«Дочь палача и театр смерти»

Дочь палача и театр смерти (fb2) - Дочь палача и театр смерти [Die Henkerstochter und das Spiel des Todes] [litres] (пер. Расим Наилевич Прокуров) (Дочь палача - 6) 2466K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Оливер Пётч

Оливер Пётч Дочь палача и театр смерти

В память о моей бабушке Гермелинде Вернер, от которой я впервые услышал о Куизлях и которая пребывает теперь со своими предками. Ни один роман не сравнится с ее долгой, полной приключений жизнью.

Там пляшет карлик за окном… Притопнет раз, потом другой, Встряхнет мешочком за спиной… Старинная детская песенка, в исконном значении описывающая демона или похожее на гнома существо

Oliver Pötzsch

Die Henkerstochter und das Spiel des Todes

© by Ullstein Buchverlage GmbH, Berlin. Published in 2016 by Ullstein Taschenbuch Verlag

© Peter Palm, Berlin/Germany

©Прокуров Р.Н., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Действующие лица

Семейство Куизлей:

Якоб Куизль – палач Шонгау

Магдалена Фронвизер (урожденная Куизль) – старшая дочь Якоба

Барбара Куизль – младшая дочь Якоба

Симон Фронвизер – цирюльник Шонгау

Петер и Пауль – сыновья Симона и Магдалены

Георг Куизль – сын Якоба, находится в Бамберге

Жители Шонгау:

Иоганн Лехнер – судебный секретарь

Мельхиор Рансмайер – городской лекарь

Маттеус Бюхнер – первый бургомистр

Якоб Шреефогль – член городского Совета и второй бургомистр

Марта Штехлин – знахарка

Лукас Баумгартнер – извозчик

Жители Обераммергау:

Конрад Файстенмантель – скупщик и глава Совета Обераммергау

Доминик, Каспар и Себастьян Файстенмантель – его сыновья

Йоханнес Ригер – судья Аммергау

Тобиас Гереле – священник Обераммергау

Георг Кайзер – учитель и автор текста инсценировки

Адам Гёбль – раскрасчик и член Совета шести

Ганс, Петер и Якобус Гёбль – его сыновья

Урбан Габлер – десятник извозчиков и член Совета шести

Франц Вюрмзеер – распорядитель извозчиков Обераммергау и член Совета шести

Себастьян Зайлер – управляющий склада и член Совета шести

Августин Шпренгер – мельник и член Совета шести

Ксавер Айрль, Рыжий Ксавер – резчик

Бенедикт Эккарт – настоятель монастыря Этталь

Алоиз Майер – лесовод из долины Лайнеталь

Каспар Ландес – ныне покойный цирюльник Обераммергау

Рябой Ханнес – помощник учителя

Непомук, Мартль, Вастль – школьники в Обераммергау

Йосси и Максль – батрацкие дети

Пролог

Обераммергау, в ночь на 4 мая 1670 года от Рождества Христова

Иисус медленно умирал на кресте, однако в этот раз воскреснуть ему суждено не было.

Стояла кромешная тьма, однако Доминик Файстенмантель сумел различить надгробные плиты, черными угловатыми силуэтами вырисовывавшиеся перед деревенской церковью. Временами оттуда доносился шелест. Доминик полагал, что это вороны сидели на могилах и с любопытством его рассматривали. В долине Аммергау эти крупные хитрые птицы не были редкостью. Гнезда они вили в горах, но, чтобы поохотиться или поклевать падаль, спускались в долину. Доминик содрогнулся.

Если в ближайшее время не подоспеет помощь, он и сам станет такой же падалью.

Юный резчик со стоном попытался выпрямиться, но растянутые сухожилия тут же пронзила нечеловеческая боль. Его крик приглушил кусок грязной тряпки, заткнутый в рот. Юноша с хрипом повис, закашлялся и стал хватать ртом воздух. Но из-под кляпа вырвался лишь хриплый клекот.

«Так вот, значит, как оставил нас Спаситель, – пронеслось у него в голове. – В каких муках! Взвалив на свои плечи мирское бремя… Господи, приди ко мне и спаси!»

Но Господь не являлся. Никто не шел к нему. Несмотря на кляп во рту, Доминик в очередной раз попытался позвать на помощь, хотя стояла глубокая беззвездная ночь и местные жители в большинстве своем спали. Но уж пономарь-то наверняка уже на ногах! Его дом располагался прямо у кладбищенской ограды, рукой подать… Однако, как Доминик ни старался, он лишь хрипел и всхлипывал. Было так холодно, чертовски холодно! Здесь, в альпийской долине, даже майской ночью стоял холод, как в разгар зимы. Одетый лишь в набедренную повязку, юноша висел на кресте под открытым небом, дрожал и зябко ежился. А вороны продолжали его рассматривать.

Если усну, они перелетят на крест. Говорят, глаза мягче всего. Они начнут с глаз. Нельзя… ни в коем случае… нельзя засыпать…

Доминик отчаянно старался отогнать дремоту. В затуманенном сознании кружили обрывки воспоминаний. Воспоминаний о вечерней репетиции. Произнося последние слова Спасителя, он заметил несколько подгнивших перекладин, поддерживающих сцену. Доминик велел Гансу Гёблю, своему ровеснику, исполнявшему роль апостола Иоанна, срочно заменить балки, пока кто-нибудь не пострадал. Однако Ганс лишь закатил глаза и шепнул что-то остальным актерам, отчего те зашлись хохотом. Доминик знал, что вспыльчивый Ганс терпеть его не мог. Он сам жаждал сыграть Иисуса в инсценировке Страстей Христовых, да и многие прочили ему эту роль. Но по решению Совета роль досталась Доминику. Быть может, следовало отказаться? Так захотел его отец Конрад Файстенмантель, скупщик резных изделий. Его решениям в Обераммергау противиться не мог никто – ни священник, ни старейшины Совета, ни даже собственный сын.

При этом Доминик был близок к тому, чтобы освободиться наконец от отцовской опеки. Он мечтал отправиться в Венецию, а может, и еще дальше, за океан, в Новый Свет, где золото и серебро реками стекали с гор. Если б его план удался, он утер бы нос столь ненавистному и в то же время любимому отцу и распрощался бы с ним навек.

Но его намерение потерпело крах…

Доминик снова попытался выпрямиться и снова повис, хрипло закашлявшись. Деревянная ступенька, которая во время репетиций служила ему опорой, была сломана, в таком положении он едва мог дышать. Юноша дернул толстые веревки, которыми был привязан к кресту, но те оказались крепче проволоки. Все равно он был слишком слаб, чтобы освободиться. Наверное, хватило бы и тонкой бечевки, чтобы удержать его.

Голова до сих пор болела после удара, который нанес ему его мучитель. Взмах за спиной, внезапная боль, обморок – и вот он очнулся, раздетый и озябший, на кресте. Ожившей декорацией взирает со сцены на надгробные плиты, частью еще покрытые снегом.

– Паагии… – выдавил он из-под кляпа, теряя силы от холода. – Паагги… мее…

Приглушенные крики унеслись, подхваченные промозглым ветром, задувавшим в долину с Альп. Дома стояли погруженные во мрак, замычали несколько коров, и ничто больше не нарушало безмолвия. Во дворе Эдерле неожиданно мигнул огонек – должно быть, старик как раз вышел по нужде с зажженной лучиной. От двора до кладбища было не больше десятка шагов, но и они могли показаться сотнями миль.

– Пааггиии… – снова захрипел Доминик.

В сущности, он давно понял, что умрет. Или замерзнет, или еще раньше задохнется. Уже сейчас он едва мог дышать в висячем положении, мысли становились все тяжелее и тяжелее. До сих пор в сознании его удерживало только одно – он узнал своего мучителя. Доминик недооценивал его. Он и предположить не мог, что этот человек способен на такое. То было помешательство, промысел дьявола! Кто-то должен предостеречь общину, дьявол был среди них. Доминик видел безумный блеск в его глазах, должен был понять…

А теперь было слишком поздно.

Со стороны надгробных плит снова донесся шелест. Доминик приоткрыл глаза и увидел несколько темных пятен, которые перелетели на крест и уселись по обе стороны на перекладине.

Каркнуло. Звук этот походил на человеческий голос. По дереву заскрипели когти.

«Отец, отец мой, для чего ты оставил меня?»[1] – успел подумать Доминик.

А потом вороны занялись добычей.

1

Шонгау, вечер 4 мая 1670 года от Рождества Христова

Ткач Томас Цайлингер остекленелым взором следил, как ржавые щипцы грозно приближаются к его губам. Изо рта у него тонкой нитью стекала слюна, дрожащие пальцы судорожно стискивали спинку стула. Он открыл рот, снова закрыл. И в конце концов малодушно помотал головой.

– Ду… думаю, надо бы мне еще глотнуть, – пробормотал он. – Мо… можно мне еще маленький глоточек?

Магдалена со вздохом отложила клещи, взяла стеклянный пузырек, стоявший на столе, и осторожно налила в деревянную ложку точно отмеренную порцию.

– Но этого и впрямь уже достаточно, – проворчала она. – Столько териака даже лошадям не дают.

Цайлингер осклабился и показал черный пенек зуба, доставлявшего ему столько хлопот. Магдалена почувствовала запах дешевого шнапса, перемешанного с дымом, которым тянуло от очага. Шаткий, потертый стул служил креслом для процедур, надтреснутая миска – плевательницей для крови. На пошарпанном столе выстроились ряды всевозможных горшочков и склянок, хотя дороже собственноручно приготовленного териака ничего не было. В открытое небольшое окно падали лучи послеполуденного солнца, и в них плясала пыль.

– Я… я и заплачу больше, чем лошадь, обещаю, – промямлил ткач, который по пути в кожевенный квартал, похоже, порядочно набрался для храбрости.

– Мне от этого никакого проку, если ты возьмешь да и помрешь тут, – ответила Магдалена и влила снадобье Цайлингеру в рот. – В моем лекарстве столько альрауна и макового сока, что ты, чего доброго, ангелов услышишь. Что я секретарю Лехнеру тогда скажу, ну? Что главный трусишка Шонгау предпочел помереть у меня дома, лишь бы больной зуб не выдергивать? Меня же в Кошачьем пруду утопят за убийство.

– Но больно ведь, прямо сил нет! – пожаловался Цайлингер.

– Я сейчас отца приведу, он покажет тебе, как бывает больно на самом деле! – оборвала Магдалена. – А теперь замолчи наконец и открой рот. Ты готова, Марта?

Последние слова были обращены к знахарке Марте Штехлин, которая стояла позади всхлипывающего Цайлингера. Она крепко стиснула его голову, когда Магдалена зажала в клещах гнилой зуб и, тихо выругавшись, потянула черный пенек. Этот тупица вообще знал, сколько стоит териак? В состав чудодейственного снадобья, применяемого в том числе и для обезболивания, входило три десятка ингредиентов! Что ж, теперь заплатить ткачу придется столько, что очередной зуб он, наверное, выдернет себе сам.

Цайлингер снова дернулся и так яро замотал головой, что Магдалене снова пришлось вынуть клещи. Штехлин у него за спиной закатила глаза.

– А что, если мы подождем, пока твой муж не вернется? – боязливо предложил ткач.

– Симон вернется лишь через несколько дней, – ответила Магдалена с возрастающим нетерпением. – Сколько раз тебе повторять! Ты действительно хочешь столько ждать?

– Я… я мог бы сходить в город, к доктору, – предпринял Цайлингер очередную попытку.

– Ха, к этому шарлатану? – вмешалась Штехлин. Морщин на ее лице за последние годы заметно прибавилось, и оно теперь чем-то напоминало лежалое яблоко. – Этот так называемый доктор Рансмайер хоть и учился, а фиалку от незабудки отличить не в состоянии! – прошипела знахарка и насмешливо взглянула на дрожащего ткача. – Но пожалуйста, как тебе угодно. Я слышала, почтенный советник Штангассингер тоже ходил к нему выдергивать зуб. Ну а спустя две недели лежал в постели, бездыханный.

Эти слова возымели действие. Цайлингер наконец смирился с судьбой. Он раскрыл рот, и Магдалена вновь ухватила клещами зуб, уже заметно шатающийся. Последовал громкий хруст, и она торжествующе показала гнилостно пахнущий пенек.

– Превосходный экземпляр! – обратилась Магдалена к бледному пациенту. – Теперь можешь запить это дело настойкой.

Это требование Цайлингер выполнил с большой охотой. Он щедро глотнул из принесенного с собой кувшинчика. Глаза у него вдруг закатились, голова склонилась набок, и ткач мирно захрапел. Пустой почти кувшинчик покатился по полу.

– Теперь он хоть болтать перестанет, – заметила Штехлин с усмешкой.

– Я его болтовню тоже больше не вынесла бы. У меня опять голова закружилась.

Магдалена со вздохом опустилась на скамью и вытерла пот со лба. Лицо у нее стало бледным. Штехлин пока единственная знала, что Магдалена вновь была в счастливом ожидании. Даже со своей младшей сестрой Барбарой она не поделилась новостью. Уже трижды у нее не наступали месячные, зато тошнило все сильнее.

– Если б Цайлингер тянул еще дольше, меня, наверное, вырвало бы ему под ноги, – глухо проговорила Магдалена.

Она подошла к открытому окну и с облегчением вдохнула прохладный воздух.

– Зря ты не сказала Симону, что беременна, – посетовала Штехлин. – Все равно в толк взять не могу, как господин цирюльник до сих пор ничего не заметил. И это у собственной-то жены! У тебя живот растет день ото дня, а уж как тебя на соленые огурцы тянет…

– Я скажу ему, когда он вернется из Обераммергау, обещаю. Просто не хочу вселять ложных надежд… – Магдалена запнулась. – В который раз. Это… разобьет ему сердце.

Магдалена знала Марту Штехлин уже много лет. Ее отец, городской палач, в свое время спас знахарку от костра, когда ту обвинили в колдовстве и детоубийстве. С тех пор Штехлин была связана с семейством Куизлей крепкими узами благодарности. Хотя порой и надоедала Магдалене своей болтовней.

– Для Симона важно было самому отвезти Петера в новую школу, – продолжила Магдалена через некоторое время. – Туда всего день пути, но в ближайшие годы мы с ним так редко будем видеться… Я бы и сама поехала. – Она сглотнула. – Но кто-то ведь должен следить за цирюльней, иначе все наперекосяк пойдет. А Барбара еще слишком юна для этого, тем более что в лечебных травах она в общем-то не смыслит.

У Магдалены сердце сжалось при мысли о сегодняшнем прощании. Петер, хоть ему было всего семь лет, держался очень крепко и не плакал. В отличие от матери, которая не смогла сдержать слез. Даже Пауль, младший брат Петера, который никогда не упускал возможности позлить взрослых, вел себя на редкость смирно.

Цайлингер тихо забормотал сквозь сон и вывел Магдалену из задумчивости. Ткач рыгнул и вытер испачканный кровью рот. Магдалена с отвращением его растолкала.

– Эй, процедура окончена, – сказала она громким голосом. – Ступай домой. И помни: неделю только теплое пиво и ячменная каша, пока рана не заживет.

Цайлингер поднялся, покачиваясь, однако Магдалена удержала его за плечо:

– С тебя полгульдена.

Ткач мгновенно протрезвел.

– Полгульдена? – переспросил он и язвительно рассмеялся: – Ха, уж не из золота ли твои клещи?

– Нет, но ты вылакал почти весь мой запас териака. А он денег стоит. Так что раскошеливайся. – Магдалена требовательно вытянула руку.

Цайлингер направился было к выходу, но обе женщины загородили ему дорогу, скрестив руки на груди.

– А если я не заплачу? Что тогда? – предпринял ткач новую попытку.

– Тогда я попрошу отца, чтоб заглянул к тебе, – ответила Магдалена. – Он тебе и остальные зубы повыдергает. Совершенно бесплатно.

Цайлингер с недовольным видом нашарил кошелек на поясе и вынул несколько монет.

– Ладно, – проворчал он и положил монеты на стол. – Но смотри, знахарка, – ткач хитро взглянул на Магдалену. – Кто знает, что вы там намешали в это зелье… Может, там есть кое-какие запрещенные травы, о которых советникам лучше не знать? Друзей у вас там не то чтобы много. Совсем недавно бургомистр Бюхнер говорил, что…

– Пошел вон, пока я порчу на тебя не наслала! – прошипела Марта Штехлин. – Сначала помогаешь людям, а в ответ что?.. Заруби себе на носу: в следующий раз, когда захочешь снадобье, чтоб в постели не осрамиться, ко мне даже не суйся!

– Тоже мне! Твой афродизиак все равно не помогал. А раз уж об этом деле речь зашла… – Цайлингер покосился на Магдалену. – Я б на месте твоей сестры вел себя поскромнее. Больно уж она задом вертит по трактирам. Поговаривают, она околдовывает молодых парней…

– Убирайся! – велела ему Магдалена и сунула в руки его помятую шляпу. – И проспись, прежде чем вздор всякий нести!

Цайлингер заворчал себе под нос и удалился, не преминув скрестить пальцы для защиты от злых чар. Когда дверь за его спиной захлопнулась, Магдалена взглянула на Штехлин.

– Зря ты с этой порчей, – предостерегла она. – Знаешь ведь, как быстро знахарку можно превратить в ведьму.

Штехлин пожала плечами:

– Нас уж давно таковыми считают – уж сколько лет у нас за спинами шепчутся! Капли достаточно, чтобы через край полилось. Цайлингер верно говорит, что в городском совете нас просто терпят… – Знахарка запнулась, прежде чем продолжила: – А что касается Барбары…

Магдалена взглянула на нее выжидающе:

– Рассказывай давай, не держи в себе.

– Ну, твоей сестре и вправду следовало бы вести себя поскромнее. Я видела недавно, как она заигрывала сразу с тремя парнями в «Звезде». Она знает, что красива, и кружит головы подмастерьям. Разные слухи ходят.

– Господи, Марта, ей ведь семнадцать! Ты сама когда-то была молода.

– Да, но я знала свое место. – Штехлин посмотрела на свои морщинистые руки и обломанные ногти. – Мой отец был простым углежогом, мы жили в лесу. Конечно, на Кирмес[2] мы тоже приходили. Но я ни за что не посмела бы танцевать с сыновьями зажиточных крестьян.

– Ты это мне хотела сказать? Будь Барбара из хорошей семьи, то могла бы вертеть себе задом. Но раз уж она дочь палача, то сразу становится шлюхой?

Магдалена чувствовала, как в ней нарастает злость. Однако Штехлин, в общем-то, была права: Барбара временами перегибала палку. Она заплетала волосы, как принцесса, и иногда даже пользовалась соком красавки, чтобы придать блеска глазам. Зачастую она смеялась слишком громко и говорила слишком дерзко – по крайней мере, для безродной девицы из Кожевенного квартала. И не желала слушать ничьих указаний.

«По крайней мере в этом она пошла в отца», – подумала Магдалена.

– Мне иногда хочется, чтобы Барбара наконец нашла любящего и верного мужа, который ее усмирил бы, – проговорила она скорее для самой себя.

Но Штехлин ее услышала.

– Не каждому везет так, как тебе, Магдалена, – отозвалась знахарка тихим голосом. – Не у всякого есть кто-то, кто заботился бы и оберегал. Меня это тоже касается. – И добавила с мрачной миной: – Вот, кстати, другая причина, почему твоему мужу следует вернуться поскорее. На простого цирюльника разве что косятся. А вот знахарке без мужа и до сговора с дьяволом недолго. Остается только молиться, чтобы кто-нибудь этим не воспользовался.

Магдалена содрогнулась. Несмотря на жаркий огонь в печи, ей вдруг стало холодно, очень холодно.

* * *

Морозный ветер со стороны Альп задувал Симону в лицо.

Даже в начале мая по лугам и болотам еще белели пятна снега, которые по мере приближения к Обераммергау становились все шире. Здесь, в баварских предгорьях, вплоть до июня случались ночные заморозки, а временами даже налетали снежные бури. Симон с Петером сидели в телеге, возница которой подобрал их под деревушкой Сойен. Ему, вероятно, стало жаль худенького мальчика с таким серьезным взглядом, явно не привыкшего к длительным переходам.

Симон с любовью посмотрел на старшего сына. Петер с сосредоточенным видом изучал анатомические эскизы, которые он перерисовал из книг своего деда на помятые листки бумаги и взял с собой. Эти рисунки были гордостью Петера. Мальчик внимательно рассматривал филигранно выведенные жилы окровавленного человека с обнаженными мускулами.

– Видишь, папа? – спросил он, не отрывая взгляда от рисунка. – Это pectoralis major[3], а здесь rectus abdominis[4]. Так?

– Все правильно, – с улыбкой ответил Симон. – Правда, в Обераммергау я бы латынью сильно не увлекался. Тебе куда важнее научиться там хорошему баварскому и прилежно ходить на мессу.

Только теперь Петер оторвался от набросков. Лицо у него всегда было немного бледным, как если бы он редко бывал на свежем воздухе, и тонкие черные волосы падали на глаза. Мальчик громко шмыгнул, потому как снова подхватил насморк.

– Я не хочу в Обераммергау, – проговорил он тихо. – Почему нельзя было остаться учиться в Шонгау?

– Ты действительно хочешь всю жизнь пересчитывать яблоки с грушами и учить наизусть катехизис? – резко ответил Симон. – Учитель твой – старый пьяница, который розгой работает куда как лучше, чем головой. А в гимназию тебе, как сыну простого цирюльника, доступ закрыт. Нет смысла жаловаться, если власть предержащие что-нибудь вбили себе в голову.

На какое-то время повисло молчание, и Симон снова задумался о решении, которое они с Магдаленой приняли несколько месяцев назад. Им давно стало понятно, что в местной школе Петеру недостает нагрузки – в отличие от младшего брата Пауля, который приравнивал обучение к пытке и часто прогуливал занятия. С Петером все было иначе. В то время как остальные дети с трудом разучивали слова причастия, Петер уже знал алфавит, основы арифметических действий и даже немного говорил на латыни. Однако о высшей школе ему, презренному внуку палача, нечего было и думать. Зато в Обераммергау Симон знал талантливого учителя, который согласился принять Петера, мало заботясь о его низком происхождении.

Петер упрямо скрестил руки на груди и вновь обратился к отцу:

– Я хочу остаться с тобой, папа. Ты для меня лучший учитель, о котором можно только мечтать.

– О, не говори так, – ответил Симон подчеркнуто бодрым голосом. – Учитель Георг Кайзер – одаренный человек, и, кроме того, он очень любезен. В университете в Ингольштадте Кайзер был моим любимым преподавателем, уже тогда он обучал детей барона. В Обераммергау радоваться должны, что несколько лет назад он вернулся в родную деревню. Тебя это тоже касается. Я, во всяком случае, еще ни разу не слышал, чтобы отпрыск из семейства палача…

– …имел возможность обучаться у такого умного господина, – закончил Петер, который, видимо, знал эту фразу наизусть. – Да-да, я знаю. И все-таки…

– Ты только посмотри на эти могучие Альпы, – перебил его Симон, чтобы сменить тему. – Будь мы птицами, могли бы напрямую долететь до самой Венеции. Но нам приходится преодолевать крутые перевалы.

Он с улыбкой показал на цепочку низких гор впереди, которая протянулась с востока на запад и за которой вздымались ввысь гигантские пики и хребты. В конце дороги открывалась широкая долина. Среди покрытых снегами верещатников и болот змеилась бурная поздней весной река Аммер, давшая название местности. Впереди виднелась небольшая деревушка с часовней, а за ней вплоть до лесистых гор тянулись пологие холмы.

– Там уже Унтераммергау, почти доехали, – продолжил Симон и подмигнул сыну: – По этой дороге, наверное, еще римляне переходили Альпы. Она ведет к Гармишу и через перевалы дальше, в Ломбардию. Столько интересных людей из далеких стран проходят через эти места… А уже в следующем месяце в Обераммергау разыграют постановку Страстей Христовых! Уверен, тебе здесь понравится. И мы будем навещать тебя несколько раз в год, обещаю.

Петер молча кивнул и снова уставился на свои рисунки.

Телега со скрипом катила по грязи, перемешанной со снегом. Теперь им часто приходилось слезать и помогать лошадям, когда колеса увязали в одной из многочисленных борозд. Горы между тем вздымались по обе стороны. Солнце, в ярком свете которого до недавнего времени нежились леса и болота, скрылось за облаками. Тени длинными пальцами потянулись к путникам.

На перекрестке, недалеко от Аммера, извозчик неожиданно остановил лошадь, слез с телеги и двинулся к придорожному кресту, чуть покосившемуся и поросшему мхом и лишайником. Вокруг по устланной листьями земле росли подснежники. Извозчик снял шляпу и начал тихо молиться. После некоторых колебаний Симон присоединился к нему. Он не был таким уж набожным, однако погруженная в тень долина и перспектива на долгое время оставить здесь сына навевали тоску.

Молитвенно сложив руки, Симон разглядывал громадный камень, стоявший здесь, наверное, от сотворения мира. На его поверхности были нацарапаны странные руны, Симон даже разглядел, как ему показалось, дьявольскую гримасу. Мужчина рядом вновь забормотал «Отче наш…», как вдруг донесся отдаленный протяжный грохот, словно какой-нибудь великан тащил за собой тяжелый мешок с камнями.

– Что это было? – спросил Симон испуганно.

Извозчик сплюнул через плечо и скрестил пальцы.

– Проклятый Кофель, – ответил он потом. – Видно, опять с какого-нибудь склона лавина сошла.

Он показал на голую вершину, которая словно конус вздымалась над лесами и затеняла пейзаж.

– От Кофеля зло исходит. Неудивительно, что люди считают, будто он на самом деле заколдованный демон! Про него немало историй ходит.

– Что за истории? – осведомился Петер. Напуганный шумом, он подбежал к отцу.

– Ну, будто там обитают злые духи. А в пещере там живет ведьма, да-да, и зажаривает маленьких детей. Говорят, в прежние времена на вершине приносили в жертву людей. Ну и, конечно, карлики, этот маленький народец, ищут в самых недрах…

– Хватит чушь нести, – оборвал его Симон. – Ребенка напугаешь своими суевериями.

– А если так оно и есть? – упорствовал извозчик. – Терпеть не могу эту чертову долину. Всегда рад, когда в Кинберг спускаюсь, обратно к Лойзаху.

– Что тут за камни такие странные? – неожиданно спросил Петер и показал на белые камешки, выложенные полукругом у подножия креста. Симон до этого не обратил на них внимания. Четыре ветки указывали от круга стороны света, что делало его похожим на солнце.

– Это? – Извозчик пожал плечами. – Не знаю, – проворчал он, – должно быть, дети выложили. Нам пора, времени мало, а дорога неблизкая.

Мужчина резко отвернулся, и Симону показалось, что лицо у него беспокойно дернулось. Похоже, он чего-то недоговаривал.

Извозчик с недовольным видом уселся на козлы и стеганул лошадей. Он так торопился, что Симон с Петером едва успели впрыгнуть в телегу.

«Странный все-таки народ, – подумал Симон. – Неразговорчивый и суеверный до невозможности. Может, не такая уж и хорошая идея была, отправить сюда Петера».

Телега катила себе дальше, а Симон не сводил взгляда с покрытого мхом, покосившегося креста, пока тот не скрылся за холмом.

* * *

– Как рыбам в речке общий дом, как звери делят кров лесной, так люд земной, и стар и млад, живет в согласии меж собой…

Барбара напевала старинную песенку, которой давным-давно обучила ее мама, и ритмично выметала за порог остатки грязной соломы. Мысленно она была уже на танцах, которые устраивали сегодня вечером в трактире «У золотой звезды». Ожидалось несколько бродячих музыкантов, и хозяин открывал по такому поводу большой зал. Карл Заллер из Кожевенного квартала обещал Барбаре взять ее с собой. Что было весьма необычным, потому как дочери безродного семейства доступ к подобным празднествам был закрыт. Разве только кто-нибудь из порядочных молодых парней пригласит ее, невзирая на все предрассудки… С перебитым носом, Карл был далеко не красавцем, да и умом не отличался, однако ради танцев Барбара могла с этим смириться. Правда, отец согласился отпустить ее лишь при условии, что она как следует приберет в его комнате. Солнце уже закатилось за крыши, поэтому следовало поторопиться. Ведь нужно было еще вымести сарай, накормить кур и приготовить ужин. А после Барбара хотела сменить платье и отмыть дешевым мылом въевшуюся в кожу грязь и сажу.

Что ж, по крайней мере, после этого щеки становились румяными.

Барбара со вздохом отставила метелку в сторону и принялась убирать грязную посуду. К миске присохли остатки овсяной каши, в кружке с выдохшимся пивом плавала дохлая муха, по столу валялись крошки табака. После смерти матери несколько лет назад отец совсем распустился. А Барбара должна была убирать за ним и готовить. Так они договорились со старшей сестрой.

Еще в прошлом году палач перебрался в маленький домик у пруда, а свой большой дом предоставил Магдалене с Симоном и их детям. У Барбары осталась там своя комната, но днем она хлопотала у отца. Он улаживал какие-то дела в городе, но мог вернуться с минуты на минуту, чтобы вновь к чему-нибудь придраться.

– …так люд земной, и стар и млад, живет в согласии меж собой, – еще раз тихим голосом пропела Барбара.

Песня вдруг показалась ей насмешливой. Неужели такова ее судьба? Убирать за отцом до самой его смерти, в то время как старшая сестра женой цирюльника живет в достатке и признании? Магдалене крупно повезло, когда секретарь Лехнер в свое время позволил ей выйти за Симона, сына бывшего городского лекаря. Барбаре собственное будущее виделось не столь радужным. В сущности, она могла выйти замуж лишь за кого-нибудь равного – то есть живодера, палаческого подмастерья или горбатого могильщика, который уже дважды к ней сватался.

Но она бы скорее в пруду утопилась, чем дала согласие.

Начищая медное блюдо, Барбара украдкой поглядывала на его полированную поверхность. Она была точно дикая лошадь: черные волосы, как у старшей сестры, сияющие глаза и густые брови. В дополнение к этому девушка излучала дух свободы и непокорности, что на мужчин действовало сильнее чар. Груди у нее за последний год заметно подросли, и ей нравилось, когда парни в трактирах тайком поглядывали на нее. Они часто говорили ей, что она красива. Красива, как беззвездная ночь, утверждали некоторые, порождение сатаны. Выпив лишнего, они двусмысленно шептали ей на ухо и грязно смеялись. Иногда Барбара подсаживалась с некоторыми девицами к ним за стол и соглашалась выпить кружку пива. Но всякий раз ей давали почувствовать, что ей не место среди них. Что она дочь городского палача, без рода и без чести.

Барбара с лязгом поставила тарелку на полку, висящую над столом. «Таковы правила. Или я выйду за горбатого могильщика, или буду прибирать за отцом, пока не стану старой девой».

Бессонными ночами Барбара часто мечтала о том, как она покинет навсегда этот грязный городишко. Однажды, почти четыре года назад, во время дядиной свадьбы в Бамберге, ей это почти удалось. Но она понимала, что это разбило бы сердце отцу. Его единственный сын – и ее брат-близнец – по-прежнему был палаческим подмастерьем в далеком городе. Вернется ли он когда-нибудь домой, оставалось под вопросом[5]. Поэтому Барбара то и дело откладывала воплощение своей мечты.

«Пока не состарюсь настолько, что у меня уже не хватит на это силы. А до тех пор буду убирать и стряпать…»

С мрачной миной Барбара смахивала паутину с полок, заставленных книгами о врачевании, травах и ядах, которые отец забрал с собой из дома. Книги всегда были для него самым важным, как и большой сундук, стоявший рядом. Отец запретил ей открывать его. Но Барбара, конечно же, этот запрет давно нарушила. Все равно там хранился по большей части всякий хлам. Вещи с войны вроде ржавого пистолета, такого же ржавого короткого меча и солдатской формы, местами до того изъеденной молью, что просвечивало насквозь. Эти вещи отец держал как память о временах, когда он был молодым фельдфебелем.

Куда интереснее было содержимое небольшого сундучка, обитого железом, стоявшего тут же. В нем отец хранил то, что сам он называл магическим барахлом: обрезки висельных веревок, кровь казненных в пузырьках, куски продубленной человеческой кожи и маленькие, обработанные в виде амулетов косточки… Время от времени палач продавал что-нибудь суеверным горожанам и неплохо на этом зарабатывал. Когда-то Барбара тоже считала все это шарлатанской чушью, но переменила свое мнение после одной находки. Она обнаружила нечто такое, о чем отцу ни в коем случае не следовало знать.

С тех пор Барбара не думала ни о чем, кроме магии.

Она сморщила нос, потому как от сундука исходил гнилостный запах. Барбара с любопытством подняла крышку и взглянула на знакомые уже горшочки, склянки и коробочки. Однако рядом лежало что-то еще, чего раньше здесь не было. Размером не больше свечи, оно было завернуто в грязную тряпку. Барбара не могла удержаться. Она осторожно взяла сверток и размотала тряпицу. И, вскрикнув, отшвырнула ее содержимое.

На полу перед ней лежал отсеченный палец.

Оправившись от потрясения, Барбара рассмотрела палец внимательнее. Он был умело отрезан точно по суставу, еще виднелись подсохшие мышечные волокна. Палец уже почернел, ноготь отпал – и от него нестерпимо воняло. Запах между тем разошелся по всей комнате, как если бы кто-то встряхнул саваном.

– Если навизжалась, можешь завернуть назад. Всю округу на уши поднимешь.

Знакомый голос заставил Барбару вздрогнуть. Она с виноватым видом обернулась и посмотрела на отца, сгорбившегося в дверях. В одной руке он держал мешок в темных, влажных пятнах, в другой – кувшинчик пенистого пива.

Якоб Куизль мрачно взглянул на младшую дочь. Ростом в шесть футов, широкоплечий и с большим крючковатым носом, он по-прежнему внушал страх. Но черные когда-то волосы и косматую бороду уже посеребрила седина, лицо избороздили глубокие морщины. Во рту он, как всегда, держал трубку, которую по старой привычке не вынимал даже во время разговора, отчего скупые его реплики походили скорее на звериное рычание.

– Сказано, положи палец обратно в сундук, пока я тебе по заднице не надавал, – проворчал палач. – Я, кажется, запретил тебе подходить к сундуку, разве нет?

– Господи, что это? – спросила с отвращением Барбара, оставив без внимания вопрос отца. Она кончиками пальцев завернула гнилой обрубок в тряпку и положила обратно в сундук.

– Палец. Что же еще? – заворчал себе под нос отец. – Большой, с левой руки, если быть точным. Пастуха Хартля, кстати.

– Это… того самого вора и бродяги, которого ты повесил больше двух недель назад? – спросила Барбара; ей стало немного дурно.

Куизль кивнул.

– Симон Рёссль, крестьянин из Альтенштадта, даст за него хорошие деньги. Он думает, если положить палец такого вора в корыто, шерсть у коров будет мягкой и блестящей. – Палач усмехнулся и поднял мешок, из которого начало капать. – А теперь он, видимо, где-то услышал, что, если под дубом во дворе закопать сердце воришки, оно убережет от краж… Ну, оно, конечно, подороже ему обойдется.

Барбара снова вскрикнула, но тут же прижала ладонь ко рту.

– Хочешь сказать, ты ходил сейчас на висельный холм?..

Но палач лишь отмахнулся:

– Вот уж делать нечего. Это свиное сердце. У мясника взял; он обещал, что никому не скажет. – Куизль подмигнул Барбаре; похоже, он уже простил ей нарушенный запрет. – Люди совершенно без мозгов, не могут свинью от человека отличить. Для этого достаточно повнимательнее рассмотреть какой-нибудь труп. А этим, кроме докторов, занимаются только палачи. Держи язык за зубами, ясно? Немного лишних денег нам не помешает.

– Если б ты просил нормальную цену за свои травы и лечение, как Магдалена с Симоном, то, может, позволил бы себе новую рубашку, – насмешливо ответила Барбара. – Пятна же не отстирываются.

Куизль фыркнул:

– Каждый платит, сколько может. С чего бы мне вытягивать из бедняков последние гроши? Чтоб они выздоравливали, но помирали с голоду?

– Пообещай хоть, что не станешь держать это сердце в комнате, а отнесешь в сарай, – вздохнула Барбара.

Она не стала говорить, что деньги им не помешали бы еще и потому, что отец в последнее время все чаще прикладывался к бутылке. Вот и теперь комнату наполнил сладковатый запах спиртного. По крайней мере, он перебивал вонь гнилого пальца.

Отец отнес мешок в сарай и вскоре вернулся. Барбара тем временем покончила с уборкой и присела на скамейку.

– А ты веришь в это сердце? – спросила она. – Ну, что оно обладает магической силой?

Отец уселся рядом и молча налил себе пива.

– Будь оно так, я бы давно остался без работы, – ответил он через некоторое время. – Тогда каждый просто закопал бы сердце перед домом, и воровству настал бы конец. – Он сделал большой глоток и вытер рот. – Но пусть люди верят, во что им нравится. Не мне их учить.

– Но если б на самом деле были колдуны и ведьмы? – упорствовала Барбара. – Твой дед, Йорг Абриль, ему же доводилось допрашивать и сжигать обвиненных в колдовстве. Неужели он ничего не рассказывал твоему отцу? Может, среди них была настоящая ведьма…

Палач поставил кружку и недоверчиво взглянул на Барбару. Более восьмидесяти лет назад во время преследования ведьм в Шонгау их предок казнил несколько десятков женщин. Барбара поняла, что с таким вопросом зашла слишком далеко.

«Он о чем-то догадывается! – пронеслось у нее в голове. – И кто же меня за язык потянул…»

– А почему ты спрашиваешь? – медленно спросил Якоб.

Барбара с невинным видом пожала плечами:

– Ну, разве не здорово, если б колдуны существовали на самом деле? В смысле, такие, которые творят добро. Я подумала, может, ты рассказал бы…

Палач неожиданно хлопнул по столу:

– Сколько раз тебе повторять, что я не желаю слышать подобную чушь! Довольно и того, что половина Совета верит в эти глупости. Сколько крови из-за этого пролилось!

– Крови, которая на наших руках в том числе, – глухо пробормотала Барбара, но отец, похоже, не услышал ее.

– Хватит болтать попусту, – проворчал он. – Ужин готов? Я есть хочу.

Барбара пожала плечами. В глубине души она была рада, что отец не стал допытываться.

– Варится уже, но мясо пока еще жесткое. Боюсь, придется немножко потерпеть.

Куизль почесал бороду.

– Ну, пока варится, можешь принести из города свежего пива своему старому отцу. – Он приподнял кувшинчик. – Тут уж почти не осталось.

Барбара злобно сверкнула глазами:

– А тебе не кажется, что уже достаточно? И вообще, ты обещал, что отпустишь меня сегодня на танцы!

– Если по дому все сделаешь. Как-то я теперь не уверен, что эта идея с танцами так уж хороша. И без того народ по трактирам болтает на твой счет, особенно парни…

Барбара вскочила от злости.

– Ты обещал! Я полдня для тебя спину горбила. Мог бы и сам разок прибраться. Я… я тебе не служанка, как мама в свое время!

Она запнулась, так как поняла, что зашла слишком далеко. Ей показалось на мгновение, что отец готов взорваться, знаменитый своими приступами гнева. Но тот лишь кивнул и поднялся.

– Ладно, сам схожу. Воздух тут все равно слишком ядовит, чтоб дышать.

Барбара с грустью смотрела ему вслед, как он прошел мимо грядок и яблонь и направился к Речным воротам. Палач походил на упрямого и одинокого великана. Барбара пожалела о последних своих словах, но вернуть их уже не могла.

«Он так одинок, с тех пор как мама умерла и Георг уехал», – подумала она.

Но потом девушка отмахнулась от мрачных мыслей и пошла в сарай. Да, сегодня вечером она будет танцевать. Будет смеяться и наслаждаться жизнью. В этом ей не помешает даже упрямый, ворчливый отец!

А после она, быть может, немного почитает…

Те самые книги, о появлении которых отцу ни в коем случае не следовало знать.

* * *

Повозка со скрипом катила через болота Аммергау, и Симон то и дело мысленно возвращался к странному придорожному кресту. Они ехали вдоль Аммера, вдоль живых изгородей и низких кустарников, в гуще которых пели немногочисленные дрозды. Мимо проплывали другие поминальники и кресты, но извозчик ни у одного из них не остановился. И каменных кругов Симон больше не видел. Петер снова склонился над своими рисунками и рассматривал их, точно погруженный в транс. Симона всегда удивляла эта способность сына отрешаться от мира. Сам он постоянно над чем-то раздумывал, мысли у него в голове не утихали ни на секунду.

«Надеюсь, я не ошибся в своем решении отправить сюда Петера, – думал цирюльник. – Но в долине он, по крайней мере, будет не только внуком палача».

Через некоторое время впереди показалась очередная деревня, расположенная у самой реки. Неподалеку в бурлящий поток впадал горный ручей. На лугах вокруг паслось несколько тощих коров.

– Обераммергау, – прорычал извозчик. – Что до меня, так я бы здесь и дня не продержался. На полях почти ничего не растет, вокруг одни болота и скалы да целая куча зловещих историй. Местным жителям повезло, что мимо их дыры проходит старый торговый путь, иначе сюда никто не забрел бы. Ну, может, овца или какой-нибудь на редкость безмозглый…

– Думаю, мы все поняли, благодарю, – оборвал его Симон, заметив, как вытягивается и бледнеет лицо у Петера. Не хватало еще, чтобы из-за суеверного осла мальчик снова начал верить в духов и демонов!

Действительно, Обераммергау нельзя было назвать гостеприимным местом. Вдоль реки жались грязные крестьянские халупы, за ними виднелось несколько домов покрупнее, посреди которых стояла каменная церковь. По правую руку высился зловещий Кофель, слева вздымались другие горы, отчего долина в этом месте была совсем тесной. Симон невольно почувствовал себя запертым в душный ящик. Они миновали несколько подворий и покосившихся сараев, как вдруг на них вылетел всадник. Похоже, он очень спешил, потому как у коня изо рта уже вырывались хлопья пены. Пригнувшись к конской шее, одетый в черное всадник пронесся мимо, так что запряженные в повозку лошади отшатнулись в испуге.

– Эй, ты, дурак! – прокричал ему вслед извозчик. – Смотри, куда прешь! – Он яростно мотнул головой: – Сделай, Господи, так, чтоб он шею себе свернул…

– Видимо, еще один, не желающий задерживаться в Обераммергау, – усмехнулся Симон.

Извозчик бросил на него мрачный взгляд и принялся успокаивать лошадей. Повозка снова пришла в движение, и в скором времени они въехали в Обераммергау.

Через бурный Аммер был перекинут деревянный мост, после него дорога тянулась по центру деревни. Теперь среди простых крестьянских хижин Симон высмотрел оштукатуренные трактиры и дома в несколько этажей. При многих на первых этажах имелись собственные мастерские. По предыдущим поездкам Симон знал, что у Обераммергау было два лица. Благодаря оживленному когда-то тракту некоторые из жителей достигли определенного благосостояния.

Повозка остановилась на повороте, где стояло несколько особенно богатых строений, включая дом местного судьи и амбар, в котором хранились перевозимые товары. Извозчик собирался переночевать в конюшне «Швабского подворья», лучшего из здешних трактиров. Симон поблагодарил его, и с Петером они двинулись дальше. Уже смеркалось, на забрызганных нечистотами улицах стояла мертвая тишина, лишь изредка мычали коровы в хлевах. Симон буквально чувствовал царящее в деревне угнетение. Немногочисленные прохожие, которые им попадались, проходили, не здороваясь и уставившись себе под ноги. Симону показалось даже, что какой-то пожилой крестьянин злобно выругался им вслед. Но голос был слишком тихим, чтобы разобрать слова.

Симону вдруг бросились в глаза пучки зверобоя, привязанные повсюду к запертым дверям. Согласно поверьям, зверобой отгонял дьявола и злых духов. Как правило, окропленные святой водой кустики использовали в Вальпургиеву ночь, когда ведьмы собирались по тайным местам. Но Вальпургиева ночь прошла на той неделе, а пучки были довольно свежими.

«Как если бы их повесили у дверей сегодня утром, – пронеслось в голове у Симона. – Ради всего святого, что здесь произошло?»

Учительский дом находился недалеко от церкви. Дом был небольшой и красивый, с огородом, где сквозь остатки снега пробивалась зелень. Из окна доносились приглушенные голоса нескольких мужчин.

– Ну, скоро познакомишься со своим учителем, – подбодрил Симон Петера, открывая скрипучую калитку. – Очень мило со стороны Георга Кайзера, что он согласился тебя приютить. – Он улыбнулся: – А ты знаешь, будучи студентом, я тоже прожил у него несколько месяцев. Это было в Ингольштадте. У меня была тогда собственная комната, и это за несколько крейцеров в неделю. А его жена…

В этот миг дверь распахнулась и из дома вышли двое мужчин. Один из них – пожилой, в сутане священника, второй – молодой, высокий парень в одежде простого ремесленника; в руках он держал кипу перевязанных бумаг. Вид у обоих был очень серьезный, однако Симон заметил в глазах молодого блеск, никак не сочетающийся с печальным выражением лица.

– Тогда увидимся через два дня на репетиции, – шепнул пожилой священник своему спутнику. – И смотри, Ганс, чтобы до тех пор выучил текст. В противном случае мы можем и передумать.

Коротко кивнув, словно он их и не заметил, священник прошел мимо Симона и Петера. Лицо у него было каменно-серым. Молодой ремесленник молча прошел следом, даже не удостоив встречных взглядом.

– Вам тоже хорошего дня, – бормотнул Симон, пожав плечами, и постучал в запертую уже дверь.

Послышались торопливые шаги, дверь распахнулась. Напротив Симона стоял тощий, немного сутулый господин лет шестидесяти. Сквозь стекла пенсне он с раздражением смотрел на вновь пришедших.

– Черт возьми, что вам еще… – начал он.

Потом лицо его осветила улыбка.

– Господи, Симон! – воскликнул он. – Как же я мог забыть! Ты ведь собирался приехать сегодня.

Он с радостью обнял Симона, после чего наклонился к Петеру, который смущенно прятался позади отца.

– А ты, должно быть, тот самый выдающийся юноша, о котором я столько слышал, – продолжил с улыбкой Кайзер и протянул мальчику руку: – Рад видеть тебя здесь. Меня зовут Георг Кайзер, я местный учитель.

Петер смущенно подал ему руку, при этом выронив на мокрый пол несколько рисунков. Когда Кайзер наклонился, чтобы поднять их, у него вырвался изумленный возглас.

– Ты это сам нарисовал? – спросил учитель и вернул Петеру рисунки.

Петер молча кивнул, и Симон ответил за него:

– Петер непременно хотел их взять, – пояснил он, не скрывая отеческой гордости. – Иногда по нескольку дней сидит над такими вот рисунками. Он просто помешан на всем, что связано с анатомией. Постоянно заваливает меня вопросами по медицине.

Кайзер улыбнулся:

– Как и ты в свое время, Симон. Помнишь? Правда, ты не менее часто выспрашивал у меня, в каком из трактиров лучшие музыканты и где в Ингольштадте самое дешевое вино.

– Слава богу, Петер до такого пока не дошел, – рассмеялся Симон.

Но потом взгляд его омрачился. Учение в Ингольштадте по-прежнему оставалось для Симона темным пятном в его жизни. Он проучился там лишь несколько семестров, пока у него не закончились деньги. С одной стороны, потому что он спускал сбережения на хорошую одежду, вино и азартные игры скорее, чем на учебу, с другой – потому что скупой отец сверх необходимого не дал ему ни гроша. Георг Кайзер стал тогда спасением для Симона. Он преподавал в Ингольштадте теологию и музыку и приютил у себя юного бездельника, словно родного сына.

«В общем-то, я и был скорее его сыном», – мрачно подумал Симон. К своему настоящему, покойному уже отцу он никогда не испытывал сердечной привязанности.

– Ну, проходите же, обогрейтесь, – прервал наконец Кайзер напряженное молчание. – Вы, должно быть, голодны.

Они вместе прошли в темную, тесную прихожую с нишей для кухни. Старая, почти беззубая служанка вопросительно взглянула на них, помешивая в горшках.

– Приготовь побольше, Анни, – распорядился Кайзер. – Мальчику, как видно, не помешает немного подрасти. И не жалей меда для манной каши.

– Манной каши?

У Петера впервые за целый день загорелись глаза. Как и Симон, мальчик с утра съел лишь немного хлеба с твердым сыром.

Кайзер подмигнул Петеру:

– А перед этим – вкусный мясной суп, как в воскресенье. Что скажешь? Но пока все приготовится, у меня есть для тебя сюрприз. Тебе это должно понравиться.

Он поощрительно кивнул и открыл дверь в освещенную свечами комнату. На грубо сколоченных полках теснились десятки книг. У Петера челюсть отвисла от изумления.

– Но… но здесь книг больше, чем у отца и деда, вместе взятых! – пробормотал он.

– Моя домашняя библиотека, – пояснил Кайзер. – Я привез ее с собой из Ингольштадта. Уверен, в некоторых из работ ты отыщешь и анатомические рисунки. – Он показал внутрь комнаты: – Там на столе бумага, чернила и перья. Чувствуй себя как дома.

Явно обрадованный, Петер подошел к полкам и вскоре уже рылся в книгах. Кайзер прикрыл дверь и провел Симона в комнату напротив. Там, еще на одном столе, лежали кучами дешевые издания и исписанные бумаги. Радость в глазах Кайзера неожиданно потухла, теперь вид у него был усталый и растерянный.

– Не лучшее ты выбрал время, чтобы пристроить сюда своего одаренного сына, – сказал учитель и, утомленный, опустился на стул. Затем зашелся сухим кашлем, снял пенсне и потер покрасневшие глаза. – И дело не только в этой простуде.

– У меня тоже сложилось такое впечатление, – ответил Симон. – Как будто все здешние обитатели чем-то напуганы. Уже по пути сюда нам выпало несколько жутковатых событий. Если б я верил в духов, счел бы эту долину отличным обиталищем для них.

Он тихо рассмеялся, однако Кайзер оставался серьезным и промолчал.

Симон с любопытством взглянул на многочисленные исписанные листки на столе. По большей части это были распределенные по ролям реплики. Многие были перечеркнуты или снабжены дополнительными комментариями. Симон вычитал имена Иисуса, Петра и Понтия Пилата.

– Инсценировка? – спросил он у Кайзера.

Учитель кивнул.

– Это старый текст, я как раз пытаюсь переписать его. Еще в прошлый раз местные жители попросили меня об этом. Но язык во многом устарел, да и рифма жутко хромает. И всякий раз, когда я расправлюсь с несколькими страницами, приходит священник и переворачивает все с ног на голову. Его преподобие Тобиас Гереле из тех особенно фанатичных католиков, для которых любое изменение равносильно богохульству. – Кайзер закатил глаза. – Почти пять тысяч строф! Господи, и зачем я только связался с этой постановкой… Это все больше походит на мое собственное мученичество!

Симон усмехнулся. Кайзер уже писал ему, что он взялся выправить текст очередной инсценировки Страстей Христовых и помочь священнику в постановке. Около полувека назад Обераммергау поразила чума, едва ли не в каждой семье кто-нибудь умер. В тот трудный час местные жители поклялись каждые десять лет воссоздавать на сцене последние дни жизни Иисуса, если Господь избавит их от эпидемии. Чума действительно отступила, и с тех пор мистерию разыграли уже четыре раза. Зрители стекались со всей округи, сейчас о ней заговаривали даже в Шонгау.

– Все равно не понимаю, почему вы хотите разыграть инсценировку уже в эту Троицу, а не через четыре года, как того требует обычай. – Симон нахмурил лоб, изучая листки на столе. – Это наверняка вызвало недовольство.

– Кому ты говоришь об этом! – Кайзер вздохнул. – Но Конрад Файстенмантель никого не желает слушать. Он самый могущественный человек в общине, да к тому же возглавляет Совет. Его слово – закон. – Он пожал плечами: – Файстенмантель далеко не молод и этой постановкой, видимо, хочет воздвигнуть себе памятник. Но теперь он войдет в историю деревни скорее уж трагичным персонажем, – мрачно добавил учитель.

– Что же тут такое произошло? – спросил Симон. – Я повсюду заметил на дверях пучки зверобоя, люди выглядят подавленными, будто их что-то гнетет… Даже священник был бледный, как мертвец.

– И не без оснований, – снова вздохнул Кайзер. – Многие убеждены, что с прошлой ночи в Обераммергау завелся дьявол… – Он подался вперед и понизил голос: – На рассвете священник обнаружил нашего актера, исполнявшего роль Иисуса, мертвым, на кладбище.

– Убийство? – осведомился Симон.

– Следует полагать. Вряд ли несчастный сам смог бы привязать себя к кресту.

– Господи! – выдохнул Симон. – Неужели кто-то… распял его?

– Да, как бы ужасно это ни звучало. – Взгляд у Кайзера омрачился. – Да еще на том самом кресте, который изготовили к представлению. Убийца привязал беднягу к кресту и поднял. Что ж, по крайней мере, Доминик Файстенмантель имел счастье умереть смертью нашего Спасителя.

– Доминик Файстенмантель? – озадаченно переспросил Симон. – Это не…

– Младший сын могущественного Конрада Файстенмантеля, совершенно верно, – закончил Кайзер. – Конечно же, многие считают, что это кара Божья за то, что Файстенмантель хочет устроить представление раньше срока. Он, кстати, по-прежнему упрямится и не желает ничего отменять. Они с сыном в последнее время часто ссорились, отношения между ними были, мягко сказать, неважные. Уже сегодня Файстенмантель и священник поручили мне найти нового Иисуса. Теперь им будет Ганс Гёбль, прежде наш апостол Иоанн. – Он показал в сторону двери. – Думаю, ты его уже видел, когда пришел, мы как раз заканчивали обсуждать детали. Через три дня мы должны продолжить репетиции.

– Подожди, – перебил его Симон. – Кто-то умирает, распятый, а его собственный отец в тот же день подыскивает ему преемника для представления и велит продолжать репетиции? Как можно быть таким бессердечным?

Кайзер пожал плечами:

– Таков он, этот Файстенмантель. Зато нажил себе значительное состояние. – Он показал сквозь покрытое копотью окно на темную уже улицу: – Бедняга, кстати, лежит в часовне Святой Анны на кладбище. Судья Аммергау желает еще взглянуть на него. Хоть он ни черта не понимает в медицине.

Кайзер закашлялся и сплюнул в миску, стоявшую под столом.

– Прошу прощения, – прохрипел он. – Никак не избавлюсь от проклятой простуды. С февраля уже мучает меня! А наш старый цирюльник, помилуй Господи его душу, еще две недели назад умер от оспы. Было бы неплохо, если б он взглянул на убитого…

Кайзер вдруг замолчал и задумчиво посмотрел на Симона.

– У тебя уже есть какие-нибудь планы на вечер? – спросил он потом.

Фронвизер вздохнул:

– Видимо, да. Полагаю, мне следует взглянуть на вашего распятого Иисуса.

– Ты сделал бы большое одолжение общине. – Кайзер грустно улыбнулся: – Если верить тому, что о тебе говорили в последние годы, Симон, ты умен и способен трезво мыслить. – Учитель поднялся и нацепил на нос пенсне. – А это именно то, что нам сейчас необходимо: трезвый взгляд медика. В противном случае, боюсь, простыми пучками зверобоя дело не ограничится.

2

Шонгау, в ночь на 4 мая 1670 года от Рождества Христова

Укрываясь в тени домов, Барбара спешила по переулкам Шонгау в сторону Кожевенного квартала. Пробило девять часов, и городские ворота давно были закрыты. Чтобы выйти из города, придется пройти через маленькую калитку. Пьяный стражник Йоханнес несколько раз уже пропускал ее. Оставалось надеяться, что пропустит и теперь. Возможно, для этого придется его как-нибудь умаслить.

Кожа у Барбары была липкой от холодного пота, и, несмотря на поздний час, девушка чувствовала необыкновенный подъем. Она танцевала до того дико, что под конец опрокинула стол. Хозяин хотел уже вышвырнуть ее, но вмешался Карл, ее спутник. Закончилось все массовой дракой, ломались стулья, летали пивные кружки. В итоге вину, как всегда, возложили на нее, беспутную дочь палача. В последний момент, прежде чем явились стражники, ей удалось сбежать. Барбара ухмыльнулась.

Что ж, по крайней мере, она хорошо повеселилась.

Кто-то свистнул ей вслед, и Барбара плотнее закуталась в шаль в надежде, что ее не узнают в темноте. Впрочем, непослушные локоны все равно выглядывали наружу. Последнее, что ей сейчас было нужно, – это столкнуться с отцом. Карл еще вечером видел его в трактире «Под солнцем», где собирались простые ремесленники и крестьяне. Вполне возможно, что отец тоже бродил по улицам после урочного часа. Куизль был знаком с большинством стражников, многих он уже лечил от болезней или ран. Простой народ особенно ценил способности палача в деле врачевания, поэтому Якоб часто пропускал еще по стаканчику с караульными, прежде чем отправиться домой.

Погруженная в раздумья, Барбара спешила в сторону ворот. Она и сейчас жалела, что так резко обошлась с отцом. Наверное, ее принудил к этому страх, что он разгадает ее маленькую тайну. Ведь на самом-то деле она любила его! Его брюзгливый нрав, ворчливый характер, под которым скрывалась его чувствительная, совершенно не пригодная для работы палача суть. Отец был не только силен, но также начитан и чрезвычайно умен – во всяком случае, умнее большинства безмозглых горожан. Как бы то ни было, секретарь Лехнер ценил его ум. Тем более огорчало Барбару то, что отец столько пил. Спиртное меняло его характер, и, что еще хуже, она уже не могла им гордиться.

Барбара стыдилась его.

Магдалена как-то рассказывала, что и дед их умер пьяницей. Оставалось только молиться, чтобы это не стало семейным проклятием.

«Но возможно, наша судьба сложится совсем иначе, – подумала Барбара. – Я почти добралась до разгадки. Эти книги…»

Неясный шелестящий звук заставил ее остановиться. Поначалу она решила, что это очередной ухажер подкараулил ее, но потом насторожилась. Звук, несомненно, доносился со стороны старого кладбища за церковью, на котором давно никого не хоронили. От переулка ее отделяла стена с ржавой калиткой, за ней угадывалось несколько каменных глыб, мешки с известью и покосившиеся надгробные плиты. Охваченная любопытством, Барбара остановилась и заметила за калиткой двух человек. Они о чем-то разговаривали; послышался звон монет, потом смех.

Барбара прижалась лбом к железной решетке, чтобы присмотреться к этим двоим. В темноте она не могла толком их разглядеть, но по крайней мере один из них выделялся богатым одеянием, в широком темном плаще и широкополой шляпе. На втором шляпа была странная, приплюснутая, таких в Шонгау не носили. Барбара была уверена: это не какие-нибудь бродяги или нищие, которых вполне можно было встретить в подобном месте. Не были они и пьяными подмастерьями.

Так что же им здесь понадобилось?

Человек в приплюснутой шляпе кивнул другому на прощание и двинулся к калитке. Барбара спряталась за стеной и с любопытством заглянула в щель. Крепкое сложение незнакомца и его легкая поступь выдавали в нем опытного бойца. Шляпа сидела на нем так низко, что Барбара не смогла рассмотреть его лица. И от него исходила немая угроза. Он снова обернулся к собеседнику и прошипел на прощание:

– Будьте наготове! Скоро мы дадим о себе знать.

Голос у него был странный, с жестким призвуком. Барбара не сразу распознала в нем тирольский диалект. Нечасто ей доводилось услышать его здесь, в Пфаффенвинкеле.

Барбаре стало не по себе. Она поспешила прочь, чтобы второй человек ее не заметил. Она преодолела уже значительное расстояние, когда услышала шаги за спиной. Звук их стремительно приближался. Неужели он преследовал ее? Быть может, она увидела нечто такое, чего ей видеть не следовало?

Барбара развернулась и тихо вскрикнула. В переулке действительно кто-то стоял. Был ли это один из тех двоих на кладбище, теперь сказать было трудно. Однако плащ на нем был темный, а шляпу он снял. И широко улыбался.

– Милая Барбара! – воскликнул незнакомец, словно только сейчас узнал ее в темноте, и раскинул руки. – Как же я рад встретить тебя здесь… Твой облик станет мне приятным завершением долгого и трудного дня!

Барбара облегченно вздохнула:

– А, так это вы, доктор Рансмайер… Ну и напугали же вы меня. Я уж думала…

– Что ты думала? – спросил мужчина в богатом наряде и шагнул к ней.

Барбара отмахнулась:

– Забудьте. Я вас, видимо, с кем-то спутала. – И добавила насмешливо: – Или, может, вы знаетесь по темным закоулкам с каким-нибудь сомнительным сбродом?

– Сомнительным сбродом? Нет, Господи помилуй! – Доктор рассмеялся, но прозвучало это как-то натянуто. – Ладно, признаю, я видел тебя с какими-то парнями в «Звезде» и понадеялся встретиться с тобой здесь… – Он покорно вскинул руки: – Туше́!

– Что ж, если вам непременно хотелось встретиться со мною, господин доктор, цирюльня была бы более подходящим местом, – насмешливо ответила Барбара.

– Боюсь, твоя старшая сестра и в особенности ее супруг будут не очень-то рады меня видеть. – Рансмайер вежливо подал ей руку: – Позволь?

– Спасибо, я и сама дойду.

Доктор вздохнул:

– Разреши хоть проводить тебя до ворот. Тамошний стражник – один из моих пациентов. Одно мое слово, и он пропустит тебя без лишних проволочек.

Барбара нехотя приняла предложение. Ей не хотелось неприятностей у ворот. Ради этого можно было и потерпеть общество самоуверенного врачевателя. Мельхиору Рансмайеру шел, наверное, пятый десяток, хотя он прилагал все усилия, чтобы выглядеть моложе. Фетровая шляпа, украшенная пестрыми перьями, прикрывала кудри черного парика – мода, которая пришла из Франции и теперь набирала популярность в Баварии. Острая бородка была закручена и смазана воском, шею обрамлял кружевной воротничок.

Барбара до сих пор не понимала намерений доктора, который вот уже три года как жил в Шонгау и переманивал пациентов у Симона. Рансмайер, похоже, действительно ею увлекался и несколько раз пытался за ней ухаживать. До сих пор Барбара не решалась рассказывать об этом Магдалене и Симону, поскольку знала, что Симон на дух не переносил Рансмайера и считал его шарлатаном. Хотя, возможно, причины такой неприязни крылись и в том, что доктор носил превосходную и очень дорогую одежду и вел такой образ жизни, какого Симон не мог себе позволить. Вот и теперь Рансмайер был в широких ренгравах[6] и красном бархатном жилете под плащом.

– Я слышал, господин цирюльник уехал на несколько дней? – спросил Рансмайер. – Как говорят, в Обераммергау.

Барбара нерешительно кивнула.

– Симон отправил Петера в тамошнюю школу, потому что здесь его не приняли бы в гимназию.

– Подумать только! – Рансмайер изобразил огорчение. – Воистину жаль, что столь одаренному ребенку закрыт доступ в высшую школу. Про маленького Петера рассказывают прямо-таки удивительные вещи… – Он тронул ее руку, и Барбара поняла по запаху, что доктор уже успел выпить. – Поверь, милая моя, если б я пользовался влиянием в Совете, то исправил бы положение.

– Но вы пользуетесь там влиянием, – возразила Барбара. – Как-никак вы ученый доктор.

– Думаешь? – Рансмайер склонил голову, словно его только что посетила интересная мысль. – Может, ты и права. По крайней мере, я мог бы поговорить с бургомистром Бюхнером…

– Вы серьезно? – Барбара взглянула на него с радостью.

– А почему нет? – Рансмайер улыбнулся, но глаза его сверкнули холодным блеском. – Но, как говорится, рука руку моет. – Он резко остановился. – Что скажешь? Я позабочусь о маленьком Петере, а ты… – Он провел рукой по ее волосам. – Ты малость позаботишься обо мне. Разумеется, все останется между нами.

– Что… что вы имеете в виду? – спросила Барбара, хотя прекрасно понимала, что именно Рансмайер имел в виду.

– Можно начать с того, что ты позволишь мне заглянуть под свой чудесный корсет.

Рансмайер неожиданно оттеснил Барбару в узкий проулок, и рука его скользнула от волос к ее грудям. Ей стало дурно от запаха перегара. Доктор явно был пьян.

– Эй, пустите меня! – крикнула девушка и попыталась стряхнуть его руку. – За кого вы меня держите? За шлюху?

Однако Рансмайер так крепко схватил ее за грудь, что Барбара вздрогнула от боли. Она инстинктивно врезала ему коленом между ног. Доктор громко вскрикнул и отшатнулся от нее.

– Ах ты, дрянь! – просипел он. От его учтивого до сих пор голоса не осталось и следа; теперь Рансмайер походил на простого портового драчуна. – Предлагаешь ей помощь, а в ответ что!.. Ну, погоди, девка!

Он схватил ее за волосы, и Барбара громко закричала. Она царапалась и отбивалась, как кошка, но Рансмайер оказался сильнее. Он прижал ее к стене и задрал ей юбку.

– Так, – прошептал доктор, расстегивая штаны, – а теперь сделаешь все, как я…

– Чтоб тебя черти сожрали, убери лапы от моей дочери, пока я их тебе не поотрубал, засранец ученый!

Рансмайер испуганно замер и посмотрел в конец переулка, где пролегла гротескная тень. Человек, который ее отбрасывал, был ненамного меньше. В руке он держал пивную кружку, по которой угрожающе хлопнул ладонью. Рядом с ним стоял маленький мальчик, в котором Барбара узнала Пауля.

– Отец! – облегченно воскликнула Барбара. Увидев его теперь, она страшно обрадовалась. – Небеса послали тебя ко мне!

– Кое-кому эти небеса сейчас на голову рухнут…

Палач слегка покачивался. Но кружка в его руке и решительный шаг не оставляли сомнений в том, что он намеревался очистить этот переулок от всевозможной падали.

* * *

Едва заслышав крик, Куизль понял, что его младшая дочь в опасности.

Палач как раз вышел из трактира «Под солнцем», где провел последнюю пару часов. Вообще-то Куизль отправился в город лишь затем, чтобы избежать ссоры с Барбарой и раздобыть свежего пива. Но потом решил выпить эту кружку прямо там. Конечно, одной кружкой дело не ограничилось, в итоге их набралось шесть или семь – Якоб точно не помнил. Но если ты ростом свыше шести футов и весишь соответственно, в этом есть свои преимущества. По крайней мере, можно вместить в себя куда больше пива, чем в силах эти бестолковые ремесленники и тощие торгаши, которые отмечали «Под солнцем» конец трудового дня и боязливо поглядывали на местного палача. Хотя в свои почти шестьдесят Куизль чувствовал себя уже не таким бодрым, как прежде.

Якоб уже несколько часов сидел над кружкой и размышлял, пока не появился Пауль. Как обычно, Магдалена отправила младшего сына за дедом. Под его нескончаемое нытье вкус пива становился прямо-таки отвратным! Однако горстью сладостей и новым выструганным ножом Якобу удалось немного отсрочить возвращение.

Услышав крик, палач мгновенно сорвался с места. Пауль помчался следом – для него эта ночная прогулка и так была большим приключением. В отличие от старшего брата, он обожал потасовки в любом их проявлении. Теперь мальчик с воодушевлением наблюдал, как дед пыхтит и с занесенной кружкой надвигается на Барбару и ее ухажера.

– Дедушка, что это дядя делает с тетей Барбарой? – спросил Пауль, восторженно глядя на Мельхиора Рансмайера, который с приспущенными штанами стоял перед вырывающейся Барбарой.

– Лучше посмотри, что дедушка сделает сейчас с этим дядей! – прорычал Якоб и двинулся на доктора.

– Даже не смей ко мне прикасаться, – прошипел Рансмайер, торопливо подтягивая штаны; в его визгливом голосе слышался неприкрытый страх. – Я благородный житель этого города и…

– К черту, для меня ты ничем не лучше какого-нибудь выродка, – оборвал его Куизль. – Кто тронет мою дочь, тому я все пальцы переломаю. Причем неоднократно. Я палач и знаю в этом толк.

– Да, дедушка! – крикнул Пауль. – Покажи ему!

Якоб подступил ближе.

– Это… это не то, что ты подумал, – попытался выкрутиться Рансмайер и показал на Барбару: – Она… она строила мне глазки, крутила задом… Ты же знаешь этих юных девиц. Я лишь хотел поцеловать ее, только и всего.

– И спустили для этого штаны? – насмешливым голосом вмешалась Барбара. Она немного пришла в себя и, поправляя платье, злобно смотрела на Рансмайера. – Не смешите нас, доктор. Вы пьяны и не соображаете, что творите. Это единственное, что вас оправдывает.

– Видимо, недостаточно пьян. Иначе я бы никогда не польстился на безродную девку вроде тебя! – возразил Рансмайер, красный от злости; вероятно, гордость на мгновение пересилила страх. – Вот что бывает, если обращаться с вами как с равными, – продолжал он надменно, повернувшись к Куизлю. – Тебе бы следовало получше приглядывать за дочерью, палач. Это прожженная потаскуха, и своей дьявольской красотой…

Кружка врезалась Рансмайеру в висок. Доктор покачнулся и расширенными от ужаса глазами уставился на Куизля.

– Ты… ты… пожалеешь, – просипел он. – Вот погоди, в Совете…

Затем голос его резко сник. Рансмайер рухнул в покрывающие улицу нечистоты и уже не двигался. Забрызганный грязью плащ укрывал его, точно саван.

– Ха, ну и наподдал ему дед! – радостно взвизгнул Пауль и принялся скакать по переулку. – Дедушка сильнее всех!

– С ума сошел? – шикнула Барбара на отца, наклонилась к Рансмайеру и проверила его пульс. – Слава богу, он жив! – сказала она с облегчением и приладила парик, съехавший с головы доктора. Со лба у него тонкой струйкой стекала кровь. – Нам повезло, что ты ему череп не раскроил.

– Ха, а я-то надеялся, – проворчал Куизль. – Ну, это ученый мозгляк, башка у него крепкая. Да и что прикажешь мне делать? Подать ему руку после того, как он едва не изнасиловал тебя, а потом оскорбил?

– Затрещины было бы вполне достаточно, – возразила Барбара. – Ничего же не случилось.

– Ничего не случилось? – Куизль уставился на дочь налитыми кровью глазами; злость рвалась из него, как лава из вулкана. – Ничего не случилось? – взревел он. – Этот ублюдок назвал тебя прожженной потаскухой и безродной девкой. А ты говоришь, ничего не случилось! Я никому не позволю мешать наше имя с грязью, никому!

– Его и не нужно ни с чем мешать, оно и без того в грязи! – напустилась на него Барбара. – Я все-таки младшая дочь палача из Шонгау. Палача, который пьян, как целый полк шведских ландскнехтов. И только что навлек на нас кучу неприятностей!

Ее трясло; вероятно, она еще не совсем оправилась от страха.

– Посмотри на себя! – Барбара с отвращением показала на его слипшуюся от пива бороду. – И это продолжается уже больше года! Ты или молчишь, или напиваешься, а чаще и то и другое разом. Про нас мало что хорошего говорят, так всегда было, но раньше нас хотя бы уважали. Теперь же люди только и болтают, что о твоих попойках!

– Ты как позволяешь себе с отцом говорить? – взорвался Куизль, грозно занес руку и лишь в последний момент осознал, что до сих пор сжимает кружку.

– Ах, может, ты теперь и меня треснешь, как Рансмайера? – язвительно ответила Барбара. – Так ты привык решать проблемы? Пивной кружкой? Ты или пьешь из нее, или проламываешь ею черепа. – В глазах у нее вдруг заблестели слезы. – Как… как же мне все это надоело, – прошептала она. – Вы и понятия не имеете, как все мне опротивели.

Она всхлипнула и побежала в сторону ворот.

– Барбара! – крикнул Якоб ей вслед. – Барбара! Постой, ты не так меня поняла!

Но его дочь уже скрылась в темноте.

– Барбара! – снова прокричал палач.

– Тише вы! – раздался голос над головой.

Распахнулось окно, и на улицу выглянула беззубая женщина.

– Это опять ты, палач? – ругнулась она. – Иди проспись где-нибудь в другом месте. Здесь порядочные люди живут!

Ставни с грохотом захлопнулись, и наступила тишина, прерываемая лишь хриплым дыханием лежавшего без сознания доктора.

– Дедушка, почему тетя так рассердилась на тебя? – спросил потом Пауль тихим голосом.

– Потому что… потому что… – Куизль не знал, что ответить.

«Потому что она права», – подумал он.

Ссора с Барбарой до некоторой степени его отрезвила. В сущности, он так разозлился исключительно потому, что его дочь сказала правду.

Ты или молчишь, или напиваешься…

Он превратился в пьяницу. Это началось после смерти его любимой жены, Анны-Марии. Но действительно скверно стало в прошлом году, когда Якоб узнал, что его сын Георг решил остаться в Бамберге, подмастерьем у дяди. Несколько лет назад он покалечил в драке одного из горожан и за это был изгнан из города. Вообще-то срок изгнания составлял лишь два года, однако сын предпочел жизнь в Бамберге, более крупном и развитом городе – вдали от отца. Это решение едва не разбило Якобу сердце. С тех пор он топил заботы в алкоголе.

И с алкоголем возвращались мрачные воспоминания.

Множество трупов… повешенные на деревьях, словно большие перезрелые яблоки на ветвях… крики, плач, мольбы о пощаде… Мечом моим я отделяю зерна от плевел…

Но одно воспоминание чаще других будило его по ночам, заставляло вскакивать в холодном поту.

Отец пьяным идет к эшафоту… Ревущая толпа… Срезанное окровавленное ухо на белом снегу… Я становлюсь как отец… как мой отец, пьяницей…

– Дедушка, что с тобой? – спросил через какое-то время Пауль.

Якоб встрепенулся:

– Ничего, – ответил он и встряхнул головой, словно хотел отогнать дурной сон. – Просто вспомнилось кое-что, из детства.

Мальчик улыбнулся.

– Я потом тоже хочу стать палачом, как ты. – Он с благоговением посмотрел на гиганта, как если бы перед ним стоял рыцарь или сам кайзер. – Чтобы все меня боялись.

Куизль кивнул.

– Знаю, Пауль, – ответил он нерешительно. – Знаю. Только порой бывает так, что самого себя пугаешься. Это страшнее всего.

Потом Якоб взял внука за руку, и они неспешно двинулись к Речным воротам.

* * *

От дома Георга Кайзера до деревенской церкви было совсем недалеко. Учитель шагал с фонарем и освещал дорогу. Церковь и кладбище обрамляла невысокая ограда, Симон различил высокие надгробья и большую деревянную конструкцию, о назначении которой он мог только догадываться. В воздухе стоял сладковатый запах, хорошо знакомый цирюльнику. Это был запах разложения, какой часто исходил от кладбищ, особенно если могилы располагались так плотно, как здесь.

Осмотр трупа, в котором Кайзер попросил его принять участие, был назначен на девять часов в часовне Святой Анны. В качестве свидетелей были приглашены Георг Кайзер и священник с Конрадом Файстенмантелем, которому, вероятно, хотелось попрощаться с сыном. Перед уходом Симон уложил Петера спать. Кайзер предоставил мальчику отдельную комнату под крышей, в которой даже имелся камин. Петер уснул в обнимку с анатомическим альбомом Андреаса Везалия. Вид у него был умиротворенный: похоже, он примирился с мыслью, что следующие несколько лет ему придется провести в Обераммергау. Этому немало поспособствовала не только богатая библиотека Кайзера, но и его дружелюбие.

Кайзер открыл ржавую скрипучую калитку, и они с Симоном шагнули на ночное кладбище. Теперь цирюльник смог подробнее рассмотреть деревянное сооружение, на которое уже прежде обратил внимание. Оно представляло собой прямоугольник длиной в десять шагов и высотой в два. Сверху была дополнительно установлена рама, сколоченная из грубо отесанных балок. Справа и слева находились ворота. Тележка и куча старых веревок свидетельствовали о том, что строительство еще не было завершено.

– Сцена для представления! – воскликнул Симон с удивлением. – Ее и вправду установили на кладбище.

Кайзер кивнул.

– Мы пока репетируем, но не позднее Троицы, ко дню представления, все должно быть готово. Костюмы, кулисы, дом Пилата, ад… – Он широким жестом обвел сцену и лежащий вокруг инвентарь. – Люди со всей округи помогают. Сейчас мы репетируем в «Швабском подворье», но вчера вечером опробовали сцену. Доминик Файстенмантель непременно хотел повисеть на кресте, чтобы понять, каково это.

– Ему это вполне удалось, – мрачно ответил Симон. – Пятница, даже день подобрал как нельзя кстати. – Он показал на деревянную платформу, где в полумраке угадывались темные очертания: – Это и есть тот самый крест?

– Он самый.

Кайзер поднялся на сцену по маленькой лестнице сбоку и жестом позвал за собой Симона. На площадке имелось углубление, служившее, вероятно, гробом Господним, рядом находился люк. Посередине лежал крест длиной почти в три шага, от него до сих пор пахло смолой.

Кайзер показал на отверстие в нижней части креста.

– Обычно там помещалась подставка для ног; кто-то, вероятно, убрал ее, – пояснил он. – Иисуса привязывают к кресту, потом римские солдаты ставят его вертикально. С опорой под ногами там можно простоять довольно долго. Кузнец изготовил для нас имитацию гвоздей. – Он показал на квадратную выемку в полу. – Крест вставляется сюда, чтобы стоял вертикально. В таком положении священник и обнаружил Доминика на рассвете.

Симон взялся за перекладину креста и попробовал приподнять его. Вес был внушительный.

– Его и так поднять можно с трудом, – просипел он и опустил конструкцию на пол. – А как быть, когда к нему взрослый человек привязан?

Кайзер задумчиво склонил голову.

– Некоторые из нас уже задавались этим вопросом. Убийца, должно быть, очень силен, или он был не один. Или…

– Или это был сам дьявол, – перебил его Симон. – Да-да, я уже понял. Неудивительно, что жители развесили на дверях пучки зверобоя.

Цирюльник зябко потер руки. Он только теперь заметил, что для ночной прогулки оделся довольно легко. На нем была лишь рубашка и приталенный сюртук, в нескольких местах уже заштопанный Магдаленой. Широкополую шляпу с красным пером он в спешке оставил в доме Кайзера.

Симон обвел взглядом площадку перед сценой. Земля была изрыта, как если бы на кладбище похозяйничало стадо кабанов.

– Думаю, искать следы не имеет смысла, – проговорил он. – Судя по всему, на месте преступления успела побывать половина деревни.

Симон оглядел кладбище, затем снова посмотрел на сцену и лежащий крест. Что-то его смущало, но он не мог понять, что именно.

«Что-то не сходится, – подумал он. – Только вот что?..»

После долгих раздумий Фронвизер сдался. Возможно, он еще вспомнит об этом позже.

– А где же будут стоять зрители? – осведомился цирюльник. – Перед сценой места почти нет.

Кайзер улыбнулся:

– Они смотрят со стены, хотя большинство будут стоять на надгробьях.

– На надгробьях? – Симон взглянул на него в недоумении: – Но…

– Во время представления надгробья уложат плашмя, а потом снова поставят. В прошлый раз делали именно так. – Кайзер пожал плечами: – То и дело начинаются разговоры о том, чтобы перенести представление в другое место. Особенно теперь, когда число зрителей постоянно растет. Но никто так и не решился отступить от обычая. Хотя Конрад Файстенмантель давно требует более просторного места для представления. Может, чуть в стороне от деревни…

– Чем же этот Файстенмантель занимается, что достиг такого могущества? – спросил Симон. – Из зажиточных крестьян?

– Нет, он…

Кайзер недоговорил и кивнул на двух мужчин, которые приближались со стороны главного входа. Оба держали в руках тускло светившие фонари.

– Как помянешь дьявола… – проговорил он тихо. – Вот и Файстенмантель собственной персоной. А второй, похоже, судья Йоханнес Ригер.

Одному из них было около пятидесяти; одет он был как служащий, в мантию и берет, слегка горбился и опирался на трость. Всем своим видом человек этот походил на хорька, и вытянутое лицо и темные редкие волосы лишь усиливали впечатление. Его спутник был примерно того же возраста, но куда крупнее: мясистый и широкоплечий, ростом не меньше шести футов, с объемистым животом. Густая борода ниспадала на камзол, готовый треснуть на мощном торсе. Когда толстяк приподнял фонарь, Симон увидел блестящую лысину. Маленькие поросячьи глазки недоверчиво сверлили его и Кайзера.

– Рад приветствовать, магистр Кайзер, – пропыхтел здоровяк; судя по всему, это и был Конрад Файстенмантель. – Уж не собрались ли вы репетировать в такой поздний час? В таком случае хотелось бы знать, какая роль досталась вашему спутнику. Для римского солдата Лонгина он все-таки хиловат, да и ростом не вышел.

– Я никакой не Лонгин, а Симон Фронвизер, – ответил цирюльник, выпятив подбородок; он терпеть не мог, когда кто-то поддразнивал его из-за маленького роста. – Я цирюльник из Шонгау и здесь проездом. Так что вам хочешь не хочешь придется подыскать другого римлянина. – Он тонко улыбнулся: – Однако хотелось бы напомнить, что позднее святой Лонгин отличился мудростью и милосердием, а не силой и ростом.

Файстенмантель рассмеялся громко и гадко, что посреди кладбища прозвучало несколько странно. Симону подумалось, что еще утром этот человек потерял сына, убитого самым жутким образом.

– Прошу прощения, господин цирюльник, – проговорил наконец Файстенмантель. – Я не хотел вас обидеть. У нас тут у всех сейчас нервы немного на взводе.

– И все же хотелось бы знать, что вам понадобилось на кладбище в столь поздний час, – проскрипел его тощий спутник – вероятно, судья Йоханнес Ригер. – Извольте объясниться, пока я не приказал арестовать вас.

– Господа, я вас умоляю! – Георг Кайзер примирительно поднял руки. – Я сам пригласил господина Фронвизера. Это опытнейший медик, а поскольку наш цирюльник, помилуй Господи его душу, уже не с нами, я и решил, что мнение знающего человека будет нелишним.

– Аббат Эккарт распорядился вполне однозначно. Он не желает, чтобы посторонние знали об этом деликатном происшествии, – прошипел судья. – Если его преподобие узнает, что кто-то из Шонгау…

– Ладно вам, Ригер, не будьте идиотом, – перебил его Файстенмантель. – Кайзер дело говорит. Чем быстрее и объективнее мы разберемся с этим делом, тем скорее сможем продолжить репетиции. Необходимо разумно истолковать смерть моего сына. Если господин цирюльник поможет нам в этом, мы только выиграем.

Судья собрался было возразить, но Файстенмантель уже направлялся к пристройке с южной стороны церкви, где находилась низкая дверца. Симон заметил, как в глазах Ригера вспыхнула ненависть. Судья, вероятно, был очень рассержен тем, что Файстенмантель так вот отмахнулся от него при всех.

Последний забарабанил кулаком по двери, и в следующий миг им открыл бледный как полотно священник. Симон уже узнал от Кайзера, что его звали Тобиасом Гереле. Священника, похоже, присутствие цирюльника тоже не особо обрадовало. Он поглядывал на него с недоверием, даже с отвращением, как на назойливого паразита.

«Чудное у них тут общество, – пронеслось в голове у Симона. – Если ты не один из них, лучше сразу отправляйся ко всем чертям. И во что я только ввязался!»

Он оглядел простое убранство маленькой часовни, связанной с церковью еще одной дверью. Перед алтарем было устроено импровизированное смертное ложе из досок. Там лежал труп молодого длинноволосого парня лет двадцати. Симон окинул его задумчивым взглядом. Несмотря на чуть синеватое лицо, юноша был бы красив, если б не черные, покрытые коркой дыры на месте глаз. Губы у него были полные, изогнутые, изящные черты придавали его облику нечто женственное. В саване он походил на падшего с небес и ослепленного ангела.

В канделябрах, расставленных вокруг убитого, горело несколько свечей. В воздухе стоял густой аромат фимиама, словно жители хотели отогнать злых духов, несомненно привлеченных гнусным деянием. Но Симон уже сумел уловить запах разложения.

Крем глаза цирюльник наблюдал за Файстенмантелем: тот с застывшим лицом смотрел на своего мертвого сына. Никто не произнес ни слова, и священник прочел короткую заупокойную молитву.

– Глаза, вероятно, во́роны выклевали, – прервал наконец молчание судья. – Чертовски умные птицы, перетравить бы их всех!.. Но убило его что-то другое.

– А может, это простое самоубийство? – проворчал Файстенмантель. – Он всегда был сентиментальным, склонным к переживаниям… А в последнее время довольно часто нес всякий бред. Про новую жизнь, и все такое. Может, он и впрямь возомнил себя Спасителем и решил последовать его примеру?

– Глупости, самоубийство исключено! – рявкнул Ригер. – Каким образом он сам себя привязал бы к кресту? – Судья повернулся к священнику: – Ваше преподобие, а Доминик никогда не ссорился с другими актерами?

– Ссорился? – Тобиас Гереле явно изворачивался. – Ну, что значит ссорился… Случались порой разногласия. Доминику досталась роль Иисуса, не все были с этим согласны…

– Я кучу денег заплатил церкви за то, чтобы роль досталась моему сыну, – проворчал Файстенмантель. – Не забывайте об этом, ваше преподобие! И он подходил для нее. Посмотрите сами. – Он показал на бледный труп. – Его светлые волосы, узкое лицо, полные губы… Парень явно не в меня пошел… – Он запнулся и продолжил более спокойно: – Но из него получился бы превосходный Иисус. На эту роль он годился куда больше, чем на роль сына.

Горькая усмешка скользнула по лицу Файстенмантеля. Впервые за это время Симон заметил скорбь в его глазах.

– А кто еще добивался роли Иисуса? – осведомился судья Ригер.

– В первую очередь это Ганс Гёбль, – ответил Георг Кайзер. – Он еще несколько месяцев назад просил меня об этом, но мне пришлось сказать ему, что роль уже занята. – Учитель закашлялся и смущенно вытер рот, перед тем как продолжить. – Сегодня, после смерти Доминика, мы все же назначили его на эту роль. Гёбль обладает поразительным сходством со Спасителем на иконах в церкви. Кроме того, у него громкий и приятный голос, и он немного умеет читать. При таком объеме текста это немаловажно.

– И Гёбль конфликтовал с Домиником, так? – продолжал расспрашивать Ригер. – Этому есть свидетели?

Кайзер пожал плечами:

– Два дня назад Гёбль приходил ко мне и жаловался, что не получил роли Иисуса, хотя подходит для нее куда как лучше. Я сказал ему, что актеров подбираю не я, все решения принимает Совет. И… – Он запнулся.

– Что еще? – проскрипел судья. – Не пытайтесь ничего утаить от нас.

– Ну, позднее ко мне явился Доминик и заявил, что Гёбль приходил к нему домой и угрожал. А после его ухода пропала важная часть текста. Та самая сцена распятия, когда Иисус восклицает: «Боже мой, боже мой, для чего…»

– «…для чего ты оставил меня», – тихо пробормотал Симон и взглянул при этом на Файстенмантеля. Тот ничем не выдал своих чувств.

– Так вы считаете, Ганс Гёбль выкрал у Доминика страницу, чтобы навредить ему? – спросил Ригер.

– Ха, все их семейство терпеть нас не может! – вскричал вдруг Файстенмантель. – Жалкие завистники! Теперь вы видите, что бывает, когда чувства затмевают разум. – Он повернулся к судье: – За этим действительно может стоять Гёбль. Так что, будьте добры, выполняйте свои обязанности.

– Завтра я займусь Гансом Гёблем, – пожал плечами Ригер. – Настоятель хочет, чтобы это дело было улажено как можно скорее, а других подозреваемых у нас на данный момент нет.

– Сегодня же схватите Гёбля, – настаивал Файстенмантель. – Подвергните его пыткам, выдавите из него что бы то ни было, но поспешите, Ригер. Нельзя откладывать репетиции, у нас всего несколько недель.

– Не указывайте мне, что делать! – огрызнулся судья. – Умерьте пыл, Файстенмантель! Я все-таки судья в этой долине и подчиняюсь непосредственно аббату.

– Не беспокойтесь, я хочу лишь как можно скорее разобраться с этим делом. – Файстенмантель злорадно улыбнулся, его лысина заблестела в отсветах, как спелое яблоко. – Или мне все-таки придется рассказать аббату о ваших мелких делишках.

– Да как вы смеете…

Ригер побагровел и с шумом втянул воздух. Он угрожающе занес трость и готов был броситься на Файстенмантеля.

– Мир! – вскричал священник. – Прошу соблюдать мир в моей церкви! Как будто мало бед обрушилось на нашу деревню…

Он перекрестился, и оба спорщика подчинились.

– Я молюсь, чтобы этому происшествию нашлось разумное объяснение, – посетовал Тобиас Гереле. – В противном случае…

Он не закончил, вместо этого взглянул на алтарь, над которым висел образ архангела Гавриила, мечом низвергающего сатану в ад. К своему ужасу, Симон даже на алтаре рядом с чашей с дымящим фимиамом увидел пучок зверобоя. Священнику, вероятно, тоже не чужды были суеверия.

– Э-э… может, вы позволите мне взглянуть на труп? – спросил Фронвизер в наступившей тишине. – Иначе зачем же я пришел?

Ригер глубоко вздохнул, после чего повернулся к цирюльнику:

– Пожалуйста, господин цирюльник, делайте, что вам угодно. Хотя дело тут вполне ясное. Этот человек умер на кресте. Что там еще высматривать?

– И все-таки позвольте ему осмотреть убитого, – обратился к судье Георг Кайзер. – Мастер Фронвизер известен своим здравомыслием. Возможно, он заметит нечто такое, что укрылось от вашего опытного взгляда.

Судья молча отступил в сторону, и Симон приступил к осмотру. На запястьях и лодыжках были небольшие кровоподтеки и ссадины, вероятно оставленные веревками. Лицо Доминика посинело, в глазницах набежала кровь. Ощупав его затылок, Симон обнаружил новые следы крови, до сих пор скрытые под светлыми волосами. Там же прощупывалась шишка величиной с яйцо. Симон задумчиво растер липкую кровь между пальцами.

– Прежде чем оказаться на кресте, парень получил удар по затылку, – обратился он к остальным, с любопытством наблюдающим за ним. – Обухом топора или чем-то еще схожего размера. Скорее всего, он был без сознания, когда его привязывали к кресту, это объясняет и незначительные следы от веревок. В сознании он сопротивлялся бы. – Симон показал на посиневшее лицо. – На кресте смерть, вероятно, наступила лишь через несколько часов. Он задохнулся. Когда сил в руках не остается, тело повисает в положении, в котором дышать практически невозможно. Если ему повезло, то он окоченел еще раньше.

– Вполне возможно, – проговорил судья. – Когда его обнаружили, на нем была лишь набедренная повязка, как на Спасителе. Только наш крест стоял не в жаркой Палестине, а в морозном Обераммергау.

– А что с его одеждой? – поинтересовался Симон.

Ригер пожал плечами:

– Понятия не имею. Убийца, наверное, избавился от нее. Думаю, после того как ударил беднягу. Видимо, хотел быть уверенным, что он умрет прежде, чем священник обнаружит его на рассвете.

Что-то едва слышно хрустнуло. Симон не сразу понял, что это Файстенмантель скрежетнул зубами. Гигант стиснул кулаки и смотрел на своего мертвого сына; на его лысине, несмотря на холод, блестели бисеринки пота.

– И почему он, по-вашему, не звал на помощь? – спросил у Симона священник, скрестив руки на груди и беспокойно переступая с ноги на ногу. – Нельзя исключать, что в какой-то момент он очнулся.

– Я тоже задавался этим вопросом. Думаю, мы нашли бы ответ там, внутри, – Симон коснулся рта убитого. – К сожалению, уже наступило окоченение, но…

Цирюльник наклонился, так что от лица Доминика его отделяло всего несколько дюймов. Теперь он хорошо чувствовал запах разложения.

Зато Симон увидел нечто такое, что при поверхностном осмотре упустил.

– Нашел! – воскликнул он.

Кончиками пальцев Фронвизер вытянул из губ покойника серую ниточку. Рядом торчала еще одна такая же.

– Что это? – спросил Ригер. – Остатки еды?

– Полагаю, остатки кляпа, – пояснил Симон и высоко поднял нитку. – Видимо, у Доминика был заткнут рот, потому он и не мог позвать на помощь… – Цирюльник повернулся к священнику: – На месте преступления нашли что-нибудь подобное?

Тобиас Гереле упрямо помотал головой:

– Я ничего такого не видел. Во всяком случае, когда я обнаружил Доминика утром, во рту у него ничего не было. Из этого следует вывод, что ваша теория…

– Из этого следует вывод, – грубо перебил его Симон, – что убийца возвращался, чтобы избавиться от следов. Он хотел, чтобы убийство выглядело как проклятие, как Божий знак. Человек на кресте…

Он запнулся.

– Что такое? – спросил Кайзер. – Тебе нехорошо? Надеюсь, я не заразил тебя…

– Нет, нет. – Симон покачал головой. – Просто у меня такое чувство, будто я что-то упустил там, на кладбище. Что-то…

– Ну, по-моему, вы неплохо справлялись до сих пор, – сказал Файстенмантель и похлопал Симона по плечу: – Должен сказать, для простого цирюльника мыслите вы весьма разумно. Во всяком случае, не в пример старому Каспару Ландесу, помилуй Господи его душу. Он предпочитал целыми днями кровь пускать, этот кровопийца.

Симон улыбнулся:

– Я не большой сторонник кровопускания. Больному как раз нужны все силы, какие у него есть, и…

– У меня к вам предложение, – перебил его Файстенмантель. – Оставайтесь в Обераммергау. Скажем, еще на четыре недели, до представления? – Он кивнул на Георга Кайзера, которого вновь сотряс приступ кашля: – Учитель не один такой, в деревне буйствует лихорадка… Нам необходим цирюльник. Кроме того, я хочу как можно скорее разобраться в убийстве моего сына. Вы можете нам в этом помочь.

– Боюсь, это не так просто, как вы себе представляете, – возразил Симон и вскинул руки: – У меня цирюльня в Шонгау, меня ждут пациенты. Кроме того…

– Да бросьте, плачу по десять гульденов в неделю.

– Десять?..

Симон чуть не подавился. Десять гульденов – это почти вдвое больше, чем он зарабатывал за неделю! С тех пор как некоторые из его пациентов перешли к этому шарлатану Рансмайеру, доходы упали. Дополнительный заработок в самом деле не помешал бы. Но разве мог он оставить Магдалену и маленького Пауля одних на столь долгое время?

– Двенадцать гульденов – мое последнее слово. – Файстенмантель протянул ему мясистую руку. – Жить можете в здешней цирюльне, у старого Ландеса не было семьи. А по воскресеньям можете ездить в Шонгау. Я предоставлю вам лошадь. Соглашайтесь же.

Симон никак не мог решиться. Но потом он подумал о Петере, его страхе перед новым местом, непривычном окружении… Петер был его любимцем, хотя Симон ни за что не признался бы в этом перед Магдаленой. Решение отправить мальчика в Обераммергау далось ему едва ли не тяжелее, чем жене. Эти несколько недель сделали бы расставание не таким тяжким. Да и деньги им действительно не помешали бы. А Магдалена и знахарка Штехлин тем временем могли бы заняться легкими пациентами.

– Хорошо, – сказал он и пожал Файстенмантелю руку. – Но только до представления, не дольше.

– Ни на день дольше, обещаю.

Толстяк, словно в тисках, сжал его руку. Симон между тем покосился на Йоханнеса Ригера и Тобиаса Гереле. Оба смотрели на него с неприкрытой ненавистью.

«Добро пожаловать в Обераммергау, – подумал цирюльник. – В место, где чужаки так и останутся чужими».

Он отважился улыбнуться им. И невольно задумался, висел ли перед домом покойного Ландеса пучок зверобоя против злых духов.

Симон предчувствовал, что он ему еще понадобится.

3

Шонгау, утро 5 мая 1670 года от Рождества Христова

Утром желудок у Магдалены скрутило так, словно кто-то выжимал его, как тряпку. Она вскочила с постели и бросилась к тазику, стоявшему в углу комнаты. Но вышла лишь горькая зеленая желчь. Так повторялось уже не первый день. Марта Штехлин сказала ей, что это верный признак беременности. Знак, что плод растет и развивается. Что ж, если знахарка не ошиблась, то ребенок будет настоящим карапузом.

Уже в который раз Магдалена задавалась вопросом, почему женщина должна в одиночку переносить весь груз деторождения. Сначала ее рвет каждое утро, потом она несколько месяцев походит на бурдюк с вином, чтобы в конце концов родить в страшных муках – а во время родов зачастую и помирали. А вот задача мужчин сводится лишь к получению удовольствия. И тем не менее каждым новорожденным они хвастаются так, будто сами его выносили.

«А если малютка умирает, все начинается сначала», – подумала Магдалена.

Склонившись над тазиком, она напряглась в очередном позыве к рвоте. По крайней мере, это помогало ей отделаться от вспыхивающих то и дело горестных воспоминаний. Четыре года минуло с тех пор, как они с Симоном потеряли маленькую Анну-Марию через несколько недель после рождения. Потом у Магдалены было три выкидыша, один из которых – на четвертом месяце. Малыш напоминал крошечную куклу: пальцы, ножки – все уже сформировалось. К тому времени люди начали шептаться у нее за спиной. По этой же причине Магдалена пока не решалась говорить Симону и остальным членам семьи о своем положении – не хотела преждевременно вселять надежду.

– Госпожа знахарка! – раздался вдруг мужской голос снаружи.

Магдалена вздрогнула. В дверь постучали, сначала тихо, потом сильнее.

– Госпожа знахарка, вы дома? – снова раздался голос. – Пожалуйста, откройте!

– Мужа нет дома, – хриплым голосом отозвалась Магдалена, вновь склонившись над тазиком. – Если… если дело срочное, вам хочешь не хочешь придется…

– Я ищу не вашего мужа, а вашего отца, – ответил мужчина за дверью. – Это я, стражник Андреас!

– Стражник! – прошептала Магдалена и, утершись куском полотна, медленно выпрямилась. – Черт, так я и думала…

Прошлым вечером Пауль вернулся домой уже после закрытия ворот. Он возбужденно рассказал матери, как дедушка поколотил другого мужчину. А перед этим они встретили Барбару. Она играла в какую-то странную игру с тем самым мужчиной. Магдалена не успела поговорить ни с отцом, ни с младшей сестрой, но не обязательно было обладать магическим даром, чтобы догадаться, что между мужчиной, дракой и тем, что Пауль называл «игрой», была тесная связь. Она уже опасалась, что отец опять нажил себе неприятности.

Магдалена быстро умыла лицо холодной водой и почувствовала себя немного лучше. Потом отворила дверь. У порога стоял стражник Андреас с алебардой и беспокойно таращился в вырез ее платья.

– Сколько раз вам повторять, что мой отец живет теперь в домике у пруда? – вскинулась Магдалена на стражника и махнула рукой через плечо. Она до сих пор чувствовала себя неважно.

– Э… знаю, госпожа знахарка, – ответил Андреас. – Но раз он не открывает, то…

– То его там, наверное, нет, – перебила его Магдалена. – Может, он в тюрьме, наводит там порядок или убирает грязь с улиц… Глаза немного разуйте.

– Но вот в домике кто-то громко храпит.

Магдалена вздохнула. Потом накинула платок на плечи и вместе со стражником пересекла сад. Узкая тропинка вела к пруду, где находился домик отца. Испокон веков старшее поколение семьи переселялось сюда, чтобы освободить место для молодых. Стояло солнечное утро, в воздухе уже чувствовалось приближение лета, хоть было еще прохладно. На грядках зеленел лук, источая терпкий аромат.

В прошлом году отец сам решил перебраться к пруду, а большой дом вместе с пристройками оставил Магдалене и ее семье. Однако в свои почти шестьдесят лет Якоб Куизль мог дать фору некоторым сорокалетним и по-прежнему исполнял обязанности городского палача. Но он сам осознавал, что после смерти жены ему требуется не так уж много места. С тех пор Симон с Магдаленой жили в доме палача, куда как более просторном, нежели их жалкая цирюльня в городе.

Магдалена громко постучала в дверь.

– Отец? – крикнула она. – Открывай давай. Тебя стражник ждет!

Но изнутри донесся лишь громкий храп. Андреас ухмыльнулся и поковырял в зубах.

– Видно, господин палач опять хлебнул лишнего, – предположил он.

– Тебе-то какое дело? – огрызнулась Магдалена. Потом спросила мягче: – Что он такого натворил?

– Понятия не имею, мое дело доставить его к Лехнеру.

Магдалена кивнула. Судя по всему, ее опасения подтвердились. Иоганн Лехнер был судебным секретарем в Шонгау и тем самым представлял в городе курфюршескую власть. Вероятно, он уже проведал о вчерашней драке. Если совсем не повезет, отец угодит в тюрьму. Скорее всего пригласят палача из Штайнгадена, чтобы тот привязал своего шонгауского коллегу к позорному столбу на рыночной площади. Магдалена знала, что отец переживет и не такое, но для семьи это будет позором. Хорошо хоть Пауль уже играл где-то у реки и ему не придется смотреть, как стражник уводит его всемогущего деда… Стыд, да и только!

– Отец, черт тебя подери, открывай! Пока они крышу тебе не подпалили!

Магдалена снова забарабанила в дверь, и в этот раз внутри действительно что-то шевельнулось. Что-то большое и тяжелое ударилось об пол, потом послышался звон как от разбитой тарелки. Кто-то прошаркал к двери и отодвинул засов.

Дверь распахнулась, и на Магдалену пахнуло застоялыми алкогольными испарениями. Якоб Куизль был явно не в духе; маленькими усталыми глазами он взирал на Магдалену и стражника. Не будь Магдалена его дочерью, то испугалась бы этого сердитого гиганта.

– Мне некогда, убирайтесь, – выдавил сквозь зубы палач.

– Господи, отец! – прошипела Магдалена. – Видел бы ты себя…

– Нет нужды, – резко ответил палач. – Какого черта вам от меня надо? Нельзя порядочному человеку выспаться в воскресенье?

– Девять давно пробило, тебя Лехнер дожидается, – ответила Магдалена и показала на стражника, который стоял рядом и скалился: – Андреас сейчас отведет тебя. И…

Дверь с грохотом закрылась.

– Эй! – крикнул Андреас и стукнул по двери алебардой. – Это… это судебный приказ, Куизль. Выходи, или…

– Или что, ослиная твоя башка? – донесся изнутри голос Куизля. – Приведешь палача? Придется малость потерпеть.

Андреас с недовольным видом уселся на скамейку перед домом и угрюмо уставился на город, венчающий холм над Лехом. По нему было видно, что сейчас он предпочел бы пропустить утреннюю кружечку с сослуживцами, нежели вести к секретарю сердитого, мучимого похмельем палача.

– Ты же его знаешь, – успокоила Магдалена стражника. – Он сейчас выйдет.

– Я жду до следующего часа, – ответил Андреас твердым голосом. – До следующего часа, не больше! Потом… потом пойду к Лехнеру, а уж он устроит твоему отцу!

Магдалена не ответила. Она прекрасно знала: если отец что-то вобьет себе в голову, переубедить его не сможет уже никто. Ни стражник, ни Лехнер, ни сам Господь.

На лугу показалась Барбара с корзиной в руке. Сегодня у нее был свободный день. Утром она ходила с другими девушками к Леху и собирала ясменник. Завидев перед домом Магдалену и стражника, Барбара ускорила шаг.

– Что случилось? – спросила она, запыхавшись, и поставила корзину между грядками.

– Это у тебя надо спросить, – ответила Магдалена и отвела Барбару в сторону, чтобы стражник их не слышал. – Что это за драка произошла вчера вечером? – прошептала она.

Девушка закатила глаза и рассказала сестре о том, что случилось накануне. Магдалена бледнела с каждым новым словом.

– Отец ударил Рансмайера? – выдохнула она потом. – Господи, все намного хуже, чем я предполагала! Доктор из видных горожан, в пациентах у него Лехнер и половина Совета во главе с бургомистром! Если Рансмайер захочет, отца через весь город плетьми прогонят.

– Рансмайер – кобель! – прошипела Барбара. – Я утром повстречала его у реки, этого почтенного доктора. Грозился, что обеспечит отцу массу неприятностей. Хочет, чтобы его палками выгнали из города. – Тут она злорадно улыбнулась: – Но мы, возможно, сами сможем доставить доктору хлопот.

– Ты о чем это? – спросила Магдалена вполголоса.

Барбара осторожно оглянулась на Андреаса, который клевал носом на солнце.

– Я видела вчера, как Рансмайер встречался с кем-то на старом кладбище за церковью. С каким-то странным типом, явно нездешним. Без денег тоже не обошлось. Потом, когда я заговорила об этом с Рансмайером, тот сделал вид, будто ничего не знает. Но я уверена, это был он! – Барбара понизила голос: – Может, проворачивает какие-нибудь нечистые дела? Если мы сможем доказать это, он у нас в руках!

Магдалена горько рассмеялась. Порой младшая сестра казалась ей все той же маленькой девочкой, которой она не так давно пела на ночь.

– Барбара, боюсь, ты слишком много читаешь эти листовки с кровавыми сенсациями и новостями. А ты не думала, что он просто-напросто продавал кому-то лекарство?

– На кладбище? – Барбара покачала головой: – Не думаю. Вот увидишь, я это выясню. Он еще пожалеет, что связался с Куизлями!

– Не надо было заигрывать с доктором, тогда и до этой драки не дошло бы! – рассердилась Магдалена. – Неужели ты не заметила, что все это время он хотел лишь выведать у тебя что-нибудь про Симона и его методы? Рансмайер – шарлатан! Вспомни прошлый год. Это Симон придумал лечить сифилис ртутью, а тот просто перенял идею!

– Не заигрывала я с ним! – возмутилась Барбара и топнула ногой от злости. – Ты ничем не лучше их! Вечно вы думаете, что это я навязываюсь мужчинам…

Магдалена вздохнула:

– Я этого не говорила. Но если б ты вела себя немного скромнее, мы бы так…

В этот миг позади них распахнулась дверь, и из домика вышел их недовольный отец. Он пригладил волосы и бороду, начистил сапоги и надел чистую рубаху, а поверх нее – кожаную безрукавку. Но лицо палача по-прежнему было бледным и впалым, нос выдавался на нем как орлиный клюв. Задумчиво глядя на отца, Магдалена в который раз уже отметила, как он состарился.

Однако, заглянув ему в глаза, блестящие на фоне морщин, живые и внимательные, бросив взгляд на его плечи, крепкие, как дубы, и ладони, которые он с хрустом стиснул в кулаки величиной с пивные кружки, Магдалена поняла, что поспешила с выводами. В свои почти шестьдесят лет, мучимый тяжелым похмельем, отец по-прежнему имел весьма внушительный вид.

Куизль взглянул на стражника Андреаса, который беспокойно покачивал алебардой, и губы его скривила усмешка.

– Что ж, идем, – проворчал палач. – Главное, когда отправляешься на собственную казнь, привести себя в порядок.

* * *

Примерно в двадцати километрах Симон задумчиво смотрел в покрытый копотью потолок местной цирюльни. Он избегал спальни покойного Каспара Ландеса и провести ночь предпочел на жесткой скамье возле печи. На фоне недавних событий спать в кровати умершего Симону было неуютно. Кроме того, сначала он хотел хотя бы окурить дом. Кто знает, отчего в действительности умер старый цирюльник?

Цирюльня находилась на самой окраине, недалеко от Аммера. Перед Фронвизером был небольшой уютный сад, где всходили первые целебные травы. Сквозь пыльное, покрытое паутиной окно Симон различил тысячелистник, подорожник и лаванду. Дикий чеснок был уже в цвету, и его запах чувствовался даже в комнате.

По чашам, бутылкам и горшкам, стоявшим на полках возле печи, Симон понял, что Каспар Ландес был типичным представителем старой школы цирюльников. Здесь сплошь были ингредиенты так называемой египетской медицины: залитые спиртом змеи и лягушки, жир, вытопленный из останков казненных, и, конечно же, мумиё – бурый порошок, считавшийся всеисцеляющим средством. У Симона тоже имелся такой в Шонгау – правда, он не верил в его действие, но пациенты неизменно требовали у него это снадобье. Иногда он даже применял пилюли из размолотой черепной кости, и, как ни странно, это показало определенный результат при лечении припадков. Но когда Фронвизер рассказывал горожанам о новомодных микроскопах, с помощью которых можно было обнаружить маленьких червей в крови больного, то видел в их глазах лишь недоумение.

Симон полночи провел в раздумьях, действительно ли верным было решение остаться в Обераммергау в роли цирюльника. Лишние деньги им в самом деле не помешали бы. Кроме того, так он получил возможность подольше побыть с Петером. С другой стороны, не исключено, что и другие его пациенты в Шонгау перейдут к этому шарлатану Рансмайеру. Не говоря уже о том, что по возвращении Магдалена задаст ему жару. Еще ранним утром Симон написал для нее письмо и отдал посыльному. Он просил ее о понимании – и в то же время сам понимал, что доставляет ей кучу хлопот.

Правда, была еще одна причина, почему Фронвизер решил здесь задержаться. Он пришел к этому только ночью.

Дело было в том распятом.

Его охватило прямо-таки ребяческое любопытство. Так было всякий раз, когда он сталкивался с чем-то загадочным. Эту черту характера цирюльник разделял со своим ворчливым тестем, Якобом Куизлем.

Что же происходило здесь в действительности? Вся деревня была охвачена ненавистью и страхом. Симон остро ощутил это на улицах, а после – и особенно – в часовне, когда осматривал убитого. Казалось, каждый видел в другом врага.

Фронвизер потянулся, встал с жесткой скамьи, потом прошел в коридор и поворошил угли в печи. Прежде чем поразмыслить над тем, что принесут ему ближайшие дни, необходимо было выпить кофе. Симон жить не мог без этих маленьких черных зерен и всегда брал их с собой в поездку. Он даже обзавелся небольшой ручной мельничкой. Цирюльник тщательно размолол зерна, насыпал в горшок и залил кипящей водой. Комнату сразу наполнил аромат, который обострял его мысль. С дымящейся кружкой в руке Симон вернулся за стол, закрыл глаза и глотнул обжигающий напиток. Первый глоток всегда был самым приятным. Сейчас он допьет кофе и сразу отправится проведать Петера, а потом…

Скрипнула входная дверь, в коридоре послышались тихие шаги. Симон вздрогнул и отставил кружку. Кто бы это мог быть? Может, Георг Кайзер привел к нему Петера? Но он, вероятно, постучал бы… Симону вдруг вспомнились рассказы об умерших, которые в течение нескольких недель после кончины еще бродили по дому. Он встряхнул головой.

Я с ума сойду в этой деревне…

Шаги стихли так внезапно, словно вошедший только сейчас заметил, что в доме кто-то есть. Симон затаил дыхание, но и в коридоре теперь стояла мертвая тишина. Цирюльник бесшумно поднялся и взял подсвечник, стоявший на столе. Вооружившись, подкрался к двери и взялся за ручку.

В этот миг у него под ногой скрипнула доска. По ту сторону двери раздался громкий топот – кто-то побежал по коридору к выходу. Симон бросился следом и в дверях успел заметить, как незваный гость свернул направо, в тесный проулок, ведущий к Аммеру. Это был крупный мужчина в шляпе, из-под полей которой выглядывали огненно-рыжие волосы.

– Эй, ты! – крикнул Симон ему вслед, мчась по коридору. – Стой! Какого черта тебе здесь…

Он угодил ногой в стоявшую у порога миску с жиром, которым натирали обувь, поскользнулся и повалился в грязь перед дверью. А когда вскочил, незнакомца нигде не было видно.

Оскорбленный, Симон отряхнул запачканную конским навозом одежду. У него не было ничего на смену. Если он действительно хотел задержаться в Обераммергау, ему следовало получше следить за своей внешностью. Его пугала сама мысль о том, что ему, возможно, придется надевать одежду покойного цирюльника. Симон осторожно оглядел усеянную коровьими лепешками дорогу, на которой играли несколько одетых в лохмотья детей. Они с любопытством подняли на него глаза.

– Вы видели человека, который только что выбежал из дома? – спросил он.

Но дети не ответили, только смотрели на него, даже с некоторой враждебностью. Потом они вернулись к игре в шарики.

– Премного благодарен, – пробормотал Симон. – Воистину вы достойны зваться жителями Обераммергау.

Он вернулся в дом и собрался уже пройти в комнату, но обнаружил возле очага нечто странное.

Там стояла маленькая резная фигурка.

Она сразу бросилась Симону в глаза, поскольку в отличие от покрытых копотью горшков и сковородок была новой и совершенно чистой. Он не помнил, чтобы видел ее здесь прежде.

Фронвизер задумчиво взял ее в руки и рассмотрел внимательнее. Она изображала священника, голову которого покрывал ниспадающий платок. Цирюльник перевернул фигурку – снизу были нацарапаны два коротких слова на латыни.

Et tu…

– И ты? – пробормотал Симон. – Какого черта это…

Снова скрипнула дверь. Симон отставил фигурку и испуганно обернулся. Неужели незнакомец вернулся? Он облегченно вздохнул: в этот раз действительно пришел Георг Кайзер. Учитель держал в руках корзину, доверху наполненную едой. Сверху торчал увесистый окорок.

– Это тебе от Файстенмантеля, – сообщил Кайзер. – В знак гостеприимства, скажем так. Похоже, вчера в часовне ты действительно произвел на него впечатление. По воскресеньям нет занятий, вот я и решил навестить тебя…

Он запнулся, увидев растерянный взгляд Симона и грязь на его одежде.

– Ты что, поскользнулся?

Фронвизер кивнул.

– Я хотел догнать человека, который пробрался сюда. К сожалению, не смог толком разглядеть его. Может, тебе вспомнится кто-нибудь? На нем была шляпа с широкими полями, и волосы у него рыжие.

– Шляпа с широкими полями? – Кайзер пожал плечами: – Может, бродячий торговец? В деревне как раз остановились несколько. Ворюга услышал, наверное, что цирюльник умер, и решил, что сможет быстренько пополнить запасы товара. – Он рассмеялся: – Похоже, ты его напугал сильнее, чем он тебя.

Симон отмахнулся и провел Кайзера в комнату, где оба сели за стол.

– Ты прав, – проговорил он. – Я понемногу схожу с ума.

Он с возрастающим аппетитом посмотрел на корзину, наполненную хлебом, ветчиной, сыром и вином.

– Угощайся, – предложил Кайзер. – Файстенмантелю нужен сытый цирюльник.

Симон решительно принялся за еду. Он собирался рассказать Кайзеру о резной фигурке, но теперь собственные опасения казались ему смешными. Фронвизер с набитым ртом взглянул на старого друга.

– Как там у Петера дела? – спросил он.

Кайзер рассмеялся:

– Сидит в библиотеке, позабыв обо всем на свете! За Петера можешь не беспокоиться. Разве что мне придется раздобыть новые книги, потому что старые он прочтет от корки до корки…

Симон удовлетворенно кивнул. Приятно было слышать, что Петеру понравилось у Кайзера. Похоже, Симон напрасно опасался, и мальчик не испытывал к нему излишней привязанности.

– Чем, собственно, занимается этот Файстенмантель? – спросил он через некоторое время с набитым ртом. – Главой Совета все-таки не зарабатывают.

– Он перекупщик, – ответил Кайзер и, заметив вопросительный взгляд Симона, добавил: – Как ты, наверное, заметил, наша деревня несколько отличается от остальных. Это связано с тем, что многие из местных жителей зарабатывают не крестьянским трудом, а, скажем так, резьбой.

– И на это можно жить? – удивился Симон.

Кайзер кивнул:

– И притом неплохо. Все началось с того, что местные жители продавали резные распятия и фигурки святых паломникам, направляющимся в расположенный неподалеку монастырь Этталь. Земля тут не особо плодородная, остается только резьба. Но постепенно здесь наладили настоящее производство. Кто-то изготавливает распятия, другие – кукол, марионеток, фигурки животных… чего только не делают. Их изделия продаются даже в Венеции и Амстердаме. Файстенмантель организует продажи и, в свою очередь, продает резчикам инструмент, древесину и продовольствие. Они работают на него, и он неплохо на этом наживается.

– Видимо, до того неплохо, что может вести себя как заблагорассудится. – Симон отпил кофе, уже остывший за это время, и показал на горшок у очага: – Налить тебе чашку?

Кайзер рассмеялся и покачал головой.

– Ты еще в прошлый раз угощал меня этим варевом. По мне, так слишком уж этот кофе горький. Не понимаю, чем он тебе так нравится?

– Он помогает мне думать. Кроме того, мне кажется, я привык к нему, как другие к выпивке.

Симон сделал еще глоток и помолчал. Слова его друга напомнили ему, как редко они виделись, хотя их разделял всего день пути.

– А как бесцеремонно Файстенмантель обошелся вчера с судьей, этим Ригером! – проговорил он затем. – Похоже, он знает о нем что-то такое, чего остальным знать не следует… Как бы то ни было, любой другой угодил бы за это в яму.

– Любой, но не Конрад Файстенмантель. По этой же причине он сумел добиться, чтобы инсценировку устроили раньше срока. Файстенмантель распределяет роли, хлопочет о костюмах и даже платит новому цирюльнику. – Кайзер подмигнул Симону. – Он не хочет, чтобы представление еще что-нибудь омрачило.

– Думаю, смерть собственного сына вполне его омрачает, – с горечью ответил цирюльник из Шонгау.

Кайзер пожал плечами:

– В сущности-то, они терпеть друг друга не могли, слишком разными были. Доминик был младшим сыном Файстенмантеля, и тот всегда считал его неудачником. При этом Доминик был настоящим художником. Мало кто мог так умело обращаться с долотом и резцом, как он… – Учитель грустно улыбнулся: – Должно быть, отец все же любил его по-своему. Иначе не дал бы ему эту роль.

– А что он имел в виду, когда говорил, что его сын нес всякий вздор? – спросил Симон.

– Ах это… Доминик постоянно говорил, что хочет уехать. В Венецию или Новый Свет. Хотя отец не дал бы на это ни крейцера. – Кайзер встал и принялся расставлять продукты на полки рядом с заспиртованными жабами и змеями. Стоя спиной к Симону, он продолжил: – Файстенмантель, кстати, убедил Ригера, что за всем этим стоит Ганс Гёбль. Сегодня утром Ригер увез Ганса в Этталь. – Кайзер тяжело вздохнул: – Так у меня ни одного Иисуса не останется.

– А ты? – спросил Симон. – Ты тоже считаешь, что это дело рук Гёбля?

Кайзер закашлялся так, что ему пришлось схватиться за полку. Когда приступ прошел, учитель покачал головой:

– Вообще-то на него это не похоже. Да и вряд ли Гёбль смог бы в одиночку привязать Доминика к кресту, а потом поднять. Одному такое не под силу. Ты сам говорил об этом прошлой ночью. – Он склонил голову. – С другой стороны, между семьями Файстенмантелей и Гёблей с давних пор царит вражда. Гёбли занимаются росписью и следят, чтобы фигурки были как следует разукрашены. Благодаря этому они стали вторым по могуществу семейством в общине. Как и Файстенмантели, они заседают в так называемом Совете шести, который вершит судьбу деревни.

– Позволь угадать, – проговорил Симон. – В этом Совете шести все друг с другом враждуют.

– Скажем так, все они себе на уме. Поэтому представление так много значит. Оно сплачивает жителей. Ну, по крайней мере раз в десять лет.

Кайзер снова сел за стол, черты его лица заострились.

– Никак в толк не возьму, почему ты вернулся, – покачал головой Фронвизер. – В том смысле, что в Ингольштадте у тебя было все. Должность в университете, просторное жилье, любимая жена…

– Тогда, десять лет назад, когда моя Грета умерла, – перебил его Кайзер тихим голосом, – я вдруг почувствовал, до чего же я одинок. И в какой-то момент жизнь в Ингольштадте, в этих стенах, мне опротивела. Видимо, по этой причине я и вернулся восемь лет назад. Здесь я родился, здесь мой дом.

– Прости, – проговорил Симон. – Глупо было с моей стороны…

– Брось, – Кайзер отмахнулся. – Хотя ты прав. Понять такое и впрямь непросто. Скажем так, в Обераммергау я хотя бы среди своих, у меня есть занятие. – Он улыбнулся: – Дети любят меня. Возможно, некоторые из них действительно попадут в гимназию. А уж из Петера я непременно сделаю ученого. Или, может, священника, или…

Симон рассмеялся:

– Только не священника! С меня довольно вашего бледнолицего ворчуна… как там его? Гереле? Для занудного шваба звучит вполне себе… – Он нахмурился: – Чем-то я его преподобию не понравился, как и судье Ригеру. Этот невзлюбил меня уже за то, что я из Шонгау.

– Люди здесь не любят, когда чужие вмешиваются в их дела, пусть даже и живут в нескольких милях. – Кайзер подмигнул: – Но можешь не беспокоиться. Пока ты пользуешься покровительством Конрада Файстенмантеля, тебе здесь ничего не грозит.

– Ну, замечательно, – простонал Симон. – Теперь мне куда спокойнее.

Он вдруг заподозрил, что тот незваный гость, возможно, был не простым торговцем или вором. Кроме того, Фронвизер не мог представить себе, чтобы Ганс Гебль распял другого человека только за то, что тот присвоил его роль в представлении. Может, за всем этим крылось что-то другое?

Кайзер хлопнул в ладоши и тем самым прервал его размышления.

– Думаю, пора рассказать тебе кое-что о твоих пациентах и о том, что ждет тебя в ближайшее время, – начал он бодрым голосом. – Итак, под уступом живет старуха Райзер; у нее сильный кашель, как и у многих в деревне. Кузнец Адам Цвинк давно жалуется на ломоту в суставах. У его жены какие-то зеленые выделения, хорошо бы тебе взглянуть, и…

Симон терпеливо слушал о жалобах своих будущих пациентов. Они ничем не отличались от пациентов в Шонгау, хотя многие здесь действительно слегли с тяжелой лихорадкой. Цирюльник с сочувствием смотрел на Георга Кайзера: бледный и небритый, он то и дело вынужден был прерываться и кашлял. Его тоже болезнь не обошла стороной.

И чем дольше слушал Фронвизер, тем крепче становилось его убеждение в том, что недельное жалованье в двенадцать гульденов было не таким уж и щедрым.

* * *

Туман, словно огромный саван, укрывал вершины гор. Вороны с карканьем кружили над скалистой, покрытой снегами громадой Кофеля, который уже сотни тысяч лет стерег эти места.

Кофель наблюдал еще, как низкорослые люди, одетые в кожи и меха, совершали у его подножия кровавые жертвоприношения и возносили почести своим богам. Мгновением позже он терпеливо взирал на римские легионы, которые прорубили в скалах дорогу, неся войну через перевалы. В битвах между людьми в железе и людьми в коже и мехах он не выбирал сторон, не погребал воинов под лавинами – лишь смотрел, как они разбивали друг другу головы. Снова лилась кровь, и боги принимали новые жертвы… Крики казнимых и замученных возносились до самых вершин, где среди холода и скал вили свои гнезда орлы.

Но его это не тревожило. Что вообще могло его потревожить?

Затем пришли рыцари, и с ними появилась эта крепость, камни для которой они вырубали из его плоти. Крепость была давно разрушена, лишь поросшие мхом развалины у его подножия напоминали о ребяческих помыслах ее создателей.

Потом вырос монастырь. По дорогам двинулись паломники и торговцы и принесли с собой чуму и войну. Двуногие, подобно крошечным муравьям, непрерывным потоком стекались в долину, стараясь ничем не пробудить его гнева. А когда они умирали, приходили новые.

Люди играли в странную, лишенную смысла игру.

Кофель столько всего повидал, что не удивился и этим странным созданиям, которые преодолели ближайший хребет и двигались на восток. Они были маленькими, даже меньше, чем простые двуногие, и лица их скрывались под островерхими капюшонами. В руках они держали кирки и лопаты, которыми прокапывали себе дорогу сквозь снег, даже в мае укрывающий склоны.

Маленькие существа напевали песню, вероятно, чтобы облегчить себе работу. Песня была грустная, и капюшоны подрагивали, словно существа всхлипывали под ними.

Кирки в их маленьких руках пробивали крошечные отверстия в его коже.

Так… так… так…

Ветер уносил стук и слова песни.

Так… так… так…

Иногда, через промежутки, которые для него были мгновениями, а для людей длились столетия, Кофель вздрагивал. Тогда поднимался гул, земля начинала дрожать, и человеческие дома рушились, словно составленные из веток.

Он прислушался к себе.

Скоро он снова пошевелится.

Но до тех пор он и дальше будет наблюдать за странными существами в капюшонах и с кирками, напевающих грустную песню.

Так… так… так…

Так… так…

Так…

Какой бы ни была их цель, его это не волновало.

4

Шонгау, утро 5 мая 1670 года от Рождества Христова

Якоб Куизль шагал вслед за Андреасом, и низкий стражник то и дело оглядывался на него. Голова гудела, настроение было отвратным. Палач только сейчас обнаружил, что оставил дома табак. Возможно, несколько затяжек немного подняли бы ему настроение. Потом он вспомнил: Лехнер на дух не переносил табачного дыма. Не будь Шонгау насквозь пропитан католической верой, секретаря легко было бы принять за ярого протестанта, враждебного всякому удовольствию.

Палач и стражник шагали по зловонным улицам Кожевенного квартала. Люди выглядывали из окон, провожали глазами странную пару. Кто-то выкрикивал вслед Куизлю насмешки, но другие молчали или крестились, когда широкоплечий гигант проходил мимо их дома.

В Шонгау палача боялись и избегали. Наряду с проведением пыток и казней Якоб обязан был убирать грязь и нечистоты с улиц. Кроме того, он следил, чтобы умершие животные не лежали подолгу по переулкам, а также считался опытным целителем. Куизль приносил городу немало пользы – и тем не менее горожане старались не пересекаться с ним. Считалось, что один только взгляд палача мог принести несчастье. В некоторых регионах необдуманный контакт с таким, как он, мог стоить порядочным ремесленникам членства в гильдии.

Поднимаясь вслед за стражником к Речным воротам, Якоб пытался вспомнить, когда в последний раз ложился спать трезвым. Вероятно, это было за день до того, как он узнал, что его сын Георг не собирается возвращаться в Шонгау. Младший внук Якоба выказывал большой интерес к семейному ремеслу – правда, он был еще слишком мал. Маловероятно, что Якоб успеет воспитать в Пауле преемника.

Достояние его семьи меркло, и он не мог ничего с этим поделать.

Они прошли Речные ворота и вошли в город с южной стороны, где стояли небольшие дешевые кабаки, за последние годы ставшие Куизлю вторым домом. Чаще всего палач сидел один, в стороне от других гостей, и молча пил свое пиво. Люди пока не осмеливались говорить о нем открыто, однако он чувствовал их взгляды, острые, как кинжалы.

Якоб смотрел на облупившуюся штукатурку трактиров, мелочных лавок и ремесленных домов. Потом взгляд его скользнул по кучам нечистот, обрушенной городской стене и многочисленным нищим и ветеранам, жавшимся по низким подворотням. Палач невольно вспомнил о Шонгау своего детства, богатом и могущественном городе. По Леху и крупным торговым путям сюда прибывали иностранные купцы со своими товарами. Янтарь, пряности, соленая сельдь, ткани, шелк и соль из Райхенхалля и Галля в Тироле… Однако со временем важные торговые маршруты сместились, и извозчики Шонгау давно жаловались, что их дело неуклонно шло на спад. Многие из них были вынуждены прирабатывать поденщиками у реки или в многочисленных гончарных мастерских, которые в последнее время появлялись как грибы после дождя. Деньгам, которые прежде стекались в Шонгау, теперь нашлись иные пути.

Как раз подошла к концу вторая воскресная служба, которую посещали в основном семьи патрициев. Под многоголосый звон колоколов люди выходили из городской церкви на рыночную площадь, нагретую утренним солнцем. Слышались разговоры, смех – но стоило показаться палачу, как прихожане замолкали или отводили глаза. Куизль шагал с гордо поднятой головой и бросал на них насмешливые взгляды. Он столько сделал для этого города. Он отлавливал и казнил разбойников, и десять лет назад благодаря его рассудительности был пойман и понес заслуженное наказание полоумный детоубийца. Знания Якоба спасли множество жизней, и тем не менее знать обращалась с ним как с куском грязи. Зато среди бедняков палача уважали, зачастую даже ценили.

Однако вскоре могло измениться и это.

– А, мастер Куизль! – донесся голос из толпы.

Это был Мельхиор Рансмайер, он как раз вышел из церкви. Из-под парика его выглядывала повязка, а улыбка была тонкая и злорадная.

– Старого пьяницу и дебошира наконец-то выволокли из дома? Как вижу, стражник уже ведет тебя в тюрьму, и ты таки понесешь заслуженное наказание за учиненный разбой.

– Я веду его не в тюрьму, а к Лехнеру, – сухо возразил Андреас. – Секретарь вызвал его, и…

Казалось, Рансмайер даже не услышал стражника. Он подступил почти вплотную к Куизлю.

– Я позабочусь о том, чтобы тебя плетьми выгнали из города, Куизль! – прошипел доктор. – Тогда можешь примкнуть к разбойникам, которых обычно вешаешь. И как знать, может, через годик-другой новый палач колесует старого…

– Не зазнавайтесь, господин доктор, – ответил Якоб, наклонившись к Рансмайеру, который был на две головы ниже; при этом голос его был достаточно громким, чтобы могли слышать окружающие. – Мне как-то случилось вздернуть шарлатана вроде вас. Тесно ему было в застегнутых штанах, вот он и вспрыгивал на порядочных жен. Пока его не застукали на улице за срамным делом. У него и на виселице еще стоял – правда, пользы уже не было.

Рансмайер побелел.

– Как… как ты смеешь угрожать мне, палач?! – просипел он.

Он развернулся к прихожанам, которые молча следили за происходящим, показал на Куизля и выкрикнул:

– Этот человек вчера напал на меня самым гнусным образом! Чудо, что я остался в живых.

– Действительно, чудо, – проворчал Куизль. – Если кто тронет мою дочь, восхода он уже не увидит. Барбара, может, и дочь палача, но и у нас есть гордость.

Некоторые из прихожан, одетых весьма скромно, одобрительно покивали. Однако патриции возмутились.

– И чего только не наслушаешься нынче от всякого сброда! – прошипела пожилая женщина с брыжами и взмахнула молитвенником: – Посадите палача в бочку, бросьте в Лех и подыщите нового!

Ее поддержала другая женщина, в черном платье:

– В самом деле, пора бы Совету указать простолюдинам, где их место. Бургомистр Бюхнер давно об этом говорит. Слишком распустился народ в этом городе. – Она брезгливо показала на палача: – И вот что мы получили в итоге…

– Истинно! – вмешался ее супруг.

Это был Вильгельм Харденберг, содержатель больницы Святого Духа, который за последние годы заметно разбогател – и растолстел. Окинув Куизля пренебрежительным взглядом, он заявил окружающим:

– Я помню его отца, он был таким же. Я был тогда еще ребенком, но хорошо помню, как мы забили старого пьяницу…

Для Куизля это было слишком. Он как бык ринулся на онемевшего от страха Харденберга. В последний момент Андреасу удалось схватить палача за ворот рубахи, с треском разорвавшейся.

– Э, думаю, нам лучше убраться отсюда, – предложил вполголоса стражник. – От греха подальше. Чтобы всем нам потом жалеть не пришлось.

Якоб медленно кивнул. Потом сделал глубокий вдох и последовал за стражником по широкой Монетной улице. За спиной раздался голос Рансмайера.

– Твой отец был пьяницей, и ты не лучше, палач! – выкрикнул доктор. – У вас это в крови, до седьмого колена! Попомни мои слова, когда тебе кости будут ломать!

Якоб шагал за Андреасом и старался не слушать.

– Не обращайте на него внимания, – тихо проговорил стражник. – Чума б взяла этого доктора с Харденбергом на пару. Я знаю кучу людей, кто считает так же. Богатеи, может, и правят в этом городе, но живут они благодаря нам, простым трудягам. И нечестивым в том числе, – добавил он с улыбкой. – Кстати, моя жена опять просит ту мазь, которую вы приготовили ей в прошлом месяце.

– Пускай заходит да берет, – проворчал Куизль. – Голову я никому за это не откручу, а жене служивого – тем более.

Вскоре крики Рансмайера стихли, и улица опустела. Впереди показалась башня тюрьмы и рядом с ней замок Шонгау, расположенный в северной части города.

В последние годы горожане старались восстановить разрушенное войной, но замок и по сей день пребывал в таком состоянии, что назвать его замком не поворачивался язык. Когда-то здесь останавливались курфюрсты, теперь же массивное строение с полуразрушенной башней и покосившимися сараями служило лишь канцелярией секретаря. Палач по старой привычке пересек внутренний двор, заросший плющом. На ржавых пушках развалились несколько караульных. Завидев своего напарника в обществе палача, они заухмылялись.

– Ну как, обделался при исполнении? – крикнул Андреасу пожилой и толстый солдат. – Ведь не сожрал же он тебя! Хотя ты всем пришелся бы по вкусу.

– Заткнись! – огрызнулся Андреас. – Лучше скажи, где сейчас Лехнер.

Солдат пожал плечами:

– Где ж ему быть? В канцелярии сидит, над бумажками. Или ты где-то еще встречал нашего канцелярского пердуна?

Его напарники расхохотались, однако хохот резко оборвался, когда на лестнице появился худой мужчина в черной мантии, неестественно бледный, с черной окладистой бородой и пронзительным взглядом.

– Канцелярский пердун как раз решает вопрос о недельном жалованье для стражи, – проговорил он тихим, но слегка гнусавым голосом. – Хотя я могу и отложить эту работу до следующего месяца. Надо подумать; может, так и поступлю на этот раз.

Толстяк прокашлялся, лицо у него стало пунцовым.

– Ваша милость, прошу прощения, если я…

Иоганн Лехнер прервал его легким движением руки и повернулся к Куизлю:

– Рад, что ты не забыл сюда дорогу, палач. Хотя ждать пришлось дольше, чем я предполагал. Вы что же, заплутали?

– Э-э… перед церковью случилось небольшое столпотворение, – ответил Андреас. – Но мы, слава богу, умеем держать себя в руках.

Лехнер тонко улыбнулся:

– Знаю. Особенно наш почтенный палач. – Он подмигнул Куизлю: – Пойдем, без стражи. Нам надо поговорить.

Под недоверчивыми взглядами солдат Якоб поднялся по стоптанным ступеням. Секретарь уже скрылся в своем темном кабинете. Палачу пришлось пригнуться, чтобы пройти в низкую дверь. Он оказался в почти пустой комнате без окон, освещенной лишь несколькими свечами в стенных нишах. На столе посреди комнаты грудились книги и пергаменты. Лехнер занял свое место и показал Куизлю на низкую табуретку.

Палач задумался, сколько раз ему уже приходилось сидеть на этом табурете. Будучи судебным секретарем, Лехнер представлял в Шонгау курфюрста, в особенности когда дело касалось уголовного суда. Зачастую именно в этом кабинете Куизль получал от Лехнера распоряжения по методам пытки и уровням допроса.

«Я выполняю всю грязную работу, а он все заносит в протокол, – подумал Якоб. – Справедливости ради их бы кровью подписывать…»

– Как-то скверно все получилось вчера у тебя с Рансмайером, – сразу перешел к делу секретарь.

– Рансмайер домогался… – начал Куизль, но Лехнер отмахнулся:

– Не надо рассказывать мне про Рансмайера, я сам знаю, что он кобель. Но при этом он еще и наш доктор и, кроме того, уважаемый человек. В отличие от тебя, – добавил он, пожав плечами, и молитвенно сложил руки. – Палач без рода и без чести бросается на доктора!.. Скажи, будь ты на моем месте, как бы ты поступил?

– Для начала назначил бы расследование.

– Без свидетелей? Показания палача и его дочери против заявлений ученого доктора? – Лехнер покачал головой. – Малый совет этого не допустит.

Якоб тихо заскрежетал зубами. Наверное, Лехнер был, как всегда, прав. В Малом совете Шонгау заседали шестеро советников, которые вершили судьбу города, среди них трое подчиненных бургомистров и первый бургомистр Маттеус Бюхнер, человек крайне честолюбивый. Все были урожденными патрициями, для которых положение имело большое значение.

«И почти все они в пациентах у Рансмайера, – подумал палач. – Ворон ворону глаз не выклюет».

– С другой стороны, ты мне нужен, палач, – продолжил Лехнер уже не так строго. – Ты умен, ты опытен. А главное, я не знаю, кто занял бы твое место. Но своим пьянством, своей спесью и вспыльчивостью ты сам себе отравляешь жизнь.

– Если вы приглашали на проповедь, то у меня дел полно, – проворчал Куизль.

Лехнер вскинул руку:

– Имей терпение. Я уже нашел решение, такое, чтобы никто не остался внакладе. – Он склонился над документами и принялся их перебирать. – Чтобы успокоить людей и оградить тебя от мести Рансмайера, нам придется отослать тебя на какое-то время.

Куизль даже не моргнул, но внутри у него все закипело.

– Хотите вышвырнуть меня из города? – спросил он тихо.

– Я бы назвал это как-нибудь иначе. – Лехнер только теперь оторвал взгляд от документов и испытующе посмотрел на палача: – Ты будешь сопровождать меня в небольшой поездке. Мы отправляемся в Обераммергау.

– В… Обераммергау? – Якоб в недоумении взглянул на секретаря. – Уж не на «Страсти ли Христовы»?

Лехнер прыснул со смеху, что Куизлю показалось весьма необычным.

– Нет, к сожалению, на это у меня нет времени, – ответил секретарь. – Но мне сообщили, что в Обераммергау произошло ужасное убийство. Человека распяли посреди кладбища. У них уже есть подозреваемый. День или два пыток, и он признается.

– Я отправлюсь палачом в Обераммергау? – переспросил Куизль. – Но разве суд в Мурнау…

– Судья Мурнау, Франц Станислав Греспек, умер в прошлом году, – прервал его Лехнер. – На его место до сих пор никого не назначили, и не исключено, что округ объединят с Шонгау. Все это весьма прискорбно. – Он состроил грустную мину и поиграл пером. – Ну а до тех пор Аммергау находится в ведении Шонгау, хотя аббат в Эттале, возможно, считает иначе. Я уже отправил курьера в Мюнхен за распоряжением. Простая формальность. Курьер как раз подоспеет в Обераммергау к нашему прибытию.

– Постойте!

Куизль усмехнулся и почесал бороду. До него постепенно начало доходить.

– Думаете, если вам удастся разрешить это дело, суд Мурнау отойдет под ваше ведение? – предположил он. – Вы нацелились на пост управителя Мурнау, верно?

Лехнер снова склонился над документами и подписал несколько бумаг.

– Как я уже сказал, ты умен, палач, – сказал он тихо. – Именно поэтому ты нужен мне в Обераммергау, и не только для пыток. Внакладе ты не останешься.

Перо снова заскрипело по бумаге.

– Я и сам терпеть не могу Рансмайера, – продолжил Лехнер так тихо, что Куизль едва мог слышать. – Возможно, мы найдем способ его образумить. Рука руку моет. Но если ты не оправдаешь моих ожиданий…

Секретарь вновь поднял глаза.

– Кстати, как поживает Георг? – спросил он неожиданно.

Куизль почувствовал, как ему стиснуло горло.

– Он… он как раз оканчивает учение и станет хорошим палачом. Я все еще надеюсь, что он вернется в Шонгау и займет мое место.

– Хм, для этого придется получить согласие Совета… И надо было ему покалечить именно Бертхольда! – Лехнер изобразил огорчение. – Бертхольды по-прежнему пользуются влиянием. Честно, не знаю, смогу ли я добиться чего-нибудь… Но нельзя терять надежду, верно?

Довольно долго тишину нарушал лишь скрип пера по бумаге. Наконец секретарь отложил перо в сторону, сплел пальцы и взглянул на Куизля:

– Было так тихо… Ты что-нибудь говорил, палач? Или, может, я?

Якоб помотал головой, изобразив недоумение.

– Я ничего не слышал, ваша милость. Когда отправляемся?

– Завтра, рано утром. Пока аббат не опередил нас и не представил виновного. – Перо снова заскрипело по бумаге. – А теперь оставь меня, палач. У меня еще куча дел.

Куизль кивнул на прощание и вышел из темного кабинета на солнечный свет.

Существовало не так много людей, способных напугать его. Иоганн Лехнер принадлежал к их числу.

* * *

Притаившись за колонной, Барбара смотрела, как прихожане расходились по домам. От злости на глаза наворачивались слезы. А Пауль нетерпеливо тянул ее за руку.

Магдалена отправила Барбару разыскать мальчишку и привести домой. В конце концов Барбара отыскала Пауля в заброшенном саду недалеко от городской стены, где он сидел под липой и вырезал деревянный меч. За таким занятием племянник забывал обо всем на свете, особенно о школе. Играть с другими детьми Пауль тоже не любил – а если такое и случалось, то чаще всего дело заканчивалось дракой, причем его не пугали и более старшие ребята.

На обратном пути Барбара заметила толпу на рыночной площади и поспешила туда с Паулем затем лишь, чтобы увидеть, как богатые горожане во главе с Мельхиором Рансмайером оскорбляют и унижают ее отца. Не желая попадаться на глаза доктору, Барбара спряталась за колонной у церковного портала, к большому недовольству Пауля, который непременно хотел отстоять честь деда своим маленьким мечом.

– Почему эти люди так плохо говорят про дедушку? – спросил он. – И почему мы должны прятаться? Мы же ничего не сделали.

– Потому что потому… – Барбара вздохнула. – Боюсь, тебе этого пока не понять. А теперь помолчи, а то нас кто-нибудь заметит и захочет сорвать злобу.

Некоторые из прихожан вполголоса обсуждали ссору между палачом и доктором. В большинстве своем они были на стороне Рансмайера. Патриции давно требовали более жесткого обхождения с низшими сословиями, поскольку многие видели в них угрозу своим исконным привилегиям.

– Его младшая дочь, эта Барбара, она потаскуха, это всем известно, – заявила супруга Йозефа Зайлера, самого богатого в городе торговца сукном. – Вяжется с кем ни попадя, а если кто обрюхатит, так старшая сестра ее снадобьем поит. Все ж родная кровь – не водица.

Она захихикала, и Барбара едва сдержалась. Больше всего ей хотелось выскочить из-за колонны и выцарапать глаза старой карге. Еще несколько дней назад старуха приходила в цирюльню с гнойным нарывом. Магдалена приготовила ей заживляющую мазь, и эта курица взяла ее без разговоров.

– Смотри у меня, в следующий раз мы подмешаем тебе жостера, – прошептала Барбара и стиснула кулаки. – Или дурмана, ведьма ты старая…

– Где ведьма? – спросил Пауль и перехватил меч. – Если это ведьма, я хочу прикончить ее. А…

– Тсс!

Барбара зажала Паулю рот, мальчик стал отчаянно вырываться. Между тем остальные женщины тоже принялись перемывать кости Куизлям.

– Хорошо, что они отправили маленького Петера в Обераммергау, – проговорила старуха в чепце, почти беззубая. – Он единственный из всех них чего-то стоит. А его брат, этот Пауль, уже сейчас как чудовище. Я сама видела недавно, как он с кровью рвал волосы маленькому Людвигу Хальхуберу. А как-то раз он у нашей соседки кошку…

С Барбары было довольно. Стиснув зубы, она развернулась и потянула за собой Пауля. Девушка знала, что ее младший племянник мог быть настоящим монстром. Но разве у него был выбор? Только потому, что они были внуками палача, им с Петером приходилось терпеть насмешки других детей. Зато ни один из местных мальчишек не мог превзойти Пауля в решимости и отваге.

Барбара завернула в переулок, ведущий к Речным воротам, и тут увидела Рансмайера. Вероятно, он тоже направлялся домой. Но шел почему-то не через Рыночную площадь, а в обход церкви, где находилось старое кладбище. Место, где, по предположению Барбары, доктор был еще прошлой ночью. Что же Рансмайеру там понадобилось?

После недолгих раздумий Барбара приняла решение.

– Вот что, Пауль, – улыбнулась она племяннику, – поиграем в игру. Последим за злым доктором так, чтобы он нас не заметил. Если он нас увидит, мы проиграли. Если нет, получишь дома ломтик лакрицы. Договорились?

Мальчик радостно закивал, и они вместе двинулись вслед за Рансмайером. В это время переулок за церковью был заставлен повозками, которые давали неплохое укрытие. Рансмайер открыл скрипучую калитку, пересек кладбище, загроможденное мешками с известью и прочим строительным материалом, и через заднюю дверь вошел в церковь. Барбара выждала немного, после чего они с Паулем выбрались из-за повозки и прокрались вслед за доктором внутрь.

Сейчас, сразу после мессы, в церкви не было ни души, но ладан по-прежнему дымкой стоял в воздухе и скрывал незавершенную северную часть. Два года назад здесь рухнула колокольня и почти целиком разрушила галерею и ризницу – при этом в церкви находилось больше сотни прихожан. Старую вдову Райхарт задавило обломками, а заваленную дароносицу пришлось откапывать трое суток.

Работы над новой колокольней и галереей по-прежнему были далеки от завершения. Старое кладбище служило при этом площадкой для строительного материала и мусора. На галерее также грудились мешки с известью и кирпичи. На колокольню вела лишь временная лестница. Барбара увидела сквозь дымку, как Рансмайер торопливо поднялся по этой лестнице, осторожно при этом оглядевшись. Барбара едва успела затащить Пауля за скамью. Оттуда она прислушалась к скрипу ступеней.

Что ж, вряд ли он забыл там что-то после мессы…

Сердце забилось быстрее от волнения. Похоже, Рансмайеру действительно было что скрывать. Она была права!

– Интересная игра, – прошептал Пауль. – Куда интереснее скучной мессы.

Барбара усмехнулась. Сегодня утром она с племянником была на первой мессе для ремесленников и простых горожан. Пауль оказался прав – в этот раз в церкви было куда интереснее, хоть и не совсем безопасно. Если Рансмайер их заметит, последует несколько неприятных вопросов…

Тихо, насколько это возможно, они прокрались к подножию лестницы. Барбара посмотрела наверх. В косом свете, падающем сквозь витраж, она увидела на самом верху, примерно в четырех шагах над головой, две пары сапог. Первая, безусловно, принадлежала Рансмайеру, хозяина второй Барбара определить не смогла. Но сапоги были из тонкой кожи и вряд ли принадлежали бедному человеку.

– Вам нужно больше? – донесся сверху голос, чем-то знакомый. – Что вам в голову взбрело, Рансмайер?

– У меня тоже были задачи, – ответил доктор. – И дело оказалось сложнее, чем предполагалось вначале. Если мои скромные притязания кажутся вам неуместными, можете подыскать другого…

– Попридержите язык! – прошипел неизвестный. – Вы и так получаете больше, чем заслуживаете.

Тем временем Барбара поднялась на несколько ступеней, Пауль крался следом. Ей непременно хотелось увидеть, с кем разговаривал Рансмайер. Человек говорил не на тирольском диалекте; значит, это кто-то другой. Барбара медленно, чтобы не скрипнули доски, переставляла ноги с одной ступени на другую. Теперь стали видны не только ноги, но и одежды неизвестного. Дорогие ткани, крашеная шерсть… Перед доктором совершенно точно стоял кто-то из патрициев! Еще шаг, и Барбара наконец увидела его лицо. У нее перехватило дыхание.

Это был не какой-нибудь патриций, а сам бургомистр, Маттеус Бюхнер.

В это мгновение у Пауля выскользнул из руки меч, с которым мальчик так и не расстался. Деревянный меч застучал по ступеням, для Барбары этот шум был громче, чем звон всех колоколов разом. Она захотела сбежать с Паулем вниз, но было уже поздно. Бюхнер наклонился, заглянул между ступенями и увидел обоих. Недоумение на его лице сменилось гримасой отвращения. Бургомистр был коренастым мужчиной пятидесяти лет, с маленькими и подвижными глазами, сверкающими, как пуговицы, на его обрюзглом лице. Бюхнер слыл ревностным католиком и поборником старых порядков, ради сохранения которых прибегал к любым средствам.

– А вы двое что тут забыли? – напустился он на Барбару. – Вы что, подслушивали?

– Э нет, господин бургомистр, во… вовсе нет, – пробормотала Барбара. – Я только хотела посмотреть, как продвигается…

– Конечно, она подслушивала! – вмешался Рансмайер. – Это лживая потаскуха! Я вчера дал ей от ворот поворот, и теперь она преследует меня, чтобы в чем-то изобличить. Просто неслыханно!

– Это я вас преследую? – На мгновение дерзость Рансмайера привела Барбару в замешательство, и она позабыла о страхе. – Что вы тут сочиняете? Вы вчера набросились на меня, как племенной бык!

– Ха, это на нее похоже! – заявил Рансмайер бургомистру. – Эта девка врет, как дышит. Быком был ее отец!

– И вовсе не бык мой дедушка! – крикнул Пауль.

До сих пор напуганный мальчик прятался за Барбарой. Теперь он чуть было не бросился на Рансмайера, однако Барбара в последний момент успела схватить его за грязный воротник.

– Вы только взгляните на них, на этот сброд! – усмехнулся Рансмайер. – Как дикие звери. Надо их всех изловить и запереть в…

– Тихо! – Маттеус Бюхнер нетерпеливым жестом оборвал доктора и недоверчиво взглянул на Барбару: – Что ты слышала?

– В общем-то, ничего, – ответила Барбара. – Мы только пришли.

Бюхнер сверлил ее взглядом. Казалось, минула целая вечность, прежде чем бургомистр пожал плечами:

– А, какое мне дело, что ты слышала… Можете идти, оба.

– Но… – начал Рансмайер.

– Я сказал, они могут идти. – Губы Бюхнера скривились в злорадной улыбке: – Во всяком случае, пока.

Барбара не заставила его повторять дважды. Она молча кивнула, потом развернулась на месте и сбежала вместе с Паулем по лестнице, прочь из церкви. На улице девушка встряхнула головой, как после дурного сна. В голове по-прежнему звучали последние слова бургомистра.

Они могут идти… Во всяком случае, пока.

– Думаю, бургомистр плохой человек, – просипел Пауль. – У него глаза такие… злые. Ему и слова не нужны с такими глазами.

– Я тоже так думаю, Пауль, – ответила Барбара с дрожью в голосе. – А теперь пойдем-ка домой побыстрее. Мы проиграли. Но сладости ты все равно получишь.

Она взяла Пауля за руку и побежала по грязным улицам в сторону дома. Но ее не покидало чувство, что она совершила огромную ошибку.

* * *

– Что вы делали?

За целый день Магдалене только теперь выпала возможность передохнуть. Она как раз села за стол и стала перетирать липовые листья для отвара от простуды. Рядом сидел отец и покуривал трубку. И в этот момент в дом вломились Барбара с Паулем. Теперь Магдалена неподвижно смотрела на младшую сестру. В то, что рассказала им Барбара, действительно трудно было поверить. В этой семье нельзя было спокойно ни дня прожить!

– Так, если я все правильно поняла, – подытожила Магдалена, с трудом сдерживая голос, – сначала отец на глазах у всех патрициев снова ввязывается в спор с Рансмайером и едва не доводит дело до потасовки. Потом ты с Паулем следишь за доктором и первым бургомистром, подслушиваешь их и попадаешься на этом?

– Они что-то замышляют, – ответила Барбара. Она до сих пор не могла отдышаться. – Пойми наконец! Если мы раскроем замыслы Рансмайера, тогда…

– А ты не думала, что Рансмайер просто хотел всучить бургомистру какое-нибудь дорогое лекарство? – сердито прервала ее Магдалена. – Все-таки Бюхнер у него в пациентах. Все из того, что ты рассказала об их разговоре, указывает именно на это! У Рансмайера были задания, и он хочет больше денег. И что? В чем их преступление?

– Барбара правду говорит! – крикнул Пауль. – Доктор злой. Он про дедушку плохо говорил!

– Дедушка и сам может за себя постоять, – ответила Магдалена. – Если придется, то крепкой затрещиной, чтобы на всю семью навлечь неприятностей, верно? – добавила она, сердито покосившись на отца, потом снова взглянула на Барбару: – Нам и так забот хватает. А тут ты еще со своими бреднями…

– А… а с чего бы им тогда тайком встречаться в церкви? – не унималась Барбара, хотя уверенности в ней поубавилось. – Почему Бюхнер не пошел домой к Рансмайеру, если дело, как ты говоришь, только в лекарстве?

– Откуда мне знать? Потому что Бюхнер как раз находился в церкви. – Магдалена покачала головой: – Разве ты не понимаешь, что своей дурацкой слежкой только хлопот нам добавляешь?

– Не говори со мной так! – разозлилась Барбара. – Вечно ты обращаешься со мной как с маленькой. Я… я не буду больше сносить этого. Довольно, что я за отцом должна прибирать, как служанка…

– Каждый занят своим делом, – холодно ответила Магдалена. – И пока у тебя нет мужа, который тебя содержал бы…

– Тебе-то легко говорить, сестрица! – прошипела Барбара. – Это тебе Лехнер позволил выйти замуж за порядочного человека. А мне придется или выйти за могильщика, или умереть старой девой. Об этом ты не думала?

– Хватит, черт вас дери! – Отец с такой силой стукнул ладонью по столу, что на полках задребезжали тарелки, а Пауль всхлипнул и забрался под скамейку. – Если вы сейчас же не прекратите, я обеих к позорному столбу привяжу. Мы пока что семья. Забыли?

Магдалена с Барбарой замолчали, и отец продолжил спокойнее:

– Бюхнер руководит строительным работами в церкви. Ему одному принадлежат три мастерские по обжигу извести. – Палач посмотрел, как дым от трубки поднимается к потолку; теперь он снова был спокоен, как агнец. – На строительстве колокольни Бюхнер сорвет самый большой куш со времен Вавилонского столпотворения. Я чуть ли не каждый день наблюдаю, как он выговаривает там своим людям. Так что нет ничего необычного в том, что чертов шарлатан встретился с ним на колокольне.

– А встреча на кладбище прошлой ночью? – упорствовала Барбара. Она немного успокоилась и все-таки недовольно косилась на Магдалену. – Может, я и про нее все выдумала?

Магдалена вздохнула, затем взяла младшую сестру за руку и привлекла к себе. Барбара неохотно подчинилась.

– Я понимаю, что ты хочешь помочь отцу, но поверь мне, милая, ты просто помешалась на чем-то. Разве ты не понимаешь, что натворила? Теперь не только Рансмайер точит на нас зуб, но и сам бургомистр! Бюхнер нас терпеть не может, он с давних пор пытается урезать права низов. По сути, он только и ждет случая нам напакостить. И ты даешь ему лишний повод!

Барбара поджала губы и села на скамью. Пауль между тем перебрался в угол комнаты и ловил там растерянную курицу; время от времени оттуда доносилось сердитое кудахтанье.

– Я точно знаю, что эти двое что-то замышляют, – проворчала Барбара через некоторое время. – Я… ах, я же просто хотела помочь!

Магдалена кивнула, словно все поняла, но сама при этом усиленно думала. После смерти прежнего бургомистра, Карла Земера, Маттеус Бюхнер сделал все, чтобы занять его место. Магдалена прекрасно понимала, что он, как и некоторые другие советники, давно хотел избавиться от ее отца, поскольку для палача Якоб Куизль был, по их мнению, слишком строптив. Он уже не раз самовольно прекращал пытку, так как не видел в ней смысла. Только третий бургомистр, Якоб Шреефогль, был на их стороне. Однажды отец спас дочь Шреефогля, и с тех пор патриций был перед ними в долгу. Но в этот раз, вероятно, и он был бессилен.

Магдалену вдруг затошнило, она наклонилась и закрыла рот ладонью.

– Что с тобой? – спросил отец. – Баранина на завтрак не по нутру пришлась? Ну да, немного прогорклая была, хотя вполне съедобная…

Магдалена помотала головой:

– Все… все хорошо. – Она выпрямилась и с усилием улыбнулась. – Нам всем теперь следует держаться как можно скромнее, на всякий случай. – Она вскинула брови и взглянула на отца: – В первую очередь это касается тебя. Больше никаких выходок, никаких ночных попоек…

– Эй, ты как с отцом разговариваешь? – ворчливо прервал ее палач. – Впрочем, на какое-то время я все равно избавлю вас от своего присутствия. Завтра утром мы с Лехнером отправляемся в Обераммергау.

Магдалена посмотрела на него с удивлением.

– Куда ты отправляешься? – переспросила она. – И ты говоришь об этом только сейчас?

– Так вы все время спорили, – проворчал отец.

Он в двух словах рассказал им о разговоре с секретарем и убийстве в Обераммергау.

– Распяли на кладбище? – прошептала Барбара, которая, похоже, и думать забыла о ссоре с Магдаленой после такой жуткой вести. – Это же ужасно! Жалко будет, если из-за этого отменят представление. Я уж и сама подумывала, не…

– Не затеять ли там пару интрижек? – бросил отец. – Даже не думай. Никуда не поедешь без моего разрешения. Довольно и здесь твоей репутации.

– Так нечестно! – возмутился Пауль, который зачарованно слушал рассказ деда. – Петер будет помогать дедушке на пытках и казнях… Я тоже хочу!

– Никуда ты не поедешь, – одернула его Магдалена. – Твой брат там в школу ходит, а не по тюрьмам шатается! – Она устало потерла глаза и посмотрела на отца: – Ну, может, оно и к лучшему, если ты на время исчезнешь из города. Надеюсь только, что Симон не задержится…

В дверь постучали, и Магдалена вздрогнула.

– Наверное, опять стражник, только в этот раз явился за Барбарой, – предположила она с мрачной миной. – Чудесная семейка!

Магдалена отворила дверь, но у порога стоял простой курьер в покрытом пылью плаще. Его лошадь щипала траву недалеко от дома. Юноша опасливо поглядывал на палача, который по-прежнему покуривал трубку, сидя на скамье. В окрестностях Шонгау Куизля хорошо знали. И боялись.

– Успокойся ты, не станет он тебе голову рубить, – сказала Магдалена и нетерпеливо показала на кожаную сумку в руках курьера: – Если только ты не принес дурных вестей. Что там у тебя?

– Э… тут письмо от вашего мужа, – неуверенно ответил юноша. – Он вручил мне его сегодня утром в Обераммергау. И уже заплатил.

Курьер вынул письмо и протянул Магдалене, опустив при этом глаза. Получив еще один крейцер, он с облегчением вскочил в седло и ускакал прочь.

Магдалена развернула мятый листок и стала читать.

– Ну и что пишет почтенный зять? – спросил ее отец. – Неужели Петер учебники забыл?

Магдалена молча помотала головой, вся кровь схлынула у нее с лица. В первый миг ее охватила такая злость, что она не знала даже, что ответить.

– Что ж, как видно, нам со Штехлин придется еще какое-то время одним управляться в цирюльне, – сказала наконец Магдалена и смяла в руке тонкий листок бумаги. – Симон задержится в Обераммергау. Остается только надеяться, что за это время здесь не случится чего похуже. Похуже того, что и так на нас свалилось.

Ее опять затошнило.

5

Обераммергау, день 6 мая 1670 года от Рождества Христова

Симон стоял, прислонившись к надгробию, и наблюдал, как Доминика Файстенмантеля предают земле. Старшие братья, Каспар и Себастьян, стоя по обе стороны от могилы, спускали на веревках простой гроб из еловых досок. Лица у обоих были неподвижны, губы поджаты. Над кладбищем разносился тонкий звон деревенской церкви.

– Пепел к пеплу, прах к праху, – пробормотал священник Гереле и бросил в могилу горсть земли.

На кладбище собралась почти вся община. Жители молча стояли между надгробьями или толпились у ограды. Резчики мяли в руках старые, потертые шляпы и время от времени поглядывали в небо, словно вопрошали о причинах постигшего их несчастья. Большой крест, на котором обнаружили распятого Доминика, благоразумно убрали со сцены. Но и без него дощатая платформа напоминала жителям о том, что произошло здесь позапрошлой ночью.

Судья Йоханнес Ригер только сегодня позволил предать тело земле, поскольку расследование, по его словам, еще не закончено. Однако в деревне поговаривали, что судья тем самым хотел показать Конраду Файстенмантелю, кто здесь хозяин. Глава Совета стоял, опершись о трость, в первом ряду, у самой могилы. Лицо его было налито кровью, ноздри раздувались, как у разъяренного быка. Впечатление было такое, будто трость служит ему не для опоры, а в качестве возможного оружия.

– Пап, почему тот толстяк такой злой? – спросил Петер.

Симон держал сына за руку. Утром мальчик в первый раз был на занятии у Георга Кайзера вместе с тремя десятками деревенских детей. У Симона еще не нашлось времени расспросить Петера о его впечатлениях. У него было слишком много работы в цирюльне.

– Этот человек потерял сына, – объяснил он вполголоса. – Из-за этого люди злятся, впадают в ярость. Им хочется найти виновного в необъяснимом.

Симон кивнул. Он не стал рассказывать Петеру подробностей, но об этом ему, вероятно, уже поведали другие дети.

Давно перевалило за полдень. И вчера, и сегодня Фронвизер осваивался в цирюльне и принимал первых пациентов. Местные жители, поначалу неуверенные, теперь шли один за другим. Многих из них действительно мучила лихорадка, о которой говорил Файстенмантель. Предшественник Симона, старый Ландес, по всей вероятности, лечил подобные болезни кровопусканием и клизмами. Симон был невысокого мнения о таких варварских методах. Его вообще удивляло, что больным не становилось хуже и они не умирали от малокровия и истощения. Сам он применял отвар из размолотой коры хинного дерева и ивового корня, который уже давал результаты.

К Симону подошел Георг Кайзер, вид у него был усталый. После утренних занятий он провел репетицию в большом зале Швабского подворья, хоть и не знал, кого теперь выбрать на роль Иисуса после ареста Ганса Гёбля.

– Ну как? – шепнул Симон другу. – Хорошо прошла репетиция?

Кайзер простонал:

– Хорошо? Это было ужасно!.. – Он понизил голос: – Половина актеров вообще не пришла, а остальные только и говорили, что об убийстве. Другого и ожидать не следовало. От Урбана Габлера, который исполняет роль апостола Фомы, я вообще не смог ничего добиться – он был сам не свой. Да и другие играли ненамного лучше. Удивительно, что…

Священник прервал свою речь и бросил на них сердитый взгляд. Кайзер замолчал и через некоторое время продолжил шепотом:

– Удивительно, что семейство Гёблей явилось на похороны, учитывая, что один из них под подозрением и арестован. – Он кивнул в сторону группы мужчин и женщин, которые стояли чуть в стороне и наблюдали за погребением. – Судья сказал, что в комнате Ганса действительно обнаружили ту страницу, которая пропала у Доминика. Сцена с распятием Иисуса! Ганс, вероятно, стащил ее, чтобы навредить сопернику. Как бы то ни было, стражники увезли его в Этталь и заперли в камеру.

– Если он выкрал у Доминика страницу, это еще не значит, что он же его и убил. – Симон с сочувствием посмотрел на Гёблей. – Их действительно жаль. Вот они пришли на похороны, и теперь все решат, что им стыдно. А если б не пришли, это приравняли бы к признанию вины.

– Зато похороны прошли бы спокойнее, – пробормотал Кайзер и кивнул на Конрада Файстенмантеля, готового взорваться. – Нутром чую, миром это не закончится.

– Пути Господни неисповедимы, – проговорил священник. – Нам неизвестно, почему Господь забрал доброго Доминика…

– Мне известно, – грубо прервал его Файстенмантель. – Потому что кое-кто из гнусных Гёблей подло убил его! Есть доказательства, судья рассказал мне!

– Прошу вас, – прошептал Гереле и с мольбой взглянул на Файстенмантеля: – Мы ведь договорились, что хотя бы на кладбище будем соблюдать мир.

Но толстого скупщика это не смутило. Он ткнул тростью в сторону Гёблей, которые собрались на краю кладбища:

– Это они за всем стоят. Может, все разом! – крикнул он. – Не смогли смириться с тем, что Иисуса играет кто-то из Файстенмантелей. Зависть отравила их души!

– Закрой рот, Файстенмантель, пока я не пнул тебя в жирную харю! – крикнул в ответ пожилой мужчина со стороны Гёблей.

Симон уже знал от Кайзера, что перед ним Адам Гёбль, глава семейства. Высокий и крепкий мужчина, грубый, как неотесанный дуб, грозно выступил вперед.

– Мы не убивали твоего Доминика, это клевета! – заявил он. – Ха, да может, он сам себя привязал к кресту, с него станется! Он с головой не дружил, это точно!

– Как ты смеешь оскорблять моего покойного сына?! – взревел Файстенмантель. – Ты… выродок! Давно уже среди ангелочков витал!

Он занес трость и бросился на Адама Гёбля, тот пригнулся и подставил противнику ногу. Файстенмантель рухнул лицом в свежий могильный холм.

– Прекратите, дети мои! – взмолился священник. – Довольно, что вы колотите друг друга в трактирах, но не на кладбище же!

Однако его мольбы ни к чему не привели. На помощь Файстенмантелю уже подоспели два его сына, и они вместе кинулись на Гёблей. Началась потасовка. Один за другим к драке присоединялись остальные жители, при этом каждый принимал ту или иную сторону. Сверкали кулаки, разносилась ругань; вскоре все мужчины, и стар и млад, дрались среди надгробий. Женщины и дети разбежались с воплями и плачем.

– Прекратите, прекратите немедля! – снова раздался голос священника. – Господь видит нас, Господь смотрит на нас! Что он должен подумать?

Но его, похоже, никто не слышал.

Симон с Петером и Георгом Кайзером укрылись за надгробием. В плиту ударилось несколько камней, потом что-то грохнуло, словно в нее врезался кто-то тяжелый.

– Надо что-то предпринять, – просипел Фронвизер, закрыв руками Петера, который крепко прижался к нему. – Иначе они головы друг другу поразбивают!

– Все не так уж страшно, – успокоил его учитель. – Насколько я знаю этих людей, убитых не будет. Такие драки происходят по меньшей мере раз в месяц. Но чтобы на кладбище, и сразу столько… – Он покачал головой. В надгробье ударялись новые камни. – Понятия не имею, как в таких условиях продолжать репетиции. До тех пор, пока Ганс Гёбль сидит под замком, спокойно здесь не станет.

В надгробье снова что-то врезалось. Симон вздрогнул. Он уже собрался отбежать с Петером к выходу, но тут над кладбищем разнесся резкий голос:

– Именем курфюрста прекратить сейчас же! Или я прикажу палачу заковать вас всех в кандалы!

Симон замер.

«Но это невозможно, – подумал он. – Как, черт возьми…»

Цирюльник был так растерян, что даже не заметил, как Петер высвободился и с любопытством выглянул из-за надгробья.

– Дедушка! – крикнул он и рассмеялся. – Как хорошо, что ты приехал! Теперь с нами ничего не случится.

И Петер радостно побежал к новоприбывшим.

* * *

Палач увидел бегущего к нему внука и распростер объятия. Люди вокруг перестали драться, крики смолкли. Некоторое время все смотрели на высокого, широкоплечего незнакомца в черном одеянии палача, как он схватил маленького мальчика и под ликующий вопль подбросил его вверх.

– Теперь, раз дедушка здесь, все будет хорошо! – радовался Петер. – Скажи, дедуль, открутишь им головы, если они рассердят нас?

– Я никому не откручу голову, если он того не заслужил, – проворчал Куизль и осторожно опустил Петера.

Хотя перед другими палач ни за что не признался бы в этом, он был безумно рад вновь увидеть Петера. Хотя мальчику никогда не стать палачом – в отличие от брата, он слишком слаб и мягок. Зато очень умен и начитан – качества, которые Куизль ценил едва ли не больше хорошей драки. Такой, как сейчас.

Теперь все перевели взгляды на карету с опущенным верхом, стоявшую перед кладбищем. В ней стоял судебный секретарь Иоганн Лехнер и строго взирал на толпу.

– Как вам в голову взбрело устроить мордобой на кладбище? – рявкнул он. – Есть в вас хоть капля уважения к мертвым? Приезжаешь в эту дыру, ничего не подозреваешь, и первое, что видишь, – это драка!

В наступившей тишине у Куизля появилась возможность получше рассмотреть уставших после схватки жителей. У некоторых из них были ссадины на лицах, другие держались за головы, но серьезных ранений ни у кого, похоже, не оказалось. Затем палач разглядел и Симона, который прятался за надгробьем и по-прежнему растерянно смотрел на тестя.

– Куизль! – воскликнул цирюльник. – Но почему…

– Нет времени на семейные любезности, – прервал его Лехнер. – Отложим на потом.

Он отряхнул с плаща пыль, которая муко́й осела на нем от быстрой езды.

Всего четыре часа потребовалось им на то, чтобы по слякотной, изборожденной дороге добраться от Шонгау до Обераммергау. Лехнер сидел в карете, в то время как Якоб и пятеро солдат ехали рядом. Неоседланный конь секретаря бежал за ними рысью. Юнцам было явно не по себе ехать по безлюдным перелескам в компании палача. За всю дорогу они не перемолвились с Куизлем ни словом и избегали его взгляда. Вот и теперь солдаты стояли чуть в стороне и нерешительно смотрели на недовольных людей, явно способных за себя постоять. Куизль сомневался, смогут ли салаги из Шонгау продержаться хотя бы минуту против этих свирепых горцев.

Лехнер вновь обратился к окружающим, большинство из которых смущенно смотрели себе под ноги.

– Кто у вас главный? – спросил он громким голосом.

Вперед выступил крупный мужчина, гордо вскинул голову и скрестил руки над животом. Весь его вид говорил о том, что он не привык выслушивать приказы.

– Я Конрад Файстенмантель, – представился толстяк. – Я возглавляю местный Совет.

– Глава Совета дерется на кладбище? – Губы Лехнера изогнулись в тонкой улыбке. – Должен сказать, странный у вас народ…

– А вы кто такой, чтобы судить? – огрызнулся Файстенмантель.

Его собеседник даже не дрогнул.

– Иоганн Лехнер, судебный секретарь Шонгау, – ответил он бесстрастно. – Представляю курфюрста Баварии и назначен расследовать ужасное убийство, которое недавно произошло в вашей злополучной деревне. – Потом он кивнул на Куизля, который по-прежнему стоял с внуком посреди кладбища: – А это палач Шонгау, с которым познакомится каждый, кто воспротивится моим приказам.

По толпе прошел ропот, даже Конрад Файстенмантель на мгновение оробел. Но к нему быстро вернулась былая уверенность:

– У нас есть свой судья. Его превосходительство Йоханнес Ригер не обрадуется, когда узнает, что вы разнюхиваете в его округе.

– А это уж не ваша забота. По всей видимости, господин судья даже не в состоянии остановить потасовку на кладбище. – Лехнер демонстративно огляделся. – Как бы то ни было, я его здесь не вижу. Поэтому вместо него распускаю это сборище.

– Но… ваша милость… это похороны, – робко подал голос священник, который до сих пор держался позади всех. – Прошу вас…

– Похороны, столь бесславно оконченные, – перебил его Лехнер. – Пусть могильщики закопают яму, остальным же немедленно покинуть кладбище. – Он обратился к жителям: – Ступайте по домам! И молите у Господа прощения за свое кощунственное поведение!

Некоторые из мужчин снова заворчали и сжали кулаки.

– Мы не станем слушать указаний, когда нам заканчивать похороны! – выкрикнул один из них. – И уж тем более от вас, шонгауцев!

Говоривший был крепким молодым человеком, судя по внешности, сыном Файстенмантеля. Он грозно двинулся в сторону повозки. Дойдя до кладбищенских ворот, столкнулся с Куизлем, который загородил ему дорогу.

– Ну и куда мы так спешим, юнец? – проворчал палач. – Уж не ко мне ли?

Казалось, молодой Файстенмантель задумался на мгновение, не помериться ли с палачом силой. Но потом он взглянул на плечи Куизля, крепкие, как дубы, увидел решимость в его глазах – и угрюмо потупил взор.

– Мы еще встретимся, палач, – пробормотал он.

– Охотно. На эшафоте.

Куизль несильно толкнул его в грудь, и парень вернулся к своим. После такой дуэли остальные жители, похоже, смирились. Один за другим они стали покидать кладбище, при этом одаривая Лехнера и Куизля свирепыми взглядами.

– Последствия не заставят себя ждать, – прорычал Файстенмантель. – Я прослежу, чтобы судья Ригер и аббат Эккарт об этом узнали.

Лехнер пригладил бороду.

– О, не беспокойтесь, их непременно поставят в известность. Уверен, совсем скоро у нас состоится увлекательная беседа… – Он потянулся и зевнул. – Но до тех пор мне хотелось бы отдохнуть после утомительной поездки. Кстати, остановлюсь я в «Швабском подворье». Скажите хозяину, что я займу весь верхний этаж. Ах да, Куизль! – Он повернулся к палачу. – Если хочешь, можешь пока побыть со своими домочадцами. Через час мы отбываем в Этталь, где любезный аббат и судья наверняка готовят нам теплый прием. Без мордобоя.

С этими словами он вернулся в карету и оставил Конрада Файстенмантеля стоять в недоумении. Возница щелкнул кнутом, и экипаж со скрипом повернул на улицу, ведущую к трактиру.

– Лучше делайте, как он сказал, – проворчал Куизль и хлопнул Файстенмантеля по плечу. – Поверьте, я знаю, о чем говорю. Этот человек от своего не отступит. – Он усмехнулся. – Дьявол! Если Лехнер не получает, чего хочет, он может стать настоящей занозой в заднице.

* * *

Спустя некоторое время Симон и Куизль сидели в цирюльне напротив полки с заспиртованными змеями и жабами.

Фронвизер взволнованно рассказывал тестю о событиях минувших дней. Якоб между тем молча покуривал трубку. Чтобы им никто не мешал, они отправили Петера в соседнюю комнату, где тот должен был перевести с латыни на немецкий текст античного врача Диоскорида. Недовольный поначалу, теперь Петер выполнял задание с большим азартом.

– Распять человека только для того, чтобы получить роль в представлении? – проговорил палач, когда Симон закончил с рассказом. – По-моему, это как-то уж слишком. Но, боюсь, судья хочет по возможности скорее представить виновного, чтобы жители успокоились… – Он задумчиво пожевал мундштук. – Думаю, скоро мне придется начать допрашивать Гёбля.

Симон кивнул.

– Тем более что в его комнате нашли страницу с текстом Доминика. Похоже, они и в самом деле были не в ладах между собой. Гансу не позавидуешь, это уж точно… – Он вздохнул. – Разве только мы найдем доказательства, указывающие на убийцу. И если я правильно понял, именно этого требует от вас Лехнер. Хотя не совсем понимаю зачем.

Еще по пути в цирюльню Куизль рассказал ему о драке с доктором Рансмайером и наблюдениях Барбары. И хотя в глубине души приятно было узнать, что Якоб проучил его щеголеватого соперника, Симон понимал, что та затрещина ставила под угрозу все их семейство. Вероятно, секретарю Лехнеру удалось тем самым оказать на палача давление.

– Лехнер хочет прибрать к рукам Мурнау, куда входит и Аммергау, – пояснил Куизль. – Если он распутает это дело в свою пользу, то может рассчитывать на поддержку в Мюнхене. Но аббат приложит все старания, лишь бы перечеркнуть его планы. Прежде эти места подчинялись собственному суду. Так что судья и аббат сделают все, чтобы вернуть себе власть.

Симон простонал:

– Замечательно! Либо мы подведем Лехнера и наживем неприятностей в Шонгау, либо перейдем дорогу местному аббату, во владениях которого учится мой сын… – Он устало оперся о стол, на котором стояли пузырьки, горшки и лопатка после недавних процедур. – И чего ждет от вас Лехнер? Будучи палачом, вряд ли вы сможете ходить по домам и собирать сведения.

Куизль ухмыльнулся:

– Нет, не смогу. Но я могу поразмыслить и сделать выводы. Лехнер знает, что у меня это порой неплохо получается. Ходить по домам придется тебе. Будучи цирюльником, ты можешь послушать, что говорят вокруг. А я потом пораскину мозгами. – Он сделал затяжку, лицо его омрачилось. – Хотя случай-то каверзный. Никто не смог бы в одиночку поднять Доминика на крест, верно? Стало быть, убийца не один…

– Может, все-таки Гёбли, всем семейством? – бросил Симон. – По крайней мере, они имеют на то причины. У них давняя вражда с Файстенмантелями, а Ганс пытался заполучить роль Иисуса. Может, они не смогли смириться с поражением?

– И поэтому распяли Доминика? – Палач покачал головой: – Нет, эти люди не такие. Заклятому врагу они разобьют кружку о голову, но к кресту прибивать никого не станут.

– Выходит, кто-то чужой? Но зачем?

Симона окутало табачным дымом, и он закашлялся. Ему вспомнилось, что на кладбище он что-то заметил, но не смог опознать. Однако дым не давал ему ясно мыслить, поэтому Фронвизер снова отогнал эту мысль.

– Что-то странное творится в этой долине, – продолжил он. – Извозчик, который подобрал нас, говорил, что она проклята. И он, возможно, прав. – Симон помедлил. – Трудно выразить словами, но чувство такое, будто горы давят, сжимают тебя. А потом, этот Кофель, о котором ходит столько зловещих историй… Будто там в пещере обитает ведьма и зажаривает маленьких детей…

– Ты врач или суеверная баба? – рявкнул на него Куизль. – Так что оставь этот вздор и полагайся на факты! Человека распяли. Да еще в пятницу, в точности как Иисуса. Для чего?

– В жертву за все наши прегрешения? – Симон пожал плечами. – Лучше вы скажите.

– Возможно, потому что это убийство до того омерзительно, что отвлекает внимание. Возможно, кто-то хочет, чтобы все говорили только об этом распятии и не подходили к сути.

– И в чем заключается эта… суть?

– Это нам и предстоит выяснить. Но горы, ведьмы и прочая суеверная чушь здесь ни при чем… – Куизль нахмурился. – Я кое-что слышал про местных жителей, поспорить они любят. Не только Гёбли и Файстенмантели. Надо больше узнать об этих местах, об их обитателях. За любым дьявольским деянием всегда стоит человек.

– Я вот еще что вспомнил! – воскликнул Симон. – Когда мы осматривали труп, Конрад Файстенмантель угрожал судье. Очевидно, он что-то знает про него – речь шла о каких-то делах. Может, Доминик тоже об этом знал и его заставили замолчать? А жертве самой было что скрывать. Я несколько раз уже слышал, что Доминик перед смертью говорил всякое странное…

Куизль кивнул:

– Вот видишь, теперь нам есть от чего оттолкнуться. Как я сказал, нужно больше узнать о здешних людях, о судье, о Файстенмантелях, Гёблях, обо всех… – Он задумчиво пригладил косматую бороду. – Но при этом не стоит забывать, что дома нас ждут две девицы, которым тоже нужна наша защита.

Симон вздрогнул. За последние два дня он едва ли вспомнил про Магдалену! Слишком много всего произошло. Интересно, как там она, и Барбара, и маленький Пауль? Куизль уже рассказал ему, что Магдалена была не в восторге от его письма. Другого Фронвизер и не ожидал. Но чтобы она могла оказаться в опасности из-за любопытства Барбары – на такое он не рассчитывал.

– Думаете, Бюхнер и Рансмайер отплатят нам? – спросил он с тревогой.

Палач склонил голову набок.

– Рансмайер поклялся мне отомстить, с этим все ясно. В какой мере здесь замешан Бюхнер, трудно сказать. Возможно, не так уж это дело и важно для бургомистра, чтобы делать из него проблему. Разве только…

Куизль помолчал, потягивая уже потухшую трубку.

– Что? – спросил Симон.

– Ну, разве только Барбара действительно что-то узнала, когда подслушивала их в церкви. В таком случае нам следует поскорее распутать это дело и вернуться. Пока к нашим девицам не нагрянули стражники.

* * *

Жена молодого извозчика визжала, как бешеная корова.

Магдалена заботливо вытерла пот со лба роженицы, в то время как Марта Штехлин, погрузив руки в утробу, нащупывала дитя. Уже вторую неделю Ева Баумгартнер дожидалась, когда же ребенок появится на свет. Когда боли начали нарастать, Магдалена решила напоить будущую мать отваром из лютика, чтобы спровоцировать роды. Сегодня после обеда, когда у Евы наконец отошли воды, Магдалена позвала Штехлин.

И вот они вместе принимали роды у девицы восемнадцати лет, которая сама была еще ребенком. Две престарелые тетки сидели в углу душной комнаты и вполголоса молились. Воздух тяжелел от курящегося ладана, шалфея и можжевельника. Муж мог войти в дом лишь после родов, таков был давний обычай. Уже трижды Лукас Баумгартнер тревожно и нетерпеливо стучал в закрытые ставни, но Магдалена всякий раз его прогоняла.

– Ты почти справилась, – прошептала она визжащей девушке на ухо. – Уже показалась головка. Скоро все закончится, только поднатужься еще разочек.

Действительно, между бедрами уже виднелась темноволосая головка. Штехлин стала помогать окровавленными руками. Роженица в последний раз взревела от боли, и ребенок наконец-то оказался у знахарки в руках. Штехлин перерезала ржавыми ножницами пуповину, шлепнула младенца по спине, чтобы тот издал первый крик, и осторожно передала новоиспеченной матери.

– Это мальчик, – пробормотала она. – И на вид крепенький. Буду молиться, чтобы в этот раз Господь не забрал его у тебя.

Ева Баумгартнер действительно произвела на свет уже двух детей, но оба умерли через пару недель. По крайней мере, священник успел крестить бедняжек и они не угодили в чистилище.

Магдалена сбросила в кадку послед и невольно задумалась о собственных предстоящих родах. Страх на мгновение стиснул горло. Что, если Господь снова заберет у нее дитя, как маленькую Анну-Марию?

Ева Баумгартнер между тем уснула от изнеможения. Младенец тоже закрыл глаза. Престарелые тетки проковыляли за дверь, сообщить мужу радостную весть. Магдалена опустилась на скамью рядом со знахаркой.

– За месяц уже в седьмой раз принимаем роды, – вздохнула она. – И все с осложнениями… А теперь еще и мой бестолковый супруг оставил на меня цирюльню! О неприятностях из-за Барбары я вообще молчу. Не будь я так измотана, взвыла бы от злости!

В ней снова вспыхнула злость на Симона за его решение задержаться в Обераммергау. Вот так всегда: мужчины незаметно смывались, а женщинам приходилось управляться самим…

– Черт, мне разорваться надо, чтобы всюду поспеть!

Штехлин усмехнулась.

– Люди доверяют тебе, – сказала она. – Возможно, даже больше, чем Симону. И больше, чем мне. Кто бы мог помыслить такое десять лет назад, когда ты пришла учиться у меня…

Теперь невольно усмехнулась и Магдалена. Она хорошо помнила, как впервые помогала знахарке принимать роды. Она была тогда юной и неумелой и скорее мешалась, чем помогала. Многие роженицы тогда умирали еще во время родов от лихорадки, необъяснимой и неминуемой как проклятие. Но многим другим женщинам Магдалена смогла помочь.

– У тебя есть то, что мы, знахарки, зовем исцеляющими руками, – заявила вдруг Штехлин серьезным голосом.

– Исцеляющие руки? – Магдалена недоумевающе взглянула на знахарку. – Что ты имеешь в виду?

– Ну, многие полагают, что их исцеляют лекарства. – Штехлин кивнула на многочисленные горшки с мазями и порошками, в беспорядке стоявшие на столе. – Но послушай старую женщину. Дело не столько в лекарствах, лечит прежде всего вера. И я говорю не о вере в Господа. Люди верят в тебя, Магдалена, они доверяют тебе. Ты к ним прислушиваешься. Это делает тебя хорошей целительницей.

Дочь палача молча посмотрела на свои мозолистые, покрытые пятнами крови руки. Действительно, за последние годы она стала не только хорошей повитухой, но и в цирюльне ее умения нашли всеобщее признание. Люди ценили ее, особенно в бедных кварталах Шонгау, в Кожевенном или здесь, у реки, недалеко от пристаней. Но в самом городе многие по-прежнему считали ее безродной палачкой, хотя ей стукнуло уже тридцать лет. Тем не менее к ней и к Симону тайком заходили горожане и более высокого положения, поскольку доверяли их умениям больше, чем ученому доктору. Зачастую люди даже испрашивали у Магдалены совета по житейским вопросам. Стоит ли пускаться в дальнюю поездку, как успокоить гневливого супруга, можно ли еще расторгнуть сомнительную помолвку…

– Значит, исцеляющие руки, – с улыбкой проговорила Магдалена и еще раз взглянула на грязные ногти и мозоли от работы в саду. – Что ж, этим рукам сегодня предстоит еще немало работы.

В окно неуверенно постучали. Она поднялась и крикнула:

– Можешь войти, Лукас! Все прошло хорошо.

Послышались торопливые шаги; затем дверь распахнулась и в комнату влетел молодой Лукас Баумгартнер. Он поцеловал спящую жену в лоб и неуверенно посмотрел на завернутого в пеленку младенца.

– Это… – начал он смущенно.

– Да-да, можешь быть покоен, это мальчик, – опередила его Штехлин. – Еще один пьяный, драчливый мужлан. Как будто вас и без того мало!

Лукас ухмыльнулся. Это был высокий красивый парень двадцати лет. Только прошлой осенью его приняли в Гильдию извозчиков. Магдалена помнила, как он еще мальчишкой дразнил ее отца. И вот Лукас уже обзавелся собственной семьей…

Улыбка на лице молодого извозчика неожиданно сникла.

– Сколько я вам должен? – спросил он нерешительно.

– Полгульдена, – ответила Штехлин. – Шалфей и подорожник даром, этого у меня в саду больше, чем сорняков.

Лукас смущенно уставился в пол:

– У меня столько нет. Сегодня утром в Совете объявили указ, и нам урезали жалованье. Сказали, что пришлось так поступить, потому что в городе перегружается не так много товара.

– Какое совпадение! – усмехнулась Магдалена. – Стоит Лехнеру выехать из Шонгау, как Совет урезает жалованье… Еще одно достижение, за которое стоит поблагодарить почтенного бургомистра Маттеуса Бюхнера.

Но, несмотря на все насмешки, она тоже понимала, что решение Совета имело свои основания. Раньше по торговым трактам через Шонгау ежедневно проезжали десятки повозок с товаром из Венеции и Генуи. Торговля процветала. Но за несколько десятилетий движение сместилось к северу страны, откуда пузатые суда отбывали в Новый Свет и прибывали, нагруженные серебром, пряностями и другими ценностями. Шонгау нищал, а с ними и многие плотогоны и извозчики.

– А вашего распорядителя, как я посмотрю, сокращение жалованья не затронуло, – проворчала Штехлин. – Во всяком случае, я видела, как они с Бюхнером сегодня в «Звезде» умяли жареного гуся на обед.

Лукас кивнул:

– Они в последнее время часто видятся, это верно. Десятникам, видать, тоже неплохо живется. Я, по крайней мере, не слышал, чтобы они жаловались… – Он вздохнул, но лицо у него вдруг просияло. – Я могу дать вам задаток. На следующей неделе у меня будет куча денег, обещаю.

Штехлин сухо рассмеялась:

– Откуда же? Неужто решил ограбить жирного торгаша из Аугсбурга?

Лукас покраснел:

– Нет-нет, это скорее… приработок. – Он смущенно порылся в кошельке. – Могу заплатить вам пять крейцеров…

Магдалена отмахнулась:

– Ладно тебе, Лукас. Лучше купи на эти деньги колыбельку и одежку на крещение.

– Правда? – Молодой извозчик прямо засиял. – Это… это очень любезно с твоей стороны.

– Отплатишь, когда сам станешь десятником, – с улыбкой ответила Магдалена и повернулась к Штехлин: – Давай уже собираться. Отец теперь тоже уехал, и мне пришлось попросить живодера, чтобы присмотрел за Паулем. Боюсь, мальчишка ему все нервы истрепал.

* * *

Через некоторое время они стояли у пристаней. С полдюжины извозчиков сгружали на плот одну из немногочисленных партий товара. Большие бочки опасно покачивались на бревенчатой палубе. Магдалена с удивлением взглянула на солнце, уже скрывающееся за деревьями. Как правило, плоты отчаливали утром или к полудню, чтобы вовремя поспеть в Аугсбург, ближайший крупный город. Хотя возможно, что этот груз готовили к отправке заранее.

На пристани, широко расставив ноги, стоял распорядитель Михаэль Эльбль и выкрикивал команды. Это был упрямый мужчина с перебитым носом. Он терпеть не мог Магдалену и, если случалось заболеть, ходил только к доктору Рансмайеру. Завидев женщин, Эльбль одарил их недовольным взглядом.

– А вы тут чего забыли? – крикнул он на них. – Вам что, нечем заняться, кроме как стоять тут и глазеть?

– Мы помогаем детям появляться на свет, – спокойно ответила Магдалена. – Вам, мужчинам, на это ума недостанет. Или, может, ты сам хочешь остановить кровотечение у роженицы?

Распорядитель хотел ответить чем-то грубым, но потом лишь отмахнулся. Его беспокойный взгляд скользнул с Магдалены на плот, покачивающийся на волнах. Казалось, Эльбль очень спешит. В конце концов он прыгнул с пристани на палубу и сам взялся за длинный шест. Магдалена насторожилась. Неужели они собирались отчаливать в такое время?

– Пойдем, – проворчала Штехлин. – У меня кости ноют от холода, и день был долгий. Какое нам дело, что за бред несут эти мужчины? Я половину из них на этот свет приняла.

Она сухо рассмеялась и пошла в сторону Речных ворот. Магдалена оглянулась. Плот отнесло к середине реки, и он медленно скрывался за ивами.

– Ты права, какое нам дело до мужчин, – пробормотала Магдалена. – Если только мы, женщины, держимся вместе. Надеюсь только, что Барбара не натворила очередных глупостей.

Она не знала, что ее младшая сестра как раз совершала самую большую ошибку в своей жизни.

* * *

При свете свечи Барбара благоговейно перелистывала страницы книги, лежащей у нее на коленях.

Она сидела на кровати в своей комнате и беззвучно шевелила губами. Пальцы у нее дрожали. Время от времени Барбара замирала и прислушивалась, не вернулась ли Магдалена. Ее старшая сестра еще в полдень ушла к роженице и могла вернуться с минуты на минуту. Но Барбара наверняка услышит, как хлопнет дверь, и у нее будет достаточно времени, чтобы спрятать книгу.

Столь дорогую ей книгу.

Когда Барбара уверилась, что все спокойно, она продолжила чтение. Слово за словом, строка за строкой… Вот уже несколько дней девушку преследовал страх, что Магдалена ее застукает. Но еще больше она боялась, что сестра расскажет о ее находке отцу. Вероятно, он неспроста спрятал книги в тайнике на чердаке.

Барбара обнаружила потайную нишу, когда искала свою старую грифельную доску, чтобы подарить Петеру. Доска лежала в самом углу, под старыми лохмотьями, покрытая паутиной. Когда Барбара наконец откопала ее, в дощатой стене за грудой хлама обнаружился прямоугольный участок, на вид более новый. Звук, если по нему постучать, был пустой. Меньше чем за минуту Барбара отыскала механизм: он представлял собой простую защелку с вращающимся стержнем посередине. За дверцей была выемка.

А в ней лежали книги, одну из которых Барбара держала сейчас в дрожащих руках.

Книги были с серебряными застежками, в переплете из тончайшей телячьей кожи, правда, уже потрескавшейся. Даже заглавие, выведенное на каждой из книг большими рукописными литерами, заставляло сердце биться чаще.

De Malefi ciis Ac Magicis Dictis Liber Auctore Georgio Vulgo Jörg Abriel, Carnifici

«Книга заклинаний и колдовских приемов, составленная палачом Йоргом Абрилем».

Йорг Абриль был в их семье кем-то вроде призрака. Злого духа, о котором мама рассказывала, когда дети не хотели спать или проказничали.

Давайте успокаивайтесь, а то придет Абриль и свернет вам шеи, как цыплятам.

Йорг Абриль был прадедом Барбары. Во время знаменитой охоты на ведьм в Шонгау он сжег и обезглавил более шестидесяти женщин, предварительно замучив их огнем, клещами, дыбой и камнями. С тех пор минула почти сотня лет, но люди по-прежнему рассказывали жуткие истории о палаче в черном одеянии, который ездил с обозом по всей Баварии – всюду, где объявлялись ведьмы. Абриль был известен за свою пробу иглой. Он прокалывал предполагаемой ведьме кожу. Если кровь не шла, женщина считалась уличенной.

Во время такой пробы ни разу ни у одной женщины рана не кровоточила. Кровь лилась позже, на эшафоте, но уже ручьями. Говорили, что Абриль издалека чуял страх ведьм, запах серы, который они источали, – аромат дьявола.

И Барбара держала в руках одну из его легендарных колдовских книг. По сути, они представляли собой протоколы допросов, куда были внесены признания предполагаемых ведьм. Абриль в точности записывал каждое слово. В итоге получилось что-то вроде большого сборника заклинаний.

Барбара взволнованно перелистнула страницу. Следующее записанное в спешке заклинание вызывало град величиной с кулак и окрашивало деревья в черный цвет. В других говорилось о двухголовых телятах, коровах, что переставали давать молоко и падали замертво, о порчах, а также о гусеницах, саранче и мышах, которые внезапно уничтожали урожай. Все злодеяния, о каких мог помыслить человек, были описаны в этих книгах.

Об этих книгах Барбара узнала в прошлом году от Магдалены. Очевидно, они переходили по наследству к старшему в семье. Магдалене эту тайну открыл дядя Бартоломей, палач в Бамберге. Отец сказал тогда, что сжег книги, но это оказалось неправдой. Все эти годы они лежали в маленькой запыленной нише, пока Барбара не обнаружила их несколько недель назад.

С тех пор книги не давали ей покоя.

Барбара стала тайком собирать сведения, отыскивая их в других книгах, стоявших на полках ее отца и знахарки Штехлин. Во многих из них то и дело упоминались книги заклинаний Йорга Абриля. Они считались самыми ценными колдовскими книгами после Grimorium Verum, созданными после многочисленных допросов, во время которых палач выпытывал у предполагаемых ведьм их знания.

Как сделать здорового человека больным и слабым…

Как направить молнию в дом…

Как взлететь на метле…

Как черным псом впустить дьявола домой и поцеловать его в анус, дабы вступить с ним в любовную связь…

Многое из этого было вздором, в котором несчастные женщины признавались, чтобы облегчить себе страдания. Но все ли?

Что, если некоторые из этих заклинаний действительно могли сработать?

Сомнения не оставляли Барбару. Она, как одержимая, снова и снова бралась за книги и принималась листать. Хорошо бы расспросить отца, он наверняка знал об этом больше. Несколько дней назад Барбара завела разговор о печально известном предке. Уже эта ее попытка показала, что тема слишком опасна. Отец запорет ее до полусмерти, если узнает, что она держит у себя колдовские книги. И, что еще хуже, отберет их.

Оставалось вопросом, почему он вообще сберег эти книги.

Уже не раз у Барбары возникало желание испробовать несколько заклинаний – в полнолуние собрать необходимые компоненты, отправиться ночью в лес и исполнить все так, как предписывали книги. Она понимала, что это святотатство. Но быть может, среди заклинаний было такое, которое обеспечит ей новую жизнь? Которое поможет убраться из этой душной тюрьмы под названием Шонгау… Прочь от ежедневной уборки, от косых взглядов и от сестры, которая до сих пор обращалась с нею как с маленькой девочкой…

Горшок золота в конце радуги… Серебряная карета, которая увезет меня в другую страну… Метла, на которой можно слетать до Нюрнберга и обратно только затем, чтобы поглазеть там на богатеев…

Барбара была любопытна, разделяя эту черту со всеми Куизлями. Быть может, попробовать для начала с мелкого заклинания? Направить молнию в старый дуб, устроить маленький ураган или…

В дверь постучали, и Барбара вздрогнула. Она быстро спрятала книги под кровать и осторожно прошла к лестнице, ведущей в переднюю. Магдалена точно стучать не стала бы. Может, снова явился стражник? И теперь ее заберут за слежку? Барбара затаила дыхание.

– Кто… кто там? – спросила она неуверенно.

– Это я, Йозеф. У меня живот крутит.

Барбара вздохнула с облегчением. Йозеф Ландталер был выпивохой и батраком, зарабатывал у плотогонов жалкие гроши для очередного похода в трактир. Барбара терпеть его не могла. Он был хитрым, совершенно не следил за собой – но по крайней мере не был стражником.

– Сестры нет дома, – заявила Барбара. – Приходи завтра, Йозеф.

– Но меня к тому времени разорвет! – пожаловался Ландталер. – Мне и нужно-то немного калгана…

– Господи, тогда ступай к Рансмайеру, если так приперло, – предложила Барбара.

– Доктор нашему брату не по карману… Открой, прошу! Или я прямо тут штаны спущу…

– Ладно, ладно.

Барбара вздохнула и отворила дверь. Йозеф переминался с ноги на ногу и застенчиво скалился, показывая черные пеньки зубов. Рубашка и штаны его были мокрые и забрызганы речным илом. Батрак мелко дрожал и зябко потирал руки, лицо у него было бледное и худое.

– Что ж, проходи, – сказала Барбара уже любезнее. – Посмотрю, что можно найти.

Йозеф заискивающе поклонился и вошел внутрь.

– Ты так добра, – пролепетал он и показал ржавый крейцер. – Мне и заплатить есть чем.

Барбара отмахнулась:

– Оставь себе. Довольно будет, если уберешься поскорее. У меня еще дела. – Она показала на скамейку возле печи: – Сядь пока, отогрейся. Сейчас принесу тебе калгана.

– Господь этого не забудет! – сказал Йозеф и с заметным облегчением устроился у печи. – Не торопись.

Барбара прошла в соседнюю комнату, где отец с Симоном держали лекарства. Поскольку дом еще принадлежал Якобу Куизлю, здесь по-прежнему хранились некоторые принадлежности для пыток и казней. В двух сундуках по левую руку лежали веревки, цепи, тиски для пальцев и клещи. Рядом к стене была прислонена висельная лестница. Напротив стоял громадный шкаф с тремя створками. Его использовали еще прародители Барбары; в нем Куизли хранили книги и пергаментные свитки, а также травы, настои, бутылочки, мешочки и пузырьки. От шкафа приятно веяло ароматами лета.

Барбара не сразу отыскала ящичек с размолотым калганом. От поноса это было лучшее средство. Осталось не так уж много, но Йозефу должно было хватить. С помощью ложки Барбара насыпала порошок в маленький тигель и вернулась в общую комнату.

– Вот твой калган, – сообщила она. – Сделай отвар и…

Она запнулась. Ей показалось, что в комнате что-то не так.

Йозеф по-прежнему сидел возле печи, но Барбара заметила на его лице вороватую ухмылку. Кроме того, ей показалось, что прежде батрак сидел ближе к стене, где сушились мокрые плащи. Хотя она могла и ошибаться.

– Что-то стряслось? – спросила она недоверчиво.

Йозеф принял невинный вид.

– С чего бы это? – Он взял у нее горшочек и вдруг куда-то заторопился. – Ну, спасибо тебе большое. Мне пора возвращаться. Мы дожидаемся груза из Аугсбурга.

Он поспешил к двери. У Барбары вдруг возникло ощущение, что ему стало гораздо лучше.

Без всяких лекарств.

Йозеф поклонился на прощание и побежал через сад к реке. Прежде чем он скрылся за кустарником, девушке словно бы послышался злорадный смешок.

В некотором недоумении Барбара закрыла дверь и вернулась в свою комнату. Читать колдовские книги ей больше не хотелось, поэтому она задвинула тома за ночной горшок под кроватью, где Магдалена их точно не найдет. После этого она отправилась в сарай, чтобы накормить кур, лошадь и корову, которая уже беспокойно мычала.

Если бы Барбара чуть внимательнее огляделась в комнате, то, возможно, заметила бы, что сундук стоит немного косо, как если бы кто-то сдвигал его в большой спешке.

Но она уже не вспоминала о приходе Йозефа.

6

Аммерталь, вечер 6 мая 1670 года от Рождества Христова

В свете заходящего солнца десятник Урбан Габлер быстро шагал через болота между Обераммергау и монастырем Этталь. Последние лучи золотым венцом охватывали вершины гор. Ореол света понемногу тускнел и наконец совсем угас. Долина погрузилась в тень.

Поднялся слабый ветерок, и Габлеру пришлось придержать шляпу, чтобы ее не сорвало с головы. Погруженный в раздумья, он шагал мимо берез, среди вереска и кустарников, напоминающих очертаниями сгорбленных гномов и троллей. Время от времени впереди показывались черные лужи, и Урбан обходил их широкой дугой. Вайдмоос затянул в свои недра уже немало беспечных путников. Габлер с детства знал эти места, но не хотел рисковать без нужды.

Тракту он предпочел узкую тропу через топи, потому что не хотел, чтобы его увидели. Далеко не все были согласны с его сегодняшним намерением. Но Габлер больше не мог молчать. То, что он имел сказать, нельзя было утаивать.

Урбан направлялся к аббату Эккарту.

Собственно, его давно мучили угрызения совести. До сих пор он с этим уживался, однако смерть Доминика Файстенмантеля открыла ему глаза. Они провинились и теперь несли перед Господом заслуженную кару! Габлер довольно поздно нашел себя в истинной вере, но тем более велико был его рвение. Недаром в инсценировке Страстей Христовых Урбан исполнял роль Фомы. Тот тоже поначалу усомнился, а после отправился с Благой Вестью в далекую Индию. Габлер знал, что все на земле суть небесное знамение. И не могло быть знамения более великого, чем распятие!

Габлер вполголоса бормотал молитвы, пробираясь среди луж и зарослей боярышника. В сущности, на этой деревне давно лежало проклятие! Процветали зависть и неприязнь, особенно между старожилами и приезжими. Во время представления в Обераммергау всегда воцарялось единодушие. Но теперь и это было в прошлом, с тех пор как Конрад Файстенмантель правил в деревне, точно король, и решил поставить инсценировку раньше срока. Драка на кладбище стала для Габлера последней каплей. Пора раз и навсегда положить конец этому кощунству!

И разумеется, была эта резная фигурка.

Накануне вечером она вдруг оказалась у него на подоконнике как подарок. Или, что более вероятно, проклятие. Снизу были вырезаны два слова на латыни: Et tu. Габлер долго раздумывал, кто бы мог подсунуть ему фигурку. Или это всего лишь совпадение? Но теперь Габлер был убежден, что это очередной знак Божий.

И ты, сын мой…

Погруженный в раздумья, он спрятал фигурку в карман, где она так и лежала до сих пор. Габлер остановился и вынул ее. По платку и талиту – верхней одежде типа тоги – в фигурке безошибочно угадывался фарисей, один из тех еврейских законников, которые назвали Иисуса самовлюбленным лицемером. В представлении им тоже была отведена роль. Габлер прислушался к воронам, что кружили над громадой Кофеля. Казалось, они что-то кричат ему: «Сознайся, Урбан, сознайся, сознайся… Воротись на путь истинный…»

Габлер говорил с другими, однако его не захотели слушать, назвали суеверным болваном. Но он не был болваном! Он верно распознал знамения, остальные заблуждались. Господь не станет больше терпеть их деяния. Если они не остановятся, последуют новые знамения, новые трупы… Он должен исповедоваться, сейчас же!

Ветер усиливался. Раздался гром, и Габлер не сразу понял, что это не гроза, а очередная каменная лавина, сошедшая с гор. Ему показалось, что в пещере, на высоте примерно тридцати шагов, мигнул огонек – как от факела или светильника. Но кто бы мог находиться там в такой час?

Габлеру вспомнились древние легенды о карликах, которые когда-то хозяйничали в тех пещерах. Огонек вспыхнул еще раз, после чего погас.

«Это тоже знамение», – подумал Урбан и пошел быстрее.

По правую руку на некотором отдалении показались очертания большого подворья. Габлер вздохнул с облегчением. Вот уже старая мельница недалеко от Аммера, она принадлежала монастырю. Теперь уже недалеко. Еще несколько шагов по топям, и далее начнется твердая почва. Тогда…

Габлер резко остановился – правая нога с бульканьем погрузилась в черную воду. Десятник тихо выругался. Должно быть, в раздумьях он сошел с тропы. Что ж, сейчас он ее отыщет. Мельницу уже хорошо видно, в окнах уютно и по-домашнему горел свет.

Габлер попытался вытянуть ногу, но лишь увяз еще глубже. Теперь и левой ногой. Вскоре он стоял уже по колено в холодной жиже; сапоги и штаны прилипли к ногам, как вторая кожа. Габлер тревожно огляделся в поисках спасительного дерева или куста. В нескольких шагах росла ива, тонкие ветви которой свисали на расстоянии вытянутой руки. Быть может, удастся ухватиться за них и выбраться? Он выбросил резную фигурку, которую до сих пор держал в руке, потом ухватился за ветви и стал тянуться.

Ветви оборвались.

Тогда Габлер решил, что пора звать на помощь. И дорога, и мельница были не так далеко. Наверняка его кто-нибудь услышит.

– Эй! – крикнул он изо всех сил. – Есть там кто? Я тут, в топях!

Но никто не ответил.

Габлер выругался и ухватился за другие ветви, с виду более крепкие. И в этот момент заметил, что со стороны дороги кто-то приближается. Он облегченно выпустил ветви и стал махать. Похоже, его крики все же принесли пользу. Вероятно, какой-нибудь извозчик услышал его и решил проверить, всё ли в порядке. Габлер невольно рассмеялся: он ведь едва не наложил в штаны от страха. Какой же он все-таки дурак! Ему нечего бояться. Господь был на его стороне.

– Я здесь! – крикнул он. – Помогите, я увяз!

Человек подошел ближе. Он что-то держал в руках. Габлер сначала решил, что это палка. Но незнакомец приблизился еще немного, и Габлер различил в его руках меч.

Огромный меч.

Казалось, сам архангел Гавриил приближается в полумраке.

– Боже правый… – пробормотал Габлер.

Человек осторожно приближался, избегая при этом ступать в мелкие лужи. Вместо этого он легко перескакивал с одной кочки на другую, пока не оказался рядом с Габлером.

Урбан узнал его.

Человек занес меч.

– Нет, прошу, не надо… – успел прохрипеть Урбан.

Затем клинок с противным хрустом вошел ему в живот. Габлер дернулся и повалился в грязь. Алая кровь перемешалась с черной болотной водой.

Человек выдернул меч и ткнул еще раз. После чего тщательно вытер клинок о листья, опустился на колени и прочел молитву.

И ушел туда, откуда явился.

* * *

Карета судебного секретаря со скрипом катила через болота к монастырю, что жался к южному склону Лабера. Над топями стелился туман и укрывал кусты и вереск вдоль обочины.

Куизль ехал верхом рядом с каретой. Его лошадь, старая кляча, угрюмо, под стать наезднику, брела мимо ив и кустарников, отделяющих дорогу от болот. В какой-то момент палач уловил отдаленный крик, но карета скрипела слишком громко, чтобы разобрать слова. Вероятно, какой-нибудь лесоруб предостерегал товарищей от очередного оползня. В этой проклятой долине они были частым явлением.

Якоб окинул недоверчивым взглядом вершины гор, по большей части уже скрытые во мраке. Лишь скалу, что высилась над монастырем, окружал мягкий розовый свет. Палач не любил гор, особенно тесных долин, где дышать становилось труднее, а местные жители были тупы и упрямы. Куизль прекрасно понимал стремление молодых людей взобраться на вершину и вырваться из тесноты деревень. Но сам он предпочитал обширные леса и пологие холмы своего родного края.

В монастыре зазвонили колокола, и Якоб вновь перевел взгляд на раскинувшееся перед ними аббатство. Дорога вела через поля, местами еще укрытые снегом, мимо фруктовых садов и амбаров. Навстречу прошли, подгоняя нескольких лошадей, два бенедиктинца в черных рясах и кивнули в знак приветствия. В воздухе стоял тяжелый, сладковатый запах пивного сусла. Очевидно, в монастыре варили пиво, в последний раз пред летним перерывом.

Карета въехала на просторный двор, окруженный мастерскими, постоялыми дворами и жилыми домами. Точно напротив ворот стояла церковь, самая необычная из виденных Куизлем. Двенадцатиугольное сооружение с островерхой крышей походило скорее на восточный храм, чем на христианскую церковь. Справа от нее высилась колокольня, и к ней примыкало несколько изящных построек. Из церкви как раз выходила группа монахов. Когда они увидели карету Лехнера, кто-то из них подобрал рясу и поспешил к одному из роскошных строений. В скором времени во дворе появились двое мужчин.

Куизль присмотрелся к ним в вечерних сумерках. Один из них, похожий на хорька и с редкими волосами, опирался на трость. Судя по всему, это был судья Аммергау Йоханнес Ригер, о котором уже рассказывал Симон. Второй был необычайно худым, если не сказать тощим, но при этом почти одного роста с Куизлем. На нем была черная бенедиктинская ряса, перевязанная белым пояском. Серебряный, украшенный драгоценными камнями крест на его груди выдавал в нем настоятеля. Уголки губ у него подергивались, словно бы он с трудом скрывал неприязнь к гостям. На Иоганна Лехнера, вышедшего из кареты, аббат смотрел с недоверием.

– Да пребудет с вами Бог, господин секретарь, – проговорил настоятель Бенедикт Эккарт.

При этом он начертал в воздухе крест в знак благословения, что никак не сочеталось с его кислым выражением лица. Куизлю этот жест показался скорее защитным знаком против злых духов.

– Поистине скорбное событие привело вас в эту долину, – продолжил священник скрипучим голосом. – Жаль, что вышло именно так. Кроме того, как я слышал, в Обераммергау вас задержала маленькая неприятность. – Он вскинул брови в знак недовольства. – Весьма печально.

– Приветствую вас от имени Шонгау, – церемонно ответил Лехнер, при этом он подобающим образом поклонился перед аббатом и поцеловал его перстень. – Действительно, в Обераммергау мне пришлось остановить драку на кладбище. Покорнейше прошу прощения.

– Остановить? – Йоханнес Ригер шагнул к Лехнеру и одарил его свирепым взглядом. – Мне сообщили, что вы приказали всем покинуть кладбище. Вы не имели на это права!

– Ну, вас там не было, к сожалению. Иначе я, разумеется, уступил бы вам эту честь. – Лехнер скривил губы. – Драки посреди кладбища мне, честно признаюсь, не совсем по нраву. Так где же вы были, господин судья?

– Я… был занят другими делами, – ответил Ригер и сердито поднял указательный палец: – Но это не оправдывает вашего вмешательства. Обераммергау входит в юрисдикцию Этталя и подчиняется лишь господину аббату и моей скромной особе.

– А монастырь Этталь входит в юрисдикцию Мурнау, – ответил Лехнер с тонкой улыбкой. – А поскольку в Мурнау на место судьи никого не назначили, решение судебных вопросов переходит к Шонгау. – Он вынул из-под плаща документ и протянул его настоятелю. – Распоряжение из Мюнхена. Только-только доставлено в Обераммергау. Взгляните сами.

Настоятель нацепил пенсне, висевшее на цепочке рядом с крестом, и просмотрел документ, в сумерках с трудом разбирая слова. Потом с хмурым видом протянул бумагу судье. Тот стал читать и по мере чтения бледнел все больше.

– Это… действительно так, – с трудом выдавил настоятель. – Не знаю, как вы это устроили, Лехнер, но вам, как следует из сего документа, дозволено провести здесь расследование.

– Веками этот монастырь сам вершил правосудие, – прошипел Ригер, при этом пальцы его впились в пергамент. – А теперь мы должны слушать указания секретаря, да еще из Шонгау! Ваша милость, прошу вас…

– Вы сами видели распоряжение, Ригер, – вскинулся на него аббат. – Не стану же я перечить баварскому курфюрсту! В рамках расследования этого гнусного убийства господин Лехнер может распоряжаться здесь по собственному усмотрению. Так здесь написано. – Он пожал плечами. – Хотя я предпочел бы распутать дело своими силами, без лишней огласки. Это… происшествие и без того бросает тень на монастырь и мистерию Страстей Христовых. Хотя… – Он помедлил и показал на документ: – Вы позволите?

Настоятель забрал у Ригера документ и еще раз прочел распоряжение, в этот раз внимательнее. Наконец губы его растянулись в тонкой улыбке.

– Здесь указано, что распоряжение касается лишь расследования данного дела, – сказал наконец аббат. – Что последует за этим, зависит от результатов расследования. А чем окончится это расследование… хм, сие ведомо одному лишь Господу. – Он с подчеркнутым хладнокровием вернул документ Лехнеру. – Разумеется, мы поможем словом и делом, как того требует курфюрст. Но, боюсь, аббатство не располагает теми средствами, каковые имеются в распоряжении города. Сожалею.

Лехнер кивнул с серьезным видом, хотя в глазах его угадывалась насмешка.

– Прекрасно понимаю, ваше преподобие. Поэтому я взял собственных людей. – Еще одним кивком он указал на пятерых солдат и Куизля, который держался немного позади. – Мои стражники и палач. Если вы сообщите, где держите Ганса Гёбля, мы сможем сейчас же начать допрос. На это, как вы понимаете, у меня тоже имеется разрешение курфюрста.

Настоятель брезгливо посмотрел на Куизля. Лицо у него побелело, он перекрестился и отвел взгляд.

– Я уже слышал, что из Шонгау с вами приехал палач. Но вынужден разочаровать вас, господин секретарь. Для опроса у нас нет необходимых… – он поежился, – орудий. Может, велите конвоировать Гёбля в Шонгау? Тогда у меня будет достаточно времени, чтобы самому написать в Мюнхен.

– О, благодарю, но в этом нет нужды, – ответил Лехнер с улыбкой. – Дабы не утруждать вас, мы привезли с собой и орудия. Допрос, пытка, поиск доказательств… Для этого у нас есть все необходимое.

Секретарь обернулся к солдатам и палачу и показал на несколько сундуков, привязанных на запятках кареты.

– Разгружайте! – приказал он. – Уверен, настоятель Эккарт будет рад, если мы по возможности скорее закончим это дело.

– Но это… – начал настоятель, вцепившись в свой крест. – Это неслыханно. Пытка в монастыре…

Куизль взялся за тяжелый сундук и одним движением стащил его с кареты. Когда он проходил с тяжелым грузом мимо растерянных настоятеля и судьи, рот его скривился в усмешке.

– Я быстро управлюсь, – пообещал палач. – А вам, господа, почему бы еще не помолоть языками? Грязную работу мы возьмем на себя.

* * *

В скором времени Куизль стоял перед тяжелой дверью, запертой на засов. Монахи неохотно показали ему дорогу в пивной погреб, который представлял собой длинный, освещенный факелами коридор с раздельными нишами. По большей части в них хранились бочки и высушенный овес, но самая дальняя была свободна. В двери на уровне глаз имелось зарешеченное окошко, так что Куизль смог заглянуть в тесную камеру. На грязной соломе лежал парень лет двадцати, высокий и со светлыми растрепанными волосами. Похоже, это и был Ганс Гёбль. Услышав шум за дверью, юноша вскочил.

– Святоши чертовы! – крикнул он и дернул решетку. – Выпустите меня, я невиновен! Богом клянусь, я невиновен!

– Затем я и здесь, чтобы выяснить это, – ответил Куизль низким голосом.

Ганс испуганно отшатнулся. Якоб отодвинул засов, отворил дверь и сам занес в камеру тяжелый сундук, окованный железом, пока двое солдат сторожили выход. Затем дверь со скрипом закрылась, и палач с юношей остались наедине.

– Что… что это? – спросил Ганс, явно сбитый с толку, и показал на сундук. – И кто вы такой?

Палач молча передвинул сундук в угол, поднял крышку и стал раскладывать свои орудия на каменном, покрытом мышиным пометом полу: тиски для пальцев и голеней, длинную кочергу, клещи, железную воронку…

Тогда Ганс понял. Глаза у него вспыхнули, руки бесконтрольно задрожали. Тем не менее парень старался сохранять достоинство.

– Боже милостивый… – прошептал он, затем медленно, словно в трансе, сполз по стене и снова уселся на солому.

Куизль так и не произнес больше ни слова. Он знал, что во время допроса наилучших результатов можно достичь еще до пытки. По этой причине арестованным сначала показывали все инструменты, один за другим. Собственная фантазия зачастую оказывалась худшей пыткой.

– Конечно, в Шонгау у меня этого добра побольше, – начал Куизль негромко, счищая с клещей присохшую кровь. – Дыба, «испанский осел», цепи, «дрянная Лиза»[7]… Но, думается, мы и этим вполне обойдемся. А может, нам вовсе и не потребуется ничего. Все зависит от тебя. Что скажешь?

Только теперь Якоб взглянул на пленника. Палач был в своем черном одеянии и кожаной безрукавке. Для пущего эффекта он натянул капюшон на лицо, так что виден был лишь его крючковатый нос. Куизль терпеть не мог этого маскарада, однако понимал, что таким способом мог избежать самого ненавистного в своем ремесле: причинять кому-то боль без необходимости.

В Шонгау люди, которые несли от руки Куизля заслуженное наказание, в большинстве случаев были виновны. Якоб видел это по их глазам, суетливым движениям, по капелькам пота на лбу. Зачастую доказательства были неопровержимы – например, когда вор или грабитель был пойман на месте преступления. Все, что в таком случае требовалось, – это признание. Поскольку без него не мог быть вынесен приговор, так гласил закон.

Всякий раз Куизль надеялся, что первый его выход вселит в человека такой ужас, что второго уже не потребуется. Похоже, в этот раз он добился желаемого эффекта. Ганс, такой гордый еще минуту назад, сломался. Он спрятал лицо в ладони и заплакал. Тогда Куизль перешел к следующему шагу.

– Тебе лишь нужно сказать правду, – проговорил он сочувственным голосом. – Тогда ты избавишь себя от страданий. По крайней мере, в этом мире.

Тут он подошел к самому главному. Если пленник сейчас откроется, Куизль позовет секретаря Лехнера, тот запишет признание в протокол и допрос будет окончен. Но в глубине души Якоб понимал, что все будет не так просто.

– Это не я! – всхлипнул Ганс. – Клянусь всем, что свято для меня!

– Люди утверждают иначе, – возразил Куизль. – Говорят, вы с Домиником были в ссоре из-за роли Иисуса. Ты даже угрожал ему и украл у него страницу с текстом.

– Не крал я этой проклятой страницы! – взвыл Ганс. – Понятия не имею, как она оказалась у меня в комнате. Просто лежала среди остальных листов! Да, мы не ладили, это правда. И я, бывало, оскорблял его. Но клянусь, я не убивал его!

– Тогда помоги мне выяснить, кто это сделал, – попросил Куизль. – Пойми, мне хочется поверить в твою невиновность. Но для этого ты должен кое-что рассказать мне. У Доминика были враги? Я имею в виду, кроме вас, Гёблей?

Ганс пожал плечами и перестал всхлипывать. Очевидно, он ухватился за протянутую ему соломинку.

– Доминик был тихоней, – проговорил парень, запинаясь. – Малость не в своем уме, но никого не трогал. У таких не бывает врагов. Но он был из Файстенмантелей.

– А у Файстенмантелей врагов хватает? – продолжал расспрашивать Якоб.

Ганс кивнул.

– Конрад Файстенмантель подмял под себя половину местных резчиков. Он назначает цены, а если кому-то не нравится, тех он быстро разорит. Просто сделает так, чтобы упрямый резчик остался без покупателей. Файстенмантель до тех пор сбивает цены, пока упрямец не сдастся. Тогда он выкупает их мастерские и отдает кому-нибудь из приезжих батраков.

– А есть такие, кого Файстенмантель недавно разорил? – спросил Куизль и шагнул ближе к пленнику.

Он понимал, что сейчас самое время позвать на допрос Лехнера. С другой стороны, парень, похоже, готов был открыться, проникшись доверием к палачу. Доверием, которое легко было утратить. Вот и сейчас Ганс помедлил.

– Есть такие, кого Файстенмантель недавно разорил? – снова спросил Куизль. – Говори же!

Ганс покосился на тиски и клещи, грозно сверкавшие в свете факелов, и сглотнул.

– Се… семейство Айрль, – проговорил он тихо.

– Кто это такие? Ну, выкладывай же!

– Когда-то они были самыми известными резчиками, – ответил Ганс. – Очень талантливыми. Они получали заказы от крупных монастырей, из Ротенбуха, Штайнгадена, даже из Аугсбурга. Но проклятая чума высекла почти весь их род. Остались только старый Йоханнес Айрль и его сын Ксавер. Когда Йоханнес умер, Конрад Файстенмантель постепенно оттеснил Ксавера от дел. В декабре тот уступил мастерскую и в жуткие морозы покинул деревню. Говорят, он бродит по округе мелким лоточником. Другие видели, как Ксавер браконьерствует в горах. Перед тем как уйти, он проклял Файстенмантеля и всю деревню.

Ганс вздохнул, видно было, что долгое признание стоило ему усилий.

– Ксавер упрямый и не знает жалости, – добавил он. – Но не думаю, что он способен на нечто подобное.

– А он угрожал Доминику? – спросил Куизль.

Ганс помотал головой.

– Это самое странное. Из всего семейства Доминик был самым безобидным! Собственно, своего отца он ненавидел больше, чем мы все. Он хотел сбежать от него, чего бы это ни стоило. Говорил, что отправится в Венецию или еще дальше. Кое-кто даже считал, что он примкнет к Рыжему Ксаверу и станет бродягой. Раньше они неплохо ладили. Ксавер был Доминику как старший брат.

– Ты сказал, Рыжий Ксавер?

Ганс пожал плечами:

– Волосы у него огненно-рыжие. Потому некоторые утверждали, что отцом его был не Йоханнес Айрль, а сам сатана. Это бред, конечно. Но теперь вы, наверное, понимаете, почему я не хотел впутывать сюда Ксавера.

Якоб не ответил. Он задумчиво поглаживал холодную рукоять кочерги. Многолетний опыт подсказывал ему, что Ганс говорит правду. Но это походило на улей. Чем сильнее его ворошить, тем больше пчел вылетает. И дело становилось еще запутаннее.

«А Лехнер не хочет ничего усложнять, – подумал Куизль. – Он хочет получить ответ, быстро и без путаницы. Ему нужно признание Ганса, чтобы отличиться перед курфюрстом. И признание это должен добыть ему я, иначе он вздернет всю мою семью…»

Внезапно палач ощутил невыносимую жажду, почти неодолимую тягу к выпивке.

Или этот парень, или моя семья… Как же я ненавижу свое ремесло!

С легкой, едва заметной дрожью Якоб взял тиски для пальцев. Они представляли собой простое металлическое кольцо, которое сжималось при вращении винта. До тех пор, пока не лопались кровеносные сосуды и кольцо не сжимало кость. Ганс тихо застонал.

– Прошу вас! – взмолился он.

– Послушай, – начал Куизль. – Я…

Его прервал резкий стук в дверь.

– Что такое? – нетерпеливо спросил палач.

– Мастер Куизль, Лехнер хочет что-то вам сообщить, – донесся голос одного из солдат. – Не… не могли бы вы ненадолго выйти?

Куизль вполголоса выругался и вышел за дверь. Когда он вернулся через некоторое время, по расслабленному лицу его скользнула улыбка.

– Как видно, нам с тобой дают отсрочку, – объявил он пленнику.

Ганс заметно расслабился. И все же вид у него был растерянный.

– Почему? – спросил он. – Что… что случилось?

– В болотах обнаружили еще одного убитого. Видимо, тоже участника вашей мистерии. Пронзенного клинком. – Куизль пожал плечами и вынул трубку. – Труп еще довольно свежий, даже не окоченел. Стало быть, это не твоих рук дело. Только вот чьих?.. Не беспокойся, скоро я это выясню. И ты выйдешь на свободу.

С трубкой во рту палач вышел из камеры. Дверь захлопнулась, и Ганс остался один. Он плакал от облегчения, и по штанам его растекалось большое мокрое пятно.

7

Шонгау, утро 7 мая 1670 года от Рождества Христова

Когда в дверь громко постучали, Магдалена поняла, что этот день не принесет ничего хорошего.

Колокола приходской церкви как раз отзвонили семь часов. Магдалена уже накормила кур, подоила корову и выполола сорняки в саду. Вообще-то заниматься всем этим должна была Барбара, но после недавней ссоры Магдалена решила пойти навстречу младшей сестре и дать ей немного выспаться. Она прекрасно понимала ее недовольство. У нее самой был и муж, и занятие в жизни, – Барбара же не нашла пока ни того, ни другого. И Магдалена понимала, как тяжело приходилось сестре. Отец и ее саму в свое время обещал палачу из Штайнгадена, пока не согласился выдать ее за Симона. Правда, лишь после того, как Лехнер пообещал Фронвизеру место цирюльника в Шонгау.

Магдалена намеревалась сегодня же поговорить с Барбарой. Она действительно обошлась с ней слишком грубо. Кроме того, с некоторых пор ей казалось, что Барбара о чем-то недоговаривает.

Она как раз варила у очага кашу для Пауля. Мальчик со вчерашнего дня выреза́л фигурку в капюшоне и с мечом, подарок для деда. Когда раздался стук в дверь, Пауль опустил нож и с надеждой взглянул на маму:

– Может, это Марта принесла нам горшок меда? Она обещала в прошлый раз.

– Боюсь, что нет, Пауль, – тихо ответила Магдалена.

Словно в подтверждение ее слов, снаружи раздался резкий голос:

– Откройте! Именем закона, открывайте!

Сердце у Магдалены забилось чаще. Неужели стражники собирались арестовать отца за драку? Но им должно быть известно, что тот отправился с Лехнером в Обераммергау. Так зачем же они явились? Из-за Барбары и ее глупой выходки?

– Открывайте, я сказал! – снова раздался голос. – Сейчас же! Или мы вышибем дверь!

– Да иду же, иду.

Магдалена поспешила к двери и отодвинула засов. Дверь тут же распахнулась и ударила женщину в лоб. Та отшатнулась, и в тот же миг в комнату ввалились сразу четыре стражника. Пауль вскочил на лавку и заплакал.

– Мама, мама, что они тут делают? – завыл он. – Нас теперь повесят?

– Все хорошо, Пауль, – успокоила его Магдалена, стараясь придать голосу уверенность. – Никого не повесят. Мы ничего не нарушали.

– Это мы еще посмотрим! – донеслось с порога.

Магдалена сразу узнала голос.

– Доктор Рансмайер! – воскликнула она со злостью. – Уж не вы ли стоите за этой облавой?

Мельхиор Рансмайер насмешливо поклонился и переступил порог. На нем, как всегда, были парик и фетровая шляпа с красными перьями, и в скромной обстановке цирюльни он походил на дворянина. Доктор окинул брезгливым взглядом пошарпанный стол и висевшую над ним полку, заставленную тиглями и пузырьками. Рядом стояла и каменная ступка, которой Куизли пользовались с незапамятных времен.

– Вы и вправду думаете, что у меня нет других дел, кроме как лицезреть ваше… жилище? – ответил Рансмайер и прикрыл нос белым кружевным платком. Магдалена заметила, что щеки у него слегка подрумянены. – Нет, меня пригласили. В качестве советника.

– Советника в чем? – спросила Магдалена в некоторой растерянности. – Говорите же!

Доктор не ответил. Он по-прежнему стоял в дверях и обмахивался кружевным платком. Магдалена беспомощно наблюдала, как двое стражников небрежно перебирали горшки и пузырьки на полке и изучали их содержимое. Двое других тем временем прошли в комнату, где стоял шкаф с лекарствами. Послышался звон – очевидно, кто-то из стражников опрокинул банку.

– Осторожнее там! – крикнула Магдалена. – Что… что это вообще значит?

Она повернулась к самому молодому из стражников, Андреасу, который два дня назад отводил ее отца к Лехнеру.

– Что происходит? Тебе что, рот зашили? Отвечай же!

Андреас отвел взгляд:

– Э-э… есть сведения, что у вас в цирюльне хранятся запрещенные магические средства, – пробормотал он. – Мне очень жаль, но…

– Тихо! – рявкнул Рансмайер. – Иначе у подозреваемых будет возможность уничтожить доказательства.

– Магические средства! Ха, так я и думала. – Магдалена скрестил руки на груди и взглянула на Андреаса, которому явно было не по себе. – И кто же утверждает это? Почтенный доктор Рансмайер, не так ли?

Между тем по лестнице спустилась заспанная Барбара. В спешке она лишь накинула на плечи рваное покрывало.

– Что тут стряслось? – спросила она растерянно.

– Доктор Рансмайер и стражники почтили нас визитом и надеются отыскать здесь какие-нибудь талисманы или зелья, – ответила Магдалена. – Долго же им искать придется. В этом доме нет…

– А это еще что?

Второй стражник в это время обыскивал плащи, развешанные у печи. В руках у него оказалось белое корневище, которое он нашел в одном из карманов. Корень формой своей напоминал маленького человечка. Рансмайер подозвал стражника и осмотрел странную находку. Губы его растянулись в торжествующей ухмылке.

– Вы только посмотрите, альраун – магическое средство, вероятно заготовленное для какого-нибудь заклятия. Стало быть, наши свидетели не солгали. В этом доме действительно знаются с дьяволом. – Он подошел к печи и брезгливо поднял плащ, в котором лежал альраун. – Это ведь твой плащ, верно? – обратился он к Барбаре. – Я узнаю его. В нем ты была, когда твой отец напал на меня.

– Но… но это не мое! Кто-то подсунул его мне… И вы об этом знали!

Барбара в отчаянии подскочила к Рансмайеру и попыталась отнять у него странный корень. Но доктор бросил корень стражнику, и тот торопливо спрятал его в мешочек и перекрестился.

– Уверен, бургомистра Бюхнера это заинтересует, – бесстрастно заявил Рансмайер и повернулся к Магдалене, которая успокаивала Пауля. – Я не удивлен, что мы обнаружили эту дрянь именно в плаще вашей сестры. Свидетели утверждают, что она продавала юношам любовные зелья по трактирам. Возможно, хотела продать и этот альраун.

– Знаю я ваших свидетелей! – возмутилась Барбара. – Дайте угадаю. Один из них – Йозеф Ландталер. Он заходил вчера и подсунул мне альраун. – Она повернулась к Магдалене: – Я ненадолго отлучилась за калганом. У этого пьянчуги было достаточно времени, чтобы положить корень мне в карман.

– Ложь! – насмешливо заявил Рансмайер. – Ложь, и ничего более! Никто тебе не поверит.

Между тем из соседней комнаты вернулись два других стражника. Они вынесли несколько пузырьков и мешочков и один за другим протягивали их доктору. Тот рассмотрел все с умным видом.

– Хм, вербена и гроздовник… И то и другое входит в состав мази, которой ведьмы натирают метлы, чтобы взлететь.

– И помогают при подагре и боли в суставах, – возразила Магдалена. – Уверена, господин доктор, у вас дома тоже имеются эти травы. Просто смешно! Даже если все поверят в эту историю с альрауном, это еще не повод устраивать над нами суд. В худшем случае у нас просто отберут эти лекарства. Такое, кстати, не в первый раз происходит, – добавила она с горечью.

– Рано радуетесь! – прошипел Рансмайер. – Ваш отец уже не пользуется таким покровительством в Совете, с тех пор как поселился в городских кабаках. Бургомистр Бюхнер на моей стороне, как и многие другие советники. И как знать, не найдем ли мы еще чего-нибудь в верхних комнатах…

– Милости прошу, смотрите. – Магдалена отступила в сторону и показала на лестницу. – Только шею не сломайте. Внизу вашему прихвостню, может, и удалось что-нибудь спрятать, но только не в наших комнатах. Не думаю, что Барбара пустила вонючего Ландталера к себе в постель. Ха, верно, Барбара?

Магдалена подмигнула младшей сестре, но, заметив ужас в ее глазах, замолчала. Барбара вдруг побледнела, выпустила Пауля и бросилась к лестнице. Однако Рансмайер оказался быстрее. Он схватил ее за ночную рубашку, Барбара брыкнулась и пнула его в голень. Доктор взвыл, и его дорогая шляпа с перьями упала на грязную солому.

– Наверх! – приказал Рансмайер стражникам, скривившись от боли. – Обыщите спальни! И оттащите от меня эту ведьму!

Барбара яростно отбивалась, но два стражника схватили ее так, что она не смогла пошевелиться.

– Уберите руки от моей тети, или… или я заколю вас!

Пауль в неистовстве бросился на стражников, но Рансмайер загородил ему дорогу:

– Уйди прочь, сопляк, или… А!..

Рансмайер отдернул руку: ладонь пересекал кровавый порез. Доктор дрожащим пальцем показал на Пауля, который грозно выставил перед собой маленький нож.

– Он напал на меня! – взвизгнул Рансмайер. – Ублюдок напал на меня. Палаческое отродье!

Третий стражник схватил Пауля. Мальчик отбивался руками и ногами и орал как резаный. Сверху вдруг донесся торжествующий крик:

– Нашел! Тут под кроватью и впрямь что-то есть!

Заскрипели ступени, и по лестнице медленно спустился четвертый стражник. В руках он держал три книги, которые с трепетом передал Рансмайеру.

– На них какие-то странные знаки, – прошептал он. – Думается, это колдовские книги.

Рансмайер раскрыл одну из книг. В первую секунду доктор опешил, потом одобрительно присвистнул. Наконец он повернулся к Магдалене. Та до сих пор не понимала, что же такого мог найти стражник.

– Уж не хотите ли вы сказать, что и это мы вам подсунули? – Он повернул одну из книг так, чтобы Магдалена могла прочесть название.

De Malefi ciis Ac Magicis Dictis Liber Auctore Georgio Vulgo Jörg Abriel, Carnifici

Магдалена вздрогнула. Она сразу узнала книги, хоть до этого никогда их не видела. Это были давно забытые труды ее прадеда. Те самые книги, которые отец якобы сжег много лет назад! Он рассказал ей о них тогда, в Бамберге, а она потом рассказала Барбаре, и та постоянно о них расспрашивала.

Но, ради всего святого, как они попали к нам в дом? И что с ними делала Барбара?

У Магдалены словно земля вдруг ушла из-под ног. Рядом по-прежнему кричал Пауль, и сестра смотрела на нее расширенными от страха глазами.

– Мне… мне так жаль, – прошептала Барбара.

Рансмайер с нежностью провел рукой по одной из книг. Потом медленно, наслаждаясь моментом, повернулся к Магдалене:

– Вот теперь, думается, вашей сестре действительно не позавидуешь, – произнес он, злорадно ухмыляясь, и развернулся к стражникам: – Свяжите ее и уведите. В ближайшее время совет Шонгау решит ее судьбу.

* * *

– Чтоб вас черти всех сожрали! Угомонитесь сейчас же, не то я собственными руками вышвырну всех в окно!

Конрад Файстенмантель с такой силой грохнул по столу пивной кружкой, что даже Симона обрызгало пеной. Люди, которые еще секунду назад орали и готовы были вцепиться друг другу в глотки, прекратили ругань и расселись по своим местам. Воцарилась напряженная, наполненная ненавистью тишина, вынести которую оказалось едва ли не тяжелее, чем перебранку.

В обществе Георга Кайзера и еще полудюжины мужчин Симон сидел в корчме «Швабское подворье», превозмогая головную боль. Они до поздней ночи просидели у Кайзера дома за воспоминаниями и крепким пивом. Поэтому голова у Симона была налита свинцом, а во рту стоял привкус сырой земли.

– Теперь можно начинать? – прогремел Файстенмантель.

Возражений не последовало. Тогда он глотнул из кружки и надменно кивнул сидящему рядом Йоханнесу Ригеру:

– Прошу, можете открывать заседание.

Собрание созвали в большой спешке, после того как разошелся слух, что накануне вечером был убит еще один местный житель, Урбан Габлер. Почти все сидящие за столом входили в так называемый Совет шести. Вместе с судьей Ригером эти люди вершили судьбу Обераммергау. Скамьи позади них занимал расширенный совет деревни. По большей части это были люди далеко за сорок, коренастые, с густыми бородами и широкими ладонями. Пивные кружки они держали так, словно намеревались разбить их о чью-нибудь голову. Едва все расселись по местам, как последовали первые упреки и обвинения – о вчерашней драке еще никто не забыл.

Судья оглядел присутствующих и остановил взор на Симоне, который сидел рядом с Кайзером за дальним концом стола.

– Прежде чем мы начнем, я бы хотел узнать, что здесь забыл этот цирюльник, – проскрипел Ригер. – Насколько я знаю, в этот Совет еще ни разу не допускались чужаки.

– Исключительные события требуют исключительных мер, – промолвил Файстенмантель. – Я сам пригласил цирюльника. Он осмотрел труп злополучного Габлера и доложит нам об этом. Разумеется, если господин судья позволит, – добавил он поспешно, словно бы только теперь вспомнил об учтивости по отношению к высокому чину.

Симон сглотнул под пристальными взглядами полудюжины суровых мужчин. Только сейчас он заметил, что лишь перед ним стояла не пивная кружка, а стакан с разбавленным вином. Воротило его не только от выпитого накануне, но и после осмотра трупа, принесенного в цирюльню около часа назад. Кто-то умело распорол Габлеру живот и вторым ударом пронзил сердце. Пастуху, который еще вчера вечером обнаружил убитого среди болот, пришлось сначала отогнать ворон, которые уже клевали внутренности Габлера. При виде ужасных ран Симону точно не стало лучше. Он был рад, что Кайзер согласился сопровождать его на этом собрании. Занятия в школе на время отменили.

Йоханнес Ригер хранил молчание. Казалось, он взвешивает, стоит ли ввязываться в противостояние с Файстенмантелем. Потом судья бросил на Симона исполненный ненависти взгляд и, пожав плечами, обратился к собравшимся.

– Всем вам, наверное, уже известно, что случилось с несчастным Урбаном Габлером, – начал он и побарабанил пальцами по столу. – Мы с Конрадом Файстенмантелем собрали это заседание с целью… хм, развеять некоторые слухи. Некоторые усматривают взаимосвязь между убийством юного Доминика и этим происшествием в болотах. Сие, конечно же, чушь. Несомненно, Габлер стал жертвой грабителя. Он решил сократить дорогу через топи, и там его подкараулил какой-нибудь приблудный головорез. Очевидно, кто-то услышал крики о помощи, но было слишком поздно. А я всегда предостерегал от бродячих торговцев…

– Вздор! – рявкнул Адам Гёбль, отец арестованного Ганса, сидевший у другого конца стола, и с такой силой ударил кулаком по столу, что подскочила его кружка с пивом. – Только болван не заметит связи между убийствами. Там орудует какой-то полоумный! А это значит, что мой сын без вины сидит в тюрьме. Я требую немедленно освободить его!

В зале поднялся ропот, но некоторые из сидящих согласно покивали.

– Следите за словами, Адам, когда говорите со мною, – резким голосом предостерег его Ригер. – Я все-таки судья, и если вы не поумерите пыл, то очень скоро составите своему сыну компанию. – Он с самодовольным видом откинулся на стуле и поиграл своей тростью. – Но могу вас успокоить. Аббат пока запретил допрашивать подозреваемого. Но это не значит, что вашего сына выпустят. Не сейчас, по крайней мере.

– На руках Гёблей кровь моего сына, – прорычал Файстенмантель. – Это и дураку понятно.

Адам Гёбль вскочил и схватил кружку, словно хотел запустить ею.

– Да что ты…

– Тихо! – крикнул судья. – Эти обвинения ни к чему не приведут. Сядьте, Гёбль, пока не пожалели. А вы, Файстенмантель, не призывали бы других к порядку, коли сами не можете совладать с собой!

Гёбль сел на свое место и бросил на Файстенмантеля исполненный ненависти взгляд. Глава Совета ответил ему тем же.

– Хорошо, – проговорил затем Файстенмантель. – Ради мистерии и спокойствия в деревне я буду держать себя в руках. Если он пообещает то же самое.

– А с какой это стати секретарь из Шонгау вмешивается в наши дела? – возмутился другой советник.

При густых черных усах, он почти на голову был выше остальных. Тем не менее голос у него был высокий. Симон невольно подумал о женщине в мужском обличии. Он уже знал от Кайзера, что это Франц Вюрмзеер, распорядитель извозчиков и второй человек в Совете.

– Как будто нам не хватает здесь чужаков! – продолжал Вюрмзеер. – И это не только бродяги и торгаши, но и батраки с переселенцами. После чумы они, как мухи, расплодились по всей долине. Не исключено, что на руках одного из них кровь бедного Габлера.

Некоторые из мужчин покивали. Судья, казалось, тоже был согласен.

– С переселенцами действительно хватает хлопот, – задумчиво произнес он. – Пятьдесят лет назад этих голодранцев тоже стало слишком много. Тогда их просто выставили из деревни. Возможно, и теперь следует поступить так же. Если выяснится, что Габлера убил кто-то из приезжих, у нас будет хороший предлог, чтобы избавиться от них. Я уже не раз повторял: в этой долине приезжим не место, здесь и так слишком тесно.

Симон снова ощутил на себе взгляды присутствующих. Голова разболелась еще сильнее, он беспокойно поерзал на стуле. Рядом откашлялся Георг Кайзер, который до сих пор хранил молчание.

– Прошу прощения, господин судья, – начал он неуверенно. – Но если мне не изменяет память, после той чумы мы сами позвали их к себе. Нам нужны были люди, поскольку многие из нас умерли… У меня в школе учится несколько детей этих… голодранцев, как вы изволили выразиться. Это люди бедные, но порядочные. С самых бедных я не беру плату за обучение, взамен они отплачивают мне небольшими одолжениями. Прогнать их сейчас было бы…

– Времена меняются, – резко оборвал его Ригер. – И как там сказал Файстенмантель? Исключительные события требуют исключительных мер. – Он тонко улыбнулся, словно ему в голову пришла хорошая идея. – Мне эти переселенцы уже давно как бельмо на глазу. Я поговорю с аббатом, нельзя ли выставить хотя бы часть семей. После этого ужасного убийства у нас есть хороший аргумент.

Франц Вюрмзеер усердно закивал.

– Они почти не платят налогов, а детей рожают больше нашего. Теперь даже по улице спокойно не пройти. Если потеряем бдительность, они здесь власть захватят!

– Но это же вздор! – заявил Кайзер. – Они платят десятину, как и мы. И тем не менее не заседают в Совете и не имеют…

– Права голоса? – перебил Ригер.

– Не знаю, верно ли это, искать виновного среди переселенцев, – пробормотал старик с длинными седыми волосами. Руки у него дрожали, глаза были красные и мутные. Это был старый мельник Августин Шпренгер. Симон уже ходил к нему накануне – бедняга страдал катарактой. – Может, было ошибкой устраивать мистерию раньше срока. Может, Господу неугодно, что мы вмешиваемся в Его промысел. Вспомните, сколько лавин и оползней сошло уже этой весной. Господь гневается на нас! Габлер предостерегал нас, что…

– Августин, я умоляю! – перебил его Файстенмантель. – О покойниках, конечно, плохого не говорят, но Урбан по части веры переплюнул бы Папу, а умом при этом не блистал. Что Господу с того, если мы воздадим Ему хвалу на четыре года раньше? А эти лавины и прежде были. – Он самоуверенно рассмеялся. – Кроме того, мистерия нам на пользу. До сих пор мы после нее только в долги влезали. Но в этот раз я все спланировал так, что мы даже наживемся. Фигуры святых, распятия… Паломники раскупят всё до последней поделки. О нас узнают далеко за пределами долины!

– Мистерия не для того задумана, – проворчал Шпренгер. – Разве Иисус не изгнал торговцев из храма?

– Думаю, Файстенмантель прав, – произнес сидевший рядом с ним полноватый, приятный на вид мужчина с редкими волосами.

Это был самый младший член Совета, десятник и управляющий складом Себастьян Зайлер. Симон приметил его еще вчера на кладбище: он один из немногих не принял участия в драке, а держался чуть в стороне с Урбаном Габлером. Сейчас Зайлер был бледен, как после бессонной ночи, – гибель товарища по цеху явно потрясла его.

– Что нам сейчас меньше всего нужно, так это паника, – добавил он поспешно. – А для извозчиков мистерия могла бы стать благословением. Ни для кого не секрет, что торговцы почти перестали возить товар нашими трактами. Благодаря мистерии в Обераммергау снова потянутся люди, торговцы станут хранить груз на наших складах. А это сулит прибыль всем нам! Если кому-то не нравится, пусть жертвуют со своих доходов церкви.

Вюрмзеер кивнул:

– Себастьян совершенно прав. У нас, извозчиков, дела идут неважно. Если дороги будут пустовать и дальше, всем нам грозит нищета.

Поднялся ропот, частью одобрительный, частью недовольный. Судья постучал по столу рукоятью трости:

– Тихо, или я велю освободить зал!

Когда снова воцарилось относительное спокойствие, Ригер обратился к Симону:

– Быть может, пора нашему цирюльнику доложить об убитом, – произнес он и при этом взглянул на Фронвизера с язвительной улыбкой. – Мастер Файстенмантель, похоже, высокого мнения о вас. Ну так что ж, тоже станете отрицать, что это гнусное убийство – дело рук какого-то приблудного бездельника?

– Э, сложно судить, – ответил Симон и вжался в стул. Во рту у него внезапно пересохло, в висках застучала кровь. – К сожалению, труп был уже не в лучшем состоянии. Но относительно оружия я могу быть уверен.

– И что вы скажете? – спросил Ригер.

– Ну… Судя по широкому и глубокому порезу в области живота, это был меч.

– Ха, меч! – воскликнул тонким голосом Вюрмзеер. – Такого оружия у нас никто не носит. Выходит, это был кто-то чужой!

– Или ангел возмездия, – пробормотал Шпренгер.

Все взоры устремились на старого мельника. Тот поднялся.

– Меч! – начал он дрожащим голосом. – Неужели вы не понимаете, что это означает? Доминик исполнял роль Иисуса и умер на кресте. А Урбан играл апостола Фому!

– И что? – спросил Файстенмантель, голос его звучал несколько неуверенно.

– Да неужели вы, безбожники, не знаете о мученической кончине святого Фомы? – покачал головой Шпренгер. – Фома отправился в Индию, и там его пленил царь Муздия. Его заставляли преклониться пред их божеством, но Фома оплавил идола. И тогда Верховный жрец пронзил его мечом. Мечом! – Старик мутным взором обвел членов Совета, каждый из которых исполнял в мистерии важную роль. – Иисус на кресте, Фома от меча… Что еще должно произойти, дабы вы поняли, что Господь ниспослал на нас ангела возмездия?

Никто ему не ответил, но лица у всех резко побледнели. Послышался отдаленный грохот – это очередной оползень сошел с горы в долину.

Это вряд ли могло облегчить Симону головную боль.

* * *

С высоты своего скалистого трона Кофель взирал на маленькие дома внизу. Лавина наконец достигла долины и взметнула облако снега и каменного крошева. Сквозь гору прошла легкая дрожь. До того легкая, что была заметна лишь по трещинкам глубоко в недрах.

Кофель пока дремал, но уже пробуждался.

Поверху, по хребту, тянущемуся от Кофеля к Пюршлингу и далее, к иссеченным ущельями вершинам, группка странных существ тянулась по укромной, заметенной снегом тропе. Их капюшоны трепетали на ветру; существа перебирали маленькими ногами, словно парили над снежным покровом. Они были напуганы: в штольнях и шахтах закачались светильники, один даже упал и с шипением погас. Существа не ведали, чем вызвана эта дрожь, но понимали, что ничего хорошего это не сулило.

То было предвестием бедствия, которое всех их погубит.

У существ была миссия. Нельзя было останавливаться, нельзя было медлить, иначе силы зла, как порывом ледяного ветра, выметут их из долины. Чтобы побороть страх, они тянули старинный напев о карлике. Люди в большинстве своем считали это безобидной детской песенкой, но в своем исконном значении она таковой не была. Это было древнее заклятие, которое держало в узде духа горы.

Косаря с мешком, полным костей.

Там пляшет карлик за окном… Притопнет раз, потом другой, встряхнет мешочком за спиной…

Маленькие существа шагали и шагали, и Кофель взирал на них с удивлением.

* * *

Прошло несколько часов. Симон Фронвизер и Якоб Куизль шагали по долине Лайнеталь, чуть выше Обераммергау. Неподалеку бурлил Лайне, горный ручей, в мае напоенный талыми водами и разлившийся до размеров бурной реки. В темных водоворотах кружили сучья и целые бревна. Где-то впереди стучали топоры лесорубов, вероятно занятых расчисткой реки.

– И эти непрошибаемые тупицы всерьез думают, что кто-то убивает людей теми же способами, как были убиты библейские персонажи? – переспросил Якоб и покачал головой, не останавливаясь. Симон с трудом поспевал за ним.

Палач молча слушал, пока Фронвизер рассказывал о прошедшем собрании. Поскольку допрос на какое-то время отложили, Лехнер отпустил Куизля – чтобы тот послушал, о чем говорят вокруг. Осмотрев место убийства, палач направился в Обераммергау, повидаться с зятем. Симон по-прежнему чувствовал себя неважно после попойки с Георгом Кайзером и потому с утра закрыл цирюльню. В конце концов дорога привела их в эту долину.

Симон пожал плечами:

– Прежде всех в эти библейские истории верит старый мельник, Августин Шпренгер. Но остальные советники в растерянности. Все они участвуют в мистерии. Теперь, наверное, каждый раздумывает над тем, что его ждет.

Куизль хмыкнул:

– Если старый Шпренгер прав, грядут кровавые времена. Библия есть одна большая пьеса ужасов. Одних только мученических смертей сколько! И в масле их варили, и жгли, и потрошили, и кости ломали… По сравнению с этим мы, палачи, добрые самаритяне. – Он ухмыльнулся: – А кто, кстати, играет апостола Петра?

– Насколько я знаю, сам Конрад Файстенмантель.

– Что ж, интересно… Петра распяли на кресте головой вниз. Андрея Первозванного, как тебе известно, распяли на косом кресте, с Варфоломея живьем содрали кожу, Иакова обезглавили, Матфея…

– Благодарю за красочные описания, – прервал его Симон, ему вдруг снова стало дурно. – Говорю же, так утверждает только старый Шпренгер. Файстенмантель по-прежнему считает, что его сына убил Гёбль, а Габлер стал жертвой каких-нибудь грабителей. – Он склонил голову. – Потом, есть и такие, как судья Ригер и Франц Вюрмзеер, второй человек в Совете; они хотят обвинить во всем переселенцев и батраков. Видимо, с чужаками здесь все непросто.

– Видимо, чужие края для них начинаются еще в Унтераммергау, а уж до Шонгау им как до Индии. – Куизль сплюнул в грязь. Дорога забирала все выше. – Узколобые деревенщины, черт бы их побрал! Вместо того чтоб мозгами пошевелить, ищут козлов отпущения… Кто-нибудь из них задумался, куда, собственно, направлялся Габлер в такое время? И почему пошел в одиночку через болота, а не по дороге?

Симон помотал головой. Только сейчас он осознал, что и сам не озвучил на собрании этот немаловажный вопрос.

– Он… наверное, шел в монастырь, – произнес он неуверенно. – А почему пошел не по дороге, понятия не имею. Видимо, не хотел, чтобы его увидели.

Куизль молча кивнул. Некоторое время они двигались молча. Лайне пенился и бурлил, как в дьявольском котле, и небольшим водопадами врывался в долину. На широком участке в воде плавали деревья, очевидно поваленные ураганом. Они грудились в беспорядке и запруживали речку, и вода грозила затопить окрестности. С десяток мужчин с топорами вытягивали стволы и рубили их на части. Симон вежливо приподнял шляпу, но дровосеки даже не взглянули в его сторону.

– Вам тоже хорошего дня, – пробормотал Симон.

Куизль усмехнулся:

– При твоей-то щегольской наружности радуйся, что они тебя в воду не зашвырнули. Этот народ сурового склада, и им нет дела до внешнего вида.

– Тогда вы с ними лучше поладите, – надулся Симон.

Они прошли узкий бревенчатый мост. Тропа серпантином взбиралась в горы. Стук топоров понемногу затихал. Наверху тоже встречались поваленные ветром деревья. С некоторых уже обрубили сучья, и они лежали кучами.

– Возможно, все мы ищем не там, где следует, – промолвил наконец Куизль. – Я вчера допросил этого Ганса. Он все отрицал и считает, что чертову страницу ему кто-то подсунул. Зато он рассказал мне про старого врага Файстенмантелей. Про некоего Ксавера Айрля.

Палач рассказал о разорении семейства Айрлей и об уходе Ксавера. Симон выслушал тестя с интересом.

– И этот Ксавер действительно проклял деревню? – переспросил он потом.

Куизль кивнул.

– При том, что волосы у него огненно-рыжие, и это все усугубляет. Люди такое сразу с колдовством связывают.

– Рыжие волосы? – Симон насторожился. – Странно… В то первое утро ко мне в цирюльню кто-то пробрался. Я не смог его догнать, но успел разглядеть рыжие волосы. Георг Кайзер полагает, что это был просто какой-нибудь бродячий торговец.

– И вполне возможно, что он прав, – пожал плечами Куизль.

– Да, но это еще не всё. Когда я вернулся в дом, у очага стояла резная фигурка. Я уверен, что прежде ее там не было. По-моему, это какой-то иудейский первосвященник, хоть я не совсем уверен кто…

Симон резко замолчал. Откуда-то сверху на тропу посыпались мелкие камешки. Он задрал голову и успел заметить, как за кучу бревен юркнул некто маленький, почти ребенок, в плаще и капюшоне.

– Эй, это еще что? – крикнул цирюльник. – Осторожнее!

Полурослик быстро пересек тропу и скрылся за большим валуном. Какое-то время еще слышался шорох шагов, потом все стихло.

– Господи, кто это был? – спросил Симон с изумлением.

Куизль почесал нос и взглянул на скалистый гребень.

– Хм, может, мальчишка-пастух… Видимо, сбежала корова или коза, вот он и гонится за ней. Давай подумаем лучше, кому еще на руку эти убийства, пока…

В это мгновение послышался гул. Симон почувствовал слабую дрожь под ногами.

И в следующий миг весь склон пришел в движение.

* * *

Сгорбившись, как старуха, закутанная в платок и в фартуке, Магдалена спешила по тесным переулкам Шонгау.

Она сторонилась многолюдной Монетной улицы и рыночной площади в надежде, что сможет неузнанной добраться до тюрьмы. В полдень горожане по большей части трудились в мастерских, в лавках или в поле, так что навстречу попадалось не так много народу. Всякий раз Магдалена прятала лицо и старалась привлекать как можно меньше внимания.

Все утро она не находила себе места, тревожилась за младшую сестру. Барбара уже несколько часов томилась в камере. Каким образом книги их предка оказались под кроватью сестры, Магдалена так и не поняла. Должно быть, сестра где-то нашла их. Или Рансмайер подсунул их ей, как альраун? Чтобы выяснить это, Магдалена должна была поговорить с Барбарой.

За маленьким Паулем пока присматривала Марта Штехлин. После того как Пауль напал на Рансмайера, стражники хотели забрать и его. Магдалена с большим трудом сумела убедить их оставить мальчика. Он по-прежнему был вне себя, плакал и отбивался, стоило только заговорить с ним; несколько раз грозился вспороть злому доктору живот. Магдалена видела его глаза, полные ненависти, и ей становилось не по себе. Иногда ей с трудом удавалось утихомирить младшего сына…

Женщина тихо выругалась, продвигаясь в тени домов к тюрьме. Теперь она жалела, что не поговорила с Барбарой раньше. Никогда еще положение не виделось ей таким безысходным. Сестра оказалась во власти Рансмайера и бургомистра Бюхнера. Из книг Абриля они и зачитают ей приговор. Как там говорилось в Библии? «Ворожеи не оставляй в живых»[8].

Магдалена понимала: если подтвердятся ее худшие опасения, Барбара сгорит на костре. Вопрос лишь в том, кто возьмет на себя пытки и казнь. Уж точно не отец. Пригласят какого-нибудь палача со стороны. Более того, если отец потерпит неудачу, в колдовстве обвинят и его, и Магдалену, и всю ее семью. Женщина знала по другим процессам, что зачастую хватало имени, произнесенного во время допроса. Как долго Барбара сможет продержаться под пытками, пока не назовет всех, кто ей дорог? Отца, сестру, брата Георга, даже маленьких племянников…

Магдалена завернула за угол и вышла к массивной башне, гнойным нарывом прилепившейся к городской стене. Тюрьма Шонгау. Перед входом с усталым и безучастным видом стояли два стражника с алебардами. Утром, когда уводили Барбару, Магдалена узнала от Андреаса, кто в этот день несет службу у тюрьмы. Именно поэтому она дожидалась полудня, поскольку сейчас в караул заступили Андреас и Йоханнес, которых Магдалена хорошо знала. У жен и того и другого она принимала роды.

Магдалена осторожно двинулась к стражникам. Она по-прежнему горбилась и прятала лицо под платком.

– Эй, старая, пошла вон! – проворчал Андреас. – Нечего тут…

Стражник запнулся, распознав Магдалену, и осторожно огляделся.

– Быстрее, – шепнул он. – Если Бюхнер узнает, нам несдобровать.

Андреас торопливо вынул ключ и отпер дверь, в то время как его напарник смотрел по сторонам, затем повел Магдалену по темному и сырому коридору. Слева и справа тянулись двери в отдельные камеры. Стражник остановился перед последней дверью и отворил ее другим ключом.

– У тебя времени до следующего часа, – прошипел он. – Потом будет смена караула. Поторопись!

Магдалена пригнула голову и вошла в низкую, пропахшую плесенью камеру. Дверь за ней с грохотом захлопнулась.

Барбара сидела у стены напротив, под зарешеченным окошком. Черные волосы падали ей на лицо, платье было порвано и покрыто грязью, глаза блестели. Но она была хотя бы невредима. Различив в тусклом свете старшую сестру, Барбара испытала явное облегчение.

– Магдалена… – начала она с трудом; слезы потекли по ее грязным щекам. – Мне… мне так жаль, я…

Магдалена опустилась на колени рядом с Барбарой и погладила по волосам – как раньше, когда утешала ее по ночам, если младшую сестру мучили кошмары. Все ссоры были позабыты.

– Они не тронули тебя? – ласково спросила Магдалена.

Барбара помотала головой.

– Рансмайер хотел сорвать с меня платье – говорил, что хочет посмотреть, нет ли других доказательств. Но стражники ему не позволили. – Она поежилась и обхватила колени рукам. – Когда дверь открылась, я подумала, это он… вернулся.

– Они его не впустят, – успокоила ее Магдалена. – Я позабочусь об этом. Но тебе и без него хватает бед.

– Я… я была такой дурой, – хрипло проговорила Барбара. – Этими книгами я на всех вас навлекла беду. Я нашла их на чердаке, в нише. Черт знает почему отец спрятал их там. Если б я могла все исправить…

– Ты сглупила, это верно, – ответила Магдалена с печальной улыбкой. – Но это не поможет вытащить тебя. Остается только надеяться, что в Совете книги назовут суеверной чушью. Среди советников есть рассудительные люди, возможно…

– Рансмайер с Бюхнером хотят от меня избавиться! – перебила ее Барбара. Ее охватила злость, страха в глазах как не бывало. – Их ничто теперь не остановит. Я знаю, что оба они нечисты на руку. И им это известно. Потому и вся эта история с альрауном. И вот теперь я сама дала им отличный предлог. – Она встряхнула головой. – Прямо разорваться готова!

– О, это предоставь другим, охотники найдутся, – ответила Магдалена резче, чем намеревалась. – Особенно если ты и дальше будешь твердить о своих подозрениях! Теперь нам… – Ей вдруг стало дурно, беременность вновь напомнила о себе. Магдалена закрыла глаза и поборола позыв к рвоте. – Теперь нам и это не поможет. Так что прекрати.

Она понизила голос. За окошком послышались шаги прохожих.

– Рансмайер терпеть нас не может, это верно, – продолжила она вполголоса. – Конечно же, это он подсунул тебе альраун, чтобы поквитаться с тобой и с отцом. Но все остальное – просто вздор! Темные личности на кладбище, тайные встречи в церкви… Очнись, Барбара! Скажи лучше, зачем ты держала эти проклятые книги у себя под кроватью?

– Я… я и сама не знаю. – Девушка сжалась, в тусклом свете виден был лишь ее дрожащий силуэт. – Тебе разве не хотелось когда-нибудь научиться колдовству? Я думала, что если испробую эти заклинания, то… может, среди них найдется и такое, которое перенесет меня в другое место. Туда, где я уже не буду дочерью палача, где меня никто не знает, где я смогу начать новую жизнь…

– Хотела б и я знать заклинание, которое сейчас перенесло бы нас куда-нибудь в другое место, – ответила Магдалена со слабой улыбкой. – Но поверь мне, я за всю свою жизнь не видела настоящего колдовства. Его не существует. Есть много явлений, которых мы не можем объяснить, и называем это колдовством.

– Значит… значит, среди женщин, которых казнил наш прадед, не было ведьм? – спросила ее сестра. – Ни одной?

– Это были женщины, Барбара, такие же, как мы с тобой. В невыносимых муках они признались во всем, что от них хотели услышать. И тебя ждет то же самое, если ничего не предпринять. – Магдалена поднялась. – Я должна обратиться к Совету. Это наш единственный шанс.

– И как ты собираешься это сделать? – спросила Барбара в унынии. – Никто не станет нас слушать.

– Кое-кто станет. – Магдалена решительно кивнула. – Он выслушает. Потому что в долгу перед нами.

* * *

– Берегись!

Симон услышал окрик Куизля и почувствовал на плече тяжелую ладонь. Его рвануло назад, цирюльник попятился и болезненно упал на спину. Там, где он только что стоял, в долину сползла лавина из бревен и камней.

Фронвизер в ужасе посмотрел вверх. Куча бревен исчезла, на том месте теперь чернела голая земля. Послышался грохот – на них с Куизлем скатилось еще одно бревно. Симон пригнулся, и бревно пронеслось, едва не коснувшись его. По склону скатилось еще несколько небольших камней, потом все стихло.

– Спа… спасибо, – выдохнул Фронвизер. – Еще бы секунда, и…

Он поднялся на подгибающихся ногах и отряхнул брюки и жилет. Новый наряд, совсем недавно купленный в Аугсбурге, оказался разорван. Кроме того, Симон получил несколько ссадин, и рубашка была забрызгана капельками крови от царапины на руке. Фронвизера охватила злость из-за испорченной одежды, и он на мгновение позабыл о страхе. Но потом цирюльник осознал: не будь рядом палача, он скорее всего лежал бы сейчас раздавленный у ручья. Симон повернулся к Куизлю:

– Опоздай вы хоть на мгновение, я бы…

– Ладно, брось. – Якоб отмахнулся и нетерпеливо показал вниз по склону, откуда доносились возбужденные выкрики и вопли. – Видимо, мы не единственные, кого лавина застала врасплох. Быстрее, посмотрим, что там случилось.

Куизль поспешил обратно по узкой тропе, частью загроможденной камнями и бревнами. Симон ковылял следом, пока они не вернулись к Лайне, где им открылась картина полного разрушения. Поваленные деревья беспорядочно кружили в бурном потоке, и среди них беспомощно барахтались несколько лесорубов, отчаянно увертываясь от бревен. Мост был сметен, склон перед ним завален камнями и крупными валунами, съехавшими с горы. Каменная пыль клубилась в воздухе, как туман. Люди практически вслепую ходили из стороны в сторону в поисках заваленных. Крики боли, которые Симон услышал еще наверху, теперь заглушали все прочие звуки.

Куизль подбежал к группе лесорубов, стоявших с беспомощным видом перед громадным валуном. Под ним лежал юноша лет шестнадцати, его ноги до самых бедер зажало камнем. Лицо его было белым как полотно, а звериные вопли разносились по всей долине. Симону показалось, юноша отчаянно взывал к матери.

– Что тут произошло? – прокричал Куизль сквозь шум.

Лесорубы испуганно оглянулись. Вероятно, они тоже еще не отошли от шока.

– Ка… камень слишком тяжелый, – пробормотал один из них и показал на валун. – Не можем вытащить парня.

– Так возьмите бревно, черт вас возьми! Хоть капля мозгов у вас есть?

Не дожидаясь их реакции, палач отошел прочь и осмотрелся среди обломков. Наконец отыскал толстую березу, сломанную лавиной, поднял ее и, точно копье, понес к булыжнику.

– С дороги, – проворчал он.

Похоже, лесорубы наконец поняли, что собирается делать этот незнакомец в черных одеждах. Под вопли юноши они вместе вставили бревно в дыру под валуном, чтобы сдвинуть его. Камень немного двинулся, приподнялся на пару дюймов, потом послышался треск, и ствол переломился посередине. Валун грозил вновь придавить юношу.

– Дьявол!

Куизль бросился вперед и уперся в валун с такой силой, словно пытался переместить дом. На лбу у него выступили вены, рукав рубашки треснул и обнажил могучие мускулы.

– Ах ты ж, чтоб тебя черти сожрали!

Ругань Якоба заглушила даже вопли придавленного юноши. Валун приподнялся, потом вдруг завалился вправо, с глухим стуком опрокинулся набок и съехал в бурлящий ручей.

Все это время Симон стоял немного в стороне. Он попытался было помочь другим, но сразу понял, что Господь наделил его иными способностями. Теперь он присел рядом с юношей, который потерял сознание, и осмотрел его раны. Правая нога, если не считать нескольких ссадин, была невредима, но из левой голени торчали белые осколки костей. Кровь, пыль, мясо и обрывки штанов перемешались в одну сплошную массу.

Симон знал, что это означает.

Очищая рану от грязи, он велел стоявшим вокруг:

– Быстро, соберите носилки! И немедленно отнесите беднягу в Обераммергау, в цирюльню.

– Это кто такой? – пробормотал один из дровосеков, недоверчиво глядя на Симона. – Я этого щеголя еще не встречал. Приезжий?

– Это цирюльник из Шонгау, временно помогает тут, – вполголоса ответил другой. – Вроде бы Файстенмантель его пригласил.

– Из Шонгау? Тогда не знаю, можно ли…

– Черт бы побрал вас, или вы дадите цирюльнику из Шонгау сделать свое дело, или этот парень расстанется не только с ногой, но и с жизнью! Вы этого хотите? – Симон едва мог сдержаться от злости. – Только потом не забудьте написать на могиле: «Убит тупостью местных жителей»!

Лесорубы заворчали, но возражать никто уже не стал. Вместо этого некоторые из них принялись сооружать носилки из валявшихся вокруг веток. К Фронвизеру подсел мужчина преклонных лет с седой косматой бородой.

– Должен извиниться за моих ребят, – пробормотал он и похлопал Симона по плечу. – Они не то имели в виду. Места у нас не особо гостеприимные, и народ немного закрыт перед чужими.

Мужчина дружески кивнул и протянул Симону руку. Рукопожатие у него было такое, словно он пытался выжать воду из камня.

– Алоиз Майер, лесовод из Лайнеталь.

– Симон Фронвизер, цирюльник из далекого Шонгау, – сквозь зубы ответил Симон и вновь занялся раненым юношей, злость в нем еще не утихла.

– А кто этот ваш друг? – осведомился Майер. – Мало я встречал людей сильнее его. Силищи в нем на трех быков.

Симон взглянул на Куизля. Тот раскидывал в стороны камни, загромождавшие дорогу. Цирюльник горько рассмеялся:

– Уж если у вас со мной такие трудности возникли, от него вы, наверное, тут же сбежите. Это Якоб Куизль, палач из Шонгау.

Алоиз Майер поначалу опешил, но потом кивнул.

– Я про него слышал. Лютый, должно быть, пес, вспыльчивый и прямой, при этом хитер, как лис… Черт, не будь он из Шонгау, его от местных не отличить бы.

Некоторое время оба хранили молчание. Симон вытирал пот со лба юноши и время от времени опасливо поглядывал на склон.

– Бояться нечего, – проронил Майер. – Теперь нам ничего не грозит. Хотя… – Он выдержал многозначительную паузу.

– Хотя что? – спросил Фронвизер.

– Ну, кое-кто из моих лесорубов считает, что эти постоянные оползни неспроста. Я о том, что весной они, конечно, случаются. Но сразу столько… – Майер пожал плечами: – Говорят, венецианские рудокопы[9] снова принялись за свое.

– Венецианские рудокопы? – Симон насторожился: – Это еще кто такие?

Майер понизил голос:

– Мелкий народец, карлики, с незапамятных времен живут в горах. Они ищут сокровища. И находят их с помощью тайных знаков и книг. Говорят, они в союзе с дьяволом.

Симон тихо рассмеялся и покачал головой:

– Почему всюду нужно впутывать дьявола? Разве недостаточно резкого сотрясения, чтобы вызвать такую лавину? Во всяком случае, кучи бревен наверху с виду не такие уж и надежные. – Он пожал плечами: – Ах, забыл… Видимо, дьявол топнул хромой ногой и таким образом привел бревна в движение. Так ведь все было, верно?

Алоиз Майер помрачнел:

– Вам, чужакам, только бы насмехаться… Но мы-то знаем, что карлики существуют. То и дело кто-нибудь видит их, особенно в последнее время! Они носят капюшоны и ростом как дети. Сокровища в горах стерегут черные псы и драконы, но карлики знают, как их обойти.

– Капюшоны, говоришь?

Симону вдруг стало не по себе. Ему вспомнился тот человечек, которого они с Куизлем видели перед лавиной. Он тоже был низкого роста и в капюшоне.

– Странно, я и сам…

Он не договорил. Эти суеверия окончательно сведут его с ума. Вероятно, они видели просто ребенка, какого-нибудь пастушка, только и всего.

Майер взглянул на него с любопытством, потом отмахнулся:

– Да что вы знаете о горах, обитатели равнин…

Он оглянулся на лесорубов, которые подошли с изготовленными из веток и бревен носилками. Другие тем временем сумели выбраться из бурлящей воды. Похоже, кроме юноши, все отделались лишь испугом.

– Теперь можно отнести Мартина в деревню, – сказал Майер, пока его люди укладывали юношу на носилки. – Он хороший работник, усердно служил мне, хотя его родители простые батраки. Я сотню раз прочту за него «Отче наш» в церкви.

Симон вздохнул:

– Накиньте еще сотню. Ему не помешает.

Он еще раз опасливо посмотрел на склон, где они с Куизлем увидели странного человечка в капюшоне, потом кивнул палачу и двинулся рядом с носилками в деревню, чтобы приняться за свое кровавое дело.

Он чувствовал, что криков сегодня будет куда больше.

* * *

Примерно в это же время Магдалена мчалась по широкой Монетной улице к городской ратуше. Там вокруг площади выстроились роскошные дома патрициев. Настенная роспись, балюстрады и лепнина служили напоминанием о той эпохе, когда Шонгау был значимым торговым городом. Но и здесь штукатурка отходила от стен, пустые окна были покрыты пылью. Некоторые из домов стояли чуть скосившись, как пьяные, словно бы дожидались лучших времен. Магдалена задыхалась, но бежала без остановки.

Человек, которого она разыскивала, был ее последней надеждой.

Магдалена спешила к трехэтажному дому по левую руку, на вид чуть более приветливому, чем остальные. Она взбежала по ступеням и нетерпеливо постучала в дверь. В скором времени ей открыла приятная девушка лет двадцати.

– Магдалена! – воскликнула она удивленно. – Вы?.. Разве кто-то из прислуги заболел?

Дочь палача нетерпеливо помотала головой:

– Нет, Клара. Мне… мне нужно срочно поговорить с твоим отцом, – просипела она. – Он дома?

– Как всегда, сидит у себя в библиотеке, – неуверенно ответила Клара, очевидно заметив, сколь серьезно положение Магдалены. – Входите, я вас провожу.

Поднимаясь по широкой винтовой лестнице, Магдалена посматривала на бюргерскую дочку в узком бархатном платье. Клара была сиротой, которую много лет назад взяли под свою опеку богатый патриций Якоб Шреефогль с супругой. Десять лет назад Якоб Куизль спас Клару из лап проходимцев. С тех пор патриций был связан с Куизлями узами дружбы. Между тем Шреефогль был вторым бургомистром и имел некоторое влияние в Совете.

На втором этаже Клара остановилась перед дубовой дверью и постучала вместо Магдалены, после чего сделала книксен и попрощалась.

– Передавайте привет Симону, – сказала она с улыбкой. – Раньше он мне всегда медовые конфеты приносил.

– Обязательно передам, – быстро пообещала Магдалена. – Но сейчас прошу, извини. Это и вправду вопрос жизни и смерти.

Она открыла дверь и вошла в обитую деревом библиотеку. Якоб Шреефогль сидел в кресле и листал книгу. Высокий худощавый патриций происходил из семьи гончаров и немалую часть своего состояния вложил в эту библиотеку. Ради его книжной коллекции к нему часто наведывался и Симон. Заметив Магдалену, Шреефогль снял пенсне с длинного носа и посмотрел на нее серьезным взглядом.

– Магдалена, приветствую, – произнес он и отложил книгу. – Догадываюсь, почему вы пришли. – Он предложил женщине стул. – Дело в вашей сестре, не так ли? Полгорода говорит об этом. Правда, что у нее нашли колдовские книги?

Кивнув, Магдалена сбивчиво рассказала, что случилось сегодняшним утром. Когда она закончила, Шреефогль задумчиво почесал нос.

– Я и сам терпеть не могу Рансмайера, – промолвил он хмуро. – Он шарлатан и подхалим и наживается на глупости людей. Но, боюсь, в Совете лишь я один придерживаюсь такого мнения. Многие патриции, когда им нужно какое-нибудь средство, идут к Рансмайеру. Не исключаю, что он и сам зарабатывает, продавая сок альрауна. Но эти книги, конечно, совсем другое дело…

– Значит, у вас нет возможности переубедить советников? – спросила Магдалена глухим голосом. – Вы были моей последней надеждой.

Шреефогль вздохнул:

– Проблема прежде всего в Бюхнере. Как вы знаете, первый бургомистр и так невысокого мнения о вашем отце, а после той драки с доктором вряд ли стал благосклоннее относиться к вашей семье… – Он немного помедлил. – Кроме того, мне кажется, Бюхнер хочет на примере вашей сестры преподать остальным урок.

– Что вы имеете в виду?

Шреефогль понизил голос, словно боялся, что его могут подслушать в собственном доме.

– Ну, по всей видимости, он хочет воспользоваться отсутствием Лехнера, чтобы захватить власть в городе. Так или иначе, для судебного секретаря у Лехнера слишком много полномочий. Бюхнер с радостью его оттеснил бы. – Патриций наклонился к Магдалене и взглянул на нее со всей серьезностью. – Вообще-то заседание Совета у нас каждую неделю, но теперь мы собираемся дважды в день. Уже сегодня утром бургомистр в отсутствие Лехнера подписал первые распоряжения. Новые правила об одежде для каждого сословия, запрет на выступления артистов, более строгие часы запрета… Боюсь, этот город ждут суровые времена, – добавил он мрачно. – Многие из советников бегают за Бюхнером, как собачонки. Он воспользуется делом вашей сестры, чтобы раз и навсегда показать, кто здесь хозяин.

– А вы можете вступиться за мою сестру в Совете? – неуверенно спросила Магдалена. – Возможно, вам удастся убедить хотя бы некоторых советников тщательнее все проверить. Так мы выиграли бы время, пока Лехнер и мой отец не вернутся из Обераммергау. Вы все-таки второй бургомистр.

– Титул, хороший только на словах, – отмахнулся Шреефогль. – Не забывайте, всего вторых бургомистров трое. И двое других на стороне Бюхнера. Кроме того, я еще молод и у меня нет связей. Если б я мог поговорить с каждым из советников по отдельности, возможно, у нас был бы шанс. А так…

– Этот город кое-чем обязан моей семье! – вскричала Магдалена. – И вы в том числе! Вспомните о тех ужасных убийствах лет десять назад. Ваша приемная дочь тогда тоже едва не лишилась жизни!

Она была в бешенстве оттого, что ее сестра, очевидно, стала орудием в политической борьбе. Якоб Шреефогль был ее последней надеждой. А теперь, казалось, рухнула и она.

– По части медицинских знаний Рансмайер Симону и в подметки не годится! – продолжала она со злостью. – И мой отец не раз выручал благородных господ. И все равно патриции нос воротят, когда встречают его на улице. А когда темнеет, их добродетельные супружницы тайком спускаются к нам за каким-нибудь снадобьем… Так что ж, теперь все это не в счет – из-за каких-то старых книг? Мой прадед лишь записал в них все то, в чем признались в ужасных муках те несчастные женщины. Дурак тот, кто поверит, что это и вправду колдовские книги!

Магдалена говорила и не помнила себя от злости. Шреефогль растерянно смотрел на нее, наконец кивнул.

– Может, так оно и выйдет, – произнес он задумчиво.

– Вы это о чем?

Магдалена уже жалела о своих словах. Она не могла позволить себе утратить в Шреефогле своего последнего союзника. Но тот подмигнул ей:

– Возможно, мы все же сумеем добиться чего-нибудь от Совета. Я не буду выступать в вашу защиту. Вы сами это сделаете.

– Я? – Магдалена растерялась. – Но ведь я жена простого цирюльника, а…

– А уверенности и силы убеждения вам не занимать, как вы только что доказали, – отмел ее возражения Шреефогль. – Знаю, не каждый день кто-то из низов выступает перед Советом. Но именно потому, что это необычно, господа советники могут к вам прислушаться. Кроме того, вы только что подали мне идею, как нам ответить на эти обвинения.

Он вполголоса рассказал ей о своем плане. Магдалена внимательно слушала.

– И вы всерьез полагаете, что Совет станет меня слушать? – спросила она потом.

– Не стану говорить наверняка, но можно хотя бы попытаться. Сегодня вечером у нас очередное заседание, будьте наготове. – Шреефогль взял Магдалену за руку и крепко пожал: – Да поможет Господь вам и вашей сестре. Боюсь, если этот наш план провалится, даже я не смогу помочь вашей семье.

8

Обераммергау, вечер 7 мая 1670 года от Рождества Христова

Петер провел кусочком угля тонкую линию по листу бумаги.

Он сидел на берегу Аммера, прислонившись к большому камню и подставив лицо послеполуденному солнцу. На коленях у него лежала стопка чуть помятых листков, не исписанных с обратной стороны, которые дал ему Георг Кайзер. Петер пытался по памяти нарисовать изображение, которое увидел в одной из книг в библиотеке учителя. Мальчик работал над рисунком второй день; некоторые наброски он уже выбросил, но в этот раз был доволен. На рисунке было изображено женское тело в разрезе с нерожденным ребенком во чреве, похожим на спящего маленького Иисуса. Петер улыбнулся, добавил несколько последних штрихов, и рисунок был готов. Рисование всегда придавало ему сил. Он мог с головой погружаться в это занятие и отрешаться от жестокого мира. Мира, в котором ему, сыну простого цирюльника и внуку палача, жилось не так радостно.

Петер отложил рисунок и посмотрел на Аммер. Он сидел недалеко от моста, у небольшой и укромной бухты. Погруженный в раздумья, мальчик смотрел на листья, как они, подхваченные течением, уносились в сторону дома. Петер стиснул зубы и с трудом сдержал слезы. Еще утром отец спрашивал, нравится ли ему в новой школе, и поначалу Петер отвечал уклончиво. Но когда он захотел рассказать, как тоскует по дому и по маме, явился какой-то человек и позвал отца и Георга Кайзера на собрание в трактире. Говорили, что в деревне обнаружился еще один убитый…

Петер со злостью швырнул камешек в воду и стал смотреть, как расходятся круги. Он так обрадовался, когда отец сказал, что останется в Обераммергау еще на какое-то время… Но его здесь как будто и не было. Они с дедом вечно пропадали из-за жутких вещей, которые происходили в деревне. Петеру даже ночевать у отца не разрешили! Потому как отец хотел, чтобы он привык к дому Кайзера. Не то чтобы Петеру там не нравилось. Учитель был к нему очень мил; Петер, когда бы ему ни захотелось, мог заходить в библиотеку и брать книги или писать у себя в комнате, читать или рисовать. Один раз Кайзер даже дал ему отдельный урок латыни. Это было куда интереснее, чем на занятиях в Шонгау, где большинство учеников не могли даже воспроизвести по памяти катехизис, не говоря уже о нескольких строках этого римского поэта Авиана, чьи басни так полюбились Петеру. Одно оставалось неизменным: у взрослых не было времени, а дети в подавляющем большинстве дразнили его, потому что он отличался от них.

Что в Шонгау, что в Обераммергау…

Еще один камешек плюхнулся в воду. Петер вспомнил эти два дня, проведенных в деревне. Кайзер для начала представил его всем и пригрозил взбучкой каждому, кто вздумает обижать новенького. Потом он назвал Петера выдающимся учеником, который немалого добьется в этой жизни и, возможно, даже попадет в университет. Хуже просто быть не могло. На Петера уставились шестьдесят пар глаз: частью пустых от тупоумия, частью полных ненависти. Уже тогда Петер понял, что в Обераммергау будет ничуть не легче, чем в Шонгау.

Даже тяжелее…

Раздался пронзительный свист, вырвав Петера из задумчивости. Не успел он подняться и спрятать за пазухой рисунки, как в бухту спустились трое мальчишек. Судя по прутьям и бечевкам у них в руках, они искали хорошее место, чтобы порыбачить. При виде Петера они заголосили наперебой.

– Гляньте-ка, наш мозгляк загорает у речки! – выкрикнул один из них, рослый мальчишка десяти лет, широкоплечий и чуть полноватый.

Петер сразу узнал его. Это был Непомук, сын Франца Вюрмзеера, второго человека в Совете Обераммергау. Еще в школе Непомук провожал Петера насмешками и подставил ему ногу. Двое его приятелей, Мартль и Вастль, бегали за Непомуком, как собачонки.

Проворно, как серны, перепрыгивая камни, мальчишки подлетели к Петеру. Непомук заметил рисунок у чужака на коленях и брезгливо поморщился.

– У-у-у, это еще что за дрянь? – произнес он с явным отвращением. – Это Кайзер тебе дал?

– Это… это мое, – ответил Петер нерешительно. – Это я нарисовал.

– Ты нарисовал это?

Казалось, Непомук на мгновение растерялся. Потом к нему вернулась былая уверенность.

– Дай сюда. – Он быстро вырвал у Петера рисунок.

– Эй, ты что делаешь? – возмутился Петер. – Это… это мое!

– Было твоим, – ухмыльнулся в ответ Непомук; его грязные пальцы оставляли следы на белоснежной бумаге. Он показал рисунок своим хихикающим дружкам: – Гляньте только на эту еретическую дрянь! Послушаем, что скажет на это священник, когда мы ему покажем…

– Отдай! – крикнул Петер.

Он поднялся на ноги и пытался отнять у Непомука рисунок. Но рослый мальчишка поднял его над головой, так что Петер не мог достать.

– Отдай, отдай! – передразнил его Непомук тонким голосом.

Потом он внезапно толкнул Петера, и тот свалился в воду. От холода на мгновение перехватило дыхание, но дно, к счастью, было пологим, и течение его не подхватило. Петер вскочил и, отфыркиваясь и неуклюже ступая по гальке, вернулся на берег.

– Так я и думал! – усмехнулся Непомук. – Ты слабак, все вы в Шонгау такие! Эй, а вы папашу его видели? – Он оглянулся на приятелей. – Такой же маленький тощага, цирюльник вонючий… Сам-то из низов, а одевается как щеголь какой-нибудь!

– А его дед – палач из Шонгау. Тоже объявился у нас в деревне! – вставил Вастль. – Мне мама про него рассказывала. Говорит, все их семейство – нечестивые подонки. С ними надо держать ухо востро!

Петер на секунду закрыл глаза. Он понимал, что другие дети скоро выяснят, из какой он семьи, однако не предполагал, что это произойдет так быстро.

– Мой дед распотрошит вас, как рыб, если вы не оставите меня в покое, – ответил Петер ледяным голосом. Он твердо решил не давать себя в обиду. – Он и не таких молокососов вешал!

– Т-твоего деда никто сп-прашивать не б-будет, – заявил Мартль, чей отец входил в расширенный Совет деревни. Он сильно заикался. – И-и вашего сек-кретаря т-тоже. От-тец г-говорит, ск-коро мы выставим вас из д-деревни. Вместе с-с остальным сб-бродом.

– Как считаете, показать нам эту дрянь священнику? – спросил Непомук с невинным выражением и помахал листком. – Хм, пожалуй, сегодня я добрый… Знаете что? Мы не станем выдавать Петера, просто уничтожим эту ересь.

С мерзкой ухмылкой он разорвал рисунок пополам, а потом на мелкие кусочки.

– Нет! – крикнул Петер. – Что… что ты натворил!

Он был вынужден беспомощно смотреть, как Непомук швырнул обрывки его рисунка в течение, как они покружили на поверхности и наконец скрылись из виду, подобно листьям. Когда Петер снова развернулся, трое мальчишек стояли почти вплотную и пренебрежительно смотрели на него.

– А теперь посмотрим, хорошо ли плавает наш слабак, – прошипел Непомук. – Если забросим тебя подальше, доплывешь по меньшей мере до Унтераммергау. Ты ведь умеешь плавать, да? Иначе я тебе не завидую.

Он собрался уже снова толкнуть Петера, но его остановил властный голос:

– Оставьте парня в покое, он вам ничего не сделал!

Непомук закатил глаза, однако от Петера не укрылся промелькнувший в них страх. Наверху стояли двое мальчишек, им было лет по двенадцать или тринадцать. Петер уже встречал их в школе, но там они держались в тени. А сегодня он их и вовсе не видел. Одежда у них была бедная и грязная, лица худые и бескровные. Несмотря на это или как раз поэтому, в них чувствовалась скрытая сила. Глаза их сверкали, словно подростки только и ждали повода, чтобы выплеснуть неукротимую злость. Они с грозным видом подошли ближе.

– Не суйтесь, выродки нищие! – прошипел Непомук. – Вас это не касается.

– А по-моему, очень даже касается. – У говорившего были веснушки и копна золотистых волос. – Мы послушали вас немного… Как вы назвали мальца? Нечестивым? Забавно, вы и нас всегда так называли. Так что мы пришли выручить одного из наших, все честно.

– Давно пора показать вам, беднякам, кто здесь хозяин! – выругался Непомук. – Мой отец говорит, вас даже пускать сюда нельзя было. Бездельникам вроде вас нет места в этой долине!

– Пусть твой отец меня в зад поцелует, – ответил второй подросток с черными волосами; для его возраста голос у него был на удивление низкий. – А теперь проваливайте, пока Ханнесу не рассказали. Если мы вам уши не оборвем, то он уж постарается. Вы его знаете.

Петер заметил, как Непомук вдруг побледнел. Рябой Ханнес, неотесанный молодчик тридцати лет, был помощником Георга Кайзера. Главная радость для него состояла в том, чтобы посечь розгой нарушителя порядка. Ему нравилось поднимать детей за уши, так что они вопили от боли. Вот и вчера утром, пока Кайзер работал над текстом мистерии, Ханнес снова свирепствовал на занятии.

– Ладно, – проворчал Непомук через некоторое время. – Все равно мы рыбачить собирались. – Он показал на Петера, мокрого и дрожащего: – Возитесь с ним, если вам и так забот не хватает. Но вот что я вам скажу, – он с грозным видом шагнул к веснушчатому, – придет день, и мы вышвырнем вас из долины.

Непомук дал знак своим приятелям, и они скрылись за крупными валунами.

– Мы ничем не хуже вас и останемся здесь! – крикнул им вслед веснушчатый. – Запомните!

Когда шаги их затихли, двое подростков подошли к Петеру. Мальчик дрожал от холода, и тот, что с черными волосами, снял куртку и накинул ему на плечи.

– Не лучшее время для купания, – проговорил он с ухмылкой. Потом с удивлением показал на рисунки, разбросанные по земле: – Это ты сам нарисовал?

Петер кивнул и, шмыгая, стал собирать грязные листки. Двое мальчишек помогли ему.

– У тебя неплохо выходит, – сказал веснушчатый и одобрительно взглянул на рисунки. – Ха, не хуже, чем у местных! Люди здесь гордятся тем, что умеют вырезать и рисовать. В этой долине по-другому не заработаешь… – Он показал на один из рисунков: – С таким умением ты вполне можешь стать раскрасчиком, а может, даже и лепщиком. В тебе от местного больше, чем в этих троих, вместе взятых.

– Почему они вас так ненавидят? – спросил Петер, поправляя листки.

– Эта деревня разделена на две части, – пояснил подросток с веснушками. – Есть коренные жители, а есть мы, приезжие. Наши семьи поселились здесь в основном после чумы, когда в Обераммергау на счету был каждый человек. Теперь они считают, что от нас можно избавиться. Мы выполняем грязную работу, трудимся за гроши в лесу или на крестьян. Но считаем Обераммергау своим домом! Ведь у многих из нас родители родились уже здесь. И все-таки отец Непомука и судья Аммергау хотят прогнать нас из долины. Но у них ничего не получится. – Он протянул Петеру руку: – Кстати, я Йосси, – и показал на своего угрюмого приятеля. – А это Максль. – Он подмигнул Петеру: – Как видно, парень, тебе не помешают несколько приятелей. Милости просим в круг бедняков и батраков. Ты – один из нас!

Йосси дружески хлопнул Петера по плечу, потом развернулся и стал подниматься по склону.

– Пойдем с нами. Мы знаем одно место, там можно кучу форели наловить. Если Непомук со своим дружками увидят наш улов, то лопнут от досады.

Петер улыбнулся и пошел вслед за новыми друзьями. Возможно, жизнь в Обераммергау будет не такой уж тягостной, как он опасался. Мальчик уже и забыл, что собирался еще повидаться с отцом.

* * *

Симон опустил стержень для прижигания и вытер пот со лба. Он был вымотан.

Операция длилась больше часа и потребовала от него полного сосредоточения. На столе перед ним лежал юноша, которого Куизль с дровосеками вытащили из-под валуна. Лицо у него было до того бледным, будто в парне вообще не осталось крови, но дыхание было ровным, только веки едва заметно трепетали. Почти сразу, как только Симон взялся за пилу, бедняга потерял сознание. Но прежде он так кричал, что сбежались соседи и принялись заглядывать в окна. Куизль, который все это время находился рядом, свирепо глянул на них и послал к дьяволу. После этого стало спокойнее.

Покуривая трубку, палач накладывал свежую повязку на культю. Всюду валялись окровавленные тряпки, над липкими лужами гудели мухи, цирюльня походила на бойню.

– Неплохо справился, – проговорил Куизль. – Рука не дрогнула, так и до́лжно хорошему хирургу.

Симон насторожился.

– Это что, похвала? – спросил он. – Впервые слышу от вас подобное.

– Чудеса все-таки случаются.

Куизль усмехнулся и завязал последний узел. Во время операции он держал юношу мертвой хваткой и то и дело вливал ему в рот настойку, перемешанную с отваром из белены. Симон еще на месте понял, что левую ногу по колено придется отнять. Даже если б ему удалось вправить раздробленную кость и затянуть культю в лубок, юноша скорее всего умер бы от гангрены.

Сначала Симон рассек скальпелем кожу и плоть чуть ниже колена, после чего распилил кость. В этот момент сомнению не было места и действовать следовало без промедления. В противном случае боль стала бы непереносимой – не помогли бы ни настойка, ни белена, – и юноша умер бы от шока. Прижечь рану в завершение, чтобы остановить кровь, следовало так же быстро.

– Досадно, что у меня нет здесь своих инструментов, – проворчал Фронвизер и опустился на шаткую скамейку. – Пила тут ржавая и тупая, а скальпель до того грязный, будто прежний цирюльник в огороде им копался.

Симон, конечно, отмыл скальпель, хоть собратья по ремеслу в большинстве своем считали, что это ни к чему. Но очистить его удалось лишь поверхностно, да и тряпки, которые они использовали, пахли плесенью. Цирюльник с отвращением показал на полки, уставленные банками с жабами и коровьими глазами:

– Этот Ландес был суеверный портач! Как можно утверждать, что порошок высушенных трупов помогает при головных болях, а кровь обезглавленных спасает от припадков?

– Хм, по-моему, я и у тебя в цирюльне видел мумиё, – с ухмылкой отозвался Куизль и выпустил дым.

– Потому что люди верят в него, – согласился Симон. – Иногда вера лучше любых лекарств.

– Вера, надежда и любовь. – Якоб кивнул на лежавшего без сознания юношу: – Почему, кстати, о бедняге никто не хлопочет? У него нет семьи?

– Это еще предстоит выяснить. – Симон тяжело поднялся. – Лучше расспрошу Кайзера. Он все-таки учитель и должен знать всех местных детей и подростков. Все равно я собирался проведать Петера. Занятия давно закончились.

– Иди, выясняй. После всего, что он тут выпил, парень все равно будет спать как покойник. – Палач потянулся и вышел в коридор, при этом ему пришлось пригнуться в дверях. – Лехнер требует отчета. Видимо, хочет, чтобы я раздобыл ему убийцу где-нибудь в поле, как будто это сорняк какой. Но придется ему подождать.

С этими словами он вышел за дверь, и только его тяжелые шаги еще слышались какое-то время.

* * *

Через некоторое время Симон брел, погруженный в раздумья, по грязным переулкам Обераммергау, к дому учителя. Ампутация в который раз уже показала ему, сколь беспомощен человек перед лицом болезней и увечий. Вот если б удалось справиться хотя бы с болью! Конечно, существовали средства вроде альрауна, белены или мака, которые приглушали боль. Но она никуда не исчезала, всегда была рядом и рано или поздно лишала рассудка.

Вскоре Симон дошел до дома Георга Кайзера и ощутил радость, предвкушая встречу с сыном. Он огляделся. Земля в палисаднике была недавно разрыхлена, рядом стояла тележка, как если бы Кайзер был занят садовыми работами. Но Симон никого не увидел. И когда постучал в дверь, никто ему не открыл.

– Петер! – крикнул в тишине Фронвизер. – Ты здесь?

Он нахмурился. Быть может, Петер где-нибудь в деревне, выполняет поручение Кайзера? А может, они до сих пор в школе при церкви? Хотя уже перевалило за полдень и занятия давно закончились… Симон развернулся и двинулся в сторону церкви. Уже издали он услышал голоса, доносившиеся со стороны кладбища, заглянул через низкую ограду и увидел среди надгробий несколько человек. Еще несколько стояли на сцене, на которой поставили длинный, грубо сколоченный стол и стулья.

«Репетиция! – пронеслось в голове у цирюльника. – Совсем забыл про нее… Петер наверняка там, смотрит».

Симон не смог отыскать взглядом сына. Тогда он открыл калитку и, охваченный любопытством, приблизился к группе. Со сцены донесся монотонный голос. Очевидно, они как раз репетировали сцену Тайной Вечери.

– Э… сие есть плоть Моя, э… кое за вас предается…

– Громче! – воскликнул Георг Кайзер. Симон заметил его в группе перед сценой. Он держал в руках несколько помятых листков и время от времени заглядывал в них. – Я едва понимаю тебя, Йозеф. А что будет, когда здесь соберутся сотни людей?

Молодой бородатый мужчина, который, судя по всему, исполнял роль Иисуса, тяжело вздохнул. Как и большинство актеров, он был в длинном белом одеянии.

– Так я и слов-то еще не знаю толком, – пробормотал Иисус.

– Да это же сцена Тайной Вечери! – проворчал Кайзер. – Вы же все знаете ее по Святому причастию. Или ты в церкви никогда не бывал? Ну, дальше! – Он громко продекламировал: – Сие есть кровь Моя в Завете Новом, коя за вас прольется. Вкусите и творите сие в мое… – Он ободрительно взглянул на Йозефа. – Ну, дальше?

– Боже милостивый, нет во всем этом толку! – заявил другой актер на сцене.

Это был распорядитель склада Себастьян Зайлер, Симон не сразу узнал его в рыжем парике. Зайлер исполнял роль Иуды и, в отличие от остальных, был в желтом одеянии.

– С Зепплем в роли Иисуса у нас ничего не выйдет, – продолжал он ворчать. – Крестьянин в роли Спасителя! Если б я его исполнял, мы бы давно продвинулись дальше.

– Так, получается, толстяк Иуда будет теперь играть Иисуса? – насмешливо спросил Конрад Файстенмантель, для которого Кайзер со священником предусмотрели роль апостола Петра; он развалился за столом на одной из скамей. – Да, лучше не придумаешь.

– Я не Иуда, а только играю его, – ответил Зайлер. Вид у него был усталый и сонный. – Но кое-кто, похоже, не видит разницы.

– Долго мы тут торчать будем? – спросил Иисус Христос. – Мне еще скотину накормить надо и сарай вымести.

– Будем торчать, пока я не скажу! – выругался апостол Петр. – А если и впредь будешь задавать идиотские вопросы, засунь плоть Свою себе в зад!

– Ну и пожалуйста, не буду я Иисуса играть, – ответил обиженно Йозеф и стянул белую тунику. – Поищите другого дурака на роль мессии. Все равно слишком опасно играть в этой мистерии.

Он спрыгнул со сцены и скрылся за надгробьями.

– Йозеф, Йозеф, постой же! – закричал ему вслед Георг Кайзер и побежал за Спасителем. – Файстенмантель вовсе не это имел в виду.

– Конечно, он это имел в виду, – прошипел другой апостол. – Толстяк раздает приказы, а нам хвост поджимать…

– Попридержи язык, Матис, – ответил Файстенмантель, вероятно услышав слова апостола Матфея, и погрозил пальцем. – Лучше проследи, чтобы декорации преисподней были готовы к сроку. Я немалые деньги твоим столярам заплатил!

– Как я поспею к сроку, если священник каждый день дает новые указания, как должен выглядеть ад! – возмутился тот. – К тому же Ганс Гёбль обещал намалевать мне языки пламени, но его, наверное, самого скоро поджарят…

Файстенмантель хотел возразить, но тут вернулся Кайзер. Он покачал головой: похоже, на сегодня Иисус отказался выполнять свои обязанности. Учитель вздохнул и обратился к остальным:

– Боюсь, сегодня нет смысла продолжать. Я чуть позже еще поговорю с Йозефом. Значит, встретимся завтра в это же время.

Остальные закивали. Они, похоже, были только рады тому, что репетиция наконец окончена. Один за другим «актеры» покинули кладбище, пока Симон и Георг Кайзер не остались вдвоем.

– Чудом будет, если через три недели я смогу поставить представление с этими олухами! – посетовал Кайзер и принялся собирать тарелки, кубки и прочий реквизит. – Я думал, Йозеф станет хорошей заменой на роль Иисуса. По крайней мере, с длинными волосами он выглядит похоже… Но у него только хозяйство в голове! Если б Файстенмантель и священник не настаивали на мистерии, я бы давно оставил эту затею. – Он покачал головой и повернулся к Симону: – Я слышал, в долине произошло несчастье? И ты, очевидно, помог раненому…

Симон кивнул.

– Парня зовут Мартин. Пришлось ампутировать ему левую ногу по колено. Я и сам хотел расспросить тебя о нем.

Он рассказал Кайзеру о случившемся. Тот слушал с подавленным видом.

– Мартина я знаю давно, – произнес он, когда Фронвизер закончил. – Парень из бедной батрацкой семьи, живет на лугу у подножия Лабера. До недавнего времени он еще ходил ко мне в школу. Но его отец умер от чахотки, а мать тяжело больна. Мартин самый старший, а младшие братья и сестры могут только хворост собирать. Заработок слишком скудный.

– Просто ужасно! – Симон поднялся на сцену к своему другу. – И никто в деревне не может их выручить?

Кайзер тихо рассмеялся:

– Нищую батрацкую семью? Я сам порой чем-нибудь помогаю им, но от других помощи нет. Сам все слышал на собрании. Большинство все равно хочет, чтобы бедняки ушли из долины.

– И убийство Габлера им только на руку. На тех, у кого за душой ни гроша, несложно возложить вину. Свинство!.. – Симон запнулся, вспомнив еще кое-что. – Я вот еще что хотел спросить. Лесорубы что-то болтали про венецианских рудокопов, что здесь обитают. Не то чтобы я верю во всю эту чепуху, но тебе, может, известно что-нибудь об этом?

– Венецианские рудокопы?

Кайзер растерянно взглянул на Симона. Тут его сотряс очередной приступ кашля. Он сел на одну из скамей, показал Фронвизеру на другую и начал сиплым голосом:

– Занятно, что ты именно теперь об этом заговорил… Еще вчера я читал в старинной книге о карликах. Судя по всему, раньше они здесь действительно обитали.

– Хочешь сказать… здесь жили гномы? – спросил Симон с недоверием.

– Нет, конечно! – Кайзер рассмеялся. – Венецианцы не были гномами. Они пришли сюда с той стороны Альп, искали здесь руду и минералы. Пришли из Венеции и южных стран, отсюда и прозвание.

– А почему тогда говорят, что они маленькие? – спросил Симон.

Он хотел рассказать другу о странном низкорослом человечке, которого они с Куизлем видели перед сходом лавины, но потом передумал, опасаясь, что Кайзер тогда усомнится в его рассудительности.

Учитель пожал плечами:

– Возможно, маленьких людей нанимали, потому что они лучше годились для работы в тесных штольнях. Кроме того, люди южнее Альп ростом ниже нас. Венецианцы когда-то искали здесь сокровища недр: кобальт, квасцы и бурый камень, необходимые для знаменитых венецианских зеркал.

– А также золото, серебро и драгоценные камни?

Кайзер взял со стола кубок, в котором оставалось немного вина, налил себе в стакан и сделал большой глоток, прежде чем продолжил:

– Ну, сам я в такое не верю, но люди любят утверждать. Красивая ведь легенда. Маленький загадочный народец ищет сокровища и защищает тайники секретными знаками и зашифрованными книгами… Всякий хоть раз да мечтал отыскать такое сокровище и обогатиться. – Он подмигнул Симону: – А ты разве нет?

Симон рассмеялся:

– Будь у меня столько денег, я б не жил цирюльником в Шонгау, а переселился бы куда-нибудь в Аугсбург или Венецию. Я был бы известным врачом, Магдалена носила бы самые красивые платья и дорогие украшения, а мои дети не влачили бы жизнь внуками нечестивого палача.

– Вот видишь, теперь и ты принялся мечтать, – с улыбкой произнес Кайзер. – Для того и существуют легенды. Они дают нам мечту. Но, насколько мне известно, уже сотни лет в долине не появлялось ни одного венецианца. Живы лишь истории о них.

Симон вздохнул:

– Как бы то ни было, этот маленький народец мне больше по душе, чем все эти россказни о ведьмах и дьяволе. Это истории, чтобы пугать маленьких детей, но не… – Тут он хлопнул себя по лбу: – Я, собственно, зачем пришел-то. Ты Петера не видел? У тебя дома его нет.

– Наверное, гуляет где-нибудь с другими ребятами. – Кайзер поднялся. – Радуйся же, что он не думает о тебе все время. Может, он нашел себе новых приятелей…

Он снова закашлялся. Потом зябко поежился и посмотрел на небо: солнце сместилось уже далеко на запад.

Фронвизер вздрогнул. Он совершенно потерял счет времени.

– Мне нужно проведать Мартина. Будет лучше, если сегодня он останется на ночь в цирюльне. Но завтра нужно будет перенести его домой.

Симон с горечью подумал о том, что означало для этого юноши слово «дом»: больная мать и куча голодных братьев и сестер. Если местным жителям нет до них дела, он сам позаботится об этой семье.

Цирюльник кивнул Кайзеру на прощание и по сумрачным уже переулкам поспешил обратно к цирюльне. Оглянувшись еще раз на кладбище, снова приметил что-то такое, что не укладывалось в общую картину.

Но сколько он ни раздумывал, так и не понял, что именно.

* * *

– Действительно, хотелось бы знать причину столь необычного визита. И надеюсь, сударыня, что причина эта весьма веская. У меня много дел.

Бургомистр Маттеус Бюхнер перегнулся через стол и взглянул на Магдалену с любопытством и неприязнью. Потом вздохнул и снова откинулся на стуле.

– Нужно подписать распоряжения, огласить указы… Теперь, когда досточтимый секретарь Лехнер отбыл в Обераммергау, на меня и на Совет легла двойная ответственность.

Уже близился вечер. Они находились в зале собраний, расположенном на втором этаже городского амбара. Посередине стоял могучий П-образный стол. За ним сидели самые влиятельные жители Шонгау, сплетя толстые пальцы на животах и устремив любопытные взгляды на Магдалену. Крайне редко женщине позволялось держать речь перед Советом. Чтобы женщина была при этом дочерью палача, было и вовсе исключением.

Магдалена заметила, к своему ужасу, что Мельхиор Рансмайер тоже был приглашен. Хоть он сидел позади у стены, где обычно сидели простые представители общин, вид у доктора был весьма самодовольный. Он закинул ногу на ногу и поигрывал локоном своего парика. Магдалене же стула никто не предложил.

Маттеус Бюхнер благосклонно посмотрел направо, где за дальним концом стола сидел Якоб Шреефогль.

– Наш дорогой сотоварищ, Шреефогль, замолвил за вас словечко, – произнес бургомистр. – Он заявил, что вам есть что сказать в защиту сестры. Что ж, можете начинать. Не будем же мы до утра здесь сидеть.

Магдалена сглотнула. Она понимала, что от ее слов будет зависеть жизнь Барбары. Женщина надела лучшее свое платье и благовоспитанно собрала волосы в пучок. Перед собранием они со Шреефоглем подробно обсудили содержание речи. Но сейчас даже он не мог ей помочь, и рассчитывать приходилось только на себя.

– Господа советники, глубокочтимый господин бургомистр, – начала она, окинув взглядом толстых, в основном седовласых господ. Среди них были торговцы и трактирщики, домовладельцы и гончары, все в бархатных камзолах и подбитых мехом мантиях. Только у шестерых членов Внутреннего совета денег, наверное, было больше, чем у остальных жителей, вместе взятых. И все равно глаза их сверкали жаждой новых богатств.

– Семья Куизлей уже много лет живет в этом городе, – продолжала Магдалена; поначалу голос ее звучал робко, но с каждым словом обретал уверенность. – Она дала городу палачей, лучших во всей империи, но и помимо этого мы принесли немало пользы. В том, что касается целебных трав и врачевания, наши знания находят признание среди многих докторов. Более того, люди приезжают даже издалека, чтобы получить нашу помощь. – Тут она гордо вскинула голову. – Да и среди вас есть такие, кому помогли знания моего отца и моего супруга.

Магдалена видела, как благосклонно закивали некоторые из советников. Она была на верном пути.

– Теперь же мою сестру обвиняют в том, что она хранит вещи, якобы имеющие отношение к колдовству, – продолжила она. – Но…

– Якобы имеющие? – прошипел Рансмайер с заднего ряда. – Ха, называйте вещи своими именами. Речь идет о такой дьявольщине, как альраун, и сразу трех колдовских книгах!

Маттеус Бюхнер бросил на Рансмайера суровый взгляд и нетерпеливо забарабанил пальцами по столу:

– Доктор Рансмайер, держите себя в руках! Вы приглашены сюда в качестве свидетеля. Я дам вам слово, если захочу услышать ваше мнение. Вам ясно?

Рансмайер кивнул:

– Разумеется. Прошу прощения, ваша честь. Просто столь гнусные вещи приводят меня в бешенство.

– Альраун – весьма распространенное средство, – возразила Магдалена, стараясь говорить спокойно и рассудительно. – Возможно, он выглядит несколько необычно, но это не более чем корень мандрагоры. Еще великие врачи Гиппократ и Диоскорид восхваляли его целебные свойства. Он помогает при лихорадке и женских недугах, но прежде всего это превосходное обезболивающее средство при операциях. – Она покосилась на Рансмайера. – Возможно, господин Рансмайер и сам применяет альраун в своей практике. Я лишь хотела сказать, что…

– В некоторых случаях альраун действительно приносит пользу, это верно, – прервал ее Бюхнер. – Но в то же время это составляющая ведьмовской мази и других дьявольских зелий, и поэтому держать его палачам и знахаркам строго запрещено. Только врачам и аптекарям позволено его применять! Вам должно быть это известно.

Бургомистр открыл шкатулку, которая стояла на столе и до сих пор не привлекала к себе внимания. Он взял кончиками пальцев белый корень, который Магдалена уже видела сегодня утром у себя дома. Бюхнер с явным отвращением обратился к присутствующим:

– Разумеется, мы сохранили доказательства. Взгляните сами, что держала у себя эта ведьма. Уверен, мы сумеем доказать, что она собиралась использовать этот альраун для мази, которой смазывает свою метлу.

– Не думаю, – сухо возразила Магдалена. – Потому что это не альраун.

Маттеус Бюхнер взглянул на нее растерянно. На какое-то время он лишился дара речи.

– Что… что значит, это не альраун? – произнес он нерешительно.

– Именно это я и хотела вам сказать, – ответила Магдалена. – Это не альраун, а корень горечавки. Почтенный аптекарь Йоханнсон, конечно же, подтвердит это.

За столом удивленно забормотали. Потом поднялся седовласый аптекарь Магнус Йоханнсон, член Большого совета. Опираясь на трость, он прошел к Бюхнеру, взял дрожащими руками предполагаемый альраун и внимательно изучил, после чего обратился к присутствующим.

– Она права, – произнес он с удивлением. – Это корень горечавки. Превосходное средство при проблемах с пищеварением. Я сам чуть не каждый день продаю его в виде вытяжки или настойки. И держать его не запрещено.

Магдалена уверенно улыбнулась в надежде, что никто не заметит, как она дрожит. Утром, когда увели Барбару, она сумела лишь бегло взглянуть на корень. Но уже тогда он показался ей подозрительным. С тех пор у нее было время подумать. После разговора со Шреефоглем она наконец уверилась в своем намерении.

Настоящий альраун стоил очень дорого, так как произрастал лишь в южных странах и требовал особого ухода и аккуратности при сборе. Вряд ли Рансмайер подсунул бы Барбаре настоящий альраун. Скорее всего это был какой-нибудь похожий корень. Такие зачастую предлагали бродячие торговцы; в основном это был высушенный корень переступня, калгана, подорожника или горечавки. Но до этого момента Магдалена могла лишь предполагать это, пока аптекарь Йоханнсон не рассмотрел корешок и не подтвердил предположение.

Магдалена решила рискнуть – и не прогадала.

– Полагаю, Барбара купила его у заезжего торговца, – продолжила Магдалена с растущей уверенностью. – В последнее время к нам часто стали обращаться с проблемами пищеварения от жирной пищи и злоупотребления хорошим вином. – Она с улыбкой оглядела советников, в большинстве своем тучных. – Недуг, наверняка знакомый большинству сидящих здесь. Корень горечавки хорошо при этом помогает и в настойках весьма полезен. Я могу приготовить господам снадобье по приемлемой цене.

– Все равно без колдовства не обошлось! – возмутился Рансмайер. Он вскочил со стула и показал на корень: – Взгляните сами, корень… в форме человечка!

– У моей супруги в саду тоже иногда попадаются редьки в форме человечка. А порой и в форме весьма существенной детали этого человечка, – произнес со своего места Якоб Шреефогль. – Может, вы и мою супругу в колдовстве обвините?

Кто-то рассмеялся, и Рансмайер покраснел. В конце концов он вернулся на свое место и злобно уставился на Магдалену.

– Забудьте на время про альраун. Вернее, горечавку, – вновь завладел инициативой Бюхнер. – Лучше обратим внимание вот на что. – Он снова открыл шкатулку и вынул одну из трех потрепанных книг, которые стражники нашли у Барбары под кроватью. – Содержание этих книг до того гнусное, что мне трудно что-либо процитировать из них. Но мне, вероятно, придется это сделать.

Бургомистр нацепил на нос очки и открыл страницу наугад.

– «Как вызвать град, – зачитал он. – Закопай в лесу под дубом сердце нерожденного младенца. Выжди три луны, и из него вырастет куст со зловонными ягодами. Собери их и разбросай по ветру. Будет град и уничтожит поля твоих недругов». Или вот… – Он перевернул страницу. – «Если хочешь наслать на соседку бесплодие, сплети куклу из ее волос, воткни иголку в живот, и у соседки не будет больше детей». – Бюхнер сурово взглянул на Магдалену: – Это, по-вашему, не заклинания?

– Заклинания, – бесстрастно ответила та.

Бюхнер улыбнулся:

– Что ж, тогда…

– Это заклинания, но книги не колдовские, – перебила его Магдалена. – Как вам известно, эти книги когда-то принадлежали моему прадеду Йоргу Абрилю. Сие суть протоколы допросов, не больше и не меньше. Признания, которых он пытками добился от женщин. У вас в архиве хранится нечто подобное.

Она оглядела присутствующих. Наступил самый ответственный момент. Это Якоб Шреефогль придумал назвать книги протоколами допросов – каковыми они, в сущности, и являлись. Но неизвестно было, согласятся ли с этим советники.

– Досточтимый секретарь Иоганн Лехнер смог бы это подтвердить, – продолжила Магдалена. – К сожалению, его сейчас нет. Я прошу вас, почтенные господа, дождаться, когда секретарь вернется из Обераммергау. Тогда вы могли бы без спешки…

– Эти книги принадлежат сатане! – рявкнул Бюхнер и с отвращением швырнул потрепанный том на пол. – Я больше не намерен выслушивать тут ваши отговорки. Кроме того, неизвестно еще, уполномочен ли Иоганн Лехнер рыться в городском архиве. – Бургомистр властным голосом обратился к советникам: – Я уже не раз заявлял, что нам необходимо тщательнее соблюдать исконные порядки. Лехнер – всего лишь посланник курфюрста. Слишком долго мы позволяли ему править здесь по собственному разумению. Мы что, действительно хотим, чтобы нашим столь гордым когда-то городом правили из Мюнхена?

Над столом поднялся возмущенный ропот, некоторые из советников принялись шептаться. Потом неожиданно поднялся Якоб Шреефогль.

– По-моему, предложение Магдалены вполне приемлемо, – произнес он громким голосом, и все прочие разговоры стихли. – Давайте дождемся Лехнера. Тогда, я уверен, все встанет на свои места.

– Мы не можем ждать так долго, – покачал головой Бюхнер. – Народ требует, чтобы мы действовали решительно и нашли решение немедленно. Не то что эти сговорчивые прихвостни курфюрстов.

– Вам ведь известно, что для этого требуется разрешение из Мюнхена, – заметил Шреефогль. – Нужно дождаться хотя бы, пока…

– Вы всерьез полагаете, что курфюрст станет ввязываться в конфликт с Шонгау из-за какой-то палачки? – прервал его Бюхнер и пожал плечами: – Что ж, пожалуйста. Давайте проголосуем. Кто за то, чтобы сейчас же начать допрос обвиняемой и не дожидаться возвращения Лехнера?

Присутствующие начали неуверенно поднимать руки. В конечном итоге Шреефогль оказался единственным, кто не проголосовал. Бюхнер широко улыбнулся:

– Полагаю, вопрос исчерпан. Я в срочном порядке подыщу палача, который возьмется допросить обвиняемую. Ее отец сейчас не в городе, да и вряд ли он согласился бы пытать собственную дочь. На этом объявляю собрание оконченным.

Он стукнул молотком по столу, и советники встали из-за стола. Магдалена стояла неподвижно. Она взглянула на Рансмайера: губы доктора растянулись в тонкой улыбке. Он медленно поднялся и прошел так близко от Магдалены, что она уловила его приторный запах.

– Вы проиграли, сударыня, – прошептал он ей в ухо. – И ваша сестра – лишь начало. В этом городе не нужен ни цирюльник, ни его супруга. Доктора вполне достаточно. Всего доброго.

Покачивая тростью из слоновой кости, Рансмайер неспешно двинулся к выходу.

* * *

Через некоторое время Магдалена сидела на ящике, на первом этаже амбара, и неподвижно смотрела во мрак. Воздух наполняли ароматы корицы, муската, гвоздики и других приправ, сложенных в ящики и мешки для дальнейшей перегрузки. Но Магдалена ничего не чувствовала. Они были обречены – вот единственное, о чем она могла думать. Советники Шонгау решили допросить ее младшую сестру. Под пыткой Барбара признается во всем, в чем бы ее ни обвинили.

Ее казнь была лишь вопросом времени.

Стражники позволили ей посидеть здесь немного в одиночестве. Они украдкой поглядывали на нее, при этом некоторые смотрели с сочувствием. Среди простого люда у Куизлей было много сторонников. Хотя бы раз они помогли каждому из молодых стражников. Якоб Куизль, Симон и Магдалена залечивали переломы, прижигали бородавки, готовили снадобья от запора, принимали на свет долгожданных детей – или избавляли от нежеланных. И теперь эти самые стражники поволокут ее младшую сестру по городу, растерзают раскаленными клещами и в конце концов сожгут на костре… И Магдалена не в силах этого предотвратить!

Женщина не выдержала и заплакала навзрыд. Ослабленная в первые недели беременности, она дрожала, и силы, которые она выказала только что на собрании, ее покинули. Остались лишь скорбь и пустота.

Она продолжала плакать, даже когда чья-то рука мягко легла ей на плечо. Это был Якоб Шреефогль. Очевидно, он все это время дожидался ее снаружи.

– Вы хорошо держались, Магдалена, – произнес он тихо. – Даже очень хорошо. Но мои опасения подтвердились: Бюхнер на вашем примере хочет преподать остальным урок. – Он задумчиво склонил голову. – И все-таки странно, сколь важен для него этот процесс… Будто он чего-то опасается.

Магдалена вдруг вспомнила о том, что говорила Барбара про Бюхнера и Рансмайера.

Я знаю, что оба они нечисты на руку. И им это известно.

Что, если Барбара была все-таки права в своих предположениях?

– Сестра видела кое-что странное, – нерешительно проговорила Магдалена. – И Бюхнер как-то в этом замешан. Я, конечно, и сейчас считаю, что она все преувеличивает, но, может, что-то в этом кроется?

Она пересказала Шреефоглю все, что узнала от Барбары о тайной встрече Бюхнера и Рансмайера. Тот выслушал и нахмурился.

– Хм, это действительно странно и сходится с моими собственными наблюдениями, – произнес патриций. – До сих пор я думал, что опасаться нечего, но теперь не совсем уверен. В Шонгау что-то происходит. – Он вздохнул и сел на мешок рядом с Магдаленой. – Прежде чем вы явились на собрание, Бюхнер навязал Совету еще несколько распоряжений. Он делает ставку на задетое самолюбие горожан. Те хотят, чтобы с ними считались, как прежде. – Он тихо рассмеялся. – Им даже невдомек, что Бюхнер каждым своим распоряжением набивает собственные карманы. Это приносит ему тысячи гульденов. Он зарабатывает на каждом мешке извести.

Магдалена вытерла слезы и решительно взглянула на Шреефогля.

– Кто-то должен сообщить Лехнеру о том, что здесь происходит в его отсутствие. Может, тогда он и к Барбаре отнесется более снисходительно. – Она кивнула. – Надо отправить в Обераммергау посыльного.

– По-вашему, я об этом не задумывался? – прошептал Шреефогль и осторожно при этом огляделся. – Но Бюхнер не так глуп. Он и его сторонники в Совете строго-настрого запретили пропускать гонцов в направлении Аммергау. Ворота вот уже несколько дней под усиленным контролем, на дорогах патрули. Бюхнер понимает, что не все в городе согласны с его политикой. Вообще-то к Троице он должен передать свой пост кому-то другому, из числа троих бургомистров. Но он этого не сделает, а мертвой хваткой вцепится в свое место. Он, как жирный паук, сидит в своей умело сплетенной паутине.

– А если вы сами отправитесь в Обераммергау, чтобы предостеречь Лехнера? – предложила Магдалена. – Вряд ли Бюхнер арестует второго бургомистра.

– Я не был бы столь уверен в этом, – мрачно ответил Шреефогль. – Учитывая нынешние настроения в Совете, он натравит на меня всех остальных. Двух других бургомистров, старого Харденберга и Йозефа Зайлера, Бюхнер, судя по всему, уже купил. Сидели на собрании тише воды ниже травы… Даже не пикнули! – Он нахмурился: – Как бы то ни было, Бюхнер меня не отпустит. Даже если я отправлюсь тайно, уже на следующем собрании он заподозрит неладное и попытается меня перехватить.

Магдалена помолчала в задумчивости. Снаружи церковные колокола пробили восемь часов. Пьянящий аромат пряностей немного прояснил мысли.

– Вас он, возможно, и не отпустит, – промолвила она. – Как и посыльного. Но как насчет безобидной старухи, закутанной в платок и идущей куда-нибудь на рынок?

Шреефогль взглянул на нее с удивлением:

– То есть…

– Не сможет же Бюхнер запечатать все выходы из города. – Магдалена схватила Шреефогля за руку и продолжила с мольбой в голосе: – Прошу вас, напишите письмо Лехнеру, и я клянусь, что возьмусь за это дело с тем же рвением, с каким выступила на собрании.

– В этом я нисколько не сомневаюсь. Но вы подумали о том, что произойдет, если ваше отсутствие заметят? Бюхнер и Рансмайер сразу заподозрят вас!

Магдалена вздохнула:

– Тут вы правы. И все же с допросом Барбары им придется повременить, пока не найдется другой палач. Получается, у меня в запасе два-три дня. Этого должно хватить, чтобы вернуться с Лехнером.

– Если вы опоздаете… – Шреефогль запнулся. – Месть Бюхнера будет страшна.

– Я не опоздаю. Речь идет о жизни моей сестры! Да есть ли у нас другие возможности?

Патриций пожал плечами:

– К сожалению, нет. Но…

– Тогда напишите это чертово письмо, и завтра утром, еще до рассвета, я отправлюсь в путь. – Магдалена поднялась и решительно двинулась к выходу, сереющему между ящиками и мешками. – Я вовремя вернусь с Лехнером, клянусь! Вы знаете моего отца, и вам ведомо, до чего мы упрямы.

* * *

Якоб Куизль шагал через топи в сторону Обераммергау. На лоне природы, вдали от шума и болтливых людей, ему легче всего было думать. На небе высыпали звезды, луна давала достаточно света, чтобы не сбиться с узкой тропы. Палач прислушивался к крикам сов и сычей. Эти звуки всегда его успокаивали. Однако в этот раз он не мог обрести внутреннего покоя.

Разговор с Лехнером не обнадеживал. Секретарь напомнил, что им нужен виновный и задача Куизля – этого виновного найти. О том, что в противном случае ожидало его в Шонгау, Лехнеру упоминать не было нужды. Якоб и без того все понимал.

«Из-за той идиотской драки с доктором я оказался во власти Лехнера! Приходится плясать под его дудку, хочу я того или нет. Иначе Георг никогда уже не вернется из Бамберга…»

А что Куизль ненавидел больше всего на свете, так это плясать под чужую дудку.

Кроме того, он по-прежнему был убежден в невиновности Ганса Гёбля. В одиночку парень не смог бы поднять крест. А в то, что за убийством Доминика стояло все семейство Гёблей, палач не верил тем более. Не следовало забывать и об убийстве Габлера, к которому Ганс не мог иметь никакого отношения. Когда это произошло, он давно сидел в камере монастыря. И тем не менее Куизлю, вероятно, скоро придется допрашивать беднягу – так решил Лехнер… Просто зла не хватало!

Сам не зная почему, Якоб пошел не по тракту, а через болота, как несчастный Габлер накануне. Через некоторое время палач миновал место убийства, которое уже осмотрел при свете дня. В свете луны были видны следы множества ног, ветки ближайших кустарников были поломаны. С трудом верилось, что совсем недавно здесь лежал убитый в луже собственной крови.

Куизль двинулся было дальше, но тут что-то хрустнуло у него под ногой, словно бы он наступил на орех. Палач с удивлением наклонился и поднял с земли деревяшку в палец длиной, разломленную пополам. Она была в грязи, и Куизль не сразу понял, что это. А когда понял, насторожился.

Что за?..

Возможно, это было и совпадением, но палач решил сохранить находку. Он задумчиво положил обе части в карман и двинулся дальше, минуя лужи и искривленные деревья. Дул легкий ветер и трепал поля его шляпы.

По крайней мере, Куизль сумел уговорить Лехнера, и тот позволил ему ночевать у Симона в цирюльне, а не оставаться в монастыре. Палач объяснил это тем, что так он будет в курсе событий и расследование пойдет быстрее. Но истинная причина заключалась в том, что Куизлю уже опротивели кислые мины аббата и его монахов. Всякий раз, когда он попадался им на глаза, они трижды крестились и бежали в церковь молиться, как будто он был самим дьяволом… Палач усмехнулся. Что ж, с другой стороны, не так уж плохо, когда тебя держат за дьявола. Так тебя хотя бы никто не донимает.

Спустя примерно полчаса Куизль добрался до Обераммергау. В отличие от Шонгау и других городов, здесь не было ни ворот, ни стен, ни ночной стражи. Стояла непроглядная тьма. Лишь изредка сквозь запертые ставни на деревенские улицы еще падали полосы света. Справа вырисовывались очертания колокольни, где-то вдали мычала корова.

Невзирая на тьму, Куизль решил сократить дорогу и повернул налево в грязный переулок, ведущий к Аммеру. Там, где-то на берегу, находилась цирюльня. Он обратил внимание, что на дверях по-прежнему висели связки зверобоя, о которых ему говорил Симон. Якоб хмуро глянул на горы, черными контурами обозначенные в свете луны. До сих пор зверобой не слишком-то помогал изгнать зло из долины.

Палач повернул было к цирюльне, но впереди, шагах в двадцати, показался чей-то силуэт. Куизль настороженно замер. Не было ничего необычного в том, чтобы кто-то еще брел по улице в такой час. Подозрение вызывало не это: неизвестный двигался с большой осторожностью, крался как вор, словно не хотел, чтобы его заметили.

Кто это, черт бы его побрал? Во всяком случае, это не крестьянин какой-нибудь из трактира возвращается. Ему явно есть что скрывать.

Палач решил проследить за подозрительным типом. Он осторожно двигался по узким, усеянным лужами нечистот переулкам, от одного дома к другому, то и дело вжимаясь в стены. Между тем Куизль уже различил, что неизвестный довольно молод, широкоплеч. На нем были черный плащ и широкополая шляпа. В одной руке он держал мешок, перекинутый через плечо, и крался к главной улице, где находился дом судьи и амбар. Там было довольно широко, и палач не мог незамеченным проследовать за неизвестным. Поэтому он вжался в стену и выждал какое-то время.

Когда он двинулся дальше, незнакомца уже нигде не было видно.

Черт!

Якоб лихорадочно огляделся, но никого не увидел. Он уже махнул рукой на это дело, но тут из другого переулка донесся грохот, как от опрокинутой бочки. Палач бесшумно двинулся в ту сторону, остановился – и ухмыльнулся. Неизвестный, очевидно, влез на бочку, чтобы дотянуться до карниза одного из домов, но бочка опрокинулась, и теперь он висел под окном и болтался, как маятник.

И скоро упадет мне прямо в руки, как перезрелое яблоко…

Куизль уже не сомневался, что перед ним обыкновенный вор. Возможно, один из тех бродячих торговцев, о которых говорили и в Совете. Палач не пытался их выслеживать, но и допустить, чтобы какой-то висельник обчищал чужие дома, тоже не мог. Кроме того, не исключено, что поимка вора поможет ему расположить к себе местных жителей.

Неизвестный по-прежнему болтался на карнизе. Куизль чуть замешкался, когда сообразил, что это за дом. В этом роскошном особняке, одном из лучших в деревне, жил со своей семьей Конрад Файстенмантель. Воистину вор обладал хорошим вкусом.

К удивлению палача, парню все же удалось подтянуться на карнизе к окну – похоже, он обладал также и недюжинной силой. Куизль машинально стиснул кулаки и побежал по переулку.

Настало время действовать.

Якоб подбежал к дому и потянул вора за ногу, пока тот не вскарабкался слишком высоко. Парень громко вскрикнул и повалился на землю. На мгновение он, похоже, растерялся, но в следующий миг уже пришел в себя и вскочил на ноги. Однако, вместо того чтобы сбежать, бросился на палача, который не ожидал такого нападения и попятился.

– А, дьявол!..

Куизль выругался и неистово замахал руками, как вышедшая из-под контроля ветряная мельница. Изловить вора оказалось куда труднее, чем он ожидал. Палач и сейчас был силен, как медведь, и слыл умелым бойцом, но времена, когда он был мастером меча и всем внушал страх, давно прошли. Сейчас ему было почти шестьдесят, и каждый сустав в теле давал себя знать – при наклонах, долгих переходах и особенно в грязных драках, таких, как эта. Если он хотел выйти победителем, действовать следовало быстро.

Куизль замахнулся правой, после чего неожиданно ударил слева, на что противник не рассчитывал. Палач попал ему кулаком в скулу, и вор вскрикнул от неожиданности. Но в следующий миг сам перешел в атаку, и на Якоба градом посыпались удары – весьма крепкие, и защититься удавалось лишь от некоторых. Куизль стиснул зубы и полностью сосредоточился на своей следующей атаке. Для этого он немного опустил руки, принял несколько болезненных ударов и, словно тараном, ударил правой. Кулак угодил противнику точно в подбородок. Парень издал слабый стон и как подкошенный рухнул в грязь.

Куизлю впервые представилась возможность разглядеть его. Это действительно оказался молодой человек с характерными чертами лица и густыми бровями. Палач не дал бы ему больше двадцати, однако на вид он был крепок, слово высечен из камня.

И волосы у него были огненно-рыжие.

Веки у парня затрепетали, он замотал головой и снова тихо простонал – по всей видимости, уже приходил в себя. Куизль наклонился к нему, чтобы удержать, и тут в глаза ему бросился мешок, лежавший рядом на земле. Он раскрылся, и из него выпало несколько мелких фигурок в палец длиной. Палач взял одну из них и, почувствовав острые края резного дерева, разглядел при лунном свете.

Все фигурки были одинаковы: человек в одеждах священнослужителя.

– Бог ты мой! Это… это же Ксавер!

Голос раздался в одном из окон. Старая служанка раскрыла ставни и взглянула на лежавшего без сознания.

– Что он тут еще забыл? Я думала, он уж давно сбежал. В Индию или бог знает куда еще…

Ставни отворились и в том самом окне, куда намеревался влезть вор. В окне показался Конрад Файстенмантель в тонкой ночной рубашке и колпаке. Вид у него был усталый и очень-очень недовольный.

– Какого… – начал он, но тут увидел лежавшего без сознания парня с огненно-рыжими волосами, и глаза его сверкнули ненавистью. – Ксавер! – прошипел толстяк. – Я разве не говорил, чтобы ты держался подальше от нашего дома? Тебе придется кое-что объяснить.

Тут Файстенмантель с удивлением взглянул на Куизля, которого, очевидно, узнал только теперь, и губы его скривились в злорадной усмешке:

– Какое совпадение… Как я смотрю, Ксавер, ты и палача уже себе привел! Что ж, надеюсь, теперь кое-что в деревне наконец прояснится.

9

Обераммергау, утро 8 мая 1670 года от Рождества Христова

Иоганн Лехнер поигрывал резной фигуркой, словно бы размышлял за шахматной доской. Он поглаживал пальцем по головному убору и одеяниям фарисея, по филигранно вырезанным складкам плаща. Потом аккуратно поставил фигурку на стол к остальным, совершенно одинаковым.

Всего их было семь.

Губы секретаря растянулись в тонкой улыбке. Он наклонился к Ксаверу, сидящему напротив на стуле, и произнес с одобрением:

– Превосходная работа. Мало кто сможет вырезать нечто подобное. Да еще семь штук, практически неотличимых… – Он кивнул на остальные фигурки: – Почему семь, Айрль? Что ты такое замышлял?

Юный резчик пожал плечами и не ответил, лишь хмуро смотрел на Лехнера. Руки и ноги у него были связаны, шею охватывало железное кольцо, цепью прикованное к стене. Вместе с аббатом и судьей Аммергау секретарь сидел за грубым столом, который специально для этого перетащили в монастырский подвал. Над долиной уже поднималось солнце, но здесь, в темном каземате, об этом можно было только догадываться. Единственным источником света служила коптящая лампа, закрепленная на стене.

Справа от стола стоял Куизль, скрестив руки на груди и надвинув на лицо черный капюшон. Палач знал, что от него ждали эффектного появления, и потому вынужден был терпеть этот проклятый капюшон, который царапался и чесался, как волчья шкура. Из-под него Якоб рассматривал пленника, для которого вчерашняя стычка не прошла бесследно. Левый глаз Ксавера заплыл, губы распухли, как жирные гусеницы. Накануне, во время ареста, он отбивался, словно дикий зверь. Потребовались усилия четырех человек, чтобы связать его и на телеге доставить в монастырь Этталь. Теперь он, похоже, немного успокоился.

Но Куизль подозревал, что так просто из него ничего не вытянуть. Палач бросил взгляд на орудия пыток, аккуратно разложенные у стены и поблескивающие в тусклом свете. От жаровни, тлеющей в углу, исходил едкий запах.

– Еще раз спрашиваю, – немного спустя проговорил Лехнер. – Что ты замышлял?

– Это же простые фигурки, – резко ответил Ксавер. – Я продаю их по деревням.

– А, и Файстенмантелю ты тоже хотел что-нибудь продать и поэтому полез нему в окно? – допытывался Лехнер. – Он, видно, не услышал, как ты стучишь в дверь?

Ксавер упрямо молчал. Но Куизль видел, что краем глаза он поглядывает на орудия пыток. На тиски, клещи, воронки…

«Он раздумывает, с чего же я начну, – подумал палач. – И как долго он сможет молчать. Как бы то ни было, это не Гёбль, он из другого теста».

Еще на рассвете Лехнер освободил Ганса Гёбля с условием, что тот не покинет пределов долины. Столь гордый поначалу раскрасчик разрыдался от радости. Когда близкие забирали его у ворот монастыря, он еще дрожал. Не в первый раз Куизлю пришлось наблюдать, во что превращались сильные и уверенные люди от одного лишь страха перед пытками.

Судья Йоханнес Ригер нетерпеливо поерзал на стуле и прокашлялся.

– Что ж, полагаю, все ясно, – начал он и побарабанил пальцами по столу, на котором лежали перья и пергамент и стояла чернильница. – Айрль хотел забраться в дом к Файстенмантелю и выронил при этом мешок со своими фигурками. Вот и всё. – Он повернулся к Лехнеру: – Не знаю, право, чего вы добиваетесь этими расспросами, кроме как…

– Et tu, – грубо прервал его Лехнер.

Ригер моргнул:

– Что вы сказали?

– Et tu. На каждой из фигурок снизу вырезаны эти два слова. – Лехнер перевернул одного из фарисеев и протянул Ригеру. – И ты! Что это значит? И зачем кому-то сразу семь резных фарисеев? Иудейских законников! Это явно не фигурки Богоматери, чтобы их так охотно раскупали.

Судья наморщил лоб и скрестил руки на груди.

– Об этом вы не меня спрашивайте, а обвиняемого.

– Это я и собирался сделать, пока вы не вмешались. – Лехнер кивнул на Куизля и орудия пыток. – Я взял с собой палача вовсе не для того, чтобы он прекращал потасовки на кладбищах. Айрль заговорит – если не сейчас, так завтра или послезавтра. – Он стукнул кулаком по столу и взглянул на судью и аббата: – Как вам известно, у меня распоряжение из Мюнхена довести до конца это дело. Всеми доступными средствами. Нравится вам это или нет!

– Пытка в монастыре, – прошипел настоятель Эккарт, – это… богохульство!

– Распинать кого-то на кресте тоже богохульство, – бесстрастно ответил Лехнер. – Я разыщу виновного, не сомневайтесь. И выясню, что кроется за этими фигурками.

– А вам не кажется, что вы несколько заблуждаетесь? – насмешливо спросил Ригер и кивнул на Ксавера: – Это браконьер и грабитель, несомненно. Некоторое время назад он покинул деревню и продолжал бродяжничать по округе. Когда у него закончились деньги, он вернулся и забрался к Файстенмантелю, потому как надеялся на крупную добычу. Он понесет заслуженное наказание. Но в том, что касается этих фигурок, ваши предположения просто смешны! Нам следовало и дальше допрашивать Гёбля, здесь мы ничего не добьемся!

– Он не просто так забрался к Файстенмантелю, – тихо проворчал Куизль. – Он хотел с ним поквитаться. Господи, неужели это так трудно понять?

Остальные повернули головы к палачу.

– Что ты сказал, парень? – съязвил судья.

Аббат насмешливо рассмеялся:

– Теперь это в порядке вещей? Чтобы палач вмешивался в расследование? Нечестивому слуге положено держать рот на замке и раскрывать, только когда спрашивают.

– Э… признаю, мой палач порой бывает несколько… наглым, – ответил Лехнер и сердито глянул на Куизля. – Но его слова не лишены истины. Он рассказал мне вчера: из первого допроса Ганса Гёбля следует, что Айрли и Файстенмантели враждовали. Конрад Файстенмантель разорил семью Ксавера. Поэтому есть основания полагать, что тот убил юного Доминика и теперь вознамерился убить его отца. – Тут секретарь резко взглянул на судью и аббата: – Интересно, почему никто из вас не сказал мне об этой вражде? Ведь это, вероятно, общеизвестный факт. Так почему же никто не сообщил мне о нем? Почему я узнаю это от своего палача?

– Уж не хотите ли вы сказать, что мы препятствуем расследованию? – возмутился аббат.

– Мне неинтересно, как вы там считаете, – тихо произнес Лехнер. – Я знаю только, что распутаю это дело. С вашей помощью или без нее. – Он неожиданно хлопнул в ладоши и стал подниматься. – Поскольку обвиняемый хранит молчание, продолжим допрос завтра с применением пыток первой ступени. – Он показал на орудия пыток. – Думаю, сначала воспользуемся тисками и клещами. Если он и тогда будет молчать, применим серу. После такого любой заговорит. На сегодня допрос окончен.

Секретарь встал и льстиво улыбнулся аббату и судье:

– Буду признателен, если завтра вы снова выступите свидетелями допроса. Поверьте, мой палач знает свое дело. Не позже чем через три дня дело будет раскрыто, и я смогу доложить в Мюнхене об успешном его завершении. – Он настороженно взглянул на аббата: – Уверен, вы тоже заинтересованы в этом. Я прав, ваше преподобие?

– Разумеется, – ответил Эккарт сквозь зубы. – Все мы молимся о том, чтобы дело это прояснилось как можно скорее. – Он кивнул секретарю: – Прошу простить нас, утренняя служба начинается.

После чего подобрал рясу, и они с судьей покинули камеру.

* * *

Через некоторое время Куизль остался один в пропахшей дымом и плесенью каморке, куском грязной тряпки чистя орудия пыток. Ржавчина на клещах въелась глубоко в металл, кочерга и щипцы поблескивали черным, как полированный базальт, на тисках остались красноватые пятна. Эти инструменты служили еще деду Якоба, Йоргу Абрилю. Потом они перешли к его отцу, Йоханнесу Куизлю, а после достались ему, Якобу.

Он их всегда ненавидел.

Палач тяжело вздохнул и продолжил свое занятие. Во рту было сухо, ему страшно хотелось крепкого пива. Стало быть, завтра все начнется по новой: кровь, хруст, вопли, плач, мольбы… Как же он это ненавидел! Быть может, Ксавер сдастся раньше и признается. Но Куизль в этом сильно сомневался. Юный резчик на вид был крепок и, что главное, очень упрям. Глядя на него, Куизль вспоминал, каким он сам был в юные годы.

Разве что я по другую сторону…

Стражники между тем увели Ксавера в его камеру, где среди старых бочек и пропахших мешков он мог поразмыслить о завтрашнем дне и о том, что его ждет. По этой причине Лехнер и прервал допрос так неожиданно. Как и Якоб, секретарь знал, что страх был самым убедительным средством. Особенно ночью, когда с темнотой приходят мрачные мысли и одиночество пробирает до костей.

За спиной вдруг скрипнула дверь. Куизль обернулся: на пороге стоял Лехнер. Он появился неожиданно, словно призрак.

– Нам надо поговорить, палач, – проговорил секретарь, задумчиво поглаживая бороду.

Якоб аккуратно отложил орудия.

– Если это касается завтрашнего допроса, ваша светлость, то могу вас уверить…

– Если ты еще раз раскроешь рот, когда не просят, и осрамишь меня перед аббатом, клянусь, я сделаю все, чтобы твою семью, как стаю волков, вышвырнули из города! – прошипел Лехнер. – А твой сын никогда – я подчеркиваю, никогда! – не переступит ворот Шонгау. Я понятно выражаюсь, палач?

Куизль помолчал, потом кивнул.

– Я все понял, – проворчал он. – Теперь позвольте своему верному слуге вернуться к работе.

– Якоб, Якоб, – Лехнер тяжело вздохнул и покачал головой. Потом опустился на стул, на котором не так давно сидел обвиняемый, и взглянул на палача: – Сколько лет мы уже знакомы? Двадцать? Тридцать? Поверь, я ценю твою работу. Более того, я ценю не только ее, но и тебя, Якоб. И в особенности твой ум… – Он нахмурился: – Поистине прискорбно, что господа порой тупы, как бараны, в то время как низкорожденные наделены рассудительностью правителей. Но ничего не поделаешь. И именно потому, что ты умен, ты должен понять, что мы ничего не добьемся, если ты будешь меня позорить.

Он показал Куизлю на один из стульев, но палач остался стоять, скрестив руки. Лехнер пожал плечами:

– Как хочешь. Я хочу лишь, чтобы ты понял, что твое и мое будущее взаимозависимы. Ты хочешь, чтобы твой сын когда-нибудь вернулся из Бамберга. А я хочу в свое управление Мурнау. И получу его, только если преуспею в этой проклятой деревне.

Он зябко потер руки. Несмотря на тлеющие в жаровне угли, было прохладно.

– Аббат и его судья постоянно вставляют мне палки в колеса, – продолжил секретарь. – Они сделают всё, лишь бы судебная власть не перешла к Шонгау. Если пойдут слухи, что секретарь из Шонгау выслушивает указания своего палача, они используют это против меня. Это ты понимаешь?

Куизль усмехнулся.

– Как вы сами сказали, я не идиот. С другой стороны, вы хотите, чтобы я вам помогал. Как вы себе это представляете, если я буду молчать?

– Просто веди себя подобающе. – Тут Лехнер с любопытством подался вперед, губы его насмешливо скривились. – Я ведь заметил, что ты что-то знаешь. Выкладывай же теперь, когда мы одни.

Палач ощерился. Они с Лехнером действительно были знакомы целую вечность. Он знал, что секретарь поймет его и позже заглянет к нему еще раз.

– Речь об этих фигурках со странной надписью, – заговорил палач приглушенным голосом. – Ваши подозрения вполне обоснованны. Симон рассказывал, что в доме покойного цирюльника тоже была такая. К нему забрался какой-то рыжий тип и, вероятно, оставил ее там.

– Ксавер Айрль… Хм, такое вполне возможно. – Лехнер задумчиво покивал. – Но для чего?

– Это как-то связано с теми словами. Et tu. Звучит как предостережение. Быть может, Доминик Файстенмантель нашел у себя такую же фигурку.

Секретарь наморщил лоб:

– Думаешь, Ксавер оставляет эти фигурки определенным людям, а потом убивает их? Но этот старый цирюльник, насколько мне известно, умер от лихорадки, а не от чьей-то руки.

– Ну, Ксавера долго не было в Обераммергау. Он мог и не знать, что Ландес уже мертв. Он оставил у него в доме фигурку и только потом узнал, что его нет в живых.

Куизль неспешно вынул трубку и поджег у жаровни. К потолку стали подниматься облачка дыма.

– Хм, даже не знаю. – Лехнер задумчиво почесал нос. – Но если это так, то и у Габлера должна…

Он замолчал на полуслове, когда на колени ему что-то упало с тихим стуком. Секретарь с недоумением поднял две части сломанной деревянной фигурки.

Это был фарисей – такой же, как и остальные, которые по-прежнему стояли на столе. Снизу у него были вырезаны слова Et tu.

– Откуда у тебя это? – спросил Лехнер с удивлением.

– Валялась недалеко от того места, где был убит Урбан Габлер. Нашел ее в грязи. Как я уже сказал, возможно, это предостережение, – Куизль развернулся и снова занялся своими инструментами. – Поищите у Доминика Файстенмантеля такую же фигурку. Дома или на кладбище, где его убили. Если таковая найдется, между всеми убийствами будет связь. Трое убитых, три фигурки… Быть может, тогда Ксавер сразу признается и мне не придется его пытать.

Лехнер улыбнулся и встал, аккуратно спрятав сломанную фигурку в карман плаща.

– Чертовски умно, палач, – произнес он с одобрением. – Я в тебе не ошибся. Если ты прав, то я в долгу не останусь. Сейчас же отправлю солдат на поиски таких же фигурок. Возможно, так мы выясним, следует ли ожидать новых жертв.

Тут улыбка его неожиданно померкла.

– Завтра утром мы продолжим допрос в полном соответствии с уставами и со всеми вытекающими последствиями. Этот парень на вид упрям; возможно, придется пустить ему кровь. – Секретарь решительно кивнул. – Поэтому нам нужен врач или цирюльник, как принято на подобных допросах. Мы ведь не хотим, чтобы Ксавер помер прежде, чем признается?

– То есть… – начал Куизль.

– Именно так. Твоему другу Симону Фронвизеру придется присутствовать при допросе. Других цирюльников здесь, по-моему, не имеется. – Лехнер уже шагал к выходу. – Парень и без того не в меру чувствителен, хороший врач, но впечатлительный. Пора бы ему усвоить, что порой приходится не только унимать страдания, но и причинять их.

Дверь с грохотом захлопнулась, и Куизль снова остался один, задумчиво покуривая трубку; жажда его все усиливалась.

Как он подозревал, Симон вряд ли придет в восторг от планов секретаря.

* * *

Магдалена уже в который раз проверила, крепко ли повязан платок. Очередь перед нею медленно продвигалась к сторожке у моста. Вокруг ржали лошади, бранились извозчики, внизу от пристаней отходил очередной плот. С реки поднимался легкий запах гнили. До кожевенного квартала было недалеко, а зловонные отходы выбрасывали прямо за поворотом, на идущие уклоном проулки, и с очередным дождем они попадали в реку.

Магдалена стояла у западной оконечности широкого моста, который связывал Шонгау с Пайтингом, Роттенбухом и Сойеном. От него на юг, к долине Аммера и Альпам, вел старинный торговый тракт. Когда-то по нему тянулись целые караваны с товаром, теперь же потоки их иссякали с каждым годом. Пыльной, бурой лентой дорога шла вдоль реки и терялась среди холмов. Лех в это время года вышел из берегов и затопил луга. Этот мост был единственной возможностью перебраться на другую сторону.

Магдалена тронула дрожащей рукой корсаж, под которым прятала письмо Якоба Шреефогля. Еще прошлым вечером патриций составил длинное письмо, предназначенное Иоганну Лехнеру. Шреефогль предостерег Магдалену, что это письмо ни в коем случае не должно попасть в чужие руки. Бургомистр Бюхнер не станет церемониться с предателем в собственных рядах. Пауль пока оставался у Марты Штехлин; для Барбары Магдалена написала короткую записку – ни на что другое времени не хватило. По ее расчетам, пройдет не больше двух дней, прежде чем выяснится, что Магдалены нет в городе и Бюхнер что-то заподозрит.

Два дня, чтобы предостеречь Лехнера и убедить его в том, что Барбара невиновна, а город в опасности.

Вокруг ворчали многочисленные торговцы и крестьяне, направлявшиеся в сторону Аммергау. Балки моста скрипели под весом телег и повозок. В другое время здесь редко кого вообще останавливали, но сегодня стражники проверяли куда тщательнее.

«И я даже знаю почему», – подумала Магдалена.

– Что это со стражниками такое? – выругался рядом пожилой крестьянин. – Уснули они там, что ли? Если я к полудню не поспею в Пайтинг, то и даром свою свеклу не раздам. Рынок уже разойдется к тому времени!

– Вчера столько же ждать пришлось, – добавил бедно одетый поденщик; за спиной у него висела корзина, доверху наполненная хворостом и еловыми шишками. – Видно, ищут кого-то, – произнес он заговорщическим голосом. – Может, это все из-за младшей дочки Куизля, у которой колдовские книги нашли. Вы слыхали про это? Может, девица и сбежала…

В самых мрачных красках он стал расписывать, на какие опасные деяния способны обладатели таких книг.

– Если б девицу не изловили, она наверняка наслала бы на наши поля полчища мышей, – говорил он с таинственным видом. – Вспомните хотя бы нашествие мышей несколько лет назад. Священнику трижды пришлось обойти поля с посохом святого Магна, чтобы изгнать их.

– Даже не знаю, – задумчиво проронил крестьянин. – Эти Куизли, может, и нечестивы, но целителей лучше их я не встречал. Вот еще в прошлом году я ходил к палачу с вывихнутым плечом и должен тебе сказать…

Магдалена незаметно отошла на несколько шагов, чтобы крестьянин не узнал ее. Как и вчера, она закуталась в платок, размазала сажу по лицу, взяла в руки корзину и подперлась кривой палкой, так что ее можно было принять за бродячую торговку. Но Магдалена не строила иллюзий: тот, кто хоть немного ее знал, быстро разоблачит ее затею. По этой же причине она не стала отправляться в путь, как планировала, с восходом. Нынче же в караул заступали стражники из соседнего Альтенштадта, которые знали ее лишь по имени.

Но и это не могло уберечь ее от случайного разоблачения.

Через некоторое время Магдалена оказалась перед двумя стражниками. Один из них, небритый и с желтым фурункулом на носу, окинул ее беглым взглядом.

– Ну, женщина, куда собралась? – спросил он.

– В Сойен, на рынок, – с готовностью ответила Магдалена, чуть изменив голос. – Продаю там чеснок. – Она показала корзину, куда сложила испорченные, особенно зловонные экземпляры. – Может, и вы купите пару головок, сударь? Чеснок хорошо помогает от гнойников, на носу в том числе…

Стражник брезгливо отпрянул:

– Убери от меня эту дрянь, старуха! От тебя воняет, как от чесночного поля. Если это все, что у тебя есть к продаже, народ будет обходить тебя за десять шагов, готов поспорить.

– Ничего другого у меня нет, – ответила Магдалена и виновато уставилась себе под ноги: так стражник не мог заметить ее усмешку. Именно ради этого она прихватила лежалый чеснок.

– Ладно-ладно, проваливай.

Стражник пропустил ее, и Магдалена ступила на широкий мост. Мимо шли другие торговцы и крестьяне с тележками, катили повозки и проезжали всадники. Шреефогль предлагал Магдалене своего коня. Но женщина в седле, да еще бедно одетая, привлекала бы к себе слишком много внимания. Пешком до Обераммергау был примерно день пути. Магдалена надеялась добраться туда до темноты – тогда у нее будет достаточно времени, чтобы предупредить Лехнера, повидаться с Петером и вернуться обратно. Возможно, даже с отцом и Симоном.

Магдалена по-прежнему сердилась на мужа за то, что он так просто взял и оставил ее одну. Можно было хотя бы все подробно объяснить или даже вернуться ненадолго в Шонгау и все обсудить… Что угодно, только не это куцее письмо! Но Симон просто-напросто был трусом. Что ж, по крайней мере, сегодня вечером Магдалена его как следует отчитает. Однако ее злость не шла ни в какое сравнение с беспокойством за Барбару. Магдалена с грустью подумала обо всех ссорах, произошедших между ними за последнее время. Теперь все это казалось ей такой мелочью… Нужно непременно вернуться прежде, чем явится какой-нибудь палач и примется за свое дело!

Под скрип балок Магдалена перешла мост и оказалась на другом берегу, где также располагались сторожка и сарай. Солнце выглянуло из-за облаков, и в душе у Магдалены затеплилась слабая надежда. Она удобнее перехватила корзину и зашагала к лесистым холмам, отделяющим Шонгау от других селений. По губам ее скользнула тонкая, уверенная улыбка. Да, она вернется с Лехнером. Возможно, Барбара и не избежит суда, но до пыток и казни дело точно не дойдет. Лехнер приструнит бургомистра и этого гнусного доктора… Рука ее снова скользнула к бесценному письму под корсажем, и на душе стало спокойнее.

Все будет хорошо.

* * *

– Credo… in… in uno… deum patrem omin… omni…

– Omnipotentem! Господи, неужели это так сложно?!

Георг Кайзер хлопнул книгой по кафедре и в отчаянии оглядел сидящих на скамьях учеников. Дети смотрели на него пустыми глазами. Толстый Непомук силился произнести первые слова апостольского Символа веры. Несмотря на царящий в классе холод, на лбу у него выступил пот. В воздухе, как всегда, стоял слабый запах разложения, которым тянуло с кладбища.

– Никто и не требует, чтобы вы наизусть знали целый катехизис, – ворчал Кайзер. – Но ничего не мешает выучить пару строк на латыни. Петер, поможешь Непомуку?

Учитель с благосклонной улыбкой обратился к Петеру. Мальчик вздрогнул. Разумеется, Кайзер делал это из лучших побуждений. Он ведь понятия не имел, каково это, учиться в классе с шестью десятками упрямых неучей и быть единственным, кто знает латынь. Уже сейчас он чувствовал на себе взгляды других.

– Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae, – прошептал он.

Кайзер благодарно вздохнул:

– Ну вот, видите. Это не так уж трудно. Берите пример с Петера. Из него-то выйдет толк. А теперь…

Церковный колокол пробил полдень, сигнал к окончанию занятий. Дети с радостными воплями повскакивали с вытертых скамей и устремились к выходу. Непомук, проходя мимо, толкнул Петера, так что у него выпала дощечка для письма.

– Еще встретимся, умник! – прошипел толстяк; он почти на голову был выше Петера. – Без зубов латынь дается не так бойко…

Тут он заметил, что подходит Кайзер, прервал свои угрозы и поспешил прочь. Учитель дружески взъерошил Петеру волосы. Стычки между учениками он, похоже, не заметил.

– Учение здесь может показаться тебе очень затянутым, – произнес Кайзер. – Но это ведь маленькая деревня, следует принимать во внимание и менее смышленых ребят. Кроме того, отец Непомука оплачивает почти половину дров для школы.

Он сухо закашлялся, потом показал на маленькую ржавую печку в углу, которую приходилось топить даже теперь, в мае. Сквозь щели в бывшую конюшню задувал ветер, немногочисленные скамьи были сколочены из старых досок. Мест на всех не хватало, и половина детей вовсе вынуждена была сидеть на утоптанном, холодном полу.

Кайзер подмигнул Петеру:

– Если хочешь, заходи вечером ко мне в кабинет, почитаем Катулла. Может, у меня найдется для тебя пара новых анатомических рисунков… Скажем, в шесть часов?

Петер нерешительно кивнул:

– Э… с радостью. – Он торопливо сложил вещи и направился к выходу. – Но мне сейчас надо…

– И еще, Петер… – Кайзер придержал его за плечо. – Не стоит бояться здешних болванов. Это всего лишь зависть. Как я уже сказал, из тебя выйдет толк.

– Будь по-вашему, – ответил Петер. – Но мне и вправду нужно идти. Меня…

– Тебя ждут другие ребята? Я рад, что ты уже нашел друзей, это превосходно. – Кайзер со смехом потрепал Петера по волосам и наконец отпустил. – До вечера!

Петер побежал на улицу, где его нетерпеливо дожидались Йосси и Максль.

– Мы уж думали, Кайзер заставил тебя целиком зачитывать катехизис, – проворчал последний низким голосом и покачал головой: – Где ты так обучился латыни? Это просто немыслимо.

– Не знаю, – пожал плечами Петер. – Просто получается. Для меня это вроде игры.

– Вроде игры? – рассмеялся Йосси. – Тогда я знаю игры получше. Салки, шарик или прятки, к примеру… Ты и вправду малость странный. Да еще эти твои рисунки!

Петер уставился себе под ноги:

– Прости, если я…

Максль хлопнул его по плечу:

– Да не бери в голову. По крайней мере, я потом смогу сказать, что знавал настоящего студента. Ну, идемте же, пока не попались Ханнесу.

Он украдкой показал в сторону школьного сада, где помощник Кайзера колол дрова.

Рябой Ханнес был рослым и широкоплечим, под потной рубахой угадывались крепкие мускулы. Лицо его было усеяно шрамами от перенесенной оспы, которые и дали ему прозвище. Дрова он колол с тем же усердием, с каким зачастую хлестал на занятиях непослушных ребят. Петеру хватило и получаса, чтобы возненавидеть его. Удивительно, с чего бы дружелюбный Кайзер вообще назначил этого олуха своим помощником. Ханнес умел читать не лучше других учеников, а на латыни знал наизусть лишь «Отче наш». Хотя возможно, что более способного помощника в Обераммергау просто не было.

В этот момент Ханнес поднял голову и вытер пот со лба. Ребята пригнулись, но было уже поздно.

– Эй! – крикнул он и махнул рукой. – Хватит глазеть, лучше помогите с дровами. Ну, чего встали?

– Не вздумайте, – прошипел Йосси. – Просто сделаем вид, будто не слышали его. Иначе он нас уже не отпустит.

Они бросились наутек, а Ханнес ревел им вдогонку:

– Я вам это припомню, сопляки! Так просто я этого не оставлю, даже не думайте. Всю ночь напролет пахать заставлю!

– Что ему от вас нужно? – спросил Петер на бегу. – Пахать всю ночь? Вы что-то натворили?

– Не в том дело, – просипел в ответ Йосси. – Но нам, батрацким детям, он всегда находит работу. – Лицо его омрачилось. – Особенно теперь… Но лучше прибереги воздух, бежим скорее!

Пригнувшись, они пробежали кладбище и двинулись дальше по переулкам, к мосту через Аммер. Сердце у Петера бешено колотилось. Еще вчера новые друзья показали ему несколько хороших мест, где можно наловить форели. А сегодня они хотели посвятить его в какую-то тайну. Во время занятий Петер нетерпеливо ерзал на скамье; в перерыве он засыпал вопросами Йосси и Максля, но те отказывались что-либо говорить. Теперь он наконец-то все узнает!

– Куда мы бежим? – спросил мальчик, запыхавшись от бега.

Но Йосси лишь захихикал и побежал себе дальше.

– Скоро узнаешь. У тебя глаза на лоб полезут.

Они миновали мост и побежали через поля, местами еще укрытые снегом. Впереди, у самого подножия Кофеля, темнел хвойный лес. Как только они оказались под кронами деревьев, стало заметно прохладнее и темнее. Всюду лежали обломки булыжников, словно какой-нибудь великан бросал их с горы в приступе гнева. Между камнями змеилась узкая тропинка.

Через некоторое время они остановились перед массивной скалой. С этой стороны она представляла собой гладкую стену высотой в семь шагов. Петер с удивлением заметил нацарапанные на ее поверхности странные рисунки: пентаграммы, кубок и громадную голову в рыцарском шлеме.

– Что это? – спросил он.

– Мы называем эту стену Меченой скалой, – пояснил Максль с таинственным видом. – Говорят, это древние рисунки, зашифрованные послания и заклинания против злых духов. – Он показал на тропу: – Тут, у подножия Кофеля, повсюду такие скалы. Потому эти места считаются проклятыми. Люди редко ходят этими тропами. – Он ухмыльнулся: – На наше счастье.

Петер получше присмотрелся к рисункам.

– Пентаграмма! – воскликнул он взволнованно. – А это похоже на льва или двуглавого орла…

– Там, где орел крикнет в два голоса, держись по узкой тропе тени горы, – пробормотал Йосси.

– Что ты сказал? – переспросил Петер в недоумении.

– Ну, поговаривают, что венецианские рудокопы из легенд…

– Давайте скорее, – перебил его Максль, бросив на друга предостерегающий взгляд. – А то, чего доброго, пройдет какой-нибудь лесоруб и отправит нас домой. Это заповедный лес, знаешь ли, он принадлежит монастырю. Нам вообще-то нельзя тут бывать.

Максль с проворством серны взбежал по левой стороне скалы и скрылся в расщелине. Йосси и Петер последовали за ним. Взбираясь, последний на ходу размышлял о диковинных рисунках. Хотелось бы ему разузнать о легендарных карликах… Что ж, быть может, позже и выпадет случай расспросить об этом подробнее.

Они пробрались через скользкую расщелину, преодолевая поваленные деревья и булыжники, и обогнули при этом скалу. Потом Йосси неожиданно остановился, скрестил руки на груди и с таинственным видом обратился к Петеру:

– Прежде чем двинемся дальше, ты должен поклясться, что никому не расскажешь об этом месте, – заявил он торжественно.

Петер с готовностью кивнул:

– Я… клянусь…

– Жизнью своей матери и верой в Господа! – велел Максль.

– Жизнью моей матери и верой в Господа.

Йосси широко улыбнулся:

– Ну вот, теперь идем.

Он взял Петера за руку и провел еще несколько шагов, пока они не оказались точно по другую сторону скалы.

– Добро пожаловать в укрытие батрацких детей! – произнес Йосси и поклонился при этом. – Чувствуй себя как дома.

У Петера отвисли челюсть от изумления. Внушительная скала с этой стороны образовывала некое подобие скатной крыши, нависающей над входом в пещеру. В ней было просторно, как в гостиной. Справа открывалась еще одна небольшая пещера, вдоль стен которой были расставлены плоские булыжники, как стулья. Посередине находился очаг, а рядом стоял широкий дубовый пень. Очевидно, он служил столом, судя по расставленным на нем кружкам. В сумеречном свете Петер разглядел даже несколько медных тарелок.

– Да это же… настоящий дворец! – сумел он наконец выговорить.

Йосси рассмеялся:

– Ну, может, и не дворец, но вполне уютное укрытие. Особенно когда нас разыскивает Ханнес.

Вслед за Макслем он прошел в соседнюю пещеру и поманил за собой Петера, пригрозив:

– Если нарушишь клятву, пожалеешь. Мы подвесим тебя вниз головой над муравейником и скормим муравьям. Ясно?

– Яс… ясно. – Петер сглотнул. – А кто еще знает про это укрытие?

– Кроме нас, еще с дюжину ребят, – ответил Максль и принялся загибать пальцы: – Пауль, Вастль, Лилли, Йозеффа. Все дети простых батраков и переселенцев. – Он ухмыльнулся: – Такие, кого отец Непомука называет бесполезным отребьем. И ты теперь входишь в их число. Деревенские сторонятся этих мест, поэтому нам тут никто не мешает. – Он опустился на мох, достал из-под плоского камня мешок и с благосклонным видом протянул его Петеру: – Угощайся. Тут засушенные ягоды и орехи, мы набрали. Осенью мы даже сидр делаем.

Петер взял несколько сладких ягод и принялся с удовольствием жевать. Он прислонился к стене, внутри разливалось приятное тепло. Мальчик чувствовал, что наконец-то оказался среди своих. В Шонгау он был лишь мерзостным внуком палача.

– Если столько ребят знают про укрытие, почему они не здесь? – спросил Петер, когда проглотил. – У них сегодня времени нет?

Некоторое время Йосси и Максль хранили молчание и смущенно поглядывали друг на друга. Потом Йосси наконец ответил.

– Их здесь нет, потому что после обеда они должны работать на Ханнеса, – пояснил он хмуро. – Их родителям нечем платить за школу, поэтому дети работают на него не разгибая спины. На поле или в лесу. – Он показал на Максля и на себя. – Нам тоже через час надо явиться к нему. Надеюсь, настроение у него будет лучше, чем прежде…

– Но это несправедливо! – возмутился Петер. – Кто-то двух слов на латыни связать не может и после обеда лежит у печи, а другие должны гнуть спину…

– Наши родители рады, что так мы хотя бы можем ходить в школу, – пожал плечами Максль. – Ничего не поделаешь. У нас, батрацких детей, нет никаких прав. А теперь нас и из долины намереваются…

Тут снаружи донесся шум, и он резко замолчал. Послышался шорох шагов – кто-то прошел совсем близко от пещеры. Йосси прижал палец к губам и заговорщически взглянул на Петера. Когда шаги наконец стихли, он шепотом обратился к друзьям:

– Давайте посмотрим, кто это был. Вообще-то сюда редко кто забредает.

– Господи, только бы не Ханнес! – взмолился Максль. – Если он пронюхает о нашем укрытии, все пропало.

Йосси между тем скользнул в первую пещеру и осторожно выбрался наружу. Оглядевшись, он махнул Макслю и Петеру и прошипел:

– Там кто-то есть у скалы! Идемте!

Йосси и Максль проворно забрались на скалу, Петер боязливо последовал за ними. Несколько раз он соскальзывал по замшелым камням, но все-таки взобрался на вершину, где его нетерпеливо дожидались старшие товарищи. Бесшумно, насколько это возможно, они подползли к самому краю. Снизу доносился какой-то шорох.

Петер медленно выглянул через край и увидел у подножия скалы мужчину, широкоплечего, с густыми усами. Это совершенно точно был не Рябой Ханнес – и тем не менее он кого-то напоминал Петеру.

– Глазам не верю, Франц Вюрмзеер! – прошипел Йосси. – Отец жирдяя Непомука! Что он здесь забыл?

Действительно, человек внизу имел большое сходство с толстым Непомуком. Он стоял на коленях перед скалой, наклонившись немного вперед, так что Петер не мог разглядеть, что именно он там делал. Через некоторое время Вюрмзеер поднялся и поспешил прочь. На земле лежало несколько белых камешков и веток, расположенных в каком-то порядке. Петер не сразу вспомнил, где ему доводилось видеть подобное.

«Придорожный крест! – пронеслось у него в голове. – В день нашего приезда!»

Это было в день их приезда, когда они с отцом ехали в телеге с извозчиком. Они останавливались у поминальника на краю долины, и у подножия креста лежали такие же ветки и камешки. Ради всего святого, что все это значило?

– Вюрмзеер ушел, – прошептал Максль. – Давайте спустимся и посмотрим, что он там делал.

Ребята быстро спустились со скалы и встали перед стеной с рисунками. Вблизи знак, выложенный на земле, казался более странным и зловещим.

Как дьявольская метка.

Йосси расшвырял его ногой. Ветки и камешки разлетелись в разные стороны.

– Этот Вюрмзеер ублюдок, ничем не лучше своего сынка! – выругался он. – Не важно, что это было. Главное, избавились. – Он зябко потер ладони. – Как-то мне расхотелось сидеть в пещере… Давайте возвращаться.

Петер кивнул. Ему тоже захотелось обратно. Но больше всего хотелось рассказать отцу о происках Вюрмзеера. Быть может, он тем самым сумеет помочь своим в поисках убийцы? Наверняка они будут благодарны ему, и отец станет проводить с ним больше времени – теперь, когда Петер выяснил нечто очень важное.

Что бы ни означал этот знак, это не сулило ничего хорошего.

* * *

– Что я должен?

Симон уставился на своего тестя, словно перед ним стоял лесной дух. Он едва не валился с ног от усталости и недосыпа. Накануне вечером цирюльник заглянул домой к Кайзеру, чтобы уложить Петера. Мальчик действительно нашел несколько новых друзей, о которых с воодушевлением рассказывал отцу. Но Симон слушал лишь вполуха. Мысленно он был уже с раненым Мартином, который нуждался в его помощи. Юного лесоруба всю ночь лихорадило, и он кричал во сне. Рана на ноге открылась, и пришлось наложить на нее новую повязку. Сегодня утром Симону с трудом удалось найти несколько помощников, чтобы отнести несчастного домой, в бедную хижину у подножия Лабера.

После этого Симону пришлось обойти кое-кого из больных, которые уже не могли выйти из дома. Когда он, изнуренный, наконец-то вернулся в цирюльню, то встретил там Куизля – затем лишь, чтобы услышать еще одно жуткое известие.

– Ты все слышал, – проворчал палач. – Лехнер ждет тебя завтра утром в Эттале. Будешь помогать мне при допросе.

– Это не допрос, а самая обыкновенная пытка! – прошипел Симон. – Сколько еще люди будут прибегать к этой дикости вместо того, чтобы обратиться к голосу разума?

Он опустился на стул и погрузился в раздумья. В общем-то, Фронвизер знал, что рано или поздно это коснется и его. При допросах с пристрастием необходимо было присутствие врача, чтобы подозреваемый не потерял вдруг сознание, а то и вовсе не умер. В Шонгау этим занимался сначала его отец или прежний цирюльник, а теперь Мельхиор Рансмайер, который без зазрения совести прибирал лишние деньги и не слишком-то заботился о раненых. Симон же считал пытку пережитком прошлых, темных эпох, но, к сожалению, в Шонгау его взглядов никто не разделял.

– Может, до этого и не дойдет, – попытался успокоить его Куизль. – Доказательства до того очевидны, что Ксавер должен сразу признаться. Может, достаточно будет показать ему орудия пыток.

Палач рассказал о странных фигурках в мешке Ксавера, одна из которых была найдена недалеко от места убийства Урбана Габлера.

– Это точно такая же фигурка, какую ты нашел здесь, в цирюльне, – пояснил Куизль и показал на резного иудейского законника, стоявшего на полке среди банок с коровьими глазами и жабами. – Если такая же найдется в доме Файстенмантеля, связь будет очевидна. Ксавер хотел отомстить некоторым членам общины. Сначала он оставлял для каждого из них резную фигурку, чтобы предупредить, а после убивал. – Куизль скрестил руки на груди и откинулся на скамье, слишком маленькой для него. – Я поймал Ксавера в тот самый момент, когда он вознамерился прикончить старого Файстенмантеля. У него был при себе нож для резьбы, им-то он, видимо, и собирался обработать толстяка.

– Даже не знаю. – Симон задумчиво склонил голову. – В случае с Файстенмантелем вы, может, и правы. Как-никак он разорил семью Ксавера, у парня были все основания для мести… Но Урбан Габлер и старый цирюльник? Какое они имеют ко всему этому отношение?

Куизль пожал плечами:

– Габлер входил в общинный совет, а Ландес, будучи цирюльником, наверняка имел здесь определенное влияние. Не исключено, что оба помогали Файстенмантелю вытеснить Айрлей из долины.

– И тогда Ксавер принимается мстить, подсовывая им для начала резные фигурки? – Симон прошел к полкам и вернулся с резным фарисеем. Он перевернул его и показал надпись на торце: – И вообще, к чему это Et tu?

– Мне почем знать! – Куизль стоял на своем. – Как бы то ни было, фигурки принадлежат Ксаверу, в этом сомнений нет. У него их целый мешок был!

– Вы ведь сами говорили, что Ксавер с Домиником были хорошими друзьями, – не сдавался Симон. – Зачем ему убивать друга? Только потому, что Доминик был сыном его заклятого врага? Это ни в какие рамки не укладывается.

– Укладывается или нет, не важно, – проворчал Куизль. – Ксавер лучше всего подходит на роль убийцы. А Лехнер хочет как можно скорее разобраться с этим делом.

– Как и вы, – тихо произнес Симон.

– Черт бы тебя побрал, как ты не понимаешь? – Палач с такой силой стукнул по столу, что задребезжали банки на полках. – Я и моя семья у Лехнера на крючке! Если я не помогу распутать ему это дело, он мне житья не даст в Шонгау!

Симон вздохнул:

– Хорошо, вы отвесили затрещину Рансмайеру. Не исключено, что из-за этого у вас будут неприятности. Возможно, даже у всей нашей семьи. Но это вовсе не значит, что невиновному…

– Это еще не всё, – резко прервал его Куизль. – Лехнер ясно дал мне понять, что, если я не помогу ему, Георгу никогда не позволят вернуться в Шонгау. Запрет останется в силе навсегда.

Палач отвернулся и принялся вытряхивать из мешочка остатки табака, чтобы набить трубку. Пальцы у него слегка дрожали. Наступило тягостное молчание.

Симон прикусил губу.

– Я… понимаю, – произнес он нерешительно.

– Ни черта ты не понимаешь.

Якоб отложил трубку и с хмурым видом уставился в открытое окно, на журчавший рядом с домом Аммер. Симон не в первый раз отметил, как сильно состарился его тесть. Многочисленные «дары» судьбы были отмечены глубокими морщинами на его лице. Палач по-прежнему был силен, как медведь, но словно усыхал под крепкой шкурой, словно мертвая, высохшая гусеница в коконе. Щеки и глаза у Куизля покраснели от продолжительного пьянства, длинный нос был пронизан тонкими сосудами.

– Я понимаю, каково вам сейчас, – немного спустя пробормотал Симон. – Мне тоже тяжело расставаться с Петером. Даже представить не могу, что он ко мне никогда не вернется. – Он помедлил немного, потом продолжил твердым голосом: – Но я всегда знал вас как человека, верного своим принципам. Вы понимаете, что здесь все не так просто, как кажется. И все-таки…

– И все-таки хочу, чтобы это поскорее осталось в прошлом, – перебил его Куизль. – Да, ты прав, я теряю хватку. Но я и не могу вечно оставаться сильным! Теперь пусть другие тянут лямку, я слишком стар для этого.

Он повернулся к Симону, прищурил глаза. Палач снова был неуязвим, как раньше. Момент слабости миновал.

– Поэтому завтра я буду пытать Ксавера, – продолжил он решительно. – Сделаю все быстро и на совесть, и ты мне в этом поможешь. А после мы вернемся к тем, кто в нас нуждается. К нашей семье.

Долгое время оба хранили молчание. Только шум реки нарушал тишину.

Потом снаружи послышались торопливые шаги. Дверь распахнулась, и в комнату вбежал Петер. Он был взволнован, по лицу его струился пот.

– Папа, мне… мне нужно кое-что рассказать тебе, – начал он, задыхаясь. – У нас есть укрытие в лесу, и…

– Петер, давай ты расскажешь это в следующий раз, – прервал его Симон усталым голосом. – Нам с дедушкой нужно обсудить кое-что важное.

– Но, папа, я только хотел сказать, что…

– Не сейчас! – Фронвизер сердито отмахнулся. – Речь идет о жизни и смерти, понимаешь? Так что подожди со своими историями, мне сейчас не до них. Предстоит серьезный допрос, нужно подготовиться.

У Петера на глазах выступили слезы, руки задрожали.

– Вечно ты занят! – пожаловался он. – Вот и вчера у тебя не было времени, и ты отправился к этому парню…

– Этот парень потерял ногу, – перебил его Симон. – Я должен находиться рядом с ним, иначе он умрет.

– А как же я? – возмутился Петер. – Кто будет рядом со мной?

Цирюльник вздохнул:

– Очень эгоистично с твоей стороны думать только о себе при таких обстоятельствах. Ты здоров, и у тебя есть отец. А вот его отец умер, и сам он никогда больше не сможет бегать. Нужно радоваться и быть благодарным за то, что у тебя есть друзья и ты можешь ходить в школу.

Петер опустил глаза.

– Прости, – пробормотал он. – Я только думал…

– Делай, как говорит отец, Петер, – присоединился к Симону Якоб. – Сейчас у взрослых дела. А завтра после обеда у отца будет масса времени.

Симон кивнул.

– Точно, так будет лучше всего, – сказал он примирительным тоном. – А сегодня вечером я почитаю тебе пару историй, обещаю.

Он попытался улыбнуться, но в мыслях уже перебирал снадобья и инструменты, которые понадобятся на завтрашнем допросе.

Тряпки для перевязок, мазь из календулы от ожогов, мак для обезболивания…

– Эй, сходи пока к Кайзеру в библиотеку или еще куда, – предложил он. – А завтра покажешь мне рисунок. Скажем, человеческий торс или какой-нибудь вид Обераммергау…

Симон поощрительно взглянул на сына, но ответа дожидаться не стал. Вместо этого он повернулся к полкам, уставленным многочисленными лекарствами.

Мой тесть будет пытать, я – залечивать раны. Потом все начнется по новой. До чего это все бессмысленно…

Фронвизер погрузился в раздумья и даже не заметил, как Петер бесшумно, со слезами на глазах, вышел за дверь.

* * *

Барбара сидела, уставившись в маленькое зарешеченное окошко, сквозь которое в камеру падал тонкий луч света.

Вот уже день и ночь она провела в городской тюрьме. Сквозь окошко слышались отдаленные звуки, кричали торговцы, мычали коровы, визжали напуганные свиньи на бойне. Должно быть, близился полдень и ярмарка была в самом разгаре. Время тянулось мучительно долго. В течение всех этих часов Барбара попрекала себя за собственную глупость. И зачем только она листала эти проклятые книги? Зачем вообще достала их из тайника? На них была кровь, и не исключено, что в скором времени будет и ее собственная.

Вся эта история с колдовством вдруг показалась ей невыносимо смешной. Магдалена скорее всего была права: ведьм не существовало. Если они действительно умели колдовать, то почему не высвободились из темниц во время охоты на ведьм в Шонгау? Почему не улетели на своих метлах? Почему не вызвали молнии на своих мучителей? Теперь Барбара чувствовала, каково было тем женщинам, когда они дрожали от страха и плакали в ожидании первой пытки.

Теперь и она стала такой ведьмой…

Кто-то торопливо прошел мимо ее окна. Барбара оживилась в надежде, что это, быть может, Магдалена пришла ее навестить. Но это оказался лишь какой-то прохожий, и шаги его вскоре затихли. Барбара сомневалась, что намерение сестры – попросить о помощи их общего друга, Якоба Шреефогля – увенчается успехом. Но тревожное ожидание действовало на нервы, и ночью она едва сомкнула глаза.

Барбара со стоном поднялась и прошлась несколько раз из угла в угол. Спина болела после холодного каменного пола. Шмыгнула по грязной соломе и скрылась где-то в углу очередная крыса. Стражники до сих пор обходились с нею очень внимательно, давали ей свежий хлеб и ячменный суп. Но у Барбары не было аппетита, и крысы наедались досыта.

В голове без конца вертелась одна и та же мысль: быть может, Магдалена все же добилась чего-нибудь от Шреефогля? Какие еще имелись возможности избежать уготованной судьбы? Что можно…

Тихий свист вывел Барбару из задумчивости. Она посмотрела в окно и увидела маленькое знакомое лицо. Сердце забилось чаще.

– Пауль! – шепнула она. – Как же я рада видеть тебя! Где мама?

Пауль, надув губы, присел перед решеткой и заглянул в камеру.

– Мама уехала. Я остался у Штехлин, но она очень уж строгая. Не разрешает играть с ее кошкой, хоть я только дважды дернул ее за хвост.

Он осторожно огляделся, вынул из-за пазухи маленький листок и сказал вполголоса:

– Вот, мама велела передать тебе… Сказала, чтобы я не попадался, иначе будет беда.

Пауль просунул тоненькую руку между прутьями решетки. Барбара потянулась, взяла записку, торопливо развернула ее и пробежала глазами несколько строк. После чего бессильно привалилась к стене и закрыла глаза.

Ее опасения подтвердились. Разговор с Шреефоглем ничего не дал – бургомистр Бюхнер не ведал жалости. Теперь Магдалена была на пути в Обераммергау, чтобы попросить о помощи Иоганна Лехнера. Но как ей, дочери палача, убедить такого человека, как судебный секретарь, вернуться в Шонгау? Тем не менее эта попытка была, вероятно, последней надеждой для Барбары. Слабым проблеском надежды избежать пытки и казни.

– Спа… спасибо, – сказала она Паулю, который по-прежнему с любопытством следил за нею. – Лучше тебе вернуться к Штехлин, пока стражники тебя не поймали. Со мной ведь никому нельзя разговаривать.

По лицу Пауля пролегла тень. Он со злостью дернул решетку и проворчал:

– Они не могут держать тебя здесь! Ты ничего не сделала. Я освобожу тебя, совсем скоро!

Барбара печально улыбнулась:

– Это очень мило, Пауль. Но, боюсь, не все так просто.

– Мне все равно! У меня есть нож. Я распилю им решетку, и тогда…

– Эй, малец! – донесся громкий голос с улицы. – Что ты там забыл у решетки? Убирайся! Здесь вообще есть стражники, чтобы пресекать подобное безобразие?

Барбара вздрогнула, узнав голос. Это был Мельхиор Рансмайер! Она торопливо спрятала записку от Магдалены под корсаж и прошептала:

– Беги, Пауль! Нельзя, чтобы этот злодей поймал тебя. Возвращайся вечером!

Пауль зашипел, как кошка, и пустился прочь, в то время как Рансмайер ругался со стражниками:

– Я буду вынужден доложить бургомистру, что заключенная может болтать здесь со всеми, как на рынке! Это возмутительно!

– Прошу простить, господин доктор, – пробормотал Андреас, который заступил в это время в караул. – Но это ведь просто маленький мальчик, ему…

– Он – племянник этой ведьмы! Вообще-то ему тоже полагается сидеть в тюрьме. Как и его матери, и всему их семейству! – Послышался шелест бумаги. – Бургомистр, между прочим, позволил мне взглянуть на заключенную. Я должен убедиться, что она пригодна для предстоящего допроса. Вот распоряжение. Так что пропустите меня к ней.

– Как… как прикажете, господин доктор.

Барбара прикрыла глаза, чтобы подготовиться к встрече с Рансмайером. В ней стали нарастать страх и отвращение, поскольку он знала, что ее ждет. Вообще-то осмотром подозреваемой занимался палач. И то, что Рансмайер взял на себя эту обязанность, не сулило ничего хорошего.

Послышались шаги – сначала перед тюрьмой, потом в коридоре. Наконец дверь отворилась, и Рансмайер вошел в камеру.

– Оставьте нас с заключенной наедине, – приказал он скрипучим голосом, обернувшись к стражникам.

Дверь закрылась. Доктор оглядел Барбару с головы до ног, словно хотел раздеть ее взглядом, потом приветственно распростер объятия.

– Действительно печально, что нам приходится теперь встречаться в тюрьме, – промолвил он и шагнул к Барбаре. – Тебе так не кажется? Почему ты не приняла тогда в переулке мое скромное предложение? Мы бы здорово провели время вместе.

– Я скорее с соседским бараном лягу, чем подпущу вас к себе! – процедила Барбара. – Вы омерзительный распутник и подхалим. К тому же от вас воняет, как от козла.

Рансмайер отступил на шаг.

– Следи за словами, – прошипел он со злостью. – Твоя жизнь в моих руках. Если я решу сейчас, что ты пригодна к допросу, то уже завтра мы можем начать пытку.

– Уже… завтра? – Барбара пыталась сохранить самообладание, но не сумела скрыть легкой дрожи. – Но…

Рансмайер улыбнулся, заметив ее замешательство.

– Бургомистр уже подыскал подходящего палача. Он попросил о помощи мастера Ганса из Вайльхайма. – Доктор пожал плечами: – Обходится не так дешево, но, как я слышал, это превосходный палач. Может, излишне усерден на допросах, ну так что ж…

Он замолчал, наслаждаясь страхом в глазах Барбары. Ноги у нее вдруг стали ватными; ей пришлось опереться о стену, чтобы не упасть. Мастер Ганс считался одним из самых безжалостных палачей в Баварии. Так как за пытки неплохо платили, палач из Вайльхайма делал все, чтобы растянуть ее. В свое время Якоб Куизль спас его заключенного, и Ганс так и не простил ему этого. Барбара предположила, что по этой причине он и согласился на пытку за пределами своего округа. Не каждый день доводится помучить дочь соперника.

– Мне говорили, мастер Ганс не делает различий, кто перед ним, мужчина или женщина, – продолжал Рансмайер, рассеянно поигрывая локоном своего парика. – Даже детям довелось побывать у него на дыбе. Для него все люди… скажем так, материал. Одной юной ведьме он вырвал все ногти один за другим, потом взялся за пальцы, зубы…

– Свинья… – едва слышно прошипела Барбара.

– Тебе известно, что я, как врач, имею право осмотреть обвиняемую, – невозмутимо продолжил Рансмайер. – Нужно убедиться, нет ли на теле дьявольских отметин. Родимые пятна подозрительной формы. – Он шагнул к Барбаре и тронул пальцем ее грязное, изорванное платье. – Дьявольские отметины скрыты в самых необычных местах. На шее, на груди, порой даже в паху…

Барбара замерла. Не только отвращение стиснуло ей горло, но и страх, что Рансмайер при осмотре найдет записку Магдалены. Если он узнает, что она отправилась в Обераммергау, все пропало! Когда доктор скользнул пальцем по ее животу, Барбара уже не могла сдержаться. Она врезала Рансмайеру между ног, причем сильнее, чем в прошлую их встречу у кладбища.

Рансмайер согнулся пополам и повалился на пол. Барбара понимала, что совершает ошибку, но злость затуманила ее рассудок. Она наклонилась к самому уху доктора и прошипела:

– Что вы такое замышляете с Бюхнером? О чем вы говорили тогда в церкви? – Барбара пнула его еще раз. – С кем вы встречались на кладбище? Уж если я и должна умереть, то скажите хотя бы за что!

Доктор застонал. Потом с трудом поднялся на колени, с ненавистью взглянул на Барбару и, несмотря на боль, по-волчьи оскалился:

– Как бы ты хотела об этом узнать, верно, дрянь? Ха, никогда тебе этого не узнать! Зато я скоро раскрою все твои тайны, все до одной. На дыбе и не такие поддавались!

Барбара с ненавистью плюнула ему в лицо.

– Я прежде повешусь в камере. Прежде, чем вы увидите, как я…

– Стража! – завизжал вдруг Рансмайер тонким голосом. – На меня напали! На помощь!

Дверь отворилась, и Андреас просунул голову в камеру.

– Что здесь происходит? – в недоумении спросил он, когда увидел Рансмайера, стоящего на коленях.

– Похоже на внезапные колики, – ответила Барбара еще в ярости. – Господину доктору нехорошо. Ему самому нужен лекарь.

– Она… она ударила меня! – пожаловался Рансмайер и снова согнулся, как побитая дворняга. – Займитесь ею!

– Чтобы юная, слабая девица вас ударила? Хм, даже не знаю… – Андреас склонил голову набок, при этом глаза у него насмешливо сверкнули. – Вы точно уверены, что это не колики?

– Черт возьми, вы… вы об этом пожалеете! Все вы! – Рансмайер поднялся и заковылял к выходу. В дверях он еще раз оглянулся на Барбару: – Ты подписала себе смертный приговор! Я не пожалею лишнего гульдена для мастера Ганса, чтобы тот не спешил.

Дверь захлопнулась, и Барбара снова осталась одна.

Злость понемногу улеглась, и на смену ей пришел страх.

10

Обераммергау, вечер 8 мая 1670 года от Рождества Христова

После того как Куизль ушел, Симон еще долго сидел за столом в цирюльне, погруженный в раздумья.

Перед ним стояли все лекарства, которые он приготовил к завтрашнему допросу. Кроме мази из календулы и высушенного тысячелистника, он отыскал в горшках старого цирюльника коробочки мака и семена белены. Фронвизер размолол их в ступке и сделал несколько пилюль. Быть может, ему удастся незаметно скормить их Ксаверу, чтобы хоть как-то облегчить его мучения. Будучи цирюльником, Симон знал, что обвиняемому, если он вынес несколько ступеней пытки и не сознался, не выносили приговора и отпускали его. Но даже если раны и заживали, человек оставался сломленным. Он жил – но при этом был уже мертв. Симон неоднократно наблюдал такое. Теперь он сам впервые станет соучастником подобного.

Измотанный за этот долгий день, Фронвизер потер глаза и попытался поразмыслить. Но сколько он ни раздумывал, решения найти так и не смог. Если он откажется помогать в допросе, Лехнер скорее всего запретит ему работать в качестве цирюльника и его семья погрязнет в нищете. Сейчас помочь ему могло только чудо.

Симон невольно подумал о Куизле, которого впервые увидел в минуту слабости. Палач отправился обратно в Этталь, чтобы подготовить все для предстоящей пытки. Куизля пытка тоже тяготила, но он в отличие от Симона научился со всем этим жить. Вот только какой ценой? В последнюю пару лет палач становился все более хмурым, все чаще брался за бутылку. А тут еще Лехнер грозился, что Георгу никогда не позволят вернуться в Шонгау. Что, если бы его собственного сына…

«Петер!» – внезапно пронзило Симона.

Он встряхнул головой, как после дурного сна. За всеми мрачными раздумьями Фронвизер совершенно позабыл о сыне! Ему стало немного совестно, что он сегодня так резко обошелся с мальчиком. Но Петер должен понимать, что у отца сейчас есть дела куда как более важные, чем выслушивать истории о приключениях. Столько людей здесь нуждалось в его помощи, а теперь еще этот проклятый допрос! Когда Петер станет чуть старше, он обязательно все поймет. А сегодня вечером – Симон твердо это решил – они с сыном полистают старые книги, он расскажет мальчику пару историй и все свое внимание посвятит ему.

Хотя тяжело будет не думать о завтрашнем дне…

Тут кто-то постучал в окно, и Симон вздрогнул – так, словно пытка ожидала его самого. Он тихо выругался. «И зачем я только согласился на эту сделку, зачем подменил местного цирюльника?»

Но теперь было слишком поздно.

– Да? – спросил он раздраженно. – Кто там?

– Это я, Алоиз Майер из Лайнеталь.

Симон со вздохом поднялся и открыл окно. Послеполуденное солнце ослепило его. Он потер глаза и наконец узнал пожилого лесовода, с которым познакомился после несчастья в долине. Майер добродушно ухмыльнулся, демонстрируя пеньки зубов.

– Бледный вы, господин цирюльник, – приветствовал он Симона. – Слишком мало вы, ученые, бываете на солнце.

– Вам тоже хорошего дня, – сдержанно ответил Симон. – Что случилось?

Майер вновь стал серьезным:

– Я по поводу Мартина, которому вы отняли ногу. Его мать отправила меня. Лихорадка, видимо, усиливается, парень бредит и мечется во сне… – Тут лесовод понизил голос: – Может, он одержим?

– Вашими карликами, наверное.

Майер хмуро взглянул на Симона:

– Не насмехайтесь над тем, чего не знаете. В этой долине происходят странные вещи. То и дело проносятся всадники, черные как ночь, бесследно пропадают дети, и… – Он запнулся. – Да что я вам рассказываю! Меня только просили передать, чтобы вы сходили к хижине на лугу, еще раз взглянули на парня. Счастливо!

Он развернулся и пошел прочь.

– Эй, а проводить вы меня не хотите? – крикнул Симон ему вслед. – Я даже не знаю, где этот чертов луг!

– Следите за словами. Господь карает сквернословов. – Майер вновь обратил на Симона суровый взгляд: – Луг находится у подножия Лабера. Просто следуйте вдоль Лайне, перед долиной отходит тропа направо. Там уж хижину нетрудно найти. Вы все-таки ученый, ведь так?

С этими словами старик скрылся за поворотом.

Симон выругался вполголоса. Эти люди были еще более упрямыми и немногословными, чем его упрямый тесть! Фронвизер впервые задумался, не в этих ли местах брал начало весь род Куизлей. Первой его мыслью было вообще отказаться и никуда не ходить. Но ему, с одной стороны, было жаль покалеченного парня, а с другой – немного отвлечься тоже не помешало бы. Иначе он, наверное, весь день проведет в мыслях о предстоящем допросе.

Симон спешно собрал сумку, запер дверь и направился к Лаберу, что высился, как немой брат Кофеля, по другую сторону долины.

* * *

Через полчаса цирюльник дошел до развилки, о которой говорил Майер.

Вязкая, узкая тропа вела вправо от Лайне, бурной и стремительной в этой части долины. Темные сосны загораживали вид, Симон с трудом мог различить обрывистую вершину Лабера, частично скрытую в тумане. По склонам змеились серпантины, на которых еще белели остатки снега.

Симон поправил сумку на плече и приступил к восхождению. В скором времени по лицу его заструился пот, дыхание заметно участилось. Ему подумалось, что местные жители, вероятно, проходили этот путь по нескольку раз в день. До недавнего времени это касалось и Мартина. Теперь мальчишка был обречен жить калекой на вершине горы.

«Если в ближайшие дни он не умрет от гангрены», – мрачно подумал Симон.

С верхушек деревьев с криками поднялась стая ворон. Они слетели в долину, каркая у Фронвизера прямо над головой, словно высмеивали цирюльника. Ему стало не по себе; казалось, кто-то наблюдает за ним из зарослей. Но сколько он ни оборачивался, видел только темные сосны и пятна снега. Симон зябко поежился. Все-таки удивительно, до чего долго держалась зима здесь, в горах.

Еще через полчаса лес неожиданно стал редеть. Взору открылся пологий склон, очищенный от деревьев и кустарников. Луг был болотистый и желтел от одуванчиков и первоцветов, несколько тощих коз пили воду из корыта.

Неподалеку стояла покосившаяся хижина, сложенная из неотесанных бревен. В луже перед входом двое детей в рваных курточках играли с собакой. Завидев Симона, они испугались и убежали за дом, а собака злобно облаяла незнакомца.

Она успокоилась лишь через некоторое время, когда приоткрылась дверь в хижину. С порога на Симона смотрела пожилая, согбенная женщина, закутанная в рваный шерстяной платок и сшитые волчьи шкуры. Потом она вдруг улыбнулась, показав при этом почти беззубый рот.

– А вы, наверное, новый цирюльник, что помог нашему Мартину, – промолвила она глухим голосом. – Спасибо, что согласились прийти…

Тут женщина сотряслась в приступе сухого кашля. Лицо у нее было худое, изможденное. Наконец откашлявшись, она пригласила Симона внутрь.

– Мартин умирает на глазах, – пробормотала женщина, шаркая впереди. – Может, вы знаете, как ему помочь…

Симон пригнулся и вошел в низкую хижину, состоявшую лишь из одной комнаты. В воздухе стоял резкий запах – наверное, от примыкавшего к хижине загона для коз. В углу чадил жалкий очаг. Отверстие в крыше едва вытягивало дым, и у цирюльника стали слезиться глаза. Поэтому он не сразу сумел осмотреться как следует. Пятеро детей в возрасте примерно от трех до десяти сидели на глиняном полу и опасливо смотрели на гостя. В комнате был шаткий стол, на котором стояла пустая миска, две скамейки и одна большая кровать, заваленная шкурами и рваными одеялами. Оттуда доносились жуткие стоны, от которых мороз пробегал по коже.

Симон шагнул к кровати, приподнял несколько одеял и склонился над дрожащим Мартином. На лбу у того крупными бусинами блестел пот. Юноша метался в горячке и бормотал что-то нечленораздельное.

– Жарко… – шептал он. – Огонь… уберите лампу…

– Долго это у него? – осведомился Симон, вытирая пот со лба Мартина.

– Вот с утра, как его принесли, так и началось.

Женщина потерла костлявые ладони, пытаясь согреться. Беззубая, с прядями седых волос, она выглядела лет на шестьдесят, но Симон полагал, что ей не больше тридцати.

– Мартин у меня старший, – проговорила она тихо. – Йозефа, моего мужа, помилуй Господи его душу, в том году поваленным деревом зашибло. Мартин тогда еще в школу ходил. Но с тех пор пришлось ему стать мужчиной в доме. Он худо-бедно зарабатывает у Майера, чтоб нас прокормить. А теперь… – Женщина запнулась, слезы потекли по ее морщинистому лицу. – Он ведь умрет, да? – спросила она наконец.

– Это ведомо одному лишь Господу, – ответил Симон. – Но я сделаю все возможное, чтобы сохранить ему жизнь.

Он откинул в сторону одеяла, взглянул на перевязанную культю – и в ужасе отпрянул. Повязка была наполовину сорвана, из-под нее проглядывала грязная рана, на которой уже образовался новый гной.

– Кто это сделал? – в ярости спросил Симон. – Кто снял повязку?

– Это… это Майер и его помощники, – нерешительно ответила женщина. – Они полили на рану святой воды и поплевали. Потом Майер нашептал какой-то заговор. Сказали, чтобы задобрить духов горы.

– Заговоры, духи горы! – Симон едва сдерживался от злости. – Вы что, с ума все посходили? Нет никаких духов, есть только безграничная тупость!.. Эту повязку снимать и обновлять могу только я, понятно?

Женщина молча кивнула, и Симон принялся очищать гнойную рану, в которую уже попали грязь и пыль. Потом он достал из сумки горшочек с медом и обильно смазал культю.

– Что… что это вы делаете? – поинтересовалась женщина.

– Пробую медом вытянуть гной из раны. Если не поможет, попробуем плесневелым хлебом.

– Мед… плесневелый хлеб?.. – Женщина растерянно взглянула на Симона. – Похоже на ворожбу какую-то.

– Ворожба – это ваши заговоры и святая вода, – раздраженно ответил Симон. – Тогда как мед и плесневелый хлеб – испытанные средства при гнойных заражениях. Поверьте, еще Диоскорид…

Он не договорил – Мартин снова начал бредить.

– Камни рушатся… лампа… Маркус… Мари… – бормотал он.

– О ком это он? – спросил Симон.

Женщина нахмурилась:

– Вот так целый день. Не пойму, почему он про Маркуса и Мари заговорил. Они оба пропали несколько лет назад. Когда это случилось, Мартин целыми днями отмалчивался. Он был очень привязан к ним.

– Дети просто… пропали?

Симон замер с повязкой в руках. Ему вдруг вспомнилось, что Алоиз Майер тоже упоминал пропадавших детей.

Женщина кивнула.

– Говорят, их забрал Кофель, – прошептала она. – Это злой дух. Время от времени ему нужны жертвы. Тогда он сбрасывает лавины из снега или камней или сотрясает землю.

– Довольно! – оборвал ее Симон. – Ну что за бред! Я ведь сказал только сейчас, что духов не существует.

Однако женщину это не убедило.

– Поверьте мне, когда я была ребенком, земля однажды так задрожала, что в деревне два дома рухнули, – продолжила она торопливо. – И вы разве не чувствуете, как земля стала дрожать в последние дни? Говорю вам, Кофель пробуждается!

– В последний раз говорю…

Симон вдруг замолчал. Он вдруг вспомнил, что вчера и сам почувствовал странную дрожь, незадолго до того, как сошел оползень. Быть может, это действительно было небольшое землетрясение? Ему самому еще не доводилось с ними сталкиваться, но он знал, что в предгорьях Альп то и дело случались такие землетрясения. Когда-то давно близ Пайтинга обрушилась целая гора. По сей день люди рассказывали о той ужасной ночи.

– Хорошо, земля дрожит, – сказал он примирительно. – Такое случается иногда. Даже у нас в Шонгау. Но глупо считать, что гору можно задобрить жертвами.

Женщина тихо рассмеялась:

– Вам, чужакам, этого не понять. Мы тысячи лет живем в этой долине и всегда приносили жертвы Кофелю.

Она показала в окно, занавешенное грязными тряпками. Симон увидел сквозь щели странную конусовидную гору по другую сторону долины. Женщина показала на пологий, расчищенный отрог левее горы.

– Жертвенный холм, про́клятое место. Сначала, в давние времена, там приносили в жертву людей, потом – драгоценности, инструменты, оружие. Теперь народ просто оставляет там цветы или чашу с молоком для духов горы. Но иногда духи все-таки забирают детей… – Голос у нее надломился. – Как моего Мартина сейчас. Господь свидетель, он не первый и не последний. И… и каждый раз это дети бедняков!

– Сколько раз повторять, духов… – начал Симон.

Но потом со вздохом сдался. Ему ни за что не переубедить этот упрямый народ. Фронвизер молча обработал рану медом и заново перевязал. Дети и женщина между тем смотрели на него как на колдуна.

* * *

Горный орел кружил над самой вершиной Кофеля. С диким криком он взвился ввысь и скользнул к Сокольему утесу, что высился над долиной почти на две сотни шагов, потом стал плавно снижаться к болотам, готовый схватить добычу.

Его острому взору попалась мышь, высунувшая голову из норки. Она дергала носом, беспокойно смотрела по сторонам. Орел ринулся было на нее, но тут увидел еще одну мышь, потом еще и еще. Их были десятки. Все они выбирались из норок и бежали через кусты в долину.

И не они единственные покидали свои убежища.

Медянки раньше времени пробудились от зимней спячки. Еще вялые и оцепенелые от холода, они ползли по скользким камням к берегам Аммера. К ним присоединились жуки, сотнями сбегая по лугам. Многие из них застревали в комьях снега или тонули в мерзлых лужах, но остальные неутомимо двигались дальше, иногда по телам собственных собратьев. Из расщелин Сокольего утеса хлынули стаи летучих мышей и полетели над долиной. Коровы мычали в хлевах, лошади ржали в стойлах и били копытами по заграждениям.

Орел описал последний круг над долиной и тоже полетел прочь, издав при этом предостерегающий клич.

Кофель пробуждался, и звери чуяли это.

* * *

Магдалена вытерла лицо от дорожной пыли и заглянула в ущелье, на дне которого бушевал Аммер.

Она была в пути около четырех часов и за все это время не отдохнула еще ни разу. Мимо то и дело проезжали повозки, но Магдалена никого не просила подвезти. На дороге между Шонгау и переправой Эхельсбах перевозкой грузов занимались местные извозчики. Слишком велика была опасность, что кто-нибудь из них узнает ее. Кроме того, она опасалась, что бургомистр Бюхнер разослал патрули. Один раз мимо пронесся всадник в черных одеяниях, и Магдалена решила уже, что ее разоблачили. Поэтому она не стала снимать платка и с корзиной в руках, как старая торговка, понемногу шагала вперед. Около получаса назад она оставила позади монастырь Роттенбух, преодолев тем самым половину пути.

Магдалена почувствовала легкое головокружение и прислонилась к ограде, отделявшей пастбище от пропасти. Разумеется, столь длительный переход мог плохо сказаться на беременности, но у нее не было иного выбора. Скорее всего это единственная возможность уберечь Барбару от пытки. Магдалена глотнула воды из меха, который держала в корзине, и стала спускаться со склона.

Далеко внизу показался мост через Аммер. Переправа Эхельсбах была единственной на многие мили возможностью перебраться через бурное течение. Местные крестьяне неплохо зарабатывали, предоставляя извозчикам лошадей для буксира. Магдалена видела, как по крутому склону, с той стороны ущелья, взбирались сразу три повозки, влекомые каждая полудюжиной лошадей. Рядом медленно шагали несколько ослов, у всех на шее висело по тяжелому соляному кругу. Крестьяне подгоняли их криками и хлыстами. Один из ослов заупрямился, брыкнул ногой и едва не свалился в реку. При виде бурного течения Магдалене снова стало не по себе. Во рту пересохло, хоть она и попила всего пару минут назад.

Преодолев несколько сложных изгибов, женщина наконец-то спустилась к ущелью и остановилась перед шатким деревянным мостом. Мост был старый и скрипел, когда повозки катили по нему одна за другой. Магдалена быстро перешла на другую сторону. Она уже начала подъем, но ей вдруг стало до того дурно, словно она получила удар в живот. На лбу выступил холодный пот. Она едва успела забежать за какой-то булыжник и исторгла из себя скудный завтрак. Бледная и обессиленная, Магдалена подняла голову, и в этот миг мимо прокатила очередная повозка со стороны Шонгау. Женщина знала извозчика, но никак не ожидала встретить его здесь.

Это был Лукас Баумгартнер. Еще пару дней назад Магдалена приняла на свет его сына. Молодой извозчик, похоже, удивился не меньше ее.

– Ма… Магдалена? – проговорил он в явном замешательстве и остановил лошадей. – Что вы здесь делаете?

– Мне нужны стеклянные пузырьки для лекарств, – ответила Магдалена и выпрямилась, хоть и не вполне еще оправилась. – А раздобыть их можно только у лавочника в Сойене. Если б я знала, что ты тоже едешь в ту сторону, попросила бы подвезти.

Магдалена улыбнулась. В сущности, можно было не опасаться, что Лукас выдаст ее Бюхнеру и его людям. Тем не менее она не стала раскрывать своей истинной цели.

– Видимо, не надо было так спешить, совсем из сил выбилась, – добавила она, пожав плечами. – Можно, я с тобой до Сойена доеду?

Лукас кивнул, но Магдалена заметила, что делает он это неохотно.

– Только придется подождать, пока крестьяне запрягут лошадей в повозку, – сказал он. – Придется немного подождать.

– Не имею ничего против. Мне все равно надо отдохнуть.

Магдалена опустилась на замшелый камень и стала наблюдать за работой крестьян. Ее по-прежнему подташнивало, и она гладила себя по животу. Чтобы ребенок, еще даже не родившись, сыграл с ней такую шутку! Она глубоко вдохнула и благожелательно улыбнулась Лукасу. Но тот с хмурым видом отвернулся и занялся лошадьми. Магдалена решила, что его мучает совесть, так как ему следовало быть сейчас с женой и новорожденным. С другой стороны, он был вынужден работать, чтобы прокормить семью. И не сам ли он говорил, что скоро разживется деньгами? Быть может, эта поездка и была тем самым приработком, о котором он упоминал в тот день…

Когда лошадей наконец запрягли, Магдалена устроилась на облучке, в то время как Лукас с крестьянами шли рядом с повозкой и вели лошадей. Кто-то щелкнул кнутом, и повозка со скрипом тронулась. Магдалена с любопытством заглянула в кузов, где стояло несколько связанных бочек. Узлы были довольно слабые, и бочки на крутом склоне угрожающе раскачивались.

– Что ты там нагрузил? – спросила Магдалена у Лукаса. – Надеюсь, ничего тяжелого, иначе все в реку скатится…

– Это вино, – пробормотал Лукас. – Везу в Сойен.

Он хмуро потянул за узду, словно работа требовала от него особенного внимания.

Крестьяне бранились и хлестали лошадей. Наконец они выбрались из ущелья и двинулись дальше своим ходом. Дорога вела среди пологих холмов, мимо крошечных деревушек, к селению Сойен. Лукас молчал всю дорогу. Даже когда Магдалена спросила его о здоровье жены, он ответил уклончиво.

«Что с ним такое? – думала она. – Ведет себя так, будто что-то скрывает…»

Она невольно потянулась к корсажу, под которым держала письмо Шреефогля. А что, если Лукас работает на Бюхнера? И приработок его состоит в том, чтобы шпионить по трактам? Магдалена украдкой взглянула на молодого извозчика, но тот смотрел прямо перед собой и молчал.

Впереди показались первые дома Сойена. Живописная деревня примостилась на старинном торговом пути, ведущем из Аугсбурга, через Шонгау и до Венеции. К северу от оживленного Солевого тракта уходила еще одна дорога, так что местные жители неплохо зарабатывали на проезжих торговцах, паломниках и извозчиках. В деревне имелось множество трактиров, всевозможных лавок и несколько кузниц. В открытом амбаре были выставлены на продажу солевые круги, завернутые в холст. На широкой главной улице группа ребятишек играла в шарики. Какой-то мальчишка швырнул в извозчика пригоршню конского навоза, тот сердито погрозил ему кулаком. Над домами разносился стук кузнечного молота.

– Я, пожалуй, сойду здесь, – сказала Магдалена Лукасу и показала на лавку. – Спасибо тебе большое.

Баумгартнер остановил лошадей и позволил ей слезть. Коротко кивнул на прощание, после чего щелкнул кнутом и проехал немного дальше. Магдалена сделала вид, что заходит в лавку, но потом спряталась за углом и оттуда стала следить за повозкой. Странное поведение Лукаса пробудило в ней любопытство. Если он действительно работал на Бюхнера, следовало все разузнать и по возможности предотвратить худшее.

Лукас остановился перед трактиром на правой стороне улицы – над входом висел двуглавый орел из жести. Он привязал лошадей у колодца и принялся торопливо отвязывать бочки. Магдалена решила, что вино предназначено для трактира, и облегченно вздохнула. Похоже, всё в порядке. Она уже собралась двинуться дальше, но что-то показалось ей странным.

Лукас поднял одну из бочек и понес в тесный проулок сбоку от трактира.

Магдалена не сразу поняла, что же ее так насторожило. А после застыла в недоумении.

Как он в одиночку сумел поднять бочку вина?

В высоту эта бочка была по пояс, и едва хватало рук, чтобы обхватить ее. Если в ней действительно было вино, как утверждал Лукас, то унести ее на такое расстояние было под силу лишь двоим. Но Баумгартнер подхватил бочку, словно это была ивовая корзина. Теперь стало ясно, почему они так раскачивались в кузове.

В них ничего не было. Так почему же Лукас солгал?

Он как раз скрылся за углом. Магдалена чувствовала еще легкое головокружение. Вообще-то она намеревалась отдохнуть у колодца и продолжить путь. Но теперь решила, что это может немного подождать.

Магдалена скользнула из своего укрытия, пересекла оживленную улицу и последовала за Лукасом. Тесный проулок, заваленный отбросами, вел между домами к сараю с открытыми настежь дверьми. Магдалена подкралась ближе и заглянула внутрь. Судя по всему, прежде сарай служил конюшней. На стене по-прежнему висели уздечки, пахло конским навозом. Но в отгороженных стойлах, предназначенных для лошадей, стояли теперь десятки бочек. К ним Лукас и поставил свою ношу. Потом прошел в угол, где была лестница в подвал. Оттуда показался какой-то мужчина, бородатый и в шляпе, какие носили тирольцы. Его облик пробудил в Магдалене смутное воспоминание. Что-то всколыхнулось в подсознании, но она была слишком взволнована, чтобы раздумывать над этим.

– Остальные бочки можешь не выгружать, – заявил тиролец. – Планы изменились. Дело принимает опасный оборот. Отправим только одну, последнюю, партию.

Лукас, явно озадаченный, повернулся к говорившему.

– Что… что значит планы изменились? – пробормотал он. – Мне сказали…

– Не распускай язык, парень, – прервал его тиролец. – Ты получишь свою долю, остальное тебя не касается. Хозяин как раз приехал. Я сам только сейчас все узнал.

– А что я скажу своим людям? – пожаловался Лукас. – Это моя первая вылазка. Они решат, будто я оплошал.

– Хозяин им все объяснит. Он в трактире, платит корчмарю, чтобы держал рот на замке. Явится с минуты на минуту.

Магдалена вздрогнула.

Явится с минуты на минуту…

За спиной вдруг послышались шаги. Магдалена развернулась и тут же получила сильный удар в лицо, потом что-то тяжелое ударило в затылок. В глазах потемнело, Магдалена повалилась на землю. Последнее, что она услышала, это голоса.

– У вас совсем мозгов нет? – произнес кто-то. – Эта девка подслушивала! И не исключено, что теперь донесет на нас!

– Не донесет, – спокойно ответил тиролец. – Заколоть бы ее прямо здесь, так лучше всего. Мертвые не болтают.

В это мгновение Магдалена поняла, почему этот человек показался ей таким знакомым.

* * *

Когда Симон уходил из хижины у подножия Лабера, уже близился вечер. Перед уходом цирюльник еще раз объяснил матери Мартина, что повязку обязательно нужно содержать в чистоте и никакие жертвоприношения или заговоры не помогут ее сыну. Но он сомневался, поняла ли его женщина. Даже в Шонгау было нелегко противостоять суевериям – здесь же, в горах, это казалось попросту невозможным.

Некоторое время его сопровождали дети: словно пугливые фавны, они крались по лесу вдоль тропы. Потом Симон остался один. Спуск был крутой и довольно скользкий, приходилось выверять каждый шаг. Тем не менее Фронвизер шел довольно быстро. Спустя примерно полчаса он снова оказался у Лайне, бурным потоком сбегающего в долину.

Симон вытер пот со лба и огляделся. Слева, спрятанный за горами, был монастырь Этталь, где Куизль, наверное, еще занимался приготовлениями перед завтрашним допросом. Прямо напротив высился Кофель, о котором столько рассказывала женщина. О Кофеле и овеянном легендами Жертвенном холме, где раньше приносили в жертву людей.

Неожиданно для себя Симон решил пройтись в ту сторону. Стемнеет еще не скоро, так что у него останется достаточно времени для сына. Кроме того, цирюльника разбирало любопытство, хотелось взглянуть на место языческого культа. До сих пор наиболее древним из мест, где ему довелось побывать, был храм в Альтенштадте: несколько лет назад они с Куизлем совершили там жуткое открытие[10]. Поэтому Симон сделал крюк и направился к месту, о котором говорила женщина. Перешел Аммер по хлипкому навесному мосту, пересек несколько лугов и подошел к холму у подножия Кофеля.

«Жертвенный холм, про́клятое место», – подумал он.

В предвечерних сумерках нетрудно было представить, что прежде здесь действительно приносили жертвы. Холм был расчищен, за исключением нескольких дубов, рощицей окружавших вершину. По склонам лежали поросшие мхом булыжники. Между ними до самой вершины змеилась узенькая тропа, и на том месте, где она отходила от основной дороги, что-то лежало в траве. Симон присмотрелся внимательнее.

Это был круг из белых камешков, от которого лучами расходились несколько веток.

Симон вспомнил, что в день приезда видел у придорожного креста точно такой же знак. Быть может, этот круг – какой-нибудь языческий символ? Во всяком случае, извозчик вел себя очень уж скрытно. После недавнего разговора с женщиной Фронвизер ничуть не удивился бы, если б в долине нашлись люди, верившие в камешки и ветки.

После некоторых колебаний Симон решил подняться на вершину и взглянуть на рощицу. Женщина говорила, что здесь до сих пор оставляли дары для духов горы. Значит, там должен быть какой-то алтарь или нечто подобное, что объяснило бы наличие странного круга. Симон прибавил шагу и вскоре взобрался на вершину. Алтаря в рощице не оказалось, но было несколько расщелин глубиной примерно по локоть. Они оказались до того узкими, что едва помещалась рука. Симон наклонился и действительно обнаружил в некоторых из трещин высушенные пучки зверобоя и морозника. Заметил даже медную миску в пятнах.

Он невольно усмехнулся. Эти люди и вправду считали, что могут задобрить Кофель своими скромными дарами. А с другой стороны – чем эти пожертвования отличались от ветчины на Пасху или фонарей на окнах в праздник святой Люции? Имел ли он право насмехаться над верованиями этих людей?

Симон уже собрался уходить, но тут под ногой у него что-то хрустнуло. В прошлогодней листве проглянуло что-то белое. Он расшвырял носком прелые листья и замер. Перед ним лежала плечевая кость – в общем-то, ничего удивительного в лесу. Судя по размеру, осталась от козы или овцы. Недоумение вызывала не столько кость, сколько то, что на нее налипло.

Кусок материи.

Симон с удивлением подобрал кость, чтобы рассмотреть поближе. К ней действительно пристали обрывки материи, от платка или рубашки. Они выцвели от времени, но по-прежнему были хорошо видны. Цирюльник брезгливо отбросил кость и присел на колени и внимательнее осмотрел место.

В другой трещине он наконец нашел то, что искал.

Симон обнаружил обглоданную дикими зверями голень, две локтевые кости, другую плечевую и, наконец, человеческий череп.

Очень маленький человеческий череп.

Фронвизер вдруг вспомнил, о чем говорила женщина в хижине.

Это злой дух. Время от времени ему нужны жертвы…

Неужели в этой долине действительно приносили в жертву людей? Даже детей?

Симон снова подобрал кость с обрывками одежды. Невозможно было сказать, как долго она здесь пролежала. Возможно, звери совсем недавно вытащили ее из расщелины. Быть может, она принадлежала когда-то Маркусу или Мари, о которых говорил в бреду Мартин и которые якобы бесследно пропали в горах?

У Симона в голове зародилось жуткое предположение.

В этот миг со стороны дороги послышалось конское ржание. Так близко, словно всадник погнал лошадь к холму. Фронвизер выронил от испуга кость и спрятался за валуном. Из укрытия он действительно увидел одетого в черное всадника, хотя в сумерках мог разглядеть лишь его очертания. У подножия холма всадник резко осадил коня и спрыгнул с седла. Потом присел на колени и стал что-то рассматривать на земле.

Симон сразу понял, что именно. Всадник рассматривал круг из камешков и веток, на который сам обратил внимание.

Потом случилось нечто странное. Всадник не стал запрыгивать в седло, а завел коня в рощицу, стараясь при этом издавать как можно меньше шума. Неужели решил спрятаться там? Фронвизер затаил дыхание и ждал. И действительно, человек тот больше не появлялся. Что, черт возьми, все это значит?

Кого он поджидает?

Симон раздумывал, не показаться ли ему, но потом все-таки отказался от этой затеи. Его охватил страх. Останки детей, странный знак из камней, всадник в черном…

Черный всадник!

Алоиз Майер ведь говорил о черных всадниках, которые наводили страх на всю округу! Симон вспомнил, что и сам в день приезда видел такого всадника. А теперь один из них находился совсем рядом – и вел себя довольно странно…

Симон решил спуститься с холма не по тропе, а с противоположной стороны. Там, где всадник не мог увидеть его из своего укрытия.

Бесшумно, насколько это возможно, он стал перебираться от одного булыжника к другому. И наконец пустился вниз по склону, да так быстро, что, цепляясь за редкие кусты ежевики, разодрал брюки. Споткнулся, упал, снова вскочил. Он мчался без остановки, пока не добежал до подвесного моста. Только здесь Симон почувствовал себя в относительной безопасности. Он перешел на шаг, шум воды понемногу успокаивал.

Цирюльник покачал головой. И что на него нашло? Зловещего вида всадник и языческий знак напугали его, как призраки – малолетнего мальчишку. Но тут ему вспомнились детские останки. Они были настоящие, и это не предвещало ничего хорошего.

Кто-то закопал детские трупы в скверном месте.

Симон быстро перешел мост и повернул направо, к монастырю. Придется Петеру все же подождать с историями на ночь.

Необходимо было еще раз увидеться с Куизлем.

11

Этталь, вечер 8 мая 1670 года от Рождества Христова

Стоило Куизлю переступить порог трактира, и он тут же почувствовал на себе взгляды других. Разговоры стихли, смех и песни за столами оборвались. На него смотрели как на призрака, как на опасное существо, с которым предпочитали не связываться, чтобы не нажить неприятностей. В конце концов люди стали отворачиваться, придвигаясь друг к другу и еще какое-то время перешептываясь, пока не вернулись к обычным своим разговорам. Но настроение было испорчено. Немного же удовольствия от выпивки, если за соседним столом сидит палач.

Для Куизля в этом не было ничего нового, и все-таки он надеялся, что в этой долине его еще не запомнили. Но потасовка на кладбище в Обераммергау, очевидно, привела к тому, что и в Эттале знали, кто он такой и как выглядит: ростом более шести футов, широкоплечий гигант с выдающимся носом и хмурым взглядом, с головы до ног одетый во все черное. Многие, встретившись с ним глазами, крестились, а то и вовсе сбегали. Взгляд палача сулил несчастья или даже смерть.

До самого вечера Куизль смазывал, точил, полировал и очищал от крови орудия пыток. За монотонной работой легче было думать. Что происходит в этой долине? Кто стоит за здешними странными событиями, за убийствами? Для чего Ксавер оставлял в домах резные фигурки?

Но больше всего палача смущало выражение лица Симона. Во время последнего их разговора цирюльнику удалось заглянуть ему в душу и увидеть правду. Да, он стал стар и слаб. Любопытство, проницательность и чувство справедливости – все то, что неизменно побуждало к действию его, грозного палача из Шонгау, – ничего этого не осталось. Куизль хотел лишь, чтобы его оставили в покое. Но, черт возьми, что плохого в том, что он хочет вести обычную жизнь, как и все другие! И если для этого придется пытать Ксавера, так тому и быть. Якоб чувствовал, что парень не так прост. Потому о допросе невиновного речи здесь не идет.

Но он ли настоящий убийца? На его ли руках кровь юного Файстенмантеля и Габлера?

Внутренний голос с каждым часом все громче взывал к его совести. И палач знал лишь одно средство, чтобы его заглушить.

Большая кружка холодного пива. Или даже две.

Поэтому палач направился прямиком в местный трактир. Там он уселся за стол в углу, набил трубку и стал дожидаться, пока ему принесут пиво. Ждать пришлось долго, но в конце концов подошла молодая служанка и робко поставила перед ним кружку. Куизль осушил ее одним глотком. Это было крепкое мартовское пиво, и в голове после него сразу прояснилось. Палач довольно вздохнул, потом подвинул пустую кружку к служанке, нерешительно дожидавшейся у стола.

– Повтори, – велел он.

Вторую кружку Якоб пил медленнее. Он покуривал трубку, укрывшись в клубах дыма, и через некоторое время ощутил некоторое умиротворение. Но, несмотря на все попытки, в голове по-прежнему звучал голос.

Ты пытаешь невиновного…

Куизль вспомнил старую знахарку Марту Штехлин, которую ему пришлось пытать десять лет назад. Он был убежден в ее невиновности и взялся разыскать настоящего преступника. Чувство справедливости побуждало его то и дело срывать допрос[11]. А что же теперь? Теперь даже Симон вынужден помогать ему в истязаниях человека, возможно, ни в чем неповинного. Однако Куизль не видел иного выхода.

«Мне нужно чудо», – думал палач.

Но он слишком редко ходил в церковь, чтобы заслужить его…

– Так вот вы где! Я вас повсюду ищу!

Звонкий взволнованный голос вывел его из задумчивости. Якоб потер глаза и сквозь густой дым разглядел Симона, подсевшего к нему за стол. Цирюльник совсем запыхался – по всей вероятности, он бежал всю дорогу от Обераммергау.

– Я выяснил кое-что новое, – вполголоса сообщил Фронвизер. – Что-то, возможно, связанное с нашими убийствами! В этой долине пропадали дети. Не исключено, что кто-то убил их в прошлом году.

Цирюльник рассказал ему о разговоре с матерью Мартина, о зловещей находке на Жертвенном холме и черном всаднике, столь внезапно появившемся. Куизль внимательно слушал.

– Лесовод Майер тоже говорил о пропадавших детях, – торопливо закончил Симон. – И детские кости – это еще не всё. Там был какой-то странный круг из камешков. Я уже видел такой, когда мы только приехали в долину. Этот черный всадник, похоже, очень им интересовался. Мы бы значительно продвинулись, если б узнали, кто их выкладывает… – Он осторожно огляделся и продолжил еще тише: – По дороге я уже расспросил кое-кого из крестьян. Но они вели себя очень странно, уклонялись от ответа, будто боялись чего-то. Однако я уверен, что им известно об этих кругах.

– Мне эта таинственность уже порядком поднадоела, – пробормотал Куизль. – Довольно и Ксавера с его фигурками. Тут нам тоже мало что известно.

Он глотнул пива и попытался подумать. Но, как часто бывало в последнее время, мысли рассеивались, стоило ему ухватиться за одну из них. Алкоголь служил хорошим другом, но был ревнив и не терпел подле себя других. Симон смотрел на него в нетерпении, словно ждал решения всех загадок.

Однако Куизль не знал ответа.

– Пиво кончилось, – сказал он вместо этого.

Палач поднял пустую кружку и поискал глазами трактирщика, но нигде его не увидел. Наконец он высмотрел его у входа: тот стоял перед судьей Ригером, который, вероятно, только что вошел в трактир. Трактирщик показал на Якоба и Симона и что-то шепнул Ригеру. Судья решительным шагом направился к их столу.

– Я хозяин этого трактира, – произнес он резким голосом. – И должен заявить вам, что мы не потерпим здесь всякий сброд.

– Но ремесло цирюльника… – начал Симон.

Однако судья отмахнулся и показал на Куизля:

– Я говорю не о вас, а вот о нем. Палачу нечего делать в монастырском трактире. Довольно и того, что завтра я вынужден буду наблюдать за ним при допросе.

Только сейчас Ригер впервые посмотрел Куизлю в глаза.

– Убирайся! – приказал он.

Якоб прикрыл глаза. Всё как всегда. Он выполняет за них всю грязную работу, а с ним обращаются как с собакой. Это никогда не…

– Убирайся, я сказал! – резким голосом повторил Ригер. – Или мне позвать стражников?

Палач поднялся, медленно, словно в трансе. Обхватил, стиснул кружку, ощутил под пальцами ее холодные стенки. Он знал, что стоит ему нажать чуть сильнее, и кружка расколется. Как череп этого судьи с крысиной мордой. Его захлестнула волна ярости. Куизль занес кружку и…

В этот миг совсем рядом послышался тонкий звон.

Кружки на столах затряслись, закачались, словно их толкала какая-то невидимая сила. Потом кружки начали падать; по полу, источая сладковатый запах, растеклись темные лужи. Куизль почувствовал, как задрожал под ногами пол. С потолка сорвалась балка и с грохотом рухнула на стойку. Люди закричали наперебой; кто-то падал на колени и молился богу, другие в панике рвались к выходу. Симон тоже вскочил со стула. Судья подхватил мантию и стал пробиваться сквозь толпу. А с потолка, точно снег, сыпалась штукатурка.

Один лишь Якоб снова опустился на стул и, неподвижный, как скала, уставился на пустую кружку в своей руке. Ту самую кружку, которую собирался разбить о голову судьи.

– Землетрясение! – вопил Йоханнес Ригер, одним из первых пробившись к выходу. – Господь наслал на нас землетрясение! С дороги, пропустите же своего судью!

«Чудо», – подумал палач.

Потом он отставил кружку и спокойно двинулся к выходу, пока мир вокруг, казалось, разваливался на части.

* * *

Симон пулей вылетел из трактира. На площади уже собрались люди и все, как один, смотрели на Кофель, словно ожидали от него объяснения произошедшему.

Почти стемнело. Лишь у самых вершин небо было подсвечено слабым багрянцем. Землетрясение прекратилось столь же внезапно, как и началось. Однако Симон слышал, как визжат от страха женщины и молятся в голос мужчины. Он огляделся в полумраке, но не заметил, чтобы кто-нибудь пострадал. Разрушений также не было видно, только местами осыпалась черепица.

Симон вспомнил вдруг, что мама Мартина только сегодня говорила о таких землетрясениях. Похоже, женщина оказалась права в своих предостережениях, распознала предзнаменования. Симон тоже их видел, там, в долине Лайне. Он не пострадал, но все тело его дрожало. Ни разу еще не доводилось ему испытывать ничего подобного! Студентом в Ингольштадте он читал, что в подземных пещерах и трещинах бушевали ураганы, вызывая тем самым землетрясения. Но что известно об этом доподлинно? Как бы то ни было, теперь Симон понимал, почему в старинных хрониках всегда упоминался гнев Господень. Казалось, сам Создатель опустил свой кулак на эту долину.

– За что карает нас Кофель? – посетовал старый крестьянин, приблизившись со стороны конюшен, вцепившись в вилы. – Что мы такого нарушили?

Остальные присоединились к его причитаниям или продолжали бормотать молитвы. Симон тоже торопливо перекрестился. Он хоть и не считал, что Кофель в гневе наслал на них землетрясение, но и доля христианского смирения была нелишней. Потолочная балка рухнула всего в паре шагов от него… Симон поежился. Замешкайся он хоть на секунду, лежать бы ему сейчас внутри, с разбитым черепом.

И Петер стал бы наполовину сиротой, как бедняга Мартин…

Симон с ужасом подумал о сыне, который лежал сейчас в постели, в Обераммергау. Землетрясение было несильное, но неизвестно, обошлось ли в соседних деревнях без разрушений.

– Что за ересь вы тут несете? – раздался вдруг громкий, раскатистый голос. – Глупые свинопасы! Это не Кофель – Господь карает нас. Он хочет возвратить вас на истинный путь!

Симон обернулся: со стороны монастыря быстрым шагом приближался аббат. Бенедикт Эккарт распростер руки, словно проповедовал с кафедры. Рядом с ним встал, опираясь на трость, Йоханнес Ригер – демонстрируя соответствующий сану авторитет. Симон вспомнил, как всего пару минут назад судья, точно напуганная прачка, спасался из трактира, подхватив полы мантии. На площади между тем появилось и несколько монахов.

– Да, это Господь прогневался за ваши грехи! – продолжал аббат с упреком в голосе. – Слишком долго он терпел происходящее в этой долине, теперь же вы услышали его громовой глас.

Словно в доказательство, в этот момент зазвонили церковные колокола. Монахи попадали на колени и забормотали молитвы.

– Скверная участь постигла долину, ибо вы слишком мало молились, – обвинял аббат. – Говорю вам, отправляйтесь домой и молите Господа о прощении! Завтра утром мы отслужим мессу, испросим милости Божьей. Скажите всем! А теперь возвращайтесь по домам.

Людей перед трактиром слова аббата, похоже, не убедили. Они зашептались между собой, потом вновь заговорил старый крестьянин:

– Когда я был ребенком, Господь уже гневался на нас и сотрясал землю, – сказал он неуверенно. – Есть ли уверенность, что новое землетрясение не застанет нас в постели?

– Больше землетрясений не будет, – успокоил людей судья, но по его взгляду, опасливо брошенному на монастырские стены, было ясно, что он не так уж и уверен в этом. – Э-э… можете спокойно возвращаться домой.

– Пусть каждый перед сном прочтет молитву, – добавил аббат. – Для уверенности.

– Молитва, тоже мне! – проворчал вдруг кто-то рядом с Симоном. – Вздор какой! Раз уж земля дрожит, никто этого не отменит. Людям лучше проверить, прочно ли держатся балки на крышах. А то, чего доброго, потолок на голову рухнет. Так и помрешь, зато с молитвой на устах.

Это, конечно же, был Якоб Куизль. В отличие от перепуганных людей на площади палач был спокоен и собран. Его хладнокровие казалось странным на фоне всеобщей паники.

Судья тоже заметил палача и метнул на него свирепый взгляд.

– А может, Господь гневается и за то, что мы слишком долго разыскиваем убийцу, повинного в смерти двух человек! – произнес он громким голосом и показал при этом на Куизля. – Секретарь из Шонгау отправил к нам своего палача. Но до сих пор ни палач, ни сам секретарь так ничего и не выяснили. Вместо этого они лакают наше пиво! Поэтому я спрашиваю: зачем нам помощь извне? Да к тому же помощь палача! Разве мы прежде не справлялись собственными силами?

Люди заворчали и стали поворачиваться к Симону и Якобу. У некоторых из крестьян в руках были мотыги и вилы, и они перехватили их покрепче, словно держали алебарды и копья.

– По-моему, самое время убраться, – прошипел Симон. – Пока они не обвинили нас в этом землетрясении.

Палач кивнул:

– Ты чертовски прав. Эти дурни не стоят того, чтобы с ними драться.

Они медленно попятились. Кто-то из крестьян с хмурым видом последовал за ними, но Куизль ответил им тем же, и они остановились и позволили им уйти.

Их путь пролегал мимо распахнутых монастырских ворот. Во дворе царило возбуждение. Всюду сновали люди. Несколько монахов ходили с факелами от одного строения к другому, выискивая возможные повреждения. Со стороны хозяйственных построек послышались вдруг взволнованные крики. Симон остановился, заметив красноватое свечение, исходившее от какой-то постройки. По всей видимости, напуганный слуга оставил в сарае светильник и тот опрокинулся. Из окна валил густой черный дым, на крыше уже плясали первые языки пламени. Тут же выстроилась цепочка людей, начавших передавать ведра с водой от ближайшего колодца.

Симон помедлил. Вообще-то он хотел как можно скорее вернуться в Обераммергау, удостовериться, что Петер в порядке. С другой стороны, пожар – это хуже всего, и каждый человек был сейчас на счету. Если вовремя не затушить огонь, сгореть могла целая деревня. Или монастырь…

Симон еще стоял в нерешительности, а Куизль уже мчался к воротам, подхватив несколько ведер. Несколько человек у колодца благодарно ему кивнули.

«На пожаре даже палачу рады», – мрачно подумал Симон и поспешил вслед за тестем. Георг Кайзер непременно присмотрит за Петером. А здесь люди были в опасности.

Фронвизер набирал воду в ведра и передавал дальше; работа его успокаивала. По-прежнему звонил колокол, и горные склоны отвечали слабым эхом. Казалось, общими усилиями люди сумеют обуздать пламя.

Симон вытянул из колодца очередное ведро, и в этот миг на крыше трактира показался человек. Он бежал к северо-востоку, туда, где горы были ближе всего. В какой-то момент цирюльник смог разглядеть его в отсветах пламени. Человек был высок и широкоплеч, одежда на нем – грязная и рваная…

И волосы огненно-рыжие.

– Ксавер! – воскликнул Симон вполголоса и хлопнул при этом Куизля по плечу. Незаметно показал наверх, чтобы палач тоже увидел. Якоб молча кивнул и осторожно огляделся. Но, кроме них, беглеца, похоже, никто не заметил.

– Наверное, дверь как-нибудь выломало, – предположил Симон шепотом. – Или кто-то из стражников был как раз у него и, когда земля задрожала, сбежал сломя голову.

– А может, он сам устроил этот пожар, чтобы сбежать под шумок, – пробормотал Куизль.

– И что теперь будем делать?

– Ну а что нам еще делать?

Палач широко ухмыльнулся, потом как-то странно фыркнул. Симон не сразу распознал в этом звуке смех.

– Ничего мы не будем делать, болван, – сказал Якоб немного спустя. – Ни мне, ни тебе не хотелось этой пытки, и вот божественным провидением мы избавлены от нее. – Лицо его было серьезно, он продолжал торжественно: – Господь даровал нам это чудо. Нам следует принять его с благодарностью и позволить Ксаверу сбежать.

Симон уставился на палача как на призрак. Ни разу еще он не слышал от него ничего подобного.

– С каких это пор вы стали верить в чудеса? – спросил он недоуменно. – Совсем недавно вы и молитву считали полным вздором.

– А, к дьяволу. – Куизль дернул плечами, и торжественности в его голосе как не бывало. – Чудо или нет, но пусть он бежит на все четыре стороны. А завтра, обещаю, мы займемся этими твоими кругами, пропавшими детьми и всем прочим. Не быть мне Куизлем, если я не распутаю эту чертову загадку. – Тут он хмуро взглянул на Симона: – И никогда больше не спрашивай, верю ли я в чудеса. Иначе я тебе таких чудес покажу…

Палач подхватил сразу четыре ведра с водой и выплеснул их содержимое в огонь.

* * *

Прошло еще почти три часа, прежде чем Симон присел наконец у кровати сына.

Вообще-то он надеялся, что Петер еще не спит. Ему хотелось попросить прощения за то, что днем в цирюльне он так резко обошелся с ним. Ведь мальчик не виноват, что в этой долине все с ума посходили! Хотелось сдержать данное обещание и рассказать сыну несколько историй перед сном. Но Петер уже крепко спал. Дыхание его было ровным, но бледное лицо казалось еще более серьезным, нежели днем. Симону захотелось просто пристроиться рядом, настолько он был измотан. День выдался просто кошмарным, начиная с лихорадки покалеченного Мартина и заканчивая настоящим землетрясением.

Симон осторожно погладил Петера по щеке, воскрешая в памяти землетрясение и пожар. Общими силами, но во многом благодаря Куизлю, им удалось наконец погасить огонь. Фронвизер не решался вновь заговаривать с палачом о тех его словах, непривычно торжественных. Но что-то в Куизле явно переменилось. По всей видимости, он действительно воспринял побег Ксавера как божественное провидение. «Он все-таки стареет, – подумал Симон. – Быть может, он еще найдет себя в вере…» Хоть цирюльник при всем желании не мог представить Куизля во власянице, истязающего себя бичом с молитвой на устах.

За спиной скрипнула дверь. Симон оглянулся: в низкую комнату вошел, пригнувшись, Георг Кайзер. Симон уже узнал от него, что землетрясение чувствовали и в Обераммергау. Разбилось несколько окон, многие из стариков нашли убежище в церкви, где молились и распевали псалмы со священником. Но и здесь землетрясение было недолгим. Тем не менее люди уже начали описывать его в самых темных красках.

Кайзер улыбнулся Симону и кивнул на Петера.

– Ты его очень любишь, верно? – произнес он шепотом. – Можешь им гордиться, он очень умен. Из него выйдет толк.

– Мне следовало быть рядом с ним во время землетрясения, – прошептал Симон.

– Он повел себя храбро, не плакал, если ты об этом. Служанка, добрая Ани, приготовила ему горячего молока. Он несколько раз спрашивал про тебя, но я сказал, что у тебя, наверное, появились дела. Тогда он сразу же уснул.

Кайзер пожал плечами. Вид у учителя был не менее усталый, чем у Симона. Его сотряс очередной приступ кашля.

– Эта долина и вправду как будто проклята. – Симон покачал головой. – Сплошь легенды и предания… И все они, видимо, как-то связаны с этими странными событиями и убийствами. А теперь еще и земля дрожит!

Кайзер хрипло рассмеялся:

– Да ты суеверный, как здешние бабы. Что бы с ними ни случилось, они всё связывают с какой-нибудь легендой. Взаимосвязь при этом прослеживается крайне редко… – Он вздохнул: – Как бы то ни было, хотелось бы знать, как это землетрясение отразится на нашей постановке. По всей видимости, в этот раз Господь решил внести правки в сюжет. Завтра наверняка созовут собрание, будут решать, как быть дальше. – Он направился к двери. – Ну, по мне, так оно и к лучшему. Не придется больше возиться с кучкой бездарных крестьян и ремесленников. У меня и без них дел хватает.

Он тихо вышел из комнаты. Вскоре Симон услышал, как скрипнула дверь в кабинет, потом учитель подвинул стул. Очевидно, Кайзер так и не закончил работу над новым текстом мистерии. Хотя возможно, что в этой работе уже не было необходимости – теперь, когда Господь во второй раз выразил свое негодование.

Симон посмотрел в окно, не загорелось ли еще что-нибудь поблизости. Но за окном было темно и тихо. Он хотел уже отвернуться, но тут заметил в горах, недалеко от Кофеля, огонек. Кто бы мог быть там в этот час? Фронвизер невольно вспомнил рассказы о венецианских рудокопах, что искали в горах сокровища, в надвинутых на лицо капюшонах, с кирками на плечах и светильниками в руках.

Слишком много легенд…

Нет, это скорее какой-нибудь лесоруб греется у костра. В горах, должно быть, очень одиноко. Зато нет дела до всей этой суеты и человеческих страданий.

Симон поежился и закрыл ставни. Еще раз взглянул на сына, спящего в постели, как падший с небес ангел. Когда все это останется позади, придется многое наверстать. И с Петером, и с Паулем и Магдаленой, которые дожидались его в Шонгау…

Симон поцеловал Петера в лоб и отправился к себе в цирюльню.

Из освещенного кабинета Кайзера слышался монотонный скрип пера.

12

Обераммергау, раннее утро 9 мая 1670 года от Рождества Христова

– С полдюжины разбитых витражей в церкви, горсть черепицы, пять сбежавших коров и три случая обморока у старых женщин, хоть и без серьезных последствий, как считает цирюльник. Да, и рухнул старый сарай у крестьянина. Но ему так или иначе пришлось бы его снести.

Конрад Файстенмантель поднял глаза от листка и оглядел советников, сидящих за столом. Было раннее утро, но перед каждым уже стояло по кружке крепкого мартовского пива.

– В общем и целом нам крупно повезло, – продолжил глава Совета. – Пожар в монастыре тоже удалось потушить.

– И все равно это знак Господень, – пробормотал старый мельник Шпренгер. – Сначала распятие, потом мученическая смерть, а теперь землетрясение! Господь гневается на нас, и все мы знаем за что.

– Что за вздор ты несешь, Августин! – Файстенмантель глотнул пива и грохнул кружкой по столу. – Это было землетрясение, и только. Мой отец, помилуй Господи его душу, тоже рассказывал про них, такое случается. И не надо болтать мне тут, мол, не следовало нам переносить мистерию.

– Нам? – Шпренгер буквально выплюнул это слово. – Это ты хотел поставить мистерию на четыре года раньше, потому что думаешь только о деньгах.

Файстенмантель грозно поднялся со стула:

– Да как ты смеешь…

– Тихо! – раздался властный голос судьи Ригера. – Если кому-то хочется подраться, пускай дождутся следующей ярмарки. А здесь собрание! – Он одарил спорщиков суровым взглядом. – Совет большинством голосов решил устроить мистерию раньше срока. Поэтому только Совет может решить теперь, как быть дальше. У нас всегда учитывали мнение каждого человека. – Он вздохнул. – К сожалению. Но таков уж закон, верно? – И оглядел присутствующих. – Кто за то, чтобы мистерия состоялась, несмотря на все недавние события?

Присутствующие стали тихо переговариваться. Симон с Кайзером сидели за дальним концом стола и с нетерпением дожидались исхода голосования. Кайзер попросил его прийти и в этот раз – следовало доложить Совету о пострадавших после землетрясения. Но впечатление у Симона было такое, словно его другу хотелось, чтобы на собрании с ним был хоть кто-то здравомыслящий. После землетрясения местные жители, и без того настороженные, стали еще недоверчивее.

Через некоторое время судья нетерпеливо постучал тростью по полу:

– Ну, что решил Совет? Кто за то, чтобы мистерия состоялась в эту Троицу, поднимите руки.

Конрад Файстенмантель поднял руку, за ним – Франц Вюрмзеер, только что вернувшийся из поездки. Старый Августин Шпренгер и раскрасчик Адам Гёбль, напротив, откинулись на стульях и демонстративно скрестили руки на груди. Все взгляды устремились на управляющего складом, Себастьяна Зайлера. После гибели Урбана Габлера, шестого члена Совета, все зависело теперь от его голоса. В иное время такой спокойный и добродушный, Зайлер был бледен и неухожен. Он в смятении поправлял воротник, словно ему было жарко, и чувствовал себя явно не в своей тарелке.

– Что с тобой такое, Себастьян? – проворчал Файстенмантель. – Ты же сам говорил, что мистерия даст хороший доход. Если мы хотим, чтобы старый торговый тракт вновь оживился, то это наша единственная возможность. Причем сейчас, а не через четыре года!

– Ты… ты прав, конечно, – робко ответил Зайлер. – Но все эти недавние события, они… странные такие… Быть может, Господь в самом деле карает нас. Урбан тоже…

– Урбан был суеверный дурак! – прошипел Франц Вюрмзеер. – О покойниках или хорошо, или никак. Но даже если в июне град шел дважды кряду, Урбан видел в этом божественное знамение. Мы разыщем убийцу, Себастьян, обещаю тебе, – примиряюще сказал он Зайлеру. – Но сейчас соберись и не заставляй нас ждать. На кону будущее деревни!

– Позвольте мне высказаться, – вступил в разговор Кайзер. Он не входил в число советников, но к его словам всегда прислушивались. – Мы ужасно отстаем с репетициями. Вообще-то мы должны были собраться сегодня утром, но теперь из этого ничего не выйдет. Люди в смятении. Это заметно и на репетициях. Не уверен, что нам…

– Промедление вызвано и тем, что вы каждый день изменяете текст, – перебил его Вюрмзеер. – Я до сих пор не знаю, что должен говорить Каиафа, когда Иуда выступает перед советом иудейских законников. Быть может, вам только на руку, чтобы мистерия не состоялась прежде срока.

– Я в первую очередь учитель, не забывайте об этом, – сдержанно ответил Кайзер. – Если эта работа и требует от меня бо́льших усилий, то виной тому ваш сын, который даже простые числа перемножить не в состоянии.

Вюрмзеер перегнулся через стол и погрозил Кайзеру пальцем:

– Попридержите язык, учитель! Иначе от кого вы впредь будете получать дрова в школу? Может, от этих батрацких детей, которых так любите держать подле себя?

– Успокойтесь! – приказал судья и постучал тростью по столу. – Хотя бы раз можно провести собрание, чтобы оно не окончилось перебранкой? Мы отвлеклись. – Он нетерпеливо взглянул на Зайлера: – Итак, что вы решили? Голосуете за постановку или против?

Зайлер сглотнул. От Симона не укрылся исполненный злобы взгляд Вюрмзеера.

– Пока ты лишь играешь Иуду в мистерии, – произнес тот едва слышно. – Смотри не стань им в действительности.

Зайлер поднял дрожащую руку.

– С этим наконец-то разобрались, – облегченно промолвил судья. – Значит, постановка состоится в Троицу. Теперь перейдем к следующему вопросу. – Тут лицо его померкло. – Я узнал от аббата, что Айрль вчера сбежал из своей камеры. Очевидно, он воспользовался переполохом после землетрясения и скрылся.

Над столом поднялся сердитый гомон. Советники все, как один, глотнули из своих кружек, словно могли тем самым унять не только жажду, но и злость.

– Как это могло произойти? – спросил наконец Конрад Файстенмантель. – Для чего же тогда явился этот индюк из Шонгау, да еще притащил солдат с палачом, если не может уследить за одним заключенным?

– Вы читаете мои мысли, – ответил Ригер. – Возмутительно! При том, что Айрль наверняка сегодня сознался бы. Вот что бывает, когда горожане вмешиваются в наши дела. – Губы его растянулись в тонкой улыбке. – Что ж, нет худа без добра. Этот побег покажет курфюрсту, что мастеру Лехнеру не под силу управлять у нас, в Аммергау.

– Этот Ксавер наверняка еще шатается где-нибудь поблизости, – с хмурым видом произнес Файстенмантель. – И неизвестно, кого из нас он теперь распнет или зарежет. Как бы то ни было, я отправлю всех людей, кого можно, на его поиски. Ксаверу от нас не уйти!

Симон нахмурился. До недавних пор Файстенмантель был твердо убежден, что его сына убил кто-то из Гёблей. Но ему, очевидно, ничего не стоило переменить свое мнение – лишь бы состоялась постановка.

– Я бы на твоем месте не был столь уверен, – проговорил Вюрмзеер. – У Ксавера немало сообщников среди местных батраков и бродяг. Если он укроется у кого-нибудь в хижине, у нас возникнут трудности. – Он обратился к судье: – Вы уже говорили аббату, чтобы тот занялся наконец этим отребьем?

Йоханнес Ригер кивнул:

– Его преподобие подумывает над тем, чтобы выселить из долины хотя бы часть батраков. Если потребуется, то силой.

– Если он не сделает этого, мы возьмем дело в свои руки, – пригрозил Вюрмзеер. – Издревле наш гордый народ населяет эту долину. Мы изгнали римлян, а потом и других захватчиков! И всегда отстаивали свои исконные права перед всяким правителем. И не дадим каким-то голодранцам себя потеснить. В долине и без них тесно!

Судья подался вперед и поднял указательный палец:

– Я, конечно, понимаю вашу злобу, Вюрмзеер, но воздержитесь от самоуправства. Здесь пока еще правит аббат Эккарт.

– Ха, или секретарь из Шонгау, – обронил Файстенмантель насмешливо. – Сейчас толком и не разберешь.

* * *

Через некоторое время Симон с Кайзером стояли вдвоем перед трактиром. Собрание окончилось, других важных решений не принимали, и все разошлись по своим делам. По крайней мере, условились о новых репетициях.

– По мне, так лучше б отменили мы эту мистерию, – вздохнул Георг. – Вюрмзеер прав. У меня и так сейчас дел невпроворот. Да еще этот кашель…

Словно в доказательство, он зашелся в очередном приступе. Симон взглянул на него с тревогой.

– Может, дать тебе каких-нибудь трав? – предложил он. – Тимьяна или горчичника, и…

Кайзер отмахнулся:

– Брось ты. Пройдет. – Он рассмеялся: – Расскажи лучше, каких страшилок поведали тебе вчера люди. У тебя вид такой, будто ты ночь не спал.

– И не без причин, – ответил Фронвизер с мрачным видом. – Не каждый день натыкаешься на детские трупы.

– Детские трупы? – Кайзер вновь стал серьезным. – Что ты имеешь в виду?

Симон рассказал другу об ужасной находке на Жертвенном холме, а также о странном круге и всаднике. Вчера после землетрясения события перемешались, и он только теперь сумел все упорядочить.

– Звучит и вправду жутковато, – промолвил Георг, при этом вид у него был довольно задумчивый. Он помолчал немного и продолжил: – Мать Мартина, кстати, права. Маркус и Мари действительно пропали несколько лет назад. Правда, это было до моего приезда в Обераммергау… – Он понизил голос: – Поговаривают, что их исчезновение как-то связано с этой ненавистью к переселенцам. Они как-никак были из бедных семей. Может, их поймали за воровством и не стали церемониться.

– Хочешь сказать, их… принесли в жертву, как прежде поступали язычники? – выдохнул Симон.

– Ну, у этих кругов мало общего со святыми крестами. А уж какой степени может достичь ненависть к батракам и приезжим, ты сам слышал из уст Вюрмзеера.

Фронвизер задумчиво склонил голову.

– Возможно, эти кости появились там куда раньше и принадлежат кому-то другому. Сказать теперь трудно, я ведь совсем недолго держал их в руках. В любом случае их следует похоронить по-христиански.

– Я бы с этим подождал, – заметил Кайзер. – Учитывая нынешние настроения, может статься так, что Вюрмзеер и эти убийства свалит на местных бедняков.

– Может, ты и прав. Несколько дней тут роли уже не сыграют… – Симона передернуло. – У кого только рука поднялась на такое? Убить ребенка! Думаешь, их действительно… принесли в жертву?

– Трудно сказать. – Георг пожал плечами. – Видимо, ты заразил меня своими страхами. Я уже и сам не знаю, во что верить, а во что – нет…

Он вдруг замолчал, чем-то озадаченный.

– Что такое? – спросил Симон.

– Меч, которым предположительно был убит Урбан Габлер. Это, может, и совпадение, но вчера вечером я копался в сундуке с реквизитом. Есть же эта сцена на горе Елеонской, когда апостол Петр срезает ухо одному из фарисейских прихвостней. Мы используем для этого настоящий меч, он выглядит лучше раскрашенных деревяшек. Он довольно старый и ржавый, но для наших целей вполне сгодится. – Кайзер прокашлялся. – Так вот, этот меч… ну, он пропал.

Симон неподвижно уставился на друга:

– Думаешь, кто-то взял меч из сундука и убил им Габлера?

Георг пожал плечами:

– Во время репетиций мимо сундука проходят все актеры. Кто угодно мог его взять.

– Но… почему ты не сказал об этом на собрании?

– Не понимаешь? – Учитель понизил голос: – Потому что это мог быть кто угодно. Все члены Совета участвуют в постановке, каждый из них может быть убийцей! Файстенмантель, Гёбль, Зайлер, старый Шпренгер, Вюрмзеер…

– Но только не Ксавер, – проронил Симон задумчиво. – Однако все подозревают именно его.

Кайзер кивнул:

– Я решил, что будет лучше, если убийца пока не узнает о моем открытии. Я ведь простой учитель. – Он хитро улыбнулся: – Как бы то ни было, а мне нужно возвращаться в школу. Мой помощник Ханнес подменяет меня, пока я на собрании. Конечно, дети не питают к нему особой любви, но хотя бы ведут себя смирно.

Он похлопал Симона по плечу и ушел.

Цирюльник стоял посреди улицы и раздумывал над словами Кайзера.

Каждый из них может быть убийцей…

Все-таки не исключено, что те жуткие жертвоприношения как-то связаны с недавними убийствами.

Погруженный в раздумья, Симон направился к цирюльне. Идея отправить Петера учиться в Обераммергау казалась уже не такой блестящей.

* * *

Магдалена открыла глаза и ничего не увидела.

Ее охватила паника. Она попыталась шевельнуться, но это ей не удалось. Может, она мертва и теперь в преддверии ада? Если так, то в аду весьма ощутимо пахло вином. Магдалена осторожно вытянула пальцы и наткнулась на сырую древесину. Спина болела, поскольку она не могла выпрямиться. Она была втиснута в какую-то емкость, в…

В бочку! Они запихнули меня в бочку!

Выходит, она еще жива. Но облегчение уступило место страху перед грядущим. К ней постепенно возвращались воспоминания. Она проследовала за Лукасом в эту старую конюшню. Там был еще кто-то, вероятно тиролец. Повсюду стояли пустые бочки. Потом позади нее вдруг появился кто-то третий и ударил по голове. Может, это и был тот самый хозяин, о котором шла речь? Тиролец хотел прикончить ее. И в том, что она до сих пор жива, усматривался хороший знак.

Голова гудела так, словно Магдалена одна осушила эту бочку. И чем больше она думала, тем сильнее болела голова. Ко всему прочему, женщина понятия не имела, сколько прошло времени. Какой-нибудь час – или уже полдня?

Магдалена попыталась успокоить дыхание и оценила свои шансы. Судя по всему, она стала свидетелем чего-то, не предназначенного для чужих глаз, и поэтому должна теперь умереть. Но тогда почему ее не убили сразу?

«Потому что не хотят марать руки! – пронзила ее мысль. – Оставили меня тут задыхаться и гнить…»

Магдалена закричала так громко, что зазвенело в ушах. Но снаружи не донеслось ни звука. Она снова стала шарить по внутренним стенкам в поисках какой-нибудь щели, слабого участка, который смогла бы выломать. Но ладони скользили по сырым доскам, и к пальцам липло что-то сыпучее, как песок.

В отчаянии Магдалена принялась раскачиваться из стороны в сторону. Через некоторое время бочка поддалась, стала заваливаться набок и с грохотом опрокинулась. Удар отозвался болью во всем теле, но надежда, что бочка развалится, не оправдалась. Тогда Магдалена несколько раз перевернулась. Бочка снова качнулась и покатилась, потом с грохотом во что-то врезалась и замерла.

– Эй, что там такое? – послышался приглушенный голос. Со скрипом отворилась дверь. У Магдалены бешено заколотилось сердце. Может, это ее спаситель? Может, ее оставили в подвале трактира и теперь хозяин пришел на шум?

– Спасите! – закричала она что есть сил. – Помогите, я здесь, в бочке! Прошу…

Послышался язвительный смех, и Магдалену пробрала дрожь. В тот же миг она поняла, что явился никакой не спаситель, а ее убийца.

– Ты только посмотри, – произнес знакомый голос, – и впрямь опрокинула бочку. А я-то думал, задохнется и избавит нас от хлопот… Но теперь, видно, придется что-нибудь предпринять. Лукас!

Кто-то тяжело вздохнул, подошел ближе. Потом послышался голос Лукаса Баумгартнера, тихий и дрожащий:

– Мы… так не договаривались. Ты же сказал, что подержим ее здесь и…

– А не надо было рот вчера разевать, сейчас не пришлось бы это дерьмо расхлебывать! – прервал его тиролец. – Ты слышал, что сказал хозяин из Обераммергау. Она подслушала нас, потому от нее надо избавиться. Бочка подходит для этого лучше всего.

Магдалена замерла. Тиролец сказал вчера? Выходит, она провела без сознания целую ночь? Не исключено, что ее чем-нибудь опоили, чтобы продержать в таком состоянии подольше.

– Я… я ее знаю, – послышался нерешительный голос Лукаса. – Она из Шонгау, дочь палача.

– Значит, никто про нее и не вспомнит. Отец разве что.

Тиролец рассмеялся, грубо и неприятно.

– Вот как мы поступим, – продолжил он. – Повезем эту бочку вместе с остальными в Шонгау. А после Эхельсбахской переправы недосчитаемся ее. Она, к сожалению, скатится в Аммер, а наша красавица станет обычной утопленницей. Несчастная девушка не вынесла страданий безответной любви и наложила на себя руки, а тело ее предали реке. Такое случается сплошь и рядом, ей останется только посочувствовать. И никто ничего не заподозрит.

Магдалена оцепенела. Такое действительно случалось довольно часто: самоубийц заколачивали в бочку и пускали в реку. Их трупы приносили несчастья, никто не желал хоронить их. Ей самой довелось однажды увидеть такой труп, прибитый к берегу в Шонгау. Это зрелище еще долго преследовало ее по ночам.

– Лукас! – закричала она в ужасе. – Не позволяй ему! Я твоего сына принимала на свет, я…

– Заткнись, дура! – прошипел тиролец. – Или зарежу тебя прямо здесь.

Магдалена затихла. Воцарилось молчание, прерываемое лишь всхлипами Баумгартнера.

– Хм, а она не из робких, – произнес наконец тиролец. – Когда поедем по улицам, это может стать проблемой… Черт, и надо же ей было прийти в себя, нет бы просто задохнуться! Теперь придется все-таки марать руки. Как-то я не горю желанием снова открывать эту бочку и… – Он вдруг замолчал, потом громко рассмеялся: – Ха, придумал! Вот что мы сделаем. Лучшей смерти просто не придумаешь! Считай, тебе повезло, девка.

Загремело, кто-то натужно запыхтел, и Магдалена почувствовала, как бочку вернули в вертикальное положение. Раздался характерный хлопок, и сверху ворвался тонкий луч света.

Тиролец вынул пробку.

Затем по волосам Магдалены заструилось что-то холодное. Крепкий запах вина закружил голову.

– Пей, палачка, пей! – приговаривал тиролец. – Упейся, пока вино из ушей не потечет.

Бочка медленно наполнялась вином. Магдалена в отчаянии заколотила по стенкам.

* * *

Когда Симон вернулся в цирюльню, Куизль встретил его нетерпеливым взглядом. Он уже сидел за столом и покуривал трубку. Эту ночь палач провел в спальне покойного цирюльника. В отличие от Фронвизера он, похоже, ничуть не брезговал спать в постели недавно усопшего. Якоб выглядел отдохнувшим и готовым к бою.

– Сколько можно ждать? – проворчал он. – Я уж думал, вы до вечера проторчите в этом трактире. Вы что вообще делаете там целыми днями? Пьянствуете?

– Э-э… пришлось обсудить кое-что по поводу землетрясения, потом о представлении говорили, – ответил Симон, немного сбитый с толку. Он не ожидал встретить здесь палача. – А вам разве не у Лехнера следует сейчас быть?

Куизль махнул рукой и ухмыльнулся:

– Лехнер надолго меня не задержал. Он просто в бешенстве. С побегом Ксавера он лишился единственного подозреваемого. И подозревает, что судья с аббатом позволили ему сбежать только затем, чтобы выставить его дураком.

– Хм, подозрение вполне себе обоснованное, – проронил Симон. – Ведь аббат делает все, чтобы помешать Лехнеру утвердиться в долине.

– Так или иначе, а Ксавер никого не убивал.

Симон улыбнулся:

– Уверены? Вчера вы говорили несколько иначе.

– Какая разница, что я там нес вчера…

Палач угрюмо раскурил трубку, едва не погасшую. Но Симон видел, что он жаждет действия.

– Ксавер не тот, кто нам нужен, – продолжал Куизль. – Они с Домиником были друзьями. Хотя Габлера он, пожалуй, мог прикончить.

– Это тоже маловероятно, – возразил Симон. – Это скорее всего кто-то из участников представления.

Он рассказал палачу о клинке, пропавшем из сундука с реквизитом.

– А деревянный меч этих дурней чем не устраивал? Им хоть не зарежешь никого. – Куизль усмехнулся. – Но это, в сущности, подтверждает мои предположения. Убийца – кто-то из местных, один из актеров. Возможно, даже кто-то из советников. А Лехнер все равно отправил своих солдат в горы, разыскивать Ксавера. Долго же им придется рыскать… В лучшем случае эти юнцы заблудятся.

– Файстенмантель тоже собирается разослать людей. Это будет настоящая травля. – Симон вздохнул и сел за стол напротив Куизля. – Я уж и не знаю, во что тут верить, а во что нет. Голова идет кругом от всех этих россказней.

– Ну так следи, чтоб она у тебя не скатилась. Пока ты пиво в трактире дул, я тут мозгами пораскинул…

Куизль взял со скамьи холщовый мешок и вынул из него несколько резных фигурок. Каждая в виде пастуха.

– А это у вас откуда? – удивился Симон.

– Купил у лоточника за пару монет, – коротко ответил его тесть. – Сделаны топорно и поломаны, но мысли упорядочить помогут.

Палач убрал со стола все лишнее и расставил фигурки в одном углу. Фронвизер молча наблюдал за его действиями. Якоб был очень сосредоточен. С их последней встречи он словно преобразился. Симон невольно задумался, не связано ли это со вчерашним его религиозным порывом.

«Что-то с ним произошло, – думал он. – И что бы это ни было, он снова прежний. И слава богу!»

– Это Ксавер, – сказал Куизль и подвинул одну из фигурок на другой край стола. – Отверженный, паршивая овца. Старый Файстенмантель разорил его семью. Ксавер вынужден покинуть Обераммергау, потом возвращается и подсовывает некоторым из жителей резные фигурки. И не какие-нибудь, а фигурки фарисеев.

– Это нам уже известно, – вставил Симон.

– Помолчи, малец. Я еще не закончил. – Куизль сердито глянул на Симона. – Тебе бы следовало почаще открывать Библию. Ты бы знал тогда, что фарисей во все времена воплощал собой лицемера. Иудейские законники всегда следили за соблюдением правил, но сами никогда им не следовали. – Палач поднял указательный палец, как учитель в школе. – Об этом и в Библии говорится: «Если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное»[12].

Симон невольно усмехнулся:

– Не знал, что вы так хорошо знакомы с Библией, господин палач.

В этот раз Куизль ограничился суровым взглядом и продолжил:

– Если Ксавер подсовывает людям такие фигурки, значит, он хочет что-то сказать им. А именно: что они проклятые лицемеры. Отсюда и эта надпись: «Et tu». И ты лицемер!

– Но почему он называет их лицемерами? – спросил Фронвизер и взглянул на полку, где стояла фигурка фарисея, которую посмертно получил старый цирюльник Ландес.

– Потому что все они в чем-то согрешили. Габлер, покойный цирюльник, Файстенмантель… – Куизль поставил рядом с первой еще три фигурки. – Все они получили от Ксавера по фарисею.

– Но Доминик…

– Вот именно, умник, – перебил Якоб и нетерпеливо кивнул. – Он скорее всего фигурки не получал. По крайней мере, у него ее не нашлось. Тот, кто убивает человека таким жутким способом, хочет что-то показать! Поверь мне, если б Доминика убил Ксавер, он поставил бы фигурку прямо перед крестом. Но ее там не было. Потому я и уверен, что Ксавер не тот, кто нам нужен.

– Но… кто же тогда распял Доминика? – прошептал Симон.

– А вот теперь в игру вступают другие. – Куизль тронул свой крючковатый нос. – Чутье подсказывает мне, что Доминика убил кто-то из местных. Кто-то вынашивает мысль о возмездии, чужим такое ни к чему. Кто-то хочет сказать: смотри, что тебя ждет, если свяжешься со мною! – Палач достал из мешка еще несколько фигурок. – А вот тут у нас Ганс Гёбль, которого мы подозревали в самом начале. Он завидует Доминику из-за роли Иисуса. Но станет ли он убивать его за это? Не знаю… – Он подвинул фигурку на край стола. – Старшего Файстенмантеля тоже можно не брать в расчет, хоть он и не питал к сыну большой любви и смерть его принял на удивление спокойно. Но как быть со всеми остальными? С кем-нибудь из Совета, к примеру.

Палач глубоко затянулся и сквозь клубы дыма уставился на фигурки.

– А что, если Доминик узнал что-нибудь о здешних интригах? – продолжил он в задумчивости так, словно говорил сам с собой. – Скажем, от своего друга Ксавера? И поэтому от него избавились. Да еще таким жутким способом, чтобы каждый понимал, что их ждет, если станут болтать.

– Хм, выходит, что кто-то избавляется от свидетелей. – Цирюльник задумчиво склонил голову. – Урбан Габлер перед гибелью был очень напуган. Может, он тоже хотел рассказать…

– И поэтому его убили, как славного Доминика. Только вот кто убил? – Куизль поставил посередине стола еще одну фигурку, небрежно сработанную. – Вот он, наш неизвестный. Кто-то, кому крайне нежелательно проливать свет на нечто, известное теперь одному лишь Ксаверу. – Он задумчиво передвинул фигурку Айрля на середину стола. – Нужно разыскать Ксавера. И разыскать прежде, чем это сделает наш неизвестный. Потому надо как можно…

В этот миг со стороны закрытых ставней послышался слабый шорох. Куизль бросил на Симона предостерегающий взгляд и беззаботно продолжил, осторожно подбираясь к окну:

– Хм… надо поскорее отправляться в горы, оглядеться. Как знать, может, удастся разыскать эту пугливую косулю, что так упорно не желает показываться… Попался!

Палач резко распахнул ставни и высунулся из окна. Кто-то вскрикнул от неожиданности и стал барахтаться в крепкой хватке Куизля.

Симон узнал его с первого взгляда.

– Петер! – воскликнул он в изумлении. – Ты что там делал? Подслушивал?

– А какого еще черта он мог там делать! – выругался палач и втащил мальчика в комнату. Ухватив внука за воротник, он окинул его суровым взглядом. – Уж если отец не задаст тебе хорошей трепки, я с радостью ему помогу!

Петер с трудом сдерживал слезы.

– Я… я только хотел к папе! – захныкал он. – Потом услышал голоса и сначала не понял, кто это. Поэтому немножко послушал…

– Ладно уж, выпустите его, – попросил Симон палача.

В сущности, он был рад видеть Петера. Ему по-прежнему было совестно, что в последние дни он совершенно не уделял время сыну.

Якоб грубо усадил мальчика на скамью.

– Тебе разве не в школе положено быть? – спросил Симон и погрозил пальцем: – Надеюсь, ты не отлыниваешь.

Петер помотал головой.

– Занятия сегодня закончились раньше. Ханнесу, помощнику Кайзера, понадобилась помощь в какой-то работе, и он увел некоторых батрацких детей. Остальные получили домашнее задание. Но там всего-то пару стихов из Библии надо выучить. – Он пожал плечами. – Я уж давно управился.

– И решил подслушать малость под окнами, – проворчал Куизль.

– Я и вправду хотел к папе, – со слезами на глазах возразил мальчик.

Фронвизер-старший подошел к нему и крепко обнял.

– Разумеется, – сказал он ласково. – И я рад, что ты пришел. Но, что бы ты ни услышал, ни с кем об этом не заговаривай. Не хотелось бы, чтобы ты во что-нибудь впутался.

Петер с готовностью кивнул.

– Я… я слышал только, что вы кого-то разыскиваете… Убийцу. И что вы не знаете пока, кто это.

Симон погладил сына по голове:

– Верно. И будет лучше всего, если ты сейчас…

– Я кое-что знаю, – торопливо перебил его Петер.

– Так-так, и что же ты знаешь? – Симон улыбнулся. – Может, ты собственными глазами видел убийцу? Или кого-то из этих карликов, что обитают в здешних горах?

– Нет, я не о том. – Петер застенчиво опустил глаза. – Я еще вчера хотел рассказать вам, но ты не стал слушать. А вечером было это жуткое землетрясение. У тебя времени совсем не было.

– Давай уже, выкладывай, что ты там выяснил, – проворчал Куизль. – Потом возвращайся к играм.

– Я… мы с Йосси и Макслем видели в лесу одного человека. Он выкладывал у дороги странные круги из камешков.

У Симона мороз пробежал по коже.

Странные круги…

– И кто же это был? – спросил он неуверенно.

Петер назвал имя.

Якоб поставил на стол еще одну фигурку.

* * *

– Прекрати! Я… я не вынесу этого! – донесся сквозь стенки бочки приглушенный голос Лукаса. – Хватит, или я выйду и первому встречному расскажу, что здесь происходит!

Вино по-прежнему стекало по волосам и медленно наполняло бочку. Вот уже бедра скрылись в холодной жидкости. Магдалена в отчаянии колотила по стенкам и кричала, однако это привело лишь к тому, что вино полилось быстрее. Но тут струя резко оборвалась, лишь слабо капало с краев отверстия.

– Что ты сделаешь? – грозно переспросил тиролец.

– Эта женщина принимала на свет моего сына, – ответил Лукас с дрожью в голосе. – Я знал ее, когда еще под стол пешком ходил. И не могу просто утопить ее, как котенка! Лучше уж… Лучше я всех нас выдам!

– О, только попробуй! – прошипел тиролец. – Давай, выходи. И обещаю, я все сделаю, чтобы твою жену и ребенка запихнули в такую же бочку!

– Господи… не надо, прошу тебя, – всхлипнул Лукас. – Я… я не думал, что все так обернется! Я просто хотел заработать немного денег, чтобы моей семье жилось лучше. Господь свидетель, я не хотел, чтобы так вышло!

– Она видела нас, парень, – проворчал тиролец. – Если отпустить ее, она тут же побежит к старосте и выдаст нас с потрохами. И твой сын никогда уже не увидит отца, потому что ты отправишься на какой-нибудь галере в Новый Свет. Так что не глупи.

– Если ты убьешь ее, я выдам вас всех! – Голос Лукаса зазвучал вдруг твердо и решительно. – Это мое последнее слово. Я не смогу жить с таким грузом, и не важно, что со мною будет.

– Я… я вас не выдам! – закричала Магдалена и заколотила по стенке. Голос ее в заполненной наполовину бочке звучал глухо, как из могилы. – Я даже не знаю, что вы…

– Заткнись! – крикнул тиролец и стукнул кулаком по бочке. – Мне надо подумать.

В голосе его чувствовалась неуверенность – очевидно, угроза Лукаса возымела действие. Вино больше не лилось, вместо этого наступила тишина, прерываемая лишь тихим всплеском капель.

– Ладно, парень, – сказал наконец тиролец. – Не будем ее топить. И так уж сколько вина извели… Вот как мы поступим. Вывезем девку из Сойена, пока кто-нибудь не почуял неладное. Я знаю один старый сарай, далеко от дороги. Запрем ее там, пока не покончим с делами. Ну, что скажешь?

Магдалена заплакала от облегчения. Слезы сбегали по щекам, смешиваясь с вином. Тело сотрясала мелкая дрожь. Похоже, в этот раз смерть все-таки миновала. Хоть женщина и не сомневалась, что тиролец рано или поздно захочет от нее избавиться. Но сейчас она могла хотя бы подумать, как действовать дальше. Судьба давала ей отсрочку.

– До… договорились, – ответил Лукас тоже с заметным облегчением. – Запрем ее. А потом отпустим, если пообещает, что не выдаст нас.

– Даю вам слово! – хрипло заверила Магдалена.

Тиролец рассмеялся:

– Слово палаческой девки! Замечательно, теперь уж я спокоен… Через несколько дней я все равно буду в Галле.

Магдалена наконец-то поняла, почему этот человек показался ей знакомым. Она вспомнила, что Барбара рассказывала о тирольце в шляпе. Тот самый тиролец, если Барбара ничего не выдумывала, встречался с Мельхиором Рансмайером на старом кладбище в Шонгау. До сих пор Магдалена считала, что у младшей сестры просто разыгралось воображение. Но теперь она задумалась, не этот ли самый тиролец собирался только что утопить ее. Кроме того, ей вспомнилось, что он говорил о каком-то хозяине из Обераммергау. При этом речь скорее всего шла о человеке, который ударил ее накануне.

Что здесь происходит, ради всего святого? Кто еще здесь замешан?

– Стало быть, теперь мы можем выдвигаться обратно в Шонгау? – спросил с надеждой Лукас.

– Еще нет, – ответил тиролец. – Наши люди говорят, на дорогах сейчас небезопасно, слишком много всадников. Придется, наверное, подождать до вечера.

– Но мы со вчерашнего дня здесь торчим! Мне надо к жене и ребенку! Они наверняка волнуются.

– Ждем до вечера, и точка.

Магдалену словно в живот ударили.

Ждем до вечера…

Мало того, что она торчала здесь со вчерашнего дня, так теперь еще столько часов пройдет впустую! Бургомистр Бюхнер, возможно, уже узнал, что ее нет в Шонгау, и, конечно же, обо всем догадался. Время на исходе!

– Хорошо бы вытащить ее из бочки, – предложил Лукас. – Если заткнуть ей рот, она не станет кричать.

– Вытаскивай, раз по-другому никак, – ответил тиролец. – Но потом придется запихнуть ее обратно в бочку, тут без вариантов! Нельзя рисковать.

Последовало несколько ударов, и в бочку ворвался яркий свет. Лукас вытянул Магдалену, и она стала глотать ртом воздух, словно вынырнула из глубокого озера. От нее воняло вином, платье вымокло, все кости болели – в особенности затылок, куда пришелся удар.

Однако она была жива.

По крайней мере пока.

– Спасибо, – выдохнула Магдалена, когда Лукас вынул ее из бочки.

– Магдалена, мне так жаль, – шепнул ей на ухо молодой извозчик. Он осторожно оглянулся на тирольца, который с безучастным видом прислонился к другой бочке и потягивал вино из кружки. – Поверьте мне, это все жуткое недоразумение. Если б я только знал, во что ввязываюсь! – Он покачал головой. – Когда все останется позади, кое-кому придется поплатиться.

– Кто… – пробормотала Магдалена, уже теряя сознание. – Кто за этим стоит?..

Но Лукас не ответил. Он подхватил женщину под руки и оттащил в угол подвала. Она почти и не заметила, как тиролец связал ее и вставил кляп в рот.

Последнее, о чем она успела еще подумать, было спасение Барбары, ставшее уже непосильной задачей.

13

Обераммергау, утро 9 мая 1670 года от Рождества Христова

– Так, значит, вы видели, как Франц Вюрмзеер выкладывал у дороги круг из камешков? – переспросил Симон.

Они втроем – Симон, Петер и Куизль – сидели за столом в цирюльне. Пока Петер рассказывал об увиденном, у палача погасла трубка, и теперь он заново поджигал ее от лучины.

Петер усердно закивал. Он явно был рад, что взрослые наконец-то выслушали его.

– Я еще вчера хотел рассказать, но ты не захотел меня слушать. Это был точно такой же круг, какой мы видели с тобой в день приезда! Если этот Вюрмзеер хоть немного схож со своим сыном, то он скверный человек. К тому же Йосси говорил, что он терпеть не может батраков.

Симон вспомнил, как Вюрмзеер держался на сегодняшнем собрании. Он действительно питал ненависть к приезжим.

До такой степени, что…

Симона вдруг пронзила жуткая мысль.

Мертвые дети на холме… круги из камней… черный всадник…

Мысль эта так ужасала, что цирюльник поспешно отогнал ее прочь. Это просто уму непостижимо. Или все-таки?.. Так или иначе, странно, что второй человек в Совете выкладывает посреди леса языческие символы. Достаточно странно, чтобы обратить на это пристальное внимание.

– Хорошо бы последить за Вюрмзеером, – обратился Симон к Якобу. – Я его и так терпеть не могу. Устраивает травлю на чужаков, а теперь еще такое!.. Что-то с ним нечисто.

– И как ты себе это представляешь? – проворчал в ответ Куизль. – Мне надо возвращаться к Лехнеру, а ты здесь за цирюльника. Или, может, хочешь наведаться к нему домой и что-нибудь разнюхать? Только вот на больного Вюрмзеер не очень-то похож.

– Вы, конечно же, правы. – Симон покачал головой. – Так ничего не выйдет. Нужен кто-то…

– Мы можем последить за ним! – взволнованно перебил его Петер.

Симон с удивлением взглянул на сына:

– Кто это «мы»?

– Я ведь уже рассказывал тебе про моих новых друзей, – выпалил Петер. – Йосси, Максль и много кто еще. Батрацкие дети, они все равно терпеть не могут Вюрмзеера, а уж его толстого сынка и вовсе ненавидят. Я могу попросить их, чтобы они последили немного за Вюрмзеером. Ну и я, конечно, вместе с ними, – добавил он поспешно.

Куизль фыркнул:

– Даже не думай! Сколько тебе? Семь? Если ты следить собираешься, как под окном это делал, Вюрмзеер тебе задницу надерет так, что неделю сесть не сможешь.

– Даже и не знаю… Можно хотя бы попытаться, – проговорил Симон.

Он был рад, что Петер так быстро нашел здесь друзей. В Шонгау ему, презренному внуку палача, это никогда не удавалось. Кроме того, после стольких разочарований Фронвизеру хотелось хоть в чем-то пойти навстречу сыну. Он увидел, как загорелись у Петера глаза, и продолжил:

– Если их поймают, это сочтут не более чем мальчишеской проделкой. Что мы теряем? Так, во всяком случае, лучше, чем самим следить за Вюрмзеером. Тогда он сразу заподозрит неладное.

– Ну что ж. – Куизль, словно сдаваясь, поднял руки. – Пускай горстка сопляков помогает выслеживать убийцу. По мне, так все средства хороши, лишь бы докопаться до сути.

* * *

По коридору загремели шаги.

Барбара вздрогнула и пригладила растрепанные волосы. До сих пор ей удавалось держаться с достоинством перед стражниками, которые дважды в день приносили ей скудную трапезу. Нельзя, чтобы они видели, как ей страшно, как тяготят ее скверные мысли, когда она остается одна в камере. Прошла еще ночь и почти день с тех пор, как Пауль передал ей записку от Магдалены. Сестра должна была уже добраться до Обераммергау. Выслушал ее Лехнер или нет? Барбара по-прежнему прятала записку за пазухой. Время от времени она доставала помятый листок и читала.

Я приведу помощь… Держись…

Время от времени к зарешеченному окошку прибегал Пауль и скрашивал ее одиночество рассказами о своих новых проделках, но стражники быстро его прогоняли. Хорошо хоть Рансмайер больше не появлялся. Барбара и сейчас с содроганием вспоминала его тонкие паучьи пальцы, скользящие по ее груди и животу. Слова, брошенные им в приступе ненависти, все же подтверждали ее догадки: Бюхнер и Рансмайер в чем-то замешаны.

Только вот в чем?

Шаги в коридоре не предвещали ничего хорошего. Рансмайер грозился, что пытку могут начать уже сегодня. Значит, время пришло? Скрипнул засов, отодвигаясь в сторону. Барбара напрягла все мышцы.

Дверь отворилась, и девушка слабо вскрикнула.

– Здравствуй, Барбара, – произнес мастер Ганс, пригибаясь в дверях. – Подросла ты с нашей последней встречи…

Барбара старалась сохранять спокойствие, но ничего не могла поделать с мелкой дрожью, которая неумолимо овладевала ее телом. Она только раз в жизни видела палача из Вайльхайма. Это было на сборе баварских палачей в Нюрнберге, куда отец брал ее вместе с Георгом. Ей тогда было всего девять, и жуткий облик этого рослого человека потом не одну неделю преследовал ее в кошмарах.

Волосы у мастера Ганса были пепельно-белые, при том, что он лет на десять был младше Куизля. Кожа у него тоже была бледная, словно выцветшая штукатурка. Но что действительно придавало ему жуткий вид, так это глаза.

Красные, как у крысы.

«Дьявольские глаза», – пронеслось в голове у Барбары.

Про мастера Ганса ходило множество слухов. Жутких слухов, которые передавались только шепотом и прославили палача на всю Баварию. Некоторые считали его отродьем сатаны, другие говорили, что он рожден отрекшейся ведьмой и поэтому столь безжалостен к еретикам. Он всегда добивался от осужденного признания, в особенности ценили его умение выдергивать ногти. Петли мастер Ганс вязал таким способом, что повешенный невероятно долго выплясывал на веревке – к восторгу зрителей.

Во время казни палач со шляпой в руках обходил толпу. Чем дольше продолжалась пляска, тем больше набиралось крейцеров, геллеров и пфеннигов.

Мастер Ганс прислонился к противоположной стене и смотрел на Барбару, забившуюся в угол, как загнанное животное. Казалось, он прикидывает, до какой меры она сможет вынести боль. Потом губы его вдруг растянулись в тонкой улыбке.

– Ну и в скверное же дело ты ввязалась, – произнес он; голос его звучал мягко и в то же время сипло, напоминал шорох сухой листвы. – Держать у себя колдовские книги! До чего глупо с твоей стороны. – Он печально покачал головой. – С тем же успехом могла бы сразу себя подпалить.

– Вам ведь известно, что эти книги принадлежали моему прадеду Йоргу Абрилю, – ответила Барбара, с трудом сохраняя спокойствие. – Он был палачом, как и вы.

– И, видит бог, лучшим палачом, какие только были на свете. – Мастер Ганс кивнул с почтением. – Я всегда его чтил. В отличие от твоего отца, кстати. Якоб, по-моему, слишком уж мягок. Даже не верится, что он внук Абриля. – Он шутливо погрозил пальцем: – В свое время вызволил из моей пыточной того безобразного парня… Я так и не простил ему этого. Я тогда кучи денег лишился.

Беловолосый палач прошел в угол, опустился на пол рядом с Барбарой и дружески положил руку ей на плечо. Казалось, будто зима вновь напомнила о себе.

– Нравишься ты мне, Барбара, – начал он тихо и сверкнул красными глазами. – Такая ты живая была тогда, в Нюрнберге… Не хотелось бы мне выдергивать тебе ногти один за другим. Скверно это. Но так уж угодно господам. Особенно теперь, когда сестра твоя, прекрасная Магдалена, пропала. Ее со вчерашнего дня не видно в городе, цирюльня заперта… Странно, не правда ли? – Рука плотнее стиснула плечо. – Ты не знаешь, случаем, куда она могла отправиться? Злые языки утверждают, что она решила ударить в спину бургомистра Бюхнера. Хочет нажаловаться Лехнеру в Обераммергау. Так ли это, Барбара? Скажи, так ли это?

– Я… я ничего не знаю, – выдавила девушка. – Вы забыли, что я здесь под стражей. Спросите лучше… Бюхнера. На свободе любому известно больше, чем мне.

– И ты всерьез полагаешь, что сестра бросила тебя в беде? Отправилась куда-нибудь на ярмарку и даже своего сына, ершистого Пауля, оставила у знахарки? – Взгляд мастера Ганса выражал теперь искреннее сожаление. – И что хуже всего, ты, видно, считаешь, что я в это поверю.

Его пальцы вдруг иглами впились в плечо. Тело пронзила резкая, парализующая боль. Барбара тихо вскрикнула. Губы палача почти вплотную приблизились к ее уху.

– Не надо держать меня за дурака, Барбара, – прошептал он. – Где твоя сестра? Бюхнер хочет знать это. Он готов хорошо заплатить. И не успокоится, пока ты не скажешь мне.

– Я… не… знаю… – просипела Барбара со слезами на глазах. Было так больно, что она чуть не взревела как сумасшедшая.

Внезапно боль отступила. Мастер Ганс потрепал ее по плечу и стряхнул несколько грязных соломинок с одежды.

– А жаль. Могла бы избавить себя от ненужных страданий. Но у тебя есть еще время подумать. Совет решил начать допрос лишь завтра утром. Твой отец забрал бо́льшую часть инструментов в Обераммергау. А то, что осталось, в ужасающем состоянии… – Палач покачал головой. – К тискам присохла кровь, «испанские сапоги» заржавели, а угли в жаровне тверже камня. Пришлось послать за своими орудиями.

– Если я сознаюсь, – прошептала Барбара, – меня отпустят?

– Имеешь в виду, если сознаешься в колдовстве и скажешь, где твоя сестра? – Мастер Ганс склонил голову, словно и вправду задумался; потом тихо рассмеялся: – Ах, Барбара, ты же дочь палача как-никак, и тебе известно, что к чему. Ты сгоришь, так или иначе. Но прежде я могу избавить тебя от страданий, более того… – он снова похлопал ее по плечу, – когда дым станет густым, я встану позади тебя, так что никто и не заметит, перекину тонкий шнур вокруг шеи да стяну покрепче. Все произойдет так быстро, ты даже вскрикнуть не успеешь. Ну, что скажешь?

Барбара в ужасе взглянула на мастера Ганса. Тот снова подмигнул ей. Его красные крысиные глаза сверкнули, как после удачной шутки. Он всерьез считал свое предложение жестом человеколюбия.

– Мастер Ганс! – выдавила Барбара.

Палач взглянул на нее в ожидании:

– Да?

– Отправляйтесь к дьяволу и поцелуйте его в зад.

Палач печально рассмеялся:

– Все такая же неукротимая, да? Ты нисколько не изменилась, Барбара.

Он поднялся, отряхнул пыль и грязь с черных штанов и направился к выходу. В дверях еще раз обернулся.

– До завтра, Барбара, – произнес он мягко. – Спи крепко. Тебе понадобятся силы. Много сил.

Дверь захлопнулась, и только теперь девушка тихо заплакала. Как бы ей хотелось, чтобы Магдалена оказалась сейчас рядом! Но здесь, в камере, до нее было так же далеко, как до Луны.

* * *

Под прикрытием густеющих сумерек повозка катила по главной улице Сойена. Из трактиров доносились музыка, смех; сквозь прикрытые ставни пробивались полосы света. Улицы, при свете дня наводненные торговцами, паломниками и извозчиками, теперь словно вымерли. Вот закрыл свою лавку старьевщик, проводил удивленным взором повозку, нагруженную бочками, да так и смотрел, как она удаляется в направлении переправы Эхельсбах, скрывается в сумраке. Непривычно было, чтобы извозчик трогался в путь в такой час.

И было совсем уж в диковинку, чтобы в одной из бочек находилась женщина. Но этого старьевщик не знал.

Магдалена пыталась совладать со страхом, который неумолимо овладевал ею в тесной бочке, перехватывал дыхание. Сердцебиение учащалось, живот сжимался в тугой комок, что-то ворочалось глубоко в утробе.

Только бы не потерять ребенка! О святая Маргарита, покровительница беременных, помоги нам пережить этот кошмар!

Когда тиролец с Лукасом около получаса назад вновь заткнули ей рот и усадили в бочку, Магдалену охватила паника. Но она всеми силами пыталась успокоиться, поскольку кляп во рту и без того затруднял дыхание. Тиролец говорил, что отвезет ее в заброшенный сарай в стороне от дороги. Но как далеко находился этот сарай, он не упоминал. Магдалена по-прежнему не имела понятия, во что ввязалась. Тиролец, похоже, опасался, что она их выдаст. Но дочь палача не знала даже, в чем тут дело. Должно быть, это как-то связано с Лукасом и его грузом. Тиролец говорил, что днем на дорогах небезопасно, и упоминал каких-то всадников и хозяина из Обераммергау. Что же они такого перевозили, что непременно старались скрыть от любопытных глаз?

Закрыв глаза, Магдалена прислушивалась к звукам снаружи. Шум из трактиров давно стих, теперь слышался лишь скрип колес да изредка фыркали лошади. Мужчины впереди хранили молчание. Женщина подумала, что сейчас была бы уже на обратном пути в Шонгау. Бургомистр Бюхнер наверняка уже что-то заподозрил. А Барбара? Нашелся ли уже палач, чтобы начать допрос? Но теперь все это имело второстепенное значение. Теперь опасаться следовало за собственную жизнь.

Магдалена никак не могла выбрать удобное положение. Дно бочки покрывало что-то сыпучее. С нижней стороны крышки время от времени сыпалась мелкая пыль, попадала в глаза, и по щекам текли слезы. Спустя целую вечность послышался удивленный голос Лукаса.

– Эй, постой! – воскликнул он. – Там был последний двор, где можно попросить лошадей. Как ты собираешься подниматься из ущелья?

– Лошади справятся, – ответил тиролец. – Мы погрузили меньше бочек, чем обычно.

– Ты забыл про пленницу, она тоже кое-что весит. И вряд ли сможет слезть и подтолкнуть повозку.

– Черт возьми, я сказал, что лошади справятся! Закрой рот!

Щелкнул кнут, и повозка снова пришла в движение. Вскоре Магдалена почувствовала, что дорога пошла под уклон, бочки угрожающе закачались. Мужчины притормаживали специальными башмаками на колесах. Но повозка все равно набирала скорость, и казалось, они вот-вот сорвутся в пропасть со всеми бочками. Мужчины бранились и хлестали лошадей, шум воды становился все ближе.

Наконец они благополучно спустились на дно ущелья. Судя по звуку, Баумгартнер и тиролец ехали теперь по деревянному мосту. Но неожиданно повозка остановилась.

– Что такое? – спросил Лукас.

– Надо снять тормоз с передних колес, потом двинемся дальше, – ответил тиролец. – Пойдем, поможешь.

Они вновь сошли на землю. Потом вдруг послышался сдавленный хрип, топот, яростный вскрик. Магдалена вздрогнула.

Они боролись!

Вновь последовал приглушенный вопль, в этот раз явно кричал Лукас. Где-то внизу раздался всплеск.

Потом воцарилась тишина.

– Отправляйся к дьяволу, наивный дурак! – прошипел через некоторое время тиролец, шумно дыша, потом сухо рассмеялся: – Всерьез полагал, что можешь угрожать мне? Передавай привет рыбам!

Шаги снова приблизились к повозке. Магдалена услышала, как откинули задний борт. Ее бочка дрогнула и пошатнулась, затем повалилась набок и жестко стукнулась о землю. Магдалена хотела вскрикнуть, но из-под кляпа выдавила лишь приглушенный хрип.

Где-то внизу шумел Аммер.

– Нечего с ребятней дела иметь, – проворчал тиролец. – Говорил я шонгауцам, только они слушать не хотели. Отправили этого юнца сопливого, а он чуть не разболтал все… И вот что получил в итоге!

Бочка медленно пришла в движение.

– Ничего личного, слышишь? – продолжал тиролец дружеским тоном. – Ты милая девица. Повстречай я тебя в трактире, с удовольствием потанцевал бы с тобой, а потом и в кровать бы к себе уложил. Ты просто оказалась не в том месте и не в то время.

Бочка покатилась быстрее. Магдалена пыталась кричать, несмотря на кляп.

– Чудная самоубийца из тебя выйдет, – добавил тиролец. – А теперь помолись напоследок.

Стук по доскам резко оборвался. Время, казалось, замерло. Магдалена парила словно во сне. Рев течения становился все ближе.

Затем бочка с жутким треском ударилась о воду.

* * *

Удар последовал до того внезапно, что у Магдалены перехватило дыхание. В следующий миг бочка начала вращаться, словно попала в центр водоворота. Рев был таким, что закладывало уши. Что-то стукнуло, бочка столкнулась с бревном или камнем, потом шум стал приглушенным.

«Я под водой! – пронеслось в голове у Магдалены. – Бочка тонет!»

Но в следующую секунду ее снова вытолкнуло на поверхность. Волны плескались по стенкам, и, тихо покачиваясь, плавучий гроб набирал ход.

При ударе о воду у Магдалены, по крайней мере, чуть выскользнул изо рта кляп. Теперь она могла нормально дышать и звать на помощь. Но после нескольких отчаянных попыток сдалась. От кого ей ждать помощи? Снаружи стояла глубокая ночь. Даже если и был кто-то на крутом берегу, как ее вызволит из бурного потока? В оттепель Аммер превращался в ревущего монстра.

К своему ужасу, Магдалена заметила, что бочка стала понемногу наполняться водой. Доски, по всей видимости, были слишком старые и держались неплотно. Вскоре бочка наполнится доверху, и Магдалена захлебнется, как котенок в мешке.

Холодная темная вода сочилась сквозь щели, хлюпала и вскоре уже доходила до бедер. Всякий раз, когда бочка переворачивалась на волнах, Магдалена кашляла, отплевывалась и пыталась вдохнуть. Каждый вдох мог теперь стать последним.

Женщина колотила по стенкам, но те не поддавались. Доски были хоть и старые, но держались крепко. Бочка вновь перевернулась, в этот раз Магдалена наглоталась воды и закашлялась. Она в отчаянии задирала голову, но вода поднималась все выше. Когда ее накрыло с головой, дочь палача закрыла глаза, словно желала перенестись подальше отсюда, в безопасное место.

Я не хочу умирать. Не хочу…

Бочка налетела на очередной камень. Раздался треск, доски распались, и Магдалену захлестнуло темной, холодной волной.

И Аммер поглотил свою жертву.

* * *

С мотком веревки в руках Себастьян Зайлер стоял перед Творцом и молил о прощении. Но Господь молчал.

Себастьян со стоном упал на колени перед главным алтарем в часовне Крови Господней. Над ним висела дароносица, в которой содержалась кровь самого Христа – реликвия до того могущественная, что он буквально чувствовал ее силу. Но даже кровь Господня уже не могла ему помочь.

– Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa![13] – бормотал Себастьян и при этом хлестал себя веревкой по спине.

В отчаянии он полдня бродил по долине в поисках выхода, избавления. Вечером, остановившись перед церквушкой на окраине Унтераммергау, вдруг понял, что должен сделать. Возле корыта неподалеку от часовни висел моток веревки, точно знамение. С той минуты Себастьян молился и истязал себя.

Он опустил голову. Он согрешил, ужасно согрешил. И что хуже всего – Господь карал не только его, но и всю долину! Не стоило им в это ввязываться. Себастьян понял впоследствии, что Господь то и дело посылал им знаки, давал понять, что они сбились с пути. Сначала оползни и лавины, потом распятый на кресте – и, наконец, это землетрясение! Все это походило на семь бедствий, а сам он стал прислужником дьявола…

Зайлер обмотал веревками дрожащие руки, придавая себе сходство с мучениками. Резные фигуры на боковых алтарях, прежде озаренные последними лучами, теперь погрузились во мрак. Но Себастьян чувствовал на себе взгляды святых. Казалось, они что-то нашептывают ему.

Иуда… Иуда…

Зайлер рассмеялся в отчаянии. Ведь именно эта роль досталась ему в мистерии. Очень кстати! Сначала он предал Господа, а потом и своего лучшего друга… Он закрыл глаза и молился:

«Господи! я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой, но скажи только слово, и выздоровеет слуга твой…»[14]

Однако Господь не произнес ни слова – он молчал.

Урбан был прав: после смерти Доминика им следовало прекратить это! Но жадность пересилила, и жребий в итоге пал на него. И он совершил то, что от него требовали. В левом кармане по-прежнему лежала маленькая деревяшка, сделавшая его убийцей. С тех пор его преследовали кошмары, демоны с воплями летали вокруг его кровати, кололи копьями… Землетрясение стало последним знамением. Что последует далее? Наводнение? Нашествие саранчи? Мертворожденные младенцы?

Себастьян тронул маленькую фигурку, лежавшую в кармане рядом с деревяшкой. Ему тоже достался фарисей от Ксавера, этого упрямца. Углы и грани фигурки врезались в кожу, напоминая о том, что они сотворили.

С Ксавера все и началось. Не следовало разорять его семью и изгонять из долины. Но зачем было упрямиться, поучать? Возносить себя до святых? Неужели нельзя было просто замолчать? Тогда они впервые согрешили.

Теперь пришло время принять возмездие.

Себастьян взял веревку, перебросил ее через крепкую балку, поддерживавшую галерею главного нефа. Потом встал на скамью и снова закрыл глаза. Еще раз пробормотал молитву.

– Скажи только слово, только слово…

Господь хранил молчание.

Себастьян оттолкнул скамью и задергал ногами, словно выплясывал под неслышную музыку.

Долго, очень долго продолжалась эта пляска.

14

Обераммергау, полдень 10 мая 1670 года от Рождества Христова

– О-о-тче мой, если возмо-ожно, да минует меня чаша сия…

Иисус опустился на колени и воздел руки к небу. Над кладбищем разносился его исполненный мольбы голос:

– Ах, если не может миновать сия чаша меня, чтобы пить…

– А вот если б Иисус еще и говорил побыстрее, – проворчал Конрад Файстенмантель. Вместе со старым Шпренгером и плотником Матиасом он лежал на земле среди кадок с собачьими розами. – Я, чай, не молод, и мы не в жаркой Палестине, у меня уже кости ломит от холода.

Симон усмехнулся и поднял глаза от листка с текстом, который вручил ему Кайзер. По просьбе друга он пришел сегодня на репетицию и вместе со священником подсказывал актерам слова. Все утро они репетировали известную сцену на Елеонской горе, когда Иисус роптал на свою судьбу рядом со спящими Петром, Иаковом и Иоанном. Остальных актеров Файстенмантель разослал по окрестным лесам разыскивать Ксавера.

– В тексте этого нет, – с нарочитой строгостью обратился Симон к Файстенмантелю. – Здесь должно…

– Черт подери, я знаю, что этого нет в тексте! – выругался толстяк, тяжело поднимаясь, и отряхнул грязь со своего апостольского одеяния. – Но Ганс намеренно затягивает слова, чтобы мы тут зады себе отморозили.

– Это сцена на Елеонской горе, – ответил Ганс Гёбль с тонкой усмешкой. – Иисус говорит, Петр спит. Так сказано в тексте.

– А где, кстати, сказано, что Петр отрезает ухо только римскому солдату? – прогремел Файстенмантель. – К нашему Иисусу это тоже вполне применимо…

– Прошу вас, дети мои! – взмолился священник. – Ни к чему злословить, мы лишь топчемся на месте!

Фронвизер бросил многозначительный взгляд на Георга Кайзера; тот лишь беспомощно пожал плечами. Когда Ганса Гёбля выпустили из-под ареста, его отец настоял на том, чтобы сыну досталась роль Иисуса. Крестьянин Йозеф, который временно играл Христа, с радостью согласился на второстепенную роль. С тех пор Ганс использовал любую возможность, чтобы отплатить Конраду Файстенмантелю. Как-никак он первым высказал подозрение, что Ганс мог быть повинен в смерти Доминика.

Симона не переставало удивлять, как быстро Файстенмантель примирился с ужасной гибелью своего младшего сына. Но ему вспомнилось также, сколько денег скупщик уже вложил в представление. Его затея должна увенчаться успехом, в противном случае он, наверное, разорится. Поэтому, пока постановка не будет сыграна, все прочее не имело значения. Вот и теперь Файстенмантель стиснул зубы и сдержался.

– Ладно, – буркнул он. – Но на репетиции нам ведь не обязательно лежать на земле? Тем более что кулисы с Елеонской горой еще не готовы. – Он сердито глянул на Ганса. – Гёбли, кстати, давно должны были закончить их!

– Вы забыли, что кое-кто из них сидел в тюрьме, – съязвил в ответ Ганс: – И между прочим, по вине Файстенмантелей.

– А ты, говнюк малолетний, видно, забыл, что я потерял сына! – Файстенмантель побагровел. – Черт, если б эта мистерия не значила так много, я бы… я… – Тут голос его надломился.

– Прошу, продолжим репетицию, – произнес Кайзер. – Нам сегодня еще многое нужно успеть, мы сильно отстали за последние дни. – Он кивнул Гансу: – Ну, дальше.

Ганс вновь воздел руки к небу, взгляд его прояснился.

– Отче мой! – воззвал он. – Если не может чаша сия миновать меня, чтобы мне не пить ее, да будет воля… – Он вдруг замолчал на полуслове и показал на трех апостолов, прислонившихся к надгробьям: – А теперь я должен будить их. Но они-то уже не спят.

– Господь милостивый! Как с этой горсткой крестьян можно разыграть мистерию! – Преподобный Тобиас Гереле схватился за волосы. – Все равно что бисер перед свиньями метать!

– Нам все равно надо дождаться Иуду, – сказал Матис, молодой плотник, исполнявший роль Иоанна. – Ему бы давно следовало прийти. Сейчас должна быть сцена с поцелуем Иуды.

– Себастьян еще вчера на собрании был какой-то странный, – заметил старый Шпренгер. – Помните? Бледный весь, по́том обливался… Да-да, лишь бы не лихорадка эта. – Он нахмурился и перекрестился. – Или что похуже, – добавил он многозначительно.

Симон пожал плечами:

– У меня в цирюльне он тоже не появлялся.

Некоторое время все хранили молчание. Потом неожиданно для всех Файстенмантель пнул по надгробию.

– Вечно так с этим Себастьяном! – рявкнул он. – Ни в чем на него нельзя положиться! Мы тут, черт всех дери, время теряем, а он, поди, отсыпается где-нибудь в амбаре…

Матис задумчиво почесал нос.

– Я, пожалуй, схожу к складу, – предложил он. – Может, он просто забыл про репетицию.

Как есть в одеянии апостола, он прошел к воротам кладбища и двинулся вниз по улице.

– Шпренгер все-таки прав, – немного спустя промолвил священник. – Себастьян странно ведет себя в последнее время. И между прочим, с тех самых пор, как Габлера нашли мертвым. Его смерть, конечно, всех нас потрясла. Но Себастьян принял все как-то уж очень близко к сердцу. При том, что друзьями они были не то чтобы близкими.

Ганс Гёбль между тем продолжал декламировать вполголоса.

– Отец мой, печаль обуяла меня, – бормотал он, – ибо принужден я пойти на…

– Да замолчи ты, наконец! – крикнул на него Файстенмантель. – Помешаться тут можно.

Он то и дело поглядывал в сторону ворот. Вид у него был весьма обеспокоенный.

– Стало быть, сударю неугодны слова Спасителя нашего? – насмешливо спросил Ганс. – Раз уж мне досталась роль Иисуса, я и текст должен знать наизусть. – И продолжил громко, не спуская при этом глаз с Файстенмантеля: – Отец мой, помоги мне нести бремя мое, ибо отчаяние овладевает мною. Тоска печалит меня…

Голос его замер в тот момент, когда со стороны улицы донеслись громкие крики. Затем показался Матис, за ним следовали, причитая, несколько пожилых женщин.

– Что случилось? – прокричал им навстречу Кайзер. – Склад загорелся? Снова землетрясение? Что же на этот раз произошло?

Матис подбежал к остальным. Он с трудом переводил дыхание и оперся о надгробие. Наконец с трудом выдавил:

– Себастьян… он…

– Ну, говори же, – потребовал нетерпеливо Файстенмантель. – Что стряслось?

– Себастьян повесился! – выпалил вдруг Матис. – Там, в часовне, в Унтераммергау. Весть… пришла только что…

– Боже правый! – Священник Тобиас зажал рот ладонью. – Какой ужас! Но… но почему же?

В следующий миг заголосили все разом – призывали святых, возносили молитвы небесам. Наконец скрипучий голос Шпренгера вознесся над остальными.

– Не об этом ли я говорил? – воскликнул он. – Господь карает нас согласно Библии! Сначала Иисус умирает на кресте, потом Фома гибнет от меча, а теперь Иуда вешается! Все в точности как описано в Библии. Конец близок!

Женщины, прибежавшие вслед за Матисом на кладбище, упали на колени и принялись молиться. Через некоторое время они поднялись и поспешили обратно в деревню, чтобы сообщить всем об ужасной смерти Себастьяна Зайлера.

– Мы навлекли на себя гнев Господень! – запричитал священник. – Что мы такого сотворили, что Господь карает нас?

«Хотелось бы и мне это знать», – подумал Симон, присматриваясь к остальным. Все были в ужасе, вплоть до Конрада Файстенмантеля. Взгляд его был устремлен в пустоту, с лица схлынула кровь.

– Это конец, – бормотал он. – Не бывать мистерии. Дело всей моей жизни…

– Хорошо бы тебе взглянуть на Себастьяна, – шепнул Кайзер Фронвизеру. – Может, удастся выяснить, что кроется за этим самоубийством.

Тот решительно кивнул:

– Да, я взгляну. Но в этот раз приведу еще кое-кого, кто всю жизнь имел дело с повешенными.

* * *

Розга просвистела в воздухе, и маленький Басти застонал от боли. На лбу у него выступили бисеринки пота, но он не вскрикнул. Мальчик семи лет стоял со спущенными штанами, перегнувшись через скамейку, в то время как Ханнес стегал его, точно лошадь.

– Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… – считал он вслух.

Другие дети смирно сидели на своих местах, и в их глазах угадывалось облегчение, поскольку наказание постигло кого-то другого. Петер сидел в первом ряду и вздрагивал при каждом ударе. Он знал о розгах еще по школе в Шонгау, но Ханнес хлестал так, словно завтра не наступит. Вообще-то Петер давно хотел предложить ребятам последить за Францем Вюрмзеером. Но Георгу Кайзеру пришлось отлучиться на репетицию, и занятие вел его помощник. Ни о каких разговорах не могло идти и речи. Поэтому Петер попросил остальных прийти после занятий в пещеру за Меченой скалой.

– Пятнадцать, шестнадцать… – проговаривал Ханнес между ударами. Голый зад Басти между тем был изборожден красными полосами, но мальчик так и не всхлипнул.

– Он забьет беднягу до смерти, – шепнул Петер Йосси, сидящему рядом. Но тот лишь отмахнулся:

– Не забьет, это уж точно. Басти еще нужен ему. Кто ж иначе будет выполнять всю грязную работу?

– Что за работа? – спросил Петер.

Йосси не ответил. Вместо этого он оглянулся на толстого Непомука, который с явным наслаждением наблюдал за поркой слабого мальчика. По губам его скользила тонкая улыбка, казалось, он тоже считает удары.

– Девятнадцать и двадцать, – просипел Ханнес, запыхавшись от усердия.

Он отложил в сторону прут, вновь спустил рукава и надел грязный жилет, как после хорошей трактирной потасовки.

– Пусть это послужит уроком тем, кто вздумает спать на занятии, – произнес он. – А теперь вернемся к катехизису.

Ханнес крепко толкнул маленького Басти, и тот заковылял на свое место. Вскоре дети продолжили хором повторять за помощником катехизис на латыни.

– Свинья, – выдавил сквозь зубы Йосси. – Заставляет нас работать, пока мы без сил не падаем, а когда у нас глаза сами закрываются, нам же еще и достается.

– То есть Басти по вечерам еще должен работать на Ханнеса? – спросил шепотом Петер.

Йосси кивнул, беззвучно раскрывая рот, словно бы повторяя слова катехизиса. Только теперь Петер заметил, что среди батрацких детей кое-кого не было – милой веснушчатой Йозеффы, которая делила с ними тайну убежища. Не было ничего необычного в том, что дети бедняков иногда пропускали школу, потому как вынуждены были помогать по дому. Но сегодня была очередь Йозеффы таскать дрова, а тут уж отговорок не принимали ни Ханнес, ни Кайзер.

– А где же Йозеффа? – спросил Петер как можно тише.

Йосси помедлил. Поначалу казалось, ему не хочется отвечать, но потом он все же решился.

– Вчера вечером произошло несчастье, – хмуро произнес мальчик. – Скверное дело. Честно говоря, я даже не знаю, придет ли Йозеффа снова.

– То есть… она умирает? – выдохнул Петер. Он заметил теперь, до чего бледен Йосси. Под глазами у него темнели круги, словно он не спал всю ночь. У Максля, сидевшего рядом, тоже был довольно усталый вид.

– Кому есть дело до батрацкого ребенка? – прошипел Йосси. – Если мы работать не можем, то и нужды в нас нет. Да и не твое это дело. Лучше…

– Вижу, тут еще кое-кому следует напомнить о дисциплине, – раздался неожиданно голос Ханнеса.

Словно призрак, он возник рядом с Йосси и Петером. Грозно стукнул прутом по столу, показал на Йосси:

– Спустить штаны и перегнуться! Тебе, наверное, потребуется тридцать ударов. Нахальная бестолочь!

– Это… это я, – произнес Петер. – Я кое о чем спросил Йосси.

Слова сами собой сорвались с языка. Теперь, когда Ханнес перевел на него удивленный взор, Петер задрожал. Розга коснулась его волос. Ханнес злобно ухмыльнулся, отчего красные, воспаленные оспины на его лице стали особенно заметны. Петеру пришел на ум кусок сырого мяса.

– Ого, да у нас тут маленький герой объявился! Хочет избавить от наказания своего нового друга… Ничего не выйдет. – Розга звонко щелкнула по столу. – Спустить штаны, сейчас же, оба! По тридцать ударов каждому, чтобы не забывали, кто здесь хозяин!

У Петера сердце понеслось вскачь. Он видел, как Ханнес исхлестал маленького Басти, и засомневался, что сможет по его примеру сдержать слезы, тем более что ударов назначено тридцать. Уже сейчас к горлу подступила солоноватая жидкость, и его затошнило от страха.

– Ну, наконец-то умник получит по заслугам! – прошипел Непомук, и некоторые дети, среди них и его дружки Мартль и Вастль, захихикали.

«Главное – не заплакать, – думал Петер. – Главное – не заплакать. Главное…»

Рядом медленно поднялся Йосси – лицо бледное, но в глазах решимость.

– Верно, Петер спросил меня кое о чем, – начал он тихо.

– Ага, так ты признаешь это! – торжествующе воскликнул Ханнес.

Йосси говорил теперь так тихо, что слышать его могли только Ханнес и Петер.

– Он спрашивал меня, где Йозеффа, – прошептал он. – Может, вы сами ответите ему, господин помощник?

Ханнес опустил розгу и внимательно посмотрел на Йосси. Довольно долго он не спускал с мальчишки глаз, а тот стоял с высоко поднятой головой. Петеру казалось, что они сошлись в безмолвном поединке. В конце концов Ханнес перевел взгляд на Петера и улыбнулся, хотя в глазах его по-прежнему был лед.

– Да-да, бедняжка Йозеффа, – произнес он слащаво. – Несчастный случай: собирала хворост в лесу и, как говорят, угодила под упавшее дерево. Жизнь в горах сурова, легкомыслие тут чревато.

При последних словах голос его стал резким, как порыв ветра. Ханнес вновь прошел вперед и развернулся к ученикам:

– Поскольку Петер хороший ученик, да еще любимец учителя, в виде исключения отменим наказание.

Среди дружков Непомука возмущенно зашептались. Ханнес при этом усмехнулся и властно поднял руку:

– Пожалуй, пусть оба перепишут катехизис, с пятой до двадцатой страницы. Трижды, к завтрашнему дню. Пусть послужит им уроком – будут знать, как разговаривать на занятии. Продолжим!

– Но… – начал Непомук, явно разочарованный тем, что Петер избежал наказания.

– А ты заткнись! – прошипел Ханнес. – А то я, чего доброго, передумаю и возьмусь за тебя, жабенок ты жирный.

Непомук замолчал в смятении, и дети снова принялись повторять хором слова катехизиса. Петер на время потерял дар речи от облегчения. Работа, конечно, предстояла огромная, но она не шла ни в какое сравнение с той взбучкой, которой им с Йосси удалось избежать.

Прошло еще два мучительно долгих часа. Наконец-то прозвонил колокол, и дети поспешили вон из класса. Петер вместе с Йосси, Макслем и другими ребятами побежал к соседнему лесу и забрался в убежище за Меченой скалой. Когда все отломили по куску от черствой краюхи хлеба и глотнули родниковой воды из надтреснутой кружки, Петер участливо обратился к Басти, который не мог присесть: должно быть, зад у него пылал огнем.

– Может, сходишь к моему отцу за мазью? – предложил Петер, но Басти стиснул зубы и помотал головой:

– Нет… все пройдет. Ханнес и не так меня исхлестывал. К тому же мазь денег стоит. Если я маме скажу, она мне по заднице только добавит.

– Но нельзя же позволять Ханнесу так вас избивать! – обратился Петер к остальным. – Почему вы не пойдете к Кайзеру и не расскажете ему все?

– То есть наябедничать? – Йосси с горечью рассмеялся. – Будет только хуже. – Он покачал головой. – Тебе этого не понять, пусть ты и такой умный. Мы – батрацкие дети, никому нет до нас дела.

– Все я понимаю, – упрямо возразил Петер. – Не забывайте, я внук палача.

Некоторое время все молча жевали хлеб. Петер в который раз уже обратил внимание на изможденные лица ребят и круги под глазами. Самые младшие дремали, устроившись на каменных скамьях или грязной соломе, разбросанной по полу.

– Ты хотел нам что-то рассказать, – проговорил Максль. – Давай выкладывай, в чем там дело.

– Мне кажется… вернее, мой отец с дедом считают, что Вюрмзеер в чем-то замешан, – начал Петер. – И это как-то связано с теми убийствами. Вот я и подумал, что мы могли бы…

– А вы слыхали уже? – обронил хромой Пауль, мальчишка, живущий вместе с отцом-углежогом в лесной хижине. – Еще одного убитого нашли! Я услышал как раз по пути сюда. Зайлер, управитель склада, висит мертвый в часовне Унтераммергау. Поговаривают, это дело рук Рыжего Ксавера. Знаете ведь, его сейчас все разыскивают… Другие говорят, что это кара Господня и все мы умрем, один за другим!

Дети заговорили все разом. Йосси хлопнул в ладоши.

– Давайте послушаем, что расскажет Петер, – предложил он. – Может, ему известно что-нибудь.

Петер помолчал в смятении. Его тоже застало врасплох известие о новом убитом. Потом он сбивчиво рассказал ребятам о странных кругах, о черном всаднике и предположениях своего отца о том, что Вюрмзеер, возможно, имеет какое-то отношение к недавним событиям.

– Йосси и Максль не дадут соврать, – закончил он. – Вюрмзеер собственными руками выкладывал такой круг здесь, перед скалой! И я подумал, что мы могли бы немного за ним последить и выяснить, что за всем этим кроется.

– Я уже видел такие знаки, – задумчиво вставил Басти. – И эти черные всадники мне тоже попадались. Один едва не зашиб меня, когда я шел в Грасвангталь. Две недели с тех пор прошло.

– Так, значит, вы со мной? – спросил Петер взволнованно.

Никто ему не ответил, каждый старался отвести взгляд. Вид у всех был усталый, и, глядя в их лица, изможденные и морщинистые, Петер невольно подумал о маленьких стариках. В конце концов Йосси прокашлялся.

– Послушай, – начал он тихо. – Нам здесь и так нелегко приходится. Поговаривают, что местный Совет и аббат хотят выставить нас из долины. С каждым разом все хуже, почти как сотню лет назад, когда всех приезжих прогнали силой. Вот многие и опасаются, что нас и наши семьи постигнет та же участь.

Остальные робко покивали.

– Вюрмзеер не последний человек в Обераммергау, – хмуро добавил Максль. – Никто не хочет с ним связываться. Это добром не кончится.

Петер буквально почувствовал царивший в пещере страх. Его вдруг пронзила ужасная мысль. Вспомнилось, как упорно молчал Йосси, когда он спросил о Йозеффе. Вспомнились и мертвые дети, о которых говорил отец.

Снова это молчание, и все смотрят куда-то в сторону…

– Что случилось с Йозеффой? – спросил Петер еще настойчивее. – Что произошло?

– Не задавал бы ты вопросов. Ничего хорошего это не сулит. Ни нам, ни тебе. Лишнее знать тоже не всегда полезно. – Йосси неожиданно поднялся. – Вот что я тебе скажу, Петер. Мы с Макслем поможем тебе с твоей затеей, последим за Вюрмзеером. Но остальные ввязываться не станут, не стоит оно того. – Он прошел к выходу из пещеры и еще раз обернулся на Петера: – Давайте расходиться. У многих еще куча дел дома, родителям помогать надо. Да и у нас с тобой писанины хоть отбавляй.

* * *

– Ума не приложу, что здесь понадобилось этому проходимцу. Палач в часовне! Да еще в той самой, где хранится святейшая реликвия христианского мира – кровь Иисуса!

Судья Йоханнес Ригер раскраснелся от возмущения. Он стоял в дверях часовни Крови Господней и смотрел на Фронвизера с Куизлем, спускавшихся по дороге со стороны деревни. Древняя паломническая церковь находилась среди цветущих холмов чуть выше Унтераммергау, в часе ходьбы от Обераммергау. Многие паломники на пути в Этталь останавливались здесь, чтобы воздать должные почести крови Христа, которая вперемешку с землей содержалась в серебряной дароносице.

– Я слышал, церковь эта осквернена покойником, что болтается на галерее, – пробурчал Куизль. – Стало быть, палач тут уже не навредит.

Он узнал о гибели Себастьяна Зайлера лишь час назад. Палач сидел в цирюльне, листая кое-какие книги покойного Ландеса и раздумывая над резными фигурками на столе, и к тому моменту закурил уже третью трубку. Поскольку Ксавер сбежал из тюрьмы, в монастыре Якобу делать было нечего. Поэтому, недолго думая, он отправился к Симону, а тот позвал его с собой в часовню.

– Я привел с собой палача, потому как с повешенными у него… имеется определенный опыт, – вставил цирюльник. – Возможно, ему удастся выяснить, что именно произошло в часовне.

По лицу Ригера скользнула тонкая улыбка.

– В этом я сомневаюсь. – Он кивнул на лысого мужчину, который показался вслед за ним из часовни, нервно потирая руки. – Пономарь обнаружил Зайлера и перерезал веревку. Несчастный повесился, больше выяснять тут нечего. Стало быть, зря вы пришли.

– Я, видимо, позабыл запереть боковую дверь, – робко сознался пономарь. – Только сегодня утром заметил. А под галереей уже висел Зайлер.

– Хм, а веревку для этого раздобыл здесь…

Ригер взглянул на него с недоумением:

– Это почему же?

– Вот на том ржавом кольце до недавнего времени висела веревка. – Палач подошел к корыту возле домика пономаря и показал на короткий кусок веревки, привязанный к кольцу. – Срез еще свежий. Неужели из вас, умников, никто этого не заметил?

– Хм, действительно, на этой самой веревке и повесился Зайлер, – пробормотал судья, потом пожал плечами: – Но что из этого следует?

– Следует из этого то, что Зайлер только здесь решил наложить на себя руки, – ответил Куизль. – Он не замышлял этого заранее, и никто ему в этом не помогал.

– Вздор. Я уверен, это дело рук Ксавера, – послышался чей-то голос.

Это был Франц Вюрмзеер. Очевидно, он дожидался в часовне, а теперь вышел к остальным и с неприязнью посмотрел на Фронвизера с Куизлем.

– С него станется, он ведь сумасшедший. Сначала ударил беднягу Себастьяна, а потом притащил сюда и повесил.

Якоб насторожился. Вполне ожидаемым было встретить здесь судью, но уж никак не Вюрмзеера. Похоже, эти двое были куда ближе, чем казалось на первый взгляд.

– Можно нам уже пройти внутрь? – спросил Симон.

Ригер, казалось, пребывал в нерешительности, но в конце концов вяло махнул рукой:

– Пожалуйста. Но только потому, что вы цирюльник. – Он пренебрежительно кивнул на Куизля: – Следите, чтобы палач по недосмотру не коснулся священной дароносицы.

Судья отступил в сторону, и Якоб с Симоном вошли внутрь.

Часовня представляла собой вытянутое строение с единственным нефом, галереей и апсидой в восточной части. В нишах стояли раскрашенные резные фигуры. На главном алтаре помещалась серебряная дароносица, переливаясь в солнечном свете неземным сиянием. На каменном полу, прямо под галереей, лежал Себастьян Зайлер, неестественно выгнув шею. Петлю так никто и не снял, и конец веревки лежал рядом, как поводок.

Ригер показал на резную балку галереи, с которой свисал еще один отрезок веревки.

– Здесь он и повесился. Пономарь обнаружил его еще перед заутреней и перерезал веревку. С тех пор к Себастьяну никто не прикасался. Эй, я сказал, никто…

Не удостоив вниманием возражения Ригера, палач шагнул к мертвому и склонился над ним. Себастьян Зайлер смотрел на Якоба мертвыми глазами, синий язык слизнем вывалился изо рта. Вокруг шеи, в том месте, где веревка врезалась в кожу, тянулась фиолетово-красная линия. Куизль повидал в своей жизни достаточно повешенных, поэтому осматривал труп спокойно и со знанием дела – как мясник оценивает взглядом тушу. Он осторожно ощупал тело.

– Никаких следов борьбы, – пробормотал наконец Якоб. – И никто не бил его по затылку. Он пришел сюда добровольно, без принуждения. – Он осмотрел узел, завязанный точно сзади. – Такие петли делают самоубийцы. Они не знают, что узел должен располагаться за ухом, тогда шея ломается быстрее всего. А так дело тянется гораздо дольше.

Палач наклонился еще ближе к трупу и принялся его обнюхивать.

– Что он там делает? – спросил Вюрмзеер брезгливо.

– Э… обнюхивает труп, – ответил Симон. – Возможно, это выглядит несколько необычно, но очень помогает.

– Это выглядит омерзительно, – прервал его Ригер. – Пусть прекратит немедленно.

– Зайлер умер еще вчера, – произнес Куизль и поднялся. – Я бы сказал, вчера вечером, после того как ушел пономарь. Труп уже окоченел и начал разлагаться. Он не был пьян, разве что кружка-другая пива, не более. И…

Палач обыскал карманы Себастьяна и из левого кармана брюк выудил маленькую фигурку.

– Взгляните, – пробурчал он. – И здесь наш старый знакомец.

– Чертов фарисей! – Вюрмзеер неожиданно побледнел, провел рукой по волосам. – Кончится это когда-нибудь или нет?

– Ха, если нам еще нужны доказательства, что во всем этом замешан Ксавер, то вот они! – прошипел судья Ригер.

– Хм, может, и замешан, – отозвался Симон задумчиво, – но в какой степени, еще предстоит выяснить. Возможно, Ксавер и…

Его прервал донесшийся с улицы громкий топот. В следующий миг двери распахнулись и в церковь вломился Иоганн Лехнер. Секретарь был в ярости, его буквально трясло.

– С какой это стати меня не поставили в известность? – напустился он на судью. – Почему я узнаю обо всем от какого-то крестьянина?!

– Я бы своевременно поставил вас в известность, ваша милость, – сдержанно ответил Ригер и кивнул на Куизля. – Все-таки палач ваш уже здесь. Мы думали, он доложил вам обо всем, – добавил он самодовольно. – Разве нет?

Казалось, Лехнер только теперь заметил Куизля и Фронвизера. Глаза его сурово сузились.

– Я этого так не оставлю, Куизль, – произнес он с угрозой. – Жду тебя вечером в монастыре. А теперь оставь меня с этими господами наедине. – Он взглянул на Симона: – Вас это тоже касается. Вон, оба!

Якоб поклонился. А когда проходил мимо Вюрмзеера, словно бы мимоходом вложил ему в руку фигурку.

– Вот, возьмите в память о покойном. Поставите над камином рядом с другой такой же.

Вюрмзеер выронил фигурку, точно обжегся.

Не сказав больше ни слова, Куизль с Симоном вышли из церкви. На улице рядом с домом пономаря стояли и тихо переговаривались трое солдат из Шонгау. Завидев палача, они притихли.

– Что это значит? – возмущался Симон. – С какой стати Лехнер нас выставил? Мы бы рассказали ему о покойном.

– Это я и вечером успею сделать, – ответил Куизль. – Важно, что нам удалось выяснить.

– Выяснить? – Цирюльник с сомнением взглянул на палача. – Вы о том, что Зайлер, прежде чем повеситься, получил фарисея? Честно сказать, я об этом уже думал.

– Не в том дело, ослиная твоя башка. Ведь куда занятнее, что Вюрмзеер сразу узнал фигурку. – Куизль ухмыльнулся: – Насколько я помню, о ней было известно лишь Ригеру, аббату и Лехнеру. Только эти трое присутствовали тогда на допросе.

– Ригер мог рассказать о ней Вюрмзееру, – заметил Симон.

Но палач отмахнулся:

– В церкви было не то чтобы светло. И Вюрмзеер стоял довольно далеко от трупа. Но моментально понял, что к чему. Это может означать только одно…

– Что Вюрмзеер и сам получил такого фарисея, – проговорил Симон хриплым голосом. – Поэтому он так побледнел.

– Еще одна причина присмотреться к нему внимательнее.

Куизль оглянулся на часовню – белую жемчужину среди пологих холмов. И сжал в кулаке щепку, найденную в кармане мертвеца наряду с фигуркой.

Щепку длиной в палец, аккуратно переломленную.

Палач усиленно размышлял, поскольку знал, что мельчайшие детали порой имели огромнейшее значение. Маленькие фрагменты, которые рано или поздно складывались в единую картину. И это размышление доставляло радость. Оно помогало забыть о повседневных заботах и выпивке.

Он снова был собой.

* * *

Барбара закрыла глаза и вспоминала все хорошее, что случалось с нею за последние годы.

Майские цветы на лугу… танцы с Йокелем в Кирмес… запах сена ночью в хлеву… аромат табака и отец, довольный, сидит за столом… прогулки за травами с Магдаленой…

Воспоминания немного успокаивали. И все равно страх временами пробирался в подсознание. Со вчерашнего вечера она не сомкнула глаз, каждую минуту ожидая, что войдет мастер Ганс и уведет ее в пыточную. Но уже приближался полдень, а палача все не было. Что это значило? А может, часть пытки в том и заключалась, что ее заставляли ждать и гадать, с чего же начнет мастер Ганс?

За последние несколько часов ее подозрения в том, что снаружи что-то происходит, окрепли. Несколько раз Барбара слышала, как шепчутся перед дверьми стражники. Иногда кто-то торопливо проходил перед зарешеченным окошком. Кроме того, сегодня утром ее навестил Пауль и бросил сквозь решетку записку от Штехлин. «Держись! – писала знахарка. – Скоро придет помощь».

Может, Магдалена с Лехнером уже возвращаются в Шонгау? И бургомистр Бюхнер теперь не опасен? Но если это так, то почему она до сих пор сидит здесь?

Вот снова послышались шаги, семенящие, словно подходил ребенок. Вскоре за решеткой показалось маленькое личико племянника.

– Пауль! – воскликнула Барбара с облегчением. – Что там происходит? Мама уже вернулась?

Мальчик угрюмо помотал головой:

– Нет еще. – Он вдруг осклабился: – Но Штехлин велела предать, чтобы ты была наготове. Ха, а мне можно подразнить стражников! – Он с торжествующим видом достал из кармана пращу и вложил в нее камень величиной со сливу. – Это для жирдяя Карла.

– Быть наготове? В каком смысле? Пауль, подожди…

Но Пауль уже пропал из виду. Через некоторое время она услышала вскрик боли и негодования. Это явно был кто-то из стражников.

– Погоди у меня, стервец! – прокричал, вероятно, упомянутый Карл. – Поймаю, уши надеру так, что мамка не узнает, если вернется!

По переулку прогремели тяжелые ботинки. Где-то в отдалении Пауль выкрикивал насмешки, чем не раз доводил окружающих, в особенности своих близких.

– Пауль! – тихо позвала Барбара, хоть и понимала, что племянник не мог ее слышать.

Она выругалась вполголоса. Ей хотелось еще расспросить мальчишку, а он бегал теперь наперегонки со стражниками! Если он попадется им, то вполне вероятно, что они и его упрячут в камеру. Слишком уж он досаждал им в последнее время.

Погруженная в раздумья, Барбара не сразу услышала, как скрипнула, распахиваясь, дверь. Сердце ее подскочило к самому горлу. Время пришло, мастер Ганс явился за ней! Что бы ни произошло, она до последнего постарается сохранить достоинство. Барбара обернулась, стиснув зубы, и… вскрикнула от изумления.

В дверях стояли Марта Штехлин и Якоб Шреефогль, второй бургомистр.

– У нас мало времени, – прошептал он. – Стражник скоро прекратит погоню и вернется. До тех пор нужно убраться отсюда.

Барбара потеряла дар речи.

– Вы… хотите сказать, я… я… – бормотала она.

– Идем скорее! – одернула ее Штехлин. – Нет времени на разговоры. Все объясним, когда будем в безопасности.

Она потянула Барбару за рукав, и та в смятении двинулась за знахаркой. У выхода дожидался стражник Андреас и поторапливал их.

– Карл может вернуться с минуты на минуту, – прошипел он. – Он не знает, что я здесь. Я до этого сказал ему, что у меня живот разболелся и мне в сортир надо. – Он улыбнулся Барбаре: – Твой отец и твоя сестра всегда были добры ко мне и моей семье. Вылечили малютку Анну, когда к ней уже явился священник… Мы никогда этого не забудем. У вас по-прежнему много друзей в Шонгау. А теперь ступайте, живее!

– Спасибо, – шепнула Барбара.

Штехлин уже тянула ее на улицу, где дожидался Шреефогль. Патриций беспокойно огляделся, после чего накинул на Барбару грязный платок и сунул в руку колотушку, как у заразных больных.

– Вот, держи! – велел он. – Куда лучше было бы дождаться темноты, но тогда, возможно, станет слишком поздно. Тем более что ты можешь нам помочь.

– Помочь?..

Барбара уже ничего не понимала. Все перемешалось: сначала второй бургомистр помогает ей сбежать из тюрьмы, и теперь он же заявляет, что нуждается в ее помощи… Что здесь творится?

Штехлин улыбнулась ей, обнажив последние четыре зуба.

– Не забывай постукивать, – показала она на колотушку. – Мы ведь никого не хотим заразить?

К счастью, тюрьма располагалась недалеко от городской стены, переулки здесь были тесные и немноголюдные. Они втроем поспешили прочь. Шреефогль шагал немного впереди, Штехлин вела Барбару за руку, словно та была старой, тяжелобольной женщиной. При этом девушка время от времени стучала в колотушку. На одном из перекрестков, неподалеку от кладбища, им попались две молодые женщины. Они набирали воду из колодца и с любопытством смотрели на странную пару.

– Да-да, скверное дело, эти нарывы, – произнесла Штехлин громко. – Вмиг все тело покрывают. А ведь бедняжка хотела только выходить больного мужа… Но болезнь и между добрыми христианами не делает различий, верно?

Женщины не ответили ей и поспешили убраться.

Еще дважды им попадались навстречу прохожие, но всякий раз, едва заслышав колотушку, они обходили стороной знахарку и прокаженную.

Через некоторое время со стороны тюрьмы послышались крики. По всей видимости, вернулся второй стражник и обнаружил дверь открытой. Шреефогль прибавил шагу.

– Почти дошли до дома Марты, – произнес он, тяжело дыша. – Там можно будет перевести дух.

Вскоре они действительно подошли к дому знахарки и ее заросшему саду, примостившемуся у городской стены. Это был небольшой, чуть покосившийся домик, знакомый Барбаре с детства. Штехлин втолкнула ее внутрь и заперла за всеми дверь. Перед маленькой печкой сидел Пауль. Он вскочил и радостно обнял Барбару.

– Ты похожа на ведьму! – заявил он со смехом и потянул за платок.

– Прекрати! – прикрикнула на него Марта. – Скажи лучше, где стражник.

– Ха, я прямо в лоб этому толстяку попал! – ухмыльнулся Пауль. – Шишка будет с брюкву.

– Он видел, куда ты побежал? – нетерпеливо спросил Шреефогль.

Мальчик помотал головой.

– Я влез на крышу лавки и перемахнул через переулок. Карл только пыхтел да кулаком мне грозил.

– Вот и хорошо. – Шреефогль с облечением кивнул на скамейку: – Садись, – велел он Барбаре и сдвинул в сторону ступку и несколько наполненных травами горшков. – Надо поговорить.

Барбара стянула грязный платок и села на скамью. Штехлин поставила перед ней кружку разбавленного вина и ломоть хлеба с сыром. Только теперь девушка поняла, до чего голодна. Страх перед пыткой напрочь отбил у нее аппетит. Теперь же она с жадностью набросилась на теплый еще хлеб и набила полный рот.

– Думаю, скоро они и сюда доберутся, – рассудил Шреефогль. – Все-таки Марта с давних пор в дружбе с Куизлями. Поэтому времени не так много.

Патриций наклонился к Барбаре и сжал ее руку.

– С этой минуты моя судьба переплетена с твоей, – начал он. – Я очень надеюсь, что в скором времени не пожалею на дыбе о своем поступке. Но, видит бог, я не мог иначе! Твой отец когда-то спас жизнь моей дочери, Клары. Теперь я плачу́ ему тем же, спасая его дочь. – Он сжал кулаки. – Не думал, что дойдет до такого… Этот город действительно обречен!

– Да что же произошло? – спросила Барбара, запив хлеб глотком вина. Пауль между тем вернулся к печке и теперь играл с кошкой Марты.

– Бюхнер хочет распустить Совет, – с хмурым видом ответил Шреефогль. – Он вознамерился править единолично, полагаясь лишь на двух верных ему советников. Лехнера хотят лишить должности. – Патриций перешел на шепот, словно бы их могли подслушать: – Мне известно об этом из достоверных источников. Уже завтра вечером, на последнем заседании, должны отделить зерна от плевел. Тех, кто выступит на стороне Бюхнера, не тронут. Остальных отправят в тюрьму. Именно для этого бургомистр и пригласил мастера Ганса! Последние из порядочных советников должны признаться, что собирались продать город епископу Аугсбурга. Гнусная ложь, чтобы обвинить нас в измене! Тогда Бюхнер сможет заявить, что он спас Шонгау.

– Но как же Лехнер? – проронила Барбара. – Кто-то должен предупредить его. Он мог бы…

– Ха, думаешь, никто не пытался? – перебила ее Штехлин и подлила ей в кружку еще вина. – Бюхнер запечатал все выходы из города. Твоя сестра уехала еще два дня назад. И в том, что она до сих пор не вернулась с Лехнером, нет ничего хорошего. Возможно, ее тоже поймали.

Шреефогль кивнул с серьезным видом.

– Я дал ей письмо для Лехнера, но, увы, с тех пор мы ничего о ней не слышали. Хотя я не думаю, что она угодила в лапы к прихвостням Бюхнера. Иначе у них оказалось бы предательское письмо и я давно сидел бы в камере по соседству. – Он беспокойно побарабанил пальцами по столу. – Как бы то ни было, Бюхнер понимает, что времени у него немного. Поэтому и созывает Совет в такой спешке.

Барбара побледнела.

– Господи! – выдохнула она. – Неужели никто в городе не сможет ему помешать?

– Боюсь, у очень немногих в Совете хватит на это смелости. – Шреефогль вздохнул: – У меня и, может, кое у кого из молодых патрициев. Из старых Бюхнер одних подкупил для надежности, другие просто боятся или надеются извлечь выгоду от перемены. Зависимость от Мюнхена многим советникам не по вкусу. Все-таки Шонгау когда-то был значимым городом. – Он нахмурился: – Если дойдет до голосования, люди Бюхнера, вероятно, одержат верх. Стражники уже получили указание сразу же выводить из зала самых непокорных. Разве только… – Шреефогль помедлил и налил себе кружку вина.

– Что? – спросила Барбара нетерпеливо.

Патриций глотнул вина и продолжил:

– Разве только мы сумеем доказать до завтрашнего собрания, что Бюхнер преследует собственные интересы. Тогда, возможно, удастся переубедить Совет. Я точно знаю, Бюхнер что-то замышляет! И полагаю, что доктор Рансмайер тоже к этому причастен. Этому есть свидетели, но никто не может сказать, что именно задумали эти двое.

– Я видела их вместе! – вырвалось у Барбары. – В церкви! Они что-то обсуждали по секрету.

Шреефогль кивнул:

– Магдалена мне рассказывала. Видишь, именно поэтому ты можешь помочь нам. Что именно ты видела? Это очень важно, Барбара! Возможно, у нас еще есть шанс остановить Бюхнера.

– Вообще, таких встреч было две, – неуверенно ответила девушка. – Сначала я видела Рансмайера с каким-то тирольцем на кладбище. А потом – Бюхнера и Рансмайера в церкви, на колокольне.

– А можешь подробнее вспомнить, о чем они говорили?

Барбара закрыла глаза и попыталась сосредоточиться.

– В первую встречу тиролец говорил Рансмайеру, чтобы тот был наготове. А в церкви доктор требовал от Бюхнера денег, сверх договоренного. За что именно, я не знаю.

– Черт! – Шреефогль стукнул кулаком по столу. – Этого недостаточно. Я думал, из твоих сведений выяснится что-нибудь ценное. А так…

– Злой доктор и вчера был на кладбище, – заявил вдруг Пауль, сидя у печки. – И до этого там был. Я часто его вижу.

Все взоры устремились на мальчика.

– Как ты сказал? – переспросил Шреефогль.

– Ну, я играю на стройке. Там, где мешки с известью лежат, я лазаю по ним. – Пауль смущенно погладил кошку. – Знаю, мне не разрешали. Но…

Барбара вскочила и схватила его за плечи:

– Пауль, сейчас это не имеет значения. Что именно ты видел?

– Доктор заглядывает в мешки. Потом приходят извозчики, он с ними разговаривает, и они грузят мешки в телеги. Бюхнер тоже иногда появляется.

– Вот он, наш шанс! – прошипел Шреефогль. – Я знал, что с этими двоими что-то нечисто. Надо как можно скорее выяснить, что же им понадобилось на кладбище. Должно быть, это как-то связано с теми мешками.

– Если мы не застанем их врасплох, ничего не выйдет, – заметила Штехлин. – Даже если в мешках золото и бриллианты, эти двое будут все отрицать.

Барбара кивнула:

– К сожалению, это так. Нужен кто-то… – Она не договорила и улыбнулась: – Пауль, думаю, тебе можно будет еще разок поиграть на стройке. Что скажешь?

Мальчик захлопал в ладоши:

– Здорово! А пращу можно будет взять?

– Конечно. И в этот раз выбери камни покрупнее.

* * *

Якоб Куизль с тяжелым сердцем шагал через топи. Он направлялся к монастырю, крыши которого переливались красным и белым на фоне горных отрогов. Был ясный вечер, где-то в отдалении стучал дятел, среди ветвей перепархивали чеканы. Но палач ничего этого не замечал и упрямо шагал вперед, выдергивая сапоги из трясины.

На душе у него было неспокойно – Якоб понятия не имел, как поведет себя Лехнер. Похоже, сегодня в часовне он здорово разозлился. Поскольку Ксавер сбежал из монастыря, не исключено, что секретарь отправит его, Куизля, обратно в Шонгау. До недавнего времени палач охотно подчинился бы. Но теперь им, как в прежние времена, двигало неуемное любопытство. Он непременно должен выяснить, что происходит в этой долине! Кроме того, Якоб догадывался, что со своим сыном сможет увидеться только в том случае, если Лехнер останется им доволен.

Только сейчас Куизль осознал, насколько погряз в собственной скорби. Смерть любимой жены, расставание с Георгом и жуткие будни его ремесла – все это повергло палача в пропасть, которую он пытался залить пивом, вином и шнапсом.

«Как мой отец, старый пьяница, – подумал Якоб. – Может, такова наша судьба?»

Палач не отличался набожностью, но позавчерашнее землетрясение действительно показалось ему знаком Господним. Он просил о чуде – и чудо произошло.

Землетрясение его пробудило.

Тем не менее он ни за что не признается в этом Симону. Что бы ни творилось у Якоба в душе, это касалось только его. Его и всемогущего Творца, перед которым он предстанет однажды.

Оставив часовню Крови Господней, они с Фронвизером вернулись в Обераммергау. Многочисленные кресты и поминальные столбы у дороги напомнили лишний раз, что Господь взирал на эту долину с особым вниманием. Дважды им навстречу попадались отряды вооруженных охотников и лесорубов, высматривающих Ксавера. Однако молодой резчик как сквозь землю провалился. Куизль сильно сомневался, что его когда-нибудь разыщут. В долине и в горах укрытий было более чем достаточно, и Ксавер скорее всего в буквальном смысле слова исчез без следа.

Симон остался в Обераммергау, а Якоб отправился на заклание в Этталь. Когда он прошел в монастырские ворота, несколько бенедиктинцев разбирали сгоревший после землетрясения сарай. Они смотрели себе под ноги, словно бы погруженные в работу, но Куизль знал, что монахи не хотят встречаться глазами с палачом, опасаясь навлечь на себя беду. Дух сплоченности, которым все прониклись накануне, во время пожара, развеялся без остатка.

– Ага, вы только посмотрите, палач вновь почтил нас своим визитом…

Куизль обернулся: по лестнице главного здания спускался аббат. Палач сдержанно поклонился и дождался, пока настоятель Эккарт подойдет ближе.

– Я слышал, ты обладаешь удивительной способностью появляться там, где палачу делать нечего, – самодовольно произнес аббат. – Сначала эта драка на кладбище, потом перед самым землетрясением вдруг объявляешься в монастырском трактире, а теперь вынюхиваешь даже в часовне Крови Господней…

– Там был мертвец, – коротко ответил Куизль. – Цирюльник хотел услышать мое мнение.

– Хм, цирюльник, который по воле случая оказался твоим зятем… Говорят, вы двое копаетесь в вопросах, которые вас не касаются.

Якоб пожал плечами:

– Господин секретарь позволил мне копаться всюду, где я сочту нужным. – Это было ложью, но палач сомневался, чтобы Лехнер с аббатом обсуждали действия презренного служителя. – Как вам уже известно, Зайлер повесился в часовне, – хмуро продолжил Куизль. – Он уже третий за эту неделю, умерший при загадочных обстоятельствах. Полагаю, духовенству тоже нежелательно, чтобы число это возросло.

– Этим делом давно следовало заняться духовным властям! – прошипел аббат. – Уж после землетрясения-то должно быть ясно, что Господь нас карает! Нам не следовало затевать мистерию раньше срока. Теперь спасти нас может только вера. – Он злорадно улыбнулся: – Твой хозяин, секретарь из Шонгау, похоже, все равно уже не справляется. Я напишу в Мюнхен письмо, чтобы расследование вновь передали правосудию Этталя. Да, кстати… – Аббат помедлил, словно бы только теперь вспомнил о каком-то пустяке. – Секретарь тебя уже дожидается. Как говорят, он не в особом восторге от своего палача.

Куизль наморщил лоб и огляделся. Великолепный конь Лехнера стоял привязанный возле конюшни, но самого секретаря нигде не было видно.

– Где он сейчас?

Аббат указал рукой в сторону гор позади монастыря:

– Отправился прогуляться по крестному пути. Тебе следует разыскать его, немедля. Проваливай, мне нужно помолиться обо всех заблудших душах этой долины. И о твоей тоже.

Бенедикт Эккарт зашагал прочь, оставив Куизля стоять в недоумении. Своим известием аббат сбил его с толку. Почему, черт возьми, Лехнер ждал его не в монастыре, а где-то в горах? Что ж, ответить на этот вопрос сможет, наверное, только он, секретарь. Поэтому Якоб прошел через боковую калитку, которая вывела его за монастырь. Оттуда вилась тропа – сначала по полям и горным лугам, а потом вдоль ручья и уводила в монастырский лес. Через равные промежутки палачу попадались кресты, символизирующие этапы восхождения Христа на Голгофу, начиная с приговора Понтия Пилата и заканчивая распятием. Куизль невольно вспомнил о троих умерших, которые играли в постановке.

«Кто будет следующим? – думал он, вышагивая по крутому склону. – Матфей, Иоанн или же сам Петр?»

Лоб у палача покрылся испариной. Склон был не то чтобы сильно крутой, но вечер стоял теплый, и Якоб так и не снял плаща. Он бы сбросил его, но не хотелось представать перед Лехнером в потной рубахе, как какой-нибудь крестьянин. Он, черт возьми, палач! И не привык подниматься по каким-то крестным путям только потому, что этого захотелось власть имущим.

Пора уходить на покой…

Куизль прошел с четверть мили, после чего тропа вынырнула из леса и окончилась на возвышенности позади монастыря. Последний поминальный столб символизировал Голгофу с тремя крестами. Рядом стояла скамейка, и на ней в полном умиротворении сидел Иоганн Лехнер. Он был один. Сидел, закрыв глаза и вытянув ноги, и наслаждался послеполуденным солнцем.

– Заставляешь ждать, палач, – произнес он с закрытыми глазами.

– Я человек простой, у меня нет коня или кареты. Времени на дорогу уходит побольше, – проворчал в ответ Куизль и грязным рукавом вытер пот со лба. – Зато я, пока поднимался, у каждого креста молился за здравие господина секретаря.

Лехнер тихо рассмеялся:

– И пошутить ты, конечно, не дурак… Что ж, возможно, при твоем ремесле иначе и нельзя. – Он кивнул на скамейку: – Присаживайся.

Якоб опустился на скамейку – и какое-то время это были два пожилых человека, присевшие отдохнуть в горах и погреться на солнце. Они молча смотрели вниз, на монастырь, что ютился в окружении цветущих лугов и гор. Вид был до того захватывающий, что Куизль на краткий миг позабыл, для чего сюда явился.

– Приятное местечко, – произнес Лехнер спустя какое-то время. – Так здесь тихо и, главное, уединенно… И никого поблизости, кто бы мог подслушать.

– А нам есть от кого таиться? – спросил Куизль.

Секретарь улыбнулся:

– Если я и усвоил что-то за последние дни, так это то, что в этой проклятой долине никому нельзя доверять. Ни аббату, ни судье, и уж тем более этому строптивому народцу, для которого, похоже, не существует никаких законов и правил. – Впервые за это время Лехнер взглянул на Куизля. – В особенности это касается тесных, пропахших сыростью часовен, где невозможно поговорить с глазу на глаз. Итак, что тебе удалось выяснить, палач?

Куизль застыл в недоумении. Он приготовился выслушать крепкую отповедь, потому что затеял расследование, не оповестив перед этим Лехнера. Но, очевидно, приступ гнева в часовне был притворным.

Лехнер подмигнул ему, словно бы прочел его мысли.

– Ты – моя ищейка, палач, – сказал он. – Я пустил тебя по следу. Но никто не должен знать, что именно я спустил тебя с поводка. А теперь выкладывай.

Якоб прокашлялся.

– Зайлер повесился сам, в этом нет ничего загадочного. Хотя и у него в кармане нашелся тот фарисей. И полагаю, что Франц Вюрмзеер тоже получил такую фигурку.

Палач рассказал Лехнеру о том, как быстро Вюрмзеер разглядел фигурку в сумрачном свете. О переломленной щепке, найденной в кармане Зайлера, он упоминать не стал, хотя и на этот счет у него уже имелись кое-какие мысли.

Когда он закончил, Лехнер одобрительно кивнул:

– Хорошая работа, палач. Все сходится с моими собственными догадками.

– Зайлер получил фигурку, потому что она должна о чем-то ему напомнить, – произнес Куизль задумчиво. – А вслед за этим он вешается. Только вот почему? С чего бы ему убивать себя из-за какой-то фигурки? Должно быть, это связано как-то с алчностью и лицемерием.

– Хм, Ксавер, вероятно, смог бы объяснить нам это… Но он, к сожалению, сбежал.

Лехнер снова закрыл глаза, словно нежился на солнце.

– Значит, Вюрмзеер, – проговорил он затем. – Вот ведь как выходит… Ты мне очень помог.

– Это еще не всё, – добавил Куизль. – Симон тоже видел кое-что странное.

Он рассказал о детских останках, черном всаднике и кругах из камешков. Услышав про круги, Лехнер вдруг насторожился и резко выпрямился, словно ужаленный.

– Где Симон видел эти круги? – спросил он быстро.

– Вроде бы на старом тракте недалеко от Унтераммергау, потом у Меченой скалы и Жертвенного холма.

– Три, – задумчиво пробормотал Лехнер и спросил с нажимом: – Вы говорили об этом с кем-то еще?

Куизль помотал головой:

– Кажется, нет.

Он не стал говорить, что Петер, по всей вероятности, уже рассказал обо всем ребятам. И Георг Кайзер скорее всего уже знал об этом.

Лехнер смерил Якоба суровым взглядом. Лицо его вдруг расслабилось, он был теперь очень сосредоточен.

– Послушай, мне бы хотелось, чтобы вы – ты и цирюльник – больше не вмешивались в это дело. Можешь отправляться домой, мне здесь ты больше не нужен.

– То есть как? – спросил Куизль; ему казалось, он ослышался.

– Я сказал, можешь возвращаться в Шонгау, пока не поднял лишнего шума. Ты мне очень помог, благодарю.

– Но…

– Ты свободен. – Лехнер нетерпеливо махнул рукой: – И оставь меня ненадолго одного. Мне нужно поразмыслить.

– Мне тоже, – хмуро ответил палач. – О том о сем… В особенности об ищейке, которую спустили с поводка, – добавил он тихо.

Якоб поднялся со скамейки и стал спускаться обратно к монастырю. От злости он даже забыл попрощаться с секретарем.

Но Иоганн Лехнер уже закрыл глаза и сидел, словно вслушивался в игравшую для него одного мелодию.

* * *

Магдалена была мертва.

Она лежала, холодная, в пропахшем сыростью гробу, ее руки и ноги окоченели, кто-то положил ей на глаза монеты в уплату за переправу на тот свет. Она ощущала прохладу металла, тяжело давящего на веки. Откуда-то издалека, приглушенные сквозь крышку гроба, доносились печальные и низкие голоса. Хор. Люди отпевали ее грешную душу. Магдалена заплакала бы, но она была мертва.

Внезапно послышался плеск, и в следующий миг по ногам ударила сырость.

«Вода! – пронзила ее мысль. – Вода!»

Гроб наполнялся холодной, темной водой. Она медленно поднималась к бедрам, плечам и наконец-то захлестнула лицо, стала душить. Магдалена пыталась высунуть голову из воды, вдохнуть. Но, сколько она ни силилась, всякий раз ударялась о крышку гроба. Остался лишь крошечный зазор, наполненный драгоценным воздухом. Но вскоре не осталось даже его. Вода натекла в нос и в рот, хлынула в горло. Вкус был солоноватый, как у…

Как у крови?

Магдалена пыталась закричать, но в горло беспрестанно лилась солоноватая жидкость.

Она тонула в собственной крови.

– Вода, вода! – хрипела Магдалена.

На лоб легла теплая ладонь, успокоила.

– Все будет хорошо, – произнес низкий, приглушенный голос. – Господь с тобою.

Магдалена вдруг почувствовала на губах что-то теплое. Оно, как и во сне, было с соленым привкусом. Магдалена закашлялась и выплюнула.

– Жаль ведь хорошей каши, – проворчал кто-то. – Засыпай, дитя. Сон сейчас – лучшее лекарство.

– Барбара… – забормотала Магдалена. – Хозяин… Мне… мне… нужно в Обераммергау…

– Тебе нужно спать и выздоравливать.

Снова на потный лоб легла чья-то ладонь, кто-то мягко произнес несколько слов на латыни, словно молитву. В нос ударил сладкий аромат курящихся трав, и по телу разлилась усталость.

– Спи, дитя.

На губах еще оставался солоноватый привкус от жидкости, которой напоил ее незнакомец. Солоноватый, как у крови, которая захлестнула ее во сне. Прежде чем вновь провалиться в забытье, Магдалена четко осознала, что этот сон имеет какое-то значение, о чем-то говорит.

Кровь… Вода…

Но она была слишком измучена, чтобы над этим раздумывать.

15

Обераммергау, утро 11 мая 1670 года от Рождества Христова

Понтий Пилат погрузил дрожащие руки в чашу с водой и неуверенно оглядел иудеев, небольшими группами стоявших среди надгробий. Все ждали, когда же римлянин наконец вспомнит правильные слова.

– Узрите, вы, книжники, я невиновен в крови… э-э… сего праведника… – Пилат запнулся и уставился на толпу, как теленок перед бойней. Лоб у него покрылся испариной.

– Над коим, – шепнул Симон. Он стоял на краю сцены и, как в предыдущие дни, подсказывал актерам нужные слова.

– Над коим бесправедство такое учинили, – выдал Понтий Пилат.

– Несправедливость учинили! – Священник Тобиас Гереле топнул ногой. Все это время он стоял, зажатый между двумя бородатыми лесорубами в желтых одеяниях, и молча и с сосредоточенным видом следил за происходящим на сцене: теперь же выступил вперед и поднял указательный палец. – Неужели вас, деревенщин, не обучили в школе нормальному человеческому языку? Что подумают паломники, которые явятся сюда издалека и услышат эту ахинею?

– Никакая это не ахинея, – проворчал Понтий Пилат в лице Алоиза Майера. – У нас тут все так говорят. Смерть мы именуем косарём, а королей и царей – князьями.

– Ах так, может, напишем над крестом «Иисус из Обераммергау, князь Иудейский»? – ехидно спросил священник.

– По мне, так пожалуйста, – прошипел Иисус, он же Ганс Гёбль, стоявший перед Пилатом. – Ни один нормальный человек не говорит так напыщенно, как мы на этой сцене. Кроме нашего почтенного священника, конечно же. Но он-то из Швабии…

– Прошу вас! – взмолился Георг Кайзер и вскинул руки в попытке всех успокоить. – Я понимаю, что нервы у всех на пределе, но давайте все-таки продолжим. Хотя бы до полудня.

– К полудню я уже должен быть в хлеву, иначе жена мне глаза выцарапает, – проворчал один из крестьян, устало прислонившись к надгробью. – С самого утра нас в этом балагане участвовать заставляют.

– Тем более что Господь не желает, чтобы мы устраивали мистерию в эту Троицу, – добавил другой. – Каждые десять лет, как поклялись в свое время наши деды! А потом является важный индюк по прозванию Файстенмантель и считает, что может сделать иначе… Ну вот, теперь видите, что из этого выходит.

Симон со вздохом перевернул следующую страницу с текстом и обвел взглядом кладбище. На сегодняшнюю репетицию собралась почти вся деревня. Они разыгрывали знаменитую сцену, когда Понтий Пилат умывает руки и приговаривает Иисуса к смерти. С тех пор как Себастьян Зайлер был найден мертвым в часовне, беспокойство только усиливалось, тем более что подозреваемый в убийствах Ксавер по-прежнему пребывал на свободе.

Его преподобие Тобиас Гереле выбрал для репетиции эту массовую сцену в надежде пробудить в людях дух единения. Но вышло прямо противоположное: все ругались, жаловались, причитали. Многие гадали, кто станет следующей жертвой ужасного проклятия, уже троим стоившего жизни. Но были и такие – в особенности приближенные Конрада Файстенмантеля, – кто по-прежнему выступал за постановку уже в эту Троицу.

– Прошу, дальше по тексту! – распорядился Кайзер и громким голосом обратился к толпе: – Теперь народ кричит: «Распни его!»

– Прочь, прочь, распни его! – последовали разрозненные выкрики.

Люди в нерешительности стояли среди надгробий. В своих самодельных одеяниях они напоминали Симону толпу иноземных паломников, забредших на кладбище.

«Истинное действо происходит не на сцене, а там, внизу, – думал цирюльник. – Но, так или иначе, это страсти, истинные страдания».

Тем не менее Фронвизер дивился филигранно разукрашенным кулисам, повешенным перед репетицией позади сцены. Дома, синагоги и пальмы были сработаны до того искусно, что можно было действительно ощутить себя в Иерусалиме. Симон усмехнулся. Местные жители были упрямы и вспыльчивы, но они были и художниками. Резчиками, раскрасчиками, актерами.

Поистине необыкновенный народ, откуда ни посмотри.

– Нельзя ли чуточку погромче? – спросил Кайзер у толпы. – Давайте же, нас должны услышать во всей долине!

– Распни, распни этого человека, ибо он преступил! – раздалось немного громче. Но все равно это походило скорее на вялую ругань упившихся пивом трактирных бездельников, чем на рев рассерженной толпы на площади Иерусалима.

– Это все бессмысленно, – пробормотал Понтий Пилат и вытер руки о грязную тогу. – Теперь, когда у нас даже Иуды нет… Кто, в конце концов, предаст Иисуса?

– Мы подыщем нового Иуду, – успокоил его Кайзер.

Майер хрипло рассмеялся:

– Сомневаюсь – после всего, что произошло за последнюю неделю. Это проклятие нас еще…

Тут со стороны кладбищенских ворот послышались удивленные возгласы. В следующий миг Симон увидел, как сквозь толпу степенно шагает судья Иоганн Ригер. Он поднялся по лестнице на сцену и, опершись на трость, оглядел замерших в ожидании людей. По серьезному выражению его лица было ясно, что он сообщит сейчас что-то очень важное.

– Слушайте, добрые жители долины, – хмуро начал судья и стукнул тростью по сцене. – Я только что был у аббата Эккарта, и у меня для вас плохие новости. Новости, которых кое-кто давно ждал с содроганием… – Он выдержал театральную паузу. – Мистерия отменяется. Репетиций больше не будет. Потому вы все можете возвращаться к своим делам, как это угодно Господу.

Гомон, который затем поднялся, был куда громче бормотания иудейской толпы. Ригер вскинул руку, и голоса смолкли.

– Аббат считает, что мы поступили неправильно, – пояснил он. – Ужасные события последних дней показали, что Господь лишил нас своего благословения. Теперь следует вновь добиться Его милости.

– Разумное решение! – воскликнул старый Августин Шпренгер. – Эта затея была проклята! Думаю, скоро кто-то из нас пал бы новой жертвой.

Некоторые из стоящих рядом поддержали его громкими голосами. Хотя были и недовольные.

– А как быть с кулисами и с костюмами? – спросила молодая женщина из семейства портных. – Их-то уже сшили. Выбросить теперь всё в реку?

– Сохраним их до следующей мистерии. А она состоится через четыре года, – ответил Ригер. – Как того требует обычай. Я вам повторяю: мы совершили ошибку, когда решили перенести постановку. Господь наказал нас за это.

– Но мы понесли убытки! – пожаловался старый сапожник. – Кто нам теперь все оплатит?

Судья кивнул на Конрада Файстенмантеля, что застыл среди спорящих людей. Губы его растянулись в тонкой улыбке.

– Глава Совета, как и было обещано, возьмет на себя все расходы. Таково непреложное указание аббата Эккарта.

Все это время Файстенмантель стоял без движения, как парализованный. Вся кровь схлынула с его лица, и сам он стал каким-то уязвимым. Симон вспомнил, что этот толстяк, всегда такой шумный, неделю назад потерял младшего сына. До сих пор подготовка к представлению придавала ему сил, но теперь Файстенмантель заметно сдал.

– Но… но… – просипел он. – Как же так? Я рассчитывал получить прибыль от представления. Теперь, если оно не состоится, я…

– Нам-то какое дело! – выкрикнул кто-то из молодых резчиков. – Ты годами навязывал нам свои цены, продавал дерево втридорога, а за работу платил гроши. А теперь мы твоей крови попьем!

Остальные согласно загомонили, выстроились кольцом вокруг Файстенмантеля, стали напирать.

– Я смастерил крест! – кричал Алоиз Майер.

– А мы разукрасили кулисы! – подхватили братья Гёбли. – Он нам пять гульденов за них обещал!

– Деньги, деньги давай! – доносилось со всех сторон.

– Ни черта вы не получите, отребье!

К Файстенмантелю, очевидно, вернулась прежняя самоуверенность. Он скрестил руки на груди и свирепо оглядел толпу; на лбу у него вздулись вены.

– Мы еще посмотрим, за кем будет последнее слово! – прошипел он. – Я поговорю с аббатом. И как знать… – Тут глаза его угрожающе сузились. – Мне известно кое-что, и вряд ли его преподобию это придется по вкусу.

К нему неожиданно подскочил Франц Вюрмзеер, который до этого держался позади, и схватил за ворот:

– Ах ты, шавка! Что тебе известно такого? Ничего. Ничего ты не знаешь!

Он принялся трясти толстяка, которого явно застал врасплох своим нападением.

– Лучше не доводи до этого, Франц, – просипел Файстенмантель, тщетно стараясь высвободиться. – Мне теперь все едино!

Он размахнулся и врезал Вюрмзееру в живот. Второй советник согнулся пополам. Но в следующий миг к Файстенмантелю уже подскочили братья Гёбли и бросились на него с кулаками.

– Подождите меня! – крикнул со сцены Иисус. – Ублюдок давно напрашивался!

Ганс Гёбль спрыгнул со сцены и с ревом ринулся в драку. Понтию Пилату, судя по всему, тоже надоело умывать руки. В римской тоге, обшитой по краям золотом, Алоиз Майер, размахивая кулаками, проталкивался к Файстенмантелю. К толстяку на подмогу уже подоспели двое его сыновей, и они втроем охаживали нападающих тяжелыми кулаками.

– Я смастерил крест! – вновь прокричал Майер, словно боевой клич. – Из дорогого, крепкого дуба! Ублюдок должен мне восемь гульденов!

Йоханнес Ригер по-прежнему стоял на сцене. Судья в недоумении взирал на толпу, которая второй раз за неделю учинила драку посреди кладбища.

– Как я их ненавижу! – простонал он. – И зачем я только согласился взять под надзор эту долину…

– Что он имел в виду, когда говорил, что ему известно кое-что? – спросил Симон, пригнувшись, когда над сценой пролетел ком грязи величиной с кулак.

Ригер бросил на него сердитый взгляд:

– Мне почем знать? Не вмешивайтесь в то, что вас не касается, господин цирюльник! Предупреждаю, это может плохо кончиться, – добавил он с угрозой в голосе.

Внизу священник пытался утихомирить толпу, в чем мало преуспевал. Одному лишь Георгу Кайзеру не было до драки никакого дела. Он устроился в кресле, предназначенном для Понтия Пилата, и безучастно взирал на происходящее. Во взгляде его читалось облегчение.

– Что ж, это безумие закончилось, – произнес он тихо. – Я, наверное, все равно не закончил бы текст к Троице.

– А то и к Судному дню, – отозвался Симон и увернулся от римского шлема, прилетевшего на сцену.

Кайзер пожал плечами:

– Некоторые вещи требуют времени.

Фронвизер собрался было ответить, но слова застряли у него в горле. Внизу по-прежнему бушевала драка, но пропал один из участников. Сколько Симон ни оглядывался, разыскать его так и не смог.

Франц Вюрмзеер исчез.

* * *

Магдалена открыла глаза. Над нею нависали ивовые ветви, переплетенные в подобие крыши. Она не сразу сообразила, что лежит не под деревом, а в убогой хижине. Снаружи, где-то рядом, слышался монотонный гул, который Магдалена не смогла еще распознать. И шум бегущей воды. Вероятно, Аммера.

Аммер…

Тут на нее обрушились воспоминания. Лукас и тиролец вывезли ее в бочке из Сойена. Потом на мосту была схватка, в которой Баумгартнер оказался слабее. Он пожалел Магдалену и заплатил за это жизнью. В конце концов тиролец вместе с бочкой сбросил ее в воду. Бочка разбилась, и Магдалену поглотила река.

И вот она здесь.

Где я?

Магдалена осторожно приподнялась и осмотрелась в скудно обставленной хижине. Она лежала на тростниковой циновке, расстеленной на голой, утоптанной земле. По стенам, сплетенным из ивовых прутьев, как и потолок, висели свернутые сети и садки.

Голова болела – вероятно, еще после удара, полученного на складе в Сойене. Кроме того, дочь палача мучил сухой кашель, в руках и ногах ощущалась вялость. Наверное, у нее была лихорадка, что неудивительно – ведь она едва не утонула в холодном течении Аммера. Но кто-то ее спас. Ей вспомнился мягкий голос, который она слышала, когда приходила в себя. Ей снились вода, солоноватая кровь, собственное погребение.

Магдалена нахмурилась. Что-то было в этих сновидениях, что не давало покоя.

Вода и солоноватая кровь…

– Ага, посмотри-ка… тебе, похоже, становится лучше, – послышался за спиной приглушенный голос.

Магдалена оглянулась на завешенный полотном вход и испуганно вскрикнула. В хижину вошло нечто ужасное, словно явилось прямиком из кошмара. Существо было одето в толстую шерстяную рясу, похожую скорее на панцирь. А вместо головы из плеч росло что-то вроде войлочной колбасы, которая оканчивалась гладким, вытянутым вперед решетчатым кружком. Все это походило на обезглавленного монстра. Из-под войлока снова послышался голос, странно приглушенный:

– О, прошу прощения, забыл снять свой колпак… Как неловко с моей стороны!

Руки в кожаных перчатках потянули войлочный колпак, явив миру дружелюбное и морщинистое лицо. На фоне толстой черной рясы голова казалась слишком маленькой, словно переставленная с другого туловища.

– Я как раз ходил к ульям, – пояснил мужчина и приветливо улыбнулся. Лет ему было не меньше семидесяти, и волосы вокруг тонзуры были сплошь седые. – У нас новая матка, там настоящий переполох, – продолжал он добродушно. – Мои маленькие друзья не особенно меня жалуют.

Он скривился от боли и показал на ухо, красное и распухшее.

Магдалена невольно рассмеялась.

– Простите меня. Но мне действительно показалось, что…

Она закашлялась.

Старик подошел ближе и заботливо положил руку ей на лоб.

– У тебя еще жар, – пробормотал он. – Я дам тебе своего меда, поможет от кашля. Может, немного отвара из ивовой коры…

Его низкий голос, столь чуждый для этого хрупкого человечка, успокаивал. Голос был тот же самый, какой Магдалена слышала в бреду.

– Где я? – спросила она хрипло.

Старик взглянул на нее растерянно:

– А я разве не говорил? Ты в Роттенбухе, недалеко от августинского монастыря. Я – брат Константин, отвечаю за ульи и время от времени рыбачу. – Он медленно покачал головой: – Наше счастье, что вчера утром я отправился к реке, проверить садки…

– Вчера утром? – Магдалена подскочила. – Я здесь… так долго?

– Почти два дня, да. Ты по большей части спала. Лишь иногда говорила во сне и все время повторяла «вода, вода»… Ты едва не утонула. – Брат Константин смущенно улыбнулся. – Пришлось поцеловать тебя, чтобы вызволить из преисподней. Впервые в жизни я поцеловал женщину. И, наверное, последний. Жизнь отшельника порой довольно одинока.

Магдалена в отчаянии попыталась подняться со своего ложа.

– Мне надо идти, – просипела она. – В Обераммергау. Если еще не поздно.

Брат Константин мягко уложил ее обратно.

– Никуда ты не пойдешь. Во всяком случае, не сейчас. У тебя жар, девочка моя. Благодари Господа и всех святых, что спаслась и осталась в живых.

– С вашей помощью, – слабо возразила Магдалена.

Монах пожал плечами:

– Я был лишь орудием. Ты застряла среди моих садков, точно крупная рыбина. Я был уверен, что ты мертва. Но ты еще дышала. Поэтому я принес тебя в свою хижину, раздел и…

Магдалена вздрогнула:

– Я была без одежды?

– Ну, твоя одежда промокла. Надо было переодеть тебя в сухое. – Брат Константин подмигнул ей: – Тебе нечего бояться. Я монах, твердый в своей вере, и к тому же довольно старый. Так что Господь избавил меня от соблазна. Поцелуя мне хватило.

Только теперь Магдалена заметила, что вместо платья на ней грубая монашеская ряса. Одеяние было черное, из толстой шерсти и на удивление теплое, хоть и кололось. Правда, в рясе не было карманов, и…

Письмо!

Магдалену ошпарила мысль о письме, которое вручил ей Шреефогль. Если письмо потерялось в воде, то все пропало. Лехнер ни за что не поверит ей!

– Ты это ищешь? – спросил брат Константин и показал сложенный и запечатанный конверт. Он верно истолковал выражение ужаса на ее лице. – Оно, конечно, промокло, но пергамент не пострадал. Уверен, письмо еще можно прочесть. – Он хитро улыбнулся: – Как видишь, я не трогал печать.

– Я вам очень признательна, – сказала Магдалена и быстро спрятала письмо. – Но мне действительно нужно идти. Это вопрос жизни и смерти! Моя сестра в большой опасности. Если я не поспею вовремя, ее ждут страшные мучения и смерть. Если она уже не мертва, – добавила она надтреснутым голосом.

Брат Константин взглянул на нее с сочувствием:

– Не хочешь рассказать об этом подробнее? Как и о том, почему ты едва не утонула и что это за письмо…

Магдалена задумалась. Если рассказать брату Константину о своей конечной цели, вполне возможно, что он отправится прямиком к аббату Роттенбуха. Шонгау и Роттенбух связывали тесные торговые отношения, Как знать, не посвящен ли местный аббат в планы бургомистра Бюхнера? Магдалена вздохнула и ответила:

– Боюсь, что все это не так просто. Только…

Дочь палача не договорила, ее снова стало мутить. Она вспомнила о своем не рожденном еще ребенке. Жив ли он еще? Или уже умер у нее в утробе, пока она тонула в холодной воде или лежала без сознания? Магдалена невольно провела рукой по животу.

– Ты ждешь ребенка, – проговорил монах. – Легкая округлость… трудно было не заметить. Но крови не было, если ты об этом думаешь. Можешь быть спокойна.

Магдалена взглянула на него с недоверием:

– Для живущего в целомудрии монаха вы на удивление хорошо разбираетесь в женских делах.

– Ну, хоть я и вынужден избегать женщин, это не мешает мне кое-что читать о них. – Брат Константин улыбнулся, обнажив несколько оставшихся зубов. – У каждого есть свои тайны.

Магдалена вновь попыталась подняться.

– Мне непременно нужно в Обераммергау, сегодня же. Прошу вас…

– Пешком туда добрых четыре часа. В твоем-то состоянии тебе туда ни за что не добраться.

– Тогда дайте мне лошадь! Обещаю, я верну ее. Я… я каждый день буду вспоминать вас в молитвах!

Брат Константин тихо рассмеялся:

– Как ты себе это представляешь? Я старый, бедный отшельник, у меня нет лошади. И в монастыре тебе ее точно не дадут. Девице без имени, которая не желает даже рассказывать, что ей нужно в Обераммергау… – Он покачал головой: – Это невозможно. Лучше будет подождать здесь, пока не почувствуешь себя лучше и отправишься пешком.

Магдалена снова откинулась на циновку. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой усталой и разбитой. После всего, что ей довелось пережить за последние дни – тревоги, опасения за Барбару и борьба за собственную жизнь, – она осталась буквально без сил.

– Тогда все пропало, – прошептала женщина.

Глаза ее наполнились слезами. Монах вздохнул.

– Хватит плакать, – велел он. – Сначала поцелуй, а теперь еще и это! Можно подумать, мы женаты… – Он помедлил. – Возможно, есть решение.

Магдалена встрепенулась:

– И какое же?

– Ну, у меня есть старый упрямый осел. Его зовут Франциском, но он, к сожалению, не столь кроток, как его святой покровитель. Возможно, он довезет тебя до Обераммергау. – Монах подмигнул ей: – Если захочет. Франциск любит лизать каменную соль. Если получит ее вдоволь, то, может, и позволит оседлать себя.

Магдалена рассмеялась от облегчения:

– Боже правый! Да я буду обходиться с ним, словно это осел Иисуса в Иерусалиме!

Брат Константин помог ей выйти из хижины. Над берегом реки гудели пчелы, солнце уже клонилось к востоку. Ноги у Магдалены подгибались при каждом шаге, ее покачивало. Но она уверенно двинулась по узкой тропе, бегущей к монастырю.

Оставалось только надеяться, что Барбаре еще можно помочь.

* * *

– Отправляться домой?

Симон в изумлении уставился на Куизля. Он как раз вернулся от Георга Кайзера. После неудачной и, вероятно, последней репетиции они отправились домой к учителю, где пообедали в полном молчании. Каждый предавался собственным мыслям. Даже остатки кофейных бобов мало чем помогли. Но известие палача о том, что ему приказано возвращаться в Шонгау, вывело цирюльника из задумчивости.

– Лехнер не желает, чтобы я и дальше здесь вынюхивал, – продолжал Куизль, закинув ноги на стол, с трубкой в уголке рта. Он устроился на скамье возле печи, где провел прошлую ночь. – Мне следует собрать свои инструменты и с этой минуты держаться от этого дела в стороне. Вчера вечером он сказал мне об этом.

– И вы говорите об этом только сейчас?

Куизль глубоко затянулся.

– Мне нужно было подумать. Да и что изменилось бы, если б я рассказал тебе? Как видишь, я все еще здесь. Лехнер, наверное, взбесится.

– Но с какой стати вам вообще уезжать? – озадаченно спросил Симон. – В том смысле, что Лехнер для того вас и взял с собой, чтобы разобраться в этих убийствах.

– Быть может, мы выяснили чересчур много. – Палач ткнул в Симона длинным мундштуком трубки: – Тебя, кстати, тоже касается его запрет. Видимо, скоро и ты сможешь вернуться к моей ненаглядной дочурке… – Он усмехнулся: – Хочется ведь, признайся?

Фронвизер вздрогнул. За последние дни он едва вспоминал о Магдалене, так стремительно развивались события здесь, в Обераммергау. Оставалось только надеяться, что с ней и с Паулем все хорошо. Магдалена, наверное, до сих пор злилась на него за то, что он решил принять заманчивое предложение Файстенмантеля и остаться на некоторое время с Петером. Во всяком случае, ответного письма из Шонгау не приходило, и это не сулило ничего хорошего.

– Файстенмантель пообещал мне кучу денег, если я останусь здесь цирюльником на пару недель, – возразил Симон и тоже сел за стол. – Я не могу так просто взять и уехать, даже если Лехнер прикажет. Да и не люблю я, когда мною двигают, как шахматной фигурой. Мы близки к разгадке, я это чувствую!

Он вздохнул. Просто немыслимо! Если вернуться сейчас домой, то все изыскания окажутся напрасными. И обещанных Файстенмантелем денег ему не видать, а они были бы весьма кстати. А если воспротивиться, придется иметь дело не с кем иным, как с Иоганном Лехнером.

– Но теперь, так или иначе, все переменилось, – добавил он хмуро. – После того, как аббат запретил мистерию.

Куизль наморщил лоб:

– Запретил?

Симон рассказал палачу о том, что случилось на последней репетиции. Тот слушал молча, даже рассеянно. И только когда Фронвизер сообщил об исчезновении Франца Вюрмзеера, Якоб насторожился.

– И как думаешь, куда Вюрмзеер мог направиться? – спросил он.

– Ну, уж точно не домой. Я туда уже заглянул, его жена очень встревожена. И я ей почему-то верю. Она говорит, что в последнее время ее муж вел себя очень странно.

– Хм… А Файстенмантель, по твоим словам, на что-то намекал до этого?

Симон кивнул.

– Он говорил, что ему известно нечто такое, отчего аббат вряд ли будет в восторге. И тогда Вюрмзеер набросился на него, как безумный. Собственно, с этого и началась вся потасовка.

– Дьявол! – Куизль стукнул по столу. – Похоже, в деревне каждый дурень осведомлен об этом деле лучше, чем мы с тобой. Мне даже кажется, что и Лехнеру известно больше, чем он хочет говорить мне. Но я больше не позволю водить себя за нос! – Он вновь ткнул в Симона мундштуком трубки: – Скажи Петеру, чтобы тот со своими приятелями выследил Вюрмзеера. Я хочу знать о каждом его шаге! А ты в это время займешься Файстенмантелем… Черт бы побрал этих двоих, они знают о чем-то, и это может вывести нас на убийцу. Я чую это, или не зваться мне палачом из Шонгау! – Он тронул свой выдающийся нос. – А я между тем примусь за Ксавера. Ему тоже кое-что известно. Если он еще в долине, то я его разыщу.

– И как вы хотите сделать это, если Лехнер отослал вас домой? – спросил Симон.

Куизль хитро улыбнулся:

– Но я давно убрался отсюда. Попрощался с тобой и отправился в Шонгау. Еще в полдень. – Он поднялся и прошел в коридор, где на крюке висели длинный плащ, заплечная корзина и широкополая шляпа. – А это просто старый лоточник бродит по долине и предлагает свои товары. Не исключено, что сегодня вечером он и к тебе постучится… – Якоб решительно кивнул. – Никто из Куизлей не позволит так просто собой командовать. Кое-кому давно пора это уяснить.

* * *

Всего в нескольких сотнях шагов Конрад Файстенмантель шагал к заповедному лесу у подножия Кофеля. В правой руке он сминал записку, которую получил только что в мастерской возле дома. Один из молодых подмастерьев протянул ее и ничего не сказал, но Конрад и так знал, от кого записка. Он ждал ее, причем ждал давно. Следовало многое обсудить, и трактир был для этого не самым подходящим местом. Но почему встреча должна состояться именно у Кофеля, да еще в этом про́клятом месте, Файстенмантель не имел ни малейшего понятия. Было множество других укромных мест, не таких зловещих.

Конрад прошел по мосту через Аммер и двинулся по узкой тропе через пастбища к темнеющему лесу. День клонился к вечеру, тени становились длиннее, словно Кофель тянул к долине свои черные пальцы. Под кронами сосен уже и вовсе сгущались сумерки.

Файстенмантель шагал, раздвигая в стороны сухие ветви. Внутри у него все клокотало от ярости. Аббат просто взял и запретил мистерию! А знал ли этот высокомерный нахал, сколько денег, времени и сил он, Конрад Файстенмантель, вложил в это дело? Устроенное раньше срока, представление принесло бы им немалые деньги, в которых именно сейчас они так нуждались. Денег в общине почти не осталось, торговый тракт, столь оживленный когда-то, теперь находился в упадке. Им просто необходимы новые средства обогащения, и немедленно! Иначе Обераммергау разорится окончательно.

Но им двигала не только жажда обогащения. В действительности этим представлением Файстенмантель стремился выслужиться перед Господом. Потому как знал, что согрешил в своей жизни немало: разорял соперников и использовал некачественную древесину, по низким ценам выкупал у мастеров работы и втридорога сбывал в Аугсбурге или в Венеции. Поэтому он и не обращал внимания на те делишки, которые они проворачивали у него за спиной. В том числе и потому, что знал, как они его ненавидят. И даже боятся. Он правил в Обераммергау кнутом и пряником. Но теперь они однозначно перешли все границы. Его подозрения теперь переросли в уверенность. Дальше так продолжаться не могло! А что касается мистерии, то и здесь ничего еще не решено. Так просто Файстенмантель не сдастся.

Где-то в гуще деревьев прокричала кукушка, возвещая приход долгожданного лета. Ей ответила вторая, и Конрад подивился, что две кукушки одновременно подали голос. Казалось, они переговаривались между собой.

«Как люди», – подумал он.

В мыслях его на мгновение возник образ младшего сына, Доминика, принявшего столь ужасную смерть. Он, наверное, тоже был кукушонком. Файстенмантель всегда полагал, что чувствительный юноша в отличие от старших братьев, крепких и прямолинейных, был не от него. Когда жена в прошлом году, уже на смертном одре, призналась в интрижках со странствующим студентом, Конрад нисколько не удивился. Поэтому в своей скорби по так называемому сыну он был весьма сдержан. Но теперь умерли и верные члены общины. Пора положить этому конец, сказать свое решающее слово. Чтобы и этот надоедливый секретарь со своим ищейкой-палачом прекратили наконец мешаться под ногами… Что бы ни сотворили некоторые обитатели Обераммергау, им не нужны посторонние, чтобы во всем разобраться!

Снова прокричала кукушка, теперь гораздо ближе. Файстенмантель сдвинул в сторону колючую ветку и оказался у подножия Кофеля: в этом месте тот гладкой скалистой стеной нависал над соснами. Следуя указаниям из записки, Конрад повернул налево и вскоре подошел к назначенному месту – ложбине, известной своей странной формой в виде спирали и насечками на скальной поверхности.

Как и на Меченой скале, поверхность здесь была испещрена древними символами: пентаграммами и изображениями языческих божеств. Поросший мхом, был отчетливо виден и дьявольский лик, а также какие-то числа и буквы. Местные жители называли эту скалу Демоновой. Ее сторонились, как Меченой скалы и Жертвенного холма, расположенных неподалеку.

Файстенмантель провел толстыми пальцами по рисункам. Впечатление складывалось такое, будто рисунков с прошлого раза стало больше. Возможно, кое-что успели нацарапать дети. А может, чем-то подобным занимались и взрослые?

Послышался отдаленный звон церковного колокола – три удара, условленный знак. Файстенмантель прислонился к холодной скале и стал ждать. Откуда-то сверху ему на голову капала вода. Он стряхнул капли со лба и услышал, как с тихим шорохом осы́пались камни – видимо, где-то поблизости сошла небольшая лавина.

Снова прокричала кукушка, в этот раз прямо над ним. Сейчас он был уверен, что кричит не птица, а человек.

Файстенмантель задрал голову, и в этот миг что-то резко потянуло его за ноги. Он вскрикнул от неожиданности и повалился в грязь. Только сейчас он заметил, что перед ложбиной лежала петля, и теперь она молниеносно затянулась у него на ногах. Конрад стал вырываться, как заяц в силках.

– Эй, что это значит? – кричал он. – Я вам покажу…

В лоб ему ударил камень величиной с кулак. Файстенмантель застонал и уронил голову набок.

Ловкие руки связали ему руки и ноги так плотно, что скупщик походил теперь на перемотанный тюк сукна. Затем кто-то вставил ему кляп в рот – на случай, если он очнется раньше времени.

Крепкие, натруженные руки подхватили его и понесли через лес к месту, где все было готово для жертвоприношения. Будь Файстенмантель в сознании, он увидел бы внушительный крест из дубовых балок, возведенный специально для него.

Но потеря сознания избавила его от этого зрелища.

* * *

Быстрыми, умелыми движениями Петер по памяти нарисовал странный круг из камней и задумчиво на него уставился. Хотел бы он знать, что означали линии, которые Вюрмзеер выложил из веток и камешков… Хотя бы затем, чтоб произвести впечатление на отца. Но, сколько Петер ни раздумывал, в голову ничего не приходило. Он разочарованно скомкал листок и бросил его в угол пещеры.

Вместе с Йосси и Макслем он сидел в убежище за Меченой скалой. Весь вечер мальчишки втроем разыскивали Франца Вюрмзеера, дошли до Унтераммергау, но тот словно сквозь землю провалился. В какой-то момент они решили вернуться в пещеру и посоветоваться, как быть дальше. Потом снаружи послышались звуки, как если бы прошла большая группа людей, но с тех пор прошло уже некоторое время. Большую часть времени они, в общем-то, молчали, вырезали деревяшки и иногда откусывали от краюхи черствого хлеба.

По крайней мере, Петер еще вчера справился с заданием, которое взвалил на него Рябой Ханнес. Он даже помог Йосси, чьи познания в латыни ограничивались лишь парой молитв. Как ни странно, но Ханнес не проявил к их работе особого интереса. Петер предположил, что латынь он знал немногим лучше Йосси. И вообще он сегодня казался каким-то рассеянным, словно мысли его были заняты чем-то другим. Но не преминул при этом выпороть кое-кого из ребят.

Йосси и Максль тоже сидели с каким-то отсутствующим видом. Возможно, потому, что маленькая Йозеффа так и не появилась в школе. Одни говорили, что она серьезно пострадала в лесу, другие утверждали, будто лежит при смерти.

– Я, кстати, рассказал папе про Йозеффу, – промолвил Петер, чтобы прервать молчание и заодно приободрить ребят хорошей новостью. Кроме того, он гордился тем, что его отец помогал людям. – Он сказал, что сегодня заглянет к ней.

Йосси поднял на него недоуменный взгляд:

– Что ты сделал?

– Ну, мой отец цирюльник. Вот я и подумал…

– Сколько раз тебе повторять, чтобы ты не вмешивался в наши дела! – резко оборвал его Йосси. – Ты все делаешь только хуже!

– Но я… я ведь только хотел помочь, – жалостливо ответил Петер.

У него вновь возникло чувство, что он здесь, в общем-то, лишний. По щекам его покатились слезы.

Максль вздохнул.

– Тебе этого не понять, – начал он мягко и положил ему руку на плечо. – Да, ты хотел как лучше. Но нам никто не сможет помочь. Мы… – Он попытался подобрать слово.

– Прокляты, – мрачно закончил за него Йосси.

Он выглянул из пещеры. Над соснами уже сгущались вечерние сумерки. Налетел слабый ветер, зашумел в ветвях, словно желал попасть в пещеру, к ребятам.

– Мы прокляты, Господь тому свидетель.

– С завтрашнего дня, кстати, придется вам обходиться без меня, – заявил через некоторое время Максль и прокашлялся. – Придется помогать отцу в лесу у Лабера. Если я с ним не пойду, он мне голову оторвет.

– Боюсь, у меня тоже не выйдет, – добавил Йосси, он старался теперь говорить мягче. – Если не родители, так Ханнес уж точно найдет мне работу. Нельзя вечно от него прятаться. Сегодня утром он сказал остальным, чтоб были готовы к четырем часам. Он, наверное, уже бесится… – Йосси покачал головой: – Хотя я сомневаюсь, что он отправит нас работать в такую погоду. Над Кофелем сгущаются тучи. – Йосси печально улыбнулся Петеру. Как и накануне, мальчик был бледен, под глазами густо темнели круги. – Может, в другой раз, ладно?

В негодовании и смятении Петер запустил камешком в стену. Еще утром отец вновь попросил его смотреть в оба. Вюрмзеер пропал во время репетиции и с тех пор не появлялся. Петер был несказанно рад, что отец так на него полагался. А теперь он снова его разочарует!

– Вюрмзеер что-то замышляет, – проворчал он. – Иначе мы его разыскали бы! Говорю вам, он прячется и замышляет какую-то пакость. И не удивлюсь, если снова против вас, бедняков.

– Может, он просто улизнул. Через Грасвангталь и в Тироль или еще куда-нибудь, – возразил Максль. – Как бы то ни было, я по нему скучать не стану. И уж точно не по его жирному отпрыску, если б он взял его с собой. Тогда мы наконец вздохнули бы свободно… – Он горестно рассмеялся, потом встал со своего камня и взглянул на друзей: – Пойдемте по домам. Скоро стемнеет, там мы все равно никого не выследим.

Йосси тоже поднялся и развел руками, обращаясь к Петеру:

– Мы честно попытались, малыш. Не расстраивайся. Мы и так пошли на риск ради тебя и дальше заходить не можем.

Вместе с Макслем они выбрались через дыру в дальней части пещеры, и Петер последовал за ними, с трудом сдерживая слезы. Он полагал, что нашел наконец-то друзей. Но теперь и они от него отвернулись! Его вообще не покидало чувство, что Йосси и Максль что-то скрывали от него. Они то и дело переглядывались или шептались у него за спиной с другими ребятами. Наверное, они больше не хотели водиться с ним, с внуком презренного палача… И кто знает, может, они все выдумывали, не помогали родителям и не работали на Ханнеса, а собирались тайком и играли без него?

Мальчишки уже перебирались через булыжники сбоку от скалы и спускались к тропе, но тут с юга донеслись чьи-то шаги. Йосси схватил Петера за воротник и резко потянул за скалу. Тот хотел было возмутиться, но Максль приложил палец к губам.

– Не исключено, что Ханнес разыскивает нас здесь! – прошипел он, в глазах его читался страх. – Он любит порыскать в этом лесу. Сперва лучше посмотрим, кто это…

Ребята выждали немного, шорох шагов стал громче. Кто-то поравнялся с их укрытием. Петер затаил дыхание. Но он опасался напрасно. Кто бы ни шел по тропе, он спешил и стремительно прошагал мимо. Петер с любопытством выглянул из-за скалы – и замер.

Впереди, в десятке шагов от них, удалялся Франц Вюрмзеер. Он чуть ли не бежал и вскоре скрылся за деревьями.

– За ним! – прошептал Йосси с азартом хищника, почуявшего добычу.

Они держались справа от тропы, спешно перебирались через валуны и поваленные деревья и старались не упускать Вюрмзеера из виду. Иногда Петер наступал на сухую ветку и всякий раз вздрагивал и пугался, что Вюрмзеер мог их услышать. Но тот, казалось, целиком был погружен в собственные мысли. Правда, шагал он так быстро, что временами все же пропадал из поля зрения. К счастью, Франц не сходил с тропы, и ребятам всегда удавалось его догнать.

Через некоторое время тропа вывела их из леса, к дороге на Обераммергау. Вюрмзеер был теперь едва различим – лишь темный силуэт в развевающемся плаще. Со стороны гор стал задувать холодный ветер, и Петер зябко поежился. На небе повисли тяжелые тучи. Мальчик зажмурился под порывом ветра.

А когда открыл глаза, Вюрмзеер уже пропал.

– Дьявол, быть такого не может! – прошептал Максль. – Не мог же он просто взять и раствориться в воздухе… Как по волшебству!

– По мне, так все куда проще, – отозвался Йосси. – За мной!

Ребята со всех ног помчались через слякотный, усеянный коровьими лепешками выгон. Теперь, когда Вюрмзеер пропал из виду, они позабыли об осторожности и вскоре выбежали на дорогу, даже здесь, рядом с Обераммергау, усеянную глубокими лужами. Старые каменные плиты, свидетели давно минувших дней, растрескались, а местами и вовсе отсутствовали. По обе стороны простирались болота, поэтому дорога на этом участке шла по небольшой насыпи.

– Теперь ни звука, – прошептал Йосси. – И я покажу вам, куда исчез Вюрмзеер.

Они пробрались сквозь кустарник и по вереску вдоль дороги. Потом Йосси неожиданно остановился и показал вниз. Там стояло корыто для лошадей, рядом были каменный крест и скамейка. Спуститься туда от дороги можно было по сходням.

На скамейке действительно сидел Вюрмзеер – со стороны леса его не было видно в этой низине. Из корыта пили две взмыленные лошади. Позади стояла распряженная повозка, на каких ездили извозчики. Из-за повозки как раз появился мужчина в мятой шляпе и с косматой бородой. Он привязывал бочки с мешками, и вид у него был очень недовольный.

Йосси дал остальным знак, и они спрятались за искривленной сосной и стали наблюдать за происходящим.

– Пора с этим завязывать, слишком опасно, – произнес мужчина, привязывая сундук. – Тиролец тоже так говорит. – Он с тревогой взглянул на небо, на черные клубящиеся тучи.

– Ничего опасного, если делать все так, как я говорю, – проворчал в ответ Вюрмзеер, при этом голос у него был какой-то слабый и тонкий. – Мы уже слишком далеко зашли, назад пути нет. Для тебя в том числе!

– А потом тебя колесует этот палач из Шонгау! – ответил со злостью извозчик. – Но прежде он вынет из тебя потроха и скормит собакам! Я не хочу закончить рядом с тобой на эшафоте, Франц. Ни за какие богатства мира!

– Никто не закончит на эшафоте, – успокоил его Вюрмзеер. – Поверь, вся эта история с мистерией нам только на руку. Люди ничего не боятся так, как гнева Божьего. Страх – наша лучшая защита. Этот секретарь из Шонгау ничего не подозревает, он ищет совсем в другом направлении. Я знаю, все-таки я заседаю в Совете.

Ребята лежали за сосной и прислушивались к разговору. Петер понятия не имел, о чем они говорят. Но он догадывался, что разговор как-то связан с теми жуткими убийствами. Может, этот подозрительный тип и есть убийца, которого все разыскивают? А может, убийца – Вюрмзеер?.. Петер выглянул из-за ствола, чтобы разглядеть их получше. Где-то рядом из зарослей с криком взлетела утка. Вюрмзеер мгновенно оглянулся, и Петер едва успел втянуть голову обратно.

– Что это было? – вполголоса спросил советник.

– Что же, по-твоему? Сам ведь видел, что утка, – пожал плечами извозчик. Он крякнул по-утиному и насмешливо сказал: – Ты совсем переполошился.

– Причин хватает. Это очень важно, нельзя терять бдительности. Если нас кто-нибудь застанет и выдаст, все пропало! Лучше нам тут не задерживаться вдвоем. – Вюрмзеер поднялся. – Увидимся сегодня после заката на Жертвенном холме.

Извозчик вздохнул.

– Ладно, если потом нас оставят наконец-то в покое… – Он вдруг злорадно хихикнул: – Но ты все-таки прав. Уже затем, чтобы еще разок плюнуть в лицо этому ублюдку, оно того стоит.

Он подвел лошадей и принялся запрягать их в повозку. Вюрмзеер между тем стал подниматься к дороге.

Советник шагал прямо к ребятам.

Петер в ужасе зажал рот ладонью. Сосна была не самым надежным укрытием. Даже если они прижмутся к земле, как кролики, Вюрмзеер наверняка их заметит.

Он подходил все ближе. Всего три шага осталось, два, один…

– Эй, Франц! – окликнул его извозчик. – Чертовы клячи опять упрямятся. Не дают запрячь. Нужна твоя помощь. Давай же!

Вюрмзеер выругался, потом развернулся и снова спустился к повозке. Ребята не упустили возможности и перебежали на другую сторону дороги, а оттуда под защитой насыпи пустились к Обераммергау.

– Чуть не попались! – просипел Максль на бегу. – Не знаю, что бы они с нами сделали, если б поймали. Уж точно не по заднице бы надавали.

– Они бы нас прикончили, – лаконично ответил Йосси. – Узнали извозчика? Это был живодер Пауль, он иногда прирабатывает у Вюрмзеера на извозе. Говорят, он уже не одну повозку ограбил, а извозчиков зарезал. Хмурый тип и живет совсем один среди топей.

Теперь они снова бежали по дороге. Впереди показался мост через Аммер, а за ним уже виднелись первые дома Обераммергау.

– Может, этот Пауль и есть тот самый убийца и это он распял на кресте Доминика? – прошептал Петер, понемногу замедляя шаг.

– От него всякого можно ожидать, – ответил Йосси. – Хорошо, что…

Он вдруг замолчал. На мосту перед ними словно из-под земли вырос человек. Вероятно, он поджидал внизу у реки и потом перескочил через перила, как рассерженный призрак.

Это был Рябой Ханнес.

В руке он держал прут из свежего орешника, каким обычно пользовался на занятиях. Ханнес рассек им воздух и торжествующе ухмыльнулся:

– Ха, так я и знал, что вы рано или поздно вернетесь из леса, засранцы мелкие! – сказал он и согнул прут, словно проверял на прочность. – А тогда придется-таки пройти по мосту, верно? Другой дороги нет. – Он щелкнул прутом, и улыбка его неожиданно померкла. – Я кому сказал, чтобы к четырем были у меня, а? Нам вечером еще работенка предстоит, остальные уже ждут…

Максль побледнел. Дрожащей рукой показал в небо, на сгущавшиеся тучи.

– Но вечером, наверное, гроза будет, – возразил он робко. – В такую погоду мы…

– Заткни пасть! – прошипел Ханнес и недвусмысленно провел прутом по горлу; оспины на его лице вспыхнули красным. Он нетерпеливо показал на Петера: – Проваливай, говнюк! Или задницу так надеру, что неделю сесть не сможешь. А вы двое – за мной. Живо!

Он схватил Максля за волосы и потащил через мост в сторону болот. Йосси постоял в нерешительности, потом уныло побрел следом. Оглянулся на ходу и печально посмотрел на друга. Петер беззвучно открыл рот.

Почему?

Но Йосси не ответил. Он отвернулся и побежал вслед за Макслем и Ханнесом – через болота и к горам, над которыми исполинскими черными грибами вырастали тучи.

* * *

В Обераммергау ветер рвал ставни, словно их трясли маленькие домовые.

Симон шагал по безлюдной улице. Ветер закручивал листву и пыль, где-то скрипела незапертая калитка, и в отдалении стонали сосны, раскачиваясь под шквалистыми порывами. Симон посмотрел на небо и увидел те же черные тучи. Он придержал шляпу и поспешил дальше.

Цирюльник по-прежнему сомневался, верно ли поступил, ослушавшись Лехнера и оставшись в Обераммергау. С другой стороны – он был нужен здесь. Симон как раз побывал у Вайдингеров, бедной батрацкой семьи, живущей чуть в стороне от деревни; Петер говорил, что их дочь серьезно пострадала в несчастном случае в лесу. Чтобы не разочаровывать в очередной раз сына, Симон отправился к ним. Но, когда он постучался к ним, ему сказали, что девочке теперь гораздо лучше и она уже играет с другими ребятами. При этом лица родителей говорили об обратном. Они были бледны и замкнуты, в их глазах читалась тревога, даже страх.

Симон задумался, действительно ли Куизль отправится в такую погоду на поиски Ксавера. Быть может, палач уже вернулся в цирюльню и дожидался его? Сам Фронвизер намеревался еще заглянуть к Конраду Файстенмантелю. Им было что обсудить. Ведь Симон должен был оставаться в Обераммергау до представления. А раз представление отменили, то и он со своей задачей справился. Возможно, удастся получить хотя бы часть вознаграждения… Кроме того, Симон надеялся узнать что-нибудь об угрозах, которые Файстенмантель высказывал утром на репетиции.

Цирюльник свернул на главную улицу, совершенно безлюдную, подобно всем остальным переулкам. Близился вечер, и Фронвизер решил, что люди в такую погоду укрылись по домам. Связки зверобоя, привязанные у дверей, метались на ветру, некоторые из них отрывались и улетали прочь. Оставалось только надеяться, что непогода не уничтожит ранние посевы, иначе крестьянам придется голодать.

В трактире не горело ни единого огонька. Очевидно, хозяин решил на сегодня закрыться. Симон повернул направо и вскоре оказался перед домом Файстенмантелей; в окнах еще горел свет. Цирюльник осторожно постучал в дверь. Долго ждать не пришлось – почти сразу послышались торопливые шаги, и дверь распахнулась. Каспар, старший из сыновей Файстенмантеля, озадаченно взглянул на Симона.

– А, это вы, – произнес он с явным разочарованием. – Я думал, отец наконец-то вернулся…

– Жаль. Именно с ним я и хотел поговорить, – ответил Фронвизер. – А ты не знаешь, где он?

Каспар помотал головой, он был не на шутку встревожен.

– Мы сами не знаем. Еще днем он получил от кого-то записку и неожиданно ушел.

Симон насторожился:

– Получил записку? И от кого же?

– Подмастерье сказал, что ее передал какой-то ученик резчика. Но он скорее всего только посредник, а от кого она, понятия не имею. Мы уже начинаем волноваться. – Каспар с беспокойством посмотрел на затянутое тучами небо. – Только б он в горы по такой погоде не отправился.

– И он ничего не сказал?

– Я что, неясно выразился? – Каспар с досадой взглянул на Симона. – Нет, он ничего не сказал. И я не понимаю, какое вам до этого дело.

– Ну, хотелось бы получить свое вознаграждение. Это…

Дверь с грохотом захлопнулась, и цирюльник остался стоять с раскрытым ртом. Он рассердился и хотел было снова постучать, но потом все же передумал. Бессмысленно связываться с этими упрямцами. Хоть кости целее будут. Как бы то ни было, интересно, что сразу после своих угроз Файстенмантель получил анонимную записку. А если с ним что-нибудь случилось? С другой стороны, какое ему, Симону, дело до раздоров этого упрямого горного народца? Пусть хоть головы друг другу поотрывают! В самом деле, не лучше ли собрать вещи и отправиться в Шонгау? К Магдалене, Барбаре и маленькому Паулю… Симон задумчиво покивал. Сегодня же вечером нужно будет поговорить с Петером. По крайней мере, мальчик был под надежным присмотром у Георга Кайзера. Оставалось надеяться, что он не слоняется где-нибудь в лесу в такую погоду. Если ветер усилится, запросто может убить сломанной веткой.

Погруженный в раздумья, Симон шагал к себе в цирюльню – и тут услышал знакомый голос. Это был Петер, взволнованно бежавший навстречу. Видимо, он все же играл где-то на улице.

– Ты посмотри на него! – воскликнул Симон и погрозил пальцем: – В такую погоду следует…

– Пап, я тебя всюду ищу! – выпалил Петер. – Мы… мы разыскали Вюрмзеера! И он говорил, что… что… – Он совсем запыхался, не смог даже договорить.

Фронвизер-старший усмехнулся и обнял сына:

– Успокойся для начала, совсем ведь задохнулся.

Он был счастлив прижать сына к груди и почувствовать, как бьется его сердце. Когда все это останется позади, они вдвоем отправятся гулять в горы. Будут удить рыбу в Аммере, вырезать лук и стрелы и делать все то, что обычно делали отцы с сыновьями. «И уж точно не отправлять их на поиски убийц, – подумал Симон. – Хотя семью нашу нормальной не назовешь…»

– Ну? – спросил он. – Что вы видели?

Все так же взволнованно Петер рассказал о Вюрмзеере и его разговоре с жутким извозчиком.

– После заката они собираются встретиться на Жертвенном холме! – закончил он заходящимся голосом. – И вели они себя очень скрытно. Говорили, что никто не должен об этом узнать!

Симон взглянул на Кофель, чья вершина уже скрывалась во мраке. Над ним сверкнула первая молния, предвещая надвигающуюся грозу.

– Закат совсем скоро, – пробормотал он задумчиво. – А Вюрмзеер говорил, что ему там понадобилось?

Петер помотал головой. Но потом, похоже, вспомнил еще что-то, и лицо его просияло.

– Тот, другой, говорил, что с радостью придет, чтобы еще раз плюнуть в лицо жирному ублюдку.

– Жирному ублюдку? – Симон втянул воздух сквозь зубы, и у него мороз пробежал по коже. – Черт, я даже догадываюсь, кто этот жирный ублюдок…

Он принялся лихорадочно размышлять. Если речь действительно шла о Файстенмантеле, то толстяк был в большой опасности, а то и вовсе мертв. Нужно, чтобы кто-нибудь отравился туда и узнал, что там происходит! Но кому вообще можно доверять в этой деревне? По сути, никому, кроме Георга Кайзера, его старого друга, и, конечно же, Куизля. Но Кайзер был старым и больным, а тесть бродил где-то в долине. Симон не собирался ждать его возвращения – могло стать слишком поздно. Поэтому хочет он этого или нет, а придется отправляться туда одному. Цирюльник уже не думал, оставаться ли ему в деревне, – человеку, возможно, нужна была его помощь! Кроме того, Симона разбирало любопытство. Он чувствовал, что получит там ответы хотя бы на часть вопросов.

– А что с твоими друзьями? – спросил цирюльник сына.

У Петера появился страх в глазах.

– Ханнес их сцапал и увел на болота. Не знаю, что они там делают, но…

– Петер, у меня сейчас нет времени слушать, – перебил его Симон. – Если твои друзья не здесь, я отведу тебя к Кайзеру. Не хочу, чтобы ты гулял тут один. После всего, что случилось, это слишком опасно. Особенно в такую погоду.

– Но… но… я хотел пойти с тобой к холму! – возмутился Петер.

В отдалении послышался первый раскат грома.

– Ни в коем случае. – Симон покачал головой. – Это не игра. Пойдем, надо поспешить. Скоро дождь начнется. Довольно и того, что я промокну.

Он взял Петера за руку и потащил его к дому Кайзера.

– Это… несправедливо! – кричал сын. – Я тебе помог…

– И я благодарен тебе за это. Но не могу взять тебя с собой. Если все будет хорошо, то я скоро вернусь, и мы вместе полистаем какие-нибудь книжки, ладно?

– Не хочу я листать книжки, я хочу с тобой на Жертвенный холм!

Под протестующие крики Фронвизер тащил сына по улицам, мимо кладбища и школы, пока они не оказались перед домом Кайзера. Он постучал, и вскоре им открыл удивленный учитель. В руке он держал перо – очевидно, они оторвали его от работы.

– Что за шум? – мягко спросил Георг. – Неужели Петер натворил что-нибудь?

– Вовсе нет, – ответил Симон, запыхавшись от возни с сыном. – Наоборот, даже помог. Но сейчас будет лучше, если он ненадолго останется у тебя. Как ты к этому отнесешься?

Фронвизер в двух словах рассказал другу обо всем, что узнал от Петера. Кайзер нахмурился, спрятал перо в карман и принялся задумчиво протирать пенсне.

– И ты не хочешь никого взять с собой? – спросил он. – Даже судью или кого-нибудь из советников?

– Тесть еще не вернулся, а пока я доберусь до Лехнера, может стать слишком поздно, – ответил Симон. – Хочу посмотреть сначала, что это за встреча такая. Может, все совершенно безобидно… Если же нет, я всегда могу послать за Лехнером. – Он пожал плечами: – Кроме того, я уже никому здесь не доверяю. А уж судье – тем более.

Кайзер горестно рассмеялся:

– Прекрасно тебя понимаю. Эта деревня порой походит на змеиное гнездо. – Он наклонился и ласково погладил Петера по голове. – Ну, пойдем со мной, – успокоил он мальчика. – Я попрошу служанку приготовить тебе еще сладкой каши, прежде чем отправить ее домой. Кроме того, у меня есть несколько прекрасных книг с рисунками из Ветхого Завета. А еще – книга о здешних легендах. Можем полистать вместе. Ну, что скажешь?

Петер тихо всхлипнул, но все-таки позволил Кайзеру взять себя за руку и увести в комнату. У Симона сердце разрывалось, таким грустным и покинутым казался ему сын. Но он понимал, что так будет лучше всего.

– Я вернусь совсем скоро, – пробормотал он.

Снова прогремел гром, над Кофелем сверкнула очередная молния.

– Спасибо! – крикнул Симон вслед Кайзеру. – Знаю, что у тебя он под надежным присмотром.

Георг с улыбкой обернулся:

– Я всегда хотел своих детей, но Господь не наградил меня ими. Теперь хотя бы попытаюсь примерить на себя роль деда…

– В вашем случае это не так уж трудно, – ответил Симон грубее, чем ему хотелось.

Он махнул им на прощание, потом развернулся и по пустынным улицам поспешил к мосту через Аммер.

Волны закручивались вихрями в надвигающемся шторме.

* * *

– Скотина проклятая, туда! Не в ту сторону! Ты хоть раз можешь послушаться?

Магдалена без конца хлестала Франциска ореховым прутом, но старый осел был неумолим. Он неколебимо свернул с дороги и направился к ручью, что сочился в болоте. Позади в свете заходящего солнца виднелись дома Унтераммергау. Еще немного, и опустится ночь. Кроме того, начиналась гроза. А они так и не добрались до цели!

Четыре с лишним часа Магдалена ехала верхом на осле, которого любезно предоставил ей брат Константин, – и не раз ее посещала мысль о том, что пешком она добралась бы куда быстрее. Но лихорадка еще не спала, Магдалена по-прежнему чувствовала слабость во всем теле. У нее пропал аппетит, и ее подташнивало; наверное, давала себя знать беременность. Когда ей приходилось временами тянуть Франциска за поводья, у нее подгибались ноги, и дочь палача снова устраивалась у него на спине. У обочины росли жеруха и вероника. Магдалена набрала их и поела, чтобы унять кашель, но это мало чем помогло.

Путники, которые временами попадались ей навстречу, смотрели на нее во все глаза. На Магдалене по-прежнему была черная ряса, которую надел на нее брат Константин. Верхом на осле она походила на оторванную от мира богомолицу. Бледное, изможденное лицо и спутанные волосы довершали образ. Люди сторонились ее. Возможно, они думали, что при таком виде от нее несло за несколько миль. А может, причиной этому было выражение ее лица, хмурое и решительное.

Магдалена думала лишь об одном: она должна добраться до Обераммергау и передать Лехнеру письмо, которое вручил ей Шреефогль. Секретарю необходимо знать, что происходит в Шонгау! Скорее всего это ее последний шанс уберечь Барбару от пыток и смерти на костре.

«Если еще не поздно», – подумала Магдалена. Более трех дней минуло с тех пор, как она покинула Шонгау. Возможно, сестру уже начали допрашивать…

Держись, Барбара! Держись!

Магдалена громко выругалась, соскочила на землю и попыталась оттащить Франциска обратно к дороге. Но тот лишь заревел. Для Магдалены это прозвучало как насмешка. Осел спустился по откосу и добрался до ручья.

– Скотина! – выругалась Магдалена и, обессиленная, опустилась на поросший грибами ствол дерева. Теперь она понимала, почему «осел» было излюбленным ругательством. Своим упрямством эти звери кого угодно доведут до белого каления. Странным образом Франциск своим поведением напоминал ей собственного отца.

Магдалена натянула на голову капюшон рясы. У нее дрожали руки, ее знобило, и причиной тому была не только лихорадка. За последний час поднялся холодный ветер, над вершинами гор сгустились черные тучи, запахло дождем. Дочь палача нетерпеливо взглянула на Франциска, который топтался у ручья. Теперь она поняла, почему его так тянуло вниз. Возле ручья стояло старое, полусгнившее корыто; кто-то прикрепил к нему на гвоздь небольшое соляное кольцо – наверное, для здешних коров и коз. Франциск с аппетитом принялся его лизать.

Магдалена невольно усмехнулась. Осел любил соль, как маленькие дети – сладости. Несколько кусочков соли, которые дал ей в дорогу брат Константин, закончились еще на половине пути. Зато теперь Магдалена знала, как довести Франциска до самого Обераммергау.

Она осторожно поднялась и подошла к корыту. Гвоздь был уже ржавый и держался довольно слабо. Магдалена раскачала его и потянула, причем Франциск постоянно лез под руку и слизывал соль крупным теплым языком. Наконец белое соляное кольцо оказалось в руках у Магдалены.

– Ну, пойдем, дорогой, – поманила она Франциска и спиной вперед пошла обратно к дороге. – Вот твое лакомство.

Осел последовал за нею, как верный слуга, и Магдалена взобралась к нему на спину. Кусок соли она держала в вытянутой руке у него перед носом, заставляя идти вперед. Было не совсем удобно, зато значительно быстрее. По другую сторону болот уже виднелась верхушка колокольни Обераммергау.

Пока осел вышагивал себе по дороге, Магдалена перебирала в памяти ужасные события минувших дней. По всей вероятности, она, сама того не желая, встала у кого-то на пути. Нарушила чьи-то преступные замыслы, достаточно масштабные, если за это поплатился жизнью молодой извозчик из Шонгау и едва не погибла она сама. Магдалена по-прежнему не имела ни малейшего понятия о том, что за всем этим стояло. Были все основания полагать, что тиролец, который хотел убить ее, был тем самым тирольцем, которого Барбара видела в Шонгау. Кроме того, он говорил о каком-то «хозяине в Обераммергау».

Обераммергау, до которого оставалось всего четверть мили…

Шонгау, Сойен, Обераммергау…

Названия мест что-то пробуждали у нее в памяти, но всякий раз, когда Магдалена пыталась ухватиться за мысль, от нее ускользала самая суть.

Шонгау, Сойен, Обераммергау… Шонгау, Сойен, Обераммергау…

Женщина подогнала осла, отчего тот явно не пришел в восторг. На руке у нее засохла тонкая корка соли, и Магдалена попробовала ее лизнуть. В последние дни она много потела, и соль пошла бы ей на пользу. Но ее вкус пробудил воспоминания о том ужасном видении, когда она тонула в бочке, как в гробу, и под конец ощутила во рту жидкость, солоноватую, словно кровь.

Магдалена невольно вздрогнула.

Словно кровь…

Она тихо вскрикнула. Вкус во рту словно запустил последовательность мыслей, которые за долю секунды пронеслись у нее в голове. Мельчайшие детали, обрывки фраз, запахи и вкус, точно части мозаики, выстроились в одну общую картину.

Соленая, как кровь…

Магдалена вдруг поняла, за что должна была умереть, почему заставили замолчать Лукаса и что было нужно тирольцу в подвале Сойена. Увиденное Барбарой в Шонгау тоже внезапно обретало смысл, как и тот странный хозяин из Обераммергау.

– Эй, Франциск, давай побыстрее, черт тебя подери! Или мне пинка тебе поддать?

Она с силой сдавила ослу бока пятками, так что тот испуганно заржал и пошел быстрее. Магдалена хмуро наклонилась к его шее. Впереди раскинулась стиснутая горами долина, в дальней части которой лежал Обераммергау.

Разгадка была у нее прямо перед глазами.

16

Обераммергау, вечер 11 мая 1670 года от Рождества Христова

Симон двинулся к Жертвенному холму, и одновременно с неба упали первые капли. Они были холодные и больно секли по лицу. Ветер тоже подул до того холодный, что Симон стал мерзнуть в своем тонком плаще. Неужели зима вновь заявила о своих правах под конец весны? Хотя Фронвизер слышал, что в горах снег мог выпадать и в июне. Он в который раз ощутил тоску по родному Шонгау. В каких-то двадцати милях отсюда, а словно в каком-то другом, более дружелюбном мире…

Симон перешел мост через Аммер, двинулся дальше по тропе, мимо пастбищ, и на всем пути ему не попалось навстречу ни одного человека. Это его нисколько не удивило: какой благоразумный человек выйдет из дома в такую погоду?

Такой, который затевает что-то недоброе…

Резкий порыв сорвал с головы шляпу. Симон выругался и погнался за ней по слякоти. Шляпу все уносило, словно клочок соломы, а когда она снова упала на землю, то угодила прямо в зловонную коровью лепешку. Симон поднял шляпу кончиками пальцев и наскоро очистил. Шляпа – купленная в Аугсбурге, из плотного войлока, с красным петушиным пером – была единственной дорогой вещью, которую он взял в Обераммергау. Фронвизер не стал надевать ничего дорогого в эту поездку – кроме этой шляпы. Этот случай, как ни странно, рассердил его сильнее, чем любое из последних событий. Наверное, легче было злиться из-за какой-нибудь ерунды, объяснимой и не такой зловещей, как черные всадники, круги из камней, странные фигурки и мертвые артисты-апостолы…

Очистив кое-как шляпу, Симон вновь водворил ее на голову и продолжил путь. В скором времени он углубился в лес и по знакомой уже тропе направился к Кофелю. Он помнил, что скоро впереди покажется покатый луг, а за ним – расчищенный холм, который у местных жителей назывался Жертвенным. Почему Вюрмзеер хотел встретиться с извозчиком именно там, для Симона по-прежнему оставалось тайной. Ему вспомнились детские останки, которые он там обнаружил, и рассказы женщины, матери Мартина.

Прежде, в древние времена, на том холме приносили в жертву людей…

Солнце зашло совсем недавно, но было уже темно, как в полночь. Над горами прокатился раскат грома, и дождь действительно сменился мокрым снегом. Хлопья его липли к плащу и шляпе, Симон застучал зубами.

В темноте зажглось несколько огоньков – судя по всему, факелы. Похоже, все были в сборе. Симон стал считать и остановился в недоумении. Он рассчитывал увидеть несколько человек в лесу, а их собралось на холме не меньше десяти! Кроме того, сквозь ветер слышалось какое-то бормотание, шелест голосов… Симон спрятался за одним из многочисленных валунов по краю луга, чтобы с безопасного расстояния понаблюдать за происходящим. Только теперь он заметил, что слева от холма горели еще огни. Целое море огней!

Кто они такие, черт возьми?

Несмотря на холод и сырость, Симон опустился на четвереньки и стал подбираться поближе к холму. Так он еще больше пачкался в коровьем навозе, но едва ли обратил на это внимание. В нос ударил запах скисшей, недожеванной травы, но цирюльник был слишком сосредоточен на том, чтобы привлекать как можно меньше внимания.

Теперь Симон мог различить отдельные силуэты, стекавшиеся к холму. К своему ужасу, он увидел среди них не только мужчин, но и женщин, и даже детей. Это они издавали то жуткое бормотание, которое Симон слышал прежде. Все смотрели на холм, на вершине которого была установлена странная конструкция. Симон с хрипом втянул воздух, когда в свете факелов разглядел форму.

Это определенно был крест.

На нем головой вниз висел тучный человек. Слишком далеко, чтобы разглядеть подробнее. Но у Симона не возникало сомнений насчет его.

Файстенмантель! Они распяли Файстенмантеля!

Холм, крест, множество народу… Симон прижал ладонь ко рту, чтобы не вскрикнуть. Зрелище походило на извращенное подобие мистерии – словно дьявол решил переписать пьесу на свой лад.

И только теперь Фронвизер осознал, что означает все это сборище.

Вся деревня и есть убийца…

По всей видимости, все жители Обераммергау собрались на этом холме, чтобы принести ненавистного старосту в жертву каким-то темным силам.

* * *

Примерно в миле от происходящего на холме Якоб Куизль шагал в направлении Обераммергау. Над деревней сгущался сумрак, лишь в некоторых окнах горел свет. Издалека селение казалось пустынным, вымершим. Такие повсеместно встречались во время войны.

Порывистый ветер и холодный дождь хлестали по лицу. Куизль надвинул шляпу на лоб и ссутулился. Позади сверкнуло несколько молний, Кофель осветило жутким сиянием. Послышался отдаленный раскат грома, рокот, словно какой-то гигантский зверь неохотно отступал прочь.

Корзину, которая служила ему для маскировки, палач еще раньше вышвырнул в яму. Полдня он таскал ее за спиной, разыскивая Ксавера. Предприятие, как он теперь был вынужден признать, оказалось совершенно безнадежное. В долине и горах вокруг нее было достаточно укрытий, чтобы спрятать целую армию. Куизль расспрашивал всех бродячих торговцев и прочих подозрительных типов, каких встречал между Этталем и Унтераммергау, но никто из них не видел Ксавера.

Тем не менее Якоб был уверен, что молодой резчик по-прежнему где-то поблизости. Его миссия осталась незавершенной, не все фарисеи еще розданы. Всего фигурок было около десяти, четыре уже нашли своих владельцев.

Так для кого предназначены остальные?

И почему?

Якоб видел тогда, в камере, сумасшедший блеск в глазах Ксавера. Этот парень одержим, он не угомонится, пока не достигнет поставленной цели. Однако не имело смысла разыскивать его в темноте, да еще в такой ветер и дождь. И только по одной причине Куизль не прекратил поиски раньше.

В темноте можно увидеть свет пламени.

Было сыро и холодно. Если Ксавер где-то в горах, он наверняка разведет костер. И каким бы маленьким ни был этот костер, Якоб его заметит. На зрение палач мог положиться так же уверенно, как и на свой прославленный нюх.

И тогда, парень, ты расскажешь мне, что происходит в деревне.

Но до этой минуты Куизль так и не увидел ни единого огонька. Как и в Обераммергау, что показалось ему довольно странным.

Куда все подевались? Неужели дрыхнут уже, дурни деревенские?

Что ж, не важно, что там происходит, на улице чертовски холодно, и ему срочно нужно выкурить трубку. Поэтому палач прибавил шагу. И в следующий миг в горах вспыхнул огонек. Он загорелся примерно в четверти мили, выше по склону. Поначалу Куизль решил, что это очередная молния, но огонек продолжал мерцать.

И он двигался.

Якоб прикрыл лицо от дождя, чтобы лучше видеть. Либо это одинокий лесоруб со светильником, что в такую погоду маловероятно, либо же это действительно Ксавер на пути в убежище.

Палач задумчиво поскреб бороду, с которой уже свисали маленькие ледышки. Чтобы выяснить, как оно на самом деле, придется подняться – в такую погоду занятие малоприятное и, главное, рискованное.

– Черт бы тебя побрал, Ксавер… Если это и в самом деле ты, то я уже за это шкуру с тебя спущу!

Ворча и ругаясь себе под нос, Куизль свернул с тропы и двинулся обратно в горы.

* * *

Симон лежал на животе в коровьем навозе и чувствовал, как плащ и рубашка под ним постепенно намокают. Перед лицом у него плясали снежные хлопья, но цирюльник не чувствовал холода – для этого он был слишком напуган и смущен. Зрелище было до того ужасным, что Фронвизер инстинктивно пытался вжаться еще глубже в траву и грязь.

Он зажмурился и снова открыл глаза, но над холмом по-прежнему высился крест, а на нем вниз головой висел Конрад Файстенмантель. Симон содрогнулся, когда осознал сходство.

Как апостол Петр, принявший в Риме такую же мученическую смерть… Файстенмантель пожелал играть Петра – и преуспел в этом больше, чем ему хотелось бы!

Между тем окончательно стемнело, но в свете факелов Симон заметил, что у Конрада по виску стекает кровь. Толстяк не шевелился – вероятно, он был без сознания. А то и вовсе мертв.

На холме разожгли большой костер, и стало лучше видно. Языки пламени с треском взвивались ввысь. Рядом стоял, скрестив руки на груди, Франц Вюрмзеер. Вид у него хмурый и решительный. Он взирал на толпу, которая выстроилась полукругом у подножия холма. Лица их сверкали в слабых отсветах огня. Симон отметил, к своему ужасу, что знает многих из собравшихся.

Господи, да разве такое возможно?

Среди зрителей были и суеверный лесовод Алоиз Майер, и плечистый Адам Гёбль с сыновьями. Потом Симон увидел кое-кого из своих пациентов, к которым ходил буквально на днях. Узнал он и некоторых из участников мистерии: молодого плотника Матиса и крестьянина Йозефа. Из женщин здесь была Мария, а также юная Магдалина с двумя детьми. Малыши ковыряли в носу и с любопытством наблюдали за происходящим. Другие усадили своих детей себе на плечи, чтобы те могли лучше видеть. Люди смотрели с интересом и нетерпением, другие стояли с довольно равнодушным видом, но ни у кого в глазах Симон не видел и следа сострадания к распятому. К его облегчению, среди собравшихся не было видно Георга Кайзера, как и священника с судьей.

Тем не менее Симон полагал, что у подножия холма собралась значительная часть жителей деревни. Благонравные люди, которые по воскресеньям ходили в церковь и платили аббату десятину, теперь смотрели, как умирал на кресте человек.

– Дорогие друзья! – провозгласил Вюрмзеер и вскинул при этом руки в знак благословения. – Я рад, что нас собралось много. Некоторые из вас оказались здесь, потому что я разослал вам приглашения. Другие, возможно, явились лишь из любопытства или в праведном гневе. Но всех нас объединяет беспокойство за судьбу Обераммергау! – Он выдержал многозначительную паузу и посмотрел вниз, словно хотел взглянуть на каждого, кто стоял у подножия холма. – Настали тяжелые времена. Когда-то паломники и торговцы нескончаемым потоком проходили по нашим дорогам. Нас было немного, не все происходили из старинного, почтенного рода. У нас были права, дарованные не кем иным, как самим кайзером! А что теперь? – Его пронзительный голос все нарастал, словно у вещающего в исступлении проповедника. – Грязные батраки, словно клещи и клопы, присосались к долине! Они явились издалека, потому что прослышали о нашем прекрасном крае. Однако им здесь не место – они говорят иначе, танцуют иначе, поют иные песни. Но, что хуже всего, они ленивы и навлекают на нас беды. Все, что произошло за последние дни, должно служить нам предостережением!

Над толпой поднялся ропот. Некоторые из зрителей, по всей видимости, явились прямо с полевых работ. Они вскидывали мотыги и грабли, словно держали в руках оружие.

– Проклятые чужаки! – прокричал кто-то. – Пусть убираются к дьяволу! И Конрад вместе с ними, жадный предатель!

Вюрмзеер кивнул с пониманием.

– В прежние времена этих презренных бродяг просто прогоняли из долины, – произнес он громким голосом. – Их сгоняли в повозки, отвозили к Лойзаху и там сажали на плоты. Ныне правосудие в этих делах проявляет излишнее малодушие. Остается только надеяться, что это скоро изменится. А до тех пор нам следует полагаться на себя.

Среди зрителей согласно забормотали. Вюрмзеер снова вскинул руки, и голоса сразу смолкли.

– Некоторым из вас хорошо известно, что мы всеми силами старались уберечь долину от упадка, – продолжил он. – Мы были на верном пути, хоть и нарушали законы. Что же нам оставалось делать, если эти законы урезали наши исконные права и свободы? Но теперь, когда мы на пути к успеху, долой их! Людей, которые хотели сдать нас властям, потому что заботились о собственных доходах. Все вы знаете, о ком я! – Вюрмзеер показал на Файстенмантеля, безжизненно висевшего на кресте. – Кому-то из вас, возможно, жаль толстяка. Но ответьте мне: разве не донимал он вас все эти годы? Не выжимал из вас все до последней капли? Ответьте! Наш почтенный староста жирел с каждым годом, а нам приходилось голодать. Все вы были на последней репетиции! Слышали, чем он грозился. Так что же, мы и впредь будем пресмыкаться перед ним?

– Вот еще! – проревел Адам Гёбль и поднял кулак. – Не бывать больше этому! Из-за него мой сын угодил за решетку. Пускай теперь расплачивается! За это и за все прочее! Никакой пощады жадному псу, довольно он нас мучил!

Вюрмзеер успокоил его жестом.

– У каждого из нас хватает причин ненавидеть Конрада. Дело не только в той глупой угрозе. Некоторых он разорил, у кого-то покупал работу за сущие гроши, других обсчитывал на продаже скота или сотне других сделок… – Тут Вюрмзеер резко понизил голос, заговорил проникновенно: – В древние времена на этом холме приносили жертвы. Кое-кто из вас делает это до сих пор в виде угощений или небольших подарков. Но, боюсь, в тяжелые времена, как сейчас, жертва нужна более значительная…

Тут он снова многозначительно помолчал. Симон видел в свете факелов, как в предвкушении заблестели у всех глаза.

Они и впрямь хотят принести его в жертву!

Мысли вихрем проносились у него в голове. Должно быть, на этом самом месте Вюрмзеер и еще несколько безумцев принесли в жертву Маркуса и Мари. Файстенмантель, вероятно, был тому свидетелем и теперь грозился выдать виновных. И теперь должен лишиться за это жизни. Может, юный Доминик и Урбан Габлер были убиты по тем же причинам? И Себастьян Зайлер наложил на себя руки, потому что не мог дальше жить с таким грузом?

– Мы, жители Обераммергау, – гордый и свободный народ и никогда не слушали ничьих указаний, – продолжил Вюрмзеер. – Мы всегда вместе принимали решения. И теперь поступим так же. Те, кто считает, что Конрад Файстенмантель заслуживает смерти и что это убережет нас от грядущих бед, поднимите руки.

Поначалу робко, затем более уверенно собравшиеся стали поднимать руки.

– Убить! – выкрикнул кто-то.

Второй подхватил:

– Убить!

И уже зловещим хором разносилось:

– Убить, убить, убить!

Вюрмзеер жестом призвал толпу к тишине, после чего кивнул с серьезным видом.

– Так тому и быть.

Он выхватил кинжал и медленно двинулся к кресту.

В этот миг Симон услышал позади тихий шорох. Он оглянулся в страхе. Со стороны леса к нему быстрым шагом приближался судья Йоханнес Ригер и с ним четверо стражников.

– Господи Иисусе, вас послали небеса! – просипел цирюльник.

Он испытал невероятное облегчение. Очевидно, судья в последний момент узнал о жутком замысле и теперь явился, чтобы положить этому конец. Значит, здравый смысл и закон еще имели силу в этой долине.

– Эти безумцы собираются принести в жертву Конрада Файстенмантеля, – прошептал Симон, когда Ригер оказался рядом. – Должно быть, Вюрмзеер вместе с кем-то еще сотворил нечто ужасное с батрацкими детьми, а Файстенмантель знал об этом. Нужно срочно…

– У нас тут шпион! – громко крикнул судья и показал при этом тростью на ошарашенного Симона. – Он подкрался и подслушал. Я знал, что часовые вокруг леса будут нелишними. – Ригер с тонкой улыбкой обратился к стражникам: – Хорошая работа. А теперь отведите парня на холм. Возможно, одной жертвой сегодня не ограничится.

Судья наклонился к цирюльнику, застывшему в ужасе, и произнес тихим, почти сочувственным голосом:

– Я ведь говорил вам, мастер Фронвизер, чтобы вы не вмешивались в дела, которые вас не касаются. А теперь слишком поздно.

Стражники схватили Симона и потащили по тесному коридору, образованному зрителями. Фронвизер кричал, шляпа слетела у него с головы, и толпа втоптала ее в грязь. Точно овцу на убой, стражники волокли беззащитного цирюльника на вершину холма, к ревущему костру и кресту с висящим вниз головой Файстенмантелем.

Наверху, с кинжалом в руке, дожидался Вюрмзеер.

– Друзья мои, боюсь, нам снова придется голосовать! – раздался его громкий голос.

Симон закрыл глаза.

«Это кошмарный сон, – думал он. – Господи, дай мне проснуться!»

Когда Фронвизер вновь открыл глаза, первые из зрителей тянули вверх руки.

Он догадывался, чем окончится голосование.

* * *

К тому времени, когда Магдалена добралась до Обераммергау, снег повалил, как в феврале. Крыши и дороги устилал белый покров, с гор завывал ветер. Она по-прежнему держала перед носом у Франциска кусок соли. Осел шагал с возрастающим нетерпением.

За последние полчаса Магдалена не раз обругала себя за собственную глупость. По сути, она давно могла догадаться о том, что происходило в том сарае в Сойене. Смертельный ужас, вероятно, затмил ее разум. Но в нынешнем положении это знание ничего, в общем-то, не меняло. Она должна как можно скорее разыскать Лехнера – это единственное, что сейчас имело значение. В первую очередь нужно спасти Барбару! Магдалена понятия не имела, где ей искать секретаря. Она знала лишь, что он вместе с ее отцом отправился в Обераммергау. Что ж, в этом деле ей наверняка поможет Симон. Магдалена до сих пор злилась на мужа за то, что он, не посоветовавшись, решил задержаться. Но в то же время она ужасно по нему соскучилась. По нему и по старшему сыну. Быть может, скоро ей выпадет возможность сообщить семье о своем новом положении… Она погладила себя по животу и нахмурилась: «Надо надеяться, что брат Константин прав и с ребенком ничего не случилось. По крайней мере, кровь не шла».

Магдалена огляделась на темной, заснеженной улице в надежде встретить кого-нибудь и спросить дорогу к цирюльне. Но на улице не было ни души. И в окнах почему-то не горел свет. Большой трактир справа, похоже, был закрыт. Может, все отправились на какое-нибудь богослужение? Магдалена решила заглянуть в церковь, чья колокольня темным контуром вырисовывалась во мраке. Но и там стояла полная тишина. На кладбище высилась странная конструкция, похожая на сцену, и по ней кто-то ходил из стороны в сторону, опустив голову и молитвенно сложив руки.

– Эй, там! – крикнула Магдалена и помахала. – Вы меня слышите?

Человек поднял на нее глаза и вздрогнул. По его одежде Магдалена догадалась, что это, должно быть, местный священник.

– Господь всемогущий! – просипел он и упал на колени. – Христос явился в Обераммергау!

– Я не… – начала Магдалена, но священник прервал ее:

– О, я знаю, что согрешил! – произнес он жалостливо. – Я не должен был допускать этого! Я был слаб, Господи! Я боялся за свою жалкую жизнь. О Господи, прости меня!

– Понятия не имею, о чем вы, – пробормотала дочь палача.

Но потом она вдруг поняла, что так смутило священника. В рясе и с длинными волосами Магдалена действительно имела отдаленное сходство с Иисусом на фресках в церкви Шонгау. И восседала на осле, словно Христос въезжал в ворота Иерусалима. «Не хватает только пальмовых листьев и ликующей толпы, – подумала она. – В особенности толпы…»

Женщина соскочила с Франциска и на подгибающихся ногах прошла на кладбище. Священник по-прежнему стоял на коленях и молился.

– Э, могу вас успокоить, ваше преподобие, – проговорила она. – Я никакой не Иисус, а всего лишь Магдалена Фронвизер из Шонгау. Жена цирюльника. Мне нужно срочно разыскать супруга. Вы случайно не знаете, где он?

Священник поднял на нее растерянный взгляд. Магдалена заметила, что он бледен как мертвец и дрожит всем телом. Похоже, что-то здорово его напугало. И сама она почувствовала теперь, как внутри расползается страх.

Что здесь произошло?

– Не… Иисус?.. – пробормотал священник. Он поднялся с колен и встряхнул головой, словно очнулся от кошмарного сна.

– Мой муж цирюльник, – медленно и мягко, точно ребенку, произнесла Магдалена. – Где он? – Не дождавшись ответа, она продолжила: – Может, вы тогда знаете, где найти секретаря Лехнера? Или моего отца? Он палач из Шонгау.

Священник пронзительно рассмеялся. У Магдалены сложилось впечатление, что он немного не в своем уме.

– Ха, палач нам тут и вправду пригодился бы, – заметил он и хихикнул. – Столько покойников, столько виновных… Я подозревал, с самого начала подозревал! Но молчал. В том моя вина, тягчайшая вина!

Магдалена беспокойно огляделась. Безлюдное кладбище, надгробные плиты покрыты снегом, ветер свищет в церкви сквозь распахнутые двери… Ей стало не по себе.

– Где же все люди? – осведомилась она. – В окнах не горит свет.

Священник указал на запад, где вырисовывались очертания могучей горы.

– Кофель призвал их, – пробормотал он. – Они творят злодейство, и я не могу помешать им. Господь свидетель, я пытался их образумить! Но они… они не пожелали меня слушать! Лишь немногие остались. Мистерия могла объединить нас, но теперь, когда ее отменили…

Погруженный в собственные мысли, священник продолжал бормотать, но уже отвернулся и снова принялся мерить шагами сцену от одного угла к другому, точно зверь в клетке. При этом он беспрестанно качал головой. Магдалена поняла, что от него никакой помощи не добиться.

– Спасибо, ваше преподобие, – сказала она вежливо. – Мне пора. Как я уже сказала, у меня срочное дело.

Магдалена поспешила за кладбищенские ворота, вспрыгнула к Франциску на спину и шлепнула его по крупу.

– Прости, дорогой, но нам, видимо, придется еще немного проехаться, – шепнула она ослу на ухо. – После ты получишь самый большой кусок соли во всем Пфаффенвинкеле, обещаю.

Вопреки ожиданиям, Франциск сразу тронулся с места, словно бы понял слова Магдалены.

Она поехала по темным, безлюдным улицам Обераммергау. Голос священника за спиной постепенно затих. Дочь палача прищурилась, чтобы лучше видеть сквозь вьюгу. Кофель высился по другую сторону Аммера. Если безумный священник прав, то почти все местные жители собрались там. Возможно, среди них окажутся и отец с Симоном. Уж они-то должны объяснить ей, что здесь происходит и где искать Лехнера! Значит, ей следовало вновь перейти мост и по лугам подняться к той необычной горе… Рано или поздно она надеялась снова встретить людей. В этой долине и в самом деле было жутко.

Магдалена повернула направо и направила Франциска по главной улице, прочь из вымершей деревни. Но осел вдруг замер как вкопанный. Впереди, почти на окраине, показались три всадника в черных одеяниях. Зловещий образ их завершали черные как ночь кони. Возглавлял троицу четвертый всадник на сером в яблоках жеребце. Лицо его было скрыто под капюшоном.

«Всадники Апокалипсиса! – пронеслось в голове у Магдалены. – Может, я сплю?»

Мучительно медленно всадники приближались к женщине. У Франциска задрожали бока – вероятно, от холода. Но возможно, осел, как и Магдалена, чувствовал, как что-то невыразимо зловещее завладевает долиной.

* * *

В двадцати милях от Обераммергау Барбара сидела в своем укрытии и прислушивалась, как ветер стучит в ставни.

Она со вчерашнего дня пряталась в этом каменном погребе под домом Штехлин. Было до того холодно, что Барбара мерзла даже под тремя шерстяными одеялами. Вдоль стен крошечного подвала стояли бочки с солеными огурцами и квашеной капустой, морщинистые яблоки с прошлого урожая и всевозможный хлам. Под низким потолком висели колбасы и окорока. От запаха копченостей, поначалу такого соблазнительного, Барбару уже тошнило. Она и представить теперь не могла, что впредь станет есть колбасу с капустой, в общем-то, одно из любимых ее блюд.

Девушка уже не раз просила Штехлин выпустить ее, однако знахарка всякий раз отмахивалась. Стражники уже дважды побывали в доме, поскольку знали, что Марта была в хороших отношениях со сбежавшей дочкой палача. Но Барбару так и не нашли, потому что люк в погреб был скрыт под рваной и пропахшей овечьей шкурой. Тем не менее Штехлин не хотела рисковать.

Тихо завывал ветер, что-то скрипнуло, загремело – должно быть, с крыши сорвало черепицу. Похоже, снаружи бушевал ураган. Барбара подумала о старшей сестре, которая была сейчас где-то в долине Аммера, где майские бури зачастую сменялись метелями. Быть может, поэтому Магдалена с Лехнером до сих пор не вернулись?

Барбара плотнее закуталась в одеяла, которыми снабдила ее Штехлин, и погрузилась в раздумья. В сущности, она по-прежнему была заключенной. Черт возьми, неужели ей всю оставшуюся жизнь суждено провести в такой вот яме? Все зависело от того, сумеет ли Якоб Шреефогль уличить бургомистра Бюхнера в каком-то преступлении. Только тогда патриции, возможно, поймут, что казнь ее служит лишь для того, чтобы избавиться от свидетеля. Но никаких доказательств у них пока не было. Пауль со вчерашнего дня караулил на кладбище в надежде, что Рансмайер с Бюхнером вновь там появятся. Но они словно что-то заподозрили и не показывались. Кроме того, Шреефогль тайком проверил мешки на стройке, но ничего подозрительного в них не обнаружил. Сегодня вечером состоится последнее собрание, на котором Бюхнер намеревался распустить Совет. А им по-прежнему не в чем было его обвинить!

Наверху с грохотом распахнулась входная дверь. Барбара вздрогнула. Неужели снова явились стражники? Может, кто-то рассказал им, где она прячется? По полу протопали шаги, после чего стала подниматься крышка погреба. Барбара затаила дыхание.

Они пришли за мной! В этот раз не отсидеться!

Но в проеме показалось только лицо Марты Штехлин.

– Есть новости! – прошипела старуха. – Рансмайер на кладбище, Пауль видел его только что! С каким-то типом в тирольской шляпе. Они что-то сгружают с повозки.

– Тиролец! – вырвалось у Барбары. – Значит, они снова встретились… Нужно срочно сообщить Шреефоглю!

– Боюсь, не выйдет. Совет уже собрался на последнее заседание.

– Уже? – Барбара побледнела. – Выходит, уже вечер?

Сидя в подвале, она совершенно потеряла счет времени. Если собрание уже началось, то они безнадежно опоздали!

– Послушай, Марта, – продолжила Барбара шепотом. – Ступай к ратуше и под каким-нибудь предлогом попытайся поговорить со Шреефоглем. Он непременно должен узнать, что там происходит!

– Поговорить со вторым бургомистром? Во время собрания? – Штехлин горестно рассмеялась: – Не забывай, я всего лишь простая знахарка. Там собрались господа в бархате и шелках. Никто не пропустит меня к мастеру Шреефоглю.

– Ты должна попытаться! А я тем временем отправлюсь на кладбище и выясню, что там происходит.

– Я пойду с тобой! – Рядом со знахаркой появился Пауль, видимо, он все это время стоял подле нее. – У меня с собой праща! – заявил он торжествующе. – Зададим же мы жару проклятому доктору!

– Никуда ты не пойдешь, – возразила Барбара. – Это слишком опасно, и ты останешься здесь.

Племянник надулся:

– Но ты ведь сама сказала, чтобы я держал пращу наготове.

– Я имела в виду, если ты или я будем в опасности, то…

– Но мы же в опасности! – Пауль топнул ногой от злости. – Я должен защищать тебя, пока отца с дедом нет. Теперь я здесь мужчина! Если не возьмешь меня, я буду кричать.

– Боже правый, – простонала Штехлин. – Только не это!

– Хорошо, хорошо, – успокоила Барбара племянника. – Пойдешь со мной. Но метать будешь, только когда я скажу тебе. Обещаешь?

Пауль хитро ухмыльнулся, достал из кармана кожаную пращу и взмахнул ею в воздухе.

– Обещаю. Но за это ты мне дашь засахаренную сливу, какие едят эти толстые господа в Зале советов.

– Когда все это останется позади, ты получишь столько слив, что они у тебя из ушей полезут, – ответила Барбара и, подтянувшись, выбралась из погреба. – А теперь пошли, пока Рансмайер не ушел от нас!

* * *

Стиснутый между двумя стражниками, Симон стоял на вершине холма и смотрел на жителей деревни, что столпились у подножия. У некоторых лица были искажены гримасой ненависти, хотя по большей части в глазах людей читалось лишь любопытство или равнодушие. Фронвизер помнил такие взгляды по казням в Шонгау. Все ждали, когда же зрелище наконец начнется, – и радовались, что не они сейчас на эшафоте.

Рядом с кинжалом в руке стоял Франц Вюрмзеер. Он зловеще приблизился к Симону. Стражники прижали цирюльника к размягченной, укрытой снегом земле.

– Ваш приговор однозначен! – крикнул Вюрмзеер и обвел взглядом молчаливую толпу. – Чужак должен умереть.

– Как вы можете допустить такое! – закричал Симон и при этом тщетно попытался вывернуться из хватки стражников. – Вы… вы же все меня знаете! Это же я, цирюльник из Шонгау! – Он повернул голову и с мольбой взглянул на старого Алоиза Майера, стоявшего в первом ряду с другими участниками мистерии. – Я же помогал вам! Кому из вас я отказал в помощи?

Майер хотел было ответить, но его опередил какой-то молодой неухоженный извозчик:

– Заткнись! Нам тут не нужны приблудные ищейки. Ты сам виноват, сам подписал себе приговор!

– Файстенмантель нанял его! – выкрикнула толстая Халльхубер, которой Симон еще позавчера приготовил мазь от подагры. – Он сам мне говорил. Может, они заодно и хотят продать деревню приезжим.

– Глупости! – заверил их Симон. – Я здесь потому…

– Истина! – судья Йоханнес Ригер прервал отчаянные выкрики Симона. Он пробился сквозь толпу и стал медленно подниматься на холм. – Вы так и не поняли, к чему все идет? Сначала они подослали к нам этого цирюльника. Затем явился секретарь со своим палачом. Кто будет следующим? Люди с Леха давно зарятся на нашу прекрасную долину. Стоит утратить бдительность, и они тут же приберут себе власть. В точности как он! – судья указал тростью на Файстенмантеля. Тот застонал, похоже понемногу приходя в сознание. Веревки туго стягивали ему руки и ноги, удерживая на кресте. В неестественном положении лицо его стало пунцовым, с лысого лба на снег продолжала капать кровь.

– Сначала он разорил вас, а теперь хочет продать шонгауцам то немногое, что у вас еще осталось! – продолжил судья. – У меня есть доказательства, что Файстенмантель собирался встретиться с Советом Шонгау. Уже готовы документы на подпись!

– Это наглая ложь! – крикнул Симон. – Не верьте ни единому слову!

Ему до сих пор не верилось, что даже судья был в числе заговорщиков. Казалось, вся долина была едина в ужасном сговоре! Очевидно, ненависть к чужакам имела давние корни. Детские кости, которые Симон обнаружил, указывали на то, что Вюрмзеер со своими сообщниками убили кого-то из батрацких детей, чтобы посеять страх среди приезжих. Возможно, их тем самым хотели вынудить добровольно покинуть долину. Но Файстенмантель и другие члены Совета раскрыли заговор и потому должны были умереть. Вот в чем тут дело!

Трудно было представить, что вся деревня знала об ужасных жертвоприношениях. Должно быть, поначалу их было немного и остальные явились на эту встречу только из любопытства или из ненависти к Файстенмантелю. Но Ригер с Вюрмзеером, вероятно, добились этими безосновательными обвинениями своей первоначальной цели: собрали в одном месте всех жителей. И те, кто еще сомневался в виновности Файстенмантеля, теперь явно придерживались иного мнения.

– Смерть всем предателям! – прокричал кто-то.

Другие хором подхватили:

– Смерть всем предателям! Вы нам не нужны!

Судья Ригер между тем добрался до вершины холма и, широко расставив ноги, встал рядом с Вюрмзеером.

– Мы не позволим покупать себя! – произнес он громким голосом. – Ни шонгауцам, ни кому-то другому. Это свободная долина! С того самого дня, когда кайзер Людвиг Баварский наделил нас этим непреложным правом. Всякого, кто попытается отнять его у нас, ждет смерть!

Поначалу тихий и недовольный, ропот перерос в каскады криков, рева и звона мотыг и лопат, которыми зрители потрясали в знак согласия.

– Смерть чужакам, смерть всем предателям!

– Не верьте ни единому его слову! – в отчаянии кричал Фронвизер. – Здесь убивали детей! Если вы ему не помешаете, то и сами станете убийцами!

Но голос его потонул в шуме. Стражники все прижимали Симона к земле, словно тисками крепко держали за руки. Вюрмзеер с кинжалом в руке медленно шагнул к цирюльнику. В его глазах пропал фанатичный блеск, сейчас взгляд его был холоден и трезв. Теперь Симон понял, чего Вюрмзеер добивался все это время. Ритуальным жертвоприношением он создавал нерушимый союз между всеми присутствующими. После этой ночи все они станут убийцами. Содеянное объединит деревню, и не останется никого, кто смог бы положить этому конец.

Снег падал цирюльнику в глаза, и он невольно заморгал. Как ни странно, в этот миг он уже не испытывал страха. Шум толпы тоже стих, словно доносился сквозь плотную завесу. Симон думал о Магдалене и сыновьях, которым придется теперь расти без отца. И преисполнился безграничной тоски.

Так вот что чувствует человек перед смертью…

Он зажмурился в ожидании болезненного, смертельного удара.

Но удара не последовало.

Вместо него Симон услышал до боли знакомый голос:

– Уберите свои грязные лапы от моего мужа! Или мой отец всех вас колесует и выпотрошит. Богом клянусь, он это сделает!

Стражники немного ослабили хватку, и Симон смог повернуть голову. Из мрака к холму неслись во весь опор три черных всадника. Впереди на сером в яблоках жеребце мчался четвертый, закутанный в плащ. За ним едва поспевал осел. Верхом на осле ехала женщина в черной рясе.

Она была очень, очень сердита.

17

Обераммергау, ночь на 12 мая 1670 года от Рождества Христова

Симон зажмурился, снова открыл глаза. Но видение никуда не исчезло.

Я сплю? А может, уже мертв?

Магдалена и странные всадники между тем достигли холма. В то же время со стороны леса подошли два десятка солдат, половина из которых были вооружены мушкетами. Они нацелили оружие на толпу, и люди с криками и воплями бросились врассыпную. Франц Вюрмзеер с Йоханнесом Ригером как вкопанные застыли перед крестом. Очевидно, они не верили в реальность происходящего.

– Никому не двигаться! – приказал человек в плаще.

Лицо его было скрыто под капюшоном, и Симон не мог разглядеть его в темноте. Но голос показался знакомым.

– Мои люди застрелят всякого, кто попытается сбежать, – продолжал всадник властным голосом. – Остальные не пострадают. Даю вам слово как законный представитель курфюрста и судебный секретарь Шонгау.

– Лехнер!

Симон подскочил от неожиданности. Стражники, которые держали его минуту назад, уже сбежали. Он поднялся, покачиваясь, и уставился на секретаря. Тот остановил коня у подножия холма и снял капюшон. Взгляд у него был властный и решительный. В правой руке Лехнер сжимал пистолет, левой указывал на холм.

– Снимите толстяка с креста и приведите мне судью и этого Вюрмзеера! – приказал он нескольким из своих солдат. – Они главные обвиняемые, не дайте им уйти!

Вюрмзеер издал яростный крик, потом пригнулся и бросился вниз по противоположному склону холма. Кто-то выстрелил, но беглец не остановился. Вскоре он скрылся в темноте, среди зарослей. Йоханнес Ригер, напротив, стоял с невозмутимым видом. Он поднял руки и самоуверенно улыбнулся. Очевидно, к нему вернулось прежнее высокомерие.

– Как хорошо, что вы явились, дражайший коллега! – поприветствовал он Лехнера. – Я как раз пытался образумить эту толпу. Но, видно, утратил над ними контроль…

– Он лжет! – крикнул Симон. – Это один из главных заговорщиков!

– Глупости, – невозмутимо возразил Ригер. – Тем более что я подчиняюсь одному лишь аббату…

– Которого я уже известил о ваших происках, – прервал его Лехнер. – Завтра я отошлю письмо курфюрсту. – Он хмуро кивнул. – Но можете не беспокоиться, суд над вами будет справедливым. Хотя бы для того, чтобы в Мюнхене поняли, кому нужно передать управление в этой долине.

Двое солдат схватили потрясенного судью. Ригер и не думал сопротивляться, когда его связывали и уводили. Магдалена тем временем спрыгнула с осла и взбежала на вершину холма. Запыхавшись, она обняла сбитого с толку Симона и поцеловала.

– Вообще-то я собиралась поджарить тебя на медленном огне… Задержаться он, видите ли, решил, – сказала она с заметным облегчением и потрепала его. – Черт, если б я тебя так не любила, то…

Магдалена вдруг замолчала, и Симон заметил, какая она бледная, да еще дрожит.

– Что… что ты здесь делаешь? – спросил он в недоумении. – Ты же больна. Тебе бы лежать сейчас дома в кровати, а не вмешиваться в этот ужас.

– Тебя это тоже касается, – просипела Магдалена, сотрясаемая ознобом. – Может, еще упрекнешь меня в том, что я спасла тебя? Ни слова больше, иначе я сама к кресту тебя привяжу!

Фронвизер вскинул руки, оправдываясь.

– Мне хочется знать, что здесь происходит, только и всего.

– Я могу вам все объяснить, мастер Фронвизер.

Иоганн Лехнер направил коня на вершину холма. Тем временем несколько человек сняли с креста Конрада Файстенмантеля. Из раны на лбу обильно текла кровь, но жизни его ничто не угрожало. Должно быть, его вовремя освободили и вернули в естественное положение. Лехнер с явным отвращением взглянул на него с высоты седла.

– Судя по всему, мы подоспели вовремя, – произнес секретарь. – Эти полоумные, видно, и вправду собиралась распять своего толстяка. – Он фыркнул: – Хотя нечто подобное я предвижу и в Шонгау… – Только потом он повернулся к Симону и одарил его суровым взглядом: – Я вполне ясно распорядился, чтобы вы с палачом отправлялись домой. И вот я встречаю вас тут! Вы хоть раз можете сделать так, как вам говорят? Полагаю, этот упрямец Куизль тоже где-то поблизости, так?

– Э… нет, я здесь один.

Симон отряхнул рубашку и брюки от грязи и снега в надежде, что Лехнер не станет допытываться. Он посмотрел на жителей, которых солдаты согнали в одну кучу на освещенном луной луге. Они плакали и молились. С трудом верилось, что эти самые люди несколько минут назад готовы были убить его.

– Я узнал об этой встрече и отправился сюда в одиночку, – продолжил цирюльник. – Конечно, это было глупо с моей стороны, надо было поставить вас в известность… Но вы, похоже, и так знали.

– О чем это я должен был знать? – спросил Лехнер.

Он и не думал спускаться с седла. Но на Симона смотрел теперь очень внимательно.

– Ну, о том, что Файстенмантель хотел выдать Вюрмзеера и его сообщников, рассказать об этих жутких жертвоприношениях. И поэтому должен был умереть…

– Жуткие жертвоприношения? Это… интересно. – Лехнер вскинул бровь. – Расскажите-ка подробнее.

Симон торопливо рассказал секретарю о детских костях, которые обнаружил здесь несколько дней назад, и о своем предположении, что местные намеренно убивали батрацких детей, чтобы вынудить приезжих покинуть долину.

– Полагаю, Доминик и Урбан Габлер хотели обо всем рассказать, и потому их убили, – закончил цирюльник. – А Себастьян Зайлер был в числе заговорщиков и сам наложил на себя руки, поскольку его замучила совесть.

– Из-за этих… жертвоприношений? – переспросил Лехнер.

Симон взволнованно кивнул. Он оглядел холм, теперь почти полностью погруженный во тьму.

– Кости лежат где-то здесь, в расселинах. Если хотите взглянуть…

Он принялся искать, но Лехнер остановил его:

– Бросьте вы, в самом деле! Если где-то тут лежат кости, завтра мы соберем их и похороним. Куда важнее сейчас поймать Вюрмзеера. Он один из главных заговорщиков.

– Не забывайте про судью! – напомнил Симон. – Он хочет остаться в стороне, но с самого начала обо всем знал. Я убежден в этом.

Лехнер отмахнулся:

– Я давно подозревал, что Йоханнес Ригер в деле. Но у меня не было доказательств. Потребовалась такая вот встреча, чтобы застать Вюрмзеера врасплох. – Он улыбнулся: – Должен поблагодарить вас, мастер Фронвизер. Лишь ваше упоминание о том, что Вюрмзеер оставляет тайные знаки, навело меня и перехватчиков на след.

– Тайные знаки… Перехватчики?.. – Симон был окончательно сбит с толку. – Ничего не понимаю.

Только сейчас он вспомнил о черных всадниках, в сопровождении которых явились Лехнер и Магдалена. Одного из этих всадников цирюльник уже видел на этом самом холме. Симон вгляделся во мрак, но всадники уже исчезли. Что за дела связывали Лехнера с этими призрачными наездниками?

– Конники разыскивают Вюрмзеера. Он, должно быть, скрылся в горах, – пояснил Лехнер. – Они давно преследовали и его, и остальных.

– Из-за… этих жертвоприношений? – спросил Симон.

Лехнер улыбнулся:

– Нет, по другим причинам, и жертвоприношения тут вообще ни при чем. – Он подмигнул Симону: – Вы с палачом умны, но не настолько, как вам порой кажется, господин Фронвизер. Вы не ошиблись в своих наблюдениях, однако неверно их истолковали. – Он кивнул на Магдалену, которая без сил опустилась на замшелый камень. – В отличие от вашей жены, на удивление умной для женщины. Я многим ей обязан. И надеюсь, что ее предостережение не окажется запоздалым.

Симон вопросительно взглянул на жену. Та улыбнулась и пожала плечами. Ее сотрясал озноб, но бледное лицо ее выражало полную безмятежность, как если б она избавилась от тяжелой ноши.

– Я и сама лишь под конец обо всем догадалась, – произнесла она. – Все взаимосвязано. И столько народу рассталось с жизнью, а все крутится вокруг одного…

– Вокруг чего же? – спросил Симон.

И Магдалена начала рассказывать.

* * *

Под прикрытием темноты Барбара с Паулем крались по переулкам Шонгау к старому кладбищу у церкви. Ветер все завывал и рвал одежду, холодный дождь хлестал по лицу. Зато в такую погоду вероятность встретить кого-нибудь была ничтожной.

По своим прошлым ночным вылазкам Барбара помнила, что часовой всегда проходил одним и тем же маршрутом. Поэтому они выждали за углом недалеко от ворот. Стражник прошел со светильником в одной руке и алебардой – в другой. Они двинулись позади него. Но время от времени Барбара все же озиралась по сторонам. Вполне возможно, что стражники по-прежнему ее разыскивают. Хотя они, наверное, полагали, что девушка уже убралась из города.

Луна скрывалась за тучами, поэтому в переулках было темно, как в пещере. Из дома знахарки Барбара прихватила с собой большой тесак и теперь крепко сжимала его в руке. Правда, она сомневалась, что в схватке с двумя крепкими мужчинами от ножа будет какой-то толк, но с ним Барбара чувствовала себя увереннее. Она хоть и страшилась предстоящей встречи, но очень надеялась, что Пауль не ошибся и Рансмайер с тем странным тирольцем по-прежнему на кладбище. Прошел всего час с тех пор, как Пауль прибежал к Штехлин с новостью, но доктор с тирольцем вполне могли уйти. Тогда они снова останутся ни с чем. «И Бюхнер наконец получит абсолютную власть над Шонгау, – подумала Барбара. – На собрании, наверное, как раз решают вопрос о роспуске Совета. Потом даже Шреефогль ничем не сможет помочь…»

Стражник громким голосом объявил девятый час, и ночную тишину прорезал звон церковного колокола. Они подобрались к низкой кладбищенской ограде. За нею виднелись стертые надгробья и строительные навесы. Работы над колокольней и галереей продвигались крайне медленно, при этом кирпичи и мешки с известью подвозили почти каждый день. Барбара не раз задавалась вопросом, что из всего этого собирался выстроить Бюхнер, который ведал строительными работами. Вавилонскую башню?

Пауль дернул ее за платье и показал на сарай, перед которым вырисовывались два мужских силуэта. Барбара вздохнула с облегчением. Похоже, они все-таки успели.

Мужчины о чем-то оживленно разговаривали и при этом иногда повышали голос. Но в завываниях ветра едва ли можно было разобрать слова. Барбара знаком велела племяннику следовать за ней, и они стали красться вдоль ограды, пока не оказались у покосившейся калитки, скрипевшей под порывами ветра. Затем пробрались на кладбище и, прячась за надгробьями, двинулись к сараю. Дощатая постройка казалась чужеродной среди крестов и покосившихся надгробий. Рядом лежали кучей десятка два мешков. По всей видимости, их доставили только сегодня и еще не успели спрятать под крышу. Их наскоро накрыли провощенным полотном, и Барбара воспользовалась этой грудой в качестве укрытия. Она осторожно вскарабкалась наверх и знаком велела Паулю оставаться внизу.

Сверху ей открывался превосходный вид на говоривших. Это действительно были Рансмайер и тот человек в тирольской шляпе, которого Барбара видела здесь неделю назад. Доктор был в своем бархатном сюртуке и парике, его он придерживал рукою от ветра.

– …прекратят поставки раньше времени, – говорил как раз тиролец. – Становится слишком опасно. Этот ваш Лехнер со своим палачом рыщут по долине. Да еще эти перехватчики… Рисковать нельзя.

Барбара затаила дыхание. Этот человек говорил сейчас об отце? Вдуматься в сказанное она не успела. Рансмайер проворчал недовольно:

– Старика это не обрадует. Тем более что скоро у нас будет возможность складировать куда больше груза и переправлять дальше по Леху. Если сегодня на собрании все пройдет гладко, то мы сможем использовать городской амбар.

– Того, что лежит здесь, хватит на несколько недель! – заметил тиролец. Он показал на мешки у себя за спиной. Барбара пригнулась, но мужчина ее не заметил. – Кому вы все это поставляете?

Рансмайер тихо рассмеялся.

– Вы и представить не можете, кто значится в наших списках. У нас заказчики от Аугсбурга до Вены. Из-за турецких войн снова выросли таможенные сборы. Нам платят чуть ли не по весу золота.

Барбара наморщила лоб. Она понятия не имела, о чем они говорили. Но тиролец показывал на мешки. Вероятно, в них содержалось что-то очень ценное. До сих пор Барбара считала, что в мешках была какая-нибудь известь или гипс. Она осторожно надавила на мешок. Содержимое под вощеным полотном на ощупь было мягким и сыпучим, как мука. Что же там лежало такого ценного, почти на вес золота?

– И все-таки мы на время прекратим поставки. Даже эта последняя была довольно рискованной, – объяснил тиролец. И добавил с хриплым смехом: – Ну, скорее для других. Я вернусь в Галль и переговорю со своими заказчиками. Потом дам о себе знать.

– Не глупите! – прошипел Рансмайер; ветер почти заглушал его слова. – Если все пойдет по плану, город уже сегодня перейдет под контроль бургомистра. Тогда нам откроются совершенно новые торговые пути!

– Что мне с того, если я буду болтаться на виселице, – проворчал тиролец.

Налетел очередной порыв ветра, зашумел в ветвях. Тиролец в последний момент успел подхватить шляпу.

Любопытство Барбары возрастало. Она оказалась права в своих предположениях! Бюхнер с Рансмайером действительно были заодно, и все это как-то связано с мешками, на которых она сейчас лежала. Нужно непременно выяснить, что в них… Барбара достала нож, который спрятала в сапог, пока взбиралась, и сделала небольшой надрез на мешковине, которая выглядывала из-под вощеного полотна. Из мешка посыпался какой-то песок. Однако надрез оказался шире, чем рассчитывала Барбара, и песок посыпался по мешкам вниз, туда, где стояли мужчины.

– Мы можем подыскать другого посредника, – пригрозил Рансмайер. – Вы не единственный в Галле, кому хотелось бы работать с нами.

– Это слишком опасно, поверьте же наконец! – упорствовал тиролец. – Кайзер придает этому делу высшее значение. Число перехватчиков на всех дорогах увеличено вдвое!

Рансмайер шагнул чуть в сторону, и песок посыпался ему прямо за воротник. Барбара зажала рот ладонью. Песок налип на пальцы, она смахнула его с губ. И насторожилась.

Что за…

Песок был зернистый и на вкус солоноватый. Луна на мгновение выглянула из-за туч, и Барбара смогла различить цвет странного порошка.

Он был белым.

«Белый и соленый, – подумала Барбара. – Никакой не гипс, а просто…»

– Черт, это еще что?

Рансмайер запустил руку за воротник, куда по-прежнему сыпался порошок. Тут он поднял недоумевающий взгляд и заметил среди мешков Барбару. Его лицо исказила гримаса ненависти.

– Чертова палачка! – прошипел он. – В этот раз я тебя собственными руками придушу!

– Палачка, говорите?

Тиролец тоже взглянул наверх. Казалось, он немного растерялся в первый миг, но потом плавным движением выхватил ржавую саблю, которая висла у него на поясе.

– Скольких еще мне придется прикончить, чтобы вы оставили нас в покое?

Он стал обходить груду мешков, чтобы подобраться к жертве с другой стороны.

В это мгновение раздался крик, и из-за кучи мешков выпрыгнул Пауль. В правой руке он, словно кистень, раскачивал пращу, и тиролец от неожиданности отступил на шаг. В глазах мальчика плескался огонь.

– Если ты хоть пальцем тронешь мою тетю, я тебе залеплю промеж глаз! – прошипел он. – Мало не покажется!

– Хо-хо! Еще один бесенок! – рассмеялся тиролец, оправившись. – Палаческие отродья, вы хуже кроликов! Стоит одному свернуть шею, тут же из-под земли вырастают еще двое…

Он, не колеблясь, взмахнул саблей.

Продолжал завывать ветер. Барбара закричала. Мешки под ней внезапно пришли в движение, и она покатилась вниз, прямо на Рансмайера. Доктор упал, и его засыпало кучей белого порошка.

* * *

– Соль? – Симон в недоумении уставился на жену. – Все эти мерзкие убийства из-за какой-то соли?

Он стоял в грязном сюртуке перед крестом на вершине холма и слушал Магдалену. Она только начала рассказывать, но Симон уже с первых слов перебил ее – до того невероятным казался ее рассказ. При этом он решительно не понимал, каким образом Магдалена оказалась в Обераммергау.

– Не стоит недооценивать соль, – произнес Иоганн Лехнер, соскочив с седла. – Из-за этого ничем не примечательного, казалось бы, вещества затевалось множество кровавых войн, вырастали или приходили в упадок могущественные города. Прекрасный Мюнхен тоже, по сути, выстроен на соли.

Секретарь с улыбкой подошел к Симону и Магдалене. Рядом шагали двое солдат, освещая факелами ужасное зрелище.

– Вы же помните эту историю, – обратился Лехнер к Симону. – Если б Генрих Лев не спалил тогда мосты во Фрайзинг и не направил Соляной тракт через Мюнхен, то наша столица была бы сейчас ничем не лучше захолустного Шонгау. Видите, на что способна обыкновенная соль…

– Но здесь же нет никакой соли, – заметил Симон.

– Здесь нет, а в Галле и Тироле есть, – ответил Лехнер. Он взял у солдата факел и указал им на запад; там, в ночной тьме, вырисовывались темные громады скал. – И через соседний Грасвангталь до них очень удобно добираться. Наш почтенный курфюрст давно подозревает, что по этим дорогам в Баварию в больших количествах завозят контрабандную соль, а отсюда она попадает во все уголки империи. Таким образом, каждый год казна недосчитывается налогов на десятки тысяч гульденов. Власти разослали патрули по всем дорогам, но до сих пор это не помогало.

– Черные всадники! – воскликнул Симон. – Значит, это не выдумки и они действительно существуют!

Лехнер кивнул:

– Их называют перехватчиками. Хорошо обученные люди, они патрулируют дороги, не привлекая к себе внимания, а в случае необходимости безжалостно атакуют. Но и перехватчики не смогли выйти на след контрабандистов. Дело в том, что эти ублюдки пользовались хитроумной системой транспортировки и тайных знаков. Неприметные круги из камней и веток указывают на безопасные маршруты и места встреч.

Снег между тем перестал, и с неба ярко светила луна, но Симон этого даже не заметил. Он завороженно слушал Лехнера. Внезапно все необъяснимое, увиденное за последние дни обрело самое тривиальное объяснение. Он думал о языческих жертвоприношениях, кровавых ритуалах и безумной ненависти к чужакам, но все оказалось куда проще и банальнее.

«Черные всадники и круги из камней, – думал Симон, – в них нет ничего мистического. Они столь же реальны, как эти горы, долина, река. Никаких загадок, никаких легенд…»

Лехнер подмигнул Симону:

– Ваш тесть оказался вчера столь любезен, что рассказал мне об этих кругах. Среди прочего он говорил, что вы видели такой круг у этого холма. Тогда мне стало ясно, что скоро здесь состоится очередная встреча контрабандистов. Правда, я и сам не ожидал увидеть здесь сразу полдеревни и судью собственной персоной. Ну, к счастью, при мне было достаточно людей. Курфюрст еще с утра прислал мне два десятка солдат.

– Выходит, местные жители давно планировали эту контрабанду? – изумился Симон. У него до сих пор не укладывалось в голове, что речь шла не об одном или двух преступниках, а о десятках или даже сотнях.

Вероятно, об этом знала вся деревня. Неужели мы так заблуждались?

– Ну, по крайней мере, большинство из них были в курсе, – пояснил Лехнер. – В особенности извозчики под предводительством Франца Вюрмзеера. Во время расследования мы то и дело слышали о каком-то хозяине. Речь, видно, шла о Вюрмзеере, главаре банды. Полагаю, он занимается этим уже не первый год, с тех пор как старый торговый тракт стал приходить в упадок. – Секретарь пожал плечами: – Я лишь предполагал, что здешний судья тоже замешан. Слишком гладко у них все шло, без покровительства сверху это невозможно. Поэтому я получил распоряжение из Мюнхена…

– Минутку! – прервал его Симон. – Не так быстро. Хотите сказать, что в Обераммергау вас привело не это жуткое убийство? Вы лишь хотели разоблачить шайку контрабандистов?

Лехнер осклабился:

– Скажем так, убийство стало поводом. Оно дало мне возможность получить распоряжения из Мюнхена и осмотреться здесь немного. Когда вы с палачом взялись разнюхивать, мне это было только на пользу. Признаюсь честно, я даже надеялся на это. Вы подняли достаточно мути, чтобы я мог незаметно выйти на след Вюрмзеера и его сообщников.

– Так мы лишь отвлекали внимание… – простонал Симон.

– Ну, я бы так не сказал. – Лехнер махнул рукой. – Все-таки самые важные сведения я получил от вас. – Улыбка его померкла: он взглянул на залитый лунным светом луг и на местных жителей, которые под надзором нескольких солдат шагали обратно в деревню. – Хотя мне до сих пор неясно, какое отношение имеют ко всему этому два убийства и самоубийца в часовне. В особенности тот, распятый. Но и в этом я скоро разберусь.

Симон колебался. Что-то в рассуждениях Лехнера показалось ему слишком гладким. Как-то легко все складывалось. Хотя, возможно, ему трудно было признаться самому себе, что он так заблуждался. Фронвизер взял факел и прошелся по холму. Через некоторое время он нашел то, что искал. Цирюльник наклонился и поднял белое, в зеленых пятнах, ребро. На нем были видны светлые обрывки одежды.

– Останки детей, – произнес Симон и показал Лехнеру. – Тут их немало. Как они соотносятся с вашей теорией?

Секретарь пожал плечами:

– Старые кости. Возможно, когда-то давно здесь действительно приносили в жертву людей. Но к нашему делу это не имеет никакого отношения. Обыкновенное суеверие.

– О суевериях я не лучшего мнения, чем вы, – бесстрастно ответил Симон. – Я не верю в колдовство и привык доверять научным фактам. – Он осторожно рассмотрел ужасающе маленькое ребро, после чего аккуратно положил на землю. – В прошлый раз я не мог сказать с уверенностью, но теперь голову дам на отсечение: эти кости пролежали здесь не больше двух или трех лет. И они принадлежали детям! Вюрмзеер постоянно устраивал травлю против бедняков и их детей. Что, если он…

– Ты не слушал, что тебе говорят? – перебила его Магдалена, все это время она с измученным видом сидела на замшелом камне. – Нет никаких жертвоприношений! У нас нет сейчас времени на твои дурацкие домыслы. Эта сеть контрабандистов огромна! Все начинается в тирольском Галле и тянется дальше через Обераммергау. Они хозяйничают по всему старому тракту, возможно, до самого Аугсбурга. – Она заметно дрожала. – Я сама узнала об этом в Сойене, когда случайно столкнулась с контрабандистами. Там они загружают соль в винные бочки, чтобы незаметно переправлять дальше. Чуть позже мне довелось попробовать содержимое. Соленое, будто кровь! – Магдалена покачала головой: – И только на пути в Обераммергау я обо всем догадалась!

– И это подводит меня к главному вопросу, – прервал ее Симон и шагнул к жене: – Какого черта ты здесь делаешь? То есть я понимаю, конечно, что ты на меня сердишься из-за того, что я решил задержаться здесь. Но клянусь тебе, я поступил так не потому, что хотел разобраться в этих убийствах… – Он помедлил. – Ну, без этого тоже, конечно, не обошлось. Но в сущности-то, я просто хотел немного подзаработать. И Конрад Файстенмантель сделал мне предложение, от которого…

Он замолчал, заметив, как Магдалена устало качает головой.

– Ах, Симон, теперь все это не имеет значения, – перебила она его. – Куда важнее сейчас Барбара. Боюсь, и она в большой опасности из-за этих контрабандистов.

– В опасности не только ваша сестра, но и весь Шонгау, – заметил Лехнер. – Если Шреефогль пишет правду в том письме, что вы передали мне, помилуй нас Господь! – Он торопливо вскочил в седло и дал знак двум сопровождавшим его солдатам. – А теперь в путь! Все остальное обсудим по дороге в Обераммергау.

Он ударил коня пятками. Тот заржал, взвился на дыбы и помчался вниз по склону.

* * *

Барбара не пострадала при падении, но Мельхиор Рансмайер под ней издал сдавленный крик. От него так несло духами, что в первый миг у Барбары перехватило дыхание. Вокруг один за другим падали и рвались мешки, высвобождая свое белое содержимое. Барбара машинально вдавила доктора лицом в кучу соли, которая под дождем уже превратилась в едкую жижу. Рансмайер ревел от боли, должно быть, соль попала ему в глаза. Он не мог шевельнуться под тяжестью мешков – зато орал во всю глотку.

– Сфтрафа, сфтрафа! – прокричал он, выплюнув комок соли. – Бевгфянка здефь!

– Не думаю, что вам стоит зазывать сейчас стражу, – прохрипела Барбара и снова вдавила Рансмайера в соленую жижу. – Они, наверное, быстро выяснят, что же на самом деле в этих мешках. А вам и бургомистру Бюхнеру этого не хотелось бы, верно?

Рансмайер вздрогнул и тем самым показал, что девушка оказалась права. Как только стало ясно, что в мешках никакая не известь, а соль, Барбара быстро сообразила, что к чему. Бюхнер ведал строительными работами в церкви, однако строительство продвигалось крайне медленно – просто потому, что стройка служила прикрытием! В действительности здесь лишь перегружали контрабандную соль и переправляли дальше по Леху. Теперь Барбара понимала, почему Бюхнер с Рансмайером хотели от нее избавиться. Вероятно, они опасались, что Барбара подслушала тогда их разговор в колокольне и теперь обо всем знала. Рансмайер, судя по всему, действовал в качестве посредника, в то время как Бюхнер брал на себя политические дела. Вполне возможно, что большинство извозчиков Шонгау вовлечены в заговор. Кому в этом городе вообще можно теперь доверять?

– Ты… потаскуха! – Рансмайер извивался под мешками, как скользкая рыба, и смог уже приподнять голову. Еще немного, и он освободится окончательно. – Я тебе собственными руками шею сверну! Голову откручу, как курице!

Барбара лихорадочно огляделась. Куда девались Пауль и тиролец? Где-то должен лежать нож, который выпал у нее при падении… Но было слишком темно, и Барбара не могла разглядеть ничего, кроме огромной кучи соли, которая под дождем медленно превращалась в кашу. Где-то рядом кто-то вдруг вскрикнул от боли. Барбара отважилась оглянуться и увидела тирольца: он ругался, потирая лоб. Барбара вздохнула с облегчением. Похоже, Пауль еще жив и запустил в противника камнем из пращи. Но его нигде не было видно.

– Беги, Пауль! Спасайся! – прокричала Барбара сквозь ветер.

Оставалось только надеяться, что племяннику достанет благоразумия и он не станет связываться с умелым бойцом, вооруженным саблей. Но в следующий миг раздался яростный вопль, и с кучи мешков на Рансмайера словно бросился маленький, свирепый кобольд[15]. Это был Пауль. Он с размаху ударил доктора своим маленьким ножиком. Барбара прянула в сторону, чтобы клинок случайно не задел ее. Она знала своего племянника. Когда Пауль впадал в ярость, остановить его не мог никто. Никто и ничто. Словно берсеркер, он молотил все, что попадалось под руку.

«Иногда он действительно пугает меня», – подумала Барбара.

Рансмайер орал как сумасшедший. Страх и боль придали ему сил. Он сумел оторвать от себя обезумевшего Пауля и теперь удерживал его на вытянутой руке. Мальчик с торжествующим воплем взмахнул его париком, точно кроличьей шкурой; в другой руке он держал нож, с которого капала красная соленая жижа.

– Игнац, где ты? – визжал Рансмайер. – Игна-ац! Мальчишка убьет меня!

Барбара заметила, что бархатный сюртук Рансмайера у правого плеча пропитался кровью, а по левой щеке тянулся длинный порез. Тут Пауль вырвался из его хватки и с яростным ревом снова бросился в атаку.

Барбара решительно поднялась, и на глаза ей попался собственный нож, торчащий из соленой жижи. Она схватила его и огляделась в поисках тирольца. Но тот словно растворился во мраке. Сердце у Барбары бешено колотилось. Что ей теперь делать? С раненым, визжащим Рансмайером она, возможно, и справилась бы. Но против умелого бойца, к тому же вооруженного саблей, у нее не было шансов. Барбара зажмурилась.

Господи, где же этот тиролец?

– Пауль! – окликнула она взбешенного племянника, стараясь при этом говорить спокойно и деловито. – Послушай, надо убираться отсюда. Приведем помощь, и тогда…

Рядом с ней метнулась тень. Из-за кучи мешков появился тиролец и, как щенка, схватил Пауля за воротник. Он встряхнул его, и нож со звоном упал на землю. Затем поднял зазубренную саблю и приставил к горлу мальчика.

– Одно необдуманное движение, и мальчишка станет на голову короче, – пригрозил он Барбаре. – А теперь медленно вставай и бросай нож.

Барбара посмотрела ему в глаза и поняла, что он не шутит. Она медленно положила нож и встала с поднятыми руками, произнеся мягким голосом:

– Не бойся, Пауль. Если сделаем так, как они говорят, все будет хорошо. Вот увидишь.

Глаза у мальчика горели, но он, похоже, осознал всю серьезность положения и притих. Тиролец ухмыльнулся:

– Хорош молодчик, скажу я вам, – проворчал он. – Станет когда-нибудь хорошим бойцом, если горячий нрав не убьет его раньше… – Он рассмеялся и повернулся к Рансмайеру; доктор выл и зажимал кровоточащую рану на щеке. – Не подоспей я вовремя, мальчишка действительно вас убил бы. Хах, карапуз против взрослого мужчины! Молитесь, чтобы я не рассказал никому.

– Мой дед зарежет вас и развесит ваши потроха на виселице! – прошипел Пауль. – Вот увидите!

– Твой дед – старый пьяница, – ответил Рансмайер. Он уже поднялся и пришел в себя; из пореза на щеке по-прежнему сочилась кровь. – Если мастер Ганс не отрубит ему голову, то он захлебнется в какой-нибудь канаве в собственной блевоте.

– Я убью его, убью его! – завопил Пауль и вновь рванулся к Рансмайеру, но тиролец грубо схватил его за волосы.

– Спокойно, парень, – велел он. – Вообще-то я собирался прикончить тебя здесь, но ты мне понравился. Посмотрим, может, в Галле такому, как ты, найдется применение… – Он показал сначала на Барбару, потом на Рансмайера. – Свяжите девку, быстро! Нужно выяснить, что она знает и кому рассказала про нас. Повозка в Аугсбург отходит только утром. Нельзя, чтобы все сорвалось.

Рансмайер хмуро кивнул, взял один из шнуров, которыми были стянуты мешки, и связал Барбаре руки за спиной. Поначалу девушка хотела вырваться, но клинок находился всего в дюйме от шеи Пауля. Тиролец говорил, что мальчишка еще пригодится ему. Но это вряд ли его остановит, если она попытается сбежать.

Рансмайер так крепко стянул узлы, что Барбара вскрикнула от боли. Потом снова коснулся пореза на щеке.

– Никогда не заживет, – пожаловался он. – Жуткий шрам останется.

– Вы же доктор как-никак. Заштопайте сами себя! – Тиролец осклабился: – Или вы в самом деле скверный врач, как все утверждают?

– Да как вы смеете… – Рансмайер готов был взорваться. Но потом он глубоко вдохнул и продолжил спокойнее: – Вы, конечно, правы. Нужно выяснить, о чем известно девчонке. Но не здесь. Наделаем много шума, а это рискованно. Идемте ко мне, там нас никто не услышит.

Тут по лицу его скользнула злобная усмешка, глаза сверкнули от удовольствия.

– Тем более что в нашу с ней последнюю встречу нас грубо прервали. – Он хихикнул. – Зато теперь у нас в запасе целая ночь.

* * *

Немногочисленные освещенные дома Обераммергау указывали Магдалене, Симону и Лехнеру дорогу. Дочь палача мерзла даже в теплом плаще, который секретарь накинул ей на плечи.

Симон предоставил им двух лошадей, поэтому они добрались до деревни раньше остальных. По дороге Магдалена наконец рассказала Симону о том, что привело ее в Обераммергау и какие трудности ей пришлось пережить в пути. Ее всю трясло, от кашля страшно болело в груди, хотя жар, по счастью, не усиливался. Как и прежде, больше всего ее беспокоил еще не рожденный ребенок. Но убедиться, что он не пострадал, она сможет лишь спустя пару месяцев.

– Этот тиролец, который едва не утопил меня в Аммере, должно быть, тот же самый человек, которого Барбара видела с Рансмайером в Шонгау, – рассказывала Магдалена Симону.

Иоганн Лехнер ехал впереди. Рядом неспешно перебирал ногами Франциск. Он получил порцию овса, и вид у него был совершенно безмятежный. Однако Магдалена отказалась ехать на нем.

– Мастер Шреефогль давно подозревал, что Рансмайер с бургомистром Бюхнером замешаны в чем-то скверном, – продолжала она задумчиво. – Теперь ясно: в Шонгау, вероятно, обосновалась часть контрабандистов! В Сойене они использовали винные бочки, но думаю, есть еще куча других способов переправлять грузы. В мешках, ящиках, тайниках… в чем угодно. Наверное, они постоянно меняли емкости, чтобы не привлекать внимания. – Она пожала плечами: – Уверена, к этому причастны извозчики как в Обераммергау, так и в Шонгау. Бригадиры извозчиков, портовый управляющий в Шонгау и мелкие рыбешки вроде несчастного Лукаса, которого тиролец столкнул с моста… – Магдалена вздохнула. Они повернули на дорогу к Обераммергау. – Бедняга скорее всего захлебнулся. А ведь он хотел только подзаработать немного для семьи… Он и не знал, наверное, во что ввязывался.

– И по-твоему, Барбара обо всем узнала и потому Бюхнер с Рансмайером хотят, чтобы она замолчала? – переспросил Симон.

Магдалена кивнула.

– Потому ей и подсунули этот альраун. И дело тут вовсе не в мести. Рансмайер с Бюхнером все хладнокровно спланировали. И когда стражник обнаружил у Барбары колдовские книги, конечно же, Бюхнеру и его людям это сыграло на руку. Нужно как можно скорее возвращаться в Шонгау и…

Магдалена съежилась и судорожно вцепилась в поводья. Живот скрутило в тугой комок.

О Господи, только бы не потерять ребенка! Не в этот раз!

– Никуда ты не поедешь, – возразил Симон и заботливо положил руку ей на плечо. – Ты больна. Что тебе нужно сейчас, так это очаг, горячий отвар из ромашки и постель.

Магдалена слабо улыбнулась:

– Ты совершенно прав, если не считать ромашки.

– Согласен с вашим супругом, – произнес Лехнер, судя по всему прислушивавшийся к разговору. – Вы свое дело сделали. Теперь отдыхайте, вы это заслужили. Я прослежу, чтобы вам предоставили мою комнату на постоялом дворе. Разумеется, бесплатно. Это меньшее, что я могу для вас сделать. Приведите себя в порядок и повидайтесь с Петером. Он наверняка будет рад увидеть маму утром.

– Но… – начала Магдалена.

– Все, что необходимо предпринять в Шонгау, будет предпринято, – бесстрастно прервал ее Лехнер. – И мною, а не вами. Это мое последнее слово. Я со своими солдатами немедленно выдвинусь в Шонгау и призову Бюхнера к ответу. И обещаю вам, что вашу сестру освободят. – Он покачал головой: – Хотя не помешало бы выставить ее на денек у позорного столба. Эти колдовские книги давно следовало сжечь!

– Ну… хорошо, – ответила Магдалена нерешительно.

В сущности, дочь палача была рада, что Лехнер все решил за нее. Она совершенно выбилась из сил. Все это время ее поддерживало лишь стремление вовремя добраться до Обераммергау. Но пережитое на холме, жуткий вид распятого человека, а в особенности страх за мужа сделали свое дело. Теперь, когда Лехнер получил письмо Шреефогля, ей уже ничего не хотелось – только спать, и ничего больше.

Когда они добрались наконец до Обераммергау, всюду горели огни. По улицам сновали солдаты. Они конфисковали вместительную повозку и усадили в нее связанного Йоханнеса Ригера, а с ним – еще кое-кого из местных жителей, нескольких извозчиков и старого лесовода по имени Алоиз Майер. Симон упоминал, что именно Майер постоянно пугал его историями о карликах-венецианцах и черных всадниках – наверное, чтобы отвадить его от поисков.

«Он и не подозревал, что тем самым лишь подогревал в Симоне любопытство, – устало подумала Магдалена. – Давний семейный недуг».

Судья Ригер метнул на Лехнера полный ненависти взгляд, но ничего не сказал. Очевидно, он примирился с судьбой.

– Все эти люди, как нам кажется, входили в шайку контрабандистов, – пояснил Лехнер. – Мы переправим их в Шонгау и там допросим. Очень надеюсь, что и Вюрмзеер в скором времени окажется среди них. – Он подмигнул Магдалене: – Как видите, вашему отцу будет чем заняться. Кстати, где он?

– Хотела бы я знать, – пробормотала дочь палача.

Симон говорил, что отец еще с полудня разыскивал в долине какого-то типа. Но между тем стояла глубокая ночь. По-прежнему накрапывал дождь, и ветер гулял по улицам. Где же он пропадает так долго?

– Остановитесь, именем Господа!

По главной улице пронеслась карета и остановилась перед трактиром. На козлах сидел аббат Эккарт, пунцовый от злости. Он поднялся, покачиваясь, и погрозил Лехнеру кулаком. Крест у него на шее болтался под порывами ветра.

– То, что вы учинили тут, превышает ваши полномочия! – выругался аббат, голос у него срывался от возбуждения. – Что значат все эти дурацкие аресты? Это моя долина!

– И вы, как видно, утратили над ней контроль, – бесстрастно отозвался Лехнер. – Ваше преподобие, судья Йоханнес Ригер и некоторые из местных жителей подозреваются в крупной контрабанде соли. Преступление столь тяжкое, что рассматривать его будет высший суд, и уж никак не духовные власти. Доказательства неопровержимы, потому Йоханнес Ригер и другие подозреваемые отправятся вместе с нами в Шонгау.

– Но… но… – возмутился аббат; он ни слова не мог выговорить от бешенства.

– Если хотите пожаловаться, можете написать в Мюнхен, – добавил Лехнер. – Впрочем, вы, наверное, и сами скоро получите письмо. – Он улыбнулся: – Говорят, ваши умственные способности вызывают сомнения и в Аммергау хотят переназначить управляющего. В Шонгау готовы оказать любую посильную помощь в этом деле.

Аббат бессильно плюхнулся на сиденье кареты, вцепившись в свой деревянный крест и молясь вполголоса. Он словно состарился на глазах. Лехнер уже не обращал на него внимания, он соскочил с лошади и знаком велел Симону и Магдалене следовать за ним в трактир. Внизу, в жарко натопленном зале, тоже были солдаты, но все они уже готовились к отправлению.

– Прошу за мной, – сказал секретарь Симону с Магдаленой и взбежал по лестнице.

Они поднялись на второй этаж и прошли по коридору к дальней двери. Лехнер отворил ее с легким поклоном.

– Комната для привилегированных особ, – произнес он и повел рукой вокруг. – До сегодняшнего дня здесь проживал я, но теперь она в вашем распоряжении. Надеюсь, вы скоро поправитесь.

– Но это… – прошептала Магдалена.

– Меньшее, что я могу для вас сделать, – закончил за нее секретарь.

Комната, что открылась их взорам, была полностью отделана орешником и украшена пышной резьбой. В углу потрескивала зеленая изразцовая печь, разливая по комнате приятное тепло. Посередине стояла огромная кровать с голубым пологом в форме небосвода. На кровати были разостланы шкуры и пуховые одеяла. Под потолком висела люстра, и на ней горело по меньшей мере два десятка ароматных белых свечей.

– Знаю, не лучшая из комнат, но в такой глуши приходится довольствоваться тем, что есть, – пожал плечами Лехнер и показал на стол, на котором стоял кувшин с вином, а также тарелки с хлебом, сыром и ветчиной. – То же касается и еды. Надеюсь, вас все устраивает.

– О… хм, да… не сомневайтесь, – ответила Магдалена. – Очень даже устраивает.

Она опустилась на кровать, и ею сразу овладела чудовищная усталость. В комнате было до того тепло, что ей стало жарко, и она сняла промокший плащ. Симон между тем без сил плюхнулся на стул. В своей грязной одежде он не очень-то вписывался в роскошное убранство комнаты. Как ни странно, сейчас это совершенно его не заботило, он целиком был погружен в раздумья.

– Что ж, оставлю вас наедине, – произнес Лехнер. – Если вам что-нибудь понадобится, дайте знать хозяину. Ему велено исполнять любое ваше пожелание. Оставайтесь здесь, сколько вам угодно. И еще… – Он с некоторым отвращением взглянул на Симона. – Если вашему супругу понадобится чистая одежда, в сундуке в углу кое-что есть, хоть может и не совсем подойти по размеру. Увидимся в Шонгау.

С этим словами Лехнер вышел из комнаты. Некоторое время снизу еще доносились голоса солдат, потом послышалось лошадиное ржание и удаляющийся скрип нескольких повозок. Вскоре наступила тишина, прерываемая лишь потрескиванием поленьев в камине.

Магдалена закрыла глаза и мгновенно провалилась в сон.

* * *

Когда она проснулась, Симон по-прежнему сидел на стуле у накрытого стола. Еда с вином казались нетронутыми. Муж задумчиво смотрел на мигающее пламя свечей.

Магдалена потерла глаза и зевнула.

– Долго я проспала? – спросила она.

– Нет, час или два. – Симон пожал плечами: – Не могу сказать точно. – Он посмотрел в окно, на улице было совершенно темно. – В деревне все спокойно. Будто и не было ничего такого.

Магдалена по-прежнему ощущала слабость, но тепло пошло ей на пользу. Силы понемногу возвращались к ней, хоть и проспала она довольно мало. Женщина с любовью взглянула на мужа. Быть может, сейчас самое время рассказать ему о своем положении?

– Симон, я хотела…

– Я тут обдумал, – прервал он ее. – Про контрабанду и все прочие странные события. Что-то не сходится. Детские останки…

Магдалена вздохнула. Похоже, с радостным известием придется еще немного подождать.

– Признай же, что в этот раз вы с моим отцом просто ошиблись, – сказала она слабо. – Куда он вообще пропал? Ты только сказал, что он разыскивает какого-то типа. Где? Уж не в горах ли?

Не то чтобы она волновалась за отца. За палача редко когда приходилось волноваться – уж очень он был силен и находчив. Наверное, просто укрылся где-нибудь от непогоды. Тем не менее она чувствовала некоторую тревогу.

– Я не знаю, где он, – ответил Симон. – Когда я видел его в последний раз, он отправился на поиски Рыжего Ксавера.

– Что за Рыжий Ксавер? – спросила Магдалена.

– Этот парень, видимо, давно знал о контрабандистах и, в отличие от остальных жителей, не хотел мириться с этим.

Симон рассказал ей о молодом резчике, чью семью разорил Конрад Файстенмантель. Потом он рассказал о фигурках фарисеев, убийстве Урбана Габлера и самоубийстве Себастьяна Зайлера в часовне Унтераммергау. Магдалена слушала и не могла поверить. В который раз ее отцу и Симону удалось в течение нескольких дней ввязаться в череду убийств. Казалось, они притягивают к себе преступления.

Или преступления сами их находят…

– Думаю, Ксавер хотел отомстить жителям деревни, – сказал Симон. – Он не хотел мириться с преступлением, поэтому вернулся и подкладывал людям этих фарисеев, чтобы указать на их жадность и лицемерие. Быть может, поэтому он убил и Убрана Габлера. Хотя мне так не кажется. Скорее всего Габлер, будучи преданным христианином, почувствовал угрызения совести и решил обо всем рассказать. Тогда кто-то из контрабандистов убил его. Возможно, Себастьян Зайлер…

– А потом не вынес чувства вины и повесился. – Магдалена кивнула: – Вполне возможно, что так все и было. А это значит, что Господь никого не наказывал смертью апостолов и все это лишь стечение обстоятельств. Но как быть с тем распятым, с Домиником? Ты говорил, что они с Ксавером были друзьями. Значит, он не мог убить Доминика. Кто же тогда? Контрабандисты?

– Именно этот вопрос и не дает мне покоя, – вздохнул Симон. – Доминик никак не вписывается в нашу картину. Возможно, что он, как и его отец, знал о преступлениях и хотел рассказать о них. Но к чему тогда вся эта возня с крестом? Куда проще было бы прикончить его и возложить вину на какого-нибудь грабителя. Кроме того, Доминик был сыном главы Совета – человека, который смотрел сквозь пальцы на здешние махинации. Убийца должен был понимать, что навлечет на себя гнев Файстенмантелей. Нет во всем этом никакого смысла.

– Лучше бы расспросить на этот счет самого Файстенмантеля, – устало заметила Магдалена.

– Он лежит без сознания. Я заглядывал к нему. – Симон пожал плечами: – Он получил удар по затылку, который едва не убил его. А потом еще и висел вниз головой… Хорошо, если он вообще когда-нибудь оправится. Но допроса он в ближайшее время точно не перенесет.

– Отец был бы сейчас очень кстати, – сказала Магдалена и зевнула.

После долгого разговора и размышлений ее снова стал одолевать сон. Она вновь улеглась на кровать.

Симон поднялся и подошел к ней. Приложил ладонь ко лбу.

– Жар немного спал, – проговорил он немного спустя. – Но о выздоровлении речь пока не идет. Сейчас сон для тебя – лучшее лекарство. Вот увидишь, твой отец объявится завтра утром. – Он усмехнулся: – Кто-кто, а уж он-то не пропадет, это ты и сама прекрасно знаешь. Завтра вместе проведаем Петера и поедем обратно в Шонгау.

– Я бы прямо сейчас пошла к нему, – пробормотала Магдалена.

– Сейчас уже поздно. Он скорее всего спит. А завтра с утра пораньше навестим его. Договорились?

– И… ты больше не станешь распутывать эти загадки? – спросила Магдалена; у нее слипались глаза.

– Больше никаких загадок, обещаю, – с улыбкой ответил Симон. – По крайней мере до завтрашнего утра.

– Ну… вот и хорошо. И вот еще что, Симон, – она зевнула, – думаю, тебе и вправду стоит сменить одежду. От тебя несет.

С этими словами Магдалена повернулась на бок. Она лишь успела отметить, что муж снова задумчиво смотрит в потолок. Казалось, впервые в жизни ему не было никакого дела до своей одежды.

И она снова уснула.

18

Где-то в горах Аммергау, ночь на 12 мая 1670 года от Рождества Христова

Стояла глубокая ночь. Якоб Куизль поднимался по узкой и скользкой тропе, все выше в горы. Плащ, кожаный жилет и рубашка под ним вымокли насквозь – от дождя и пота. Он сжимал в руке факел, пламя колыхалось на ветру и едва освещало тропу под ногами.

Уже почти час палач следовал за огоньком, который заметил из долины. Он все двигался вверх по узким серпантинам и скользким склонам. Несколько раз Куизль терял его из виду, но свет всякий раз появлялся вновь, словно блуждающий огонек, который все дальше и дальше уводил Якоба в этот суровый край.

Теперь Куизль сильно сомневался, что человек, который шагал впереди с факелом или с фонарем, действительно был Ксавером. Возможно, это браконьер, или контрабандист, или еще какой-нибудь подозрительный тип. Но палача это не остановило, и он продолжал идти следом. Им словно бы двигала неодолимая тяга, словно сами горы звали его. Он просто обязан был узнать, кто это!

Всякий раз, когда Куизль думал, что вот-вот достигнет цели, огонек вдруг появлялся в другом месте, еще выше. Кто бы ни был там впереди, – похоже, он знал более короткие пути, которых палач не видел в темноте. А может, их там несколько человек? Пару раз ему показалось, что в тусклом свете вырисовывалось сразу несколько силуэтов.

По крайней мере, снег прекратился. Но холод стоял нестерпимый, и пальцы у палача были как мерзлые ветки. Мокрая одежда тянула к земле. Над Кофелем прогремел гром, и небо прорезала яркая молния. На мгновение ослепительная вспышка осветила склон.

И тогда он увидел их.

Молния на долю секунды осветила несколько силуэтов. Идущий впереди держал фонарь, следующие за ним несли кирки и лопаты. Все были закутаны в плащи с островерхими капюшонами. И они были маленькими.

Маленькими, словно карлики.

«Венецианцы!» – пронеслась у Якоба мысль.

Палач знал истории о низкорослом народце не только из местных легенд. Мать часто рассказывала о них, когда ему было года четыре.

Если не прекратишь баловаться, придут карлики и заберут тебя. Заставят тебя копать сокровища в горах, и не видать тебе больше солнечного света…

В детских фантазиях Якоба карлики носили точно такие же капюшоны, как у тех человечков, что показались сейчас на склоне. Он представлял тогда, что глаза у них сверкают от жадности, словно холодные самоцветы, которые они разыскивали. Была даже песня об этих венецианцах, и в детстве они частенько ее пели. Куизль порылся в памяти и задумчиво напел вполголоса:

Там пляшет карлик за окном… Притопнет раз, потом другой, взмахнет косою за спиной…

Иногда в песне пелось про мешочек, но Якоб знал, что это все глупости. По старинным преданиям, эти карлики приносили только несчастья.

То были косари, предвестники скорой смерти.

Взмахнет косою за спиной…

Якоб вспомнил, что однажды уже видел такого человечка. Это случилось всего пару дней назад в долине Лайне. И не только он – Симон тоже его видел! Только вот что это значило? Теперь Якоб догадывался: венецианец явился к нему. Куизль давно ощущал эту странную тоску. Хотелось просто лечь, уснуть и больше не просыпаться. Сколько раз ему доводилось смотреть смерти в глаза! То были глаза, в которых стояли слезы; глаза, исполненные мольбы или ненависти; глаза, безмолвно его проклинающие. Столько страданий, столько смертей… Он надолго задержался в этом мире. Почти шестьдесят лет. Люди в большинстве своем умирали куда как раньше.

Быть может, он видел приближение собственной смерти? Может, венецианцы давали ему знак?

Желание выяснить, кто или что двигалось к вершине горы, теперь лишь усилилось. Куизль побежал, спотыкаясь о мокрые камни. Факел давно погас, и палач небрежно отшвырнул его в сторону. Но глаза уже привыкли к темноте, и можно было продолжать бег. Тропа вела теперь вдоль склона, хотя безопаснее от этого не стала. Всюду были корни, скользкие пятна снега и коварные расселины. Несколько раз Якоб ступал в пустоту и лишь в последний момент, когда слева открывалась зияющая пропасть, успевал отдернуть ногу. И всякий раз ему слышался злорадный смешок из недр скалы.

Там пляшет карлик за окном…

Куизль обежал очередной изгиб и вздрогнул. Огонек внезапно исчез. Палач тихо выругался и огляделся. Потом взобрался на высокий пень, куда в давние времена ударила молния, и вгляделся во мрак. И вот огонек снова появился, всего в десятке шагов над ним! Он больше не двигался, а дрожал на одном месте. Куизль присмотрелся и заметил, что факел слегка покачивается из стороны в сторону, словно владелец его пытался передать палачу какое-то зашифрованное послание.

– Какого черта…

Ругаясь себе под нос, Куизль поднялся по крутому склону, над которым темнели какие-то скальные нагромождения. Очередная молния озарила ночь, и Якоб различил горный пик странной формы, похожий на предостерегающе поднятый перст. У подножия его располагалось несколько каменных глыб разной величины, будто гигантские игральные кости, брошенные великаном. Луна выглянула из-за туч и осветила площадку, усеянную обломками и поваленными деревьями. Где-то неподалеку раздавался ритмичный стук, звяк-звяк, словно чем-то железным били по камню.

Взмахнет косою за спиной…

Куизль двинулся было на звук, но тут заметил справа у скалы нечто вроде навеса. Он был составлен на скорую руку из четырех вбитых в каменистую землю бревен. Сверху вместо крыши кто-то натянул кусок полотна. С наветренной стороны были сложены камни и, по всей видимости, служили для защиты от самого сильного ветра.

На одном из бревен висел фонарь. Он слегка покачивался на ветру, жестяное кольцо скрипело. Пламя за покрытым копотью стеклом дрожало и, казалось, вот-вот погаснет.

«Блуждающий огонек, – подумал Куизль. – Я разыскал его. Я у цели».

Он быстро двинулся на свет, и в этот миг под навесом раздался сухой кашель. Снова послышалось ритмичное тук-тук по скале, сливаясь со скрипом фонаря и кашлем в зловещий хор. Палач осторожно потянулся к дубинке на поясе, которую вырезал сегодня днем из осины.

Что здесь, черт возьми, творится?

Якоб добрался до навеса и заглянул через сложенную из камней стенку. За ней лежал сверток, в котором палач не сразу распознал ребенка, укрытого грязными шкурами и одеялами. Это была девочка лет восьми, она походила на умирающую пташку. Малютка сильно кашляла, лицо у нее осунулось и было до того грязным, что глаза буквально светились белым.

Большими белыми глазами девочка уставилась на Куизля.

– Кто… кто ты? – пробормотала она в бреду. – Смерть?

– Я… – начал Якоб, но заметил, что девочка снова закрыла глаза.

– Нельзя, чтобы он увидел тебя, – пробормотала она.

Палач нахмурился:

– Кто? Кто не должен меня увидеть?

– Никто не должен нас видеть.

Куизль перебрался через стенку и смахнул русый локон с лица девочки. Теперь он увидел, что на лбу у нее повязка, черная от спекшейся крови. Похоже, девочка была тяжело ранена.

– Что ты говоришь, дитя? – спросил он тихо, чтобы не пугать ее. – Что здесь творится?

Вместо ответа девочка показала дрожащей рукой в ту сторону, откуда доносился металлический стук. Там высилась еще одна каменная глыба, темная и массивная, как сжатый кулак.

Звяк, звяк, звяк…

Палач осторожно укрыл раненую девочку.

– Я скоро вернусь, – проворчал он. – Кто бы это ни был, он сильно пожалеет о том, что сделал.

После чего выпрямился во весь свой рост и взял фонарь. Взвесив в руке дубинку, палач направился к скале. В свете фонаря там вырисовывалось темное отверстие.

Девочка назвала его смертью.

Что ж, скоро он действительно станет ею.

* * *

Барбара в страхе смотрела на Мельхиора Рансмайера, чьи тонкие пальцы скользили от ее носа по губам и к груди. Она лежала связанная по рукам и ногам на какой-то кушетке с красным выцветшим покрывалом. Лицо доктора было всего в паре дюймов от Барбары, и за приторным ароматом духов она чувствовала запах пота, вонь вареного лука и дешевого вина, которого Рансмайер, по всей видимости, напился прежде. Хотелось бы закричать от страха, но рот ей заткнули грязной тряпкой, от которой тошнило. Где-то в углу всхлипывал Пауль, тоже связанный и с кляпом во рту.

– Ты боишься, верно? – шептал ей Рансмайер на ухо. – Но можешь не опасаться; если сделаешь все, как я скажу, то не пострадаешь. Но для этого тебе придется уважить доктора.

Он хихикнул, и тиролец рядом презрительно фыркнул.

– Хватит заигрывать, переходите к делу! – велел он. – Пусть девчонка скажет, что ей известно. Потом можете развлекаться сколько душе угодно.

Около получаса назад Рансмайер с тирольцем притащили своих пленников домой к доктору. Некоторое время до них доносились отдаленные выкрики стражника, однако нож у горла пресекал любые попытки позвать на помощь. Потом они спустились по лестнице в душную, освещенную факелами комнату, вероятно служившую Рансмайеру лабораторией.

Краем глаза Барбара видела десятки полок, заставленных пузырьками и банками с отвратительным содержимым. В одной из банок помещался человеческий зародыш с огромной головой размером как его туловище, рядом в прозрачной жидкости плавала отрубленная рука, а еще в одной банке – человеческий глаз, на котором еще сохранились нервные волокна и сосуды. Глаз безучастно таращился на Барбару, пока она тщетно ерзала по кушетке. Рансмайер тем временем играл пуговицами ее платья. На щеке у него засохла кровь.

– Тебе ведь нравится, да? – проворковал он и с наслаждением расстегнул первую пуговицу.

– Прекратите, черт подери! Так мы ничего не получим! – Тиролец схватил связанного Пауля, поднял, как кусок мяса, и с вызовом взглянул на Барбару: – Ответишь на мои вопросы, или мальчишке будет больно. Поняла?

Девушка кивнула, и тиролец грубо отшвырнул Пауля, после чего подошел к ней и взялся за ее кляп.

– Только без глупостей, – пригрозил он. – Здесь твоих криков все равно никто не услышит. Так что это пустая трата времени. – Он наклонился и прошептал ей в самое ухо: – Кроме того, я могу сделать так, чтобы этот похабник убрал от тебя свои лапы. Так что будь умницей.

Тиролец вынул кляп. Барбара закашлялась и принялась хватать ртом воздух.

– Я… клянусь, о том, что было на кладбище, знаем только мы с Паулем, – просипела она. – Вчера Пауль украл у кого-то из стражников связку ключей и бросил мне в камеру. Я сбежала, и с тех пор мы прячемся на стройке у церкви. И вот увидели вас!

Это была наглая ложь, и Барбара сама себе подивилась. И тиролец, и Рансмайер, казалось, пребывали в нерешительности, но, судя по всему, не могли представить, как иначе она умудрилась сбежать из тюрьмы.

Тиролец склонил голову, прикусил губу и наклонился к Барбаре почти вплотную.

– Даже не знаю, можно ли тебе верить, девка. Значит, этот дьяволенок стащил у стражника ключи? Хм, от него можно многого ожидать, но чтобы такое…

– Это правда! – заверила его Барбара.

– Дайте мне для начала поразвлечься с нею, тогда уж мы узнаем, где тут правда! – прошипел Рансмайер. – Уж вы мне поверьте, эти Куизли врут как дышат, грош цена их словам.

Он расстегнул следующую пуговицу на платье Барбары, но тиролец остановил его.

– Что тебе известно? – спросил он почти дружелюбно.

– Ну, вы… вы контрабандой переправляете соль, – торопливо ответила Барбара. – Наверное, из Тироля, и в больших количествах. Бургомистр Бюхнер, вероятно, тоже в этом замешан. Он заведует строительными работами при церкви, а вы сгружаете там соль в мешках из-под извести. Стройка служит вам для перегрузки. Оттуда ее в телегах перевозят к пристаням и дальше переправляют по воде.

Тиролец улыбнулся:

– Смышленая девочка. Да к тому же милая… Хотелось бы мне такую к себе домой да в постель… – Он с сожалением развел руками: – Но, увы, ничего из этого не выйдет. Есть в тебе еще одна черта, которая мне совершенно не нравится. Ты не можешь держать рот на замке. – Он повернулся к Рансмайеру и кивнул: – Думаю, теперь она все сказала.

Барбара попыталась закричать, но тиролец снова сунул кляп ей в рот, и она лишь сдавленно захрипела.

– Она ваша, доктор. Но после нам придется от нее избавиться. Не станете же вы вечно держать ее здесь.

Он наклонился к Барбаре и погладил ее по волосам:

– Эй, все же есть и хорошие новости. Этот маленький бесенок понравился мне, – тиролец показал рукой в угол, где рвался связанный Пауль. – Как его зовут? Пауль? Прелестное имя. Я заберу его с собой в Тироль. Из него выйдет отличный солдат. – Мужчина рассмеялся. – Или убийца и головорез. Разницы никакой, хотя бы на меня посмотреть.

Он подхватил воющего Пауля и потащил, словно рулон материи, вверх по лестнице.

Дверь с грохотом захлопнулась. Рансмайер принялся расстегивать оставшиеся пуговицы на платье Барбары – медленно, одну за другой.

– Что ж, теперь мы наверстаем все, что упустили за эти дни, – шептал доктор. – Поверь мне, Барбара, тебе понравится. Хотя бы потому, что этот раз последний.

* * *

Звяк-звяк-звяк-звяк…

По-прежнему раздавался ритмичный стук, который исходил, казалось, из самого сердца горы. Куизль нагнулся и заглянул в тесный чернеющий проход. Он едва мог протиснуться в него и задел плечом по краю. На пол посыпались мелкие камешки, и Якоб вздрогнул, опасаясь, что его кто-нибудь услышит. Но стук так и не прекратился.

Звяк-звяк-звяк-звяк…

Палач в последний раз оглянулся на навес, под которым теперь в полной темноте лежала раненая девочка, потом опустился на четвереньки и пролез в дыру. Он держал фонарь в вытянутой руке, чтобы разглядеть хоть что-то перед собой. Проход был укреплен расположенными беспорядочно балками, на вид старыми и гнилыми. С потолка за шиворот капала ледяная вода. Преодолев несколько метров, Якоб наткнулся на деревянную кадку и ржавую кирку. Все выглядело так, словно пролежало здесь не одну сотню лет. Потом он оказался перед развилкой. Стук отчетливо доносился справа, поэтому Куизль полез в этом направлении.

По счастью, потолок здесь был немного выше, поэтому через некоторое время палач смог встать и дальше шагал пригнувшись. Но подпорные балки теперь были совсем ветхие. Они косо вырастали из породы, а некоторые растрескались и едва не распадались на части. Куизль задел головой потолок, и снова на пол посыпались камешки. Но и в этот раз стук не прекратился.

Звяк-звяк-звяк-звяк…

Палач снова оказался перед развилкой. Правый, более тесный проход был обрушен, там высилась груда обломков. В свете фонаря Куизль заметил в ней что-то белое. Поднял и тут же брезгливо отшвырнул. Это была лучевая кость, на которой еще плесневели клочки одежды. Рядом лежал древний кожаный башмак и останки кожаного колпака, до того ломкие, что распадались, стоило к ним лишь притронуться. Порывшись немного, Якоб вновь наткнулся на ржавую кирку с обломанным черенком.

«Старая шахта, – подумал палач. – Но она заброшена, наверное, сотню лет назад. Так кто же там стучит? Явно не призрак. Или все-таки?..»

Он повернул налево, и стук усилился. Теперь Якобу казалось, что к первому звуку добавился еще один, исходящий из самых недр. Или это лишь эхо первого звука? Казалось, гора целиком исполнена этого шума, словно колотилось огромное каменное сердце.

Звяк-звяк-звяк-звяк… Звяк-звяк-звяк-звяк… Звяк-звяк-звяк-звяк…

Куизль обошел очередной изгиб и замер на месте. На полу перед ним, всего в нескольких шагах, кто-то сидел, освещенный фонарем, закрепленным в стене. В первую секунду палач до того растерялся, что не знал даже, как ему быть.

Ради всего святого…

Перед Якобом был кто-то маленький, немногим крупнее ребенка. На нем была кожаная куртка, на голове – кожаный колпак, заостренный кверху. Он сидел спиной к палачу и монотонно колотил киркой по камню. Рядом стояла деревянная кадка, наполненная камнями, которые странно переливались в свете фонаря.

«Венецианец! – пронеслось в голове у Куизля. – Так неужели это правда, или я сплю?»

Палач осторожно приблизился и медленно протянул руку, словно опасался, что стоит его коснуться, и человечек просто растворится в воздухе. Но тот, похоже, не слышал его и продолжал молотить по камню. Когда Якоб почти дотянулся до него, карлик словно почувствовал его присутствие. Рука с киркой замерла в воздухе, и он обернулся.

И Куизль увидел перед собой ребенка.

Бледного, усталого ребенка. Он в ужасе смотрел на палача, словно перед ним был призрак. Затем выронил кирку и громко вскрикнул.

– Тс-с! – Куизль прижал палец к губам.

Он оправился от первого потрясения. Перед ним был никакой не карлик, а человек из плоти и крови! Мальчик лет десяти. Золотистые волосы выглядывали из-под кожаного колпака.

«Здесь трудятся дети, а не карлики! Лишь дети достаточно малы, чтобы пролезть по этим проходам. Кто же принуждает их к этому?»

– Не пугайся, я здесь, чтобы… – начал Куизль.

Но мальчик снова вскрикнул и отпрянул, затем прижался к стене и закрылся руками. До палача неожиданно дошло, какое он, должно быть, произвел впечатление. Внушительного роста тип в мокром и черном плаще, с фонарем в одной руке и дубинкой – в другой. Жуткой наружности детина, которого мальчик еще ни разу не встречал в этих заброшенных штольнях.

– Не надо бояться меня, – успокоил его Куизль. Медленно положив дубинку на пол, он, подняв руки, шагнул ближе. – Я не сделаю тебе ничего…

– Что там стряслось? – раздался вдруг резкий голос из недр горы.

Голос явно принадлежал взрослому человеку. В следующую секунду в проходе показался высокий, крепкий на вид мужчина. В руке он держал плеть или розгу. Лицо его покрывали оспины так плотно, словно мухи на куске пирога.

– Йосси, черт бы тебя побрал! – напустился незнакомец на мальчика. – Я же говорил, если ты снова будешь выводить меня…

Он резко замолчал, заметив в проходе Куизля. В первую секунду казалось, что мужчина потерял дар речи.

– Ты кто такой и что здесь делаешь? – рявкнул рябой.

Палач выпрямился, насколько позволял низкий тоннель.

– То же самое я хотел спросить у тебя, – ответил он тихо.

Теперь Якоб пожалел, что отложил дубинку. Парень перед ним был молодым и крепким и, судя по уверенности в движениях, не чурался драки. Однако он, по всей видимости, не отличался умственными способностями и теперь усиленно соображал, как ему поступить. Тут его изборожденное оспинами лицо просияло, но в следующий миг стало еще более хмурым.

– Эй, я теперь понял! – воскликнул он. – Ты – тот палач, которого притащил с собой секретарь из Шонгау! Слышал, что ты всюду нос суешь… Как, черт тебя дери, ты попал сюда?

– Что здесь делают дети? – грозно спросил Куизль, оставив вопрос без внимания. – Они работают здесь на тебя, так? Ты загоняешь их в эти шахты и заставляешь искать сокровища… Сколько их тут? Говори, сколько!

– Это не твое собачье дело! – прошипел парень и занес розгу.

– Девочка у входа, – бесстрастно продолжал Куизль, – она пострадала здесь, в шахте, верно? Ты оставил ее умирать там, чтобы никто не узнал.

Палач помедлил, мысли вихрем проносились у него в голове. Он отправился на поиски Ксавера, а вместо него обнаружил эту заброшенную шахту, где трудились дети. Якоб чувствовал, что вплотную подобрался к жуткой тайне этой долины.

– И она не единственная, – продолжил он задумчиво. – Скажи, сколько детей уже погибло под завалами в этих туннелях? Сколько их здесь похоронено заживо за последние годы? Два трупа на холме…

– Заткнись! – завопил парень. – Закрой свой поганый рот!

– Ты похоронил их там, – проговорил Куизль и покивал. По реакции рябого он понял, что на верном пути. – Затолкал их в расселины, словно каких-нибудь коз или овец. Но звери недавно вытащили кости. А мой зять обнаружил их.

– Это… это Маркус и Мари, – неожиданно проговорил мальчик, прижимаясь к стене. – Это случилось три года назад. Я был тогда совсем маленьким, но хорошо помню Мари. Она всегда утешала меня, когда я пугался темных шахт…

– Йосси, заткнись! – прошипел рябой. – С тобой мы позже поговорим. Ступай в шахту в северной части и позови остальных. Встретимся в большой пещере, когда я разберусь с этим увальнем.

Он оглядел Куизля с головы до ног. Палач был на голову выше, но рябой не уступал ему в силе и был моложе.

– Зря ты полез в эти шахты, – произнес парень с ухмылкой и вынул из-за пояса пистолет, которого Якоб поначалу не заметил. – Я просто оставлю твой труп догнивать здесь. С теми двумя следовало поступить так же. Но я побоялся, что остальным будет не по себе. Они могли снова раскопать их. Поэтому я запрятал их в расселины на холме.

– А что с Домиником Файстенмантелем? – спросил Куизль. Он лихорадочно соображал, не спуская при этом глаз с пистолета. – Ты убил его, потому что он узнал обо всем? А другие? Кому еще известно об этом? Я нашел щепку в кармане у Себастьяна Зайлера. Она была надломлена. Вы бросали жребий, верно? – Палач шагнул к противнику. – Он вытянул короткую щепку, и ему пришлось убить Габлера, потому что тот хотел все разболтать. Так все и было?

Рябой с сомнением взглянул на Куизля, потом рассмеялся.

– Так ты ничего не знаешь! – рявкнул он. – Я уж думал, ты обо всем прознал, палач. А ты и понятия не имеешь!

Тут в проходе, прямо за спиной у Куизля, послышались чьи-то торопливые шаги. По выражению лица рябого палач понял, что в его планы это не входило.

– Черт, убирайтесь вон, все! – закричал он. – Это только наше с ним дело! Встретимся позже в пещере. А сейчас проваливайте, мелкие крысеныши!

– Йосси, что тут стряслось? – послышался за спиной у Куизля робкий голосок, принадлежавший скорее всего маленькой девочке. – С кем это Ханнес говорит?

– Вон, вон, вон! – завизжал рябой. – Или забью вас, как стаю дворняг!

Якоб сознавал, что совершает ошибку, но все же повернул голову, чтобы посмотреть, кто к ним подошел. Голос был такой тонкий…

Это были дети. Их с десяток собралось в тесном проходе, и они опасливо жались друг к другу. Самому маленькому было не больше шести, как младшему внуку Куизля. Все были бледные и худые. Под тонкими рубашками проступали кости. В их больших глазах палач видел лишь усталость, голод и страх. Ребята походили на изголодавшихся птенцов, выпавших из гнезда. Якоб почувствовал прилив ярости.

– Ах ты, сукин сын…

Куизль стал поворачиваться к противнику и тут получил страшный удар в затылок. В глазах вспыхнула молния, и палач провалился в пустоту. Но прежде он услышал язвительный смех злобного карлика.

Потом все вокруг потемнело.

* * *

Мельхиор Рансмайер в расстегнутых штанах остановился в углу лаборатории и налил себе вино из кувшина. Он часто дышал и с упоением смотрел на Барбару, лежавшую на кушетке. Ноги у нее были развязаны, но руки стянуты у подлокотника над головой. Платье было высоко задрано.

Рансмайер поднял стакан.

– Еще глоточек? – спросил он и подмигнул: – Поднимает настроение.

Барбара молча смотрела на своего мучителя. Рансмайер снова заткнул ей рот, поэтому ответить она все равно не могла. Слезы на щеках давно высохли, остались злость и презрение. В те минуты она ушла глубоко в себя, туда, где Рансмайер не сумел бы до нее добраться. Только это придавало ей сил: доктор мог овладеть ее телом, но не душой. Пока он возился над нею, она была далеко отсюда, где-то в лесу, на зеленом лугу с красными маками. Сквозь плотную завесу Барбара слышала, как кто-то пыхтит над ухом. А теперь была совершенно спокойна, и лишь одно чувство переполняло ее.

Ненависть.

– Признайся, что тебе понравилось, – произнес Рансмайер и отпил вина.

На мясистых губах его заблестели красные капельки. Барбаре они представлялись брызгами крови.

– Все вы, женщины, одинаковые, – продолжал болтать доктор. – Вам нужна крепкая рука. Чем нахальнее вы себя выставляете, тем больше жаждете послушания. Разве не так? – Он с наигранным удивлением хлопнул себя по лбу. – Прости, я и забыл, что у тебя кляп во рту. Давай договоримся так. Я выну кляп, а ты пообещаешь не кричать. Согласна? Так нам обоим будет приятнее.

Барбара не ответила. Но Рансмайер, очевидно, воспринял ее молчание как согласие. Он вынул у нее изо рта грязную тряпку. Потом присел рядом на кушетку и положил руку ей на колено.

– Жаль, действительно жаль, что получилось именно так, – проговорил доктор и задумчиво глотнул из стакана. – Знаешь, ты ведь мне нравишься. Правда! Есть в тебе что-то… дикое. Не всякая женщина может этим похвастаться. В большинстве своем они довольно покладисты. Если б ты приняла то мое предложение… помнишь ведь, тогда в переулке… Тогда, быть может, все сложилось бы совсем по-другому. Но потом тебе вздумалось подслушивать в церкви! – Он покачал головой: – Дрянная, дрянная девка!

– Доктор? – то были первые слова, которые Барбара произнесла за все это время.

Рансмайер прислушался:

– Да, дитя мое?

– Хочу сказать вам кое-что по секрету. – Она приподняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. – Мне и в самом деле понравилось.

Рансмайер улыбнулся:

– Вот видишь. Я в этом не сомневался.

– Да, мне понравилось. Потому что, слушая ваши жалкие стоны, я представляла, как вы будете извиваться на эшафоте, когда мой отец начнет ломать вам кости. Начиная с ног, очень медленно, одну косточку за другой.

Рансмайер на мгновение оторопел, а потом язвительно рассмеялся:

– Ты, видно, так и не поняла, девочка. Теперь мы здесь новые хозяева! Если твой отец, этот старый пьяница, когда-нибудь вернется в Шонгау, мастер Ганс вздернет его за непослушание, как какого-нибудь бродягу. Палач на эшафоте – вот будет зрелище! Эта казнь станет нашим первым актом, и народ за это нас полюбит.

– Это вас казнят! – прошипела Барбара. – Еще не все потеряно. Магдалена отправилась в Обераммергау с письмом для Лехнера! Пройдет совсем немного времени, и секретарь вернется в город.

Она торжествующе смотрела на Рансмайера. Вообще-то Барбара хотела оставить эти сведения при себе, но теперь, перед лицом скорой смерти, ей было все равно.

– И тогда ваш никчемный заговор пойдет прахом! – продолжала дочь палача. – Не важно, что вы со мной сделаете, – ваша песенка спета!

– Магдалена с письмом…

Мгновение Рансмайер казался до того растерянным, что лишился дара речи. Но затем отреагировал совсем иначе, чем ожидала Барбара. Он рассмеялся. Громко и визгливо, как женщина.

Прошло какое-то время, прежде чем Рансмайер смог успокоиться.

– Это… это уж слишком, – проговорил он и вытер выступившие слезы. – Теперь-то это письмо не имеет никакого значения, ведь с минуты на минуту распустят городской Совет и Бюхнер станет полновластным хозяином. Но пару дней назад… да, оно, возможно, сыграло бы роль. Впрочем, я тут выяснил, что упомянутое письмо так и не дошло до Обераммергау.

– Не… дошло? – Барбара старалась сохранять самообладание. Доктор, конечно, выдумывал. – Кто вам сказал такое?

Рансмайер злорадно улыбнулся, лицо его скривила гримаса.

– Что ж, у меня для тебя последняя новость, Барбара. Я хотел придержать ее до последнего и полагаю, что теперь самое время ею поделиться.

Он наклонился к самому ее уху и прошептал:

– Это письмо так и не попало в Обераммергау, потому что твоя сестра туда не добралась. Тиролец рассказал мне об этом. Он утопил твою сестру в Аммере, как вшивую кошку… Ну вот, проболтался. – Рансмайер прикрыл рот ладонью и хихикнул. – Мои соболезнования, девочка. Как мне сказали, твоя сестра умирала с протяжным криком, прежде чем скрылась под водой.

Барбара почувствовала, как ее окутывает темная пелена.

Магдалена… Утопил, как вшивую кошку…

Только теперь ей вспомнилась фраза, которую тиролец обронил на старом кладбище, и по телу ее пробежала дрожь.

Скольких еще мне придется прикончить, чтобы вы оставили нас в покое?

Барбара с трудом сглотнула. Слова с хрипом вырывались из груди:

– Моя сестра… она…

Рансмайер кивнул с ухмылкой. Он с явным наслаждением любовался ее ужасом.

– Старина Игнац еще два дня назад утопил ее в Аммере, недалеко от Сойена. Она, видимо, помешала ему при перегрузке соли. Поэтому от нее пришлось избавиться. – Доктор снова визгливо рассмеялся. – Вот превратности судьбы! Единственная женщина, которая могла спасти Шонгау, – презренная дочь палача… И она теперь покоится на дне Аммера!

Барбара раскрыла рот, готовая закричать, но Рансмайер вовремя заткнул ей рот.

– Спокойно, – проворковал он. – Скоро вы с нею встретитесь. Но прежде мы с тобой еще разок развлечемся.

Он принялся было спускать штаны, как вдруг сверху донесся яростный вопль. Доктор замер и прислушался.

– Черт возьми, это еще что такое? – прошипел он.

Рансмайер резко поднялся и поспешил к лестнице. С верхнего этажа послышались быстрые шаги, затем хлопнула дверь. Вопль прервался, потом стал громче, и через несколько секунд дверь в подвал распахнулась.

На пороге показался тиролец, он тяжело дышал и прижимал ладонь к правой щеке. Барбара видела, что между пальцами у него струится кровь.

– Чертов ублюдок! – закричал он. – Надо было сразу прикончить проклятого мальчишку.

– Что… что случилось? – с видимым беспокойством спросил Рансмайер.

– Этой мелюзге как-то удалось выпутаться из веревок! Я сказал ему, что его мать мертва, и он прямо обезумел. Буянил и рвался, как бешеная псина. Понятия не имею, как он сумел высвободиться.

У Рансмайера вытянулось лицо:

– Вы позволили ему сбежать?

– Черт, да он мне ухо откусил! Вот, сами посмотрите! – Тиролец убрал руку с окровавленной щеки. В том месте, где полагалось быть уху, висели лишь ошметки плоти. – Этот мальчишка точно зверь! Первый раз в жизни такое вижу!

– Вы позволили ему сбежать? – повторил Рансмайер, и голос его зазвучал еще визгливее. – Вы хоть понимаете, что это значит?

Тиролец отмахнулся:

– Успокойтесь. Вы же сами говорили, что собрание в самом разгаре. Власть в городе перейдет к Бюхнеру, а этому мальчишке никто не поверит. Чего же вы…

Его прервали треск и грохот, донесшиеся сверху. По всей вероятности, кто-то вышиб входную дверь. Вслед за этим дом заполнился топотом множества сапог.

– Какого черта… – начал тиролец.

Барбара из последних сил выплюнула грязную тряпку и закричала, как не кричала никогда в жизни, – громко и жалобно; она вложила в этот крик всю свою скорбь, всю ненависть. Она замолчала, только когда в подвал вломились несколько тяжеловооруженных солдат. За ними показался Якоб Шреефогль. Патриций тяжело дышал и вел за руку Пауля. Лицо у мальчика было перепачкано кровью тирольца, он с ненавистью смотрел на своих мучителей.

– Игра окончена, доктор Рансмайер! – просипел Шреефогль. Он дышал часто и прерывисто, бегать ему доводилось нечасто. – Шонгау снова принадлежит нам.

Патриций заботливо погладил Пауля по голове. Глаза у мальчика сверкали, как раскаленные угольки.

– Мальчик как раз бежал нам навстречу, – объяснил Шреефогль, немного придя в себя. – И по всей видимости, мы подоспели в нужный момент. Если б Штехлин вовремя не показала нам склад контрабандистов, Бюхнер был бы сейчас у власти. Но теперь Совет решил иначе. Мне поручено взять вас под арест и допросить. То, что нам здесь открылось, Совету, мягко говоря, придется не по душе. – Он дал знак солдатам. – Доктор Рансмайер, вы арестованы – по подозрению в контрабанде, государственной измене и… – патриций с отвращением взглянул на его расстегнутые штаны, – …прочих мерзких преступлениях. Чем обрекли себя на смерть, будем надеяться, долгую и мучительную. Да помилует Господь вашу душу.

Стражники занялись Рансмайером и тирольцем. Шреефогль между тем подошел к Барбаре и осторожно распутал веревки. И говорил при этом мягко, точно ребенку:

– Все будет хорошо, Барбара. Все будет хорошо. Все позади.

19

Глубоко в горах, ночь на 12 мая 1670 года от Рождества Христова

Где-то в темноте тикали громадные часы. Одновременно что-то размеренно билось Якобу в лоб.

«Карлики! – пронеслась у него мысль. – Колотят меня своими кирками! Ищут у меня в голове бриллианты и драгоценности!»

Его пронзила резкая боль, словно бы карлики наконец-то пробили ему череп. Голова раскалывалась, будто он трое суток пил без перерыва. Сознание прояснялось краткими вспышками воспоминаний, и Якоб понемногу возвращался к действительности.

Шахта… дети… рябой с пистолетом и розгой…

Снова что-то стукнулось ему в лоб. Палач с трудом открыл глаза. И тут же закрыл их, вскрикнув от боли и неожиданности, – капля упала ему точно в глаз. Куизль поморгал, чтобы стекла вода, после чего осторожно поднялся и огляделся.

Поначалу вокруг было темно, как прежде в его кошмарных видениях. Но через некоторое время Якоб стал различать в темноте некоторые очертания. Похоже, он находился где-то в недрах горы, в какой-то нише или небольшой полости. Пол был холодный и влажный, с низкого потолка свисали каменные сосульки, и с них непрестанно капала ледяная вода. Голова все еще гудела после удара, полученного от рябого. На правом глазу, похоже, запеклась кровь, Якоб едва мог открыть его. Но по крайней мере, он был жив.

Вот только почему?

Куизль встряхнулся, как мокрая собака, отчего голову снова пронзила резкая боль. Зато теперь он стал более-менее соображать. Палач поднялся в горы и наткнулся на эту заброшенную шахту, где трудились дети. По всей видимости, тот парень заставлял их искать сокровища – и старался хранить это в тайне. Поэтому раненую девочку оставили под хлипким навесом на холоде, под дождем и снегом, и не отнесли в деревню. Никто не должен был знать об этом месте! Рябой проговорился, что по меньшей мере двое детей погибли под завалами в этих туннелях – возможно, это те самые дети, о которых говорил Симон. Не исключено, что их было больше. Куизль стал свидетелем, и от него следовало избавиться. Скорее всего ублюдок оставил его в живых лишь затем, чтобы выяснить, кто еще знал об этой шахте.

Палач принялся осторожно исследовать свое окружение. Ниша, в которой он находился, была до того низкой, что стоять он мог только пригнувшись. Сама пещера в ширину составляла всего пару шагов, и тоннеля видно не было. Куизль подался вправо в поисках прохода, потом пошарил слева, но ничего не обнаружил. Вытянул руку перед собой, развернулся, всюду натыкаясь на острые камни, и понял, в каком оказался безвыходном положении.

Он был погребен заживо, и над ним нависала огромная толща горы.

Ублюдок не собирался его допрашивать, а просто оставил здесь умирать! Возможно, он думал, что палач уже мертв. А для уверенности заложил выход из ниши крупными камнями или даже спровоцировал обвал.

Куизль принялся перекладывать камни, но довольно быстро почувствовал упадок сил. Голова закружилась, и он прислонился к стене. Похоже, рана оказалась серьезнее, чем он изначально предполагал. Кроме того, Якоб догадывался, что парень использовал балку в качестве рычага, чтобы уложить перед выходом тяжелые булыжники. У Куизля же не было ничего, кроме собственных рук. И не важно, что руки эти были как бревна, балку они заменить не могли.

Палач в ярости толкнул очередной булыжник. Сверху посыпались сначала мелкие камешки, за ними сорвались камни покрупнее и еще плотнее завалили проход.

– Чтоб тебя, дьявольщина!

Куизль выругался до того громко, что с потолка осыпалось еще несколько небольших камней. Что-то заскрежетало. Палач настороженно замер, но потом вновь принялся разбирать завал, сдвигая камни один за другим. Нельзя сдаваться, нельзя, ради детей! Хоть Якоб и чувствовал себя героем греческой легенды, которую читал однажды, всякий раз, когда он убирал один камень, на его место падали еще два, с грохотом сталкиваясь и застревая.

Через некоторое время Куизль позволил себе краткую передышку. Он прислонился к стене и уставился в темноту. Оставалось лишь рассмеяться в голос. Все эти месяцы Якоб только и делал, что пил, неизбежно скатываясь в бездну. И вот происходит землетрясение, Господь наконец-то посылает ему знак, дает цель – только затем, чтобы еще раз над ним посмеяться. Куизль пренебрежительно фыркнул.

Просто Бог недолюбливает палачей.

Это конец.

А ведь он почти разгадал тайны этой долины! Кто-то заставлял детей работать в здешних шахтах. Очевидно, речь шла о золоте, серебре или еще каких-то сокровищах. В какой мере с этой тайной связаны все убийства, сказать было трудно. Тот рябой поначалу решил, что Куизль разоблачил его. Что-то было известно ему об этих убийствах. Однако потом к нему вернулась прежняя уверенность. В чем-то Якоб допустил ошибку и не знал пока, в чем именно.

Это как-то связано с детьми…

Палача одолевала усталость. Он опустился на холодный пол и тупо уставился перед собой; все это вдруг показалось ему совершенно бессмысленным. Не смог сладить с молокососом, который и на войне-то не был! Если ему и суждено помереть здесь, то ничего другого он не заслуживал. Старых, бесполезных собак прибивали прежде, чем те становились обузой. И разве сам он не решил, что видел венецианца? Посланника, предвещающего скорую смерть?

Хотя он предпочел бы умереть как-нибудь иначе, нежели медленно задыхаться в этом каменном мешке. Замуровывание считалось изощренным наказанием, особенно в отношении знатных особ, – чтобы избежать позора публичной казни. Отец Куизля в свое время замуровал в башенной стене фальшивомонетчика. Несколько дней люди слышали, как он отчаянно бьется; с тех пор то место считалось проклятым.

Куизль прикинул, что пройдет не одна неделя, прежде чем он умрет от голода в этой сырой гробнице.

Если не лишится рассудка еще раньше…

Якоб вдруг снова подумал о детях в шахте, их печальные взгляды, голод в глазах. Они тоже были заживо похоронены здесь. Чтобы ни один из них больше не умер в этих туннелях, ему следовало освободиться. Он нужен этим соплякам!

Куизль почувствовал прилив сил. Он поднялся и вновь принялся разгребать завал, камень за камнем. При этом палач размышлял. Шахта, в которую он попал в самом начале, выглядела так, будто ее сотню лет как оставили. Но, очевидно, кто-то снова взялся за поиски. И явно преуспел. Куизль вспомнил кадку рядом с рыжим мальчишкой, в которой что-то поблескивало.

Вот и теперь Якоб заметил, как в стене перед ним что-то блестит…

Он вздрогнул.

«Может, я уже с ума сошел?»

Палач знал о «кошачьем серебре» – бесполезном минерале, который так соблазнительно мерцал в темноте. От некоторых грибов тоже порой исходило зловещее сияние. Но этот блеск был куда ярче, что-то буквально засветилось в стене.

– Какого черта…

Палач выругался вполголоса и приблизился к мерцающему свету. И тут услышал шепот за грудой обломков.

– Его тут нет, Максль, – шептал чей-то голос. – Ханнес, наверное, уже закопал его. Давай возвращаться, пока он не заметил, что мы улизнули.

– Он хотел помочь нам, ведь так? – ответил ему плаксивый голос. – На вид он был очень сильный. Ханнес говорил, что это палач из Шонгау, дед Петера…

– Эй, вы! – крикнул Куизль.

Он устремился к проблеску между камнями, который оказался светом от фонаря. Вероятно, сам того не заметив, Якоб проделал небольшой лаз в груде обломков. Заглянув в него, он различил в туннеле несколько силуэтов. Оттуда тянуло свежим воздухом.

– Я не умер, я здесь!

Голоса смолкли. Через некоторое время кто-то спросил опасливо:

– Это… палач из Шонгау или призрак?

– Я палач, черт возьми! Но если и дальше будете тянуть, то я скоро призраком начну тут бродить. А уж тогда, клянусь неприкаянной своей душой, я вас, сопляков, до Судного дня преследовать буду!

– Это и впрямь он! – просипел кто-то в туннеле. – Он жив! Нужно ему помочь!

– А может, это все-таки призрак…

– Слушайте, вы, умники! – рявкнул Куизль, теряя терпение. – Хорош болтать! Есть там какая-нибудь балка? Если есть, то суйте ее сюда через дыру, и быстрее, пока я не разозлился окончательно. А тогда уж я вам не завидую!

Послышался треск и шорох, затем в отверстие просунулась старая расщепленная подпорная балка. Куизль схватил ее обеими руками. Используя ее в качестве рычага, он сумел сдвинуть некоторые крупные камни. Новая надежда и свежий воздух, которым повеяло в нишу, придали ему сил. Вскоре дыра стала достаточно большой, чтобы палач смог в нее пролезть.

В туннеле его встретили настороженными взглядами двое мальчишек лет десяти. Один из них держал в руке фонарь – тот светловолосый мальчик, которого Куизль прежде принял за карлика. На нем была рваная рубашка и грязные штаны, глаза выпучены от недоедания. Вид у него был вполне человеческий.

Человеческий и беззащитный.

Палач перебрался через груду обломков и встал прямо перед детьми. Они буквально сморщились на его фоне.

– А теперь скажите наконец, что здесь происходит, – проворчал Якоб.

Мальчики стали рассказывать – поначалу неуверенно, а потом слова полились рекой.

* * *

За окном протяжно прокричал сыч, словно заплакал ребенок.

Симон встрепенулся и посмотрел на ставни, сотрясаемые ветром. Он сидел за столом, по-прежнему в своей грязной провонявшей одежде. К еде и вину Фронвизер так и не притронулся, до того был погружен в раздумья. Как же ему хотелось сейчас выпить кофе, чтобы взбодриться и упорядочить мысли. Но Симон сомневался, что у хозяина найдутся экзотические кофейные зерна, тут даже Лехнер оказался бы бессилен.

Время от времени он поднимал глаза к люстре и смотрел, как догорают белые свечи. Воск стекал по кованым подсвечникам, капли размеренно падали на пол, собираясь небольшими лужицами перед печью, и довольно быстро застывали.

С кровати слышалось ровное дыхание Магдалены. Симон с любовью взглянул на жену. Она спала крепко, грудь ее мерно вздымалась и опускалась под одеялом. Лицо стало румяным и было уже не таким бледным, как пару часов назад. Должно быть, жар действительно спадал.

Симон невольно подумал о Петере, который так же спокойно спал сейчас в доме у Кайзера. Он снова взглянул на Магдалену, и на душе у него потеплело. В общем-то, они могли быть довольны своей жизнью. Пусть многие относились к ним с презрением, зато у них была семья, где все друг друга любили, временами ссорились, но всегда готовы были поддержать. У них была крыша над головой, они ели досыта и могли надеяться, что завтрашний день будет лучше сегодняшнего.

«Чего не скажешь о некоторых детях в этой долине», – мрачно подумал Симон.

Он содрогнулся при мысли о костях, которые держал на холме несколько часов назад. Они были такие маленькие, такие хрупкие… Довелось ли этим детям познать родительскую любовь? Напевал им кто-нибудь перед сном, утешал, когда им снились кошмары? Случалось ли им есть что-нибудь, кроме ячменной каши и черствого хлеба?

Что ж, по крайней мере, у них были друзья. Мартин был одним из них. Теперь он лежал с чернеющим обрубком вместо ноги, в одной хижине с больной матерью и младшими братьями и сестрами. Симон пообещал себе, что заглянет к нему еще раз, прежде чем отправиться в Шонгау. Ведь, в сущности, все встало на свои места, с убийствами разобрались и контрабандисты схвачены. Те двое детей, вероятно, погибли от несчастного случая, и звери притащили их трупы на холм. Теперь оставалось только выручить Барбару, но это уже задача Лехнера, не Симона. Он свое дело сделал.

Или нет?

Детские останки не давали Фронвизеру покоя. Он вспомнил их имена. Мать покалеченного Мартина называла их тогда, в хижине.

Маркус и Мари…

И эти два имени, точно горн, зазвучали у него в голове. Мысли хлынули горным потоком, едва не сшибли со стула. Казалось, только ради этого озарения он и просидел здесь столько времени.

Маркус и Мари… Маркус и Мари… Маркус и Мари…

Симону вспомнились некоторые детали, замеченные за последние дни, и беспокойство его возросло. Он встал и, точно зверь в клетке, принялся мерить шагами комнату. Магдалена тихо посапывала и ворочалась во сне. Где-то в отдалении церковный колокол пробил двенадцать раз. Симон остановился, подсчитывая удары.

«Полночь, – подумал он. – Время духов, гномов и карликов… Я и сам едва не поверил в эти легенды!»

Симон вдруг насторожился. Он не припоминал, чтобы прежде колокол звонил в такое позднее время. Похоже, священник был еще на ногах. В эту ночь, принесшую деревне столько бед, его преподобие Тобиас Гереле припоминал жителям их прегрешения. Фронвизер подошел к окну, тихо приоткрыл ставни и посмотрел в сторону церкви, на колокольню, чей контур серым вырисовывался на фоне чернеющих гор. В доме священника еще горел свет.

И тогда Симон понял, что должен делать.

Священник!

Он нерешительно взглянул на Магдалену. Она крепко спала. Если разбудить ее сейчас, это вряд ли пойдет ей на пользу. С другой стороны, жена никогда не простит его, если он в одиночку предпримет то, что собирался предпринять.

Не простит, если оправдаются худшие его опасения.

После некоторых колебаний Симон подошел к Магдалене и осторожно поцеловал ее в щеку. Как ни странно, она сразу открыла глаза и сонно спросила:

– Что случилось?

– Нам нужно проверить кое-что, – сказал Симон. – Это очень важно. И тогда, надеюсь, все встанет на свои места.

* * *

Куизль бежал, пригнувшись, за Йосси и Макслем по тесным туннелям. Иногда он врезался в каменные выступы, и каждый удар отзывался вспышкой боли, но Якоб упрямо бежал дальше. Его подгоняла безудержная ярость. Мальчики лишь в двух словах рассказали ему о том, что здесь происходило, но и этого было достаточно, чтобы Куизль рассвирепел, как бык. Детей держали здесь вместо рабов, и жизнь их не стоила ни гроша! Все были из бедных батрацких семей. По ночам и в свободные дни их заставляли работать в шахтах, искать золото и серебро. Палач не знал пока, кому еще в Обераммергау было известно об этом. С трудом верилось, что за всем этим стоял тот рябой недоумок, помощник в местной школе.

– Ханнес просто в бешенстве! – говорил на ходу рыжеволосый Йосси. – Он думает, что кто-то из нас проболтался о шахте. Согнал всех остальных в большую пещеру и лупит розгами, чтобы выяснить, кто это был. Только нам и удалось от него ускользнуть!

– Теперь он наверняка нас считает предателями! – посетовал Максль. – Он убьет нас, как тогда убил Маркуса. Бедняга плохо укрепил проход, и случился обвал. Маленькую Мари завалило тогда камнями… – Он поежился. – Ханнес до смерти забил Маркуса дубинкой. А потом закопал его. Вместе с Мари.

– На холме, я знаю, – проворчал Куизль. – Но теперь с этим покончено. Ублюдок больше не поднимет руку на ребенка, или не зваться мне палачом из Шонгау.

Они обежали очередной изгиб, и Йосси неожиданно остановился. Откуда-то послышался детский плач, прерываемый громким, требовательным голосом.

– Мы уже рядом, – прошептал Йосси и показал факелом на низкий проход слева. – Там дальше пещера, она еще древнее, чем эти шахты. Мы как-то нашли в ней огромные медвежьи кости, а на стенах – странные рисунки, как будто дети рисовали.

– Как долго это продолжается? – спросил Куизль. – Как долго он вас мучает?

Максль пожал плечами:

– Очень долго. Мы сами трудимся здесь с шести лет. А прежде были другие. Ему нужны маленькие дети, чтобы могли пробраться по тесным шахтам.

– Как настоящие карлики. – Куизль кивнул. Похоже, в сказаниях содержалась крупица неприглядной, но истины. – И вы находили здесь золото или серебро?

Йосси горько рассмеялся. Из пещеры вновь донесся жалобный крик.

– Если бы! Тут ничего нет, кроме обломков «кошачьего серебра». Иногда квасцы попадаются… Насколько я знаю, здесь еще ни разу не нашлось ничего ценного. Но Ханнес не сдается, он как одержимый.

Куизль вспомнил, что в кадке у Йосси что-то поблескивало. Ему показалось еще, что камни представляли какую-то ценность. А на самом деле это «кошачье серебро» сверкало в свете фонаря. Не было никаких карликов – и никаких сокровищ.

– Но почему он заставляет вас искать, если искать-то и нечего? – спросил Якоб задумчиво. – Какой в этом смысл?

– Говорю же, он одержим, – прошептал Йосси. – Иногда мы ищем и в других шахтах, у Лабера, или в брошенных берлогах над болотами. Там тоже ничего! Но вот уже два года ищем в основном здесь. Он в любое время может отправить нас в горы; невозможно угадать, когда это произойдет. Бывает, что нас неделю никто не трогает, а потом, как вот теперь, даже по ночам трудимся.

Куизль кивнул. Он вспомнил маленького человечка, которого они с Симоном увидели, прежде чем сошла лавина. Наверное, это был кто-то из ребят. В кожаном остроконечном капюшоне он походил на венецианского карлика.

– Ждите здесь, – сказал палач мальчишкам.

Затем молча полез в дыру, в которую едва помещался. Чем дальше он забирался, тем громче становились резкие выкрики и плач. Время от времени свистела розга, потом раздавался хлопок, как по голой коже. Куизль прополз еще несколько шагов и выглянул из дыры, расположенной на высоте человеческого роста. Она выходила в просторную пещеру. Перед дырой грудилось несколько больших камней и загораживали проход.

Как и во всей шахте, свод пещеры поддерживали старые балки, а толстые необработанные бревна обеспечивали дополнительную опору. Несколько факелов, закрепленных в трещинах в полу, отбрасывали зловещие отсветы. На стенах красными и черными линиями были нарисованы медведи, олени и охотники. Рисункам, наверное, были сотни лет; они истерлись и выцвели.

В пещере собралось с дюжину детей. Один из них, совсем еще маленький, с оголенной спиной лежал на булыжнике. Позади него стоял Рябой Ханнес и хлестал розгой, а мальчик жалобно вскрикивал.

– Говори, кому вы еще рассказали о шахте! – ревел Ханнес. – Аббату? Секретарю из Шонгау? Если об этом знает палач, то и секретарю известно, разве нет? Кто из вас проболтался? Йосси с Макслем? Отвечайте, пока я шкуру с вашего дружка не спустил!

– Мы не знаем ничего! – всхлипнула маленькая девочка и закрыла лицо руками. – Клянемся! Хватит пороть Бенедикта, ты… ты же убьешь его!

– Сначала ответьте на мой вопрос! Ну, долго мне ждать? – Ханнес вновь хлестнул мальчика. – Буду пороть его, пока не укажет на предателя! Ну, кто это?

Куизль увидел достаточно. Он выбрался обратно в туннель, где его дожидались Йосси и Максль. Вид у мальчиков был напуганный.

– Послушайте, – начал Якоб вполголоса. – Мне нужно знать, где этот ублюдок держит пистолет. Прежде он держал его при себе. А теперь, насколько я смог разглядеть в темноте, пистолета у него на поясе не было. Так куда же он его положил?

Максль нахмурил лоб:

– Ханнес частенько им размахивает. Как-то раз он ради удовольствия приставил его кому-то к голове и спустил курок. Но пистолет оказался незаряженным. А где он теперь…

– Ящик! – взволнованно перебил его Йосси. – В нише, в дальней части пещеры стоит его ящик! Он держит там масло для светильников, факелы и еще кое-какие вещи, которые нельзя мочить. Наверняка и пистолет туда положил!

– Тогда вот как мы поступим, – проговорил Куизль. – Вы сейчас пойдете туда и отвлечете его. Я незаметно проберусь следом. Если мне удастся первым добраться до ящика, то сможем справиться с ним.

– А если не получится? – спросил Максль неуверенно.

Палач пожал плечами:

– Я помню такие пистолеты еще с войны. Работа голландских мастеров, один ствол, крупный калибр. Но всего один заряд. Пусть молится всем святым, чтобы не промахнуться. В противном случае я с него шкуру спущу и…

Из пещеры донесся жалобный крик, и мальчики вздрогнули. Видимо, в этот раз удар оказался особенно сильным.

– Я одного не понимаю, – сказал палач. – Почему вы никому об этом не рассказывали? Почему не попросили никого о помощи, чтобы положить этому конец?

– Потому что он угрожал нам! – ответил Йосси в отчаянии. – Всякий раз! Он может сделать так, чтобы наши семьи опять прогнали из долины, как это было уже много лет назад, когда бедняков усадили в повозки и отвезли к Лойзаху. Он говорил, стоит нам только словом обмолвиться, и наши близкие обречены!

Куизль презрительно фыркнул:

– Этот парень и пальцев своих сосчитать не сумеет. Как он может вам угрожать? Помощник школьного учителя! В деревне его и слушать никто не станет.

Йосси взглянул на него с неподдельным ужасом.

– Но… но я вовсе не Ханнеса имел в виду, – проговорил он тихо.

В пещере снова свистнула розга, и раздался крик.

Только теперь Куизль все понял.

* * *

Петер не мог уснуть.

Он лежал в кровати у себя в комнате и смотрел в потолок. Массивные бревна походили на толстых змей, они нависали над ним, в любую секунду готовые сорваться вниз и проглотить его. Время от времени Петер все же дремал и видел бессвязные сны. Он находился в сырой пещере, где-то в горах, и стены неумолимо сжимались, пока не давили его, словно вошь. Слишком уж напряженными выдались эти дни в Обераммергау, особенно последние. Вновь и вновь Петер мысленно возвращался к разговору между Вюрмзеером и этим хмурым типом, живодером Паулем, который они с ребятами подслушали накануне. Была какая-то тайная встреча на Жертвенном холме – всё как он рассказал отцу! Наверное, так все и было, потому что посреди ночи Петер слышал какой-то шум на улице. Когда он приоткрыл ставни, то увидел множество народу, в том числе и солдат на лошадях. Потом по улице со скрипом проехала повозка. Петер мельком увидел в ней судью и еще кого-то из местных жителей. Вид у всех был довольно хмурый. Что же там все-таки случилось? Что с его отцом? Все ли с ним хорошо?

Но потом в комнату вошел Георг Кайзер, отвел его от окна и снова уложил в кровать. Учитель был очень добр, но не стал объяснять, что там стряслось. Сказал только, что утром все встанет на места.

А пока нужно спать.

Провалявшись в кровати еще пару часов, Петер наконец встал. Снизу временами доносился шум; видимо, Кайзер еще не ложился. Он, конечно же, отнесется к нему с пониманием: в такую ночь просто невозможно было уснуть. Кайзер был человеком отзывчивым и приятным, и Петер привязался к нему за последние дни. Учитель заставил его поверить в собственные силы. Он хвалил его за рисунки, за его познания в латыни и сообразительность – и всегда был в хорошем расположении духа. Хотя зачастую вид у него был усталый, даже болезненный, а иногда какой-то рассеянный.

Босиком и в ночной рубашке Петер прошлепал по холодному полу, осторожно приоткрыл дверь и спустился по лестнице. Дверь в кабинет была только притворена, и в коридор падал тонкий луч света. Петер прокрался на цыпочках и заглянул внутрь. Ему не хотелось отвлекать учителя. Если он очень занят, Петер отправится в комнату с книгами. Кайзер, конечно, позволит ему немного почитать.

Учитель сидел за столом в своем поношенном сюртуке и хмурился над кучей мятых листов и документов. Время от времени он что-то черкал пером в черновике. Петер решил, что Кайзер по-прежнему работает над пьесой. Но разве представление не отменили?

Петер нерешительно стоял у двери, глядя на этого тощего, согбенного человека, сотрясаемого очередным приступом кашля. Петеру стало жаль его. Кайзер, несомненно, очень болен. Ему бы следовало лежать в постели, а не корпеть над этой пьесой! Быть может, отец утром осмотрит его еще раз и даст какого-нибудь лекарства. Например, того вкусного сиропа с медом, которым поил иногда его самого…

Кайзер словно почувствовал его присутствие. Он резко поднял голову и посмотрел на дверь. Казалось, появление Петера поначалу его рассердило, но потом он слабо улыбнулся.

– Ну, заходи же, малыш, – сказал учитель. – Видно, не уснуть нам с тобой этой ночью. Слишком много всего случилось за последнее время.

Петер нерешительно переступил порог. В комнате отдавало сыростью, но было тепло. Кайзер поманил его к себе и предложил ему сесть.

– Давай я разожгу печь в соседней комнате и ты там немного порисуешь? – предложил он. – Все равно скоро рассветет, и твой отец наверняка вернется.

Петер с облегчением кивнул. Он уже стал подниматься, но тут взгляд его скользнул по вороху мятых листов на столе. На вид они были довольно старые; некоторые изорваны, на других были мелкие, спешно начертанные наброски, Петер не мог разглядеть подробнее. Возможно, это были чертежи сцены или что-то в этом роде. На некоторых листках Петер заметил символы, значения которых не знал. Они изображали солнце, луну или перевернутый крест.

– Это и есть та пьеса, про которую все говорят? – спросил он с интересом.

Кайзер посмотрел на него нерешительно, потом улыбнулся.

– Это ее старое издание, – ответил он. – Очень старое. Я читаю, изменяю кое-какие строфы, некоторые вообще опускаю… – Он вздохнул: – Тебе, конечно же, известно, что пьеса очень длинная. Наверное, слишком длинная.

– Но ее ведь даже не поставят теперь, – возразил Петер.

Кайзер фыркнул:

– В этом году не поставят, а через четыре года – вполне. Я привык доводить дела до конца. – Он посмотрел на Петера приветливо, но при этом строго и поднял указательный палец: – Тебе тоже не помешает усвоить это. Всегда доводи дела до конца.

Некоторое время оба хранили молчание. Потом сын цирюльника показал на мятые документы:

– Написано на латыни.

Учитель усмехнулся:

– Ты прав, мальчик мой. Мало того, написано жутким почерком. Довольно сложно разбирать его.

Петер пробежал взглядом по неровным строкам, местами до того мелким и тесным, что буквы расплывались перед глазами. Иногда автор писал красными чернилами, похожими теперь на засохшую кровь и во многих местах стертыми. Тем не менее Петеру удалось разобрать кое-какие слова.

Aurum… Argentum… divitiae magnae…

– Тут про золото и серебро! – воскликнул он удивленно, водя пальцем по строкам. – И про богатства!

Кайзер вздрогнул и забрал у него пергамент.

– Видно, у тебя глаза поострее, – проговорил он и прищурился: – Я до сих пор не мог разобрать этих строк. Ну-ка, посмотрим…

Учитель нацепил на нос пенсне и поднес документ вплотную к лицу.

– Так вот оно что, – сказал он и тихо рассмеялся. – Это сцена, когда Иисус изгнал из храма торговцев и ростовщиков. Она, конечно, не входит в мистерию, но история все равно хорошая. Черт знает, кто вложил ее сюда.

– А это? – перебил его Петер и показал на другой пергамент, плотно исписанный, словно автор очень торопился. – «Там, где молния сразила дуб, поверни налево и до глубокого разлома», – перевел он медленно, но безошибочно и с удивлением взглянул на Кайзера: – Это разве есть в Библии?

Кайзер вдруг переменился в лице. Он прищурил глаза, чернеющие теперь пустотой, как два глубоких колодца.

– Твои познания поистине… хм… поразительны для мальчика семи лет, – заметил он, запинаясь. – Но полагаю, теперь тебе уж точно пора в постель.

В этот момент Петер прочел еще одну строку, которая показалась ему знакомой. Он не сразу вспомнил. До сих пор ему не доводилось такое читать, но эту фразу он слышал. Она накрепко засела у него в голове – наверное, потому, что была очень странной. Та таинственная фраза, которую обронил Йосси у Меченой скалы, когда Петер впервые побывал в секретном убежище ребят.

Там, где орел крикнет в два голоса, держись по узкой тропе тени горы…

На Меченой скале был нарисован двуглавый орел. Тогда же Йосси упомянул о венецианских карликах.

– Венецианцы! – прошептал Петер. – Так они и в самом деле существуют? Это ведь про них говорится в документе? – Он наморщил лоб, как делал всякий раз, когда усиленно размышлял. – Но откуда ребята знают, что написано в этих бумагах?

Георг Кайзер резко встал и запер дверь на засов. Потом развернулся к мальчику:

– Потому что они – мои маленькие венецианцы, Петер, – произнес он мягким голосом. – Мои карлики. – Учитель вздохнул. – Воистину ты слишком преуспел в латыни. Боюсь, теперь у нас с тобой появилась маленькая тайна. И я, к сожалению, не знаю, можно ли тебе доверять…

Кайзер подошел к Петеру и склонился над ним. Лицо у него стало вдруг серым и морщинистым, как у древнего духа, который спустился с Кофеля в поисках маленьких детей. И чтобы забрать его, Петера, в темную, сырую пещеру, затерянную в горах…

– Скажи мне, Петер, – прошептал Кайзер ему на ухо, – могу ли я тебе доверять? Хочешь ли и ты стать моим маленьким, проворным карликом?

* * *

Якоб некоторое время потрясенно смотрел на Йосси и Максля. В пещере по соседству продолжала свистеть розга.

– За всем этим стоит местный учитель? – спросил наконец изумленный палач. – Этот хлипкий, сутулый старик, которого мой тесть расхваливает на все лады?

Мальчики робко покивали.

– У Кайзера две души, – проговорил Йосси едва слышно, словно учитель даже здесь, глубоко в недрах горы, мог услышать их. – Светлая и темная. Иногда кажется, будто в него вселяется злой дух. Не то чтобы Кайзер нас не любил. Он даже не берет с нас платы за обучение. Но иногда свет у него в кабинете горит всю ночь напролет. Это значит, что он снова сидит над старыми картами и книгами. И тогда он становится злым и жестоким.

– Ханнес сопровождает нас в горах, – добавил Максль шепотом. – Но отчитываемся мы всегда перед Кайзером. Когда мы в очередной раз приходим ни с чем, он впадает в ярость. Называет нас ленивым, никчемным сбродом, а потом грозится вышвырнуть наши семьи из долины. Он ведь, как учитель и автор мистерии, пользуется влиянием в Совете.

– Ему известно, что у входа в шахту лежит раненая девочка? – спросил Куизль.

Йосси кивнул.

– Мы сказали ему об этом. Но он, видимо, опасается, что тогда в деревне узнают, чем мы тут на самом деле занимаемся. Остальные думают, что мы лишь собираем хворост с Ханнесом, перебираем камни или помогаем в огороде при школе. Никто не знает о нашей настоящей работе. – Он нахмурился: – Если им вообще интересно, чем занимаются батрацкие дети. Кто-то из наших родителей, возможно, о чем-то догадывается, но вопросов они не задают. Отца я почти не вижу, а у мамы и без меня забот хватает с маленькими детьми. Она рада, что я могу бесплатно ходить в школу, и спокойна за меня.

– И кроме этого Ханнеса и Георга Кайзера, никто в деревне понятия не имеет о том, что здесь происходит? – допытывался Куизль.

Максль помотал головой:

– Никто. Хотя… – Он помедлил. – Доминик Файстенмантель не так давно говорил странными намеками. Он, наверное, что-то заподозрил. Но он теперь мертв, распят…

– И я начинаю понемногу догадываться, кто за этим стоит, – пробормотал Куизль. – Как же я был глуп! Его смерть никак не укладывалась в общую картину.

– Что вы имеете в виду? – спросил Йосси растерянно.

Но палач лишь отмахнулся:

– Не важно. Главное сейчас – вытащить вас отсюда. Но сначала придется избавиться от рябого. – Он показал в проход: – Отправляйтесь в пещеру и отвлеките его от ящика. Не бойтесь, я пойду следом за вами.

Мальчиков явно охватил страх. Потом они все же собрались с духом и полезли в проход. Вскоре до Куизля донесся торжествующий вопль Ханнеса.

– Ха, так я и знал, что вы вернетесь, сопляки, когда услышите своих дружков! – ликовал он. – Что, признаёте свою вину? Это вы привели сюда палача? Если скажете правду, то я, быть может, буду милосерден и только выпорю вас как следует, а не оставлю здесь гнить вместе с палачом… – Розга щелкнула, словно раздался выстрел. – Ну, отвечайте!

Куизль не терял время даром. Он пробрался по проходу и стал смотреть, как Ханнес угрожающе приближается к мальчикам. К своему ужасу, Якоб увидел, что надзиратель отложил розгу и теперь держал в руках тяжелую кувалду. Он ухмыльнулся и рассек ею воздух. Дети вскрикивали при каждом взмахе.

– Я кому сказал, отвечайте! – вопил Ханнес. – Ну?

Кувалда ударила по камню, раскрошив его на мелкие осколки.

Куизль высунулся еще немного. Теперь он видел ящик, стоявший в нише в дальней части пещеры. Отверстие, откуда высунулся Якоб, находилось точно между Ханнесом и ящиком. Палач подсчитал в уме расстояние.

Десять шагов, пятнадцать, двадцать…

Если поспешить, вполне можно успеть.

– Говорите, черви! – визжал Ханнес, размахивая кувалдой.

Одновременно, помогая себе руками, Куизль выбрался из отверстия.

Сейчас!

Он мокрым мешком скатился на пол, быстро вскочил и устремился к ящику, стянутому кожаными ремнями. Замка, к счастью, не было. Остальные дети уставились на него, как на привидение, кто-то вскрикнул. Но Куизль не терял ни секунды: он бежал, пригнувшись, к ящику.

– Вы… гнусные предатели! – закричал Ханнес, который тоже заметил палача. – Вот как вы отплатили за то, что вас кормили все эти годы? Взяли и предали меня? Ну, вы у меня дождетесь!

С кувалдой наперевес Ханнес бросился к палачу. Якоб уже открывал ящик. Там, среди сырых тряпок, факелов и лоскутов грязной кожи, лежал пистолет. Куизль схватил его, развернулся и прицелился, Ханнес резко остановился. По его лицу скользнула насмешливая ухмылка. Он встал возле одной из дубовых опор и медленно занес кувалду.

– Хорошо, палач, – начал он с угрозой в голосе. – У тебя пистолет. Но у меня этот чудный молоточек. Если спустишь курок, у меня хватит времени, чтобы врезать по этой опоре. Как думаешь, что тогда произойдет? М-м? Тогда все мы отправимся к дьяволу. Я, ты и эти милые детки. Тебе это нужно?

Куизль засомневался. Он взглянул на потолок, как и во всей шахте, на вид очень ненадежный. Вполне возможно, что тот действительно держался лишь за счет этих балок. Нельзя было рисковать.

Якоб молча положил пистолет на пол и посмотрел на Ханнеса.

– Толкни его ногой ко мне, – велел надзиратель. – Ну, долго мне ждать?

Куизль пнул пистолет, и он скользнул к ногам рябого. Тот схватил его и со злорадной ухмылкой направил на палача. Молот он небрежно отшвырнул куда-то в угол.

– До чего приятно будет прикончить настоящего палача, – прошипел он. – Отправляйся же к дьяволу!

Ханнес нажал на спуск.

Раздался щелчок, и ничего больше.

Мгновение Якоб не двигался с места. Когда он увидел пистолет в ящике, то сразу заподозрил, что порох отсырел среди этих тряпок. Но уверенности у него не было. Теперь же палач слишком вымотался, чтобы чувствовать облегчение. Вместо этого он с криком бросился на противника. Тот по-прежнему стоял ошарашенный с пистолетом в руке. Лишь в последний момент он отшвырнул его, прянул в сторону и устремился к выходу. Куизль выругался и погнался за ним.

Ты стареешь, Якоб. Прежде ублюдок так легко от тебя не сбежал бы.

Из пещеры вел низкий туннель. Пробежав всего несколько шагов, Куизль оказался снаружи. От первого входа этот находился на таком расстоянии, что прежде палач не заметил его в темноте. Но теперь брезжил рассвет. В свете первых лучей Якоб видел, как Ханнес пробежал к устроенному наскоро навесу. Там он схватил раненую Йозеффу и, точно зайца, поднял за воротник и встряхнул. Девочка вскрикнула от страха и от боли.

– Еще шаг, здоровяк, и я сверну ей шею! – пригрозил Ханнес. – Клянусь, я не шучу!

– Забудь о клятвах, они тебе не к лицу. – Якоб остановился и поднял руки. – Спокойно, – добавил он. – Отпусти девочку – и можешь убираться на все четыре стороны.

– Ха, чтобы ты потом догнал меня и сбросил со скалы? – Ханнес рассмеялся, но прозвучало это отчаянным воплем. – Даже не думай! Отправляйся обратно в пещеру, чтобы я духу твоего здесь не видел. Ясно тебе?

Куизль кивнул. Медленно, спиной вперед, он прошел ко входу и шагнул внутрь. Вокруг снова стало темно.

– Наверняка он убьет ее, – послышался за спиной плаксивый голос Максля. Мальчик, судя по всему, дожидался его в туннеле. – Он… он в бешенстве. И теперь, раз уж не смог убить вас, он выместит злобу на бедной Йозеффе.

– Никто ничего не выместит, – сказал Куизль, стараясь при этом говорить спокойно и уверенно. – Единственный, кому здесь придется худо, – это Ханнес. Я его так измордую, что станет уродливее, чем был. – Он понизил голос: – Послушай! Отправляйтесь все в долину, к родителям. Я же пока вызволю Йозеффу. Все будет хорошо, этот ублюдок больше не тронет вас.

Куизль невольно подумал о собственных внуках, примерно одного возраста с этими ребятами. И пускай они внуки палача, у них, во всяком случае, была семья и о них заботились. И в той семье сделают все, чтобы постоять друг за друга. Этих же детей защитить было некому. Он им нужен.

Палач выждал какое-то время и осторожно выбрался из туннеля. Снаружи стояла тишина, и ничего не было видно, только щебетали несколько птиц. В предрассветных сумерках он, по крайней мере, смог разглядеть окружающую обстановку.

Якоб находился на покатом склоне, усеянном валунами до десяти шагов в высоту. Над ним вздымались высокие зубья, один из которых напоминал поднятый указательный палец. Правее высился Кофель. Тропа, по которой палач пришел сюда пару часов назад, змеилась чуть ниже. Казалось, она вела прямо к Кофелю, хоть и терялась за ближайшим изгибом.

Куда подевался Ханнес?

Тут тишину прорезал детский крик. Он отчетливо донесся справа, со стороны окутанного туманом Кофеля.

Якоб с сомнением посмотрел на крутой склон: с этой стороны он казался совершенно неприступным. И тем не менее крик донесся оттуда.

Палач встряхнулся, чтобы хоть как-то превозмочь головную боль, потом съехал по склону на тропу, вскочил и побежал к Кофелю.

* * *

Онемев от страха, Петер сидел на стуле. Кайзер ласково потрепал его по волосам. Губы учителя скривились в ухмылке, словно пришитой к лицу. Приветливый старик, близкий друг его отца, вдруг превратился в совершенно чужого человека.

Петер по-прежнему не мог понять, почему Кайзер так разозлился и что это за странная запись, о которой было известно Йосси. Должно быть, это как-то связано с документами на столе, и к мистерии они не имели никакого отношения. Петеру эти записи представлялись скорее таинственным указаниями, ведущими к сокровищам. Ему удалось разобрать еще несколько строк на латыни.

«У этого знака повсюду рассыпаны крупицы золота», – гласила надпись возле рисунка, на котором был изображен епископ в митре и с посохом. На другом листке был нарисован сдвоенный прямоугольник, и над ним выведено неровными буквами: «Тропа сквозь недра ведет к запретным тайнам».

Страх стиснул Петеру горло. Особенно теперь, когда пальцы Кайзера паучьими лапами скользнули по его волосам и впились в шею.

– Я спросил тебя, Петер, могу ли я доверять тебе, – произнес Георг тихим, но настойчивым голосом. – И до сих пор я не услышал ответа. Так что же? Можно ли тебе доверять?

Петер неуверенно кивнул, и учитель убрал руку с его шеи. Он присел рядом и взглянул на мальчика со слабой улыбкой. Странно, теперь Кайзер снова походил на старого добродушного человека.

– Хорошо, Петер, – промолвил он. – Очень хорошо. Не хотелось бы причинять тебе боль. Уж лучше я расскажу тебе одну историю. Я уже рассказывал ее твоему отцу, только не полностью. Хочешь послушать, Петер?

Тот снова молча кивнул. Кайзер глубоко вздохнул, после чего стал рассказывать тихим голосом:

– Однажды, очень давно, в прекрасную Баварию пришли маленькие люди с той стороны Альп. Они искали руду и минералы, чтобы изготавливать из них голубые стекла и блестящие зеркала. Но они добывали и драгоценные камни, золото и серебро. Их называли венецианцами или просто карликами. Но они не были карликами из сказок – просто низкорослые люди с особыми способностями, неутомимые рудокопы. Они обладали тайными знаниями, никому в этом мире не доступными. И буквально чуяли золото под землей, как свиньи чуют трюфели.

Кайзер хохотнул от удовольствия, как ребенок, и продолжил так же тихо:

– Всякий раз, когда они отыскивали что-нибудь ценное, рудокопы помечали путь к сокровищам тайными знаками, чтобы позже снова их отыскать. Солнца, луны, прямоугольники, монахи… У нас в долине тоже есть такие знаки, и они ведут к сокровищам. К несметным богатствам, Петер! Я с самого детства мечтаю отыскать эти сокровища.

– Меченая скала, – прошептал Петер. – Там тоже есть такие знаки. Йосси рассказывал мне. И про орла, который дважды крикнет…

Кайзер вздрогнул, словно его ударили.

– Он… зря он это сделал. Скверный мальчишка. Видимо, придется его наказать… – Учитель мотнул головой и продолжил: – Да, на Меченой скале есть такие знаки. Но не только там, они разбросаны по всей долине. Тот, кто их разгадает, отыщет несметные сокровища! Говорят, в здешних горах столько золота и серебра, что и тридцати мулов не хватит, чтобы все увезти! Это сказано в знаках! Но они, как правило, зашифрованы, и прочесть их нелегко. Многие уже пытались разыскать эти сокровища. Вокруг Белого камня и в других местах множество старых шахт и рудников. Но никто из кладоискателей так и не преуспел. – Кайзер подмигнул Петеру: – Потому что никто из них не обладал знаниями, которые доступны мне. Я один знаю, где следует искать!

Петер дрожащей рукой показал на разбросанные по столу документы:

– Вы… вы про эти знания?

Теперь он начал догадываться, почему учитель столько ночей сидел над этими пергаментами. Вовсе не мистерия владела его мыслями, а нечто совсем иное.

Кайзер кивнул и благоговейно провел рукой по выцветшим, изорванным документам.

– Перед тобой все, что осталось от древних книг, оставленных когда-то венецианскими рудокопами. Я обнаружил их много лет назад в церковном подвале, когда, будучи молодым кантором, искал ноты и песенники. С тех пор эти книги не дают мне покоя… – Голос Кайзера все нарастал, глаза вытаращились. – Они… они как проклятие! Кажется, в каждом предложении кроется новая тайна. Эти тайны занимают все мои мысли, и я знаю, что однажды разыщу сокровища венецианцев. Я почти разыскал их! – Учитель вдруг понизил голос, заговорив чуть ли не с мольбой: – Но для этого мне нужны мои маленькие карлики, чтобы они вместо меня пробирались в шахты. Сам я стар и болен, мне это не под силу. Но вы, дети, вы-то можете!

– Вы отправляете Йосси, Максля и других ребят в шахты, чтобы они искали для вас сокровища? – робко спросил Петер.

Он начинал понимать, о чем постоянно умалчивали его друзья, почему они были такие усталые и бледные и почему Ханнес увел их накануне.

– А что с Йозеффой? – продолжал он допытываться. – Она…

– Какое тебе дело до Йозеффы? – закричал вдруг Кайзер. – Глупая девчонка сама виновата! В рудниках небезопасно. Я не мог допустить, чтобы ее родители разболтали о том, что случилось. Только не сейчас, когда мы так близки к цели! Так что пусть побудет в горах какое-то время… Ведь я обучаю бесплатно бедных ребят, – добавил он проникновенным, даже смиренным голосом. – Я всегда добр к ним. Можно ведь ожидать взамен хоть какого-то послушания и терпения! – Он тронул Петера за руку. – Но можешь не беспокоиться, с Йозеффой все хорошо, Ханнес уверил меня в этом. А через несколько дней, когда мы наконец отыщем клад, она сможет вернуться к семье. В этот раз я выбрал нужную шахту, все указывает на это! Уверен, скоро меня оповестят, что мои карлики преуспели.

Кайзер с беспокойством посмотрел в окно: сквозь щели в ставнях брезжил рассвет.

– Ханнес, в общем-то, должен вернуться с минуты на минуту, – произнес он с волнением. – Не понимаю, где он застрял? Надеюсь, в этот раз не случилось ничего такого. Все суют свой нос… Хотят выкрасть у меня сокровища… Твой отец с дедом тоже задают много вопросов.

Петера вдруг бросило в холод.

– Эти… все эти жуткие убийства, – прошептал он. – Это ваших рук дело? Тот распятый и другие, они тоже хотели выкрасть у вас сокровища?

Кайзер склонил голову набок и посмотрел на Петера с любопытством:

– Смышленый мальчик, м-м? Но и это не должно тебя волновать. Это…

Он вдруг закашлялся так, что на документы попали мелкие брызги. Петер увидел, к своему ужасу, что брызги кроваво-красные.

В новом приступе кашля Кайзер вцепился руками в край стола. Лишь через некоторое время он пришел в себя.

– Теперь ты понимаешь, мальчик мой, почему я должен поскорее разгадать тайну венецианцев? – прохрипел он. – Я… я уже не жилец. Но прежде я разыщу эти проклятые сокровища, клянусь! Они преследуют меня почти всю мою жизнь! Я… я должен их разыскать!

Кайзер поднялся и принялся ходить из угла в угол, при этом то и дело поглядывая на дверь.

– Почему же Ханнеса до сих пор нет? – бормотал он. – Сегодня ночью они отправились в нужный рудник. В этот раз всё верно, все знаки указывают на это! Я наконец истолковал их, не хватало лишь некоторых деталей. Сокровища должны быть там, должны!

Несколько коров замычали в стойлах, первый петух прокричал где-то в отдалении, и ничто больше не нарушало безмолвия. Кайзер снова сел за стол и взял Петера за холодную, дрожащую руку. У мальчика возникло чувство, будто это смерть коснулась его.

– Ты умный мальчик, Петер, – произнес учитель. – Как твой отец. Он мне всегда нравился, и ты тоже мне нравишься. Но, черт возьми, я не знаю, могу ли тебе доверять. – В глазах его неожиданно заблестели слезы. – Я почти у цели, понимаешь? Если ты предашь меня, эти хищники ринутся в горы и заберут то, что принадлежит мне, что я разыскивал столько лет! Другие дети, им я мог пригрозить. Я говорил им, что вышвырну их вместе с семьями из долины, если они меня выдадут. Что натравлю на них Вюрмзеера и других членов Совета. Но тебе, Петер, я пригрозить не могу. Могу лишь довериться твоему слову.

Лицо Кайзера находилось почти вплотную к его лицу. Мальчик, казалось, чувствовал запах болезни, прогорклый, как от пригоревшего молока.

– Скажи, Петер, – прошептал Кайзер, – могу ли я тебе доверять?

Петер молча кивнул. В глазах у учителя чернела пустота, на губах по-прежнему блестели капельки крови. Некоторое время в комнате стояла полная тишина.

– Дай мне слово, Петер, – взмолился Кайзер, – что никому не расскажешь, даже своему отцу! Пообещай мне!

Мальчик до сих пор не мог понять, почему старик так внезапно переменился. Все это казалось дурным сном, и Кайзер словно был заколдован. От страха Петер лишился дара речи, губы точно склеились. Он лишь смотрел на учителя, и тот скорбно покачал головой.

– Ты не оставляешь мне выбора, Петер, – с грустью произнес Георг. – Думаю, придется от тебя избавиться – по крайней мере на время, пока все не утрясется.

Он решительно кивнул и добавил:

– Старая берлога подойдет лучше всего. Там есть несколько тесных ниш, где тебя никто не услышит. Нам, конечно, придется связать тебя. Но я скажу Ханнесу, чтобы он каждый день носил тебе еду. К тому же я оставлю тебе свечу. Думаю, пройдет не больше недели, потом… Эй!

Петер вскочил и бросился к выходу. Ему вспомнился сон, который он видел этой ночью. При одной только мысли, что его оставят одного в темной пещере, им овладело безумие. Он бросился было к двери, но Кайзер догнал его, схватил длинными костлявыми пальцами и прижал к полу. Петер отбивался, как загнанная в угол кошка, отчаянно полз к двери, но Кайзер не знал жалости.

– Ну же… не валяй дурака… – хрипел он. – Подумай о сокровищах! Всегда приходится чем-то жертвовать.

Петер попытался закричать, но Кайзер зажал ему рот ладонью. Вопреки болезни, ему удалось свободной рукой стянуть пояс с домашнего сюртука. Учитель принялся торопливо связывать Петера.

– Видит бог, я этого не хотел, – бормотал он, точно в трансе. – Но ничто не должно помешать нам. Только не этой ночью! Мы почти у цели…

* * *

Первые солнечные лучи коснулись гор. Куизль, тяжело дыша, бежал по скользкой тропе к Кофелю, откуда донесся крик. Должно быть, Ханнес с девочкой где-то там! Он, наверное, рассчитывал спрятаться где-нибудь среди скал в надежде, что Якоб двинется в другом направлении.

Голова по-прежнему гудела после удара по затылку, сердце рвалось из груди. Но, несмотря ни на что, палач бежал так быстро, как только мог. Услышав, как закричала девочка, Якоб вновь осознал, что Господь дал ему еще один шанс. Последние два года он беспрестанно пил, стараясь заглушить тоску по умершей жене и злобу от разлуки с сыном. Просто спивался от жалости к самому себе. Потребовалось событие сродни землетрясению, чтобы вновь привести его в чувство.

Вообще-то накануне вечером он отправился на поиски резчика Ксавера, но вместо него наткнулся на этих скорбных, потерянных детей. И теперь одному из них грозила смерть! Якоб вынужден был согласиться с Макслем: Ханнес почти наверняка захочет выместить злобу на маленькой девочке. Услышанный прежде крик был подобен зову с небес, призванному направить его, палача, по верному пути. Всю свою жизнь он калечил и убивал. Теперь же речь шла о спасении жизни.

«Око за око, зуб за зуб», – хмуро подумал Якоб.

Подниматься было тяжело, но Куизль чувствовал себя легко и свободно, взбегая к вершине. По левую руку склон уходил резко вниз, в долину, но теперь было достаточно светло, чтобы не сбиться с дороги. Время от времени попадались плоские камни, сложенные один на другой, указывая таким образом направление. Дул холодный ветер, молочной белизны туман рассеивался крайне неохотно.

Потом тропа внезапно окончилась ровной площадкой у подножия последнего скалистого зуба. Куизль огляделся и в нескольких шагах заметил еще одну тропу, сбегавшую обратно в долину. Другая, едва заметная среди скал, тропка взбиралась дальше, к вершине. Палач прошел несколько метров, потом недоверчиво нахмурился. А точно ли Ханнес взобрался сюда с девочкой? Он бы с большей вероятностью спустился в долину.

Куизль уже двинулся в сторону долины, но тут заметил застрявший в иголках сосны клочок зеленой материи. Палач взял его и задумчиво покатал в мозолистых пальцах. На Йозеффе было зеленое, хоть и сильно выцветшее, платье. Должно быть, Ханнес тащил ее за собой и она зацепилась. Значит, они действительно где-то на вершине!

Куизль тихо застонал. Он еще никому в этом не признавался, но если что-то и было для него ненавистнее водной глади под ногами, так это отвесные склоны. Стоило только посмотреть вниз, и голова начинала кружиться, а ноги дрожали, как у пугливой женщины. Даже подлый удар по затылку не породил такой ненависти к Ханнесу, как необходимость карабкаться на эту вершину.

Куизль сопел, взбираясь по склону. Туман понемногу расступался, и взору открылась отвесная стена высотой в сотню шагов. Внизу раскинулась длинная каменная осыпь. Якоб старался смотреть прямо перед собой. Тропа тянулась вдоль склона, то круто забирая вверх, то снова выравниваясь, но неизменно вела к вершине. Порой возникало впечатление, что кто-то очень давно вырубил ступени в скале, хотя возможно, что такую форму придала им природа.

Пот и туман пропитали рубашку, и казалось, Якоб погрузился в глубокое холодное море. Воздух становился все холоднее. Палач преодолел последние несколько шагов и наконец оказался на вершине – во всяком случае, так ему представлялось. Туман здесь был до того густым, что Якоб не мог разглядеть собственной вытянутой руки. Ветер трепал его волосы и бороду, и, кроме этих порывов и криков галок, слышно ничего не было. Может, он все-таки ошибся?

После некоторых колебаний Куизль решил действовать.

– Йозеффа! – проревел он в туман. – Ты здесь?

Послышался сдавленный крик, совсем рядом.

– Йозеффа! – вновь крикнул палач.

Но в этот раз никто ему не ответил.

Якоб тихо выругался и без сил опустился на камень. В таком густом тумане Ханнес со своей заложницей мог оказаться где угодно. Возможно, он только что сбросил ее со скалы, как ненужную обузу!

Куизль хотел крикнуть в третий раз, но Господь вновь послал ему чудо. Хотя возможно, что это лишь ветер на такой высоте проявлял себя странным образом. Он неожиданно переменил направление и, словно пух, разметал туман. Вершину вдруг залило теплым светом утреннего солнца.

Ханнес с девочкой стоял всего в десяти шагах от Куизля.

* * *

Симон с Магдаленой мчались по сумрачным улицам Обераммергау, к дому Кайзера. Вряд ли учитель был на ногах в такой ранний час. Но после того, что они выяснили в церкви, цирюльник не мог ждать. Священник Тобиас Гереле был до смерти напуган, близок к помешательству. Потребовалось некоторое время, чтобы получить от него нужные сведения. Но в конце концов его преподобие помог им. Должно быть, его мучила совесть оттого, что он молчал так долго. Симон стиснул зубы и побежал еще быстрее. Он хотел задать Кайзеру несколько вопросов, и нельзя было с этим тянуть.

Тем более что у него находился Петер.

Не то чтобы Симон всерьез опасался за сына, однако то, что он узнал, действительно внушало тревогу. Магдалена тоже выглядела напуганной; она бежала рядом, и плащ ее развевался на ветру. Жар и переутомление последних дней еще давали о себе знать, но это не могло ее остановить.

– До сих пор поверить не могу, – просипел Симон. – Я столько лет знаю Георга… Быть может, этому все же найдется разумное объяснение?

– Разумное или нет, а Петер больше не останется в этом доме ни на минуту, – отозвалась Магдалена, совсем запыхавшись. – И не вернется туда, пока все не прояснится…

Она споткнулась и едва не упала в грязь. Муж в последний момент успел ее подхватить.

– Может, все-таки подождешь меня в трактире, пока я… – начал он.

Но сердитый взгляд Магдалены заставил его замолчать. Симон вздохнул. Если его жена что-то вобьет себе в голову, ничто не заставит ее отступить, даже лихорадка или озноб. И вообще в последнее время она стала довольно раздражительной и еще до последних событий была бледной и часто переутомлялась…

«Уж не заболела ли она чем-то серьезным? – подумал Симон. – Надо бы осмотреть ее как следует».

Но по ее решительному взгляду понял, что сейчас не время говорить об этом.

В стойлах мычали коровы, понемногу распахивались ставни. Скоро все проснутся и примутся за свои повседневные дела – так, словно прошлой ночью ничего и не было. В некоторых окнах уже мерцали лучины или отсвечивал очаг на кухне. Дом Кайзера, напротив, по-прежнему был погружен в полумрак. Только присмотревшись, Симон заметил, что из кабинета сквозь щели в ставнях пробивается свет. Он дал Магдалене знак.

– Судя по всему, Георг до сих пор сидит над пьесой, – прошептал он. – Видимо, ему все-таки трудно смириться с тем, что мистерию отменили.

– Или он занят чем-то совершенно другим, – так же тихо ответила Магдалена.

Симон направился к двери и приготовился постучать, но дочь палача удержала его за руку.

– Сначала я хочу выяснить, что там происходит на самом деле. То, что мы выяснили в церкви, пугает меня.

Она подкралась к окну и заглянула в щель между ставнями. Потом вдруг тихо вскрикнула, а в следующее мгновение уже подскочила к двери и врезалась в нее плечом. Дверь распахнулась, и Магдалена помчалась по коридору к кабинету.

– Магдалена! – крикнул Симон ей вслед. – Что, ради бога…

Он не стал договаривать и бросился следом за женой. Не важно, что увидела Магдалена, – это было нечто ужасное. Фронвизер пришел в ужас при мысли, что с Петером что-нибудь случилось. Он пробежал за Магдаленой по коридору, и они вместе вломились в кабинет.

То, что он там увидел, вселило в него ужас.

Его старый друг Георг Кайзер стоял на коленях у заваленного документами стола. Он склонился над связанным Петером и заталкивал ему в рот куски пергамента. Мальчик давился, лицо у него посинело.

– Петер, Петер! – закричала Магдалена. Она бросилась на Кайзера и принялась колотить его: – Отпусти его, чудовище! Отпусти сейчас же!

Но учитель был словно под гипнозом. Уставившись прямо перед собой, он продолжал запихивать куски пергамента Петеру в рот.

– Так надо, – бормотал он. – Нельзя, чтобы он проболтался. Только не сейчас. Сокровища… мои сокровища…

– Симон, сделай же что-нибудь! – в отчаянии закричала Магдалена.

Фронвизер бросился на Кайзера, толкнул. Тот врезался в стол и опрокинул его. Пергаменты разлетелись по полу, и только тогда учитель выпустил свою жертву.

– Я… я не хотел делать ему больно, – прохрипел он. – Но зачем он сопротивлялся? Почему не мог понять, что это необходимо? Глупый мальчишка…

Петер хрипел и кашлял среди пожелтелых, изорванных листов, пытаясь вздохнуть. Магдалена наклонилась к нему, вынула изо рта клочки пергамента. Потом развязала его и заключила сына в объятия.

– Все хорошо, мой мальчик, – шептала она. – Мама и папа рядом. Все хорошо!

– Он не желал давать обещания, – посетовал Кайзер, сидя у перевернутого стола и время от времени хрипло кашляя. Потом принялся дрожащими руками собирать изорванные документы. – Что мне оставалось делать? Он бы рассказал этим хищникам о моих сокровищах! Я… я хотел только подержать его несколько дней в старой берлоге. С ним все было бы хорошо! Как и с другими ребятами. Я всегда хотел для них только лучшего!

– Господи, Георг, что ты несешь? – просипел Симон и вытер холодный пот со лба. Однако в глубине души он догадывался, о чем говорил Кайзер.

Я был прав. А священник сказал правду!

– Карты! – причитал Кайзер и продолжал собирать документы. – Нужно сохранить их! Они единственные в своем роде, ни одну нельзя потерять!

Симон схватил друга за плечи, резко развернул к себе и ударил ладонью по лицу. Кайзер мотнул головой, но взор его несколько прояснился. Он вдруг заплакал и повис в объятиях Фронвизера.

– Мне так жаль! – всхлипывал он. – Не знаю, что на меня нашло. Это все сокровища, они… они лишат меня рассудка!

– По-моему, давно уже лишили, – ответил Симон.

Он забрал у Кайзера документы и осторожно отвел к печке. Учитель с отсутствующим видом опустился на скамью. Потом вдруг закашлялся, и Симон впервые заметил на его одежде капельки крови.

«Чахотка! – пронзила его мысль. – Как же я раньше не заметил… Легкие уже поражены, ему недолго осталось».

Чахотка была одной из худших болезней человечества и в последние годы встречалась особенно часто. Больные буквально выкашливали свои легкие и гасли на глазах. Оставалось уповать лишь на Божью милость. Впалые щеки Кайзера, хриплый кашель, и в особенности кровь в слюне свидетельствовали о том, что болел он давно и надежды на выздоровление, наверное, не было. Симон мог лишь надеяться, что Петер не заразился от больного.

Магдалена между тем села с сыном на стул, как можно дальше от Кайзера. Она качала сына на коленях и то и дело с ненавистью поглядывала на учителя.

– Чудовище! – прошипела она. – Мой отец тебе все кости за это переломает!

Георг хрипло рассмеялся и задохнулся в очередном приступе кашля.

– Палач мне уже ни к чему, – выдавил он с трудом. – Болезнь сама управится. Все, что я хотел, – это отыскать сокровища, которые искал бо́льшую часть жизни.

– Мы были у священника, Георг, – произнес Симон, внимательнее просмотрев кое-какие из документов. – Он сказал, что ты заставляешь работать батрацких детей. Хотя никто понятия не имеет, чем именно они там занимаются. Священник тоже не знает. Но он говорил, что это происходит уже довольно долго. Он прав, не так ли? Ты принуждаешь их работать на себя.

Кайзер кивнул. Казалось, он испытывал облегчение оттого, что все теперь позади.

– Они… они мои маленькие карлики, – ответил Георг со слабой улыбкой. – Принуждаю – неподходящее слово. Я всегда добр с ними.

– В самом деле? – В голосе Симона зазвучали холодные нотки, он с презрением смотрел на старого друга. – Мы с Магдаленой просмотрели церковные книги за последние годы, кто умер и кто родился. И знаешь, что странно? Там значится немало детей из бедных семей, умерших при странных обстоятельствах. Зачастую говорится о несчастных случаях при работах в лесу, лавинах и обвалах. Некоторые из детей вообще числятся пропавшими. К примеру, Маркус и Мари; им было по восемь лет, когда они умерли. Ты закопал их на Жертвенном холме, ведь так?

– Не я, это… это был Ханнес! – крикнул Георг и в отчаянии стукнул себя по лбу. – Он сказал, что они попали под обвал в шахте. Это были несчастные случаи, клянусь…

– Священник говорил, что все они прежде ходили к тебе в школу и работали на тебя, – бесстрастно прервал его Симон. – До чего же странное совпадение! Всякий, кто работал на моего старого друга, умер или бесследно пропал… Десять человек за последние восемь лет, с тех пор как ты вернулся в Обераммергау!

Фронвизер указал пальцем на Кайзера. Тот виновато уставился в пол.

– Так я и разоблачил тебя. Все это время я думал, что же не так в этой истории про Маркуса и Мари. Только теперь я все понял. Ты говорил, что не знал их, что они умерли задолго до твоего возвращения. Но Маркус и Мари умерли только четыре года назад, а ты вернулся гораздо раньше. Ты хорошо знал их, Георг, лучше, чем остальных детей! Священник рассказывал, что ты проявлял к ним особую заботу. И я задумался, с чего бы моему другу лгать…

– Несчастный случай! – зарыдал Кайзер и закрыл лицо руками. – Это были несчастные случаи! Малютка Мари, как же я плакал о ней! И о Маркусе… Ханнес сказал, что они оба погибли под завалами. – Он усиленно закивал: – Горы опасны, особенно Кофель, этот старый демон! Зато я всегда бесплатно обучал ребятишек.

– Замечательно, – сухо бросила Магдалена. – Равноценный обмен, нечего сказать! Трудиться в рудниках и умирать за бесплатные занятия… А теперь это едва не коснулось и моего сына.

– Я только хотел избавиться от него на время! – воскликнул Кайзер. – Петер умен, он прочел кое-что из моих книг и каким-то образом догадался, чем занимаются мои работящие карлики. И не пообещал, что будет держать рот на замке.

– Все дело… в каких-то сокровищах, – сообщил, запинаясь, Петер.

Дыхание еще с хрипом вырывалось у него из груди, но лицо, по крайней мере, было уже не таким синим, как пару минут назад. Тем не менее его мелко трясло.

– Йосси и другие ребята, наверное, до сих пор в горах, – прошептал он. – Я видел, как вчера вечером они уходили вместе с Ханнесом.

Симон поднял с пола несколько листков и пробежал глазами. Постепенно до него доходило их содержание.

– Венецианцы, – пробормотал он. – Припоминаю, ты рассказывал мне о них… Тогда, на кладбище. Ты всерьез считаешь, что в этой долине есть какие-то сокровища?

– Ха, это не какие-то сокровища, а самые богатые из всех! – Кайзер вдруг снова рассмеялся, словно ничего и не случилось. – Поверь мне, Симон. Когда я был еще мальчишкой и жил в деревне, мама то и дело рассказывала мне о венецианских рудокопах и их сокровищах. Я постоянно думал об этом. И когда я вернулся сюда из Ингольштадта и обнаружил в здешней церкви древние тексты, это было словно велением судьбы! – Он показал на пожелтевшие пергаменты, разбросанные по полу. – Их составили венецианцы! Черт знает, как эти записи оказались в церкви… Возможно, какой-нибудь кладоискатель завещал их церковникам. С тех пор они не дают мне покоя, Симон! Я потерял жену, сам скоро умру и все эти годы влачил скучную жизнь простого деревенского учителя. Эти записи и сокровища – единственное, что у меня осталось!

– И ты всерьез поверил, что эти странные записи приведут тебя к сокровищам? – спросил Симон с недоверием и прочел первый попавшийся пассаж: – «Эта рука укажет тебе на бадью золота. Позови черного пса, он проведет тебя…» – Он пожал плечами: – Непонятно ведь ничего.

– Вот именно! – рассмеялся Кайзер. – Это символы и загадки, Симон! Ты что, так и не понял? Только я могу их прочесть и почти разгадал их тайну! Я много лет искал эти сокровища по старым шахтам и пещерам…

– Не вы, а дети, – с горечью в голосе перебила его Магдалена. – Вы принуждали их работать и при этом мирились с их смертью.

– Но я… я ведь любил их! – запротестовал Кайзер. – Эти дети для меня всё, мои маленькие гномы! Я никого из них не убивал.

– Может, и не убивал, но медленно высасывал из них жизнь и обрекал на смерть, что равносильно, – возразил Симон.

Цирюльник шагнул к Кайзеру и наклонился к нему.

– Кроме того, на твоей совести смерть Доминика Файстенмантеля, – проговорил он тихо. – Ты хладнокровный убийца, Георг. Только не желаешь признавать этого.

Кайзер вздрогнул, словно получил пощечину.

– Так, значит… ты знаешь… – начал он, стараясь при этом не смотреть Симону в глаза. Он стал вдруг маленьким и жалким.

Фронвизер вновь почувствовал отвращение к старому другу. Он кивнул:

– Я с самого начала понимал: здесь что-то не так, Георг. Еще когда ты в первый раз показал мне сцену на кладбище. Однако я не мог понять, что именно не так. Но сегодня, когда мне вспомнилась история с Маркусом и Мари, я обратил внимание на некоторые неувязки. Например, с подъемником.

Кайзер взглянул на него с недоумением:

– С подъемником?

– Ну, когда я впервые поднялся на сцену, то сказал, что одному этот крест не поднять. Ты согласился, хотя знал, конечно же, что для креста имеется подъемник. Ты хотел отвести от себя подозрение. – Симон покачал головой: – Я ведь сам видел лебедку. Еще в тот день и потом, во время репетиций. Она лежала на куче веревок на сцене! Рядом с тележкой, кстати. Она тоже тебя выдала.

Губы Кайзера растянулись в хитрой ухмылке:

– Так ты ее заметил? Доминик был без сознания. Мы с Ханнесом отвезли его на кладбище на этой тележке и в спешке оставили ее там… – Он нахмурился: – К сожалению, пришлось посвятить и Ханнеса. Один я не справился бы. С тех пор подлец требовал увеличить его долю сокровищ. Дьявол бы его забрал, его и всех этих алчных хищников!

– Потом тележка оказалась у тебя в саду, – продолжил Симон. – Уверен, если б той ночью я поискал следы колес, они вели бы от кладбища к твоему дому. – Симон горько рассмеялся: – Но кто же станет подозревать хорошего друга? Он же больной и слабый, а потому находится вне подозрений… Тем не менее ты действовал наверняка и подсунул бедняге Гансу ту проклятую страницу, которая принадлежала Доминику.

Фронвизер подался вперед и сурово взглянул на Кайзера:

– Думаю, Ганс унес тот листок вместе с кипой бумаг, когда уходил от тебя в вечер нашего приезда. Ведь так? Когда мы осматривали труп, ты постарался, чтобы страница и ссора между Домиником и Гансом не остались без внимания. – Симон брезгливо отвернулся. – Ты хладнокровно спланировал это убийство и отвел от себя всякое подозрение. Ты использовал меня! И тебе почти удалось обвести меня вокруг пальца…

– Он прознал обо всем! – пожаловался Кайзер. – Доминик пришел вечером ко мне в библиотеку поговорить о своей роли Иисуса. Я ненадолго оставил его одного, и он обнаружил на полке мои записи! Мальчик хотел знать, о чем в них говорится, задавал множество вопросов… – Кайзер понизил голос, стал цедить слова: – Он потребовал часть сокровищ, хотел начать новую жизнь подальше от Обераммергау. Тогда я ударил его кочергой. Все произошло так быстро, меня словно подменили… – Он помедлил. – Как… как и теперь, когда я едва не убил…

Кайзер встряхнул головой, не в силах продолжать. Он с мольбой взглянул на Магдалену, которая качала Петера на коленях и старалась не смотреть на старика.

– Вы с Ханнесом погрузили Доминика в тележку и отвезли на кладбище, – добавил Симон. – Ты догадывался, что он еще жив, но он знал о твоей тайне, и это не давало тебе покоя. Поэтому вы привязали его к кресту и подняли с помощью лебедки. Так ведь все было?

– Господи, да. – Кайзер горько рассмеялся: – Я счел такую смерть подходящей для человека, исполняющего роль Иисуса. Одежду его я сжег в печке. Перед рассветом я вернулся на кладбище. Я понимал, что зашел слишком далеко. Доминик должен был умереть! Поэтому я забрался к нему по лестнице, только чтобы удостовериться, что он мертв. Тогда я вынул кляп у него изо рта, чтобы все выглядело еще загадочнее. – Он улыбнулся, как после удачной шутки. – К тому же я знал, что из-за этой роли были споры. Пусть бы головы друг другу поотрывали эти сварливые олухи…

– Никто не заподозрил тебя, старого и добродушного учителя, который со смертью Доминика еще и лишился Иисуса. Хорошо подстроенное убийство – и превосходная уловка. Я тоже купился на нее. – Симон поежился. – До чего, наверное, мучительной была смерть на кресте… Подобно Христу, только без воскресения.

– Доминик угрожал мне! – прошипел Кайзер. – Он вымогал у меня часть сокровищ. Хотел рассказать обо всем. Мне… мне ничего не оставалось!

– И поэтому вы просто убили его, – дополнила Магдалена. – Георг Кайзер, вы убийца и чудовище. И совсем скоро вы познакомитесь с моим отцом.

Некоторое время все хранили молчание. Казалось, Кайзер только теперь осознал, что натворил за все эти годы. Он опустил голову, всхлипывал и время от времени кашлял.

– Все это время мы с Якобом гадали, как связаны между собой эти убийства, – проговорил наконец Симон и потрясенно покачал головой: – И как оказалось, ничто их не связывает. Смерть Доминика не имеет никакого отношения к остальным убийствам! Габлер погиб от руки Зайлера, потому что хотел рассказать о контрабанде. Должно быть, Зайлер подкараулил его у болот. А потом сам повесился, не вынеся отчаяния и угрызений совести. – Симон сухо рассмеялся. – Причиной всему обыкновенное корыстолюбие. Но смерть Доминика, а потом и землетрясения заставили всех поверить в жуткие, сверхъестественные деяния. Я и сам едва не поддался влиянию этих легенд и историй. Однако действительность зачастую куда тривиальнее.

Кайзер поднял голову. На лице его теперь читалось умиротворение, черты разгладились. Но кашель вновь задушил его.

– Совсем худо, – наконец прохрипел учитель и поманил Петера, который с напуганным видом по-прежнему сидел у матери на коленях. – Можешь… можешь теперь не бояться меня. Демон, который прежде овладел мною, отступил. Я попросил бы тебя о последнем одолжении…

– Ну уж нет! – повысила голос Магдалена. – Никаких одолжений вы от моего сына не дождетесь. Мы ни на минуту не задержимся в этом проклятом доме!

– Мой… сироп от кашля! – взмолился Кайзер. – Он хотя бы немного смягчает боль. Там, на полке возле очага. Маленький… пузырек. Можешь принести его, Петер?

Мальчик вопросительно посмотрел на родителей. Симон пожал плечами:

– Принеси, сынок. Потом я хорошенько осмотрю его и приготовлю что-нибудь посильнее. Может, макового сиропа, посмотрим…

Петер вышел и вскоре вернулся с маленькой бутылочкой синего стекла.

– Спасибо, Петер, – с улыбкой произнес Кайзер, принял бутылочку, откупорил ее и выпил одним глотком. Потом вытер губы и аккуратно поставил пузырек у печи. – Вот теперь лучше, – пробормотал он. – Гораздо лучше.

– Ты ведь понимаешь, Георг, что мне придется рассказать о твоем преступлении, – вернулся к прежней теме Симон. – Несмотря на нашу давнюю дружбу. Ты совершил ужасное убийство. Более того, отправлял детей в рудники, где заставлял работать ради своей мечты. И многие из них там погибли.

Кайзер кивнул:

– Я знаю, что я сотворил. Сокровища… они ослепили меня. Да, я отвечу за свои преступления. – Он улыбнулся: – Но не перед земным судьей.

– Что ты хочешь сказать? – спросил Симон в недоумении.

Кайзер сел прямо и обхватил себя руками, словно ему стало холодно.

– Ну, когда я узнал, что у меня чахотка, то решил, что сам определю, когда положить конец страданиям. Я хотел лишь отыскать свои сокровища. – Он наклонился, поднял с пола один из смятых документов, аккуратно разгладил и посмотрел. – Меня утешало, что я один могу разгадать эти загадки. Я столько лет потратил на поиски, никому после меня это не удастся… Никто не разыщет мои сокровища.

Симон вскочил:

– Господи, ты что?..

Кайзер перевел взгляд на маленькую бутылочку, и Фронвизера охватил ужас. Он был так погружен в размышления, что не заметил очевидного.

Учитель захрипел и повалился на свои древние пергаменты.

* * *

На вершине Кофеля время словно остановилось.

В свете восходящего солнца Якоб и Ханнес неподвижно стояли друг напротив друга. Надзиратель затянул кожаный шнурок на шее Йозеффы и держал ее как собачку на поводке. Девочка большими глазами смотрела на палача. Якоб медленно шагнул вперед.

– Стой, где стоишь, палач, – пригрозил Ханнес и встал у самого края. – Ты же не хочешь, чтоб девчонка полетела вниз?

– Это все, на что ты способен, парень? – проворчал Куизль, стараясь при этом говорить как можно спокойнее. – Мучить и убивать маленьких детей? Попробуй лучше потягаться с равным.

– По части мучений, палач, тебе равных нет, – огрызнулся Ханнес и осклабился: – К тому же слишком ты для меня стар, чтоб тягаться. Никакого удовольствия. Начну, чего доброго, жалеть тебя.

– Прыщавому тощаге вроде тебя в самый раз.

Куизль сделал шаг, но Ханнес тут же дернул кожаный шнур. Йозеффа сдавленно вскрикнула и упала на колени. Она была всего в полушаге от пропасти.

– Я не шучу! – взвизгнул рябой. – Разворачивайся и спускайся обратно, или я сброшу ее.

Палач поднял руки.

– Не кипятись, – проговорил он. – Нет причин сердиться. Я ухожу.

Он медленно развернулся и скрылся среди скал. Йозеффа отчаянно смотрела ему вслед. Но, едва скрывшись из виду, палач остановился и лихорадочно огляделся. Справа в редеющем тумане показалась едва заметная тропинка, видимо протоптанная сернами. Она понизу огибала вершину и терялась за отвесной стеной. Куизль помедлил немного, но потом двинулся по скользкой тропе у самого края скалы. Может, имелся какой-то другой способ взобраться на вершину? Если получится подобраться к Ханнесу со спины, возможно, удастся его одолеть прежде, чем он что-то сделает девочке… Якоб выругался вполголоса, переставляя ватные ноги.

Только за это ублюдок заслуживает смерти!

Тропа тянулась мимо старого, обрушенного навеса и вела дальше вдоль пропасти, над которой рассеивались последние клочья облаков. Куизлю в который раз уже стало ясно, почему он ненавидел горы. Они казались ему живыми, злобными существами, которые всеми силами старались стряхнуть его со своей исполинской спины. Палач старался не смотреть вниз и уставился прямо перед собой. После очередного изгиба тропа окончилась скальным выступом пятью шагами ниже вершины. Стена в этом месте уходила отвесно вниз и заканчивалась внизу каменистой осыпью. С беспокойными криками взлетели несколько галок, высоко в небе одиноко кружил орел.

Якоб выждал пару мгновений: галки могли привлечь внимание Ханнеса. Однако других звуков не последовало. Куизль произнес короткую молитву и стал взбираться. В скалистой стене имелись выступы, за которые можно было зацепиться. Но некоторые из них оказывались ненадежными и крошились под пальцами, и приходилось быстро искать новую опору. Восхождение оказалось крайне сложным и опасным.

Палач и теперь старался не смотреть вниз, но буквально чувствовал пустоту под собой, как она тянет за ноги. Кроме того, снизу задувал ветер, пробуждая ужас, как смрадное дыхание из преисподней. Медленно и стараясь производить как можно меньше шума, Якоб взбирался к вершине. Горло стискивал доселе неведомый страх, пот ручьями сбегал по спине.

Только не смотри вниз!

Несколько раз Якоб едва не сорвался, но в последний момент ему удавалось зацепиться за какой-нибудь крошечный выступ. Он прислушался и смог различить отдаленный и тихий плач.

– Заткнись, все равно не поможет! – прошипел Ханнес.

Куизль вздрогнул. Противник где-то рядом, прямо над ним!

– Ха, как видишь, спаситель твой оказался трусом, – продолжал рябой. – Просто взял и унес ноги! – Он хохотнул. – А с тобой мне что теперь делать? Ты лишь мешаешься. Если сбросить тебя вниз, я только одолжение всем сделаю. Все равно тебе уже не поправиться, и родителям придется кормить тебя всю жизнь… Так что идем, покончим с этим.

Послышался сдавленный хрип, потом шорох по земле. Сердце у Куизля забилось еще быстрее. Похоже, Ханнес собрался сбросить девочку в пропасть! Якоб судорожно подтянулся на последнем выступе и увидел Ханнеса. Надзиратель был всего в нескольких шагах и тащил за собой Йозеффу.

Они шли прямо на него.

По счастью, Ханнес повернулся спиной к пропасти и не мог видеть залитое потом лицо Куизля. В отличие от Йозеффы, которая тихо вскрикнула от облегчения.

– Нет! – прошипел Якоб.

Но было слишком поздно. Ханнес оглянулся и увидел его. Он ухмыльнулся и выпустил из рук кожаный шнур. Потом шагнул к палачу и медленно занес ногу, намереваясь ударить в лицо.

– Ха, летите же вместе прямиком в ад! – торжествующе произнес Ханнес. – Дьяволу от меня привет…

Слова застряли у него в горле: Куизль свободной рукой схватил его за ногу и потянул. Рябой вскрикнул от неожиданности. Вместе с тем палач разжал другую руку. Решение было спонтанным, и в следующий миг Якоб пожалел о нем. Он полетел вниз, мертвой хваткой вцепившись в ногу Ханнеса. Они вместе упали на выступ, с которого Якоб начинал карабкаться к вершине. Палач почувствовал, как рубашка на спине разорвалась и в кожу впились острые камни. Он застонал. От края пропасти его отделяла всего пара дюймов.

Его противнику потребовалось лишь мгновение, чтобы оправиться от потрясения. Ханнес вскочил, покачнулся и двинулся на Куизля. Сверху показалось напуганное лицо Йозеффы. Куизль поднялся.

– Уходи! – крикнул он девочке. – Беги в долину! Быстрее, тебе здесь не место!

Палач поднял взгляд лишь на краткий миг, но Ханнес воспользовался этим и бросился на него. Надзиратель был почти одного роста с Куизлем и силен, как бык. Кроме того, он был невредим и, похоже, привычен к высокогорьям. Рябой пыхтел и осыпал Куизля ударами. Палач с трудом отбивался и отступал при этом к пропасти. Якоб вновь почувствовал, как ветер тянет за ноги, и его охватила дрожь. Он предплечьями блокировал несколько ударов и сам перешел в нападение. Но удары его не достигали цели – мысль о зияющей бездне за спиной не давала сосредоточиться. Ханнес заметил неуверенность Куизля, и губы его растянулись в ухмылке.

– Скоро полетишь, палач! – прошипел он, замахиваясь. – Сдавайся, старик, ты уже покойник. Просто еще не знаешь этого!

Якоб подумал обо всех, с кем ему довелось столкнуться в бою. Вся его жизнь и во время войны, когда он был фельдфебелем, и до нее была непрерывной цепочкой схваток. Зачастую его противники оказывались куда сильнее и опытнее этого прыщавого парня, который был еще и вдвое младше. Однако никогда еще Якоб не чувствовал себя таким слабым. Страх перед бездной отнял все силы. Но и другая мысль терзала его.

Этому не будет конца… Никогда…

На него снова градом обрушились удары Ханнеса. Якоб стоял теперь у самого края. Еще шаг, и его поглотит бездна.

Усталость и отчаяние в глазах палача, казалось, придали Ханнесу свежих сил. Он с торжествующим криком бросился на противника.

И Куизль сделал нечто такое, чего рябой никак не ожидал.

Он не стал отбиваться или бить в ответ, а просто шагнул в пропасть.

Ради Йозеффы…

Рядом с пронзительным воплем пронесся Ханнес. Палач заметил, как надзиратель отчаянно размахивает руками, потом сам ударился о выступ, и его на краткий миг оглушило. Он машинально вытянул руку в попытке зацепиться за что-нибудь. Схватился за колючую ветку тонкой сосны, растущей из трещины. Его качнуло, посыпались камешки, но деревце выдержало.

По крайней мере, на какое-то время.

Покачиваясь из стороны в сторону, как маятник, Якоб висел на ветке, а под ним зияла пропасть глубиной в полсотни шагов. Ханнеса нигде не было видно.

Палач обливался по́том, пальцы скользили по мокрым иголкам. Для него это был кошмар наяву. Никогда еще Куизль не испытывал такого ужаса. Страх парализовал его, свел судорогой мышцы. Справа, на расстоянии вытянутой руки, в скале тянулась косая расщелина и вела к участку склона, уже не такому отвесному. Палач моргнул, в глаза набилась пыль. Если дотянуться до расщелины, может, еще появится шанс. Но для этого придется прыгнуть – при нынешнем положении Якобу это казалось столь же невозможным, как пробежаться по облакам. Ужас перед бездной забрался в каждую клетку его тела.

Кроме того, Куизля одолевала усталость, вернулось отчаяние. Стоит ли вообще предпринимать усилия? Не лучше ли просто закрыть глаза и броситься вниз? Тонкий, заискивающий голосок вдруг раздался над самым ухом:

Зачем мучиться, Якоб? Дети спасены. Кому нужен старый спившийся палач? К чему все эти мучения?

Палач повернулся на голос. За сосной на выступе ему привиделся человечек в черных одеяниях и островерхой шляпе, из-под полей которой злобно сверкают глазки.

«Венецианец! – подумал Куизль. – Карлик! Все-таки он меня заберет. Мама, помилуй Господи ее душу, была права!»

Снова прозвучал голос, в этот раз вкрадчиво, почти напевно:

Бросайся, Якоб. Все позади. Ты прожил долгую жизнь. Рано или поздно всем приходит конец. Кому ты нужен?

– Кому… я… нужен… – просипел палач.

В глазах потемнело.

Он уже приготовился разжать руки и упасть в мягкую, широкую постель, что раскинулась внизу. Но подумал о своем внуке, Петере.

Лишь его мимолетный образ пронесся в голове. Якоб вспомнил, как несколько дней назад, на кладбище, Петер бежал ему навстречу, протянув руки, как радовался неожиданной встрече с любимым дедом. Этот образ рассеялся, и на его месте возник другой. Куизль подумал о маленьком Пауле, как они мастерили на берегу Леха водяные колеса и вырезали мечи. Своим буйством и вспыльчивостью Пауль напоминал Куизлю о собственном детстве. Якоб вспомнил о своих детях, о Магдалене, Георге и Барбаре. О своей семье, с которой зачастую был так суров, но которую любил всей душой. И к нему внезапно пришла уверенность.

– Нужен… им… – простонал он. – Нужны… мне…

Куизлю не хотелось пока уходить.

Он стал раскачиваться. Деревце немного вытянулось под его тяжестью, но выдержало. Наконец он раскачался настолько, чтобы набраться духу и прыгнуть. Палач пролетел немного и вцепился в край расщелины. Он забился внутрь и съехал вниз, к склону. Там росло несколько тонких сосен, за которые можно было удержаться. Куизль катился вниз, хватался за колючие ветви и выступы, полз и снова катился. Все происходило теперь как во сне. Позднее Якоб вспомнит, что в какой-то миг оказался на каменной осыпи. Он перебрался через нее, снова скатился, потом упал. За ним срывались камни, едва не погребая его, но палач всякий раз выбирался и катился к подножию склона, где росли высокие деревья. Зеленые тенистые буки.

– Нужен… им…

Под деревьями Якоб наконец замер без сил. В промоину набежала талая вода. Палач погрузил в нее пыльные, окровавленные руки. Голова его свесилась набок.

Последним, что заметил Куизль, прежде чем потерял сознание, был человечек в остроконечном капюшоне: он разочарованно вскрикнул и скрылся среди скал.

* * *

– Соль, нам нужна соль! – в отчаянии крикнул Симон.

Георг Кайзер лежал на полу, посреди своих документов. Его трясло, руки и ноги бесконтрольно дергались. Магдалена вскочила со стула и бросилась в коридор, где находилась кухонная ниша. Она понимала, для чего Симону так срочно понадобилась соль: совершенно очевидно, что Кайзер отравил себя. Наверное, в бутылочке был вовсе не сироп от кашля. Если напоить Кайзера соленой водой, возможно, его вовремя стошнит и яд не успеет подействовать. Магдалена спешно схватила несколько мешочков у очага и бросилась обратно в кабинет. Она невольно подивилась невероятным свойствам этого белого порошка, из-за которого лишились жизни и несколько обитателей долины.

Соль убивает. Но без нее невозможна жизнь. Воистину она правит миром…

Правда, дочь палача сомневалась, что соль как-то поможет Кайзеру. Учитель бился, как выброшенная на берег рыба. Должно быть, яд проник уже глубоко в тело. Понурый вид Симона подтвердил ее подозрения. Цирюльник положил голову друга себе на колени и грустно развел руками. Кайзер что-то бормотал, едва разборчиво.

– Кни… книги! – хрипел он. – Сбереги их, Симон! Ты единственный, кому я доверю сокровища. Только… не этим алчным хищникам с их мистерией. Мне… мне эта пьеса была ненавистна… слишком долго…

– Тебе следует поберечься, – тихим голосом проговорил Симон. – Может, яд слишком слабый…

Кайзер закашлялся, и Магдалена не сразу распознала в этом звуке смех.

– Этот яд вовсе не слаб, поверь мне, – прохрипел учитель. – Я сам приготовил его из волчьих ягод. Летом они так красиво цветут в здешних горах…

Петер с ужасом смотрел на старого, бьющегося в агонии учителя. Магдалена взяла сына за руку. Когда Кайзер сказал о волчьих ягодах, она сразу поняла, что надежды на спасение нет. Волчьи ягоды, называемые также вороньими, были смертельны. Считалось, что в синих цветках содержалась желчь греческого пса Цербера. Иногда достаточно было прикоснуться к ним, чтобы отравиться. Отвар, приготовленный Кайзером, лишь усиливал их свойства.

Движения Георга понемногу затихали.

– Так… так холодно, – бормотал он. – Ничего не чувствую.

Он вновь приподнял голову и судорожно смял пальцами разбросанные вокруг пергаменты.

– Книги… мои сокровища… Симон, позаботься, чтобы…

Кайзер обмяк, и глаза его закатились.

В кабинете воцарилась странная тишина, и казалось, время на мгновение остановилось. Потом за окном защебетали птицы и первые солнечные лучи заглянули сквозь щели в ставнях. Жизнь в деревне продолжалась.

– Все кончено, – с грустью проговорил Симон и закрыл Кайзеру глаза. Потом мягко уложил его голову на пол и разомкнул судорожно сжатые пальцы. – Хоть он и был убийцей, раньше он так много значил для меня, – вздохнул он. – Он был для меня отцом, какого мне всегда хотелось.

– А под конец он все-таки превратился в чудовище, – резко возразила Магдалена. – Тут уж я на стороне твоего покойного отца. Конечно, трудно назвать моего свекра приятным человеком, но он хотя бы не был одержим. – Она склонила голову. – Ну, по крайней мере, когда он бывал трезвым.

– Это всё сокровища, они завладели его разумом, – сказал Фронвизер и кивнул на смятые бумаги, венцом окружавшие голову Кайзера. – Мысль все-таки заманчива, – признал он. – Сотни загадок, которые ведут к сокровищам. Поиски клада…

Симон подобрал несколько пергаментов и стал читать с задумчивым видом.

– Вот, послушай, – проговорил он через некоторое время. – «Там, где бездна открывается в рыбьей пасти, ты постигнешь великую мудрость…» – Он нахмурил лоб: – Хм, это, наверное, какой-нибудь колодец или запруда в горном ручье. Какие вдоль Аммера есть… Эй! Ты что делаешь?

Магдалена вырвала бумагу у него из рук и принялась собирать с пола остальные документы.

– Ты права, – взволнованно произнес Симон. – Сначала их нужно перебрать. Если прочесть их в правильном порядке, возможно, станет понятнее. Георг гордился бы нами, если… Стой, ты с ума сошла?

С охапкой бумаг Магдалена подошла к печи, открыла маленькую дверцу и приготовилась швырнуть документы в огонь.

– Ты что задумала? – злобно крикнул Симон и оттолкнул ее в сторону. – Ты в своем уме? Эти записи, возможно, ведут к сокровищам! Ты разве не понимаешь, что это значит для нас? Мы смогли бы положить конец унижениям. Могли бы перебраться в другой город и начать жизнь заново! Георг почти добрался до разгадки, нам следует только поискать получше! Безумием будет скормить документы огню!

– Это ты безумен!

Магдалена вырвалась и принялась заталкивать документы в топку.

– Ты… ты что творишь! – взревел Симон. – Как ты смеешь уничтожать то, что завещал мне мой друг? Прекрати немедленно, или я за себя не отвечаю!

Он замахнулся, намереваясь ударить Магдалену.

– Папа, нет! – закричал Петер и бросился к Симону. – Что же ты делаешь?

Он обхватил отца руками в отчаянной попытке удержать.

Фронвизер замер в замешательстве, рука остановилась в воздухе. Магдалена смотрела на него насмешливо и в то же время испуганно.

– Видишь, что они делают с тобой? – сказала она и покачала головой. – Эти записи действительно зачарованы. – Она показала на труп Кайзера: – Вот лежит твой мертвый друг, он только что испустил дух. И ты поднимаешь крик и готов ударить жену из-за каких-то измаранных листков… Они и в самом деле стоят того, Симон?

Он медленно опустил руку.

– Нет… не думаю. Совершенно не стоят. Мне так жаль, Магдалена… В меня как будто…

– Бес вселился, я знаю. – Женщина улыбнулась. – Но я тебя прощаю, потому что ты мой муж и я тебя люблю. – Она подозвала Петера. – А теперь помогите мне раз и навсегда уничтожить эту дьявольщину.

Они втроем встали у печи и принялись бросать документы в огонь. Симон снова помедлил и задумчиво помял в руке один из листков.

– А ты уверена… – начал он.

Но сразу замолчал под строгим взглядом Магдалены.

Он и этот лист швырнул в топку. Взявшись за руки, отец, мать и сын смотрели, как медленно пожирает огонь строки одну за другой.

У Меченой скалы найди…

Через секунду и эта загадка обратилась в пепел.

* * *

Якоб открыл глаза, и в первый миг ему показалось, что злобный карлик все-таки вернулся за ним. Из-под капюшона на него смотрели внимательные глаза, крошечные пальцы ощупывали его переломанные ноги.

– Он жив! – прошептал кто-то тонким голосом.

– Но это невозможно! Он сорвался со скалы, я собственными глазами видел!

– Должно быть, у него могущественный ангел-хранитель. Хотя возможно, что просто сама смерть испугалась палача.

В отличие от двух других, этот голос принадлежал взрослому мужчине. Куизль моргнул, солнце светило прямо в глаза, и разглядеть что-либо было трудно. Но он по-прежнему все видел как во сне. Вокруг собрались карлики, поливали ему лицо, тянули за одежду.

– Чертовы коротышки! – прорычал он. – У меня нет алмазов, я…

Но тут взгляд его прояснился, и палач понял, что вокруг него не карлики, а дети. Много детей, больше дюжины! Среди них была и Йозеффа, ее поддерживал Йосси. Рядом стоял Максль и другие ребята из пещеры.

– Я же сказал вам, чтобы вы возвращались к родителям! – глухо проворчал Куизль. – Чертовы негодники, даже палача не слушают…

– Вам повезло, что они не отправились в долину, а присмотрели за вами! – вновь раздался низкий голос, который показался Куизлю знакомым. – Иначе скоро вы стали бы кормом для стервятников. Вам срочно нужен цирюльник.

Куизль с трудом повернул голову – и замер.

– Черт возьми, Ксавер! – прохрипел он. – Я повсюду тебя разыскивал!

Молодой резчик усмехнулся. Он стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на палача, лежащего на лугу. Его рыжие волосы огнем переливались на солнце.

– Ну а вышло так, что я сам вас разыскал, – произнес Ксавер насмешливо. – Вам повезло, что я оказался у заброшенных рудников в поисках укрытия. Дети рассказали мне, что вы лежите тут. – Он подмигнул Куизлю: – И я решил, что надо бы повидаться со своим палачом. Последняя наша встреча была не самой приятной.

– Ты… ты знал о рудниках? – спросил Якоб в смятении.

Ксавер пожал плечами:

– Разумеется, я знал о старых рудниках, о них еще многие из местных помнят. Но я понятия не имел, что учитель вместе с Ханнесом до сих пор искали там золото и серебро. Ребята все мне рассказали.

– Ханнес… где?.. – спросил палач слабым голосом.

– Лежит у подножия, как поломанная кукла. Глаза выпучены от ужаса. Уж не знаю, что он такого увидел перед смертью, но явно ничего хорошего.

– Черного… карлика… – пробормотал Якоб. – Вот кого…

Ксавер взглянул на него с удивлением:

– Кого?

Но палач лишь мотнул головой, что отозвалось в нем новой волной боли.

– А, черт… забудь. Но хорошо, что ты здесь. Теперь не придется разыскивать тебя. Поэтому слушай… – Куизль попытался подняться. – Ксавер Айрль, ты схвачен по подозрению…

Палач застонал и вновь упал на спину. Мелкие камешки впились в открытые раны, в глазах на краткий миг потемнело.

– Хм, честно говоря, я не думаю, что вы в состоянии кого-либо схватить, – ответил Ксавер. – Даже кролика. Иначе я бы не стал ждать, пока вы придете в себя. – Он улыбнулся, показав белые зубы. – Но все равно вы заблуждаетесь. Я не тот, кто вам нужен. По крайней мере, я никого не убивал. Если и можно в чем-то меня обвинить, то лишь в браконьерстве… – Резчик наклонился к самому уху Куизля: – Хочу посвятить вас в одну маленькую тайну. Я повстречал старого углежога, который в последнее время тайком носил мне хлеб с сыром. Он побывал в долине и рассказал мне, что там произошло прошлой ночью. Проклятых контрабандистов разоблачили, судья Ригер переправлен в Шонгау. Справедливость наконец восторжествует, а это значит, что вам больше не нужно меня разыскивать. Моя миссия выполнена.

– Контрабандисты?.. – Куизль снова попытался подняться, но и теперь упал. – Черт подери! – выругался он. – Я… я-то догадывался, что пара глупых историй здесь ни при чем, но…

Палач попытался сосредоточиться, но у него лишь сильнее разболелась голова. Тело стонало, словно все кости были сломаны.

– Вам бы и впрямь лежать спокойно, – поучительно произнес Йосси, стоявший подле Ксавера. – Вы серьезно ранены.

– Дожили… Теперь ребенок будет указывать мне, что делать! – проворчал Куизль.

Тем не менее он послушно улегся на спину – боль была просто нестерпимой. Ребята проворно сняли с него разодранную рубаху и вымыли его ледяной водой. Палач лишь постанывал и не сопротивлялся.

– Давайте вы не будете задавать вопросов, а просто послушаете? – предложил Ксавер. – Я расскажу вам, что произошло, а ребята в это время промоют раны.

Куизль молча кивнул, и молодой резчик стал рассказывать. Он рассказал о контрабандистах под предводительством судьи Йоханнеса Ригера и Франца Вюрмзеера, о тайных знаках и черных всадниках. Упомянул также, что во всем этом была замешана половина местных жителей. Потом в двух словах рассказал о том, что произошло на Жертвенном холме прошлой ночью.

– Сейчас в долине заправляет секретарь из Шонгау, – закончил Ксавер. – А с судьей Ригером вы, наверное, вскоре встретитесь на эшафоте. Только Вюрмзееру удалось сбежать, но всадники его разыщут. – Он удовлетворенно кивнул: – Я утолил жажду мести.

– То есть ты давно знал об этих преступлениях? – спросил Куизль, пока дети вытирали ему кровь свежесобранной пастушьей сумкой.

– Вся деревня об этом знала, но никто не возмущался. Все молчали и по-тихому получали свою долю… – Ксавер вдруг покраснел от злости. – Только мы с отцом выступали против. Отец говорил, что это не по-христиански. Что мы не вправе вырезать фигурки Христа и при этом наживаться незаконным путем. Когда он пригрозил рассказать обо всем аббату, нас разорили. Отец умер в нищете, а я покинул долину. Но поклялся отомстить!

– Ты вернулся и стал раздавать этих фарисеев, – закончил за него Якоб.

– Я хотел напомнить всем об их преступлении, чтобы они остановились! Старый цирюльник Ландес, Габлер, Вюрмзеер, Зайлер – почти весь Совет участвовал в контрабанде! Файстенмантель тоже знал об этом, но не вмешивался. Видимо, понимал, что рано или поздно навлечет на себя их гнев. Но и он должен был получить от меня фарисея, потому что всегда думал лишь о собственной выгоде. В отличие от своего сына Доминика. Тот был мечтателем. – Черты Ксавера разгладились. – В детстве мы проводили вместе много времени.

– Но почему ты молчал тогда на допросе? – спросил Куизль. – Ты ведь мог бы рассказать обо всем аббату!

– Вы забыли, что на допросе присутствовал и судья Ригер, один из главарей шайки. Стоило мне лишь обмолвиться, он обвинил бы меня во лжи и позаботился о том, чтобы меня прикончили поскорее. Поэтому он опровергал ваши доводы, когда вы сказали, что я неспроста забрался к Файстенмантелю. – Резчик улыбнулся: – Но потом произошло землетрясение, и мне удалось сбежать. Мне порой кажется, что оно стало божественным знаком.

– Не тебе одному, – пробормотал Куизль.

Ребята тем временем наскоро обработали его раны. Но Якоб все равно не мог встать самостоятельно. Левая нога, по всей видимости, была сломана. Ксавер окинул его задумчивым взглядом.

– Так вам в долину не вернуться, – покачал головой резчик. – А дети вас не поднимут… – Он вздохнул: – Похоже, что придется мне вас донести.

Куизль закашлялся, отметив при этом, что во рту недостает двух зубов.

– Ты… ты хочешь тащить на себе собственного палача?

– Не думаю, что вам доведется меня казнить. За что? За то, что я раздавал резные фигурки и подстрелил пару косуль? – Ксавер рассмеялся. – Вообще-то я хотел выждать еще пару дней, прежде чем вернуться. Но раз уж обстоятельства так сложились… – Он склонил голову набок, потом призывно махнул рукой: – Ну, давайте, взбирайтесь ко мне на спину.

– Ты позабыл, что я довольно тяжел, – заметил Куизль.

– А я довольно силен. Мы всегда можем остановиться и передохнуть.

Якоб неуверенно покачал головой. Но потом дети помогли ему подняться. Он сделал пару неуклюжих шагов, обхватил Ксавера за шею и повис у него на спине. Парень медленно выпрямился, покачнулся и зашагал вниз по склону. Как два демонических существа, слитых в одно целое, палач и его бывшая жертва спускались к залитой солнцем долине.

А вокруг смеялась орава детей.

Эпилог

Шонгау, начало июня 1670 года от Рождества Христова

Солнечным июньским днем в Шонгау состоялась самая зрелищная за последние десятилетия казнь.

Люди съехались даже из Ландсберга, Аугсбурга и других городов, чтобы посмотреть, как покончат с бывшим бургомистром Маттеусом Бюхнером и его сообщниками. Народу было столько, что зрители даже на соседних полях пытались занять места поудобнее. В трактирах Шонгау было не протолкнуться, крестьяне сдавали внаем сараи. Богатая добыча ждала также бродячих торговцев, уличных музыкантов и воров.

Несмотря на обвинение в государственной измене и участии в контрабанде соли, Маттеус Бюхнер, будучи патрицием, имел право на быстрое обезглавливание. Потом говорили, что он умер с достоинством, не издав ни единого крика. Хотя, возможно, причина заключалась и в том, что Куизлю потребовался всего один удар, до того быстрый и точный, что голова еще мгновение держалась на туловище и только потом свалилась под ропот многочисленных зрителей. Столь же искусно палач обезглавил и судью Йоханнеса Ригера, который понес заслуженное наказание, будучи главарем банды в Обераммергау.

Потом Куизль долго и с вызовом смотрел на зрителей, словно ждал извинений от тех, кто до недавнего времени называл его никчемным пьяницей.

– Даже не верится, что в его возрасте еще можно так вот мечом рубануть, – пробормотал Вильгельм Харденберг, старый патриций и член городского Совета. – А говорят ведь, что в Обераммергау он сорвался с горы и сломал при этом ногу… Пару недель назад вид у него был неважный, а теперь он только прихрамывает, даже в лубке.

Стоявший рядом аптекарь Магнус Йоханнсон согласно кивнул:

– Он был и останется лучшим палачом в Баварии. Хотя некоторые до недавних пор считали иначе и с радостью оставили бы палачом мастера Ганса из Вайльхайма. – Йоханнсон насмешливо покосился на Харденберга и мотнул головой: – Воистину жуткий тип этот мастер Ганс. Эти его белые волосы! Наш Куизль по сравнению с ним самый развеселый малый. Хотя… – Он помедлил. – Говорят, Куизль бросил пить. Больше ни капли в рот не берет. – Аптекарь рассмеялся: – Вот увидите, наш палач на старости лет еще и в ярые кальвинисты запишется!

– Боже упаси! – Харденберг возмущенно потряс головой и перекрестился. – Ну, как бы то ни было, следует благодарить Господа, что этот мерзкий заговор наконец разоблачили.

Оба патриция единодушно покивали. При этом ни один из них не упомянул, что они, как и большинство других советников, до недавних пор были верными сторонниками Бюхнера. Однако секретарь Лехнер отдал под суд одного лишь бургомистра. От остальных он заново принял присягу и этим ограничился. Таким образом, в будущем Лехнер мог быть уверенным в преданности патрициев.

Тирольцу и Мельхиору Рансмайеру повезло меньше. Как сообщники Бюхнера, они тоже оказались на эшафоте. Куизль допрашивал их на протяжении трех дней в присутствии нескольких человек из Мюнхена. В итоге они все рассказали о контрабандных переправах. Поскольку эти двое не принадлежали к числу патрициев или дворян, то и на обезглавливание рассчитывать не могли. Однако Лехнер отказался от колесования, которое обычно применялось в подобных случаях. Куизль повесил их, как жалких разбойников. При этом тиролец выказал куда больше достоинства, нежели доктор.

Рансмайер скулил всю дорогу до места казни. Он молил о прощении и взывал к своим влиятельным пациентам, но те лишь отводили взгляд, когда повозка проезжала мимо. У виселицы доктор так вырывался, что Куизлю пришлось замотать его веревками, точно в кокон. Когда все увидели, что без парика Рансмайер был почти лысым, поднялся смех. Глаза казнимого от страха выкатились из орбит и блестели, как стеклянные шарики.

Если тирольца Куизль дернул за ноги, чтобы сломать ему шею и тем самым избавить от страданий, то Рансмайера он заставил выплясывать, пока ноги не перестали дергаться. Те из зрителей, что стояли в первых рядах, утверждали, что заметили торжествующий блеск в глазах палача. Но разве можно утверждать что-то наверняка о человеке, чье лицо скрыто под капюшоном?

Ближе к полудню казнь завершилась, и зрители стали спешно расходиться, занимая места в шумных трактирах. Куизль получил в общей сложности двадцать новеньких сверкающих гульденов, а к ним – зажаренного целиком барана. Поэтому вечером Куизли устроили у себя дома ужин, не поскупившись на пиво и вино.

– И ты что же, в самом деле не станешь ничего пить? – с удивлением спросила Магдалена, глядя, как отец откусывает от окорока. – Говорят, ты…

– Много чего говорят, кому заняться нечем, – ответил тот с набитым ртом и кивнул на полную кружку: – Пить человеку что-то нужно, а вода в нашем квартале годится разве что на травление кож. Ограничусь разбавленным пивом; на вкус не так уж скверно, а в голове и после трех кружек ясно. Другим тоже следовало бы так поступить.

Палач бросил недоверчивый взгляд на младшую дочь. Барбара как раз подняла кружку с подмастерьем живодера, и вид у нее был не совсем трезвый. Магдалена вздохнула с облегчением, когда увидела, что сестра улыбается. Барбара по-прежнему просыпалась иногда по ночам вся в поту, когда возвращались воспоминания о кошмарной ночи с Мельхиором Рансмайером. После тех событий она заметно повзрослела, стала более зрелой, встречи с парнями теперь стали редкостью – хоть и не прекратились совсем.

– Радуйся, что Барбара вновь ощутила вкус к жизни, – сказала Магдалена отцу. – То, что ей довелось пережить за то время, просто ужасно. Надеюсь, она сможет когда-нибудь забыть ту боль, которую причинил ей Рансмайер.

Раздался хруст. Палач переломил пополам баранью ножку.

– Я должен был колесовать ублюдка, – процедил он сквозь зубы.

После того падения в горах Аммергау Якоб, помимо сломанной ноги и заметной прорехи между зубами, заработал несколько жутких шрамов. Один из них пересекал лоб и придавал Куизлю вид еще более устрашающий.

– Даже не знаю… я рада, что Лехнер не прибегает больше к этому зверству, – ответила Магдалена. – Такое просто немыслимо в наше время. И в Обераммергау Лехнер приказал лишь высечь и выставить у позорного столба всех, кто связался с контрабандой. Он ведь понимает, что они еще пригодятся ему… – Она взяла отца за руку. – Уж поверь, Рансмайер за то, что он сотворил, долго будет печься в аду.

– Ад уже здесь, на земле. – Палач со злостью ударил по столу. – Дьявол, если бы Паулю не удалось сбежать, кто знает…

Он не стал договаривать. Наверное, слишком ужасной была мысль, чтобы обдумывать ее до конца.

Магдалена оглядела остальных гостей. У противоположного края стола сидела знахарка Марта Штехлин и о чем-то оживленно говорила с Якобом Шреефоглем. Патриций не преминул после казни заглянуть в гости к палаческой семье – несмотря на то, что в Совете ему наверняка придется выслушать пару язвительных замечаний.

Штехлин действительно удалось в тот день переговорить со Шреефоглем и еще с кем-то из молодых советников. Потом, обнаружив на старом кладбище мешки с солью, они все поняли. Дальше события развивались очень быстро. Шреефогль потребовал обыскать дом Рансмайера, и по дороге они повстречали Пауля. Последующий допрос не оставил Бюхнеру иного выбора, кроме как сознаться во всем. Так он хотя бы сумел избежать пытки, на которую несколькими днями раньше обрекал Барбару.

– А ну, стой! Умри, как подобает курице!

Пауль, вооруженный своим деревянным мечом, с воплями гонялся за курицей, которая спряталась под столом. Он с удивительной легкостью оправился после пережитого, хотя Магдалену порой пугала его невозмутимость. У нее не было кровотечений, и Штехлин заверила, что ребенок в утробе не пострадал. Магдалена чувствовала, как начал возрастать за эти недели аппетит, и стала носить широкие юбки. Она усмехнулась. Поразительно, как это Симон до сих пор ничего не заметил. Правда, работа с пациентами, которые с нетерпением дожидались его возвращения из Обераммергау, отнимала все его время.

Петер между тем задумчиво листал книгу с анатомическими зарисовками из библиотеки Георга Кайзера. Среди документов в доме учителя нашлось старое завещание, в котором он передавал Симону все свои книги, включая дорогие альбомы Андреаса Везалия. Множество прекрасных книг в значительной мере помогли Симону пережить предательство и ужасную смерть старого друга.

Магдалене вдруг вспомнились колдовские книги Йорга Абриля, которые теперь хранились в городском архиве, где Барбара не могла добраться до них, что несказанно радовало. Как и записи Кайзера, эти книги, казалось, обладали притягательной силой и могли вскружить голову любому, кто неосмотрительно их откроет. Магдалена опасливо взглянула на Петера, который завороженно перелистывал страницы с анатомическими зарисовками.

«Наверное, все книги обладают магической силой, – подумала она. – Простые буквы складываются у нас в голове в образы, сцены и разговоры».

– А вы слышали последние новости из Обераммергау? – громко спросил Симон и вывел Магдалену из задумчивости. Он вытер жирный рот и стал рассказывать: – Посыльный, который привез мне книги, поделился… Рудники в горах завалили, а тех двух ребят похоронили на кладбище со всеми почестями. – Он улыбнулся: – Да, и с тех пор как Аммергау перешел под управление Лехнера, у батрацких детей дела стали получше. Маленькая Йозеффа и Мартин поправились. Как и Конрад Файстенмантель, кстати. После того что над ним учинили жители, он собирается перебраться в Нюрнберг и продавать резные фигурки там. Уверен, старый стервятник разбогатеет еще больше.

– А что с мистерией? – спросила Магдалена.

– Ну, они решили провести ее, как того требует традиция, через четыре года, и в этот раз вложат в нее кучу денег. Эта мистерия будет еще грандиознее, чем планировалось! – Симон рассмеялся. – Видимо, эти упрямцы всерьез полагают, что когда-нибудь в их дыру хлынет народ со всего мира. В одном им следует отдать должное: упорства и фантазии у них с избытком.

– А этого Вюрмзеера разыскали? – спросил Куизль, ковыряя в зубах.

Симон помотал головой:

– Только его плащ, недалеко от Сокольего утеса. Вюрмзеер, наверное, скинул его, чтоб не мешал взбираться по горам. Через несколько дней после той снежной бури на вершинах заметно подтаяло, сошло несколько лавин… Многие полагают, что Вюрмзеер попал под одну из них. В таком случае Кофель отдаст его лишь через несколько лет.

– Уж Кофель без жертвы не останется, – глухо пробормотал палач.

– Что ты сказал? – переспросила Магдалена.

Но в этот момент снаружи послышалось лошадиное ржание, а затем и скрип колес. Магдалена настороженно прислушалась.

– Я знаю лишь одного человека, который может приехать к нам в карете, – произнесла она с хмурым видом. – Но он в нашем квартале появляется крайне редко.

Раздался стук. Затем дверь распахнулась и в комнату без приглашения вошел солдат в блестящей кирасе. Это был один из тех молодых рекрутов, которых прислали из Мюнхена в распоряжение Лехнера, поскольку тот получил в управление Аммергау.

– Его превосходительство секретарь Лехнер хочет видеть палача и его семью! – отчеканил солдат, стукнув при этом каблуками. – Немедленно!

– Если это и есть новое время, о котором ты говорила, то я лучше останусь в старом, – проворчал палач, обращаясь к Магдалене.

Однако он встал и вышел за дверь. Симон с Магдаленой, охваченные любопытством, последовали за ним.

Снаружи их дожидался Иоганн Лехнер. Он и не подумал выйти из кареты, а вместо этого прикрыл рот шелковым платком и усердно обмахивался.

– Как же здесь воняет! – проговорил он сквозь шелк. – Надо бы уже придумать что-нибудь. Подземный канал для сточных вод или что-то в этом роде. Но я снова витаю в облаках…

Секретарь со вздохом убрал платок и повернулся к Куизлям:

– Не хочу надолго прерывать ваше застолье. Но есть некоторые вопросы, которые мне хотелось бы обговорить с вами как можно скорее. Для начала мое почтение: казнь выше всяких похвал, – секретарь благосклонно кивнул палачу. – Похоже, своего мастерства ты еще не растерял. Я хотел бы попросить тебя лишь об одном одолжении. Что скажешь, если мы не станем хоронить те четыре трупа, а обработаем их солевым раствором и повесим на балках эшафота? Так они провисят еще с год и будут служить предостережением всякому, кто вздумает нарушить соляную монополию его сиятельства, баварского курфюрста.

Куизль нерешительно кивнул.

– Не сказать, что это привычное дело, но попробовать можно. Обойдется еще в пару гульденов… – Он почесал свой длинный нос. – Но вы ведь не затем явились в эту вонь, чтобы сказать мне об этом?

Лехнер улыбнулся:

– Нет, конечно. Меня привели сюда еще два вопроса. Первый касается расследования в отношении твоей дочери Барбары…

Магдалена вздрогнула. Она считала, что после тех ужасных событий с сестры снимут все обвинения. Но колдовские книги, конечно же, никуда не делись, как и обвинение в их хранении.

– Я еще раз просмотрел эти… колдовские книги вашего предка, – произнес Лехнер, обращаясь к Магдалене. – И согласен с вами, что здесь имеет место не колдовство, а простые протоколы допросов. Поэтому их давно следовало поместить в архив. Но, ввиду давности этого дела, можно закрыть на него глаза. Что же касается второго вопроса, то я должен проявить строгость…

Магдалена поджала губы. Что на этот раз? В чем они еще провинились, о чем она не знала?

Лехнер окинул пренебрежительным взглядом чуть покосившийся дом палача и снова принялся обмахиваться платком.

– Жилье вроде этого просто не достойно городского лекаря. И я настаиваю, чтобы по крайней мере ваш супруг и вы перебрались в город. Ваш отец, если захочет, может оставаться здесь.

Магдалена в недоумении взглянула на секретаря. Симон тоже какое-то время пребывал в замешательстве.

– Не достойно… лекаря? – проговорил он потом, запинаясь. – Какого лекаря? Боюсь, я не совсем вас понимаю…

– Ну, после смерти Рансмайера мы опять остались без врача. – Лехнер потер виски, словно едкая вонь вызывала у него головную боль. – Я почитал уставы; в них сказано, что Совет может назначить лекарем цирюльника, если того требуют обстоятельства. Думаю, сейчас именно тот случай. В Шонгау нужен лекарь. Почему бы вам не занять его место? О вас хорошо отзываются.

– То есть… хотите сказать… – растерянно бормотал Симон.

– Ты оглох или головой стукнулся? – проворчал палач. – Господин Лехнер назначает тебя городским лекарем в Шонгау. Я-то по-прежнему считаю тебя законченным коновалом, но…

– Ах, отец! – перебила его Магдалена со смехом. – Помолчи, пока господин секретарь не передумал.

Лехнер вопросительно взглянул на Симона:

– Ну так что? Хотите стать новым городским лекарем и продолжить дело своего отца?

– Я… да. – Симон выпрямился, как солдат, потрясенный известием. – И, с Божьей милостью, я вас не разочарую. При новых методах, совершенно…

Лехнер отмахнулся:

– Обойдусь без ваших поучений, простого «да» было бы достаточно. Завтра можете перебраться в дом своего гнусного предшественника и приступать к работе. Об арендной плате еще поговорим. – Секретарь аккуратно сложил платок и убрал в карман. – Она будет установлена в соответствии с вашим новым доходом, который заметно возрастет в сравнении с прежним. У доктора Рансмайера было, как вам известно, немало состоятельных пациентов. Я в том числе. А теперь прошу простить меня.

Секретарь махнул кучеру, и тот щелкнул кнутом. Заскрипели колеса, и вскоре карета затерялась среди домов Кожевенного квартала. Магдалена с отцом и Симоном постояли на слякотной улице. Фронвизеру до сих пор не верилось в свое счастье.

– Я стану городским лекарем, – бормотал он. – Вот бы мой отец дожил до этого дня! Doctor medicinae!..

– Нечего хвост распускать, – напустился на него Куизль. – Разве от этого что-то изменится? Ты, как раньше, будешь лечить людей, просто на латыни это звучит более вычурно.

Прихрамывая, палач вернулся в дом, где его в нетерпении дожидались внуки. Должно быть, между ними снова произошла ссора. Деревянный меч Пауля валялся сломанный, а на рисунке Петера было видно несколько темных пятен. Оба ревели. Палач ухватил их за шиворот и повел к Леху, где собирался смастерить для них водяное колесо из ивовой коры.

Симон проводил сыновей тоскливым взглядом.

– От них иногда житья нет. Особенно от Пауля. – Он вздохнул: – Но уже невозможно представить жизнь без них.

– Это и называется семьей, – ответила Магдалена с улыбкой. Она подмигнула ему и погладила при этом свой полноватый живот, еще не заметный под просторным платьем. – Учитывая, что у нас скоро… хорошо, что мы скоро переберемся в дом побольше.

– Ты… имеешь в виду?..

Магдалена насмешливо скривила губы.

– Очевидно, новый городской лекарь, столь выдающийся doctor medicinae, не заметил кое-каких признаков беременности у собственной жены. – Она стала загибать пальцы. – Определенная округлость, тошнота, головокружение, усталость, аппетит…

– Я думал, ты больна! – запротестовал Симон.

– Эх, господину доктору еще столько нужно перенять у простых знахарок. – Магдалена рассмеялась и обняла мужа. – Пойдем внутрь, выпьем за нового лекаря Шонгау. И за будущее пополнение. Я буквально чувствую, эту девочку ждет великая судьба.

Симон нахмурился и осторожно провел рукой по ее округлому животу.

– Это будет девочка? Откуда ты знаешь?..

– Как я уже сказала, тебе еще есть чему у меня поучиться.

Магдалена высвободилась и пошла в дом, навстречу веселому и довольному гомону.

– Хотя я и дочь простого палача, – добавила она с улыбкой и чувством полного удовлетворения.

Она снова была дома.

Заключение

(Вниманию любопытных! Открывать лишь после прочтения романа – возможны спойлеры!)

Кто-то после прочтения романа может подумать, что жители Обераммергау сплошь упрямые и вспыльчивые, враждебные ко всему новому и чужому – в общем, как сказал бы заносчивый мюнхенец, «ворчливый горный народец». Это, конечно же, далеко от истины: на самом деле это милейшие люди – творческие и открытые, общительные и любознательные, хотя поначалу бывают немного… ну, скажем так, замкнутыми.

Поэтому любопытному и всезнающему писателю из Мюнхена со своими расспросами остается лишь запастись терпением. Потом, конечно же, все получится – на одной из горных троп или прямо на вершине Кофеля. Поначалу ваши звонки могут оставаться без ответа, достучаться до собеседника не представляется возможным… А все потому, что места здесь так божественно прекрасны, что местным жителям просто не хочется опускаться до мирской суеты. Но стоит лишь познакомиться с ними поближе, и становится ясно, что это… Но об этом вы уже знаете.

Я давно вынашивал идею написать об Аммертале в одном из своих романов. Как-никак это один из моих излюбленных регионов в Баварии. Еще ребенком я, как и множество других мюнхенских детей, поднимался на Лабер, под тревожные крики матери карабкался на скалистый Мандль в Эттале, со слезами таскался по трем вершинам Хёрндля, катался на лыжах в Грасвангталь, а после плескался в бассейне в Обераммергау (компенсация за те изматывающие прогулки, к которым детей в Баварии приучают с четырех лет…).

Тем не менее, как и для любого романа, потребовалось некое событие, которое подтолкнуло бы мою мысль в нужном направлении. На сей раз таким событием стал концерт моей группы Jamasunited в Обераммергау, куда я приехал за несколько часов до начала. Стоял ясный, погожий день, мне было скучно, и я гулял по тем же тропам, какими бродил еще ребенком. Внизу, посреди зеленых, цветущих лугов, виднелся знаменитый Театр Страстей Христовых, и над всем этим высились Альпы. И в этот момент я понял, что именно здесь будет происходить действие моего следующего романа о дочери палача! Ведь история этих мест словно создана для романа.

* * *

В 1633-м на предгорья Альп обрушилась чума. В одном лишь Обераммергау эпидемия унесла свыше восьмидесяти жизней. Жители поклялись каждые десять лет разыгрывать на сцене «Страсти Христовы», если Господь избавит их от напасти. Этой традиции они придерживаются и по сей день. Автором старейшего текста мистерии, кстати говоря, считается учитель Георг Кайзер. Имена других действующих лиц – Файстенмантелей, Айрлей, Гёблей и многих других – я также выписал из старинных хроник. Все прочие детали в отношении этих исторических персоналий я, конечно же, выдумал. И я уверен – Георг Кайзер, как и все прочие жители Обераммергау, был уважаемым человеком! И прекрасная долина не переходила под управление секретаря Иоганна Лехнера – правосудие вершилось в Эттале и Мурнау.

Сейчас на Страсти Христовы в Обераммергау съезжаются сотни тысяч гостей со всего мира – и пополняют местную казну на несколько миллионов (правда, лишь раз в десять лет…). В представлении принимает участие более 2000 местных жителей, 450 из которых дети. Мужчинам, согласно традиции, в течение года воспрещается подстригать волосы и бороды. Те, кто не выходит на сцену, поют в хоре, шьют костюмы и кулисы – лихорадка охватывает всю деревню.

Однако в первые десятилетия Страсти Христовы существовали в том виде, какими я представил их в своем романе. Небольшое представление, малоизвестное за пределами региона. Устраивалось оно на кладбище, и ради этого убирались надгробия.

Не только Страсти Христовы, но и множество других сюжетов романа имеют исторические корни. Загадочные венецианские рудокопы существовали на самом деле, я их не выдумывал. При этом речь шла не о карликах, а об итальянских старателях, которые разрабатывали рудники в Альпах, особенно в XIV–XV веках. Они разыскивали преимущественно квасцы и кобальт, материалы, необходимые в изготовлении дорогостоящего голубого стекла. Среди местных жителей их нередко принимали за кладоискателей. Непонятный язык, странные островерхие шапки и невысокий рост послужили основанием для множества легенд, согласно которым рудокопы оставили после себя записи и особые знаки, указывающие путь к зарытым сокровищам. Многие из нынешних сказок и легенд о гномах берут начало именно отсюда.

В Обераммергау тоже встречаются подобные знаки, и даже имеются штольни, которые восходят ко временам венецианцев. Я расскажу о них подробнее в своем путеводителе, сразу после заключения. Там же вы прочтете о Жертвенном холме – это древнее, овеянное тайнами святилище существует на самом деле.

Немало сведений для этого романа я почерпнул из знаменитой хроники священника Йозефа Алоиза Дайзенбергера, который жил в Обераммергау в XIX веке. Помимо всего прочего, Дайзенбергер пишет о попытках наладить в Аммергау горные разработки, впрочем, оставленные еще в XVII веке. Не исключались при этом надежды отыскать золото или серебро. Также в хронике упоминаются слабые землетрясения, два из которых произошли в XVIII веке. Мощное землетрясение произошло в 1670 году в расположенном неподалеку Халле, в Тироле, спустя всего пару месяцев после описанных в романе событий. За ним последовало еще несколько землетрясений, было разрушено большинство городских башен. В то время люди действительно могли принять такое за кару Господню. Поэтому нетрудно себе представить, какую это вызвало истерию. Нечто подобное я и показал в своем романе.

Вполне вероятно, что через Грасвангталь и Обераммергау в сторону Шонгау переправлялась контрабандная соль. Поскольку баварские герцоги, а позднее и курфюрсты обладали монополией на торговлю солью, они же устанавливали цены и налагали сумасшедшие пошлины. Поэтому контрабанда соли была самым распространенным заработком среди извозчиков. Возможно, так было и в долине Аммерталь. Во всяком случае, так называемые перехватчики действительно патрулировали дороги, а контрабандисты и по сей день пользуются тайными знаками.

Может показаться, что я изобразил Обераммергау слишком уж холодным и мрачным для майской погоды. Однако стоит учитывать, что в то время царил так называемый Малый ледниковый период. Средняя температура в Германии была на два градуса ниже, чем сейчас. Зимы были затяжные и холодные, летом часто выпадали осадки. Кроме того, многое, что видится нам идиллическим, для людей того времени оборачивалось тяжелым трудом. Природа зачастую воспринималась как противник. Так, неспешно текущий ныне Лайне по весне превращался в мощный, бурлящий поток, который вплоть до недавнего времени приводил к многочисленным наводнениям. И никому из здравомыслящих людей не пришла бы в голову мысль забраться в горы ради удовольствия. Или без острой необходимости в солнцепек отправиться на прогулку по долине.

Эх, меняются же времена…

* * *

Исторический роман немыслимо написать в условиях политического вакуума. Создание этой книги совпало сначала с массовыми демонстрациями по всей Германии, а потом и нарастающим конфликтом с беженцами на европейских границах и у наших собственных дверей. В «Фейсбуке» я получал немало ужасающих комментариев от читателей, которые в буквальном смысле попадались на удочку крысоловов. Иногда я пытался противостоять этому, и зачастую это так меня будоражило, что работа над книгой давалась с большим трудом.

Одно из сильнейших потрясений я пережил, когда в поисках информации для этого романа наткнулся в хронике Дайзенбергера на заметку XVII века. В то время аббат Этталя боролся с перенаселенностью в долине. Сносили дома беднейших жителей, ломались их печи. Тех, кто не уходил добровольно, заковывали в цепи и в повозках отвозили к Лойзаху, где их уже дожидались плоты. Происходило это под лозунгом «В долине слишком тесно». А ведь кто-то и теперь считает, что таким образом можно поступить с «толпами беженцев».

После Тридцатилетней войны, когда в долине не осталось людей и нужна была рабочая сила, этим изгнанникам разослали письма с просьбой вернуться. Ни один из них не откликнулся на призыв. И в деревне царило запустение.

Для меня важно было подчеркнуть, что растущая нетерпимость к приезжим, какой я изобразил ее в своем романе, может проявиться где угодно и когда угодно, не только в Аммергау. История повторяется. А мы, как видно, не желаем учиться на ошибках прошлого. Быть может, этот роман, наряду с развлекательной функцией, заставит нас переосмыслить те или иные вопросы…

* * *

Как всегда, чтобы из нескольких разрозненных мыслей сложился полноценный роман, мне помогало множество людей. Все возможные ошибки целиком и полностью ложатся на мою совесть и будут исправляться в последующих изданиях.

В первую очередь хотелось бы поблагодарить сотрудницу архива Обераммергау, Катарину Вальдхаузер, которая снабдила меня картами, названиями и всей прочей информацией и проявила при этом недюжинное терпение (хотя по части пива вкусы наши, очевидно, разнятся…). То же касается Уве Райнке из Исторического объединения Обераммергау, который открыл мне множество дверей. Далее хотелось бы выразить благодарность доктору Констанце Вернер из музея Обераммергау, Сабине Гоэр из Театра Страстей Христовых, аббату Барнабасу Бёгле в Эттале, историку Аннемари Кинцельбах, доктору Манфреду Хайму за переводы с латыни, Карлу Хайнцу Штоллю из музея в Бирлингхаусе в Бад-Байерзойен (спасибо за классные рассказы!), фрау Киллер за ночлег в прекрасном доме XVII века и, как обычно, Гельмута Шмидбауера из городского музея Шонгау. Все эти люди внесли свой посильный вклад в создание этой книги.

И конечно же, спасибо людям из издательства «Ульштайн», свободной редакции и агентства, чей труд во времена активного самиздата совершенно не ценится: Герд, Мартина, Софи, Ута, Нина Вагшайдер, Марион Васкес, Пиа Гётц, Стефани Мартин… Вы проделываете отличную работу! Не говоря уже о моей жене Катрин, которая первой читает все мои книги, чье слово имеет для меня решающее значение, – и, хотя порой я брюзглив, как истинный Куизль, по-прежнему меня любит. Спасибо!

Прогулки с дочерью палача

(краткий путеводитель по Альпам Аммергау)

Общая протяженность туристических маршрутов в Альпах Аммергау составляет 300 километров. Это крупнейший заповедник в Баварии, поэтому не стоит ожидать, что я перечислю вам все возможные направления.

Здесь представлены маршруты на мой крайне субъективный выбор, доверившись которому вы пройдете по следам героев романа. И разумеется, эти страницы не заменят вам карты – они служат скорее дополнением и стимулом.

Не стоит планировать прогулки (кроме прогулки по Обераммергау и вдоль болот, они доступны в течение всего года) раньше мая.

Не забудьте о крепкой обуви, дождевике, запаситесь питьем и сладостями для ноющих детей. Советую по собственному опыту!

И опять же: прошу вас, не заглядывайте сюда, пока не прочтете роман! Или вы действительно хотите раньше времени узнать, кто же тут на самом деле злодей и с какой скалы он сорвется?

Что ж, тогда начнем…

Страсти по палачу: небольшая прогулка по Обераммергау

(от 2 часов до половины дня)

Эта прогулка как нельзя лучше подойдет для дождливого дня или вечера после какой-нибудь вылазки. Обераммергау – не Рим и не Париж и не имеет ничего общего с деревней XVII века. Как и во многих других баварских деревнях, тут слишком часто бушевали пожары, слишком много всего перестраивалось. Тем не менее и здесь имеет смысл немного прогуляться.

Наш обход начинается с Театра Страстей Христовых, где сейчас проходит известная на весь мир мистерия – каждые десять лет согласно традиции. Правда, теперь здесь ставят множество прекрасных инсценировок независимо от мистерии. Лучше заранее навести справки на их сайте. Непременно запишитесь на экскурсию по театру, во время которой вы узнаете историю деревни и сможете заглянуть за кулисы. Расписание экскурсий уточняйте опять же на сайте.

Теперь выходите на главную улицу и поворачивайте направо, по правую руку будет музей Обераммергау. Это место заслуживает внимания не только своей выставкой рождественских вертепов – здесь вы также узнаете много интересного об искусстве резьбы по дереву, благодаря которому это место прославилось на весь мир. Поскольку в тесной долине мало места для земледелия и выпаса скота, местные жители еще в XVII веке занялись резьбой по дереву. Позднее они освоили и другие ремесла. Вообще, в Германии больше нет такого места, где сочеталось бы столько дарований в разных областях искусства: резьба, рисование, пение, музыка, театр… Местные жители с раннего детства втягиваются в эти занятия. Их отдают в хоры, театральные группы, школы по резьбе и музыкальные капеллы. Неудивительно, что они в определенной мере чувствуют себя особенными, а приезжие порой упрекают их в заносчивости. Как бы то ни было, эта небольшая деревня крайне необычна. Наверное, об этом догадывался и Якоб Куизль, который в глубине души и сам ощущал некое родство с этими людьми.

Лавки, где продаются резные фигурки, встречаются в Обераммергау на каждом шагу. Крупнейшая из них находится прямо на главной площади. Это магазин «Ланг Зель Эрбен», который прежде был домом местного судьи и в котором появился на свет знаменитый баварский писатель Людвиг Тома. Внимание привлекает красочная роспись стен, которая украшает и другие дома в Обераммергау. Она выполнена в жанре «воздушной живописи» (Lüftlmalerei), который, кстати, не имеет никакого отношения к чистому альпийскому воздуху. Наименование жанру дал раскрасчик Франц Сераф Цвинк (1748–1792), который жил в Обераммергау и считается родоначальником этого вида живописи. Позднее дом его внука, тоже раскрасчика, получил название «Зум люфтль» (букв. «На воздухе»). Благодаря способностям этой династии художников оно стало символизировать этот вид настенной росписи. Если вы не усмотрели этой красоты в моем романе, то только потому, что появилась она лишь в XVIII столетии.

Прямо напротив расположена гостиница в здании Старой почты, на том месте, где раньше стоял трактир «Швабское подворье». В прежние времена там предположительно собирались на Совет. Местные жители, кстати, и по сей день любят подискутировать, некоторые даже упрекают их в сварливости. Больше нигде в Баварии не принимается столько решений при участии населения. Вполне вероятно, что раньше компромисс достигался в ходе массового мордобоя. И происходило это куда быстрее, нежели при нынешних демократических процессах.

Пройдите по главной улице и поверните направо, в Ремесленный переулок (Verlegergasse), дойдете до ярко расписанного дома Пилата. Здесь всегда можно понаблюдать за работой мастеров – единственный шанс подробно узнать о ремеслах резчиков, раскрасчиков по стеклу или гончаров. Не стесняйтесь мучить ремесленников расспросами. Я именно так и поступил и получил при этом кучу сведений для романа…

Чуть в стороне от дома Пилата находится дом Аммергау, где разместилось туринфо. Но вы поверните налево и увидите приходскую церковь Святых Петра и Павла с кладбищем. Здесь действительно проходили первые инсценировки Страстей Христовых, пока из-за растущего числа зрителей не пришлось перебраться на окраину деревни. На том месте, где сейчас стоит зеленое строение, находилась местная школа. Сама церковь, к сожалению, многое утратила от своего первоначального облика. Тем не менее ее интерьер в стиле барокко XVIII века заслуживает внимания.

Теперь загляните в один из многочисленных ресторанов или трактиров и выпейте пива или, скажем, кофе. Следует набраться сил перед дорогой старцев (Altherrnweg). В хорошую погоду вас ждет великолепная прогулка с видом на Обераммергау на фоне гор и лугов. Для этого нужно вернуться на главную площадь, после чего повернуть направо и идти вдоль Лайне (теперь это лишь небольшой канал, а не бурный горный ручей), держа курс строго на Лабер, пока не дойдете до подъемника. Тропа спускается, и дальше, при желании можно дойти до Унтераммергау, а то и вовсе до Бад-Кольбурга.

С Симоном по горам: Лабер и Мандль в Эттале

(от 3 до 5 часов)

Вообще-то прогулка по Лаберу представляет собой классический горный маршрут, но объединяет в себе все, чего жаждет сердце странника: грандиозный вид, возможность относительно безопасного восхождения, альпийские пейзажи, различные варианты ночлега и, хм… подъемники.

Подняться на вершину можно двумя способами. Если вы не привыкли к физическим нагрузкам или приехали с семьей, я бы вам посоветовал воспользоваться подъемником. Тем, кто достаточно вынослив и не боится высоты, лучше подняться по седловинам, правда, это займет еще пару часов. Склон довольно крутой, поэтому не говорите потом, что я вас не предупреждал! Но ведь потому оно и называется восхождением. Минут через двадцать вы доберетесь до альпийского луга, где по сюжету находится хижина бедной батрацкой семьи. Вы узнаете это место по выдолбленному в бревне корыту для скота. Симон тоже обливался потом, пока взбирался к этому лугу. Так с чего бы и вам не попотеть? Вам ведь хотелось бы разделить тяготы с героями романа?

Наверху вбиты железные скобы и протянуто несколько тросов, чтобы безопасно добраться до горной станции фуникулера. Вид, который открывается с хребта на монастырь Этталь, Аммерталь и Грасвангталь, вознаградит ваши усилия.

От фуникулера, следуя указателям, можно добраться до Мандля. В первую очередь выбирать этот кружной путь имеет смысл тем, кто действительно готов вскарабкаться по скалистому склону. Это займет минут двадцать. Склон до самой вершины снабжен стальными тросами. Вниз ведет другая, нормальная дорога, поэтому взбираться не обязательно. И советую воздержаться от восхождения тем, у кого нет опыта в скалолазании! Я уже видел, как люди застревали на этом склоне, не в силах ни взобраться дальше, ни спуститься обратно. И чтобы не вводить в заблуждение: одолеть склон вполне реально. Моя дочь Лили карабкалась по нему с шести лет – правда, с дополнительной страховкой и с каждым годом немного выше. К горам следует относиться с уважением, в противном случае можно повторить судьбу Рябого Ханнеса, да-да…

Минуя озеро Зойла-Зее (в летнее время оно мелеет), спустимся обратно в долину, подкрепимся пахтой на лугу и по Форстштрассе (букв. Лесная улица) пройдем к Лайне. За последние столетия местные жители чего только не придумывали, чтобы обуздать этот когда-то бурный ручей, слишком уж часто он разрушал деревню. Теперь же Лайне неспешно стекает по каскадам в долину. Кстати, в том месте, где вы впервые подступите к ручью, произошел тот несчастный случай, в результате которого бедняга Мартин лишился ноги. Сейчас там стоят сказочный домик и скамейка, на которой можно отдохнуть. Дети могут пока поплескаться под мостом. Отсюда за каких-то полчаса можно вновь добраться до станции подъемника. Может, вам захочется заглянуть в «Велленберг», бассейн в Обераммергау? Я, во всяком случае, когда был ребенком, мечтал о нем на протяжении всей прогулки…

А можно подняться к монастырю Этталь. Почти у самого монастыря от дороги отходит Горечавковая тропа (Энцианвег). Всего за пять минут можно дойти до скамейки, на которой беседовали Иоганн Лехнер с Якобом Куизлем. В трактире при монастыре выпейте кружку здешнего пива (одно из моих любимых), у него очень приятный вкус. Загляните в сыроварню и монастырь, после чего автобусом возвращайтесь в Обераммергау.

Аммер, медвежьи берлоги и болота: удобные маршруты между Обераммергау и монастырем Этталь

(около 2 часов)

Этот маршрут можно посоветовать тем, кто не любит карабкаться по склонам. Ровная дорога без каких-либо перепадов прекрасно подойдет для велопрогулок или прогулок с детскими колясками.

Если идти из Обераммергау, то нужно следовать вдоль Аммера по направлению к монастырю Этталь. Спокойная река не имеет ничего общего с тем бурным потоком из моего романа, каким его видели наши герои близ Сойена (ныне Бад-Байерзойен). Зато теперь можно, не опасаясь, поболтать ногами в воде и освежиться в жаркий день. Сразу за Обераммергау начинаются болота (Вайдмоос), где по сюжету тонет и погибает ужасной смертью Урбан Габлер. Раньше здесь было довольно топко, но теперь можете не опасаться, что вас засосет. Сейчас в этих местах водится множество редких птиц и земноводных, иногда можно увидеть даже беркута. На полпути слева от тропы видна медвежья берлога, в которой Урбан Габлер заметил странный огонек и куда хотели упрятать Петера под конец романа.

Далее – к монастырю Этталь, подлинной жемчужине Аммергау, и дело тут не только в легком монастырском пиве, хотя об этом я уже говорил… Понизу от долины в Этталь ведет велодорожка.

Сам монастырь со времен Якоба Куизля несколько раз перестраивался. Теперь здесь размещается интернат. Минуя болота, отправляйтесь в «Мельницу Этталя» (Ettaler Mühle), приятный трактир, куда я часто наведываюсь после лыжных прогулок. Здесь начинается Грасвангталь с замком Линдерхоф, сказочным замком короля Людвига II. Он расположен примерно в двадцати километрах, на велосипеде можно съездить туда и обратно. Если же вы пришли пешком, то я бы посоветовал вернуться в Обераммергау.

По следам рудокопов: от Бад-Кольгруба, минуя Хёрндль, и к Унтераммергау

(от 3 до 4 часов)

Я бы порекомендовал начинать путь из Бад-Кольгруба, поскольку сам довольно часто ходил этой дорогой с детьми. Но вы, конечно же, можете пройти маршрут и в обратном направлении.

Физически выносливые путники могут подняться по крутому склону от нижней станции Бад-Кольгруб примерно за час. Я, признаюсь честно, предпочел удобное кресло подъемника, поскольку дорога наверх не особо увлекательна. Но сверху открывается потрясающий вид как на Аммерталь, так и на предгорья Альп с многочисленными озерами. Хёрдль, собственно говоря, состоит из трех вершин, которые следуют одна за другой по вытянутому хребту. Пройдите к самой дальней из них. Оттуда слякотная тропа ведет к «пещере с кладом» – небольшой штольне, у входа в которую есть табличка с пояснительной записью. Это легенда о человечке, который искал в этом месте сокровища.

Так я впервые узнал о легендарных венецианских рудокопах. Если хотите, это начало моих изысканий для романа. Сама шахта довольно маленькая и закрыта из-за угрозы обвала. Тем не менее нетрудно понять, каково было несчастным батрацким детям ползать по этим тесным штольням.

Прежде чем вернуться назад, чтобы спуститься к Унтераммергау, непременно передохните на лужайке, расположенной чуть повыше штольни. Если у первой вершины Хёрдля бродят толпы народу, то здесь почти никого – а вид просто фантастический. Я так люблю это место! (И я, должно быть, сошел с ума, раз пишу об этом здесь. Но, знаете, вы просто нравитесь мне, вы же все-таки мои любимые читатели и никому больше не скажете об этой лужайке, ведь так?)

На пути в Унтераммергау, прошу вас, внимательно изучайте указатели! Я здесь как-то раз даже заблудился. Слишком уж много на этом маршруте развилок. Для начала следует спуститься по склону, потом шагать по Форстштрассе, а после вдоль ручья (сверните с тропы налево), и внизу наконец покажется Унтераммергау. Вам откроется прекрасный вид на зеленые холмы, которые в мае покрываются морем желтых цветов. При желании можно прогуляться и до часовни Крови Господней, расположенной правее от луговой тропы (Wiesmahdweg), – именно там по сюжету повесился Себастьян Зайлер. Довольно безмятежное место, чтобы кончать с жизнью таким вот жутким способом. Но я ведь пишу детективы, а не восторженные путевые заметки.

Обратно в Бад-Кольгруб можно за пятнадцать минут добраться на автобусе или на местном поезде (сойти на станции Bad Kohlgrub Kurhaus). Правда, с вокзала придется еще подняться к станции подъемника, на что уйдет еще минут пятнадцать. Но чуть повыше, слева от канатной дороги, есть замечательный трактир, где мы с семьей или с друзьями уже не раз завершали наши прогулки.

Загадки, легенды и жертвоприношения: прогулка вокруг Кофеля

(около 3,5 часа)

Этот маршрут приведет вас к тому месту, где разыгралась финальная сцена романа: к овеянному легендами Кофелю. Я бы порекомендовал его всякому, кто более-менее физически вынослив. Кроме того, для детей здесь имеется настоящий аттракцион, которого в XVII веке еще не было (к счастью?): альпийский монотрек для скоростного спуска с хребта Кольбензаттель…

Наш путь начинается со стоянки на плато Кельберплатте (Kälberplatte) возле нового кладбища Обераммергау. Чтобы добраться туда на машине, нужно пересечь Аммер по улице короля Людвига (Königß-Ludwig-Straße) и повернуть налево по Маленштайнвег, которая и приведет вас к стоянке. Рядом стоит корзина с проспектами о местных пещерах и загадочных тропах. Возьмите брошюру, она вам еще пригодится. (Если в этой корзине брошюр не окажется, дальше будет еще одна.)

Сразу за стоянкой начинается плато, оно представляет собой покатый луг прямо у подножия Кофеля. Левее от него находится Жертвенный холм – небольшое, густо поросшее возвышение с крестом у подножия. В девяностые годы здесь обнаружили запрятанные в трещинах более тысячи различных подношений, сделанных за триста лет до и пятьдесят лет после Рождества Христова. В то время местные жители преподносили в дар своим богам инструменты и украшения. Среди даров присутствует немало римского оружия – вероятно, захваченного представителями «дикого горного народца». Если взглянуть отсюда на громаду Кофеля, нетрудно вообразить, что эта обрывистая, устрашающего вида гора представлялась тем людям неким божеством.

Путь к Жертвенному холму займет порядка 25 минут. Чтобы сократить дорогу, у первой развилки поверните направо (следуйте указателю с обозначением «I»). Тропа выведет вас к жертвеннику прямо над крестом. Здесь разыгралось несколько важных сцен романа. Правда, по сюжетным соображениям я изобразил этот холм расчищенным от деревьев. Этот крест у подножия и навел меня на мысль с жуткой церемонией жертвоприношения…

Далее дорога с плато ведет в горный лес, и оттуда начинается довольно крутой подъем. Через некоторое время пойдут каменные осыпи и станут видны первые отвесные стены Кофеля. Не пугайтесь, Кофель вовсе не такой высокий, каким кажется снизу! Спустя примерно час вы доберетесь до небольшого плоскогорья, с которого есть тропа до хребта Кольбензаттель. Но вы поднимайтесь дальше к вершине – при условии, что не страдаете головокружением. Этот путь предназначен только для подготовленных путников в крепких ботинках и местами снабжен стальными тросами. Моим детям здесь нравится, для них это настоящее приключение. Но не стоит забывать о безопасности: с Кофеля постоянно срываются невнимательные путники.

Помните о восхождении Якоба Куизля, когда он преследовал Рябого Ханнеса? Вы сейчас в точности повторяете его путь, внизу, слева от стены, тянется каменная осыпь. Далее вас ждет развилка, справа по склону протянут стальной трос. Взбирайтесь оттуда наверх, и вскоре вы окажетесь на вершине. Помните, что со стороны Этталя отвесный склон! Но об этом вам уже известно из романа, не так ли?

Здесь вы сможете перекусить и насладиться потрясающим видом. Отсюда можно обозреть весь путь, который проделали Куизли от Шонгау до самой долины Аммерталь. Быть может, сидя на этой вершине, вы еще раз перечитаете финальную сцену моего романа. Но ни в коем случае не пытайтесь ее воспроизвести! Иначе вам сразу станет ясно, в каких местах я немного приврал. Здесь нет никаких выступов, как и спасительных расщелин. Говорю вам, здесь действительно их нет… Что ж, мое дело предупредить.

Спускаться вниз лучше по той тропе, что огибает вершину. Это то самое место, где Якоб Куизль собирался застать врасплох Ханнеса. Сейчас там устроен навес, призванный защищать местных жителей от непогоды, особенно вечером 25 августа. Поскольку в день рождения короля Людвига II в горах зажигается множество костров. Под каждым из этих навесов висит портрет сказочного короля, извечного покровителя всех баварцев и путешествующих по горам. О его загадочной смерти я написал отдельный роман.

Спустившись на плоскогорье, поверните направо. По Королевской тропе (Königssteig) вы примерно за 45 минут выйдете к тому месту, где по сюжету располагались рудники, это незадолго до поворота на луг Кольбенальм. Не пытайтесь разыскать шахту – я ее выдумал! Что действительно можно отыскать, так это скалу, напоминающую поднятый указательный палец. Правда, нужно посмотреть внимательнее… Ну что, теперь увидели?

У следующей развилки возможны два варианта. Людям спокойным лучше выбрать спуск по лугу Кольбенальм и тем самым пройти в обратном направлении дорогу, по которой Якоб Куизль следовал за загадочным огоньком. Кому по душе шум-гам (это, наверное, касается всех детей), тем следует пройти еще минут пятнадцать до Кольбензаттельальма и с головокружительной скоростью спуститься в долину по монотреку. Но предупреждаю, что в выходные, возможно, придется выстоять длинную очередь. Кроме того, спуск открыт лишь в определенные дни. Узнавайте это заранее в Интернете.

Тем, кто выбрал второй вариант, после спуска следует повернуть направо и пройти обратно по направлению к Кофелю. Чуть пониже Кольбенальма будет еще одна тропа. Идите направо, по Тропе загадок (Rätselweg). Здесь вам снова попадется корзина с проспектами о различных этапах этого увлекательного отрезка пути.

Тропа уходит в глубь леса, и вскоре мы увидим изюминку этого маршрута: Меченую скалу (Malenstein). Трудно не заметить высокую гладкую скалу слева от тропы. Взгляните на множество загадочных рисунков и символов, нацарапанных здесь еще в древности и свидетельствующих о венецианцах и их сокровищах. Отыскали римский шлем, пентаграмму и двуглавого орла?.. Еще нет?.. Тогда удачи в поисках! За этой скалой, как и сказано в романе, находится пещера. Поначалу я включил эту пещеру в сюжет, не удостоверившись, есть ли она там на самом деле. Позднее я обнаружил ее именно в том месте, которое описал в романе, и выглядела она почти так же, какой я ее выдумал… Писательский труд порой творит чудеса.

Тропа идет дальше, огибая Кофель, и на пути вам встретится еще немало загадочных мест и знаков. По левую руку будет Скала амбронов (Ambronenstein) с сохранившимся с XIX века гербом местного объединения «Амброния». Далее, справа – Отвесная скала (Steilwand) с нацарапанными символами и, наконец, Грот Марии (Mariengrotte), также сохранившиеся с XIX века. На уровне Нового кладбища будет развилка, поверните направо, и тропа выведет вас к закрученной спиралью ложбине. В своем романе я назвал эту скалу Демоновой. Именно здесь схватили Конрада Файстенмантеля, чтобы принести в жертву. На скале высечены различные рисунки, в том числе дьявольский лик и лицо, окруженное ореолом, которое, вероятно, символизирует бога священных источников.

Поднимитесь еще на несколько метров, и справа вновь покажутся плато Кельберплатте и Жертвенный холм. Позвольте себе небольшую передышку на скамейке возле креста. Для меня это лучшее место, чтобы полюбоваться на Кофель. Мне иногда кажется, что этот крест словно заговоренный – и направлен против горы, которая представлялась людям того времени жестоким богом.

* * *

Я бы мог посоветовать еще кучу маршрутов, но издательство, к сожалению, установило лимит на объем книги. В противном случае мне пришлось бы урезать концовку, а вам ведь этого не хотелось бы, верно? Поэтому позвольте лишь вкратце посоветовать вам еще несколько чудесных направлений. Это и вершины Пюршлинг и Тойфельсштетткопф, захватывающая двухдневная прогулка от вершины Кламмшпитце, через Бруннекопф и до Пюршлинга, чудесная деревушка Бад-Байерзойен, замок Линдерхоф, монастыри Роттенбух и Штайнгаден, церковь Визкирхе… Многие из этих мест я увековечил в других своих романах. И будет еще множество других, обещаю!

Ваш странствующий рассказчик,

Оливер Пётч

Примечания

1

Несколько измененные слова Иисуса Христа, произнесенные им на кресте («Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?»; Мф. 27:46).

(обратно)

2

Кирмес – в Германии традиционный праздник урожая и окончания полевых работ; отмечается в третье воскресенье октября.

(обратно)

3

Большая грудная мышца (лат.).

(обратно)

4

Прямая мышца живота (лат.).

(обратно)

5

Об этом рассказывается в романе О. Пётча «Дочь палача и дьявол из Бамберга».

(обратно)

6

Ренгравы – широкие брюки, популярные в Европе во второй половине XVII в.

(обратно)

7

«Испанский осел» – треугольный брус, вдоль острой грани которого усаживали допрашиваемого, зачастую увеличивая его вес, так чтобы эта грань врезалась между ног; «дрянная Лиза» – подвешиваемая к потолку треугольная рама, на которой допрашиваемых подтягивали вверх.

(обратно)

8

Исх. 22:18.

(обратно)

9

Здесь и далее речь идет о венецианцах, не столько как о выходцах из Венеции, сколько о кладоискателях, пришедших в Баварию из-за Альп. Преимущественно разыскивали в горах минералы для производства стекла, но со временем стали мифическими персонажами, наделенными магическими способностями. – Прим. пер.

(обратно)

10

Об этом рассказывается в романе О. Пётча «Дочь палача и черный монах».

(обратно)

11

Об этом рассказывается в романе О. Пётча «Дочь палача».

(обратно)

12

Мф. 5:20.

(обратно)

13

Моя вина, моя вина, моя тягчайшая вина! (лат.)

(обратно)

14

Мф. 8:8; в оригинале «…и выздоровеет слуга мой».

(обратно)

15

Кобольд – добродушный домовой в мифологии Северной Европы; в ответ на пренебрежение мог устроить в доме хаос и беспорядок. В германской мифологии – особый вид эльфов или альвов.

(обратно)

Оглавление

Действующие лица

Пролог

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

Эпилог

Заключение

Прогулки с дочерью палача

  Страсти по палачу: небольшая прогулка по Обераммергау

  С Симоном по горам: Лабер и Мандль в Эттале

  Аммер, медвежьи берлоги и болота: удобные маршруты между Обераммергау и монастырем Этталь

  По следам рудокопов: от Бад-Кольгруба, минуя Хёрндль, и к Унтераммергау

  Загадки, легенды и жертвоприношения: прогулка вокруг Кофеля Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg