«Инспектор мертвых»

Инспектор мертвых (fb2) - Инспектор мертвых [Inspector of the Dead] (пер. Мария Александровна Акимова,Сергей Борисович Удалин) (Томас Де Квинси - 2) 1306K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дэвид Моррелл

Дэвид Моррелл Инспектор мертвых

Гревелу Линдопу и Роберту Моррисону,

моим проводникам в мире Томаса Де Квинси,

а также историку Джудит Фландерс,

сопровождавшей меня в прогулках

по темным улицам Викторианской эпохи

© С. Удалин, перевод, 2016

© М. Акимова, перевод, 2016

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016

® Издательство АЗБУКА

* * *

Вступление

Мы воспринимаем как данность строгие законы, регламентирующие продажу наркотических средств. Тем удивительнее узнать, что на протяжении почти всего XIX века в Британской империи и Соединенных Штатах можно было абсолютно легальным путем приобрести опиум, из которого получают героин и морфий.

Его продавали аптекари, мясники, бакалейщики и даже разносчики газет. Спиртовой раствор (как правило, использовали бренди) опийного порошка назывался лауданум. Это снадобье можно было найти в каждом доме, как, например, таблетки аспирина в наши дни. Опиум был единственным (не считая алкоголя) доступным болеутоляющим средством и назначался при мигрени, менструальных болях, расстройстве желудка, сенной лихорадке, отитах, судорогах, коликах у детей, раке и любых других хворях.

Томас Де Квинси, один из самых блистательных и скандально известных литераторов XIX века, в первый раз попробовал этот препарат еще в юности, мучаясь зубной болью. Вот как описал он испытанную при этом эйфорию: «Бездна божественного наслаждения… панацея от всех человеческих невзгод… секрет счастья»[1]. В течение восьми лет он время от времени принимал лауданум, однако к двадцати восьми годам оказался в пожизненной зависимости от него. В те времена еще не знали о физиологическом и психологическом привыкании к наркотикам. Считалось, что любой человек, обладающий твердым характером и самодисциплиной, способен порвать с пагубным пристрастием. Общественное мнение осуждало не сумевшего остановиться Де Квинси за отсутствие силы воли, несмотря на то что отказ от опиума заставлял его «мучиться, корчиться, дрожать, трепетать и терзаться… походить на человека на дыбе»[2].

В 1821 году, в возрасте тридцати шести лет, Де Квинси опубликовал «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум», которая потрясла всю Англию. Своей искренностью эта первая в мире книга о наркотической зависимости создала автору дурную репутацию. Хотя многие страдали от той же напасти, они не решались признаться в этом, опасаясь всеобщего осуждения. Между тем препарат перестал оказывать на Де Квинси целительное действие, и тому приходилось бесконечно увеличивать дозу лишь для того, чтобы поддерживать свое существование. Столовая ложка лауданума способна убить непривычного к наркотику человека, Де Квинси же, находясь на пике зависимости, принимал по шестнадцать унций в день и только после этого чувствовал себя более или менее сносно. По словам одного из друзей, он «поглощал опийные пилюли из табакерки, как другой грыз бы орешки».

Препарат вызывал у Де Квинси кошмарные видения, которые повторялись еженощно и длились целую вечность. Все горести и утраты, понесенные в жизни, призраки умерших родных и возлюбленных продолжали преследовать Де Квинси в этих кошмарах, открывая для него безграничный и ужасный внутренний мир, «пропасти и темные бездны, глубины, что глубже всякой глубины»[3]. Де Квинси первым, за семьдесят лет до «Толкования сновидений» Фрейда, начал исследовать подсознание. Фактически именно он придумал термин «подсознание» и описал «некую пакостную чужеродную сущность»[4], скрытую в потайных уголках разума и неизвестную не только посторонним, но и самому человеку.

Де Квинси обладал и еще одним удивительным талантом. Он был настоящим экспертом во всем, что касалось убийств.

Глава 1 Место преступления

В душе убийцы (такого убийцы, к которому может снизойти поэт) должна бушевать настоящая буря страстей: ревность, честолюбие, вражда, мстительность образуют в ней кромешный ад, и в этот ад нам предстоит заглянуть.

Томас Де Квинси. О стуке в ворота у Шекспира («Макбет»)

Лондон, 1855 год

Если не считать посещения театров и клубов, добропорядочные обитатели самого большого города в мире старались не выходить из дома после заката, который в тот холодный субботний вечер, третьего февраля, наступил без шести минут пять.

Изысканно одетый джентльмен остановился под газовым фонарем и сверился с серебряными карманными часами, выставленными по хронометру Королевской Гринвичской обсерватории. Они показывали именно такое время. Сколь бы горькие уроки ни получал от жизни этот человек, какие бы мрачные мысли ни таились в его голове, он неизменно сохранял респектабельный вид. За последние пятнадцать лет не случилось ни единого дня, когда гнев не обуревал бы его. Однако джентльмен никому не позволял раньше времени догадаться, что творится у него в душе, предпочитая насладиться потрясением тех, на кого внезапно обрушивал свою ярость.

Сейчас он стоял на Конститьюшен-хилл, разглядывая мрачный фасад Букингемского дворца. За плотно занавешенными окнами тускло горели огни. Четыре дня назад в правительстве разразился кризис ввиду вопиющей халатности кабинета в ходе Крымской войны, и в эти минуты королева Виктория, несомненно, консультировалась со своим Тайным советом. Мелькнувшая в одном из окон тень принадлежала либо ей самой, либо, что вероятнее, ее мужу, принцу Альберту. Джентльмен затруднялся определить, кого из супругов он ненавидит в большей степени.

Звук приближающихся шагов заставил его обернуться. Из тумана появился констебль в высоком шлеме. Джентльмен продолжал сохранять хладнокровный вид, когда полицейский навел на него фонарь, по большей части сосредоточив внимание на одежде. Цилиндр, пальто и брюки – все выглядело безукоризненно. Еще несколько лет назад могла бы вызвать подозрение бородка джентльмена – на самом деле накладная, – но сейчас такие как раз приобрели популярность в приличном обществе. И даже черная трость с серебряной шарообразной рукояткой была изготовлена по последнему слову высокой моды.

– Добрый вечер, сэр. Если позволите, я бы не советовал вам здесь задерживаться, – предупредил полицейский. – Опасно гулять в темноте одному, даже в этом районе.

– Благодарю вас, констебль. Пожалуй, мне действительно лучше поспешить.

Притаившийся за оградой Грин-парка юноша в поношенной матросской блузе наконец-то услышал приближение потенциальной жертвы. Он уже почти примирился с мыслью, что никто так и не отважится прогуляться в одиночку по затянутой туманом улице, но в то же время понимал: только туман может укрыть его самого от глаз констебля, который проходит мимо каждые двадцать минут.

Убедившись, что это не тяжелые шаги патрульного, юноша приготовился к самому отчаянному поступку в своей жизни. Он трижды ходил на Восток на корабле Британской Ост-Индской компании, выдержав ужасные шторма и приступы тропической лихорадки, но прежние испытания были сущими пустяками в сравнении с нынешним рискованным мероприятием, которое грозило ему виселицей. Он лишь молился, чтобы желудок не заурчал от голода и не выдал его раньше времени.

Шаги звучали все громче, из тумана появилась шляпа-цилиндр. Стараясь справиться со слабостью, юноша вышел из-за дерева, ухватился за чугунную ограду парка и перепрыгнул через нее, оказавшись лицом к лицу с прохожим. В тусклом свете ближайшего фонаря он разглядел темную бородку джентльмена.

– Только без шума, приятель, – произнес юноша, показывая дубинку. – Гони кошелек, а то худо будет.

Джентльмен покосился на его изодранную и грязную одежду.

– Я сказал, гони кошелек, – поторопил прохожего паренек, прислушиваясь, не возвращается ли констебль. – И побыстрее. Я повторять не стану.

– Здесь довольно темно, но вы все-таки посмотрите внимательно мне в глаза.

– Ты скоро закроешь их навсегда, если не отдашь кошелек.

– Вы видите в них страх?

– Сейчас увижу. – Юноша замахнулся дубинкой.

С неожиданной стремительностью джентльмен развернулся и рубанул тростью по запястью грабителя, выбив дубинку. Тут же последовал удар по затылку, и юноша рухнул на землю.

– Лежите и не двигайтесь, если не хотите, чтобы я продолжил, – предупредил джентльмен.

Сдерживая стон, юноша обхватил пульсирующую от боли голову.

– Прежде чем нападать, обязательно посмотрите в глаза противнику и убедитесь, что ваша воля сильнее. Будьте добры, назовите ваш возраст.

– Восемнадцать, – ответил юноша, сбитый с толку вежливым обращением джентльмена.

– Как вас зовут?

Паренек молчал, дрожа от холода.

– Говорите же. Только имя. Оно вас никоим образом не выдаст.

– Ронни.

– Вероятно, Рональд? Если хотите чего-то добиться в жизни, всегда представляйтесь полным именем. Повторите еще раз, как вас зовут.

– Рональд.

– Вам было больно, но хватило духу не закричать, чтобы не привлечь внимание констебля. Такая сила воли заслуживает поощрения. Давно вы ели в последний раз?

– Два дня назад.

– Ваш пост закончился. – Джентльмен бросил на мостовую пять монет.

Рональд попытался рассмотреть их в полумраке. К его удивлению, это оказались не пенсы и даже не шиллинги, а золотые соверены. Юноша ошеломленно уставился на неожиданное богатство. За один соверен ему бы пришлось работать как проклятому не меньше недели, а сейчас перед ним лежали целых пять.

– Хотите получить еще, Рональд?

Юноша сжал монеты в кулаке:

– Да.

– Запомните адрес: Уоппинг, Гарнер-стрит, дом двадцать пять. – Это был самый глухой уголок Ист-Энда, в невообразимой дали от величественного Грин-парка. – Повторите.

– Уоппинг, Гарнер-стрит, дом двадцать пять.

– Приходите туда завтра к четырем часам. Но сначала купите себе теплую одежду. Скромную, не бросающуюся в глаза. Вы можете принять участие в великом деле. Но только попробуйте кому-нибудь проболтаться, и вам, выражаясь вашими же словами, будет худо. Посмотрим, хватит ли вам теперь духу не упустить лучшее предложение в жизни.

Вдали послышались тяжелые шаги.

– Это констебль. Ступайте, – велел бородатый джентльмен. – Не разочаруйте меня, Рональд.

В животе у юноши опять заурчало. Еще не веря в свою удачу, он скрылся в тумане, зажав в кулаке пять драгоценных соверенов.

Джентльмен двинулся дальше по Конститьюшен-хилл. Теперь на циферблате было восемь минут шестого. Часы его помощников – также выставленные по хронометру Гринвичской обсерватории – должны были показывать то же время. Все шло по графику.

У Пикадилли джентльмен повернул направо в сторону Мейфэра, одного из самых респектабельных районов Лондона. Он ждал целую вечность, чтобы насладиться предстоящими событиями. Готовясь к ним, прошел через невообразимые муки. Теперь его снедало нетерпение, но он сохранял размеренную поступь, не желая поспешностью испортить себе удовольствие.

Даже в тумане джентльмен без труда находил дорогу. Он сотни раз мысленно воскрешал в памяти этот маршрут. Именно здесь пятнадцать лет назад, еще совсем мальчишкой, он метался сначала направо по Пикадилли, затем налево по Хаф-Мун-стрит и снова налево на Керзон-стрит, умоляя: «Прошу вас, сэр, помогите!» – «Прочь отсюда, грязный оборванец!»

Эхо тех мучительных воспоминаний все еще звучало у него в голове, когда он достиг улицы, носящей название Честерфилд-хилл. Джентльмен остановился возле чугунной ограды, за которой в свете фонаря виднелось крыльцо с пятью каменными ступенями, ведущими к дубовой двери. Дверной молоточек был отлит в форме головы геральдического льва.

Крыльцо недавно мыли. Чтобы не оставить следов, джентльмен очистил подошвы ботинок о скребок в ограде. Затем сжал в руке трость, открыл ворота и поднялся по ступенькам. Стук молоточка гулким эхом прокатился по дому.

Кто-то подошел к двери с внутренней стороны. На мгновение джентльмену показалось, что мир у него за спиной растворился в тумане, время остановилось, а сам он заперт в темном чулане вселенной. Затем загремел засов, скрипнула, открываясь, дверь, и джентльмен поднял трость с серебряным набалдашником.

Дворецкий удивленно воззрился на посетителя:

– Его светлость никого не ждет сегодня.

Джентльмен вложил в удар всю свою силу. Серебряный набалдашник пробил голову дворецкому, и тот повалился на мраморный пол. С торжествующе бьющимся сердцем джентльмен вошел внутрь и закрыл дверь. Несколько быстрых шагов привели его в просторный холл.

Молодая служанка у подножия лестницы с узорчатыми перилами остановилась и озадаченно нахмурилась, явно недоумевая, почему гостя не сопровождает дворецкий. Джентльмен снова взмахнул тростью и почувствовал, как серебряный шар вонзается в череп девушки. С коротким предсмертным стоном служанка рухнула на пол.

Джентльмену не раз приходилось бывать в этом доме, не пряча лицо под накладной бородкой. Он прекрасно знал расположение помещений. Устранение прочих слуг не отнимет много времени. А потом он сможет заняться хозяевами дома и получить настоящее удовлетворение. Не выпуская из руки трость, он продолжил великое дело, ради которого пришел сюда.

Воспоминания надо подстегивать.

Виновные должны понести наказание.

Глава 2 Крытая молельня

Церковь Святого Иакова выглядит даже чересчур скромно для юго-восточной части респектабельного Мейфэра. Ее возвели по проекту сэра Кристофера Рена, но с виду трудно догадаться, что тот же архитектор создал и великолепный собор Святого Павла: слишком велик контраст. Трехэтажное здание с узким фасадом построено из обычного красного кирпича. Украшает его лишь башня с часами, медным шаром и флюгером.

Ровно в одиннадцать утра зазвонили колокола. Состоятельные прихожане подъезжали в роскошных экипажах, собираясь к воскресной службе. Ожидался особый гость, призванный развеять вызванное войной уныние, так что церковь заполнялась непривычно быстро. Сквозь высокие окна пробивались солнечные лучи и, отражаясь от белых стен, озаряли внутреннее убранство величественным сиянием. Церковь Святого Иакова как раз и славилась этим чудесным эффектом.

Вошедшая в двери группа из четырех человек сразу привлекла всеобщее внимание. Помимо того что все они были чужаками, двое из них отличались непривычно высоким ростом – почти в шесть футов против обычных для взрослого мужчины пяти футов и семи дюймов. Третий незнакомец, напротив, оказался на удивление низкорослым – не выше пяти футов.

Одежда вошедших также вызывала недоумение. Двое высоких мужчины носили мешковатые повседневные костюмы, неуместные среди парадных сюртуков собравшейся в церкви публики. Их низкорослый пожилой спутник, по крайней мере, попытался одеться сообразно случаю, но потертые обшлага и лоснящиеся локти рукавов сразу выдавали в нем обитателя другого, менее благополучного района.

Четвертой была миловидная девушка, вероятно чуть старше двадцати, – что могли подумать о ней прихожане? Вместо модного платья с кринолином и пышными атласными оборками на ней красовалась свободно ниспадающая юбка поверх похожих на длинные панталоны дамских брюк, насмешливо именуемых в газетах «блумерсами». Наряд почти не скрывал очертания ног, и по церкви пробежал недовольный ропот.

Он лишь усилился, когда один из высоких мужчин снял головной убор, напоминающий кепку газетчика. Под ней оказались рыжие волосы.

– Ирландец, – забормотали прихожане.

На подбородке другого крупного чужака красовался старый шрам, несомненно указывающий на темное прошлое.

Вопреки ожиданиям, разношерстная четверка не остановилась в дальнем конце нефа, где обычно размещались слуги и другие простолюдины. Вместо этого голубоглазая девушка с каштановыми локонами, выбившимися из-под шляпки, направилась к старшей ключнице Агнес Барретт.

Шестидесятилетняя седая женщина в очках за долгие годы поднялась от младшей помощницы до хранительницы самых важных ключей. Ходили слухи, что вознаграждение, которое она получила за время службы от прихожан, составило внушительную сумму в три тысячи фунтов. Впрочем, Агнес честно их заслужила, поскольку лучше любого другого умела заботиться о частных молельнях: всегда тщательно протирала дубовые скамьи, взбивала подушки и прочая, и прочая.

Почтенная служительница с озадаченным видом ждала, когда девушка в неуместном наряде подойдет ближе. Возможно, бедняжка просто заблудилась. Или хотела спросить дорогу к другой, более подходящей для нее церкви.

– Будьте добры, покажите нам молельню лорда Палмерстона[5], – произнесла девушка.

Агнес раскрыла рот от изумления. Должно быть, она ослышалась? Неужели странное юное создание действительно назвало имя лорда Палмерстона? Ведь он один из самых влиятельных политиков в стране.

– Простите, что вы сказали?

– Покажите нам место лорда Палмерстона, если вас не затруднит. – Докучливая незнакомка протянула ключнице записку.

Агнес прочитала ее с возрастающим недоумением. Несомненно, сообщение было написано рукой лорда Палмерстона и самым недвусмысленным образом дозволяло странно одетой четверке занять его личную молельню. Но ради всего святого, как мог его светлость опуститься до подобных знакомств?

Стараясь ничем не выдать свою тревогу, Агнес перевела взгляд на низкорослого пожилого чужака. У него были такие же пронзительно-голубые глаза, как и у девушки, да и волосы тоже сохраняли светло-каштановый оттенок. Отец и дочь, заключила Агнес. Мужчина держался напряженно, стиснув руки и переминаясь с ноги на ногу. Несмотря на холодное февральское утро, лоб у него блестел от пота. Уж не болен ли он?

– Ступайте за мной, – проворчала Агнес и направилась по центральному проходу в сторону алтаря.

Здешние частные молельни именовались кабинками. В отличие от рядов обычных скамей, перед алтарем пространство между проходами делилось на квадратные участки размером восемь на восемь футов, огражденные барьером высотой до пояса. Внутри каждой кабинки находились собственно скамьи, на которых могла разместиться вся семья ее владельца. Обстановка больше напоминала уютную гостиную: мягкие подушки, ковры на полу. В некоторых кабинках даже стояли столики, куда можно было положить цилиндр, перчатки или свернутый плащ.

Молельня лорда Палмерстона располагалась справа от центрального прохода в первом ряду, прямо перед алтарем. Никогда еще дорога к ней не казалась Агнес такой долгой. Служительница смотрела строго перед собой, но чувствовала, что внимание всех собравшихся в церкви обращено сейчас на нее и странных незнакомцев, идущих следом. Она дошла до беломраморной алтарной ограды, развернулась, долго искала под неодобрительными взглядами прихожан нужный ключ и наконец отперла дверцу в кабинку лорда Палмерстона.

– Если бы его светлость предупредил заранее, я бы все подготовила к вашему приходу, – принялась оправдываться Агнес. – Я даже угольную печурку не успела разжечь.

– Не стоит беспокоиться, – заверила ее девушка. – Здесь намного уютнее, чем в нашей церкви в Эдинбурге. Мы не могли арендовать там такую же молельню и всегда стояли в задних рядах.

«Стало быть, она из Шотландии, – подумала Агнес. – А один из спутников – ирландец. Это многое объясняет».

В кабинке лорда Палмерстона стояли три скамьи со спинками. Двое высоких мужчин устроились на средней из них. Девушка и ее отец заняли переднюю. Даже сидя, старик продолжал шевелить ногами.

Агнес заставила себя вежливо поклониться, снова звякнула ключами и направилась в сторону притвора, где к ней кинулся не менее озадаченный церковный староста.

– Знаете, кто этот коротышка? – спросил он, тщетно пытаясь сохранить хладнокровие.

– Понятия не имею, – ответила Агнес. – Могу лишь сказать, что ему не мешало бы привести одежду в божеский вид.

– Это же Любитель Опиума!

Почтенная ключница опять решила, что ослышалась.

– Любитель Опиума? Томас Де Квинси?

– В декабре, когда случились те убийства, я видел его портрет в «Иллюстрейтед Лондон ньюс». Мне стало до того любопытно, что я отправился в магазин, где, как уверяла газета, он подписывал свои книги каждому покупателю. Недостойный способ заработать себе на хлеб, скажу я вам.

– Только не говорите, что он подписывал ту самую книгу! – Агнес даже понизила голос, упоминая скандально известную «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум».

– Он готов был подписать что угодно, если на обложке стояло его имя и кому-нибудь вздумалось купить экземпляр. А эта девушка в неподобающей одежде – его дочь. Тогда, в магазине, как только он тянулся в карман за бутылкой, она тут же подавала чай, чтобы отвлечь его.

– Боже милосердный! – охнула Агнес. – Так вы думаете, в бутылке был лауданум?

– А что же еще? Пока я находился в магазине, он выпил не меньше пяти чашек чая. Вообразите себе, сколько лауданума он успел бы принять, если бы дочь не стояла рядом. Надеюсь, не нужно объяснять, что сам я не купил ни одной его книги?

– Нет, что вы. Кому захочется по доброй воле читать эту отвратительную писанину, не говоря уже о том, чтобы покупать ее? Помилуй нас, Боже! Томас Де Квинси, Любитель Опиума, здесь, в церкви Святого Иакова!

– И это еще не все.

Агнес слушала старосту со все бóльшим смятением.

– Один из тех двоих, что с ним пришли, – детектив из Скотленд-Ярда.

– Быть того не может!

– Каждое утро я прогуливаюсь по Пикадилли мимо особняка лорда Палмерстона. И тот из мужчин, что помоложе, ежедневно является туда ровно в девять. Я сам слышал, как привратник называл его «сержант уголовной полиции».

– Уголовной полиции? Надо же!

– А еще я слышал, как привратник говорит с ним о другом детективе, вероятно раненном при поимке декабрьского убийцы. И тому второму оказывают врачебную помощь в доме лорда Палмерстона. Где, к слову сказать, обитают и Любитель Опиума со своей дочерью.

Агнес побледнела:

– Куда катится этот мир?

Впрочем, она не могла позволить себе долго сокрушаться. Вот-вот должен был приехать обещанный особый гость. Да и другие привилегированные прихожане начали нетерпеливо поглядывать на нее, дожидаясь, когда она наконец откроет их личные кабинки. Агнес сжала в руке связку ключей и направилась к ближайшему недовольному посетителю. Однако утро оказалось богатым на неожиданности. Мгновением позже почтенная ключница увидела, как в парадную дверь заходит сама Смерть.

В середине Викторианской эпохи к похоронным обрядам относились со всей серьезностью. Безутешная вдова, дети и родственники усопшего удалялись от мира, запираясь в четырех стенах собственного дома, и долгие месяцы носили траурную одежду. Вдове полагалось соблюдать траур по меньшей мере целый год и еще один день.

Оттого Агнес так поразило зрелище, которому она стала свидетельницей. Ошеломленные прихожане пятились от сурового худощавого мужчины, чьи сюртук, жилет и даже брюки были чернее черного. Королева Виктория и принц Альберт не одобряли в мужской одежде никаких других оттенков, кроме черного, серого и темно-синего, поэтому выделиться мрачностью наряда среди господ, собравшихся в церкви Святого Иакова, было довольно затруднительно. Однако в сравнении с одеждой незнакомца строгие костюмы остальных прихожан казались едва ли не праздничными. Ко всему прочему, он носил самые черные перчатки, какие только можно представить, обвязал цилиндр траурной лентой и накинул на плечи черный плащ.

В подобной одежде, говорящей о невыносимо тяжелой утрате, не принято было появляться на публике, за исключением самих похорон горько оплакиваемого усопшего. Одевшись подобным образом к воскресной службе, мужчина поневоле привлек к себе всеобщее внимание.

Незнакомец появился не один. Он держал под руку женщину преклонных лет, судя по согбенной спине, в траурном одеянии, также выражающем глубокое горе. Жатый креп черного как ночь платья не отражал солнечный свет. Лицо женщины закрывала черная вуаль. Рука в черной перчатке прижимала к губам черный платок.

– Прошу вас, откройте нам молельню леди Косгроув, – обратился к Агнес мужчина.

– Леди Косгроув? – Ошеломленная служительница только теперь поняла, кто стоит перед нею. – Силы небесные, что случилось?

– Прошу вас, – повторил мужчина в черном.

– Но леди Косгроув прислала мне записку, что пропустит сегодняшнюю службу. Я не подготовила кабинку к ее приходу.

– У леди Косгроув большое горе, ей сейчас не до таких мелочей, как неубранная молельня.

Не дожидаясь ответа, мужчина повел свою неуверенно ступающую спутницу вдоль центрального прохода. Агнес снова почувствовала на себе взгляды прихожан и услышала взволнованный шепот за спиной. Дойдя до ограды алтаря, она повернула направо и миновала место лорда Палмерстона, занятое странной компанией во главе с Любителем Опиума. Маленький человечек по-прежнему беспокойно перебирал ногами.

Молельня леди Косгроув располагалась у правой стены. За долгие годы кабинка приобрела самый обстоятельный вид во всей церкви. Установленные в каждом углу столбы поддерживали балдахин. В холодную погоду можно было задернуть занавес, закрывая кабинку с трех сторон, за исключением обращенной к алтарю. Впрочем, владельцы нередко задвигали шторы и в теплые дни – якобы для того, чтобы взгляды других прихожан не мешали им молиться, хотя, вполне возможно, на самом деле они там просто дремали.

Агнес открыла дверцу, и леди Косгроув отняла от лица черный платок.

– Благодарю вас, – сказала она суровому мужчине.

– Всегда к вашим услугам, леди Косгроув, – ответил тот. – Примите мои глубочайшие соболезнования. – Он протянул ей черный конверт.

Дама скорбно кивнула и села на первую из трех установленных внутри кабинки скамей.

За спиной у Агнес послышалось деликатное покашливание. Возле алтарной двери стоял священник, готовый начать службу. Орган заиграл «Сын Божий вышел на войну»[6], голоса певчих зазвенели под сводом церкви. Все с шумом поднялись с мест. Агнес поспешила вернуться в притвор, а когда обернулась, чтобы осведомиться у мужчины в трауре о горе, постигшем леди Косгроув, то, к собственному удивлению, нигде его не нашла.

«Куда же он мог подеваться?» – недоуменно подумала служительница, но тут же увидела алый мундир особого гостя, ожидающего за дверью, и с трудом уняла сердечный трепет.

Сын Божий вышел на войну Для праведных побед.

Под торжественные аккорды величественного гимна преподобный Сэмюэл Хардести подошел к алтарю, склонил перед ним голову и обернулся к прихожанам.

Он с гордостью оглядел свою паству. Служители и простолюдины стояли в задних рядах, благородные и состоятельные прихожане расселись на скамьях. С минуты на минуту должен был появиться особый гость. Викарий заметил четверых бедно одетых чужаков, явно не из Мейфэра, занявших кабинку лорда Палмерстона, и постарался скрыть смущение под лучезарной улыбкой.

С крайней левой стороны от него располагалась молельня леди Косгроув, и викарий испытал еще одно потрясение при виде траурного наряда владелицы. Она распечатала черный конверт и прочитала письмо, не поднимая вуали. После чего со скорбным видом поднялась с места и задернула занавес сначала с задней стороны кабинки, а затем и с боков.

Теперь ее горе не мог лицезреть никто, кроме викария. Она опустилась на колени и склонила голову, касаясь лбом ограждения.

Алый сполох привлек внимание священника к дверям церкви.

Цветное пятно становилось все ярче и заметнее. Сквозь толпу уверенно шел привлекательный светловолосый молодой человек в офицерском мундире с блестящими латунными пуговицами. Гордая осанка придавала ему бравый и решительный вид, но лицо оставалось задумчивым, а в умных внимательных глазах затаилась боль, о причинах которой нетрудно было догадаться. Раненая правая рука молодого офицера висела на перевязи, так что сохранять армейскую выправку ему, вероятно, стоило немалого труда. Сопровождала его прелестная девушка со своими родителями.

Особым гостем являлся полковник Энтони Траск, о чьих подвигах в Крымской войне шумел весь Лондон. Во время осады Севастополя этот храбрый офицер собственноручно отправил в мир иной не меньше тридцати вражеских солдат. Когда у него закончились патроны, полковник Траск со штыком наперевес повел своих людей в победоносную атаку по залитому кровью склону. Он вселил уверенность в уставших бойцов, отразив с полдюжины контратак противника. Мало того, он еще и спас жизнь попавшему в окружение герцогу Кембриджскому, кузену самой королевы.

По возвращении героя в Лондон королева Виктория произвела его в рыцари. Как сообщила «Таймс», когда ее величество назвала Траска «сэр» в соответствии с новым титулом, полковник попросил по-прежнему обращаться к нему по воинскому званию: «В знак уважения к храбрым солдатам, бок о бок с которыми я сражался, и в особенности к тем, кто погиб на этой проклятой войне». Королева побледнела, услышав вульгарное словцо, и Траск поспешно добавил: «Простите мой грубый язык, ваше величество. Эта привычка осталась у меня со времен строительства железной дороги». Следует сказать, что Траск не только строил железную дорогу, но и владел ею вместе с отцом, сколотив немалое состояние. Богатый, привлекательный, храбрый – поговаривали, что все молодые аристократы Лондона люто ненавидят его за очевидную безупречность.

Под торжественные звуки гимна полковник со своими спутниками прошел к переднему ряду. Агнес отперла дверцу кабинки, и молодой офицер помог прекрасной девушке и ее родителям занять место на скамье.

Орган грянул заключительный аккорд, и церковь Святого Иакова погрузилась в благоговейную тишину.

Преподобный Сэмюэл Хардести широко улыбнулся:

– Я счастлив приветствовать всех собравшихся, и в особенности – полковника Траска, чей героизм так воодушевляет нас.

Многие прихожане вскинули было руки, чтобы зааплодировать, но вспомнили, где находятся, и сдержали порыв.

Викарий перевел взгляд влево, на леди Косгроув:

– Всякий раз, когда на плечи ложится тяжкий груз скорби, вспомним о том, что приходится выносить нашим храбрым солдатам. Если у них хватает сил держаться, хватит и у нас.

Леди Косгроув, скрытая за шторами, сохраняла прежнюю коленопреклоненную позу, упираясь лбом в перила.

– И нет таких испытаний, посланных Богом, какие мы не в силах вынести. Воистину, если Господь на нашей стороне…

Еще один алый проблеск остановил речь викария. На сей раз его отвлек не мундир полковника Траска, а небольшая лужица на полу перед скамьей леди Косгроув. Заметив заминку священника, прихожане встревоженно зашептались.

– Итак, если Господь на нашей стороне…

Алая жидкость перед кабинкой леди Косгроув растекалась все шире. «Может быть, ее светлость что-то пролила? – гадал викарий. – Принесла с собой флакончик с лекарством и нечаянно уронила?»

Внезапно леди Косгроув шевельнулась. Прикрытое вуалью лицо обратилось кверху, а тело начало медленно сползать вниз.

– Господи! – воскликнул викарий.

Голова леди Косгроув запрокинулась еще больше, и теперь священник видел ее рот, который раскрывался все шире и глубже. Но – помилуй нас, Боже, – принадлежал он не леди Косгроув, ибо не бывает на свете столь огромных и кроваво-красных ртов.

Горло пожилой леди перерезали от уха до уха. Закрытое вуалью лицо непостижимым образом по-прежнему глядело в потолок, в то время как тело почти опустилось на пол.

– Нет!

Викарий отшатнулся прочь от алтарной ограды, в ужасе таращась на алую лужицу, с каждой секундой увеличивающуюся в размерах.

Зияющая рана на горле леди Косгроув раскрывалась все шире, а голова клонилась все дальше, грозя вот-вот отделиться от шеи.

И тогда преподобный Сэмюэл Хардести завопил во все горло.

Из дневника Эмили Де Квинси

К утру сильный ветер очистил небо от ночного тумана. Но улыбка лорда Палмерстона затмевала даже солнце, когда он вышел поприветствовать нас, почти не скрывая надежды, что эта встреча станет последней.

Радуясь избавлению от неудобных гостей, один из самых влиятельных политиков Британии от всей души пожал нам руки на пороге своего особняка. Несмотря на войну и кризис, повлекший падение правительства, голос лорда Палмерстона был полон воодушевления:

– Насущные государственные дела не позволяют мне дождаться вашего возвращения из церкви. – Глаза его сияли меж каштановыми бакенбардами. – Но уверяю вас, багаж уже будет собран, и мой экипаж доставит вас на вокзал.

После успеха в декабрьском расследовании лорд Палмерстон сам предложил нам с отцом остановиться в своем особняке, пока мы не придем в себя. В наше распоряжение были отданы комнаты прислуги на верхнем этаже. Хозяин дома оказал ту же любезность инспектору Райану, подчеркнув, что тот может пользоваться его гостеприимством, пока не оправится от ран. Но никто из нас и в мыслях не держал, что мотивы его светлости хотя бы отчасти бескорыстны. Бывший военный секретарь и министр иностранных дел сейчас возглавлял министерство дел внутренних и заведовал почти всем, что происходило на территории Англии, в особенности вопросами, касающимися национальной безопасности и полиции.

Я чувствовала его беспокойство: во время тех печальных событий мы могли узнать нечто компрометирующее. Довольно часто он задавал невинные на первый взгляд вопросы, ответы на которые могли показать степень нашей осведомленности.

Однако наши слова ничего не проясняли, и после семи недель бесплодных тревог по поводу собственного положения нельзя винить лорда Палмерстона за вежливое, но настойчивое стремление распрощаться с нами. Я даже удивлена, что он терпел нас так долго. Вернее, терпел отца, который беспрерывно бродил по комнатам, пытаясь справиться с пристрастием к лаудануму, что несказанно действовало на нервы его светлости.

Несколько ночей назад, когда колокол церкви Святого Иакова пробил три, я спустилась в банкетный зал, чтобы забрать отца. Он прохаживался там, и эхо шагов разносилось по всему спящему дому. Замешкавшись у приоткрытой двери, я сквозь щель увидела напротив отца лорда Палмерстона, в халате, с зажженным трехсвечным канделябром в руке, и, не решаясь прервать их беседу, вынуждена была подслушивать.

– Господь милосердный, неужели опиум не усыпляет вас? – раздраженно говорил его светлость.

– Напротив. Согласно браунизму…

– Браунизму? Что это такое, черт возьми?

– Джон Браун разработал свою медицинскую систему в Эдинбургском университете. Во время своей учебы там вы, возможно, ознакомились с его «Elementa Medicinae»[7].

– В жизни не слышал ни о каком браунизме.

– Доктор Браун утверждает, что врачи нарочно вводят в заблуждение простых людей, изобретая различные способы сделать медицину более мудреной, чем она есть на самом деле. Так они выглядят куда умнее своих пациентов.

– Не только врачи, но также законники и политики пускают пыль в глаза. Уж вы-то могли догадаться, – заметил лорд Палмерстон.

В темноте холла мне вдруг показалось, что рядом кто-то есть. Я даже вздрогнула и, быстро обернувшись, обнаружила леди Палмерстон, стоявшую рядом. Свет, что пробивался из банкетного зала, едва рассеивал тьму, но его хватало, чтобы рассмотреть встревоженное лицо ее светлости под оборками чепца. От хозяйки дома можно было ожидать недовольства моей бестактностью, однако ее взгляд, напротив, говорил о том, что в последнее время она беспокоится о супруге не меньше, чем я об отце.

Мы обменялись кивками и снова прислушались к беседе.

– Милорд, согласно системе Брауна, болезни случаются либо от недостатка возбуждения, либо от его избытка. Когда противоположности находятся в равновесии, итогом является хорошее здоровье, – пояснил отец.

– В данный момент, – устало сообщил хозяин дома, ставя канделябр на стол, – я страдаю от слишком уж большого возбуждения.

– Из-за войны и крушения правительства, милорд? У вас, должно быть, немало забот.

– Разговоры о войне вызывают у меня головную боль. Лучше ответьте: некоторые люди умирают от ложки лауданума, а вы пьете его унциями и не только способны двигаться, но двигаетесь беспрестанно. Отчего опиум не утомляет вас?

– В браунизме опиум считается стимулятором, милорд. Самым сильным из препаратов, которые поддерживают жизнь и восстанавливают здоровье.

– Ха!

– Однако это правда, милорд. Когда я был студентом и во время тяжкой болезни впервые попробовал лауданум, то ощутил небывалый прилив сил. Я без конца бродил по городу. На рынках и людных улицах улавливал каждое слово в сотнях разговоров вокруг. На концертах слышал тончайшие тона между нотами и парил на невообразимых высотах. Причина моей нынешней неусидчивости заключается в уменьшении дозы опиума до благоразумного уровня.

– Что мне хотелось бы уменьшить, так это головную боль.

В тени за пределами банкетного зала леди Палмерстон вцепилась мне в руку.

– Если позволите… – Отец вынул из кармана флакон. – Это уймет ваши муки.

– Королева испытывает столь сильную антипатию ко мне, что будет только рада, если узнает, что я пил с вами опиум.

– Один глоток не вызовет привыкания, милорд. Но если вы не верите в пользу лауданума, то рекомендую вам пройтись со мной. В лучшем случае физические упражнения снимут нервное напряжение. В худшем – нагонят на вас сон.

– Это было бы благословением.

Мы с леди Палмерстон наблюдали за странной ночной прогулкой двух пожилых мужчин. Рядом они выглядели весьма нелепо: стремительная фигурка в потрепанном сюртуке и полный достоинства сиятельный муж в халате, ночном колпаке и домашних туфлях. Несмотря на свой более чем скромный рост и короткие ноги, отец быстро обогнал министра.

– А вы проворны для старика, – скрепя сердце признал лорд Палмерстон.

– Спасибо, милорд. – Отец не стал уточнять, что в свои семьдесят хозяин дома на целый год старше его. – Стараюсь проходить по крайней мере двадцать миль в день. За прошлое лето мне удалось преодолеть шестнадцать сотен миль.

– Шестнадцать сотен миль. – Похоже, лорда утомляло одно только повторение числа.

Отец первым добрался до противоположной стороны зала и повернул назад.

– «Таймс» придумала новое чудище под названием «военный корреспондент», – ворчливо поделился своими бедами лорд Палмерстон.

– Да, я знаком с репортажами Уильяма Рассела из Крыма, – отозвался отец.

– Рассказы Рассела едва ли можно назвать правдой.

– Дела обстоят не настолько плохо? Тогда изобличите его ложь, милорд.

– Хотелось бы мне, чтобы он попросту лгал. Бездарность чиновников делает войну еще страшнее, чем описывает Рассел. От болезней и голода умирает больше солдат, чем от вражеских пуль. Но кто бы мог подумать – газетный писака заполучил такую власть над людскими умами, что сверг правительство. Господи, бедная моя голова!

На следующее утро лорд Палмерстон ни единым жестом не показал, что помнит о зародившихся накануне добрых отношениях. Напротив, он вел себя даже грубее обычного, возможно чувствуя неловкость из-за проявленной слабости. Стало очевидным, что мы с отцом должны уехать, даже если придется встретиться с многочисленными взыскателями долгов, ожидающими нас в Эдинбурге.

Между тем инспектор Райан (которого я в личных беседах зову Шоном) достаточно оправился от ран и мог сопровождать нас в церковь. Недавно возведенный в чин детектива сержант уголовной полиции Беккер (его я зову Джозефом) тоже присоединился к нам. Семь недель назад, в первую встречу, их подозрения, будто отец виновен в убийстве, вызвали во мне настоящую ненависть к ним. Но едва мы объединились против опасности, грозящей не только нам самим, но и всему Лондону, я обнаружила в себе растущее расположение к обоим, хоть и несколько разной природы.

В свои двадцать пять Джозеф всего на четыре года старше меня. Вполне естественно, молодость сближает нас, и стоит признаться, что он весьма привлекателен. Шону же сорок, он старше меня почти на два десятка лет. Как правило, такая разница в возрасте разделяет людей, но есть нечто чарующее в уверенности и опыте, которые отличают обращение инспектора со мной. Я ощущаю едва уловимое соперничество между детективами, говорить о котором ни один из нас не осмеливается. И не планирует, поскольку это воскресное утро должно стать последним из тех, что мы проведем вместе, да еще вдобавок на церковной службе, где мы намерены воздать хвалу за спасение наших жизней и дарованную нам дружбу.

Преподобный Сэмюэл Хардести продолжал вопить. Шепот прихожан перешел во встревоженный гул. Неужели викарий лишился рассудка? И зачем, ради всего святого, он тычет пальцем в сторону молельни леди Косгроув?

В добавление ко всем потрясениям один из убого одетых незнакомцев, которые заняли место лорда Палмерстона, перепрыгнул через ограду и помчался туда, куда указывал священник.

К воплям викария присоединился женский крик. Затем еще один и еще. Полковник Траск открыл дверцу и, поддерживая левой рукой перевязь с больной правой, вышел из кабинки, чтобы выяснить причину волнения. Ободренные видом его алого мундира, другие джентльмены тоже посчитали себя вправе посмотреть, что происходит.

– Помилуй нас, Боже! – ахнул один из них.

– Кровь! На полу кровь! – подхватил другой.

Под несмолкающие крики прихожане заметались по церкви. Одни поспешили к алтарю узнать, что случилось, другие бросились в противоположную сторону к спасительной двери. Джентльмены сталкивались с джентльменами, дамы – с дамами. Агнес едва не затоптали ногами, но староста успел оттащить ее в сторону.

– Кровь!

– Прочь с дороги!

Священник кинулся к леди Косгроув, но кто-то наступил ему на подол облачения, едва не опрокинув на пол. Тот самый чужак, что выскочил из кабинки лорда Палмерстона, подхватил викария как раз вовремя, прежде чем тот рухнул в багровую лужу, разлившуюся под ногами.

Второй бедно одетый незнакомец открыл дверцу кабинки и загородил собой дорогу тем, кто хотел подобраться поближе к месту происшествия. Подняв над головой полицейский значок, он громко объявил:

– Я инспектор Скотленд-Ярда. Успокойтесь и вернитесь на свои места!

Его слова потрясли прихожан. «Инспектор Скотленд-Ярда? У нас, в Мейфэре? В церкви Святого Иакова?»

Паника усиливалась.

– Вы мешаете мне пройти! – рявкнул какой-то господин своему соседу, угрожающе выставив перед собой трость.

– Стойте! – воскликнул инспектор и поднял значок еще выше. – Сядьте на свои скамьи и держите себя в руках, пока никто не пострадал.

– Кое-кто уже пострадал! – возразил тот же господин и велел другому лорду: – Прочь с дороги!

Полковник Траск вернулся к своей кабинке и встал на скамью. И без того рослый, он теперь возвышался над всеми прихожанами.

– Слушайте все! – крикнул он повелительным тоном, какой мог принадлежать только строителю железной дороги или офицеру, вернувшемуся из пекла Крымской войны. – Эй вы! И вас тоже касается, сэр! Всех до единого! Выполняйте распоряжение инспектора и садитесь на свои скамьи!

Суматоха не унималась.

– Пропади вы все пропадом! – взревел полковник Траск.

На него наконец обратили внимание. Столь недопустимых выражений в церкви Святого Иакова еще не слыхивали.

– Черт побери, делайте, что вам говорят!

Теперь его слова повергли в ужас абсолютно всех. Прихожане замерли, раскрыв рты и выпучив глаза. Возможно, некоторые благовоспитанные леди слышали подобное впервые в жизни. Одной из дам сделалось дурно.

– Чем раньше мы восстановим порядок, тем скорее получим ответы на наши вопросы. Неужели вы не хотите узнать, что здесь произошло?

Обращение к любопытству сыграло свою роль, равно как и повелительный тон Траска. Все покорно вернулись на свои места.

Инспектор последовал примеру полковника и тоже встал на скамью. Его рыжая ирландская шевелюра привлекала не меньше внимания, чем полицейский значок.

– Меня зовут инспектор Райан. А тот человек, что сейчас разговаривает с викарием, – детектив сержант Беккер.

Еще один детектив!

Зычный голос Райана чуть дрогнул. Инспектор прижал руку к животу, стараясь унять ноющую рану.

– Оставайтесь на своих местах. Мы должны опросить каждого на тот случай, если вы заметили нечто важное. Это поможет расследованию.

Беккер помог священнику выпрямиться, затем повернулся к багровой луже перед молельней. Кровь продолжала сочиться из-под дверцы. Аккуратно обойдя ее, сержант возвратился к кабинке лорда Палмерстона и снова перепрыгнул ограждение. Металлические кольца заскрежетали по направляющей, когда он отдернул занавес на соседней кабинке и заглянул внутрь.

Поскольку взоры всех прихожан обратились к нему, Беккер изо всех сил старался не выдать эмоций. После событий, случившихся семь недель назад, ему казалось, что ничто уже не способно потрясти его.

Облаченная в черное женщина, недавно вошедшая в кабинку, распростерлась на полу. Точнее говоря, прежде ее одежда была черной, а теперь пропиталась багровой жидкостью, разлившейся по всей кабинке. В правой руке женщина сжимала лист бумаги с черной траурной каймой. Записка, как и сам конверт, тоже была в пятнах крови. Голова несчастной так и осталась запрокинутой, и закрытое вуалью лицо было обращено едва ли не к задней стенке кабинки. Рана на горле разверзлась настолько, что Беккер мог различить позвонки позади трахеи.

По привычке, выработанной за пять лет патрульной службы, он потянулся к трещотке, висевшей прежде у него на ремне. Бывший констебль готов был выбежать из церкви, поднять свое деревянное орудие и завертеть им над головой. Основание вращающейся лопасти при каждом обороте задевало о выступ на рукоятке, издавая громкие щелчки, которые услышали бы все патрульные в четверти мили вокруг.

Но у Беккера больше не было при себе ни трещотки, ни даже ремня. Детектив носил гражданскую одежду. И обязан был принять всю ответственность на себя.

Почувствовав чье-то присутствие у себя за спиной, Беккер обернулся к священнику, вошедшему вслед за ним в кабинку лорда Палмерстона. Вид распростертого за ограждением тела ошеломил викария. Колени у него подогнулись, в лице не было ни кровинки. Беккер поспешил подхватить его и усадить на скамью.

Тут рядом с сержантом появился кое-кто еще – Де Квинси. Из-за малого роста ему пришлось подняться на цыпочки, чтобы заглянуть за перегородку. Казалось, залитое кровью и неловко растянувшееся на полу тело не произвело на него никакого эффекта, если не считать сосредоточенного выражения его голубых глаз.

– У вас все в порядке? – осведомился Беккер.

Любитель Опиума промолчал, не отводя взгляда от трупа женщины. Впервые за утро старик перестал ерзать.

– Не знаю, зачем я спрашивал, – заключил сержант. – Когда дело доходит до подобных вещей, у вас всегда все в полном порядке. – Он обернулся к Эмили, которая осталась сидеть, но внимательно наблюдала за отцом. – А вы, Эмили? Вы хорошо себя чувствуете?

– Что там у вас?

– Женщина в черном.

– Мертвая?

– Да.

– Может, она упала и ударилась головой? – предположила Эмили. – Просто несчастный случай?

– Думаю, все куда серьезнее.

Любая другая на месте Эмили забросала бы сержанта вопросами: «Ее убили? Как? За что? Откуда столько крови? А вдруг нас всех убьют?» Но девушка лишь выслушала ответ Беккера и решительно кивнула:

– Исполняйте свой долг, Джозеф. Не беспокойтесь за нас с отцом.

– Да уж, семь недель назад вы весьма убедительно доказали, что за вас можно не волноваться, – согласился Беккер.

К кабинке подошел инспектор Райан и остановился возле лужи крови. Следом за ним приблизился и полковник Траск. Взглянув на Эмили, он нахмурился, словно встревоженный чем-то. Девушка невольно задумалась. Судя по выражению лица полковника, он уже видел ее прежде, но Эмили не представляла, где это могло случиться.

Траск резко повернулся к молельне леди Косгроув. Высокий рост позволил ему заглянуть внутрь, не ступая в лужу крови. Лицо полковника посуровело, но скорее от удивления, нежели от потрясения. Вне всякого сомнения, на войне он достаточно насмотрелся примеров насильственной смерти, чтобы трепетать при виде трупа.

– Чем я могу быть полезен, инспектор? – выпрямив спину, спросил Траск.

– Нужно удержать людей как можно дальше от места происшествия, – объяснил Райан. – Если здесь соберется толпа, кто-нибудь непременно наступит в кровь, и тогда мы не сможем определить, какие следы оставил убийца, а какие – случайные свидетели.

– Заверяю вас, что ничего подобного не допущу. – Полковник встал на страже перед багровой лужей на полу.

Инспектор обернулся, разыскивая взглядом сержанта:

– Беккер, что скажете?

– Не понимаю, как убийца проник в кабинку незамеченным, – признался тот. – И как ему удалось улизнуть?

Райан и сам был сбит с толку.

– Да, здесь кругом столько крови, что убийца наверняка испачкал ею одежду. Даже когда поднялась паника, он все равно не мог бы сбежать, не привлекая внимания. – Райан умолк, пораженный внезапной догадкой. – Если он вообще сбежал.

– Думаете, преступник до сих пор прячется где-то здесь? – Беккер обвел церковь пристальным взглядом.

– Позовите констеблей, – приказал Райан. – Как можно больше.

Сержант торопливо зашагал вдоль центрального прохода, а вслед ему поворачивались бледные пятна лиц испуганных прихожан.

– Составьте список всех, кто покинул церковь, – на ходу велел он старосте. – Закройте за мной дверь и больше никого не выпускайте.

Услышав, как Беккер выскочил на улицу, Райан сосредоточил внимание на священнике.

Тот сидел на скамье в кабинке лорда Палмерстона, наклонив голову к коленям. Эмили устроилась рядом, успокаивающе положив руку ему на плечо.

– Вот так-то лучше. Не поднимайте голову. Дышите глубже.

– Викарий, вы в состоянии ответить на мои вопросы? – осведомился Райан. – Я слышал, как человек, сопровождавший даму в соседнюю молельню, назвал ее леди Косгроув.

– Да, так и есть.

– Мне известен только лорд Косгроув. Он возглавляет Комитет по надзору за тюремными учреждениями.

– Это ее муж, – ответил священник.

– Почему она в трауре? Разве лорд Косгроув умер?

– Я виделся с ним только вчера. И он был в полном здравии. – Голос священника, спрятавшего лицо в коленях, звучал глухо. – Я крайне удивился, увидев сегодня леди Косгроув в таком наряде.

– Вы не заметили, как на нее напали? – задал Райан следующий вопрос.

– Нет, я вообще никого не видел в ее молельне, кроме нее самой. – Викарий вздрогнул. – Она стояла на коленях, упираясь лбом в перила. Тут я заметил кровь на полу. Потом ее тело поползло вниз, а голова откинулась. Господи помилуй! Как такое могло случиться?

– Еще один медленный глубокий вдох, – посоветовала Эмили.

Инспектор подошел к перегородке между кабинками лорда Палмерстона и леди Косгроув.

Де Квинси все еще стоял на прежнем месте, глядя на труп женщины.

– Слышали, что он сказал? – спросил Райан.

Его низкорослый собеседник задумчиво кивнул.

– Должно быть, нападавший прятался под задней скамьей, – предположил Райан. – А потом священника отвлекло появление гостя.

– Возможно, – произнес Де Квинси.

– Других вариантов нет. – Райан старался говорить как можно тише, чтобы его не подслушали. – На убийцу обязательно обратили бы внимание, если бы он отодвинул шторы, пытаясь забраться в кабинку сзади или сбоку. А мы с наших мест непременно увидели бы, если бы он подошел спереди. К тому же сама леди Косгроув в любом случае должна была его заметить и закричать. Единственное возможное объяснение – убийца спрятался под скамьей, а потом, когда заиграла музыка и все отвлеклись, набросился на жертву.

– Возможно, – повторил Де Квинси.

– Почему вы говорите так уклончиво? Вы видите ошибку в моих рассуждениях?

– Вуаль леди Косгроув нетронута.

– Разумеется. Если убийца хотел нанести смертельный удар, достаточно было потянуть подбородок жертвы кверху, тогда вуаль тоже поднялась бы и обнажила горло, – объяснил Райан.

– Но такая последовательность действий оставила бы леди Косгроув время, чтобы оказать сопротивление или хотя бы закричать, – возразил Де Квинси. – Кроме того, столь явное насилие могло привлечь внимание священника, несмотря на все отвлекающие факторы.

– Однако не привлекло, – подчеркнул Райан.

– Для тщательно продуманного преступления слишком необъяснимый риск, – продолжил рассуждать Де Квинси. – Кроме того, мы позволяем себе существенное допущение.

– Какое еще допущение?

– Вспомните Иммануила Канта, инспектор.

– Иммануила?.. Только не говорите мне, что снова намерены пуститься в рассуждения о нем!

– Вопрос, который занимал великого философа, уже оказал нам неоценимую помощь семь недель назад. Существует ли объективная реальность независимо от нас…

– …или она просто проекция нашего сознания? Я сам скоро потеряю последние остатки сознания от ваших вопросов.

– Мы слышали, как сопровождавший даму человек назвал ее леди Косгроув, – напомнил Де Квинси.

– Верно, – согласился Райан.

– И видели, как ее провели к скамье леди Косгроув. А вслед за этим викарий тоже назвал ее леди Косгроув, – добавил Де Квинси.

– Да, правильно, – нетерпеливо кивнул инспектор.

– Но, как мы уже отметили, женщина носила вуаль.

Догадавшись, к чему он клонит, инспектор неразборчиво пробормотал какое-то слово, вполне возможно нечасто раздающееся в церкви.

– Откуда нам знать, что эта женщина на самом деле и есть леди Косгроув? – вопросил Де Квинси.

Райан обернулся к священнику:

– Викарий, вы часто виделись с леди Косгроув?

– Время от времени. Вчера она приглашала меня на чай.

– Спасибо. Полковник Траск, могу я попросить об услуге? – Райан подошел к полковнику и заговорил тише: – У меня есть для вас задание, но с ним справится только истинный герой.

– Истинными героями были солдаты, что сражались и умирали рядом со мной, – ответил Траск.

– Несомненно, но, как часто напоминает мне мистер Де Квинси, реальность у каждого своя.

– Не понимаю, что вы хотели этим сказать.

– Вы готовы предстать героем в глазах викария?

– Что я должен сделать? – озадаченно произнес полковник.

Инспектор объяснил, и Траск помрачнел.

– Хорошо. Но это потребует немалого мужества и от самого викария.

Они вернулись к скамье лорда Палмерстона.

– Викарий, – обратился к священнику полковник Траск. – Будьте любезны, посмотрите на меня.

Священник поднял голову и повернул к нему посеревшее лицо.

– Я хочу признаться вам в том, о чем никогда и никому не рассказывал, – заявил полковник.

Морщины на лбу священника стали глубже.

– Случалось, во время наступления противника мне было так страшно, что колени дрожали. Хотелось упасть в грязь и спрятаться среди трупов.

Священник растерянно заморгал:

– Трудно представить, что такому человеку, как вы, бывает страшно.

– Иногда каждому из нас хочется спрятаться. Но мы заставляем себя делать то, что требуется. Готовы ли вы сделать то, что требуется, викарий?

– Не уверен, что правильно понимаю вас.

– Сейчас я попрошу вас заглянуть за ограждение.

– Но ведь там же леди Косгроув! – ахнул священник.

– Вот именно. Сейчас вы поймете, почему мне нужна ваша помощь, – продолжил полковник. – Так вы готовы сделать необходимое? Готовы стать в моих глазах героем?

Викарий помедлил немного, а затем кивнул.

– Независимо от своих усилий священник и воин идеально уравновешивают баланс рядом с любым чудовищем, – пробормотал Де Квинси.

– Священник – в большей степени, – заметил полковник Траск и обернулся к Райану: – Как только будете готовы, инспектор.

Райан вздохнул и задрал штанину на левой ноге. Прихожане громко ахнули, когда он достал нож из закрепленных ремнем на лодыжке ножен. Солнечный свет заиграл на стальном лезвии.

– Убийца может до сих пор прятаться под скамьей, – шепнул Райан полковнику.

– Если так, то обещаю вам, инспектор, что далеко он не убежит, несмотря на мою поврежденную руку.

– Я рад, что вы здесь, полковник.

При других обстоятельствах Райан, возможно, уступил бы колебаниям, но на глазах у полковника он не мог проявить малодушие. Собравшись с силами, он влез на скамейку и перешагнул на другую, находящуюся уже в кабинке леди Косгроув.

Спинка переднего сиденья мешала рассмотреть, что находится под задними. Даже нагнувшись, Райан видел только густую тень. Прерывисто дыша и держа нож наготове, он прислонился едва зажившим животом к спинке первой скамьи и перегнулся через нее. Затем, стараясь не думать о том, что его ожидает, инспектор опустил голову и вгляделся в пространство под скамьями.

Там никого не было. Чувствуя, как колотится в груди сердце, Райан оглянулся на Траска и Де Квинси и покачал головой, показывая, что опасности нет.

– Прошу вас, викарий, подойдите сюда, – пригласил полковник.

Не желая наступать в кровь и нарушать тем самым картину преступления, Райан остался лежать на скамье. Его мутило от густого, отдающего медью запаха крови, однако он вытянул руку и подцепил кончиком ножа вуаль покойницы. Чувствуя, как растягиваются швы на животе, инспектор напряг мышцы и отбросил ткань с ее лица.

– Викарий, это действительно леди Косгроув? – спросил Траск.

– Да, упокой Господь ее душу.

Райан услышал глухой стук и решил, что священник упал в обморок.

– Обопритесь на меня, – донесся до инспектора голос Эмили.

Опустив голову еще ниже к залитому кровью полу, Райан потянулся ножом к зажатому в руке покойницы листку бумаги и сумел подцепить его. Зажав письмо в свободной руке, он нанизал на острие клинка пропитанный кровью конверт, лежавший на полу рядом с трупом.

Затем инспектор поднялся со скамьи и осмотрел находку. Черным оказался не только конверт, но и восковая печать. Само письмо тоже окантовывала черная рамка шириной в дюйм, обозначающая самую глубокую скорбь отправителя.

Гадая, какую ужасную новость могла получить леди Косгроув перед смертью, Райан развернул смятый листок.

Там было всего два слова.

Осознав заключенный в них ужасный смысл, инспектор потрясенно воззрился на записку.

На него шквалом обрушились воспоминания.

О событиях, случившихся пятнадцатью годами раньше.

Об испуганных криках и выстрелах.

О невообразимой панике и сумятице.

Услышав тяжелые удары в дверь, инспектор вздрогнул и тряхнул головой.

Глава 3 Обитель смерти

Идея о необходимости сохранять место происшествия нетронутым появилась лишь за несколько десятилетий до 1855 года. Грамотное расследование невозможно без хорошей организации, а лондонская полиция – первая в Англии общегородская служба охраны порядка – была создана только в 1829 году. Основные принципы ее работы сформулировали два полицейских комиссара: отставной армейский полковник Чарльз Роуэн и поднаторевший в уголовных делах адвокат Ричард Мэйн. На первых порах военный опыт Роуэна оказался весьма полезным: он помог организовать полицию по армейскому образцу, используя систему уставов и воинских званий. Но затем на передний план вышли принципы судебной экспертизы Мэйна.

Он прекрасно понимал: одно дело – арестовать предполагаемого преступника, и совсем другое – доказать его виновность в суде, действующем на основании законов. Комиссар объяснял полицейским, что сбор доказательств – не менее важная часть их работы, чем сам арест. Тщательный осмотр места преступления, опрос возможных свидетелей, изыскание и регистрация улик – все это были поистине революционные методы.

Также Мэйн настоял на необходимости составлять подробные досье на каждого арестованного: рост, вес, цвет волос и глаз, наличие шрамов, кличка, образец почерка, если подозреваемый умел писать, – словом, любая полезная информация, которая могла доказать в суде причастность к преступлению. Комиссар разработал систему так называемых маршрутных листов, которые содержали подробное описание всех нераскрытых преступлений по каждому району и ежеутренне выдавались заступающим на дежурство патрульным.

«Улики – вот что поможет арестовать злодея и посадить его в тюрьму, – настаивал Мэйн. – Каждый преступник оставляет следы. Ищите их, изучайте их. Мне нужны любые подробности».

В дверь церкви продолжали стучать.

– Откройте! – донесся снаружи голос. – Это детектив сержант Беккер.

– Впустите его, – велел Райан.

Он вернул нож на прежнее место под брючину, положил конверт и листок с пугающими словами в карман и направился к кабинке лорда Палмерстона.

К нему шагнул полковник Траск:

– У вас такое лицо… Что вы прочли в том письме?

Райан сделал вид, что не услышал. Пересиливая боль от едва затянувшейся раны на животе, инспектор обогнул стоявшего на дороге Де Квинси и поспешил по центральному проходу туда, где староста уже открывал дверь.

Лицо Беккера блестело от пота. Он привел с собой дюжину констеблей.

– Остальные скоро подойдут, – заверил он.

– Хорошо. Задействуем всех, сколько бы ни пришло.

Одной дюжины действительно не хватило бы. И двух, и даже трех. Нужно было опросить всех присутствующих, не говоря уже о тех, кто убежал, услышав крики о крови. Обшарить все углы и закоулки церкви: в ризнице, во внутренних помещениях, на колокольне, под каждой скамьей, за органом, на хорах – везде. Опознать каждого прихожанина и проверить, нет ли у него крови на одежде.

Райан отыскал взглядом Агнес, старшую ключницу церкви.

– Как имя того человека, что сопровождал леди Косгроув?

– Никогда прежде не видела его.

Инспектор обратился к старосте и младшим служителям:

– Вы знаете мужчину, который пришел вместе с леди Косгроув?

– Такое мрачное лицо я бы наверняка запомнил, – ответил один.

– В эту церковь он никогда не ходил, я вам точно говорю, – добавил другой.

Констебли двигались от скамьи к скамье, опрашивая прихожан. Высокие ограждения создавали иллюзию разговора с глазу на глаз, хотя голоса раздавались на всю церковь.

– Через два часа меня ждут на обеде в доме моего дяди. Вы ведь не думаете, что я намерен тут торчать, пока вы…

– Расстегнуть сюртук? И жилет? Констебль, уж не собираетесь ли вы меня обыскивать? Мы с комиссаром Мэйном посещаем один и тот же клуб, и если вы не прекратите…

– Что я видел? Девицу в нелепых панталонах под юбкой и с ней – двух бедно одетых мужчин, которые, как теперь выяснилось, служат в детективной полиции. А еще маленького человечка в сюртуке с потертыми локтями, и, как мне сказали, это тот самый Любитель Опиума. Здесь, в церкви Святого Иакова! Вот что я видел! Любитель Опиума – его-то вам и нужно проверить!

Пока Райан шел по главному проходу, подобные реплики повторялись снова и снова, с одинаковым раздражением добропорядочных людей, насильно задержанных полицией и подвергнутых допросу.

И такая реакция вовсе не была проявлением грубости.

Убийство леди Косгроув действительно потрясло богатых и влиятельных обитателей Мейфэра, в особенности потому, что произошло в церкви. Однако высшее сословие Лондона в любом случае воспринимало действия полиции как вторжение в свою личную жизнь. Респектабельные господа не совершают преступлений. Это удел бедняков. Если двое рабочих подрались в таверне или грабитель притаился в темном переулке, чтобы отобрать у прохожего кошелек, – какое отношение все это имеет к жителям Мейфэра? И не думают же, в самом деле, эти простолюдины, называющие себя констеблями, – а на службу в полицию шли только представители низших классов, – будто кто-либо из прихожан церкви Святого Иакова мог убить леди Косгроув? Если осмотреть соседние улицы, там непременно отыщется какой-нибудь чужак, не проживающий в Мейфэре. Вот чем должна заняться полиция, вместо того чтобы мешать порядочным людям отправиться в загородный дом или к родственникам на воскресный обед, запланированный еще неделю назад.

Не слушая ничьих жалоб, инспектор оглянулся на появившегося в дверях небритого мужчину в мятой одежде и с сумкой через плечо.

Мужчина кивнул Райану, пробиваясь к нему через сутолоку.

– Возможно, вы слишком рано поднялись с больничной койки, – заметил мужчина, дыша на инспектора перегаром. – Судя по тому, как вы прижимаете руку к животу.

– Просто беспокоят швы, – объяснил Райан.

– Похоже, вас буквально сшили по кускам. Думаю, вам лучше присесть.

– Не сейчас.

– Мне известно, что хорошо бы почаще ходить в церковь, но я не предполагал появиться здесь при таких обстоятельствах. – Мужчина снял с плеча сумку. – Констебль, которого вы за мной прислали, рассказал кое-какие подробности. Думаю, вам понадобится много эскизов, как и в прошлый раз.

– Не совсем так, – возразил Райан.

– Вы о чем?

К ним подошел еще один человек, в расстегнутом пальто, под которым не было жилета, – невиданная небрежность для Мейфэра. Бледный и худой, он держал под мышкой тяжелую треногу, а в обеих руках нес объемистые саквояжи с оборудованием, казавшиеся почти неподъемным грузом при его хрупком телосложении.

– Спасибо, что пришли, – сказал ему инспектор.

– Куда вы меня направите?

– Вперед. Мне нужны фотографии под разными углами. И не наступите в кровь.

– Кровь?

– Зрелище не слишком приятное, зато можно не волноваться, что объект пошевелится и смажет изображение, – объяснил Райан.

– Мне уже приходилось фотографировать покойников. Родственники усопших часто меня нанимают.

– Значит, работа отчасти привычная. Если справитесь, обещаю вам регулярный заработок.

– Я не против.

Худой мужчина потащил свое оборудование по центральному проходу.

– Решили разорить меня, наняв проклятого фотографа? – возмутился художник.

– Приходится идти в ногу со временем.

– Тогда зачем вы посылали за мной?

– Чтобы получить портрет человека, которого здесь нет.

– Что?

Райан отвел его в тот угол, где собрались Агнес, староста и младшие служители.

– Этот джентльмен – художник из «Иллюстрейтед Лондон ньюс», – объявил им инспектор. – Пожалуйста, опишите ему того мужчину, который сопровождал леди Косгроув. Он нарисует портрет, а вы поможете сделать изображение в точности похожим на человека, которого вы видели. Когда закончите, – добавил он, обращаясь к художнику, – отправьте портрет в газету. Надеюсь, кто-нибудь опознает его. А потом вернитесь и сделайте несколько эскизов трупа.

– Но ведь у вас будут фотографии…

– …которые могут оказаться неудачными. – Все еще не оправившись от потрясения, вызванного письмом, что лежало у него в кармане, инспектор добавил: – Я бы предпочел подстраховаться.

– Райан.

Заслышав повелительный голос, инспектор обернулся.

К нему с озабоченным видом стремительно приближался комиссар Мэйн.

Мэйну было пятьдесят восемь лет. Тонкие черты лица казались еще мельче под густыми седеющими баками. Он уже двадцать шесть лет служил комиссаром, и эти годы отложили отпечаток на его внешность. Никто не знал больше его о работе лондонской полиции или любой другой правоохранительной организации в мире.

– Я видел репортеров возле дверей, – заявил Мэйн.

– Констебли не пустят их внутрь, сэр. Я знаю, что у вас срочное совещание с министром внутренних дел. И не осмелился бы вас отрывать, не будь дело столь срочным.

Райан невольно задумался, есть ли сейчас у страны министр внутренних дел. Сохранил ли лорд Палмерстон за собой этот пост после недавней отставки кабинета? Политический хаос спутал все карты.

– Убийство такого значительного лица, как леди Косгроув, да еще совершенное в церкви Святого Иакова! – В голосе Мэйна слышалось возмущение. – Я сразу же приехал.

– Боюсь, дело обстоит еще хуже, чем вы думаете, сэр.

– Не представляю, как подобное возможно.

– Леди Косгроув держала в руке вот это. – Райан вытащил из кармана конверт и письмо с траурной каймой.

Мэйн взял залитый кровью листок и прочел два страшных слова. Черты лица комиссара еще больше заострились.

– Помоги нам Господь. Кто еще знает?

– Только вы и я, сэр.

За пятнадцать лет знакомства с Мэйном инспектор нечасто видел его таким потрясенным.

– У нас нет сейчас ни правительства, ни премьер-министра, – напомнил Райан. – Поскольку дело касается безопасности ее величества, возможно, следует доложить непосредственно королеве.

В сопровождении констебля Беккер быстро шел по Пикадилли, стараясь не привлекать внимания, но невольно ловя на себе неприязненные взгляды. Двадцать шесть лет назад публика с такой же настороженностью отнеслась к тому, что на каждом углу появился полицейский в высоком шлеме. Однако в 1842 году произошло еще более тревожное изменение: образовалась детективная служба, сотрудники которой ходили в штатском. Новую идею служителя порядка без мундира приняли с изрядным недоверием. Привилегированные слои общества не возражали, чтобы переодетые полицейские незаметно проникали в таверны, игорные дома и прочие пользующиеся дурной славой места, где преступники замышляют свои злодеяния. Но какой смысл шпионить за всеми остальными? Как добропорядочному горожанину убедиться, что человек, с которым он так беспечно беседует, не является детективом, сующим нос в его личные дела?

В Мейфэре скромная одежда, позволявшая сохранять неприметность на городских улицах, теряла свои преимущества. Трудно сказать, на кого больше обращали внимание – на одетого в мешковатый костюм Беккера или на идущего рядом с ним констебля. Сержант чувствовал, что за ним тайком наблюдают из окон. Группа получивших выходной слуг настороженно проводила его взглядами, вероятно приняв за преступника, которого только что арестовали. Шрам на подбородке Беккера определенно указывал на темное прошлое. Но если так, почему констебль ведет задержанного в самое сердце Мейфэра, вместо того чтобы направиться к ближайшему полицейскому участку?

Следуя полученным в церкви указаниям, Беккер повернул направо на Хаф-Мун-стрит, затем налево на Керзон-стрит и направился к ровному ряду домов, тянущемуся вдоль Честерфилд-хилл.

«Отправляйтесь в особняк леди Косгроув, – приказал ему Райан, – и сообщите о том, что здесь произошло. Даст бог, прибудете туда раньше репортеров. Соберите как можно больше информации».

Белокаменные четырехэтажные особняки разительно отличались от убогих тесных лачуг, которые Беккеру приходилось видеть в Ист-Энде. Здания здесь были так похожи одно на другое, что, не будь на дверях медных табличек с номерами домов, сержант ни за что не различил бы их.

Стало заметно холоднее. Поднялся ветер, облака заслонили солнце. Беккер нашел нужный дом, остановился возле чугунных ворот и осмотрел крыльцо. Занавески на окнах были задернуты, как принято во всех респектабельных районах, так что не удавалось определить, есть ли кто-нибудь дома.

– Констебль, проследите, чтобы эти два человека не подходили близко, – распорядился Беккер, указав на репортеров, увязавшихся за ними. – Не впускайте никого в ворота без моего разрешения.

Получив повышение совсем недавно, сержант все еще ощущал неловкость, отдавая приказы. Он открыл ворота и подошел к крыльцу.

«Как сообщить страшную новость о леди Косгроув?» – подумалось ему. Он вспомнил, как прибежал домой и дрожащим от испуга голосом прокричал, что отец упал с лестницы в сарае и шея у него повернута под ужасным углом. Опустошенный взгляд матери до сих пор преследовал Беккера в ночных кошмарах.

Глубоко вздохнув, он поднялся на крыльцо. Пять ступенек превратились в невообразимо долгий путь. Сержант взялся за молоток в форме львиной головы и решительно постучал в дверь.

Прошло десять секунд. Никто не ответил. Чувствуя себя незваным гостем, Беккер постучал снова. И опять безрезультатно.

Он посмотрел вниз и заметил под дверью тускло-коричневое пятно вытекшей жидкости, которая уже подсохла. После событий сегодняшнего утра трудно было не узнать в ней запекшуюся кровь.

Помня о наблюдающих за ним репортерах, сержант постарался ничем не выдать тревогу. Он подергал ручку двери и с замиранием сердца почувствовал, как та поддается.

Беккер приоткрыл дверь и крикнул:

– Эй!

Возможно, никто из домочадцев не обратил внимания на стук, но голос они точно должны услышать.

– Здесь кто-нибудь есть? Я детектив полиции сержант Беккер. Мне нужно поговорить с вами.

В ответ прозвучало только эхо.

Он решил заглянуть в дом, но дверь, приоткрывшись на несколько дюймов, застопорилась. Что-то ей мешало изнутри.

– Эй! – снова позвал Беккер и оглянулся через плечо.

Газетчики подошли ближе к воротам.

– Констебль, не пускайте их!

Беккер навалился всей своей массой, и предмет, мешавший двери открыться, чуть сдвинулся. Теперь сержант мог пробраться внутрь.

Он учуял смерть еще до того, как глаза привыкли к темноте.

Препятствие за дверью оказалось трупом дворецкого с проломленной головой. Оттуда и натекла кровь, превратившаяся в засохшее пятно под дверью.

Беккер опять потянулся к поясу, где привык носить дубинку, когда был простым констеблем. Разумеется, ее там не обнаружилось. Зато Райан приучил его всегда носить с собой нож в закрепленных под штаниной ножнах. «Сначала бейте рукояткой, а потом уже пускайте в ход лезвие, – наставлял его инспектор. – Иначе неприятностей не миновать».

Холодок пробежал по спине Беккера. Он вытащил нож и осмотрелся, готовый отразить возможное нападение. Темный коридор заканчивался холлом с двумя дверьми по противоположным стенам – обе были закрыты – и лестницей с узорчатыми перилами, которая вела на второй этаж.

До сих пор знакомство сержанта с домами богачей ограничивалось особняком лорда Палмерстона. Даже побывав там много раз, Беккер все еще не мог привыкнуть к разительному контрасту с той жалкой лачугой, где жил сам, когда работал по шестьдесят часов в неделю на кирпичном заводе. У него в голове не укладывалось, что лорд Палмерстон называет домом такой шикарный особняк. Возможно, его светлость настолько привык к роскоши, что действительно считает свое жилище обычным домом. Тогда как же в его понимании должен выглядеть дворец?

В обычных обстоятельствах Беккер непременно залюбовался бы черно-белыми квадратами мраморного пола и прихотливым литьем бронзовой балюстрады – последнее слово сержант узнал совсем недавно. Но сейчас обстоятельства были далеки от обычных.

Беккер обратил внимание на груду тряпья возле лестницы. Он осторожно сделал три шага вперед и только тогда понял, что перед ним труп служанки с точно так же проломленной головой, лежащий в луже засохшей крови.

У сержанта сжалось сердце. Он бесшумно отступил назад, спрятал обратно нож, чтобы не переполошить тех, кто ждал его возвращения снаружи, и проскользнул в приоткрытую дверь. Гуляющий по улице холодный ветер показался ему пустяком в сравнении с леденящей атмосферой, царившей в доме. Облака в небе потемнели.

– Что вы там нашли? – крикнул один из газетчиков, все еще пытающихся уговорить полицейского пустить их внутрь.

– Констебль, доставайте трещотку! – приказал Беккер. Репортеры попятились, приняв его слова за угрозу.

Полицейский схватил трещотку и принялся ее раскручивать. Резкий звук заполнил всю улицу.

Из окон соседних домов начали выглядывать встревоженные лица. Из дверей выскочили слуги. Только что казавшийся безлюдным квартал ожил.

По мостовой к ним спешил еще один констебль. Маршруты патрулирования были составлены так, чтобы полицейские всегда могли услышать один другого. С противоположной стороны улицы появился второй патрульный. Сообразив, в чем дело, он тоже побежал на помощь.

– Я детектив Беккер, – сказал сержант первому. – Оставайтесь здесь и помогите сохранять порядок. А вы отправляйтесь в церковь Святого Иакова, – велел он второму, – и передайте инспектору Райану, что леди Косгроув не единственная.

– Не единственная?

– Инспектор поймет. Попросите его приехать как можно скорее. И приведите сюда других констеблей. Чем больше, тем лучше.

Не успел полицейский скрыться из виду, как подошли еще двое.

– Никак случилось чего? – крикнула из толпы женщина в переднике.

– Мой хозяин желает знать, почему поднялся такой шум, – важно заявил лакей в ливрее.

– Скажите ему, что все в порядке, – ответил Беккер. – А вы расходитесь по домам. Не на что здесь глазеть.

– Нам в Мейфэре бобби не указ! – возмутилась та же женщина.

Беккера так и подмывало спросить, не хочет ли она продолжить беседу в полицейском участке. Но как на его месте поступил бы Райан?

– Подойдите сюда, – позвал он.

Женщина внезапно утратила всю свою бойкость.

– Вы мне?

– Да, вам, я же на вас указываю. Подойдите.

Служанка нерешительно приблизилась.

– Хотите помочь? Будет о чем рассказать на кухне.

Перспектива принести свежие сплетни в хозяйский дом вызвала к жизни услужливую улыбку.

– В этом доме есть черный ход? – спросил у служанки сержант.

– А то как же! С заднего двора. Нас только туда и пускают, когда нужно принести уголь или, скажем, бакалею.

– Прекрасно. Тогда покажите этому симпатичному констеблю, как туда попасть.

– Как по мне, вовсе он и не симпатичный.

– Не нужно его задирать. Просто покажите ему черный ход. Констебль, никого не пропускайте внутрь и будьте осторожны, потому что злоумышленник в любой момент может выбежать из дома.

– Я все понял, сержант.

Не привыкшему еще к новому званию Беккеру показалось на миг, будто полицейский обращается к кому-то другому.

Как только служанка увела констебля, прибежали трое патрульных с одного конца Честерфилд-хилл и еще двое – с другого.

Беккер показал им значок, подошел ближе и произнес негромко, чтобы не услышали репортеры:

– В этом доме по крайней мере два трупа. Я еще не все осмотрел.

Патрульные застыли в изумлении: преступления в богатом районе случались нечасто.

– Сначала в церкви Святого Иакова, теперь здесь, – пробормотал один из констеблей.

Похоже, весть о первом убийстве разлетелась на удивление быстро.

– Вероятно, все произошло несколько часов назад. Вы оба останетесь здесь охранять ворота. Остальные пусть опросят свидетелей. Узнайте, не видел или не слышал ли кто чего-нибудь необычного.

Заметив, что полицейские разошлись, один из газетчиков крикнул:

– Эй, расскажите и нам тоже!

– Никого не подпускайте, за исключением инспектора Райана, – приказал Беккер патрульным, занявшим пост у ворот. Затем повернулся к тому констеблю, вместе с которым пришел из церкви Святого Иакова. – Идите за мной.

Они поднялись по ступенькам и протиснулись в приоткрытую дверь.

– Это первый, – сказал Беккер.

Запах смерти, казалось, усилился. Даже в полумраке сержант разглядел, как сузились зрачки констебля, когда тот увидел проломленную голову дворецкого.

– Обойдите его и ничего не трогайте, – распорядился Беккер. – Если тот, кто это сделал, еще прячется в доме, мне понадобится ваша помощь.

Констебль снял с пояса дубинку, но, зайдя в вестибюль, застыл с раскрытым ртом при виде статуй на мраморных пьедесталах, позолоченной лепнины и живописных панно на стенах.

– Чтоб мне провалиться! – изумленно пробормотал он. – Неужели здесь живут люди?

– И здесь же их убивают, – напомнил Беккер. – Именно поэтому мы сюда и пришли.

Сержант остановился над трупом служанки, лежавшим возле лестницы. Снова подумав, как на его месте поступил бы Райан, он опустился на колени и рассмотрел круглую рану на голове покойницы. Судя по всему, ее нанесли тем же предметом, которым убили дворецкого.

Сержант приоткрыл ближнюю дверь – ту, что была справа. Задернутые портьеры мешали как следует рассмотреть интерьер парадной гостиной. Стол был накрыт скатертью с нарядными кисточками. На креслах и диване лежали вышитые подушки. Пол устилал мягкий восточный ковер. Беккер никогда еще не бывал в комнате, погруженной в такую тишину.

Он раздвинул портьеры и осмотрелся, но не заметил ничего подозрительного. Затем прошел через вестибюль к другой двери у противоположной стены. И снова столкнулся с запахом смерти.

– Констебль, будьте готовы прийти на помощь.

Беккер толкнул дверь, за ней оказалась библиотека. Окна здесь тоже были зашторены. Сержант присмотрелся и увидел мужчину, сидящего в красном кожаном кресле. Он словно бы читал книгу.

– Лорд Косгроув? – позвал Беккер, уже понимая, что это бесполезно.

Приторный запах ясно давал понять, что хозяин дома никогда и никому уже не сможет ответить.

Приготовившись к возможной атаке, Беккер скользнул к окну и раздвинул занавески. Лучи света упали на тело в кресле. Морщинистое лицо искажала мучительная гримаса агонии.

– Где сержант Беккер? – раздался в тишине голос, и Беккер вздрогнул от неожиданности.

Голос звучал из вестибюля и принадлежал инспектору Райану.

– Он зашел туда, инспектор, – ответил констебль.

Райан появился в дверях библиотеки:

– «Леди Косгроув не единственная»? Ваше сообщение определенно меня поразило.

– Как говорит в таких случаях Де Квинси? Несколько обитателей этого дома присоединись к большинству человечества, – вспомнил Беккер замечание Де Квинси о том, что за долгие века умерло намного больше людей, чем живет в настоящее время.

Райан подошел к креслу и осмотрел труп.

– Вы встречались с лордом Косгроувом? – спросил сержант.

– Однажды комиссар Мэйн послал меня на заседание Комитета по надзору за тюрьмами. Лорд Косгроув как глава комитета задал мне несколько вопросов.

– Значит, это и есть лорд Косгроув?

– Сомневаюсь, что даже собственная жена, будь она жива, узнала бы его сейчас, – ответил Райан.

Покойника привязали к креслу и стянули шею веревкой, закрепив ее на верхней ступеньке передвижной лестницы, с помощью которой доставали тома с верхних полок.

В руках мертвец держал раскрытую книгу; голова его чуть склонялась вперед, как бывает при чтении.

– Посмотрите на его глаза, – потрясенно произнес Беккер. – Вы когда-нибудь видели такое?

– Нет, – признал Райан.

Острые серебряные писчие перья торчали из обоих глазных яблок. По щекам спускались засохшие темные дорожки, создавая впечатление, будто покойник плачет кровавыми слезами. Беккер с трудом подавил дрожь, представив, какие муки должен испытывать человек, которому воткнули в глаза металлические шипы.

– Трудно определить, от чего наступила смерть, – рассуждал вслух сержант, – от потери крови или удушения.

– Перья в глазах – это только пытка, а смерть принесла удавка, – ответил Райан.

– Откуда вы знаете?

– Какого цвета у него губы и язык?

Беккер догадался, что инспектор проверяет его. Он подо шел ближе и, преодолевая отвращение, присмотрелся к сведенному судорогой рту и вывалившемуся наружу языку.

– Они синие.

– Вы когда-нибудь видели повешенного? – задал новый вопрос Райан.

– Только один раз и издали. Но мне и этого хватило.

– Посиневшие губы указывают на недостаток воздуха. Потеря крови лишь ослабила жертву, голова склонилась к книге. Убийца устроил все так, будто покойник повесился сам. Какую книгу он якобы читает?

Сознавая, что ему еще многому предстоит научиться, Беккер собрался с мужеством, взял из рук мертвеца том и взглянул на корешок:

– Вроде бы свод законов.

Беккер заметил между страниц книги листок бумаги и вытащил его. На нем была такая же траурная кайма, как и на письме, которое в момент смерти держала в руке леди Косгроув.

– Что там написано? – осведомился Райан.

– Это имя, но оно мне незнакомо. Эдвард Оксфорд.

– Эдвард Оксфорд? Вы не ошиблись?

– Вам оно что-то говорит?

– Господи помилуй, еще бы.

Продолжение дневника Эмили Де Квинси

Пока в церкви Святого Иакова продолжался опрос свидетелей, отец сидел на алтарной ограде. Короткие ноги не доставали до пола и без остановки покачивались вверх-вниз, будто шагая по воздуху. Он то рассматривал лужу крови на каменном полу, то переключал внимание на молельню леди Косгроув, где фотограф установил свою громоздкую камеру. Лицо отца приобрело болезненно бледный оттенок. Увидев, как из-под полы пальто появилась бутылочка с лауданумом, я поспешила вмешаться: прихожане могли безо всякой снисходительности отнестись к болезни старого человека.

Между тем полковник Траск все еще помогал полиции поддерживать порядок, а привлекательная молодая женщина, которую он сопровождал в церковь, следила за ним с нескрываемым восхищением. Я не могла не заметить, что полковник изредка поглядывает на меня с тем же недоумением, что и в первый раз, когда он будто бы узнал меня, но не сумел вспомнить, при каких обстоятельствах мы встречались. Его неуверенность смущала меня. Я ждала удобного момента, чтобы подойти и дать полковнику возможность объясниться, если на то будет его воля.

Но исполнить задуманное не удалось, поскольку Шон (я имею в виду инспектора Райана) быстро вывел нас с отцом из-под церковных сводов и направил прямиком сквозь растущую толпу.

– Прибыл экипаж лорда Палмерстона. Его кучер получил четкие указания отвезти вас на вокзал Юстон.

– Я должен остаться, – возразил отец.

– Вы очень помогли нам семь недель назад, – кивнул Шон. – Но лорд Палмерстон ясно дал понять, что будет весьма недоволен, если вы пропустите поезд. Он имеет куда большее влияние, чем комиссар Мэйн, так что выбора у меня нет. Вы ответили на все вопросы, а если появятся новые, я телеграфирую вам в Эдинбург. К счастью, мы с сержантом Беккером видели то же самое, что и вы.

– Вы в самом деле видели то же, что и я? – переспросил отец.

– Я обещаю не забывать вашу теорию о множестве реальностей.

Пожимая нам руки, Шон задержал мою ладонь чуть дольше, чем того требует простое дружеское расположение. Несмотря на холодную погоду, я почувствовала, как щеки у меня вспыхнули.

– Эмили, я буду скучать по нашим беседам, – сказал инспектор.

Обычно мне легко находить нужные слова, но должна признаться, что от огорчения у меня перехватило дыхание и я почти лишилась дара речи.

– Я тоже буду скучать по нашим беседам, – только и удалось мне вымолвить в ответ.

Вспомнив о приличиях, Шон повернулся к отцу:

– И конечно же, я буду скучать по необыкновенным разговорам с вами, сэр.

– Ко мне уже давно не обращались «сэр», – признался отец. – Всего несколько недель назад вы сами, помнится, называли меня совсем иначе.

Шон смущенно потупился:

– Мы все прошли долгий путь. Жаль, что дальше наши дороги расходятся. – Он поглядел в мою сторону. – Спасибо, что помогли мне залечить раны, Эмили. Удачного путешествия.

Пока он держал меня за руку, лицо у меня продолжало пылать.

– Берегите себя, – прошептала я, склонившись ближе, чтобы посторонние не расслышали прощальных слов. – Я напишу, когда мы приедем в Эдинбург.

Подбежавший констебль прервал наши объяснения, и многое так и осталось невысказанным.

– Сержант Беккер ждет вас в доме леди Косгроув, инспектор. Он велел передать, что она не единственная.

– Не единственная?

– Именно так. Он сказал, вы поймете… и что дело срочное.

Во взгляде Шона действительно промелькнула догадка.

– Боюсь, я вынужден вас покинуть, – произнес он.

– Да, конечно, возвращайтесь к работе.

По правде говоря, мне хотелось, чтобы Шон остался, но, когда я снова потянулась к его руке, он уже спешил прочь.

Внезапно к нам через толпу зевак и газетных репортеров бросился лакей его светлости:

– Скорее! Нам давно пора ехать на вокзал! – Он словно потерял рассудок. – Распоряжения лорда Палмерстона необходимо исполнять. Ему не понравится, если вы опоздаете на поезд.

Пока нас подгоняли к экипажу, я успела услышать, как один газетчик сказал другому:

– Вон идет Любитель Опиума. Слыхал, что он говорил о туманности Ориона?

– Это новый публичный дом на Стрэнде?

– Нет, речь про ночное небо. Он сказал, что туманность похожа на череп с дыркой, сквозь которую вытекает небесное вещество. Вот что опий с людьми делает.

При виде наших скудных пожитков, привязанных на крыше кареты, неизбежность злосчастного отъезда легла мне на сердце тяжким грузом. Едва слуга успел запереть дверцу и вскарабкаться на запятки, экипаж сорвался с места и помчал вперед, поскольку кучер спешил выполнить приказ лорда Палмерстона.

Отец сидел напротив меня, не в силах унять дрожь.

– Теперь уже можно, – сказала я.

Он мгновенно извлек бутылочку с лауданумом, глотнул рубиновой жидкости, смежил веки, замер, снова открыл глаза и сделал еще один глоток. Взгляд его затуманился. Пот на лице, казалось, впитался обратно в кожу. Постепенно отец перестал бесконечно перебирать ногами в воздухе.

Если бы мы собирались поехать прямо в Эдинбург, у нас ничего бы не вышло: в такую даль поезда отправлялись лишь рано утром, чтобы доставить пассажиров ночью того же дня. Но последние недели в Лондоне ввергли отца в более глубокую, чем обычно, меланхолию. Я связываю его настроения со все возрастающей зависимостью от опиума и страхом погибнуть, если не хватит сил освободиться от этого рабства.

Та же тоска погнала отца в Манчестер, где остались отчий дом и могилы сестер. Болтливый репортер не мог знать, что изначальная причина одержимости отца черепами и вытекающей из них субстанцией кроется в давнем посмертном вскрытии, которому подвергли одну из его сестер, чтобы узнать, не стала ли необычно большая голова следствием фатальной деформации мозга. Отца преследовали кошмары, в которых он видел дыру, пробитую врачом в голове девочки.

Когда один из моих братьев, Уильям, сначала ослеп и оглох от мучительных головных болей, а вскорости умер, у него в мозгу обнаружили скопление странного зеленоватого вещества. Вскрытому черепу Уильяма тоже нашлось место в страшных видениях отца.

Экипаж свернул на север и помчался от Пикадилли к Риджент-стрит. Отец высунулся из окна и окликнул лакея на запятках:

– Какой дорогой мы едем к Юстону?

– От Риджент-стрит к Портленд-плейс. Оттуда прямо по Нью-роуд.

– Поверните, пожалуйста, на Оксфорд-стрит.

– Мы знаем дорогу.

– Мой маршрут короче. И мне нужно кое на что взглянуть.

Шум колес не скрыл от нас недовольного бормотания слуги, затем он крикнул кучеру:

– Сверни на Оксфорд-стрит!

– С чего это?

– Пассажир требует.

– Вот еще! Больше делать нечего, как ему угождать! – ответил тот, быть может не подозревая, что мы все слышим.

Тем не менее карета повернула направо, и, едва колеса застучали по Оксфорд-стрит, отец крикнул лакею:

– Остановитесь!

– Но нам пора на вокзал!

– Стойте! – повторил отец неожиданно громким для такого маленького человека голосом, удивив даже меня.

Сквозь цокот копыт донеслись проклятия кучера, но он все же остановил лошадей, насколько я могла определить, в конце Грейт-Тичфилд-стрит.

Отец открыл дверцу и шагнул наружу.

Я привычно последовала за ним.

– Нет, не выходите! – воскликнул лакей. – Вы же собирались только взглянуть! Нам нужно спешить!

В воскресенье после полудня магазины на Оксфорд-стрит не работали. Улица была пустынна, лишь несколько двуколок и экипажей с грохотом прокатились мимо и скрылись. Низкие тучи заслонили небо. Дым из каминных труб окутывал крыши домов.

Отец печально оглядел окрестности. В ранней юности он провел четыре голодных месяца на этой улице среди проституток и нищих, пытаясь пережить суровую лондонскую зиму. Одна из девушек, Энн, – ее давным-давно поглотил безжалостный город – была возлюбленной отца, еще до того как он встретил мою мать.

– Даже тогда, находясь на пороге смерти, я чувствовал себя более живым, – пробормотал он.

– Отец, пожалуйста, не говори о смерти.

– Поспешите! – крикнул лакей. – Лорд Палмерстон не простит нам, если вы опоздаете на поезд!

– Скажите его светлости, что это я во всем виноват, – ответил отец. – Передайте, что я отказался сесть в карету.

– Что вы такое говорите? – вскинулся слуга.

– Приношу свои глубочайшие извинения. Будьте любезны вернуть наши сумки в дом лорда Палмерстона. Я позже с ними разберусь.

– Нет! – запротестовал кучер.

Но отец уже удалялся по Оксфорд-стрит, направляясь в противоположную от вокзала сторону.

– Отец, не слишком ли много лауданума ты выпил? – встревожилась я, торопясь за ним. – Объясни мне, что у тебя на уме.

Мы миновали Риджент-стрит, следуя на запад. Немногие смогли бы угнаться за решительной, несмотря на короткие ноги, походкой отца, и только свободная юбка позволяла мне не отставать.

– Смерть, – произнес он.

– Ты пугаешь меня, отец.

– Чуть более семи недель назад я очнулся от своих опиумных кошмаров в полдень. Не отправься мы в Лондон, я бы, наверное, начал просыпаться на закате вместо полудня. Или, возможно, однажды избыток опиума вовсе не дал бы мне проснуться. И тогда я тоже присоединился бы к большинству. Смог бы наконец забыть ту боль, что причинил тебе, твоим братьям и сестрам. И прежде всего твоей матери… Смог забыть кредиторов, от которых нам всем вечно приходилось скрываться… забыть бедность, на которую я обрек тебя.

– Отец, ты и вправду меня пугаешь.

– Эдвард Оксфорд? – Беккер недоуменно уставился на листок, который нашел в книге покойника. – Почему вы сказали: «Господи помилуй»?

– Сколько вам было пятнадцать лет назад? – спросил Райан.

– Всего десять.

– Вы рассказывали, что выросли на ферме в отдаленной части Линкольншира. Ваш отец читал газеты?

– Он совсем не умел читать и стыдился этого, – ответил Беккер. – Когда я не был занят работой по дому, он заставлял меня ходить в школу.

– Тогда вы действительно могли ничего не слышать.

– О чем? Это как-то связано с тем письмом, что вы нашли в церкви и не хотите обсуждать со мной?

– У нас мало времени, – отрезал инспектор. – Нужно осмотреть оставшуюся часть дома.

– Не уходите от ответа. Что означает имя Эдвард Оксфорд? – продолжал настаивать Беккер. – И о чем говорилось в письме из церкви?

– Я не могу сказать.

– Вам настолько тяжело говорить?

– Нет, просто не дозволено. Только комиссар Мэйн имеет право знать.

– У вас такой мрачный вид. Случилось нечто ужасное?

– Оно случилось пятнадцать лет назад. Прошу вас, прекратите задавать вопросы, на которые я не могу ответить. Нам нужно осмотреть дом. Где остальные слуги?

Запах гнилой пищи – или кое-чего похуже – привел их к лестнице, спускающейся на кухню.

Внезапно Беккер остановился.

– В чем дело? – поинтересовался Райан.

– Когда я смогу стать таким, как вы?

– Как я?

– Вас ничто не трогает, – объяснил Беккер.

– Очень даже трогает, – возразил инспектор.

– Но по вам не скажешь.

– Потому что я умею переключать внимание. Сосредотачиваться на деталях. Меня научил этому комиссар Мэйн. Нужно думать о сборе улик, чтобы не оставить убийце шансов на очередные злодеяния.

Беккер кивнул и заставил себя спуститься.

Сержанту удалось сдержать эмоции, когда он увидел на кухонном полу трупы повара и девушки-посудомойки. Как и слуг наверху, их убили ударом по голове. На передниках засохла кровь.

Следуя наставлениям инспектора, Беккер направил все внимание на детали. Пепел в печи совсем холодный. В мисках застыл суп. Тесто в формах для выпечки осело, как и меренги для десерта.

Райан и Беккер поднялись по темной лестнице этажом выше, где почти все пространство занимал огромный обеденный зал, в котором могло разместиться больше сорока человек.

– Когда я нес патрульную службу в Ист-Энде, я и представить себе не мог, что кто-то живет в такой роскоши, – признался Беккер.

На третьем этаже обнаружились три открытые двери и одна запертая. Запах смерти просачивался именно из-под нее.

Райан толкнул дверь с такой силой, что та затрещала.

– Вам помочь, инспектор? – окликнул его снизу констебль.

– Когда будет нужно, я позову, – ответил Райан.

Держа наготове ножи, они с Беккером проникли в темную комнату, пробрались к окну и отдернули занавески. Сержант отпрянул назад, увидев, что находится у него под ногами, а также на кровати и практически повсюду.

Стены, туалетный столик, занавески, ковер – буквально все было покрыто засохшей кровью.

– Муки адовы, что же здесь произошло?

Мститель навсегда запомнил последние счастливые мгновения своей жизни. Вместе с сестрами Эммой и Рут он варил картофель в котелке, подвешенном над очагом. Больше его семья ничего не сумела раздобыть к ужину. Дрова для очага тоже было бы непросто достать, если бы отец, работавший плотником, не подбирал бесполезные обрезки досок и не приносил домой. Они были бедны, но любили друг друга. И часто смеялись.

Но только не в тот вечер. Отец вернулся домой перед самым закатом, снял пояс с инструментом и в недоумении огляделся.

– А где мать, Колин? – спросил он, стряхивая опилки с холщового плотницкого фартука.

– Мама еще не вернулась, – опередила Колина Эмма.

Ей уже исполнилось тринадцать. У нее были голубые глаза, и позже Колин каждый день вспоминал, как от одного ее взгляда в комнате становилось светлее.

– Но ведь ее нет уже целый день. – Отец потер загорелую шею мозолистой рукой и прошел через кухню к входной двери их крошечного дома.

Колин, Эмма и Рут направились следом. Рут была еще маленькой. Но даже дырка на месте выпавшего переднего зуба лишь придавала очарования ее улыбке. Дети видели, как отец вышел на пыльную улицу и встревоженно посмотрел в ту сторону, куда утром направилась мать. Поселок появился здесь совсем недавно. Многие дома до сих пор строились, штабели досок и кирпичей высились рядом с каркасами будущего жилья. Застройщик купил этот участок в четырех милях от Сент-Джонс-Вуда, на северо-западной окраине Лондона, в надежде на то, что город будет быстро расширяться.

– Может, она зашла к соседям, – предположил отец и направился к ближайшему дому.

Держа за руки Рут, Колин с Эммой наблюдали, как отец постучал в соседскую дверь и с кем-то переговорил. Багровое солнце уже коснулось горизонта, а отец все бродил от одного дома к другому и расспрашивал соседей. Семья обосновалась в поселке всего десять дней назад и еще ни с кем как следует не познакомилась, но вокруг жили такие же рабочие, как сам отец, и никто не относился к ним враждебно, хоть они и были ирландцами.

Хмурясь еще сильнее, отец наконец вернулся, обнял детей и сказал:

– Давайте накрывать на стол. Она может вернуться в любую минуту.

Но Колин не мог не заметить, как дрожат руки отца, когда тот снимал с огня котелок с картошкой и делил незатейливый ужин между детьми.

– Колин, присмотри за сестренками, – велел глава семьи, надевая пальто и уходя в вечерний холод. – Я скоро вернусь.

На самом деле вернулся он уже затемно. Однако матери с ним не было, и сам отец выглядел очень испуганным, когда укладывал детей в кроватки, которые сделал собственными руками.

– Как ты думаешь, что с ней могло случиться? – спросила Эмма.

– Не знаю, – ответил отец. – Стало совсем темно, и я уже ничего не видел. Утром я снова пойду ее искать.

– Давайте помолимся за маму, – предложила маленькая Рут.

Мать отправилась в Сент-Джонс-Вуд, прихватив с собой корзину с вязаными вещами. Она творила настоящие чудеса своими спицами, все восхищались созданными ею причудливыми узорами. Если бы не редкое умение матери, у Колина и его сестер не было бы зимой ни теплых перчаток, ни шапок, ни шарфов. В Сент-Джонс-Вуде она собиралась продать три только что связанные кофты. Кто-то сказал ей, что хозяин одной лавки с радостью приобретет их, а на вырученные деньги можно будет купить мяса на несколько дней вперед.

Но дорога в Сент-Джонс-Вуд занимала не больше часа.

Утром, убедившись, что Колину и его сестрам хватит хлеба и сыра на завтрак, отец открыл дверь, чтобы снова отправиться на поиски. Но в изумлении остановился на пороге.

Колин подошел к нему и увидел, как к дому приближается констебль.

– Ваше имя Росс О’Брайен? – спросил полицейский.

– Так меня и зовут.

Услышав ирландский акцент, констебль еще мрачнее посмотрел на отца:

– Кэтлин О’Брайен – ваша жена?

– Моя, чья же еще. – Отец подался вперед. – А почему вы спрашиваете? С ней что-то случилось?

– Можно сказать и так.

– Ничего не понимаю.

– Она арестована.

Глава 4 Хрустальный дворец

Холодный ветер пришелся как нельзя кстати, очистив нос от запаха смерти. Когда Райан и Беккер выбрались наружу, возле дома собралось не меньше сотни зевак, все они старались подобраться ближе, расталкивая соседей и недовольно ворча, когда толкали их самих. В основном это были лакеи в бриджах и длинных, до колен, ливреях, а также девицы в кухонных фартуках. Без дозволения хозяев они не покинули бы рабочие места, так что, скорее всего, явились по приказу господ, желающих узнать причину поднявшегося шума. Движимые любопытством и необходимостью подробно доложить о происшествии, они, похоже, вовсе не замечали, что на улице становится все холоднее.

Райан присмотрелся к толпе и с удивлением увидел знакомые лица.

– Это же Эмили!

– Милостивый боже, и отец с нею, – отозвался Беккер.

Каким-то образом Де Квинси удалось протиснуться сквозь плотные ряды, но напор множества тел прижал его к воротам особняка. Вслед за ним пробралась и Эмили. Она умоляла констебля пропустить их, но полицейский продолжал отгонять ее.

– Расходитесь по домам! – увещевал любопытствующих другой констебль. – Здесь не на что смотреть.

– Тогда зачем бобби ходят вокруг и спрашивают, не видали ли мы чего-нибудь странного? – допытывался один из слуг.

– А вы заметили что-то странное? – оживился полицейский.

Эмили позвала Райана, но гомон толпы заглушил ее голос.

Райан и Беккер поспешили вниз по ступенькам.

– Эти двое с нами, – сказал инспектор констеблям.

Как только ворота чуть приоткрылись, он затащил Эмили внутрь, а та, в свою очередь, потянула за собой отца.

– Дайте людям пройти! – рявкнул констебль толпе.

– Объясните, что здесь происходит! – прокричал какой-то репортер.

– Нужно вас куда-нибудь пристроить, Эмили, – произнес Райан. Он был рад появлению девушки, но всей душой сожалел, что встреча не произошла при других, более благоприятных обстоятельствах. – Там, внутри, случилось нечто ужасное.

– Хуже, чем в церкви? – поинтересовался Де Квинси. Пальто на нем сидело криво: в толчее оторвали пуговицу.

– Зависит от того, с какой стороны посмотреть.

– Даже Иммануил Кант не смог бы сформулировать лучше.

Ветер усиливался. Тучи потемнели и нависали все ниже. Внезапно посыпал снег, заставив часть зевак поднять воротники и разойтись по домам.

– Шон, когда мы зайдем внутрь, предупредите, когда мне следует отвернуться, – попросила Эмили.

– Когда мы зайдем внутрь? Но я ведь только что объяснил… – Райан умолк и обреченно вздохнул. – Да, конечно, когда мы зайдем внутрь.

– Лучше сразу смотрите в потолок, Эмили, – посоветовал Беккер. – Я проведу вас.

Снег повалил еще гуще.

Эмили усадили в плюшевое кресло в гостиной.

– Мы не можем разжечь огонь, чтобы вы согрелись. – Райан показал на остывший камин. – В пепле могут отыскаться улики.

– Понимаю.

– Что же случилось? Я думал, вы давно сели в поезд.

– Отец отказался выполнить распоряжение лорда Палмерстона.

– Отказался? – изумленно переспросил Райан.

– В церкви мы слышали, как священник назвал вам адрес лорда Косгроува. Отец настоял, чтобы мы отправились сюда.

– Я без труда отыскал этот дом, – гордо заявил Де Квинси. Он присел над трупом служанки возле лестницы и внимательно рассматривал рану на голове несчастной, почти касаясь пальцами вмятины в черепе. – Пятьдесят три года назад я часто просил подаяния в Мейфэре. Я изучил этот район не хуже Оксфорд-стрит и Сохо.

– Лорд Палмерстон… – начал инспектор.

– …будет в ярости. Меня предупреждали. – Де Квинси отпил из своей бутылочки с лауданумом. – В церкви вы сказали, будто видели то же самое, что и мы с Эмили. Разумеется, наши долгие беседы семинедельной давности убедили вас, что для меня это не довод.

– Полицейское расследование не сводится к бесконечным упоминаниям имени Иммануила Канта, – едва сдерживая раздражение, заявил Райан. – Существует ли реальность вне нас или только в нашем сознании? Могу вас заверить со всей определенностью: труп возле входной двери существует на самом деле. И еще один – возле лестницы, а также два на кухне под нами и, наконец, тот, что привязан к креслу в библиотеке.

– В библиотеке? – Заинтригованный Де Квинси резко выпрямился и направился к раскрытой двери у дальней стены.

– Эй, вам сюда нельзя, – остановил его дежуривший возле двери констебль.

– Все в порядке, – заверил полицейского Беккер. – Я зайду вместе с ним.

Райан повернулся к Эмили:

– Но вы же потеряете покровительство лорда Палмерстона. У вас нет средств. Где вы будете жить? Чем питаться?

– Отец утверждает, что способен выжить на улице, как в те времена, когда ему было семнадцать.

– Но теперь ему шестьдесят девять. А вы? Каково придется вам?

– Отец обещал и меня научить выживанию.

– Боюсь, опиум в конце концов повредил его рассудок.

– Смерть, – неожиданно произнесла Эмили.

– Что?

– Он постоянно говорит о смерти.

– Инспектор, – прервал их разговор голос Де Квинси из-за двери.

Девушка коснулась руки Райана:

– Кажется, я знаю, почему отец приехал сюда. Пока он помогает вам, у него остается цель, дающая силы жить дальше.

Райан зашел в библиотеку. Де Квинси переходил с одного места на другое, изучая причудливое расположение жертвы с разных точек обзора.

– Вижу, вы впечатлены, – заметил инспектор.

– Петля, выколотые глаза и юридический кодекс составляют в совокупности великолепное произведение искусства.

– Вряд ли следовало ожидать иного ответа от автора эссе «Убийство как одно из изящных искусств».

– Положение жертвы подсказывает, что мотивом является месть за допущенную несправедливость.

– На ограбление и впрямь не похоже, – признал Райан. – Серебряные перья в глазницах, из жилетного кармана свисает золотая цепочка от часов. В доме множество ценных предметов, но убийца ничего не тронул.

– Вы что-то говорили про кухню, – припомнил Де Квинси. – Там есть еще жертвы?

– Повар и посудомойка, – ответил Райан. – Вероятно, леди Косгроув отсутствовала, когда произошли все эти убийства.

В разговор вступил Беккер.

– Но почему она не обратилась в полицию, когда вернулась и увидела трупы? – растерянно спросил он. – Почему облачилась в траурное платье и отправилась в церковь? Какая-то бессмыслица.

– По меньшей мере одну из жертв мы пока не нашли, – сообщил Райан. – Спальня наверху вся покрыта засохшей кровью.

Выглянув из-за плеча трупа, Де Квинси изучил листок с траурной каймой, который Беккер вложил обратно в книгу.

– Тут написано имя. Эдвард Оксфорд.

– Оно вам что-то говорит? – спросил Райан.

– Разве могло быть иначе?

– Отец, я ничего не понимаю. Кто такой Эдвард Оксфорд?

Появления Эмили не ожидал никто. Она стояла у двери в библиотеку, отвернувшись от ужасного кресла и подняв глаза к потолку.

– Вам лучше вернуться в гостиную, Эмили, – заявил Беккер.

– Лучше быть здесь, но со всеми, чем в другом месте, но одной.

– Я бы тоже не хотел остаться один в таком доме, – согласился Райан.

– Отец, ты с таким удивлением произнес это имя – Эдвард Оксфорд, и я чувствую себя глупой, поскольку мне оно незнакомо.

– В то время тебе было всего шесть лет, – объяснил Де Квинси. – Если не ошибаюсь, инспектор, Эдвард Оксфорд все еще в Бедламе?

То была единственная в Англии лечебница для душевнобольных преступников – Бетлемская королевская больница, больше известная как Бедлам.

– Да, – ответил Райан. – Если бы его выпустили, меня наверняка известили бы.

– Но кто такой Эдвард Оксфорд? – продолжала допытываться Эмили. – Какое злодейство он совершил? По вашему тону, Шон, можно предположить, что речь о действительно ужасном преступлении. Оно связано с письмом, которое леди Косгроув получила в церкви? Вы не сказали нам, что в нем было.

– Боюсь, вам придется спросить у комиссара Мэйна.

– А может быть, и не придется, – заявил Де Квинси.

– Что вы хотите сказать? – с подозрением спросил Райан.

– Прежде чем вы сунули найденное в церкви письмо в карман, я успел заметить, что текст состоит всего из двух слов. Если там значилось «Эдвард Оксфорд», как и здесь, необходимость скрывать тайну от нас отпала бы сама собой. Значит, слова были другие. В нашей ситуации можно предположить лишь одно… Инспектор, будьте добры, расскажите Эмили об Эдварде Оксфорде.

Среда, 10 июня 1840 года

Королева Виктория настаивала, чтобы газеты публиковали ее распорядок дня. Ступив на престол всего тремя годами ранее, молодая правительница стремилась показать, насколько она отличается от прежних монархов, почти никогда не показывавшихся на глаза простым людям. Исполненная решимости установить прочную связь со своими подданными, Виктория взяла за правило совершать регулярные поездки по улицам Лондона и желала, чтобы горожане точно знали, когда и где у них будет возможность увидеть и поприветствовать свою королеву.

Чаще всего такие прогулки начинались в шесть часов вечера, когда Виктория вместе с принцем Альбертом, за которого она вышла замуж несколько месяцев назад, выезжала из Букингемского дворца в открытой коляске. Обычно они следовали мимо Грин-парка по Конститьюшен-хилл, делали разворот возле Гайд-парка и возвращались обратно. Коляску сопровождали двое всадников.

У королевы были весомые причины добиваться расположения своих подданных. Ее муж был иностранцем, родившимся в маленьком германском герцогстве. Он знал английский язык, но предпочитал говорить по-немецки, как и мать королевы, происходившая из тех же земель. Газеты предсказывали, что скоро вся Англия вынуждена будет изучать немецкий язык, а государственная казна опустеет, оплачивая германские долги. Люди опасались, что со временем Англия превратится в еще одно подневольное государство Германского Союза.

Вместо тысяч горожан, приветствовавших королеву Викторию на улицах до ее замужества, теперь их с принцем Альбертом встречали лишь сотни. Поговаривали, что кое-кто из собравшихся свистел ей вслед. А если коляска была пустой, в нее иногда даже бросали камни.

В тот благоуханный летний вечер один человек продемонстрировал свое неодобрение еще более откровенным образом. Когда экипаж проезжал мимо Грин-парка, мужчина вышел вперед.

Поднял пистолет.

И выстрелил с расстояния в пятнадцать футов.

– Я был тогда простым констеблем, – начал Райан. – Меня назначили патрулировать окрестности королевского дворца.

За окном библиотеки продолжал валить снег. Шумящей толпы больше не было слышно; вероятно, непогода заставила всех разойтись по домам.

– Мой маршрут включал правительственные здания, Грин-парк и Сент-Джеймс-парк. И я всегда был на посту, когда ее величество выезжала на свою обычную прогулку. Хотя в последнее время народу собиралось поменьше, чем прежде, скопление людей все равно притягивало к себе карманников. Редкий вечер обходился без поимки воришки, запустившего руку в чей-то карман. При звуке выстрела толпа замерла. – Райан посмотрел на Эмили, которая так и стояла, уставившись в потолок, чтобы не видеть внушающий ужас труп в кресле. – Давайте продолжим этот рассказ в гостиной, – предложил он.

Инспектор провел Эмили в соседнюю комнату, Де Квинси и Беккер двинулись следом.

Девушка опустилась на диван, инспектор сел напротив нее, радуясь возможности чуть ослабить напряжение и унять боль в недолеченной ране.

– Раздался резкий хлопок, и растерявшийся кучер остановил коляску, – продолжил он. – Сначала никто не сообразил, что это в самом деле выстрел. Я попытался определить, откуда донесся звук, и увидел облачко дыма рядом с коляской. Только теперь я понял, что произошло. Неизвестный мужчина опустил дуэльный пистолет и потянулся свободной рукой за вторым. Я рванулся к нему сквозь толпу, но не успел, и он выстрелил снова.

Я до сих пор помню, как мне заложило уши. Дым повалил еще гуще, но кучер королевы наконец-то оправился от потрясения, и коляска умчалась вдаль.

«Королева!» – закричал кто-то. «Он хотел застрелить королеву!» – подхватил другой. «Смерть ему! – загалдели все разом. – Смерть!» Добравшись до места происшествия, я увидел сразу двух мужчин с пистолетами. «Я не стрелял! – оправдывался один из них. – Я отнял пистолет у него!» – «Они оба виноваты! – завопили в толпе. – Убейте обоих!»

Подбежало еще несколько патрульных. Мы отогнали толпу дубинками. Я сразу определил, кто из подозреваемых принес пистолеты. Первый был одет в слишком узкий костюм, под которым трудно спрятать оружие. На втором были дешевые полотняные брюки с глубокими карманами. Но разгневанной публике не было никакого дела до таких тонкостей. «Смерть обоим!» – продолжали кричать со всех сторон.

Вместе с другими констеблями я поспешил оттащить двух мужчин подальше от толпы. «Отведем их в участок, там и разберемся!» – крикнул я. Хоть мне и было ясно, кто из них виновен, объяснять было некогда.

Проезжавшие мимо кебы и экипажи останавливались, чтобы узнать причину суматохи. Толпа увеличивалась. Вероятно, собралось уже больше тысячи человек. Всю дорогу до полицейского участка на Уайтхолле люди шли за нами, пытаясь схватить за воротник то одного, то другого из арестованных, так что едва не задушили их обоих. С помощью подоспевших констеблей нам удалось затолкать задержанных в участок. Вскоре выяснилось, что стрелял тот, что был в свободных брюках. В кармане у второго нашли визитку, удостоверявшую его личность. Оказалось, что он мастер по изготовлению очков. Очевидец, его знакомый, подтвердил, что тот просто выхватил один из пистолетов у стрелявшего. Позже газеты объявили мастера истинным героем.

Де Квинси оторвался от бутылочки с лауданумом:

– Человеком в свободных брюках был Эдвард Оксфорд.

Райан кивнул:

– Он сам назвал свое имя. И даже был рассержен тем, что изготовитель очков отвлек на себя часть внимания толпы. «Это я стрелял! – настаивал Оксфорд. – Я!» Поскольку выстрелы не нанесли никаких повреждений королеве и принцу Альберту, я предположил, что пистолеты были заряжены только порохом. «Если бы пуля попала вам в голову, – сердито ответил преступник, – вы бы не задавали глупых вопросов!»

– Значит, королева не пострадала? – уточнила Эмили.

– Ни она сама, ни ее супруг. Вскоре я с удивлением узнал, что ее величество приказала кучеру ехать дальше к Гайд-парку, как будто ничего не произошло. В газетах писали, что коляска двигалась неторопливо и почти торжественно. Тысячи подданных радовались, что королева осталась в добром здравии, и прославляли ее смелость.

Когда спустя полчаса монарший экипаж возвратился во дворец, история успела обрасти новыми подробностями. Утверждали, что пуля задела принца Альберта, когда он пытался прикрыть ее величество своим телом. На самом деле ничего подобного не было, но слухи продолжали распространяться, и вскоре все уже восхищались героизмом не только королевы, но и принца. Премьер-министр, члены правительственного кабинета и Тайного совета поспешили в Букингемский дворец, чтобы выразить свое возмущение действиями Оксфорда и возблагодарить Бога за то, что покушение не удалось.

– И все это за один вечер? – изумилась Эмили. – Но вы ведь говорили, что королева в то время не пользовалась любовью у подданных. Почему люди так внезапно изменили отношение к ней?

– Поначалу их потряс сам факт покушения на монарха. Подобное казалось немыслимым делом, попранием самих основ мироустройства, – объяснил Райан. – Однако вскоре у народа появился и другой повод для ликования, когда…

– …когда выяснилось, что королева в положении, – закончил за него Де Квинси, разглядывая бутылочку с лауданумом.

– В положении? Уж не хочешь ли ты сказать… – начала Эмили и осеклась.

– Королевский двор хранил это в тайне, – смущенно подтвердил Райан. – Но теперь стало известно, что ее величество ждет ребенка. Новость распространилась по всему Лондону с быстротой пожара. Надо сказать, у Георга Четвертого и Вильгельма Четвертого было множество… – Райан деликатно отвел взгляд от Эмили, – фавориток и внебрачных детей. Но теперь ее величество готовилась подарить Англии законного наследника престола.

Немецкое происхождение принца Альберта и предпочтение, которое он отдавал родному языку, были мигом забыты. Народ приветствовал его как отца будущего монарха. Тем вечером во всех театрах Лондона прервали представления, чтобы сообщить о покушении на ее величество. Зрители хором пели «Боже, храни королеву». В концертных залах, харчевнях, любых публичных местах, где собирались люди всех сословий, провозглашали здравицы королеве.

– А что было дальше с Эдвардом Оксфордом? – спросил Беккер.

– В сороковом году в столичной полиции не было детективной службы. Комиссар Мэйн отправил меня и еще двух констеблей на другой берег реки, в Саутварк, где Оксфорд снимал комнату. Помимо всего прочего, нам поручили выяснить, не было ли у него сообщников. Мы обыскали комнату и нашли запертый на ключ сундук. Я взломал его и обнаружил внутри пули, порох, саблю и загадочную черную шапочку с двумя алыми бантами. Кроме того, там лежали документы и блокнот.

Снег за окном продолжал идти. Эмили обхватила себя руками за плечи и обернулась: ей показалось, что скрипнули половицы в коридоре. Но тут ее отец произнес:

– В документах упоминалось тайное общество под названием «Молодая Англия».

– Совершенно верно, – согласился Райан.

– И те же два слова были в письме, которое вы нашли в церкви, – добавил Де Квинси.

Инспектор изумленно посмотрел на него:

– Вы употребляете столько лауданума, что разум давно должен был притупиться. Но теперь я почти готов поверить, что вы способны читать мысли. Да, там были именно эти слова: «Молодая Англия».

– Не понимаю, – сказала Эмили. – «Молодая Англия»? Название кажется безобидным. Группа юношей, объединившихся для поддержки своей страны. Или же ученые, изучающие раннюю эпоху истории Англии: Великая хартия вольностей и тому подобное.

– «Молодая Англия» поставила перед собой цель свергнуть правительство и упразднить монархию, – пояснил инспектор.

Эмили и Беккер потрясенно уставились на него.

– Общество объединяло четыре сотни человек, – продолжал Райан. – Каждому вменялось в обязанность приобрести пистолет, ружье и кинжал. Каждый получал вымышленное имя и фиктивные документы. Они работали кебменами, плотниками или еще кем; многие пользовались доверием благородных семейств. Некоторые даже ухитрялись выдавать себя за джентльменов, состояли в престижных клубах. Черную шапочку – каковую также полагалось иметь всем членам общества – можно было натянуть на лицо в момент восстания, чтобы скрыть свою внешность. Два алых банта на той шапочке, что была найдена в сундуке Оксфорда, указывают на его важный пост в тайном обществе.

Далее выяснились еще более тревожные подробности, – добавил Райан. – В бумагах говорилось о секретных собраниях, на которых члены общества готовились к возможным стычкам с полицией. Также упоминался некий таинственный руководитель «Молодой Англии», проживавший в германском Ганновере.

– В Ганновере? – переспросила Эмили. – Это ведь там…

– Совершенно верно, – подтвердил Райан. – Старший дядя королевы Виктории ступил на престол этого королевства, входившего в Германский Союз, уже после того, как ее величество стала править Англией. Многие полагали, что он испытал жестокое разочарование, когда английская корона досталась не ему, и был готов на все, чтобы занять место Виктории. Его подозревали в руководстве «Молодой Англией» и намерении свергнуть правительство и законного монарха. Опасения, что страна может превратиться в германское государство, больше не казались беспочвенными.

– Раз уж никакого переворота не произошло, значит полиция успела своевременно арестовать всех участников заговора, – предположил Беккер.

– Нет.

– Им удалось скрыться?

– Они оказались плодом воображения Эдварда Оксфорда, – объявил Райан.

– Что вы сказали?!

– От старших полицейских чинов я узнал, что все бумаги были написаны почерком Оксфорда, так что и сама «Молодая Англия», и ее планы существовали лишь в его фантазиях, – пояснил инспектор. – Обвинителем на процессе выступил сам генеральный прокурор. Он настаивал на безумии Оксфорда. Отец преступника часто избивал беременную жену и повредил мозг плода. Ученый-френолог измерил череп подсудимого и заявил, что вмятины и выпуклости свидетельствуют о психическом расстройстве крайне редкой формы. Возможно, оно унаследовано от отца, который однажды въехал в дом на лошади, а потом дважды пытался покончить с собой под воздействием чрезмерной дозы лауданума. – Инспектор многозначительно посмотрел на Де Квинси.

Тот лишь пожал плечами:

– Думаю, это самый приятный способ присоединиться к большинству.

– Отец, умоляю тебя, даже не думай! – воскликнула Эмили.

– Вы знаете, сколько раз отпили из своей бутылочки, с тех пор как вошли в дом? – спросил Райан.

– Признаться, не считал.

– Шесть раз.

– Вот видишь, Эмили, – обрадовался писатель, – всего шесть раз. Я потихоньку исправляюсь. Прошу вас, инспектор, продолжайте. Полагаю, Оксфорд имел обыкновение время от времени разражаться бессмысленным смехом, пугая окружающих.

– Да, и при этом мог много часов подряд сидеть неподвижно, уставившись в стену. Он вел себя настолько странно, что не мог удержаться ни на одной работе больше нескольких месяцев. Главным образом он прислуживал в тавернах, разнося пиво. «Не стоит верить ни единому слову этого безумца, – заявил присяжным на слушании генеральный прокурор. – Отправьте его в лечебницу для душевнобольных, где ему и место».

– И где он провел все последующее время, – заключил Де Квинси. – Но давайте вернемся к выстрелам. Пистолеты Оксфорда были заряжены пулями?

После долгого молчания Райан произнес:

– Похоже, вы и в самом деле читаете мои мысли. Откуда иначе вы могли знать, что тот же вопрос беспокоил и меня?

– Как вы считаете, сколько зрителей собралось вокруг коляски в момент покушения? – осведомился Де Квинси.

– Вероятно, около двухсот.

– При таком скоплении народа, выстрелив дважды с расстояния в пятнадцать шагов, Оксфорд не только не попал в королеву или принца Альберта, но и не задел никого из случайных зрителей, или лошадей, или хотя бы коляску. На редкость неудачное покушение. Пуль так и не нашли, правильно?

Райан кивнул:

– По другую сторону Конститьюшен-хилл расположен королевский дворец. Подъезд к нему тщательно осмотрели, проверяя каждый камешек. Но пуль там не оказалось. Стену дворца тоже обследовали на тот случай, если пули застряли в кладке. Полиция обыскала также дворцовый парк, но и там ничего не нашли.

– Таким образом, единственное доказанное преступление Оксфорда состояло в том, что он испугал королеву, – заключил Де Квинси.

– За неимением других улик – да.

– Многие жители Лондона ни с того ни с сего разражаются смехом или подолгу сидят, уставившись в стену. Их называют сумасшедшими, но не приговаривают к заточению в лечебнице для душевнобольных.

– Но при этом они не стреляют в королеву, – возразил Райан.

– Из пистолета, который, вероятно, не был заряжен, – заметил Де Квинси.

– Вспомните, что сказал мне Оксфорд: «Если бы пуля попала вам в голову, вы бы не задавали глупых вопросов», – напомнил инспектор.

– В условном наклонении фраза звучит крайне неубедительно. Как вы сами признались, эта деталь беспокоила вас, – парировал Де Квинси.

– Вероятно, вы прочитали все, что было написано об этом происшествии, – решил Райан. – Только так можно объяснить вашу осведомленность о событиях того вечера, хотя сами вы, в отличие от меня, там не присутствовали.

– Я мог бы описать множество различных версий покушения, но они получились бы не такими яркими, как ваша, инспектор. Газетные сообщения противоречили одно другому, подтверждая тем самым, что события можно истолковать по-разному. Некоторые очевидцы утверждали, будто слышали над головой свист пуль. Если это правда, значит Оксфорд целился в воздух, а не в королеву и, стало быть, вовсе не собирался убить ее. Что касается свиста пуль, можно ли доверять подобным показаниям, если сами пули так и не были найдены, хотя поиски продолжались несколько дней? И если не доказано намерение Эдварда Оксфорда убить королеву, а не просто напугать ее, почему генеральный прокурор так решительно требовал навечно поместить подсудимого в лечебницу для душевнобольных?

– У вас есть ответы? – поинтересовался Райан.

– Даже в нескольких вариантах.

– Тогда поведайте мне. Глядишь, мы сумеем понять, почему кто-то решил связать сегодняшние убийства с событиями пятнадцатилетней давности.

– Я не могу сказать.

– Не можете? Бог мой, неужели лауданум в конце концов ослабил ваши мыслительные способности?

– В данном случае я просто не хочу говорить, – заявил Де Квинси. – Поскольку здесь попахивает государственной изменой.

Из коридора теперь уже явственно послышался скрип.

Эмили ахнула, когда в дверях появился темный силуэт. Райан и Беккер насторожились.

– Измена? – повторил чей-то голос.

К всеобщему изумлению, в гостиную вошел лорд Палмерстон в сопровождении комиссара Мэйна. Одежда обоих была усыпана тающим снегом; вслед за ними в комнату ворвался холодный ветер.

– Что вы там говорили об измене? – поинтересовался лорд Палмерстон.

– Мы обсуждали дело Эдварда Оксфорда и «Молодой Англии», милорд, – ответил Райан.

Лорд Палмерстон задержал взгляд на Де Квинси и Эмили:

– А вы что здесь делаете? Почему вы вообще остались в Лондоне? Представьте мое удивление, когда я вернулся домой и увидел, как из кареты выгружают ваши вещи.

– Учитывая чрезвычайность ситуации, я решил, что мне лучше быть здесь, милорд. Мои наблюдения могут оказаться полезными.

– Возможно, ваша наблюдательность еще больше обострится, если вам придется ночевать на снегу.

Комиссар хмуро посмотрел на Райана и Беккера:

– Почему вы обсуждаете «Молодую Англию» с посторонними? Кажется, мы договорились в церкви, что сведения нельзя разглашать во избежание паники.

– Мистер Де Квинси угадал содержание письма.

– Что?!

– После того, как прочитал имя Эдварда Оксфорда во втором письме.

Комиссар удивился еще сильнее:

– А было и второе?

– У другой жертвы. – Райан указал в сторону библиотеки.

Лорд Палмерстон и комиссар Мэйн поспешили туда.

– Спасибо, что увели разговор в сторону от измены, – шепнул Де Квинси инспектору.

– Надеюсь, позже вы нам все объясните, – проворчал Беккер.

– Непременно, – пообещала Эмили. – Редкий случай, чтобы отец отказался говорить. Что бы ни заставило его сомневаться, я должна это услышать.

Лорд Палмерстон и комиссар Мэйн вернулись в полном потрясении.

– Это действительно лорд Косгроув? – спросил Райан.

Лорд Палмерстон кивнул. Обычно от него исходило ощущение силы, но сейчас морщины в уголках разом постаревших глаз выдавали его растерянность. Из могучей груди будто выкачали весь воздух.

Комиссар Мэйн сокрушенно произнес:

– Каким надо быть чудовищем, чтобы сотворить такое?

– Судя по петле, своду законов и выколотым глазам, убийца, кем бы он ни был, считал чудовищем самого лорда Косгроува, – заметил Де Квинси.

– Не смейте оскорблять покойного! – воскликнул лорд Палмерстон.

– И в мыслях не было, милорд. Но тщательно продуманная сцена подсказывает, что убийца полагал свой гнев праведным.

– Но в чем причина его гнева? Лорд Косгроув был одним из самых уважаемых членов высшего сословия. Проведенная его стараниями реформа тюремной системы заслуживает восхищения. Кто мог ненавидеть такого достойного человека?

– Или же настолько ненавидеть леди Косгроув, чтобы убить ее, – добавил комиссар Мэйн. – А еще я не могу понять, почему она облачилась в траурное платье и отправилась в церковь, вместо того чтобы сообщить об убийстве в полицию. Ведь тогда она осталась бы в живых.

– Возможно, она вовсе не приходила в церковь, – предположил Де Квинси и сделал глоток из своей бутылочки.

– Ради всего святого, она и сейчас лежит там в луже собственной крови! – возмутился лорд Палмерстон. – Кто-нибудь, посадите этого человека на поезд в Шотландию и избавьте меня от него! Опиум мешает ему отличить реальность от фантазий.

– Молчи, отец, – предостерегла Де Квинси Эмили.

– Нет, я хочу послушать, – настаивал лорд Палмерстон. – Возможно, ваш батюшка однажды договорится до того, что его все-таки отправят в лечебницу для душевнобольных.

– Я просто хотел отметить, что некоторые вещи, кажущиеся нам очевидными, могут обернуться полной своей противоположностью. – Де Квинси указал на труп в холле. – Вмятину в черепе этой девушки, как и того слуги, который лежит сразу за дверью, могло оставить орудие с шарообразным утолщением на конце. Подобный удар можно нанести только сверху вниз. Примерно вот так. – Де Квинси поднял правую руку и резко махнул ею, заставив лорда Палмерстона вздрогнуть. – Набалдашник трости джентльмена вполне удовлетворяет необходимым условиям. Вопрос лишь в том, кто нанес удар: настоящий джентльмен или человек, прикинувшийся им с целью проникнуть в дом.

– Порядочный господин не способен совершить столь чудовищное преступление, – заявил лорд Палмерстон. – Некогда нам слушать ваши домыслы. «Молодая Англия». Эдвард Оксфорд. Как только комиссар рассказал мне о содержании письма из церкви, я сразу попросил ее величество об аудиенции. Райан, вы расследовали покушение Оксфорда на жизнь королевы, поэтому пойдете с нами.

– Если позволите, пусть сержант Беккер сопровождает нас, – предложил инспектор. – Это самый быстрый способ ввести его в курс дела.

– Хорошо, Беккер, присоединяйтесь. И поторопитесь. Нельзя заставлять ее величество ждать, – нетерпеливо произнес комиссар Мэйн.

– И… – Райан умолк в нерешительности.

– Ну что еще? У нас нет времени.

– Мистеру Де Квинси тоже лучше поехать с нами.

– Вы шутите?

– После разговора с ним я убедился, что он знает о покушении Эдварда Оксфорда не меньше моего, если не больше.

– Взять Любителя Опиума на встречу с королевой? – изумленно воскликнул лорд Палмерстон. – Он угостил вас лауданумом?

– Думаю, ее величество рассчитывает, что мы предпримем для ее защиты любые меры, даже самые непривычные. Неужели вы не согласны со мной, милорд?

Лорд Палмерстон издал обреченный стон.

Мститель точно знал тот день и час, когда он понял, каким образом может выпустить на волю долго подавляемую ярость.

Это случилось утром в четверг, первого мая 1851 года, в одиннадцать часов три минуты.

Тогда открылась Всемирная выставка, разместившаяся в великолепном здании, которое публика окрестила Хрустальным дворцом. На бумаге проект «дворца» представлял собой всего лишь гигантскую оранжерею. Многие влиятельные люди только посмеялись, когда принц Альберт поддержал эту идею.

Кто мог тогда представить, что в результате на свет появится одно из самых изумительных сооружений, какие когда-либо видел мир? Столь же огромный, сколь и блистательный, Хрустальный дворец был построен из почти миллиона квадратных футов стекла. Миллиона! Он занимал отведенную под строительство в Гайд-парке площадь в пятьдесят акров и насчитывал двенадцать этажей такой высоты, что парковые вязы, оставленные нетронутыми внутри в качестве украшения, не достигали потолка. Огромные водонапорные башни, установленные снаружи, давали воду для множества фонтанов. Аккорды двух мощных органов и пары сотен других инструментов, сопровождаемые хором в шестьсот голосов, были едва слышны в дальних углах дворца.

Мститель мог засвидетельствовать великолепие постройки, поскольку сам находился в тот день среди почетных гостей. Несмотря на усилия более чем восьмисот музыкантов, мелодия словно бы таяла в воздухе. При появлении королевской процессии все исполинское здание погрузилось в благоговейную тишину. Даже фонтаны стихли, когда десять тысяч собравшихся наблюдали за торжественным шествием небожителей.

Королева Виктория, приземистая, склонная к полноте, с невыразительным подбородком.

Принц Альберт, высокий, с почти женственными, несмотря на усы, чертами лица и узкими сутулыми плечами.

Наряд королевы дополняли драгоценности немыслимой стоимости и головной убор, напоминающий диадему.

Принц Альберт, хоть и не бывал в бою, облачился в мундир с множеством орденов.

Мститель ненавидел их обоих до хруста в сжатых кулаках. Он оглядел галереи выставки, ярус за ярусом поднимавшиеся к потолку. На них размещались экспозиции самых разных стран со всех концов света. Поскольку автором идеи являлся принц Альберт, Мститель со всей силой своей ненависти желал мероприятию провала. Читая в газетах язвительные статьи о подготовке выставки, он внутренне ликовал.

Европейские монархи не приняли приглашение принца, опасаясь беспорядков или даже покушений. У коронованных особ были причины для подобного беспокойства. Всего три года назад, в 1848-м, около ста пятидесяти тысяч манифестантов вышли на улицы Лондона, требуя ежегодных выборов и всеобщего избирательного права для мужчин любого сословия. Армии удалось тогда разогнать недовольных. Однако никто не мог поручиться, что толпы не соберутся снова, угрожая спокойствию Лондона.

Несмотря на все тревоги, открытие Хрустального дворца увенчалось грандиозным триумфом. Восторги десяти тысяч высокопоставленных гостей обратили ненависть Мстителя на всех собравшихся. Вопреки уверениям, что Всемирная выставка призвана восславить содружество наций, он нимало не сомневался в том, что принц Альберт задумал в первую очередь продемонстрировать мощь Британской империи. Мститель закипал от ярости, когда публика увлеченно рассуждала о Викторианской эпохе – принц Альберт всячески поощрял употребление нелепого термина. Мститель мечтал под покровом ночи протащить в Хрустальный дворец порох и разнести павильон на осколки. Но много ли пользы в разрушении здания? Ему хотелось уничтожить самих этих людей: Викторию, Альберта и всех прочих.

Королева с принцем и двое детей из их многочисленного потомства поднялись вместе с премьер-министром и другими сановниками на обитый алой тканью помост под пышным ярко-синим балдахином. Едва удерживая на лице маску обожания, под которой клокотала ненависть, Мститель с презрением слушал маловыразительное выступление Альберта.

Немецкий акцент делал речь принца еще более невнятной. Богатые и влиятельные гости внимали с притворным благоговением, хотя большинство из них не разобрало ни слова. А принц продолжал бубнить, обращаясь к королеве. Как только он милостиво соизволил закончить, королева поднялась с трона и поблагодарила его за проникновенные слова. Внезапно грянул хор «Аллилуйя» из «Мессии» Генделя. Никто, кроме самого Мстителя, похоже, не посчитал богохульством, когда королеву и принца фактически уподобили Иисусу Христу.

А дальше произошло примечательное и судьбоносное для Мстителя событие. Из толпы выскочил мужчина в ярком восточном наряде. Китаец. На глазах у изумленной публики он приблизился к трону и отвесил глубочайший почтительный поклон. Дети королевы раскрыли рты от удивления. Ее величество не нашла ничего лучшего, чем одарить китайца вежливым кивком.

Ропот пробежал по толпе. «Кто он такой?» – недоумевали все. Одни предполагали, что это китайский посол. Другие утверждали, будто видели, как он беседовал с важными сановниками вроде герцога Веллингтона. Вельможи начали смущенно перешептываться друг с другом. Премьер-министр и лорд-гофмейстер принялись совещаться с королевой Викторией и принцем Альбертом. И наконец все решили, что это и в самом деле китайский посол.

Когда монаршья чета повела своих детей осматривать тысячи экспонатов выставки, знатные гости двинулись следом. Среди них, с восхищением разглядывая огромное и величественное здание, в первых рядах шествовал и странный незнакомец.

Загадка его личности долго будоражила воображение публики, пока один из репортеров не выяснил, что это самый обычный китаец, владелец небольшой джонки. Его звали Хэ Син. Он оделся в национальный костюм, чтобы привлечь внимание королевы и пригласить ее в свой музей диковинок.

В первый раз за много месяцев Мститель искренне улыбнулся, довольный тем, как китаец переполошил весь музей и выставил на посмешище королеву и принца. Но эта радость не изменила твердого решения, пришедшего к Мстителю именно утром первого мая 1851 года, когда он осознал свое предназначение.

Под нескончаемым снегопадом Рональд с трудом находил дорогу в лабиринте узких улочек печально известного лондонского Ист-Энда.

Юноше было страшно.

Накануне вечером незнакомый джентльмен дал ему пять золотых соверенов.

«Хотите получить еще, Рональд? Запомните адрес: Уоппинг, Гарнер-стрит, дом двадцать пять. Приходите туда завтра к четырем часам. Вы можете принять участие в великом деле».

Рональд прищурился, пытаясь что-нибудь разглядеть сквозь густо падающий снег. Из тех пяти соверенов у него осталось три, остальные он потратил на теплую одежду, как и велел джентльмен: крепкие непромокающие ботинки, шерстяные носки, а также теплое пальто и шапку, заменившие рваный бушлат и кепку. И еще теплые перчатки. Кроме того, он съел огромный кусок пирога с почками и выпил немыслимое количество пива – первый полноценный обед за три дня.

Прохожих было не много. Большинство здешних обитателей предпочло спрятаться в своих норах. Не имея возможности разузнать дорогу, Рональд паниковал все сильнее. Он начал поиски в два часа дня, сверяя время по часам в магазинах. Однако чем дальше он углублялся в трущобы Уоппинга, тем реже попадались лавки, к тому же из-за снегопада многие из них закрылись. Рональд понятия не имел, сколько у него осталось времени до четырех часов. Он всей душой жаждал получить очередные соверены, но смутно подозревал, что бородатый джентльмен не обрадуется его опозданию.

Закашлявшись от дыма из труб, который снегопад клонил к земле, Рональд подошел к заметенной снегом табличке на стене, очистил ее и разобрал слова: «Гарнер-стрит». Он ощутил прилив сил и зашагал быстрее, присматриваясь к номерам на стенах домов. Девять… Семнадцать…

Двадцать пять!

Рональд настороженно заглянул в приоткрытую дверь. Темный коридор – без единой лампы и каких-либо признаков жизни. Джентльмен действительно назвал этот адрес? Может быть, Рональда подвела память? Если он не найдет нужное место или опоздает к назначенному времени, не видать ему обещанных соверенов.

Замерзшие половицы заскрипели у него под ногами. Юноша медленно двинулся в темноту, пытаясь что-нибудь рассмотреть впереди, и едва не задел головой свисавший с потолка кусок штукатурки.

Внезапно перед ним выросла тень, и в лицо ударил свет фонаря.

– Как ваше имя?

– Ронни, – оторопело ответил паренек и тут же вспомнил наставления бородатого джентльмена, что следует всегда называть полное имя. – Нет, то есть Рональд.

– Что вы получили вчера?

– Пять соверенов.

– Ступайте за мной.

Тень перешагнула через отверстие в полу, и Рональд только теперь разглядел зловещую темноту у себя под ногами. Провожатый открыл дверь и жестом пригласил юношу в небольшой внутренний дворик с полуразрушенным сараем в глубине. Из другого коридора выступила еще одна тень.

– Если он привел за собой дружков, они без труда отыщут путь по следам, – сказал первый незнакомец.

– Я никому ничего не говорил, – запротестовал Рональд, – клянусь вам.

– Скоро узнаем. Мимо меня никто не пройдет, – заверил товарища второй.

Рональд двинулся дальше за провожатым. Коридор закончился лестницей со сломанными перилами. В свете фонаря юноша различил, что в ней недостает нескольких ступенек. Наверху мужчина подвел его к открытому окну, откуда в окно соседнего дома была переброшена над переулком узкая доска.

– Идите, – велел провожатый и накрыл фонарь колпаком.

К Рональду вернулась уверенность в своих силах. На корабле Британской Ост-Индской компании он привык лазить по мачтам и поэтому без труда прошел по скользкой обледеневшей доске. Сущие пустяки в сравнении с закреплением парусов во время качки в сильный шторм.

Сделав четыре быстрых шага, он оказался в темной комнате соседнего дома, заполненной какими-то ящиками. Провожатый перебрался вслед за ним и втянул доску в окно, затем снова снял колпак с фонаря и повел Рональда к лестнице. Они спустились в холодный сырой подвал с покрытыми плесенью стенами. Там было еще больше ящиков.

Тут внимание Рональда привлекло бормотание, которое становилось все громче, пока они подходили к двери.

Из-за ящиков показался еще один силуэт.

– Ваше имя Рональд?

– Да.

– Прекрасно. – Незнакомец дружески положил руку ему на плечо. – Вас ждут.

Все трое вошли в комнату, заполненную светом фонарей, запахом пива и табака и улыбчивыми людьми, которые дружно поднялись поприветствовать вновь прибывших.

В центре стоял бородатый джентльмен, в руке у него была трость с серебряным набалдашником.

– Добро пожаловать в «Молодую Англию», Рональд!

Глава 5 Тронный зал

Свежевыпавший снег приглушал стук копыт и скрип колес в металлической окантовке. Карета лорда Палмерстона мчалась по Пикадилли. В рассчитанный на четырех экипаж сейчас набилось шестеро, но даже тепло их тел не могло согреть салон. На улице было непривычно тихо.

Райан показал на двойные ворота и изогнутую подъездную дорожку перед особняком лорда Палмерстона и сказал Эмили:

– На этом месте пять лет назад произошло покушение на ее величество.

– Еще одно? – удивилась девушка.

Она сидела между Райаном и Беккером, в который уже раз радуясь, что носит свободную юбку. В платье с кринолином она ни за что не поместилась бы в переполненной карете.

– Говорят, что всего было шесть покушений, – ответил Райан. – Я хочу убедиться, что седьмого не произойдет.

– Шесть покушений? – Судя по голосу, Эмили была потрясена услышанным. – И одно из них произошло возле вашего дома, лорд Палмерстон?

– Тогда он еще не был моим. Здесь жил любимый дядя королевы. Когда ее величество приехала его навестить, вокруг кареты собрался любопытствующий народ, мешая лошадям тронуться с места. Неожиданно из толпы выскочил человек и ударил королеву тростью по голове с такой силой, что у ее величества выступила кровь.

– Боже мой!

– Ну разумеется, – недовольно проворчал лорд Палмерстон, – будто в жилах монархов кровь не течет.

– Тот человек тоже был членом воображаемого тайного общества, ваша светлость? – спросила Эмили. – И тоже писал письма, в которых строил планы свержения правительства и короны?

– Нет. Его звали Пейт, и вел он себя очень странно. Каждый день много месяцев подряд он нанимал один и тот же кеб и отправлялся в какой-нибудь парк. Там он бросался в самую чащу и возвращался назад в мокрой одежде, с ног до головы в колючках ежевики. По улице он передвигался гусиным шагом и размахивал при этом тростью, словно боевым мечом.

Де Квинси между тем задумчиво смотрел на падающий за окном снег.

– Пейт не всегда был таким. Раньше он служил в кавалерии в офицерском чине и больше всего на свете дорожил тремя своими лошадьми. Потом их покусала бешеная собака, и всех троих пришлось пристрелить. После этого Пейт и стал странно себя вести.

– Значит, из-за собаки он и сам стал бешеным, – предположил Беккер.

– Да, если не принимать во внимание того, что Пейт не был признан сумасшедшим, – заметил Де Квинси, когда карета свернула на Конститьюшен-хилл.

– Но его поведение… – начал было Беккер.

– …было эксцентричным не только в этом отношении, – закончил за него Де Квинси. – Он имел привычку громко петь в любое время суток, раздражая окружающих. Умывался только виски с камфарой. Обычно такого человека называют безумцем, но эксцентричное поведение еще не доказывает наличие психического заболевания. Согласно закону, безумие считается болезнью, когда человек не понимает, что делает, и не осознает неправильности своих действий.

– Вы знаете законы? – удивленно спросил комиссар Мэйн.

– Обучаясь в Оксфорде, я подумывал о юридической карьере, – ответил Де Квинси. – Но год спустя пришел к выводу, что эта деятельность мне не подходит.

– К счастью для всей судебной системы, – пробормотал лорд Палмерстон. – Убийство как одно из изящных искусств. Вы-то и есть настоящий безумец.

– Но не с точки зрения закона, – возразил Де Квинси. – Рассматривая дело Пейта, суд пришел к выводу, что, хотя тот и вел себя неестественно – ходил по улице гусиным шагом, размахивал тростью и так далее, – он все же понимал, что поступает дурно, когда ударил королеву. Присяжные признали его виновным. Как сказал судья, оглашая приговор: «Вы настолько же безумны, насколько безумен любой нормальный человек».

– У меня от вас разболелась голова, – пожаловался лорд Палмерстон.

– Так всегда бывает, когда начинаешь рассуждать о человеческом разуме, – заметил Де Квинси. – Определить сумасшествие вовсе не просто. Забавно, что само имя Пейт как раз и означает «рассудок».

– Мы на месте, – сдержанным тоном сообщил комиссар Мэйн.

Карета остановилась возле величественного Букингемского дворца.

Меньше ста лет назад Букингемский дворец был обычным домом. В 1761 году король Георг III купил его для своей жены и тут же принялся достраивать. В 1820 году королем стал Георг IV. Он не жил в этом здании, но продолжал его реконструкцию, потратив на нее более полумиллиона фунтов, пока дом не превратился во дворец. Когда в 1837 году на престол взошла королева Виктория, она первой из британских монархов поселилась здесь. Однако появление многочисленного потомства заставило ее величество расширять дворец снова и снова.

Де Квинси восхищенно разглядывал огромное трехэтажное здание.

– Как здесь все изменилось. Когда я осматривал Лондон несколько десятилетий назад, возле входа стояла Мраморная арка. А на месте этого крыла была просто стена.

Комиссар Мэйн кивнул:

– Восемь лет назад Мраморную арку демонтировали, чтобы освободить пространство для восточного крыла. В конце концов арку установили в Гайд-парке.

– Ее возвели в честь победы над Наполеоном, – заметил Де Квинси, – и она простояла на этом почетном месте всего четырнадцать лет, пока королева и принц не приказали убрать ее. Как быстро проходит слава.

– Боже вас упаси повторить это во дворце, – предупредил лорд Палмерстон.

Министр внутренних дел прошел по свежему снегу к воротам и назвал свое имя охраннику из гвардии, добавив:

– Ее величество ожидает нас.

Страж вытянулся в струнку и доставил гостей ко второму посту. Второй гвардеец, в свою очередь, сопроводил их к третьему. Наконец они подошли к напоминающему тоннель входу во дворец, откуда капельдинер повел их по лабиринту изумительной красоты коридоров.

Де Квинси, словно в одном из вызванных лауданумом видений, шел по мягкому ковру и любовался потрясающими сводами и роскошными люстрами, так что лорду Палмерстону пришлось поторопить его. Стены, оклеенные обоями, оштукатуренные, обшитые деревянными панелями и украшенные колоннами, были оформлены в стиле французского неоклассицизма с преобладанием розового и голубого тонов с обильной позолотой. Вплетение китайских мотивов создавало причудливый контраст, благодаря которому Де Квинси снова заподозрил, что погрузился в опиумные грезы.

Когда лорд Палмерстон просил аудиенции у ее величества, он, вероятно, настоял на строгой конфиденциальности разговора, поскольку провожатый направил гостей в сторону от тех помещений, где обычно проходили приемы, по пустынным коридорам и вверх по узкой лестнице, которой, возможно, пользовалась только прислуга. Чем дальше они углублялись в недра дворца, тем холоднее становилось.

Пройдя по другой лестнице и новым извилистым коридорам, они очутились в самом просторном помещении, какое Де Квинси видел в своей жизни. Оно было в три раза больше банкетного зала в доме лорда Палмерстона.

Однако поражен был не только Де Квинси.

– Тронный зал? – растерянно спросил лорд Палмерстон провожатого, показывая на окружающее великолепие. – Вы уверены, что не ошиблись? Конечно же, ее величество не могла назначить конфиденциальную встречу в подобном месте.

– Королева выразилась предельно ясно, милорд. Она сказала, что встретится с вами именно здесь. Прошу садиться.

Как только капельдинер удалился, Де Квинси подошел к окну, чтобы отдернуть занавески.

– Не трогайте здесь ничего, – остановил его лорд Палмерстон. – Садитесь и ждите. – Он указал на ряд стульев между французскими окнами, выдержанными, как и все во дворце, в неоклассическом стиле.

Посетители сели.

– Как жаль, что отец с матерью не дожили до этого дня и я не смогу рассказать им о том, что здесь видел! – вздохнул Беккер, исполненный благоговейного трепета.

В дальнем углу зала на возвышении разместился трон с пурпурным занавесом позади, создающим впечатление театральной сцены.

Эмили не сняла пальто и обхватила себя руками, пытаясь согреться.

– Раньше здесь было еще холоднее, пока не переоборудовали камины, – заметил Райан.

– Вы так говорите, будто уже бывали здесь прежде, – удивилась Эмили.

– Неоднократно, – ответил Райан. – Первый раз это случилось в сороковом году, после покушения Эдварда Оксфорда. Тогда во дворце не очень приятно пахло.

– Тише, – попросил лорд Палмерстон. – Королева может услышать.

– Но ведь я просто отдаю должное принцу Альберту, стараниями которого запах исчез, – возразил Райан. – Виной всему был дым от дурно устроенных каминов. Прислуге постоянно приходилось оттирать копоть с мебели. Вентиляция оставляла желать много лучшего, и, когда установили газовые светильники, все опасались умереть от удушья. Принц Альберт принял на себя заботу о дворце и быстро навел здесь порядок.

– Однажды я встретился с королем Георгом Третьим, – произнес Де Квинси.

– Тише, – повторил лорд Палмерстон. – Я слышу шаги.

– Когда мне было пятнадцать, я с помощью друга из благородной семьи получил приглашение на королевский прием в Виндзоре, – продолжал делиться воспоминаниями Де Квинси, вынимая из кармана бутылочку с лауданумом.

– Не надо, отец, – забеспокоилась Эмили.

Де Квинси со вздохом вернул бутылочку на место.

– Я прогуливался вдоль реки и повстречал короля в сопровождении свиты. «Как поживаете, молодой человек?» – спросил король. «Прекрасно, ваше величество», – ответил я. «Как ваше имя?» – осведомился он. «Томас Де Квинси, ваше величество», – сказал я. «Де Квинси, – повторил король. – Звучит вполне аристократически. Ваши предки были французами?» – «Они прибыли в Англию из Нормандии вместе с Вильгельмом Завоевателем, ваше величество», – объяснил я. Король удовлетворенно кивнул и пошел дальше.

– Значит, у вас такая древняя родословная? – спросил лорд Палмерстон изменившимся тоном.

– Нет, милорд.

– Но вы же сказали королю…

– Нужно было отвечать соответственно ситуации. Не мог же я признаться, что моя мать однажды решила добавить к своей фамилии частицу «Де», чтобы придать ей звучности.

– Так вы солгали королю? – изумился комиссар Мэйн. – Значит, Томас Де Квинси – не настоящее ваше имя?

– Ни один издатель не согласится печатать эссе автора с заурядной фамилией Квинси.

– Дорого бы я дал, чтобы никогда не встречаться с вами, – буркнул лорд Палмерстон.

В коридоре снова послышались шаги.

– Когда королева войдет, все должны встать, – проинструктировал спутников министр. – Мужчины пусть склонят головы, а мисс Де Квинси сделает реверанс.

Лорд Палмерстон смущенно посмотрел на свободную юбку Эмили. Судя по всему, он настолько привык к виду ее шаровар, что только сейчас сообразил, какое впечатление эта деталь туалета может произвести на королеву.

– Мы с комиссаром Мэйном подойдем к королеве и принцу, как только нам дадут понять, что готовы нас выслушать, – быстро продолжил он. – Инспектор Райан останется в отдалении, пока мы его не позовем. Сержант Беккер, а также мисс и мистер Де Квинси, – лорд Палмерстон саркастически выделил частицу «Де», – ни при каких обстоятельствах не должны двигаться с места и вступать в разговор. До чего же жаль, что вы сейчас не на пути в Шотландию.

– Мистер Де Квинси будет нам очень полезен, милорд, – возразил Райан. – Не сомневаюсь в этом.

Шаги зазвучали громче, и все поспешно встали, встречая самую могущественную правительницу в мире и ее ближайшего советника и возлюбленного мужа принца Альберта.

К 1855 году королева Виктория и принц Альберт уже пятнадцать лет состояли в браке. Заключению союза предшествовали большие трудности. Обычно муж занимал не подлежащее никакому сомнению главенствующее положение, вплоть до того что жена не имела никаких прав на имущество, которое сама привнесла в семью, не говоря уже о нажитом в браке. Но в этой исключительной ситуации права королевы поддерживала многовековая традиция: Виктория владела крупной собственностью, которую ее супруг никоим образом не мог контролировать. Более того, парламент настоял на более низком, чем у супруги, статусе Альберта, в результате чего их брачный союз стал самым не обычным во всей империи.

Его необычность проявлялась и в других отношениях. Как правило, женщины среднего и высшего сословия не обременяли себя никакой работой. Но управление страной – самая почетная деятельность, какую только можно себе представить. И если прочие жены были просто спутницами своих мужей, здесь в качестве спутника выступал принц Альберт.

Когда миновали свадебные волнения, у принца не было других дел, кроме как промокать чернила на документах, которые подписывала его супруга. Королева Виктория не приглашала его на встречи с премьер-министром и Тайным советом. Она не позволяла мужу изучать парламентские документы, на чтение которых сама тратила долгие часы.

Альберту оставалось лишь бесцельно бродить по коридорам дворца. Спасаясь от скуки, он взял пример со знатных женщин девятнадцатого века и занялся переустройством королевского дворца, которому требовались кардинальные перемены. Прежде слуги, отвечающие за уборку покоев, не имели права, вымыв окна с внутренней стороны, выйти наружу и закончить работу. Для этого существовали другие уборщики. Тем, кто подкладывал дрова в камин, не разрешалось разжигать огонь, за это важное дело отвечал другой человек. Система была настолько неэффективной, что недавно отремонтированный дворец мгновенно покрылся грязью и снова начал ветшать. Содержание резиденции, обремененной чрезмерным количеством слуг, требовало все больше и больше денег – на что парламент соглашался с видимой неохотой. Но когда принц Альберт избавился от лишнего персонала и упорядочил работу оставшегося, дворец преобразился на глазах, не говоря уже о значительном снижении издержек. И политические лидеры, поначалу невзлюбившие консорта, понемногу становились горячими его сторонниками.

Тем временем королева Виктория родила одного за другим нескольких наследников: к 1855 году – четырех девочек и четырех мальчиков. Не имея порой возможности заниматься государственными делами, она все чаще поручала Альберту заменить ее, постоянно советовалась с ним и в конце концов предложила мужу занять место рядом с собой. Прочитав очередной важный документ, она передавала бумаги принцу, и тот дополнял ее пометки своими. Он начал присутствовать на встречах с премьер-министром и другими советниками и предлагать свои решения. Фактически Альберт сделался соправителем.

Однако спустя всего четыре года после торжественного открытия Хрустального дворца Англия объявила войну России. В результате неумелого руководства военными действиями, бессмысленной гибели тысяч солдат и реальной угрозы поражения общественное мнение отвернулось от правительства и монарха.

Альберту тоже пришлось пережить стремительное падение своей популярности. Несмотря на все его старания, публика не забыла о происхождении консорта, и к февралю 1855 года былая неприязнь к иностранцу из бедного германского государства вспыхнула с новой силой. Опять поползли слухи, будто он намерен привести страну в долговую яму или превратить в вассала другой державы, Германии или России – не важно. В Альберте начали видеть иноземного шпиона.

Королева Виктория и принц Альберт появились в дверном проеме на фоне темного коридора. Казалось, они не вошли в Тронный зал, а материализовались в нем. Будь они простыми людьми, их внешность не привлекла бы внимания. Тонкий нос Виктории лишь подчеркивал округлость щек. Усы и длинные бакенбарды ничуть не придавали значительности мягким чертам тонкого лица Альберта.

Но внешность не имела значения, когда речь шла об особах королевской крови. Высокий статус придавал этой паре чуть ли не божественный ореол.

Наряд королевы намекал на ее скромность и бережливость, в отличие от склонных к излишней роскоши предшественников. Платье с кринолином, на которое ушло много ярдов шелковой парчи и атласа, было настолько темного зеленого цвета, что никто не назвал бы его праздничным. Мундир принца украшали лишь медные пуговицы и позолоченный эполет на одном плече.

Гладко причесанные и собранные в узел каштановые волосы королевы разделял прямой пробор. Головной убор, закрывающий затылок до самой шеи, хоть и был сделан из расшитой ткани, напоминал маленькую корону.

Принц Альберт слегка сутулился, зато ее величество держала спину идеально прямо. Когда она была еще ребенком, мать подкладывала ей под платье колючие веточки остролиста, так что Виктория с детских лет научилась сохранять гордую осанку.

– Ваше величество, ваше высочество.

Вслед за лордом Палмерстоном все гости поклонились, а Эмили сделала реверанс.

Королева жестом подозвала министра к себе.

– Когда вы просили о конфиденциальной встрече, я не предполагала, что вы приведете спутников, – произнесла она обычным своим высоким голосом, который газетные репортеры галантно называли «серебристым». – Кто эти люди? С рыжими волосами – констебль Райан, не так ли?

– Да, ваше величество, – ответил тот и снова поклонился.

– А почему вы не в мундире?

– Я больше не констебль, ваше величество.

– Вы уволились из полиции? Как же Лондон обойдется без вас? Кто будет нас охранять?

– Меня повысили в звании, ваше величество. Теперь я инспектор детективного отдела.

– Карьера идет в гору? Превосходно. Мы с принцем Альбертом благодарны вам за службу.

– Для меня честь служить вашему величеству.

– А что за высокий мужчина рядом с вами?

– Детектив сержант Беккер, ваше величество.

Беккер тоже еще раз поклонился.

– Силы небесные, нас окружают одни детективы! – воскликнул принц Альберт с сильным немецким акцентом. – И комиссар Мэйн здесь. А невысокий господин рядом с вами – неужели он тоже детектив?

– Нет, ваше высочество, – ответил Райан.

– Меня зовут Томас Де Квинси, – представился писатель и тут же ощутил на себе недовольный взгляд лорда Палмерстона.

– Имя кажется знакомым, – заметил принц. – И звучит благородно.

– Мой предок приплыл в Англию из Нормандии вместе с Вильгельмом Завоевателем, ваше высочество.

Министр внутренних дел поперхнулся от неожиданности.

– Что с вами, лорд Палмерстон? – поинтересовалась королева. – Комиссар Мэйн, может быть, вы проясните ситуацию?

– Ваше величество, сегодня утром в церкви Святого Иакова была убита одна высокопоставленная особа.

Помимо всего прочего, мать научила Викторию скрывать свои эмоции. Монарх – в особенности женского пола – должен излучать силу. Публичная демонстрация чувств приравнивается к проявлению слабости.

– Убита? – переспросила королева подчеркнуто нейтральным тоном.

Со всей возможной деликатностью комиссар Мэйн рассказал ей о том, что произошло в церкви.

– Вы знакомы с лордом Косгроувом? – поинтересовался комиссар. – Должен с прискорбием сообщить, что он также убит. В собственном доме в Мейфэре.

Королева и принц по-прежнему не проявили никаких эмоций, если не считать собравшихся в уголках глаз морщинок.

– Ваше величество, мы не стали бы смущать вас такими новостями, – вступил лорд Палмерстон, – но леди Косгроув держала в руке письмо, в котором было всего два слова: «Молодая Англия».

– «Молодая Англия»? – На этот раз голос королевы дрогнул, выдав ее волнение.

– При лорде Косгроуве тоже нашли письмо, но с другим текстом.

– И что в нем было? – резко спросил принц Альберт.

– Имя «Эдвард Оксфорд», ваше высочество.

Королева и принц обменялись быстрыми взглядами.

– Эдвард Оксфорд? Значит, он сбежал из Бедлама? – предположила королева Виктория.

– Нет, ваше величество. Мы пока не установили, кто написал письма и совершил преступления.

Королева коснулась руки принца, чего почти никогда не позволяла себе на публике.

– Опять началось, – проговорила она.

– Мы пришли сказать, что приложим все силы для обеспечения вашей безопасности, – заверил ее лорд Палмерстон.

– И как вы себе это представляете? – От тревожных предчувствий круглое лицо королевы словно бы вытянулось. – Правительство подало в отставку, и сейчас в стране не существует кабинета, обладающего реальной властью. Вы не можете в полной мере пользоваться своим положением министра внутренних дел. В отсутствие секретаря по военным делам некому отдавать приказы армии и увеличить охрану дворца.

– По вашему прямому указанию мы способны действовать в обход правительства, ваше величество, – попытался успокоить ее лорд Палмерстон.

– Но газетчики поднимут шум, заявив, что я превысила полномочия.

– Неужели газетчики предпочтут подставить вас под удар?

– Взявшись командовать армией, я спасу собственную жизнь, но потеряю нечто более важное – нерушимость монархии.

– Ваше величество, мои полномочия все еще остаются при мне, – заявил комиссар Мэйн. – Газетчики не посмеют упрекнуть меня, если в городе станет больше полицейских патрулей. Несколько слов, сказанных в неофициальной беседе, заставят армейское командование увеличить охрану дворца без вашего личного вмешательства. Возьму на себя смелость и порекомендую вам изменить распорядок дня и по возможности ограничить появления на публике. Старайтесь также избегать встреч с незнакомыми людьми.

– С такими, как эта девушка, например? – с сомнением произнесла королева.

– Это дочь мистера Де Квинси, ваше величество.

– Откуда мне знакомо это имя? – снова спросил принц Альберт.

– Он является… – комиссар Мэйн замялся, подбирая подходящее слово, – консультантом полиции, ваше высочество.

Королева продолжала разглядывать Эмили.

– А что за странный наряд на ней?

– Свободная юбка, без кринолина, она не стесняет движений, – с готовностью объяснила Эмили.

– Подойдите сюда, юная леди. Любого, кто разгуливает в подобной одежде, могут заподозрить в анархизме. Неужели у вас под юбкой брюки?!

– Да, ваше величество. Наряду с отсутствием кринолина они обеспечивают свободу движений. Фасон придумала американка Амелия Блумер. Она отстаивает права женщин.

– Права женщин? – Хотя сама королева и пользовалась исключительными привилегиями, вид у нее был озадаченный.

– Если ваше величество позволит сказать, темно-зеленый цвет вашего наряда прекрасен, однако опасность может появиться с неожиданной стороны.

– Ничего не понимаю.

– Такой зеленый краситель наверняка содержит мышьяк.

Кровь отхлынула от щек королевы Виктории.

– Крысиный яд?

– В текстильной мануфактуре часто используют подобные вещества, чтобы добиться глубокого зеленого цвета ткани. Если ваше величество желает, я покажу. – Эмили достала из сумочки пузырек.

Комиссар Мэйн перехватил руку девушки:

– Ради всего святого, что вы задумали? Скажите мне, что там не мышьяк.

– Нашатырный спирт, – объяснила Эмили. – Ваше величество, если вы позволите капнуть этой жидкостью на рукав вашего платья, мы узнаем, содержит ли ткань мышьяк.

Королева Виктория снова покосилась на юбку девушки.

– Альберт, – позвала она.

Принц взял пузырек из рук Эмили.

– Ваше высочество, выберите, пожалуйста, какое-нибудь неприметное место, – проинструктировала его та. – Просто коснитесь ткани пробкой, смоченной в жидкости.

– Если вы собираетесь убить меня, то здесь много свидетелей, – предупредила королева Виктория.

– Помилуйте, ваше величество, я… – начала оправдываться Эмили.

– Это шутка, – успокоила ее королева.

Принц Альберт отогнул манжет на рукаве платья жены и провел по изнанке пробкой.

Ткань мгновенно посинела.

– Нашатырный спирт вступил в реакцию с мышьяком, ваше величество, – определила Эмили.

– Крысиный яд у меня на одежде?

– Боюсь, что так. Подобным способом я уже спасла от отравления множество детей и женщин. Окажите мне честь и оставьте пузырек себе. Вы тоже сможете предупредить других.

Королева Виктория задержала взгляд на Эмили, а затем улыбнулась:

– Мы с принцем Альбертом устраиваем званый ужин сегодня в восемь часов. Ваше присутствие нас порадует. Разумеется, девушке не следует являться без сопровождения, так что ваш отец тоже приглашен.

У лорда Палмерстона задергалось веко.

– Комиссар Мэйн, увеличьте число патрулей, охраняющих дворец, – распорядилась королева. – Инспектор Райан, я не сомневаюсь, что вы сделаете все возможное для моей безопасности.

– Готов поклясться, ваше величество.

– Лорд Палмерстон, – сухо произнесла королева Виктория.

– Да, ваше величество?

– Мы хотим поговорить с вами приватно, – сказала она таким тоном, словно желала этого меньше всего на свете.

Натянутые отношения лорда Палмерстона с ее величеством имели давнюю историю. В 1839 году, на второй год своего правления, королева пригласила его погостить в Виндзорском замке. Среди приглашенных он встретил и бывшую свою любовницу. Следует признать, что за неуемную тягу к женскому полу лорда Палмерстона газеты еще с юных лет окрестили господином Купидоном. После ужина он отправился искать свою возлюбленную, но заблудился в лабиринте коридоров замка. Найдя, как ему показалось, нужную комнату, лорд Палмерстон тайком пробрался внутрь, но вместо бывшей любовницы очутился наедине с незнакомой замужней женщиной, одной из фрейлин королевы. Дама, чей покой он по ошибке нарушил, оказалась такой привлекательной, что он изменил намерения и начал добиваться ее благосклонности. Когда она позвала на помощь, лорд Палмерстон попытался успокоить ее, но слуги уже стучали в двери. Незадачливому кавалеру пришлось униженно извиняться и объяснять, что он заблудился в поиске своей комнаты.

Возникшая с тех пор неприязнь лишь усилилась, когда лорд Палмерстон занял пост министра иностранных дел. Он ни с кем не согласовывал своих действий, диктовал условия правительствам других стран и даже распоряжался британскими вооруженными силами. Наиболее вопиющий случай произошел, когда он приказал Королевскому флоту блокировать афинский порт и в ультимативной форме потребовал от правительства Греции возместить британским подданным все убытки, причиненные во время греческого восстания против турок. Разгневанная королева неоднократно вызывала его в Букингемский дворец, где вместе с премьер-министром требовала прекратить самоуправство. Лорд Палмерстон каждый раз приносил глубочайшие извинения, обещая выполнить волю королевы, но тут же нарушал слово и продолжал вести себя так, будто именно он и правит Британией.

Вот и теперь, провожая лорда Палмерстона в дальний конец огромного зала, королева Виктория и принц Альберт не скрывали своего неприязненного отношения к нему. Взойдя на помост, ее величество села на трон, принц встал слева от нее.

– Когда вы сообщили, что хотите обсудить с нами вопрос безотлагательной важности, мы решили, что речь пойдет об отставке правительства, – сказала королева.

– Нет, ваше величество, я хотел лишь предостеречь вас о возможной опасности.

– Мы благодарны вам за заботу. – Судя по выражению лица королевы, она весьма сомневалась в добрых намерениях лорда Палмерстона. – Поскольку из-за военных неудач лорд Абердин сложил с себя полномочия премьер-министра, мы спрашивали нескольких членов кабинета, способны ли они сформировать новое правительство. Как оказалось, ни один из них не пользуется достаточной популярностью для объединения всех фракций.

Монаршая чета оглядела лорда Палмерстона с еще бóльшим неодобрением.

– Мы надеялись, у вас найдутся предложения по преодолению политического кризиса, – мрачно добавил принц Альберт.

– Сожалею, ваше высочество, но мне нечего предложить. Война ввергла страну в хаос и смятение.

Казалось, королева и принц тоже от всей души сожалеют, что вынуждены продолжить этот разговор.

– А вы сами согласились бы, на определенных условиях, занять пост премьер-министра? – с обреченным видом спросила Виктория.

– Я, ваше величество? – Лорд Палмерстон изо всех сил старался скрыть удивление. Сто лет назад подобная неприязнь королевы, скорее, привела бы его на эшафот. – Пост премьер-министра?

– Мы сказали: на определенных условиях, – подчеркнула королева.

– Будьте любезны изложить их, ваше величество.

– Вы должны поклясться согласовывать все свои действия с кабинетом министров и парламентом, и в особенности – с нами.

– Ваше величество, я всегда стремился верно служить вам. В прежние времена лишь чрезмерное рвение побуждало меня действовать без вашего соизволения. Но с возрастом я сделался мудрее. Я приложу все усилия, чтобы стать образцовым премьер-министром.

Королева и принц глядели на него все с той же холодностью.

К востоку от Букингемского дворца раскинулся Сент-Джеймсский парк. Его со всех сторон окружали правительственные корпуса Уайтхолла и недавно построенное здание парламента. По воскресеньям множество горожан спешили к замерзшему пруду покататься на коньках, которые либо приносили с собой, либо брали напрокат. Это было одно из немногих мест, где одновременно собирались, забыв о социальных барьерах, люди высокого и низкого сословия, богатые и бедные.

В надежде на лишний пенни дворники регулярно расчищали каток от снега. В центре пруда образовался большой сугроб, вокруг которого скользили, выписывали пируэты, спотыкались, а иногда и падали конькобежцы. Некоторые даже ухитрялись катиться спиной вперед, оглядываясь через плечо и напоминая со стороны крабов. Если кому-нибудь требовался отдых, смотритель за два пенса приносил стул и сам помогал заново подвязать коньки. Уличные торговцы ликерными конфетами предлагали всем желающим сласти в форме шарика, где перечной мяты, имбиря или красного перца было куда больше, чем обещанного бренди.

Незамерзший уголок пруда облюбовали гуси, утки и лебеди. Темная рябь подо льдом недвусмысленно указывала, что он может проломиться, если соберется слишком много народу или конькобежцы переусердствуют с прыжками. Вдоль берега стояли таблички с надписью: «Опасно». В большой палатке на берегу хранились спиртные напитки, бутылки с кипятком, теплая одежда и согретые горячими кирпичами одеяла, чтобы привести в чувство тех, кто провалится под лед, вероятность чего возрастала по мере увеличения желающих покататься на коньках.

И вот замерзшая поверхность пруда задрожала под тяжестью собравшихся конькобежцев. Заслышав треск льда, испуганная толпа рванулась к берегу, порождая еще большие колебания. Сквозь поднявшийся крик донесся оглушительный хруст, и огромная льдина откололась от остальной массы. Беглецы попáдали в темную полынью.

– На помощь!

Спасатели, прихватив веревки, побежали к барахтающимся в ледяной воде несчастным.

– Я не чувствую ног!

С безопасного берега зрители с замиранием сердца наблюдали, как один из конькобежцев пытается вытащить из воды своего друга, но никак не может добраться до него. Мужчина сбросил коньки, распластался на льду и как можно ближе, насколько хватило смелости, подполз к открытой воде, протянув руку с зажатым в ней полозьем в сторону тонущего товарища.

Промокший и замерзший бедолага сумел ухватиться за конек, но тут лед треснул снова, и незадачливый герой вслед за другом тоже очутился в воде.

В брошенную с берега веревку вцепилось столько рук, что спасателей чуть самих не затащили в пруд. Вызволенные жертвы, дрожа и обхватив себя руками, плелись к медицинской палатке. Промокшие дорогие пальто обледенели точно так же, как и старые рваные куртки, да и в самых лучших ботинках вода хлюпала ничуть не меньше, чем в дырявых башмаках.

– На льду кровь!

– Смотрите, кто-то плавает в воде!

Между льдинами лицом вниз покачивалось чье-то тело.

Судя по одежде, это был состоятельный джентльмен. Вода покраснела от крови.

– Не иначе, треснулся башкой об лед. Быстрее, беги за багром!

Полдюжины добросердечных горожан, дружно взявшись за дело, вытащили элегантно одетого мужчину из воды и перевернули лицом вверх.

– Вы меня слышите? – крикнул ему один из спасателей.

Однако было очевидно, что джентльмен умолк навсегда и что он вовсе не ударился об лед. Темно-алая кровь текла не из головы. Она струилась из горла, перерезанного от уха до уха. Один из спасателей, не в силах глядеть на ужасное зрелище, отвернулся к берегу, откуда за ним следили сотни глаз.

– Убийство!

– Что он сказал? Мне послышалось, будто…

– Убийство! Полиция! Позовите полицию!

Кто-то побежал выполнять просьбу. Большинство осталось посмотреть, что будет дальше.

– Э, да мы ж с ним встречались! Это сэр Ричард Хокинс, судья.

– Судья? Ты точно знаешь?

– Еще бы мне не знать! Ведь именно он месяц назад посадил в тюрьму моего брата.

– Провалиться мне на месте, ты только глянь на горло! Рассекли до самого затылка!

Глава 6 Салон траурных принадлежностей

– Что там за шум? – поинтересовался комиссар Мэйн у своих спутников.

Панические вопли заставили их остановиться на выходе из необъятного Букингемского дворца. Шел шестой час вечера, уже стемнело. Из-за снегопада дальше кареты лорда Палмерстона, ждущей под уличным фонарем, ничего было не видно.

Крики доносились из темноты по другую сторону дороги.

– Должно быть, что-то случилось в Сент-Джеймсском парке, – предположил Райан.

Полицейские трещотки, прорвавшись сквозь гомон, усилили их тревогу.

– Сержант Беккер, узнайте, в чем дело, – распорядился комиссар Мэйн.

– Да, сэр. – Беккер мгновенно скрылся в темноте.

– Инспектор, будьте любезны, отведите нас обратно в церковь, – попросил Де Квинси. – Мы с Эмили хотим вам кое-что показать. Но сначала заглянем в салон траурных принадлежностей Джея.

– Салон траурных принадлежностей? – удивился лорд Палмерстон. – А туда-то зачем? Вам едва хватит времени подготовиться к ужину у королевы.

– Что значит подготовиться? – встревоженно спросила Эмили.

– Переодеться в вечерние наряды.

– Но у нас их нет.

– «Блумерсы» не годятся для королевского приема. Рукава на сюртуке вашего отца протерлись. И на пальто не хватает пуговицы.

– У вас не найдется подходящего костюма для него? – спросила Эмили, мысленно сравнивая невысокого и щуплого отца с рослым и широкоплечим лордом Палмерстоном.

– Нет, – отрезал тот и не сдержал стона: – Но ведь мне придется отвечать за вас! Если вы испортите королевский ужин, во всем обвинят именно меня.

Беккер мчался сквозь темноту, ориентируясь на громкие крики. Он надел перчатки и натянул кепку по самые уши, но все его усилия, равно как и быстрый бег, не спасали от холода.

Рядом промелькнул чей-то силуэт.

– Что случилось? – попытался остановить прохожего Беккер.

– Поди узнай, кого убьют следующим.

Из темноты выскочила еще одна фигура, едва не сбив сержанта с ног.

– Эй! – окликнул бегущего Беккер, но тот уже скрылся во мраке.

Сержант лишь в последнее мгновение разглядел парковую ограду, но все же успел остановиться. Впереди мелькали тусклые огоньки – полицейские фонари, как предположил Беккер. Он побежал вдоль ограды, пока не отыскал открытые ворота, из которых навстречу ему хлынула толпа. Не обращая внимания на окрики и толчки, сержант прорвался внутрь. Широко шагая по снегу, он приблизился к констеблю, который освещал фонарем бегущих людей.

– Я детектив сержант Беккер. Что здесь произошло?

– Кто-то перерезал горло судье.

– Судье?

– Сэру Ричарду Хокинсу, – уточнил констебль.

– Но я видел его всего неделю назад. Давал показания на слушании.

– Могу вас заверить, больше ему не заседать в суде.

Беккер поспешил туда, где другие патрульные пытались восстановить порядок.

Внезапно он почувствовал, как земля уходит у него из-под ног: лед шевельнулся, словно живой. Сержант взмахнул руками, стараясь удержать равновесие. Толпа с новой силой заспешила к берегу. Поверхность пруда постепенно пустела. Беккер глубоко вздохнул, чтобы успокоить колотящееся сердце, и осторожно подошел к лежавшему неподалеку телу.

Рядом стоял констебль, освещая фонарем на редкость мощный подбородок – отличительную особенность судьи Хокинса. Глубокую рану на горле уже припорошил снег.

Холодея скорее от тревоги, чем от мороза, Беккер тут же вспомнил совет Райана: «Научитесь переключать внимание, сосредотачиваться на деталях».

– Есть свидетели? – спросил он.

– Сотни, – ответил констебль. – Но сомневаюсь, чтобы хоть кто-нибудь видел, как все произошло. Вероятно, убийца просто сбил судью с ног, когда тот катался на коньках, затем наклонился, перерезал ему горло и ушел незамеченным.

– Катался на коньках?

Констебль опустил фонарь, осветив металлические полозья под дорогой обувью судьи. Почему-то коньки смотрелись еще менее уместно, чем снег на алой от крови ране.

– Кошелек остался при нем, и часы тоже, так что вряд ли его убили с целью ограбления. Вот это торчало у него из-под пальто. – Полицейский протянул Беккеру клеенчатый мешочек.

Холод проник под перчатки сержанта, пока он откалывал намерзший на мешочке лед. Внутри оказался лист бумаги, оставшийся благодаря клеенке совершенно сухим. Текст окаймляла траурная рамка шириной в дюйм, какую сержант уже видел в доме лорда Косгроува.

– Посветите мне, – попросил Беккер.

В луче фонаря он увидел текст, судя по всему написанный той же рукой. В письме было всего два слова.

– «Молодая Англия», – прочитал констебль. – Вы знаете, что это значит?

– Боюсь, что знаю. – Холод все глубже проникал в грудь Беккера. – Вам известно, где жил судья? Мне необходимо немедленно там побывать.

Карета остановилась на респектабельной Риджент-стрит. Де Квинси, Эмили и Райан вышли навстречу снегопаду и остановились перед трехэтажным домом. По черному деревянному карнизу тянулся орнамент, напоминающий по форме слезинки. Казалось, само здание плачет. На всех окнах висели черные портьеры. Прилавки и витрины также были задрапированы черным.

Вывеска сообщала, что это салон траурных принадлежностей Джея, одно из самых процветающих торговых предприятий Лондона. Когда умирал член семьи, всем родственникам следовало облачиться в траурные одежды. Если таковых в гардеробе не оказывалось, слуг или друзей немедленно отправляли к Джею, где имелся богатый выбор соответствующих нарядов. К состоятельным клиентам владелец магазина сам присылал портных в напоминающей катафалк карете, запряженной вороными лошадьми и с возницей в черном, чтобы не дать соседям повода усомниться в глубине и искренности горя родных усопшего.

– Я все еще не понимаю, зачем мы сюда приехали, – сказал Райан.

Вместо ответа, Де Квинси направился к входной двери. Лорд Палмерстон и комиссар Мэйн с ними не поехали, занятые безотлагательными хлопотами по обеспечению безопасности королевы.

– Прошу вас, подождите, – произнес инспектор, когда они очутились под навесом крыльца.

Де Квинси вопросительно посмотрел на него.

– Я должен задать вам один вопрос, который беспокоит меня с тех пор, как мы побывали в доме лорда Косгроува, – признался Райан. – Что вы имели в виду, когда заявили, что сомневаетесь в намерении Эдварда Оксфорда убить королеву?

– Его пистолеты наверняка не были заряжены, – напомнил Де Квинси. – Единственное совершенное им преступление состоит в том, что он напугал королеву. Тем не менее генеральный прокурор добился, чтобы его пожизненно поместили в лечебницу для душевнобольных.

– Вы упомянули измену, – продолжал настаивать Райан. – Прежде, в присутствии лорда Палмерстона и комиссара Мэйна, я не мог просить вас объясниться. Разговор пришлось прервать. Так что же вы собирались мне сказать?

– Сначала мне надо самому убедиться.

Порыв ветра бросил снег в лицо Де Квинси, заставив повернуться к двери.

Смерть приходит без всякого расписания, и траурный салон был открыт днем и ночью. Внутри он производил еще более тягостное и мрачное впечатление, чем снаружи. Пол покрывал плотный черный ковер, заглушающий стук шагов. Призрачного вида манекены были облачены в черные одеяния. На полках лежали покрывала для гробов и темные вуали. На одном из прилавков возвышались стопки черных конвертов и писчей бумаги с траурной каймой – точно такие же листки нашли в церкви и в особняке лорда Косгроува.

Из темноты появился сухощавый скорбный мужчина в черном сюртуке и с траурной повязкой на рукаве.

– Сожалею, что обстоятельства вынудили вас приехать сюда в этот ужасный вечер, – тихим голосом проговорил он и умолк, недоуменно уставившись на юбку Эмили, поношенное пальто Де Квинси и кепку разносчика газет, которую Райан держал в руке, обнажив рыжеволосую голову.

Через минуту приказчик справился с удивлением и продолжил:

– Салон траурных принадлежностей Джея приложит все силы, чтобы помочь вам. Могу я осведомиться, кто из дорогих вашим сердцам людей отошел в мир иной?

– Нам посчастливилось не потерять никого из родных, – ответил Де Квинси, оглянувшись на Эмили.

– Значит, умер кто-то из ваших друзей? – спросил приказчик. – Верный друг – истинное сокровище. Лишиться человека, которому можно доверить…

– Друзей мы тоже не теряли.

– В таком случае я ничего не понимаю.

– Не вы один, – проворчал Райан.

– Возможно, вас покинул дальний родственник или друг близкого вам человека? – предположил приказчик.

– Не то и не другое, – ответил Де Квинси. – У вас найдется подходящий мне по размеру сюртук, который можно надеть на званый ужин?

Приказчик окончательно растерялся.

– У меня есть подростковый сюртук, который вам подойдет, – сообщил он, оценив на глаз малый рост Де Квинси. – Но я прежде не слышал, чтобы траурную одежду надевали на званый ужин.

– Вероятно, вашим клиентам иногда требуется лекарство, чтобы справиться с глубокой скорбью? – произнес писатель вместо ответа.

– Лекарство? – переспросил приказчик.

– Чтобы успокоить нервы.

– Полагаю, он имеет в виду лауданум, – с недовольным видом пояснил Райан.

– Да, разумеется. У нас есть средство, которое вы изволили назвать лекарством, – на тот случай, когда клиент слишком подавлен горем.

– Будьте любезны, наполните снова вот это. – Де Квинси протянул приказчику пустую бутылочку из-под лауданума.

– Вы пришли сюда, чтобы приобрести сюртук и лауданум? – Голос работника салона звучал уже не столь сочувственно.

– И еще за дамской траурной одеждой.

– Зачем нам дамская траурная одежда? – озадаченно вставил Райан.

– Самого глубокого тона, – продолжил Де Квинси.

– Если позволите, – нерешительно произнес приказчик, – в столь необычных обстоятельствах, учитывая, что никто из вас не потерял близкого человека, или друга, или хотя бы приятеля… – Он тактично умолк.

– Вы хотите узнать, кто оплатит покупку? – догадался инспектор.

– Проще говоря, да.

– Как ни обидно, вынужден сказать: столичная полиция. – Райан предъявил значок.

На мгновение приказчик, видимо, усомнился в подлинности атрибута власти, но затем кивнул:

– Мы всегда пребывали в хороших отношениях с полицией. – Он обернулся к Де Квинси. – Следуйте за мной, сэр.

– Инспектор, прошу вас проявить терпение и подождать, пока мы с Эмили тут разберемся, – сказал Де Квинси. – Будет лучше, если вы пока останетесь в неведении относительно моих планов.

– Как обычно, – вздохнул Райан.

Взметая тучи снега, Беккер бежал в сторону Мейфэра, в полумиле к северу от Сент-Джеймсского парка. Резкие порывы ветра обжигали открытую шею.

Дом, который ему назвали, находился на Керзон-стрит, мимо которой он уже проходил сегодня пятью часами раньше. Сержант завернул за угол и попытался разглядеть узкую улицу.

Как и повсюду в Мейфэре, дома здесь стояли вплотную друг к другу. Все как один четырехэтажные, построенные из белого известняка, с одинаковыми оградами из кованого железа, они почти ничем не отличались друг от друга. Выпавший снег усиливал иллюзию повторения.

Беккеру был нужен дом пятьдесят три.

Сержант рысью бросился вдоль улицы, приглядываясь к освещенным фонарями табличкам с номерами. Однако возле одного из зданий фонарь не горел. Ни единого проблеска света не было и в самом доме с зашторенными окнами. Если кто-то и оставил здесь следы, их давно занесло снегом.

Беккер торопливо поднялся на крыльцо и несколько раз постучал медным молоточком. В ответ донеслось только эхо. Он потянул за ручку двери и ничуть не удивился, когда створка приоткрылась. Не удивился он и тому, что никто не отозвался на его крик в темноту:

– Я детектив сержант Беккер! Кто-нибудь меня слышит? Я вхожу.

Однажды Де Квинси рассказывал сержанту о своих опиумных кошмарах, в которых раз за разом переживал одно и то же невероятное событие, будто угодив в адскую петлю времени. Точно так же чувствовал себя и Беккер, когда дверь уперлась в некую преграду на полу. Сержант нащупал на столике в прихожей коробок спичек, а рядом с ним свечу. Дрожащими руками Беккер зажег ее. На полу лежал слуга с пробитой головой. Кровь свернулась, но еще не успела засохнуть. Это означало, что убийство произошло совсем недавно.

Держа свечу в левой руке, Беккер правой вытащил из-под брючины нож и осторожно зашел в прихожую. В китайских вазах стояли оранжерейные цветы с приторным ароматом. С портрета на стене на сержанта строго взирал мужчина в военном мундире. Когда эхо шагов Беккера затихло, он прислушался, но не уловил ни единого звука, кроме тиканья часов.

Справа и слева от сержанта размещались две закрытые двери. Пламя свечи дрогнуло, когда он открыл правую из них. За ней находилась похожая гостиная, как и в доме лорда Косгроува. Однако в тот раз комната была пуста, а здесь в одном из плюшевых кресел виднелся силуэт человека.

– Я сержант полиции. Вы меня слышите? – спросил Беккер.

Он приблизился и рассмотрел в неровном свете свечи сидевшую перед ним женщину. Она была привязана к креслу, голова запрокинулась назад, а изо рта торчал непонятный предмет.

Беккеру едва не сделалось дурно. Предмет оказался кожаным бурдюком. В комнате стоял резкий запах – не разложения (для чего было еще слишком рано) и не крови (которой не было). Нет, запах казался знакомым с детских лет, когда Беккер еще жил в деревне. Так пахло скисшее молоко. Им были пропитаны волосы и одежда женщины. Белая жидкость вытекала из бурдюка, вставленного в рот жертвы. Кто-то методично вливал молоко ей в горло, пока она не захлебнулась.

В правой руке женщины был зажат лист бумаги. С тяжелым предчувствием Беккер высвободил его и увидел траурную кайму. Четким и решительным почерком, ставшим за последнее время слишком знакомым, на нем были написаны два слова: «Джон Френсис».

Имя Беккеру ничего не говорило, но леденящий холод в груди не оставлял никаких сомнений: так звали одного из тех, кто пытался убить королеву Викторию.

Де Квинси вошел в церковь Святого Иакова и снял пальто. Комиссар Мэйн изумленно уставился на его траурный костюм:

– Вы словно на похороны собрались, а не на ужин во дворце.

– Раз уж платит полиция, – ответил Де Квинси, – я благодарен и за то, что удалось найти.

– Полиция согласилась заплатить за костюм? – Комиссар Мэйн недовольно взглянул на Райана.

– Он хочет нам что-то показать, – неловко попытался сменить тему инспектор.

– Показать?

– Наглядную иллюстрацию великого вопроса, поставленного перед нами Иммануилом Кантом, – ответил Де Квинси. – Существует ли объективная реальность независимо от нас или же только в нашем сознании?

– С точки зрения закона, подобного рода философские рассуждения не имеют никакого значения, – заметил комиссар. – Суду нужны твердые доказательства, которые можно проверить. Что бы вы ни намеревались нам показать, времени у нас мало. Через час вас ждет к себе королева.

Констебли зажгли фонари, торопясь закончить осмотр церкви. Прихожан уже отпустили домой, остались толь ко церковный староста и другие служители.

Мэйн с удивлением увидел женщину в траурном наряде, приближающуюся к нему из темноты. Черный креп ее платья не отражал света фонарей, густая вуаль свисала с черной шляпы.

Констебли растерялись не меньше комиссара.

– Вы согласны, инспектор, что леди Косгроув этим утром выглядела точно так же? – спросил Де Квинси.

Райан кивнул и добавил:

– Вы купили платье и шляпу в салоне Джея? Они и были в тех пакетах, которые вы занесли в церковь? Эмили, теперь я понял, зачем вы зашли в ту комнатку возле входа. Чтобы переодеться.

– И что это должно нам доказать? – поинтересовался комиссар Мэйн. – Только не говорите мне, что и за платье тоже платит полиция.

Райан отвел взгляд, смутившись еще сильнее.

– У леди Косгроув был сопровождающий, – напомнил Де Квинси. – Эмили, позволь мне исполнить его роль.

Он заботливо, словно женщину, понесшую тяжелую утрату, провел дочь вдоль прохода. Остальные двинулись следом.

Возле ограды алтаря Де Квинси остановился и посмотрел на молельную скамью леди Косгроув справа от себя:

– Тело ее светлости уже унесли?

– Нет еще, – ответил комиссар Мэйн.

– Тогда мы воспользуемся другой крытой молельней, – решил Де Квинси и указал рукой налево: – Сюда, Эмили.

Расположенная рядом с колонной кабинка ничем не отличалась от той, что принадлежала леди Косгроув. По углам стояли четыре столба, к ним были привязаны занавеси. Внутри в три ряда располагались скамейки.

– Могу я попросить у вас два-три фонаря? – обратился Де Квинси к констеблям. Установив фонари перед кабинкой, он пояснил: – Я пытаюсь таким образом создать эффект яркого дневного света. Утром молельню леди Косгроув открыли сразу же после появления хозяйки. Будьте добры, отоприте теперь эту.

Один из служителей подошел к дверце.

Де Квинси обернулся к даме в траурной одежде:

– Эмили, прими мои глубочайшие соболезнования.

– Соболезнования? По какому поводу? – недоуменно воскликнул комиссар Мэйн.

– Эти слова произнес человек, сопровождавший сегодня утром леди Косгроув, – пояснил Де Квинси. – За исключением обращения. Он сказал «леди Косгроув», а не «Эмили». А затем произнес: «Примите мои глубочайшие соболезнования». Инспектор Райан, я ничего не напутал?

– Нет. Именно эти слова я тогда и слышал.

– А теперь, Эмили, подними, пожалуйста, вуаль.

Дама выполнила просьбу, и комиссар Мэйн ошеломленно отшатнулся:

– Но…

Это оказалась вовсе не Эмили, а седая женщина приблизительно шестидесяти лет, одинакового роста с дочерью Де Квинси.

– Ради всего святого, что это значит? – возмутился комиссар.

– Когда инспектор Райан назвал ее «Эмили», она кивнула в ответ, – напомнил Де Квинси. – Затем я сам несколько раз произнес, обращаясь к ней, имя Эмили, и вы решили, что видите перед собой мою дочь. То же самое случилось сегодня утром. В церковь вошла не леди Косгроув, а другая женщина. Однако сопровождавший ее мужчина несколько раз обратился к ней как к леди Косгроув, убедив всех, будто это действительно она. Картина, воспринятая нашим сознанием, несколько отличалась от реальности.

– Но ведь там, на полу, лежит тело настоящей леди Косгроув, – возразил Райан.

– Несомненно. – Де Квинси обернулся к женщине в траурном платье. – Позвольте представить вам Агнес, старшую ключницу церкви Святого Иакова. Это она встретила нас сегодня утром, а потом любезно согласилась помочь. Благодарю вас, Агнес. А теперь опустите, пожалуйста, вуаль и продолжайте изображать леди Косгроув – или правильнее сказать «Эмили»? Так много имен. Комиссар, вы хорошо себя чувствуете? Вы так наморщили лоб, будто у вас разболелась голова.

Де Квинси вытащил из кармана своего нового сюртука черный конверт с такой же печатью и передал его Агнес.

– Я приобрел его в салоне траурных принадлежностей Джея. Он идентичен тому, что получила сегодня на глазах у всех прихожан женщина, изображавшая леди Косгроув. А теперь, Эмили… или Агнес… нет, все-таки леди Косгроув, мы продолжим воспроизводить события сегодняшнего утра.

Женщина с закрытым вуалью лицом вошла в кабинку, затворила за собой дверцу и уселась на переднюю скамейку.

Де Квинси оглянулся на констеблей:

– А вы будьте любезны занять прочие скамьи в зале, будто пришли на воскресную службу.

– Что бы ни случилось дальше, я хочу оказаться как можно ближе, – заявил комиссар Мэйн и направился к соседней кабинке.

– Для вас у меня есть более удобная точка обзора, – остановил его Де Квинси и подвел к ограде алтаря. – Прошу вас, встаньте здесь.

– Что вы задумали? – забеспокоился комиссар.

Де Квинси сделал глоток из бутылочки с лауданумом.

– Вы будете изображать священника. Подойдите ближе к ограде, пожалуйста.

– Мне неловко.

– Повернитесь лицом к прихожанам.

– Мне в самом деле неловко.

– Я оставлю вас, потому что утром здесь находился только священник, – произнес Де Квинси. – Но буду со стороны подсказывать дальнейшие действия.

Стоя спиной к алтарю, комиссар Мэйн в растерянности проследил, как Де Квинси прошел мимо занятых констеблями и служителями церкви скамей и скрылся в темноте.

– Комиссар, вам приходилось в молодости выступать на сцене? – донесся голос писателя из притвора. – Я приготовил для вас несколько реплик.

– Ей-богу, это уже…

– Служба началась с гимна «Сын Божий вышел на войну», – продолжал Де Квинси. – Кто-нибудь из констеблей знает его?

Несколько полицейских подняли руки.

– Тогда помогайте мне.

Голос Де Квинси на удивление звонко зазвучал под сводом церкви:

Сын Божий вышел на войну Для праведных побед.

Констебли принялись подпевать.

Комиссар Мэйн рассеянно слушал их, сосредоточив свое внимание на кабинке справа от прохода. Женщина в траурном платье – как там ее зовут? – распечатала конверт, достала письмо с черной каймой и прочитала, не поднимая вуали. Затем подошла поочередно к каждому из столбов по углам кабинки, отвязала шторы и задернула их. Не видимая теперь никому, кроме комиссара, женщина опустилась на колени, опираясь лбом о перегородку.

– Так сделала леди Косгроув сегодня утром? – крикнул комиссар Мэйн Де Квинси.

– Да, – отозвался из темноты голос Любителя Опиума. – Священник обратился к прихожанам приблизительно с такими словами: «Всякий раз, когда на плечи ложится тяжкий груз скорби, вспомним о том, что приходится выносить нашим храбрым солдатам». Не могли бы вы повторить, комиссар? «Всякий раз, когда на плечи ложится тяжкий груз…»

– Всякий раз, когда на плечи… – Комиссар нахмурился, увидев, что Де Квинси вышел из темноты и двинулся вдоль прохода, держа в руках стопку книг с церковными гимнами.

– Прошу вас, комиссар, продолжайте. Теперь о трудностях, которые выносят наши храбрые солдаты.

– Я…

Внезапно Де Квинси споткнулся и выронил книги. Звук падающих на каменный пол тяжелых томов эхом разлетелся по полупустой церкви.

– Боже милостивый! – сокрушенно воскликнул Де Квинси.

Он наклонился, чтобы подобрать упавшие книги, но в результате лишь выронил оставшиеся. Два констебля вышли из кабинок, чтобы помочь ему.

– Что все это значит? – требовательно спросил комиссар.

– Прошу прощения, я такой неловкий. – Маленький человечек поднял с пола сборники гимнов и аккуратно выровнял стопку. – Прошу вас, продолжайте службу.

– Какую еще службу?

Комиссар оглянулся на кабинку, в которой женщина в траурной одежде – да, правильно, ее зовут Агнес – все еще стояла на коленях, прислонившись лбом к перегородке.

И вдруг она начала сползать набок. Голова у нее запрокинулась, и…

– Нет! – закричал комиссар Мэйн.

Вуаль и платье ключницы отливали алым.

– Боже мой! – воскликнул комиссар. – У нее перерезано горло!

Агнес упала на пол и пропала из его поля зрения.

Мэйн рванулся к ней, из соседней кабинки выскочил инспектор Райан.

– Господи, опять! – простонал комиссар.

Де Квинси подошел к кабинке и уставился на неподвижное тело на полу, все еще сжимающее в руке листок с траурной каймой.

– Инспектор Райан, будьте добры, посмотрите, нельзя ли помочь Агнес. Я помню, как вы острием ножа откинули вуаль с лица леди Косгроув. Но теперь этого не потребуется.

Растерянный Райан вошел в кабинку.

– По крайней мере, пол не залит кровью.

– Только платье и часть занавески. На самом деле всего лишь красные чернила. Я прихватил пузырек со стола в кабинете лорда Косгроува. Постойте, у меня появилась другая идея. Комиссар Мэйн, не могли бы вы удостовериться, что с Агнес не случилось ничего страшного?

Комиссар с хмурым видом зашел в молельню и опустился на колени, чтобы поднять вуаль со шляпки Агнес.

И тут же изумленно отпрянул. Из-под вуали ему улыбалась вовсе не пожилая служительница.

Это была Эмили.

– Простите, что заставила вас поволноваться, – сказала она и поднялась с пола, все еще держа в руке листок.

– То же самое произошло сегодня утром на глазах у всех прихожан, – объяснил Де Квинси. – Агнес, где же вы?

Седовласая ключница вышла из-за спин собравшихся. Теперь на ней уже не было траурной одежды.

– Спасибо вам за помощь, моя дорогая, – поблагодарил ее Де Квинси.

Агнес не смогла сдержать довольную улыбку.

– Но… – заговорил было Райан.

– В доме лорда Косгроува вы упомянули спальню, забрызганную кровью. Вы также сказали, что искали еще одну жертву, но не нашли. На самом деле она уже была обнаружена. Леди Косгроув убили накануне вечером в ее собственной спальне. Разумеется, она не могла пойти утром в церковь. Вы сами признали, что поступок совершенно бессмысленный: вернуться домой, обнаружить там обезображенный труп мужа и мертвых слуг, но вместо того, чтобы сообщить в полицию, отправиться в траурном одеянии в церковь. Единственное объяснение состоит в том, что ее светлость убили дома, а затем переодели в траур и тайно пронесли в церковь посреди ночи. При таком количестве ключей преступник без труда мог завладеть одним из них. – Де Квинси обернулся к служителям. – Кто-нибудь из вас недавно терял ключ от входной двери?

– Я, – признался староста. – Не мог вспомнить, где его оставил. Перерыл все, но так и не нашел.

– Ночью труп леди Косгроув принесли в церковь и спрятали в задней части ее молельни. Должно быть, сегодня утром вы получили сообщение от леди Косгроув, в котором говорилось, что она не придет на воскресную службу, так что прибирать и разжигать печь в ее кабинке совершенно не обязательно?

– Так и было.

– С помощью этой уловки убийца и его сообщники получили гарантии, что никто из служителей не найдет труп леди Косгроув раньше времени. Когда запели гимн и внимание всех прихожан было приковано к алтарю, женщина, изображавшая леди Косгроув, задернула занавески. Теперь ее мог видеть только священник, но и он отвлекся при появлении героя войны полковника Траска в алом мундире и под руку с девушкой удивительной красоты. Все взгляды обратились к блистательной паре, и священник тоже смотрел только на гостей. Тем временем самозванке не составило труда нырнуть за перегородку и передвинуть на свое место труп леди Косгроув. Даже моего недавнего жалкого трюка с падением книг и суетливыми попытками поднять их оказалось достаточно, чтобы отвлечь ваше внимание. А наличие в руке жертвы записки, которую чуть раньше получила самозванка, лишь усилило впечатление, что женщина та же самая.

– А откуда же тогда взялась кровь? – спросил Райан.

– Емкость с кровью – вероятно, какого-то животного – тоже припасли заранее. Передвинув труп леди Косгроув, самозванка открыла емкость и вылила содержимое на пол рядом с дверцей. Затем сняла траурную одежду, сложила в сумку и спряталась под скамьей. Когда вид крови испугал священника и началась паника, женщина отодвинула заднюю занавеску и выбралась из кабинки. Не привлекая к себе внимания, она смешалась с толпой прихожан, точно так же как Агнес сейчас незаметно подошла к нам.

– Люди видели то, что их заставили видеть, – заключил Мэйн.

– Именно так, комиссар. Вопрос о том, существует ли реальность независимо от нашего разума, не такой уж и праздный. Прихожан ввели в заблуждение, внушив, что ужасное убийство произошло прямо у них на глазах, в церкви Святого Иакова, а виновник непостижимым образом скрылся. Завтра утром пятьдесят две лондонские газеты разнесут это заблуждение по всей столице. И обыватели решат: раз уж им угрожает опасность даже в церкви, то отныне нельзя чувствовать себя спокойно ни в собственных постелях, ни где-либо еще. Цель преступника – не только отмстить, но и посеять панику. Можете быть уверены, скоро последуют и другие убийства, причем непременно в общественных местах.

Шум за спиной заставил Де Квинси обернуться.

Хлопнула дверь, и в церковь влетел Беккер. Он тяжело дышал, снег сыпался на пол с его пальто и кепки.

– Судье… сэру Ричарду Хокинсу… перерезали горло… в Сент-Джеймсском парке.

– Что?! – воскликнул комиссар Мэйн.

– Его жене… насильно вливали в горло… пока не захлебнулась…

Мститель до сих пор не забыл, как побледнел отец, когда констебль подошел к их скромному дому и осведомился:

– Кэтлин О’Брайен – ваша жена?

– Моя, чья же еще. А почему вы спрашиваете? С ней что-то случилось?

Различив ирландский акцент, констебль с подозрением оглядел отца с ног до головы:

– Можно сказать и так.

– Ничего не понимаю.

– Она арестована.

– Аресто… – Отец не смог договорить. Колин впервые видел его испуганным. – Помилуй бог, за что?

– За кражу.

– Быть того не может!

– В бельевой лавке Барбриджа.

– Наверное, тут какая-то ошибка. Кэтлин собиралась продать там свое вязание.

– Про вязание мне ничего не известно. Зато я точно знаю, что на выходе из лавки в корзине у вашей жены оказалось больше вещей, чем на входе.

– Неправда! Кэтлин ни за что…

– А вот кричать на меня не стоит. Может быть, в тех местах, откуда вы родом, и принято повышать голос на констеблей, но здесь народ привык уважать закон.

– Простите, я не хотел… То есть я вовсе не… Где она сейчас? В полицейском участке Сент-Джонс-Вуда?

– Если хотите помочь ей, лучше найдите адвоката.

Констебль не спеша направился к двуколке с плетеным сиденьем, в которой приехал из города.

– Не возьмете меня с собой? – взмолился отец Колина.

– Вы же видите, вдвоем здесь не поместиться.

– Хотя бы подождите меня, чтобы показать дорогу к участку! Прошу вас! Я должен увидеться с ней!

Констебль недовольно вздохнул:

– Ладно, даю пять минут на сборы.

Отец бросился обратно в дом:

– Эмма, ты уже большая девочка. Оставайся здесь и присмотри за Рут. Вот все деньги, что у меня есть. – Он отдал ей несколько монет. – Колина я прихвачу с собой. Если придется задержаться, пошлю его к вам с новостями.

Констебль хлестнул лошадок поводьями, и двуколка тронулась с места.

– Колин, возьми пальто и по куску хлеба для нас обоих, – торопливо бросил отец.

Дрожа от испуга, мальчик сделал, как было велено, и помчался догонять отца, который сам старался не отстать от повозки.

Возле дверей каждого дома стояли женщины и дети, молча наблюдая за ними.

Узкая деревенская улица слилась с другой, пошире, а затем вывела на большую дорогу с оживленным движением, заполненную стуком копыт и скрипом колес.

– Полиция! Прочь с дороги! – то и дело кричал констебль.

Если телега или стадо коров не спешили пропускать его, полицейский сворачивал на обочину и обгонял их, поднимая тучи пыли.

Колин споткнулся и упал, содрав кожу на руке. Рот забила пыль, но он тут же поднялся и засеменил дальше, пытаясь догнать отца.

Наконец они добрались до указателя, на котором значилось: «Сент-Джонс-Вуд». Экипажей и повозок стало еще больше. Копыта и колеса гулко стучали по булыжной мостовой.

Констебль свернул в переулок и остановил двуколку возле здания, больше напоминающего продуктовую лавку, хотя вывеска утверждала, что это полицейский участок.

– Без толку вам таскаться вслед за мной, – заметил констебль. – Лучше не тратьте время даром и сразу отправляйтесь за адвокатом.

– Но мне нужно поговорить с женой!

Из дверей вышел сержант:

– Что за шум?

– У вас моя жена! Кэтлин О’Брайен!

– Та воровка-ирландка? Ошибаетесь, здесь ее нет.

– Значит, ее отпустили?

– Значит, у нас нет места, чтобы держать ее в участке. Час назад вашу жену вместе с парой других грабителей отправили в Лондон.

– В Лондон?

– В Ньюгейтскую тюрьму. И попробуйте здесь еще пошуметь – увидите, что с вами будет.

– Господи помилуй, в Ньюгейтскую тюрьму. – На мгновение отец остолбенел от горя. Собравшись с духом, он спросил: – Где мне найти этого Барбриджа?

– Если будете досаждать свидетелю, мигом сами отправитесь в Ньюгейт вслед за женушкой.

Отец побежал по улице, спрашивая дорогу у прохожих:

– Где бельевая лавка Барбриджа? Подскажите, как мне найти…

Люди в испуге шарахались от него.

– Второй переулок направо, – буркнул какой-то мужчина, лишь бы избавиться от назойливого приставалы.

У Колина гудели ноги от долгого бега. Но ему каким-то образом все же удавалось не упускать из виду пробирающегося сквозь толпу отца. Наконец тот ворвался в лавку, где на витрине были выставлены сорочки, носовые платки и скатерти.

Войдя следом, Колин услышал, как отец говорит круглолицему мужчине с густыми бровями, стоявшему за прилавком:

– Моя жена вчера собиралась продать вам три вязаные кофты.

– Мне они были не нужны, – ответил Барбридж.

– Мы живем в Хелмси-Филд, в четырех милях к северу отсюда, – объяснил отец Колина. – Одна из наших соседок говорила, что вы ее брат.

– Не понимаю, к чему вы клоните.

– Ваша сестра посоветовала жене прийти к вам. Сказала, вы с удовольствием купите кофты, которые связала моя жена.

– Возможно, моей сестре они показались особенными, но до моих требований они недотягивают. Я сказал вашей жене, что не возьму их, а потом заметил, как она тайком сунула сорочку к себе в корзину.

– Нет! Кэтлин не могла такого сделать.

– А вот и да. Я видел собственными глазами.

– Вы ошиблись!

Дверь открылась, и в лавку вошел тот самый констебль, вслед за которым Колин с отцом прибежали в Сент-Джонс-Вуд. Он сразу же потянулся к висевшей на поясе дубинке:

– Что тут у вас происходит?

– Этот ирландец назвал меня лжецом.

– Неправда! Не говорил я такого! Только сказал, что произошла ошибка!

– На вашем месте я бы не приставал к человеку, которого обокрала ваша жена, – предупредил констебль.

– Он распугает мне всех покупателей, – пожаловался Барбридж.

– Отправляйтесь лучше в Ньюгейтскую тюрьму и попытайтесь помочь жене, – посоветовал констебль. – Или придется вас отправить туда другим способом.

Отец Колина в отчаянии посмотрел на хозяина лавки и полицейского, затем развернулся и выбежал на улицу.

Колин выскочил следом. Они добрались до большой дороги и влились в грохочущий поток повозок и телег, лошадей и коров, непрерывно пополнявшийся из каждого переулка. Шум и пыль обрушились на них с такой силой, что даже при желании вернуться обратно в деревню им не удалось бы выбраться из толчеи. Мальчику казалось, будто он очутился в бурной реке, которая течет к обрыву, только вместо брызг воды вдалеке над Лондоном висела густая бурая пелена смога.

Все потрясенно слушали сбивчивый доклад Беккера. Полицейские фонари то и дело выхватывали из темноты застывшие от ужаса лица.

– Захлебнулась… молоком? – Комиссар Мэйн обернулся к Де Квинси. – Но это же бессмыслица. Кому в здравом уме придет в голову…

– Здесь есть совершенно четкий смысл, – возразил Де Квинси. – Убийца прекрасно сознавал, что делает, и находился в здравом уме, по крайней мере с точки зрения закона.

– Но такое под силу только чудовищу.

– Или тому, кто считает чудовищами жертв. Очевидно, убийца полагает свою жестокость справедливой. Что вам приходит в голову при слове «молоко», комиссар?

– Поскольку мы сейчас в церкви, – быстро нашелся Мэйн, – я вспоминаю строки из Библии: «в землю, где течет молоко и мед»[8].

– А вы, инспектор Райан? Какая мысль возникла у вас?

– О материнском молоке. Только не понимаю, чем нам помогут подобные ассоциации.

– Эмили, – позвал Де Квинси. – А ты о чем подумала, услышав слово «молоко»?

– О «Макбете», разумеется.

– Прекрасно, моя дорогая.

Комиссар Мэйн озадаченно посмотрел на девушку:

– Мисс Де Квинси, неужели вы тоже принимаете лауданум? Не вижу, каким образом молоко может быть связано…

– Вы давно видели спектакль, комиссар? – спросил Де Квинси. – Или, может быть, вам приходилось читать мое эссе «О стуке в ворота у Шекспира»?

– У вас определенно путаются мысли от этого зелья.

– Леди Макбет упрекает мужа в недостаточной решимости и убеждает убить короля, чтобы занять его место. Какими словами она высмеивает Макбета, Эмили?

– «Ты вскормлен милосердья молоком»[9].

Комиссар Мэйн оживился, услышав цитату:

– Молоком милосердья?

– Именно этот запах и ощутил сержант Беккер, когда нашел леди Хокинс. Ее утроба была до краев наполнена молоком. Прокисшим молоком милосердия. Убийца опять указывает на справедливость возмездия.

– Довольно надуманная связь, как мне кажется, – заметил Мэйн.

– Нет, если не забывать, что речь идет о Макбете. О его намерении убить правящего монарха.

Комиссар побледнел, осознав смысл сказанного.

– На том листке, что держал в руке лорд Косгроув, значилось имя Эдварда Оксфорда, который стрелял в королеву Викторию, – напомнил Де Квинси. – А на том, что нашел сержант Беккер в руке у следующей жертвы, – имя Джона Френсиса.

– Который тоже покушался на жизнь королевы, – прошептал комиссар Мэйн.

Воскресенье, 29 мая 1842 года

Смуглокожий молодой человек стоял в толпе возле Сент-Джеймсского парка, наблюдавшей за возвращением в открытом экипаже королевы Виктории и принца Альберта с воскресной службы. Взгляды всех собравшихся были прикованы к монаршей чете, поэтому лишь немногие заметили, как незнакомец достал пистолет.

Одним из тех немногих оказался мальчик, случайно оглянувшийся на преступника как раз в том момент, когда тот прицелился и нажал на спусковой крючок.

Раздался щелчок, но этим все и ограничилось: пистолет не выстрелил. Незнакомец поспешил скрыться.

Другим свидетелем был сам принц Альберт. Оглядев толпу, он обернулся к королеве со словами: «Возможно, мне показалось, но я видел, как в нас целились из пистолета».

Мальчик, заметивший нападавшего, страдал заиканием. Когда он попытался рассказать окружающим про мужчину с пистолетом, те быстро потеряли терпение и не дослушали его. Однако, вернувшись домой, мальчик поведал о происшествии своим родным, и они решили сообщить властям.

Последующие двадцать четыре часа они пытались убедить разнообразные официальные лица выслушать до конца рассказ заикающегося мальчика. Тем временем принц Альберт вызвал комиссара Мэйна в Букингемский дворец.

– Его высочество сам признал, что мог ошибиться, – продолжил рассказ Мэйн, отойдя вместе со слушателями вглубь церкви, чтобы избежать лишних ушей. – Но затем мы получили рапорт о мальчике, который тоже видел стрелка. Теперь всякие сомнения отпали, и мы порекомендовали королеве и принцу не покидать дворец, а сами усилили полицейские патрули в окрестностях дворца.

Можете представить наше удивление, когда королева, не уведомив нас, посчитала, что подает дурной пример, запираясь в четырех стенах. Подданные будут ждать ее появления согласно опубликованному в газетах распорядку дня, который ее величество почитала за честь соблюдать. Уже назавтра в шесть часов вечера они с принцем Альбертом отправились в открытом экипаже на обычную прогулку по Конститьюшен-хилл к Гайд-парку. Нас никто не предупредил. Тысячи зрителей видели, как экипаж ехал по улицам города. Удивительно смелый поступок.

Когда комиссар замолчал, в разговор вступил Райан:

– Я по-прежнему патрулировал тот район города. Поскольку я отличился при поимке Эдварда Оксфорда, а также помог задержать вора, проникшего во дворец и укравшего вещи из гардероба королевы, мне теперь доверяли особые задания. Я носил гражданскую одежду, в которой мог легко смешаться с толпой. Детективный отдел еще не создали, но можно сказать, что я уже работал детективом.

Я расположился у ограды Грин-парка, недалеко от того места, где Оксфорд когда-то стрелял в ее величество. Мне сообщили, что в тот день королева из соображений безопасности решила не показываться на публике. Но преступник мог и не знать об этом. Оставалась вероятность, что он снова появится поблизости, и я рассчитывал опознать его по словесному портрету.

К моему величайшему изумлению, королева и принц все же проехали мимо. Не знаю, какое из охвативших меня чувств было сильнее: облегчение, поскольку с ее величеством ничего не случилось, или тревога, что опасность может подстерегать ее на обратном пути от Гайд-парка.

Толпа не спешила расходиться, надеясь еще раз увидеть королеву и принца. Зрители все прибывали. Наконец, двадцать минут спустя, раздались крики: «Вот она!» – и вдали показался экипаж. Оглядевшись по сторонам в поисках подозрительных движений, я заметил на другой стороне улицы констебля, который внимательно следил за молодым человеком, стоявшим возле водонапорной колонки. У него была смуглая кожа, как у преступника, описание которого я получил.

Я выскочил на мостовую, – продолжал Райан. – Толпа кричала все громче; экипаж королевы приближался, уже слышны были цокот копыт и скрип колес. Подозрительный молодой человек спрятался за дерево. В тот момент, когда я добежал до противоположной стороны улицы, карета как раз проезжала мимо. Констебль поразил меня тем, что прекратил наблюдение, повернулся к королеве и вытянулся по стойке смирно. Вероятно, он никогда прежде не видел ее величества так близко. Но мне-то было не впервой, поэтому я сосредоточил внимание на молодчике за деревом. И тут он внезапно поднял пистолет.

Я рванулся к нему. Прогрохотал выстрел. Толпа охнула, пороховой дым окутал улицу. Констебль поспешил мне на помощь, и вдвоем мы справились со стрелком.

– Это был Джон Френсис, – произнес Де Квинси.

Инспектор кивнул, добавив:

– К нам подбежали другие патрульные. Мы отвели Френсиса к ближайшему посту охраны дворца, а оттуда – в полицейский участок на Уайтхолле.

– Королева и принц не пострадали? – спросил Беккер.

– К счастью, нет, – ответил комиссар Мэйн. – Френсис продолжал настаивать на том, что пистолет был заряжен одним только порохом. Как утверждал его адвокат, подсудимый всего лишь хотел привлечь внимание к себе и своей табачной лавке, находящейся на грани разорения. Он надеялся таким путем обзавестись новыми клиентам и расплатиться с долгами. Но суд обвинил его в государственной измене.

– В измене? – удивилась Эмили. – Пусть даже его пистолет, возможно, не был заряжен пулями?

– Эксперт по оружию засвидетельствовал, что пыж сам по себе мог причинить серьезные повреждения, если бы угодил в лицо королеве, или поджег ее платье. Френсиса признали виновным.

– И приговорили к виселице, – прибавил Де Квинси. – Поскольку речь шла о государственной измене, дальнейшая процедура казни восходила к временам Генриха Восьмого. После повешения Френсису предполагалось отрубить голову и четвертовать тело.

– Простите, Эмили, за столь неприятные подробности, – сказал Райан.

– Благодарю вас за заботу, Шон, но я читала в записках отца о куда более ужасных вещах.

Комиссара Мэйна, видимо, озадачила фамильярность, с какой они обращались друг к другу, но затем он предпочел сосредоточиться на обсуждаемом вопросе.

– По мнению некоторых, долги довели Френсиса до полного отчаяния, и он надеялся, что его признают сумасшедшим и отправят в Бедлам, – объяснил дочери Де Квинси. – В конце концов, если верить слухам, Эдвард Оксфорд устроился там не без комфорта. Возможно, Френсис всего лишь мечтал о легкой жизни без забот о жилье и пропитании. Если так, его ожидало большое разочарование.

– Френсиса казнили? – спросил Беккер.

– Нет, – ответил Де Квинси. – В последний момент казнь заменили пожизненными каторжными работами на Земле Ван Димена[10]. Когда Френсис узнал, куда его отправляют, виселица, вероятно, показалась ему лучшей судьбой.

– И все из-за бедности, – чуть слышно пробормотала Эмили.

Судя по ее голосу, она прекрасно понимала, до какого отчаяния может довести нищета.

– Я много лет отстаивал идею особого детективного отдела, сотрудники которого будут носить гражданскую одежду и действовать по всему городу, – сообщил Мэйн. – Повторное нападение на королеву ускорило решение вопроса. Тринадцатью годами ранее мне потребовалось почти три месяца, чтобы организовать работу столичной полиции. Теперь же детективный отдел – с двумя инспекторами и шестью сержантами – был создан всего за шесть дней.

– Как раз вовремя, – заметил Райан. – Через два месяца произошло еще одно покушение на королеву.

– Как пройти к Ньюгейтской тюрьме? – спрашивал у прохожих отец Колина, пробираясь по беспорядочному переплетению лондонских улиц.

Кареты, экипажи, кебы и переполненные омнибусы грохотали по мостовой. Пассажиры забирались даже на крыши омнибусов, слуги висели на запятках карет. Шум стоял оглушающий. Разносчики газет выкрикивали новости о последних преступлениях. Торговцы нахваливали фрукты и овощи, разложенные на тележках. Нищие выпрашивали милостыню.

На улицах было столько людей, что Колина и его отца непрерывно толкали и пихали локтями.

– Мне нужно в Ньюгейтскую тюрьму! – обращался отец к каждому встречному.

– Стукни кого-нибудь по голове или стащи кошелек, – с усмешкой посоветовал какой-то мужчина.

– Если бы у меня был такой ирландский акцент, – добавил другой, – я бы старался держаться подальше от нее.

– Прошу вас, скажите, где находится Ньюгейтская тюрьма?

– В Сити, городской черте Лондона.

– Но ведь я и есть в Лондоне. Где же именно в Лондоне?

– Я же сказал: в городской черте.

– Перестаньте смеяться надо мной!

– Только попробуй замахнуться, и я позову констебля. Тогда точно узнаешь, где находится тюрьма. Ты в Лондоне, но не в городской черте, не в Сити.

– Мне сейчас не до шуток!

– Сити – деловой район в центре, город внутри города. Ньюгейтская тюрьма стоит на месте бывших ворот в Старый Лондон. Напротив Олд-Бейли, Центрального уголовного суда.

Колин с отцом снова побежали по улицам, то и дело спрашивая дорогу:

– Как пройти к Олд-Бейли? Как найти Ньюгейтскую тюрьму?

– Вон там, – наконец показал кто-то.

Но мальчик различил лишь огромный купол церкви, который, конечно же, не мог оказаться тюрьмой. И на самом деле ею не являлся, поскольку позже Колин узнал, что видел купол собора Святого Павла.

Они завернули за угол, и на сей раз у Колина уже не возникло сомнений, что перед ними тюрьма. Вдоль всей улицы тянулось зловещего вида здание, сложенное из огромных, покрытых копотью камней, от которых так и веяло мраком и отчаянием.

Они подбежали к охраннику, стоявшему возле тяжелых, обитых железом ворот. Страж тут же схватился за висевшую на поясе дубинку, словно опасаясь нападения.

– Сюда привезли мою жену, – тяжело дыша, проговорил отец.

– Значит, ее дела совсем плохи.

– Но она не делала того, в чем ее обвиняют.

– Ну еще бы. Там никто не делал того, за что его посадили.

– Говорят, будто она воровка, но я знаю, что такого не может быть. Мне нужно попасть внутрь и поговорить с ней.

– Посетителей пускают только утром. Приходите завтра. И приведите с собой адвоката.

– Где мне найти адвоката?

– В Судебных иннах[11]. Что вы выбираете: Иннер-Темпл или Мидл-Темпл?

– Темпл? Но вы же сказали, что мне нужны Судебные инны!

– Иннер-Темпл и Мидл-Темпл – это и есть Судебные инны. Они находятся возле церкви Темпла.

– Я с ума сойду от ваших загадок. Как мне найти эту церковь?

– Между Темзой и Флит-стрит. – Охранник крепче сжал дубинку. – На вашем месте я бы попридержал язык, а то вам же хуже будет.

Оказалось, что Судебные инны – комплекс огромных зданий со своими часовнями, библиотеками, столовыми, жилыми помещениями и кабинетами, где обитают адвокаты.

Колин с отцом начали поход от одной двери к другой.

– Мне нужен адвокат для жены! – с порога выпаливал отец Колина.

Клерки с хмурым видом смотрели на их покрытые пылью и потом лица.

– Если вы ищете барристера, то сначала нужно обратиться к солиситору.

– Какому еще солиситору? Мне нужен адвокат!

– Сначала идите к солиситору. Он выберет для вас барристера, потому что только они могут обращаться к суду.

– Что за безумие! Моей жене нужна помощь. Где мне найти солиситора?

Наконец один из клерков с видимой неохотой указал им нужное направление.

Колин с отцом помчались к очередному кабинету. Там на высоких табуретах, низко склонясь над потемневшими от времени столами, сидели другие служащие и беспрерывно что-то писали, то и дело макая перья в чернильницы.

Один из клерков недовольно взглянул на потрепанную одежду визитеров и спросил, что им угодно.

– Мне нужен солиситор!

– Он уже отправился домой, – ответил клерк, даже не скрывая того, что говорит неправду.

Солиситор в следующем кабинете был очень занят. Обитатель третьего кабинета собирался уходить и велел им прийти на следующее утро.

– Но завтра в тюрьму пускают посетителей. Я должен быть там, чтобы увидеться с женой.

– Возвращайтесь завтра и принесите три фунта, тогда я подумаю, что можно для вас сделать.

– Три фунта? У меня нет таких денег.

– В таком случае можете вовсе не приходить.

Отчаяние сменилось безразличием и усталостью. Они съели хлеб, который Колин прихватил с собой, и запили водой из ближайшей колонки. Тени сделались заметно длиннее.

– Эмма уже большая девочка, – сказал отец, стараясь убедить самого себя. – Она сможет позаботиться о Рут до завтрашнего утра. У них еще есть хлеб и картофель. И те монеты, что я им оставил.

Отец Колина был крепким широкоплечим мужчиной с волевым лицом. Спасаясь от нищеты, он вывез семью из Ирландии, и Колин даже не сомневался, что отец сумеет защитить их от любых трудностей, которые подстерегают на жизненном пути. Но сейчас он вдруг заметил, что грудь отца ввалилась, плечи ссутулились, а лицо осунулось.

Они заночевали прямо на улице, а утром снова напились из колонки и постарались отмыть от грязи руки и лица. Пригладив ладонями мокрые волосы, они поспешили в Ньюгейтскую тюрьму, где сотни людей уже дожидались приемных часов перед зловещими железными воротами.

– Старина Гарри и так простужен, а теперь его посадили в холодную камеру, – говорила одна женщина другой. – Не знаю, выдержит ли он, если его упекут надолго.

– Когда судебное слушание?

– Мне никто не сказал.

Ворота открылись, и толпа хлынула внутрь.

– Как мне увидеться с женой? – спросил отец Колина у охранника.

– Ступайте туда.

Понадобилось больше часа, чтобы сотни людей переговорили с одним-единственным служащим, который отдавал указания охранникам, кого из заключенных вызвать.

– Кэтлин О’Брайен. Так, кража в магазине. Дело плохо.

Когда привели мать Колина, охранник объявил, что до конца приемного времени осталось всего полчаса. Темную комнату с сырыми каменными стенами заполнял гул множества торопливых разговоров. Посетителей от заключенных отделяла ограда, не позволявшая прикоснуться друг к другу.

Мать была очень бледна.

– Я ничего не крала. Барбридж посмотрел на мое вязанье, сказал, кофты ему не нужны, и сунул их обратно в корзину. А когда я выходила, вдруг закричал, что я украла у него сорочку. Констебль обыскал корзину и нашел сорочку под кофтами. Понятия не имею, как она могла там оказаться!

– Я выясню, – пообещал отец. – Клянусь, я вытащу тебя отсюда.

– В камере так холодно. Меня держат вместе с четырьмя другими женщинами, три из них больны. Я стараюсь забиться в уголок подальше от них.

– Охранники вас кормят?

– Похлебка и черствый хлеб. А как там Эмма и Рут?

– Они…

– Приемное время закончилось! – объявил охранник.

Глава 7 Ужин во дворце

Продолжение дневника Эмили Де Квинси

Самым незабываемым из всех наших приключений стал ужин с королевой Викторией и принцем Альбертом.

Отец предпочел бы пойти в дом судьи и осмотреть трупы, но я настаивала на том, что в последний раз мы ели двенадцать часов назад. Без расположения и гостеприимства лорда Палмерстона приходилось полагаться на везение в поисках хлеба насущного, а королевское приглашение было поистине огромной удачей. Оно обещало роскошную трапезу, которая к тому же ничего бы нам не стоила.

В конце концов все решило мое непреклонное: «Я голодна».

Пока полицейский фургон вез нас к Букингемскому дворцу, отец скорбно вглядывался в падающий снег и поглаживал бутылочку с лауданумом, точно та была амулетом. Но печаль в его глазах говорила, что волшебный талисман давно утратил силу.

– Сержант Беккер упомянул, что на судье были коньки, – отрешенно произнес отец.

– Да, и это внушает еще больший ужас, – ответила я. – Его застигли врасплох, в ту минуту, когда он веселился, словно ребенок.

Отец отвернулся от окна и уставился на флакон, будто череп и скрещенные кости на этикетке были иероглифами, расшифровав которые можно узнать тайны Вселенной.

– Судью не застигли врасплох. Не случайно его жену убили в то же самое время. Эти события связаны друг с другом.

Убийца проник в дом судьи тем же образом, что и к лорду Косгроуву. Затем он впустил своих подручных, ибо здесь явно не обошлось без помощи той самой «Молодой Англии», чье название написано на бумаге, найденной на теле жертвы.

Отец продолжал сосредоточенно смотреть на лауданум и, казалось, просто повторял слова, которые нашептывал голос, слышимый лишь ему одному. Он словно находился не рядом со мной, а на зыбкой границе между миром живых и миром мертвых.

– Быть может, сэра Хокинса вынудили поехать в парк, угрожая смертью его супруге. Она, конечно, все равно была обречена, но судья ухватился за отчаянную надежду. Он делал вид, что увлечен катанием на коньках, хотя и понимал всю тщетность своих усилий. Вокруг веселились люди, а его ужас только возрастал с каждой минутой, однако, тревожась за благополучие жены, сэр Хокинс не решался позвать на помощь. – Отец помолчал, потом мрачно кивнул, будто соглашаясь с голосом у себя в голове. – В подходящий момент его заставили упасть на лед. Преступник склонился над ним с видом доброго участия и перерезал горло. А в карман подбросил записку. И помимо того, оставил негласное послание всему городу: «Ни в людном парке, ни в церкви – вы нигде больше не будете в безопасности».

– Ты как будто сам присутствовал там.

– Нынче ночью мне должно присниться, что это я перерезал горло судье. Как жаль, что пятьдесят лет назад я не устоял перед чарами опиума.

Под неприветливыми взглядами дворцовой охраны мы выбирались из полицейского фургона. Глядя на наши старые пальто, нас, наверное, приняли за клерков или даже за арестованных, которых по необъяснимым причинам решили освободить возле дворца.

Следуя примеру лорда Палмерстона, я обратилась к привратнику:

– Меня зовут мисс Эмили Де Квинси. Это мой отец – мистер Томас Де Квинси. Ее величество ожидает нас к ужину.

Недоуменное выражение тут же покинуло лицо стража. Вероятно, королева и в самом деле ждала нас, потому что он тут же вытянулся в струнку и быстро препроводил нас к гвардейцу у главного входа, который, в свою очередь, передал нас следующему. На этот раз обошлось без полузабытых коридоров и дальних лестниц. Напротив, путь вел через парадную часть дворца, убранную с невиданной роскошью. Отец оглядывался вокруг со все возрастающим удивлением, словно попал в опиумный сон.

Эскорт доставил нас к Парадной лестнице, чье название соответствовало ей в полной мере. Под сверкающей люстрой в ярко освещенном холле я, оробев, взирала на два изящно изогнутых пролета, которые отделяли нас от еще одной поражающей воображение анфилады. Дивные бронзовые балюстрады украшал орнамент в виде переплетенных ветвей. Живописные фризы радовали глаз сменой времен года, а со стен строго смотрели портреты членов королевской семьи. Алый ковер превосходил мягкостью все те, по которым мне доводилось ступать прежде. Ошеломленная величием, я с содроганием отгоняла от себя воспоминания о лачугах, где приходилось ютиться нам с отцом.

Мы вошли в небольшой зал, где еще звучало эхо голосов гостей, прибывших раньше нас.

– Позвольте принять ваши пальто? – предложил лакей, но тут же у него на лице отразилось смятение: наши наряды более подходили для глубокого траура, чем для ужина во дворце.

Воображаю его смущение, если бы мы приехали в своей обычной потрепанной одежде. Какими глазами он смотрел бы на отцовский сюртук с лоснящимися на локтях рукавами и недостающими пуговицами?

Мы прошли в следующую комнату, где утонченно одетые леди и джентльмены немедленно замолчали, глядя на нас с еще большим замешательством, чем прислуга.

– Мистер Томас Де Квинси и мисс Эмили Де Квинси, – объявил лакей.

Слова «мистер» и «мисс» давали понять, что и речи не идет о каких-либо претензиях на титул. Подобная нам публика могла оказаться во дворце лишь по ошибке. Но еще более гостей удивил мрачный костюм отца.

Мой наряд, по крайней мере, отличался меньшей суровостью. Я выбрала «Тихую печаль» – один из отделов салона траурных принадлежностей Джея, где продавали одежду различных оттенков скорби: от черного и угольного до более светлых тонов серого, в зависимости от количества месяцев, прошедших после утраты близкого человека.

Я остановила свой выбор на светло-сером платье и, решительно отвергнув благопристойный кринолин, предпочла ему свободу «блумерсов». К счастью, когда привыкаешь к осуждающим взглядам, на них просто перестаешь обращать внимание. Даже общество королевы и принца Альберта не заставило бы меня надеть неудобный наряд. Кроме того, я подозревала, что одной из причин нашего приглашения на ужин как раз и стал интерес ее величества к дамским брюкам, которые при дворе считались диковинкой.

Молчание, если не сказать потрясение, гостей длилось до тех пор, пока наиболее яркий и красивый из мужчин не выступил вперед, приветствуя нас. Его алый мундир и белоснежная повязка на руке были мне уже знакомы по чудовищному происшествию в церкви Святого Иакова.

– Мистер и мисс Де Квинси, не ожидал так скоро увидеть вас вновь, – произнес полковник Траск самым дружеским тоном.

Я вспомнила беспокойные взгляды, которыми он награждал меня на месте убийства. Теперь же сердечное участие в его глазах вытеснило прежнее мое смущение. Порадовала меня и любезность, с какой он не обращал внимания на наш неуместный вид.

– Какой восхитительный сюрприз. Позволите представить вас?

Полковник Траск подвел нас к необычайно красивой девушке с ослепительно-золотыми волосами, которую сопровождал на утренней службе. С тех пор случилось столько событий, что казалось, мы виделись в далеком прошлом.

– Мисс Кэтрин Грантвуд. Ее родители – лорд и леди Грантвуд.

Мисс Кэтрин принужденно улыбнулась, – похоже, за последние несколько часов в ее жизни случилось нечто неприятное. Даже в разгар тех ужасных событий она смотрела на полковника с нескрываемым восхищением, но сейчас от былого восторга не осталось и следа, что можно было расценить как глубокое разочарование или того хуже.

Ее родители тоже не выглядели довольными, но они и утром не лучились от счастья. Возможно, иные аристократы считают необходимым сохранять чопорность и готовы улыбаться только равным себе по положению.

– А это друг лорда и леди Косгроув, сэр Уолтер Камберленд, – добавил полковник Траск без особого восторга в голосе.

Сэр Уолтер казался ровесником полковника – им обоим на вид было около двадцати пяти, – и его можно было бы назвать столь же привлекательным, если бы не мрачная надменность, резко контрастирующая с приветливостью Траска. В тяжелом взгляде сэра Камберленда угадывалось тщательно скрываемое пламя лютой ненависти.

Он удостоил нас лишь едва заметным кивком, как поступили и родители леди Кэтрин Грантвуд. Я окончательно утвердилась в подозрении, что перед визитом во дворец их всех расстроило некое событие, помимо трагедии с леди Косгроув.

– Позвольте также представить вам герцога Кембриджского, кузена ее величества, – полковник с заметным облегчением покинул общество сэра Уолтера, – с которым я имел честь служить в Крыму.

Несколько грузный герцог в свои тридцать с гаком уже потерял изрядную часть шевелюры и пытался компенсировать сей факт густой темной бородой. Он чуть отвернулся и натужно откашлялся, – судя по всему, болел он уже далеко не первый день.

– Приношу свои извинения. Память о войне, – произнес он. – И скорее уж, для меня было честью служить с полковником Траском. Он спас мне жизнь на Севастопольских высотах.

– На моем месте так поступил бы любой, – отозвался полковник.

– Враг подошел слишком близко, – продолжал рассказ герцог. – Этот молодой человек появился словно из ниоткуда, и его солдаты помогли моим пехотинцам отразить атаку русских. Пороховой дым был плотнее тумана. А мы стояли плечом к плечу, разя… – Осознав, что другие гости умолкли, он произнес, обращаясь ко всем: – Простите, я лишь выражал полковнику свое восхищение. Надеюсь, не доставил никому беспокойства. – Герцог вновь повернулся к нашему новому покровителю и поинтересовался более доверительным тоном: – Как заживает ваша рана?

– Медленно, но врач уверяет, что причин для беспокойства нет.

– То же говорят о моем кашле. А вы выходите в фавориты: меньше чем за неделю получили и звание рыцаря, и приглашение на обед для самого близкого круга.

– И все же сомневаюсь, что смогу привыкнуть к подобной роскоши. Обеденный зал, без сомнения, столь же великолепен. – Кивком полковник Траск указал на закрытые двери.

Герцог улыбнулся чуть снисходительно:

– Здесь вход в буфетную, где слуги готовятся к подаче блюд. Парадная столовая дальше, через холл. Здесь легко заблудиться. – Он посмотрел на отца. – Де Квинси. Мне как будто знакомо ваше имя.

Отец сдержанно поклонился. Я забеспокоилась, не вздумает ли он снова объявить о знатности нашей родословной. Хвала Господу, полковник Траск сменил тему:

– Мистер Де Квинси, вам, кажется, не помешает глоток-другой?

Лоб отца покрывала испарина.

– Думаю, немного вина или…

Близкую катастрофу предотвратило появление королевской четы. Дамы присели в реверансах, господа почтительно склонили головы.

– Мистер и мисс Де Квинси, мы рады видеть вас вновь. – Королева Виктория повернулась к гостям. – Мисс Де Квинси познакомила нас с несколькими новыми идеями, в том числе с довольно занимательными взглядами на современную моду.

Слова ее величества позволили дамам в кринолинах уже без утайки уставиться на мои «блумерсы». Мужчины же продолжали отводить взгляд, чтобы не уделять излишнего внимания женским ногам.

– Как вы заметили, – продолжала королева, обращаясь к дамам, – я больше не ношу платья из зеленой ткани. Пока нет полной уверенности, что в краситель не добавляли мышьяк, я распорядилась удалить их из гардероба. Однако, леди Уиллер, вы продолжаете носить зеленый.

– Ваше величество, я не знала, что он больше не…

– Если позволите, леди Уиллер. – Принц Альберт достал из кармана мундира флакон, который я ему подарила. – Будьте любезны, отверните манжет.

Немного смущенная, леди Уиллер подчинилась. Его высочество извлек пробку и быстрым движением прижал к ткани.

– Ага!

Легкое прикосновение окрасило краешек ткани в синий цвет.

– В краску подмешан крысиный яд. Леди Баррингтон, не угодно ли проверить, отравлена ли ваша одежда?

В нарядах пяти леди также присутствовал зеленый цвет, и каждый раз, к их крайнему потрясению, ткань синела от встречи с пробкой.

– Мисс Де Квинси любезно обратила внимание на угрозу нашему здоровью, – произнесла королева Виктория. – Каждый из нас, не говоря уже о детях, может заболеть из-за ядовитой краски в одежде.

– А также в еде, ваше величество, – добавила я.

– В еде? – На лице королевы промелькнула тревога.

– Большинство продуктов зеленого цвета – например, маринады и соления – содержат мышьяк, ваше величество. Бурые овощи выглядели бы не так аппетитно, как зеленые, которые, при всей своей привлекательности, вредны для здоровья.

– Соления? Могу вас заверить, что сегодня на столе не будет никаких солений – зеленых, бурых или любого другого окраса, – заявила королева. – А вот и лорд и леди Палмерстон наконец прибыли. Пора начинать.

– Примите мои глубочайшие извинения, ваше величество. – Министр многозначительно взглянул на нее. – Меня задержали дела, которые мы обсуждали чуть ранее.

– Нас уже начало беспокоить ваше отсутствие, – ответила королева.

Затем я стала свидетельницей удивительного и странного для меня ритуала. Порядок, в котором гости входили в банкетный зал, зависел от их положения в обществе: герцог, следом маркиз, за ним граф, и так далее. Я бы наверняка запуталась в очередности титулов, однако гости без труда ее соблюдали.

Я упоминаю об этом только потому, что случился любопытный конфуз между сэром Уолтером и полковником Траском. Королева Виктория в благодарность за спасение жизни своего кузена посвятила полковника в рыцари. Таким образом, к нему теперь тоже следовало обращаться «сэр». Но сэр Камберленд решительно шагнул вперед, составив пару леди Кэтрин, как будто превосходил рангом полковника. Выражение лица сэра Уолтера недвусмысленно говорило о желании подчеркнуть это различие. Строгий взгляд родителей девушки показывал, что и они ставят титул Камберленда гораздо выше. Приунывшему полковнику пришлось предложить руку мне.

Что до отца, то в зале не нашлось ни одной равной по положению дамы, которую он мог бы сопровождать. Проявив удивительную деликатность, леди Палмерстон нарушила порядок и вошла в обеденный зал в паре с ним. Очевидно, наше простое происхождение несколько расстроило церемонию.

Еще один сюрприз ждал меня в столовой: карточка с моим именем в конце длинного стола оказалась рядом с местом принца Альберта, который славился своим пытливым умом.

Дамы в пышных платьях с изрядным трудом устраивались в креслах, у меня же это не вызвало затруднений.

Бесконечное множество салатников, супниц и прочих посудин со снедью поражало воображение. Изящное, написанное от руки меню лежало на столе рядом с каждым гостем на тот случай, если мы упустим какое-либо из блюд. Выбор был настолько обширен, что о многих кушаньях я даже представления не имела:

белый суп;

шотландская похлебка;

запеченный лосось;

запеченная кефаль;

филе де бёф с испанским соусом;

потрошки;

крокеты из креветок;

куриные котлетки;

жаркое из филе телятины;

тушеный бараний окорок;

жареные цыплята с кресс-салатом;

свиной окорок с морковью и пюре из турнепса;

морская капуста, шпинат и брокколи;

жареная утка;

цесарка;

апельсиновое желе;

кофе со сливками;

замороженный пудинг.

Сервировка стола была под стать его изобилию. Армия ложек, вилок, ножей и бокалов обступала каждого из гостей. Вокруг плыли столь дивные ароматы, что живот у меня предательски заурчал.

Полковник Траск, сидевший рядом, громко откашлялся, а когда я посмотрела на него, заговорщицки улыбнулся, давая понять, что намеренно замаскировал неловкое поведение моего желудка. Развернув салфетку, я ответила улыбкой нашему новому знакомому, и мы стали похожи на школьников, которых сдружил общий секрет.

Слуги разносили белое вино, которое особенно порадовало отца.

Лорд Палмерстон поднял бокал:

– За наших радушных хозяев – королеву Викторию и принца Альберта!

– Боже, храни королеву! – поддержал герцог Кембриджский.

Учитывая обстоятельства, его слова прозвучали крайне неловко. Очевидно, ему не успели сообщить о том, что ее величество в опасности и действительно нуждается в охране.

– И за здоровье ваших детей, – продолжал герцог. – Надеюсь, принц Леопольд поправился?

Речь шла о самом младшем отпрыске монаршей четы, чье рождение двумя годами ранее шумно приветствовали все газеты империи.

– Благодарю, – ответила королева, – кровотечение наконец остановилось. Даже доктор Сноу отчаялся понять, почему безобидная царапина от падения вызвала столь серьезные проблемы. Казалось, рана никогда не затянется. – С истинно царственной деликатностью ее величество не позволила собственным заботам испортить вечер. – Довольно печальных разговоров. Сегодня мы празднуем благополучное возвращение нашего кузена и чествуем полковника Траска, оказавшего ему неоценимую услугу.

Упоминание имени полковника не вызвало восторга ни у сэра Уолтера, ни у родителей леди Кэтрин.

– Есть и еще один повод для радости, – продолжала королева. – Лорд Палмерстон согласился занять пост премьер-министра и сформировать новое правительство. – Выражение лица ее величества было таким, словно вино в бокале внезапно сделалось горьким.

Отец леди Кэтрин спросил лорда Палмерстона:

– С вашим опытом военного секретаря и министра иностранных дел видите ли вы возможность переломить ход войны?

– Полагаю, именно поэтому мне и оказана такая честь, – ответил тот. – Я приложу все свои силы, чтобы добиться победы.

– Правильно! – поддержали гости.

Отец допил вино, и один из слуг в белоснежных перчатках снова наполнил бокал.

– Признаюсь, мне не вполне ясны причины нашего участия в войне, – произнес лорд Белл.

– Долгое время Османская империя разделяла Восток и Запад. Теперь мы наблюдаем признаки ее упадка, – объяснил лорд Палмерстон с уверенностью человека, многие годы занимавшего пост министра иностранных дел. – Пользуясь нынешней слабостью империи, Россия вторглась в ее восточные рубежи, на территорию, известную под названием Крым. В ответ мы объединились с Францией и объявили войну России.

– Не приходилось прежде слышать столь простого и элегантного объяснения, – учтиво произнес отец леди Кэтрин.

– Но даже при всей его простоте оно не проливает свет на ситуацию, – не отступал лорд Белл. – Османская империя находится на другом краю мира. К чему нам волноваться о тамошних событиях?

– Если мы позволим России захватить часть территории турок, экспансия русских на этом не остановится, – пожал плечами лорд Палмерстон.

– И не забывайте про Суэцкий канал, – вставил мой отец.

Это были его первые слова за столом. Невысокий рост говорившего заставил некоторых гостей вытянуть шеи, чтобы лучше разглядеть его.

– Суэцкий канал? Не уверен, что слышал о нем прежде, – удивился лорд Белл.

– Дело в том, что он пока не существует. – Отец вынул из кармана сюртука жестяную коробочку и достал из нее пилюлю. – Для улучшения пищеварения, – объяснил он.

– Но каким образом нечто несуществующее могло вызвать Крымскую войну? – поинтересовался сэр Уолтер.

– Богатство Англии основано на торговле с Востоком, – неторопливо начал отец. – Но кораблю требуется полгода, чтобы, обогнув Африку, вернуться из Индии. Однако время и расстояние можно значительно сократить.

В его таблетках содержался опиум. Опасаясь, что королева может догадаться об этом, я торопливо глотала суп – на тот случай, если нас выставят и до следующей перемены блюд очередь не дойдет.

– Сократить расстояние? – В голосе сэра Уолтера слышалось неподдельное замешательство. – Но человеку не по силам изменить устройство мира.

– Представьте, что британским кораблям не нужно будет плыть вокруг Африки, – продолжил объяснения отец. – Вместо этого они пройдут через Индийский океан к Суэцкому заливу в Египте. По суше от него до Средиземного моря всего восемьдесят миль. Британская компания планирует построить там железную дорогу, что свело бы длительность путешествия из Индии в Англию к невероятным прежде девяти неделям. Оборачиваемость кораблей увеличится в три раза, как и прибыль.

Гости были ошеломлены.

– Это правда, лорд Палмерстон? – спросил лорд Уиллер.

– Я не вправе обсуждать подобные вопросы.

Тогда заговорил полковник Траск:

– А вот я вправе. Мне предлагали финансировать строительство этой железной дороги.

Родители леди Кэтрин и сэр Уолтер едва заметно скривились при косвенном упоминании немалого состояния полковника.

– И вы вложились в строительство? – уточнил лорд Баррингтон.

– Нет. Посчитал неразумным.

– Но прибыль!

– Доходным проект будет лишь первые несколько лет.

– Отчего же? – Теперь уже лорд Уиллер был в замешательстве.

– Планируется нечто более амбициозное, – ответил полковник Траск. – Франция ведет переговоры с Египтом о строительстве канала, про который говорит мистер Де Квинси. И новый водный путь перевернет все представления о международной торговле. Но французы хотят реализовать проект только для себя. Признаюсь, я разочарован, что не получил предложения поучаствовать.

– Среди репортеров давно ходят слухи, что будущий канал и является настоящей причиной войны, – добавил отец. – Но газетчикам не хватило смелости опубликовать информацию. Все сводится к одному: Египет входит в состав Османской империи. Если Россия доберется до него, она и будет контролировать как Суэцкий канал, так и всю мировую торговлю.

– Но… – Сэр Уолтер на миг потерял дар речи. – В таком случае Англия потеряет свое влияние!

– Совершенно верно, – подтвердил отец. – Мы объединились с французами, надеясь в случае победы получить доступ к каналу. К слову, именно опиум составляет львиную долю доходов от торговли с Индией. Но представьте себе, что произойдет, если наши солдаты, умирающие от голода и лишений, узнают, во имя чего они жертвуют собой, – не ради Британии, а ради торговли опиумом. Вот почему сведения не появились в газетах.

Никогда мне не случалось видеть столько удивленно раскрытых ртов. Нужно было скорее сменить тему разговора.

Я вынула флакон из сумочки и попросила принести мне порцию лосося. Когда капля жидкости упала на рыбу, любой мог заметить, что кусок приобрел темно-бурый оттенок.

– Что вы делаете, мисс Де Квинси? – заинтересовалась королева Виктория.

– Мышьяк не единственный токсин, который используется как краситель, ваше величество. В еду часто свинец добавляют для придания красного оттенка.

– Свинец? – переспросил принц Альберт.

– Да, это блюдо хотели сделать чуть более аппетитным. Как видите, лосось стал коричневым, что говорит о присутствии свинца.

– Свинец в рыбе? – Королева Виктория взглянула на кончик своей вилки.

– Он может быть смертельно опасен. Вы позволите проверить и баранину? – Я проделала тот же фокус на особенно ярком кусочке окорока, который немедленно сделался бурым.

– Баранина со свинцом? – пробормотала королева. – Мистер Де Квинси, так вот почему вы ничего не едите? Угощения показались вам подозрительными?

– У меня слишком чувствительный желудок, ваше величество. – Отец разжевал еще одну пилюлю. – Возможно, мне удалось бы проглотить кружку кипяченого молока с размоченным в нем хлебом…

– Де Квинси, – задумчиво протянул принц Альберт. – Теперь припоминаю, почему еще в первую встречу имя показалось мне знакомым. Я читал о вас в связи с декабрьскими убийствами. Ваши слова об опиуме освежили мою память. И эти пилюли… Боже, неужели вы и есть тот самый Любитель Опиума!

Уверенная, что наши минуты за столом сочтены, я проверила кусок говядины и, убедившись в ее безопасности, принялась есть с максимально дозволенной поспешностью.

– Вы также написали «Убийство как одно из изящных искусств», – вспомнил полковник Траск. – Кстати, мы вместе были утром в церкви Святого Иакова. У вас есть какие-то предположения по поводу этого убийства?

Никогда не думала, что подобные разговоры принесут мне такое облегчение. Гости мгновенно позабыли о пристрастии отца к опиуму.

– Не только его, но и по поводу трагедии в доме лорда Косгроува, а также более поздних событий, – кивнул отец.

– Значит, было несколько убийств? – в ужасе воскликнул кто-то.

– Да, в том числе гибель судьи сэра Ричарда Хокинса в Сент-Джеймсском парке, не говоря уже о его жене и слугах, – подтвердил отец.

Лица встревоженных мужчин покраснели, а со щек дам, напротив, исчезли все краски.

– Сэра Ричарда Хокинса? – пробормотал лорд Баррингтон. – Мы с ним состояли в одном клубе.

– Лорд Палмерстон, почему вы не сообщили нам о новых преступлениях? – потребовал объяснений принц Альберт.

– Я… Я сам о них впервые слышу, ваше высочество, – ответил в замешательстве новый премьер-министр. – Должно быть, они случились после нашей аудиенции.

– Выходит, теперь от убийц нигде не спастись? – воскликнул сэр Уолтер.

– Именно такое впечатление злоумышленники и хотели создать, – объяснил отец. – Завтра лондонские газеты разнесут весть об их ужасных деяниях, и люди решат, что теперь ни в собственном доме, ни в публичном месте нет спасения. Но есть еще один способ подстегнуть панику. Ваше величество, ваше высочество, вы позволите? Газеты почти наверняка распространят и эти слухи…

Королева и принц посмотрели друг на друга. Ее величество едва заметно кивнула, оставляя за супругом право принять непростое решение.

– Нашим друзьям лучше узнать обо всем здесь, нежели прочесть в новостях, – произнес принц Альберт.

– Записки, найденные на каждом месте преступления, – продолжил отец, обращаясь ко всем гостям, – свидетельствуют о том, что убийства являются частью заговора против ее величества.

Его слова еще больше встревожили мужчин, а дамы совсем побелели.

– Мы уверены в способности Скотленд-Ярда защитить нас, – убежденно произнесла королева Виктория.

– Но кто мог замыслить такую гнусность? – поразился герцог Кембриджский. – Ее величество никому не причинила зла. Напротив, она образец милосердия.

– Русские могут думать иначе, – возразил полковник Траск.

– Вы хотите сказать, что на самом деле королева вовсе не образец милосердия? – запальчиво воскликнул сэр Уолтер.

– Я не утверждал ничего подобного, – возразил полковник. – Но не следует отмахиваться от мысли, что русские не прочь посеять панику в надежде ослабить наш боевой дух. Как уже объяснил мистер Де Квинси, ставки огромны.

– Впрочем, мотив может быть и личным, – добавил отец. – Записки, найденные на телах жертв, дают основания предполагать, что убийца испытывает давнюю неприязнь к ним, а также к ее величеству.

– Нелепость! – покачал головой сэр Уолтер. – Ее величество никогда и никому не причинила вреда.

– Еще раз повторю: проклятые русские могут считать иначе, – раздраженно бросил ему полковник.

Услышав столь грубую фразу, даже сама королева, не говоря уже о прочих дамах, прижала ладонь к губам.

– Покорно прошу простить меня, ваше величество, – спохватился Траск.

На этот раз уже принц Альберт поспешил переменить тему беседы:

– Но конечно, убийц будет легко обнаружить. На подобное способны только ненормальные люди. Порочная натура рано или поздно проявится и выдаст их.

– Порой так и бывает, ваше высочество, – согласился отец. – Но как-то мне случилось ужинать с убийцей и за приятной беседой не разглядеть тьму в его душе. Меня буквально потрясло, что за обходительными манерами скрывались самые гнусные поступки, на которые только способен человек. Я говорю о Томасе Гриффитсе Уэйнрайте, выдающемся художнике и сотруднике «Лондон мэгазин», друге Хэзлитта, Лэма и Диккенса, а также моем, не сочтите упоминание моего имени рядом со столь достойными людьми попыткой возвыситься в ваших глазах.

Уэйнрайт вел сумасбродную жизнь и наделал немало долгов. Они с женой были вынуждены переехать к дяде, который внезапно умер, оставив племяннику дом. После Уэйнрайт уговорил тещу написать завещание в пользу его жены. Вскоре теща тоже покинула этот мир. Затем Уэйнрайт застраховал свояченицу на сумму в двенадцать тысяч фунтов. И бедная женщина тоже неожиданно скончалась. Страховая компания провела расследование, подозревая, что Уэйнрайт отравил своих родственников стрихнином. И хотя сам яд так и не удалось отыскать, были найдены страховые документы с подделанной подписью. Таким образом, Уэйнрайта признали виновным пусть и не в убийствах, но, по крайней мере, в подлоге. В тюрьме один из сокамерников спросил его, действительно ли он убил свояченицу. «Да, ужасная история, – ответил тот. – Но у этой девицы были такие толстые икры»[12].

Королева Виктория, принц Альберт и остальные гости ошеломленно слушали историю о ядах и злодейских убийствах, утратив всякий аппетит, я же старалась съесть как можно больше, с минуты на минуту ожидая нашего изгнания.

– Однако за тем ужином я наслаждался компанией одного из самых приятных собеседников и не мог даже вообразить, что сижу напротив чудовища, – продолжал отец. – Как видите, ваше высочество, никогда нельзя знать наверняка.

Все пребывали в оцепенении.

Наконец принц Альберт нарушил неловкое молчание:

– Мистер Де Квинси, мне не приходилось прежде слышать столь живого и увлекательного рассказа.

– Спасибо, ваше высочество.

Отец леди Кэтрин откашлялся:

– Возможно, у меня найдется тема, которая развеет мрачное настроение. Ее величество начала прием с сообщения о том, что лорд Палмерстон принял предложение стать премьер-министром, как мы все надеемся, к нашей общей победе. Позвольте закончить ужин еще одной новостью. Мы с супругой имеем честь сообщить, что наша дочь Кэтрин приняла предложение сэра Уолтера Камберленда, и желаем поприветствовать нового члена нашей семьи.

Трудно передать мое изумление. Утром в церкви леди Кэтрин и полковник Траск казались великолепной парой, взгляд девушки был полон обожания, и я подумала, что они помолвлены или вот-вот объявят о решении связать свои судьбы.

Молчавшая весь вечер Кэтрин и теперь уныло уставилась вниз, на собственные руки.

Тем временем сэр Уолтер бросил на полковника торжествующий взгляд.

Глава 8 «Колесо фортуны»

Снегопад утих. Полицейский фургон вез комиссара Мэйна по полуночному городу. Обычно даже в столь поздний час улицы не пустовали. Однако сегодня, возвращаясь домой после утомительных встреч и осмотров мест преступления, Мэйн ни разу не услышал стука копыт или грохота колес встречного экипажа.

Он жил на Честер-сквер, в фешенебельном районе Бел-гравия, и поэтому предпочел бы подъехать к дому в карете или кебе. Но сейчас все соседи, несомненно, спали, и никто из них не увидел бы в окно, как он вернулся домой в фургоне для транспортировки преступников.

Мэйн уже более четверти века служил комиссаром полиции, и в тот вечер внезапно ощутил на себе весь груз прожитых лет. Бесконечные тревоги иссушили его тело, проредили волосы на макушке и прибавили морщин. Сегодняшние ужасные убийства, последовавшие за декабрьской резней, вновь навели комиссара на мысль, что немалая доля ответственности лежит на лондонских газетах. Это они подстегивают больное воображение и заставляют подражать преступлениям, о которых в противном случае никто и не узнал бы.

В фургоне горел фонарь, при свете которого комиссар Мэйн привык перечитывать отчеты подчиненных, но сейчас веки у него отяжелели от плавного движения по мягкому снегу.

– Приехали, сэр, – внезапно объявил полицейский на козлах.

Мэйн открыл глаза и понял, что уснул, прислонившись головой к стенке фургона и уронив отчеты на пол.

– Спасибо, констебль.

Он подобрал бумаги и вышел на заснеженную мостовую.

– Снег почти прекратился, сэр, – заметил констебль. – Сейчас на улицу приятно посмотреть, но к утру будет непролазная слякоть.

– Что ж, хотя бы чистильщики обуви останутся довольны.

– Ваша правда, сэр, – рассмеялся констебль. – Мне в юности тоже довелось поработать чистильщиком. Завтра они заработают больше монет, чем порой за целую неделю. Утром мне приезжать в обычное время?

– Нет, раньше. Нужно столько всего успеть…

– Я так и думал, сэр.

Фургон умчался в темноту. Лошади с трудом удерживали равновесие на скользкой дороге.

Мэйн остановился напротив небольшого сада – главной достопримечательности Честер-сквер. В свете газового фонаря виднелись кустарник и клумбы, где весной вырастут цветы. В хорошую погоду, если позволяли обстоятельства, комиссар любил посидеть на скамейке в саду и почитать газету в ожидании своего экипажа.

Тишина и покой радовали глаз. Даже уродливая груда мусора возле дома чуть дальше по улице, где новый хозяин недавно затеял ремонт, больше не портила вид – снег полностью засыпал ее. Рабочие обещали скоро закончить с ремонтом. И тогда Честер-сквер снова превратится в прекрасный бульвар с выстроившимися в ряд трехэтажными домами, чьи оштукатуренные фасады сейчас кажутся еще белее из-за свежего снега.

Никаких других следов, кроме тех, что оставили фургон и сам Мэйн, на улице не было. Комиссар ощутил тихую радость оттого, что можно хоть ненадолго забыть обо всех заботах, которые завтра снова навалятся на него.

Ударивший в лицо порыв холодного ветра и запах дыма, поднимающегося из труб, развеяли наваждение. Мэйн подошел к кованой железной ограде дома, достал ключ и отпер дверь.

Он заранее послал к жене одного из констеблей предупредить, что задерживается и не нужно его ждать. Однако Джорджиана все еще сидела в гостиной.

Мэйн улыбнулся ей.

– Почему так поздно? – спросила Джорджиана.

– Много ужасных событий случилось сегодня.

– Убийство леди Косгроув в церкви Святого Иакова и лорда Косгроува в собственном доме?

– Ты уже слышала?

– Новости разлетаются быстро. Бекки, – так звали служанку, – сегодня брала выходной, и по возвращении ей было о чем рассказать.

Джорджиана не упомянула судью Хокинса и его супругу, и Мэйн решил, что не стоит пугать жену еще сильнее. Тревоги за мужа, много лет служившего комиссаром полиции, посеребрили ее волосы и избороздили лицо морщинами, как и у самого Мэйна.

– Идем спать, – сказала Джорджиана и взяла мужа за руку.

Освещая дорогу масляной лампой, они поднялись на второй этаж, где располагались их покои, а также спальня дочери.

Проходя мимо лестницы, ведущей наверх, к комнатам слуг, Мэйн вдруг нахмурился, хотя и сам толком не разобрал в темноте, что именно его насторожило.

– Кажется, пора заменить фитиль. Дай я проверю.

Он взял у жены лампу и, притворившись, что рассматривает фитиль, осветил лестницу на верхний этаж.

На ковре виднелись следы от мокрых ботинок, они спускались сверху и пропадали возле двери в кладовку под лестницей.

– Я ошибся, – сообщил Мэйн жене, быстро отводя лампу в сторону. – Фитиль в полном порядке. Должно быть, у меня просто устали глаза.

– Вот и еще одна причина, чтобы поскорей лечь спать, – тихо сказала Джорджиана и повела мужа по темному коридору.

Они миновали спальню дочери и теперь приближались к кладовке. Мэйн внутренне напрягся, поравнявшись с мокрыми следами на ковре.

Кто-то проник в дом с крыши. Это можно было сделать лишь одним способом – через чердачное окно, которым обычно пользовались трубочисты. «Но как он попал на крышу?» – думал Мэйн, проходя мимо двери кладовой.

Тут он вспомнил о доме, где шел ремонт.

Возможно, злоумышленник взломал черный ход в пустом доме, поднялся по лестнице, открыл окно и выбрался наверх, а затем по другим крышам достиг чердачного окна в доме Мэйна. Скаты достаточно пологие, и даже теперь, когда все замело снегом, при достаточной сноровке и осторожности на них можно удержаться.

Мэйн хотел крикнуть Джорджиане, чтобы она поскорей спустилась вниз. Но жена удивилась бы и начала задавать вопросы. А злоумышленник в любой момент способен выскочить из кладовки и наброситься на них.

«Если успеем войти в спальню, сможем забаррикадировать дверь, – лихорадочно размышлял Мэйн. – Но как быть с дочерью? А вдруг убийца решит напасть на нее?» В том, что служанка, спавшая на верхнем этаже, уже мертва, Мэйн ничуть не сомневался.

Ноги у комиссара подкашивались, когда он подошел к супружеской спальне. Оставалось лишь надеяться, что голос не дрогнет.

– Как себя чувствует Джудит? – спросил Мэйн. – Кашель утих?

– Намного лучше, – ответила Джорджиана. – За нее можно больше не беспокоиться.

– Но она только что кашлянула, и непохоже, чтобы ей стало лучше. Скорее, наоборот.

– Я ничего не слышала, – смущенно призналась Джорджиана.

– Вернись к двери и прислушайся. Давай проверим, не нужна ли девочке помощь.

Мэйн повернулся к спальне дочери, в любое мгновение ожидая скрипа двери в кладовку. Он готов был поспорить, что злоумышленник решил дождаться, когда все уснут, и убить их в постелях, дабы окончательно укрепить уверенность жителей Лондона в собственной незащищенности.

– Ты и правда не слышишь, как кашляет Джудит? – спросил жену Мэйн. – Я приоткрою дверь.

– Ты ее разбудишь, – запротестовала Джорджиана.

– Судя по всему, она и так не спит. – Держа лампу в одной руке, Мэйн другой отворил дверь.

Джорджиана заглянула внутрь и прошептала:

– Ничего не слышу.

Мэйн тут же втолкнул ее в спальню, зашел сам и захлопнул дверь. В спешке поставив лампу на стол, он с усилием начал двигать комод Джудит к дверному проему.

– Что ты делаешь? – изумилась Джорджиана. – Совсем с ума сошел?

– Скорее, помоги! – прокричал Мэйн. – Нет времени объяснять.

Тринадцатилетняя Джудит проснулась от шума и села на кровати.

– Кто здесь? – испуганно взвизгнула она.

– Помогите мне! – повторил Мэйн.

В коридоре хлопнула дверь кладовки. По ковру простучали тяжелые шаги. Кто-то нетерпеливо толкнул дверь спальни Джудит. Створка уже начала открываться, но Мэйн успел придвинуть комод и подпереть ее.

– Несите стулья! Все, что найдете, лишь бы укрепить дверь!

Злоумышленник снова попытался вломиться внутрь. Мэйн всем своим весом навалился на комод. После третьего толчка Джорджиана пришла в себя и метнулась за стульями. Вообще-то, в дверь был врезан замок, но им никогда не пользовались, и Мэйн понятия не имел, где лежит ключ.

Комод покачнулся от четвертого удара. Но комиссар с помощью жены и дочери сумел удержать его на месте и не позволил преступнику ворваться в спальню.

– Папа, что случилось? – умоляюще пролепетала Джудит.

– Будьте вы прокляты на веки вечные! – крикнули из коридора с заметным ирландским акцентом.

Дверь опять задрожала от удара, комод дернулся, и Мэйну снова пришлось его удерживать.

– Попробуйте подтащить сюда кровать! – велел он жене и дочери.

Пока они безуспешно пытались сдвинуть кровать с места, преступник в очередной раз кинулся на дверь и едва не опрокинул комод.

«Если он все-таки прорвется, сумеем ли мы втроем справиться с ним? – в отчаянии думал Мэйн. – Есть здесь хоть что-нибудь, чем можно защищаться?» Ничего путного в голову не приходило. Комиссар лишь снова и снова представлял, как убийца достает нож и замахивается.

– Джорджиана, помоги мне удерживать дверь! – распорядился Мэйн. – Джудит, свяжи простыни!

– Простыни? – растерянно повторила дочь.

– Сделай из них канат! Скорее! И проверь, крепко ли связаны узлы! Джорджиана, прижимай комод к двери! Изо всех сил!

– Твою дочь ждут те же мучения, что и моих сестер! – заорал из коридора ирландец и ударил по двери с такой яростью, что та затрещала.

Затем еще раз.

Треск повторился, уже громче.

– Скорее, Джудит! – торопил дочь Мэйн.

– Я стараюсь, папа!

Оглянувшись через плечо, комиссар увидел, что дочь связала вместе две простыни.

– Нужно еще несколько штук, – сказал он ей. – Затягивай узлы как можно крепче. Ты поняла, для чего нужен канат? – Привалившись к комоду, он направил отчаянный взгляд на окно и различил в тусклом свете лампы, как Джудит кивнула.

– Вы с женой будете страдать, как и мои отец с матерью! – проревел из-за двери взломщик. Он снова ударил по створке, и в комнату посыпались щепки.

– Готово, папа! – объявила Джудит.

– Привяжи один конец к ножке кровати! Проверь, крепко ли он держится!

Мэйн всей тяжестью прижал комод к двери. В спальню продолжали лететь щепки.

– Надень халат, Джудит! И обуйся!

Мэйн возблагодарил Бога за то, что жена уже в халате.

Затем он перевел взгляд на ее ноги и ужаснулся, увидев домашние туфли.

Еще один кусок филенки пролетел над головой.

– Открой окно, Джудит! – приказал он.

Девочка подбежала к окну и попыталась поднять створку, но та не сдвинулась с места.

– Примерзло!

– Дергай сильнее!

Наконец дочери удалось рывком открыть окно. В комнату ворвался холодный ветер. Неизвестный в коридоре продолжал колотить в треснувшую дверь.

– Сбрось канат вниз, Джудит, и спускайся по нему!

– Но…

До мостовой было не меньше тридцати футов. Мэйн понимал, что при неудачном приземлении можно угодить прямиком на пики ограды, и боялся не меньше жены и дочери. Но тот, кто ломился сейчас в спальню, внушал ему еще больший ужас.

– Ты захлебнешься в собственной крови! – продолжал угрожать из-за двери ирландец.

– Ну давай же! – подгонял Мэйн дочку. – Спускайся скорее!

Дверь трещала, готовая вот-вот слететь с петель. К удивлению Мэйна, Джудит мигом справилась с собой. Лицо девочки побледнело от страха, но она влезла на подоконник и выскользнула в темноту. Комиссар вместе с женой продолжали удерживать комод.

Мэйн досчитал до десяти. Успела ли Джудит спуститься?

– Теперь твоя очередь, Джорджиана!

– Нет, я не брошу тебя одного! – запротестовала она.

– Я спущусь вслед за тобой. Иди!

Джорджиана вгляделась в лицо мужа, словно не надеялась снова увидеть его.

– Скорее! – подгонял ее комиссар.

Дверь теперь болталась лишь на одной петле.

Джорджиана кинулась к окну и выбралась наружу.

Мгновение спустя ее лицо исчезло во мраке.

Без помощи жены Мэйн уже не мог удерживать комод, и тот понемногу начал отползать назад.

«Раз, два, три…»

Мэйн уперся ногами в ковер и навалился всем телом.

«…четыре, пять, шесть…»

Комод снова сдвинулся.

«…девять, десять».

Ждать дальше Мэйн не мог.

Он выпрямился и рванулся к окну. Канат из простыни болтался свободно, подсказывая, что Джорджиана уже спрыгнула на землю. Не раздумывая ни секунды, Мэйн схватился за простыню и перекатился через подоконник.

Он сразу ощутил ночной холод, но ладони горели огнем, пока он скользил вниз. Через окно донесся грохот упавшего комода: злоумышленник ворвался в спальню.

Добравшись до первого узла, Мэйн резко остановился, но тут же ухватился за следующую простыню и продолжил спуск. Неизвестный в спальне завопил с такой яростью, какую комиссар и вообразить не мог.

Кривясь от боли в содранных ладонях, он достиг второго узла и снова застрял. Переставив руки ниже, Мэйн заскользил дальше с отчаянной быстротой, не обращая внимания на кровоточащие ладони.

Наконец он коснулся земли, но не устоял на ногах. Жена и дочь подскочили к нему и помогли подняться.

– Бежим! – крикнул Мэйн.

Обернувшись, он увидел темную фигуру, вылезающую из окна по импровизированному канату.

Вместе с семьей комиссар ринулся на заснеженную мостовую.

– Туда, на восток! В сторону дворца! – крикнул он.

До дворца всего четверть мили, там должны дежурить констебли. «Но сумеем ли добежать туда первыми?» – в отчаянии гадал Мэйн. На ногах у жены были обычные ночные туфли. Сможет ли она, не говоря уже о тринадцатилетней девочке, оторваться от взрослого преступника? А если постучаться к соседям, сколько времени пройдет, прежде чем они проснутся и откроют?

– Нет! – снова выкрикнул Мэйн. – Сюда!

Он потащил жену и дочку к крыльцу.

Темная фигура с пугающей скоростью спускалась по простыням.

Мэйн нащупал в кармане ключ от парадного входа.

Злоумышленник разжал ладони и спрыгнул.

Трясущимися руками комиссар пытался попасть в замочную скважину.

Ирландец приземлился, упал на колени и перекатился по снегу.

– Папа! – взвизгнула Джудит.

Мэйн наконец вставил ключи, повернул его и распахнул дверь.

Взломщик вскочил на ноги, и Мэйн успел разглядеть его бородку. Скорость, с которой преступник рванулся к крыльцу, была поистине бешеной: его гнала вперед дикая ярость, подобной которой Мэйн прежде не видел.

Комиссар замер на мгновение, словно парализованный движущейся к нему силой. Затем с отчаянным воплем втолкнул Джорджиану и Джудит в дом, метнулся следом за ними и захлопнул дверь.

Все трое навалились на створку, удерживая ее от толчков подбежавшего преступника, и Мэйн торопливо повернул ключ. Неизвестный продолжал с яростными криками ломиться в дом.

– Он может влезть в окно! – всполошилась Джудит.

– Поднимайтесь наверх, в нашу спальню! – решил Мэйн.

– Но тогда мы окажемся в западне, – возразила Джорджиана.

– Делайте, как я говорю!

Из гостиной послышался звон разбитого окна.

Мать с девочкой уже бежали вверх по лестнице, когда услышали крик кого-то из соседей:

– Что случилось? Эй, вы! Что вам здесь нужно?

Тяжело дыша, Мэйн с женой и дочерью помчались мимо выбитой двери в комнату Джудит, а затем и мимо кладовки, где ранее прятался злоумышленник.

В последнем отчаянном рывке они заскочили в спальню и подтащили комод к двери. Джорджиана и Джудит уперлись в комод руками, а Мэйн вытащил из шкафа чехол с ружьем.

Внутри находилась винтовка «энфилд», модернизированный вариант оружия, которым пользовалась в Крыму английская армия. Нарезка в канале ствола увеличивала точность стрельбы. Многие аристократы с Честер-сквер покупали «энфилд» для охоты на кабанов и оленей. Прошлой осенью один герцог звал Мэйна поохотиться в своем имении в Шотландии, но загруженность работой помешала комиссару принять приглашение.

Мэйн разорвал патрон и засыпал порох в ствол, затем вложил пулю и затолкал ее шомполом. Наконец поместил капсюль под ударник затвора.

Всю ночь комиссар так и просидел вместе с женой и дочерью в углу спальни, нацелив винтовку на дверь.

К западу от Тауэра, в переулке Шорлейн, неподалеку от Лоуэр-Темз-роуд, в удобной близости к деловому району с его банками, страховыми конторами и торговыми предприятиями, располагалась таверна под названием «Колесо Фортуны». Многие клерки и даже управляющие собирались здесь, чтобы отдохнуть от дневных трудов. Они уверяли, что приходят насладиться восхитительными пирогами со свининой, но на самом деле их привлекала дешевизна пива и джина.

Дело уже шло к ночи, и трактирщик подгонял немногих засидевшихся посетителей:

– Мы закрываемся. Допивайте остатки, и до завтра. Спасибо, что заглянули, но теперь пора по домам. Будьте осторожны, снегу намело. Не свалитесь в сугроб, не то замерзнете насмерть.

Трактирщика звали Тадеус Митчелл. Закрыв дверь, он вовсе не удивился, когда увидел, что один из посетителей так и остался сидеть в дальнем конце зала, склонившись над кружкой.

Тадеус захлопнул ставни на окнах.

– Не припоминаю, чтобы встречал вас раньше, – первым заговорил он.

– Квентин Квассия, пивной доктор, к вашим услугам, – отозвался посетитель, оборачиваясь. Румяный и круглощекий, он встал и с лукавой улыбкой протянул трактирщику сильную руку.

– А где же Эдвард? – спросил Тадеус.

– Лежит в постели с резью в животе, но не оттого, что перебрал вчера, – рассмеялся Квентин с таким видом, будто сказал что-то невероятно остроумное. – Не беспокойтесь, по части выпивки мы с братом оба известные мастера. – Эта фраза тоже показалась ему настолько забавной, что он опять не удержался от смеха.

– Но откуда мне знать, справитесь ли вы с работой? – усомнился Тадеус.

– Если вас не устроит результат, я не возьму ни пенса. Не боюсь обещать, потому что уверен: вам понравится.

– Ладно, поглядим.

Тадеус прошел за барную стойку и поднял крышку люка, за которой оказалась ведущая в подвал лестница. Посветив вглубь фонарем, хозяин пригласил незнакомца следовать за ним.

Внизу в несколько рядов стояли большие бочки. С реки веяло холодом и сыростью.

Незнакомец принес с собой большой мешок.

– Я начну с пива, – объявил он.

– Ваш брат именно так всегда и делал. Повторите, пожалуйста, как вас зовут?

– Квентин Квассия.

– А брат никогда не называл фамилию. Квассия. Звучит непривычно.

– Так называется одно южноамериканское растение. Отвар из него используют как желудочное средство.

Квентин вытащил из мешка множество всевозможных бутылочек и пакетов, которые разместил перед собой на полке.

Тадеус, сидя на табурете, наблюдал за его работой. Трактирщику было тридцать два года. Он владел «Колесом Фортуны» восемь лет и теперь собирался продать. Прибавив вырученные за таверну деньги к десяти тысячам фунтов, которые он скопил за эти годы, Тадеус рассчитывал при обрести небольшое загородное имение и удалиться на покой. Доходность предприятия позволяла трактирщику презирать клерков и управляющих, которые обсуждали свои мелкие делишки за пирогами и выпивкой.

Пивную лицензию мог получить любой. С джином все было намного сложнее. Поначалу Тадеус работал себе в убыток, больше заботясь о репутации: варил превосходное пиво и продавал по низкой цене. Затем объявил постоянным посетителям, что хочет приобрести лицензию на продажу джина. Клиенты с радостью поддержали его прошение в магистрат. Получив необходимое разрешение, Тадеус тут же связался с так называемыми пивными докторами, которые разбавляли пиво и джин, подмешивая туда различные ингредиенты, чтобы вкус и крепость не изменились. Таким образом из трех бочек пива получалось семь. И хотя Тадеус продолжал удерживать низкую цену, у местных финансистов глаза бы на лоб полезли, узнай они о размере его прибыли.

Разумеется, Тадеус мог бы и сам разбавлять напитки, но отец, тоже в прошлом трактирщик, уговорил сына положиться на мастеров, чтобы посетители не почувствовали разницу.

– Ваш брат никогда не рассказывал, что добавляет в пиво и джин, – сказал Тадеус Квентину.

– И правильно делал, что не рассказывал. Если вы узнаете наши тайны, мы останемся без работы.

Квентин открыл четыре пустые бочки и перелил в них пиво из трех полных, чтобы во всех семи оказалось поровну. Затем замерил уровень жидкости и добавил в каждую емкость секретные ингредиенты.

Одной из добавок была растертая в порошок кора квассии – того самого растения, которое подарило братьям фамилию. Квассия повышала аппетит, поэтому посетители таверны ели столько пирогов и пили столько пива.

За квассией последовала лакрица, придающая напитку характерный привкус, благодаря которому Тадеус имел возможность хвастать перед клиентами талантом своего пивовара.

Далее Квентин всыпал толченый коккулюс, так называемую индийскую ягоду, обладающую поразительным опьяняющим эффектом, который компенсировал недостаток алкоголя в пиве.

– Где у вас бочки с водой?

– Там, – показал Тадеус.

Квентин долил воду во все семь емкостей с пивом и дал Тадеусу попробовать результат.

– Вы правы, – согласился трактирщик. – Получилось ничуть не хуже, чем у вашего брата.

– Лучше, чем у брата.

– Может, и так, но оплата будет прежней.

Квентин рассмеялся и перешел к джину. Он снова поровну разделил содержимое трех бочек на семь.

– Как вы его называете, когда предлагаете посетителям? – поинтересовался Квентин.

– «Сливки цветущей долины».

– Ха-ха.

Единственный ингредиент, который Тадеусу был известен заранее, – это кусковой сахар, который он сам и купил.

Квентин засыпал необходимое количество сахара в каждую бочку. Опыт показывал, что клиенты, которые попробуют подслащенный джин, уже не захотят пить обычный, изготовленный честными производителями.

– Теперь немного для аромата.

Квентин добавил в джин растертые в порошок сушеные ягоды можжевельника.

– И немного для остроты.

Он влил в каждую бочку тщательно отмеренное количество жидкости, известной как купорос, но имеющей в научных кругах название серная кислота. Некоторые завсегдатаи пристрастились и к ней тоже.

– А теперь воды. – Квентин заполнил бочки водой и перемешал полученный раствор. – Вот вам еще одна партия «Сливок цветущей долины».

Тадеус попробовал джин:

– Да, лучше, чем у брата. Может, и в следующий раз придете вместо него?

– Эдварду не понравится, что я увожу у него клиентов, – снова ухмыльнулся Квентин.

– Вы самый веселый человек из всех, кого я сегодня видел.

– Не вижу причин кукситься. Но мне станет еще веселее, когда вы мне заплатите.

Тадеус отсчитал три соверена. Поднявшись наверх, Квентин забросил мешок на плечо и двинулся к выходу по посыпанному песком полу.

– Передайте брату, что я желаю ему поскорее поправиться, – сказал на прощание Тадеус.

– Спасибо. Он будет благодарен за заботу.

Человек, назвавшийся Квентином, вышел на мороз и подумал: «Поправиться? Черта с два! Эдвард Квассия уже никогда не поправится. Он лежит в сугробе с пробитой головой».

Член «Молодой Англии» только сделал вид, будто попробовал пиво и джин. Трактирщик тоже выпил совсем немного, и с ним ничего не случится. Но завтра свежеприготовленные напитки приведут к незабываемому результату. «Молодая Англия» и ее бородатый руководитель останутся довольны.

– Утром я услышал, как кто-то постучал во входную дверь, – рассказывал комиссар Мэйн потрясенным помощникам, собравшимся в его кабинете в Скотленд-Ярде.

Райан и Беккер ловили каждое слово шефа. Де Квинси и Эмили сидели рядом с ними на деревянных стульях. Минувшую ночь они вновь провели в доме лорда Палмерстона. Его светлость с большой неохотой предложил им остаться, когда, к своему ужасу, понял, что королева готова поселить их во дворце.

– Я испугался, что злоумышленник вернулся и дожидается, когда мы выйдем из спальни, – продолжал Мэйн. – В конце концов мы решили рискнуть и отодвинули комод. Я выглянул в коридор, держа «энфилд» наготове. Стук усилился, кто-то выкрикивал мое имя. Дверь в кладовку оставалась открытой. Мы прошли мимо нее и мимо спальни дочери. Я водил дулом ружья во все стороны, пока мы спускались.

Я через дверь окликнул стучавшего человека и спросил, что ему нужно. Он оказался тем самым констеблем, который привез меня домой накануне вечером. Я быстро впустил его, но даже в присутствии еще пары патрульных не смог бы избавиться от тревоги. Окно в гостиную было разбито. В доме стоял ужасный холод, но еще холоднее было у меня на душе. На звук трещотки сбежались другие полицейские. Они обыскали весь дом и выяснили, что преступник действительно проник туда с крыши через чердачное окно.

– А что с вашей служанкой? – спросил Райан.

Мэйн покачал головой:

– Пока она спала, злодей ее…

Все замолчали.

– Разумеется, вы нашли записку, – нарушил тишину Де Квинси.

Мэйн кивнул:

– Взломщик швырнул ее в гостиную, когда разбил окно.

– Думаю, в послании значилась «Молодая Англия»? – предположил Де Квинси, постукивая пальцами по бутылочке с лауданумом.

– Да.

– Сегодня произойдет еще одно убийство в общественном месте, где собирается не меньше людей, чем в церкви или на катке, и где люди привыкли чувствовать себя в безопасности, – предсказал писатель.

– Я поднял на ноги всех констеблей, свободных от дежурства, – заявил комиссар Мэйн. – Но необходимо усилить защиту дворца и закончить осмотр мест преступления. У нас не хватит людей, чтобы следить за всем городом.

– Возможно, непогода сыграет нам на руку, – заметил Беккер. – Дороги замело, и движение не такое сильное, как обычно. Не говоря уже о том, что слухи об убийствах разлетелись по городу еще до выхода утренних газет, и кое-кто из горожан поостережется сегодня высовывать нос на улицу.

– Но убийца орудовал не только в общественных местах, но и в частных домах, так что народ не будет уверен в своей безопасности, даже запершись на все замки, – добавил Райан.

Де Квинси оторвал взгляд от бутылочки с лауданумом:

– Комиссар, повторите, пожалуйста, что злоумышленник говорил о вас, вашей жене и дочери.

– Когда он ломился в спальню, он кричал: «Твою дочь ждут те же мучения, что и моих сестер». А затем: «Вы с женой будете страдать, как и мои отец с матерью».

– Эти слова вам что-то говорят, сэр? – поинтересовался Райан.

– Ровным счетом ничего, – признался Мэйн. – Не представляю, чьей семье я мог навредить.

– Жертвами стали надзиратель за тюрьмами и судья, – размышлял вслух Де Квинси. – А теперь едва не пострадал комиссар полиции с семьей. Очевидно, преступник со звериной яростью мстит за допущенную нашей судебной системой несправедливость – или за то, что сам считает несправедливостью.

– Но тогда можно подозревать каждого, кто был когда-либо посажен в тюрьму. Они все уверяют, что невиновны, – возразил Мэйн. – Я двадцать шесть лет прослужил комиссаром полиции. Даже если мы просмотрим архивы, как выбрать одну-единственную семью за столь долгое время? Да еще придется изучить документы лорда Косгроува и судьи, чтобы найти какую-то связь между ними. На это уйдет много месяцев.

– «Твою дочь ждут те же мучения, что и моих сестер», – задумчиво повторил Райан. Затем помолчал и продолжил: – «Вы с женой будете страдать, как и мои отец с матерью».

– Да, именно так он и кричал, – подтвердил комиссар.

– «Пожалуйста, помогите моим матери, отцу и сестрам», – добавил Райан.

– Нет, такого он не говорил.

– Но я это уже слышал, – настаивал инспектор, мысленно возвращаясь в прошлое.

– Какая-то бессмыслица.

– В сороковом году, когда я арестовал Эдварда Оксфорда за покушение на королеву, поначалу все думали, что он член тайного общества. Кое-кто даже предположил, будто заговорщики организовали отвлекающий маневр, чтобы сбить с толку полицейских, – объяснил Райан.

– Что за отвлекающий маневр?

– Мальчишка. Нищий.

Маленький оборванец бежал рядом с королевским экипажем и кричал с сильным ирландским акцентом:

– Королева! Пожалуйста, выслушайте меня, королева! Моему отцу и матери нужна помощь! Моим сестрам нужна помощь!

– Прочь с дороги, попрошайка, пока я тебя не затоптал, – рявкнул на него конный гвардеец.

Мальчик тяжело дышал, из последних сил стараясь не отстать от кареты.

– Прошу вас, королева, помогите моим родителям! Помогите моим сестрам!

– Убирайся отсюда, ирландское отродье! – Всадник столкнул его в канаву.

Мальчик вскочил на ноги и, не обращая внимания на хлеставшую из носа кровь, снова побежал за каретой:

– Пожалуйста, помогите моим матери, отцу и сестрам!

– Именно в тот момент Эдвард Оксфорд и выстрелил в ее величество, – продолжал Райан. – Я уже рассказывал, что королевский возница от неожиданности притормозил, позволив преступнику выстрелить еще раз. Когда я добрался до стрелка, на него уже набросилась толпа. Они растерзали бы Оксфорда, если бы я вместе с другими констеблями не остановил их.

Мальчишке тоже досталось, – добавил Райан. – Я видел, как один мужчина ударил его кулаком и закричал: «Этот ирландский щенок заодно с ними! Он бежал перед охранниками и отвлекал их! И что-то кричал, чтобы остановить карету! – Мужчина держал мальчика за шиворот, словно тот и в самом деле был щенком. – Он с ними заодно, я точно говорю!»

«Помогите моим матери, отцу и сестрам!» – продолжал повторять мальчик.

Я не знал, имеет ли он какое-нибудь отношение к стрелявшему, но решил, что лучше отвести его в участок, чем оставить на расправу толпе. «Хорошо, его мы тоже арестуем», – объявил я.

Однако, когда я подошел ближе, мальчик вырвался, упал на мостовую, прополз под ногами у собравшихся зевак и побежал прочь. Мужчина бросился догонять его, но маленький беглец ухватился за прутья ограды Грин-парка, подтянулся и спрыгнул на другую сторону. Я отлично помню, как острая пика на верхушке ограды разодрала мальчику ногу. Он вскрикнул и повалился на траву. Но пока преследователь перебирался через забор, мальчик уже вскочил и скрылся за деревьями, хромая и держась за окровавленную ногу.

– Вы считаете, ребенок участвовал в заговоре против королевы? – задала вопрос Эмили.

– Полиция не выявила ни одного заговорщика, – ответил Райан. – Обыскивая комнату Эдварда Оксфорда, я нашел документы «Молодой Англии» и, конечно же, вознамерился узнать, состоял ли в ней мальчик. Я увлекся поисками, но вскоре сержант сообщил мне, что «Молодая Англия» существует только в воспаленном воображении Эдварда Оксфорда. В конце концов я решил, что мальчик всего лишь тот, кем кажется, – ребенок, пытавшийся помочь семье. Тем не менее я продолжал думать о нем и его попавших в беду родных. Возможно, все дело в том, что я сам ирландец, но я еще долго разыскивал паренька, патрулируя улицы города.

– Вы видели его впоследствии? – спросил Беккер.

– Нет, ни разу. Странно работает человеческая память. Я не вспоминал о нем уже много лет, и вдруг… – Райан обернулся к Де Квинси. – Уверен, что могу угадать вашу следующую реплику.

Де Квинси кивнул:

– Ум лишен способности забывать. Воспоминания сохраняются в нас навсегда, как звезды, которые меркнут при дневном свете, но снова появляются в темноте.

– Райан, вы в самом деле подозреваете, что человек, напавший сегодня на меня и мою семью, и есть тот самый мальчик? – засомневался комиссар Мэйн.

– «Твою дочь ждут те же мучения, что и моих сестер. Вы с женой будете страдать, как и мои отец с матерью», – еще раз повторил Райан, а затем вернулся к тем словам, что много лет назад кричал мальчик: – «Моему отцу и матери нужна помощь. Моим сестрам нужна помощь. Пожалуйста, помогите моим матери, отцу и сестрам».

Инспектор пожал плечами:

– Возможно, это просто совпадение, но и тот мальчик пятнадцать лет назад, и вчерашний злоумышленник как-то связаны с угрозой для жизни королевы.

– Вы сказали, что у мальчика был сильный ирландский акцент, – припомнил комиссар Мэйн. – Как и у преступника, что напал на меня и мою семью.

Утром снег на улицах превратился в грязь. Сэр Уолтер Камберленд выругался, выйдя из клуба и увидев, по какой слякоти придется идти к кебу, вызванному швейцаром по его приказу.

В голове у него гудело от бренди, выпитого накануне вечером, когда праздновали помолвку.

– Хаф-Мун-стрит в Мейфэре, – назвал он адрес кебмену. – Сегодня движение на улицах потише, быстро доберемся.

– Ясное дело, потише, – согласился кебмен. – Все сидят по домам из-за того убийцы. Разносчики газет вопят о нем на каждом углу. Вы у меня всего второй пассажир за утро.

– Ну так поезжайте.

На Хаф-Мун-стрит жили родители Кэтрин Грантвуд.

После вчерашнего триумфа сэр Уолтер намеревался закрепить успех. Однако возле нужного дома он, к большому своему неудовольствию, увидел другой кеб. И ни секунды не сомневался, кто в нем прибыл.

«Не зря я решил поскорее вернуться», – в ярости подумал сэр Уолтер и спрыгнул с подножки.

Едва он собрался постучать, дверь открылась сама и на пороге появился Траск. Камберленд отказывался даже в мыслях добавлять к его имени офицерский чин, не говоря уже об обращении «сэр».

«По крайней мере, он сегодня без своего проклятого мундира, – подумал сэр Уолтер. – Траск совершенно бесстыдно им пользуется, стараясь произвести выгодное впечатление».

Впрочем, сегодняшнее облачение Траска вызвало у сэра Уолтера почти такое же раздражение. Гладкий ворс цилиндра и безукоризненного покроя пальто выглядели дороже и элегантнее наряда сэра Уолтера, хотя и тот был выше всяких похвал.

– Следовало ожидать, что у вас не хватит благородства принять окончательный ответ, как полагается джентльмену, – бросил сэр Уолтер, ткнув тростью в сторону Траска.

– Решение принял лорд Грантвуд, а не Кэтрин, – ответил Траск.

– Значит, вы решили поговорить с ним еще раз? Думаете, я не знаю о разорении банка, в котором отец Кэтрин держал крупную сумму? Думаете, не знаю, что он потерял почти все?

Траск закрыл дверь, поправил перевязь на руке и оглянулся на прохожих.

– Если не сбавите тон, об этом скоро станет известно всей округе.

– Вы воспользовались финансовыми трудностями лорда Грантвуда и добились разрешения проложить железную дорогу через его земли.

– Я заплатил ему больше обычной стоимости подобного разрешения.

– Разумеется. Вы ведь и хотели купить нечто большее. Придумали хитрый способ познакомиться с Кэтрин, когда якобы проверяли ход строительства.

– Ее лошадь понесла. Я обязан был спасти девушку.

– Несомненно, лошадь испугалась грохота стройки. Возможно, вы специально рассчитали время для взрыва, чтобы животное рванулось прочь.

– Поосторожнее в предположениях, сэр Уолтер.

– Затем вы воспользовались своими якобы деловыми визитами, чтобы упрочить знакомство с ней.

– Я не совершал ничего против воли Кэтрин.

– Когда ее семья переехала в Лондон, вы последовали за ними и продолжили ухаживания. Лорд и леди Грантвуд попали в финансовую зависимость от вас и не решались возразить.

– Будьте любезны говорить тише, – предупредил Траск.

Похмелье оказалось сильнее терпения сэра Уолтера.

– Командуйте у себя в полку, а мне вы не вольны приказывать. При всех ваших железных дорогах, пароходах и деньгах родословную вам не купить. Благородные люди всегда различат у вас следы пота на лбу и грязь под ногтями.

Даже речь выдает вас. Бестактная реплика о «проклятых» русских на вчерашнем ужине у королевы всем напомнила о вашем низком происхождении.

Говоря о низком происхождении, сэр Уолтер намекал на отца полковника, Джеремайю Траска, который в 1830 году построил первую железнодорожную ветку между Ливерпулем и Манчестером, положив начало эпохе железнодорожного транспорта. Ходили слухи, что для основания своей империи Траск-старший продал долю в истощившихся золотых рудниках в Южной Африке.

– Я еще раз прошу вас быть осторожнее, – процедил Траск.

– Прочь с дороги. Мне нужно обсудить кое-какие вопросы.

– И в самом деле, – согласился Траск. – Вам следует знать, что отец Кэтрин после долгих размышлений посчитал объявление о помолвке преждевременным.

– Что вы сказали?

Траск не ответил.

– Как вы этого добились? – настаивал сэр Уолтер.

– Я просто попросил лорда Грантвуда пересмотреть свое решение.

– Будьте вы прокляты!

Направляясь к двери, сэр Уолтер оттолкнул Траска, тот потерял равновесие и полетел в грязь.

Полковник упал на поврежденную руку и вздрогнул от боли, но сдержал стон. Здоровой рукой он ухватился за перила и поднялся на ноги. Его цилиндр лежал в черной от сажи слякоти, ворс безнадежно испортился, с пальто стекала грязная вода.

Прохожие замерли, глазея на стычку. Кебмены свесились с облучков, чтобы не упустить ни единой детали невообразимой для Мейфэра сцены.

Траск поднял мокрый цилиндр. Если полковник и был разгневан, на бесстрастном лице не дрогнул ни один мускул.

Зато сэр Уолтер торжествовал:

– Если желаете получить удовлетворение, я готов встретиться с вами в Энглфилд-Грин[13].

– Дуэль? Ну нет. Я видел достаточно смертей на войне.

– Какое великодушие! Или, может, вы просто боитесь, что раненая рука даст мне преимущество – которым я с радостью воспользуюсь. Пусть меня потом обвинят в убийстве. Не такая уж чрезмерная цена за удовольствие никогда больше не видеть вас.

Внезапно дверь распахнулась.

Дворецкий лорда Грантвуда хмуро взглянул на испачканную одежду Траска.

– Лорд у себя? – спросил сэр Уолтер и, не дожидаясь ответа, рванулся внутрь.

Отец Кэтрин стоял у открытой двери в кабинет.

– Вы слышали наш разговор?

– Его слышал весь Мейфэр, – бросил лорд Грантвуд.

– Надеюсь, Траск солгал мне, когда заявил, будто вы передумали отдавать за меня Кэтрин?

– Нет, не солгал.

– Где сейчас Кэтрин?

– Она собирается навестить приболевшую кузину в загородном имении.

– Попросите ее спуститься. Я хочу поговорить с ней.

– Не вижу смысла.

Сэр Уолтер никогда прежде не видел отца Кэтрин таким бледным.

– Да что с вами? Что здесь произошло сегодня утром?

– Мы побеседовали с полковником Траском, и он убедил меня, что чувства Кэтрин важнее любых других соображений.

– Почему же у вас такое напряженное лицо? Он угрожал вам?

– Нет.

– Я вынужден напомнить о нашем вчерашнем разговоре. Ваше бедственное финансовое положение общеизвестно.

Лорд Грантвуд стиснул зубы.

– Какой бы красавицей ни была Кэтрин, ни один из пэров Англии до сих пор не сделал ей предложения, – продолжал сэр Уолтер. – Брак с ней не принесет никаких дополнительных выгод, а то и наоборот, повлечет значительные расходы, если она заставит мужа заботиться о вас и леди Грантвуд.

Отец Кэтрин бессильно опустился в кресло возле стола.

– Хотя Траска посвятили в рыцари и теперь к нему следует обращаться не иначе как «сэр», нет нужды говорить, что подобные регалии производят гораздо больше впечатления на простонародье, чем на истинных аристократов. Также нет нужды напоминать, что рыцарское звание не передается по наследству. Если вы, упаси бог, позволите Кэтрин выйти замуж за Траска, их дети не получат никакого титула. Я же, как вам известно, баронет, мой ранг выше, чем у Траска, и его можно наследовать. Если вы нарушите слово и расторгнете помолвку, если выдадите Кэтрин за Траска, то обречете своих потомков на жизнь простолюдинов. Наконец, – с особым ударением произнес сэр Уолтер, – пусть мои пятьдесят тысяч фунтов в год и не могут соперничать с состоянием Траска, но это намного больше, чем осталось у вас на сегодняшний день. Эти деньги позволили бы Кэтрин жить в достатке, а заодно обеспечили бы определенный комфорт и вам с супругой.

Лорд Грантвуд уставился на тлеющие угли камина, но, судя по лицу, не ощущал никакого тепла.

– Не вижу смысла и в том, чтобы напоминать мне о вчерашнем разговоре.

– И какого же дьявола вы передумали? Сколько вам предложил Траск? Он оплатил все долги?

– Я не позволю оскорблять меня предположениями, будто я продал собственную дочь.

– Тогда что заставило вас изменить решение? – Сэр Уолтер шагнул ближе. – Вы о чем-то умолчали, я вижу по глазам.

– Он убедил меня, что чувства важнее всего.

– Чувства? Да какое они вообще имеют значение? Со временем жена научится любить мужа или, по крайней мере, ценить его заботу.

– Я вынужден попросить вас покинуть мой дом.

– Он угрожал вам. Я уверен, так и было. Может быть, не физически, но все же угрожал. Чем? Что вы пытаетесь скрыть от меня? Какую тайну?

Лорд Грантвуд продолжал отрешенно смотреть на горящие угли.

– Я разыщу его и заставлю признаться, чем он вас взял, – пообещал сэр Уолтер.

– Он скажет вам, что любит Кэтрин, а Кэтрин любит его.

Сэр Уолтер ударил набалдашником трости по ладони:

– Когда я его прижму, он расскажет намного больше.

Уже к середине дня в «Колесе Фортуны» было не протолкнуться.

– Хочу еще «Сливок цветущей долины», – заявил банковский клерк Тадеусу Митчеллу. – И принесите стакан для моего приятеля.

Здесь, в деловом районе Лондона, разговоры о деньгах обычно лились таким же непрерывным потоком, как пиво и джин. Но сегодня все обсуждали только недавние убийства и раздумывали о том, не отменить ли вечерние встречи, чтобы вернуться домой к заходу солнца, до которого оставалось еще три часа. Однако оставался животрепещущий вопрос: а будут ли они в безопасности даже за домашними стенами?

– Это все проделки русских, – уверял биржевой маклер, заказав еще кружку пива.

– Верно. Они пытаются отвлечь нас от войны, – поддержал его телеграфист.

– Хотят, чтобы мы боялись и шагу ступить, – пожаловался оптовый торговец, допивая стакан. – Скоро нам придется кланяться в ноги русскому царю.

– Если нас к тому времени не перережут в собственных постелях. От них нигде не спрячешься.

– Принеси мне еще кружку пива, – велел биржевой маклер Тадеусу Митчеллу. – Просто невероятно, до чего же хочется пить.

Трактирщик лишь усмехался, радуясь тому, как бойко идет в этот понедельник торговля.

– Забористое пиво! – согласился еще кто-то, тоже почувствовавший неодолимую жажду.

Один из посетителей – торговец хлопком – сделал глоток, поставил кружку на стол и вдруг повалился на бок со стула, ударившись головой об пол.

Через три стола от него застройщик допил стакан «Сливок», сунул в карман договор и направился было к выходу, но тут же рухнул на стол.

Кто-то вскрикнул.

Рядом упал еще один посетитель.

Улыбка сползла с лица Тадеуса Митчелла, сменившись выражением ужаса, когда банковский клерк швырнул стакан в голову своему соседу.

Телеграфист вытащил нож из пирога со свининой и вонзил его в шею проходившего мимо разносчика пива.

И тогда началось поистине жуткое побоище.

Вывеска Объединенной английской железнодорожной компании отличалась удивительной скромностью для одного из самых успешных частных предприятий в Британской империи. Да и само местоположение конторы на первый взгляд казалось не слишком удачным. Переулок Уотер-лейн ответвлялся от Лоуэр-Темз-роуд и уводил еще дальше от самых известных центров делового мира: роскошной штаб-квартиры Британской Ост-Индской компании и величественного колосса Банка Англии.

Это был один из многих ловких ходов отца Траска: ему удалось выкупить через посредников все дома по одной стороне Уотер-лейн, прежде чем продавцы догадались о его намерениях и повысили цену. Он объединил все постройки, пробив стены и устроив новые коридоры, а количество входов уменьшил до трех: по торцам комплекса зданий и посередине.

После открытия в 1830 году железнодорожной линии Ливерпуль – Манчестер Траск-старший построил еще много дорог, перечертив рельсами всю страну и наполнив ее шумом, дымом и копотью. Вскоре и другие предприниматели поняли, какую прибыль могут принести железные дороги. В одном только 1846 году двести шестьдесят компаний обращались в парламент за разрешением на строительство новых линий. Многие не сумели удержаться на плаву, и отец Траска, снова воспользовавшись услугами посредников, скупил убыточные компании по бросовой цене, и лишь немногие догадывались, какую мощную корпорацию он создает. К 1850 году общая протяженность железнодорожных путей в Англии составляла шесть тысяч миль, и более чем половиной из них владел отец Траска. Затем он взялся за телеграфные линии и вскоре построил еще одну империю. Однако поезда не могли пересечь океаны, и Траск-старший заинтересовался пароходами.

«И все благодаря продаже никчемной доли в африканском золотом прииске», – думал сэр Уолтер, стремительно ворвавшись в здание через центральную дверь. Он тут же припомнил слова своего дяди о том, что Траск и его предприимчивый отец – типичные нувориши, само появление которых грозит уничтожить все социальные различия.

«Попомни мое слово, – предупреждал дядя, – простолюдины с большими деньгами погубят нашу страну. Если так пойдет и дальше, скоро нам придется просить разрешения на охоту в тех самых землях, которые прежде принадлежали нам».

– Будьте добры сообщить, по какому делу вы пришли, – поинтересовался швейцар у входа.

– Я хочу видеть Траска.

Швейцар удивленно приподнял бровь, не услышав никакого добавления к фамилии: «сэр», «полковник» или хотя бы «мистер».

– Вам назначено?

– Просто скажите, что сэр Уолтер Камберленд желает поговорить с ним.

– Мне очень жаль, но если вас нет в списке…

Сэр Уолтер побагровел:

– Передайте ему: если он откажется сейчас встретиться со мной, то определенно получит приглашение уладить наши дела в Энглфилд-Грин.

Швейцар хмуро посмотрел на сэра Уолтера, затем быстро написал что-то на листке бумаги и вручил одному из клерков:

– Отнесите сэру Энтони.

– Я пойду с вами, – заявил сэр Уолтер, окончательно выведенный из себя тем, что Траска здесь именуют столь уважительно.

Швейцар загородил ему дорогу:

– Я не могу вам это позволить.

– Может быть, вы тоже хотите встретиться со мной в Энглфилд-Грин?

– Что здесь происходит? – раздался громкий голос.

Сэр Уолтер обернулся и увидел спускавшегося по лестнице Траска.

– Этот джентльмен настаивает… – начал объяснять швейцар.

– Да, я слышал из своего кабинета, на чем он настаивает, – перебил Траск.

– Не знаю, чем вы угрожали отцу Кэтрин, но вам это не сойдет с рук, – заявил ему сэр Уолтер.

– Говорите тише.

– Возможно, вы в самом деле купили Кэтрин у ее отца. От вас всего можно ожидать. Во сколько она вам обошлась? – Сэр Уолтер замахнулся тростью. – Как только я узнаю, чем вы надавили на него, я…

Тем временем Траск уже спустился с лестницы. Здоровой рукой он перехватил трость сэра Уолтера, выдернул ее и отбросил в сторону. А затем ударил Камберленда по лицу с такой силой, что тот скатился с крыльца и упал в заполненную грязью канаву.

Траск вышел из дверей и встал немного боком, прикрывая висящую на перевязи правую руку:

– Я принимаю ваше приглашение в Энглфилд-Грин.

Сэр Уолтер попытался встать, но Траск еще одним ударом снова опрокинул соперника в грязь.

– Если только вы не пожелаете уладить все вопросы прямо сейчас, – добавил он.

Сэр Уолтер, с перекошенным от ярости окровавленным лицом, не успел ничего ответить, как с дальнего конца Уотер-лейн донеслись испуганные крики.

– Помогите! – отчаянно вопил какой-то мужчина, за которым, размахивая ножом, бежал другой.

– Они все сошли с ума! – послышались новые возгласы. – Там, в «Колесе Фортуны».

За углом раздался выстрел из пистолета.

Человек с ножом уже почти догнал свою жертву.

Траск шагнул к преследователю, сбил с ног, наступил ботинком на руку, державшую нож, и давил до тех пор, пока тот не выпустил оружие. Затем полковник переместил ботинок мужчине на грудь и прижал его к земле всем своим весом.

– Лежи смирно! – приказал он.

Мужчина извивался и рычал по-звериному.

– Что за адово пламя тебя одолело? – удивился Траск.

Подбежавший на помощь швейцар прижал беснующегося мужчину к булыжной мостовой.

– Скорее! К «Колесу Фортуны»! – крикнул кто-то.

Траск обернулся к сэру Уолтеру, который все еще лежал в грязи, вытирая кровь с разбитой губы и ошеломленно наблюдая за происходящим.

– Сделайте для разнообразия что-нибудь полезное, – бросил ему Траск. – Помогите швейцару успокоить этого человека.

Закрепив на перевязи больную руку, полковник побежал в ту сторону, откуда раздавались крики.

Он повернул на Лоуэр-Темз-роуд и наткнулся на лежавшего в грязи мужчину с распоротым животом. Бедняга стонал от боли.

Чуть поодаль несколько человек пытались отобрать пистолет у еще одного молодчика.

Траск подскочил к нему и пнул вооруженного громилу в левое колено. Тот вскрикнул, получил такой же удар по правому колену и повалился на мостовую. Полковник уже занес ногу для нового пинка, но сообразил, что теперь с дебоширом справятся без его участия, и рванулся туда, где шумели громче всего.

Перед таверной бушевала драка. Над входной дверью и в самом деле висело колесо Фортуны, но не такое, какое изображают на картах Таро, – где один человек карабкается вверх по восходящей части обода, а другой срывается с нисходящей. Нет, здесь было колесо рулетки. Прямо под ним из окна вылетел табурет, обдав дерущихся осколками стекла.

Констебли попытались вмешаться, но разгоряченные драчуны набросились и на них, так что кое-кому из полицейских уже пришлось пустить в ход дубинки.

Траск разглядел пробиравшегося сквозь весь этот хаос трактирщика Тадеуса Митчелла. Кровь капала с его расцарапанного лба на белый фартук.

– Милостивый боже, что здесь произошло? – потребовал ответа полковник.

– Посетители вдруг ни с того ни с сего попадали на пол.

– Что?

– А другие заорали как бешеные. Многие из-за недавних убийств прихватили с собой ножи и пистолеты, а теперь вытащили их и…

Со всех сторон по-прежнему раздавался шум драки.

– Кто-то даже сделал кровью надпись на прилавке.

– Что вы сказали? Надпись кровью? – Траск потащил трактирщика к входу. – Покажите ее мне.

Приехавшие в кебе Райан и Беккер спешили к таверне, обходя разбросанные в грязи осколки стекла. Какой-то мужчина сидел, прислонившись к стене и опустив голову, и громко стонал. Еще одного пострадавшего вынесли из дверей.

К ним подошел высокий молодой человек с военной выправкой. Райану, никогда прежде не видевшему Траска без мундира, наверняка понадобилось бы больше времени, чтобы узнать его, если бы не висевшая на перевязи правая рука.

– Спасибо, что сообщили нам, полковник Траск, – поблагодарил его сержант.

– Моя контора находится неподалеку – в переулке. Услышав шум, я сразу прибежал сюда посмотреть, что случилось. И понял, что нужно вызвать вас.

Сержант полиции закончил опрашивать свидетелей и подошел к ним. Знаки на бронзовой пряжке его ремня подсказывали, что он служит в полиции Сити, не подчиняющейся столичному департаменту.

– Надеюсь, понятно, что вы здесь только гости, – начал он разговор.

– Мы приехали помочь, а не выяснять, кто главнее, – заверил его Райан.

– Если так, то мы рады принять помощь.

Сержант проводил их внутрь таверны.

Свет проникал сюда через разбитые окна, застоявшийся запах пива и джина бил в нос.

Райан и Беккер осмотрели повреждения: сломанные столы и стулья, разбитые бутылки, стаканы, зеркала. Песок на полу покраснел от крови. Двое полицейских помогали выйти еще одному пострадавшему.

В углу стоял человек с порезом на лбу, оторопело глядя перед собой и прижимая ладони к вискам.

– Это Тадеус Митчелл, трактирщик, – объяснил сержант. – Он сознался, что нанял пивного доктора, чтобы разбавить пиво и джин и получить в два раза больше пойла.

– И доктор подсыпал кое-что еще, кроме обычных ингредиентов, – закончил за него Райан. – Какое-то сильнодействующее средство, от которого клиенты либо теряют сознание, либо видят галлюцинации с ужасными монстрами, якобы набросившимися на них.

– Я представляю себе ход событий, – заявил сержант, – но не могу понять, зачем это было нужно. Чего добивался организатор беспорядков?

– Он хотел, чтобы люди перестали чувствовать себя в безопасности в тех местах, где привыкли отдыхать, – ответил Беккер. – Так же как и в церквях, парках и даже собственных домах.

Полковник Траск указал на прилавок:

– Вот надпись, о которой я упомянул в сообщении.

Они подошли ближе. Кто-то, обмакнув палец в кровь, написал на прилавке четыре слова.

Райан снова посмотрел на трактирщика:

– Мистер Митчелл, а когда к вам приходил этот доктор?

Не ожидавший такого вежливого обращения трактирщик убрал руки от лица и попытался сосредоточиться:

– Вчера вечером. Вернее, сразу после полуночи.

– Мы оставим вас ненадолго, – извиняющимся тоном произнес Райан и отвел в сторону Беккера и полковника Траска.

– Вы поняли, что это значит? – тихо, чтобы не услышал трактирщик, спросил он Беккера.

– Сразу после полуночи. Именно тогда напали на комиссара Мэйна и его семью.

– На комиссара напали? – встревожился полковник.

– В его собственном доме на Честер-сквер.

– Но до Честер-сквер отсюда приблизительно три четверти мили. После вчерашнего снегопада потребовался бы час, чтобы пройти такое расстояние, – подсчитал Траск.

– Совершенно верно. Тот, кто напал на комиссара, не мог в то же самое время находиться в таверне. Значит, замешано несколько человек. Как и во вчерашних убийствах.

Райан бросил на Беккера предупреждающий взгляд, опасаясь, что тот выскажет вслух мысль, которая, очевидно, пришла в голову им обоим: «Молодая Англия» существует на самом деле.

Инспектор обернулся к Тадеусу Митчеллу, который весь подался вперед, пытаясь расслышать, о чем они говорят.

– Мистер Митчелл, вы видели, кто это написал? – Райан указал на кровавую надпись на прилавке.

– Да, но увиденное еще безумнее, чем само происшествие.

– Вы о чем?

– Посмотрите, какой тонкий след оставил палец. Это написал мальчишка-оборванец.

– Мальчишка?

– Перед тем как все началось, он заглянул сюда в поисках своего отца. Осмотрел весь зал, но не нашел. По его словам, отец обещал сидеть здесь. Мать мальчика заболела, и он хотел, чтобы отец вернулся домой и позаботился о ней. Наверное, нужно было прогнать оборванца, раз уж его отца здесь не было. Но он просил так жалостливо, что я разрешил ему подождать – вдруг тот все-таки объявится. Парень стоял вот здесь. – Тадеус Митчелл указал на ближний к прилавку угол зала. – Когда люди начали падать, вопить и бросаться друг на друга, мальчишка вдруг подскочил к прилавку, вымазал палец в крови и написал вот это.

Беккер наклонился ниже и прочитал:

– «Джон Уильям Бин-младший».

– Я знаю всех своих клиентов, – проворчал трактирщик, – но такого имени никогда не слышал.

– Зато я слышал, – сказал полковник Траск. – Поэтому и отправил вам записку.

Райан кивнул:

– Шесть лет назад Джон Уильям Бин-младший пытался застрелить королеву.

Глава 9 Бедлам

– Доброе утро, милорд, – сказал Де Квинси.

Лорд Палмерстон, спускавшийся по парадной лестнице, остановился и нахмурился:

– Ну чего вам с дочерью еще от меня надо? Не стоит благодарить за разрешение остаться в моем доме. Я просто опасался, что ваша очевидная бедность вынудит королеву предложить вам поселиться у нее. А теперь прошу извинить, но меня ждут обязанности премьер-министра… Нет, постойте. Может быть, я неверно истолковал ваши намерения? Неужели вы в конце концов решили уехать в Эдинбург и собирались со мной попрощаться?

– Милорд, я хочу оказать вам услугу.

– Значит, все-таки уезжаете, – с облегчением выдохнул лорд Палмерстон.

– В каком-то смысле. Мы намерены посетить то место, куда вы время от времени грозитесь меня отправить.

– Ничего не понимаю.

– Но чтобы попасть туда, мне нужно подписанное вами разрешение… и деньги на проезд.

– Перестаньте морочить мне голову! Куда вы хотите попасть?

– Милорд, я хочу попасть в лечебницу для душевнобольных.

Бетлемская королевская больница была основана в 1247 году и первоначально считалась больницей для неимущих. Ее название – сокращение от Вифлеема – часто искажали и произносили как Бедлам. С тех пор как больница стала первой в Британии лечебницей для душевнобольных, слово в сознании людей прочно связалось с сумасшествием. В 1815 году Бедлам перебрался ниже по течению Темзы, на просторы Сент-Джордж-Филдс в Саутварке.

Слово «просторы» подходит как нельзя лучше, поскольку вокруг унылого силуэта здания больницы раскинулся обширный парк. Лечение в основном заключалось в кровопусканиях и клизмах, выводящих из больного дурные жидкости, которые, как тогда считалось, и вызывают безумие. Окрестные жители часто жаловались на «вопли, визг, рев, драки, потрясания цепями и проклятия»[14], доносившиеся из больницы.

Вход в Бедлам располагался к югу от Вестминстерского моста, у пересечения Ламбет-роуд и Воксхолл-роуд. Высунувшись из кеба, Де Квинси рассматривал внушительное здание, не обращая внимания на покрытую грязью лужайку перед ним.

– Напоминает Букингемский дворец, – отметил он, когда кеб подъехал еще ближе.

– Слава богу, кроме меня, твоих слов никто не слышит, – отозвалась Эмили.

– Но это правда, – не унимался Де Квинси. – Больница почти такая же огромная, как дворец. – Он поднес к губам бутылочку с лауданумом.

– Лучше отдай ее мне, – попросила Эмили. – Увидев твою бутылку, надзиратели сразу ее отберут, опасаясь, что ты угостишь кого-нибудь из больных.

Де Квинси с неохотой подчинился, продолжая рассматривать окна Бедлама.

– Мечта лорда Палмерстона наконец-то осуществилась. Возможно, мне действительно самое место в лечебнице для душевнобольных.

Кеб остановился в конце обсаженного деревьями проезда. Лишенные листьев ветки выглядели не менее тоскливо, чем покрытая сажей земля. Эмили вышла и расплатилась с кебменом монетами, которые лорд Палмерстон отсчитал ей утром с недовольным видом. Вместе с отцом они внимательно осмотрели крыльцо внушительного каменного здания.

– Когда в сороковом году Эдварда Оксфорда поместили сюда за покушение на королеву, многие решили, что наказание не так уж и тяжело, – сказал Де Квинси. – Газеты утверждали, что его здесь прекрасно кормят и поставляют лучшие вина. Некоторые говорили даже, будто он берет уроки французского и немецкого языков. Джон Френсис – следующий, кто пытался застрелить ее величество, – тоже рассчитывал оказаться здесь, заодно избавившись от долгов.

– Любой, кто увидит это мрачное место, сразу все поймет, – решила Эмили. – Третий покушавшийся на жизнь ее величества тоже хотел сюда попасть?

– Джон Уильям Бин-младший? Все семнадцать лет его жизни были наполнены библейским страданием. Этот горбатый карлик хотел только одного – умереть.

– Горбатый карлик?

– Руки у него были тонкие, как щепки, а позвоночник настолько искривлен, что он ходил с низко опущенной головой, почти касаясь подбородком мостовой. Он не мог заработать себе на жизнь, к тому же братья жестоко издевались над ним, порой принуждая убегать из дома и ночевать в чистом поле. За неделю он едва собирал восемь пенсов милостыни, но каким-то образом умудрялся выживать. Однажды ему удалось раздобыть старый пистолет и немного пороху, но денег на пулю уже не хватило. Тогда он зарядил пистолет осколками разбитой глиняной трубки. Спустя семь недель после покушения Джона Френсиса он пришел на Конститьюшен-хилл, дождался появления королевского экипажа, шагнул вперед и спустил курок.

– Боже мой, – охнула Эмили. – Королева не пострадала?

– К счастью, нет. Покушение не удалось, как и многое в жизни Бина-младшего, – порох не загорелся. Стрелок убежал, но свидетели успели рассмотреть его. Это было поистине фантасмагорическое зрелище, когда полиция отлавливала горбатых карликов по всему Лондону. Арестовали десятки несчастных, прежде чем выяснили, где жил Бин-младший.

Эмили представила себе констеблей, гоняющихся за горбатыми карликами, и покачала головой с таким видом, словно окончательно уверилась в безумии окружающего мира.

– У него не хватало решимости покончить жизнь самоубийством, и он надеялся, что власти все сделают за него и приговорят к виселице. Или, по крайней мере, отправят в Бедлам, где он сможет не заботиться о хлебе насущном.

– Он добился желаемого?

– Нет, его приговорили к восемнадцати месяцам каторжных работ.

– Горбатого карлика? К каторжным работам?

– Правительство хотело продемонстрировать, что за покушение на жизнь королевы ждет суровое наказание. Бин-младший вышел на свободу с совершенно расшатанным здоровьем и наконец-то попытался сделать то, на что у него прежде не хватало решимости, – расстаться со своей несчастной жизнью.

– Каким образом?

Де Квинси пожал плечами:

– Не важно.

– Отец, у тебя такой смущенный вид, что мне придется повторить вопрос: как он пытался покончить с собой?

– С помощью лауданума. – Де Квинси посмотрел на колонны мрачного здания. – Мы слишком задержались у входа.

Контора администрации находилась в центральном холле больницы. Направо и налево тянулись длинные галереи, освещенные солнечным светом. В каждой из них множество посетителей ожидали встречи с больными.

Эмили подошла к сидевшему за столом клерку, который поверх угнездившихся на кончике носа очков удивленно уставился на ее панталоны под свободной юбкой.

– Чем могу помочь? – с подозрением спросил он.

– У моего отца есть рекомендательное письмо от лорда Палмерстона.

Громкое имя произвело ожидаемый эффект. Клерк выпрямился, быстро прочитал записку и объявил:

– Вам придется переговорить с доктором Арбетнотом. Подождите здесь. – Он быстро пересек вестибюль и постучал в дверь одного из кабинетов.

Откуда-то слева донесся женский вопль. Затем повторился, еще более пронзительно. Посетители прекратили разговоры и хмуро посмотрели в ту сторону, откуда донесся звук. Даже когда исполненный боли крик прекратился, все остались сидеть неподвижно.

Клерк в очках появился снова:

– Доктор Арбетнот ждет вас.

Их провели в мрачноватый кабинет. Пожилой доктор встал, чтобы поприветствовать гостей. Голова у него была такой же лысой и гладкой, как и полдюжины черепов, стоявших на полке над столом. На стене висела большая схема строения человеческого мозга, каждый отдел был аккуратно подписан.

Эмили успела прочитать названия книг: «Функции мозжечка» и «Метод френологии», а затем представила отца доктору.

– Де Квинси. Имя кажется мне знакомым, – задумчиво произнес доктор Арбетнот.

– Понятия не имею, как это возможно. – Эмили бросила предупреждающий взгляд на отца, который повернулся к черепам на полке.

– Письмо, в котором вам разрешается побеседовать с Эдвардом Оксфордом, очень удивило меня, – признался доктор Арбетнот. – Правительство строго контролирует все контакты с ним. Только матери разрешается навещать больного, но не чаще раза в месяц. И беседуют они только через перегородку с расстояния в несколько футов. Она частенько жалуется, что не может расслышать слова сына. Больше никто не имел возможности видеться с Эдвардом Оксфордом с тех самых пор, как его поместили сюда.

– Никто за все пятнадцать лет? – удивилась Эмили. – Ни друзья, ни газетные репортеры?

– Газетные репортеры – в особенности.

– Мы встретимся с ним на тех же условиях? Будем разговаривать через перегородку, с нескольких футов?

– Я получил четкие инструкции. Мистер Де Квинси, вы что-то вспотели. Вы хорошо себя чувствуете?

– Мне необходимо принять лекарство, – ответил писатель.

– Возможно, оно отыщется в нашей аптеке.

– Спасибо, у отца есть все необходимое, – остановила Эмили доктора.

Де Квинси беспокойно перебирал ногами, разглядывая книги на полках.

– Доктор Арбетнот, как вы считаете, Эдвард Оксфорд безумен?

– У него на лбу есть небольшая вмятина, которая указывает на ослабленные умственные способности.

– Значит, вы доверяете френологии, как указывают названия книг у вас на полке? – заметил Де Квинси.

– Это единственный научный путь изучения разума. Мы не в силах достать живой мозг и изучить его, не причинив вреда пациенту или даже не убив его. Зато мы можем измерить внешние размеры черепа и сделать выводы, какие участки мозга недостаточно или чрезмерно развиты, какие положительные или отрицательные воздействия придали голове такую форму. – Доктор Арбетнот снял с полки один из черепов и указал на выпуклость в задней части. – Здесь мы видим результат чрезмерного развития мозжечка, которое приводит к утрате контроля над эмоциями. На каждом из черепов я могу найти впадины и выступы, свидетельствующие о различных отклонениях мозга.

– Но конечно же, разум – это нечто большее, чем просто форма черепа, – предположила Эмили. – Что такое мышление, по вашему мнению?

– Гальванический процесс. Когда-нибудь мы сумеем измерить его интенсивность.

– Вы объясняете мысль электричеством?

– Знаменитый на всю Англию Майкл Фарадей разработал теорию электролиза, – ответил доктор Арбетнот. – Точно так же функционирует и мозг. Если какой-либо его участок недостаточно или чрезмерно развит, электрический ток становится неравномерным, что и вызывает необычное или даже опасное для окружающих поведение человека.

– Как увлекательно! – восхищенно сверкнула голубыми глазами Эмили.

Доктор Арбетнот с польщенным видом повернулся к ней.

– А как вы используете эту теорию для лечения пациентов? – спросила девушка.

– Поскольку мы не в состоянии исправить физический дефект мозга, нам остается только стараться усмирить больных. Порой изоляция – единственное действенное средство, но некоторые считают, что гидротерапия намного эффективней.

– Успокаивающие ванны, – понимающе кивнула Эмили.

– По существу, да. Горячая ванна хорошо расслабляет. Иногда для успешного воздействия необходим контраст с ледяной водой.

– И эти средства позволяют исцелить больных? – задала еще один вопрос девушка.

Доктор Арбетнот удивленно взглянул на нее:

– Психические болезни не лечатся. Возможно, когда-нибудь мы научимся исправлять дефекты мозга хирургическим путем. Но пока умственное расстройство остается пожизненным проклятием.

– Но не считаете ли вы, что беседы с пациентами способны помочь им?

– Беседы? Какая от них может быть польза?

– У моего отца есть своя теория о сновидениях.

Доктор Арбетнот смущенно покачал головой:

– О сновидениях? Боюсь, что не улавливаю смысл.

Де Квинси вытер платком пот со лба.

– Вы точно не больны? – забеспокоился доктор.

Де Квинси взял пилюлю из табакерки и разжевал ее, заметив невпопад:

– В Северной Германии есть гора Брокен.

Его слова окончательно сбили доктора с толку.

– Я не бывал в Германии.

– Огромные гранитные блоки возле ее вершины получили из-за причудливой формы название Кресло Чародея. А водопад называют Волшебным Фонтаном.

– Похоже на детскую сказку.

– Уверяю вас, это место существует на самом деле, – ответил Де Квинси. – Если июньским утром подняться к вершине пешком и оттуда посмотреть на соседнюю гору, можно увидеть ужасного Брокенского призрака.

– Ну точно детская сказка. Пойдемте, я отведу вас к Эдварду Оксфорду.

– У многих побывавших там сердце бешено колотилось от испуга, когда в тумане внезапно возникал зловещий призрак. – Де Квинси разжевал еще одну пилюлю. – Иногда проницательный наблюдатель сам догадывается, в чем секрет, иногда ему объясняют проводники.

– И в чем же секрет?

– В июне солнце восходит за спиной у наблюдателя. Тень ложится на клубящийся у подножия горы туман. Увеличенный во много раз силуэт повторяет каждое движение человека, но в такой гротескной, искаженной форме, что кажется никак с ним не связанным.

– Значит, у явления есть научное объяснение, – заключил доктор Арбетнот.

– Мой отец считает, что сновидения в чем-то похожи на подобные тени, – сказала Эмили.

– Сновидения? На тени?

– Обеспокоенный чем-то человек обычно не понимает, что ночные кошмары косвенно отражают его переживания, – пояснил Де Квинси. – Но если ему объяснить – а еще лучше помочь разобраться, какие именно переживания вызывают кошмары, – подобный опыт может оказаться первым шагом к выздоровлению.

– Насколько я понимаю, мистер Де Квинси, вы не медик. Ваша теория остроумна, но лишена научного обоснования. Сновидения и кошмары – не более чем фантомы, вызванные электричеством.

– Было бы глупо думать иначе. Что ж, давайте оставим в покое толкование сновидений. Представьте себе, что в детстве Эдварда Оксфорда или его матушку часто избивал отец. Потрясение от жестокости родителя могло бы объяснить, почему юноша вырос настолько неуравновешенным, что не мог подолгу удержаться ни на одной работе, почему он испытывал приступы истерического хохота и получал удовольствие от мучений других людей.

– Не хотите же вы сказать, что именно побои, полученные Оксфордом или его матерью от отца, заставляли его впоследствии причинять боль другим людям и в конце концов побудили выстрелить в королеву?

– Доктор, вы выразили мою идею гораздо лучше, чем сумел бы я сам! – воскликнул Де Квинси.

– Но она совершенно лишена смысла. Неужели вы полагаете, что посредством бесед с Оксфордом о побоях, нанесенных ему в детстве, удалось бы объяснить движущие им мотивы и заставить отказаться от своих намерений?

– Во всяком случае, такая теория заслуживает внимательного рассмотрения.

– Что ж, еще раз вынужден повторить: вы не медик. Если хотите повидаться с Оксфордом, то это лучше сделать немедленно. Через полчаса у меня назначена другая встреча.

Когда они выходили из кабинета, в левом крыле лечебницы снова завопила женщина. Посетители опять посмотрели в ту сторону, откуда донесся звук. Спящие под скамьями собаки встревоженно подняли головы.

– Там мы содержим больных женского пола, – объяснил доктор Арбетнот. – Мужчины находятся в противоположном крыле.

Солнечный свет, проникая через окна, освещал картины с умиротворяющими пейзажами на стенах. В клетках щебетали птицы.

– Эмили, эти птицы… – начал Де Квинси.

– …не плод твоего воображения, – успокоила его дочь.

– Камеры начинаются в соседнем коридоре, – сказал доктор Арбетнот.

– Камеры? – удивилась Эмили.

– Поскольку пациенты поступают к нам по приговору суда, мы привыкли называть их комнаты камерами.

Из глубины здания, отражаясь эхом от стен, прилетел еще один вопль – на сей раз мужской. Дойдя до конца галереи, доктор Арбетнот повернул налево, в другую часть больницы.

– Здесь содержатся умалишенные преступники мужского пола, – пояснил он.

Хотя и в этом коридоре окна пропускали солнечный свет, с каждым шагом становилось все темнее.

– Приведите Эдварда Оксфорда в комнату для посетителей, – велел доктор охраннику.

Того, похоже, крайне поразил сам факт, что к особому пациенту явились гости.

– Бóльшую часть времени Оксфорд проводит в камере, – снова обратился доктор Арбетнот к Де Квинси и Эмили. – Но днем ему разрешены прогулки по внутреннему двору. Мы стараемся подвигнуть его на полезные действия, вроде накачивания помпой воды для нужд больницы. Но чаще он просто ходит кругами и бормочет себе под нос, что не заслужил заключения.

Отгороженная часть комнаты, куда привели Де Квинси и Эмили, так скудно освещалась дневным светом, что даже лампа над головой едва разгоняла сумрак. Перед закрытой дверью с небольшим отверстием, через которое можно было заглянуть в соседнее помещение, стояла скамья.

– Сейчас появится Оксфорд, – предупредил доктор Арбетнот.

Де Квинси опустился на скамью и с задумчивым видом посмотрел на дверь.

– Эмили, пожалуйста, сядь рядом со мной. Я хочу, чтобы Оксфорд видел лицо симпатичной девушки. Возможно, это приведет его в лучшее расположение духа.

Эмили, немного смутившись, выполнила просьбу отца.

За дверью раздались тяжелые шаги. Они становились все громче, и наконец в поле зрения возникли какие-то силуэты, которые затем превратились в двух охранников, сопровождающих мужчину в свободной серой одежде.

Охранники усадили пациента за стол приблизительно в десяти футах от отверстия, сквозь которое на него смотрели Де Квинси и Эмили.

– Доктор Арбетнот, нельзя ли его переместить поближе? – попросил Де Квинси.

– У меня четкие инструкции, и они это запрещают.

– И охранники должны стоять рядом с ним?

– Да.

– Эдвард Оксфорд, мое имя Томас Де Квинси. А это – моя дочь Эмили.

Когда Оксфорд выстрелил в королеву Викторию, он был восемнадцатилетним юношей, щуплым и низкорослым, с почти детскими чертами лица. Теперь он прибавил в весе, вероятно из-за жирной пищи, которой кормили в лечебнице. Оксфорду исполнилось тридцать три года, но дряблые щеки прибавляли ему возраста. Некогда длинные темные волосы были теперь коротко острижены и уже начинали седеть.

– Я незнаком с вами, – недоверчиво ответил Оксфорд.

Де Квинси и Эмили пришлось наклониться к окошечку, чтобы услышать его слова.

– Лорд Палмерстон дал нам разрешение встретиться с вами, – сказал Де Квинси.

– Надо же, сам лорд Палмерстон!

– Мы хотим поговорить с вами о «Молодой Англии».

Оксфорд перевел взгляд на Эмили:

– Как можно говорить о том, чего, по мнению полиции, не существовало?

– Нас с дочерью больше интересует ваше мнение, – заверил его писатель.

Оксфорд продолжал смотреть на девушку.

– Нас было четыреста.

– Да, именно так сказано в документах, найденных в вашем сундуке, – признал Де Квинси.

– Там все сказано, – горько усмехнулся Оксфорд. – Мы взяли себе вымышленные имена. Втерлись в доверие к весьма влиятельным людям и ждали, когда Ганновер прикажет действовать.

– Вы говорите о правителе германского государства Ганновер? – Не дождавшись ответа, Де Квинси оглянулся на Эмили.

– Мистер Оксфорд, вы сейчас имели в виду старшего дядю королевы? – спросила она.

– Благодарю вас. Меня еще никогда не называли «мистер». Да, я говорил о Ганновере, дяде королевы. Ни к чему переспрашивать. Неужели о нем забыли за пятнадцать лет?

– Он умер четыре года назад, – объяснил Де Квинси.

Оксфорд продолжал демонстративно не замечать его и обращался только к Эмили:

– Он умер?

– Да.

– Ха. Мне говорили, что он хотел занять место Виктории, после того как мы арестуем правительство.

– Кто говорил?

– Другие члены.

– Члены чего?

– «Молодой Англии».

– Вот видите, насколько он безумен, – проворчал доктор Арбетнот. – Если пациент из-за вас перевозбудится, мне придется отвести его обратно в камеру.

– Мистер Оксфорд, вы не скажете, был ли членом «Молодой Англии» тот ирландский мальчик? – задала еще один вопрос Эмили.

– Какой еще мальчик?

– Когда вы выстрелили в королеву…

– Из незаряженного пистолета! – Оксфорд внезапно пришел в волнение и затряс кулаком.

– Рядом с каретой королевы бежал маленький ирландский мальчик в нищенской одежде, – объяснила Эмили. – Он просил ее величество помочь его отцу, матери и сестрам, чем отвлек охранников королевы. Кое-кто посчитал, что это была часть вашего плана.

– Часть моего плана? – озадаченно повторил Оксфорд.

– Пока охранники смотрели на мальчика, вы могли выбрать удобную позицию для выстрела.

– Из незаряженного пистолета! – Оксфорд ударил кулаком по столу. – Я ничего не знаю ни об ирландском мальчике, ни о его отце с матерью, ни о его сестрах. У нас была «Молодая Англия», а не «Молодая Ирландия».

– Я вынужден прервать свидание, – заявил доктор Арбетнот. – Уведите Оксфорда в камеру, – велел он охранникам.

Оксфорд заупрямился, не отводя взгляда от Эмили:

– Дайте еще мгновение посмотреть на вас.

Охранники потащили его к выходу, но он продолжал упираться.

– Вы очень красивая.

– Спасибо, – ответила Эмили.

– Я всего лишь исполнял приказы, и посмотрите, куда это меня привело! «Молодая Англия», будь она проклята!

Охранники увели пациента в темноту за сводчатой дверью, но его безумный взгляд до последнего цеплялся за Эмили.

Когда Де Квинси с дочерью вернулись в галерею, раздался еще один пронзительный вопль. Умолкли птицы в подвешенных к потолку клетках. Снова встревоженно подняли головы собаки, лежавшие под скамьями. Замерли в испуге посетители.

Только доктор Арбетнот не обратил на крики никакого внимания, торопясь проводить гостей к выходу.

– Я не мог допустить, чтобы вы продолжили беседу, – недовольно объявил он. – Потребуется не одна неделя, чтобы вернуть Оксфорду прежнее душевное равновесие. И чего вы добились? Лишь подтвердили давно известный факт: Оксфорд безумен.

– В некотором роде его слова совершенно разумны, – возразил Де Квинси.

– Вы уловили смысл в его бессвязном бреде? Постойте, до меня только сейчас дошло. Де Квинси! Господи! Так вы тот самый Любитель Опиума? И пилюли, которыми вы хрустели… Это опий! Тогда вам любой лишенный логики бред покажется разумным.

– Спасибо, доктор. Наша беседа была весьма познавательной.

Де Квинси и Эмили миновали охранника и вышли на холодный воздух.

– Ветерок освежает, – заметил Де Квинси, осматривая покрытую грязью лужайку.

Он протянул руку, и Эмили передала ему бутылочку с лауданумом.

– Что ты выяснил, отец?

– Что существует множество видов государственной измены.

– Кэтрин, прошу прощения, если я поставил вас в неловкое положение, – произнес полковник Траск.

– Из-за выходки сэра Уолтера? Вы ни в чем не виноваты. – Глаза Кэтрин решительно сверкнули, отчего она стала еще красивей. – Я была в своей комнате, но отлично все слышала. Как слышали соседи и кебмены. Когда вы уехали, он обрушил всю свою ярость на моего отца.

Они стояли возле камина в гостиной дома лорда Грантвуда. Траск коснулся руки Кэтрин. Дверь в комнату была приоткрыта, но подобная встреча наедине все равно считалась бы недопустимой вольностью, не дай родители девушки разрешения на свадьбу.

– Я боялся, что вам станет стыдно за меня. Ведь я не ответил, когда он толкнул меня в грязь.

– И к чему бы это привело? К ссоре на пороге нашего дома? Мы лишь еще больше опозорились бы перед соседями. Энтони, я горжусь вашей выдержкой.

– Тем не менее будьте готовы к пересудам, – предупредил Траск. – Меня считали героем войны. Теперь, возможно, кто-то решит, будто я трус. – Он старался отвести взгляд от губ девушки.

– Но что вы могли сделать одной рукой?

– Сказать по правде, я все-таки подрался с ним.

– Что? – переспросила Кэтрин удивленно и в то же время обрадованно.

– После ссоры с вашим отцом он приехал ко мне на Уотер-лейн. И наговорил много гадостей про ваших родителей.

– Что именно он сказал? – потребовала ответа Кэтрин.

– Сказал, что я вас у них купил и что ваши родители больше любят деньги, чем вас.

Щеки Кэтрин запылали.

– Купили меня? Как лошадь?

– Мы сцепились с сэром Уолтером перед дверью моей конторы.

– Что ж, по крайней мере, это произошло в переулке Уотер-лейн, а не здесь, на Хаф-Мун-стрит.

Полковник не сразу понял, что она имела в виду. Может быть, Кэтрин хотела выразить презрение к тому способу, которым разбогатели сам Траск и его отец?

Через мгновение девушка фыркнула, затем мелодично рассмеялась, а вслед за ней расхохотался и Траск.

В гостиную с недовольным выражением лица заглянул дворецкий. Пара постаралась взять себя в руки.

– Надеюсь, на этот раз вы сбили его с ног? – спросила Кэтрин.

– Конечно.

– Замечательно, – восхищенно сказала она.

– Даже дважды.

– Еще лучше. И всего лишь одной рукой. – Она провела ладонью по щеке полковника и прошептала: – Я люблю вас.

Платье с кринолином мешало Кэтрин подойти ближе, но она приподнялась на носки, наклонилась вперед и поцеловала его.

Затаив дыхание, Траск обнял девушку. Поцелуй длился даже дольше возможного, и звук шагов в коридоре лишь добавлял ему трепета. Они отстранились друг от друга за мгновение до того, как в комнату вошел слуга.

– Не могу дождаться, когда же нас обвенчают, – призналась Кэтрин, – и объявят перед всем светом мужем и женой.

– Я тоже с нетерпением жду, когда мы сможем быть вместе. И это скоро случится, – заверил ее Траск. – Но в ближайшие дни нам придется нелегко.

– Почему?

– Боюсь, сэр Уолтер не сумеет уступить с достоинством. Он вернется и снова устроит скандал. Возможно, теперь он направит свой гнев на вас.

– На меня? Не знаю, что говорил ему отец, но я никогда ничего не обещала сэру Уолтеру. Не давала даже повода.

– Разумеется, не давали. Но сэр Уолтер – человек вспыльчивый, гнев затмевает ему разум. Я не смогу быть здесь сегодня вечером, когда он вернется, Кэтрин. Поэтому мы с вашим отцом пришли к выводу, что вам лучше отправиться в Уотфорд, чтобы навестить кузину.

– Через час карета отвезет меня на вокзал, – успокоила его Кэтрин.

– Я приеду к вам завтра. Только, бога ради, не говорите кузине, что я владелец железной дороги. Когда ее только прокладывали, ваши дядя с тетей были так недовольны шумом строительства, что даже близко не подпускали моего отца к своему имению.

– Однако теперь благополучие всей деревни зависит от вашей железной дороги. Наоборот, Энтони, я буду хвастаться этим.

Траск оглянулся на приоткрытую дверь. Никого из слуг не было поблизости, из коридора не доносились ничьи шаги.

Полковник вновь привлек Кэтрин к себе. На этот раз они целовались с такой страстью, что вряд ли заметили бы чье-либо появление в гостиной.

Райан и Беккер подняли люк, ведущий на пыльный чердак полицейского управления на Уайтхолле. Де Квинси и Эмили забрались наверх и остановились, затаив дыхание.

– Здесь хранятся отчеты за тысяча восемьсот сороковой год, – объяснил комиссар Мэйн, поднявшийся следом.

Пыль закружилась в свете фонаря. Беккер тут же чихнул. На полках аккуратными стопками лежали папки с документами.

– Их так много, – пораженно прошептала Эмили.

– В документах указаны все подробности каждого преступления, совершенного в Большом Лондоне пятнадцать лет назад, – заявил Мэйн. – Они рассортированы по виду преступления и дате.

– Комиссар, это потрясающе, – восхитился Де Квинси.

Мэйн с гордостью, какую редко себе позволял, оглядел ряды папок:

– Самое подробное собрание полицейских досье во всем мире. Могу я еще чем-нибудь помочь вам?

– Спасибо, не стоит беспокоиться. Изучение документов – вполне подходящее занятие для нас с Эмили. Хотя бы не будем путаться у вас под ногами.

– Чем больше людей изучат факты, тем лучше, – решил Райан. – Я не могу придумать другой способ выяснить мотивы этих убийств. Мы с Беккером останемся здесь.

Комиссар Мэйн спустился вниз. Беккер снова чихнул.

– Простите.

– Скоро мы все расчихаемся, – проворчал Райан. – Посмотрите, какой слой пыли. Большинство папок не открывали с того дня, как положили сюда.

– Десятого июня тысяча восемьсот сорокового года, – произнес Де Квинси. – В этот день Эдвард Оксфорд выстрелил в королеву, а маленький ирландский мальчик бежал за ее каретой.

– «Пожалуйста, помогите моим матери, отцу и сестрам», – припомнил Райан. – Но мы даже не знаем, были ли арестованы его родители и сестры, и если да, то за какое преступление.

– Что, если каждый из нас выберет себе по полке и начнет просматривать досье от десятого июня и раньше? – предложил Беккер. – Нам нужны арестованные с ирландскими фамилиями.

Свет фонарей не в силах был разогнать тени в углах чердака. Райан открыл одну из папок, взял несколько верхних документов и тут же чихнул, как сам и предсказывал.

– В тридцатые и сороковые годы множество ирландцев переселились в Лондон, спасаясь от нищеты, – объяснил он Беккеру и Эмили, которые были слишком молоды, чтобы помнить те бедствия. – Они голодали и готовы были работать за любую, самую мизерную плату. Большинство горожан враждебно относились к ним, считая, что они отнимают места у английских рабочих. Мне самому, тогда еще мальчишке, пришлось скрывать свой ирландский акцент и рыжие волосы.

– Уильям Гамильтон был ирландцем, – произнес Де Квинси, рассматривая пожелтевшие от времени документы.

– Кто такой Уильям Гамильтон? – удивленно спросил Беккер.

– Четвертый из тех, кто покушался на жизнь королевы, – ответил Де Квинси. – Он вырос в сиротском приюте в Ирландии. Во времена Картофельного голода он уехал в поисках лучшей доли в Англию, но не смог найти работу и в сорок восьмом году перебрался во Францию. Это был год революций, охвативших почти всю Европу. Вскоре Гамильтон вернулся в Лондон с мыслями о свержении британского правительства. Несколько месяцев он питался тем, что подавали ему сердобольные женщины, и в конце концов пришел в такое отчаяние, что выстрелил в королеву.

– Если ваши предположения верны, то скоро мы получим следующую жертву с запиской, где будет указано имя Уильяма Гамильтона, – заметил Райан.

– Вне всякого сомнения, убийца действует последовательно, – согласился Де Квинси. Он достал из кармана бутылочку с лауданумом, посмотрел на нее, покачал головой и сунул обратно. – Возможно, в записке, найденной в руках у следующей жертвы, будет указана не «Молодая Англия», а «Молодая Ирландия».

– «Молодая Ирландия»? – переспросила Эмили.

– Гамильтон состоял в группе под названием «Молодая Ирландия». Заговорщики устраивали беспорядки и выступали против правительства.

– Полагаю, не следует удивляться обилию ирландских фамилий в полицейских отчетах того времени, – предупредил Райан. – За ирландцами констебли следили с особым вниманием.

– Я тоже так думаю, – вставил Беккер, перебирая документы. – Слишком много ирландцев, чтобы проверить каждого за то время, которым мы располагаем.

– Возможно, мы пошли по неверному пути, – задумчиво проговорила Эмили.

– Что вы хотите сказать?

– Раз тот мальчик просил королеву помочь его родителям и сестрам, то, может быть, нам следует искать их в документах не до десятого июня, а после, – предположила девушка. – Нечто ужасное должно было произойти с какой-то ирландской семьей уже после покушения, через несколько дней или недель.

Отец Колина стоял в шумной, волнующейся толпе возле Ньюгейтской тюрьмы. Его обычно румяное, пышущее здоровьем лицо сейчас сделалось бледным.

– Это займет куда больше времени, чем я рассчитывал, – сказал он. – Эмма и Рут не могут так долго оставаться одни. Возвращайся домой, забери их и приведи сюда. Каждый день в восемь утра, в полдень и в шесть вечера я буду ждать вас на этом месте.

– Но я не хочу оставлять тебя, – запротестовал Колин.

На лбу у отца выступил пот.

– У нас нет выбора. Я не могу сосредоточиться на том, как вытащить мать из тюрьмы, пока волнуюсь за твоих сестер.

Колин со слезами на глазах обнял отца и поспешно отправился домой. Чем быстрее он приведет сестер в Лондон, тем раньше снова встретится с отцом… Тем раньше тот добьется освобождения матери… Тем раньше вся семья опять соберется вместе.

Колин задыхался на переполненных людьми и экипажами улицах Лондона, у него кружилась голова. Пробираясь к предместьям, он вспотел гораздо сильнее, чем можно было бы объяснить быстрым бегом и июньской жарой. Когда Колин наконец оказался в Сент-Джонс-Вуде, он уже двигался как во сне. Мальчик вспомнил, как вместе с отцом пил воду из колонки в том переулке, где они провели ночь, как смывал грязь с лица и приглаживал мокрой рукой волосы. Кто-то из прохожих посоветовал им не пользоваться колонкой, потому что многие в округе заболели после этого. Но другие утверждали, что отравление вызвал загрязненный воздух. В любом случае у Колина с отцом не было выбора: другой воды они не нашли.

Уже в сумерках шатающийся от усталости Колин добрался до их недостроенного поселка. Перед глазами у него стоял туман; мальчик даже не понял, как оказался дома. Позже он узнал, что Эмма и Рут увидели его на улице и выбежали навстречу.

Три дня его мучила лихорадка. Затем он очнулся, увидел испуганные лица сестер и с трудом пробормотал:

– Надо идти к папе. Он ждет нас.

Однако Колин был еще слишком слаб, чтобы отправиться в путь.

– Тебя так трясло, что мы боялись, как бы ты не умер, – призналась Эмма.

– Соседи знают, что случилось с мамой?

– Да.

– Кто-нибудь из них принес вам поесть?

– Нет, – ответила маленькая Рут.

– А подруга мамы, что живет в доме через дорогу? Та самая, что посоветовала отнести вязанье в лавку Барбриджа?

– Она отворачивалась, когда видела нас, – сказала Рут.

Раньше щербинка между передними зубами делала ее личико только милее, но сейчас сестра казалась Колину самой грустной девочкой на свете.

– Мы должны пойти к папе, – напомнил он и с трудом поднялся с кровати.

– Да, – с решительным видом согласилась Рут. – Надо помочь ему.

Они собрали всю еду, какую нашли в доме: немного хлебных корок и картофеля.

Колин из-за слабости не мог идти быстро. Час за часом они тащились по пыльной дороге, постепенно приближаясь к шумному, укрытому бурой пеленой смога Лондону.

Солнечный свет уже померк, когда они подошли к площади перед Ньюгейтской тюрьмой, где отец обещал ждать их каждый день в восемь утра, в полдень и в шесть вечера. Но звон колоколов в соборе Святого Павла подсказал детям, что уже намного больше шести часов.

– Папа придет завтра утром, – успокоил сестер Колин.

Но на следующий день отец не появился ни в восемь утра, ни в полдень.

Держась за руки, чтобы не потеряться в толпе, они отправились на его поиски.

Колин узнал уличного торговца, которого видел здесь раньше. Усталый работник медленно толкал перед собой тележку. Его блуза испачкалась за долгий день, но шелковый шейный платок остался безукоризненно чистым.

– Прошу вас, сэр, не могли бы вы…

– Нечего здесь попрошайничать, – проворчал торговец, отмахиваясь от них. – Я не для того вез овощи с рынка в Ковент-Гардене, чтобы отдать первым встречным ирландцам.

Колин подошел к юному дворнику. Они обычно знают обо всем, что происходит в их районе. К тому же у парня – босоногого и со старой метлой – было приветливое лицо, подходящее к солнечному оттенку его взъерошенных волос. Он выглядел ненамного старше Колина, но при очевидной бедности всем своим видом ясно давал понять, что имеет серьезные планы на будущее.

– Вы не помните меня? – спросил его Колин. – Мы с отцом были здесь на прошлой неделе.

– Я все помню. Подожди минутку.

Уборщик подбежал к идущим мимо джентльмену и леди и, не дожидаясь просьбы, расчистил для них от грязи и лошадиного навоза дорогу к зданию Олд-Бейли.

Джентльмен бросил на мостовую пенс.

– Благодарю вас, сэр! – воскликнул дворник таким довольным голосом, словно получил целое состояние.

Затем он обернулся к Колину:

– Что ты хотел?

– Вы помните, как выглядел мой отец?

– Я же тебе сказал, что помню все. Я работаю на этом перекрестке уже пять лет, и ничто здесь не проходит мимо меня.

– Вы его видели?

– Может быть. А что за важность? Впрочем, какая разница. Ты выглядишь еще беднее меня. Твой папаша вон там.

Он показал в переулок, где стояла колонка, из которой Колин с отцом пили воду.

Колин, Эмма и Рут помчались туда и нашли отца в дальнем конце переулка. Он лежал без сознания, весь покрытый потом, и метался в лихорадке. Кто-то украл у него не только ботинки, но даже куртку и сорочку.

– Папа! – вскрикнула маленькая Рут. – Что нам теперь делать?

– Кто-нибудь обязательно нам поможет, – заявил Колин, пытаясь справиться с отчаянием, но голос у него предательски дрогнул. – В таком большом городе с миллионом жителей кто-нибудь обязательно нас пожалеет.

Глава 10 Уотфорд

Вдали от лондонского тумана ночное небо было усыпано звездами. Через окно личного железнодорожного вагона полковник Траск наблюдал, как проносятся мимо темные луга, ручьи и леса.

Часы на стене вагона показывали восемь минут восьмого, как и все другие часы Объединенной английской железнодорожной компании. Основав несколько лет назад свою империю, Джеремайя Траск установил единое время на всем протяжении железнодорожной сети. Точное время передавалось по телеграфу на каждую станцию в Англии. Ровно через минуту поезд прибывал в деревню Уотфорд, расположенную в семнадцати милях к северо-западу от вокзала Юстон.

Паровоз уже начал сбрасывать скорость. Траск подумал об иронии судьбы: кузине Кэтрин вскоре придется признать его родственником, хотя ее аристократическая семья активно противилась затеянному Джеремайей Траском строительству железной дороги.

Состав с громким шипением остановился. В свете фонарей показалось скромное здание вокзала с билетной кассой, телеграфным участком и залом ожидания.

Траск поправил висевшую на перевязи правую руку. Надев цилиндр и перчатки, он шагнул из вагона на деревянную платформу. Больше ни один пассажир здесь не сошел, поскольку остановка не предусматривалась расписанием. Траск внезапно решил не дожидаться завтрашнего дня, чтобы повидаться с Кэтрин и ее кузиной.

К нему подошел кучер в ливрее:

– Полковник Траск? Мы получили телеграмму о вашем приезде. Экипаж ожидает с другой стороны вокзала.

– Вы знаете дорогу в поместье Кларендон?

– Да, сэр. – Кучер взял его саквояж. – Прошу следовать за мной. Я читал о ваших подвигах на войне, полковник. С вашего позволения, для меня большая честь повстречаться с вами.

– Можете сказать то же самое каждому солдату, вернувшемуся из Крыма. Все они заслуживают почестей.

Из-за вчерашнего снегопада и близости реки Колн тянуло сыростью. Пока поезд с пыхтением отходил от станции, Траск вслушивался в треск льда на замерзших лужицах под копытами лошадей. Кроме этого треска и смеха из соседней таверны, больше ниоткуда не доносилось ни звука. После ревущего и грохочущего Лондона здешнее безмолвие напомнило Траску минуты затишья перед атакой русских во время войны.

– Приехали, полковник, – объявил кучер десять минут спустя.

В окнах роскошного поместья горели лампы. Где-то залаяли собаки.

Траск щедро расплатился с кучером, вручив ему соверен, и забрал саквояж.

– Вы истинный джентльмен, полковник.

«Сэр Уолтер Камберленд и многие другие с этим не согласились бы», – подумал Траск и ускорил шаги, спеша поскорее увидеть улыбку Кэтрин.

Он постучал в дверь. Коляска с грохотом удалялась, собаки продолжали лаять.

Траск постучал еще раз.

Открывший дверь слуга с удивлением посмотрел на гостя.

– Меня зовут полковник Энтони Траск. Я приехал встретиться со своей невестой, мисс Кэтрин Грантвуд.

– Кэтрин Грантвуд, сэр?

– Она ждет меня только завтра, но я решил приехать сегодня вечером.

– Ничего не понимаю, сэр.

«Проклятье, кучер привез меня не туда», – решил Траск.

– Кто там, Генри? – послышалось из-за спины слуги.

– Полковник Траск, миледи. Он утверждает, что должен был встретиться здесь с мисс Грантвуд.

Из темноты появилась женщина средних лет с седеющими волосами. На ней было изящное платье с кринолином. Оценивающе взглянув на костюм Траска, она нахмурилась, увидев в руке гостя саквояж.

– Полковник?..

– Траск, миледи. – Он снял цилиндр и поклонился.

– Кэтрин здесь нет.

Мысли Траска заметались в панике.

– Не понимаю.

– Мы ждали ее сегодня, но она так и не приехала. Это совсем на нее не похоже. Если бы Кэтрин передумала, то непременно прислала бы телеграмму. Надеюсь, ничего плохого не случилось.

– Не приехала? – ошеломленно переспросил Траск.

Женщина посмотрела в темноту за его спиной, но не увидела экипажа.

– А откуда прибыли вы?

– Из Лондона.

– Боюсь, что вы проделали этот путь напрасно.

«Кэтрин не приехала, – думал Траск с леденящей сердце тревогой. – Бог мой, что же случилось? Может быть, вернулся сэр Уолтер? Но как он мог помешать ей?»

Он услышал шум удаляющейся коляски, выронил саквояж и побежал прочь от дверей. В лунном сиянии он заметил, как дрогнул вдали луч фонаря. За воротами поместья дорога поворачивала к Уотфорду.

«Если бежать через поля, – в отчаянии решил Траск, – я сумею догнать экипаж».

– Стойте! – закричал он и рванулся вперед по замерзшей грязи, напомнившей ему крымские степи. – Ради бога, остановитесь!

Полковник мчался за коляской в таком яростном порыве, какого не испытывал со времен войны.

– Оставайтесь с папой, – велел Колин сестрам. – Надеюсь, никто не заметит вас в этом переулке. Если начнут задавать вопросы, скажите, что я побежал за констеблем.

На самом деле он отправился за доктором, но тот лишь хмуро посмотрел на грязного мальчишку в рваной одежде и сказал:

– У меня и без того много пациентов. Причем таких, которые в состоянии заплатить.

Колин не добился большего и в других больницах.

– Похоже, твоему отцу уже ничем не поможешь, – отвечали мальчику.

Тогда он побежал к Судебным иннам в надежде получить помощь барристеров и солиситоров, но клерки прогнали его, не переставая скрипеть перьями и не поднимая взгляда от своей писанины.

Наконец пожилой джентльмен, который читал газету в приемной, ожидая приглашения в кабинет, сжалился над Колином. Услышав, как мальчик умоляет помочь его родителям и сестрам, джентльмен опустил газету и посоветовал:

– Если все настолько плохо, как ты говоришь, можно потребовать, чтобы помощь оказали в долг. И подай прошение о том, чтобы твоим сестрам позволили остаться в ка мере с матерью. Так, по крайней мере, у них будут кров и пища, пока мать не предстанет перед судом. Говоришь, она воровка? Плохо дело.

Обливаясь потом в разгар жаркого июльского дня, по-прежнему чувствуя головокружение и слабость, Колин подошел к тюремным охранникам:

– Мой отец заболел.

Охрана не проявила к нему никакого интереса.

– А маму забрали туда. – Колин показал на мрачный, покрытый копотью вход в тюрьму. – Я даже не знаю, когда ее будут судить.

– В чем ее обвиняют?

Колин уже понял, что не стоит говорить о краже.

– Она заняла денег, чтобы накормить нас с сестрами, а теперь не может отдать долг, – торопливо соврал он. – Нам совсем нечего есть.

– Значит, должники? Да еще и ирландцы в придачу.

– Один человек у барристера сказал, что сестры могут остаться в тюрьме вместе с мамой, пока мы не уплатим долг или пока ее не поведут на суд.

– Да, закон такое позволяет. Ты сказал «сестры»? Сколько им лет?

– Пять и тринадцать.

– Я поговорю со своим сержантом. Ничего не могу обещать, но я бы на твоем месте привел их сюда через час.

Наконец-то ему согласились помочь!

Мальчик помчался назад в переулок. Какой-то мужчина, от которого разило джином, присматривался к отцу и в особенности к сестрам.

Колин выпрямил спину и прошел мимо мужчины, стараясь казаться старше своих десяти лет и выше ростом.

Эмма подняла на него усталые голубые глаза:

– Папа лежит и не шевелится. Только шепчет мамино имя.

– Я нашел место, где можно оставить вас обеих.

– Обеих? – удивилась Рут. – Но мы же не можем бросить папу. – Слезы оставили грязные дорожки у нее на щеках.

– Если вы будете в безопасности, у меня останется больше времени, чтобы попытаться помочь папе с мамой. Пожалуйста, пойдемте со мной. У нас осталось меньше часа.

– Куда ты нас ведешь? – спросила Эмма.

– В тюрьму. Останетесь там вместе с мамой. У вас будет еда и место, где можно переночевать. Да и мама обрадуется, когда увидит вас и убедится, что с вами ничего не случилось.

Они едва успели к воротам тюрьмы, прежде чем зазвенели колокола собора и истек отпущенный час.

– Значит, это и есть твои сестры? – спросил охранник.

Сержант стоял рядом с ним.

– Да, сэр. Эмма и Рут.

– Что ж, мы должны помочь вам, Эмма и Рут, – решил сержант. – Проходите, мы отведем вас к матери.

– Спасибо, – с облегчением пробормотал Колин.

– Ты слишком мал, чтобы выдержать такую ответственность, – добавил сержант. – Мы облегчим твою ношу.

– Спасибо, – повторил мальчик.

Он задержался и проследил за тем, как охранник и сержант уводят сестер в тюрьму. Эмма держала маленькую Рут за руку. Напуганные шумом, девочки оглянулись и нерешительно помахали ему. Он помахал в ответ, пытаясь своим видом показать, что они сделали правильный выбор.

Через мгновение сестры исчезли за обитой железом дверью, и Колин побежал в переулок, где остался лежать отец. Вытерев пот ему со лба, мальчик намочил тряпку водой из дальней колонки и приложил ее к губам больного.

– Я сделаю все, что смогу, – пообещал Колин и побежал дальше.

– Слава богу, вы меня услышали!

Полковник Траск в развевающемся на ветру пальто выбрался из канавы на замерзшую дорогу. Холодный пар поднимался у него изо рта и блестел в свете фонаря.

– Я чуть было не решил, что вижу привидение, – признался кучер. – Прошлым летом на здешнем поле один крестьянин попал под телегу и умер. Говорят, по ночам до сих пор слышат, как он кричит и просит проезжающих остановиться.

Траск так торопился забраться в коляску, что пропустил мимо ушей слова возницы.

– Возвращайтесь на станцию. Быстрее!

– Что случилось, полковник?

– Нет времени объяснять!

Кучер хлестнул вожжами двух лошадей, и подкованные копыта заскользили по льду.

– Быстрее нельзя, лошади упадут, – пояснил он.

– Просто отвезите меня на станцию!

Траск вспотел, несмотря на мороз. Он потерял цилиндр, торопясь перехватить экипаж. Нижнее белье прилипло к коже. «Не приехала, – мысленно повторял он. – Кэтрин. Сэр Уолтер».

Огни Уотфорда становились все ярче. Траск выпрыгнул из экипажа, не дожидаясь, когда тот остановится, и помчался к кассе.

Там никого не было. Дежурный телеграфист тоже куда-то пропал.

Дверь в кабинет оказалась заперта. Траск разбил кулаком окно, просунул между осколками руку в перчатке и схватил со стола расписание поездов.

– А ну как констебль услышит шум? – забеспокоился подошедший кучер.

– Эта чертова дорога принадлежит мне, – проворчал Траск, подняв голову от расписания. – Если понадобится, я здесь хоть все окна расколочу. – Он поднес листок ближе к фонарю и провел пальцем по строчкам. – Проклятье, сегодня больше не будет поездов в Лондон!

– До восьми часов утра, – подтвердил кучер. – К этому времени я обычно подвожу пассажиров на станцию.

– Мы едем в Лондон, – решительно бросил Траск.

– Прошу прощения, полковник?

– Немедленно. – Траск потащил кучера к экипажу.

– Но до Лондона семнадцать миль! Три часа езды в полной темноте. Лошадки не выдержат.

– Я заплачу пятьдесят фунтов.

Это было целое состояние. За неделю, после вычета расходов на кормление лошадей, кучер зарабатывал не больше одного фунта.

– Полковник, если я искалечу коней, то даже пятьдесят фунтов…

– Сто фунтов! Мне все равно, сколько это будет стоить! – Траск еще отчаяннее дернул кучера за руку. – Отвезите меня в Лондон!

– Кэтлин О’Брайен, – проговорил Беккер, уставившись на пожелтевший документ, найденный на чердаке Скотленд-Ярда.

– Вы что-то нашли, Джозеф? – спросила Эмили.

– Боюсь, что так.

– Что там у вас? – заинтересовался Райан.

– Кэтлин О’Брайен, – повторил сержант, поднося документ ближе к фонарю. – Тридцать лет. Светлые волосы. Приятная внешность. Слово «ирландка» подчеркнуто. Замужем. Первого июня была арестована за кражу сорочки из бельевой лавки в Сент-Джонс-Вуде.

– Но мы ищем происшествия начиная с десятого июня, когда ирландский мальчик попросил королеву спасти его семью, – напомнила Эмили.

– Правильно, – согласился Беккер. – Последняя запись в деле датирована одиннадцатым июня. Все закончилось очень быстро.

– Что закончилось? – не понял Де Квинси.

Беккер печально покачал головой и показал на выцветший лист бумаги:

– Здесь ничего не сказано про ее сына, но есть запись о дочерях: пятилетней Рут и тринадцатилетней Эмме. Каким-то образом они убедили тюремщиков, что мать арестована за долги, а не за кражу. В этом случае закон разрешает оставить детей в камере вместе с матерью, пока не будет подписано соглашение о выплате долгов.

– Джозеф, вы говорите таким тоном, будто произошло нечто страшное, – забеспокоилась Эмили.

Они с Райаном поднесли поближе свои фонари и посмотрели на документ через плечо Беккера.

– Ох, – выдохнула девушка, увидев последнюю запись.

– «Пожалуйста, помогите моим матери, отцу и сестрам», – повторил Райан слова, с которыми оборванный ирландский мальчик обращался к королеве. – Он не смог их спасти. Старшая сестра задушила младшую, а затем и больную мать. После чего повесилась сама.

Лошади из последних сил старались не сбавлять скорость на скользкой дороге. Траск взобрался на облучок и держал перед собой фонарь, освещая заледеневшую колею.

– К чему такая спешка? – продолжал допытываться кучер. – Что случилось?

– Она должна была приехать сюда.

– Кто «она», полковник?

– Почему она не приехала? Быстрее! Дорога когда-нибудь станет лучше?

– Когда доберемся до заставы.

– Слава богу. А далеко?..

Правая лошадь вдруг поскользнулась и упала на колени.

Экипаж накренился. Заглушая испуганное ржание, хрустнула ось.

Карету тряхнуло, Траска выкинуло с облучка в канаву. Полковник отбросил фонарь в сторону, чтобы не упасть на него, и услышал звон разбитого стекла. Сам Траск сильно ударился при падении, из легких едва не вышибло весь воздух.

Масло из разбитого фонаря вылилось на снег и тут же вспыхнуло от горящего фитиля.

В отблесках пламени Траск увидел, как карета заваливается набок. Левая лошадь тоже упала. Экипаж перевернулся вверх колесами, потащив за собой обоих животных. К ржанию коней прибавился отчаянный крик кучера.

Полковнику почудилось, будто он снова попал на войну и коляску перевернул взрыв пушечного ядра. Повозка скатилась в канаву и остановилась в считаных дюймах от ли ца Траска.

Лошади в панике забились, грозя разорвать экипаж на части. Полковник, согнувшись в три погибели, выбрался из канавы; рука на перевязи стесняла его движения. Услышав стоны кучера, Траск бросился к нему на помощь.

Кучер лежал на снегу, придавленный колесом. Второй фонарь тоже разбился, и огонь медленно приближался к вознице.

– Вы меня слышите? – крикнул Траск.

– Я сломал ногу!

Огонь подбирался все ближе.

– Вы сможете отползти, если я приподниму колесо? – спросил Траск. – Мне не под силу одновременно удерживать колесо и вытаскивать вас!

– Поднимайте! – простонал кучер. – Быстрее!

Траск снова нырнул в канаву, лег на спину и уперся ногами в обод.

– Сдвинулось! – закричал кучер. – Попробуйте еще выше!

Траск напряг все силы и приподнял колесо еще на дюйм.

– Выползайте! – прохрипел он.

Пламя уже было совсем близко. Вскрикивая от боли, кучер цеплялся за мерзлую землю, пытаясь выбраться.

– Я долго не выдержу! – предупредил Траск, чувствуя, что теряет силы.

– Все, я вылез.

Полковник убрал ноги, и колесо с грохотом рухнуло обратно. Он успел выбраться из канавы, прежде чем туда хлынуло горящее масло. Здоровой рукой Траск оттащил кучера подальше от огня. У бедняги от боли текли слезы, оставляя грязные дорожки на щеках.

Траск вернулся к коляске, чтобы помочь запутавшимся в упряжи лошадям. Пока он пытался освободить одну из них, в глаза ему ударил луч света. Полковник встревожился, что у него начались галлюцинации.

Мгновение спустя он понял, что это фонарь приближающегося экипажа.

– Боже мой! – воскликнул возница.

Коляска остановилась, из нее выпрыгнул незнакомый мужчина.

– Меня зовут доктор Гилмор, – представился он, помогая высвободить правую лошадь. – Один из моих пациентов живет неподалеку.

– Слава богу, что вы проезжали мимо! – обрадовался Траск.

– У вас на лице кровь!

– Пустяки! – Здоровой рукой полковник продолжал отстегивать упряжь. – У кучера сломана нога. Он вез меня в Лондон.

– В такое время?

– Я должен помочь дорогому для меня человеку.

Вместе они освободили лошадь и отскочили в сторону, когда испуганное животное, стуча подковами, умчалось в темноту.

Траск с доктором поспешили ко второй лошади.

– Полковник, вы спасли мне жизнь! – простонал кучер.

Огонь как раз добрался до колеса, под которым он недавно лежал.

– Я заплачу вам больше обещанных ста фунтов! – крикнул ему Траск. – Вам до конца жизни не придется заботиться о деньгах. Доктор, придержите лошадь! Не дайте ей вырваться!

Они отстегнули последний ремень упряжи.

Как только обезумевшее животное поднялось на ноги, полковник вскочил на нее верхом.

– Какого дьявола? – воскликнул доктор.

Удерживая левой рукой самодельную уздечку, Траск пришпорил пятками бока лошади. «Кэтрин!» – тревожно билось у него в голове. Понукая скакуна снова и снова, он помчался по темной дороге в сторону Лондона.

Лорд Палмерстон вошел в дом и тут же нахмурился, увидев Де Квинси и Эмили, сидевших на ступеньках лестницы, поджидая его. При появлении лорда оба поспешно встали.

– Каждый раз, когда я ухожу или возвращаюсь, вы сидите здесь, словно в засаде.

– Милорд, позвольте побеседовать с вами? – спросил Де Квинси. – Конфиденциально.

– Я скоро ожидаю гостей – членов будущего правительства, которое мне предстоит сформировать.

– Мы не стали бы тревожить вас, не будь дело таким срочным.

– Хорошо, но только до той поры, пока вы не достанете из кармана бутылку с лауданумом.

Они поднялись по лестнице в библиотеку. Свет ламп отражался от полок красного дерева, кресла уже были расставлены для встречи.

– Милорд, в тот день, когда Эдвард Оксфорд выстрелил в королеву из двух пистолетов, рядом с каретой бежал маленький ирландский мальчик и просил помочь его родителям и сестрам, – начал Де Квинси. – Вам что-нибудь известно о нем?

– Понятия не имею, о ком вы говорите.

– Его фамилия – О’Брайен. Возможно, это поможет вам вспомнить.

– Никоим образом. Если вам больше нечего сказать, прошу оставить меня, пока не начали съезжаться гости.

Эмили шагнула вперед, ее голубые глаза впились в лорда Палмерстона.

– Милорд, мы предполагаем, что мальчик просил помощи у многих людей, в чьем ведении находились суды и тюрьмы, – у лорда Косгроува, судьи сэра Ричарда Хокинса, комиссара Мэйна – и нигде не добился успеха. Мы также предполагаем, что этот мальчик, теперь уже ставший взрослым, решил отомстить им за то, что они отказали в его просьбе. Припомните, возможно, он обращался тогда и к вам.

Лорд Палмерстон никогда не выказывал грубости по отношению к привлекательным девушкам и потому ответил гораздо мягче:

– На улицах полно нищих. Не думаете же вы, что я вспомню кого-либо из них спустя пятнадцать лет?

– «Пожалуйста, помогите моим матери, отцу и сестрам» – вот что он говорил, – не отступала Эмили.

– В сороковом году я был министром иностранных дел и не имел никакого отношения ни к судам, ни к тюрьмам, так что у вашего мальчика не было причин обращаться ко мне.

– Возможно, он кинулся к вам, исчерпав все прочие средства, – предположила Эмили.

– Даже если так, я подобного не помню. Ему следовало просить о помощи лорда Норманби, который тогда занимал пост министра внутренних дел.

– Значит, нужно как можно скорее связаться с ним, – сказал Де Квинси. – Лорд Норманби может оказаться следующей жертвой.

– Боюсь, для вас это будет затруднительно. Он сейчас в Италии. Его назначили посланником во Флоренцию.

– Расстояние может спасти ему жизнь, – заметил Де Квинси. – Прошу вас, отправьте ему телеграмму. Спросите, нет ли у него каких-либо сведений о семье О’Брайен. И предупредите, что ему угрожает опасность.

– Вы серьезно?

– Инспектор Райан сейчас выясняет у комиссара Мэйна, не помнит ли он того мальчика. Нам необходимо отыскать в бумагах комиссара упоминания о людях с фамилией О’Брайен в промежутке от первого до одиннадцатого июня тысяча восемьсот сорокового года. Потом мы просмотрим бумаги лорда Косгроува и сэра Ричарда Хокинса. Тем временем сержант Беккер изучит документы Ньюгейтской тюрьмы.

– До одиннадцатого июня? – переспросил лорд Палмерстон. – Почему поиск ограничен этой датой?

– Потому что именно в тот день в Ньюгейтской тюрьме умерли мать и сестры мальчика.

– Все в один день? – нахмурился лорд Палмерстон.

– Старшая сестра повесилась, задушив сначала мать и младшую сестру.

Его светлость потрясенно замолчал.

– Ньюгейтская тюрьма кого угодно может довести до отчаяния, – со вздохом произнес наконец лорд Палмерстон. – Какое же ужасное преступление совершила эта женщина?

– Ее обвиняли в краже сорочки из бельевой лавки, – ответила Эмили.

– Значит, все они умерли из-за одной сорочки? – Лорд Палмерстон опустил голову, внезапно почувствовав страшную усталость. – Иногда закон бывает чрезмерно суров. А отец? Что произошло с ним?

– Как раз это мы сейчас и пытаемся выяснить. Но, учитывая жестокость деяний убийцы, можно предположить, что и отца постигла незавидная участь. Милорд, я бы хотел обсудить с вами еще одну вещь, – добавил Де Квинси. – Эмили, ты не могла бы ненадолго оставить нас одних?

– Одних? – В голосе лорда Палмерстона прозвучало не меньше удивления, чем было написано на лице Эмили.

– Да, милорд. Разговор предстоит весьма деликатный.

Снизу раздались голоса.

– Приехали потенциальные члены кабинета министров, – нахмурился премьер-министр. – Так что, если нет угрозы для ее величества…

– Королева под ударом в первую очередь, милорд, – перебил его Де Квинси.

– Но вы ведь уже объяснили, что повзрослевший ирландский мальчик подозревается в недавних преступлениях. Или у вас из-за опиума настоящее перемешалось с тем, что случилось пятнадцать лет назад?

– Милорд, я хочу поговорить с вами об Эдварде Оксфорде и «Молодой Англии».

– Какое отношение может иметь Эдвард Оксфорд к нынешней угрозе ее величеству?

– Меня больше беспокоит не он, а «Молодая Англия», милорд. Истинная реальность.

– Истинная реальность? – Лорд Палмерстон строго посмотрел на Де Квинси. – В отличие от ложной или опиумной?

– Существует множество реальностей.

– Это похоже на бред.

– Напротив, милорд.

Эмили в замешательстве смотрела на них, чувствуя возникшее напряжение.

– Отец, что случилось?

Голоса в вестибюле стали громче, гости продолжали прибывать.

– Единственная реальность, которая меня сейчас беспокоит, – это война, которую мы проигрываем, – отрезал лорд Палмерстон. – Выходите через дверь для прислуги. Не хочу, чтобы гости подумали, будто я заставил их ждать ради беседы со скандально известным Любителем Опиума.

– Мы можем обсудить этот вопрос позже, милорд.

– Когда я разрешил вам навестить Эдварда Оксфорда в Бедламе, мне следовало позаботиться о том, чтобы вы там и остались. Помните об этом и не искушайте меня больше.

– Ценю ваше долготерпение, милорд.

– Чтобы не терять понапрасну времени, поговорите лучше с лордом Грантвудом.

– Лордом Грантвудом? – удивленно повторила Эмили. – Тем джентльменом, которого мы видели на ужине у королевы?

– Его дом за углом отсюда, на Хаф-Мун-стрит. Вы правильно решили, что разговор подстегнет мою память. Я внезапно вспомнил, что в сороковом году лорд Грантвуд был заместителем министра внутренних дел лорда Норманби. Он являлся вторым по рангу чиновником, отвечавшим за исполнение законов, и мог что-либо слышать о вашем ирландском мальчике.

– Заместитель министра внутренних дел? – Короткие ноги Де Квинси засеменили к двери для прислуги. – Значит, он тоже в опасности.

Продолжение дневника Эмили Де Квинси

– Что случилось, отец? – снова потребовала я ответа, пока мы спускались по черной лестнице.

Через боковой коридор мы вышли в холл особняка, когда важные гости лорда Палмерстона уже поднялись по лестнице. Никто из них не заметил нас.

Один из слуг закрыл за нами дверь. Другой отворил створку подъездных ворот.

Я плотнее закуталась в пальто, ежась от холода в густом тумане.

– Отец, не притворяйся, что не слышишь меня. Скажи, о чем вы спорили с его светлостью?

– Мы должны предупредить лорда Грантвуда, что он может стать следующей мишенью.

Я не успела разобраться, пытается ли отец уйти от ответа, как сразу за поворотом налево, в сторону Хаф-Мун-стрит, на меня едва не налетел всадник. Мы с отцом замерли, глядя, как молодой мужчина на лошади с безумной скоростью промчался мимо.

Седла у него не было, поводья напоминали те, что используют в повозках. Всадник гнал вперед несчастное животное, на губах которого уже выступила пена. Лицо мужчины было в пятнах засохшей крови, рваное пальто хлопало на ветру, открывая руку на перевязи.

Так же внезапно, как возникли, они исчезли в тумане. Грохот подков начал удаляться.

– Господь всемогущий, это же полковник Траск! – выдохнула я.

Мы побежали следом и вскоре оказались на Пикадилли. Цокот копыт раздавался теперь чуть левее.

– Хаф-Мун-стрит! – определил отец.

Там лошадь остановилась. Седок с шумом спрыгнул на мостовую, и его быстрые шаги застучали по ступеням крыльца.

Мы добежали до несчастного изможденного животного и услышали, как полковник барабанит в дверь, выкрикивая имя мисс Кэтрин. В тусклом свете ближайшего фонаря я разглядела, что все окна особняка занавешены. Ни малейшего огонька не пробивалось наружу; казалось, это самый мрачный дом на всей улице.

– Кэтрин! – кричал полковник Траск, продолжая отчаянно стучать.

Он нажал на ручку; замок оказался не заперт, но что-то изнутри мешало открыть дверь.

– Нет!

– Полковник Траск! – позвала я, испытывая острую жалость к тому, кто был так великодушен ко мне на приеме у королевы. – Это я, Эмили Де Квинси! Что бы ни случилось, мы с отцом хотим вам помочь!

Но Траск, казалось, не услышал меня и ринулся в глубину дома.

Мы последовали за ним и тут же увидели, чтó мешало полковнику открыть дверь.

– Эмили, у меня нет времени предупреждать тебя, куда не следует смотреть, – бросил отец.

– Да, есть дела важнее, – согласилась я.

Отец нашел свечу и спички на столике у двери. Крошечный огонек высветил тело лакея, лежавшего навзничь. Голова его была разбита. Я прижала ладонь к губам, но не позволила слабости взять верх.

Полковник Траск продолжал метаться по особняку, выкрикивая имя мисс Кэтрин.

Мы шли следом. Трепещущий свет выхватил из темноты тело еще одного слуги. Невольно вспомнилось увиденное в доме лорда Косгроува. Колени у меня дрожали.

Полковник бросился в комнату справа.

– Эмили, – произнес отец, – пока я держу свечу, зажги все лампы, какие найдешь.

Мы пошли вдоль стены, и постепенно холл наполнился светом.

Хрипло дыша, полковник Траск попятился прочь из комнаты. Я остановилась возле двери, а отец со свечой шагнул вперед. Тело леди Грантвуд висело у стены. Руки ее опутывала сеть, так что несчастная женщина не могла сопротивляться, а шею стягивала петля.

У меня потемнело в глазах.

– Эмили? – раздался рядом голос отца.

– Все в порядке, – сказала я и отвернулась.

– Когда жена судьи захлебнулась в молоке, – спокойно проговорил он, – ты правильно догадалась, что это отсылка к шекспировскому «Макбету»: «Ты вскормлен милосердья молоком». А что бы мог сказать Шекспир об этой жертве, о законе и рыболовной сети?

– Только не сейчас, отец! – не выдержала я.

– Пусть реальность внутри твоего разума защищает тебя от реальности за его пределами. Если не можешь вспомнить цитату, я могу подсказать название пьесы.

– Я не нуждаюсь в твоем снисхождении, отец! Речь о «Перикле», – сердито ответила я.

Возможно, именно злость он и хотел во мне вызвать. Если так, то ему это более чем удалось.

– А сама цитата, Эмили? – не унимался он, еще больше раздражая меня.

– «Рыба запуталась в сетях, как бедняк в наших законах»[15], – почти прокричала я. – Ты доволен?

– Вполне.

– Боже, будь милосерден к этой женщине.

– Убийца, напротив, хотел, чтобы она отправилась на Страшный суд за те несчастья, что закон причинил его семье.

Шум за спиной заставил меня обернуться.

Полковник выскочил из другой комнаты, держа в руке лампу и в отчаянии озираясь по сторонам, затем снова выкрикнул имя Кэтрин и бросился вверх по лестнице.

Страшась грядущего страшного зрелища, но надеясь, что худшее мы уже видели, я заставила себя войти в комнату напротив.

Пламя свечи в руке отца дрогнуло, когда он прошел мимо меня. Это была библиотека, схожая с той, какую мы наблюдали в доме лорда Косгроува.

Здесь лежало еще одно тело. Сначала мне показалось, что покойников двое, один на другом, и поза их, видимо, символизирует соединение мужчины и женщины, но скудный свет все же позволил понять, что верхнее туловище принадлежит не человеку, а манекену в облачении Фемиды, богини правосудия. Одна ее рука сжимала весы, другая – меч, пронзивший грудь лорда Грантвуда.

– Отец…

Развернув стул к стене, он усадил меня.

– Не говори мне, что и в этом видишь искусство, – произнесла я, дрожа от отвращения. – Будь я мужчиной и поймай того, на чьей совести подобные… зверства, меня бы не заботили обиды, причиненные ему. Я бы…

У нас над головами раздался исполненный страдания рев полковника.

Отец поспешил в переднюю. Не желая ни минуты оставаться в одиночестве, я побежала следом. Ноги едва слушались, но гнев одержал во мне победу над слабостью, а «блумерсы» позволяли перепрыгивать через две ступеньки.

Отцу пришлось подниматься осторожнее, защищая слабое пламя свечи. Но мне хватило света, чтобы разглядеть багровые пятна на ковре. Внизу их не было, и я поняла, что на жертву напали прямо на лестнице, но ей все же удалось подняться наверх.

Мы снова увидели полковника, отступавшего от комнаты, куда и вели страшные следы. Он стонал. Лампа у него в руке так дрожала, что грозила выпасть и устроить пожар. Я выхватила ее, невольно отшатнувшись от запекшейся крови на красивом лице. Герой войны, переживший множество сражений и видевший смерть во всей ее мерзости, без сил опустился на колени.

– Кэтрин, – бормотал он. – Кэтрин.

Я села рядом и обняла его за плечи, стараясь хоть как-то унять страдания. Но полковник все еще ничего не замечал, устремив полный тоски взгляд через дверной проем. Страх советовал мне оставаться на месте, но яростная решимость заставила взять себя в руки и заглянуть внутрь.

Даже сейчас не могу спокойно описать зрелище, представшее моим глазам.

– Кэтрин, – бормотал полковник, пока я удерживала его. – Кэтрин, – повторял он сквозь слезы. Потом еще одно имя слетело с его губ: – Сэр Уолтер Камберленд… Сэр Уолтер Камберленд…

Глава 11 Тьма, скрытая во тьме

– Сэр Уолтер Камберленд, – задумчиво повторил инспектор Райан, возвращаясь из спальни, в которой лежало бездыханное тело Кэтрин Грантвуд.

Фотограф, которого Райан вызывал в церковь Святого Иакова, опять устанавливал камеру. Художник из «Иллюстрейтед Лондон ньюс» снова раскрыл блокнот.

– В последний раз, – предупредил он Райана. – Меня и так кошмары по ночам замучили.

Инспектор не стал рассказывать ему о собственных снах, коротко ответив:

– Мы благодарны вам за помощь.

Он спустился в вестибюль, обходя констеблей, обыскивающих дом.

На нижней площадке лестницы сидел полковник Траск. Тело его было неестественно напряжено, лицо покрыто засохшей кровью, а неподвижные глаза сосредоточенно смотрели в бесконечность.

– Вы видели прежде подобную реакцию? – спросил Райан у Де Квинси. – Он явно не в себе.

– Наоборот, целиком погружен в себя, парализован тем ужасом, что ожидал его здесь, – поправил инспектора писатель. – Кажется, что он смотрит куда-то вдаль, а на самом деле его взгляд обращен внутрь.

– А что с ним произошло до того, как он оказался здесь? – спросил Беккер.

Некогда белоснежная перевязь, поддерживающая правую руку полковника, теперь была покрыта грязью, изодранное пальто пахло дымом.

– У него глубокий порез на лбу, – отметил комиссар Мэйн. – Кровь уже не течет, но рану он получил совсем недавно.

– Вы уже выяснили, откуда взялась лошадь у входа? – справился Райан у констебля.

– На уздечке клеймо извозчицкой биржи Уотфорда, инспектор.

– Уотфорда? Но это же за много миль отсюда! – Райан повернулся к Де Квинси и Эмили. – Значит, последние его слова: «Сэр Уолтер Камберленд»? Кажется, вы недавно упоминали это имя?

– Да, – кивнул Де Квинси. – Так уж вышло, что он тоже присутствовал на вчерашнем ужине у королевы.

Его реплика заставила Райана подойти ближе.

– Сэр Уолтер при любой возможности выражал несогласие с полковником Траском, словно соперничая с ним в чем-то, – продолжил Де Квинси. – В конце концов выяснилась и причина их натянутых отношений, когда родители мисс Грантвуд объявили о ее помолвке с сэром Уолтером. Мы с Эмили очень удивились. У нас сложилось впечатление, что мисс Грантвуд вскоре свяжет свою судьбу с полковником Траском.

– Значит, полковник мог ревновать ее к сэру Уолтеру? – заключил Райан.

– Мне так не показалось, – возразила Эмили, бросив сочувственный взгляд на неподвижно сидевшего Траска. – Что я действительно заметила, так это озлобленность сэра Уолтера.

Один из констеблей привел молодого, богато одетого джентльмена чуть старше двадцати лет. Под расстегнутым пальто виднелся безвкусный желтый жилет, какими молодые повесы щеголяли в заведениях для низшего класса.

Глаза джентльмена покраснели, вероятно, от излишнего количества выпитого бренди.

– Инспектор, это лорд Дженнингс, – представил его констебль. – Он живет в доме через дорогу вместе с родителями, графом и графиней Уэстморленд. Он только что вернулся из клуба, и у него есть сведения, которые могут вас заинтересовать. – Полицейский прикрыл дверь, из-за которой доносился шум собравшейся толпы.

– Прошу вас, повторите нам то, что вы рассказали констеблю, – попросил Райан.

– Сегодня утром между сэром Уолтером Камберлендом и полковником Траском произошла ссора, – объяснил молодой джентльмен, старательно выговаривая каждое слово – вероятно, с целью скрыть опьянение, которое все равно выдавал витавший над ним запах.

– Насколько серьезной была ссора? – уточнил Райан.

– Настолько, что сэр Уолтер толкнул полковника в грязь.

– Вы говорите о них так, словно хорошо с ними знакомы.

– Я был на том приеме, где чествовали полковника. Позвольте, тот бедолага, что сидит на лестнице, – вы же не хотите сказать, будто… Господи, что с ним случилось?

– Это как раз один из тех вопросов, которые мы пытаемся выяснить, – ответил Райан. – А давно ли вы знаете сэра Уолтера?

– Еще полгода назад я не был с ним знаком. Но потом начал встречать в тех клубах, которые сам посещал. Понятия не имею, чем он занимался раньше. В основном мы виделись за карточным столом. Он играл так ужасно, что давно оказался бы на улице, если бы не крупное наследство.

– Какое наследство? – заинтересовался инспектор Мэйн.

– Полгода назад скончался его дядя, у которого не осталось других наследников, кроме сэра Уолтера. Разумеется, тогда он еще был просто Уолтером Камберлендом. По наследству ему достался титул баронета и в придачу пятьдесят тысяч фунтов в год.

– Интересно, из-за чего он вчера повздорил с полковником? – произнес Райан.

– Из-за мисс Грантвуд.

– Вы определенно это слышали?

– Весь район слышал. Было одиннадцать утра, и они говорили так громко, что разбудили меня. Я раздвинул занавески в спальне и посмотрел в окно. Из соседних домов выглядывали слуги. Многие могут подтвердить, что здесь состоялась драка. Накануне ночью в клубе сэр Уолтер не переставая хвастал своей помолвкой с Кэтрин Грантвуд.

– Получается, что полковник Траск из ревности схватился с сэром Уолтером, – сделал вывод комиссар Мэйн.

– Вовсе нет. Именно Камберленд ревновал к полковнику. Я слышал, как сэр Уолтер кричал, будто полковник каким-то образом заставил родителей мисс Грантвуд изменить решение. И теперь уже полковник Траск оказался в роли жениха. Сэр Уолтер был так разъярен, что грозился убить соперника.

– Убить? – изумился Райан.

– На дуэли, в Энглфилд-Грин. Он сказал: «Пусть меня потом обвинят в убийстве. Не такая уж чрезмерная цена за удовольствие никогда больше не видеть вас». Так вот почему полковник Траск ранен? Сэр Уолтер стрелял в него?

– Нет, – ответил Райан. – Но возможно, сэр Уолтер сделал нечто другое.

Они посмотрели на полковника, который по-прежнему сидел в напряженной позе, уставившись в одну точку.

– Одному Богу известно, что намеревался предпринять сэр Уолтер, когда днем вернулся сюда, – продолжил лорд Дженнингс.

– Что вы сказали? – вскинулся Беккер. – Камберленд вернулся?

– В три часа дня. Он так громко кричал и колотил в дверь, что снова меня разбудил. Но на сей раз он выглядел так, словно это его толкнули в лужу. Одежда грязная, на лице засохла кровь. Еще одно доказательство, что богатое наследство не гарантирует хороших манер.

– Что же кричал сэр Уолтер? – настаивал Райан.

– Он требовал встречи с лордом и леди Грантвуд. Повторял, что не потерпит столь гнусного обращения. А еще утверждал, будто дал взаймы лорду Грантвуду, и требовал немедленного возвращения долга. Мол, если его не пустят к мисс Грантвуд – он во всеуслышание называл ее просто Кэтрин, словно какую-нибудь служанку, – он окончательно разорит их семью. Заметьте, дело происходило средь бела дня, на Хаф-Мун-стрит. Разумеется, весь Мейфэр и без того знает, что лорд и леди Грантвуд неудачно вложили деньги в одно коммерческое предприятие. Но у сэра Уолтера не было никакого права кричать об их положении на каждом углу. Этот господин абсолютно лишен хороших манер. Он несколько часов подряд бродил перед домом туда-сюда.

– И соседи не вызвали констебля?

– Кто же в Мейфэре станет вызывать полицию, чтобы арестовать баронета. – Похоже, даже сама мысль о подобной вероятности потрясла молодого лорда Дженнингса. – Все надеялись, что ему скоро надоест и он уйдет.

– И он ушел?

– Около шести часов.

– Скажите, он не мог вернуться еще раз? – спросил комиссар Мэйн.

– Я выехал из дома в семь часов и не имею ни малейшего понятия, появлялся ли он здесь снова.

– Мне необходимо побеседовать с ним, – решительно заявил Райан. – Вы не подскажете, где он живет?

Констебль проводил молодого джентльмена, и толпа снаружи зашумела еще сильнее. Входную дверь снова закрыли, и теперь тишину нарушали только полицейские, продолжавшие осмотр дома.

– Клуб «Фейрмоунт» на Пэлл-Мэлл, – произнес Райан. – Знакомое место.

– Пока вы ищете сэра Уолтера, что нам делать с полковником Траском? – поинтересовалась Эмили.

Все повернулись к полковнику, по-прежнему сидевшему в полной неподвижности, с бессмысленным взглядом.

– Подпалины на одежде, засохшая кровь на лице, – рассуждал вслух комиссар Мэйн. – Вероятно, точно так же он выглядел после очередного сражения в Крыму. Я читал в «Таймс», как он с риском для жизни, под обстрелом неприятеля, сам выносил раненых солдат в безопасное место, чтобы не позволить врагу добить их или взять в плен. Как и большинство офицеров, он оплатил свой чин – две тысячи фунтов, как мне говорили, – но другие офицеры не имели такого воинского духа, они лишь хотели носить яркие мундиры, которые производят благоприятное впечатление на дам. Здесь и кроется одна из причин, по которым мы проигрываем войну. Но полковник действительно хотел сражаться за Британию и бился отважно, вне всякого сомнения. После всего пережитого в Крыму он имел полное право наслаждаться спокойной жизнью. Однако, вернувшись домой, получил в награду вот это.

– Его нельзя здесь оставлять, – решила Эмили. – Ему нужно прилечь и отдохнуть.

– Но куда его отвезти? – растерянно произнес Беккер. – Мы не знаем, где он живет.

– В любое место, которое будет ему знакомо, – предложила девушка. – Представьте, какое его ждет потрясение, если он, придя в себя, не поймет, где очутился.

– Когда полковник вызвал нас с инспектором Райаном в таверну «Колесо Фортуны», он сказал, что его контора находится неподалеку, на Уотер-лейн, – припомнил Беккер. – Там должен найтись какой-нибудь диван или даже комната отдыха.

Голубые глаза Эмили загорелись решимостью.

– Давайте отвезем его туда. А потом нужно послать за доктором Сноу. Он очень помог нам семь недель назад. Уверена, не откажет и теперь.

– Возможно, кое-кто еще может оказаться нам полезным, – добавил Де Квинси. – Человек, знакомый с тяготами войны.

– Офицер? – предположил комиссар Мэйн.

– На самом деле я подумал об Уильяме Расселе.

– Военный корреспондент? – удивился комиссар.

– Рассел много писал о героизме полковника Траска. Он видел, как тяжело приходилось солдатам. Возможно, его лицо поспособствует созданию знакомой обстановки, о которой говорила Эмили.

– Но Уильям Рассел сейчас в Крыму, – возразил Мэйн.

– Нет, новая статья в утренней «Таймс» указывает, что он вернулся в Лондон вместе с полковником. Мои приятели-репортеры должны знать, где он остановился.

– Значит, мы определили план действий для каждого из нас, – подытожил Райан.

Пока Беккер и Эмили помогали полковнику подняться, Де Квинси глотнул лауданума из своей бутылочки.

– Одну минуту.

Его обеспокоенный тон заставил всех остановиться.

– Скажите, инспектор, на трупах лорда и леди Грантвуд были найдены письма? Я сам их не заметил и не рискнул вызвать ваше недовольство, прикасаясь к чему-либо без разрешения.

– Да, мы нашли записку в складках платья леди Грантвуд, – подтвердил Райан. – С такой же траурной каймой, как и на прежних.

– И какое имя в ней значилось?

– Уильям Гамильтон.

– Это четвертый стрелявший в королеву. Как я и предполагал, убийца в своих намеках движется от прошлого к настоящему.

– Вторую записку мы нашли в кармане у лорда Грантвуда, – добавил Беккер. – В ней снова упоминалась «Молодая Англия» – группа заговорщиков, придуманная Эдвардом Оксфордом.

– Не было ли там, случайно, еще двух слов? – спросил Де Квинси, постукивая пальцами по бутылочке. – Скажем, «Молодая Ирландия»? Название вполне реальной группы заговорщиков, к которой принадлежал Уильям Гамильтон.

Райан потрясенно взглянул на него:

– С таким талантом вам следовало стать предсказателем, а не литератором.

– К сожалению, я смог предсказать далеко не все. Тщательно продуманная система здесь оказалась нарушена. Как и в других случаях, способ, каким убиты лорд и леди Грантвуд, символизирует ненависть убийцы к закону. Но один из трупов должны были обнаружить в каком-то общественном месте, возможно перед зданием Олд-Бейли, чтобы укрепить в сознании людей мысль о собственной уязвимости, где бы они ни находились. Почему же произошел сбой? Комиссар Мэйн, помните, как убийца в вашем доме кричал, что убьет вас и вашу семью, чтобы отомстить за страдания его родителей и сестер? Вероятно, он собирался и ваши с женой и дочерью трупы расположить каким-то символическим образом.

– Боюсь, что так.

– Тогда почему тело мисс Грантвуд не расположено символическим образом? – спросил Де Квинси. – В ее убийстве вовсе нет ничего от изящного искусства. Почему система изменилась?

Райан открыл двери:

– Возможно, мы получим ответ у сэра Уолтера Камберленда.

– Вы сплутовали, – заявил сэр Уолтер.

Молодые джентльмены, сидевшие с ним за карточным столом, сделали вид, будто ничего не слышали.

– Не может человеку так отчаянно везти, – продолжал настаивать сэр Уолтер.

Он переоделся в другой костюм, но губы и нос у него распухли. Впрочем, присутствующие проявили такт и промолчали насчет внешности сэра Уолтера.

– В висте все зависит от умения, а не от везения, – заметил его противник, выкладывая на стол выигрышную карту.

– Умения? Вот как вы называете мошенничество?

– Полагаю, самое время выпить бренди, – решил один из молодых джентльменов и вышел из комнаты.

– Я составлю вам компанию, – подхватил другой.

– Послушайте, сэр Уолтер, – произнес оставшийся игрок, – не мешало бы вам подправить манеры. Кроме нас, партнеров по игре у вас здесь не найдется. Никто другой не желает садиться с вами за один стол.

Они остались одни в игорном зале. На каждом из шести обитых зеленым сукном столов стояла декоративная бронзовая лампа, но в этот поздний час лишь одна из них горела.

– Если вам нечем оплатить проигрыш, я согласен взять расписку, – продолжил молодой джентльмен.

– Сначала вы сплутовали, а теперь пытаетесь оскорбить меня, – ответил сэр Уолтер. – Предупреждаю вас, будьте осторожней.

– Так и быть – дабы избавить вас от дальнейших затруднений, я прощаю долг. – Молодой джентльмен поднялся из-за стола. – Однако не могу ручаться, что завтра вечером кто-нибудь согласится сыграть с вами. На самом деле прошение о приостановке вашего членства в клубе уже составлено, – добавил он с усмешкой. – И я с чистой совестью подписал его.

– Я вас предупреждал! – Сэр Уолтер схватил прислоненную к столу трость и, замахнувшись, сделал выпад.

– Да, – подтвердил служитель, – сэр Уолтер Камберленд состоит в клубе.

– И давно? – поинтересовался Райан, показав свой значок детектива.

Служитель напряг память:

– Почти полгода.

– С тех пор, как получил наследство? – уточнил инспектор.

– Да.

– Вы знали его дядю?

– Он был членом клуба. Сэра Уолтера приняли сюда из уважения к памяти прежнего баронета.

– Вы не припомните, отчего умер дядя сэра Уолтера?

– Мне никогда не забыть, до чего же быстро все произошло. Однажды несчастный джентльмен почувствовал боль в животе. Болезнь упорно не желала проходить. У него не было лихорадки, и врач никак не мог определить, в чем же дело. Наконец дядя сэра Уолтера решил, будто во всем виноваты миазмы Лондона, и переселился в загородное имение. Но перемена обстановки ничуть не помогла, и через две недели он скончался. Весьма печально, в особенности потому, что дядя сэра Уолтера был щедрым и любезным в обхождении джентльменом.

– В отличие от самого сэра Уолтера? – подсказал Райан.

– Я никогда не позволяю себе нелестно отзываться о членах клуба, инспектор.

– Так и подобает поступать. Вы не знаете, сэр Уолтер сейчас в клубе?

– Недавно я видел, как он заходил в игорный зал на верхнем этаже. Нет, подождите. Вот он. Спускается по лестнице.

Сжимая в руке трость, сэр Уолтер отступил от распростертого на полу тела.

Учащенно дыша, он поспешил прочь из зала. Оглядел сверху мраморный пол фойе. В этот поздний час там никого не было, за исключением мужчины в мешковатой одежде простолюдина, который о чем-то беседовал со служителем.

Сэр Уолтер решил вызвать помощь и представить все как несчастный случай. Ситуация складывалась весьма удачно. Его атака не достигла цели. Набалдашник трости просвистел мимо виска джентльмена, успевшего отшатнуться. Однако молодой человек потерял равновесие и, падая, ударился головой о стол. Теперь тело неподвижно распростерлось на полу, кровь из раны текла на ковер.

«Да, нужно позвать на помощь», – снова подумал сэр Уолтер. Если его обидчик умрет, никто не сумеет доказать, что бедняга не споткнулся сам, без посторонней помощи.

Райан подошел к лестнице.

Он показал сэру Уолтеру полицейский значок и сказал:

– Я инспектор детективного отдела Скотленд-Ярда. Мне нужно поговорить с вами.

Какое-то движение на верхней площадке лестницы заставило Райана поднять голову и присмотреться. Из дверей, пошатываясь, выбрался молодой человек и ухватился за перила, чтобы не упасть. По щеке у него стекала кровь.

– Задержите сэра Уолтера! Он пытался убить меня тростью!

Сэр Уолтер открыл рот от удивления. Он остановился на нижней ступеньке и посмотрел на Райана.

Затем оглянулся на истекающего кровью джентльмена.

И бросился бежать.

Полицейский фургон катил по Уотер-лейн, свет фонаря разгонял туман. Шум волн, бьющихся о баржи и причалы на невидимой сейчас Темзе, угрожающе приближался.

Беккер выглянул из фургона и различил вывеску: «Объединенная английская железнодорожная компания».

– Стой, приехали!

Сержант спрыгнул на мостовую и открыл заднюю дверцу фургона. Вместе с кучером он помог выйти полковнику Траску – что было непростой задачей, поскольку полковник по-прежнему двигался скованно, безучастно глядя перед собой.

– Держитесь ближе к нам, Эмили, – предостерег Беккер и постучал в дверь.

В маленькое окошко было видно, как внутри загорелся свет. Какой-то мужчина приблизился к двери и приподнял лампу. Затем резко распахнул створку:

– Что случилось с полковником?

– Он не может рассказать об этом, – ответил Беккер.

– Мы не знали, куда его отвезти, – прибавила Эмили.

Мужчину, по-видимому, удивило, что странно одетая, но вроде приличная девушка оказалась возле реки в такой час. Еще больше он поразился, когда ее спутник назвал себя:

– Детектив сержант Беккер. Здесь найдется место, куда уложить полковника?

– У него есть комната отдыха, сразу за кабинетом.

Мужчина повел их через темную приемную к лестнице.

В свете лампы стали заметны оспины на его лице.

– Вы ночной сторож? – осведомился Беккер.

– Швейцар. Полковник разрешил мне жить здесь. Я помогал ему строить железную дорогу, и он всегда был добр ко мне. Если бы полковник попросил меня сопровождать его вчера вечером, все было бы хорошо.

– Куда он собирался?

– Он поехал на поезде в Уотфорд.

«Значит, лошадь и в самом деле оттуда», – подумал Беккер.

– Зачем полковник отправился в Уотфорд? – задал он следующий вопрос, подставив плечо, чтобы поддержать полковника и помочь ему подняться по лестнице.

– Там живет кузина его невесты.

«Погибшей невесты», – мысленно поправил Беккер.

– Во всем виноват сэр Уолтер Камберленд? – спросил швейцар.

Беккер вздрогнул, услышав это имя.

– Почему вы так решили?

– Сэр Уолтер приезжал сюда вчера и обвинил полковника в том, что тот купил мисс Грантвуд у ее родителей. Полковник ударил его несколько раз и сбросил в сточную канаву.

Они поднялись на верхний этаж. Темные коридоры расходились в обе стороны, стук шагов отдавался во мраке гулким эхом.

– Вот кабинет полковника.

Швейцар звякнул связкой ключей и открыл дверь. Затем зажег газовую лампу и проводил Беккера и констебля к дальней стене, за которой располагалось еще одно помещение. Оно было обставлено скромно: платяной шкаф, стол, два простых стула и узкая кровать в углу.

Беккер ощутил неловкость из-за вторжения в личные покои полковника.

– Уютная комнатка, я бы от такой не отказался, – заключил он, помогая констеблю уложить Траска на кровать. – Но от богатого человека я ожидал немного другого. Мне представлялось, что он живет в дорогой гостинице или в роскошном особняке в Мейфэре.

– У его отца есть дом в Мейфэре, и полковник часто там остается на ночь, – объяснил швейцар. – Мистер Траск-старший прикован к постели. Он столько работал, что едва не загнал себя до смерти. Полковник приезжает туда убедиться, что об отце хорошо заботятся.

Снизу донесся шум. Кто-то стучал во входную дверь.

– Мы пригласили доктора Сноу, – пояснил сержант.

– Доктор сможет вывести его из этого состояния? Сэр Энтони не шевелится и даже не мигает. Если бы грудь при вздохе не вздымалась, я готов был бы поклясться, что он умер.

В коридоре сэр Уолтер с разбегу налетел на выходящего из-за угла господина, так что того отбросило к стене.

– Раскройте глаза! – крикнул человек ему вслед.

Сэр Уолтер словно бы ничего и не заметил. Он распахнул боковую дверь и устремился в переулок, по которому обычно торговцы подносили в клуб товар.

Сжимая в руке трость, сэр Уолтер повернул направо. Оставшись без пальто, он сразу же ощутил ночной морозец. Даже в тумане легко было различить поднимающийся от его неровного дыхания пар.

За спиной послышались крики:

– Сэр Уолтер, остановитесь! Я инспектор Скотленд-Ярда! Мне нужно поговорить с вами!

Переулок упирался в Хаймаркет. Камберленд метнулся влево, надеясь прорваться в один из театров и смешаться с публикой. Однако он выпил сегодня слишком много бренди и потому утратил чувство времени. В театрах уже давно погас свет.

Он подбежал к устричному бару, но и там было темно. «Ночные феи» попытались было зазвать сэра Уолтера в освещенную газовыми фонарями таверну, но, увидев его отчаянное лицо, быстро отступили. Шаги за спиной звучали все ближе.

Камберленд едва не поскользнулся на грязном льду, свернув в переулок. Было мгновение, когда он решил остановиться, но рассудил, что опьянение помешает ему убедительно объяснить, почему тот джентльмен из клуба заявил, будто сэр Уолтер пытался убить его.

«Что еще я не сумею объяснить?» – лихорадочно подумал он и побежал по другому переулку.

Ночной мороз пронизывал до костей.

– Сэр Уолтер, приказываю вам остановиться! – закричал преследователь.

Пробегая мимо закрытых ставнями витрин магазинов на Ковентри-стрит, сэр Уолтер заметил вдали свет полицейского фонаря, замер на мгновение и повернул в другую сторону. Теперь он слышал за спиной уже два голоса. Резкий звук трещотки нарушил тишину ночного города. Вдали отозвалась еще одна.

Сэр Уолтер заскочил в следующий переулок и остановился отдышаться. Затем поднял трость на случай возможного нападения и медленно пошел дальше, пока не споткнулся обо что-то. Раздался слабый стон, и Камберленд с ужасом осознал, что на обочине лежит умирающий от холода нищий. Сэр Уолтер в панике рванулся прочь.

Все больше полицейских трещоток грохотали в темноте, все больше голосов перекликались за спиной.

«Я замерзну, как тот нищий, если не найду теплого убежища», – подумал сэр Уолтер.

Выбежав на соседнюю улицу, он понял, что окончательно заблудился. Полицейские фонари по-прежнему светили вдали сквозь туман.

– Он здесь! – раздался крик. – Я слышал его шаги.

Какой-то шум привлек внимание Камберленда: цокот копыт. Он подошел к стене с вывеской: «Конюшня и стоянка для карет Олдриджа». Вероятно, крики разбудили животных.

«А если перебраться через стену и спрятаться среди тюков сена?» – подумал сэр Уолтер.

Он сунул трость под жилет и подпрыгнул, но замерзшие пальцы соскользнули со стены. Камберленд упал на мостовую и больно ударился о булыжник. С трудом поднялся, вытащил трость и побрел дальше. Улица стала уже, фонари встречались все реже.

Дальше идти не было смысла. Во все стороны тянулся запутанный лабиринт переулков с обветшалыми домами. Стены покосились и словно подпирали одна другую. Повсюду зияли разбитые окна. Двери едва держались на петлях.

За кучей мусора что-то скрипнуло.

– Кого там принесло? – проворчал тихий голос. – Никак бобби?

– Не, этот без мундира. Вырядился, что твой джентльмен.

– Даже без пальто, – заметил третий. – Видать, кто-то ощипал его до нас. Добрый человек, так зябко сегодня. Дашь нам пару пенсов?

– А еще сюртук, – добавил четвертый. – И жилетку в придачу.

Скрип раздался ближе. Какие-то тени окружили сэра Уолтера.

«Боже мой, – в ужасе подумал он, – это же Севен-Дайлс! Я забрел в „Воронье гнездо“».

– Спасибо, что пришли, – сказал Беккер доктору Сноу, вошедшему в тускло освещенную комнату за кабинетом полковника Траска.

– Раз уж меня разбудили для оказания помощи герою войны, грех жаловаться.

Именно доктор Сноу год назад установил, что разразившуюся в Сохо эпидемию холеры вызвала грязная вода из водокачки. Это был мужчина чуть за сорок с высоким лысеющим лбом и узким лицом. Густые темные бакенбарды подчеркивали острый вытянутый подбородок. В руках доктор держал кожаный саквояж.

Он остановился и удивленно посмотрел на полковника Траска, который неподвижно сидел на кровати, уставившись в стену.

– Мы не можем сказать, насколько тяжелы повреждения, – призналась Эмили.

– Принесите горячую воду и чистые тряпки, – велел доктор Сноу швейцару. – Быстрее.

– Я помогу, – вызвалась девушка и выбежала из комнаты.

– Нужно раздеть его, – сказал Сноу Беккеру.

Сержант прекрасно понимал, насколько подобная процедура необычна для врача. Большинство терапевтов предпочитали не прикасаться к больным, оставляя всю грязную работу хирургам, стоявшим ниже их в медицинской иерархии.

Доктор с Беккером подняли полковника и стащили с него изодранное пальто.

– Обратите внимание на опаленные края, – отметил доктор Сноу. – Осторожнее с перевязью. Хорошо. Теперь помогите снять остальную одежду.

Глаза Траска оставались открытыми, но по выражению его лица невозможно было определить, осознает ли он, что делают с ним двое мужчин.

И без того чувствуя неловкость из-за вторжения в личные покои полковника, Беккер еще больше смешался, помогая доктору стаскивать с Траска брюки и сорочку. Нижнее шерстяное белье скрывало все тело полковника от шеи до лодыжек и запястий.

– Не вижу следов крови на белье, – заключил Сноу. – Думаю, нет никакой необходимости снимать и его.

Вернулись швейцар и Эмили. Служитель принес таз с кипяченой водой, а девушка – стопку чистых тряпок.

– Эмили, вам не стоит здесь оставаться, – произнес Беккер. – Полковник не вполне одет.

– Пустяки. Тут нет ничего такого, чего я не видела ранее, ухаживая за раненым Шоном. Уверяю вас, когда мне приходилось менять ему повязки, я вдоволь насмотрелась на мужские кальсоны. И если уж я решила стать сестрой милосердия, меня не должны смущать подобные вещи.

Смущенным как раз выглядел Беккер.

– Вы решили стать сестрой милосердия? – пробормотал он.

– Да. Флоренс Найтингейл в Крыму доказала, что женщины способны на большее, нежели роль продавщицы или гувернантки. Если бы не она, многие наши раненые солдаты умерли бы, не получив необходимого ухода.

– Вы раньше не упоминали о своих намерениях, – удивленно продолжил Беккер.

– Однажды настанет тот скорбный день, когда мне больше не придется заботиться об отце. Я должна решить, чем займусь.

Эмили положила тряпки в ногах кровати. Затем вымыла руки в тазу с кипяченой водой, который швейцар поставил на стол, смочила ткань и принялась вытирать засохшую кровь с лица полковника.

Стараясь соблюсти приличия, Беккер прикрыл его по грудь одеялом.

Доктор Сноу вытащил из саквояжа маленький металлический баллон, соединенный гибкой трубкой с маской. Затем налил в баллон прозрачную жидкость из бутылки. По комнате поплыл слабый сладковатый запах.

– Что это такое? – забеспокоился швейцар.

– Хлороформная маска.

– А она точно не опасна? – недоверчиво уточнил швейцар.

– Сама королева пользовалась ею, когда рожала первого ребенка, и просила меня сделать приспособление доступным для всех.

Швейцар по-прежнему смотрел на доктора с подозрением.

– Если полковник получил серьезные повреждения, хлороформ может оказаться лучшим лечением для него, – заявил доктор Сноу.

Эмили закончила вытирать лицо Траска и отряхнула от грязи его волосы.

– Единственное повреждение, какое я заметила, – глубокий порез на лбу.

– Пожалуй, такую рану не стоит зашивать, – решил доктор.

Он вытащил из сумки еще один пузырек с этикеткой «Белый купорос» и с помощью пипетки промыл рану слабым серным раствором. Затем достал недавно изобретенное устройство под названием стетоскоп, вставил концы трубочек себе в уши, а чашечку приложил к груди полковника Траска.

Прислушиваясь к его дыханию, доктор вытащил из кармана часы и принялся что-то отсчитывать, загибая пальцы.

Наконец доктор Сноу поднял взгляд, и даже в полутемной комнате было хорошо видно, как побледнело его лицо.

– Что с ним? – испугалась Эмили.

– Сердце бьется с частотой двести ударов в минуту – почти в три раза больше нормы.

– В три раза?!

– Оставаясь в неподвижности, он никак не может выплеснуть внутреннее возбуждение. Удивляюсь, как его сердце выдерживает такую нагрузку. Необходимо дать ему хлороформ. Срочно! Если полковника не усыпить, чтобы замедлить пульс, боюсь, больной умрет.

– Он скрылся вон там! – крикнул констебль.

Райан торопливо прошел по узкой улице и остановился в том месте, где она сходилась с шестью другими, образуя площадь, которая по замыслу планировщика должна была напоминать циферблат солнечных часов.

Однако больше ничего солнечного в окружающих площадь трущобах не было. Респектабельный район скатился в нищету, когда из-за строительства железных дорог в Лондоне снесли множество домов, где проживали малообеспеченные горожане. Амбициозные проекты по прокладке новых улиц, таких как Риджент-стрит и Нью-Оксфорд-стрит, также привели к тому, что многие бедняки остались без жилья. Словно огромная стая ворон, облюбовавших для своих гнезд одно-единственное дерево, десятки тысяч бездомных Лондона нашли приют в одном из немногих оставшихся дешевых районов, который в конечном итоге получил прозвание «Воронье гнездо».

В здешних домах в одной комнате умудрялись поместить по шесть кроватей, на каждой из которых спало по три человека. Многие ночевали прямо на полу. Больше сотни бедолаг набивалось в один трехэтажный дом. Здания были так перенаселены, что стены, лестницы и перекрытия грозили обрушиться в любой момент. Водозаборных колонок попросту не было. Обитатели трущоб часто справляли нужду прямо на улице. На одну уборную приходилось по четыре сотни жителей, переполненные стоки изливались в подвалы. В районе Севен-Дайлс селились только самые отчаявшиеся неудачники: чистильщики канав, уличные мальчишки, бродившие вдоль Темзы в поисках кусочков упавшего с баржи угля, или мусорщики, что продавали дохлых кошек и собак производителям костной муки и владельцам харчевен, где из падали делали начинку для так называемых пирогов со свининой.

Взглянув на ветхую, полусгнившую дверь, Райан почувствовал, как на него накатывает беспросветное отчаяние Севен-Дайлс. «Воронье гнездо» считалось очень опасным местом, и немногие – в основном полицейские – отваживались заходить сюда, и то лишь по крайней необходимости.

Инспектор вынужден был признаться себе, что недавние убийства и возможная причастность к ним сэра Уолтера как раз и создавали такую необходимость.

– Констебль, вы уверены, что он вошел именно сюда? – уточнил Райан.

– Вне всякого сомнения, инспектор.

Констебль навел фонарь на мрачные тени потаенных трущоб.

«Будь я проклят!» – подумал Райан, прижимая ладонь к саднящему шраму на животе.

Из глубины «Вороньего гнезда» донесся крик.

Два силуэта, один из которых был невысоким и щуплым, поднялись по темной лестнице к кабинету полковника Траска и зашли в небольшую комнату позади него.

– Отец, – сказала Эмили.

Де Квинси подождал, пока доктор Сноу наденет маску на лицо полковнику и повернет вентиль на баллоне с хлороформом, затем показал рукой на коренастого мужчину, пришедшего вместе с ним. Черные вьющиеся волосы и густая борода придавали гостю весьма эффектный вид.

– Позвольте представить вам известного журналиста Уильяма Рассела. – Де Квинси не решился назвать спутника военным корреспондентом, помня о том, что Рассел ненавидит этот термин.

Беккер, швейцар и констебль почтительно поклонились человеку, чьи репортажи заставили подать в отставку все британское правительство. Они тактично не придали значения ни мятому воротнику его сорочки, ни расстегнутому жилету. Щеки Рассела слегка раскраснелись, вероятно от выпитого бренди, но больше ничто не подсказывало, что он не вполне трезв.

Репортеру было тридцать четыре года. Печальные глаза говорили о бесконечной усталости от боли и смертей, свидетелем которых ему довелось побывать. Год назад по заданию лондонской «Таймс» он отправился на Крымскую войну, став первым журналистом, работающим в районе боевых действий. Рассел не удосужился получить разрешение ни у министра иностранных дел, ни у военного секретаря, ни даже у армейского начальства. Вместо этого он облачился в мундир собственного изготовления и сел на корабль, перевозивший войска на передовую. В результате все принимали его за солдата какой-то другой части. Один из британских офицеров отозвался о Расселе такими неодобрительными словами: «Этот человек, несомненно, обладает хорошо подвешенным языком и имеет бойкое перо, прекрасно поет, с удовольствием пьет чужой бренди, готов выкурить столько чужих сигар, сколько ему позволят эти глупые молодые офицеры. Большинство в лагере считает его веселым и компанейским парнем. У него несомненный дар выуживать информацию, особенно у тех, кто помоложе»[16].

Неотразимое обаяние Рассела в самом деле помогало ему разговорить людей и получить сведения, изобличающие те ужасные условия, в которых оказались британские солдаты на этой войне. Из-за некомпетентности офицеров, отвечающих за снабжение армии, пехотинцам пришлось в лютый мороз мерзнуть в летних мундирах. Нехватка палаток также приводила к гибели от обморожения.

Сами британские офицеры жили в теплых домах; один из военачальников, лорд Кардиган, и вовсе ночевал на собственной яхте с паровым двигателем. Пока старшие чины наслаждались изысканными винами, простым солдатам приходилось пить воду из луж. Армейское командование поглощало сыры, ветчину, фрукты и шоколад, рядовые обходились солониной и черствым хлебом. В армии свирепствовали цинга и холера. От голода, холода и болезней умерло больше солдат, чем от ран, полученных в бою.

На примере трагической атаки легкой кавалерии Рассел показал всю бездарность британского командования. Лорд Реглан приказал кавалерийской бригаде штурмовать позиции русской артиллерии, забыв уточнить, какие именно позиции он имеет в виду. Получившие приказ офицеры, вместо того чтобы потребовать объяснений, заспорили между собой. В результате кавалерия пошла в атаку на хорошо укрепленную батарею противника и попала под ужасающий перекрестный огонь. Погибли или были ранены двести сорок пять бойцов, еще шестьдесят попали в плен, бригада потеряла триста сорок пять лошадей.

Благодаря телеграфу гневные разоблачения Рассела с рекордной скоростью добирались до британских читателей и вызывали немедленный отклик, а яркие, образные обороты речи лишь усиливали впечатление. В одном из своих репортажей он описал, как русская кавалерия мчалась к «тонкой красной полоске, ощетинившейся сталью»[17], и с тех пор выражение «тонкая красная линия» стало синонимом доблести британских солдат.

Эмили шагнула вперед и пожала руку Рассела:

– Для меня большая честь встретиться с вами, сэр. Вы сделали доброе дело, рассказав о том, как Флоренс Найтингейл старалась облегчить страдания раненых на войне.

– Боюсь, я сделал недостаточно, – ответил Рассел, отводя взгляд. – Новое правительство, несомненно, продолжит войну, но, надеюсь, у него хватит мудрости навести порядок в армии. Поскольку при нынешней организации и дисциплине мы обречены на поражение. Через несколько дней я отправляюсь обратно в Крым. Возможно, если я стану писать лучше, мои слова произведут больший эффект.

– Вы и так хорошо пишете, сэр.

Рассел кивком поблагодарил девушку и подошел к кровати.

Доктор Сноу отключил подачу хлороформа. Полковник Траск прикрыл глаза, но тело его ничуть не расслабилось.

– Он выглядит таким же измученным, каким был в Крыму, – заметил Рассел.

– Только теперь его мучают новые ужасы, – добавила Эмили.

– Так мне и объяснил ваш отец. Вероятно, обнаружив трупы своей невесты и ее родителей, полковник снова почувствовал себя на поле битвы.

– Мистер Рассел, вам приходилось во время войны сталкиваться с подобным параличом?

– Довольно часто. Те лишения, которые приходится выносить нашим солдатам, тот страх, что охватывает их в преддверии нового боя, – все это способно загнать в ступор даже самого храброго человека. Но я никак не ожидал такой реакции от полковника Траска. Его считали образцом для подражания.

Доктор Сноу отнял чашечку стетоскопа от груди полковника:

– Сердце продолжает биться с прежней бешеной частотой.

– Возможно, ему поможет лауданум, – предложил Де Квинси.

– Нет, отец! – воскликнула Эмили.

– Я согласен с вашей дочерью. Сочетание лауданума с хлороформом может убить его. В любом случае пусть кто-нибудь посидит с ним, – посоветовал доктор Сноу. – Я вернусь утром.

– Мистер Рассел, знакомое лицо может оказать именно ту поддержку, которая ему необходима. Не согласитесь ли вы подождать вместе со мной в соседней комнате, пока он проснется? – попросил Де Квинси.

– Для такого человека, как полковник, я сделаю все, что в моих силах.

– Прошу и вас тоже остаться, Джозеф, – сказала Эмили. – Мне нужно кое о чем вас спросить.

Беккер в равной степени удивился и самой просьбе, и дружескому обращению, которое привлекло внимание всех присутствующих, за исключением отца Эмили.

– Хорошо, – смущенно ответил сержант.

– Кричат оттуда! – определил Райан.

В свете покачивающихся в руках констеблей фонарей он двинулся вперед по затянутому туманом лабиринту Севен-Дайлс.

Крики сэра Уолтера становились все отчаянней.

Райан рванулся в переулок, настолько узкий, что инспектор задевал плечами стены. Он нагнул голову, чтобы не удариться о выступ, затем пролез под балку, что подпирала накренившуюся и грозившую вскоре рухнуть стену.

Крики затихли.

– В жизни не видал, чтоб сюда забралось сразу столько бобби.

Раздавшийся рядом голос заставил Райана вздрогнуть.

– Посмотрим, сколько их выберется назад живыми, – ответил из темноты другой голос. – Передний похож на того молодчика, что поймал меня в прошлом году.

– Пальтишко у него, видать, тепленькое.

Инспектор услышал вдали какой-то шорох.

– Здесь! – указал констебль.

Райан взбежал по ступенькам и пнул ногой дверь, настолько прогнившую, что она разлетелась в щепки от его удара. В темноте показалось, что лежащий на полу человек отбивается от стаи бешеных собак.

Но то были не собаки.

Райан бросился в схватку. Констебли заработали дубинками. Инспектор выхватил из клубка тел оборванного мужчину, затем обезумевшего от ярости мальчишку, следом за ним – бешено рычащую женщину.

Наконец полицейские фонари осветили сжавшегося от страха сэра Уолтера. Он остался без ботинок, сюртука и жилета; лицо было расцарапано до крови.

– Их там становится все больше! – предупредил констебль, стоявший у двери. – Мы можем выйти по этому переулку. Только поторопитесь!

Когда Райан подошел к сэру Уолтеру, тот всхлипнул, вероятно приняв инспектора за еще одного грабителя. Набалдашник лежавшей рядом трости был испачкан кровью, подтверждая, что ее владелец, по крайней мере, защищался.

«Задержите сэра Уолтера! Он пытался убить меня тростью!» – вспомнил Райан крик джентльмена, показавшегося на верхней площадке лестницы клуба.

«Где еще Камберленд мог использовать это орудие?» – подумал инспектор.

Он схватил сэра Уолтера за локоть и потащил к выходу, но тут же остановился, когда у него над головой в стену полетел булыжник.

Раздался грохот.

– Они выдернули подпорку, и стена рухнула! – крикнул констебль. – Переулок завалило обломками!

– Перебирайтесь через них! – приказал Райан.

Следующий камень угодил ему в плечо, но инспектор уже не обращал внимания ни на какую боль, хотя, преследуя сэра Уолтера, растревожил рану на животе. Райан вскарабкался на груду обломков рухнувшей стены; мерцающие полицейские фонари показывали ему дорогу.

– Быстрее! – крикнул Райан сэру Уолтеру, которого неудержимо трясло от страха.

В них полетели новые камни.

– Вы гоните нас отовсюду, – прошипел чей-то голос, – но здесь мы хозяева! Теперь мы прогоним вас!

– Отдавайте свои шиллинги и фунты!

– Отдавайте все, что у вас есть!

Таща за собой левой рукой сэра Уолтера, Райан крепко сжимал в правой трость, хотя ему больше хотелось прижать ладонь к ране на животе.

С оглушающим звоном за спиной упала балка, пролетев так близко, что инспектора обдало ветром. Преследователи взобрались на крыши и швыряли оттуда все, что попадалось под руку. Кирпичи, осколки черепицы и даже дохлые крысы сыпались сверху непрерывным потоком.

Райан разглядел в темноте небольшую нишу с дверью. Стиснув зубы от боли в животе, инспектор пнул ее ногой и с облегчением услышал лязг отлетевшего засова.

– Сюда! – крикнул он, заталкивая сэра Уолтера в открывшийся проход.

Констебли ринулись вслед за ними. Фонари осветили лица каких-то людей, настолько привыкших к темноте, что яркий свет ослепил их и они прикрыли глаза руками.

Райан потащил сэра Уолтера через загроможденную всяким хламом прихожую, чудом не провалился в отверстие в полу, затем высадил плечом другую дверь и выбрался в соседний переулок.

Проход между кучами мусора постепенно становился свободнее. Получив еще раз камнем в спину, инспектор проскочил в арку и выбежал на широкую улицу. Булыжники, кирпичи и куски черепицы теперь грохотали далеко позади.

Сэр Уолтер опустился на землю, прислонившись спиной к стене. Рядом с ним сел и сам Райан, все еще сжимая трость Камберленда.

Констебли тяжело дышали.

– Инспектор, у вас все пальто в крови, – сказал один из них.

Де Квинси, Рассел и швейцар вышли из спальни. Эмили поправила одеяло на полковнике Траске, пригасила лампу и села на стул. Глаза у нее сияли даже в полумраке.

Беккер, по ее просьбе оставшийся в комнате, нерешительно сел напротив Эмили.

– Джозеф, я хочу расспросить вас о Ньюгейтской тюрьме, – начала она.

– Неприятная тема для разговора.

– Разумеется. Просмотрев архивные документы, вы сообщили Шону, комиссару Мэйну и моему отцу, о чем там говорилось. Вы рассказали, как тринадцатилетняя сестра того мальчика задушила свою младшую сестренку и больную мать, а затем повесилась сама. Выражение вашего лица подсказало мне, что причина такого поступка была ужасающей. Пожалуйста, расскажите мне все уже известное остальным.

Сержант опустил взгляд.

– Вы уже убедились, что мне можно доверять, – настаивала Эмили. – Прошу вас, не скрывайте от меня ничего.

Беккер вновь отвел глаза.

– Не думала, что у вас могут быть секреты от меня, – с упреком заметила Эмили.

– Лучше бы вам не знать. О подобных вещах не принято говорить с женщинами.

– Джозеф, разве вы не хотите быть моим другом?

– Именно потому, что я ваш друг, – ответил Беккер.

– Нет, не друг, если считаете меня ниже себя.

– Я считаю вас выше меня. Я полицейский, и мне приходится копаться в грязи, но другим пачкаться не обязательно.

– Однако я имею право выбирать сама, – возразила Эмили. – Почему тринадцатилетняя девочка решилась на такое, Джозеф?

– Не заставляйте меня рассказывать.

– Вы должны, ради нашей дружбы.

Беккер долго собирался с ответом.

– Значит, вы настаиваете, что различие между мужчиной и женщиной не настолько велико, как принято считать в обществе?

– Да, – твердо ответила девушка.

– Вы настаиваете на том, что вас не нужно оберегать от неприятных вещей?

– Да.

Беккер глубоко вздохнул:

– Тогда, ради нашей дружбы, я расскажу вам все. Смерть в Ньюгейтской тюрьме – привычное дело. Но тот случай был настолько особенным, что его решили тщательно расследовать.

– И что показало расследование?

– Сержант и один из охранников тюрьмы… – Беккер помолчал, тщательно подбирая слова, – воспользовались беззащитностью девочек, живущих в камере вместе с матерью.

– Ох. – Возглас Эмили прозвучал глухо и опустошенно.

– Мать тяжело болела и не смогла им помешать. Старшая дочь не выдержала позора и…

Эмили не сразу сумела продолжить разговор.

– Сержант и охранник понесли наказание?

– Да, их судили и отправили на понтоны.

Беккер имел в виду старые списанные корабли, превращенные в плавучие тюрьмы на Темзе, настолько переполненные и грязные, что там постоянно свирепствовали холера и сыпной тиф.

– До того ужаса, что я испытала сегодня ночью в доме Грантвудов, мне никогда не хотелось обладать мужской силой и жестокостью, – призналась Эмили. – Но теперь, будь у меня возможность самой наказать виновных в этих смертях, я, наверное, заставила бы сержанта и охранника испытать те же страдания и…

– Вот поэтому мужчины и стараются беречь женщин от подобных вещей. Я хотел пощадить ваши чувства. Мне очень жаль, Эмили.

Девушка встала, подошла к полковнику Траску, который что-то бормотал во сне, и прикоснулась к его лбу:

– Жара нет. – Она снова села на стул. – Я хотела спросить вас еще об одном, Джозеф.

– Едва ли вопрос будет неприятнее предыдущего.

– Почему вы так удивились, услышав, что я собираюсь стать сестрой милосердия?

– Я был не прав, – признал Беккер. – Вы снова поставили меня в неловкое положение.

Эмили молча ждала, когда он продолжит.

– Думаю, я просто… Идея столь неожиданная, что я… Можно теперь мне задать вам вопрос?

– Между нами нет никаких тайн, – подбодрила его Эмили.

– А вы не думали со временем…

– Джозеф, прошу вас, говорите прямо.

– …выйти замуж? – выпалил Беккер, будто эта мысль давно терзала его.

Эмили покраснела:

– Теперь вы застали меня врасплох.

На самом деле вопрос не так уж удивил девушку. Последние несколько недель ее не оставляло ощущение, что объяснение неизбежно. Тем вечером, когда лорд Палмерстон в банкетном зале уговаривал ее беспокойного отца лечь спать, сама Эмили долго не могла заснуть, раздумывая о собственном ответе, если один из ее новых друзей – или сразу оба – зададут подобный вопрос.

– Выйти замуж? С отцом на руках я не могу заботиться о других.

– Разве работа сестры милосердия не подразумевает ответственности? – возразил Беккер.

– Но при этом я не теряю независимость. – Эмили внезапно осознала, насколько это важно для нее.

– Замужество вовсе не обязательно лишит вас независимости, – заверил сержант.

Да уж, совсем не похоже на предложение, каким его представляла себе Эмили.

– Джозеф, вам хорошо известно, что женщина, вступая в брак, теряет все. Она больше не имеет права распоряжаться собой и даже детьми, которых родила. Она становится собственностью мужа.

– Так говорит закон, – согласился Беккер. – Но в браке не всегда необходимо во всем подчиняться закону. Достойный муж предоставит жене сколько угодно свободы.

– Включая возможность одновременно быть женой и заниматься любимым делом? – уточнила Эмили.

– Да, если мы говорим о действительно достойном муже.

– Ваши слова, как мне кажется, далеки от обычного мнения мужчин, – заметила девушка.

Теперь настал черед покраснеть Беккеру.

– Джозеф, я должна вам еще кое в чем признаться. Вы были откровенны со мной, рассказав о Ньюгейтской тюрьме, и я тоже не стану скрывать от вас правду. Я только что сказала, что между нами нет никаких тайн. На самом деле я храню один секрет. Но близкие мне люди должны в конце концов узнать о нем.

– Я не принуждаю вас, – озадаченно произнес Беккер.

– Всю жизнь мне приходилось вместе с отцом скрываться от сборщиков налогов. Семь недель назад я уже рассказывала вам, что мы с матерью, братьями и сестрами жили отдельно от отца, потому что бейлифы постоянно следили за ним. Я выбиралась из окна, проползала сквозь дыры в стенах и перелезала через заборы, чтобы принести отцу в его тайное убежище еду, бумагу и чернила. Он передавал мне рукописи, которые нужно было доставить к издателям, за которыми тоже наблюдали судебные приставы. И я опять лезла через заборы и дыры, а затем возвращалась с деньгами, часть которых отец забирал себе, а остальное пересылал матери.

В Шотландии он какое-то время скрывался в приюте, напоминающем средневековые монастыри. Бейлифов туда не пускали. По воскресеньям отец имел право покидать приют и навещать нас. Но отец иначе прочих воспринимает время, и каждое воскресенье с наступлением темноты он возвращался в свое убежище бегом, преследуемый сборщиками долгов. Однажды, когда мы жили близ Эдинбурга, он бежал через всю Шотландию до Глазго и там нашел приют в обсерватории. Часто нам приходилось покидать временное жилище тайком, под покровом ночи, потому что нечем было заплатить хозяину.

Эмили подошла к полковнику Траску, снова потрогала его лоб и вернулась на место. У нее щипало в глазах, и она изо всех сил сдерживала слезы.

– Два моих брата решились уехать: первый – в Южную Америку, второй – в Индию. Одна из сестер поспешила выйти замуж и перебралась в Ирландию. Другая помолвлена с британским офицером и тоже скоро отправится в Индию. Забота об отце полностью легла на меня. На самом деле я давно уже только им и занимаюсь. Боюсь, что без моего присмотра пристрастие к опиуму быстро сведет его в могилу. Ночью, когда отец пишет очередное сочинение, чтобы оплатить хотя бы часть долгов, он так низко наклоняется к лампе, что мне приходится предостерегать его: «Отец, ты снова опалишь себе волосы». Он благодарит меня, стряхивает тлеющие искорки и продолжает писать.

Не то чтобы он не пытался освободиться от опиума. Я могу засвидетельствовать, что он неоднократно уменьшал прием с тысячи капель лауданума в день до ста тридцати, восьмидесяти, шестидесяти и даже совсем переставал его пить. Несколько дней или недель он обходился без опиума, а затем внезапно начинал кричать и жаловаться, что крысы вгрызаются ему в живот и в мозг. Невыносимо было смотреть, как он мучается. В конце концов он не выдерживал страданий и принимался за старое. Многие считают, что у него не хватает воли одолеть дурную привычку. Но я полагаю, тут нечто посильнее привычки. Найдут ли когда-нибудь способ справиться с этим зельем, которое настолько подчиняет себе тело и разум человека, что лишь смерть может освободить его от зависимости?

Я не могу бросить того, кто терпит такие мучения, Джозеф. Да, любящий муж позволил бы отцу поселиться вместе с нами, но до самой своей смерти отец останется для меня дороже мужа. Я посвятила жизнь заботе о нем не только потому, что так велит долг, не только потому, что люблю его всем сердцем, как только может любить дочь, но еще и потому, да смилуются надо мной Небеса, что отец, при всех своих недостатках, самый удивительный человек на свете. Не знаю, подсказаны ли опиумом те выдающиеся мысли, которые он доверяет бумаге, и те несравненные слова, которые он находит, чтобы их выразить, или, наоборот, опиум препятствует их появлению? Но мне необходимо узнать. – Эмили печально посмотрела на Беккера. – Я очень устала. Но даже представить себе не могу, что в тот день, когда отец, к невыразимому моему горю, оставит меня, я вдруг решу связать свою судьбу с каким-то другим человеком. Хочу ли я стать сестрой милосердия? Сама не знаю. Я всю жизнь заботилась об отце и не имею ни малейшего представления ни о настоящей свободе, ни о том, что я стану делать дальше. Больше мне нечего вам сказать. Удивительные мысли отца так повлияли на меня, что теперь немногие мужчины захотят выслушивать мои идеи.

– Я не только слушаю, я восхищаюсь ими, – сказал Беккер.

Эмили задумалась на мгновение.

– Я верю вам.

Из кабинета доносился голос Де Квинси, беседовавшего с Расселом.

– Вы взяли на себя заботу об отце, – продолжил сержант, – но, как вы сами сказали, он, к несчастью, не всегда будет с вами. Возможно, когда я стану зарабатывать больше и накоплю денег, мы вернемся к этому разговору. А пока, – улыбнулся Беккер, – если вы решите стать сестрой милосердия, я уверен в вашем успехе.

Полковник Траск что-то пробормотал во сне.

– Наши голоса беспокоят его, – решила Эмили.

– Мне лучше выйти и составить компанию вашему отцу, – сказал Беккер.

– Спасибо за вашу дружбу, Джозеф, – прошептала девушка и поцеловала его.

В кабинете полковника Траска Уильям Рассел рассказывал Де Квинси о войне, время от времени отхлебывая бренди из фляжки.

– После Инкерманского сражения командование армии выяснило, что я репортер «Таймс». Офицерам приказали избегать разговоров со мной. Сам лорд Реглан запретил мне пользоваться полевым телеграфом. Военные корабли отказывались доставлять мои сообщения гражданским телеграфным линиям на турецком берегу. Вот тогда-то я и познакомился с полковником Траском. Однажды ночью мы повстречались в палатке, где я пил бренди с несколькими офицерами, которые настолько презирали лорда Реглана, что не подчинились его приказу и продолжали общаться со мной. Когда я получил от них нужные сведения, полковник отвел меня в сторону и сказал, что наслышан о моих трудностях. Он предложил переправить корреспонденцию на своем личном судне.

– У него был корабль? – удивился Де Квинси.

– Обладая неограниченными финансовыми возможностями, полковник постоянно гонял его взад и вперед: переправлял мою корреспонденцию и привозил назад продовольствие, одежду и палатки, в которых так отчаянно нуждались наши солдаты.

– Герой во всех отношениях, – признал Де Квинси.

– Мы много раз тайно встречались. Он рассказывал мне о победах русских, о растущей некомпетентности британского командования. Благодаря полковнику я узнал, что лорд Реглан до сих пор уверен, будто Наполеоновские войны продолжаются. Не в состоянии запомнить, что французы теперь наши союзники, он продолжает называть их врагами.

– Вы так подробно описывали подвиги полковника, словно сами видели его сражения.

– Видел, и не один раз. Однажды он истратил все патроны, даже те, которые забрал у убитых солдат, и ринулся вперед по залитому кровью склону, вооруженный одним лишь штыком. Другие пехотинцы, воодушевленные его примером, поднялись вслед за ним и отбили все контратаки противника, обеспечив победу британской армии. В другой раз Траск бросился сквозь туман и пороховой дым на помощь кузену королевы, когда тот вместе со своей частью попал в окружение русских. Схватка была такой яростной и дикой, что полковник бросал во врагов камнями, пинал их ногами и даже кусал.

– Вы сами рисковали жизнью, присутствуя в гуще событий, – отметил Де Квинси.

Рассел скромно пожал плечами:

– Полковник Траск сознавал всю важность моих репортажей и находил для меня относительно безопасные места наблюдения. Впрочем, должен подчеркнуть, что именно «относительно». На самом деле там нигде было не укрыться от русских ядер и пуль, частенько свистевших прямо у меня над головой.

Де Квинси посмотрел на свою бутылочку с лауданумом:

– Героизм тоже бывает разный.

– Я всего лишь репортер, желающий знать правду.

– Печальную и пугающую, – добавил писатель.

Из спальни полковника появился Беккер:

– Я решил разыскать инспектора Райана и узнать, не требуется ли ему помощь.

– Возможно, вам лучше немного отдохнуть, – заметил Де Квинси. – Мистер Рассел, вы тоже выглядите утомленным. Пусть удобно устроиться не выйдет, но попробуйте хотя бы положить голову на стол.

– В Крыму мне приходилось спать под дождем на покрытых грязью склонах. По сравнению с этим ваше предложение просто роскошно. А вы сами? Неужели вы не хотите спать?

– В опиумных кошмарах меня без конца преследуют былые утраты. Я стараюсь избегать их, бодрствуя как можно дольше.

Продолжение дневника Эмили Де Квинси

Напряженное тело полковника оставалось неподвижным, лишь грудь вздымалась от взволнованного дыхания: даже под наркозом он не находил успокоения.

Сидя рядом с кроватью, я вспоминала, как впервые встретила этого человека в церкви Святого Иакова. Он бросал на меня неловкие взгляды, хмурился, словно старался понять, где мы могли прежде встречаться. В следующий раз, на королевском ужине, на лице у него не осталось и следов недоумения. Напротив, казалось, он рад меня видеть. За столом полковник продемонстрировал неожиданную деликатность, начав кашлять с целью скрыть…

Тень отца скользнула через порог, прервав череду добрых воспоминаний. Он сел рядом и с нежностью погладил меня по руке:

– Прости, Эмили.

– За что? Почему ты так говоришь, отец?

Вопросами я лишь оттягивала неприятный момент, догадываясь, о чем пойдет речь.

– Помнишь, в своей «Исповеди» я описывал, как опиум обостряет чувства и позволяет различить каждое слово в любом разговоре на шумной рыночной площади?

У меня все сжалось внутри: опасения подтверждались.

– Значит, ты слышал нашу с Джозефом беседу? Я старалась говорить тише. И не хотела обидеть тебя.

– Ты не обидела.

– Но…

– Никогда не извиняйся за правду, Эмили. Я знаю, кто я есть. И слова о том, что ты любишь меня всем сердцем, как только способна любить дочь, разбередили мне душу. Мне никогда не отблагодарить тебя за такую преданность. Во многих отношениях ты выступаешь в роли родителя, а я – ребенка. Жаль, что я сам так мало заботился о тебе. Очень жаль.

– Отец, ты часто говорил, что ум лишен способности забывать.

– Мириады образов и чувств наполняют наши воспоминания, они накладываются друг на друга, заставляя прошлое отступать в тень, но на самом деле не угасают.

– Но иногда стоит хотя бы попытаться притушить некоторые из них, – ответила я.

– Давай попробуем. – Отец пожал мне руку с еще большей нежностью.

Мы сидели в тишине. Из соседнего кабинета тоже не раздавалось ни звука: Джозеф, Уильям Рассел и швейцар, похоже, уснули.

Когда в окне показался утренний свет, негромкий шепот разогнал мою дремоту: полковник в забытьи что-то бормотал. Голос у него странным образом изменился – видимо, под действием хлороформа.

В первый раз за долгое время он шевельнул головой. Затем снова напрягся: действие анестезии понемногу слабело.

Не открывая глаз, полковник снова прошептал:

– Кэт… – Затем уже резко дернул головой и сказал более отчетливо: – Кэтрин.

Отчаяние, с которым он произнес имя покойной невесты, трудно было не почувствовать. Но сам голос звучал пугающе непривычно.

Холодная волна прокатилась у меня по спине.

– Кэтрин! – снова простонал Траск.

Я прижала руку к губам, явственно расслышав ирландский акцент.

Пока полковник медленно приходил в сознание, отец подошел к нему и откинул одеяло. Вид нижнего белья слегка смутил меня, но я продолжала наблюдать, как отец закатал правый рукав нательной сорочки несчастного, обнажив руку, обычно покоившуюся в перевязи. На ней не было ни малейшего намека на рану, о которой Траск говорил с кузеном королевы перед ужином во дворце.

Такому же внимательному осмотру подверглась левая нога, где не нашлось ничего примечательного, но от вида обнаженной кожи мне сделалось совсем неловко, и я отвернулась.

Тем временем отец уже изучал правую ногу полковника. Не в силах сдерживать любопытство, я бросила на нее короткий взгляд и успела заметить старый шрам. Он выглядел так, словно много лет назад нечто острое прокололо кожу и мышцы.

Внезапно полковник открыл глаза. Он с недоумением посмотрел на меня, и ужас прошлой ночи тут же нахлынул на него. Он вскрикнул, вскочил и начал дико озираться по сторонам.

Он понял, что лежит в постели. Но где? Отчаянно пытаясь прояснить мысли, огляделся и увидел необъяснимым образом оказавшуюся перед ним Эмили. А затем и ее отца.

Услышав удивленный возглас больного, в комнату вбежали сержант Беккер, Уильям Рассел и еще один человек.

Сквозь туман в голове лежавший узнал в последнем швейцара своей конторы и наконец понял, что находится в комнате рядом с кабинетом.

– Полковник, вам понадобится время, чтобы оправиться от потрясений прошлой ночи, – сказала Эмили.

Полковник? Ну да, точно.

– Вчерашней ночи? – Он снова огляделся. – Как я оказался здесь? Почему меня раздели? Последнее, что я… – И тут в мыслях пронеслись кровавые видения, и он едва сдержал крик.

– Память со временем восстановится, – произнес Беккер. – Действие хлороформа еще не закончилось.

– Хлороформа? – Он постарался скрыть испуг. – Мне дали хлороформ?

– Иначе не удавалось заставить вас уснуть.

«Что я мог им наговорить?» – с тревогой подумал он.

Почему у Эмили такой потрясенный взгляд? Почему ее отец смотрит на него с непривычным пониманием?

– Мы сожалеем о гибели вашей невесты, – продолжил Беккер.

– Невесты? Нет-нет. – Он отчаянно замахал рукой. – Вы ошибаетесь. У меня не было невесты.

– Постарайтесь сосредоточиться, полковник. Кэтрин Грантвуд, ваша…

– Нет, не невеста, – с трудом выговорил он. – Моя жена.

– Жена?

Все потрясенно замолчали.

Ужас снова охватил его. Он потерял жену и… Голова раскалывалась от боли, и он сжал виски ладонями.

– Мы поженились два месяца назад… Перед тем, как я отправился на войну… На тот случай, если я не вернусь. Но родители Кэтрин… – голос у него дрогнул, – ни за что не позволили бы человеку со следами грязи на руках стать членом их семьи. – Он едва справился с дрожью в голосе и продолжил: – Кэтрин сказала родителям, что хочет навестить подругу в Озерном крае. Гретна-Грин, сразу по ту сторону границы.

Название было всем знакомо. Законы этой деревушки на юге Шотландии позволяли заключать брак без длительного ожидания и оглашения имен жениха и невесты. Самые нетерпеливые пары часто тайком уезжали туда, чтобы пожениться.

Боль в голове разрасталась.

– Нам пришлось признаться во всем родителям Кэтрин, чтобы они отказали сэру Уолтеру. – Он сжал виски еще сильнее. – В любом случае мы больше не могли скрывать нашу тайну.

– Что вы хотите этим сказать? – задал вопрос Беккер.

– Кэтрин… – Это были самые трудные слова, которые он когда-либо произносил. – Моя жена… ждала ребенка.

Швейцар ахнул.

– Хотя ребенок считался бы законнорожденным, родители Кэтрин все равно были потрясены. Они расторгли помолвку с сэром Уолтером, страдая от невозможности дать ему убедительное объяснение. Обезумев от ревности, он накинулся на меня.

– Что же произошло прошлой ночью? – продолжал расспросы Беккер.

Обхватив пульсирующий болью череп, он собрался с силами для ответа.

– Кэтрин намеревалась навестить кузину. Безумный гнев сэра Уолтера беспокоил меня, и я посоветовал ей не медлить с поездкой. В последнюю минуту я решил присоединиться к жене, чтобы защитить в случае необходимости, но… – он вздрогнул, – когда я приехал в имение ее кузины, выяснилось, что Кэтрин не покидала город. Дурные предчувствия заставили меня вернуться как можно скорее.

Горе, подобного которому он не испытывал с десятилетнего возраста, навалилось на него. Словно чья-то мощная рука сжала и пыталась раздавить сердце. Но другая часть его натуры предупреждала, что нужно сопротивляться страданиям, иначе он выдаст себя.

– Но я все-таки опоздал, да поможет мне Бог.

«Нет – мысленно поправил себя он, – Бог мне уже ничем не поможет.

Мать.

Отец.

Эмма.

Рут.

Кэтрин.

Мой нерожденный ребенок».

– Кстати, о сэре Уолтере, – попытался он отвлечь внимание от себя. – Полгода назад никто не знал его. Откуда он появился так внезапно? Он никогда не говорил о своем прошлом. Вероятно, что-то скрывает.

– Он действительно кое-что скрывал, – донеслось от двери.

Все обернулись.

Инспектор Райан прислонился к дверному косяку, прижимая к животу ладонь. Судя по голосу, он с трудом сдерживал боль.

– Мы поймали сэра Уолтера в «Вороньем гнезде» района Севен-Дайлс. В участке он сознался, что отравил своего дядю. Мы прихватили и трость Камберленда. Нужно проверить, не соответствуют ли раны на черепах слуг лорда Грантвуда набалдашнику этой трости. – Боль заставляла Райана говорить все быстрее. – Мы добьемся от сэра Уолтера признания в убийстве Кэтрин Грантвуд и ее родителей, а также лорда и леди Косгроув и еще…

– Шон, у вас все пальто в крови! – воскликнула Эмили.

Райан покачнулся и упал.

Эмили и Беккер бросились к инспектору, а Де Квинси остался в комнате полковника.

Уильям Рассел с грохотом сбросил все со стола в кабинете:

– Положите его сюда!

– Рана снова открылась, – пробормотал Райан. – Я надеялся застать здесь доктора Сноу.

– Я принесу еще горячей воды и чистые тряпки. – Швейцар помчался в прихожую, пол задрожал под его тяжелыми шагами.

– Джозеф, помогите снять с Шона пальто, – попросила Эмили.

Оставшись одни в комнате, Де Квинси и Траск посмотрели друг на друга.

– Я сейчас оденусь, – сказал полковник. – Инспектора нужно уложить в постель.

Де Квинси кивнул, но не двинулся с места.

– Убийство вашей жены не было изящным искусством.

– Каким еще искусством? Что вы хотите сказать?

– Все было проделано грубо и неуклюже. Без малейшего изящества.

– Не смейте так говорить о моем горе! Лауданум совсем лишил вас разума?

– Смерть родителей вашей жены обставлена так, что ее можно связать с другими убийствами и угрозами в адрес королевы. Но убийство самой Кэтрин выглядит абсолютно неподготовленным, словно преступник не ожидал ее там встретить. Кстати, полковник, пока вы лежали без сознания, я закатал вам рукав на правой руке.

– Что вы сделали?

– Там нет следов раны, о которой вы говорили на ужине у королевы.

– У меня растяжение связок. Это герцог назвал его раной, а я не стал поправлять.

– Однако у вас есть след от другой раны, – не отступал Де Квинси. – Старый глубокий шрам на правой голени, словно в детстве вы чем-то проткнули ногу. Заостренной пикой ограды, например.

– Я поранился, когда помогал отцу строить железную дорогу.

– Под наркозом вы все время повторяли имя жены.

– Вы же знаете, какое у меня горе. Разумеется, я повторял ее имя.

– Но голос был другой.

– В бреду голос всегда меняется. Будьте добры, оставьте меня одного, чтобы я мог оплакать смерть жены и ребенка.

– Вы говорили с ирландским акцентом.

Мужчины посмотрели друг другу в глаза.

Де Квинси внезапно осознал, насколько невелики размеры комнаты, как близко он стоит к Траску. Полковнику хватило бы одного мгновения, чтобы дотянуться до него и убить одним ударом.

Но вместо того, чтобы попятиться, Де Квинси шагнул вперед. Лучше такая смерть, чем медленная гибель от опиума.

– Вы тот самый мальчик, который пятнадцать лет назад бежал за коляской королевы, умоляя помочь своему отцу, матери и сестрам.

– Мой отец – Джеремайя Траск, и он, конечно же, не ирландец. Спросите вот у этого человека. – Траск указал на швейцара, вернувшегося в кабинет с горячей водой и заглянувшего к ним. – Он трудился рядом со мной, когда я помогал отцу строить железную дорогу.

– Чистая правда, – подтвердил швейцар. – Мистер Траск-старший – точно не ирландец.

– С какой стати я должен был просить королеву помочь отцу? – недоуменно произнес Траск. – Когда, говорите, это было – пятнадцать лет назад?

– В год первого покушения на ее величество.

– В сороковом отец уже основал свою железнодорожную империю. Мне не было нужды просить королеву о помощи. А сейчас я должен освободить кровать для инспектора Райана. Поскольку вы не согласились выйти… – Он поднялся, отбросил одеяло и принялся застегивать нательную рубашку. – Мне придется наплевать на приличия, как мы с товарищами вынуждены были поступать во время войны. Когда я закончу одеваться, инспектора можно уложить на мою кровать. – Он подошел к платяному шкафу и достал оттуда сорочку.

Де Квинси наконец покинул комнату.

Когда полковник закрыл за ним дверь, Де Квинси посмотрел на Эмили, вытирающую кровь с раны Райана, а затем подошел к швейцару:

– У вас есть ключ от двери в спальню?

– Есть. Вот здесь, на связке.

– Заприте ее.

– Запереть?

– А мы тем временем позовем констеблей.

– Вы хотите арестовать полковника? – изумленно спросил швейцар.

– Я не могу доказать, что он и есть тот ирландский мальчик, который пятнадцать лет назад просил помощи у королевы. Но по крайней мере, я помешаю ему сейчас убить ее величество.

– Вы сами не понимаете, что говорите, – проворчал швейцар.

– Лорд Палмерстон частенько придерживался такого же мнения. Прошу вас, заприте дверь.

– Полковник Траск – мой друг и работодатель. Я не могу так поступить.

Из-за двери послышался тихий скрежет. Они одновременно оглянулись. Ошибиться было невозможно: кто-то осторожно задвинул засов.

Де Квинси подбежал к двери:

– Полковник Траск, с вами все в порядке?

Ответа не последовало.

Де Квинси постучал в дверь:

– Полковник Траск!

– Взломайте дверь! – распорядился Райан, пытаясь сесть.

– Шон, лежите смирно! – запротестовала Эмили.

Беккер подошел к двери и навалился на нее плечом. Однако крепкая дубовая створка лишь чуть прогнулась.

– Давайте оставим его в покое, раз он так хочет, – предложил Беккер. – Он же никуда оттуда не денется.

– Возможно, он попытается покончить с собой, – объяснил Де Квинси.

– С какой стати полковник должен покончить с собой? – возмутился швейцар.

– Я слышал ваши обвинения, – вмешался Уильям Рассел. – С журналистской точки зрения они основаны на простом совпадении.

– Мистер Рассел, вам приходилось видеть картины, на которых появляется одно изображение, если взглянуть на них слева, и совсем другое – если посмотреть справа?

– На выставке в Хрустальном дворце. Когда я стоял с одной стороны от картины, там была улыбающаяся женщина, а когда встал с другой, на картине появился хмурый мужчина.

– Кто из них был настоящим? – спросил Де Квинси.

– Оба. В зависимости от того, откуда смотреть.

– Иммануил Кант одобрил бы ваше заключение. А теперь прошу вас вернуться к событиям Крымской войны, о которых вы мне так любезно рассказали. Армейское командование выяснило, что вы тайно посылаете в «Таймс» репортажи о войне. Офицерам запретили разговаривать с вами, а кораблям – принимать от вас корреспонденцию для отправки на турецкий берег, откуда она могла попасть по телеграфу в Англию.

– Так все и было, – согласился Рассел.

– Полковник Траск предложил переправлять ваши репортажи на своем личном судне, которое – и это произвело на вас особенно благоприятное впечатление – привозило обратно продукты, одежду и палатки для наших солдат.

– Он проявил удивительную щедрость.

– Затем он обеспечил вас удобным и безопасным местом, откуда вы наблюдали за ходом сражений, где он показал себя героем.

– К чему вы клоните?

– Я пока не знаю, как тот ирландский мальчик превратился через пятнадцать лет в человека, находящегося сейчас за дверью. Но я понимаю, как ему удалось войти в близкое окружение королевы. По прибытии в Крым лже-Траск сразу же разыскал вас. Он превратил вас в своего союзника. Позаботился, чтобы вы стали свидетелем его подвигов, включая спасение кузена королевы. Без вас ни единая душа в Англии не узнала бы о его храбрости. Без ваших репортажей его никогда не посвятили бы в рыцари и не пригласили на прием к королеве. Без той информации, которую он вам предоставил, британское правительство не подало бы в отставку.

– Но вы не сможете доказать ничего из сказанного!

– Тогда, в церкви, эффектное появление полковника отвлекло внимание всех прихожан, и никто не заметил, как тело леди Косгроув разместили в ее молельне. Вчера вечером полковник планировал еще один обман. Отправившись в Уотфорд, чтобы встретиться с женой, он хотел добиться лишь одного: чтобы никто – и в первую очередь сама Кэтрин – не заподозрил его в причастности к кровавой расправе, учиненной над ее родителями членами «Молодой Англии» – тайного общества, которое он же и организовал. Вот почему убийство Кэтрин вышло таким грубым. Люди, которых он послал в дом Грантвудов, не ожидали встретить ее там. Они не знали, как поступить, но не могли оставить свидетеля в живых, поэтому погнались за ней по лестнице, настигли и били до тех пор, пока она не перестала кричать.

– Отец, – с упреком произнесла Эмили.

– Прости, дорогая. После содеянного с Кэтрин приспешники полковника слишком разволновались и не смогли расположить тела ее родителей правильным образом. Записки с названиями «Молодой Англии» и «Молодой Ирландии», а также с именем Уильяма Гамильтона – четвертого из тех, кто стрелял в королеву, – торопливо засунули в карманы, вместо того чтобы разместить их с нужным эффектом. Убийцы сработали так неуклюже, потому что сценарий поменялся. Вернее, для такого поворота сценария и вовсе не было, и убийцы сбежали с места преступления со всех ног. – Де Квинси повернулся к двери. – Скажите, полковник, вы действительно любили Кэтрин Грантвуд? Или женились на ней лишь с целью отомстить ее родителям и даже ребенка зачали, чтобы показать, какую власть вы над ней приобрели?

За дверью по-прежнему было тихо.

– Возможно, он все же покончил с собой. В конторе найдется топор? – обратился Де Квинси к швейцару. – Сержант Беккер, полагаю, вам следует взломать дверь.

Беккер вспотел, размахивая топором. От дверного косяка во все стороны разлетались щепки.

– Проще обрубить доски вокруг петель, чем пробивать насквозь, – решил он.

Топор зазвенел, ударившись о металл.

– Вот она, петля! Я ее вижу!

– Разрешите мне попробовать, – попросил швейцар.

Он вставил в щель стамеску и надавил. Дерево треснуло, освободив петлю. Вдвоем с Беккером они снова навалились на дверь, и та, не выдержав, рухнула на пол, увлекая за собой сержанта и швейцара.

– Осторожнее! – предупредил Беккер.

Они поднялись на ноги и осмотрели комнату.

– Что там? – спросил из кабинета Де Квинси.

– Ничего.

– Как?

– Комната пуста.

Де Квинси протиснулся мимо них:

– Но ведь не мог же он исчезнуть?

Беккер посмотрел в углу за столом и стульями, заглянул под кровать.

Де Квинси подошел к окну и поднял створку. Из-за маленького роста ему пришлось встать на носки, чтобы выглянуть наружу. Холодный утренний ветер обдувал лицо. Де Квинси оглядел переулок, ведущий к Темзе:

– Отвесная стена. Не представляю, как он мог спуститься.

– Но ведь как-то же он сбежал? – не унимался Беккер. – Может быть, через потайной ход?

Сержант вместе со швейцаром приподнял ковер, но не обнаружил там ничего похожего на люк. Затем они простучали стены, пытаясь по звуку определить пустоту, и ощупали в поисках потайной двери все швы между деревянными панелями, которыми были обшиты стены.

– А как насчет потолка? – подсказал Уильям Рассел.

Все посмотрели наверх.

– Даже если там есть люк, как он забрался бы туда? – усомнился швейцар.

– Он мог подставить стул и влезть на платяной шкаф, – предположил Беккер.

– Шкаф, – повторил за ним Де Квинси.

– Точно! – воскликнул Беккер, внезапно догадавшись, что тот имел в виду.

Сержант отодвинул шкаф, и за ним действительно оказалась потайная дверь. Однако она была заперта.

Беккер со швейцаром взялись за новое препятствие. С помощью топора и стамески они опять ослабили петли, затем вдвоем толкнули дверь, и она с грохотом упала на пол.

– Осторожно, там яма! – крикнул Беккер, хватая швейцара за локоть.

Они вгляделись в темноту под ногами.

Рассел принес лампу и осветил крутую лестницу.

– Я о ней понятия не имел, – оправдывался швейцар.

Беккер медленно начал спускаться. Ступеньки скрипели у него под ногами, лампа покачивалась в темноте, и все невольно почувствовали неуверенность.

Раздался треск, ступенька надломилась, и Беккер вскрикнул. Швейцар ухватил его за руку и удержал. Сломанная доска, ударившись о стену, с плеском упала в воду далеко внизу.

– Поднесите лампу ближе к ступеньке, – попросил Беккер Рассела дрогнувшим голосом.

Тот присел и показал остальным на место слома. Ступенька была подпилена.

– Спускайтесь по одному, вдоль стены, – распорядился Беккер. – Держите друг друга за руки, на случай, если кто-нибудь упадет.

– Где-то капает вода, – заметил репортер.

– Мы неподалеку от Темзы, – напомнил ему швейцар. – Но я слышу еще что-то.

– Крысы, – определил Де Квинси.

Он почувствовал головокружение, словно спускался в пропасти и темные бездны из своих опиумных кошмаров.

Лестница скрипела и дрожала под ногами.

– Стойте, – произнес Беккер. – Даже если спускаться по одному, нас все равно слишком много.

– Я пойду первым, – вызвался Де Квинси.

– Но это опасно…

– Я легкий как пушинка. Даже если попадется еще одна подпиленная ступенька, мой вес она выдержит. – Он наклонился, чтобы осмотреть дорогу. – Следующая доска и в самом деле подпилена. – Де Квинси поднял голову и пригляделся к стене. – Мистер Рассел, не могли бы передать мне лампу? Да, вот здесь. Всем видно?

– Что?

– Вот эта черная пометка у меня над головой. И вероятно… Да. Пятью ступеньками ниже есть еще одна. Так полковник отмечал испорченные ступеньки, чтобы не попасться в собственную ловушку. Он сделал отметки над головой, потому что естественным побуждением любого человека, спускающегося по лестнице, будет смотреть вниз, а не вверх. Вероятность, что преследователь заметит их, крайне мала.

– Но вы все-таки заметили, – возразил Рассел.

– Потому что я пытался рассуждать как человек, устроивший эти ловушки.

Де Квинси перешагнул через опасную ступеньку и продолжил спуск. Затем поднял лампу и показал на следующую пометку:

– На эту доску также не следует становиться.

Звук капающей воды стал громче. Под ногой у Де Квинси что-то хлюпнуло.

– Я добрался до низа, – сообщил он.

Осматриваясь, он осветил лампой штабель деревянных ящиков, по которым бегали крысы.

Как только все закончили спуск, Де Квинси развернулся в другую сторону и увидел тоннель с блестящими в свете лампы влажными стенами.

– Вероятно, его когда-то устроили контрабандисты, – предположил швейцар.

– Смотрите, здесь, на камне, вырезана дата, – заметил Рассел.

– Просто косые черточки и крестики, – отмахнулся швейцар.

– Нет, это римские цифры, – возразил Рассел. – Тысяча шестьсот сорок девятый год. Этот тоннель старше Великого лондонского пожара.

– И наверняка в любой момент может обрушиться, – добавил Беккер.

Они подошли к покрытой ржавчиной двери. Но заржавела только небольшая ее часть. Следовательно, дверь установили сравнительно недавно.

– Давайте проверим, заперта ли она, – предложил швейцар и дернул за ручку. – Нам повезло, она поддается.

– Подождите! – Де Квинси положил руку ему на плечо. – Разве полковник оставил бы ее открытой?

– Он убегал от нас. Должно быть, не хотел останавливаться.

– Но запертая дверь задержала бы погоню и дала бы ему преимущество.

– Думаете, еще одна ловушка? – встревожился Беккер.

Де Квинси поднял лампу к каменному потолку.

– Я предпочел бы умереть по-другому.

– Но если полковник здесь не проходил, как он выбрался из тоннеля? – спросил швейцар.

– Возможно, есть еще один тоннель, – заявил Рассел.

– Где? Мы не видели ничего похожего.

– Потому что не смотрели, – ответил Беккер. – Не так ли, мистер Де Квинси? Чтобы увидеть, нужно посмотреть. Помните ящики под лестницей? Проход за ними.

Они поспешили назад. Де Квинси держал лампу, остальные трое отодвигали в сторону ящики. За ними открылся второй тоннель.

Вся компания осторожно прошла по скользким камням к другой двери.

Она была деревянной.

И оказалась запертой.

– И это означает, что проход безопасен, – заключил Беккер.

Через несколько минут отчаянных усилий он разбил косяк в щепки и открыл дверь. В тоннель хлынул дневной свет, и сержант прищурился.

Холодный ветер быстро рассеял запах плесени в тоннеле. Каменные ступеньки вели к причалу, по которому сновали грузчики, перетаскивая с лодок какие-то ящики.

Возле стены грузный сутулый мужчина курил трубку и командовал рабочими.

– Давно вы здесь? – поинтересовался у него Беккер.

– С самого рассвета слежу, чтобы парни чего-нибудь не стащили. А почему сегодня столько народу выходит из этой двери?

– Вы видели, как кто-то из нее выходил?

– Полчаса назад, и парень чертовски спешил. – Мужчина показал трубкой в сторону причала. – Он сел на пароход.

– Вы, случайно, не заметили, в какую сторону он уплыл? – задал следующий вопрос Беккер.

– Ответ очевиден, – произнес Де Квинси, прежде чем мужчина с трубкой успел ответить. – Вверх по реке.

– Правильно, – удивленно согласился курильщик. – Как вы узнали?

– Потому что в той стороне находится Букингемский дворец.

Глава 12 От работного дома к кладбищу

Волны, поднятые сотнями самых разных судов, бились о борт парохода. Колин О’Брайен… или Энтони Траск… Мститель… герой войны… кем бы он ни был на самом деле – смотрел на проплывающий мимо берег.

Одно из зданий, таверна возле самой реки, привлекло его внимание, возвращая в горькие воспоминания пятнадцатилетней давности. Он был тогда ныряльщиком за пенсами: вместе с другими отчаявшимися голодными мальчишками прыгал в мутную Темзу и, борясь с течением, отыскивал в грязной воде монеты, которые швыряли в воду пьяные посетители таверны. Взрослых гуляк забавляла безумная отвага, с какой дети рисковали жизнью ради нескольких жалких монеток. Иногда он, нырнув, ударялся головой о затонувшую корягу. Иногда его били другие мальчишки, стремясь первыми добраться до монеты. К одежде прилипал слой ила, и подвыпившая публика смеялась еще громче.

Это была не та самая таверна. Нынешнюю построили на месте прежней, потому что несколькими годами позже он вернулся сюда и поджег здание, едва не спалив заодно и весь квартал, прежде чем к берегу причалили пожарные лодки и начали заливать огонь водой через ручные помпы. Газеты писали, что пожар мог уничтожить весь прибрежный район от моста Блэкфрайрз до Тауэра.

Он жалел, что подобного не случилось.

Дым валом валил из трубы парохода, смешиваясь с туманной пеленой над рекой. Холодные волны бились о борт судна. Вдали, над крышами береговых построек, виднелись очертания работного дома, в котором он тогда оказался.

Работные дома создавались для сирот и безнадежных бедняков, которые могли за свой труд получить ночлег и пищу. Однако политики беспокоились, что заведения окажутся слишком удобными для своих обитателей и будут поощрять их лень, поэтому условия намеренно сделали ужасными, пригодными лишь для самых отчаявшихся. При поступлении в работный дом семьи разделяли, матери и дочери отправлялись в одну часть, отцы и сыновья – в другую, так что родным редко удавалось видеться. Маленькие и тесные спальни проветривались через отверстия в стене. Кормили здесь кашей и черствым хлебом. От восхода до заката обитатели занимались утомительной и однообразной работой – например, расплетали канаты на волокна, затем паклю пропитывали смолой и конопатили ею щели в трюмах кораблей.

Он выдержал в работном доме две недели, а потом сбежал. Он работал трубочистом, залезая в дымоходы с сумкой и щеткой, между тем как его наниматель разводил в печи огонь, чтобы работник шевелился быстрее. Когда кашель сделался постоянным, он понял, что дым и копоть скоро сведут его в могилу. Послушавшись совета такого же трубочиста, он разбил камнем окно в таверне и дождался, когда констебль поймает его. За разбитое окно полагался месяц тюрьмы; в камере он, по крайней мере, не рисковал замерзнуть зимой до смерти, а каша и хлеб оказались даже чуть лучше, чем в работном доме. Через неделю после освобождения он снова разбил окно, чтобы получить еще на месяц бесплатное жилье и пищу, какими бы суровыми ни были там условия. В третий раз судья узнал его и отказался сажать в тюрьму, но это даже обернулось к лучшему: позже он узнал, что злостных нарушителей в конце концов отправляли в Ньюгейтскую тюрьму, а туда угодить он хотел меньше всего.

Услышав гулкий удар, он встряхнулся от воспоминаний. Пароход причаливал к пристани моста Блэкфрайрз. До Вестминстерского моста и расположенного рядом с ним Букингемского дворца оставалось еще три причала. Холодный ветер усилился. В воздухе, кружась, пролетела снежинка.

Сойдя на пристань, он увидел оборванного мальчишку, который рисовал на булыжной мостовой мелом деревья, надеясь таким способом выпросить подаяние. Впервые за долгие годы он не стал скрывать ирландский акцент, от которого прежде так одержимо стремился избавиться.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Эдди.

– Вероятно, Эдвард? Если хочешь, чтобы люди тебя уважали, всегда представляйся полным именем.

– Здесь надо мной только посмеются.

– А вот и нет, если ты поднимешься в жизни выше этого причала.

– Как же мне подняться?

– Видишь ту лавку? Я хочу, чтобы ты купил мне кое-какую одежду.

– Эта лавка вам не годится, даже если вы на самом деле ирландец.

– Мне предстоит грязная работа.

– Джентльмен собирается заняться грязной работой?

Он не ответил на этот вопрос.

– Простые плисовые брюки и теплое пальто подойдут лучше всего, Эдвард. А еще перчатки и кепи.

– А почему вы сами не хотите купить себе вещи?

– Одежда у тебя совсем порвалась. – Он показал пальцем на прореху. – Можешь купить пальто и брюки и для себя.

– Ага, а корова может взобраться на небеса[18].

– Отдай приказчику вот эту записку. Я буду ждать тебя в переулке. Пяти золотых соверенов должно хватить на вещи для нас обоих.

– Пять соверенов! – Мальчишка не надеялся насобирать и один соверен за три недели.

– Сколько бы монет ни дал тебе приказчик на сдачу, они все твои, Эдвард. И ты получишь еще три соверена, когда принесешь мне одежду. В записке я объяснил, что ты не украл деньги, а выполняешь мое поручение. Приказчик может косо смотреть на тебя, но не посмеет тронуть. Думаю, тебе имеет смысл купить и новые ботинки, а то из твоих выглядывают пальцы.

Не веря своему счастью, мальчишка помчался в лавку, а он остался на берегу.

Именно так он и собрал новую «Молодую Англию». В самом большом городе мира на каждом углу можно было увидеть гнойные язвы отчаяния. Он разыскивал тех, кто потерял всякую надежду, и давал им шанс вырваться из нищеты. Пять золотых соверенов – и регулярные выплаты в дальнейшем – обеспечивали преданность соратников. К тому же он сам когда-то испытал не меньше страданий, чем они, и знал, как разговаривать с такими людьми.

Но денег и чувства благодарности было недостаточно. Он выбирал тех, кто ненавидел богатых и власть имущих с той же силой, как он сам. Тех, кто умел хранить тайну, надеясь, что молчание и преданность помогут свершению справедливой мести.

Новая «Молодая Англия».

Он свернул в переулок и выбрал место, откуда можно было наблюдать за суетой на причале, не привлекая к себе внимания. Тучи потемнели. Еще одна снежинка пролетела мимо.

Через двадцать минут мальчик вернулся с одеждой.

– Спасибо, Эдвард. Ты выбрал для себя хорошие брюки и пальто.

– Вы обещали еще три соверена.

– И ты их получишь. Но сначала вот тебе новое поручение. Здесь могут появиться люди, которые будут спрашивать о человеке, похожем на меня.

– Что за люди?

– Полицейские. – Он разжал ладонь, на ней лежали не три, а целых пять соверенов.

Мальчишка впился взглядом в монеты.

– Возьми свою новую одежду и деньги и отправляйся в Ламбет.

– Путь неблизкий, – заметил мальчик.

– Совершенно верно. Отыщи там теплую таверну. У тебя теперь есть деньги, и трактирщик тебя не выгонит. Ешь не спеша. Наслаждайся тем, что больше не нужно просить милостыню. Вечером можешь вернуться сюда. Если полицейские станут расспрашивать обо мне, скажи им правду. К тому времени мне уже будет все равно.

– Вы исчезнете?

– Да, – ответил он, – я исчезну.

– Бобби от меня все равно ничего не узнают, можете мне поверить.

– Возможно, эти деньги помогут тебе добиться успеха в жизни. Судя по деревьям, которые ты рисовал, у тебя талант к живописи. Когда я был в твоем возрасте, у меня было меньше возможностей, чем есть сейчас у тебя.

– Неужели кто-то заплатит мне за картинки?

– В новой одежде ты можешь рисовать свои деревья в богатом районе. Они могут понравиться какому-нибудь бо гачу. А теперь иди, Эдвард. И подумай над моим советом.

Он подождал, когда мальчик смешается с толпой. Затем двинулся на север по выбранным наугад переулкам, оглядываясь и проверяя, не следят ли за ним.

Он зашел в общественный туалет и переоделся. Рабочие, нетерпеливо дожидавшиеся своей очереди, казалось, не заметили, что вместо джентльмена назад вышел человек в одежде простолюдина. Но он все-таки опустил голову и отвернулся от них. Будь у него в запасе побольше времени, он нацепил бы фальшивую бородку, как поступал прежде, когда требовалось изменить внешность.

Ветер стал еще холоднее; снег посыпал гуще. Пройдя еще немного, он оставил прежнюю одежду в переулке. Ее растащат в мгновение ока. Дорогой костюм принесет немало благословенных соверенов какому-нибудь голодному бродяге, который найдет его и отнесет в лавку старьевщика.

Купол собора Святого Павла притягивал взгляд. Позади располагались мрачные стены и обитые железом ворота Ньюгейтской тюрьмы. Хмурые родственники ожидали, когда их пустят повидаться с заключенными. Даже спустя пятнадцать лет он не забыл, как стоял у этих ворот вместе с отцом, не забыл свое подавленное состояние, когда они наконец вошли в погруженное в полутьму здание тюрьмы.

Он помнил последнюю встречу с матерью, ее жалкий отчаявшийся вид после всего лишь нескольких дней в тюрьме. Помнил расставание со своими дорогими сестрами, Эммой и Рут, как они оглядывались на него, полные надежды и в то же время испуганные, как махали ему, думая, что прощаются ненадолго, когда сержант и охранник вели их в камеру навстречу гибели.

Он вышел в соседний переулок, куда с трудом доковылял пятнадцать лет назад, после того как попытался попросить о помощи королеву, и где обнаружил мертвого отца, которого уже укладывали в фургон для перевозки трупов. Он так и не узнал, где похоронены отец, мать и сестры, и произвольно выбрал местом погребения кладбище для нищих при церкви Святой Анны в Сохо, куда и направлялся теперь.

Как и в те годы, могильщики хоронили нищих одного над другим, разделяя слои досками и стараясь уместить как можно больше трупов. Не было никаких табличек, по которым можно определить, кто здесь лежит.

Его мать всегда хотела устроить во дворе сад, и поэтому он решил, что небольшой куст возле стены как раз и есть то место, где она покоится. Мальчишкой он приходил сюда каждый день и подолгу стоял над воображаемой могилой, рассказывая родным о своей любви к ним, обещая стать сильным и наказать тех, по чьей вине они оказались здесь.

Со жгучим удовлетворением он вспоминал, что случилось дальше: когда нога наконец зажила, он пришел к Судебным иннам и дождался того солиситора, что отказал ему в помощи. Вечером надменный законник вышел на улицу, а он, пробегая мимо, толкнул солиситора под колеса проезжающей кареты. Услышав за спиной удар и отчаянный крик, он бросился в переулок, перебрался через забор, проскользнул сквозь отверстие в стене и побежал дальше, вполне довольный собой.

То же самое он совершил и с бессердечным барристером. Звук удара и истошный крик грели сердце, когда он мчался прочь по другому переулку. Но затем он понял, что ему недостаточно просто слышать, как они умирают. Он хотел видеть их страх. Хотел насладиться их болью. Быстрое возмездие не искупало тех мук, что претерпели его мать и отец, милая голубоглазая Эмми и прелестная Рут с ее трогательной щербинкой между зубами.

И вот теперь он стоял, склонив голову, под сыплющимся с неба снегом.

«Сегодня вечером все вы наконец обретете покой», – думал он.

Внезапно на него нахлынула скорбь по еще двум дорогим людям.

– Моя жена. Мой нерожденный ребенок.

«Забудь о них. Их смерть ничего для тебя не значит», – настаивала вторая половина его натуры.

– Кэтрин.

«Она была всего лишь средством отомстить ее родителям», – продолжал гнуть свое голос в голове.

– Нет.

«Ты просто ее использовал».

– Неправда, я любил ее.

«Ты убедил себя в этом, чтобы заставить ее поверить тебе. Ах, какое потрясение читалось на лицах ее родителей, когда они узнали, что она вышла замуж за человека, которого они не считали равным себе! Какое удовольствие ты получил, когда они осознали, что дочь полностью находится в твоей власти и ждет от тебя ребенка!»

– Мой нерожденный…

Появившийся в арке кладбищенских ворот викарий удивленно посмотрел на него:

– Вы здесь один?

Вместо ответа, он утер слезы со щек.

– Я был уверен, что слышу два голоса, – продолжил священник.

– Начинается метель. Мне пора идти.

– У одного из говоривших был ирландский акцент. Вы уверены, что здесь больше никого нет? – не отставал викарий.

– Никого.

– Молодой человек, вы очень взволнованы. Желаю вам обрести покой.

«Сегодня вечером я его обрету», – подумал он и двинулся дальше на запад.

«Нет, не туда! – кричал голос в его голове. – Дворец не на западе, а на юге. Куда ты собрался?»

Он стоял под снегопадом на Хаф-Мун-стрит в Мейфэре, напротив особняка Грантвудов, наблюдая, как констебли снуют туда-сюда.

Покосившись на его скромную одежду, один из полицейских пробурчал:

– Идите себе мимо.

– Я работал по плотницкому делу в доме лорда и леди Грантвуд. Какая ужасная история.

– Да, ужасная, – согласился констебль. – Но здесь больше не на что смотреть. Идите, куда шли.

– Их дочь была любезна со мной, и я не забуду ее доброту. Пожалуйста, позвольте мне передать соболезнования родным.

– У них не осталось никого из родных, – отрезал констебль.

– Вы не знаете, когда состоятся похороны?

– Как только тела доставят из Вестминстерской больницы.

– Из больницы? – От волнения он задышал чаще. – Значит, кто-то из них остался жив?

– Начальство из детективного отдела приказало осмотреть труп дочери в морге. Возможно, удастся установить, каким оружием пользовались убийцы.

– Убийцы? Выходит, их было несколько?

– В последний раз повторяю: идите своей дорогой.

«Нет, дворец к югу отсюда! Зачем ты направился на юго-восток?»

Под усиливающимся снегопадом он обогнул по широкой дуге просторы Грин-парка и Сент-Джеймсского парка. От них было рукой подать до Букингемского дворца, и полицейские патрули, несомненно, встретились бы ему по дороге. Даже в рабочей одежде он мог привлечь внимание какого-нибудь бдительного констебля.

Вестминстерская больница располагалась позади аббатства на улице Брод-Санкчури – дорога к убежищу. Это название она получила несколько веков назад, когда многие отчаявшиеся люди искали в церкви защиты от сборщиков долгов и политических противников. Но когда он сам обратился в Вестминстерскую больницу с просьбой помочь отцу, врачи отказали ему.

Войдя в мрачное здание, он отряхнул снег с пальто, прислушиваясь к доносящимся сквозь стены стонам и вдыхая запах болезни.

– Чем могу помочь? – поинтересовался клерк за стойкой.

– Здесь лежит мой брат. Я пришел его навестить.

– Как его зовут?

– Мэтью О’Рейли.

– Не припомню, чтобы у нас здесь лежали ирландцы, – с сомнением произнес клерк.

– Он попал под лошадь и потерял сознание. Вряд ли он мог назвать себя.

– Сейчас посмотрю в записях. – Служитель отправился в заднюю комнату, преисполненный решимости убедиться в том, что не забыл бы пациента-ирландца.

На стене возле ведущей вниз лестницы висели две таблички. На одной было написано «Медицинская школа», на другой – «Морг».

Он спустился по лестнице и прошел по коридору мимо множества дверей, одна из которых оказалась приоткрытой. За столом сидел еще один клерк.

– Чем могу помочь?

– Инспектор Райан прислал сообщение для хирургов, исследующих тело Кэтрин Грантвуд.

Клерк кивнул, подтверждая, что ему знакомо имя Райана.

– Третья дверь слева. Но вам придется подождать. Хирурги еще не подошли.

– Благодарю вас.

Он направился к двери, постучал, но не дождался ответа. Тогда он зашел в прозекторскую.

Пол внутри был выложен плиткой, в центре виднелось сливное отверстие. Вдоль стен размещались неглубокие емкости со льдом, от них тянуло холодом. К запаху смерти он уже успел привыкнуть за те месяцы, что провел на войне. На хирургическом столе лежало тело, накрытое простыней.

Дрожащей рукой он приподнял край полотнища. Несмотря на весь кошмар Крымской войны, он оказался не готов к тому, во что превратилась самая красивая женщина, какую он встречал в жизни.

Его жена.

Мать его нерожденного ребенка.

– Кэтрин, – пробормотал он сквозь слезы.

Он представил, какой ужас охватил Кэтрин, когда она спустилась по лестнице и поняла, что сталось с родителями. Затем убийцы увидели ее, и от страха сердце бедняжки так затрепетало, что она едва не упала в обморок. Она выбрала единственный возможный путь к отступлению и побежала обратно наверх, слыша за спиной зловещий тяжелый топот, но все же надеясь успеть запереться в спальне.

Он вздрогнул, подумав о боли, которая пронзила Кэтрин, когда первый из преследователей ударил ее ножом. Но она побежала дальше, а убийцы гнались за ней, продолжая наносить удары. Отчаяние придало ей сил, и она все-таки добралась до спальни, но не смогла запереться. Убийцы ворвались внутрь и заставили ее замолчать.

Слезы капали прямо на лицо Кэтрин. Он провел дрожащим пальцем по еще недавно румяной, а теперь мертвенно-бледной щеке. Пятна крови засохли на обнаженной груди, которую ему довелось видеть лишь однажды, в брачную ночь.

– Это моя вина, – прошептал он. – Все из-за меня. Я погубил тебя.

«Нет, – настаивал голос в голове. – Ее убили родители».

– Я хочу умереть, – сказал он.

«Это королева убила ее! Лорд Косгроув и все остальные – вот кто виноват! Лавочник Барбридж убил ее! Как все они убили отца с матерью, Эмму и Рут!»

– Я хочу умереть, – повторил он уже с большей решимостью.

«Но сначала убей королеву».

Внезапно дверь отворилась. Мужчина в дорогом костюме удивленно остановился на пороге и взглянул на него поверх очков:

– Черт побери, а вы еще кто такой?

– Я ищу своего брата. Он попал под лошадь и…

– И что вам понадобилось от трупа этой женщины?

– Я же вам объяснил, что ищу брата. Я просто поднял простыню, чтобы посмотреть, не он ли…

– Скорее позовите констебля! Этот ирландец прикасался к телу мисс Грантвуд!

– Сейчас приведу помощь! – крикнули из коридора.

– Умоляю, не надо. Вы ошиблись.

– Отойди от нее! – Хирург угрожающе поднял трость. – Ты еще пожалеешь, что явился сюда, ирландское отродье!

– Не смейте меня так называть! – Он вырвал трость из руки прозектора и ударил набалдашником прямо в лоб.

Тело еще не успело упасть на пол, а он уже выскочил в коридор и увидел констебля, спускающегося по лестнице в сопровождении того самого клерка, с которым он недавно разговаривал.

– Стоять! – выкрикнул констебль. – Что здесь происходит?

Зная, какие крепкие каски у полицейских, он нанес удар не в лоб, а в подбородок. Затем замахнулся тростью еще раз и проломил череп служителю.

Он рванулся к лестнице и взбежал наверх. У входа клерк, встретившийся ему у входа, о чем-то говорил с другим полицейским. В приоткрытую дверь с улицы намело снегу.

– Вот он! – завопил клерк. – Тот самый ирландец, о котором я говорил!

– Брось трость! – приказал констебль.

Одним ударом он уложил полицейского, вторым – клерка, затем выскочил на улицу и исчез за снежной пеленой.

– Вот здесь и живет полковник Траск. – Швейцар показал на один из домов, выстроившихся в ряд вдоль Болтон-стрит в Мейфэре. – Я иногда приезжаю сюда доложить, как идут дела.

– Благодарю вас, – кивнул Де Квинси.

Холодный снег пошел гуще, когда он вместе с Беккером и констеблем вылез из полицейского фургона. Они подошли к белому каменному зданию, и сержант постучал в дубовую дверь.

Открывший ему дворецкий удивленно посмотрел на неожиданного гостя.

– Я детектив сержант Беккер. Полковник Траск здесь?

Дворецкий с хмурым видом изучил значок Беккера, вероятно не в силах понять, что могло понадобиться полицейскому в их доме. И уж в любом случае должен был явиться констебль в мундире, а не подозрительный тип в обычной одежде и со шрамом на подбородке.

– Полковник не был дома уже несколько дней, – ответил наконец дворецкий.

– А мистер Траск-старший? Нам необходимо поговорить с ним.

– Это невозможно. Он никого не принимает.

– Попросите его сделать для нас исключение. Мы прибыли по важному делу, касающемуся безопасности самой королевы.

– Но в это время у него процедуры.

– Мне нет дела, чем он занимается. Передайте ему…

Де Квинси проскользнул мимо дворецкого в дом.

– Одну минуту, – запротестовал слуга.

– У нас нет этой минуты, – отрезал Беккер и вместе с констеблем направился следом за Де Квинси. – Где сейчас мистер Траск?

– В спальне, но…

Де Квинси со всех своих коротких ног помчался вверх по изящной лестнице. Дворецкий кинулся за ним. Беккер и констебль старались не отставать.

Они миновали дверь в просторную столовую и поднялись еще выше.

– Вы меня не поняли, – настаивал дворецкий, – мистера Траска нельзя беспокоить.

– Не хотел бы я видеть лицо ее величества, когда она услышит, что мистер Траск совсем за нее не беспокоится, – проворчал сержант.

Они остановились на площадке верхнего этажа перед несколькими закрытыми дверьми.

– Куда теперь? – потребовал ответа Беккер.

Дворецкий обреченно всплеснул руками, открыл дверь в спальню, заглянул внутрь и жестом пригласил войти.

– Сейчас вы сами поймете, что я пытался вам объяснить.

Де Квинси, Беккер и констебль вошли в спальню и действительно все поняли.

Процедуры, о которых говорил слуга, производил не сам Джеремайя Траск. Скорее уж, их проводили над ним. Изможденного, болезненного вида старик, лет шестидесяти на вид, одетый в пижаму, лежал на кровати, а слуга двигал его ногами – поднимал и опускал, сгибал и разводил в стороны. Другой слуга занимался руками.

Оба на мгновение остановились при появлении посторонних, а затем продолжили свои занятия. Судя по худобе конечностей мистера Траска, не говоря уже об отсутствии какого-либо сопротивления, сам он был не способен управлять собственным телом.

– Значит, он парализован? – спросил Беккер.

– Уже восемь лет, – ответил слуга. – Несчастный случай.

Сержанту потребовалось время, чтобы справиться с собой и решить, как действовать дальше.

– Мистер Траск, прошу извинить, что вошли без разрешения. Я сержант детективной полиции. Нам необходимо обсудить важное дело, касающееся безопасности королевы.

– Он не сможет говорить с вами, – объяснил слуга. – Из-за несчастного случая он лишился дара речи.

Беккер вздохнул. Ему казалось, что он насмотрелся на все возможные формы страдания, но с подобным довелось столкнуться впервые.

– Неужели он совсем не может ответить? А написать?

– Он способен моргать.

– Что, простите?

– Он дает простые ответы – «да» или «нет», – открывая и закрывая глаза. Один раз – «да», два раза – «нет».

– И так целых восемь лет? – Беккер сокрушенно покачал головой. – Помилуй нас, Господи!

Де Квинси подошел к кровати.

Лицо Траска-старшего оставалось неподвижным, но его серые глаза следили за перемещениями писателя. Почти такого же цвета были и волосы старика, и его ввалившиеся щеки, дополняющие общую картину отчаяния.

– Мистер Траск, меня зовут Томас Де Квинси. Много лет назад я написал книгу «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум». – Словно подтверждая свои слова, Де Квинси достал бутылочку с лауданумом и сделал глоток. – Кроме того, я написал ряд эссе об убийстве как одном из изящных искусств, еще одно – о «Макбете», а также об английских почтовых каретах, что колесили по нашей обширной стране, пока ваши железные дороги не поставили крест на столь ненадежном транспортном средстве.

Прежде я любил сидеть рядом с кучером, ощущая стремительный бег лошадей и всматриваясь в различные оттенки окружавшего меня мрака.

Траск продолжал наблюдать за говорившим.

– Я был дружен с Кольриджем и Вордсвортом, даже написал о них эссе, но затем второй из них, напыщенный сноб, отвернулся от меня из-за моей женитьбы на, как он выразился, доярке. Я принимаю опиум в таком количестве, что вижу наяву кошмары, в которых на меня набрасываются крокодилы и сфинксы. Единственными постоянными спутниками моей жизни являются многочисленные сборщики долгов, повсюду гоняющиеся за мной. Однажды хозяин квартиры, которую я снимал, целый год не выпускал меня из дома, заставляя непрерывно сочинять, пока я не выплачу ему долг.

Взгляд Траска не выдавал ни малейшего признака смущения, раздражения или заинтересованности. Он оставался столь же безучастным, как сфинксы, о которых упомянул писатель.

Заметив, что в уголке рта Траска выступила слюна, Де Квинси вытер ее своим платком.

– Все, о чем я сейчас рассказывал, – не более чем вступление. Я хотел помочь вам сломать барьер между нами, раз уж я навязал вам свое присутствие. Видите ли, мне придется задать вам вопрос личного характера, настолько личного, что необходимо ваше согласие. Теперь мы достаточно знакомы? Вы разрешаете мне говорить?

Траск смотрел на него неподвижным взглядом, а затем прикрыл веки, удержав их закрытыми чуть дольше, чем при обычном моргании.

– Я расцениваю это как положительный ответ. Благодарю вас. А теперь, прошу прощения за бестактность, скажите: Энтони Траск – действительно ваш сын?

Прошла секунда, за ней другая и третья.

Наконец старик прикрыл глаза и повторил то же действие еще раз.

Де Квинси показалось, что Траск сжимает веки с таким страшным усилием, будто безмолвно кричит: «Нет!»

Из темницы своего высохшего бесчувственного тела Джеремайя Траск следил за странным человеком, одетым словно для похорон. Этот коротышка, а также высокий мужчина и констебль были единственными посторонними людьми, которых он видел за последние… как там сказал слуга, восемь лет? Невыносимая тяжесть потерянного времени обрушилась на разум Траска, комната закружилась перед глазами. Неужели он пролежал неподвижно на этой кровати целых восемь лет? Каждый день повторялось одно и то же, и он потерял счет неделям и месяцам, пойманный в капкан бесконечного ада. Единственное разнообразие вносили адвокаты и банкиры, которых приводил человек, называющий себя Энтони Траском, чтобы показать, будто советуется с отцом по всем подробностям различных деловых предприятий.

«Все верно, отец? – говорил человек, называющий себя Энтони Траском. – Вчера вечером я зачитал тебе документы и высказал свою оценку. Ты согласен, что мы должны заняться этими проектами? Ты подтверждаешь, что я, подписывая их, действую от твоего имени?»

При свидетелях Джеремайя Траск всегда закрывал веки лишь один раз, боясь гнева своего мнимого сына, угрожавшего в случае отказа выколоть ему глаза или плеснуть в них кислотой. Траску-старшему невыносимо было представить, что он окажется в плену не только собственного высохшего тела, но и бесконечной темноты. Его разум уже погрузился во мрак, терзаемый бесконечными сожалениями и мыслями о том, как сложилась бы его жизнь, если бы пятнадцать лет назад он не отправился на рынок Ковент-Гардена и не увидел оборванного мальчишку, который клянчил еду у торговцев овощами.

Сейчас, впервые за восемь лет, он оказался лицом к лицу с незнакомцами. Двое из них были полицейскими. Возможно, это его последний, единственный шанс.

– Мы предполагаем, что человек, называющий себя Энтони Траском, когда-то носил фамилию О’Брайен. Правильно? – спросил Любитель Опиума.

Траск с усилием прикрыл глаза один раз.

– Вы знаете его имя? – продолжал Де Квинси.

Траск снова моргнул.

– Если у вас хватит сил, давайте присвоим каждой букве алфавита порядковый номер. Тогда вы сможете назвать его имя.

Траск смежил веки три раза.

– Буква «си», – объявил Любитель Опиума.

Старик мысленно посчитал, какой номер получится у буквы «о», и чуть ли не до изнеможения моргнул пятнадцать раз подряд.

Затем еще двенадцать.

– Буква «эл».

И еще девять.

– «Ай», – определил Любитель Опиума. – А следующая буква – «эн»? Его зовут Колин?

«Да! – беззвучно выкрикнул Траск. – Защитите меня от него!»

Глава 13 Бездонная пропасть

Под громкий цокот копыт полицейский фургон прокатил по Конститьюшен-хилл, затем мимо Грин-парка и остановился у парадного входа в Букингемский дворец. Снегопад не прекращался.

Де Квинси и Беккер ринулись прямо в толпу охранников возле ворот. Офицеры зычными голосами распределяли гвардейцев по постам. Вдоль ограды парка расположились констебли.

Беккер едва успел показать свой значок, как подъехал еще один полицейский фургон. К сержанту и Де Квинси торопливо подошел комиссар Мэйн.

– Человека, похожего по описанию на полковника, видели в морге Вестминстерской больницы, – сообщил он. – Хирург застал его в тот момент, когда он приподнял простыню на трупе Кэтрин Грантвуд. Он набросился на хирурга, затем ударил тростью двух констеблей, а также двух клерков и скрылся. Одет он был в темные плисовые брюки и простое пальто. Полиция уже ищет его.

– Но в таком наряде он без труда смешается с толпой, – заметил Беккер. – Или же опять изменит внешность.

Комиссар Мэйн сдержанно кивнул, добавив:

– Охрана дворца усилена по максимуму. Но если он не объявится здесь, я не знаю, что еще можно предпринять.

– Ее величеству уже сообщили?

– За этим я сюда и приехал. Она сейчас совещается с лордом Палмерстоном. Лучше все рассказать сразу обоим.

Вслед за Мэйном, на ходу отдающим распоряжения, их пропустили во дворец. Охранники провели посетителей по роскошным залам к Парадной лестнице, откуда они снова направились в Тронный зал.

– Не понимаю, почему ее величество опять выбрала для беседы с премьер-министром такое большое помещение, – признался Мэйн.

Ответ стал ясен, как только их пропустили в зал.

В тот день лорд Палмерстон официально вступил в новую должность. Премьер-министр давал присягу не на публичной церемонии, он получал полномочия на приватной встрече с ее величеством. Она сидела на троне, увенчав голову королевской диадемой. Принц Альберт стоял подчеркнуто близко к супруге. С тронного возвышения они взирали на лорда Палмерстона, казавшегося сейчас непривычно маленьким, – вероятно, по замыслу монаршей четы таким образом подчеркивалось их величие. В просторном зале было на удивление холодно, и это, возможно, тоже намекало на отношение королевы к новому премьер-министру.

Все трое повернули голову к двери, несколько смущенные появлением посетителей.

Де Квинси, Мэйн и Беккер торопливо подошли и поклонились.

– Ваше величество, вы помните наш спор о Томасе Гриффитсе Уэйнрайте? – начал Де Квинси.

– О том убийце? – Королева, все еще обескураженная вторжением, кивнула. – Альберт утверждал, что злоумышленник неизбежно выдаст себя поведением. Вы же заявили, что некоторым убийцам в силу их бессердечия удается скрывать свою сущность. И приводили в пример Уэйнрайта, с которым вместе обедали, не подозревая о его ужасных наклонностях.

– Не сомневаюсь, ваше величество, что один из гостей следил за нашим спором с большим интересом. Помните, пятнадцать лет назад, в тот самый день, когда в вас стрелял Эдвард Оксфорд, рядом с коляской бежал ирландский мальчик и просил помочь его родителям и сестрам?

– Нет, я помню только выстрелы.

– Никто тогда не обратил на него внимания, – продолжил Де Квинси. – Мать и сестры мальчика умерли в Ньюгейтской тюрьме. Подозреваю, и отца ждала ничуть не лучшая участь. С тех пор мальчик решил отомстить всем, у кого безуспешно просил помощи.

– Вы сказали, ирландский мальчик? – удивился лорд Палмерстон. – Но среди приглашенных на воскресный ужин не было ни одного ирландца.

– Был, милорд. Это полковник Траск.

– Полковник Траск? С чего вы взяли? Он вовсе не ирландец!

Де Квинси лишь молча взглянул на Палмерстона.

– Вы утверждаете, что полковник Траск – ирландец? Но как такое возможно, если его отец точно не из тех краев? Да и как мог отец того юного оборванца сделаться таким богачом?

– Мы еще не получили все необходимые ответы, милорд. Но наши представления нередко создают вокруг нас ложную реальность.

– Не имею ни малейшего понятия, о чем вы толкуете.

– Если все считают Джеремайю Траска отцом полковника, это еще не означает, что так оно и есть на самом деле. – Де Квинси повернулся к королеве Виктории. – Ваше величество, так называемый полковник Траск – тот самый человек, что виновен в недавних убийствах и в настоящий момент представляет угрозу вашей безопасности.

– Герой войны, спасший жизнь моему кузену? Рыцарь империи? Один из самых богатых людей Англии? Быть того не может!

– Его настоящее имя – Колин О’Брайен, ваше величество, – вступил в разговор Беккер. – И прошу вас поверить, он всеми силами стремится отомстить вам.

– Полковник Траск… Сэр Энтони… Я не узнал вас в этой…

– В этой одежде? Я пришел к выводу, что порядком подзабыл те времена, когда помогал отцу строить железные дороги. Весьма поучительно наблюдать, как меняется отношение людей, стоит лишь надеть рабочий костюм.

– Я вовсе не хотел вас обидеть, сэр Энтони.

– Не берите в голову. Однако я слегка поиздержался и хочу снять деньги со счета.

– Как пожелаете. Какая сумма вам понадобится?

– Я хочу передать пять тысяч фунтов одному кучеру из Уотфорда.

– Пять тысяч? – удивленно переспросил банкир.

Это была огромная сумма, особенно если учесть, что кучер зарабатывал не больше одного-двух фунтов в неделю.

– Из-за меня он попал в аварию и разорился. Я хочу возместить ему убытки. Его имя мне неизвестно, но он недавно сломал ногу, и доктор Гилмор из Уотфорда должен помнить его. Будьте любезны, подготовьте все немедленно.

– Хорошо, сэр Энтони, – ответил банкир, по-прежнему не одобряя подобной щедрости.

– Кроме того, мне потребуются пять тысяч наличными.

Эти слова еще больше поразили банкира.

– Вы собрались в путешествие?

– Именно так.

Получив необходимую сумму, он положил несколько банкнот в карман, а остальное убрал в кожаный саквояж.

Выйдя из банка, он заглянул в магазин одежды. Понимая, что полиция будет разыскивать человека в плисовых брюках, он купил на замену шерстяной костюм. И не коричневого, а серого цвета, который сделает его незаметным в темноте и надвигающейся метели. Кепи он оставил при себе, но положил в карман, надев на голову цилиндр, какой подобает носить джентльмену.

Затем он посетил посудную лавку, где приобрел нож в ножнах.

К этому времени улицы почти опустели, лишь несколько прохожих миновали его, торопясь найти укрытие от непогоды и таинственного убийцы, о котором наперебой трубят газеты. По скользкой мостовой еще разъезжали редкие храбрецы-кебмены, но и они скоро пропадут из вида.

Остались лишь констебли, которые осматривали каждый угол и останавливали любого, кто подходил под описание преступника из Вестминстерской больницы. Но цилиндр и дорогое пальто автоматически исключали его из числа подозрительных личностей, к которым необходимо присматриваться. За пять минут он повстречал троих патрульных и каждый раз говорил им:

– Спасибо, что охраняете наш покой.

– Мы просто выполняем свою работу, – отвечали те.

Он завернул в полупустую таверну, пройдя по красным и черным плиткам, устилавшим пол, и сел за покрытый скатертью стол, наблюдая за мерцанием углей на каминной решетке. Он хотел впитать как можно больше тепла, понимая, что не скоро сможет погреться снова. Возможно, никогда.

– Простите, сэр, но кухня уже не работает, – сказал трактирщик, вытирая руки о передник, прикрывающий широкую грудь. – Плохая погода, сэр.

– Даю два соверена, если вы принесете мне хлеб, масло, земляничный джем и чашку горячего чая.

Даже за одну золотую монету из тех, что он положил на стол, можно было заказать намного больше названного.

Хлеб, масло, земляничный джем и чашка горячего чая – именно это предложил ему Джеремайя Траск пятнадцать лет назад.

«Джеремайя Траск, ты тоже ответишь за все», – с горечью подумал он.

Вереница жертв проплыла в его кипящей ненавистью памяти. Он вспомнил охранников из Ньюгейтской тюрьмы, надругавшихся над Эммой, после чего она задушила мать и сестру и повесилась сама. Через десять лет охранники вышли на свободу из заключения на кошмарных понтонах. Но этого наказания было недостаточно. К тому времени он уже имел возможность проследить за негодяями. Обнаружив их ветхое жилище, он подговорил хозяина таверны, чтобы тот пообещал привести детей им на потеху. И лишь открыв в нетерпении дверь, те двое поняли, кто к ним явился.

Потом он отыскал констебля из Сент-Джонс-Вуда, который так равнодушно сообщил отцу об аресте матери. Проследив за новой жертвой, он дождался, когда тот вернется домой и уляжется спать, а затем швырнул в окно спальни три керосиновые лампы. Вспыхнувший огонь мгновенно охватил всю комнату, а он наслаждался криками сгорающего заживо констебля.

После он вернулся в недостроенный поселок, где жил вместе с родителями и сестрами. Никто из здешних обитателей не накормил его беспомощных сестренок, пока они с отцом пробирались сквозь лабиринт лондонского правосудия. Он подсыпал отравы в колодец, а месяц спустя с удовлетворением убедился, что поселок обезлюдел, зато на местном кладбище появилось множество новых жильцов.

Судебные клерки, которые с презрением отмахнулись от отца… Начальник Ньюгейтской тюрьмы, не уследивший за охранниками… Сержант из полицейского участка в Сент-Джонс-Вуде… Год за годом он дополнял список, откладывая финал и тем не менее неуклонно приближаясь к кульминации своей мести – смерти тех, кто вперед прочих заслуживал наказания.

– Вот ваш заказ, сэр. Хлеб, масло, джем и горячий чай.

В Крыму, перед очередным сражением, он отдал бы что угодно за эту простую пищу. Ему необходимо было набраться сил. Многое еще предстояло сделать.

«Мать.

Отец.

Эмма.

Рут».

Что-то переключилось у него в голове, и к списку тех, о ком он скорбел, добавились новые строки:

«Моя жена.

Мой нерожденный ребенок.

Я хочу умереть».

– Уверен, он не сумеет добраться до нас, пока мы остаемся во дворце, – сказал принц Альберт.

– Именно так, ваше высочество, вас со всех сторон защищают солдаты и полицейские, – подтвердил комиссар Мэйн.

– Но долго ли придется держать оборону? – не успокаивался принц Альберт. – Неделю? Месяц?

– Если потребуется, ваше высочество.

– Или даже дольше?

Комиссар потупился:

– Мы отыщем его, ваше высочество. Ему нужны пища и кров. Он не сможет скрыться от нас навсегда.

– Он пятнадцать лет копил гнев, – возразил принц Альберт. – У него огромное богатство и бесконечное терпение.

– Нет, – прервала их разговор королева, – я не могу допустить подобного.

– Чего, ваше величество? – удивленно спросил комиссар Мэйн.

– Если люди много недель, а то и месяцев будут наблюдать скопление солдат вокруг дворца, они начнут задумываться, зачем нужна усиленная охрана. Они могут даже решить, что мы опасаемся вторжения русских.

– Можно переехать в Виндзорский замок, – предложил принц Альберт. – Там охранники уже не будут привлекать к себе такого внимания.

Беккер подошел к высокому окну и отдернул занавеску. Снаружи продолжалась метель. Темнота сгустилась.

– До завтрашнего утра уехать не удастся, ваше высочество. Сколько карет потребуется, чтобы перевезти вас обоих вместе с детьми и прислугой?

– Слишком много, чтобы не привлечь внимания, – раздался новый голос.

Все обернулись.

В зал вошел Райан, опираясь на плечо Эмили. Беккер бросился к нему.

– Инспектор Райан, у вас на пальто кровь, – произнесла королева.

– Рана, что я получил семь недель назад, снова открылась, ваше величество.

Райан доковылял до стула возле тронного возвышения. Эмили и Беккер помогли ему сесть.

– Доктор Сноу наложил мне тугую повязку. – Инспектор поморщился: – Пожалуй, даже слишком тугую.

– Напрасно вы пришли сюда. – Королева спустилась с возвышения, показывая, что беспокоится за его здоровье. – Вам нужно отдохнуть.

– Как только все это закончится, ваше величество. Сидя в кабинете доктора Сноу, я думал лишь о том, что обязан быть во дворце и защищать вас, как и пятнадцать лет назад.

– Ваша преданность очень меня трогает.

– Я готов умереть за вас, – заверил Райан. – Я слышал, вы задумались о переезде в Виндзорский замок, ваше величество. Но понадобится столько карет, что сохранить тайну не получится.

– Можно подготовить несколько кортежей и отправить их в разные стороны, – предложил лорд Палмерстон. – Полковник не будет знать, за каким из них следовать.

– Но что напишут газетчики о внезапно разъехавшихся из дворца каретах? – возразила королева Виктория негромко, но властно. – Результат будет тот же. Увидев такую суету, люди решат, что во дворце началась паника, вероятно из-за угрозы вторжения русских. Наши враги осмелеют, а солдаты, наоборот, потеряют присутствие духа. Нет, пока продолжается метель, соберите вокруг дворца как можно больше охранников. Но едва погода наладится, пусть все будет по-прежнему…

– Ваше величество, позвольте удостовериться, что я правильно вас понял, – обратился к королеве комиссар Мэйн. – Вы действительно желаете с завтрашнего утра уменьшить охрану дворца до обычной нормы, чтобы внушить уверенность подданным?

Дальше дорога пролегала мимо клубов для джентльменов на Пэлл-Мэлл.

Несмотря на респектабельную внешность, его все же остановил констебль.

– Позвольте спросить, сэр, по какому делу вы здесь?

– Мне поручено доставить крупную сумму лорду, чье имя я не имею права называть.

– Насколько крупную?

– Пять тысяч фунтов банкнотами. – Он раскрыл саквояж и позволил констеблю осветить фонарем его содержимое.

Патрульный, в жизни не видевший столько денег, шумно вздохнул.

– Тогда вам лучше поспешить, сэр. По улицам бродит злоумышленник.

Когда он добрался до Грин-парка, к нему подошли еще два констебля. Уже совсем стемнело, и снег теперь сыпал так густо, что без фонарей было совсем не обойтись.

– Опасно носить с собой такую сумму, сэр. Постарайтесь управиться поскорее.

Он подошел к ограде Грин-парка, ухватился за железные прутья и перепрыгнул, приземлившись в сугроб и перекатившись через спину.

Он не забыл, как преодолевал ту же ограду пятнадцать лет назад, спасаясь от толпы, принявшей его за соучастника Эдварда Оксфорда. Снова ощутил мучительную боль, вспомнив, как острый наконечник вонзился в ногу, как он с трудом поковылял прочь, истекая кровью. После гибели родных он много недель прятался и даже ночевал в Грин-парке, так что и теперь чувствовал себя здесь как дома.

Снег обжигал лицо, и он снял цилиндр и надел кепи. Затем выбросил саквояж с деньгами, тяжелый и дальше уже бесполезный. Рано или поздно какой-нибудь бродяга найдет деньги и возблагодарит Небеса за щедрый подарок.

Под прикрытием метели он добрался до прохода в ограде напротив дворца. Теперь он был всего в нескольких футах от того места, где просил о помощи королеву и где Эдвард Оксфорд выстрелил в нее.

В темноте его серую одежду почти невозможно было различить за стволом дерева, возле которого он остановился. За оградой мелькнул луч фонаря. Затем еще один неожиданно вспыхнул с другой стороны.

– Что-нибудь видишь? – спросил темный силуэт.

– Все спокойно, – ответил второй. – Ненавижу такую погоду, но, по крайней мере, мы заметим следы, если кто-нибудь проберется к дворцу.

– Если только проклятый снег не пойдет сильнее и не занесет их.

– Никаких шансов. Я посчитал, сколько у меня уходит времени, чтобы обойти свой участок. Сорок секунд. Даже в метель следы не исчезнут так быстро.

– Я слышал, что тот парень, которого мы ловим, воевал в Крыму. Он привык к холоду.

– Когда мы поймаем его, он пожалеет, что не остался в крымских степях.

Часовые разошлись. Их фонари теперь светили в противоположные стороны, а сами они исчезли за снежной пеленой.

Он подошел к воротам, остановился за другим деревом и подождал, пока темный силуэт прошагает мимо.

Затем тихо открыл ворота и двинулся следом за охранником. Подойдя ближе и разглядев форму констебля, он зажал рукой в перчатке нос и рот часового, а другой рукой ухватил за горло и потащил за собой.

Констебль сопротивлялся, и он все сильнее сжимал ему горло, душа противника и одновременно сворачивая шею. Он оттащил умирающего часового через ворота в парк, нарочно оставляя четкие следы на снегу. И при этом не переставал отсчитывать время.

Сорок секунд. Констебль сказал, что именно столько ему требуется, чтобы обойти свой участок.

Тридцать три, тридцать четыре, тридцать пять.

Тело констебля обмякло.

Он положил жертву на снег и поспешил назад по собственным следам. Затем подпрыгнул, ухватился за ветку дерева и подтянулся, снова спрятавшись за стволом в своей неприметной серой одежде.

– Помогите! – закричал он сверху. – Скорее, он убьет меня!

К тому времени второй страж уже должен был забеспокоиться, вернувшись вдоль ограды на прежнее место и не повстречав соседа.

– На помощь! – снова позвал он.

Слева послышался хруст снега под сапогами. Еще кто-то бежал справа.

Две тени промелькнули в открытых воротах.

– Следы! Кого-то тащили по снегу!

– Убийца где-то здесь, в парке!

Он услышал и другие шаги, приближающиеся со стороны улицы. Еще два констебля, смутно различимые в темноте за хлопьями падающего снега, промчались через ворота.

Он дождался, когда охранники пробегут под деревом, спрыгнул у них за спиной и двинулся по их следам в обратную сторону, к выходу из парка.

– Это Гарри! – крикнул кто-то вдалеке. – Этот ублюдок убил его!

– Но куда он делся? Я вижу только наши следы, других здесь нет!

Он остановился в темном углу Конститьюшен-хилл. Это место тоже было хорошо ему знакомо. Он помнил, что напротив ворот парка, у самой стены, окружающей дворцовый сад, растет дерево. Ветки расположены высоко, и только человек изрядного роста и недюжинной силы сможет дотянуться до них. Не покидая цепочки следов, оставленных полицейскими, он приблизился к дереву и подпрыгнул.

– Возвращайтесь той же дорогой, которой пришли! – прозвучал голос в глубине парка.

Он подтянулся и вскарабкался на ветку.

– Ищите на другой стороне улицы! – распорядился кто-то.

Он обхватил ветку ногами и распластался на ней. Как ни старайся, на том месте, где он лежал, останется свободное от снега пятно. Можно было лишь надеяться, что полицейские сосредоточат все внимание на стене, где снег будет девственно чист. К тому же усилившийся ветер раскачивал ветки деревьев и стряхивал с них снежные шапки, так что, воз можно, никто не обратит внимания на то, что одна из них темнее остальных.

Шумно дыша, констебли выбежали из парка.

– Обыщите здесь все!

– Но мы оставили столько следов. Как теперь определить, где наши, а где чужие?

По ту сторону стены тянулась полоса вечнозеленого кустарника, разделенная промежутками, где, вероятно, весной росли цветы. Он спрыгнул на свободное место между кустами.

Огонек фонаря постепенно приближался. На сей раз охранник оказался солдатом, одетым в армейскую шинель. Опустив голову, он шел вдоль кустов, высматривая следы.

Мститель бросился к нему, зажал рукой нос и рот солдата, а другой схватил за горло. Затем оттащил сопротивляющегося стража в кусты, продолжая душить, пока тот не затих, дернувшись в последний раз.

Он рывком стащил с солдата шинель и надел ее. Кепи он засунул в карман, а вместо нее прихватил солдатский шлем.

Его окликнули, неразборчиво назвав какое-то имя. Успев застегнуть только две пуговицы на шинели, он поднял фонарь, вернулся на тропу, по которой шел убитый солдат, и двинулся в ту сторону, откуда прозвучал голос.

Из темноты показался неясный силуэт.

– Капрал? – произнес тот же голос.

Судя по знакам отличия, подошедший был сержантом.

Разглядев армейскую шинель и очертания шлема, страж заметно успокоился.

– Чем это ты занят? – Сержант прикрыл глаза от света фонаря. – Решил облегчиться в кустах королевского сада?

Он ударил сержанта в шею и сломал ему кадык, затем зажал рот, чтобы никто не услышал отчаянные хрипы умирающего, и затащил тело в кусты.

Ему пришлось убить еще двоих часовых, прежде чем за снежной завесой проступил задний фасад дворца.

– Ваше высочество, столовая раньше находилась рядом с тем залом, где вы принимали гостей в воскресенье? – спросил Де Квинси. – Туда можно было пройти через дверь, которая теперь ведет в буфетную для прислуги?

– К чему сейчас спрашивать о таких… – проворчал лорд Палмерстон.

– Верно, – ответил принц Альберт. – Недавно мы перенесли банкетный зал в другое место. Как вы догадались?

– В воскресенье перед ужином мы с Эмили беседовали с полковником Траском и герцогом Кембриджским. Полковник показал рукой на дверь, видимо полагая, что за ней находится столовая. Герцог поправил его.

– Он просто ошибся, – произнес лорд Палмерстон. – Такое может случиться с каждым.

– Но ошибся именно полковник Траск, – заметил Де Квинси. – Тот самый ирландский мальчик, который просил королеву спасти его родителей и сестер.

– Не понимаю, откуда полковник Траск мог знать, где раньше находилась столовая, – признался принц Альберт.

– Если не ошибаюсь, ваше высочество, восемь лет назад во дворце проводили ремонт?

– Да, пристроили восточное крыло. Однако новшества не коснулись банкетного зала, остававшегося, как я уже говорил, на прежнем месте до недавнего времени.

– Кто еще, кроме вас и архитектора, контролировал ход ремонта, ваше высочество?

– Братья Кьюбитты. Весьма солидная фирма. Они возвели множество домов в Блумсбери и Белгравии.

– И больше никто, ваше высочество? – настаивал Де Квинси. – Объем работ, вероятно, был огромен.

– Разумеется, они нанимали разных подрядчиков с целой армией строительных рабочих, – объяснил принц Альберт.

– А у кого тогда числилось множество поденщиков? – подсказал Де Квинси.

Принц удивленно посмотрел на него, а потом внезапно понял, в чем дело.

– Господи помилуй, я вспомнил. Одним из подрядчиков был Джеремайя Траск. Полковник имел возможность изучить план дворца.

Осознав подтекст, все притихли, и только снаружи доносился шум ветра.

Эхо хлопнувшей двери заставило собравшихся вздрогнуть.

– Ваше величество, пришел полицейский сержант со срочным сообщением для комиссара Мэйна, – доложил слуга.

Покрытый с ног до головы тающим снегом сержант торопливо зашел в зал. Увидев королеву Викторию и принца Альберта, он неловко поклонился и попросил:

– Комиссар, разрешите поговорить с вами с глазу на глаз?

– Можете сообщить новости при всех.

Сержант неуверенно оглянулся на королеву, но подчинился:

– Сэр, в Грин-парке нашли мертвого констебля.

– Что?

– И еще троих убитых охранников в дворцовом саду. Преступник забрал шинель у одного из них.

– Значит, теперь он может выдать себя за члена караула, – заключил Беккер.

Внезапно в зале потемнело. Газовые лампы на стене начали тускнеть одна за другой. Языки пламени с шипением погасли, и теперь зал освещали только мерцающие огоньки каминов, еще сильнее подчеркивая темноту в углах.

– Он во дворце, – произнес Райан.

Продолжение дневника Эмили Де Квинси

Хоть я и не могла больше разглядеть дальнюю стену и дверные проемы Тронного зала, он, казалось, не сжался, а, наоборот, стал еще шире. Я чувствовала, как невыразимый таинственный ужас клубится в темных углах.

– Принесите фонари и свечи! – велел принц Альберт невидимым во мраке слугам.

– Поставить по одному констеблю в каждом коридоре! – приказал комиссар Мэйн сержанту, принесшему тревожные вести. – Предупредите солдат, что убийца одет в такую же шинель.

Несмотря на безотлагательность распоряжений, не удалось исполнить их сразу же. Слуги, как и мы сами, оказались в ловушке темноты. Наконец кто-то зажег свечу, и персонал добрался до дверей, призраками исчезнув в сумраке коридора.

Комиссар Мэйн достал что-то из кармана. Раздался скребущий звук, и во мраке загорелась шведская спичка.

Освещенный ее слабым светом Шон произнес:

– На столе рядом со мной стоит свеча.

Комиссар быстро зажег фитиль, а за ним и еще один.

– Какую бы игру ни затеял полковник, многого ему не добиться. – Принц Альберт старался сохранить бравый вид. – Во времена моей молодости прекрасно обходились одними свечами.

– Ваше величество, сколько наследников находится сейчас во дворце? – с тревогой спросил лорд Палмерстон.

– Семеро. Старший сын, Эдвард, гостит в Виндзорском замке.

– Надо расставить констеблей возле их покоев.

– Нет, лучше собрать всех вместе, – пробормотал Шон, кривясь от боли. – Здесь. Приведем детей сюда. Так их легче защитить.

– Но и добраться до них тоже проще, – возразил отец.

– Да, полковник поставил нас в такое положение, когда любой выбор может оказаться неверным, – напряженным тоном признал Шон.

– Я слышу какой-то шум, – встревожилась я.

– Это метель. Снег бьется о стекла, – ответила королева Виктория.

– Нет, ваше величество, что-то еще. Какое-то шипение. – Я подошла к стене. – Лампа! Из нее опять поступает газ.

– Я тоже чувствую запах, – отозвался комиссар Мэйн и зажег светильник от новой спички.

Лорд Палмерстон бросился к следующему. Открытых вентилей оказалось множество, и пока премьер-министр с комиссаром добрались до дальней стены, газа накопилось столько, что последняя спичка вспыхнула факелом.

– Принц Альберт, сколько всего ламп во дворце? – спросил Райан.

– Точно не скажу. Сотни четыре. Возможно, и больше.

– Уверен, большинство вентилей сейчас открыто, – продолжил Шон. – Полковник мог сделать так, что подачу газа невозможно вновь остановить. И сколько времени потребуется слугам, чтобы зажечь все светильники? Сумеют ли они найти каждую лампу, включая подвалы, чердаки и отдаленные помещения? Нужно поскорее собрать детей и вывести всех из дворца.

Едва заметное движение привлекло наше внимание. Я вместе с остальными повернулась к тронному возвышению.

Полковник Траск, одетый в солдатскую шинель цвета стали, появился из-за пурпурного занавеса, скрывавшего, словно театральные декорации, потайную дверь, которой ее величество пользовалась в особых случаях.

Но даже само явление полковника было не столь пугающим, как ноша у него на плече.

– Леопольд, – выдохнула королева Виктория.

Хрупкому на вид, испуганному мальчику было не больше двух лет. Повязка на лбу напомнила мне о разговоре во время воскресного обеда. «Надеюсь, принц Леопольд поправился?» – спросил тогда герцог Кембриджский. «Благодарю, – ответила королева, – кровотечение наконец остановилось. Даже доктор Сноу отчаялся понять, почему безобидная царапина от падения вызвала столь серьезные проблемы».

Это был самый младший сын ее величества.

Полковник Траск уже не выглядел тем спокойным и рассудительным офицером, каким показался мне в первую встречу; сейчас его движения стали резкими и нетерпеливыми, а благородные когда-то черты лица исказила ярость. Он взгромоздился на трон и усадил мальчика на колено, будто куклу чревовещателя.

Одной рукой он держал ребенка сзади за шею, другой прижимал нож к его щеке.

– Лорд Палмерстон, передайте слугам, что ее величество не желает, чтобы нас беспокоили. Затем закройте двери, – велел полковник. Его ирландский акцент теперь был намного заметнее, чем во время бреда, когда он в забытьи повторял имя Кэтрин. – Если даже обычная царапина приносит столько бед, вообразите, что сотворит нож.

Глаза малыша расширились от ужаса.

– Лорд Палмерстон, делайте, как вам говорят. Не испытывайте мое терпение.

Его светлость покорно выглянул в коридор и отдал требуемые распоряжения, после чего плотно закрыл дверь.

– Хорошо. Теперь все подойдите на шаг ближе. – Полковник по-прежнему сидел на троне, держа на колене сжавшегося от страха мальчика.

Нам ничего не оставалось, как подчиниться.

– Несомненно, доктору Сноу хватило ума указать в качестве причины эпидемии холеры в Сохо загрязненную воду, – продолжал Траск. – Но он не сведущ во многих других вопросах. Например, в характере странного недуга, который мучает вашего сына.

Кожа на лице Траска так натянулась, что оно напоминало череп. От былой красоты не осталось и следа.

У меня похолодело внутри.

– Очевидно, я любопытнее вас, Виктория, – добавил он.

Было немыслимо услышать имя королевы без титула.

– Несколько месяцев назад я послал людей во все лучшие университеты и больницы, чтобы отыскать тех, кто разберется в болезни принца. И представьте себе, оказалось, что доктор Джон Отто из Филадельфии действительно изучал так называемый синдром кровотечения. Но объяснил причину болезни другой ученый: доктор Фридрих Хопф из Цюрихского университета. Он назвал недуг гемофилией. Мистер Де Квинси, с его знанием греческого, несомненно, переведет для нас.

– «Гемо» – кровь, «филия» – любовь, – отозвался отец.

Полковник кивнул:

– Болезнь крови, распространяющаяся посредством любви, через соитие. Она передается только мальчикам, Виктория, но именно матери несут в себе заразу, не выказывая никаких признаков болезни.

– Нет! – вскричала королева.

– Ваше дитя обречено из-за вас. Из-за порчи, что таилась в вас. Она дождалась освобождения, когда вы вышли замуж за близкого родственника. Если ваши дочери сегодня не умрут и впоследствии вступят в брак, они передадут заразу своим сыновьям и погубят королевские дома Европы. Вы насквозь прогнили, Виктория.

– Будь ты проклят, – выдохнул принц Альберт.

– Мы все прокляты, Альберт, – усмехнулся полковник, и обращение без титула снова всех потрясло.

Траск заметил меня, и на лице у него опять появилось то странное выражение, будто бы мы встречались, но он не помнит где и когда.

– Эми… – Голос подвел его. – Эмили, я хочу, чтобы вы ушли. Вам здесь не место.

– Я останусь с отцом.

– Тогда уходите оба. Ему тоже нечего тут делать. Используйте свой шанс. Инспектор Райан и сержант Беккер тоже вольны идти, если им угодно. Ничего не имею против них; наоборот, аплодирую их мастерству.

Держась за живот, Шон поморщился, но сумел подняться:

– Я останусь с ее величеством.

– Я тоже, – подхватил Джозеф.

– Делайте любые глупости, какие пожелаете. Но Виктория, Альберт, комиссар Мэйн и лорд Палмерстон останутся здесь.

– И надолго? – требовательным тоном спросил лорд Палмерстон.

– Пока дворец вместе с нами не взлетит на воздух, разумеется. А если меня попытаются остановить, малыш истечет кровью. Интересный выбор: Виктория и Альберт могут спастись ценой жизни собственного сына. Или продолжайте слепо надеяться, что спасетесь все вместе, прежде чем слуги зажгут огонь в полных газа покоях. Могу вас заверить, до центрального вентиля теперь никому не добраться, а подвалы и чердаки уже готовы вспыхнуть. Полагаете выиграть время? Подумайте хорошенько. Неужели вы надеетесь смягчить меня мольбами? Попробуйте произнести: «Пожалуйста, не убивайте нашего сына». – Голос полковника изменился: он подражал говору ирландского мальчика. – Пожалуйста, помогите моим матери, отцу и сестрам! – При каждом слове он дергал голову принца Леопольда, будто тот был марионеткой.

– Прекратите! – закричал принц Альберт.

Полковник Траск сильнее надавил острием на щеку мальчика, оставив на коже отпечаток лезвия.

– Бросьте свой тон. Надо просить. Так же отчаянно, как когда-то просил я: «Пожалуйста, помогите моим матери, отцу и сестрам», – повторил он, притворяясь, что слова принадлежат испуганному малышу. – Умоляйте же меня! Встаньте на колени и повторяйте: «Пожалуйста, не убивайте нашего сына».

К моему изумлению, отец шагнул вперед.

– Полковник Траск, вы сами потеряли ребенка и должны понимать, сколь безутешно горе родителей. Я удивлен, что после такого вы способны подвергать опасности чужое дитя.

– О чем вы толкуете?

– Об убийстве вашего нерожденного ребенка. Убийстве, за которое несете ответственность вы, полковник Траск.

– Меня зовут Колин! И у меня не было никакого нерожденного ребенка!

– Но у полковника Траска был, и он в ответе за его смерть и за смерть своей жены.

Осанка полковника изменилась: его больше не корчило от ярости, вернулась военная выправка. Пропал и ирландский акцент, и с чистейшим лондонским выговором он воскликнул:

– Это была ошибка!

– Так вы любили Кэтрин или вступили в брак из одного лишь стремления наказать ее родителей?

Бешенство снова исказило его лицо. С прежним ирландским акцентом он крикнул:

– Они заслужили свою смерть, они виновны в том, что случилось с моей семьей!

– Да, мы знаем, мать и сестры погибли в тюрьме, – кивнул отец.

– Эмма с ее чудесными голубыми глазами. Рут с ее сияющей, несмотря на щербинку между зубами, улыбкой.

Его слова потрясли меня. Тайна, которая витала над нами столько дней, раскрыта. Теперь я догадывалась, почему Траск предложил мне покинуть дворец.

Я подошла ближе:

– Колин, что случилось с вашим отцом?

– Он умер в грязном переулке, снедаемый лихорадкой. Ни один врач не помог ему.

Голос отца надломился, когда он процитировал одно из своих эссе:

– Ужасы, что сводят с ума, горесть, что точит сердце[19].

– Возьмите свою дочь и убирайтесь!

– Колин, посмотрите на меня, – попросила я.

Он обернулся, и у меня застыла кровь от его исступленного взгляда.

– Я не оставлю вас, – сказала я.

– Уходите! – взмолился он, сдерживая рыдания.

– Полковник Траск, расскажите, почему вашу мать арестовали за кражу в лавке? – произнес отец.

– Меня зовут Колин! Мы только приехали из Ирландии. – Он говорил быстро, едва сдерживая эмоции. – Жили в недостроенном поселке в четырех милях от Сент-Джонс-Вуда. Отец плотничал. Мать пыталась подружиться с соседками, которые с подозрением относились к нам. Одна из женщин была приветливее остальных. Когда она узнала, что мать прекрасно вяжет, то предложила продать что-нибудь из рукоделия в Сент-Джонс-Вуде. Лавка, куда отправилась мама, принадлежала человеку по имени Барбридж.

– Который обвинил вашу мать в краже, – добавил отец.

– Как бы мы ни голодали, мама никогда не решилась бы на воровство! Каждый вечер она читала нам Библию. Каждый вечер! Так она учила нас с сестрами грамоте.

– И все же Барбридж обвинил ее.

– Я ничего не понимал! Лишь позднее, став взрослым, я заставил его дать объяснения. Добрая соседка оказалась сестрой Барбриджа. Однажды он приехал в наш поселок, увидел мою мать и был поражен ее красотой. Это он подал сестре идею с вязаньем.

– Но почему же тогда?..

– Он задумал… Я не могу говорить о таком в присутствии Эми… – Он снова запнулся, произнося мое имя. – Эмили.

Становилось все более очевидным, отчего он смотрел на меня так странно.

– Кажется, я поняла, – вмешалась я, приблизившись еще на шаг. – Если так будет легче, могу закончить за вас. В обмен на снятые обвинения Барбридж хотел добиться ее благосклонности. И поскольку ваша мать была ирландкой, она оказалась бы в его власти.

Слезы текли по щекам убийцы.

– Все случилось слишком быстро, – пробормотал он. – Ее перевели в Ньюгейтскую тюрьму, прежде чем Барбридж успел предложить свою грязную сделку. Потом мой отец едва не набросился на него в лавке. Барбридж понял, что его план провалился, и решил молчать.

– Он предстанет перед судом, – пообещал комиссар.

– За ложные обвинения против ирландки? Не смешите меня! Его бы посадили на пару месяцев. Не стоит беспокоиться, он давно уже наказан. Я заставил подлеца жрать пряжу, пока он не задохнулся насмерть.

Кто-то ахнул.

Полковник с презрением глянул на королеву, прижимая нож к щеке ее маленького сына:

– Я легко мог бы застрелить вас во время любого из ваших появлений на публике. Но это было бы слишком просто. Четыре года назад, на открытии выставки в Хрустальном дворце, я оказался среди зрителей и видел, как из толпы вышел китаец и подошел к вам. Поразительно: никто из охраны даже не попытался его остановить. Из-за яркого наряда все приняли его за китайского посла, но он мог оказаться кем угодно. Он представился вам, Альберту, даже наследникам. Ему позволили гулять с вами по выставке. А потом выяснилось, что вы даровали столь высочайшее внимание мелкому торговцу, всего лишь пытавшемуся сделать рекламу музею диковинок, который он устроил на своей джонке.

С того дня я поставил себе цель сравняться с тем китайцем. Но как добиться, чтобы вы приблизили меня к себе? Как стать вашим другом? Одного богатства недостаточно, ведь мои руки для вас навсегда будут в грязи от строительства железных дорог. Я воспользовался случаем, который предоставила война, заплатил за офицерский патент, чтобы служить бок о бок с вашим кузеном, затем познакомился с Уильямом Расселом и позаботился о том, чтобы он увидел меня в бою. Рассел изобразил меня героем, сражающимся за Британию, но вот где истинная правда: убивая вражеских солдат, я представлял на их месте вас. И вас, и вас тоже, и вас. – По очереди он указал на принца Альберта, комиссара Мэйна и лорда Палмерстона. – Но чаще всего Викторию. Когда я спас жизнь герцога, мой план начал исполняться. Вы не могли заподозрить угрозы в человеке, которого посвятили в рыцари, кто сидел рядом за столом, кого вы ввели в свой круг.

– Но потом вы сами стали причиной смерти вашей жены и будущего ребенка, – добавил отец.

– У меня не было ни жены, ни ребенка, – настаивал голос с ирландским акцентом.

– Но у полковника Траска они были. Ум лишен способности забывать.

– Я прекрасно помню своих отца и мать, и Эмму, и Рут! – Ярость усилила ирландский выговор.

– Но не своих жену и ребенка? Не могу понять: это Колин – чужеродная сущность, живущая внутри полковника Траска, или полковник обитает внутри Колина, но сейчас я хотел бы говорить с полковником.

По щекам человека, сидевшего на троне и прижимавшего нож к щеке мальчика, вновь потекли слезы.

– Ответьте мне, полковник, – потребовал отец, – вы действительно любили Кэтрин, или женитьба и ребенок являлись лишь средством для мести ее родителям?

– Потрясение на их лицах выглядело бесподобно, – ответил голос с ирландским акцентом, но следом из того же рта прозвучал другой, принадлежавший уже полковнику Траску: – Моя жена… Мой нерожденный ребенок…

– Расскажите нам о Джеремайе Траске.

В глазах убийцы вспыхнула безумная ненависть, какой я никогда и ни у кого прежде не видела.

Внезапно снаружи раздался громкий стук и кто-то прокричал:

– Ваше величество!

– Велите им уйти! – потребовал человек с ирландским акцентом, сильнее сжимая шею испуганного мальчика.

Но прежде чем кто-либо успел ответить, в зал уже ворвался констебль:

– Ваше величество, мы должны эвакуировать… – Полицейский замер, увидев, что здесь творится.

Капля крови скатилась по щеке Леопольда.

– Колин, – позвала я, понимая, что откладывать дальше нельзя.

Что-то изменилось в выражении его лица.

Я подошла к ступеням тронного возвышения.

– Посмотри мне в глаза, Колин. В голубые глаза, которые ты не смог позабыть. Как меня зовут?

– Эмили.

Я осторожно поднималась к трону:

– Эмили или Эмма, Эмма или Эмили.

– Эмма, – пробормотал он.

– Конечно! Я Эмма! И мне стыдно за тебя!

– Почему? – потрясенно спросил он все с тем же ирландским акцентом.

– Ты никогда не обижал нас с Рут! А теперь полюбуйся, что сделал с этим малышом! Только чудовище может причинить вред ребенку!

– Чудовище?

– Отдай мне нож! – В неистовом порыве я вырвала оружие из его руки и швырнула на пол, затем сняла его руку с шеи ребенка. – Оставь мальчика в покое!

Я забрала Леопольда и передала принцу Альберту. И вспомнила, как прошлой ночью, став свидетелем страшной гибели Кэтрин и ее родителей, желала обладать силой мужчины, чтобы наказать виновного.

Я развернулась. И со всего размаху хлестнула его по лицу.

Ладонь сжалась в кулак, и следующий удар отбросил его в спинку трона. Я била и била, не чувствуя боли в костяшках, – так велика была ярость, что скопилась внутри за эти страшные дни.

– Ты не достоин Эммы и Рут! – кричала я. – Не достоин Кэтрин! Не достоин быть братом! Не достоин быть мужем и отцом! Ты угрожал ребенку и заслуживаешь только боли!

Я наносила удары, пока не поняла, что руки у меня все в крови, его и моей.

Ярость ревела у меня в ушах, но я все же расслышала, как кто-то закричал и рванулся по ступенькам к трону. Не сразу я поняла, что ко мне приближается Джозеф. Колин отшвырнул меня к нему, схватил с пола нож и метнул вперед.

Словно в тумане я видела лезвие, летящее в грудь королевы, и фигуру, заслонившую собой ее величество.

Мы с Джозефом скатились вниз, а когда я подняла взгляд, занавес за тронным возвышением колыхался – полковник сбежал через потайную дверь.

Беккер раздвинул занавес и выскочил за дверь. Он оказался в небольшой комнате, где королева, по-видимому, выжидала момент для торжественного появления в Тронном зале во время официальных приемов. В тусклом свете, падающем из-за спины, он разглядел еще одну приоткрытую дверь, которая вела в темный коридор.

Запах газа здесь ощущался сильнее, и Беккер закашлялся. Он повернул вентиль лампы на стене и осторожно двинулся по коридору к лестнице. Снизу донесся стук торопливых шагов.

Сержант поспешил за ними, но вынужден был притормозить, добравшись до лестничной площадки. Нащупав пери ла, он ринулся в сгущающуюся темноту.

Шаги внизу звучали все тише. Беккер услышал шипение газа, на ощупь отыскал лампу на стене и повернул газовый вентиль. А затем, миновав еще несколько ступенек, закрыл следующий.

Стало заметно холоднее. Каменный пол под ногами подсказал сержанту, что он очутился в подвале. С осторожностью открыв следующую дверь, он попал в другой коридор с множеством окон, сквозь которые пробивался серебристо-серый свет.

Беккер одно за другим открыл окна, чтобы газ поскорее выветрился. Холодный ветер ворвался в коридор. Затем сержант закрутил вентили на всех лампах, которые смог отыскать.

Перед отворенной дверью с улицы намело снежный сугроб. Беккер засучил правую брючину, достал нож, закрепленный над лодыжкой, и шагнул в проем.

Полузанесенные снегом следы вели прочь от дворца. Беккер побежал по ним, но резкий ветер мешал что-либо разглядеть впереди. Оставив во дворце пальто, перчатки и кепи, сержант быстро продрог.

Насколько удавалось определить в темноте, он бежал по королевскому саду. «Траск может обойти кругом и оказаться у меня за спиной, – подумал сержант. – Или он решил скрыться и напасть на королеву в другой раз?»

Беккер увидел брошенную на снегу солдатскую шинель. Теперь уже не объяснить охранникам и констеблям, во что одет Траск.

Цепочка следов привела к стене. Рядом росло высокое дерево. Снег с одной из веток был стерт целиком. Значит, Траск запрыгнул на нее и пополз в сторону…

Беккер уловил движение за спиной, затем почувствовал страшный удар по голове и упал на колени. Перед глазами поплыли круги.

– Попался! – закричал кто-то рядом с ним. – Лежи и не двигайся, ублюдок! Будешь знать, как замышлять дурное против ее величества!

Лорд Палмерстон баюкал раненую руку, в которую вонзился нож, предназначенный главе государства.

– Вы бросились защищать меня, – с недоверием в голосе произнесла королева Виктория.

– Я поклялся верно служить вам на посту премьер-министра, – ответил лорд Палмерстон. Кровь капала у него с рукава, побледневшее от боли лицо казалось еще белее на фоне каштановых бакенбард. – Я знаю, что вы невысоко меня цените, ваше величество, но в действительности моя жизнь целиком посвящена вам. Ради вашей безопасности я готов буквально на все. Однако сейчас важнее всего позаботиться о вашем сыне.

Принц Альберт по-прежнему держал испуганного ребенка на руках. Кровь не переставая текла из пореза на щеке малыша, собираясь на полу в небольшую лужицу.

– В прошлый раз, когда он поранился, кровотечение было таким сильным, что он едва не умер, – проговорил принц Альберт.

Эмили оторвала полоску от юбки и прижала к порезу. Ткань быстро пропиталась кровью.

– Нужно отвезти его к доктору Сноу, – настаивала королева Виктория.

– Слишком долго добираться по такому снегопаду, – возразила Эмили. – Хотя снег нам может пригодиться. Семь недель назад лед помог остановить кровотечение у Шона. Возможно, снег подействует таким же образом.

Де Квинси и комиссар Мэйн подбежали к окну, открыли его и вернулись назад с пригоршнями снега.

Принц Альберт поставил ребенка на пол и взял его за руку.

– Мы с тобой, Леопольд, – сказала королева Виктория. – Ничего не бойся.

Мальчик кивнул. Но по глазам было понятно, насколько он испуган.

Эмили развернула Леопольда к себе и приложила снег к его щеке. «Такой крохотный порез, и столько крови», – подумала она.

Снег мгновенно покраснел.

Эмили оторвала от юбки еще одну полоску, Де Квинси и комиссар Мэйн принесли новые порции снега.

Слепив крепкий снежок, девушка прижала его к щеке мальчика, обернув в ткань, чтобы тепло руки не растопило снег раньше времени.

Ткань снова заалела, но уже не так быстро.

Побледневший еще сильнее лорд Палмерстон покачнулся и снова сжал рану на руке.

– Комиссар Мэйн, будьте добры, перетяните галстуком руку его светлости, – попросила Эмили.

– Вам понадобится повязка пошире, – произнес принц Альберт. – Возьмите мой носовой платок.

– И мой, – отозвался комиссар Мэйн.

Эмили приложила новый комок снега к личику Леопольда.

– Когда щека окоченеет, сосуды сожмутся и остановят кровь. Прекрасно. Кажется, уже не течет. Думаю…

Газовые лампы зашипели. Комната снова погрузилась в темноту. За дверью послышались чьи-то шаги.

– Это полковник Траск! – в панике воскликнула королева Виктория.

– Нет, ваше величество, я сержант полиции, – ответили из-за двери. – Мы отключили газ. Злоумышленник заблокировал дверь в распределительный узел. Пришлось порядком повозиться, чтобы попасть туда и повернуть вентиль. Мы откроем все окна, но пока угроза не устранена, вам нужно покинуть дворец.

– Но полковник Траск все еще где-то рядом, – напомнил принц Альберт.

Достав ключ из прикрытого кирпичом тайника в задней стене дома на Болтон-стрит, Мститель открыл дверь в кухню.

Там никого не было. Он последовал за голосами и ароматом свежеприготовленных бараньих отбивных, остановившись в дверях буфетной, где ужинали слуги.

Все четверо ошарашенно уставились на его залитое кровью лицо.

– Боже праведный! – воскликнула кухарка. – Ну и напугали вы меня, сэр!

– Я не слышал, как стучали в дверь, – начал оправдываться швейцар. – Но у вас же все лицо… Что случилось, полковник?

– Не важно.

– Сюда приходила полиция, разыскивала вас. Они настояли на встрече с вашим отцом, но боюсь, он совсем лишился рассудка.

– С чего вы взяли?

– Тем способом, каким он обычно отвечает на вопросы, мистер Траск сообщил, будто вы не его сын, а ирландец по имени Колин О’Брайен. Что за чушь? Один из констеблей остался с ним, дожидаясь вашего прихода.

– Колин О’Брайен?

– Похоже, вам знаком человек с таким именем, полковник.

– Так и есть, – ответил Колин.

Все охнули, услышав его ирландский акцент.

– У кого ключ от двери буфетной? – спросил Колин.

– Я… У меня, – с трудом проговорила экономка.

– Дайте его мне. – Он положил на стол двести фунтов, которые взял из саквояжа, прежде чем выбросить его. – Эти деньги помогут вам продержаться, пока не найдете новую работу. Спасибо за верную службу.

– Но…

Колин вышел из буфетной и запер дверь.

По притихшему под снегопадом дому он добрался до прихожей и подошел к стойке для зонтиков. Здесь, скрытая от посторонних глаз, стояла его трость с серебряным набалдашником. Он забрал ее и поднялся на второй этаж, а затем на третий, мягко ступая по ковру.

Открывая дверь в спальню Джеремайи Траска, он услышал чужой голос:

– Пришли забрать тарелку? Не едал бараньих отбивных вкуснее.

За небольшим столом перед тарелкой, где лежали кости, сидел констебль. Он удивленно раскрыл рот, затем вскочил, опрокинув стол и нашаривая дубинку. Колин уложил его одним ударом тростью по голове.

Джеремайя Траск неподвижно лежал под одеялом – только зрачки расширились, когда Колин подошел ближе. Серые глаза в панике заметались от окровавленного лица Колина к багровому следу на набалдашнике трости, которую тот сжимал в руке.

– Как я понял, ты ответил на вопросы, на которые не должен был отвечать, – начал Колин.

Во взгляде Джеремайи Траска застыл такой ужас, какой не выразил бы даже самый отчаянный вопль.

– Я не отомстил королеве сегодня, – продолжил Колин. – У меня была возможность убить ее, но я не сумел. Однако кое-кто другой все-таки получит нынче по заслугам.

На глазах у Джеремайи Траска проступили слезы. Насколько же непохоже его иссохшее тело на того здорового, полного сил мужчину, который пятнадцать лет назад зашел на рынок в Ковент-Гардене и увидел оборванного ирландского мальчишку-попрошайку.

«Проклятье, ну почему я не ушел сразу? – думал он. – Зачем поддался слабости, погубившей меня?»

На первый взгляд тот мальчишка ничем не отличался от прочих голодранцев, шастающих туда-сюда по рынку, клянча еду. Такие же ввалившиеся щеки, растрепанные волосы, грязная одежда.

Но в нем чувствовалось необыкновенное упорство. Держась на расстоянии, Траск пошел за ним следом сквозь рыночную суматоху.

Траск видел, как мальчик потянулся к яблоку, но торговец огрел его по руке. В другой раз оборванец попытался стащить картофелину и получил от хозяина по уху.

– Плати, или я позову констебля.

– У меня нет денег, но я могу отработать.

– Не приставай!

Мальчишка подобрал с булыжной мостовой брошенный капустный лист и даже не поморщился, когда на зубах захрустел песок, прилипший к еде.

На следующий день Траск снова появился на рынке и увидел, как мальчишка блуждал возле прилавка того же торговца.

И на третий день снова.

– Опять ты? И как тебе не надоест?

– Дайте мне поесть, и я буду работать на вас от зари до зари.

– Вот, возьми яблоко и больше здесь не появляйся.

– Я возьму, если позволите мне отработать.

Торговец обреченно вздохнул:

– Хорошо, собери пустые мешки и сложи в кучу за прилавком.

Когда работа была сделана, торговец бросил мальчишке яблоко.

– Эге, да ты и впрямь голоден. В жизни не видел, чтобы яблоко съедали так быстро. Да еще вместе с семечками.

– Может быть, я еще на что-нибудь сгожусь?

– С чего ты так решил?

– Вижу, вы переминаетесь с ноги на ногу. Похоже, вам пора сходить в нужник.

– Какой еще нужник?

– Так мама называла уборную. – Голос мальчика дрогнул, когда он вспомнил мать. – Вам некого оставить посторожить прилавок на время отлучки.

– Обычно со мной приходит жена. Но она заболела.

– Готов поспорить: пока вы ходите в нужник, вас обворуют.

– Тут уж ничего не поделаешь.

– Только не сегодня. У вас есть палка? Дайте ее мне. Никто ничего не украдет до вашего возвращения.

– Господи боже, мне так невтерпеж, что придется оставить оборвыша охранять прилавок.

Как только торговец умчался прочь, двое нищих подошли ближе.

Мальчишка огрел одного из них палкой и оскалился на другого:

– Я работаю на хозяина прилавка! Хотите получить еще?

– Эй, что тут за шум? – спросил констебль, подходя к мальчишке.

– Эти нищие пытались украсть товар.

– А ты, значит, не пытался?

– Я здесь работаю.

– Так я тебе и поверил. Ну-ка, идем со мной.

– В чем дело? – поинтересовался вернувшийся торговец.

– Это ирландский оборванец утверждает, будто работает на вас. Он ударил палкой вон того парня и, похоже, нацелился на второго.

– Вот как? – Торговец улыбнулся и бросил мальчишке еще одно яблоко.

Оборванец с хрустом надкусил его, обернулся и уперся взглядом в наблюдающего за ним Траска. Тот с усмешкой отвернулся.

На следующий день жена торговца умерла. Еще через день он продал свой прилавок, а новый владелец велел побирушке держаться подальше, для убедительности подозвав констебля.

Но маленький оборванец не собирался унывать. Он обладал не только упорством, но и живым умом. Увидев, что некоторые фермеры не могут подкатить тележки с овощами к прилавкам, мальчишка предложил одному из них:

– Я могу за пенс посторожить тележку, пока вы будете выгружать мешки и корзины.

– Обокрасть меня – вот что ты можешь.

– Я работал на Неда, прежнего хозяина вон того прилавка, пока у него жена не умерла. Спросите у него, как я отгонял нищих от его товара.

Фермер хмуро оглядел собравшуюся вокруг толпу:

– От воров не спрячешься.

– Всего один пенс, и они вас не тронут. Дайте-ка мне ваш кнут.

– Кнут? Так ты, видать, крутой парень?

– Уж какой есть. Выгружайте спокойно свой товар. Никто у вас ничего не украдет.

– Не вздумай меня обмануть, не то разыщу и дам такую взбучку!

– Вы дадите мне только пенни.

Когда фермер вернулся, нищие держались в стороне от его тележки.

– Похоже, никаких неприятностей не было. – Торговец взвалил на плечо следующую корзину.

– Были поначалу, но теперь все в порядке.

Один из нищих потирал вспухший след от кнута на подбородке.

– Эй, парень, говорят, ты готов за пенс проследить, чтобы из тележки ничего не украли? – обратился к мальчишке другой торговец.

Когда все разъехались, у юного нищеброда в кармане звенело уже пять пенсов.

Джеремайя Траск подошел к нему и протянул руку:

– Как тебя зовут, мальчик?

Оборвыш настороженно посмотрел на него:

– А кому какое дело?

Траск рассмеялся:

– Правильно, нельзя доверять чужакам. Но я хочу помочь тебе. Мое имя – Джеремайя Траск. А твое?

Мальчишка не спешил отвечать.

– Что плохого в том, чтобы назвать свое имя человеку, предлагающему помощь? – уговаривал Траск.

– Колин О’Брайен.

– Значит, ирландец.

Мальчишка сразу ощетинился:

– Не нравится?

– Важно настоящее, а не прошлое. Но я доволен, что ты назвал полное имя, а не прозвище. Если хочешь чего-нибудь добиться в жизни, нужно заставить людей уважать себя. Ты хочешь, чтобы тебя уважали, Колин? Хочешь добиться успеха?

– Ради этого и стараюсь.

– Да, я видел.

– Не только сегодня. Вы уже несколько дней следите за мной.

– Ты не только умен, Колин, но еще и наблюдателен. Я частенько захожу на рынок Ковент-Гардена. У меня солидное предприятие, и надо чем-то кормить рабочих. Я покупаю продукты оптом, так выходит дешевле.

– Если у вас, как вы говорите, солидное предприятие, почему бы не нанять человека, который будет ходить сюда вместо вас?

– А он сможет заключить такую же выгодную сделку? Никогда не поручай дело другому, если не уверен, что он справится лучше тебя.

– Я всегда все делаю сам.

– Так я и понял. Хочешь работать на меня, Колин?

– И чем надо заниматься? – Тут мальчишка засмотрелся на торговца, несущего корзину со странными плодами. – Что за штуковины, разрази меня гром?

– Ананасы. Их привозят на кораблях с далеких островов, которые называются Карибы. Дорогие рестораны платят за них большие деньги, чтобы угостить своих лучших посетителей.

Траск поразил оборвыша до глубины души, когда заплатил целый соверен за один ананас.

– Держи. Только осторожнее, он колючий.

Плод был такой тяжелый, что Колин чуть не выронил его.

– А как его едят?

– Нужно счистить ножом грубую кожуру, а сердцевину разрезать на дольки. Она очень сочная. Можешь угостить матушку.

Траск упомянул о матери как бы между прочим, но на самом деле завел разговор не случайно. Он хотел убедиться в правильности своих предположений.

Мальчишка понурился:

– Она умерла.

– Очень жаль. А отец?

– Тоже умер. – В голосе Колина Траск уловил не только горе, но и гнев. – Вы так и не рассказали про работу. Что я должен делать?

– Тяжело разговаривать в таком шумном месте. Давай зайдем в таверну за углом. Я куплю тебе хлеба, масла, земляничного джема и горячего чая. Ананас оставь на потом. Между прочим, их доставляют в Лондон на моих кораблях и по моим железным дорогам.

– Если вы такой богатый, зачем я вам сдался?

– Погоди, узнаешь… – Траск провел паренька мимо колонн позади церкви. – Когда-то здесь был женский монастырь. А при нем – сад. Его так и называли, Конвент-Гарден, монастырский сад. Со временем «Конвент» превратилось в «Ковент». Тебя интересует история?

– Только о прошлом я и могу думать.

– Итак, я хочу нанять тебя, чтобы ты изображал моего сына.

Колин склонился над Джеремайей Траском, оборвав его мучительные воспоминания. Со щеки убийцы упала слеза и смешалась со слезами жертвы.

– Ты когда-нибудь задумывался о том, сколько людей осталось бы в живых, если бы ты не подошел ко мне в то утро на рынке Ковент-Гардена? Я мог умереть от голода и болезней. Или так настрадался бы в погоне за пенсами, что не осталось бы сил для мести.

В темноте ночи, в самых мрачных своих размышлениях, Джеремайя Траск и в самом деле порой обманывал себя мечтами о том, как усилием воли возвращается в прошлое и меняет его.

Если бы только… Если бы…

В тот день на рынке Ковент-Гардена он сказал мальчишке:

– Я собираюсь погостить неделю в имении конкурента, мы с ним договариваемся о слиянии наших предприятий. У него есть сын приблизительно твоего возраста. Если ты отправишься со мной, притворяясь моим сыном, это поможет в переговорах. Я объясню, что раньше ты жил с матерью в Италии, но недавно она умерла, и теперь я взял заботу о тебе в свои руки. Так я произведу впечатление ответственного человека. А если ты подружишься с отпрыском моего соперника, мне станет проще наладить дружеские отношения с ним самим и деловые беседы пойдут успешнее.

Пообещав Колину двадцать фунтов, Траск отвез его в свой загородный дом, где слуги вымыли мальчика, постригли и нарядили в дорогой костюм, о каком Колин никогда даже не мечтал. Его накормили невероятно вкусным и обильным обедом, и он съел столько, что ему едва не сделалось дурно. Затем театральный актер научил его скрывать ирландский акцент. Наконец мальчику рассказали подробности его вымышленной жизни в Италии с ныне покойной женой Траска.

Однако все это было сплошным обманом. У Джеремайи Траска не было жены. В роли конкурента выступал приятель Траска, а тот, другой мальчик был его компаньоном, а вовсе не сыном. Не стоило и ожидать, что за целую неделю, проведенную в имении, Колин ни разу не обнаружит свой ирландский акцент. Несмотря на все старания, он все-таки выдал себя, но у него хватило смекалки объяснить, будто у его вымышленной матери был слуга-ирландец и его говор оказался заразительным. Нет, с акцентом больших трудностей не возникло. Гораздо сложнее Колину было поддерживать легенду об умершей в Италии матери и о Траске, принявшем на себя заботу о сыне.

И все же Колин так убедительно справился со своей ролью, что Траск в награду взял его с собой в Париж, чтобы показать, какой роскошью способен окружить мальчика. И однажды вечером, когда Колин, с разрешения спутника, выпил два стакана вина, Траск зашел в темную спальню мальчика и забрался к нему в постель.

«Это был тяжелый выбор для меня, – объяснял Колин много лет спустя, когда Траск был уже парализован. – Я мог бы сопротивляться и кричать, но ты просто заявил бы тем, кто прибежит на крик, что твоему сыну приснился кошмар. А потом бросил бы меня на самой грязной парижской улице. Сердце у меня разрывалось от отвращения, но я решил уступить тебе и позволить сделать со мной все, что ты пожелаешь. Все это время я не переставал думать об отце, матери и сестрах. Я сказал себе, что твое богатство поможет мне достичь цели. Я готов был вытерпеть что угодно, лишь бы отомстить за страдания родных».

И ему пришлось терпеть. Терпеть каждую ночь. Чтобы деловые партнеры и слуги действительно считали его сыном Траска – а как иначе тот мог спать с мальчиком, не опасаясь виселицы? – Траск установил строгие правила, которые Колин обязан был соблюдать. Мальчику наняли лучших учителей, чтобы мнимому отцу не приходилось краснеть за него перед своими партнерами. Колин работал на строительстве железной дороги, помогая рыть канавы и укладывать рельсы, натирая такие мозоли, что казалось, от них уже не избавиться. «Раз ты мой сын, покажи всем, что ты настоящий мужчина!» – наставлял его Траск, чтобы никто и заподозрить не мог, чем они занимаются каждую ночь.

Сквозь слезы Джеремайя Траск продолжал всматриваться в свои мучительные воспоминания. Если бы только он не пришел в тот день на рынок Ковент-Гардена. Если бы не встретил этого отчаянного ирландского мальчишку.

Мысли перепрыгнули на семь лет вперед, когда он, сидя в личном вагоне поезда, сообщил Колину, что тот стал слишком взрослым и больше не представляет интереса как компаньон: «Я пошлю тебя в поездку по Европе. У тебя будет достаточно денег, чтобы раздобыть поддельные документы и начать новую жизнь. Через несколько месяцев я объявлю, что ты, как и моя вымышленная жена, трагически умер от лихорадки в Италии».

И сейчас Траск снова пережил то потрясение, когда Колин взревел от ярости и с неожиданной силой сбросил его с идущего полным ходом поезда. Вспомнил панику, пришедшую на смену потрясению… И боль, сменившую панику… И наконец, исчезновение боли. Он лежал парализованный на рельсах, зажмурившись от едкого дыма, что валил из трубы удаляющегося поезда.

Траск плакал, вспоминая все свои прегрешения. «Да, если бы только… Помилуй меня, Господи, если бы…»

Колин склонился над ним:

– Отец, мать, Эмма, Рут, Кэтрин и ребенок, которому я даже не успел дать имя. – Его ирландский акцент внезапно пропал. – Сегодня одна девушка, лицом и в особенности голубыми глазами напоминающая мою погибшую сестру – у них даже имена похожи: Эмма и Эмили, – сказала, что ей стыдно за меня. Она назвала меня чудовищем, потому что я угрожал смертью двухлетнему мальчику. Она сказала, что я не заслуживаю Кэтрин, не достоин быть чьим-либо братом, мужем и отцом. – Слезы снова потекли по его измученному, кровоточащему лицу, нависшему над Траском. – Я много раз за эти годы мог убить королеву, когда она выезжала из дворца на Конститьюшен-хилл. Ничего сложного. Достаточно тщательно продуманного плана и решимости. Но я снова и снова откладывал, считая, что сначала нужно покарать других. Может быть, я потому и не стал сегодня убивать королеву, что испугался: а вдруг вся моя ненависть на этом иссякнет? Может быть, я позволил себе потерпеть неудачу, чтобы иметь возможность убить ее снова? Иначе, если бы я наконец добился своего, – что дальше? Остался бы только ты. А кого мне ненавидеть после тебя?

Колин О’Брайен или Энтони Траск, кем бы он ни был, оглянулся, словно разыскивая что-то:

– Помнишь, я говорил тебе, как поступлю с тобой, если ты ответишь на вопросы посторонних? Я обещал заключить тебя в тюрьму, еще более страшную, чем твое неподвижное тело, – поклялся ослепить тебя.

Волна ужаса поднялась в сознании Траска. Что его ждет, удар ножницами или кислота?

Вместо этого в руке Колина оказалась бутылка лауданума, стоявшая вместе с другими лекарствами на столике возле кровати.

– Кого я стану ненавидеть потом, кому буду мстить? Человеку, который убил мою жену и ребенка. – С искаженным мукой лицом он указал на себя. – Какое бы наказание я ни получил, оно будет недостаточно суровым. Когда-то давно я поклялся вырезать тебе скальпелем глаза и барабанные перепонки. Слепой, глухой, потерявший чувствительность, ты погрузишься в темноту и тишину собственного парализованного тела, способный лишь рыдать о том, в какую помойную яму ты превратился.

Колин вздрогнул и открыл бутылку с лауданумом.

– И в качестве первого этапа наказания для самого себя я откажусь от этого плана. Сделаю то, чего каждая частичка моего разума умоляет не делать. Чтобы причинить больше боли себе, я проявлю милосердие и прекращу твои страдания. Ты ведь измучен долгим заключением в тюрьме собственного тела? Ты ведь хочешь, чтобы я пресек твое покаяние и плеснул тебе в глотку лауданума? Душа унесется прочь, и, возможно, последние твои мысли будут о не собственных грехах и преступлениях, а о милосердии. Ты согласен, чтобы я начал казнить себя прекращением твоей казни?

Сдерживая слезы, Джеремайя Траск один раз закрыл глаза. Будь он в силах говорить, его голос дрожал бы от благодарности.

«Да!»

Де Квинси вышел из полицейского фургона, снова остановившегося возле особняка на Болтон-стрит. Метель продолжалась, но в свете фонаря Любитель Опиума сумел различить входную дверь.

– Следов нигде не видно, – отметил комиссар Мэйн.

– И все же я уверен, что он здесь, – заявил Де Квинси. – Когда я спросил у него во дворце о Джеремайе Траске, в глазах у него зажглась столь глубокая ненависть, что у меня не осталось никаких сомнений: он вернется сюда и даст выход этой ненависти, а уж затем скроется.

В сопровождении трех констеблей они подошли к двери и постучали. Никто не ответил. Де Квинси дернул ручку, она оказалась не заперта.

– Как в домах других его жертв.

Де Квинси толкнул дверь и с облегчением понял, что на этот раз на полу в прихожей не лежит труп слуги.

– Что там за шум? – удивился комиссар Мэйн.

Из помещений для прислуги на нижнем этаже доносились приглушенные крики и стук.

Ключ торчал в замочной скважине. Дверь соседней с кухней буфетной содрогалась от настойчивых ударов изнутри.

Когда констебль отпер ее, оттуда выскочили четверо встревоженных слуг, наперебой рассказывая, что с ними произошло.

Де Квинси осторожно поднялся наверх. Дверь в спальню была приоткрыта. Услышав стон, один из констеблей рванулся внутрь, а через мгновение знаком пригласил войти остальных.

Оставленный в доме полицейский с трудом поднялся с пола, обхватив руками окровавленную голову. Один из слуг бросился к нему.

Де Квинси и комиссар Мэйн подошли к лежащему на кровати старику. Однако неподвижность покойника никак не спутаешь с неподвижностью парализованного человека. После восьми лет заключения в тюрьме собственного тела на лице Джеремайи Траска проступило умиротворенное выражение. Глаза его были закрыты. Пустая бутылка из-под лауданума лежала рядом.

Де Квинси вытащил из кармана свою бутылочку и сделал глоток.

– Когда-нибудь опиум приведет вас к такому же финалу, – предупредил комиссар.

Писатель пожал плечами:

– Зато теперь терзающие его воспоминания наконец угасли, он больше ни о чем не сожалеет.

В спальню вошел еще один констебль.

– Комиссар, следы на снегу ведут прочь от черного хода. Я пошел по ним, но на соседней улице они сливаются с множеством других отпечатков. Нет никакой возможности определить, в какую сторону он направился.

– Значит, он снова будет дожидаться возможности убить королеву.

– А может быть, покончит со своими планами, – предположил Де Квинси. – Каковы бы ни были истоки ненависти этого человека, в нем что-то изменилось. Посмотрите на выражение лица Джеремайи Траска. Его смерть – не проявление ненависти. Это было милосердие.

– Добрый вечер, милорд. – Де Квинси поднялся со ступенек, как только слуга открыл дверь лорду Палмерстону.

Карета отъехала от крыльца по полукруглой дорожке и пропала в темноте за пеленой снега.

Всего несколько дней назад Де Квинси стоял на том же месте, прощаясь с лордом Палмерстоном и полагая, что проводит в Лондоне последние часы. С той поры миновала целая вечность ужаса, тем не менее заставившая Любителя Опиума снова почувствовать себя живым человеком. Но теперь отчаяние опять овладело им. А если учесть его дальнейшие планы, это и в самом деле будут его последние часы в Лондоне.

– Вы опять поджидаете меня на лестнице, – заметил лорд Палмерстон. Левая рука у него висела на перевязи.

– Надеюсь, доктор Сноу проявил все свое умение, чтобы излечить вашу рану, – сказал Де Квинси.

– Он рекомендовал мне отдохнуть, и я собираюсь воспользоваться его советом перед завтрашним заседанием кабинета министров, посвященным новому наступлению в Крыму. Если вы будете так любезны, что пропустите…

– Милорд, я хотел обсудить с вами тот конфиденциальный вопрос, который упомянул вчера вечером.

– Какой вопрос?

– Об Эдварде Оксфорде и «Молодой Англии», милорд.

Лорд Палмерстон предостерегающе взглянул на писателя:

– Вы уверены, что хотите поговорить об этом?

– Считаю необходимым, милорд.

Лорд Палмерстон хмуро шагнул к лестнице. Де Квинси последовал за ним в банкетный зал. Его светлость прикрыл дверь и направился к дальней стене, где размещались стол и два кресла.

– Здесь нас никто не подслушает.

– Милорд, когда я навещал Эдварда Оксфорда в Бедламе, он отвечал так уверенно, как будто считал «Молодую Англию» реальной организацией. Его глубоко озадачили доказательства того, что она никогда не существовала.

– Разумеется, – согласился премьер-министр. – Неспособность отличить реальность от собственной фантазии как раз и привела к тому, что Оксфорд очутился в лечебнице для умалишенных.

– Не менее искренне он удивился, узнав, что оба его пистолета не были заряжены пулями.

– Потому что он не в силах отличить то, что сделал на самом деле, от того, что собирался сделать.

– Но реальность зависит от восприятия человека, милорд.

– У меня нет времени выслушивать эту чепуху.

– Милорд, когда ее величество в тридцать седьмом году взошла на престол, народ приветствовал ее правление. Люди устали от мотовства и безнравственности ее предшественников. Молодая, приветливая, полная жизни, она удивила своих подданных, ежедневно появляясь на публике. Ее улыбки вселяли радость и надежду на новую жизнь.

– Да-да, но к чему вы клоните?

– Спустя всего три года народ отвернулся от ее величества. Брак с принцем Альбертом восприняли настороженно. Люди опасались, что это разорит страну, все деньги уплывут в бедное германское государство, и Англия фактически превратится в колонию. Тем временем королева начала активно вмешиваться в политику, оказывая откровенное предпочтение одной партии перед другой. Пополз ли слухи, что ее величество запретит ту партию, которую не поддерживает, и вернет страну во времена былой тирании. Поговаривали даже о том, что пора отказаться от монархии.

– Но ее величество быстро училась на своих ошибках, – возразил лорд Палмерстон. – Да, королеву не должно волновать, какая партия оказалась у власти в тот или иной период времени. Маятник всегда качается то в одну, то в другую сторону. Королева не может зависеть от капризов правительства. Она должна оставаться спокойной и уверенной, демонстрируя прочность и незыблемость трона. Ее величество научилась всему этому и стала великим монархом. Ей требовалось лишь немного времени, чтобы осознать свою роль.

– И вы ей предоставили это время, – продолжил Де Квинси.

Самый влиятельный политик в Британии прищурился:

– Возможно, я неверно понимаю ваши слова.

– Должно быть, ваши помощники долго искали нужного человека – испытывающего трудности с работой, бедного и разочарованного, ведущего себя эксцентрично – например, имеющего обыкновение долгое время глазеть в стену или вдруг ни с того ни с сего расхохотаться.

– Остерегитесь!

– Ваши подручные изображали группу заговорщиков под названием «Молодая Англия». Они уверяли, что исполняют приказы дяди ее величества, по всей видимости стремившегося подчинить Британию одному из германских государств, правителем которого он сам и являлся.

– Еще раз предупреждаю вас.

– Полагаю, что Оксфорду устроили встречи с некоторыми мнимыми членами «Молодой Англии», которые на самом деле были вашими сотрудниками. Его назначили секретарем организации. Ему назвали имена заговорщиков, и он исправно внес их в список, а также задокументировал подробности собраний группы. Наконец, его убедили выстрелить в ее величество, заверив, что с того момента для Англии наступят новые времена.

– Вы хоть понимаете, какие меры я могу принять, чтобы воспрепятствовать подобным разговорам?

– В крайнем случае вы можете отправить меня в Бедлам, как поступили с Эдвардом Оксфордом. Если бы его казнили, он превратился бы в мученика за идею, но человек, лепечущий вздор о воображаемой тайной организации, находясь в сумасшедшем доме, вызывает лишь жалость. Он полагал, что «Молодая Англия» существует на самом деле. Он полагал, что пистолеты действительно заряжены. Но ваши люди, передавшие ему оружие, позаботились о том, чтобы в стволах был только порох, который не мог причинить вреда ее величеству. Она ничего не знала о заговоре, но ее реакция на покушение полностью совпала с вашими планами. Она приказала кучеру продолжить заранее объявленную поездку к Гайд-парку и даже навестила свою матушку в Белгравии. Люди воочию наблюдали мужество и непоколебимый характер своей королевы. Ваши сотрудники распространили среди взволнованной публики известие о том, что ее величество ждет ребенка, наследника престола. Принца Альберта перестали считать нежелательным иностранцем. Он стал отцом будущего короля. «Боже, храни королеву!» – кричали повсюду.

– Ваши домыслы служат лишним доказательством полнейшего безумия. Вас следовало бы сослать на Землю Ван Димена, если не хуже того.

– Я вас прекрасно понимаю, милорд.

– Тогда с какой стати вы затеяли столь рискованный разговор?

– Чтобы помочь вам в выполнении обязанностей премьер-министра, милорд.

– Не могу представить, каким образом.

– Королеву едва не убили сегодня из-за того, что вы совершили пятнадцать лет назад.

– Что? – удивленно воскликнул лорд Палмерстон.

– Волею судеб, которую вы не могли предвидеть, отчаявшийся ирландский мальчишка оказался в том самом месте, где произошло покушение на королеву Викторию. Завладела бы идея мести мыслями Колина О’Брайена с такой силой, если бы он не стал свидетелем покушения Эдварда Оксфорда на ее величество? Не тогда ли он увидел, куда следует направить свою ярость? Убил бы он лорда и леди Косгроув, лорда и леди Грантвуд, а также множество других людей, точного числа которых мы даже не знаем, если бы Эдвард Оксфорд не показал ему пример? Однако Оксфорд вдохновил не только Колина О’Брайена, но и Джона Френсиса, Джона Уильяма Бина-младшего и Уильяма Гамильтона. Все они признавались, что именно поступок Оксфорда побудил их совершить покушения на ее величество.

Лорд Палмерстон беспокойно заерзал в кресле.

– Милорд, – продолжал Любитель Опиума, – пятнадцать лет назад, стремясь сохранить монархию и предоставить ее величеству время, чтобы научиться быть настоящей королевой, вы невольно привели в действие силы, едва не стоившие ей сегодня жизни. Я хотел лишь напомнить, что вместе с огромной властью, которой вы теперь обладаете, на ваши плечи легла еще бóльшая ответственность за последствия каждого действия.

– Если согласиться с вашими рассуждениями, то и шагу не ступишь.

– Да, неограниченная власть может превратиться в невыносимое бремя. – Де Квинси поднялся с кресла. – Милорд, я никому ни словом не обмолвлюсь о нашем разговоре. Можно сказать, я уникум среди ваших знакомых.

– Уникум? Не понимаю, о чем вы.

Де Квинси отпил из своей бутылочки с лауданумом.

– Я единственный человек из всех вами встреченных, кто настолько мало заботится о себе, что рискует говорить вам чистую правду.

Костяшки пальцев Эмили распухли от ушибов. Она сидела рядом с Беккером и Райаном, уложенными в постель в комнате для прислуги на верхнем этаже особняка лорда Палмерстона.

Голова Беккера была туго забинтована. Райан лежал тихо, стараясь не потревожить повторно зашитую рану на животе.

– Похоже, мы недалеко ушли от того состояния, в котором находились семь недель назад, – заметила Эмили.

– Пожалуй, стало даже хуже, – прибавил Беккер, морщась от боли в голове.

Де Квинси, присевший рядом с дочерью, предложил сержанту бутылочку с лауданумом:

– Всего один глоток, и боль как рукой снимет.

– Нет, отец, – решительно произнесла Эмили.

– В наших ранениях есть по меньшей мере одно преимущество, – сказал Райан. – Благодаря предложению доктора вы с отцом согласились задержаться в Лондоне, чтобы помочь нам встать на ноги.

Эмили сдержала улыбку.

– Благодарить следует лорда Палмерстона, продлившего свое гостеприимство, – вставил Де Квинси.

Девушка покачала головой:

– Он так поступил не из великодушия. Ему спокойнее держать нас при себе. Он давно опасался, не узнали ли мы нечто такое, чего знать не должны.

– Даже не догадываюсь, о чем речь, – ответил Де Квинси.

В дверях появилась высокая стройная фигура.

– Ваше высочество! – воскликнула Эмили, быстро поднялась и сделала реверанс.

Принц Альберт, за спиной которого маячил премьер-министр, кивнул, предупредив:

– Прошу вас, инспектор Райан, не пытайтесь встать. И вы тоже, сержант Беккер. Лорд Палмерстон хотел, чтобы вы спустились вниз для встречи со мной, но я решил, что с вашими ранениями лучше оставаться в постели, и поднялся к вам сам.

– Это большая честь для нас, ваше высочество, – заверил его Райан. – Мы тронуты до глубины души.

Принц, явно не привыкший к скромной обстановке комнат для прислуги, с любопытством осмотрелся по сторонам.

– Вам удобно здесь? Я могу распорядиться, чтобы вас устроили во дворце.

– Ваше высочество, это временные неудобства, слуги уже готовят для обоих более подходящие покои, – поспешил успокоить его лорд Палмерстон и тут же добавил: – А также для мисс Де Квинси и ее отца. Они желанные гости в моем доме.

– Ее величество будет рада услышать это. Я приехал, чтобы пригласить вас на ужин во дворец, как только раны затянутся.

– Ужин во дворце! – восхищенно повторил Беккер. – Ах, вот бы слышали мои родители!

– Мы хотели бы также воздать вам заслуженные почести, но лорд Палмерстон объяснил, что в сложной обстановке продолжающейся войны не следует признавать факт покушения на королеву. Это показало бы уязвимость ее величества и могло спровоцировать новые угрозы. Но мы найдем способ вознаградить вас иным способом.

– Ничего не нужно, ваше высочество, – сказал Райан. – Вы и ее величество находитесь в безопасности, и это лучшая награда для нас.

– Из вас, инспектор Райан, получился бы неплохой политик, – рассмеялся принц Альберт.

Райан подхватил его смех, затем охнул и прижал к ране ладонь.

– Что касается мисс Де Квинси, никакое воздаяние не в силах измерить благодарность за спасение нашего сына.

– Я просто послушалась собственной интуиции и советов доктора Сноу, ваше высочество.

– Ваши быстрые решения заставили меня по достоинству оценить достоинства свободной юбки, которую вы носите. В платье с кринолином вам не удалось бы вовремя прийти на помощь моему сыну. Примите в знак нашей благодарности скромный дар. – Принц вручил Эмили конверт.

Она открыла его и прочитала письмо со смущенным и удивленным видом.

– Доктор Сноу рассказал нам, что вы хотели бы выучиться на сестру милосердия у Флоренс Найтингейл, – объяснил его высочество.

– Сестру милосердия? – переспросил Райан.

– О да, – подтвердил Беккер. – У нас был долгий разговор на эту тему.

– Когда это вы успели поговорить? – нахмурился инспектор. – Пока я рисковал жизнью в «Вороньем гнезде»?

– Мисс Де Квинси, раз уж вы ратуете за свободу выбора для женщин, мы с ее величеством решили предоставить вам такую возможность, – продолжил принц Альберт. – Нам известно, что вы ограничены в средствах. Если захотите учиться на сестру милосердия, мы предоставим денежную стипендию, книги, одежду и комнату во дворце. Следует еще сказать и о питании. Полагаю, мы уже достаточно близко знакомы, и я могу признаться, что слышал, как урчало у вас в животе во время ужина.

– Я лучше промолчу, ваше высочество.

– Столь же редкий случай для нее, как и для ее отца, – проворчал лорд Палмерстон.

– Обдумайте без спешки, принимаете ли вы наше предложение, – добавил принц Альберт. – Разумеется, выбор нелегкий.

– Мой отец, Шон и Джозеф могут подтвердить, что я не боюсь трудностей. – Несмотря на распухшие пальцы, Эмили взяла за руки Райана и Беккера. Затем улыбнулась отцу, и слезы сверкнули в ее глазах. – Однако в настоящий момент я и думать не могу о том, чтобы оставить трех самых дорогих для меня людей.

– Как тебя зовут?

– Джонатан.

– Правильно. Не Джон и не Джонни.

Мальчишка – разносчик газет внимательно посмотрел на говорившего.

– Да. Мне велели называться полным именем, если хочу добиться уважения других людей. Это были вы, сэр? Голос тот же самый, но без бороды я вас не признал.

– Мы должны были встретиться сегодня вечером.

– Да, на Олд-Грэвел-лейн в Уоппинге.

– Передай остальным, что я не приду сегодня. И вообще больше не приду на наши встречи.

– Но как же «Молодая Англия», сэр? Что с нами всеми будет? Вы обещали, что мы заставим богатых сравняться с нами!

– Или сами добьетесь такого же положения, как они. Возможно, эти деньги помогут вам. Разделите поровну. Их надолго хватит.

– А «Молодая Англия»?..

– Ее больше не существует.

Письмо Уильяма Рассела

9 марта 1855 года.

Достопочтенный мистер Де Квинси.

Не зная Вашего адреса, я решил отослать письмо сержанту Беккеру, с которым имел честь познакомиться той февральской ночью, которую Вы, вне всякого сомнения, хорошо помните. Полагаю, что навыки сотрудника Скотленд-Ярда помогут ему выяснить Ваше нынешнее место жительства.

Необходимость блюсти военную тайну не позволяет мне сообщить, где нахожусь я сам. Достаточно будет сказать, что я возвратился в Крым в разгар нового наступления союзников. С относящимися к более раннему времени подробностями можно ознакомиться в моих репортажах в «Таймс». Не стану повторять их здесь. Мое письмо к Вам носит личный характер, но, исходя из тех же предосторожностей военного времени, мне и дальше придется изъясняться уклончиво. Надеюсь, что со временем у меня появится возможность правдиво описать трагическую историю, которую я узнал той ужасной февральской ночью.

Странное происшествие случилось со мной: я словно бы увидел призрака. У меня нет оснований утверждать, что человек, имя которого я не могу назвать, отошел в мир иной, но при одном лишь взгляде на него я ощутил могильный холод. Неделю назад, когда началось наступление, я пытался как можно ближе подобраться к передовой. Мое внимание привлек один из солдат. Он сражался с удивительным бесстрашием: израсходовав собственные боеприпасы, подбирал ружья убитых товарищей, постоянно бросался в атаку по топким склонам холмов, пронзая врагов штыком, убивая и убивая без отдыха. Его ярость превосходила все мыслимые границы. За год пребывания в Крыму я встречал лишь одного человека, показывающего столь же беспредельное упорство. Вы понимаете, кого я имею в виду. Наблюдая за этим солдатом целый день, и другой, и третий, я постепенно начал замечать все более явное сходство, пока наконец не задумался, не может ли он быть тем самым человеком.

Я следил за ним лишь издалека. Он носил бороду, тогда как тот, другой, был чисто выбрит, так что мне трудно сделать бесспорные выводы. Они одного роста и сложения, обладают схожей решительной поступью. Я попытался навести справки у офицеров, но ни один из них не смог опознать означенного солдата и сказать, в какой части тот служит. Возможно, он действует сам по себе. Во время сражений я старался не упускать его из виду и держаться как можно ближе к нему, хотя пули и ядра врага всячески мне препятствовали.

Однако вчера мне удалось подойти так близко, что он заметил меня. И не только заметил, но и узнал. Именно поэтому я и полагаю, что он тот самый человек. Он вздрогнул от неожиданности и явно забеспокоился. Даже с расстояния в сто футов я различил в его округлившихся глазах признаки узнавания. Он немедленно повернулся ко мне спиной и через мгновение исчез в хаосе порохового дыма и суматохи сражения.

Возможно, все это лишь капризы моего воображения. Тем не менее, говоря Вашими словами, существует множество реальностей. Опасаясь, что мое появление лишит его столь необходимой в бою сосредоточенности, я отступил и снова принялся наблюдать за ним издалека. Но это определенно он. Теперь я уверен. Не могу точно сказать, направлена ли его безумная ярость против врага, или в своих фантазиях он снова убивает тех людей, что отказались помочь его родителям и сестрам, – или же, может быть, он так выплескивает ненависть к самому себе. Каковы бы ни были причины, ярость поглощает его целиком, и, разумеется, он не сможет бесконечно подставлять себя под пули русских, пытаясь утолить жажду мести. Но возможно, в том и заключается его замысел. Похоже, он надеется, что выстрел врага заставит наконец утихнуть бурю, бушующую у него в душе. Если так, то судьба или же сам Всевышний не спешат исполнить его отчаянное желание, и он снова и снова бросается в атаку, обреченный мучиться вечно и никогда не обрести покой.

Однажды я увидел в подзорную трубу, как пушечное ядро ударило рядом с ним в склон холма, подбросив солдата в воздух. Комья земли, камни и осколки разлетелись во все стороны. Не сомневаясь, что он погиб, я посмотрел туда еще раз. Представьте моя потрясение, когда я увидел, как он скорчился от боли среди тел убитых товарищей, а затем с усилием поднялся, подхватил ружье и, пошатываясь, двинулся дальше. Когда-то лишь притворяясь, будто ранен в правую руку, теперь он и в самом деле истекал кровью. Осколки взрыва превратили его шинель в лохмотья и оторвали рукав. Прошло немного времени, и взрывная волна снова сбила его с ног, так что он сумел подняться лишь на четвереньки, но продолжал, крепко сжимая ружье, ползти вперед, пока не потерял сознание. Санитарам удалось унести его с поля боя.

С наступлением темноты я заглянул в просторную палатку, приспособленную под временное пристанище для раненых. Они не получали почти никакого ухода. По большей части здесь просто выжидали, кто скончается от ран, а кого можно будет позднее переправить на турецкий берег в крупный госпиталь в окрестностях Константинополя, которым заведует Флоренс Найтингейл. Я надеялся поговорить с этим человеком и утолить свое любопытство. Однако, сколько бы я ни бродил между койками, где лежали раненые, все же не смог отыскать заинтересовавшего меня солдата. Тогда я описал его внешность хирургу. Тот сразу припомнил пациента и сказал, что этот человек, едва придя в сознание, заявил, что другие раненые нуждаются в лечении больше его.

Он едва дождался, когда ему перевяжут руку, и мгновенно исчез, прослышав, что требуются добровольцы для ночной атаки.

Я вышел из палатки, поднял взор к звездам и помолился о нем.

Эпилог Новые приключения с любителем опиума

Де Квинси остался в нашей памяти скорее как литературный герой, чем как реальный человек.

Хорхе Луис Борхес

В эпилоге моего предыдущего романа «Изящное искусство смерти» я упоминал, что мой интерес к Томасу Де Квинси возник после просмотра фильма «Творение» (2009), в котором рассказывалось о нервном расстройстве Чарльза Дарвина. Его любимая дочь умерла как раз в то время, когда он работал над книгой «Происхождение видов». Жена Дарвина, набожная христианка, настаивала, чтобы он бросил свой труд, считая, что теория эволюции поддерживает взгляды атеистов. Самого Дарвина мучило чувство вины, он считал смерть дочери своего рода предупреждением от Всевышнего, приказом остановиться.

Недуг Дарвина сопровождался постоянными головными болями, расстройством желудка, учащенным сердцебиением, слабостью и бессонницей. Медики той эпохи, еще не ведавшие о психоанализе, были сбиты с толку и не могли распознать симптомы болезни. В кульминационный момент фильма один из друзей Дарвина называет истинную причину его заболевания и произносит следующие слова: «Чарльз, некоторые люди, скажем Де Квинси, придерживаются теории, что на нас влияют наши мысли и чувства, о которых сами мы даже и не знаем».

Мысль будто пришла из учения Фрейда, но в фильме рассказывалось о событиях пятидесятых годов девятнадцатого века, а знаменитый немецкий психоаналитик изложил свои идеи только в девяностых. И я задался вопросом: является ли фраза обычным анахронизмом, или же Де Квинси в самом деле предвосхитил работы Фрейда?

От остальной части фильма у меня остались лишь смутные воспоминания. С трудом дождавшись его окончания, я поспешил заглянуть в старые учебники, сохранившиеся со времен обучения в колледже, чтобы побольше узнать о Де Квинси. Мои преподаватели литературы девятнадцатого века считали его незначительной фигурой и относились к нему с предубеждением из-за скандальной автобиографической книги «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум», опубликованной в 1821 году.

Мемуары Де Квинси стали первым литературным произведением, повествующем о наркотической зависимости, но, как выяснилось, это далеко не единственная тема, где он оказался первопроходцем. Он впервые употребил термин «подсознание» и действительно на много десятилетий предвосхитил теорию психоанализа Фрейда. Кроме того, он положил начало психологической литературной критике в своем эссе «О стуке в ворота у Шекспира (“Макбет”)». Интерес к преступлениям, совершенным в 1811 году на Рэтклифф-хайвей, – первым массовым убийствам, получившим в Англии широкую известность, – побудили его сочинить «Постскриптум» к эссе «Убийство как одно из изящных искусств», где он настолько ярко живописал подробности этих преступлений, что фактически создал новый жанр детективной литературы. Помимо этого, Де Квинси опубликовал удивительно прочувствованные эссе о своих друзьях Вордсворте и Кольридже, чем помог им восстановить репутацию. Он оказал большое влияние на Эдгара Аллана По, который в свою очередь вдохновил сэра Артура Конан Дойля на создание образа Шерлока Холмса.

Увлекшись личностью Любителя Опиума, я словно бы провалился в викторианскую кроличью нору. До сих пор мои романы рассказывали о событиях современной жизни Америки. Чтобы пересечь океан и вернуться на полтора века назад, пришлось провести исследования жизни Лондона середины девятнадцатого столетия, равносильные написанию докторской диссертации. Несколько лет подряд я читал книги, посвященные исключительно этой эпохе и этому городу. Его окутанные туманом улицы (большая карта Лондона 1850 года и сейчас висит на стене моего рабочего кабинета) порой казались более реальными, чем то, что происходило вокруг меня.

Я поставил перед собой цель как можно плотнее увязать достоверные исторические сведения с художественным вымыслом. Например, описание метелей основано на газетных сообщениях о необычно суровой зимней погоде, поразившей Лондон в начале февраля 1855 года, благодаря чему мне удалось заменить снегопадом знаменитые туманы – своеобразную «достопримечательность» Лондона, – упоминаемые в романе «Изящное искусство смерти».

Шокирующие репортажи Уильяма Рассела из Крыма действительно заставили британское правительство подать в отставку во вторник, 30 января 1855 года.

В воскресенье 4 февраля королева Виктория с большой неохотой попросила лорда Палмерстона занять пост премьер-министра, а во вторник 6 февраля он приступил к своим обязанностям, как и указано в моей книге.

Птицы в клетках действительно украшали галереи Бедлама. Салон траурных принадлежностей Джея тоже существовал на самом деле. Несчастный случай во время катания на коньках в Сент-Джеймсском парке взят из журнальных сообщений за 1853 год, равно как и история голодного мальчика, который зарабатывал на жизнь тем, что охранял от воров тележки с овощами на рынке Ковент-Гардена. Список блюд, поданных на ужине у королевы Виктории, взят из «Книги о ведении домашнего хозяйства миссис Битон». В те времена издание пользовалось необычайным авторитетом, и даже королевские повара вполне могли сверяться с ним. Владельцы таверн в самом деле нередко нанимали пивных докторов, чтобы те разбавляли пиво и джин по тому самому рецепту, что приведен в романе. Крысиный яд входил в состав зеленой краски, используемой для окрашивания ткани. В английских церквях получила широкое распространение система аренды личных молелен. Ключи от них хранились у ключарей, назначенных из числа служителей церкви. Богатые прихожане иногда оборудовали свои кабинки балдахином и боковыми шторами.

Особняк лорда Палмерстона напротив Грин-парка сохранился до настоящего времени. Некогда известный под названием Кембридж-хаус, поскольку изначально он принадлежал герцогу Кембриджскому, этот дом – единственный на Пикадилли, расположенный в отдалении от улицы и имеющий полукруглую подъездную дорогу. После смерти лорда Палмерстона в 1865 году здание приобрел Военно-морской клуб, и вскоре оно получило прозвище «Въезд и выезд» из-за двух табличек на воротах, указывающих направление движения. В девяностых годах двадцатого века дом опустел и постепенно пришел в упадок. В 2011 году двое братьев-бизнесменов заявили о намерении реконструировать его за 214 миллионов фунтов и превратить в самое дорогое жилье в Лондоне. Однако к 2014 году реконструкция еще не началась: вероятно, призрак лорда Палмерстона мешает осуществить эту затею.

Комиссар Мэйн действительно проживал на Честер-сквер в Белгравии. Кстати, фешенебельный район получил свое название вовсе не в честь какой-нибудь вымышленной европейской страны из оперетты. Скорее всего, оно происходит от аристократической фамилии Белгрейв, которую носил застройщик района. Отделанные белой штукатуркой особняки Белгравии способны составить конкуренцию своим собратьям из Мейфэра, с дополнительным преимуществом в виде более широких улиц. В наши дни здесь располагаются многие иностранные посольства.

Церковь Святого Иакова тоже сохранилась, хотя и получила серьезные повреждения во время войны. Посещая эту прекрасную церковь в юго-восточной части Мейфэра, будто переносишься в прошлое. Льющийся в высокие окна свет подсказывает, почему сэр Кристофер Рен любил ее больше всех прочих своих построек, включая собор Святого Павла.

Кладбище при церкви Святой Анны в Сохо тоже существует по сей день. Именно здесь, как считал Колин О’Брайен, была похоронена его семья. Оно расположено выше окружающих улиц, поскольку в Викторианскую эпоху сюда постоянно подсыпали землю, чтобы похоронить как можно больше покойников друг над другом. Порой могильщики утрамбовывали землю, чтобы освободить место для новых обитателей кладбища.

Увидеть фотографии мест, где происходит действие романа, можно в соответствующем разделе моего веб-сайта или на сайте издательства www. mulhollandbooks.com.

В качестве еще одного примера попыток соединить реальные события с художественным вымыслом упомяну единственную вымышленную деталь во всем романе – приезд Де Квинси в Лондон в 1855 году. На самом деле он в то время находился в Эдинбурге. Все остальные факты биографии писателя соответствуют действительности. Гибель сестер; эдинбургский приют и обсерватория в Глазго, где он скрывался от сборщиков долгов; закончившаяся разрывом дружба с Вордсвортом; опиумные кошмары, в которых ему мерещились сфинксы и крокодилы; хозяин квартиры, державший его взаперти целый год; встреча с королем Георгом III и выдуманная аристократическая родословная, якобы уходящая корнями во времена нормандского завоевания; привычка во время работы низко наклоняться над свечой и в результате подпаливать себе волосы, – список можно продолжать. Кроме того, я включил в диалоги множество цитат из произведений Де Квинси. Мое восхищение им поистине безгранично; перечитав по нескольку раз тысячи страниц его сочинений, я начал ощущать, что проникся духом этого человека.

Форма должна соответствовать содержанию. В «Эксперте по убийствам» можно найти многие литературные приемы Викторианской эпохи. Современные авторы почти никогда не пишут от третьего лица, используя точку зрения всезнающего наблюдателя, тогда как в романах девятнадцатого века (начиная, например, с «Повести о двух городах» и «Холодного дома» Диккенса) рассказчик постоянно забегал вперед и предоставлял читателю всю необходимую информацию. Подобный ход очень полезен, когда нужно объяснить некоторые особенности жизни в Викторианскую эпоху, которые могут поставить читателя в тупик. Более того, я нарушил еще одно правило современной литературы и добавил к повествованию от третьего лица фрагменты личного дневника героини. Это сочетание, сейчас редко встречающееся, было в викторианских романах обычным делом. Литературный арсенал девятнадцатого века принес мне необходимую свободу в описании Лондона того же периода, и старые приемы заиграли новыми красками.

«Эксперт по убийствам» – моя версия специфического викторианского романа. Как известно, остросюжетная литература как жанр возникла в середине девятнадцатого века и поначалу получила у неодобрительно настроенных критиков эпитет «сенсационная». В первых остросюжетных произведениях действие, как правило, происходило в экзотических странах или в далеком прошлом, с непременными мрачными замками и звоном цепей. Однако авторы сенсационных романов подарили читателям более яркие переживания, показав, что настоящий ужас может подстерегать их в знакомом окружении, в тех самых лондонских домах, мимо которых они ежедневно проходят.

Другая разновидность ранней остросюжетной литературы, так называемый ньюгейтский роман, изображал жизнь воров и убийц из низшего сословия. Наиболее известный пример такого произведения – «Оливер Твист» все того же Диккенса. Однако авторы сенсационных романов утверждали, что отвратительные преступления происходят не только в трущобах, но и во вполне респектабельных домах состоятельных и знатных людей. Крамольная идея вызвала бурю негодования среди высоколобых критиков, считавших богатство, образование и достойную родословную надежным противоядием от всякого рода дурных побуждений.

Одним из первых знаменитых сенсационных романов стала «Женщина в белом» Уилки Коллинза (1859–1860), леденящая душу история о попавшей в сети заговора девушке. Книга породила целую волну товаров под одноименной маркой, включая письменные принадлежности, духи, одежду и сборники нот. Люди давали имена детям и домашним питомцам в честь персонажей романа. Позиции нового жанра укрепили два последующих произведения: «Ист-Линн» миссис Генри Вуд (1861) и «Тайна леди Одли» Мэри Элизабет Брэддон (1862). И хотя популярность Коллинза и миссис Вуд несколько пошла на спад в 1860-е, Брэддон (моя любимица среди них) пользовалась успехом до самого конца века.

Излюбленными темами сенсационных романов были безумие, умышленные поджоги, многоженство, супружеские измены, аборты, отравления, насильственное помещение в сумасшедший дом, присвоение чужого имени, наркотики и алкоголизм. «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум» Де Квинси – первый пример подобной литературы. Его «Постскриптум» к эссе «Убийство как одно из изящных искусств» также свидетельствует о зарождении нового жанра, равно как и полные напряжения эссе «Падение дома» и рассказ «Мститель», мотивы которых я использовал в своей книге. Уилки Коллинз, автор одного из первых детективных романов «Лунный камень» (1868), признавал свой несомненный долг перед Де Квинси, поскольку для раскрытия тайны в своей книге воспользовался «Исповедью англичанина, употреблявшего опиум». Учитывая такое отношение Коллинза к Де Квинси, я не удержался и позаимствовал из «Лунного камня» место действия одной из ключевых сцен – таверну «Колесо Фортуны» в переулке Шорлейн, неподалеку от Лоуэр-Темз-роуд.

Многочисленные покушения на королеву Викторию – не авторский вымысел. Вслед за нападениями Эдварда Оксфорда, Джона Френсиса, Джона Уильяма Бина-младшего, Уильяма Гамильтона и Роберта Френсиса Пейта был еще и шестой потенциальный убийца, однако он совершил покушение не в 1855 году, как в моей книге, а в 1872-м. Седьмое нападение произошло в 1882 году, когда злоумышленник выстрелил в королевскую карету, отъезжавшую от Виндзорского вокзала.

Хотя королева Виктория чудесным образом осталась невредима после всех покушений, по существу, ее жизнь закончилась двумя десятилетиями раньше. В ноябре 1861 года принц Альберт тяжело заболел, и поначалу доктора решили, что это обычная инфлюэнца. Когда озноб и лихорадка усилились, у больного диагностировали брюшной тиф. После нескольких недель мучений 14 декабря принц умер в Виндзорском замке, в окружении семьи и друзей. За двадцать один год супружества с королевой Викторией его популярность переживала взлеты и падения. Словно отдавая долги за периоды недоброжелательного отношения к нему, Англия погрузилась в глубокий траур, продолжавшийся не один год, как требовала традиция, а целое десятилетие. По всей стране принцу Альберту возводились памятники.

Сама королева Виктория горевала о муже не год и не десятилетие, а все последующие сорок лет. Она вела затворническую жизнь в Виндзорском замке, крайне редко появляясь на публике, за исключением открытия очередного памятника покойному супругу. Она постоянно носила траурную одежду и часто навещала спальню, в которой скончался принц Альберт, тщательно следя за тем, чтобы обстановка в комнате оставалась такой же, как была при его жизни, вплоть до ежедневной смены простыней на постели и утреннего тазика с горячей водой для бритья. Забыв о своих прежних намерениях, королева отдалилась от подданных точно так же, как и ее предшественники.

Нет никаких доказательств тому, что Эдвард Оксфорд действительно играл роль пешки в масштабном заговоре, однако, изучив множество документов о покушении на королеву, я пришел к выводу, что события можно истолковать двояко. Чем бы на самом деле ни руководствовался Оксфорд, после двадцати лет его пребывания сначала в Бедламе, а затем в Бродмурской лечебнице для душевнобольных преступников врачи сумели убедить правительство в его вменяемости. Они отметили, что он с пользой потратил время, овладев греческим, латинским, испанским, итальянским, немецким и французским языками. Кроме того, он выучился играть в шахматы и усовершенствовал способности живописца, заработав на своих картинах шестьдесят фунтов.

Возможно, королева Виктория согласилась с рекомендациями правительства и проявила милосердие лишь потому, что новое пристанище Оксфорда в Бродмурской лечебнице располагалось неподалеку от Виндзорского замка. Может быть, ее величество опасалась, что он сбежит оттуда, проберется через лес к замку и снова нападет на нее. Оксфорда освободили при условии, что он покинет Англию и никогда больше не вернется обратно. В 1867 году, спустя более четверти века после покушения, он отплыл в Австралию, где поселился в Мельбурне, в провинции Виктория, в чем заключается особая ирония судьбы, поскольку именно виконт Мельбурн занимал пост премьер-министра в то время, когда Оксфорд стрелял в королеву Викторию. Взяв символичный псевдоним Джон Фримен (свободный человек), он женился и занялся журналистской работой. Никто, включая его жену, не подозревал о его преступном прошлом. Он умер в 1900 году, когда ему исполнилось семьдесят восемь лет. Королева Виктория скончалась годом позже в возрасте восьмидесяти одного года. Ее правление, давшее название целой эпохе, продолжалось более шестидесяти четырех лет.

Благодарности

Я многим обязан биографам Де Квинси Гревелу Линдопу («Любитель Опиума») и Роберту Моррисону («Англичанин, употреблявший опиум»). Не только за их обширные познания, но и за то великодушие, с которым они отвечали на вопросы и руководили моим путешествием в мир Де Квинси.

Что касается Гревела Линдопа, то он фактически стал моим проводником по местам, связанным с именем Де Квинси, таким как Манчестер (где родился писатель) и Грасмер в Озерном крае (где он жил в коттедже «Голубятня» после отъезда Вордсворта). Между тем Роберт Моррисон пересылал мне разнообразную и необычайно ценную для работы информацию о Де Квинси, которую я не смог отыскать самостоятельно. Иногда мы обменивались электронными сообщениями по нескольку раз в день.

Историк Джудит Фландерс не менее любезно отвечала на мои вопросы и давала ценные советы. Ее книги о культуре Викторианской эпохи – в особенности «Викторианский дом изнутри», «Викторианский город» и «Изобретение убийства: как англичане полюбили смерть и полицейские расследования и создали со временный детектив» – сыграли важнейшую роль в моем изучении Лондона пятидесятых годов девятнадцатого века. Помимо того что Джудит превосходный ученый, она еще обладает талантом романиста («Творческий кризис») и редким чувством юмора.

Тем, кто хочет получить дополнительную информацию о покушениях на королеву Викторию, рекомендую прочитать книгу Пола Томаса Мёрфи «Выстрелы в королеву Викторию: безумие, хаос и возрождение британской монархии».

Более полную информацию о войне в Крыму можно почерпнуть в работе Орландо Файджеса «Крымская война: история».

О взаимоотношениях королевы Виктории и принца Альберта читайте в книге Джиллиан Джилл «Вдвоем: Виктория и Альберт – правители, партнеры, соперники».

Будет полезно ознакомиться также со следующими изданиями: «Лондон: биография» Питера Акройда, «Люди и мысли Викторианской эпохи» Ричарда Д. Олтика, «Мэри Элизабет Брэддон: подвижница детективной литературы» Энн-Мэри Беллер, «Лондон и лондонцы в 1850–1860-х годах (воспоминания)» Альфреда Рослинга Беннетта, «Преследователь королевы Виктории: странная история мальчика Джонса» Иэна Бондесона, «Флоренс Найтингейл» Марка Бостриджа, «Палмерстон: биография» Дэвида Брауна, «Литературные жизни Мэри Элизабет Брэддон» Дженнифер Кэрнелл, «Первые детективы и начало карьеры Ричарда Мэйна, комиссара полиции» Белтона Кобба, «Заговор голода: роль Англии в величайшей трагедии Ирландии» Тима Пэта Кугана, «Викторианские дневники: повседневная жизнь викторианских мужчин и женщин» Хезер Криэйтон, «Страсть к потреблению: досуг и развлечения в викторианской Англии» Джудит Фландерс, «Мода времен Виктории и Эдуарда: фотообзор» Элисон Гернсхайм, «Как быть викторианцем» Рут Гудмен, «Маньяк в подвале: сенсационные романы 1860-х годов» Уинфред Хьюз, «Карта призраков: история самой страшной лондонской эпидемии» Стивена Джонсона, «Возлюбленные Де Квинси» Петруса де Йона, «Труженики и бедняки Лондона» Генри Мейхью (издание 1861–1862 годов), «Повседневная жизнь викторианской Англии» Салли Митчелл, «Главарь: подлинное викторианское преступление глазами детектива Скотленд-Ярда» Криса Пэйна, «Викторианский Лондон» Лайзы Пикард, «Король фантазий: жизнь Уилки Коллинза» Кэтрин Питерс, «Что ела Джейн Остин и что знал Чарльз Диккенс» Дэниела Пула, «Достопримечательности Лондона» Чарльза Манби Смита (издание 1853 года), «Выдающиеся викторианцы» и «Королева Виктория» Литтона Стрейчи, «Сохо: история самого колоритного района Лондона» Джудит Саммерс, «Подозрения мистера Уичера, или Убийство на Роуд-хилл» и «Бесчестие миссис Робинсон: дневники викторианской дамы» Кейт Саммерскейл, «Подъем респектабельного общества. История викторианской Британии в 1830–1900 годах» Ф. М. Л. Томпсона, «Преступники и полицейские в Англии с 1700 по 1900 год» Дж. Дж. Тобиаса, «Королева Виктория после цензуры: как два господина отредактировали королеву и создали икону» Ивонны Уард.

Полное собрание сочинений Томаса Де Квинси издано в двадцати одном томе под общей редакцией Гревела Линдопа. Роберт Моррисон редактировал два небольших сборника: «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум» и «Томас Де Квинси: об убийстве». Издание Дэвида Райта «Томас Де Квинси: воспоминания об Озерном крае и его поэтах» содержит искренние впечатления Де Квинси о Кольридже и Вордсворте.

За дружескую помощь я неизменно благодарен Джейн Дистел и Мириэм Гоудрич, а также всем замечательным сотрудникам литературного агентства «Дистел энд Гоудрич», в особенности Лорен Э. Абрамо, Майку Хугланду, Шэрон Пеллетье и Рэйчел Стаут.

Также я признателен великолепной команде из «Малхолланд букс/Литтл, Браун/Ашетт». Особенно хочу отметить Рейгана Артура, Памелу Браун, Джудит Клейн, Джоша Кендалла, Уэса Миллера, Мириэм Паркер, Амелию Поссенца, Майкла Питша и Рут Тросс (в Великобритании).

Как обычно, моя жена Донна давала мне прекрасные советы. Семейная жизнь с писателем требует особых качеств, и я благодарен Донне за многолетнее терпение и понимание, с каким она выносила мой ежедневный уход в себя.

Примечания

1

Томас Де Квинси. Исповедь англичанина, употреблявшего опиум. – Здесь и далее примечания переводчика.

(обратно)

2

Томас Де Квинси. Исповедь англичанина, употреблявшего опиум.

(обратно)

3

Там же.

(обратно)

4

Томас Де Квинси. Английская почтовая карета.

(обратно)

5

Генри Джон Темпл, лорд Палмерстон (1784–1865) – знаменитый английский государственный деятель.

(обратно)

6

Религиозный гимн Реджинальда Хибера (1783–1826).

(обратно)

7

«Основы медицины» (лат.).

(обратно)

8

Исх. 3: 17.

(обратно)

9

Уильям Шекспир. Макбет. Перевод А. Радловой.

(обратно)

10

Первоначальное (до 1855 года) название острова Тасмания.

(обратно)

11

Четыре коллегии, в одной из которых должен состоять любой судебный адвокат (барристер) Англии: Линкольнс-Инн, Грейс-Инн, Мидл-Темпл или Иннер-Темпл.

(обратно)

12

Оскар Уайльд. Перо, полотно и отрава. Перевод А. Зверева.

(обратно)

13

Деревня в северной части графства Суррей, близ которой в 1852 году состоялась последняя в Англии официально зафиксированная дуэль со смертельным исходом.

(обратно)

14

Питер Акройд. Лондон: биография.

(обратно)

15

Уильям Шекспир. Перикл. Перевод Т. Гнедич.

(обратно)

16

Кристофер Хибберт. Крымская кампания 1854–1855 гг.

(обратно)

17

«Таймс», 14 ноября 1854 г.

(обратно)

18

Отсылка к строке английской народной детской песенки «Чудеса в решете».

(обратно)

19

Томас Де Квинси. Английская почтовая карета.

(обратно)

Оглавление

Вступление

Глава 1 Место преступления

Глава 2 Крытая молельня

Глава 3 Обитель смерти

Глава 4 Хрустальный дворец

Глава 5 Тронный зал

Глава 6 Салон траурных принадлежностей

Глава 7 Ужин во дворце

Глава 8 «Колесо фортуны»

Глава 9 Бедлам

Глава 10 Уотфорд

Глава 11 Тьма, скрытая во тьме

Глава 12 От работного дома к кладбищу

Глава 13 Бездонная пропасть

Эпилог Новые приключения с любителем опиума

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg