«Зеркало сновидений»

Зеркало сновидений (fb2) - Зеркало сновидений (Амалия - 8) 891K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Валерия Вербинина

Валерия Вербинина Зеркало сновидений

Глава 1 Тетушка

Сергей Васильевич Ломов терпеть не мог светской жизни. Его раздражала необходимость одеваться каким-то особенным образом, чтобы выглядеть comme il faut [1]. Он досадовал, что ему приходится отложить другие — всегда более важные и интересные — дела и рассчитывать время, чтобы не явиться слишком рано или, напротив, не причинить неудобств своим опозданием. Мысль, что во время званого вечера надо будет соблюдать тысячу условностей, без которых он бы прекрасно обошелся, также не добавляла оптимизма. Развлечения, которые обещали хозяева, заманивая гостей, его тоже мало прельщали: он был равнодушен к музыкальным номерам, а также фокусникам, предсказателям и литераторам, талантами которых приличные люди обыкновенно угощают собравшихся, как десертом. Некоторые, как известно, ходят по гостям с целью набить себе желудок, но, хотя Ломов ценил хорошую кухню, он не любил трапезничать там, где не мог полностью контролировать приготовление пищи. Такая осторожность развилась у Сергея Васильевича после того, как его однажды пытались отравить, но ни одной душе на свете он не обмолвился о том случае. Для тех сравнительно немногих людей, которые сталкивались с Ломовым вне его работы, он был скучный отставной военный, холостяк, бирюк и медведь, который одиноко жил в своем петербургском доме. Из прислуги Сергей Васильевич держал при себе только денщика, молчаливого и неприметного настолько, что его имя никто даже не удосужился узнать. С точки зрения поверхностного наблюдателя, Ломов не представлял ровным счетом никакого интереса; с точки зрения самого Сергея Васильевича, его жизнь обладала всей необходимой полнотой и совершенно его устраивала. Однако, несмотря на все его ухищрения, ему все же приходилось считаться с кое-какими обстоятельствами, на которые он никак не мог повлиять: например, с родственниками, которые время от времени вторгались в его жизнь и тем или иным образом заявляли на него свои права.

Какой-нибудь досужий философ наверняка уже имел случай заметить, что родственники — это по большей части люди, с которыми нас так мало связывает, что только упоминание о кровных узах мешает нам выставить их за дверь. И в самом деле, большинство своих родственников Сергей Васильевич не жаловал — за исключением тетушки Евдокии Петровны, которая его воспитала. Отец Сергея Васильевича скоропостижно скончался, когда Ломов был мальчиком, а мать через некоторое время снова вышла замуж. Нельзя сказать, что она не любила своего сына, но как-то само собой получилось, что Сережа вскоре оказался у тетки, да так у нее и остался. Когда он вырос, мать захотела, чтобы он сделался инженером, как ее второй муж, но Ломов предпочел армию. Тут Евдокия Петровна никак не пыталась на него повлиять, но объявила, что поддержит любое его решение. Она писала ему подробные письма, когда он находился в полку, высылала деньги, чтобы он мог уплатить карточные долги, и сообщала обо всем, что происходило в ее маленьком имении за время его отсутствия. И хотя Ломов был не из тех, кого можно заподозрить в сентиментальности, и вообще остерегался доверять людям, теплое чувство к тетушке он пронес через всю жизнь.

Ныне он считался отставным майором без особых перспектив в жизни, а Евдокия Петровна состарилась и вся поседела, но ее необыкновенные глаза цвета лепестков незабудки все еще напоминали о том, что в молодости она была вовсе не дурна собою. Муж разъехался с ней через полтора года после свадьбы, единственная дочь умерла в раннем детстве, так что всю свою любовь Евдокия Петровна перенесла на племянника, оставив лишь самую малую толику для своих крестников. Несколько дней назад тетушка приехала из имения в Петербург и, несмотря на приглашение Ломова пожить у него, остановилась в гостинице. Деликатность позволила ей обременить его только одной просьбой: она хотела, чтобы Сергей Васильевич сопровождал ее в гости к одному из крестников, который пригласил ее к себе на вечер и заверил, что будет только рад, если она приведет с собой и своего племянника.

Услышав, чего от него хочет тетушка, Ломов насупился. Он хорошо помнил Василия Истрина, о котором шла речь, потому что в детстве тот жил в соседнем имении. Василий, или, как на французский манер предпочитали называть его родители, Базиль, был на несколько лет старше Ломова, но это обстоятельство вовсе не помешало Сергею хорошенько отколотить его за то, что он нарочно сломал игрушку, которую ему не хотели отдавать. Уже в детстве Базиль претендовал на роль вожака, хотя тогда Сергей видел в нем всего лишь зазнайку и шкодливого мальчишку, который норовит сделать пакость и притвориться, что он тут ни при чем. Уязвленный своим поражением Базиль нажаловался маме, после чего Сергей решил, что пакостный сосед еще и ябеда, и перестал с ним общаться; впрочем, Базиля вскоре отправили в петербургскую гимназию, так что их дороги все равно разошлись. Ломов смутно припомнил, что в своих письмах тетка писала о том, что Базиль сделал нешуточную карьеру, и усмехнулся. Взлет Истрина его не удивлял; удивило бы, пожалуй, обратное — если бы Базиль не добился успеха. Еще когда он был ребенком, он умел втираться в доверие и располагать к себе тех, кто, в отличие от Ломова, не видел его насквозь.

«Интересно, как он выглядит теперь, — подумал Сергей Васильевич и тотчас же поправил себя: — а впрочем, ни черта не интересно. Наверняка такой же старый, лысый и скучный господин, как все в его возрасте. — Ломов был всего на три года младше, но не считал себя старым и уж точно не блистал лысиной. — Тетушку, конечно, он пригласил, чтобы пустить ей пыль в глаза. Если Базиль наводил обо мне справки, то наверняка решил, что я ничего особенного не добился и передо мной тоже можно безбоязненно покрасоваться. Видеть его я не хочу, говорить нам не о чем, но отказать тетушке я тоже не могу».

— Он теперь действительный статский советник [2], — подала голос Евдокия Петровна. — Живет в собственном особняке на Гороховой улице. Его первая жена была дочерью генерала Владимира Леонардовича Фрейберга фон Пиркеля.

— Кажется, он рано овдовел, — буркнул Ломов. — Я про Базиля, а не про генерала, само собой.

Евдокия Петровна кивнула. Как и многие женщины, она досконально знала подробности семейной жизни всех своих знакомых и не упускала случая поведать о них. Как и многие мужчины, Сергей Васильевич мало интересовался подобными деталями, но он обладал цепкой памятью, которая выручала его как на службе, так и в доверительном разговоре с тетушкой.

— Да, в 26 лет, — ответила Евдокия Петровна на слова своего племянника. — Его жена умерла родами.

— И он нашел себе дочь министра?

Тетушка была женщиной старомодной и плохо понимала сарказм, поэтому она воззрилась на Ломова с легким неудовольствием.

— Да, Базиль женился во второй раз, но его нынешняя супруга вовсе не дочь министра. Ее отец — обыкновенный помещик.

— Странно, — раздумчиво заметил Сергей Васильевич. — Многие помещики после реформы [3] разорились…

Тетушка вздохнула.

— Вряд ли тесть Базиля хоть раз думал о разорении… Он когда-то получил большое наследство от дальней родственницы.

— Ага, — удовлетворенно промолвил Ломов. В глазах его блеснули колючие огоньки. — И конечно, это случилось незадолго до того, как Базиль воспылал любовью к его дочери.

— Ты не любишь его, — заметила Евдокия Петровна скорее утвердительно, чем в виде вопроса.

— Я никого не люблю, — ответил Ломов, что было чистой правдой.

Тетушка заколебалась.

— Послушай, Сережа… Если тебе не хочется туда идти…

— Не обращайте внимания на мое ворчание, тетушка, — поспешно промолвил ее собеседник. — Я пойду с вами к Базилю. Мне и самому любопытно узнать, насколько он изменился…

«…Остался ли он таким же прохвостом, каким и был, или сделался еще хуже», — закончил про себя Сергей Васильевич. Как видим, отставной военный не питал никаких иллюзий относительно людей.

Евдокия Петровна произнесла бессвязную речь о том, что она не собиралась его обременять. Ломов, уже жалея о своей резкости, принялся убеждать ее, что он ничего — почти ничего — не имеет против Базиля, его семьи или его благосостояния. Но, пока он говорил, его не покидало неприятное чувство, что мысленно тетушка не перестает их сравнивать и что сравнение получается не в пользу Ломова. Базиль был дважды женат, обзавелся детьми, занимал высокий пост, получал недурное жалованье и вообще производил впечатление баловня судьбы; а Сергей Васильевич… нет, решительно Сергей Васильевич не мог составить ему конкуренцию, по крайней мере в глазах тех, кто не был осведомлен об истинном характере его деятельности.

— Я вовсе не хотела тебя утруждать, — в очередной раз повторила тетушка, — но я очень хорошо относилась к его матери и я давно не видела Базиля, а он узнал, что я приезжаю, ну и…

Ломов вздохнул и потер лоб. Он предвидел, что вечер у Базиля будет напрасной тратой времени, но раз тетушка хотела туда идти… В конечном счете, ни о чем особенном она племянника не просит. Для него это значит лишь несколько часов в чужом обществе, возможно, не самом приятном, но по службе Сергею Васильевичу приходилось сталкиваться с такими людьми, что по сравнению с ними даже расчетливый прохвост Базиль показался бы ангелом, даром что без крыльев.

— Тетушка, — пробурчал Сергей Васильевич, — я уже сказал, что вовсе не против составить вам компанию… В чем дело?

Вопрос был обращен к денщику, который только что появился в гостиной. Не проронив ни слова, тот подал Ломову маленький запечатанный конверт. Сергей Васильевич вскрыл его и пробежал глазами текст записки, подписанной просто «АК».

— Хорошо, — сказал Сергей Васильевич денщику. — Ответа не будет.

Во время этой маленькой интермедии тетушка с преувеличенным вниманием разглядывала ничем не примечательный узор ковра на полу, противоположную стену, украшенную скучными темно-желтыми обоями, и ножки стола — тоже так себе ножки, по правде говоря.

— Сережа, — нерешительно промолвила Евдокия Петровна, когда денщик удалился, — надеюсь, я не отрываю тебя ни от каких важных дел?

Ее племянник усмехнулся.

— Полно вам, тетушка… Ну какие такие дела могут быть у скучного отставника вроде меня? Так, живем помаленьку, коптим небо…

Тетушка пытливо посмотрела на него и неожиданно даже для себя самой выпалила:

— Это дама?

— Что? — изумился Сергей Васильевич.

— Записка от дамы?

— Тетушка, — проворчал Ломов, — не знаю, с чего вы решили…

— Мне показалось, что от записки пахнет духами, — промолвила Евдокия Петровна, храбрясь, хоть и немножечко жалела, что вообще завела этот разговор.

Сергей Васильевич сердито засопел. Тетушка сидела в кресле, от которого до его стула было примерно семь-восемь шагов, и отставной вояка не мог постигнуть, как на таком расстоянии можно уловить, чем пахнет крошечная записка.

— И потом, — с увлечением продолжала тетушка, — мужчины редко посылают письма на маленьком листочке в маленьком конверте. Даже если им надо черкнуть три строки, они займут целый лист и конверт возьмут побольше…

Тут Сергей Васильевич понял, что его поймали с поличным и вывернули наизнанку, что отрицать происходящее бессмысленно, а отступать некуда, и решил пойти ва-банк.

— Тетушка, это действительно письмо от одной дамы, которую я знаю… Но могу поклясться вам чем угодно, что… гм… мы с ней просто хорошие знакомые.

— А, — как-то очень неопределенно молвила тетушка и поглядела на племянника таким взглядом, словно хотела прочесть все его мысли, даже те, которые он сам предпочитал не додумывать до конца. — Сережа, ты никогда не рассказывал мне о своих знакомых дамах!

— Да тут и рассказывать нечего, — отозвался Ломов, пожимая плечами. Обычно люди после слов «нечего рассказывать» нагромождают сто этажей хаотических подробностей, но не таков был Сергей Васильевич: его интонация показывала, что увесистая точка в конце фразы бесповоротна и обжалованию не подлежит.

— Жаль, жаль, — промолвила тетушка, качая седой головой и отвечая скорее своим собственным мыслям, чем собеседнику. — Значит, ты заедешь за мной? В котором часу?

Глава 2 Гости

Любой человек, которому посчастливилось бы попасть в гости к действительному статскому советнику Истрину, перво-наперво решил бы, что богатство — очень, очень хорошая вещь. Вазы, картины, зеркала, бронза… а мраморная лестница! А резная мебель! А…

Однако тут, пожалуй, гость неминуемо закручинился бы, что все это великолепие принадлежит не ему самому, и не исключено, что черная змея зависти обвила бы его сердце. Принужденно улыбаясь, он бродил бы по комнатам старинного особняка, досадовал на судьбу, которая осыпает своими дарами кого угодно, только не его, и в конце концов, не сдержавшись, мысленно пожелал бы хозяевам дома рухнуть с колеса фортуны как можно ниже — чтобы они разом лишились всего, чем так хотелось обладать ему самому.

Но не таков был Сергей Васильевич Ломов. Отправляясь на вечер, он решил, что воспользуется случаем для того, чтобы лишний раз попрактиковаться в кое-каких рабочих навыках. По долгу службы Ломову приходилось среди прочего заниматься ядами, стрельбой, а также всеми видами фехтования, но в данной ситуации речь шла лишь о невинном психологическом упражнении. Суть его заключалась в том, что по первым фразам тех, кого он увидит, их манерам и внешним признакам Сергей Васильевич должен будет вычислить их характер, привычки, социальное положение и вообще все, что только можно.

«Вероятно, — размышлял Сергей Васильевич, вместе с тетушкой поднимаясь по лестнице истринского особняка, — Базиль сделает вид, что не сразу меня заметил, потом подойдет, будто бы спохватившись, наговорит кучу любезностей, воткнув в них, как иглы в подушечку, несколько колкостей, объявит тетушке, как он счастлив ее видеть, предложит показать нам особняк, чтобы дать нам сполна прочувствовать его величие…» И он усмехнулся.

Все вышло почти так, как он и предвидел. Базиль действительно выдержал паузу перед тем, как подойти к гостям, зато Ломов был вынужден признать, что погорячился, предположив ранее, что хозяин дома обязательно окажется стар, лыс и скучен. Перед Евдокией Петровной и ее племянником предстал прекрасно одетый господин лет 50 с высоким выпуклым лбом и остроконечной темной бородкой, в которой пробивалась седина. Конечно, Базиль был уже немолод, но уж точно не имел проблем с шевелюрой, а что касается скуки, то человек, живущий в собственном особняке, может себе позволить быть каким угодно. И хотя Ломов недолюбливал Базиля и не сомневался, что тот относится к нему точно так же, Сергей Васильевич не мог не отметить, что хозяин дома выглядит на редкость импозантно.

«Непохоже, чтобы здоровье доставляло ему неудобства, — спрогнозировал Ломов, внимательно оглядев Базиля. — Судя по небольшому брюшку, любит хорошо поесть. Возможно, содержит любовницу — слишком уж тщательно следит за собой. Морда сытая и самодовольная, человек явно считает, что его жизнь удалась. Хотя нет, не совсем, — поправил себя Сергей Васильевич, — в глазах на самом дне таится что-то вроде тревоги, правда, глубоко затаенной. Интересно, какие проблемы могут быть у этого прохвоста? Денег у него точно куры не клюют».

— А ты постарел, — вздохнул Базиль после того, как обмен приветствиями был закончен. — Я слышал, ты пошел по военной части? Никогда не понимал, что хорошего может быть в армии. Правительство распоряжается тобой как своей собственностью, и посылает куда ему вздумается… я уж не говорю о том, что, если начнется война, тебя могут убить или покалечить…

— Убить может и карета, если наедет на тебя в мирное время средь бела дня, — ответил Сергей Васильевич хладнокровно.

Базиль приподнял правый уголок рта в знак того, что оценил шутку Ломова. Тот сразу же вспомнил эту манеру Истрина снисходительно улыбаться, которая с детства не изменилась, и внезапно понял, что хозяин дома стал ему еще больше антипатичен, чем когда бы то ни было. «Хладнокровнее, — приказал себе Сергей Васильевич, чтобы сохранить спокойствие, — еще хладнокровнее». Меж тем Базиль подозвал свою жену и представил ее Ломову и Евдокии Петровне.

«Костлявая блондинка, холодная и неприятная, — помыслил Сергей Васильевич, оглядев ее. — Абсолютно петербургский тип. Глаза кислые, маленькие… так смотрит женщина, которая не слишком-то счастлива в личной жизни. Нет, у Базиля точно есть любовница. Вероятно, жена ему спуску не дает…»

— Рада, что мы с вами наконец познакомились, Варвара Дмитриевна, — сказала тетушка. — Какое прекрасное платье! — добавила она, кивая на наряд хозяйки из темно-синей тафты.

Все с тем же кислым видом Варвара Дмитриевна процедила сквозь зубы несколько загадочных фраз, смысл которых ускользнул от Сергея Васильевича; однако по восторженным ахам и охам тетушки он понял, что речь шла об очень дорогой портнихе. Но, к счастью, тут явились дети Базиля, и беседа приняла другой оборот.

— Mon fils [4], — объявил Базиль, улыбаясь уже не наполовину, а вполне искренне, отчего разом помолодел на несколько лет. — Арсений, поручик Виленского 52-го пехотного полка. И моя дочь Машенька, — добавил он, указывая на девушку в платье нежно-кораллового шелка.

Однако Ломов обратил внимание вовсе не на платье, а на блестящие карие глаза, вздернутый носик, вьющиеся темные волосы и решил, что Машенька хоть и не производит впечатления красавицы, но смотреть на нее приятно. Круглое лицо и большие уши, как у ее отца, немного портили дело, но Сергей Васильевич отлично сознавал, что он пристрастен, и был готов проявить великодушие.

«Милое создание, — думал Ломов, — должно быть, пачками поглощает книги о любви, обожает чувствительные романсы — Чигринского [5], например, — держит уйму домашних питомцев и порхает как птичка. Такие, как эта барышня, хороши только в чудесную пору беззаботной юности. Выйдет замуж и превратится в скучную, скорее всего, разочарованную женщину… и выражение лица у нее станет как у матери — уксусное».

Он перевел взгляд на Арсения и сразу же увидел, что молодой человек держится чуть-чуть в стороне от своих близких. Он стоял заложив руки за спину и время от времени вставлял в разговор приличествующие случаю фразы, но его вид Сергею Васильевичу не понравился. «Что-то его тяготит, — подумал Ломов, — он явно не в своей тарелке — почему? Какая-нибудь глупенькая дамочка сказала бы, что он выглядит донельзя романтично. От офицера в нем только выправка да пробор. Блондин, мало похож на сестру… Стоп, Базиль же был женат дважды. Ну, тогда понятно, отчего юноша избегает смотреть на Варвару Дмитриевну: она не мать ему, а мачеха. 52-й Виленский полк расквартирован в Феодосии, где Феодосия и где мы? Базиль уж точно мог бы повлиять на то, чтобы сына определили куда-нибудь поближе, не говоря уже о том, что в России полно куда более престижных полков. Или тут вмешалась мачеха?»

— Дорогая крестная, — сказал Базиль Евдокии Петровне, — поскольку вы впервые у нас в гостях, я сочту за честь показать вам дом…

Мысленно Сергей Васильевич похвалил себя за проницательность. Чем больше люди меняются, тем меньше изменяются, мелькнуло у него в голове; кажется, есть даже какая-то французская поговорка на этот счет, которую Амалия недавно цитировала [6]. Базиль и его домочадцы повели гостей по комнатам, и хозяин останавливался возле всякой картины, каждой значительной безделушки, украшавшей интерьер. С важным видом Базиль объявлял ее значение и стоимость, Сергей Васильевич хранил каменное выражение лица, отлично зная, как оно должно раздражать самолюбивого хозяина, а тетушка восторгалась. Варвара Дмитриевна и Машенька то и дело вставляли свои реплики, а Арсений упорно молчал, глядя в сторону. «Нет, — подумал Ломов, — это определенно не сплин и не модная поза; так смотрит человек, глубоко недовольный собой и всем на свете. Базиль язвил, что я военный, но сына он тем не менее отправил в армию, и похоже, что зря. Не быть этому молодчику хорошим офицером… или я не Сергей Ломов».

Тем временем один за другим стали появляться гости, приглашенные на ужин. Прибыла крупная, громкоголосая дама лет 45 с роскошными медно-рыжими волосами и ослепительно белыми плечами, отзывавшаяся на имя Елена Ивановна Устрялова. Возле ее локтя суетился мелкий невзрачный господин с усами щеткой и голубыми глазами, оказавшийся ее мужем Порфирием Филипповичем. Базиль познакомил вновь прибывших с крестной и Ломовым, объяснив, что начинал с Устряловым службу в одном департаменте и дружит с ним много лет.

«Баба хороша, — помыслил Сергей Васильевич, косясь на Елену Ивановну, — а в молодости наверняка была еще лучше. Муж до сих пор совершенно ею очарован… вон как влюбленно на нее смотрит. — Тут, что с ним бывало крайне редко, он ударился в фантазии. — Ей бы полком командовать: голос такой, что кони небось шарахаются. Женщины с таким голосом кажутся уверенными в себе и способны без труда поддержать любой разговор, хотя на самом деле больше всего любят перемывать косточки своим знакомым. Стоит таким, как Елена, найти благодатный источник, и они долго не уймутся… Прислуга ее обожает, даром что она командует домом и не упускает ни одной мелочи. Муж живет в ее тени и совершенно этим удовлетворен. За глаза над ним, вероятно, подсмеиваются, а в глубине души просто завидуют».

— Вы мне скажите, милостивый государь, — горячилась Елена Ивановна, обращаясь к нему, — так будет война или нет?

— Ради вас, — галантно промолвил Ломов, кланяясь, — я готов объявить ее хоть сейчас. Только прикажите!

— Боже упаси! — замахала руками гостья. — Я думала, хоть кто-то знает, что происходит. В газетах порой пишут такое, что их открывать страшно. Германия, Англия, Франция… А Австрия? И все интригуют, все!

— Войны не будет, Елена Ивановна, — серьезно сказал Арсений. — По крайней мере, в ближайшие несколько лет.

— Я не понимаю, почему бы людям просто не жить в мире, — подала голос Евдокия Петровна. — Просто взять и запретить войны.

И хотя она всего лишь высказала вслух мысль, которая рано или поздно приходит в голову любому порядочному человеку, присутствующие посмотрели на нее так, словно она сморозила несусветную глупость.

— Шанины приехали, — заметила хозяйка дома, чтобы сменить тему. Варвара Дмитриевна раскрыла веер из страусиных перьев и мерно обмахивалась им. Ее тонкие губы едва шевелились, когда она говорила.

В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что Шанины являются ее родственниками. На ужин прибыли четыре человека: глава семейства Павел Иванович, Александра Евгеньевна, его супруга, и старшие дети — близнецы Володя и Коля, учившиеся в университете. Трое младших детей остались дома.

Внешне Павел Иванович походил на занятную смесь колобка и лисы, и Ломов, увидев подвижный лисий нос вновь прибывшего, тотчас решил, что с таким партнером не стоит играть в карты: надует, непременно надует. Жена казалась обыкновенной увядшей блондинкой, поглощенной заботами, и Сергей Васильевич мысленно определил, что она обожает детей, считается хорошей хозяйкой и за пределами домашнего круга не представляет из себя ничего особенного.

Близнецы в смысле внешности пошли больше в мать, чем в отца, но Сергей Васильевич не успел прийти ни к каким выводам по их поводу, потому что появились Левашовы и его внимание переключилось на новых гостей.

«Ба, да это Кирилл! В детстве он как-то приезжал к Истриным, но я так и не успел толком с ним познакомиться… Забавно, тогда он казался худым и невзрачным, а сейчас красавец мужчина, гроза женского пола… если жена ему позволяет. Ого-го, какой у нее волевой взгляд! То есть не волевой, — тотчас же поправился Ломов, — но уж точно взгляд человека, который умеет добиваться своего и не терпит компромиссов. Черт, как на нее смотрят остальные дамы! Наверное, ее платье лучше, чем те, которые они могут себе позволить, — хотя для меня ее наряд всего лишь красная тряпка».

Он так увлекся, анализируя Наталью Андреевну Левашову, что едва не упустил из виду ее дочерей, Лизу и Оленьку. Обе были белокурые, сероглазые и свежие, как розовый бутон, но на этом их сходство кончалось. Ломов сразу же увидел, что старшая Лиза — очаровательная и избалованная, а младшая Оленька избегает выделяться и держится на вторых ролях. Вместе с ними прибыл молодой взъерошенный брюнет в очках, который отрекомендовался Ларионом Масловым. Он все время улыбался, пытаясь расположить к себе присутствующих, и невпопад делал дамам комплименты, перебивая других собеседников. По его манере держать себя — не то чтобы излишне подобострастной, но явно несвободной — Ломов безошибочно определил, что имеет дело с приживалом.

«Нервный молодой человек, не слишком умный… Впрочем, говорит, как образованный. Студент? Такие, как он, увлекаются десятью идеями каждый день, но остывают еще быстрее… Интересно, что он делает в семье Левашовых?»

Он заметил, что юноша вздрогнул и переменился в лице, когда хозяйка дома, не считаясь с его присутствием, заметила Наталье Андреевне, что к ужину они ждали ее с супругом и дочерей, а теперь придется ставить еще один прибор для неожиданного гостя.

— Это мы пригласили его поехать с нами, — сказала Оленька, вспыхнув. — Мы собирались послезавтра в Петергоф, но Ларион перепутал дни и пришел сегодня.

Судя по выражению лица Варвары Дмитриевны, она относила рассеянность к числу смертных грехов и сама — уж будьте благонадежны — никогда ничего не забывала; но тут вмешался Базиль и сказал, что он распорядится насчет еще одного прибора. Таким образом, за столом оказалось семнадцать человек. Ломов сидел между тетушкой и Павлом Шаниным, который среди прочего осведомился у него, как он относится к картам. Однако в общем разговоре за столом безраздельно царила Елена Ивановна. Речь ее текла, как прихотливая река, меняя направление по несколько раз в минуту; только что она говорила о романах графа Толстого — и вот уже завела речь об угарном газе, а от него перешла к черноземным губерниям. О чем бы ни шла беседа, Елена Ивановна высказывалась свободно и определенно, с точки зрения практичной женщины, которая немало видела в своей жизни. Она не пыталась щеголять ученостью и не искала чужого внимания; ее говорливость была такой же частью ее натуры, как и медно-рыжие волосы, уложенные в подобие короны, и все ее пышущее здоровьем существо. Ломов поймал себя на мысли, что он чувствует себя как кот у горящего камина в холодной и довольно неуютной комнате. Огонь пылает в очаге, и взор невольно обращается только к нему, минуя все остальное.

— А Рязанская губерния черноземная или нет? — спросила Лиза невинным тоном. Все засмеялись, кроме Оленьки, которая ограничилась мимолетной улыбкой. Младшая сестра была большеглазая, полная, с вздернутым носиком и короткими пальцами и, уж конечно, не шла ни в какое сравнение со своей стройной, насмешливой сестрой. Сергей Васильевич подумал, что дома, вдали от посторонних глаз, сестры частенько ссорятся и старшая неизменно одерживает верх. Впрочем, Наталья Андреевна наверняка следит за тем, чтобы ссоры между девушками не перерастали в серьезные конфликты, и быстро водворяет мир.

— Говорят, если покупать землю, то лучше в нечерноземной губернии, — заметил Павел Иванович, поведя лисьим носом. — Потому что там всякий огурец можно продать с выгодой, а в черноземных губерниях всего пропасть…

— И-и, милостивый государь, прежде чем что-то продать, надо это вырастить, — назидательно отозвалась Елена Ивановна.

— Совершенно верно! — с готовностью поддакнул ее супруг.

— Признаться, лично я не охотник до сельской жизни, — сказал Базиль, улыбаясь. — Впрочем, дача — другое дело.

Евдокия Петровна заступилась за сельскую жизнь, старшие Шанины ее поддержали, в то время как супруги Левашовы высказались в том смысле, что город куда лучше деревни. Хозяйка дома неожиданно выступила на стороне Евдокии Петровны — как решил Ломов, лишь для того, чтобы досадить мужу, вслух высказавшему иную точку зрения. Елена Ивановна стояла на том, что и в городе, и в деревне есть своя прелесть. Молодое поколение, представителей которого собралось за столом аж семь человек, слушало и скучало. Больше всего, по-видимому, скучал Арсений, который даже не пытался делать вид, что предмет беседы ему интересен. Было в его облике нечто, что Ломов про себя определил как безнадежно штатское, но и среди штатских молодой поручик ухитрялся выглядеть чужеродным элементом. Ларион Маслов попытался заинтересовать всех сообщением, что, раз есть существа, которые живут в воде, и такие, которые живут на суше, одни люди вполне могут предпочитать деревню, а другие — город; но его замечание вызвало взрыв смеха.

— Ах, Ларион, Ларион! — вздохнула Наталья Андреевна. — Чего вы только не придумаете…

Ужин кончился, и общество проследовало в гостиную, где разбилось на несколько групп. Молодежь завладела роялем, и близнецы стали уговаривать Лизу спеть. Та отнекивалась, но больше для приличия. Второй кружок образовался возле Елены Ивановны: кроме ее супруга, он включал хозяйку дома, Павла Ивановича с женой и Кирилла Степановича. Наталья Андреевна села чуть поодаль, словно была сама по себе, и Ломов подумал, что этой неглупой волевой женщине просто не хочется признавать главенство рыжеволосой красавицы. По старой привычке Ломов примостился в уголке возле дверей, откуда ему было прекрасно видно всю комнату; тетушка сначала обосновалась возле него, но, когда Машенька села за инструмент, а Лиза начала петь, не утерпела и переместилась поближе к роялю. Хозяин дома отлучился, чтобы отдать распоряжения, а когда вернулся, выбрал не слишком удобное кресло недалеко от Ломова, который сразу же насторожился. «Так я и знал… приглашение, разговоры о дорогой крестной, отменная еда — все это было лишь предлогом. На самом деле Базиль не тетушку мою пригласил, а меня, и с дальним прицелом… Что-то этому прохвосту от меня нужно; только вот что? — Сергей Васильевич метнул взгляд на Арсения, который в компании сверстников стал немного оживленнее, чем обычно, и с видимым удовольствием слушал пение Лизы. — Похоже, сынок доставляет больше хлопот, чем кажется. Но я-то тут каким боком?»

Глава 3 Беседа

— Знаешь, в последнее время я все чаще вспоминаю детство, — начал Базиль, поглядывая на непроницаемое лицо Ломова. — Кажется, только тогда человек и бывает счастлив…

— Ничего ты не вспоминаешь, — отрубил Сергей Васильевич, поворачиваясь к нему. — Говори, зачем звал.

Базиль открыл рот, потом закрыл его, глупо улыбнулся и в замешательстве правой рукой почесал левое ухо.

— Да, Сережа, ты ведь всегда был… — Он не докончил фразу и усмехнулся. — Признаться, я завидовал твоей способности переть напролом и ни с кем не считаться. Ничего, что я на «ты»? — спохватился он. — Все-таки столько лет знаем друг друга…

Лиза закончила петь, и слушатели горячо зааплодировали. Кто-то из близнецов — то ли Володя, то ли Коля, Ломов не разобрался — стал уговаривать ее спеть еще один романс, но Лиза кокетливо объявила, что ей нужен перерыв, потому что она не хочет разочаровывать собравшихся посредственным пением. Ларион попросил позволения сесть за рояль рядом с Машенькой, и они стали негромко импровизировать в четыре руки. В другой части гостиной Елена Ивановна обсуждала с Кириллом Степановичем какой-то животрепещущий вопрос, забрасывая его словами. Ломов внимательно посмотрел на них и решил, что холеный красавец когда-то был неравнодушен к рыжей говорунье, но она дала ему от ворот поворот, о чем он, возможно, до сих пор в самой глубине души жалеет. Есть такие оттенки взглядов, думал Сергей Васильевич, по которым можно многое прочесть; так, по Елене Ивановне заметно, что она относится к Кириллу Степановичу по-дружески, но чуть-чуть свысока, он пытается вести себя непринужденно, но не сводит с нее глаз и слишком искательно улыбается, а Порфирий Филиппович не то чтобы бродит вокруг, зеленый от ревности, но уж точно держится начеку и не упускает ни одного слова из разговора. Ломов был вовсе не прочь продолжить свои наблюдения, но его отвлек хозяин дома.

— Я не знаю, что делать с Арсением, — признался Базиль. — Он меня беспокоит.

— Карты или женщины? — осведомился Ломов, наперед зная, каков будет ответ.

— Ни то ни другое. — Базиль поморщился. — Давай я расскажу тебе, почему он сейчас не в полку. Формально ему дали отпуск по состоянию здоровья, но на самом деле он здесь, потому что дал пощечину другому поручику.

— За что?

— За то, что тому не нравятся стихи Пушкина.

Ломову оставалось только вытаращить глаза, что он и сделал.

— Дело едва не кончилось дуэлью, пришлось вмешаться полковому командиру, чтобы все уладить, но ведь это не единственный случай.

— А что, были и другие? — желчно осведомился Сергей Васильевич.

— Да, но до дуэли дело не доходило.

— И тоже из-за стихов Пушкина?

— Не только. С кем-то из товарищей он разошелся во взглядах на музыку, например.

— Зачем ты в таком случае отправил его в армию? Прости меня, но Пушкин, любовь к музыке и прочее — это не совсем то, что нужно офицеру. Точнее, совсем не то.

Базиль нахмурился, и Ломов понял, что затронул тему, на которую его собеседник не был готов говорить.

— Ты, может быть, не знаешь, но его дед с материнской стороны был генералом, — пробормотал Базиль. — И потом…

Он замолчал. Тем временем Лиза вернулась к роялю, а Ларион перестал играть и отошел к окну. Лиза запела. У нее был нежный, чистый голос, чрезвычайно приятный для слуха; и сама она казалась приятной, нежной и чистой. Неожиданно Ломов поймал себя на мысли, что, в общем и целом, он вовсе не жалеет о том, что находится здесь.

— У нас с Варей был сын, — проговорил наконец Базиль тусклым голосом. — Мы думали, что Арсений пойдет по стопам деда, а Митенька станет чиновником, как я. Но в начале года он умер. Лучшие врачи… они не смогли ему помочь.

Он обмяк в кресле и прикрыл глаза рукой. Машенька взяла финальный аккорд, который утонул в громе аплодисментов. Ларион, сверкая стеклами очков, кричал: «Браво!» и хлопал громче всех.

— А как твоя жена относится к Арсению? — Ломов решил поставить вопрос ребром.

Базиль опустил руку, которой прикрывал глаза. Сергей Васильевич не мог проникнуть в мысли своего собеседника, но был совершенно уверен, что тот попытается солгать — или как минимум увильнуть от ответа.

— Не думаю, что это имеет какое-то значение, — промолвил Истрин с явным неудовольствием. — Тем более что Варя всегда обращалась с ним хорошо.

— То есть она заменила ему родную мать, — как бы между прочим ввернул Ломов. Базиль метнул на собеседника хмурый взгляд, но Сергей Васильевич, казалось, говорил без всякой задней мысли.

— Боюсь, что замены не получилось, — в порыве откровенности признался хозяин дома, — и вряд ли по вине Вари. Когда мы поженились, она сказала Арсению, что он должен называть ее мамой, на что он отрезал: «Нет! Моя мама на небе». Думаю, ему няньки внушили эту мысль — так-то он был покладистым ребенком. Словом, началось все с пустяков, а дальше покатилось как снежный ком. Он отказывался ей подчиняться, она жаловалась мне на него, и так далее. С годами его отношения с Варей не улучшились, при том, что к брату и сестре он всегда был очень привязан. Когда Митенька умер… — Базиль замялся, — ты ведь никому не расскажешь?

— Ты же меня знаешь, — усмехнулся Ломов. — Я не болтлив.

— Варя была в ужасном горе. — Базиль помрачнел. — Только так я и могу это объяснить. Я услышал, как она говорила с Арсением. Она не знала, что я случайно оказался за дверью…

И почему люди тратят столько слов для объяснения простейшей ситуации, тысячи раз обыгранной в литературе и миллионы, если не миллиарды раз случавшейся в реальной жизни? Подумаешь, эка невидаль — шел мимо и узнал нечто, не предназначенное для его ушей…

— И что же сказала твоя жена? — спросил Ломов вслух.

— Я же говорю, она была не в себе. Она заявила Арсению, что он чужой, что ему нечего делать в этом доме и что лучше бы он убирался в свой полк. Когда я вошел, она как раз говорила ему, что предпочла бы увидеть в гробу его, а не Митеньку.

— Возможно, я отстал от жизни, — заметил Сергей Васильевич бесстрастно, потирая усы, — но почему-то ее слова не кажутся мне проявлением родственной любви.

Его язвительное замечание составляло такой контраст с простецким видом самого Ломова, что Базиль воззрился на бывшего друга детства с изумлением.

— Послушай, моя жена была неправа, но надо войти в ее положение…

— Нет, — отрезал Сергей Васильевич, — не надо. Хотел бы я знать, сколько раз до того она говорила пасынку, что он чужой и что ему лучше куда-нибудь убраться, — разумеется, тогда, когда ты не мог ее слышать. — Он прищурился. — Скажи-ка мне вот что: почему ты не попытался устроить своего сына получше? У тебя же есть связи…

— Да, но, во-первых, не все так просто…

— А во-вторых? Полагаю, твоя половина была против того, чтобы ты помогал Арсению?

— Варя вовсе не была против, — промолвил Базиль с некоторым раздражением. — Она только выразилась в том смысле, мол, на что это похоже… Арсений уже взрослый человек, сколько я буду ему протежировать?

— И ты отступил, — усмехнулся Ломов.

— Да нет же! Позже я поговорил с Арсением с глазу на глаз. Я сказал, что, если он не хочет служить в Виленском полку, мои друзья смогут выхлопотать для него хорошее место, поближе к столице. Но он отказался наотрез: мол, он сам хочет пробивать себе дорогу.

Ломов поискал взглядом человека, о котором они говорили. Арсений что-то втолковывал Оленьке, остальные же, судя по выражениям их лиц, пребывали в явном изумлении.

— Но этого не может быть! — горячился Арсений. — Я говорю вам, что видел точно такой же сон! Все, что вы только что тут описали… туман… дом, похожий на старинную усадьбу… калитка с монстром… А в доме… в доме была…

— Женщина, — прошептала Оленька, глядя на него расширившимися от страха глазами. — Я подумала, что она живая, но потом я поняла, что она мертвая… И тут я в ужасе проснулась.

— Я тоже проснулся, — кивнул Арсений. — Но мне показалось… мне показалось…

— Могу я узнать, что происходит? — Базиль решил, что настало время вмешаться.

— Оленька рассказывала нам сон, который ее напугал, — объяснила Машенька, поворачиваясь к отцу. — Представь себе наше удивление, когда Арсений заявил, что ему приснилось то же самое!

— И не только то же самое, — добавил Арсений, — но и в одну и ту же ночь! Вот что самое удивительное…

Хозяин дома был человек неглупый, немало повидавший на своем веку, но тут он с некоторым беспокойством ощутил, что весь его житейский опыт оказался бессилен, и Базиль остался без опоры, которая раньше его не подводила. Он не мог понять, как себя вести и что вообще говорить в подобном случае.

— Никогда не думала, что такое может произойти, — заметила Лиза, переводя взгляд с взволнованного Арсения на не менее взволнованную сестру.

— Уж не хотите ли вы уверить нас, что два человека могут видеть один и тот же сон? — громко спросила со своего места Елена Ивановна. — По-моему, это просто невозможно!

— Поверьте, я и сам в полном недоумении, — пробормотал молодой человек, разводя руками. — Мне действительно приснился этой ночью кошмар, и до рассвета я не мог уснуть… Но я никому не рассказывал о нем! Слово офицера!

— Арсений действительно ничего нам не говорил, — заметила Варвара Дмитриевна своим высоким неприятным голосом. — Правда, Базиль?

Хозяин дома растерянно подтвердил, что слышит о сне впервые.

— Странно, — заметил Павел Иванович, ни к кому конкретно не обращаясь. — Очень странно!

— Ларион, а что говорит по этому поводу наука? — спросил кто-то из близнецов.

— В самом деле! — поддержал его брат.

— Вы меня спрашиваете? — изумился молодой человек. — Но… господа, право, я не знаю…

— Вы нас разыгрываете, — решительно объявила Наталья Андреевна, обращаясь к Арсению, но главным образом все же к дочери. Оленька покраснела.

— Мама! Как ты можешь так думать?

— В самом деле, нехорошо подозревать без доказательств, — вмешался Кирилл Степанович. Он повернулся к дочери. — Ты сегодня была такая нервная, потому что увидела ночью этот глупый сон?

— Он вовсе не глупый, — призналась Оленька, ежась. — Он… он был очень страшный. Я то ли плыла, то ли шла сквозь туман… А он был…

— Как молоко, — подал голос Арсений. — Очень плотный. Потом я понял, что нахожусь возле заброшенной усадьбы. Ну, вы понимаете, как это бывает во сне… ты перемещаешься очень быстро. Передо мной возникла калитка. Железная, с прутьями…

— А на калитке был изображен монстр, — подхватила Оленька. — Может быть, он даже был живой — не знаю. Я быстро пробежала в сад…

— Что за монстр? — спросили близнецы хором. Но почему-то никто даже не улыбнулся.

Оленька стала руками чертить в воздухе непонятные фигуры.

— Вот такой… Страшный! С пастью… И из пасти торчал язык.

Павел Иванович хотел саркастически улыбнуться, но девушка говорила так серьезно, что он, заразившись всеобщим настроем, поежился. Его жена, которая за весь ужин не проронила и десятка фраз, смотрела на говорящую во все глаза.

— Во сне я испытал облегчение, что мне удалось уйти от монстра и не попасться, — сказал Арсений. — И я переместился в дом.

— Он не походил ни на один из тех домов, которые я знаю, — сказала Оленька.

Арсений кивнул.

— Да. Это был совершенно незнакомый дом. Во сне я решил, что он пуст. А потом я увидел мертвую женщину. Мне показалось, что на ней что-то вроде подвенечного платья, но тут я не вполне уверен…

— Она лежала на полу, — прошептала Оленька дрожащими губами. — Я хотела увидеть ее лицо, но тут мне стало так страшно, что я проснулась… И потом уже не смогла уснуть.

Со своего места Ломов видел бледное, напряженное лицо тетушки. Она сидела очень прямо, стиснув руки и вся обратившись в слух. Ему хотелось сказать что-нибудь веское, чтобы успокоить ее, но он, что с ним бывало крайне редко, находился в затруднении, хоть и не показывал виду.

— Дети, — промолвила Елена Ивановна своим сочным голосом, который, однако, чуть-чуть подрагивал, — не обижайтесь, но мне кажется, что на ночь вы начитались каких-нибудь страшных сказок.

— Я читал Фета [7], — решительно ответил молодой человек. — Поверьте мне, там не было ничего, хотя бы отдаленно похожего на мой… на наш сон.

Он поглядел на Оленьку, и она ответила ему благодарным взглядом.

— А вы, Ольга Кирилловна, что читали вечером? — спросил Ларион.

— Я не читала, — отозвалась девушка. — Я писала письмо Лике Чижовой, она сейчас в Ницце. Самое обычное письмо… там не было ничего, кроме новостей о наших общих знакомых.

Павел Иванович встряхнулся. Он был человек практического типа и не доверял мистике.

— Лучше бы вы, молодые люди, увидели во сне клад, — сказал он, изобразив на лице улыбку. — Читал я какую-то историю… в журнале, что ли? — как кто-то увидел во сне, где спрятан клад, и потом нашел это место. А у вас какие-то туманы… женщины мертвые… Как будто в Петербурге мало туманов!

— Нет, ну все же… — заговорила Елена Ивановна, не желая просто так сдавать свои позиции. — Лично я никогда не слышала, чтобы два человека видели один и тот же сон. В романах, кажется, такие вещи бывают, но мы же все прекрасно знаем, что романы — выдумка от первого до последнего слова и верить им нельзя.

— Сударыня, — начал Арсений, хмурясь, — если вы намекаете на то, что я лгу…

— Нет, Арсений Васильевич, я ничего такого не имею в виду, — ответила его собеседница. — Я думаю вот о чем: если вам с Оленькой приснился один и тот же сон, это ведь неспроста? Что-то ведь это должно значить, — прибавила она задумчиво. — Вот что я хотела сказать.

Разговор распался на череду бессвязных восклицаний. Все были смущены и озадачены случившимся, но никто не хотел признаться, что не знает, что и думать. В ход пошли самые фантастические объяснения, и в обсуждении то и дело вспыхивали, как искры, слова из лексикона провидцев и шарлатанов: «неизведанное», «психические связи», «ясновидение». Покачав головой, Базиль повернулся к Ломову.

— Вот, не угодно ли: теперь, стало быть, сны. А у меня душа не на месте. Я чувствую, что меня не в чем упрекнуть, и все же…

Так говорят, когда как раз есть в чем себя винить, мелькнуло в голове у Сергея Васильевича. Невиновные не оправдываются — хотя бы потому, что не знают за собой никакой вины.

— Все же, Сережа, я волнуюсь, — продолжал Базиль. — Я боюсь, что в следующий раз он поссорится с кем-нибудь и его убьют на дуэли. Я больше не хочу терять своих детей, — прибавил он изменившимся голосом.

— Не понимаю, к чему тебе мои советы, — буркнул Сергей Васильевич, пожимая плечами. — Ты ведь и сам знаешь, что надо сделать. Пусть он выйдет в отставку, пусть поселится в Петербурге. Назначь ему разумное содержание, чтобы хватило на квартиру, еду и его любезные книги. Мать оставила ему что-нибудь в наследство?

— Немного. Будь она богатой невестой, генерал не согласился бы на наш брак.

— Но у тебя же водятся деньги, — сказал Ломов с омерзительной военной прямотой. — Черт возьми, зачем мучить парня? Если он не может находиться в армии, пусть уходит оттуда. Я уж не говорю о том, что с твоими связями ты мог бы подыскать ему какое-нибудь место, чтобы он сам зарабатывал себе на жизнь.

— К сожалению, — медленно проговорил Базиль, — не все так просто. Да, не все так просто…

Похоже, хозяин дома прятался за этим выражением всякий раз, когда ему приходилось сталкиваться с какими-нибудь проблемами. Сергей Васильевич ощутил глухое раздражение, но тут то ли шестое, то ли сто шестое чувство заставило его повернуть голову. Перед ним стояла Варвара Дмитриевна, обмахиваясь веером, и глядела на него огненным взором королевы, на власть которой покусился уличный оборванец. «Вот чертова кукла! — с досадой подумал Ломов. — Уверен, во всем доме только она и злоумышляет против пасынка. Зря Базиль женился на деньгах — теперь его сыну придется всю жизнь за них расплачиваться».

— Мне показалось, Базиль, что вы обсуждаете что-то интересное, — сказала она с улыбкой, от которой могли завянуть цветы. — Разрешите к вам присоединиться?

— Детские воспоминания, — солгал Базиль, и по легкости, с которой он произнес эти слова, Ломов понял, что его собеседник привык врать жене и научился делать это виртуозно. — Золотое детство… мы были так дружны!

— Наверное, Базиль доставлял тогда много хлопот? — осведомилась Варвара Дмитриевна на редкость двусмысленным тоном.

— О, что вы, сударыня! — отозвался Ломов, сопроводив свои слова сердечнейшей улыбкой. — Абсолютно никаких!

Впрочем, человек, который всегда — и в детстве тоже — умел за себя постоять, имел полное право так говорить.

Когда Сергей Васильевич и его тетушка возвращались от Истриных в наемном экипаже, Евдокия Петровна, не удержавшись, спросила:

— Ты ведь тоже думаешь о них, верно?

— О ком? — буркнул Сергей Васильевич.

— Об Арсении и Оленьке. Почему они видели один и тот же сон?

— Тетушка, перестаньте, — проворчал Ломов с досадой. — Девушка начала рассказывать свой сон, а он объявил, что видел то же самое, чтобы она обратила на него внимание.

— Нет. — Евдокия Петровна покачала головой. — Может быть, я и стара, но кое в чем я все же разбираюсь. Оленька мила, но, по-моему, недостаточно мила, чтобы привлекать мужчин. Во всяком случае, Арсения она совершенно не интересовала. На вечере он даже не смотрел в ее сторону, он больше говорил с сестрой, Лизой и близнецами Шаниными. И он был совершенно искренен, когда уверял, что видел тот же сон, что и Оленька.

Ломов нахмурился. Он давно состоял в Особой службе и считал, что умеет распознать, когда человек говорит правду, а когда врет. Арсений не лгал, но Сергей Васильевич поймал себя на мысли, что лучше бы молодой человек лгал. Ломов не любил загадок, которые не мог разрешить.

— Приехали, тетушка, — сказал он вслух. — Вот ваша гостиница. Надеюсь, вы все же провели приятный вечер?

Глава 4 Туше

Клинки со звоном скрестились, выбив голубоватые искры. В следующее мгновение Ломов выбил шпагу у своего соперника и приставил острие к его горлу.

— Поздравляю, — промолвил Сергей Васильевич сухо, — вы труп.

Противник Ломова, — вернее, противница, потому что это была очаровательная молодая блондинка с золотисто-карими глазами, — с укоризной поглядела на него и пальцем отклонила от себя лезвие. Как и у всех учебных шпаг, острие этой было для предосторожности снабжено специальной насадкой, чтобы не ранить соперника.

— Не понимаю, — сказала баронесса Амалия Корф (потому что это была именно она).

— А что тут понимать? — пожал плечами Ломов, убирая шпагу. — Вы труп, вот и все.

— Два часа, — уронила Амалия, глядя на настенные часы. — И тем не менее я не понимаю, Сергей Васильевич. Позавчера за тот же промежуток времени вы убили меня 26 раз.

— О, — протянул заинтригованный Ломов. — Так вы еще и считаете?

— Разумеется, — кивнула Амалия. — Сегодня, милостивый государь, вы убили меня всего 18 раз, и вдобавок один раз я едва вас не достала. Конечно, — продолжала баронесса, стягивая перчатки, — я была бы счастлива сказать, что за короткий срок сумела сделать поразительные успехи, но в том-то и дело, что ничего подобного.

Она отошла к своей шпаге, которую выбил ее соперник, подняла оружие с пола и положила его вместе с перчатками на стоявший в углу зала стол. Свою шпагу Ломов убрал в ножны и повесил их на вешалку.

— Вы быстро учитесь, — сказал Сергей Васильевич, насупившись.

— Боюсь, что не всегда, — отозвалась Амалия своим мелодичным негромким голосом. Она повернулась к собеседнику, и хотя лицо ее хранило доброжелательное выражение, Ломов не сомневался, что баронесса внимательно следит за ним, пытаясь проникнуть в самую глубь его мыслей. — И дело вообще не во мне, а в вас. Что происходит, Сергей Васильевич?

— Ничего.

— А все-таки?

Ломов молчал. Амалия сделала попытку зайти с другой стороны.

— То, о чем я говорю, имеет отношение к нашей работе?

— Этого еще не хватало! — возмутился Сергей Васильевич.

— Тогда в чем дело? Я не могу сказать, что вы рассеянны, но вы… Вы все же недостаточно собранны. Вас как будто что-то гложет.

— Попрошу вас не употреблять таких слов, — сердито промолвил Ломов. — Мы не в романе.

— Как вам будет угодно, — отозвалась Амалия. — Но, мне кажется, я имею право знать, что именно происходит.

— Абсолютно ничего не происходит, — пробурчал Ломов, досадуя на то, что позволил загадочному совпадению снов повлиять на себя, и Амалия сразу же заметила, что что-то не так.

Но баронесса Корф видела, что он колеблется, и стала терпеливо ждать. Сергей Васильевич меж тем размышлял, может ли он довериться своей собеседнице. С одной стороны, ничто не обязывало его хранить тайну; с другой — он подозревал, что история, которую он собирался рассказать, может выставить его самого не в самом выгодном свете. А Сергей Васильевич был не лишен самолюбия, хоть и тщательно это скрывал.

— Полагаю, — промолвил он наконец, — я могу рассчитывать, что все, что я расскажу, останется между нами?

— Вы могли и не спрашивать, — заметила Амалия.

— А вы могли просто ответить утвердительно, — парировал Ломов.

Он был почти уверен, что его собеседница рассердится и сверкнет на него глазами, которые от гнева станут почти золотыми, но, к его удивлению, она только улыбнулась.

— Правильно, — одобрил Сергей Васильевич. — Никогда не злитесь, если вас хотят разозлить, потому что неизвестно, как ваши эмоции попытаются использовать… Честно говоря, я даже не знаю, с чего начать. История совершенно меня не касается, никоим образом, и тем не менее… Скажите, сударыня, что вы думаете о снах?

— О снах? — озадаченно переспросила Амалия.

— Именно так.

— Думаю, — проговорила баронесса Корф с расстановкой, — ни один предмет на свете не вызывает столько споров.

— И все же, какова ваша точка зрения?

— Она непопулярна, — усмехнулась Амалия. — Лично я полагаю, что в снах нет ничего мистического, ничего такого… Это просто побочный продукт деятельности мозга.

— В самом деле?

— Да. Когда вы бодрствуете, мозг все время получает разные сведения: то, что вы видите, думаете, чувствуете. Когда вы засыпаете, мозг продолжает свою работу, но, если можно так выразиться, в хаотическом режиме. Он вытаскивает из памяти какие-то впечатления, которые там остались, и показывает их в произвольном порядке. Соответственно, большая часть снов фантастична, и те сны, которые люди успевают запомнить перед пробуждением, нередко кажутся им чем-то необыкновенным.

Ломов вздохнул.

— Я рассказываю вам лишь одну из теорий, — добавила Амалия. — Потому что, по правде говоря, исследовать истинную природу снов невозможно. Ученые высказывают догадки, а шарлатаны…

— Два человека могут видеть один и тот же сон в одно и то же время? — Сергей Васильевич решил пойти напролом.

Амалия поглядела на него с удивлением.

— Если считать, что сны строятся из фрагментов впечатлений конкретной личности… Полагаю, что все же нет или такая возможность ничтожно мала. Могу ли я узнать…

— Да, наверное, будет лучше, если я все вам расскажу, — решился Ломов.

И он поведал Амалии о том, что произошло на вечере у Базиля, опустив лишь некоторые подробности, которые, на его взгляд, не имели к делу отношения.

— Поразительно, — уронила баронесса Корф, когда Сергей Васильевич закончил.

— Не то слово, — отозвался Ломов иронически. Однако в глубине души ему не терпелось узнать мнение своей собеседницы.

— Теперь я понимаю, почему вы были сбиты с толку, — заметила Амалия. — Я, наверное, тоже бы ломала голову над этим случаем. А между тем…

Она задумалась, рассеянно глядя на солнечные лучи, проходящие сквозь пыльное стекло и золотыми пятнами ложащиеся на пол.

— Что ж, попробуем взглянуть на ситуацию с точки зрения здравого смысла, — решилась Амалия. — Как насчет сговора?

Ломов нахмурился.

— Сговора? Но зачем?

— Не знаю. Чтобы привлечь к себе внимание, произвести на кого-нибудь впечатление, например.

— Не было там никакого сговора, — с раздражением промолвил Сергей Васильевич. — Арсений почти не общался с Оленькой Левашовой. И по правде говоря, она совершенно его не интересовала.

— Жаль, потому что это сводит на нет мою версию номер два — что молодой человек придумал, будто бы видел такой же сон, чтобы привлечь к себе внимание девушки.

— Для выдумщика он выглядел слишком уж убедительно, — проворчал Ломов, не став уточнять, что уже выдвигал похожую версию в беседе с тетушкой. — По-моему, он не врал… что, честно говоря, осложняет дело. Он и в самом деле видел такой же сон, как и она.

— Ну тогда все совсем просто, — протянула Амалия, и ее глаза зажглись золотом. — Никакого совпадения снов вообще не было. То есть, — продолжала она, усмехаясь, — молодому человеку и в самом деле приснилось ночью нечто неприятное. Вы и сами знаете, как порой бывает: просыпаешься, чувствуешь, что тебе привиделся какой-то жуткий кошмар, но в памяти почти ничего не осталось. И когда Оленька стала рассказывать о том, что ей приснилось, молодому человеку показалось, что он ухватил кусочек того самого сна, смутное воспоминание о котором его мучило.

— Ах вот оно что! — воскликнул Ломов. — Так, так, я понимаю, в чем дело…

— Ему очень хотелось вспомнить свой сон, и он решил, что вспомнил его, когда Оленька заговорила о своем собственном кошмаре. Что там было? Туман, усадьба, калитка с монстром, мертвец… ничего оригинального, по правде говоря. Если речь идет о человеке впечатлительном, он вполне мог убедить себя, что видел тот же самый сон, вот в чем фокус! А на самом деле ему приснился совершенно другой сон, но в нем, например, тоже фигурировали туман и усадьба, которые он смутно запомнил. И когда Оленька начала говорить о тумане и усадьбе в ее сне, Арсений готов был поверить, что остальное тоже совпадает. Когда он говорил, что видел тот же самый сон, он не лгал, по крайней мере осознанно. Он просто убедил себя, что видел именно его.

Сергей Васильевич немного подумал.

— Пожалуй, я бы сказал, что это вполне в его духе, — проворчал он. — То есть ничего из того, что я о нем знаю, не противоречит вашей версии.

По правде говоря, Ломов испытывал облегчение от того, что Амалия смогла вполне убедительно разрешить мучившую его загадку — и в то же время ему было немного досадно, что он не смог сам додуматься до такого просто объяснения. Конечно, Арсений Истрин — обыкновенный неврастеник, вот он и навоображал себе невесть что.

— Могу ли я узнать, Сергей Васильевич, — негромко начала Амалия, — почему вас вообще заинтересовал этот случай?

— А вас бы не заинтересовало, если бы в вашем присутствии обсуждали сны и вдруг выяснилось, что два человека видели одинаковый сон в одно и то же время?

Амалия задумчиво прищурилась, и, увидев, как она улыбается, Ломов мысленно чертыхнулся и приготовился к худшему.

— Боюсь, что нет, — промолвила баронесса, тщательно подбирая слова. — То есть, возможно, я бы заинтересовалась… Но не настолько, чтобы данный факт оказал на меня влияние. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Я все прекрасно понял, сударыня, — отозвался ее собеседник, отвесив Амалии глубокий поклон. — Учту и приму к сведению.

Но баронесса Корф не обратила никакого внимания на его жалкую попытку подвести под разговором черту.

— Полно вам, Сергей Васильевич, — сказала она. — Выкладывайте.

— Что выкладывать? — спросил Ломов с невинным видом.

— Вам лучше знать, но полагаю, это как-то связано со снами. Вы слишком большой профессионал, Сергей Васильевич, чтобы описанный вами случай мог взволновать вас сам по себе. Думаю, до него было что-то еще. Я права?

Тут Ломову захотелось чертыхнуться уже вслух, но колоссальным усилием воли он сдержался. Он был так рассержен, что даже не обратил внимания на комплимент его профессионализму.

— Терпеть не могу мистическую дребедень, — выпалил он. — Ладно, ваша взяла. Когда я служил в полку, два офицера поссорились и решили стреляться. Вскоре один из офицеров стал жаловаться на то, что ему снятся кошмары и его не оставляет предчувствие, что он не жилец на белом свете. Ему верили, потому что было известно, что его противник стреляет без промаха, так что шансы того офицера были невелики. — Ломов поморщился. — Нет, тот, о ком я говорю, тоже умел стрелять, но ему было далеко до своего соперника. В общем, дуэль состоялась, и офицер, который жаловался на сны, выстрелил первым. Его противник был убит наповал. Вот, собственно, и вся история.

— Понимаю, — протянула Амалия. — Никаких снов не было. Он придумал их только для того, чтобы противник счел, что все уже предопределено, и расслабился. Чуть-чуть, но на дуэли этого оказалось вполне достаточно. А пока все толковали о его снах, ваш знакомый, вероятно, ходил в тир и упражнялся в стрельбе. Верно?

— Вы чертовски проницательны, — вздохнул Ломов. — Да, мы все поверили ему, как последние остолопы. И он действительно проводил в тире целые дни перед дуэлью. Эта история, госпожа баронесса, показала мне, как опасно верить в мистику и прочую чушь. Поэтому, когда вчера я услышал, что два человека видели один и тот же сон, у меня возникло ощущение, что меня опять каким-то образом хотят надуть.

— Нет, нет, Сергей Васильевич. Просто молодой человек оказался излишне впечатлителен.

— Полагаю, что так. Надеюсь, вы немного отдохнули, госпожа баронесса? — Ломов извлек из ножен шпагу. — Потому что сегодня я должен убить вас еще 8 раз.

— Ну, нет! — возмутилась Амалия.

— Не нет, а да. Нам поручено задание, которое во много раз сложнее тех, к которым вы привыкли. Учитывая все обстоятельства, нам сильно повезет, если мы оба вернемся домой. Поэтому я обязан сделать все, чтобы подготовить вас наилучшим образом… и не думайте мне возражать!

И он махнул шпагой, лезвие которой со свистом рассекло воздух. Амалия тяжело вздохнула и принялась натягивать перчатки.

Глава 5 Чердак

— Нет, нет, — сказала Лиза. — Ни к чему брать другую пьесу. «Женитьба» мне нравится, и вообще это такая вещь, которую можно играть где угодно. Конечно, не нужно ставить ее целиком, — продолжала девушка, вертясь перед зеркалом, — я думаю, достаточно сцен Агафьи с теткой и свахой и, может быть, эпизода с Подколесиным.

Оленька вздохнула. Через несколько дней Левашовы устраивали у себя вечер, и Лиза решила, что представление отрывков из пьесы только его украсит. Оленька знала, что сестра предназначает для себя главную роль, но все же отважилась спросить:

— А кто сыграет Агафью, ты?

— Конечно. Маша будет свахой, а ты — теткой.

— Я не хочу быть теткой, — упрямо проговорила Оленька, и ее губы дрогнули. — Я хочу быть Агафьей Тихоновной.

— Ты не можешь быть Агафьей Тихоновной, — сказала Лиза с неудовольствием, и в ее голосе прорезались неприятные металлические нотки.

— Почему не могу?

— Потому что, — ответила Лиза, отворачиваясь от зеркала. — Но если захочешь выдумать какой-нибудь глупый сон, я не стану тебе мешать, — добавила она со смешком.

— Я ничего не выдумывала! — вскинулась Оленька.

— Какая ты смешная, — вздохнула старшая сестра. Она открыла гардероб, достала несколько платьев и стала прикладывать к себе перед зеркалом, поворачиваясь то так, то эдак.

— А ты злая, — мрачно сказала Оленька, грызя ногти, что у нее всегда являлось признаком сильного волнения. — И зеленый цвет тебе не идет, — добавила она мстительно, имея в виду платье, которое Лиза сейчас разглядывала.

Горничная Соня доложила, что приехала Мария Васильевна Истрина, и Оленька, забыв обо всем, устремилась в гостиную, к подруге.

— Странно, иногда назовешь человека полным именем — и это сразу же как-то его старит, — рассеянно заметила Лиза. — Что за секреты у Машеньки с моей любезной систер?

Соня озадаченно заморгала. Она была некрасивая, ширококостная, с волосами и ресницами пепельного оттенка. Соня служила у Левашовых уже год, но так и не смогла до конца привыкнуть к манерам некоторых членов семьи.

— Я не знаю, Елизавета Кирилловна… Они мне не говорят.

— И зеленый мне не к лицу? — совершенно нелогично осведомилась Лиза.

— Вам все к лицу, барышня, — пробормотала Соня.

— Полвека назад одевались не так, как сегодня, — вздохнула девушка, бросая платья на кровать. — Прибери здесь все.

Она поправила прическу и, выйдя из спальни, направилась в гостиную, но вошла не сразу, а остановилась у дверей таким образом, чтобы слышать разговор сестры с гостьей.

— Лиза не верит, что я видела сон, — сказала Оленька.

— Какая разница, верит она или нет, — отозвалась Машенька. Она дружила с младшей сестрой и недолюбливала старшую, которая всегда затмевала ее саму. — Брат все утро говорил о тебе. Ты и впрямь его заинтриговала! А на Лизу внимания не обращай. Мало ли что она говорит…

— Она хочет, чтобы ты играла Фёклу, — наябедничала Оленька.

— Кого?

— Сваху в «Женитьбе».

— А сама сыграет невесту? Для кого она старается — для Володи или для Коли?

Оленька смутилась.

— Ну уж точно не для Лариона, — сказала она наконец. — И почему я должна играть тетку? Я не хочу быть теткой!

— Не хочешь, значит, не будешь, — объявила Лиза, входя в гостиную. — Попрошу Соню.

— А она сможет? — с сомнением протянула Машенька.

Лиза пожала плечами, словно желая сказать, что в ее присутствии всякий сумеет справиться с ролью, и, сев на диван, спросила, когда брат гостьи возвращается в свой полк.

— Н-не знаю, — неуверенно ответила Машенька. — Кажется… то есть я так думаю… он вообще не хочет туда возвращаться.

Оленька затрепетала. Зная свою сестру, она не сомневалась, что та строго осудит нежелание Арсения оставаться в армии; но ее ждал сюрприз.

— Может быть, он и прав, — сказала Лиза, подумав. — Служить, чтобы в конце концов превратиться в кого-то вроде того глупого военного, который был у вас на вечере… как бишь его?

— Дымов, нет, Ломов, — поправилась Машенька. — Папа сказал, что они знакомы с детства, но я его раньше у нас не видела.

В Оленьке заговорил дух противоречия. Она открыла рот, чтобы сказать, что Ломов показался ей вовсе не глупым и что взгляд, которым он осматривал гостей, был слишком цепким и изучающим для человека неумного; но тут в гостиной появились новые лица: сначала Ларион Маслов, как всегда оживленный сверх меры, а затем Арсений в штатском. Среди знакомых Ларион слыл безобидным чудаком, хоть и склонным ко всяким преувеличениям и фантазиям, и в тот день он не изменял себе. Перво-наперво он рассказал историю о знакомом студенте, который унаследовал от дальнего родственника восемьдесят тысяч капиталу, но в ходе расспросов выяснилось, что на самом деле наследство состоит лишь в заложенном и перезаложенном имении, которое приносит больше хлопот, чем пользы. Во второй фантазии фигурировала прекрасная дама, которая ехала в открытой коляске и попалась ему на глаза возле Аничкова дворца. Пылкий Ларион охарактеризовал этот чистейшей прелести чистейший образец такими эпитетами, что все усомнились в том, что описанная им дама существует в действительности, а не пригрезилась ему среди толчеи и сутолоки Невского проспекта.

— Мы будем ставить «Женитьбу», — сказала Лиза, чтобы вернуть студента с небес на землю. — Ларион, вы сыграете Подколесина?

Арсений отвернулся, пряча улыбку. Трудно было вообразить людей более далеких, чем молодой фантазер и нерешительный герой Гоголя; но Ларион слишком любил семью Левашовых и не заметил подвоха.

— Я сыграю кого хотите! — торжественно объявил он.

— Оле я предложила роль тетки, — продолжала Лиза, — но она не хочет.

— Я передумала, — вмешалась Оленька, бросив быстрый взгляд на молодого офицера. — Я буду играть.

— Ты же говорила, что не хочешь! — притворно удивилась Лиза.

— Нет, я хочу.

— Играть тетку, которая только и делает, что учит жизни? Она же скучная! И старая.

— Ну и пусть!

Разговор прервался, потому что Соня доложила о приходе близнецов. С недавних пор Володя и Коля решили, что им непременно нужно в кого-нибудь влюбиться, и в качестве предмета обожания выбрали Лизу. Близнецы были русоволосые, худощавые, с едва намечающимися усиками и нередко заканчивали фразы друг за друга. Они ужасно старались казаться взрослыми и рассудительными, но по их манерам чувствовалось, что это еще дети, дурашливые и беспечные, и жизнь хорошенько за них не принималась.

— Мороз и солнце, — сказал Володя.

— День чудесный, — подхватил Коля.

Присутствующие заулыбались. (Снаружи было примерно 26 градусов тепла.)

— Ну какой мороз, господа, — протянула Лиза, кокетничая. — Полно вам!

— Столичный, — ответил Володя, забавляясь.

— Петербургский, — добавил Коля.

Тема погоды была исчерпана, и близнецы ринулись в атаку на Арсения.

— Как поживает ваше благородие? — спросил Коля.

— Видели еще какие-нибудь сны? — поинтересовался Володя невинным тоном.

Арсений сразу же перестал улыбаться. От природы он был чрезвычайно чувствителен, и хотя это качество позволяло ему безошибочно выделять хорошие стихи среди массы посредственных, в обычной жизни ему приходилось несладко, потому что любая колкость причиняла его самолюбию рану, сравнимую с той, которую наносит лишь прямое оскорбление.

— Вы изволите на что-то намекать, милостивый государь? — спросил он холодно, дернув щекой. — Тогда объяснитесь прямо.

— Мы ничего такого не имели в виду, Арсений Васильевич, — сказал Володя спокойно. — Просто ваше выступление на вчерашнем вечере… оно, честно говоря, произвело впечатление.

— Неизгладимое! — добавил Коля.

Близнецы чувствовали, что большинство присутствующих не видит в их поведении ничего особенного, в то время как нервозность молодого офицера делает его смешным. Оленька сердито нахмурилась.

— Можете и надо мной посмеяться, господа, — сказала она тоненьким, почти детским голосом. — Я ведь тоже видела тот сон.

Братья тотчас рассыпались в извинениях и объявили, что ничего такого у них и в мыслях не было; но Арсений почувствовал, что день испорчен и что ему больше не хочется находиться здесь, не хочется говорить с девушкой, которая видела тот же сон, что и он. Он отвернулся и стал мрачно смотреть в окно. Ларион меж тем спросил, не отменяется ли завтрашняя поездка в Петергоф, на что Лиза ответила, что собирается репетировать «Женитьбу» и что, наверное, путешествие придется отложить.

— Я думала, что Ларион может быть Подколесиным, — сказала она, нежно улыбаясь, — но теперь меня что-то охватили сомнения. Как вы думаете, господа?

Оправившись от изумления, Ларион стал клясться, что Подколесин его любимый персонаж, без которого он не мыслит своей жизни. Машенька предложила включить сцены со всеми женихами, но Лиза возразила, что тогда не хватит артистов: четыре жениха и Кочкарев — уже пятеро, а среди них только четверо мужчин.

— На меня не рассчитывайте, — сказал Арсений, хмурясь, — я могу быть только зрителем.

— Вам не нравится «Женитьба»? — спросила Оленька с удивлением.

— Почему же, нравится, и даже очень. Но какой из меня актер?

— Балтазар Балтазарович Жевакин, — пробормотал Володя. — Бывалый моряк.

— Роль прямо для вас, — поддержал его Коля.

— Я в пехоте, — отозвался Арсений и тотчас же об этом пожалел.

— Тогда уж Никанор Иванович Анучкин, — сказал Володя. — Человек деликатный, хоть и отставной пехотный офицер.

— Малина, совсем малина! [8]— вставил Коля, ухмыляясь.

Он ухитрился произнести эти слова таким тоном, что Арсению неодолимо захотелось влепить говорящему пощечину, чтобы стереть с румяного нагловатого лица собеседника усмешку; но, по счастью, вмешалась Машенька.

— Господа, Лиза ведь уже сказала, что сцен с женихами не будет. Нам нужны только Кочкарев и Подколесин.

В конце концов Володю определили на роль Кочкарева, а его брата назначили Подколесиным. Машенька поинтересовалась, как исполнителям быть с костюмами. Лиза звонком вызвала Соню и попросила ее узнать у Натальи Андреевны, что стало с гардеробом бабушки, которой когда-то принадлежал особняк. Вернувшись, Соня сообщила, что старые платья покойной бабушки были убраны в сундуки и сосланы на чердак.

— Помню, когда я была маленькая, она показывала мне свои платья, и некоторые были очень красивые, — сказала Лиза.

— Думаешь, ее наряды пригодятся нам для постановки? — спросила Оленька. Она все еще переживала, что ей предстоит играть скучную тетку-резонершу, на которую зрители вряд ли обратят внимание.

— Сначала надо посмотреть, в каком состоянии платья, — заметила Лиза.

Ларион не утерпел и влез с очередной фантастической историей о богатой даме, у которой было столько платьев, что они занимали половину дома, а потом вспыхнул пожар, и она…

— Выпрыгнула в окно, — сымпровизировал Коля.

— Без ничего, — добавил Володя.

— О! — сказали хором Оленька и Машенька.

— Вообще-то, — сказал студент, поправляя очки, — она пыталась спасти свои платья, но у нее ничего не вышло, и она сгорела вместе с ними.

— Какие ужасы вы рассказываете, Ларион, — вздохнула Лиза.

— Лучше бы она выпрыгнула в окно, — не удержался Володя.

Присутствующие самым бессердечным образом расхохотались, и даже Арсений заулыбался, забыв недавнюю обиду. Ларион надулся, но так как он был человек, легко поддающийся общему настрою, через несколько секунд он уже смеялся громче всех.

Вечером, когда гости разошлись, Лиза вызвала Соню и еще одного лакея и направилась на чердак. Через несколько минут туда поднялась и Оленька.

Несколько больших сундуков были отодвинуты от стены и распахнуты. То и дело чихая, Лиза вынимала очередной наряд, критически оглядывала его и откладывала в сторону.

— Что-нибудь нашла? — не утерпела Оленька.

— Соболиный салоп, погрызенный мышами, — ответила Лиза. — Зато дедушкин вицмундир даже моль не посмела тронуть. — Она чихнула. — Я откопала шаль для свахи, Машеньке пойдет.

— А платья?

— Они все в плохом состоянии, к тому же видно, что их перешивали по несколько раз. — Лиза снова чихнула и наклонилась, вынимая со дна сундука очередной наряд. — Соня, посвети-ка… — Горничная подошла ближе и подняла лампу, которую держала в руке. — А вот это миленькое платье. Смотри-ка, его даже не перешивали… И желтенькое! Желтый мне идет…

Платье было хоть и старомодное, но такое красивое, что сердце Оленьки мягко подпрыгнуло в груди.

— А для меня ничего нет? — спросила она, стараясь говорить как можно небрежнее.

— Можешь сама посмотреть, — отозвалась Лиза. — Что-то я устала рыться в этих сундуках. — И она опять чихнула.

Лиза удалилась, унося с собой наряд для роли Агафьи Тихоновны и шаль для свахи. Оленька залезла в сундук, но в нем уже ничего не оставалось, кроме старого корсета и того, что сначала показалось девушке почти невесомой тряпочкой, сильно пожелтевшей от времени. Приглядевшись, Оленька поняла, что держит в руках свадебную фату.

Глава 6 Предчувствия

— Лиза! Лиза, это я, Оля!

От волнения не рассчитав сил, она стукнула костяшками пальцев по двери так сильно, что они заныли.

— Лиза! Ай-й…

— Ну что ты кричишь, — отозвалась Лиза из-за двери. — Входи.

Держа в левой руке фату, а правой тряся в воздухе, чтобы утихомирить боль, Оленька влетела в спальню сестры.

— На тебе лица нет, — сказала Лиза. — Что случилось?

— Я нашла фату. — Оленька перевела дыхание. — Она лежала внизу, на самом дне. Платье… понимаешь, платье, которое ты забрала, — оно подвенечное.

Лиза молчала.

— Оно не желтое, — поторопилась объяснить Оленька. — Оно белое, пожелтевшее от времени. Подвенечное платье! — Она готова была расплакаться, видя непонимающее выражение на лице Лизы. — Помнишь, что было во сне?

— А-а, — протянула Лиза. — Мертвая женщина в подвенечном платье. Да, помню.

Оленька перевела дыхание.

— Лиза… Лиза, тебе лучше его не надевать. Я не суеверная, но… Понимаешь… Все-таки…

Ей не хватало слов, чтобы выразить, как она беспокоится за старшую сестру. Оленька запнулась.

— Ай-ай-ай, — сказала Лиза, укоризненно качая головой. — Как нехорошо. Как мелко!

— Мелко? — Оленька вытаращила глаза. — Лиза, ты о чем?

— Ты хочешь отобрать у меня платье, потому что знаешь, какой оно произведет эффект, — объяснила Лиза, глядя на нее с иронией. — Поэтому ты ссылаешься на сон, которого не было.

— Лиза!

— Врунишка, — сказала Лиза обидным тоном, тем самым невыносимым тоном, который старшие сестры словно нарочно припасают для младших и провинившихся. — Оля, я же вижу насквозь твои хитрости. Это даже не смешно!

У Оленьки задрожали губы. Она подошла к двери и остановилась.

— У меня и в мыслях не было просить платье для себя, — выдохнула она. — Я просто не хотела, чтобы ты его надевала. Только и всего.

Она вышла быстрым шагом, боясь расплакаться, и возле лестницы едва не столкнулась с матерью.

— Ты чуть не сбила меня с ног, — сказала Наталья Андреевна недовольно. — В твоем возрасте… — Но тут она заметила выражение лица дочери и оборвала нотацию на полуслове. — Что случилось, мой ангел? И что это за тряпка у тебя в руках?

— Бабушкина фата, — ответила Оленька. И, так как держать все в себе было выше ее сил, она обрушила на мать бессвязный поток слов о «Женитьбе», подвенечном платье, которое нашла Лиза, и сне, который предвещал недоброе.

— А она меня не слушает! Мама, она мне совсем не верит! Она думает, я хочу отнять у нее это глупое платье… Да я и за все сокровища мира к нему не притронусь!

Наталья Андреевна находилась в затруднении. Она считала, что происходящее не стоит выеденного яйца, но ее тревожило, что дочь приняла все так близко к сердцу.

— Ну, ну, Оленька, не стоит волноваться, — пробормотала мать, похлопав дочь по руке. — Ты вбила себе в голову бог весть что — совсем как Ларион, когда он отстаивает свои бредни…

— Мама! — вспыхнула Оленька.

— Нет, погоди, дай мне сказать. Я сейчас же пойду к Лизе и попрошу ее убрать это злосчастное платье, чтобы ты успокоилась. — Оленька хлюпнула носом, с надеждой глядя на мать. — Но ты должна мне пообещать, что будешь вести себя как взрослая и не станешь в другой раз верить всяким… всяким нелепостям. Хорошо?

В следующее мгновение Оленька бросилась матери на шею и так крепко ее обняла, что Наталья Андреевна даже немного поморщилась.

— Спасибо, спасибо, спасибо! — горячо твердила девушка. — Просто… тот сон… и Арсений… а тут это платье… я ведь не сразу поняла, что оно подвенечное! И я вдруг испугалась…

Наталья Андреевна тихо вздохнула. Оленька наконец разжала руки, и мать, отступив на шаг, пытливо посмотрела ей в лицо.

— Мне, конечно, стоило бы поговорить с тобой об Арсении, — негромко промолвила мать. Оленька вздрогнула. — Но я, пожалуй, не буду. — Наталья Андреевна выдержала паузу, во время которой дочь упорно рассматривала носки своих туфель. — Я немного знала его мать, это была в высшей степени достойная женщина. К сожалению, его отец — безответственный человек.

— Он содержит любовницу, — брякнула Оленька. — Я знаю.

Наталья Андреевна открыла рот, чтобы возмутиться. Семнадцатилетняя девушка из хорошей семьи не должна говорить о таких предметах; более того, она даже думать о них не должна. Но Ломов недаром характеризовал госпожу Левашову словами «неглупая и волевая», и в данном случае эти качества ей не изменили.

— Кто тебе сказал? — только и выговорила Наталья Андреевна.

Оленька потупилась.

— Маша, — еле слышно ответила она. — Не нарочно, конечно, но… Мы просто болтали о том о сем… Она танцовщица. А до нее была какая-то англичанка. Я так поняла, что это Машина бывшая гувернантка.

У Натальи Андреевны уже голова шла кругом. Гувернантка! Танцовщица! Конечно, в их кругу увлечения Базиля вовсе не были секретом; но то, что о них знала и ее собственная дочь, неприятно поразило госпожу Левашову.

Но что же сказать, в самом деле, как сохранить лицо?

— Оленька, — начала Наталья Андреевна, — у взрослых людей…

Она посмотрела в блестящие глаза дочери, поняла, что не может лицемерить и говорить о Базиле как о совершенно приличном человеке, который имеет право на свои слабости, и решила не продолжать.

— Ладно, — вздохнула Наталья Андреевна. — Что еще Машенька тебе рассказала?

— Ничего, — храбро ответила Оленька, пряча глаза. — Ты обещала сказать Лизе, чтобы она не надевала платье.

— Хорошо, я сейчас же поговорю с ней.

Лиза сидела под лампой с книжкой в руках. Войдя, Наталья Андреевна прежде всего поискала взглядом злополучное платье и увидела, что оно брошено на спинку кресла.

— Наверное, я покажусь тебе глупой, — сказала мать, — но я хотела бы попросить тебя кое о чем.

И она объяснила Лизе, что Олю испугал недавний кошмар и она переживает за сестру. У Оленьки и в мыслях нет отбирать платье, просто сон выбил ее из колеи, и она стала придавать чрезмерное значение всяким глупостям.

— Не видела она никакого сна, — упрямо промолвила девушка, закрывая книгу. — Она нас дурачит.

Наталья Андреевна не стала терять время на споры, а лишь несколько раз в доходчивой форме повторила то, что говорила ранее: что Оленька вся извелась, что ее поведение, может быть, и глупо, но дразнить ее нехорошо и жестоко.

— Скажи ей, что она может не переживать, — сдалась Лиза. — Когда я у себя в комнате как следует рассмотрела платье при свете, я поняла, что ткань обтрепалась и выглядит бедно. Думаю, моя Агафья Тихоновна выйдет на сцену в зеленой тафте.

— Я всегда знала, что моя старшая дочь — умница, — сказала Наталья Андреевна с улыбкой. Она поцеловала Лизу в лоб и удалилась, притворив за собой дверь.

Кирилл Степанович сидел в своем кабинете и попыхивал трубкой. Жена скользнула взглядом по его благородному профилю, вспомнила, как она когда-то его любила и каких трудов ей стоило отучить его от привычки ходить налево, причинявшей ей столько страданий. Сейчас ей казалось, что она действовала не столько и не только для себя, но и для своих девочек. По крайней мере, никто не станет говорить ее дочерям, что их отец связался с какой-нибудь дурной женщиной. Она подошла к мужу и привычным движением отряхнула с воротника его халата пепел. Кирилл Степанович поймал ее руку, поцеловал ее и улыбнулся.

— Что? — спросил он.

— Так, ничего, — отозвалась жена. — Лиза искала платье, чтобы играть в сцене из Гоголя, и нашла подвенечное платье моей матери.

Но думала она вовсе не о Лизе, а о том, что ничего на самом деле не кончилось и что она по-прежнему любит своего мужа. Достаточно было Кириллу Степановичу взять ее руку и улыбнуться, и она словно перенеслась в те дни своей юности, когда…

— Оленька вообразила бог весть что, — машинально закончила Наталья Андреевна.

А впрочем, к чему оглядываться назад? Юность давно уже сменилась зрелостью, время идет, они с Кириллом тихо стареют, девочки выйдут замуж, пойдут внуки, а потом…

Самое главное — что она хотела состариться только со своим мужем. Только с ним одним.

— Какой роман ты мне посоветуешь? — спросила Наталья Андреевна. — Хочется что-нибудь почитать перед сном.

Кирилл Степанович оживился. Он считал себя знатоком словесности и с удовольствием раздавал советы по поводу того, что в современной литературе стоит читать, а что не стоит.

На сей раз он произнес длинную речь, которую жена внимательно выслушала, и закончил ее словами:

— Конечно, сейчас литература уже не та. Даже граф Толстой стал менее интересен, а вот раньше… какие были имена! Пушкин, Гоголь…

Но Наталью Андреевну не тянуло сейчас ни к Пушкину, ни к графу Толстому, и она остановила свой выбор на старом проверенном Александре Дюма.

В семье Левашовых было принято завтракать всем вместе, и когда утром Лиза не спустилась из своей спальни, мать послала Соню разбудить дочь. Через минуту весь дом услышал пронзительный крик горничной.

Когда Наталья Андреевна, Оленька и несколько слуг вбежали в спальню Лизы, они увидели, что постель не смята. Сама девушка лежала на полу в подвенечном платье своей бабушки. Вызванный к Левашовым доктор констатировал, что Лиза была мертва уже несколько часов.

Глава 7 Знакомство

Сергей Васильевич пил кофе. Собственно говоря, жидкость, которую он смаковал маленькими глоточками, следовало бы назвать как-нибудь иначе, но так как язык человеческий несовершенен, придется за неимением лучшего все-таки остановиться на слове «кофе».

Сей удивительный со многих точек зрения напиток Ломов варил себе собственноручно, используя какой-то известный только ему одному рецепт. Кофе, который получался у Сергея Васильевича, был черен, как черный кот, своей густотой напоминал расплавленный асфальт и источал такой мощный аромат, что у человека неподготовленного могла закружиться голова. Кроме того, напиток, секрет приготовления которого Ломов хранил в строжайшей тайне, обладал свойством прочищать мозги после любой попойки и отгонять сон, даже если вы до того не спали пять суток.

Итак, Ломов пил кофе и размышлял — о задании, на которое начальство отправляло его вместе с баронессой Корф, и о том, чем оно может обернуться. Сергей Васильевич ничего не имел против Амалии, но не мог отделаться от мысли, что по условиям предстоящей миссии она вряд ли сможет чем-то ему помочь. Когда Ломов указал своему начальнику генералу Багратионову, что Амалия совершенно не подходит для того, чтобы участвовать в деле, он получил ответ, что остальные агенты заняты и потому Сергею Васильевичу стоит быть благодарным за то, что ему вообще выделили кого-то на подмогу.

— Кроме того, — добавил генерал, — вы отправляетесь не завтра и даже не послезавтра, так что у вас будет время, чтобы хорошенько подготовить госпожу баронессу. Уверен, вы сумеете сделать так, чтобы она не стала для вас обузой.

Сергею Васильевичу очень хотелось сказать что-нибудь заковыристое, но усилием воли он сдержался. За всю свою долгую и непростую жизнь ему практически не приходилось выступать в роли обучающего, но дело есть дело, и, поразмыслив, Ломов решил все-таки попробовать передать Амалии некоторые навыки, которые, как он полагал, ей пригодятся.

Поскольку баронесса владела огнестрельным оружием («удовлетворительно, но сойдет»), Сергей Васильевич сосредоточился на холодном оружии, а также на азах борьбы. Он учил Амалию фехтовать, метать кинжал в цель и кидать противника через себя. Баронесса Корф честно пыталась научиться, но Ломов видел, что, несмотря на все ее старания, у нее мало что получалось. И перед ним с удвоенной силой замаячила перспектива провала, а в той части света, куда их отправляли, перспектива такая почти неминуемо означала смерть.

Было бы ошибкой счесть, что Сергей Васильевич не думал о смерти. Скажем так: он не забывал о ней, как не забывают о неприятном кредиторе, от которого вы скрываетесь, но который однажды все равно объявится на вашем пороге и потребует сполна все, что вы ему должны. Однако Ломов поймал себя на мысли, что с недавних пор стал думать о смерти чаще, чем раньше, и ему это не нравилось.

Поглядев на часы, он обнаружил, что уже без четверти полдень, а в полдень должна была приехать баронесса. Допив кофе, Ломов отправился переодеваться, и ровно за пять минут до назначенного времени раздался стук во входную дверь. Но это оказалась вовсе не баронесса Корф.

— Ужасное происшествие! — выпалила Евдокия Петровна, войдя в гостиную более стремительным шагом, чем обычно. — Ты уже слышал? Лиза Левашова умерла…

Сергею Васильевичу потребовалось время, чтобы вспомнить, кто такая Лиза Левашова, — но, хоть убей, он не мог взять в толк, почему ему следовало интересоваться ее судьбой.

А Евдокия Петровна, не откладывая дело в долгий ящик, увлеченно поведала ему, как она отправилась за покупками и увидела Елену Ивановну, от которой и узнала обо всем случившемся.

— И ведь самое главное: ее нашли на полу в подвенечном платье! — Евдокия Петровна понизила голос до драматического шепота.

— Почему в платье, она же вроде не собиралась замуж, насколько я помню, — буркнул Ломов.

— Да, но она готовилась играть в любительском спектакле! Ты помнишь сон, который видели ее сестра и молодой Истрин? Помнишь, чем он кончился? Они оба увидели мертвую женщину в подвенечном платье!

Учуяв, что запахло мистикой, Сергей Васильевич скривился так, словно ему сунули под нос тухлую рыбу. Во входную дверь меж тем снова постучали, и денщик метнулся открывать.

— Я думаю, — добавила тетушка, — тебе стоит поехать к Левашовым и выразить свои соболезнования.

Ломов крякнул и вытаращил глаза.

— Зачем? Что это изменит? Родители потеряли ребенка, они безутешны. Я видел их только раз у Базиля… На кой черт им мои соболезнования?

— Видишь ли, — сказала тетушка с виноватым видом, — мне будет неловко ехать к ним одной…

Сергей Васильевич был готов взорваться. Он уже открыл рот, чтобы самым недвусмысленным образом дать понять, что ему нет дела до Левашовых и их горестей и вообще до всех гостей Базиля со всеми их проблемами, реальными или надуманными, когда в гостиной появилось новое лицо. Евдокия Петровна повернулась и с некоторым удивлением посмотрела на вновь прибывшую.

— Кажется, вы не представлены друг другу, — буркнул Ломов, одновременно посылая Амалии умоляющий взгляд. — Моя тетушка Евдокия Петровна Заболоцкая. Баронесса Амалия Корф.

Баронесса светски улыбнулась и объявила, что сожалеет о том, что прервала, по-видимому, интересную беседу.

— О да, чрезвычайно интересную, — процедил Ломов сквозь зубы. — Два человека увидели один и тот же сон, а потом третий человек умер. Черт знает что такое!

— Сережа, — вмешалась шокированная тетушка, — госпожа баронесса может подумать о тебе бог весть что! Стыдись!

Не в силах выразить обуревающие его чувства, Ломов сделал круг по комнате, злобно шевеля усами и запустив пятерню в волосы. Денщик уже успел скрыться, предвидя бурю, грозящую масштабами стихийного бедствия.

— Что это за история со снами? — спросила Амалия, поворачиваясь к Евдокии Петровне.

Тетушка оживилась и принялась описывать вечер у Базиля, на котором Оленька Левашова рассказала свой сон, причем выяснилось, что точно такой же сон видел сын хозяев. В конце сновидения появлялась мертвая женщина в подвенечном платье, и сегодня утром…

— Амалия Константиновна — женщина практическая, — не удержался Ломов, — она не верит в такие глупости.

— Почему же — верю, — уронила Амалия, и тон ее Сергею Васильевичу инстинктивно не понравился. — Скажите, ваш слуга не находил мою перчатку? Я нигде не могу ее отыскать.

— Полагаю, лучше всего будет справиться у него, — буркнул Ломов, протягивая руку к звонку.

— Наверное, он не услышит, — спокойно промолвила Амалия. — Вы упоминали, что звонок сломан.

Досадуя на себя за то, что не догадался сразу, куда дует ветер, хозяин дома пригласил Амалию следовать за собой, и они вышли из гостиной.

— Сергей Васильевич, — начала Амалия, когда стало ясно, что тетушка не может их слышать, — что все это значит?

Ломов шумно вздохнул и развел руками, словно призывая мироздание в свидетели, что он тут ни при чем.

— Сначала вас насторожил сон, который приснился двум людям сразу, — продолжала Амалия, — а теперь умер человек, и его смерть как будто связана с тем сном. — Баронесса Корф нахмурилась, напряженно размышляя о чем-то. — Знаете что, Сергей Васильевич, опишите-ка мне всех, кто был тогда в доме вашего знакомого. Когда мы с вами разговаривали в прошлый раз, вы упоминали некоторых из присутствовавших, но далеко не всех.

— Зачем вам это? — пробурчал Ломов.

— Я любопытна, — коротко ответила его собеседница. — Кроме того, я как-то видела Кирилла Левашова на благотворительном вечере. И у него были милые дочери.

— Ну, если вас интересует мое мнение… — Сергей Васильевич дернул шеей. — На вечере у Базиля присутствовали 17 человек, включая меня и тетушку. Как я понимаю, вам интересны остальные 15?

Амалия кивнула.

— Тогда приступим. Истрины — 4 человека. Базиль — прохвост и бабник, но вообще почтенная и уважаемая личность. Сын от первого брака Арсений — поручик и поклонник поэзии, о нем я вам уже говорил. Варвара Дмитриевна — вторая жена Базиля, костлявая и кислая. Пасынка терпеть не может. Имеет дочь Машеньку. — Ломов перевел дух. — Далее Левашовы — 4 человека. Кирилл Степанович — глава семейства, надежно посажен на цепь. Наталья Андреевна — его супруга, женщина, которая умеет добиваться своего. Лиза и Оленька — две дочери… С ними явился некто Ларион Маслов, студент, нечто вроде семейного приживалы. Кхм! — Ломов прочистил горло. — Теперь Устряловы — два человека. Елена Ивановна — знатная говорунья, душа общества. Порфирий Филиппович — ее муж, греется в ее лучах. Также присутствовало семейство Шаниных — родители и старшие сыновья. Павел Иванович — не советую играть с ним в карты, а так вполне пристойный господин. Александра Евгеньевна — супруга, почтенная клуша. Дети — Владимир и Николай, близнецы, студенты. Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство?

— Старшее поколение вы охарактеризовали исчерпывающе, — улыбнулась Амалия, — но вот младшее…

— Что о них можно сказать? — с раздражением промолвил Ломов, поведя своими широкими плечами. — Молодняк!

Сергей Васильевич был не настолько самоуверен, чтобы забыть, каким был в молодости он сам, но сейчас он предпочитал иметь дело с людьми взрослыми и состоявшимися, которым не надо делать скидок на возраст или разжевывать элементарные вещи.

— Кажется, мы тут заговорились, — сказал он. — Пора возвращаться к тетушке. Она, должно быть, недоумевает, отчего нас так долго нет.

— Да, в самом деле, — рассеянно отозвалась Амалия, думая о чем-то своем. — Поезжайте с ней к Левашовым. Ей будет легче, если вы будете рядом.

Тут, надо признаться, Ломов рассердился.

— Сударыня, — проскрежетал он, — смею вам напомнить, что наш долг…

— Нет, — твердо промолвила Амалия, — о долгах поговорим потом. Мне нужен ваш зоркий глаз и превосходный здравый смысл. Присмотритесь к людям в доме, послушайте, о чем они будут говорить. И пожалуйста, отнеситесь к этому всерьез, а не как к моей прихоти. Хорошо?

— Вы могли бы сами туда поехать и разузнать все, что вас интересует, — не удержался Ломов.

— Я так и сделаю, — кивнула Амалия. — Но вы отправитесь туда отдельно от меня. Позже мы сравним наши впечатления.

Сергей Васильевич нахмурился. Ему было что возразить своей собеседнице, но он неожиданно поймал себя на мысли, что совершенно не хочет с ней препираться. Нет слов, баронесса Корф умела приказывать.

— У вас есть какие-то соображения? — спросил Ломов напрямик.

— Слишком много совпадений, — медленно проговорила Амалия, глядя ему в глаза. — Два разных человека в одно и то же время видят один и тот же сон, а потом девушка умирает именно так, как было показано во сне. Что-то тут нечисто.

— Но вы же говорили, что Арсений Истрин видел другой сон, просто вообразил, что… — начал ее собеседник.

— Я не знаю, что там видел господин Истрин, — отрезала Амалия таким тоном, что у Ломова, хоть он был вовсе не робкого десятка, по коже побежали мурашки. — Я знаю, что происходит нечто странное, и хорошо бы в нем разобраться. Вот, собственно, все, что я пока могу сказать.

Глава 8 Визит

Оленька больше не плакала. Она находилась в том зыбком, подавленном состоянии, которое вызывает неожиданно обрушившееся горе после того, как кончаются слезы, силы и слова. Доктор сказал, что Лиза умерла, мама рыдала, и на нее было страшно смотреть, отец словно окаменел… Но Оленька не находила в себе сил думать о смерти. Воображение переносило ее в те недавние — и, как выяснилось теперь, счастливые — дни, когда Лиза была рядом, когда тень того кошмарного сна еще не нависала над ними, когда они…

Отношения сестер не всегда были ровными, и младшей случалось бунтовать против старшей; но теперь Оленька понимала, что все их ссоры были вызваны, по сути, пустяками, и глубоко сожалела о каждой из них. Ее мучило, что она больше ничего не сможет объяснить Лизе, что сестра уже ее не услышит и что все кончено — кончено навсегда. Лиза ушла точь-в-точь как во сне, который…

Но Оленька не хотела сейчас вспоминать о сне. В дверь постоянно звонили, приходили люди с выражениями соболезнования, знакомые и не очень знакомые. Появилась и Машенька с родителями. Базиль и его жена, пообщавшись со старшими Левашовыми, удалились, а Машенька попросила позволения остаться с Оленькой, чтобы поддержать ее в тяжелую минуту, и, разумеется, получила согласие.

— Я не понимаю, как это могло случиться, — повторила Машенька не то в третий, не то в четвертый раз.

Оленька затравленно поглядела на подругу. Они находились в малой гостиной на втором этаже, где на комоде все еще стояли фотографии старшей сестры в красивых рамках. Вот Лиза-подросток с большим бантом на голове, Лиза в платье со шлейфом, снятая после поездки в театр, маленькая Лиза с кошкой на коленях, а еще…

— Вот еще что, — сказала Машенька, — брат приедет, но позже. Он… — Она замялась, но все же договорила: — он сегодня повздорил с моей матерью.

Но вместо Арсения прибыл встревоженный Ларион, а за ним в малой гостиной появились близнецы. Студент, по обыкновению, сыпал словами и бурно жестикулировал.

— Весь город говорит о том, что у вас случилось… ой, прошу прощения, Ольга Кирилловна, если я вас задел… Такое горе, такое горе! Доктор хотя бы определил, отчего она умерла?

На глаза у Оленьки навернулись слезы, хотя она была уверена, что их уже не осталось.

— От остановки се… сердца, — пролепетала она, заикаясь. — Так он сказал…

Близнецы молча переглянулись. Они считали вердикт доктора до крайности нелепым, потому что в нем ничего не говорилось о причине этой самой остановки, но было бы слишком жестоко в присутствии Оленьки пускаться в рассуждения по данному поводу. Тем не менее Володя негромко заметил:

— По правде говоря, я не припомню, чтобы она жаловалась на здоровье…

Машенька нахмурилась.

— Кажется, у нее случались головные боли, — сказала она.

— По-моему, у любого человека хоть раз в жизни болела голова, — заметил Коля. — Но…

Он не договорил, но все и так поняли, что он имеет в виду. Головная боль вовсе не значит, что человек должен от нее умереть.

— Однажды Лиза при нас упала в обморок, — сказала Машенька. — Помнишь, Оля?

— Не однажды, — мрачно отозвалась Оленька. — У нее бывали обмороки, и не раз. — Она поколебалась, но потом все же добавила: — Мама считала, что Лиза слишком затягивается в корсет, а это вредно для здоровья.

— Ну не настолько же, я думаю… — начал Володя.

— А доктор ничего не говорил о вскрытии? — наивно спросил Ларион.

В комнате повисло напряженное молчание.

— Ларион, прекрати, — сухо сказал Коля. — Я, конечно, понимаю, научный подход и все такое, но…

— Надо иметь уважение к мертвым, — закончил Володя.

— Разумеется, но только вскрытие способно определить истинную причину смерти, — пробормотал Ларион. Он понимал, что затронул тему, которая неприятна окружающим, но соблазн покрасоваться, сказав что-нибудь умное, оказался слишком велик. — Не могла же Елизавета Кирилловна умереть от того, что ее сестре приснился сон!

Оленька рухнула на диван, спрятала лицо в подушку и зарыдала.

— Ларион, выйди вон! — рявкнул Володя. Учитывая напряжение, в котором они все находились, он даже не дал себе труд быть вежливым.

— Я попрошу вас… — начал уязвленный молодой человек.

— Ларион, — вмешалась Машенька, — подумайте, прошу вас, каково теперь Оле… Уйдите, пожалуйста.

И Лариону пришлось ретироваться, причем в дверях он едва не столкнулся с Арсением Истриным, который только что приехал и успел выразить свои соболезнования Кириллу Степановичу и Наталье Андреевне.

Завидев Арсения, Оленька почти сразу же перестала плакать, а молодой офицер, немного нервничая, сказал, как он сожалеет о случившемся, и добавил, что он бы все отдал, лишь бы Елизавета Кирилловна была жива. По правде говоря, Арсений нервничал из-за присутствия близнецов, чьи колкости не забыл и не простил. Ему было бы гораздо легче, если бы в малой гостиной были только он, его сестра и Оленька.

Что касается Лариона, то, пройдя несколько десятков шагов, он остановился возле окна и задумался, что ему делать дальше. Уходить ему не хотелось. Он горел желанием помочь Левашовым, не важно как, и просто взять свою фуражку и удалиться представлялось ему настоящим предательством. Из большой гостиной, где находились безутешные родители, доносились приглушенные голоса, потом Наталья Андреевна заплакала, и женский голос стал ее утешать. Ларион вспомнил, где слышал его раньше — по всему выходило, что старая дама, которую он видел мельком на вечере у Базиля, тоже приехала выразить свои соболезнования. Мужской голос, глухо: бу-бу-бу. А это, должно быть, ее племянник, скучный отставной военный. Тут Ларион бросил взгляд за окно, возле которого стоял, и все, что хоть отдаленно напоминало мысли, разом вылетело у него из головы. В даме, выходившей из нарядного экипажа, он признал незнакомку, которую раньше видел возле Аничкова дворца и которая произвела на него неизгладимое впечатление.

Ларион сначала застыл на манер соляного столпа, потом сорвался с места, сделал движение в сторону большой гостиной, но в конце концов поспешил в другую сторону, к лестнице. На ступенях он оступился и покатился кубарем, но, поднявшись на ноги, убедился, что не разбил очки и ничего себе не повредил.

Отряхнув одежду, он неожиданно понял, что стоит внизу лестницы не один, потому что таинственная незнакомка, занимавшая его мысли, только что появилась из парадного в сопровождении одного из лакеев Левашовых. Она с удивлением поглядела на студента, который замер на месте, чувствуя себя нелепейшим образом. Вспомнив о приличиях, Ларион неловко поклонился, незнакомка в ответ наклонила голову и стала подниматься по ступеням.

Не осмелившись последовать за ней, Ларион двинулся куда глаза глядят и через несколько шагов столкнулся с Соней.

— Скажи, кто это сейчас приехал? — выпалил Ларион.

— Баронесса Амалия Корф, — ответила горничная.

— Я раньше ее здесь не видел, — признался молодой человек. — Она часто бывает в доме?

— Сегодня первый раз, — ответила Соня, скользнув взглядом по его взволнованному лицу. — А что?

— Ничего, — бодро ответил Ларион. — Абсолютно ничего!

Меж тем в гостиной Ломов тихо наслаждался, наблюдая, как тонко ведет себя Амалия, приехавшая выразить Левашовым свои соболезнования. Она не сказала ничего особенно умного или выдающегося, но все ее замечания были к месту, и она говорила о горе родителей, не растравляя его. Баронесса выразилась в том духе, что никто не может оградить себя от потерь, что смерть, к сожалению, неизбежна и что даже император Александр Второй некогда потерял своего первенца [9], хотя к услугам царской фамилии были лучшие врачи. По правде говоря, Сергей Васильевич не понимал, каким образом напоминание о чужих бедах может смягчить собственное горе, но он видел, что Наталья Андреевна перестала плакать, а Кирилл Степанович был явно польщен тем, что сама баронесса Корф нанесла ему визит, а не ограничилась сочувственной отпиской. И когда Амалия выразила желание поговорить с Оленькой, хозяин дома вызвал горничную, чтобы она проводила гостью к дочери.

— Оле пришлось очень тяжело, — сказала Наталья Андреевна. — Вы знаете, ей недавно приснился странный сон, ей и еще одному человеку… И этот сон оказался вещим, хотя никто из нас поначалу не принял его всерьез.

— Боюсь, я ничего не понимаю в снах, — ответила Амалия спокойно. — Кажется, ими занимается профессор Ортенберг, если я правильно помню.

Она обменялась с хозяевами еще несколькими фразами и удалилась в сопровождении Сони. «Интересно, куда она клонит? — подумал заинтригованный Ломов. — Дорого бы я дал, чтобы услышать, о чем она будет говорить с той пухлой девицей…»

По пути к малой гостиной Амалию и ее провожатую нагнал Ларион, который произнес множество слов, из которых сам понял едва ли половину. Амалия окинула молодого человека внимательным взглядом. Не красавец, но и не урод; скорее беден, чем богат; излишне суетлив и оттого производит невыгодное впечатление. Еще Амалия заметила, что под стеклами очков блестят прекрасные голубые глаза. Любую другую женщину они навели бы на определенные мысли, а баронесса Корф почему-то вспомнила брошенных котят, у которых радужка нередко бывает именно такого цвета.

— Прошу прощения, — проговорила она, стараясь говорить как можно мягче, — а кем вы приходитесь хозяевам дома?

Словоохотливый Ларион не то чтобы увял, но как-то стушевался и объяснил, что его отец учился с Кириллом Левашовым в университете на одном курсе и студентами молодые люди дружили. Потом родители Лариона умерли, и он остался на попечении старой глухой бабушки, которая не могла позаботиться о нем должным образом, так что в память о дружбе с его отцом Левашов забрал его к себе.

Амалия была слишком умна, чтобы не заметить провала во времени между дружбой студентов и смертью родителей собеседника, но решила оставить расспросы на потом, тем более что сейчас ей предстояло более важное дело.

Когда она вошла в малую гостиную, она почти физически ощутила, как на нее уставились пять пар глаз. Амалия сразу же узнала Оленьку, на которой сейчас было черное платье, но остальные присутствующие оказались баронессе Корф незнакомы. Впрочем, описание Ломова помогло ей сориентироваться, и она решила, что молодой человек с военной выправкой — Арсений Истрин, близнецы — Володя и Коля Шанины, а вторая девушка — подруга Оленьки, возможно, Машенька. Тут вмешался Ларион и представил гостье тех, кто находился в комнате, причем ухитрился перепутать близнецов, чем вызвал их недовольство.

У Амалии не было никакого определенного плана, и она решила просто вести себя естественно и ждать, когда можно будет задать интересующие ее вопросы. Она села на софу рядом с Оленькой и заговорила — сочувственно, рассудительно и без всякой аффектации. Она напомнила о благотворительном вечере, где присутствовали Лиза, Оленька и их родители. На Лизе было платье, расшитое бахромой, и она так очаровательно танцевала… Оленька кивнула, всхлипнула, не удержавшись, и полезла за платком.

— Она очень любила танцевать, — сказала Оленька. — И коньки, и театр, и любительские представления… Она готовилась играть в «Женитьбе», до того как… она…

У нее не хватило сил закончить фразу.

— Уверена, она бы сыграла очень хорошо, — сказала Амалия.

— Да, но… — пробормотала Оленька, комкая платок. — Иногда я думаю… что, если бы она не стала искать платье для представления?

И она рассказала Амалии, каким образом Лиза отыскала платье, в котором ее позже нашли.

— Когда я поняла, что оно подвенечное, я ужасно испугалась… Я сразу же пошла к ней, но она не захотела меня слушать. Я сказала маме, она поговорила с Лизой, и Лиза пообещала ей, что не станет надевать платье. Но ее нашли именно в нем! — Оленька поглядела на Амалию с ужасом. — Я… я ничего не понимаю, госпожа баронесса, совсем ничего…

— Ваша сестра когда-нибудь жаловалась на здоровье?

— Нет, то есть… конечно, были какие-то жалобы, например, когда у нее болела голова… Но ничего серьезного я не помню. Все случилось так неожиданно… даже доктор не понял, в чем дело, почему… Ларион говорил о вскрытии, но, конечно, папа с мамой никогда не согласятся… — Оленька прикрыла глаза рукой. — Простите, у меня мысли путаются…

— Вы думаете, что ваш сон мог ее убить? — спросила Амалия.

Оленька опустила руку и открыла рот.

— Но… но…

— Сударыня, — не утерпел Володя, — со всем уважением к вам я все же должен заметить, что сны не убивают…

— Совершенно верно, — согласилась с ним баронесса Корф. — Кроме того, — добавила она, обращаясь к Оленьке, — если я правильно поняла, вы ведь были не единственной, кто видел тот самый сон.

И она повернулась к Арсению, ожидая, что он скажет. На вечере у Базиля, познакомившись с его сыном, Ломов сразу же угадал, что видит перед собой человека, раздираемого противоречиями; Амалия тоже обратила на них внимание, но с иной точки зрения. Она отметила, что глаза у поручика умные, и вообще для обыкновенного офицера он выглядит слишком интеллигентно. В его внешности просматривалось нечто тевтонское, унаследованное от немецких предков — тяжеловатая нижняя челюсть, широкое лицо, — что сообщало его облику определенную оригинальность. И хотя Арсения все же нельзя было назвать красивым или каким-то особенно интересным, Амалия не сомневалась, что есть девушки, которые на него заглядываются, — даже если он предпочитает их обществу чтение книг.

— Полагаю, — с некоторым раздражением промолвил молодой человек, дернув шеей, — что наш сон в ближайшее время станет излюбленной темой для пересудов…

— Даже не сомневайтесь, милостивый государь, — заметила Амалия.

Она говорила чрезвычайно учтиво, но в то же время с тончайшей иронией — которая, впрочем, навела Лариона на мысль, уж не заигрывает ли баронесса Корф с поручиком. Однако что-то в лице Амалии заставило его тотчас же отказаться от своего предположения.

Все еще хмурясь, Арсений в очередной раз поведал в подробностях свой сон. Туман — калитка с монстром — усадьба — и в конце…

— Что это была за усадьба? — прервала его Амалия. — Я имею в виду, может быть, она походила на какую-то усадьбу, которую вы видели в жизни?

Поручик поглядел на нее с удивлением и задумался. Амалия обернулась к Оленьке.

— А вы? Ведь это был и ваш сон тоже. Вы узнали усадьбу, Ольга Кирилловна?

Оленька покраснела, пролепетала несколько бессвязных слов и умолкла.

— Простите, госпожа баронесса, — вмешалась Машенька, — но какое это имеет значение?

— Если считать, что ничто на свете не имеет значения, то никакого, — в высшей степени загадочно ответила Амалия. — Просто мне показалось странным, что все обратили внимание на ту часть сна, которая сбылась, и никто не задумался над тем, что может значить все остальное.

— И что же оно может значить, сударыня? — спросил Коля.

— Все, что угодно, — с убийственной серьезностью ответила Амалия. — В том-то и проблема. По правде говоря, — продолжала она, — вскоре я должна присутствовать на вечере, куда приглашен и профессор Ортенберг.

— А-а! — вырвалось у Володи. — Специалист по сновидениям… европейская знаменитость!

— Да, это он, — подтвердила Амалия и обернулась к Арсению. — Не сомневаюсь, что ваш случай его весьма и весьма заинтересует, а значит, разговора о нем не избежать. К сожалению, у профессора есть привычка скрещивать мистику с наукой, я говорю «к сожалению», потому что сама я… как бы это выразиться…

— Вы не верите в сны, госпожа баронесса, — сказала Машенька с недоверчивой улыбкой.

— Вот именно, — кивнула Амалия, пристально глядя на нее. — Я, Мария Васильевна, предпочитаю стоять на земле.

— А Ларион считает, что рационально можно объяснить многое, но не все, — наябедничал Коля, усмехаясь. — Верно, Ларион?

Студент вспыхнул, но, видя, что отпираться бесполезно, заговорил о том, что современная наука имеет свои пределы, которые, впрочем, человеческий разум беспрестанно расширяет. Поэтому он считает, что если что-то нельзя объяснить сегодня, то это не значит, что данный факт нельзя объяснить в принципе, потому что, возможно, объяснение подоспеет завтра, или, к примеру, через двадцать лет, или…

— Или через сто, — вставил Володя, мило улыбаясь.

— Или никогда, — добавил Коля.

— Боюсь, что «никогда» меня не устроит, — сказала Амалия, поднимаясь с места. — Раз ваш сон не имеет рационального объяснения, похоже, что профессор победит. — Она усмехнулась. — Вы не проводите меня, Ларион Алексеевич? Я первый раз в этом доме и боюсь заблудиться с непривычки.

Пять пар глаз в молчании следили за баронессой Корф, пока за ней и ее спутником не закрылась дверь.

Глава 9 Выстрел

— Очень странная особа, — сказала Машенька, воинственно тряхнув кудрявой головкой. — Признаться, я так и не поняла, что ей от тебя было нужно, — добавила девушка, обращаясь к Оленьке.

— Баронесса Корф — светская дама, — заметил Володя таким тоном, словно излагал доказательство сложнейшей теоремы.

— Возможно, для некоторых светских дам переживания других людей являются просто развлечением, — добавил его брат.

— Я так не думаю, — не удержался Арсений. Он прикусил язык, но было уже поздно.

— Ну разумеется, вы так не думаете, — сказал Володя.

— Вероятно, в Феодосии знатные дамы редко наносят вам визиты, — подхватил Коля, улыбаясь во весь рот.

Арсений побледнел от гнева, но пока он искал слова для ответа, который поставил бы наглеца на место, его опередила Машенька.

— Господа, прошу вас, — сказала она, посылая близнецам предостерегающий взгляд. — Наша подруга умерла, мы все переживаем… Не стоит усугублять положение.

Неожиданно Оленька уронила голову на руки и горько заплакала. Встревоженная подруга бросилась ее утешать.

— Оля… ну Оля, ну ты что? Господа, позовите горничную, Оле дурно…

— Не надо никого звать, — ответила Оленька, вытирая слезы. Она раскраснелась и выглядела по-детски беспомощно. — Она так говорила, словно подозревала меня в чем-то…

— Кто, баронесса Корф? Оля! В чем она может тебя подозревать?

— И какое она вообще имеет право? — подал голос Володя. — Не плачьте, Ольга Кирилловна. Ну право слово, не стоит!

— Не расстраивайтесь, Ольга Кирилловна, — сказал Арсений. — Никому в голову не придет подозревать вас в чем-то. Все знали, как вы были привязаны к Лизе.

— Нет, — Оленька удрученно покачала головой. — Я была плохой сестрой. Надо было отобрать у нее платье до того, как все это случилось…

Пока в малой гостиной друзья пытались успокоить Оленьку и наперебой уверяли ее, что ей не о чем беспокоиться, Амалия в сопровождении Лариона дошла до парадной лестницы и неожиданно остановилась.

— Могу я попросить вас об одной услуге, Ларион Алексеевич? — спросила Амалия. — С условием, что все останется между нами, — добавила она.

Студент немного озадачился, но объявил, что он будет рад оказать госпоже баронессе любую услугу, которая в его силах.

— Я бы хотела взглянуть на комнату, в которой ее нашли, — сказала Амалия.

— Ее? — переспросил Ларион, с изумлением глядя на собеседницу.

— Да, Лизу. Вы можете мне помочь?

По правде говоря, Ларион почувствовал острое разочарование. Красивая светская дама, которая произвела на него такое впечатление на Невском, на поверку оказалась обыкновенной сплетницей, да еще самого худшего разряда — из тех, что норовят всюду пролезть и всюду сунуть свой нос. Но Ларион дал баронессе слово, а собственные обещания были для него святы.

— Я провожу вас туда, — буркнул он, хотя даже по его лицу было видно, что он оскорблен до глубины души. — Ее спальня здесь, неподалеку.

…Ему не хотелось входить в комнату, и он остался переминаться с ноги на ногу на пороге; к тому же Ларион ухитрился запамятовать, что Лиза по-прежнему находилась здесь. Тело лежало на кровати, укрытое до подбородка простыней, большое зеркало, в которое Лиза частенько любовалась на себя при жизни, было занавешено. Амалия подошла и всмотрелась в лицо умершей. Лариону было не по себе, и он отвел глаза, а когда снова поглядел на баронессу, то оторопел. Она отвернула простыню и внимательно изучала шею и руки Лизы.

— Сударыня…

— Вы мне обещали, — негромко напомнила Амалия, возвращая простыню на место. — Кстати, почему вы заговорили о вскрытии? Никаких следов борьбы я не вижу.

Ларион вытаращил глаза.

— Но… сударыня… Я хочу сказать, в случае неожиданной смерти… с точки зрения науки…

— Вы учитесь на медицинском факультете?

— Нет, на юридическом. Но у меня есть знакомые медики.

— Где именно нашли тело?

— Меня тут не было, когда… Соня сказала, что барышня лежала на ковре напротив зеркала.

— То есть Лиза лежала на полу, точь-в-точь как в том сне… Скажите, вечером она ужинала вместе с семьей? — спросила Амалия без всякой видимой связи с предыдущим.

— Наверное, — пробормотал Ларион, чувствуя все возрастающее удивление. — Я хочу сказать… я сейчас живу отдельно, но обычно… Да, все ужинали вместе.

Амалия подошла к двери и тщательно осмотрела ее.

— Не знаете случаем, дверь была заперта до того, как обнаружили тело?

— Нет. Лиза никогда не запиралась. Зачем? Она же у себя дома… Никто бы все равно не вошел к ней без разрешения.

— Ясно, — уронила Амалия и отошла к окнам, занавешенным тяжелыми портьерами. Отведя портьеры в сторону, она осмотрела все запоры. — Скажите мне вот что, Ларион Алексеевич: у Лизы не было привычки открывать на ночь окно? Вчера было довольно тепло…

Ларион признался, что ему ничего не известно о том, были ли окна открыты или закрыты, но он может спросить у слуг.

— Очень хорошо, — сказала Амалия. — И заодно узнайте у них, что Лиза ела и пила во время ужина и после него.

— Я все-таки не понимаю, — решился Ларион. — Сударыня, почему…

— Полно вам, Ларион Алексеевич, — покачала головой Амалия. — Вы уже и так все поняли. Скажите мне вот что: у Лизы были враги?

— Враги? Да нет, конечно!

— Тогда следующий вопрос: у нее были свои деньги?

— Еще нет, то есть, — поправился Ларион, — бабушка по материнской линии завещала ей довольно приличную сумму. Лиза получила бы эти деньги в 21 год.

— А когда ей бы исполнился 21?

Ларион произвел в уме нехитрые подсчеты.

— Через 10 месяцев.

— А почему бабушка завещала все ей, а не Оленьке, например?

— Ей нравилась Лиза. И бабушку тоже так звали.

— Постойте-ка, — медленно проговорила Амалия. — Подвенечное платье, в котором нашли Лизу…

Ларион утвердительно кивнул.

— Да, платье принадлежало той самой бабушке.

— А где оно? — спросила Амалия. От нее не укрылось, что Ларион поежился.

— Я не знаю. Кажется, его сняли, когда пытались привести ее в чувство. Близкие… они не могли поверить, что Лиза умерла, им казалось, что с ней случился обморок…

Амалия осмотрела комнату и наконец нашла злополучное платье на стуле за ширмами в углу. Очевидно, платье снимали в спешке — швы кое-где разошлись, пожелтевшее кружево местами было отодрано.

— Оно было ей великовато, — сказала Амалия вслух. — Но в свое время оно, должно быть, смотрелось великолепно.

— Может быть, уйдем отсюда? — не выдержал Ларион. Окружающая обстановка действовала на него угнетающе, и он был уже не рад, что согласился привести сюда загадочную баронессу Корф.

Амалия не стала возражать, и они вышли из спальни.

— Интересно, кому теперь отойдут деньги, которые должна была получить Елизавета Кирилловна, — заметила баронесса, когда они спускались по лестнице.

— Сударыня, я не знаю, что вы пытаетесь доказать, — сдавленно проговорил Ларион, — но вы неправы, ей-богу, неправы! Это очень хорошая семья…

— Девушка, не имевшая проблем со здоровьем, ни с того ни с сего умирает, — напомнила Амалия. — Это наводит на определенные мысли, знаете ли.

— Может быть, я бы согласился с вами, — устало выдохнул Ларион. — Но я расскажу вам кое-что. Однажды мы сидели всей компанией в трактире… мы — я имею в виду студенты. И мой товарищ, Андрей Бороздин, который за минуту до того шутил и смеялся как ни в чем не бывало… он вдруг схватился за грудь, прошептал «О боже…» и упал со стула. Когда его подняли, он был уже мертв. Раньше, госпожа баронесса, он казался совершенно здоровым, но на вскрытии… У него выявился тяжелый порок сердца. Я просто хочу сказать, — добавил Ларион, волнуясь, — что то, что нам кажется, и то, что есть на самом деле… они могут не совпадать, понимаете?

— По-вашему, у Елизаветы Кирилловны тоже был порок сердца? — спросила Амалия.

Ларион развел руками.

— Я не медик, сударыня. Но я считаю, что такое объяснение… оно ближе к истине, чем…

Он не договорил, и Амалия закончила за него:

— Чем мистическая смерть, которую предвидели сразу два человека. Так?

Ларион кивнул. По правде говоря, его утомила эта беседа, и молодой человек желал, чтобы она поскорее закончилась.

— Знаете, мне тут пришла в голову одна гипотеза, — медленно проговорила Амалия. — Лиза пообещала матери не надевать платье, но передумала — возможно, из духа противоречия. Она надела платье и подошла к зеркалу, чтобы посмотреть, как оно сидит. То, что оно великовато, не беда — ведь любое платье всегда можно перешить. Но когда она увидела себя в зеркале, ее вдруг охватил страх. Она вспомнила сон, о котором рассказывала сестра…

— То есть, — пробормотал Ларион, — вы хотите сказать, что она могла умереть от страха?

— Здоровый человек не умер бы, конечно, — сказала Амалия. — Другое дело, если у Лизы действительно было, как вы предполагаете, больное сердце. Да, тогда, вероятно, она могла испугаться до смерти…

— Значит, ее все-таки убил сон, — пробормотал Ларион, кусая губы. — Боже мой! А я никак не мог понять… не мог объяснить себе… Я ведь знал ее с детства! У меня даже в голове не укладывалось, что все так кончится…

Амалия легонько коснулась его руки.

— Не забывайте, Ларион Алексеевич, вы обещали мне узнать, что Лиза ела и пила накануне. Хорошо?

— Я постараюсь, — ответил Ларион, вмиг забыв всю свою неприязнь к Амалии. — А где…

— Я сама вас найду, — ответила баронесса Корф с ослепительной улыбкой. — Не беспокойтесь.

Она кивнула ему и удалилась, и по ее виду ни один человек не заподозрил бы, что она только что беседовала со случайным знакомым о смертях, снах, несущих гибель, и превратностях судьбы.

…Той ночью Арсений долго не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок, вставал, зажигал свет, пытался читать старый номер «Русского вестника» и книгу об охотничьих породах собак, откладывал книгу, тушил свет и снова ложился. В четвертом часу утра он все же задремал, и ему приснился сон.

Он стоял на Дворцовой площади, но Зимнего дворца на ней не оказалось — он исчез. Арсений повернулся и увидел, что находится уже на берегу Финского залива. Под черным засохшим деревом спиной к Арсению стоял человек, и во сне молодой офицер понял, что с незнакомцем должно произойти что-то ужасное. Человек обернулся, и в следующее мгновение грянул выстрел.

Арсений подскочил на кровати и открыл глаза. Трясущейся рукой он провел по лицу, чувствуя, что кошмар еще рядом, еще пытается дотянуться до него сквозь реальность, затканную белесым петербургским сумраком.

Подумав немного, Арсений выбрался из постели, зажег свет и достал из верхнего ящика стола свой дневник, в который обычно записывал впечатления от прочитанных книг и другие, менее интересные события. Проставив дату, он кратко записал содержание своего сна, закончив его словами:

«Я слышу выстрел, и человек падает. Я узнал его, как только он повернулся. Это был один из близнецов, но кто именно, я понять не успел».

Глава 10 Кофе

— Похоже, мы поменялись местами, — проворчал Ломов, в очередной раз выбивая у своей напарницы шпагу, которая отлетела в сторону и со звоном покатилась по полу. — Теперь вы, сударыня, рассеянны сверх меры и мыслями находитесь вовсе не здесь. — Он раздраженно стукнул концом своей шпаги о пол. — Надеюсь, вы не заставите меня читать вам лекцию о том, как одна-единственная осечка в нашем ремесле может стоить жизни, причем не только вам, но и тем, кто находится рядом. Я…

— Простите, Сергей Васильевич, — кротко промолвила Амалия, подбирая свою шпагу. — Я действительно думала совсем о другом.

Ломов насупился. Покладистость баронессы не понравилась ему, потому что он слишком хорошо знал свою собеседницу и не сомневался, что она так или иначе пытается усыпить его бдительность.

— Кажется, я знаю, что у вас на уме, — вздохнул Ломов. — Странная смерть Елизаветы Левашовой, не так ли? — Амалия приподняла брови, но ничего не сказала. — Сударыня, объясните мне вот что: какое отношение эта девушка, ее семья и вообще вся ситуация имеет к нашей работе?

— Предположим, я ответила «никакого», — колюче отозвалась Амалия. — Но это ведь не может помешать мне интересоваться тем, что случилось, из личных побуждений.

Мысленно Ломов застонал. Он уже давно дал себе зарок не препираться с женщинами, потому что неоднократно имел случай убедиться, что ни к чему хорошему это не приведет; но все же Сергей Васильевич попытался вернуть Амалию с небес на землю.

— Госпожа баронесса, у нас нет времени, чтобы отвлекаться на всякие… — Он едва не сказал «пустяки», но вовремя прикусил язык. Однако Ломов не учел, что Амалия обладала способностью вычислять даже то, что не было сказано.

— Пустяки, не так ли? Ну же, Сергей Васильевич, договаривайте.

Но ее глаза так сверкнули, что собеседник решил, что не имеет смысла играть с огнем.

— Хорошо, — сдался он, — давайте, если вам угодно, говорить о Левашовых. Вы считаете, что девушку убили?

— Не знаю. Возможно.

— Из-за бабушкиного наследства? Кстати, кому оно достанется после смерти Лизы?

— Ее сестре, когда ей исполнится 21. Я навела справки.

— А без этого наследства Ольга Кирилловна была бы нищей?

— Не совсем так, — поморщилась Амалия. — Но, безусловно, она была бы куда менее завидной невестой.

— Хм, — протянул Ломов. — А что, у нее уже имеется жених?

— По-моему, она неравнодушна к Арсению Истрину, — задумчиво сказала Амалия. — Вы знаете его семью, как по-вашему, у него водятся деньги?

— Насколько мне известно, нет. Вот у его сестры они точно будут — ее мать очень богата. — Сергей Васильевич выдержал паузу. — Думаете, Оленька убила Лизу, чтобы заполучить ее деньги, которых хватит, чтобы содержать себя и будущего мужа?

Амалия нахмурилась, и Ломов понял, что его слова задели ее за живое.

— Сергей Васильевич, вы ведь прекрасно понимаете, что любые теории хороши только тогда, когда есть хоть какие-то доказательства. Строго говоря, мы даже не можем быть уверены в том, что произошло преступление. И еще этот сон…

— Да, сон все усложняет, — согласился Ломов. — По вашей просьбе я ездил с тетушкой к Левашовым, прислушивался к разговорам, между делом задал прислуге несколько вопросов — и что? Да ничего. Все были потрясены, но никто даже не думал подозревать Оленьку, более того — мысль о преступлении вообще никому в голову не пришла. Единственное, что мне показалось любопытным, — что у Лизы была привычка не ложиться спать, пока она не дочитает до конца очередной роман. Если чтение чересчур затягивалось, она пила кофе, чтобы отогнать сон, и в ее спальне всегда стоял кофейник.

— Когда я осматривала спальню, его там не было, — сказала Амалия.

— Наверное, его убрали, но вы же знаете, что вкус кофе идеально маскирует большинство ядов. Вот вам и готовое объяснение, каким образом ее могли убить. — Амалия молчала, и Ломов нетерпеливо пояснил: — Ее отравили, она умерла, отравитель проник в спальню и одел ее в подвенечное платье бабушки, чтобы сбить всех с толку. Как вам такая версия?

— Из нее следуют два вывода, — заметила баронесса. — Убийца находился в том же доме, и еще убийца присутствовал при обсуждении сна, который видели Оленька и Арсений.

— Совершенно верно, — кивнул Сергей Васильевич. — А из всех, кто знал о сне, в доме Левашовых был только один человек, не считая самой Лизы, — ее сестра, которая получает деньги после ее смерти… Ну что, вернемся к фехтованию?

— Нет, — сказала Амалия. — Мне надо кое с кем увидеться. Кроме того, ваша версия не объясняет, почему Оленька увидела сон.

— Почему люди видят сны? — уронил Ломов в пространство. — Простите, сударыня, но по этому поводу вам лучше поговорить с профессором Ортенбергом. Он изложит вам девяносто девять теорий, одна красочнее другой, и разъяснит связь снов с ясновидением, потусторонним миром, Венерой, Сатурном и своим благосостоянием… кхм, о чем это я? Разумеется, он занимается снами исключительно из любви к науке…

— Полно вам, Сергей Васильевич, вы ведь прекрасно поняли, что я имею в виду, — терпеливо проговорила Амалия. — Если Оленька решила убить сестру, при чем тут сон? Она придумала его? Она его увидела? Откуда она знала, что Лиза станет рыться в старых нарядах, откуда знала, что та найдет подвенечное платье? И почему Арсений Истрин стал утверждать, что ему приснилось то же самое? Я уж не говорю о том, — добавила баронесса, — что сам образ действий… придумать сон, чтобы скрыть преступление… убивать родную сестру…

— Вы так говорите, как будто люди никогда не убивают своих родных, — усмехнулся Ломов. — Кстати, вам известно, что между сестрами были не слишком приязненные отношения?

— Я бы сказала, что такие отношения неизбежны, когда одна сестра хорошенькая, а вторая — не очень. Сам по себе данный факт еще ничего не доказывает.

— Но возбуждает определенные подозрения, согласитесь!

— Сон, Сергей Васильевич, сон — вот чего я не могу понять! Точнее, почему часть сна совпала с реальностью. Вот вы, например, можете объяснить, почему так вышло?

— Допустим, Оленька не собиралась убивать Лизу, — точнее, не собиралась убивать ее сейчас, — начал Ломов, хмуря свои кустистые брови. — Допустим, ей приснился сон, и Арсений тоже что-то такое увидел. Все заинтригованы, а дальше по странной прихоти судьбы Лиза нашла подвенечное платье. И тут преступница поняла, каким образом она может избавиться от сестры, не вызвав подозрений. Убийство было совершено импульсивно, понимаете? Подвернулся удобный случай, и преступница его использовала. Это не значит, что она особенно умна или особенно коварна. Она просто сумела использовать возможность, которая ей представилась, вот и все.

Однако стройная теория Сергея Васильевича не выдержала столкновения с фактами, потому что позже в тот же день Амалия встретилась с Ларионом Масловым. Мало того, что он перечислил, что Лиза ела и пила во время своего последнего ужина — то же, что и остальные члены семьи, — но и в подтверждение своих слов привел с собой на встречу с Амалией в Летний сад Соню, которая смогла подробнее рассказать Амалии об интересовавшем ее кофейнике.

— Да, у барышни был в спальне кофейник.

— Кто его принес накануне ее смерти? Вы?

— Нет. Глаша.

— Это другая горничная, — пояснил Ларион.

— Давно она у Левашовых?

— Давно, лет пять, я думаю.

— А кофе кто готовил? — спросила Амалия, обращаясь к Соне.

— Илья, наш повар.

— Ему за пятьдесят, — счел нужным пояснить Ларион. — Всю жизнь работает у Левашовых.

— Что стало с кофейником после того, как обнаружили тело?

— Ничего не стало, — пробормотала Соня, глядя на Амалию во все глаза. — Он на подносе стоял. Доктор приехал, сказал, что барышня умерла. Наталья Андреевна заплакала, махнула рукой в расстройстве и чуть кофейник не опрокинула. Велела мне, чтобы я его унесла… Я и унесла. Мы с Глашей потом на кухне кофе допили…

— Вы допили кофе? — медленно проговорила Амалия.

— Ну да, — подтвердила Соня. — Не выливать же его…

Версия о сестре-отравительнице, подсыпавшей яду в кофе, разваливалась на глазах, но Амалия затруднялась определить, довольна она или, наоборот, недовольна. На ее взгляд, Оленька не подходила на роль преступницы, тем более такой отчаянной и хладнокровной; но с другой стороны… с другой стороны…

— Ты еще обещала про окна рассказать, — напомнил Ларион горничной.

— Барышня не открывала окна на ночь, — сказала Соня. — Днем случалось, если жарко было, а ночью — нет.

…Странно, думала Амалия, все обстоятельства словно указывают на то, что имело место не преступление, а максимум несчастный случай. Но почему же я отказываюсь в него верить?

— Думаю, я должен сказать вам еще кое-что, госпожа баронесса, — добавил Ларион. — Я говорил с доктором Дегуровым — его вызвали, когда обнаружили Лизу лежащей на полу. Доктор хорошо знает семью, он имел дело еще с родителями Натальи Андреевны. Так вот, мать Натальи Андреевны тоже умерла совершенно неожиданно и тоже от сердечного приступа. У Лизы бывали обмороки, и у ее бабушки перед смертью случались обмороки. Возможно, тут сыграла свою роль наследственность… хотя, разумеется, я не специалист в таких вещах… Но доктор полагает, что это возможно.

— Ох ты, господи, страсти какие! — вырвалось у Сони.

Амалия дала горничной рубль и отпустила ее, после чего повернулась к Лариону.

— Я очень благодарна вам за помощь, Ларион Алексеевич… Возможно, мой интерес показался вам странным… или даже неуместным… но обстоятельства, которые сопровождали происшествие… согласитесь, они заслуживали внимания.

Обычно баронесса Корф куда четче формулировала свои мысли, и ее охватила досада. Интуиция, отмахиваясь от фактов, упорно твердила ей, что смерть Лизы вовсе не была случайностью; и все та же интуиция намекала, что, возможно, ничего еще не кончено. Для человека, который считал себя прежде всего реалистом, такой бунт малой части его «я» представлял серьезные неудобства.

Ларион произнес бессвязную речь о том, что он ценит заботу баронессы Корф, которая, вне всяких сомнений, продиктована ее добрым сердцем. Сидя на скамейке, Амалия машинально чертила по земле концом своего зонтика от солнца и пыталась представить себе, что бы подумал Сергей Васильевич, услышав хвалы ее доброте. Уж он-то отлично знал, что ее можно было назвать какой угодно, только не доброй.

Попрощавшись со студентом, Амалия села в ожидавший ее экипаж и поехала домой, где переоделась в сиреневое платье, так как собиралась на вечер к графине Хвостовой. Главным блюдом, если можно так выразиться, был назначен немецкий профессор Ортенберг, изучающий мир сновидений, и Амалия предвидела, что увиденный двумя разными людьми сон, за которым последовала гибель молодой девушки, станет главной темой разговоров. Она была права — и в то же время ошибалась.

Глава 11 Профессор

Графине Хвостовой шел шестой десяток. Это была невысокая, полноватая, восторженная дама, которая всегда прекрасно одевалась и пользовалась услугами лучших ювелиров. Женщина безусловно светская, она питала пристрастие к искусству и наукам. Она исправно посещала все премьеры, зазывала к себе на вечера певцов, писателей и художников, а также ученых, которые прославили себя в какой-либо области, не важно какой. Уверяли, что у нее чутье на таланты — хотя Амалия подозревала, что графиня попросту ищет новых впечатлений, и круговорот «интересных» гостей лишь призван поддерживать ее убеждение в собственной значительности. Личность самой баронессы Корф вызывала у графини смешанные чувства; с одной стороны, она не могла лишить себя общества дамы, которую принимали при дворе, с другой — в кругу близких друзей госпожа Хвостова не отказывала себе в удовольствии пророчить, что когда-нибудь баронесса оступится и ее все же изгонят из большого света. До той поры, впрочем, графиня принимала Амалию со всей любезностью, на какую была способна, и не забывала присылать ей приглашения на свои вечера, если знала, что баронесса находится в городе.

Амалия поздоровалась с графиней, и та, похвалив ее наряд, пожелала представить гостью звезде вечера, в роли которой на сей раз выступал профессор Фридрих Ортенберг. Перед баронессой предстал невысокий, но чрезвычайно импозантный брюнет лет 45 с густой темной бородой и пронизывающими черными глазами. По его фигуре Амалия поневоле сделала вывод, что в свободное время профессор отнюдь не пренебрегает отечественной кухней и славным немецким пивом. В обществе профессор говорил по-французски с заметным немецким акцентом, но довольно бегло и практически без ошибок, так что окружающим не приходилось напрягаться, чтобы понять его.

Завидев среди гостей Левашовых с Оленькой, а также Истриных с Арсением и Машенькой, Амалия окончательно убедилась в том, что разговора о сне, который одновременно видели два человека, не избежать. Ей также бросилось в глаза, что молодой поручик необыкновенно угрюм, а Оленька кажется бледной и нервозной. Но стоит отдать профессору должное: он заговорил с ней так участливо и доверительно, что девушка успокоилась и раз или два даже улыбнулась в ответ на его попытки пошутить. Расспросив Оленьку о ее сне, профессор взялся за Арсения, который оказался куда более крепким орешком. Он отвечал односложно и словно через силу, стойко игнорируя все попытки собеседника расположить его к себе. У Амалии сложилось впечатление, что внимание публики скорее тяготит молодого человека, и она подумала, что отцу и мачехе пришлось приложить определенные усилия, чтобы убедить его прийти на вечер.

— Alors, qu’en pensez-vous, monsieur le professeur? [10]— допытывалась Хвостова, обмахиваясь своим широким веером, с которого на нее иронически взирали многочисленные нарисованные амуры. — Как сказано в вашей прекрасной статье, сны могут открывать нам будущее… Мне представляется, здесь определенно тот самый случай.

— Весьма вероятно, госпожа графиня, — отозвался профессор и заговорил о других случаях, в которых сны так или иначе предсказывали судьбу. Среди прочего он рассказал, как в одном немецком городке была убита девочка. Полиция не знала, где искать убийцу, но тут местный художник увидел сон, а во сне — картину, на которой была изображена жертва и ее преследователь. Проснувшись, он нарисовал картину, причем фигура преследователя вышла настолько убедительной и зловещей, что полицейские решили на всякий случай проверить, не живет ли в окрестностях похожий на него человек. Они действительно отыскали его и при обыске нашли доказательства, уличающие его в убийстве.

— Кажется, у госпожи баронессы есть возражения, — заметила Хвостова, от которой не ускользнуло скептическое выражение лица Амалии.

— Разумеется, ведь о том, что сон был, известно только от самого художника, — усмехнулась та.

— Полагаете, никакого сна на самом деле не было? — не удержался Арсений.

— Я не исключаю, что художник стал свидетелем убийства и решил таким оригинальным образом привлечь внимание к своему творчеству. Либо еще хуже: он сам был убийцей, сочинил сон с картиной и подбросил другому человеку улики, чтобы отвести от себя подозрения.

— Но если задержанный признался… — начал профессор.

— Слабый человек под давлением может признаться в чем угодно, — отрезала Амалия.

Профессор Ортенберг нахмурился. Он чувствовал, что красивая белокурая дама в сиреневом платье не верит ему и что под ее влиянием аудитория начинает колебаться. Однако у него было одно неоспоримое преимущество — авторитет, подкрепленный ораторским талантом. Последующие несколько минут он употребил на целую речь о неизведанном, о ясновидении, о том, что грань между уже сбывшимся и предстоящим порой удивительно тонка и сны обладают способностью сводить ее на нет. Он употребил массу красивых, но малопонятных слов вроде «тонкие психические связи», «неизвестные аспекты человеческого восприятия» и «причуды сознания». Однако Амалия не принадлежала к людям, которых легко обмануть красивыми выражениями. Слушая профессора, она убедилась, что имеет дело с человеком увлеченным и знающим, чьи познания, однако, не имеют практически никакой научной ценности. В его памяти было собрано большое количество фактов о самых разнообразных снах, а дальше — дальше открывался простор для гипотез, доказательства которых выглядели еще более шатко, чем видения, которые они пытались объяснить. Поневоле Амалия пришла к выводу, что при всей своей любознательности и неутомимости профессор Ортенберг все же недалеко ушел от составителей сонников и всевозможных шарлатанов, которых предостаточно в любые времена.

— Скажите, профессор, — спросила графиня, — а часто ли вообще бывает, чтобы два человека видели одинаковый сон?

Разумеется, нет, ответил герр Ортенберг; речь идет о чрезвычайно редком феномене, и тем интереснее случай, о котором рассказали Оленька и Арсений.

— Рискну предположить, — добавил профессор, благожелательно поглядывая на обступивших его слушателей, — что героиня сна была очень важна для тех, кто его увидел. — Он повернулся к Оленьке. — Вам, мадемуазель, она приходилась сестрой. — Профессор бросил взгляд на хмурое лицо Арсения и добавил: — А вы, вероятно, питали к ней определенные чувства…

— Боюсь, что нет, — холодно ответил молодой человек.

— Сегодня ночью, — проговорила Оленька, зябко поежившись, — я увидела еще один сон. Там была площадь без дворца, а потом…

— Боже мой, неужели вы тоже?.. — вырвалось у Арсения.

По толпе пролетел вздох изумления. Графиня Хвостова открыла рот.

— Поразительно, — уронил профессор Ортенберг. — Тонкие психические связи… — Оленька хотела что-то сказать, но он повелительно вскинул руку. — Могу ли я попросить вас обоих об услуге? Так сказать, для чистоты эксперимента… Госпожа графиня, благоволите распорядиться, чтобы принесли бумагу и чернила. — Хозяйка дома подозвала слугу, а профессор тем временем обратился к поручику и Оленьке: — Я прошу вас обоих разойтись в разные углы, и пусть каждый напишет то, что ему приснилось. Нет-нет, не надо ничего говорить вслух… Когда вы опишете свой сон на бумаге, мы сравним версии и увидим, совпали ли ваши сны на этот раз.

Амалия нахмурилась. Происходящее стало приобретать совсем уж фантастический оттенок. Да нет, не может быть, сказала она себе; сейчас Оленька сядет за один стол, Арсений — за другой, и когда сравнят то, что они написали, там не будет почти ничего общего.

Часть гостей сгрудилась за спиной Оленьки и следила, как девушка прилежно водит пером по бумаге; другие предпочли остаться возле Арсения, причем многие, не удержавшись, заглядывали ему через плечо. Молодой человек писал быстрее, чем Оленька, и закончил излагать свой сон раньше. Принужденно улыбнувшись, он подал листок профессору, на лице которого отразилось легкое замешательство. Он забыл попросить, чтобы молодые люди описали свои сны по-французски, и Арсений изложил его по-русски.

— Э-э… госпожа графиня…

Хозяйка дома взяла листок из рук профессора, надела пенсне и прочитала текст вслух — сначала по-русски, затем в переводе на французский:

«Я нахожусь на Дворцовой площади, но Зимний дворец исчез. Затем я обнаруживаю себя на берегу Финского залива. Под черным засохшим деревом спиной ко мне стоит человек. Он оборачивается, я слышу выстрел и вижу, как он падает. Человек этот похож на одного из близнецов Шаниных, но я не успел определить, был ли это Владимир или Николай».

— Позвольте взглянуть на текст, — не утерпела Амалия.

Она взяла листок из рук графини и пробежала строки глазами. Тем временем хозяйка дома зачитала вслух сон, описанный Оленькой.

«Я вижу Дворцовую площадь, но не вижу дворца. Потом я вдруг переношусь на берег залива. Мне кажется, это Финский залив. Я вижу черное дерево, которое давно высохло. Под деревом стоит человек. Я не вижу его лица, потом он оборачивается, звучит выстрел, и он падает. Я понимаю, что это Володя или Коля, но не знаю, кто именно из них».

Со всех сторон слышались ахи, охи, изумленные восклицания, недоуменные вопросы. Арсений сидел, покусывая губы; Оленька как-то стушевалась, выглядела жалкой и напуганной. Вновь она видела сон, который предвещал кому-то смерть; и вновь этот же сон видел другой человек…

Амалия взяла у графини второй листок, исписанный круглым аккуратным почерком — только неровные хвостики кое-где выдавали волнение писавшей. Сомнений больше не оставалось: оба сна были идентичны, хоть и описаны по-разному.

— Боже мой, — сказала взволнованная молодая дама возле Амалии, обращаясь к своему супругу, — я же знаю Павла Ивановича и его жену, она превосходнейшая женщина… А теперь по всему выходит, что один из их сыновей умрет… какой ужас!

— Ну, может быть, все еще обойдется, — пробормотал супруг, нервно поежившись.

Профессор Ортенберг попросил рассказать ему подробнее о людях, которые упоминались в записях. Вконец ошеломленный Базиль объяснил, что речь идет о знакомых Арсения и Оленьки, о братьях-близнецах, которые учатся в университете.

— Моя дочь знает их много лет, — пробормотала Наталья Андреевна. — Но как же так?..

Не утерпев, Арсений подсел к Оленьке, и несколько мгновений они завороженно смотрели друг на друга, не обращая внимания на то, что происходило вокруг них.

— Вам не кажется… — начал молодой человек и умолк.

— Я ничего не понимаю… — пробормотала Оленька, обхватывая себя руками. — Совсем ничего! Неужели Володя… или Коля… неужели кто-то из них умрет?

— Не знаю, — ответил Арсений, хмурясь. — Нет, я бы не хотел этого. Честно, не хотел бы…

— Я боюсь, — пролепетала Оленька и заплакала. Арсений, Машенька, хозяйка дома и гости наперебой кинулись ее утешать. Амалия осталась стоять у стены, держа в руках два листка. Отыскав глазами профессора Ортенберга, она увидела, что он рассеянно поглаживает свою бороду, и на лице его отражается целая гамма чувств — от замешательства до удовлетворения, что ему наконец-то попался достойный объект для изучения. Признаться, в эти мгновения Амалия почти завидовала ему. У нее самой для происходящего не было не то что объяснения, но даже тени объяснения.

Глава 12 Семья

В четыре часа пополудни кукушка высунулась из часов и прокуковала первый раз. В ответ раздался грохот: фарфоровая ваза, которую Александра Евгеньевна сняла со стола, чтобы ровнее перестелить скатерть, выпала из рук у хозяйки дома и разбилась. Сконфузившись, кукушка прокуковала еще три раза и от греха подальше предпочла скрыться из глаз.

— Боже мой… — простонала Александра Евгеньевна удрученно, глядя на осколки вазы у своих ног.

Она в изнеможении опустилась в кресло и стала растирать пальцами лоб. В дверь вбежала горничная, охнула, спросила что-то бестолковое, но Александра Евгеньевна была так расстроена, что не обратила на слова никакого внимания.

— Приберите здесь, Дуняша. Будьте осторожны: осколки…

Горничная поспешила за совком и веником, а Александра Евгеньевна поймала свое отражение в серебряном чайнике, который был надраен так, что вполне мог служить вместо зеркала, хоть и кривого. Чистота была манией хозяйки дома; она не доверяла слугам и постоянно что-то натирала, драила, переставляла более симметрично и перетаскивала с места на место. Каждая вещь, на которой появлялось хоть небольшое пятно, немедленно отправлялась в стирку; Александра Евгеньевна меняла занавески, перестилала ковры, выговаривала прислуге за каждую пылинку и неустанно преследовала вторгавшегося в ее владения врага, будь то грязь, моль или мыши. Муж ее, тот самый Павел Иванович, смахивающий на смесь колобка и лисы, позволял жене делать все что она хочет, а сам как-то нечувствительно и незаметно устранился из дома, откуда рано уезжал на службу и куда поздно возвращался. Но сегодня был неприсутственный день, то есть такой, когда работа отменяется; клуб, в котором глава семейства проводил значительную часть свободного времени и где он частенько поигрывал в карты, тоже был закрыт, так что волей-неволей Павлу Ивановичу пришлось остаться дома. Скорее всего, он бы предпочел поехать кататься в экипаже, вместо того чтобы торчать в четырех стенах, но с утра петербургская погода вдруг вспомнила, что она петербургская, а стало быть, не должна давать спуску местным жителям. Ветер решил, что ему пора разгуляться, и задул с четырех сторон сразу, а также сверху и снизу; угрюмые тучи закрыли небо, и из них полил фирменный петербургский ливень, чьи холодные колючие струи обладают премерзкой способностью проникать под любую одежду и заставить ее обладателя продрогнуть до костей. Само собой, Павел Иванович слишком дорожил своим здоровьем, чтобы выезжать в такую погоду, так что он заперся под предлогом текущих дел в своем кабинете и занялся тем, что любил больше всего на свете: стал пересчитывать деньги, находившиеся в его распоряжении.

Молния распорола небо где-то над Фонтанкой, и на мгновение в столовой стало совсем светло. Гром прорычал нечто невнятное, для приличия поворчал еще немного и стих.

— Что же мне делать, что? — в отчаянии спросила Александра Евгеньевна у своего отражения в начищенном чайнике.

Вернулась горничная Дуняша и стала убирать осколки вазы. Сделав над собой усилие, Александра Евгеньевна отвела глаза от отражения.

— Павел Иванович у себя? — спросила она, хоть и отлично знала, что больше ему негде находиться.

— Были у себя, — ответила Дуняша и, замешкавшись, добавила: — Я видела, как он сейчас в детскую шел.

У четы Шаниных, кроме двух взрослых близнецов, было еще трое детей — двенадцати, десяти и пяти лет. Александра Евгеньевна поднялась с кресла и отправилась в детскую, где застала такую картину: Павел Иванович, держа на руках младшую Катеньку, ходил с ней по комнате и с ученым видом объяснял ей и двум детям постарше, которые сидели на диванчике, что молния — это электричество и что ее лучше опасаться, а вот гром — всего лишь шум, он никому не может навредить. Мадемуазель Блеро, французская гувернантка, сидела недалеко от детей, сложив руки на коленях, и делала вид, что внимательно слушает хозяина, хоть и не понимала ни слова из того, что он говорил. Катенька держала во рту пальчик, старшие дети улыбались, но улыбки вмиг слетели с их лиц, едва в дверях показалась напряженная, бледная мать.

Поглядев на лицо своей жены, Павел Иванович пожалел, что не уехал кататься. Он был готов терпеть болезненное пристрастие супруги к чистоте и порядку, потому что оно хотя бы имеет какой-то смысл и указывает на то, что его обладательница — хорошая хозяйка. Однако с позавчерашнего дня, когда по Петербургу разлетелась весть о втором сне, привидевшемся Арсению и Оленьке, Александра Евгеньевна стала положительно невыносима. Она настаивала на том, чтобы Володя и Коля не покидали дома, и строила самые фантастические планы по их спасению от угрожающей им опасности.

— Мы можем поговорить? — спросила Александра Евгеньевна нервно, делая пальцами такие движения, словно комкала воображаемый платок.

— Да, разумеется, — пробормотал Павел Иванович. Он усадил Катеньку на стульчик, потрепал по голове остальных детей и вышел следом за супругой.

В молчании муж и жена перешли в гостиную, где Павел Иванович сразу же увидел, что привычные для него темно-синие портьеры были заменены на другие, причем именно того коричнево-зеленого оттенка, который он про себя именовал «болотным» и который терпеть не мог. Тут стоит добавить, что обычно Павел Иванович был равнодушен к цветам, и болотный был единственным, который вызывал у него решительное отторжение. Хозяин дома недовольно повел своим лисьим носом.

— А с портьерами что не так? — не удержался он от желчного вопроса.

— Но… В них было слишком много пыли! И потом, их цвет не подходил к обивке мебели…

Павел Иванович сердито поглядел на жену. Перед ним стояла увядшая, преждевременно постаревшая женщина с беспокойными серыми глазами, пепельно-русыми волосами и морщинистой шеей. Он попытался вспомнить, какой она была, когда выходила за него замуж, и был вынужден констатировать, что та юная очаровательная девушка и эта издерганная неврастеничка не имеют почти ничего общего. «Интересно, сколько человек передумали бы жениться, если бы в день свадьбы им показали, какой их жена станет в будущем», — мрачно помыслил Павел Иванович. Он засунул руки в карманы своего халата и нахохлился.

— Вот о чем я хотела с вами поговорить, — начала Александра Евгеньевна, нервно кривя рот. — У вас в кабинете есть охотничье ружье. Я вам давно говорила, что оружие не игрушка…

— Не говорили, — отрубил Павел Иванович, сразу же поняв, куда дует ветер. Между супругами было молчаливое соглашение, что кабинет главы семьи остается его территорией, на которой он распоряжается как ему вздумается, и никто не смеет там даже пылинку сдуть без его одобрения.

— Я не думаю, что это важно сейчас, — поспешно сказала Александра Евгеньевна. — Мне кажется, вам лучше избавиться от ружья.

— Кому оно мешает?

— Оно может выстрелить.

— Не может. Оно висит на стене, и оно разряжено.

— Павел Иванович…

— Я сказал — нет!

— Вам совершенно все равно, что может произойти с вашими детьми! — В запальчивости Александра Евгеньевна повысила голос.

— А что с ними может произойти?

— Павел Иванович! Арсений и Оленька увидели смерть Лизы во сне, и она умерла! А теперь они увидели, как умрет один из наших мальчиков…

У Александры Евгеньевны задрожали губы.

«Лучше бы я пошел в трактир и напился, — затравленно подумал Павел Иванович. — Ей-ей, было бы куда лучше».

— Вы избавитесь от ружья, — сказала Александра Евгеньевна решительно.

— Нет! Это ружье моего отца, и я не стану от него избавляться!

— Вы должны!

— Ни черта я вам не должен!

— Павел Иванович…

Но Павла Ивановича было не остановить.

— Вы живете за мой счет, — мстительно напомнил он, — я оплачиваю все ваши прихоти, замену белья, занавесок, чистку ковров… то одно, то другое! На одних прачек уходит целое состояние… И что? Разве я когда-нибудь жаловался? А теперь оказывается, что вам мешает старое ружье, которое лет десять никто не заряжал… Что будет завтра? Может, игрушечный пистолетик Васи вам покажется опасным? — Вася был их десятилетний сын, крестник Базиля. — Может, вам просто стоит взять себя в руки и не паниковать из-за… из-за какого-то вздора, который…

Александра Евгеньевна заплакала.

— Павел Иванович! Вы так говорите, будто желаете им смерти… Голубчик, ну зачем вам это ружье? Вы же сами сказали: оно старое, никуда не годное… Выбросьте его!

— Нет!

— Павел Иванович! Я вас на коленях буду просить… Вы их погубите!

Ошеломленный Павел Иванович увидел, что его жена действительно сделала движение, чтобы стать перед ним на колени. «Господи, какой кошмар! Еще прислуга увидит… А если узнают на службе? Может, она умалишенная, а я до сих пор не замечал? Черт знает что такое!»

Дверь скрипнула, и, подняв глаза, Павел Иванович заметил на пороге старших сыновей. Володя стоял немного впереди, заложив руки в карманы точь-в-точь как отец; Коля держался на полшага сзади.

— Что происходит? — спросил Володя, входя в гостиную в сопровождении брата.

— Ваша мать решила, что я собираюсь застрелить вас из ружья, — в сердцах ответил Павел Иванович.

— Что вам такое в голову пришло! — ужаснулась Александра Евгеньевна. — Я просто думала… а вдруг? Мало ли что… Лучше уж обезопаситься…

— А смысл? — пожал плечами Коля. — В городе хватает оружейных магазинов…

— Которые продают и ружья, и револьверы, и все что угодно, — добавил Володя.

— Да, — пробормотала Александра Евгеньевна, — да! Поэтому вы будете сидеть дома, пока… пока…

Братья переглянулись.

— Завтра мы поедем в университет на занятия, — сказал Володя, решительно выпятив подбородок, и брат бессознательно повторил за ним это движение.

— Нет! — отчаянно вскрикнула Александра Евгеньевна. — Нет, нет!

— Прости, мама, но мы не хотим стать посмешищем, — проговорил Коля. — Сидеть в четырех стенах, опасаясь какого-то мифического покушения…

— Вы никуда не пойдете! — закричала мать. — Вы останетесь здесь! Лиза уже умерла — разве вам этого мало?

— Нам очень жаль Лизу, — сказал Володя.

— Мы не смогли быть вчера на ее похоронах, — добавил Коля, волнуясь, — это нехорошо.

— Но вам опасно выходить из дома! Как вы не понимаете…

— Опасно? С какой стати? Из-за того, что какому-то болвану что-то приснилось? Прости, мама, но лично я ему не верю.

— Но ведь Лиза…

— У Лизы было слабое сердце, как у ее бабки, — отмахнулся Коля. — Это просто совпадение, что она умерла, как в том сне. Не знаю, как Истрин с Оленькой провернули этот фокус…

— Какой фокус? — настороженно осведомился Павел Иванович, переводя взгляд с одного сына на другого. — О чем это вы?

— Они сговорились и разыгрывают всех нас, — объявил Володя. — Я получил сегодня письмо от Лариона. Среди прочего он написал, что мачеха Истрина хотела, чтобы он как можно скорее уехал обратно в Феодосию, но теперь его случаем заинтересовался профессор Ортенберг, так что поручик остается в Петербурге. Не правда ли, любопытно выходит: раньше и речи не было о каких-то вещих снах, зато с недавних пор господин Истрин увидел аж два сна подряд, и оба ужас какие таинственные!

Павел Иванович нахмурился. Его душу раздирали сомнения. Нет слов, ему было бы гораздо спокойнее, если бы его убедили, что никакой мистики не существует, но он все же не забывал, что речь идет о его детях, а детей своих Павел Иванович любил, хоть и не объявлял об этом каждому встречному и поперечному.

— Ну, если так… — протянул он, — возможно, ты и прав… Базиль говорил мне, что его сыну армия не по душе. Вот, значит, что…

— Я боюсь, — пролепетала Александра Евгеньевна и снова заплакала. — Что бы вы там ни говорили, вы меня не убедите! Боже мой, ну что вам стоит убрать это проклятое ружье из кабинета? — Она повернулась к сыновьям. — Вы ведь не всерьез, да? Вы останетесь завтра дома? Я буду ужасно волноваться, я, наверное, с ума сойду…

— Мама, — твердо сказал Володя, взяв ее за руки, — я тебе обещаю: мы будем очень-очень осторожны… Ничего с нами не случится!

— Случится, случится, я знаю, что случится, я это чувствую! — простонала Александра Евгеньевна, заливаясь слезами. И именно этот момент выбрал негодник Вася, чтобы заглянуть в гостиную, направить игрушечный пистолетик на Колю и громко крикнуть: «Пиф-паф!» Коля дернулся, Павел Иванович недовольно крякнул, а Александра Евгеньевна пронзительно закричала и упала на пол в глубоком обмороке.

Глава 13 Версии

— Дуэль, — сказал Сергей Васильевич.

— Что? — с удивлением спросила Амалия.

Соратники, сообщники, называйте их как хотите, сидели в маленькой комнатке по соседству с залом для фехтования и пили чай. Впереди у них был целый час для отработки самых разнообразных навыков, а пока оба отдыхали и набирались сил.

— Ну, то, что было во втором сне, — пояснил Ломов, усмехаясь. — Я слышал, молодой Истрин не очень-то ладит с близнецами, так что ставлю на дуэль. А что? Самое надежное предсказание — то, которое собираешься осуществить сам.

Амалия открыла рот, чтобы спросить, не приходилось ли ее собеседнику самому прибегать к такого рода предсказаниям, но она вспомнила, что Сергей Васильевич не любит делиться подробностями прошлых дел, и решила, что лучше сейчас не тратить время на бесполезные расспросы.

— Думаю, — продолжал меж тем Ломов, — что Арсений вызовет кого-нибудь из близнецов на дуэль и прикончит его. Вот вам и выстрел, сударыня, вот вам и падение, которые присутствовали в его видении. Можно даже стреляться на берегу Финского залива, чтобы весь сон стал явью.

— Ага, — с удовлетворением промолвила Амалия. — Значит, вы, Сергей Васильевич, тоже ломаете голову над этими снами?

— Поскорее бы нас отправили на дело, — вздохнул Ломов, не отвечая на ее вопрос. — Я уже заждался, ей-богу. Чего они медлят, не понимаю…

— Действительно, — протянула Амалия и задумалась. Сергей Васильевич посмотрел на нее и, не удержавшись, покачал головой.

— Вы, сударыня, отвлекаетесь на несущественные мелочи, — проворчал он. — Несущественные, само собой, по сравнению с нашим заданием. Какая для нас разница, что случится с близнецами или не случится и почему кто-то видит сны, которые ни с того ни с сего стали сбываться? Вы меня простите, Амалия Константиновна, но после вечера у графини Хвостовой вы ходите сама не своя. Может быть, лучше предоставить сны профессору Ортенбергу, а мы займемся нашими земными делами?

— Что ж, — сказала Амалия, хмуря свои тонкие брови, — если я не найду удовлетворительного объяснения, мне, наверное, только и останется, что положиться на господина профессора. Но пока время еще есть, так что…

Ломову не нравился настрой его собеседницы. Он считал, что агент Особой службы должен уметь выделять главные цели и подчинять им все второстепенное; а по всему выходило, что для баронессы Корф как раз второстепенное и вышло на первый план. Ей нет дела до того, что они могут не вернуться с задания, что их вообще могут убить еще до того, как они выполнят свою миссию; она даже не пытается понять, что их провал будет значить для страны, — подавай ей разгадку таинственных снов, и все тут. Но самое неприятное заключалось в том, что Сергей Васильевич и сам был не прочь узнать, что же, собственно, значила вся эта чертовщина.

— Хорошо, — сказал он вслух, — давайте попробуем найти объяснение вместе. Итак, первая версия заключалась в том, что Оленька Левашова рассказала некий сон, который Арсений принял за свой кошмар, приснившийся ему накануне. Он не помнил хорошенько, что его так напугало, но ему показалось — по некоторым деталям, которые упомянула девушка, — что это тот же самый сон. Все верно?

— Да. Потом Лизу нашли мертвой, и я узнала, что она должна была унаследовать состояние своей бабушки. Так как Лизы больше нет, состояние отойдет сестре.

— Что наводит на определенные мысли. Допустим, Оленька выдумала сон, собираясь избавиться от Лизы. Но…

— Откуда она могла знать, что Лиза отправится на чердак, чтобы найти платье для постановки «Женитьбы», и что платье окажется подвенечным? Конечно, можно списать все на случайное совпадение, но… но…

— И тем не менее совпадения случаются, — вздохнул Ломов. — Вообразите, я как-то раз шел по Фурштатской и без всякой видимой связи вспомнил об одном человеке, которого не видел лет десять. Свернул на Литейный проспект и вижу, что тот самый человек идет мне навстречу, а ведь он даже не жил в Петербурге.

— Хорошо, пусть будет совпадение, — проговорила Амалия с раздражением, которое не шло ни к ее тонкому лицу, ни к ее изысканным манерам. — О преступлении, судя по всему, речи не идет. Лиза просто надела подвенечное платье, увидела себя в зеркале, испугалась, ее сразил сердечный приступ, и она умерла. В пользу данной версии вроде бы говорит то, что по некоторым признакам, у Лизы были проблемы с сердцем, как и у ее бабушки. Таким образом, вся история только внешне кажется таинственной, хотя на самом деле все просто. Одна увидела странный сон, другой вообразил, что его сон был таким же, третья случайно нашла платье, похожее на то, которое фигурировало во сне, и умерла от естественных причин. Если бы на этом все кончилось, — продолжала Амалия, хмурясь, — поверьте, Сергей Васильевич, я бы удовольствовалась теми объяснениями, которые у меня были, и не стала бы задумываться, почему бабушка все-таки прожила около 50 лет, а внучка — только 20.

— Ага, — со значением промолвил Ломов. — Вы тоже об этом подумали?

— Я много о чем думала, — отозвалась его собеседница. — Например, я позаботилась навести справки о Ларионе Маслове, но он действительно оказался сыном близкого друга Кирилла Степановича. Старший Маслов происходил из почтенной, но разорившейся семьи, да вдобавок ко всему женился на бесприданнице. Был он, что называется, подвижник, человек с идеалами, во время эпидемии боролся с холерой и, к сожалению, проиграл. Он, жена и двое младших детей заболели холерой и умерли, а Ларион выжил. Какое-то время им занимались родственники, а потом Кирилл Степанович забрал его к себе. Ларион рос с его дочерьми, и Левашовы стали для него второй семьей, поэтому его слова о том, что никто не мог желать Лизе зла, приобретают особую ценность. Если бы что-то такое было, он бы наверняка это заметил.

— А я считаю, что не заметил бы, — парировал Сергей Васильевич. — По правде говоря, госпожа баронесса, я не наводил справок об этом молодом человеке, но лично мне кажется, что он не способен видеть дальше своего носа. Считайте это моим личным впечатлением.

— Думаете, Оленька все-таки могла злоумышлять против сестры?

— Не знаю, но меня настораживает денежный мотив. — Ломов поморщился. — Простите, я, кажется, перебил вас…

— Ничего. Я собиралась сказать, что первый сон и его последствия еще можно как-то рационально объяснить. И тут выясняется, что был еще один сон.

— Который видели те же самые люди и опять в одно и то же время, — пробормотал Сергей Васильевич.

— Совершенно верно, причем второй сон также заканчивается гибелью человека. Причем на этот раз его смерть не принесет никакой выгоды никому из тех, кому сон привиделся. Да, Шанины являются родственниками Варвары Дмитриевны, но ни она, ни ее близкие не получат ни гроша, даже если вся семья исчезнет.

— Да уж, второй сон путает все карты, — усмехнулся Ломов. — И как же вы его объясняете?

— Никак. У меня вообще нет объяснения. — Амалия умолкла, покусывая губы. — Я вижу, что происходит нечто странное, но все попытки истолковать его с точки зрения здравого смысла проваливаются. Получается, что…

— Что надо отказаться от здравого смысла и смириться, — закончил за нее Сергей Васильевич. — Принять происходящее как данность, но вы не можете, не так ли, Амалия Константиновна?

— А вы можете? — вопросом на вопрос ответила его собеседница.

— Я, госпожа баронесса, тоже сторонник здравого смысла, — с расстановкой проговорил Ломов. — И я не склонен верить в вещие сны, да еще такие, которые снятся двум сразу. Допустим, что Арсений Истрин и Оленька Левашова сговорились и водят нас за нос. Допустим, Оленька хотела избавиться от родной сестры, а Истрин ищет повода, чтобы прикончить кого-нибудь из близнецов. Логично? Вроде бы логично, но… — Сергей Васильевич вздохнул. — Вы меня простите великодушно, Амалия Константиновна, но гораздо проще убить человека без всей этой мистики. Истрин, конечно, плохой офицер, но он офицер и стрелять обучен. Надо будет — убьет, и рука не дрогнет. А уж подсыпать яду ничего не подозревающему человеку и вовсе пара пустяков. Зачем накручивать какие-то сны, лишний раз привлекать к себе внимание, зачем вообще столько сложностей? Я уж не говорю о том, что больше всего шансов у преступника, который действует в одиночку и никого не посвящает в свой замысел. Если сложилось так, что позарез нужен сообщник, им должен быть надежный, проверенный человек, а Оленька Левашова… нет, конечно, Арсений умом не блещет, но надо быть совсем уж идиотом, чтобы пускаться с ней в подобные авантюры…

Амалия взглянула на Ломова, и в ее глазах блеснули и погасли странные огоньки.

— С чего вы взяли, что Арсений Васильевич не блещет умом? — осведомилась она язвительно. — Если человек любит читать стихи, из этого вовсе не следует, что он должен быть глуп…

— Если человек любит читать стихи, — ответил Сергей Васильевич любезнейшим тоном, однако же скалясь, как волк, — ему надо найти себе такое поле деятельности, где его увлечение не пойдет ему во вред. А когда человеку нравится одно, но выбирает он совсем другое, я имею полное право считать его ослом. Точно так же, как вы бы сочли ослом меня, если бы, к примеру, я подался… ну хотя бы в балетные учителя.

Не удержавшись, Амалия фыркнула.

— Сергей Васильевич, миленький, — сказала она серьезно, — иногда я вас обожаю, честное слово. — Ломов вздрогнул и недоверчиво уставился на свою собеседницу. — И я знаю, что вы на одной стороне со мной. Мы оба чувствуем, что с этими снами что-то не так, но… щучья холера, никак не можем понять, что именно!

Некоторое время Сергей Васильевич молчал, но потом все же решился.

— Один человек, которого я уважал, — начал он негромко, — научил меня одному важному правилу. Может быть, вам оно тоже пригодится.

— Что за правило? — спросила Амалия.

— Оно очень простое, но мне когда-то показалось… ну да, почти что откровением. Вот оно: если вы чувствуете, что не понимаете чего-то, то не смотрите на действия. Смотрите сразу на результат.

— Хорошее правило, — заметила Амалия, про себя отметив напряжение Ломова и его колебания, которых вроде бы не требовало непринужденное течение беседы. — Я уже думала о чем-то подобном… но если ситуация только развивается, оно не слишком поможет.

— По крайней мере, госпожа баронесса, у нас уже есть промежуточный результат.

— То, что Оленька стала наследницей?

— Угу. И еще один результат — что никому не известный поручик и самая обыкновенная барышня вдруг сделались знамениты на весь город. Возможно, я неправ, но что, если в этом и заключалась их цель?

— Любопытная версия. — Амалия пристально посмотрела на Ломова. — Кстати, что с ним стало? Если не хотите, можете не отвечать.

— С кем? — нахмурился ее собеседник.

— С человеком, который рассказал вам, как важно оценивать факты с точки зрения результата. — Ломов молчал, и Амалия решила объяснить, уже досадуя на себя за то, что затронула эту тему: — Мне показалось, что воспоминание о нем… словом, оно было для вас не слишком приятно.

— Да как сказать, — хмыкнул Ломов, как-то неопределенно поведя плечом. — Я ведь в конце концов его убил.

— Да? — только и смогла вымолвить пораженная баронесса Корф.

— Ну да. Когда-то он многому меня научил, а потом оказался двойным агентом и попытался меня прикончить. Я его опередил.

Амалия всегда считала, что уж она-то точно за словом в карман не лезет; но тут она не сразу нашлась, что сказать.

— И вы жалеете, что вам пришлось… Простите, ради бога, просто мне показалось…

— Нет, вам не показалось, — вздохнул Ломов. — Я, знаете ли, верил: вот человек, за которого я дам себя убить. А он оказался обычным предателем. — Сергей Васильевич пристально посмотрел на Амалию. — Кстати, давно хотел вас спросить: как вы-то оказались в нашей службе?

— Не знаю, — отозвалась его собеседница. — То есть, — поправилась она, — были причины и были внешние обстоятельства, но дело не только в них.

— Это мне знакомо, — сказал Ломов, поднимаясь с места. — Ну что ж, сударыня, уже без пяти одиннадцать. Через пять минут жду вас в фехтовальном зале, будем отрабатывать некоторые приемы. Убедительная просьба не опаздывать!

И он вышел из комнаты, бодро напевая себе под нос «Преображенский марш», в который непостижимым образом вплелись несколько мотивов из модной оперетки.

Глава 14 Падение

— На лекциях, — сказал Володя, — стало совершенно невозможно находиться.

— И не говори, — кивнул Коля. — Ладно бы студенты, которые смотрят на нас как на привидения…

— На кандидаты в привидения, — проворчал Володя, глядя в сторону. Молодые люди ехали в наемном экипаже — как тогда говорили, «на извозчике». Петербургская погода неожиданно сменила гнев на милость, и день был прекрасен, но братья не могли насладиться им сполна, потому что их разбирала досада.

— Обидно видеть, что лучшие профессора, оказывается, такие же сплетники, как какая-нибудь Елена Ивановна, — заметил Коля.

— Один их тон чего стоит, — буркнул его брат. — Словно они говорят с тяжелобольными, один из которых вот-вот отправится на небеса. — Он сердито покрутил головой, и его глаза потемнели.

— А другие думают нас утешить, когда уверяют, что сны — сущий вздор и что, может быть, ничего еще не случится, — добавил Коля.

— Может, хватит об этом, а? — не выдержал Володя. — Мать сегодня закатила истерику, когда мы уезжали из дома, профессора несут чепуху, товарищи как с цепи сорвались… И все из-за… а, черт!

— Кстати, зачем мы едем к Левашовым?

— Извиниться за то, что нас не было на похоронах Лизы. А ты предлагаешь вернуться домой?

— Да нет, конечно. — Коля поколебался. — Слушай, ты действительно веришь в то, что… ну… что Оленька и поручик сговорились?

— А ты?

— Не знаю. Вообще-то я был о ней лучшего мнения.

— Если они решили таким образом пошутить, то шутка вышла крайне дурного тона, — проворчал Володя.

— Лиза умерла! — вскинулся Коля. — О каких шутках может идти речь?

— Вот и я не понимаю, — признался брат. — Даже если допустить, что Оленька поддержала этого жалкого офицера, который не хотел возвращаться в полк… все равно, странно как-то. Зачем такие сложности? Он ведь может просто выйти в отставку.

— Не может, — решительно ответил Коля.

— Почему?

— Потому что мачеха не хочет видеть его в доме.

— Ну, он же может отдельно поселиться.

— Она не хочет, чтобы он вообще находился в Петербурге. Она всегда стремилась выдавить его из семьи, с глаз долой. Для нее семья — это она, ее муж и ее дети, больше никто. Такой характер, при том что денег у них всегда хватало.

— Откуда такие подробности?

— Чивилева знаешь?

— Никиту? Студента?

— Ну да. У него двоюродный брат в том же полку, что и Арсений. От него я все и узнал.

— А про сны он не упоминал?

— Какие сны? Истрин — обыкновенный офицер, только вот о стихах никогда не мог говорить спокойно. Обязанности свои выполнял, но на лице у него всегда было написано, что его от них тошнит, поэтому его не особо жаловали.

— Так я и думал, — буркнул Володя, не уточняя, что именно он думал. — Значит, все его видения — просто выдумка, так что нечего обращать на них внимания.

До их слуха донесся громкий треск — один из тех звуков, которые иногда слышишь на оживленной улице и о которых быстро забываешь; но близнецам показалось, что прозвучал выстрел, и оба рефлекторно дернулись. Поняв, что никакого выстрела не было, Коля сконфуженно покосился на брата и заметил, что тот немного побледнел.

— А, дья…

По правде говоря, Володя выразился куда крепче, так что даже извозчик, который знал, как ругаются благородные господа в подпитии и даже иные дамы в трезвом виде, оглянулся на него с некоторым почтением. Но Коля даже не обратил на это внимания. Для него было неприятным открытием, что брат тоже боится.

…Выстрел, падение, смерть. Выстрел, падение, смерть. Правда или нет? И если правда, то кто же из них?..

— Интересно, уж не рассчитывает ли Истрин вызвать одного из нас на дуэль? — спросил Володя внезапно.

— А что, мысль, — пробормотал Коля. — Может, нам пока не стоит его задевать?

— С какой стати? Я говорил и буду говорить что хочу. А если он начнет говорить о дуэли, я просто на нее не выйду.

— Но…

— И ты тоже не выйдешь.

В Коле взыграл дух противоречия.

— Еще какие-нибудь приказания будут, ваше превосходительство? — спросил он уморительно тоненьким голоском, склонив голову набок.

Володя поглядел на него и расхохотался.

— Ну вот, так-то лучше, а то все сон да сон… — Извозчик натянул вожжи, и Володя увидел, что они находятся возле особняка, в котором жили Левашовы. — Держи свой гривенник. — Он отдал извозчику деньги и обратился к брату: — Идем!

От Сони братья узнали, что Кирилл Степанович уехал, Наталья Андреевна закрылась у себя и никого не принимает, а Ольга Кирилловна наверху. Горничная хотела доложить о близнецах, но Володя сказал, что они хотят сделать Оленьке сюрприз.

— Почему в этом доме горничные такие дурнушки? — не удержался Коля, когда они поднимались по лестнице. — Что она, что другая… как бишь ее… Глаша, что ли?

— Ну так хозяин дома был известный amateur de femmes [11], — пожал плечами Володя. — Вот жена и страхуется.

— Не знаю, не знаю, — протянул Коля, забавляясь. — Соня, конечно, не красавица, но в потемках и на один раз вполне сойдет…

Близнецы расхохотались, и лакей, который шел по лестнице им навстречу, поглядел на них с удивлением. Володя напустил на себя серьезный вид и взглядом призвал брата к порядку.

К разочарованию близнецов, Оленька была не одна. Она о чем-то беседовала с Арсением, сидя рядом с ним на диване, в то время как Машенька и Ларион за пианино разбирали ноты нового романса, написанного Чигринским. Глаза у Оленьки были красные, потому что вчера она много плакала, но от близнецов не укрылось оживление, с каким она говорила с Истриным.

При появлении новых гостей разговор застопорился, и первые несколько минут все чувствовали себя довольно неловко. По правде говоря, близнецы были не прочь — выражаясь современным языком — попытаться расколоть Оленьку, но в присутствии Арсения эта задача становилась практически невыполнимой. Сама Оленька, заметив на пороге Володю и Колю, переменилась в лице и явно занервничала. Машенька ничего не имела против братьев, но она инстинктивно уловила их боевой настрой, и он ей не понравился. Арсений не питал никаких иллюзий относительно того, как к нему относятся вновь прибывшие, и не горел желанием с ними общаться. В свою очередь, Ларион счел, что братья поступили некрасиво, не явившись на похороны девушки, которая им нравилась, однако, когда близнецы представили свои объяснения, сославшись на стремление матери запереть их в четырех стенах, он счел их вполне убедительными.

— Сегодня нам впервые удалось вырваться из дома, — сказал Володя.

— И как видите, мы еще живы, — добавил Коля с усмешкой.

Оленька покраснела, ее ресницы задрожали.

— Господа, — вмешалась Машенька, — я понимаю ваши чувства, но… В семье горе, и Оля… она вовсе не виновата, что ей снятся такие сны.

— Нет, конечно, никто не виноват, — сказал Володя, косясь на поручика и ломая себе голову над тем, как бы вывести его на чистую воду. — Не так ли, Арсений Васильевич?

Поручик нахмурился.

— Я видел то, что видел, — сказал он наконец. — Нравится вам это или нет.

— Мы тут просто подумали, — объявил Коля, лучась улыбкой, — вдруг кто-нибудь из нас поссорится с вами, а вы вызовете его на дуэль. Вы ведь хорошо стреляете?

— Вполне, — сдержанно ответил Арсений.

— Ну вот! — воскликнул Володя. — А я совсем не умею стрелять. А ты? — обратился он к брату.

— Так, немного, — беспечно ответил тот.

Машеньке не нравился оборот, который принимал разговор, и она громко заиграла на пианино. Ларион, однако, пропустил момент, когда надо было перевернуть страницу, и она сбилась.

— Кстати, я тут подумал: как во сне можно слышать выстрел? — быстро спросил Коля, когда музыка умолкла.

— Обыкновенно, — сухо ответил молодой человек. — Так же, как слышишь разговоры, например. Может быть, это не совсем разговоры, — поправился он, — но ты понимаешь, что люди говорят, и знаешь, что именно они говорят.

— Вот, вот, — подтвердила Оленька, энергично кивая. — Именно так!

— Скажите, а выстрел, который вы слышали во сне, был из пистолета или ружья? — поинтересовался Володя ангельским голосом. По правде говоря, он понятия не имел, есть ли между ними разница, но надеялся, что Арсений запутается и так или иначе выдаст себя. Однако проклятый поручик даже не обратил внимания на то, что ему пытались расставить ловушку.

— Интересный вопрос, — пробормотал он, хмурясь. — Но в моем сне не было ни ружья, ни пистолета, ничего такого. Я просто помню, что выстрел был совершенно отчетливый, и… и довольно громкий, то есть во сне мне так показалось, потому что трудно, знаете, точно описать то, что видишь…

— Должно быть, профессор Ортенберг от вас в восторге, — ввернул Коля. — Такой интересный случай!

— Он ужасно въедливый, — сказала Оленька, оживляясь. — Он учинил мне… как это называется в романах? Допрос с пристрастием, да?

— А мне учинила допрос с пристрастием баронесса Корф, — неизвестно к чему сообщил Ларион. — Она почему-то думала, что Лизу отравили.

Машенька подпрыгнула на месте.

— Ларион! Ну ей-богу, сейчас не время для ваших фантазий…

— Это не фантазии, — обидчиво возразил студент и принялся взахлеб рассказывать о том, как Амалия осматривала спальню Лизы, какие вопросы баронесса задавала и как она была разочарована, когда Ларион убедил ее, что ни у кого не было ни малейшей возможности отравить девушку.

— Послушайте, — пробормотала Оленька, глядя на него широко распахнутыми глазами, — вы ведь все это сейчас выдумали, правда? Не может быть, чтобы баронесса Корф вела себя как… как какой-нибудь сыщик. Такая дама, как она…

— А что она за дама, кстати? — спросила Машенька напряженным голосом.

Оленька беспомощно воззрилась на подругу.

— Ну… я хочу сказать, великосветская… Нет, Ларион, — заключила она решительно, тряхнув головой, — вы все это выдумали! Чтобы я поверила, что она стала так себя вести…

Студент стал сбивчиво уверять ее, что он рассказал чистейшую правду и что баронессе Корф и впрямь не дает покоя то, что случилось в доме Левашовых. Машенька молчала и хмурилась. Арсений находился в затруднении: он видел Амалию всего два раза, и то, что о ней говорил Ларион, шло вразрез с тем впечатлением, которое она произвела на поручика. Он был почему-то уверен, что ее больше всего заботят собственные дела и что круг, в котором она вращается, ее более чем удовлетворяет. Но тут он вспомнил ее безжалостные золотые глаза, устремленные на него самого при первой встрече, — глаза, которые словно хотели проникнуть в самые сокровенные тайники его души, — и заколебался.

— Кто вообще такая эта баронесса Корф? — не утерпел Коля.

— И почему она так интересуется тем, что произошло с Лизой? — подхватил Володя. — Если, конечно, Ларион не врет.

— Кажется, я слышала, что она разведенная жена, — сказала Машенька тоном неодобрения. (В то время развод воспринимался как клеймо, без скидок на обстоятельства.) — Баронесса хорошо знала Лизу?

Оленька развела руками.

— Да нет же! Мы с Лизой видели ее только раз, когда оказались на благотворительном вечере…

— Какой же вы выдумщик, Ларион, — вздохнула Машенька, укоризненно качая головой. — Придумали бог весть что, встревожили всех нас…

— Почему встревожили? — отозвался Володя. — Я так ничуть не встревожился, например. А вот господин поручик почему-то упорно молчит, — отнесся он к Арсению.

— Может быть, вам есть что скрывать? — поинтересовался Коля.

— Что именно? — спросил Арсений, насупившись.

Машенька учуяла, что дело катится к ссоре, и взяла на пианино громкий аккорд.

— Оля, может быть, ты споешь?

— Я сегодня не в голосе, — отозвалась девушка. — Совсем.

— Я могу спеть, — тотчас с готовностью предложил Ларион. Девушки улыбнулись. У Лариона не было голоса, но он всегда предлагал спеть, если заходила речь о каком-нибудь модном романсе. Точно так же он всегда предлагал свои услуги, когда собирались ставить пьесу для друзей, но едва доходило до репетиций, он чаще всего либо тушевался, либо говорил не по тексту, либо начинал вмешиваться с предложениями в режиссерскую часть, о чем его никто не просил.

— Арсений, может быть, ты?.. — обратилась Машенька к сводному брату.

— Нет, нет, — смущенно ответил поручик. — Я не…

— Мне кажется, тебе стоит попробовать. Раньше у тебя был хороший голос — до того, как ты уехал в полк.

Арсений стал объяснять, что он не знает слов романса, но Оленька стала его упрашивать, и он в конце концов сдался. Поручик подошел к сестре, сидевшей за пианино, Ларион, нахохлившись, сел в углу. Коля, побродив по комнате, подошел к брату, который устроился в кресле и переводил хмурый взгляд с Оленьки на Арсения и обратно.

— Кажется, стрельбы не предвидится, — сказал Коля.

Володя сердито покосился на него и покачал головой.

— Тебе не кажется, что Оленька была нервознее, чем обычно? — спросил Коля, понизив голос.

— То же самое можно сказать о сестре поручика, — заметил Володя. — Ей явно не понравилось предположение, что Лизу могли убить, — интересно почему?

— Ладно, ты сиди тут и размышляй, а мне надо выйти, — сказал Коля.

— Если увидишь кого-нибудь с ружьем или пистолетом, беги от него со всех ног, — напутствовал его бессердечный братец.

Близнецы расхохотались так громко, что Машенька за пианино сбилась с такта и, обернувшись, сердито сверкнула на них глазами.

Пробормотав слова извинения, Коля скрылся за дверью, а Машенька вновь начала играть и показала брату, в каком месте он должен начать петь. Арсений объявил, что он все понял, и его сестра вернулась к началу романса; но он не вступил, когда должен был вступить. Музыка оборвалась, и Машенька сердито уставилась на брата.

— Нет, я не могу, не могу, — сказал Арсений, морщась. — Петь перед людьми — это не мое. Пусть лучше Ольга Кирилловна споет!

— Оля уже сказала, что она не в голосе, — напомнила сестра.

В следующее мгновение все услышали далекий пушечный выстрел, и часы, висящие на стене, начали бить.

— Пушка ударила — полдень, — машинально заметила Оленька, подходя к пианино и заводя рукой за ухо непокорную тонкую прядь, которая все время норовила выбиться из прически. — Если вы настаиваете, Арсений Васильевич, то я могу попробовать спеть, но…

Володя взволнованно приподнялся на месте. Уже несколько минут ему казалось странным, что Коля до сих пор не вернулся; и неожиданно его мозг пронзила ужасная догадка.

— Выстрел! Боже мой! Выстрел… не из ружья, не из пистолета…

— О чем это он? — спросила ошеломленная Машенька.

Не отвечая, Володя бросился прочь из комнаты. С опозданием сообразив, что именно он имел в виду, остальные гурьбой поспешили за ним.

— А-а-а! — пронзительно закричала Оленька, хватая Арсения за руку.

Коля лежал у подножия лестницы, не подавая признаков жизни. Володя метался вокруг него, то пытаясь нащупать пульс, то в отчаянии хватая себя за лицо и волосы.

— Доктора, умоляю, скорее! — хрипло закричал Володя. — Он еще жив… Зовите доктора! Боже мой, ну как же это могло случиться?

Глава 15 Непостижимое

Порфирий Филиппович Устрялов летел домой как на крыльях.

Для людей, которые склонны судить о себе подобных исключительно по внешним признакам, Порфирий Филиппович был везунчиком. Без влиятельной родни, без каких-либо знакомств, начинал с нижних чинов и исключительно за счет усердия, трудолюбия и личных качеств продвинулся по карьерной лестнице аж до статского советника с множеством наград за беспорочную службу — везунчик, не иначе. Однако сам Порфирий Филиппович смотрел на вещи совсем по-другому.

Его собственная жизнь, как он ее себе мыслил, делилась на две части, и служба, чины, положение в свете относились к той из них, которой он, конечно, дорожил, но не более того. Так человек, выстроивший себе прочный, крепкий дом, смотрит на него пристрастным оком хозяина, который знает, во что ему обошелся каждый кирпич, но не ударяется в восторг и не пристает ко всем с требованиями во что бы то ни стало признать его дом лучшим. По-настоящему же Порфирий Филиппович любил только вторую часть своей жизни, в которой солнцем царила его рыжеволосая, статная жена Елена.

Порфирий Филиппович был обыкновенным человеком с совершенно обыкновенными запросами, но когда он впервые почти четверть века тому назад увидел свою будущую жену, в него словно ударила молния, да так, что под впечатлением ее он оставался по сей день. Яркая, взрывная, не лезущая за словом в карман, Елена совершенно околдовала его, так что он понял, что без нее ему не жить. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы завоевать ее — ему, маленькому, некрасивому и неинтересному человечку, который к тому же зарабатывал не слишком много. Само собой, он сделал все, от него зависящее, чтобы исправиться, но если и можно устроиться так, чтобы зарабатывать больше, никакие ухищрения не могли бы помочь вам вырасти на 15 сантиметров или стать красавцем в те времена, когда пластической хирургии не было и в помине. А так как Порфирий Филиппович был вовсе не глуп, он отлично понимал, что ему придется держаться начеку, чтобы не упустить свое счастье после того, как Елена все-таки согласилась стать его женой.

Окружающий мир, по мысли Порфирия Филипповича, был полон врагов, которые не отказались бы покуситься на его достояние, стоит ему хоть чуть-чуть зазеваться. В свое время ему пришлось немало понервничать из-за импозантных военных, начальников, которые не прочь закрутить роман с женой подчиненного, и знакомых, которые слыли разбивателями сердец. Он примечал все знаки внимания, которые им случалось оказывать его супруге, и отчаянно ревновал, не показывая виду, потому что Елена Ивановна не одобряла ревности. Она считала, что ревность унижает и делает человека смешным, и Порфирий Филиппович отыгрывался, передавая ей все сплетни и слухи о тех, кто пытался заслужить ее благосклонность. Он знал, что его жена придерживается определенных принципов (и, по правде говоря, восхищался этим), и потасканные господа, которые спят с гувернантками или приживают детей на стороне, вызывают у нее брезгливость на чисто нравственном уровне. Она еще была согласна их терпеть (как терпела его сослуживца Базиля), но уже не воспринимала их всерьез.

Разумеется, одних сплетен вовсе недостаточно для того, чтобы крепко привязать к себе человека, и Порфирий Филиппович — помимо того, что он стремился предугадывать каждое желание своей жены, баловал ее дорогими подарками и не забывал прислушиваться к ее мнению — всячески поощрял ее страсть к разговорам. Он всегда готов был обсуждать с ней любые предметы, от политики и литературы до тонкостей делопроизводства и преимуществ различных сортов чая. Порфирий Филиппович вовсе не принадлежал к той скучной породе мужей, которая, вернувшись домой со службы, норовит сесть за стол, отгородиться газетой и отделываться односложными ответами. Нет, он был искренне рад любому поводу для беседы с женой, и если на людях он избегал ей противоречить, то дома у них бывали жаркие дискуссии, никогда, впрочем, не доходившие до ссоры. Долгое время, пока три их дочери не подросли, главной темой для разговоров оставалось все, что было связано с девочками. Но вот все три повыходили замуж, оставили родительские пенаты, и Порфирий Филиппович, к ужасу своему, увидел, что его жена стала скучать.

При всей своей любви Устрялов не понимал, что любая женщина тяжело воспринимает переход от зрелого возраста к старости. Елене Ивановне уже сравнялось 45, и она не раз тайком от мужа выдирала из роскошной медно-рыжей шевелюры седые волоски. Кроме того, она поймала себя на том, что его разговоры, его вид и вообще все, что с ним было связано, стало ее раздражать. Она сознавала, что ей не в чем упрекнуть Порфирия Филипповича, но также сознавала, что он ей надоел, и ничего не могла поделать с этим чувством. Дома она стала чаще молчать и замыкаться в себе, муж заметил перемену в ее поведении и встревожился. И тут, как нельзя кстати, подоспело приглашение на вечер у Базиля, на котором супруги с удивлением услышали, как двум разным людям в одну и ту же ночь приснился одинаковый сон. Мало того, вскоре подоспело продолжение — загадочная смерть Лизы Левашовой, которую нашли именно так, как было описано во сне.

Было бы преувеличением сказать, что Елена Ивановна ожила, но верно то, что данный случай возбудил ее сильнейшее любопытство. Она на все лады обсуждала с мужем происходящее, перебирая гипотезы и припоминая другие истории о снах, которые оказались вещими. Не был забыт и профессор Ортенберг, чьи две статьи были недавно опубликованы в столичной прессе. По правде говоря, Елена Ивановна дорого бы дала, чтобы оказаться на вечере у графини Хвостовой, но при всех своих заслугах ее муж все же не принадлежал к кругу людей, вхожему на вечера к этой даме. Впрочем, Порфирий Филиппович очень быстро узнал от Базиля о том, что произошло на вечере, и в подробностях пересказал жене. Теперь же он спешил домой, чтобы поведать ей, как сбылся уже второй сон подряд.

Порфирий Филиппович нетерпеливо дернул звонок, проскочил мимо замешкавшейся горничной и вбежал в гостиную, где его жена примеряла шляпку перед зеркалом.

— Сбылось! — выпалил Порфирий Филиппович. — Второй сон! Выстрел, падение — все, все!

Елена Ивановна ахнула и выронила шляпку, но тотчас же опомнилась, проворно подобрала ее с полу и потребовала подробностей. Рухнув в кресло, Порфирий Филиппович изложил все, что ему стало известно от Базиля и удрученного Павла Ивановича.

— Ах, какие страсти! — то и дело восклицала Елена Ивановна. — Так выстрел оказался выстрелом из пушки… и падение было с лестницы! Как же он так?..

— Судьба, должно быть, — вздохнул Порфирий Филиппович, вытирая пот со лба. — Да ведь ты, наверное, помнишь, мой свет, какая у них в доме скверная лестница: крутая, ступени неудобные… Мне Кирилл Степанович рассказывал как-то, что их лакей однажды шел по ней с подносом, ну и…

— И что?

— Как — что? Упал, расшибся, потом хворал долго.

— А Коля Шанин что же, умрет? — с трепетом спросила Елена Ивановна.

— Доктор Дегуров обещал, что сделает все что сможет, но… — Порфирий Филиппович замялся. — Очень уж Коля плохо упал. Голову сильно разбил и позвоночник, кажется, тоже…

— Ах, какой ужас, — промолвила Елена Ивановна, качая рыжей головой. — И ведь уже второй случай… Непостижимо, просто непостижимо! Скажи, а его никто не мог с лестницы столкнуть?

— Кому это нужно? — изумился Порфирий Филиппович.

— Ну мало ли, — загадочно ответила его жена. — Допустим, Арсений Истрин шел мимо и подумал… если я его толкну, может, сон и сбудется? Как ты думаешь?

— Да не было ничего такого, — с неудовольствием ответил Порфирий Филиппович. — Они все в комнате сидели, когда он вышел, и никто не выходил, пока брат не побежал его искать.

— Тогда действительно непостижимо, — пробормотала Елена Ивановна, зябко ежась. — Знаешь, я не хочу сказать ничего дурного, но Александра своих сыновей все-таки избаловала. Они как щенки, которые привыкли всех за ноги хватать и уверены, что им ничего за это не будет. До меня дошло, что они Арсению дерзили, и не раз, а он все-таки офицер, ну и…

— Ты решила, что офицер станет их с лестницы сталкивать? Да ну, глупости, душенька. Я его помню, еще когда он был ребенком. Мальчик как мальчик, довольно застенчивый. У него характера хватало только, чтобы мачеху будировать [12], но тут я не могу его винить. Варвара Дмитриевна никогда его не жаловала и не упускала случая ему это показать.

И они пустились в обсуждение жены Базиля, которое нечувствительно перетекло в осуждение и Варвары Дмитриевны, и его самого. Затем хозяйка дома спохватилась, что Порфирий Филиппович, должно быть, устал и хочет есть, и тот, и в самом деле ощутив, что пора подкрепиться, не стал возражать.

Пообедав, Порфирий Филиппович вернулся на службу, так как день еще не кончился, а Елена Ивановна оделась и вышла из дома. Ей очень хотелось поделиться с кем-нибудь тем, что она узнала от мужа, но, как назло, знакомые либо были уже в курсе происшедшего, либо находились далеко и до них еще надо было добраться. Тут Елена Ивановна весьма кстати вспомнила, что почтенная старая дама, с которой она познакомилась у Базиля, живет как раз в гостинице неподалеку, и решила ее проведать. Возле гостиницы жена Порфирия Филипповича столкнулась с Евдокией Петровной и, не мешкая, выложила ей подробности того, как сбылся второй сон Арсения и Оленьки.

Глава 16 Поединок

Сергей Васильевич принадлежал к людям, которые не любят тратить время зря. Утром он позанимался с Амалией, показал ей несколько новых приемов и в педагогических целях один раз даже позволил ей одержать над собой верх. Когда баронесса удалилась, Ломов кликнул денщика, распорядился насчет обеда и сел читать книгу, которая, как он считал, может содержать информацию, интересную для человека его профессии. В ней рассказывалось о различных ядах, которые употребляли члены семейства Борджиа для того, чтобы сократить число своих недругов. Впрочем, судя по тому, что недруги в конце концов одержали над ними верх, ядов то ли оказалось недостаточно, то ли их действие не прибавляло сторонников грозному семейству.

Однако Ломову даже не дали толком вникнуть в тонкости приготовления яда под названием cantarella, потому что во входную дверь стали ломиться так, словно собирались снести ее с петель. На всякий случай Сергей Васильевич бросил взгляд на ящик стола, в котором покоились заряженные пистолеты, на угол ковра, под которым скрывался тайник с оружием, и на стенную панель, за которой располагался потайной ход, позволявший в случае чего незаметно скрыться из дома. К счастью, вскоре выяснилось, что весь шум, вызвавший неодобрение Сергея Васильевича, производила его собственная тетушка. Она вошла в гостиную настолько быстро, насколько ей позволяли годы и приличия, и с порога выпалила:

— Ужасное происшествие! Невероятное происшествие! Ты представляешь, второй сон… он сбылся!

Сергей Васильевич заложил книгу на том месте, где остановился, положил ее на стол и невозмутимо воззрился на Евдокию Петровну.

— Прежде всего присядьте, тетушка, прошу вас… Рад видеть вас в добром здравии. А теперь рассказывайте, если уж вы именно за этим пришли.

Не заставив себя упрашивать, Евдокия Петровна села напротив племянника и изложила все, что только что узнала от Елены Ивановны. Сергей Васильевич время от времени подавал глубокомысленные реплики, например: «А!», «Неужели?», «Хм!», «Однако!» и прочие в том же духе; но если бы кто-нибудь мог прочесть сейчас мысли Ломова, он бы несказанно удивился. С одной стороны, Сергей Васильевич еще не вполне отошел от книги и размышлял, как досадно то, что оригинальных рецептов ядов Борджиа не сохранилось и авторам приходится довольствоваться слухами, а с другой — с другой он пытался представить себе, что подумает о происходящем баронесса Корф, и ему становилось одновременно страшновато и весело, как бывает, когда смотришь с края пропасти на бегущий внизу поток.

— Теперь, во всяком случае, совершенно ясно, что Арсений и эта девушка действительно видят вещие сны, — подытожила тетушка.

— Да уж, — хмыкнул Ломов, потирая усы, — не хотел бы я им присниться.

Евдокия Петровна вспыхнула.

— Сережа, я не хочу сказать ничего такого, но ты… иногда ты все-таки меня удивляешь. Конечно, тебе было бы легче, если бы все жизненные факты и события можно было выстроить во фрунт, скомандовать им «налево», или «кругом марш», или еще как-нибудь… Но не бывает же так, пойми, не бывает! Случаются и необъяснимые случаи, и просто чудеса…

— То, что один человек погиб, а другой, скорее всего, умрет, — это чудо? — спросил Сергей Васильевич, насупившись.

— Но их же никто не убивал, — пробормотала Евдокия Петровна, теряясь от тона своего племянника. — Это судьба, понимаешь? Оленька и Арсений просто увидели во сне будущее. Вот и все!

— Знаете что, — внезапно проговорил Ломов, — расскажите-ка мне еще раз, что там произошло, и не упускайте ни одной мелочи. Я хочу знать, кто что говорил, кто как себя вел и, главное, кто где находился, когда молодой Шанин вышел из комнаты.

— Но меня ведь там не было, — ответила тетушка, глядя на него с удивлением. — Я знаю только то, что мне сказали… А что, собственно, ты хочешь узнать?

Пока Сергей Васильевич выспрашивал у своей родственницы подробности случившегося, сам хорошенько не зная, что именно он хочет найти, Амалия ехала в открытой коляске по улицам Петербурга и возле набережной заметила знакомое лицо. Ларион плелся с удрученным видом, едва волоча ноги, и даже не смотрел по сторонам. Амалия велела кучеру подъехать поближе к тротуару и окликнула молодого человека. Ларион поднял голову, узнал баронессу, поздоровался и сделал попытку улыбнуться.

— Что случилось, Ларион Алексеевич? — спросила Амалия. — На вас лица нет.

— Я только что из госпиталя, — ответил Ларион и обрушил на собеседницу бессвязный поток слов о том, что произошло сегодня в полдень в доме Левашовых.

— Доктор Дегуров сказал, что Колю нельзя оставлять дома, понадобится операция, и, возможно, не одна… Его отвезли в больницу, Володя поехал туда же, я — с ним. Поручик Истрин тоже вызвался поехать, но Володя закричал: «Нет! Вы уже и так сделали все что могли». Вмешалась Машенька и стала уговаривать Володю успокоиться. Никто ни в чем не виноват, это был несчастный случай… Оленька тоже сказала дрожащим голосом, что она не виновата. Володя посмотрел на нее и спросил так, что у меня внутри все перевернулось: «Думаете, мне от этого легче?» Я читал, что близнецы часто очень привязаны друг к другу, больше, чем обычные братья, — добавил Ларион. — В госпитале Володя был сам не свой…

Амалия всегда гордилась своей выдержкой, но сейчас ей стоило большого труда не показать того, что она чувствовала. Ее так и подмывало закричать во весь голос: «Не верю, не верю, не верю! Этого не может быть!» И мало того что закричать, но еще и, как маленький ребенок, топнуть ножкой и стукнуть по сиденью кулачком…

…Почему не может быть, собственно говоря?

— Знаете что, Ларион Алексеевич, — сказала Амалия вслух, — я, наверное, должна сейчас нанести визит Левашовым. Вы меня очень обяжете, если присоединитесь ко мне.

— Но Коля не сын Левашовых, — пробормотал студент, с удивлением глядя на собеседницу. — Он…

— Да, я знаю, но он разбился именно у Левашовых. Едемте, я хочу взглянуть на лестницу, где он упал.

— Я и сам упал на ней недавно, — заметил Ларион, — не сильно, конечно, но все же это было неприятно. Может быть, вы даже помните, — прибавил он с надеждой, — вы тогда находились в доме.

На следующий день Амалия приехала к Ломову за четверть часа до назначенного времени, переоделась в костюм для фехтования и взяла шпагу. Первым же выпадом она обезоружила противника и через несколько шагов загнала его в угол.

— Туше! Вы труп, Сергей Васильевич.

Досадуя, что позволил застать себя врасплох, Ломов подобрал свою шпагу и вернулся в исходную позицию. Но, хотя он держался начеку, Амалия и на этот раз едва не обезоружила его.

— Да что с вами такое творится? — изумился Сергей Васильевич после того, как Амалия перешла в нападение и погнала его по залу в манере, которую ни один человек на свете не назвал бы женской. — Корпус, корпус! Следите за левой рукой… А, черт!

Амалия второй раз выбила у него шпагу, которая описала в воздухе высокую дугу и отлетела к окну, и остановилась.

— Что вы стоите — наступайте! — сердито крикнул Ломов.

— Надоело, — ответила Амалия сквозь зубы и села на стул в углу, не выпуская шпаги. Увидев выражение лица баронессы, Сергей Васильевич решил от греха подальше повременить с замечаниями относительно ее стиля нападения.

— Выкладывайте, — просто сказал он.

Ломов был почти уверен, что знает, о чем именно пойдет речь, и чутье его не подвело.

— Слышали, что случилось с Николаем Шаниным? — спросила Амалия.

— Слышал.

— Я вчера встретила Лариона Маслова и поехала к Левашовым, посмотреть, где все произошло, — сказала Амалия.

— Вы ведь были у них в доме и видели эту лестницу, — напомнил Ломов. — Как и я.

— Да, но тогда я к ней не присматривалась. Сейчас — другое дело.

— И что же?

— Лестница действительно не слишком удачная. Высокая, крутая, упасть с нее вполне можно. Но…

— Продолжайте, — бесстрастно велел собеседник баронессы.

— А смысл? У меня ничего нет. — Амалия раздраженно повела плечами. — Можно надеть чужое подвенечное платье и умереть от остановки сердца. Можно упасть с лестницы и разбиться. Кто сказал, что нельзя?

— Вы, — отозвался Сергей Васильевич и, прищурившись, мягко добавил: — я ведь не ошибаюсь?

Кусая губы, Амалия постукивала кончиком шпаги о пол.

— Профессор Ортенберг должен был ехать в Данию, — промолвила она наконец. — Теперь он остается в Петербурге, чтобы изучить, как он выражается, «совершенно исключительный случай двойного ясновидения». Графиня Хвостова в экстазе. — Амалия поморщилась. — Уже давно у петербургского общества не было таких развлечений… Графиня и мне прислала приглашение на очередной вечер, а я не хочу туда идти. Боюсь, что наговорю всем дерзостей.

— Ну так не ходите, — заметил Ломов. — И вообще забудьте об этой истории. Нам с вами со дня на день прикажут отплыть, и неизвестно, когда мы вернемся и вернемся ли вообще. Стоит ли сейчас забивать себе голову посторонними предметами?

— Стоит, тем более что это моя собственная голова, — колюче отозвалась Амалия. — Я хотела вчера поговорить с Оленькой, но она отказалась под тем предлогом, что плохо себя чувствует. По-моему, она что-то скрывает. Или скрывает, или недоговаривает, или что-то еще — я уже в первую нашу встречу заметила, что она слишком напряжена для человека с чистой совестью.

— А поручик?

— Не знаю. Ларион Маслов сказал, что Арсений выглядел совершенно ошеломленным, когда увидел Колю у основания лестницы.

— А на свидетельство студента можно положиться? По-моему, этот молодой человек склонен прихвастнуть.

— По словам Володи, все были изумлены, и поручик не исключение. Так что Ларион ничего не выдумывал.

— Вы и с Володей успели поговорить?

— Конечно. Я отправилась в госпиталь, чтобы узнать, придет ли его брат в себя и можно ли будет задать ему несколько вопросов. Врачи не смогли сказать мне ничего определенного. Тяжелое состояние, больной без сознания, надежда еще есть, но она невелика, и все в таком же духе. Его брат сидел возле постели, и я побеседовала с ним. Среди прочего Володя подтвердил, что после того, как Коля вышел, никто не покидал гостиную. Так что даже если бы кому-нибудь из присутствующих взбрело в голову столкнуть его брата с лестницы, он просто физически не имел такой возможности.

— Значит, Коля упал сам, — вздохнул Ломов. — И Лиза умерла сама. А Арсений и Оленька просто увидели во сне, что с ними будет.

— И конечно, сейчас вы снова с самыми лучшими намерениями посоветуете мне отступиться, — не выдержала Амалия. — Полно вам, Сергей Васильевич. Я же прекрасно понимаю, что вы говорите это, только чтобы меня раззадорить.

И она сердито сверкнула глазами на Ломова, но ее толстокожий напарник даже бровью не повел. Чтобы пронять Сергея Васильевича, в него требовалось как минимум выстрелить из пушки — и то не факт, что он не сумел бы увернуться.

— А знаете что, госпожа баронесса, — почти добродушно промолвил Ломов, — я начинаю думать, что генерал Багратионов был не так уж неправ, когда решил соединить нас для задания. Думаю, нам все-таки удастся выполнить его и вернуться домой.

— Даже не сомневайтесь, милостивый государь, — ответила Амалия с иронией.

— Ну что, продолжим наши упражнения? — спросил Сергей Васильевич.

— Разумеется, — ответила его собеседница. Она поднялась с места, встала в позицию и, подождав, пока Ломов займет свою с оружием в руках, задорно отсалютовала ему: — En garde [13], месье!

Глава 17 Завтрак

— Чай соленый, — сказала Варвара Дмитриевна строго, отставляя от себя чашку. — Это вы положили туда соль?

Молоденькая горничная, которую взяли на место всего несколько недель тому назад, покраснела.

— Сударыня, этого не может быть! — необдуманно воскликнула она.

— Как это не может быть? Вы что же, обвиняете меня в том, что я лгу? Базиль, ты слышал? Я, оказывается, лгу, — говорила Варвара Дмитриевна монотонным голосом, словно происходящее не доставляло ей никакой радости; но блеск ее глаз показывал, что она наслаждается и не намерена упустить ни единой возможности лишний раз подчеркнуть, что она тут хозяйка. — Поразительная пошла прислуга, просто поразительная!

— Может быть, чашку плохо вымыли, — равнодушно отозвался хозяин дома.

— Ах, — сказала Варвара Дмитриевна с удовлетворением, — так, значит, мы платим прислуге за то, чтобы они не мыли посуду. Очаровательно! Мой покойный отец всегда говорил, что Россия катится в пропасть, и, кажется, я начинаю разделять его точку зрения…

Машенька метнула на мать быстрый взгляд и уставилась на чайную ложечку в своих пальцах, словно важнее ее ничего на свете не было. Базиль, ничего не отвечая, смотрел то на портрет своей матери, висящий на стене, то в угол столовой. Есть же на свете семьи, мелькнуло у него в голове, которые завтракают, обедают и ужинают вместе, и никто ни с кем не ссорится, все довольны, и никому не мерещится в чае соль, которой там нет. Он покосился на Арсения, но сын, казалось, был настолько поглощен своими мыслями, что не шелохнулся бы, даже если бы поблизости выстрелили из пушки. Тут Базиль некстати вспомнил, что случилось вчера после одного такого выстрела, и заерзал на месте.

— Уберите, — сказала Варвара Дмитриевна горничной, кивая на чашку. — И принесите мне кофе.

Она откинулась на спинку стула. Базиль, повернув голову, украдкой посмотрел на часы, которые прилежно отстукивали время. Еще десять минут, и можно будет сбежать.

— Я надеюсь, ты не станешь задерживаться на работе, — подала голос жена, заметившая его движение. — Если мы опоздаем на вечер к графине Хвостовой, это произведет невыгодное впечатление. — И она обратилась к дочери: — Думаю, тебе лучше надеть синее платье.

— Я не хочу синее, — проворчала Машенька. — Розовое лучше.

— Что ж, надевай розовое, — согласилась Варвара Дмитриевна. — Если хочешь походить на поросенка.

Машенька посмотрела на мать недобрым взглядом и поджала губы.

— Не слушай ее, — вмешался Базиль, ободряюще улыбаясь дочери. — Розовый тебе очень к лицу.

— Все равно все будут смотреть не на нее, а на Оленьку, — нанесла последний удар Варвара Дмитриевна. — И на вас, Арсений. Вы станете главным событием вечера, хотя, если вдуматься, что такого произошло? Какой-то недотепа всего лишь оступился и покатился по лестнице…

И она растянула свои тонкие губы в холодной улыбке, на которую никто не рискнул улыбнуться в ответ.

— Где мой кофе, между прочим? — уронила хозяйка дома в пространство.

Базиль воспользовался моментом, чтобы подняться с места, объявить, что сегодня у него много важных дел, и скрыться за дверью. С его уходом призрачное семейное единство, представленное сидящими за столом людьми, окончательно рухнуло. Арсений тотчас вспомнил, что у него тоже есть дела, Машенька объявила, что ей надо готовиться к вечеру, и оба удалились. Оставшись в столовой одна, Варвара Дмитриевна иронически покосилась на портрет свекрови в полосатом платье по моде 1850-х годов, с розой у корсажа. Хозяйка дома всегда считала, что мать ее мужа на этом портрете походила на разряженную цыганку.

Поднявшись к себе, Арсений сделал несколько шагов по комнате, посмотрел в окно и убедился, что небо по-прежнему находится наверху, а кусок улицы — внизу и они даже не думают поменяться местами. Погода была ни то ни се, но вовсе не из-за нее молодой человек ощущал себя так, словно на него что-то давило. Машенька поскреблась в дверь и после отрывистого приглашения войти заглянула в комнату.

— Ты не читаешь? — спросила она. — А я вот думаю, синее мне надеть или все-таки розовое. — Она всмотрелась в лицо брата и поняла, что он совсем не настроен обсуждать ее платья. — Ты что?

— Да так, — неопределенно ответил Арсений. — Я не могу понять, почему он с лестницы упал.

Машенька беспомощно поглядела на него. По правде говоря, она тоже ничего не понимала, но самолюбие не позволяло ей в этом признаться.

— Ларион говорил, он недавно падал на той же лестнице, — напомнила она. — Послушай, может быть, тебе лучше поговорить обо всем с профессором? Ты ведь увидишь его сегодня.

Ее брат ответил не сразу.

— Не знаю, хочу ли я с ним говорить, — признался он после паузы. И без перехода: — Интересно, что произойдет, когда мы с Оленькой снова станем видеть разные сны? Как ты думаешь?

— Не знаю, — сказала Машенька. — Может быть, тебе лучше спросить у нее?

— Она очень добрая, — пробормотал Арсений, не отвечая. — Другая на ее месте возненавидела бы меня после того, как Лиза умерла.

— Она тебя вовсе не ненавидит, — возразила сестра. — И потом, в чем ты виноват? В том, что тебе снятся сны?

— Раньше мои сны не сбывались, вот в чем штука. — Арсений поморщился. — И вообще ничего у меня не сбывалось, никогда. Знаешь, — продолжал он, проводя рукой по лицу, — я, наверное, какой-то проклятый. Мать родила меня и умерла, а потом…

Он запнулся.

— Давай не будем онейговорить, — попросила Машенька, решив, что он собирался упомянуть ее собственную мать. — Ты же знаешь, мама не всегда была такой.

— Со мной — всегда, — со смешком ответил Арсений. — Хотя, конечно, я сам тоже хорош. Зачем я пошел в армию? Конечно, мне с детства рассказывали, что дед и прадед были военными. Прадед приехал откуда-то из-под Киля и до конца своих дней так и не выучился толком говорить по-русски — что не помешало ему дослужиться до полковника. Дед вышел уже в генералы. Я одного не могу понять: как они не свихнулись в армии? — с отчаянием спросил Арсений, обращаясь неизвестно к кому. — Все уверяют, что они были совершенно довольны своей участью. Нет, ну я, конечно, понимаю, что и в аду найдутся такие, кто доволен своим положением, но тут ведь речь идет о тех, кто составляет часть меня, а значит, должен был думать как я… чувствовать как я… или как? Совсем у них не было ничего со мной общего?

Он поймал себя на том, что стал путано выражаться, и с досадой замолчал.

— Я собираюсь в лавку, мне надо кое-что купить, — сказала сестра, не давая втянуть себя в бесплодный спор о разных поколениях и их предпочтениях. — Если я увижу Олю, ей передать что-нибудь?

— Зачем? — пожал плечами Арсений. — Мы же все равно должны увидеться сегодня у графини. Хотя… ты скажи ей, что я очень жалею… ну… о том, что случилось вчера.

— Скажи, она тебе нравится? — не утерпела Машенька. — Хоть немножко?

Такая горячность была для нее не слишком характерна, и брат поглядел на нее с удивлением.

— Конечно, Оленька мне нравится, — ответил он. — Она очень милая девушка.

— Ты ему очень нравишься, — объявила Машенька час спустя, вихрем влетая в гостиную Левашовых, где ее ждала подруга. — Но какой же он все-таки недогадливый! — Она сердито покачала головой. — Неужели все мужчины такие?

— Что он обо мне сказал? — допытывалась Оленька. — Он ни о чем не подозревает? А он говорил о баронессе Корф? Она ему нравится? Мне почему-то кажется, что перед ней никто не устоит…

— Далась тебе эта баронесса Корф, да она старая, ей лет двадцать пять, наверное, — с отвращением отозвалась бессердечная Машенька. — И Арсений вообще о ней не упоминал ни разу. Что ты волнуешься, Оля? Никто тебя не подозревает, и уж мой брат точно меньше всех. Я же сказала, что я тебе помогу, и я тебе помогу.

У Оленьки дрогнули губы.

— Ты знаешь, — заговорила она сбивчиво, — я все думаю о Лизе, о бедном Коле, и мне не по себе… Что, если они пострадали из-за того, что я сказала о снах?

— Это как? — спросила Машенька, недоверчиво глядя на подругу.

— Ну, так, — туманно ответила Оленька, сплетая и расплетая пальцы от волнения. — Как только я говорю, что видела такой же сон, кто-нибудь умирает или кому-нибудь становится плохо. А если это мне наказание за то, что я… ну…

— Ты что, боишься? — сердито спросила Машенька.

— Не боюсь! — простонала Оленька, всем своим видом противореча собственным словам. — Но почему сны сбываются? Ты ведь знаешь, что так не должно быть… Я же хотела совсем другого!

— Да ничего не сбывается! — не выдержала Машенька. — У Лизы было слабое сердце, а Коля просто упал! Ларион ведь тоже недавно поскользнулся на той же лестнице…

Увидев выражение лица подруги, Машенька мысленно приготовилась к худшему.

— Я больше не могу, — сказала Оленька тихо.

— Что?

— Я… — Оленька набрала воздуху в грудь. — Ты меня слышала, — сказала она с вызовом, который странно было слышать у девушки с таким податливым характером.

— Очень хорошо, — буркнула Машенька, пожимая плечами. — Значит, сегодня у графини Хвостовой ты можешь облегчить совесть и сказать всем — и моему брату тоже, — что ты их дурачила. — Девушка хихикнула. — Воображаю, какая будет физиономия у немецкого профессора, который занимается сновидениями и воображает, что напал на уникальный случай. Ну а про моего брата и говорить нечего: ты очень его разочаруешь. Даже не уверена, захочет ли он после такого общаться с тобой.

Оленька беспомощно посмотрела на подругу и стала нервно грызть ногти.

— На твоем месте я бы не стала этого делать, — не удержалась Машенька. — Честно говоря, не могу представить, чтобы ногти грызла… ну, к примеру, баронесса Корф.

Напоминание подействовало: Оленька надулась, но все же оставила ногти в покое.

— Я не хочу идти на вечер, — призналась она. — Я все время боюсь, что профессор выведет меня на чистую воду. Он такой умный…

— Да никакой он не умный, — презрительно ответила Машенька, и гримаса ее рта сейчас настолько напоминала о ее неприятной матери, что Оленька оторопела и несколько раз сморгнула, чтобы убедиться, что ей это не кажется. — Он делает вид, что знает, а на самом деле не знает ничего. Он просто мастер… как это говорится… надувать щеки, вот! Ты, главное, не волнуйся… хотя, если честно, можешь и волноваться, все сочтут, что это естественно. Помни: никто не может доказать, что ты не видела тех снов, о которых говорила. Никто, ни один человек на свете! — Тут Машеньке пришла в голову еще одна мысль. — На вечере у графини будет много важных людей, и не обязательно женатых. Может быть, ты встретишь кого-нибудь, кто тебе понравится больше, чем Арсений…

— Ну, знаешь ли, — рассердилась Оленька, — как ты можешь такое предположить! Я его ни на кого не променяю…

— Ну вот, наконец-то я узнаю мою Олю! — рассмеялась Машенька. — Смелее надо быть, понимаешь, смелее, а не сидеть и ждать, когда судьба постучит в твою дверь… Ты уже выбрала, какое платье наденешь на вечер?

И две девушки углубились в обсуждение последних модных тенденций, на чем, пожалуй, будет уместно их оставить.

Глава 18 Ужин

Евдокия Петровна провела приятнейший вечер.

Любимый племянник сводил ее в театр, где давали французскую пьесу, ставшую гвоздем сезона. Герои изъяснялись хлесткими фразами, которые казались ужасно остроумными в момент их произнесения, но из которых ни одна почему-то не приходила на ум после спектакля. Героини много говорили о любви, не забывая подсчитывать выгоды жизни с тем или иным избранником. Все персонажи являли собой некий условный средний класс; в пьесе не было сказано ни слова о работе или профессии, зато подразумевалось, что у каждого имеется определенный достаток, который, очевидно, свалился с неба. Молодые люди были хороши собой, пожилые дядюшки произносили умные речи, слуги знали свое место, и в мире, в котором все они вращались, не было никаких проблем, которые не разрешались бы в четвертом акте. Занавес давали несчетное число раз, и публика расходилась с чувством глубочайшего удовлетворения.

Изначально Сергей Васильевич собирался завершить вечер в хорошем ресторане, но Евдокия Петровна придерживалась старомодных взглядов, и для нее рестораны оставались сомнительным местом, куда холостые офицеры и тому подобные господа водят разряженных девиц непонятного происхождения. Сошлись на том, что ужин состоится у Ломова дома, и перед отъездом в театр тот наказал денщику расстараться как следует. Сергей Васильевич не забывал, что в ближайшее время, не исключено, что даже завтра, он может покинуть Россию и не вернуться, так что ужин с любимой тетушкой приобретал статус прощального. Однако в планы отставного лже-майора вовсе не входило тревожить Евдокию Петровну разговорами о том, что, возможно, они видятся в последний раз.

Итак, Сергей Васильевич приехал домой вместе с тетушкой, которая еще находилась под впечатлением от недавнего спектакля и с удовольствием перебирала в памяти его моменты.

— А высокий-то актер как прекрасно играл, — говорила она, — помнишь, тот, который с бакенбардами…

— Бакенбарды наклеенные, — отозвался Сергей Васильевич.

Он принадлежал к той редкой и несчастливой категории зрителей, которая практически никогда не может проникнуться происходящим на сцене. Как бы хорошо ни исполняли пьесу, такие зрители все равно видят актеров, а не тех, кого те играют. Еще зрители вроде Ломова очень любят осматривать публику и с первого взгляда примечают на галерке карманного воришку, который затесался в толпу студентов и ждет удобного момента, чтобы стащить их последние деньги.

— Конечно, наклеенные, он же актер, — ответила Евдокия Петровна на слова своего племянника. — А вот героиня, мне кажется, немножечко не соответствует. Мне говорят, что ей семнадцать, а она старше, и вид у нее… — Она замялась, но вскоре нашлась: — более умудренный, чем следовало бы.

— Разумеется, ведь она живет с прощелыгой, который играет ее жениха, — хмыкнул Ломов.

— О! — только и могла вымолвить Евдокия Петровна. — А откуда…

— Достаточно на них взглянуть, — ответил племянник, пожимая плечами. — И зря она думает, что он на ней женится: не женится.

Увлекшись беседой, Сергей Васильевич упустил из виду, что денщик уже некоторое время подает ему встревоженные знаки; зато на них обратила внимание его тетушка.

— Скажи, Сережа, твой слуга не страдает падучей? — спросила она с беспокойством. — У него какой-то странный вид…

Нахмурившись, Ломов повернулся к денщику. Тот мотнул головой, указывая куда-то внутрь дома, и сделал руками несколько непонятных жестов, одновременно придав лицу выражение, которое озадачило тетушку еще больше. Она готова была поклясться, что произошло что-то очень скверное — настолько скверное, что денщик попросту боится сказать хозяину правду.

— Н-да, — буркнул Сергей Васильевич и двинулся к гостиной, в которой обнаружилась баронесса Корф в открытом вечернем платье потрясающего желто-зеленого оттенка, которое украшали вышитые блестящими нитями стрекозы, порхающие над цветами. Но вид самой Амалии наводил на мысль вовсе не о стрекозе, а о ком-то куда более неприятном — и вдобавок ко всему раздраженном до крайней степени.

Баронесса Корф приветствовала Евдокию Петровну и заговорила с Ломовым так свободно, как будто одинокой женщине без провожатых было совершенно прилично заглядывать на ночь глядя в гости к холостому мужчине. Впрочем, Сергей Васильевич тоже повел себя так, словно не видит в происходящем ничего особенного.

— Полагаю, — сказал он, косясь на трепещущих в складках шелка стрекоз, — вы только что от графини Хвостовой. — Ломов внимательно посмотрел на лицо Амалии. — Надеюсь, вы никого там не убили?

— Нет, — с досадой ответила баронесса, — хотя я даже не могу сказать, к счастью или к сожалению. Но у меня была такая мысль, была! — добавила Амалия, не удержавшись.

— Что ж, хорошо, что она осталась только мыслью, — хмыкнул Ломов.

— Думаете?

— Совершенно уверен. Надеюсь, вы окажете нам честь поужинать с нами?

— Только если я не стесню вас своим присутствием, Сергей Васильевич, — отозвалась гостья.

Ломов заверил баронессу, что он всегда рад ее видеть, вызвал денщика и распорядился поставить третий прибор. Все это время Евдокия Петровна молчала и разглядывала Амалию. Сергею Васильевичу показалось, что тетушка находится в замешательстве, и, прибегнув к спасительной лжи, он рассказал целую историю о своей дружбе с мужем Амалии, которого на самом деле видел мельком всего раз или два в жизни. Амалия подхватила версию своего коллеги и расцветила ее множеством правдоподобных деталей. Однако Евдокию Петровну, судя по всему, мало интересовал отсутствующий барон Корф, и за ужином она завела речь о вечере, на котором сегодня побывала Амалия.

— Неужели, сударыня, все и в самом деле было так ужасно? — спросила тетушка Ломова.

— Как вам сказать, — вздохнула Амалия. — Полагаю, что остальные гости получили от вечера у графини Хвостовой большое удовольствие. Профессор Ортенберг просто сиял, он был в восторге, что сны поручика и Оленьки продолжают сбываться. По словам профессора, он списался со своим шведским коллегой Линдквистом, который специализируется на вещих снах, и тот обещал сообщить детали похожего случая, который имел место в начале века.

— А что молодой Истрин? — поинтересовался Ломов.

— О, поручик имел просто невероятный успех. Некоторые спрашивали, нет ли у него намерения перевестись из Виленского полка куда-нибудь поближе к столице, и одна дама, родственница Хвостовой, даже пообещала похлопотать по этому поводу. Ему бы быть довольным, что все так складывается, — прибавила Амалия задумчиво, — но у него был растерянный вид.

— А девушка? — спросила Евдокия Петровна.

— Ну, она держалась увереннее, чем раньше, но, по-моему, ей тоже было не по себе. Я хотела поговорить с ней, но она под каким-то предлогом ускользнула и потом избегала меня в течение всего вечера.

— Неужели вы из-за этого так рассердились, госпожа баронесса? — осведомился Сергей Васильевич, пристально глядя на свою собеседницу.

— Нет, разумеется, — усмехнулась Амалия. — Больше всего меня задела людская глупость, или легковерие, как вам будет угодно. На вечере у графини были люди, которых я уважала, люди, которых я считала умными, а они с легкостью купились на… даже не знаю, какое слово подобрать… дешевый трюк, и то будет слишком лестно… И самое неприятное, что я ничего не могла поделать, чтобы вернуть их в чувство.

— Значит, вы считаете, что поручик Истрин и эта девушка солгали? — спросила Евдокия Петровна.

— По крайней мере один из них лжет, — решительно ответила баронесса Корф. — Но это наименьшая из всех проблем. Дальше возникает вопрос, почему сны сбываются и не помогает ли кто-то их осуществлению. Иными словами, не убил ли кто-то Лизу Левашову и не столкнул ли Николая Шанина с лестницы.

— Но зачем кому-то… — начала тетушка.

— Мотивы как раз можно найти, — вмешался Ломов, — но только тогда, когда речь идет о какой-нибудь одной жертве. Другое дело — найти убедительную причину, по которой кому-то понадобилось избавиться и от Лизы, и от студента. — Сергей Васильевич повернулся к Амалии. — Госпожа баронесса, а вы не думали, что мы имеем дело с убийством и с несчастным случаем? То есть произошло преступление, а потом имел место несчастный случай. Или наоборот: сначала несчастный случай…

— Я много о чем думала, — сказала Амалия, хмурясь, — но вот в чем дело, Сергей Васильевич: все началось с разговора о снах. И у меня такое чувство, что, пока мы не разберемся со снами — кто их видел и видел ли вообще, — мы с места не сдвинемся.

— Вы упоминали, что мадемуазель Левашова избегала вас, а что насчет поручика? Вы пытались его расспросить?

— Да, хотя обстановка, по правде говоря, не слишком благоприятствовала разговорам — его то и дело отвлекали. Кстати, у поручика оказалась превосходная память. Он сразу же вспомнил, что в одну из наших прошлых встреч я спрашивала, на что походила усадьба, которую он видел в первом сне. Так вот, Арсений Васильевич уверяет, что усадьба в общем и целом оставила у него странное впечатление: она не походила ни на одну из тех, которые он видел в своей жизни, но в ней словно соединились части разных усадеб. Что касается калитки с монстром, то он затрудняется объяснить, откуда она взялась. «Может быть, это рисунок, который я видел в какой-нибудь книге», — предположил он. Больше нам поговорить не удалось, потому что им завладела графиня Хвостова и не отпускала его от себя до конца вечера.

— Мне кажется, я знаю, откуда взялась калитка, — несмело подала голос Евдокия Петровна. Ломов подпрыгнул на месте.

— Тетушка! И вы молчали?

— Сережа, я сомневалась… Я вовсе не была уверена, что моя версия правильная. Но мне кажется, что калитка, на которой изображен монстр с высунутым языком… — Тетушка порозовела, — я видела такую в имении генерала фон Пиркеля.

— Так, так, — пробормотал Ломов, морща лоб, — так это дед поручика?

— Да. Мать Арсения умерла совсем молодой, а генерал ненадолго ее пережил. Базиль пригласил меня однажды погостить в имении, поэтому я запомнила эту калитку. Она, знаешь ли, производила впечатление…

— Я так понимаю, поручик бывал в усадьбе? — спросила Амалия.

— Да, он жил в усадьбе, когда я приехала, — подтвердила Евдокия Петровна. — Насколько я помню, ему тогда было лет пять. Правда, Базиль недолго владел генеральским имением — вскоре он все продал, возможно, по настоянию второй жены, хотя я не уверена, но у нас так говорили…

Откинувшись на спинку стула, Амалия обменялась многозначительным взглядом с хозяином дома.

— Скажите, тетушка, — начал Сергей Васильевич, — а Оля Левашова хоть раз была в генеральской усадьбе? Может быть, приезжала туда вместе с родителями, не знаю…

— Нет, — покачала головой старая дама, — Базиль познакомился с Левашовыми уже потом, через свою вторую жену, после того, как избавился от усадьбы… А что?

— Да так, — беспечно уронил Сергей Васильевич, косясь на Амалию. — Если считать, что сны состоят из обрывков впечатлений конкретного человека, мадемуазель Левашова не могла видеть во сне калитку дома, в котором она не была. А вот поручик мог, потому что жил там в детстве… Госпожа баронесса, умоляю, поделитесь с нами своими мыслями. У вас такой загадочный вид…

— Я чувствую себя как профессор Ортенберг, — проворчала Амалия. — Я имею в виду, если попытаться истолковать первый сон… что вообще он может значить? Туман… ну, допустим, он символизирует Петербург. Дальше возникает некая усадьба: возвращение домой? Калитка дома, который в детстве воспринимался, конечно, как родной… и в то же время пугающая калитка, заметьте. А потом мертвая женщина. — Амалия нахмурилась. — Почему на ней было подвенечное платье? Если сон действительно означает возвращение…

— Вы упустили из виду самое главное, госпожа баронесса, — хладнокровно заметил Ломов. — Дом во сне был пуст. Поручику Истрину было не к кому возвращаться, понимаете? А вообще, я думаю, есть вещи, которые лучше оставить в покое и не ломать себе голову над тем, что они могут значить. Если я расскажу некоторые из моих кошмаров, профессор Ортенберг впадет в экстаз и предложит сто объяснений, одно заковыристее другого. Хотя я совершенно точно знаю, что причина столь ярких ночных видений — в том, что я ел или пил перед сном…

— Вы, как всегда, смотрите в корень, Сергей Васильевич, — отозвалась Амалия. И, переменив тему, она заговорила о спектакле, на который сегодня ходили хозяин дома и его тетушка.

Глава 19 Дневник

— Вы сегодня произвели фурор, мой милый, — усмехаясь, сказала Варвара Дмитриевна пасынку. — На прошлом вечере у графини вы держались en vrai officier de l’armée russe [14]. Прямо-таки чувствовалось, что на все вопросы вам хочется отвечать только: «Так точно!» и «Никак нет!». — Арсений метнул на мачеху быстрый взгляд и стал с преувеличенным интересом смотреть в окно экипажа, который вез Истриных обратно в особняк. — А сейчас оказалось, что вы можете поддержать разговор, и поддержать его неплохо. Графиня Хвостова была в восторге, о профессоре Ортенберге и говорить нечего. Вам удалось покорить даже эту несносную выскочку, баронессу Корф. Только не вздумайте затевать с ней роман — она не из тех женщин, отношения с которыми идут мужчине на пользу.

Базиль, сидевший на противоположном сиденье, кашлянул. Он не принадлежал к числу людей, которые легко смущаются, но Арсений видел, что его отец все же смущен.

— Дорогая, ну зачем же так категорично… Баронесса занимается благотворительностью, она…

— Ну конечно же, я неправа, — с готовностью согласилась Варвара Дмитриевна. — Я всегда неправа, не так ли?

Базиль подумал, что можно сделать, чтобы жена не начала семейную сцену прямо тут, в экипаже. Проще всего, с иронией помыслил он, было бы вышвырнуть ее из кареты или придушить на месте. Но так как Базиль чтил уголовное уложение Российской империи, которое отрицательно относилось к тому, чтобы мужья убивали жен, он всего лишь завладел рукой Варвары Дмитриевны и несколько раз поцеловал ее.

— Дорогая, ты же знаешь, я не люблю, когда ты сердишься, — примирительно промолвил глава семейства.

— Разве я сержусь? Совсем нет, — ответила супруга с лучезарной улыбкой.

И, едва заметным движением повернув руку, она впилась ногтями ему в ладонь. Надо отдать Базилю должное: он не взвыл, не выругался, даже не ойкнул. Разжав пальцы, он поспешно выпустил руку Варвары Дмитриевны. Жена с вызовом смотрела ему в лицо, кривя рот.

— Так о чем мы говорили? Ах да, о женщинах. — Она повернулась к пасынку, который угрюмо смотрел на нее. — Почему бы тебе не обратить внимание на Ольгу Левашову? Богатая невеста, хорошая партия. Женишься, выйдешь в отставку и будешь прекрасно жить на ее деньги.

— Мама! — вспыхнула Машенька.

— Сударыня, я не понимаю… — начал Арсений сдавленным голосом. — Как вы можете так говорить?..

— Она от тебя без ума, — сказала Варвара Дмитриевна холодно. — Надо быть последним глупцом, чтобы этим не воспользоваться. Да, милый? — спросила она у мужа. Базиль поежился и отвернулся. — Знакомая история, не так ли? Я ведь тоже была когда-то молода, богата и отчаянно влюблена. Но твоего отца, — добавила она, обращаясь почему-то к Машеньке, — интересовал только второй пункт.

— Вы обвиняете меня в бог весть чем, — сказал Базиль с неудовольствием, но тут, к счастью, экипаж остановился. Наконец-то они добрались до дома, и все, кроме одного человека, вздохнули с облегчением.

Члены семейства разошлись по своим комнатам, и Базиль, несмотря на расцарапанную руку, которая немного его беспокоила, заснул первым. Варвара Дмитриевна с помощью горничной освободилась от своего тяжелого платья, переоделась в неглиже, вытащила из прически все шпильки и отослала служанку. Привычными движениями расчесывая перед сном свои длинные тонкие волосы, она думала то об одном, то о другом, но больше всего — о том, почему люди так ослепительно, нестерпимо глупы и почему они с такой легкостью принимают желаемое за действительное.

— И ты тоже, милая моя, — сказала Варвара Дмитриевна своему отражению.

Она никак не могла забыть, что при другом стечении обстоятельств вышла бы замуж за другого человека, который, быть может, любил бы ее по-настоящему, а не променял бы на вертихвостку, пропахшую дешевыми духами, — точнее, на толпу таких вертихвосток, потому что увлечения у Базиля сменялись с завидной регулярностью. Но развод в их кругу был делом немыслимым, и ей оставалось только терпеть. Одно время дети казались спасением, но когда Машенька выросла, Варвара Дмитриевна не могла не признаться себе, что дочь ее разочаровывает. Митенька, в отличие от своей сестры, не разочаровывал мать — он просто умер и оставил ее одну лицом к лицу с людьми, которые не желали ей добра или желали его недостаточно, что, в сущности, для нее было одно и то же.

— А теперь уже поздно что-то менять, — сказала она своему отражению, которое и не подумало возразить.

Пока Варвара Дмитриевна на своей половине дома предавалась невеселым мыслям, ее дочь строго выговаривала двум молодым домашним кошечкам, пойманным на месте преступления. Вернувшись с вечера у графини, Машенька застала их за тем, что они пытались добраться до клетки, в которой сидела ее любимая канарейка.

— Нельзя, нельзя есть птичек! — твердила Машенька со слезами на глазах, как будто, если бы она сто раз повторила эту нехитрую мысль, кошки стали бы ее слушаться.

Но так как они прекрасно знали, что человек посадил птицу в клетку нарочно, чтобы им было проще до нее добраться, и сердится на них из-за их нерасторопности, они стали мурлыкать, заискивающе щурить глаза и тереться о ногу Машеньки. Если бы перевести их мурлыканье на язык людей, вышло бы что-то вроде: «Не беспокойся, человек! Мы знаем, что ты хочешь нам только добра. Скоро мы доберемся до мерзкой желтой певуньи и свернем ей шею. Мур-мур-муррр!»

Что же касается Арсения, то он ходил взад-вперед по своей спальне, придумывая варианты фраз, которые раз и навсегда поставили бы ненавистную мачеху на место, и мысленно проигрывал всевозможные варианты диалогов с ней. Он прекрасно сознавал нелепость своего поведения, но мысль о бесплодности собственных усилий вовсе не помогала ему успокоиться — скорее уж наоборот. Опомнился он только тогда, когда за окнами уже плыла петербургская ночь.

Арсений был уверен, что ему не удастся уснуть, но вскоре после того, как его голова коснулась подушки, он задремал. Сон его был беспокоен, поручик ворочался с боку на бок, а последний кошмар в череде ночных видений показался настолько убедительным, что молодой человек проснулся в холодном поту.

— Нет, этого не может быть! — пробормотал он, все еще находясь между сном и явью. — Не может быть… нет, нет…

Вокруг него вырисовывались знакомые предметы, с улицы доносились обычные для раннего утра шумы. Арсений лежал в постели и размышлял, но мысли путались и скакали вразброд, и он не мог сосредоточиться ни на чем, кроме недавнего сна.

«Значит, она тоже умрет. Мои сны не врут. Она умрет… Умрет, умрет…»

Пропитанная потом простыня липла к телу, и неожиданно Арсению надоело лежать. Он встал, зажег свет и поспешил к столу. Выдвинув ящик, поручик сразу же заметил, что его дневник лежит не так, как вчера, когда молодой человек занес в него очередную запись и вернул его на место. Смещение было пустячное, всего на несколько миллиметров, но Арсений обладал тем, что позже назовут фотографической памятью, и он знал, что не может ошибиться.

— Ах вот оно что, — протянул поручик, и нечто, до странности похожее на разочарование, прозвенело в его голосе. — Как же я раньше не догадался…

Он сел за стол, оперся головой на руки и задумался.

— Да, конечно, это все объясняет, — пробормотал Арсений со вздохом. — А я-то, дурак, поверил… — Он встряхнулся. — Хотя позвольте, почему обязательно дурак? Другие ведь тоже оказались не умнее… — Молодой человек поглядел на дневник, который так и остался лежать в ящике. — И что мне теперь прикажете делать?

Вопрос ушел в никуда. На улице проехал чей-то экипаж, и по цоканью копыт Арсений машинально определил, что запряженные в него лошади бежали ровной рысью.

«Да, что же мне делать? Неудобно-то как… Словно я обманщик. И профессор Ортенберг поверил, что мы с Ольгой видим одинаковые сны… Говорил даже, что напишет о нас статью. Нет, не то, дело вовсе не в статье… Я написал о женщине в подвенечном платье, и она умерла. Потом один из близнецов едва не погиб… А сейчас…»

Некоторое время Арсений сидел за столом, покусывая губы, и на его лице читалась странная смесь переживаний — нерешительность, вызов и что-то еще. Наконец он передернул плечами, сказал, обращаясь неизвестно к кому: «Так точно, господин поручик, мы еще поглядим», — усмехнулся и вытащил дневник из ящика.

Аккуратно проставив дату, молодой человек написал следующее:

«Снова сон. Я нахожусь на городской улице, но не узнаю домов. Потом я вижу сфинкса и во сне догадываюсь, что это Египетский мост в Петербурге. В воде я замечаю женщину. Она мертвая. Я подхожу ближе и понимаю, что это Варвара Дмитриевна».

Глава 20 Третья

Одни люди с момента пробуждения почти сразу включаются в будничную рутину, думая о том, сколько им предстоит сделать за день, другие просыпаются, чувствуя себя не лучше старой тряпки, по которой долго и усердно топтался весь мир, а Базиль всегда вставал ото сна в наилучшем расположении духа. В разные годы жизни разные обстоятельства наполняли его довольством; когда-то он радовался, что молод и нравится женщинам, позже — что преуспел и что дети быстро растут, еще позже — что многие его сверстники стали развалинами, а сам он еще о-го-го и нравится женщинам по-прежнему. Сейчас, машинально шевельнув правой рукой, он почувствовал небольшое неудобство и вспомнил, что дражайшая половина вчера запустила в него свои когти, но даже это не смогло омрачить его хорошего настроения. Он подумал об очаровательной Лили, с которой у него сегодня было назначено свидание, и улыбнулся.

«Хорошо, что Варя меня вчера не укусила, а то пришлось бы обращаться к доктору по поводу бешенства, — помыслил Истрин, чувствуя, как его распирает от смеха. Мало кто знал, что казавшийся таким важным и самодовольным Базиль был вовсе не чужд самоиронии, хоть и остерегался проявлять ее на людях. — К тому же бешенство не лечится. Воображаю, как я пришел бы… ну, например, к Дегурову. — Он представил себе золотое пенсне и седую бородку почтенного врача и развеселился еще пуще. — «Милостивый государь, вас укусила бродячая собака?» — «Что вы, помилуйте, это не собака, это жена». — «Ах, милостивый государь, тут я положительно бессилен! Видите ли, наука еще не нашла способа излечивать укусы бешеной жены…»

Тут Базилю пришлось прервать воображаемый диалог, потому что он громко расхохотался. Однако через несколько мгновений хозяин дома вспомнил, что ему предстоит спуститься к завтраку, и перестал смеяться. Чутье подсказывало Базилю, что Варвара Дмитриевна обязательно станет цепляться к пасынку, который будет сидеть и делать вид, что происходящее нисколько его не задевает, хотя даже по лицу видно, насколько ему это неприятно. По правде говоря, Базиля бы куда больше устроило, если бы его старший сын научился давать сдачи — разумеется, не в физическом смысле, а на уровне слов. Но Истрин был вовсе не глуп и понимал, что у человека с характером Арсения плохо получается давать отпор, особенно если его соперником выступает женщина.

Однако во время завтрака внимание Варвары Дмитриевны привлек вовсе не пасынок, а дочь, которая спустилась в столовую с красными глазами. Последовали вопросы, которые задавались таким тоном, что отбили бы охоту отвечать даже у куда более открытого человека, чем Машенька. Базиль вмешался и мягко спросил, что случилось и почему у дочери такой вид, словно она недавно плакала. Вконец расстроившись, девушка ответила, что ее кошки непостижимым образом сумели добраться до канарейки, хотя клетка была повешена так, что, казалось, достать ее смогла бы только хозяйка.

— И главное — они даже есть ее не стали… Придушили — и все! Ужасно, просто ужасно…

— Не понимаю, чего ты хотела, — заметила Варвара Дмитриевна, пожимая плечами. — Кошки есть кошки, а птицы всегда были их добычей.

Машенька низко опустила голову, ее ресницы часто-часто трепетали — девушка изо всех сил пыталась сдержаться и не разразиться слезами в присутствии матери.

— Очень жаль, что так получилось, — серьезно сказал Базиль. — Если ты захочешь купить другую канарейку, мы, разумеется, не будем возражать.

— Разумеется нет, — усмехнулась Варвара Дмитриевна. — В конце концов, кошкам нужно развлечение. Чем больше канареек, тем лучше.

Машенька подняла голову, ее глаза сверкнули. Ей больше не хотелось плакать, а хотелось сказать матери что-нибудь ужасное, чтобы заставить ее уважать себя — или, по крайней мере, отучить ее так говорить с собой. Однако Варвара Дмитриевна не стала ждать, пока дочь подберет подходящие слова.

— С самого начала было ясно, чем все кончится, — объявила она. — Разумные люди заводят или птиц, или кошек — что-нибудь одно. Я бы могла еще понять, если бы тебе было десять лет, но в твоем возрасте уже надо понимать последствия своих поступков. Ты же ведешь себя так, словно последствий не будет, но они будут, и тебе все равно придется с ними считаться.

И, сочтя, что она и так уделила дочери слишком много внимания, Варвара Дмитриевна без передышки переключилась на пасынка:

— У вас задумчивый вид, Арсений. Думаете, какую плату брать за вход?

— Простите? — пробормотал молодой человек.

— Ах да, наверное, я опережаю события. — Варвара Дмитриевна рассмеялась сухим, коротким смешком. — Полагаю, с вашими талантами вы скоро сможете устраивать целые представления. Когда увидите следующий сон, не забудьте рассказать его нам. Лично мне не терпится узнать, с кем еще произойдет несчастье.

— Боюсь, сударыня, что это будете вы, — медленно ответил Арсений. — Этой ночью я увидел вас в воде.

Машенька всего лишь уронила вилку, но почему-то грохот вышел такой, словно на пол полетел целый сервиз. Базиль застыл на месте. Улыбка мгновенно слетела с лица Варвары Дмитриевны, глаза стали холодные и злые.

— Вы это придумали, только чтобы досадить мне, — отчеканила она.

— Вовсе нет. Я увидел улицу и сфинксов Египетского моста, а потом ваш труп. Вокруг него была вода. — Арсений перегнулся через стол и проговорил, глядя мачехе прямо в глаза: — Вы скоро умрете, сударыня. Мои сны не лгут. Вы и сами знаете, что они вещие.

Несколько мгновений растерянному Базилю казалось, что Варвара подскочит на месте, как дикая кошка, и либо со всего маху влепит ненавистному пасынку пощечину, либо вцепится когтями ему в лицо, точно так же, как вчера она вцепилась в руку мужа. Что касается Машеньки, то она бы, наверное, не удивилась, если бы ее мать прямо тут же прикончила ее сводного брата; однако Варвара Дмитриевна обманула ожидания своих близких. Заскрежетали ножки отодвигаемого стула, жена Базиля поднялась с места, процедила сквозь зубы нечто вроде: «Ну-ну, посмотрим еще…» — и, смерив на прощание пасынка совершенно непередаваемым взглядом, двинулась к выходу. Ее величавой осанке в эти мгновения легко могла бы позавидовать королева — особенно такая, которой предстоит дорога на эшафот.

Едва за Варварой Дмитриевной закрылась дверь, Базиль выдохнул с облегчением и повернулся к сыну.

— Я даже не знаю, что сказать… Ты ведь не… Ты же не видел ее во сне?

— Видел, — угрюмо ответил молодой человек. — Она утонула.

Тут Базиль уже во второй раз за последние несколько дней почувствовал, что весь его жизненный опыт вдруг стал бесполезен, как чемодан без ручки, и что ему остается только открыть рот и таращить глаза, как последнему ротозею. Он попытался спасти лицо, промямлив: «Ну, это… Однако… Гм… В сущности…», но все сущности поджали хвосты и куда-то улетучились. Однако справедливости ради все же стоит заметить, что хозяин дома отнюдь не утратил способности мыслить и что мыслям его, когда прошло первое изумление, никак нельзя было отказать в логике.

«Значит, Варя умрет, и я стану вдовцом. Нехорошо, конечно, опережать события, но если сны Арсения сбываются, то и этот сбудется. Да… как сказал однажды Павел Иванович, лучше самому стать вдовцом, чем оставить вдову. — Базиль встряхнулся. — Шутки шутками, но так, наверное, будет лучше для всех. Варя в последнее время всех грызет. Как Митеньки не стало, она словно с цепи сорвалась. Маша страдает, Арсений тоже, я… обо мне вообще нечего говорить. Без Вари нам будет легче. Маша, может быть, станет переживать первое время, но потом привыкнет. Ну и вообще… С Лили я смогу встречаться когда захочу. Жениться, само собой, не женюсь — хватит того, что у Арсения была мачеха. Да… а жизнь-то налаживается, а?»

«Господи, какой кошмар, — думала шокированная Машенька, от которой не укрылся ни довольный блеск в глазах отца, ни улыбка, то и дело возникающая на его губах. — Он уже представляет, как будет жить без мамы. Еще и француженку эту мерзкую в дом приведет, фу… С мамой, конечно, тяжело, но видеть здесь чужую женщину… нет, ни за что, ни за что!»

Базиль поглядел на часы, спохватился, что его ждут (кто и где, он уточнять не стал), и удалился еще до того, как подали чай. После его ухода в столовую словно вползла большая клейкая пустота, которая обволокла оставшихся и отгородила их друг от друга. Наконец Машенька решилась прервать затянувшуюся паузу.

— Интересно, Оля тоже видела сон, — пробормотала она, не прибегая к вопросительной интонации, так что получилось скорее утверждение, чем вопрос.

— Наверное, видела, — ответил Арсений. — Ей ведь снились и предыдущие сны тоже.

— Египетский мост от нас далеко, — заметила Машенька, испытующе глядя на брата. — Ты уверен, что это был именно он?

Пришлось Арсению рассказать ей в подробностях свой сон. Молодой человек описал, как увидел в воде тело, и, спохватившись, попросил у сестры прощения за то, что ему приходится говорить о ее матери.

— Мне очень жаль, что так вышло, — добавил Арсений, волнуясь.

— Нет, — сказала Машенька медленно, словно взвешивая каждое слово. — Не думаю.

— Но…

— И мне тоже не жаль, — упрямо проговорила девушка. Ее губы задрожали. — Она меня ненавидит. Тебе-то хорошо — ты можешь уехать в полк и забыть о ней. А мне даже некуда деться.

Арсений собирался ответить, что в Виленском полку его никто не ждет, но посмотрел на сестру и решил промолчать. Деликатность тут была ни при чем: молодой человек неожиданно понял, что не доверяет ей и никогда больше не сможет доверять. Долгое время он тешил себя мыслью, что в семье, состоящей из равнодушного отца, враждебной мачехи, сводного брата и сводной сестры именно Машенька является самым близким ему человеком. Разница в возрасте была не такой большой, как у него с Митенькой, а кроме того, Арсению казалось, что сестра разделяет его любовь к стихам и вообще многие его взгляды. Теперь же он знал, что он один, и всегда был один, и что единственные близкие существа, которые никогда его не предадут, были и не существа вовсе, а книги, которые он любил. Возможно, для другого это открытие стало бы личным крушением, но Арсений только передернул плечами, подумал: «Ну и пусть!» — и стал допивать остывший чай.

Глава 21 Свидетель

— Да, он пришел в себя, — подтвердил доктор, окинув Амалию быстрым взглядом и сразу же определив, что дама, стоявшая напротив него, принадлежала к более высокому социальному слою, чем семья Шаниных. — Но молодой человек до сих пор очень слаб, и, по совести говоря, я вовсе не уверен, что посещения посторонних пойдут ему на пользу. Так или иначе, сударыня, я должен знать цель вашего визита. Зачем вам понадобился Николай Шанин?

— Затем, что только он может пролить свет на некоторые обстоятельства, — ответила Амалия, решив не обращать внимания на попытки врача поставить ее на место. «С виду лет тридцати трех — тридцати пяти, явно из разночинцев, речь грамотная, но кое-где все же проскальзывает окающее произношение… Плохо, что он принял меня за скучающую даму, которая пришла сюда из любопытства. Хороший доктор должен быть умнее и уж точно не стремиться настроить против себя посетителя, кем бы он ни был».

— Обстоятельства? — с некоторым удивлением повторил собеседник. — Что за обстоятельства?

— Буду с вами откровенна, — сказала Амалия. — Я полагаю, что молодой человек мог упасть с лестницы не по своей воле. Если я права, злоумышленника нужно найти, и я обещаю вам, что его будут искать. Но я не могу ничего предпринять, пока пострадавший не подтвердит, что он действительно упал не сам.

Видя, что ее собеседник находится в некотором затруднении, она прибавила:

— Вы ведь наверняка общались с ним, когда он пришел в себя. Скажите, он не упоминал, что…

— Нет, — признался доктор, — по правде говоря, мне даже в голову не приходило, что… — Поколебавшись, он решился. — Подождите здесь, сударыня. Я должен взглянуть, в каком состоянии пациент. Если я буду уверен, что ваш визит не причинит ему вреда… — Он сделал несколько шагов прочь, но внезапно остановился и вернулся к баронессе Корф. — Я могу сказать ему о цели вашего визита?

— Разумеется, — ответила Амалия. — Я не собираюсь ее скрывать.

Доктор удалился, и она осталась в больничном коридоре наедине со своими страхами. В ее время люди предпочитали болеть дома, больницы же считались заведениями для малоимущих, которые не могли позволить себе собственного врача. Бедолага вроде Коли Шанина тоже мог оказаться в больнице, потому что врачи сочли его случай слишком серьезным, и здесь за его состоянием было легче следить. И хотя больницы попадались разные, большинство людей воспринимало их как место, напоминающее о бедности, о смерти и, кроме всего прочего, закосневшее в казенном безличии. Тяжелобольные отказывались ложиться в госпиталь, предпочитая умереть дома среди знакомых стен, а не на больничной койке. Выражение «умер в больнице» было равнозначно признанию нищеты и жизненного краха. И, стоя в коридоре, пропахшем запахами лекарств и йодоформа, Амалия не могла не думать о людях, которые находились в этих стенах, об их страданиях, их борьбе, их слабости и их мужестве. И одновременно, так как она привыкла не лгать себе, она думала о том, что ей было бы куда приятнее находиться где-нибудь в другом месте, где можно забыть, какая тонкая грань отделяет бытие от небытия.

«Жизнь — это когда ты веришь, что идешь по твердой почве, — смутно подумала Амалия, — а потом смотришь под ноги и видишь, что на самом деле ступаешь по тонкому стеклу, под которым бездна… и одной трещины достаточно, чтобы провалиться и упасть туда… безвозвратно…»

— Прошу вас следовать за мной, — сказал вернувшийся доктор. — Больной примет вас.

Лестница, еще один коридор и общая палата, угол которой был отгорожен ширмами. Коля Шанин лежал на кровати, и Амалия, увидев его, внутренне содрогнулась. Вся его дерзость, весь юношеский задор куда-то исчезли, в глазах поселилось страдание, рот кривился в горькой гримасе. Голова Коли и одна рука были перевязаны бинтами, одеяло покрывало его по грудь. Возле кровати сидела воплощенная скорбь — его мать, и Амалии стало не по себе при мысли о том, какую муку Александра Евгеньевна испытывает сейчас. Бледный как смерть Володя стоял у окна и делал вид, что пытается что-то за ним разглядеть, но когда появилась баронесса Корф, он повернул голову в ее сторону.

— Не больше десяти минут, сударыня, — сказал доктор, — я рассчитываю на ваше благоразумие. — Он повернулся к Александре Евгеньевне. — Если я вдруг понадоблюсь вам, сударыня…

Он говорил с ней совсем другим тоном, полным искреннего сочувствия и неподдельного почтения, и Амалия не могла бы сказать, что ей это пришлось не по душе. Володя ответил за мать.

— Мы позовем вас, — проговорил он. Даже в простой фразе чувствовалось его волнение: интонация вышла неестественной, голос ломался, как у подростка. Бросив на прощание быстрый взгляд на гостью, доктор удалился.

— Вы можете сесть, госпожа баронесса, — сказала Александра Евгеньевна, кивая на свободный стул, на котором, очевидно, до прихода Амалии сидел Володя. — Простите, если я покажусь вам недостаточно светской или… — Она не окончила фразу и повернулась к сыну, лежащему на кровати. — Нам всем очень тяжело сейчас.

Из-за ширм донесся надсадный кашель кого-то из других пациентов, находящихся в той же палате, потом было слышно, как пришли врачи, старый и молодой, и стали обсуждать чью-то температуру, используя множество латинских выражений. Амалия села. В силу своей профессии она обладала умением видеть любую ситуацию со стороны и теперь размышляла, не кажется ли она сама здесь раздражающе неуместной — белокурая светская дама в светлом платье и элегантной шляпке, выглядевшая так, словно у нее никогда не было никаких хлопот. Но по глазам Коли, по тому, как он шевельнулся и пригладил торчавший из-под бинта на лбу светлый вихор, она поняла, что ее присутствие ему не неприятно.

— Доктор Лисенков сказал, зачем я хочу вас видеть? — спросила Амалия.

— Да, — ответил Коля. Он говорил тихо, и чувствовалось, что слова даются ему с трудом.

— Он сказал, — подал голос Володя, — что вы считаете, что моего брата столкнули с лестницы. Это правда?

— Да, но только ваш брат может подтвердить или опровергнуть мою гипотезу. — Амалия обратилась к Коле: — Вы помните, что было непосредственно перед тем, как вы упали?

— Помню, — прозвучал тихий ответ. — Меня ударили сзади, и я покатился по ступенькам.

Александра Евгеньевна встрепенулась.

— Но ты нам ничего не говорил! Коля, Коленька, как же так?..

— Я не был уверен. А теперь я уверен.

— Мне бы хотелось уточнить кое-какие подробности, — вмешалась Амалия. — С вашего позволения, давайте вернемся в гостиную Левашовых. Вы покинули ее…

— Ну да. — Коля порозовел. — Потому что… ну… мне надо было выйти.

Володя сделался мрачен и закусил губы. Он вспомнил, что сказал брату перед тем, как тот удалился, и теперь не мог себе этого простить.

— Где находится уборная? — спросила Амалия.

— На том же этаже, но надо пройти по коридору и мимо лестницы.

— Понятно. Вы кого-нибудь видели, когда шли туда? Вообще вам кто-нибудь попадался, когда вы вышли из гостиной?

— Я не помню… Кажется, нет.

— А потом, когда вы вышли из уборной?

— Я никого не видел.

Амалия повернулась к Володе.

— Вы подтверждаете, что никто не покидал гостиную после того, как ваш брат удалился?

— Подтверждаю, — мрачно ответил Володя.

— Хорошо. Вам придется рассказать мне, что вы помните, и постарайтесь ничего не упускать, — обратилась Амалия к Коле.

— Я шел обратно в гостиную и тут услышал разговор. Говорили два человека, которые находились этажом ниже. Я остановился…

— Почему?

Коля криво усмехнулся.

— Потому что заинтересовался. В разговоре упоминалось мое имя.

— Продолжайте, — попросила Амалия.

— Сначала я расслышал: «Скорее уж господин Шанин на него похож». Второй ответил: «Николай Палыч или Владимир Палыч?» — «Голова, — отозвался первый, — они же близнецы. Любой из них». — «Так бы и сказал, — промолвил второй, — а то тебя не поймешь. Но господа Шанины на Кирилла Степаныча совсем не похожи». Мне стало любопытно, что они имеют в виду. Конечно, это был кто-то из слуг… Я двинулся к лестнице, шагнул на верхнюю ступеньку… да, на верхнюю… и тут я почувствовал это.

— Толчок в спину?

— Да, госпожа баронесса. И я покатился по ступенькам. Что-то хрустело, но я только потом догадался, что это был треск моих ломающихся костей…

Александра Евгеньевна закрыла лицо руками и заплакала. Володя бросился ее успокаивать.

— Мама, пожалуйста, не плачьте… Мама, не надо!

— Кажется, я потерял сознание, — добавил Коля. — Я даже не мог позвать на помощь. Я очнулся, когда брат тряс меня. Как же он должен был меня ненавидеть, чтобы…

— Он? — переспросила озадаченная Амалия.

— Тот, кто меня толкнул. Я не о Володе, разумеется…

— Почему вы думаете, что вас толкнул мужчина?

— Толчок был очень сильный. Мне трудно представить, чтобы женщина могла…

Амалия задумалась. Александра Евгеньевна, тихо всхлипывая, утирала слезы платком, которому наверняка не раз пришлось послужить в последние дни. Володя тревожно переводил взгляд с брата на баронессу Корф. Чувствовалось, что ему о многом хочется спросить, но он помнил, что у гостьи только десять минут, и сдерживался.

— Я задам вам очень простой вопрос, над которым вы наверняка уже размышляли, — наконец промолвила Амалия. — Кто из людей, которые находились тогда в доме, мог желать вам зла?

— Боюсь, мой ответ будет еще проще: не знаю, — усмехнулся Коля, и на мгновение в его голосе мелькнули нотки былой задиристости. — Наверное, вы уже знаете, что мы немножко повздорили с поручиком, но он не выходил из гостиной. Правда, если бы он даже выходил, я бы решил, что это не он. Все-таки он офицер, а такие люди не станут сталкивать кого-то с лестницы.

— А я так вовсе не уверен, что он бы не сделал этого, если бы мог, — вмешался Володя.

— Но он не мог, так что спорить не о чем, — вернул брата на землю Коля.

— А если у него был сообщник? — быстро спросил брат.

— В доме Левашовых? Сообщник, который предвидел, что мне захочется выйти по нужде… простите, госпожа баронесса… А еще сообщник, конечно, знал, что я услышу странный разговор и двинусь к лестнице, так что меня можно будет столкнуть с нее. Да?

— Ты забываешь, что предвидение — как раз специальность Арсения Васильевича, — возразил Володя. — Что, если он говорит нам не все, что знает?

— А Оленька?

— Что — Оленька?

— Она ведь тоже видит сны. По-твоему, она тоже о чем-то умалчивает?

Володя почувствовал, что оказался в тупике, и, чтобы не признавать своего поражения, обратился к Амалии:

— Вообразите, госпожа баронесса, за то время, что мы находимся здесь, нас навещали только вы и Ларион…

— И папа, — пробормотал Коля, закрывая глаза. — Ты забыл о нем.

— Да, отец тоже приходил. Но он вскоре ушел. А Оленька не приходила, только прислала письмо о том, как ей жаль… И никто из тех, с кем мы учимся, тоже не пришел…

В его голосе звучала искренняя обида. Что могла Амалия сказать ему? Что в жизни находится много охотников разделить чужую удачу, но чужое несчастье не волнует никого?

Из-за ширм показался знакомый доктор.

— Прошу прощения, сударыня, но десять минут истекли. — Он поглядел на Колю, который по-прежнему лежал с закрытыми глазами, и нахмурился. — Надеюсь, вы узнали, что хотели узнать?

— Да, — сказала Амалия и стала прощаться. Она крепко пожала руку Александры Евгеньевны и обратилась к Коле: — Я хочу прислать вам что-нибудь в качестве подарка. Скажите, чего вы хотите? Я постараюсь это исполнить.

Коля открыл глаза и посмотрел на гостью с удивлением.

— Но мне ничего не нужно… Хотя… если вас не затруднит, я хотел бы фунт эйнемовских конфет. Раньше я очень их любил… Надеюсь, доктор будет не против?

— Мы купим тебе конфеты, — пролепетала Александра Евгеньевна.

— Нет, нет, не стоит, я пришлю, — вмешалась Амалия. — Сегодня же.

— У вас, наверное, много дел, — сказал Володя доктору. — Я сам провожу госпожу баронессу.

Доктор не стал возражать, и Амалия в сопровождении Володи вышла из палаты.

— Скажите, сударыня, вы знаете, кто его толкнул? — спросил Володя, как только они оказались за дверью.

— Пока нет, — ответила Амалия. — Но надеюсь узнать.

— А Лиза? Ее убили? — Амалия молчала. — Нам Ларион рассказал, что вы заинтересовались ее смертью. Он уверял, что вы вели себя как сыщик, но мы решили, что он опять выдумывает… Знаете, он неплохой парень, но иногда на него находит, и он изобретает всякие истории. То несет чепуху о громадном наследстве, которое кто-то получил, то врет, как он кого-то спас, то еще что-то…

— А мне господин Маслов не показался фантазером, — уронила Амалия.

— Просто вы плохо его знаете, сударыня. Мы-то с братом знаем его гораздо дольше. Я вовсе не хочу сказать, что он плохой человек, — поторопился объяснить Володя, которому показалось, что он уловил неодобрение в лице своей собеседницы. — Нет, он честный, бескорыстный, восторженный… И притом жутко надоедает, — не удержался он от щедрой ложки дегтя. — Приставучий, хуже репейника!

Амалия открыла рот, собираясь едко промолвить: «Странно, что вы удивляетесь тому, что к вам никто не ходит», — но тут перед ее внутренним взором возникло скорбное лицо Александры Евгеньевны, сидящей у постели покалеченного сына, и молодой женщине стало стыдно. Не тот был момент, чтобы ставить на место молодого глупца, который так и не научился следить за своим языком.

— Скажите, Володя, что врачи говорят о вашем брате? Каков их прогноз?

Молодой человек помрачнел.

— Вы же знаете, как трудно добиться от них прямого ответа… Со мной, впрочем, они были откровеннее, чем с мамой. Насколько я понял, даже если Коля останется жив, он будет калекой.

— Простите, что затронула эту тему, — поспешно сказала Амалия. — Я понимаю, как вам тяжело.

— Сударыня, — внезапно проговорил Володя, — я знаю, что не имею права ни о чем просить вас, но… Пожалуйста, пообещайте мне, что вы его найдете, — выпалил он, волнуясь. — Я бы и сам отправился к Левашовым сейчас же, чтобы узнать, кто столкнул моего брата с лестницы, но мама… Я не могу ее оставить. Я боюсь, что одна она не выдержит всего этого…

— Считайте, что у вас есть мое слово. Если ваш брат вдруг вспомнит что-то еще — ну мало ли, — обязательно дайте мне знать. Хорошо?

Володя пообещал, что будет держать свою собеседницу в курсе, и Амалия ушла. Сев в экипаж, она приказала везти себя в магазин товарищества «Эйнем», где купила три фунта лучших конфет и попросила доставить их Коле Шанину.

Глава 22 Пощечина

Варвара Дмитриевна чувствовала себя просто ужасно.

Состояние, в котором она находилась, можно было сравнить с ощущениями приговоренного к смерти, которому остается жить совсем немного. И кто же приговорил ее — собственный пасынок, которого она всегда терпеть не могла!

В детстве Арсений был для Варвары Дмитриевны чужим ребенком, который смотрел на нее исподлобья и явно не испытывал восторга оттого, что она заняла место его матери. В сущности, трудно было ожидать другого от маленького мальчика, который потерял маму, и в этом отношении он ничем не отличался от большинства детей, оказавшихся в таком же положении. Конечно, женщина иного, чем Варвара, склада характера попыталась бы найти с пасынком общий язык и расположить его к себе, но она не выносила, когда ею пренебрегали, и если она сочла кого-то своим врагом, никакие увещевания на нее не действовали. Раз Арсений не оказывает ей должного уважения, она будет обращаться с ним соответственно, и горе тому, кто посмеет стать на его сторону.

Как и все мелочные, узколобые люди, Варвара Дмитриевна, раз приняв какое-то решение, придерживалась его с упорством, достойным лучшего применения, — особенно когда противник не мог оказать серьезного сопротивления. Скучно и, наверное, вовсе не нужно пересказывать все перипетии домашней войны, в которой любая мелочь служила поводом для придирок со стороны мачехи. Когда Арсений был еще маленький, Варвара Дмитриевна часто повторяла, жалуясь на него мужу: «Этот ребенок убьет меня!» И теперь, по прошествии многих лет, ее слова были некоторым образом близки к тому, чтобы сбыться.

Сидя в своем будуаре перед большим зеркалом, Варвара Дмитриевна тихо заплакала. Она жалела не о том, что дурно обращалась с пасынком и методично выдавливала его из семьи. Окинув взглядом свою жизнь до сегодняшнего утра, Варвара Дмитриевна вынуждена была признать, что та ей не удалась. Человек, в которого она влюбилась, женился на ней ради денег и обманывал ее без зазрения совести, любимый сын умер, а дочь… Дочь, по мысли Варвары Дмитриевны, предала ее, потому что отказывалась относиться к Арсению как к чужому. Нет, до открытого бунта дело не дошло, но мать чувствовала, что дочь ее не одобряет, и это молчаливое неодобрение выводило Варвару Дмитриевну из себя.

«Ну хватит, довольно распускаться», — мысленно приказала она себе, вытирая слезы. Вспомнив о дочери, Варвара Дмитриевна неожиданно вспомнила кое-что еще, и ее озарила догадка. Хозяйка дома потянулась к звонку и так яростно дернула его, что чуть не оборвала шнурок.

— Где вы ходите? — с раздражением спросила она у вошедшей горничной. И, не дожидаясь ответа, продолжала: — Моя дочь у себя?

— Нет, сударыня, — трепеща, ответила горничная. — Оне-с уехали.

Это несвоевременное «оне» (множественное число от «она», выражающее почтение) в применении к глупой девчонке, ее дочери, только рассердило Варвару Дмитриевну еще сильнее.

— Куда она уехала? — яростно вскрикнула хозяйка дома.

Горничная переменилась в лице и забормотала, что она не может знать, но судя по адресу, который Машенька сказала извозчику… Наверное, она отправилась к Левашовым.

— О! Я так и знала! Я знала, я знала, что они в сговоре! — выпалила Варвара Дмитриевна. — Вещие сны, профессор Ортенберг, «ах, какой поразительный случай», «ах, психические связи»… — злобно передразнила она. — Погодите, я вам покажу связи! Вы еще пожалеете…

Горничная не то чтобы попятилась, но все же постаралась незаметно сделать шаг к дверям, опасаясь худшего. Однако тут Варвара Дмитриевна провела рукой по лицу и своим обычным голосом приказала нести коричневый английский костюм для выезда в город.

— Аэтотгде? — презрительно спросила она, не желая называть Арсения по имени.

Получив ответ, что Арсений Васильевич отправился в книжную лавку смотреть поэтические новинки, Варвара Дмитриевна покривила тонкий рот, но ничего не сказала. Внезапно она поймала себя на мысли, что пасынок внушает ей страх. Для человека, судьба которого сложилась так, что ему по большому счету мало чего приходилось бояться, страх был новым и крайне неприятным ощущением.

У Варвары Дмитриевны не было никакого определенного плана, если не считать им стремление любой ценой поставить врагов на место и восторжествовать над их кознями. Она оделась, взяла с собой зонтик от солнца (так как непредсказуемая питерская погода решила для разнообразия прикинуться сочинской) и, наняв извозчика, велела ехать к Левашовым.

Дверь открыла горничная Глаша, и, едва увидев ее, Варвара Дмитриевна вспомнила, что эта девица всегда раздражала ее своим сонным видом и некрасивым мясистым лицом.

— Моя дочь здесь? — спросила гостья.

И, услышав утвердительный ответ, быстрее молнии проскользнула мимо горничной к лестнице и стала подниматься по ступеням, внимательно глядя себе под ноги.

— Сударыня! Я доложу о вас… — Опомнившись, Глаша бросилась догонять гостью.

— Не стоит, — ответила сквозь зубы Варвара Дмитриевна и оскалилась так, что горничная прикипела к месту.

«Господи! Что на нее нашло?» — ужаснулась Глаша.

А Варвара Дмитриевна тем временем добралась до гостиной и вихрем влетела в нее. При ее появлении Оленька и Машенька, которые сидели на диване и горячо о чем-то спорили, умолки и одновременно обратили к вновь прибывшей озадаченные лица.

— Ну что же вы, — сказала Варвара Дмитриевна, не замечая, как от злости почти втыкает конец зонта в ковер на полу, — продолжайте! О чем вы беседовали? Можете не отвечать, я и сама знаю. О том нелепом сне, в котором Арсений увидел мою смерть. Верно? Ну же, не стесняйтесь! Я прекрасно знаю, что ты, Оленька, никаких снов не видела. Это Маша тебе все рассказывает, с ведома своего любезного братца! Ай, как неприятно будет кое-кому узнать правду… профессору Ортенбергу, например, или этой чванливой графине Хвостовой! Как же нехорошо обманывать людей!

— Арсений ни о чем не знал! — вспыхнула Машенька. — Я сама прочитала в его дне…

Поняв, что выдала себя, она осеклась.

— Дневнике, не так ли? — закончила за нее Варвара Дмитриевна. — И что было дальше? Ты решила, что Оля произведет на него впечатление, если скажет, что ей снятся такие же сны, как и ему? Что, другого способа обратить на себя его внимание не было? А тебе не приходило в голову, — проскрежетала она, глядя в лицо дочери, — что, если мужчина не интересуется женщиной, это значит, что она просто ему не нужна?

Оленька побледнела и растерянно заморгала. Машенька молчала и смотрела куда-то в угол. Она поняла, что мать, что называется, закусила удила и что в таком состоянии перечить ей не то что бесполезно, но и попросту опасно.

— Я хотела все прекратить, — сказала Оленька тоненьким дрожащим голосом. — Я… я больше не могу… И я не понимаю, что происходит…

Но Варвара Дмитриевна оставила без внимания ее жалкий лепет.

— Дрянь, — бросила она в лицо дочери. — Какая же ты дрянь!

И, подойдя к Машеньке, Варвара со всего маху влепила ей пощечину, вложив в этот удар всю свою ненависть к дочери — за то, что та не отреклась от своего сводного брата, за то, что посмела дурачить ее, но больше всего за то, что предала и пошла против нее.

Машенька отшатнулась и подняла руку к лицу. Щека ее стала багровой. Оленька чувствовала себя так, словно наяву провалилась в какой-то нескончаемый кошмар, из которого не было выхода. В силу характера, воспитания и тысячи других обстоятельств ей было нечего противопоставить Варваре Дмитриевне, и от унизительного ощущения бессилия, охватившего ее, девушка была готова заплакать.

— Я уж не говорю о том, что ты попросту глупа, — добавила Варвара Дмитриевна, обращаясь к дочери. Она чувствовала себя в ударе и окончательно перестала стесняться в выражениях. — В твоем возрасте надо улаживать собственные дела, а не жить интересами подруг. Однажды ты поймешь, что ей до тебя нет дела, но будет слишком поздно. И еще ты поймешь, что Арсений тебе чужой, а от чужих надо держаться подальше.

— Ты омерзительна, — проговорила Машенька с горечью, медленно опуская руку. — Я всегда тебе хотела сказать, что ты омерзительна, но не решалась. И знаешь что? Я теперь понимаю, почему папа тебе изменял. Удивительно только, что он не делал этого чаще.

Увидев, как сверкнули глаза Варвары Дмитриевны, девушка мысленно приготовилась к тому, что мать влепит ей вторую пощечину, и внутренне сжалась. Но гостья только усмехнулась.

— Ну вот, — сказала она, и нечто, похожее на удовлетворение, прозвенело в ее голосе. — Наконец-то ты научилась давать отпор. А то так и жила бы — кисель киселем. — Варвара Дмитриевна холодно прищурилась. — Думаешь, ты меня ненавидишь? Думаешь, тебе станет легче, если я умру? Ошибаешься. Когда я умру, ты останешься одна, совсем одна. И никто тебя не защитит — никто!

Машенька не нашлась, что ответить. Бросив уничижительный взгляд на Оленьку, Варвара Дмитриевна шагнула к дверям.

— Все-таки любопытно, какое лицо будет у профессора, когда он поймет, что его надули, — заметила она. — Вещие сны! Ха! Сколько же на свете глупцов…

Она вышла, хлопнув дверью. Машенька вздрогнула и втянула голову в плечи.

— Я тебе говорила, что не надо было… — начала Оленька несчастным голосом и угасла. — Теперь Арсений знать меня не захочет!

— Перестань, он поймет, что ты хотела ему понравиться. Я сама с ним поговорю.

Машенька сомневалась, что брат согласится к ней прислушаться. Она знала, насколько он был щепетилен, и знала, что его натуре должны претить уловки вроде той, к которой она прибегла. Ей предстоял нелегкий разговор, и, судя по всему, не один. Когда откроется, что они с Оленькой дурачили почтенное общество, наверняка разразится скандал, и только сейчас до Машеньки дошло, что он может затронуть не только ее саму, но и ее семью. Что, если папу попросят со службы? А если у Арсения в полку начнутся неприятности? Неужели мать была права, когда говорила, что она так и не научилась осознавать последствия своих поступков?

— Нет, — сказала Машенька вслух, — мы справимся. Мы обязательно справимся!

Но в глубине души она вовсе не была в этом уверена.

Глава 23 Француженка

Если Варвару Дмитриевну с полным основанием можно было назвать мелочной и узколобой, то у ее мужа основным качеством являлось чутье.

По большому счету, оно распространялось на все мало-мальски значимые сферы жизни. Выбирая жен, друзей и покровителей, карабкаясь вверх по карьерной лестнице, Базиль больше всего руководствовался именно чутьем. У него был нюх на людей, которые могут оказаться ему полезны, и нюх на то, каким образом лучше всего расположить их к себе. Однако чутье Базиля срабатывало и в других случаях.

Сейчас, например, оно говорило ему, что дома находиться небезопасно и что сон, который Арсений необдуманно упомянул во время завтрака, неминуемо поставит домочадцев на грань войны. Базиль ничего не имел против войн, пока они велись где-то далеко и не затрагивали его лично, но война в собственном доме — это было уже слишком, в этом он не собирался участвовать. Поэтому он нашел благовидный предлог, чтобы раньше времени удалиться со службы, и отправился прямиком к француженке Лили, уже около двух лет состоявшей у него на содержании.

В действительности Лили звали Мари-Виктуар, но свое настоящее имя она не слишком жаловала, даже несмотря на то, что по-французски Виктуар значит «победа». В кордебалете к ней прилепилось прозвище Лили, и она не захотела с ним расставаться даже после того, как решила оставить танцы. Что касается внешности, то мнения тех, кто видел Лили, существенно разнились. Мужчины находили, что она очаровательна и пикантна, женщины же обращали внимание на маленький рост, мелкие черты лица, обилие макияжа (что тогда не приветствовалось) и в крайнем случае снисходили до кислого замечания, что Лили, конечно, не красавица, но, как и все француженки, умеет выгодно себя подать. «И продать», — добавляли наиболее язвительные дамы, но, как вы сами понимаете, Лили было совершенно начихать на них и на их мнение о своей особе. Гораздо важнее для нее было мнение мужчин, а мужчины относились к ней куда благосклоннее и, что немаловажно, были не прочь подкрепить свою благосклонность деньгами.

По выражению лица Базиля Лили сразу же угадала, что день не задался, и без ненужных предисловий увлекла его в спальню. Часа через два (автор должен сознаться, что не засекал точное время) Базиль обнаружил, что чувствует себя гораздо лучше и даже способен шутить над создавшимся положением.

— Разумеется, я не желаю chère Barbara [15]ничего дурного, — говорил он, удобно устроившись в кровати и положив голову на колени к едва одетой Лили, которая рассеянно слушала его, время от времени проводя рукой по его волосам. На животе Базиль держал пиалу с засахаренными фруктами, которые обожал и которые Лили всегда держала на случай его прихода. — Но сны Арсения раньше сбывались, так что…

— Они же сбывались, когда их видела и девушка тоже, — напомнила Лили.

— О! — Базиль дожевал цукат и счел нужным объяснить: — Думаю, ничего она не видела, ей Маша пересказывала, что снится Арсению.

— Так Olga водила всех за нос? — изумилась Лили. — Но зачем?

— По-моему, ей нравится Арсений, — промолвил Базиль. — А он, в отличие от меня, совсем не разбирается в женщинах. — Он притянул к себе узенькую ручку француженки и поцеловал ее.

— В любом случае это не важно, — решительно сказала Лили. — Если его сон сбудется, твоя жена умрет. — Она выдержала легкую паузу, прежде чем продолжить. — И ты станешь совершенно свободным мужчиной, найдешь себе другую belle Russe [16]и забудешь обо мне.

«Тебя забудешь, как же! — иронически помыслил Базиль, ныряя в пиалу за очередным засахаренным фруктом. — Знаю я, куда ветер дует. Нет такой потаскушки, которая не мечтала бы о браке, хотя ей и так неплохо…»

Вслух, впрочем, он сказал:

— Нет, Лили, что ты! Если я женюсь еще раз, то на женщине, которая… словом, которая очаровательна, как ты, которая не станет устраивать мне сцен, и вообще…

Что «вообще», он уточнять не стал, да и не было нужды, потому что Лили просияла и закрыла ему рот поцелуем.

— Нет, ты бы на мне женился? — настаивала она. — Правда?

— Если бы я был свободен, разве я стал бы колебаться? — со вздохом ответил Базиль. — Но пока Варвара… пока сон Арсения не сбылся, мечтать о нашем соединении бесполезно.

«Если я хоть немного знаю мою жену, — добавил он про себя, — она даже не станет приближаться к реке, чтобы не дать предсказанию ни малейшего шанса. Так что я могу обещать Лили что угодно».

— Я всегда тебе говорила: я тебя очень люблю, — сказала Лили, глядя на него оживленными блестящими глазами.

«Конечно, — мелькнуло в голове у Базиля, — пока у меня есть деньги. Хотел бы я знать, что бы ты запела, если б я был нищим… а впрочем, нет, не хотел бы. Взять хотя бы Сережу Ломова с его скромной пенсией — ты бы точно к нему на версту не подошла».

— О чем ты думаешь? — с любопытством спросила Лили. — У тебя такой загадочный вид…

— Я думаю о нас, — ответил коварный Базиль. И что самое интересное, формально он ничуточки не солгал.

Он залез в пиалу и обнаружил, что лакомства кончились. Лили тотчас изъявила готовность сходить за новой порцией, но выяснилось, что сладостей больше нет, так как лакей забыл их купить. С чисто парижской живостью Лили выбранила слугу и велела ему убираться.

— Почему ты его не уволишь? — спросил Базиль. Он терпеть не мог нерадивую прислугу.

— Он племянник моей модистки, которая делает мне умопомрачительные шляпки, — кокетливо ответила Лили. — Ты знаешь, как в Петербурге трудно найти хорошую модистку? А она вдобавок дает мне скидку за то, что я у нее постоянно покупаю. Вот, например, посмотри — разве это не прелесть?

Она слезла с кровати, извлекла из коробки шляпку, украшенную перьями, искусственными ягодами и лентами, и стала и так и этак красоваться перед Базилем.

— Нравится? Правда, чудесная шляпка?

— Ты же знаешь, я предпочитаю тебя без всего, — не удержался Базиль. — И без шляпки тоже.

Лили захихикала и убрала шляпку, а Базиль выбрался из кровати и стал одеваться. Не удержавшись, Лили повисла у него на шее.

— Что-то ты сегодня в шаловливом настроении, — заметил Базиль, с любопытством глядя на нее. — Что на тебя нашло? Может, ты рада, что я ухожу?

— Как ты мог подумать! — вскричала Лили, напуская на себя обиженный вид. — Я бы все отдала, чтобы видеть тебя все время, а не вот так, урывками…

— И эту кошмарную шляпку тоже? — осведомился Базиль с невинным видом, кивая на шляпную коробку.

— Ой, нет! Ну что ты смеешься?.. Перестань! И не смей называть ее кошмарной! Вы, мужчины, ничего не понимаете в шляпках!

Базиль поцеловал Лили на прощание, и, смеясь, она проводила его до дверей.

— Когда я теперь тебя увижу? — спросила француженка, глядя на него снизу вверх (потому что он был выше ее почти на голову).

— Не знаю, как получится, — рассеянно ответил Базиль. — Я сообщу или просто приеду. У тебя хватает денег?

Выслушав сбивчивый рассказ Лили о том, как в Петербурге все дорого, он вручил ей сто рублей и удалился.

Закрыв дверь, Лили ушла в свой будуар, где достала из стола шкатулку и положила в нее только что выцарапанную из любовника сторублевку. Не стучась, вошел высокий темноволосый лакей, который забыл купить для Базиля его любимые засахаренные фрукты. На вид лакею было лет 25, и его можно было счесть вполне привлекательным, если бы не слишком глубоко посаженные глаза, которые придавали ему угрюмый вид.

— Сколько там уже? — не удержался он, кивая на шкатулку.

— Тебя это не касается, Гастон, — надменно ответила Лили, убирая шкатулку в ящик стола и запирая его на ключ. — Почему ты не купил эти дурацкие сладости? Он может догадаться.

— Ни о чем он не догадается, — с отвращением возразил лакей. — Он слишком глуп.

— Сказал Гастон, который от великого ума служит у своей подружки, — поддразнила его Лили. Лакей попытался обнять ее, но она увернулась. — Можешь поцеловать мою ногу. Это тебе за то, что ты перестал меня слушаться.

Гастон сердито посмотрел на Лили, но все же наклонился и ножку поцеловал. Танцовщица рассмеялась.

— Возьмешь меня с собой, когда выйдешь замуж? — спросил он.

— Кто сказал, что я выхожу замуж? — притворно удивилась Лили.

— Он же сказал, что женится на тебе, как только овдовеет, — напомнил Гастон.

— А! Ну мало ли, что он сказал…

— Вы ведь уже давно вместе, — напомнил неумолимый Гастон. — В его возрасте привязанности не меняются.

— Что ты знаешь о его возрасте? — проворчала Лили, но по ее тону лакей понял, что она колеблется.

— Он ведь думает о том, что будет, когда его жена умрет. А она умрет, потому что его сын видел ее во сне.

— Дорогой Гастон, — промолвила Лили с некоторым раздражением, — люди не умирают оттого, что кто-то увидел их во сне. Они умирают от смерти, ясно тебе?

— Почему ты сердишься?

— Потому! Когда я танцевала в провинции, одна девушка из кордебалета увидела во сне, что ее убьет грабитель. Она рассказывала всем свой сон в подробностях, измучила нас своими страхами, на ночь запиралась на сто замков и даже завещание написала. И что же? На каком-то представлении ее увидел сын местного богача, рассорился с родными, но в конце концов женился на ней. Теперь она живет в собственном замке и возится с пятью детьми, — добавила Лили оскорбленно, — а про тот сон она и думать забыла. Понимаешь, о чем я? Снам верить нельзя!

— Ну почему же, — проникновенно промолвил Гастон, глядя ей в глаза, — некоторым снам точно можно верить… — Он взял ее за руку. — Если два сна этого месье уже сбылись, никто не удивится, когда сбудется третий… Никто!

Несколько мгновений Лили смотрела на Гастона, но потом решительно покачала головой и выдернула руку.

— Я ничего не поняла, — высокомерно объявила она. — И вообще я ничего не слышала. Ты понял? Ступай лучше за фруктами, чтобы они были у нас, когда он приедет в следующий раз.

— Как скажете, мадам, — ответил молодой человек. Он отвесил Лили глубокий поклон, за которым последовал воздушный поцелуй, и проследовал к дверям. Глядя ему вслед, Лили тихо вздохнула и покачала головой.

Глава 24 Посетители

Когда Кирилл Степанович вернулся в тот день домой, его встретила встревоженная жена.

— У нас баронесса Корф, — выпалила Наталья Андреевна. — Она… она опрашивает прислугу.

— Зачем? — только и мог вымолвить Кирилл Степанович.

— Коля Шанин пришел в себя. Он утверждает, что его столкнули с лестницы. Ты можешь себе представить? В нашем доме!

— Как такое возможно? Столкнули… кто, зачем? — забормотал Кирилл Степанович, теряясь. — Может быть, он ошибается? Он ведь ударился головой, насколько я помню… — Он умолк и нахмурился, что-то соображая. — Постой, а почему баронесса…

— А ты бы предпочел полицию? — зашептала Наталья Андреевна. — Ты только подумай, что будет в случае огласки… Пойдут толки, слухи, один гаже другого…

— Я все же не уверен, что баронессе Корф стоит во все это ввязываться, — промолвил Кирилл Степанович с неудовольствием. Как и все слабохарактерные люди, он придавал большое значение внешним признакам власти, и ему было неприятно, что кто-то смеет задавать вопросы в его доме, не спросив его разрешения. — Я должен сказать этой даме…

— Кирилл, перестань! Речь ведь идет не только о Коле… но, может быть, и о Лизе тоже…

Глава семейства нахмурился.

— О чем это ты?

— Я не могу понять, почему она умерла! — с отчаянием проговорила Наталья Андреевна. — Ну, бывали у нее недомогания, но ничего особенного… И на сердце она никогда не жаловалась! Иначе я совсем уж никчемная мать, плохая, ужасная, если не заметила, что мой ребенок тяжело болен…

— Милая, — сказал Кирилл Степанович после паузы, — ты вбила себе в голову бог знает что… Думаю, мне все же стоит побеседовать с баронессой.

Он нашел Амалию в малой гостиной, где она разговаривала с двумя лакеями: Антоном, который прислуживал в доме уже лет десять, и молодым Мишей, который работал у Левашовых меньше года.

— Значит, это вы сказали «Скорее уж господин Шанин на него похож»? — спрашивала Амалия у Миши.

— Может быть, сударыня, — отозвался тот, косясь на Антона. — Не помню я, с того дня уж сколько времени прошло…

— А вы ответили: «Николай Палыч или Владимир Палыч?» — Амалия повернулась к Антону.

— Ну да, — нехотя отозвался тот.

— «Голова, они же близнецы. Любой из них» — ваши слова? — Баронесса пристально посмотрела на Мишу.

— Как скажете, сударыня, — пробормотал тот. Амалия обратилась к Антону.

— А вы ответили: «Так бы и сказал, а то тебя не поймешь. Но господа Шанины на Кирилла Степаныча совсем не похожи». О чем, собственно, шла речь?

— Мы просто разговаривали, — буркнул Антон. — Сплетни всякие… господам такое неинтересно.

— А об этом уж предоставьте судить мне. Итак?

— О, я вижу, сударыня, у нас появился новый обер-полицмейстер, — вмешался Кирилл Степанович с добродушной улыбкой. — Зачем вы допрашиваете моих людей?

Амалии не понравился его тон — она не выносила, когда с ней говорили как с капризной барыней, которая занимается каким-то вздором.

— Я пытаюсь установить, кто и почему мог столкнуть Николая Шанина с лестницы, — ответила баронесса Корф. — А вы имеете что-то против?

— Сударыня, — сказал Кирилл Степанович, любезно улыбаясь, — поверьте, мне искренне жаль этого молодого человека и его несчастную мать, но согласитесь… подозревать моих слуг в преступном намерении… в том, что кто-то мог нарочно столкнуть его с лестницы…

Он собирался еще долго говорить в том же духе, но Амалия перебила его.

— Почему же обязательно слуг — ведь, когда Николая Шанина столкнули с лестницы, в доме были не только они, но и вы с Натальей Андреевной. Гостей вашей дочери я в расчет не принимаю, так как все они находились на виду и никто из них просто физически не мог покуситься на жизнь молодого человека.

— Госпожа баронесса, — сказал Кирилл Степанович, придавая своему голосу сушь пустыни Сахары, которую обычно приберегал для самых назойливых, самых неприятных посетителей на службе, — позвольте вам заметить, что ваши предположения… они, прямо скажем, оскорбительны… С какой стати мне или моей жене сталкивать Николая с лестницы? Мы давно знаем его родителей, они замечательные люди… и Николай с Володей нам тоже не чужие… И вообще, если вы хотите знать мое мнение, молодой человек просто сильно ушибся головой и придумывает теперь всякие ужасы…

— Нет, — возразила Амалия, — он очень точно описал разговор, который слышал перед падением, — разговор, который вынудил его задержаться возле лестницы. Ваши слуги не отрицают, что Николай Шанин слышал именно их беседу. Значит, его слова о том, что его толкнули, — тоже правда. В связи с чем возникает вопрос: кто мог так сильно ненавидеть его в вашем доме, чтобы подкрасться сзади и сбросить его с лестницы?

— Колю? — изумился Кирилл Степанович. — Да что вы, сударыня! Его все любили…

— А его брата? Со спины их вполне можно было перепутать. Что если кто-то хотел столкнуть с лестницы Володю, но ошибся?

— Вы так говорите, госпожа баронесса, — сердито промолвил Кирилл Степанович, выпячивая грудь, — словно у нас разбойничий притон!

Тут в гостиной появилось новое лицо, которым был не кто иной, как Наталья Андреевна.

— Прошу прощения, сударыня, — заговорила она, — но там приехал профессор Ортенберг, и я… Я не знаю, что мне делать. Он настаивает на том, чтобы видеть Олю, немедленно!

— Бедный профессор, — вздохнула Амалия, — я совсем про него забыла. Как по-вашему, Наталья Андреевна, он уже знает?..

Хозяйка дома только развела руками.

— Конечно, моя дочь поступила опрометчиво, я согласна… но следует иметь снисхождение к молодости… Я не хочу, чтобы профессор устраивал скандал в моем доме! — вырвалось у нее.

— Кто поступил опрометчиво? — забеспокоился Кирилл Степанович, оборачиваясь к жене. — Что все это значит?

— Я тебе потом объясню, — отмахнулась Наталья Андреевна. — Госпожа баронесса, я пыталась втолковать профессору, что моя дочь больна и никого не принимает, но он не слушает возражений!

— Если вы не возражаете, сударыня, я хотела бы поговорить с ним, — сказала Амалия.

Наталья Андреевна объявила, что у нее нет никаких возражений, и вместе с гостьей отправилась в большую гостиную. Кирилл Степанович, чье недоумение возрастало с каждым мгновением, увязался следом за дамами.

С первого взгляда Амалия определила, что профессор целиком пребывал в своей стихии. Он забросал хозяев дома и баронессу Корф множеством слов, из которых следовало, что коллега Ортенберга, достопочтенный профессор Линдквист, прислал ему подробное описание сновидения, которое привиделось одновременно двум людям и также оказалось вещим. Правда, насчет него у профессора Линдквиста существуют кое-какие сомнения, потому что сон, о котором идет речь, предсказывал событие, которое все ожидали, — смерть местного богача, который тяжело болел, — но так или иначе в 1827 году в Швеции…

— Простите, профессор, но нам придется вас разочаровать, — вмешалась Амалия. — Фройляйн Левашова не видела никаких снов. Она была неравнодушна к герру Истрину. Его сестра увидела запись в дневнике, в которой он описывал свой сон, и решила, что, если Оля скажет, что видела то же самое, она привлечет его внимание. С этого все и началось, но потом девушке пришлось поддерживать свою ложь, и… словом, нам очень жаль, но тут нет материала для исследования.

— Как? — болезненно вскрикнул профессор.

Амалия еще раз повторила свои слова, напирая на то, что действия юной влюбленной девушки, возможно, заслуживают осуждения, но она определенно не имела в виду ничего плохого. Во время ее речи профессор Ортенберг бледнел, краснел, теребил галстук, размахивал руками и чуть не разбил одну из любимых ваз Натальи Андреевны — не разбил, по правде говоря, только потому, что баронесса Корф успела подхватить вазу на лету.

— Я просто поверить не могу! — восклицал профессор. — Фройляйн не видела сны, но уверяла, что видела… И все ради того, чтобы завлечь этого заурядного молодого человека? Ах! Какое несерьезное отношение к науке!

— Дорогая, я что-то не понимаю, — сказал Кирилл Степанович, оборачиваясь к жене. — Получается, Оля не видела никаких снов?

— Нет, — сказала Наталья Андреевна.

— Просто… просто невероятно! — пробормотал глава семейства, багровея. — Мне люди задавали вопросы… даже от министра приходили узнавать… Как она могла? Какое она право имела так поступать со мной… с нами!

— А я уже написал статью и отправил ее в журнал! — простонал Ортенберг. — Боже мой! Какое несчастье… какое непростительное легкомыслие! На что только не идут женщины, чтобы добиться своего…

Амалия поняла, что посетитель еще долго будет сотрясать жалобами воздух, а у нее не было никакого желания их выслушивать. Она извинилась перед Натальей Андреевной, пообещала держать ее в курсе расследования покушения на Колю Шанина, попрощалась с Кириллом Степановичем и удалилась.

Покинув дом Левашовых, Амалия дошла до угла, размышляя, взять ли извозчика или пройтись пешком, благо погода располагала к прогулке. Неожиданно она обратила внимание на экипаж, который медленно ехал по улице, и сразу же вспомнила, что он тронулся с места, как только она вышла из особняка. На всякий случай Амалия сунула руку в сумочку, где держала оружие, но тут экипаж остановился, и в распахнувшуюся дверцу высунулась голова Сергея Васильевича Ломова.

— Садитесь, госпожа баронесса, — буркнул отставной майор. — Есть разговор.

Глава 25 Двое

Амалия считала себя человеком, мало привязанным к условностям, но в то же самое время у нее не было никакого желания поощрять то, что она считала невоспитанностью. Тон Ломова покоробил ее, и когда она села в экипаж, от всего облика баронессы Корф веяло таким ледяным холодом, что даже более толстокожий человек, чем Сергей Васильевич, сообразил бы, что допустил промашку. Но Ломов не выносил, когда у него пытались вызвать чувство вины. Он сердито зыркнул на Амалию из-под насупленных бровей и в который раз подумал, что им будет непросто действовать сообща.

— Я уполномочен сообщить вам, сударыня, — заговорил он нарочито официальным тоном, — что наш корабль почти готов. Мы отплываем в течение трех дней. Легенда — географические исследования… впрочем, вам она уже известна. Приказ подняться на борт может последовать в любую минуту, так что ваши вещи должны быть собраны. И вы должны находиться в условленном месте, — иными словами, дома, — а не самовольничать.

— Сразу же видно, Сергей Васильевич, что вы военный человек, — не удержалась Амалия.

— Зато вы уж точно из другого теста, — съязвил Ломов. Он был раздражен тем, что они еще не отплыли, а между ними уже начались разногласия, и не скрывал своего раздражения.

— Вы уверены, что стоит вам отдать приказ, и все, проблема решена. Но…

— Разумеется, я буду отдавать приказы, — отрезал Сергей Васильевич. — Потому что, сударыня, если вы об этом забыли, меня назначили главным. Я всегда вас предупреждал и повторяю еще раз: нас ждет вовсе не легкая прогулка. Я видел ваш послужной список. Раньше вы действовали, если можно так выразиться, в оранжерейных условиях. Вы работали в приличных странах, где, даже если вас схватят, вы знаете свои права и почти всегда сумеете выкарабкаться.

— А теперь мне предстоит увидеть неприличную страну? — По части язвительности Амалия могла кому угодно дать сто очков вперед.

— Страну? Хм. — Ломов скривился. — Я, сударыня, человек простой и скажу вам так: есть государства, а есть географические огрызки. То есть они тоже называют себя государствами, и вроде бы там есть законы, власть и все такое прочее, но… огрызок ведь не скроешь. Законы только для виду, власть препаскудная, развития никакого. Государства, знаете ли, развиваются, а огрызки так и валяются огрызками, только место занимают. Нуте-с, так сложилось, что один из таких огрызков имеет для нас некоторое значение. Раньше он вел себя тише воды, ниже травы, мы его не трогали, и он, само собой, не трогал нас. К сожалению, мы проворонили выдвижение известного вам лица, которое приняло сторону наших врагов. И ладно бы оно ограничилось тем, что произносило пылкие речи и вытягивало деньги из своих новых покровителей, но нет: оно предпринимало и продолжает предпринимать совершенно конкретные действия против нас. А на Востоке, Амалия Константиновна, если вас безнаказанно укусила одна шавка, все остальные начинают думать, что они тоже могут вас укусить и им ничего за это не будет. Много шавок могут доставить неприятности, поэтому лучше сразу же принять меры и разобраться с зачинщиком. Тогда остальные снова станут ручными и примутся наперебой вилять хвостами и преданно заглядывать в глаза. Я ясно изъясняюсь?

— Вполне, — ответила Амалия.

Ей было прекрасно известно, что глава Особой службы генерал Багратионов обсуждал с Ломовым сложившуюся ситуацию и Сергей Васильевич высказался совершенно определенно: «А что тут думать? Убить надо гада». Впрочем, Ломов обычно других советов и не давал (а их, кстати, у него не спрашивали).

— Могу ли я задать вопрос? — осведомилась Амалия.

— Попробуйте, но не обещаю, что стану на него отвечать.

— Правительство исчерпало все другие средства повлиять на… кхм, нашу будущую мишень? Мы пытались расположить его к себе?

— Амалия Константиновна, не надо думать, что наверху сидят идиоты, — скучающим тоном промолвил Ломов. — Разумеется, были попытки наладить отношения, и не одна, но они приводили только к еще большему ожесточению с той стороны. Запомните, госпожа баронесса: бесполезно пытаться подружиться с тем, кто мечтает стать рабом вашего врага.

— И даже деньги бессильны исправить ситуацию?

— Если бы деньги решали все, — усмехнулся Сергей Васильевич, — править было бы очень легко.

— Значит, остается только одно решение?

— Именно. Бешеную собаку приручать бесполезно, ее можно только убить. Чем мы с вами и займемся. — И Ломов сердечнейшим образом улыбнулся. — Молодчик, судя по всему, понимает, что за него возьмутся всерьез. Месяц назад он увеличил свою охрану, а недавно увеличил ее снова. Не удивлюсь, если она еще раз разрастется за то время, пока мы будем плыть к месту назначения.

Амалия нахмурилась. Раньше она была не в восторге от предстоящего ей задания, но теперь, надо сказать, оно нравилось ей еще меньше.

— У вас есть завещание? — осведомился Сергей Васильевич, как будто задавать такие вопросы было в порядке вещей.

— Разумеется, есть, — ответила Амалия.

— Вы еще можете отказаться.

— Я не отказываюсь в последнюю минуту, Сергей Васильевич.

— Ну так она еще не наступила, — хмыкнул Ломов. — Вы когда-нибудь думали о том, что можете отдать жизнь за свою страну или потерять здоровье и стать калекой и всем по большому счету на это будет наплевать? Ни одна газета о вас не напишет, да что там… о вас вообще никто никогда не узнает. Сослуживцы выразят свое сочувствие и исчезнут с вашего горизонта, а при самом худшем раскладе — выпьют на ваших поминках и разойдутся по домам. — Сергей Васильевич прищурился. — Скажите, вам никогда не хотелось подать прошение об отставке и уйти?

— Хотелось. Но потом… как бы это сказать… расхотелось.

— Почему? Вы ведь могли бы жить припеваючи без всяких приключений. У вас есть деньги, и вы ни от кого не зависите.

— Возможно, могла бы, — протянула Амалия. — Но это уже была бы не я. То есть я, но не совсем. — Она улыбнулась. — У вас талант вызывать на доверительные разговоры, Сергей Васильевич. Опасный вы человек!

— Рад, что вы это поняли, — ответил Ломов без намека на улыбку.

— А вы? — спросила баронесса Корф.

— Что — я? — Сергей Васильевич тотчас сделал каменное лицо.

— Вам никогда не хотелось оставить службу?

— Нет. Потому что здесь платят больше, чем в армии. И вообще, назовите мне другую профессию, для прикрытия которой снаряжают целую географическую экспедицию. Приятно, черт возьми!

— Я вам не верю, — спокойно ответила Амалия. — По-моему, вы гораздо лучше, чем пытаетесь казаться. И ваши мотивы куда выше материальных.

Несколько мгновений Ломов молчал и мерил свою собеседницу взглядом. Она коснулась темы, которую он предпочитал никогда ни с кем не обсуждать, и он колебался между желанием резко сменить направление беседы или все же дать Амалии договорить.

— Вы чертовски лестно обо мне думаете, — промолвил наконец Сергей Васильевич, качая головой. — Запомните, сударыня: переоценивать людей — большая ошибка. Конечно, я люблю свою работу. Только здесь я чувствую себя на своем месте, но если бы мои усилия не вознаграждали должным образом…

— Однажды с вас обещали содрать кожу заживо, — напомнила Амалия. — Вам достаточно было сказать одну фразу, чтобы спастись и вдобавок прилично заработать. Вы бы погубили несколько других человек, но что с того, вы-то остались бы живы. Как видите, милостивый государь, я тоже знакома с вашим послужным списком, так что не надо говорить мне, какими мотивами вы руководствуетесь.

— Тогда — глупостью и упрямством, поверьте мне, — усмехнулся Ломов. — Собственно говоря, меня должны были прикончить, и я спасся только чудом. Терпеть не могу это выражение, но в данном случае оно очень даже к месту. — И без видимой связи с предыдущим он добавил: — Похоже, у нас неплохая команда, а?

— Пожалуй.

— Обычно упоминание о деньгах всех устраивает. Из того, что оно не устроило вас, я вынужден сделать вывод, что вы такая же, как я. — Сергей Васильевич усмехнулся, буравя Амалию пристальным взором. — Скажите, сударыня, я прав?

— Абсолютно.

— Патриотизм требует чести. Без чести жить проще. Да, Амалия Константиновна, легко нам не будет. Для такого задания, которое нам поручили, два человека… хотя черт с ним, справлялись в прошлом и меньшими усилиями. Выкладывайте.

— Вы о чем, Сергей Васильевич?

— Сами знаете. Ольга Левашова, поручик Истрин и история с вещими снами, которая отвлекла вас от нашего основного дела. Что именно вам удалось разузнать?

И Амалия рассказала, как пришедший в себя Коля Шанин дал показания, что его столкнули с лестницы, после чего она отправилась к Левашовым.

— Там я узнала, что Арсению Васильевичу приснился третий сон, в котором он видел свою мачеху мертвой. Она приехала раньше меня и устроила сцену. Варваре Дмитриевне не откажешь в сообразительности — она поняла, что дочь откуда-то узнавала подробности снов сводного брата и передавала их Оленьке…

— Так я и знал, — с неудовольствием промолвил Сергей Васильевич. — Бабы!

Амалия пропустила его замечание мимо ушей и продолжила свой рассказ. Она побеседовала с удрученной Оленькой, а потом стала опрашивать прислугу. В то утро, когда Колю столкнули с лестницы, в доме было восемь лакеев, горничных и поваров, хозяева — Кирилл Степанович и Наталья Андреевна — и гости Оленьки. Последние не выходили из комнаты и, получается, находились вне подозрений. Можно также исключить двух лакеев, которые разговаривали на первом этаже за считаные секунды до того, как Колю столкнули со второго.

— Стало быть, — хмыкнул Ломов, — остаются Кирилл Степанович, Наталья Андреевна и шесть слуг. Вы узнали, чем они занимались?

— Хозяева были у себя, каждый в своих покоях. Повар на кухне составлял меню, камердинер сидел у себя и, так как его не звали, читал роман. Старая нянька хозяйки дремала в своей комнатке. Горничные наводили порядок: одна — в одном крыле, другая — в другом. Есть еще мальчик, сын камердинера, который выполняет мелкие поручения. Он околачивался снаружи, болтал с прислугой из соседних домов о том, какие похороны Левашовы устроили своей дочери, так что его тоже можно исключить. К сожалению, я не успела как следует допросить остальных подозреваемых — мне помешали, но кто-то из них точно виновен.

— Повар, камердинер, нянька, две горничные и хозяева, — перечислил Ломов, хмурясь. — Как насчет мотивов? Просто так с лестницы сталкивать не станут.

— Все дружно отрицают наличие каких-либо мотивов. Что интересно, в таких ситуациях люди обычно выдвигают версии и начинают прямо или косвенно обвинять других. Здесь же ничего подобного не было.

— А что вы думаете о деле в целом? Что там вообще произошло?

Амалия нахмурилась.

— Я бы могла поверить в случайную смерть Лизы, если бы она не произошла в том же доме. Но сейчас я не исключаю, что бедную девушку все же убили. Смотрите: Оленька рассказывает, что она якобы видела сон. Арсений говорит, что тоже его видел. Все заинтригованы. Лиза готовится к представлению, находит подвенечное платье бабушки. И убийца понимает, что это его шанс. Лиза умрет, и все решат, что сон предвещал ее смерть. Идея в общем-то фантастическая, но она сработала. Мало кто стал задаваться вопросом, с чего бы вообще такой юной девушке умирать…

— А Коля Шанин?

— Боюсь, что он стал случайной жертвой. Из-за того, что Арсению приснился еще один сон, убийце пришлось снова пойти на преступление.

— И преступник подгадал его под выстрел из пушки?

— Тогда это не преступник, а какой-то изощренный провидец. Я думаю, он собирался где-нибудь подстеречь одного из Шаниных и застрелить его, но внезапно представился удобный случай. Коля Шанин стоит на крутой лестнице, свидетелей нет, преступник вспоминает, что через пару минут пробьет пушка, отмечая полдень. Всего-то нужен лишь толчок, и еще один сон сбывается.

— Я правильно понимаю, что в случае с Шаниным у преступника не было мотива, кроме второго сна?

— Вот именно. Поэтому у Левашовых и их слуг нет ни одной версии случившегося. Не то что предположений, но хотя бы сплетен каких-то, слухов. Ну, вы знаете, как это обычно бывает…

— Я считаю, госпожа баронесса, что вы почти раскрыли дело, — серьезно заметил Ломов. — В сущности, остается чисто полицейская работа, с которой справится любой грамотный следователь. Надо понять, кто и за что мог убить Лизу. Например, горничная украла украшения, а Лиза ее поймала и стала говорить, что все расскажет, и горничная предпочла ее убить. Или у Лизы был роман с камердинером отца — как вариант, поваром, — и тут она решила покончить с нелепой связью, а для начала раскрыть все маменьке или папеньке. Скандал, потеря места, в приличный дом больше не устроишься — чем не мотив для убийства? Нянька — тут можно предположить ту же кражу или просто старческое безумие. Вспомните случаи, когда старые слуги, много лет жившие в доме, убивали своих хозяев.

— А по поводу родителей вы что придумаете? — не удержалась Амалия. — Зачем кому-то из них убивать свою дочь?

— Ну, допустим, Кирилл Степанович каким-то образом узнал, что она не дочь ему вовсе. Вот вам и мотив: избавиться от чужака и заодно передать родной дочери богатство тещи. Не забывайте, что после смерти Лизы Оля стала наследницей состояния своей бабушки. Что касается Натальи Андреевны… например, она узнала, что ее настоящая дочь умерла в младенчестве, а вместо нее муж навязал ей дочь любовницы. Да, сударыня, и не надо так скептически морщиться. В прошлом Кирилл Степанович вовсе не хранил жене верность, так что я не стал бы сбрасывать со счетов даже варианты, которым место в скверных романах.

Баронесса Корф задумалась.

— Знаете, вы можете быть в чем-то правы, — проговорила она наконец. — Двое лакеев никак не хотели давать объяснения по поводу того, что обсуждалось в разговоре, который случайно услышал Николай Шанин. «Скорее уж господин Шанин на него похож», — повторила Амалия, и глаза ее зажглись золотом. — На него — на Кирилла Степановича, как стало ясно из дальнейших реплик. Разговор шел о ком-то, кто, как думали слуги, может быть сыном Кирилла Степановича — незаконным, разумеется. И он не очень похож на своего отца, по крайней мере так считают слуги.

Сергей Васильевич зевнул и деликатно прикрыл рот ладонью.

— Вы совершенно невыносимый человек! — напустилась на него Амалия. — Если у Кирилла Степановича есть незаконный сын и если он решил избавиться от сводных сестер и занять их место в семье… Жизнь Оли может быть в опасности!

— Сударыня, — терпеливо промолвил Ломов, — у вас наверняка имеются знакомства, которые могут помочь. Выберите надежного человека, расскажите ему все что знаете, и пусть он доведет следствие до конца. В конце концов, у вас теперь есть не только подозрения, но и свидетель, который выжил после покушения. У официальных лиц есть полномочия, которых нет у вас. Они допросят прислугу, если надо, арестуют всех подозреваемых и найдут убийцу. Это их работа. У вас она совершенно другая.

«Да, не искать убийцу, а готовиться к убийству, которое произойдет за тысячи верст отсюда», — подумала Амалия. Вслух же она сказала нечто совершенно иное:

— Пожалуй, Сергей Васильевич, вы правы. За то время, которое у нас остается, я не успею толком разобраться в происходящем. Думаю, я поступлю так, как вы советуете, и передам следствие в надежные руки.

— Ну вот и ладушки, — проворчал Ломов. И все оставшееся время, пока они ехали к особняку баронессы Корф на Английской набережной, он обсуждал с Амалией тонкости разговорных диалектов страны, в которую им предстояло вскоре отправляться.

Глава 26 Исчезновение

Амалии даже не пришлось самой предпринимать какие-то действия, чтобы привлечь внимание властей к происходящему. Дома баронессу Корф ждало письмо от Володи Шанина, который уведомлял ее, что, так как его брата пытались убить, семья вынуждена просить официального расследования. В письме Володя благодарил Амалию за желание помочь и выражал надежду, что того, кто столкнул его брата с лестницы, скоро найдут и накажут по закону.

На следующий день, когда Амалия собирала вещи, придирчиво отбирая то, что могло ей понадобиться в долгом путешествии, прислуга доложила, что госпожу баронессу хочет видеть Александр Панкратович Семилуцкий, следователь. На первый взгляд гость мало походил на человека, распутывающего преступления: он был молод — лет двадцати пяти, — худощав и задумчив. Проще было вообразить его в роли провинциального поэта, который пишет дамам в альбом чувствительные стихи, или актера-любителя, но Амалия отлично знала, как обманчива бывает внешность, и решила покамест воздержаться от суждений. Не упоминая Ломова, она рассказала, что услышала о сне, который в одно и то же время увидели два разных человека, и добавила, что этот случай возбудил ее любопытство. Дальнейшее развитие событий укрепило ее в мысли, что сны поручика Истрина подтолкнули неизвестное пока лицо совершить как минимум одно преступление — столкнуть Николая Шанина с лестницы. Весьма вероятно, что и со смертью Елизаветы Левашовой не все так гладко, но тут потребуется дополнительное расследование, потому что у Амалии нет никаких доказательств — только догадки, и нужны факты, чтобы подтвердить их или опровергнуть.

— Боюсь, что с третьим сном тоже возникли осложнения, — сказал Александр Панкратович, смущенно кашлянув. — Дело в том, что Варвара Дмитриевна исчезла.

— Не может быть! — вырвалось у Амалии.

— Боюсь, что может, госпожа баронесса. Вчера Варвара Дмитриевна не вернулась домой, и никто не видел ее после того, как она покинула особняк Левашовых. Муж искал ее по всему городу, но не нашел. — Александр Панкратович выдержал небольшую паузу. — Как вы помните, сон ее пасынка сулил ей смерть в воде, и Василий Григорьевич… он настоял на том, чтобы мы проверяли всех утопленниц. Сегодня утром как раз нашли женское тело у Египетского моста, и господин Истрин ездил на опознание, но это оказалась не его супруга.

Амалия едва не спросила, кто такой Василий Григорьевич, но, к счастью, вспомнила, что таково было полное имя и отчество Базиля. По правде говоря, баронесса Корф была сбита с толку. Ей казалось, что опасность может угрожать скорее Оленьке Левашовой, но Варвара Дмитриевна… в представлении Амалии жена Базиля относилась к женщинам, которые могут за себя постоять. Или же враг Варвары Дмитриевны оказался для нее слишком коварен и непредсказуем?

— Вчера госпожа Истрина поехала следом за дочерью к Левашовым, где устроила сцену, — сказала Амалия решительно. — Надо узнать, куда она отправилась от них. Вы опрашивали извозчиков? Возможно, она села в наемную карету или даже в пролетку. — Среди наемных экипажей пролетка котировалась ниже, чем карета.

Александр Панкратович ответил, что его помощники уже опрашивают извозчиков и городовых, но пока безрезультатно. Похоже на то, что Варвара Дмитриевна предпочла идти пешком, что в общем-то объяснимо, так как погода была прекрасная, не чета сегодняшней. (Снаружи сейчас лил дождь.)

— Признаться, — добавил Александр Панкратович, поколебавшись, — я было подумал, что Варвара Дмитриевна под влиянием ссоры с дочерью могла… э… принять опрометчивое решение и… допустим, броситься с моста в воду.

— Если я правильно представляю себе ее характер, — не удержалась Амалия, — она бы скорее постаралась дожить до ста лет, чтобы насолить пасынку.

— Возможно, — не стал спорить Александр Панкратович. Вид его стал, однако, еще более задумчивым, и Амалия невольно насторожилась. — Но если так, куда же она исчезла?

— Сколько у нее с собой было денег?

— Несколько десятков рублей.

— А точнее?

— Никто не знает. Впрочем, ее муж предполагает, что вряд ли у нее было более двухсот рублей.

— Двести рублей — это уже что-то. На эти деньги она вполне могла уехать из города.

— Чтобы убежать от судьбы?

Амалия нахмурилась.

— Почему-то у меня нет уверенности, что она вообще стала бы от кого-то бегать, — сказала баронесса Корф. — Возможно, опрометчиво делать такие выводы о человеке, которого едва знаешь, но… Скажите, вы пробовали искать ее у друзей?

— Разумеется, и еще до того, как обратиться к нам, Василий Григорьевич обошел их всех. Безрезультатно. — Александр Панкратович с любопытством поглядел на свою собеседницу. — Вы полагаете, она может быть еще жива?

— Почему я должна верить, что она умерла? — сердито ответила Амалия. — Потому что Арсению Васильевичу приснился сон?

Александр Панкратович вздохнул.

— Признаюсь вам, госпожа баронесса, мне еще никогда не приходилось вести такое странное дело… Вы, как я понимаю, некоторым образом занимались им дольше, чем я. Могу ли я узнать, к каким выводам вы пришли?

И Амалия изложила свою версию. Все началось с того, что Арсению приснился зловещий сон, который он записал в своем дневнике. Запись попала на глаза его сестре, и она решила, что сон послужит сближению брата и подруги. Арсений действительно стал гораздо больше общаться с Оленькой, но затем произошло непредвиденное: умерла Лиза.

— Вам предстоит в точности выяснить, было ли это убийство или несчастный случай, — добавила Амалия. — Лично я не удивлюсь, если смерть девушки вовсе не была случайной.

Далее Арсению приснился еще один сон, и его сестра с Оленькой оказались перед сложным выбором. Они были в ужасе после смерти Лизы, но если бы Оленька сказала, что не видела второй сон, это вызвало бы слишком много вопросов. К тому же не исключено, что Арсений сразу же охладел бы к девушке, поэтому она решила продолжать игру.

— И в результате некто столкнул Николая Шанина с лестницы, — заметил Александр Панкратович.

— Возможно, что преступник оказался почти в таком же положении, что и Оленька: если бы второй сон не сбылся, это насторожило бы людей. Либо у преступника был мотив, о котором мы пока не знаем. Так или иначе, второй сон становится явью.

— А что насчет личности преступника, госпожа баронесса? Может быть, вы считаете, что надо обратить особое внимание на кого-то из тех, кто находился в доме в момент второго преступления?

— У меня есть одно соображение, но я вовсе не уверена, что оно верно, — отозвалась Амалия и вслед за тем рассказала Семилуцкому свою версию о том, что у Кирилла Степановича может быть побочный сын, который заинтересован в устранении своих сестер.

— Допустим, что первый сон позволил ему избавиться от Лизы, второй был претворен в реальность для отвода глаз, но тут последовал третий, после которого все начало рушиться. Мало того, что Варвара Дмитриевна обо всем догадалась, — у Оленьки уже нет сил продолжать водить всех за нос, и вдобавок Коля Шанин очнулся и показал, что его столкнули с лестницы, стало быть, никакой мистики нет и в помине. И тут…

Амалия замолчала. Александр Панкратович терпеливо ждал.

— Понимаете, — заговорила баронесса Корф, — все должно было закончиться, но раз Варвара Дмитриевна пропала, значит, ничего не закончилось… значит…

— Сны все-таки сбываются, — заметил ее собеседник.

— Они сбываются, потому что им помогают сбыться, — твердо ответила Амалия. — Хотя людям вроде графини Хвостовой будет трудно это объяснить.

Тут Александр Панкратович принял такой задумчивый вид, что Амалия взглянула на него с подозрением.

— Видите ли, госпожа баронесса, — сказал следователь, тщательно подбирая слова, — Кирилл Степанович настроен против огласки того, что его дочь не видела никаких снов… и некоторые его поддержали… Они не хотели бы выставить в смешном свете… м-м… уважаемых людей, которые… Одним словом…

— Послушайте, — сказала Амалия, оправившись от изумления, — но так нельзя! Если преступник одержим идеей скрыть свое первое преступление — убийство Лизы, — он не остановится перед новым преступлением! Когда все вокруг верят в сны, которые сбываются…

— Кстати, странно, что Арсений Васильевич их видит в таком количестве, — проворчал Александр Панкратович. — Должно быть, у него нервы порядком расстроены. Признаюсь вам, сударыня, я поначалу предполагал, что он вообще все выдумывает. Однако после того, как я с ним побеседовал… одним словом, он не произвел на меня впечатления человека, который лжет.

— Не пытайтесь уклониться от темы, — сухо сказала Амалия. — Люди должны знать, что сны — уловка, которую использовал преступник. Иначе у него будет соблазн повторить преступление — ведь он уверен, что все спишут на судьбу, на мистику и не знаю что еще.

— Сударыня, если Варвара Дмитриевна уже мертва, никакая огласка ей не поможет. Кроме того, вы можете не беспокоиться: преступник от меня не уйдет.

— В самом деле?

— Да, — серьезно промолвил гость, поднимаясь с места. — Более того, могу вам обещать, что он будет арестован сегодня же, максимум — завтра.

Амалию так и подмывало напомнить Александру Панкратовичу пословицу «обещанного три года ждут», но она решила, что ни к чему восстанавливать его против себя. Когда круг подозреваемых ограничен, полицейская машина и в самом деле умеет действовать быстро и эффективно, и на прощание баронесса Корф вполне искренне пожелала своему посетителю успеха. Конечно, ей было немного досадно, что отныне ей придется наблюдать за расследованием издали, а не участвовать в нем непосредственно, но по большому счету она желала только одного — чтобы преступник был задержан. Теперь, когда она сама передала Семилуцкому все козыри, ей оставалось только одно — ждать.

Глава 27 Известия

— Арестовали! Ах! Ах!

Елена Ивановна была взбудоражена как никогда. Новость, которую горничная Соня сообщила ее служанке, а та — своей госпоже, сразила рыжую говорунью подобно молнии.

— Быть не может!

— Сударыня, я клянусь!

— Да как же так?

— Да вот так! Пришел этот следователь, на моль похожий, и говорит: у меня, мол, все доказательства, вы арестованы!

Справедливости ради, Александр Панкратович вовсе не походил на моль, но Елена Ивановна, само собой, не обратила на преувеличение никакого внимания.

— Ах, боже мой! Что же теперь будет?

Тут в голову ей пришла другая мысль.

— А Варвару Дмитриевну, получается, тоже убили?

— Ничего не известно, сударыня. Ищут, ищут ее, бедняжечку, не могут нигде найти.

— Да они не там ее ищут, — отмахнулась Елена Ивановна, — в воде надо смотреть! Нева, Фонтанка, каналы…

— Так ведь я слышала, что полиция всех утопленниц проверяет. Только ведь это смотря как она утопла. Может много времени пройти, прежде чем она всплывет. А иные как пропадут, так с концами…

Елена Ивановна попыталась представить себе Варвару Дмитриевну в виде утопленницы и содрогнулась.

— И, как назло, Порфирия нет! — сказала она вслух. — Что за несчастье…

Ей немедленно хотелось поделиться с кем-нибудь тем, что она услышала, и, вспомнив, что Евдокия Петровна еще не уехала из Петербурга, она воспрянула духом.

— Вот что: я сейчас напишу записку, а ты ее отнесешь… Тут недалеко.

И через полчаса Евдокия Петровна уже сидела в гостиной у Елены Ивановны. Дамы пили чай — точнее, пила в основном гостья, потому что хозяйка забрасывала ее словами, не умолкая ни на мгновение.

— Вы только учтите, что я сама еще не до конца во всем разобралась, — тарахтела Елена Ивановна. — Наташа мне пересказала то, что слышала Соня, но вы же знаете: горничные народ бестолковый, на них ни в чем нельзя положиться. Я бы Порфирия послала все разузнать хорошенько, но он на службе. Поразительные люди эти мужчины — вечно на службе, когда они тебе нужны…

— Вы бы и сами могли поехать к Левашовым и все разузнать, — заметила Евдокия Петровна, и, как оказалось, зря.

— Чтобы меня приняли за сплетницу? — замахала руками хозяйка дома. — Нет уж!

По правде говоря, она недолюбливала Наталью Андреевну, которая как-то отказалась ее принять, и у Елены Ивановны не было никакого желания нарываться на отказ снова. Вообще, по ее мнению, госпожа Левашова была гордячка и «себе на уме», хотя сама Елена Ивановна затруднилась бы объяснить, какой именно смысл вкладывает в это выражение.

— Вы меня сбили с толку, — промолвила она жалобно. — Я хотела рассказать о Левашовых, то есть не о них, а о Шаниных. Бедная Александра Евгеньевна, подумать только, что ей пришлось пережить! Коля пришел в себя, но врачи до сих пор не уверены, что он выживет. Тут к нему в больницу пришла баронесса Корф… Я бы никогда не подумала, что Шанины настолько близко с ней знакомы, — перебила сама себя Елена Ивановна. — Ну вот, она пришла, и Коля сказал ей, что его столкнули с лестницы. Баронесса объявила, что этого так оставить нельзя. Она почему-то с самого начала была уверена, что сны сбываются не просто так и что преступник использует их, чтобы добиться своего. И вот, значит, следствие: кто мог столкнуть Колю да зачем. И тут вспомнили про Лизу, и ее смерть сразу же показалась подозрительной. Дегуров, конечно, хороший доктор, но он старой закалки — пациент умрет, так он обязательно причину отыщет, и самую убедительную.

— Мне казалось, что все доктора такие, — заметила Евдокия Петровна с достоинством. (У нее и в мыслях не было шутить.)

— Ах, ну я же не думаю его обвинять, — отозвалась ее собеседница, встряхнув медно-рыжей головой. — Но он должен был разобраться, прежде чем заявлять, что Лиза умерла от сердца. Одним словом, тот следователь, Семилуцкий его фамилия, он стал ходить по дому и выпытывать, какие у них есть яды или, допустим, лекарства. Ну, чем человека можно отравить, а он и не заметит. И какого-то лекарства — да, кажется, это было лекарство — на месте не оказалось, или его оказалось меньше, чем должно быть. Я, наверное, путано объясняю…

— Ничего, я все поняла, — успокоила ее Евдокия Петровна. — Так, получается, что Лизу отравили?

— Да! — вскричала Елена Ивановна, широко распахивая глаза. — План был избавиться от Лизы и от Оленьки.

— Но зачем?

— Это Ларион Маслов, — победно объявила хозяйка. — Он незаконный сын Кирилла Степановича, понимаете? Но пока у отца была законная семья, Лариону не на что было рассчитывать.

— Но ведь Ларион живет отдельно. Как он мог отравить Лизу?

— Ага! И вот тут появляется сообщница. — Елена Ивановна попыталась выдержать эффектную паузу, но рыжую говорунью хватило только на то, чтобы набрать воздуху в грудь, и хозяйка дома увлеченно зачастила дальше. — Ларион, знаете, такой фантазер, мы обычно не обращали на его рассказы внимания, а оказалось, что зря. Одно время он рассказывал, что он кого-то спас. Так вот, полицейский узнал, что не кого-то, а горничную Глашу. Он и в самом деле вытащил ее из пруда, когда она тонула. Понимаете? Глаша и Ларион… она была ему благодарна и готова сделать все что угодно за свое спасение. И они договорились, что она поможет ему избавиться от сестер, а когда у его отца не останется наследников, Кирилл Степанович его признает. А Глаша получит свою награду. Наверное, он обещал на ней жениться, — добавила Елена Ивановна в порыве вдохновения.

Евдокия Петровна растерялась. Множество возникших у нее вопросов настоятельно требовало ответа, в то время как здравый смысл бунтовал и упорно нашептывал, что хозяйка мелет чепуху. Ну допустим, славный безобидный студент — убийца… допустим, в жизни и не такое случается. Но при чем тут Коля Шанин? А Варвара Дмитриевна?

— Простите, — сказала старая дама кротко, — я плохо знаю семью Кирилла Степановича и его привычки… А откуда вообще известно, что Ларион — его сын?

— Слухи ходили, — ответила Елена Ивановна уверенно. — Ну, сами посудите: взять в дом чужого ребенка, возиться с ним, воспитывать, тратить деньги… Бедный Кирилл Степанович! Пригрел на груди змею…

— Но ведь Ларион — сын его студенческого друга. И Кирилл Степанович поступил благородно, взял его к себе, потому что тот потерял всю семью…

— Ах, ну для приличия можно выдумать и не такое!

— А зачем Колю Шанина столкнули с лестницы? Чем он им мешал?

— Им же надо было поддерживать легенду, что сны сбываются. Вот Глаша его и толкнула, когда ее никто не видел.

— Значит, и Варвара Дмитриевна…

— Да, думаю, мы больше никогда ее не увидим. Бедная Варя!

— Послушайте, — решительно промолвила Евдокия Петровна, — я ничего такого не хочу сказать о господине Семилуцком, но… Вам не кажется, что его версия никуда не годится? Если целью было избавиться от Лизы и Оленьки, в это еще можно поверить, но ведь на Оленьку никто не покушался. И потом, если за всем стоял Ларион Маслов, с чего он взял, что Кирилл Степанович непременно его признает? Я хочу сказать… сколько было случаев, когда мужчины теряли детей, и кончалось все тем, что они заводили молодую жену и… и наследники не заставляли себя ждать…

Елена Ивановна нахохлилась. Слова собеседницы пробудили в ней сомнения. Она вспомнила, что Порфирий Филиппович больше всех пытался ее уверить, что Ларион — сын Кирилла Левашова, но Елена Ивановна давно заметила, что ее муж — наивный человек, которого можно убедить в чем угодно. (Она и мысли не допускала, что он таким образом стремился пробудить у нее неприязнь к Кириллу Степановичу, которого считал своим возможным соперником.) Любопытно вот что, думала Елена Ивановна: Варя своего пасынка только что поедом не ела, в то время как Наталья Андреевна относилась к Лариону очень даже хорошо. А ведь у Натальи Андреевны, если как следует разобраться, характер посильнее будет, чем у истеричной Вари. Стала бы она терпеть в доме незаконного сына своего мужа?

Нет, не стала бы, с сожалением ответила сама себе Елена Ивановна, и вся конструкция, выстроенная Александром Панкратовичем не без участия баронессы Корф, рухнула в тот же миг. Но самолюбие не позволяло хозяйке дома просто так взять и согласиться с доводами собеседницы.

— Может быть, следователь знает что-то такое, чего мы не знаем? — не слишком уверенно предположила она. — Если он арестовал Лариона и горничную, должны же быть какие-то основания…

— Основания такие, что очень хочется кого-нибудь обвинить, — промолвила Евдокия Петровна спокойно, разглаживая складку на юбке. — А проще всего обвинить того, за кого некому заступиться.

Елена Ивановна ощутила прилив симпатии к старой даме. Разумеется, следователь прицепился к Лариону, потому что тот — сирота. И разумеется, действия Семилуцкого ввели в заблуждение честных людей — таких, например, как сама Елена Ивановна.

Резко переменив тему, она заговорила о том, как ужасно обвинять невиновных и какие скверные последствия арест может иметь для Лариона и Глаши, даже если точно выяснится, что они ни в чем не виноваты. Хозяйка дома трещала без остановки, но Евдокия Петровна, которую после провинциальных кумушек уже никто не мог утомить, только благожелательно улыбалась и время от времени вставляла реплики, выражавшие полное согласие с Еленой Ивановной.

Покинув наконец рыжую говорунью, Евдокия Петровна села в наемный экипаж и попросила отвезти себя на Гороховую, к Базилю.

— Они не принимают, — объявил молодой нагловатый лакей. Евдокия Петровна строго поглядела на него.

— Скажи моему крестнику, что его хочет видеть его крестная. Можешь добавить, что я не приму отказа.

Базиль сидел в большом кресле, обитом вишневым бархатом. Он был так расстроен, что даже забыл подняться навстречу гостье, но она понимала его состояние и не стала на него за это обижаться.

— Что-нибудь известно о Варваре? — осторожно спросила Евдокия Петровна после того, как обменялась с хозяином дома репликами, которых требовали приличия. — У полиции есть хоть какие-нибудь предположения?

Базиль нервно растер пальцами свой высокий лоб и усмехнулся.

— Что они могут знать? Если бы не баронесса Корф, они бы еще сто лет не заинтересовались этим делом…

Евдокия Петровна распрямилась и недоверчиво поглядела на крестника.

— А тот молодой человек, Ларион Маслов, и…

— Не знаю, зачем вообще его арестовали, — с отвращением ответил Базиль. — Говорят, двое слуг обсуждали его перед тем, как Николая столкнули с лестницы. Мол, похож Ларион на Кирилла или не похож и может ли студент быть его побочным сыном. Только все это глупости, потому что у Кирилла случались романы, но никогда — с женами друзей. Он всегда находил себе кого попроще. Но тот следователь, Семиглавов или как его…

— Кажется, его зовут Семилуцкий.

— Не важно. Словом, он вцепился в то, что Ларион может быть сыном Кирилла и надеяться на то, что тот его признает, если законные дети умрут. Или, может, будет достаточно одной мертвой дочери. Следователь докопался до того, что Ларион когда-то вытащил Глашу из воды. Глаша вечером принесла кофейник Лизе, а наутро Лизу нашли мертвой. И еще Семилуцкий узнал, что Глаша принесла не только кофейник, но и сахарницу. Потом кофе допили горничные, а вот сахарница почему-то упала на пол, сахар рассыпался, и его пришлось выбросить. Следователь думает, что отраву добавили не в кофе — иначе горничные бы тоже отравились, — а в сахар. Позже Глаша ловко уронила сахарницу, чтобы замести следы. Глаша, конечно, отрицает, что разбила сахарницу нарочно, но кто же ей поверит! Одним словом, все должно было сойти сообщникам с рук, но тут моему сыну приснился новый сон. Эта чертова девица, Оленька Левашова, заявила, что тоже его видела, и преступники оказались перед выбором: или сон не сбудется, и тогда кто-то может догадаться, что Лиза умерла неспроста, или сон сбудется, и все решат, что так и должно было быть. В результате Коля Шанин полетел с лестницы, а потом…

Он замолчал.

— Может быть, она еще найдется, — сказала Евдокия Петровна, чтобы его приободрить. — Бог милостив, Васенька. Мужайся…

— Да я-то мужаюсь, — усмехнулся ее собеседник. — Все равно больше ничего не остается…

Слова его, а еще больше тон, каким они были произнесены, покоробили чувствительную Евдокию Петровну. Она пожила достаточно, чтобы видеть, что Базиль не скорбит о жене, а сожалеет о том, что его втянули в историю, которая может дурно сказаться на его репутации. Более того, он уже вполне смирился с потерей Варвары Дмитриевны и размышляет, как ему жить дальше. С точки зрения старой дамы, женщина, которая являлась его законной женой и матерью его детей, заслуживала лучшего отношения, которое никакие разногласия (в прошлом имевшие место между супругами) не должны были перечеркнуть. И когда Евдокия Петровна покинула дом крестника, она поймала себя на том, что чувствует недоумение и одновременно странное облегчение. Ей показалось, что она поняла причину неприязни Ломова к Базилю: племянник знал, что на Истрина нельзя положиться, но не хотел огорчать ее.

Размышляя о Сереже, о крестнике, о пропавшей Варваре Дмитриевне, о том, что должна сейчас чувствовать Машенька, Евдокия Петровна добралась до своей гостиницы и, когда она поднималась в свой номер, неожиданно увидела знакомое лицо. Сначала старая дама не поверила своим глазам и решила для верности надеть пенсне, чтобы убедиться, что она не ошиблась. Но, пока она искала пенсне и водружала его на нос, знакомое лицо прибавило шаг и скрылось в одном из коридоров. Евдокия Петровна с озадаченным видом застыла на месте, сказала сама себе: «Вот, значит, как», убрала пенсне обратно и стала думать, что ей предпринять. Она подумала о Базиле, но отчего-то ей не захотелось возвращаться на Гороховую. Тогда Евдокия Петровна вышла из гостиницы, попросила швейцара подозвать извозчика, села в экипаж и назвала адрес своего племянника.

Дверь открыл уже знакомый старой даме денщик, но она не дала ему даже доложить о себе и сразу же поспешила в гостиную. Племянник Евдокии Петровны уже находился там, но он был не один.

— Я считал и продолжаю считать, что вы недостаточно готовы, — хмуро говорил Ломов баронессе Корф, которая сидела в кресле, чинно сложив руки на коленях, и внимала ему с совершенно невозмутимым видом. — Однако, раз уж у нас нет выбора…

Оборвав себя, он круто развернулся на каблуках в сторону тетушки и уставился на нее с раздраженным видом. В дверном проеме денщик делал отчаянные знаки, которые, очевидно, должны были засвидетельствовать, что он оказался бессилен остановить вторжение Евдокии Петровны. Ломов в раздражении махнул рукой, отпуская его, и денщик скрылся из глаз.

— Добрый вечер, Сережа, — сказала Евдокия Петровна. — Здравствуйте, сударыня. Я пришла, чтобы сказать вам нечто поразительное. — Она перевела дух и выпалила: — Кажется, я только что видела Варвару Дмитриевну.

Глава 28 Завещание

— О нет! — простонал Ломов.

Конечно, он думал о том, что только все начало налаживаться, его соратница настроилась на серьезный лад, перестав отвлекаться на всякие мелочи вроде расследования убийств, — и тут дражайшая тетушка приносит такое известие. Однако его слова прозвучали странно, и Евдокия Петровна посмотрела на него с удивлением.

— Могу ли я спросить, — вмешалась Амалия, — вы видели ее живой?

— О да, — сказала старая дама, энергично кивая, — хотя я поначалу решила, что обозналась или, может быть, что зрение сыграло со мной дурную шутку. Мне доктор предписал носить пенсне, — добавила она, оборачиваясь к племяннику, — и я стала его искать, чтобы убедиться, что вижу именно Варвару Дмитриевну. Но пока я его надевала, ее и след простыл.

Сергей Васильевич дернул челюстью и, заложив руки за спину, подошел к окну. Его душило раздражение, и он едва сдерживался, чтобы не выругаться.

— Должен признаться, — заговорил он, иронически кривя рот, — я не вижу, каким образом ваши сведения могут помочь кому-то отыскать эту даму — даже при условии, что вы не обознались.

— Но я видела ее в «Москве», — сказала Евдокия Петровна.

— Вы хотите сказать, в вашей гостинице? — изумился Сергей Васильевич.

— Да. И по-моему, она тоже там остановилась. Я совершенно точно слышала, как хлопнула дверь, в которую она вошла.

— Мне кажется, — ввернул Сергей Васильевич медовым голосом, одновременно посылая баронессе Корф предостерегающий взгляд, — самое время обрадовать любезного Базиля этой вестью. Уверен, мысленно он уже прикидывал, кому после смерти жены достанутся ее деньги, а тут…

— Сережа! — вскрикнула шокированная тетушка.

— Полагаю, раз Варвара Дмитриевна без труда передвигается по городу, стоит повременить с визитом к ее мужу, — вмешалась Амалия. — Если она не хочет возвращаться домой, — а по-видимому, все так и обстоит, — лучше сначала навестить ее и узнать, чего, собственно, она добивается.

Ломов вздохнул. Он знал, что судьбе сопротивляться бесполезно, а еще что мало какой мужчина может устоять, если против него объединились две женщины.

— Госпожа баронесса, если вы так настаиваете…

— Я думаю, милостивый государь, мы еще успеем обсудить устройство нашего благотворительного вечера, — сказала Амалия спокойно.

— О да, сударыня, — легко согласился Ломов, — самое главное, чтобы благотворительность не пострадала!

— Сергей Васильевич, могу определенно вам это обещать…

— Очень надеюсь, сударыня, очень надеюсь!

Обмениваясь невинными с виду фразами, которые на самом деле являлись довольно-таки свирепыми шутками, особые агенты попрощались, и Амалия вместе с Евдокией Петровной отправилась в гостиницу на углу Невского проспекта и Владимирской улицы, которую предпочитали отечественные путешественники, в то время как заграничные гости останавливались в более помпезных и дорогих «Европейской», «Франции» и «Париже».

— Кажется, она вошла в эту дверь, — промолвила старая дама, озираясь. — Или, может быть, в следующую…

— Вы не видели, в какую именно?

— Нет. Я находилась ближе к лестнице, а тут коридор заворачивает, и… У меня не хватило духу пойти за ней.

Амалия мгновение подумала и двинулась к самой дальней двери в конце коридора. Евдокия Петровна семенила за ней, в ее голубых глазах застыла тревога.

— Вы думаете, госпожа баронесса?..

— Полагаю, она попросила номер, в котором ее меньше всего будут беспокоить, — отозвалась Амалия. — А впрочем, сейчас увидим…

Подняв руку, она громко постучала. Никто не ответил. Амалия постучала еще раз.

— Наверное, она успела уйти, — предположила Евдокия Петровна, часто-часто мигая.

— Нет, — шепнула Амалия, блеснув глазами, — она внутри. Она стоит за дверью, затаив дыхание. Я слышала, как под ее ногой скрипнул пол, когда она шла к двери.

— Что же нам делать? — беспомощно спросила старая дама.

— Полагаю, вам все же придется поставить в известность господина Истрина. Он имеет полное право знать, где находится его жена. Кроме того, есть два человека, которых обвиняют в убийстве. То, что Варвара Дмитриевна жива и здорова, может существенно облегчить их участь.

Говоря о Ларионе и Глаше, Амалия нахмурилась. Она не могла простить себе, что недалекий Семилуцкий вцепился в ее версию и вместо того, чтобы искать факты, а уже затем делать выводы, стал подгонять имеющиеся факты под гипотезу, которую она имела неосторожность высказать. Но само собой Евдокия Петровна понятия не имела обо всех этих нюансах.

— Вы не можете себе представить, как я рада, что с ней ничего не случилось! — воскликнула она, имея в виду жену своего крестника.

— В самом деле? — прозвенел высокий неприязненный голос.

Дверь распахнулась. На пороге стояла Варвара Дмитриевна, и вид у нее был как у Наполеона, который собрался брать Москву и внезапно обнаружил, что вокруг знакомые стены лечебницы для душевнобольных. Жена Базиля злобно покосилась на Амалию, но поняла, что тут немудрено нарваться на отпор, и тотчас же переключилась на более слабое звено.

— Не понимаю, что вам не сидится в вашей глуши, — бросила она высокомерно Евдокии Петровне. — Ездите, навязываетесь в гости, суете во все свой нос… Какое вам до меня дело, в конце концов? Есть же у вас племянник, этот жалкий тип, которого вы опекаете… Вот им и занимайтесь! Да, да, сударыня, и не надо так на меня смотреть…

— Сережа вовсе не жалкий, — ответила Евдокия Петровна с достоинством. Она выпрямилась и словно стала выше ростом. Ее глаза сверкали, как два ослепительных сапфира. — Он в тысячу раз лучше вас и уж подавно лучше моего крестника. Вы ничего о нем не знаете, сударыня, и слава богу!

Она поудобнее перехватила свою сумочку и засеменила к лестнице. «Однако у старой дамы есть характер, — смутно подумала Амалия. — Хотя чему я удивляюсь? Сергей Васильевич не мог сам по себе стать тем, кем он стал, хотя он, кажется, считает, что больше всего на него повлияла армия…»

— Пожалуй, я тоже пойду, — сказала баронесса Корф вслух. — Вас я видела и в случае чего смогу засвидетельствовать следователю, что вы живы и здоровы. Счастливо оставаться, сударыня.

— Но… — Варвара Дмитриевна растерялась. — Я думала, вы хотите поговорить со мной. Разве нет?

— Не уверена, что этот разговор доставит мне удовольствие, — промолвила Амалия, даже не пытаясь скрыть свой сарказм.

На самом деле ей было о чем расспросить свою собеседницу, но баронесса Корф отлично понимала, что если она станет навязываться, то ничего хорошего из этого не выйдет. Другое дело, если самолюбие не позволит Варваре Дмитриевне отпустить ее.

— Мне очень жаль. Я… мне не следовало так говорить с вашей спутницей. Может быть, вы войдете, госпожа баронесса?

Амалия не стала отказываться от приглашения, и Варвара Дмитриевна, впустив ее, закрыла дверь. Гостья осмотрелась. Шляпка брошена на кресло — красивая бежевая шляпка с неброскими украшениями, но женщина светская сразу же поймет, что такая вещица в английском стиле стоит больших денег. В спокойном состоянии Варвара Дмитриевна подыскала бы для нее более подходящее место, но в отчаянии женщина начинает швыряться самыми милыми, самыми дорогими предметами, и все валится у нее из рук. Мысленно Амалия отметила две бутылки на круглом столике, и хозяйка, проследив за направлением ее взгляда, усмехнулась.

— Это «Нарзан», — проговорила она с вызовом в голосе. — Я не пью.

— Я заметила этикетку, — ответила Амалия спокойно.

…Значит, жена Базиля сидела в номере, пила «Нарзан» — в то время как другая на ее месте потребовала бы вина — и, конечно, плакала. Но глаза у Варвары Дмитриевны если и были красные, то разве что самую малость.

— Вам известно, что уже арестованы два человека и что их среди прочего обвиняют в вашем убийстве? — спросила Амалия, присаживаясь на тот стул, который показался ей наиболее внушающим доверие. Ее собеседница осталась на ногах.

— Нет, я ничего не знала. А кто они?

Получив ответ, Варвара Дмитриевна изумилась.

— Ларион Маслов? И какая-то горничная? Воображаю, что сказал бы мой покойный отец, если бы меня убила горничная… — Она встряхнулась. — А вы считаете, что они ни при чем?

— В данном случае не важно, что я считаю, — сухо ответила Амалия. — Важно, что считает следователь.

— Знаете, — неожиданно промолвила Варвара Дмитриевна, пытливо глядя на гостью, — вы, кажется, были единственным человеком, который с самого начала не поверил в эту историю с вещими снами. Все остальные сразу же проглотили наживку… особенно тот бородатый олух, немецкий профессор.

— Ну, — осторожно заметила Амалия, — вас тоже оказалось сложновато провести.

— Правда? Возможно. — Варвара Дмитриевна перестала возбужденно ходить по комнате и, заметно успокоившись, придвинула стул и села напротив своей собеседницы. — Только вот я не сразу поняла, в чем дело. Наверное, я бы догадалась раньше… Просто мне и в голову не могло прийти, что моя собственная дочь станет злоумышлять против меня.

— Она же не знала, что вы появитесь в третьем сне, — напомнила Амалия. — И никто не мог этого предвидеть.

— Я? Появлюсь? — Варвара Дмитриевна надменно вскинула брови. — Нет, госпожа баронесса. Я хорошо знаю своего пасынка и скажу вам честно: он соврал.

— Но…

Запрокинув голову, хозяйка неожиданно рассмеялась визгливым смехом.

— А, вот оно что. Теперь я понимаю: вы подумали, что я испугалась и решила бежать. — Она подалась вперед, ее глаза блеснули недобрым блеском. — Так вот, госпожа баронесса: я ни от кого не бегала. Просто мне нужно было время, чтобы кое-что обдумать.

— И к каким же выводам вы пришли?

Варвара Дмитриевна вздохнула и откинулась на спинку стула.

— Я составила новое завещание, — объявила она. — Раз уж так получилось, что люди, которых я считала самыми близкими, обманули мое доверие, я… Словом, я переписала завещание. Теперь, если со мной что-то случится, моя дочь получит ровно один рубль, мой муж — копейку, а все остальное уйдет на благотворительность. — И она хихикнула.

— Значит, вы вовсе не испугались, — поддела ее Амалия.

— Сударыня, вы же понимаете, что завещание пишут не тогда, когда собираются умирать, а в любой момент жизни, на всякий случай. Это просто распоряжение, которое позволяет урегулировать финансовые дела.

Амалия попыталась представить себе лицо Базиля, когда он узнает о «просто распоряжении», и невольно пожалела, что ее самой почти наверняка не окажется при этой сцене. Сама она была бы не прочь понаблюдать его реакцию.

— Вы сказали, что хорошо знаете своего пасынка. Значит, он лгал, когда говорил о том, что ему снятся сны?

— Нет, первый раз он не лгал, — без малейшего колебания ответила Варвара Дмитриевна. — Второй тоже, именно это и сбивало меня с толку. Я не знала, что думать… А потом он соврал.

Все-таки она боится, мелькнуло в голове у Амалии. И сильно.

— Вы мне не верите, — пылко заговорила жена Базиля, — но я всегда чувствовала, когда он врет, еще с тех пор, когда он был маленьким. Тогда, за завтраком, когда он говорил о третьем сне, он казался очень убедительным, но я поняла, что он врет… в точности как в детстве, когда он нарочно залил водой мой парадный портрет. Краска потекла, портрет был испорчен, а негодный мальчишка твердил, что все случилось из-за того, что протекает потолок…

— Какой еще портрет, о чем вы говорите? — машинально спросила Амалия.

— Вы его не видели, — отозвалась Варвара Дмитриевна с горечью. — Просто портрет, очень хороший, где я была изображена в подвенечном платье. Я ужасно расстроилась, Базиль сказал — пустяки, закажем тебе другой портрет у лучшего столичного живописца. Но мне нужен был именно этот.

— Не понимаю, — проговорила Амалия, хмурясь. — Зачем Арсению придумывать, что он видел сон, которого не было?

— Затем, что он меня ненавидит, — отрезала Варвара Дмитриевна. — Вот зачем. Он хочет мне смерти, потому он и придумал тот сон. И Базиль тоже хотел бы, чтобы я умерла: я видела радостную искорку в его глазах, когда Арсений рассказывал о своем сне. Я всем им мешаю, и Маше тоже. — Она поглядела на Амалию и вынудила себя улыбнуться. — Но я им еще покажу!

Глава 29 Вода

В дверь постучали. На пороге обнаружилась целая компания: Александр Платонович Семилуцкий, неизвестный Амалии полицейский чиновник с портфелем, услужливый молодой коридорный, Базиль и Евдокия Петровна. Первым заговорил Базиль, обращаясь к супруге.

— Дорогая! Как ты нас напугала! Мы себе места не находили, когда ты пропала…

Он сделал попытку заключить жену в объятия, но Варвара Дмитриевна увернулась с гадливой гримасой.

— Вы подтверждаете, что это ваша супруга, Василий Григорьевич? — спросил Семилуцкий.

— Разумеется, разумеется!

В ответ на вопросительный взгляд Амалии Евдокия Петровна вполголоса сообщила, что ей даже не пришлось ехать к Базилю домой, потому что она заметила его по пути из гостиницы. Он ехал с Семилуцким, который получил сведения о том, что в «Москве» со вчерашнего дня проживает дама, похожая на Варвару Дмитриевну. Она не предъявила никаких бумаг, но щедро заплатила за номер и сообщила, что ее супруг вот-вот должен прибыть из Курска, где задержался по семейным обстоятельствам. Когда он приедет, то они зарегистрируются официально, а пока она поживет одна. Так как дама явно принадлежала к хорошему обществу, ей выделили номер и согласились подождать с документами.

— Я так и поняла, что вы неспроста вернулись так быстро, — сказала Амалия старой даме.

Александр Панкратович отпустил коридорного и тихо отдал чиновнику какое-то распоряжение. Чиновник устроился за столом и принялся писать официальную бумагу. Базиль и его жена пытались для виду поддержать беседу, но по выражению их лиц, по колкостям, которыми они обменивались, было понятно, что, если бы не присутствие посторонних людей, они бы давно уже перешли к открытой ссоре. Достав платок, Семилуцкий вытер им лоб и подошел к баронессе Корф.

— Ах, сударыня, до чего же сложное, запутанное дело… Я был уверен, что поймал преступников и что они приложили руку к гибели Варвары Дмитриевны, ан нет! Да еще Наталья Андреевна…

— А что с ней такое? — спросила Амалия.

— Она пришла ко мне и потребовала отпустить господина Маслова и горничную, — сказал Семилуцкий с обескураженным видом. — Мол, она давно их знает и совершенно за них ручается. Ларион — ее воспитанник, он в жизни не мог причинить кому-то вреда, и горничная давно в доме, никаких нареканий в ее адрес не было. Я пытался объяснить ей, что ее доводы несостоятельны, когда речь идет о преступлениях, но она ничего не желала слушать и даже пригрозила на меня пожаловаться…

— Нет, я никуда не поеду, и не проси!

Семилуцкий и Амалия одновременно повернули головы в сторону Варвары Дмитриевны, которая почти прокричала эти слова. Чиновник от неожиданности посадил кляксу на документ, сдавленно чертыхнулся, достал из портфеля другой лист бумаги и принялся писать текст заново.

— Дорогая, — сказал Базиль после небольшой паузы, — ты ставишь меня в неловкое положение.

— Я не желаю видеть твоего сына, — прошипела Варвара Дмитриевна. — Пусть он убирается куда угодно: в Феодосию или прямиком к своей матушке, мне все равно! Но чтобы духу его не было в моем доме!

— Хорошо, — мрачно проговорил Базиль, потирая подбородок, — возможно, мне удастся уговорить его переехать. Хотя это глупо — в таком большом доме, как наш, можно вообще не встречаться…

— Наш дом? — взвизгнула его жена. — Хорошенькое дело! Это мой дом, и ты отлично это знаешь! За него были заплачены мои деньги, мои! А ты… ты платил за съемное жилье своих девок! И покупал им шелковые чулки!

Чиновник навострил уши, и тут с его пера на бумагу разом упали аж две кляксы. Александр Панкратович покосился на коллегу и укоризненно покачал головой. Вздохнув, чиновник достал третий лист и начал все снова.

— Дорогая, pas devant les gens [17], — проговорил Базель со страданием на лице.

Амалия почувствовала, что еще немного — и скандала не миновать, поэтому она вслух вспомнила, что сегодня у нее еще достаточно дел, и попрощалась с присутствующими. Евдокия Петровна тоже заторопилась к себе.

— Она что-нибудь сказала вам, госпожа баронесса? — не удержалась старая дама, когда они вышли за дверь.

— Много и ничего, — ответила Амалия, подумав. — Она почему-то уверена, что пасынок сказал неправду и что на самом деле он не видел ее во сне.

Заполнив все необходимые бумаги, официально подтверждающие, что Варвара Дмитриевна Истрина, урожденная Елагина, жива и здорова, вследствие чего необходимость в розыске ее мертвого тела отпадает, Семилуцкий со своим коллегой удалились. Вскоре гостиницу покинул и Базиль, которого разговор с воскресшей супругой привел в крайне скверное расположение духа.

Как было установлено впоследствии, приблизительно в 8 часов 15 минут вечера в номер Варвары Дмитриевны была вызвана гостиничная горничная, которой постоялица объявила, что собирается принять ванну. Через некоторое время, когда жена Базиля уже лежала в ванне, в номер, использовав отмычки, зашло неустановленное лицо. Войдя в ванную комнату, неизвестный приблизился к Варваре Дмитриевне сзади, схватил ее за шею и принялся топить. Жертва пыталась отбиваться, но сил у нее не хватило, и через несколько минут она была мертва. Что касается преступника, то он взял ключ жертвы, запер номер и покинул гостиницу незамеченным. Труп был обнаружен служащими гостиницы лишь на следующее утро.

Так как Ларион и Глаша все еще находились под арестом, было совершенно очевидно, что никто из них не мог совершить это убийство. Мрачный Семилуцкий, прибывший на место преступления, ходил взад-вперед по номеру. Время от времени он потирал жидкие светлые усы и бормотал себе под нос, пытаясь рассуждать логически.

— Жертва отбивалась, а в ванне была вода. Стало быть, одежда убийцы намокла. Почему никто не обратил внимания на человека в мокрой одежде? Либо он переоделся, либо… например, набросил плащ. Где он мог его взять? — Семилуцкий нахмурился. — Надо выяснить. Затем…

Он вернулся в ванную комнату и тщательно осмотрел ногти убитой.

— А-га, — многозначительно сказал себе следователь. — Она успела оцарапать убийцу. — Александр Платонович повеселел. — Теперь надо найти того, кто настолько ненавидел госпожу Истрину, чтобы ее убить… и кто недавно обзавелся свежими царапинами.

И Семилуцкий принялся за дело. Раздав поручения помощникам, он отправился навестить ближайших родственников убитой — безутешного вдовца, пасынка и дочь. Пообщавшись с ними, Александр Панкратович мог с уверенностью утверждать, что никто из Истриных не принимал участия в убийстве Варвары Дмитриевны — по крайней мере, лично. Тем временем помощники опросили служащих гостиницы и выяснили, что у одного из постояльцев пропал черный плащ. Раздражительный господин из 28-го номера, который был сердит на свою жену, еду в ресторане, правительство и вообще все на свете, вспомнил, что в девятом часу вечера видел за окном некоего субъекта в плаще, который вышел с черного хода и побежал по улице. И хотя свидетель уверял, что у него плохое зрение, несварение желудка и грудная жаба в придачу, он описал некоторые приметы незнакомца. По словам раздражительного господина, тот был скорее высокого роста, темноволосый, стройный и, судя по походке, молодой.

— Не старше тридцати, — категорично заявил свидетель, уничтожая огромный кусок мяса, лежавший на его тарелке. — В тридцать уже так резво не бегают. Я и глазом не успел моргнуть, как он уже скрылся за углом.

— Может быть, вы запомнили какие-нибудь его особые приметы? — допытывался Александр Панкратович.

— Да не было у него никаких особых примет, — с отвращением ответил свидетель, вытирая рот салфеткой. — Разве что… На иностранца он был похож.

— А как вы определили, что он иностранец? — с любопытством спросил следователь. В теории его учили с осторожностью относиться к любым заявлениям очевидцев, но на практике он уже успел убедиться, что больше всего замечают обычно слепые немощные старушки, а бдительные граждане с орлиным глазом и собачьим нюхом чаще всего не видят даже того, что происходит у них под носом.

Свидетель побагровел и одним махом опрокинул бокал красного сухого вина.

— Волосы, — коротко сказал он.

— Волосы? — озадаченно переспросил Семилуцкий.

— Я парикмахер, — буркнул свидетель, насупившись. — Сорок с лишним лет работы. Тот, кого вы ищете, был подстрижен не так, как у нас стригут, и волосы у него были уложены иначе. Объяснять долго, тонкости вы не поймете, но можете поверить мне на слово. Я бы даже сказал, — задумчиво продолжал свидетель, — что он, может быть, француз.

Потратив некоторое время на наведение кое-каких справок, Семилуцкий взял с собой двух человек и нарисовался у дверей в уютное гнездышко мадемуазель Лили, в котором он обнаружил не только француженку, но и ее слугу Гастона со свежими царапинами на обеих руках. При обыске в одном из карманов слуги был обнаружен пропавший ключ от номера Варвары Дмитриевны, который убийца унес с собой, но забыл выбросить. Далее последовала сцена, во время которой Лили бурно рыдала и то и дело падала в обморок, а слуга, напротив, угрюмо молчал. Когда Александр Панкратович объявил, что вынужден арестовать их обоих, Лили разразилась визгливыми ругательствами, а потом кинулась на него и попыталась выцарапать ему глаза. Неудивительно, что после того, как Семилуцкий закончил в тот день работу, он вопреки своему обыкновению направился в трактир и хорошенько напился. Утром, однако, он проснулся как ни в чем не бывало, привел себя в порядок, позавтракал и отправился на службу.

Глава 30 Яд

Часы в столовой Левашовых нежно прозвенели, отбивая половину. Завтрак подходил к концу, но разговор, который вели за столом, все еще был далек от завершения.

— Я просто не могу понять, как Базиль будет жить дальше с таким грузом на совести, — говорила Наталья Андреевна, волнуясь. — Его любовница убила его жену, надеясь занять ее место… и не пытайтесь меня убедить, что он тут ни при чем!

— Строго говоря, — заметил Кирилл Степанович, выглядывая из-за газеты, — она никого не убивала. Убийцей был ее слуга.

— В жизни не поверю, что слуга действовал сам по себе, — сказала Наталья Андреевна с неудовольствием. — Конечно, француженка его… науськала. — Хозяйка дома не питала любви к выражениям, которые считала простонародными, и оттого она поколебалась, прежде чем произнести последнее слово.

— Ну, матушка, для таких вещей есть суд, — важно отозвался Кирилл Степанович, складывая газету. — Если слуга станет запираться, то доказать вину мамзели будет нелегко. Кроме того, не забывай, что они иностранные подданные, и тут возможна масса уловок, чтобы ускользнуть от нашего правосудия… Оля, ты почему ничего не ешь? — обратился он к дочери, которая за все время завтрака не проронила ни слова.

Оленька смутилась.

— Я… я ничего… Просто… просто не хочется.

— Может быть, это из-за письма, которое ты получила вчера? — допытывалась мать. — Оно тебя расстроило? Ах, боже мой, я так и знала! — воскликнула она в сердцах. — Разумеется, все из-за Арсения… вечно все из-за него!

— Нет, нет! — испуганно проговорила Оленька. — Но я правда не понимаю… Он написал, что думает обо мне и чтобы я была осторожна… Написал, что ему кажется, что мне угрожает опасность… И вот…

Она умолкла, то краснея, то бледнея и не зная, как сказать родителям, что она предпочла бы просто одну строку «Я люблю вас» длинному, изысканно вежливому и прохладному посланию, в котором, впрочем, Арсений сообщал, что беспокоится за нее. Но тут дверь столовой распахнулась, и в нее влетел Ларион Маслов. Впопыхах он врезался в Соню, которая несла поднос с кофе. Соня ойкнула, одна чашка опрокинулась, и кофе вылился на ее накрахмаленный белый фартук.

Завидев Лариона, Кирилл Степанович весь как-то подобрался и стал похож на человека, который оказался в опасной близости от тигра или ему подобного животного, которое еще неизвестно как себя поведет. И Наталье Андреевне такое его отношение безотчетно не понравилось. Она широко улыбнулась и протянула Лариону руку для поцелуя.

— Доброе утро, Ларион! Рада видеть, что вас уже выпустили…

— Наталья Андреевна, Ольга Кирилловна… — горячо заговорил студент, — доброе утро! Кирилл Степанович! Как я счастлив, что с меня сняли все обвинения… Это просто несчастье, что следователь подумал на меня! Если бы понадобилось, я бы жизнь за вас отдал… все отдал…

Кирилл Степанович боком сполз со стула, пробормотал несколько слов про неотложные дела и удалился.

— Соня, вы не обожглись? — спросила Наталья Андреевна, обращаясь к горничной.

— Нет, сударыня, — ответила та со слезами на глазах. — Кофе разлился…

— Пустяки, там остались две чашки, мы его выпьем… Присаживайтесь, Ларион! Лично я никогда, ни единой минуты не думала, что вы виновны. А что Глаша? Надеюсь, ее тоже отпустили?

— Думаю, что да, — ответил молодой человек. — Мне ужасно стыдно, что я… можно сказать, забыл о ней… Я хотел видеть вас, чтобы сказать, что я никогда… никогда… У меня не было другой семьи, кроме вас, — проговорил он, волнуясь. — А теперь Кирилл Степанович так на меня смотрит, как будто… как будто я мог сделать что-то дурное…

Наталья Андреевна принялась успокаивать Лариона и твердить, что все наладится. Соня удалилась, чтобы переодеться, Оленька задумчиво помешивала ложечкой кофе.

— Вы уже знаете о том, что произошло с Варварой Дмитриевной? — спросила хозяйка дома. Она взяла свою чашечку и сделала несколько глотков. — Удивительно, как сбылся сон Арсения Васильевича. Все решили, что вода — это обязательно река, но вода оказалась просто водой.

— Я слышал от следователя кое-какие подробности, — ответил Ларион, мрачнея. — Француженка узнала, что Варвара Дмитриевна пропала, и уже строила планы, как господин Истрин на ней женится. И тут он сказал ей, что жена не умерла, она находится в гостинице, а завтра вернется домой… Следователь думает, что слуга француженки был не просто слугой, а еще и любовником. Так или иначе, они действовали сообща и решили избавиться от Варвары Дмитриевны, подстроив убийство так, чтобы оно походило на третий сон. Слуга собирался задушить ее и положить тело в ванну с водой. — Наталья Андреевна содрогнулась. — Но так получилось, что когда он пришел, Варвара Дмитриевна уже находилась в ванне. И он…

Голос студента доносился до хозяйки дома словно издалека. Она тряхнула головой, чтобы вернуть себе ясность мысли, но внезапно поняла, что ей плохо, очень плохо, и одновременно ее охватил нестерпимый страх. Подняв глаза, она увидела возле дверей Соню, которая надела новый фартук, и странное, торжествующее выражение ее лица сказало Наталье Андреевне все.

— Оля, — отчаянно закричала она дочери, которая как раз в это мгновение подносила чашку ко рту, — не пей кофе! Она отравила нас!

— Наталья Андреевна, — изумился студент, — что с вами?

Он посмотрел на ее лицо, которое заливала страшная бледность, проследил за направлением взгляда Натальи Андреевны и увидел Соню, которая пятилась к дверям. От ужаса Ларион прирос к месту. Он считал себя взрослым и решительным человеком, но сейчас он просто растерялся.

— Помо… гите…

Позже он утверждал, что прокричал это слово во весь голос, но на самом деле из его рта вылетело еле слышное сипение. Спас положение пронзительный вопль Оленьки, которая бросилась к матери, сползающей со стула.

— Кто-нибудь! — отчаянно закричала Оленька, подхватывая ее. — Кто-нибудь, сюда! На помощь!

Голова Натальи Андреевны запрокинулась, глаза почти закрылись. Вбежали слуги, потерявшую сознание хозяйку дома перенесли в ее спальню. Ларион распорядился послать за доктором и следователем, а сам остался в столовой — караулить место преступления. Оленька металась, требовала немедленно найти и привести Соню, но горничная уже успела покинуть дом, пока остальные суетились вокруг хозяйки.

— Значит, это она! — твердила Оленька, хватаясь то за голову, то за руку Лариона. — Она, она! Но за что? Я ничего не понимаю…

— Ольга Кирилловна, — бормотал совершенно убитый Ларион, — она, наверное, сумасшедшая… Получается, это она убила вашу сестру и столкнула Колю с лестницы… И она пыталась отравить вас сегодня! Я видел ее каждый раз, когда приходил к вам, я говорил с ней… и я ничего не заметил, ничего!

Прибыл доктор, явился Семилуцкий со своими людьми, выслушал взволнованный рассказ свидетелей и тотчас стал отдавать распоряжения. Далеко Соня, конечно, не уйдет, ее отыщут, так что на этот счет они могут быть совершенно спокойны. Потом примчался Кирилл Степанович, который узнал о случившемся, и лицо у него было совершенно безумное. Выслушав то, что ему сказал Дегуров: «Я сделал все, что мог, надеюсь, она будет жить», — хозяин дома заплакал и хотел идти к жене, но Александр Панкратович остановил его.

— Мы полагаем, что убийцей была ваша горничная, Софья Касьянова. Скажите, у нее были какие-то причины ненавидеть вашу семью?

— Соня? — оторопел Кирилл Степанович. — Но… о каких причинах может идти речь? Она… она всегда была образцовой горничной…

Семилуцкий тихо вздохнул. Когда, ну когда уже люди научатся отвечать на вопросы по существу, а не нести вздор о том, каким исполнительным и положительным казался преступник?

— Может быть, она имела основания считать, что вы ее как-то… ну, не знаю… обидели?

Многозначительности, которую следователь вложил в последнее слово, мог бы позавидовать любой философ.

— На что вы намекаете? — уже сердито промолвил Кирилл Степанович.

— А как вы думаете на что? — отважно осведомился Семилуцкий, глядя ему в лицо.

— Я даже не смотрел в ее сторону, — процедил сквозь зубы хозяин дома. — Ясно вам? И у меня не было никаких поползновений, или что еще вы там вбили себе в голову! Я люблю свою жену, черт возьми! И я не знаю, что нашло на нашу горничную…

Соню взяли через несколько часов прямо на улице. Следует отдать Александру Панкратовичу должное — он постарался как следует подготовиться к допросу и изучил прошлое преступницы, но не нашел в нем ни одной зацепки, объясняющей ее поведение. Сирота, воспитывалась двоюродной сестрой, которая была намного старше ее, с детских лет была в услужении, потом пошла в горничные. Предыдущие хозяева на нее не жаловались. Правда, допросив кое-кого из родни Касьяновой, Семилуцкий выяснил, что Соня осталась сиротой, потому что отец-пьяница изрубил всю семью топором. Можно было предположить, что яблочко недалеко ушло от яблони, но следователь знал жизнь и понимал, что в действительности все происходит не так прямолинейно, как в пословицах. Он видел достаточно детей благополучных родителей, которые пошли по кривой дорожке, и напротив, знал детей преступников, которых было не в чем упрекнуть, кроме их родословной. Оставалось только надеяться на то, что Соня окажется достаточно словоохотливой, чтобы объяснить свои мотивы.

Итак, Касьянова Софья Аверкиевна, 28 лет от роду, вероисповедания православного, не замужем, до недавнего времени работала горничной в семье Левашовых…

— Скажите, вы отравили Елизавету Левашову?

— Я.

— Почему?

— Я хотела их всех убить.

— Всех — кого именно?

— Кирилла Степановича и его семью. Всех.

— А как насчет Николая Шанина?

— Он сам виноват. Сказал обо мне гадость.

— Какую?

— Какую гадость можно сказать о женщине? У него спросите.

— Он не помнит, что вообще говорил что-то о вас.

— Да уж, конечно… Подумаешь, ляпнул и забыл, а я терпи. Я ему что-то сделала, чтобы так обо мне говорить?

Следователь внимательно посмотрел на нее и решил сменить тему.

— За что вы ненавидите Кирилла Степановича?

— У него спросите. Только он, наверное, тоже давно все забыл.

И она мрачно усмехнулась.

— У вас что-то с ним было? — напрямик спросил Александр Панкратович.

— У меня? — Соня чуть не подпрыгнула на месте. — Вы спятили?

— Тогда, может быть, вы перестанете объясняться загадками и скажете прямо?

Прежде чем ответить, Соня долго молчала.

— Это из-за него мой отец всю семью изрубил, — сказала она хрипло.

— То есть как?

— Мы бедные были, в столицу на заработки приехали. Мать стирала, а прачкой быть — та еще работа. Отец нашел себе место каменщика, только не здесь, а в Царском Селе. Там он и поселился отдельно от нас. Сказал, это ненадолго, он скоро вернется, как только стройка закончится. А в это время мать познакомилась с Кириллом Степановичем. И он стал к ней ходить. Обещания давал, подарки дарил.

— Какие обещания?

— Известно какие. Что любит ее, прямо жить без нее не может. Он тогда еще красивее был, чем теперь, молодой, вот она и купилась. А отцу соседи все доложили, конечно. Он раз приехал и мать побил. Она поклялась ему, что у нее с Кириллом Степановичем ничего нет, мол, она его за нос водит, деньги выманивает. У него их много, а нам не помешают. Врала она все — она даже его шаги узнавала, когда он только к калитке подходил. Но отец сделал вид, что поверил, и вернулся в Царское. А она вернулась к своему ненаглядному Кириллу.

— И что случилось потом? — спросил Семилуцкий.

— Отец злился, но ничего поделать не мог. Он и раньше пил, а теперь стал пить еще больше. Однажды он приехал из Царского, и они с матерью стали ссориться. Они ругались, а потом я услышала ее крики. Мне стало страшно, и я убежала из дому. Кто-то вызвал полицию, но когда она приехала, было уже поздно. Отец убил мать, моих братьев и сестер, пытался убежать… Но его поймали. Кто-то из взрослых, не помню кто, сказал, что мне повезло. Да уж…

— Кирилл Степанович узнал о том, что произошло?

— Наверное. Но он исчез, словно его вообще не было.

— Насколько я понимаю, вас забрали родственники.

— Да. Двоюродная сестра, ей было лет сорок, и она приказала называть ее тетей. Всякий раз, когда я делала что-то не так, она била меня по лицу мокрым полотенцем и приговаривала, что мой отец — убийца, а мать — ничтожная дура. Знаете, это неприятно, когда вас бьют каждый день…

— И вы выросли с мечтой о мести.

— Нет. Я выросла с мечтой о том, как бы устроиться, чтобы меня никто не смел бить. Как только я смогла жить одна, я ушла от сестры. Я много трудилась и откладывала на черный день. А потом однажды я пришла устраиваться на новое место и увидела Кирилла Степановича. Он был хозяином дома, в который я нанималась.

— И вы вспомнили то, о чем не хотели вспоминать.

Соня вздохнула.

— Раньше, когда он приходил к моей матери, я иногда возилась в комнате со своей единственной куклой. Он давал мне конфету или леденец и выпроваживал меня наружу. Теперь я смотрела на него и думала: неужели он меня не признает? Но он меня не узнал. Он все забыл, понимаете? Все-все. Из-за него я лишилась семьи, лишилась всего. И меня одолела злоба.

— Вы решили в отместку убить его семью? Или как?

— Я не убийца, — сказала Соня угрюмо. — Мне было сложно… решиться. Мой отец умер на каторге. Я не хотела попадаться. Я просто была в доме, ну… работала, как обычно. На меня никто не обращал внимания. Впрочем, на меня и так никогда не обращали внимания… Но я готовилась. Читала газеты, например: кого как убивают. А потом я стала понимать, что у меня ничего не выйдет. Я присматривалась к кое-каким ядам, но ведь отравление не скроешь. Человек умирает, открывается следствие, рано или поздно меня поймают. И тут вдруг пошли разговоры о сне, в котором появлялась мертвая женщина в подвенечном платье. Барышня как раз нашла такое платье, и я решила — была не была… — Соня сморщила нос. — Я хотела понять, смогу ли я убить. И решилась.

— Вы нарочно так подгадали, чтобы поднос Лизе несла Глаша, чтобы в случае чего все свалить на нее?

— Нет, все получилось само собой. Отравить барышню оказалось очень легко, я подсыпала яд в сахар, а потом разбила сахарницу, как бы случайно, чтобы другие не отравились. Труднее всего было переодевать ее, мертвую, в платье тогда, ночью… Очень неприятно.

— Постойте. Так она не надевала платье?

— Нет. Оно ей не понравилось, когда она его рассмотрела. Она собиралась его выбросить, и я поняла, что надо торопиться. Словом, она умерла, и никто даже не заподозрил, что ее убили. Я стала думать, что так можно извести всю семью, но тут меня оскорбил этот студентик… Я разозлилась и столкнула его с лестницы. Я не соображала, что делаю, но потом другие вспомнили о том, что била пушка, которая отмечает полдень… Получалось, что я исполнила и второй сон. Только сны меня больше не устраивали — они меня стесняли. Я думала: вдруг они прекратятся или в третьем сне будет кто-то, кому я не желала зла. Я все больше и больше склонялась к тому, что достаточно просто отравить всех Левашовых и скрыться, и ни к чему дополнительные сложности. Но тут началось следствие, слуги сделались ужасно подозрительными, следили друг за другом… Меня никто не подозревал, но я же понимала, что это временно. А когда я наконец решилась, появился этот ничтожный студент и все испортил…

Она всхлипнула и полезла за платком. Следователь долго молчал, прежде чем задать следующий вопрос.

— Соня, вы же вовсе не глупая женщина. Разве вы не понимаете, что Наталья Андреевна и ее дочери не имели никакого отношения к гибели вашей семьи?

— Мои братья и сестры тоже не имели отношения к Кириллу Степановичу, — ответила Соня холодно. — Но они погибли из-за него. — Она хлюпнула носом. — Зря я так долго ждала, зря колебалась. Надо было сразу накормить их всех ядом, прихватить драгоценности и сбежать куда-нибудь подальше. С деньгами бы меня никто никогда не нашел.

Глава 31 Письмо

Через три часа отплытие. Первая остановка в Кронштадте, а потом…

Запустив всю пятерню в волосы, Сергей Васильевич взъерошил их и задумался над тем, брать ли с собой сюрикэны [18]. Само собой, для всякого порядочного путешественника сюрикэны — очень важная и нужная вещь, можно сказать, предмет первой необходимости, особенно если он отправляется на край света, чтобы прихлопнуть врага своей страны.

«Прихлопнуть, — мрачно помыслил Ломов, засовывая-таки сюрикэны в чемодан, — прихлопывают муху, и то за ней приходится хорошенько побегать… а уж наша мишень так просто не дастся, будьте благонадежны…»

Он уловил шаги за дверью и резко обернулся. Негромко постучав, вошел денщик и замер на пороге.

— Ну? — нетерпеливо спросил Сергей Васильевич, — кто там, тетушка, что ли?

Едва заметный кивок. Человек, который экономил слова, судя по всему, предпочитал экономить и жесты.

— Время еще есть, — буркнул Ломов, закрывая чемодан. — Зови ее, что ли…

Он был почти уверен, что Евдокия Петровна явилась к нему, чтобы рассказать ему подоплеку преступлений, совершенных в доме Кирилла Левашова. Но Сергей Васильевич уже получил от Амалии письмо с полным изложением обстоятельств, так что они интересовали его еще меньше, чем прошлогодний снег.

Тетушка вошла в гостиную, посмотрела на чемоданы, на замкнутое лицо своего племянника, старательно выдавливавшего из себя сердечную улыбку и слова приветствия, и взгляд ее приобрел какое-то странное, потерянное выражение. Губы дрогнули, словно она собиралась вот-вот расплакаться. Сергею Васильевичу стало не по себе.

— Ты уезжаешь? — спросила Евдокия Петровна с такой мукой, с такой болью, что у него сжалось сердце.

Он собрал все свое мужество, чтобы с преувеличенной бодростью ответить:

— Да. Старый полковой товарищ зовет в гости, поохотиться… Гхм!

Сергей Васильевич прочистил горло, собираясь продолжать дальше и привести, если понадобится, еще множество подробностей о человеке, который существовал только в его воображении.

— Товарищ? — Голубые глаза тетушки были прикованы к его лицу. — И как же его зовут? Может быть, баронесса Корф?

Ломов беспокойно шевельнулся.

— Тетушка, я не знаю, что вы себе придумали, но могу поклясться, что я и баронесса Корф…

— Ах, Сережа, Сережа, — вздохнула Евдокия Петровна, укоризненно качая своей седой головой, которую он помнил еще жгуче-темной, без единого седого волоса. — Кого ты думаешь обмануть? Я же знаю, что ты не в отставке. И я знаю, что баронесса Корф не твой… романтический интерес.

Признаться, Ломов ожидал чего угодно, только не того, что только что услышал. Он был застигнут врасплох — а в силу его профессии такое положение, пусть даже в эпизоде частной жизни, являлось крайне тревожным сигналом.

— Тетушка, — начал он, лихорадочно соображая, что ему делать и как вообще себя вести, — я, разумеется, польщен вашей прозорливостью… я глубоко уважаю госпожу баронессу… а что касается отставки… в сущности… и вообще…

Он поймал себя на том, что мямлит как гимназист, не выучивший урока, и разозлился на себя.

— С чего вы взяли, что я не в отставке? — спросил Сергей Васильевич напрямик, меряя тетушку сердитым взглядом.

— Я догадалась, — ответила Евдокия Петровна со вздохом. — Не сразу, но догадалась. Ты исчезал на долгое время, потом возвращался. Иногда ты вроде бы оставался в Петербурге, я получала от тебя письма, но в них не было ни намека на некоторые текущие события… Я решила, что ты куда-то уезжаешь и сочиняешь письма загодя, а твой слуга потом их отправляет, одно за другим, через равные промежутки времени, чтобы я не волновалась. А потом я приехала как-то зимой и увидела твой загар. — Ломов машинально провел рукой по лицу. — Российская империя весьма обширна, но ты не мог так загореть ни в одном ее месте. Так я поняла, что ты вовсе не в отставке, и если ты ушел из армии, значит, ты служишь где-то еще.

— Тетушка, — начал Сергей Васильевич, — я надеюсь, вы никому не говорили о…

— Разумеется, нет! За кого ты меня принимаешь? Я просто не хотела, чтобы ты таился от меня. А что касается этой женщины, баронессы Корф… Надеюсь, ты будешь с ней осторожен. Мне почему-то кажется, что она может быть очень, очень опасна.

Да-с, вот вам и ограниченная провинциальная тетушка, которая не должна видеть дальше своего носа. Раскусила бывалого племянника, как орех, и не только его одного, к слову.

«Лучше бы она заговорила со мной о Левашовых, — подумал Сергей Васильевич, нахохлившись. — Тогда я бы не чувствовал себя как последний дурак».

— Я не буду ничего спрашивать, — проговорила Евдокия Петровна, волнуясь. — Только скажи мне: это надолго?..

Ломову не хотелось ничего говорить, поэтому он лишь нехотя кивнул.

— Но ты вернешься? — с мольбой спросила тетушка. И внезапно ему стало невыносимо стыдно своих недавних мыслей, стыдно оттого, что он должен был обманывать ее, оттого, что…

— Я постараюсь, — пообещал Сергей Васильевич, стиснув зубы.

Тетушка подошла к нему и перекрестила его, с мольбой глядя на него снизу вверх. У него дрогнули губы, он неловко погладил ее по плечу, и тогда она обняла его и заплакала.

— Ах, Сережа, какая же я стала старая и глупая, — проговорила Евдокия Петровна, вытирая слезы платком. — Я буду молиться, чтобы ты вернулся целый и невредимый.

И он снова пообещал ей, что вернется, и еще раз, и опять, и оба они знали, что он дает обещание, исполнение которого зависит от слишком многих условий, но оба предпочитали делать вид, что произнесенное вслух слово обладает силой, которая способна преодолеть любые препятствия. Потом денщик отнес вниз чемоданы, мелькнули мосты, каналы, улицы Петербурга, громада Исаакия, и вот — корабль, который унесет их с баронессой Корф навстречу их судьбе.

Амалия уже была на борту, одетая в элегантное жемчужно-серое платье, но что-то в выражении ее лица не понравилось Ломову. Мыслями она словно все еще была на берегу, и ее спутник это почувствовал.

— Вы недовольны тем, что следствие закончили без вас?

Сергей Васильевич увидел, как дрогнули черные ресницы, и золотисто-карие глаза обратились в его сторону. Через мгновение Амалия усмехнулась и отвернулась.

— Нет, — уронила она, — просто недовольна.

— И я вас вполне понимаю, — заметил Ломов. — Так многообещающе все начиналось: сны, пророчества, а в итоге оказалось проще пареной репы. Банальнейшая месть, и только.

— Ну да. Обычно в расследовании имеет значение каждая деталь, но тут случилось ровно наоборот. Чем ярче детали, тем сильнее они отвлекают от главного.

— А главным оказалась старая интрижка с прачкой, которая обернулась трагедией для ее семьи.

— Нет. — Амалия недовольно мотнула головой. — Главным был первый сон, с его лейтмотивом — возвращение домой. Остальные в чем-то повторяли его, но первый сон… Именно с него все началось.

— Должен признаться, сударыня, — промолвил Сергей Васильевич после паузы, — я вас не понимаю.

— Не важно, — отозвалась Амалия. — Как ваша тетушка? Мне очень жаль, что я не успела с ней попрощаться.

— О, не беспокойтесь, сударыня. Считайте, что я попрощался за нас двоих.

— Евдокия Петровна — замечательная женщина, — сказала Амалия серьезно. — Вы на нее чем-то похожи. По правде говоря, я не удивлюсь, если она все поняла про нас.

— Ну, конечно же, нет, сударыня, — ответил Сергей Васильевич совершенно искренним тоном. Амалия посмотрела на него и улыбнулась.

— Вот как? Ну что ж… — Она подняла голову и стала смотреть на паруса, которые полоскались по ветру. — Интересно, кто-нибудь из наших противников догадывается об истинной цели нашего путешествия?

— Пусть ломают головы, — хищно усмехнулся Ломов и, не удержавшись, добавил: — Лучше было б, конечно, если бы они шею себе сломали…

Глаза баронессы Корф блеснули.

— Я чувствую, Сергей Васильевич, мы с вами не соскучимся, — промолвила она со смешком.

Корабль снялся с якоря и стал выходить из гавани. Ломов стоял у борта и смотрел, как Петербург тает вдали. Амалия не пожелала составить ему компанию и удалилась в свою каюту.

Остановка в Кронштадте должна была быть короткой, но прошло несколько часов, а корабль все еще стоял на якоре. Не утерпев, Сергей Васильевич отправился просить объяснений у капитана, но тот туманно сослался на полученный приказ. Близилась ночь, и наконец на корабль прибыл запыхавшийся курьер, который вручил Ломову запечатанный пакет.

Потребовав, чтобы фонарь поднесли ближе, Сергей Васильевич сломал печати и прочитал текст письма. Через несколько мгновений свирепые проклятья сотрясли фрегат от кормы до носа и от верхушек мачт аж до самого якоря. Ломов ругался так яростно и так виртуозно, что даже оказавшиеся поблизости бывалые моряки, которые по части сквернословия могли заткнуть за пояс кого угодно, воззрились на него с невольным почтением. Сергей Васильевич так увлекся, что даже не обратил внимание на появившуюся возле него баронессу Корф.

— В чем дело? — спросила она. — Мы возвращаемся в Петербург?

Ломов умолк и воззрился на нее с изумлением.

— Вы, — прохрипел он, — вы знали?..

— Нет, — безмятежно ответила Амалия, — но я, скажем так, подозревала. Слишком уж наше начальство тянуло время. Обычно, когда наши тянут время, это значит, что они готовят удар вовсе не там, где его ждут. Поэтому я предположила, что нас… ну, словом, используют, не сообщая нам всех деталей. И потом, вы с самого начала говорили, что мы с вами плохо подходим друг другу…

— Знаете, — признался Ломов, комкая письмо, — больше всего я ненавижу в нашей работе, не когда тебя бросают в аду на произвол судьбы и не когда собственные дипломаты с честными глазами отрекаются от тебя, зная, что после этого тебя убьют, а вот такие ситуации. А, ч-черт…

Он набрал воздуху в грудь, заходя на второй круг ругательств, но поглядел на лицо Амалии и опомнился.

— Должна сказать, я тоже не в восторге от того, что случилось, — бесстрастно уронила баронесса Корф. — Но подумайте о Евдокии Петровне, о том, как она будет рада. По-моему, уже за одно это можно все простить.

И, не дожидаясь ответа, она удалилась в свою каюту и стала собирать те вещи, которые успела извлечь из чемоданов и разложить по местам.

Глава 32 Возвращение

У Амалии были свои причины радоваться возвращению в Петербург. Дело о вещих снах было раскрыто, но оставался момент, который не давал ей покоя, и баронесса Корф знала, что может обсудить его только с одним человеком.

Нельзя сказать, что в Арсении Истрине произошла большая перемена с последнего раза, когда Амалия видела его, но что-то в его лице все же изменилось. Так, наверное, выглядит тот, кто в конце концов сумел выбраться из западни, которая раньше отнимала все его силы. По крайней мере, именно так показалось баронессе Корф.

Она начала с разговора об Оленьке. В обществе ходят слухи, что поручик собирается оставить армию и жениться на ней, как только Наталья Андреевна оправится после покушения. Если это так, Амалия от всей души поздравляет Арсения.

— По правде говоря, госпожа баронесса, ничего еще не решено, — спокойно ответил Арсений. — Мы не помолвлены, и потом… Здоровье Натальи Андреевны все еще очень хрупко…

— Значит, вы вернетесь в армию?

— Я этого не говорил, — с явным неудовольствием промолвил поручик, поправляя стопку книг, которая лежала на столе. — История со снами наделала много шума. По правде говоря, я еще сам не решил, что буду делать. — И он улыбнулся.

Почему Амалии вдруг вспомнился зал в доме Ломова, лязганье шпаг и фехтовальные термины, которые выкрикивал Сергей Васильевич? Она находилась в особняке Базиля, в совершенно мирной обстановке, которая не предвещала ничего подобного…

Или все-таки предвещала, и на самом деле она и поклонник поэзии, попавший в армию, к которой у него не было никакого призвания, были противниками и прекрасно знали, что они враги?

— А по-моему, Арсений Васильевич, вы уже давно все решили, — мягко заметила Амалия.

В светлых глазах собеседника мелькнуло нечто вроде любопытства.

— Вот как? — проговорил он неопределенным тоном.

— Я думаю, вы очень скоро поняли, что ваши сны не вещие и что кто-то претворяет их в реальность с недоброй целью. И вы увидели для себя возможность, которую решили не упускать.

— Должен признаться, я не понимаю вас, сударыня, — сказал Арсений после небольшой паузы.

— Полно, милостивый государь, — усмехнулась Амалия. — Мы оба отлично знаем, что вам нечего бояться. Ни один суд в мире не признает вас убийцей — хотя вы убили свою мачеху точно так же, как если бы перерезали ей горло. Конечно, можно сказать, что вам повезло. Точнее, вы использовали создавшуюся ситуацию. Ведь никакого третьего сна не было, верно? Вы его выдумали.

— Простите, госпожа баронесса, но зачем мне что-то выдумывать?

— Чтобы избавиться от Варвары Дмитриевны раз и навсегда. Помните ваш первый сон? Его лейтмотив — возвращение домой. Монстр на калитке словно предостерегает, что тут таится опасность — и в самом деле вскоре появляется женщина, которая ее воплощает. Вы хотели, чтобы она умерла, поэтому в вашем сне она является мертвой. Только это была вовсе не Лиза. Женщина в подвенечном платье — это ваше воспоминание о портрете, который вы испортили в детстве. На портрете была изображена Варвара Дмитриевна.

— Полагаю, вам вполне под силу состязаться с достопочтенным профессором Ортенбергом по части толкования снов, — усмехнулся Арсений. — Я не видел лица женщины в первом сне. А что касается того портрета, то я давно о нем забыл.

— Хорошо, тогда перейдем к вашему второму сну. Его лейтмотив — дуэль, да, да, самая обыкновенная дуэль. У вас были неважные отношения с братьями Шаниными, вы мечтали их проучить, и мечта эта отразилась в вашем сне. Вы сказали, что слышали выстрел, но не видели оружия, из которого стреляли. Это потому, что, когда человек стреляет, он смотрит не на оружие, а на мишень. В вашем сне, Арсений, стреляли вы. Даже если вы не увидели оружия в своих руках, вы профессиональный военный, вы должны были догадаться, что именно значил ваш сон. И когда Николай Шанин упал с лестницы, вы окончательно убедились, что ваши кошмары претворяет в реальность кто-то, кто не понимает их логики, но очень хочет прикрыть ими какое-то преступление. Тогда у вас родилась гениальная мысль — использовать этого неизвестного убийцу, чтобы решить собственные задачи. Поэтому вы придумали третий сон и прямо указали на жертву, чтобы у преступника не оставалось сомнений. И хотя убийца больше не желал воплощать ваши кошмары, нашелся другой, который тоже хотел избавиться от Варвары Дмитриевны и исполнил вашу волю…

Арсений вскочил с места и подошел к окну. Амалия видела, что он пытается собраться с мыслями. «Будет все отрицать? Или просто предложит мне покинуть дом?»

— Сударыня, вы обвиняете меня… Черт возьми, это уже чересчур! — Он обернулся к Амалии, сверкая глазами, которые были уже не светлыми, а темными, как весенняя вода в Неве. — Я видел третий сон, ясно вам? Я видел его и могу поклясться всем, что мне дорого…

— Хорошо, — легко согласилась Амалия. По выражению лица, по интонациям собеседника она поняла, что он говорил правду — но баронесса Корф также знала, что есть разные способы сказать правду. — Только между нами: жертвой ведь была вовсе не Варвара Дмитриевна, верно? Кого вы увидели в третьем сне? Оленьку Левашову?

— Зачем вы спрашиваете, если и так все знаете? — выдохнул Арсений. — Лучше объясните мне, почему я ее увидел? И почему в моем сне вокруг нее ходила темная тень? Почти как Соня в ее черном платье, если убрать передник горничной… хотя, конечно, легко предлагать толкования после того, как ее уже арестовали…

— Значит, вы все же увидели один вещий сон, — сказала Амалия без всякой улыбки. — Вы человек военный, должны чувствовать, откуда исходит опасность. Что-то вы заметили в поведении Сони, что вас насторожило — чисто инстинктивно, и это вылилось в сон. Вы именно поэтому написали Оленьке письмо, верно? Чтобы предупредить ее?

— Да. Я… мне было бы очень неприятно, если бы с ней что-то произошло.

— А воду, в которой погибает Варвара Дмитриевна, вы придумали?

— Ну да. В Петербурге воды хватает. — У Арсения вырвался смешок. — Я вовсе не хотел создавать моему неведомому благодетелю сложностей. По правде говоря, я предполагал, что он просто прикончит ее и бросит труп в какой-нибудь канал.

Значит, вот кем для него был убийца его мачехи: неведомым благодетелем. Амалия вздохнула и поднялась с места. У нее больше не оставалось вопросов.

— Один мой знакомый, — негромко проговорила она, — сказал, что сны не убивают. Что ж, теперь я знаю, что он ошибался.

— Да, — просто ответил Арсений, — я ее убил. И буду вечно сожалеть, но только об одном: что не сделал этого лично.

Он уже вполне овладел собой, глаза его посветлели, губы кривились в принужденной улыбке.

— Наверное, мне следует пожелать удачи всем, кто захочет стать вашим врагом, — заметила Амалия. — Думаю, она им очень понадобится… Нет-нет, Арсений Васильевич, не надо меня провожать. Искренне надеюсь, что мы больше не увидимся.

Когда она ушла, поручик открыл окно, чтобы выветрился запах ее духов. Он чувствовал раздражение оттого, что позволил этой странной — и, как он понимал теперь, вовсе не безобидной — женщине одержать над собой верх, но успокаивал себя тем, что доказательств у нее нет и что бы она ни говорила, ей все равно никто не поверит. Скрипнула дверь, ведущая в соседнюю комнату, но Арсений даже не повернул головы.

— Опять подслушивала? — холодно бросил он через плечо.

— Это правда? — спросила Машенька дрожащим голосом.

— То ты подслушиваешь, то роешься в моих бумагах, — сказал Арсений, оборачиваясь к ней. — Вся в свою маменьку.

— Как ты можешь так говорить после того, как ты… как ты…

Она крепилась до последнего, но, не выдержав, все-таки расплакалась.

— Как ты мог! — прокричала Машенька сквозь слезы, сжимая свои маленькие кулачки. — Боже, как ты мог!

— А она? — мрачно ответил Арсений. — Как она могла? Что я такого ей сделал? Сколько я себя помню, она травила меня и выживала из семьи. Теперь наконец она успокоилась… и очень хорошо!

Машенька рухнула на диван и зарыдала.

— А ведь она говорила… она говорила, что ты… чужой… И что я еще пожалею, когда она умрет…

— Конечно, — сказал Арсений. — Она ведь завещала тебе всего один рубль. Но ничего, отец уже ищет адвокатов, чтобы опротестовать завещание… И хватит устраивать тут потоп.

— Я все расскажу Оле, — мстительно пообещала Машенька, вытирая слезы. — Она узнает, что ты сделал, и отвернется от тебя.

— Если она тебе поверит, — усмехнулся Арсений. — А впрочем, если честно, мне все равно… Говори ей что хочешь. — Он поглядел в окно. — Погода прекрасная, пойду-ка я прогуляюсь в книжную лавку. Говорят, скоро в продажу поступит новый сборник Нередина…

Пока Арсений разговаривал с сестрой, Сергей Васильевич Ломов сидел в приемной главы Особой службы, генерала Багратионова, и беззвучно клокотал от ярости. Он отлично сознавал, что злиться бесполезно, глупо и вообще эмоции — признак слабости, но ничего не мог с собой поделать.

Наконец его пригласили войти, и тяжелая дверь кабинета бесшумно затворилась за Ломовым. Генерал сидел за столом и, подняв глаза от какой-то бумаги, окинул своего подчиненного пристальным взглядом.

— А, Сергей Васильевич, присаживайтесь, — промолвил Багратионов, и человеку, который плохо знал его привычки, могло показаться, что начальник радушен как никогда. Генерал откинулся на спинку кресла и сцепил пальцы. — Как съездили? — осведомился он сердечнейшим тоном.

— Прекрасно, — сквозь зубы ответил Ломов, садясь на стул, — просто прекрасно.

— Представьте себе, я именно так и подумал, — любезно ответил Багратионов. — А то ведь могли и до Александрии добраться, прежде чем получили бы приказ плыть обратно.

И он вперил в подчиненного внимательный взор, подстерегая его реакцию.

Ломов прекрасно понимал, что его испытывают, но удержаться было выше его сил.

— Послушайте, вы давно меня знаете, и я всегда… для моей страны — все, что в человеческих силах. Но, Петр Петрович, приплыть в Кронштадт, чтобы получить бумагу о том, что все отменяется…

— Мы ждали известия, — спокойно промолвил Багратионов. — И наконец оно пришло. Скажу вам правду, — Ломов напрягся, так как отлично знал, что в Особой службе не принято откровенничать, — мы и сами не были уверены, что наш план сработает. Но теперь все в порядке, мишени больше нет.

— Вот как? — пробормотал Сергей Васильевич. — А…

— Охранник удавил его подушкой во сне. Как вы помните, некоторое время назад мишень узнала, что мы приняли решение ее убрать, и встревожилась. Она наняла дополнительную охрану, ну и… вот результат.

— Ясно, — буркнул Ломов. Он начал понимать. — Вы распространили слухи о том, что пошлете кого надо и что мишени не жить. На месте у наших был свой человек, которого внедрили в охрану, и он сработал как надо. А если бы не сработал, тогда бы за дело взялись мы с баронессой Корф.

— Кстати, я совсем запамятовал о баронессе, — сказал Багратионов. Сергей Васильевич отлично знал, что начальник никогда ничего не забывал, стало быть, сейчас он просто хотел сменить тему разговора. — Как вам Амалия Константиновна?

— Могло быть и хуже, — буркнул Ломов.

— В сущности, я хотел, чтобы вы, помимо прочего, присмотрелись к баронессе Корф, — благожелательно промолвил Багратионов. — Не исключено, что вам еще придется работать вместе, так что очень удачно, что вы успели… э… пообщаться друг с другом.

— Я полагал, — промолвил Сергей Васильевич после паузы, — что вы вызвали меня, чтобы дать мне новое задание.

— Нет, вовсе нет. Считайте, что с предыдущим заданием вы справились, и отдыхайте. Когда вы нам понадобитесь, мы дадим вам знать.

Выйдя на улицу, Сергей Васильевич задумался.

«И куда теперь? Справился с заданием, видите ли. Тьфу! Морочили голову, морочили… только время зря потерял. — Он встряхнулся. — Пойти, что ли, выпить за свое возвращение из дальних странствий? Что-то неохота. А может, наведаться к Елене Ивановне да попробовать ее закадрить? Наверняка этот жук, ее муженек, ей уже порядком надоел…»

И так как тело требовало движения, он зашагал по улице, но через несколько десятков метров перед ним выскочил черный кот и, сверкнув в сторону Сергея Васильевича желтыми глазищами, резво перебежал через дорогу.

Как уже говорилось, Ломов терпеть не мог мистики. Он застыл как вкопанный. Здравый смысл твердил ему, что бояться черных кошек глупо; но помимо здравого смысла человек руководствуется массой других соображений, и сейчас Сергей Васильевич совершенно определенно сознавал, что у него нет никакого желания искушать судьбу.

«А, да ну их всех! — неожиданно рассердился он. — Пойду-ка я в «Малоярославец» да дерябну чего-нибудь горячительного. Ну а потом уже можно будет идти к Елене…»

И, приняв решение, он с достоинством повернулся и зашагал в другую сторону. В «Малоярославце» он заказал отдельный кабинет, сам придирчиво выбрал бутылку вина и, сидя в восхитительном одиночестве, осушил ее за свое собственное здоровье, после чего принялся за чтение газет. Известие, напечатанное мелким шрифтом на третьей странице, где публиковались новости из стран, не представлявших особого интереса для широкой публики, заставило Ломова недовольно поморщиться. Он подумал, скольким жертвует ради своей работы, в то время как обычные граждане видят только то, что остается на поверхности, — несколько строк, которые они забудут, едва прочитав. Вспомнив об Амалии, он решил, что она уже видела газету и, конечно, обо всем догадалась, но сейчас Сергею Васильевичу не хотелось думать о работе. Расплатившись по счету, он покинул трактир, взял извозчика и велел отвезти себя к дому Устряловых. В конце концов, даже лучший агент имеет право когда-нибудь побыть просто мужчиной. 

Примечания

1

подобающим образом (франц.).

(обратно)

2

Чин табели о рангах (соответствовал чину генерал-майора в армии).

(обратно)

3

Имеется в виду реформа 1861 года, отменившая крепостное право.

(обратно)

4

Мой сын (франц.).

(обратно)

5

Историю композитора Чигринского можно прочитать в романе В. Вербининой «Заблудившаяся муза».

(обратно)

6

Plus ça change, plus c’est la même chose (франц.). Речь идет не о людях, а о порядке вещей вообще.

(обратно)

7

Афанасий Фет (1820–1892) — выдающийся русский поэт.

(обратно)

8

Цитата из «Женитьбы» (действие 1, явление 13).

(обратно)

9

Имеется в виду цесаревич Николай (1843–1865), неожиданно скончавшийся от болезни.

(обратно)

10

Что вы об этом думаете, господин профессор? (франц.)

(обратно)

11

любитель женщин (франц.).

(обратно)

12

Дуться на кого-то (отфранц. bouder).

(обратно)

13

Защищайтесь (французский фехтовальный термин).

(обратно)

14

Как истинный офицер русской армии (франц.).

(обратно)

15

дорогой Варваре (франц.).

(обратно)

16

русскую красавицу (франц.).

(обратно)

17

не перед посторонними людьми (франц.)

(обратно)

18

Японское метательное оружие (обычно в виде звездочки).

(обратно)

Оглавление

Глава 1 Тетушка

Глава 2 Гости

Глава 3 Беседа

Глава 4 Туше

Глава 5 Чердак

Глава 6 Предчувствия

Глава 7 Знакомство

Глава 8 Визит

Глава 9 Выстрел

Глава 10 Кофе

Глава 11 Профессор

Глава 12 Семья

Глава 13 Версии

Глава 14 Падение

Глава 15 Непостижимое

Глава 16 Поединок

Глава 17 Завтрак

Глава 18 Ужин

Глава 19 Дневник

Глава 20 Третья

Глава 21 Свидетель

Глава 22 Пощечина

Глава 23 Француженка

Глава 24 Посетители

Глава 25 Двое

Глава 26 Исчезновение

Глава 27 Известия

Глава 28 Завещание

Глава 29 Вода

Глава 30 Яд

Глава 31 Письмо

Глава 32 Возвращение Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg