали, то возобновлялись снова. Одна из самых последних ран была рана в голень. Почти в стопу. Из-за нее он хромал. Её он получил совсем недавно, зимой. Но сегодня утром ни она, ни плечо не беспокоили солдата. Он лежал в теплой кровати. На простыне. На простыне были виды следы от клопов, но даже клопы не смогли разбудить его ночью, потому что у него ничего не болело, и он прекрасно спал. Где-то вдалеке ударил колокол. Внизу, в харчевне, кто-то ронял посуду со звоном, ругался.

Вставать не хотелось, хотелось лежать, но снова ударил колокол. Для утренней службы было поздновато. Волков нехотя сел на постель, и нормальная жизнь вернулась к нему. Плечо заныло. Он дохромал до двери, открыл и крикнул:

— Ёган!

— Да, господин, иду.

Ёган был тут.

— Бродяги разбежались?

— Ага, еще до зори, в село пошли.

— Ты ж говорил, они в монастырь идут работать.

— Ага, в монастырь. Но после похорон. Сегодня в Большой Рютте похороны.

— А кого хоронят? — Не понял спросонья Волков.

— Как кого? Коннетабля и его людей, которых дезертиры порубили. Весь народ на похороны пошел. Думают, раз коннетабля хоронят, то кормить будут.

— Дьявол, совсем из головы вылетело. Надо съездить отдать должное. Мальчишка был храбрый и один из стражников, можно сказать, мне жизнь спас.

— Умыться? Завтракать и лошадей седлать?

— И еще руку перетянуть, бинты ослабли, и смазать мазью нужно.

— Все сделаю, господин, — он, было уже, пошел, но остановился. — Ах, да, чуть не забыл, трактирщик передал вам…

Ёган показал арбалет.

Солдат сразу понял, почему трактирщик пытался его оставить себе. Он, как был, в исподнем спустился вниз и взял арбалет в руки. Это было не оружие, это было произведение искусства.

— Сам он, конечно, передать мне его не захотел, — заметил солдат, разглядывая арбалет. — Теперь ясно, почему он хотел его припрятать.

— Ага, не захотел. Лежит, вон, в хлеву воет.

— Воет из-за того, что арбалет пришлось отдать?

— Да нет, из-за сына. Я ему сказал, что коня то мы нашли, а его сынка — нет. Сынок его сгинул, вот он и воет.

— Как бы он там не удавился в хлеву.

— Не удавится, у него еще два сына есть и две дочери. И еще трактир. Кто ж от такого богатства удавится?

Ёган распорядился насчет завтрака и воды и вернулся перебинтовывать плечо.

Солдат сидел на кровати и держал в руке удивительно красивый арбалет. На нем не было ни орнаментов, ни узоров. Арбалет был великолепен своим совершенством и законченностью форм. Ложе из желтого, твердого и легкого дерева. Волков не знал, что это за дерево. Оно было зашлифовано до гладкости стекла. Легкая и тонкая направляющая, колодка из каленой, клепаной стали, болты и клепки тоже каленые, намертво стягивающие плечи. А сами плечи, он таких не видел, но знал, что такие называются рессорой. Три тонкие кованые пластины были стянуты в одну огромную силу. Зажим для болта, спуск, механизм натяжения, ручка. Все было великолепно, совершенно.

Вошел Ёган. Волков протянул ему оружие:

— Возьми. Попробуй натянуть.

— Чего? За веревку тянуть?

— За веревку, — сказал Волков с усмешкой.

— А как?

— Как хочешь.

Ёган взял арбалет и попытался натянуть тетиву. С таким же успехом он мог бы попытаться натянуть оглоблю.

— Руки режет. Не могу.

— Хороший арбалет, — сказал солдат, — специально бить броню, сделан. Из таких рыцарей убивают.

Он взял из рук слуги оружие и одной рукой, при помощи ключа, натянул арбалет. Это было не сложно даже с одной рукой.

— Хорошо, сейчас я вас перевяжу, а вы есть будете. А я коней пойду седлать.

— Болты мне найди.

— Это что такое?

— Стрелы для арбалета. Должны быть в вещах дезертиров.

— Хорошо.

Волков сел на кровати, а Ёган стал снимать бинты.

— Не знаю, даже, как сказать, — начал он.

Солдат сразу подумал, что речь пойдет о деньгах:

— Так и говори.

— Трактирщик просит шесть крейцеров и восемь пфеннигов.

— Это за что еще столько денег? — Удивился Волков, — можно подумать, я тут на серебре ем. Его пиво — это помои. Он его бесплатно должен разливать.

— Не знаю, мне пиво нравится, я к такому привык. Только деньги он не только за пиво просит, а за овес для коней. Говорит, что кони наши овса на крейцер в день съедают. И вам, говорит, еду отдельно готовят. Вы мужичьей едой брезгуете. И в комнате спите, и на простыне, вот и набежало.

— Врет, паскуда, — беззлобно сказал Волков, — не могут четыре коня овса и сена на крейцер в день съедать.

— Это точно, пфеннингов семь, не больше. — Согласился Ёган.

— Значит, сына потерял, лежит в хлеву, воет, а про деньги помнит?

— Ага, он у нас такой, про деньги всегда помнит.

— Ну, значит, не удавится, дай ему пять крейцеров, а если начнет ныть, напомни ему, что он арбалет хотел у меня украсть.

— Напомню.

Ёган прибинтовал плечо и руку к телу.

— Не туго? — Спросил он.

— Хорошо, — ответил солдат.

Ёган заметно мялся. Что-то хотел.

— Что? — Спросил солдат.

— Я, вот, думаю, если мы сейчас на кладбище поедем, можно мне какую-нибудь рубаху из дезертирских надеть, а то моя больно ветхая, а там люди будут…

— Люди? Ну, надевай.

— А можно мне ту, кожаную. Ту, в которой дезертир был убит. Тот, чьи сапоги я ношу.

— Кожаную? Зачем тебе кожаная? Это рубаху под кольчугу надевают.

— Значит нельзя?

— Ты знаешь, сколько такая стоит?

— Красивая она, наверное, талер.

— Да, талер она и стоит, если брать у маркитантки. А если у мастера, то и все два.

— Ну, ясно, — вздохнул Ёган.

— Ты объясни, зачем она тебе?

— Ну, пояс у меня есть, от отца остался. И кинжал в ножнах. Я бы эту рубаху надел с поясом, и кинжалом, и сапогами, красиво было бы.

— Эта рубаха для войны, а не для красоты.

— Ну, понятно.

— Я собирался платить тебе крейцер в день. Ты за эту рубаху сто дней работать будешь?

— Я согласен, — сразу оживился Ёган.

— Ну и дурак, — сухо сказал Волков. — Да и не собираюсь я сидеть в вашей дыре три месяца.

— Ну, понятно, — опять вздохнул Ёган.

— Ладно, бери, но имей ввиду, денег я тебе платить больше не буду, пока рубаху не отработаешь.

— Я согласен, господин.

— Болван.

На кладбище было много народа… Бродяги, поденщики, мужики из обоих деревень, с хуторов, бабы, дети. Хоронили не кого-нибудь, а коннетабля барона и его людей. Волков и Ёган остановились чуть поодаль, слезли с коней.

— Барона видишь? — Спросил солдат.

— Не видать. Нету его. Фрау Анну вижу, попа нашего и его служек, сержанта вижу, управляющего вижу. Ни барона, ни баронессы нету. Да и гробов не видно, видать, схоронили уже.

— Фрау Анна это вон та, в черном, что у бочек за столом?

— Ага, она. Старая, а выглядит как молодая. Видишь, угощения сама раздает людям, не брезгует.

Высокая, стройная женщина в черном платье забирала у слуг куски сыра, колбасы и хлеба, и сама отдавала их людям, собравшимся на похороны. Люди брали, кланялись, шли к столам пить дармовое пиво. Бабам и детям давали пряник. Народ терпеливо ждал очереди. Священник был тут же, и он что-то втолковывал жующим людям.

Волков отдал повод коня Ёгану.

— Жди здесь.

— Господин, вы мне тоже колбасы возьмите, — сказал тот.

Волков взглянул на него неодобрительно и ничего не ответил. Растолкав людей, он подошел к фрау Анне, дождался момента, когда она заметит его, поклонился. Женщина, заметив его, перестала раздавать еду и подошла к нему.

— Здравствуйте, вы, видимо, тот рыцарь, который сражался с моим мальчиком с дезертирами.

— Да, мадам. Но я не рыцарь. — Волков разглядел ее. Он не дал бы ей сорока, и для своих лет она очень хорошо выглядела. Даже отсутствие одного из нижних зубов ее не портило. Солдат не сомневался, что в молодости она была красавицей. Не удивительно, что граф, имел с ней общих детей.

— Надеюсь, — ее голос дрогнул, до сих пор она была спокойна и холодна, а тут вдруг послышались слезы, — надеюсь, он вел себя достойно.

— Безукоризненно, мадам.

— Я воспитывала его рыцарем.

— Вам это удалось.

— Вы… — она замолчала, и посмотрела солдату в глаза, — вы не могли помочь ему в бою?

— Нет, мадам. От арбалетного болта нет защиты. Если выстрел точный, это либо рана, либо смерть. Ему не повезло.

— Вы отомстили за него? — Она всхлипнула.

— Да, мадам. Я убил арбалетчика. Я убил их всех.

— Мне очень приятно, — она говорила сквозь слезы, — мне очень приятно, что такой воин, как вы, так высоко оценил моего мальчика.

Волков достал из кошеля черную от старости большую и тяжелую имперскую марку. Протянул ее женщине.

— Что это? — Спросила та.

— Это он дал мне перед боем за то, что бы я помог ему. Хочу вернуть ее вам.

— О чем вы? — Она даже отшатнулась.

— Я зря взял эти деньги.

— Если вы не рыцарь, то вы солдат, а это ваше сольдо. Если мой мальчик дал вам эти деньги, и они помогли избавить деревню от дезертиров, значит, мой мальчик поступил верно. Спрячьте деньги. Как вас зовут?

— Яро Фолькоф, — ответил Волков, пряча марку.

— Так вот, господин Фолькоф, мой мальчик правильно сделал, что нанял вас, а вы правильно сделали, что перебили этих бешеных собак. Я горда своим мальчиком.

— Для меня было честью сражаться с ним рядом, — Волков поклонился. — До свидания, фрау Анна.

— Господин Фолькоф.

— Да, фрау Анна?

— Мой дом рядом с аббатством. Знаете, где это?

— Знаю. Я езжу к монахам лечить раны. Я видел ваш дом.

— Заезжайте, я буду рада вас видеть.

Волков низко поклонился.

Они заехали к кузнецу, тот восхищался, осматривая арбалет, и обещал сделать к нему десять болтов.

— Господи, что ж за люди его сделали? Что за мастера? Видно не люди, а боги!

— Ты бы не богохульствовал, кузнец, при незнакомых людях, — беззлобно заметил Волков. — Бог у нас один, а арбалет сделали люди.

— Великие мастера, — произнес кузнец.

После этого солдат и Ёган поехали к себе в малую Рютте.

— Господин, — начал Ёган.

— Ну?

— Я тут подумал насчет рубахи…

— Какой еще рубахи? — Не понял Волков.

— Ну, вот этой, — Ёган хлопнул себя по груди, — кожаной.

— Ну и что надумал?

— Вот вы сказали, что отрабатывать мне ее три месяца, а вы тут у нас три месяца сидеть не собираетесь.

— Ну и? Вернешь рубаху?

— Нет. Не верну, я с вами поеду. Слуга вам нужен. Добра у вас много разного, а слуги нет, конюха нет, а вы ведь даже сейчас одеться не можете.

— Чтобы меня на первом кордоне схватили за укрывательство беглых крепостных?

— Так я ж не крепостной, я вольный! Мой отец с отцом барона договор заключал. Его земля — наши руки.

— А бабу свою, детей с собой возьмешь? А корову свою?

— А что, надо корову взять?

Волков не ответил, просто посмотрел на него.

— Корову не надо? Так оставлю ее детям.

— А детей?

— А детей брату.

— И жену брату?

— Не-е-е, жену не брату, хворая она у меня. У нее давно пальцы крючит. Она давно в монастырь хочет уйти. Да дети у нас, хозяйство.

— То есть ты все уже обдумал?

— Ага. Детей брату, он их любит, своих то у него всего двое, одна девочка и еще один дурачок. Он моих часто к себе берет, пряники им покупает, мед. А бабу в монастырь. И корову брату, и огород. А на детей я ему еще и с жалования деньгу давать буду. Всем хорошо будет. И вам хорошо. Вы без меня и огня сейчас не разведете.

— Болван! Я солдат, а не благородный. Большую часть жизни я прожил в палатке. Спал на земле, и даже на снегу, и в грязи. Половину своей жизни я провел в осадах. Либо ломал стены, либо сидел за стенами. Как ты думаешь, какое главное оружие солдата?

— Не знаю… Стрелы, наверное, или копье.

— Топор, мотыга и лопата. Мечом машешь редко, а лопатой каждый день. Я земли выкопал больше, чем ты. Я с утра приказы писал, днем копал, а вечером, когда другие солдаты отдыхали, я лейтенанту коней чистил, упряжь ремонтировал и за его доспехом следил, где к кузнецу ходил, где и сам делал. Понимаешь?

— Понимаю, — грустно вздохнул Ёган.

— У меня никогда не было слуг. Даже когда я попал в гвардию. Там у многих были слуги, они могли себе это позволить, но я все делал сам. Сам мыл свою лошадь, даже стирал, если не было прачек, да и денег у меня не было на слуг.

— А сейчас то у вас вон, сколько вещей, лошадей, седел, талеров на сто.

— Может, и на сто, только часть из них нужно отдать.

— Кому? Барону?

— Нет, при чем тут барон. По обычаю военных корпораций десятина — деньга мертвых.

— Мертвых?

— Да, это доля принадлежит родственникам погибших. Так и называется — десятина мертвых.

— Десятина… Прям как попам. И что ж, всегда по-честному отдавали?

— Как правило… Корпорации, роты, набираются в одной местности, там все друг друга знают, а зачастую еще и родственники. Ротмистры за этим следили, чтобы родственники всегда свое получали. Чтобы офицеры вели себя честно.

— А что, бывают нечестные?

— Бывало. Иногда не все отдают, а бывало и вообще ничего.

Ёган помолчал и спросил:

— Значит, не возьмете меня в работу?

— Некуда мне тебя брать. У меня ни кола, ни двора.

— Так двор тут можно купить, — оживился Ёган, — тут много пустых дворов, за дарма можно взять.

— Угомонись ты, — сказал Волков, — подумаю я.

За разговором они подъехали к харчевне.

У харчевни, с удивлением, солдат заметил, как местный мужик из конюшни выводят одного из двух оставшихся у него коня. Подъехав к мужику, Волков схватил его за волосы, запрокинул ему голову и зашипел прямо в лицо:

— Куда ты, смерд, повел моего коня?

— Староста… — мужик вылупил от страха глаза, махнул рукой. — Староста…

Волков бросил мужика, спрыгнул с коня и кинулся к старосте, которого сразу не заметил. Тот только успел злобно тявкнуть:

— Мне…?

Кулак солдата заткнул его, сбил с ног. Староста упал на спину возле лужи, схватившись за лицо рукам, заныл противно и фальшиво, Волков не остановился, пнул старосту сапогом в ребра, затем ещё раз, и ещё. Люди вокруг стояли и смотрели ужасом.

— Вор! — Орал солдат пиная старосту. — Крыса!

Староста пополз по грязи, пытаясь заползти под телегу, и визжал:

— Сказали мне, сказали коня взять.

— Кто? — Орал Волков. — Кто сказал?

— Люди барона!

— Воровать тебе сказали?

Староста кряхтел, скулил, молчал. Солдат пнул его ещё раз в морду:

— Кто тебе сказал? Что сказали? Где они?

— Там! — Староста махнул рукой в сторону харчевни. — Там они!

Волков пошел туда, Ёган кинулся следом. Трактирщик, стоящий на пороге, кинулся в сторону, чтобы не попасть под горячую руку, но Волков схватил его за рукав:

— Где они? — Сухо спросил он.

Трактирщик сказать не смог, только указал пальцем на лестницу, что вела в его комнату. Солдат взлетел по лестнице, забыл про боль в ноге, толкнул дверь и увидел троих.

Это были люди барона, а именно: огромный сержант Удо Мюллер и два откормленных молодых детины. Они были в шлемах, в замызганных стеганках. У них в руках были копья, на поясах висели фальшионы. Морды наглые смотрели с издевкой. Один из них сидел на его кровати, разглядывал дорогую сбрую. Сержант стоял посреди комнат с кольчугой в руках, а третий присел у груды вещей, копался там.

— Сержант Удо, — сказал солдат, забирая из рук сержанта кольчугу, — а что ты делаешь в моей комнате, когда меня нет? Никак воруешь?

Тот, что сидел на кровати, встал, отбросил сбрую, взял в руки копье. Он был почти с сержанта ростом. Откормленный, румяный, морда наглая. Усмехаясь, сказал:

— Мы своё берем.

— Уходите, — сказал Волков, — иначе завтра расскажу барону.

— А, может, нам барон разрешил? — Сказал сержант Удо.

— Вот я завтра у него и спрошу.

— А, может, и не спросишь, — загадочно произнес мордатый стражник.

— Так значит, грабите постояльцев на земле барона, — солдат улыбнулся.

— Никого мы не грабим, — ответил стражник, — за своим пришли.

— За каким своим? Что-то я тебя тут не видел, в харчевне, когда тут ламбрийцы живые были.

— Тут были мои люди, — сказал сержант.

— А, так вы за деньгами мертвых пришли? — Догадайся Волков.

— Да, за деньгой мертвых, я их офицер и должен отследить, что бы родственники погибших получили свою долю добычи.

— Я им занесу, — произнес солдат.

— Мы сами им принесем, — сказал мордатый стражник, — и сами посчитаем, сколько с тебя взять.

«А что им будет, если они меня сейчас убьют? — Подумал Волков. — Кто их будет судить? Барон будет? Не будет. Никто не будет. Убьют и всё. Для них эти вещи — огромное богатство».

Солдат четко понял, что по-хорошему эта встреча уже не закончится. Но он попытался ещё раз:

— Завтра я принесу ваши деньги, здесь добра талеров на сто. Семьям ваших людей причитается десятина.

— Никому ты ничего не принесешь, — сказал мордатый стражник уже без ухмылки, — мы всё заберем и всё сами посчитаем.

Волков, как бы невзначай, взялся за эфес, но ни как обычно, а как бы наоборот: большим пальцем от гарды, а не к ней.

— А ну не тронь железо! — Зарычал мордатый.

Тот, что копался в куче добра, тоже встал на ноги. Он тоже бы рослый и тоже был крупный.

— А ну-ка стойте, — вдруг заорал Ёган, хватая от стены ламбрийское копье.

Лучше бы он этого не делал. Держал он его, как крестьянин грабли.

— Стойте, — продолжал орать Ёган, — сейчас к Барону побегу. Доложу, что вы разбойничаете.

Сержант и стражники повернулись к нему, глядели на него, смеялись, один из них спросил:

— А не зарезать ли нам тебя, смерд?

Стражник, скорее всего, шутил, но Волков не стал выяснять, шутит он или нет. Зашипел меч, вылетая из ножен, и по ходу руки со всей силы солдат ударил в нос мордатого, снизу вверх, через зубы. Удар запрокинул стражнику голову. Он выронил копье, схватился за лицо руками, заорал.

Обратным движением меча второму Волков ударил по древку копья. Тот был не собран, копье держал некрепко, оно упало на пол, звонко хлопнув. Сержант вылупил глаза, схватился за эфес. Волков плашмя шлёпнул его мечом по руке. Сухо и коротко сказал:

— Отрублю.

Стражник, уронивший копье, присел и попытался его поднять. Волков наступил на древко. Стражник упорствовал. Тогда Волков чуть толкнул его бедром, и тот уселся на пол. Мордатый, отплевываясь кровью, потянул с пояса фальшион и заорал:

— Убьем его, он мне зуб чуть не выбил!

Солдат не стал дожидаться, пока тот достанет оружие. Он сделал выпад прямой и быстрый. Меч вошел в мощную ляжку здоровяка на два пальца, и Волков чуть-чуть провернул его. Он знал, какой это производит эффект.

— А-а-а! — Заорал мордатый, роняя фальшион. Кровь залила ему штанину.

Сержант снова было хотел вытащить меч, но Волков снова шлёпнул его по руке, окровавленным мечом забрызгав сюрко и произнес:

— Я не шучу, отрублю руку.

Сержант несколько секунд стоял и смотрел на него.

— Уходите, — твердо сказал Волков.

— Что расселся? — Заорал Ёган и древком копья ткнул сидевшего на полу стражника. — Не зли моего господина!

Стражник встал, поднял копье и подставил плечо раненому товарищу, вывел его. Сержант еще пару секунд постоял, глядя на солдата, затем тоже вышел. Ёган вслед им выкинул из комнаты копье и фальшион мордатого, заорал в трактир:

— Трактирщик, отдай этим болванам их барахло.

— Болванам? — Спросил его Волков. — А что ты будешь делать, когда я уеду?

— Да мне теперь тоже уезжать придется, — отвечал Ёган. — Если останусь, они меня повесят.

— Ну и дурак же ты, — сказал Волков и сел на кровать.

На него вдруг навалилась усталость, как после боя:

— Ты насчет обеда распорядился?

— Нет.

— Распорядись. И коней почистить не забудь.

— Не забуду.

Волков повалился на кровать и вздохнул глядя в потолок.

— А чего вы вздыхаете? Вы молодец. Вон, как этих дуроломов угомонили. Их обе наши деревни и все окрестные хутора ненавидят.

— Надо съезжать отсюда.

— А чего?

— Да ничего, вот только друзей у меня тут все больше и больше с каждым днем. Как бы не убили.

Он сел на кровати, стал вытирать меч от крови тряпкой:

— И найди-ка мне купца. С такой кучей барахла никуда не деться. Может, бежать приспичит. Тогда все это бросить придется. А не хотелось бы.

— Конечно, не хотелось бы. Тут деньжищ-то сколько… После обеда съезжу в Рютте, там всегда хоть какой-нибудь купчина да есть.

Купец и впрямь был «хоть какой». Убогая повозка с драным верхом, в которую был впряжен полумертвый от усталости и старости, почти слепой мерин. Сам же купец был молод, костляв и энергичен. Но после того, как Волков спросил:

— Сколько у тебя денег?

Купчишка как-то сразу сник и даже сгорбился.

— Оборотных денег мало, мой старший партнер не дает мне развернуться.

— Я хотел продать тебе коня. Боевого. Он дорогой. Сколько у тебя денег?

— А как бы взглянуть на коня?

— Пошли.

Они вышли из трактира и зашли в конюшню.

— Вот этого я продаю, — сказал Волков, показывая гнедого.

— Да, это боевой конь, — сказал купец, вздыхая.

— Именно. Я и сам, покупая этого коня, торговался бы. До двадцати пяти. Я бы взял его за двадцать пять. Тебе отдам за двадцать.

— Шутите?! Он что, больной?

Волков поднял с земли кусок навоза, показал его купцу:

— Разбираешься?

— Ну не так, чтобы… Я не конюх… Я…

— А я конюх. Этому коню пять лет. Смотри сюда: все зубы целы. — Он показал зубы коня. — Всю жизнь в стойле стоял, не надрывался. Не ранен, не болен, хорошо кован. Отличная выездка. С умом будешь торговать — двадцать пять за него получишь.

— Да, конь хорош. — Купец разглядывал коня.

— Ну, что, есть у тебя деньги?

— Ну есть… — Купец помялся. — Мой старший партнер…

— Я слышал уже про твоего старшего партнера. Сколько денег у тебя?

— Двенадцать талеров с мелочью.

— Ну, на этом торги можно считать закрытыми.

— Господин, подождите!

— Что еще? — Солдат был разочарован.

— Давайте так — я вам дам двенадцать талеров и еще одежду.

— Ты, дурак, пьяный что ли?

— Подождите, я сейчас все объясню. У меня хорошая одежда. Такую носят богатые горожане и даже благородные господа на севере.

— Ты в своем уме? Что за одежда? Сколько ее, что она стоит восемь монет?

— Это первосортная одежда, — купец вцепился в здоровую руку солдата и поволок его к своей повозке. — Поглядите. Такие куртки носят в Дредбурге и Солле. Даже благородные такое носят.

— Что это за дрянь? — Солдат с удивлением рассматривал куртку. Та была из хорошей ткани, но кургуза, а ее рукава были необыкновенно широки и разрезаны на ленты, под которыми был виден дорогой атлас. — Хозяина собаки драли?

— Нет, что вы? Это специальные разрезы, посмотрите какой внутри дорогой материал.

— Ну уж нет.

— Ну, тогда вот, берет. С пером фазана.

— Убери.

— Посмотрите, какой бархат!

— Я тебя мечом рубану.

— Благородные только такое и носят.

— Я не благородный.

— А вот шелк, рубаха. — Купец достал черную, почти до колен, рубаху из шелка с узорами. — Драгоценная вещь.

— Дурень, это женское платье. Если только подол обрезать. — Рубаха солдату определенно нравилась. — И что это за ворот? Это же женский ворот. И рукава расшиты.

— Нет, что вы, это мужская рубаха. Стоит всего два талера.

— Талер.

— Не могу, — купец молитвенно сложил руки. — Отдал за нее шесть пудов пшеницы и четыре пуда меда.

— А это что? — Волков заглянул в повозку купца.

— Панталоны. Тоже шелк. Их отдам за талер.

— Полтора талера за рубаху и штаны.

— Накиньте хотя бы двадцать крейцеров.

— Замолчи, показывай, что еще есть. Там у тебя что?

— Это ленты, нитки, крестьяне берут перед свадьбой.

— А там?

— Иголки, гребешки, ножи, точила.

— А тут? — Волков ковырялся в вещах купца.

— Пряники, леденцы, соль.

— Перец, гвоздика, шафран есть?

— Откуда? Мой старший партнер…

— Я понял, ничего больше у тебя нету.

— Вот, — купец потянул с пальца крупное серебряное кольцо с красным камнем. — Фамильная драгоценность. Мой отец…

— Не смей мне врать. Стекляшка. Каждый купчина такой таскает. Простака дурачить. Отдает всегда как последнюю ценность.

— Да тут серебра на пол талера.

— По лбу дам. Тут серебра на пять крейцеров.

— Ну, хорошо. — Купчина полез под рубаху и достал оттуда крест, протянул его Волкову.

Волков взял, осмотрел. Золото было настоящим.

— Пять талеров, — сказал купец.

— Ты доиграешься. Золото, конечно, настоящее, но его тут не больше, чем на три.

— Это по весу. А работа? Посмотрите, какая работа. Этот символ достался мне от матушки.

— Так же, как кольцо от батюшки. Ладно, допустим. И того восемнадцать с половиной талеров. Это все, что ты можешь дать за коня, стоимостью двадцать пять?

— У меня больше ничего нет, — чуть не плакал купец. — А давайте так, — он оживился, — я оставлю вам своего коня и товары, возьму вашего и поеду в город, завтра к вечеру вернусь и рассчитаюсь полностью.

— Твои товары стоят пол талера, да и то вряд ли. Лошадь твоя, может тебя не дождаться, сдохнет завтра, а живодер за ее кожу и трех крейцеров не даст. А твоя повозка стоит десять крейцеров, — солдат помолчал. — Ладно, я согласен, поедешь в город на моем коне и привезешь сюда своего старшего партнера, скажешь ему, что у меня товара на сто сорок талеров.

— За сто сорок талеров он приедет, — радостно кивал купчишка, — только вот…

— Что?

— Седло бы мне.

— Ты мои седла видел? Они ламбрийской работы. Два с половиной талера каждое.

— И вправду дорогие, — сморщился купец.

— Лаймбрийская работа.

— Да-да, ламбрийская работа.

— Берешь?

— Ну, а что ж делать, беру.

— И того, с тебя двадцать два с половиной талера. Ты мне дал денег и товаров, на восемнадцать с половиной, с тебя четыре монеты. За такие деньги я тебя найду и повешу, если попытаешься сбежать.

— Не волнуйтесь, я вернусь. Я здесь все время торгую. Завтра привезу вам деньги.

— Главное — ты партнера своего привези. Скажи ему, у меня оружие, лошади, седла и сбруя.

— Он приедет, — пообещал купчишка.

Когда он уехал, Ёган и Волков залезли в его повозку, стали копаться в вещах.

— Ух, ты, — обрадовался Ёган, — леденцы. А это что?

— Сахар, — сказал солдат.

— Сахар!

— Ты что, не видел его никогда?

— Видел, только никогда не покупал. А это что? Пряники, — он достал большой квадратный пряник, — леденцы и сахар не покупал, их разве укупишь? А вот пряники покупал. А что тут написано?

Волков взял огромный и твердый как доска пряник и прочитал:

— Цех пекарей славного города Вильбурга.

— Вильбург… я там бывал, — вспомнил Ёган.

— Так как же его есть можно? — Удивился солдат. — Он же как камень.

— Зато стоит всего два крейцера. Его на всю семью хватит. Дети его очень любят.

— Да на нем все зубы оставишь, — солдат постучал пряником о край телеги.

— Ничего не оставишь! Толкушкой разобьешь, в молоке замочишь… Вкуснятина!

— Забирай все себе. Раздай детям. Леденцы тоже. И не только своим, чужим дай тоже чего-нибудь. Скажи, пусть молятся за погибшего коннетабля. Как там его звали?

— Его звали кавалер Рут, — сказал Ёган.

— Да, кавалер Рут.

— Господин.

— Ну?

— Я вот, что хотел сказать. Мне оставаться в деревне теперь, резона нет. Сержант с дружками меня сгнобят. По-всякому уходить придется, с вами или без вас. Я бы хотел, чтобы вы меня научили мечом рубить.

Честно говоря, солдат и сам уже об этом подумывал. Он уже решил взять Ёгана с собой. Волков понимал, что он с одной рукой он даже коня оседлать не сможет и рассматривал Ёгана как своего слугу. И думал о том, что крепкий мужик с копьем или арбалетом, стоящий за спиной, значительно облегчит жизнь отставному гвардейцу.

— Научу.

— Значит, берете меня в службу? — Заулыбался Ёган.

— Ну не бросать же тебя, дурака, на съедение сержанту, — ухмыльнулся Волков.

— Хочу научиться мечом…

— Владеть мечом — удел благородных. Сложное оружие. Долго учиться придется. А вот копье — оружие настоящего бойца.

— Копье? — Разочарованно спросил Ёган.

— Да, копье. При равном доспехе и равном опыте, копейщик всегда зарежет меченосца.

— Да неужели? А от чего все благородные носят мечи, а не копья.

— Благородные носят мечи, чтобы между собой драться. И смердов безоружных рубить.

— А еще для красоты, — добавил Ёган.

— Ну, не без этого.

— А я бы, все-таки, хотел мечом…

— Болван. Мечом овладеть — нужны годы. Нужно руку держать, кисть, плечо. Нужно опыта набраться.

— Руку держать? Это как?

— Нужна сильная кисть.

— Так у меня сильная! Я с вилами еще как управляюсь, могу целый день солому кидать.

— Пойдем-ка в харчевню, я покажу тебе, что такое надержаная рука.

Они зашли в харчевню, сели за стол друг напротив друга.

— Ставь локоть сюда, — сказал солдат.

— А… на ручках бороться хотите? — Обрадовался Ёган. — Ну, давайте.

Они взялись за руки.

— Ну, вали меня.

— Сейчас.

Ёган напрягся, и его рука тут же оказалась прижатой к столу.

— Как так? — Удивился он.

— Что?

— Давайте-ка еще.

Через секунду рука мужика была снова прижата к столу, а он возмущался:

— Да как так-то?

— А так, — отвечал Волков, — я солому целый день кидать не смогу. А вот меч в руке держу уже лет двенадцать или тринадцать. А в гвардии фехтование было у нас ежедневым занятием. И скажу тебе по секрету, по владению мечом я едва ли попадал в первую сотню.

— Не уж-то? А сегодня вы наших олухов вон как мечом проучили.

— Потому, что они олухи, и я застал их врасплох.

— А сколько лет нужно чтобы научиться мечом… Ну, как вы.

— Чтобы владеть мечом, нужны три вещи: мкорость и реакция, сильное плечо, и очень, очень, очень сильная кисть. Кисть у тебя не слабая, плечо хорошее, а вот скорости в тебе я не вижу. Тебе все что угодно подойдет, но не меч. Меч — оружие молниеносное и точное, а для тебя… секиры, чеканы, алебарды, молоты, копья. Копье лучше всего. Настоящее орудие убийства.

— А я бы, все-таки, хотел меч.

— Болван ты, вот что я тебе скажу. Иди, бери копье и маленький треугольный щит.

В харчевне никого не было. Пара мужиков храпела на лавках да кухарка гремела чаном.

Ламбрийское копье в шесть локтей, легкое, как игрушечное, но это вовсе не игрушка. Отличная сталь наконечника в локоть длинной, острое, как шило. И очень прочное. Древко легкое, идеальное, пружинистое.

— Добрая вещь, — рассмотрел копье солдат. — Никакая кольчуга не спасет. Жалко тебе такое давать, пока не научишься. Вставай чуть боком, левую ногу чуть вперед. Только не выставляй далеко. Зазеваешься — проткнут сразу. Щит, конечно, маленький, кавалерийский, но других нет. Поэтому подсаживайся. Щитом нужно работать все время. Чтобы и лицо, и пах мог прикрыть.

— Да как же это можно? Его же не хватит на все.

— Им надо работать. Давай к стене, сюда, — солдат подвел Ёгана к стене, указал на нее. — Тут лицо врага, тут пах, тут ляжки.

— Ага… И чё?

— Шаг вперед — удар в лицо.

Ёган послушно ткнул копьем в стену.

— Закрылся щитом, шаг назад. — Руководил солдат.

— А в живот не бьем?

— На животе панцирь. Шаг вперед, удар в левую ляжку, закрылся щитом, шаг назад. Шаг вперед, удар в пах, закрылся щитом, шаг назад.

Ёган все послушно выполнял.

— Шаг вперед, удар в левую ляжку, закрылся щитом, шаг назад. И еще раз то же самое в лицо.

— Сделал. — Отрапортовал Ёган. — Всё?

— До сколько умеешь считать?

— Да хоть до скольки.

— Ну, тогда повтори всё это триста раз.

— Триста?

— И давай пошевеливайся, ужин скоро.

Солдат сел на лавку и комментировал:

— А ты что прямо то стоишь? Мишенью работаешь? Подприсядь.

— Да ноги заломило.

— Так и должно быть.

В харчевне появилась Хильда. Она с любопытством наблюдала за Ёганом и спросила надменно:

— А чего вы это стенку каляете?

— Забава у нас такая, — сказал солдат. — Посидишь со мной? Выпьем пива или вина.

— Дурь какая-то, а не забава. А с вами сидеть мне не досуг. Авось не дура и не гулящая. — Фыркнула девица и ушла.

— Не останавливайся, — сказал Волков Ёгану. А сам поднялся себе в комнату, куда слуга снес вещи купца. В этих вещах он нашел самую яркую ленту. Рулончик он положил себе в кошель.

Брунхильда вытирала столы тряпкой.

— Хильда, — позвал ее солдат, — пойди, что покажу.

Девушка посмотрела на него настороженно и с подозрением.

— Чего еще покажите? Не пойду.

— Подарочек тебе.

Девушка ломалась, но уж больно хотело посмотреть, что за подарочек. Солдат достал ленту и положил на стол.

— Подарочек тебе, — повторил он.

Девушка бросила тряпку на стол, подошла.

— Чего это? За что?

— Да ни за что. Давай посидим, пивка выпьем.

— Мне папаша не велит с мужиками за столом сидеть.

— Так я и не мужик. Я солдат.

— Тем более. С вами, с благородными.

— Ну, бери просто так.

— Просто так? — Не верила девушка.

— Да, просто так.

— Ни за что? — Она все еще сомневалась.

— Это просто подарок. Ты красивая, хочу сделать тебе подарок.

— Прям уж, красивая. С синяками, в этих лохмотьях. — Хильда заметно покраснела.

— Да, красивая.

— Ой, да мне все это говорят. — Сказала девушка и коротким движением, как кошка, схватила ленту. И чуть отошла, боясь, как бы не отняли. Отойдя, она распустила ее, осмотрела и осталась ей довольна.

— Ну, спасибо вам, — произнесла она и ушла.

— Эх, — сказал Ёган, — вот это девка, у нас в деревне на нее все мужики облизываются.

— Ну не мудрено, статная девица.

— Зад у нее волшебный, у нас один мужик говорил, что дал бы крейцер, если б она позволила хоть один палец ей в зад засунуть.

— Вот как, — солдат усмехнулся.

— Я б тоже дал бы крейцер, я вот думаю, — начал было Ёган.

— Ты сколько раз сделал? — Перебил его Волков.

— Сто двадцать два.

— Доделывай давай, а то до ночи будешь стену тыкать, а тебе еще коней чистить. Стоит он… мечтает про бабьи зады.

Ёган вздохнул и отвернулся к стене.

— И еще, чуть не забыл, — вспомнил солдат, — одежду, ту, что сегодня купил, постирай и высуши к утру.

— Ага, повешу, у огня высохнет.

— Не вздумай, это шелк, стоит огромных денег, спалишь мне одежду, она легко горит.

— А что, вшей не выжигать?

— Это шелк, в нем не бывает вшей.

— Удивительно.

Утром они были на ногах с первыми петухами. Поденщики, ночевавшие в харчевни, с завистью смотрели на сковороду жареной колбасы с яйцами, на теплое молоко с пшеничным хлебом и медом, которые носила на стол солдата Брунхильда. Она мудрено подвязала волосы лентой, которую ей подарил Волков, а он сидел за столом и откровенно любовался ее. Ловкая, сильная, грациозная. Ему было наплевать и на синяк, и на отсутствие зуба, и то, что ухо еще было фиолетовым. Для солдата это были незначительные мелочи, а вот длинные ноги, широкие бедра, красивые плечи и тяжелая грудь под ветхой кофтой и нижней рубахой его очень даже трогали.

Когда Волков поел, она принесла еще хлеба Ёгану, который сел доедать за солдатом. Хотела уйти, но Волков поймал ее за руку.

— Чего еще? — С вызовом спросила девица.

— Ты красавица, наглядеться не могу.

— Ой, вы прям спозаранку начали.

Солдат молча разогнул указательный палец девушке и надел на него серебряный перстень со стекляшкой, тот, что забрал у купчишки.

— Мне? — Искренне удивилась Брунхильда.

— Да нет, мамаше твоей, — съязвил Ёган.

Она даже не взглянула в его сторону, неотрывно разглядывала перстень.

— Нравится? — Спросил солдат.

— Нравится то нравится, а чего это вы мне кольца-то дарите? Благородные простым кольца не дарят.

— А я и не благородный.

— Да хоть и так, а все одно — думаете как благородный. Думаете, подарю ленту, да кольцо, а потом буду тискать на конюшне.

— А что ж, замуж ему тебя звать что ли? — Опять съязвил Ёган.

— Тебе-то, голодранцу, замуж меня звать — пустое, даже будь ты не женат, — высокомерно заявила девица, — и если господин твой позовет, я ещё и то думать буду.

— Наглая, а? — Восхитился Ёган и хотел было дать ладонью девице по заду, но та грациозно увернулась и гордо ушла. — Ну не наглая, а?

— Доедай и коня мне седлай.

— А мне не седлать?

— Тебе нет, я поеду к монахам, пусть руку еще раз посмотрят.

— А, что, опять болит?

— Нет. На удивление. Монахи — добрые лекари. Как у них были, так плечо с тех пор ни разу еще не болело, а про ногу так вообще забывать стал. Хромаю только из-за старой раны.

— Может, мне с вами? Дороги то не спокойные.

— Что за дурь? Я же не девица. Я, что, до монастыря один не доеду?

— Доедете, конечно, — согласился Ёган, — только вдвоем надежнее было бы.

— Нет, ты возьмешь телегу купчишки и поедешь к кузнецу. Поговори с ним, может, он эту рухлядь в добрый тарантас превратит? Может, новые оси железные поставить?

— Поговорю, господин. Только, скажу вам честно, из этой рухляди путного ничего не выйдет. Купчишка за телегой не следил. Гнилая она.

— Тогда будем новую присматривать. И конягу простого, не боевого же в нее впрягать.

— Найдем, господин.

— И не забудь у него мои поножи забрать. И болты к арбалету.

— Заберу, господин.

Совсем скоро солдат забрался на лошадь и отправился в монастырь. Сильно не гнал, но и шагом не плелся. Доехал быстро. Как в прошлый раз, не без скандала с привратником-толстяком попал к отцу Ливитусу на прием.

— Вы оторвали нас от утренней молитвы, — назидательно заметил монах. — Я общался с Богом.

— У вас и у Бога впереди бесконечность, а у меня сегодня куча дел. Так что вы уж извините. К тому же, две козы стоят утренней молитвы.

— Не богохульствуйте, сын мой, — монах погрозил пальцем, едва заметно усмехнулся.

— Я принес деньги, — солдат протянул монаху две монеты по пять крейцеров.

Отел Ливитус денег брать не стал, их взял брат Ипполит.

— Вы жертвуете на доброе дело, — произнес монах. — Господь не забывает о таких делах.

— Никогда не сомневался в этом.

Брат Ипполит помог солдату раздеться.

— Как вы себя чувствуете? — Спросил отец Ливитус.

— Намного лучше.

— Ну, что же, вижу. — Монах стал осторожно разминать левую руку солдата. — Получше стала, получше. Но это не от мази, это от перетяжки. Брат Ипполит, накладывайте повязку снова.

— И долго мне ее носить?

— Если хотите владеть рукой, то до зимы.

— До зимы!? — Удивился солдат.

— Да, сын мой, до зимы. Вам разворотили суставную сумку, я вообще удивляюсь, что вы можете ее поднять.

Брат Ипполит примотал руку к торсу бинтами накрепко.

— Так, давайте, показывайте ногу. Ну, тут все заживает как на младенце. Жара, озноба не было?

— Нет, не было. Чувствую себя нормально. — Он вздохнул. — Неужели придется носить бинты до зимы?

— Да, сын мой, придется.

— Я хотел завтра покинуть ваши края. Кстати, а что вы говорили про сохранность зубов? Какой-то мел нужен, сарацинская вода?

— Мы вам все приготовили.

— Сколько с меня?

— Вы уже за все заплатили, — сказал отец Ливитус. — Брат Ипполит вам все уже приготовил. И для зубов, и для плеча. И бинты, и мазь. Если не уедете — через три или пять дней приезжайте. Поглядим вашу руку.

— Все-таки уеду.

— Жаль. Такой человек нам в графстве был бы нужен.

— Нужен?

— Нужен. Вы же видите, что порядка нету.

— Я много где был. Сейчас порядка нигде нету. Война столько лет идет, да и чума еще.

— Ну, если надумаете остаться, я представлю вас аббату. Я говорил ему о вас. После уборки бароны устроят съезд перед фестивалем. Думаю, многие захотят видеть у себя такого человека. А может, и молодой граф созреет к тому времени.

— Вряд ли я так долго задержусь здесь.

— Что ж, еще раз очень жаль.

Они попрощались. Брат Ипполит дал солдату холщевую сумку с мазями, бинтами, средства для зубов, заодно рассказал, как этим всем пользоваться, проводил до двора и даже помог сесть на коня.

И тебе здравия, молодой человек, — ответил солдат и выехал из монастыря под недобрым взглядом толстого привратника.

Как выехал — так сразу зарядил дождь. Мелкий, нудный. Морось. Все утро его не было. Казалось, вот-вот выглянет солнце. Но не выглянуло. Пошел дождь проклятущий. Волков накинул капюшон, двинул лошадь легкой рысью, поглядывая на дом фрау Анны. Дом был небольшой замок. Небольшой, но красивый. В не очень узких окнах блестели стекла. Видимо, у фрау Анны водились деньги. Даже балкончик был. Волков видел уже балконы, далеко на юге. В здешних местах балконы были редкостью. Около замка стояло пять или шесть домишек. Бродил десяток коров вдоль леса. Лес плавно переходил в болото. Вскоре все это осталось позади.

Глава четвертая

Было не холодно, но дождь не прекращался. Солдат рано встал, и его заметно клонило в сон. Спать в седле — дело очень опасное. Но именно в седле так хочется спать. Особенно если конь идет шагом. Время от времени солдату приходилось взбадривать себя, ставать в стременах, шпорить коня, пуская его в рысь, вытирать лицо мокрой перчаткой. Но, чуть проехав, он снова начинал клевать носом. И вот в один такой момент, когда он едва не закрыл глаза, его верный конь вдруг взбрыкнул. Коротко всхрапнул, он вытянул голову вперед и прижал уши. Он шумно дышал и начал пятиться. Таким, за все три года владения, солдат его не видел.

— Эй, ты чего? — Волков похлопал коня по шее, тот остановился, затанцевал и вдруг лягнул воздух. — Да что с тобой, дьявол тебя бери? — Он снова гладил коня по шее, пытаясь его успокоить. — Давай-ка потихонечку вперед.

Конь буквально затанцевал на месте, но вперед не шел.

— Да какого ж дьявола ты так распалился? Тут на три лиги ни одной кобылы нет, чего ты танцуешь?

Но конь продолжал перебирать ногами, готовый вот-вот встать на дыбы.

— А ну-ка успокойся, доиграешься. — Повысил голос солдат. Он с силой натянул поводья, хотя одной рукой это было сделать непросто. — Успокойся, волчья ты сыть.

И тут он услышал плеск воды и хруст кустарника. Он поднял голову, чуть обернулся и увидел, как по болоту шлепает огромными ножищами здоровенный, почти голый мужик. На мужике были только остатки драных штанов. Волос у него было мало, но они были длинные, редкие космы свисали до плеч. Сам он был крупный, если не сказать огромный. Одутловатый, словно больной. С неестественным свисающим брюхом. Но даже по болоту мужик двигался очень проворно. Огромными ладонями с черными ногтями он отодвигал редкие орешины и шёл прямо к Волкову. Тяжело дышал, но шёл быстро. Волков с удивлением рассматривал его лицо. Мужик был явно тяжело болен. Глаза его были бесцветные, водянистые. Губы распухшие, серые, в пол-лица, а кожа серо-зеленая.

— А ну, стой! — Крикнул ему солдат. Уж больно недобр был мужик.

Но тот продолжат идти. Конь под солдатом просто бесился, но Волков тянул и тянул на себя узду, не давая коню поднять голову. А больной мужик хрипел и шлепал по болоту огромными ножищами все ближе.

— Эй, ты, чумной! Или желтушный. А ну, не подходи! Стой, говорю! Меч возьму — располосую.

И тут конь захрапел, заржал сдавленно и жалобно. Страшный мужик неумолимо приближался. Он буквально пожирал солдата глазами. При этом он стал еще чавкать, как будто захлебывался слюной, и уже тянул руку, хотя был еще в десяти шагах. Чтобы достать меч, Волкову пришлось бы бросить поводья, а конь почти взбесился и ждал этого.

— Надо бы освежевать тебя! — Крикнул солдат. — Чтобы ты не пугал людей, но сейчас мне некогда.

Он чуть отпустил повод, и… даже шпорить коня не пришлось. Тот рванул так, как никогда в жизни. Солдат чуть не завалился на спину от неожиданности, еле удержался в седле.

Почти всю свою взрослую жизнь Волков провел в седле. Он даже вспомнить не мог, сколько жеребцов, меринов и кобыл у него было. Под ним только четырех убили. И в умении держаться в седле, если он и уступал кому-то, то, наверное, только рыцарям-турнирщикам да старым кавалеристам. Это его и спасло. Поэтому и не вывалился. Но, как бы хорошо не был кован конь, если он несется изо всех сил по глине и лужам, он поскользнется.

Так и случилось. Пока солдат восстанавливал равновесие, пытаясь взять коня под контроль, конь поскользнулся. Перебирал ногами, пытаясь устоять, но уже летел боком в большую лужу, образовавшуюся в колее. Все, что успел сделать Волков, — это вытащить ноги из стремени. И когда конь уже летел в лужу, тот перекинул ногу через седло и очень удачно спрыгнул. Скользя по глине, пробежался, пытаясь удержать равновесие. «Лишь бы не на руку. Лишь бы не на руку», — твердил он и почти удержался на ногах, но все-таки упал на бок, безопасно, но изрядно перемазавшись в глину. Конь пролетел мимо него, поднимая фонтан брызг. Скользя, Волков с трудом встал на одно колено, а страшный мужик, шлепая по лужам, бежал к нему. Он был уродлив и близок.

— Ну, ты сам этого хотел, — сказал Волков и потянул меч.

До уродца был десяток шагов. Солдат встал в стойку, отвел меч вниз и чуть в сторону. Ждал. Огромное пузо колыхалось из стороны в сторону на каждом шагу, так и манило ткнуть прямым уколом с выпада, но что-то остановило солдата. Он уже знал, что сделает, но почему-то хотел рассмотреть этого мужика поближе. Поэтому, когда до мужика оставалось всего два шага, а тот просто летел на него, выставив вперед руки, Волков просто сделал шаг в сторону, влево, подприсел и секущим ударом с оттягом врезал уродцу в ногу, чуть выше колена. Секущий удар со всего размаха срежет любую ногу не защищенную доспехами. Солдат рассчитывал увидеть брызги крови и уродливую отечную ногу в луже. Но произошло невероятное, меч глухо звякнул, как будто им пытались разрубить толстую дубовую ветку и чуть не выскользнул из руки. Солдат даже не понял, что произошло, но его спасло то, что чумной мужик со страшным хрустом полетел в не глубокую придорожную канаву с водой, поросшую хилым орешником. Не дожидаясь пока он начнет вставать, солдат кинулся к лошади на ходу пряча меч и надеясь, что лошадь ничего себе не сломала. Он еле успел поймать коня. Тот был здоров и уже готов был броситься бежать.

— Да стой ты! Дьявол в тебя что ли вселился? — Ругал солдат коня, пытаясь попасть в стремя. — Получишь у меня плети.

Он влез на коня с большим трудом, в седло еще не уселся, а конь, как ошпаренный, полетел прочь. Через двести шагов Волкову удалось остановить коня. Он оглянулся назад, но ничего не увидел. На дороге никого не было, вот только лошадь и он сам были перепачканы в глину, да и у коня был разодран правый бок. Видно разодрал стременем, когда упал. Солдат достал из ножен меч и осмотрел лезвие.

— Да что ж такое, — на великолепном клинке он нашел маленькую, в толщину ногтя, зазубрину. — Ну надо же, — он сильно расстроился, — надо убираться отсюда побыстрее. Что за места такие поганые.

Левой ногой он чуть тронул коня шпорой, а тот, шальной, сорвался и полетел.

— Да не несись ты так, дурень, — зло сказал Волков, придерживая его, — мало ты кувыркался сегодня в лужах, чертов сын.

У харчевни стояла добротная, большая телега, покрытая крепкой дерюгой с добрыми меринами впряженными в нее. Там же пара оседланных лошадей с вооруженными людьми, явно не местными. Тут же были небольшие возки. Вооруженные люди внимательно осмотрели Волкова, когда тот подъехал. На встречу ему выбежал взбудораженный Ёган.

— Купец приехал! — Сообщил он. — Не купец, а прямо граф какой-то, я таких даже в городе не видал. А что это с вами? Весь плащ у вас в глине.

— Пошли кого-нибудь за коновалом. Только скажи, что не мне, а коню нужно. А то этот дурак побоится прийти.

— А с конем-то что?

— Поскользнулся.

— Вижу, вон бок подрал. Сейчас отправлю за коновалом кого-нибудь. А вы то как? Рука-то цела?

— Цела. Помоги плащ снять.

Они вошли в харчевню, где Волков сразу увидел двух купцов. Вчерашнего купчишку и купца настоящего. Они отличались как день и ночь. Вчерашний купчишка походил на богатого крестьянина, настоящий купец был похож на городского вельможу, а вовсе не на графа, как казалось Ёгану.

Черный бархат, тяжелая серебряная цепь, роскошный берет, с пером заморской птицы. Пальцы… все пальцы в золотых кольцах и перстнях. Купцы встали. Городской купец был крупный, лет под пятьдесят, борода уже седая. От избытка крови все лицо в мелких сосудах. Не дойдя до купца трех шагов, Волков остановился и поклонился. Купец поклонился тоже, хотя берета не снял.

— Меня зовут Яро Фолькоф, я отставной солдат.

— Я Альфонс Рицци. Я глава купеческой гильдии славного города Вильбурга. Доверенное лицо отца нашего, герцога Карла Оттона четвертого курфюрста Ребенрее, — заговорил купец низким голосом с заметным южным акцентом.

— Рицци? Вы из Фризии или из Ламбрии?

— Я из Верго.

— Из Верго! — Солдат даже обрадовался. — Я шесть лет назад со своей ротой стоял в Верго на зимних квартирах. Самые добрые воспоминания об этом городе. В порту там есть харчевня, где собирались сарацинские купцы. Я там научился пить кофе. Они добавляют в кофе сахар, — солдат внимательно следил за купцом. — Уверен, что вы пробовали. Наверняка были в портовой таверне.

— Пробовал, хотя это было очень давно и эту черную жижу тогда пили без сахара. С мускатом. А в портовых тавернах я не бываю. И предпочитаю наши вергийские вина.

— У вас хороший вкус.

Они сели за стол, где тут же появился трактирщик.

— Вина или пиво? — Спросил Волков.

— Пиво. Для вина еще рано.

— Два пива, — сказал солдат.

Трактирщик исчез.

— Как добрались?

— Отвратительно, дороги размыты, сыро. Выехали в ночь, а добрались только что, — отвечал купец, чуть спесиво выпячивая губу добавил. — Надеюсь, я не напрасно сюда ехал?

Волков смотрел на него, улыбаясь. «Ты летел сюда, жирняк, всю ночь, из-за торговли на сто талеров, значит, для тебя это хорошая торговля», — думал солдат и произнес:

— Ну, что ж, не будем тянуть. Пойдемте в конюшню, у меня есть хороший конь.

Они пришли в конюшню.

— Ёган, отвяжи гнедого, выведи на свет, — приказал солдат.

— Неплохой конь, — сказал купец Рицци, осматривая жеребца.

— Конь отличный. Я хочу за него тридцать.

— О-о-о, — сказал купец, пристально уставившись на солдата, — да я вижу, вы шутник? Вы пригласили меня, чтобы я посмеялся над вашими шутками?

— Смеяться вы будете не над моими шутками, а надо мной, когда продадите коня потом за сорок.

— За сорок? А почему не за сто сорок?

— Потому, что он стоит сорок.

— Он стоит двадцать два талера. Двадцать два. И это, если вы еще найдете покупателя. Рыцарство и дворянство обнищало. У людей нет денег.

— Любой интендант-офицер даст за него двадцать пять, и вы это знаете.

— Да, но вы предлагаете мне его за тридцать.

— Но вы же не будете продавать его интендантам. И рыцарям не будете. Вы ведь уже знаете, кому его продадите.

— Уж не герцогу ли? — Скривился купец.

— Нет, не герцогу. Вы продадите его какому-нибудь знакомому заводчику, смотрите, — солдат подошел к коню, — посмотрите на его зубы. Четыре года. Все целы. Голова сухая, уши длинные, грудь роскошная, выкормлен правильно, значит, сердце и легкие хорошо сформировались. Голень длинная, смотрите, круп, спина, колени — все идеальное. Такой конь на хорошей рыси целый день будет идти и даже не заметит этого, этот конь лучший, что у меня когда-либо был. В общем, любой заводчик даст за него сорок монет, и вы это знаете. Я б сам его продал, да нет времени искать заводчика. Хочу уехать побыстрее.

— Дам двадцать пять, — нехотя сказал Рицци, — да и то после того, как мой человек на нем прокатится.

— Обязательно прокатится, — кивнул солдат, — если дадите двадцать девять.

— Не дам я вам двадцать девять, — раздраженно сказал купец. — Наверное, я зря сюда приехал.

«Видимо, не привык, жирдяй, что тебе перечат», — солдат уже знал, что купчина купит все, как бы не раздражался.

— Не глупите, заплатите вы двадцать девять талеров. Разве вы упустите одиннадцать монет прибыли? Даже для вас это большие деньги.

— Не дам, — сказал купец.

Волков понял, что купцу главное не уступить, и поэтому уступил сам.

— Двадцать восемь. Ведь вы уже знаете какого-нибудь барона-заводчика, который выложит вам сорок.

— Двадцать шесть. И никто из моих знакомых не даст сорок серебряных за него.

— Двадцать восемь. Даже если отдадите за тридцать пять, то получите кучу серебра.

— Двадцать шесть с половиной дам.

— Хорошо, двадцать семь с половиной.

— Двадцать шесть и семьдесят крейцеров.

— Прекратите, вы сейчас до пфеннигов дойдете. Ладно, последняя цена двадцать семь монет.

— Будь по-вашему, — недовольно произнес Рицци. — Пусть мой человек прокатится на нем.

— Ёган, оседлай коня. Кстати, хорошее ламбрийское седло. Отдам за полтора талера.

— Вы меня за дурака держите?

— За хитреца.

— Здешние мастера делает седла не хуже, и просят за них семьдесят крейцеров.

— Да, но знать предпочитает ламбрийскую работу, и за нее платит два талера.

— Ну, вот и продайте свое седло знати, а я посмотрю.

— Я продам вам.

— Я не куплю.

— За талер тридцать.

— Нет, я не сумасшедший.

— За талер двадцать.

— Талер.

— И еще двадцать.

— Пятнадцать.

— Вы опять сейчас до пфеннигов дойдете. Берите, даже если вы отдадите это седло перекупщикам за бесценок, вы выиграйте сорок крейцеров.

— Ладно, — купец вздохнул, — где вы так научились торговаться?

Волков улыбнулся. Он был доволен. Коня и седло он собирался отдать за двадцать шесть.

— Девятнадцать лет я торговался со всякой маркитанской сволочью. Они готовы были торговать всем, даже собственными дочерями. И торговались до самых мелких монет. С ними и научился. Пойдемте, выпьем пива.

Не дожидаясь, пока человек купца прокатится на коне, они вернулись в харчевню, и трактирщик сразу подал пива. Стоял, улыбался, жал следующего заказа. Купец и солдат сделали по глотку. Купец сразу скривился:

— Что это? Ты это в луже зачерпнул или в пруду, мошенник?

— Сам варил, — ответил трактирщик испуганно.

— Лучше б ты в пруду зачерпнул, — заметил солдат. — Неси-ка нам вино.

— И всех моих людей покорми, и доброй едой, а не тем, чем ты кормишь бродяг, — крикнул ему вслед Рицци.

Тем временем Ёган стал носить из комнаты в зал вещи ламбрийцев: латы, оружие, седла, потники, великолепные сбруи. Последним он принес арбалет. Купец сразу схватил его:

— Добрая вещь, — сказал он, рассматривая оружие. — Думаю, стоит пять серебряных монет.

— Он стоит двадцать, но продавать я его не буду, он мне нужен. Ёган, унеси.

— Опять цену набиваете?

— Нет, это мое личное оружие. Меня из него ранили, я знаю его силу. Я его себе оставлю.

— Вас из него ранили в руку?

— Нет, в ногу. По плечу я получил секирой.

— Жаль. Я бы такой арбалет купил бы.

— Я б сам такой купил бы.

После этого трактирщик принес вина, и добрые господа занялись добрым делом: руганью и торговлей. В результате Волков оставил себе еще одну кольчугу. Не сошлись в цене. Кольчуга была отличной, из мелких паяных колец. За бесценок такую солдат отдавать не хотел. Так же он оставил себе добрые боевые перчатки, пару крепких стёганок, шлем, горжет, копье удивительной работы для Ёгана, секиру и великолепную алебарду. Все остальное купец купил. За все волков получил восемьдесят одну монету. Люди Рицци поволокли вещи в фургон, сам Рицци, вроде, был доволен, а Волков не мог закрыть кошель от серебра. Он понимал, что с такими деньгами опасно находиться в этой глуши. За такие деньги даже Ёган может зарезать, и солдат сказал:

— Послушайте, Рицци, раз вы родом из Верго, значит, у вас есть своя банка. Вы же не только купец, но еще и меняла?

— Разумеется.

— И деньги и в рост даете?

— Разумеется.

— И векселя пишите?

— Мои векселя ходят отсюда и до Фризии. На любую сумму.

— Под какой процент берете деньги?

— Один процент годовых. Без ущерба при расторжении раньше срока.

— Давайте два, и я дам вам сто монет.

— И не надейтесь. Вы и на пол процента согласитесь, еще и спасибо скажете.

— С чего бы?

— Да с того, — купец усмехнулся, — у вас кошель не застегивается от денег. Значит, кроме моих, там еще и ваши были. А вы тут один. И, какой бы вы не были искусный воин, вас может любой зарезать. Хоть трактирщик, хоть ваш холоп.

«Вот жирный мерзавец, — подумал Волков. — Все видит».

— Поэтому соглашайтесь на мой один процент, и я напишу вам вексель.

— Ну, что ж… Один так один, — произнес солдат. — Пишите бумагу.

— На предъявителя?

— Только именной.

Купец вскоре уехал в свой Вильюург, уехал довольный. Волков сидел в харчевне, следил за Хильдой, которая босая и с подобранной юбкой мыла полы, когда пришел Ёган.

— Коновал сказал, что конь будет здоров через неделю. — Произнес слуга. — А что с конем произошло?

— Да напугал его урод какой-то, он поскользнулся и упал. — Отвечал солдат, любуясь, как под ветхой кофтой девицы, в так её движениям, колышется тяжёлая грудь.

— Урод? Что за урод?

— Да не знаю, толи холерный, толи чумной. Хотя не чумной, язв на нём не было. Выскочил из болота, конь поскользнулся и упал на бок, на стремя.

— Из болота? — Удивился Ёган. — Неужто водяной?

— Да почем мне знать? Больной весь, уродливый. Толи желтый, толи серый. У вас раньше таких видели?

— Слыхом не слыхивал. Даже от стариков.

— Ну и черт с ним, готовься к барону ехать.

— Я готов.

— Кольчугу наденешь и меч возьмешь.

— Ох, господин, меня аж потом прошибает. Неужто я меч привяжу? Прям как благородный.

— Ты молись, дурень, чтобы им пользоваться не пришлось.

— А что, может, придется?

— Всякое может быть. Я уже стольких людей барона побил, что он и осерчать может.

— А что будет, если осерчает?

— Меня убьют, тебя повесят, — абсолютно спокойно ответил Волков.

Ёган молчал, смотрел на него чуть растерянно.

— Ну что ты глазами хлопаешь? Уже и меч не в радость? — Смеялся солдат.

— Ну…

— Да не бойся ты, Бог милостив.

— В том то и дело, что ко мне не очень то.

— И что ж теперь? Не пойдешь со мной?

— Да как же не идти? — Ёган вздохнул. — Пойду. Мне теперь деваться некуда. Я теперь с вами до гробовой доски.

— Тогда давай одеваться будем. Сегодня сходим к барону, а завтра поутру, по тумау, уедем отсюда. Ты все свои дела сделал?

— Ага. Баба моя в монастырь пойдет, а дети, корова и надел брату. Так что поутру уедем.

— Вот и славно. Бриться давай.

В харчевне никого не было. Хильда носила горячую воду, делала ироничные замечания.

— Ой, прям как незамужняя готовится к ярмарке, и моются, и моются.

— Не смей меня сравнивать с бабами, — заметил солдат. — Получишь у меня.

— Ой, напугали.

— Не разговаривайте, господин, я вас порежу, — пыхтел Ёган, брея Волкова.

Брил он неловко, но старательно.

— Да не скреби ты так, кожу соскребешь.

— И то верно, — заметила ехидно Хильда. — Кожа-то у твоего господина нежная.

— Уйди отсюда, — рявкнул солдат.

— Так я воду принесла.

— Принесла и убирайся.

— О Господи, ну прям, в самом деле, как девки перед фестивалем. Осталось только ножкой топнуть.

— Уйди, — зорал Ёган, — сейчас дрын возьму!

Брунхильда чуть не бегом кинулась прочь, продолжая дразниться и смеяться.

А Ёган добрил солдата и спросил:

— Мне тоже побриться?

— Щеки и подбородок выбрей. Усы оставь.

— Ага.

— Потом руку мне разбинтуй.

— Так монахи не велели.

— Разбинтуй. Не хочу со стянутой рукой, как калека, в замок идти.

— А что, думаете, она может пригодиться?

Солдат чуть подумал и ответил:

— Ну, если дойдет до того, что она мне понадобится, то потом она мне точно не понадобится.

— Чего? — Не понял Ёган.

— Ничего, — ответил солдат, — брейся и помоги мне одеться.

Глава пятая

Волков надел бригантину, а Ёган кольчугу доброй ламбрийской работы. Заметные усы добавили ему мужественности, меч добавил воинственности. Кольчуга сидела, как влитая, на широких плечах. Те, кто его видел в первый раз, никогда б не подумали, что этот человек пахал землю. Выглядел он закаленным воякой. Они сели на лошадей и поехали к замку.

— Ты чего коня ногами-то душишь? Тебе каблуки с сапогами зачем? — Произнес солдат, разглядывая спутника.

— Так непривычно. Я ж всю жизнь без седла ездил.

— Это видно. Выпрями чуть ноги. Каблуками в стремена упрись. Расслабься, не ложись коню на шею. Наоборот, чуть откинься назад, чтобы ехать вальяжно, чтобы было видно, что едет воин, а не холоп.

— Так? — Ёган сделал всё, что это нужно.

— Так. Узду левой рукой держи, правая для копья или для меча.

Солдат был доволен. Ёган действительно стал походить на человека весьма не мирной профессии, но Волков прекрасно понимал, что это только видимость. Как на боевую единицу, он на него не рассчитывал.

— А что там? Пшеница? — Спросил солдат, поглядывая на поля, мимо которых они проезжали.

— Ага, какой-то дурень высадил, — ответил Ёган. — Считай, что зерно в яму бросил.

— Не взойдет, думаешь?

— Не поднимется. Откуда при таких дождях-то? Солнца-то нету.

— А там что? — Волков указал на зеленеющее поле.

— Там рожь. Она хоть как-то, хоть по малости пролезет. А пшеница — дело мертвое.

— Так, что, значит, урожая не будет?

— Так третий год его не будет. Солнца-то нет, а без солнца только щавель да репа растет.

— Что, голод будет?

— Нет, не будет. Раньше был бы, до чумы, когда люд был. А сейчас с чего бы? За пять лет половина дворов опустела. Рожь помереть не даст. Черного хлеба на всех хватит, да и трава хорошая. Скотина радуется.

Так, за разговорами, они неспеша доехали до замка. Замок был старый. Ров давно осыпался. Угол справа от ворот треснул, сами ворота кривые, требовали ремонта.

«С пятью десятками бойцов за три дня взял бы», — подумал солдат, въезжая внутрь.

Краем глаза, он увидел, как Ёган незаметно попытался осенить себя святым знамением. Волков поймал его за руку и зашипел:

— Даже не смей бояться, а уж если боишься, то не смей показывать. Понял меня?

Ёган закивал в ответ.

Они остановились у коновязи и слезли с коней. Волков кинул повод Ёгану и пока тот вязал коней, осмотрелся. На одной из стен, у лестницы, что вела в покои, стоял сержант, с ним еще один стражник. Еще двое у ворот. Солдат был уверен, что это не все. Сержант с лестницы кивком головы указал куда двигаться. Солдат пошел туда, куда тот указал. Его догнал Егал и зашептал:

— А может еще ничего и не будет… Чего вы сделали нашему барону? Ничего не сделали, а наоборот даже, побили дезертиров.

— На въезде в его землю я избил его людей, — ответил солдат, — этого уже достаточно. Затем я ранил одного из его людей. Затем избил его управляющего. Мало тебе?

— Да уже не мало, — почесал голову мужик, — а ему-то вы ничего ж не делали?

— Дурень, я нанес ему оскорбление, избивая его людей. Во всяком случае, он может так считать.

— А-а, оскорбление, — понял Ёган.

Они поднялись по лестнице, сержант, не здороваясь, указал рукой, куда идти, и сам пошел следом.

— А еще я увел у него одного его холопа, — продолжал солдат.

— Это кого же? — Спросил Ёган.

— Догадайся, — покосился на него Волков.

Они вошли в темный, огромный зал. На стенах горели лампы, но это не добавляло света, потолка солдат не видел. В узкие окна без стёкол кроме дождя ничего не проникало. Какой-то свет давали два подсвечника, стоявшие на огромном столе и камин, в который мог войти взрослый мужчина, не склоняя головы. В камине начинали гореть две половинки бревна. Во главе стола, рядом с камином, в жестком кресле с высокой спинкой сидел человек.

Солдат и Ёган подошли ближе. Солдат поклонился изысканно, а Ёган очень неуклюже. Как только они поклонились, в зал, вслед за ними, вошел сержант и четыре стражника в шлемах, стеганках с копьями. Солдат мельком глянул на них и произнес:

— Рад приветствовать вас, господин барон.

Барон был немолод. Ему было чуть за сорок. Заметная седина тронула волосы, лицо было чуть опухлым, одутловатым. Его нос был сломан, нижняя губа и подбородок были рассечены. Сейчас там белел шрам. Он сжимал серебряный кубок, недобро смотрел на солдата и, наконец, произнес:

— А вот я не рад приветствовать вас, как вас там величают?

— Меня зовут Яро Фольков, я отставной гвардеец, правофланговый карпорал, охрана штандарта его высочества герцога де Приньи.

— Ух ты! — Притворно восхитился барон. — Да неужели? И вы всерьез полагаете, что это имя… имя какого-то… черт знает какого герцога произведет на меня впечатление?

Волков заметил, что барон не совсем, что бы трезв.

— Ни секунды на это не надеялся. Я надеялся, что на вас произведет впечатление, то, что я воин, как и вы, а не бандит, дезертир, или дебошир.

— А вот ведете себя именно как бандит и дебошир, — заметил барон.

— Не могли бы вы уточнить, когда это и где было?

— Когда вы напали и ранили моего человека.

— Ну, что ж, я расскажу, как это было. Я снимаю комнату в харчевне, так как получил рану в стычке с дезертирами, в которой я участвовал по просьбе вашего коннетабля. И вот, возвращаясь от лекаря-монаха, я застаю в своей комнате вашего сержанта и еще двух людей, которые копаются в моих вещах. На мое законное требование покинуть комнату один из них заявляет, что сейчас они меня зарежут, и заберут все мое добро себе.

— Врет он, — рявкнул сержант. — Мы пришли забрать десятину мертвых, чтобы отдать бабам погибших наших людей. А он на нас напал.

— А почему вы пришли, когда меня не было?

— А что ж нам, ждать тебя что ли? Ты сбежать хотел, что бы деньги не отдавать.

— В отличие от вас, я не вор, и законы воинской корпорации чту неукоснительно.

— Кто вор? Я!? — Заорал сержант.

— Ну а кто еще в отсутствии хозяина копается в его вещах, а когда его ловят на месте, пытается его убить? Так делают воры.

— Ну… — Начал было сержант, но его перебил барон.

— Замолчи, — он сделал глоток из кубка и спросил у Волкова: — так что вы хотите сказать, что мои люди воры?

— Вы это сами должны решить, господин барон. Когда я в первый раз поймал вашего старосту на воровстве — я его предупредил…

— А что он у вас украл?

— Оружие. То, что я взял в бою у дезертиров. Он, не скрываясь, сложил его в телегу и хотел уехать. Я забрал оружие и предупредил его. Второй раз он пытался увести у меня коня стоимостью в двадцать талеров. Я остановил его, а он заявил, что это ему велел сделать сержант.

— Я ему такого не велел, врет он.

После этой фразы Волкову стало легче. Он понял, что сержант и староста действовали не по распоряжению барона, а сами по себе.

— То есть, — произнес барон, — вы утверждаете, что в моем феоде мои люди воруют у проезжих.

— Я думаю, что, в первую очередь, воруют они у вас. Ну, или что-то затевают против вас.

— Вот даже как? Вам придется подтвердить свои слова, — сурово сказал барон.

— Для этого я и пришел сюда, — смело ответил Волков.

Он достал из рукава пергамент, подошел и положил его на стол перед бароном. Тот взял лист бумаги, взглянул на него и швырнул рядом с кубком:

— Что это? Язык древних? Я не поп, чтобы читать на нем.

— Нет, это ламбрийский, — и подозвал Ёгана. — А ну ка скажи барону, где ты нашел эту бумагу.

— Ну, я снимал сапог, и там это было.

— Какой еще сапог? — С раздражением спросил барон.

— Ну, с дезертира, с мертвого, сапог стягивал, а она там была. Гляжу — на пол упала.

— И что здесь написано?

— Не знаю, — испуганно ответил Ёган.

— Замолчи, дурак, — рявкнул барон и кривым пальцем постучал по бумаге. — Что здесь написано? — Он смотрел на солдата.

— Здесь сказано: «Сопляк узнал про мельницу, предупредите господина с мельницы, а с сопляком разберитесь, иначе донесет. Но так, что бы никто не подумал чего».

— И что все это значит? Звучит как дурь какая-то.

— Звучит как дурь, если не знать, что под сопляком подразумевали вашего коннетабля, которого они заманили в харчевню и убили первым. Он очень мешал кому-то в вашем феоде, что-то знал.

— Да неужто мельнику? — Ехидно усмехнулся барон. — А может, обоим? У меня их двое.

— На вашем месте я бы проверил обоих. И еще бы выяснил, куда в вашем феоде люди деваются. Я, например, послал парня в монастырь за лекарствами, дал своего коня, только коня дохлого и нашли. А еще у вас по болоту ходит холерный уродец и на людей кидается.

— Какой еще холерный уродец? — Ехидство как рукой сняло, барон был серьезен. — По какому болоту?

— По тому болоту, что лежит вдоль дороги, которая ведёт к монастырю.

— А кто вам про него рассказал? — Спросил барон абсолютно серьёзно.

— Я его сам видел, так же, как и вас. Конь его почуял и понес, я сам чуть кости не переломал. А что, вам про него уже что-то говорили?

Барон не ответил, он уставился в стол перед собой. Все молчали. В огромном зале было тихо, только ветер завывал в камине, да громко треснуло палено, раскидав несколько иск.

— Садитесь, — вдруг произнес барон, указывая на стул рядом с собой.

Солдат попытался отодвинуть этот стул, но двигать одной рукой такую мебель было невозможно. Стул было неимоверно тяжел и массивен. Хорошо, что Ёган догадался, подбежал и помог. Солдат уселся.

— Что у вас с левой рукой? — Спросил барон.

— Старая рана. Моя первая. А в харчевне получил по ней еще раз, очень крепко получил. — Он чуть помолчал. — Монахи сказали, что б левой рукой не шевелил.

— Я вас понимаю. Старые раны.

— Я вижу, что сия учесть и вас не миновала.

— Вы про лицо или про руку? — Барон показал правую руку, она тоже была заметно искалечена. Пальцы были ломаны, а на указательном не было ногтя. — Лицо — это турнирные забавы молодости, а рука — это Вербург. Это барон де Шие. Мы с ним сшиблись, оба коня насмерть, я ему копьем в шлем, он мне в руку. Вечером мы с ним выпили, он оказался добрым малым. Добрым рыцарем.

— Я тоже был при Вербурге.

— Вы? — Барон посмотрел на солдата с недоверием. — Сколько ж лет вам тогда было?

— По-моему, пятнадцать уже исполнилось.

— А на чьей стороне вы были?

— Ну уж не на стороне еретиков.

— А кто был вашим капитаном?

— Не знаю, но платил мне тогда лейтенант Брюнхвальд.

— Брюнхвальд! — Радостно воскликнул фон Рютте. — Я ж его знал. Я пил с ним перед сражением, а где вы стояли?

— Слева.

— В низине?

— В самой низине. С рассвета и до полудня я простоял по щиколотку в воде.

Барон аж подпрыгнул. Он больше не был суров. Он был и радостен, и возбужден, и даже возмущен.

— Это ж вы, мерзавцы, побежали первыми, — кричал он, указывая на солдата кривым пальцем без ногтя.

— А где в это время были вы? — Спросил Волков.

— В это время я уже лежал в обозе с изуродованной рукой.

— Так вот, мы побежали, когда велийские ландскнехты ушли спасать свои шмотки после того, как кавалерия противника ворвалась в наш обоз. А с нами осталось только полторы сотни копейщиков, которых шесть сотен рейтар даже не заметили, когда кинулись нас топтать. Что может сделать тысяча лучников с шестью сотнями добрых рейтар, которые смяли полторы сотни копейщиков и несутся на них во весь опор. Я даже одного выстрела сделать не успел. Расскажите ка мне, барон, как кавалерия противника оказалась в нашем обозе?

— Ах-ха-ха! — Радостно засмеялся барон. — Дело то было веселое. Мы сшиблись с их рыцарями в центре, как положено, с хрустом и звоном. Сталь в сталь, мясо в мясо. Нас было чуть больше, но суть не в этом. Мы были лучше, и поэтому мы их опрокинули. Они откатились, а наши чуть увлеклись и решили немного порубить арбалетчиков, уж больно хорошо они стояли. Да уж…

— Да уж, а наемные кавалеристы противника смяли ваших оруженосцев и заехали в наш обоз.

— Ну, я то этого не помню, — сказал барон и заорал: — Ёган, Ёган!

Из сумрака зала шаркающей походкой старика пришел слуга.

— Кубок моему гостю, — сказал барон. — И давай ужин.

— Ужин, — удивился старый слуга. — Его еще не начали готовить, господин.

— Ну, тогда принеси нам вина и какой-нибудь еды. Вчерашний пирог, окорок, сыр. Неси, давай. — И он продолжил. — Я не помню, как все закончилось. У меня была раздроблена рука и надо мной колдовали лекари.

— Ну, их кавалерия заехала к нам в обоз, а пять сотен велийских, да хранит Господь императора, ландскнехтов, которые нас прикрывали, побежали спасать сове барахло, а рейтары нас просто смяли. Говорят, из наших только половина осталась, не считая полторы сотни копейщиков, которые, кстати, не успели даже в баталию построиться. Так и стояли в две линии. После этого весь левый фланг побежал.

— Да-а, — протянул барон, вспоминая и улыбаясь, — веселый был денёк.

Солдат почему-то не считал тот день особо веселым. После того, как огромный рыжий конь сбил его с ног, он очнулся уже в телеге. Был вечер. И уж никак ему не удалось бы выпить с рейтаром, как это случалось у благородных, но ничего этого вслух он говорить не стал. Слуга принес красивый кубок для него, кувшин с вином и блюдо с едой: хлеб, окорок, сыр.

— Сержант, — крикнул барон, — отпусти людей. А этого, — он указал на Ёгана, — пусть покормят на кухне. И лошадей их тоже.

— Да, господин, — мрачно ответил сержант, которого, судя по всему, никак не устраивал подобный вариант событий.

— Как вас зовут? — Спросил барон.

— Яро Фольков.

— Фольков? — Переспросил барон.

— На самом деле Волков, но никто не может правильно произнести это имя. Поэтому говорю Фольков.

— Так вы из Челезии?

— Нет, мой отец был с дальнего востока, а матушка с севера. Она из деревни, что на левом берегу Хельбы. Отец был купцом. Он сгинул в море.

Солдат замолчал, барон молчал тоже, словно снова оглушительно громко хлопнуло бревно в камине. И барон начал:

— Знаете, у меня сын не вернулся с войны. С рыцарями такое случатся. Я считаю, что нет смерти приятнее, чем смерть в бою, ведь старость и раны намного страшнее.

— Я слышал о вашем сыне, я соболезную.

— Да-да, беда в том, что он не погиб в бою, — сурово произнес барон. — Он получил рану, ехал домой лечиться и исчез. Мне кажется, кто-то его убил. Я не знаю кто, я не знаю где, но если это так, то я хотел бы восстановить справедливость. Это меня удручает, понимаете? Мне нужно знать, что мой сын погиб или жив. Понимаете? Очень нужно!

Волков кивнул.

Барон выпил вина, солдат выпил тоже. Барон продолжил:

— А еще совсем недавно умер мой друг, мой сеньор. Двадцать лет мы провели вместе. Мы с ним жили в одной палатке, брали девок по очереди, пили из одного кубка, — барон помолчал. — Десять компаний вместе! Мы всегда приходили, когда герцог звал нас. Ни разу не притворялись больными. Собирались и ехали. Он был моим графом и моим другом. Нет, не так. Он мыл моим другом и моим графом. Он никогда без нужды не козырял своей короной на гербе. Он был истинный рыцарь, и вот он умер. Он просил присмотреть за его детьми. Не теми детьми, что записаны в церковных книгах, а теми… — барон замолчал.

— За детьми фрау Анны? — Догадался солдат.

— Вы знаете и про нее? — Удивлённо спросил барон.

— Я кланялся ей на похоронах. Она пригласила меня в гости.

— Да? Вот как? Ну да, за ее детьми, а я за ними не углядел, понимаете? — Он своим корявым пальцем, почти без ногтя, начал стучать в кусочек бумаги с ламбрийскими словами. — Кто-то решил убить мальчишку, о котором я обещал заботиться. И убил его в моем феоде.

Он замолчал. Они молча сидели, слушали сквозняки и шум горящих бревен в камине.

— В моем феоде! — Вдруг заорал барон, вскакивая. — В моем феоде убивают сына моего друга, пусть даже и незаконно рожденного! Не в поединке, не при ограблении, а просто так, — орал он на солдата, как будто этот тот был виноват. — Потому что кому-то он, видите ли, мешал. Кому? Кому он мешал?

Барон упал в кресло, схватил кубок, часть вина расплескал, а остальное выпил и ударил об стол кубком так, что он погнулся.

— Ёган! — Заорал барон. — Ёган!

Старый слуга прибежал, схватил кувшин, налил вина господину в его кубок. Тот стоял кривой, но не падал.

— Принеси мне ларец, — велел барон.

Слуга молча ушел.

Они снова сидели в тишине, как вдруг до Волкова донесся детский голос. Солдат обернулся и увидел мальчика, лет семи-восьми на лестнице, ведущей из верхних покоев. За ним шла не худая, богато одетая дама. Волков встал, стоял, ждал их приближения, и когда они приблизились, он низко поклонился. Дама ответила кивком головы и едва заметной улыбкой. Мальчишка пробежал мимо солдата и прыгнул на барона. Тот радостно схватил ребенка.

— А-а-а, мой молодой рыцарь! Моя надежда. Посмотрите на него, — обратился барон к солдату. — Я выращу из него настоящего рыцаря. Будешь рыцарем, дорогой мой?

— Да, папа, — кивал мальчик и, уже хвастаясь, добавил. — А через два года папа повезет меня в Вильбург, к оружейнику, и он сделает мне доспех и меч.

— Броня — лучшая одежда для мужчины, — кивнул Волков. — Не сомневаюсь, что молодому барону латы будут к лицу. Но еще рыцарю нужен конь.

— Конь у меня уже есть, — крикнул мальчишка, — папа, пойдем, покажем твоему гостю моего коня?

— Не сейчас, дорогой. Обязательно покажем, но не сейчас. А сейчас идите с матушкой погуляйте до ужина.

— Ну, пап, я хочу с вами. Этот же господин тоже рыцарь?

— Этот господни добрый воин, и я воевал вместе с ним.

— О, вы тоже убивали еретиков? — Обрадовался мальчишка.

Волков улыбнулся и кивнул.

— Расскажите, сколько вы убили еретиков?

— Я потом все тебе расскажу. А сейчас идите, погуляйте. Иди, покорми своего коня. — Вместо солдата сказал барон.

Женщина взяла мальчишку за руку и повела, хотя тот упирался.

— До свидания, — произнесла она.

— Баронесса, — солдат снова поклонился.

— Моя последняя радость, — произнес барон не глядя им в след.

Тут появился старый слуга. Он принес тяжелый ларец, поставил его перед бароном. Барон снял с шеи веревку с ключом, открыл ларец и запустил туда руку. Судя по всему, ларец был почти пуст, потому что барон долго собирал что-то со дна, и, наконец собрав, он хлопнул ладонью об стол. Под ладонью что-то звякнуло. Барон убрал руку. На столе лежало семь монет. Желтые, толстые, даже на вид тяжелые. Волков сразу узнал эти монеты. Это были цехины. Три цехина были равны годовой зарплате гвардейца.

— Сколько здесь талеров? — Спросил барон. — Знаете?

— Ну, — начал солдат прикидывая, — один цехин равен почти двум гульденам еретиков. То есть шести имперским маркам. Значит около двадцати шести талеров.

— Ха-ха, — засмеялся барон. С такими знаниями вы могли бы стать менялой. Не зря вас, солдат, называют любителями сольдо.

Солдат не обиделся, он всегда хорошо считал и хорошо все запоминал.

— У лейтенанта Брюнхвальда я считал зарплату всей роте. Пока не зажило плечо, я помимо прочего был заместителем казначея роты.

— Да как вы все успевали?

Солдат пожал плечами.

— Впрочем, я не о том. Вы знаете, что это за деньги?

— Нет.

— Сколько вам платили в гвардии?

— Здесь денег, — солдат указал на кучку золота, — на два с лишним года службы в гвардии какого-нибудь герцога.

— Я не герцог, но готов отдать вам эти деньги за то, что бы вы поработали на меня. — Он смотрел на Волкова, ожидая его реакции.

— И что же вы хотите? — Солдат удивленно поднял брови.

— Мой коннетабль убит. Найдите тех, кто заказал убийство сына моего друга. Выясните, куда деваются мои люди на моей земле. Узнайте, кто бродит по болотам. Поймайте его или убейте. Разберитесь с моими старостами, если считаете, что они воруют. Наведите порядок в моем феоде, и эти деньги будут ваши.

Солдат был немного ошарашен. Он не ожидал такого, он понимал, что барон пьян и, возможно, завтра не вспомнит о своем предложении, поэтому не знал, что ответить.

— Ну, что вы молчите?

— Я думаю, господин барон.

— А что тут думать? Перед вами деньги лежат. Или думаете, что я вру? Нет, я не вру. Хотите, я напишу вам бумагу и дам вам два цехина вперед? Прямо сейчас. Но вы мне должны обещать… Ведь я хочу, что бы вы выяснили, кто виноват вот в этом, — его палец без ногтя снова стучал по бумаге, лежащей на столе. — Я хочу знать, кто убил моего коннетабля.

— Наверное, вы были хорошим воином, но торговец вы никудышный.

— Что? Это почему еще? — Удивился фон Рютте.

— Вы предлагаете огромные деньги первому встречному. Предлагаете важную должность человеку, которого не знаете.

— Как же не знаю? Мы же были с вами в одном строю, в одном сражении. Вы же служили в гвардии, а туда, кого попало, не берут. Да и взялись же вы помочь моему коннетаблю.

— Во-первых, барон, в гвардии хватало и мерзавцев, и проходимцев, и трусов. Да и в одном строю вместе с вами мог стоять вор.

— Так вы вор или лжец?

— Не то, и ни другое. Но я мог бы быть и тем, и другим.

— К черту болтовню, — барон одним глотком допил вино из кубка. — Вы согласны или нет?

— Нет, господин барон, извините, но нет, — твёрдо сказал солдат.

— Нет? — Искренне удивился барон.

— Нет, простите уж великодушно, но я еду домой. У меня была мать и две сестры, я почти двадцать лет их не видел. Я писал им, они мне не отвечали. Я хочу знать, что с ними.

Барон смотрел на него недоверчиво:

— Может, вам мало денег? Мы можем поговорить об этом.

— Нет-нет-нет, дело не в деньгах, господин барон. Будь у меня время и силы, я бы согласился помочь вам, а так…

— Честно говоря, я не ожидал, — произнес барон. — Не ожидал, что солдат пренебрежет золотом.

— Да с чего вы взяли, что я вообще справлюсь?

— Что ж вы думаете, я дурак? Я опросил людей, что общались с вами. Сержант приводил мне посудомойку из харчевни, и она клялась, что вы один одолели ламбрийцев. Я опросил своих дуроломов о стычке с вами. Признаться, они вас побаиваются, а они у меня не очень то и робкие. Вы хладнокровный и умелый воин, ну, а то, что вы умнее всех, кто меня окружает, и, может быть, даже умнее меня самого — так это видно любому.

— Барон, я почти одноруки и хромой. Я ищу тихого места и спокойной жизни, — солдат помолчал, заглянул в кубок и потер подбородок. — Вам нужен железный кулак, закон феода, экзекутор, вешатель, знающий всё и всех. Я не подхожу вам на эту должность. Завтра, на заре, я хочу уехать лечиться. Мне даже в седло не сесть без помощи слуги.

— Завтра? Вы хотите уехать завтра? Дьявол. Я думал, мы хотя бы еще выпьем.

— Неужто вам не с кем выпить?

— А с кем? Все соседи, с кем я ходил воевать, померли. Их отпрыски — сопляки, которые не то, что на войну, даже к барьеру не выезжали. Расфуфыренные ничтожества в перьях, которые тратят всё, что у них есть, на шелка, специи да дорогих лошадей. А, чуть не забыл, да еще и навозные жуки.

— Жуки? — Не понял Волков.

— Ну да, рыцари, — барон усмехнулся, — которые только и делают, что ковыряются в земле вместе со своими холопами. Разве что к сохе сами не становятся. Я тут недавно одного из таких обозвал болваном, — барон погрозил Волкову пальцем, — болваном! При слугах! Что, думаете, он за меч схватился? Перчатку мне кинул? Потянул к барьеру? Черта с два! — Барон снова грозил пальцем и засмеялся. — Он сделал вид, что не заметил! У них все мысли о быках производителях, да поднимется ли пшеница после дождей. И никоих поединков. Им хоть в морды плюй.

— Ну, вы старый вояка, с вами опасно связываться, — Волков налил вина себе и барону. — Возможно, он просто решил быть благоразумным.

— Именно! — Заорал барон, хватая кубок. — Они тут все благоразумны, у них нет выбитых зубов, у них нет отрубленных пальцев, у них лица как у женщин!

— То есть? — Не понял Волков.

— Вот у вас шрам на правом виске, откуда? Свежий еще.

— Зимой болт пробил шлем.

— Вот, зимой получил, а у них нет вообще никаких шрамов. И разговоры у них про цены на шелк да на шафран, про урожаи, да про то, что хмель нынче дорог, да про лошадей. — Барон почти орал все это в лицо солдату. — А еще они говорят про то, во что был одет герцог, парчовые у него портки или бархатные, да хранит Господь его августейший зад. А еще они говорят про золотые шпоры.

Он выговорился, сел и откинулся на спинку кресла и теперь сидел, поигрывая кубком, и продолжил:

— Мой последний боевой товарищ умер, его дочь пропала, сына убили, а я даже не могу наказать тех, кто в этом виноват. Потому что я не знаю, кто всё это делает!

Волков ничего не ответил, молчал.

— Значит, вы не возьмете деньги? — Спросил барон, чуть успокоившись.

— У меня нет уверенности, что я справлюсь, господин барон, я устал. Я болен.

— Судя по всему, вы честный человек, и вас нельзя отпускать. — Фон Рютте, смотрел на Волкова с прищуром. Он грозил ему пальцем. — Нельзя!

— Господин барон, мне пришлось завести слугу, потому что я сам не могу одеться…

— Да, и кстати, о слуге. Он ведь один из моих холопов? Он крепостной?

— Нет, говорит, из вольных.

— Вот, ещё и мужика у меня увели.

— Я был вынужден, я даже не могу одеться и сесть на коня, не говоря уже о том, что б оседлать… Лет пять назад я бы с радостью взялся за такую работу, а сейчас… — Волков покачал головой.

— Ладно, не буду вас неволить. Но скажите, что бы вы сделали на моем месте?

— Нанял бы хорошего коннетабля…

— Это я и пытаюсь сделать, — барон отмахнулся, — но что, если бы вы уже были коннетаблем?

— Первым делом выяснил, кто у вас владеет ламбрийским и умеет писать на нем.

— Служанка моей дочери из Фризии, ее привезла моя первая жена. Жена родом-то наша, но имела имущество во Фризии. Получила небольшую ферму в наследство, оттуда и привезла эту лошадь.

— Какую лошадь? — Не понял солдат.

— Да не лошадь, а служанку. Зовут ее Франческа. Но по внешности и силе она не уступает лошади. — Барон засмеялся, но как-то не очень весело.

Солдат тоже смеялся.

— Но, по-моему, — продолжал барон, — она из холопов. Не думаю, что она умеет писать и уж тем более указывать наемникам, что им делать. Да и откуда у нее деньги, чтобы нанять четверых ламбрийцев. Да и один ли у них язык?

— Диалекты разные, но язык один, — заметил солдат.

— А что бы вы ещё сделали?

— Не знаю. Наверное, обыскал бы мельницу.

— У меня их две.

— Ну, обыскал бы обе. И как следует поговорил бы с мельниками.

— А ещё?

— Нашел бы больного уродца, что бродит по болоту и кидается на людей.

— Верно, это обязательно надо сделать, — кивнул барон.

— И главное… — солдат задумался.

— Ну, что?

— Все-таки провел бы аудит.

— А это что? Это то, что проводят попы, когда жгут еретика?

— Нет, то называется аутодафе. Аудит — это проверка на воровство. Нужны грамотные люди. На моей памяти такие аудиты проводили дважды в войсках, когда хозяева войск хотели знать, куда идут деньги. Знающие люди посмотрят гроссбухи, договора с крестьянами, посчитают все, что есть.

— Да кто ж такое сможет сделать?

— Не знаю, может, монахи? Поговорите с аббатом. Надеюсь, вы не обзывали его болваном?

— А-ха-ха, — засмеялся барон, — до этого я еще не дошел. Вас зовут Яро? Простите, запамятовал.

— Да.

— Фольков?

— Именно.

— Как жаль, Яро Фольков, что вы уезжаете. Мне нужен именно такой человек, как вы.

Волков развел руками, изображая смирение перед неизбежным.

— Черт, — барон потряс пустым кувшином, — пустой. С хорошим человеком даже не замечаешь, как кончается вино. Ёган, Ёган…

Глава шестая

— Аккуратнее, господин, вы так расшибетесь, — Ёган поймал и удержал солдата от падения.

— Ты б хоть факел какой-нибудь нашел.

— Найду. Без факела в такой тьме — беда.

— Лошадь-то моя где?

— Куда вам на лошадь? Убьётесь.

— Я скорее пеший убьюсь. Где лошадь?

— Да вот она, сюда.

Он подвел Волкова к лошади.

— Вот стремя, ногу давайте. Куда мы в такую темень-то? Я уж думал, мы сегодня тут переночуем.

— Ночевать надумал? Ты днем собирался в подвале сидеть.

— Это да. Честно говоря, всякое в голове было. А вишь, как оно вышло? Вы с бароном винище хлестали, а меня на кухне кормили. Жизнь такая штука. Я думал, что меня завтра на площади кнутом охаживать будут, давайте… Все, сели?

— Поводья.

— Вот они. Я вот думаю, может, на конюшне переспим? Куда мы в такую темень? Ни луны, ни звезд, дождь.

— Нет. Тут ехать две тысячи шагов. Доедем, не заблудимся.

— Тогда держитесь, — Ёган сам залез на коня. — Не дай Бог, упадете на руку.

— Болван. Скорее ты упадешь, чем я.

— Сколько же вы выпили?

— Бог его знает. Ты факел нашел?

— Два взял.

Ёган достал факела из связки, что лежала у ворот, зажег один из них. Стражники открыли ворота и выпустили их из замка.

Дорога от замка до Малой Рютте — сплошная длинная лужа. Ночь. Темень. Хорошо, хоть дождь не шел. Изредка среди рваных туч мелькали звезды.

— Надо было остаться в замке, а утром бы поехали, — невесело бубнит Ёган, пытаясь осветить факелом дорогу.

— Нет, едем на заре, — беззаботно отвечал Волков. — Хочу побыстрее отсюда уехать.

— Так телега ж плохая. Кузнец говорит…

— Да к дьяволу твоего кузнеца. Вещи в мешки, на коней погрузим и увезем как-нибудь. Лишь бы уехать отсюда. Дурные тут у вас места.

— Места-то дурные, что ж сказать. Только, вот, раз барон у вас теперь в дружках — пару дней могли и подождать, пока кузнец телегу ремонтирует.

— А я смотрю, тебе понравилось на кухне у барона.

— А кому ж не понравится? Бобы с салом, целый горшок. Сказали — жри, сколько сожрешь. И хлеба ешь — сколько съешь. Так еще и пива дали. — Он еще что-то хотел сказать, как его конь резко дернулся в сторону, так, что Ёган чуть не уронил факел. — У, черт.

— Ты коня-то не дергай. Он в темноте лучше тебя видит, а еще и носом чует. — Заметил Волков.

— Да я и не дергал его, — удивленно произнес Ёган. — Дурной он какой-то.

И снова конь дернулся, подсел а задние ноги, не захотел идти вперед.

— Да что с тобой? Не пойму, кто из нас пьян, болван, — произнес солдат, и тут и его конь встал. — Эй, ну а ты-то что?

В ответ его старый добрый конь тихо заржал, почти заговорил.

— Ну, хватит тебе, — Волков погладил коня по шее. — Поехали потихоньку.

Он чуть дал шпор, и конь нехотя двинулся вперед, за конем Ёгана, за факелом. Тот чуть остановился впереди, дожидаясь солдата.

— Ну, хоть тучки разлетелись. Теперь видать, куда ехать. — Говорил Ёган. — Близко уже. Вон, уже и огонечек видно, что у харчевни висит.

И тут справа от них, в ночной тишине, оглушительно громко хрустнула ветка. Конь солдата снова тихо заржал. Конь Ёганал дернулся, чуть не роняя седока, сам он едва удержал факел.

— А, ну, тихо, ты, мешок с колбасой, — ругался Ёган.

И в этот момент снова оглушительно громко захрустели ветки, совсем рядом. Что-то большое и тяжелое мерно, но быстро ломилось через кустарник. Солдат и слуга смотрели в темноту в сторону источника звука. И одновременно оба в десятке шагов у себя увидели два зеленых звериных глаза. Большие, яркие, жуткие, смотрящие на них. Дышало оно с бульканьем, глубоко и надрывно. И низко подрыкивало с каждым движением.

— А-а! — Заорал Ёган. — Никак медведь. Медведь, господин, медведь!

Его конь рванул вперед так, что Ёган уронил факел. Конь солдата бросился вслед за ним. Солдата откинуло назад, и он каким-то чудом удержался в седле.

— Стой, ты, демон! — Рычал он на коня, здоровой рукой изо всех сил натягивая поводья. — Убьёмся же насмерть.

Но конь не слушал ни его, ни поводья и летел по ночной дороге, каким-то чудом перепрыгивая лужи и объезжая препятствия. Солдат не знал, гнался ли за ним этот зверь. Все, что он делал, — пытался не вывалиться из седла, потому что управлять конем было невозможно, до той самой минуты, пока они не въехали в деревню. Тут, на пригорке, где уже пахло навозом, золой и дымом, он смог успокоить коня, хотя тот продолжал гарцевать, дрожать и тихонько ржать.

— Ну, чего ты, дурень? Успокойся. — Говорил солдат, всматриваясь в темноту. — Нет никого уже, отстал он.

Сам при этом поглаживал эфес. И тут, прямо из тьмы, на них выскочил конь, с храпом пронесся мимо. Всё, что мог понять Волков, — это то, что Ёгана на нем не было.

— Испугал, зараза, — выругался солдат.

Он действительно испугался. Перевел дух и заорал в темноту:

— Ёган!

Где-то, совсем рядом, залилась лаем собака. Еще одна ей ответила. Перекличку подхватила ещё одна, и так по всей деревне.

— Ёган! — Не унимался солдат. — Ёган!

Но отвечали ему только собаки.

— Так, — произнес он, чуть подумав. — Придется будить людей.

Он было хотел отъехать от деревни, покричать еще, но конь отказался, зло фыркнув и замотав головой, скакнул и встал, как вкопанный.

— Чертов трус, — сказал солдат. — Ладно, поехали в харчевню, разбудим людей. Будем искать этого дурня.

Весь хмель как рукой сняло. К харчевне он подъехал уже трезвый, и под фонарем харчевни увидел Ёгана.

— А я жду вас, жду, — обрадовался тот.

— Я ору на всю деревню.

— Не слыхал.

— Конь где?

— Так на привязи он, вон.

— А ты как сюда попал?

— Так этот дьявол меня скинул, я за вами побежал.

— За нами? — Солдат смотрел на него с непониманием. — Я на окраине деревни орал тебе, аж охрип. Как ты пеший вперед меня здесь оказался?

— Так не знаю, за вами бежал. Прибежал, а вас нету. Потом конь мой прибежал, потом вы приехали. Я и не слышал, кто, где орет.

— Ясно, — сказал солдат, спрыгнул с коня и стал каблуком стучать в дверь. — Хозяин, отворяй.

— Идите с Богом, — кто-то крикнул из-за двери. — Лечь уже негде.

— Отворяйте, дьяволы, а то запалю хибару, — орал солдат, ещё сильнее стуча каблуком в дверь.

Наконец, кто-то отпер засовы и открыл дверь. На пороге стоял хозяин с лампой и его батрак с топором.

— Ах, это вы, — облегченно вздохнул хозяин и жестом пригласил войти.

— Завтра на заре я съезжаю, — сказал солдат, переступая через спящих на полу постояльцев. — Посчитай все, а сейчас покорми коней.

— Слушаюсь, слушаюсь, — кивал хозяин.

— Ёган, — продолжал Волков, — проследи, что бы покормил и напоил, и почисть всех лошадок наших. Как почистишь — начинай собирать вещи. На заре поедем.

— То есть не поспать мне, — вздохнул Ёган.

— Потом выспишься.

Трактирщик, его батрак и Ёган пошли на конюшню, а Волков двинулся к своим покоям и прямо у лестницы увидел Хильду. Она только что проснулась, была простоволоса, в нижней рубахе и с лампой в руке.

— Вы прямо как разбойник, всех всполошили да напугали, — недовольно произнесла девушка.

Солдат залез в кошель, достал оттуда две монеты по пять крейцеров, протянул ей.

— Чего это? — Спросила девица глядя на монеты.

— Десять крейцеров. Придешь ко мне?

— Прям разбежалась.

— Я на заре уеду. Упустишь деньги.

Он протягивал ей монеты, девушка лампой осветила их стояла в нерешительности. Не брала.

— Ну, берёшь? — Солдат ждал, не убирая денег.

— Тихо вы, — прошептала девица, огляделась, и, забирая монеты, произнесла. — Папаша ляжет, так приду.

Ёган еще гремел чем-то на конюшне, когда почти беззвучно Брунхильда поднялась по лестнице в покои солдата. Осветила их лампой, огляделась, стеснялась, стояла, как будто с духом собиралась. Солдат уже лежал в кровати. Девушка заметно волновалась, встала в двух шагах от кровати, но к ней не подходил:

— Ну что встала? Сюда иди. — Солдат приподнялся забрал у неё лампу.

— Лампу-то потушите.

— Нет, не потушу. Снимай рубаху.

— Ну прям… И лампу не тушите, и рубаху вам снимай.

— Снимай, я сказал. Или сам сниму, встану.

— Вот малахольный, — девица заметно стеснялась, затем подошла к кровати. — Ой, — вскрикнула она.

— Что такое?

— Мизинцем об кровать, — она засмеялась.

— Да ложись ты уже, — солдат за руку потянул ее к кровати, — а то покалечишься еще. Ногу еще сломаешь.

Он схватил её за подол рубахи. Потянул, она пыталась вырваться. Он задрал ей рубаху.

Девушка опять засмеялась, повалилась к нему в кровать.

— Ну что, болван? — Спросил солдат слугу, когда тот вышел из конюшни.

Волков стоял босой, на улице дождя не было, было тепло.

— Ну, — Ёган почесался. — Так вы ж спали.

— Так ты, подлец, тоже спал.

— Ну, есть мальца. Коней я уже оседлал. Сейчас только мешки найду, и вещи будем складывать. Вещей-то много. Нам бы телегу. Алебарду, копье да секиру в мешок-то не спрячешь.

— Болван ты. Вот скажи мне, мы засветло до города доедем?

— Нипочем не доедем.

— И где будем ночевать? В лесу?

— Нет, мы засветло до трактира дорожного доедем, там и переночуем, а к следующему полудню уже в городе будем.

— Ищи мешки, дурень, и побыстрее, а то я уже вашу Рютте видеть не могу.

— Сейчас, я быстро устрою. Вы пока завтракайте, помойтесь, а я все найду, — говорил слуга, преданно смотря на солдата.

А солдат тем временем внимательно смотрел на дорогу, а не на него. Ёган тоже посмотрел в ту сторону и увидел всадника. Это был сержант.

— Ну что, болван? Как ты думаешь, к кому он едет? — Спросил Волков с раздражением.

— А тут и думать нечего, к нам едет.

— Дать бы тебе разок по уху, — сказал солдат и даже поднял левую руку.

— Тихо вы, куда больной рукой машете? Надо вам ее забинтовать. Сейчас позавтракаете — забинтую.

Но Волков его уже не слушал. Он глядел на приближающего сержанта и думал о том, будет ли он говорить с ним сидя на коне, или все-таки слезет.

Сержант слез и даже поклонился, едва заметно, чем несказанно обрадовал Ёгана.

— Здрав будь, господин воин, — произнес сержант.

— И тебе здоровья, брат-солдат.

— Барон прислал, просил не уезжать, не повидавшись с ним.

— Скажи барону, что приведу себя в порядок и приеду.

Сержант снова, едва заметно поклонился и сел на коня. Уехал. А Ёган, глядя ему в след, спросил:

— И что? Поедем?

— Конечно, поедем, болван. Я же сказал, что поеду. Как я теперь могу не поехать?

— Да так. Сказали, что поедем, а сами не поедем. Позавтракаем и поскачем в город, — слуга чувствовал вину и говорил чуть сконфужено. — И что они? Догонять нас будут?

— Так поступают холопы, да купцы, да менялы, да горожане. Люди моей профессии так не поступают. Коли сказал — так делай. И впредь, даже не предлагай мне такого, — сурово произнес солдат. — Ищи мешки лучше да сапоги мне принеси.

Солдат чуть замешкался, войдя в зал. Камин не горел, лампы тоже. Царил полумрак.

— Яро, что вы там встали, идите сюда. — Услышал он и пошел на голос.

Барон сидел на том же месте, в той же одежде, с тем же кривым кубком.

— Садитесь.

Волков сел. Барон заорал:

— Ёган, свечей и кубок гостю!

— Господин барон, вчерашнего кубка мне хватило, — произнес солдат.

— Да бросьте вы, мы вчера всего три кувшина выпили.

— Тем не менее, я все еще не совсем трезв.

— А я, зато, уже опять пьян, — произнес барон и весело заржал.

Солдат сидел, ожидая неприятных уговоров. Он очень хотел убраться отсюда побыстрее, и, как он и предполагал, все началось сначала. Старый Ёган принес ему кубок и поставил на стол подсвечник с тремя свечами. Барон снова начал доставать золотые монеты из ларца, выкладывая их перед солдатом на стол.

— Барон, я не хочу быть грубым, но вчера мы всё обсудили, — сказал Волков, даже не глядя на монеты.

— Всё, да не всё, — загадочно улыбнулся барон. — Яро, что вы так серьезны? Ну-ка улыбнитесь, у меня для вас хорошее предложение.

— Барон, скажу честно, вы хороший человек, но я хочу отсюда уехать.

— Да? — Барон перестал улыбаться. — И что же вас тут не устраивает?

— Здесь дурные места.

— Это я и без вас знаю и очень хочу сделать мой феод добрым местом. И надеюсь, что вы мне в этом поможете.

— Видите, — Волков указал на пустой рукав бригантины. Его рука было прибинтована к телу. — Я однорукий.

— Руки мы найдем, руки у нас есть. А вот найти голову сложно. Поэтому мне нужна ваша.

— Я вчера вам все сказал.

— А я вчера все слышал. Но из разговора с вами я понял одну вещь — вы из тех солдат, которым не нужны сольдо. Первый раз вижу такого. Но если солдату не нужны сольдо, значит, они у него есть. И значит, что ему нужно кое-что побольше, чем деньги.

— Да? И что же это? — Спросил солдат заинтригованно.

— Читайте, — сказал барон и кинул ему через стол бумагу.

Солдат взял лист, развернул его, подвинул к себе подсвечник и начал читать:

«Мой государь, вы, Карл Оттон Четверый, курфюст Ребенрее, девять лет назад при осаде Цаппа при многих добрых рыцарях хвалили меня и спрашивали, что я хочу себе в награду за ту малую услугу, что я совершил во славу Вашу, в честь имени Вашего. Тогда я сказал, что для меня награда и честь — сражаться за Вас. Но Вы настояли, что за мной останется просьба, которую вы обещаете выполнить, коли я о ней попрошу. И теперь я попрошу вас о выполнении моей просьбы. Добрый воин и мудрый муж Яро Фольков оказал мне в моих землях столь большую помощь, что я прошу вас осенить его Вашим мечом и даровать ему рыцарское достоинство и герб, и внести имя его в поминальную книгу добрых рыцарей ваших. Уверен, что и вам его доблесть будет пригодна, так как воин он опытный и искусный, и умен и во многих вопросах толк знающ. О чем нижайше прошу Вас Ваш рыцарь Карл Фердинанд Тилль барон фон Рютте».

Прочитав это, Волков молчал. Барон тоже молчал и, глядя на Волкова, улыбался.

— «…Вас осенить его вашим мечом и даровать ему рыцарское достоинство и герб, и внести имя его в поминальную книгу добрых рыцарей ваших», — Волкову было приятно перечитать это вслух. И он перечитал это еще раз.

Он сидел и думал. Честно говоря, ему было неприятно это признавать, но признать это пришлось: да, барон попал в точку. Это было то, о чем он иногда всё-таки мечтал. Мечты эти были давние, тонкие, почти забытые, почти безнадежные. Один раз у него даже вспотели руки. На секунду ему показалось, что эта мечта могла даже осуществиться. Но герцог, которому он служил и которого он спас от плена, вытащил меч и вместо того, что бы произвести его в рыцари, на что он так надеялся, подарил меч ему. Конечно, меч был баснословно дорогой, но Волков предпочел бы герб. Да любой предпочел бы герб.

— Ну, что? Как вам мое предложение? — Оторвал его от воспоминаний барон.

Солдат покосился на него, не ответил и стал снова читать письмо.

— И золото тоже будет ваше, — продолжал тот, грубой рыцарской ладонью придвигая монеты к Волкову. — Понимаю, вам нужно время подумать.

— Мне не нужно время, — ответил солдат. Встал, сам себе налил вина, выпил до дна и произнёс. — Я согласен.

— Согласны? — Барон даже встал.

— Согласен.

— Я знал! — Орал барон. — Я знал, что деньгами вас не купить! Ёган, ещё вина!

— Но давайте договоримся. Как только я навезу здесь порядок, я уеду.

— Ну, если не захотите остаться, — барон сгреб золото и бросил его в ларец. — Получите всё с полна, как разберетесь с проблемами.

Письмо герцогу он положил туда же. Он не скрывал совей радости. Сидел, сиял.

— Ну, с чего же вы начнете?

— Как положено в воинском подразделении, сначала познакомлюсь с людьми. С некоторыми я уже знаком, но хочу посмотреть всех бойцов.

— Отлично. А я могу чем-нибудь пригодиться?

— Конечно, можете. Я хотел вас об этом просить. Я слышал, что у вас псарня неплохая.

— Неплохая. А что нужно?

— Ничего сложного. Нужно будет немного поохотиться.

— Обожаю охотиться. Охочусь с десяти лет. А на кого охотиться?

— Кажется, на медведя.

— В моей земле? — Барон засмеялся.

— Да, в вашей земле. Ночью, когда я ехал от вас в Малую Рютте на меня, кажется, бросился медведь.

— Медведь? — Удивился барон. — Вы его видели?

— Нет, было темно. Все, что мы видели с моим слугой, — это огромные зеленые глаза. Кони наши взбесились. Мне своего коня удалось остановить только в деревне, а моего человека лошадь вообще выбросила из седла, он до деревни бежал бегом.

— Ха-ха-ха! — Смеялся барон. — Хорошо, что добежал. Яро, поверьте мне, здесь давно нет медведей. Конечно, я поеду, посмотрю, если нужно, но медведей здесь нет лет тридцать. Я сейчас позову егеря и займусь этим делать. Ёган! — Заорал он. — Клауса ко мне!

Солдат вышел во двор замка и увидел сержанта. Тот правил сбрую у коня. Волков подошел к нему и сказал:

— Теперь я ваш коннетабль.

— Ну, ясно, — хмуро буркнул сержант.

— «Ну, ясно, господин коннетабль», — поправил его Волков, пристально глядя ему в глаза.

— Ну, ясно, господин коннетабль, — повторил сержант.

— И никак иначе. А теперь пойми простую вещь: барон назначил меня коннетаблем, чтобы я навел здесь порядок. Чем быстрее я это сделаю — тем быстрее отсюда уеду. Это же в твоих интересах?

— В моих, — согласился сержант.

— И еще одно. Я тебе не доверяю. Если я узнаю, что ты причастен к убийству коннетабля — я тебя повешу. Если я узнаю, что ты причастен к исчезновению людей…

— Видит Бог, я не причастен.

— Не перебивай… Если я узнаю, что ты причастен к исчезновению людей — я тебя повешу. А если попытаешься мне вредить или даже мешать — я тебя убью, понял?

— Понял.

— «Понял, господин коннетабль».

— Понял, господин коннетабль.

— До вечерней зари собери мне всех людей, хочу посмотреть на них. И пусть придут с оружием.

— И заставы снимать?

— Снять. Нечего им там сидеть, они здесь понадобятся.

— Понял…

Солдат уперся в грудь сержанта указательным пальцем, всем видом показывая, что ждет от него продолжения фразы.

— …господин коннетабль, — послушно добавил сержант.

— Вот и прекрасно, брат-солдат. Давай постараемся и сделаем так, что бы я побыстрее отсюда уехал.

Он повернулся и пошел к своей лошади, стараясь не хромать. На выезде из замка он остановился, когда увидел Ёгана. Тот подбежал к нему, был радостен.

— Где ты был? — Спросил солдат слугу.

— Удача, господин, — радостно сообщил тот. — Я кума встретил.

— Действительно большая удача, — заметил Волков.

— Да нет, я не про то. Удача в том, что телегу он продает. Дешево, отличная телега, очень крепкая. И хочет за нее всего за двадцать пять крейцеров. А стоит она сорок, не меньше. Берем телегу, грузим вещи и… фить, — он махнул рукой в сторону восточной дороги.

— «Фить» не получится, — сухо сказал солдат.

— А чего? — Спросил слуга.

— Барон уговорил меня стать коннетаблем на время, пока не наведу здесь порядок.

— И Слава Богу, — слуга осенил себя Святым Знамением.

— Чего вдруг? Чему радуешься?

— Да я за детей волнуюсь, как их тут оставлять, когда медведи на людей по ночам кидаются, да когда люди пропадают.

— За медведя не волнуйся, барон с егерем сегодня проедутся вдоль дороги. Найдут — зарежут.

— И то правильно. Поделом подлецу. Не будет на честных людей из кустов по ночам сигать. А мы что будем делать?

— Нам придется объехать все деревни, хутора и выяснить, когда, где и сколько пропало людей.

— Так для этого нам только в церкву надо заехать да у попа спросить, поп же все знает.

— Думаешь, он знает?

— А чего же ему не знать-то? Ему ж поминалку приносят, а он себе их в книгу записывает, скрипит себе пером.

— Ну, поехали, узнаем у него, заодно познакомимся.

— Ну, поехали, вон она церква, — Ёган вздохнул, — только вот телегу дешевую жалко упускать.

— Так не упускай. Солдат достал из кошеля деньги, — покупай телегу.

Это был не совсем обычный поп. Он и вовсе не походил на священника. Он был тщедушен, улыбчив, близорук. Сутана его была застирана, а на ногах у него были простые, крестьянские башмаки из дерева, да самые простые нитяные носки. Крест, что висел у него на груди, был медным, как и цепь.

Солдат даже не мог вспомнить, когда он видел на груди у святых отцов что-нибудь дешевле серебра.

— Добрый день, добрый день, сын мой, — заулыбался поп, подходя к Волкову почти вплотную заглядывая в лицо.

— И вам доброго дня, святой отец, — Волков осенил себя святым знамением.

Поп щурясь, разглядывал его лицо, улыбался:

— Рад, что вы зашли. Ждал вас.

— А вы меня знаете? — Удивился солдат.

— Да кто ж вас не знает? Вы тот рыцарь, что победил дезертиров. Видел вас на похоронах коннетабля, а ещё раз, когда вы проезжали в замок со своим человеком.

«Слепой, слепой, а все видит, — подумал солдат».

Как будто услышав мысли солдата, поп продолжал:

— Вижу то я не очень хорошо, но вас я не спутаю ни с кем из местных.

— Меня зовут Яро Фольков.

— Яро — это, наверное, Ярослав?

— Да, но никто до вас выговорить это правильно не мог.

— Вы из Чилезии?

— Нет, я почти местный. Мой отец был с востока.

— А меня зовут отец Валентин. Как вам мой приход?

Волков огляделся:

— Очень чисто. На улице грязь, а у вас чистота, даже неудобно в грязных сапогах сюда заходить.

— Это дом божий, и он открыт всякому, и в грязных сапогах, и босому, и больному в струпьях.

— Во истину.

— Вы пришли ко мне по делу? Может, причаститься, может, покаяться?

— Покаяться? — Солдат пожал плечами. — Да мне особо не в чем каяться, разве что в блуде, да и то мы этот вопрос давно с Господом обговорили.

— Вы с Господом? Обговорили? — Священник улыбался. — И что решили?

— Ну, пока я не женат, могу пользовать всех незамужних баб, только не брать их силой. — Солдат поднял палец к верху, как бы указывая. — Он согласен.

— Ха-ха, — хохотнул отец Виталий. — И Господь сказал вам, что он согласен?

— Он промолчал, но я понял, что девицы не будут записываться мне за грех.

Поп щурился, улыбался, кивал головой:

— Только больше никому об этом не говорите. Конечно, наш Господь милостив, и у вас появится куча последователей, который будут злоупотреблять милостью божьей, и не будут считать прелюбодеяние за грех. Ну а других грехов за собой не знаете?

— Как-то не припомню.

— Но вот от вашей руки пали четыре человека.

— О чем это вы? — Не сразу сообразил солдат.

— Ну как же, о дезертирах.

— Ах, вот о чем. Отец мой, я солдат. Убивать моя профессия. Двадцать лет мне за это деньги платили. И все попы меня каждый раз на это благословляли. Это мое доброе дело. Так мне говорили мои капелланы, или они были неправы?

— Даже не знаю, что ответить, — сказал поп. — Всё-таки думаю, что не правы. Любое убийство для души тяжкое бремя, даже если оно оправдано.

— Ну, это только первое убийство бремя, а потом душа привыкает.

— В этом-то и весь ужас, я думаю, а вы так не думаете?

— Простите меня, святой отец, но я пришел говорить не о моей душе.

— А о чем же вы хотите поговорить?

— О других душах. О сгинувших.

— О чем? — Не понял отец Виталий.

— Барон назначил меня коннетаблем. Я теперь ваш человек.

— Да что вы! Господи, ты меня услышал! Вы даже не представляете, как я рад. Я молил об этом Господа каждый день. У нас, конечно, был коннетабль. Вы же его знали?

— Очень недолго.

— Это был чистый юноша, пламенная душа, а нам нужен хладный муж с железной рукой. Наш барон добрый воин и справедливый человек. Он очень снисходителен к своим людям, но как хозяин он плох. Чересчур доверчив и не хочет вникать в мелочи, а подлые люди пользуются его доверчивостью.

— Вот как. Подлые? И кто это, можете сказать?

— Да все, кто его окружают.

— Его обворовывают?

— Его грабят, и грабят его холопов, моих бедных прихожан, а им и так нелегко, чума их скосила на треть, а до этого прореживал голод и неурожай. Вы знаете, что у нас третий год неурожай?

— Не знаю, — сухо ответил солдат, его это особо не интересовало. — Если его грабят, значит надо проводить аудит.

— Мудро, очень мудро. Могу ли я вам помочь?

— Можете, мне нужно будет письмо от вас к аббату, в котором вы поддерживаете мое решение.

— Credo in Deum, — поп сложил молитвенно руки. — И он услышал меня. Сейчас же напишу письмо аббату. Наш аббат светлый человек. Он нас услышит, он нам поможет.

— Вот это мне от вас и нужно. Но это не всё.

— А еще чем могу помочь?

— Мне нужно знать, сколько людей пропало с зимы. Вам же приносят заупокойные записки?

— Да, сын мой, к сожалению приносят. Только это не заупокойные записки. Сгинувших людей нельзя отпевать как покойных. Хотя и за здравие за них не молятся. За сгинувших есть отдельная молитва. Но, конечно, все они у меня учтены, я записываю их в книгу поминовений.

— Может, взглянем? — Спросил солдат.

— Конечно, пойдемте. Ave Maria gratia plena, как я рад, что Господь послал нам вас, сын мой.

В книгах отцах Виталия был такой же порядок, как и в церкви. Они быстро нашли имена всех пропавших людей. Оказалось, что из девяти пропавших четверо были детьми, трое женщины, остальные были мужчины.

— Я знал этих мужей, — говорил поп. — Они были крепкие люди. Большое горе, большое горе.

— А исчезновение детей, меньшее горе, — спросил солдат.

— Не меньшее, но исчезновение ребенка — это горе для семьи, а исчезновение мужа — это смерть для семьи.

Солдат молча согласился, кивнул:

— А откуда все они? — Спросил он, разглядывая список. — Из каких мест?

— А со всех мест, — отвечал священник. — Вот эта девочка с хутора, что у водной мельницы. А вот эти с малой Рютте, все трое. А вот этот крестьянин, так он вообще жил рядом с церковью. А вот эта девица, она сестра коннетабля, который погиб. Она жила…

— У монастыря, — произнес солдат.

— Да, да, у монастыря.

— Ну, что ж, спасибо за помощь.

— Спасибо вам, что взялись за это.

— Еще один вопрос.

— Конечно.

— Кто, по-вашему, обворовывает барона?

— Да все. И управляющий Соллон, и старосты, даже подлецы купчишки, что обворовывают его мужиков.

— Соллон? Редкое имя для здешних мест.

— Зовут его Эммануэль. Но, сын мой, это мои догадки.

— Ну, посмотрю на него, как одевается, на каком коне ездит. Думаю, что будет ясно.

— Обязательно станет ясно, как только увидите.

— А барон этого ничего не видит?

— Абсолютно слеп, и это только полбеды. Он еще и абсолютно глух и слушать ничего не хочет. Ему многие говорили, пустое.

— Ясно, Соллон, старосты, купцы, а сержант?

— Ничего о нем не могу сказать. Груб, спесив, мужики его боятся. Но, наверное, так и должно быть. Обворовывает ли он барона — не знаю. Дом у него небогатый, но у жены его есть золотое кольцо. И дети его, не крестьянским, чета.

— Ясно. Значит, Соллон, старосты и купцы.

— Чуть не забыл. Есть еще один подозрительный человек. Зовут его Авенир.

— Что за имя такое? Кто? Чем занимается?

— Наш трактирщик. Авенир бен Азар. Его трактир прямо напротив церкви.

— А, ясно. Винокур?

— Конечно. И винокур, и девок держит.

— Ну, как обычно.

— В трактире у него всякий сброд ошивается. Менестрели сладкоголосые, певцы баллад.

— И много у него народу собирается?

— Всегда битком.

— И местные мужики ходят?

— Да откуда у них деньги? Приезжие, купчишки, подрядчики, менялы. Монастырь перестраивается, много люда тут ходит теперь.

— Ясно.

— Но самое страшное в другом.

— В чем?

— Он дает деньги в рост, — почти шепотом произнес священник. — И, думаю, барон об этом не знает.

— Быть такого не может, что б не знал, — не поверил Волков.

— Ну, я так думаю.

— Спасибо, что уделили мне время.

— Вам спасибо. Храни Вас Бог.

Отец осенил солдата святым знамением, солдат поцеловал ему руку.

— Я буду за вас молиться, — крикнул поп вслед солдату, когда тот выходил из церкви.

На пути к замку Волков встретил барона. Тот ехал верхом, на плече у него лежало копье. Рядом с ним шел крепкий поджарый мужичок. Небритый, но улыбчивый. В поводу он вел четырех собак, нес рогатину.

— Яро! — Еще издали заорал барон. — И где же ваш медведь? Мы не нашли ни одного следа. Только вот это. — Он забрал из руки мужичка недогоревший факел и показал его солдату.

Тот осмотрел факел.

— Похож на наш.

— Конечно, ваш, — заявил барон. — Признайтесь, мы вчера взяли лишнего, вот вам и померещилось черте что.

— Возможно, вот только лошадь со мной не пила. И слуга мой не пил, а прибежал в деревню быстрее лошади. А мой конь меня чуть из седла не выбросил.

— Ха-ха, — засмеялся барон. — Просто ваш холоп — трус, а все лошади всегда дуры.

— Возможно, — задумчиво произнес солдат и обратился к человеку, который держал собак: — Ты видел какие-нибудь следы?

— А что ж… Видел, господин. Только не медвежьи они. Медвежачьих лап я тут с измальства не видал.

— Не может быть такого. Кто-то лез через кустарник. Здоровый, как бык. Ветки трещали.

— А вот ломаные ветки мы видели, — заявил барон.

— И что там были за следы?

— Так босые, мужичьи, — ответил егерь.

— Босые? Ни сапог, ни сабо, ни чуней?

— Босые, босые, — кивал егерь.

— Детские?

— Да какие ж детские? — Ответил барон. — Лапа больше, чем у меня в сапоге. Вот такие, — указал он размер руками. — Яро, а хотите, поохотимся? Погоняем зайцев прямо сейчас? Клаус устроит нам хорошую охоту. Да, старик?

— А чего же не погонять? Погоняем косых, — отвечал мужичок. — Знаю лужайку с хорошим заячьим выводком, там полдюжины семей пасутся.

— К черту зайцев, — задумчиво ответил Волков. Не мог он поверить, что в кустах не были медвежьих следов. Хоть самому езжай, смотри. Да вся беда в том, что медвежьих следов он отродясь не видал, не охотился он никогда. Ему и без охоты в жизни кровищи хватало.

— Не хотите зайцев — давайте загоним кабана или оленя. Давайте оленя. Клаус, у нас есть олени?

— А что же, — размеренно отвечал мужичок. — Есть у нас олени. Пара дюжин в южном лесу, что у монастыря. И дюжина за хуторами. За кладбищем старым, там хорошие быки есть.

— Ну, так что, Яро, хотите? — Сам барон, видимо, очень хотел.

— А вы на медведя вот так, с одним копьем ходите?

— Да, а у Клауса еще рогатина. А вы что, сомневаетесь во мне? — Чуть обиделся барон.

— Нет, не сомневаюсь, — если бы мог, Волков пожал плечами. — Я вообще ни разу в жизни не охотился. Но я видел медведей на ярмарке. Они огромные. Мне кажется, что ваше копье он сломает как хворостину.

Барон с фальшивой обидой надул щеки и поглядел на Клауса: мол, ты видел этого господина. Потом шумно вдохнул:

— Хех, он, видите ли, видел медведя на ярмарке. А я их убивал. Я убил двух медведей на ежегодной охоте герцога, и убил их именно этим копьем. Клаус не даст соврать. Вот спросите его.

— Да не нужно мне свидетельство вашего егеря. Мне достаточно вашего слова, чтобы поверить, — произнес солдат. Он всё ещё не мог поверить, что ночью это был не медведь.

— Вот и прекрасно. Так что, мы едем на охоту?

— Боюсь, не получится, — здоровой рукой Волков почесал подбородок. — Мало того, я хочу забрать вашего Клауса, барон. — Он потряс перед бароном бумагой, которую взял у отца Виталия.

— А что там? — Спросил барон, глядя на бумагу.

— Список пропавших людей за последние полгода. Ваш Клаус должен помочь мне разобраться кое с чем. Надеюсь, он опытный следопыт.

— Мой Клаус — лучший егерь графства. Мой покойный друг просил его продать, я отказался, тогда он предложил одного из лучших коней своей конюшни, но я ответил: «Черта с два, дружище». — Барон для убедительности поднял палец без ногтя к небу. — Лучшему другу и своему сеньору я отказал, потому что Клаус — лучший егерь.

— Ну, тогда он мне точно понадобится. Кстати, если мои догадки подтвердятся — нам приедятся много охотиться. И заметьте, барон, на кое‑кого посерьезнее, чем медведи.

— Это на кого же? — Удивился барон.

— А вот это мы с Клаусом и выясним.

— Я с нетерпением жду. Вы меня заинтриговали.

— Да, кстати, господин барон, а могу ли я задать пару вопросов служанке вашей дочери? Не дает мне покоя ее происхождение и письмо дезертиров.

— Спрашивайте у всех, кого сочтете нужным. И всё, что вам заблагорассудиться. Делайте все, что нужно.

На том и разъехались. Егерь Клаус сходил в замок за конем, оттуда вернулся верхом, и они поехали в Малую Рютте. Там, у харчевни, встретили Ёгана, который, не без гордости, продемонстрировал Волкову новую, крепкую, большую телегу. Ёган было начал рассказывать подробности покупки, но солдат не стал его слушать, а осмотрел телегу и пришел к выводу, что: «Телега-то не плоха». После чего все трое поехали на западную монастырскую дорогу. В этот раз дорога не была малолюдной. Бесконечные возы, телеги и тележки катились к монастырю, везя туда нужные для строительства товары. Много были и пеших людей.

— Оживленно тут сегодня, — заметил солдат.

— Так в монастыре стройка большая. Там, говорят, яму большую копают. Народу — прорва.

— А что же… Я отродясь столько пришлого люда не видал, как сейчас, в Рютте, — поддержал разговор егерь.

Так, за разговорами, они доехали до места, где болота с одной стороны почти вплотную подходит к дороге, а с другой стороне выселись чахлые заросли орешника. Волков осмотрелся и произнес:

— Да, это то место. То. Он оттуда пришёл, из болота.

— А что же… — Егерь Клаус тоже осматривался. — Места-то тут кабаньи. Хряка тут можно присмотреть доброго.

— А вон там лошадь наша дохлая была, — вдруг вспомнил Ёган. — Помните ее?

Солдат и вправду вспомнил. Именно здесь они нашли мертвого коня, на котором уехал сын трактирщика. Солдат оглядывался и ещё раз убеждался, что где-то именно тут на него напал холерный, пузатый, огромный мужик:

— Да, — Волков оглядывался по сторонам, — это было здесь. Ёган, покажи Клаусу, где лежал конь.

— Да вот же, — слуга спрыгнул с коня, — вот тут лежал. Только копытяки торчали из канавы.

— А что ж… — Клаус тоже слез с коня. — Чьи следы-то искать.

— Да чьи найдешь.

Егерь прошелся, разминая ноги и глядя на землю. Обошел Ёгана, перепрыгнул лужу, приблизился к кустарнику, а потом сказал:

— А что же… Если и были следы, то смылись. Дожди-то, какие были.

— То есть, ни костей, ни подков? — Спросил солдат.

— Не-а, рядом нету. Надо по кустам искать, — ответил Ёган, тоже осматривая местность.

— Смотрите еще, и по дороге смотрите.

— Так это… А что ищем то? — Спросил Клаус.

— Не знаю, — ответил солдат. — Что найдем.

Клаус и Ёган стали ходить по кустам, выходили к дороге, подходили к болоту. Волков сидел на коне. Проезжающие и проходящие мимо люди с опаской и любопытством посматривали на них. Солдат ждал. Терпеливо и долго. Наконец, Ёган с егерем вернулись, и егерь сказал:

— Так это… Ничего не нашел я. Вот ежели б знать, что искать…

— Вообще ничего? Никаких следов? Совсем?

— Ну, кроме подвод, да копыт, да мужицких следов ничего.

— А мужики обутые?

— Есть обутые, есть босые.

— Босые? Много босых?

— Был один, там, — егерь махнул рукой в сторону болота. — Ходил один босый. По кромочке.

— Куда шел? Откуда?

— Так я не поглядел.

— Ну, так погляди.

— Сейчас погляжу еще.

— Стой. А чей след ты видел утром с бароном?

— Так босой ноги.

— А тот, что ты видел здесь, похож на тот, что ты видел там?

— А что ж…. сильно похож.

— Ну, так скажи мне, куда и откуда шел этот босой? И покажи ка мне его.

— Так мы его ищем? Так бы сразу и сказали, — отвечал Клаус, глядя на Волковва умными глазами. — По чём же мне знать, что мы босого искали? А теперь всё по-новому погляжу, всё посмотрю.

Клаус снова стал ходить вдоль дороги, но на этот раз Ёган с ним не пошел, залез на коня, оглядывался вокруг, и, наконец, произнес:

— Есть что-то охота.

— Всем охота, — сухо ответил солдат.

— Да и сапоги промокли.

— У всех промокли.

Ёган жалобно вздохнул. Волков не обратил на это никакого внимания. Он внимательно следил за Клаусом, который, наконец, остановился у кромки болотной воды. Помахал рукой призывно. Солдат подъехал, слез с лошади, подошел к нему. Они сели на корточки.

— Ну вот, — сказал Клаус, указывая на след.

— Чей это? — На всякий случай спросил солдат, хотя ему было ясно, что след человечий.

— Мужика… Здорового мужика, лапища-то вон какая, полторы моей.

— Да, а в ширину так две твоих.

Егерь кивнул.

Солдату нравился егерь, вдумчивый, степенный. Воняло от него мокрыми собаками, человеческим потом, но для человека, что половину жизни провел среди солдат и лошадей, это не имело никакого значения.

— Вы такой же след нашли с бароном у малой Рютте?

— Его, его нашли, только тот был утрешний, а этот ночной, или вовсе вчерашний, — кивал головой егерь. — Его — чей же ещё? Дождь его подзамыл, да уж больно он глубокий, чтобы полностью смыться. Мужик-то великий, глину мнёт глубоко.

— Видел я этого урода, — сказал Волков разглядывая след, — даже мечом его рубил.

— И что? — Заинтересовался Клаус. — Не убили?

— Нет, только на меч зазубрину поставил.

— Ишь ты, — восхитился Клаус. — Он, что, железный?

— Да нет, хотел ему ногу отрубить, так меч только звякнул, и отлетел как от полена.

— А выглядит-то он как? Какой он?

— Мерзкий, здоровенный мужичара, распухший, рыхлый, в рваных портах, брюхо огромное висит. Больной какой-то, толи желтушный, толи холерный. Желтый весь. Глаза желтые. Кинулся на меня здесь, — солдат встал с корточек, поморщился, у него начала ныть голень, да и в бедре потянуло острой болью. Он осмотрелся и произнес: — И здесь же, вон, в канаве, я нашел своего коня, которого дал парню, чтобы тот съездил к монахам за лекарствами. Конягу-то мы нашли, а парня-то нет.

— Вона как, — егерь тоже встал с корточек. — На мужика думаете?

— Думаю. Нам с тобой нужно его поймать, или убить.

— А как же его убить, если меч его не берет?

— Убить — моя забота. Твоя забота — его найти. И имей ввиду, кони его до смерти боятся, а ночью он видит, и быстрый он.

— Ясно, он вроде лося на гоне, тот, как кого увидит, так обязательно кинется, потопчет. Опасный зверь.

— Уродец — не лось, он хуже. Расскажи, как искать будешь?

— А что же … Как обычно, у меня есть собака одна, а у нее нюх добрый, вот с ней и буду искать, коли он чем воняет, так найдем.

— Дам тебе двух людей в помощь.

— Так что ж … Думаю не нужны они мне, мне одному сподручнее.

— Мне так будет спокойнее, — отрезал солдат. — Поехали в замок.

В замке готовились к его приезду. На въезде его встретил сержант и сразу перешел к делу:

— Я собрал людей, как вы и велели, — он чуть помедлил, но затем вспомнил и добавил: — господин, коннетабль.

— Построй их, и давай поглядим, — сказал солдат, спрыгивая с лошади.

— Господин, а можно я пока пойду на кухню, может, найду, что поесть, — сказал Ёган, забирая повод коня у Волкова.

— Иди, — разрешил Волков.

Но уйти он не успел, так как рядом с ними появился седой слуга барона, тоже Ёган, и с чопорным поклоном он произнес, обращаясь к солдату:

— Соизволит ли, господин коннетабль осмотреть свои новые покои? Покои уже подготовлены.

Ёган, тот, который слуга Волкова, передумал идти на кухню, остановился, ему было любопытно, что это были за покои. Сам солдат не без удивления спросил:

— Что, барон велел выделить мне покои?

— Именно, господин, — произнес слуга барона. — Так же дано распоряжение, выделить место в стойле для ваших лошадей, и взять их на довольствие, давать им овса и сена как лошадям барона. Так же господин барон велел взять на прокорм вашего человека.

— Слава Господу, — обрадовался Ёган, слуга солдата. — Пойду, поем уже от души.

Он повел лошадей в конюшню барона.

— Потом поешь, — крикнул солдат. — Расседлай коней, почисть, — и, повернувшись к сержанту, сказал: — Сейчас взгляну на свои покои и приду, посмотрю на твоих людей.

Тот кивнул.

— Прошу в левую башню, — сказал седой Ёган, приглашая солдата в левую от ворот башню. Ёган, слуга солдата, наспех привязал коней к коновязи и побежал за ними.

В башне пахло сыростью и кошками. Было темно. Узкая винтовая лестница с высокими ступенями чуть ли не по колено взрослому мужчине каждая, вела на площадку, где были покои и два узких окна, удобные для стрельбы из лука как внутрь замка, так и вне его.

Покои находились на уровне стены. Рядом с дверью в покои была дверь, ведущая на стену. По стене можно было пройти к двери, что давала доступ к донжону. И тут же на площадке у окна они обнаружили мальчишку, который спускался сверху таща подмышкой огромного, рыжего кота.

— Ты застелил кровать? — Сурово спросил его старый слуга барона.

— Да, господин, — сказал мальчик. — И дрова принес, и воду принес.

— Иди на кухню, нечего бездельничать, — сказал сурово седой Ёган.

— Что ты собираешься с ним делать? — Спросил солдат, ткнув пальцем в кота.

— Не знаю, господин, надо бы его повесить, — отвечал мальчишка.

— И в чем же его вина?

— Он вор, господин. Крыс не ловит, только ворует на кухне и яйца в курятнике.

— Да еще гадит везде, где можно, — добавил старый Ёган, слуга барона.

— Да, кошками тут воняет, — согласился солдат.

— Уж воняет, господин, — сказал мальчишка и потащил животное вниз.

— Вот ваши покои, господин коннетабль, — важно произнес Ёган, слуга барона, открывая дверь, когда они наконец поднялись.

Да, это можно было назвать покоями, не чета чулану с кривым полом и скрипучим клоповником, который трактирщик называл кроватью. Комната была большая, но уютная, в ней было два узких окна без стекол, но с тяжелыми съемными ставнями из толстого, почерневшего от времени дерева. Такой ставней можно было закрыть окно хоть и не плотно, но от дождя ставня помогала. Одно окно выходило на подъезд к воротам. Удобное место для хорошего лучника. Второе окно выходило к стене к донжону, тоже удобное место для хорошего стрелка. Днем, со снятыми ставнями, тут было достаточно светло. Треть комнаты занимала высоченная, огромная кровать с балдахином. Солдат подошел к кровати, осмотрел ее, похлопал по ней рукой.

— Вам выделены две перины, добрая подушка и две простыни, — с гордостью сказал Ёган, слуга барона. Солдат удовлетворенно кивал, он вел себя так, как будто всегда спал на перине, укрывался периной, и все это с чистыми простынями. На самом деле, такое в его жизни случалось два-три раза, и было это в тех городах, которые ему удавалось пограбить. Даже в гвардии он спал на тюфяке с шерстью и пенькой, из которого всё время приходилось выжигать клопов.

Тут же был небольшой стол, на столе стоял кувшин с водой и канделябр с двумя свечами. На стенах висели старые, ветхие гобелены, которые колыхал сквозняк. В стене был маленький камин, рядом с которым лежало совсем немного дров.

— Прекрасно, мне все нравится, — сказал солдат, оглядевшись.

— Господин барон просит вас быть на ужин, — важно сказал седой слуга.

— Поблагодари господина барона и скажи ему, что я обязательно буду.

Слуга поклонился и хотел было идти, но солдат его остановил:

— Ёган, а молодая госпожа будет на ужине?

— Вряд ли, господин, она очень редко ужинает с бароном, она ужинает у себя.

— Мне нужно будет с ней поговорить.

— Молодая госпожа живет в донжоне, напротив вас по стене, — ответил Ёган.

— В донжоне? — Удивился солдат. — А почему не в покоях?

— Она так пожелала.

— Что, из-за баронессы?

Слуга барона молчал с важным видом.

— Понятно, ну а что ты думаешь о ее служанке?

— О служанке молодой госпожи?

— Да.

— Грубая деревенщина, не из наших краев.

— Она грамотная?

— Очень сомневаюсь.

— Хорошо, спасибо.

Ёган, слуга барона, с достоинством поклонился и вышел. Ёган, слуга солдата, произнес:

— Да-а, неплохо живут господа. Такая кровать поболе телеги стоит, и пол, — он постучал каблуком сапога по деревянному полу, — пол очень добрый. — Он огляделся, — а на чем же я буду спать? В харчевне-то хоть лавка была.

— Найдешь себе тюфяк, — сказал солдат, — на полу положишь.

— На полу? С такими-то сквозняками? Могу и не проснуться.

— Придумаешь, что-нибудь, или в людскую пойдёшь.

— Ну, тогда конечно придумаю, в людскую-то мне идти нет желания, — сказал Ёган.

— Иди, ешь, — сказал Волков. — Потом перевезешь сюда вещи и лошадей перегонишь. И займись лошадями, сегодня я уже никуда не поеду.

— Да, господин, все сделаю.

Глава седьмая

Воинство барона собралось во дворе замка, недалеко от ворот: сержант и девять его стражников стояли, молчали, старались выглядеть молодцевато, пока солдат внимательно и придирчиво осматривал их. Ничего удивительного Волков не увидел. Трижды засаленные и замызганные стеганки — гамбезоны, старые сапоги, пара нечищеных шлемов. Он вытащил у одного из них из ножен фальшион со скосом обуха. Удобное, страшное оружие, если оно не тупое, а этот был не только туп, он был ещё и крив. Когда-то он был погнут, а потом выпрямлен, возможно, булыжником с дороги. Не говоря ни слова, Волков бросил оружие на землю, пошел дальше, рассматривал, трогал. У одного из стражников взял копье, осмотрел его. На кривоватой, дурно струганой палке торчал ржавый, тупой, плохо закрепленный наконечник. Волков отряс древко, наконечник заметно болтался.

Солдат вернул копье, подошел к сержанту и негромко спросил:

— Расскажи мне, кто назначил тебя сержантом?

— Барон, — буркнул сержант. Он все прекрасно понимал.

— А за что?

— Было за что.

— Может, ты мясо хорошо жарил на углях?

Сержант угрюмо молчал, теребил усы. Солдат повернулся к стражникам:

— Завтра к утру всё оружие должно быть приведено в порядок. Гамбезоны выстираны, портки, кстати, тоже, сапоги зашиты, почищены. Подготовьте коней боевых и сбрую. Всё осмотрю. Сёдла, стремена, потники тоже.

— Всем этим конюх занимается, — буркнул сержант.

Волков не обратил на это внимания.

— Завтра двое с лошадями поступят в распоряжение егеря Клауса, будут ему помогать. Сержант и ещё четверо пойдут со мной. С утра, что бы все были готовы. Всё, разойдитесь.

Он обернулся к сержанту:

— Мне было бы стыдно. Мне барон людей своих доверил, а я их довел до уровня банды. До уровня лесных бродяг.

— Барон с зимы жалованья не платит, — произнес сержант. — Вот люди…

— Не повод держать оружие в таком состоянии.

Он повернулся и пошел к конюшне барона. Пойдя несколько шагов, обернулся и спросил:

— А сколько барон должен стражникам?

— Не знаю, — ответил тот. — Надо посчитать.

— Даже этого не знаешь. — С гримасой снисходительного призрения сказал солдат. — Посчитай мне все.

Сначала они сидели и пили вино. Волков больше молчал, а барон рассказывал, где и с кем служил, где бывал. В основном это было перечисление разных благородных имен и обзор вин в антураже рыцарских войн. Солдату было скучно, но он пил вино, слушал и вежливо кивал.

Слуги начали носить еду. Седой Ёган распоряжался со знанием дела. Сначала принесли петуха в вине, в большой чугунной кастрюле. Петух еще кипел и невыносимо хорошо пах. Затем на стол поставили блюдо с жареными зайцами.

— Сам загнал сегодня парочку, — похвастался барон. — Без егеря, один.

Тут же на столе появилось большое блюдо с солёными листьями капусты, тарелка с тертой репой и постным маслом.

Волкову очень хотелось есть, от запахов кружилась голова, ведь он сегодня ел рано утром. Но солдат умел терпеть, ждал, когда барон приступит к трапезе, но тот продолжал разглагольствовать, видимо, кого-то ждал. Так и оказалось. Вскоре в зале появилась дородная, богато одетая дама и маленький мальчик, Волков их уже видел. Он встал и поклонился с максимальной галантностью. Барон познакомил их. Дородную даму, жену барона, звали Фредерика. Она была пухла и улыбчива. Судя по всему, ещё и набожна — часто поминала Бога и матерь Божью. А мальчишка был боек, как и положено быть мальчишке. Боек и смышлен, а звали его Леопольд.

— Теперь вы живете у нас? — Спросила баронесса, усаживаясь напротив солдата.

— Да, барон удостоил меня такой чести.

— Вам понравились покои?

— Госпожа Фредерика, — произнес Волков, — я солдат, почти половину своей жизни я спал на земле, в телегах, в палатках, на лавках. Так что ваши покои, ваши перины и белые простыни кажутся мне раем.

— А я хотела спросить, хороша ли перина, — засмеялась баронесса.

— Необыкновенно хороша, — улыбнулся Волков.

— Так вы солдат! — Радостно завопил мальчик. — Вы воевали на войне!

— Да, господин молодой барон, воевал.

— С еретиками?

— С еретиками.

— А много убили?

— Я не считал, но, надеюсь, достаточное количество я отправил в чистилище.

— Никакого им чистилища, — серьезно сказал мальчишка. — Пусть горят в аду. Вот я, когда вырасту, стану рыцарем. Я тоже буду убивать еретиков.

— Ни секунды не сомневаюсь, — улыбнулся солдат.

Мальчишка посмотрел на него пристально, с подозрением, и спросил:

— А что такое секунды?

— Это очень короткая часть времени. Ваш учитель расскажет вам об этом.

— А это, правда, что у главных еретиков изо рта идет огонь и дым, как у дракона?

— Я такого не замечал.

— Да вы просто не видели главных, — заявил мальчишка.

— Давайте ка лучше есть, — сказал барон, подтянул к себе кастрюлю с петухом и стал, обжигаясь, отрывать от него куски и класть всем в тарелки.

Старый Ёган стоял рядом, помогая ему ножом. Все начали есть. Слуга ходил вокруг них, разливая им вино в кубки, подкладывая им в тарелки капусту и рапунцель. Потом он тесаком разрубал на части зайца, обносил ужинающих, те брали куски.

— Не пачкайтесь, — назидательно сказал баронесса Леопольду.

— Я не пачкаюсь, — заявил мальчишка.

Волкову было необыкновенно вкусно, он давно не ел с таким удовольствием.

— Вам нравится, господин Фольков? — Спросила баронесса.

— Очень. Мне в вашем доме все нравится, — отвечал солдат.

Он заметил, как барон чуть выпрямился после его слов и даже чуть улыбнулся.

— Так что, — вдруг начал молодой барон, отбросив куриную кость на тарелку. — Идет огонь изо рта еретиков?

— Я такого не видел, — снова сказал солдат.

— Вы не видели главных, — снова повторил мальчишка.

— Почему же? Видел. Почти самых главных еретиков.

— Неужели вы видели ихнего лжепапу? — Ужаснулась госпожа Фредерика.

— Нет, его не видел. Но я видел генерала Ван дер Пильса и генерала Ван Бомеля.

— Видели? — Не без удивления спросил барон. — Их обоих?

— Как вас сейчас вижу.

— А почему вы их не убили? Не смогли дотянуться?

— Смог бы, — усмехнулся солдат. — Но нельзя было.

— Да кто ж вам мог запретить? — Удивилась баронесса.

— Надо было их всех убить! — Закричал мальчишка, вскакивая на кресло. — Вот, если бы у меня был меч, я бы их всех убил!

— Сядьте немедленно! — Сурово сказал отец. — Ведете себя как пьяных холоп в трактире.

Мальчишка недовольно покосился на отца, но перечить не стал.

— Так, где же вы их видели? — Спросил барон, принимаясь за зайца.

— В Каасе, на переговорах.

— Вы были в Каасе? — Барон даже отложил зайца.

— Ну да, де Приньи был приглашен на переговоры, я сопровождал его.

— А почему вы его сопровождали? — Спросил молодой барон.

— Потому что я состоял в его гвардии. Я охранял его штандарт. — Отвечал Волков.

— Я тоже буду охранять штандарт у нашего герцога, — заявил мальчишка.

— Если будете хвастать и бахвалиться все время, — сухо сказал отец, — вряд ли вас удостоят такой чести. И вообще, давайте ка спать собирайтесь.

— Не хочу спать, ещё не темно на улице, — заявил мальчишка. — Рано еще.

— Хотелось бы вам напомнить, господин молодой барон, — произнес Волков. — Что в воинском деле, коим вы собираетесь заниматься, дисциплина является главной добродетелью.

— А что такое дисциплина? — Спросил мальчишка, с трудом выговорив слово.

— Так звали древнюю суровую богиню, а у нас это значит безоговорочное выполнение приказов командира или синьора. Ваш командир — это ваш батюшка, и его приказы должны выполняться неукоснительно.

— А если не буду выполнять?

— Вас просто выгонят из отряда и не возьмут в другой. И вам никогда не позволят охранять штандарт герцога.

— Да? — С недоверием спросил мальчик, глядя на барона.

— Именно так, — кивнул отец.

— Ну, тогда пошли, мама, — молодой барон нехотя встал и взял мать за руку.

— Вы прямо волшебник, — заулыбалась баронесса и кивнула солдату.

Волков встал и поклонился в ответ. Женщина с ребенком ушли.

— Так что произошло в Каасе? Почему ни о чем не договорились? — спросил барон, наливая вина солдату и себе.

— Я думаю, что наши князья делают вид, что непреклонны, на самом деле, они почти согласны, просто должен кто-то первый из них об этом сказать.

— А что ж предложили еретики?

— Еретики говорят — чья земля — того и вера.

— Неужели наши князья пойдут на такое и бросят добрых, верующих людей в землях еретиков еретикам на съедение.

— Пойдут, барон, они не согласились сразу только чтобы выторговать себе условия получше.

— Даже не верится, — произнес барон.

— На западе от Большой реки графства обезлюдили, каналы зарастают. Из двух деревень осталась одна. Я видел пустые замки. Бароны погибли, не оставив наследников, гербы раздаются проходимцам и еретикам. Ваша земля, по сравнению с тамошними, — счастливая Аркадия. Там графы и даже князья обнищали так, что позавидуют вашему столу.

— Да, я слыхал об этом, конечно, — произнес барон, понимающе кивая головой. — Война идет почти тридцать лет, и чума уже почти три года.

— Да еще такие мерзавцы как фон Бок и Беренштайн.

— Да? И что же они? Хуже чумы?

— Жадность хуже чумы. Фон Бок из жадности прекратил платить солдатам зарплату и заявил: «Пусть война кормит себя сама». Солдаты, естественно, взбесились и стали свирепствовать в землях еретиков. Те, естественно, стали зверствовать в наших. Я видел костер, в котором за один раз сожгли тридцать шесть еретиков. Чтобы не тратиться на дрова их загнали в их убогую церковь и подожгли. А ещё я видел дорогу, где еретики развесили сто пятьдесят мужиков за то, что те отказались мочиться на иконы. В общем, барон, от войны все устали. И они, и мы, — Волков встал. — Я благодарю вас, барон, за прекрасный ужин, давно так хорошо не ел.

— Эй, Яро, вы куда? Какого черта? Куда вы собрались? Рано еще.

— Мне нужно поговорить со служанкой вашей дочери, хотелось бы зайти до темноты, иначе это будет невежливо.

— Да к дьяволу служанку! Давай выпьем? Так хорошо сидели. Садитесь.

— Барон, — солдат не стал садиться в кресло, — я должен выяснить, кто написал это письмо, а завтра рано поутру я должен быть в аббатстве. Извините, — Волков поклонился.

— Ну, как знаете, — разочарованно произнес барон.

Волков вышел во двор замка. Близился вечер. Шёл дождь, но все стражники замка были во дворе и занимались соей амуницией. Не глядя на них, он пошел к донжону. На первом этаже большой башни был склад и огромный стол, за которым сидел один из стражников. Это был самый старый стражник барона.

— У тебя здесь пост, или ты просто так здесь ошиваешься? — спросил Волков.

— Не ошиваюсь, господин, тут всегда был пост у склада.

— А казарма где?

— Этажом выше, где кухня, где людская.

— А где ж тогда покои госпожи?

— Так они еще выше. Туда можно либо через кухню, либо по стене через левую башню.

Волков пошел было вверх, но стражник его окликнул:

— Господин, через кухню к молодой госпоже вы не попадете, она ту дверь не отворяет.

— А как же к ней попасть?

— Так по стене. Она сама по стене к себе ходит.

Волков пошел на стену, чтобы поднять на неё ему пришлось идти к своей левой башне. Оттуда, по стене, мимо своих покоев, он дошел до крепкой двери. Солдат потянул за ручку, открыл дверь и… увидел ангела.

Именно ангела. По-другому назвать это создание было нельзя. Естественно, это была женщина, молодая женщина, и она была прекрасна. Ее пшеничные волосы были идеально уложены в высокую прическу. Ее глаза цвета туч были по-лисьи раскосы и смотрели на солдата толи с вызовом, толи с презрением. Черты лица молодой женщины были ангельски безукоризненны. Она была невысока, и дорогой плащ скрывал ее плечи и фигуру, но Волков ни секунды не сомневался, что и фигура этого ангела близка к совершенству. И тут она заговорила:

— Кто таков? — высокомерно спросил ангел, ангельски чистым голосом.

И форма вопроса, и тон сразу все расставили на свои места. Таким тоном такие вопросы задают господа своим холопам. Волков сразу понял, что перед ним дочь барона. Обычно холодный и спокойный солдат чуть замешкался с ответом, и вместо фразы, которая могла бы их уровнять, типа: «вам бы следовало знать, кто я» или «не думаю, что это вас касается» он, чуть не заикаясь, промямлил:

— Я коннетабль вашего батюшки.

— И что тебе здесь нужно, коннетабль батюшки? — Язвительно произнесла красавица.

— Я хотел встретиться с вашей служанкой.

— Зачем? — В голосе девушки слышалась насмешка, — тебе, что, нужно кружева нашить, или сделать укладку волос как у меня?

— Нет, — смутился солдат. — Я хотел задать ей пару вопросов.

— Может, ты хочешь спросить, не станет ли она твоей женой? Так вряд ли такой дурень ей нужен. Она тебе откажет.

— А вам-то откуда знать? — Вдруг с раздражением спросил Волков.

В ответ девица хмыкнула и спросила:

— А что с твоей рукой? Что за увечье?

— С кровати упал. — Зачем-то ответил солдат и сам не мог понять, зачем.

— Еще и хромаешь к тому же. Что ж ты думаешь, увечный да хромой может заинтересовать мою служанку? Или может быть ты богач?

Волков поймал себя на мысли, что он собирается сказать, что он не беден, и что есть женщины, которых он мог бы заинтересовать и без денег, и что он хоть и хром и пока что однорук, он еще многим мужам может преподнести урок, и еще кучу всякой дури похожей на оправдание. Но вместо этого солдат вздохнул и сухо произнес:

— Мне нужно поговорить с вашей служанкой.

Она посмотрела на него даже не с насмешкой, она посмотрела на него с презрением и сказала:

— Перебьешься, — и попыталась закрыть дверь.

— Нет, не перебьюсь, — начинал злиться солдат, подставив ногу, он не дал запереть ей дверь, — сейчас я пойду к барону и получу его одобрение и отправлю к вам сержанта и пару людей. И сержант приволочет вашу служанку либо за ноги, либо за волосы, и я задам ей все вопросы, которые хотел задать.

Он уже взял себя в руки и говорил все это медленно и с расстановкой глядя ей в глаза. Первое смятение прошло, и он уже полностью владел собой, хотя эта белокурая женщина его просто взбесила. Солдат продолжил:

— И даже если барон не даст мне своего согласия, я подкараулю вашу служанку либо во дворе, либо на стене, и все равно с ней побеседую. Вам ясно?

Теперь красавица его уже не презирала, теперь она смотрела снизу вверх, исподлобья.

— Задай вопросы мне, если они пристойны, я тебе сама за неё отвечу.

Волков едва заметно кивнул и спросил:

— Ваша служанка из Ламбрии?

— Из тех мест.

— Она грамотна?

— Нет, — без запинки ответила молодая красавица глядя ему прямо в глаза..

— У нее здесь есть родственники или земляки?

— Нет, она здесь одна.

У Волкова вопросов больше не было, вернее, вопросов не было к госпоже, а служанке он задал бы еще десяток и он произнес:

— Спасибо.

— Если у тебя будут еще вопросы, и ты захочешь их задать, пришли сначала своего холопа, чтобы получить разрешение на это. — Холодно произнесла красавица.

Солдат ничего не ответил, он повернулся и пошел к своей башне. Он шел, пытаясь не хромать. Так, не хромая, он дошел по стене до своей башни, закрыл дверь и перевел дух. Здесь по-прежнему воняло кошками, а его самого потрясывало. Давно, давно его никто так не выводил из себя как эта… женщина. Надменная и заносчивая до хамства, каждым своим словом пытающаяся оскорбить, унизить.

Он зашел в свою комнату, тут было тепло, тут был Ёган, запах кошек почти не чувствовался, горел камин. Слуга принес большую кучу сухой соломы, накрыл её рваной дерюгой, устроив себе добрую постель, и валялся, глядя в потолок. Солдат уселся на кровать, протянул ногу Ёгану, тот потянул сапог:

— А как народ относится к госпоже? — спросил Волков, из головы которого всё не шёл разговор с молодой госпожой.

— К госпоже-то? Хорошо. Она добрая, набожная, на праздники детям пряники дарит.

— Добрая, набожная?

Солдат понял, что они говорят о разных госпожах.

— Я имею в виду дочь барона, — сказал Волков.

— А, так вы про эту? Ну, так что ж, барыня она.

— Барыня? — солдат не понял смысла вложенного Ёганом.

— Ага, барыня. Мы холопы, а она барыня. Она нас вроде и не видит, мы вроде есть, а вроде нас нет. Так же и мы к ней.

— Ничего я не понял, — сказал Волков, подавая вторую ногу Ёгану. — Видит, не видит, любите вы её?

— Ну а как тут объяснить? Вот, к примеру, барона все боятся, но уважают. Баронессу все любят, она и на лекаря денег может дать, и подарки на рождество дарит, а молодая госпожа… ну, даже не знаю. Вот как-то гнала она лошадь по деревне, и сбила мальца десяти лет, малец в грязь кубарем, а она как ехала, так и ехала, даже не глянула.

— Насмерть?

— Да нет, вроде выжил. То-то и оно, что даже вы спросили, а ей все равно, она как ехала, так и ехала. Любой человек, даже такой как вы, жалость бы проявил…

— Что значит, такой как я? — спросил Волков, укладываясь на перину.

— Ну, такой как вы — душегуб.

— Что? — солдат приподнялся на локте. — Я по-твоему душегуб?

— Ну а кто ж вы? Вы за свою жизнь, сколько душ на тот свет спровадили? Молчите? Вот то-то и оно, много.

— Да ты-то откуда знаешь?

— Да как откуда же? Вы ж только на днях четверых проводили. Да еще каких! — Ёган поднял палец вверх. — Что б таких на тот свет справадить, руку-то надо набить. И, думаю, не одной дюжиной обошлось, — он на секунду задумался, как будто считал что-то, и затем кивнул головой. — Точно не одной.

— Дурак ты. Что же они, по-твоему, ангелы были? Или они меня не убили бы, если смогли?

— Ну, уж не ангелы они были и убили бы вас за милую душу, не будь вы такой ловкач. И наших бы еще побили, да только всё одно — они души божьи.

— И, значит, я душегуб.

Ёган выразительно развел руками и начал чистить сапоги.

— А раз ты такой правильный, что ж ты просил меня научить тебя воинскому ремеслу? Тоже хочешь стать душегубом?

— А что ж, — вздохнул Ёган, — глядя на вас, скажу: душегубство дело прибыльное.

— Ну, раз прибыльное, то надо учиться. Бери-ка копье, щит, и давай, учись. Только на улицу иди.

— Что, сейчас что ли?

— А что такого?

— Так темнеет уже.

— Ничего, триста раз сделаешь, и спать пойдешь.

— Ну…

— Бери копье и иди учиться. — Настоял солдат. — Ишь, тоже мне, святоша…

Ёган вздохнул опять и полез в кучу, где были сложены доспехи и оружие.

— И не ставь сапоги мои так близко к огню, болван. И поутру что бы не забыл смазать их салом, и что б на заре кони были уже оседланы, не дай бог проспишь.

— Ясно, — грустно сказал слуга, а Волков повалился на перины.

Давно, давно он не испытывал таких ощущений: тепло, мягко, сытно, ничего не болит, и не нужно в ночь и в дождь заступать в караул. Вот так и жили благородные. Так жили обладатели гербов. Он думал, если все получится, то у него тоже будет герб, и дом, и перины.

Он задвинул занавеску кровати и теперь даже сквозняк не беспокоил его, даже можно было пока не укрываться, и тут черт дернул его подумать о женщинах и он сразу вспомнил ее. И десяток мыслей начали рвать его предсонное умиротворение в клочья, как волки дерут падшую лошадь. Он начал вспоминать весь разговор, вспоминал все до мелочей. И сейчас, вспоминая это, он понял, что построил бы разговор иначе, произносил бы другие слова, и стоял бы по-другому, и смотрел бы правильно, и использовал бы другие интонации. Собственные ошибки и откровенное хамство молодой госпожи вызывало в нем прилив раздражения. Каждая колкость этой девицы провоцировала в нем новую волну гнева. И сон ушел, не оставив и намека. В узком окне стало совсем черно, а он все лежал и злился. Уже и Ёган вернулся неразговорчивый, завалился на свою солому и молчал.

— Как зовут молодую госпожу? — спросил солдат.

— Хедвига, — обычно Ядвигой.

— Хедвига, — повторил солдат. — Капризная или воинственная. Ей подходит. А что же она не замужем? Иль приданного мало?

— Женихи то были, приезжали, много было. Сватов приезжали вереницы, что крестный ход. Вроде даже граф какой-то приезжал старый.

— И что?

— Да ничего, до сих пор не замужем она.

— Ну, а дело-то в чем?

— Ну, а я почём знаю?

— Ну, а что говорили?

— Да ничего не говорили. Дура она, говорят. Давайте уже, господин, спать будем, мне вставать затемно, а мне еще сало для сапог найти.

— А еще тебе палку в виде меча выстругать и палку в виде копья, и щит сплести. Плести-то умеешь?

— Плести — дело не мудреное, все умеют. А зачем это?

— Чтобы не бездельничал.

— А когда это будет нужно? Завтра что ли?

— Нет, к воскресной мессе, болван. Конечно же, завтра. Учить тебя буду. Ты ж хотел учиться?

— Хотел… завтра сострогаю.

Ёган замолчал. И солдат молчал. Ёган вскоре заснул, а вот солдат заснуть уже смог. В комнате было уже не тепло, а жарко, и от того, что ворочался с боку на бок — рука заныла, и мысли лезли в голову, и воспоминания, и лица, лица. Лица врагов, лица командиров, лица подчиненных, лица друзей и их могилы, и девица эта хамоватая, дочь барона. Как вспоминал про нее, так хоть вставай за меч хватайся. Он и вставал, подходил к узкому окну, смотрел в темноту. Теплый ветер заносил в окно морось. Ёган храпел. Где-то далеко завыл волк, тут же в деревне ответила лаем собака, затем другая, и еще одна совсем рядом с замком, и тут же дружно, хором, отозвались собаки из псарни барона. Но видимо разбудили псаря, тот их успокоил, а Ёган всё храпел. Солдат подошел к нему и пнул в ногу.

— Чего? — проснулся тот.

— Хватит храпеть, спать не даешь.

— У-у-у… прям как моя жена, — пробурчал слуга, поворачиваясь на бок.

Волков лег, огонь в камине догорел, было тепло.

«Как бы заснуть-то, а то вставать уже скоро, — размышлял он, — главное — не вспоминать эту бабу». И тут, где-то совсем рядом, заорал первый петух.

«Ну вот, можно уже не ложиться», — солдат вздохнул.

— Господин, господин, вставайте, ну, завтрак на столе, кони осёдланы, стоят, бабки уже, вон, в церкву пошли. Поедем мы сегодня в монастырь? И сержант вас спрашивает.

У аббата было много дел. У солдата тоже, но дела аббата, видимо, были важнее, и поэтому солдат терпеливо ждал, пока тот освободится. Он давно уже передал письмо отца Виталия и сидел в приемной на черной, древней лавке. Наконец, тяжелая дверь отворилась и молодой, лысый монах, войдя, произнес:

— Отец Матвей просит вас.

Солдат вошел в большую обеденную залу. Света здесь было немного, потолки черны, закопчены, столы и лавки старые, тяжелые. На одном из столов лежали большие листы, на них были планы и чертежи. Рядом сидел немолодой уже монах, на его груди, на простой веревке, висел деревянный крест. Монах был почти лыс, он встал, улыбнулся, сделал шаг на встречу. Совсем не стариковские глаза глядели на солдата, пытливые и внимательные. Монах подал руку, Волков коротко поклонился, взял руку монаха и поцеловал.

— Рад, действительно рад видеть вас, доблестный воин, победитель дезертиров и новый коннетабль Рютте. Отец Виталий пишет о вас в превосходных формах.

— Как бы он меня не переоценил. Он слишком добрый человек.

— Верно, верно, он у нас такой.

— Вы знаете, о чём я хотел вас попросить? — сказал Волков.

— Знаю, — ответил аббат — Но я вам откажу.

Солдат растерялся, даже опешил, он никак не ожидал такого быстрого отказа.

— То есть… Я просто хотел, чтоб в феоде Рютте… я просто хочу в Рютте навести порядок.

— Там не будет порядка, пока сам сеньор и есть беспорядок.

Солдат смотрел на него непонимающе.

— Да, да, сын мой. Ваш наниматель вздорный пьяница, задира и дуэлянт. Жадный человек, дерущий со своих холопов последнее, — монах вздохнул. — Люди его — самые бедные в графстве, стыдно сказать, но настоятель прихода в Рютте — просто нищий. Вы ведь видели отца Виталия?

— Видел, он мне показался отзывчивым и понимающим.

— Добрейший человек. Он сам чинил крышу в приходе с добрыми людьми, которым ему нечем было заплатить.

— Мне казалось, что моя затея — богоугодное дело, — произнес солдат. — Может, его люди так бедны, потому что нет порядка в земле его?

— Именно, именно. Я звал его приехать поговорить многократно. Он не явился. Я не гордец, я поехал к нему, он меня не принял. Я не гордец, я поехал к нему еще раз, а он демонстративно уехал на охоту. Он не хотел говорить со мной, потому что знает, что грешен, и не хочет каяться.

— И все-таки, я думаю, хороший аудит улучшит положение людей в феоде.

— И я так думаю. Точно так же, как вы. Но, полагаю, что начинать нужно с головы, сын мой. Пусть фон Рютте сам приедет, я хочу, что бы этот задира поговорил со мной. Просто поговорил.

— Странно, — вздохнул солдат. — А мне один поп говорил, что церковь всегда будет поддерживать богоугодные дела, не выставляя предварительных условий.

— Сын мой, — аббат усмехнулся, — стоя баталию против кавалерийской атаки, что бы вы раздали своим войнам: мечи или пики?

— Конечно, пики.

— Вы знаете наверняка?

— Конечно. Я сам стоял в таких баталиях.

— А я знаю наверняка, что такое богоугодное дело, и я бы дал вам четырех грамотных и знающих толк в хозяйстве братьев. Не смотря на то, что я затеял большую стройку, и они мне самому очень нужны. Но, пока барон не приедет, я вам их не дам.

— Я поговорю с бароном.

— Поговорите-поговорите, но не думаю, что у вас получился. Барон упрямее, чем любой баран в графстве.

Солдат посмотрел пристально и произнес:

— Мне кажется, вы его не очень любите.

— Его не любят все, кто его знает, а мне не любить не позволяет Господь. Так что, наоборот, я всем сердцем жду его.

— Его, что, все не любят?

— Ну, как вам сказать, ровно год назад он остановил в своих землях барона из соседнего графства, предложил ему отобедать. Тот отказался, сославшись на спешку, и тогда наш фон Рютте в порыве гостеприимства зарубил его коня. Сын того барона возмутился, за что фон Рютте вызвал его на поединок и тяжко ранил бедного юношу, оставив его без глаза. Дело закончилось бы войной, если б не наш добрый граф, царствие ему небесной. Ну, а с нашими баронами фон Рютте перессорился давно и со всеми.

— Теперь мне все ясно, — сказал солдат.

— Кстати, а как ваши раны?

— Ваши медики — волшебники, творят волшебство. С каждым днем чувствую себя всё лучше и лучше.

— Не волшебство, — аббат поднял палец, — а божий промысел, сын мой, божий промысел. В общем, я жду фон Рютте у себя, пусть приедет.

Солдат понял, что аудиенция закончилась, поклонился и вышел. Сразу решил пойти к лекарю. Старшего лекаря не было, и его принял юный брат Ипполит. Он смотрел и плечо, и ногу и остался доволен состоянием ран. После этого солдат и Ёган покинули монастырь.

Теплый ветер рвал тучи, иногда на минуту появлялось синее небо. Дождя не было вовсе. Волков ехал мимо замка госпожи Анны. Конечно, это был не замок, в военном понимании этого слова. Слишком низкая и тонкая стена, да и сам маленький. Ворота скорее красивые, чем крепкие, окна в донжоне огромные, да еще и застекленные. Оборонять такой замок занятие бессмысленное. Не замок, а пряник. Солдат отвел глаза, и тут же забыл про замок фрау Анны, и думал о том, что аудит ему придется проводить самому, а он ничего не знал про устройство феода.

— Нет, ничего не выйдет, — сказал он вслух.

— Чего не выйдет? — Поинтересовался Ёган.

— Где взять нового управляющего для фон Рютте?

— Почём же я знаю? Вот, старосты, к примеру, они из наших, деревенских, только грамотные. А вот откуда брать управляющих мне неизвестно. Из города, наверное.

Солдат вздохнул. Он размышлял о том, как уговорить упрямого фон Рютте съездить к упрямому аббату, иначе ему грозило застрять тут надолго. Так они и ехали, беззаботный Ёган и озабоченный солдат, пока Ёган не сказал:

— А вон и Клаус со стражниками.

— Где? — Спросил Волков.

— Да вон же. По кустам лазят справа от дороги.

Волков пригляделся и действительно увидел людей:

— Ну и глаза у тебя, — произнес он.

— Ага. Глаза у меня добрые. Да и ваши не хуже, раз тоже видите.

Вскоре они подъехали к егерю и двум стражникам барона. Веселая собака Клауса радостно побрехала на них, пока егерь на нее не цыкнул. Он был бодр, а вот стражники были не на шутку замордованы.

— Ну, чем порадуете? — Спросил Волков.

— Запах есть, — сообщил Клаус. — Собачка его берет. И след есть. Тут он где-то. Мне бы пару дней без дождя и нашел бы.

— Тут где-то, — буркнул Волков. — Где?

— Воды много, он ходит из лужи в лужу, из лужи да в болотце. Собачка-то у меня умная, да нюхать лужи не умеет, теряет след. Возьмем, чуть пройдем — теряем, опять возьмем, чуть пройдем — опять теряем.

— Ищи, мы должны его найти.

— Буду искать, вот только… — Клаус посмотрел на стражников.

— Чего?

— Господин коннетабль, отпустили бы вы вот этих, — произнес егерь, кивая на уставших людей барона. — Один шум от них. Ветками хрустят, что кабаны. И лаются еще. Побить грозятся. Быстро ходить не могут, мне их ждать приходится.

— Пусть будут, ты даже не знаешь, кого ты ищешь. Набредешь вдруг — не убежишь, а они помогут, — и добавил, обращаясь к стражникам: — Охраняйте его.

И поехал в деревню.

Глава восьмая

В замке его уже ждал сержант и четыре стражника. Взяв кусок сыра и хлеба на кухне, Волков снова сел на коня.

— Куда поедем? — Спросил сержант.

Солдат достал из кошеля письмо, развернул его на ноге, стал читать, одновременно жуя хлеб и сыр. И произнес:

— На мельницу.

— У нас их две. Ветряная вон она, рядом совсем, а…

— С нее и начнем.

— А что там?

— Обыщем, посмотрим.

— А ищем-то что?

— Сам не знаю, — Волков почесал подбородок. — Как найдем — так скажу.

Мельница была действительно рядом, чуть севернее замка. Стояла на небольшом пригорке, ловила ветер. У мельницы стояли две подводы. Мужики привезли хлеб, а поэтому мельник был недружелюбен, бубнил, что работать надо. Хотел знать, что нужно и чем он может помочь. Солдату он казался подозрительным, но даже самый тщательный осмотр мельницы ничего не дал. Даже кусты в округе осмотрели, но ничего не нашли. Волков был разочарован. Хотя и не надеялся на быстрый результат. Но, в общем, денек был явно неудачный. Аббат отказал дать монахов для аудита, Клаус никого не выследил, на мельнице ничего интересного не нашлось.

— Все, — доложил сержант, — на чердаке тоже ничего нет. Только шестерни, да пыль, да помет голубиный.

— Едем в замок, — сухо ответил Волков.

Во дворе замка его поджидал старый слуга барона, Ёган. Он важно поклонился и произнес:

— Господин коннетабль, господин барон просит вас на ужин.

Меньше всего сейчас хотел солдат, так это сидеть с бароном. Седой Ёган с торжественным видом ждал ответа, а солдат молчал и искал повод, чтобы отказаться. И в эту минуту в замок въехал верховой. Это был мужчина средних лет в хорошей одежде и на хорошем коне.

— Где коннетабль? — Спросил он у стражников, которых, видимо, знал, после приветствия.

Один из стражников указал на Волкова. Мужчина слез с лошади, подошел к нему, снял шляпу и, поклонившись, произнес:

— Моя госпожа фрау Анна шлёт вам письмо, господин, — он протянул бумагу.

Волков взял бумагу, развернул и начал читать, несмотря на то, что слуга барона ждёт ответа:

«Милостивый государь, — его чуть покоробило, это было обращение к благородному, — сегодня вы были в монастыре и проезжали мимо моего замка, я очень надеялась, что вы ко мне заедете, но вы проехали мимо. Может, вы соберетесь к ужину, я буду очень рада вас видеть. Ответ передайте моему человеку».

Солдат задумался. Еще меньше, чем барону, на ужин, ему хотелось ехать на ужин к госпоже Анне. Ехать обратно почти до монастыря. И ужинать с женщиной, которая только что потеряла своих детей. Более унылого вечера представить было невозможно. Мало того, ему может быть придется возвращаться ночью, после наступления темноты. Но отказаться было бы невежливо, потому что он обещал навестить ее. И к тому же, он надеялся кое-что узнать. Что-нибудь интересное о семье барона. Солдат повернулся и сказал седому Ёгану:

— Передай господину, что я, к сожалению, не смогу прийти. Я немедленно поеду к госпоже Анне, — и крикнул своему Ёгану: — Не расседлывай лошадей, мы едем.

— Да что ж такое, покоя нам нет. Мы еще не обедали даже сегодня, — возмущался слуга.

— Хватит болтать, — произнес Волков. И, обращаясь к слуге госпожи Анны, сказал: — Передай госпоже, мы будем.

К ним подошел сержант.

— Господин коннетабль, а нам что завтра делать?

— Двоих людей дашь егерю, а сам и еще четверо будьте готовы утром, водяную мельницу обыщем.

— Ясно, будет исполнено.

Солдат прошелся по двору замку, разминая ноги и о чём-то думая, затем сел в стог соломы, посидел, подумал, а затем под стенания Ёгана сел на коня.

— Да, съездим к госпоже Анне, познакомимся, хотя и не охота, конечно.

— Да еще как не охота, — вставил Ёган, садясь на коня, — в такую даль переться.

— Это нужно сделать.

Замок фрау Анны был мал снаружи и мал изнутри. Покоев и построек во дворе не было. Конюшни, хлев, склад были пристроены к стенам, а донжон был высок, там, видимо, и жила госпожа. Но вот что отметил про себя солдат, так это удивительный порядок и чистоту. Волкова и Ёгана встретили люди в доброй одежде и забрали у них коней. Тот человек, что привозил письмо солдату, поклонился и жестом пригласил пройти в башню. На первом этаже донжона был на удивление опрятный склад: мешки лежали ровно, высокие корзины у стен стояли аккуратно, двери на замках говорили о многих нужных в хозяйстве продуктах и вещах, которые лучше хранить под замком. Широкая лестница с низкими удобными ступеньками вела на второй этаж, там была кухня и людские, а выше были покои. Ёгана человек фрау Анны оставил на кухне, а солдата пригласил на следующий этаж.

Да, это были покои госпожи. Все здесь выдавало хозяйственность и аккуратность женщины. Замок барона казался грязной казармой по сравнению с этим чистым и уютным домом. Мебель здесь была великолепной, гобелены и ковры роскошными, а окна были огромны и застеклены. И еще, что приятно удивило солдата, так это то, что госпожа Анна была вовсе не стара и вполне себе красива. Она мягко улыбалась, глядя на него. Волков галантно поклонился, чуть откинув плащ, госпожа Анна кивнула в ответ. Слуга забрал у него плащ, а хозяйка жестом пригласила его в кресло к огню.

— Очень рада, что вы согласились навестить меня.

— Ваше приглашение для меня большая честь.

Она была в трауре, хотя черное платье из шелка было слишком облегающим для траурного. Черные кружева до подбородка, черные манжеты, а на голове у нее был не траурный атур, как на кладбище, а домашняя черная заколка из черных кружев. Волосы её были густы на удивление, и ровно уложены, и среди них не было ни единого седого. Солдат отметил, что женщина использовала и румяна, и белила, и подводку для глаз.

«Интересно у нее проходит траур, — подумал он и еще подумал, разглядывая ее. — Да, двадцать лет назад она была ослепительно красива».

И еще он понял, что вдаваться в воспоминания об умерших детях она не будет. Уж слишком много белил и румян было у нее на лице.

— Ужин скоро будет, — глядя на Волкова большими серыми глазами, говорила госпожа Анна. — Вы голодны?

— Если скажу «нет» — совру, я едва позавтракал, пообедать не успел, было много дел сегодня.

— Я видела, когда вы выезжали из аббатства.

— Да, я был у аббата. Зря съездил.

— А что вы хотели от аббата?

— Хочу устроить проверку всего хозяйства фон Рютте. Люди поговаривают, что его управляющий его обворовывает.

— И не удивительно, — вдруг жестко сказала фрау Анна. — Рютте болван и пьяница, он и понятия не имеет, как вести хозяйство, и, конечно же, его обворовывают.

— Возможно вы и правы, — Волков развел руками. — Но теперь я его коннетабль, и я должен навести порядок в его баронетстве.

Солдат был чуть-чуть ошарашен раздражением, с каким хозяйка говорила о бароне, а она сидела, теребила манжет на рукаве и продолжала:

— Его феод худший в графстве.

— Надеюсь, что мне удастся это исправить. Только вот аббат отказался мне помочь. Видимо, не вы одна недолюбливаете фон Рютте.

— В нашем графстве нет людей, которым бы нравился этот олух.

Слуга принес красивые, стеклянные бокалы, разлил в них вино, после тоста вежливости Волков попробовал. Вино было неплохим.

— И что же вы собираетесь делать? — спросила госпожа Анна, принимая тост и отпив вина.

— Не знаю, придется проводить аудит своими силами.

— Вы же воин, неужели вы справитесь с цифрами?

— Когда-то я был ротным писарем и ротным казначеем. Кое какой опыт у меня есть. Вот только не знаком я с тонкостями ведения хозяйства.

Он почему-то понадеялся, что сейчас эта красивая женщина предложит ему помощь, но та только отпила вина и спросила:

— А что ваши люди делают у дороги рядом с болотом? Там ведь ваши люди?

— Да, мои, — солдат замолчал, не зная, как бы объяснить ей, чтобы это не выглядело глупостью. — Понимаете, там бродит один… даже не знаю, как его назвать …

— Человек, — предложила фрау Анна.

— Ну да, человек, — согласился Волков. — В общем, он напал на меня, когда я был один и возвращался от лекаря, как коннетабль, я должен его найти и повесить, чтобы другим неповадно было.

— А я знаю, где он прячется, — вдруг произнесла женщина.

— Знаете? — искренне удивился солдат. — То есть вы его видели?

— Дважды. После того, как убили моего сына, я плохо сплю, — она встала и пригласила Волкова. — Пойдемте.

Солдат поставил бокал на стол и пошел вслед за женщиной. Они поднялись на этаж выше, там были покои госпожи, но в них они не задержались, солдат шёл сзади неё по лестинце и не отрывал взгляда от крепкого и соблазнительного стана госпожи Анны под тонким шуршащим шёлком, так поднялись ещё выше, на крышу донжона, и подошли к зубчатой стене.

— Видите тот остров в болоте, — женщина указала рукой. — Вон он, с березами.

— Вижу.

— Я дважды видела, как этот человек возвращался туда.

Солдат глядел на остров, а сам думал о том, что от этой женщины пахнет просто великолепно. Солдат смотрел на неё и невольно сравнил ее с дочерью барона. Он даже на секунду забыл, зачем они здесь стоят, и, придя в себя, сказал:

— Обязательно проверю это. Завтра же.

— Он возвращается с рассветом. Один раз нёс что-то.

— Вы разглядели это? Отсюда? У вас хорошее зрение.

— У меня всё хорошее, здоровьем бог не обидел, — отвечала фрау Анна, глядя ему прямо в глаза.

— Бог не обидел вас не только здоровьем, но и красотой, и умом.

— Да, это так, — спокойно произнесла фрау Анна. — Ни здоровьем, ни красотой, ни умом Господь меня не обделил. А вот со всем остальным у меня не так хорошо.

Она замолчала, но в этом молчании осталась недосказанность. Солдат тоже молчал, он знал, чем господь ее обделил.

— А как ваше здоровье? — спросила женщина.

— Монахи говорят, что рука восстановится, хотя прежней уже не будет, а хромота… от нее, наверное, мне не избавиться никогда. Лекари говорят, что со временем она уменьшится и будет не так заметна, но не более того.

— Она вас не портит, я ее почти не заметила. Мой граф… — она случайно сказала «мой» и тут же исправилась. — Наш старый добрый граф тоже чуть прихрамывал, на турнире под ним убили коня, он рухнул и сломал графу ногу, и ничего… Впрочем, пойдемте, ужин, наверное, уже готов.

Они спустились в залу, ужин, действительно, был уже готов, и стол был уже накрыт. Солдат с удивлением увидел блюдо, которого здесь не должно было быть.

— Это рис? — он указал на блюдо.

— Да, — улыбнулась госпожа Анна. Она была удивлена тем, что он знает это блюдо. — Вы его пробовали?

— Да, я почти два года провел на юге, там, в портах, сарацины — купцы часто его готовят, да и местные употребляют.

— Вас ничем не удивишь. А что вы делали на юге?

— Воевал, — солдат не хотел распространяться. — А что обычно ещё делают солдаты?

Но фрау Анне было интересно:

— Неужели там тоже были еретики?

— Нет, еретиков там не бывает. Просто муниципия Верго подняла восстание против окрестной знати. Фриза и фризийские нобили поддержали знать. Нас наняли фризийцы, полтора года мы воевали за них, но у них кончились деньги, и тогда нас нанял дож Верго, у него всегда водилось золото, мы стали сражаться за него.

— Неужели так можно? — удивилась госпожа Анна.

— Конечно можно, заказчик нам не сеньор, и мы ему не присягаем. Если он не исполняет контракта, то капитаны и ротмейстеры собирают совет и объявляют заказчику, что больше мы ему не служим. Это значит, что мы свободны и вправе наняться к другому заказчику, — вспоминая что-то, Волков улыбнулся.

— Судя по всему, вам нравились те времена?

Они уселись за стол, слуга подвинул стулья госпоже, а потом и солдату.

— Я был молод, — продолжал Волков. — Война не казалась мне работой тяжёлой, вокруг меня было солнце, море, много зелени, вино было дешёвое, еда вкусная, и платили нам неплохо.

— А женщины? Говорят, женщины на юге горячи?

— Женщины там действительно горячи, но вот таких красавиц как вы, я там не видел.

Фрау Анна чуть покраснела:

— Вы мне льстите.

— Нисколько, я говорю правду.

— Ну что ж, тогда давайте выпьем, — она подняла бокал.

— Давайте за красоту, — Волков тоже поднял бокал.

Рис. Он давно не ел риса. Рис с жареным луком и свининой был великолепен. И пирог с зайчатиной и трюфелями, и гусиный паштет, и окорок, запечённый в горчице. Признаться, солдат уже забыл вкус горчицы. Давно не ел такого. Они ели и говорили, вернее, говорил он, а она, в основном, задавала вопросы и улыбалась. Он же старался её ни о чем не спрашивать, потому что знал, о чем будет говорить женщина, недавно потерявшая своего мужчину и своих детей. Она раскраснелась от вина и стала еще красивее.

— А вам нравится мой замок? — спрашивала фрау Анна.

— Он великолепен.

— Правда?

— Пряничный дом из сказки. А окна! Сидим словно на улице, так необычно, и не нужно ни ламп, ни свечей, ни факелов, и еще у вас тут удивительный порядок и в покоях, и во дворе. Вот только оборонять его будет сложно.

— Оборонять? — она засмеялась, но как то не естественно Волков почувствовал в её смехе наигранность. — Вы настоящий солдат. Кто ж на меня, одинокую женщину, может напасть? Еретики? Они дважды проходили рядом, там, за рекой, на наш берег ни разу не переходили.

— Ну, конечно, никто, но я… — он не договорил, поднял палец вверх и спросил:

— Чувствуете? Что это?

— Где? Что? — женщина стала серьезной. Даже чуть испуганной.

— Чувствуете запах?

— Запах? А что за запах?

— Запах кофе!

— Ах, да, я велела сварить нам кофе. Вы знаете и про кофе? — Она даже расстроилась. — Вас и вправду ничем не удивить.

— Конечно, вы меня удивили, я ищу его везде, но ни один местный купец им не торгует.

— К счастью, у меня есть один купец, который им торгует, — улыбнулась женщина. — Вы любите кофе?

— Поначалу, во время компании во Фризии, я его терпеть не мог, мои друзья его пили, а я считал его мерзкой жижей.

— Мерзкой жижей? — она засмеялась.

А солдат снова невольно сравнил ее с дочерью барона.

— Да, — чуть помедлив, произнес он. — А потом полюбил, распробовал.

— Один добрый купец возит мне рис, сухофрукты, специи и кофе. Сейчас нам его принесут.

И действительно, слуга поставил на стол две красивые чаши с черной жидкостью, а рядом небольшие тарелки из серебра с серебряными ложками. На тарелках лежала белоснежная масса.

— А это что? — спросил солдат, разглядывая содержимое тарелки.

— Это сливки. Берите ложку, пробуйте.

— Это сливки? — солдат взял ложку, но не решался попробовать.

— Сливки. Попробуйте, это просто взбитые сливки.

Волков зачерпнул ложечкой белой массы. Он не помнил, когда последний раз пользовался серебряной посудой. Даже на пирах у герцога, где гвардейцев первого круга, к которому принадлежал он, сажали с гостями за стол, серебряная посуда ему не доставалась ни разу. Гвардейцы, обычно, сидели в самом конце стола. А теперь он пробовал сливки.

— О, да тут сахар!

Госпожа Анна кивнула, улыбнулась, тоже попробовала сливки и запила их кофе. Волков последовал ее примеру, и вкус был удивительный.

Тем временем, за огромным окном начинало темнеть, и солдат стал думать, что пора бы прощаться, уж очень ему не хотелось возвращаться в темноте, а путь до замка барона был не близкий. А слуга госпожи Анны тем временем принес канделябры с толстыми свечами и зажег их.

— Скажи всем — пусть ложатся. Сам тоже можешь идти спать, — тихо распорядилась фрау Анна.

Слуга поклонился и вышел, а солдат недоумевал, если она отпустила слуг, значит… Наверное, он останется ночевать здесь.

Отличный ужин, разговоры, ни слова о погибших детях, кофе, серебряная посуда, что это красивая, благородная и богатая женщина может хотеть от солдата-простолюдина? Волков был высок ростом, малорослых в гвардию герцога де Приньи не брали. Он был хорошо сложен и крепок, жирных и хилых гвардейцев не бывает. Возможно, он был даже привлекательным, но солдат прекрасно знал, что вряд ли благородная женщина будет путаться с простолюдином, а значит пришло время выяснить, зачем его пригласили. Он отодвинул кресло и встал.

— Ужин был великолепен, как и хозяйка этого дома, но мне пора.

— Нет, не пора, — сказала женщина, даже не улыбнувшись. — Ваши кони расседланы. Ваш слуга накормлен и спит, наверное, на небе тучи, дождь собирается, скоро совсем будет темно.

— Мое дальнейшее пребывание тут, бросит тень на вашу честь. Я должен ехать.

— Ничего вы не должны, а о своей чести я все уже выслушала двадцать лет назад, и ничего нового о себе я не услышу.

Женщина говорила спокойно и твердо. Перечить ей было бы не вежливо.

— Вам подготовлены покои, — произнесла фрау Анна.

— Спасибо, — ответил солдат.

Но дело было в том, что были некоторые нюансы, о которых он не готов был говорить с благородной дамой, а вот она, видимо, была готова:

— В вашей комнате, — продолжала женщина. — Есть ванна с водой. Я слышала, вы моетесь каждое утро, и уборную вам искать во дворе нет нужды, она прямо в вашей комнате.

Солдата бросило в жар, ему было неудобно. Он смотрел на женщину, глупо улыбаясь, а она смотрела на него и улыбаясь с вызовом. Волков думал, как сказать ей, что без посторонней помощи он даже не может снять бригантину и сапоги и поэтому он произнес:

— Тем не менее, мне нужен будет мой слуга.

Женщина продолжала улыбаться, видя его замешательство и ответила:

— Не волнуйтесь, я помогу вам снять ваш доспех. Кстати, вы его всегда носите?

— Всегда, это привычка, — отвечал он растерянно.

Волков еще больше смущался, а она продолжила:

— И сапоги тоже.

— Сапоги? — рассеяно переспросил солдат.

— Да, сапоги, иногда граф приходил пьяный и валился на кровать прямо в сапогах. Я не звала слуг, всё делала сама.

Солдат почувствовал себя неуверенно. После последней фразы красивой, богатой и благородной женщины он уяснил для себя одну вещь: он зачем-то был нужен ей. А что благородной женщине может быть нужно от солдата? Только одно — меч. И это плохо. Или ещё одно — нож. И это ещё хуже. Вся приятная томная расслабленность и легкое опьянение исчезли мгновенно, и сейчас Волкова волновал только один вопрос: она кого-то боится, или ей надо кого-то убить? А кого может бояться благородная дама в своем замке? Либо того, кто здесь в замке, что маловероятно, либо того, кто может сломать игрушечные ворота игрушечного замка. Ну, а если ей надо кого-то зарезать, то явно это не простолюдин. Простолюдина она могла бы убить при помощи слуг.

Он молчал, стоя у стола, а она сидела за столом и смотрела на него неотрывно. Ждала. А вот ему меньше всего хотелось ввязываться в какие-то дрязги местной знати, ему и своих дел было достаточно и он произнес:

— И все-таки мне лучше будет откланяться.

Она встала, ее красивое лицо было уже не столь радушно:

— Ну что ж, поступайте, как считаете нужным, — произнесла фрау Анна холодно. Но помимо холода в ее словах чувствовалось ещё и раздражение, а может быть даже и отчаяние.

«Слава Богу, что все так закончилось, — подумал солдат. — Без угроз и посулов. Сейчас найду Ёгана, оседлаем коней и доедем до монастыря, где я буду ломать ворота, пока мне их не откроют».

Он поклонился, повернулся и пошел к выходу, но услышал торопливые шаги и шелест юбок, и понял, что все вовсе не закончилось, а только начинается. Быстро догнав его, госпожа Анна сделала то, что не делала до нее ни одна благородная женщина. Она взяла его за руку. Остановила, развернула к себе, заглянула в лицо и тихо заговорила:

— Ну, куда вы поедете? На улице ночь!

Она стояла так близко, что Волков чувствовал ее дыхание на своем лице.

— До замка барона вы даже за полночь не доберетесь.

Конечно, она была права, но он не собирался ехать в Рютте, он готов был переночевать в монастыре, но теперь солдат был уверен, что женщину что-то тревожит, он стоял и смотрел на нее в упор, а она продолжала:

— Ну куда вы поедете? Поглядите в окно, там облака, ночь, там пальцев на вытянутой руке не видно, оставайтесь, на улице, кажется, дождь пошёл.

Она смотрела на него выжидающе. Ждала его решения. Почти не дышала и крепко держала его за руку. А Волков прекрасно понимал, что лучше ему уехать, и побыстрее. И он произнес:

— Хорошо, я останусь.

Она обрадовалась, потянула его к столу, взяла канделябр со свечами и за руку повела его вверх по лестнице, в покои. Но не в свои, а в те, что предназначались ему. Здесь было тепло и уютно, на полу лежал толстый ковер. Медная ванна, стоявшая рядом с камином, была наполнена водой. Солдат попробовал воду. Вода была теплой. Честно говоря, он чувствовал себя неловко, он не знал как вести себя с дамами. Это не крестьянская девка, и не маркитантка, и не дочь трактирщика. А фрау Анна тем временем уселась на высокую кровать и, не стесняясь, подобрала юбки, положила себе ногу на ногу и начала развязывать шнурки на изящном сапожке из желтой кожи, а он стоял и смотрел на ее колени в нитяных серых чулках. Сняв сапог, она принялась за второй, а после проворно скинула платье и осталась в легкой рубашке. Одним движением распустила волосы. Волков стоял истуканом, молчал и таращился, а красивая женщина с удовольствием тряхнула волосами и подошла к нему:

— Давайте снимать доспех.

Бригантина вещь тяжелая, не для пальчиков благородных дам, но на удивление госпожа Анна легко справлялась.

— Фу, ну и тяжесть, — сказала она, бросая доспех на пол. — Я аж устала.

Солдат не любил, когда его амуниция валяется на полу, но поднимать не стал, только меч он поднял с ковра и поставил в головах кровати.

— Сейчас схожу в уборную, и будем снимать сапоги, — абсолютно спокойно сказала женщина и ушла за ширму. — А потом я вас помою, — донеслось из-за ширмы.

Волков продолжал стоять истуканом даже не шевелился, ждал её возвращения.

Солдат проснулся. За окном была непроглядная ночь, на столе горели свечи в канделябре. Кто-то тарабанил в дверь. Госпожа Анна простоволосая и испуганная провела рукой по его лицу.

«Ну вот, началось, — подумал Волков, проклиная себя, за то, что остался, — Сейчас мы и узнаем, зачем госпожа Анна оставила нас ночевать».

Ему страшно не хотелось вставать, вылезать из теплой постели. Если и вставать, то только для того, что бы дать в зубы тому, кто ломает дверь, а потом лечь снова. А женщина молча ждала его действий, прижимаясь к нему горячим телом, а Волков знал, что встать придется. Это как перед атакой: никому не хочется лезть в пролом в стене, но все знают, что как только командир заорет, они двинутся вперед. Теперь вместо ора командира кто-то стучал в дверь.

Солдат встал, взял меч. Привычным движением скинул ножны с клинка и двинулся к двери.

— Кто там? — Рявкнул он как можно свирепее.

— Это Томас, — донеслось из-за двери.

— Какой еще Томас?

— Это мой управляющий, — сказала фрау Анна, выскочив из постели, спешно надевая платье.

Солдат открыл дверь и увидел мужчину, который привозил ему приглашение от госпожи.

— Что тебе? — Спросил Волков.

— Они приехали, — отвечал Томас с заметной долей тревоги.

Томас посмотрел на госпожу, ожидая ответа от нее, но та только одевалась и молчала.

— Кто «они»? — Уже жестче спросил солдат.

— Разбойники, — как-то невнятно ответил управляющий.

— Слуга мой где?

— Он тут, со мной, — сказал Томас.

— Я здесь, господин, — донеслось из-за двери.

— Одеваться, — коротко произнес Волков, садясь на кровать.

Пока Ёган помогал Волкову надеть сапоги, госпожа Анна не ленилась, помогала ему надеть рубаху.

— Руку бинтовать будем? — Спросил Ёган. Он был встревожен или даже напуган.

— Нет, бригантину давай, — отвечал Волков спокойно и, глядя на госпожу Анну, спросил: — Так что это за разбойники?

— Это… — Она стала помогать Ёгану надевать на Волкова бригантину. — Это нехорошие люди.

— А имена у них есть? Сколько их? Чего они хотят?

— Их семеро, — сказал Томас.

— И кто они? — Настаивал солдат, но ему опять не ответили ни госпожа Анна, ни Томас.

— Ясно, — он встал.

Ёган затянул на нем пояс и вставил в ножны меч.

— Сколько у вас людей?

— Двое, — тихо сказал госпожа Анна. — Всего двое, но и они старики. Их сюда прислал старый граф десять лет назад.

— Оружие в замке есть?

— Есть какое-то у них, — тихо сказала женщина, она стояла рядом сильно и волновалась, ломая руки.

— Оружие есть?! — Заорал солдат в лицо Томаса. — Арбалеты в замке есть?!

— Да-да, у нас есть один арбалет.

— Мне его несите и поднимайте челядь. Всех во двор. Всем факела и лампы раздать, чтобы светло было, ясно?

— Да, господин, — кивнул Томас. — Сейчас все сделаем.

— И воинов ко мне, хочу на них поглядеть. Ёган, ты со мной. Найди самый большой щит и будь у меня за спиной, ни на шаг от меня.

Ёган и Томас быстро ушли.

— Так вы мне скажете, кто это? — Спросил солдат, обращаясь к госпоже Анне. — Это не любопытство. Мне нужно знать, с кем мы воюем.

Но женщина молчала и даже отвернулась от него.

— Кто это? — Не отставал Волков. — Дезертиры? Банда лесных грабителей? Барон-разбойник? Кто?

А она опять не ответила. Волков вздохнул, взял со стола канделябр и вышел. Во дворе замка было людно. Перепуганная и заспанная челядь с факелами и лампами. Некоторые были с вилами. В общем, то еще воинство. Среди них, у ворот, было два настоящих воинов. В добрых стёганках, в шлемах, с копьями, с тесаками. Люди уже поседели за военным делом, но были еще крепки. Они подошли к нему сами.

— Здравы будьте, господин.

— И вам здоровья. Кто за воротами? С кем воюем, знаете?

— Так с графом, — сказал воин с седыми вислыми усами.

— С графом? — Переспросил Волков. — С каким графом?

— Так с нашим, поскудником.

— С каким графом, не пойму.

— С графом Максимилианом.

— Что за дурь? — удивленно произнес Волков и в этот же момент услышал сильный удар в ворота.

— У них, что там, таран?

— Вроде, прошлый раз грозились принести таран, — сказал второй стражник. — Сломать ворота обещали.

— А что ему нужно-то? — Не преставал удивляться солдат, теперь он понимал волнение прекрасной госпожи этого дома.

— Да кто ж его знает? Куражится, сопляк.

Тут снова раздался удар в ворота, а после послышался крик:

— Открывай ворота, старая шлюха!

— Это что, граф так орет? — спросил Волков.

— Вряд ли, — сказал усатый, — кто-нибудь из его дружков.

— Ясно. Ты, — он ткнул пальцем в одного из воинов, — к воротам. Смотри, как там они. Ты, — ткнул в усатого, — со мной на стену.

— Так что, биться будем, — спросил стражник, что шёл к воротам.

— С графом!? Со здешним хозяином всего? Да ты ополоумел, братец, — ответил солдат и пошел на стену.

По пути его догнали Ёган с небольшим щитом и копьем, не совсем уместным на стене, и Томас с арбалетом и пучком болтов. Солдат остановился у одного из мужиков, который держал факел, забрал у Томаса арбалет, и при свете факела осмотрел его. Арбалет был старый, крепления были не плотные, тетива чуть трухлявая, из него можно было стрелять, но вот точность, скорее всего, была бы не велика. Солдат отобрал у мужика факел и отдал его Томасу, и они четверо полезли на стену. Раздался еще один удар, на этот раз сильный, с хрустом, послышался смех и снова кто-то закричал:

— Старая потаскуха, лучше открой ворота по-хорошему, все равно мы их сломаем.

Мужчины поднялись на стену, и Волков увидел, что происходит у ворот. Солдат повернулся к Томасу и сказал:

— Так сколько ты говорил этих людей?

— Семеро, — ответил тот.

— А их сколько? — продолжал Волков.

Людей под стеной было девять, четверо с факелами сидели на лошадях, а пятеро, с небольшим бревном, ломали ворота с пьяным смехом. Для них все это было веселье, развлечение.

— Я ошибся, — произнес Томас.

— Из-за таких ошибок всегда гибнут люди, — назидательно сказал солдат и сунул Томасу арбалет. — Натягивай.

Сам принялся рассматривать нападающих, а рассмотрев, крикнул:

— Кто вы такие и что вам надо?

Люди от неожиданности бросили бревно и стали смотреть вверх, те, кто сидели на лошадях — тоже, но вряд ли они, что-либо видели. Волков кричал из темноты, а он их видел всех в свете их же факелов.

— А кто спрашивает? — крикнул один из них звонким, мальчишеским голосом.

— Я, Яро Фольков, коннетабль барона фон Рютте.

— Что это за имя — Яро? Я так пса зову, — крикнул один из них.

— А это и есть новый пес фон Рютте, — добавил другой.

— А вы знаете, коннетабль, — закричал третий, — что два ваших предшественника сдохли за полгода.

— Знаю, — ответил Волков. — Один из них погиб в бою как храбрец на моих глазах.

— Коннетабли этого дурака, фон Рютте, дохнут, словно свиньи от чумки, — произнес тот же голос и все засмеялись, а шутник продолжил. — Кажется, сегодня пришел конец и третьего коннетабля.

— Пусть тот, кто назвал моего барона дураком, назовет свое имя, — крикнул солдат.

— Перебьетесь, — крикнул кто-то. — Много чести.

— Назовите свое имя, или я объявлю вас трусом, — настоял Волков.

— Среди нас нет трусов, — уже серьезно крикнул один из нападавших.

— Да неужели? А как называются люди, нападающие на дом беззащитной женщины, да еще и скрывающие свои имена?

— Назовитесь ему, — повелительно сказал серьезный голос кому-то.

Один из всадников, державших факел, подъехал чуть ближе к стене и крикнул:

— Я фон Ленц. И если нужно, я повторю свои слова фон Рютте в лицо.

— Вам не стоит утруждать себя, ваши слова я передам барону сам, и мне почему-то кажется, что он захочет проверить, так же остер ваш меч, как ваш язык.

— Это если ты переживешь сегодняшнюю ночь, — крикнул кто-то.

А сам фон Ленц заорал:

— Не смейте меня пугать! Я не боюсь вашего барона!

— Что вам и вашим друзьям здесь нужно? — спросил Волков.

— Мы пришли потолковать со старой шлюхой, — отвечал фон Ленц дерзко. — А, может, и зарезать какого-нибудь тупого коннетабля.

Молодые люди опять засмеялись.

Солдат молча взял у Томаса уже натянутый арбалет. Арбалет был стар, и крепления ослабли, солдат уложил болт ровно, аккуратно. Болт был плохо струган. Но других арбалетов и болтов у него не было. Его левая рука была слаба, и он положил арбалет на выступ стены. Слабая рука, старый арбалет, кривой болт… Шансов сделать точный выстрел немного. Но он был одним из лучших стрелков в гвардии герцога, и до цели было всего десять-двенадцать шагов. Фон Ленц сидел на лошади ровно и держал факел, который прекрасно его освещал.

— Господин коннетабль, — произнес Томас испуганно, — не делайте этого.

— Заткнитесь, — рыкнул солдат, даже не глянув в его сторону, и нажал спуск.

— Ах, чёрт! — Вскрикнул фон Ленц и выронил факел.

— Что там?! — Крикнул кто-то.

Один из пеших поднял почти угасший факел и закричал:

— Тут арбалетный болт!

Всадники подъехали ближе и стали рассматривать факел, древко которого пробил болт.

— Натяни, — сказал Волков, протянул Томасу арбалет и закричал вниз: — Фон Ленц, если вы или кто-то из ваших дружков при мне оскорбит женщину — клянусь Господом нашим, он получит болт либо в брюхо, либо в башку. — В кругу нападающих началось движение, они собрались в кучку, стали переговариваться, они уже не собирались ломать ворота, садились на лошадей.

— Уезжают, — обрадованно произнес Ёган.

— Похоже на то, — сказал старый воин, — арбалет им не понравился.

Но они ошибались. Один из всадников подъехал к стене и крикнул.

— Эй, коннетабль, вы нас тут чуть трусами не обзывали, а сами стреляете из-за стены из арбалета, а как насчет меча? Есть у вас меч? Или вы только на стене с арбалетом храбрец?

— Меч у меня есть, но он у меня всего один, а у вас их девять.

— Восемь мечей останутся в ножнах.

— А кто это говорит? Ваше имя!

— Меня зовут фон Тиллер.

— Это будет поединок?

— Да, — ответил фон Тиллер.

— Пусть остальные господа подтвердят, что это будет поединок.

— Это будет поединок! — Крикнул один из нападавших.

— Кто это сказал? Кто говорит один за всех? Пусть назовет свое имя!

Но ему никто не ответил.

— Тот, кто говорил за всех, пусть назовет свое имя, — настоял солдат.

— Мое имя Максимилиан фон Шлоссер. Я говорю, что никто не обнажит меча кроме Тиллера, это будет поединок.

— Хорошо, я принимаю ваш вызов, фон Тиллер, — произнес солдат и крикнул во двор: — Откройте ворота графу и его друзьям.

— Вы с ума сошли? — Прошептал Томас. — Они вас убьют.

— Успокойтесь, — сухо ответил Волков и начал спускаться во двор.

Там, внизу, у лестницы, его за руку поймала госпожа, зашептала испуганно:

— Не открывайте ворота, прошу вас.

— Не волнуйтесь, идите в свои покои, они вас не тронут.

— Я знаю, но они убьют вас.

— Они дали слово, они рыцари.

— Они пьяные юнцы.

— Не волнуйтесь.

— Они все с детства упражняются с оружием.

— Они упражняются с оружием, а я им воевал.

Он поглядел ей в лицо. Было темно, но на женском лице даже в полутьме читалась тревога.

— Идите к себе, всё будет хорошо. — Он погладил её по волосам.

— Я никуда не пойду, — заупрямилась она.

— Тогда спрячьтесь, чтобы они вас не увидели.

— Хорошо.

Во двор замка въехало девять всадников, все они были молоды, в возрасте от шестнадцати до двадцати лет. Дворня с факелами и лампами стояла ни жива, ни мертва. Солдат ждал их молча, стоял, уперев руки в бока. Сзади него стоял Ёган с арбалетом, Томас с алебардой и два воина, стражи замка. Один из юнцов подъехал к ним и крикнул:

— Это вы коннетабль Рютте?

— Я, — ответил Волков. — А вы, как я полагаю, фон Тиллер?

— Да, я, — чуть заносчиво ответил мальчишка.

— Значит, будем драться?

— Для этого мы здесь. Эй, как вас там, Вильгов или Фольгов, — крикнул один из приехавших юнцов, — а вы рыцарь?

— Нет, — ответил Волков, — я воинского сословья, но из горожан.

— А-а, ясно, ваш папаша бюргер-пузан булочник-пивовар. Теперь нам ясно, что значит «честный поединок» по бюргерски.

— А что вам не нравится? — Спросил солдат.

— А то, что на вас бригантина, а на Тиллере шелк.

— Мой отец был шкипер, а не пивовар, а насчет бригантины не волнуйтесь, вашего Тиллера я обещаю не резать ни в грудь, ни в руки.

— Обещаете? — Задорно крикнул кто-то из юнцов. — Господа, слышали? Он обещает!

— Обещаю, — подтвердил солдат.

— Господа, — продолжал юнец, — давайте уважим коннетабля и сделаем вид, что слово бюргер чего-то стоит.

Юнцы засмеялись.

— Хорошо, мы вам поверим, бюргер-коннетабль.

Фон Тиллер спрыгнул с коня, вытащил меч. Люди разошлись, образовали круг. Челядь уже успокоилась, им было уже не страшно, даже интересно. Ещё бы, нечасто им, простолюдинам, показывали, чем господа отличаются от черного люда. По нескольким движениям, Волков сразу понял, что фон Тиллер не прост и знаком с фехтовальными приемами. Скорее всего, он лучший фехтовальщик из них. Солдат достал меч, размял кисть. Как всё это он не любил, кто б мог знать. Ему это давно осточертело. Шелест и свист точеной стали, разминки, волнение перед схваткой. Он мечтал обо всем этом забыть.

«Где бы найти землю, где всего этого нет» — думал Волков, разрабатывая плечо.

— Эй, вы, бюргер-коннетабль, — окликнул его один из юнцов. Это был, наверное, самый молодой из них. — А вы когда-нибудь сражались с рыцарем?

— Да, — крикнул солдат в ответ и зачем-то подошел к юноше. — Но не в поединках, а в настоящих боях. И в последний раз я убил рыцаря.

— Наверное, из арбалета, — с презрением спросил юнец.

— Из арбалета я убил его коня, а его самого я убил алебардой. Вернее, нет, алебардой я его ранил, а убил я его вот этим, — Волков достал из сапога стилет к юноше и показал его. — Он был сильный и смелый человек, у него был герб на щите, не помню, какой. Он вел свой отряд через мост, после того, как я его убил, отряд отступил.

Юнцы уже не смеялись. Многие смотрели на него с ненавистью.

— У вас еще будут вопросы, господа?

— К черту, — крикнул фон Тиллер, — давайте драться.

Волков молча вернулся на свое место и произнес:

— Возьмём щиты?

— Обойдёмся, — отвечал фон Тиллер нагло, — или вы без щита не можете?

Солдат конечно и без щита мог обойтись, да вот только очень он не хотел оббивать свой драгоценной меч о другие железяки. Но делать было нечего:

— Ну, без щитов — так без щитов, — произнёс он.

— Готовы? — Спросил Тиллер. — Защищайтесь.

И тут же… То, что меч фон Тиллера не раскроил ему лицо, было чудом. Это был молниеносный выпад: быстрый, точный. Солдат даже не успел поднял оружие. Его спасло только то, что мальчишка начал атаку издалека и ему удалось просто отшатнуться. Машинально. Лезвие меча рассекло воздух в двух пальцах от лица, и тут же новый выпад. В этот раз фон Тиллер попытался проткнуть ногу, но к этому выпаду солдат уже был готов. Он отвёл клинок противника.

Света было предостаточно, Волков хорошо видел юнца. Тот увлеченно и сосредоточенно готовил и наносил удары, не просто удары — серии ударов, и не просто серии — быстрые серии. Да, то был сильный соперник с прекрасной, тренированной рукой. Наверное, он тренировался лет с десяти, а, может, и с восьми. Кто его знает, может, и с шести. В общем, мальчишка знал свое дело. Удар в ногу, удар в ногу, удар в ногу, прямой выпад. Чуть переведет дыхание и снова: удар, удар, удар, выпад. Длинный выпад и хитрый удар. Без всякого снисхождения. И солдату приходилось изо всех сил парировать эту лавину ударов. Да ещё чувствуя, что с каждым таким ударом меч, его драгоценный меч может получить ещё одну зазубрину и потерять ещё часть своей стоимости. Иногда они останавливалась. И тогда в полной тишине зловеще шелестели два острых клинка, соприкасаясь друг с другом. И тут кто-нибудь из юнцов криком подбадривал фон Тиллера. И тот снова кидался в атаку. Снова звенела сталь. Волков в эти мгновенья не думал о том, будет ли этот поединок честным. Он просто думал:

«Дьявол, этот сопляк мне весь меч зазубрит. Сам виноват, таскаюсь с этой игрушкой, тешу беса самолюбия. Давно нужно было его продать и купить простой человеческий клинок».

Он был так спокоен? Да, он был абсолютно спокоен. Не смотря на то, что мальчишка раз за разом пытался нанести удар в кисть руки. Такое хладнокровие вырабатывается годами боев и сражений. Однажды, он не помнил того момента, когда смерть перестала быть такой страшной. Да, смерть перестала пугать, его, хотя это и не значило, что он хотел умереть или искал смерти. Он просто давно смирился с ней, случилось это в одном тяжком деле и звучало это в его голове так: «ладно, ладно, сегодня вы меня убьёте, — с еретиками рассчитывать на плен не приходилось, — сегодня я умру, но вы заплатите за мою жизнь вдвое, и так, приступим».

Именно поэтому Волков был спокоен. Сколько бы ни прыгал, сколько бы ни демонстрировал свое мастерство фон Тиллер, солдат знал, что он победит, потому что он ничего не демонстрировал, он сражался за свою жизнь. Поединок длился уже минуту, не меньше. Спутники фон Тиллера, видя, что тот выглядит намного выгоднее, чем его соперник, все более яростно криками поддерживали своего друга. Все остальные явно болели за солдата, но кричать побаивались. Только облегченно вздыхали, когда очередная серия ударов мальчишки оканчивалась ничем. Мальчишка был молод и, судя по всему, мог прыгать до утра, а вот солдат еще не отошел от ран. Он уже чувствовал тяжесть в руке и дышал не так легко, как противник. Все это время он только защищался, и не сделал ни одного выпада. Видя это, малец только все больше и больше наглел, все чаще пытался рубануть по руке, победить так, как побеждает мастер неумеху — ударом в кисть. И при этом он все время улыбался, скалил зубы. После длинного выпада он опять попытался нанести удар в кисть, а солдат принял удар на гарду. И когда тот опять, улыбаясь, сделал шаг назад, готовясь к серии новых ударов, солдат сделал первый выпад — выпад вдогонку. Длинный и не очень красивый внешне, и даже неуклюжий, но быстрый и точный. Клинок вошел в ногу чуть выше колена юнца.

— Ах! — Воскликнул фон Тиллер, отпрыгивая.

— Господи, вы видели?! Он ранил фон Тиллера! — Испуганно и звонко выкрикнул один из юнцов. — Кажется…

— Нет, он не достал. — Говорил другой.

— Достал, все видели, — зло оборвал третий.

Кровь из раны потекла в сапог, а мальчишка немного удивленно смотрел на рану.

— Фон Тиллер, вы можете продолжать? — Спросил его один из своих.

— Конечно, — фыркнул тот с презрением. — Это не рана, это царапина.

Рана была пустяковой на первый взгляд. Кровь из нее текла вполне себе бодро, и Волков знал, что уже через две-три минуты парень будет останавливаться, чтобы перевести дух, просто отдышаться. И чем больше крови будет утекать в сапог — тем дольше будут остановки.

— Фон Тиллер, давайте остановимся, — предложил Волков. — И будем считать, что поединок закончился без победителя.

— Черта с два! — Запальчиво крикнул мальчишка. — Поднимайте меч!

И он снова кинулся в атаку, но солдату это все уже надоело. Он парировал удар и снова сделал выпад. Правда, теперь он не колол, а рубанул наотмашь и самым кончиком меча достал противника, рассек ему правую ляжку, и на этот раз крови было намного больше.

— А-а-а! — Заорал фон Тиллер и повалился на брусчатку двора, со звоном роняя меч.

— Он, что, убил его?! — Раздался звонкий испуганный голос.

Дружки кинулись к фон Тиллеру.

— Он, что, зарубил его до смерти?! — Не унимался мальчишка.

— О, мой бог, сколько крови.

— Он убил его?

— Отто, да заткнитесь вы, ради всего святого, иначе я вас сам зарублю.

— Господа, я умираю, да? — От боли фон Тиллер начал стонать. — А-а, дьявол, как больно. Сколько крови!

— Господа, — рявкнул Волков, — расступитесь.

Те расступились, давая ему подойти.

— Огонь мне, свет! — Крикнул он, опускаясь на колено перед раненым.

Тут же подбежали люди с факелами, а фон Тиллер продолжал громко стонать, пока Волков осматривал рану.

— Прекратите стонать, — сурово произнес солдат. — Эти раны не стоят таких стонов. Здесь женщины и челядь, они смотрят на вас, ничего страшного в ваших ранах нет, но зашить придется. Ни кость, ни вена не задеты. Монахи вас заштопают, монастырь рядом. Я перетяну вам ногу, и кровь остановится. — Он крикнул, обращаясь к прислуге: — Эй, веревку мне и маленькую палку принесите.

Все было быстро принесено, и он перетянул бедро выше раны. Юнцы собрались, посадили в седло фон Тиллера и, стараясь не глядеть на Волкова, уехали. Воины-усачи закрыли за ними ворота. Все восхищались Волковым, но в восхищениях он особо не нуждался. Он пошел в свои покои. Госпожа Анна ждала его там. Она благоговейно помогла снять ему доспех и сапоги, смотрела на него с восхищением, солдат даже стал смущаться, а она молчала.

«Уж лучше сказала что-нибудь, чем вот так» — думал Волков, ложась в кровать. И, когда он лег, она заговорила, легла рядом, навалилась ему на больную левую руку и с жаром заговорила:

— Двадцать лет, двадцать лет меня оскорбляли все, кто хотел, и ни в ком я не видели заступника. Даже в графе. Он всегда отмалчивался.

Она была так близко, что ее дыхание он чувствовал на своей щеке. Солдат слушал ее с наслаждением. Она была на удивление красива, эта немолодая уже женщина.

— Вы представить себе не можете, какое удовлетворения я получила, когда этот сопляк визжал, обливаясь кровью. Вы мой рыцарь, мой герой, — она нежно гладила его небритую щеку своей мягкой рукой. — Вы первый, кто заставил людей, оскорбивших меня, заплатить за это, и я не забуду этого никогда. Никогда.

Красивая женщина впилась в его губы своими губами.

— Осторожно, сударыня, — сказал солдат и поморщился.

— Что? В чем дело? — она чуть отдалилась.

— Рука, левая рука еще не до конца зажила.

— Ах, вот как.

Она залезла на него верхом и больше не налегала на левую руку. Ее нос соприкасался с его носом, а ее глаза глядели в его глаза.

— Так лучше? — спросила она.

— Так прекрасно, — ответил он и опять подумал о юной госпоже из Рютте.

Утром шел дождь. Ёган оседлал коней, забинтовал Волкову руку, помог надеть бригантину и поверх застегнул плащ.

— Хорошо б тут еще остаться, — начал он.

Солдат не желал развивать этот разговор и молчал, а Ёган желал и продолжил:

— Здесь-то получше будет, чем в Рютте.

Волков продолжал молчать.

— И кормят здесь отлично, да и народец поприветливее.

Он помог сесть солдату на коня.

— И спал я сегодня на кровати, — не унимался слуга.

Волков начал раздражаться. Он поудобнее уселся в седле, поправил плащ и увидел фрау Анну. Она вышла на балюстраду, что вела из ее покоев, стояла и смотрела на него. Она была прекрасна. Солдат поклонился, в ответ она тоже улыбнулась ему и заметно кивнула. Ёган увидев её, тоже поклонился и продолжил многозначительно:

— А я вот думаю, что не плохо бы было здесь пожить подольше.

— Ты поел? — сухо спросил солдат.

— Ага, её как, — ответил Ёган.

— Вот и будь доволен тем, что есть, и не гневи Бога вечными хотелками, а то и того, что есть, не будет.

Ёган на секунду опешил от такой мысли и, чуть подумав, произнес:

— И то верно, спаси меня Господь от вечных желаний.

И тут к ним подошел Томас, управляющий господи Анны, он поклонился и произнес:

— Господин коннетабль, госпожа моя изъявила желание помочь вам в деле проведения аудита в поместье Рютте.

— Да? — солдат проявил интерес. — Видит Бог, я бы не отказался от помощи.

— Мне известны люди, знающие толк в подобных делах. Сами они юристы, оценщики и бухгалтера. Они оценивают стоимость поместий при закладах и при продажах земли, и посему сведущи во всех тонкостях.

— Прекрасно, — произнес Волков. — Они мне очень нужны.

— Моя госпожа просила помочь в этом хлопотном деле меня.

— Я буду вам признателен, — сказал солдат, впервые назван Томаса на «вы».

Тот это заметил:

— Я готов начать дело и вызвать людей, но сии господа попросят за свою работу серебра.

— Странно было бы, если бы это было не так. Вы же сказали, что они юристы. И сколько их будет?

— Обычно работают они вчетвером. И желают получить за свою работу по двадцать талеров.

— По двадцать талеров? — ужаснулся солдат.

— Да, но они того стоял, господин коннетабль. После аудита вам эти деньги вернутся сторицей.

— Не мне, а барону, — не весело произнес Волков.

— Да-да, барону, — согласился Томас. — Так что, звать мне господ юристов и бухгалтеров.

— Зовите, если они согласятся работать за десять монет каждому.

Томас помолчал, подумал, покивал головой и произнес:

— Согласятся, у них сейчас нет работы.

— Осталось вытрясти сорок монет из барона, — невесело произнес солдат.

— Таким как вы все под силу, — ответил Томас, поклонился с достоинством и ушел.

А солдат ещё раз улыбнулся госпоже Анне, всё ещё стоявшей на балюстраде, помахал рукой, и выехал из замка.

— Десять талеров, — не то восхищался, не то возмущался Ёган. — Мужику за такие деньги, почитай три года работать. Почему так?

— Потому что они грамотные, а среди дурней ученый цены не имеет. Он бесценен, потому и плату требует большую.

— Несправедливо это, — не унимался Ёган. — Вот сколько дней он работать будет?

— Не знаю.

— Но не год же?

— Ну, не год.

— Несправедливо все устроено.

— Знаешь что?

— Что?

— Держись-ка от меня подальше, — сказал Волков.

— А чего? — ответил Ёган недоумевая.

— Да ничего, ноешь все время, дразнишь Господа, вот хлопнет он тебя молний и меня еще заденет.

— А что, я не прав? — не сдавался Ёган.

— Конечно, неправ. Был бы ты прав, то ночью бы не я, а ты вызвал на поединок фон Тиллера.

— Так он бы меня зарезал!

— Вот именно, потому что мужику — мужицкое, господину — господское, а император, так он вообще помазанник божий. Или ты против? — солдат в упор посмотрел на Ёгана.

— Нет, не против, — нехотя согласился тот. — Только все одно — мужику тяжелее всех.

— Да? Так шел бы в солдаты, там легко, сытно, а главное быстро.

— Что быстро? — спросил Ёган.

— Да все быстро, пику в брюхо или стрелу в башку, и все, прямиком к Господу.

— А вот зато барону легко, живи, не хочу.

— Да неужели? — усмехнулся солдат. — Война тридцать лет идет, сколько ты лет на войне провел, а?

— Ну, нисколько.

— А барон десять лет. А сколько у тебя сыновей на войне сгинуло?

— Да малы мои сыновья на войну ходить.

— А у барона один уже сгинул на войне, а второй еще пешком под стол ходит, а уже воевать учится.

— Все одно несправедливо все устроено, — упрямствовал Ёган.

— Отъедь-ка от меня подальше, пока Господь в тебя молнией не хлопнул.

И прямо в этот момент в болотах ближе к реке сверкнула молния, и до них докатился гром.

— Вот, предупреждал же тебя, дурака, — сказал Волков.

— Да зачем же вы про молнию вспомнили? — испуганно произнес Ёган, осеняя себя святым знамением.

— Отъедь от меня, искатель справедливости.

— А чего? Я ничего.

— Отъедь, говорю, подальше.

— Господи, да святится имя твое, при приидет царствие твое…

— Ага, замолился, дурак, давай, давай.

— Да чего вы меня пугаете?

И тут Волков остановил коня, стал вглядываться в дождь:

— А кто это там?

— Где? — спросил слуга.

— Вон, люди на дороге.

— Так собака у них. Это наши люди, наш Клаус и собака его.

— Поехали к ним, да держись от меня подальше.

— Да чего вы меня пугаете?

Два стражника барона, что охраняли Клауса, были весьма не веселы. Промокли насквозь, и, видимо, за глаза проклинали коннетабля, который дает такие глупые задания, но в лицо коннетаблю только вздыхали и хмурились.

— Ну, так порадуешь чем-нибудь? — спросил солдат.

Егерь тоже был не весел:

— Так нечем, господин, — без энтузиазма отвечал тот.

— А следы-то хоть есть?

— Да где там, дождь без конца, собака устает быстро.

— Знаешь в болоте остров с березами?

— Тот, что в конце дороги?

— Тот, — кивнул солдат. — Его из замка госпожи Анны видно.

— Так знаю.

— Там ищи. Госпожа Анна два раза этого человека видела, он там по болотам бродит.

— Ну, что ж, — невесело сказал Клаус. — Поищем, раз так.

— Да уж найди что-нибудь, — назидательно произнес Волков и поехал в Рютте.

— Яро, какого черта? Я дважды посылал за вами! Где вы были? — барон обрадовался, увидев Волкова.

— Ищу этого уродца холерного.

— И что? Нашли?

— Нет, пока ничего.

Волков прошел по залу и, не дожидаясь приглашения, сел рядом с бароном. На столе был только один кубок, это был гнутый кубок барона. Барон налил в него вина и подвинул его Волкову.

— Нет, с утра не буду, дел много.

— Пейте, там вина всего четверть, для вкуса.

Волков отпил, вина и вправду было немного.

— Вы поедете к аббату? — напрямую спросил солдат барона.

— Да пошел он к черту! А зачем?

— Если поедете, он даст нам монахов для аудита имения.

— Да к дьяволу этого заносчивого попа, — отвечал барон с раздражением.

— Что вас так злит?

— Да ненавижу этих попов. Ходят, рубищем своим хвастаются, а у самих сундуки серебра, собрался весь свой монастырь перестроить — с жаром заговорил барон, — а откуда деньги? Мой трактир забит всякими поденщиками да подрядчиками. Поденщики со всех окрестных графств съезжаются, а поп всем платит серебром.

— Это не повод их ненавидеть. Это повод подзаработать. Езжайте к аббату.

— Черта с два.

— Я пойду с вами, если хотите.

— Я не буду унижаться. Даст еще и свою лапу лобзать, так я на нее плюну.

— Я обговорю заранее, чтобы не давал вам руку для поцелуя.

— И что б не называл меня «сын мой», — капризничал барон.

— Я обговорю и это.

— Я ему не сын.

— Я понял.

— И я не собираюсь стоять, и выслушивать его нравоучения. Я уже выслушивал их от него, с меня хватит.

— Вот как? — Волков заинтересовался.

— Да, так, — барон взял у Волкова кубок, отпил и вернул обратно. — И это было прилюдно! — барон поднял указательный палец вверх и повторил, — прилюдно! При моем графе! При дамах! При слугах, — барон уже орал. — Он при слугах отчитывал меня!

Солдат вздохнул, он понял, что вариант с аббатом отпадает:

— Хорошо, если без аббата, то пригласим людей из города.

— Отлично! — воскликнул барон. — Вы их знаете?

— Нет, но их знает управляющий госпожи Анны. Он сказал, что пригласит их.

— Вот и отлично, — произнес барон удовлетворенно и тут же настороженно спросил:

— А вы что, знаете управляющего фрау Анны?

— Да, познакомились.

— Где?

— Я был с визитом у госпожи Анны.

— Что еще за визит? Она вас приглашала?

— Да, мы познакомились на похоронах.

Волкову не хотелось рассказывать о ночном инциденте.

— И что, она вас пригласила?

— Да.

— Вы ночевали в замке?

— Да.

Барон смотрел на Волкова с подозрением.

— Госпожа Анна нуждалась в услуге, и я ей ее оказал.

— Что еще за услуга?

— Я не уполномочен распространяться.

— Какого черта, Фольков! — заорал барон. — Вы на кого работаете?!

— На вас, барон, но после услуги, которую я оказал госпоже Анне, ее управляющий согласился помочь нам провести проверку имения.

— Так, что за услуга? — не отставал барон. — Можете сказать?

— Я б не хотел говорить по этому поводу, к нашим делам это не имеет отношения.

— Что, честь дамы? — барон уже откровенно злился.

Солдат не ответил.

— А я смотрю вы ловкач, Фольков, — продолжал барон как то неодобрительно.

— Я ловкач? Вот уже не считал себя таковым.

— Уж очень быстро вы заводите знакомства и друзей.

— Сегодня ночью я завел себе кучу врагов, взамен же не заработал ни крейцера. Вряд ли меня можно считать ловкачом.

— Что еще за враги?

— Надеюсь, вас это не коснется.

— А может коснуться?

— Может быть.

— Моя репутация?

Волков покосился на него:

— Вашу репутацию в графстве уже ничего испортить не может.

— А-ха-ха! — Радостно подпрыгнул барон, он был с этим, кажется, согласен. — Так что там было? Расскажете?

Солдат подумал, что рано или поздно слухи дойдут до барона, и что будет лучше, если он расскажет все сам. Он рассказал, только без подробностей.

— Вы мерзавец, Фольков! — Орал барон. — Какого черта?! Какого черта, почему вы сразу не рассказали мне об том?!

— А что здесь такого? — Удивлялся солдат. — В чём дело, барон?

— А в том, что дама просила у вас помощи.

— Она не просила меня о помощи, она пригласила меня на ужин. Я вообще не хотел ехать.

— Ах, дьявол, — барон вскочил. Стал бегать от стола к камину и обратно. — Вот дьявол, — он подбегал к столу, делал глоток из кубка и подбегал к камину. — Как я хотел быть этой ночью с вами и резать соплякам ляжки. Вот разбойники! Мерзацы! И что? Значит, молодой граф был с ними?

— Я его видел впервые. С чужих слов это был он.

— А вы молодец, Яро. — Барон подбежал к солдату и начал хлопать его по больному левому плечу. — Вы — мое лицо, мой представитель и вели себя достойно.

Он, наконец, остановился и уставился на Волкова.

— А вы не ранены?

— Если вы еще раз хлопните меня по плечу, буду ранен.

— Ах, простите, простите, но вы какой-то серый.

— Не спал почти две ночи.

— Ясно, сейчас мы пообедаем, и пойдете отдыхать.

— Сначала нам надо решить вопрос с аудитом, а потом пообедаем.

— А что тут решать? Этот управляющий госпожи Анны сказал, что поможет. Вот пусть и помогает.

— Да, но он сказал, что людям из города потребуется сорок монет.

— Талеров?

— Талеров.

— С этими управляющими всегда так. Вечно им нужны талеры, — барон скривился. — А что это за люди из города?

— Два бухгалтера, два юриста.

— Ну да, как же без юристов. Как же без этой сволочи. Без них сейчас никуда. Все концы в лапах этой грязной своры. И сколько, вы сказали, они хотят?

— Сорок талеров.

— Отлично, пусть едут. Начинайте работать.

— У вас, что, есть такие деньги? — С недоверием спросил солдат.

— У меня есть четыре аршины доброй пеньковой веревки. Как выполнят свою работу — я предоставлю им веревки и перекладины.

— Так у вас нет денег?

— Только те, что я обещал вам. Хотите уступить из своих?

— Так у вас вообще нет денег?

— Ни пфеннига.

— Значит, придется взять в долг. В счет будущего урожая. Это нужно сделать, — убеждал солдат барона, — нужно провести аудит.

— Нет у меня денег, и занять я не могу. Я уже назанимал на два года вперед.

Солдат опешил. Со слов аббата и священника, барон был жадным скрягой, а на самом деле он был нищим.

— И сколько же вы должны? — Наконец спросил Волков.

— Черт его знает. И еще и мой управляющий. Я просто просил принести мне денег, когда были нужны. Он приносил, я подписывал бумаги. Потом еще подписывал бумаги, чтобы погасить проценты. Черт их знает, что там были за проценты. В общем, управляющий говорит, что мы уже должны на два года всех сборов с имения.

Барон замолчал. Солдат тоже молчал, сидел ошарашенный. Наконец, барон не выдержал.

— Ну и что вы думаете?

— Думаю, что теперь нам обязательно нужно провести аудит имения, и думаю, где нам взять сорок талеров.

— Сначала вам нужно отдохнуть.

— Позже, — солдат встал.

— Куда вы? Я распорядился об обеде.

— Позже.

Солдат вышел из зала.

Он заскочил в донжон, где на кухне нашел Ёгана и сержанта, приказал сержанту собрать людей, чтобы осмотреть водяную мельницу, а Ёгану приказал принести ему какой-нибудь еды в его покои, сам пошел поваляться хоть немного. В башне воняло кошками, и он опять встретил там мальчишку.

— Ты опять тут? Что ты тут делаешь?

— Кота ищу, господин.

— Найди своего кота и повесь. Тут от него уже дышать невозможно.

— Да надо бы, совсем отбился от рук. Крыс не ловит, только на кухне ворует.

Волков поднялся на этаж, где располагались его покои. Несмотря на окна, здесь воняло еще сильнее. Он решил открыть дверь, ведущую на стену, и увидел женщину. Та шла по стене и несла горшок. Это была очень высотка женщина, с него ростом, в зеленом платье доброго сукна с кружевными манжетами. На голове у нее был старомодный двурогий головной убор замужней дамы. Солдата она не видела, она смотрела со стены. Волков подошел к ней ближе, он подумал, что это служанка модой госпожи и, решив проверить это, сказал на ламбрийском:

— Buongiorno, signora!

Женщина вздрогнула и уставилась на него удивленно и ничего не отвечала. Невыразительное, блеклое ее лицо было полно неприязни. Грудь ее была по моде затянута так, что о ней и помина не было, а плечи ее были широки как у солдата. Она вообще мало походила не женщину.

— Ciao, come va, signora? — Продолжил Волков в чуть фамильярной форме.

Женщина выплеснула содержимое горшка со стены, повернулась и пошла.

— La signora non andare via! — Крикнул он. — Attendere!

Она не ответила. Дойдя до двери донжона, женщина бросила на него недобрый взгляд и шумно захлопнула дверь.

— Ну, вот и пообщались, — произнес Волков и пошел к себе. Тут же, напротив своей двери, он опять увидел мальчишку.

— Опять ты?

— Кота ловлю, — доложил тот.

— Я тебя предупреждаю, если увижу твоего кота — со стены его скину.

— Это бестолку все, господин. — Заявил мальчишка. — Я его уже скидывал. Уж если вам угодно, господин, вы его мечом рубаните, вора этого.

— И рубану, а то вони от него, аж глаза режет.

— Это у вас с непривычки, — объяснил мальчик.

— Я тебя предупредил. И не закрывай дверь, что ведет на стену — пусть проветривается.

Солдат пошел свою комнату. Комната ему нравилась всем, кроме одного — она запиралась только изнутри. Но это сейчас его мало заботило. Он кинул свой мокрый плащ на пол и, не снимая сапог, завалился на роскошную кровать и почти сразу заснул.

Долго ему поспать не удалось — его разбудил Ёган. Обжигаясь, он ставил горшок на стол.

— Господин, я еду принес, да и сержант уже людей собрал.

Вставать Волкову совсем не хотелось, но больно уж из горшка хорошо пахло.

— Что там?

— Бобы со свининой — вкуснятина.

Да, это было вкуснятина, но вставать все равно не хотелось, не хотелось надевать сырой плащ и идти на улицу, лезть на коня, куда-то ехать.

— Коней седлал?

— Так я их не расседлывал.

— Дурак. Вот на тебя бы седло напялить и не снимать полдня. Хорошо бы тебе было?

— Так она же лошадь, скотина привычная.

Волков встал, взял горячий горшок, съел пару ложек бобов. Жаль, времени наслаждаться не было. Он быстро проглотил горячую еду, и они пошли во двор.

— В следующий раз, если лень расседлывать коня, то хоть подпругу ослабь, — раздраженно учил слугу солдат.

— Ну, буду, — обещал Ёган.

Сержант и шесть его людей уже ждали во дворе.

— Двоих на ворота, остальные с нами, — сказал Волков, садясь на коня.

— Хорошо, — крикнул сержант.

— Далеко до мельницы?

— Да не очень. Рядом за мостом.

Мельник был в ужасе. Широко раскрыв глаза, он таращился на коннетабля и пытался говорить:

— Господь свидетель, — мямлил он. — У меня ни зерна, ни муки нету. Ничего нету. Все по долгам забирает управляющий.

Солдат глядел на него и на его семью, стаявшую тут же. Жена и пятеро детей — все до единого, включая мельника, тщедушные, босые и ветхой одежде.

— Я же говорил управляющему, — говорил мельник, — вода высокая. Высокая. Мелю мало, только для монахов. Поэтому и подать с прошлого года не платил. Чем же платить, когда нечем?

Солдат продолжал молча глядеть на этих людей, не слезая с лошади.

— Я ж подписал все бумаги, которые управляющий давал.

— А ты грамотный что ли? — Наконец спросил Волков.

— Да не шибко, — отвечал мельник. — Цифры знаю, слова не очень.

— И сколько же твой долг?

— Управляющий сказал талер да двадцать семь крейцеров. — Мельник вздохнул. — Так то за прошлый год, а за этот даже не знаю.

— Обыщите всю мельницу, — произнес Волков.

— А что искать-то, — спросил сержант.

— Не знаю.

— Вы бы, господин, сказали, что надобно, я бы сам все показал.

Стражники пошли в мельницу и в дом, а Ёган произнес:

— А раньше он был упитанный, мельник-то. С мужиками говорил — через губу не переплевывал… А сейчас-то истощал. И спесь-то прежняя послетела.

— Ты хлеба с кухни взял? — Спросил у него Волков.

— Брал. И хлеб, и сыр брал. Поесть хотите?

— Отдай детям.

— Чего это? — Возмутился Ёган. — Не помню я, что б мельник мужицким детям хоть горсть муки забесплатно дал.

— Отдай, — твердо сказал солдат.

— Ну, что ж, — Ёган подъехал к семье и, не слезая с лошади, дал старшему четверть хлеба. — Держи, поделись с малыми.

А сыр давать не стал. А солдат не стал настаивать — сил не было.

Мельник продолжал что-то бубнить про высокую воду, и что мужики не ездят к нему молоть, а ездят на ветряную, и что когда вода сойдет, то он долг вернет, но солдат его не слушал. Он оглядывался по сторонам и, увидев что-то, спросил:

— А та тропка куда ведет?

— К затону.

— И лодчонка у тебя есть?

— А как же не быть-то? Есть.

— И сеть имеешь?

— И сети, и вентеря.

— А когда ставил?

— Все время ставлю.

— Раков ловишь?

— Ловлю.

— То есть, есть чем поживиться, раков кушаешь.

— Только за счет рыбы, раков, нутрий и живу, а раков не кушаю, шибко дорогие, либо барону, либо в трактир везу. А на деньги хлеб детям покупаю. Раки нам не по карману, господин.

Солдат и так это видел, даже если мельник и хитрец, и скрывал доход от управляющего, вряд ли он своих детей стал бы держать впроголодь.

— А вон та тропа, куда ведет? — Волков указал плетью на тропу, ведущую в лес.

— Там старое кладбище, да и хибара ведьмы нашей, — отвечал мельник.

Солдат глянул на сержанта:

— Какой еще ведьмы?

— Да не ведьма она, или ведьма. Чёрт её разберёт, вроде не злая она, — ответил сержант. — Старое кладбище по правую руку будет, а ее дом по левую, там она и живет, наш поп ей ближе селиться не велел.

— И что, колдует?

— Да не знаю, девок от бремени избавляет, хвори заговаривает, отвары от бессонницы варит, — сержант чуть наклонился к Волкову и почти шепотом добавил: — и говорят, что приворотные зелья делает из бабьей крови.

Солдат поморщился, слушая его.

— А еще повитухам помогает, — сержант резюмировал, — в общем, не то, что бы ведьма, но вроде ведьма, а вот поп к нам в церкву её не пускает.

— Надо ее тоже досмотреть будет.

— Сегодня? — невесело спросил сержант.

— Да нет, на сегодня у меня сил нету, две ночи почти не спал.

— Так поспали бы, господин, я бы и сам мельню обыскал, — произнес сержант. — Тем более ничего мы тут не найдем.

— Да знаю я, — вдруг громко и раздраженно произнес Волков. — В письме написано, — он быстро достал бумагу, — что на мельнице. «Сопляк узнал про мельницу, предупредите человека с мельницы», — снова прочитал письмо Волков, — Дьявол, что за человек с мельницы? Как его найти?

— Нет тут никакого человека у меня, — робко пролепетал мельник. — Никого у нас тут нету.

Волков спрятал бумагу в кошель, потер глаза, зажмурился. Он и сам знал, что нет тут никакого «человека» и сказал сержанту:

— Ищите. От чердака до подвала все осмотреть.

— Ясно, — сержант слез с коня и пошел сам руководить осмотром.

Как и думал солдат, они ничего не нашли. Вообще ничего. Семья мельника была нищей, как не странно это звучало. Отряд вернулся в замок. День клонился к закату и все, о чем мечтал солдат, — это добрый ужин и, стянув сапоги, завалиться в свою роскошную кровать. Но как только они заехали в замок, явился слуга барона Ёган и с поклоном передал приглашения барона на ужин. Отказаться было нельзя. Солдат подумал, что барон захочет выяснить подробности ночного поединка, он, конечно, имел на это право, ведь Волков служил у него. Он кинул плащ Ёгану и произнес:

— Займись лошадьми.

Сам пошел к барону. К его радости, за столом сидела баронесса и молодой барон, а сам барон был почти трезв, это очень обрадовало солдата. Сегодня он не был готов к длинным, пьяным разговорам, поэтому он быстро ел, вел пустую беседу с баронессой, а после извинился, и, сославшись на усталость, ушел. Барон было пытался его остановить, но Волков был непреклонен. На дворе уже стемнело, солдат, мечтая о постели, быстро шел к себе в башню, и, поднявшись на свой этаж, услышал звук, как будто по брусчатке двора цокают подковы. Он подошел к узкому окошку, что выходило во двор, и при свете факелов увидел двух всадников в плащах и капюшонах. Их едва было видно, они остановились у ворот и ждали, пока стражники им их откроют.

— А это кто такие? — задал сам себе вопрос солдат. Но сил выяснять у него не было, и он пошел к себе.

Ёган уже спал на своей лежанке. Волков сначала хотел уже завалится на кровать, но подумал немного, потом вздохнул и Ёгана пнул его в ногу:

— Чего? — спросил слуга просыпаясь.

— Факел бери и пошли на двор.

— Факел? — потянулся Ёган. — А что на двор-то? Там ночь что ли?

— Нет, я днём люблю с факелами гулять.

— И что ж вам неймется? Спали бы вы уже.

— Сейчас выясним кое-что и ляжем. Ты лошадей почистил?

— Почистил, покормил, напоил, кобылу надо в кузню, правую переднюю подкову подправить.

— А что там?

— Да гвоздь вышел, завтра сведу к кузнецу.

— Не забудь.

— Не забуду.

Они спустились во двор и подошли к воротам.

— Не спите? — спросил солдат у двух стражников.

— Нет, господин, за сон сержант накажет.

— А кто сейчас выехал из ворот?

Стражники переглянулись, и не один из них не ответил.

— Глухие что ли? Кто из ворот сейчас выехал? — настоял Волков.

— Так это, — нехотя произнес один, — госпожа выехала.

— Госпожа? — удивился солдат. — А второй кто был? Неужто барон?

— Нет, — стражники опять переглянулись. — Не барон.

— Я знаю, что не барон. — Повысил тон солдат. — Потому что господин барон еще, наверное, в зале за столом сидит. Кто выехал из замка?

— Так это… молодая госпожа.

— Ты что, дурень? — Волков костяшками пальцев постучал по шлему стражника. — Куда молодая госпожа может поехать на ночь глядя? И с кем? И зачем?

— Со служанкой своей поехала, с Франческой.

— Пьян ты что ли? Как молодая госпожа без охраны, ночью, может покинуть замок?

— Да не пьян я, — отвечал стражник немного испуганно. — Она часто так делает.

— И все об этом знают? Барон знает?

— Этого мне не известно, а вот сержанту мы еще зимой докладывали, что молодая госпожа одна ездит ночью.

— И коннетаблю тоже докладывали, — добавил второй.

— Ага, и коннетаблю, и старому, и молодому, всем докладывали, — сказал первый стражник.

— Да? И куда же она ездит, знаете?

Стражники опять переглянулись.

— Хватит переглядываться, — рявкнул солдат. — Куда ездит молодая госпожа?

— Говорят, в трактир, — выдохнул второй стражник страшную весть.

— Вы точно пьяные. Вы что несете? Как дочь барона ночью может поехать в трактир? Вы думаете, что говорите? — солдат снова постучал по шлему стражника. — Ты соображаешь, что несешь?

— Я сам-то того не видел, я с чужих слов, — произнес стражник почти задыхаясь.

— С чужих слов, — передразнил его солдат. — И что с чужих слов она там делает?

— Говорят, певца слушает, менестреля.

— Певца?

— Ну да, у нас в графстве с весны поет один такой, его, говорят, бароны даже приглашают… Вроде… Ну, говорят так …

— И что, молодая госпожа ездит его в трактир слушать?

— Почитай каждую неделю.

Волков не мог поверить в такое, не могло такого быть, что бы дочь синьора, дочь барона могла посещать трактир по ночам. Не мог этот ангел быть таким.

У него в голове это не укладывалось. Ему даже хотелось надавать стражникам оплеух, врали они или, скорее, путали что-то. Но что они могли путать?

— Ёган, — солдат повернулся к слуге. — Седлай-ка коней.

— Да что ж вам неймется-то, да что ж такое, ночь на дворе же, а вы, почитай, две ночи не спали! И я с вами.

— Седлай давай, сам на эту работу просился, теперь не отлынивай.

— Да кабы я знал …

— Седлай, говорю, лошадей, болван. Кабы знал он, да кабы не знал он…

— Да иду уже.

— И кобылу не седлай, пока в кузню не сводим.

— Да уж знаю, ума то хватит.

Он ушел, а Волков спросил у стражников:

— Вы ничего не путаете? Она ли это?

— Да чего же нам путать то, господин. Авось молодую госпожу мы знаем с измальства. На глазах росла. — Сказал старый стражник.

И вправду вопрос был дурацкий, Волков это понимал:

— Ладно, а как мне найти трактир?

— Так сразу найдете, он недалеко от церкви, прямо по дороге, а рядом будет дом большой, управляющего нашего. А за ним и трактир, место весёлое, авось не пропустите.

— У ворот трактира, всю ночь фонари горят, его сразу видать, — сказал второй.

— Ага, прям над воротами, более в деревне фонарей нету.

Глава девятая

Трактир был большой, и двор перед трактиром был большой, и весь он был заставлен телегами, возами, возками. Волков и Ёган хотели въехать во двор, но путь им преградил старик с лампой.

— Добрые господа, мест нету, трактир битком, люди на полу спать будут, под дождем в телегах спят.

— И что, в конюшне мест нет? — спросил солдат.

— Козу негде поставить. Вы поищите ночлег у мужиков, может, и неудобно у мужика-то в доме спать, но такой толчеи, как у нас, там точно нет, да и дешевле вам будет.

— И что ж, хозяин много берет? — спросил Волков.

— Да уж не милосердствует, народу-то пропасть, и все к нам, все к нам.

— Видать, хозяин не бедствует.

— Чего? — старик вдруг осекся. — А вы кто?

— Мы? — усмехнулся Ёган. — Мы люди добрые.

Солдат слез с коня, кинул повод Ёгану:

— Ну, здесь подожди, раз в конюшне места нет, а я пойду, гляну, что там за певец.

— А долго ждать-то? Дождик на улице, — забубнил Ёган.

— Жди, — ответил Волков и пошел в трактир.

Старичок попытался юркнуть вперед него, но солдат поймал его за шиворот и оттянул от двери и назидательно произнес:

— Тут стой. Не входи. Понял? — Волков поднес здоровенный кулак к носу старичка.

— Хорошо, — закивал старичок, чуть не роняя лампу и добавил: — господин.

Народ толпился у двери так, что пришлось потеснить кое-кого. Все лавки, все столы были заняты. Было светло, горел десяток ламп. Почти на каждом столе по лампе и многие лампы висели на стене. От людей и ламп было душно, но капюшон солдат снимать не спешил, осматривался вокруг. Люди вокруг были разные, но бедных почти не было. Мастеровые, мелкие купцы, подрядчики, да и подозрительный люд присутствовал. Сразу в глаза бросился один богатый человек. Кафтан с резными рукавами, берет из бархата с пером, человек, что называется, был полнокровный, с красивой, ровно подстриженной бородкой. В трактире ему было душно, он пил вино и обмахивался платком. Рядом с ним сидела трактирная девка, совсем молодая, лет четырнадцати, плечи голые, волосы распущенные. Богач гладил девке голую спину и зад. Почти у всех в трактире на столах стояли пивные кружки из глины, а у этих двоих, да еще и у их соседей, стеклянные стаканы с вином, и блюда с окороком и хлебом. Еще в трактире было с десяток девок хихикающих и тискающихся с посетителями. Атмосфера чуть пьяного веселья и ожидания царила в помещении. Солдат увидал, что один большой стол в углу свободен, за ним вообще никто не сидел, и он направился к нему, и как только он хотел сесть на лавку, как путь ему преградил здоровенный детина с кружкой в руке; небритый, в нечистой, заляпанной рубахе и со здоровенным тесаком на веревке, которая ему заменяла пояс.

— Заняты места, — сурово сказал детина.

— Кем это? — поинтересовался Волков. — Не вижу.

— А ты капюшон скинь, может и прозреешь.

— Мне в капюшоне теплее.

— А у нас тут не холодно, так что лучше сними. А то…

— А то что?

— Снимай, говорю, личико твое поглядеть хочу, может ты вор с дороги.

— Перебьешься, — Волков уже шел на конфликт. Он ещё стражнику хотел надавать оплеух, тут этот сам на рожон лез.

— Снимай, говорю, а то стражу с замка позовем, — не отставал здоровяк и кружкой ткнул в грудь солдата. — А стражники у нас лютые, недельку в подвале поживешь на хлебе и воде, вся спесь с тебя сойдет.

Волков готов был рассмеяться, но сдержался и сказал.

— А ты уверен, что хочешь увидеть мое лицо?

— Снимай, говорю, капюшон, а то точно стражу покличем, — сказал здоровяк и снова попытался ткнуть солдата кружкой.

А солдат быстро и сильно ударил его по руке. Добрая порция пива облила немытую рубаху верзилы, а кружка с грохотом покатилась по полу.

Гомон и шум в трактире сразу стихли. Люди смотрели на них и тянули шеи, чтобы разглядеть, что происходит.

— Ах вот, ты как?! — Заорал детина. — А ну ка стражу сюда позовите кто-нибудь…

И в ту же секунду между ним и солдатом появился человек.

— Простите его, благородный господин, — примирительно заговорил человек. — Он у нас с детства умом слабый, дурень он у нас.

Он повернулся к детине и зашипел:

— Пошел отсюда! — И уже солдату ласково добавил: — А за грубость его вам угощение за счет хозяина будет.

Его карие, проницательные глаза, чуть навыкат, даже и не пытались заглянуть под капюшон. Одет он был скромно: несвежая рубаха, жилетка, шапочка на голове. Говорил он негромко.

— И что? Ты даже не захочешь, чтобы я снял капюшон?

— Я трактирщик, всю жизнь трактирщик. Я знаю, если благородный человек не хочет снимать капюшон — значит, всем будет лучше, если он его не снимет. Да, всем будет лучше.

— А откуда ты знаешь, что я благородный?

— Да по вам же видно. Только такой дурень, как он, — человек кивнул в сторону здоровяка, — этого не видит. Плащ тонкорунной шерсти, у нас такая не водится. Сукно с островов привезено. Краска, что сухая, что мокрая, следов не оставляет. Добро крашеное сукно. Серебряная застежка искусной работы, наверное, фризийской.

— Любой купчишка может купить такой плащ.

— Верно, да вот только никакой купчишка никогда не купит меч с золотой ручкой. Зарежут купчишку за такой меч.

— С золотой ручкой? — Волков усмехнулся. — Ручки у тебя на кувшинах.

— Да, на моих кувшинах ручки. В общем, сейчас я найду для вас место и угощу от всего сердца.

— Ну, давай, — нехотя согласился Волков. Он даже пожалел, что драки не вышло.

Ловкий человек тут же подошел к одному из посетителей и произнес:

— Уступи-ка место благородному гостю.

— А чего я-то? — Возмутился посетитель.

— Уступи место, дурья башка, — чуть не с кулаками накинулся на посетителя здоровяк, который только что конфликтовал с Волковым. — Быстро давай.

Он почти вытолкнул посетителя с его места.

— Кружку пива тебе за беспокойство от хозяина, — пообещал трактирщик бедолаге.

— Слышь, дурья башка, — подталкивал посетителя детина, — еще и пива задарма получишь.

Солдат сел на освободившееся место, поставил меч между ног, капюшон снимать не стал. Люди, сидевшие на лавке, сдвинулись поплотнее, понимали, что за стол к ним села какая-то важная персона. Трактирщик протер грязной тряпкой перед ним стол.

— А как тебя звать? — Справил солдат у трактирщика.

— Авенир, господин.

— Авенир? — Переспросил солдат.

— Да, господин, Авенир бен Азар. Распоряжусь принести вам вина.

— Тут все пьют пиво, пусть принесут пиво.

— Да, господин, — Авенир бен Азар поклонился.

— Да, а почему ты не посадил меня за тот свободный стол?

— Тот стол занят, господин, важными людьми.

— И где же они?

— Они появятся, когда приедет ла Реньи.

— А кто это?

— Это вагант из далека, с запада. Говорят, у нас сегодня будет петь ла Реньи. У него голос ангела. Все господа, — он приблизился ближе к Волкову и прошептал: — и особенно дамы обожают его слушать.

— Ну, что ж, послушаю этого ангела. Неси пиво.

— Он скоро будет.

Трактирщик и здоровяк убрались, а толстуха принесла солдату не очень чистую кружку с пивом. Солдат отхлебнул: пиво было дрянным. Даже хуже чем в трактире, где он дрался с ламбрийцами.

— Друг, — он обратился к соседу, — а сколько стоит это пиво?

— Семь пфеннигов, господин, — сообщил сосед.

— Вот эта дрянь стоит семь пфеннигов? — Удивился солдат.

— Да, господин, когда поет ла Реньи, жид берет две цены.

— Да уж, не милосердствует.

— Готов поклясться на святом писании, что у этого жида в подполе припрятан горшок с золотом, а, может, и не один.

Волков промолчал, но подумал, что этот человек, возможно, прав.

— А что за хлеб у тебя, друг, — спросил у него солдат.

— Я мастер-каменщик, моя бригада будет ставить новую стену в монастыре, а у вас, что за хлеб, господин?

Солдат молча показал эфес меча.

— Ага, ясно, — кивнул каменщик.

— Будешь пиво? Я все равно эту дрянь пить не буду.

— Благодарствую, не откажусь, — огромна рука каменщика загребла кружку, — а вон и ла Реньи идет.

По трактиру пошел гомон: народ загалдел, захлопал в ладоши. Одна из девок завизжала, многие люди стучали кружками о стол. Волков увидел молодого высокого красавца: почти черные вьющиеся волосы, серые большие, подкрашенные, как у ярморочного арлекина, глаза, румяна, как у баб. Он стоял в пяти шагах от солдата и улыбался. Его зубы были белоснежные, ровные и здоровые. Волков просто почувствовал, как им овладевает буквально физическая неприязнь к этому человеку.

— Значит, особенно дамы обожают слушать тебя, — сказал он тихо, вспоминая слова трактирщика.

А тот все кланялся и улыбался своими удивительными зубами, а болваны ему все хлопали, улюлюкали, стучали кружками, а местные девки повизгивали и кричали: «Спой нам, ла Реньи, спой!»

— Сейчас, о звезды моего сердца! — Звонким и чистым голосом отвечал менестрель. — Сейчас я буду вам петь.

— Тише, добрые люди, тише, не разнесите мне трактир! Сейчас господин шпильман ла Реньи будет вам петь, — он оглядел весь трактир. — Он начнет, как только прибудут важные гости.

— Господин трактирщик, я хочу, что бы меня считали миннезингером, а не шпильманом, — улыбаясь, поправил его ла Реньи.

Он говорил с заметным акцентом. И Волков знал его, с этим акцентом говорили люди из далёкой страны, называющейся Троанс.

— Я имею честь состоять в цехе миннезингеров славного города Раухсбурга.

— А где это? — крикнула одна из девок.

— Это далеко, — улыбаясь, продолжил певец.

Хамоватый здоровяк, с которым у солдата был только что был конфликт, принес инструмент и протянул его певцу:

— Вот ваша лютня, господин певец.

— Вообще-то это виуэлла, — сказал ла Реньи, — но спасибо, друг.

И в это мгновение, из двери ведущей, видимо, на кухню, вышли два человека, в плащах и капюшонах. Высокий и невысокий. Волков сразу понял, кто это. Эти двое прошли и сели за свободный стол, их как ждали. Толстые бабы тут же стали ставить на стол стаканы, графин с вином, блюдо с резаными фруктами, блюда с сырами. Ла Реньи заскочил на невысокий помост, скинул плащ, поклонился посетителям трактира, а потом отдельно, тем людям, что только что пришли. Им он кланялся намного ниже, чем остальным, после, уселся на табурет, провел рукой по струнам:

— С чего же мне начать, добрые люди? С песен или баллад?

Люди стали выкрикивать пожелания, но он их не слушал, ла Реньи смотрел только на тех людей в плащах и капюшонах, что сидели ближе всего к нему. Он слушал только то, что говорили они. Услышав, он улыбнулся еще раз, поклонился и объявил:

— Баллада о прекрасной любви славного рыцаря Рудольфуса.

Народ пошумел еще чуть-чуть и затих в ожидании, а ла Реньи запел чистым, красивым голосом, во время пения его акцент почти не слышался.

Все, все не нравилось солдату в этом человеке. Он всегда с презрением относился к менестрелям, арлекинам, жонглерам, балаганщикам и всему подобному сброду, а этому, белозубому, он и вовсе готов был выбить его белые зубы. А еще, ему было жарко в капюшоне, и баллада ему казалась заунывной, а рыцарь Рудольфус глупым, а все остальные слушали артиста, почти не дыша, хотя баллада была долгой. Немолодая трактирная девка, сидевшая с каким-то человеком в обнимку за соседним столом, роняла крупные слезы, жалея несчастного рыцаря Рудольфуса, погибшего в неравном бою за честь своей дамы. Когда певец закончил, все вскочили с мест, даже сидевший с Волковым каменщик вскочил и начал хлопать своими огромными ладонями. Все кричали и славили певца, и один из людей в плаще и капюшоне, тот, что был пониже, тоже вскочил и тоже хлопал.

Тут же толстые тетки понесли пиво. Пиво под баллады продавалась прекрасно. Солдат взял себе одну грязную кружку, хотел расплатиться, но толстуха не взяла с него денег:

— С вас велено не брать.

В плаще и капюшоне было жарко, поэтому, даже дрянное пиво показалось ему наслаждением, а ла Реньи запел легкую, веселую песенку, про красивую, распутную пастушку, что за пару пфеннигов готова подарить свою любовь и монаху, и солдату, и графу, и все готовы ее купить. Народ стал подпевать припев, в такт, стуча по столам тяжелыми пивными кружками, песенка явно всем нравилась, а толстухи носили и носили пиво, не останавливаясь.

«Сколько ж люди выпили пива? Сотню кружек? Нет, она за раз берет дюжину, и вторая баба тоже, — думал солдат. — Наверняка дело уже ко второй сотне идет, а жареная колбаса, кровяная, ливерная, с капустой, соленые кренделя, и прочее, прочее, прочее. Все просто разлетается. Бабы не успевают разносить. И впрямь у жида есть горшок с золотом в подполе».

А ла Реньи пел новую, грустную балладу. Солдат был небольшим любителем всяких песен, но, честно говоря, песни этого певца его не злили, а вот то, что кое-кому в зале эти песенки нравились, вызывало в нем холодное осуждение. Пусть весь этот сброд в кабаке орет и стучит кружками, подпевает похабные припевы, но лицо благородного происхождения уж точно не должно вскакивать и хлопать в ладоши всякому балаганному шуту столь несдержанно. Да и в том, что этот ла Реньи миннезингер, Волоков сильно сомневался. Бродяга, кабацкий певец и не более.

Наконец, ла Реньи встал и сказал:

— Все, господа, это моя последняя песня на сегодня.

Народ разочарованно загудел.

— Прошу публику простить меня, но у меня уже устало горло.

Люди не унимались, а человек в плаще и капюшоне снова встал, и молитвенно сложил руки, как бы обращаясь к певцу. Ла Реньи увидев это, снова поклонился и произнес:

— По просьбе одного ангела в человеческом обличии я спою еще одну, последнюю песню.

Солдат не стал слушать, он поднялся и стал протискиваться среди людей к выходу. Его раздражало, что дочь барона клянчит песенки у этого бродячего ничтожества. Ему очень захотелось поговорить с ней и обязательно сказать ей, что дочь барона не должна таскаться ночами по кабакам и подпрыгивать перед всяким сбродом.

Солдат вышел на улицу, там шел дождь, и было свежо. Он с удовольствием вздохнул и стал готовиться к разговору с госпожой Хедвигой. И тут он вспомнил, что госпожа вошла не через общий вход, значит, могла и уйти также. Волков тут же поймал старика с фонарем, тот ходил мимо телег.

— Старик, а тут есть еще вход?

— Как не быть? Тут два, — отвечал старик. — Вон тот, что на кухню ведет, и вот этот. — Он указал на выход из трактира. — А еще с той стороны дома есть дверь. Она к конюшне ведет.

Было темно. Волков медленно обходил дом, стараясь не попадать в лужи. Когда нашел дверь, из-под которой пробивалась тонкая полоса света, стал ждать, прислонился к стене, чтобы не мокнуть под струйками воды, что текла с крыши. Ждал он недолго, вскоре за дверью послышались голоса. Вернее, голос. Это был звонкий женский голос. Женщина что-то щебетала. А солдат уже готовился застать эту глупую женщину врасплох своим вопросом, как только та откроет дверь. Потом послышался смех, он ждал, и тут дверь неожиданно распахнулась и… Неимоверно сильная рука схватила солдата за горло. Волков попытался разжать пальцы на горле, но они были словно из стали, держали намертво. Не так, чтобы задушить, но так, чтобы он не шевелился. Необыкновенная мощь припечатала его к стене. Так, что стальные пластины бригантины впились в грудь, а его ноги почти не касались земли. Послышался испуганный женский голос:

— Господи, кто там? Я ничего не вижу! Что у вас там происходит?

Обладатель стальной руки ей не ответил, продолжая прижимать солдата к стене, а Волков понял, что правой рукой из-под плаща меч ему не достать, и потянулся к сапогу, в котором был стилет, вытащил его, но воспользоваться им не успел. Стальная рука оторвала его от стены и…

Он получил страшный удар в грудь. Стилет улетел в темноту, а сам солдат сполз по стене и улегся в лужу.

— Господи, да что там у вас происходит? — Снова прозвучал женский голос. — Что происходит?

Другой женский голос ей что-то ответил, невнятно и тихо, а потом также тихо прошелестел мужской шепот. В дожде из этого шепота волков бы не разобрал ни слова, да и ему было и не до этого. Он был почти без сознания, не смотря на то, что струйки воды с крыши лились ему прямо на лицо. Остатки сознания сосредоточились на попытках вдохнуть, он просто пытался вздохнуть, просто набрать в легкие воздуха и не захлебнуться кровью, которая шла из горла. Наконец, это получилось. Но это оказалось очень больно. Чуть отдышавшись, Волков перевернулся со спины на живот и сплюнул кровь. Затем, опираясь на стену, встал на одно колено, после чего, снова сплюнув кровь, встал на ноги. Вдохнул, сплюнул еще раз и, опираясь на стену, попытался идти. Он насквозь промок. Ёган увидел его, перепугался.

— Господь всемогущий, да что с вами? — Он кинулся к солдату, подхватил его.

Солдат хотел было что-то ответить, но только прохрипел в ответ.

— Давайте, давайте к коню, — помогал ему идти Ёган, стал усаживать в седло.

А в трактире было шумно и душно и народ выходил на улицу подышать, а Ёган буквально вез Волкова в замок. Тот едва дышал, иногда выплевывая на шею коню, на себя, на седло сгустки крови. Ехали до замка долго, а там стражники подхватили солдаты и помогли Ёгану занести его в башню. Волков не помнил, как Ёган стаскивал с него сапоги и снимал бригантину. Он провалился я темноту не то сна, не то бесчувствия.

Глава десятая

Проснулся солдат от кашля. Откашлялся, сплюнул на пол. Ёган тут же встал, вытащил ставень из окна.

— Ну как вы, господин? — Спросил он, подходя к кровати.

Солдат хотел ответить, но только просипел. Дышать уже было не больно, если не делать глубоких вдохов, но во рту все еще ощущалась кровь. Волков жестом показал — умываться. Ёган понял, пошел за водой. А вместе с Ёганом вдруг пришел барон.

— Ну, что с вами случилось? — Спросил он, усаживаясь на край кровати.

Солдат откашлялся и не то проскрежетал, не то прошелестел:

— Кто-то напал… За трактиром… Ночью…

— Я знаю, что ночью, стражники сказали, что вас привез ваш холоп еле живого. Что там было? Кто напал? Надо найти и повесить.

— Пока не знаю, — отвечал солдат, хотя явно догадывался, кто это. — Но я обязательно выясню.

— Не смейте ходить без людей по ночам, слышите? Тем более по трактирам.

Солдат что-то просипел и кивнул.

— Хотите отдохнуть? — Спросил барон.

Солдат снова кивнул.

— Ладно, отдыхайте, — барон похлопал солдата по плечу и ушел.

Солдат умылся, выпил воды, потянулся, расправил плечи. Понял, что если не делать глубокие вдохи, грудь почти не болит. Он подошел к камину, там стояли сапоги, поднял правый, потряс его. Сапог был пуст, стилета в нем не было.

— Ёган, — почти шепотом сказал солдат и, сделав над собой усилия, уже в голос повторил: — Ёган, молоко, хлеб, мед и седлай коней.

— Господи, да каких вам коней!? Вам бы полежать денек, куда вас черт несет? Мало вам руки, теперь еще и грудь. Вы весь пол кровью заплевали за ночь. В чем жизнь держится — непонятно, а ему опять седлай коней. Вы себя в зеркало видели?

— А что там?

— На горле синяки, на груди синяки, видно, как вас приложили — весь доспех отпечатался.

— Бог с ними, с синяками, побыстрее давай, мне нужно найти мой стилет, я его ночью обронил.

За трактиром стилет они не нашли: мусор, помои, кости, обломки бочек и ящиков, больше ничего.

— А что, он дорогой был? — Спрашивал Ёган.

Дорогим особо он не был, простой и надежный кусок стали, но в разных сапогах солдата это доброе оружие провело лет двенадцать, и пару раз точно спасало ему жизнь.

— Пойдем, погорим с хозяином, — произнес солдат, хрипя и разминая горло.

В трактире было немноголюдно, по сравнению со вчерашним вечером, но все равно половина столов была занята. Солдат сел за стол, Ёган сел напротив. Волков внимательно посмотрел на Ёгана и остался доволен. Вид тот имел устрашающий: кожаная рубаха, сапоги, меч на поясе, заросшая щетиной физиономия, крепкие крестьянские кулаки. Если бы солдат не знал его, то принял бы его всерьез. Тут же к ним подошла баба в грязном переднике и спросила:

— Чего господа изволят?

— Господа изволят хозяина твоего видеть, — ответил солдат.

Переспрашивать баба не стала, быстро сказала: «хорошо» и исчезла. Трактирщик появился тотчас. Солдат снял плащ, был без капюшона. Тем не менее, трактирщик узнал его сразу:

— Доброго здравия вам, господин коннетабль.

— Значит, знаешь, кто я?

— Как же не знать?

— И вчера знал?

— Догадывался, но не был уверен.

— Вчера за твоим трактиром я обронил одну вещь.

— Найдена, — сразу сообщил трактирщик.

Он сделал знак бабе, и та, чуть не бегом, кинулась на кухню. И через мгновенье вернулась обратно, бережно, на двух руках, неся стилет.

— Вот и славно, — хрипло сказал Волков, пряча оружие в сапог. — Но это еще не все.

— Чем еще могу быть полезен доброму господину?

Волков чуть помедлил и сказал:

— Доброму господину ты можешь быть полезен деньгами.

Говоря это, Волков никак не ожидал того, что произойдёт. Ни произнеся ни слова, трактирщик тут же полез под рубаху и достал оттуда туго скатанный рулончик из грязной тряпки. Положил на стол перед солдатом. Солдат раскатал тряпку, и внутри оказались монеты, полуталеры, десять штук. Волков пальцем пересчитал монеты и продолжал молча смотреть на трактирщика.

— Каждый месяц вы будите получать пол таллера, — заговорил трактирщик, — а еще вам и вашему человеку стол и пиво бесплатно, сколько захотите.

— Я забыл, как тебя зовут?

— Авенир, господин.

— Авенир… А дальше?

— Авенир бен Азар.

— Ты что, Авенир бен Азар, знал, что я приду, или у тебя всегда под рубахой пять талеры спрятаны?

— Нет, господин, я не знал, что вы придете, но я знал, что вы можете прийти.

— Значит, думал. Ладно, а сколько ты платишь барону?

— Как договаривались — шестьдесят крейцеров в месяц. Как уговорились с управляющим.

— Шестьдесят крейцеров? — Солдат удивленно поднял брови. — Вчера ты продавал пиво по семь пфеннигов, ты продал не меньше трехсот кружек… Авенир бен Азар, ты вчера на одном пиве заработал больше двух талеров. А вино? А девки? Постой, овес с конюшни, колбаса с капустой, хлеба. Авенир бен Азар, я думаю, ты вчера положил в карман четыре талеры, не меньше. Четыре талеры за один день! Огромные деньги, Авенир. А барону ты платишь шестьдесят крейцеров в месяц.

— Господин, — мялся трактирщик. — Я не заработал четыре талеры за день. Выручка и правда вчера была большая и почти дотянулся до четырех таллеров, но господин забывает, что это был день выступления ла Реньи. В другие дни выручка много меньше. Но ла Реньи не поет за просто так, он не соловей. За одного свое выступление он просит сорок крейцеров.

— Сорок? — Переспросил солдат.

— Да, господин, сорок маленьких серебряных монеток. А пиво, господин?

— А что с пивом?

— Я варю пиво, но его мало, большую часть беру у мужиков. И колбасу, и хлеб, и капусту. И все это они не дают мне бесплатно. И овес не родится в яслях, за него я тоже плачу мужикам. И девки, господин, тоже берут свое. У меня с ними договор, господин, они за работу отдают мне половину и все время норовят обмануть.

— Все время? — С фальшивым сочувствием спросил Волков. — Обманывают, значит.

— Да, господин, все время обманывают.

— Ясно, Авенир, ты бедный и несчастный человек, и жизнь твоя тяжела. Да?

— Нет, господин, я не бедный, и за вчерашний день заработал талер, но такое бывает очень нечасто, господин, у меня большая семья и больные родственники в городе, им нужен уход, а доктора, господин? Вы знаете, сколько сейчас берут доктора?

— Прекрати, Авенир, а то Ёган сейчас расплачется, — Волков ухмыльнулся, он не верил ни одному слову трактирщика. — Скажи-ка мне лучше, есть ли у тебя гроссбух, Авенир.

Трактирщик на мгновение опешил, замер, оцепенел, смотрел на Волкова своими глазами, чуть навыкат, думал, что ответить, а Волков улыбался ему в лицо, направил на него указательный палец, приговаривая:

— Не вздумай врать, Авенир, не вздумай врать.

— Да, господин, у меня есть гроссбух, — не соврал трактирщик.

— Хотелось бы взглянуть на него, Авенир, чтобы осознать, всю глубину твоей нищеты, и выяснить, на что ты содержишь своих больных родственников.

— Я готов вам показать его, но боюсь, что вы там ничего не поймете.

Солдат был уверен, что трактирщик так и скажет, он улыбнулся и произнес:

— А ты покажи, а я уж постараюсь.

— Хорошо, — сказал трактирщик. — Я сейчас вам его принесу.

— Ёган, сходи-ка с Авениром, собери все бумаги и книги, которые там найдешь у него.

— Ага, — Ёган встал, пошел за трактирщиком, бесцеремонно подталкивая его в спину. — Давай-давай.

А солдат подумал, что Ёгану нравится играть роль воина. Всем нравится, когда их боятся.

«Надо дурака научить хоть меч из ножен доставать, — подумал Волков, — и заставить его каждый день заниматься с оружием».

Слуга принес огромную книгу в ладонь толщиной, положил ее перед солдатом, сам сел напротив. Трактирщик встал рядом. Волков открыл книгу, предвкушая много интересного, и… не смог прочитать ни слова, ни буквы. Он стал перелистывать страницы, но нигде не мог найти ни одного знакомого знака, даже цифр не было.

— Что это? — наконец спросил он, уставившись на трактирщика.

— Это мой гроссбух, — отвечал тот, не моргнув глазом.

— Что это за язык я говорю?

— Это язык моего народа, господин.

— А почему ты не пишешь на нашем языке?

— Я говорю на языке благородных господ, но ни читать на нем, ни писать я не могу.

— А я думаю… Нет, я знаю, что ты врешь. Ты умный человек, Авенир, но твоя беда в том, что ты думаешь, что ты самый умный.

— Никогда бы не взял на себя такую смелость, — смиренно отвечал трактирщик, но в его интонациях солдату послышалась насмешка.

Он захлопнул книгу и отодвинул ее от себя.

— Ладно, Авенир, предлагаю тебе свою дружбу.

— И сколько же мне будет стоить такой почет? — поинтересовался трактирщик.

— Сорок монет, Авенир. Пять монет ты мне уже дал.

— Господин коннетабль видимо шутит?

— Господин коннетабль серьезен как никогда, — ответил солдат.

— Но это огромные деньги!

— Да, но не для тебя. Еще вчера я бы подумал, что это для тебя огромные деньги, но вечером я видел, сколько ты зарабатываешь. Ты за день заработал больше, чем добрый солдат зарабатывает за месяц.

— У меня нет таких денег, — вдруг твердо сказал трактирщик. — И вряд ли когда-нибудь будут.

— Ты уверен, Авенир? — спросил его солдат и забарабанил пальцами по столу.

— Это слишком большие деньги, — опять твердо и даже с вызовом произнес Авенир. — У меня нет таких денег.

— Ну, что ж… — сказал Волков и многозначительно посмотрел на Ёгана.

Тот как будто знал, что делать, он быстро вылез из-за стола, встал за спиной у трактирщика, и положил руку тому на плечо.

«Молодец, все правильно делает», — думал солдат и продолжил:

— Пойдем, Авенир, тебя ждет кузнец.

— Кузнец? — удивился трактирщик. — Зачем я кузнецу?

— Он закует тебя в кандалы, а затем Ёган отведет тебя в подвал замка.

— И за что же? — язвительно улыбался Авенир. — За то, что я не дал вам тридцать пять талеров?

— Нет, что за глупости, Авенир, то было деловое предложение, ты мог его отвергнуть, а мог и принять, это был твой личный выбор.

— А за что же тогда?

— Вчера ночью, Авенир, кто-то пытался меня убить на заднем дворе твоего трактира, и я почему-то думаю, что это ты послал убийцу, — говорил солдат, тыча пальцем в грудь трактирщику. — Это ты, Авенир.

— Но тут было много народу! Почему я? — искренне удивлялся трактирщик.

— Не знаю, мне так кажется, может, потому, что постояльцы не ходят чрез кухню и заднюю дверь?

— Но это не я! Клянусь своими предками!

— Возможно и не ты, буду выяснять. Но … — солдат снова ткнул пальцем в грудь трактирщика. — Сегодня утром я говорил с бароном, он был в ярости, знаешь почему?

— Почему? — испуганно спросил трактирщик.

— Потому что, Авенир бен Азар, я третий коннетабль за полгода, который служит барону. Двоих моих предшественников убили, а меня вчера пытались убить, и знаешь, что я тебе скажу, Авенир, над нашим бароном окрестные бароны уже смеются, и нашему барону, да продлит Господь его года, очень не нравится, когда над ним смеются. Сегодня он поклялся повесить всех, кто причастен к покушению на меня. Слышишь, Авенир? Всех!

— Но я…

— Сначала ты натравил на меня своего слугу, чтобы спровоцировать меня прямо в трактире, а потом ты решил убить меня, когда я стал осматривать твой трактир, и подсчитывать прибыль, что ты получаешь.

— Это не так, господин, Господь свидетель.

— Авенир бен Азар, — солдат встал и громко продолжил, чтобы слышали все присутствующие. — Я обвиняю тебя в попытке убить меня вчера ночью.

— Но я этого не делал! Я этого не делал! — Запричитал трактирщик. — Клянусь вам своими детьми!

Ёган схватил его за шиворот и встряхнул:

— Пойдем-ка, Авенир.

А трактирщик вцепился в стол, так что у него побелели костяшки, и таращился на Волкова так, словно он был демоном. А Волков глядел на него ласково, даже улыбался и говорил:

— Не упирайся, Авенир, это только усложнит дело, пошли по-хорошему, кузнец уже тебя заждался.

— Подождите, господин коннетабль, прошу вас, умоляю, нам надо разобраться. — Он продолжал держаться за край стола.

Ёган не мог оторвать трактирщика его.

— В чем разобраться, Авенир?

— Я найду деньги, не сразу, но найду, тридцать пять талеров. В течение месяца найду.

— Найдешь? Точно?

— Если будет нужно — займу у родственников.

Волков задумчиво покивал и вдруг произнёс:

— А, может, ты мне скажешь, кто на меня напал ночью.

Трактирщик вдруг замолчал.

— Что, Авенир, я зык отсох? Или ты уже согласен идти к кузнецу?

Трактирщик продолжал молчать.

— А-а, Авенир, ты боишься этих людей. Ну, давай, говори, кто они? Ну…

Из двери вышли трое, две из них женщины, — солдат встал и зашептал на ухо трактирщику:

— Я знаю, кто были эти женщины, я из-за них сюда и пришел. А кто был третий? Кто напал на меня?

Трактирщик косился на коннетабля, дрожал от страха, но молчал.

— Ну, так ты мне скажешь? Давай: это был… Не слышу!..

— Ла Реньи, — прошептал трактирщик.

Солдат спокойно сел на лавку.

— Именно так я и думал, Авенир. Я сильный и умелый человек, я даже с одной рукой опасней большинства двуруких, а он чуть не убил меня одним ударом, без оружия, — так же тихо, как и трактирщик, говорил Волков. — Так кто он такой?

— Он очень сильный человек, — шептал трактирщик. — Я думаю, он бывший жонглер или акробат. А, может, ярморочный борец.

— А вот это может быть… А что у него с благородной дамой?

— Я не знаю, господин.

— Знаешь, прекрати мне врать.

— Она приходит на все его выступления. После, они иногда даже стоят на улице, даже если идет дождь.

— А служанка в это время при даме?

Трактирщик мялся, не отвечал.

— Ну?

— Не всегда, — вздохнул трактирщик, — иногда она сидит тут, а они…

— Что они?

— А они там… Ну… На улице.

— А в комнаты ходят?

— Нет, нет, не ходят…

— Не ври Авенир, говори честно, она поднималась с ним в комнаты?

— Нет! Никогда, никогда…

— А на улице? Может там он её имел?

— Не знаю, господин, клянусь святой книгой, здоровьем детей — не знаю, я такого не видел и даже не слышал о таком.

— Смотри, Авенир, смотри, опасное дело ты затеял.

— А что же я затеял то? — изумлялся трактирщик.

— Дом свиданий для благородных дам устроил и ещё удивляется. — Усмехался солдат. — Как ты думаешь, а что с тобой будет, если я доложу об этом барону?

— Я ничего такого… Я… Я же… — мямлил Авенир.

— Если он будет пьян, — сказал солдат уже с угрозой в голосе, — он сожжёт твой притон, Авенир, может быть даже вместе с тобой, — чуть помедлил и добавил, — а может быть вместе с твоей семьей. Кто знает, что ему придёт в его пьяную голову.

— Господин коннетабль… — начал трактирщик.

Волков перебил его:

— Когда ла Реньи приедет опять?

— Не знаю.

— Неужели?

— Клянусь. Он присылает человека, тот говорит, когда будет. А так он разъезжает по окрестным трактирам и по господам. Но раз в неделю бывает у меня, а иногда и реже.

— А что за человека присылает? У него есть слуга?

— Нет, просто какого-нибудь местного мужика, а иногда и неместного.

— Присылает записку?

— Нет, всегда устно.

— А ты уже передаешь весточку госпоже.

— Да, господин.

Волков пальцем зацепил его за край рубахи и наклонил к себе.

— Старый сводник, теперь ты будешь передавать весточку еще и мне.

— А что с ним будет?

— Ты просто передашь весточку мне, понял?

— Да, господин коннетабль.

Волков встал, сгреб серебро со стола.

— И еще: скоро из города сюда прибудут четверо господ. Дашь им лучшие комнаты и бесплатно.

— Да, господин. А сколько гости будут гостевать?

— Не знаю, сколько потребуется. Может, месяц, может, больше. В общем, будут жить у тебя.

— Как пожелает господин коннетабль. — Вздохнул Авенир.

— Авенир, если хочешь, что бы я отсюда уехал побыстрее — тебе лучше помогать мне.

— Я буду стараться. А вы что, собираетесь отсюда уезжать? Вы здесь не задержитесь?

— Авенир, мне нужен ла Реньи, ты понял? Мне нужен ла Реньи.

— Я помню, господин.

— Трактирщик поклонился.

Солдат пошел на кухню, а не к выходу. Ёган последовала за ним, а за ними шел Авенир. Волков оглядел кухню, где хозяйничала толстая стряпуха и мальчишка лет десяти. Тут было жарко, стены были черные от копоти, воняло брагой и уксусом. Стряпуха и мальчишка боязливо смотрели на чужаков.

— Набиваем колбасу, господин, — доложил мальчишка.

Солдат взъерошил ему волосы и пошел дальше. Тут были не то сени, не то камора. В темноте стояли две огромные бочки.

— Что тут? — Спросил солдат, заглядывая в бочки.

— Жир, господин, — ответил Авенир.

— Что за жир?

— Старый горелый жир, что нельзя больше есть.

— А почему не выливаешь?

— Моему племяннику в городе он нужен.

Волков не стал выяснять, зачем эта гадость племяннику Авенира. Он открыл дверь на задний двор, постоял, осмотрелся, думал. Солдат никак не мог понять, как ла Реньи мог его увидеть, ведь он прижимался к стене, и через открытую дверь свет на него не падал. Он вдруг снова начал кашлять. От кашля пошла кровь, полетели красные капли.

— Вам бы полежать, господин. Может, в замок поедем. — Предложил Ёган.

Волков не обратил на него внимания, он откашлялся, сплюнул кровь, подошел трактирщику и произнес:

— И не надейся, Авенир, что тебе удастся не заплатить денег. Я скажу о твоем долге барону, и если мне неожиданно придется умереть, ты все равно заплатишь.

— Не извольте сомневаться, господин коннетабль, — убедительно обещал трактирщик.

Волков пошел к лошадям, Ёган шел следом, усмехаясь.

— Да-а, трактирщик-то нам в след волком смотрит.

— Да, Ёган, друзей у меня здесь все больше и больше.

Глава одиннадцатая

Волков действительно чувствовал себя не очень хорошо. Когда они въехали в замок, он собирался лечь в свою шикарную кровать, поваляться денек, но поваляться ему не пришлось. В замке его дожидался стражник, один из тех, которых Волков дал в охрану егерю Клаусу. Стражник был уставший, но взволнованный, глаза его горели:

— Мы нашли его, господин коннетабль.

— Нашли? — Переспросил солдат, слезая с коня.

— Да, он там, где вы и сказали, на острове с березами. Клаус нашел место, где он входит и выходит из болота. Клаус говорит, что сейчас он на этом острове. След, говорит, утренний, дождем не размытый. Клаус божится, что на остров пошел он.

— Ну, что ж, — Волков рукой протер глаза, — добрая весть. А ты что, бежал что-ли? Еле на ногах стоишь?

— Где шел, где бежал, коней-то не дали нам сегодня, а Клаус велел побыстрее вам доложить.

— Ну, что ж, молодец, брат-солдат. Иди, найди сержанта, скажи, чтобы собирал людей. Всех, кого сможет найти. А сам можешь сегодня в замке, на воротах, остаться.

— Уж нет, господин, я с вами чумного ловить, я из-за него все ноги сбил, да и интересно же.

— Ну, хорошо, — кивнул Волков и сказал Ёгану: — Запрягай телегу, в телеге поеду, но коня не расседлывай. В поводу пойдет.

— Вам полежать бы, господин, пусть сержант едет, вы, вон, на лицо серый. Куда вам!

— Нет, сам поеду, — отрезал солдат.

Не то, чтобы он не доверял сержанту, хотя он ему и не доверял, просто он сам хотел изловить мужика, что шастает по болотам.

Люди барона стали собираться, сержант руководил сборами, а Волков выяснил, что в арсенале барона почти ничего нет: ни арбалетов, ни топоров, ни алебард. Пришло распорядиться, чтобы Ёган взял свою секиру и алебарду, и арбалет взял, так же взяли большой кусок доброй веревки. Солдат велел Ёгану взять еще и запасной плащ. Все это было сложено в телегу.

В это время на балконе, который вел на второй этаж покоев, появился барон.

— Эй, — закричал он, — коннетабль, что, войну затеяли с кем-то? Куда вы все собрались?

Волков велел тому стражнику, что прибежал от Клауса, никому и ничего не рассказывать, так как никому особо не доверял, поэтому никто из людей барона не знали, куда они едут, даже сержант не знал. Солдат не стал кричать барону, а не поленился подняться на балкон и сказать тому с глазу на глаз:

— Кажется, Клаус нашел лежбище холерного мужика, во всяком случае, следы нашел. Я собрал людей, чтобы убить его или поймать.

— Черт вас дери, Фольков, что ж вы даже не предложили мне поучаствовать в охоте?!

— Да какая это охота, зарежем холерного, да и вернемся.

— Самая настоящая охота, — произнес барон.

— Да мы даже не знаем, удастся ли нам его найти, у нас только следы.

— Не всякая охота удачна. В любом случае, я еду с вами.

— Он опасен, господин барон, серьезно опасен.

— Фольков, вот сейчас вы выглядите болваном, — серьезно сказал барон. — Вы, что, думаете, я испугаюсь?

— Нет, не думаю, но раз уж вы поедете, то давайте попытаемся поймать его живьем.

— Отлично! Так еще интереснее!

— В таком случае, господин барон, прошу вас присоединиться к нам, один добрый воин в отряде никогда не помешает.

— Ёган, — заорал барон на весь двор, — вели седлать моего коня для охоты.

Пока кормили людей, собирали барона, ехали — день покатился к вечеру.

Солдат лежал в телеге, на сене, дремал, а вечер был на удивление хорош. Солнце то и дело пробивалось из-за облаков, дождя не было, и под плащом лежать было жарко.

Не доехав до места, они встретили Клауса. Он был возбужден, потирал руки и иногда даже заикался. Он стал долго и подробно рассказывать, как нашел свежий след, и как после этого, его собака стала брать запах холерного мужика, и что мужик сейчас, должен быть в болоте, так как собака егеря дважды делала стойку на болото. Так что нужно все делать очень тихо и ждать. Егерь и барон обдумали, где и как всем быть и что делать. Солдат в эти обсуждения не лез, советов не давал, все это, скорее, напоминало охоту, в которой у него совсем не было опыта. Честно говоря, да и желания что-либо делать у него не было. Барон хотел с ним выпить как следует, но солдат выпил совсем чуть-чуть, поел немного и опять завалился в телегу под плащ. Барон не стал настаивать, думая, что Волков еще не отошел от увечья, что получил ночью. Спускались сумерки, было тихо и безветренно, натужно завыла выпь, да лягушки квакали, с болота тихонько поплыл туман сначала кусками, а за кусками потекли белые волны, и, когда солнце уже садилось, туман заливал все вокруг. Теперь стало зябко, Волков кутался в плащ, не то дремал, не то бодрствовал, с удовольствие бы заснул, но тревожное ожидание мешало, все время думал: «Вдруг Клаус ошибся? Вдруг мужика нет? А вдруг, его кто-нибудь предупредил? А вдруг он сегодня не выйдет из болота? А вдруг он нас слышал?». А барон уже тем временем выпил пол кувшина вина и оживленно что-то рассказывал сержанту и стражникам. Клаус же все время его осаживал, просил говорить тише, так как по воде говор далеко слышится. Барон затихал, но только до нового глотка. Наступила ночь, а холерный мужик из болота не вышел, ночные звуки заполнили окрестности, лягушки не унимались, им вторили ночные птицы, посоветовавшись, охотники решили ждать до утра. Ветра не было, но костра решили не жечь, сидели в сыром тумане, мерзли, а солдат, закутавшись в два плаща заснул, заснул по-настоящему.

Ёган его разбудил, когда светало, он шептал, тряся его за плечо:

— Господин, господин, просыпайтесь! Кажется, началось!

— Что началось? — Волков приподнялся на локтях.

— Собака на стороже, Клаус говорит, что по болоту кто-то шлепает, — слуга махнул рукой куда-то в сторону. — Но не тут, где мы ждем, а там, да еще и барон пьяный чудит.

А барон действительно чудил. Пьяный вдрызг, он уже залез на коня, отобрал у одного из своих людей копье, и, размахивая им, бубнил:

— Сейчас я на него погляжу, этот холерный думает, что обойдет нашу сторожу и уйдет? Черта с два!

— Подождите, барон, — произнес Волков, вылезая из телеги. — Не спешите.

— Фольков, а я и не спешу, — крикнул барон и опять потряс копьем. — Мы все тут слышали, как он шлепает по воде вон там.

— Надо выяснить, где шлепает, — сказал солдат.

— Вот я сейчас и выясню, — сказал барон, дал шпоры коню и унесся в туман.

— Он сейчас убьется, — заявил Ёган. — Темень кругом да туман!

— Эй, кто-нибудь, езжайте за бароном, — заорал солдат.

— А на чем? — спросил сержант. — Кони-то расседланы!

— Расседланы? — заорал Волков. — Какого дьявола?!

— Так ваш Ёган сказал, что на долгой стоянке коней рассёдлывать, чтобы отдыхали, только у барона был под седлом, он своего расседлывать не велел.

— Господи, что ж за болваны-то, — произнес солдат.

И тут из тумана донесся звук. Сначала Волков даже не понял, что это, а потом догадался. Это было резкое, неестественное, с подвизгом, ржание коня, а затем и крик: короткий, злобный, боевой. Кричать, кроме как барону, здесь было некому.

— Что стоите, дьяволы?! На помощь барону, бегом!

Сам схватил секиру из телеги и бросился на звук. Его быстро догнал Ёган, отобрал у него секиру:

— Куда вам с одной рукой-то? — и побежал вперед. Тут же их обогнал всадник. Волков узнал мощную спину сержанта, ехал он без седла, в правой руке держал алебарду. Все остальные люди тоже легко обгоняли солдата, от бега у него заболела щиколотка, но это было полбеды. Бедой было то, что снова закололо в груди, и во рту появилась кровь. Он остановился, стал кашлять, пришлось перейти на шаг, сплевывать. А впереди шла нешуточная кутерьма, из тумана на него выскочил конь барона, до него доносились звуки глухих ударов, крики. Солдат слышал, как громко и отчетливо кричит сержант:

— В колено его руби! Не стой! Навались разом! На руку навались! Держите крепче! Барона-то оттащите!

Когда солдат доковылял до места действия, первым делом он увидел барона, тот сидел в дорожной грязи по пояс, но был весел.

— Я поймал его, Фольков. Слышите? Он думал обойти нашу сторожу, — барон уставился на солдата. — А что, он вас тоже задел? У вас на бороде кровь.

— Что? А, нет, это я кашлял, вы-то целы, барон?

— Я цел, Фолков, я цел и прекрасно себя чувствую, давно себя так не чувствовал, давно.

А Волков подумал о том, что ему повезло, ибо нет худшего позора для коннетабля, чем потеря своего господина. Даже если господин такой болван.

— А он крепок, Фольков, — продолжал барон, с трудом поднимаясь из грязи. — Он очень крепок, этот холерный мужик, он мотал меня как тряпку, одной рукой. Клянусь богом, я не видел такой силы ни у кого, а второй рукой пытался сломать мне шею. Вы не поверите, Фольков, пытался открутить мне голову, словно пробку от бутылки.

— Сержант поспел вовремя?

— Да, вовремя, рубанул ему алебардой по руке, как по мне не попал, — не пойму.

— Ваш сержант, конечно, туповатый, но, думаю, он смел и предан вам.

— Именно так, Фолькоф, именно так.

Они подошли к людям, что возились в грязи с великаном. Уже стянули его веревкой. Скрутили. Только тут солдат понял, насколько холерный мужик огромен. Кто-то уже побежал за телегой.

— А воняет он похлеще холерного сортира, — заметил барон.

Волков промолчал, он разглядывал это существо и понимал, что оно мало похоже на человека. Серо жёлтый гигант только издали напоминал человечий силуэт. Чрево у него было огромно, руки как толстые ветви деревьев, одна из них почти отрублена, а вот левую ногу отрубили совсем.

— А крови то и нет, — заметил Волков.

— Так и я о том же, — согласился сержант, — я его рублю, а кровищи то и нету, только жижа желтая течет. Нелюдь…

— Эй, ты меня понимаешь? — солдат пнул крупную голову. — Ты понимаешь речь человеческую?

Существо лежало молча, таращилось в небо.

— Лежит, он, таращится, — смеялся егерь Клаус. — Чего таращишься, дура? Ответь господину коннетаблю, это он тебя изловил.

— Нет, — возразил солдат, — мы все его поймали, мы все молодцы. Все участники получат награду. Слышишь, уродец?

Существо вдруг открыло рот, зашевелило губами. Волков ни чего не услышал.

И, морщась от вони, склонился к нему:

— Что ты там бормочешь?

Холерный мужик скосил на него глаза:

«Мой господин сдерёт с тебя кожу», — донеслось до солдата. А он даже не смог понять, слышал ли он это или ему показалось.

— Что? Что ты сказал? — он встал и с силой снова пнул тяжелую голову.

Уродец молчал.

— Что он сказал? Слышал кто-нибудь или нет? — Волков оглядел людей.

Те только мотали головами.

— Что, никто не слышал?

— Я не слышал, — произнёс барон.

— Он, вроде, ничего не сказал, — добавил Ёган.

Солдат подумал, что ему показалось, а тем временем один из стражников привёл коня с телегой. Конь до смерти боялся идти, стражник буквально тащил его под уздцы:

— Чего ты, иди давай, иди, — бубнил стражник. — Не хочет чего-то, зараза, идти.

— Берите его, — командовал барон, — кидайте в телегу.

Люди с трудом оторвали тушу от земли и с трудом закинули её в телегу. Причём двум стражникам пришлось держать коня, что бы тот не сбежал.

Конь ржал, косил глаза до белков, танцевал, пытался лягнуть стражника, кусался и готов был при первой возможности броситься прочь.

— Ишь как вытанцовывает, — говорил старый стражник.

— Боятся его кони, — сказал барон, — потому то и мой меня сбросил.

Стали собираться, Ёган седлал коня солдата, а стражники поймали коня барона, привели ему его.

— Ты что ж, подлец, а? — барон врезал коню перчаткой по морде. — Бросил меня? — Ещё раз перчаткой. — Струсил? Мерзавец, негодяй!

Конь тихонько заражал.

— Не смей оправдываться, — не унимался барон. — Трус, я ещё поговорю с тобой.

Наконец он сел на коня:

— Ну, что ж, дело сделано, едем домой.

— Господин барон, — произнёс солдат, — дело не сделано.

— Что? Что ещё? Холерный мужик пойман!

— Пойман, но надо бы взглянуть, что там у него в берлоге. Нужно доехать до острова и всё там осмотреть.

— Да бросьте, Фолькоф, охота вам лезть в болото?

— Нет, не охота, но надо. Клаус, Ёган и вот вы двое, — он указал на пару стражников, — пойдете со мной.

— А дойдем ли? — невесело спросил один из стражников.

— Дойдем, — твердо пообещал солдат, — раз он доходил, то и мы дойдем. А господин барон нас подождет.

— Зачем? — спросил барон.

— А вдруг нам понадобиться помощь.

— Дурь, — коротко выразился барон. — Ну, раз вам так надо — идите. А мы подождем.

Пять человек пошли в болото. Первыми шли стражники, копьями пробуя дно и оставляя в тине след из чистой черной воды. За ними шёл Клаус, а за ним, верхом ехали Ёган и солдат. Ёган держал в руках секиру.

Раньше эти болота были лугами, добрыми лугами, что лежали вдоль реки. Только бесконечные дожди превратили их болота. Поэтому вода была не глубока, только в одно месте она поднялась пешим выше колен. Шли они быстро, хотя лошадям это приключение не нравилось. Ещё не дойдя до острова Клаус, вдруг остановился, обернулся к всадникам и крикнул:

— Слышите?

— Что? — Спросил Ёган.

— Тухлятина. Смердит-то как!

Волков принюхался, но ничего не почувствовал. А Ёган почувствовал:

— Ага, воняет. Есть такое.

— Да тут дышать нечем, — крикнул один из стражников, что ушел вперёд.

— Может, не пойдём дальше, — предложил Клаус.

— Уж больно муторно, — поддержал его стражник.

— Да и до берега уже далековато, — заметил Ёган, — случись что, и помощь не поспеет.

— Нет, пойдём, — ответил солдат, — надо выяснить, что там.

Видя нерешительность своих спутников, он дал шпоры коню, который тоже не очень хотел идти вперёд, на ходу доставая из ножен меч. На всякий случай.

Остальные последовали за ним.

И тут солдат почувствовал запах. Это был старый, знакомый, запах войны. Запах гниющего мяса.

Выехав на сушу, конь встал, заупрямился опять, не хотел идти дальше. Стражники обогнали его и один из них тут же заорал:

— Господин коннетабль, сюда!

Конь вперёд идти не хотел, артачился. Заплясал.

— Тихо ты, волчья сыть, — Волков полоснул его плетью. — Пошел, говорю, — направил коня к стражнику. — Что там у тебя?

— Вот, — стражник указал копьём на какую-то кучу.

— Господь Вседержитель, — Ёган стал осенять себя святыми знамениями.

Волков увидал, развороченную и обглоданную грудную клетку человека. Ломаные рёбра, кости таза. Всё чёрное от остатков гниющей плоти.

— Людей он тут, значит, жрал, — констатировал Клаус.

— Ага, вот куда людишки-то пропадали, — добавил Ёган.

— Ну, что стали-то, — морщась от невыносимой вони, сказал солдат, — осматривайте дальше.

Островок был маленький, стали искать — стали находить ещё плохо обглоданные кости.

— Опять кости, — кричал Клаус.

— Человек? — кричал Волков.

— Нет. Лошадь.

— А тут корова. — Кричал стражник. — Падлюка и коров, значит, жрал тоже.

— Две башки! — Кричал другой.

— Человечьи? — Спрашивал Ёган.

— Да, — подтверждал стражник.

— Разбитые. — Добавлял Клаус. — Видать, мозги любил.

Солдат ездил среди берёз, конь пообвык, уже не взбрыкивал. Волков осматривал останки, пытался посчитать, но это было делом бессмысленным.

Видимо тварь жрала людей в разных местах, разрывая их на куски.

— Сколько ж здесь людей? — наконец произнёс он.

— С дюжину, наверное, — услышал его вопрос Клаус.

— А поп мне говорил, что пропало вроде девять.

— Так поп только наших, наверное, считал, а сколько тут пришлых он пожрал — одному Богу известно.

— Ага. Тут, видно, и подёнщики, и купчишки есть, — произнёс Ёган.

— Да всех он тут жрал, и людей, и лошадей, я тут и кабанью голову обглоданную видал, — сказал Клаус.

— Господи, а это что за жижа? — морщился Ёган, найдя зловонную лужу.

— Так, это, гадил он тут, — пояснил Клаус.

— Фу… Где жрал, там и гадил, что ли? — морщился Ёган.

— Ну, а что ж ему. Зверь же. — Объяснил всё Клаус.

— Так не сортир же ему строить, — пошутил один стражник.

Все засмеялись.

— Хватит, — вдруг заорал Волков, которого начинало уже мутить, — всё тут ясно, поехали отсюда.

— Ну, и что там? — спросил барон, когда они вернулись.

— Надо монахам сказать, чтоб на тот остров сходили, кости собрали, похоронили их и отпели.

— Кости? Людские? — удивился барон.

— Людские, — сказал солдат.

— Много?

— Клаус говорит, дюжина душ, не меньше, а как по мне, так, вроде, и больше. Людей эта тварь жрала.

Барон вдруг неприятно оскалился, казалось, он смеется, солдат смотрел на него удивленно, даже чуть испуганно, а барон произнес:

— Повешу его на площади, повешу подмышки, чтоб не сдох сразу. Кто из соседей может похвастаться, что поймал людоеда?

— Вряд ли кто, — согласился солдат.

— Эй, — крикнул барон, — едем домой.

Волков рукой поманил Ёгана:

— Лети вон в тот замок.

— К госпоже Анне? — догадался слуга.

— Да. Найди там ее управляющего Томаса и скажи ему, чтоб вызывал из города людей для аудита, скажи, чтобы ехали быстрее. Скажи, что господин барон заплатит сорок монет.

— Чего? — удивился барон услышав Волкова. — Сорок монет?

— Скачи, скачи, — приказал Волков.

— Ага, — произнес Ёган, запоминая. — Значит, звать из города господ, господин барон заплатит сорок монет.

— Да, скачи.

Ёган ускакал.

— Откуда это я возьму сорок серебряных? — с неприязнью спросил фон Рютте. — Вы ж видели мою казну, там только ваши семь цехинов. У меня больше ничего нет.

— Нет денег? — усмехнулся солдат. — Зато у вас есть щедрые друзья.

— Черта с два у меня есть такие друзья, думаете, мне кто-то даст такие деньги в долг?

— Нет. Помощь будет безвозмездной.

— Дурь какая-то. Кто даст мне сорок талеров безвозмездно? Да никто не даст!

— Вы слишком суровы к людям, барон. Пять талеров нам уже дали, остальные обещали в течение месяца, но я думаю, что мы заберем их пораньше.

— И кто ж этот благодетель? Я его знаю? — не верил барон.

— Это человек, который, как мне кажется, причастен к покушению на меня, это трактирщик Авенир из Рютте. Вы ж его знаете?

— Знаю ли я эту пиявку? — фыркнул барон. — Его тут все знают, гадкая вошь.

— Напрасно вы так, — улыбался Волков. — Он согласился помочь нам, и его даже бить не пришлось.

— Я вам вот что скажу, Фольков. Я повешу его при первой возможности.

— Давайте дождемся, пока он даст нам денег, — произнес солдат, покосился на барона и спросил:

— Барон, а вы случайно денег ему не должны?

— Клянусь, Фольков, я повешу эту пиявку при первой возможности, — усмехаясь, отвечал барон.

Глава двенадцатая

К полудню они подъехали к малой Рютте. У околицы их встретила группа мальчишек, обычных, мужицких оборванных детей. Мальчишки, конечно, заинтересовались процессией, а старший даже заглянул в телегу. Увидев страшное существо, он спросил у стражника шедшего рядом:

— Дяденька, а чего это он такой? А кто это?

— Кто, кто, — отвечал стражник важно, — известно кто, людоед.

— Людоед! — радостно завопил мальчишка, а другие дети тут же облепили телегу.

— А ну кыш, — прикрикнул на них стражник, древком копья давая самым любопытным под зад. — Кыш отсюда, а то голодный он, скормлю сейчас одного из вас ему.

Мальчишки, как стая воробьев, кинулись в деревню, горланя на всю округу:

— Барон людоеда поймал!

— Людоеда поймали, людоеда!

— А у барона в телеге людоед! — кричали мальчишки.

Волкова мало заботило, что поймал людоеда барон, а не он, солдат давно привык к такой несправедливости, еще на войне, даже если ты первый влез на стену, пробился к воротам и открыл их, то в итоге, город все равно взял герцог и только герцог, а о твоих заслугах забудут все.

А из домов и дворов выходили люди, бежали смотреть людоеда, и стар, и млад, и мужики, и бабы. Стражники отгоняли самых любопытных, но не так, чтобы уж очень, они тоже чувствовали свою сопричастность к этому подвигу, а уж как цвел барон, и не описать было. Солдат ехал на шаг позади барона, глядел на него и улыбался. Это был настоящий отец и покровитель, он был жутко грязен, но необыкновенно величественен. Когда процессия покинула малую Рютте, добрых два десятка зевак увязались следом, и когда въезжали в Рютте, там их уже встречали, как встречают победителей, со звоном колоколов. Деревню заливал колокольный звон, народ высыпал на улицу и не только местные, но и пришлые постояльцы трактира. На площади, между трактиром и церковью процессия остановилась. Стражники копьями растолкали чрезмерно любопытных, освободив центр. Туда въехал барон и сказал речь, чуть привстав в стременах:

— Эта тварь жрала людей. И я… то есть мы с коннетаблем, — он глянул на Волкова и даже чуть поклонился ему, — мы поймали его, так как никто не смеет тронуть моих людей, и пусть эта тварь, этот людоед, повисит здесь немного и будет ему урок, а потом мы его четвертуем за его злодеяния.

— Барон, — тихо произнес Волков, — я бы хотел поговорить с ним.

— С кем?

— С людоедом.

— А разве он умеет? — искренне удивился барон.

— Ну, я бы выяснил, вдруг умеет.

— Ладно, пусть повисит денек, а там берите его, — произнес фон Рютте и крикнул: — Сержант, вешай его! Только не за шею, подмышки вешай, он еще нашему коннетаблю зачем-то нужен.

Стражники и добровольцы из зевак стали споро выгружать чудовище из телеги, а чудовище вдруг трубно, ярко, долго и очень громко рыгнуло. Стражники и мужики уронили его и разбежались в стороны. Облако вони ветер донес и до зевак стоявших рядом. Они «фукали», морщились, но не расходились, уж больно интересно всем было. Ветер разогнал вонь, и уродца все-таки дотащили до виселицы и повесили за подмышки, отрубленную ногу кинули тут же. Людоед едва заметно дышал, иногда шевелил пальцами на невредимой руке и глядел на собравшихся из полуприкрытых век.

Храбрецы-мальчишки подбегали к висельнику, чтобы лягнуть его, а те, что были помельче, кидали в него грязью, пока стражники не разогнали их. На площади появился отец Виталий, он шел к висельнику, осеняя себя святым знамением:

— Господь всемогущий! Вот, люди, глядите, так выглядит слуга сатаны, скажите барону, отцу нашему, спасибо, что изловил его.

Барон цвел, а солдат едва заметно улыбался, глядя на него. Поп продолжал что-то бубнить про сатану, а Волков заметил богато одетого господина, того, которого он видел в трактире с юной девкой.

— Барон, а кто вон тот господин, — тихо спросил он у барона.

— Так это мой управляющий Соллон, — отвечал фон Рютте.

Солдат удивленно поднял брови.

— Что? — заметил его удивление барон.

— А вам не кажется, что ваш управляющий выглядит богаче, чем вы?

— Кажется, — буркнул барон. — И еще и дом у него каменный. В Рютте всего два каменных здания. Церковь и его дом.

— Обязательно мы проведем аудит и все выясним.

— Делайте. Ежели эта пиявка, — барон кивнул на трактирщика, — даст вам денег.

— А, и он здесь, — увидел Авенира солдат. — Забавно. Кровосос пришел поглядеть на людоеда.

— Ха-ха-ха! — Закатился смехом барон. — Прямо в точку, Яро, прямо в точку. Пойдемте, коннетабль, надо выпить и поесть.

— Да, господин барон. И поесть, и выпить, и поспать мне необходимо. Из последних четырех ночей я наспал только на одну.

— Кстати, Яро, можете звать меня Карл и без всяких там «господинов».

— Хорошо, Карл.

В этот день опять выспаться ему не удалось.

— Хозяин, — тряс его за плечо Ёган. — Хозяин, там приехали к вам, желают видеть.

— Кто? — злобно буркнул солдат, отрываясь от перины.

— Госпожа Анна.

— И где она? — Волков сразу сел на кровати.

— Там, любуется людоедом, желает вас видеть.

— Умыться, — коротко бросил солдат.

Он не стал затягивать руку, не стал надевать броню, накинул куртку, ту, что нашел первую, и отправился на площадь в Рютте. Толпа пришедших поглядеть на людоеда была невероятной. Сержант и стражники выбивались из сил, наводя порядок. Глаз опытного солдата определил сразу: не менее двух сотен людей, среди пеших зевак было несколько конных, большинство из которых он не знал. Но госпожу Анну узнал сразу. Она и двое ее сопровождавших вперед не лезли, разглядывали уродца из-за спин зевак. И тут случилось то, чего Волков никак не ожидал. Кто-то звонко крикнул:

— Коннетабль!

— Где?

— Вон он, верхом!

— А-а, вон он каков.

— Хорош!

— Это наш коннетабль!

Конечно, это было бы приятно, если бы это все так не смущало. Непривычно ему было слышать восхищенные интонации в свой адрес. Но головы к говорившим он не оборачивал, гордо и сурово следовал вперед. Подъехав к госпоже Анне, солдат спрыгнул с лошади и поклонился. Красивая женщина улыбнулась ему и протянула руку. Солдат взял ее, поцеловал перчатку. Простой народ с любопытством наблюдал это действо.

— А вы забавно выглядите без доспехов, — произнесла красавица.

— Забавно? — Удивился солдат.

— Ну, не так грозно, как обычно. Без доспехов вы выглядите добрым.

— Что ж, буду чаще ходить без доспеха. Хотя без него чувствую себя не очень уютно.

— Нет-нет, ходите в доспехах, вы же теперь местная знаменитость. Вам нужно соответствовать своему статусу.

— Статусу? Какому статусу? — Продолжал удивляться Волков.

— Ну, как же, вы теперь наш доблестный рыцарь, который режет мародеров, ловит людоедов. Сейчас все говорят только о вас. Сегодня в нашем графстве, а завтра будут во всех соседних.

— Да? Но людоеда поймал барон.

— Не смешите меня. Этот болван фон Рютте и курицу в курятнике поймать не сможет, с пьяных-то глаз.

— Вы не справедливы, сударыня, — улыбнулся солдат.

Волков глядел на эту красивую женщину и понимал, что она ни при каких обстоятельствах не согласится подняться к нему в башню. А как было бы неплохо вцепиться в её высокородные ягодицы пальцами, да так, что бы взвизгнула, что бы от пальцев следы остались на белой коже. Он не стал ей даже предлагать подняться в башню. А она произнесла:

— До свидания мой спаситель.

— А вы не заедете к барону? — чуть растерянно сказал солдат. — Думаю, что он будет рад вас видеть.

— Карл, может и будет, а вот баронесса точно не обрадуется, — отвечала госпожа Анна, улыбаясь. — Да и пора мне домой. Мне нужно подготовится к приезду важной персоны.

— А что за важную персону вы ждёте? — Волкова едва ощутимо кольнула иголка ревности. Он сам этого не ожидал.

А прекрасная женщина чуть склонилась к нему и, улыбаясь, произнесла тихо:

— Это один славный воин, о котором говорит вся округа.

— И кто же это? — поинтересовался солдат.

— Глупец, — красавица звонко и задорно засмеялась, а потом снова склонилась к солдату, — жду вас сегодня, будьте до заката, расскажите мне, как поймали людоеда.

— А-а, — догадался Волков, — так это вы про меня…

Но фрау Анна его уже не слышала, она уезжала, а за ней ехали сопровождавшие.

А солдат тёр подбородок, чуть улыбался и, садясь на коня, думал, как было бы неплохо, если бы фрау Анна поднялась к нему в башню, и это увидала бы белокурая дочь барона. Да, это было бы действительно неплохо.

Въехав в замок Волков увидал то, что, выезжая, не заметил. Во дворе замка было несколько вооруженных людей, сидели они у стены, на дровах, в глаза не бросались, а у коновязи стояло несколько дорогих коней.

Солдат окликнул старого Ёгана, слугу барона:

— Ёган, а что это за люди?

Старый слуга с достоинством отвечал:

— Господин барон изволит принимать гостей.

— Что ещё за гости? Откуда? — недоверчиво спросил Волков.

— Это наши соседи, некоторые приехали с жёнами и детьми.

— С чего бы им приезжать, я слыхал, что соседи нашего Карла не жалуют.

— Да, гостей не было давно, — чуть надменно и с гордостью отвечал Ёган, — но как только господин барон изловил людоеда, всем захотелось его поглядеть.

— А что, все уже знают о нём?

— Слухи летят быстрее ветра, господин коннетабль.

Солдат отвёл коня на конюшню, а когда вышел оттуда услышал:

— Фолькоф, Яро, — орал барон на весь двор. Он стоял на балконе, что вел на второй этаж господских покоев, с ним было ещё два господина. — Вы уже проснулись, идите сюда.

Волкову совсем не хотелось идти туда, но отказаться было невозможно.

Он поднялся на балкон.

— Это мой коннетабль Яро Фолькоф, — не без гордости сказал барон, хлопая солдата по больному плечу, барон был уже навеселе, — это барон фон Ленц, а это фон Дюриц. Волков поклонился, но не слишком, с достоинством. Фон Дюриц подал ему руку, а фон Ленц нет, видимо, был спесив и не подавал руки кому попало.

— Откуда вы, коннетабль? — Спросил фон Дюриц.

— Я из Руудсдорфа, но я там не был лет двадцать, так что трудно сказать, откуда я.

— А чем же вы промышляли все эти годы.

— Войной, господин фон Дюриц.

— Это на войне вы так совершенно научились владеть мечом, что без сомнения вызываете на поединки местную молодёжь и калечите её? — спросил фон Ленц, недобро глядя на солдата.

— Нет-нет, — отвечал солдат, улыбаясь в лицо спесивому фон Ленцу, — на войне мечом я почти не пользовался. Но я пять лет служил в гвардии герцога де Приньи, а вот там за меч браться приходилось часто. И местную молодежь я на поединки не вызывал, это молодежь меня вызывала. И я никого не калечил, хотя и мог бы. Я просто преподнёс урок зарвавшемуся юнцу.

— Урок? И что ж это был за урок? — вкладывая в голос угрозу, спрашивал фон Ленц. — В чём суть урока?

— Суть проста, — отвечал солдат, ничуть не пугаясь и смотря барону фон Ленцу прямо в глаза, — нужно крепко думать, прежде чем вызываешь незнакомого человека на поединок, и что бахвальство перед дружками может закончиться кровью или даже смертью.

Волков замолчал, и в воздухе повисло напряжение. Фон Ленц ничего не говорил. Только таращился на солдата.

— А из-за чего вышел конфликт? — попытался сгладить напряжённость фон Дюриц.

— Мне очень жаль, господин фон Дюриц, — чуть поклонившись, ответил Волков, — но, боюсь, что не смогу вам ответить. Может, господин барон скажет, он, наверное, в курсе причин поединка.

— Я не интересовался причинами, — отвечал фон Ленц.

Волков видел, что он врёт, и только улыбнулся.

— А-а, — догадался Дюриц, — из за женщины. Ну, это бывает. Главное, что никого не убили. Ведь не убили?

— Нет, все отделались царапинами, — ответил солдат.

— Раз так всё закончилось, то давайте выпьем, — предложил фон Рютте. — А то мы оставили дам одних.

В огромном зале за большим столом кроме дам было еще довольно всякого благородного люда. Рютте не стал, не счел нужным, знакомить каждого из них со своим новым коннетаблем, и коннетабль был ему благодарен за это, впрочем, все присутствующие с интересом его разглядывали, наверное, знали, кто это. В камине полыхали полубревна, на столе, в подсвечнике, горели десятки свечей, хотя за окнами было светло. Дворовые мужики вкатили бочонок с вином и выбили ему днище. Седой Ёган разливал гостям вино, повара тащили из кухни блюда, один из дворовых тут же натирал тушу молодого барана какой-то смесью, насаживал его на вертел, господ и дам было много, почти полстола занимали, все уже выпили, были разговорчивы, и все считали своим долгом задать какой-нибудь вопрос коннетаблю из Рютте. Теперь Волков понял, о чем говорила госпожа Анна, называя его местной знаменитостью. Солдат охотно отвечал на вопросы, смешил гостей, и даже подтрунивал над бароном, выставляя его человеком, безусловно, храбрым, но весьма неосмотрительным. Все смялись, и громче всех смеялся сам барон, а солдат чувствовал внимание господ к своей персоне. После повешенного людоеда, он был второй фигурой в феоде по интересности. И, признаться, это ему льстило. Он уже бывал за столом с благородными, но это был первый раз, когда благородные обращали на него внимание, смеялись его шуткам, слушали его рассказы, протягивали ему кубки, чтобы чокнуться. Даже фон Ленц, с которым он поговорил на балконе без особого дружелюбия, и тот с ним чокнулся и один раз улыбнулся его шутке. Сам солдат почти не пил, во-первых, он собирался ехать к госпоже Анне, а во-вторых… Он в глубине души надеялся, что дочь барона соизволит появиться на пиру, и он не ошибся. Когда веселье было в самом разгаре, белокурый ангел появился.

Она была без головного убора, что, хоть и допустимо для незамужней девушки, но все-таки было вызывающим. Небесно-голубого атласа платье, опять же вызывающе обтягивало ее фигуру. Она остановилась, поклонилась гостям, пожелала всем доброго дня, и присела в кресло, придерживая платье. Мужчины вставали, кланялись, дамы раскланивались, не вставая. Солдат тоже встал и поклонился ей. Поначалу она его не заметила, а когда старый Ёган ставил перед ней приборы, красавица подняла глаза и увидела Волкова, который сидел почти напротив. Ее глаза удивленно расширились:

— А что этот тут делает? — сказала она тихо, но в этот момент кроме нее никто не говорил, и поэтому все услышали ее фразу.

В зале повисла тишина, гости, кто с конфузом, а кто с любопытством, смотрели, чем все это закончится. Солдат сидел и глупо улыбался, он брал кубок, не отпив ни глотка, ставил его на стол, и снова брал.

— Дочь моя, — сказал барон громко через весь стол, — ваши слова грубы.

— Я не хотела быть грубой, папенька, — девушка невинно поглядела на отца. — Просто мне интересно, по какому праву он сидит здесь?

— По какому праву? — заорал барон багровее и, вскакивая. — По праву приглашенного мною. Этот человек сидит здесь, потому что я, Карл Фердинанд Тилль, барон фон Рютте, пригласил его за свой стол.

— Не сердитесь, папенька, — примирительно сказала прекрасная Едвига. — Хорошо, что вы пригласили за стол этого человека, а не лакея Ёгана или нашего конюха. С конюхом, я сидеть не смогла бы, от него воняет.

Барон заорал:

— Да будет вам известно, что никто без чести не сядет за мой стол, и уж если я пригласил человека за стол, можете не сомневаться в его чести и доблести. А у нашего коннетабля, помимо доблести, есть крепкая рука и острый меч, так что он сидит за столом вполне заслуженно.

— Да не злитесь вы, папенька, — продолжала дочь барона, я просто немножко удивилась, думала, что это бродяга с большой дороги, а оказывается, у него честь есть, тогда, конечно, пусть сидит.

— Бродяга с большой дороги?! — заорал барон. — Еще одно слово, и вы не только за одним столом с ним будете сидеть, но и в одну церковь пойдете, а после возляжете с ним на одно ложе.

— Боже сохрани, — сказала девушка, осеняя себя святым знамением. — Уж лучше с башни вниз головой на мостовую, — и добавила, чуть ворчливо: — Ёган, ты нальешь мне вина, или эту пытку я должна терпеть трезвой?

Волков встал.

— Сядьте, Фольков, — крикнул фон Рютте.

Солдат не послушался:

— Боюсь, что это невозможно, господин барон, — произнес солдат. — На этот раз поле боя покину я.

— Не удивлюсь, что ты так всю свою жизнь и делал, — заметила Едвига, отпивая вино.

— Фольков, не уходите, — настаивал барон.

Волков подошел к нему и тихо произнес:

— Поверьте, барон, сейчас я уйду, так будет лучше.

— Бросьте, Яро, — барон попытался его остановить.

Но солдат ушел. В зале висела неловкая тишина, и тогда, как ни в чем не бывало, красавица спросила:

— Господа, а о чем вы говорили, пока я не пришла?

Никто из присутствующих не нашелся, что ответить ей, даже барон.

Солдат вышел на улицу, посмотрел на свои пальцы, они тряслись. Не только пальцы, его всего потрясывало. Не будь она баба, он бы мог зарубить ее без всякого поединка, прямо там, за столом. Пока он шел по двору замка, стараясь глубоко дышать, начал успокаиваться. Через некоторое время он успокоился, и на смену бешенству и тряске пришла холодная и сухая ярость:

«Ну, что ж, — думал он, — если я не могу зарубить вас, госпожа Ядвига, я зарежу вашего белозубого ла Реньи, раз он вам так нравится». Эта мысль ему понравилась настолько, что Волков окончательно успокоился и широко улыбнулся. На первом этаже донжона, за большим столом, он нашел Ёгана:

— Мыться, бриться, чистую одежду. Бригантина не чищена, найди кольчугу, только недлинную, а потом седлай коней.

— К госпоже Анне поедем? — Догадался Ёган, выходя из-за стола.

— Откуда знаешь?

— Да не мудрено догадаться. Когда к попу шли — вы особо не чистились.

Ёган еще сказал что-то, но Волков его уже не слушал. Он смотрел, как в ворота замка двое его людей втащили какого-то человека. Руки у того были связаны за спиной, а лицо разбито в кровь.

— Господин коннетабль! — Крикнул стражник, тот самый, которому Волков не так давно в харчевне в малой Рютте проткнул ногу. — Мы разбойника словили! Что с ним делать? В подвал или вешать будем?

— Ну, если знаешь, что он разбойник, на кой черт его в подвал тащить?

— Я не разбойник, — хрипло произнес мужик, но его особо никто не слушал.

— А, может, господин барон судить его захочет? — Спросил стражник.

— Господин барон сейчас занят, не до того ему.

— Ну, так что? Вешать?

— Ну, вешай. — Сказал солдат. Ему тоже было не до разбойников.

— Так виселица занята! Там людоед сейчас висит.

— Ну, не знаю. Найдите что-нибудь, дерево какое-нибудь.

— Господин коннетабль, я не разбойник, — заорал мужик, — я не разбойник!

— Пошли, — потянул его стражник, но мужик заупирался, упал на землю.

— А ну, пошли, паскуда! — Стражники стали избивать его, били его древками копий, немилосердно, а мужик орал.

— Не по закону так! Не по божьему, не по человеческому! Пусть барон меня осудит!

Один удар древком копья пришелся ему в голову, но он продолжал орать.

— Суда прошу! Только суда! Имею право!

— Хватит! — Крикнул Волков. — Не бейте больше.

Стражники перестали лупить несчастного.

— Давайте его сюда, — солдат подошел к коновязи и сел на колоду.

Стражники подтащили мужика, поставили перед ним.

— Барон занят, судить тебя буду я.

— Я согласен, — мужик кивнул. По подбородку у него стекала кровь, он тяжело дышал. — Я согласен, господин коннетабль.

— Почему ты думаешь, что он разбойник, — спросил солдат у стражника.

— А вот, — стражник протянул Волкову крепкую недлинную палку с ладно привязанной к ней недлинной веревкой, на конце которой висела увесистая свинцовая гиря величиной с мелкое яблоко, — кистень.

Солдат взял и посмотрел вещицу. Вещь была добротно сделана и, безусловно, опасна. Волков раскрутил кистень в руке.

— Вот еще, — продолжал стражник, доставая нож, — тоже его.

Нож был тоже неплох, широкая короткое лезвие заточено до остроты бритвы, крепкая удобная рукоять из дерева. Такой легко спрятать в рукав, таким легко полоснуть по горлу или выпустить кишки.

— И вот еще, — стражник протянул солдату кусок тонкой, но крепкой веревку в пять локтей длинной. — Это все у него взяли. Холоп трактирщика прибежал, говорит, разбойник в трактире. Мы туда, а он там лютует и…

Солдат остановил его жестом руки и спросил у мужика:

— Твое?

— Мое, господин, — кивнул мужик.

— И ты не разбойник?

— Нет, господин.

— А кто ж ты?

— Я из судейских.

Солдат хмыкнул, а стражники и вовсе засмеялись в голос:

— Видели вы его? Из судейских он!

А Волков рассмотрел его повнимательнее: замызганная куртка, почти истлевшая исподняя, рубаха сто лет не стирана, стоптанные башмаки, дурацкая шапка. Волков явно не верил ему.

— Господин коннетабль, не то, что я из судейских, — начал пояснять мужик, — я при палаче служил, но приказы мне всегда секретарь суда давал.

— Секретарь суда? А где этот суд?

— Да в Райсбурге, я оттуда.

— Далеко, — сказал солдат.

— Неблизко, — кивнул мужик.

— А чего ты из богатого Райсбурга в небогатое Рютте подался?

— Так я не в Рютте шел, я шел в Байренгоф.

— И не дошел?

— Почти дошел, так меня по дороге мужик обогнал на телеге. С бабой он был, муку вез. И тут вышли добрые люди при броне и оружии из леса. Мужика побили до беспамятства и бросили, а бабу, коня и телегу с хлебом забрали. То, видно, дезертиры были. А я решил судьбу не пытать и вернулся, пару дней у монастыря пожил, а потом в Рютте пошел. Думал, работу тут какую сыскать, три недели жил, нет, почти четыре, в трактире, поиздержался. Одиннадцать крейцеров трактирщику задолжал. А этот безбожник велел своим холопам меня обыскивать. Ну, я им и дал пару раз, а они за стражниками побежали.

— Складно у тебя все, получается, — произнес Волков. — Вот только как мне тебя проверить. Гонца, что ли, в Райсбург послать? Или, может, дезертиров опросить? Если удастся их поймать, конечно.

Мужик вздохнул, чувствовал, что дела его — дрянь, смотрел в землю.

— Ну, допустим, ты не врёшь, — продолжал Волков. — А почему ты из богатого Райсбурга в Байренгоф собрался?

— Так наш старый судья помер, и бургомистр — крыса, городской совет подкупил, что бы своего племянника на пост городского судьи пропихнуть. А тот приехал к нам в город со своими людьми, даже палачей своих привёз. Нас всех на улицу пнули. Вот я к своему кузену в Байренгоф и подался. Может, там сгожусь.

— А звать то тебя как?

— Ламме, господин.

— А имя?

— Вроде как Фрицем, маманя звала в детстве.

— Вроде? Не помнишь, что ли?

— Так меня с детства Сычом звали, Фридрихом только поп да маманя.

— Почему Сычом?

— А слух у меня добрый, господин, и ночью я зорок.

— Ночью, говоришь, зорок? — спрашивал солдат внимательно глядя на мужика.

— Зорок, господин.

— И говоришь, что ты из судейских?

— При палаче состоял. И секретаря суда пожелания выполнял.

— А что делал?

— А всё, что нужно. Присмотреть за кем, найти кого, с кем потолковать, а кого и приволочь куда надо.

Мужичок Фриц Ламме по прозвищу Сыч был весьма крепок, коренаст. И, глядя на его арсенал, Волков не сомневался, что и найти и приволочь и «потолковать» он может. За ним не станется.

— Раз ты из судейских, так может и грамоте обучен? — спросил солдат.

— Грамотный я, — не без гордости ответил Сыч, — всё читаю, а ежели нужда будет, то и написать смогу.

— Развяжите его, — приказал Волков стражникам, — и оставьте нас.

Стражники сняли с Сыча веревки и отошли подальше.

— Прочти, Фриц Ламме, — солдат достал из кошеля письмо ламбрийцев дал его мужику.

Тот взял, стал читать, морщился, старался. Потом виновато поглядел на Волкова и произнёс:

— Не могу, господин, буквы вроде наши, а слов не разумею.

Солдат спрятал письмо в кошель, посмотрел на Сыча пристально и спросил:

— Ладно, кистень, нож — понятно, а верёвка тебе зачем, душить что ли?

— Зачем же, для душегубства и нож, и кистень удобней и быстрее, а верёвка она для тонкой работы. Вот прыгнешь кому на хребет да локотки ею стянешь, чтобы ручкам не сучил без надобности, и волоки его, родимого, куда надо. Верёвка вещь очень полезная в моём ремесле.

Ламме замолчал. Ожидая решения солдата. А тот не торопился, сидел, молчал. А пока он молчал, у мужичка потрясывались руки. Он ждал, переминаясь с ноги на ногу. Наконец Волков полез в кошель достал монету в пол талера. Большим пальцем, с кулака, запустил её в Сыча. Тот ловко поймал её. Стал ждать, что будет дальше. А дальше Волков заговорил:

— Заплатишь долг трактирщику, сядешь в трактире и будешь сидеть тихо. Пиво пить да слушать. Да смотреть по сторонам.

— Что нужно, экселенц? Только скажите.

— Экселенц! Знаешь, что это слово значит?

— Нет, но так мы все звали нашего судью. А за кем нужно приглядеть в трактире?

— За трактирщиком. Погляди, кто к нему ходит, о чём говорят, послушай если получиться. Узнай, кому пишет он. И с кем письма отправляет.

— Мало кто к нему ходит, только управляющий здешний.

— Управляющий? Соллон?

— Да, жирный такой, вроде Соллоном кличут. В прошлый раз сидели бумаги смотрели.

— А что за бумаги, видел?

— Счета да расписки, сидели, давеча считали что-то.

— А кто ещё к нему ходит?

— Вроде никто. Мужики товар ему возят и всё вроде. А что мы ищем, экселенц?

— За трактирщиком следи. И за певчишкой одним. Он мне нужен.

— Ла Реньи? — догадался Сыч.

— Да, знаешь, что о нём?

— Ничего, экселенц. К ночи приходит, поёт, деньгу берёт да уходит. Утра не ждёт, в ночь уходит, не боится.

— Это всё, что ты о нем знаешь?

Фриц Ламме помолчал, потёр себе левый глаз, сплюнул кровь и сказал:

— Ещё с бабёнкой одной, благородной, лясы в темноте точит. Иногда долго стоят.

— Сам видел? Просто стоят?

— Не приглядывался я, нужды не было.

— Значит, только лясы точат? — спросил Волков, потихоньку приходя в ярость, но стараясь это не показывать.

— Может, малость и обжиматься, я особо не приглядывался. Врать не буду.

— И какой же он, ла Реньи, по-твоему?

— На вид крепкий. Говорю же, не боится по ночам ходить. Никогда, вроде, ночевать не оставался. Как конём ночью управляет, не ведаю. Еду никогда не брал, сыром малость балуется, да вино пьёт. Рубаха всегда чистая, а слуг я при нём не видал. Вроде всё…

— Понятно, — Волков встал, — ты про бабёнку-то язык не распускай, понял?

— Понятное дело, я ж только вам.

— Он мне нужен, сиди, жди его.

— Буду ждать, а он вам какой нужен живой или…? — Сыч провел рукой по горлу.

— А ты можешь и «или»?

— А как изволите, экселенц.

— Живой, — чуть подумав, сказал солдат. — Пока живой. В общем, я должен знать заранее, когда он будет, а там решу уже.

— Сделаю всё, что смогу, экселенц.

— Ладно, иди.

Ламме поклонился.

— Кстати, — остановил его солдат, — а что ты скажешь трактирщику? Почему я тебя отпустил?

— Так, я дал вам пол талера, экселенц, из тех денег, что прятал на чёрный день, и ещё пол талера у меня осталось, чтобы рассчитаться с долгами.

Солдат кивнул, Сыч кивнул, и ещё раз поклонился, и пошёл.

— Сыч, — опять окликнул его Волков.

— Да, экселенц.

— Постирай одежду.

— Сделаю, экселенц.

Солдат смотрел в след уходящему Фрицу Ламме и мысленно прощался со своим полуталером, на всякий случай. Хотя надеялся, что этот ловкий малый ему послужит. Потом он встал, подошёл к удивлённым стражниками сказал:

— Никому о нём ни слова, сболтнёте, голову сниму.

— Да, господин, — почти хором ответили стражники.

— Ни слова… — солдат погрозил им пальцем.

Солдат мылся и опять думал о Ламме:

«Если он не врал, он не сбежит, если не сбежит, то я поймаю ла Реньи. А если сбежит, то будет жалко деньги. Хотя, я готов их пожертвовать. Только бы увидеть лицо прекрасной Ядвиги когда я поволоку певчишку на виселицу».

— Люблю я это место, — сообщил Ёган, когда они въезжали в замок фрау Анны.

— Ты мне бригантину почистил? — напомнил ему солдат.

— Забыл, завтра почищу.

— И рубахи чистой ни одной нет больше.

— Завтра прачке отнесу, — беззаботно пообещал слуга, — а сейчас пойду на кухню. Повара тут добрые. У-у, нашей скряге не ровня. Покормят. Пива нальют. А потом я в людской спать лягу. На кровать! До рассвета.

Но планам слуги не дано было сбыться. Солдат слез с коня, подошёл к стражникам и произнёс:

— Доброго дня вам, братья-солдаты.

— И вам господин коннетабль, — стражники госпожи Анны сразу приосанились, подтянулись.

— Прошу, вас, поучите вот этого олуха, — сказал Волков доставая пять крейцеров медью, протянул их стражнику с седыми усами.

— А чему же мы его сможем научить, — спросил тот.

— Тому, чему вас в молодости учили, как коня копьём бить, как тесаком работать, как щитом закрываться.

— А-а, — догадался усач, — солдатскому ремеслу.

— Поучим, поучим, — пообещал второй, забирая деньги, — уж не сомневайтесь, господин.

— Дотемна учите, спуску не давайте, он лентяй.

— Поучим, поучим, — заверил усатый, — наконечники с копий снимем, и будем учить, как нас учили, у нас не забалует.

— Расседлай лошадей почисти и сюда, — сказал слуге солдат.

— Как скажите, — вздохнул Ёган.

Солдату нравилось в замке госпожи Анны. Нравились большие окна со стёклами, деревянные полы без вековой грязи. Нравилось, что стол недавно скоблили, и что в креслах с высокими, жёсткими спинками лежат маленькие подушки. Ему нравилось подчёркнутое внимание госпожи Анны к его скромной персоне. Женщина не стеснялась встать, не дожидаясь лакея, положить ему в тарелку кусочек или долить вина. Помимо того она была ещё и очень привлекательна. Её сильное тело, не излишне полное и не костлявое, затянутое в лёгкий зелёный шёлк отвлекало солдата от еды то и дело, как только она вставала и подходила к нему. Её лицо в белилах и румянах, её большие подкрашенные глаза — всё говорило о том, что она ждала его и готовилась к его приходу.

В конце ужина, когда солдату уже налили кофе, она опять подошла к нему и, проведя рукой по два дня не бритой щеке, сказала:

— Когда допьёте, поднимайтесь ко мне в покои.

— Бегом прибегу, — пообещал солдат.

Уже ночью они прямо в кровати пили вино. На столе горели свечи. А она, прижавшись к нему, стала вдруг разговорчива, плаксива. Волков слушал её терпеливо, не перебивал. А она говорила и говорила: про умершего графа, которого она любила, и про его друга, болвана и пьяницу, Карла из Рютте, про своих несчастных детей, про заносчивую дрянь Хедвигу, дочь барона Карла, которую она запросто, по-простолюдински, звала беспутной Ядвигой.

— Почему вы считаете её беспутной? — спросил солдат.

— Ей двадцать три, или нет, ей уже двадцать четыре, всех женихов отвадила, и говорят, что таскается по кабакам. — Отвечала фрау Анна. — Порядочные девушки так себя не ведут.

— А я смотрю, вы её не любите, — улыбнулся солдат.

— А кто её любит? Заносчивая, высокомерная дрянь, её вообще любил только один человек, моя бедная дочь.

— Они были дружны?

— К сожалению. Поэтому моя дочь и сгинула.

— Как это произошло?

— Моя девочка гостила у этой дряни несколько дней, слуг отпустила. А когда решила ехать домой, меня не предупредила, я бы послал за ней людей.

Голос женщины стал сух и холоден.

— Была весна, было ещё холодно и рано темнело, а эта мерзкая тварь даже не додумалась дать моей девочке провожатого. Моя дочь не доехала до дома. Уехала и не приехала.

Волков подумал, что на острове с берёзами, среди костей несчастных, есть и кости дочери госпожи Анны. Говорить женщине он об этом не стал. А она как почувствовала это:

— Я хотела бы найти её, все, что от неё осталось, что бы схоронить, что бы у неё была могила, как у сына.

Солдат всё равно не стал говорить ей о находках на берёзовом острове. Он спросил:

— А давно ваша дочь дружила с Хедвигой?

— С детства, другие дома нас не принимали, а фон Рютте всегда был рад. Дочь была просто влюблена в Ядвигу, только и говорила о ней. Та была старше да и умнее, дочь очень много времени проводила у неё. А служанка Ядвиги, эта страшная Франческа, знала кучу рыцарских баллад про любовь, про подвиги, девочки любят баллады про любовь и рыцарей.

— Франческа знала множество баллад? — удивился солдат. — Она, что, грамотная?

— Не знаю, грамотна ли Франческа, но рассказчица она прекрасная, судя по словам моей бедной девочки. — Женщина мгновение молчала. — Хотя я думаю, что Франческа грамотная. Она знала кучу анекдотов из жизни древних императоров.

— Что за анекдоты? — Солдат сел на кровати, уставился на фрау Анну. — Что за императоры?

— Да не помню, я… Дочь пересказывала один анекдот про императора, что давал сыну нюхать деньги, которые он собирал за пользование общественным уборными. И спрашивал у того: пахнут ли они. Ну, так мне рассказывала дочь. — Фрау Анну заметно встревожило поведение солдата. — А что случилось, почему вы спрашиваете?

— Нет, ничего, — солдат откинулся на подушки, загадочно улыбнулся, — всё хорошо, всё хорошо.

Глава тринадцатая

Утром он мог бы спать долго. Госпожа Анна встала рано, и солдат мог бы валяться в огромной постели до обеда, но его разбудил слуга хозяйки. Он скрёбся и скрёбся в дверь, настойчиво бубня:

— Господин Коннетабль, проснитесь, к вам пришли.

— Кто ещё? Рань какая, солнце только встало, — орал Волков раздражённо. — Какого дьявола, кому там неймется?

— Монах вас добивается, ещё до рассвета припёрся, — рассказал слуга, госпожи Анны.

— Какого чёрта ему нужно? — отвечал солдат, не вставая с постели, хотя и сам догадывался, что дело монаха, возможно, связано с костями, что они нашли на березовом острове.

— Монах умоляет вас о встрече, он говорит, что вы его знаете, его зовут брат Ипполит.

— Не знаю я никаких братьев Ипполитов, — заявил солдат, надеясь, что на этом разговор будет закончен, он закрыл глаза, думая ещё поспать.

Но слуга госпожи Анны не сдавался:

— Он умоляет вас о встрече, говорит, что по очень важному делу, и он торопится.

— Вот зараза, — Волков сел на кровати, он не высыпался уже давно, и вчера слушал фрау Анну до полуночи. И сейчас его будят, в такую рань. — Эй, ты, кто там за дверью, найди мои штаны. И моего болвана.

Монаха он узнал. Это был тот молодой монах-лекарь, что накладывал ему первую повязку на плечо.

— Да благословенны пусть будут дни ваши, — торопливо заговорил монах, кланяясь.

— Здравствуй, чем я могу тебе помочь? — дружелюбно спросил Волков.

— Господин, все говорят, что вы поймали упыря, да…

— Упыря? — переспросил солдат. — Думаешь, это был упырь?

— Я его не видел, говорю со слов других, — произнёс монах.

— Тем более что поймал его барон фон Рютте.

— А все утверждают, что поймали вы…

— Ты разбудил меня, что бы сообщить мне об этом?

— Да нет, я пришёл сказать, что он был не один. — Быстро говорил монах, он явно торопился.

— Кто не один?

— Упырь! Он был не один!

— Не один? А сколько же их?

— Господин, я покинул монастырь без благословения аббата, я не могу вам всё объяснить сейчас и здесь, — монах молитвенно сложил руки, — умоляю, пойдёмте в монастырь, я там вам всё объясню, покажу книгу и расскажу свою историю.

Юноша говорил очень сбивчиво, волновался, заикался на каждом втором слове.

— Ну ладно, — согласился солдат, видя волнение молодого монаха, — только позавтракаю.

— Я буду в приёмном покое, — чуть не на ходу крикнул Ипполит. — Я вам там всё объясню.

Монах-лекарь Ливитус, увидев солдата, обрадовался:

— Хорошо, что вы зашли, знаю, знаю, хотите забрать у меня помощника, — отец Ливитус чуть не силой усадил солдата напротив себя, — отпущу, отпущу, раз такой герой просит.

Коннетабль хотел сказать, что просит то не он, но не стал говорить, поглядев на лицо молодого монаха. Тот стоял, переминаясь с ноги на ногу весь в нетерпении.

— Но прежде, чем вы заберете у меня брата Ипполита, я посмотрю ваше плечо. Давайте взгляну. Ипполит, не стой, помоги господину коннетаблю снять доспех, а потом и ногу посмотрим.

— Нога не беспокоит, зажила, только шрам остался, — говорил солдат, снимая доспех.

— А плечо как?

— И плечо в порядке, бывают дни, что даже не бинтую.

— Рукой шевелите? Ограничений в движении нет?

— Почти не шевелю.

— Как же не шевелите? Еще как шевелите. Тут на днях одного юного рыцаря привезли, так ему на дуэли ночью кто-то бедро проколол. Не знаете, кто его ранил?

— Мало ли в округе дуэлянтов, — философски заметил Волков.

— Да не так уж и много, — сказал монах. — А ну-ка давайте поднимем руку… А повыше… Еще… Не болит?

— Не болит, — с удивлением произнес солдат, держа левую руку вертикально вверх. — Вообще не болит.

— А в сторону, в бок, — командовал монах, — так не болит?

— Нет, — продолжал удивляться солдат, — сто лет так себя не чувствовал.

— Ну, прогресс на лицо, тугой бинт вам помог, продолжайте на ночь бинтовать с мазью, хотя мазь, в общем-то, уже и не нужна. Просто бинтуйте, и небольшие нагрузки для руки, небольшие! И никаких резких движений, слышите? Никаких дуэлей с этими молодыми разбойниками, они здоровые как кони, а на вас живого места нет. Давайте ногу.

— Нога в порядке.

— Давайте, давайте, раз пришли.

Деньги отец Ливитус брать отказался, и солдат с братом Ипполитом пошли в библиотеку. Ипполит аж подскакивал на ходу от волнения, и говорил, и говорил сбивчиво, чуть заикаясь, но Волков терпеливо слушал, уж больно интересные вещи рассказывал молодой монах:

— Вы поймали людоеда, да. Но правильно называть его девурер кадаверум, — говорил он.

— Кадавр — значит труп, — вспомнил Волков, — А что значит девурер?

— Это значит — пожиратель. Пожиратель трупов. Попросту трупоед. Простые люди называют его упырем, но это все правильно только отчасти, на самом деле истинное название этого существа: сервус мортус.

Солдат остановился. Он знал, как это переводится:

— То есть, он чей-то слуга? То есть у него есть господин?

— Трупоед никогда не бывает один. Он слуга, а значит, у него есть хозяин.

— Откуда ты это знаешь? — Волков был явно недоволен, ему не хотелось в это верить.

— В библиотеке есть книга, называется «Маллеус де криатурис».

— Молот тварей? — спросил солдат.

— Да, — удивился Ипполит. Он не ожидал, что солдат знаком с древними языками. — Так вот, в ней все описано.

— Ну, пойдем, взглянем.

Они зашли в библиотеку. Огромный зал был заставлен стеллажами с фолиантами. На входе за большим столом сидел худой, лысый монах. Брат Ипполит низко поклонился ему и сказал:

— Это господин коннетабль из Рютте.

— Я знаю, кто это, — сухо заметил монах, — а что нужно тебе?

— Мы хотим взять «Молот тварей».

— Опять? Лучше б ты так писание читал.

— Писание, брат Теодор, я знаю наизусть, — отвечал Ипполит, — а книгу «Молот тварей» я хочу показать господину коннетаблю, он недавно упыря поймал.

— Благословляю, — закончил диалог брат Теодор.

Ипполит схватил из коробки, что стояла на столе, две свечи.

— Куда? Одну свечу. — Сказал смотритель библиотеки.

— Вторая для господина коннетабля, — пояснил молодой монах.

Брат Теодор махнул на него рукой, на этот раз, благословляя безмолвно.

Ипполит стянул с полки огромную книгу, разложил ее на ближайшем пюпитре, приладил и зажег свечи, затем нашел нужное место в книге и произнес, тыча в строчки пальцем:

— Вот он.

Солдат поглядел на картинку, отдаленно, изображение трупоеда напоминало холерного мужика, которого они с бароном поймали на болоте.

— Да, — сказал солдат задумчиво, — похож.

И начал читать. Он читал долго, не все понимая, перечитывая по нескольку раз, а иногда спрашивая пояснения у монаха. Тот знал язык пращуров гораздо лучше. Дочитав главу до конца, Волков задумался, а молодой монах терпеливо ждал, не торопил, и солдат заговорил:

— Значит упыри эти, трупоеды, всего-навсего слуги?

— Да, они обращены из людей. Мертвец обращает двух-трех людей в упырей, не убивая их, и они ему служат, ловят еду, охраняют его лежбище. Сам мертвец не любит солнце, а трупоеду все равно, оно его не печёт, а охотится он ночью не из-за того что боится солнца, а из-за того, что ночью хорошо видит, а его еда — нет. А если сам хозяин сыт, то трупоед может поохотиться на себя, но для себя они людей ловят редко, но возьмет что полегче. Например, козу забьёт.

— А, может, и кабана дикого, — заметил солдат.

— Про такое я не читал.

— А я такое видел. В лежбище этого трупоеда я видел кабанью башку обглоданную, — солдат задумался. — А кто ж его хозяин и где его найти?

— Его хозяин называется гулл магистр, вурдалак по-нашему. И об этом надо спросить у слуги, он-то наверняка знает, куда еду носит.

— Вот дьявол, — выругался Волков.

Монах, переписывавший книгу, недалеко от них, неодобрительно посмотрел в их сторону.

— Господин коннетабль, — просительно произнес Ипполит, — в наших стенах…

— Да знаю. Просто думал, что все почти закончил, а на самом деле все только начинается, — он вздохнул и посмотрел на молодого монаха: — А почему все это так тебя интересует?

— Потому, что такой же упырь убил всю мою семью, — отвечал брат Ипполит абсолютно серьезно. — И когда я рассказывал об этом людям, то мне никто не верил. Говорили, что все это сказки. А меня ругали вралём.

— Понятно. — Волков торопился. — Ладно, мне нужно ехать, пока упырь не сдох.

— Подождите, господин коннетабль, я должен рассказать вам про господина.

— Позже, — солдат уде шел к выходу, — сначала мне про господина расскажет упырь. В книге написано, что некоторые из них сохраняют речь.

— Да, некоторые сохраняют, так написано.

— Вот я и хочу послушать, как он разговаривает.

Ёган знал, что Волков очень бережёт своих коней. И зря их гонять не любит, но сейчас солдат торопился, и пускал коня в бодрую рысь. Что было причиной торопливости, слуга не знал, а спросить не решался, уж больно лицо господина было сосредоточенным. Наорёт ещё. И слуга был прав. Солдат был сосредоточен и раздражён. И не мудрено. Ещё вчера он почивал на лаврах героя, ловца людоеда, а сегодня вдруг выяснилось, что он только в начале пути. Волков прекрасно осознавал значимость поимки упыря.

Он видел, как засветился и засиял барон, когда к нему повалили гости, которых не было Бог знает сколько времени у него. Карл, хоть и причитал, что они его разорят, но был счастлив, как никогда. Он был рад гостям, а солдат был рад побыстрее получить награду, да уехать, как только из города приедут аудиторы. А вот барон, как казалось солдату, был бы не прочь, что бы Волков остался подольше. Ещё вчера ему казалось, что фон Рютте, нехотя, но согласиться его отпустить. А теперь всё решительно могло измениться. Если упырь был не один — значит, работа была не сделана. Да и написавшего записку, на ламбрийском, нужно было сыскать. Эти ночь и утро всё изменили. Всё изменили. Обещанная награда вдруг отдалилась. Как тут не гнать лошадей и не быть сосредоточенным. А ещё он думал, что прекрасная Хедвига соврала, сказав, что её служанка неграмотна. Не может быть неграмотным человек, знающий много баллад и анекдотов из жизни древних императоров. А зачем врала дочь барона? За-чем? Волков предвкушал, то удовольствие, с которым он будет наблюдать за прекрасной госпожой, когда сержант и стражники поволокут её уродливую, мужеподобную служанку в подвал. Будет ли она столь же заносчива и спесива, как всегда, или будет рыдать и умолять его. Или побежит жаловаться папеньке. Да и ещё! Теперь он будет в разговоре называть её простонародным именем Ядвига, Яся. Скорее всего, благородной дочери барона это не понравится. Солдат твёрдо решил так к ней обращаться и улыбнулся, представив её реакцию.

Расстояние от монастыря до замка Рютте они преодолели в два раза быстрее, чем обычно. Уж больно не терпелось Волкову снять упыря с виселицы и попытаться его разговорить.

Наверняка упыряка будет молчать, но солдат знал: Ни что, так не усиливает желание поболтать, как добрый кусок, раскалённого до красна, железа. И уж с этой тварью он, точно, церемониться не собирался.

Да вот только в Рютте его ждало разочарование. На площади, всё ещё толпились люди, хотя и не так много как вчера. А вот упырь был уже не тот. Огромная башка его свисла на бок, язык, чёрный, длинный вывалился. Глаза были закрыты. А сам он словно стёк к низу, к ногам, и заметно потемнел.

Волков подъехал к стражнику и спросил:

— Что, подох, что ли?

— Подох, — стражник толкнул упыря древком копья, тот закачался, — ещё на зорьке, обгадился и сдох, а утром с него потекло ещё… — продолжал стражник, но солдат его уже не слушал. Он увидал трёх всадников, что из-за спин пеших зевак разгадывали людоеда. Один из них был совсем молодой человек, и коннетабль узнал его. Ему вовсе не хотелось этого делать, но он двинул коня к этому юноше, что бы поздороваться. Доехав до всадников, он поклонился ему, не слезая с коня. Юноша ответил ему заметным кивком. Сопровождающие молодого человека тоже поклонились.

— Рад приветствовать вас, господин граф, и вас, господа.

Да, это был молодой граф. Именно его видел Волков в ночь поединка в замке госпожи Анны.

— Как вы его поймали? — Спросил юноша, указав на упыря.

— Выслеживали несколько дней. Егерь с собакой с ног сбились, пока взяли след.

Солдат не стал говорить графу, что место лёжки упыря указала госпожа Анна.

— Потом мы его сторожили ночь, а утром он вышел из болота, барон за ним погнался и поймал.

— Так это было что-то вроде охоты?

— Почти, господин граф.

— Очень жаль, что меня не пригласили, — с заметным сожалением сказал молодой граф.

— Это существо крайне опасно. Я бы не осмелился пригласить хозяина феода, не оставившего наследников на такую охоту.

Граф не то хмыкнул недовольно, не то фыркнул, а крупный и богато одетый господин назидательно заметил:

— Вы зря фыркаете, граф. Коннетабль Рютте абсолютно прав.

Молодой граф покосился на говорившего и ничего не сказал, а господин из свиты продолжал:

— Кстати, от лица ландфогта города и земли Байренгоф, графа фон Шлоссер, приносит вам, коннетабль Рютте, благодарность за поимку этого дьявольского создания. Не так ли, племянник?

— Да-да, — торопливо произнес молодой граф, — я, ландфогт графства Шлоссер и земли Байренгоф благодарю вас, коннетабль. Ваш поступок считаю достойным восхищения.

— Ваша оценка, господа, для меня очень много значит, — солдат снова поклонился, — но, кажется, это не последний людоед в вашем феоде.

— Не последний? — Спросил дородный господин.

— К сожалению, нет. И поэтому я вынужден просить вас о помощи.

— И что же вас нужно? Деньги, егеря, добрые люди?

— Нет, господа, мне нужен один монах. Зовут его брат Ипполит. И книга, где описываются повадки этих адских тварей. Эту книгу я сегодня видел в библиотеке монастыря. Чтобы найти второго людоеда, мне нужен этот монах и эта книга.

— Я тоже приму участие в ловле, — сказал молодой граф.

— Даже и не думайте, пока не оставите наследника, — оборвал его дядя. — А письмо будет отправлено аббату сегодня же. Напомните, какой монах вам нужен?

— Брат Ипполит.

— Хорошо, я запомню, — произнес дядя графа.

Волков поклонился, надеясь, что разговор закончен, но молодой граф тихо произнес:

— Коннетабль, давайте отъедем.

Эта просьба заинтриговала солдата, они отъехали чуть в сторону, чтобы дядя и сопровождающий их не слышал. Юноша косился на родственника:

— Чертов дядя приехал, ругает меня, одергивает даже при слугах и даже при вассалах, надоел уже.

— Старшие всегда нас раздражают, но иногда к ним нужно прислушиваться.

— Прислушиваться! Да он третий день упрекает меня за покупку этого коня, — юноша похлопал коня по шее.

Конь действительно был великолепен. Солдат сразу обратил на него внимание, но не знал, как завести о нем разговор. Он был черный, абсолютно черный с белой звездой на лбу и в белых чулках. Поджарый, резкий, молодой — конь был неслыханно хорош.

— Сто талеров, — оценил Волков.

— Сто двадцать, — с гордостью сказал юноша.

— Этот черный ангел стоит этих денег.

— Вот, а дядя называет меня болваном и транжирой, а коня сырьем для колбасника.

— Почему?

— Я сказал дяде, что поеду на турнир в Бьё весной, где хочу выйти к барьеру.

Солдат не поленился, спрыгну с лошади и стал внимательно осматривать жеребца. Граф терпеливо ждал оценки.

— А знаете, — наконец начал Волков, — ваш дядя прав. Турнир — дело хорошее, но покалечить это чудо на турнире будет очень легко, очень. Приехать на турнир на нем, покрасоваться, можно, а к барьеру лучше выезжать на более дешевом коне. Тем более что этот конь не готов таскать на себе человека в доспехе. Молод еще. Ему нужен год, а то и два, чтобы набрать силы. — Волков окончил осмотр и продолжил: — А дяде скажите, что этот конь даст триста талеров дохода. Потому что любой его жеребенок даже от неказистой простой кобылки будет стоить минимум двадцать монет. Берегите этого коня, граф, и вы долго будете обгонять ветер.

— Я так и скажу дяде, — произнес граф, затем помолчал и продолжил, — Но я хотел спросить вас о другом.

— Я слушаю вас.

— Сколько заплатила вам, …. — юноша подбирал слова, — ну та женщина, которую вы взялись защищать?

Волков насторожился. Ему показалось, что граф хочет предложить ему какую-то работу, солдатскую работу, может быть, даже, стать чемпионом графа.

Ну, уж нет, дело конечно почетное и доходное, но солдату совсем не улыбалось махать мечом во славу графа, за годы в солдатах и гвардии, он намахался и копьем, и мечом, и алебардой, и настрелялся из арбалета. В общем, ему хватило. Он не собирался поступать в службу к капризным синьорам, наслужился уже.

— Нисколько, — ответил солдат, — Женщина просто пригласила меня на ужин, я почувствовал, что она испытывает страх, мне не очень хотелось, но я решил остаться, я ведь должен был ее защитить.

— У нее свой феод, а вы из феода Рютте, — логично заметил молодой граф, — И вы, не странствующий рыцарь, чтобы спасать беззащитных дам.

Солдат вздохнул и произнес:

— Тем не менее, я не получил от нее ни пфеннига.

Естественно, он не стал рассказывать юноше, что он получил на самом деле от госпожи Анны.

— Я ненавижу ее, — вдруг сказал граф.

— Ненавидите? — искренне удивился Волков, — За что?

— Потому, что моя мать пролила из-за нее много слез.

— Вот ваша матушка и имеет право ее ненавидеть, а вы нет, рыцарь не имеет права ненавидеть женщин.

— А вы-то, откуда знаете? — Заносчиво спросил граф. — Вы вообще не рыцарь.

— Я долгие годы, почти двадцать лет, провел на войне среди добрых воинов и храбрых рыцарей, сражения, тяготы, кровь, боль и смерти друзей — это то, что из простых рыцарей делает знаменитых. Как говорят рыцарей — без страха и упрека. Я стоял с такими в одном строю.

Граф молчал. Смотрел на него неодобрительно, но слушал внимательно.

— На вашем месте, — продолжал Волков, — Я бы поехал к госпоже Анне и извинился.

— За что? — зло спросил юноша. — Глупости какие!

— За все. За грубые слова, за то, что вы ее пугали, все это было не по-рыцарски.

— Вы слишком много рассуждаете для коннетабля, — граф фыркнул, хлестнул коня и, не прощаясь, отъехал.

«Ну, слава Богу, — подумал Волков, — Не стал ничего предлагать, от этих юных, больших господ нужно держаться подальше».

Граф и его спутники уехали, а Волков сел на коня и увидел господина в яркой одежде среди зевак, что глядели на людоеда. Волков узнал его, это был управляющий Соллон. Он подъехал к нему, и, поклонившись, произнес:

— Мы не знакомы, но я о вас слышал, вы управляющий нашего господина.

Крупный мужчина, в дорогой и заляпанной одежде тоже улыбнулся ему и, поклонившись, отвечал:

— А вы наш знаменитый коннетабль, правда, имя мне ваше неизвестно.

Волков представляться не захотел и сказал:

— Упырь сдох, надо бы его снять, из него уже течет грязь.

Управляющий удивленно посмотрел на него, мол: А я-то здесь при чем?

— Будьте добры, господин Соллон, — продолжал солдат, — прикажите убрать.

— А почему же я должен его убирать? — Управляющий хмыкнул. — Это ж ваши люди его повесили.

— Потому вы и должны убрать, что мои люди должны только ловить и только вешать.

Солдат повернул коня, и поехал в замок, не дожидаясь ответа.

В замке, он зашел в донжон, где на первом этаже, между сложенных мешков и бочек, за длинным столом на длинных лавках, коротали время стражники. Сержант был тут же.

— Сержант, — спросил Волков, — в подвале есть место для сидельцев?

— Три каморы на замках, все пусты.

— Отлично, бери двух людей и за мной.

Они вчетвером поднялись на второй этаж донжона, там была кухня, толстая кухарка и поварята с удивлением наблюдали, как процессия вооруженных людей пытается из кухни попасть на третий этаж башни. Но за лестницей дверь была заперта с другой стороны, поняв это солдат произнес:

— Отлично, пойдем через стену.

Они спустились во двор, зашли в башню, где жил Волков и из нее по стене прошли к донжону. Эта дверь была открыта. Солдат и стражники вошли в большой зал, прекрасная госпожа Хедвига и служанка были здесь. Госпожа вскочила из кресла, и чуть ли не с визгом крикнула:

— Холопы, почему без стука? Кто позволил?

Солдат даже не взглянул в ее сторону, он подошел к служанке, стоявшей у стола с посудой, и сказал:

— Я тебя забираю. Пошли.

— Что ты там бормочешь? — Крикнула госпожа. — Что ты хочешь от нее?

Солдат повернулся к ней, твердо и спокойно произнес:

— Я подозреваю ее в причастности к убийству молодого коннетабля.

— Что ты несешь, холоп? — почти крикнула Хедвига.

На что Волков ей спокойно отвечал:

— Вы солгали мне. Вы говорили, что она неграмотна, а я знаю, что она грамотна.

Хедвига и служанка переглянулись, и, поймав их взгляд, солдат еще раз убедился, что госпожа ему врала.

— Вы врали мне, — глядя красавице в глаза повторил коннетабль, рассчитывая на объяснения от Хедвиги. Но та молчала, только смотрела с ненавистью.

— Взять ее, — коротко приказал он, указав на служанку.

И тут служанка, и с бабьим визгом кинулась на Волкова. Это была высокая, сильная не старая женщина, она сжала кулаки и сразу двумя кулаками из-за головы попыталась ударить солдата. Такие атаки Волков считал «детскими» и как бы не была сильна женщина, тягаться с опытным бойцом она не могла.

Волков легко уклонился от такой нелепой атаки, а сам правой, здоровой рукой схватил её за горло, свою правую ногу, завел за её праву ногу и с силой толкнул. Служанка прекрасной Хедвиги полетела с грохотом на пол, опрокидывая красивую резную лавку, медный таз и посуду со стола.

Когда грохот стих солдат повернулся к стражникам и прикрикнул:

— Чего ждёте то раззявы, берите её, а если будет брыкаться поступайте с ней бесчестно. За волосы её и древками… и без жалости.

Стражники стали поднимать с пола служанку, та раскраснелась как рак, головной убор сбился, она надрывно выла и сопротивлялась из всех сил.

Но стражники уже разозлились и особо с ней не церемонились, тащили её по полу прочь из залы. Выволокли, следом за ними вышел и сержант. Прекрасная Хедвига смотрела на солдата не скрывая ненависти, а он едва заметно улыбался глядя ей в глаза ожидая каких то слов. И она сказала:

— А барон знает, что ты тут вытворяешь?

— Барон велел мне найти всех причастных к убийству молодого коннетабля. И ваша служанка мне в этом поможет.

— Поможет? — девушка вызывающе хмыкнула.

— Три дня и калёное железо любому развяжет язык, — он приблизился к ней вплотную и повторил, — любому.

— Ты не осмелишься, — крикнула она, но уже как то неуверенно.

— Думаю начать немедленно, — ответил солдат, получая удовольствие от её неуверенности.

Он повернулся и пошёл к выходу.

— Ты не посмеешь, — она уже кричала, кидаясь следом за ним.

— Хотите убедиться? Пойдёмте со мной, только предупреждаю, вонь горелого мяса кружит голову, может и стошнить.

— Ты не посмеешь, — она догнала его и вцепилась в рукав кольчуги, повисла на нём пытаясь остановить.

Глава четырнадцатая

Волков улыбался, он знал, что на верном пути он поглядел на красавицу, легко сбросил её с плеча и вышел. Он готов был идти и выяснить, кто и зачем желал смерти молодому коннетаблю. Готов был начать прямо сейчас, но планы его изменились. Когда он шёл по стене, он увидел группу людей, внизу во дворе замка. Люди были богато одеты, но весь их вид говорил, что это не местные землевладельцы. Все господа, а их было семеро, были одеты в доброе чёрное платье украшенное белыми кружевами. Так одевались влиятельные горожане. И не простой цеховой люд, а господа из городских магистратов. Волков быстро спустился в низ, где к нему тут подбежал Ёган:

— Господин, это всё к вам.

Солдат подошёл к этим людям и заметно поклонившись, произнёс:

— Господа, я коннетабль барона фон Рютте, меня зовут Фолькоф, могу ли я быть чем-то вам полезен?

Господа из горда, с интересом наблюдавшие, как два стражника и здоровенный сержант тащат, через двор завывающую служанку госпожи Хедвиги, тут же повернулись к Волкову, и почти синхронно поклонились ему.

Грузный господин с седой бородой, видимо старший из них, произнёс:

— Наш друг, писал нам, что вы господин коннетабль желаете провести аудит и ревизию поместья Рютте. Так ли это?

— Именно так, желаю.

— А барон фон Рютте, желает ли? Мы должны знать наверняка.

— У вас будет возможность, убедится в этом. Но все дела, барон уполномочил вести меня.

— То есть, — продолжил господин с бородой, — все документы и контракт подписывать будете вы?

«Ну, вот завоняло юристами», — подумал Волков и сказал:

— Видимо я, барон не любит такую деятельность.

— А так же производить расчёт будете вы?

— Да рассчитываться с вами и принимать работу буду я.

— Мы должны лично услышать от барона, что он делегирует вам такие полномочия.

— Вы их услышите.

— Мы сообщали нашему другу, что стоимость наших услуг будет составлять сорок талеров принца Карла, курфюрста земли Ребенрее.

— Мне сообщили вашу цену, цена огромна, но вы получите всё с полна, и именно в талерах земли Ребенрее.

— Что ж, в таком случае мы хотели бы получить задаток, который составит десять талеров.

— Нет, — твёрдо ответил Волков, — задаток будет составлять пять талеров, но к задатку вы получите четыре бесплатных комнаты в трактире. Ведь речь шла о четырёх господах аудиторах, не так ли?

— Да о четырёх, но у нас ещё есть писарь, слуги, возницы. Так же у нас две повозки и четыре коня.

— Кони получат места в стойле барона, повозки поставите во доре, здесь, ваши слуги и возницы получат места в людской, — говорил солдат даже не зная, даст ли барон согласие на это всё.

— Ну что ж, — седобородый господин обвёл взглядом своих спутников, те не возражали, — мы согласны на такие условия.

— Я очень рад. — Вполне искренне отвечал Волков, он боялся, что эти господа тут же начнут торг по каждому его предложению. И ни чем не будут довольны.

— Ну что ж, — продолжил седобородый, — позвольте представиться, меня зовут Крайц, магистр Крайц. А это мой заместитель, — он указал на худого господина, — доктор Деркшнайдер.

— Доктор? — переспросил солдат.

— Доктор юриспруденции Деркшнайдер, — с поклоном ответил худой господин.

— А-а, — произнёс солдат уважительно и вспомнил слова одного из своих лейтенантов: «Да хранит нас господь от врачей и юристов», — говаривал тот.

— Это нотариус Виллим, и бухгалтер тоже, и наш самый юный коллега, тоже бухгалтер Крутец.

— Очень приятно. Меня, господа, зовут Фольков, — напомнил солдат, — я думаю, что сегодня вы устроитесь, а завтра мы приступим к работе. С утра барон вас примет, надеюсь, и вы получите ответы на все вопросы.

— Господин коннетабль, — начал магистр Краиц, — дело в том, что мы работаем немного по-другому.

— Да? И как же?

— Вы жители деревенские, жизнь ваша прекрасна и неспешна, а мы жители городские, целыми днями сверяющие свою жизнь с часами на ратуше. Поэтому мы всегда спешим. До захода солнца еще четыре часа. Мы бы желали сейчас встретиться с бароном, а если господин барон занят, мы бы хотели видеть управляющего и его бумаги, и бухгалтерские книги, и закладные, и долговые обязательства. В общем, все документы имения.

— Вы даже не пообедаете?

— Мы обедали в дороге.

— Хорошо, — солдат жестом подозвал седого Ёгана, слугу барона, который проходил по двору замка.

— Да, господин коннетабль, — старик остановился, глядя на аудиторов.

— Гости еще у барона?

— Нет, господин коннетабль, изволили съехать еще утром.

— Тогда доложи господину барону, что аудиторы и коннетабль просят принять их.

— Немедленно доложу.

Сержант, стоявший невдалеке, подошел к солдату и тихо спросил:

— Так что, Франческу допрашивать не будем сейчас?

— Ну, ты же видишь, господа не желают ждать, хотят работать. Пока я буду с ними. Кстати, пока вы сажали ее в подвал, прекрасная Франческа ничего не сказала?

— Прекрасная Франческа? — Сержант скривился. — Прекрасная Франчеса билась как при падучей, так извивалась, что двое моих людей едва могли ее сдержать, — сержант показал огромный кулак. — Пришлось им помогать. А еще она обещала выжечь вам глаза, когда выйдет на свободу.

— Мне глаза? — Искренне удивился Волков.

— Угу, — кивнул сержант.

— Да, — задумчиво произнес солдат, — в ваших добрых местах друзей у меня все больше и больше.

— Хотите — верьте, хотите — нет, — сказал сержант, не чувствуя иронии, — но эта ведьма и ее хозяйка уж точно вам не друзья.

Солдат кивнул головой, соглашаясь. В это время во дворе появился седой Ёган и жестом гостеприимства произнес:

— Господин коннетабль и вы, господа, барон готов принять вас немедленно.

Еще совсем недавно господин, управляющий Соллон, был похож на богатого землевладельца. Его камзол цвета горчицы с пышными рукавами и с разрезами на алой подкладке, штаны с буфами, бархатный берет, лиловые чулки и высокие сафьяновые ботфорты — все выдавало в нем человека очень состоятельного. Сейчас же он сидел за огромным столом, в приемной, в зале барона, и больше всего был похож на загнанного в угол жирного зверька. Напротив него сидели господа в черном, и задавали ему вопросы, от которых его бросало в жар, а все его ответы господа скрупулезно записывали на бумагу. Во главе стола сидел сам барон, радом с ним сидел коннетабль. У дверей в залу стоял огромный сержант.

— Господин управляющий, сколько дворов в имении господина барона? — Спрашивал седобородый магистр Краиц.

Соллон багровел, поправлял воротник, коротко отвечал, а магистра Краица ответ почти всегда не устраивал.

— Это с учетом хуторов, мельниц, лесничеств и выселок?

Соллон уточнял, а писарь, скрипя пером, записывал на лист бумаги его ответы.

— Сколько мужиков в крепости и сколько свободным?

Соллон отвечал, писарь записывал.

— А сколько из них на барщине, а сколько на оброке?

Соллон багровел, Соллон не помнил. Солдату смотрел на управляющего, и ему казалось, что он всё время врет, а писарь всё записывал.

— Сколько десятин в пашне? Сколько в выпасе? Сколько под паром? Сколько лугов под покос?

Соллон не помнил, ему нужно было уточнить.

— Сколько посеянной пшеницы, ячменя, ржи? Есть ли хмель, солод?

Соллон не помнил, ему нужно было уточнить.

— Сколько мужиков о лошадях, сколько безлошадных? Сколько лошадей берут у барона на пашню? Дает ли кто другой мужикам лошадей?

Соллон снова не мог вспомнить, а писарь все записывал, скрипел пером. Пальцы на правой руке у него черны. Наверное, они черны давно. Солдат знал по себе. Чернила не отмываются долго, а у этого писаря, наверное, не отмоются до смерти.

«Хорошо, что я их вызвал, — думал солдат, глядя на аудиторов, — а сдуру все сам хотел сделать».

Он даже усмехнулся, осознав, что вообще не понимает и половины вопросов, что задают аудиторы.

— Сколько мужиков имеют плуг с отвалом, а сколько пашут сохой? — Читал очередной вопрос магистр Краиц.

Соллон не знал.

— У скольких мужиков есть волы, а у скольких есть коровы?

Соллон не помнил.

— Сколько мужиков ходят в работы, и какой выход дают?

Соллон не помнил.

Свечи сгорели до половины, барон откровенно дремал, а солдат уже хотел, есть, но вопросы аудиторов и не думали заканчиваться.

Ткут ли бабы холсты, есть ли в имении бондари, скорняки, сапожники, кузнецы, пивовары, все это хотели знать аудиторы. Они задавали и задавали вопросы: о мельницах и трактирах, о лошадях и коровах, о барщине и оброке. Да, эти люди знали как вести дела, а солдат опять благодарил Бога, что не взялся за это сам. Наконец магистр отложил книгу, из которой читал вопросы и сказал:

— Вы, господин управляющий, ответили далеко не на все наши вопросы.

Соллон был почти уничтожен. Он не ответил.

— Нам бы хотелось, — продолжал магистр Крайц, — Видеть все книги, все бумаги, по делам имения. Надеюсь, они все в порядке?

— С ними все в порядке, — выдавил Соллон, — завтра я вам все предоставлю.

— Нет, — сухо произнес Деркшнайдер, — Мы просим предоставить их нам сейчас, то есть немедленно.

— Все бумаги? Сейчас? — На Соллоне не было лица.

— Да, все бумаги сейчас, — настоял худой аудитор.

— Хорошо, — управляющий встал, — я сейчас принесу их.

— Сержант, — сказал Волков.

— Да, господин коннетабль, — откликнулся тот.

— На улице темнеет, возьмите пару людей, и проводите господина управляющего, чтобы он не потерял бумаги в темноте, и проследите, чтобы он случайно не забыл какую-нибудь из бумаг дома. Ты понял меня?

— Будет исполнено, — сказал сержант.

Управляющий угрюмо поглядел на Волкова, и аудиторы поглядели на Волкова, только удивленно, даже проснувшийся барон поглядел на Волкова, а тот сидел, как ни в чем не бывало в кресле, и улыбался, и тогда барон сказал:

— А не желают ли господа откушать со мной?

Магистр Крайц встал и с поклоном произнес:

— Для нас это будет большая честь.

— А вы коннетабль, присоединитесь к нам? — спросил барон, — Или вы опять куда-нибудь уедете на ночь глядя?

— Обязательно присоединюсь, я страшно голоден от этих разговоров.

Барон засмеялся, а аудиторы заулыбались.

Ночью волков проснулся от громкого стука в дверь. Солдат сел на кровати, а Ёган тут же зажег свечу.

— Господин коннетабль, — доносилось из-за двери, — Проснитесь!

Волков встал, кинул Ёгану копье, а сам обнажил меч, взял щит и сказал Ёгану:

— Открывай.

На пороге стоял один из стражников, тот, что дежурил ночью на воротах.

— Ну, — спросил Волков.

— Господин коннетабль, какой-то бродяга пришел, вас желает видеть.

— Ты дурак? Ты что меня из-за бродяги разбудил?

— Он говорит, что он ваш человек, и говорит, что дело срочное.

— Не дай Бог, я этого бродягу не знаю, — предупредил стражника Волков, показав ему кулак.

— Он божится, что он ваш человек, — чуть испуганно произнес тот, — Говорит, его Сычом кличут.

— Сычом? — стал припоминать Волков, — И что он тебе сказал?

— Ничего. Говорит, вас видеть хочет.

— Ёган, сапоги.

Они спустились во двор замка, там, у костра коротал ночь второй стражник, а с ним был тот самый Фридрих Ламме, по кличке Сыч. Сыч поздоровался, и, отведя солдата в сторонку, тихо заговорил, почти зашептал.

Одежду он так и не постирал, а помимо запаха давно не стираного тряпья, от него несло дурным пивом и чесноком, но солдат был привычен к мужскому духу.

— Всю ночь в трактире заседают — трактирщик, управляющий Соллон и еще три мужика мне неизвестных. Пьют, ругаются, вас матерят, видно припекли вы их всех.

— И что говорят?

— Говорят, что решать нужно с вами.

— И как же собираются?

— Того не слышал, шепчутся.

— Ну, а что за три мужика? Опасные?

— Не думаю, может приказчики, может купчишки, чернильные души — одно слово. Перепуганы все до смерти. Видел, как деньги собирали. Считались — рядились, чуть не до драки.

— Правильно сделал, что пришел. Иди, следи дальше. Награда будет.

— Экселенц, то, что они там всю ночь шептались — еще не все, — добавил Сыч.

— Что еще? — спросил солдат.

— Холоп управляющего три раза в трактир прибегал. Три раза какие-то бумаги приносил. Соллон бумаги жидку отдал, бумаги, думаю, ценные.

— Почему думаешь?

— Жидок их прочел, и под рубаху спрятал, к сердцу прижал.

— Вот оно как? — солдат задумался, а Сыч продолжал:

— А я сижу, думаю, а чего холоп управляющего взбегался? Дай думаю, посмотрю, пошел за ним до двора, во двор заглянул, а там второй холоп управляющего в воз скарб укладывает, и в него уже кони впряжены.

— Думаешь, бежать собрался?

— То, чего он собрался делать мне не ведомо, а вот то, что кони ночью впряжены, и барахлишко сложено — я видал.

— Ёган, — крикнул солдат.

— Да, господин, — подбежал слуга.

— Вот этому человеку, — Волков указал на Сыча, — дай бумагу и грифель, потом бегом в конюшню, буди конюха, седлайте лошадей. Шестерых. Иди.

— Слушаюсь, — сказал Ёган и ушел.

— Эй, — продолжал Волков, подзывая стражника, — Сержанта мне сюда.

— Сержант нынче не в замке, спать домой пошел.

— Бегом за ним.

— Бегу, господин.

— А ты молодец, Сыч, — солдат хлопнул Фридриха Ламме по плечу, — Сейчас мы их всех возьмем.

— Ну, всех бы я брать не стал бы. — Чесал горло Сыч.

— Это почему еще? — Удивился солдат.

— Рано.

— Объясни.

— Ну, вот возьмём мы трактирщика, а как потом ла Реньи искать будем? Или он нам больше не надобен?

— Надобен. Возьмём трактирщика, и в подвале он нам всё расскажет.

— Расскажет как миленький, ежели знает, а ежели не знает, так ниточку и порвём.

Волков зачем-то глянул наверх, на окна донжона. Он вдруг понял, что Ламме прав. А тот продолжал:

— Вот вы, экселенц, сословия военного, там, на войне всё ясно, вот враг, вот меч, бери да руби, а в судейском деле всё тоненько, никогда толком не ясно кто враг, а кто так себе, сбоку припёка. Тут прежде чем кому локти крутить, тут подумать надобно.

— Много ты знаешь про войну, на войне тоже хитростей хватает.

— Может и так, может и так, — согласился Сыч, — вот только трактирщика брать не резон. А управляющего самое время, и его самого и холопов его.

— Холопов то зачем?

— Холопов брать обязательно, потому как холоп завсегда про барина, много больше расскажет, чем сам барин.

— Трактирщика не берем, значит? — Волков опять подумал, что Ламме прав. — Не сбежит?

— Трактирщик не сбежит, у него ж трактир, не трактир, а чистое золото, а когда жид от золота сбегал. Нет, до последнего будет сидеть, вот только бумаги Соллона у него забрать обязательно, а самого не трогать, нехай сидит спокойно, пока мы этого ла Реньи не словим.

Солдат даже и представить не мог насколько хитрым и предусмотрительным может быть Фриц Ламме, по кличке Сыч.

— Сделаем, как ты говоришь, — произнес Волков, — А ты молодец, сейчас Ёган тебе даст бумагу, чтобы ты не бегал ко мне, а с мальцом каким, весточку мог передать.

— Умно, экселенц.

— И награда тебе будет.

— Спасибо, экселенц.

— Ты только гляди, чтобы там тебя не зарезали, а то вдруг, поймут, что ты мои глаза в трактире.

— Не волнуйтесь, экселенц, не впервой.

— Да, ты все-таки одежду то постирай.

Как только кони были оседланы — появился сержант. Сержант все больше нравился солдату, он был из породы людей «Надо так надо». Он не спрашивал «зачем». «Обыскать трактир? Тогда едем немедля», «Ловить управляющего? Тогда нужно разделиться».

— Сначала посмотрим трактир и поговорим с трактирщиком, — сказал коннетабль.

Он, Ёган, сержант и четыре стражника двинулись к трактиру. До него чуть не доехали. Спешились. Одного стражника оставили с лошадьми, остальные вошли во двор трактира. Дворовый дед хотел было что-то сказать, но сержант заткнул ему рот огромной лапой в пол-лица.

— Тихо, — прошипел солдат, — трактирщик лег?

— Нет, только что дверь закрыли, от него гости только ушли, — так же шёпотом отвечал дед.

— Дверь закрыта? Как нам попасть внутрь?

— Так через конюшню, остальные закрыты уже.

— Пойдем снами, и не вздумай пикнуть.

— Молчу, — испуганно прошептал дедок.

Они двинулись в конюшню.

— А что за гости были у трактирщика? — спросил солдат, держа, дедка крепко за шиворот.

— Так вроде управляющий был. Уехал. Староста из Малой Рютте, наш староста, приказчики, кузнец Цваинг из Вильбурга.

— А что за кузнец?

— Богатый кузнец, с ним и управляющий наш Соллон дела ведет, и аббат и другие люди разные.

— А что за дела? — не унимался Волков.

— А мне почем же знать? Мое дело двор да конюшня.

Старик провел солдата и стражников в трактир через конюшню. Там было тихо и темно, горело только пара ламп на все большое помещение. Везде вповалку спали люди, и на лавках, и под лавками и просто в проходах. Появление стражников с факелами людей не обрадовало. Некоторые начинали что-то бухтеть спросонья.

— Спите, добрые люди, — басом успокаивал сержант.

— Где покои? — Спросил солдат дворового дедка. — Наверху?

— Нет, на верху комнаты для гостей, а покои за кухней. Идемте в кухню, после кухни дверь на выход, налево, а прямо — так она в покои.

Солдат двинулся на кухню, Ёган и стражники за ним. Перепугали кухарку, баба с каким-то мужиком тискалась в полутьме, а дверь в покои оказалась заперта изнутри, да только вот засов был хлипкий.

— Сержант, — солдат остановился, кивнул на дверь.

Сержанту объяснять было не нужно, он плечом одним движением снес дверь, та распахнулась, и Волков за сержантом вошел в покои. Это была большая, уютная комната, с двумя кроватями. Кровати были с перинами, в одной кровати лежали пятеро детей, которые с ужасом глядели на огромных людей с факелами, в другой кровати лежала баба в чепце, видимо жена трактирщика, сам он стоял около кровати, в левой руке держал свечу и изумлением смотрел на Волкова.

— Доброй ночи, Авенир, — сказал тот, — вот зашел тебя проведать, не поздно ли?

— Да разве она теперь добра? — устало сказал трактирщик.

— Что? — не расслышал солдат.

— И вам доброй ночи, говорю, — сказал Авенир.

— А скажи-ка мне, где твой друг Соллон?

— Да почем же мне знать, где он? — Развел руки Авенир. — Да и не друг он мне, так, знакомый.

— Знакомый, говоришь? А сегодня ты его видел?

— Видел.

— Говорил с ним?

— Говорил.

— И давно это было?

— А часов у меня нет, откуда у меня часы? Почем мне знать?

— Часов значит, нет, — произнес Волков и подошел к Авениру. Подошел, левой рукой приобнял чуть ошалевшего трактирщика за талию, а правой похлопал его по животу.

О, какое удовольствие получил Волков. Когда под ветхой тканью рубахи на животе трактирщика он нащупал стопку бумаг.

— А это что у тебя такое, друг Авенир?

Трактирщик перестал дышать, остекленел, косился на солдата как испуганный конь и молчал.

— Да что же там у тебя? Давай-ка посмотрим.

Волков одним пальцем, одним движением, разорвал ветхую рубаху от ворота до пупа, запустил руку под исподнее и извлек оттуда кипу бумаг. Не поленился, проверил, не осталось ли там еще. Не осталось. Тогда он по-хозяйски сел на кровать и жестом подозвал одного из стражников с факелом. Стал читать. Прочитав первую бумагу посмотрел на Авенира широко улыбаясь и спросил:

— Авенир, Авенир, а знаешь ли ты, что здесь написано?

Тот молчал, стоял чуть покачиваясь.

— А ну да, — вспомнил Волков, — ты же нашего письменного языка не разумеешь. Ты ж только на своём пишешь — читаешь.

Авенир продолжал коситься на него, молчал да сжимал свечу. А Волков продолжил читать бумаги. Он читал, стражники и сержант ждали. Дети и баба трактирщика со страхом таращились на них. А Авенир стоял, покачиваясь не жив, ни мёртв. Дышал едва. А солдат дочитав последнюю бумагу встал и заговорил с трактирщиком помахивая перед носом того кипой бума:

— А скажи ка Авенир, за сколько ты это купил у Соллона?

Трактирщик продолжал молчать.

— А ты богатый человек, Авенир, раз можешь позволить себе покупку таких дорогих бумаг. А говорил денег у тебя нет, у родственников хотел занимать.

Трактирщик таращился на него стеклянными глазами, едва дышал.

Волков подошел ближе и заговорил трактирщику прямо в ухо:

— А скажи ка Авенир, ты вместе с Соллоном, обворовывал барона? А?

— Я… я ни кого не обворовывал, клянусь детьми. — Наконец произнёс трактирщик.

— Не обворовывал? А откуда у тебя эти бумаги? Вот смотри, расписка барона на двадцать шесть талеров, предъявитель Соллон, ладно эту опускаем, а вот на сорок один талер, она на предъявителя, вот на шестнадцать, опять на предъявителя, — Волков совал одну бумагу за другой под нос трактирщика, — вот на восемь, опять на предъявителя, вот на двадцать два, опять на предъявителя. Вот ещё. И ещё, все на предъявителя. Всего на сто шестьдесят один талер! Огромные деньги, Авенир бен Азар. Барон то наш — твой вечный должник, получается. А вот ещё одна любопытная бумага, — солдат сунул бумагу под нос трактирщика, — знаешь, что тут написано? Да откуда, ты ж нашего письма не разумеешь. А я тебе скажу, что это! Это, Авенир, доверенность на продажу «каменного дома, в два этажа, что стоит в селении Рютте, напротив церкви», — прочитал солдат, — как же ты такие бумаги покупаешь не умеючи читать, а? Кстати, а сколь такой дом стоит, Авенир?

— Я не знаю, может талеров десять? — выдавил трактирщик.

— Десять? — Не поверил Волков. — Да там камня, стекла и меди на крыше, только на пятнадцать, или я ошибаюсь?

— Соллон при мне хвалился, что его дом стоит пятьдесят монет, — заметил сержант, — может, конечно, и врал, но думаю не шибко.

— Вот видишь, — продолжал солдат, — так скажи мне, Авенир, откуда у тебя деньги, что бы купить расписок барона и доверенность на дом на двести талеров? Да и как ты их покупал, если ты читать не умеешь?

— Я их не покупал, — вдруг произнёс Авенир.

— Не покупал? — Удивился солдат и вдруг схватил трактирщика за шею и заорал. — А откуда тогда у тебя эти бумаги, — он стал тыкать в бумаги трактирщика носом продолжая орать, — откуда? Откуда? Откуда бумаги?

Трактирщик трясся, но молчал, а вот баба его и дети дружно завыли.

— Молчишь? — Продолжал орать солдат. — Ничего на дыбе заговоришь.

При слове дыба баба трактирщика завыла ещё задорней. А Авенир произнес, наконец:

— Не покупал я, он их мне на хранение дал.

— На хранение дал!? Когда?

— Сегодня, сейчас. Недавно.

И тут солдат понял, что удача сама идёт к нему в руки, и он, повернувшись к своим людям сказал:

— Ёган, ты слышал, что он сказал?

— Да как же не слышать, слышал, он сказал, что бумаги ему дал Соллон на хранение.

— Сержант, — продолжал солдат, — ты слышал, что сказал наш друг Авенир?

— Соллон дал ему бумаги на хранение сегодня ночью. — Чётко произнёс сержант.

Волков повернулся к трактирщику и сказал:

— Авенир, а ты не такой уж и умный. Вот скажи ты, что купил эти бумаги, и мне бы пришлось подумать, как у тебя их отобрать, а сейчас ты сказал при людях, что эти бумаги дал тебе вор, и что в них — ты знать не можешь, потому, что недавно ты говорил мне, что не разумеешь нашего письма. И теперь я забираю эти бумаги, так это бумаги вора. Я передам их барону.

Свеча затряслась в руке трактирщика и выпала из неё. Но не потухла, продолжала гореть на полу.

Волков затушил свечу, наступив на неё и спросил:

— Так, где твой дружок Соллон?

— Я… я не знаю… не знаю я где Соллон… — стал подвывать трактирщик, распаляясь, — Кто вы такой? — Он уставился на Волкова своими глазами, чуть на выкат. — Зачем вы сюда приехали, вот зачем? Что вам от меня нужно? Ну что?

— Ах, простите, что помешал вам обворовывать барона, — ехидничал Волков, — а от тебя мне нужно, что бы сказал, куда поехал Соллон, — спокойно отвечал Волков. — А! И ещё тридцать пять талеров для аудита.

— Я не знаю где Соллон, не знаю! — вдруг заорал Авенир, — я не знаю, куда он поехал, и денег у меня больше нет, ни крейцера! Ни пфеннига. Да будьте вы прокляты!

Тут солдат вдруг схватил его за горло и со злобой заговорил:

— Ишь как заголосил, жил то видно припеваючи, немало денег скопил, с Соллоном делишки, обделывая, барона за дурака держали да обворовывали и из мужика последние соки тянули процентами, вши поганые, а как вам хвост поприжали так ты повизгивать вздумал, проклинать! Ежели найду Соллона, то уж поговорю с ним как положено, и почему то мне кажется, Авенир, что он о тебе, мне много интересного расскажет.

Волков выпустил горло трактирщика, продолжил уже абсолютно спокойно:

— Значит так, Авенир, ты говорил, что тридцать пять талеров для тебя большие деньги, а сам накупил расписок у этого вора почитай на двести. Думаю, что и тридцать пять найдёшь, найдёшь и отдашь… Через три недели. Три недели, Авенир!

Волков повернулся и пошёл к двери, пряча бумаги в кошель, а баба трактирщика вроде уже замолчавшая вдруг снова заголосила из-под перины, а затем раздался грохот. Солдат и все остальные обернулись. Авенир лежал на полу, на спине, раскинув руки, закатив глаза и открыв рот. Баба истошно завыла, её дружно поддержали дети.

— Ишь, как за деньгу то человек страдает, без памяти падает, как бы не помер, — произнёс сострадательный Ёган.

А Волков ничего не сказал, только усмехнулся и пошёл прочь. Не жалко ему было Авенира, и бабу его, и детей.

Он был несказанно рад. Еще не рассвело на улице, и ливень тушил факела, но солдат радовался. Не зря. Уже не зря затеял он аудит. Он был молодец, и барон должен был это оценить, ведь и вправду эти бумаги экономили барону огромную кучу денег. А людоед, пусть и не последний, тоже был результатом. Да и в том, что Франческа была причастна к убийству молодого коннетабля, он не сомневался. Солдат был доволен собой и теперь собирался поймать еще и управляющего Соллона.

— Темень, — сказал сержант, — пока не рассветет, мы даже следов на дороге не увидим.

— Пока рассветет — все следы на дороге смоет, — ответил Волков. — Так что будем делать?

— Ну, а что тут поделаешь? Факела залиты, но рассвет то близко. Разделимся. У нас тут всего два пути, где телегу со скарбом можно ночью прогнать. Только на монастырь и на Вильбург.

— А другие дороги? — Спросил солда.

— На других дорогах телега потонет сейчас.

— Ну, что ж, тогда разделимся. Дорогу на монастырь я знаю хорошо.

— Тогда я поеду на Вильбург. — Сказал сержант.

Так они и поступили. Солдат, Ёган и два стражника поехали в Малую Рютте, а сержант со своими людьми в Вильбург. Когда рассвело, Волков доехал до Малой Рютте, дождь кончился, и они увидели между луж следы воза, который шел в монастырь.

— Он? — Спросил Волков Ёгана.

— Может, и он, — ответил тот, — кому еще надо в такую рань и в дождь переться?

— Тогда поспешим, — солдат пришпорил коня.

Серое туманное утро было тихим, а по дороге на монастырь быстро, разбрызгивая лужи, скакали вооруженные всадники. Время от времени они останавливались, осматривали дорогу и снова скакали.

Конечно, они догнали воз, но не так быстро, как им бы хотелось. Возница, видимо, торопил лошадей. Когда догнали, Ёган, не привыкший к долгой и быстрой езде, еще издали закричал зло:

— А ну, стой! Стой, посудники!

До крытой телеги было далеко, но его услышали и воз остановился. Когда всадники добрались до воза, там оказался всего один человек. Он сидел на козлах, его руки, сжимавшие вожжи, заметно дрожали. И это был не слуга Соллона.

— Кто таков? — Сурово спросил Волоков. — Как имя?

— Ёган Шварц, — ответил возница, — купец.

— Что везешь?

— Яйца и деготь на стройку в монастырь.

— Погляди, — приказал Волков одному из стражников.

Тот спрыгнул с лошади, залез в воз. Перепуганный до полусмерти купец ждал.

— Прекрати дрожать, — произнес солдат, — если ты и вправду купец — тебе нечего бояться. Я коннетабль Рютте.

Стражник показался из-за спины купца, вылезая из телеги:

— Тут только яйца в корзинах и бочка с дегтем.

— Ты знаешь управляющего Соллона? — Спросил солдат у купца.

— Господина Соллона тут все знают, — кивнул тот.

— Когда его видел?

— Вчера в трактире.

Между тем, Ёган чуть отъехал вперед, вернулся и сказал:

— Господин, на дороге более следов нету. Этот купчишка первый едет.

— Ты бы не ездил здесь один по ночам, — посоветовал коннетабль.

А купчишка облегченно вздохнул и поехал дальше.

— А мы куда? — Спросил Ёган.

— В замок, — нехотя буркнул Волков и, посмотрев на серое небо, добавил: — Господи, когда ж я высплюсь?

Во дворе замка стоял большой, крепкий воз, с двумя крепкими меринками. Рядом стоял сержант и стражники, а между них два опрятных мужичка.

— Поймали, значит, — заметил Ёган.

Солдат спрыгнул с коня, кинул ему поводья, подошел к сержанту, тот, не смотря, на пойманную телегу был не очень радостен.

— Давно их поймали? — спросил Волков.

— Да почти сразу, за деревней.

— Дьявол, а мы полпути до монастыря проскакали. А что, Солонна не было?

— Не было, — ответил сержант, — только эти.

— Сейчас позавтракаю и поговорю с ними, — не без удовольствия сказал Волков осматривая холопов управляющего, так же он бегло осмотрел скарб, что лежал в телеге. Добрые ткани, добрая посуда, все Волкову приглянулось. И все бы ничего, но тут он увидел, как у колодца высокая женщина в зеленом платье и в старомодном рогатом головном уборе переливает воду из колодезного ведра в большой, медный кувшин. И у солдата пропал дар речи. Это была Франческа, которая должна была сидеть под замком в подвале. Волков в яростном удивлении поглядел на сержанта, а сержант на него глядеть отказывался, прятал глаза. Удо Мюллер только отрицательно качал головой, как бы показывая: Я тут не при чем. Выглядел он абсолютно беспомощным. Волков ничего ему не сказал, да просто не смог. Солдата разрывало. Он кинулся бегом в покои барона, но сделав три шага захромал, так как забыл про ногу, остановился переждать боль, стоял, морщился, и когда переждал и уже спокойно пошел ко входу в покои.

Франческа с гордым видом несла кувшин через двор. Она все видела и откровенно улыбалась, а сержант и стражники смотрели ему в след. Сержант тяжело вздохнул, соболезновал.

Солдат, хромая шел к покоям, когда из донжона выскочила толстая кухарка и на весь двор зычно крикнула:

— Господин коннетабль, господин коннетабль!

— Ну что тебе? — чуть удивился солдат, раньше кухарка никогда к нему не обращалась, ему казалось, что она его побаивается.

— Говорят управляющий сбёг!

— Сбёг, сбёг, иди, займись своим делом.

— А я про что? Я про свое, у меня муки только на сегодня.

— Чего? — не понял Волков.

— Муки только на сегодня, завтра опару ставить не из чего.

— Ну а я-то тут при чем?

— А кто ж при чем? Соллона то нету, а за мукой ехать нужно.

— Ну, отправь кого-нибудь. — Легко решил вопрос солдат.

— Да как же я отправлю, когда я конюху то не начальник.

— Ёган, — заорал Волков багровея, — Скажи конюху, чтобы отправил кого-нибудь к мельнику за мукой.

— Ага, — сказал Ёган и пошел к конюшне.

— Вот спасибо вам, господин коннетабль, — сказала толстуха и пошла к себе.

Не успел солдат сделать и трех шагов, как его снова окликнул на этот раз Ёган:

— Господин, а конюх спрашивает, какой воз запрягать, большой или малый?

— Да большой … Не знаю я, на каком за мукой ездят, пусть малый запрягает.

— Ага, — понял Ёган. Не успел солдат сделать и пяти шагов как он опять заорал:

— А конюх тут спрашивает, денег вознице кто даст, чтобы за муку заплатить?

— Да разберись уже сам, — заорал Волков почти в бешенстве, — что ж за осел!

— Скажу тогда, что б в долг просил, — сказал Ёган.

Солдат не ответил, он уже поднимался по лестнице в покои в самом недобром расположении духа..

В зале было темно, тихо и сыро. В камине тлела пара головешек, на столе горела одна свеча. Обычно барон первый приветствовал Волкова, сейчас же он только глянул на него и уставился в камин. Солдат подошел и молча сел рядом с ним, посидел и сказал:

— Соллон сбежал.

Барон толи не расслышал, толи не отреагировал.

«К дьяволу все, — вдруг подумал солдат, — Какого черта я тут надрываюсь, рискую жизнью, получаю раны, а этот барин на меня и смотреть не хочет, и за что мне все это? За семь золотых монет, которых может и не будет? За кавалерство, которое мне может, и не дадут? Скажу-ка Ёгану запрячь телегу, сложу вещички, а к утру буду уже в городе, а аудиторам, отдам доверенность на продажу дома Соллона. И все, больше я тут ничего никому не должен».

Простые решения обычно самые верные.

Он встал, достал из кошеля бумаги, отложил доверенность на дом, а расписки кинул на стол рядом с кривым кубком барона.

— Что это? — спросил барон глядя на бумаги.

— Это вас порадует, — ответил Волков и пошел к выходу.

— Стойте, Фольков, — крикнул барон.

Солдат остановился и повернулся к нему.

— Вы на меня злитесь?

Коннетабль промолчал.

— Я знаю, злитесь. Я знал, что вы будете злиться, когда отдавал приказ освободить эту чертову бабу.

— Я не злюсь, — начал было Волков.

— Да подождите вы! — Закричал барон и вскочил. — Вы ничего не знаете! Ничего! Вы не знаете, что может делать моя дочь! Как она может себя вести!

— Уж я-то не знаю? Знаю, знаком с вашей дочерью не понаслышке.

— Нет, не знаете. Шесть или семь лет назад… Да нет, восемь… Да, восемь лет назад, когда к ней сватался очень знатный человек… Вы знаете, она уже в свои пятнадцать лет была красавицей. Так вот, она забежала на башню, стала на край, понимаете, совсем на край, и потребовала, что бы он уехал. При этом все время оскорбляла его, жениха, злыми словами. Откуда она их только знала? Даже обещала его отравить и требовала, что бы он уехал. — Барон говорил торопливо и сбивчиво. — Понимаете? Я не мог к ней подойти, никто не мог к ней подойти, она стояла там долго, пока жених не выехал из ворот. А после этого ее мать стала хворать сердцем. Это и понятно, для нас это был большой позор. Она перестала с нами общаться. Общалась только с братом и этой мерзкой тварью — своей служанкой и переехала жить в донжон. Я ничего не мог с этим поделать. А она с каждым годом становится все злее и злее. Как только я прошу о чем-то, что ей не нравится — она начинает меня люто ненавидеть. Ненавидеть Яро! Все утро она визжала здесь, в зале, она требовала выгнать вас, а когда моя жена попыталась ее успокоить — она стала ей угрожать. Понимаете, Фольков? Угрожать моей жене в моем доме.

Солдат подошел к столу и сел рядом с бароном.

— Я ничего не могу с ней поделать, — продолжал фон Рютте. — Вы знаете, сколько женихов приезжало к ней свататься? Дюжина, а, может, и полторы. И все уезжали в ярости — она всех оскорбляла, а я был вынужден извиняться, извиняться и извинятся. И вдруг появляетесь вы. Настоящий человек. Я бы сказал, человек из железа. Вы знаете, что все мои болваны-стражники от вас в восторге? Даже сержант вами восхищается, а уж он не тот, кто расточает похвалы. Все видят, что вы непреклонны и бесстрашны. Вы с одной рукой вышли на дуэль с одним из лучших молодых фехтовальщиков графства.

— Я и не знал, что он лучший. Я думал, что он просто наглый сопляк.

— Да какая разница? Какой бы он ни был. Вы ввязались в драку за неизвестную вам женщину — то есть непонятно за что. Раньше я надеялся, что вы справитесь, а сейчас я в этом уверен.

— Справлюсь? С чем? — С подозрением спросил Волков. Ему очень не нравился этот разговор.

— Сейчас я вам объясню, только вы сразу не отказывайтесь, слышите, подумайте сначала. — Вдруг сказал барон. — Я долго думал и решил. Я отдам вам мою дочь в жены. Вы тот, кто с ней справится.

Солдат открыл рот, но барон не дал ему ничего сказать.

— Подождите, не говорите ничего, пока не дослушаете.

Солдат закрыл рот. Вздохнул. Он ни как не ожидал такого предложения.

— Я отдам вам ее в жены, даже если придется тащить ее в церковь за волосы. И она будет вашей, даже если ее придется привязывать к брачному ложу. Подождите! Не перебивайте меня. Вы сейчас сидите и думаете, на кой черт вам эта ведьма, а я скажу на кой черт. Потому что за этой ведьмой я дам в приданное — Малую Рютте и весь клин земли от Малой Рютте до реки. И вверх по реке до земли фрау Анны. Поверьте, это добрая земля, а у реки лучшие заливные луга в графстве. Все, что у реки — это отличный выпас. А все, что ближе к землям фрау Анны — добрый лес. Сейчас там, конечно, болото, но дожди же когда-нибудь прекратятся. А Малая Рютте, между прочим, это двадцать дворов крепостных и еще десяток дворов вольных. И все это будет ваше.

Солдат сидел огорошенный, даже не знал, что и ответить. Он даже не знал: верить ли во всё это или пошутить в ответ на предложение барона.

— Когда получите рыцарское достоинство, — продолжал барон, — я отдам вам дочь и с ней землю.

Волков все еще не верил своим ушам, потому что все это не укладывалось у него в голове. Потому что быть такого не могло! Никогда и нигде не отдают бароны своих дочерей за простолюдинов. Тем более, давая за них в приданное мужиков и земли.

— Что вы молчите? — Спросил барон. — Думаете, не отравит ли она вас после свадьбы?

— Мне надо подумать, — наконец произнес Волков, так как думал то он как раз не об этом.

— Я знал, что вы так скажете. Вы всегда думаете, прежде чем ответить, вы умный. А что это за бумаги? — Он взял кипу бумаг и стал читать.

Читал он с трудом, но с каждым прочитанным словом его лицо менялось. Наконец, он взглянул на солдата.

— Где вы это взяли?

— Забрал у трактирщика, тот выкупил эти расписку у Соллона, но по дурости своей при свидетелях ляпнул, что Соллон дал ему их на хранение. Так что они ваши.

— Надо посчитать, сколько здесь, — оживился барон.

— Здесь бумаг на сто шестьдесят один талер. Это все ваши долги?

— Не знаю. — Сказал барон с радостью. — Надеюсь, что так.

— Как не знаете? — Удивился Волков.

— Так и не знаю. Делами занимался Соллон, он работал на меня долгие годы. Был нам как член семьи.

— Он обворовывал вас. И, судя по всему, не очень мелочился, — солдат встал.

Барон тоже встал, подошел к камину и швырнул пачку бумаг на тлеющие угли.

— Кто ж мог знать, что он такой, — произнес он и вздохнул.

«Любой, у кого есть мозги мог знать, что он такой». — Подумал солдат.

Волков шел по двору очень медленно, он находился под впечатлением от предложения барона. Честно говоря, он даже и представить себе не мог, что когда-либо кто-то может ему предложить рыцарское достоинство, землю и мужиков. Свой феод! Свой лен! Свой герб! И… такую строптивую, злобную, но такую обворожительную молодую женщину.

«Как это удивительно, наверное, иметь своих мужиков, своих людей, да и землю тоже. Сколько всего можно сделать, если у тебя в собственности есть люди, которыми ты можешь распоряжаться, тут главное не быть таким увальнем как барон. Но главное — земля. Добрая земля. И река совсем рядом, интересно, чего стоит купить баржу? Пусть река и не большая, но ведь и баржу можно купить небольшую, и возить товары на север к большим портовым городам, где хорошая цена, хоть на хлеб, хоть на сыр, да хоть на что угодно, а не продавать все за полцены местным плутам. А хмель! А сено! А если лошадей завести, — мечтал Волков». Но из этих приятных грез его бесцеремонно вытащил Ёган:

— Господин, тут к вам мужик.

— Что еще? — Недовольно сказал солдат, а увидев мужика, спросил у того. — Чего тебе?

— Так я про это… про кожу.

— Про какую еще кожу?

— Ну, я это, кожу скорняку отнес коровью, скобленую, моченую, все как положено.

— И что?

— Так хочу деньги получить.

— От скорняка? Он что, не отдает деньги?

— Нет, от вас хочу, или от кого еще, — неожиданно заявил мужик.

— Ты что, дурак? Чего мелишь? Я-то тут при чем? — Начал злиться Волков. — Скорняку отдал у скорняка и забери.

— Так я это … Шкуру то отдал, — начал было мужик, но его перебил Ёган:

— Господин, — сказал тот, — управляющий Соллон велел всю кожу сдавать скорняку, а платил за нее сам, у нас так давно уже заведено.

— Во-во, — согласился мужик, прошу выдать мне семь крейцеров.

— Ты ври, ври, да не завирайся, — осадил его Ёган, с чего семь то? Семь платили за бычью, а ты коровью за семь продать хочешь. У тебя и корова либо была задохлая.

— А чего это задохлая? Добрая была скотина. Знаешь сколько я с нее мяса взял?!

— Так, замолчали оба, — прервал разговор солдат, — я ничего платить не буду.

— Как же так? — искренне удивился мужик, — А кто ж заплатит?

— Скорняк. А не заплатит, так забери у него кожу обратно.

— Вот те на, — мужик развел руками, он был явно разочарован, — Раньше управляющий сразу платил, а теперь вон оно как.

— Иди, — сухо сказал Волков, которого начинал раздражать этот мужик.

— Ну, вот тебе и «здрасьте», — продолжал мужик.

— Иди, иди ты ради Бога, — толкнул его в спину Ёган, — не доводи до греха господина коннетабля.

Мужик пошел, но продолжал бубнить.

— А вот при господине, управляющем Соллоне, так сразу платили.

Волкову захотелось врезать мужику, но он сдержался и пошел в людскую завтракать.

Стражники и дворня позавтракали уж давно, и на первом этаже донжона был только сержант. Сидя за длинным столом он пил пиво. Кухаренок принес солдату почти не соленую гороховую кашу, с постным маслом и луком. Вся дворня и стражники завтракали такой кашей, а хлеб, и не малый кусок колбасы другим не подавали, только коннетаблю. Солдат стал, есть, нос от гороха не воротил. Горох, просо, бобы, чечевица — главная солдатская еда. Он к ним привык, а вот пиво в замке было доброе. Волков ел и пил не торопясь, снова погрузившись в размышления о собственном феоде. И ему вдруг очень захотелось посмотреть землю, что обещал барон в приданое за Ядвигу. И опять от этих приятных мыслей его оторвал Ёган:

— Господин.

— Ну? — солдат отложил ложку.

— Опять к вам мужики.

— Опять с кожей?

— Нет, другие.

— Ну, зови.

В донжон вошли четыре мужика, остановились у стола, один из них тихо сказал, заглянув в тарелку солдата:

— Вишь, тоже кашу кушают.

— Горох, — подтвердил другой так же тихо.

— Чего вам? — спросил Волков.

Самый высокий из мужиков произнес:

— Ну, так как, ехать нам резать орешник или как?

— А я-то откуда знаю, — искренне удивился Волков.

— А кто ж знает? — Еще больше удивился мужик. — Мы ж уже семьи собрали, запрягли два воза, коли не надо, так и скажите, что не надо.

— Вам Соллон велел?

— Да, — мужики закивали. — Соллон, Соллон.

— Ну, так езжайте, режьте орешник.

— Ну, тогда значит, раз орешник мы нарежем два воза, то более на барщину до урожая ходить не будем, так? — уточнил высокий мужик.

— Ладно, привезешь сюда орешник, решим что-нибудь, — пообещал Волков.

— Так что, орешник сюда вести? — опять удивились мужики. — А разве не в монастырь?

— В монастырь? — В свою очередь удивился солдат.

— Так стройка то в монастыре. Орешник в клети под штукатурку пойдет.

— Ну, везите в монастырь, — ответил солдат и, подумав, спросил: — А монахи с вами за орешник рассчитываются?

— Нет, — мужики даже засмеялись, — мы же за барщину работаем. А про деньги управляющий сам с монахами договаривался.

Все было непонятно и запутанно. Солдат опять стал раздражаться.

— Идите, режьте и везите в монастырь.

— А барщина как же? — Не унимались мужики.

— Черт бы вас драл, идите, и до урожая считайте, что отработали.

Мужики загалдели, закланялись, пошли на улицу. Волков только было начал резать колбасу, только отпил пива, как в донжон вбежал стражник, один из тех, кого он посылал с аудиторами в малую Рютте.

— Господин коннетабль, — начал он.

— Вы дадите, мня поесть?! — Заорал солдат и в сердцах врезал кулаком по столу.

Стражник перепугался, а Ёган начал пихать его в двери, но Волков призывно махнул рукой.

— Ну, давай, что там у тебя?

— Мужики в малой Рютте упрямятся.

— Чего? — Не понял солдат.

— Двери городским господам не открывают, говорить с ними не желают, а один блажной так вообще собакой их травил, со двора гнал.

— И что говорят?

— Так ничего не говорят, не хотят с городскими говорить и все.

Солдат вздохнул.

— Я съезжу и посмотрю, — сказал сержант, сидевший в конце стола.

— Вместе поедем.

Волков тоже встал, вылез из-за стола, допивая пиво, а Ёган схватил с тарелки колбасу и побежал к выходу.

Мужик был хлипок, солдат был почти на голову выше его, да и в плечах шире. Со стороны казалось, что взрослый человек отчитывает подростка:

— Ты знал, что эти господа ходят по дворам по велению барона?

Мужик вздыхал, уставившись в пол, да чесал бороденку.

— А ты на них собаку травил, грозился их кольями бить. Почему?

— А что ж делать то? — Снова вздохнул мужик. — Они ж приехали нас записывать.

— И что?

— Так, значит, подати поднять хотят. А куда нам еще поднимать? Вона, — он обвел рукой свою убогую хату. — Гляньте, как живем. Не жируем.

— Никто тебе подати поднимать не будет.

— Ну, значит, оброк возьмут или на барщину лишний раз погонят, — не сдавался мужик.

— Мы здесь не для этого, — заявил худой аудитор по фамилии Деркшнайдер. — Мы здесь для того, что бы выяснить, правильно ли управляют имением. Хотим выяснить только это.

— Так уж известно, что будет. Вы все сначала выясните, потом запишите, а потом подати поднимите.

— Так, кто тебе это сказал? — Спросил солдат, хватая мужика за грудки.

— Да уж никто, сам докумекал.

— Сам? А на господ пса травить тоже сам докумекал?

— Ну, что ж, тоже сам.

— А знаешь, что тебе за это будет?

— А чего ж не знать? Знаю. Кнут будет. — Меланхолично произнес мужик. — Так нам не привыкать, наше дело, мужицкое.

Солдат без размаха влепил ему оплеуху, даже без размаха солдатская оплеуха тяжела. Мужик чуть не упал. Волков не дал упасть, поймал его за грудки. Встряхнул и снова спросил.

— Отвечай, кто тебя надоумил? Кто тебе сказал, что после переписи тебе подати поднимут?

Мужичонок стоял, сопел. Коннетабль схватил его за бороду, потряс и заорал:

— Отвечай! Или в подвал отведу!

Мужичонок упрямо молчал. Волков взбесился, хотел еще раз его ударить, но тут вмешался Ёган:

— Господин, думаю, тут без старосты нашего не обошлось.

Волков глянул на Ёгана, опять встряхнул мужика:

— Говори, староста тебя подбил, на господ собаку травить?

Мужик опять упрямо молчал.

— Зря ты, Николас, молчишь, — сказал Ёган. — Староста тебе не друг, он тут никому не друг, когда он нам другом был?

Мужичонка только вздохнул в ответ.

— Ладно, — Волков выпустил его и продолжил примирительно, — отвечай на вопросы этих господ, а я со старостой сам разберусь.

— И что, мне от вопросов легче жить станет?

— А, может, и станет. Староста и Соллон обворовывали и вас, и барина. А теперь эти городские господа все заново посчитают.

— Нам-то точно жить легче не станет. Может, только у барона серебра прибавится.

— Может, и тебе полегчает, мало ли, — обнадежил его Ёган.

— Да когда ж такое было, что мужику легчало?

— Хватит, — рявкнул Волков снова закипая. — Или будешь отвечать, либо сбирайся в подвал и под кнут.

— Ну, раз так — отвечу. Спрашивайте господа.

Аудиторы начали задавать ему вопросы, а мужик начал врать. А Ёган стал ловить его на вранье. Получался, какой то базар. Солдат не мог находиться в избе, хотелось извозить тупого мужика мордой по полу. Вышел на улицу устало сел на поленницу рядом с привязанной ободранной козой. Из-за угла хаты лениво потявкивал кобелёк. Тут же был сержант и пара стражников. Один из стражников, не молодой уже, подошёл к Волкову и спросил:

— Притомились, господин коннетабль?

— Притомился, — устало ответил солдат и вздохнул, — как будто лужу пытаюсь плетью высечь. Плетью машу, а толку нет. Что ни бы ни сделал, а делать ещё больше делать… И ни конца этому не видно ни краю… Дело всё там же стоит.

— А не правда, ваша… Вы как тут объявились, так зашевелилось, всё, забулькало, что в котелке, а раньше, как было? Болото! Пропал, к примеру, человек, да и Бог с ним, пошукали малость, поп отпел, как сгинувшего и всё! А старосты — воры, паскуды, а Соллон всех девок перепортил, а если кто из родни против был, так он того в бараний рог выворачивал. А сейчас всё по-другому, всё! И всё то вы.

— И упыря мы изловили, — добавил сержант. — Не шутка.

— Да изловили, — согласился Волков, но не стал он говорить им, что упырь то, наверное, не последний.

— А про мужика вы не серчайте, — продолжал старый стражник, — мужик он упрямей барана, всё от жадности своей, да от бедности. Ничего мы их переупрямим.

Из избы вышли аудиторы, худой нотариус Деркшнайдер, молодой Крутец, безымянный писарь и Ёган.

— Да, — не весело произнёс Деркшнайдер, — а мужик здесь зол. День то уже к вечеру клониться, а мы всего двух опросили, так мы долго тут провозимся.

— Сильно упрям мужик был, — спросил Волков.

— Мужик везде одинаков, — заметил Крутец, — не любит мужик, когда его записывают, думает, что больше брать будут после записи.

— То так, то так, — кивал Деркшнайдер, — да вот только это первый раз был, когда, меня собаками травили, ладно давайте не будем терять времени, пойдёмте в другой дом.

Так тяжко дело шло, что до наступления темноты обошли всего четыре двора. И везде аудиторы встречали молчаливое и глухое противодействие.

После чего поехали в Рютте, там, в трактире аудиторы и Волков собрались за столом, сидели, обсуждали дела. Выяснилось, что в самой Рютте, ситуация такая же. Мужики так же не хотели ничего говорить. Магистр Крайц, обгладываю куриную ногу, с важностью рассуждал о подлости и глупости мужика. И как тяжело им, аудиторам, тут в Рютте приходится. Волков слушал — слушал и, поняв, куда клонит магистр, произнёс:

— Господа, денег сверх уговора не будет.

Магистр Крайц кинул кость, замолчал, стал вытирать руки полотенцем. Остальные аудиторы тоже молчали.

— Денег вообще может не быть, — продолжал солдат.

Все поглядели на него.

После этой фразы лица городских господ вытянулись так, что солдат даже засмеялся.

— Успокойтесь, господа, не всё так страшно, — он достал из кошеля бумагу, это была доверенность на продажу дома Соллона, и кинул её на стол перед магистром. Тот взял бумагу, внимательно изучил ее и произнес:

— Мы видели этот дом, возможно, мы примем его в погашении части зарплаты.

— Части? — Удивился солдат. — Дом стоит пятьдесят талеров, я надеялся, что вы мне десять талеров вернете.

— Абсурд, — заявил нотариус Деркшнайдер, — Nimia.

— Quaestio agitata, — произнес солдат.

И все опять с удивлением уставились на него, видя их недоумение Волков добавил:

— Argentum exigit disputateonem.

— Все равно нужно осмотреть дом, — все еще с удивлением говорил магистр Крайц, — Завтра мы выберем время.

— Время мы выберем сегодня, немедля, — ответил Волков, — и ещё я хотел просить одного из вас взять управление имением на себя, хотя бы на время, пока барон не найдет нового управляющего. Аудиторы стали переглядываться, и магистр, потерев бороду спросил:

— И кого же из нас вы видите управляющим?

— А вот этого господина, — коннетабль указал ножом на самого молодого, — простите, не помню, как вас зовут.

— Меня? — молодой человек опешил, — Я Крутец, Людвиг Крутец.

— У него недостаточно опыта, — предупредил магистр.

— Да, у меня нет опыта работы с такими большими поместьями, — сказал, чуть заикаясь, Людвиг Крутец бухгалтер.

— Зато у вас есть образование, — заявил солдат, — А опыт, … — он повернулся и крикнул, — Ёган.

— Да господин, я тут, — появился слуга.

— С завтрашнего дня ты будешь помогать вот этому молодому человеку хоть пару дней. Он будет управляющим… пока.

— Господин, — искренне удивился Ёган, — а как же вы без меня?

— Буду что-нибудь придумывать, ты главное помогай господину Крутецу разобраться в хозяйстве.

— А я все-таки считаю, что господин Крутец молод для столь ответственной должности, — сказал нотариус Деркшнайдер.

— Уважаемый Деркшнайдер, — ответил ему магистр, — Молодость не есть недостаток, тем более заказчик сам выбрал Людвига, и конечно, если он не будет справляться, мы найдем ему замену. В общем, мы принимаем выбор заказчика, но господин коннетабль должен учесть, что наше вознаграждение в этом случае должно быть увеличено.

— Я почему-то знал, что ваша речь этим закончится, — усмехнулся солдат.

Все присутствующие тоже заулыбались.

— И сколько же вы хотите?

— Думаю, что десять талеров будет достаточно.

— Нет, нет, нет, — Волков помотал головой, — Это невозможно, я могу дать только пять.

Аудиторы дружно загалдели.

— Господа, господа, — Волков постучал по столу, — Только пять. Имейте в виду, что и этих пяти у меня нету. Мне придется их искать, пока у меня есть только дом.

Аудиторы переглянулись. Волков умел говорить убедительно. И магистр произнес:

— Ну, хорошо, пять так пять, но дом еще надо оценить.

— Ну, тогда приступим немедленно, — предложил солдат.

Все начали быстро доедать, вытирать губы, допивать из стаканов и вылезать из-за стола, стали выходить на улицу. В углу трактира Волков приметил Сыча, и незаметно дал ему знак идти за ним. Сыч, дремавший в углу за кружкой пива, едва заметно кивнул в ответ.

Они стояли за углом трактира, у забора, под дождем в темноте. Волков опять морщился от запаха Сыча.

— Ну, как тут дела, — спросил он.

— Суета, день-деньской. К трактирщику народ прет валом, он со всем разговаривает.

— А от Соллона кто был?

— Из холопов его никого не было, а если кто другой был, то я того не ведаю.

— Смотри внимательно, мне теперь не только ла Реньи нужен, но еще и Соллон.

— Да это я скумекал.

— Старосты подбивают мужика не разговаривать с городскими. Хочу завтра их под замок посадить. Что думаешь?

— Дело правильное, только сажайте их вместе с семьями.

— С бабами да детьми? Что за дурость? Не зверь же я.

— На первый взгляд оно, конечно, дурость, но ежели приглядеться, то лучше сажать семьями, потому что так правильно. Хотя и не по-людски, по зверски, как вы говорите.

— Ну, ка, объясни.

— Вот, к примеру, староста — он вор, — начал Сыч, — с мужика значит, брал, а барину не отдавал. Значит что?

— Что? — не догадывался Волков.

— А то, что деньга у него есть. Староста, это ведь не Соллон, который дома из камня строит, да коней знатных покупает. Старосты они ж из мужиков, а значит, деньгу бережет, копит. В огороде горшок с серебром пади припрятал, я на то побиться готов.

— И …? — не понимал Волков.

— Вот вы старосту возьмете, а сыночек его старшенький горшочек откопает, и сбежит куда, и не видать вам тех денежек никогда. А когда вы всю семью в подвал разом посадите, на хлеб да в холод, то через неделю староста от бабьего воя сам поговорить захочет. Баба его ему спокойно сидеть не даст, зад у баб от камней в подвале мёрзнет, уж поверьте, и просить он будет, чтоб семью отпустили, и за это он все вам скажет и без дыбы, и без железа. Все серебришко отдаст. — Объяснял Фриц Ламме.

— А ты молодец, Сыч, — произнес Волков, так и сделаю.

— Только не говорите никому, пока старост с семьями не возьмете, чтоб для них всё в нежданку было.

— Понял. Ладно, ты иди и помни, мне нужен ла Реньи и Соллон.

— Помню, экселенц, помню.

Солдат было пошел, но остановился, повернулся и спросил:

— А на счет дыбы и коленного железа, если нужда будет, справишься?

— Не извольте беспокоиться, экселенц. — Сыч оскалился в недоброй улыбке. — Если нужда будет — поработаю за место палача, хоть и не мое это дело.

Глава пятнадцатая

Осмотреть дом Соллона Волкову и аудиторам ночью не было никакой возможности — не помогли ни лампа, ни свечи. Они договорились встретиться на рассвете, после чего солдат и Ёган поехали в замок. Солдат ехал, почти засыпая в седле. Многодневный недосып давал о себе знать. В замке было темно, только костерок горел у ворот, под навесом, где коротали ночь два дежурных стражника. Да еще одно окно. Окно в донжоне, то, что выше кухни. Несмотря на дождь, оно не было забрано ставней.

Волков кинул поводья Ёгану, а сам, стоя под дождем, уставился на это светлое пятно в ночной темноте. И тут он вспомнил одно особенность донжона: донжон от основания вверх чуть сужался, и на уровне стены основание имело выступ шириной в две ладони. Вспомнив это, солдат загорелся идеей. Сон улетел, как не бывало. Он забежал в свою башню, прыгал по высоченным ступеням, как молодой, забыв про хромоту. Из своей башни по стене он дошел до донжона, дернул дверь, конечно, она была заперта. Тогда он, вздохнув, ступил на выступ, что опоясывал башню на высоте стены. Конечно, это было мальчишество, это была глупость. Он имел прекрасную возможность шмякнуться на мостовую двора замка с высоты в двадцать пять локтей, ведь камни выступа были мокры, а кое-где и покрылись мхом, но все это его не останавливало. Он просто хотел заглянуть в окно самой прекрасной женщины, которую он когда-либо видел. Женщины, которая могла стать его женой. Держась за стену, где это возможно, приставным шагом он шел, прощупывая каждый новый камень ногой в темноте. Так он добрался до окна, остановился, прислушался. Внутри кто-то разговаривал, но слов разобрать было нельзя. Волков аккуратно заглянул внутрь.

На столе стоял подсвечник с тремя свечами, и госпожа Хедвига была прекрасно освещена. Она сидела в кресле возле стола водной нижней рубахе. Рубаха была тонкой работы, полупрозрачная, с расшитым воротом и рукавами. Она свободно спадала с левого плеча, приоткрывала грудь молодой красавицы. Волосы, роскошные, густые, цвета пшеницы, было собраны на затылке в большой пучок и небрежно затянуты лентой. Ее ноги были опущены в медный таз, а рубаха подобрана выше колен, чтобы не замочить. Она была прекрасная, ослепительна и обворожительна. Её огромная служанка сидела на корточках у таза и мыла ей ноги. Госпожа Хедвига что-то ей говорила, та согласно кивала. Разобрать слов солдат не мог. И не до слов было ему. Он просто наслаждался видом этой удивительной женщины.

А служанка меж тем взяла полотенце и госпожа подола ей ногу. Франческа её насухо вытерла и вдруг… склонилась к ней и поцеловала. Да она поцеловала ногу госпожи, а госпожа, как ни в чём не бывало, подала ей другую. И действие Франчески её ничуть не удивило. И втору ногу Франчкска тоже поцеловала. Госпожа Хедвига встала, взяла подсвечник со стола, одним движением освободила волосы от ленты и ушла, и он больше её не видел. А служанка подошла к окну, солдат едва успел спрятаться прижавшись к стене, и, подняв ставень, закрыла окно. Сразу стало темно. Совсем темно. Даже из-под ставня свет не пробивался.

Волков по выступу, не спеша двинулся обратно по стене. Он был удивлён, не знал, что и думать. Впрочем, он особо и не думал, он просто хотел эту прекрасную женщину и всё. А ещё он хотел землю, которую ему обещали, и он собирался всё это получить. А вот служанка ему была абсолютно не нужна.

Солдат вошёл в свои покои. Ёган вскочил:

— Да где ж вы были то? — Чуть укоризненно спросил он. — Я вас ищу, ищу…

— Был занят, — отвечал солдат, садясь на кровать и протягивая Ёгану ногу в мокром сапоге, — ты не забудь! Завтра идёшь в помощь … этому… как его… городскому.

— Да помню я, — отвечал Ёган, стягивая сапог.

А солдат повалился в свои роскошные перины. И начал, было, думать о прекрасной дочери барона, о своём феоде, о лошадях, которых можно будет разводить на лугах, что лежат вдоль дороги и реки. Но долго мечтать у него не получилось. Уж больно давно он не высыпался.

А утром опять лил дождь, лужи снова заливали всю площадь Рютте. Волков и господа аудиторы осматривали дом Соллона. Перед этим, на заре, солдат от души поговорил с холопами, бывшего управляющего, те говорили охотно, но главного не знали. Они не знали где господин. А вот скарб, сложенный в телегу, сама телега да кони, солдату понравились. Всё было доброе, всё стоило денег. А дом Соллона, так и вообще был отличен. И мебель в нём хорошей.

Волков улыбался, глядя как господа аудиторы ищут недостатки. Пытаются хоть к чему-то придраться, что бы был повод хоть малость сбить цену. Но всё было бесполезно. Дом был безупречен, и пристройки и конюшни всё было в порядке и тёплая уборная. Не говоря уже о внутреннем убранстве.

— Господа аудиторы, вы всё видели. Дом отличный, колодец свой во дворе, нужник тёплый рядом со спальней, нужник для слуг, кровати с перинами, — говорил солдат, — надеюсь, вы дадите хорошую цену.

— Так то — так, — чесал бороду магистр Крайц, — но уж место больно безлюдное. Кто его у нас тут купит.

— Место безлюдное? — удивлялся Волков. — Да побойтесь Бога, где же безлюдье? Большое село, церковь напротив, замок рядом, трактир за забором, два больших города в одном дне пути отсюда, монастырь рядом. Что ж вам ещё нужно?

— Всё так. Всё так, но найти тут покупателя на дом за сорок монет будет непросто.

— Да вы его за пятьдесят продадите.

— Нам нужно посовещаться, — сказал магистр.

Аудиторы сели в главной комнате за большой стол, сидели, шептались. А солдат стал у модного окна со стёклами и ставнями, и глядел, как капли воды бегут по стёклам. Ждал, он был уверен, что сломает аудиторов и они дадут нужную ему цену.

Так всё и получилось, аудиторы не стали просить денег, все свои услуги оценили в стоимость дома. Дом так и оценили в сорок талеров. Нотариус Деркшнайдер тут же составил купчую и оформил её как аванс за аудит.

После чего Волков понял, что продешевил. Тем не мене он ехал в замок в хорошем настроении, несмотря на проливной дождь.

Ёгана с ним не было, он на заре уехал с молодым Людвигом Крутецом в малую Рютте, поэтому солдату самому пришлось вести коня в конюшню, и там он с удивлением увидал монаха. Тот сидел на сене разговаривал с конюхом. Это был тот самый монах Ипполит, о котором он просил дядю графа.

— Ты? — обрадовался солдат.

— Да, господин коннетабль, вчера аббату пришло письмо, от каких-то важных господ, в котором они просят послать меня вам в помощь. — Слезая с сена и беря в руки книгу в тряпке.

— Отлично, а это что, книга?

— Да, как вы просили, — ответил брат Ипполит, — знали бы вы как ненавидит вас наш брат библиотекарь, — говорил молодой монах, разворачивая дерюгу, в которую была завернута огромная книга, — у нас нет второй такой.

— Я его понимаю, я тоже люблю книги. Она не промокла?

— Нет, я ехал в закрытой повозке до самого замка.

— Отлично, пойдем, поедим? Заодно и поболтаем.

Они пошли в донжон, где на первом этаже, за огромным столом расселись с едой и книгой.

Только на секунду их обоих отвлек от книги сержант, который спросил у Волкова:

— Ну, так что со старостой из Малой Рютте делать будем?

— Езжай, бери его, и всю семью его, всех в подвал. — Быстро распорядился коннетабль. — Всех бери.

— Всю семью? — удивился сержант.

— Знающие люди сказали брать семьями. Бери вместе с детьми.

— Как скажете, — произнес сержант, и тихо пробубнил, — а что там еще за знающие люди?..

Но Волков уже его не слушал, придвинув лампу поближе, они с монахом перелистывали страницы, ища нужную главу. Найдя начали читать. Солдату были знакомы не все слова, тут ему помогал брат Ипполит. Читать Волков любил, даже если это был не родной язык, и тем более любил, если ему было интересно. Волков читал вслух, а брат Ипполит, сидя рядом переводил, даже не заглядывая в книгу те слова, на которых Волков останавливался. Так дочитав предложение до слова «pristine» он остановился.

— Это значит первозданный, первородный, — не заглядывая в книгу, перевел молодой монах.

Волков отложил книгу и пристально поглядел на него. Монах смотрел на Волкова простодушно и открыто, ожидая вопроса.

— Ты что, всю книгу наизусть выучил? — спросил солдат.

— Нет, не всю, — отвечал монашек, — только ту часть, где речь идет об упырях и их господах создателях.

— И чем же продиктован интерес к этим тварям?

— Они убили всю мою семью, — просто и обыденно ответил брат Ипполит, — вернее убивал один упырь, такой же какого вы изловили.

Солдат был заинтригован, ему, конечно, хотелось узнать историю монаха, но он не знал, как поведет себя брат Ипполит, захочет ли рассказывать ее, а тот захотел. Заговорил сам, без всяких просьб.

— Я родом из южного Хайланда, жил у Рёкского перевала, у нас был хороший дом, добрые пастбища, хлеб у нас почти не рос, а вот овец, коров и коз было вдоволь. Отец был хороший пастух, а весь наш род было родом сыроделов, а еще у нас ульи были, не много, пять или шесть, но каждый давал полведра доброго меда. Сами мы мед ели редко, в основном продавали, я помню тот мед, он совсем не такой как здешний. — Монах помолчал, вспоминая и продолжил. — Ну и однажды, когда снега в ущелье уже сошли, мой отец пошел проверить ульи и исчез. Отары без присмотра начали спускаться в долину, собаки стали гнать их домой, так мы и поняли, что отец пропал. Собрались соседи, а из долины к нам поднялся народ, пошли искать отца. Искали почти неделю, думали, может где лежит со сломанной ногой, но не в ущелье, не на пасеках, не на пастбищах не нашли даже и следов, даже с собаками. Мама стала раздавать скот соседям и родственникам, чтобы брали его на выпас, пока старший брат не вырастет, а сами стали жить без отца. А через месяц, ближе к лету, пропала мама. Уехала к соседям с сыром и сгинула. Ни ее, ни коня, ни брички. Ничего не нашли. А мы стали жить одни: я, старший брат, и сестра. Мы ждали и ждали, что мама все-таки появится, или к нам хоть кто-нибудь приедет, но ни кто не приезжал. Долго, много дней. И старший брат захотел идти в долину к людям, но мы просили, чтобы он нас не бросал. И он не пошёл. Сестра плакала без него. Да и мне было страшно, я от дома боялся отходить, даже корову вечером загнать. Однажды он пошёл и выгонял нашу корову на луг, и вдруг стал кричать. Мы с сестрой побежали из дома, и тогда я увидел его первый раз.

— Людоеда?

— Да, это был девурер кадаверум, трупоед. Он был точь-в-точь, как тот, которого вы поймали. Такая же мерзкая, протухшая туша. Он сломал передние ноги корове, и гонялся за братом, а тот не бежал в дом, наверное, боялся привести его к нам, бегал вокруг коровы и кричал, и кричал, но трупоед он же ловкий и быстрый, хоть и кажется распухшим.

Коннетабль знал это не понаслышке.

— У этой твари так пузо моталось, я думал, порвётся, но он схватил его, — продолжал Ипполит, — поднял над головой и грохнул о землю, а потом наступил ему ногой на спину и сломал спину. Постоял, потоптался на нем, закинул на плечо его и пошел.

— Господину нужен живой, из мёртвого он кровь пить не будет, — догадался Волков.

— Да, да… — кивал головой монах, — брат даже не кричал, просто висел на его плече и смотрел испуганно. Я его видел, и он меня видел. Он был жив еще. Мы сесторй боялись выходить из дома, а утром, когда выглянули, трупоед уволок и корову. Вот так мы остались с сестрой вдвоем. Еды у нас было много в доме, и мы просто сидели и ждали, что кто-нибудь из долины приедет из взрослых и заберет нас. Думал брат отца, или дедушка. Но никто не приезжал, а как-то под вечер, не знаю, сколько дней прошло, опять пришел трупоед. Мы его услышали по дыханию, он противно дышит, хлюпает, булькает громко. Ещё чавкает всё время и втягивает в себя сопли и глотает их. — Монах поморщился. — Мы с сестрой стали прятаться, где пряталась сестра, я не знал, думал она на чердак побежит. Сам я прятался в коровнике. А людоед ходил по дому и никого не боялся, гремел посудой, опрокидывал мебель, он проходил над коровником и я слышал, как скрипели половицы. Как он булькает горлом. А вот как он нашел сестру, я не слышал, просто лежал долго в коровнике, а потом вышел и побежал в долину. Бежал долго, почти всю ночь, а под утро увидел костер — это были паломники, ониходили от монастыря к монастырю, и я пошел с ними, а в нашем монастыре меня заприметил брат Ливитус, я с ним и остался.

— А ты еще кому-нибудь эту историю рассказывал?

— Всем. Первым рассказал паломникам, но они не верили, говорили, что сказки, но проверить не захотели, хотя я предлагал им подняться к нам на перевал. Они предлагали молиться побольше, я уже думал, что так мне никто никогда и не поверит, а тут представляете, вы такого же изловили.

— Ты правильно сделал, что нашел меня, — сказал Волков, — Поможешь мне найти хозяина. Как там его называют? — Он заглянул в книгу.

— Гул магистр, — напомнил монах, — вурдалак.

— Да, вурдалак. Вот только как его найти, тут не сказано. Сказано, что убить его непросто. Сказано, что для убийства господина нужно серебро «pristine». Как ты его называл?

— Pristine значит «первородное», значит чистое. — Напомнил Ипполит.

— Значит, чистое. Я слышал, что самое чистое серебро в имперских марках, — он залез в кошель и достал из него почерневшую и затертую от старости большую, толстую, имперскую марку. — Забирай книгу и пошли, — сказал он монаху, вставая.

— Куда? — Спросил монах и тоже встал.

— К кузнецу.

Кузнец поднес наконечник болта к самому носу, разглядывал, потом произнес:

— Доброй закалки шип.

— Надо сделать такой же из серебра, — сказал Волков.

— Из серебра? — Не поверил кузнец. Глядел на коннетабля, думал не шутит ли он. — Серебром броню не взять, пустое.

Он попробовал наконечник болта пальцем.

— А мне не для брони, — сказал Волков.

Кузнец внимательно посмотрел на солдата, затем на монаха, ему очень хотелось знать, зачем это новый коннетабль переводит большие деньги непонятно на что. Но если заказчик не говорит, что ж…

— Я могу выковать шип не хуже этого, а поверх него положить серебро. Внутри будет калёный шип, а крылья будут серебряные. Только дело это непростое.

— А почему непростое?

— Серебро на железно нипочем не ляжет само, на наконечнике придется ребра насекать.

— Насекай, пол талера тебе хватит? — Спросил солдат и кинул мастеру имперскую марку. — Пол талера получишь, когда сделаешь мне два болта.

— Хватит. Пол талера это щедро. И еще три дня работы.

— А не много — три дня?

— День уйдет только форму под крылья вырезать. Работа тонкая. Так что, три дня в самый раз.

— Ну, хорошо, — сказал Волков.

Солдат и монах вышли из кузницы, и пошли к замку.

— Ну, болты то нам кузнец сделает, а вот где искать гул магистра? — Вслух размышлял солдат.

— В начале, может, нужно найти сервус мортус. Слугу его, второго упыря. А там будет уже ясно, где и сам магистр. А как вы нашли первого?

— Очень просто. Во-первых, он на меня на дороге напал, а, во-вторых, его госпожа Анна из своего замка видела. А дальше собаками выследили.

— А, может, и другой там же живет? Может, поищем там же?

— Давай так и сделаем.

Когда они подходили к замку, увидали сержанта с двумя стражниками и телегу с детьми и голосящей бабой. Рядом с телегой шел староста из Малой Рютте. Волков сразу его узнал и крикнул:

— А ну-ка стой!

Все остановились. Солдат подошел, осмотрел детей и притихшую бабу с опухшим от слез лицом. Староста стоял рядом, понурый и тихий.

— Знаешь, за что тебя взяли? — Спросил солдат.

— Так понятно за что, — отвечал староста, не понимая головы. — За то, что вам грубил, не разглядел, значит, вас, а вы вона как взлетели. Знать бы…

— Дурак, — оборвал его солдат. Он действительно помнил конфликт со старостой, но для него это был не конфликт, а староста был не тот человек, который стоил мести. — Тебя, посудник, взяли за то, что ты вор. И за то, что ты подбивал мужиков не разговаривать с аудиторами, чтобы скрыть свое воровство.

— Я? Мужиков? Да я… — начал было староста.

— В подвал, — прервал его солдат. — Всех их.

— Я не подбивал! — Заорал староста, но телега покатилась к замку, а стражник толкнул старосту в спину древком копья. Сильно толкнул, староста чуть не упал. А баба на телеге опять заголосила.

Волков поморщился и окликнул сержанта:

— Сержант!

Тот хотел, как положено, слезать с коня, но Волков жестом показал, чтобы не слезал и произнес:

— Завтра двух людей и егеря пошлешь к монастырской дороге. Пусть дойдут до березового острова и там еще раз посмотрят.

— Что, не всех изловили? — Поинтересовался сержант.

— Не всех, — сурово ответил Волков.

— Распоряжусь, — произнес сержант и пришпорил коня, догоняя телегу.

Волков внимательно осмотрел монаха с ног до головы и спросил:

— Ты коня седлать умеешь?

— Нет, господин. У нас, в горах, верхом почти не ездят.

— А я умею, но одной рукой это сделать невозможно. Пошли в конюшню, поможешь мне.

Они сходили на конюшню, где под руководством солдата монах оседлал коня. Вышли из замка, Волков верхом, монах шел рядом.

— Съездим в Рютте, посмотрим, как у аудиторов идет дела.

И поехали. Солдат ехал, не особо разбирая дороги, брат Ипполит семенил рядом, перепрыгивал лужи, приподнимая полы хабитата. Волков невольно усмехнулся, Ипполит заметил усмешку и спросил:

— Я неуклюж, да?

— Думаю, что дело в сутане, в ней неудобно, наверное.

— Это н сутана, господин, сутану носят священники, настоятели храмов, братья носят хобитат, или проще хобит. Он очень удобен. Я вот не могу понять, ка всё время вы носите доспехи, зимой в кольчуге всё время холодно и сыро, и тяжело, а летом жарко. А ещё меч, и топору вас за поясом и сапоги тяжелые. А из сапога ручка ножа торчит. Столько железа!

— Ручка ножа, — солдат усмехнулся, — мой стилет никогда так не называли. А к железу привыкаешь. Если носишь его каждый день, зимой под доспех одевают стёганку, в ней не холодно, летом, конечно, её носить тяжко, упаришься, но если враг рядом то потерпишь. А нет врага, так и на простую рубаху кольчугу носить можно.

— А зачем её носить, если врага нет рядом? Я вот вас без доспеха почти и не видел, только на перевязке.

— В первых, без доспеха и оружия я чувствую себя голым, а во вторых, тело не должно отвыкать от тяжести. Стоит перестать носить железо, как сразу начнёшь жиреть. Я видел такое не раз. Жирный — слабый — не боец.

— Вот как, — понял Ипполит.

Солдату нравился этот молодой монах. Он был умён и незлобив. В свои юные года имел большие познания в медицине, ну насколько Волков мог судить. Да и грамотен он был. Грамотнее его самого. И главное хотел помочь ему. Он был доволен тем, что монах рядом.

Когда они нашли аудиторов, хорошее настроение у солдата быстро закончилось.

Мужики не хотели говорить с городскими. Солдат отхлестал одного молодого и глупого мужика плетью, а толку то… В раздражении Волков поехал в замок, не слезая с коня орал на весь двор:

— Сержант, где ты есть?

— Тут я, что господин нужно? — Выбегал из донжона сержант.

— Старосту Рютте под замок, с бабой и всем выводком. Всех в подвал!

— Господин, — вдруг произнёс сержант, вместо того, что бы кинуться исполнять приказ, — может, не будем так горячиться? Как бы чего не вышло. Как бы хуже не было.

— Что? Чего хуже то? — злился Волков.

— Ну, управляющий сбежал, так ещё всех старост под замок посадить. Да ещё мужика городские вопросами изводят, как бы не вышло чего…

— Чего не вышло? Говори, что ты всё вокруг да около…

— Кабы мужик за вилы не взялся. — Хмуро глядел на коннетабля сержант.

— Вот чтоб не вышло чего, и мужик за вилы не схватился, ты сейчас едешь в Рютте и возьмёшь главного подстрекателя. Старосту и всю его семью под замок! — Волков чуть склонился с лошади и почти в лицо сержанту проорал. — Всех в подвал!

— Как изволите, господин, — со вздохом ответил сержант, но уходить не спешил, а продолжил, — а может нужно об этом барону доложить?

Волков, что то почувствовал. Помолчал глядя на сержанта и сказал:

— Барону говоришь, доложить… — он спрыгнул с коня, кинул сержанту повод, — хорошо я схожу к барону, как ты хочешь, но почему то мне кажется, что ты просто не хочешь арестовывать старосту. Может ты с ним заодно? А?

Сержант сразу не ответил, а солдат ответа ждать не стал, пошёл к барону.

Он хотел быстро обрисовать ситуацию и получить одобрение барона, но быстро не вышло. Барону было скучно, и он почти заставил Волкова сесть за стол, налил ему вина. Стал расспрашивать, казалось, его мало заботило, посадит солдат старосту в подвал или нет, на это он дал согласие почти сразу, а вот всякой мелочью он интересовался, переспрашивал. Лендлорду было скучно. Он не хотел отпускать Волкова. И больше всего его заинтересовало известие о том, что упырь, судя по всему, был не один. Барон стал расспрашивать о молодом монахе, о книге, а тут ещё пришла баронесса с молодым бароном, их тоже всё это интересовало, Волкову пришлось пересказывать всё, вплоть до грустной истории о семье монаха. А затем стали подавать ужин и попытку уйти, добрая баронесса пресекла одной фразой:

— Господин Фолькоф, останьтесь, пожалуйста. Вы так редко у нас бываете.

Старый барон и молодой поддерживали ее, и солдат просто не смог отказать.

Остался сидеть за столом, вместо того что бы решать вопрос со старостой.

Выйти из покоев барона он смог только когда стемнело. Конечно, можно было вызвать стражу, найти сержанта и послать его за старостой, но Волкову было откровенно лень, он слано поел, выпил много пива, и сейчас хотел только спать. А староста Рютте мог подождать и до завтра. Поэтому он пошёл к себе в башню, где и встретил Ёгана. Тот был мрачен и не разговорчив, как обычно.

— Ну как прошёл день? — спросил солдат, у слуги поднимаясь по лестнице.

— Будь он проклят, — лаконично отвечал Ёган.

— Кто? День или господин Крутец? — Смеялся солдат, у которого было отличное настроение после пива.

— Да оба! Мы с этим городским объехали пол поместья, лошади едва живы.

— На моих лошадях ездили? — Насторожился солдат.

— С чего вдруг, я на ваших лошадях буду ездить по делам управляющего, из конюшни брали, сам управляющий выбирал.

— Хорошо, — облегчённо произнёс Волков, — а чем занимались?

— Да мотались туда-сюда, туда-сюда, а он всё считает, да считает, считает да считает, да записывает всё. И не угомонится никак и уже темнеет, а он: а тут, сколько десятин, а вот тут, сколько десятин, а это пары или не пары, а это озимые, а тут когда убирать. Всю голову, как дятел гнилуху, выклевал. И без еды весь день, только что поел!

— Ха-ха, — смеялся солдат, — а ты меня считал непоседливым, или как там?.. Неугомонным.

— Да по сравнению с этим, городским, вы добрый барин, этот же чистый сатана. Неуёмный. Ещё и ленивым меня ругал. А у меня, вот не поверите, от него к полудню голова гудела, что твой улей в апреле.

— Вот какого господина тебе надобно, — смеялся солдат.

— Да избавь Бог, — Ёган осенил себя святым знамением, — уж лучше обратно в мужики подамся. Да и там от него житья не будет. Он же с мужика всё соскоблит. От него ж ничего не утаить будет, как только в дело мужицкое вникнет. А он вникнет, он въедливый.

А тем временем дошли они до своих покоев и слуга, не переставая жаловаться на молодого аудитора, помог Волкову раздеться. А когда тот разделся и завалился в перины, то даже не успел помечтать о прекрасной дочери барона, заснул сразу, несмотря на то, что Ёган всё ещё что то бубнил, про молодого Крутеца.

На заре коннетабль спустился во двор. Там сержант уже отправлял двух людей с егерем Клаусом пройтись по дороге до аббатства и заглянуть на остров с березами. А когда он их отправил, Волков сказал ему:

— Старосту Рютте в подвал с семьей, барон согласен.

Сержант кивнул и велел запрягать телегу и седлать себе коня, а Волоков же не спеша пошел в донжон завтракать, где за столом нашел монаха.

— А я про тебя и забыл вчера, — сказал он брату Ипполиту.

Тот вскочил из-за стола, кланялся.

— Где спал? — Спросил Волков.

— Здесь, в людской.

— И как там? Лучше, чем в монастыре?

— Да нет, в монастыре у каждого своя келья. Спишь как граф, и помолиться есть где. А тут полати одни на всех, все спят вповалку. Душно, ворочаются, блох и клопов ловят. И спят все в одежде, нет, в монастыре лучше.

— Ясно. Я живу в левой от ворот башне на уровне стены, будешь спать там. Правда, спать придется на полу.

— Спасибо, господин.

— Ты ел?

— Нет, только помолился.

— Поднимись на кухню, распорядись, чтобы еду несли.

Монах мялся и не шел.

— Ну, чего? — Спросил солдат.

— А мне дадут?

— Скажи, что я велел.

Монах быстро ушел на кухню и вернулся также быстро, удовлетворенно произнес:

— Вам велели передать, что сейчас подадут.

Сели за стол ждать еду, но не дождались. Пришел стражник с ворот и доложил:

— Господин коннетабль, купчишка пришел к вам, битый. Говорит, пограбили его.

— В нашей земле? — Коннетабль, чуть расстроился.

— Говорит, что в нашей. Вез скобяной товар в монастырь, а его на заре ограбили.

— Ну, зови. — Морщился от досады Волков.

Купчишка с опухшим, битым лицом рассказал, что вез скобяной товар из Вильбурга в монастырь. Выехал в ночь, а на заре на него напали трое, били, забрали деньги, два с половиной талера, хотели убить, но купчишка вырвался и бежал через лес. Рассказав это, купец разрыдался:

— Воз на тридцать пудов, два мерина добрых, товара на семь талеров — все забрали, — причитал он.

— Давно это было? — Спросил солдат.

— Так на заре, — хныкал купец. — Час до вас шел.

— Час? Ты знаешь часы?

— Да как не знать? У нас на ратуше уже как два года, каждый час отбивают. У нас уже все часы разумеют.

— Монах, — сказал солдат, — поторопись с завтраком. А ты, — продолжил он, обращаясь к стражнику, что привел купца, — сходи на конюшню, вели конюху оседлать моего гнедого и трех хозяйских. Поедем ловить разбойников.

Тут в донжон вошел Ёган с молодым аудитором. Волков ткнул пальцем в сторону Ёгана:

— Ты мне нужен. Поедешь со мной разбойников ловить.

— Господь услышал мои молитвы! — Обрадовался Ёган.

— Сходи за арбалетом и оружие себе возьми. А потом в конюшню, оседлай себе лошадь. Ну, а вам, господин Крутец, сегодня в помощь вам дам этого умного монаха.

— Меня? — Искренне удивился брат Ипполит.

— Тебя, тебя. Поможешь сегодня господину аудитору.

— Может, мне можно с вами разбойников ловить? — Застенчиво спросил брат Ипполит.

Волков глянул на него, и в его взгляде читался вопрос: Что за дурь ты несешь?

Но брат Ипполит продолжал:

— Конечно, в военном деле я не большой мастер, но если мне дадут какое-нибудь копье или дубинку, то я не подведу, — он чуть подумал и добавил: — ну, наверное, не подведу.

— Копье? — Волков продолжал смотреть на монаха. — Какое тебе копье, дурень? Твое дело — мази да лекарства, перо да бумага, а копья да дубины оставь страже. С управляющим пойдешь.

— Господин, а латы вам брать какие-нибудь, — спросил Ёган.

— Какое у них оружие? — В свою очередь спросил Волков у купца.

— Один был с дубиной, а еще у одного был нож.

— Шлем мне возьми тогда, а себе копье со щитом. Привыкай таскать оружие.

— Ясно, — сказал Ёган и ушел.

Все разошлись. Остался только Волков, управляющий Крутец и монах. Поваренок тем временем принес еду: молоко, белый хлеб, жаренную кровяную колбасу, круто сваренные яйца, мед. Волков предложил еду Крутецу и монаху.

— Ну, как, осваиваетесь? — Спросил солдат у молодого аудитора.

— Все очень сложно, — отвечал тот, — пока только знакомлюсь, веду записи.

— Брат Ипполит грамотный, поможет вам записывать и считать.

— Я помогу, но я не очень сведущ в сельском ремесле, — засомневался монах.

— Ничего, вы оба справитесь, у вас нет другого выхода, — твердо сказал солдат.

И два молодых образованных человека, аудитор Крутец и лекарь брат Ипполит, поняли, что у них и вправду нет другого выхода.

Тут и Ёган пришёл:

— Господин кони осёдланы. — Сказал, а сам стал хватать со стола то, что недоели. Залпом допил молоко из крынки, и произнес, утираясь, — все собрались, вас ждут.

— Так пошли, — солдат встал, забралу Ёгана шлем, — а вы господа грамотные — давайте, управляйте поместьем.

Во дворе все были готовы, а купчишка так аж изнывал от нетерпения. Увидев коннетабля, он кинулся к нему:

— Да что ж так долго то? — Заскулил он с упрёком.

— Послушай, купчишка, — говорил солдат, садясь на коня, — вы мне, купцы, не милы и плевал бы я на тебя и на твой воз с добром, если бы воровство не произошло в земле, которую мне доверил господин барон. Так что, не гневи Господа и прекрати ныть.

Они готовы были уже двинуться, как во двор замка въехал сержант с двумя стражниками, а за ним телега. Кроме стражников в телеге никого не было. Волков, поигрывая плетью, в упор смотрел на сержанта, ожидая объяснений. Сержант спешился, подошел к нему и сказал:

— Староста ночью убег со всей семьей.

Солдат продолжал молча смотреть на него, поигрывая плетью. А сержанту, видимо, нечего было добавить. Стоял, молчал. Все, а народу вокруг было не мало, притихли, ждали, чем закончатся молчаливые гляделки. И солдат сделала то, чего не должен был делать никогда, он вытащил ногу из стремени и каблуком сапога врезал по лицу сержанта, да так, что тот едва устоял на ногах. С головы его слетел шлем. Звякнул о камни мостовой. Сержант Удо Мюллер не стал его поднимать, стянул с головы подшлемник, вытер им с лица кровь и стоял перед коннетаблем с непокрытой головой, а кровь телка и текла из рассеченной брови.

Солдату хотелось бить его снова и снова, но на этот раз он сдержался, повернулся к людям, собравшимся с ним, и приказал:

— Поехали.

Он, Ёган и три стражника ехали верхом. Купчишка, пыхтя, семенил рядом с ними, старался не отставать. Дышал тяжело, но не сдавался. Замок был еще виден, когда их догнал всадник. Это был сержант. Догнав Волкова, он сказал:

— Господин коннетабль, поговорить требуется.

— Ну? — Сухо спросил Волков, разглядывая опухшую бровь и скулу сержанта.

Сержант вздохнул, огляделся, а Волков на всякий случай откинул край плаща, потому что меч тянуть было долго, а вот стилет из сапога он мог выхватить моментально.

— Я… В общем, — начал сержант, — эх, да ладно, чего уж, — он полез в рукав кольчуги и достал кошель, протянул его солдату.

Волков брать не торопился:

— Что это? Взятка? Место боишься потерять?

— Нет, это я у старосты забрал.

Волков молчал, и деньги всё не брал.

— Кум он мой, — продолжал сержант, не убирая деньги.

— Он вор.

— Свояк он мне, не хотел я сестру в подвал сажать.

— А ты предатель.

— Не предатель я. Не мог я по-другому. Возьмите. — Он продолжал протягивать денги.

— Барону отдашь. Хотя, нет. Он все на вино спустит. Давай сюда, — солдат забрал кошель. — И сколько же здесь?

— Двадцать серебряных.

— Неплохо воровал твой кум.

Волков положил деньги в поясной кошель, дал шпоры коню. Сержант двинулся следом, он не знал, закончился ли разговор.

Телегу они нашли быстро. Грабители свернули на лесную дорогу. Дорога была узкой и размыта в грязь дождями, а телега огромной и тяжелой. Она застряла в первой луже. Грабители выпрягли коней и уехали, купчишка залез в телегу, вылез, почти рыдал.

— Цел товар? — Спросил Ёган.

— Товар то цел, а меринков то выпрягли.

— Ну, так, что? Едем в Рютте? — Спросил Ёган у Волкова. — Телегу нашли.

— А лошади?! — Орал купец. — А деньги мои?! Господин коннетабль, умоляю, давайте поищем, они тут где-то!

— Ладно, поищем, — согласился солдат нехотя.

— Только недолго, — произнес сержант. — Негоже нам в чужих землях находиться без соизволения хозяина.

Волков уставился на него удивленно:

— А разве это не Рютте?

— Да уж три мили, как не Рютте. Это земли Розенфельдов, — отвечал сержант.

— Значит, уходим, — резюмировал Волков. — Вытащим телегу и впряжем коней.

— Дозвольте, господин, я гляну, — предложил сержант. — Одного человека возьму, огляжусь в округе. Может найду их паскуд.

Сержант явно хотел загладить вину.

— Хорошо, — опять нехотя согласился солдат.

Телегу вытаскивали долго. Дело это непростое, в лесу, в грязи, на узкой дороге. Кое-как справились, и тут прискакал стражник, который уехал с сержантом. Он вел в поводу пегого, крепкого мерина, и еще издали закричал:

— Господин коннетабль, нашли мы их! Сержант их там ловит, за вами послал. Поедемте, покажу.

Все конные поскакали за ним.

Всех разбойников поймать не удалось. Один, наверное, самый умный, ускакал на коне, украв у двух других деньги купца, а те двое были пьяные. Им стянули локти за спинами, стражники их били. Не любили стражники тех, кто добавлял им работы. И купец не унимался, совал им кулачком по мордасам. Волков глядел на них без злости знал, кто они:

— Ну, что, братья-солдаты, в разбойники подались?

Разбойники, уже трезвые, валялись на земле, молчали.

— Вы дезертиры? Кто ваш ротмистр? Откуда вы, кто корпорал?

Один из разбойников глянул на него, но ничего опять не ответил.

— Купчина, — сказал солдат, — опознаешь их?

— Они это, господин, они! — Радовался купец, обшаривая одежду разбойников. — Деньги, где мои, посудники? Деньги, где мои? — Не переставая, лупил их.

Солдат не выдержал и перетянул по спине плетью:

— Угомонись ты.

— Да чего вы? — Удивлялся купец, чеса спину.

— Ты бы такой храбрый был, когда они тебя грабили. Они это? Точно?

— Они, господин. Только трое их было.

— Третьего мы не нашли, а у этих двоих твоих денег не было. И коня тоже не было.

— Так надо искать, — настойчиво предложил купец.

— Нет, хватит, — ответил Волков. — Едем в замок.

— Нет, плохо вы свои земли охраняете, — заявил купчина. — Негоже так.

Волков решил еще раз врезать ему плетью, но его опередил сержант. Тот свесился с лошади и поднес к носу купца огромный кулак:

— Ты не начинай, лучше, мошенник.

— Чего не начинать?

— А того. Мы из Рютте, а это земли Розенфельдов. Скажи спасибо, что помогли, хотя какое от тебя спасибо? От вас, мошенников, ни спасибо, ни медной деньги не дождешься.

— Всё, поехали, — приказал солдат, и все двинулись в Рютте.

С Волковым поравнялся один из стражников и показал на рану на левой руке, чуть выше локтя:

— Вон тот меня ножом ткнул, — он указал на одного из дезертиров.

Волков помнил этого стражника. Это ему он проткнул ногу в харчевне.

— И что, ты теперь награду получить хочешь? — Спросил солдат у него.

— Да какую награду? Довольствие бы получить, — отвечал стражник.

— А что, барон не платит довольствие?

— Давненько не платит.

В разговор вмешался сержант:

— С марта не платили уже, почитай, четвертый месяц пошел.

— Посчитай, сколько нужно денег.

— Посчитаю, а раз уж такой разговор зашел, — чуть сконфуженно говорил сержант, — может, и про сапоги спросить?

— А что с сапогами?

— По уложению раз в два года барон нам всем обещал по паре сапог. А нам последние сапоги Соллон выдал, почитай, три года назад, дыра на дыре, почти босые ходим.

Волков и сам замечал, что сапоги у стражников рваные, штопаные. И такое положение дел его не устраивало.

— Будут сапоги, — пообещал он.

А купец не шибко был благодарен. Все бубнил, что, если бы стражники были добрые, то и второго коня сыскали бы. Рассказывал всем, что дезертиры у него все деньги отобрали, а сам тут же сторговал у трактирщика хорошего мерина и поехал в монастырь, хотя день уже шел к вечеру.

Купчишка проезжал через площадь, торопился, а солдат, видя, что купец едет в ночь, думал, что дурня ничто не учит. А на площади собирался народ смотреть на пойманных дезертиров. Позже пришел отец Виталий.

— Святой отец, исповедуйте и причастите рабов, вот этих двух, божьих, — сказал солдат.

— Воры? — Поинтересовался поп.

— Разбойники.

— А вы их уже судили?

— А зачем? Купчина, которого они грабили, их опознал. Коня своего у них забрал. А когда мы их брали, они нашего человека порезали. Что еще нужно? Причащайте их.

— Нужно, что бы барон их осудил.

— Да чего уж барон, давайте ландфогта позовем? Или прямо герцога.

— Нужно, что бы все было по справедливости, — настаивал поп.

— К дьяволу такую справедливость, — кривился солдат и махнул рукой сержанту. — Вешай их без причастия.

— Без причастия? — Удивился сержант.

— Видишь, поп артачится, а мне некогда — вешай, — крикнул Волков.

— Стойте, — тонко запищал отец Виталий, — как же без причастия? Только с причастием и исповедью. Без причастия — грех.

— Ладно, ладно, грех. Только давайте побыстрее, у меня еще дела.

Отец пошел к разбойникам совершать таинство. Таинство было долгим, Волков сидел в седле, разминал шею, терпеливо ожидая, когда отец Виталий закончит. А тем временем на площади собиралось все больше и больше народа, но солдат попа не подгонял, ждал. А когда поп закончил — на площади появился барон. Волков в двух словах объяснил ему ситуацию, на что барон ответил:

— Ну, так вешайте побыстрее и приходите на ужин.

— Если успею, господин барон. Я хотел еще в Малую Рютте до темноты съездить.

— Я вас жду, — сказал барон и уехал.

Когда сержант и стражники на радость толпе повесили разбойников, к солдату подъехал человек. Волков его сразу узнал. Это был лакей госпожи Анны. Лакей спешился и протянул ему бумагу с поклоном. Волков взял ее развернул и прочитал:

«Дорогой друг мой,

Я очень признательна вам за то, что вы для меня сделали, и буду признательна всегда. В моем лице вы всегда найдете друга. Молю за вас Господа.

Г. А.»

Солдат дважды перечитал письмо, а потом уставился на слугу госпожи Анны с некоторым недоумением.

А тот, словно в объяснении чего-то, протянул ему перстень. Волков машинально взял перстень. Тот был хоть и золотой, но легкий. С мутным синим камнем. Дешевый, талера три, не больше.

— А на словах она ничего не передавала? — Продолжал не понимать Волков.

— Нет, господин, — ответил слуга, поклонился, сел на коня и уехал.

Волков сидел и смотрел ему вслед, растерянный и уставший. Он не понимал, что значит это письмо. Вернее понимал, но надеялся, что понял не правильно.

— Господин, а что случилось, — спросил его Ёган.

— Мы едем к госпоже Анне, — твёрдо ответил он.

— Сейчас? — спросил слуга.

— Сейчас.

— А поесть не успеем, туда дорого то неблизкая?

— Не успеем. Нужно до темноты хоть пол дороги проехать.

Они было, уже двинулись, но их перехватил стражник из замка:

— Господин коннетабль… — орал он издали.

— Что ещё?

— Староста из малой Рютте просится поговорить с вами.

— Некогда мне, — крикнул Волков и дал коню шпоры.

Дорога была не близкой, Солдат гнал коня, что бы до темна, проехать как можно больше. А сам думал и думал. Как бы, не мечтал он о дочери барона, а про госпожу Анну, никогда не забывал. И теперь он гадал всю дорогу, что этим письмом хотела сказать фрау Анна. Она хотела попрощаться или так хотела напомнить о себе? Он надеялся, что если бы женщина хотела бы попрощаться с ним, то прислала перстень побогаче.

Когда солнце село его конь вдруг захромал. Захромал на ровном месте.

Они с Ёганом спешились, осмотрели коня, но понять причину хромоты не смогли, нога у коня была в порядке, а подкова была на месте и держалась крепко.

— Посветить бы надо, — говорил Ёган.

Волков и сам это знал, в общем; сел на коня и уже не торопясь доехал до красивого замка, когда уже было совсем темно.

Стражники открыли ему дверь без расспросов. Солдат чувствовал, что они его уважают. Он сразу повёл коня в конюшню, что бы там разобраться с хромотой.

Там при свете лампы, они с конюхом госпожи Анны, сразу нашли причину. Под подкову попал острый камушек. Вытащили его. А Ёган уже успел, между делом, расседлать коней. И тут Волков увидал его. Это был именно он, тот самый удивительный, вороной конь с белой звездой и белыми чулками, баснословно дорогой конь юного графа. Это был Чёрный Ангел, которого он ни с каким другим конём не перепутал бы. Солдат стоял молча смотрел на него не в силах оторвать глаз. Он хотел бы спросить у конюха, что тут делает этот конь? Хотя сам всё понимал. Смысла спрашивать не было.

А конюх, видя всё это, стоял, конфузился, как будто сам приехал на этом коне. Прятал глаза, да покашливал. Сердце солдата бешено забилось, аж в ушах отдавалось шумом. Не отрывая глаз от прекрасного коня Волков бросил:

— Седлай коней.

Конюх кинулся поднимать седло, а Ёган удивлённо спросил:

— Чего? Седлать? В Рютте едем? В ночь?

— В аббатстве переночуем, и давай, пошевеливайся.

Монахи спят на лавках. Нет у них ни перин, ни подушек. Поэтому вместо подушки Волков скатал и положил себе влажный плащ. Но заснуть он не мог, его выжигала изнутри нелепое чувство, как будто его предали. Хотя на самом деле он понимал, что никто его и не предавал. Ничего эта баба ему не обещала, но горечь от этого не проходила. Он лежал, слушал храп Ёгана, смотрел в узкое окно в ожидании утра. Иногда даже садился на лавке и хотел встать и пойти пройтись по монастырю, но все-таки дождался утра. Едва солнце сделало мир из черного — серым, как они встали и, не завтракая, пошли в конюшню. Там их и встретил отец Матвей.

— А, коннетабль, уже встали? Рано встаете.

— Вы тоже ранняя птаха, — ответил Волков.

— Если я не встану, — усмехнулся аббат, — братия моя проспит утреннюю молитву. Нам есть до молитвы нельзя, а вам, друг мой, конечно, можно. Я распорядился, вас ждут повара. Неделя, конечно, постная, но пост на служивых людей не распространяется. Идите, откушайте, чем Бог послал.

— Спасибо, господин аббат, но нам некогда, — ответил солдат и поклонился.

Ёган тоже поклонился, но смолчать не смог.

— Да как же некогда? Мы ж вчера только позавтракали. Обеда не было, ужина не было, и сейчас без завтрака? Только и делаем, что скачем туда-сюда, так и исхудать можно.

— Помолчи, болван, — сказал Волков.

— Иди, сын мой, на кухню, — чуть улыбнулся настоятель, выпроваживая Ёгана, — а я пока с твоим хозяином поговорю.

Ёган едва ли не побежал, а аббат и солдат вышли из конюшни, прошлись и уселись на лавку у стены. Аббат начал:

— Я ошибся в вас, когда вы пришли просить меня помощи для вашего барона. Я думал, что вы обычный искатель серебра, но вы оказались добрым человеком. Вы делаете дело, тяжелое дело, вот, вчера вы повесили двух людей, взяли на себя ответственность перед Господом, вы часто берете на себя ответственность, ответственность это тяжкая ноша, знаю по себе. Я ошибался, я должен был дать вам братьев для аудита, но не дал. Теперь я готов вам помочь.

— Городские аудиторы уже получили свое, — начал, было, солдат.

— Я знаю — знаю, я сейчас, не об этом. Я вижу, вы из тех гордецов, что второй раз просить не будут, поэтому повторяю, можете просить меня, о чем хотите. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам.

Аббат положил руку на голову солдату и заглянул ему в глаза:

— Бессонница?

— Да, не спал этой ночью.

— И лицо серое, плохо едите, плохо спите, тяжёлые мысли.

— Ну, бывает, что и хорошо ем.

— Что с вами? Говорите.

— Да не знаю, устал. Кажется, врагов многовато. Кажется, что все против меня, и мужчины, и… В общем, все.

— И женщины? — Спросил аббат.

Волков молчал.

— Как же я не подумал, — продолжал аббат. — Ведь вы еще не старик, но тут даже святая церковь ничем не поможет. Только молитвы. Но с молитвами, как я вижу, у вас не складывается.

— Не складывается. Молился я обычно, только перед схваткой.

— Тогда крепитесь.

— Я креплюсь, — солдат встал.

— Идите и имейте ввиду, что я всегда найду для вас время. Так что приезжайте. А сейчас идите, поешьте, а то свалитесь с коня. И помните, в нашем графстве у вас есть не только враги.

Толи хорошая утренняя еда, толи пара добрых слов аббата, но что-то заметно улучшило состояние солдата. Ночью казалось, что все выгорело изнутри, что весь мир против него, а утром казалось, что уже, вроде, и не весь. И даже солнце пару раз выглянуло из-за туч. Ёган оседлала лошадей, и они двинулись по дороге на Малую Рютте. И, тут, как обычно, пошел дождь.

— Нет, не будет урожая, не будет, — рассуждал Ёган. — Даже рожь с такими дождями не поднимется.

Волков молчал, он хотел спать. И только дождь не давал ему заснуть в седле. А на подъезде к замку барона мелкий нужный дождь перешел в бодрый ливень. В замок, они въезжали полностью промокшие.

— Господин, — окликнул его стражник и протянул два болта для арбалета. — Поутру кузнец принес.

Болты были великолепны. Черные каленые жала чуть торчали из серебряных крыльев, отшлифованных до зеркального блеска. Баланс болта был соблюден идеально. Перья ровные, и даже древки дерева были отшлифованы.

— Надо опробовать, — не без удовольствия рассматривал Волков болты. — Только сначала переоденемся.

Они стали подниматься к себе в башню.

— Что за вонь тут опять? — Принюхивался Ёган.

— Так кошки, — сказал солдат.

— Нет, то не кошки, блевотиной воняет.

— Ну, значит, кошка наблевала.

— Увижу эту заразу — убью, — пообещал слуга.

— Обещать ты мастак, — заметил солдат.

Они зашли в комнату, Ёган забрал из окна ставни, и оба сразу увидели на столе поднос. На подносе лежал великолепный кусок ветчины, молодой сыр, яблоки, белый хлеб, и стоял кувшин. Ёган тут же схватил кувшин и понюхал.

— Вино! — Уважительно произнес он. — А барон то вас любит.

— Черта с два от него дождешься, это баронесса прислала, — сказал солдат, садясь на кровать. — Поставь кувшин и помоги снять сапоги — мокрые насквозь.

Ёган стал стягивать сапог.

— У, зараза, — поморщился он. — Вы в блевотину наступили.

Стянув сапоги, он поставил их рядом с кроватью.

— Не ставь их тут, дурень, мало того, что ты воняешь, так еще и сапоги будут. Поставь за дверь.

Слуга понес сапоги, открыл дверь и остановился, разглядывая порог:

— Господин, тут прямо под дверью наблевано.

— Закрой дверь, болван! Дай сухие сапоги, и одежду сухую.

— Господин, это не кошка наблевала, никакая кошка столько не наблюёт. — Ёган не закрывал дверь, стоял, таращился на пол у двери.

Солдат встал и босой подошёл к двери. В полутьме на лестнице он ничего разобрать не мог. Хотел обругать слугу и тут они услышали звук.

— Тихо, — прислушался Волков, — воет кто то?

— Вроде, — согласился Ёган, — кажись, там, вверху кто-то.

— Сапоги сухие дай. — Сказал солдат.

Он обулся тут же, дал Ёгану стилет, сам обнажил меч. Вытащил из кучи оружия щит. И они стали подниматься по лестнице на верхнюю площадку башни. Люк на площадку был открыт, Ёган шёл первым, и он осторожно высунул голову наружу. Огляделся и произнёс:

— Вот оно кто выл то.

Вылез наверх, солдат полез за ним. И там увидал мальчишку, который ходил в башню ловить кота. Он лежал, тяжело дышал, вся его одежда была во рвоте.

— Видать сожрал, чего на кухне, видишь, как его полощет, — рассуждал Ёган, разглядывая мальца.

— Ничего он не жрал на кухне, — солдат присел, стал оглядывать его внимательно, стал тормошить мальчишку, — а ну ка, эй приди в себя.

Мальчик на секунду открыл глаза, смотрел мимо солдата, потом его передёрнуло от рвотного спазма, и он закрыл глаза.

— Дьявол, — выругался солдат, стал трясти мальчишку, — а ну просыпайся — давай.

Но тот в себя не приходил.

— Бери его, — приказал он Ёгану, — его к монахам нужно везти.

— К монахам, так к монахам, — Ёган поднял мальчика, стал аккуратно спускаться по лестнице, — А может, отлежится ещё? Чего с ним случилось то?

— Не отлежится, — сурово ответил солдат, — не видишь, что ли, он уже кровью блюёт. Отравлен он.

— Отравлен, — удивился слуга, — тогда, оно, конечно к монахам, А кто ж его отравил то? Да и зачем? Кому он нужен то?

— Болван ты, Ёган! — Только и смог произнести солдат.

Глава шестнадцатая

Лет пять назад, Волков видел, как умирала шестнадцатилетняя девушка. Она была слишком близка к престарелому герцогу де Приньи. Родственники прекрасной девушки были слишком жадны, а герцог слишком щедр, а родственники герцога слишком раздражены щедростью герцога, и девушка, конечно, была отравлена. Волков и ещё три гвардейца несли несчастную в конюшню, что бы отвезти её к известному доктору. У бедняжки всё платье было в кровавой рвоте. Пока они снесли её вниз, та умерла. Поговаривали, что несчастную отравила тёща герцога.

Волков был почти уверен, что блюдо с яствами и отравленный мальчишка между собой связаны. Мальчишка постоянно совался в его башню, видимо не раз забирался и в покои его, покои то закрывались только изнутри. Коннетабль прикидывал, кто мог принести ему поднос с едой и вином. Он только собирался это выяснить. А вот подозреваемые у него уже были.

Они спустились во двор: один стражник тут же побежал в конюшню, запрягать телегу, ещё один за кухаркой. А Волков остался во дворе мрачный и готовый казнить, коли будет нужно.

Стражник приволок толстуху-кухарку. Та дрожала от страха, вытирала грязным передником большое красное лицо, что то шептала, молилась, что ли. Солдат понимал, что это бессмысленно, но всё-таки спросил:

— Кто послал мне поднос с едой?

— Кого послал? Чего? — Не понимала толстуха.

— Дура, — заорал Волков, так, что даже мужик, коловший чурки для печей, спрятался за сложенные дрова. А двое поварят, которых, на всякий случай, приволок стражник заодно с поварихой, застыли от ужаса.

— Кто мне еду послал в покои? — Продолжал солдат.

— Я не посылала, господин, — почти стонала повариха.

Ёган принес поднос, солдат сбросил еду вместе с кувшином на землю и потряс подносом перед носом кухарки.

— Этот поднос стоял у меня на столе в моей комнате. Откуда он? Кто послал мне это еду?

— Я не знаю, господин, — продолжала стонать повариха, — я ничего вам не посылала. Они свидетели, — она указала на поварят. — Я с самого восхода с ними, весь день.

Два поваренка стояли с бледными лицами и выпученными глазами. Стояли, ни живы, ни мертвы. Осознавая бессмысленность дальнейшего разговора, солдат просто бросил поднос и отвернулся.

Телега была уже запряжена. Один стражник прыгнул в нее, щелкнул кнутом и повез мальчишку в монастырь. А коннетабль остался стоять посереди двора, руки в боки, смотрел на донжон, на третий этаж, туда, где были окна молодой госпожи. Он ни секунды не сомневался, что отравление было дело ее рук, но для полной уверенности нужно было подождать, присмотреться, поспрашивать, затаиться.

Солдат пошел в покои барона, нашел старого Ёгана и спросил:

— Ёган, ты не приносил в мои покои еду?

— Когда же, господин? — Удивился тот.

— Да когда-нибудь. Может, баронесса тебя просила?

— Нет, господин, не просила. Баронесса меня никогда ни о чем подобном не просила, и я никогда не носил еду вам в покои. — Отвечал слуга барона.

Больше расспрашивать было не о чем, и некого, солдат снова спустился во двор. И первым, что увидел, была телега со стражником. Не разобравшись, он заорал:

— Чего вернулся?! Чего забыл?!

— Да ничего не забыл, господин. Просто мальчишка то преставился. Чего его мертвого к монахам везти? — Отвечал стражник.

Солдат глянул на мальчика. Судя по всему, тот уже действительно был мертв. Когда Волоков приходил в ярость, он напрочь забывал о своей хромоте. И сейчас он тоже о ней забыл, кинулся в покои барона почти бегом, и боль почти сразу дала о себе знать. К лестнице он уже шел шагом. Заодно и успокаивался.

Барон как всегда видел во главе своего длинного стола, с ним был его сын. Мальчишка, увидев коннетабля, было, обрадовался, но барон все понял по лицу солдата и сразу отправил молодого барона к матери. Не здороваясь, Волков сухо произнес:

— Один из ваших дворовых отравлен.

— Отравлен? Кто отравлен? — Удивился барон. — И зачем же его отравили?

— Мальчишка с кухни. Отравился случайно. Наверное, он выпил вино, которое принесли мне в покои. Яд предназначался мне.

Барон молча смотрел на солдата, играя кривым кубком.

— Почему же вы не спрашиваете, кем принесен яд? На кого я думаю? — Продолжал Волков.

Барон просто взял и отвернулся, как будто солдата не было. Просто стал смотреть в другую сторону. Это был уже не первый раз. Волков понял, что барон так поступает всегда. Просто отворачивается и не слышит, когда не может ответить или просто не хочет отвечать.

— А не хотите ли взглянуть на труп мальчишки?

— На кой черт он мне нужен? — Вдруг зло ответил барон. — Вы здесь коннетабль. Вот вы и выясните, кто его отравил.

— А мне и выяснять не надо, я знаю, кто. Да и вы знаете.

Барон опять отвернулся и опять молчал.

— И это все потому, что вы выпустили одну бешеную собаку из подвала.

— Хватит! — Вдруг заорал барон и вскочил. — Хватит. Я вам уже сказал. Получите рыцарское достоинство — и я сам отведу Ядвигу в церковь, к алтарю. А когда Ядвига будет вашей женой…

— Я повешу ее служанку, — закончил солдат.

— Да хоть сожгите ее как ведьму. Кстати, в нашем герцогстве отравительниц сжигают.

— Так значит, сожгу. Если она меня не отравит.

— На том и порешили. — Зло сказал Карл фон Рютте, заканчивая разговор.

Да, говорить больше было не о чем, и Волков пошел на улицу. Хотел пройти так, чтобы не видеть телегу с мертвым мальчишкой, пошел вдоль псарен, где он встретил Клауса и обрадовался возможности хоть как-то отвлечься от отравления.

— Ну, что? Есть следы упыря?

— Ищем, господин. Пока нет ничего, — отвечал егерь. — Вот завтра еще пройдусь разок по дороге к аббатству.

— Ищите, должен быть еще один трупоед.

— Знать бы где, господин.

— Если б знал — сказал, — отвечал Волков и крикнул Ёгану: — Неси ка арбалет! Хочу болты новые проверить.

А сам пошел в донжон, где за столом нашел монаха, управляющего Крутеца и сержанта:

— Монах, во дворе мальчишка в телеге мертвый, отпеть нужно и похоронить за счет барона.

— За счет казны? — Переспросил управляющий Крутец.

— Да, за счет казны. Сержант, а ты собери мне всю дворню. Всю, вплоть до золотаря.

— Сейчас, господин? — Сержант встал.

— Сейчас.

Сержант быстро собрал всех людей замка, даже баронесса вышла на балюстраду, чтобы посмотреть, что происходит во дворе. Волков забрался на телегу, где лежал труп мальчишки, осмотрел собравшихся и заговорил. Говорил он громко, так чтоб слышно было в донжоне:

— Сегодня кто-то пытался отравить меня, — он пристально поглядел на окна третьего этажа, солдат чувствовал, что из-за ставен на него смотрят, — мне в покои было принесено отравленное вино, этот мальчишка, — он указал пальцем на труп, — отпил немного этого вина. Так вот, — Волков достал из кошеля талер, поднял его над головой, — Эту монету получит тот, кто видел что-нибудь, или хотя бы слышал. Кто знает, или хотя бы догадывается, о том, кто принес вино и еду в мои покои.

Он уже в открытую смотрел на окна госпожи Хедвиги, и кричал именно туда.

— Знайте, по закону нашего доброго принца, отравителей сжигают. И я сделаю все, чтобы сжечь ту тварь, которая отравила мальчишку. А теперь расходитесь, работайте, и помните про талер, который я вам обещал.

Мертвого мальчика повезли к попу. Дворовый люд стал расходиться, а Ёган протянул солдату арбалет. Он же притащил плотный тюк сена, водрузил его на поленницу. Волков стал стрелять из арбалета, посылая один болт за другим в плотно скрученный тюк сена.

Арбалет был великолепен, совершенен. С легким стрекотом ключ натягивал тетиву, почти не требуя усилий, а рессора была настолько мощной, что болт просто исчезал с ложа после спуска, как будто его и не было. Мастер, сотворивший это чудо, хорошо знал, что нужно солдату, все вплоть о мелочей: и мягкий спуск, и прижимную пластину, которая прижимала болт во взведенном оружие так, что он не падал, как бы ты не крутил арбалет.

Волков опробовал и новые болты с серебряными наконечниками, они почти не отличались от обычных. Глядя на него, Ёган и стражники тихо восхищались его умением стрелять точно в цель, совсем в нее не целясь.

— Вот бы мне так, — говорил Ёган, — господин, где вы этому учились?

— Наверное, в гвардии, — заметил один из стражников.

— Нет, — отвечал солдат, в гвардию меня взяли как стрелка, там был конкурс, нужно было девять арбалетчиков, а приехало человек сто шестьдесят. Я стрелял сто двенадцатый, а в конкурсе занял второе место.

— Ух, — восхитился стражник. — Два из ста шестидесяти!

— Ну, где-то так, — с долей гордости отвечал Волков.

— Эх, нужно было мне тоже в молодости в солдаты пойти, — мечтательно говорил Ёган.

— Может и нужно, было, — задумчиво ответил солдат, — Только вот из роты лучников, в которую я попал, после первого же сражения, осталось чуть больше половины.

— А что ж, остальных побили что ли? — спросил стражник.

— Кого убили, кого в плен взяли, а кто и сбежал, я часто думаю, сколько из тех, кто стоял в том строю со мной еще живы? Вряд ли половина. И из живых, половина это больные да увечные. Так что, Ёган, не грусти, что не пошел в солдаты.

Он снова взвел арбалет, прицелился, выпустил стрелу в цель. Сейчас он был почти спокоен, он всегда успокаивался, когда стрелял, он почти уже забыл госпожу Анну, почти забыл умершего мальчика. Забывчивость — было важным качеством солдата. Любого солдата. Солдат должен забывать все плохое и ужасное, а иначе… Иначе сойдёшь с ума.

В этот день, за обещанным талером так никто и не пришел. Солдат особо и не рассчитывал, да и не нужно ему было это, он и так знал кто отравитель.

На следующее утро он поговорил с Клаусом. И не стал посылать людей на монастырскую дорогу. Собака там ни разу не взяла след.

— Ну что, монах, — начал он, садясь за стол в донжоне, — как нам найти гул мастер?

— Я не знаю, господин, — честно отвечал монах Ипполит.

— Ну, тогда читай, что в книге твоей написано.

Монах читал, и сразу переводил, а Волков ел и слушал, и все остальные, кто сидел за столом, и сержант, и управляющий, и свободные от дежурства стражники, тоже внимательно слушали.

— Гул мастер, вурдалак, господин людоедов по-нашему, обитает в темных, свободных от солнца местах, там, где не встретит его случайный человек, — монотонно читал монах.

— Сейчас здесь все места свободны от солнца, — заметил солдат, — и леса вокруг, и болота, и местность безлюдная, вот его где искать то?

— Есть место такое, — вдруг осмелился, сказал один из стражников.

— Где? — спросил его сержант.

— Так старый замок.

— Там и замка-то нет давно никакого, — заметил Ёган.

— Замка-то нет, — продолжал настаивать стражник, — а подвалы под развалинами есть.

— Были, — заметил сержант, — раньше. Мы в детстве там лазили, а сейчас не знаю, как там.

— Ну, что ж, — сказал Волков и, чуть подумав, добавил: — давайте-ка проверим. Седлайте коней. Все стали подниматься, вылезать из за стола.

Но в этот день попасть на развалины Волкову не удалось. Когда кони были оседланы, и все уже собрались, пришел стражник и сказал, что староста из Малой Рютте просится поговорить. Солдат велел вести его.

Сидение в подвале очень меняет людей. Староста позвякивал кандалами, шмыгал носом, был сер лицом и изможден, и ни капли былой спеси в нем не было.

— Ну, что хотел? — Спросил Волков, усаживаясь в седло.

— Да вот, хотел просить, что бы семью отпустили. Холодно в подвале, дети на камнях лежат, а камень он ведь злой, он жизнь из человека тянет.

— О детках вспомнил? Ты когда да барона обворовывал, чего о детях не вспоминал?

— Так-то ж я обворовывал, дети тут при чем?

— Значит, сознаешься, что воровал?

Староста помялся, позвенел цепью, шмыгнул носом и сказал:

— Ну, был грех, что ж тут сказать. Так не я один был. Я на других глядючи, соблазнился. Отпустили бы вы детей и бабу мою. Потому что…

— Деньги где? — Перебил его солдат.

— Какие деньги? — Староста невинно хлопал глазами.

— Соллон воровал, так у него дом был и кони. И пил, ел, куражился. А ты воровал и жил в хибаре. И из живности у тебя только мерин скорбный. Значит, деньгу где-то прячешь. А сейчас ты стоишь и думаешь: коннетабль то дурак, детишек выпустит, а они деньгу, что я своровал и перепрячут. Не перепрячут, не надейся, не выпущу никого, пока деньгу не отдашь. Все в подвале будете сидеть.

— А ежели нет тех денег? — Не сдавался староста.

— Сгниете в подвале, — закончил Волков и приказал стражнику: — На место его.

— Не по-божески так, — орал староста, звеня цепями, когда его тащил стражник. — Дети-то за что страдают?

— За деньгу твою страдают, — крикнул вслед ему солдат и пришпорил коня.

И прямо в воротах столкнулся с верховым мальчишкой. Мальчишка сидел на лошади без седла и был бос, закричал звонко:

— Господин, господин! У нас в Малой Рютте конокрады коней увели!

— И много увели? — Спросил солдат.

— Двух. Мужики за вилы побрались, ловят, а конокрады злобные, с кинжалами.

— Ну, поехали, посмотрим.

Конокрадов ловили почти весь день. Коней нашли почти сразу, а воры стали прятаться в болотах и орешниках. Найти их не получалось, пришлось послать человека за Клаусом и собаками. Клаус привел свору, и дело сразу сдвинулось. Волков с недобрым удивлением наблюдал, как местные мужики суетились, устали не знали, искали конокрадов с упоением, лезли в болота, входили в злобный раж. Вроде, тихие и забитые, а тут вдруг разозлились. Землю рыли, искали воров, забыли про покой. Пока солдат объезжал болото, собаки нашли одного конокрада. Тот, с дуру, решил защищаться, ножичком помахать, так мужики его вилами искололи насмерть, моста живого не оставили. Другой, видя судьбу своего товарища, благоразумно решил, что сдаться сержанту будет лучше. Волков приехал, когда стражники уже крутили ему руки. Был он черняв, крепок, в драной одежде, но в сапогах, а мужичье сапог не носило.

— Дезертир? — Спросил солдат, но и так знал.

— Да, господин, жалование полгода не платили, вся рота разбежалась.

На лбу багровело старое, уродливое клеймо.

— А клеймо за что?

— По молодости бес попутал, воровал.

— Сержант.

— Да, господин.

— Ты знаешь, что с ним делать?

— Знать-то знаю, но мне приказ нужен.

— Приказ тебе нужен, — Волков вздохнул, — ну, что ж, приказываю тебе его повесить.

— Да, господи. — Сержант кивнул.

— Господин, — завыл дезертир, — господин, прошу вас, не надо. Умоляю!

— Хватит скулить, — сухо ответил солдат.

— Здесь вешать? — Спросил сержант.

— Нет, в Рютте, на площади, чтобы все видели.

— Так там еще висят двое.

— Ничего, и на этого место найдешь.

— Господин, — продолжат выть дезертир, валялся в грязи, у ног лошади Волкова, пытался даже поцеловать сапог. — Умоляю, не казните, рабом вашим буду.

— Мне рабы не нужны. И хватит скулить, жил, как крыса, так хоть умри, как человек, — произнес Волков и поехал в замок.

Ехал и с удивлением смотрел, как мужики тащат дезертира. Им и стража была без надобности, они бы и без сержанта его повесили. «А народец-то озверел, опасный стал, — думал Волков, глядя на местных. — Сейчас его лучше не злить, замордован в конец ворьём и дождями, неровён час, за вилы возьмётся, как сержант говорил». Случись такое, Волков бы не удивился.

В замке, как только он приехал, к нему подошёл Крутец, стоял жал, пока солдат слезет с коня и обратит на него внимание.

— Ну что вы мнётесь, говорите, — произнёс Волков, разминая ноги.

— Понимаете, — начал молодой управляющий, — у нас трактир переполнен.

— Знаю, и что?

— И в харчевне в малой Рютте народ на полу спит.

— Видел.

— А люди в феод всё прибывают.

— И что я с этим должен делать?

— С этим ничего вам делать не нужно, только вот пришлые стали занимать пустые дома. Я пытался с ними говорить — так слушать ничего не хотят. Ещё и лаются.

— Вы пытались брать с них деньги?

— Пытался. Но не для себя, в казну барона хотел брать, — сразу предвосхитил лишние вопросы Крутец. — Так вот ни кто не хочет платить, хотя юридически все эти дома собственность барона.

— Вот как! И сколько таких домов заселено пришлыми?

— В Рютте все! А в малой Рютте два свободны, да и то, потому что крыши в них погнили.

— И все живут бесплатно?

— Ни кто не платит. У меня нет времени, что бы ходить и ругаться с ними, тем более, что днём их почти всегда нет дома, приходят они с работ ночью.

— Вам нужно срочно выбрать новых старост в деревнях.

— Я уже думал об этом, но не знаю, как это сделать. Как их выбирают?

— И я не знаю, наверное, надо собрать людей и сказать им, что бы выбирали. Ёган должен знать.

— Думаю, что вы правы. Спрошу у него.

— Берите Ёгана, собирайте людей, сегодня с ними поговорим. Тянуть нельзя. Велите седлать себе коня.

— Да, я тоже так думаю.

Пока конюх седлал коня для управляющего, Волков сел обедать, и тут, как будто он ждал этого, пришёл стражник:

— Господин.

— Что ещё? — Коннетабль даже не возмущался, он смирился с тем, что постоянно кому то нужен.

— Староста опять желает с вами говорить.

— Пусть ещё посидит.

— Говорит, что согласен.

— Согласен, говорит, — солдат отодвинул тарелку, — ну тогда веди.

Староста опять стоял, звенел цепью, смотрел в пол. Прослезился. И почти рыдая рассказал где припрятал деньги.

— Рыдает, — пояснил солдат пришедшему в донжон управляющему, — видать сердце с деньгами прощается. Ладно, не рыдай. Отпущу твоих, и тебе разрешу тулуп принести. Если найду деньги, конечно, — пообещал он старосте.

Староста утёр слезу. А Волков продолжил:

— Эй, монах!

— Да, господин, — брат Ипполит встал, поклонился.

— Бери ка, вот этого молодца, — солдат указал на мордатого стражника, — ступайте в дом вот этого вора, что в малой Рютте, и там под лавкой у окна, непробитая половица, правильно я говорю? — Солдат глянул на старосту.

— Правильно, господин. — Всхлипнул тот, — чего же не правильного, всё так.

— Найдёшь деньги, пересчитаешь, принесёшь сюда.

— Прямо сейчас идти, — спросил монах.

— Да нет на пасху, — съязвил Ёган, — деньги то подождут, куда им деваться.

Монах и стражник тут же ушли, старосту увели в подвал, а солдат продолжил обед, хотя на улице его уже ждал Крутец.

Молодой управляющий Крутец на лошади ездил плохо, болтался из стороны в сторону, боялся упасть, а злобная кобылка это чувствуя — то и дело его потряхивала, да ещё норовила укусить за колено. Он хватался за луку или цеплялся за её гриву. И ругал её не зло. За то говорил он не переставая, и ничего ему не мешало.

— Народ прибывает каждый день, а на трактир то деньги есть не у всех, трактирщик с людей три шкуры дерёт, — говорил Крутец.

«Три шкуры, — думал солдат, — это хорошо, пусть дерёт, главное, что бы со мной рассчитался».

— Люди иду по мужицким хатам, живут, кто, где может, еду готовят во дворах, там же и мясо рубят, там же и спят под навесами. Торгуются на улице, и пьют там же. Нам рынок нужен.

— Рынок? — Волков никогда бы до такого не додумался бы.

— Да, господин коннетабль, я уже и место присмотрел, за церковью.

— У виселиц?

— Да прямо там.

— А людей где я буду вешать?

— Да прямо на рынке и будем вешать, одно другому не мешает, а может даже и помогает.

— Ну что ж давайте, стойте рынок, или вам деньги нужны?

— Мне нужно одобрение барона. А потом уже деньги.

— Не нужно вам одобрение, нечего барона пустяками беспокоить, стройте.

— Ну, тогда нужно будет дерево, столы да навесы срубить, да работа, всего пару талеров понадобиться.

— Дам вам денег. У меня есть пара монет барона.

— А ещё десятка монет барона у вас нет? Склад нужно построить. У нас всего один склад в замке, да и тот маленький. Нужен хороший склад, возы через нас в монастырь идут днём и ночью, товары тут переваливают, и хранят тут, под дождём да на земле. Был бы добрый склад — была бы добрая прибыль.

Солдат внимательно слушал, смотрел на молодого человека, но не отвечал.

— А вообще нужно два амбара, один тут на сто возов, и один в малой Рютте, возов на пятьдесят.

«А юноша то бойкий, как бы бойчее Соллона не оказался». — Думал Волков глядя на него, а вслух сказал:

— Стройте амбары, и в малой Рютте стройте такой же, как и тут.

Он, конечно, не стал объяснять Крутецу, что если всё получится, так как нужно, то в его малой Рютте, ему, Волкову, хороший амбар на сто возов не помешает.

— Лес есть, руки есть, что вам ещё нужно для строительства. Деньги?

— Да будут нужны деньги. Но не много, я хотел предложить барону строить амбары на паях.

— Здесь построим на паях, а в малой Рютте всё оплатит барон, у меня есть его деньги. Знаете откуда у меня деньги барона?

— Нет, не знаю. — Признался Крутец.

— Эти деньги сержант отнял у сбежавшего старосты.

Они как раз проезжали мимо виселиц. Волков указал на висельников:

— И смотрите, Крутец, строите без воровства, чтобы сержанту не пришлось отнимать ваши деньги или вешать вас.

Молодой человек понял солдата прекрасно, он кивал головой, косился на висельников и говорил:

— Не извольте беспокоиться начёт этого, господин коннетабль, не извольте беспокоиться.

Они приехали. Сержант и стражники, повесив дезертира, догнали их. Волков с коня слезать не стал, ждал. Сержант и стражники вошли в дом и вывели оттуда четверых мужиков.

— Кто такие? — спросил солдат.

— Плотники мы, — отвечал пузатый мужик, видимо главный у них. — Приехали в монастырь работать.

— Здесь не монастырь.

— Так там места нет, жить негде. — Объяснял пузатый. — Вот мы тут и проживаем.

— Бесплатно?

— Так дом вроде ничейный.

— С чего бы на земле барона быть ничейному дому? — Спросил солдат.

Пузан обернулся на своих товарищей, ища поддержки, но те молчали.

— Земля — барона, дом — барона, здесь всё барона и платить вам придётся, — твёрдо говорил солдат.

— Ну что ж, — согласился пузатый плотник, — это справедливо. А сколько платить? А то трактирщик дерёт — Бога не ведает.

— Барон наш трактирщику не чета, в три дорога драть не будет.

— Пол крейцера в день пойдёт? — Спросил Волков.

— Крейцер, — произнёс Крутец, — трактирщик берёт пол крейцера в день с человека за то, что разрешает спать на полу вповалку.

— Пол крейцера с человека? — удивился Волков.

— Жид не мелочится, — усмехнулся управляющий, — восхищаюсь им, он только за постой пол талера в день получает.

— Да не может быть, — усомнился солдат.

— Готов биться об заклад, — настоял молодой управляющий.

Солдат не ответил, спорить он не собирался, но подумал, что трактирщика надо навестить.

— Ну, раз так, господин, то мы согласны, — сказал пузатый плотник и полез в кошель.

— Быстро согласились, — произнес Крутец, — надо было больше просить.

Остальные дома, занятые пришлыми, Волков объезжать не стал, велел только стражникам поехать с управляющим. Сам же направился в замок и решил заняться собой. В последнее время он зарос, толком не мылся, ходил в несвежей одежде. В гвардии такое было недопустимо. В донжоне нашел дворовых мужиков, велел греть воду. Сам лежал на лавке, а когда вода согрелась — стал мыться прямо во дворе. Одна из прачек помогала ему, а потом бараньими ножницами стригла. Тем временем Ёган принес целый ворох одежды. Когда туалет был закончен, пришел монах со стражником и принесли целый горшочек с серебром и медью. Монах был взволнован:

— Девятнадцать талеров без малости, — пришепетывал он в благоговении от такой кучи денег.

— Сержант, — потряхивая горшком, говорил Волков, — со старосты кандалы снять, семью его выпустить. Еду давать добрую, как всем дворовым.

— Да, господин, — говорил сержант.

А следующий день начинался с большой суеты. Надо было выбирать старосту в Рютте. Все мужики могли участвовать в выборах, и на выборах должен был присутствовать барон. Барон нехотя согласился, но настоял на том, что присутствовать он будет только на утверждении старосты, а слушать склоки ему не досуг. Стали собирать народ, на церкви ударили в колокол. Народ собрался, и как только управляющий Крутец объявил цель сбора, началась ругань. Сразу, дружно заговорили десятки голосов. Мужики стали орать, пихаться, но больше всех огня добавляли склочные бабенки. Волков пытался установить порядок, но даже перекричать никого не смог. Плюнул, отъехал в сторону, а ругань в деревне шла, хотя до драк не доходило. То и дело зычным голосом поп призывал всех к порядку, а стражники вмешивались и тумаками успокаивали самых рьяных. Тем не менее, старосту выбрали. Он был молод, грамотен и богобоязнен. Это был сын диакона, а заодно и звонарь. Тогда послали за бароном. Барон приехал и утвердил нового старосту. Люд стал расходиться, а Крутец и Волков стали давать новому старосте указания. Молодой человек кивал ошарашенно, так как еще не пришел в себя от свалившейся на него ответственности.

— Ты б записывал, — говорил Волков.

— Я запомню, господин, — хлопал рыжими ресницами новый староста.

— Наперво, осмотри все дома, что после чумы пустуют. Заодно, пересчитай пришлых, что в них проживают. Соберешь с них деньгу, отдашь управляющему. Кто деньгу давать не будет — о таких сообщишь сержанту.

Управляющий остался с новым старостой, а Волков вернулся в замок, сел с монахом за стол читать книгу. Бесконечная суета, нескончаемые дела отвлекали его от главного. А главным было то, что он должен был поймать вурдалака.

— А в других главах о гул мастере что-нибудь есть? — Спросил он брата Ипполита.

— Пишут, сейчас найду, — сказал монах и начал листать книгу.

Но тут опять пришел управляющий Крутец и спросил:

— Господин Коннетабль, а вам нужен брат Ипполит?

— Вообще-то нужен, но не так, что бы уж срочно.

— А не могли бы вы мне его дать на сегодня? Хочу с ним замеры сделать, чтобы знать, сколько леса потребуется под рынок.

— Ну, берите, раз нужен, — сказал солдат и притянул книгу к себе, стал читать сам, начал с самого начала.

А монах с заметным сожалением пошёл с управляющим.

А на следующий день Крутец поехал в Малую Рютте выбирать старосту там. Взял с собой Ёгана, тот был родом оттуда и поэтому всех там знал. А Волков с монахом, сержантом и двумя стражниками поехали смотреть развалины старого замка. После водяной мельницы, дорога пошла низинами, и поэтому вся местность до леса была залита водой. Они проехали мимо старого кладбища, по которому можно было спокойно плавать на лодке промеж покосившихся крестов и почти затопленных надгробий. Кладбище вообще было мрачным: старая развалившаяся ограда, часовня с провалившейся крышей, черные мертвые деревья, пара заросших мхом древних склепов. Вся местность была тяжелой и мрачной, даже ехать мимо кладбища было неприятно, а уж развалины замка были и того хуже. Все заросло мхом и плющом. Стражники на всякий случай осеняли себя святым знамением. Было необыкновенно тихо. Стражник, который их сюда привел, показал вход в подвал, но даже вход был залит водой. Вода была черной, старой, мертвой, а вокруг ни одного следа, ни у развалин, ни у кладбища. Тут давно никто не ходит и никто не ездил.

— Ну, место, подходящее для вурдалака, — сказал солдат. — Но ни единого следа.

— Ничего живого кроме ворон, — заметил сержант. — Даже кабаны тут не ходят.

— А там что? — Волков заметил дым. — Дым что ли? Там живет кто-то?

— Так я же вам уже говорил, там ведьма наша живет. Как поп наш запретил ей в деревне жить — она там и живет.

— Поехали, посмотрим, что это за птица, — произнес солдат, — и чем кормится.

— Ну, так девок деревенских от бремени избавляет, настойки делает сонные. Моя баба мне от нее настойку приносила, бессонницу как рукой сняло, а раньше так маялся, ночью спать не мог. А сейчас — три капли на чашку воды, и сплю как убитый, — рассказывал сержант.

Волков подумал, что и ему неплохо бы иметь такие капли на всякий случай. И он просил:

— А приворотами и заговорами занимается?

— Не без этого. Бабы к ней частенько захаживают.

Они подъехали к дому ведьмы, место было мрачное. Все вокруг заросло бурьяном да репейником в человеческий рост. Да и домом это строение назвать было нельзя. Это было нечто среднее между хижиной и землянкой, а крыша напоминала холм, поросший мхом. Трубы в землянке не было, дым выходил через дыру в крыше. Площадь перед домом была загажена и воняла гнидью. Все спешились. Стражников оставили с лошадями, а монах, сержант и Волков пошли в жилище, по очереди переступая через давно сдохшую кошку.

Волков не был раньше в домах ведуний, но почему-то представлял все именно так, как было в хижине: замусоренный очаг посереди жилища, все стены в пучках высохших трав, старые, вонючие тряпки по углам, рогатые черепа, сушеные гады, угри и жабы и вонь, вонь гниения, которую не забивал даже дым. Старуха стояла у очага с лампой в руке. Была она наполовину лысая. Крючковатые разбухшие артритные пальцы дрожали. Серые губы, не переставая, что-то жевали, то и дело, растягиваясь в страшную беззубую улыбку, как будто она была рада гостям. Во рту было всего пять желтых зубов, три сверху и два снизу, и правый глаз навыкат с бельмом. Когда старуха зашепелявила, Волков едва понимал, что она говорит:

— Налетели, налетели коршуны-вороны. Рыскали-рыскали вокруг и добрались до старухи. Ищите что, птицы жадные? Крови теплой или мертвечины пахучей?

Молодой монах стал осенять себя святым знамением трясущейся рукой. Его примеру последовал и сержант. Волкову тоже стало не по себе от ее мерзкого голоса, но он только сложил руки на груди, стоял, молчал, разглядывая старуху. А старуха единственным живым глазом с любопытством смотрела на него.

— А вот и он, черный ворон, вон он каков, глаз недобрый, рука крепкая. Всю жизнь убивал и к нам приехал убивать. Скоро опять убивать будет. Кровь — еда его.

Монах, да и сержант стояли, словно в оцепенении, слушали бормотание ужасной старухи, а Волков, видя это, произнес:

— Ну, хватит уже чушь нести. На меня твоя болтовня не действует. — Он глядел ей прямо в глаз.

— Силен, силен коршун-ворон, — продолжала бормотать старуха. — Ни глаза, ни руки не боится.

Она стала чуть раскачиваться из стороны в сторону, завывать и водить перед лицом Волкова лампой, а Волков наклонился и достал из сапога стилет. Левой рукой схватил старушечью руку с лампой, подтянул ведьму к себе и кончиком оружия коснулся нижнего века здорового глаза, и сказал:

— Говорят, что сглаз сразу заканчивается, если вырезать глаз у сглазившего, слыхала про такое?

— А-ха-ха-ха! — Залилась сухим смехом, дыша в лицо солдата тухлятиной. — Силен коршун-ворон, ничего не боится, всех видит, все знает. Глаз у него черный, кровь пьет да через смерть перешагивает. Да вот только долго ли он будет через смерть шагать?

— Хватит нести чушь, — солдат толкнул старуху.

Та выронила лампу, улетела в ворох мусора. В хижине стало темно, только чуть тлевшие угли в очаге давали свет.

— Ну, что встали? — Чуть раздраженно произнес солдат. — Пошли отсюда.

Ни монаху, ни сержанту повторять было не нужно. Они тут же выскочили из землянки ведьмы. Солдат вышел последний, он никогда бы не признался, но ему стало сразу легче, как только он вышел на улицу. Там его как будто душили, а тут позволили дышать. И появилось четкое желание побыстрее убраться из этого мерзкого мета. Сержант молча сел на коня, а монах бубнил и бубнил молитвы, раз, за разом продолжая осенять себя святым знамением.

— Да хватит уже, — раздраженно рыкнул на него Волков. — Чего ты тут жути нагоняешь?

Монах перестал и полез на коня, а взгляд его был отрешенный. Он никак не мог попасть ногой в стремя.

— Да что с тобой, чертов монах, — ругался солдат.

Стражники с непониманием и страхом смотрели на них.

— Как во тьме побывал, — выдохнул монах Ипполит. — Холодом и мертвечиной обдало, только молитвами и спасаюсь.

— Чего ты несешь? — Вдруг усмехнулся солдат. — Тебя старуха заболтать хотела, как цыгане на ярмарке.

— Мне так тошно было, когда упырь ходил по нашему дому. Все как здесь было. Вонь и страх. А страх такой, что аж члены немеют.

— Глянь, у сержанта ничего не немеет и у меня тоже.

— По совести говоря, меня тоже мутить начало. В голове шум, словно палицей по шлему получил. И слова старухины, словно издалека летят.

Волков только плюнул с досады, и все поехали обратно в замок.

Когда сели обедать, приехал Крутец и Ёган. У Ёгана запеклась кровь на брови, глаз опух.

— Это что, вы так старосту выбирали? — Спросил солдат, разглядывая его.

— Да дуроломы наши. Хотел как лучше, да им разве объяснишь? Одно слово — деревенщины.

Волков посмотрел на управляющего Крутеца, и тот дал объяснения:

— Наш Ёган хотел, что бы старостой Малой Рютте был его брат, да вот мужики не хотели. Наш Ёган стал настаивать… — Крутец засмеялся, — И тогда одна баба кинула в него поленом.

Все засмеялись, даже сам Ёган, и Волков усмехнулся, а потом сказал:

— Хорошо, что баба кинула. Кинул бы мужик, пришлось бы ехать, разбираться.

Глава семнадцатая

Солдат поехал в Рютте узнать как дела у аудиторов, взял с собой Ёгана. Дорога из замка в деревню лежала прямо на юг. Но на выезде из ворот Волков привычно огляделся. Оглядываться по сторонам это старая солдатская привычка, которая давно уже прижилась в его сознании. То, что он увидал на дороге, что вела на восток, в Вильбург его насторожило.

— Господин, а мы, что не в Рютте едем? — спросил Ёган, видя, что Волков повернул налево.

Тот не ответил ему, а ехал по дороге, вглядываясь вдаль. Весь вид солдата выдавал напряжение, оно сразу передалось слуге, Ёган тоже стал разглядывать дорогу.

И разглядел трёх человек верхом. Люди приближались ближе, а черты лица солдата становились твёрже. Слуга уже хорошо видел всадников, это были знатные господа.

— Ёган, — не громко сказал Волков, — арбалет и всех кто есть в замке с оружием сюда.

— Оружие понадобиться? — удивился слуга.

— Надеюсь, что нет.

— Что? Не везти арбалет?

— Быстрее болван, арбалет и всех кто есть — сюда!

— Ага, — сказал Ёган и погнал коня в замок.

А Волков двинул коня шагом навстречу приближающимся господам. В глубине души, он надеялся, что эти господа совсем не те, за кого он их принимает, но чем ближе подъезжал к ним, тем меньше у него оставалось надежд.

Дорогие лошади в роскошной сбруе. Короткие плащи с яркой подбивкой, скорее красивые, чем практичные. Резаные рукава неимоверной ширины, белоснежные кружева на манжетах и подбородках, на одном новомодная широкополая шляпа, двое других в роскошных бархатных беретах. А ещё перстни, богатые перстни поверх перчаток. Ни богатые горожане, ни землевладельцы так не одевались. Так одевались, ну например, рыцари из выезда герцога де Приньи. Нет, не те ленные рыцари, которых герцог призывал на войну, а те спесивые и подлые мерзавцы, что жили при дворе его высочества. Миньоны. Волков уже не сомневался, что это именно они.

Бретёры, поединщики, дуэлянты, чемпионы…Проще говоря, убийцы. Вечные участники интриг, заговоров, склок, балов, пиров и турниров. Эти господа всегда ехали перед своим сеньором и назывались выездом. Они были готовы на всё за клочок земли с холопами. Землевладельцы прятали от подобных господ своих дочерей, запрещая девицам посещать турниры и прочие места, где те могли встретить подобных господ. Ибо заветной мечтой этих рыцарей, было обрюхатить дочку землевладельца, и в приданное просить, а скорее отнять, добрый кусок земли с мужиками. За годы службы в гвардии Волков прекрасно изучил этих господ. Не было такой подлости, на которую не пошли бы подобные господа, что бы получить клочок земли, или угодить своему суверену. И он знал, насколько эти господа опасны. Очень опасны. С детства, эти младшие сыновья землевладельцев, тренировались, совершенствуясь в воинском искусстве. Оттачивали своё мастерство. Они с утра и до вечера проводили в атлетических и фехтовальных залах. На ипподромах и у барьеров. Они ездили с одного турнира на другой и прекрасно владели и конём и оружием. Эти господа были настолько же бесстрашны, насколько и беспринципны. Легко меняли сеньоров, если это было им выгодно. Волков знал случай, когда один из подобных господ, вызвал на поединок, под смехотворным предлогом, и убил, молодого рыцаря, только что бы заполучить его коня. Остальные миньоны, рассказывали это как анекдот. И герцог знал об этом, и ничего не сделал убийце. Этих господ всегда можно было отличить от воинов по мечам. Тяжёлые мечи — зачем им это. То оружие, что они носили, островитяне называли придворным мечом, на западе называли меч для одежды, ещё дальше на юго-западе это оружие звалось эспада, а здесь просто — шпага.

Что нужно трём господам со шпагами в Рютте, Волков очень хотел бы не знать. Но положение обязывало. Он медленно ехал им на встречу. Господа остановили коней и один из них, приложив палец к краю шляпы, произнёс чуть улыбаясь:

— Хорошего дня вам, добрый господин.

— И вам хорошего дня, добрые господа, — отвечал Волков, приложив руку к груди и чуть поклонившись. Он остановил коня в пяти-шести шагах от них.

— А не знаете ли вы, добрый господин, где нам найти местного коннетабля, — продолжал улыбаться господин в шляпе.

— А зачем же он вам, неужто вас кто-то ограбил в дороге или, может, оскорбил, какой-нибудь невежда возничий?

Подобный вопрос у всех присутствующих, включая и самого Волова, вызвал улыбку.

Волков, конечно, улыбался, но сам внимательно изучал рыцарей. Тем более что они появились тут по его душу.

«Мальчишка, лет девятнадцать, может меньше, шрам под носом, улыбается, а сам напряжён. Косится на соседа, делает как он. Наименее опасен. Господин в шляпе, лет тридцать, душа компании, улыбается во весь рот, глядит открыто, почти дружески, когда ударит в спину, будет улыбаться и дальше. Очень опасен, близко не подпускать. И последний, тридцать с лишним… Под модной бородкой белеет шрам, на каждой перчатке по два дорогущих перстня, любимец сеньора, наверное. Кружева под самый подбородок, тоже улыбается, но глаза холодные, кажется, он для себя уже всё решил. Какие белоснежные у него кружева. Он самый опасный».

Тот, что был в шляпе, сказал:

— Нет, добрый господин, в дороге нас ни кто не обижал, слава Богу, и не оскорблял. Мы просто хотели увидеть того славного героя, который поймал людоеда и в одиночку побил двенадцать ламбрийских разбойников.

«Зачем, я им? Эти господа не из тех, кто поедет смотреть какого-то героя. Кто их послал, или кто им заплатил?», — думал солдат.

— Подвиги местного коннетабля сильно преувеличены, — отвечал Волков, — все знают, что упыря поймал барон фон Рютте, а разбойников было сильно меньше. Кстати, да простят меня добрые господа, но я что-то не вижу ваших гербов, и цветов вашего сеньора тоже не могу распознать, или быть может, у вас нет сеньора?

«Конечно, он у вас есть. Какие же белые у него кружева, как будто только одел их… кружева…, — и тут его осенило, — кружева… под такими роскошными кружевами легко спрятать искусный бувигер, который прикроет горло, горжет, верх кирасы, всё что угодно. Да под камзолом у него кираса. Дорогая и очень крепкая кираса».

— Мы здесь неофициально, — произнёс тот, что был в кружевах, — зачем нам гербы и флаги. Так вы знаете, где найти коннетабля?

— Знаю, — ответил Волков.

Он понимал, что эти господа приехали за ним.

И тут, тот, что был в шляпе, тронул коня, и тот не спеша, шагом заехал к солдату под левую руку. Стал рядом. Не переставая улыбаться. Теперь солдату было сложно держать всех троих в поле видимости. Да… Это были очень опасные люди.

— Прежде, чем я скажу вам, где найти коннетабля, — произнёс солдат, — может быть, вы представитесь, или ваши имена такая же тайна, как и ваши гербы?

Тот, что заехал под левую руку, стал копаться седельной сумке. Какого чёрта он там искал, солдат не знал:

«Где этот чёртов Ёган», — думал он.

— Нет, своих имён мы не скрываем, мы ж не воры, — начал старший, и указал на молодого, — это фон Плезендорф, — затем на того, что был в шляпе и стоял слева от солдата, — это фон Фальц, — Волков, конечно, слышал эту знаменитую фамилию, он чуть удивлённо поднял брови, фон Фальц поклонился в ответ, продолжая улыбаться, — моё же имя Кранкль. А как ваше имя, добрый господин?

Он уставился на солдата, ожидая ответа, а тем временем фон Фальц подъехал ещё ближе. Теперь он стоял от Волкова на расстоянии вытянутой руки.

«Если у него в сумке кинжал или стилет дело — дрянь. — Думал солдат. — Ни какая кольчуга. Даже ламбрийской работы от прямого удара стилета не спасёт. Где же этот чёртов Ёган».

Волков дал коню шпоры и тот сделал насколько шагов. Остановился, развернулся так, что бы видеть всех троих и после этого сказал:

— Моя фамилия Фолькоф, и это я коннетабль Рютте.

— А мы так и подумали, — продолжал улыбаться Фальц.

И в его улыбке, в его словах не было ничего хорошего. Но солдат краем глаза увидел, как из замка выехал верховой, а за ним ещё один. Первый был Ёган. Вторым ехал сержант.

— Ну, господа, вы посмотрели на меня и познакомились со мной, ваш интерес удовлетворён? — спрашивал солдат, а сам думал:«Молодец мой Ёган, арбалет взвёл и болт на ложе уже, и выглядит как старый проверенный боец, даром, что из мужиков».

Подъехал и сержант. А из замка бежали ещё три стражника, с копьями, в шлемах, готовые к бою.

— А зачем все эти люди? — спросил Фальц глядя на приближающихся стражников.

— Хотят поглядеть на вас, не каждый день тут проезжают такие рыцари, — отвечал солдат. — А ещё они все хотят знать, что столь прекрасным рыцарям нужно в Рютте?

— Не очень то вы гостеприимны… как вас там? — сказал тот, что был в кружевах.

— Фолькоф, — напомнил солдат.

— Да, Фолькоф.

— Что вам здесь нужно, господа? — уже без излишней вежливости спросил солдат.

— А с чего вы взяли, что мы будем перед вами отчитываться? — уже с вызовом отвечал фон Фальц, продолжая улыбаться.

Его улыбка уже начинала раздражать солдата.

— Может потому, что я здесь коннетабль, и мне хотелось бы знать, чем я могу помочь столь изысканным господам в нашем захолустье.

— Вы слышали, господа, — произнёс фон Фальц, — это уже его захолустье.

— Ваша помощь нам не нужна, и мы будем ездить, где хотим, — в первый раз заговорил самый молодой из рыцарей, — и скажите своему холопу, что бы разрядил арбалет.

Юноша был заносчив.

— Ёган, это господин фон Плзендорф. Если он будет настаивать на том, что бы ты разрядил арбалет… разряди его ему в ногу. — Спокойно и твёрдо произнёс солдат, и добавил чуть погодя, — или в брюхо.

Ёган оскалился так, что его оскал произвёл впечатление даже на самого Волкова.

— Это будет опрометчиво с вашей стороны, — произнёс фон Фальц, — вам отрубят голову, коннетабль, а ваших людей повесят. Всех.

— Ах, вот для чего, эти славные господа приехали в Рютте, — язвительно заметил солдат, — Они приехали сюда хвастаться могуществом своего сеньора. Ну что ж, господа, мы вас слушаем, расскажите, как всесилен ваш господин. Уверен, он действительно всесилен, ведь местным баронам, такие как вы, рыцари, не по карману.

— Дерзите коннетабль? — Сурово спросил Кранкль.

— Да разве ж я посмею?

— И чего вы добиваетесь? — почти крикнул самый молодой, — Затеять потасовку хотите?

— Ни в коем случае, я хочу, что бы вы уехали отсюда, никого не убив.

— А кто вам сказал, что мы приехали, кого то убить? — спросил фон Фальц и теперь он не улыбался. Совсем не улыбался.

— Зачем ещё, столь изысканные господа могут, кого то искать. Зачем им какой-то коннетабль из захолустья? Если такие как вы кого-то ищут, значит, они решили его убить. Вы ведь ничем другим не промышляете.

Все трое молчали, даже говорливый фон Фальц не знал, что сказать. Молчали и стражники перепуганные, и Ёган с арбалетом, и хмурый сержант.

— Уезжайте господа, пока не пролилась кровь, потому, что эта кровь может оказаться и вашей. — Закончил солдат.

— Не смейте указывать, что нам делать, — почти крикнул молодой фон Плезендорф, — на мне требуется вашего разрешения.

Они не собирались уезжать, и тут Волков понял:

— А, вы не можете уехать! Вы взяли задаток! Я вас понимаю, взять деньги и даже не попытаться сделать то, что кому-то обещали… Это претит вашей рыцарской чести… Много, хоть взяли? Вряд ли… — Волков говорил со всем сарказмом, на какой был способен. — За меня много не дадут.

— Вы хотите нас оскорбить? — спросил фон Фальц, снова улыбаясь.

— О, разговор пошёл про оскорбления, — улыбнулся ему в ответ солдат, — просто зарезать меня не получилось, кому то придётся вызывать меня на дуэль. Ну конечно, деньги то получены. Придётся отрабатывать.

— Вы забываетесь, коннетабль, — сухо сказал Кранкль.

И Волков уже знал, кто будет вызывать его на поединок. Видит Бог, наверное, он сейчас отдал бы всё, да всё, что бы избежать поединка с этим человеком, но эти господа приехали не для того что бы что то у него забрать. Они приехали его убить. Конечно, можно было уехать в замок, к барону, развернуть коня и поскакать. При бароне они не отважились бы на убийство его коннетабля. Но солдат знал, что никогда он так не поступит, он просто не может так поступить. Он так не умеет. И он произнёс:

— Ещё раз прошу вас господа, уезжайте, — и, посмотрев Кранклю в глаза добавил, — Кранкль, уезжайте, прошу вас.

— А я ещё раз говорю вам, — снова повышал голос фон Плезендоф, — ни какой коннетабль не буде указывать нам, что делать…

— Ну, хватит, — прервал его Кранкль, — ваши слова оскорбительны коннетабль…

— Фолькоф, — снова напомнил солдат.

— Да, Фалькоф.

— И что вы сделаете, Кранкль? Вызовите меня на поединок?

— Да, вы были грубы, и я вызываю вас, — в его голосе слышалась холодная решимость.

— Я знал, что это будете вы. — Спокойно сказал Волков.

— И как же вы догадались? — удивился Кранкль.

— По вашим кружевам. — Волков улыбался. Хотя ему было не до улыбок. Он знал кто перед ним. Это был не пьяный юнец, этот человек не один раз уже вот так, стоял перед кем-то, зная, что скоро его убьёт. Или погибнет от его руки. Скорее всего, перед Волковым стоял чемпион курфюрста славной земли Ребенрее. Даже в лучшем своём состоянии, без хромоты и со здоровой рукой, да при равном оружии у Волкова было мало шансов победить Кранкля. А сейчас шансов не было вообще. Только если…

— Что вы имеете ввиду, — холодно спросил Кранкль, — что вам мои кружева?

— Ваши кружева великолепны, не будь у меня столь грязной работы, сам бы мечтал носить такие, — отвечал солдат, — но пока забудем про кружева. Вы вызываете меня на поединок? А раз так, значит, выбираю оружие я.

Кранкль великодушно улыбнулся:

— Меч, шпага, алебарда, цеп, моргенштерн… Всё что вам угодно.

— Ничего из этого, — отвечал Волков.

— А что же вы выбираете? — Спросил Кранкль.

— Наверное, едкие остроты, — заметил фон Фальц, — в этом он большой мастер.

— Я выбираю арбалет.

— Что? Арбалет? — Скривился фон Фальц.

— Арбалет? — переспросил фон Плезендорф. И презрительно фыркнул, — Арбалет оружие черни.

— А я не из благородных. Как раз моё оружие.

— А говорили, что вы служили в гвардии де Приньи. — Сказал Кранкль.

— Да, но попал я туда не по происхождению.

— Всё равно, арбалет оружие трусов. — Сказал фон Плезендорф.

— Да? А вот в гвардии де Приньи, трусом бы посчитали того, кто вызывает на поединок хромого и почти однорукого. — Сьязвил солдат. — Не говорите, что вы не знали о том, что я не владею левой рукой. Или что я хром. — Волков засмеялся. — Вижу, что знали. И тем не мене, храбрец Кранкль, вызвал меня на дуэль. А узнав, что мой выбор оружия, хоть чуть-чуть, уравновешивает шансы, у вас, господа храбрецы, стали кислые лица.

— К дьяволу, — сказал Кранкль, — хватит болтать, коннетабль, арбалет так арбалет. И давайте покончим с этим, мы ещё не обедали.

Всё было решено. Волков, да и все остальные сразу успокоились. Все поняли, что большой драки не будет, будут биться лучшие. Из рыцарей это был Кранкль, из людей барона коннетабль.

Стражники, сержант и Ёган с удивлением наблюдали, как общались рыцари и коннетабль. Они были в недоумении, как эти люди, господа, сидящие на лошадях и вооружённые, собираясь сойтись в смертельном поединке, между тем были вежливы, говорили, не повышая голоса, не пытались оскорблять друг друга и даже шутили и улыбались. Как будто договаривались о совместном ужине.

— Если вы не возражаете, стрелять будем на пятидесяти шагах, — говорил Волков Кранклю.

— Нет, не возражаю. Как вам будет угодно. — Отвечал тот.

— Арбалет один, стрелять будем по очереди.

— Значит, жребий? — Спросил Кранкль.

— Жребий, — ответил солдат.

Улыбчивый фон Фальц, достал золотую крону. Повертел ею и спросил у солдата:

— Герб или голова?

— Голова, — ответил тот.

Большим пальцем фон Фальц подкинул монету вверх. Монета крутилась в воздухе и все присутствующие, за исключением Кранкля, глядели на неё. Рыцарь отрешённо глядел в даль, как будто всё происходящее его совсем не касалось. Монета была поймана фон Фальцем на внешнюю сторону левой руки, и накрыта правой. Волков и Кранкль молчали, ждали.

— Фон Фальц, какого чёрта, открывайте, — спешил молодой фон Плезендорф.

Фон Фальц убрал руку. Волков глянул на монету: он проиграл, на руке рыцаря блестел золотом герб славного города на востоке. Фон Фальц показал солдату другую сторону монеты, где был изображён профиль бургомистра. И сказал:

— Как всегда Кранклю везёт, он будет стрелять первый.

— Хорошо, — сказал Волков, хотя ничего хорошего в этом не было, он был уверен, что любой из этих господ неплохо стреляет. А Крнкль, наверное, лучший из них.

— Отсчитай пятьдесят шагов, — сказал Волков стражнику, — и не мелочись.

— Кстати, коннетабль, хотел вас спросить, — произнёс Кранкль, — а где у вас тут можно поесть, есть ли где нормальное вино.

— Господа, если бы я хотел вас отравить, я бы посоветовал харчевню в Малой Рютте. — Отвечал солдат.

Рыцари засмеялись. А стражники, сержант и Ёган, смотрели на это с непониманием. Как могли шутить и смеяться люди, которые собирались друг друга убить? А солдат продолжал:

— В Рютте, можно поесть, если очень голоден. Честно говоря, в здешних местах, нет хорошей кухни, даже у барона кухня будет недостаточно изыскана для вас.

— Вы, к сожалению, правы коннетабль, — заметил фон Фальц. — Местные рыцари ужасная деревенщина.

— Господа, а вы помните вино, которым нас угощали вчера? — Вставил фон Плезендорф.

Рыцари стали кривится и смеяться.

— Только кухню фрау Анны, можно считать достойной, но она живёт далеко, почти у монастыря, — порекомендовал Волков.

Солдат шутил и вёл беседы, хотя ему было не до этого. Он смотрел на Кранкля, он думал о нём. Тот был холоден и спокоен, улыбался и говорил, но был сосредоточен. Это был самый серьёзный противник, из всех с кем солдату приходилось сталкиваться. Конечно, он умел стрелять. Единственное, что Волкову было неизвестно о Кранкле это то, насколько он самонадеян. Будет ли он пристреливаться или выстрелит без подготовки.

— Кстати, коннетабль, а вы будете в кольчуге? — Спросил фон Плезендорф.

— Если кавалер Кранкль изволит, мы можем раздеться до рубах, — предложил солдат.

— Нет необходимости, — ответил Кранкль.

Теперь солдат не сомневался, что под камзолом и воротником из кружев, прячется добрая мускульная кираса, и горжет из доброй калёной стали. Которые, с пятидесяти шагов не возьмёт ни один арбалет.

— Коннетабль, надеюсь, вы не против, если я сделаю два три выстрела, прежде чем мы приступим, что бы познакомится с оружием. — Сказал Кранкль.

Нет, ни каких поблажек, ни какого снохождения, ни какой расслабленности. Кранкль не собирался давать Волкову ни единого шанса.

— Конечно не против, — отвечал солдат, всё понимая, — Ёган отдай кавалеру арбалет.

Ёган отдал оружие, и кавалеры поехали туда, где стоял, отсчитавший пятьдесят шагов, стражник.

— Господин… — начал Ёган, — так это … он вас убьёт.

Он видел как солдат слез с коня и стал на открытом месте.

— И что, может, ты станешь, за меня постоишь, ты ж хотел быть воином, — спросил его Волков.

Ёган удивлённо глядел на господина, не понимая, как ему в голову пришла такая мысль.

— Что раздумал? — усмехнулся солдат.

У Ёгана наконец созрел план, занимать место Волкова ему не хотелось, потому он предложил:

— А сядем ка на коней и поедем прочь, объедем замок, заедем в него, да запрём ворота. Там они нас нипочём не достанут, там и барон за нас заступится.

— Заткнись, дурень, — рыкнул Волков. — Отведи лучше коня подальше, и вы тоже отойдите.

«Чёрта с два, кольчуга не выдержит, будь она хоть трижды ламбрийская, а вот его калёная кираса выдержит». — Думал он.

Человек на расстоянии пятидесяти шагов, выглядит не больше фаланги пальца. Казалось, попробуй, попади, но для опытного стрелка попадание весьма реально. А Кранкль делал выстрел за выстрелом в дерево, что росло у дороги. Он не промахивался. Два других кавалера стояли вместе с ним. Видимо давали советы и деловито обсуждали арбалет и выстрелы. А сам Кранкль был спокоен, он собирался сегодня, кого то убить. Наконец он натянул тетиву, уложил болт подошёл к стражнику и крикнул:

— Вы готовы, коннетабль?

— Делайте свой выстрел, Кранкль. — Крикнул Волков и приготовился.

Всё, что он мог теперь сделать, так это просто сложить руки на груди. Он даже не молился, он не смотрел по сторонам. Он смотрел только на Кранкля.

Может быть, в лицо своему убийце. К нему снова пришло, подзабытое уже, чувство войны. Чувство стояния в строю, когда вот-вот люди стоящие справа и слева от тебя заорут, загремят латами и оружием и двинутся вперёд, и, не смотря на всё твоё желание выйти из строя и уйти, ты двинешься вместе с ними, вместе с ними будешь подбадривать себя криками, и глядеть, как к тебе приближаются те, другие, такие же, как ты, только с другой стороны. Это было солдатское чувство фатализма, безысходности.

Он не видел, ничего вокруг он не видел, как из деревни бегут зеваки, не видел, как на стене замка, казалось, собралась вся дворня. Он не видел, что там же на стене, чуть дальше от дворовых, стоит одна прекрасная дама и её неприятная служанка. Он видел только Кранкля, который уже поднимал арбалет. Кранкль поднял арбалет и крикнул:

— Вы мне нравитесь, коннетабль, но удачи я вам не пожелаю.

— Вы мне тоже нравитесь, кавалер, — крикнул солдат и тихо добавил, — и будьте вы прокляты.

И тут он увидел, как из ворот замка выбежал барон, выбежал, а не выехал. Он бежал к Кранклю настолько быстро насколько мог, Кранкль его не видел он стоял к нему спиной, и целился. Солдат очень, очень надеялся, что барон добежит, успеет его остановить. Барон уже почти добежал, и тут Волков получил удар. Сначала ему показалось, что ударили палкой, не больно. Солдат опустил глаза и увидел как по, почти чёрному, древку болта побежала, извиваясь тонкая, вишнёвого цвета, струйка крови. И добежав до конца, стала капать на сапог. Конечно, болт пробил кольчугу и вошёл в левую, и так больную ногу на ладонь вше колена. И тут пришла боль, такой боли он не чувствовал давно, словно молния она прошила его от ноги до макушки, солдата аж передёрнуло от неё. Он даже качнулся.

Все видели это. А кто-то на стене крикнул: Попали! Другие тоже заголосили: Попал! Попал! Но тут же притихли. Волков поднял руку в знак того, что теперь его очередь стрелять и сказал:

— Ёган, что стоишь, дурень вези мне арбалет!

Ёган пешком кинулся к кавалерам, а Волков крикнул:

— Вы попали, Кранкль, но я сделаю свой выстрел.

— Как вам будет угодно, коннетабль. — Отвечал кавалер, передавая арбалет подбегавшему Ёгану.

А к солдату уже подбегал барон, он тяжело дышал и сбивчиво говорил:

— Фолькоф, подождите, нужно остановить дуэль.

Но солдат его не слушал, он смотрел на торчащий из ноги болт и думал только об одном: не задел ли болт главную жилу в бедре. Не потеряет ли он сознания, пока не выстрелит. Но кровь из ноги шла не сильно, и силы его не покидали. Он поднял левую руку, что бы проверить, не ограничивает ли прибитая к ноге кольчуга его движения. Нет, кольчуга почти не мешала.

— Фолькоф, оставьте выстрел за собой, — продолжал барон, всё ещё задыхаясь. — Не стреляйте.

Сержант тем временем забрал у Ёгана оружие, натянул тетиву, уложил болт.

— Ёган. Ты чего стоишь, дурень, — произнёс солдат забирая оружие у сержанта, — лети к кузнецу, скажи, что нужен, и тряпок найди, и насчёт воды горячей распорядись.

— Ага, — сказал слуга, сел на коня и уехал.

— Фолькоф, друг мой, прошу вас, остановитесь, это люди принца Карла.

— Они приехали убить меня, и убьют, если я им позволю.

— Это рыцари ближнего круга Карла-Оттона четвёртого, курфюрста фон Ребенрее. Понимаете? — Продолжал барон. — Я немного знаю одного из них, я с ними поговорю.

— Я сам поговорю, — ответил солдат, и крикнул Кранклю, — Кранкль, я не буду стрелять, если вы скажете, кто вас нанял.

— Вы нас за кого принимаете, коннетабль, — отвечал Кранкль, — за бродяг? Стреляйте.

— Не стреляйте, — вцепился в правую руку солдата барон, — я договорюсь с ними.

Волков вырвал руку:

— Барон, придите в себя, они приехали сюда меня убить и убьют, не сейчас так после.

Волков снова повернулся к кавалеру и ещё раз крикнул:

— Это моё последнее предложение, Кранкль, назовите имя заказчика и на этом закончим.

— Вы выставляете себя шутом, коннетабль, делайте, чёрт возьми, свой выстрел. Или следующим выстрелом я убью вас.

Барон больше ничего не говорил, он всё понял, а Волоков поднял арбалет:

— Da stivali, — произнёс он прицеливаясь.

Левая рука его была слаба, и, кажется, чуть заметно подрагивала. Долго целиться, ловя ветер, он не смог бы. Рука сразу начала уставать, но он и не собирался долго целиться. Он делал это тысячу раз, он знал, как нужно целиться: da stivali.

На рассвете три или четыре сотни борчианцев сбили заставу у моста де Риве Роккачо и перешли на левую сторону и сразу стали грабить. У селения Скъяволи не было стен, и борчианцы этим пользовались во всю, а гонец с известием об этом прискакал в лагерь после утренней мессы. Капитан, его первый лейтенант и казначей уехали к барону ди Паркузе покупать масло и яйца, а еще один лейтенант третий день валялся в лихорадке. И командование на себя взял девятнадцатилетний сын капитана, которого все звали Ловкий Руди. Посоветовавшись с ротмистрами, он взял с собой всех, кто был готов к бою: полу роту копейщиков и немного имперских ландскнехтов, человек сто двадцать. Все проходило сумбурно, бестолково. Разведку никто не посылал, никто толком не знал, сколько врагов, и где они. Валявшийся в жару лейтенант послал вслед Ловкому Руди шесть копий своих жандармов. Но пока те надевали латы и седлали коней, ландскнехты ушли далеко вперед. Старый лейтенант также послал гонца к Руди с просьбой не начинать бой, но, поняв, что тот его никогда не послушает, послал ему вслед всех арбалетчиков, что были в его распоряжении. Среди них был молодой солдат по фамилии Фольков.

Ландскнехты собирались впопыхах, щитов никто не брал, копий было мало. Ловкий Руди в миле от селения Скъяволи построил баталию ландскнехтов в три линии, а копейщиков в колоннах по четверо сзади. По-другому в оливковую рощу они бы не прошли. Построились и двинулись. К селению подошли быстро, что для борчианцев было большой неожиданностью. По дороге отбили у них стадо коров. Враги, узнав о приближении Руди, бросали награбленное и бежали к мосту, там строились. Если бы Руди был более опытный, он сразу бы повел людей к мосту. Но он был юн и увлекся ловлей грабителей в городе, трех-четырех из которых зарезали. Но потеряли время. Борчианцы успели построиться и двумя колоннами пошли к мосту, чтобы вернуться на свою сторону. Будь Руди постарше, он бы дал им уйти, и на этом все закончилось. И он был просто молодцом, так как отразил вылазку врага. Но быть просто молодцом, ему было мало. Подойдя к мосту, он построил ландскнехтов в четыре линии. Корпоралов и старых бойцов в последнюю, сержантов поставил на фланги и повел их наперерез одной из колонн борчианцев. А пикинёров Руди построил в маршевую колонну по четыре человека, а сам на коне поехал впереди. Он гнал их, что было сил. Чтобы первым занять место у моста. Колонна все время растягивалась, приходилось останавливаться и подгонять людей. Тем временем, ротмистр ландскнехтов со своими людьми догнал одну колонну врага. Те успели перестроиться, и началась привычная толкотня, где ни одни, ни другие не хотели рисковать. Враг, четко выдерживая строй, пятился к мосту. Ландскнехты, четко выдерживая строй, на них наседали, но невесело, вяло. Руди и его пикинеры к мосту подошли первые, но сильно растянулись и быстро построиться в линии не успели. Первая баталия борчианцев им не позволила. Ловкий Руди оказался между сбившихся в кучу своих и четкой линией врагов. Юноша не испугался и попытался построить своих, но под ним сразу убили лошадь. ОН почти вылез из-под нее, но получил сильный удар алебардой. Затем еще один. И еще. Шлем с его головы слетел и несколькими ударами копья его лицо превратили в кровавое месиво. Копейщики стали разбегаться, но борчеанцы их не преследовали, забрали трупп Руди и спокойно развернувшись, пошли к мосту.

В это время подошли жандармы, они быстро и коротко ударили в хвост уходящей колонне врага и убили пару человек и смогли отбить трупп Руди, который борчианцы бросили. Но больше жандармы ничего не предпринимали, их ротмистр решил, что нет смысла. Копейщики построились, как положено, но руководить ими уже было некому. Ни ротмистр жандармов, ни ротмистр ландскнехтов продолжать бой особо не рвались. Хотя удача сама им шла в руки. Вторая баталия борчианцев сбились в кучу у моста, мот был узкий. Ландскнехты поджимали их с юга. А с востока, из оливковой рощи, по ним стали бить подошедшие шесть десятков арбалетчиков. Волков совсем недавно купил арбалет, пришлось подкопить денег. И сейчас он был даже горд, что его сразу взяли в корпорацию. Чернявый и худощавый корпорал по кличке Кьячи-конь, внимательно наблюдал за ним, смотря, как новый солдат работает в бою. Волков натягивал тетиву и пускал один за другим болты в кучу сбившихся врагов. Не спеши, не суетился. Целился.

Волкова приняли единогласно, двадцать два человека, в корпорацию, как только коллеги увидели, как он работает с фальшионм и щитом, и с копьём, и что у него есть свой конь, и добры доспех.

И сейчас корпорал, был видимо, доволен новым бойцом.

А с другой стороны реки полетели болты и в самих арбалетчиков. Арбалетчики борчианцев были матёрыми, опытными. Они не торопясь подходили к реке, блестя начищенными капелинами, и неся с собой огромные, роскошно раскрашенные щиты. Ставили щиты на упоры, садились за них и не спеша, хорошо целясь, стали кидать болты в оливковую рощу довольно успешно. Кьячи-конь велел прятаться за деревьями, но на той стороне реки врагов становилось всё больше. А болты ложились всё точнее. Одного из сослуживцев Волкова слегка достали, а потом и ещё одного.

— Ладно, отходим, — сказал Кьячи — конь, — всё равно, эти уже почти перешли мост.

Но Волков почему то не хотел уходить вот так вот просто. Ему хотелось хоть в кого-нибудь попасть. Он улёгся за древо, натягивал тетиву, упираясь в скобу сапогам, и выцеливал арбалетчиков врага, которые, потеряв осторожность, вылезали из-за щитов. Но раз за разом мазал.

— Ты хочешь попасть в кого то лёжа? — Услышал он голос за спиной.

Волков обернулся: рядом с ним на одном колене стоял самый старый солдат из его корпорации. Звали его Бартезо. Он был уже седой, морщинистый, загорелый и имел мало зубов, его редкие длинные волосы лежали на плечах. Он продолжал:

— Лёжа ты ни в кого не попадёшь, тем более, что они за щитами.

— Они высовываются, и у них торчат сапоги, — отвечал молодой солдат.

— Сапоги! — Старый солдат усмехнулся. — Пошли отсюда, иначе ты поймаешь болт своей глупой головой.

И они ушли из рощи.

А бой тем временем закончился.

Они шли по дороге в лагерь.

— Скажи ка мне парень, а ты, правда, видел их сапоги, через реку до них было шагов восемьдесят. А то и сто. — Спрашивал Бортезо.

— Видел, даже целился в них.

— Вот как, — старик протянул молодому солдату свой арбалет, — на-ко понеси.

Это был самый огромный и тяжелый арбалет из всех, что Волков видел. И болты к нему были ему под стать. Он был сделан, едва ли, не из половины доброго бревна. Имел огромную рессору и веревку — тетиву, на которой можно было повесить бродягу.

— Ты вроде как бывший лучник? — Спрашивал старик.

— Да, маэстро.

— Значит глазомер, и понятие о расстоянии имеешь.

— Меня учили этому.

— Что ж приходи после обеда на стрельбище, кое, что покажу тебе.

— Приду, маэстро. — Отвечал молодой солдат.

День тот выдался жаркий. Бартезо и Волков шли вдоль маленькой речки. У старика с собой был старый треснувший кувшин. Он привязал к нему верёвку и спросил у Волкова:

— Со скольки шагов попадёшь?

— С тридцати, — отвечал тот.

— Мало, — сказал Бортезо, привязал кувшин к ветке дерева, качнул его, и стал отсчитывать шаги.

Отсчитал пятьдесят, сам сел в тени. Пока Волков подходил к старику кувшин почти перестал раскачиваться. Волков поднял арбалет и стал целиться.

— Нет, — сказал старик, — отложи ка свою игрушку, возьми настоящее оружие.

— Ваш, маэстро? — спросил молодой солдат.

— Мой, — сказал солдат старый.

Арбалету старика было, наверное, столько же лет, сколько и самому старику.

Волков смог натянуть тетиву только когда взялся двумя руками и уперся, как следует.

— Крепкий у вас арбалет, — сказал он, — им можно убить лошадь не пользуясь болтами.

— Да, верно, — сказал старик, — поэтому я до сих пор жив. А ты не стой, стреляй. Попади в дерево.

— В дерево, не в кувшин.

— Просто в дерево.

— Ох и тяжелый, — сказал Волков, поднимая оружие.

Он выстрелил и попал.

— Попал? — старик смотрел, но видимо уже не видел.

— Попал.

— Сразу видно, что ты бывший лучник.

— А что заметно?

— Конечно, — старик усмехнулся, — лучник всегда целится сверху. Опуская оружие.

— Так вроде все целятся. — Отвечал Волков.

— Все, да не все, — заметил Бартезо, — заряжай, давай и целься, но не стреляй, пока не скажу.

Молодой солдат так и сделал, стоял, держа оружие, а старик сидел, кривился, щурился, приглядывался, но команды стрелять не давал. Затем достал платок, стал вытирать шею и лицо. Было жарко. А Волков стоял и держал огромный арбалет. Руки стали уставать, а затем и подрагивать. По виску потекла капля пота, а старый солдат всё ещё не давал команды. Наконец когда левая рука устала, и начала заметно дрожать Волков сказал:

— Может всё-таки выстрелить?

— Ну, выстрели, — разрешил Бортезо.

Волов спустил крючок. Он не то, что в кувшин не попал, он не попал в дерево, болт улетел в кусты к реке.

— Не попал? — Спросил старик.

— Не попал, — отвечал молодой солдат, опуская оружие.

— Ну что ж, — резюмировал старый арбалетчик, — стоишь не правильно, руки — хилые, целится — не умеешь.

— А как же нужно целиться?

— Это не лук, а ты целишься как будто из лука стреляешь: поднимаешь оружие и опускаешь на цель.

— Так все так делают, — отвечал солдат, — я наблюдал за другими.

— Нет не все, — сказал старик, — те, кто умеют стрелять, всегда целятся снизу, от сапог врага. И поднимают оружие.

— Хорошо, — сказал Волков, — сейчас попробую.

— От сапог, — сказал старый солдат, — целься от сапог.

— Da stivali, — тихо произнёс солдат, и нажал на спуск.

Сколько нужно арбалетному болту, что бы пролететь пятьдесят шагов. Один миг, два. Волков не сомневался, что попадёт. И он попал. У Кранкля подкосились ноги и он упал. Упал и остался лежать с согнутыми в коленях ногами, не шевелясь. Два кавалера бросились к нему.

— Дьявол вас задери, Фалькоф, — выругался барон, — вы что, убили его?

— Да, — коротко ответил солдат, отдавая арбалет сержанту.

Теперь он занялся болтом. С этой раной, что то было не так. Она болела, как не болела ни одна из его ран. Кровь почти не текла. Но любое движение ноги вызывало, резкую как удар боль от которой его просто передёргивало. Что бы не шевелить болт в ноге при движении, ему пришлось стягивать с него кольчугу. От боли он оскалился, и даже слеза потекла по щеке. Но он снял кольчугу с болта. Стоял, пережидая уходящую боль, тяжело дышал, через нос.

Все окружающие смотрели на него стрепетом, молчали, только барон не унимался:

— Зачем вы это сделали глупец? С ними можно было договориться!

— Идите, договаривайтесь, — сказал солдат, превозмогая приступ боли и садясь на коня, — по опыту знаю, теперь они будут более сговорчивы.

Дав шпоры коню, поехал к мертвому кавалеру. Тот всё ещё лежал на спине, с согнутыми в коленях ногами, и поднятыми руками, как будто задавался. Его глаза были открыты, он умер сразу. Волков был почти уверен, что под камзолом кавалера, крепкий панцирь, поэтому целился в лоб. Но не попал.

А попал ниже. Болт выбил рыцарю верхние зубы и вышел наконечником из затылка, перебив позвоночник. Кранкль умер, когда ещё стоял. Солдат слез с коня, снова кривясь от боли, опустился на колено, и постучал мертвецу по груди костяшками пальцев. Послышался звук. На Кранкле был панцирь.

— Я смотрю, вы подготовились к честному поединку, господа. — Сказал он кавалерам. — Приятно иметь дело с благородными людьми.

Рыцари стояли чернее тучи, ничего ему не отвечали. А зеваки подходили сё ближе, и барон с сержантом подошли. Они поняли, о чём говорил Волоков.

А солдат тем временем расстегнул пояс убитого и стянул его вместе со шпагой. Стал снимать с пальцев убитого перстни, один из которых был очень богатый. Забрал деньги из кошеля, хотел взять ещё перчатки Кранкля, больно хороши были, да не стал. Скалясь от боли, встал и сказал:

— Сержант, забери у господина фон Плезендорфа, гнедого, под ламбрийским седлом, это теперь мой конь.

Фон Плезендорф смотрел на Волкова с ненавистью, но ничего не говорил, сержант почти силой вырвал у него из руки повод коня.

— Что вы так смотрите на меня, Плезендорф, что то не так? Или забыли про право победителя?

Кавалеры молчали. А солдат сжимая кулаки и зубы от боли снова залез на коня и сказал:

— Я велю запрячь вам телегу.

Он хотел уже, было уехать, но повернулся к кавалерам и добавил:

— Господа, если я увижу вас здесь, я вас убью, ни каких поединков не будет, просто прикажу своим людям убить вас.

Кавалеры ничего ему не ответили.

Солдат ехал в замок, и только теперь стал замечать десятки людей, что прибежали из деревни, что толпились на стене. В их глазах он видел восхищение, и благоговение. Он был бы счастлив, если бы не выедающая боль в левом бедре. И тут он на стене замка заметил её. Она, как и вся дворовая челядь смотрела на него. Да это была дочь барона. На секунду ему показалось, что нога перестала болеть. Он выпрямился в седле. Он был горд. Пусть эта белокурая дрянь видит его триумф. Пусть видит, как смотрит на него местный люд, пусть знает, кто он такой.

Он сидел во дворе замка на колоде, вокруг толпились, люди, сам барон был тут, стоял неподалёку, даже баронесса спускалась. Но барон её проводил.

Лицо Волкова было белым, как полотно. Губы превратились в серую нить. Он сидел, сжимая и разжимая кулаки.

На корточках перед ним сидели кузнец и монах Ипполит, у них руки были по локоть в его крови. Кузнец вид имел растерянный, а вот молодой монах был молодцом.

Он встал и спокойно сказал солдату:

— Болт упёрся в кость, дальше не пойдёт, не протолкнём.

— Может, попробуешь вытащить, в прошлый раз ведь вытащил, — сказал Волков кузнецу.

— Да как же господин, в тот раз он на пол пальца вошёл, а тут… — отвечал кузнец виновато.

Со стены за ними наблюдала госпожа Ядвига, но сейчас солдату было не до неё, ему начинало казаться, что нога начинает неметь, словно он отлежал её во сне.

— Тянуть нет смысла, господин, — твёрдо продолжал монах, — ногу придётся резать.

— Резать?

— Да. Причём резать лоскутом.

— Лоскутом?

Монах нарисовал в воздухе угол:

— Углом, болт дошёл до кости, он рядом с главной ножной веной, если не знать, как его доставать, то можно её порвать. И тогда…

— Кровь не остановить. — Догадался солдат.

— Да, кровь не остановить. — Подтвердил монах.

— Ёган, давай телегу, — согласился солдат, монах был прав, нужно было, что то делать, боль не прекращалась. Она выматывала его.

— Уже готово, господин, — отвечал слуга.

— Монах, а ты так резал уже кому ни будь? — Спросил Волков.

— Я нет, но я видел, как резал старший лекарь. Я буду ему помогать. Вы не волнуйтесь господин, в монастыре есть маковые капли. Боль вас так терзать уже не будет.

Ёган подогнал телегу, помог господину улечься в неё. Волков попытался пошевелить пальцами на ноге, они и раньше-то шевелились неважно, а сейчас у него вообще не получилось.

Ёган накрыл его плащом и уселся на передок, рядом с ним сел монах и телега выехала из замка. Барон так и не проронил ни одного слова. Глядел вслед. А ещё со стены за телегой следила дочь барона. Не уходила, несмотря на дождь.

Глава восемнадцатая

«Ранения и смерть к контракту прилагаются», — опять вспоминал он. И ранения прилагались, нога болела, и боль не стихала. Ещё недавно он собирался жить тихо и мирно, прикупить землицы, и разводить коней. На лошадях можно было неплохо зарабатывать. А может, и осесть в каком ни будь тихом городке, открыть мастерскою и делать хорошие арбалеты недорого. Он почему-то считал, что преуспеет в любом из этих дел. Но после ухода со службы его жизнь почти не изменилась. Стычки, раны, напряжение, враги, недосыпание — всё как обычно. Даже награда, как обычно, призрачная.

Всё как обычно. Ничего не изменилось.

И тут прямо в телеге под мокрым плащом ему в голову пришла простая мысль:

«Если монахи поставят меня на ноги… соберу вещи, и уеду отсюда. Да, просто соберусь и уеду. Деньги у меня есть, коней больше чем нужно, слугу вот завёл, вроде ничего, расторопный, хотя и бестолковый. Сбегу. Сбегу, сколько раз бегал, а не бегал бы уже давно сгнил бы в земле. А не сбегу, так отравят, или приедет ещё один благородный в кирасе под камзолом. Да. Барону я ничем не обязан, это он мне обязан. Хоть немного навёл порядок в его феоде. Разогнал воров, что тут промышляли во главе с Соллоном, переловил кучу дезертиров, начал и оплатил аудит, ну и чем я не молодец? Да, ещё и упыря выследил. А что я получил взамен? Мне разломали плечо, да так, что умники монахи еле собрали, да в грудь удар получил, кровью харкал два дня, да две лишних дыры в, итак больной ноге. Да, я, конечно, прихватил деньжат тут, да коней, да барахлишко, ну так в бою всё брал, не барон дал. Нет, ему я ничем не обязан. Ну, а оскорбления! Я за всю свою жизнь, столько не слыша, сколько от этой дряни белокурой. Нет, нужно отсюда бежать, пока меня тут не прикончили».

— Господин, вы там живы, — окликнул его Ёган.

— Жив, — ответил хрипло он.

— Терпите, господин, скоро приедем, монахи вас залечат. Они в этом проворные.

— Ёган.

— Да, господин.

— Ты готов отсюда уехать?

— Куда? Когда? Сейчас что ли? А к монахам, не едем что ли?

— Господин, — подал голос брат Ипполит, — нельзя вам сейчас уезжать, пока ногу не залечим.

— После монахов, собрать вещи и уехать готов? — Продолжал Волков.

— Да куда?

— Да хоть куда.

— В ночь ехать? Зачем в ночь ехать? Давайте хоть утра дождёмся.

— Дождёмся, ладно.

— А куда вам ехать, зачем? Вас здесь почитают более барона. — Сказал Ёган.

— Да, — подтвердил монах, — вы уже на всё графство знамениты.

— Дураки вы оба, — отвечал Волков, — не понимаете, убьют меня здесь. Ворье меня ненавидит местное, благородные меня ненавидят, дочь барона со служанкой меня ненавидят, а теперь ещё миньоны герцога в «друзья» записались.

— Всё ничто, — сказал Ёган, — а вот насчёт дочери барона — тут, конечно, не поспоришь. Стерва ещё та.

Тут телегу качнуло на кочке, это вызвало новый приступ боли в ноге.

— Не тряси так, Ёган, — сказал монах, — господину тяжко.

— Терпите, господин, — с пониманием говорил слуга, — вон уже замок, госпожи Анны завиднелся. Скоро и монахи будут.

Всё длилось долго, очень долго. Монахи разрезали ногу, вытянули древко, и стали искать наконечник. И лезли всё глубже и глубже. Ковырялись, и ковырялись, и ковырялись, потом переговаривались и снова резали плоть, и снова ковырялись, капли почти не помогали. И терпеть это было всё невыносимей с каждой минутой. Волков стиснув зубы молчал. Обливаясь потом. Вцепившись в края стола, на котором он лежал, терпел. Молчал. Иногда только судорожно вздыхал и снова стискивал зубы. Он не мог по-другому, здесь были ещё монахи кроме лекарей и Ёган. Поэтому ни выть, ни скулить, ни причитать он не мог. Мог только зажмуриваться да шумно дышать носом. И мечтать, мечтать о потере сознания.

Но силы кончаются у всех, даже у него они кончились, и когда он готов был на них уже зарычать, старый лекарь произнёс:

— Вот он, я разведу мускулы, а ты бери щипцы и тяни, тяни прочь от жилы, что бы, не дай Господь, задеть её. Понял?

— Да отец, — отвечал молодой лекарь.

— Ну, тяни.

— Тяну — не идёт, за кость цепляется.

— Пробуй расшатать, иначе ещё резать придётся.

Волков думал, что до этого боль была невыносимой. Но теперь он готов был орать, или дать брату Ипполиту в ухо, лишь бы эта пытка прекратилась. И ту он услышал:

— Всё. Пошёл.

— Вытягивай, аккуратненько. Молодец. Всё, вышел. — Отец Ливитус облегчённо вздохнул. — Я доволен тобой, брат Ипполит.

Монахи, державшие лампы, дружно загалдели. Волков не знал, как он выдержал эту боль, а теперь она стала стихать.

— Всё, зашиваем. — Сказал старый лекарь поглаживая руку солдата, — Терпите друг мой, вы удивительный человек. Вы лежали, так как будто вас всё это не касалось. Редкая стойкость.

А у Волкова не было сил даже ответить ему.

— Все, мы уже зашиваем, — продолжал монах. — А потом я дам вам сонных капель. Ночевать будете тут, а завтра посмотрим, что будет с раной.

Потом Волков что-то выпил, а потом монахи и Ёган перенесли его в холодную келью. Солдат все никак не мог заснуть, а рана все болела.

— Холодно тут, — сказал он. — Ёган, попроси у монахов одеяла.

— Господин, вы укрыты одеялом и еще плащом сверху. — Отвечал слуга.

— Попроси еще, холодной мне.

Нового одеяла он не дождался, заснул. Вернее, не заснул, а забылся. Тут же толи просыпался, толи приходил в себя от озноба. И снова засыпал. Ему почти все время было холодно. А когда на заре пришел отел Ливитус, чтобы проведать его, солдат с трудом понимал, что происходит. Монах щупал его пульс, трогал лоб, смотрел мрачно и, наконец, сказал:

— Ну, вот и началось.

— Что началось? — Спросил Ёган.

Старый лекарь поглядел на него и ответил:

— Молись Господу нашему за господина.

И ушел, а Ёган начал цепляться к брату Ипполиту, но и тот ему ничего не ответил и тоже ушел.

Иногда солдат просыпался, слышал людей и просыпался. Он не знал, что это за люди, он просто хотел пить. Все время хотел пить. Ему хотелось пить, когда было жарко, и даже когда было холодно. Он пил, а потом засыпал, а ему снились плохие сны. Ему снились его друзья. Все они были уже мертвы. Это были его боевые товарищи, которых он давно похоронил. А еще снились ему рвы, заваленные трупами, сожженные деревни, бедные церкви еретиков, обезлюдившие города, трупы лошадей на окраине дороги. Но больше всего старые боевые товарищи. Они ничего ему не говорили, просто смотрели на него, а Волков знал, что они его ждут.

Когда он проснулся, он тут же забыл про них. Открыл глаза, прислушивался, оглядывался. Он н сразу понял, где он. Лежал в маленькой коморке с малюсеньким окном на твердой доске вместо удобной перины. «Я у монахов, — догадался солдат. — А где Ёган?». И тут дверь открылась, и на пороге появился Ёган. Он увидел, что глаза Волкова уже открыты, и сразу обрадовался.

— Господин, вы очнулись! А монах мне уже вчера говорит, мол, господин твой идет на поправку. А я-то думаю, вот, дурень старый, какая поправка, когда господин мой присмерти? Видно, грех на монаха так думать.

— Я, что, болел? — Спросил Волков.

— Конечно! Почитай неделю в лихоманке провалялись. А уж трясло то вас как. И трясло, и трясло. Я аж молиться устал. Думал, уже все, нет у мен господина. А монах приходил и говорил: «Крепок твой господин, молись ещё за него!». И велел вам отвар елки давать и еще каких-то трав. Вы лежите, я побегу на кухню, еду принесу.

Он убежал, а солдат подумал, что вообще не хочет есть. Он лежал и недоумевал: «Неделю? Я, что, тут неделю?». Последнее, что он мог вспомнить — это поединок, а еще мучительная операция. А вот потом словно обрезало.

Вернулся Ёган, принес хлеб и теплое молоко с медом.

— Что было, пока я спал?

— Да ничего особо и не было…

— И никто мне не писал?

— Писать то не писали, а вот приходить проведать — приходили. Много кто приходил.

— Ну и кто же?

— Так барон приезжал.

— Барон?

— Ага, приезжал.

— А еще кто?

— Госпожа Анна один раз была.

— А еще?

— Лекарь. Отец Левитус по два раза на дню захаживал. И даже сам аббат каждый день приходил. Тут все за вас переживают. Ах, да, забыл сказать. Сам граф приезжал с господами.

— Молодой граф?

— Ага, приезжали. Зашли, пошептались с аббатом, спросили у меня, не нужно ли чего.

— Ну, а ты?

— А что я? У нас, вроде, есть все. Аббат велел давать все, что нужно. Велел беречь вас.

— Беречь?

— Ага, говорит, береги своего господина и молись.

— И ты молился?

— Да по пять раз на дню. А вы как себя чувствуете, господин?

— Не знаю.

— А есть хотите? Я вам молочка принес.

— Нет.

— Да как же нет? Вы неделю не ели ничего. На вас одни глаза остались.

— Ты лучше давай езжай в замок да посмотри вещи мои, коней поверь.

— Так, что, уезжать будем?

— Будем. Как на ноги встану — так поедем.

— Ну, что ж, хорошо, господин. Сейчас поеду.

И тут волков вспомнил про дочь барона. Конечно, она не могла приехать и проведать его, но он все-таки спросил на всякий случай:

— А еще никто не приезжал?

— А, точно! — Вспомнил Ёган. — Бродяга ваш приезжал, этот Сыч. Вчера приехал, так тут и остался, вас дожидается.

Конечно, Волков рассчитывал не на это, он вздохнул, помолчал и сказал:

— Ладно, зови его.

Ёган, сходил за Сычом. Тот был в келье паломников.

— Рад видеть, что хворь отступила, экселенц. — Говорил он, зайдя в келью Волкова, — несмел бы беспокоить вас в такой час, да дело больно интересное.

— Ну!

— Позавчера к ночи, в трактир пришёл убогий, и принёс трактирщику бумагу.

— Всё?

— Нет н всё, бумага была важная, трактирщик заволновался, сел писать ответ тут же.

— А говорил, что грамоты нашей не разумеет, — заметил Ёган.

— Всё он разумеет, — продолжал Сыч, — написал он, значит, бумагу и послал своего холопа с ней.

— И куда холоп пошёл? Знаешь? — Спросил солдат.

— Вот и я та подумал, куда холоп с ней пойдёт, подумал, что господину коннетаблю будет интересно, взял да и пошёл за ним. А холоп то пошёл к замку.

— К нашему? — Зачем то спросил Волков, как будто там были ещё замки.

— К вашему, экселенц, к вашему. Только не в сам замок, туда бы его не пустили, стемнело уже. А пошёл он к башне, к самой большой.

— К донжону.

— Ну да, в той башен окно одно святилось, холоп стал свистеть, свистел, пока из окна не выглянула баба.

— Ты, ты её разглядел?

— Да куда там, темень же кругом, я по голосу понял, что баба. А потом эта баба из ворот вышла, стражники её выпустили ночью.

— Ты разглядел её? — Не отставал солдат.

— Экселенц, темно было, луна чуть светила, да мало видно было, видел я, что она ростом с холопа трактирщика, а тот не махонький.

— Так-то была, эта кобыла Франческа, — догадался Ёган.

— Так вот, баба потом пошла в замок, а холоп не уходит, ждёт. И я жду.

— Хитёр ты, Сыч, — восхитился Ёган.

Сыч, не без гордости согласился, кивнув головой. И продолжил:

— Подождали мы с ним малость, и эта баба вышла опять, потолковали они с ней и холоп пошёл обратно. Я за ним. Холоп пришёл в трактир и из рукава достаёт бумагу. Отдаёт трактирщику. Трактирщик её читает, и садиться писать ответ. Трактирщик, значит, бумагу пишет, а я гляжу: калека то в трактире сидит, ждёт. Трактирщик бумагу дописал и убогому её отдал.

— А ты глянул, куда он пошёл? — спросил Волков.

— Хотел, было, да куда там, пока я к двери шёл, он как растаял. Словно не было его. Хотя я в темноте хорошо вижу.

— Ёган, а много в Рютте убогих? — поинтересовался солдат.

— А чем убог то он был? — спросил Ёган у Сыча.

— Доходяга, кожа да кости, сам пег, годков за тридцать, бородёнка, как у козла, крив на правый бок, хром на правую ногу. Ходит — качается. — Чётко описал убогого Сыч.

— Так — то наш сапожник, — сразу догадался Ёган. — Его так и кличут — кривой Стефан.

— Сапожник, значит, — задумчиво произнёс солдат. И помолчав, добавил, — думаешь, письмо было от этого скомороха ла Реньи?

— От скомороха, не от скомороха, к чему нам гадать, мы, чай не цыгане, — отвечал Сыч, — возьмём колченогого, да спросим, от кого письмецо то было.

— Молодец, ты, Сыч, — сказал солдат.

— Для вас, экселенц, стараюсь, — отвечал ловкий мужичок, заметно и заискивая и с просящими нотками в голосе.

— Чего? — спросил Волков, — Деньги нужны?

— Нужны, экселенц, поиздержался я, — мямлил Сыч.

— Я ж тебе давал, и не мало, пропил что ли?

— Нет, экселенц, я к вину равнодушный.

— А что, кости?

— И играть я не люблю.

— Да не мог ты столько денег прожрать. — И тут солдат догадался, — на баб спустил всё.

— Да не то, что бы на баб… На одну… Тут появилась в трактире одна бабёнка. Молодая. Вся такая… аж голова от неё кругом, похлеще, чем от вина.

— И ты, дурак все деньги на неё спустил, я ж, вроде, тебе пол талера давал, ты всё потратил?

— Уж больно она много берёт. — Виновато отвечал Сыч.

— Так, брал бы кого попроще.

— Да рахобы и шваль мне без интереса, — объяснял Сыч.

— Я твоих девок оплачивать не буду, — произнёс солдат зло, — Ёган дай дураку двадцать крейцеров.

— Маловато, экселенц, — мялся Сыч.

— Маловато ему, — возмущался Ёган, — мужик на такие деньги со всей семьёй месяц живёт.

— Экселенц!.. Ещё бы хоть десяточку…

— Иди, иди, — выгонял его Ёган, — господин хворый, а тут ты ещё… Иди в кабак да сторожи там трактирщика.

— Ни пфеннига больше, — отрезал солдат. — Сиди там и смотри в оба. И что бы денег тебе на десять дней хватило.

Когда Ёгану удалось выгнать Сыча, он спросил:

— Вы может поесть, чего желаете, аббат велел вам всего давать, что в кладовых есть.

— Позови ка Сыча обратно. — Сказал коннетабль чувствуя, что силы потихоньку возвращаются к нему.

— Да зачем же он дался то вам.

— Зови. — Волков сел на кровати и поморщился от боли в ноге. Взял молоко, стал пить без удовольствия. Через силу.

Сыч вернулся. Стоял, ждал, пока Волков допьёт. Тот допил и начал:

— Трактирщика брать думаю.

— Нельзя так, экселенц.

— Почему.

— Возьмёте вы трактирщика, а он в деревне человек видный. О том сразу разговоры пойдут. И тот, кто письмецо то ему слал об этом и узнает. И тогда ищи ветра в поле. Жидка брать нужно напоследок.

— А что ж нужно делать?

— Так убого брать нужно, да и этого тихо, в ночь, чтобы слухи не пошли. Волков вспомнил, что со старостой из малой Рютте Сыч оказался прав. Да и сейчас он говорил дело.

— Ну, что ж, значит, будем брать ночью.

— Да, тихонько подъехать с телегой, дверь не ломать, позвать на улицу, мешок на голову и в подвал. А там уже спросить, от кого он бумаги носит, и желательно все вызнать до утра, пока его не хватились.

— Каков ловкач! — Восхитился Ёган. — Откуда ты все знаешь?

Но Сыч на него даже не взглянул, он заискивающе улыбался Волкову.

— Экселенц, может, пожалуете еще хоть десять крейцеров?

— Ёган, дай ему деньгу, — сказал Волков.

После ухода Сыча, толи от молока, толи от новых событий, но солдату захотелось есть. Морщась от боли в ноге, он откинул одеяло и произнес:

— Давай-ка одежду.

— Господь милосердный, вы хоть когда-нибудь угомонитесь? Вы три дня назад при смерти лежали, монахи за вас большой молебен устраивали, а он только глаза открыл и одежду ему подавай. Ни поевши, ни помывшись.

— Хорошо, грей воду, — согласился Волков.

— А поесть?

— Мыться, одежду, еду.

Ёган вздохнул с укором и ушел.

Раньше было непросто, а сейчас стало еще сложнее. Волков заметно похудел, и теперь с удивлением смотрел, как болтаются его ноги в его сапогах. Старая добрая стеганка была велика, а кольчуга стала невыносимо тяжелой. Он носил доспехи последние пятнадцать лет как одежду, и теперь для него была тяжела кольчуга. Он встал, его лицо перекосило от боли, а левую ногу, ступню, вывернуло. Качнулся так, что Ёган едва его успел поддержать, даже стоять было больно, не говоря уже про то, что бы идти, но он сделал шаг. И снова от боли всего передернуло. И тут до него вдруг дошло, что та хромота, которая была у него до поединка, и хромотой то не была. Так, особенность походки. А вот теперь ему придется хромать по-настоящему, а может быть даже ходить с палкой, как старику. Ему показалось, что с ним случилось то, чего он боялся больше смерти. Он стал колченогим, увеченным. Волков стоял посереди маленькой кельи, прислушивался к себе и думал о двух вещах: это навсегда или может пройти и сможет ли он сам сесть на коня. Сможет ли он сидеть на нем? Или это будто также больно как ходить и стоять? Ёган, придерживающий его за локоть, спросил.

— Господин, а кушать то, что будете?

Есть Волков уже хотел. Из горшка обворожительно пахло курицей, чесноком и травами, а бульон был такой густой и чесночный, что его можно было использовать как клей. Сев на лавку, он стал, есть, жадно и быстро, отламывая куски хлеба, макая в чесночный бульон. Ёган было надеялся, что ему из курицы что-то достанется, но ему достался только хлеб и сыр.

— Ты телегу то запрягай, не стой.

— Господин, так мы с вещами поедем? В прошлый раз вы говорили, чтобы я вещи собрал, так я собрал.

— Собрал, молодец. Будь готов ехать в любой момент.

А в замке случилось то, чего солдат никак не ожидал. Когда телега с измученным от боли в ноге Волковым въехала в замок, стражники, что стояли на воротах, кинулись к телеге и стали помогать ему из нее вылезти, а мальчишка из поварят, что пришел во двор за дровами, увидев его, закричал громко и звонко:

— Коннетабль вернулся! — Чуть помолчал и заорал еще громче: — Наш коннетабль вернулся!

Волков хмуро глянул на него: чего, мол, орешь? А мальчишка, бросив дрова, подошел к нему и стоял, улыбаясь, а из донжона уже выходили стражники. Сержант даже пробежал пару шагов, подбежал к Волкову, обнял, словно родственника. Словно и не было между ними ссор, словно не был с ним груб Волков. Вышел и егерь, и конюх, и повариха — все выходили, подходили к нему, откровенно радостные.

— Я за вашими лошадками присматривал, с ними все в порядке, все здоровы, — докладывал конюх.

И прачка, и дворник, и доярка, и сапожник — все, кто были в замке, вышли во двор. А кухарка, которая, как думал солдат, его побаивалась, и погладила рукой по щеке, чего солдат никак не ожидал, и произнесла:

— Матерь Божья, заступница наша, как вы похудели. Ох-ох, господи, я вам сейчас свинины пожарю с луком, а бобы уже готовы. И пива вам свежего налью.

Никогда в жизни ничего подобного с ним не случалось. Его награждали и одаривали, перед строем, его хвалили, ставили в пример, ему присваивали звания, но вот такого общего признания он никогда не добивался.

— Ну, хватит вам, что вы… — растеряно, говорил Волков, а сам краем глаза искал на верху, на стене её. А она смотрела на него из окна. И в её взгляде не было ничего доброго, всё та же спесь и высокомерие, да ещё чуть-чуть раздражения, видимо, не нравилось прекрасной Хедвиге, что чернь так радуется его приезду. Она что-то сказала служанке, и они отошли от окна.

И тут появился барон:

— Отойдите от коннетабля, расступитесь, какого дьявола собрались, идите работать бездельники.

Он подошёл к солдату и обнял, крепко по-мужски.

— Рад вас видеть Фолькоф, никому давно не радовался, так как вам. — Говорил барон. И уже добавлял ворчливо, для, и не думавшей расходиться дворни, — Ну чего вы, что у вас дел нет, бездельники. Расходитесь.

От такого приёма Волков забыл про боль в ноге, тем более, что если ногой особо не шевелить, то она почти не болела.

— Пойдёмте, Яро, выпьем за ваше выздоровление. — Не отпускал его из объятий барон.

Солдат сделал шаг, и… лицо его перекосило от боли, он подсел, выпрямился, замер, пережидая приступ, стоял, дышал через нос, сжав кулаки и сдвинув брови. Он бы пережил эту боль, и хромоту, но вот чего он не мог пережить, так это то что все вокруг видели его слабость.

— Расходитесь, чёртовы дети, — уже не по-доброму заорал барон, — у вас, что дел нет?

А сержант подхватил Волкова под левую руку и стал помогать. Лучше бы он этого не делал, со стороны, наверное, это выглядело ужасно, солдат, наверное, был жалок.

За большим столом зале у камина сидели мужчины. Барон, Волков и сержант, которого барон пригласил за стол в честь возвращения коннетабля.

— Я в порядке, — закрыл тему о своём здоровье солдат, — выжил и, слава Богу. Расскажите как тут дела.

— Дела идут хорошо, — неожиданно для Волкова, отвечал барон, — этот молодой управляющий кажется толковый малый. Вроде со всем справляется. Он шустрый. Амбары строит.

— А у тебя как, — спросил солдат у сержанта.

— Порядок, господин. Всё было тихо, один раз подрались мужики, скотина у одного огород потравила. А так всё тихо. — И он вспомнил. — Да ещё раз подрались из-за рынка.

— Из-за рынка?

— Так управляющий рынок открыл на площади, прямо у виселиц, я ему говорю: ты чего, зачем здесь, а он мне: коннетабль разрешил. Ну, я не стал перечить, раз вы разрешили.

— А дрались то чего?

— Так-то бабы начали. Из-за мест. Сначала не хотели становиться торговать там, где лужа, все хотели, где сухо. Ну и начали за космы друг друга таскать. А там и мужики пришли. Крутец велел лужу засыпать и все захотели теперь торговать там, где лужа была, там люда больше ходит. И опять лай пошёл, а за ним и мордобой. Обычное дело. Теперь каждое утро лаются.

Солдат слушал — улыбался. Он поглядывал на барона, и видел, что тому тоже есть, что сказать, но он не перебивал сержанта.

— Господин барон, Карл, а как дела у вас? — спросил его Волков, видя, что барону уже невтерпёж.

Барон, было, покосился на сержанта, а потом решил говорить при нём:

— Вами все восхищаются, Фольокф, некоторые гербы вам и вовсе благодарны. Этот Кранкль, досаждал многим. Чёртов бретёр, получил по заслугам. Скажу вам по секрету, наш герцог был в бешенстве, когда узнал, что Кранкля убили, говорят, он лично был на его похоронах, но ни чего поделать не мог, все знают, что это он вас вызвал на поединок. И говорят за деньги.

Но все эти подробности как то мало интересовали солдата, его заботило только одно. Он посмотрел на барона внимательно и спросил:

— Принц Карл, знает, что Кранкля убил я? Это значит, что кавалером мне не быть?

— Быть, друг мой, быть, — улыбался барон. — Вы знаете, что одно из имён нашего юного графа фон Бюлоф, он четвёртый наследник Конрада фон Бюлофа, Курфюрста Ренбау. Или он третий наследник, не помню точно. Неважно! Главное дядя нашего графа уже написал курфюрсту письмо с просьбой произвести вас в рыцари. И тот сразу ответил. Он дарует вам рыцарское достоинство. Вопрос решён! Друг мой поздравляю вас.

Волков сидел и молчал, он толи не верил своим ушам, то ли не совсем понимал что происходит.

— Слышите, друг мой, герцог Ренбау, написал, что будет рад видеть столь доброго воина своим рыцарем. — Барон многозначительна понизил голос, — вы понимаете, друг мой, не просто рыцарем, а своим рыцарем, — он поднял палец к небу, — я не видел письма, но если там написано так, то значит, что вы станете ленным вассалом, а значит…

— Он будет моим синьором. — Сказал Волков.

— А значит, вы получите землю или место при дворе! — Сказал барон.

— А с чего такая милость, я ведь ничего не сделал для курфюрста? — Не понимал солдат.

— Как же не сделали! Вы же убили любимца принца Карла, и принц Конрад этому очень рад. А что бы принц Карл узнал, как радуется принц Конрад, принц Конрад произведёт вас в рыцари. От чего принц Карл будет беситься ещё больше.

— Вот как всё оказывается просто, — произнёс Волков, — они, что не любят друг друга?

— Последние триста лет недолюбливают. Бюлофы и Ребенрее родственники, постоянно рядятся из-за спорных земель и стародавних обид, наше графство, тоже предмет раздора. Так, что они никогда не упустят возможности нагадить друг другу.

А солдат слушал его, и начинал верить, что это не сон, и всё это происходит с ним, что барон не шутит. И тут же он начал волноваться. Стал думать:

«Хорош, я буду со своей хромотой, да с гримасами на церемонии. Нужно будет подлечиться или научится терпеть».

А потом он спросил:

— Мне придётся ехать в Ребенрее?

— Нет, вас посветит наш граф. — Отвечал барон.

— Но ведь указом императора баронам и графам нельзя посвящать в рыцари кого либо.

— Да, нам нельзя, но курфюрст подпишет эдикт о посвящении вас в рыцарское достоинство, и передаст дело своему родственнику — нашему графу. Тот будет посвящать вас от имени курфюрста. И герб вам выберет и девиз.

Сержант, сидевший с открытым от удивления ртом, наконец, произнёс:

— Поздравляю, господин!

Волков кивнул ему.

— Поздравляю, вас друг мой, — сказал барон.

— Спасибо, Карл, — отвечал Волков, — я всегда буду помнить, что не встреть я вас… в общем хорошо, что я поехал через ваши земли. Я благодарен вам барон.

— Поднимем кубки, господа, — сказал довольный барон. — За вас, Яро, за будущего хозяина Малой Рютте.

Волоков и сержант, оба, не донесли кубки до губ. Остановились, так и замерли в изумлении. И солдат произнёс:

— Карл, не спешите, мы здесь не одни, вы говорите в присутствии свидетеля. Вы уверены, что хотите это сказать? Может вы шутите?

— Какие к дьяволу шутки, Фольокфф, и я, и баронесса мечтаем выдать мою дочь замуж. Вот только, кроме вас с этой дикой кошкой ни кто не справится.

Как только вы получите рыцарское достоинство, я сам отволоку Хедвигу под алтарь, как бы она не царапалась, как бы не бранилась…

— Ну, тогда, мне нужно срочно выздоравливать, — сказал Волоков, — потому что для жизни с прекрасной Хедвигой, сил и мужества потребуется побольше, чем для поединка с Кранклем.

— Все это понимают, и я и баронесса, и что бы скрасить вашу жизнь с моей дочерью, я дам вам в приданное…

— Осторожнее, Карл, здесь свидетель, — с улыбкой попытался прервать барона солдат.

— И пусть, — продолжил барона, вставая, — я дам вам приданное за дочерью Малую Рютте, и все леса, луга и поля вокруг. Выпьем, господа.

И они с бароном выпили, а сержант не выпил, сидел с кубком в руке и открытым ртом. Таращился то на Волкова, то на барона.

— Сержант. Рот то можно закрыть, — сказал Волков, ставя кубок на стол.

И они с бароном засмеялись.

Когда, к вечеру Волков вышел во дор, там его уже поджидал Ёган, и видимо давно ждал.

— Господин, так мне вещи то собирать? — Спросил он.

— Какие вещи? — не понимал Волокв.

— Да как какие! Ваши! Мы поедем отсюда? Если поедем поутру, так вещи нужно уже сейчас собирать.

— А куда ты собрался?

— Да то не я собрался. То вы собирались.

— Угомонись, не едем мы никуда.

— Значит, завтра не едем?

— Мы вообще, может, ни куда не поедем, — загадочно улыбаясь, отвечал солдат, поглядывая на окна донжона, что уже светились в сгущающихся сумерках.

— Ей, Богу, вас никогда не поймёшь, то едем, то не едем. — Бубнил негромко слуга.

— Угомонись ты, — отвечал, улыбаясь солдат, — может, мы вообще тут жить останемся.

Глава девятнадцатая

К ночи все были готовы. Кроме Ёгана и сержанта Волков взял ещё двух стражников, из тех, что поумнее. Один из этих стражников, знал, вернее, видел, Сыча. Он то и зашёл в трактир, осмотрелся, а сам сделал Сычу знак. Сыч всё понял.

Фриц Ламме по кличке Сыч, с виду был неказист, по-мужицки коренаст, и изрядно вонял. Когда он запрыгнул в телегу, где уже сидел Волков тот сразу это почувствовал. Но, не смотря на это, Фриц Ламме, по кличке Сыч, дело своё знал крепко. И ночью солдат опять в этом убедился.

— Вон он дом, в котором живёт кривой Стефан, — сказал сержант.

— Далее ехать не нужно, — сказал Сыч, спрыгивая с телеги и беря оттуда мешок. — Как свистну, так сразу ко мне телегу гоните. А вы господин сержант со мной ступайте, на всякий случай, вдруг он там не один, только тихо.

Сыч с сержантом ушли в темноту, было тихо, только собаки лениво перебрехивались, даже дождь не шёл. Все молчали, но не долго, вскоре послышался свист. А уже через пару мгновений, Сыч с сержантом закинули в телегу, подвывающего человека, до половины сверху упрятанного в мешок.

— Погоняй, погоняй, — сказал Сыч, сам заскакивая в телегу.

— Он? — Спросил солдат, ткнув кулаком мешок, что бы не выл.

— Он, экселенц, он, — заверил Сыч.

Телега, чуть скрипнув, покатила по тёмной деревенской улице к замку. А в замке все уже ждало гостя. Жаровня, которой отапливают господские спальни зимой, была полна раскаленных углей, а в углях краснела кочерга.

Кривого Стефана привязали к доске, как на распятие. С его щуплого тела сержант сорвал рубаху.

— Все снимай, все! — Командовал Сыч.

Фриц Ламме знал, как вести такие дела. Стефан был худой, даже костлявый, в чем только душа держалась. Он все время всхлипывал и подвывал, а стражник поднес поближе жаровню, поставил рядом с Волковым. Волков взял в руки кочергу, осмотрел ее и спросил:

— Ты знаешь, кто я?

— Да, — испуганно кивал Стефан.

— Говори: «Да, господин», — сказал сержант и для доходчивости отвесил калеке оплеуху.

— Да, господин, — послушно заныл тот.

— Я буду задавать тебе вопросы, — начал было солдат, но его перебил Сыч.

— Экселенц, обождите малость, не спешите, дайте этому скорбному человеку шанс не попасть на виселицу.

— Это как? — Недоуменно уставился Волков на Сыча.

— Экселенц, — тихо заговорил Фриц Ламме, — дозвольте мне вести дело, так будет лучше.

Солдату не понравилось то, что Сыч его перебил, но он был ему благодарен, за что тот оградил его от подобной работы. Было ясно, что у Ламме намного больше опыта. Волков швырнул кочергу в жаровню и сказал:

— Ну, давай.

А сам уселся на колоду.

— Стефан, — начал Сыч, — ты ведь знаешь, почему ты здесь?

Калека озирался по сторонам, он был в панике.

— Вижу, знаешь, — улыбался Сыч.

В свете тусклых ламп и жаровни его улыбка больше походила на страшный оскал.

— Ну, говори, знаешь, почему ты здесь?

— Да, — выдавил Стефан.

— Что «да»? — Поинтересовался Сыч.

— Знаю.

— Ну, так расскажи господину коннетаблю, и только правду говори. Запомни, только правда спасет тебя от виселицы.

И тут Стефан зарыдал:

— Это не я! — Завыл калека.

— Что, не ты?

— Не я мальчишку отравил! Господом клянусь!

Волков сначала даже не понял, какого мальчишку и кто отравил, и хотел было переспросить, но Сыч его опередил:

— А если не ты, то кто тогда?

— Соллон! Это он мне велел! Я не знал, что еда отравлена!

И тут Сыч вдруг заорал:

— Врешь, сволочь, все ты знал!

— Не знал! Не знал! Господом клянусь, ни сном, ни духом. Он велел мне еду в замок отнести и мальцу этому отдать, Михелю! И сказать, чтобы он на подносе отнес ее в покои господина, — тут Стефан покосился на Волкова. — А я и не знал, что в еде отрава.

— А как же тебя пустили в замок? — Спросил Волков.

Он сидел чуть ошарашенный, ведь до сих пор, до сего момента, солдат думал, что отраву ему принесла служанка госпожи Ядвиги.

— Так я тамошнему сапожнику шкуры ношу, меня охрана вся знает!

Волков с укором глянул на сержанта, а тот молча развел руки, мол: кто ж мог знать.

— Яд откуда взял? — Снова заорал Сыч и схватил Стефана за волосы, стал трясти. — Яд откуда взял?!

— Ы-ы-ы! — Завыл Стефан, которому было страшно.

И в это мгновение Волков понял две вещи: во-первых, Стефан знал про яд, а во-вторых, коннетаблю очень повезло, что он не повесил Сыча.

— Отвечай, — орал Сыч, тряся Стефана, — иначе железом пройдусь! — И поднес к самому носу калеки расклеенную кочергу.

— Да у матери он свой яд взял, — сказал сержант.

— У матери, — переспросил Волков.

— Он же сын нашей ведьмы. Помните, мы были у нее до того, как вас подранили?

— Значит, у мамашки яд взял, — спросил Сыч.

— Ы-ы-ы, — выл Стефан.

— Что за яд был, я спрашиваю!

— Ы-ы.

— Упорствуешь, паскуда?! — Сыч два раза ударил калеку. — Сейчас железом жечь буду! Говори, что за яд!

— Буз… Буз… — Всхлипывал Стефан.

— Бузина, — догадался Сыч.

— Да-а-а! — Заорал калека. — Вываренная, ядрёная. Он просил, денег сулил, говорил, что ему нужно.

— Кто, Соллон? — Спросил солдат.

— Да, — рыдал Стефан. — Я не знал, что для вас.

— Значит, деньги сулил? Сколько? — Вел допрос Сыч.

— Д-двадцать крейцеров.

— Ого, большие деньги. А дальше?

— Я принес ему.

— Дальше говори.

— А он говорит, сходи к трактирщику, купи доброй еды и доброго вина. Я сходил.

— Дальше говори, — не отставал от него Сыч.

— А он говорит «неси в замок, отдай Михелю, пусть отнесет в покои коннетабля». А я ж не знал, что еда отравлена.

Сыч бросил кочергу в жаровню, подошел к Волкову и тихо сказал:

— Врет он. Знал, что еда отравлена, только не сознается никогда. А вот мальчишка не знал, поэтому вина и выпил или чего поел. Волков еще раз подумал, что Фриц Ламме свое дело знает. Если бы не он, то солдат задавал бы вопросы про письма, а про отравление так, наверное, никогда бы и не узнал.

— Ладненько, ладненько, — продолжал Сыч, — а когда ты мил человек, видел Соллона последний раз.

— Вчера. Да нет, позавчера уже, — говорил Стефан, заметно успокаиваясь. — Еду ему носил.

— И куда же носил?

— В дом сбежавшего старосты, он там живёт.

Сыч с улыбкой глянул на Волкова. Он был доволен собой. Волков, кривясь от боли, встал с колоды, на которой сидел, вытянув больную ногу:

— Ёган, ты коня не распрягал? Поедем брать Соллона.

— Нет, готова телега. — Отвечал слуга.

— Я его привезу, сказал сержант.

Волков глянул на него с ухмылкой и сказал:

— Ты уже привёз старосту.

— Я привезу Соллона, — настоял сержант, — не сомневайтесь, господин, Соллон мне не родственник. А вы сидите, чего вам ногу ломать.

— Ну, смотри, — солдат потряс пальцем пред лицом сержанта, — потом не говори мне ничего, если не получится, не поверю. Если Соллона не найдёшь, рядом с калекой висеть будешь.

— Пусть ваш холоп со мной поедет, что бы видел всё. Если Соллона, не дай Бог, на месте не будет.

— Ёган, езжай с ним.

— Да, господин.

Они ушли. Волков сел, снова вытянул ногу, она так меньше болела. А Фриц Ламме продолжил, то, что у него так хорошо получалось:

— Ну а теперь, друг мой Стефан, поговорим мы о самом интересном. Расскажи ка нам от кого ты принёс сегодня письмо трактирщику.

Калека, начавший было думать, что самое страшное уже позади вдруг понял, что это не так. Он сразу изменился. Он перестал подскуливать и подвывать, и налёт придурковатости с его лица исчез бес следа. Он исподлобья глядел на Сыча и молчал.

— Чего молчишь? Про Соллона то сразу всё выложил, а тут замолчал.

А Стефан молчал, видимо думал, что сказать, поглядывая то на Сыча, то на Волкова.

— А вот теперь, экселенц, можете брать кочергу, вот теперь разговор только начинается. — Говорил Сыч, — дальше он нам, по добру, ничего не скажет. Да, Стефан?

А Стефан угрюмо смотрел на Сыча и молчал.

Жечь людей калёным железом дело не весёлое. Мало кому по душе. Человек, которого жгут визжит, воет, бьётся в судорогах, извиваете и испражняется. А на железе отсеяться кусочки его кожи и жира, которые горят и воняют. Крики и вонь, вонь и визги — нормальному человеку такое не может нравиться. Волков ловил себя на мысли, что ему хочется встать, вырвать кочергу из рук Сыча и разбить калеке голову, лишь бы только он заткнулся. Но человека пытают не для того, что бы он молчал. Волков терпел, ждал. Он сидел на неудобной колоде, терпел боль в ноге. Как её не ставь и не вытягивай, она болела. А Сыч бросал кочергу в жаровню, и пока стражники мехами доводили железо до нужного цвета, он разговаривал со Стефаном:

— А ты хороший человек, Стефан. Ты сильный, висишь, терпишь, молчишь.

А вот тот, кого ты выгораживаешь, он тоже хороший человек, он тоже будет терпеть за тебя? А главное твои страдания бессмыслены. Понимаешь? Утром мы возьмём трактирщика, и он нам расскажет, от кого было письмо. Он то, точно терпеть не будет. Всё выложит. И что твои муки зря? Зря, зря ты уже и сам знаешь это. Пустое всё.

Сыч берёт покрасневшую кочергу. Подносит её к лицу калеки:

— Всего один вопрос, Стефан, ответишь, и мы уйдём, а ты полежишь, водички попьёшь. Отдышишься.

В ответ калека только жалобно всхлипнул и глубоко с надрывом вздохнул.

— Ну-ну, успокойся, хочешь, я отложу кочергу? Отложить?

— Да-а, — выдавил Стефан.

Сыч кидает кочергу в жаровню.

— А ты мне за это скажешь, от кого было письмецо. Да? Скажешь? Что было в бумагах? Ну! Говори, господин, коннетабль ждёт.

— Не знаю я, что было в бумагах, — выл Стефан, — не грамотный я.

— Верно, верно, а я больше и спрашивать не буду, что в них было, я у трактирщика спрошу. А ты мне скажешь от кого ты их принёс. Да? Скажешь?

Стефан завыл. Выл нудно, долго и противно. Сыч ждал, ждал, а потом взял кочергу:

— Упорствуешь, так и не кляни меня потом.

И снова вой огласил подвалы замка. И снова вонь горящей плоти поплыла с едким дымом вместе.

А волков морщился и пытался усесться поудобней. Да тяжко ему, было, слаб он ещё был.

Сыч подошёл к нему и заговорил тихо.

— А убогий то хитёр, и крепок, да крепок. Такой, может три дня молчать. Нам бы палача настоящего. Мыслю я, что того, кто дал ему бумагу он бояться поболе нашего.

— А может биться он ни кого то, а за кого то. — Произнёс Волоков.

— Это как, — не понял Сыч, — а так вы на мамашку его думаете. На ведьму.

— Да.

— Старая она?

— Старая.

— А что же, может и правда ваша, может, возьмём старуху да потолкуем с ней, может сынок то и обмякнет, как маманю тут увидит. — Размышлял в слух Фриц Ламме. — Только вот старуху жечь железом бес толку. Помрёт, а вот попугать можно. И её и сынка. Ну, так, что будем старуху брать?

— Тут пол древни брать нужно, — зло сказал солдат, — управляющий вор, старосты воры, ведьма, сынок её, трактирщик, мужики упрямые как бараны, барыни малахольные со служанками полоумными… Дьявольщина, а не деревня. — Он помолчал, тяжко вздохнул, в очередной раз попытался найти для ноги безболезненное положение, не нашёл, — Одного я не пойму, если этот, — он кивнул на Стефана, — нес письмо от кого то к госпоже, зачем тогда нужен трактирщик.

— И то верно, — Сыч поскрёб небритый подбородок, — а может барыня только трактирщику доверяет. Или боится, что проследить смогут.

— Уж больно хитро всё, — сказал солдат, — да и кто следить то за ней будет.

— Так вы же и будете, — усмехнулся Сыч.

И тут они услышали шаги, кто то шёл по коридору, и открылась дверь и на пороге появилась огромная фигура сержанта. Он улыбался, сложил руки на груди и крикнул в коридор:

— Давай его сюда!

Кто-то втолкнул в подвал человека, а за ним следом вошёл Ёган.

Сыч взял лампу, подошёл к человеку поближе, посветил и сказал улыбаясь:

— Он, экселенц, отравитель ваш.

Да, это был он — Эммануэль Соллон. Роскошный, упитанный красавец управляющий имением. Только теперь он уже был не роскошный и упитанный, Соллон заметно похудел, зарос щетиной. Его дорогая одежда была засалена и в пятнах. Он с ужасом глядел на голое тело в ожогах и язвах, и с трудом узнавал в нем Стефана. Управляющий шевелил губами, не издавая звуков. Волков с трудом встал, подошел к Соллону и спросил:

— Ты нанял рыцарей, чтобы убили меня?

Соллон мотал головой в ответ.

— Только отравить хотел, — съязвил Сыч.

Соллон опустил голову.

— В подвал его, сержант, и не дай Бог он убежит.

— Двух людей на стражу ставить буду, — заверил сержант.

Потом они вышли из провонявшего горелым мясом подвала на свежий воздух. Волков поглядел вверх и увидел, что в окне госпожи Ядвиги горит свет.

— Светает, а госпожа ещё не спит-то, — заметил Еган.

«И вправду, какого черта не спит эта женщина?» — подумал солдат, а вслух сказал:

— Сыч!

— Да, экселенс.

— Делай, что хочешь, пытай кого хочешь, но найди мне этого скомороха Ла Реньи. Теперь он мне нужен еще больше, чем раньше.

— Что ж, господин, тогда трактирщика брать надо.

— Слышал, сержант? — произнес Волков.

— Сейчас брать? — спросил сержант.

— Сейчас, — сказал сыч, — И весь выводок его бери, чтоб не разбежались.

— А куда ж их сажать? Все подвалы заняты.

— Придумай что-нибудь, — произнес солдат и пошел в свою башню.

Ёган шел следом.

Волкову очень, очень хотелось получить землю. Малая Рютте, что обещал ему барон в приданное за госпожу Ядвигу, казалось ему райской землей. О таком он никогда даже не мечтал. А теперь, такая вещь как земля с мужиками, выглядела реальностью, и единственной реальной преградой его мечте, был белозубый красавец ла Реньи, который мог увести дочь барона.

Он остановился, повернулся, и крикнул:

— Сыч!

— Да, экселенс.

— Найди мне его и получишь награду.

— Я сделаю все, что смогу, экселенс, — пообещал Фриц Ламме, и уже добавил, обращаясь к сержанту, — Я с тобой за трактирщиком поеду.

— Поехали, — ответил тот.

Солдат не мог поверить своим ушам, когда Сыч сказал ему, что трактирщик уехал.

— Холопы говорят, что начал собираться с вечера, — говорил Сыч. — Жену и детей усадил в первую телегу, когда еще не стемнело. Думаю, когда мы брали кривобокого, выводок его уже отъехал.

— А сам?

— А сам еще был в трактире, деньгу с постояльцев за ночевку собирал.

Сначала солдат подумал, что трактирщика кто-то предупредил, но потом вспомнил, что подходил срок, к которому Авенир бен Азар обещал ему собрать денег.

— Вот крыса, — усмехнулся солдат. — Обманул, значит.

— А ну-ка, проедемся до трактира. Ёган, коня седлай.

Он не спал всю ночь. Раньше такое с ним часто случалось, а теперь уже как раньше не получалось. Не доехали они до трактира, как солдату стало плохо. Слабость навалилась как-то сразу, аж повод из рук выпал, а ногу крутило, не готов он был еще в седле ездить.

— Что-то вы бледный, экселенц, — заметил сыч.

— Да домой им надо, — с заметным раздражением сказал Ёган. — Он неделю в беспамятстве валялся. Похудел — кожа да кости. А вы его все таскаете да таскаете.

— Да мы не таскаем, — сказал сержант. — Что ж, мы не понимаем что ли? Господин, вы бы домой ехали, угробитесь вы так.

— А ты, балда, куда смотришь? — Сказал Сыч Ёгану. — Господину покой нужен.

— Так он разве слушает? — Продолжал Ёган. — Глаза свои злобные вылупит и скакать, и скакать. Ему всегда куда-то надо. Хоть ночь, хоть дождь — все равно куда-то скачет. Какое же тут здоровье будет.

Волков хотел было одернуть взорвавшегося слугу, да сил ругаться не было. Они развернулись к замку, и тут, через лужи, к ним подбежал Ипполит. Монах был рад видеть Волкова.

— Здравствуйте, господин! Что ж вы из монастыря сбежали? Наверное, выздоровели.

— Да уж выздоровел, еле жив твой коннетабль, — заметил Ёган.

А за ним подъехал и управляющий Крутец, низко кланялся.

— Здравствуйте, управляющий, как вы тут без меня? — Спросил Волков.

— Да вот амбары стоим.

— Я видел. — Сказал Волков и опять обратился к Ипполиту: — Зайти вечерком, мне надо поговорить с тобой про упырей.

— Господин, поехали домой. Серый вы весь, боюсь, помрете, — просил Ёган.

Но тут Волков почувствовал себя заметно лучше, отдышался как то, ожил и сказал:

— Поехали ка в трактир, пива хочу.

— Да что б вас! Вот неугомонный. Я, что, вам дома не принес?

Он и Сыч двинулись следом, а за ними поехали управляющий Крутец.

В трактире ничего не изменилось, отсутствие хозяина никак на шумной жизни трактира не отразилась: кухня стряпала, бабы носили еду, люди ели. Волков сел за стол к трем завтракающим колбасой, пивом и луком купчишкам. Все трое встали, поклонились ему. Солдат кивнул в ответ. Все его знали, и это было приятно, что ни говори.

Толстуха разносчица тут же подошла и с поклоном спросила:

— Чего изволите, господин?

— Пива, — сказал солдат.

— Три пива! — Добавил Сыч, садясь напротив Волкова, а управляющий Крутец примостился на самом краешке скамьи.

Ловкая баба тут же принесла четыре тяжелых кружки и спросила:

— Может, поесть, что желают господа?

— Колбасы нам принеси и капусты.

— Стой, — сказал Волков, пока баба не ушла. — А хозяин где ваш?

— Да кто ж его знает. Вчера был, а под вечер все в телеги попрыгали и укатили. Говорят, вроде, в Вильбург.

— И как же вы без него?

— Да как обычно. Только вот деньги не хозяину теперь отдаем, а господину управляющему.

Управляющий кивком подтвердил.

Дальше они пили пиво, им принесли какую-то еду. Волков тихо говорил с Сычем, все о том же, как ему нужен ла Реньи. Только теперь оба понимали, что бегство трактирщика обрубало ниточку.

— Как ни крути, экселенц, а придется брать бабу, — сказал Сыч.

— Бабку, — заметил Ёган, — она уже старая и лысая.

— Ну, значит, придется с ней поласковей.

Солдат согласно кивал, обдумывая, как лучше обходиться с ведьмой, и вдруг увидел одну женщину. Она разительно отличалась от тех женщин, что были в трактире. Те вели себя вызывающе, задиристые, за словом в карман не лезли, за что и получали от постояльцев на орехи, неряшливы были и навязчивы. Воровки и любительницы выпить за дарма. А эта была опрятна, чиста и платье у нее было с белыми кружевами. Да и красива была к тому же. И волосы причёсаны и забраны лентой, как у порядочной. И солдату показалось, что ее лицо ему было смутно знакомо. Он смотрел на неё и думал: Что могла приличная на вид молодая женщина делать в трактире? А женщина сидела за столом одна, и перед ней стоял стеклянный стакан, а не глиняная кружка. И тут она поймала его взгляд, улыбнулась и помахала рукой. Он узнал её. У нее не было одного зуба.

— Это что, Брунхильда, что ли, — произнёс Волков.

— Она, — томно вздохнул Сыч, — услада сердца моего. Давно на вас поглядывает.

— Да, иди ты! — Воскликнул Ёган, не веря своим глазам, — Наша Брунька! А я думаю, что за краля такая, а мордашка то знакомая. Ишь какая, прямо благородная госпожа.

— Денег берёт точно как благородная, — невесело заметил Сыч.

— Да ты что! — Продолжал удивляться Ёган, — Вот те на, в девки значит подалась! И почём же берёт?

— Десять крейцеров, — сказал Сыч, — да ещё что б, не на полу, а на кровати, и что бы простыня была.

— Ух ты, и что есть желающие? — не отставал Ёган.

— Желающих то полно, — заверил Сыч, — на неё все облизываются, да только вот не у всех есть деньга на неё.

— Это ты на неё все деньги то спустил? — Спросил Волков.

— А на кого же ещё, уж не на тех шаболд, — он кивнул на группку потрёпанных трактирных девок.

Волков поманил Брунхильду пальцем. Девица тут же встала и гордо пошла к нему, не быстро, чтобы не подумали, что бежала-спотыкалась, авось не рвань кабацкая. Она чуть улыбаясь. Собирала на себя взгляды жадные от постояльцев, завистливые от местных баб. Встала рядом с солдатом. Поздоровалась.

— Ты ли это Брунхильда? — Спросил Волков.

— Так, я, а вы, что ж не признали сразу?

— Да разве ж тебя теперь признает кто? Я ж тебя видал в лохмотьях, да с власами нечёсаными. Да с синим ухом. А теперь ты вон какая, прямо госпожа, только по кольцу и признал, — сказал солдат, указывая на кольцо, что он ей дарил.

— Забыли меня, а я ж вам ногу шила, — напомнила девушка.

— Да не забыл я тебя, не признал. Вон ты, какая красивая стала, говорят, мужики по тебе сохнут.

— Этот что ли, — Брунхильда взглянула на Сыча, — да ничто, пусть сохнет, может хоть мыться научится.

Сыч смотрел на девушку печально.

— А ты что же это, в девки подалась? — поинтересовался Ёган.

— А ты чего спрашиваешь? Горишься, что ли, может жениться, по второму разу надумал, как от старой жены сбежал?

— Да просто интересно же, — отвечал Ёган, заметно конфузясь.

— А раз интересно так копи деньгу да приходи, — с вызовом подбоченилась Брунхильда, — я тебе за ночь всё расскажу. Что захочешь.

— Да я просто спросил, — как то съёжился Ёган. — так, для разговора.

— Ну, раз просто для разговора, то пошла в кабак я, потому что папаша мой за муж хотел меня выдать, за слюнявого. Да не пошла я, уж лучше тут на спине работать, чем об коровьи дойки всю жизнь руки ломать.

— А батька то не прибьёт тебя? — спросил Ёган.

— С чего же прибивать, когда он у меня на новый чан для пива деньгу просит.

— Вона как оно! — Искренне удивлялся слуга коннетабля.

— Придёшь ко мне в замок, сегодня вечером? — спросил солдат, любуясь красавицей. — У меня и перина и простыня есть.

— Так приду, чего же не прийти к красивому мужчине раз у него перина имеется, — отвечала Брунхильда, кокетливо, и добавили уже по деловому, — только вы деньгу приготовьте.

— Деньгу? — Усмехнулся Волоков. — А по любви не придёшь?

— А по любви нехай вам благородные дают, — нагло отвечала девица, — слыхала я, они вас бесплатно привечают, а я так за десять крейцеров приду.

— Десять крейцеров! — Возмутился солдат, — И даже скиду как старому знакомцу не сделаешь?

— Может, кому другому и сделала бы, да не вам уж точно.

— А что не мил тебе я?

— Так может и поболе других мил, да люди говорят, что у вас одних коней на сто талеров, а вы скидку у бедной девки просите.

— Ладно, — улыбался Волков, — приходи перед ночью, будет тебе десять крейцеров. Спросишь у стражников, где меня искать.

— Да уж найду, авось не дура. — Пообещала Брунхильда.

Слабость то отпускала его, то снова накатывала. Долго в трактире он не просидел, поехал в замок, с ним поехал и управляющий.

— Не было случая сказать, — начал Крутец, — но я очень рад видеть вас в добром здравии.

— Не такое уж оно и доброе, — отвечал Волков, чувствуя головокружение, — ну да ничего, окрепну со временем, вы разберитесь с трактиром, раз в день заезжать, что бы забрать выручку это не дело.

— Знаю, поэтому хотел попросить вашего монаха, он добрый верующий, воровать не будет. Да и считает хорошо и вести бумаги сможет.

— Прекрасно вы придумали, — съязвил солдат, — молодому монаху в кабаке, где под вечер девки на столах пляшут голыми, самое место.

А Крутец продолжал, не замечая иронии:

— Комиссия закончила опросы, сейчас господа аудиторы пишут отчёт, через два дня всё будет готово.

— Господин управляющий, — влез в разговор Ёган, чего раньше не бывало, — господину коннетаблю нездоровится, в седле сидит, качается, весь белый, может потом, донимать его будете?

— Ах, ну-да, ну-да, — Крутец поклонился и отстал.

По ступенькам Ёган и сыч Волкова почти тащили. Сам он почти не мог опираться на левую ногу. Ёган руководил, и упрекал солдата, Сыч кряхтел да молчал. Насилу справились.

Волков рухнул лицом в перину, а Ёган стал тянуть с него сапоги, да так что бы нога не сильно болела, пока стягивал, коннетабль Рютте уже заснул.

Глава двадцатая

Утром он чувствовал себя еже лучше, нога, конечно, болела, но к этому он, кажется уже начал привыкать. А вот немощь, немощь, а не боль время от времени приводила его в ярость. Он валялся в перине, ощущая лёгкий утренний голод, когда в дверь постучали настойчиво и сильно:

— Кто там, входите. — Крикнул солдат.

И в покои вошёл барон. Волков думал было встать, но барон не дал, придержал его рукой:

— Лежите, друг мой, лежите, я зашёл спросить о здоровье, видел, вчера вас под руки вели.

— Жив, барон. — Отвечал солдат.

— Вот и хорошо. А что за грязный тип был с вами? Он ходит по моему замку, распоряжается здесь.

— Вы о новом управляющем?

— Да нет, этого юношу я узнаю, я про другого, мрачный тип, что распоряжается моими стражниками.

— А, вот вы о ком, так это Сыч!

— Да, кажется, его так и кличут, а что он делает в моём замке?

— То же что и все, он работает на вас. Причём работает отлично.

— Уж больно опасный на вид, разбойник или душегуб, не меньше.

— Да, вида он разбойничьего, но дело своё он знает. Уж поверьте.

— Вам он нужен?

— И мне, и вам, барон, вурдалак-то ещё не пойман. Нам нужно его поймать, — говорил солдат, — сегодня отправлю Сыча поспрашивать, не пропадал ли кто в деревнях, пока меня не было.

— Вам бы полежать, Яро, уж больно мы волнуемся все за вас.

— Лежа дела делать могут только трактирные девки. А нам нужно вурдалака поймать.

— Я прикажу жарить вам свинину каждый день, и пиво, друг мой, пиво вернёт вас к жизни.

Сев на коня, солдат понял, что далеко не уедет, и велел Ёгану запрячь телегу. Он вообще то и не собирался ехать, думал, что сержант съездит сам. Но когда сержант узнал, что ехать нужно за ведьмой, он сразу переменился в лице и сказал:

— Господин, я то, конечно, поеду, но вот люди наши к ней в дом со злом не пойдут.

— Что? — Не понял Волков. — Почему это?

— Боятся, господин, сила у нее большая.

— Что за глупости? Какая еще сила? Ты ее видел? Ее щелчком убить можно.

— Убить то да, можно, но вот проклясть или сглазить она успеет.

Волков не без удивления смотрел на огромного седеющего мужа с усами, воина в кольчуге и при мече, в начищенном шлеме и не верил, что это говорит он.

— Сыч, — крикнул солдат.

— Да, экселенц.

— Ты-то ведьм не боишься?

— Как-то жгли мы одну. С тех пор бояться — не боюсь, но отношусь осторожно. Неплохо бы попа какого-нибудь с собой взять, а лучше двух. Мы без попов за ведьмой не ходили.

Это было еще одним разочарованием, Волков перевел взгляд на Ёгана, и тот сразу высказал свое мнение:

— Держаться надо от них подальше — вот, что я скажу. Ведьмы — они бабы очень паскудные, а наши так особенно.

— Ты, что, многих ведьм видел? — Спросил Волков.

— А мне многих и не надо, нашей достаточно. Потому что, вот как оно бывает… — собрался что то рассказать Ёган.

— Иди-ка коней седлай, — сказал Волков и вздохнул.

— Ну, так что? Поп будет? — Спросил сержант.

— Я вам вместо попа, — ответил солдат.

Они выехали без попа. Коннетабль, сержант, Сыч, Ёган и три стражника. Волков ехал в телеге, лежал на соломе, глядел в серое небо. И только он единственный, кто был среди них спокоен. Только он не боялся ведьмы. Да, может и его конь, что шел в поводу за телегой.

А ведьма знала, где выбрать себе место для хижины. Жила она в месте тихом. Ни птицы здесь не орали, ни жабы не голосили. В первый раз солдат не обратил внимания на эту тишину. В тот раз его интересовали развалины замка. А теперь он, приподнявшись на локти, осматривался, приглядывался. И наконец, начал понимать, почему даже старые воины, такие, как сержант, не любили эти места, а, может, и побаивались ведьму.

Хижина старухи стола между вонючим болотом, в которое превратилось заброшенное кладбище, и черным старым гнилым лесом. Влажно тут было и муторно. Всё прело вокруг. Пахло гнилью. Дышать было тяжко. Они подъехали к самой хижине. Ёган и Сыч помогли солдату вылезти из телеги. Волков, видя нерешительность на лицах, свих людей, только криво усмехнулся, и первый шагнул в дом старухи. За ним шел Сыч с мешком в руках, сержант и Ёган. Остальные остались с лошадьми.

Ведьма сидела на корточках у очага, что был посереди хижины, что-то пекла на углях, тут же желтыми пальцами расковыривала и жрала это. А еще что-то мерзкое держала на палке над углями. Увидев Волкова, она вздрогнула и вскочила.

— Что, старая, испугалась? — Спросил солдат, подходя к ней. — Видать, не ждала, а, говорят, ведьмы — ведуньи, наперед все знают.

Старуха не то засмеялась, ни то закудахтала, ощерилась беззубо, во рту у нее было всего пять желтых зубов, потом зашепелявила:

— А-а, коршун-ворон прилетел. Живехонек, здоровехонек. Не берет его ни бабье оружие, ни стрелы мужей добрых. Жив коршун-ворон, снова пьет кровь слабых. Огнем жжет хилых.

— Да заткнись ты, не боюсь я твоей болтовни, — отвечал солдат, разглядывая её.

А старуха не затыкалась, буравила его своим глазом и шепелявила дальше.

— А кожа у него железная, а холопы его дерзки да проворны. Все выглядывают, все вынюхивают.

— Бабье оружие — это ты про яд говорила, которым ты меня отравить хотела?

— Не ведано мне ничего про яды, — снова оскалилась ведьма.

— Сынок твой яд у тебя купил. Сказал, что для управляющего, а сам этим ядом меня хотел травить.

— Ущербный он у меня. Сам не знает, что лепечет. А ты его слушаешь. Нет у меня никаких ядов, зря ты, ворон, меня тревожишь.

— Сержант, вы мешок ее, — Волков махнул рукой, он понял, что говорить с ней не о чем.

Сержант взял, было мешок у сыча, но в этот момент ведьма так зашипела на него, словно кошка, так зафыркла, что огромный воин отшатнулся. Глаз с бельмом налился кровью, а здоровый глаз расширился и светился как у животного в полутьме хижины. Сыч и Ёган, как и сержант, замерли, словно истуканы.

— Да что б вас! — Рыкнул солдат, вырвал у сержанта мешок и хотел надеть его на старуху, но та завыла, а потом снова зашипела по-кошачьи, подняла тощие старушечьи руки, подошла к Волкову сама и, обдавая его гнилым дыханием, зашепелявила:

— Не смей, коршун. Когти свои прочь от меня, глаза свои прочь от меня, и сам ползи от меня как от смерти совей.

И в это мгновенье солдат почувствовал, как больную левую ногу заломило. Да так, как будто рана открылась. И судорога пошла от нее в левую руку, и заныло плечо забытой болью, и грудь заломило как прежде, а во рту появился железистый привкус крови.

— Прочь глаза от меня, — продолжала выть ведьма, — все прочь отсюда! А не пойдете — кровью мочиться бутите! А ты, коли тронешь меня, глаза твои сгниют и сам сдохнешь в гнили да в коросте. Смерти просить будешь, прочь лети, прочь лети, коршун-ворон!

У солдата перехватило дыхание, вздохнуть не мог. Видел он краем глаза, как Сыч задом вывалился из хижины, и Ёган пятится к двери вслед за ним, а сержант замер безмолвным истуканом. Стоит, не дышит, на старуху глаза выпучив.

Волков знал, что с ними. Сталкивался с этим не раз. Он не раз видел, как липкая лапа страха берёт человека за горло, сначала неспешно, как бы пробуя, а потом твёрдо, и накрепко, так что звон стоит в ушах. А потом сжимает сердце, да так, что перехватывает дыхание и слышно как оно бьётся, гулко и часто. А потом — белая пелена перед глазами, суматоха, перекошенные лица. Звуки как из подвала, не разобрать ничего. А потом всё! Всё! И мечется человек словно сумасшедший, и суровые мужи визжат как дети, и бросая оружие бежит человек вместо того, что бы стоять и гибнет человек вместо того чтобы побеждать. Это всё страх. Знала старая тварь, как раскачать людей, как страх в них пробудить. Страх, который в человеке пробудит ужас, а ужас тот убьёт сознание.

И победила бы их ведьма, да вот только солдат такое уже видел. Видал он в своей жизни страх, вида и панику, и знал, что они с людьми делают. Вспомнил он, как один раз в крепкой баталии вот также поселился страх. И первый ряд стал притормаживать — сомневаясь. А второй уже остановился — оглядываться. А третий стал разворачиваться — бояться. А четвертый ряд людей, так и вовсе побежал, обгоняя пятый, и бросали они свои длинные пики, не понимая, что это, то единственное, что может спасти их конных волн, которые катятся за ними. И бежали они не от того, что их били, а только из-за страха. И погибали под палашами кавалерии только потому, что испугались. Дрогнули — побежали — умерли. Волков знал — страх убивает лучше палашей и копий. Он сам был среди тех, кто бежал.

Всё это солдат пережил, всё это видел. Но теперь дело было ещё хуже. Было ещё что то, что в простом страхе не водилось. Ногу ему вывернуло судорогой, скособочило его, да так, что не пошевелится, левая рука висит плетью, словно чужая, в груди ломило, каждый вздох с надрывом, противно хлюпало что то в груди, и привкус крови во рту. А ведьма тем временем присела и, не отрывая от него своего страшного глаза, тянет с земли что то, чего он разглядеть не может. Подняла и сделал шаг к нему и что то, выла, выла не преставая. Или смеялась так.

— Не страшно мне, — прошипел Волков тяжело, воздуха не хватало ему, — не испугаешь ты меня, чёрта с два!

И как подошла она и замахнулась на него чем то, наотмашь, тяжёлой солдатской рукой отвесил ведьме оплеуху. Такую, что улетел старая тварь в угол. Закудахтала там жалостно и заткнулась, всхлипывала, лежала, скреблась, сучила ногами по земляному полу, пытаясь, толи уползти, толи встать.

И судорога сразу отпустила, и боль в груди ушла. Солдат задышал спокойно и глубоко. Выпрямился, расправил плечи. А старуха тоже пришла в себя не вставая поползла к выходу.

— Куда, куда ты? — Он поймал её за ногу, подтянул к себе, — А ну в мешок лезь тварина.

Левая рука тоже ожила, наступив старухе на спину, он стал прятать её в мешок. Закутав ведьму солдат подошёл к сержанту, который всё ещё стоял, не шевелясь, уставившись в одну точку. Ёган скорчился в углу, и бубнил молитвы, осеняя себя крестным знамением то и дело.

А сержант вдруг выдохнул, как будто долго не дышал, стал озираться. А в хижину боязливо заглянули Сыч и один стражник.

— Сержант, — сказал солдат. — Проснулся, неси старуху в телегу. Начнёт голосить или причитать сразу бей её, только не до смерти.

Пришедший в себя великан кивнул и взял старуху, легко, как пучок хвороста, вынес её на улицу. Он уже не боялся её.

— Да святится имя Твое, — продолжал бубнить Ёган в углу, — да приидет царствие Твое…

— Хватит уже, закончилось всё, молодец победил ты ведьму, — сказал Волков.

Ёган не верил ему, выглядывал из-за очага, искал её.

— С ведьмами завсегда так, — заявил Сыч зачем то, поджигая пучок сухой травы, — но эта очень сильна, очень, у меня аж живот от неё скрутило.

— У меня тоже, — признался Ёган, видя, что ведьмы нет. — Как же мы её одолели то?

— Так ты её побил, — сказал солдат.

— Я!? — Спросил слуга вставая.

— Ты да Сыч, — усмехался Волков.

— Говорю же, живот у меня скрутило, — виновато продолжал Фриц Ламме.

— Я видел, как ты облегчаться и кинулся задом в дверь. — Заметил солдат Сычу.

— Экселенц, я десятка не робкого, но что касается ведьм, то уж тут я против них… — Фриц Ламме развёл руками, показывая своё бессилие. — И ничего я не облегчился, просто на воздух вышел.

Он стал ворошить ведьмин хлам по углам, светя себе пучком горевшей травы как факелом.

— А что ты ищешь? — спросил Ёган.

— Ну, надо поглядеть, что тут у неё есть, может бумаги. Может чернила. Может она письма писала. Ну, или ещё что.

— А что ещё то? — Не отставал от него Ёган чувствуя, что Сыч что то не договаривет..

— Да мало ли… Золотишко может быть.

— Золотишко? У неё? — Ёган сомневался, но страх у него уже прошел, и он тоже стал копаться в хламе тем не менее приговаривая. — Золотишко! Да ты глянь, как она живёт. Рвань да гниль.

— Вот именно, — сказал Сыч, беря новый пучок травы со стены, — Девок от бремени избавляла, яды да отвары делала, сглазы, привороты делала — всё денег стоит. За все ей деньгу несли, а жила она, — он обвёл лачугу рукой, — видишь, как зверь дикий. Так, где деньга? Закопана где то здесь, бери огонь и ищи.

— Делай, как Сыч говорит, — сказал солдат, в очередной раз, подумав, что с Сычом ему повезло.

Но и без его указаний, слова Сыча произвели на Ёгана впечатление, он тоже зажёг пучок травы начал искать.

— Давай-давай, — подбадривал его солдат, и сам потихоньку ковыряясь в горе мусора стилетом, что бы не пачкать рук, — найдёшь бумаги или деньги — награжу.

Забылся и присел на корточки, и ему опять скрутило ногу. Он скривился и тут Сыч вдруг сказал:

— Тихо!

Все замерли.

— Слышали?

— Нет, — ответил Ёган, — а чего?

Солдат встал и помотал головой, он тоже ничего не слышал.

— Показалось что ли, — сказал Сыч.

И тут же снова напрягся:

— Тихо, а сейчас слышали? Из угла, — он указал на угол.

— Да ничего мы не слышим, — сказал Ёган.

— Да нет, точно звал кто-то, — сказал Сыч и полез в угол.

Отшвырнул корзину, разбросал какие-то гнилые тряпки, а под ними нашел старую, криво сбитую крышку, поднял ее:

— Лаз тут, — сообщил он, — в подпол. А я слышу, вроде зовет кто-то. — Повернулся к Ёгану и добавил: — лампу давай.

Волков и Ёган подошли поближе и увидели лаз в земляном полу, чуть посветили и увидели лестницу, ведущую вниз.

— Эй! — Заорал Сыч в яму. — Есть там кто?

— Я тут! — Донесся из-под пола приглушенный детский голос.

— Сюда ползи, сможешь вылезти?

— Смогу, вы только свет не гасите, — донеслось снизу.

Вскоре на лестнице появились детские руки, а потом и белокурая голова девочки лет двенадцати-тринадцати. Сыч помог ей вылезти и спросил:

— Та-ак, и кто ты?

— Я Марта, — сказала девочка, — с мельницы.

— И что же ты, Марта с мельницы, делала в подполе?

— Не знаю, сидела видать там.

— Сидела? А кто тебя туда посадил?

— Никто, — вдруг сказала девочка. — Не знаю, кто. Мамка меня послала за хворостом, а я пошла к лесу, собирала хворост, а потом увидела нашу ведьму.

— И что? Она тебя схватила? — Спросил Ёган.

— Нет. Она меня позвала и начала что-то говорить, а сама стала пальцем перед глазами водить. Вот так, — она показала, как водила пальцем ведьма.

— А что она тебе говорила?

— Не помню. «Бур-бур-бур» сказала и ноготь свой желтый стала показывать.

— Ну, а дальше что было? — Спросил Ёган.

— Не помню, — ответила девочка. — Помню только то, что платье уже мокрое, и сижу в темноте на земле. Я стала звать людей, долго звала, а потом вы огоньком посветили.

Сыч поглядел на солдата:

— Экслеленц, надо будет ведьму попытать, зачем ей деваха.

— Я слыхал, что ведьмы детей жрут, — сказал Ёган.

— И я слыхал, — сказал Сыч. — Слыхал, что жрут или еще для какой-либо надобности пользуют. Но детей ведьмы воруют точно.

— Вот и выяснишь, — сказал Волков Сычу. — Только, думаю, не для себя она девочку поймала.

— А для кого же? — Испуганно спросил Ёган.

— Неужто для упыря? — Догадался Сыч.

— Надо не гадать, а выяснить, — произнес Волков. — А пока гляньте-ка, что там еще в подполе.

— В подполе? — Несильно обрадовался Сыч.

— Пусть Сыч туда лезет, — сказал Ёган. — Я в такую дыру не пролезу.

— Трусы чертовы, — разозлился Волков. — Я бы и без вас сам глянул, если бы ногу не ломило, и рука слушалась. Лезьте в подпол, поглядите, что там, лентяи, трусы.

Нехотя и ворча, Ёган и Сыч искали масло для ламп, и потом, вооружившись лампами, полезли в лаз. Собачились, не переставая. Солдат понял, что они друг друга недолюбливают. Даже при нем они иногда срывались на ругань. Ругались они и в подполе.

В хижину зашел сержант, принес факел, стал ножом ворошить хлам по углам. Волков тоже поглядывал, искал что-нибудь интересное. И тут из-под пола донесся приглушенный крик, потом глухая перебранка, и из дыры в полу появился ларец. И Ёган произнес:

— Возьмите, кто-нибудь.

Сержант взял ларец и поставил к очагу, там было виднее, а из-под пола вылезли Ёган и Сыч. Оба были грязные, а Ёган был доволен:

— Вот, господин, я нашел! — Гордо заявил он и добавил: — Золотишко там, наверное.

Сыч тем временем уже вертел ларец, думая, как его открыть.

— Что ты лезешь? — Пихнул его Ёган.

— Да угомонись ты, дурень деревенский, я только отпереть хотел.

— Да я сам отопру.

— Сам! Что ты сам? Ты курятники сам не отопрешь!

— Курятник не отопру? Да я тебе сейчас мордасы то распечатаю!

— Заткнитесь оба! — Вмешался Волков. — Отпирай, Ёган.

Отпирать особо и не пришлось. Ёган просто поднял петлю и откинул крышку. Все попытались заглянуть в ларец одновременно. Ёган светил лампой, а сержант факелом. В ларце все увидела красивую синюю бархатную ткань, собранную в большой узел.

— Кошель! — Удовлетворенно сказал Сыч, — Золотишко.

— Да-а, медь в таком не хранят, — согласился Ёган, взял за кусочек синей ткани, потянул.

Но ни золота, ни серебра в бархате не было. А был там тяжелый и большой, с голову младенца, красивый стеклянный шар. Волков взял его в руку, стал разглядывать. А Сыч потряс бархат, надеясь, что хоть что-нибудь да звякнет. А Ёган в ларец посветил, думал, хоть на дне что-нибудь есть. А потом разочарованно сообщил:

— Нет тут никакого золота.

Но Волков его не слушал, он продолжал внимательно вглядываться в шар, и ему все время казалось, что он что-то там видит. Какие-то отражения, толи белые извивающиеся полосы, толи, полыхающие в неведомой бесконечной синеве языки пламени, а может волны золотистого тумана. Зрелище это притягивало своей красой, и пугало совей бесконечностью.

— Красиво, — сказал солдат.

— Да чего же там красивого, — не согласился с ним сержант, — мрак беспросветный, как в могилу смотришь.

— Дайте, мне глянуть, — попросил Ёган, стал глядеть в шар и тут же отшатнулся. — Фу, аж замутило, словно с перепоя.

— И что там увидал? — спросил у него Сыч.

— Да не пойми что! Муть лиловая. Круговерть. Глядеть туда не возможно, когда глядишь туда, так, словно пьяный лежишь, а тебя кружит.

— Дайте мне глянуть, — сказал Сыч.

Солдат дал ему шар, Сыч стал глядеть, морщиться, всматриваться, и так шар крутил и этак, потом отдал его солдату и сообщил всем:

— Не там ничего стекляшка, забав для детей, надо золотишко искать.

А вот Волков не думал, что шар забава для детей, не стала бы нищая старуха так хранить эту вещь, будь она простой забавой. Солдат бы ещё поглядел да чувствовал себя плохо. Он завернул шар в бархат и положил его в ларец. И сказал:

— Ну, поищите чуток, а я на улицу пойду.

Выйдя стал возле телеги, разглядывал босые уродливые и страшные, не знавшие обуви, ступни ведьмы. Слушал её бормотание из мешка и думал о том, что не поедет с ней в телеге. Верхом поедет. Страшная она была тварь, что там не говори. Да, как бы не ломило ногу, с этой бабой он в телегу садиться не хотел.

Сержант, Ёган и Сыч вышли из лачуги ведьмы. Видимо без Волкова там им было неуютно. Ёган помог солдату сесть на коня. С трудом, с гримасами Волков перекинул ногу через седло. А Сыч сел телегу. Косился на бормочущую ведьму, но сел. А девочку к себе на коня взял сержант. И все тронулись к водяной мельнице.

Родители девочки и не знали, что она пропала. Думали, что просто заплутала немного. И ничего больше Волкову узнать не удалось, кроме того, что мельник и его жена заметно обрадовались, когда увидели в телеге ведьму с мешком а голове. Баба даже пару раз осенила себя святым знамением и поблагодарила Господа. Видимо, людишки то побаивались старуху. И это его ничуть не удивило. И потом они двинулись в замок.

Как узнали дворовые о том, что привезли ведьму — Волков не знал. Но пока та валялась в телеге, сбежалась почти вся дворня. Глядели с испугом, как стражники, не шибко церемрнясь, волокут ведьму в подвал.

— Расходитесь, — сказал им солдат, — дел, что ли нету?

Он с трудом слез с лошади, пошел вслед за стражниками в подвал, там для ведьмы освободили помещение, переведя Соллона к старосте из Малой Рютте. Сыч сразу принялся за дело: отправил стражников на улицу разжигать жаровню, а сам привязывал ведьму, пытаясь заодно говорить с ней по душам.

— Эх, бабуля, не за грош влипла. Ну, да ничего, может, еще выйдешь отсюда.

Старуха, растянутая на доске, поначалу не обращала на него внимания, висела, размякшая, а потом вдруг встрепенулась, подняла голову и снова выпучила свои страшные глаза, уставилась на Ёгана, стала моргать ему глазом с бельмом и заговорила:

— А у коршуна-ворона холопы проворны, лапы жирные да ловкие, глаза черные да острые.

— Ну, начала, — чуть разочарованно сказал Сыч. — Ты давай это прекращай. Я знаю, как экселенц твою болтовню оплеухой заткнул. Первый раз я испугался, а сейчас я так сам смогу. Может, рука моя не так тяжела, как у коннетабля, но врежу так, что звезды в глазах замелькают. Отвечай, чума старая, — и тут он понизил голос, — золотишко то где прячешь? А?

Ведьма, то ли зашипела, то ли засмеялась сипло в ответ.

— К черту золото, — сказал Волков. — Говори, от кого твой сынок кривобокий письма носил?

А старуха снова обмякла, повисла на руках, бормоча что-то себе под нос, а потом снова подняла глаз с бельмом:

— А-а, коршуна-ворона золотом не купишь. Коршун-ворон в суть смотрит, коршун-ворон кровь ищет.

— Да заткнись ты! — Оборвал ее Волков. — Говори, кто написал письмо дочери барона. Или, думаешь, пожалею я тебя? Сейчас жаровню принесут, посмотрим, как ты заголосишь.

Ведьма только беззубо ощерилась. Волков не выдержал, вскочил, но Сыч успел встать между ними.

— Экселенц, не нужно. Нельзя так. У вас и для мужика рука тяжела. Не пойму, как она от первой оплеухи выжила.

Волков посмотрел на нее чуть раздраженно, но ничего не сказал, потому что Сыч, как всегда был прав.

— Но что ж делать то будем? Она так и будет бубнить да ужас на всех нагонять.

— А ну-ка, ребята, — Сыч обернулся к стражникам, — тащите сюда ее сыночка кривобокого. Если ее ни бить, ни жечь нельзя, то сыночка ее убогого можно. Он костлявый, да крепкий.

И тут ведьма неожиданно завыла. Да так, что холодом дунуло по душному подвалу, а Волков опять ударил ее по морде. Вой прервался, и старуха засмеялась или заухала, как филин в ночи.

— Смеешься? Ничего, сейчас сынка твоего приволокут, и посмотрим, как ты смеяться будешь.

Ведьма в ответ снова оскалила свои редкие зубы, стала кашлять и улыбаться. А стражники приволоки кривобокого. Тот почти не шел, ноги его тащились по каменному полу. Ведьма, увидев его, сначала было завыла, а затем замолчала, как обрезала, и опустила голову. А Стефан, подняв глаза и увидев ее, только и смог сказать:

— Мама, я давно уже тут. Ничего им не сказал.

— Вот дурак, — смеялся Сыч, недолго думая, врезал ему под дых, чтобы не болтал. И Стефан заткнулся. А Фриц Ламме продолжил:

— Ну, что, старая? Теперь ты говорить будешь? Или будешь смотреть да слушать, как твоего сынка убогого жарят? — Спросил Сыч.

— А-а-а! — Заорала старуха, и снова холодом подуло. — Коршун! Коршун мясо себе жарить собрался! Никак ужин себе готовит!

Волков едва сдержался, чтобы кулаком сверху не ударить ведьме по темени, так, чтобы она больше никогда не выла. Сдержался, перевел дух, а потом подошел к жаровне, которую принесли стражники. Достал из углей раскаленную, чуть не добела, кочергу, поднял ее, подошел к ведьме и поднес к ее лицу. Так что бы жар чувствовала:

— Сейчас ты мне расскажешь, кто писал письма для госпожи, и для кого ты приготовила девочку. Иначе вот это, — он потряс перед носом ведьмы раскаленным железом, — окажется на ребрах твоего сыночка.

Сыч стоял рядом, боясь, как бы коннетабль не сунул кочергу в морду старухи, но произошло то, чего он никак не ожидал. Ведьма по-старушечьи пожевала губами, а потом, вылупив на Волкова глаза, сказала:

— Наш господин за все тебе заплатит. Сполна!

И вдруг, облизав губы, словно съела что-то вкусное, открыла свой беззубый рот и последними зубами вцепилась в раскаленное железо кочерги. Волков так растерялся, что ничего не мог поделать, даже кочергу не отдёргивал, стоял и смотрел, как потянулась вонючая струйка белого дыма от жареных шипящих губ ведьмы. Да и Сыч ничего не делал, стоял, смотрел, кривясь от отвращения, и был немало удивлен тем, на что смотрит, А старуха изо всех сил челюстями сжимала раскаленное железо. Глаз с бельмом готов был лопнуть, дым поднимались по ее лицу, но челюстей она не разжимала, глядела на солдата, словно наслаждалась растерянностью на его лице, сопела носом и выла сквозь зубы.

Так продолжалось совсем не долго, пока коннетабль не пришёл в себя и не вырвал кочергу из пасти старухи с последними её зумами. Он глянул на дымящуюся кочергу, а старуха закинула голову, глядела в потолок и хрипела страшно на каждом вздохе. А из её открытого рта поднимался вонючий дым. И всё присутствующие безмолвно, с раскрытыми ртами, с ужасом наблюдали как короче и короче становятся её вздохи, всё тише и тише её завывания. Наконец она заткнулась, её голова повисла, и она перестала дышать.

— Вроде всё, — с заметным облегчением сказал Сыч, — сдохла.

И тут сын ведьмы завыл, забился в руках стражников, заорал:

— Мама, мама, господи, маа-ма!

Упал на пол пытался ползти к ведьме, стражники едва его сдерживали, стали бить, за страх, что нагнала на них ведьма своей смертью. Верхом не нём сидели. Руки ему крутили, не могли справиться, он крутился ужом, орал как резаный и не успокаивался. И тут солдат не выдержал:

— А ну поднять его, — заорал он.

Стражники подняли извивающегося калеку, а Волков подошёл хромая, и тяжеленым солдатским кулаком дал ему в скулу, так что голова мотнулась у бедолаги, и ещё раз. Сыч подлетел к солдату вис на руке у него приговаривая:

— Экселенц, убьёте. Да убьёте же. Убьёте же. Экселенц.

А волков бил и бил, словно не замечая Сыча. Калека затих, то ли боль переживал, то ли сознание потерял, висел на руках стражников, кровь капала с лица. Солдат успокоился. Отдышался. И сказал:

— Жги его пока не скажет или не сдохнет, хочу знать от кого он письма носил, и кто хозяин у них, кем они меня пугать вздумали, слышишь Сыч? Пока не скажет или пока не сдохнет.

— Да, эксленц.

— А ведьму на помойке зарыть, ни какого ей кладбища.

— Да, экселенц.

Волков было пошёл из подвал, но Сыч окликнул его:

— Экселенц!

— Ну.

— Я вот, что думаю, пока я калеку жечь буду не плохо бы егеря с собачками к дому ведьмы пустить. Нехай там поищет. Должно быть там что то.

— С чего ты так решил? Чувствуешь что то?

— Да нет, просто думаю про девчонку, что мы в подполе нашли. Думаю, правы вы были. Ведьма, конечно, могла её для себя словить, а ежели не для себя, то кто-то должен либо рядом с ней жить, либо сам за ней прийти.

— Ни чего не понимаю, — сказал солдат. — Объясни.

— На ноги её гляньте, пятки в трещинах, кости артритные, сами ноги опухшие. На таких ногах она далеко ходить не может. Значится, если девчонку она не для себя словила, то кто-то за ней должен прийти. А значит следы он оставит. Или этот кто-то, живёт с ней рядом, к кому она и сама сможет дойти на таких ногах. Пусть егерь поищет.

— Понял, — согласился солдат, — скажу егерю, пусть ищет.

Ни ведьму, ни калеку ему жалко не было. Он убивал сильных, смелых и молодых мужчин, может быть когда-то он об этом и сожалел, а про старуху и калеку он даже не думал. Тем более, если они стояли между ним и его заветной мечтой, его землицей с мужиками. За эту землю он готов был жечь всех старух и всех калек графства.

Солдат вошел в донжон. Там, за длинным столом, он увидел Ёгана. Тот ел фасоль из одного горшка с конюхом барона.

— Ёган, найди егеря, пусть завтра собирается к дому ведьмы.

— А кого ж ему искать? — Пережевывал фасоль слуга.

— Кого найдет.

Ёган бросил ложку, встал.

— Только сначала на кухню сходи, пусть кухарка мне свинину жарит — обещала.

Все-таки, Волков думал о смерти ведьмы, ел и думал. Думая про неё, он вспомнил про ларец. И пока кухарка приносила ему кусок пирога с требухой после жареной свинины, он приказал Ёгану принести ларец и теперь сидел, разглядывал его. Рядом уселся сержант. Волков достал бархат, развернул его и потрогал стекло. Обычно стекло — холодное, красивое, гладкое, чуть отливающие голубым. Солдат взял шар, с каким-то непонятным удовлетворением почувствовал его тяжесть в руке и решил снова поглядеть на красивые полосы, те, что видел в первый раз. Он понял, что просто глядеть на шар — дело бессмысленное. Вот лежит он на руке и лежит, а чтобы увидеть там что-то нужно в него заглянуть, словно в колодец. Он стал вглядываться, смотреть в центр шара. Долго вглядывался, но ничего, кроме размытых, перетекающих теней там не было. Он уже хотел было положить шар в ларец, как вдруг, внутри стекла как будто что-то появилось, то, что не расплывалось и не искажалось. Сначала это было простой точкой, что, мерно покачиваясь, плывет издалека. Эта точка приближалась и приближалась, быстро превращаясь в то, что он совсем недавно видел. Прежде, чем Волков понял, что это, у него резануло в груди. Прямо там, где еще недавно был огромный синяк. Закололо глубоко, да так, что вдохнуть из-за боли не мог. Солдат слабеющей левой рукой начал тереть себе грудь через кольчугу, дышал с трудом, но все равно продолжат таращиться в шар, жалея узнать, что приближается к нему. И он узнал, узнал то, что видел совсем недавно. Это был белёсый глаз старухи с желтым бельмом. И этот глаз смотрел на него, видел его.

— Дьявол, — выругался солдат и кинул шар в ларец. Крышка ларца захлопнулась сама, — Разбить его надо.

Он открыл ларец, зашвырнул туда кусок синего бархата и снова его закрыл, заорал:

— Ёган, где моё пиво?!

Ёган, спускавшийся с кухни, развел руки.

— Господин, сейчас вам его принесу. — Он пошёл обратно.

Волков, все еще вспоминая страшный глаз, брезгливо повел плечами и повторил:

— Разбить его надо.

— Кого? — Спросил Ёган, останавливаясь на полпути.

— Никого, — буркнул солдат.

Весь оставшийся день он просидел за столом в донжоне, ел, пил пиво, растирал больную ногу. Самочувствие его заметно улучшилось, а к вечеру, после пятой кружки пива, он и вовсе повеселел. Особенно рад был видеть монаха. Монах из трактира пришел мрачный, он целый день сидел там, считал кружки пива, блюда с жареной колбасой и все-все-все, что приносило деньги. Он вывалил на стол целую кучу меди и серебра, и они с управляющим стали считать.

— Это, что, за один день столько? — Спросил солдат.

— Да, — невесело сказал монах.

— Это ж сколько денег было у трактирщика! — Восхитился Ёган.

— Много было у него денег, — сказал управляющий Крутец, заканчивая счет и записывая цифру в большую книгу.

— Господин управляющий, а долго мне еще там сидеть? — Жалостливо спросил монах Ипполит.

— А что тебе там не нравится, — спросил Крутец, — в тепле и при еде?

— Богомерзко там, воры там, девки, игроки и пьяные. Меня из монастыря отпустили, чтобы я господину коннетаблю помогал, а я за трактиром слежу. Сегодня пришлось у одной из девок деньгу из-за щеки доставать, а она старая и зубов у неё половину нету, противно было.

— Что, воруют? — Спросил Волков.

— Конечно, все время воруют. Все воруют. До уборной дойти некогда, все следить приходится.

— Хорошо, что только из-за щеки, — оскалился Ёган. — А то баба, они знаешь какие ушлые.

— Сержант, — сказал солдат, — завтра съездишь в трактир — воров и игроков гони оттуда в шею да так, чтобы они туда не вернулись. А всем остальным скажи, что за воровство пороть будем.

— Да, господин, — сказал сержант.

— А ты, монах, вот это взгляни, — Волков открыл ларец и достал шар. Поиграл им. — Знаешь, что это.

Монах, видимо, знал. Его глаза округлились, ни то от ужаса, ни то от восхищения.

— Конечно, знаю, — почти прошептал он. — Это oculus pythonissam. Где вы его взяли?

— У ведьмы отняли! — Похвастался Ёган.

— Ну, что ж это такое? — Монах жалобно посмотрел на управляющего. — Я в кабаке богомерзком сижу с грешниками, а добрые люди ведьм ловят. Господин управляющий, отпустите меня.

— Не я тебя туда отправил. Коннетабль попросил тебя мне помочь. Вот и помогай там, где более нужен. — Отвечал Крутец нравоучительно.

— Ну, да, помогаю. То возы считаю, то бревна, то мелочь в трактире. Я бы это и в монастыре мог делать, а меня отпустили ведьм ловить и упырей. Я ведьм ловить хочу.

— Хочет он! — Заметил Крутец. — Смирения в тебе нет, брат Ипполит. Тоже мне, монах. Назначил тебя господин коннетабль мне в помощь — так неси в смирении долю свою.

— Ты знаешь что-нибудь про этот шар? — Спросил монаха Волков.

— Конечно, господин. Можно? — Он потянулся к шару.

— Бери. Взгляни в него.

— Глядеть в него мне смысла нет, ничего я там не увижу.

— Это потому что ты монах?

— В книжке сказано, что: «Мало кто из мужей очами своими узрит в шаре что-либо. Только жены недобрые да с демонами в душе способны в нем что-либо зреть и, попирая законы господа, даже заглядывать в будущее», — по памяти цитировал монах.

— Чушь, — коротко бросил солдат. — Взгляни в него.

— Хорошо, — Ипполит уставился в шар. Смотрел долго и неотрывно.

Все, сидящие за столом, с интересом наблюдали за ним. Ждали.

— Ну, что, увидал чего-нибудь? — Не выдержал Ёган.

— Туман только. Клочьями. Как на болоте поутру. — Отвечал юный монах. — А больше ничего.

Получалось, что Волков был единственным, кто видел в шаре чуть больше, чем туман да рябь. А он разглядел в шаре глаз мертвой ведьмы. Говорить солдат об этом никому не стал и предложил монаху:

— Ты поешь, а потом книгу принеси сюда, почитаем про шар этот.

— Да я в таверне уже поел, — монах вскочил и убежал за книгой, стуча деревянными башмаками.

Вскоре вернулся, сразу нашел место про ведьм и начал читать:

— «Ведьмин глаз — агрегат дьявола, часть дьявола, суть дьявола. Сам из себя-то шар стекла белого, чистого, или синего, или красного. Дозволяет дурным женам видеть невиданное и, попирая законы божьи, зрить в будущее. Добрые мужи ничего доброго в нем не увидят. И болеть будут, глядя в него, а недобрые жены видят в нем все. И глядеть сквозь стены, и расстояние им не помеха. Коли подлая жена хочет узреть в нем кого — то ведьминым глазом разглядит его. Но долго в сей агрегат смотреть не может никто, ибо болеть будет. И кровью глаза пойдут, и животом, и дыханием немощен станет надолго».

— Вот так вот, — многозначительно заметил Ёгна. — Меня сразу замутило, как только я него глянул. Прям в животе всё крутить начало…

— Помолчи, — сказал солдат. — Монах, читай дальше.

— «Ведьмин глаз, — продолжал Ипполит, — дан бесчестным женам сатаной, чтобы те могли с людьми сатанинское творить и в будущее глядеть. А коли добрый муж ведьмин глаз сыщет, и коли чтит он веру отцов наших, и в Господа непогрешимого верит, тот глаз он должен разбить, а осколки разбросать. Или коли боится он агрегата сатанинского, то пусть передаст он его какому отцу святому или какому воину доброму, который глаза того разбить не убоится».

Солдат оглядел всех, взял шар, закутал его в бархат и положил в ларец:

— В общем, не игрушка это, — сказал он. — Больше в него никто глядеть не будет.

А монах продолжил читать:

— «А создают сии агрегаты сатанинские люди — алхимики и ученые. А коли кто узнает о таком человеке, тот должен донести о нем какому отцу праведному или какому воину доброму».

Волков слушал его уже в пол-уха. Он думал о себе: «Что ж, не такой я и добрый муж, если сумел разглядеть в шаре бельмо ведьмы. Интересно, а как заглянуть в будущее? Как бы узнать, что будет?»

А монах все читал, и вскоре за столом стал собирать люд дворовый, робко садились с краешку, вставали за спину монаху, не галдели, вели себя чинно, слушали. Сидеть за столом с коннетаблем было почетно, и солдат никого не гнал. Он видел, что людям интересно слушать монаха, а монаху нравилось читать людям. И он продолжал и про ведьму, и про упырей, и про других тварей, пока, наконец, солдат не встал и не сказал:

— Ну, хватит. Ночь уже, иди спать. Может, завтра вечером монах вам еще почитает.

Он поставил ларец перед Ёганом, неси, мол. А сам стал переставлять больную ногу из-за лавки. И предложил монаху:

— Монах, можешь спать у меня.

Ипполит согласился с радостью, завернул книгу в дерюгу, побежал за Волковым.

— А где же он у нас спать будет? — Не очень радовался Ёган. — Негде у нас спать.

— Придумай что-нибудь, — отвечал солдат.

А в покоях Волков с удовольствием завалился на свою роскошную перину и, пока Ёган стаскивал сапоги, спросил:

— Послушай, монах. А как через шар заглянуть в будущее? В книге не написано, наверное.

— Нет, господин, не написано. Все, что написано, я прочел.

— Да, жаль, что ведьма сдохла, — сказал солдат.

— Ведьма сдохла? — Спросил Ёган.

— Ведьма сдохла, когда? — Одновременно с ним спросил монах.

— Сегодня, укусила раскалённую кочергу, и сдохла.

— Как укусила? — Не верил Ёган. — Зачем?

— А вот так, — морщился солдат вспоминая событие, — от злобы вцепилась зубами, когда я ей к морде кочергу поднёс. Остатками зубов держала её пока не сдохла.

— Вот баба, — ужаснулся Ёган, — я эту сатанинскую бабу с детства боялся. Вот как сейчас помню, однажды…

— Да погоди ты, — перебил его Волков, — ты скажи, лучше, Брунхильда вчера приходила?

— А, ну да, была, вечером припёрлась вся из себя, прям такая, — он показал насколько Брунхильда была прекрасна, — да я сказал, что вы спите, что слабы после болезни.

— А она что?

— Так взбесилась, бранилась: мол, зря по грязи ходила платье пачкала. Я дал ей крейцер, из вашего кошеля, что бы только не бранилась она и ушла. Может зря дал? Жалко деньгу.

— Да бог с ним с крейцером.

— Да нет, зря давал, она всё равно лаялась, ушла злая.

— На меня? — Улыбался солдат.

— На вас, на вас, а потом и на меня. — Говорил Ёган, сооружая постель монаху на полу.

Волков больше ничего не сказал, лежал в перине улыбался, нога не болела, так он и заснул. И не слышал, как ворчит Ёган на монаха из-за которого ему пришлось тесниться и делить с одеяло.

А утром он сидел в одном исподнем в донжоне. Перед ним стояло огромное корыто с теплой водой, а Ёган и мальчишка с кухни помогали ему мыться. Мальчишка держал большой ковш с водой, а Ёган прилагая усилия, тёр господина мылом. И тут, неожиданно для всех с кухни спустилась госпожа Ядвига со служанкой. Она скривилась, увидев помывку, и проходя мимо Волкова произнесла:

— Нужник бы ещё тут устроил.

Солдат ничего не ответил, поглядел ей в след и подумал:

«Пофыркай мне ещё, получу рыцарское достоинство, так не Ёган мне будет ноги мыть».

Он ещё улыбнулся от предвкушений, как в донжон вбежал стражник:

— Господин… — он задыхался, — господин…

— Да отдышись ты, дурья башка, потом говори спокойно.

— Господин, — чуть переведя дыхание, продолжил стражник.

— След нашли? — Догадался Волков.

— Да господин, сразу собачка след нашла, егерь говорит мне, беги к коннетаблю, след утренний, или ночной. Как только на болото пришли, так сразу след взяли.

— У дома ведьмы?

— Дальше, у кладбища.

— Ты бегом бежал, что ли.

— Бегом, господин, егерь говорит: беги к коннетаблю, я и бежал.

— Молодец, останешься на воротах.

— Господин, егерь говорит, что след свежий, поспешать нужно.

— Ёган, полотенце, — сказал Волков, — и сержанта мне.

— А сержант поутру взял жаровню и поехал в трактир воров ловить, — сказал Ёган, подавая полотенце.

— А жаровню то зачем?

— Так клейма ставить, вы вчерась ему сами велели в трактир ехать воров выводить. Вот они с утра и поехали с Сычём и монахом.

— Эй, малый, — сказал Волков мальчику, что помогал ему мыться, — лети в деревню, в трактир, скажи сержанту, что егерь дичь нашёл, что он мне тут нужен. Ёган одежду мне и доспех, а ты, — сказал он стражнику, — поднимись к барону, спроси, не угодно ли ему ещё одного упыря изловить.

Барон был счастлив! Справа, чуть сзади ехал его коннетабль, позади его сержант и шестеро его людей. А в телеге замыкая шествие, ехали Ёган и Сыч.

Так в былые времена барон выезжал на большую охоту и все это видели. Да ещё к большей радости барона, у выезда из деревни, они встретили соседа барона, господина фон Филькенгофа, тот ехал с семьёй на богомолье в монастырь. Барон от широты души тут же пригласил Финкельгофа и его сына поехать с ним, и те даже были и не против, но их духовник, а особенно жена уж больно были недовольны таким приглашением и соседи поехали в монастырь. А барон с удовольствием наблюдал что Финкельгоф, уехал с женой расстроенный. Он откупорил большую флягу с портвейном из далёкого города, что на юго-западе у самого океана. Предложил вино солдату, и даже сержанту. Он был действительно счастлив.

Егерь Клаус своё дело знал, он выяснил, где прячется упырь, по собакам узнал, собак он чувствовал почище, чем людей. И теперь сидел, ждал, когда появится коннетабль с людьми. А когда люди приехали он точно и грамотно их расставил, как будто загон собирал на охоте с гонщиками и номерами. И уже после того как все были готовы, он с собаками поднял людоеда с лёжки. С собаками, с хрустом кустов, с рёвом рога погнал его на барона и сержанта, не давая ему уйти в лес. Отгоняя его от опушки к болоту. Упырь продирался сквозь кустарник, храпел как загнанный лось, но шёл бодро, он был меньше первого, но видимо такой же сильный. Он вышел чуть южнее кладбища, был уже уставший. И встал, харкался, отплёвывался смачно, тяжело дышал, оглядывался на собак, что крутились вокруг него не пытаясь, напасть. Был он страшный. Серожёлтый, с налитыми глазами и огромным брюхом. Он издали увидел барона и сержанта с копьями, упырь не был зверем, он всё видимо понимал. Чуть отдышавшись, мерзкая тварь кинулась бежать к болоту, к зарослям, к развалинам замка. Но бежал он уже не быстро, подустал, уходя от собак и Клауса. А барон, увидев его, радостно затрубил в рог, фон Рютте был счастлив. Запрыгнул на коня и погнался за ним.

Старый рыцарь летел за уродцем с копьём наперевес, как на турнире и уже у болота, у зарослей рогоза, в рост человека, нагнал его. И со всего маху, как положено, вогнал копьё в поясницу людоеду, так что наконечник вышел из брюха, откуда стразу же полилась мерзкая, зловонная жижа, заливая мокрую траву вокруг.

А упырь повернулся, легко ломая древко копья, и одним ударом лапы, с чёрными ногтями, сбил с ног коня барона. Конь завалился на задние ноги и опрокинулся на бок, барону на ногу. Чудовище двинулось, было к нему, и наверняка убило бы одним ударом, но в него, на всём скаку врезался сержант и рубанул уродца мечом по голове. И упырь, и конь сержанта повалились на землю, а сержант успел выскочить из седла, и пока упыряка не поднялся на ноги, он продолжал рубить его мечом, поняв, что занятие это пустое, стал колоть его, прилагая все силы, что бы хоть немного сталь входила в мерзкую тушу. Упырь отмахивался от него вставал на ноги, и готов был кинуться на сержанта, но к тому подоспели на помощь стражники с копьями. И уже неплохо кололи его.

Тварь устала, это уже было заметно, он угрюмо смотрел на сержанта и стражников, налитыми, жёлтыми глазами, тяжело отмахивался от них и лез в болото, в рогоз. Лошадь барона встала, и он тоже поднялся и не без помощи стражников влез на коня. К ним подъехал Волков, Ёган и ещё один стражник.

— Видали, как я его? — Хвастался барон.

— Видали, господин барон, — сказал солдат. — Ваша храбрость впечатляет, только я боюсь, уйдет он.

— Черта с два! — Барон отпил из своей огромной фляги. — У него в брюхе половина моего копья, и сержант его порубил неплохо. Сидит, вон, в траве, дышать боится. И как нам его оттуда выгнать?

— Сейчас придет Клаус и поднимет его собаками. Он выйдет на чистое место, там мы его и прикончим. — Сказал сержант.

— Живым мне он нужен, — сказал Волков.

— Ну, что ж, значит, будет брать живым, — пообещал барон и тут же забрал у одного из стражников копье.

Барон был пьян, весел и задорен. И солдат понял, что живым его упыря не видеть. Он вздохнул. А невдалеке, в зарослях рогоза, уныло и натужно заревел раненый упырь. Кони как с ума посходили, Волков едва удержался в седле, да и барон тоже. Два коня, на которых не было седаков, кинулись прочь.

— Ишь, как орет, — восхитился барон. — Зря стараешься, мы тебя сегодня возьмем, сатанинское отродье.

Вскоре собрались все: подъехал Сыч, подошел Клаус с собаками. Решали недолго. Клаус и два стражника стали рубить рогоз на краю болота, прорубая ход. Упырь, видя, как к нему приближаются, с хрустом и шелестом стал ломиться к воде и вышел на нее. И уже медленно и тяжело шел по болоту, с каждым шагом погружаясь в воду все глубже и глубже.

— Пойду за ним, — сказал пьяный барон, слезая с лошади.

— Погибните за просто так, — сказал ему солдат.

— Возьму людей парочку. Втроем мы его одолеем.

— Он выше нас всех на голову, ему воды будет по пояс, а нам по грудь. При его силе всех перетопит.

— Так что ж делать? Объезжать болото с другой стороны? А вдруг он не пойдет на другую сторону? Вдруг он пойдет вдоль?

— В том-то и дело. — Задумчиво произнёс коннетабль. — Ладно, сейчас кое-что проверим. Ёган, дай мне арбалет.

Ёган принес из телеги арбалет и болты, натянул тетиву.

— Я его копьем не убил, а вы его хотите из арбалета подстрелить, — усмехнулся барон, опять отпивая портвейна.

— Сейчас посмотрим, — сказал Волков. — Ёган, болт с серебряным наконечником давай.

— Ага, — ответил тот и уложил на ложе болт с серебром, прижал его зажимом и отдал оружие Волкову.

А упырь медленно шел вглубь болота. Грязь и тина доходила ему уже до пояса, а он могучими руками разбрасывал тину перед собой и уходил.

Солдат поднял арбалет. В такую цель с такого расстояния он промахнуться не мог.

— Ну, что ж, посмотрим, не врет ли книга, — прошептал он и нажал на спуск.

Болт вошел упырю прямо между лопаток, а тот даже не вздрогнул, как будто даже не заметил. Как шел, так и шел. Но это были только первые мгновения. А потом чудовище остановилось, повело плечами, словно что-то чесалось меж лопаток. Затем он полез за спину лапищей, да дотянуться до того места не мог. Он стал приплясывать в воде, а на берегу все собравшиеся с любопытством глядели на него. И тут Ёган сказал:

— Ишь ты, как хребтина чешется, аж затанцевал.

Все засмеялись, а громче всех засмеялся пьяный барон, а упырь все-таки изловчился и дотянулся до болта, отломил половину с оперением, но не более того. Наконечник остался меж лопаток, и уж тут его затрясло. Он заметался, стал молотить руками по воде, зачем-то подгребать тину к себе и выть стал трубно и нудно. Кони словно ждали этого, запрыгали, заскакали, стали брыкаться, пытались разбежаться. Стражники ловили их, держали крепко. А упырь завалился в воду набок, стал биться, поднимая серую муть, как будто плыл куда-то, но плавал недолго и вдруг замер, затих. Так, что из воды торчало только плечо и ухо. И пар от него шёл.

— Все, натанцевался, урод, устал маленько, — резюмировал Ёган, и все опять засмеялись.

А барон дал Ёгану флягу, предварительно отпив. Ёган с поклоном взял флягу и сделал аккуратно глоток, так, чтобы не мусолить горловину.

— Сержант, — сказал Волков. — Вроде сдох, достать его нужно.

— Да, господин, — ответил сержант.

Стражники кинули жребий, проигравшие полезли в болото, привязали тушу, а оставшиеся на берегу выволокли ее, с трудом подняли и под ржание лошадей закинули ее в телегу.

Повезли в Рютте. По дороге барон еще больше напился: пел песни, орал и хвастался. А ближе к деревне уже чуть ли не падал из седла. Сержанту и Ёгану пришлось его поддерживать и увезти в замок, а Волков с остальными поехал на площадь вешать упыря. Стражники уже хотели взять упыря, но солдат остановил их. Чуть свисая с коня, заглянул в телегу, стал рассматривать рану. В спине упыря чернела дыра с обугленными краями размером в кулак. Внутри все тоже было черным, словно выгорело.

— Что ж, не врет книга, — сказал солдат и добавил: — вешайте.

Стражники подогнали телегу и прямо из неё вздёрнули людоеда. По деревне понеслись крики мальчишек:

— Коннетабль нового людоеда убил.

И на площадь снова шли люди. И смотрели не только на упыря, смотрели и на коннетабля, кланялись ему, а одна румяная бабёнка, не старая глазастая и озорная крикнула:

— Господи, спасибо, что послал нам такого доброго человека.

Солдат величественно отвечал на поклоны и даже милостиво улыбался сельчанам. А зеваки сходились на площадь, бабы с нового рынка даже оставляли товар, что бы взглянуть на нового упыря. И из трактира вывалили все, кто не был на работах в монастыре. И ту появилась она. Как всегда со своей чёртовой служанкой. Были они верхом, бесцеремонно расталкивая зевак лошадьми, женщины добрались почти до самой виселицы. Постояв там, красавица скривилась от отвращения, и подъехав к Волкову так близко, что их колени почти соприкоснулись, сказала, вложив всё своё пренебрежение в слова:

— Что, поймал несчастного уродца и теперь горд собой?

— Поймал и горд, — ответил солдат с вызовом.

— И теперь наслаждаешься почитанием черни.

— Наслаждаюсь, и дальше буду ловить, и дальше буду наслаждаться, пока всех не переловлю. Мне нравится, что люди славят меня. — Говорил он тоном, который госпоже Хедвиге явно не нравился.

— Ты ничтожен, — скривила губы красавица.

— Тогда мне остаётся вас только пожалеть. — С улыбкой сказал Волков.

— С чего бы тебе меня жалеть?

— Потому, что скоро я получу рыцарский статус, и вам придётся стать женой ничтожества.

— Ни-ко-гда, — выговорила она заносчиво, с презрением уставившись на него.

— Представляю, как тяжко вам будет делить со мной супружеское ложе, — с притворным сочувствием говорил солдат, — возможно, вас придётся привязывать к кровати.

— Лучше сдохнуть, — зло сказала красавица, — лучше я поднимусь на башню и спрыгну.

— Только после свадьбы, — вдруг холодно сказал Волков, — если вы мне не понравитесь после брачной ночи я вас сам туда отволоку.

Он поглядел на эту взбалмошною женщину так, что у неё не осталось сомнений в правдивости его слов. И первый раз солдат заметил в её глазах неуверенность. Или даже признаки испуга. Он продолжил:

— Кстати вашу служанку я велю пороть, а потом отправлю работать в коровник, где ей и место. И запрещу ей входить в дом.

Ядвига смотрела на него с ненавистью, а он улыбался ей в ответ, и, не отводя глаз говорил:

— Привыкайте, госпожа, вскоре вы будете есть у меня с руки. Вы будете кроткой и ласковой, а иначе я посажу вас на цепь. Как медведя. Или отволоку на башню.

Ненависти в глазах молодой женщины сразу поубавилось, появилась тревога.

Бойкая на язык, сейчас она даже не знала, что сказать.

— Молчите? Не знаете что сказать? — Он читал её как книгу. — Продолжаете ненавидеть меня, но не поднимете, как победить, — он улыбнулся и чуть склонился к ней, — вы знаете, мне кажется, что это вы наняли миньонов герцога, что бы убить меня. Ну, сознайтесь. Сколько вы им заплатили?

Или золото здесь не при чём?

Она не созналась, ударила коня плетью, и чуть не сбивая зевак ускакала.

А Волков глядел ей вслед улыбаясь, ему давно не было так хорошо, несмотря на то что нога разболелась. Она теперь всё время болела, стоило только сесть в седло.

Вечером в донжон пришёл монах, принёс целую чашку мелочи, и меди и серебра. Вместе с управляющим они пересчитали деньги и Крутец сказал:

— Да, хороший доход приносит трактир. Откуда столько сегодня?

— Трактир полон, все пришли на упыря смотреть, даже те, кто раньше ночевал в монастыре. — Дерзко отвечал юный монах.

— Ты сегодня груб, — сказал ему Крутец, пряча деньги.

— Потому что мне там не место, — запальчиво сказал Ипполит, — я из монастыря ушёл, что бы упырей ловить, а не блудными девками любоваться, господин коннетабль уже второго упыря поймал, а я весь день считаю, какая девка сколько раз ходила с кем на конюшню или в комнаты.

— Нет у меня никого, кому бы я мог доверить деньги эти. Понимаешь? — Говорил Крутец примирительно.

— Надо найти, — сказал Волков, — монах прав, не место ему там. Да и мне он теперь надобен, упырей то мы словили, а как господина ихнего найти я не знаю.

— Да господин коннетабль, — соглашался молодой управляющий, — буду искать ему замену, пусть ещё хоть пару дней там посидит.

Крутец вздохнул, а Волков кивнул в знак согласия. Управляющий сел рядом с ним и понизив голос заговорил.

— Я бы хотел с вами поговорить.

— Говорите, — кивнул солдат.

— Без лишних ушей.

— Хорошо, — Волков, морщась от боли в ноге, вышел из-за стола.

Они вышли на улицу.

— Аудит почти закончен, — начал молодой управляющий. — Господа аудиторы дописывают отчет.

— Прекрасно.

— А я не знаю, что мне делать. Ведь вы продолжили мне должность управляющего временно.

— Да, и что? — Солдат делал вид, что не понимал.

— Ну, понимаете… — мялся Крутец.

— Понимаю. Вы бы хотели остаться на этой должности.

— Да, господин коннетабль, именно. Я бы хотел предложить свои услуги барону и подписать с ним контракт.

— И? — Солдат продолжал не понимать.

— И я бы хотел, что бы вы ходатайствовали за меня.

— И почему же я должен это делать?

— Разве вы не довольны моей работой? — С удивлением спросил молодой управляющий. — Я стараюсь заработать барону больше денег.

— Я вижу ваше рвение.

— Я построил рынок, который приносит доход. А сейчас я строю амбары, чтобы не продавать хлеб даром сразу после урожая, а продавать к весне, когда цена выше всего.

— Вы молодец, — кивнул солдат.

— А еще я собираюсь стоить пивоварню, ведь в городе нужно бесконечно много пива, и хлеба нужно много, солонины, дерюги, дров — да всего. А нам здесь нужны плуги с отвалом. Тут у мужиков в деревне только два железных плуга.

— Да, работы много, — соглашался Волков.

— Если с умом взяться — здесь можно зарабатывать много денег.

— Не сомневаюсь, здесь хорошие места. Но что должен сделать я?

— Понимаете, барон — суровый старый воин. К сожалению, на меня он смотрит, как на мальчишку. Я пытаюсь с ним поговорить, а он меня либо выпроваживает, либо не слушает. А вас он слушает. Вас здесь вообще все слушают.

— И что я должен предложить барону? — Улыбался солдат.

— Мой контракт. Жалованье я себе положу небольшое, двадцать пять талеров в год.

— А кроме жалованья?

— Как обычно — содержание хлебом, мясом, пивом, жильем, место в конюшне.

— Это понятно, а кроме?..

— Ну, и десять процентов с годовой прибыли.

Волков усмехнулся, посмотрел на юношу и спросил:

— А не жирно ли?

— Вот я к этому и веду. Я хочу, что бы вы поняли, три процента пойдут вам за содействие.

— А я смотрю, вы ловкий парень, Крутец. — Коннетабль перестал улыбаться.

— Здесь, в Рютте, я вижу больше возможности, здесь всем денег хватит: и барону, и вам, и мне. Нужно только приложить руки и голову.

— А я смотрю, вы умный малый, Крутец, и разбираетесь в людях.

— Я стараюсь быть таким, господин коннетабль.

— Только вот со мной вы просчитались, — речь Волкова стала сухой и колючей. — Я люблю деньги, Крутец, да, люблю. Но я не буду делить проценты за спиной барона. Я вообще ничего не люблю делать за спиной. Имейте в виду: я не из купчишек, я из солдат. А у солдат всё то, что делится втихаря от других, одобрения не вызывает. В ротах и корпорациях все делится честно и открыто. И свои проценты я должен получать не от вас, а от барона. Запомните, Крутец, на всю жизнь: ловкость и хитрость работают в быструю, а порядочность и честность работают в долгую, на репутацию, а репутация — это капитал.

Юный Крутец стоял, мял в руках берет, растерянный и смущенный.

— Пишите контракт, двадцать четыре талера в год и семь процентов годовых. Принесете мне его — я поговорю с бароном.

— Спасибо, господин коннетабль, — обрадовался Крутец и надел берет.

Они пошли в донжон, сели за стол. Крутец был рад, раскраснелся и просил принести пиво. Выпив пиво, Волков огляделся и сказал:

— Ёган, сходи ка в трактир.

— Чего еще? Ночь на дворе, чего вы забыли в трактире?

— Позови ка мне Брунхильду.

— Господин, ну какая вам сейчас Брунхильда, сами еле ходят, неделю назад без памяти лежали в жару, а вам Брунхильду подавай! Вам поспать бы надо, да поесть.

— Не перечь мне дурень, иди за Хильдой.

— Вот она вам сдалась то…

— Иди в трактир лентяй, только сначала помоги мне в покои подняться.

— Вот и я о чём! По лестнице еле ходите, а Бруньку, значит осилите. — Бубнил слуга помогая господину. — Не ровён час, помрёте, а всё туда же… Брунхильду ему веди!

— Я бы при смерти был, и то попросил бы Брунхильду, — сказал Сыч, тоже помогая Волкову подниматься по лестнице.

— Уж ты, то конечно, — не сомневался Ёган. — как дурной кобель, глаза бы выпучил да бегал бы за ней по всей округе. Язык на плечо.

— И бегал бы, — соглашался Фриц Ламме.

Волков проснулся, когда в незакрытый ставень уже светило солнце.

— Солнце, — сказал он тихо.

Это было даже непривычно.

Рядом под периной сопела Брунхильда, горячая как печка. А на полу, спали рядом Ёган и молодой монах.

Утро было прекрасным, в окно светило солнце и у солдата, если не шевелиться, ничего не болело.

— А ну ка просыпайтесь, — громко сказал он, и, забывшись, одним движением свесил ноги с кровати.

Это было опрометчиво, тут же боль в ноге дала о себе знать. Он скривился.

— Ох, как хорошо спать на перинах, — потягивалась Брунхильда, — когда разбогатею, заведу себя перины.

Она была обворожительна, чуть припухла от сна, волосы пышные растрепались, сидела на кровати груди не пряча, бесстыжая. Монах старался не смотреть, а Ёган откровенно пялился, глаз не отводил. А солдат, не стесняясь других, брал её тяжёлую грудь в руку, как будто взвешивал, девица была вроде и не против, сидела улыбаясь. Волков, хотел, было ещё раз завалить её в перины, но тут ему на глаза попался ларец.

— О, — сказал он, выпуская девичью грудь из руки и слезая с кровати, на этот раз аккуратненько, что бы ногу не растревожить, — а ну сюда взгляни.

Он достал из ларца шар и протянул его девице.

— Красивый. — Сказала Хильда, разглядывая шар — И тяжёлый, а что мне с ним делать? Поглядеть в него? Там есть что ни будь?

— Женщина сразу знает, что с ним делать, — сказал монах, пытаясь не смотреть на голую девушку.

Солдат подумал о том же. А Ёгану было всё равно, Хильда почти голая сидела на кровати, прикрыв низ живота углом перины, и он смотрел только на неё.

— Ну так погляди в него, — сказал Волков, — и увидишь, может быть.

— А что увижу? — спрашивала девушка. Не решаясь заглянуть в шар.

— Всяк свое видит, — сказал монах, — а многие так и вообще ничего не узревают.

— А как глядеть?

— Ну, так, загляни внутрь, — объяснил солдат. — Гляди в серединку.

— Ну, смотрю, ничего не видно. — Вертела стекло красавица.

— Ты смотри дальше.

— Смотрю…

— Внутрь, внутрь…

Она вдруг замолчала. Стала сосредоточенно смотреть, даже чуть морщить лоб, словно то, что она видела, было вдалеке. Так продолжалось не долго, и вскоре лицо её прояснилось, она смотрела уже без напряжения. Даже с интересом, что то рассматривала и вдруг, лицо девушки перекосилось от злобы, она глубоко вздохнула носом, набирая воздух, отбросила шар на перину и заорала что есть мочи:

— Зачем, зачем ты мне это показал, — орала девица в голос.

— Да что ты там увидала? — удивлялся Волков.

Девица схватила шар снова, и замахнулась. Не перехвати солдат её руку, шар полетел бы в стену.

— Ополоумела? — удивлялся уже и Ёган, всё ещё разглядывая голую женщину с восхищением.

И монах уже не отводил глаз. Смотрел на девицу с испугом. А она не унималась:

— Да что б вы сдохли все!

Вскочила с кровати голая, ни кого не стесняясь, стала собирать свою одежду:

— Что б вам всем пусто было!

— Чего разоралась то? Скажи что видела? — Пытался говорить с ней Ёган.

— Что б ты поносом изошёл, — завыла Хильда, одевая нижнюю юбку. — Ироды вы все, зачем добрым людям такое показывать!

Не слушая ни уговоров, ни разговоров, кое-как, одевшись, она кинулась прочь из покоев.

— Да, — сказал молодой монах задумчиво, — видно, что то недоброе увидала сия женщина в шаре.

— Так в книге сказано, что шар для подлых баб, — заметил солдат.

— Видать Брунька не то что бы подлая, просто на передок слабая, а до денег жадная. А так-то она не злая. — Резонно рассуждал Ёган. — Да и нет худа без добра.

— И в чём тут добро? — Удивился монах.

— Так убежала, а денег не взяла. Деньга при нас осталась.

— Так остынет и вернётся за ними, — сказал Волков. Подбросил шар на руке и добавил, — что ж за чертовщина в шаре этом?

— Нет добра в шаре этом, господин, — сказал монах, — лучше бы разбить его.

— Тогда уж лучше продать, — произнёс Ёган.

— Пока ни бить его, ни продавать не буду, нужно найти вурдалака, может шар поможет. А ты монах иди пока в трактир, посиди ещё два дня, а там может управляющий тебе замену найдёт.

— Да господин, — невесело сказал монах. Стал собираться.

— И думай, как нам вурдалака сыскать.

— Буду думать, — обещал монах.

Глава двадцать первая

Только Волков вышел во двор, как увидел господ аудиторов, и пошел, хромая, к ним здороваться. Они раскланялись, и старший из аудиторов, магистр Кранц, сказал:

— Поздравляю вас с очередным успехом, господин коннетабль. Да, да, с очередным успехом. Мы все вами восхищены.

— Вы о чем? — Спросил солдат.

— Ну, как же, вы опять поймали вурдалака, мы ходили смотреть. Ужасное существо.

— К сожалению, господа, это не вурдалак. Это всего-навсего девурер кадаверум, трупоед. Или сервус мортус.

— То есть, это всего-навсего слуга? Значит нужно искать господина? — Спросил тощий Деркшнайдер, понимающе морща лоб.

— Да, мне еще надо найти самого гул-магистра или, как изволил выразиться господин Кранц, вурдалака.

— Тем не менее, то, что вы сделали, это уже подвиг, — продолжал старшина аудиторов. — Я пренепременно сообщу о вашем подвиге в своем отчете.

— В отчете? И перед кем же вы отчитываетесь? — Спросил солдат.

— Перед канцлером его высочества, принца Карла, господином Нойбертом. По закону мы обязаны после аудита составлять для него отчет. К тому же, я знаю самого герцога, и не премину упомянуть вас в личной беседе с ним.

— Вы знаете и герцога? — Удивился коннетабль.

— Конечно, мы все знаем нашего курфюрста и иногда встречаемся с ним, да хранит Господь нашего Карла Оттона Четвертого, курфюрста Ребенрее.

— Аудит всех его поместий, а у него их немало, делаем для него мы, — похвастался Деркшнайдер.

— Что ж, я буду вам очень признателен, — сказал солдат, а сам подумал:

«Герцог уж точно, будет чертовски вам признателен за упоминание обо мне, после того, как я прикончил его миньона-дуэлянта».

— Но мы ж пришли сказать вам, — продолжал, не без самодовольства, Кранц, — что наша работа закончена. Мы сделали все на совесть и готовы зачитать отчет.

— Сейчас? — Удивился Волков. — Господа, солнце только встало, а барон еще нет.

— Мы прекрасно это понимаем, мы готовы ждать.

— А нужно ли мне привести на слушание управляющего Соллона?

— Безусловно, мы обвиним его в подлости. Мы считаем, что он вор, — сказал Деркшнайдер.

— А нужен ли нам будет ландфогт?

— Нет, земельный судья нам не понадобится, — произнес Деркшнайдер. — Соллон служил барону, а значит, находится в его юрисдикции.

— То есть, сегодня барон сможет вынести приговор управляющему?

— Мы на это надеемся, тем более, что мы ходим сегодня же покинуть ваши гостеприимные места, — говорил Кранц.

— Что ж, давайте сделаем так, что бы наши желания сегодня же сбылись, — отвечал солдат.

В главном зале замка были зажжены десятки свечей и ламп, от привычного мрака и следа не осталось. Огромный стол застелили сукном. Барон, баронесса и даже маленький сын барона сидела с одной стороны стола, а по бокам от них сидела господа аудиторы. Тут же было кресло и для коннетабля, но он, не смотря на боль в ноге, в него почти не садился. Он стоял за креслом барона.

У входа в зал было позволено стоять старостам деревень и лучшим из мужиков с их женами. Также без спроса в зал пролезла придворная челядь, и даже кто-то из мастеровых, что жили в Рютте, узнав о суде, пришли посмотреть. Для всех этих черных людей постелили на пол рогожу и стражники зорко следили, чтобы черный люд с рогожи не сходил. А напротив стола, за которым восседал барон и прочие господа, стояла лавка, на которой сидел Эммануэль Соллон и староста из Малой Рютте. Теперь Соллон совсем не напомнила того управляющего, которого некогда боялись все мужики, и крепостные, и свободные. Его дорогая когда-то одежда, была теперь драная и замызганная, сам он сильно похудел и зарос. Мужики с удовольствием глядели на падение этого грозного человека. Они считали, и не без основания, Соллона главным кровопийцей. Именно он гнал их на ненавистную барщину. Именно этот грязный человек считал им оброк, брал выход за зиму и драл проценты за все долги. Именно он, а не барон, которого они видели нечасто, был их главным врагом. Мужики и бабы, стоящие на входе в зал, не скрывали своей радости.

Магистр Кранц, дородный мужчина с красивой бородой, стал и, чуть повернувшись к барону, произнес с поклоном:

— Соблаговолит ли господин барон выслушать наш доклад?

Барон милостиво кивнул, и тогда, по левую руку от него, встал бухгалтер Виллим. Он взял в руки бумаги и начал читать. Читал он громко, четко выговаривая каждое слово.

— Итак, согласно договору, между господином Карлом Фердинандом Тиллем, бароном фон Рютте, и аудиторской комиссией в лице магистра Кранца, нотариуса Деркшнайдера, бухгалтера доктора Виллема, мы, вышеперечисленные, провели аудит имения и установили, что пахотной земли доброй имеется… — Он говорил громко, четко и монотонно, но понимать его было непросто. — А недоброй земли имеется в имении…

«Барон так долго не продержится, — думал солдат, глядя на кипу бумаг в руках бухгалтера, — заснет хоть и трезвый».

— Так же пастбищ… — продолжал Виллим.

«Да и мальчишка столько не высидит».

— … и лугов под сенокос, и добрых опушек под сенокос и полян под сенокос…

«Да и я не простою столько с больной ногой».

— … и сто шестьдесят три двора, включая мельницы, водную и ветряную. Из них сто двадцать один двор мужиков в крепости и сорок два двора мужиков свободных. А из всех дворов только тридцать один двор имеет лошадь, а остальные все мужики безлошадны, а волов не имеет ни кто.

— Матушка, — зашептал маленький барон, — а можно мне уйти?

— Нет, вам нужно слушать, — твёрдо сказала баронесса, — учитесь и запоминайте.

Мальчишка свис с кресла, болтал ногами, разглядывал мусор на полу и не унимался, канючил. Глядел на Волкова и шептал:

— Коннетабль, скажите матушке, что мне можно уйти. Не хочу про мужиков и коров слушать.

Коннетабль его прекрасно понимал, но улыбнулся и сказал:

— Нет, господин барон, вы обязаны остаться. Сейчас будут судить человека, и вам как будущему синьору нужно знать, как проходит суд.

— … а мужиков, что плуг имеют — девять, а плуг с отвалом всего двое. — Бубнил Виллим, — остальные либо берут плуг в пользование, или пашут сохой.

— Значит нельзя уйти? — не унимался мальчик. — Мне надоело!

— Нет. Представьте, что вы воин, и стоите в строю перед сражением. Стоять приходится долго, и в холод и на солнце, но надо стоять и терпеть. Вы ж не попросите разрешение у командира выйти из строя, потому что вам надоело?

Баронесса с благодарностью поглядела на коннетабля.

— А зачем ждать, чего ждать в строю? — спрашивал молодой барон.

— Все жду приказа командира.

— Не люблю ждать.

— Ни кто не любит ждать, но если вы собираетесь, стать добрым рыцарем, вам придётся учиться.

— … и того коров во всех дворах, кроме подворья барона, сто восемьдесят девять, а в одиннадцати дворах коров нет вовсе. Те дворы живут впроголодь. А быков у мужиков четыре, а волов и вовсе нет. Замечу, что для такого стада коров быки уже стары, нужно завести молодых быков. Что бы всё стадо могли покрывать. Птица…

Солдат хотел уйти сесть в своё кресло, но мальчик его остановил:

— Вы куда?

— Пойду, сяду.

— Останьтесь. — Просил мальчик.

— Успокойтесь, барон, — сказала мать, — господин коннетабль недавно был ранен на дуэли, он ещё не здоров и не может всё время стоять рядом с вами.

— У вас болит рана.

— Беспокоит.

— Ну, тогда садитесь, а потом расскажите, как вы дрались на дуэли? — спроси мальчишка.

— Обязательно, — обещал Волков.

Он сел, с удовольствием вытянул ногу и подумал:

«Лишь бы барон не заснул».

А бухгалтер все вещал и вещал, а информация, которую он озвучивал, становилась все интереснее.

— …и староста Малой Рютте гонял мужиков на барщину четыре раза в месяц, а не три, как было уговорено с сеньором. Там было и в марте месяце, и в апреле месяце, и в мае. И в те лишние дни велел он мужикам рубить орешину и продавал ту орешину в монастырь по семь крейцеров за воз, и того продал девять возов, а сеньору о том не сказал. И в книгу то не записал, а деньги присвоил.

— Гнида! — Крикнул кто-то из мужиков.

Бухгалтер перестал читать. Волков чуть склонился над столом, ища взглядом того, кто крикнул, погрозил мужикам пальцем и громко сказал:

— Выгоню! — И потом добавил: — Продолжайте, господин бухгалтер.

— А еще требовал с мужиков… — снова начал тот.

«Господи, невыносимо нудный человек, — думал солдат, — наверное, все бухгалтеры такие».

Прошло уже много времени и много листов, прежде, чем с делами старосты было покончено, и бухгалтер, наконец, перешел к тому, что интересовало солдата, к делам управляющего Соллона.

И тут все пошло по-другому. Эммануэль Соллон не собирался сидеть, сложа руки, как староста, понурив голову. Он то и дело перебивал бухгалтера и вступал с ним в пререкания. Каждую новую фразу о нем он встречал репликой «Врете! Не было такого! Выдумки! Вздор!». Сержант одергивал его, шептал ему что-то на ухо. Он, было, успокаивался, но ненадолго.

— А с крестьянина Ёгана Швайнефельда взял шестьдесят крейцеров, якобы пеню с долга шесть с половиной крейцеров, что тот задолжал два года назад за пользование господской лошадью, что он брал для вспахивания трех десятин под озимые.

— Лай собаки! Вы, что, поверите этому пьянице?!

Бухгалтер посмотрел на Соллона и ответил:

— Сей крестьянин готов поклясться в том перед Господом и перед сеньором.

— Так пусть выйдет и поклянется! — Настаивал Саллон.

— Пытаетесь затянуть слушание? — Спросил магистр Кранц раздражённо. — Не выйдет. Потому что мы вас не судим — мы аудиторы. А в списке тех, кто на вас показал, шестьдесят три имени, и это только те, кто не испугался.

— Это все лживые свиньи! — Крикнул бывший управляющий. — Они ненавидят мен за то, что я им не давал воровать и лениться!

— Господин барон, — произнес магистр, — прикажите привести тех мужиков, чтобы они свидетельствовали.

— Мужиков? А сколько их? — Встрепенулся барон.

— Шестьдесят три.

— О! К дьяволу. Не думаю, что они все врут. — Конечно, барон не собирался сидеть тут целый день.

— Абсолютно справедливо, — согласился магистр. — Бухгалтер, продолжайте.

— Это не суд! — Заорал Соллон и постарался вскочить.

Волков дал знак сержанту, и тот все понял. Без разговоров, он врезал Соллону под ребра, тот скривился и сел. Этот удар вызвал бурю ликования среди стоящих у входа мужиков. Селянам нравилось, что кровопийцу управляющего бьют, как простого мужика, а бухгалтер тем временем продолжал читать:

— Аудиторы пересчитали свиней, коз, гусей, овец, кур и уток…

Казалось, всему этому не будет конца. Волков то и дело косился на барона, дабы убедиться, не заснул ли тот, но барон сидел, насупившись, не спал, слушал. А солдат сам начал тереть глаза, когда нудный бухгалтер дошел до мельниц, и он удивился, когда услышал:

— …подведя баланс всего вышеперечисленного, комиссия постановила, что в добрый год имения, все хозяйство в совокупности, может и должно давать доход от ста семидесяти до двухсот талеров, а в худой год от ста двадцати до ста шестидесяти. Комиссия считает, что управляющий Саллон Эммануэль и его дружки ежегодно уворовывали у своего сеньора от сорока до семидесяти талеров. На этом все.

Бухгалтер Виллем хотел сесть, но не успел.

— Ложь! — Заорал Соллон, опять вскакивая. — Все ложь! Ложь! Ложь! Ложь!

— Зачем же ложь? Вот вам все цифры и все подписи, — бухгалтер показал Соллону пачку бумаг. — А вот бухгалтерские подсчеты и обоснования. — Он показал другую пачку бумаг. — А вот показания мужиков, — он потряс в воздухе третьей пачкой бумаг. — Никакой лжи тут нет, господин Соллон. Все комиссионеры считают, что вы вор.

— Лжецы! — Заорал Соллон. — Все придумано! Все ваши расчеты ложны, а показания — подделка. Вы все куплены!

— И кем же мы куплены? — Искренно удивился магистр Кранц.

— А вон им! — Бывший управляющий указал на коннетабля. — Им! Он уже и управляющего из вашей шайки назначил!

— Смиритесь, Соллон, вы пойманы и разоблачены. Ваш сеньор вам не доверяет, а мужики вас ненавидят. Вы вор, господин Соллон, и ваш сеньор сейчас вынесет вам приговор.

— Нет-нет! — Снова заорал бывший управляющий. — Я требую настоящего суда, а не этого балагана!

— Что вы себе позволяете?! — Вдруг заорал барон и вскочил. — Мой суд вы считаете балаганом?! Вы мерзавец и вор!

— Я требую суда ландфогта! Пусть меня судит ландфогт!

— Это не обязательно, — спокойно заметил нотариус Деркшнайдер. — Согласно эдикту принца Карла, курфюрста славной земли Ребенрее, да продлит Господь его дни, добрый барон фон Рютте рукой своей давал хлеб вам, а значит, был вам сеньором, то есть и судить он вас может сам, не отдавая вас под суд доброго графа и ландфогта местного, Леопольда вон Шлоссера.

Сказано это было негромко и спокойно, но это тихое спокойствие убило Соллона, он устало опустился на лавку, уставился в пол под ноги. Он проиграл, он сдался и сгорбился.

— Итак, господин барон, — продолжал магистр Кранц, — принимаете ли вы нашу работу и будете ли вы выносить вердикт по поводу своих людишек, что обворовывали вас? Если да, то ваше решение мы оформим юридически, как решение судебное. Прямо сейчас.

Волков встал и зашел с правой стороны от кресла барона, стоял за его спиной, ждал.

— Ну? — Спросил барон у него тихо. — Что с ним делать?

Волков произнес только одно слово:

— Виселица.

— Помилосердствуйте, я с ним за одним столом столько лет просидел.

— Вы сидели за одним столом с крысой. В одной из рот, в которой я служил, такую же крысу, которая обворовывала своих друзей, резали на куски, причем резали так, чтобы не сдох стразу.

— Может, обойдемся кнутом и клеймом?

— Ну, ежели желаете, чтобы следующий управляющий вас обворовывал точно также, можете быть милосердным.

— И все-таки…

— Не забывайте: он еще хотел отравить меня, а отравил мальчишку.

— Я понял, понял, — барон встал нехотя, глянул на Волкова, который неотрывно смотрел на него и произнёс. — Соллон, вы сидели за моим столом и брали на руки моего сына, и называли меня другом, а сами воровали у меня.

Он замолчал, обернулся на солдата, надеясь, что тот смягчится, но солдат тихо прошептал:

— Виселица.

Барон повернулся к Соллону и произнес:

— Я приговариваю вас к повешению.

— Что?! — Заорал Соллон. — Да как вы смеете?! Я для вас делал все, что мог! Я делал для вас все!

А мужики в проходе одобрительно загалдели, а вот аудиторы были удивлены приговору.

— Вы уверены, барон? — Спросил магистр, уставившись на барона.

— Барон уверен, — твердо сказал солдат, склоняясь к магистру и заглядывая ему в лицо. — Абсолютно уверен.

— Ты просто хочешь меня убить! — Заорал Соллон. — Чертов наемник! Просто убить.

Волков предполагал, что до этого дойдет, и он был к этому готов. Он подал знак, и в зал, расталкивая мужиков и баб, что толпились возле входа, двое стражников ввели, а вернее, точнее втащили, калеку Стефана. Кривобокий сын ведьмы почти не мог идти. Стражники бросили его на холодный каменный пол перед сапогами Соллона.

— Господин барон, господа аудиторы и вы, добрые люди Рютте, я, ваш коннетабль, заявляю, что бывший управляющий Соллон пытался меня отравить. Отравить при и помощи яда, что сделала ведьма и при помощи ее сына, который принес отравленную еду в замок. Но, как вы все знаете, отравился не я, а поваренок с кухни, который выпил вино, предназначавшееся мне. Господин нотариус Деркшнайдер, скажите, что грозит отравителю в доброй земле Ребенрее?

Нотариус Деркшнайдер, знаток законов, встал и четко произнес:

— Коли отравителем является жена — то сожжение, а коли отравителем является муж — то на усмотрение судьи: закапывание в землю живым или четвертование.

— Ну, так что вы выбираете, Соллон? Петлю, могилу или топор?

Соллон ничего не ответил, он сидел и смотрел на Волкова с ужасом.

— Ясно, — сказал Волков. — Господин барон, как ваш коннетабль, я прошу приговорить к повешению соучастника отравления, сапожника Стефана, сына ведьмы.

Барон буркнул без всякого желания, лишь бы быстрее закончить всё это:

— Приговариваю.

— Стефан, — продолжал Волков. — Твой сеньор был милостив к тебе, и тебя всего-навсего повесят за твои преступления.

Люли у прохода одобрительно загудели, они полностью поддерживали коннетабля.

А со старостой из малой Рютте решили быстро, так как он раскаялся и отдал часть денег, по его согласию его обратили в крепостного, хотя все дети его остались свободными. Староста, насмотревшись приговоров о повешении, был несказанно рад, что остался жив. Пообнимавшись с семьей, тут же ушел.

— Добрые жителю Рютте, — громогласно объявил Волков, — вор и убийца Соллон и сапожник Стефан будут повешены на площади после обедни.

Мужики снова одобрительно гудели, и даже славили коннетабля и выходили из зала, а стражники уводили приговоренных. А барон, довольный, что все закончилось, встал и сказал:

— Я рад, господа аудиторы, что вы приехали и навели порядок у меня в доме.

Все господа аудиторы встали и поклонились народу, а магистр Кранц произнес:

— Мы рады, господин барон, помочь вам, но это не только наша заслуга. Мы просто приехали и посчитали, а порядок в вашем доме наводит ваш славный коннетабль.

— Да-да, — закивал барон, — тут вы правы, тут вы правы.

— О вашем добром коннетабле молва идет по всей округе. — Добавил Деркшнайдер.

— Да, вы все не лыком шиты, — сказал барон, — поэтому я приглашаю вас и коннетабля на прощальный обед.

— Мы польщены, господин барон, — улыбался магистр.

Так и начался добрый обед, перешедший в ужин.

К вечеру, когда вино и веселье лилось рекой, а Волков был уже не совсем трезв, к нему подошел старый слуга барона Ёган и сказал на ухо:

— Господин коннетабль, вас там девица дожидается.

— Девица? — Спросил солдат. — Девица — это кстати.

Он извинился и вылез из-за стола, не смотря на протесты барона и аудиторов. Пришлось пообещать вернуться.

Во дворе замка его ждала Брунхильда.

— Деньги вы-то мне не отдали, — не здороваясь, с разрежением начала она.

— Деньги? Какие еще деньги?

Волков улыбался, пытался ее обнять и схватить за грудь.

— Да не придуривайтесь, я ушла утром, а деньги не взяла. Десять крейцеров, гоните! — Она не давала себя ни обнять, ни хватать. Ловкая.

— А-а, ты про деньги, — он все-таки пытался ее обнять, но девушка была непреклонна.

— А ну-ка, куда вы! — Девушка вырвалась из его рук. — Не лезьте ко мне, я за деньгами пришла.

— Да ладно тебе, — не отставал солдат.

— О-о, а вы, оказывается, бельма залили. А я чувствую, винищем несет, — злилась девица. — Сказала «нет», значит — «нет».

— Ишь ты, «нет» она сказала.

— Вижу, пьяный вы. Ладно, завтра приду, — она собралась уходить.

— Стой! — Волков полез в кошель, стал отсчитывать монеты, — вот, держи. Только расскажи, что в шаре видела.

— Ой, отстаньте вы, чтоб вам пусто было, — девица уже разозлилась не на шутку и пошла прочь.

— Стой! Возьми деньги! — Волков догнал ее. — Бери пятнадцать крейцеров даю.

Девушка быстро, как кошка лапой, забрала деньги, тут же закинула их в лиф платья, развернулась и быстро пошла, не прощаясь.

— Да стой ты! — Догонял ее Волков. — Расскажи, что в шаре видела, мне нужно знать, чтобы поймать вурдалака. В умной книге написано, что женщины в шаре могут что-то увидеть. Я-то ничего толком, кроме глаза ведьмы, там не видал.

Брунхильда остановилась, посмотрела на него исподлобья и сказала:

— Я видела, как людоед моего брата убивал.

— Да иди ты?! — Не поверил солдат.

— Да, — злобно сказала девушка. — Видела я, как он ему ногой на поясницу наступил и за ногу его дернул, а поясница хрустнула, а упырь моего брата закинул на плечо, — девушка всхлипнула. — А он еще жив был, а кричать не мог, и на меня смотрел, а людоед шел себе…

— А где ж это было? — Спросил Волков.

— Ой, да отвяжешься ты от меня?! — Заорала девица на весь двор. — Зачем пытаешь?! Через кусты он шел, — она зарыдала, — по болоту.

Девушка кинулась бежать вон из замка, солдат за ней не пошел, стоял, чесал подбородок и думал, а затем он двинулся в донжон, но не дошёл, ему стало и не до застолья у барона, да и хмель как-то выветрился на улице.

Думал, ходил, и остановиться не мог, зашел на конюшню и велел конюху оседлать одного из своих коней. И пока не стемнело, поехал в деревню, толком сам не зная зачем. Доехал до площади, остановился у виселицы, где висел упырь, некоторое время рассматривал его в нелепой надежде узнать что-то, что помогло бы ему найти хозяина этой твари. Так ничего и, не увидев, поехал в трактир, где должен был быть монах, там он его и нашел.

Тот сидел в углу и старался не обращать внимание на пьяный гомон, распутные песни и веселых местных девок. Он следил за разносчицами еды, отмечая на клочке бумаги количество пивных кружек и тарелок, что те разносили, после чего плюсовал деньги в длинный столбец. Когда Волков сел рядом, монах обрадовался:

— О, вы! Говорят, барон управляющего сегодня на смерть осудил.

— Да Бог с ним, с управляющим, у тебя как дела?

— С деньгами как обычно, деньги идут, но будет хуже, чем вчера. Вчера, когда упыря вешали, много народу пришло.

— Завтра управляющего вешать будут, еще больше народу придет. С управляющим мы вопрос решили, а вот что с вурдалаком делать — ума не приложу.

— По чести говоря, я и сам не знаю, — сказал молодой монах, — думая об этом. Деньги считаю, а сам думаю. Понятно только одно — пока мы гул мастера не изловим, он так и будет людей в трупоедов обращать, а вам так и придется их развешивать.

— В том то и дело, — соглашался Волков. — Я надеюсь, что шар нам поможет.

— Который вы у ведьмы отобрали? Злой он, как он поможет?

— Пока не знаю, ты сам-то в нем что видел?

— Да муть одна. По сути, ничего и не видел.

— Вот и я по сути… — Солдат замолчал и случайно обратил внимание на девочку лет четырнадцати.

Та была в убогой одежде, босая. Она грязной тряпкой вытирала разлитое пиво со стола и лавки. Волков спросил:

— А это кто?

— Это? — Взглянул монах. — Это Агнеска, сирота. У нее одна бабка болящая, а девчонка тут пробавляется. За еду да деньгу медную.

Волков окликнул девочку и поманил рукой.

— Пойди-ка сюда.

Девочка послушно подошла, не выпуская грязной тряпки из рук, поклонилась.

— Как тебя звать?

— Агнес, господин, — ответила та.

Была она не очень красива, худа, невысока, абсолютно не развита как девушка, ряба, да еще малость косоглаза.

— Ты знаешь, кто я?

— Да, господин, вы наш коннетабль.

— Хочешь заработать пару крейцеров? — Спросил солдат, разглядывая ее.

— Коли вы мне блуд предлагаете, то напрасно. Истово верю я и свою душу чистую на серебро не променяю. И блуд вам предлагать — грех. Вам грех, — уточнила она.

— Да что ты, глупая, — сказал монах. — Господин коннетабль блуд тебе никогда не предложит. Такие, как господин коннетабль, — оплот церкви нашей.

— Тогда простите, — сказала девочка. — Если вам что-то прибрать, постирать или помыть нужно — то я согласна.

— А ты, значит, в Господа нашего истово веруешь, — заметил солдат.

— В Господа нашего верую, и церковь нашу чту, и пастырей наших почитаю. Все посты соблюдаю и ко всем обедням хожу, каждую неделю причащаюсь и все заповеди исполняю.

— Молодец, — одобрил солдат, кивая головой.

— А что же вам сделать нужно, господин? — Она смотрела на него, чуть кося левым глазом. — Я даже и не знаю, чем смогу помочь такому господину.

— Посмотришь в шар и скажешь, что видишь.

— В какой еще шар?

— В стеклянный, — сказал Волков.

— А к чему мне?

— Так надо мне.

— Ну, ежели вам надо, то погляжу. Авось, спина не переломится.

— Ну, пошли тогда, — Волков встал. — Монах, пошли, поможешь мне на коня сесть.

Солдату было стыдно, но нога разболелась так, что сесть на коня он сам не смог бы.

Монах ему помог, а потом подсадил к нему девочку на коня. Агнес была немного не в себе от волнения. Никогда в жизни она еще не ездила верхом на коне, никогда в жизни столь важный господин не уделял ей внимания. Так они и въехали в замок, а как только они въехали — за ним следом прибежал монах. Очень уж хотелось брату Ипполиту видеть, как Агнес будет смотреть в шар. Коннетабль не стал упрекать его в том, что он бросил трактир. Они втроем поднялись в башню, а за ними пришел и Ёган узнать, что там задумал господин.

Волков посадил девочку на кровать, не смотря на ее грязное платье и давно не мытые ноги, сам уселся рядом. Ёган достал из ларца шар и протянул его девочке, та, чуть опасаясь, взял его нежно, как живого, подержала в руках, улыбнулась неожиданно и произнесла:

— О Боже, какой он теплый.

Трое мужчин переглянулись. Теплым его никто не считал, а девочка стала гладить его, как зверька, а потом поглядела на Волкова и спросила:

— И что? Если я в него погляжу — то вы дадите мне два крейцера?

— Да, если поглядишь и увидишь там что-то — дам тебе денег.

— Ах, вот как, мне там нужно еще что-то и увидеть? А что?

— Не знаю, что увидишь. Хотя, мне интересует, где прячется вурдалак.

— Это такой, которых вы на площади вешаете?

— Нет, вешаю я его слуг, а мне нужно знать, где прячется их хозяин.

— И, что, вы думаете, что я, — она погладила шар, — смогу его там увидеть?

— Ну, пока не поглядишь — не узнаем.

— Хорошо— хорошо, — закивала головой девочка.

Она подняла шар, поднесла его к лицу и уставилась в него. Смотрела долго, все приближая и приближая шар к глазам. Солдат, монах и Ёган терпеливо ждали, а девочка начала хмуриться, как будто пыталась увидеть что-то далекое. Потом постепенно ее лицо становилось менее напряженным, а вскоре, когда шар почти касался ее носа, она вдруг заулыбалась. Волков, Ёган и монах старались не дышать, ожидая, когда девочка оторвется от шара и что-нибудь скажет. Вскоре так и произошло. Агнес аккуратно положила шар на перину рядом с собой, посмотрела на солдата и произнесла:

— Мне нужно раздеться.

— Совсем? — Спросил тот.

— Да.

— А зачем?

— Не знаю, но нужно.

— Нам, что, выйти?

— Как хотите, мне все равно, — вдруг сказала девочка, встала с кровати и скинула с себя ветхое, несвежее платье, потом снова села на кровать, абсолютно голая, взяла шар и поднесла его к глазам. Три взрослых мужчины смотрели на нее оторопело. У Волкова ее тщедушное тельце не вызывало ничего кроме чувства неловкости, да и у остальных, видимо, тоже. Они просто ждали, когда она, наконец, оторвется от шара, а она не отрывалась, только чуть улыбалась и продолжала глядеть внутрь шара.

— Ну? — Наконец не выдержал солдат. — Видишь что-нибудь?

Агнес его даже не услышала, тогда солдат потянул ее за руку, в которой девочка держала шар.

— Видишь что-нибудь?

— Не мешай! — Вдруг зло и резко ответила девочка, даже не глянув на него.

Ёган и монах удивленно переглянулись. Они и не знали людей, которые осмелились бы в таком тоне говорить с коннетаблем, но Волков не обратил на грубость девочки никакого внимания. Он просто отобрал у девочки шар, и та сидела на кровати голая, не понимая, что происходит, как будто проснулась в незнакомом месте.

— Ну, что ты там видела? — Повторил солдат.

И тут Агнес поняла, что она голая среди мужчин. Вскочила, стала одеваться.

— Так ты ответишь или нет?

Девочка слегка тряслась, её даже передергивало, словно от холода, она смотрела в сторону и вдруг произнесла раздражённо:

— Она хочет вернуть шар.

— Кто она? — Спросил солдат.

— Его хозяйка.

— Ведьма? Она мертва два дня как.

Агнес стояла, продолжая глядеть в стену и повторила:

— Она хочет вернуть шар. И сына. И еще убить вас. Она что-то придумывает.

Коннетабль, какое то время раздумывал, глядя на Агнес пристально, а потом произнёс:

— А ну-ка пошли со мной.

Все четверо спустились вниз, и пошли в донжон. Там, за столом, ужинали дворовые и стражники. Там же был управляющий и Сыч.

— Сыч, — сказал солдат, — ты ведьму дохлую куда дел?

Сыч встал из-за стола.

— Так это… Я управляющему сказал, он приказал мужикам, вон тем, — он указал на двух дворовых мужиков сидевших в конце стола, мужики тут же поднялись, они были заметно напуганы.

— Куда дели ведьму? На кладбище?

— Так это… Поп велел на кладбище ее не хоронить.

— И я велел, а где похоронили?

— За околицу повезли.

— Место помните?

Мужики стояли, мялись.

— Ну, что? — Настаивал солдат. — Где яму ей копали?

— Так сбежала она, — ответил один мужик.

— Как сбежала? — Не верил Волков.

— Под рогожей в телеге лежала, а как за околицу выехали,… Я случайно через плечо глянул…

— Ну?

— Ну, через плечо глянул, а она сидит на меня бельмо своё таращит.

— Сидит?

— Да, господин.

— И что дальше?

— Сидит и вот так пальцем у меня перед глазами туда-сюда-туда-сюда, — мужик помахал пальцем.

— И что?

— И все. Мы поехали в замок.

— А она? С ней-то что? — Не успокаивался Волков.

— Мы не знаем, — понуро сообщил второй мужик. — В телеге ее не было.

— Болваны! А почему не доложили?

— Так это… — Мужик пожал плечами, — боязно было.

— Боязно, — передразнил ее солдат, — дурни.

Волков повернулся к сержанту.

— Двойную стражу к приговоренным, и сам там ночуй, как бы она за сынком своим не пришла.

— Да, господин, — кивнул сержант. — Эй, слышали, что сказал господин коннетабль?

Стражники слышали, кивали головами, а солдат, морщась от боли, сел на лавку, притянул к себе Агнес и, глядя ей в глаза, тихо спросил:

— А что еще видела?

Девочка не отворачивалась, глядя ему в глаза, тихо ответила:

— А все остальное — то не про вас, вас не касаемо.

— Я сам буду решать, что касаемо, а что не касаемо.

— Отстаньте, — раздраженно шептала Агнес, — голова у меня болит. Все, что вам нужно знать, так то, что ведьма жива и шар вернуть хочет. Шар она хочет вернуть больше, чем сына, а вас она ненавидит люто.

Солдат не удивлялся, почему то такому непочтительному разговору с ним, так же грубо вела себя и Брунхильда. После того как в шар заглянула.

— И где же она?

— В норе какой-то.

— А где нора?

— Не ведаю. Отстаньте, все я вам сказал, спать хочу.

Солдат достал две мелких монеты, вложил девочке в руку:

— Можешь здесь в людской ночевать.

— Правда? — Тон девочки изменился. — Спасибо, господин.

Спал он плохо, ломило ногу всю ночь, приходилось ворочаться, что бы найти положение, в котором нога не болит. Дождался утра, а утор выдалось дождливым. Серый свет, едва проник в окно, как в дверь постучались, вернее даже поскреблись.

Ни Ёган, ни монах даже не пошевелились. Дрыхли крепко, под шум дождя.

— Эй, лентяи, — окликнул их солдат, на всякий случай, подтягивая к себе меч поближе, — гляньте кто там.

Монах поднялся, пошатываясь со сна, пошёл, открыл дверь. На пороге стояла Агнес.

— Я к господину, — говорила она. И смотрела на монаха, чуть кося глазами.

Монах её впустил. Не мог он не впустить, уж больно странным был взгляд девочки. Она словно ждала отказа, готовясь начать борьбу за проход в покои.

— Заголятся, что ли опять пришла? — спросил Ёган спросонья, глядя на неё.

А она только зыркнула на него, да так что тот аж сел на своём ложе.

— Ишь ты, — восхитился Ёган, — сама квёлая да косая, а смотрит змеёй.

Агнес не удостоила его ответа, подошла к кровати, к Волкову и, поклонившись, заговорила:

— Господин, вам постирать ничего не нужно? Могу полы мыть, или заштопать чего. Я всё могу по хозяйству, могу за огородом ходить, могу за скотом.

Солдат смотрел на неё с интересом:

— Да? И какую плату ты хочешь? — спросил он.

— Да вы, небось, знаете какую. — Заявила девочка.

— Небось — знаю, небось — не знаю. Ты говори, чтобы я не гадал. Что в плату хочешь?

— Буду делать все, что по хозяйству нужно, а за это в шар буду смотреть, когда захочу.

Агнес явно волновалась, она мяла свои натруженные ручки.

Волков хотел было сесть на кровати, да сделал это так неудачно, что в ноге дёрнулось какая-то жила, словно иглой ткнули. Его лицо перекосилось от боли.

— Не дозволяйте ей господин в шар пялится, — сказал Ёган.

— Почему? — пережидая приступ, спросил Волков.

— Она ж и без шара с придурью, а с ним и вообще умом тронется.

Девочка неожиданно повернулась к нему и сквозь зубы, с шипением и злобой тихо произнесла:

— Замолкни, холоп.

— Вот и я об этом, — подтвердил свои слова Ёган, жестом указывая на неё, — одно слово припадочная. — И разъяснил. — Дура же!

— Это я дура? — Взвизгнула Агнес, — Меня наш поп хвалит, я все псалмы наизусть помню. И до тысячи считать умею! И все жития первых святых помню со дня вечери.

— Неужели все псалмы помнишь? — Не поверил монах Ипполит.

— Все сто пятьдесят, — гордо отвечала девочка.

— Монах, спроси у неё что ни будь, — сказал солдат.

— Читай девяностый. — Предложил монах.

— Живый в помощи Вышняго в крове Бога небесного водворится, — затараторила девочка, — речёт Господи заступник мой, прибежище моё…

— Ладно, — прервал её монах чуть растеряно, — читай двенадцатый.

Агнес, чуть задумалась, подняла глаза, к потолку вспоминая и заговорила:

— Доколе, Господи забудешь ты мя до конца? Доколе отвращаешь лицо свое от мене? Презри и услышь мя, Господи Боже мой, просвяти очи мои, да не когда усну в смерть, не когда речёт враг мой, укрепихся на него…

Монах с изумлением смотрел на неё, Ёган с подозрением, солдат с не пониманием, а она всё читала, пока не дочитала почти до конца:

— Но я на милость твою уповаю, да возрадуется сердце моё о спасении Твоём. Буду петь Господу…

— Хватит, — сказал Волков, — ясно знаешь.

Агнес стояла гордая, с вызовом поглядывала на Ёгана.

— Ну, то самые известный псалмы, — нерешительно произнёс Ипполит.

— Так другие спрашивай, какие хочешь. — Твёрдо сказал девочка.

— Ну, давай тридцать седьмой, — сказал монах.

— Не нужно, — перевал его солдат, всё ещё кривясь от боли, — Ёган прав девочка, умом ты тронешься от этого шара. Ступай в свой трактир.

Но девочка не пошла в трактир, она подошла ещё ближе к солдату положила руку на перину и произнесла:

— Корчит вас от ноги, господин. Хотите боль отгоню?

Не дожидаясь разрешения, она откинула тяжёлую перину одним движением маленькой руки. И сразу нашла место в ноге, откуда расползалась боль. И положив на него свою мозолистую руку, заговорила торопливо, при этом смотря в стену:

— Мясо, что к кости прирастает, криво заросло после раны. Оттого жилу главную теребит. Оттого и боль идёт. Так будет всегда. До смерти. Со временем легче будет, но до конца никогда не отпустит. Хромать будете, пока не помрёте.

— Бредишь? — Спросил солдат с раздражением. — Откуда знаешь?

— В шаре видела.

— Что ты там видела? — Продолжал раздражаться солдат, — Рану мою? Мясо? Жилу?

— Нет, ни рану и ни жилу, а видела, как стою тут и говорю вам это.

— Значит, врала мне вчера, когда говорила, что обо мне в шаре ничего не видела кроме ведьмы.

— Не врала, не помнила, а сейчас как встала возле вас, так и прошибло меня. Всё что вчера в шаре про это видела то и сказала. И говорю я, а словно не я.

— Гоните её, господин, горя мы с ней хлебнём. Дурная она, — сказал Ёган.

— Слышишь, что он говорит? — Спросил солдат у девочки.

— Боится он, ему и положено, оттого он и холоп, а вы уже про страх и вспоминать не умеете. Оттого вы и людоедов ловите.

— Значит, говоришь, до старости хромать буду? — произнёс Волоков, откидываясь на подушки.

Она стояла, не убирая руку с его ноги, и молчала. И кивала.

— Значит, до старости я доживу?

— Мне-то не ведомо господин. — Отвечала девочка.

— Ты ж сама только что говорила, — напомнил монах.

— Да неведомо мне то, — отвечала Агнес, — я сказала то, что в шаре видела и всё.

Пока она это все говорила, боль, на удивление, прошла, нога почти не болела.

— Иди в трактир, — сказал солдат, — я подумаю. Ёган, дай ей крейцер.

Ёган нехотя, но без обычных замечаний достал деньги и дал девочке, та низко поклонилась и даже попыталась поцеловать Волкову руку, он не дал. И она вышла. Только после этого Ёган произнес.

— Вот, вы как хотите, думайте, а я скажу вам, что она ведьма. И, как по мне, она ведьма похлеще старухи будет. Просто она молодая еще.

Солдат посмотрел на монаха, ожидая от того суждения, и тот сказал:

— Страшная она. Псалмы читала, будто кого проклинала.

— Ясно, — сказал Волков.

Может быть, оба они были правы, и Ёган, и монах, да вот только нога у него не болела совсем.

— Ладно, собирайтесь, нам сегодня людей вешать. Ёган, мыться, одежду, завтрак. Монах, пойдешь в трактир — забеги к попу, скажи, что скоро висельников на площадь привезут.

Ёган и монах ушли, а Волков остался лежать в кровати. За окном тихо шуршал дождь, а он думал: «А девчонка и вправду страшная, да и Бог с ней, лишь бы помогла найти мертвеца».

Сколько солдат не кутался в плащ — но под проливным дождем от воды он не спасал. Одежда быстро промокла, и сначала заныло плечо, а потом и нога. Надо было бы слезть с коня, чтоб ногу не ломило, да слезать было некуда, все площадь была огромной лужей. Зеваки, собравшиеся поглазеть на повешение, терпеливо ждали. Пока привели Соллона, потом притащили несчастного истерзанного пытками калеку.

— Господь всемилостивый, когда же он закончится, — произнес барон, разглядывая тучи и протягивая Волкову флягу с вином.

Тот только вздохнул в ответ, глядя на попа, который уже бесконечно долго говорил с сыном ведьмы, не взирая на дождь. Волков взял у барона флягу. Сержант, Сыч и стражники терпеливо ждали, когда поп отпустит грехи одному и перейдет к другому. Наконец, поп перешел к Соллону и осенил его святым знамением, начал с ним говорить.

— Сержант! — Крикнул барон.

Перепрыгивая лужи, сержант подбежал к барону.

— Скажи попу, чтоб поторопился, мы промокли до костей, а коннетабль еще не выздоровел.

Сержант кивнул и побежал к попу. Поп, послушав сержанта, тоже понимающе кивал, но это никак не повлияло на скорость процесса. Соллон явно не торопился умирать и что-то говорил, говорил и говорил священнику. Наконец, барон не выдержал и заорал:

— Сержант, заканчивайте там уже!

Сержант вежливо отстранил попа, не смотря на его протесты, и они быстро с Сычом вздернули калеку. Поп еще что-то бормотал и осенял святым знамением Соллона, когда Сыч надел тому петлю на шею. Поп не успел даже договорить, как Сыч и сержант потянули веревку. Вскоре, зеваки стали разбегаться, все было кончено.

— Фольков, поехали, выпьем горячего вина с медом и специями, а то заболеете, — предложил барон.

— Да, хорошая мысль, — согласился солдат.

И тут в пелене дождя он увидел крепкую повозку с добрым возницей. Повозка катилась с востока к замку.

— Я поднимусь к вам, господин барон. Выясню, кто это, и поднимусь.

Глава двадцать вторая

В донжоне на первом этаже было тепло. Управляющий Крутец велел разжечь очаг. Он и Волков сидели за столом. Приезжему они присесть не предложили. Богато одетый молодой человек лет девятнадцати стоял напротив с гордым видом и ждал, ока управляющий закончит читать бумагу.

Крутец закончил читать и поднял глаза на юношу. Они оба были одного возраста и оба важничали друг перед другом. И все-таки Крутец был важнее. Улыбаясь, он произнес:

— Так вы и есть Абрам Гирш, который выкупил трактир в деревне Рютте у Авенира бен Азара?

— Конечно, это я и есть, — ответил молодой человек с заметной долей сарказма.

Честно говоря, ему было обидно, что эти двое, молодой управляющий, который вряд ли старше, чем он, и солдафон-коннетабль, даже не предложили ему сесть. И он должен был стоять, как проситель, как какой-нибудь мелкий купчишка, а они, как господа, рассматривали его просьбу. А ведь это была вовсе не просьба. Это было правильно оформленная купчая, которая давало ему право владеть трактиром.

— А вы, из каких Гиршей? — Спросил управляющий, откладывая бумагу. — Из тех, что из Креденбурга? Или из тех, кто из Байронгоффа?

— Это одни и те же Гирши, и я из них, — не без гордости сказал юноша.

— И с каких же это пор Гирши стали интересоваться шинками? Вы ведь всегда были мытарями и ростовщиками.

— Этот трактир я купил по случаю, — отвечал Абрам Гирш небрежно. — Были лишние деньги, и почему бы не купить, подумал я. Или вы считаете, что я не имею права?

— Имеете, имеете, — заверил молодой управляющий молодого покупателя. — В землях государя нашего, императора, вы имеете право покупать все, что захотите, кроме земли.

— Так я землю и не покупаю, я покупаю трактир.

— Абсолютно верно. Вот только нотариус, что заверил вашу купчую, как я вижу, — Крутец опять заглянул в бумагу, — он же из Креденбурга.

— Да, я заверял сделку там.

— В таком случае, я буду вынужден сделать запрос вашему нотариусу, вы уж извините, но пару недель вам придется подождать, прежде чем вы вступите во владение трактиром.

— Что это значит? — Насторожился Абрам Гирш.

— Не волнуйтесь, это простая формальность, простая формальность. Вы ведь знаете, ваш герцог не любит нашего герцога, а наш герцог не любит вашего, поэтому наш прошлогодним эдиктом велел проверять ваших нотариусов, не воры ли, не мошенники.

— Это возмутительно, — сказал юноша.

— Успокойтесь, господин Гирш, ваши юристы делают тоже самое. Как говорится, господа бранятся, а у подданных синяки.

— А если я заверяю купчую у вашего нотариуса?

— Вступите в правообладание немедленно.

Абрам Гирш недовольно забрал бумагу со стола.

— Я не буду ждать две недели, я оформлю все у вашего нотариуса.

— Это правильное решение, — заметил Крутец. — Ведь прибыль за две недели значительно превысит затраты на нотариуса.

Гирш еда заметно поклонился из вежливости и хотел уйти, но его остановил Волков.

— Гирш, передайте Авениру, что я все еще жду деньги, что он обещал.

Гирш нагло ухмыльнулся Волкову прямо в лицо:

— Вряд ли я смогу.

— То есть? — Не понял солдат.

— Я веду дела не с Авениром бен Азаром, а с его семьей, с его доверенными лицами.

— Ну, что ж, так передайте его семье, его доверенным лицам, что он сбежал, не заплатив обещанного.

— А расписка у вас имеется? — Поинтересовался юноша ехидно.

— Нет, он обещал мне на словах.

— Ну, раз так, — нагловато заявил юноша, — то и денег вы не получите. Как говорится, нет подписи — нет золота.

— Хорошо, а как мне найти Авенира?

— Я не знаю. Думаю, что он уже далеко, — юноша повернулся и пошел к выходу.

— Какой наглый, — вслед ему произнес Крутец. — Думает, что если его семья кредитует герцога Ренбау, то может вести себя невежливо даже в нашем герцогстве.

— И, что? Этот сопляк через пару дней вступит во владении трактиром и будет нам здесь мозолить глаза?

— Вряд ли. Гирши такими мелочами не занимаются, — ответил Крутец, — он его перепродаст.

— Может, выкупим? — Предложил солдат.

Конечно, Волков был солдатом, смышленым, но солдатом, а вот Крутец был из рода городских чиновников да еще с университетским образованием. Он приблизился к Волкову и зашептал:

— Можно, кончено, и выкупить, а можно и…

— Что?

— Сжечь его, — продолжат управляющий.

— Сжечь? — Удивился солдат.

— Да, сжечь. А на его месте построить больше и лучше, с хорошими номерами, с печью и с хорошей кухней. И это будет дешевле, чем купить.

— А разве Гирш не предъявит нам претензии?

— В том то и дело, что нет. Вы, что, закона не знаете?

— Какого закона?

— Закона о земле, принятом еще при Людвиге Втором Справедливом.

— Нет, не знаю.

— Так вот, — пояснял Крутец. — Любой, кто приобретает землю в славном герцогстве Ребенрея, должен принести присягу принцу Карлу, а присяга приносится как?

— Как? — Спросил солдат.

— Во время присяги вы должны положить руку на Святое Писание. Ни один жид никогда не положит руку на святую книгу. Скорее, он согласится ее отрезать. Поэтому ни Гирши, ни кто-либо другой, не смогут купить землю, только строение.

— Теперь ясно, — произнес Волков.

— Спалим трактир и поострим лучше старого. Леса кругом много. Мужики есть. Мастеровых наймем. Поставим добрый трактир с конюшнями и амбарами, и будет стоить он нам пятьдесят талеров — максимум.

— А Гирш? — Волков не был уверен, что это хорошее дело.

— А Гирш пусть катится к чертям. У нас свой герцог и свой барон.

— Ну, не знаю, — сомневался солдат.

— Этот Гирш смеялся над вами и нагло себя вел, и предлагал вам самому искать какого-то Авенира, чтобы долг вернуть. Когда спален трактир — он этого Авенира из-под земли найдет, чтобы деньги вернуть. Хотел бы я посмотреть на их ругань, — засмеялся Крутец. — Подумайте об этом, господин коннетабль. Барон, вы и я — мы все от этого выиграем.

— Я подумаю, — сказал солдат.

— Думать то особо некогда, господин коннетабль. Через пару дней он вернется, — продолжал молодой управляющий.

И тогда Волков поглядел в конец стола, где среди других сидел Сыч. Тот поймал его взгляд и Волков поманил его. Сыч сразу подошел.

— У господина-управляющего для тебя есть работа, — сказал Волков.

— Я всегда рад работе, — Сыч улыбался не по-доброму.

Волков пошёл к барону, сидел там пил вино и вспомнил, что у него есть контракт, который ему дал Крутец, с просьбой подписать его у барона.

Он положил бумагу перед бароном и попросил почесть.

— На кой чёрт ломать глаза? — Отвечал барон. — Скажите, вы мне его рекомендуете, Яро?

— Рекомендую, — сказал солдат, — а ещё я вам рекомендую читать все, что собираетесь подписать.

— Ладно, давайте, — произнёс барон, беря бумагу в руки.

Стал читать контракт. Читал он плохо, медленно. Тогда солдат забрал у него бумагу и прочёл его вслух. Пока он читал барон пил вино и даже зевал, совсем не вникая в текст.

— Знаете, барон, вас будут обворовывать все, — сказал солдат дочитав.

— Это ещё почему, — искренне удивился барон.

— Подписывайте, — ответил солдат.

Он пошёл на улицу, ему что то крикнул вослед барон, он не разобрал, а на выходе из зала, у лестницы, рядом с которой дремал старый слуга Ёган, он увидал человека, которого сразу узнал по цветам одежды.

— Вы от графа? — спросил Волков.

Человек только поклонился в ответ. Да кланялся он так, будто делал одолжение и вообще всем своим видом показывал свою важность. Протянул солдату конверт, стал ждать, приняв вальяжную позу.

— Письмо барону? — Спросил Волков не читая, что написано на конверте.

— Письмо коннетаблю Рютте. — Важно сообщил посыльный.

— Что там? — из зала крикнул барон.

— Не знаю, — отвечал солдат и взял конверт с немалым удивлением, — кажется, граф пишет мне письмо.

— И что в нём? — Не вставая с любимого кресла орал барон.

Волков развернул бумагу, но там, в прихожей было темно, и он перешёл к свету.

У него вдруг бешено заколотилось сердце. Ладони вспотели, он так не волновался, даже когда Кранкль целился в него из арбалета. Он словно почуял что то. Стал читать:

«Добрый друг наш, коннетабль Рютте, Яро Фолькоф, рад сообщить вам, что родственник мой принц Конрад, курфюрст Ренбау, узнав о вашей беспримерной доблести, соблаговолил произвести вас в рыцарское достоинство, передав полномочия свои, в деле этом, мне, что я с радостью исполню. От начала уборки урожая, то есть через воскресенье, я буду в Рютте, где мы и проведем обряд.

Максимилиан, граф славной земли Шлоссер».

— Ну, что там? Чего вы молчите? — Не унимался барон.

Волков залез в кошель, достал талер и подал его посыльному. Посыльный сделал одолжение, взял деньги.

— Передайте графу, что я жду с нетерпением.

Посыльный поклонился и ушел, а солдат третий раз начал читать письмо.

— Да не мучайте вы меня! — Орал барон. — Яро, черт вас дери, что там?!

Солдат подошел к нему, сел рядом и положил перед ним письмо от графа.

— Кажется, меня производят в рыцари.

Волков не до конца понимал, что происходит. Толи от вина, толи от поздравлений барона, он был как пьяный.

— Поздравляю, друг! — Барон вскочи и как следует, хлопнул его по больному левому плечу. — Я же говорил вам, что все будет хорошо!

Он опять попытался хлопнуть солдата, но тот увернулся. Уж больно тяжелой была рука барона. А Карл и не заметил этого, он радостно говорил:

— Ну, что, Фольков? Вы еще не передумали жениться на моей дочери? Наш уговор в силе?

— Если вы не передумали, барон, с чего передумывать мне? — Отвечал Волков.

— Вот и отлично! — Барон повернулся к выходу и крикнул: — Ёган, вина неси! Портвейна нам!

Затем он уселся в кресло, стал читать письмо от графа:

— Значит, через одно воскресенье. То есть, время у нас есть, еще десять дней. Успеем купить красный бархат и позолоченные шпоры.

— А зачем нам красные бархат? — Спросил солдат.

— Вам нужно красное сюрко, так положено. И еще красная подушка.

— Сюрко? Да кроме нашего сержанта Удо сюрко больше никто не носит. И зачем мне подушка?

— Вы должны быть в красном сюрко на церемонии, а подушка будет вам нужна под ногу для коленопреклонения. И золотые шпоры.

— Золотые? Вы уверены?

— Да нет, конечно. Позолоченные. Пошлете своего холопа в Вильбург, хотя можно и в Байренгоф. У любого хорошего оружейника они найдутся.

— Что еще?

— Три дня поста и молитвы.

— В монастыре?

— Конечно. А еще вас еще потребуется добрый щит, и найти художника? Вам нужно придумать греб. И кони. Кони у вас добрые есть. И копье, точно. Вам нужно рыцарское копье. А еще вам нужно придумать цвета. Цвета и герб.

— Это все, что необходимо?

— Да, Фольков, да.

Барон замолчал, задумавшись, а потом продолжил:

— Интересно, а герцог Ренбау даст вам лен или должность при дворе? Или вы будете свободны? Интересно, интересно…

— А что, по-вашему, лучше? — Спросил солдат.

— Конечно, лен. Сначала это будет лен, а потом, для ваших детей, это будет феод. — Говорил барон. — Но за кусок земли вам придется воевать, когда вас позовет герцог. Сорок два дня в год вы будете служить герцогу, являться по первому требованию и отказаться можно будет только по болезни.

— Я знаю об этом, но, все же, это будет земля.

— Да, но не всякий лен того стоит. А вот быть пятым конюшим, или четвертым виночерпием, или каким другим придворным, на мой взгляд мерзко. Но…

— Что?

— Вы всегда можете уйти в отставку, в любой момент, а герб и шпоры у вас останутся. Но я думаю, что вам предложат стать свободным рыцарем. Рыцарем без лена и без сеньора. Мне кажется, это для вас лучший вариант.

Волков отпил вина, он заметно волновался. Волновался так, как не волновался уже многие годы, даже когда его производили в корпоралы в армии. То волнение, которое он испытывал перед боем или схваткой было совсем другим. Он сидел и практически видел свой герб на щите. Он еще не знал, что там будет изображено, и какие будут цвета. Но он знал, что у него будет герб. И это было волшебно.

— Я сам займусь подготовкой церемонии. Церковь у нас маловата, но мы сделаем все, как положено. У нас есть десять дней, мы все успеем.

Волков встал.

— Барон, мне нужно выйти, обдумать, прийти в себя.

— Идите, Яро, идите, скажите Ёгану, что бы позвал мне швею. И скажите мне, какой бы герб вы хотели.

Солдат спустился вниз, во двор. Какое-то время стоял под моросящим дождиком, приходил в себя, а потом пошел в донжон, где встретил управляющего Крутеца.

— Пойдемте со мной, — коротко бросил он и пошел на конюшню.

Вскоре они сидели верхом на лошадях около виселиц, что стояли на центральной площади в Рютте.

— Вы знаете, кто это? — Спросил солдат, указывая на труп Соллона хлыстом.

Молодой управляющий Крутец прекрасно это знал, это же было очевидно, но он не стал задавать вопросов, а ответил:

— Да, господин коннетабль, это бывший управляющий.

— А знаете, за что его повесили?

— Знаю, господин коннетабль. Он воровал у сеньора.

Волков протянул молодому человеку контракт:

— Барон подписал ваш контракт. Держите и помните, за что повесили Соллона.

— Господин коннетабль, — юноша схватил бумагу, он был растроган, — я никогда, никогда не нанесу барону такого оскорбления. Я всегда буду с ним честен.

— Запомните эти слова, — сказал солдат.

Ночью солдат долго не мог заснуть. Ворочался. И дело было не в храпе Ёгана и не больной ноге. Он мечтал, мечтал о гербе. Нет, он не мечтал он его представлял, думал, как будет он смотреться на щите. И как щит будет смотреться привязанный к луке седла. И как будут смотреться Еган, верхом, следом за ним, и с оружием, и в его цветах. Он знал, что как только герб будет на его щите и верный человек будет при нём, ни кто больше не посмеет ему тыкать. Сон его сморил глубоко за полночь. А вот выспаться ему не удалось. Свет только стал сочиться в окна, как в дверь начали тарабанить:

— Господин, господин, — неслось из-за двери.

— Ёган.

— Встал уже, — сказал Ёган, идя к двери и отпирая её.

На пороге стоял стражник, если не испуганный, то уж точно обескураженный.

— Ну что там у вас опять стряслось? — Спросил Волков, садясь на кровати.

— Господин, — произнёс стражник, с трудом переводя дыхание после бега, — висельник пропал.

— Что? — Не понял солдат?

— Стефана колченогого с виселицы украли.

— А Соллон висит?

— Висит, а ведьминого сына нету.

Волков сидел молча думал, остальные ждали его решения, не произнося ни слова. Сейчас больше всего на свете ему хотелось откинуться в подушки и лежать под теплой периной, придумывая себе герб, но он был коннетаблем, человеком, который отвечал за всё вверенном ему феоде. И он произнёс:

— Ёган — лошадей, монах — поможешь одеться, а ты, — он кивнул стражнику, — беги за сержантом.

— Так сержант ещё с ночи на пожарище, — отвечал стражник.

— На каком ещё пожарище? — спросил Ёган.

— Так ночью трактир сгорел.

— Как сгорел, а почему нас не разбудили? — продолжал допрос Ёган.

— Сержант не велел, говорил, что коннетабль ещё хвор после ранения.

— Трактир весь сгорел? — С надеждой в голосе произнёс монах.

— Весь, — радостно как то сообщил стражник, — вместе с конюшнями, и амбаром, один забор остался, да и тот погорел малость.

— А люди не погорели? — Спросил Волков.

— Вроде нет.

— Ясно, иди. Ёган, монах чего ждёте, одежду, коня мне.

Соллон висел, как поужено, выгнув шею и склонив голову на бок. На другой стороне улицы ещё дымились головёшки бывшего трактира, да по ним ползали толстые работницы из трактира, собирая то, что не сгорело. Но Волкова горелки не интересовали, он разглядывал конец верёвки, на которой висел Стефан.

— Срезана, — констатировал сержант.

— И часто у вас такое бывало? — спросил солдат.

— Первый раз вижу, что бы висельников воровали. — Правда, до вас мы людишек не много, что бы вешали то. В основном кнутом да клеймом учили, а вешали не часто. Одного, другого за год, но ни разу у нас их не воровали.

— И кто же мог это сделать? — задумчиво произнёс солдат.

Ёган, Сыч, сержант и монах молчали.

— Ну! Есть мысли?

— Может он… — сказал сержант.

— Кто? — спросил Ёган.

— Вурдалак, мы у него слуг то переловили, вот он и взял колченогого, что бы нового слугу себе сделать.

— А как он их делает? — Спросил у сержанта Ёган.

— Сначала вроде как укусит, а кровь им пить самим не даёт. Даёт только трупы за собой доедать, — отвечал за сержанта монах, так как тот, только открыл рот и молчал, обдумывая ответ, — но это я так за книгой домысливаю, в книге про это ничего нету. Просто книга говорит, что обратил и всё.

— Трупы доедать, — Ёган поморщился и передёрнул плечами, — фу…

— Не брал его вурдалак, — сказал Волоков подумав, — он Соллона бы взял, а не этого плюгавого.

— Это значит, — продолжал тему вурдалака Ёган, — кровушку пить он им не даёт, а даёт после себя объедки доесть, тот значит ему свежей человечины, он ему только объедки, эх и у мёртвых значит, правды нет.

— А раз не вурдалак, то кто мертвяка снял? — Спросил сержант.

Монах глянул на солдата, как будто искал разрешения, тот не заметил его взгляда, он думал, и тогда брат Ипполит произнёс:

— Может ведьма, если она ещё жива, конечно.

— Так сдохла же она, — напомнил сержант.

— А девчонка Агнес, когда в шар глядела, сказала, что жива она, — ответил ему Ёган.

— Да, — подтвердил монах, — так и было, Агнес сказала, что ведьма шар вернуть хочет и сына. Вот сына и вернула.

— Ведьма? — Не верил сержант. — Да она ж хилая, попробуй сам, брат монах, висельника закоченелого с земли то поднять.

— Сержант, — сказал Волков, — найди мне эту Агнес. Ко мне ее. Я в замке буду.

— Да, господин.

В донжоне, у самого входа, Волков увидел две большие бочки. Еще вчера их тут не было. Он заглянул в одну из них и узнал то, что увидел. Это был жир. Тот, что собирал Авенир бен Азар в своем трактире. И тут же рядом были сложены всякие нужные пожитки и посуда из трактира: чаны, сковороды, горшки, ножи. Пока Волков все это рассматривал, к нему подошел улыбающийся Сыч, поздоровался.

— Доброго вам утра, экслеленц!

— И тебе, — отвечал солдат.

— Ночью все сделал чисто, — не без гордости отчитывался Сыч. — Комар носа не подточит. Все ценное вывезли, только в конюшне осталось чутка, так дело уже к утру шло, не успевали. Постояльцы все целые, кони тоже, никто даже не угорел.

— Забыл, как тебя звать, Сыч?

— Матушка звала Фридрихом, да то когда было. Меня давно так не кличут, все Сыч да Сыч, я уж и привык.

— Ты молодец, Фридрих, а ты мылся, как я тебя просил?

— На Святом Писании могу побожиться, — клялся он и смотрел на Волкова честными глазами. — Вы сказали, экселенц — я помылся.

Волков поглядел на него и не очень-то в это верил.

— Управляющий расплатился с тобой?

— Да, экселенц, деньгу уже получил.

— А где он сам?

— Так с мужиками поехал лес смотреть. У трактира оказался каменный фундамент. Немного леса хорошего и трактир будет лучше старого.

— Ну, что ж, Сыч, хорошо. — Произнес Волков и обратился у Ёгану: — Крикни на кухню, пусть завтрак несут.

Он еще ел, когда сержант привел девочку. Девочка встала рядом с ним, чинно поклонилась и произнесла:

— Доброго дня вам, господин, да благословенны будьте.

— Здравствуй, здравствуй, наверное, знаешь, зачем я тебя позвал, — сказал солдат и протянул ей чашку молока.

Девочка опять поклонилась, беря чашку, и ответила:

— Знаю, господин. Хотите, что б я в шар поглядела.

— А, может, знаешь, что я хочу узнать.

— Знаю, господин. Хотите знать, где ведьма, — сказав это, она быстро выпила молоко и поставила чашку на край стола.

Стояла, смотрела на него своими косыми глазками. Не боялась, не волновалась, она и вправду всё знала, она и вправду была умной.

— Ты грамотная? — Спросил солдат.

— Нет, господин.

— А откуда ж все псалмы знаешь?

— На все службы хожу, за отцом настоятелем повторяю. Министрант читает — я запоминаю.

— Ну, хорошо, пошли в мою башню.

— Только давайте вдвоем пойдем.

— Почему?

— Не хочу заголяться перед другими мужиками, глазеют они.

— А я, по-твоему, не глазею?

— Нет, вы не такой, как они.

Они поднялись в башню, но солдат не отставал.

— А в чем же я не такой?

— Вам все равно, а холоп ваш таращится, а монах украдкой глядит, словно ворует. Вроде не смотрит, не смотрит, да и зыркнет.

— Ясно. А что ты в шаре видишь?

— Так я ж вам сказала, все, что вас касаемо — вам говорю, а что не касаемо — шар говорить не велит.

— Не велит? — Удивился солдат. — Как это он тебе не велит?

Агнес опять уставилась на него. Молчала с укором и ответила, как отрезала:

— А вот так. Не велит и все. Не знаю, как.

У двери Волков остановился, кривился от боли.

— Что, нога болит? — Спросила девочка.

— Заходи, не стой, — солдат чуть толкнул ее в спину.

Едва переступив погод, девочка сразу скинул платье, залезла на кровать, уселась так, чтобы грязными ногами не пачкать перину и сказала:

— Я сейчас в шар погляжу, а потом вас полечу.

Солдат, тяжело хромая, достал из ларца шар и протянул ей его. Девочка схватила шар так, как голодный схватил бы кусок хлеба и сразу, словно в омут, кинулась в него смотреть. И тут же заулыбалась. Смотрела она долго. Долго и неотрывно. Только дышала часто, словно бежала куда-то, а потом ее начало вдруг потрясывать, передергивать, словно судорогами или как от озноба, но она продолжала улыбаться, но как-то уже вымученно, а трясло ее все сильнее. Солдат не выдержал и выхватил шар из ее рук, а Агнес повалилась на бок на кровать, зажмурилась крепко и закрыла лицо руками. И лежала так, а потом с трудом села, затем слезла с кровати на пол, присела и помочилась, не разжимая глаз. Волков ошарашенно глядел на нее и, видя, что она так и осталась сидеть, спросил:

— Эй, ты в своем уме то?

— В своем, в своем, — холодно заметила Агнес, встала, покачиваясь, подошла, подняла платье, медленно надела его и снова зажмурила глаза. Стояла, терла их.

— Что с тобой? — Спросил солдат.

— Ничего, — медленно ответила девочка. — Просто глаза ломит, аж темнеет в них.

— Ведьму видела?

— Ведьму видела.

— Где она?

— В лесу прячется, вам ее бояться нечего, она вас больше боится. Уходить отсюда хочет.

— Точно?

— Точно. Днем и ночью коршуна-ворона ждет. Говорит, что он силы большой. Она боится, что ее господин с коршуном-вороном не совладает.

— А что за господин у нее?

— Не знаю, но его она тоже боится. Она хочет в своей дом зайти, там у нее есть вещица нужная, а потом уйдет отсюда.

— А висельника она сняла?

— Она, она. С ней сынок ее. Мертвый, но с ней.

— Да как она снять-то его смогла, — не верил солдат. — Может, кто помогал ей?

— Хватит уже спрашивать, устала я, — отвечала девочка. — Полежать мне надо, глаза ломит.

— А пол вытереть не желаешь? А то после тебя как на конюшне.

— Потом вытру, потом, — обещала Агнес.

— А ногу мне обещала полечить?

— Сказала же, потом! — Раздраженно взвизгнула девочка.

— Иди спать в людскую, — произнёс солдат и вытолкнул девочку за дверь.

В донжоне он собрал людей:

— Сержант, седлай коней, запрягай телегу, четырёх людей с собой берём, Сыч и монах тоже едут с нами.

— Куда едем, экселенц? — Спросил Сыч.

— В берлогу к ведьме, ты Сыч, пару вёдер жира из бочек возьми.

— Хибару её жечь будем? — Догадался Сыч.

— Будем, а там вода кругом, всё сырое просто так гореть не будет.

— А я еду? — Спросил Ёган.

— Поломойку найди, пусть уберётся в моих покоях, одежду к прачке снеси. Мне лучшее платье скоро понадобится. И к сапожнику сходи, скажи, что сапоги мне новые нужны. Да из лучшей кожи. Самые дорогие.

— Ни как праздник, какой намечается?

— Намечается, — коротко ответил солдат.

Сколько они не искали, сколько не ворошили убогий скарб ведьмы, ничего ценного найти не могли, Сыч с одним стражником в подпол лазил — все бестолку. Только травы сушёные, коренья уродливые, всякий мусор, да гнилое тряпьё.

— Ну не знаю где ещё искать, — говорил Сыч, было видно, что он устал, — в подполе пусто, кости только. Если только копать начать. Знать бы, что искать хотя бы.

— Если бы знать, — задумчиво отвечал солдат, поднимая на палке гнилую тряпку, — ладно, Сыч, пали хибару, палить то ты вроде мастер.

— Добро, экселенц, сейчас сделаю.

Но всё вокруг было сырым настолько, что даже облитый мерзким жиром хлам плохо горел. Хибара ведьмы сильно дымила и разгоралась с трудом. Но всё-таки пламя победило. Когда весь дом был охвачен огнём, солдат сказал:

— Ладно, поехали домой.

Добравшись до Рютте, солдат заехал на пепелище, где нашёл управляющего и, с ним одного городского.

— А это кто? — Спросил он.

— Нотариус, — хитро улыбался Крутец, — я пригласил его, что бы он удостоверил пожар, и что больше никакой собственности у Хирша здесь нет.

— Вот как, даже пожар нужно удостоверять?

— С Хиршами по другому нельзя, на всё должен быть документ.

Волков поехал в замок и вдруг понял, что его жизнь изменилась. В замок ехал совсем не тот солдат, что ещё недавно въезжал в Малую Рютте. Не тот солдат встречал молодого коннетабля, который вот— вот погибнет. Он стал другим. Тот, прошлый, был отставным гвардейцем герцога де Приньи, да он был корпоралом, да правофланговым, да он был хранителем штандарта, но по большому счёту, для любого благородного он был никем. Особенно после отставки. А теперь… Теперь всё менялось. Он был почти самым главным здесь. И уж точно самым уважаемым. Его знали во всей округе. И барон не скрывал гордости, что у него есть такой коннетабль как он. Господа из соседних уделов, проезжая через Рютте приветствовали его как равного. Да как равного. Видимо весть о том, что ему будет даровано рыцарское достоинство разлетелась по округе. Да ещё и слава жёсткого и неутомимого стража приносила ему уважение. Но сейчас он поймал себя на мысли, что он едет домой. Да замок Рютте он уже воспринимал как дом. Как когда-то казармы гвардии, куда так хотелось попасть после долгого похода. И можно было бы считать себя счастливым, если бы не три важных дела: ему нужно было поймать вурдалака, это очень нужно для статуса. Тогда бы все знали, что он доводит дело до конца. А ещё ему нужно было поймать ла Реньи, это для себя, для спокойствия. Ему страшно неприятно было вспоминать, что его будущая жена, госпожа Хедвига, его буйная Ядвига крутила шашни с этим белозубым скоморохом, смазливым простолюдином. Он бы вывесил его на площади и был бы рад. А ещё ему нужно было пройти обряд посвящения и женится. Он был уверен, что преград для этого нет. И тогда и щит с гербом, и красавица жена с приданым — всё его. Всё его!

Они с бароном сидели в зале возле камина, разглядывали золочёные шпоры и великолепное алое сюрко.

— Роскошь, — гладил бархат барон, — сам бы такое носил.

— Не слишком ли? — Усомнился Волков. — Императорский цвет.

— Нет, то, что надо, а шпоры конечно дрянь, холоп ваш выбирал?

Солдат кивнул.

— Продадите потом, один раз одеть можно.

И тут в залу вбежал стражник. Встал. Стоял, ждал, пока на него обратят внимание.

— Что тебе? — Спросил барон.

— Я до господина коннетабля.

— Слушаю, — сказал солдат.

— Жидёнок приехал, буянит в донжоне.

— Буянит? — Удивился барон. — А что ж ему нужно.

— На месте его сгоревшего трактира, управляющий строит ваш трактир, — произнёс солдат, поднимаясь из-за стола, — не волнуйтесь, господин барон, я разберусь.

Когда солдат вошел в донжон он увидел молодого Гирша. Тот был вне себя, стоял у стола, размахивал руками. Зато Крутец, сидевший за столом, был абсолютно невозмутим.

— Думаете, я дурак?! — Орал Гирш. — Я не дурак! Все это ваших рук дело! Ваших!

— Суд нашего сюзерена, принца Карла, неподкупен, — меланхолично отвечал Крутец. — Подайте в суд.

— Думаете, я дурак?! — Снова повторял Гирш. — Как еще суд? Вы воры! Просто воры! Вы просто украли у меня деньги!

— Вам придется доказывать это в суде, — невозмутимо заметил управляющий. Он почти улыбался в лицо юному Гиршу.

— Не сметь! — Заорал тот. — Не сметь скалиться! Ты вор!

— Я попросил бы вас не разговаривать в таком тоне, — мягко говорил Крутец. — Иначе стража выкинет вас отсюда.

— Выкинет?! Да я за этот трактир заплатил сто двадцать талеров! Сто двадцать! А ты хочешь меня выкинуть?!

— Сто двадцать? — Искренно удивился Крутец. — Сто двадцать таллеров трактир приносит за год, вы купили его очень дешево. Интересно, почему хозяин продавал его вам за такие малые деньги?

— Не твое дело, вор!

— Возможно, это был рискованный актив, — продолжал управляющий. — Вы рисковали, Гирш, связываясь с таким человеком, как наш трактирщик. Ваш трактирщик был должен коннетаблю. Вы знали об этом, он вам об этом сказал?

— Я повторяю, ты вернешь мне все деньги, проклятый вор! — Взвизгнул юноша.

— А ну, успокойтесь, — твердо сказал Волков. — Иначе я велю выбросить вас отсюда. Бесчестно.

— А-а, вот еще один вор, — заорал Гирш, заметив коннетабля. — Вся шайка в сборе. Я требую вернуть мои деньги!

— Какие твои деньги, жид? — Холодно спросил солдат.

Он знал, что мальчишка не в себе, поэтому пытался сдерживаться, но юный Гирш по юности своей этого не понимал.

— Мои сто двадцать талеров, что я отдал за мой трактир! — Орал он и зачем-то начал размахивать пальцем перед лицом солдата. — Который вы сожгли, проклятые воры! Где мои сто двадцать таллеров!?

— Твои сто двадцать талеров, жид, — холодно продолжал он, — там же, где и мои тридцать пять. У Авенира бен Азара. В прошлую нашу встречу я спросил, как его найти. Напомнить тебе, что ты мне ответил?

— Ах, вот, значит как, вы ведете дела, — Гирш успокоился и заговорил заметно тише.

— Мы с вами здесь никаких дел не ведем, — спокойно произнес управляющий. — Ваш трактир сгорел. Мы в этом не виноваты. Если считаете по-другому, подавайте в суд.

— Вы просто свиньи! — Снова заорал Гирш. — Бесчестные свиньи! Гойская банда свиней! Вы еще не знаете, с кем связались, гойская сволочь!

— Жид, — произнес солдат, — лучше тебе замолчать. Еще одно слово — и ты пожалеешь.

— Не пугай меня, свиноед гойский, ублюдок.

И тут даже он понял, что переборщил. Он замолчал. Все это происходило в донжоне, переполненном людьми. Здесь были и стражники, и дворовые. Люди собирались, чтобы посмотреть на скандал. И все слышали слова юного Гирша. Теперь они ожидали, что будет. Если бы все это было сказано наедине, возможно, Гиршу бы сошло с рук, он отделался бы парой оплеух и двумя-тремя ударами палки, но теперь так просто закончить дело Волков уже не мог. Солдат указал на Гирша пальцем и произнес:

— Стража, взять его.

Повторять было не нужно. Двое стражников тут же вскочили из-за стола, схватили мальчишку, выломали его руку, согнули. Возница, что привез Гирша, попытался было вступиться за господина, но еще один стражник не милосердно ударил его древком копья в лицо. Тот свалился на пол.

— Гой, вор, свиноед, — кряхтел Гирш, когда стражники крутили ему руки.

— Сержант, у тебя кнут готов? — Спросил Волков.

— Как всегда, господин, — отвечал сержант Удо.

— Десять раз ему будет мало, давай пятнадцать, на площади.

— Ублюдок! — Завизжал Гирш.

— Двадцать, — добавил Волков. — А гавкнешь еще что-нибудь — получишь клеймо на морду.

Гирш пытался посмотреть на солдата и, увидев его ледяное лицо, понял, что тот не шутит. Больше ничего не сказал. Сержант и стражники выволокли мальчишку из донжона.

— Может, нужно было его в подвале подержать? Он и успокоился бы. — Предложил Крутец. — А так мы с ним строго.

— Мы с ним слишком мягко, — сквозь зубы отвечал солдат. — Надо было ему язык отрезать, но сегодня я очень милосерден. Потому что скоро меня посвятят в рыцари, и я не хочу омрачать праздник дерьмом и кровью этого животного.

— Поздравляю вас, господин коннетабль, — сказал Крутец. — Вся Рютте ждет вашего повышения.

— Раз вся Рютте ждет, — произнес Волков, подумав, — значит, у всей доброй землю Рютте будет праздник. Мы устроим фестиваль для мужиков. Я устрою за свой счет.

— Зачем? — Удивился управляющий. — Они вас и так боготворят, вас все любят.

Он не знал, что солдат, возможно, скоро станет не только рыцарем, но и господином Малой Рютте. Если, кончено, барон отдаст Ядвигу за солдата. И Волков хотел, чтобы мужики со всей округи, особенно свободные, знали о нем, как о щедром и добром господине. Все это солдат не стал объяснять управляющему, а просто произнес:

— Парка коров на жаркое, пять свиней, два десятка куриц, пуд сыра и пуд колбасы, пять бочек пива и браги, детям пряники, незамужним девкам ленты. Подготовьте все это к следующему воскресенью.

— Господин коннетабль, фестиваль талеров на пять получается, — чуть замялся управляющий. Сейчас в казне нет денег. Я мужикам за рубку леса дал, кузнецу за скобянку, все деньги на новый трактир идут.

— Вы, что, не слышали? Я же сказал, за мой счет.

Глава двадцать третья

Агнес стала много спать. После того, как она заглядывала в шар, девочка шла в людскую, и, не поев, ложилась спать. Спала долго, могла лечь днём и встать только утром. И ни клопы, ни блохи, что докучали другим, её не беспокоили. Волков велел её не трогать. А дворовые не могли понять, зачем коннетаблю эта косоглазая замарашка, ведь работать, она не работала, да и для постельных утех вряд ли годилась. Уж больно неказиста и костлява была.

Посыпаясь, Агнес долго молилась, потом ела — много и жадно, всё, что не дадут, иногда тихо разговаривала с коннетаблем, который задавал ей только один вопрос: как найти вурдалака?

— Ведьма звала его господином, — говорила Агнес.

— Ты мне это уже говорила. А где она сама, знаешь?

— Нет, знаю, что далеко. Не вижу её и не слышу.

— Ушла, значит, — задумчиво произнес солдат, — может, и господин её ушел?

— Может, — девочка пожала плечами.

Волков видел, что почему-то девочка не любит рассказывать о том, что видела в шаре. Каждое слово приходилось тянуть из неё клещами. Наверное, потому что, девочка стеснялась, по этому, он и не позволял ни кому присутствовать при этих разговорах, кроме монаха. А монах сидел рядом и слушал. Он всегда молчал, когда коннетабль говорил с Агнес. А на этот раз он произнес:

— Значит, мы больше ни кого не знаем, кто мог бы знать, где прячется вурдалак?

— Я не знаю, — сказала Агнес, — шар не показывает.

— А как же вы узнали про ведьму, до того, как к нам попал шар, — продолжал спрашивать монах.

— Сыч видел, как её сынок принес письмо трактирщику, а трактирщик написал письмо в замок. Видимо, к молодой госпоже.

— А шар не говорит о госпоже Хедвиге ничего? — Не отставал брат Ипполит.

— Говорит, — недовольно ответила Агнес. — Говорит, что наш коннетабль мечтает о её заднице.

— Что? — Волков нахмурился и глянул на девочку.

— Стекло говорит, что вы и во сне, и наяву алчите госпожу Хедвигу, — сказала Агнес.

— Прикуси-ка язык, — сказал Волков. — Разговорилась.

— А ещё что шар говорит про неё? — продолжал монах.

— Больше ничего, — ответила девочка.

— Я не алчу госпожу Хедвигу, — сказал солдат.

— Мне и монаху можете врать, — резонно заметила Агнес. — Да и себе можете врать, а вот стеклу вы не соврете! Вы о ней всё время думаете. И про приданное думаете. У вас все мысли только, что мертвеца поймать и на ней жениться.

— Прикуси язык, — сухо повторил коннетабль, холодно глядя на девочку, — Ишь, разговорилась. Слушаю тебя, пока вурдалака не поймали. А как поймаю — пойдешь в трактир — лавки за пьяными мыть. — Лицо девочки сразу переменилось. Она заметно испугалась.

— Простите, господин.

— Повтори-ка, — сказал солдат.

— Простите, господин.

— Как ты меня называешь?

— Господином.

— И не забывай об этом.

— Да, господин.

Монах, пытаясь замять неловкую ситуацию, продолжил:

— Значит, у нас есть подозрения, что госпожа Хедвига получила письмо от мертвеца?

— Вряд ли от него,… Скорее, письмо было от ла Реньи, — отвечал солдат.

— А ведьма, точно знала о вурдалаке? — вслух размышлял монах.

— Агнес так говорит, — сказал солдат.

— Стекло так говорит, — поправила его Агнез.

— Да, стекло… — задумчиво произнес Волков, — хотя, всякое, быть может. Мне такие мысли о госпоже Хедвиге самому в голову приходили.

— А с чего же вам такие мысли в голову приходили, что молодая госпожа с вурдалаком знается? Не возможно такое, — вслух размышлял Иполит.

— Я у дезертиров письмо нашел на ламбрийском, а здесь вроде никого нет, кто ламбрийский знает. Кроме служанки госпожи Хедвиги. По этому, на них и думал.

— А это та здоровенная женщина, которая с госпожой ходит? — догадался монах.

— Да, вроде она из Ламбрии или из Фризии. В общем, из тех краёв.

— А я тоже из тех краёв, — произнес монах, — я тоже ламбрийский знаю.

— Знаешь?

— Конечно, у нас в доме все на двух языках говорили. А у вас, господин коннетабль, то письмо сохранилось?

— Сохранилось, — Волков полез в кошель и достал порядком потертый кусок бумаги, передал его монаху, тот, развернув бумагу, стал читать сразу переводя: «Сопляк узнал про склеп, предупредите господина из склепа. А с сопляком разберитесь, иначе донесет. Но так разберитесь, что бы никто ничего не подумал».

— Склеп? — удивленно спросил Волков, — А разве это слово, — он ткнул пальцем в записку, — не «мельница»?

— Да нет же, господин, — монах был уверен, — мельница — это mulino, а la cripta — это могила, склеп.

— Ты уверен? — Волков встал с лавки.

— Конечно, у сеньора Причелли в долине был свой фамильный склеп. Его так и называли — la cripta famiglia.

— Дьявол, — выругался Волков он не верил в такую удачу и свои глупые оплошности., — А я все мельницы от подвалов до чердака обыскал! Сержант, собирай людей! Запрягай телегу, седлайте коней. Поедем, одно местечко проверим. Йоган, не спи: арбалет, доспехи. Сыч, жир бери, мало ли, что жечь придется. Брать всё лучшее оружие! Один, кто ни будь, сходите за бароном, добрый воин нам не помешает! Будем молить Бога, что б он был там.

— Куда едем, господин? — спросил сержант.

— К старому кладбищу, проверим там кое-что… управляющий, соберите двадцать мужиков покрепче, вдруг пригодятся.

— Хорошо, господин коннетабль, — управляющий встал.

— И Клауса с собаками мне, может понадобиться.

— Большая охота? — Спросил сержант.

— Очень на то надеюсь.

Волков был взволнован. Такое же волнение последний раз он ощущал перед крупным сражением.

Коннетабль собрал всех, кого смог, даже мужиков с собой набрал. Ёгану и Сычу выдел кольчуги и бригантину, алебарду сержанту, раздал свое оружие стражникам, объяснив им, что для них будет лучше умереть, чем его потерять. Народу было двадцать человек, а вот барона не было, он уехал к родственникам жены, Волков не хотел его ждать, слишком часто он слышал разговоры о том, что именно барон ловит упырей, а не он. Вурдалака он хотел поймать самостоятельно. Они двинулись. Солдат на коне не ехал, валялся в телеге вместе с монахом, заставляя того еще и еще раз перечитывать главы о гул магистрах. Монах читал:

— «Зело быстр он и силен, но то все в ночи. В день солнечный он слабее, чем ночью, но и днем не найдется трех мужей добрых в добрых латах и с добрым оружием, что его одолеют, ежели нет у них оружия из серебра первородного, а ночью он видит не хуже кошки. А днем видит плохо, а ежели на солнце, так совсем не видит. А вот слышит он и днем, и ночью хорошо, как птица ночная, и любой шепот слышит на тридцать шагов. А днем он прячется от солнца в подполы и пещеры, а ночью ходит, где пожелает. А чтобы взять его, надобно вызвать его на солнце и там рубить его топорами или колоть первородным серебром. Или жечь его, связав. Или быть голову и кость его молотом или клевцом».

Волков слушал внимательно, Сыч, сидевший на передке телеги, тоже. Даже Ёган и сержант, ехавшие рядом верхом, прислушивались.

— Господин, — сказал сержант. — Нам, что ж, придется к нему в склеп лезть?

— За погибелью? Нет, будем звать его на солнце. Если не удастся убить болтом с серебром, стражники будут его колоть копьями, чтобы обездвижить, а мы будем рубить. Попытается бежать — будем травить собаками, чтобы выдохся. А если не вылезет из склепа, нарубим хвороста до крыши, обольем жиром и подожжем.

— Добрый план, — произнес сержант.

Волков видел, что все, кто слушал разговор, почувствовали себя уверенней, ведь их командир знал, что делать, хотя сам он до сих пор и понятия не имел, сработает ли его план, но он знал главное: командир должен излучать уверенность, поэтому он всячески скрывал волнение, которые его ни на секунду не покидало.

— Ну, что замолчал? — Сказал Волков монаху. — Читай дальше.

— «А бить его нужно пешими, — начал читать монах. — Ибо кони его боятся, и от вони его кидаются от него, и всадника бросают наземь, и не слушаются. И только лишь добрые рыцарские кони с добрым всадником устоят пред магистром де вурер кадаврум» — монах оторвался от чтения и пояснил: — то есть пред сеньором трупоедов. Вроде, мы двоих его слуг убили, но у него может быть третий трупоед.

— Молим господа, чтобы третьего не было. — Сказал Волков. — Читай дальше.

— Так, все. Следующая глава про его слуг, упырей, трупоедов.

— Ну, тогда читай снова про их господина.

Монах перелистнул страницу и снова начал читать.

Доехали. Стали от кладбища к западу. Волков вылез из телеги, Ёган и Сыч помогли ему надеть доспехи. Волков не особо раздумывал, одевал все, что только можно и бугивер, и поножи, и наголенники, и латные рукавицы, шлем. Все остальные готовились тоже. Даже мужики, те, что пришли с топорами, рубили себе колья. Все должны были идти пешими в болото, кроме солдата. Не мог он в доспехах и с больной ногой идти покалено в воде и тине, а в своем коне он почти был уверен. При первой встрече с вурдалаком конь дурковал, но при последней уже вел себя спокойно.

Раньше, Волков, даже в доспехе, он мог запрыгнуть в седло, не пользуясь стременами, но те времена ушли, наверное, навсегда. Теперь он брался за луку седла двумя руками, только так он мог опереться на левую больную ногу, а правую встать в стремя, которое придерживал Ёган. Потом он не без труда перекидывал ногу через коня, но даже там он не мог попасть больной ногой в стремя, если его не держал Ёган.

Да, командир, ведущий своих людей в бой, не должен так садиться на коня. Так на коней садились немощные старцы, но другого командира у этих людей не было, и люди это знали. Он оглядел всех своих людей, и стражников и простых мужиков. Они тоже смотрели на него. Смотрели с верой, люди не сомневались в нём, это же был их коннетабль. Их смелый и непреклонный коннетабль. И Волков заговорил спокойно и твёрдо:

— Сержант, ты с двумя своими людьми, и двумя мужиками, идёшь справа от меня, в десяти шагах. Копья вперёд, ты сзади, мужики рядом с тобой. Ёган, Сыч, вы и два стражника идут слева от меня, стражники с копьями вперёд, вы сзади, вы трое, — волков посчитал пальцем трех стражников, — передо мной, копья вперёд, идёте шагом не спешите и не пятитесь. Я буду сзади вас, ты, — солдат указал на самого старого, и самого опытного из стражников, — сзади с Клаусом и мужиками в пяти шагах за мной. Следи, чтобы мужики не побежали, чтобы не случилось, держитесь за мной, и говорю всем, слушайте меня, всё время слушайте меня. А вы, — он снова обратился к самому старому стражнику, — не вздумайте отстать.

— Не отстанем, господин, — заверил тот.

Егерь Клаус, тоже заверил коннетабля.

Его люди волновались, это было заметно, это было нормально. Главное что бы они верили в него, и тогда всё должно получиться. А они вроде бы верили, выполняли всё, что он сказал, суетились, малость бестолково, но старались.

Волков достал топор, с которым никогда не расставался и протянул его монаху:

— Держи. Слушай внимательно, не знаю, как всё сложится, но если кровососа удастся вытащить на свет, ты должен кинуть топор в него.

— В кого? — удивился монах, беря оружие. — Я не попаду!

— Слушай меня, болван, нужно просто кинуть в него топор и всё. — Говорил Волков тихо, что бы другие не слышали. — Просто кинешь в него, отвлечёшь внимание. Нужно будет отвлечь его. Понял?

— Я попытаюсь.

— Не надо пытаться. Нужно кинуть топор в вурдалака, понял?

— Да, я кину топор в вурдалака, господин.

— Слушай внимательно, — продолжал солдат тихо, чуть склоняясь с коня, — ты кинешь топор, когда я вытащу ногу из стремени, будешь стоять справа от меня и следить за ногой. Я вытаскиваю — ты кидаешь. Понял?

— Да, господин, — монах подбросил топор, — я всё понял.

— Ёган, арбалет, — скомандовал Волков.

Ёган молча передал ему уже взведённый арбалет на ложе, которого уже лежал болт с серебряным наконечником.

Солдат проверил оружие и закричал:

— Копейщики, в морду не колоть, в ляжки тоже, только брюхо, только пах. Длинным выпадом, что бы насквозь, мне нужно, что бы вы его прокололи как кабана и держали, пока мы будем его рубить. Кто верует в Господа нашего — читайте молитвы.

Он осенил себя святым знамением. Его люди делали то же самое. Шептали молитвы, многие подходили к монаху, тот наскоро благословлял их. Становились в боевой порядок.

— С Богом, — крикнул солдат. — Пойдёмте и убьём эту тварь, вернём её обратно в ад.

Они пошли в болото. Шли они то по щиколотку, то по колено в грязи к центру кладбища, обходя покосившиеся надгробия. Туда, где в тумане темнел склеп. Шли не спеша, как положено, держались вместе, не разбегаясь. Все молчали, все были напряжены, даже собаки, бредя в воде почти по живот, не лаяли.

И тут, за порывами ветра, облака разлетелись, и вдруг пришло солнце.

— Вот, видите? — Сказал солдат громко, — кого-то из вас, чертовых грешников, Господь еще слышит, он послал нам солнце.

Люди тихо радовались. Глядели на солнце и на коннетабля.

— Молитесь, добрые люди, о том, что бы адская тварь была там, но не сбежала.

Вскоре они подошли к склепу. Он был старый, черный, без лишних украшений, только крест на стене да дверь из железных прутьев. Камни его старые поросли мхом.

— Господин! — Крикнул один из стражников, что шел справа рядом с сержантом. — Глядите!

Волков поглядел, куда указывал стражник и увидел, что у поваленного надгробия из воды торчали не то женские, не то детские ноги, серые от разложения.

— Ну, вот, — сказал солдат, — кажется, мы его нашли.

— Конечно, он здесь, — крикнул Сыч. — Чувствуете, трупьем воняет?

— Пошли, — солдат взмахнул плетью, и его люди двинулись вперед.

А солнце разгоняло туман, светило не через облачка, не лучиком, а жарило во всю мощь солнцем уходящего лета. Оно осветило мерзкое, запущенное, старое кладбище, разогнало туман, а заодно и мрачное предчувствие смерти. Перед ними было просто замшелое и мрачное здание, сложенное из огромных камней. В двадцати шагах от склепа Волков поднял руку, приказывая остановиться.

Все стояли тихо, даже собаки понимали, не лаяли. Все ждали, что будет делать командир. А коннетабль крикнул:

— Эй, кровосос, я знаю, что ты нас слышишь! Выходи, мы пришли за тобой!

Он не знал наверняка, но очень, очень надеялся, что вурдалак там. Самое страшное, то, чего он больше всего боялся — это то, что склеп окажется пуст.

— Я знаю, что ты там! И не надейся, я не полезу в твою могилу. Я привел достаточно людей, чтобы нарубить хвороста и дров. Я завалю дровами весь склеп по самую крышу. Я привез бочку жира, я запеку тебя как гуся в печи!

Он замолчал, но ничего не происходило. Светило солнце, было тихо, даже птицы не пели.

— Ну, что ж, значит, быть посему, — кричал солдат.

Надежда на то, что вурдалак там, у него таяла, но отступать он был не намерен. И Волков крикнул мужикам, что были сзади:

— Эй, вы, рубите жердины, подопрем дверь. Запечем этого гуся.

И тут, напугав многих, заунывно и страшно заскрипели старые петли. Дверь из железных прутьев с грохотом ударилась о стену склепа, распахиваясь настежь. И из склепа вышел он, вурдалак остановился, щурясь на солнце по колено в воде. Это был молодой белокурый абсолютно белокожий красавец, его штаны были изрядно потрепаны, а рубаха, некогда белая, была серой и буро-черной на груди и животе. Солдат даже думать не хотел, сколько человеческой крови засохло на этой рубахе. Вурдалак, продолжая, щурится от солнца, пошел навстречу людям, он улыбался. Остановился в десяти шагах прямо перед копейщиками, что стояли перед Волковым. Его зубы были на удивление белы, сам он был бледен, грязные волосы до плеч и никакой растительности на лице.

— Вот, вы какой, коршун-ворон! — Произнес он звонко и отчетливо. — Снимите ка шлем, коннетабль, а то за ним и бугивером я не вижу вашего лица.

И тут Волков неожиданно заметил, что люди его стали волноваться, стали шептаться и смотреть на своего коннетабля.

— В чем дело? — Видя замешательство среди людей, рявкнул солдат. — В чём дело?

Стоявший перед ним стражник повернулся к нему и произнес с испугом:

— Так это наш молодой барон…

— Какой еще барон? — Не понял Волков.

— Наш молодой барон, сын нашего барона, что сгинул на войне.

— Вы удивлены, коннетабль? — С усмешкой произнес вурдалак. — Холопы узнали меня. Сержант, ты ведь тоже меня узнал?

Волков глянул на сержанта. Тот смотрел на вурдалака с ужасом и удивлением. И тут коннетабль почувствовал себя неуверенно. И от души пожалел, что не дождался барона. Он даже представить не мог, что сержант может выглядеть таким растерянным. И он сразу понял, что нужно что-то делать.

Из-под шлема и бугивера докричаться до кого-то непросто. Железо глушит голос. Солдат это знал и знал, что докричаться нужно. Поэтому заорал изо всех сил:

— Они тебе не холопы! Они люди барона фон Рютте! А ты — кровосос. С тех пор, как ты решил стать кровососом ты перестал быть наследником фон Рютте. Даже если ты им когда-то был! Теперь ты бешеная собака. Ты вне закона.

И тут случилось ужасное.

— Ты — недоумок! — Заорал вурдалак, разевая огромную пасть. В этом оре слышался визг и скрежет.

Все, кто слышал его, вздрогнули и попятились, а конь под Волковым взбрыкнул и заплясал, попытался развернуться, чтобы сбежать. Волков натянул поводья изо всех сил, а вурдалак не успокаивался, продолжая скрежетать:

— Неужто ты думаешь, что я, сын барона и рыцарь, стал бы пить кровь по своему желанию?!

— А ну-ка стали ровно! — Заорал солдат на своих людей. — Копья на врага, не бойтесь его.

Сам он, уже усмирив коня, похлопывал его по шее.

— Тихо ты, волчья сыть, тихо.

Убедившись, что все стоят, и никто не бежит, он крикнул:

— Мне все равно, как ты стал кровососом. Ты — порождение ада, губитель душ! Ты убивал детей и баб, а, значит, ты более не рыцарь! Даже если и был им когда-то. Все, что я могу для тебя сделать, так это предлагаю тебе сдаться и отправиться на суд к барону! Стань на колени, заведи руки за супину. Тогда я не буду тебя убивать, а отдам тебя барону или церковному фогту, чтобы они судили тебя.

— А ведьма говорила, что ты умный, — вурдалак засмеялся. — А ты тупой как свинья. Сегодня я тебя убью, но перед тем, как убить тебя и выпить твоей крови, я объясню, что произошло со мной.

— Мне это не интересно! — Крикнул Волков.

— Я это не тебе расскажу, а людям, что пришли с тобой. Вы же помните меня, да?

Все молчали. Смотрели на него и боялись шевелиться.

— Вижу, что помните. — Вурдалак улыбался, он был доволен производимым им впечатлением. — Вы знаете, что я поехал на войну. И, к сожалению, в первой же мелкой стычке я получил небольшую рану. Мне поранил ступню левой ноги. Я даже к лекарю обращаться не стал. Думал, пустяки. Через неделю рана не затянулась, а через две недели края раны стали черными, а нога красной, я чувствовал себя все хуже. И тогда я пошел к лекарю, а тот сказал, что ногу надо отрезать, причем по колено. Как мне, молодому рыцарю, остаться без ноги? Я не хотел с молодости быть калекой. Я стал искать лекарей, что бы вылечат ногу. И находил. И они лечили. Брали деньги и лечили. А потом сбегали. И когда я уже трясся в лихорадке, а чернота покрыла всю ступню, я решил ехать домой и поехал. Как-то вечером, я и мои люди не успели найти ночлег. Мы остановились на опушке около леса, а ночью началась гроза, и на нас напали дезертиры. Это были дезертиры, уж слишком у них было хорошее оружие. Мы начали с ними драться, а утром я очнулся у крестьянина дома. Без коня, без денег, без оружия и слуг. Я был один и умирал. Валялся на лавку в крестьянской избе, прикрытый рогожей. Своими стонами я изводил всю крестьянскую семью, объедал их и подыхал. И вот в одно утро крестьянин привел человека. И человек сказал, что вылечит меня, — вурдалак поднял левую ногу, продемонстрировал ее всем. — И он не соврал, он вылечил. Только предупредил меня, что после лечения я не буду прежним, но мне было все равно. Я готов был на все. Я был согласен на все, лишь бы мучения прекратились. И он укусил меня в горло, а когда я очнулся, жара уже не было, и нога совсем не болела.

Сын барона, если, конечно, это был он, замолчал.

— Очень жалостливая история, — заорал Волков. — Я почти что плачу, только, чувствую, крестьянин привел к тебе не человека, а кровососа. Такого же, как ты сейчас. И вот, я думаю, а той тварью, что тебя укусил, был случайно не ла Реньи?

Вурдалак молчал пристально глядя на коннетабля.

— Эй, молчишь? Я, что, угадал? Да, угадал, в общем, хватит болтать, кровосос, становись на колени, иначе мы убьём тебя.

— Холопы! — Опять завизжал вурдалак. — Повелеваю, убейте этого ублюдка, или я убью вас всех! Слушайте своего господина!

Визг этой твари въедался в мозг и деморализовал. В этом визге Волков чувствовал лютую ненависть к себе. Как будто она адресовалась именно ему.

— Слушайте меня, своего господина! — Визжал людоед. — Слушайте…

Конь снова заплясал под солдатом, а люди озирались растерянно, морщились, смотрели на коннетабля, не знали, что делать, ожидали и надеялись, что коннетабль знает, коннетабль сейчас всё скажет. Они не слушали вурдалака, они смотрели на коннетабля. Ждали его приказав. Люди были за него. Пока. И он понимал, что с кровососом нужно кончать. Уж больно опасен тот был. Но стрелять с коня, который волнуется, бессмысленно. Только болт потеряешь в грязи.

Волков стал успокаивать коня и орал одновременно:

— Не слушайте и не бойтесь его, он отринул Святую Церковь нашу, забыл долг рыцаря — защищать слабых, наоборот он жрал детей и баб, он больше вам не хозяин, он тварь, нелюдь, пес Дьявола.

Волков гладил и похлопывал коня, и тот вроде как угомонился. Стал, как положено боевому коню смирно, и почти не тряс головой. Тянуть больше не было смысла, что собирался делать людоед, не было понятно, он мог кинуться и в бой и бежать, и солдат решил стрелять.

Он вытащил ногу из стремени, ожидая, что монах кинет топор. Но ничего не произошло. Волков глянул на монаха, а тот стоял, разинув рот и уставившись на вурдалака, ещё и поигрывал топором. Волков пнул монаха в рёбра и зло зашипел:

— Уговор, дурень, помнишь?

Брат Ипполит поднял глаза на солдата, словно не понимал, о чём говорит тот.

— Не слушайте этого пса, — снова визжал вурдалак, — этот безродный ублюдок, приехал в землю нашу и командует тут как будто он тут господин…

Конь снова заплясал. А Волков видел, как пар поднимается над головой вурдалака. Эта тварь уже не могла ждать. И эта тварь двинулась вперёд, не спеша… Пока…

«Убьёт меня, все остальные разбегутся, — думал солдат, — ни кто не осмелится напасть на сына барона, даже если он нелюдь».

— Я ваш господин, — продолжал вурдалак, и орать и приближаться, — повелеваю вам — убейте чужака.

Надо было стрелять, но как в него стрелять, если конь не стоит на месте, а этот выродок неотрывно смотрит на него. Солдат решил спрыгнуть с коня.

И тут монах кинул топор. Как ни странно точно и сильно. Топор летел прямо в рыло нелюдя. Солнце светило ярко, людоед щурился, но всё равно всё видел. Он отмахнулся от летящего топора словно от мухи назойливой, откинул его от себя с такой же лёгкость, как девушки откидывают непокорную прядь волос. Одним движением. И хотел было оскалить великолепные зубы, в улыбке превосходства, как в голову ему, прямо в угол, между лбом и виском врезался болт. Волков выстрелил сразу, как только увидел взмах монаха. Конь не стоял ровно, но до вурдалака было всего несколько шагов. С такого расстояния он никогда не промахивался. А нелюдь среагировав на топор, пропустил выстрел. Теперь солдат ждал его реакции. А вурдалак всё-таки улыбнулся белозубо. И на глазах опешивших людей взялся за древко болта и с хрустом и чёрной жижей вытащил его из головы:

— Ты думал убить меня так, ублюдок, — крикнул он, улыбаясь во весь рот и отбросил палку с оперением в воду.

Реакция нелюдя насторожила солдата, но он ещё не потерял надежды:

— Если бы ты и в правду был на войне, людоед, ты бы знал, что ни стрелы, ни болты так из себя доставать нельзя. — Крикнул ему солдат. — Иначе наконечник останется внутри.

От головы вурдалака на солнце шёл пар, а он улыбался и двинулся на копейщиков, что стояли перед солдатом:

— Да плевать мне на твой наконечник, — визжал он. — Плевать!

«А вдруг и вправду ему плевать, — думал Волков, — тогда мне конец, людишки то разбегаться собираются. Думают, что его не убить».

Судя по всему так и было, а этот опять завизжал так, что кровь в жилах стыла, и снова двинулся на стражников. Люди стали поворачиваться, глядеть на своего коннетабля. Собаки сзади зашлись лаем и стали разбегаться, вырывая повода у егеря из рук.

— Господин, что делать? — крикнул один из мужиков.

Коннетабль пытался, что то кричать, навести порядок и успокоить людей, но его ни кто не слушал. Конь стал крутиться вокруг своей оси поднимая, бил ногами, тучи грязных брызг.

И тут вурдалак, щурившийся до этого от солнца, вдруг широко открыл глаза, остановился, и замолчал, словно прислушиваясь к чему-то. Застыл, а из чёрной дыры в голове выползла струйка белого дыма. Он зашипел, словно огромный кот, широко разинув пасть, и с силой сдавил виски руками. Так и стоял с широко открытыми глазами. Уже и солнце его не пугало.

— Что? — Крикнул солдат, останавливая, наконец, своего взбесившегося коня. — Голова заболела?

Теперь нелюдь, зажмурился изо всех сил, продолжал стоять.

— Заболела, — продолжал Волков, — говорил же тебе, нельзя оставлять наконечники в себе.

И тут вурдалак снова завизжал, да так, что один из стоявших перед солдатом стражников бросил копьё, закрылся руками, как будто руки могли защитить от визга, кинулся бежать по болоту. Визгом этой твари, как кипятком обдавало. Двое других растеряно оглядывались на коннетабля. Он захотел остановить бегущего, и ободрить своих людей, но тут конь его совсем взбесился, он встал на дыбы. Правая нога солдата была не в стремени, а на левую он опереться и не мог, удержаться в седле шансов не было. И, роняя арбалет, он с грохотом рухнул в грязь и воду.

С трудом подняв голову над водой, он смотрел отрешённо, как разбегаются дворовые мужики, догоняя скулящих от страха собак. А тварь всё визжала и визжала, и всё ближе и ближе. Так, что уже резало уши. А он барахтался в тине и грязи пытаясь найти твердую и не скользкую почву под ногами, что бы встать. И тут, чьи то сильные руки подхватили его, подняли. Это был Ёган:

— Господин, вы живы?

Волков был жив, и зол, уж он-то не собирался бежать, солдат вырывал из рук Ёгана секиру и сказал:

— Арбалет обронил, найди, — и двинулся навстречу вурдалаку, распихав сидевших на корточках, от страха стражников.

А тот остановился и визжал, зажмурившись, но уже не так громко и страшно. Всё ещё сжимая виски руками. А дыра у него в башке стала заметно больше, её края обуглились, и из неё шёл дымок. Тяжело шагая по чёрной болотной мути солдат подошёл к твари и забыв, что он может снова повредить, ещё не зажившее плечо, взял секиру в обе руки и вложил все силы в удар, всю свою злость. Он нанёс вурдалаку страшный удар. И плечо сразу заныло. У него было такое ощущение, что он рубанул старый, влажный дубовый пень. И что его удар бесполезен. Но визг, вдруг, стих, стало слышно как с криками и брызгами и шумом разбегаются его люди, лают собаки, ржут кони.

Вурдалак стоял и во все глаза смотрел на Волкова, даже протянул к нему правую руку, левая ключица с левой рукой у него было разрублены до соска на груди, из раны сочилась черная жижа.

— Ну, — сказал ему тот, — и кто из нас теперь тупой как свинья?

Нелюдь не ответил. Смотрел на солдата как то удивлённо.

И Волков, несмотря на ноющую боль в плече, ещё раз, со всего размаха рубанул вурдалак, на этот раз по башке.

Вурдалак безмолвно завалился на бок в чёрно-серую воду, от его притопленной головы шёл пар. А Солдат опустив секиру, огляделся вокруг. Кроме пары стражников, сержанта и Ёгана был ещё монах. Все остальные разбежались. Было тихо.

Все смотрели на него. Во взглядах людей Волков видел восхищение даже благоговение. Но ему было не до этого:

— Ты арбалет нашёл? — Спросил он у Ёгана.

— Да нашёл, нашёл, — показал оружие тот, — цел и невредим он.

— А конь мой где?

— Сейчас сыщу, — обещал Ёган.

— Господин как вы себя чувствуете, — разбрызгивая грязь, подошёл к нему монах, — вы упали с коня, плечо ваше цело.

— Плечо, — солдат пошевелил плечом под латами, — ноет.

— Вы убили вурдалака, нужно снять доспех, плечо поглядеть.

— Нужно топор мой найти, помнишь, где он упал?

— Сейчас найду, — обещал монах.

— А где остальные? — произнёс солдат, ещё раз оглядываясь вокруг.

— Разбежались, — ответил ему сержант.

— Надо эту тварь к телеге отволочь.

— Не волнуйтесь господин, всё сделаем. — Сержант подошёл к нему и забрал из руки секиру.

А Волков стоял и глядел в небо, щурился на солнце. Он и представить себе не мог, что может так радоваться солнцу. Если бы не боль в ноге и нытьё в плече он был бы сейчас счастлив.

Коннетабль не поехал в телеге, нога, конечно, болела но, лезть в телегу, где между вёдер с жиром валялся вурдалак, ему не хотелось. Он был накрыт рогожей, но его белая как полотно рука, свисала с телеги. Вернее сначала она была белой, а под солнцем рука становилась пунцовой. Мужики и стражники подходили, смотрели на руку, но под дерюгу никто заглянуть не решался. Так и шли.

Возница хотел было повернуть к деревне, но коннетабль окликнул его:

— Куда собрался?

— Так на площадь, — пояснил возница.

— Ты что дурак, хочешь повесить на площади сына барона?

Возница перепугался и направил телегу к замку.

Теперь солдат думал, как будет страдать барон, не будет ли упрекать его в смерти сына. И какие слова ему придётся говорить другу Карлу, возможно и оправдываться. Наверное, даже придётся съехать из замка.

Но все закончилось на удивление спокойно. Настолько спокойно, что солдату даже не верилось. Ему не пригодились все приготовленные слова и фразы. Барон спустился во двор, заглянул в телегу, осмотрел вурдалака, посмотрел ему в лицо, вернее, в часть лица, так как половина лица с левым глазом просто выгорела. Барон стоял у телеги, молчал, пока солдат пересказал ему историю о том, как молодой барон превратился в кровососа. Фон Рютте выслушал, а потом произнес спокойно и тихо:

— Похороните его, Фольков, — и, чуть помедлив и осознав, что место вурдалака не на кладбище, добавил: — найдите ему место. Хорошее место.

— Я все сделаю, господин барон, — чуть рассеянно произнес солдат.

— Вы молодец, Фольков, — сказал барон. — Вы настоящий рыцарь. Я рад, что встретил вас.

И пошел он к себе в покои, а все еще растерянный Волков остался стоять возле телеги. Ничего не понимая. И тут до солдата дошла мысль, он вдруг подумал, что не только госпожа Ядвига знала о своем братце, возможно, и барон знал о своем сыне. Волков готов был биться о заклад, что для барона убитый вурдалак не был неожиданностью. Солдата это почему-то стало сильно злить. Он захотел сказать пару слов барону. А барон уже ушёл. И дальше стоять во дворе коннетабль не мог, ломило ногу.

Непривычно было просыпаться от того, что в окно светит солнце. Оно встало уже давно, а солдат все еще валялся в постели, не спеша вылезать из перин. По сути, дел для него больше и не было. Вурдалака похоронили за околицей с мечом и доспехом, со всеми рыцарскими почестями. Крест на его могиле поп ставить не велел. Крутец пообещала привезти на могилу большой камень, а барон даже не пришел на похороны сына. Наверное, он его уже давно похоронил. А солдата, валявшегося в перинах, посетило чувство, которое он давно не испытывал. Это было чувство мира. Чувство отсутствия войны, когда измотанный бесконечными стычками солдат вдруг чувствовал, что ему больше ничего не угрожает, враг повержен. И теперь он может лениться в приятном ожидании своей доли добычи, и при этом у него, если не вставать с кровати, ничего не болит.

Ёган принес ведро теплой воды, и только тогда Волков выполз из постели. С удовольствием мылся, надевал чистую одежду и, не замечая слабой боли в ноге, спустился во двор, где увидел Агнес. Она издали ему поклонилась.

— Доброго утра вам, господин.

— Здравствуй, здравствуй, тебя кормили?

— Да, господин. Управляющий велел давать мне еду, пока не откроется новый трактир.

— Хорошо, — сказал солдат, но, видя, что девочка продолжает идти за ним, спросил: — что еще?

— Хотела узнать, не надо ли чего? Может, нога болит? Могу боль зашептать.

Солдат остановился, пристально посмотрел на нее:

— А кто тебя этому научил?

— Бабка моя. Всегда, когда кто-то из детей убьется, она и кровь, и боль заговаривала.

— Да? А что ты взамен хочешь?

Девочка молчала, смотрела на него. И он сказал:

— Забудь про шар. Это сатанинский глаз. Монах в книге прочел, что он пьет жизнь из тех, кто в него глядит. Я его разобью.

— Не бейте его, господин. Коли нельзя в него глядеть, я и не буду. А коли понадобится — я в него гляну и все увижу, пусть цел будет.

— Иди, — сухо сказал солдат.

Она поклонилась, а он пошел завтракать в донжон. А после завтрака велел седлать коня, а потом поехал с Ёганом в Малую Рютте, смотреть то, что уже считал своим.

Они ездили весь день, смотрели поля, смотрели хлипкие хаты мужиков, кое-какой лес, заодно нашел хорошее место. Это был небольшой холм, что лежал между деревней и рекой. Ёгану, болтавшему без умолку о хороших и плохих сторонах Малой Рютте, он ничего не сказал, но именно на этом месте он решил построить дом. На замок, конечно, денег у него не было, даже самый маленький замок стоил бы пару тысяч талеров. А вот добрый двор с большим хлевом, большим амбаром и главное — с большой конюшней, он готов был ставить. Место было хорошее. И Малую Рютте, и реку, и дорогу на монастырь было прекрасно видно. Ему все очень нравилось, оставалось дело за малым — нужно было жениться на госпоже Ядвиге. Да, она была дикая, как волчица, но ему настолько нравилось приданное, что он женился бы на волчице. Тем более если волчица настолько прекрасна. Солдат готов был привести ее в свой дом хоть в мешке, хоть в корзине, хоть в цепях. И тут он неожиданно понял, что у него нет прислуги для дома. Один Ёган не смог бы уследить за тем хозяйством, что он собирался завести. Для большого хозяйства нужны умные и опытные слуги.

Волков поехал в замок, размышляя о многих вопросах, о которых думаю рачительные господа. И во дворе замка он опять увидел Агнес. Она болтала с дворовой девочкой, что была при коровнике. Солдат позвал ее и, войдя в донжон, подвел Агнес к управляющему Крутецу.

— Господин управляющий, эта девица будет мне надобна.

— Хорошо, велю кормить ее, — сразу сказал управляющий.

— Того мне мало. Прошу пошить ей два новых платья. Одно простое и крепкое, второе доброе, как для госпожи. И нижние платья, что бы были. И все что нужно там для девицы. И обувь.

— Деревянную? — Спросил Крутец.

Он не был ни удивлен, ни обескуражен, раз коннетабль просит, значит, так надо. Любое пожелание коннетабля для всех окружающих, и для управляющего тоже, было законом.

— И деревянную, и добрую, кожаную. Такую, как носит служанка госпожи.

— Хорошо, господин коннетабль, — сказал управляющий.

И тут солдат произнес фразу, которая удивила всех присутствующих в донжоне, всех, без исключения, и Крутеца тоже:

— Монах, научи ее грамоте.

— Ее грамоте? — Удивился монах.

— Да, псалмы она запоминает. Может, и грамоту осилит. И счету научи. Она хвалилась, что умная. Может, оно и так.

— Хорошо, господин, — сказал брат Ипполит.

— Сегодня начни, — сказал солдат, подталкивая к монаху девочку.

— Хорошо, господин, — повторил монах всё ещё удивленно.

А Волков полез в кошель и достал оттуда пригоршню меди, кинул ее на стол:

— Купи себе гребень, чепец, мыло и что там еще вам нужно, и помойся вся, а волосы особенно, больше грязная не ходи. Не терплю грязь.

Девочка с открытым ртом сгребла пригоршню меди со стола. От удивления и растерянности она даже не поблагодарила его. Солдат повернулся и, хромая, пошел к барону. Только во дворе девочка догнала его, схватила правую руку, поцеловала и произнесла:

— Спасибо вам, вы господин мой!

— Запомни то, что ты сейчас сказала, — ответил Волков.

Следующим утром он надел лучшую свою одежду, новые сапоги, самую дорогую ламбрийскую кольчугу, и, позвав с собой сержанта и управляющего, поднялся к барону. Тот был удивлён появлением главных своих людей в столь ранний час, но принял их. Волков вышел вперед и встал в трёх шагах от кресла барона и начал с поклоном:

— Господин, наш Карл Фердинанд Тилль барон фон Рютте при сержанте вашем и вашем управляющем я, Яро Фольокф, ваш коннетабль и отставной корпорал и правофланговый гвардии, и охрана штандарта герцога де Приньи спрашиваю вас: Готовы ли вы отдать мне в жёны вашу дочь вашу Хедвигу Тилль в награду за дела мои в земле вашей?

Барон смотрел на солдата с неприязнью, что было для того неожиданностью.

А потом произнёс с раздражением:

— Фолькоф, какого дьявола, что за балаган?

Солдат чуть растерялся и, думая, как ответить, молчал, и сержант с управляющим молчали.

— Вам что, мало моего слова, — продолжал барон, — вы приволокли свидетелей? Я, по-вашему, купчишка, что ли? Вы бы ещё нотариуса притащили бы!

— Всё должно быть по правилам, — всё ещё неуверенно продолжал солдат, — просто я хотел знать отдадите вы мне в жёны Хедвигу Тилль, вашу дочь?

— Да. Говорил же это вам. Как только получите рыцарское достоинство — сразу назначим дату свадьбы.

— Господин мой, — продолжил Волков, он чувствовал себя неловко, но хотел довести дело до конца, — а дадите ли вы в приданное за дочерью своей деревню малую Рютте и весь клин земли, лесов и лугов, что идёт вдоль реки почти до монастыря?

— Да-да, — барон раздражался ещё больше, отвечая, так как будто хотел побыстрее, закончить этот разговор, — всё как обещал, и золото тоже.

— Благодарю вас, господин барон, — солдат низко поклонился.

Они вышли на улицу, Волков перевёл дух, уж больно неприятный получился разговор. Он не мог понять перемены в настроении барона, а перемена несомненна была, с того самого дня как он привёз труп сына барона в замок.

— Я не понял, — заговорил Крутец с заметным удивлением, — синьор наш, даст вам в приданное за дочерью лен? И останется вашим сеньором?

— Нет, — ответил солдат машинально, он думал о своём, — сеньорат на приданное не распространяется.

Сержант изумлённо молчал, глядел то на управляющего, то на коннетабля.

— А когда же вас произведут в кавалеры? — Не отставал Крутец.

— Надеюсь, что в это воскресенье.

— Вон оно как! — Удивлённо сказал сержант. — Поздравляю вас, господин коннетабль.

Дальше сержант и управляющий были ему не нужны, и он без них поднялся в свою башню, откуда прошёл по стене до покоев прекрасной Ядвиги. Потянул за ручку, дверь оказалась незакрытой. Он шагнул в покои, служанка госпожи попыталась преградить ему путь, но он бесцеремонно отодвинул её в сторону.

— Куда? Куда ты? — Шипела служанка, пытаясь его остановить. — Госпожа не одета. Не смей!

Он отшвырнул её как куклу и пошёл в покои.

— Кто там? — Резко и с вызовом крикнула госпожа из-за ширмы.

— Ваш будущий муж, — громко сказал солдат, подходя ближе.

— Муж? — Госпожа словно осеклась, голос её уже не звучал грозно.

А Волков смело зашёл за ширму, где и увидел прекрасную дочь барона. Она была обнажена, только что мылась, она прикрыла наготу, схватив нижнюю рубаху и прижав её к телу.

— Да как вы смеете? — Воскликнула госпожа Хедвига. — Кто вам дал право!

Солдат усмехнулся и смотрел на неё во все глаза, а она была уже не так уверена в себе и в первый раз обращалась к нему на вы.

— Так кто вам дал право врываться ко мне? — Продолжала красавица.

— Ваш отец. Только что при свидетелях он обещал мне вашу руку.

— Вы разглядываете меня как лошадь! — Взвизгнула девушка. — Не смейте смотреть!

— Хорошо. Но после свадьбы я буду разглядывать вас столько, сколько хочу.

Он вышел из-за ширмы.

— Это мы еще посмотрим, — чуть с вызовом сказала Ядвига. — Я потребую от вас отдельной спальни.

— Даже не надейтесь, у нас будет одно ложе.

— Вы пришли, что бы мне сказать об этом? Как храбро! Ещё один ваш подвиг?

— Я пришел сказать, что перед посвящением я еду в монастырь на три дня поститься и молиться. Хочу спросить вас, не желаете ли присоединиться ко мне?

— Вы совсем умом тронулись от свадебных предвкушений? — Насмешливо спросила молодая женщина выглянув из за ширмы..

А служанка зашла за ширму и помогала ей переодеваться. Женщины там захихикали.

— Почему же я тронулся? — Удивился Волков.

Ядвига тем временем вышла из-за ширмы, села в кресло и, уже не стесняясь солдата, подобрала юбки, так, что он мог видеть ее ноги по колено, а служанка села ее обувать.

— Да кто ж пустит молодую женщину в мужской монастырь? — Насмехалась она.

Волков понял, что она права и еще, что она была очень хороша собой. А служанка, обув ее, стала расчесывать ее роскошные волосы.

— Не пяльтесь так на меня, — игриво сказала молодая девушка. — До свадьбы рассматривать невесту — сглазить.

А солдат все равно стоял и рассматривал красавицу.

— Идите! Иначе буду требовать отдельную спальню, — с угрозой произнесла девица.

Тогда он поклонился и молча пошел к двери. У него, старого солдата, кружилась голова от этой женщины.

— Стойте! — Крикнула она.

Он остановился, повернулся к ней. Глядя в зеркало, а не на него Ядвига произнесла твердо и без всякой снисходительности:

— Поменьше хромайте. Я не хочу, что бы моего жениха считали калекой.

Волков еще раз поклонился.

Три дня поста и молитв, три дня. Да за всю свою жизнь солдат молился в десять раз меньше, чем за эти три дня. В основном, он читал короткие молитвы перед схваткой или сражением, а сейчас их читал часами. Правда, молитвы эти были не самыми чистыми. Всякий раз, когда он начинал молитву, его посещали мысли совсем не о Боге. В голову лезли размышления о лесе, который тянулся от Малой Рютте до реки, и о лугах, что идут вдоль дороги. Ему хотелось бы знать, сколько лугов залито водой и сколько хороших коней эти луга смогут прокормить. А потом, машинально бубня молитвы, он думал о том, что до зимы нужно поставить покои. Он не хотел жить в замке барона с молодой женой. Да! Еще и жена! Как только он вспоминал о ней, весь настрой на молитву пропадал. Солдат закрывал глаза и буквально воочию видел ее, там, за ширмой. Ее обнаженные плечи и руки и ногу, значительно выше колена. Он с удовольствием вспоминал, что она перестала обращаться к нему на «ты». И то, что она требовала отдельной спальни, говорило лишь о том, что девушка смирилась с тем, что будет его женой. Коннетабль вставал с колен и перед монахами, что молились с ним, он делал вид, что разболелась нога. Монахи понимали, сочувствовали. Потом он ходил из угла в угол, машинально бубня какую-нибудь молитву, и пытался гнать от себя ее образ. Но это было непросто. Даже в трапезной, жуя вареные без соли бобы и похожий на глину черный мужицкий хлеб, Волков то и дело вспоминал о ней, мечтал о ней. У него было много женщин. Может быть, даже сотня. Многих он брал по праву меча, многих за деньги. Некоторые искали его ласк сами. У него были даже благородные женщины, или выдававшие себя за благородных, и одна из них совсем недавно. Он не был обделен вниманием и богатых горожанок, и купчих. Но ни одна из них не волновала его, так, как волновала господа Хедвига. Ядвига. Что делало ее такой желанной, он не знал. Может, ее ослепительная северная красота, а может, заносчивость, спесь и недоступность. А, может, и все вместе. Но факт оставался фактом, у него не было женщин более желанных.

Единственное, что могло оторвать его от мыслей о ней или о феоде, так это внимание отца Матвея. Настоятель монастыря каждый вечер приходил к солдату и подолгу разговаривал с ним. Эти разговоры начинались, как правило, со спасения души, но постепенно переходили в воспоминания. Отец Матвей начинал интересоваться прошлой жизнью Волкова. Где, кто, с кем, когда? Это вопросы то и дело звучали в разговорах настоятеля. Пару раз Волков ловил себя на мысли, что эти мягкие беседы смахивают на завуалированный допрос. Но скрывать ему было особо нечего, поэтому он спокойно рассказывал историю своей жизни отцу Матвею, а тот, кивая головой, внимательно слушал.

На третий, последний день пребывал Волкова в монастыре, отец спросил солдата:

— А в чем вы видите счастье свое?

Солдат, не задумываясь, ответил:

— В покое. Жизнь у меня была нелегкой. Как только вырос — пошел на войну. Война так и не кончалась. До сегодняшнего дня я с кем-то воюю. Очень хочу, что бы все это прекратилось. Остаток жизни хочу провести в достатке и тишине.

— И, что ж вы, надеетесь пятнадцать лет прожить с женой и детьми, не думая о хлебе насущном? Чем же вы будете заниматься? Не думаю, что турниры, охота и балы будут вам интересны? — Произнес настоятель.

— Меня интересует две вещи: кони и оружие. Может, буду разводить коней, а может делать оружие.

— И рожать детей, — добавил монах, — от вас будут хорошие дети, добрые воины.

— И рожать детей, — согласился солдат.

— Ну что ж, блажен, кто верует, — произнёс настоятель и в его словах Волков уловил неверие или даже лёгкую насмешку.

— Думаете, у меня не получится?

— Конечно, не получится, и не надейтесь. На любой войне, такие как вы всегда в цене. Вам дадут рыцарское достоинство и попросят воевать.

— Войны кончаются.

— Войны никогда не кончаются, уж поверьте старику, никогда не кончаются. Сколько себя помню, мы всегда воевали. Еретики с истинно верующими. А до этого князья с императором. А до этого курфюрсты с князьями. А до этого синьоры с вассалами. А до этого господа с мужиками. А между делом с чужаками здесь, или с чужаками в землях чужаков. Вы всю жизнь воюете, и думаете, это закончится? — Монах замолчал.

Волоков молчал тоже. Он подумал, что больше его эти все войны касаться не будут, но вслух этого говорить не стал. А настоятель словно прочёл его мысли:

— Надеетесь, что проживёте тихую жизнь? После того как стали героем? Думаете, вам дадут тихо прожить? Только если сбежите куда-нибудь, где вас не знают. Но ведь вы сбегать не собираетесь, я слышал, что вы надеетесь получить приданное здесь.

«Всё ты слышишь, чёртов поп, — думал солдат, не понимая, куда клонит настоятель, — что ж тебе нужно от меня»?

— Не надейтесь, что получите клочок земли и тихо заживёте тут, — продолжал отец Матвей.

— Приданное, леном не считается, значит, я буду свободен от сеньората. — Сказал солдат.

— Не будьте наивны друг мой. — Отвечал настоятель. — Ваше место уже определено.

— Определенно, кем?

— Местными нобилями, кем же ещё, они довольны вами, и решили что вы достойны высокой должности. Но вы никогда не будете им ровней, только Карл из Рютте будет с вами пить и называть другом, и хлопотать о вашем посвящении в рыцари, он один тут такой болван, остальные вам объяснят, что вы ещё не достаточно на них поработали за рыцарский титул. Так что не надейтесь на тихую жизнь, даже если вам удастся получить приданное за дочкой барона. Кстати местных господ раздражает, что вы получите в жены дочь барона, безродные выскочки не должны жениться на дочерях баронов, даже если те взбалмошны и распутны.

Волков как плетью по лицу ударили. Он побагровел, сидел пунцовый с налитыми глазами и как заведённый повторял про себя:

«Безродные выскочки не должны»… «взбалмошны и распутны»… «взбалмошны и распутны»…

— Успокойтесь, друг мой, успокойтесь, не смотрите на меня так, а то зарубите меня своим топором, как кровопийцу, а я даже не причащался сегодня, — продолжал настоятель, — я вам не враг, уж я точно не враг. Я говорю вам о том, что вас ждёт, я не хочу, что бы это стало для вас неожиданностью.

Солдат перевёл дух и перестал про себя повторять обидные слова монаха. Он спросил:

— Так, что мне не дадут герба, дочь барона и землю?

— Думаю, что дадут, сначала, правда, заставят потанцевать, словно собаку на задних лапах, что пляшет за кусок хлеба. И объяснят, что если ты всё это получил, то плясать тебе придётся всю оставшуюся жизнь, так что не надейтесь на тихую семейную идиллию и разведение лошадей.

— Значит, вопрос решён?

— Решён. — Твёрдо сказал настоятель. — Ваше место определено.

— Решал граф? — Спросил солдат.

— Граф мальчишка, решают за него. Пока, другие.

— А что за должность мне предложат?

— Помощника коннетабля графства. Потом и место самого коннетабля. Вы же переловили людоедов, перевешали дезертиров и грабителей, вы местная знаменитость. Другой должности для вас не будет. И отказа они не примут.

Солдат помолчал, он подумал, что может быть и не стоит отказываться, если ему и впрямь это предложат ведь герб, земля и самая красивая женщина, пусть даже, которую считают распутной и взбалмошной, будут его и он спросил у настоятеля:

— А что хотите вы?

— Я лично — ничего, я пекусь только о процветании Матери Церкви, а вот Церкви такой воин как вы точно пригодится.

— То есть если я откажусь от должности, которая мне уготована…

— Святая Матерь Церковь наша откроет объятия вам.

— Вот как?

— Именно так. И помните сын мой, сеньоры мирские служат себе, сеньоры Церкви служат Богу. И Мать Церковь наша воздаст вам больше чем нобили мирские.

— И рыцарское достоинство?

— И шпоры и герб, и землю, и людишек. Всё, о чём может мечтать человек — вы получите.

— Вы щедро обещаете.

— Я уже писал о вас епископу, а епископ упоминал про вас курфюрсту-архиепископу. Тот сказал, что вы достойны награды за дела свои. Запомните сын мой, и друг мой, если предложение местных нобилей вам не по сердцу, приходите к нам, Церковь не разбрасывается обещаниями. Мать Церковь ждёт вас.

Разговор этот у солдата оставил осадок тревоги. Ещё утром всё было хорошо, а теперь чувство тревоги не оставляло его. Он шёл в свою келью и думал над каждым, словом аббата. Особенно вспоминались обидные слова. Особенно слова о распутстве. Эти слова будили в нём глухую ненависть. Он очень хотел найти ла Реньи. А ещё хотел посадить Хедвигу под замок и дрессировать её как дрессируют молодых кобылиц — до полного послушания. И он был рад, что нашёл Агнес, девочка умна и поможет ему и дом новый содержать и за госпожой присматривать.

В общем, ни каких сомнений у него не было, он хотел получить герб и шпоры, и он хотел получить Ядвигу и землю. Всё! А что там после ему предложат нобили будет видно, попу тоже доверять сильно он бы не стал.

Туч на небе не было, а солнце ещё не встало, когда он был уже на ногах и молился с братьями монахами. Отец Матвей молился рядом как все, разговоров больше не заводил. А Ёган уже ушёл седлать лошадей. Сам он был чист и выбрит. Для него это тоже был важный день, он того и не скрывал, и говорил что теперь служить будет рыцарю и заведёт себе одёжу с гербом и в цветах щита господина. И тут во время молитвы к солдату подошёл один монах и тихо сказал, что к нему гонец принес письмо.

— От кого? — Спросил солдат тихо.

— Гонец в цветах графа нашего, — также тихо ответил монах.

Солдат шел по длинным коридорам монастыря, он был взволнован. Он ждал эту новость, может быть, всю свою жизнь. Во дворе монастыря, у коновязи, он нашел человека. Это был тот же гонец, который привозил ему письмо от графа, в котором тот обещал произвести его в рыцари в это воскресенье. Волков не без трепета взял у гонца бумагу, сломал сургуч.

Настоятель Дерингховского, отец Матвей, вышедший вслед за солдатом во двор, абсолютно бесстрастно наблюдал за изменениями, которые отражались на лице коннетабля из Рютте, после того, как он прочел письмо. Коннетабль прочел письмо и побелел лицом, опустил бумагу, чуть постоял, глядя в стену, и снова стал читать письмо, и вдруг левой рукой схватил себя за горло, задышал тяжело. Аббат подошел к нему, взял под руку.

— Что с вами, друг мой?

Волков молча дал ему письмо, аббат прочел:

«Коннетабль из Рютте, сообщаю вам, что родственник мой, герцог Конрод фон Бюлоф курфюст Ренбау, пересмотрел свое решение и отказывает вам в рыцарском достоинстве. Предлагаю вам незамедлительно приехать в замок Шлоссер, для обсуждения дел и где для вас есть вакансия.

Граф Максимилиан фон Шлоссер».

Над монастырским двором взошло солнце, а Волков приходил в себя, и теперь его захлестывал гнев. Он посмотрел на гонца, привезшего письмо, и сказал:

— Чего ждешь? Талера не будет. Ступай.

— Мне велено дождаться ответа, — сказал гонец удивлённо.

— Ответа? Передай графу, что ехать в его дом — мне не досуг, дел много. А в его вакансиях я не нуждаюсь.

Таким ответом, гонец был обескуражен, он всё ещё удивленно смотрел на солдата, ведь такие фразы едва не переступали черту грубости. Но что-либо уточнять у такого человека, как коннетабль из Рютте, гонец побоялся, поэтому пошел к своему коню. А солдат заорал на весь двор:

— Ёган, где шляешься?!

— Так я не шляюсь, я коней седлал, — тут же появился Ёган.

— Оседлал?

— Готовы уже.

— Так поехали.

Солдат забрал у настоятеля письмо и спрятал его в кошель, потом произнес:

— Прощайте господин аббат.

— Стойте, — сказал настоятель.

— Ну, что еще?

— Обещайте мне, что не будете делать глупостей, слышите? Никаких глупостей. Как бы не было больно, держите себя в руках.

— Я постараюсь.

— И вот еще, — настоятель достал из рукава письмо, — передадите его нашему епископу. Он вас ждет, он заинтересован в вас.

Волков взял письмо и тоже спрятал его в кошель. Ёган помог ему забраться на коня. И уже сидя на коне, солдат спросил:

— Аббат, а вы знали, что мне откажут?

— Наверняка не знал, но догадывался.

— Причина?

— Настоящая причина — оставить вас здесь, чтобы вы были зависимы, не давать вам все сразу. А видимая причина — это Гирши. Я знал, что Гирши не оставят без ответа ваши действия.

— Гирши? Эта семейка ростовщиков из Креденбурга?

— Да, они. Чертовы безбожники, — он тут же осенил себя святым знамением. — Менялы из Креденбурга. Они удобно расселись во многих городах и в Байронгофе, и в Райсбурге. Они главные финансисты дома Ренбау. Я знал, что они не простят вам того, что вы выпороли на площади их щенка, но это бы они пережили, а вот то, что вы отняли у них деньги — такого они не прощают.

— Какие деньги? — Не понял Волков.

— Трактир. Вы же отобрали у них очень выгодное дело, а за такое эти безбожники спуска не дадут. Уж поверьте.

— Это всего лишь повод. — Сказал коннетабль.

— Это всего лишь повод. — Сказал аббат.

У Волкова опять перехватило дыхание. Он понял, насколько прав аббат и снова схватил себя за горло левой рукой.

— Успокойтесь, у вас будет удар и вам придется остаться тут надолго.

— Да, вы правы, вы правы, мне надо успокоиться.

— И помните, ничего страшного не произошло. Если решитесь, езжайте в Вильбург, к ночи будете там. А еще день пути и будете в Шреенбурге. И вы получите там все, что заслуживаете. И герб, и должность, и почет.

— Я подумаю, но не могу обещать, что поеду, — ответил солдат аббату.

— Я и не требую обещаний. Просто знайте, что вас там ждут.

Коннетабль Рютте поклонился и поехал в замок.

Все рухнуло. Волков это отчетливо понимал, барон никогда не выдаст свою дочь, какой бы она не была, какая бы молва за ней не ходила, за простолюдина. Да и сама Ядвига скорее с башни прыгнет, чем согласится на неравный брак. А значит, ни жены, ни приданого нет. А значит, прощай феод, мужики, дом на холме, луга и конюшня. Как он умудрился за столь короткое время разозлить двух главных сеньоров на всем верхнем правобережье? Двух герцогов, двух курфюрстов. Да уж, умудрился. Но, честно говоря, виноватым он себя не считал. И в первом случае с поединком, и во втором случае с трактиром. Он поступал честно, открыто и справедливо. И дуэлянт курфюрста Ребенрее, и сопляк из рода ростовщиков, банкиров Ренбау — оба получили того, что заслужили. Но сути это не меняло. Все рухнуло. Если бы не письмо к епископу и вексель, что лежал у него в кошельке, который оставил ему купец, да еще золото, что обещал ему барон, то хоть ложись и помирай. Теперь же он с чистой совестью мог потребовать золото у барона, так как свою часть сделки он выполнил. А прекрасная госпожа Ядвига… Ну, что ж, так навсегда и останется его мечтой. Если, конечно, не взять ее под мышку и не увести к епископу. Такая мысль то и дело посещала голову Волкова. А Ёган не болтал, как обычно, ехал молча, видя, что господин черней тучи.

Так и ехали, молчали. И только когда подъезжали к Малой Рютте, солдат произнес первую фразу за всю дорогу:

— Приедем в замок — собирай вещи, запрягай телегу. Мы уезжаем.

Ёган хотел было спросить: «Что, опять уезжаем?», но у него хватило ума промолчать и задать другой вопрос:

— Далеко? Корм коням брать?

— Едем в Шреенбург. Два дня пути.

— Значит, далеко, — сказал слуга.

Солдат молчал, ничего не хотел говорить, он чувствовал, что Ёган его жалеет, и это было особенно неприятно. Герою и победителю вурдалака чужая жалость не к лицу. Не хотел он ничего отвечать, и видеть никого не хотел. Особенно не хотел видеть госпожу Хедвигу. Ещё недавно он с важным видом стоял в её покоях и рассказывал о скорой свадьбе. Напыщенный дурак, которого поставили на место, безродный выскочка, возомнивший о себе, как он теперь мог с ней даже взглядом встретится! Да и барона тоже он не хотел бы видеть. Получилось, что барон не смог выполнить свои обязательства. И Волкову не нужны были объяснения и упрёки барона, что солдат, мол, сам во всём виноват. И всех людей, что жили в замке с их верой в него и их сочувствием. Он обошёлся бы без всего этого. Сегодня он ничего не чувствовал кроме позора, а позору не нужны свидетели. Солдат надеялся, что просто заберёт семь цехинов у барона и, не прощаясь ни с кем, покинет замок.

Но, как и всегда, с тех пор как он приехал в Рютте, всё пошло совсем не так.

Как только он въехал в замок, к нему подбежал стражник с ворот и быстро сказал:

— Господин, дочь барона сбежала. Барон с сержантом поехали ловить, за вами собирались посылать, да видно забыли.

— Сбежала? — Удивился солдат. — Когда?

— Утром на заре. Велела седлать свою лошадь, ей оседлали, и она выехала со двора, а за стеной её ждал какой-то человек верхом.

Коннетабль сидел, какое то время молча смотрел на стражника, а потом вдруг заулыбался:

— Вот хитрая дрянь.

Он вспомнил свою последнюю встречу с госпожой Хедвигой. Вспомнил их разговор и удивился тому, как искусно она притворялась. Она уже тогда решила бежать, но вела разговоры об отдельной спальне. О Боже какой же она была хитрой!

Делала вид, что готова к замужеству, а сама, наверное, уже планировала побег. Хитрая, хитрая тварь, ничего кроме плети не заслуживающая. Волков сжал плеть так, что костяшки пальцев побелели. Наверное, смеялась над ним про себя, и тут же говорила с ним о его хромоте и замужестве и отдельных покоях. Солдата колотило. Единственное что его немного успокаивало, так это то, что эта распутная женщина сбежала, окончательно опозорив себя, вместо того, что бы досидеть в своей башне и с радостью узнать, что Волкову отказано в рыцарском достоинстве. Да это его позабавило, чуть приподняв настроение.

— Эта распутная перехитрила сама себя. — Он даже засмеялся. — И чёрт с ней.

— Верно, говорите, господин, на кой ляд она нам сдалась такая, — добавил Ёган.

Это он сделал зря.

— Прикуси язык, олух, — сквозь зубы зашипел солдат, — иначе… — он показал слуге кулак.

Он снова попал в объятья ярости. Спрыгнув с коня, пошёл в свою башню, и по стене оттуда в покои сбежавшей госпожи. Дверь была не закрыта, он вошёл и с удивлением нашёл там служанку госпожи Франческу. Волков был уверен, что госпожа не могла уехать без своей верной служанки, а оказалось, что могла. Второй раз за день солдат чуть-чуть порадовался. Служанка сидела у окна перед кучей платьев и другой женской одежды, она была простоволоса и растрёпана, лицо её распухло от слёз, служанка тихо выла, прижимая к лицу нижнюю рубаху своей госпожи. Она бросила на вошедшего короткий взгляд, и продолжила выть. Солдат подошёл к ней, крепко взял за волосы и заглянул в лицо и спросил:

— Что, кинула тебя твоя госпожа?

— Это всё из-за тебя, — заорала Франческа и попыталась встать.

Но солдат крепко держал её волосы в кулаке:

— Не взяла тебя значит, больше тебе не целовать её ног.

— Что б ты сдох, — визжала служанка, — это ты во всём виноват, ты.

Она снова и снова пыталась встать, но он опять не давал ей этого сделать. Она попыталась даже бить его по ноге, по-бабьи, не больно даже. Тогда он просто швырнул её в кучу тряпок и пошёл прочь.

— Ответишь, за всё ответишь, — неслось ему в спину.

Он вдруг обернулся и негромко заговорил, но говорил он так, что служанка сразу затихла, словно подавилась криком своим.

— Молчи лучше, — говорил солдат, — с огнём играешь, я о тебе не забыл, я знаю, что ты о вурдалаке знала! Знала и молчала пока он тут людей жрал! Вот велю на дыбу тебя отволочь, а госпожи то твоей нет больше, кто тебя из подвала вызволять будет? — Он помолчал. — Она ведь со вторым кровососом уехала? С ла Реньи? Ушёл значит от меня людоед? Где ж он прятался, неужто в одной могиле с сыночком барона? Надо было проверить её мне. Не додумался сразу.

Франческа с ужасом смотрела на солдата и молчала, продолжая прижимать к лицу рубаху госпожи. А солдат вдруг понял что прав, что угадал всё и тут же почувствовал облегчение. Гора с плеч, да и только. Он вдруг понял, что не было в этой Богом забытой дыре у него ничего. Ничего! Ни невесты, ни земли, ни синьоров. Он мог уже сегодня собраться и уехать отсюда. Уехать и быть счастливым. От этой мысли ему стало спокойно на душе, и он произнёс:

— Сжечь бы тебя надобно, тварь, да недосуг мне. Катись куда хочешь.

Волков шел вниз по лестнице и был уже почти спокоен. Он собирался сесть в донжоне за большой стол, взять пиво и ждать, пока не приедет барон. Затем забрать у него деньги и уехать, ловить госпожу он уж точно не собирался. Единственное, кончено, он бы хотел прихватить ла Реньи, но, скорее всего, ла Реньи был также опасен, как и сынок барона, поэтому встречаться с ним у солдата никакого желания не было как не было и болтов с серебряным наконечником, но в этот день его планы рушились один за другим. Едва перед ним была поставлена большая кружка пива, как в донжон вошел стражник с мальчишкой и сказал:

— Господин, это к вам.

Волков видел мальчишку раньше, но припомнить не мог.

— Кто таков? — Спросил он.

— Я Яков, сын хозяина мельницы. Вы были у нас и сестру мою из подвала ведьма достали.

— Ах, да, я помню тебя.

— На мельницу приехал человек, говорит, что поутру на него напал огромный желтый мужик, упырь, наверное.

— Что? — Коннетабль опешил, ведь это все меняло. Он отставил кружку. — Где?

— Говорит, что на дороге у старого кладбища. Говорит, ехал, мол, вдоль болота и из него желтый великан с огромным пузом, а конь стал прыгать, понес. Едва, говорит, не упал.

— А как он был одет?

— В плаще с капюшоном.

— При мече был?

— Не видел, он же в плаще.

Монах и Сыч, присутствующие при разговоре вопросительно смотрели на солдата, и монах произнес:

— В книге писано, что у одного вурдалака может быть три слуги.

— Да помню я, — раздраженно сказал солдат. — Значит, у нашего трое было. Тем более что их самих было двое.

— Сынок барона и ла Реньи? — Уточнил Сыч.

Коннетабль молча кивнул. Он думал.

Получалось, что денег у барона он пока просить не мог. Дело-то было не сделано.

Солдат встал:

— Собирайтесь все. Монах, Ёган, со мной поедете. Ёган, егерю скажи, пусть собак берет. Эх, ни одной стрелы с серебром не осталось, придется его топорами рубить.

— А, может, подождем барона с сержантом, — предложил Ёган.

— Может, и подождем. Только когда найдем его, — задумчиво отвечал солдат. — Но искать пойдем сейчас, пока знаем, где он.

К ним подошла Агнес, поклонилась и тихо произнесла:

— Господин, если надо — я могу в стекло глянуть.

Солдат поглядел на нее и едва узнал. Перед ним стояла молодая госпожа в красивом синем платье с белым воротником, волосы вымыты, убраны под белоснежный чепец с лентой. Обута она была, правда, в простые деревянные башмаки, но ничего больше общего с деревенской замарашкой у этой девочки не было. Волков изумленно разглядывал ее и, наконец, произнес:

— Хорошо, иди, погляди, мне нужно знать, где упырь.

Агнес обрадовалась. Стуча деревянными башмаками по камням, побежала к башне, легко взбежала в покои коннетабля, нашла ларец, достала шар, молниеносно сбросила с себя одежду, залезла на кровать и стала, волнуясь, поглаживать шар, а потом, наконец, заглянула в него. А, заглянув, глубоко вздохнула и заулыбалась. Все время, пока Волков был в монастыре, девочка приводила себя в порядок, мылась, чистила ногти, училась носить обувь, к которой не привыкла, ежедневно подолгу занималась с монахом, изучая буквы, и ждала. Ждала момента, пока господин позволит ей заглянуть в шар. И теперь она получало буквально физическое удовольствие от общения с шаром, именно от общения, ведь она не просто смотрела в него. Так она и сидела, глядела долго и пристально, не отрываясь не на миг, пока глаза не заломило. Только тогда она отбросила шар на перину, словно он стал ей противен, сама завалилась рядом и стала тереть глаза ладонями, и хотелось ей спать или хотя бы полежать, но лежать ей было нельзя, надо было торопиться. Девочка знала, что над замком, а, возможно, и над коннетаблем нависла большой черной тучею какая-то беда. Агнес быстро оделась, обуваться не стала, башмаки взяла в руки и кинулась во двор. Надеясь застать коннетабля, предупредить его, но коннетабль с людьми, оказывается, давно уехал, слишком уж долго девочка разглядывала что-то в шаре. Девочка взбежала в башню и со стены вдалеке увидела уезжающий отряд. Что было сил, она закричала:

— Господин! Господин, вернитесь!

Но это было бессмысленно, отряд был уже слишком далеко, их едва было видно, и шли они быстро. Агнес кинулась вниз, босая пробежала через двор, к конюшне, там не было никого, кроме конюха. Тот лопатой сгребал навоз.

— Конюх, — запричитала девочка, — конюх, седлай коня.

— Чего? — Недовольно спросил мужик, на мгновение, отрываясь от своего занятия.

— Коня седлай, скорее, нужно скакать за коннетаблем.

— А чего же за ним скакать? Он только что уехал.

— Знаю, знаю, — говорила Агнес. — Нужно его вернуть, нужно его догнать, а то беда будет.

— Чего ты? Чего, дура? — Зло сказал конюх.

— Сам ты дурак! — Крикнул девочка. — Седлай коня и скачи за коннетаблем, иначе беда будет! Нужно сказать, чтобы он возвращался, немедленно! Вот не послушаешь меня — выпорют тебя за это.

— Да глянь, дура, кого седлать то?! — Заорал конюх, в сердцах кидая лопату. — Нет коней! Мужики утром на борону взяли. Барон с сержантом взяли, коннетабль своих брал. Нету коней, кого седлать то?

— Ох, — чуть не плача произнесла Агнес, стала озираться.

Конюшня и вправду была пуста, там осталась только одна лошадь, и та была уже оседлана.

— А, вон же кобылка! — Радостно воскликнула девочка, указывая на лошадку.

— Так-то лошадь госпожи Хедвиги, ее служанка велела оседлать, сейчас поедет куда-то.

— Так бери ее, бери! — Стала умолять девочка. — Скачи за коннетаблем, догони его и скажи, что бы обратно торопился, иначе беда будет.

— Да что за беда? — Не верил конюх.

— Да не могу я тебе сказать, дяденька. Сама толком не знаю, знаю только, что тебе нужно скакать за коннетаблем.

— Коли возьму этого конька — убьет меня, чертова Франческа.

— Не убьет, не убьет, коннетабль не позволит, бери эту лошадку.

— Ты эту Франческу не знаешь, она злобная!

— Приведешь коннетабля — не убьет. Скачи, дяденька дорогой. — Умоляла девочка.

— Ну ладно, — сказал конюх, подошел к кобылке, осенив себя святым знамением, взял ее под уздцы и повел к выходу из конюшни: — А что коннетаблю то сказать?

— Скажи, что Агнес увидела кровь в замке и коли он не вернется, крови будет много. Когда он вернется — я все ему расскажу.

Она что-то говорила и говорила, продолжая убеждать конюха, а конюх вдруг остановился у самого входа, замер, уставившись в сторону выхода, как будто увидел что-то страшное. Девочка тоже повернулась в ту сторону и от удивления и изумления выронила свои деревянные башмаки. На выходе из конюшни, загораживая проход, стояла служанка господи Хедвиги, Франческа. Была она широкоплечая с растрепанными волосами, всклокоченная и сильная. Смотрела на конюха исподлобья, а все платье ее зеленое, особенно правый рукав, было заляпано бурыми пятнами. На поясе у Франчески висел кинжал, страшная она была. Конюх и девочка молчали, перепугано смотрели на нее. Франческа молча подошла к конюху и вырвала у него из рук узду кобылки, отпихнула Агнес и легко, как мужчина, запрыгнула в седло. Не глянув больше в их сторону, служанка госпожи Хедвиги ударила пятками кобылку и выехала из конюшни. Секунду девочка смотрел ей в след, а потом зашипела, обернувшись к конюху:

— Все из-за тебя, олух!

— Да я то что? — Чуть испуганно отвечал тот.

— «Да я то что?» — Передразнила Агнес и пнула его в ногу, выбежала из конюшни, забыв свои деревянные башмачки.

— Ишь, зараза, какая растет, — только и произнес конюх.

Солдат и его люди до мельницы доехали быстро. Человека, который видел упыря, на мельнице они, конечно, не застали и чуть посовещавшись, решили ехать к кладбищу, а не к старому замку. Несмотря на отличную погоду, настроение солдата стало ухудшаться, всю первую половину дня он провёл в седле, и нога начинала болеть.

Таскались по болоту долго, даже разожгли факела, в склеп заглянули, в котором вурдалак жил — ни чего, собаки даже следа старых не нашли. Только два полуразложившихся трупа и всё. Солдат решил заехать на мельницу. Первый раз с мельником поговорить не удалось, не было его, когда приехали второй раз, после поисков, всё ему стало ясно.

— Так что за человек, тебе про упыря рассказал? — Спрашивал солдат мельника.

— В сапогах был, верхом. Одёжа добрая. Не местный.

— Из благородных?

— Без оружия был. Но руки не рабочие. Белые.

— Молодой, старый?

— Не молодой, да и не старый, ваших годов или чуть моложе.

— Красивый из себя?

— Да под капюшоном он был, но вроде как красив. Зубы у него белые, ни у кого здесь зубов таких нет.

— Белые, говоришь? — Переспросил Волков.

— Белее не бывает. — Произнёс мельник.

— Значит он это, — сказал Сыч. — Наверное, спрятался и ждал нас пока мы сюда проедем, а как мы проехали так к замку поскакал.

— Он, — согласился Волков, — вместе они тут промышляли с барским сынком. Того мы убили, а этот бежать решил, и нас из замка зачем-то вызвал. Что ему в замке нужно?

— Поедем и узнаем, экселенц, — произнёс Сыч. — Может и догоним.

— Нет, не догоним, уж больно много времени потеряли. Надо Агнес спросить, где он.

Обратно ехали коней не жалели, чувствовал солдат, что не напрасно его из замка вызвали. А нога болела уже не милосердно, но гнал и гнал он коня.

В замке был переполох, Волков въехал во двор не найдя на воротах стражников, сразу поехал к донжону, спрыгнул, едва сдерживался, что бы не пнуть кого то из дворовых, которые толпились у входа.

— Дорогу коннетаблю, — рявкнул Ёган, вслед за господином спрыгивая с коня.

— Коннетабль, коннетабль, — заголосили бабы.

— Ну, наконец-то, — сказал конюх.

Солдат растолкал всех и вошёл внутрь, и там, на столе увидал старого мёртвого слугу барона Ёгана. И Агнес, она вскочила, кинулась к нему.

— Господин, Франческа…

Волков подошёл к мертвецу оглядел его. У старика была искромсана вся шея, кровь видно рекой лилась, одежда вся была черна от неё.

Солдат молча посмотрел на Агнес, ожидая рассказа, его сейчас волновал только один вопрос, и девочка сразу поняла какой:

— Баронесса, жива, её Франческа порезала, но не до смерти, и молодой барон тоже жив, его она тоже ножом порезала, но живы они, их уже в монастырь повезли к монахам.

— Давно? — Спросил Волков.

— Как вы уехали, так она и начала всех резать. Так сразу мы и коня нашли у мужиков, и телегу и их отправили в монастырь.

— А зачем же она всех резала?

— Так деньги барона красть надумала, ларец взяла, открыла, а Ёган старый её и застал. Она его и резать взялась, да баронесса услыхала. А она и на неё кинулась. А потом и на барона молодого.

— Откуда знаешь ты всё?

— Баронесса говорила, пока лошадь ей искали.

Волков сел на лавку, стал тереть ногу, болела она. И подозвал слугу своего. Тот подошёл, и солдат сказал тихо:

— Собирай вещи, уезжаем мы.

— День то к вечеру пошёл, — так же тихо отвечал Ёган, — до утра не дотерпим?

— Нет, — зло рыкнул солдат, — сейчас поедем.

Ёган ушёл, а к нему подошла Агнес, стала ладонями трогать ногу, там, где болело. И говорила при этом:

— Видела я её. В стекле.

— Франческу? — Спросил солдат, с надеждой смотря на руки девочки.

— Госпожу, — бесстрастно произнесла та. — Её руки в воде. И с мертвецом она.

— Руки в воде? На болотах она, что ли где то?

— Нет, вода течёт вокруг рук её, на реке она, плывёт куда-то, — говорила Агнес и боль в ноге начинала затихать. — И мертвец ей служит. Их догнать можно.

Волков некоторое время молчал, думал, а потом, глянув девочке в глаза, сказал устало:

— Зачем? Пусть катятся. Не нужна она мне больше.

— Если нужно найду их. Поймаем их. Мертвеца убьём, госпожу вернём с позором, на верёвке приведём — пешую. — Со злобой говорила девочка.

— А тебе-то это зачем? — Спросил солдат удивлённо, не ожидал он от неё такого.

Агнес молчала, продолжая лечить ногу. Косилась на него.

— Со мной уехать думаешь? — Продолжил Волков. — Ты из свободных?

— В крепости я, — ответила девочка и с надеждой поглядела коннетаблю в глаза.

— И как же мне тебя забрать, за воровство крепостных и повесить могут.

— Я пригожусь вам, господин, — произнесла Агнес, — я всё буду делать. Всё, что пожелаете.

Боль в ноге прошла, солдат встал:

— Забудь, не буду я крепостных уводить.

А Агнес стояла у стола, на котором лежал мертвец, и смотрела ему в след, и не было в её взгляде ничего, кроме тоски беспросветной. Даже слёз не было.

Он пошёл на двор, даже не глянув на покойника, что лежал на столе. Это было уже не его дело. Франческа украла его деньги, так что ждать барона не было нужды. Его снова посетило чувство, которое приходило к нему после долгой и изнурительной войны. Чувство пережившего войну солдата. Всё закончилось, он жив. Это было радостное чувство покоя. Даже воспоминания о прекрасной женщине, сбежавшей от него, его уже почти не беспокоили. И пусть ему даже ничего не заплатят, но всё закончилось и он жив. У входа в донжон его остановил Фридрих Ламме по кличке Сыч.

— Чего тебе? — спросил его солдат, когда тот робко, и как бы извиняясь, преградил ему дорогу.

— Уезжать надумали, экселенц? — Спросил Сыч.

— Откуда знаешь?

— Так Ёган с дворовыми мужиками вещи ваши в телегу носят. Много ума не надо что б скумекать.

— Уезжаю, — произнёс солдат.

— Значит, обманул вас барон, не дал вам рыцарства. И дочка его сбежала? Значит и свадьба отменяется?

— Тебе то, что за дело, — сухо сказал Волков, — чего хочешь?

— Может, возьмёте меня с собой?

— Куда, дурень, я тебя возьму? Я сам не знаю куда еду и где жить буду. И денег, жалование тебе платить, у меня нет.

— Так мне и не надо, пока с вами буду, авось еду мне купите, а как куда приедем, так я и сам прокормлюсь. Либо в должность пойду, либо при вас буду, коли вы должность сыщите. А в дороге от меня завсегда польза будет. Вы ж знаете, экселенц, от меня польза завсегда есть.

Сыч говорил, заметно волнуясь, уговаривал, он боялся, что Волков его не возьмёт.

— Зачем тебе со мной, Сыч? — Спросил солдат. — Ты ловкач ещё тот, ты и без меня должность найдёшь.

— Добрый вы и честный, — сказал Фридрих Ламме. — Таких, как вы, мало.

Волков понял, что он врёт или привирает:

— Правду говори, Сыч, а то не возьму.

— Ну, раз так, то скажу, — Сыч заговорил заметно иначе, серьёзно, обдуманно, — люди говорят, что вы не просты, что вы птица большого полёта, с такой птицей и другим легко взлететь будет. И я думаю, что тут людишки обычно дураки, а тут-то они правы будут.

— Что ты несёшь, говори, что удумал, — опять не поверил ему солдат.

— Раз так, ладно, скажу. Монах надысь с Агнес, этой блажной, разговаривали, а я на лавке спал, ну, как спал, дремал, так вот, блажная наша и говорит, господин наш, птица большого полёта, так и сказала, — уточнил Сыч. — Большого полёта, и здесь свой путь только начинает. Вот я и думаю, может, мне с вами полететь.

— Дурак ты, Сыч, — вдруг засмеялся солдат, — девчонке косоглазой поверил. Птица… Чушь глупая.

— Так ей все верят, экселенц, даже вы. А раз чушь, то, что вам бояться. Погоните меня потом. Ну, так берёте меня?

— Жалования не будет, только корм. — Сказал Волков, заканчивая разговор.

— И то добро, пока я на это согласен. — Сыч поклонился.

— О, согласен он, — съязвил солдат и тут же увидал монаха.

Он нес секиру, копьё, алебарду и еще какие-то вещи в телегу. И главное, он положил свою большую книгу в телегу. Волков позвал его к себе, брат Ипполит быстро положил все остальные вещи в телегу и поспешил к солдату.

— Я уезжаю, — сказал Волков.

— Да, господин, я знаю. Ёган сказал вещи в телегу снести. Я помогаю.

— Помог ты мне, монах, хотел спасибо тебе сказать на прощанье. А книгу ты мне что даришь что ли?

— Книгу? На прощанье? — Брат Ипполит замялся. — Господин, я прощаться-то не желаю.

— Ты что монах, никак с нами собрался? — на правах хозяина спросил Сыч. — А монастырь свой бросишь что ли? В расстриги подашься?

— Зачем в расстриги, я благословение от аббата получил. Благословил он меня на путь с господином коннетаблем.

— И куда это ты собрался с господином коннетаблем, если он сам не знает куда поедет? — допытывался Сыч.

Волков стоял в растерянности.

— Почему же не знает, знает он, он к…

— Помолчи, — прервал монаха солдат, — так, что ты говоришь, настоятель тебя благословил со мной ехать?

— Благословил, — кивнул монашек, — даже книгу разрешил из библиотеки забрать.

— И велел, наверное, писать ему обо мне.

— Да, велел каждый месяц писать о вас ему. — Ничуть не смущаясь, отвечал брат Ипполит. — С кем встречались, что делали.

— Соглядатаем, значит, едешь, — сказал Сыч.

— Наверное, — честно отвечал монах, не понимая смысла этого слова.

— Вот нужен он нам такой, экселенц? — спрашивал Сыч. — Лишнее брюхо.

— Да пусть едет, — сказал Волков. Он подумал, усмехаясь про себя, что раз не дали ему рыцарского достоинства, так хоть пусть свита будет как у него как у благородного, тем более, что кроме прокорма тратиться на неё не нужно. Он ещё раз усмехнулся. Оброс он здесь и вещами, и людьми.

— Сержант едет, — закричал со стены один из дворовых мальчишек.

Ёган бросил таскать вещи, не поленился, полез на стену с дворовыми людьми и уже оттуда заорал радостно:

— Он Франческу поймал.

— Франчкску поймали, — задорно подхватили мальчишки на стене. — Поймали её. Везут, везут убийцу.

— Поймал, значит, — тоном, не предвещавшим ничего хорошего служанке госпожи Ядвиги, произнёс Сыч.

Он покосился на Волкова, но тот ничего не сказал, стоял посереди двора, ждал, когда сержант привезёт Франческу. И тот вскоре привёз её. Сержант ничего не знал о том, что натворила служанка.

— И ведать не ведал, — рассказывал он, — я от реки ехал, туда следы вели лошадей, и вижу конный нам на встречу. Нас увидал и в лес поворотил. Ну, я и думаю, гляну, кто там с нами видится, не желает. Заехали в лес, а там эта… — он указал на Франческу плетью, — в кустах прячется.

Франческа сидела на камнях посреди двора, платье разодрано, руки вывернуты и стянуты натуго сзади веревкой. Сама растрёпана, на зверя похожа, и со всей ненавистью глядит только на солдата. Вокруг неё дворовый люд собрался, бранят её и даже пытаются бить, а она лишь на него глядит. Только на него. Если бы взглядом можно было убивать — Волкова разорвало бы. Нет у этой страшной бабы больше врагов, он! Он единственный!

А Волков на неё даже и не глянул, стоял, слушал сержанта, чуть улыбался, да похваливал его. А потом произнёс небрежно:

— Сыч, а ну глянь-ка её, поищи моё золото, вдруг она его не успела в лесу его схоронить, пока от сержанта пряталась.

— Сейчас всё сделаю, — заверил Сыч, — как её обыскивать, по-честному — в подвале или с позором — прямо тут.

— Ни какой чести ей. Тут обыскивай. — Сказал коннетабль с усмешкой. — По-доброму она всё равно не понимает.

— А ну-ка, ребята, подсобите, — сказал Сыч самым крупным стражникам, подходя к женщине. — На брюхо её кладите и сверху садитесь. Держите крепко.

Франческа была необыкновенно сильной женщиной. Даже когда два крупных стражника положили её на живот и уселись на неё сверху, раздвинув ей ноги широко. Она сопротивлялась, выкручивались, как могла. Но Сыч знал своё дело, видно, делал это не в первый раз, он задрал ей юбки и, не брезгуя запустил пальцы женщине в зад. Франческа завыла, попыталась сбросить стражника, пыталась сдвинуть ноги, но ничего у неё не вышло. Сыч вытащил пальцы из неё, вытер об её же платье и скомандовал:

— На спину её.

Стражники перевернули Франческау на спину, один сел на ногу другой придавил ей лицо коленом, а она продолжала выть и извиваться, даже пыталась грызть колено стражника и проклинала Сыча на ламбрийском языке, а Сыч спокойно запустил руку ей в утробу. Плевать ему было на все её проклятия. Фридрих Ламме делал своё дело.

А народ глядел на это бесчестье и надругательство и с отвращением и с презрительным ехидством мол: и поделом ей.

Наконец Сыч с колен встал. Снова вытер руки о платье женщины и, подойдя к коннетаблю и сержанту, стоявшим в стороне, сказал:

— Пусто, экселенц, золотишко она либо в лесу спрятала, либо проглотила. Если в лесу, то искать непросто будет, собаки потребуются. Или на дыбу её вешать и пытать где спрятала, да и то дело пустое. Баба с перепугу ежели спрятала, то потом и нипочём место не найдёт, даже если и сама захочет. Они ведь, дуры, если, что прячут, то и сами потом не вспомнят, где. А ежели проглотила, то поить её солёной водой, пока не сорвёт её, или кормить да ждать, кислым молоком кормить с огурцами. Что делать будем?

— Упряжь лошади осмотри, — ответил солдат и пошёл к Франческе, сержант пошёл следом.

Волков подошёл к ней и, стараясь не вызвать новый приступ боли в ноге, присел перед ней на корточки. Женщина смотрела на него с ненавистью.

— Ну, вижу, не вразумил тебя сегодняшний разговор наш разговор. Сидела бы тихо, а лучше уехала бы, а ты, вон, что вытворяешь. На госпожу руку подняла! Знаешь, что тебя за это ждёт? — Спокойно говорил солдат глядя ей прямо в глаза. — Знаешь?

И тут Франческа как будто взорвалась, она начала осыпать солдата самыми отборными, самыми мерзкими, портовыми ругательствами на ламбрийском, какие только он слышал.

— О чём она болтает, господин? — спросил сержант у Волкова.

— Проклинает, — отвечал тот.

— Кого? — насторожился сержант.

— Тебя, — соврал Волков с ухмылкой, хотя все проклятия и ругательства адресовались ему.

— Меня? — удивился старый вояка.

— Тебя и твоих детей, — продолжал забавляться солдат.

— А меня-то за что? — Искренне удивлялся сержант.

— Так это ты её поймал, — врал Волков, его забавляло удивление сержанта.

— Ах ты ж тварь, — разозлился сержант пошёл к коновязи и набрал полную пригоршню конского навоза, подошёл к Франческе и левой рукой, сдавив ей щёки, разжал зубы, та пыталась, сопротивляется, но он забил ей в рот целую пригоршню навоза, приговаривая, — жри, тварюга, жри за свой подлый язык.

Он сжал ей челюсти, что бы она не могла всё выплюнуть, и держал так. А она не сдавалась: выпучив глаза, мотала головой, старалась оторвать его руки от своего лица, плевалась. Вырывалась.

— Успокойся, Удо, — оторвал его руки от лица Франчески солдат, — ты её задушишь, гляди, посинела уже.

Сержант встал рядом, а солдат заговорил:

— Ну, что, будешь ещё лаяться или поговорим?

Франческа сидела, словно не слышала его, выплёвывала навоз. Отплёвывалась.

— Я человек добрый, — продолжил Волков, — я обещаю, что передам тебя в руки ландфогта, не осужу сам, если ты ответишь мне на два вопроса. Слышишь меня?

Франческа не поднимала головы. Не смотрела на него.

— Два вопроса, где моё золото и где твоя госпожа? Ответишь, и тебя будет судить фогт, кто знает, как там всё повернётся. А если нет, то я сожгу тебя сегодня же. Слышишь? Сегодня же! Думаю, барон будет не против.

Женщина не ответила ему.

— Упрямая тварь, — произнёс сержант.

А Франческа вдруг глянула на него с такой злобой, что старого воина качнуло. Он начал свирепеть:

— Ещё навоза хочешь, тварина?

— Успокойся сержант, — остановил его Волков и продолжил, — ещё одно предложение, говоришь мне, где моё золото и я тебя просто повешу. Никакого костра, мне уже плевать на твою госпожу. Я про неё спрашиваю больше для порядка.

Франческа опять не ответила, смотрела на камни мостовой и не поднимала головы.

— Где моё золото, ведьма, — вдруг заорал солдат, у него начинала ныть нога, он начинал беситься, схватил женщину за волосы и начал таскать, приговаривая, — где моё золото, а? Где моё золото?

А Франческа упрямо продолжала молчать. Терпела и молчал.

— Ведьма, — сурово сказал сержант.

— Ведьма, — согласился Волков, вставая и указывая на женщину, крикнул, — стража, на площадь её.

Два стражника подхватили Франческу под локти, поволокли к выходу из замка. За ними устремились все дворовые, приговаривая с благоговением:

— Жечь решили!

— Говорят ведьма!

Сержант помог солдату сесть на коня, сам залез на своего, и они поехали следом. Ехали молча, говорить им было, вроде, и не о чем, воины всё уже решили. Участь женщины была предрешена.

Прямо за воротами замка собралась толпа, люди из Рютте и малой Рютте пришли, так как знали о том, что случилось, было много и пришлых. Все пошли за стражниками, что тащили женщину на площадь. Все ждали казни, все знали, что коннетабль не простит нападения на баронессу и молодого барона.

На площади и у нового рынка народа было ещё больше, там был и Крутец и монах. Стражники приволокли Франческу, бросили её на землю, на ней было разодрано платье и нижняя рубаха, она была полуголой. Люди поначалу не узнавали спесивую служанку спесивой госпожи, а когда узнавали её, то начинали, не скрываясь радоваться, что, наконец-то, она получит по заслугам. А Франческа сидела на земле с разбитым лицом, с распущенными волосами, даже не пытаясь прикрыть наготу. Страшная. И зло смотрела на людей. Ей в голову прилетел ком земли, что вызвало у собравшихся радостный смех, и люди ей кричали:

— Что, лошадиная морда, получила на орехи!

— Валяешься, вон, в грязи, а раньше ходила барыней, через губу не переплёвывала!

— Наш коннетабль тебя скрутит в бараний рог, не таких крутил!

— Повесьте её, господин! Нехай ногами подрыгает! Нас потешит!

А она всех их ненавидела, люто ненавидела. И больше всех его. Женщина глядела, как с трудом солдат слезает с коня и идёт к ней, и проклинала его про себя. Проклинала, проклинала, словно надеялась, что его прямо тут убьёт молнией или прямо здесь и сейчас разобьёт паралич. Но с ним ничего не происходило, он опять опустился на корточки рядом с ней. С ним пришёл и стоял рядом сержант. И солдат спокойно заговорил:

— Повторяю тебе ещё раз, может к тебе, дуре, разум вернётся: я не буду казнить тебя прямо сейчас, а, может быть, даже отпущу, сбежишь, когда тебя к графу повезут, если ты ответишь мне на два вопроса. Где госпожа Ядвига и где моё золото?

Франческа взглянула на него, попыталась даже встать, но стражник стоявший сзади врезал ей древком копья по пояснице. Женщина скривилась от боли и уселась на землю опять, чем вызвала всплеск новой радости у людей.

— Ишь как перекосило, паскуду, — веселились собравшиеся. — Врежь ей ещё разок.

— Да, не милосердствуй, бей как следует!

— Ну, так где мои деньги? И где госпожа? Ответишь, где деньги, — повешу, ответишь на оба вопроса — помогу сбежать, не ответишь ни на один, — он помолчал, — сожгу.

Женщина снова убрала волосы с лица и произнесла:

— Ты выродок, ублюдок, сын портовой шлюхи, сосавшей у прокажённых, и сам шлюха, который давал матросам в детстве, ты виноват во всех бедах, что б ты сдох, будь ты проклят. — Закончив, она плюнула в лицо солдата.

Волков встал, вытер лицо, а сержант стал бить эту злобную бабу здоровенным кулаком по башке на радость толпе.

— Тихо, тихо сержант, успокойся, — чуть усмехаясь, говорил Волков, — убьёшь раньше времени.

Затем он повернулся и крикнул:

— Крутец!

— Да, господин коннетабль, — тут же подбежал к нему управляющий.

— Мне нужно двадцать вязанок хвороста, скажи людям, что дашь по крейцеру за вязанку, и ещё мне нужно вкопать жердину на три локтя в землю в центр площади. Хворост сложить вокруг жердины. Распорядитесь.

Крутец что-то хотел спросить, но по виду коннетабля понял, что вопросы сейчас не совсем своевременны. Коннетабль в упор смотрел на него — ждал вопроса.

— Я немедленно распоряжусь, господин коннетабль, — заверил управляющий.

Солдат залез на коня, выехал на середину площади и закричал:

— Сегодня эта бешеная собака, — он указал плетью на Франческу, — укусила руку, которая её кормила, и украла деньги у господина вашего и моего, у барона Карла фон Рютте. Её поймал слуга барона, старик Ёган и она располосовала его ножом. Дальше эта взбесившаяся тварь напала на госпожу нашу, на добрейшую нашу баронессу, и даже на сына дракона, и он, и его мать ранены, но живы, их уже отвезли в монастырь.

Люди стояли в полной тишине, даже не осуждали женщину, действия Франчески повергли их в ужас, напасть на госпожу было сродни святотатству. А солдат продолжил:

— Ещё она же помогала людоеду, что жил на старом кладбище и якшалась с ведьмой, и людоед, и ведьма — слуги Сатаны, и я хочу спросить вас, добрых людей, что ходят к причастию, чего заслуживает эта тварь?

— На костёр её, — крикнул кто-то.

— На костёр, — тут же поддержал ещё кто-то, — на костёр.

— Спалите ей патлы, господин.

— Или всё-таки передадим её в руки ландфогта? — спросил Волков, хотя знал ответ заранее.

— В огнь эту тварь. Пусть катится за своим дохлыми людоедами!

— В огонь ведьму! Сколько людей извели!

— Зажарим, спесивую!

— В пекло! — не унимались люди, они явно не хотели отдавать Франческу на суд графа, уж больно ненавидели её все. Все!

Волков согласно кивал головой.

Ценник, назначенный им за хворост, был очень высок. И Крутец тут же набрал столько хвороста, сколько было нужно. Люди с радостью несли хворост за хорошую деньгу да и для доброго дела. И тут на площади появился настоятель местного храма, отец Виталий. Растолкав людей, он пробрался к коннетаблю, схватил его за стремя и спросил:

— Господин коннетабль, что здесь происходит?

— Собираемся казнить ведьму, — ответил солдат.

— Да вы с ума сошли? — Искренне удивился поп. — Если она ведьма, то её должен судить Священный Трибунал Инквизиции.

— Да? — Волков чуть подумал. — Ну, тогда казним её за попытку убить молодого барона и баронессу.

— Я был в монастыре, баронесса в порядке и её сын тоже, она решила простить эту несчастную.

— Вот как, а убитый слуга Ёган, тоже её прощает?

— Ну, это будет решать барон или ландфогт. — Отвечал отец Виталий.

— Ландфогт — это слишком долго, а барон слишком добрый, он её уже один раз отпустил из подвала и вот что из этого получилось.

— Её должны судить не вы, не берите на себя столь тяжкий груз, ноша сия не каждому по плечу, Господь наш…

Волков вдруг положил руку на голову попу, склонился к нему и, повернув его лицо к себе тихо сказал:

— Убирайся отсюда к дьяволу!

— Что? — растерялся священник.

— Пошёл вон, — рыкнул солдат.

Слез с коня и снова подошёл к Франческе:

— Последний раз спрашиваю тебя, ответишь…

Она не дослушала — заорала, с радостью и что было сил, и что было злобы:

— Сдохни, пёс, мать твоя была…

Он тоже её не дослушал, пнул в зубы сапогом. Женщина упала на землю, замолчала.

— И для этой бешеной собаки ты просишь суда барона? — возвращаясь к коню, спросил солдат у попа. — Он опять по доброте своей её отпустит, и она по злобе своей опять будет служить дьяволу. Нужно сжечь эту тварь.

— Вы не в праве! — Воскликнул отец Виталий.

— Ты вообще на чьей стороне, поп? — холодно спросил Волков. Он остановился и пристально глядел в глаза священнику. — Ты в этой войне за кого? За людей или за людоедов?

— Я за людей, — быстро заговорил отец виталлий. — Все люди — дети божьи, и она, — он указал на Франческу, — тоже, просто она…

— Не все люди дети божьи, — перебил его солдат, — я тут у вас повидал сатанинских выродков, и она служила им. И вот ты стоишь здесь, в сутане, и пытаешься спасти эту бешеную собаку от справедливого возмездия.

— Господь наш есть милосердие, — воскликнул поп. — Не забывайте об этом, да и не прячу я её от возмездия. Я прошу лишь снисхождения и справедливости для неё! Суда, справедливого суда.

— Сынок барона и его дружок жрали людей, — говорил солдат, — они особо не милосердствовали, и суд им был не нужен, выпивали детей досуха, сходи на старое кладбище, они там, в воде плавают, разлагаются чёрные. Нет у тебя желания рассказать им про милосердие, поп?

— Но мы же не они, мы не должны быть такими.

— Заткнись ты, — зарычал солдат сквозь зубы, наливаясь холодной яростью. Говорил он тихо, но попу всё равно стало страшно. — Заткнись лучше, вы и они одно целое. Они жрут — вы их защищаете, казуисты, мастера болтовни, адвокаты дьявола, готовые заболтать любое возмездие и объяснить любое скотство, всё вывернуть наоборот, всё запутать. — Он вдруг схватил священника за шею, сжал ее так, что тот стоял, кривился от боли, и заговорил ему прямо в ухо. — Ты будешь её причащать, или мне сжечь её без причастия?

— Я буду, — выдавил поп, — но я…

— Заткнись, ни одного слова больше иначе… — Волков поднёс к носу отца Виталия кулак. — Пошёл вон!

Два мужика быстро вкопали в центр площади жердину, вокруг неё сложили хворост грудой. Народ, как спектакль наблюдавший общение коннетабля и местного попа, теперь ждал казни, люди всё прибывали. Но Волков не начинал её, во-первых ждал, пока поп устанет убеждать Франческу принять причастие и покоиться, а во-вторых, он всё-таки хотел дождаться барона. Так было бы правильно. И тут до людей дошёл слух, что коннетабль уезжает, что Ёган собрал все вещи в телегу и вывел всех коней господина со двора замка.

Пошли разговоры:

— Господин, вы, что ж, уезжаете? — Крикнула бойкая селянка. — Не приглянулось вам у нас?

— Эх, какой добрый коннетабль был, — крикнул один мужик стоявший недалеко.

Солдат влез на коня, нужно было сказать пару слов:

— Добрые люди Рютте и пришлые, ваш барон пригласил меня для работы, я её исполнил. Надеюсь, что вы все довольны моей работой. Думаю, что теперь вас обворовывать не будут, и ваши дети будут спокойно ходить по дорогам, и ни кто на них не нападёт. Я бы рад был бы остаться, — врал солдат, — но хочу повидать свою мать, которую не видал почти двадцать лет. Думаю, что теперь у вас всё будет хорошо.

Некоторые бабы зарыдали, мужики стояли хмурые, разочарованные.

— А может, мамку-то повидаете, да вернётесь? — Крикнул кто-то.

— Может, и вправду, вернётесь? — Поддержал ещё кто-то.

Солдат лишь усмехнулся в ответ, его просто потрясывало от нетерпения и желания, наконец, отсюда убраться. Он подъехал к сержанту и сказал, указывая на попа и Франческу:

— Заканчивай этот балаган, тащи её на кучу.

Сержант молча кивнул, и тут же стражники подошли к женщине, и, не смотря на протесты священника, поволокли её к куче хвороста, она почти не сопротивлялась. Её поставили спиной к жерди, завели ей за жердь руки и там накрепко связали, да ещё и обмотали её. И живот, и грудь, и ноги. Стояла она на куче хвороста, пошевелиться, не могла, лишь головой мотала. Поп стоял рядом, продолжая с ней говорить. Но казалось, что она его почти не слушает. Женщина опустила голову, и волосы полностью закрывали ей лицо. И тут священник вдруг покинул её и бодро двинулся с площади, Волков глянул, куда он направился и увидал барона и двух стражников с ним, они через толпу двигались на площадь. Поп тут же стал, что то говорить барону, тот слушал его молча не слезая с коня, хмурился, весь его вид говорил о том, что он чем то недоволен. Солдат направил к нему коня:

— Добрый день, господин барон, вы из монастыря? Наедаюсь, что с молодым бароном и баронессой всё в порядке?

— Какого дьявола вы здесь устроили? — Вместо ответа произнёс барон. Он был пьян.

— Сержант поймал Франческу, это она напала на вашу жену и убила вашего слугу, я ждал вас, чтобы вы одобрили казнь этой твари.

— А я не одобряю вашу затею, — заявил барон, глаза его были мутны, смотрел он на солдата с неприязнью. — Отвязать!

— Господин барон… — солдат был изумлён, он даже не знал, что говорить дальше.

— Отвязать, я сказал, — продолжил барон.

— Она убийца, она напала на вашу жену и сына. Неужто вы её отпустите? — Удивлялся солдат, но он начинал понимать, что доводы его бессильны.

— Вам-то что за беда? Это мои жена и сын, и убила она моего холопа.

— А вот деньги она похитила мои, — Волков сказал это, не подумав, — вы их мне обещали, за мою работу.

— Не заслуживаете вы этих денег, — зло произнёс барон, — раз довели до того, что на мою жену и на моего сына, — Карл фон Рютте поднял палец, для придания веса словам, — на моего сына в моём доме нападают и ранят!

Волков опять растерялся, даже опешил от таких слов. А барон не унимался, продолжал говорить, пьяно растягивая слова:

— Это даже не вы её поймали, а мой сержант! Сержант! Мой! А не вы! Не вы! И хочу заметить, пока вас тут не было, никогда, вы слышите, никогда, ни на меня, ни на моих близких никто в моём доме не нападал! Ни разу.

Внутри солдата всё просто клокотало, его чуть не трясло от такой несправедливости, он смотрел на своего нанимателя и едва понимал, что тот говорит. Слова приходили словно издалека. Словно через шлем и подшлемник.

— Господин коннетабль, — вдруг заговорил священник, который стоял между ними, — барон просто хочет, что бы вы отвели эту несчастную в подвал, а завтра препроводили её к ландфогту.

— Что? — Сквозь зубы переспросил его Волков.

— Я говорю, что необходимо отвязать эту несчастную…

— Никого никуда я препровождать не буду, я больше не служу вашему барону, это моё последнее дело, — говорил солдат не столько ему, сколько самому барону.

— Вот и прекрасно, — сказал барон, — всё равно от вас никакого проку.

— Ни какого проку? Ах вот как! Наверное, и на награду я рассчитывать не могу?

— На какую награду, которую у вас украли из-под носа? — хмыкнул барон. — Вы из-за своей глупости всё упустили. Всё!

— Вот как! — Солдата так и подмывало сказать, что это именно барон выпустил Франческу из подвала. Но тут его посетила одна мысль, эта мысль вдруг сложилась в голове как из кусочков мозаики складывается изображение, она казалась простой и естественной настолько, что было удивительно, как она не посетила его раньше. — Барон, а ведь вы знали, что это ваш сынок жрёт людей в вашем феоде.

— Что? — Барон побагровел и покоился на попа, что стоял рядом и слышал каждое слово. — Что вы мелете, Фольокф?

— Ваша дочь знала, эта тварь, — Волков кивнул на Франческу, — тоже знала, и вы знали, да, знали, поэтому и предложили мне все деньги, что у вас были. Знали, за что платите.

— Заткнитесь, Фолькоф, — прорычал барон.

— Вы их боялись, — продолжал Волков, он даже улыбался, ему снова было легко, — вы боялись своего сынка и свою доченьку, поэтому и обещали мне рыцарское достоинство, своё золото, руку дочери и деревню в приданное. И Франческу из подвала освободили потому, что боялись дочь свою. Думали, что они вас зарежут когда-нибудь, вместе с женой и сыном. Дочь ваша станет баронессой, а сынок будет спокойно жить в подвале да жрать ваших людишек. А теперь я вам не нужен, сынка я убил, и всех его страшных слуг тоже, ла Реньи с доченькой сбежал, вряд ли вернутся, воров переловил, аудит провёл, теперь у вас всё прекрасно, теперь я вам не нужен.

— Теперь не нужен, — угрюмо потвердел Карл Тилль барон фон Рютте. Он опять косился на попа, который стоял рядом и слушал коннетабля с открытым ртом.

— Поэтому и награду мне отдавать нет смысла, да? — продолжал Волков.

— Вы не заслуживаете. Вы сами всё испортили, Фолькоф, вам предложили приехать к графу, чтобы принять должность, а вы отклонили предложение в грубой форме. Вы всё портите, вы убили миньона герцога, вы выпороли родственника банкира другого герцога, вы упустили золото, что вам причиталось, никто не виноват, что вы дурак…

— Да, я дурак, — сказал солдат, — умный бы давно раскусил вас. И уехал бы. Вы бесчестный человек, барон!

— Что, что ты мелешь! Что такое… Да как ты смеешь! Вон с моей земли, пёс безродный! Наглец, он будет оскорблять меня на моей земле, при моих людях, — рычал барон.

Все люди на площади молчали, и в ужасе раскрыв глаза, следили за бароном и коннетаблем.

— Пёс безродный! — Волков даже засмеялся. — Карл, как же так, ещё неделю назад вы называли меня другом, обещали свою дочь мне в жёны, что с вами произошло?

Волков говорил с издёвкой да ещё при попе, и пьяный барон это понимал, и вынести не мог. Он положил руку на эфес меча.

— Я сказал, вон с моей земли! — продолжал беситься барон.

— Эй, друг, Карл, ты что, хочешь вызвать меня на поединок? — Солдат откровенно издевался над бароном. — Я бы не советовал тебе это делать.

— Я убью тебя, пёс, — сказал барон, вытягивая меч.

Волков, чуть склонился с коня и перехватив движение барона, поймал меч барона за гарду легко, как у ребёнка вырвал его из руки и что было сил, кинул его подальше, за спины людей.

— Ах ты, пёс, — зарычал барон. — Эй, холопы, меч мне! Ищите! Где он?

Солдат его больше не слушал, он подъехал к сержанту и сказал:

— Пьяный он, убери его.

Сержант молча кивнул, побежал ловить барона, чтобы тот не сотворил чего. А Волков, подъехав к Сычу, наклонился и тихо сказал:

— Найди Агнес, скажи, что беру её с собой, тихонько уведи её и ждите нас на восточной дороге у моста, знаешь, где это?

— Знаю, экселенц, всё сделаю.

Волков огляделся, увидал стражников и крикнул:

— Факел мне.

Дальше он поехал к управляющему, что стоял среди людей в первом ряду:

— Крутец, в казне деньги есть?

— Нет, господин коннетабль, всё пошло на амбары и на новый трактир.

— А у тебя деньга имеется?

— Ну, немного есть личных сбережений.

— Дай мне семь цехинов, возместишь всё из казны, барон мне должен, но сейчас у него нет. Эта тварь, — солдат кивнул на Франческу, — его обворовала.

— Господин коннетабль, — замялся молодой управляющий, — у меня столько и нет, вернее, может быть, и есть, да надобно бумаги бы составить, понимаете…

— Понимаю, понимаю, — произнёс солдат, — вы помните, что обещали мне долю в трактире? А?

— Да, — кивнул управляющий.

— Оставьте долю себе. Мне дайте деньги сейчас.

— Конечно, можно, но надобно посчитать, какова будет прибыль, мы ж не знаем, сколько трактир будет приносить… чтобы вам семь цехинов сразу выдать. Мы ж пока даже народ не запустили. Вот народ…

— К чёрту народ, — рассвирепел солдат. — Я из-за вашего трактира рыцарское достоинство не получил. Давайте, сколько есть, и прекратите тут считаться со мной. Давайте деньги, чёртов купчишка!

— У меня только четыре кроны злотом, ну и талеров двадцать наберу ещё серебром, — испуганно произнёс Крутец.

Волков прикинул, что это меньше семи цехинов, но ему уже было плевать:

— Давайте сюда.

Молодой управляющий опустошил свой кошель, передал солдату целую пригоршню денег и спросил:

— А как же так случилось, что из-за трактира вы потеряли право на рыцарские шпоры?

— Эти ублюдки Гирши нажаловались своему герцогу на меня, за то, что отняли у них трактир, вот он и отказал мне, — произнёс солдат пряча деньги, — да и Бог с ним, проживу простолюдином, как-нибудь. Я вас не забуду Крутец.

Он протянул управляющему руку.

Тот пожал её.

А солдат заорал:

— Где факел, я сколько буду ждать?

Один из стражников уже бегом бежал, нес ему факел. Волков взял у него факел и поехал на центр площади. Поп подбежал к нему схватил за стремя, и попытался было с ним заговорить, но солдат сапогам отпихнул его:

— Пошёл вон.

Отец Виталлий упал.

А солдат слез с коня и закричал:

— Добрые люди Рютте и пришлые, вы все знает кто такая эта Франческа, спесивая ведьма, убийца и воровка, что с ней делать, решайте сами. Как скажите, так и будет.

— В огонь, — тут же заорал кто-то.

— Жгите её, господин.

— В ад её гадину, в Геенну!

— Так тому и быть, — произнёс коннетабль Рютте.

Вернее, бывший коннетабль.

Священник уже встал с земли кинулся к солдату, заговорил быстро, надеясь успеть уговорить его:

— Не в праве вы это делать, не вправе.

— Ты мне это уже говорил, — отвечал Волков, подходя к костру, — если таких, как ты, слушать — зло победит. Впрочем, ладно, послушаю тебя.

Поп опять попытался, что-то ему сказать, но он отпихнул его и заговорил с Франческой:

— Тут наш поп просит за тебя, может, ты хочешь, что-то сказать, покаяться перед людьми, просить прощения или пощады. Если хочешь — говори.

Франческа подняла голову. Все на площади затихли, стояли, прислушивались.

А она ещё раз обвела всех взглядом и заорала:

— Будьте вы все прокляты, прокляты! А особенно ты, — тут она даже плюнула в сторону солдата.

— Господи, несчастная, уймись, — умолял её поп.

Но она не унималась, продолжала орать:

— Проклинаю тебя, всё из-за тебя, сын портовой шлюхи…

Дальше солдат слушать не стал, а ткнул ей факелом в лицо как следует она и замолчал на полуслове.

— Жгите её, господин, — кричали люди, — в пекло её. Пусть летит к своему сатане!

— А я ведь тебе предлагал жизнь, — сказал солдат. — Ну, что ж, сама выбрала — гори, тварь.

Хворост занялся сразу, видно, был полит чем то, полетел дым тонкими струйками, побежали по вязанкам быстрые рыжие языки.

— Господи, Господи, — причитал отец Виталлий, — прости их, не ведают, что творят.

— Будь ты проклят, — ревела женщина, пытаясь вырваться из пут, что притягивали её к столбу. — Будь ты проклят.

— Хватит, — сказал солдат, — ни кого ты не проклянёшь, проклятые проклясть не могут.

А по подолу платья Франчески уже струились белые дымки, а пламя уже забралось на верхние вязанки хвороста.

— Ладно, — вдруг закричала женщина, — ладно, я скажу тебе всё, скажу.

— Что ты мне скажешь?

— Денег в ларце не было.

— Врёшь!

— Клянусь, не было, не было, — тут первый язык пламени вспыхнул на её платье. — А-а-а-а… не было денег, не было. Клянусь, клянусь.

— Ну и чёрт с ним, — отвечал Волков и кинул факел в огонь.

— Я скажу тебе, где меня будет ждать госпожа… Пожалуйста, отвяжи меня… Я умоляю…

— Плевать мне на твою госпожу, не говори мне ничего, — крикнул ей солдат.

— Они с ла Реньи поехали в Ренну.

— К еретикам подались, значит.

— Отвяжи меня, ты же обещал. Отвяжи, — платье на ней вспыхнуло, а за ним вспыхнули клок волос, что был снизу, — отвяжи, я тебе всё сказала, — орала Франческа.

— Поздно, — ответил Волков, но тут же выхватил меч и быстро и точно ударил женщину в сердце, она даже не успела и вздоха сделать, одно мгновение смотрела на него изумлённо, а потом уронила голову на грудь. Её волосы охватило огнём.

Поп упал на колени и молился, а солдат спокойно вытер меч о сапог, вложил его в ножны. Сел на коня и сказал:

— Прощайте, добрые люди Рютте.

На площади гудел огромный костёр, стоял народ вокруг, тут же молился священник, а он выехал из деревни и у замка встретил монаха Ипполита, тот сидел в телеге с его вещами, и Ёгана, тот был верхом и в поводу держал лошадей господина.

— Сыча видели? — спросил солдат.

— Они с Агнес уже побежали к мосту, там будут нас ждать.

Волков кивнул, говорить ему больше не хотелось. Так они и доехали до моста, где и нашли Сыча с девочкой. Агнес с радостью залезла в телегу, была возбуждена. Оглядывалась вокруг. Смотрела на деревню свою. Наверное, прощалась с ней. Сыч сел на коня.

— Ну, с Богом, — сказал солдат.

Он даже не повернул голову, что бы глянуть в последний раз на Рютте, видеть он её не мог.

И тут Агнес крикнула:

— Стойте, бежит за нами кто-то. Рукой машет.

Ничего хорошего солдат не ожидал и никого не ждал, он подумал, что это не все его неприятности на сегодня и повернулся. Но когда разглядел того кто бежал за ними — обрадовался.

Это была Брунхильда. Она, выбиваясь из сил, бежала и, когда была совсем радом, перешла на шаг, а подойдя с упрёком сказала:

— И что ж со мной никто попрощаться-то не захотел?

Сказано это было с вызовом, и глядела она на Волкова.

Тот только улыбнулся в ответ и промолчал.

А Брунхильда глянула на Сыча и добавила:

— А ты, женишок, так и вовсе в любви клялся, а сам бежать…

— Так я…

— Да ладно уж, не оправдывайся, — произнесла девушка и полезла в телегу, — свами я поеду, в город. А ну-ка подвинься, худоба, — сказала она Агнес, — ишь, за двоих сидит.

— А что тебе в деревне-то не сиделось? — спросил Ёган. — Там у тебя и деньга водилась, и работой ты себя не утруждала. Авось не руками-то работала.

Он захихикал.

— Так батька, подлец, всю деньгу забирал, что ни заработаю! То на конюшню новую, то кухню пристроить, всё дай, всё дай, талер ему дала, а через неделю ещё просит. Вот, поеду в город, думаю, может там, мужа найду. Эй, попёнок, уселась я, трогай.

Брат Ипполит щёлкнул кнутом и телега покатилась. А Волков пришпорил коня думая, что красавица Брунхильда ему точно не помешает в дороге. И солдату было всё равно, что день идёт к концу. И скоро солнце начнёт садиться, и что он не ел целый день, и что телега перегружена, и что до ночи они могут не найти жилья на постой. Всё это было ерундой, на которую можно не обращать внимания, главное — уехать из этого проклятого места, где он пару раз чуть не отдал Богу душу.

Он выжил, и это главное, хотя нога не давала ему покоя, но в компенсацию ранения он получил немало ценных вещей, коней и даже целую свиту людей, да ещё и письмо, которое он вёз важной персоне.

Волков ещё не знал наверняка, нужно ли будет ему искать расположения этой особы или просто выкинуть письмо, уж больно он не доверял, теперь всем этим синьорам. Пока он не решил, пока он просто уезжал из Рютте и слушал, как распутная Брунхильда, поёт похабные песни, чтобы смущать молодого монаха.

Эпилог

Епископ молчал, что-то жевал, ковырял ложкой в тарелке, но уже без аппетита, он давно наелся и делал вид, что ест, а на самом деле обдумывал то, о чём ему рассказал солдат. А солдату больше рассказать было нечего, он хотел, есть и хотел уйти, но вынужден был ждать, глядя как жирный епископ серебряной ложкой скребёт дорогую тарелку. А епископ взял в руки пустой бокал, повертел его, но вина не попросил, поставил на место. Затем посмотрел на солдата и произнёс, как бы нехотя:

— Значит, золото ты получил, а кавалером не стал?

— Именно так, монсеньор.

— Ну что ж, в моих силах это поправить, — сказал епископ, глядя на солдата и надеясь, что его слова на того произведут впечатление.

Но солдат был внешне безучастен. Как будто не ему это предложили.

— Тебе ведь всё равно от кого ты получишь рыцарские шпоры, от князя мирского или от князя Церкви? — продолжил епископ.

— Абсолютно всё равно, — заверил его солдат.

— Абсолютно, — почти передразнил его поп, он глядел на Волкова и подумал, что хуже воинственного клирика, может быть только образованный солдат.

А солдат не торопился, он давно уже смекнул, что нужен этому жирному и хитрому попу. И вопрос напрашивался сам собой: что захочет его жирное преосвященство за шпоры. И это дело будет явно дело непростое.

Волоков молчал, незачем ему было спешить задавать вопросы, нужно было дать попу понять, что именно он будет решать, взяться ли за то, что нужно попу или послать попа к чёрту.

Такое поведение раздражало епископа, но он старался не подавать виду, держал долгую паузу, продолжал скоблить тарелку серебром. И всё-таки солдат его перемолчал, епископ продолжил:

— Но я должен буду тебя проверить, так ли ты ценен для Матери Церкви, как о тебе пишут, а уже после, ты получишь и герб, и шпоры, если, конечно, справишься с одним деликатным делом, которое я тебе поручу.

— Прошу прощения, монсеньёр, — прервал его солдат.

— Что? — спросил епископ.

— Если ваше дело, действительно деликатно, то мне не хотелось бы знать о нём. Я не могу обещать вам, что возьмусь за него.

— Вот как? — Удивился епископ сначала, а потом стал и вовсе раздражаться. — И почему же. Тебе не нужны герб и шпоры? — Говорил он с видимой неприязнью.

— Да кто бы отказался от герба и шпор? — отвечал Волков. — Да только выполняя задания барона, я три раза едва избежал смерти. Я навсегда остался хромым, я попал в немилость сразу к двум принцам-курфюрстам и нажил себе кучу опасных врагов. А рыцарского достоинства я не получил, хотя мне его обещали дважды.

— И что всё это значит? Зачем же ты приехал тогда сюда? — Раздражался всё больше поп.

— Аббат убеждал меня, что я нужен Церкви, и Церковь оценит меня по достоинству. Вот я и приехал.

— Так делай то, что нужно и получишь то, чего заслуживаешь.

— Последние дела мои не принесли мне того, что я заслужил. Синьоры охотно обещают, но неохотно выполняют обещания.

— И что же ты хочешь? — Спросил епископ.

— Оплату вперёд, — твёрдо сказал солдат.

— Ах вот оно что, — епископ расплылся в мерзкой улыбочке, — о тебе писали, что ты солдат, а ты не солдат, ты купец, купчишка, ещё немного и ты гарантий попросишь, адвокатишек да нотариусов позовёшь, — он продолжал улыбаться. — Тебе бы в нотариусы диплом купить, зачем тебе герб? Вон как ты дела-то ведёшь умело.

Эти оскорбления попали в цель, солдат наливался злобой, он уже ненавидел этого жирного попа, хотел есть да и нога у него болела. Но он вздохнул глубоко, сдержался и сказал:

— Только так и никак иначе, сначала герб и шпоры — потом деликатные дела. — И помолчав добавил. — Герб — вперёд.

— Вперёд? А может, корону тебе графскую на щит?

— Герб вперёд, — повторил Волков, он уже знал, что дело будет непростое, будь оно простое, давно бы епископ нашёл желающих. А епископ не гнал его, бесился но не гнал, значит, он всё делал правильно.

Поп откинулся на спинку кресла, помолчал, пожевав губами и сказал:

— Хорошо, мой брат архиепископ-курфюрст Ланна дарует тебе рыцарское достоинство, но без лена. Если заслужишь, получишь и лен.

— Меня это устраивает, как только на моём щите будет герб, я возьмусь за ваше дело. — Произнёс солдат. — Если, конечно, оно не покажется мне чрезмерно опасным.

Епископ поднял руку и щёлкнул пальцами. Тут же из-за его кресла возник монах и положил на стол кошель. Глянув на кошель, Волоков понял, что дело будет непростое. Во-первых, кошель был не мал, во-вторых, он был приготовлен заранее, а в-третьих, поп сразу согласился сделать его кавалером.

Значит, епископу было очень важно, что бы солдат согласился на это дело. И тут солдат, вдруг, начал сомневаться, а так ли уж нужен ему этот титул, ведь неспроста этот хитрый поп приготовил столько денег и почти сразу соглашается на все его условия.

— Ты слыхал о городе Фёренбурге? — спросил епископ уже без всякого раздражения.

— Тот, что на Эрзе?

— Да.

— Слыхал, он с трёх сторон окружён водами Эрзе, двое ворот, окованных железом, шесть хороших башен. Город огромен, стены новые. Еретики два раза подходили к нему, один раз даже взялись осаждать, да не вышло у них, уходили ни с чем. Я не был там ни разу. Говорят, очень большой город, многолюдный.

— Всё верно, — кивал епископ, — всё верно. Только сейчас он не многолюден, там чума. Чума ушла из земли Ребенрее ещё зимой, пошла на север, а там задержалась. Они живут по Лиденгофскому праву, поэтому герцогу плевать на них, а ещё еретики его не стали штурмовать, потому что там много своих еретиков, и они договорились, откупились, но… — он замолчал.

— Мне придётся ехать в чумной город? — Догадался солдат.

— Придется. — Кивал епископ. — Придётся.

— В чумной город, да ещё живущий по Лиденгофскому праву, где, скорее всего, не выносят благородных, и где часть жителей еретики, и мне придётся туда ехать? Что ж мне нужно там сделать? Умереть?

— Нет, умирать я мог послать туда других, — улыбался епископ. — У тебя будет другое дело. Почти несложное.

— Насколько несложное?

— Пустяковое, тебе нужно будет забрать из кафедрального собора раку.

— Раку?

— Это такой гроб из серебра и стекла, в котором хранятся мощи святых.

— Я знаю, что такое рака. Вы предлагаете мне ограбить церковь?

— Как такое тебе в голову могло прийти!? — Возмутился жирный поп. — Епископ Фёренбурга мёртв, я хочу, что бы рака с мощами святого Леопольда была помещена на хранение в моём храме. Пока всё не успокоится и город снова не заживёт. Рака из серебра, понимаешь? Шесть пудов серебра. Не шутка! Тебе будет нужно поехать в Фёренбург, найти кафедерал Ризенкирхе, собор Святого Великомученика Леопольда, и забрать оттуда раку, ну, и все, что грабители могут растащить. В Ризенкирхе очень богатый приход, нужно будет отсмотреть всё как следует. Всё как следует!

— Думаете, ценности ещё там? — спросил солдат.

— Вот ты мне это и скажешь. Даже если серебро и золото разворовали, привези мне хотя бы кости святого, иконы. Всё, что там найдёшь. Всё просто.

— Если так просто, почему вы не послали туда кого-то из своих людей?

— А кто тебе сказал, что не посылал. Я посылал, и брат мой посылал, втайне от всех.

— И что?

— И ничего.

— Никто не вернулся? — Догадался Волков.

— Никто не вернулся. — Кивал поп.

— Все умерли от чумы?

— Ходят слухи, что там есть кое-что похуже чумы, — сказал епископ.

— Слухи? — Волков смотрел на него с подозрением, поп явно что-то недоговаривал.

— Слухи, слухи. — Снова кивал головой епископ.

— А почему вы думаете, что я соглашусь?

Епископ помолчал и сказал:

— Ну, потому, что о тебе ходят легенды. Говорят, что тебе под силу любой подвиг.

— Чушь, крестьянские байки. Никаких особых подвигов я не совершал. Едва живым ушёл из Рютте.

— Ну, так соверши, привезёшь мне раку, я впишу тебя в церковную летопись. Как тебя зовут — Фолькоф? «Добрый рыцарь Фолькоф, победитель людоедов, великанов и разбойников, добыл в чумном городе Фёренбурге мощи святого Леопольда и передал их на хранение в нашу приход, во славу Матери нашей, Святой Церкви». Число, месяц. Мало записи — получишь ещё и серебра.

— Великанов я не побеждал, — сказал солдат, беря со стола тяжёлый кошель и взвешивая его на руке.

— Ну, так что, берёшься? — Спросил епископ.

— Сначала герб и шпоры, — сказал солдат, — если я сгину в этом городе, так хотя бы с гербом на щите.

— Будет тебе герб, сегодня же напишу брату письмо, завтра поутру выезжай, через два дня будешь в Ланне, ещё через два дня ты кавалер. В кошельке сорок пять талеров и пять имперских марок. На талеры наймёшь двадцать добрых людей себе в помощь, а марки отдашь офицеру, принц Карл поставил заставы вокруг города, ни в него, ни из него никого не впускает и не выпускает. Я думаю, ты договоришься с офицером.

Солдат молчал, всё ещё взвешивая кошель в руке. Уж больно неприятное было дело, и не знал он ничего о городе, в котором живёт чума. И знать он не хотел, что там может быть «пострашнее чумы».

— Ну, что молчишь, — Густав Адольф фон Филленбург, епископ Вильбурга и Фринланда, смотрел на него, не отрывая глаз. — Берёшься? На кону герб, слава и деньги!

Волков поглядел на огромный кошель, что лежал у него на руке, подкинул его, как бы проверяя его вес, и ответил:

— Берусь.

Конец первой книги.

Оглавление

Пролог

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg