«Путешествие пешки, или история одной шахматной партии»

Путешествие пешки, или история одной шахматной партии (fb2) - Путешествие пешки, или история одной шахматной партии 580K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Александрович Гирько

Хочу поблагодарить всех, кто помог мне в написании этой книги.

Во-первых, спасибо Богу, потому что без Него и Его помощи невозможно ничего на свете.

Спасибо моей любимой жене Ольге, благодаря которой родилась сама идея написания книги, и которая на протяжении всего времени, пока шла работа над романом, поддерживала и вдохновляла меня.

Отдельная благодарность людям, помогавшим мне в оформлении книги: Ивану Афонину, который, находясь за 5 тысяч километров, всего по нескольким телефонным сообщениям смог создать иллюстрацию для обложки книги.

Эта история началась вчера или же ведет свой отсчет от сотворения мира. Она стара, как сам мир, и актуальна, как самые свежие биржевые новости. Все потому, что борьба добра и зла, света и тьмы идет постоянно. Даже сейчас, когда ты читаешь эти строки, идет невидимое сражение. Полем этой битвы является не только вся земля, но и ты сам. Только от тебя зависит, на чьей стороне будешь ты.

Преуспевающий адвокат даже не мог и представить, что внезапное исчезновение его любимой повлечет за собой такие последствия. Он окажется в центре шахматной партии вселенского масштаба. По воле игроков он перенесется в далекое прошлое, побывает в теле царя Соломона, испытает великую любовь и неописуемую скорбь.

Являясь лишь пешкой в этой игре, главный герой сможет вовремя понять свое предназначение, благодаря чему сможет сохранить себя и вернуть любимую.

Путешествие пешки, или история одной шахматной партии

«Эта книга абсолютно бесполезна как для дела Света, так и для дела Тьмы, но и так же безвредна для них».

«Ночной Дозор»

«Дневной Дозор»

… – Скучно, может быть, сыграем?

– Сыграть-то, конечно, можно, но уж очень я в прошлый раз проигрался. А как все хорошо начиналось, и такой плачевный финал.

– Как, впрочем, и каждый раз.

– Ну не скажи, не скажи. Бывали и на моей улице праздники.

– Кому праздники, а кому и Вселенское горе. Ну что, по маленькой, чтоб не обидно было в случае проигрыша…

– Хорошо, только я требую форы!!! Чтоб, так сказать, уравнять шансы.

– Ладно, кого убираем с доски?

– Конечно, Королеву.

– Эээ, да у тебя, я посмотрю, губа не дура. Ну да ладно, ферзя так ферзя.

– Не ферзя, а именно Королеву. Ферзь будет у меня.

– Экий ты путаник.

Игроки заняли свои места, удобно расположившись друг против друга. Шахматные фигуры, искусно вырезанные из слоновой кости, были неспешно, без суеты расставлены на доске. Четыре шеренги костяных воинов, по две с каждой стороны поля, словно живые, застыли друг против друга. Укрывшись щитами так, что в промежутках между щитами и надвинутыми на лбы шлемами, видны были только глаза, ощерившись копьями, стояли хмурые пешки. Они, как будто чувствовали, что жизнь их на поле предстоящей битвы, как правило, коротка, и, в конце концов, будет принесена в жертву грядущей победе. Позади пешек стояли более ценные фигуры, чьими жизнями игроки жертвовали не столь охотно – фланги подпирали самоходные башни с бойницами, из которых неприятелю грозили смертоносным дождем лучники и метательные орудия. Ближе к центру располагались всадники, приникшие к шеям вздыбленных коней. Сжимая в руках мечи, они ждали лишь приказа, чтобы пришпорить своих скакунов и уже через секунду оказаться там, где их никто не ожидал. Задрав хоботы к солнцу, стояли толстые боевые слоны, готовые сорваться с места и кинжальными диагональными атаками раскромсать оборону противника, разметав вражеских солдат.

В центре боевых порядков, на тронах сидели короли. Их лица были бесстрастными, и, глядя на них, как и на лица реальных властителей, нельзя было понять, о чем они думают на самом деле. Ведь в этом и заключается один из секретов власти – ты должен знать, о чем думает каждый, но никто не должен знать, о чем думаешь ты. Еще один секрет в том, что тот, кого все называют королем и считают правителем, может царствовать, но не править. По сути, он является такой же пешкой в руках игрока, с той лишь разницей, что с его смертью партия будет окончена. Только это и заставляет беречь его величество особенно тщательно, жертвуя остальные фигуры.

Две армии застыли друг против друга, готовые к смертельной битве.

И только клетка, на которой должна была стоять Белая Королева, осталась свободной.

А напротив, на другом конце шахматной доски, справа от Черного короля, стояла фигурка тощего старика в богатом одеянии. Казалось, старик случайно затесался среди воинов. Но его внешность была обманчива, ибо это была самая могущественная фигура на поле – Черный Ферзь.

Противники понимали, что игра будет трудной, долгой, но, как и каждый раз, – интересной…

… Лихорадка, не отпускавшая его в течение нескольких лет, внезапно ушла. Нет, он не выздоровел, просто болезнь выжгла все внутри. Он стал похож на лист бумаги, который подержали над огнем – превратился в черное и ломкое подобие себя самого. Пока они были вместе, он всячески стремился стать лучше – и внешне, и внутренне. Чувствуя ее взгляд, распрямлял спину. Теперь же этот взгляд, дававший ему какую-то неведомую силу, исчез. А вместе с ним исчезла цельность, вместо этого появилась какая-то хроническая неудовлетворенность. Окружающими, собой, жизнью, всем…

К тому же, лихорадка не ушла бесследно. Видимо, ее жар повредил сознание – он начал видеть образы. Точнее, не образы, а образ. Один-единственный. Ее образ. Ему всюду мерещилась она, такой, какой он увидел ее в первый раз – Женщина в светлых одеждах, с мраморной, светящейся до прозрачности, кожей, и бездонными глазами. Вот только одета в его видениях она была не в светлый деловой костюм, а в белую развевающуюся тунику, или что-то там на нее похожее, да еще волосы – прическа у фантома была точь-в-точь, как на египетских фресках из книг.

      Столкнувшись с ее образом впервые, он даже не придал этому значения. Просто увидел, как за очередным поворотом коридора, в котором находился его кабинет, мелькнул краешек белой развевающейся одежды, явно принадлежащей женщине. Он еще отметил, что это, видимо, какая-то экстравагантная особа – кто же станет носить такое в разгар зимы, пусть даже и необычайно теплой.

      Дальше – больше. Он увидел ее на улице. Она шла среди людей в своих белых развевающихся одеждах. Хотя нет! Она не шла. Она никогда не ходила просто так, как ходят обычные люди. Она передвигалась в пространстве с особым, присущим только ей одной достоинством – она шествовала, и моментально притягивала к себе внимание окружающих.

      В этот раз она вновь шествовала в своей манере в толпе людей, абсолютно не замечая их, как будто, увлеченная своей, одной ей ведомой мыслью. Шествовала с гордо поднятой головой, но при этом до того плавно, что даже не покачивались огромные, с невиданными им ранее камнями, серьги в ее ушах. Только туника развевалась под холодным, сырым февральским ветром, то наполняясь куполом, то плотно прижимаясь к телу, очерчивая точеную фигурку. Но его удивило другое – люди вокруг нее шли, как ни в чем не бывало, абсолютно не обращая на нее внимания. Если уж не она сама, то ее наряд должен был вызвать их интерес. Ничуть. А вот он, стараясь не потерять ее из виду, шел, расталкивая прохожих, вытянув шею, ловил в толпе ее силуэт. Заглядевшись, он сошел с тротуара, и тут же услышал страшный скрежет, а затем гудок автомобильного клаксона и громкие ругательства шофера такси, под колеса которого он едва не попал. Не удовлетворившись словами, таксист выскочил из машины, и уже хотел наброситься на него с кулаками, но на шум к ним поспешил карабинер, и таксист, выкрикнув последние ругательства, сел в автомобиль и умчался, обдав его гарью и мелкой водяной пылью, разметав колесами лужицу на обочине дороги. А он вновь поднял голову, но ее уже не было. Она растаяла, испарилась. Он хотел, было, спросить у попавшегося навстречу карабинера, не видел ли тот ее, но потом постеснялся. Напрасно он искал ее глазами, потом пробежал несколько кварталов, заглядывая в витрины всех попадавшихся на пути магазинов.

      Проходив в бесполезных поисках еще часа два по улицам, он увидел в полуподвале старого дома небольшую кофейню с двумя изваяниями сфинксов у парадного входа. Один из сфинксов был треснувшим. Он неплохо знал ту часть города, в которой находился сейчас, но вот эту кофейню, хоть убей, вспомнить не мог. Спустившись по лестнице, он толкнул дверь, и оказался в небольшом полутемном помещении, заполненном запахами свежесваренного кофе, табака и еще чего-то. Чего-то до боли знакомого. Чего-то, запах чего заставил его сердце забиться сильнее. Почувствовав озноб, он зябко повел плечами и растерянно оглянулся. Полный, еще не старый, но совсем седой турок за стойкой приветливо улыбнулся ему и жестом пригласил занять свободный столик. Народу в кафе было немного – компания мужчин средних лет неспешно и чинно раскуривала кальян, разговаривая в полголоса, да за столиком в углу перед пустой чашкой, казалось, дремал старик, уронив голову на грудь.

      Желая остаться в относительной тишине, он присел за соседний от старика столик, заказал кофе и стал размышлять о случившемся сегодня. Все прошедшее после расставания с Клео время он искал встречи, звонил ей на мобильный, домой, в офис. Но домашний и сотовый телефоны не отвечали, а в галерее ему сказали, что она уехала в Рим, но адреса сами не знали. Не было ни одной минуты, когда бы он ни думал о ней. Ничто не могло заставить его отвлечься от мыслей о Клео. Вот и сейчас он мучительно старался отыскать хоть какое-то логическое объяснение встрече на улице. В том, что женщиной в белых одеждах была именно Клео, сомнений у него не было никаких. Он стал приходить к выводу, что просто потихоньку сходит с ума. Уж слишком большим потрясением стал для него разрыв с Клео, с женщиной, которую он полюбил, полюбил до безумия, с женщиной, которая за последние два года стала смыслом его жизни.

Неожиданно его раздумья были прерваны звуком – «дзынннь»…

… С обеих сторон взвыли боевые трубы. Фигуры ожили – лязгнув древками копий о щиты, сомкнули ряды пехотинцы, кони нервно затанцевали под всадниками, в маленьких глазках слонов, опоенных смесью вина и перца, замелькали картинки предстоящей резни, лучники в башнях натянули тетиву на луках, короли до боли в суставах стиснули подлокотники тронов. Игра, которая будет стоить многим из них жизни, начиналась. И лишь Черный Ферзь улыбнулся в бороду и самодовольно прикрыл глаза. Казалось, он полностью уверен и в своей неуязвимости, и в исходе битвы…

… Звук был странным, ни на что не похожим, нездешним – нечто среднее между звуком упавшей и покатившейся по полу монеты и звуком набата. Только набат этот вдруг загудел у него в голове, раскалывая ее на две части. Ему показалось, будто весь мир в один миг треснул пополам, а он сам оказался в центре страшного разлома, балансируя между острыми краями разверзнувшейся земли. Такое же ощущение он испытал, когда ушла она. Но тогда точно так раскололось его сердце. Теперь же пришел черед головы. Он даже подумал, что и вправду теряет разум.

Но, несмотря на гул в голове, он сохранил полное восприятие происходящего. Все органы чувств работали исправно, и на удивление, даже лучше – зрение стало острее, улучшились слух, обоняние. Самое главное, он внезапно вспомнил, что за запах ощутил, входя в кофейню. Это был запах ванили, ЕЕ запах.

Набат в голове все усиливался, казалось, вот-вот лопнут сосуды, и наступит смерть. Он растерянно оглядел помещение – мужчины, курившие кальян, абсолютно ничего не слышали и не замечали, продолжая мирно переговариваться. Зато дремавший в углу старик, вздрогнул, поднял голову, после чего начал с озабоченным видом хлопать себя по карманам, бормоча что-то шепотом, потом стал тревожно осматривать пол вокруг своего стола. Он тоже опустил взгляд на пол, и возле ножки стула, на котором сидел, увидел что-то блестящее. Он разглядел лежавший на полу предмет – это было кольцо, видимо золотое, с зеленым камнем и какой-то вязью.

Как только он перевел взгляд на пол, его организм не выдержал борьбы с набатом, звучащим в голове, и он почувствовал, что падает из-за столика лицом прямо вниз. Инстинктивно он выставил вперед руки, и как только они коснулись пола, правая ладонь накрыла собою кольцо. Гул в голове мгновенно стих, а сам он, зажав кольцо в руке, стал, конфузливо оглядываясь, подниматься под недоумевающими взглядами мужчин за соседним столиком.

Он протянул подобранное кольцо старику…

… d2 – d4, первый ход был сделан, и маленькая пешка отправилась в свое большое путешествие…

…Старик с неожиданным проворством вскочил со стула, сухими, но видно, что очень сильными пальцами, схватил кольцо, тут же спрятал его в карман жилетки и, прихрамывая, пошел к выходу, пробормотав скрипучим голосом: «Следуй за мной!».

Сказано это было таким уверенным тоном, что он беспрекословно пошел вслед за стариком на улицу. Проходя мимо турка, стоявшего за прилавком, он ужаснулся – хозяин кофейни стоял, обессилено прислонившись к стенке, еще несколько минут назад его полные, пышущие здоровьем щеки ввалились, кожа посерела. По лицу крупными градинами стекали капли пота, а глаза были застывшими, безумными и ничего не выражающими.

Он хотел, было, подойти к турку, но старик окликнул его: «Пойдем, Антонио, тебе нужно глотнуть свежего воздуха»…

… Когда-то Али был совсем маленьким мальчиком, и жил вместе с отцом, матерью, братьями и сестрами в большом-большом городе огромной и сильной страны. Город назывался Ташкент, а страна – СССР. Папа и мама работали, а он с другими ребятишками целыми днями носился по улицам восточного города, поднимая босыми ногами целые столбы пыли. Жила их семья в небольшом домишке, на окраине Ташкента. И хотя они были турками, а вокруг жили узбеки, но семья Али ни чем особо не выделялась среди соседей. Взрослые также работали весь день до изнеможения, а по вечерам, как и остальные жители Ташкента, с оглядкой молились Аллаху. Не то, чтобы боялись, но в городе все таки официально была Советская власть, которая не жаловала никакого культа, кроме своего собственного. Жившие же на улице мальчишки вообще считали Али за своего, поэтому он был почти счастлив. Для самого полного счастья Али не хватало одного – велосипеда. Такого велосипеда, который был у Расула, жившего на соседней улице.

Расул очень гордился своим велосипедом, который купил ему отец. Как только он появлялся на улице со своим железным чудо-конем, все мальчишки собирались вокруг и наперебой просили прокатиться, или, хотя бы, подержаться за руль велосипеда. Расул разрешал, но ребят было слишком много, а велосипед всего один. Однажды счастье прокатиться выпало и Али. Ездить на велосипеде он не умел, поэтому взобрался в седло, схватил покрепче руль, а двое соседских сорванцов, держа велосипед с обоих боков, быстро покатили его по улице. Али услышал свист ветра в ушах, ощутил ни с чем не сравнимое пьянящее чувство скорости и свободы, которую давала эта скорость. Но все хорошее оканчивается, пришлось Али уступать место за рулем велосипеда другому мальчишке.

С тех пор маленький Али заболел. Заболел завистью. Больше всего на свете ему хотелось иметь велосипед, ощущать скорость и свободу, а главное – и в этом Али не желал признаваться даже самому себе,– ему хотелось ощущать то превосходство, которое давало Расулу обладание двухколесной машиной. Он постоянно думал о том, как же получить желанную вещь. И речи не могло быть о том, чтобы попросить у отца денег на покупку. Али рос в очень бедной семье, в которой, помимо него было еще пятеро детей. Денег иногда не хватало на то, чтобы поесть, как следует, а велосипед был, как ни крути игрушкой, а не первой необходимостью. Али сначала тешил себя надеждой, что, как только вырастет, то обязательно заработает много денег и первое, что купит, будет, конечно же, велосипед. Правда для этого, нужно было стать или большим начальником, каких Али видел, проезжающими по центральным улицам Ташкента в черных «Волгах», или уехать, как отец Расула на все лето в степь – заготавливать мак для опия. А пока дни шли за днями, а Али мог только мечтать о велосипеде.

Однажды, он стоял на углу соседской улице и с жадностью смотрел, как Расул, перевернув велосипед кверху колесами, прилаживал к спицам блестящий новенький котофот. От такой красоты у Али даже дыхание захватило. В это время мать позвала Расула, помочь ей что-то сделать во дворе, и тот, оставив велосипед прямо на улице, убежал к ней. Маленький Али не мог противиться такому искушению, он подбежал к велосипеду, поставил его на колеса и быстро покатил к своему дому. Кровь бешено билась в висках, сердце готово было от страха и от волнения разорваться на части. Али знал, какое наказание ждет его за воровство, но желание хотя бы на время стать обладателем заветного велосипеда было сильнее него. Запыхавшись, он прибежал домой и спрятал украденный велосипед в сарае, прикрыв его всяким хламом.

Так Али сделал шаг, превративший его из завистника в преступника.

Ночью, едва дождавшись, пока все родные уснут, Али потихоньку выбрался из дома и прошмыгнул в сарай, где зажег припрятанный еще днем огарок свечки, и при его тусклом, дрожащем свете стал любоваться своим сокровищем. Он гладил шероховатый металл, разговаривал с ним, как с живым существом, давал ему разные гордые и грозные имена, как дают нукеры имена своим скакунам. Али был счастлив.

Вдруг во всех дворах по всей округе страшно и зловеще завыли собаки, а потом раздался ужасный грохот, будто сама земля, да что там земля, весь мир раскололся пополам. Глиняный сарай сложился, как карточный домик, крыша, стены – все рухнуло. Часть стены, обрушилась прямо на Али, больно ударив его по затылку. Он как подкошенный упал на пол и потерял сознание.

Кое-как разлепив веки, Али увидел солнце, которое нещадно било ему прямо в глаза. Какой-то мужчина тряс его за плечи, и по губам было видно, что что-то говорил. Но Али не слышал ничего, кроме страшного гула в ушах. Потом гул стих, и до мальчика донеслись слова незнакомца:

– Эй, малыш, ты жив, у тебя ничего не болит?

– У меня в голове гудит, – Али еле смог произнести пару слов, после чего опять потерял сознание.

Уже позже, в больнице, Али узнает, что его родной город настигло страшное горе – землетрясение в один миг разрушило прекрасный Ташкент. Но еще большее горе настигло самого Али – под развалинами дома погибла вся его семья. В живых остался один Али. Каким-то чудом он почти не пострадал, вот только волосы на висках у мальчика, словно инеем, на всю жизнь покрылись сединой.

Узнав о случившемся несчастье, в Ташкент приехала тетка Али – Фатима, жившая в Армении. Забрав племянника, она увезла его в Кафан – небольшой городок почти на границе с Турцией. На новом месте Али жилось уже не так привольно. Хотя тетка любила его не меньше своих собственных детей, вокруг жили армянские семьи, которые не сильно-то жаловали турок. Местные ребятишки частенько ловили Али и били его до крови. Но он старался не давать себя в обиду, и как мог, защищался.

Шли годы, Али подрос. Постоянные уличные драки закалили его тело и дух. Мало того, соседские ребята стали уважать его за отвагу и дерзость. А потом и парни постарше обратили на него внимание и вскоре уже никто не задирал его.

Али возмужал. Это был уже не тот щуплый мальчишка, которым он приехал в Кафан. Плечи его раздались и налились мощью буйвола, огромная, нечеловеческая сила чувствовалась и в поросших густыми волосами руках, перевитых, словно канатами, сетью вен. Али работал у тетки Фатимы на рынке, без труда таская для нее огромные, неподъемные мешки с товаром. За недюжинную силу его даже прозвали Слоном. А еще не было в округе лучшего забойщика скота. Али легко управлялся с любым быком. Его часто приглашали для этого. Посмотреть, как Али забивает быка, обычно собиралась целая толпа. А посмотреть было на что!

Это был целый ритуал. Али одевал для забоя лишь старые, забрызганные кровью штаны и короткие, кожаные сапоги, за голенище правого сапога он втыкал длинный острый нож, с которым не расставался уже долгое время, на пояс вешал большую железную кружку. Он никогда не привязывал быка, позволяя тому свободно ходить по загону. Мало того, хоть это и противоречило всем традициям, какой-нибудь мальчишка, по указанию Али, начинал хлестать быка и бросать в него камни, доводя до бешенства. Затем, взяв в руки огромный молот, Али начинал кружить вокруг быка, играя мышцами своего мощного торса и выжидая удобного момента, чтобы нанести один-единственный страшный удар. Оглушив животное, он бросал молот на землю, и молниеносным, едва уловимым человеческим глазом взмахом ножа вспарывал быку горло до самых позвонков, валил его на землю. Тут же хватал висевшую на поясе кружку, подставлял ее под фонтаном бьющую из смертельной раны кровь, и набирал до краев. А затем, запрокинув голову, жадно пил горячую, чуть солоноватую багряную жидкость, проливая ее на себя. Кровь стекала по шее, запекалась сгустками на спутанных волосах на груди. Али казалось, что вместе с кровью в него вливается и сила убитого им животного. Вид его в такие моменты был страшен.

Но если с силой у Али было все в порядке, то денег, как и прежде не хватало. Али давно уже понял простую вещь – честным трудом много не заработаешь. И если Аллах готовит праведникам красивую жизнь на небесах, то здесь, на земле, им приходится ой как не сладко. Понял Али и другое, – мелким воровством и жульничеством тоже богатства не сколотишь. Поэтому он мечтал о настоящем большом деле, сделав которое, он мог бы обеспечить себя надолго. Но вот что это должно было быть за дело, Али и сам не знал.

Однажды вечером Али возвращался по узенькой улочке домой с рынка, где помогал тетке. Вдруг из темноты, полностью загородив ему дорогу, вышли три тени. Услышав позади себя шорох, Али обернулся и увидел еще двоих парней, которые отрезали ему пути к отступлению. Но Али и не думал отступать. Он быстро сунул руку в карман, где лежал острый, наточенный как бритва нож.

– Не так быстро, Али, тебя зовут поговорить.

– Кому я понадобился?

– Человеку, которому лучше не отказывать. Пойдем, он ждет тебя.

Али вынул руки из карманов, и последовал за незнакомцами. Через несколько минут они подошли к парку. На лавочке, под фонарем сидел худощавый старик, одетый в светлый дорогой костюм и темную рубашку. На голове у мужчины красовалась белая шляпа, рядом с ним на лавочке лежала трость из черного дерева с костяным набалдашником. Один из провожатых подтолкнул Али в сторону сидящего. Али шагнул вперед, а шедшие с ним, остались на месте.

Когда до сидевшего осталось не более трех шагов, тот поднял голову, оглядел Али и спросил скрипучим голосом:

– Это тебя зовут Али – Слон?

– Да, люди называют меня так.

– Ты знаешь, кто я?

Кто же в городе не знает Хромого? – подумал про себя Али, но вслух дерзить не стал, потому что людей, которые дерзили ему, обычно больше никто не видел. Али не боялся, но у него была тетка и двоюродные братья и сестры. А часто случалось такое, что исчезали не только люди, дерзившие Хромому, но и их родственники. Поэтому Али просто ответил:

– Знаю.

– Так вот, Али, я давно за тобой наблюдаю. И вижу, что ты умный и сильный, но очень бедный парень. У меня к тебе предложение, не хотел бы ты заработать денег, много денег.

Али задержал дыхание – вот он, тот самый случай, который поможет ему стать богатым! Не в силах преодолеть волнение, он спросил прерывающимся голосом:

– Что я должен сделать, уважаемый?

– То, что у тебя получается лучше всего. Забить животное.

Поняв, о чем идет речь, Али сглотнул слюну:

– Я должен убить человека?

– Нет, зажравшееся животное. Свинью, которая не помнит добра, и съела то, что ей не принадлежит.

– Но почему Вы выбрали именно меня, у Вас достаточно помощников, которые могут сделать это?

– Тебя это не касается, Али. Ты делаешь то, что я говорю, я плачу тебе деньги. Большие деньги. Ты согласен? Кстати, ты в доме у Фатимы живешь? – в голосе Хромого явно слышалась угроза.

– Да, я ее племянник.

– Турков в городе немного, и живете вы в последнее время спокойно. Но ведь всякое может случиться…

– Я все понял, уважаемый, я согласен, – Али решил рискнуть и добавил, – К тому же Вы платите большие деньги!

– Ай да, парень, – с усмешкой сказал Хромой, – Ты далеко пойдешь! Теперь слушай меня. Ты знаешь старика-ювелира, который держит лавку при входе в рынок?

– Конечно, я ведь на рынке всех знаю.

– Так вот, ювелир должен был найти для меня одну вещь. Он нашел ее, но никак не хочет теперь с нею расставаться. Ты должен забрать эту вещь у старика и принести ее мне. А самого старика ты убьешь. Все в городе должны знать, что со мной шутить нельзя!

– Я сделаю это. А что за вещь я должен забрать у ювелира?

– Кольцо. Старинное золотое кольцо с зеленым камнем. Меня интересует только оно. Если найдешь у старика еще что-то, все можешь забрать себе – это твоя добыча. Принесешь мне кольцо, и я еще заплачу тебе, – Хромой в упор посмотрел на Али, при этом Али заметил, что глаза у старика разного цвета – один зеленый, а другой темно-карий, – Мои люди покажут тебе, где живет ювелир, и помогут войти в дом. И не вздумай обмануть меня. Наш народ не забыл, что турки сделали. А теперь иди, Ашот проводит тебя! – и старик рукой сделал жест, означавший, что встреча окончена.

В этот же момент к Али из темноты парка подошел невысокий юркий парень, тронул его за рукав, показав глазами, что ему пора уходить.

По дороге Али разговорился с парнем, тот сказал, что зовут его Ашот, и спросил, когда Али готов сделать то, что ему сказали.

Али, будучи еще под впечатлением от встречи с такой важной в городе фигурой, и, желая показать собственную значимость, заявил, что готов хоть сейчас!

– Сейчас, так сейчас! – не удивился Ашот, – Инструмент у тебя с собой?

– Какой инструмент? – не понял Али.

– Ну, каким дело делать будешь! Или ты голыми руками мастер? Смотри, замочишь руки, ведь дело-то «мокрое»! – и Ашот довольно засмеялся своей шутке.

– Все с собой, – бесшабашно ответил Али, похлопав себя по карману, в котором лежал нож.

Вместе они пришли на окраину города, скрываясь в тени кустов, присели у забора, осмотрелись. Ашот, словно кошка перемахнул через калитку, бесшумно распахнул ее изнутри и рукой поманил Али во двор.

Али вслед за Ашотом поднялся на крыльцо небольшого, но ухоженного домика. Тот начал возиться с врезным замком, послышался щелчок, но дверь не открылась.

– Вот черт, там же еще засов изнутри, – процедил сквозь зубы Ашот.

Он вытащил из кармана какое-то приспособление, похожее на циркуль, приставил его к оконному стеклу рядом с входной дверью, очертил круг. Али услышал лишь легкий треск стекла. Потом его напарник быстро выдавил стеклянный кругляш внутрь, поймал его на лету и поставил возле стены, засунул руку через окно, нащупал засов, и через мгновение дверь отворилась.

– Теперь твоя очередь, а я посмотрю, чтоб никто тебе не помешал, – чуть слышно прошептал Ашот, и выскользнул за калитку на улицу.

Али вошел в дом, прошел через маленькую прихожую в зал, и остановился, всматриваясь вглубь комнаты.

– Кто здесь?! – неожиданно справа от себя он услышал окрик, тут же раздался щелчок и комнату залил мягкий приглушенный свет торшера. Резко повернувшись на звук, Али разглядел старика-ювелира. Тот сидел в кресле-качалке, закутанный, несмотря на жару в плед, и беспомощно щурил сонные глаза. Али одним прыжком оказался рядом с креслом, и кулаком нанес удар старику в ухо. Голова дернулась, и старик обмяк в кресле, потерял сознание, из левого уха побежала струйка крови.

– Как все просто, – подумал Али, – но где же искать это чертово кольцо?

Тут он взглянул на старика в кресле и увидел, что у того на груди, под распахнутой рубашкой, что-то сверкает. Али подошел поближе и увидел золотое кольцо с зеленым камнем, висящее на кожаном шнурке на шее ювелира. Али левой рукой схватил кольцо, а правой вытащил из кармана нож, чтобы перерезать шнурок, на котором оно висело. В этот миг старик пришел в себя, открыл глаза и обеими руками ухватился за левую руку Али. Тот от неожиданности отпрянул, потащив за собой старика, а потом одним движением правой руки перерезал кожаный шнурок на шее у ювелира. А заодно перерезал и горло старика. До самого позвоночника. Кровь брызнула в лицо Али, залила лоб, глаза. Струйка старческой крови по щеке стекла вниз. Али неосознанно облизал верхнюю губу, ощутил на языке солоноватый вкус. Но вкус этот ему не понравился, он не почувствовал такого прилива сил, который чувствовал, выпивая бычью кровь.

– Наверное, он был слишком старый, и вся сила ушла из него задолго до смерти, – равнодушно подумал Али.

Так, из просто преступника Али превратился в убийцу.

– Хромой обещал, что здесь будут еще сокровища! – сжимая кольцо в кулаке, Али стал бегать по комнате, открывал и закрывал шкафы, заглянул в другую комнату, служившую, видимо, ювелиру спальней. Тайника нигде не было.

В ожесточении Али ударил по крышке массивного дубового стола, стоявшего посреди комнаты. Крышка раскололась, обнажив довольно-таки объемистое углубление. Али убрал щепки, и вытащил из выемки в столе плоский деревянный ящик, оббитый бархатом. Открыв ящик, Али не смог сдержать возглас изумления – ящик доверху был набит драгоценностями. Здесь были золотые цепочки, подвески, серьги. И не просто золотые, а с камнями – желтыми, голубыми, красными и прозрачными, как вода в горном источнике. Были и десятки колец. Али ничего не смыслил в драгоценностях, но он понял, что нашел настоящее сокровище! Он уже даже не думал о том, что нужно отнести кольцо Хромому. В голове у него билась одна только мысль – побыстрее схватить найденное, и бежать подальше из города. И плевать на Фатиму, на ее детей и на всех земляков! Али стал лихорадочно запихивать драгоценности назад в ящик. Он сам не заметил, как разжал ладонь, и кольцо с зеленым камнем упало на пол.

В этот же миг земля ходуном заходила у него под ногами, стены дома зашатались. Али буквально кожей ощутил гул, который уже однажды слышал. Все его тело словно параличом сковало, и он рухнул на пол. Последнее, что увидел Али, это кресло-качалка, и тело ювелира в ней. Кресло мерно покачивалось взад-вперед, и ювелир, казалось, подмигивает Али, а на груди у него расцвел ярко-красный цветок.

Землетрясение разрушило Спитак, а заодно и маленький Кафан. Десятки тысяч людей остались без крова, сотни погибли.

Сначала страшно завыли собаки, а когда ударил первый подземный толчок, Ашот, прятавшийся в тени у забора, даже вскрикнул от удивления. А потом началось такое! Земля танцевала какой-то страшный танец и буквально вырывалась из-под ног, норовя опрокинуть его. Ашоту показалось, что эта адская пляска длится бесконечно. И вдруг все стихло, стихло также неожиданно, как и началось. Придя в себя, Ашот огляделся и не узнал места, в котором находился – деревья были повалены, искорежены, а вместо чистого и аккуратного домика ювелира на мир пустыми глазницами окон смотрели какие-то развалины. И посреди всего этого хаоса и разрушения, подобно исполину стояла человеческая фигура, грязная, в оборванной одежде. Ашот не сразу понял, что это Али. Он окликнул турка несколько раз по имени, но тот, не обращая внимания на крики, побрел куда-то, опустив руки и уставившись бессмысленно прямо перед собой.

– Ну и черт с тобой, – процедил сквозь зубы Ашот и пошел к развалинам дома в надежде поживиться чем-нибудь из вещей ювелира. Он долго копался в мусоре, перекладывая обломки и подсвечивая себе зажигалкой, пока, наконец, не увидел, как что-то блеснуло между обломками деревянного стола.

А на следующее утро турецкие пограничники остановили мужчину, который просто шел через разрушенную землетрясением контрольно-следовую полосу. Мужчина не пытался спрятаться или скрыться. Он просто шел, глядя перед собой и бормоча что-то. Лицо и грудь мужчины были залиты кровью. А голова была абсолютно седой.

Нарушителя доставили на заставу, потом в ближайшее отделение службы безопасности, а оттуда – в психиатрическую лечебницу.

В больнице Али пробыл два года. За это время его помутившийся разум пришел в норму. Али много думал, попросил у персонала Коран, и читал, читал его днями напролет.

Когда врачи пришли к выводу, что Али выздоровел, ему сделали документы и выпустили из больницы. Прямиком оттуда он отправился в мечеть, молиться. Он замаливал свои грехи. Молился истово и искренне. За несколько лет объездил все святые места, общался с мудрецами. А потом начал работать, скопил немного денег, и уехал в Италию, где открыл небольшую кофейню. Растолстел. Много молился, много трудился, не обманывал, не воровал, соблюдал все заповеди.

Так и жил Али в полном согласии с Аллахом, миром и собою, считая, что ведет жизнь праведную и безгрешную.

В один прекрасный день в его кофейню зашел хромой старик, который сел за столик в углу зала, заказал чашку кофе, да так и уснул над нею. Но Али уважал старших, и не стал его беспокоить.

Потом зашел молодой мужчина, которому Али приветливо улыбнулся.

А потом… А потом Али вновь услышал тот страшный гул. Он в ужасе прислонился к стене, по щекам градом потек пот.

– Господи, за что?! Ведь я же не совершил никакого греха!!!

Сердце Али не выдержало и перестало биться. Просто считать себя безгрешным – тоже грех …

      … Старик, шедший впереди, казалось, еле семенил ногами, но Антонио никак не мог догнать его, чтобы спросить, откуда тот знает его имя, и вообще – что же произошло в кофейне. Старик резко свернул за угол, Антонио, едва не бегом, последовал за ним. Оказавшись в полутемном переулке, он был вынужден со всего маху остановиться, чтобы не врезаться в старика, который стоял посреди тротуара, держал на ладони все то же кольцо, внимательно рассматривал его, и бормотал что-то себе под нос. Антонио расслышал лишь часть из сказанного:

– Чуть-чуть не потерял.… Вот было бы смеху! Столько лет, столько сил, чтобы добыть, сохранить, а тут на тебе – задремал и чуть не потерял! Хорошо, что Мелхиседек не знает – то-то бы он смеялся, да он бы просто умер со смеху. Хотя нет, ничего с этим старым дураком не сделалось бы. Но я то каков?!! Ай-ай-ай!

– Погодите, послушайте, откуда Вы знаете мое имя? Что произошло в кофейне?! Это черт знает что! Я чуть не умер, а никто ничего и не заметил, и что случилось с бедным хозяином кафе?

– Черт?!! – старик прям подпрыгнул на месте, и торопливо спрятал кольцо в карман, – Да, черт много чего знает! Это крайне грамотный субъект!!! А Али – что его жалеть? Обыкновенный, толстый, как слон, турок, просто оказался не в то время и не в том месте, как впрочем, и всю свою жизнь он оказывался не в том месте. Не нужно было меняться через столько лет греха. А то ишь, чего захотел – из воров в праведники податься.

После этого старик, казалось, окончательно потерял интерес к Антонио, повернулся и побрел, прихрамывая по переулку, продолжая разговаривать сам с собою:

– Так задремать, так задремать! Это могло многого стоить! Чуть не стал посмешищем для Мелхиседека! Столько сил было потрачено, чтоб обставить этого самоуверенного старикашку, и все чуть не пошло прахом…

На этот раз Антонио без труда нагнал старика, остановил его, положив руку на плечо:

– О чем Вы говорите, что со мной случилось?

Старик стряхнул его руку со своего плеча и пошел дальше. Антонио попытался уловить хоть какой-то смысл в словах старика. Почему-то в мозгу засело лишь произнесенное тем имя – Мелхиседек. Где он мог уже слышать его? Неожиданно Антонио вспомнил – ну конечно, Мелхиседек – царь из книги Коэльо, помогавший ищущим не потерять веру в себя!

– Мелхиседек – это древний царь?! – громко произнес Антонио. Старик остановился, повернулся к нему, и тут только Антонио рассмотрел его как следует. Старик был невысок, необычайно худ, но жилист, волосы на голове коротко подстриженные и с залысинами, лицо украшала ухоженная ближневосточного типа бородка с проседью. Одет он был в не свежий костюм-тройку темно-коричневого цвета и такого же цвета плащ. В это время лучи заходящего солнца проникли в полутемный переулок и осветили смуглое лицо старика. Увидев его, Антонио поразился – глаза у старика были разного цвета – один темно-карий, а другой зеленый.

Неожиданно старик разразился целой тирадой, при этом очень живо стал жестикулировать руками:

– Мелхиседек – царь?! Это кто же его возвел в цари? Кто его считает царем? Людишки, для которых человек, имеющий за душой пару золотых монет, уже царь?! Царь во всем Свете, как это ни жаль, всего один! Был один, достойный стать царем, но не захотел! Я, говорит, тебе служить не буду! Больно то хотелось! И что? Где он сейчас? Одна печать только и осталась, да и ту я сегодня чуть не потерял! А Мелхиседек – он даже не князь, как я! Царек, вот он кто! – выпалив все это на одном дыхании, старик умолк, а потом неожиданно произнес совершенно спокойно – Пойдем, Антонио, мне нужно чего-нибудь выпить, да и тебе капля коньяка не помешает.

– Я не пью, – машинально ответил Антонио.

– А-а-а, понимаю, Клео не одобряет. Ну-ну… – в словах старика проскользнули какие-то обидные, издевательские нотки.

– Кто Вы, откуда знаете меня, что Вам известно о Клео?

– Хе-хе-хе, – старик неприятно засмеялся, – Ты же сам сказал – черт знает… Так ты идешь?

– Да, – не раздумывая, ответил Антонио.

– Ну, вот и славно, тут неподалеку есть неплохое местечко, пойдем.

Они долго молча петляли по темным закоулкам и проходным дворам в старой части города. Старик его не тревожил, как будто вообще забыл о спутнике. Антонио уже давно потерял хоть какое-то малейшее понятие, где находится. Он, как всегда думал о Клео…

… Клео была сногсшибательно хороша. Черты ее лица нельзя было назвать безукоризненно правильными, но от нее исходил такой магнетизм, такая внутренняя энергия, что мужчины буквально теряли голову при встрече с ней. Ее глаза, стоило лишь встретиться с ними взглядом, мгновенно завораживали, затягивали, и уже не отпускали. Особенно волновало его, как она смотрела из-под слегка опущенных ресниц, таких длинных и густых, что завистницы часто спрашивали, не накладные ли они. Ресницы были самыми, что ни на есть настоящими, как и все в Клео. Ведь Клео была необычной, но самой Настоящей Женщиной.

Впервые он увидел ее в приемной синьора Чезаре – владельца галереи искусств, которая пользовалась услугами адвокатского бюро, где работал Антонио. Чезаре был некудышний искусствовед, но очень хваткий делец. Его деловая жилка вкупе с талантом работавших на него истинных знатоков искусства, а также советами, получаемыми от адвокатского бюро, приносили ему очень солидные гонорары и помогали избежать неприятностей с законом, хотя многие и поговаривали, что Чезаре не чист на руку.

Войдя в приемную, Антонио как всегда кивнул секретарше, та в ответ приветливо улыбнулась и сказала, что босс занят и придется подождать. Антонио недовольно повел плечами – он спешил на важный процесс, и эта вынужденная заминка рушила его планы. В это время дверь в кабинет отворилась, и оттуда выпорхнула молодая женщина в светлом деловом костюме, она что-то весело говорила, двигалась вполоборота, завершая разговор с синьором Чезаре, который провожал ее до двери. Антонио отметил про себя, что это очень странно – провожать посетителей было совсем не в привычках знавшего себе цену шефа преуспевающей фирмы. Незнакомка повернулась к Антонио, и он мгновенно понял, что заставило Чезаре покинуть свое удобное кресло. Эта женщина. Она была очаровательна. Высокая стройная брюнетка с длинными тонкими ногами и необычайно белой для людей с темными волосами, да что там, вообще для людей, прямо таки мраморной кожей. Она улыбалась, разговаривая с Чезаре, а Антонио казалось, что она улыбается ему, только ему одному.

– Антонио! Я рад тебя приветствовать, – сказал Чезаре, наконец-то увидев его, стоявшего как столб посреди приемной, – Ты по делу? Ну, заходи, а то у меня совсем мало времени. Ах да, познакомься – это наш новый сотрудник.

– Клео, – сказала женщина и еще раз, теперь уже Антонио, мило улыбнулась …

… – Кажется здесь, – скрипучий голос старика вернул Антонио в реальность. Они стояли перед обшарпанной дверью, на которой, вместо кнопки звонка красовался допотопный бронзовый молоток в виде сплющенной морды какой-то химеры. Старик постучал, дверь распахнулась, и перед ними открылась узкая мрачная лестница, чьи стертые каменные ступени вели вниз. Перед тем, как спуститься вслед за стариком по лестнице, Антонио отступил на шаг назад, запрокинул голову назад и осмотрел здание, возле которого стоял. Это был старинный трехэтажный особняк, с когда–то респектабельным, даже помпезным, а ныне крайне обветшавшим фасадом. Стекла в окнах были целы, но ни в одном из них не было видно никаких признаков жизни. Антонио поежился, его совсем не согревала перспектива получить на темной лестнице удар чем-нибудь тяжелым по голове, а утром очнуться в какой-нибудь канаве на окраине города без денег и документов в карманах, а то и не очнуться вовсе. Странно, еще пару часов назад он относился абсолютно безразлично ко всему на свете, в том числе и к своей жизни. Последнее время он часто бесцельно бродил ночью по пустынным темным улицам города, не боясь стать жертвой грабителей или просто каких-нибудь пьяных подонков. Ему было все равно. Теперь же в нем проснулось любопытство, желание узнать от старика хоть что-нибудь о Клео, а вместе с этим вернулся и инстинкт самосохранения.

– Спускайся, тебе нечего здесь бояться, Антонио, – послышался снизу, из темноты скрипучий голос старика, – Или ты боишься? Тогда ты не узнаешь ответы на вопросы, которые задал. И которые еще задашь.

      Выдохнув, Антонио взялся рукой за перила и стал решительно спускаться вниз по лестнице. Глаза привыкли к темноте, и стало не так страшно. Страх постепенно уступал место любопытству.

– Любопытство движет людьми не меньше, чем страсть к наживе, – старик как будто подслушал мысли Антонио,– А ведь именно любопытство сгубило кошку.

– Какую кошку, – не понял Антонио.

      Старик ничего не ответил, открыл дверь, и они очутились в небольшом, полутемном зале то ли бара, то ли кафе. Старик уверенно прошел в самый угол, где привычно уселся за столик, покрытый несвежей скатертью. Антонио сел рядом, вопросы буквально роились у него в голове: Откуда старик знает его имя, что произошло в кофейне, что ему известно о Клео…

– Все беды в том, что мужчины никак не могут понять, что не нужно пытаться познать женщину до конца. Соломон – первый хозяин кольца – уж, на что был мудрым человеком, но и он не избежал этого соблазна. Ты слышал историю о нем и царице Савской?

– Нет, а что это за история?

– Ооо, это очень поучительный случай. Жаль, что часть этой истории люди забыли, а остальное переврали. Послушай, а я буду рассказывать, и, если ты не возражаешь, закурю.

Старик подозвал официанта, заказал два кофе, коньяк и кальян, после чего вновь погрузился в молчание. Когда принесли кальян, он глубоко затянулся, выпустил целое облако ароматного, чуть сладковатого дыма, и, откинувшись в кресле, заговорил…

… Красив и силен был Иерусалим в годы царствования Соломона – мудрейшего из всех людей, когда-либо живших на земле. Царя, который, выбирая между богатством и мудростью, выбрал мудрость, и стал, благодаря ей, обладателем несметных богатств. Всё и вся в стране было подвластно Соломону – и люди, и птицы, и звери. Ходили легенды, что царь силой своей мудрости может даже заставить Солнце взойти на западе и сесть на востоке. Для Соломона не было ничего невозможного. Он, любимец Бога, имел все, что только желал. Но, как часто это бывает, безграничное могущество постепенно переросло в пресыщенность и скуку.

Пение птиц в садах дворца и журчание фонтанов не ласкали слух правителя, грациозные танцовщицы не услаждали его взор. Он ел самые нежные яства, не чувствуя их вкуса, пил вино, не пьянея. Даже многочисленные жены и наложницы не радовали царя. Они были красивы, но слишком глупы для него. Соломону было скучно с ними. Каждая новая женщина могла лишь ненадолго увлечь его.

Соломон скучал.

И тут до него донеслась весть о том, что далеко-далеко, на юго-западе появилась необычная женщина. Женщина – правитель целой страны. Белькис – Царица Савская, отличающаяся невиданной красотой и такой же чрезвычайной мудростью.

Желая удостовериться, что молва не лжет насчет прелестей и ума Царицы Савы, Соломон пригласил ее в свой дворец. Белькис действительно была прекрасна, умна и своенравна, как все красивые женщины, но и она не посмела отказать могущественному правителю…

… Голос старика звучал монотонно, сладковатый, совсем не похожий на табачный, дым щекотал ноздри и, казалось, проникал вглубь сознания. Реальность постепенно растворялась, уступая место видению огромного старинного города. Исчез зал ресторана, старик, его голос. Антонио ощутил мерное покачивание и увидел прямо перед собой носилки, влекомые неграми. А на носилках – силуэт женщины…

… Огромный караван вошел в Иерусалим. Улицы города наполнились ревом верблюдов, навьюченных тюками с прекрасными тканями, пряностями, слоновой костью, золотом и драгоценностями, ржанием скакунов, на которых ехали разодетые стражники. Чужеземная речь слышалась повсюду. Белькис привезла с собою фантастически богатые дары. Любой другой царь был бы польщен ими. Но только не Соломон. На свете не существовала таких богатств, которые могли бы удивить его. Его собственное состояние ежегодно увеличивалось на тысячи талантов золота. Царь хотел другого – он с нетерпением ждал встречи с Белькис, чтобы самому убедиться в ее красоте и мудрости.

Царица Савы двигалась во главе каравана по улицам чужого города, словно в башне, в мерно покачивающихся носилках из черного дерева и слоновой кости, которые несли негры – исполины. Впереди носилок шли глашатаи, музыканты, слуги с дарами и пешие стражники, а сразу за ними двигался отряд конных воинов во главе с начальником царских телохранителей Рафатом – смуглым абиссинцем в темном бурнусе верхом на вороном коне. Он тенью следовал за носилками царицы. Конь нервно прядал ушами, готовый каждый миг сорваться в галоп. Всадник левой рукой крепко сжимал поводья, сдерживая скакуна, а правую держал на эфесе меча, зорко и с неприязнью оглядывая толпу. Богато расшитый золотом полог был открыт, и Белькис, раскинувшись с поистине кошачьей грацией на мягких подушках, сквозь газ вуали, скрывавшей черты ее прекрасного лица, высокомерно смотрела сверху вниз на толпу. А иудеи на улицах города, в свою очередь, с любопытством рассматривали караван, дивясь невиданной доселе роскоши. Они обсуждали слонов, погонщиков, скакунов, всадников. И уж, конечно, никто не оставил своим вниманием Белькис, возлежавшую на носилках. И не было на улицах города ни одного человека, кто бы смотрел на нее с безразличием. Мужчины смотрели на нее с восхищением и вожделением, женщины – с завистью. Саму же Белькис, казалось, нисколько не волновало, как на нее смотрят, и что о ней думают. Чего нельзя было сказать о Рафате. Чем дальше в город въезжал караван, и чем больше на улице было народу, глазевшего на носилки, тем сумрачнее становилось лицо абиссинца. Глаза его горели. Он не понимал язык иудеев, но видел, что внимание толпы занято лишь Белькис. Его царицей. Его Белькис. И от того закипала его горячая кровь, и от того рука до боли сжимала рукоять меча.

На одном из перекрестков, всего в паре кварталов от царского дворца, собралась целая ватага молодых бездельников под предводительством Саула – сына Хаима – одного из фарисеев. Саул, в отличие от отца своего, не был примером учености и воздержанности. Не одну палку сломал о его спину отец, пытаясь вбить в него хоть какие-то знания, но все напрасно! Острый на язык и скорый на расправу, юноша снискал себе славу сорвиголовы и дебошира. Но пока он не переступал грани дозволенного, городские власти смотрели сквозь пальцы на все подвиги сына, уважая отца.

Вот и сейчас, стоя с друзьями, Саул обсуждал чужеземцев, подшучивая над их нарядами. Тут взгляд его упал на носилки. Юношу поразило то, что ехавшая в них женщина нисколько не стесняется, не пытается укрыться за пологом, как поступила бы любая уважающая себя дочь Иудеи, а наоборот, выставляет себя напоказ толпе, да еще и смотрит на всех с вызовом своими огромными, бездонными глазами.

Привыкший к тому, что все сходит ему с рук, Саул сально улыбнулся и громко выкрикнул, так, что слышно было не только его товарищам, но и всей толпе:

– Смотрите, а ведь нашего мудрого царя обманули! Он ждал Савскую Царицу, а дождался Савскую Блудницу!

Толпа так и грохнула взрывом хохота.

Белькис, отлично знавшая язык иудеев, вздрогнула, услышав пошлую шутку. В эту же секунду, Рафат, понявший по реакции зевак, что парень, стоявший в первом ряду, оскорбил Царицу, резко бросил коня вперед и вправо, обнажая меч. Белькис, не увидела даже, а просто почувствовала движение позади себя. Не успев обернуться, она уже знала, что там происходит, и смогла только вскрикнуть:

– Рафат!

Но было поздно. Абиссинец молнией налетел на Саула, тот не успел досмеяться, а не то, что схватиться за висевший на поясе меч, как упал с разрубленной головой. Толпа замерла. Всадники, приготовив оружие к схватке, сгрудились вокруг носилок царицы. Отовсюду сбегались иудеи-стражники, беря чужеземный караван в кольцо. Мирные жители Иерусалима стали подбирать с земли камни, чтобы забросать ими чужестранца, убившего их земляка.

В это время Белькис, сорвав с носилок драгоценный полог, встала во весь рост так, чтобы ее было видно со всех сторон, простерла руку над головой Рафата и твердо сказала:

– Я, Белькис, Царица Савская, и гостья Царя Соломона, беру этого человека под свою защиту. И пусть гнев Соломона падет на того, кто поднимет на него руку до того, как свершится суд.

Имя Соломона произвело на всех магическое действие. Люди были уверены, раз чужестранец будет предан суду Соломона, то решение, каким бы оно ни было, будет справедливым. Толпа расступилась, освобождая чужестранцам дорогу к дворцу правителя.

Белькис, закутавшись в покрывала, опустилась на носилки. Караван в полном молчании двинулся дальше.

У ворот дворца их ждал один из вельмож Соломона. Он низко поклонился Белькис:

– Великий Царь приветствует тебя, несравненная. Ты со своими людьми можешь войти во дворец и занять приготовленные для вас покои. Но пусть твои люди сдадут оружие, тебе нечего бояться. Вечером начнется большой пир, и Соломон будет рад увидеть тебя.

Белькис кивнула в знак согласия. Ее не оставляло ощущение, что чьи-то глаза наблюдают за ней. Она каждой клеткой своего тела ощущала чей-то пронзительный взгляд, и этот взгляд, почему-то повергал ее в смятение, какого она еще никогда не ощущала. Лишь оказавшись под сводами дворца, она с облегчением вздохнула, избавившись от странного чувства.

Караван, вслед за носилками царицы, вошел в дворцовые ворота. Телохранители царицы с неохотой оставляли свое оружие стражникам.

Соломон, стоя на вершине въездной башни, наблюдал через узкую бойницу за Белькис. Глаза его горели, взглядом он буквально пожирал женщину. Царь уже и не помнил, когда такое случалось с ним в последний раз. Он не просто заинтересовался, он был поражен. Когда носилки с Белькис скрылись под сводом арки, Соломон вздохнул с сожалением, и обронил вполголоса: «Если она так же умна, как и прекрасна, то это самая поразительная женщина на свете!». И тут же громко сказал, так, чтоб слышала вся свита:

– Сегодняшний пир должен быть лучшим из всех, что были когда-либо. Мы не можем ударить в грязь лицом перед нашими гостями. Я должен подготовиться.

Сказав это, Соломон начал спускаться по лестнице вниз, когда почувствовал, что кто-то коснулся края его рукава.

– Владыка, чужестранец убил моего сына. Я требую суда, я требую его смерти! – это был отец Саула, старик фарисей.

Соломону уже донесли о случившемся:

– Успокойся, Хаим, никто не останется безнаказанным, правосудие свершится, но завтра. Сегодня ничто не должно омрачить встречи с Царицей, – все мысли Соломона были заняты Белькис, он даже не взглянул на фарисея и не заметил той злобы и ненависти, что отразились на лице старика. Царь проследовал в свои покои, а фарисей, сверкнув темными глазами, пробормотал:

– Правосудие… Мне нужна его смерть, а не правосудие!

Пройдя в свои покои, Соломон стал размышлять о том, как ему повести себя при встрече с Белькис. Он очень хотел произвести на нее благоприятное впечатление, потому что чувствовал, что это необычная женщина. Сначала он решил поразить царицу роскошью. Поэтому, совершив омовение, царь приказал слугам принести самое дорогое свое одеяние, изукрашенное золотом и драгоценными камнями, но увидев в купели свое отражение, он понял, что за всем этим великолепием Белькис может и не рассмотреть его самого, Соломона. К тому же, судя по убранству каравана, богатство для нее – вещь привычная. Перебрав и откинув в сторону целый ворох одежд, Соломон поймал себя на мысли, что ведет себя как самый настоящий юнец перед первой встречей с возлюбленной. Усмехнувшись и встряхнув головой, царь остановил свой выбор на простом белом одеянии с вышитым золотыми нитями воротом, опоясал себя широким поясом с золотой насечкой, после чего слуги водрузили ему на голову корону – красив и статен был Соломон, несмотря на немолодой свой возраст – высокого роста, широкоплечий, с правильными чертами обрамленного седеющей бородою лица. Осмотрев свое отражение, царь остался доволен, после чего хлопнул в ладоши и приказал готовить зал для пира.

Хаим, стоявший в углу царских покоев, злобно усмехнулся и прошептал:

– А ведь ничего человеческое, несмотря на всю твою мудрость, тебе не чуждо – ни тщеславие, ни гордыня! Ты, как павлин готов распустить хвост перед этой чужеземкой. Ну что ж, солнце не успеет завтра зайти за горизонт, как мой сын будет отмщен! Да и тебе, царь, не поздоровится.

Смешавшись с толпою слуг, Хаим быстро вышел на лестницу, по которой спустился вниз, мимо кухонь, кладовых, ледника, попетлял по каким-то одному ему ведомым коридорам, пока не оказался возле неприметной двери, запертой на массивный замок. Отперев его ключом, висевшим на поясе, Хаим вошел внутрь маленькой темной комнаты. Тщательно прикрыв за собою дверь, он зажег свечу, стоявшую на полу у входа, ощупал стену, нажал на один из камней в кладке, и стена раздвинулась, показался проход, ведущий дальше вниз. Хаим снял со стены факел, запалил его от свечи и начал спускаться вниз по каменной лестнице. Стена затворилась вслед за ним. Тоннель, по которому шел Хаим, постепенно сужался, с потолка начала сочиться вода. Запахло серой, ход вывел Хаима в круглое помещение со сводчатым потолком, посреди этого зала находился каменный колодец, из которого и шел резкий, удушающий запах серы.

Хаим укрепил факел в подставке, встал на колени перед колодцем, достал из-под одежды какой-то свиток, бережно развернул его, потом достал необычную, черного цвета, свечу, поставил ее на край колодца, зажег, и при ее свете стал монотонно читать текст со свитка на каком-то неизвестном языке. Хаим стал раскачиваться в такт чтению, затем неожиданно взмахнул правой рукой и опрокинул свечу в колодец. В этот же момент из колодца вырвался огненный столб, в котором виднелась неясная, размытая фигура. Постепенно силуэт посреди пламени проявлялся все четче и четче, пока наконец стало возможным рассмотреть черты лица странного существа. Хотя нет, это было не лицо, а самая настоящая уродливая маска – плоская, без бровей и губ, со щелью вместо рта и прищуренными, кошачьими глазами.

Сквозь треск пламени послышался свистящий голос:

– Зачем ты побеспокоил меня?

– О, Ваал, повелитель огня! Я служу тебе уже много лет, и теперь я прошу твоей помощи и защиты. Сегодня в город пришел караван Царицы Савской и один из чужеземцев убил моего сына, Саула. Убил на моих глазах. Я хочу, чтобы его постигла кара за свершенное, но он – один из гостей Соломона и находится под его защитой. Осудить его может лишь сам царь. Но ты же знаешь нашего царя – он заставит чужеземца заплатить мне, принести какие-то нелепые извинения от всей души, изгонит его или примет какое-то другое «справедливое» решение. А мне нужна только его смерть! Медленная и мучительная, на глазах у всего города!

– Я знаю о том, что произошло. Но зачем мне вмешиваться в мелкие дрязги людишек. Ты что, не можешь просто подсыпать ему яду в вино? Разве я не обучил тебя секретам приготовления снадобий? Если ты боишься сделать это сам, заплати кому-нибудь из слуг, – раздался приглушенный звон, и к ногам Хаима прямо из ниоткуда упал кошель с монетами.

Ноздри фарисея затрепетали, он сандалией отодвинул кошель прочь от себя:

– Соломон… Его душа, я знаю, как тебе завладеть ею!

Огненный столб взметнулся под самый потолок. Пламя стало нестерпимо белым, потом поменяло цвет на кроваво-красный. Демон исчез, но тут же проявился с еще большей четкостью:

– Я не ослышался?! Ты знаешь, как завладеть душой этого мудреца, которому благоволит сам Бог?

– Да, повелитель!

– Это был бы бесценный подарок с твоей стороны! Что ты хочешь за него?

– Саул, мой единственный сын… Я хочу, чтобы он был со мной.

– Не люблю я связываться с некромантией! Никогда точно не знаешь, что выкинут эти восставшие мертвецы. Но твой сын будет вместе с тобой! А теперь говори, как я могу завладеть душой Соломона? – треск пламени стих. Демон весь превратился во внимание.

– Я наблюдал сегодня за Соломоном, когда он созерцал въезд этой Савской царицы в Иерусалим. Я видел его глаза. Он, влюбился, влюбился как мальчишка в свою гостью. И ведет себя так, словно ему семнадцать лет! Но я видел и другие глаза – глаза убийцы моего сына! Он тоже влюблен в эту женщину. Если дать понять Соломону, что телохранитель любит свою царицу, и та отвечает ему взаимностью, то он непременно казнит преступника, отступив при этом от своей хваленой мудрости, ибо влюбленные мужчины зачастую совершают самые опрометчивые поступки. Убив чужеземца, он согрешит, и ты, повелитель, сможешь поторговаться с ним о душе. А пообещав ему любовь Белькис, ты точно получишь душу Соломона!

– Ну что ж, может и вправду получиться! Но для этого я сам должен быть все время рядом с Соломоном, а потому мне нужно тело. Твое тело, Хаим.

Почувствовав в словах демона угрозу, Хаим стал пятиться прочь от колодца, покуда не уперся спиной в холодную и сырую каменную стену подвала:

– Нет, повелитель, не нужно! Я не хочу умирать! Ты же обещал, что оживишь моего сына!

– Хаим, Хаим! Ты глуп, как все люди! Я никогда не говорил, что оживлю твоего сына. Я пообещал, что твой сын будет вместе с тобой. И сейчас я исполню свое обещание – ТЫ отправишься к своему сыну, и вы будете вместе! – огненный столб превратился в шар, который на мгновение завис над колодцем, а потом молниеносно ударил фарисея в грудь. Тот рухнул как подкошенный. Факел, висевший на стене, погас, и подвал погрузился во мрак.

Пару минут в каменном мешке царили полная темнота и полная тишина, потом с того места, где находилось тело Хаима, стали доноситься неясные звуки, похожие на стон, шарканье, шаги. Дверь, ведущая из комнаты с колодцем, в подземный коридор, распахнулась – на пороге стоял Хаим. При свете факела он осмотрел себя, отряхнул пыль с одежды, запер дверь и отправился в обратный путь из подземелья. Пока он выбрался наверх, уже наступил вечер, и в тронном зале начался пир. Хаим, пользуясь своим положением, сел неподалеку от Соломона.

К тому моменту, как Хаим появился в зале, Белькис уже заняла место за столом, а привезенные ею подарки были уже преподнесены царю. Соломон был очарован Белькис, и не только ее красотой, но и умом, который не уступал его собственному.

Время шло, пир был в разгаре. Но, несмотря на все старания Соломона, Белькис не выказывала никаких признаков взаимности. Она была мила с ним, смеялась над шутками, остроумно шутила сама, но как будто выстроила незримую стену, пробить которую Соломон, несмотря на весь свой опыт общения с женщинами, так и не мог. Это начинало злить царя. Он хотел эту женщину, хотел ее взаимности, ее любви. Рафат издали наблюдал за царицей и Соломоном. Он понимал, чего хочет царь, сердце его наполнялось ревностью, и он в ярости смял серебряную чашу, в которую слуга налил ему вино.

Хаим внимательно наблюдал за царем, и, улучив удобный момент, обратился к нему так, что слышал его лишь Соломон:

– О, мудрейший! Помнишь, я просил у тебя справедливого суда? Я требую, чтобы суд свершился прямо сейчас, ты не можешь мне отказать, погиб мой сын, а его убийца веселится и пьет вино, как ни в чем не бывало! Я понимаю, почему он остается безнаказанным! Конечно, кто же накажет возлюбленного царицы Савской – твоей почетной гостьи!

Разгоряченный вином и неудачей, Соломон побагровел:

– Что ты сказал, Хаим? Что тебе об этом известно?

– Ходят слухи, что Белькис и Рафат любят друг друга, мой царь. Да ты сам посмотри, какие взгляды бросают они друг на друга, постыдились бы! Как же можно достучаться до сердца женщины, если оно безраздельно занято другим!

– О чем ты, Хаим?

– Господин, ты мудр, но мне известны некоторые тайны магии. Осуди и прикажи казнить Рафата, и я сделаю так, что Белькис будет твоей.

Соломон посмотрел на Белькис, сидевшую за столом. Совесть и здравый смысл не долго сопротивлялись – царица была прекрасна, и желание обладать ею победило:

– Я согласен, Хаим.

      Чуть только забрезжило утро, связанного Рафата, по приказу Соломона вывели на главную площадь, где уже начали собираться зеваки, привлеченные известием о предстоящей казни. С каждой минутой людей становилось все больше, и к восходу солнца на площади яблоку негде было упасть. В это время на стену дворца вышел Соломон в окружении придворных, среди которых был и Хаим. С другой стороны на стену поднялась Белькис со свитой. Фарисей злорадствовал, довольная ухмылка кривила его лицо. Соломон был внешне спокоен, но огонь отвергнутой любви переполнял его и жег изнутри. Белькис, несмотря на смуглую кожу, была бледна, нервно покусывала губу и то и дело сжимала кулачки.

      По приговору царя Рафат был привязан к столбу, у подножия которого лежали груды сухого хвороста. Толпа заволновалась в предчувствии зрелища – людям предстояло стать свидетелями невиданной в эпоху царствования Соломона казни – сожжения преступника на костре. Ничто так не распаляет толпу, как созерцание чужих страданий. Даже самые пристойные и благочестивые люди при этом приходят в экстаз, видя мучения ближнего. Это сродни какому-то коллективному помешательству. И демоны собирают богатый урожай душ там, где, по мнению людей, вершится высшее правосудие.

      Увидев приготовления к казни, Белькис зашаталась, после чего резко повернулась к Соломону, сделала несколько шагов навстречу ему, и, упав на колени, коснулась лбом края его сандалии:

– Заклинаю, пощади его! Ради всего, что дорого и свято для тебя! Пощади! Я прошу тебя! Я умоляю! Я, я… люблю его…

– Не слушай ее царь! Она предпочла тебе, всесильному владыке, какого-то безродного! Отдай приказ начать казнь, и я сделаю так, что она навсегда станет твоею! – нашептывал Хаим Соломону.

      Соломон замер в растерянности. Впервые в жизни он не знал, как ему поступить. Гнев и разум, ненависть и любовь боролись в нем. Наконец, не в силах простить нанесенной его самолюбию обиды, и, желая унизить Белькис, Соломон промолвил:

– Хорошо, я оставлю жизнь этому недостойному. Но ты понесешь наказание вместо него. Докажи свою любовь.

– Я сделаю все, что ты скажешь, лишь отпусти Рафата!

– Ты должна будешь сбросить одежду и нагая пройти на глазах у всех по площади и освободить его. Сделаешь, и вы можете отправляться в Саву, нет – он умрет.

      Хаим за спиною Соломона захихикал и довольно потер руки: – Это тоже не плохо, поистине Соломоново решение! Гордыня, гордыня! Вот она, душа твоя, Соломон, в моих руках!

Люди на площади застыли в ожидании. Глаза Белькис потемнели, кровь прилила к щекам, губы задрожали. Затем лицо ее словно окаменело. Чуть слышно она промолвила:

– Я согласна…

      Толпа взревела в ожидании зрелища.

Соломон поднял руку, отдавая страже приказ расчистить проход к столбу, к которому был прикован Рафат. Да так и застыл, прикрывая поднятой рукой глаза от яркого, невесть откуда бьющего света. Свет этот был лучом солнца, отраженным от золотой пластины, украшавшей грудь старика, стоявшего на противоположной стене, как раз напротив того места, где стоял Соломон. Ослепив на мгновение Соломона, солнечный лучик исчез, как исчезла под одеянием старика и отразившая его пластина.

Прищурившись, Соломон осмотрел незнакомца, тот был богато одет, а самое главное, голову его украшала царская тиара.

– Кто ты, незнакомец?

– Я Мелхиседек, царь Салима. Соломон, я послан, чтобы показать тебе, что свернул ты с пути Господня и творишь беззаконие.

– Не слушай его, царь, – зашипел Хаим, – вели продолжить наказание, и я сделаю тебя величайшим из царей!

      Соломон в недоумении взглянул на фарисея:

– Хаим, в своем ли ты уме, как ты, простой смертный можешь сделать меня величайшим из царей?!! Видно, что смерть сына помутила твой разум!

– Так же, как и твой разум помутил гнев, Соломон! Вели отпустить юношу, суди его по справедливости, и не дай демонам очернить твою душу!

– Не слушай, не слушай его, царь!

– Справедливость!

– Месть!

– Мы хотим зрелища!

      Голоса, казалось, звучали прямо в мозгу Соломона. Он обхватил голову руками, потом встряхнул ею и решительно вытянул вперед руку. Люди на площади смолкли.

– Я, Соломон, осудил Рафата за убийство Саула к смерти. Но Белькис, царица и владычица преступника, пожелала взять на себя наказание за совершенное ее слугою преступление. Я назначил наказание, и оно будет исполнено. Белькис должна пройти нагой через площадь, полную народа, иначе Рафат будет казнен. При этом я, Соломон, повелеваю, чтоб все находящиеся на площади пали ниц и, чтобы ни случилось, не поднимали головы под страхом наказания. Я все сказал, таково мое решение.

      Толпа загудела, но, не смея ослушаться царя, люди начали опускаться на колени.

– Ну что ж, царица, мой народ преклоняет колени перед твоей красотой! Теперь твой черед! – усмехнувшись, Соломон передал ей обоюдоострый нож, чтобы разрезать веревки, которыми был связан Рафат, а сам потупил взор и стал с особым тщанием созерцать свои сандалии. Ведь царям не пристало преклонять колени ни перед кем.

      Белькис сбросила с себя одежду и медленно, полная достоинства, пошла через площадь. Она была прекрасна. Но никто не смел поднять головы. Один лишь Рафат с нежностью и страстью смотрел на Белькис. Он видел лишь ЕЕ. Его царицу. Его Белькис. Его Любовь!

      Белькис подошла к столбу, к которому был привязан Рафат, подошла к нему вплотную, приблизила свое лицо к лицу возлюбленного так, что ее глаза заслонили Рафату весь мир. Ее и его губы соединились в поцелуе…

      Хаим приподнял голову, чтобы взглянуть на то, что происходит на площади. В этот же момент луч солнца, отразившись от зеленого прозрачного камня в кольце на пальце Мелхиседека, ударил Хаиму прямо в глаз, выжигая радужку, превращая ее из темно-карей в зеленую. Хаим закричал от нестерпимой боли, и его крик слился воедино с возгласом боли и удивления Рафата, которому лезвие обоюдоострого ножа пронзило сердце…

      … – А-а-а!!! – Антонио, крича, рывком поднялся, вырываясь из забытьи и держась рукой за грудь с левой стороны. Бешено вращая глазами, он не мог понять, где находится. Сердце нестерпимо болело, голова кружилась, к горлу подкатывал ком.

– Ну, вот ты и очнулся! – раздался голос старика, который протянул Антонио стакан воды. Клацая зубами, Антонио выпил, после чего осмотрелся. Он сидел на старой кровати, застеленной грязным бельем. Единственное окно в комнате было плотно зашторено, а сама комната напоминала притон, каким его показывают в дешевых фильмах о жизни героев-полицейских.

– Что это было?

– Это была история царя Соломона и царицы Савской. Так сказать, с эффектом полного присутствия и даже больше – участия!

– Ты что, накачал меня наркотиками? Как сердце болит…

– Никаких наркотиков. Просто, зачем услышать то, что можно увидеть. А сердце пройдет, ничего страшного. Поверь мне, настоящему Рафату досталось намного больше, чем тебе!

– Неужели Белькис убила его?

– Да, Антонио, именно так все и было.

– Но почему она это сделала, ведь она любила его и пошла на такие унижения, чтобы спасти его. Я ничего не понимаю.

– Не ты один. Помнишь, с чего я начал – не нужно пытаться понять женщину до конца – все равно не получится. Да, она любила Рафата, и пошла ради него на все, но она же не смогла простить Рафату того, что он был свидетелем ее позора.

– А Соломон, почему он не отменил своего решения и заставил Белькис пройти обнаженной по площади, хоть и запретил всем смотреть на нее?

– Хоть Соломон и был царем, но в первую очередь он был человеком, а люди, тем более цари, не желают признавать свои ошибки!

– Что потом стало с Белькис и Соломоном?

– Ты хочешь знать? Я покажу тебе, но не бойся, теперь ты будешь просто сторонним зрителем, не более того.

      Старик чиркнул спичкой и зажег ароматическую палочку. Антонио ощутил уже знакомый сладковатый аромат и вновь провалился в другую, нездешнюю реальность…

… Услышав крик, Соломон вскинул голову, взгляд его упал на столб, но вместо Рафата царь увидел две фигуры, сплетенные в одно целое. В этот момент Белькис разжала руки, которые обвивали шею Рафата, оглянулась на стену дворца, буквально опалив Соломона взглядом огромных, полных презрения, глаз, потемневших от гнева и ярости. И неспешно, с чувством собственного превосходства пошла, ступая между распластанных ниц людей. Ее длинные, густые волосы колыхались в такт гордым движениям царицы, словно мантия. Соломон, как завороженный, смотрел, не отрываясь, вслед Белькис. И лишь когда та скрылась под сводами дворца, царь смог согнать то странное оцепенение, которое охватило его. Взглянув на Рафата, он увидел, что юноша уронил голову, а на груди у него как будто расцвел алый цветок. Но вот из середины цветка вниз, по телу Рафата поползла яркая стремительная струйка, и царь понял, что не цветок цветет на груди его соперника, а кровоточит смертельная рана, нанесенная тем самым ножом, который Соломон дал Белькис, чтобы разрезать путы и освободить Рафата.

– Она освободила его… Освободила навсегда, освободила его душу, – к Соломону подошел Мелхиседек, стоявший до этого поодаль.

– Как она могла?! Как мог я?!! Отец наш небесный, прости мне этот грех! Кровь этого юноши на моих руках! Где Хаим, где этот бес, прельщавший меня! Где он?!!

– Успокойся, Соломон, того, что случилось, уже не исправишь, но в твоих силах не допустить свершения новых ошибок. Возьми кольцо, оно поможет тебе смирить гнев, утихомирит печаль и не даст бесшабашному веселью затмить твой разум, – с этими словами Мелхиседек снял со своей руки и передал Соломону массивное золотое кольцо с зеленым камнем, – Это кольцо – дар Господа нашего. В трудную минуту Бог придет тебе на помощь. И помни, не отвечай злом на зло, ибо это породит еще большее зло. А теперь мне пора.

Взяв кольцо, Соломон, не глядя одел его на палец, но не почувствовал никакого облегчения. Он приказал снять тело Рафата со столба и передать его землякам, либо похоронить в земле Иерусалимской с почестями и по обычаям Савы, а сам спустился со стены, велел слугам разыскать Хаима, и пошел в покои, отведенные Царице Савской. Его встретили молчаливые иноземцы, самой Белькис во дворце не было. Но она и не покидала города. Хаим тоже, как сквозь землю провалился. Соломон был в гневе. Не находил он себе места.

Царь вызвал к себе вельможу-советника Белькис, спрашивал у него за царицу, но тот ничего не мог пояснить ему, говорил лишь, что царицу мельком видела одна из служанок, когда та на несколько мгновений зашла во дворец, взяла простые одежды и куда-то быстро удалилась.

Соломон приказал, чтобы гости из Савы покинули Иерусалим.

– О великий царь, позволь лишь нам похоронить Рафата, потому что нам предстоит неблизкий путь, и тело юноши не выдержит дороги.

– Да, вы можете похоронить его по всем обычаям вашей страны, все, что необходимо, можете требовать у моего управляющего, отказа ни в чем не будет.

В этот же вечер Рафат был похоронен между городской стеной и бескрайним виноградником, простирающимся до самого горизонта, и караван отправился в обратную дорогу. Как же этот путь не походил на вступление в Иерусалим! Послы из Савы, вельможи, воины, слуги ехали в молчании. С ними не было ни начальника царских телохранителей, ни самой Царицы. Ехали в Иерусалим они желанными гостями, а уезжали униженными и опозоренными. Только могильный холм напоминал о визите Царицы Савской в Иерусалим.

Но недолго могила Рафата оставалась одинокой, лишь ночь укрыла землю, какая-то фигура проскользнула, озираясь по сторонам, из виноградника. При свете луны был виден силуэт, закутанный с головы до ног в темный плащ. Человек сбросил капюшон. Это была Белькис. Она зарыдала и рухнула на могильный холм, обхватила его руками, как обхватывают в порыве страсти и нежности любимого человека, мяла руками еще свежую землю, целовала ее, шептала хриплым от слез голосом нежные слова, звала своего Рафата. Но Рафат молчал. Зато неожиданно в тишине раздался другой, скрипучий голос:

– Ты все-таки любила его!

– Кто здесь, – Белькис рывком поднялась и огляделась, – Ааа, это ты, проклятый старикашка! – закричала она, увидев Хаима, – это из-за тебя погиб Рафат! Это ты погубил нашу любовь! – она была готова броситься на Хаима, но тот припал на одно колено и вытянул вперед руки.

– Не я, царица, не я. Это Соломон. Это он, и его страсть к тебе! Он не смог простить ни тебе, ни твоему возлюбленному того, что ты предпочла Рафата. Скажи мне, царица, какое чувство сейчас самое сильное в твоем сердце?

– Месть!

– Я помогу тебе…

Все следующее утро Соломон не находил себе места, душа его была полна терзаний. Он смотрел на свои руки, и видел на них кровь Рафата. Каждый камень дворцовых стен напоминал ему о вчерашней трагедии. Не в силах больше выносить эту муку, Соломон переоделся в простое платье, дал указание телохранителям оставаться во дворце, а сам вышел в город. Накинув капюшон, царь смешался с толпой. Он и раньше, переодевшись, часто выходил на городской рынок, чтобы узнать, что говорят люди и о чем всегда перед лицом владыки молчат вельможи – правду! Полезная привычка, которой неплохо бы следовать любому правителю во все времена.

Соломон совсем ничем не выделялся среди других посетителей рынка и беспрепятственно ходил по рядам, ни кем не узнанный. При этом он слушал, о чем же говорят люди. А люди говорили об одном – о вчерашней смерти Рафата. Одни ругали Белькис за жестокость и бесстыдство, другие восхищались ее смелостью, третьи говорили, что поступила она так из любви к юноше. Но все, все осуждали его – Соломона. Чем дольше царь слушал, как о нем отзываются его подданные, тем мрачнее становилось его лицо. Тот, казалось бы, абсолютный и безоговорочный авторитет, который имел Соломон, рассыпался в мгновение ока, как карточный домик. Любовь народа, завоеванная годами мудрого правления, была перечеркнута одним-единственным поступком. Царь ощутил на себе всю бренность и сиюминутность земной власти. Погруженный в эти мрачные думы, он давно уже покинул стены города и брел по пыльной дороге среди виноградника, глядя под ноги и не замечая ничего вокруг.

– Это пройдет, – Соломон вздрогнул. Ему показалось, что звонкий, словно колокольчик, девичий голос, зазвучал у него прямо в сердце. Оглядевшись по сторонам, царь увидел юную девушку, склонившуюся над мальчиком, сидевшим на земле под кустом винограда. Она внимательно рассматривала ногу малыша, а потом сдернула со своей головы платок, смочила его водой из кувшина и приложила к колену мальчика, нежно погладила его по голове и повторила:

– Это пройдет. Ты же мужчина, Иов. Шрамы украшают мужчину, а это всего лишь маленькая царапина! – сказав это, девушка беззаботно рассмеялась и проворно поднялась с колен. Волосы, не сдерживаемые более платком, упали черным водопадом и разметались по ее спине. Девушка подняла руки, чтобы поправить их, и Соломон увидел, как в разрезе хитона, словно две волны, колыхнулись груди. Оглянувшись, девушка вскрикнула от неожиданности, увидев всего в нескольких шагах от себя незнакомого мужчину, и быстро-быстро потупила взор. Однако было поздно, Соломон лишь на мгновение увидел ее глаза и осознал, что никогда не видел ничего прекраснее. Великолепные бездонные озера, полные прозрачной животворящей влаги. И он просто утонул в них… Он уже знал, что напишет на кольце, подаренном Мелхиседеком – «Это пройдет!» Два простых слова, сказанные незнакомкой, успокоили душу царя, а взгляд ее глаз завоевал его сердце.

Воспользовавшись замешательством незнакомца, девушка скрылась среди виноградных кустов. А Соломон еще несколько мгновений стоял, словно молнией, пораженный божественной красотой юной девы. Затем он повернулся к мальчику, так и сидевшему под виноградным кустом:

– Я слышал, тебя зовут Иов, так ли это?

– Да, господин, а как твое имя? Я каждый день хожу с сестрой в виноградник, но ни разу не видел тебя здесь.

– Я Азария, живу в городе, торгую холстами. А кто эта девушка?

– Это моя сестра, господин, Суламита. Мы вместе с ней пришли работать в винограднике, но я поранил ногу, а Суламита перевязала мою рану своим платком. А потом она испугалась тебя и убежала домой. А вот я тебя ни капли не боюсь, господин. У тебя добрые глаза, но ты чем-то опечален.

– Это ты верно подметил. Где ты живешь, Иов? Давай я провожу тебя.

– Ты так добр, господин! Мой дом за холмом, но, боюсь, я не смогу туда дойти, уж очень сильно болит у меня нога. Не мог бы ты передать с прохожими моей родне, чтоб отец или братья пришли и отнесли меня домой?

– Эдак совсем стемнеет, а ты еще слишком мал, чтобы оставаться одному в винограднике. Давай я отнесу тебя домой. А ну-ка, забирайся ко мне на плечи, – Соломон наклонился и подставил мальчику свою крепкую спину. Тот ловко вскарабкался на нее.

– Ну что ж, Иов, указывай дорогу, и мы засветло доберемся до твоего дома!

Разговаривая по дороге, Соломон узнал от мальчика, что тот сын мелкого земледельца. Вся их семья – отец, мать, трое братьев и сестра работают в винограднике. Иов самый младший из детей. А Суламите уже шестнадцать, но ее никак не могут выдать замуж. К ней много раз в прошлом году приходили свататься женихи, но она всегда дичилась мужчин, а отец очень любит единственную дочь, и не хочет отдавать ее замуж против воли. Вот сваты и перестали навещать их дом.

Сразу за холмом показался дом. Иов сказал, что они пришли. Начинало смеркаться. Навстречу им вышли еще не старый, но уже седой мужчина крепкого телосложения и парень лет семнадцати. Увидев Иова, сидевшего за спиной у Соломона, мужчина прикрикнул на него:

– Что это ты расселся и путешествуешь, словно на троне царя Соломона, на спине у доброго незнакомца? Твоя сестра прибежала домой и сказала, что тебе нужна помощь. Вот мы с Иаковом и вышли к тебе, а ты сам явился домой, да еще и со всеми почестями, словно знатный вельможа! – а потом, обращаясь к Соломону, произнес, – Спасибо тебе, незнакомец! Меня зовут Ванея. Окажи честь моему дому и раздели ужин с моей семьей.

– Я с удовольствием приму твое приглашение, Ванея, тем более, что мы с Иовом подружились, и он обещал познакомить меня со своей родней.

За ужином собралась вся семья. Суламита вместе с матерью подавала на стол. Соломон вдруг почувствовал острый голод и вспомнил, что ничего не ел целый день. Он с удовольствием вкушал простую крестьянскую еду и, казалось, что вкуснее он ничего в жизни не ел! Ненавязчиво, так, чтобы не оскорбить Ванею и его семью, Соломон рассматривал прекрасную Суламиту, и та тоже украдкой посматривала на гостя, а когда их взгляды встречались, вспыхивала и отворачивалась.

После ужина царь попрощался с хозяевами, пообещал Иову навестить его, отправился обратно в Иерусалим с твердым намерением вновь вернуться в виноградник, чтобы встретиться с Суламитой, девушкой поразившей его своей естественной красотой и внутренним светом.

      Наутро ювелир по приказу Соломона выгравировал на внешней стороне кольца «Это пройдет». Эти два слова помогли царю справиться с печалью и терзаниями, и он надеялся, что и в будущем они помогут ему.

      Едва дождавшись, когда же наступит вечер, Соломон, вновь переоделся в простую одежду, и, прихватив с собою недорогие, но красивые и добротные ткани, отправился к Иову, надеясь вновь увидеть Суламиту. Иов и его семья встретили Соломона, как старого друга. Передав дары, царь принял предложение Ванеи и вошел в дом. Они стали вести беседу, обсуждая цены и виды на урожай винограда в этом году. Соломону было приятно разговаривать с этим человеком. Да, Соломон был умен, пожалуй, умнее кого-либо на свете, но Ванея поражал его какой-то особой житейской мудростью, которой нельзя было научиться. Ее можно получить только, прожив жизнь.

Но, как бы ни было интересно Соломону говорить с Ванеей, он сгорал от нетерпения. Он ждал ту, ради которой пришел в крестьянскую хижину. Но шло время, а Суламиты все не было. Приближалась ночь, и приличие требовало от Соломона покинуть гостеприимный дом, но он не мог уйти просто так, не узнав ничего о девушке. Словно прочитав его мысли, Ванея проронил:

– На улице темнеет, а Суламиты все нет.

Соломон, привыкший всегда держать под контролем свои эмоции и не давать волю чувствам, вздрогнул от неожиданности. Он, по чьему лицу не могли ничего понять самые опытные дипломаты и самые хитрые царедворцы, вдруг растерянно улыбнулся и с надеждой посмотрел на Ванею. В глазах крестьянина промелькнули веселые искры, но он, как ни в чем ни бывало, продолжил:

– Суламита пошла сегодня пасти козлят и вряд ли вернется до темноты.

Соломон вздохнул разочарованно, как-то скомкано попрощался с Ванеей и стал собираться в город.

– Приходи к нам завтра, Азария, – пригласил его крестьянин, – Завтра у Иова день рождения, и вся наша семья будет рада видеть тебя.

– Спасибо, я обязательно приду.

– Да, далеко же идти Суламите от пастбища, что за холмом к северу от виноградника… – как бы между прочим сказал Ванея.

– Я обязательно приду завтра, обязательно, – уже весело сказал Соломон, и чуть ли не бегом направился в сторону Иерусалима, но, лишь только дом скрылся из виду, царь свернул с дороги на тропинку, ведущую к указанному крестьянином холму.

По дороге Соломон задумался, почему сегодня он дал волю своим чувствам в присутствии Ванеи. Царь вспоминал и не мог вспомнить, сколько раз за свою жизнь он встречался и вел переговоры и с послами, и с полководцами, и с другими правителями. Зачастую ставкой в этих переговорах были жизни многих людей, а то и будущее всего его царства. И ни разу Соломон не показал сопернику своих чувств, эмоций. Он давил противника своей уверенностью, а иногда равнодушием и цинизмом. Что толку угрожать человеку потерей чего-либо, если он не ценит этого. Так было много лет назад с послом Египетского фараона. В те далекие года царство Соломоново было слабым и не готовым к ведению войны. А полчища египтян стояли у границ, и только ждали приказа, чтоб обрушиться на иудеев. Тогда в Иерусалим прибыл посол фараона – надменный и самоуверенный – он требовал от Соломона преклонить колени перед египтянами, заплатить огромную дань и принять их богов, отрекшись от Бога истинного. А иначе посол угрожал истребить всех жителей Иерусалима, а сам город сравнять с землей.

Для Соломона на тот момент война с Египтом была равносильной самоубийству, и могла привести только к одному – полному уничтожению царства. Но показать свою слабость было смерти подобно. А потому ни один мускул не дрогнул на лице у Соломона:

– Наши семьи – отрада нашей жизни, родина наша – опора наша. Но Бог – наше все, и без Него не будет ни радости, ни опоры, не будет самой жизни. А потому отправляйся к фараону и передай, что мы готовы пожертвовать нашими домами, женами, детьми, нашими жизнями, но не Богом. И еще передай фараону то, что ты увидишь сейчас!

После этих слов Соломон встал с трона, подвел посла к краю террасы. Внизу шумел город, ходили и радовались жизни жители Иерусалима.

– Ты видишь этих людей?

– Я вижу будущих рабов фараона, – с вызовом сказал посол.

– Ты ошибаешься, эти люди никогда не будут рабами! – грозно сказал Соломон, и уже обращаясь к начальнику дворцовой стражи, холодно, но абсолютно спокойно промолвил, – Возьми воинов и сожги этот квартал дотла. Никто не должен выйти оттуда живым.

Начальник стражи побледнел, но Соломон так взглянул на него, что тот лишь молча поклонился и вышел. Посол с усмешкой поглядывал на царя, полагая, что все происходящее – просто фарс. Но каково же было его изумление, когда через минуту из дворцовых ворот вышел отряд воинов. Они плотным кольцом окружили один из городских кварталов. Жители в недоумении смотрели на солдат. А когда лучники подожгли паклю на стрелах и натянули тетиву на луках, люди стали взывать к солдатам, начальнику стражи, царю… Залп, и запылали крыши домов. Началась паника. Люди пытались спастись, выбраться из горящего квартала, но стражники не выпускали никого. Изумление на лице посла сменилось интересом. Но на смену интересу пришел ужас, когда египтянин увидел, как солдаты по приказу своего командира сомкнули щиты, достали мечи, которыми словно жнецы, срезающие серпами зрелые колосья, стали рубить и резать безоружных людей, спасающихся от огня. Всех подряд – мужчин, женщин, детей… Посол хотел отвернуться, но Соломон с силой взял его за плечи и заставил досмотреть до конца. Этот ад длился недолго. Через четверть часа на месте городского квартала остались одни обуглившиеся руины, по которым, залитые кровью, словно мясники, бродили солдаты. Всюду лежали трупы людей… Соломон посмотрел прямо в глаза египтянину и спокойно сказал:

– Расскажи фараону все, что ты видел, и передай, что мы будем биться, не жалея ни домов, ни семей, ни жизней наших…

Тогда фараон, устрашенный решимостью Соломона сражаться до конца, его готовностью пожертвовать всем и всеми, не рискнул напасть. Потеряв малое, Соломон сумел сохранить царство. Одному лишь ему известно, какой ценой досталась эта победа. Крики погибающих людей снились Соломону до сих пор. Но тогда никто, даже изощренный в интригах египетский посол, не смог разгадать, что творилось в душе у царя. Сегодня же простой крестьянин прочитал все по лицу Соломона, как по книге.

«Уж не стал ли я слабее или глупее, – размышлял царь. И тут же прогнал прочь сомнения, – Нет! Не стал я слабее! Просто, думая о Суламите, я думаю не умом, а сердцем!».

Погруженный в эти мысли, Соломон шагал по тропинке, абсолютно не обращая внимания на происходящее. Внезапно он услышал совсем рядом легкие шаги, и в тот же миг столкнулся с девушкой, спешащей по тропе. Это была Суламита. Соломон инстинктивно обхватил руками ее стан, и тело девушки устремилось ему навстречу, но лишь на мгновение. Вздрогнув, Суламита подалась назад. Даже в сумерках Соломон увидел, как зарделось ее лицо. Девушка была так прекрасна, что Соломон, позабыв все на свете, обнял ее, прижал к себе, лицом зарылся в ее волосы, вдохнул исходящий от нее аромат. Она пахла травой, солнцем. И сквозь эти запахи Соломон ощутил запах, от которого закружилась голова. Запах, которого Соломон не слышал уже давным-давно – сладковатый запах тела. Запах, не прикрытый благовониями и маслами. Желание захлестнуло царя… Найдя губами губы, Соломон с жадностью впился в них. Девушка неумело отвечала на поцелуи, а потом, поддавшись напору, запрокинула голову и полностью отдалась во власть целовавшего ее мужчины. Так стояли они посреди тропы, и не существовало для них ни холма, ни виноградника, ни Иерусалима, ни Вселенной. Их было двое, и слились они в одно целое. Соломон целовал Суламиту и не мог насытиться. Дыхание его перехватило, уже давно кончился воздух в легких, но он не слышал этого, он дышал ею и был счастлив. Голова кружилась. Кружилась от кислородного голодания. Но он был счастлив, счастливее любого человека. Да что там человека! Соломону казалось, что он в этот миг счастливее самого Бога! В каждой клеточке своего тела он ощущал Любовь. И потому ощущал себя Богом.

Наконец они смогли оторваться друг от друга. Соломон по-прежнему прижимал девушку к себе, но она спрятала лицо, уткнувшись ему в грудь, и Соломон никак не мог взглянуть в ее глаза. Вдруг Суламита подняла голову, на ее ресницах жемчужинами блестели слезы.

– Почему ты плачешь?! – от удивления Соломон выпустил девушку из своих объятий.

Суламита ничего не ответила, а быстро побежала в сторону дома. Отбежав на десяток шагов, она остановилась, обернулась к Соломону, и чуть слышно сказала:

– Я люблю тебя.

Услышав это, Соломон рванулся к девушке, но та мягким, но решительным жестом остановила его, покачала головой и быстро скрылась за поворотом.

Соломон был счастлив, он стоял, раскинув руки и запрокинув голову, и смотрел на звезды, которые одна за другой вспыхивали в небе. Глядя на звезды, он видел Суламиту, ее глаза, губы. Царь чувствовал себя мальчишкой, душу его наполнял восторг, жизнь казалась ему прекрасной. Не в силах более сдерживать себя, Соломон во всю силу своих легких прокричал: «Суламита, я люблю тебя!» и громко засмеялся. В этот момент он был похож на большого счастливого ребенка. В прекрасном расположении духа царь отправился в Иерусалим.

В то самое время, когда он входил в городские ворота, худой сгорбленный старик, одетый в черный плащ с капюшоном, непрестанно озираясь, проскользнул на постоялый двор, примостившийся возле самой крепостной стены, опоясывавшей Иерусалим. Там он, старательно обходя едва различимые в темноте лужи и кучи мусора, прошел в самый дальний угол, толкнул без стука перекошенную ветхую дверь и оказался внутри грязной лачуги, едва освещенной лунным светом, падающим через оконный проем.

– Ну, ты нашел то, что искал? Есть какая-нибудь возможность? – из угла комнаты прозвучал женский голос, в котором явно чувствовались властные нотки.

– Да, царица! Я два дня кружил вокруг дворца, как лисица вокруг курятника. И я думаю, что знаю, как можно подобраться к Соломону, – ответил ей вошедший.

– Давай, Хаим, не томи. Месть жжет мое сердце. Я не могу уехать из Иерусалима, не отомстив Соломону, – вскричала Белькис, вскочила с ложа, на котором сидела, ожидая старика, и стала нервно ходить по крохотной комнате.

– Тише, царица, не так громко. Нас могут услышать и тогда все пропало!

– Рассказывай же скорее!

– Оставив тебя на этом постоялом дворе, я пошел ко дворцу. Я сначала хотел проникнуть незамеченным на кухню и подсыпать яда в какое-нибудь блюдо, что готовится для царя. Но мне не удалось этого сделать. Соломон отдал приказ найти меня, пообещав хорошую награду, и вся стража, все слуги только тем и заняты, что ищут меня. Я уже отчаялся решить эту задачу, как вдруг увидел человека, выходящего из дворца. Несмотря на то, что одет он был как простой торговец, я узнал его – это был Соломон!

– Но почему он так странно выглядел? – спросила заинтересованная Белькис.

– Я проследовал за ним, о, царица. И выяснил, что он посетил дом простого крестьянина, живущего за крепостной стеной. Сначала я не придал этому значения, но сегодня он опять ходил туда. И я голову даю на отсечение, что и завтра он пойдет опять в этот дом!

– Откуда у тебя такая уверенность, старик?

– Он влюбился в дочь этого крестьянина!

– Что за чушь ты говоришь?! – вспыхнула Белькис. Она живо помнила, как смотрел на нее Соломон, и представить себе не могла, что он предпочел ей какую-то простолюдинку.

– А тебя-то выбор Соломона, пожалуй, ранит даже больше, чем смерть Рафата! Уж этого ты ему точно не простишь! Нет никого опасней, чем отвергнутая женщина, да еще и такая амбициозная! – подумал Хаим, а вслух сказал, – Тут ошибки быть не может, царица. Я тому свидетель, – и рассказал Белькис обо всем, что видел за последние два дня.

– Ах, так! – Белькис была вне себя от ярости, – Ну что ж, в таком случае Соломон вдвойне заслуживает смерти! Мало того, что он погубил мою любовь, так он еще и посмеялся надо мною, сделав такой выбор! Найди людей, которые смогут расправиться с царем. Обещай им какую угодно награду, цена здесь не имеет значения!

– Хорошо, царица! Но кто же согласится убить Соломона? Может быть, мы справимся сами?

– Нет, Хаим, я женщина, а ты старик, который только и способен на то, чтобы использовать яд, с таким мужчиной, как Соломон тебе нипочем не справиться. А убийцам можно и не говорить, что жертва их – сам Соломон. Главное не дать ему заговорить. Я, кажется, придумала, кто нам поможет. Если все выйдет по-моему, мы не потратим вообще ни одной золотой монеты…

Весь следующий день Соломон не мог найти себе места. Он метался по дворцу, словно лев по клетке, ожидая, когда же наступит час, назначенный для посещения дома Ванеи. Наконец, солнце стало клониться к закату, и Соломон, вновь переодевшись в простое платье, вышел из дворца. С собою он захватил много подарков, как для Иова, так и для всей его семьи. Был среди них и подарок для Суламиты – серебряный гребень для волос. Соломон мог осыпать ее с ног до головы драгоценными каменьями, но Азария, под видом которого он приходил, вряд ли мог себе это позволить.

Ванея и его семья встретили Соломона радостно. Он поздоровался с хозяином и его женой, сыновьями, потрепал по волосам Иова. Подарки пришлись всем по душе. Но Соломон с нетерпением ждал появления Суламиты. И вот, наконец, она вошла. В каждом ее движении сквозила смесь неуверенности и нежности, желания броситься навстречу Соломону и боязни выказать свои сокровенные чувства перед посторонними. Поэтому она была скованной, но Соломон все почувствовал и понял. Суламита настолько была переполнена любовью, что она источала любовь, она пахла любовью! Но запах этот был ведом одному лишь Соломону, который сам был безумно влюблен.

– Подойди ко мне, Суламита, я принес подарок для тебя, – голос Соломона предательски задрожал.

Суламита приблизилась к нему, боясь поднять глаза на возлюбленного. Ей казалось, что весь мир в этот миг смотрит на нее, и ждет, чтоб она словом, жестом, мыслью выдала свои чувства.

– Возьми этот гребень и укрась им свои волосы, – Соломон протянул девушке серебряный гребень, а когда та протянула руку, чтобы принять подарок, пальцы их на одно лишь короткое мгновение коснулись, и будто молния ударила обоих, кровь вскипела в жилах, сердца стали биться с нечеловеческой быстротой. Суламита быстро отдернула руку, прошептав слова благодарности.

После все сели за накрытый стол и отдали долг и яствам, и вину. Соломон сидел, как на иголках. Он не мог дождаться момента, когда хоть на пару мгновений он сможет остаться с Суламитой наедине, и не знал, наступит ли вообще такой момент. Наконец, застолье было окончено, Соломон стал собираться в город. Перед самым уходом он сумел шепнуть Суламите:

– Не ложись спать, я приду к тебе.

Та вся вспыхнула, ничего не ответила, лишь затрепетали ее длинные ресницы.

Попрощавшись с Ванеей и его домочадцами, Соломон сделал вид, что отправился в сторону города, а сам укрылся среди виноградника. Ожидая наступления ночи, он думал о Суламите. Вспоминал ее губы, касания, запах.

Уже за полночь Соломон вернулся к дому Ванеи, подошел к окну комнаты Суламиты и тихонько позвал девушку по имени. Послышался шорох, и она подошла к окну, но, увидев Соломона, тут же спряталась.

– Выйди, любимая моя, – прошептал Соломон.

– Как же я выйду, любимый?! Я уже сняла платье и омыла тело свое и миррой покрыла руки.

– Тогда впусти меня, Суламита, в дом свой.

– Нет, любимый, ты слишком смел и тороплив. Я не могу, мои родители и братья спят в соседних комнатах. Я не могу…

Но Соломон, не в силах сдерживаться, через окно проник внутрь темной комнаты, и остановился, абсолютно беспомощный. Постепенно глаза его стали привыкать к темноте, и он различил сначала неясное светлое пятно, которое постепенно обретало все более и более четкие очертания женского силуэта. Соломон шагнул навстречу Суламите. Она же стояла, не шелохнувшись, абсолютно нагая. Ее волосы были уложены в высокую копну, в которой в свете луны блестел серебряный гребень, подаренный Соломоном.

Одной рукой она стыдливо и робко прикрывала грудь, вторая покоилась ниже живота.

– Любимая, как ты прекрасна! – приблизившись, Соломон, дрожа от желания и нетерпения, обнял девушку и прижал ее к себе. Стал целовать и ласкать ее, шепча самые нежные и сокровенные слова, которых, казалось, и не знал до этого. Суламита тут же отозвалась на его ласки. Она обняла мужчину, целуя его в ответ. А потом была ночь нежности. Соломон касался и гладил тело возлюбленной, как будто оно было величайшим сокровищем на земле. Хотя для него оно так и было. Он, едва касаясь, ощущал каждую клеточку ее тела.

Они так и не сомкнули глаз, но так и не смогли насытиться друг другом. Перед зарей Суламита прошептала:

– Тебе пора, любимый. Нельзя, чтоб отец застал тебя в доме.

Соломон с огромным сожалением через окно выбрался на улицу и пошагал через виноградник в сторону Иерусалима.

А в винограднике притаились двое – Белькис и Хаим. План царицы состоял в том, чтобы дождаться Соломона, претвориться, будто Хаим напал на нее и пытается скрыться, заставив Соломона преследовать старика, который добежав до городских ворот, сказал бы стражникам, что за ним гонится грабитель, и потом при помощи солдат убить царя.

Увидев идущего между кустов винограда Соломона, Хаим, прихрамывая, побежал в сторону города, а Белькис упала на землю и стала стонать и звать на помощь. Услышав крик, Соломон свернул с тропы и увидел женщину, распростертую на земле. Подбежав и перевернув ее лицом кверху, он узнал в предрассветных сумерках Царицу Савскую.

– Что случилось, как ты оказалась здесь?

– Старик… – ответила Белькис прерывающимся голосом, – Этот проклятый старик. Он караулил, чтобы убить тебя… Я хотела помешать, но он ударил меня ножом и побежал к городским воротам… Догони его…

Соломон бросился в указанном Белькис направлении, горя желанием настичь и убить проклятого Хаима…

Как только возлюбленный покинул ее комнату, Суламита почувствовала нестерпимую тоску и одиночество. Ей казалось, что, если она сейчас же не увидит его, то просто погибнет, а потому, набросив хитон, она потихоньку выбралась из дома и через виноградник побежала в сторону города…

Смотря вслед Соломону, Белькис злорадно улыбнулась – он двигался навстречу своей смерти! Вдруг воздух огласил женский крик:

– Постой, любимый мой! – это Суламита увидела среди кустов винограда своего возлюбленного, и сердце ее наполнилось радостью. Соломон обернулся на крик, и на его лице засияла улыбка, он в один момент позабыл и Белькис, и Хаима, и все на свете.

Увидев перемену, произошедшую в Соломоне, Белькис сразу же поняла, что Хаим был прав – царь действительно влюбился в эту простолюдинку! Решение пришло само собой. Царица метнулась наперерез Суламите, при этом выхватила из складок плаща маленький острый кинжал, и, поравнявшись с девушкой, вонзила его ей в грудь. Суламита сделала еще пару шагов в сторону царя, протягивая к нему руки, и упала, как подкошенная. Соломон бросился к ней, подхватил, Суламита обвила своими руками его шею и прошептала слабеющим голосом:

– Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь… – и сердце ее перестало биться навеки.

Соломон стоял с телом возлюбленной на руках, и слезы катились по лицу его, и не было в тот миг на земле более несчастного человека, чем этот величайший из царей, познавший и тут же потерявший настоящую Любовь.

Белькис наблюдала со стороны за происходящим и злобно улыбалась:

– Что, Соломон, ты понял, каково это – потерять Любовь? Ну, ничего, моя любовь прошла, и это тоже пройдет … – с этими словами Царица Савская скрылась среди виноградника.

А Соломон, не обращая внимание ни на что вокруг, бережно положил тело Суламиты на землю, поцеловал ее глаза, и, подняв к небу залитые кровью любимой руки, начал молиться…

… Возвращение в реальный мир было не столь стремительным, но таким же мучительным. Если в первый раз Антонио очнулся от резкой, как удар ножа, боли в сердце, то теперь ему казалось, что он едва движется в каком-то темном бесконечном коридоре, неся перед собой тяжкий, но бесценный груз. Сквозь мрачную пелену он услышал голос старика:

– Странно, очень странно… Вот уж бы не подумал.

– О чем ты? Что для тебя-то может быть странного, ведь ты сам взялся показать мне эту историю? – спросил Антонио, приподнимаясь на кровати.

– В том то и дело, что я обещал тебе только показать все происходившее с Соломоном. Взгляни на свои руки!

В тусклом свете Антонио поднес руки к лицу и вздрогнул от неожиданности: по локти они были покрыты запекшейся кровью. Схватив несвежую простынь, Антонио стал судорожно оттирать кожу, тщетно стараясь избавиться от бурых сгустков.

– Хм, не ожидал я такого поворота, уж, не проделки ли это моего старинного друга… – пробормотал старик себе под нос.

– Какого друга? Я что, был в теле Соломона?

– Неважно. Так, одна безделица, – старик начал нервно ходить по тесной комнате, обхватив подбородок рукой, и разговаривая сам с собой, – Ход! Вот это ход! Ай, да мастер! Гроссмейстер! Ну, ничего, и я не так прост!

Антонио надоело следить за хаотичными передвижениями старика. Он закрыл глаза и сидел на кровати, прислонившись виском к обшарпанной стене. Тут же нахлынули воспоминания о Клео. Антонио поймал себя на мысли, что, блуждая с помощью старика по каким-то библейским притчам, он прожил целую жизнь. Чью-то чужую жизнь. И ни разу не вспомнил о Клео. Но что-то здесь было не так – воссоздавая в памяти картины увиденного, пережитые в теле других людей ощущения, он начал все яснее и яснее улавливать что-то знакомое. Прекрасные глаза, гордый профиль, царственные движения Белькис, ее шелковистая кожа – да нет же! Это Клео, его Клео! Или естественная красота юной Суламиты, ее нежность, а еще аромат, аромат, который сводил Антонио с ума. Это был аромат Клео. Клео, которую Антонио называл тысячей ласковых имен. И которая одна могла сказать ему так просто и проникновенно – Милый. В ее устах это слово превращалось в синоним всего светлого, доброго и нежного, что только есть в мире. Вот только сама Клео не придавала ему такого значения, не обращая внимания на его энергетику. А еще Антонио безумно нравилось, когда Клео называла его Любимый. От одного этого слова буквально вырастали крылья. Но точно так же, с теми же интонациями и чувством Суламита называла любимым Соломона. Так что это?! Его Клео воплощала в себе двух женщин – и великую Царицу, и юную девушку из виноградника…

… Антонио не уставал поражаться метаморфозам, которые происходили с Клео. Он вспомнил, как всего через несколько дней после их знакомства его вызвал шеф и отправил в офис синьора Чезаре – тому срочно понадобилась консультация по предстоящей сделке, связанной с куплей-продажей крупной партии китайского антиквариата:

– Антонио, поезжай к нашему старому знакомому. Он, как всегда, боится, что китайцы обманут его и всучат какой-нибудь хлам.

– Ну а я – то чем могу помочь! Я вообще ничего не понимаю в этих произведениях искусства! Это же Чезаре искусствовед!

– Брось, тебе не хуже моего известно, что он такой же знаток искусства, как и мы с тобою! Тебе нужно будет проверить юридическую чистоту контракта. Чезаре боится, что могут возникнуть проблемы при таможенном оформлении товара, поэтому хочет подстраховаться. А всеми вопросами художественной ценности будет заниматься какая-то его новая сотрудница. Я не знаю, кто это, но Чезаре чуть из телефонной трубки не выпрыгнул, расхваливая ее. Так что отправляйся и изучи контракт.

«Неужели это та самая Клео, которую я видел в приемной Чезаре?!», – подумал Антонио. Очень часто за те дни, которые прошли со времени их мимолетной встречи, он думал об этой женщине. Наверное, слишком часто. Такое было с Антонио впервые в жизни. Неосознанно его мысли возвращались к Клео. Антонио не покидало странное чувство, что они раньше уже встречались, более того, хорошо друг друга знали. Он очень хотел увидеть Клео еще раз, но для этого нужен был какой-то повод. И вот он появился.

Антонио хотел ехать сейчас же, но вдруг задумался о том, как он выглядит. Уж очень ему хотелось произвести хорошее впечатление на Клео. Под насмешливые взгляды Марии – секретаря шефа, он долго и придирчиво разглядывал себя в зеркале в приемной. Потом пригладил непослушные волосы и облегченно вздохнул, решив, что не так уж он и плох.

Но вся его уверенность улетучилась куда-то, как только он, постучав, переступил порог кабинета, занимаемого Клео. Она, вытянувшись в струнку, поливала цветок, стоящий в горшке высоко на полке возле окна, и яркий солнечный свет, проникающий сквозь открытые жалюзи, золотил ее кожу, стирая границу между ею и солнечно – соломенного цвета платьем, плотно облегающим прекрасную фигуру.

У Антонио перехватило дыхание, он лишь смотрел на Клео и не мог проронить ни звука. Она же, оглянувшись на стук, приветливо улыбнулась, и шагнула ему навстречу, протягивая руку:

– Синьор Антонио, Чезаре предупредил меня о Вашем визите, но я не думала, что Вы появитесь так быстро. Будете кофе?

Антонио неуклюже пожал протянутую ему руку, а потом, неожиданно для себя самого, задержал пальцы Клео в своих, поклонился и церемонно поцеловал ее. Клео вздрогнула от неожиданности, но руки не отдернула, только удивленно взглянула на него своими огромными глазами. Антонио словно ударил разряд молнии. Он, повинуясь зову прекрасных глаз, был готов прижать Клео к себе, чтобы целовать, целовать ее губы, волосы, глаза… Но Клео, видимо, почувствовав этот порыв, торопливо вырвала свою руку из его ладони, шагнула назад так, что между ними оказался приставной столик.

– Так Вы будете кофе? – срывающимся голосом она повторила свой вопрос.

– Конечно, буду… И вот еще что – давайте на ты.

– Я согласна, – в голосе Клео зазвучали веселые нотки, – но при одном условии – никаких церемониальных поцелуев!

– Принимается.

Выпив кофе, они уселись рядом за рабочий стол Клео, чтобы изучить пакет документов по предстоящей сделке. При этом так близко, что соприкасались локтями, и каждое это касание пронзало Антонио, словно током, какой-то сладостной негой. Они проговорили, обсуждая рабочие вопросы, несколько часов кряду. При этом изображали вид настолько деловой, что глядя друг на друга, невольно прыскали со смеху. Несмотря на то, что мысли Антонио были безраздельно заняты не договором, а прекрасной женщиной, сидящей рядом, чей запах волновал и сводил его с ума, адвокат невольно отметил, что Клео обладает очень широкими познаниями не только в области искусства. Она внимательно и с большим интересом слушала его реплики по поводу особенностей оформления купли-продажи китайского антиквариата, по существу и к месту задавала вопросы. А уж когда дело коснулось художественной части, то у Антонио голова пошла кругом. Клео самозабвенно и со знанием дела рассказывала ему о китайской культуре. Причем рассказ этот был настолько захватывающим, что Антонио готов был слушать и слушать ее без устали.

Когда проект договора был готов, Антонио, взглянув на часы, удивленно присвистнул – уже близился конец рабочего дня.

– Как быстро, и главное – приятно, пролетело время. Клео, мне очень хочется продолжить наше общение, и я приглашаю тебя на ужин.

После секундной паузы, Клео:

– Ну, если ты меня приглашаешь, то я согласна.

– Тогда, если не против, я заеду за тобою.

– Нет, давай лучше встретимся в ресторане.

Сидя за столиком и ожидая Клео, Антонио думал о ней. И тут в ресторане словно разорвалась бомба – это появилась Она. Антонио смотрел и не верил своим глазам – это была уже не та простая в общении, непосредственная и открытая женщина-коллега, с которой он расстался пару часов назад. В зал вошла ослепительная красавица с обложки глянцевого журнала, одетая в стильное вечернее платье. Она была настолько прекрасна, что бедные мужчины, находившиеся в ресторане, позабыв приличия, буквально сворачивали шеи, пытаясь рассмотреть вошедшую женщину, а у их спутниц начались нервные припадки.

Антонио понял, что это – его Женщина, Женщина, которую он искал всю свою жизнь. Женщина, которую мечтает встретить каждый мужчина, но далеко не каждому это удается…

…Антонио нравилось просыпаться раньше Клео и наблюдать за нею спящей. Во сне она выглядела совсем девчонкой. Пробуждаясь, приоткрывала один глаз, потягивалась, как котенок, смешно выпячивала губки, подставляя их для поцелуя. А через десять минут, входя в ванную, Антонио встречал женщину, полностью готовую к выходу в свет.

Клео могла быть абсолютно разной, но каждый раз – прекрасной…

… – Все женщины одинаковы, – желчно сказал старик, – Одни немного смазливее, другие немного умнее, но принципиальной разницы нет. Приведи себя в порядок, нам пора идти.

– Долго я был в этой летаргии? – спросил Антонио, озадаченно поглаживая подбородок, покрытый щетиной солидной длины.

– Пять дней. Но не беспокойся, на работе тебя не хватились, а больше-то ты никому и не нужен.

– Действительно, – подумал, умываясь, Антонио, – с уходом Клео, у него не осталось в городе близких людей. От друзей он как-то отдалился, с коллегами общался только по работе, о том, чтобы завести роман с женщиной, даже не думал.

– Унынье – главный из грехов. Пошли, – старик первым вышел из полутемной комнаты.

На улице было пасмурно, но после полутьмы притона для глаз Антонио и этот свет был через чур ярким. Пока он щурился и зябко кутался в пальто, старик куда-то пропал, будто растаял в воздухе, и теперь Антонио не знал, в какую точно сторону ему идти. Наконец в конце переулка он заметил такси и взмахнул рукой. Назвав таксисту свой адрес, Антонио откинулся на заднем сидении машины, прикрыл глаза, и стал размышлять о том, что происходило с ним после встречи со стариком. Постепенно Антонио пришел к выводу, что все началось с видений Клео и с падения кольца.

Приехав домой, он в первую очередь позвонил на работу. Трубку, как всегда, взяла Мария, которая, услышав его голос, стала расспрашивать его о здоровье, выражая свое сочувствие. Из разговора с секретаршей, Антонио понял, что в тот самый день, когда он встретил старика, он же позвонил в офис и предупредил, что будет отсутствовать в течение нескольких дней, так как серьезно заболел. Позже звонил его лечащий врач, который подтвердил это.

Только он закончил разговор с Марией, как раздался телефонный звонок.

– Ну что, Антонио, – в трубке раздался скрипучий голос старика, – не хочешь ли ты задать мне какой-нибудь вопрос?

– Да, и не один! Что вам известно о Клео? Кто вы? Что за кольцо вы чуть не потеряли?

– Ты любопытен, как все люди. Не знаю, отвечу ли я на все твои вопросы. Но, если хочешь, можем обсудить это сегодня за ужином.

Увидев старика вечером, Антонио удивился произошедшей с ним перемене. Теперь это был настоящий франт в модном дорогом костюме, белоснежной сорочке и бордовом шелковом галстуке. На среднем пальце правой руки поблескивало то самое кольцо, которое старик уронил при первой их встрече.

      Старик кивком пригласил Антонио присесть за стол напротив него. Как только Антонио опустился в удобное кресло, за его спиной, буквально из-под земли вырос официант, который хотел наполнить его бокал кроваво-красным вином, но Антонио отрицательно покачал головой, и официант также исчез, словно растаял в воздухе.

– Приветствую тебя, друг мой, Антонио, – проскрипел старик, – ты голоден? Извини, но я уже заказал все на свой вкус.

– Ну, в твоем-то вкусе, сомневаться наверняка не стоит, – ответил Антонио, оглядывая интерьер ресторана, – А это совсем не та дыра, куда ты затащил меня в первый раз.

– Чтобы оценить что-то хорошее, сначала необходимо познать что-то плохое.

– Нельзя с тобой не согласиться. Так что там с обещанным рассказом?

– Подожди, Антонио, подожди, – ответил старик, – сначала обед, потом разговоры.

– А разве одно другому мешает?

– Нет, но и не помогает. Если ты начнешь меня внимательно слушать, то не сможешь по достоинству оценить вкус приготовленных для тебя блюд – и деньги, заплаченные за еду, будут потрачены впустую. Если же ты отдашь предпочтение обеду, то пропустишь что-нибудь важное из того, что скажу я. А какой прок от разговора, если ты не уловишь самое главное? Делая что-либо, делай это так, как будто это самое важное для тебя занятие, от результата которого зависит сама твоя жизнь. И лишь тогда ты достигнешь успеха.

– Эээ, да ты – философ, старик!

– Философы – это бездельники, которые занимаются лишь тем, что состязаются друг с другом в словоблудии, да морочат людям головы, разыскивая ответ на вопрос, что первично – сознание или бытие. А я вот взял, да и подкинул им ради шутки маааленькую загадку: что появилось раньше – яйцо или курица? И ответа на эту загадку не нашел до сих пор никто!

– У тебя, как я посмотрю, мания величия. Или шизофрения. Этой загадке, наверное, тысячи лет, так что ее людям подбросили задолго до тебя.

– Никогда не говори с такой уверенностью о том, чего не знаешь наверняка. Разочарование в том, в чем уверен бесспорно, – самое горькое.

– Ну, раз так, тогда каков же ответ, что появилось раньше?

– А какая разница? Вот тебе жизненно необходимо знать, что же появилось раньше – яйцо или курица?

– Нет, но ты сам начал этот разговор.

– Сам начал, сам и закончу, давай есть – обед принесли.

Антонио с раздражением подумал, что старик, скорее всего, действительно, умалишенный. Еще большую злость он испытывал к себе, злость за то, что вообще ввязался в эту историю, и как дурак вновь согласился на встречу со стариком, тащился в такую даль через весь город, чтобы теперь сидеть и выслушивать все это.

– А вот злиться на себя – последнее дело, – неожиданно сказал старик, – Как Там сказано: возлюби ближнего своего? А ты сам для себя – самое близкое существо, поэтому себя нужно любить.

Антонио вздрогнул – старик, словно в очередной раз прочитал его мысли. А тот сидел и жевал принесенное официантом мясо так, словно для него действительно не было ничего важнее на свете, чем кусок говядины на тарелке.

Наконец, с обедом было покончено. Старик довольно сидел с полуприкрытыми глазами, вальяжно развалившись в кресле. Антонио тоже откинулся на спинку своего кресла и думал, прислушиваясь к себе. А ведь старик был прав – ощутив и прочувствовав каждый кусочек съеденной пищи, Антонио был почти счастлив.

– Яйцо, – вдруг сказал старик.

– Что – яйцо? – не сразу сообразил Антонио.

– Вот именно – ЧТО. На вопрос, что было сначала – яйцо или курица, существует только один ответ – яйцо. Потому что курица – это кто. Но тебя это уже абсолютно не волнует, ты уже забыл об этом, потому что это было для тебя не важно. Точно так, как не важно станет для тебя после смерти все, что происходит в этом мире, а всему миру наплевать, что происходит с тобой – маленьким человечком, от которого ничего не зависит.

– К чему ты это говоришь?

– К тому, чтоб ты понял, что споры о первичности сознания и бытия, такая же уловка. Если хочешь услышать правильный ответ, задай правильный вопрос.

– Хорошо, – Антонио задумался. Ему вдруг показалось, что старик действительно является тем, за кого себя выдавал – воплощением зла. Антонио решил принять эту и игру и хотел предельно четко сформулировать вопрос. Но в голове роились сотни вопросов, и каждый из них казался важным, хотя, главным, конечно же, был вопрос о Клео. Но и его сформулировать было не так – то просто.

– Но помни, только один-единственный вопрос, и ты узнаешь все, а иначе останешься ни с чем, – голос старика прозвучал как-то особенно зловеще, – это не преувеличение: либо ты владеешь всем миром, либо теряешь все, что имеешь.

– Жестокие правила! Ты совсем не даешь мне права на ошибку!

– А жизнь вообще очень жестока, и все в ней происходит по тому же сценарию, просто мы не задумываемся об этом. Ведь каждый наш поступок, даже каждая наша мысль – это вопрос, который мы задаем Вселенной. В зависимости от того, правильно ли мы поступили или правильно ли мы подумали, нам или даруются какие-то блага, или что-то отнимается.

– Когда ставка так высока, поневоле задумаешься, а стоит ли задавать этот вопрос!

– Только, пожалуйста, не надо меня спрашивал, где сейчас Клео, или будете ли вы вместе и счастливы. Это вопросы совсем иного уровня!

– Какого же уровня должен быть вопрос?

– Разве тебе не интересно узнать о природе мироздания, о тайне зарождения жизни? Или о Боге?

– Ты можешь рассказать и о Боге?

– Конечно! Он очень интересен, но Его подход к ведению дел устарел. Перефразируя одного политика, Он – не современный менеджер. Являться людям один раз в несколько тысяч лет – это уже анахронизм. С людьми нужно работать, привлекать их на свою сторону, показывать сильные стороны своего проекта.

– Но почему же тогда Он не делает этого? Неужели не понимает?

– Он отстал от жизни, все эти рассказы о Его всемогуществе и всесилии – байки для детей. Да и что он может показать? Рай после смерти?! Кому нужно райское блаженство после того, как жизнь окончена! Да и все эти кущи – такая скука, поверь мне. Я был там. Рай действительно напоминает больничную палату. В нем нет жизни, энергии, прогресса, сплошная стерильность и пресность! Вот поэтому Он и не старается показать свое Царство людям.

– Зато о твоем отзываются не лучшим образом!

– Да, этот Данте с его кругами! Кстати, скажу по секрету – очень правдоподобно все описал! Я все не мог понять, ну откуда ему такие подробности известны. А потом провел собственное, так сказать, расследование, и выяснил. Оказывается, Алигьери не сам до всего дошел. Это Он его надоумил! Ох, и устроил я тогда скандал, ты бы слышал. Мы даже пакт после того случая заключили, признав творение Данте антирекламой и проявлением недобросовестной конкуренции. Но, слово не воробей, а такая поэма – тем более! Попортила она мне крови.

– А ты, что ты можешь предложить человеку?

– Я могу предложить человеку все – деньги, власть, успех! И главное, я могу предложить все это прямо сейчас! Ну, или почти сейчас! Хочешь, ты на ближайших выборах станешь президентом? Или через полгода во Франции будет возрождена монархия, и вдруг окажется, что ты – прямой наследник Бурбонов! В жизни нет ничего невозможного. Тебе стоит только захотеть. Захотеть чего-то по-настоящему!!! Ведь ты же ЧЕЛОВЕК! Ты создан по образу и подобию Божьему! Поэтому ты должен быть так же всемогущ и всесилен, как Бог! Стоит только захотеть!

– Да, стоит только захотеть. Но чего это будет мне стоить?

– В этой жизни – ровным счетом ничего!

– А как насчет вечной жизни? Ведь я лишусь ее и попаду в ад?

– А ты уверен, что все вы, вы – люди, не живете и сейчас в аду?! Ты никогда не задумывался, почему вы – подобие Божие, так слабы и беспомощны? Почему вы не можете всего, что может Он? – голос старика гремел, желваки ходили на напряженном, побледневшем лице, – Почему крылья есть только у Ангелов? Почему Он лишил людей радости полета?! Летать – какое это упоение!

Старик вскочил со стула, поднял полуприкрытые глаза кверху, лицо его было таким одухотворенным и умиротворенным.

– А ведь я летал…– чуть слышно прошептал старик. Антонио увидел, как слеза покатилась по морщинистой щеке. Но тут же старик с силой ударил кулаком по столу и вскричал:

– Это Он, Он лишил меня радости полета! Так же как он лишил радости полета и всех вас. Но тебе легче, ты рожден ходить по земле. Ты не знаешь, каково это – воспарить к Солнцу, а потом рухнуть камнем вниз с обожженными крыльями за спиной!

– Но ведь ты восстал против Бога и начал творить зло, – Антонио, наконец, осмелился вклиниться в монолог старика.

– Кто тебе это сказал, Антонио?

– Так написано в Библии, да это вообще общеизвестная вещь. Борьба добра и зла. Добро победило, потому мы и живем на земле.

– Ооо, мой юный друг, ты сейчас просто повторяешь чужие слова, которые были приняты за официальную доктрину, – старик успокоился и говорил без всяких эмоций, – Добро и зло – понятия относительные. Это бренды, вывески. В любом случае победившая сторона объявляет, что именно ее дело было правым, а противник, кем бы он ни был – варваром, псом-рыцарем, Наполеоном, Гитлером или Бен Ладаном, является олицетворением зла. Затем в дело вступает информационный ресурс – будь то старинные переписанные от руки куски пергамента, которые вы называете Библией, или современные газеты и Интернет. Главное – замешать новость на крови невинных, желательно детей, указать на виновника – реального или вымышленного, не давая ему возможности сказать что-либо в свою защиту. И потом активно насаждать в умах обывателей мысль, что все меры хороши для борьбы со злом. Так было всегда.

– Так что же получается, ты – тот самый виновник, на которого повесили всех собак? – в голосе Антонио сквозила ирония.

– Ты не веришь, а получается именно так. Просто Он не любит, когда задают слишком много вопросов и не терпит конкуренции.

– И чем же ты так провинился, что тебя лишили радости полета и низвергли в ад?

– Я стал размышлять, а что еще хуже – я стал задавать вопросы. Помнишь начало нашего разговора о том, что, если хочешь услышать правильный вопрос, нужно задать правильный ответ?

– Конечно, помню. У меня так и не получилось задать такой вопрос.

– А у меня получилось. Я был Ангелом. Ангелом по рождению. Я был рожден с крыльями.

Паря в вышине, я был счастлив, но глядя вниз, я видел людей. Видел, что они не совершенны, как и не совершенен их мир – болезни, войны, смерть. Я стал задумываться, почему так? Меня стали терзать сомнения. Если люди – подобия Божьи, то может быть и сам Бог – несовершенен?! Я подумал, уж не испортился ли, не износился ли за многие тысячелетия шаблон, с которого делаются люди? Может Бог, словно старая форма для литья, потерял былую идеальность? И не пора ли в таком случае, сменить его? А что, я был молод, полон сил! Я чувствовал себя равным Богу, если даже не выше его. Конечно, мне не хватало всех его знаний. Я не умел из ничего сотворить небо и землю, и уже тем более, я не умел сотворить человека так, как его сотворил Бог. Но я был молод, и кровь играла во мне. Я спускался на землю, где было много прекрасных девушек. И с их помощью я начал творить новых людей – прекрасных, сильных. Прошло совсем немного времени и по всему миру стали рождаться младенцы с крыльями. Их становилось все больше и больше. Это были вестники нового мира. От меня они унаследовали силу, но были при этом жестоки, как могут быть жестоки только люди. Эдакие полубоги – полудемоны. Мне была безразлична дальнейшая судьба их матерей. Даже в наши дни люди примитивны, дики и необразованны, а что же говорить про те времена! Эти женщины были мне нужны лишь для того, чтобы выносить и родить суперлюдей, используя которых, я хотел бросить вызов Богу!

Но так было до тех пор, пока я не встретил ее. Кружа над землей, я увидел ручей, струящийся меж деревьев, кроны которых сплетались между собой, почти полностью скрывая от постороннего взора прозрачные струи. Привлеченный прохладой и свежестью воды, я спустился на берег, где и нашел настоящую красоту! Она набирала воду, склонившись с кувшином над водой, так, что мне было видно лишь ее отражение в глубоком и прозрачном омуте. И это отражение было прекрасно. Когда же она подняла на меня свои огромные глаза, я, я!, видевший райские кущи, обомлел! Заметив меня, девушка, вскрикнув, уронила кувшин и в страхе попятилась назад. Она хотела броситься прочь и укрыться в чаще, но я удержал ее. Мы полюбили друг друга. Это была первая и единственная любовь в моей жизни. Я стал брать ее с собою в небо, и она летала в моих объятьях под облаками, прижавшись так тесно, что я слышал удары ее сердечка. Я видел, какое наслаждение доставляли ей эти полеты. И мое сердце готово было вырваться из груди от восторга.

Прошло не так уж много времени, и я повелевал уже целой армией полукровок, а ведь были и настоящие ангелы, которые пошли за мной. Им, как и мне, надоела стерильность и пресность существования. Нам всем нужна была экспрессия, прогресс! Мы устремились ввысь, к его Престолу, хотя никто точно не представлял себе, где это. Мы просто летели все выше, и она доверчиво прижималась к моей груди, нежно обняв руками. Я чувствовал себя победителем, триумфатором!

Гордыня, самонадеянность! Ты знаешь, выгодно, чтоб тебя считали просто старцем, сидящем на облаке, и творящем время от времени дешевые чудеса. Тебя перестают бояться, а значит, и не воспринимают всерьез твою силу. А силой Он обладает страшной, уж поверь. Но Он даже не соизволил показать нам Свое истинное лицо, послал одного из своих верных псов – Михаила. Ты видел документальные фильмы о ядерных испытаниях? Так вот, это – ничто по сравнению с тем, что испытали мы. Свет… Свет тоже может быть злом. Свет, такой яркий, что казалось, будто с глазных яблок содрали живьем веки, и ослепленные зрачки сжались до размера острия иглы. Потом огненный шквал, в котором горели крылья, плавилась и пузырилась кожа, уродовались лица. И, наконец, удар, разметавший нас по всему небесному своду. Удар, заставивший меня разжать объятия…

Сквозь кровавую пелену я видел, как она медленно, но неотвратимо падает вниз, беспомощно протягивая ко мне свои руки. Ее лицо, несмотря ни на что, оставалось прекрасным. Вот только любовь в глазах сменилась тоской и безнадежностью. А я выжил…

Адские муки. Что вы о них знаете?! Хочешь, я расскажу тебе, чем рай отличается от ада?

Слушай, внимательно слушай. Наибольшие страдания приносит нам не физическая боль, а боль душевная. Так вот, тех, кого Он сочтет достойным рая, Он забирает к себе и стирает все воспоминания, способные причинить эти страдания. Но для этого иногда приходится стереть очень многое. Эти праведники, фактически, превращаются в тихо помешанных, живущих в своем уютном, но абсолютно закрытом, мирке. Тебе расставание с Клео доставило невыносимую боль, но я уверен, что ты ни за какие райские кущи не согласился бы забыть, стереть все воспоминания о ней!

Остальные же отправляются туда, куда вместе со своими соратниками, опаленными и изуродованными, был низвергнут я – в вечную темноту. А в качестве наказания постоянно, ежесекундно они должны переживать самые тяжкие страдания, которые были при жизни, не забывая, не отвлекаясь от них ни на миг.

Видеть, пусть не все время, но каждую ночь во сне, глаза любимой в момент падения – вот мука, придуманная для меня этим добряком, которого вы называете Богом. Но я обманул Его! Я не сплю. Уже давно, тысячи лет. Немного помогает. Найдя спасение для себя, я стал помогать остальным. Что нужно, чтобы не страдать морально? Стать черствее, жестче. Или, как говорят еще, потерять душу. Поэтому ад – это не царство, а скорее, больничная палата, я же – не царь, а умирающий врач, который пытается хоть как-то облегчить участь безнадежно больных пациентов, – старик залпом осушил свой стакан, – Ну что, Антонио, хочешь использовать свой шанс? Ведь не факт, что, пытаясь жить праведно, ты все же попадешь в рай, а так хоть испытаешь наслаждение от жизни на земле. Я предлагаю тебе демонстрационную версию договора. Ты получаешь все, правда, только на время.

– И никакого каленого железа, никакой крови? – Антонио усмехнулся.

– Нет, подписывать ничего не надо, и душа твоя остается при тебе. А кровь… Кровь обязательно будет, – жестко сказал старик.

Проснувшись на следующее утро, Антонио долго лежал в постели, не открывая глаз. Ночью во сне он видел Клео, и теперь пытался хоть таким образом продлить блаженство встречи с ней. А потом резко зазвонил телефон. Антонио чертыхнулся, нехотя открыл глаза, и взял трубку.

– Антонио, я знаю – ты любишь поспать по утрам, но не сегодня, – голос шефа буквально ворвался в квартиру из телефонной трубки, – сегодня намечается очень важное дело, и мне нужен именно ты. Жду тебя в конторе через час.

– Хорошо, шеф, но в чем хоть дело?

– Не по телефону, Антонио, и не опаздывай, иначе мы упустим золотую рыбку, которая легко может исполнить наши желания.

Желания… Что-то мелькнуло в голове у Антонио. Став под горячий душ, он вспомнил вчерашний разговор со стариком, и улыбнулся – вот уж бывают совпадения. Желания, желаемое. Желанная… Мысли опять вернулись к Клео…

      … Он ощутил нестерпимый жар во всем теле – обжигающе горячие струи били его по коже, вскрикнув, Антонио выбрался из ванной, наскоро побрился, оделся и торопливо вышел из квартиры.

      Ровно через час после утреннего звонка шефа Антонио переступил порог его приемной. Мария встретила его возгласом нетерпения:

– Ну, наконец-то, он тебя уже раз двадцать спрашивал! – и, даже не поздоровавшись, затараторила в телефонную трубку, – Синьор Микеле, пришел Антонио! Да, да, сию минуту!

– Быстро заходи! У него какой-то важный клиент!

– Кто по рыбьей классификации? – они с Марией как-то в шутку придумали «рыбью классификацию клиентов – от мальков до акул», и секретарша своим наметанным глазом определяла, кто из посетителей шефа, кем является.

– Кит! – Антонио удивленно вскинул брови – в их «табеле о рангах» не было млекопитающих, и, открыв дверь, шагнул в кабинет синьора Микеле, когда услышал слова Марии, сказанные ему в спину, – Синий кит!

      Поздоровавшись, Антонио увидел, что в кабинете шефа, помимо него самого, находился человек, чье лицо можно было увидеть на страницах газет даже чаще, чем лицо самого Папы Римского! Особенно, на страницах, касающихся финансовых новостей.

– Синьор Джованни, это один из наших лучших адвокатов – Антонио. Если Вы не против, именно он будет заниматься этим делом.

– Синьор Микеле, мне важен результат, а какими средствами он будет достигнут, это уже Вам решать, – ответил посетитель.

– Ну, что ж, тогда приступим. Антонио, я надеюсь, тебе не нужно представлять нашего гостя. Синьор Джованни обратился к услугам нашего бюро, потому что у его сына возникли неприятности с законом. Сегодня утром он был арестован по подозрению в совершении преступления. Прямо скажем, неприятного преступления – его подозревают в убийстве девушки. Синьор Джованни, не могли бы Вы повторить для Антонио все, что рассказали мне.

      Посетитель тяжело вздохнул, сцепил руки, лежащие на столе, секунду помедлил и начал говорить. По всему было видно, что рассказ дается ему с огромным трудом.

– Так вот… Синьор Антонио, мой сын, Джакомо, сегодня ночью был арестован полицией на загородной вилле. Его подозревают в убийстве какой-то девчонки, тело которой было найдено в доме. Дело осложняется тем, что она, как показало вскрытие, была беременна.

      Выслушав синьора Джованни, Антонио пару секунд помедлил, после чего сказал:

– Хорошо, но сначала мне нужно ознакомиться с материалами дела и поговорить с самим подозреваемым. Только после этого, я смогу с уверенностью сказать – можно ли рассчитывать на успех.

– Я уже наводил справки, может быть, будет лучше добиться проведения психиатрической экспертизы. Я, как Вы понимаете, очень состоятельный человек, у меня есть связи, и я могу попытаться сделать так, чтобы Джакомо признали невменяемым. Я уже консультировался кое с кем, и мне сказали, что в этом случае он проведет пару лет в психушке, после чего его могут и выпустить оттуда. Поверьте, моему сыну это пойдет только на пользу.

Антонио увидел, как загорелись глаза шефа, но его самого охватил какой-то необъяснимый азарт:

– Нет, синьор Джованни, меня это не устраивает. Если я возьмусь защищать Вашего сына, то буду работать только на оправдательный приговор. Полное и безоговорочное оправдание, и полная свобода действий для меня. Если Вы согласны на какие-то полумеры, то советую обратиться к другому адвокату.

– Хорошо, но что будет, если Джакомо все же признают виновным?

– Пожизненное заключение.

– Не слишком ли велика ставка? Пару лет в лечебнице или всю оставшуюся жизнь в тюрьме со строгим режимом содержания?

– Взгляните на это с другой стороны – признанный судом факт совершения Вашим сыном гнусного преступления, потеря деловой репутации. Перед Вами закроются многие двери, многие мечты и проекты так и останутся для Вас неисполнимыми. Но и там, куда Вас будут приглашать из-за сумм банковских счетов, за спиной будут шептаться, что Ваш сын – маниакальный убийца, которого Вы спрятали в психиатрической больнице, спасая от тюрьмы! А с другой стороны – полное и безоговорочное оправдание! Риск, конечно, велик, так что решать Вам.

Было видно, что в мозгу синьора Джованни идет жестокая борьба. Наконец, он решился:

– Хорошо, можете знакомиться с делом, если Вы придете к выводу, что шанс есть, я заключу соглашение с вашим бюро.

– И еще одно условие, – Антонио посмотрел прямо в глаза посетителю, – в случае выигрыша дела, Вы платите лично мне сумму, вдвое больше той, чем та, которую по соглашению перечислите бюро.

Синьор Джованни усмехнулся:

– А Вы не только отличный адвокат, синьор Антонио, но и неплохой коммерсант! Ну что же, я согласен. Один черт, психиатрам бы пришлось заплатить не меньше! Знакомьтесь с делом, я буду ждать Вашего звонка, вот визитка с моим прямым номером. Звоните в любое время.

Как только за магнатом закрылась дверь, шеф буквально набросился на Антонио:

– Ты что вытворяешь, мой мальчик! У нас был верный шанс спровадить этого щенка в психушку и заработать кучу денег, а так еще неизвестно, как все обернется. Хотя нет, конечно, известно! Его осудят, мы останемся с носом, да еще и пострадает репутация бюро. Антонио, мы до конца дней своих будем писать грошовые иски, никто не захочет иметь с нами дел!

– Шеф, не волнуйтесь! Я чувствую, что выиграю это дело. К тому же, я не покушаюсь на Ваш гонорар. Клиент заплатит мне сверх того, что пойдет бюро, так что Вы в накладе не останетесь.

– Хорошо, а теперь иди и займись своею работой.

Прямо из конторы Антонио отправился знакомиться с делом, полистал материалы, которые по закону положено было представить ему – на данный момент они составляли лишь несколько листов, снял копию с заключения судебно-медицинской экспертизы трупа девушки.

Ознакомившись с делом, Антонио пришел к выводу о том, что это именно Джакомо убил девушку. Но были и хорошие для стороны защиты новости – при химическом исследовании в крови Карлы были обнаружены следы героина. Наркотик полиция нашла и в сумочке девушки, обнаруженной на вилле Джакомо. Решив поговорить с самим Джакомо, и, получив разрешение, он поехал на свидание со своим подзащитным.

Ожидая в комнате для допросов, Антонио размышлял о том, каким предстанет перед ним сейчас Джакомо. Он не первый год работал адвокатом, через его руки прошли десятки подзащитных, обвиняемых в различных преступлениях. Были среди них и закоренелые преступники, и те, кто оказался за решеткой впервые. Первые, как правило, знали свое место в преступной иерархии, а потому тюрьмы не боялись, свое нахождение там рассматривали как вынужденное, но временное неудобство. Для новичков же арест являлся сильнейшим стрессом, так как в одну секунду рушился весь привычный уклад жизни. Одни довольно быстро приходили в себя и пытались хоть как-то приспособиться к новым условиям. Других же эта перемена ломала окончательно, и они опускались на самое дно тюремного сообщества, презираемые и сокамерниками, и администрацией.

Когда в комнату завели Джакомо, Антонио с первого взгляда понял, что тот относится как раз ко второй группе новичков: парень и отдаленно не походил на того бравого плейбоя, чьи снимки частенько мелькали на страницах желтой прессы – неопрятный внешний вид, поникшие плечи, затравленный и растерянный взгляд из-под нервно дергающихся бровей.

Оставшись один на один с парнем, Антонио, решил сэкономить время и не выслушивать все эти россказни своего подзащитного о его невиновности:

– Джакомо, я твой новый адвокат. Синьор Джованни заключил с нашим бюро соглашение на твою защиту. Изучив имеющиеся материалы, я уверен, что именно ты причастен к смерти девушки, но соглашение заключено на условиях, что я добьюсь оправдательного приговора. Поэтому мы должны как-то сыграть на обстоятельствах, при которых погибла Карла, а также на ее личности. Для этого мне необходимо, чтобы ты предельно откровенно и подробно рассказал о ваших взаимоотношениях и о том, что произошло в тот день.

– Я не понимаю, о чем Вы говорите, – чуть слышно ответил Джакомо, сжавшись в комок, и тут же, вскочив со своего места, истерично выкрикнул, кривя губы и брызжа слюной, – Я никого не убивал! Не убивал! Это они, они убили ее!

Выдав эту тираду, парень, казалось, полностью успокоился и, усевшись на стул, стал что-то бормотать, раскачиваясь вперед-назад в такт одному ему понятным словам.

Антонио спокойно наблюдал за изменениями в поведении его подзащитного:

– Ты никудышный актер, Джакомо, и не смог даже меня убедить в своем сумасшествии, а что же тогда говорить о целом консилиуме психиатров, которые будут обследовать и изучать тебя, словно лабораторную крысу в течение месяца?! Может быть, ты надеешься на деньги отца? Да, он предлагал такой вариант решения проблемы. Но подумай сам – даже, если тебя и признают психом, тебе придется провести пару лет, а то и больше, в специализированной клинике в окружении настоящих сумасшедших. Возможно, связи отца облегчат твое существование в психушке, но даже они не смогут полностью оградить тебя от остальных пациентов. К тому же, врачи будут обязаны проводить твое «лечение» – за этим осуществляется жесткий контроль. А это значит, что все это время тебе будут колоть какую-то гадость, успокаивающую твою психику, а по сути – убивающую твою личность. Только представь – кем ты выйдешь из больницы после нескольких лет такого лечения. Ты перестанешь быть человеком, овощ-вот во что ты превратишься! Еще раз советую тебе подумай над моими словами и прими единственно верное решение: помоги мне, и я помогу тебе!

Джованни перестал бормотать и раскачиваться. Казалось, он борется сам с собою, потом подняв голову и затравленно посмотрев на Антонио, чуть слышно сказал:

– Завтра… Приходите завтра, я расскажу Вам, что произошло на вилле, но умоляю, вытащите меня отсюда… Я не могу, я не выживу здесь! – под конец он сорвался на крик.

– Хорошо, до завтра, Джакомо, – Антонио поднялся и пошел к выходу. Еще недавно он бы, увидев подзащитного в подобном состоянии, испытал хоть какие-то эмоции: сожаление, сочувствие, или, на худой конец, презрение и брезгливость, учитывая обстоятельства совершенного преступления. Но тут Антонио поймал себя на мысли, что не испытывает абсолютно ничего. Его мозг просто бесстрастно прорабатывал возможные варианты защиты.

На следующий день Антонио вновь отправился на встречу с Джакомо. На этот раз парень не стал инсценировать расстройство психики, и они сразу перешли к делу.

И вот настал день, когда начался процесс. Журналисты толпились на ступеньках суда, но в зал судебного заседания их не пускали.

Дело Джакомо рассматривал суд присяжных, состоящий из двух профессиональных и шести народных судей. Обвинение поддерживал прокурор – мужчина лет сорока пяти, человек опытный и известный. Он то и изложил суть обвинения – умышленное убийство.

Основными доказательствами виновности Джакомо были результаты осмотра виллы, при котором был обнаружен труп девушки. Особенный упор прокурор делал на орудие преступления – большой туристический нож, опознанный, как нож, принадлежащий Джакомо. На ноже имелись отпечатки следов рук подсудимого. По показаниям прислуги Карла неоднократно бывала на вилле, но была ли она в тот вечер, никто пояснить не мог, так как Джакомо отпустил всех пораньше. Также была оглашена экспертиза трупа Карлы.

Были допрошены приятели Джакомо, которые подтвердили то, что у него и Карлы был роман, она не раз бывала на вилле у подсудимого, что свидетельствовало о серьезности отношений – обычно Джакомо своих девушек домой не привозил.

По мнению обвинения, у суда не должно было возникнуть никаких сомнений в виновности Джакомо.

Чтобы уточнить кое-какие детали стороны заявили ходатайство о допросе эксперта, производившего вскрытие. В судебном заседании был объявлен перерыв.

Вечером Антонио вновь встретился со стариком. Они пили кофе в небольшом уютном ресторанчике. Разговор зашел о начавшемся процессе.

– Но ведь он же реально любил ее! – воскликнул Антонио, описывая отношения между своим подзащитным и девушкой, – Тогда что же это? Страсть, ревность, боль за любимого человека, оказавшегося в плену у наркотиков?

– Да, Джакомо любил. Но любил он не Карлу. В жизни этого молокососа есть только одна любовь – любовь к белому порошку!

– Как?! – воскликнул Антонио, – Это же Карла звонила наркодилеру, это же девчонка кололась!

– Ну, не все так просто, как кажется на первый взгляд. Джакомо – бездельник, прожигатель жизни и наркоман со стажем, но он далеко не дурак! Он отлично понимал, что узнай отец о его пристрастии, и все – конец его прекрасной, беззаботной жизни. Поэтому он был очень осторожен, и никого не посвящал в свои маленькие тайны. Он и дилеру звонил с телефона девчонки, чтоб в случае чего ни одна ниточка не вела к нему, а когда Карла узнала об этом, тихонько и ее подсадил на наркотик.

– Но это же все усложняет! Я не смогу использовать эту версию для защиты…

– Почему нет?! – старик усмехнулся, – Кто знает об этом? Лишь ты да я. Ну, и конечно же, Джакомо, но ему-то кричать об этом во всеуслышание вообще нет никакого резона! Кое о чем умолчим, кое что подретушируем, и вот уже Джакомо из убийцы превратится в пай-мальчика, которого пыталась затащить в свои сети коварная и корыстная наркоманка!

– А как же истина?

– Антонио, не смеши меня! О какой истине ты говоришь? Для вашей судебной системы установление истины вообще не является целью. Адвокату главное любыми правдами и неправдами вытащить своего клиента, будь тот хоть воплощением Атиллы, Гитлера и доктора Лектора в одном лице. Прокурору нужен обвинительный приговор, иначе преступление останется нераскрытым, а это портит статистику. А судье вообще наплевать – он оценивает лишь те доказательства, что были представлены сторонами, и потому всегда сможет оправдаться и перед общественностью, и перед самим собой – мол, либо адвокат, либо прокурор недоработали, а он, несчастный, хоть и думал по– другому, но вынужден был принять именно такое решение под гнетом представленных стороной доказательств! Абсурд! Ты судья, вот и будь добр, сам бросай камни на весы! Поэтому перестань рассуждать о какой-то абстрактной справедливости, Антонио. У тебя есть клиент, оправдания которого необходимо добиться, так и займись этим! А я тебе помогу.

На следующий день должно было состояться очередное судебное заседание. Всю ночь Антонио не сомкнул глаз. Он не мог определиться, как же ему поступить. С одной стороны, он взял на себя защиту Джакомо и обязался добиться оправдательного приговора, но, чтобы выполнить это обязательство, ему необходимо было очернить перед присяжными ни в чем не повинную молодую женщину. Совесть, эта частица Бога, живущая в каждом из нас, противилась этому. Наконец, под утро он решился.

Перед началом процесса Антонио потребовал у конвойных оставить его наедине с Джакомо, те нехотя вышли из помещения, предназначенного для содержания подсудимых.

– Слушай меня, недоносок, – холодно и абсолютно спокойно сказал он своему клиенту, который вздрогнул от подобного обращения и тона, которым оно было произнесено, – Мне известно, что ты наврал мне. Наврал с самого начала и до конца! Мне следовало бы расторгнуть соглашение, заключенное с твоим папашей, и не возвращать полученный аванс, потому что это именно ты не выполнил его условий. Но я не привык отступать, поэтому запоминай, что тебе нужно говорить в процессе…

В назначенное время процесс продолжился. В зал вошел немолодой уже, но еще крепкий мужчина – судебно-медицинский эксперт. Выслушав предупреждение судьи о необходимости давать правдивые показания, он занял место, предназначенное для допрашиваемых, достал из своего портфеля кипу бумаг, водрузил на нос очки и стал ждать вопросов.

Первым его допрашивал прокурор, на вопросы которого о давности, причине смерти, количестве повреждений, возможном взаиморасположении преступника и жертвы эксперт, постоянно заглядывая в свои записи, давал ответы, близкие к тексту заключения, делая при этом упор на то, что ранее по всем этим вопросам дал развернутые ответы и более ему добавить нечего.

– Уточните, синьор Франческо, – упорствовал прокурор, – Сколько всего телесных повреждений было обнаружено на теле потерпевшей?

– Как я уже указал в своем заключении, – эксперт заглянул в свои бумаги, – На трупе были обнаружены кровоподтеки в области правого запястья, а также две колотые раны в области грудной клетки слева, одна из которых была проникающей в грудную клетку, с повреждением сердца, и именно она явилась причиной смерти.

– Вы можете указать, в каком положении находились относительно друг друга преступник и жертва в момент нанесения ударов?

– Протестую Ваша честь, никто не может назвать человека виновным, то есть преступником, пока нет вступившего в законную силу приговора суда. Своим вопросом прокурор формирует у присяжных негативное отношение к моему подзащитному.

– Протест принимается. Присяжные не должны принимать этот вопрос к сведению.

– Хорошо, – прокурор даже не пытался скрыть своего неудовольствия, – Поясните, в каком положении находились относительно друг друга в момент нанесения ударов, потерпевшая и лицо, их наносившее.

– Наиболее вероятное их взаиморасположение – лицом друг к другу.

– А в каком положении находилась потерпевшая, когда ей наносили удары?

– Она, вероятно, лежала на спине, лицом вверх. Не исключено, что верхняя часть тела находилась немного ниже.

– Исходя из чего вы сделали такой вывод?

– Понимаете, все мы знаем, что мужчины и женщины физиологически отличаются друг от друга. Как я уже говорил, телесные повреждения потерпевшей были нанесены в область грудной клетки, если говорить точнее, то в область сердца. При этом расположены они под грудью так, как будто в момент нанесения ударов левая грудь потерпевшей была смещена вверх, в сторону ключицы. Такое возможно, если женщина лежит на спине и верхняя часть ее туловища запрокинута.

По истечение получаса, прокурор заявил, что у него вопросов к свидетелю больше нет. Настал черед Антонио:

– Согласно Вашему заключению на теле потерпевшей было обнаружено два ножевых ранения. Могли ли они быть причинены ею самою?

– При исследовании трупа, – эксперт опять заглянул в свои записи, – на передней поверхности грудной клетки слева было обнаружено два ножевых ранения, одно из которых – проникающее, повлекло за собой смерть.

– Так могли ли они быть причинены самой потерпевшей?

– Ваша честь, – прокурор поднялся со своего места, – Я прошу отвести вопрос, так как ответ на него будет носить предположительный характер.

– Я настаиваю на вопросе, так как ответ на него входит в компетенцию допрашиваемого нами специалиста и сам по себе не предопределяет чьей-либо виновности или невиновности.

– Защита, продолжайте допрос, – судья кивнул в сторону Антонио.

– Так все же? – Антонио вновь обратился к допрашиваемому.

– Передняя поверхность грудной клетки слева является областью, доступной для поражения своей рукой.

– Иными словами, потерпевшая могла сама нанести себе эти телесные повреждения, – настаивал Антонио.

– Ваша честь, я протестую, – воскликнул прокурор, – Защита пытается оказать на свидетеля давление, принудив его дать показания об обстоятельствах, очевидцем которых он не был и не мог быть! Так мы дойдем до полного абсурда, не стоит, все-таки забывать, что ранений было два!

– Отнюдь, уважаемый прокурор, это я как раз и хочу выяснить у свидетеля, – Антонио вновь обратился к эксперту, – Поясните, Вам известно, что такое «метка нерешительности»?

– Да. В судебной медицине этим термином обозначают повреждение, которое образуется на теле человека, решившего покончить с собой, в результате нанесения им себе первого удара.

– Вы сказали первого удара? Так что же, первым ударом не сводят счеты с жизнью?

– Потенциальный самоубийца, нанося себе удар, чувствует боль и, как правило, прекращает воздействие. При этом на теле могут остаться какие-либо повреждения. Если решимость покончить с собой велика, то человек наносит себе еще один удар, на этот раз с большой силой.

– А не с такой же «меткой нерешительности» мы имеем дело и в нашем случае?

– Вы знаете, сейчас я не могу этого отрицать.

– Ваша честь, я протестую! – запоздало вскричал прокурор.

– Хорошо, но у меня еще один вопрос к свидетелю: имелись ли на теле потерпевшей повреждения, свидетельствовавшие о борьбе или о самообороне?

– Помимо уже указанных мною колотых ранений были обнаружены кровоподтеки на правом запястье, больше никаких повреждений не было.

– У меня пока нет вопросов к данному свидетелю, – Антонио самодовольно улыбнулся.

Настал черед допроса подсудимого.

От Джакомо суду стало известно, что тот встречался с Карлой на протяжении нескольких месяцев. Они случайно познакомились в одном из ночных клубов. Карла, мало того, что была очень хороша собой, но еще и вела себя непривычным для Джакомо образом. Он запал на то, что девчонка, хотя и узнала в нем наследника известного финансиста, но не дала затащить себя в ближайший отель, да и от поездки на роскошную виллу тоже отказалась. Это только раззадорило Джакомо. Он начал ухаживать за Карлой, и та в конце концов ответила ему взаимностью. Хотя Карла и нравилась ему, но помимо нее, у молодого прожигателя жизни были и другие подружки. Карла знала об этом, и, как выразился сам Джакомо вскоре "решила подрезать ему крылышки"-она заявила, что беременна, и стала требовать солидные отступные, грозя в противном случае предать их отношения огласке и получить через суд еще большую сумму. У Джакомо таких денег не было, а обращаться за ними к отцу он поостерегся, зная, что тот обязательно устроит скандал. Он пытался уговорить Карлу решить дело миром, но та и слушать ничего не хотела. В тот вечер она без звонка явилась на виллу, закатила истерику.

– Вы понимаете, я и раньше замечал некоторые странности в ее поведении, но в тот вечер она была абсолютно невменяемой. Я сначала даже подумал, что она пьяна, но запаха алкоголя не было. Карла стала опять требовать деньги, много денег. При этом она обмолвилась, что деньги ей нужны на лекарство. И тут я напрямую спросил у нее, уж не наркотики ли она называет своим лекарством? Она, знаете, ехидно так усмехнулась и сказала, что это мне, рожденному в роскоши, все достается легко и просто, а она столько бед хлебнула в жизни, что не грех и расслабиться иногда. Сам я в молодости пробовал пару раз курить с друзьями марихуану, но это было еще в старших классах школы! После этого я к наркотикам не притрагивался.

– А ты не знаешь, где Карла брала наркотики?

– Не знаю, она меня не посвящала в эти вопросы, да и вообще, в том, что она наркоманка, я убедился лишь в вечер ее смерти.

– Может быть ты знаешь кого-то из ее друзей, близких знакомых?

– Нет, у меня не было особого желания знакомиться с кем-либо из ее окружения. Хотя, постойте, был один парень, с которым она часто разговаривала по телефону, при этом старалась, чтобы я не слышал содержания этих бесед. Поначалу я даже стал ревновать Карлу к нему, но она отшучивалась.

– Ты знаешь его телефон?

– Нет, но я думаю, что он должен быть в памяти телефона Карлы.

– И что же произошло далее?

– Карла словно обезумела. Она стала угрожать, говорила, что убьет меня, а потом и себя, схватила со стола нож и размахивала им. Я вынужден был перехватить ее правую руку и вырвать у нее нож. После этого Карла убежала из гостиной наверх, в кабинет. Я думал, что она успокоится и вернется, но ее долго не было, я напился и уснул в гостиной на диване, а утром меня разбудили полицейские, вместе мы поднялись в кабинет, где и обнаружили тело Карлы с моим туристическим ножом в груди.

– А как Вы можете объяснить наличие Ваших отпечатков рук на ноже?

– Это вполне естественно, ведь это мой нож.

Потом Джакомо долго и упорно допрашивал прокурор, задавая ему множество различных вопросов, но добиться чего-либо от него не мог – парень твердо стоял на том, что Карлу он не убивал, наоборот она пыталась покончить с собой, что в конце концов, оставшись одна, и сделала.

В прениях прокурор просил суд признать Джакомо виновным в убийстве Карлы и назначить ему длительный тюремный срок в качестве наказания за содеянное.

Свое выступление в прениях Антонио помнил плохо, будто находился в каком-то странном сне. Он помнил лишь, что говорил эмоционально, с жаром.

Сон окончился вместе с вынесением вердикта суда: «НЕВИНОВЕН».

И тут же в памяти вспыхнули слова старика: «У тебя есть клиент, оправдания которого необходимо добиться, так и займись этим! А я тебе помогу».

– Ну, уж нет! Это Я, Я САМ добился такого результата!!! – чуть слышно прошептал Антонио.

Пристав, оттеснив толпу, распахнул дверь. Солнечный свет ударил в глаза, заставив Антонио зажмуриться. Но лишь на секунду – тут же набежавшая невесть откуда туча закрыла собою солнце, и он, вскинув голову и расправив и без того прямые плечи, шагнул вон из здания. Лестница от земли и до самых входных дверей была покрыта галдящими журналистами, тычущими свои микрофоны и диктофоны ему прямо в лицо. Беспрестанно щелкали затворы фотоаппаратов, мощные лампы профессиональных камер заменяли собой скрывшееся за тучей солнце. В их искусственном свете все происходящее казалось каким-то фарсом.

Антонио переполняла гордыня. Стоя на верхней ступеньке Дворца правосудия, он ощущал себя Цезарем, у ног которого лежал весь мир. Он чувствовал себя всемогущим. Оглядевшись с чувством собственного достоинства, Антонио отмахнулся от наиболее назойливых репортеров, и, увидев корреспондента, сопровождаемого оператором с камерой, на которой красовался логотип известного центрального телеканала, Антонио сам шагнул им навстречу. Корреспондент, что-то говоривший в камеру, заметив движение адвоката, тут же протянул ему микрофон:

– Синьор Антонио, как Вы можете прокомментировать сегодняшний вердикт присяжных?

– Как единственно возможный исход этого процесса!

– Вы удовлетворены оправданием Вашего клиента?

– Почему я должен быть удовлетворен? Разве я ухаживал за красивой женщиной и добился ее взаимности? Мне предложили дело, я взялся за него, потому что был уверен, что выиграю, и я его выиграл! Я сделал то, ради чего меня и пригласили.

– Будет ли сторона защиты обращаться с иском в связи с незаконным привлечением Вашего клиента к уголовной ответственности?

Антонио изобразил удивление, улыбнулся в камеру и жестко произнес:

– А кто вам сказал, что Джакомо невиновен?! То, что присяжные сделали вывод о том, что он не совершал убийство, еще не значит, что он действительно невиновен! Присяжные – люди, а людям свойственно ошибаться. Наше законодательство несовершенно, и при грамотной защите всякий легко сможет избежать наказания за любое, самое отвратительное преступление, даже за такое, в совершении которого обвинялся Джакомо! Так что, это не Джакомо невиновен, а государство не смогло доказать его вину. Я же просто воспользовался этим!

На мгновение на ступенях Дворца правосудия повисла мертвая тишина, тут же взорвавшаяся сотней вопросов, которыми репортеры буквально забросали Антонио, но тот, лишь отмахнувшись, начал спускаться по ступеням вниз.

У подножия лестницы молча стояли, поддерживая друг друга, пожилые мужчина и женщина. От них исходила такая безысходная тоска, такая печаль, что, казалось, все горе в этом мире собралось вокруг них и наложило на их лица неизгладимый отпечаток.

Антонио, упивающийся собственным величием, хотел было пройти мимо, абсолютно не обращая внимания на эту пару, но женщина слабой рукой коснулась его рукава. Антонио, желая пренебрежительно стряхнуть пытавшуюся удержать его руку, повернул голову, и застыл на месте, встретившись взглядом с женщиной. Эти глаза не могли принадлежать живому человеку – они были абсолютно мертвы, как безжизненно и бесстрастно было и некогда, безусловно, красивое лицо. Перед Антонио стояли отец и мать погибшей Карлы, но постаревшие за один этот день лет на двадцать. Женщина попыталась что-то сказать, но лишь вздохнула, и молча взмахнула рукой, желая дать Антонио пощечину, но рука ее бессильно повисла в воздухе, так и не дойдя до цели.

– Не нужно, Франческа, он не достоин этого, и все равно ничего не поймет. Такое нужно пережить, – мужчина обнял жену за плечи, и они пошли прочь, а Антонио стоял в каком-то оцепенении, глядя вслед удаляющимся родителям Карлы. Левая его щека нестерпимо горела, будто Франческа и впрямь ударила его изо всей силы. В реальность его вернул звук автомобильного клаксона и женский голос:

– Эй, синьор адвокат, Вы так и будете столбом стоять посреди улицы?

Оглянувшись, он увидел припаркованный прямо у тротуара черный лимузин, тонированное стекло задней левой двери было опущено, и сквозь проем виднелся профиль женщины, сидевшей в глубине салона. Антонио направился к машине, чтобы поближе рассмотреть окликнувшую его незнакомку. Когда до автомобиля оставалось не более пары шагов, женщина, сняв солнечные очки, наклонилась к окну, и Антонио, запнувшись от неожиданности, замедлил шаг: темные волосы, точеный профиль, огромные глаза и мраморная кожа – на мгновение ему показалось, что это Клео.

– Садитесь в машину, я подвезу Вас, – наваждение тут же растаяло. Это была не Клео – слишком правильные черты лица, навевавшие мысль о пластической хирургии, белоснежная, но наигранная улыбка, льдинки на дне красивых глаз. Женщина даже отдаленно не напоминала Клео. «А почему бы и нет?!» – подумал вдруг Антонио. Еще минуту назад он чувствовал себя безоговорочным победителем, но встреча у подножия лестницы оставила горький осадок, который нужно было чем-то заглушить. Он открыл дверь и сел в машину, рядом с женщиной.

– Нина, – она еще раз манерно и несколько искусственно улыбнулась.

– Антонио, – глядя в упор на спутницу, ответил он.

– Ооо, ну кто же не знает Вашего имени, сегодня о Вас узнала вся страна!

– Чем обязан, синьора Нина? Вы тоже совершили преступление, и Вам нужна юридическая помощь.

– Нина, просто Нина. Нет, юридическая помощь мне не нужна. Скажем так, Антонио, у Вас появился фан-клуб, и я его самая активная участница. Я хочу разделить с Вами сегодняшнюю победу.

– Вы смелая женщина.

– Нет, просто я не обращаю внимания на некоторые условности, а потому могу себе многое позволить.

– Ну что ж, в таком случае я приглашаю Вас на ужин.

– Ладно, будем считать, что это и впрямь Вы меня пригласили. Поезжай в «Колизей», – обратившись к водителю, Нина назвала один из самых дорогих и пафосных ресторанов города.

В ресторане они заняли столик в глубине зала, где царил полумрак. Заказав ужин и красное вино, Нина стала живо интересоваться обстоятельствами только что выигранного Антонио процесса:

– Антонио, а Вы действительно не шутили, когда сказали, что Джакомо чудом избежал тюрьмы?

– Во-первых, Нина, давайте перейдем на ты, – Антонио чувствовал какой-то давно не испытанный азарт. Желая заинтересовать Нину, он рассказывал все новые и новые подробности дела, даже те, которые не были и не дожны были быть известны широкой публике. Он пытался доказать сам себе, что может быть интересен красивой собеседнице. Но по мере продолжения разговора, Антонио терял какой-либо интерес к этой женщине. Непроизвольно он отметил для себя, что за яркой эффектной внешностью скрывается заурядная личность, обладающая поверхностными знаниями и выдающая какие-то примитивные суждения. Неожиданно Антонио вспомнил Клео. Его вдруг посетило ощущение абсолютной пустоты вокруг, будто он находился в полном вакууме.

С каждым выпитым глотком вина, с каждым услышанным от Антонио словом, щеки Нины все больше и больше розовели, глаза подернулись поволокой, дыхание становилось прерывистым. Наконец, она, подавшись вперед, накрыла своей ладонью ладонь Антонио и хрипло прошептала:

– Синьор адвокат, я хочу тебя…

От неожиданности Антонио вздрогнул и резко выдернул руку, опрокинув бокал. Вино, залив платье, алым цветком разлилось на груди у Нины, откинувшейся на спинку кресла. Антонио вскочил от неожиданности-женщина один – в один походила на Карлу с фотографий, сделанных на вилле Джакомо, а винное пятно, словно кровь, лишь дополняло это сходство.

– Неужели моя откровенность так шокировала тебя? Вот уж не думала, – в голосе Нины сквозил сарказм, – И нечего строить из себя суперчеловека, полубога, которому чужды понятия добра и зла! Ты такой же, как и все вокруг! Ханжа, адвокатишка, возомнивший себя не весть кем!

Нина резко вскочила со своего места и так стремительно, что Антонио даже не успел остановить ее, покинула ресторан.

Он равнодушно опустился в кресло, зная, что не бросится догонять женщину, не видя в этом никакого смысла, затем подозвал официанта, заказал бутылку коньяка, не церемонясь, выпил ее в несколько приемов, подождал, пока алкоголь начнет действовать, расплатился и вышел из ресторана. Было уже темно, фонари блеклыми пятнами подслеповато светились на фоне ярких кричащих витрин.

Антонио бесцельно и бессмысленно блуждал сначала по широким улицам, а потом по узким переулкам города, абсолютно не представляя, где находится. "Суперчеловек, полубог" где-то он совсем недавно уже слышал все эти эпитеты. Ну да, конечно! Старик в своем рассказе о попытке бросить вызов Богу описывал так своих последователей! Так что же это получается-я тоже стал одним из таких последователей дьявола? Нет, – успокаивал сам себя Антонио, – я же не хулил Бога, не отрекался от него. А то, что я принял условия старика, так это ничего не значит, ведь не было ни клятв, ни крови!"

Погруженный в свои полупьяные мысли, Антонио, проходя мимо одного из домов в переулке, вздрогнул от какого-то грохота, раздавшегося справа от него. Повернувшись на звук, он увидел пожилого, странно одетого мужчину с бородой, который стоя в дверном проеме, безуспешно пытался закрыть одну из половинок двустворчатой двери, ведущей в этот дом, но она, видимо, разбухла и никак не хотела подчиниться.

Повинуясь какому-то внезапному порыву, Антонио свернул на дорожку, ведущую от тротуара к дому, взошел на крыльцо, молча уперся в непослушную дверь, и не без труда закрыл ее.

– Спаси, Господи! – улыбнувшись, сказал ему старик. В свете тусклой лампочки, горящей над крыльцом, что-то блеснуло на его груди. Антонио, присмотревшись, увидел массивный крест необычной формы, – О, да Вы испачкались! Входите, Вам нужно привести себя в порядок.

Священник жестом пригласил Антонио войти внутрь, а сам посторонился, пропуская его в оставшуюся открытой вторую створку двери.

«Вот уж действительно, что мне нужно, так это привести себя в порядок» – подумал про себя Антонио, на мгновение замешкался на пороге, а затем шумно выдохнул и решительно шагнул вперед. В этот же момент он, словно, окунулся в совершенно другой, неизведанный мир.

Здание, в которое он вошел, представляло собой не что иное, как христианский храм, но храм необычный. Антонио, бывший, как и абсолютное большинство итальянцев, католиком, привык к помпезности и монументальности католических храмов, в которых человек чувствовал себя песчинкой в окружении высоких холодных стен. Все в них свидетельствовало о величии Бога и ничтожности человека. Даже кафедры для проповедей в этих храмах располагались на высоте, так, чтобы слушающим казалось, что священник разговаривает с ними не на равных, а как бы вещает с небес. Может быть, именно поэтому Антонио, хотя и считал себя верующим человеком, но не любил ходить в церковь – ему там было неуютно, а рубленные латинские фразы мессы тоже не добавляли тепла богослужению.

Тут же все иначе – полутемное помещение, небольшое и по-домашнему уютное, было освещено светом нескольких свечей да огоньками лампад, горящих у икон. Антонио поразили сами иконы – вроде бы, знакомые с детства образы – Иисус Христос, Божья Матерь, Святой Николай, другие Святые, но их лики были полны какой-то особенной, непередаваемо-светлой любви и смотрели, казалось, прямо в душу, даже лик незнакомой Антонио слепой женщины. И хотя изображена она была без глаз, он чувствовал на себе ее взгляд – такой нежный, такой понимающий, как взгляд матери.

– Это икона Святой Матроны Московской, – произнес у него за спиной священник, – Ее в прошлом году привезли русские туристы из Москвы в дар нашему храму.

Антонио будто очнулся, от опьянения не осталось и следа:

– Где я, что это за место? – сбивчиво начал он, – Точнее, я понимаю, что это церковь, но я впервые вижу такой храм. Здесь, здесь я… Как дома…

– А ты и так дома, Антонио, ведь ты в Доме Отца своего, – тихо молвил священник, – Это православная церковь Иконы Казанской Божьей Матери, а я настоятель храма протоиерей Михаил.

В это время огонек, едва тлевший в лампаде, вспыхнул с новой силой, осветив лицо священника и блеснув на массивном кресте, висевшем на его груди.

– А может быть, – Мелхиседек?!! – воскликнул Антонио, – Я видел Ваше лицо, я видел его там, в Иерусалиме, во время казни Рафата! Это опять проделки старика!!! Ну нет, передайте ему, что я разрываю договор!!! Мне не нужно ничего из того, что может предложить он, пусть оставит меня в покое!!!

– Антонио, ты и так пришел сюда, чтобы разобраться в себе и обрести покой, – священник взял его за руку и мягко, но решительно повлек к скамье, стоящей вдоль стены, – Ты сегодня, как и маленькая девочка Мария больше двух тысяч лет назад впервые вошел в храм, чтобы выполнить то, что предназначено.

– О чем Вы говорите, я не понимаю?

– Сегодня Праздник – введение во храм Пресвятой Богородицы. Она, еще совсем маленькой девочкой, трех лет от роду, в этот день впервые вошла в храм, чтобы по прошествии лет стать Девой, родившей Иисуса Христа.

– А я? В чем же мое предназначение? – воскликнул Антонио.

– Дело в том, что никто из людей не сможет ответить вместо тебя на этот вопрос. Предназначение каждого – это промысел Божий, который открывается лишь самому человеку, наша же цель – не зачерстветь душой среди мирской суеты, услышать Слово Божее и внять Ему. Господь ежесекундно думает о каждом из нас, и дает лишь то, что действительно нам нужно.

На Антонио неожиданно накатала волна раздражения и сарказма:

– Ну, конечно, думает Он о нас, как же!!! Мы нужны Ему лишь как источник энергии, правильно сказано, что люди – это стадо Его. Овцы, за счет которых и живет их Добрый Пастырь. Недаром же, одним из постулатов является «плодитесь и размножайтесь!» А потом молитесь, подпитывая своими молитвами Его силу!

– Ты неправ, Антонио, – мягко возразил священник, – Бог создал человека по образу и подобию своему, создал, чтобы человек познал красоту и величие истинной Любви, которая должна собою наполнять весь мир. К сожалению, грехи и пороки отовсюду окружают Любовь, вытесняют ее из людских сердец. Человек постепенно обрастает различными материальными благами, забывая за ними о самом главном – о своей душе. И это не Бог лишил людей радости полета, они сами отказались от неба, променяв крылья на золото, еду, плотские утехи. Взять хотя бы тебя – в погоне за бренной, сиюминутной славой ты растоптал чужие судьбы, опорочил доброе имя ни в чем не повинной девушки. А все ради чего? Подумай об этом.

После долгого разговора Антонио вышел из храма одновременно одухотворенным и опустошенным. Он чувствовал себя кувшином, в котором раньше хранили прокисшее вино, а потом вымыли и вычистили, но ни чем пока не наполнили.

Идя по ночным улицам, Антонио размышлял о своем разговоре со священником. Внезапно его окликнули:

– Антонио, друг мой, куда же ты пропал? – скрипучий голос старика зловеще прозвучал в темноте переулка, освещенного лишь парой фонарей.

– Оставь меня, я не хочу иметь с тобою ничего общего!

– Вот как?! – старик удивленно вскинул бровь, – А как же наш договор?

Он стоял на тротуаре, прислонившись к фонарному столбу, и развлекался тем, что, словно ребенок, дразнил фантиком на нитке кошку, которая увлеченно следила за игрушкой, пыталась издали дотянуться до нее лапой, но ближе подходить к незнакомцу опасалась.

– Не было никакого договора, ты сам сказал, что лишь покажешь мне, что можешь предложить, а я буду волен выбирать, принимать ли эти условия. И не было никакой крови!

– А разве ты не выбрал? Ты захотел славы, и ты получил ее, все без обмана. И дальше у тебя будет все, что пожелаешь, а самое главное – ты сможешь вернуть Клео!

При упоминании имени любимой женщины сердце Антонио сжалось. Но тут же он вспомнил, как провел последние дни, и вдруг абсолютно четко осознал, что таким, каким он стал, Клео он не нужен, что она полюбила абсолютно другого человека.

– Оставь меня, я сам найду Клео, и буду счастлив и без твоей помощи.

В это время кошка, не в силах больше бороться с искушением, прыгнула вслед за фантиком прямо к ногам старика, и тот, резко нагнувшись, крепко схватил ее за шею.

– Любопытство все-таки сгубило кошку, – распрямляясь сказал старик, – Точно также оно погубит и тебя. Мир устроен так, что нельзя чуть-чуть отречься от Бога. Это к Нему путь длинный и трудный, а обратно достаточно сделать один шаг. Сейчас я сверну голову этой кошке, а потом подумаю, что же сделать с тобой.

Кошка громко мяукала и пыталась вырваться, но пальцы старика цепко держали ее, не давая ни единого шанса на освобождение.

– Нет, ты не сделаешь этого, – буквально прокричал Антонио, схватив старика за руки.

– А кто сможет мне помешать, уж не ты ли? – ответил тот, отбросил в сторону чуть живую кошку, и Антонио почувствовал, как худые старческие руки наливаются нечеловеческой силой.

      Стиснув зубы, они начали бороться. В это время в переулок, громко ругаясь и смеясь, ввалилась компания бритоголовых парней в черных кожаных куртках, таких же черных джинсах и массивных ботинках. Увидев борющихся мужчин, парни приостановились, подошли поближе и окружили Антонио и старика. От них исходила явная, ничем не прикрытая агрессия, к тому же они были пьяны. Огромный детина, сразу видно – лидер всей компании, постоял пару секунд, склонив голову на одно плечо и оценивая увиденное, а потом шагнул вперед и неожиданно с силой ударил старика кулаком в лицо. Тот в мгновение ока съежился, схватился руками за нос, из которого двумя струйками потекла кровь.

– Проклятые иммигранты! Из-за вас не стало никакой жизни, куда ни плюнь – то арабы, то боснийцы. Ты кто, – араб? – каждое свое слово бритоголовый сопровождал градом сильных ударов, от которых старик сначала согнулся, а потом и вовсе упал на тротуар. Он пытался что-то ответить, но рот был полон крови и осколков выбитых зубов, поэтому вместо слов вырывались только звуки, похожие на карканье ворон.

– Ты почему не отвечаешь? Ты не хочешь говорить? Что, это ниже твоего достоинства разговаривать с белым человеком? А, араб? – бритоголовый под одобрительные вопли своих товарищей распалялся все больше и больше, – Ты чего с ним дрался? – неожиданно спросил он у Антонио.

– Он кошку хотел убить, – ответил ошарашенный Антонио. Его потрясла та перемена, которая произошла со стариком. Еще несколько мгновений назад это было чуть ли не всесильное существо, а теперь обычный немощный избитый старик корчился у ног уличного хулигана.

– Кошку убить?! Да ты еще и садист, араб? Мало того, что вы заняли наши земли, наши рабочие места, так вы еще убиваете наших животных! Да ты сам животное и заслуживаешь смерти. Эй, ты, – бритоголовый окликнул Антонио, который все еще находился в каком-то ступоре, – Прикончи его. Вы ж тут чуть друг другу глотки не порвали. Будь мужчиной, прикончи араба. Хочешь, я тебе пистолет дам? – с этими словами он вытащил из кармана куртки «Беретту» и протянул пистолет Антонио.

– Я не могу, – Антонио отрицательно покачал головой. Старик выглядел абсолютно беспомощным, бормотал что-то в полузабытьи. Антонио обессилено прикрыл глаза и подумал: «Какой там князь тьмы, это же обыкновенный умалишенный. А я, как мальчишка, поверил его бреду. Я просто очень устал».

– Все приходится делать самому! А потом они еще жалуются, что иммигранты заполонили страну. Ну да ничего, сейчас одним из них станет меньше! – бритоголовый направил пистолет в сторону старика, стонавшего от боли, лежа на тротуаре.

      В это время отблеск автомобильной фары, отразившись в оконном стекле, осветил лицо фашиста, и Антонио увидел его глаза – один из них был темно-карим, а другой – зеленым. И тут же в памяти всплыли слова старого священника: «Самая главная уловка дьявола в том, чтобы заставить всех поверить в то, что его не существует». И еще слова, сказанные стариком: «А кровь обязательно будет». Молнией в мозгу промелькнула мысль – вот она, та самая кровь!!! И что дальше – конец?!! Нет, не хочу!!!

      Словно невидимая пружина, дремавшая долгие годы, распрямилась в теле Антонио, и его кулак со страшной силой врезался в челюсть бритоголового парня. Тот, как подкошенный, рухнул на тротуар, выронив пистолет. Его дружки стояли в оцепенении, а потом разом стали разбегаться, кто куда, не обращая внимания на Антонио, потому что в конце переулка замигали маяки патрульной машины, и тишину разрезал вой сирены…

… Дверь на балкон была открыта настежь, легкий ветерок колыхал белые занавески. С улицы в комнату донесся вой сирены. Он вздрогнул, вырываясь из сонного кошмара, и тут же, еще не проснувшись, ощутил на своей небритой щеке прохладную мягкую ладонь, услышал ее голос:

– Милый, все прошло, это был только сон.

Открыв глаза, он увидел ее, сидящую на краю постели, спиной к окну.

– Мне приснился кошмар, что я потерял тебя!

В это время утреннее солнце осветило ее сзади, создавая вокруг ее тела ореол света. Сердце его наполнилось Любовью. Любовью, которая живет в каждом из нас. И словно крылья раскрылись за спиной…

… – Невероятно!!! Если бы я не знал, кто Ты, я заподозрил бы Тебя в жульничестве. Его душа уже была практически у меня в руках, а вместе с ней и вся партия! Как могло получиться, что все в один момент так изменилось?!!

– Просто, Человеку всегда нужно предоставить возможность сделать выбор самому.

– Мммда, просто. Как и все гениальное.… А как насчет реванша?

– В любое время…

– Кстати, Ты слышал, что люди нашли какую-то частицу, которую уже объявили частью Тебя?

– Опять твои происки?

– Нет, нет!!! К чему мне это?

– Да брось ты. Люди умны, но очень любопытны. И это любопытство является причиной их несчастий, начиная с яблока, сорванного Евой в Раю. А еще, благодаря тебе, они горды и тщеславны. Сначала они нашли частицу, объявив ее «божественной», потом не без твоей помощи кто-нибудь из них сможет выделить ее и вырастить в пробирке существо, которое покажется людям «богом». И его «создатель» возомнит сам себя богом, переписавшим заново книгу бытия. А как иначе! Ведь он, человек, будучи когда-то созданным Богом, сам создал «бога»!!! И он начнет этих «богов» клонировать, населяя мир исчадиями твоего мира. А потом, подстрекаемый тобою, бросит вызов Мне…

– Подожди, подожди… какой смысл начинать партию, если тебе заранее все известно! Что, неужели нет ни единого шанса?!

– Конечно есть. Людям нужно лишь вспомнить, что они являются совершенными существами, которым не были известны грехи и пороки, воскресить в сердце все то доброе и светлое, что есть в каждом из них от рождения. А еще понять, что нет и не может быть в них какой-то «божественной» частицы, потому что они сами являются частицей Бога, ибо Бог – есть Все сущее на этом Свете.

– Я не это имел ввиду, неужели нет ни единого шанса для меня?

– Покаяние.

– Ну уж нет! Реванш.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg