«Быть подлецом»

Быть подлецом (fb2) - Быть подлецом 1030K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ольга Николаевна Михайлова

Ольга Михайлова Быть подлецом

O villain, villain, smiling, damned villain!

My tables! Meet it is I set it down

That one may smile, and smile, and be a villain.

Shakespeare's «Hamlet». Act 1. Scene 5.[1]

Глава 1. Чарующий лик мертвеца

Живопись — это страстное молчание.

Густав Моро.

Даже на третий класс денег не хватало и, чтобы и не пришлось просить Корнтуэйта о ночлеге, Донован решил из Лондона поездом доехать только до Ноттингема, а уж оттуда на дилижансе добраться до Шеффилда. Теперь, с трудом взгромоздив на крышу кареты саквояж, Чарльз, прижимая к груди папку с офортами, занял место у окна. Господи, только бы удалось, только бы удалось…

Приглашение епископа Роберта Корнтуэйта, недавно переведенного в Ноттингем из Беверли и ставшего новым главой епархии, было тем счастливым случаем, упустить который Донован не мог. Они встретились в Лондоне, в подземной усыпальнице церкви Святой Этельдреды, где Чарльз реставрировал старые витражи, совершенно случайно, заговорили о живописи, на прощание епископ спросил его имя и адрес. И вот вдруг Корнтуэйт предложил ему, никому не известному художнику и реставратору, работу в Шеффилде, входившем в его церковный округ, и эта работа, сумей Чарльз справиться с ней, позволит ему, как минимум, год прожить безбедно.

Чтобы приехать в Шеффилд, пришлось заложить даже часы.

— Вы, небось, художник, да? — напротив него в тесном салоне дилижанса сидел грузный человек, очертания лица которого повторяли гольбейновский портрет сэра Уильяма Баттса: тот же уверенный взгляд знающего себе цену дельца, те же немного топорные черты.

Чарльз опустил глаза и тоской кивнул. Он знал подобных людей: прямолинейных, бестактных, говорящих, что в голову взбредет, нисколько не задумывающихся о чувствах собеседника. Тот и вправду, оправдывая предчувствие Донована, разразился филиппикой о вертопрахах, которые вместо того, чтобы заняться делом, избирают себе глупейшие занятия, кои и прокормить-то не могут. Донован вздохнул. Это было неправдой: на самом деле он ничего не избирал. Младший сын небогатого баронета он не мог рассчитывать даже на церковный приход, который продали ещё до его рождения. Зная склонность мальчонки к рисованию, брат отца определил его за казённый счёт в Королевскую академию художеств, и за это следовало благодарить Бога. Чарльз окончил Академию, иногда выставлялся, но успехом не пользовался: не умел потворствовать вкусам толстосумов, любил образчики давно забытой церковной живописи, работал, в основном, в католических храмах.

Между тем из дальнейших разглагольствований толстяка Чарльз узнал, что того именуют Томасом Бродбентом, он квакер, у него севернее Хай-стрит в Шеффилде банк.

— В нашей семье цену деньгам знают…

Так как Чарльз не возразил, и никто больше не поддержал разговор, банкир всё же умолк. Донован оглядел своих спутников: бледная девица с невзрачным отечным лицом казалась горничной из небогатого дома, а подремывающий джентльмен лет сорока был явно с похмелья, ибо карета дилижанса быстро наполнилась выдыхаемыми им парами джина. Донован вздохнул и обратил взгляд за окно. Там сгущались сумерки того удивительного графитового цвета, что так очаровывали Чарльза на полотне Ван дер Нера, в его знаменитой «Деревне у реки в лунном свете»: прозрачный полумрак, проступающие кружевные кроны весенних деревьев, темнеющая на фоне бледного неба островерхая крыша колокольни, отражение прибрежных кустов и туч цвета тенаровой сини и шмальты в зеркальных водах залива.

…По приезде Чарльз устроился в гостинице, в номере торопливо вынул из саквояжа сюртук. По счастью, тот совсем не помялся, недаром же Донован потратил четверть часа, чтобы аккуратно уложить его. Завтра Чарльз будет выглядеть вполне прилично. Парадная рубашка измялась, но тут уж ничего не поделаешь: Донован развесил её, понадеявшись, что к утру она отвисится. Денег на глажку всё равно не было. Он торопился поскорее лечь, ибо порядком умаялся за этот долгий день, но, оказавшись в постели, долго не мог уснуть: молился о завтрашнем дне, потом просто лежал без сна.

Где-то залаяла собака. За переплетом окна, в искаженном свете казавшимся перекошенным, цикада начала резать тишину своим пиццикато. К западу от церковного шпиля в отчистившемся от туч небе засияла луна, похожая на венецианский золотой дукат. Донован, лежа в полутьме, не сводил с неё глаз. Цвет ночного светила напомнил ему хвойный мёд Пьемонта, аурипигмент, но в середине диск затемнялся, сменяясь золотисто-коричневым тоном, цветом сардинского мёда корбеццоло, расплавленным янтарем готовым, казалось, стечь в подставленные ладони. Донован подумал, что если бы он рисовал эту луну, в неаполитанскую желть добавил бы кошенили, чуть церулеума и blanc fixe…

…Утро застало Донована врасплох: ему показалось, он только на минуту смежил веки, но вот в комнату уже лился ровный солнечный свет, отливавший прозрачной голубизной неба Каналетто. К удивлению Чарльза время, как сказала ему горничная, приближалось к одиннадцати — между тем епископ Роберт ждал его в полдень. Рубашка как была, так и осталась мятой, но Чарльзу было уже не до неё. Торопливо одевшись и взяв офорты, Донован поспешил на улицу.

Корнтуэйт писал, что кафедральный собор Святой Марии он найдет сразу, как выйдет на Норфолк-стрит. И вправду, первый же прохожий ткнул ему рукой в сторону квадратной башни с высоким пирамидальным шпилем и резными контрфорсами. На её верхнем ярусе высилась колокольня. Чарльза удивило скопление людей и карет перед собором, Корнтуэйт говорил ему, что католиков в городе немного, но он, ни на кого не обращая внимания, с безразличием чужеземца окинув глазами толпу, вошёл в тяжёлые дубовые двери.

Внутри храм поразил Донована своим великолепием. Широкий неф с массивными колоннами украшали позолоченные рельефы с изображением святых. Витражи с библейскими сценами, резные боковые алтари, мраморные статуи и расписные изразцы оживали в солнечном свете. Чарльз ощутил восторг, пылкий, как любовь. Его всегда очаровывали те времена пламенной веры, когда храмы облекались золотом, когда гимн Творцу слышался в застывшей музыке готических шпилей и барочных архитравов. А что сегодня? Дух делячества и экономии проник и в архитектуру, современные храмы уподобляются баням или ратушам…

Месса давно закончилась, Донован поискал глазами епископа и вдруг увидел, как в боковой неф внесли дорогой гроб тёмного дерева, в охряных солнечных лучах блестевший франкфуртской чернью. Замелькали люди в трауре, и художник понял, что почивший был совсем не беден: публика на отпевании, судя по костюмам, явно принадлежала к высшим слоям общества, в оконных просветах и дверном проеме виднелись дорогие кареты и сновали слуги в ливреях.

Донован решил покинуть неф, но остановился при мысли, что отпевать знатного покойника мог и сам епископ Роберт. Однако он ошибся: из ризницы вскоре появился высокий священник в чёрной сутане с лицом астронома с портрета Габриеля Ревеля: огромный доминирующий нос, глубоко посаженные глаза цвета кассельской коричневой умбры. Кто-то за спиной Донована сказал, что это отец О'Брайен.

Но где же Роберт Корнтуэйт?

Первые ряды церковных скамей медленно занимали члены семьи покойного. Донован видел нескольких женщин под густыми вуалями, мужчины стояли в тени, держали плащи, пальто и шляпы в руках и пока не садились. Распорядитель похорон открыл крышку гроба, ризничий принёс и зачем-то поставил рядом большой подсвечник. Чарльз почувствовал, что ему совсем не место на чужой тризне, и, не желая уподобляться праздношатающимся и любопытным, медленно прошёл позади колонн к выходу. Он вынужден был на мгновение остановиться: навстречу шли две плачущие девушки в почти одинаковых платьях из тёмного вердрагонового шанжана, он уступил им дорогу, и тут неожиданно его взгляд упал на открытый гроб.

Чарльз замер, онемев.

На белых гробовых покровах покоился молодой человек лет двадцати. Волосы цвета газовой сажи оттеняли бледное лицо ангельских очертаний. Особенно удивлял разрез закрытых глаз: длинный, изогнутый у висков, усугубленный тёмными ресницами. Бледный рот с бесцветными губами завораживал классической строгостью, а на впалых щеках тон фарфоровой белизны переходил в голубоватый оттенок лиц мадонн Карло Дольчи, то ли неземной, то ли потусторонний.

Чарльз не мог оторвать взгляда от покойника, забыв обо всём.

Донован не мог сказать, сколько простоял так — неподвижно, зачарованный мёртвым ликом, но вдруг ощутил на плече тяжесть чьей-то руки и обернулся. Рядом стоял Роберт Корнтуэйт: тяжелое удлиненное лицо с большим носом, но, по контрасту, мягкие губы и очень умные глаза.

— Мистер Донован, рад, что вы приехали, — Корнтуэйт окинул Чарльза внимательным взглядом.

Донован растерянно кивнул в ответ, безумно сожалея, что придётся уйти: лицо мертвеца заворожило его и не отпускало. Как ни странно, Корнтуэйт словно понял его. Он тихо спросил:

— Вы были знакомы с мистером Мартином Бреннаном?

Чарльз смутился: мучительно хотелось остаться в храме, но ложь всегда претила ему.

Он покачал головой.

— Я… нет. Я никого в Шеффилде не знаю. Мистер Бреннан, вы сказали? Я не знал его, просто… — он опустил глаза, — это же рафаэлевский лик ангела, — прошептал он и столь же тихо спросил, — отчего он умер?

Епископ, видимо, подлинно был умён. Он неспешно взял художника под руку, подвёл к боковому алтарю, потом они поднялись на место органиста, откуда открывался совсем иной вид на мертвеца, правда, теперь фарфор лица отливал цинковыми белилами с толикой киновари и сиены, точнее, цветом алавастровых кипрских сосудов. Чарльз снова почувствовал, что не может оторвать от него глаз, пытаясь превратить шероховатую доску памяти в гравюру меццо-тинто, выскабливая и выглаживая фон, достигая постепенных переходов от тени к свету. Не упустить, запомнить глубину и бархатистость тона, богатство светотеневых оттенков этого небесного лика — ни о чём другом Донован сейчас думать не мог.

Между тем епископ, убедившись, что их никто не слышит, тихо ответил на вопрос живописца.

— Мистер Бреннан умер оттого, что перестал жить.

Как ни зачарован был Донован лицом в гробу, тон Корнтуэйта насторожил его: в ледяном спокойствии епископа проступило что-то сумрачное и гневное, словно он догадывался о чём-то весьма дурном, но по непонятной причине не хотел оглашать этого. Сами же слова, несмотря на их явную бессмысленность, вовсе не выглядели издёвкой, нет, в них тоже обозначилась какая-то скрытая тёмная логика. Чарльз отвёл глаза от гроба и внимательно посмотрел в лицо Роберту Корнтуэйту.

В глазах епископа чернела ночь.

— Вы хотите сказать, что он…самоубийца? — прошептал Донован.

Епископ пожал плечами. Его голос снова изменился, напомнив теперь менторский тон судейского крючка.

— Он был найден мёртвым в загородном доме Бреннанов на Дальнем выгоне. Но на шее не было петли, в теле — пулевого отверстия. Шеффилд славится своими ножами, но ничье лезвие его не оцарапало. Ничто не говорило и об отравлении ядом или газом, хотя именно это вначале заподозрили. Близкие противились вскрытию, но полиция в таких случаях умеет быть настойчивой. Но в итоге полицейский врач сказал именно то, что я вам уже сообщил: он умер оттого, что перестал жить. Он обронил, что, возможно, покойник принял чуть больше снотворного, чем нужно… Но и это спорно. Просто остановилось сердце.

Донован смерил епископа внимательным взглядом, потом снова посмотрел на мертвеца во гробе. Над ним склонилась рыдающая женщина, лица которой Чарльз не видел из-за густой вуали. Ее пытался успокоить седоватый джентльмен с благородными чертами, но она оттолкнула его руку с платком и снова зарыдала.

Гроб закрыли. Началась панихида. Донован со сжимающимся сердцем слушал интроит «Requiem aeternam», потом задумался и звуки словно затихли в нём, уступив место томительным и горьким мыслям. Магия мёртвого лица уже отпустила, чары развеялись, теперь живописец даже изумлялся той власти, что обрёл над ним лик покойника. Донован не склонен был корить себя за это: художник — раб красоты, однако он впервые ощутил это рабство как заворожённость, околдованность и подчинённость, раньше это было любованием и услаждением.

Сквозь эти мысли до него донеслась секвенция «Dies irae», и Чарльз с особой горечью прочувствовал распад и тлен той красоты, что овладела им. Откуда-то долетели нежные голоса: «In paradisum deducant te Angeli, in tuo adventu suscipiant te martyres, et perducant te in civitatem sanctam Jerusalem»[2] и под древний антифон гроб вынесли из храма.

— Ему предстоит покоиться в семейной усыпальнице на кладбище Нортон, — голос епископа раздался рядом и снова вывел Донована из задумчивости. — Сойдёмте вниз.

Глава 2. Епископ-искуситель

Глупо избегать искушений, против которых всё равно не можешь устоять.

Оскар Уайльд.

Теперь Донован почему-то испугался. Ему показалось, что он вёл себя совершенно непростительно: вместо того, чтобы выказать интерес к поручению епископа, сразу заговорить о витражах, показать свои наработки и офорты, он, как глупец, вытаращился на чужой гроб! Он словно забыл, насколько важно для него получить этот заказ!

Донован ругал себя последними словами.

Однако епископ, казалось, не заметил его оплошности. Корнтуэйт спокойно отвёл его в правый неф, рассказал о планах ремонта, замене витражей, посмотрел его рисунки. В папке лежали ещё несколько чистых листов, и епископ неожиданно спросил, есть ли у него с собой сангина или итальянский карандаш? Да, они всегда были в кармане сюртука. Чарльз торопливо достал пачку сангины. Он ждал, что ему укажут на необходимость изменений в офортах и приготовился выслушать замечания. Но Корнтуэйт ткнул пальцем в чистый лист бумаги и приказал:

— Нарисуйте покойника.

Чарльз вздрогнул. Он не ожидал этих слов, был изумлен, но при этом испытал странное волнение, то блаженное томление творца, когда мелок сангины становится продолжением руки, а рука Святым Духом движется по бумаге. Он и сам, покинув храм, писал бы этот лик, пытался бы отразить его в сангине, сепии, бистре, итальянском карандаше, угле и, конечно же, масле. Донован даже мысленно примерял уже оттенки смешения цинковых белил с кроном, массикотом и кадмиевой желтью, с реальгаром и кельнской умброй. Он видел тот алавастровый оттенок бледной кожи, но пока не знал, как передать затемнения впадин на щеках — добавлением ли vert-de-gris, серо-зеленого оттенка, или vert-de-pеche, зелени персика?

…Сангина оставляла на листе мягкие мазки тёплого рыже-коричневого цвета, и мёртвое лицо оживало в них, согревалось. Потом Донован напрягся и остановил скользящую по бумаге руку.

— Какого цвета были его глаза? — этот вопрос был продиктован каким-то непонятным самому живописцу любопытством: ведь в сангине цвет неотразим.

— Тёмный смарагд, вер-гинье, — ответил епископ. Донован не удивился: ещё в Лондоне Корнтуэйт сказал ему, что когда-то учился живописи. — Но рисуйте именно мёртвого, как вы его увидели.

Через пять минут работа была закончена. Чарльз отстранился от листа. Да, память не подвела, пропорции схвачены безупречно, так же совершенен абрис лица и тонких скул, но теперь мертвый казался спящим. Корнтуэйт тоже смотрел на лист, нахмурясь, выпятив нижнюю губу, отчего его лицо обрело гневное и несколько брезгливое выражение.

Однако слова епископа контрастировали с его недовольным видом.

— Пред тем, как послать вам приглашение, Донован, я навёл о вас справки в Академии. Люди, с чьем мнением стоит считаться, сказали, что вы талантливы, нечестолюбивы и честны. Теперь я понял, что меня не обманули. Я обещал вам двести фунтов за замену витражей. Я заплачу вам всю сумму авансом, сейчас. Вы будете заниматься этой работой, но у меня будет к вам и иная, особая просьба. В конце недели я пойду в дом Бреннанов на соболезнование. У моего отца было тринадцать детей, у его брата — десять, у сестры — одиннадцать. У меня столько племянников и племянниц, что я никогда не могу их запомнить и даже просто сосчитать. Я представлю вас как своего внучатого племянника и тем открою вам вход в этот дом. Я не прошу вас выяснить, что случилось с мистером Бреннаном, вы не полицейский. Просто смотрите, наблюдайте, пытайтесь понять. У вас хороший глаз. О своих подозрениях не скажу — они собьют вас с толку.

Художник изумился.

— Но ведь в доме будет траур…

— Да, но они принимают, а я был близким другом и учителем мистера Ральфа Бреннана, главы семейства. — В глазах епископа снова замерцали антрацитовые искры. — Вы остановились в гостинице?

Ошеломленный Донован кивнул.

— Да, в гостинице миссис Харрисон на Грин-лейн.

— Сегодня же вы переберётесь в дом при храме, там есть две комнаты в башне, кстати, в них удобно работать: окна выходят на восток и на запад. Жить будете бесплатно, — не могу же брать деньги с племянника, — иронично проворчал епископ.

Чарльз растерянно молчал. Мысль о том, что сегодня у него в руках будут двести фунтов, изумила его, но это изумление меркло по сравнению с предложением епископа. Он ещё в храме понял: Корнтуэйт подозревает, что в смерти Мартина Бреннана далеко не всё чисто. Но почему, если у Корнтуэйта есть подозрения, он не поделится ими с полицией? И если полиция ничего не нашла, что сможет он?

Однако возражать епископу Донован не хотел, ибо его душа пришла в смятение. Он хотел войти в этот дом. Чарльз почти угадал и то, почему Роберт Корнтуэйт решил дать это странное поручение именно ему: наблюдательный и умный епископ, безусловно, заметил очарованность Донована мёртвым ликом и решил, что тот не откажется. И искуситель не ошибся: хорошо зная, что такое искушение, этот соблазн Чарльз отторгнуть не мог и не хотел.

Было и ещё одно соображение, куда менее значимое, но и оно повлияло на Донована. Он был совсем одинок в этом городе, и возможность завести хоть какие-то связи и новые знакомства среди своего круга, иметь возможность перекинуться с кем-то словом, хоть изредка прийти куда-то с визитом — тоже была важна.

Роберт Корнтуэйт оказался человеком дела: через час деньги были выплачены, комнаты предоставлены в полное распоряжение Донована, выбраны наброски для двух витражей. Чарльзу понравились его новые комнаты — уютные, чисто убранные и имевшие отдельный вход со двора. Он мог возвращаться в любое время, никого в доме не беспокоя. Мастерская же при церкви была неплохо оснащена запасами цветного стекла и олова, на стенах аккуратно крепились инструменты: стеклорезы с латунными рукоятками, щипцы для разлома стекла и ножницы по металлу, на полках золотилась фолия, медная патина, блестели маленькие гвозди.

Чарльзу осталось только помянуть добрым словом предшественника.

Донован снова встретился со своим попутчиком мистером Бродбентом, который хоть и весьма удивился, снова увидев художника, но узнав, что тот хочет хранить в его банке пару сотен фунтов, посмотрел на него совсем другими глазами, не стал читать ему проповеди и учить жить, но любезно заверил нового клиента в надежности своего банка.

Чарльз не смог устоять и ещё перед одним искушением: вечером того же дня он заказал себе у лучшего портного города с Сент-Джеймс-стрит новый сюртук и фрак, купил шляпу, дюжину рубашек, две пары ботинок и часы, которых так не доставало. Это было транжирством, но Донован оправдывал своё мотовство тем, что слишком обносился за последний год, к тому же, если уж ему предстояло выйти в свет, то вовсе не хотелось выглядеть «бедным родственником» епископа.

В писчебумажном магазине Брука на Грин-лейн Донован купил большую пачку бумаги. Закусив в небольшой харчевне на Тудор-стрит, он, расположившись в новом жилище, торопливо разложил по полкам шкафа покупки и вещи, и весь вечер снова рисовал чарующий мёртвый лик, удивляясь тому, что лицо всякий раз, сохраняя безупречное сходство с оригиналом, выходило по-новому, точно открывая ему нрав умершего. Стоило чуть усугубить тени у висков — лицо обретало задумчивость, если Чарльз смягчал очертания лица, затушевывая в технике sfumato резкие зигзаги теней, — лицо застывало, становилось сонно-умиротворенным, а изображение в технике chiaroscuro, в резком противопоставлении света и тени, как на файюмских портретах, сообщало мёртвому лику что-то порочное.

Утро и весь следующий день Чарльз провёл в мастерской, занимаясь витражами. В ушах его в такие часы обычно звучала музыка: сам он помнил, как в детстве звуки органа в храме соединялись в великую симфонию духа с колебаниями воздуха и светом, струящимся сквозь цветные стекла витражей. Жаль, старинная витражная технология утрачена. Но сам он не подражал средневековым подлинникам, а использовал новые приемы росписи, игнорировавшей деление окна перемычками переплета и отказавшейся от свинцовых швов. Сейчас он работал по уже готовым эскизам, но то и дело ловил себя на странном волнении: не на приподнятом ликовании мастера, что испытывал при удачном воплощении замысла на холсте, и не на вдохновенном порыве, ибо витражная работа его не требовала. Нет, он волновался в нетерпеливом ожидании визита к Бреннанам, понял он.

Но почему? Что может ждать его в доме покойного? Почему он беспокоится?

В мастерскую заглянул Джон Райт, пожилой причетник храма, и с интересом начал наблюдать за работой приглашенного епископом художника. Корнтуэйт познакомил их ещё накануне. Старик походил на отца Дюрера, запечатленного им на портрете: твёрдый взгляд из-под красноватых век, жесткий разрез безгубого рта, краснота на кончике толстого носа. В глазах старика производство витражей было почти таинством, а этот Донован гордецом вроде не был: охотно объяснял непонятное, рассказал о формуле, по которой рассчитывается суммарный вес витража, растолковал, что определить истинную окраску цветного стекла можно только при полуденном освещении.

Неожиданно художник оторвался от работы и спросил старика:

— А вы ведь местный, Джон?

Старик кивнул. Он родился в Шеффилде, работал на угольной шахте Нанэри, а теперь ушёл на покой, пояснил он.

— А вы знали покойного мистера Бреннана? Когда я приехал, его как раз отпевали…

Лицо Райта не изменило своего безмятежного выражения. Было ясно, что безвременная смерть молодого мистера Бреннана для него — скорее повод для разговора, чем для скорби.

— Ну, сказать, чтоб знал — нет того. Он — джентльмен, а я кто?

— А семья его известна в городе?

— Бреннаны? Да, семейство почтенное, — в голосе причетника, размеренном и неторопливом, не было и следа волнения. Донован узнал, что Бреннаны щедро жертвуют на храм, а миссис Бреннан входит в совет попечителей госпиталя Шрусбери, того, что построен на средства его сиятельства Гилберта Хэдфилда ещё в 1627 году. — Миссис Бреннан в родстве с Хэдфилдами, — пояснил Райт.

Донован продолжал работать, одновременно обдумывая сказанное, а Райт спокойно продолжил:

— Уважаемые люди, а если вы что слыхали стороной о мистере Патрике, мол, место ему в Мидлвуде, думаю, вздор это все, обычные сплетни.

Чарльз не понял сказанного и недоуменно спросил, о каком Мидлвуде идёт речь? Что это?

Старик нахмурился, но брови его тут же и разошлись. Он махнул рукой и кивнул.

— Я и забыл. Вы ж не из этих мест… епископ Корнтуэйт сказал, из самого Лондона. Мидлвуд — это лечебница в пригороде между Мидлвудом и парком Уодсли, к северу-западу от города. Для душевнобольных.

Донован чувствовал, что старик ждёт вопроса, но понимал, что спрашивать о чём-либо рискованно. Его молчание пришлось Райту по душе: он подумал, что художник — человек приличный, не суёт нос, куда не нужно. Истинный джентльмен, стало быть. Донован тем временем, чтобы скрыть замешательство, начал дублировать эскиз будущего витража в натуральную величину на картоне. Теперь, объяснил он старику, нужно нанести на матрицу линии эскиза и начать нарезку стекла на отдельные фрагменты.

— Мистер Донован? — негромкий женский голос раздался из-за полуоткрытой двери, и в мастерскую, к изумлению Донована, заглянула женщина с портрета Франса Халса: со сложенными на обширном животе руками, округлым приятным лицом, дополненным, правда, лишним подбородком. Райт, вспомнив о вечерней службе, поспешил уйти. — Я — Мэри Голди, кухарка, — представилась женщина, — его преосвященство распорядился, чтобы вам обед в четыре подавали, так я спросить, вам сюда приносить или в комнаты ваши?

Щедрость епископа Корнтуэйта начала даже настораживать Донована. Он рассчитывал на небольшой аванс, но то, что получит оплату вперед, бесплатную квартиру, да ещё и стол, — превосходило все его ожидания. Он действительно почувствовал голод и решил, что на сегодня достаточно, и миссис Голди принесла ему обед в комнаты. Не менее приятным сюрпризом была и стряпня кухарки, всё было отменно приготовлено, а кое-что порадовало Донована и того больше: миссис Голди не умела молчать, и стоило задать ей вопрос, начинала говорить без умолку. За четверть часа Донован узнал больше, чем за полдня, проведённых с Райтом.

— Бреннаны? О, конечно, такое горе, такое горе… Мистер Мартин… В такие годы, так безвременно…

Донован узнал, что семейство Бреннанов сегодня возглавляет миссис Эмили Бреннан, урожденная Хэдфилд. В ее доме после смерти мужа, мистера Ральфа Бреннана, живет его младший брат, Джозеф, который, умри мистер Ральф бездетным, унаследовал бы состояние Бреннанов. Но у мистера Ральфа потомство имелось. Это были братья Райан, Патрик, Мартин и Уильям да их сестра Элизабет. Теперь вот, трое остались. Мистер Уильям… такое горе, подумать только, так теперь и мистер Мартин! Боже мой!

В доме, как выяснил Донован, жили и другие родственники, кузины и кузены Бреннанов: сын и дочери младшей сестры покойного мистера Ральфа и мистера Джозефа — мистер Томас Ревелл, и его сестры Шарлотт, Кэтрин и Летиция, а кроме того, там гостили мисс Энн Хэдфилд и ее брат Эдвард — они были племянниками миссис Эмили. Но смерть, она, как собака приблудная: где её раз накормили, туда и возвращается. Мыслимое ли дело — три смерти за год — и всё в одном доме?

С кухаркой Донован мог позволить себе быть более разговорчивым.

— А кто ещё, кроме мистера Мартина, умер-то? Вы сказали, трое остались?

— Мистер Ральф Бреннан, хозяин, за ним сын его младший — Уильям, он с собой покончил, а теперь вот…

— Покончил с собой? — ужаснулся Чарльз.

Кухарка вздохнула и развела руками, давая понять, что подобные богопротивные ужасы, увы, встречаются и в Шеффилде. Донован тоже решил уйти от болезненной темы.

— А братья и сестра Бреннан все тоже очень красивы?

Этот невинный вопрос неожиданно прервал поток красноречия миссис Голди.

— Красивы? — она остановилась, словно лодка, севшая на мель, — ну…конечно, моя приятельница, миссис Чепмен, наша портниха, говорит, что на платья молодая леди тратит по двести фунтов в год. Красивая она, конечно. Да и мистер Патрик — он тоже прекрасно одевается. А вот мистеру Райану и выряжаться нечего. Такой джентльмен и голый — джентльменом останется.

Чарльз снова подивился, он не уразумел, была ли в голосе кухарки насмешка, или миссис Голди подлинно считает, что красивой девицу делает платье? Донован был художником. Для него лицо человека и его манеры подлинно отражали суть: разрез глаз и морщины на лбу могли рассказать ему куда больше, нежели обычному человеку. Миссис Голди глупой не была. Это Чарльз понял сразу. Болтала же, в основном, от долгого молчания у плиты. А раз так, она могла не понять его только намеренно.

Что же представляют собой братья и сестра Бреннан? Почему столь странно отозвалась кухарка об их внешности? Почему Райт обмолвился про безумие одного из братьев, назвав, правда, эти слухи — сплетнями? Почему покончил с собой Уильям Бреннан? Вспомнив отпевание и похороны, Донован осознал, что кроме головы покойного на шелковых гробовых покровах — он не видел ничего. На церемонии были несколько десятков людей, две женщины в одинаковых шанжановых платьях прошли мимо к скамьям в первых рядах, у гроба рыдала женщина под вуалью, её утешал пожилой человек благородной внешности.

Больше Чарльз, увы, ничего не заметил.

Но Донована удивляло другое. Он не был любопытен: сплетни наводили на него тоску, злоречие утомляло, он забывал рассказы досужих кумушек, если где слышал их, раньше, чем отворачивался. Да что там! Его память была его силой и его бедой: причудливая, живая, непостоянная, она сохраняла, как дагерротип, воспоминания далекого и совсем ненужного былого, впечатывала в себя пейзажи и портреты, но обнаруживала роковые провалы в настоящем, она просто не подчинялась ему. Он никогда не помнил, что ел вчера, не мог вспомнить прочитанное в газетах, забывал имена встречных людей. Для него мукой была встреча с когда-то знакомыми по школе и академии — он смущался, не решаясь попросить напомнить ему имя говорившего с ним, просто терялся.

Впрочем, жил он анахоретом, и такие встречи бывали нечасто.

Но почему сейчас он не мог забыть бледного лица и чёрных, как вороново крыло, волос неизвестного покойника на лилейных гробовых покровах? Почему жадно ловил каждое слово кухарки о людях, совершенно ему не знакомых? Почему второй день волновался, думая о предстоящем визите к Бреннанам? Что ему в них?

Глава 3. Чума на постоялом дворе

Дьявол есть обобщённый образ всей мыслимой мерзости в каждом из нас.

Л.К. Вовенарг.

Чарльзу пришлось переплатить двенадцать шиллингов за фрак и десять — за сюртучную пару. Торговаться он никогда не умел, а портной брал едва ли не по лондонским расценкам. Но увидев своё отражение в зеркале, Чарльз перестал сожалеть о потраченных деньгах, а едва он появился в новом костюме на улице, как сразу поймал заинтересованные взгляды двух девиц с кружевными зонтиками на Гарден-стрит, нищий же на углу назвал его «сэр». И так ли уж неправа миссис Голди, полагая, что платье делает красивым, подумал Чарльз с улыбкой.

Сюртук сидел превосходно.

Вечером в четверг, накануне того дня, когда им предстояло нанести визит Бреннанам, в мастерскую неожиданно зашёл сам епископ Корнтуэйт. Чарльз оторвался от витражей и заметил, что его преосвященство выглядит усталым: глаза его запали, а губы почти неразличимы на бледном лице.

Он сел в кресло у окна и тихо проронил:

— Мне придётся вернуться в Ноттингем раньше, чем я предполагал, мистер Донован. И потому, то, что я хотел поведать вам после вашего знакомства с Бреннанами, я вынужден рассказать сейчас.

Епископ умолк, разглядывая квадрат готового витража, но явно ничего не видел. Донован отложил ножницы и фольгу и приготовился внимательно слушать Корнтуэйта. Сердце его почему-то громко колотилось в груди.

Епископ начал размеренно и спокойно, точно читал проповедь с амвона.

— Я увидел Ральфа Бреннана в первый же день в Итоне, где тогда преподавал богословие, а вскоре стороной услышал, что его семья на грани разорения. Я знал и учил ещё его отца, учил и его: волевой, энергичный, умный, он нравился мне. По окончании Итона он… неожиданно женился, и все, кто слышал об этом браке, либо бледнели, либо начинали смеяться. В двадцать два года он взял в жены Эмили Хэдфилд, тридцатитрехлетнюю старую деву, правда, с восьмидесятитысячным приданым. Ах, да, — спохватился епископ, — я же не сказал, как выглядел Ральф. — Корнтуэйт усмехнулся. — Впрочем, вы видели его сына… Ральф был самым красивым человеком из всех, кого я знал. — Епископ ограничился этими скупыми словами, потом продолжил, — наверное, надо сказать и о его супруге. Эмили в пансионе дразнили Медузой Горгоной. Несправедливо, кстати, её взгляд вовсе не обращал в камень, просто, взглянув на мисс Хэдфилд один раз, у вас не возникало желания посмотреть на неё снова. Некоторые, бестактные и жестокие, демонстративно отворачивались. Но, думаю, вы понимаете, почему светские сплетники предрекали этому союзу несчастное будущее.

Епископ перевёл взгляд на Донована и встретился с ним глазами.

— Не мне судить, счастлив ли был их брак, но Ральф отнюдь не предавался удовольствиям на стороне: он отстроил поместье, увлёкся хозяйством и вложениями капитала, и так распорядился деньгами жены, что за два десятилетия утроил полученные средства. Что до Эмили Бреннан… Я несколько раз гостил у него и не помню времени, когда она не была в положении. Она родила ему семерых детей, но двое умерли в младенчестве. Выжившие дети… Я крестил троих. Старший, Райан, наследник Ральфа, унаследовал его красоту и деловую хватку. Это умный и энергичный человек. Патрик, он мой крестник, похож на мать. У него сложный характер. Мартин… Так же красив, как Райан, но куда менее практичен. Уильям… Он поздний ребенок, в нём черты обоих родителей… — епископ на мгновение умолк, но сглотнув комок в горле, продолжил, — сестра Бесс, Элизабет, увы, копия матери в молодости.

Корнтуэйт встал и прошёлся по мастерской.

Донован отметил, что епископ говорит покойниках, как о живых, — в настоящем времени.

— Дальше… лакуна. Я уехал в Италию и пробыл в Риме девять лет. Я переписывался с Ральфом, был в курсе его семейных дел, но… на таком расстоянии слишком многое ускользало. Когда я вернулся сюда в конце прошлого года, то застал полный дом молодежи. Незадолго до смерти Ральф пригласил к себе племянников жены — Эдварда и Энн Хэдфилд, им предстояло унаследовать солидный кусок наследства графов Хэдфилдов. Как я понял из последней беседы с Ральфом, он имел в виду союз кого-то из своих детей с Хэдфилдами, а сугубо предпочел бы, чтобы Райан женился на мисс Энн, а Элизабет вышла бы за Эдварда.

В это же время сестра Ральфа Лавиния Ревелл попросила для своих детей разрешения погостить в его имении, и туда приехали племянник Ральфа Томас и его сестры — Шарлотт, Кэтрин и Летиция, Ральф просто не мог отказать сестре.

Епископ умолк.

Донован поднял на него глаза, и Корнтуэйт, сделав над собой усилие, заговорил снова:

— Ральф умер в конце прошлого года, в начале года нынешнего покончил с собой Уильям, а неделю назад умер Мартин. Ральфу было пятьдесят три, Уильяму — двадцать два, Мартину — двадцать пять, Патрику сейчас двадцать восемь, старшему, Райану, — тридцать.

— Простите, сэр, смерть мистера Ральфа Бреннана вопросов не вызывала?

— Нет, он страдал болезнью желудка и к тому же последние годы жаловался на сердце. Врач ручается, что смерть его произошла от естественных причин. Что до Мартина…

Чарльз молчал. Он понимал, что сейчас услышит самое важное.

— Я говорил с врачом. Это старый доктор, Тимоти Мэддокс, он лечил всех членов семьи два десятилетия. Он сказал, что, хотя у Мартина было слабое сердце, он ничего не понимает. Я спросил напрямик, может ли его смерть быть убийством? Мэддокс ответил — да, но заметил, что совершено тогда всё с потрясающим мастерством. А самоубийством? — спросил я. Он и этого не отрицает. По сути, невозможна только естественная смерть, — у него не было порока сердца.

— В семье… майорат? — тихо осведомился Донован.

— Да, всё наследовал старший сын Райан Бреннан, он должен позаботиться о младших братьях и сестре. То есть, теперь о брате Патрике и сестре Элизабет, — поправился он и педантично дополнил, — кроме того, Ральф в завещании отделил сорок тысяч фунтов: проценты с этой суммы пожизненно предназначены его жене Эмили, а после её смерти капитал вернётся к Райану.

— Вы видите в этом недоверие сыну? Райан, что, враждует с матерью?

Епископ покачал головой.

— Нет-нет, Ральф видел в этом знак его любви к жене. И только. Райан — любимец матери. Эмили просто боготворит его, души в нём не чает. Я заметил, что смерть Уильяма не очень расстроила ее, смерть же Мартина — ранила, и весьма. Но по-настоящему для неё значим только ее старший сын Райан, — епископ улыбнулся, — он — её свет и солнце.

Чарльз закусил губу и задумался. При майорате единственной жертвой преступного замысла стал бы именно старший сын, наследник, младших братьев могло бы толкнуть на преступление желание унаследовать деньги семьи. Однако погибли — если имело место преступление — младшие братья.

— Значит, сами вы считаете, что дело не в деньгах? — Художник внимательно посмотрел на епископа.

— Я… — Корнтуэйт устало потёр лицо ладонями, глаза его потемнели, — я вдруг понял, что зная Бреннанов тридцать пять лет, на самом деле — ничего о них не знаю. Темна, темна, как бездна, душа человеческая… Но деньги? Всё же — нет. Бреннаны не скопидомы, денежных скандалов, насколько я знаю, в семье нет.

— Но почему покончил с собой младший сын, Уильям?

Корнтуэйт тяжело вздохнул.

— Не знаю. Его записка ничего не объясняла.

Донован задумчиво смотрел на епископа. Он понимал, что тот не лжёт, но явно чего-то недоговаривает. Корнтуэйт же нехотя пояснил.

— Самоубийство Уильяма было трагедией, но сам факт выстрела сомнения не вызывал. В записке было всего полторы строки, он просил никого не винить и оставил ещё несколько странных слов о каком-то постоялом дворе и чуме…

— О постоялом дворе? Что за нелепость? — изумился Донован. — Чума? А вы помните текст?

Корнтуэйт покачал головой и неожиданно лениво наклонился на левый бок, после чего начал шарить в правом кармане монашеской рясы и вскоре извлёк оттуда небольшую записную книжку.

— В мои годы глупо надеяться на память, — рассудительно промолвил епископ, перелистывая, страницы. Он быстро нашёл искомое. — Вот оно. «Я это делаю сам. Ошибся постоялым двором, здесь слишком чумно…» Написано было на листке, вырванном из его блокнота. Почерк тоже был его.

Чарльз несколько минут сидел в задумчивости, потом спросил:

— Уильям был образован? Он хорошо знал поэзию?

— Поэзию? — удивился Корнтуэйт. — Не знаю, но все они получили хорошее образование. Почему вы спросили?

— Мне показалось, что это, — Донован смутился, — поэтические аллюзии. «Why should my heart think that a several plot which my heart knows the wide world» s common place?»[3] Это сто тридцать седьмой сонет Шекспира. И там же в конце — «In things right true my heart and eyes have erred, аnd to this false plague are they now transferr» d…»[4] Если я понял правильно, речь идёт об измене женщины, точнее, о разочаровании и обмане. «Любовь слепа и нас лишает глаз. Не вижу я того, что вижу ясно…»

— Бог мой, я же это помню, учил когда-то, — пробормотал епископ, и, чуть запрокинув голову, процитировал по памяти, -

Thou blind fool, Love, what dost thou to mine eyes, That they behold, and see not what they see? They know what beauty is, see where it lies, Yet what the best is take the worst to be… [5]

Так вы полагаете, что он… — епископ резко поднялся, — что ж, я не ошибся в вас. Вы многое способны увидеть.

Донован поколебался, но всё же спросил:

— Ваше преосвященство, я не понимаю другого. Вы представите меня, как своего племянника, но приходить в дом во время траура без вас я не смогу…

Епископ спохватился и махнул рукой на сомнения живописца.

— Я забыл вам сказать. Миссис Бреннан хочет разместить в галерее портреты всех членов семьи. Вас попросят написать всех Бреннанов и портрет покойного мистера Ральфа — по фотографиям и ранним портретам. Миссис Эмили давно хотела его заказать — но не успела. Я сказал ей, что это можете сделать вы и уже рекомендовал вас ей. В этой работе нет ничего, нарушающего траур. Соглашайтесь, это позволит лучше узнать их. И, естественно, вам заплатят — Бреннаны, повторяю, вовсе не скупы.

Донован задумался. Да, модели обычно разговорчивы: людям скучно сидеть без движения. Глупо думать, конечно, что ему доверят сердечные тайны, но возможностей для наблюдения будет с избытком.

Чарльз кивнул, однако успокоился не до конца. Что-то подспудно угнетало его — и наконец проступило.

— Скажите, ваше преосвященство, есть ли что-то, чего вы мне не сказали? — Чарльз посмотрел на Корнтуэйта прямо, не отводя глаз. Донован понимал, что епископ умолчал о многом — понимал, помня то гневное выражение, что появилось у него на лице, когда они стояли на хорах в храме.

Корнтуэйт вздохнул.

— Да, но не просите сказать вам об этом. Печать молчания. — Донован закусил губу, поняв, что кто-то из семьи исповедался Корнтуэйту. Епископ же медленно проговорил, обдумывая каждое слово, — но мне не было ничего сообщено об убийствах. Просто сказанное породило некие подозрения. Догадки. Я сделал вывод, что в доме моего друга далеко не всё благополучно. Не просите сказать больше, — с неожиданной мольбой обратился Корнтуэйт к Доновану, — я и так наговорил лишнего. Мне, по сути, рассказали о случайно увиденном, но, может быть, неверно понятом или криво истолкованном. При этом… — лицо его исказилось, — мне могли и налгать.

— На исповеди?

Епископ усмехнулся, пожал плечами и пояснил:

— Так ведь самая частая ложь — недоговоренность. Ложь не всегда откровенна и честна в искажении факта, чаще она — просто умолчание людей, скрывающих пугающие подробности. Умолчание — подлость…

— Но разве в умолчании совсем нет милосердия? — смутился Чарльз. — Ведь осознание правды вынуждает зачастую принимать роковые решения. Не каждый человек готов к грузу правды, поэтому…

— Поэтому многие и не копаются в поисках истины, а подсознательно её боятся, — усмехнулся Корнтуэйт, — но иногда, вы правы, мы молчим не из лживости, а лишь понимая, что бремя правды может оказаться собеседнику не по плечу… Но есть и иное. Многие предпочитают воспользоваться умолчанием потому, что его не уличат во лжи и не смогут «схватить за руку», да и лжеца гораздо меньше мучает вина за содеянное. Он может оправдаться перед собой, что сам ничего не знал, был в неведении. Или забыл всё, разумеется, по недоразумению.

— Так вы полагаете, что от вас что-то скрыли?

— Я скорее понял, что именно от меня хотят скрыть, — устало проговорил епископ, — и… испугался. Но я стар и опытен. А опытная старость хоть и умней молодой неискушенности, но ошибаться может тоже, мистер Донован, и притом — сокрушительно и пагубно.

Донован понял, что дальше говорить об этом неразумно, и сменил тему.

— Вы сказали, что у покойного Уильяма были черты отца и матери… И Патрик… вы назвали его характер сложным. Почему?

Корнтуэйт откинулся в кресле и посмотрел в потолок.

— Патрик… — он тяжело вздохнул, — я никогда не понимал его. Он не всегда держит себя в руках, бывают дурные приступы гнева, почти ярости. Один раз я был тому свидетелем. В местных пабах у него реноме не совсем нормального. Ему нельзя пить. Как назло, он из тех упрямцев, которые склоны доказывать всем, что они умеют то, чего не умеют. Он, однако, вовсе не дурак, но в этой семейке простецов нет, имейте это в виду.

Теперь смутился Чарльз.

— Я не понял вас. Вы полагаете, что Бреннаны… все лжецы?

Епископ снова усмехнулся.

— Не более чем все остальные. Но есть одно… обстоятельство, — епископ помедлил, обдумывая то, что собирался сказать, потом продолжил, — дело в том, что всем нам необходимо скрывать душевные переживания. И чем сильнее нахлынувшие чувства, тем сложнее это сделать. Одно дело скрыть беспокойство, и совсем другое — ужас. И часто, желая утаить истинные эмоции, лжецы имитируют другие. Наиболее преуспели в этом профессиональные актеры. Если мы хотим скрыть, что дрожат руки, можно сжать их в кулак или скрестить на груди, главное, не оставлять их на виду. Если мы хотим скрыть испуг, который выдает нас подрагивающими губами, мы можем начать их покусывать. Но сложно сохранить лицо безучастным, а руки неподвижными, когда в душе бушует страсть. Так вот… Бреннаны, когда злятся, всегда улыбаются. И это пугает меня больше, чем всё остальное.

— А Уильям и Мартин были такими же?

— Уильям ничего не умел скрывать. Был честен — в эмоциях. Как и Патрик. Мартин же откровенным быть не умел.

— А Райан?

Епископ вздохнул.

— Я назвал Патрика сложным человеком. Я и Райана не назвал бы простым, я, скорее, никогда не замечал его игры. Стало быть, он или умелый актер или тоже честен, но первое неимоверно усложняет натуру, а второе — упрощает.

— Но он — старший, вы должны знать его лучше других.

— Его воспитывали как хозяина имения и старшего в семье. Он вдумчив, умён, практичен и умеет быстро принимать решения.

— А что представляют собой Ревеллы и Хэдфилды?

Епископ покачал головой.

— Я не знаю. Я никогда не гостил в доме во время их визитов. Не знаю даже, были ли таковые. Присмотритесь сами. Но у меня ощущение, что с недавних пор в семействе поселился дьявол, и не исключено, что он пришлый.

Донован видел, что его собеседник утомлён и страдает. Он не стал ни о чём больше спрашивать, хоть получил ответы далеко не на все свои вопросы, да и то, что узнал, только породило новые недоумения.

Глава 4. Кэндлвик-хаус

Относительно родственников можно сказать много… и сказать надо, потому что напечатать этого нельзя.

А. Эйнштейн.

Трехэтажный особняк семейства Бреннан, построенный в 1742 году и запечатлевший эту дату на фронтоне, был возведен из тесаного камня и рустованного известняка в георгианском стиле. К нему примыкала готическая часовня в западном крыле, и Донован понял, что здание было перестроено из старого замка. Он оглядел центральный фасад с дорическими колоннами и выступающий карниз, над которым располагалось окно в стиле Палладио, обрамленное изящной балюстрадой. По всему периметру сооружения шли большие узкие и высокие окна, увенчанные фронтонами. Крыльцо декорировали старинными фонарями.

Везде царил дух роскоши, лишенной помпезности, и богатства без глупых причуд.

Также на фронтоне выделялись тёмные буквы «Candlewick-house». «Что это значит? «Свечной городок», — удивился про себя Чарльз, или «candle wick» — «свечной фитиль»?

Старая башня рядом и впрямь напоминала свечу.

Роберт Корнтуэйт и Чарльз Донован переступили порог дома в половине четвертого и оказались единственными визитёрами. В гостиной были спущены шторы и горели лампы, несмотря на то, что за окном было ещё светло. Их встретила хозяйка поместья, миссис Эмили Бреннан, поднявшаяся навстречу гостям из глубокого кресла.

Донован поклонился и внимательно оглядел мать покойного Мартина Бреннана. Годы набросили на это лицо паутину тончайших морщин, но оно несло печать ума и понимания весьма многого. Чувствовалось, что миссис Эмили действительно не была красивой даже в юности, но сейчас выглядела просто старой умной женщиной, напомнив художнику портрет женщины в чёрном чепце Яна де Брайя: властный нос, умный взгляд, поджатые узкие губы. Во всяком случае, Чарльз не отказался бы написать её портрет: и не по заказу, а по своему желанию.

Как оказалось, Корнтуэйт тоже умел лгать и делал это мастерски. Чарльз не почувствовал ни одной фальшивой ноты в словах епископа, когда тот представил его своим племянником и начал расхваливать его живописные таланты: голос Роберта Корнтуэйта звучал ровно и внятно, как на проповеди.

— Наш друг, сэр Роберт, давно уговаривал меня заказать семейные портреты, да я всё тянула, — голос миссис Бреннан звучал глухо, с усилием, — но теперь я не хочу откладывать. Мистер Корнтуэйт сведущ в живописи, я доверяю его рекомендации, — Чарльз поклонился. — Я хочу заказать портреты всех членов семьи… — голос её на мгновение прервался, — даже и тех, кого уже нет, — закончила она твёрдо и спокойно.

Тут её прервали: в гостиную вошли две девушки.

Чарльз поднялся. Одна из девиц выделялась тёмными волосами и странным профилем, запечатлевшим в резких чертах то ли тоску, то ли подавленную боль. Лицо повторяло черты миссис Бреннан и совсем не отличалось красотой, а молодость только выявляла и подчеркивала жесткость линии носа и излишне твердую линию губ, однако глаза, странные, без зрачка, растворившегося в тёмно-карей радужной, почему-то завораживали. Донован видел такие глаза на одном женском портрете Корнелиса Йонсона в Лондонской галерее.

Донована представили мисс Элизабет Бреннан и её подруге мисс Дороти Грант.

Черты мисс Грант напомнили Доновану «Благовещение» Андреа дель Сарто: подбородок был тяжеловат, лицо удлинено унылой линией носа, глаза тоскливы и непроницаемо темны. Однако девушка тоже не отталкивала, скорее, туманные глаза притягивали взгляд, звали вглядеться в них.

Чарльз вежливо поклонился, собираясь сказать, что он рад знакомству, но тут в залу вошёл мужчина в охотничьей куртке и высоких сапогах, и Донован замер точно так же, как в церкви перед гробом. В его памяти стремительно замелькали образы святого Антония Падуанского Джузеппе Баццани, идеализированные Анн-Луи Триозоном черты Наполеона в его помпезной церемониальной мантии, набросок «Тита» Шери, облик полковника Тарлетона Джошуа Рейнолдса. Всплыли и черты покойного Мартина, но теперь они ожили.

Вошедший был красавцем.

— Дорогой мистер Корнтуэйт, — голос красавца, неназойливо бесстрастный, был вежлив и доброжелателен, — дядя говорил, что вы обещали зайти. Рад вас видеть.

Епископ кивнул и познакомил Донована с мистером Райаном Бреннаном. Последний любезно улыбнулся гостям, поздоровавшись с Донованом за руку, потом учтиво поприветствовал мать с сестрой, пожелал доброго вечера мисс Дороти Грант, и голос его при обращении к ней смягчился и потеплел.

Райан собирался что-то сказать, но тут гостиная пополнилась ещё одним молодым человеком, вошедшим из внутренней галереи дома. Он держал в руках газету и, войдя, окинул собравшихся безрадостным взглядом.

Донован внимательно оглядел его. Этот человек не напомнил ему никаких картин, кроме виденного когда-то луврского мужского портрета Франчабиджо, но лицо говорило само за себя: это был лик убийцы и поэта, губы напоминали рану от лезвия, пропитанного ядом, и звали к непознанным наслаждениям, в глазах, казалось, застыли неведомые обиды и безымянные печали. Он выглядел озлобленным и напряжённым, но это была не злость нечестивца, а, скорее, ожесточение незаслуженного проклятья. Чарльз боялся таких лиц: слишком уж проступала в них затаенная страстность, слишком мало было покоя и обыденности.

Корнтуэйт отрекомендовал Доновану мистера Патрика Бреннана, но не успел он договорить, как в гостиной появился еще один человек — средних лет, которого Донован сразу узнал: это именно он пытался успокоить миссис Бреннан в церкви, протягивая ей платок у гроба. У него была счастливая внешность: видимо, бывший в юности весьма привлекательным, он и сегодня сохранял стройность, густые волосы и белоснежные зубы, морщины же в уголках глаз и легкая седина на висках лишь придавали ему ещё большую респектабельность. В голове Донована мелькнула мысль, что этот человек будет красив даже глубоким стариком.

Это бы мистер Джозеф Бреннан, младший брат покойного мистера Ральфа Бреннана, и дядя — нынешнего хозяина дома. Он учтиво приветствовал гостей. Чарльз заметил, что Патрик Бреннан не счёл нужным никого приветствовать: он лишь буркнул «добрый вечер», ни к кому конкретно не обращаясь, что до Джозефа Бреннана, то он, не обратив на хамство племянника ни малейшего внимания, вежливо поклонился мисс Дороти Грант, кивнул мисс Элизабет и тихо заговорил с миссис Бреннан. Вскоре Доновану стало ясно, что между братьями мало согласия: Патрик окинул Райана мрачным взглядом и отвернулся, Райан же смотрел на Патрика с улыбкой — легкой и насмешливой.

Теперь, когда вся семья, кроме кузин и кузенов, была в сборе, Донован подумал, что епископ Корнтуэйт, сказав, что в этой семейке простецов нет, был просто точен: члены семейства разнились, как ночь и день, но пустых лиц тут не было. Однако сам художник вновь чувствовал себя заворожённым и очарованным, то и дело бросая взгляд на Райана Бреннана. Ему казалось, мертвый восстал из гроба, красота Мартина превоплотилась в живого Райана, и Чарльз с трудом отводил иногда взгляд на прочих, но, как зачарованный, снова и снова возвращался к старшему сыну миссис Бреннан.

Леди Эмили поставила семью в известность, что заказала их портреты для Большой галереи. Райан кивнул, Джозеф издал восклицание: «Хо!», Элизабет промолчала, а мистер Патрик Бреннан сказал, что с него довольно и фотографий. Донован быстро взглянул на миссис Бреннан, но та только смерила младшего сына сузившимися глазами и ничего не ответила, между тем Райан спросил, когда мистер Чарльз Донован планирует приступить к работе? Для него самого подойдут вечерние часы: днём он занят с управляющим.

Донован подтвердил, что начнёт завтра же, и готов рисовать с натуры в том порядке и в то время, когда ему укажут, он занят витражами в соборе, но эта работа оставляет ему время и для заказов.

— А, вот вы где! — в гостиной появился молодой человек с открытым и приятным лицом, за ним вошли три девушки, — мы вернулись с прогулки, а в большом зале и в малой гостиной — никого, — пояснил он, — Шарлотт подумала, что вы в библиотеке.

Патрик Бреннан резко встал, поднялись и Донован с Корнтуэйтом. Джозеф просто обернулся. Неспешно покинул кресло и мистер Райан Бреннан. Вошедшие девицы отличались фамильным сходством: все они имели одинаковые, чуть сужающиеся книзу лица, при этом красивей всех была девица, которую Доновану представили, как мисс Шарлотт Ревелл. В ней чувствовалось живое кокетство и удивительная, какая-то воздушная прелесть. Она носила волосы, распущенные по плечам, от ее кожи — белоснежно-чистой, казалось, исходило благоухание, голубые глаза сияли. Мисс Кэтрин и мисс Летиция почти не отличались друг от друга: их волосы были светлей, чем у старшей сестры, одинаково белокурые, они походили на сусальных ангелов.

Однако лицо мисс Кэтрин, которое Донован разглядел лучше других, ибо она стояла к нему ближе других, удивило его, хотя, чем именно, не мог сказать и он сам. Волосами ли цвета выбеленного льна? Но в них не было ничего особенного. Ничего диковинного не было и в чёрных глазах, и в светлой чистой коже, однако у Чарльза осталось странное впечатление необычности мисс Кэтрин.

Их брата представили как мистера Томаса Ревелла.

Донован поклонился, но ничего не успел сказать, его опередил мистер Патрик Бреннан, приветствовавший мисс Шарлотт. Не нужно было особенной наблюдательности, чтобы заметить, что с него слетел весь недавний апломб: Патрик выглядел жалким и немного пришибленным. Мистер же Райан Бреннан спокойно взял оставленную братом газету, развернул, сел на диван и погрузился в чтение.

Тут появились мистер Эдвард Хэдфилд и его сестра Энн. Девушка приковывала к себе взгляд величавой и немного пугающей красотой Медеи, а брат тёмными волосами и смуглой кожей походил на итальянца, одет же был весьма щегольски. Донован вспомнил слова Корнтуэйта о дьяволе в доме, но Эдвард, если и напоминал дьявола, то опереточного. При этом — если бы в доме не было Райана, и Хэдфилд, и Ревелл показались бы Доновану красивыми, но теперь художник лишь отметил, что они недурны собой. Хэдфилд поздоровался с Райаном, Джозефом и Патриком, и все кивнули ему в ответ — спокойно и дружески. Донован заметил, что Томас Ревелл тоже приветствовал Эдварда, но сам Хэдфилд едва ответил ему.

Райан Бреннан отложил газету и встал.

— Где вы пропадали всё утро, Нэд? — поинтересовался он у Хэдфилда.

— Мы с Энн были в подземелье, — ответил Эдвард, — искали подземный ход на болота.

На лице Райана промелькнула тонкая ироничная улыбка.

— И что? Нашли?

Хэдфилд пожал плечами с видом, говорившим, что неуспех поисков его вовсе не обескуражил.

— Старые легенды редко лгут, — спокойно произнес он, — обычно они имеют под собой какое-то основание.

Райан лучезарно улыбнулся.

— Ребенком я облазил весь дом со всеми закоулками. Нет никакого подземного хода.

— Он должен быть, — упрямо повторил Хэдфилд.

Райан снова усмехнулся, теперь — как мудрый философ над глупостью юнца, и пояснил для мистера Корнтуэйта и мистера Донована, что мистер Хэдфилд разыскал в библиотеке старинное предание, что при осаде Шеффилдского замка его защитники по подземному переходу сбежали в окраинный замок Свечного Фитиля, а оттуда — на болота.

— Но всё это вздор, — заметил он, — замок с тех пор сто раз перестраивался. Если что и было, давным-давно засыпано да перестроено. Там чёрт ногу сломит, и куда умнее гулять в парке, чем в подземелье.

— Там есть запертая дверь, мы просто не смогли открыть, она окована металлом.

Райан только развёл руками.

Донован заметил, что мисс Энн Хэдфилд все время не сводила глаз с мистера Райана, теперь она тихо спросила у него, прочёл ли он ту книгу, что она дала ему?

— «Грозовой перевал» мисс Бронте? — уточнил Райан и виновато улыбнулся, — ох, не смог, дорогая мисс Энн. Ну не могу я читать женские любовные романы, вы уж простите. Мне кажется, в английских мужчинах всегда мало было любовной романтики и сладострастия, и если нам что и удавалось на любовном поприще, так это написание скучных трактатов и занудных философствований. Всякий добрый отец, похоже, считал своим долгом оставить пухлый том поучений о супружеской жизни своим чадам! Романы же о пылкой любви… — он развёл руками, — трижды начинал, засыпал, потом забывал, что там было вначале, снова перечитывал, — и снова засыпал.

— Но ты же прочёл про этого… Ловеласа, — поддел его дядюшка.

— Ричардсона? Да, это осилил.

— Аморальная книга, — поморщился Эдвард Хэдфилд с видом оскорбленной добродетели, за что удостоился ироничного взгляда дядюшки Джозефа.

— Я бы сказал, выдумка, — усмехнулся Райан, — за века мораль мотало из стороны в сторону, как горького пьяницу: от грубой чувственности к пламенному пуританству, от бесстыдного жеманства к показному хладнокровию, но ловеласы из нас, по большому счёту, никакие. Записной английский развратник скорее посетит публичный дом, чем будет заморачиваться с каким-то длинным и нудным совращением, — умеренно, необременительно, да и в любой момент можно вернуться к более важным и интересным вещам, то бишь к политике, охоте, скачкам.

— Ты циник, Райан, — так нежно заметила миссис Бреннан, и Донован понял, что мать подлинно боготворит сына.

Райан столь же нежно улыбнулся матери и снова взял газету.

— А можно мне сегодня взять лошадь, мистер Бреннан? — кокетливо спросила Летиция у Райана, явно строя ему глазки, — Майкл Блэкмор сказал, если вы позволите, мы с мистером Джозефом проедем до Дальнего выгона…

— Можно, малютка, бери, — голос мистера Райана Бреннана, донесшийся из-за газеты, был холоден, но любезен.

— А что пишут в газете, мистер Бреннан? — поинтересовалась меж тем Кэтрин, мисс Летиция же с довольной улыбкой обошла столик и присела в кресло.

— Продается прекрасное имение неподалеку от Ноттингема, — сообщил тот, — и гунтер, отлично объезженный трехлеток. Весьма интересно. Однако, — он отложил газету, — дела не ждут. Мистер Донован, поставьте меня в известность о часе позирования, и я буду к вашим услугам. Мистер Корнтуэйт, был рад встрече. Мисс Гранд, всегда к вашим услугам. Мама, я в буду в кабинете. Бесс, — обронил он сестре, — зайди ко мне после и не забудь распорядиться о ванне мне на вечер. Джозеф, Патрик, Эдвард, Томас, — он поклонился, — Лотти-кэтти-летти, прощайте, — наклонил он голову к девицам.

Донован не сразу понял его, потом улыбнулся: уменьшительные имена девушек действительно рифмовались и, судя по тому, что это обращение никого не удивило, Чарльз понял, что оно здесь в ходу. Кэтти и Летти проводили мистера Бреннана улыбками, Шарлотт тоже улыбнулась, а Донован подумал, что лицо мистера Райана Бреннана как-то странно не вяжется с лицами девушек, и не мог не заметить этой градации красоты: в тонких чертах Райана совсем не было той простоты и слащавой безыскусности, что проступала в Лотти-кэтти-летти. Что до лица мистера Патрика — оно тоже контрастировало с девичьими, но иначе: его тяжесть словно подчеркивала, оттеняла их воздушность.

Мисс Элизабет тоже вышла следом за братом, уводя за собой подругу, сестры Ревелл простились с ней, и в словах этого прощания Доновану померещилось некоторое робкое заискивание.

Пока мистер Донован осматривал комнату, куда проводила его леди Эмили, сочтя помещение вполне удобным для сеансов, он не мог отрешиться от мысли, что всё, увиденное им в этом доме, не разочаровало, но насторожило. И договариваясь о начале работы на следующий день, Чарльз пытался продумать и обобщить свои впечатления.

Наличие в доме четырех юных красавиц и — изначально — шести молодых мужчин заставляло предполагать возникновение любви, а две смерти братьев Бреннан, последовавших одна за другой, и записку одного из братьев, тоже можно было бы увязать с ревностью или изменой.

Но кроме явного чувства мистера Патрика Бреннана к мисс Шарлотт Ревелл, да еще, пожалуй, взгляда мисс Энн Хэдфилд на Райана — ему ничего пока заметить не удалось. Что до Патрика — натура его была такова, что влюблённость могла стать только страстью, опьянением ума. И если кто-то из братьев стал на его пути…

Девицы Ревелл показались странными: в глазах этих красивых куколок не проступало ничего детского и наивного. Они все выглядели вполне взрослыми. Ни один из представленных ему мужчин не показался глупцом, а раз так, доискаться до причин смерти братьев Бреннан будет нелегко. При этом Донован ни в ком не подметил явного дружелюбия, да и между самими братьями Бреннанами особого согласия тоже не заметил.

Всё это Донован изложил Корнтуэйту, когда они возвращались в епископский дом при церкви. Епископ кивнул, но ответил, что не слышал, чтобы братья были соперниками. Патрик не любит Райана с детства, пояснил он. Тут и неприязнь из-за первородства: Патрика бесит, что Райан наследовал всё, в тот время, как он с младшими братьями должен довольствоваться тысячей в год, но есть и иное. Они — «лёд и пламень», очень разные по темпераменту, характеру и настроению.

— Я помню, как Патрик говорил, что всегда предпочтёт безрассудство страстей мудрости бесстрастия, и добавлял, что братец Райан напоминает ему самые страшные для него предметы — часы, компас, барометр и календарь. Они бесстрастны и беспощадны.

— Но Райан Бреннан не показался мне жестоким или бесчувственным, — возразил Донован, — и губы, — Чарльз на миг смутился, — помните портрет Симона ван Альфена у Николаса Маса? Твердый живой взгляд, тонкая улыбка умного человека. Там явное сходство с Райаном. И, несмотря на силу и страстность Патрика, Райан смеётся над ним.

— Как ни странно — да, Райан совсем не поверхностен, но имеет легкий нрав и, насколько я помню по его детству, отходчив и незлопамятен. А что вы скажете об остальных?

— Дьяволом мне никто пока не показался.

Епископ горько усмехнулся.

— Боюсь, это не доказательство, что его там нет.

С этим Донован не спорил. Его удивило ещё одно обстоятельство, о котором он предпочёл не говорить: это был взгляд мисс Элизабет на девиц Ревелл перед тем, как она ушла из комнаты. Он не смог прочитать его: тусклый и безжизненный, словно больной, он ничего не выражал. Но вот она повернулась, уводя из комнаты подругу — и Донован видел, что взгляд мисс Бреннан ожил, в нём, да и во всем облике девицы что-то незримо переменилось. Она ушла, как королева, а в глазах блеснул огонёк, мгновенно преобразивший лицо: в нём проступила леди Макбет. Но почему? Не была ли то игра света? Да, рядом стояли лампы, а из окна у двери лился бледный свет начинающихся сумерек.

Ему могло в смешении света и померещиться то, чего не было.

Вечером Донован собрал бумагу, краски, сангину и уголь, приготовил мольберт и старый фартук, который всегда надевал поверх рабочей блузы. Миссис Бреннан сказала, что позировать ему первой будет Элизабет, если же она не сможет, то — она сама. Доновану хотелось увидеть мисс Бреннан поближе — утренний свет не даст ему ошибиться.

Однако когда, прочтя на ночь молитвы, Чарльз оказался в постели, в его памяти снова проступило лицо Райана, почему-то в нарождающемся сне слившееся с гробом: Райан и Мартин были почти на одно лицо. Этот лик покойника теперь ожил и налился красками, он смеялся и кокетничал с девицами, читал газету и шутил. В ночном сне, уже отрешённом от дневных реалий, ему грезились актеры на сцене лондонского театра Ковент-Гарден, они ставили Шекспира, и он не удивлялся, слушая спор Гамлета с леди Макбет о том, что иногда лучше и не быть, чем быть, на что леди Макбет, не то возражая, не то соглашаясь, уточняла, что лучше не быть кому-то другому, но не ей, откуда-то из-за кулис сладострастно смеялся Яго, и только по пробуждению Донован понял, что три ведьмы, отпевавшие Гамлета, лежащего на лилейных покровах чёрного гроба, равно как и интриган Яго, забрались туда из других пьес.

Глава 5. Королева каверз

При погашенной лампе все женщины красивы.

Плутарх.

Назавтра, не успел Донован расположиться в предоставленной ему комнате, расставить мольберты, разложить палитры и листы для набросков, как появилась миссис Бреннан. Её дочь будет позировать первой, сообщила она после приветствий и быстро удалилась.

Через несколько минут Донован обнаружил, что в комнате слишком низкий стул для модели и вышел в коридор, надеясь встретить кого-нибудь из слуг и попросить стул с высокой спинкой. Он прошёл через два холла, но никого не увидел, однако тут чуть приоткрылись массивные дубовые двери в одном из коридоров и Чарльз услышал женский голос — удивительно мелодичное и глубокое контральто его любимого тембра.

— Ты же не допустишь этого, дорогой? — Чарльз не усомнился ни на минуту: это был голос любви. В нём проступала мольба, клокотали страсть и заклинание, звенела надежда и сжимала зубы боль.

Мужской голос был груб, насмешлив, язвителен, зол и мелодичен одновременно.

— Ты полагаешь, что я не хозяин в своём доме, Бесс? — и на пороге появились мистер Райан Бреннан и его сестра Элизабет.

Донован успел зайти за колонну. Его не заметили. Но сам он увидел, что последние слова Райана произвели на сестру удивительное действие: она словно пригубила сладчайшего вина. Глаза девушки затуманились, на щеках появился нежнейший румянец, улыбка осветила лицо. Она поднялась на цыпочки и приникла губами к щеке брата, и Донован видел, что глаза самого Райана тоже увлажнились нежностью. Мистер Бреннан погладил сестру по волосам и попросил распорядиться, чтобы ему принесли кофе в кабинет. Мисс Элизабет кивнула и сказала, что всё утро будет у художника в бывшей комнате дяди.

Донован поспешил вернуться к себе, по пути встретив дворецкого и попросив другой стул. Мимо него пробежали мисс Шарлотт Ревелл и ее сестра Летти. Донован обернулся вслед девицам и мисс Летиция — тоже обернулась. Белый локон завивался возле её розовой мочки, голубые глаза смотрели игриво, даже более чем кокетливо.

Но девушки быстро исчезли.

Мисс Элизабет не заставила его ждать и появилась спустя считанные минуты.

Опровергая вчерашнее представление и странный ночной сон Чарльза, девица оказалась спокойной и сговорчивой: она без всяких возражений приняла требуемую им позу и застыла на стуле совершенно неподвижно, устремив взгляд в окно и явно думая о чем-то своём. Она и словом не обмолвилась о том, чтобы он приукрасил оригинал, не высказывала пожеланий и не давала советов.

Такое поведение было весьма редким для женщины и весьма удивило Донована.

Чарльз быстро делал один набросок за другим, испытывая к своей модели куда большую симпатию, чем накануне: в случайно виденной сцене проступило делающее девушке честь душевное тепло, любовь к брату очень украсила её в глазах живописца, и Чарльз неосознанно перенёс эти впечатления в наброски: облегчил тени вокруг глаз, добавив самим глазам тепла и света, долго выбирал максимально выигрышную позу. Глаза девушки были тёмными, радужная поглощала и растворяла в себе зрачок, но сами глаза были очень выразительны.

Он попросил Элизабет убрать волосы со лба, и она безропотно подчинилась, всё ещё думая о чём-то своем. В конце сеанса Донован внимательно просмотрел эскизы. Ему удалось безупречно ухватить сходство и добиться того, чтобы недостатки внешности — слишком твердые губы и нос с жесткой горбинкой — не контрастировали, но гармонировали с величественной позой леди, он рисовал не леди Макбет из своего сна, но Коэлию Конкордию, римскую весталку.

По истечении полутора часов, во время которых мисс Элизабет почти не меняла позы и была погружена в глубокую задумчивость, Донован попросил её выбрать набросок для портрета и завтра прийти в другом платье. Мисс Бреннан подошла к нему и один за другим пересмотрела эскизы, потом неожиданно обратила взгляд на него самого, после чего снова стала рассматривать рисунки.

— Вы привыкли угождать своим моделям, не так ли? — в контральто девушки проступила язвительная насмешка.

— Нет, — Донован шестым чувством понял, что этой особе претит робость, и ответил с излишней резкостью, — я иногда наделяю свои модели выдуманными мною добродетелями или воображаемыми пороками, но льстить не люблю.

Элизабет Бреннан посмотрела ему в глаза, и он выдержал её пристальный взгляд.

— Мне вы польстили, — проговорила она тоном, не допускающим возражений, но неожиданно смягчила тон улыбкой, тонкой и доброжелательной, — однако, кажется, мне и вправду лучше убирать волосы со лба, да?

Донован кивнул. Мисс Элизабет была причесана по последней моде: на лоб — удивительно высокий и чистый — опускались завитки кудряшек, длинные волосы были убраны назад и закреплены золотыми гребнями на затылке. Но причёска не шла ей, сугубо выделяя на лице линию носа. На одном из набросков Чарльз открыл лоб и распрямил волосы, убрав их на греческий манер, — и неправильные черты девушки приобрели вдруг царственную величавость.

Она выбрала именно этот набросок, но тут же спросила с некоторым сомнением:

— Как мне одеться завтра? — в этом вопросе уже чувствовалось некоторое доверие, и Чарльз понял, что ему удалось разбить лед холодности леди.

Он чуть развёл руками.

— Ведь у вас траур. Простое чёрное платье. Я буду ждать вас в десять утра.

Она спокойно кивнула.

— До завтра, мистер Донован.

Оставшись один, Донован быстро перенёс набросок на полотно и задумался. Жизнь некрасивой женщины — череда боли. Каждая красавица напоминает о твоей ущербности. Каждое зеркало издевается. Мужчины не замечают. Но мисс Бреннан умела владеть собой и, видимо, была наделена немалым умом. При этом леди, подобных мисс Элизабет, Донован знал это, сердить опасно. Слишком легко боль ущербности перетекала в злость и ярость. О чём шла речь у них с братом? «Ты же не допустишь этого?» Что она имела в виду?

Чего не должен допустить мистер Райан Бреннан?

Остаток дня Донован провёл в церковной мастерской, а утром снова был в комнате, где стоял его мольберт.

Девушка оказалась способной ученицей: она была причесана иначе и с порога улыбнулась художнику.

— Брату очень понравилась моя новая прическа. Он сказал, что она не модна, но очень мне к лицу.

Донован понял, что она говорит о Райане, но осторожно спросил, сделав вид, что не понял:

— Ваш брат? Мистер Райан или мистер Патрик? Мне представили двоих.

— Райан, — ответила она, — мнение Патрика о женской внешности весьма тривиально, если вы заметили.

Донован чуть улыбнулся.

— Мнение о женской красоте у мужчин бывает трех видов, мисс: мужским, человеческим да ещё, у мужчин, подобных мне, художественным. Первое, да, — кивнул он, — встречается чаще.

Он снова удостоился тонкой улыбки леди.

Начав сеанс, он тихо сказал:

— В день, когда я приехал в Шеффилд по приглашению дяди, отпевали вашего брата. Примите мои соболезнования.

Леди вздохнула, тяжело и прерывисто. Голос её сел до хрипа.

— Проклятый год. Отец, Уильям, Мартин. Мне кажется, мы никогда не снимем траур.

Мисс Элизабет ничего больше не сказала, но Донован понял, что торопиться не нужно. И впрямь, леди, помолчав, продолжила:

— Мартин был излишне чувствителен. Мне всегда казалось, что он слишком хорош для этого мира. — Губы её чуть дрогнули, и она добавила, — или мир слишком дурен для него. Уильям же… он был копией Патрика. И тоже воспринимал жизнь излишне драматично.

— А что значит «воспринимать жизнь излишне драматично»? — настороженно спросил Донован, вкладывая в голос некоторую долю легкомыслия. Он не смотрел в глаза мисс Элизабет, но рисовал. Его вопрос, как он надеялся, выглядел неким праздным интересом.

— Не уметь меняться. Не желать думать. Не хотеть ничего понимать.

Мисс Бреннан сказала так много, что Донован несколько минут не решался продолжить разговор. Потом проговорил.

— Ваш брат Патрик… тоже воспринимает жизнь излишне драматично? — Донован постарался, чтобы в голосе не было особого интереса.

— Да, — в интонации Элизабет промелькнуло презрение, — но Патрик воспринимает жизнь ещё и по-дурацки.

Брови Донована чуть приподнялись.

— Но он не показался мне глупцом. Когда я буду писать его портрет, мне придётся обратить особое внимание на его глаза. Едва я увидел его, мне показалось… — Доран умолк, словно не решаясь продолжить.

Он заинтересовал леди, и она поощрительно улыбнулась.

— Что вам показалось? Взгляд художника интересен. Равно интересен… взгляд умного человека.

На этот комплимент Донован вежливо склонил голову, и заметил:

— Его лицо показалось мне ликом одновременно убийцы и поэта, чьи губы жаждут непознанных наслаждений, а в глазах которого застыли безымянные печали…

Его прервал мелодичный, рассыпчатый смех леди.

— Прелестно! И даже весьма верно. — И тут она с неподдельным интересом осведомилась, — а что вы подумали, когда увидели Райана?

Донован улыбнулся.

— О! Ваш брат Райан породил такое множество художественных ассоциаций, что я до сих пор не могу выбрать правильную. Он очень красивый мужчина.

Улыбка неожиданно сбежала с лица Элизабет. Он сказала тихо и очень серьезно:

— Райан — человек. Один из немногих в этом доме.

Донован понадеялся, что понял слова мисс Бреннан правильно. «Нuman being», сказала она, назвав брата человеком, явно ставя это слово выше определения, данного им самим.

По окончании второго сеанса на полотне был закончен подмалёвок, проступили очертания фигуры и лица мисс Бреннан. Леди понравилась Доновану — самокритичными суждениями, любовью к брату, твёрдой разумностью — и работа отразила взгляд художника: глаза мисс Элизабет светились умом и нежностью, и даже некрасивость привлекала силой и энергичностью линий высокого лба и уверенно сжатыми губами.

После ухода Элизабет Чарльз одержимо работал до вечера. Его начала угнетать мысль, что, несмотря на проведённые здесь два дня, он почти ничего не узнал. Он смешивал с газовой сажей кельнскую умбру и сиенскую землю, стремясь получить точный оттенок глаз девушки, когда вдруг услышал за спиной чьи-то тяжёлые шаги.

Донован обернулся и увидел Патрика Бреннана.

Патрик явно был пьян и, как это свойственно натурам страстным, невесел: вино скорее угнетало и печалило его, чем веселило и погружало в забвение. Несколько минут он безмолвно и мрачно оглядывал полотно, потом пьяно ухмыльнулся.

— Надо же! А вы поняли эту ведьму. Неутолимая зависть к превосходящим её, озлобленность на весь мир, происки и сплетни. Королева интриг, каверз и подвохов. Похожа. — Он развернулся и вышёл, хлопнув дверью. Донован болезненно поморщился, а через мгновение в коридоре послышался грохот и проклятия: судя по всему, мистер Патрик споткнулся на лестнице и проехался по нескольким ступеням.

Патетическая речь Патрика на Донована впечатления не произвела: Патрик был нетрезв и едва ли понимал, что говорит. Но было ясно, что мира в семье нет, и не только братья не ладят между собой, но и сестра Элизабет, обожая Райана Бреннана, терпеть не может Патрика.

Теперь же стало совершенно очевидно, что эта неприязнь взаимна.

На следующий день Донован закончил портрет. Мисс Бреннан попросила его подождать и вскоре вернулась с Райаном и матерью. Миссис Бреннан, внимательно осмотрев полотно, кивнула и обернулась на сына. Мистер Райан улыбнулся художнику и поблагодарил за работу, потом поинтересовался, кто следующий. Он?

— Если не возражаешь, то Патрик, — проронила миссис Бреннан, — он вчера заходил и сказал, что согласен позировать мистеру Доновану. Не ровен час, передумает… — миссис Бреннан не настаивала, а, казалось, советовалась с сыном. Доновану показалось, что у миссис Бреннан сложные отношения с младшим сыном: в тоне ее проступило некоторое отторжение и даже раздражение.

Райан Бреннан спорить не стал, легко согласился и неожиданно для Донована пригласил его к ужину. Чарльз склонил голову и поблагодарил. Он подлинно обрадовался: подобное предложение не было данью уважения племяннику друга семьи, понял он. Нет, его признали почти своим. А подняв глаза на мисс Элизабет и поймав её тонкую улыбку, Донован понял, что инициатива приглашения исходила именно от неё.

Однако вечер в кругу семьи Бреннанов хоть и дал Чарльзу больше понимания об отношениях в доме, чем три предыдущих дня, но, по правде сказать, вызвал недоумение.

За столом собрались все Бреннаны, Ревеллы и Хэдфилды. Стол возглавляла миссис Бреннан, рядом с ней по правую руку сидел её сын Райан, по левую — его дядя Джозеф. Он был спокоен и безмятежен, ел за двоих, во время ужина иронично поглядывал на молодых девушек, беседовал со своей невесткой о фазанах, которых та разводила, любезно интересовался у Райана результатами последних скачек. Райан Бреннан отвечал с некоторой долей фамильярности, шутил и смеялся. Было заметно, что с дядей у него отношения ровные и дружеские. Рядом с Райаном сидела Элизабет с застывшим на лице выражением скучной благовоспитанности. Она прислушивалась к разговору матери, дяди и брата, но не принимала в нём участия, иногда бросая взгляд на сидящего напротив неё брата Патрика и мистера Эдварда Хэдфилда. Взгляд безразличный и скучающий.

Патрик же Бреннан смотрел теперь на сестру со странным пренебрежительным отвращением, но не затрагивал её и к ней не обращался. Весьма часто он поглядывал на другой конец стола, где чинно и скромно, словно выпускницы пансиона, сидели Лотти-Кетти-Летти, сестры Ревелл. Летиция снова смутила художника странным заинтересованным взглядом, её голубые глаза откровенно изучали его. Кэтрин старательно отводила глаза от сидящих за столом, Доновану даже показалось, что она больна, ибо девушка все время куталась в шаль, точно в ознобе, отрешенно смотрела на свечу в подсвечнике, и пламя танцевало в её чёрных глазах.

Что до Эдварда Хэдфилда, он временами слушал разговор Райана с дядей, а временами обращался к сестре Энн, сидящей рядом с Элизабет. Сама Энн отвечала ему, но несколько раз обратилась и к Элизабет, прося передать то салфетку, то хлеб. Мисс Элизабет без улыбки и спешки выполняла её просьбы.

Донована посадили рядом с Хэдфилдом, а справа от него сидел Томас Ревелл — безучастный ко всему, но одержимо работавший вилкой. Он вообще ни на кого не смотрел, уставившись в собственную тарелку. Донован с удивлением подумал, что за все время только один раз слышал голос этого человека.

Донован боялся, что его начнут расспрашивать о его родстве с епископом, а он всерьёз опасался запутаться, к тому же вспомнил, что забыл спросить у Корнтуэйта фамилию его сестры. Но миссис Бреннан, и вправду осведомившись о его происхождении, узнав, что он младший сын баронета, больше никаких вопросов не задала.

Сам Чарльз, приглядываясь к сидящим за столом, ни в ком не заметил явной вражды, но он знал, что находится среди людей, умеющих скрывать свои чувства, и многого не ждал. Однако ощущал в воздухе что-то тяжёлое, словно наэлектризованное, напоминавшее молчание древесных крон перед первым порывом ветра, предвещавшим грозу. Казалось, в заколдованный круг вовлечены почти все сидящие за столом.

Тем временем мистер Джозеф Бреннан обсуждал с племянником мартовскую компанию у Камбулы, хвалил лорда Челмсфорда и обрушился с руганью на Дизраэли, которого Райан лениво защищал. Выяснилось, что в семье всё тори, но мистер Джозеф, уж Бог весть почему, питал к Бенджамину Дизраэли, лорду Биконсфилду, непреодолимую антипатию.

— «Ничего не делать и побольше «урвать» — таков наш идеал от мальчишки до государственного мужа», считает этот мерзавец. Он просто порочит империю, — злился Джозеф, — это инородец полагает, что если в нём самом — нет ничего, кроме жадности, то и на всем свете не существует ни истинного патриотизма, ни трудолюбия, ни благородства. И кто позволил этому наглому потомку еврейских банкиров высказываться о Великобритании?

— Дизраэли пришлось завоевывать себе положение, а люди, которые должны его добиваться, вынуждены говорить и делать такие вещи, которые нет необходимости говорить или делать тем, кому такое положение уже есть, — лениво ответил Райан. — Общественное мнение сегодня на его стороне.

— То, что называют общественным мнением, скорее заслуживает имя всеобщей глупости, — пробурчал дядюшка Джозеф.

Чарльз заметил, что Райан — единственный за столом, кто был искренен и весел, на лице же его брата нервно перекошенные губы застыли в улыбке, мистер Эдвард Хэдфилд тоже улыбался одними губами, глаза же его, как подметил Донован, были напряжены и тускло блестели. Что до мистера Ревелла, он вообще за всё время ужина не произнёс ни слова. Девицы же Ревелл порой тихо переговаривались, но в общем разговоре тоже не участвовали.

Вечером было условлено, что на следующий день позировать Доновану будет мистер Патрик Бреннан, и тот, услышав это, кивнул.

Глава 6. Испорченный ланч

Возможно, в суициде есть своя красота, но её редко способны оценить те, кто обнаружил обезображенный труп.

Неизвестный автор.

Вечером у себя Донован рисовал Райана Бреннана — таким, каким запомнил при выходе из кабинета с сестрой, потом — стоящим у его мольберта, и, наконец, за семейным ужином. Ему хотелось запечатлеть это лицо во всевозможных ракурсах, при разном освещении, которое подлинно меняло его, то одухотворяя, то ожесточая, то смягчая черты. Чарльз отметил, что Райан Бреннан совершенно вытеснил из его памяти Мартина, точнее, заместил его, ожил.

При этом художник пожалел, что Патрик согласился позировать ему, но, с другой стороны, он вспомнил, что Корнтуэйт просил его не заполнять альбомы эскизами, а узнать о творящемся в доме. Между тем от мистера Патрика Бреннана действительно можно почерпнуть куда больше, нежели от мисс Элизабет: несдержанный и нервный, он мог рассказать многое. И потому Донован постарался прийти на сеанс пораньше.

Предусмотрительность окупила себя: едва войдя в дом и пройдя на второй этаж по боковой лестнице, он услышал разговор и сразу узнал голоса Райана и Патрика. Братья, кажется, ссорились, по крайней мере, Патрик почти кричал.

— Я всё равно получу их, запомни, есть и закон, у тебя нет права отказать мне!

Райан стоял, засунув руки в карманы брюк и покачиваясь с носков на пятки. Ответил он неожиданно тихо и размеренно, в голосе его проступила утомлённость.

— Выслушай, Бога ради, и не кричи, Патрик. Почему ты всё время орёшь? — удивился Райан словно про себя, — я вовсе не отказываю тебе, малыш. Если бы вы с Мартином обратились ко мне сразу после смерти Уильяма — вопросов бы не было. Если бы после похорон Мартина ты сразу подошёл ко мне, — всё тоже было бы просто. Содержание, причитающееся младшим братьям, неотчуждаемо от общего капитала, но проценты с него принадлежат вам, я не спорю. Сегодня, когда Уильяма и Мартина нет, ты мог бы получать в дополнение к своей — и их долю. Но ты молчал и я… — на лице его проступило досадливое сожаление, — я предложил нашим кузинам некое вспомоществование. У девочек ведь ничего нет. Я говорил с Кетти и Летти. Сказал, что выделю им эти деньги на приданое, — на лице Райана легла печать озабоченности. — Но я не обещал… Или обещал? — Он был в нерешительности, — но думаю, ты прав. В конце концов, родной брат ближе кузенов. Я извинюсь перед девочками и объясню ситуацию.

Его слова произвели на Патрика странное впечатление. Он явно оторопел, казался пришибленным и притих.

— Ты… предложил им приданое?

— Это было не обещание, — словно убеждая себя, проговорил Райан. — Просто после похорон Мартина был разговор с Кэтрин и Летицией. Я хотел, что у всех кузин было хотя бы по две-три тысячи фунтов. Я подсчитал, что за три-четыре года смогу им это обеспечить.

Патрик молчал. Лицо его покраснело, губы были плотно сжаты.

— Если ты не лжёшь… — растерянно пробормотал он.

— А я вообще-то лгу нечасто, если ты заметил, — спокойно ответил Райан.

Патрик ничего не ответил, резко развернулся и бросился вниз по лестнице. Райан проводил его взглядом, исполненным какой-то странной безмятежной иронии и чуть — презрения.

Донован быстро завернул в комнату с мольбертом, потом спустился вниз, надеясь найти на первом этаже Патрика. Он подумал, что сможет оправдать эти хождения по дому тем, что искал младшего Бреннана, чтобы попросить начать сеанс пораньше. Внизу Патрика не было, но лакей на вопрос Донована ответил, что молодой господин в парке с мисс Кэтрин Ревелл.

И точно, Патрик стоял в аллее рядом с Кетти и что-то спрашивал у неё. Девушка была бледна, молча слушала, иногда пожимала плечами и тихо отвечала. На ней было светло-желтое платье, и это немного удивило Донована. Впрочем, он подумал, что траур распространяется только на членов семьи Бреннан. Однако платье показалось ему всё же не очень скромным. Подойдя ближе, Донован услышал:

— … что хотел бы обеспечить нас. Он не называл сумму.

— Всем троим? — уточнил Патрик.

Кетти кивнула, после чего Патрик Бреннан несколько невежливо отошёл от девицы и плюхнулся на скамью, вытащил сигареты и закурил. Девицу, впрочем, подобное поведение ничуть не обескуражило, она удалилась в глубину аллеи, раскрыв над собой небольшой кружевной зонтик.

Несколько минут Донован наблюдал за Патриком, но не хотел его беспокоить. Он понял, что Патрик претендовал на долю содержания умерших братьев, которую Райан уже пообещал сестрам Ревелл, и, убедившись в правдивости слов брата, пребывал в нерешительности. Он явно был влюблён в Шарлотт и теперь попал в двусмысленное положение: его требование передать ему средства, выделяемые на содержание братьев, могло заставить Райана отказать сестрам, а это, конечно же, уронило бы его самого в глазах мисс Шарлотт Ревелл.

Донован решил предоставить Патрика этим размышлениям и вернулся в комнату с мольбертом, которую уже про себя окрестил «мастерской», попросив одного из лакеев напомнить мистеру Патрику, что его ждут в одиннадцать для позирования.

Чарльз не удивился, когда тот появился с опозданием, был хмур и рассеян, явно страдал с похмелья, однако был очень чисто выбрит.

— Если дня три не бреюсь, костюм сидит как ворованный. Заметил утром… — рассеянно обронил он.

Первые четверть часа Донован потратил на поиск позы модели, при этом не мог понять себя: искал ли он ракурс, наиболее выигрышный для Патрика, или, напротив, стремился найти то положение, при котором уродство этого лица проступило бы отчетливей. Как ни странно, оно тоже завораживало Донована.

Чарльз сделал несколько набросков с разных точек и ужаснулся: лицо Патрика выходило карикатурой. Он напрягся, вгляделся внимательней. Ему нужно было понять этого человека и попытаться полюбить — иначе на полотне проступит личность, искаженная восприятием, а, точнее, неприятием художника. Донован хотел разговорить Патрика, но, как назло, не находил тем для разговора. Наконец спросил.

— Вы охотник? Вас рисовать во фраке или охотничьей куртке? — Донован был почти уверен, что Патрик Бреннан любит охоту.

Тот резко ответил, словно оборвал.

— В сюртуке. Я не Райан, это тот может целый день по болотам с собакой прошляться.

— И ничего не подстрелить? — Доновану было важно не дать разговору иссякнуть. Он рассмотрел, что губы Патрика хорошо очерчены и в улыбке, когда он не напряжен и не злится, выглядят недурно.

— Ну, почему же? Стрелять он мастак. Он вообще во многом мастак. — Голос Патрика звучал сейчас как-то бесцветно, даже уныло. Он несколько минут сидел молча, потом вдруг проронил, — когда ему было четырнадцать, а мне двенадцать, отец повёл нас всех с Билли, Марти и Бесс на обозрение на Сен-Джеймс-стрит. Там к отцу привязалась старая цыганка с косящим глазом. Он дал ей пару шиллингов, а она подбросила их на ладони, звякнула монетами, усмехнулась и сказала, что сынок-то у него — колдун. Мы все рассмеялись, только Бесс даже не улыбнулась. А старуха встретилась с ней глазами и пробормотала: «Да и дочка ведьма» Тогда было смешно. А теперь я понял. Старая мегера просто своих высмотрела. — Патрик зримо страдал со вчерашнего похмелья и то и дело тёр пальцами виски. Потом он решительно извлек из кармана плоскую фляжку с коньяком и основательно приложился к ней.

Донован улыбнулся.

— Но ведь вас было четверо братьев. Кого она назвала колдуном?

— Райана, она на него смотрела.

Чарльз снова улыбнулся.

— Но ведь вы сказали, что у старухи косили глаза… — Донован охотней назвал бы колдуном самого Патрика и, заканчивая последний набросок, он изумлённо сморгнул: на него, и вправду, смотрело лицо чародея, нелюдимого, сумрачного, озлобленного. Чарльз вздохнул: портрет младшего Бреннана давался ему тяжело.

— Так пока это всё это не стряслось, я и не думал… — кивнул Патрик.

— А что случилось с вашими братьями? — Донован продолжал делать наброски.

— Билли покончил собой. Через месяц после смерти отца. А с Марти… не знаю, что с ним приключилось.

— Братья не были близки с вами?

— В нашей семейке каждый — себе на уме и каждый — сам по себе, — Патрик не критиковал, скорее, просто констатировал факт, — но Билли… Он был у меня незадолго до смерти. — На лице Бреннана появилось болезненное выражение, точно его глодала мигрень, — сказал, что оказался дураком. Я не знал, что за этим последует, в голову не приходило, что он может наложить на себя руки. Он сокрушался, сказал, как это страшно, когда обрушивается всё, во что ты верил. Я не понял его. Но он никогда ничего толком не говорил, всегда все намеками да всякими цитатами. Он же английскую литературу в Кембридже слушал, и в итоге так стал говорить, что его и отец понимать перестал…

— А Мартин? Он, по-вашему, тоже покончил с собой?

— Не знаю. Он накануне сильно поскандалил с Ревеллом. Кричал в его комнате, потом выскочил, дверью хлопнул. У него всегда было слабое сердце. Пробежит до конюшен — и долго отдышаться не может. Может, перенервничал? Но нашли его уже назавтра — утром.

— А вы не спросили у мистера Ревелла, о чём они говорили?

Патрик кивнул.

— Спрашивал. Томас сказал, Мартин почему-то считал, что он сжульничал во время последней партии в покер. Но не было того, зря, мол, Мартин на него напустился. — Патрик пожевал губами и обронил, — Мартин часто горячился зря, ещё покруче моего.

Донован чуть переместил мольберт: утреннее солнце уходило. Он отошёл к окну, чтобы отодвинуть портьеру, и тут заметил мистера Райана Бреннана. Хозяин поместья шёл по аллее с пожилым мужчиной с совиными глазами под густыми бровями и очень слабым подбородком. Он постоянно подобострастно кивал, соглашаясь со всем, что говорил Райан, а потом торопливо двинулся к конюшням. К Бреннану же подошла из парка мисс Кэтрин Ревелл, Донован узнал ее жёлтое платье, и они вместе вошли в дом.

Меж тем последнее суждение Патрика обратило на себя внимание Донована несвойственной младшему Бреннану самокритичностью.

— А вы тоже часто горячитесь зря?

— Есть такое, — уныло кивнул Патрик, — взбесишься иногда из-за пустяка, себя не помнишь, потом остынешь, думаешь: «Чего это я?»

Лицо мистера Патрика Бреннана теперь в наброске Донована обрело человеческие очертания: из глаз ушла напряженность, черты смягчились. Всего за это утро Чарльз сделал шесть эскизов, но только последний, на его взгляд, годился. Он убрал лишние наброски в папку, оставив последний и тот, где Патрик походил на колдуна, и предложил Патрику выбрать тот, что ему по душе. «Ох, и рожа у меня», пробормотал младший Бреннан, разглядывая себя, потом ткнул пальцем в последний. «Тут я вроде посимпатичней».

— Вы не считаете себя красивым?

Мистер Бреннан усмехнулся.

— Что же, я — в зеркало, что ли, не гляжусь? У нас в семье только Райан да Мартин красавчиками уродились, остальные — не приведи Господь. — Было заметно, что настроение Патрика улучшилось, глаза просветлели. Теперь, хоть от него и исходил слабый запах коньяка, он выглядел спокойным и уравновешенным. — Но мне эта красота без надобности, я не женщина. Вот сестрёнку Бесс, хоть и ведьма она, жалко иногда. Кому такая нужна, пусть и приданое пятьдесят тысяч? — Он ухмыльнулся, — она-то надеялась, что Нэд Хэдфилд на неё клюнет, да только не дурак он, — на такое польститься, — он явно злорадствовал.

В эту минуту в дверь постучали, и на пороге возник мистер Райан Бреннан.

— Вы не закончили? Мистер Донован, у нас ланч. Я хотел бы пригласить вас разделить с нами трапезу, и сразу — просить вас всё время, пока вы в нашем доме, обедать и ужинать с нами, — глаза Райана лучились радушием. — Могу ли я взглянуть, что у вас получилось? — он с живым любопытством посмотрел на мольберт. — Ты не возражаешь, Патрик?

Патрик не возражал. Он встал рядом с братом и ещё раз оглядел себя на двух эскизах. Донован указал на тот, что был ближе к Райану, и сказал, что портрет будет написан с него. Хозяин дома кивнул, но обронил, что, хоть на другом эскизе изображен тот Патрик, которого он видит чаще всего, отобранный ими набросок, безусловно, лучше, потом напомнил о ланче и вышел.

Донован и Патрик Бреннан вышли следом за ним. В столовой уже были миссис Эмили и мистер Джозеф Бреннан, мисс Энн Хэдфилд и её брат Эдвард, Томас Ревелл и мисс Шарлотт. Тот человек с вялым подбородком и совиными глазами, которого Донован видел сегодня во дворе, беседовал с Райаном. Его представили как управляющего, мистера Джорджа Лидса. Через минуту после Донована и Патрика вошла Бесс Бреннан. Мисс Летиции и мисс Кэтрин ещё не было, но мистер Джозеф уже сел за стол, на котором красовались сандвичи с рыбой, ветчиной, паштетом, языком, бужениной, а также странные для этой дневной трапезы ростбифы или бифштексы с овощной закуской.

— Лотти, где Летиция и Кетти? — поинтересовался Эдвард Хэдфилд.

Девица с улыбкой ответила:

— Летти задержалась на ярмарке, я просто потеряла её в тамошней толчее, а Кэтрин никуда не ходила. Я видела её полчаса назад — она пошла к себе, должно быть, не слышала гонга.

Дворецкий пообещал послать за мисс Кэтрин лакея, сам же сообщил, что мисс Летиция Ревелл уже вернулась, он видел, как она заходила в дом со шляпной картонкой. Шарлотт Ревелл завела к потолку голубые глаза и пробормотала, что не понимает, зачем Летти столько шляпок, мисс Энн Хэдфилд подняла на неё глаза, но ничего не сказала.

Чарльз почувствовал, что его томит какая-то непроизнесенная, точнее, даже непродуманная мысль, нечто понимаемое, но не оформившееся словесно. Причем касалось это чего-то близкого, видимого, даже бросающегося в глаза, но словно незамечаемого. Такое с ним случалось и раньше, Донован часто говорил себе, что глаза и чувства у него работают куда быстрее, чем разум. Но что он увидел здесь такого, чего пока не мог осмыслить?

Донован заметил, что Райан Бреннан что-то говорил матери, та кивала, мисс Элизабет казалась грустной и молчала, мистер Патрик, видимо, оголодав за сеанс позирования, с аппетитом ел ростбиф, а мистер Ревелл и мистер Хэдфилд, сегодня сидевшие рядом, о чём-то тихо переговаривались.

Нет-нет, это было не то…

Внезапно где-то в глубине дома послышался визг, потом крики — мужские и женские, раздался топот ног на лестнице, за дверью обозначилась какая-то возня, донеслись неразборчивые слова женщины и густой бас дворецкого. Все умолкли и повернулись к двери, которая медленно растворилась, и в проёме возникла фигура в ливрее.

— Что случилось, Реджинальд? — голос мистера Джозефа Бреннана, недовольного тем, что прерывается трапеза, звучал глухо и раздраженно.

Но дворецкий обратился к хозяину.

— Мисс Кэтрин, сэр Райан. Мэри говорит, что не нашла мисс в комнате. Окно было раскрыто. Мисс Кэтрин… она внизу.

— Все ещё гуляет? Так пусть позовут её, — недоуменно ответил Райан, пожимая плечами. — Но она же пошла к себе, я видел.

Тут вскочил Эдвард Хэдфилд. Стул его опрокинулся и упал.

Бесс перевела глаза с дворецкого на Хэдфилда, её длинные пальцы продели в кольцо салфетку и затянули её в узел.

— Что с Кетти?!

— Она под окном своей спальни, сэр, — испуганно уточнил дворецкий, — молодая леди выбросилась из окна.

Глава 7. Паскудные намёки

Человека, который ни разу не сплетничал, люди совершенно не интересуют.

Неизвестный автор.

Зазвенела вилка, выпавшая из пальцев Джозефа Бреннана, на белую скатерть пролилось красное вино из бокала Томаса Ревелла, завизжала Шарлотт, вскрикнула мисс Энн Хэдфилд, судорожно вздохнула, откинувшись на стуле, миссис Эмили Бреннан. Эдвард Хэдфилд, бледный как полотно, ринулся было вон из комнаты, да налетел на столик с чайным сервизом и растянулся на полу среди осколков. К нему бросились сестра и Томас Ревелл, а Патрик торопливо подошёл к мисс Шарлотт, пытаясь унять её истерику.

Присутствие духа сохранили только Райан Бреннан и его сестра Элизабет. Они обменялись унылыми взглядами, и Бесс тихо спросила брата:

— Послать Реджинальда за коронёром?

Райан мрачно кивнул. Тут, однако, вмешался управляющий.

— Мистер Бреннан, может, я схожу? Мне по пути…

— Нет, Джордж, мы, наверное, все понадобимся. Пусть сходит Реджинальд. Распорядись, Бесс.

Элизабет, грациозно обойдя Эдварда Хэдфилда, успевшего подняться, но сильно порезавшего себе ладонь и лоб, исчезла в дверях.

Проводив её взглядом и глядя на окровавленную салфетку, которую Хэдфилд прижимал к ладони, пытаясь остановить кровь, Донован почувствовал головокружение: предметы и люди за столом медленно поплыли в угол столовой, показавшимся ему вдруг наклонным, в глазах вспыхивали пятна цвета ртутной киновари, свинцового сурика, красной охры и кошенили. На миг Чарльзу показалось, что он предчувствовал это известие, знал, что это должно случиться, но тут же понял, что просто внушает себе то, чего быть не могло. Он вспомнил девушку в шляпке под кружевным зонтиком в аллее, хрупкий силуэт в жёлтом платье на фоне весенней зелени. Нет, он просто проводил её взглядом, никакого предчувствия не было.

Или всё-таки было? Но тут от размышлений его отвлёк Райан Бреннан.

Он встал и кивнул дяде.

— Джозеф, надо пойти посмотреть.

Тот с сожалением посмотрел на недоеденный ростбиф, с досадой вытер губы, отбросил салфетку и встал.

Донован заметил, что Хэдфилд, вначале вскочивший и бросившийся было бежать в комнату мисс Кэтрин, сейчас словно оцепенел и никуда не идёт. Он не последовал и за Бреннанами, да и все остальные тоже оставались за столом, точно не могли сдвинуться с места.

Чарльз принудил себя подняться и выйти в коридор, он заметил в конце холла уходящих Райана и Джозефа и устремился следом за ними.

Он догнал их у комнаты девицы на третьем этаже. У двери стоял бледный лакей.

— Полно, Джеймс, идите к себе, на вас лица нет, — отрывисто распорядился Райан, и когда тот, торопливо кивнув, исчез в глубине коридора, поморщившись, пробормотал, — в прошлый раз, когда рожала борзая, его вырвало…

Он распахнул дверь спальни девушки и вошёл первым.

Мисс Кэтрин то ли не отличалась при жизни аккуратностью, то ли — перед смертью ей было совсем не до порядка. Все вещи были разбросаны, как попало, на кровати лежали книги, на столе — шаль и зонтик. В комнате стоял странный запах — лавандовых камель, кошек и чего-то затхлого или гниющего.

Джозеф Бреннан осторожно приблизился к окну, перегнулся через подоконник и сразу отпрянул с тихим возгласом: «Господи!», Райан тоже молча оглядел жертву суицида. Донован подошёл к портьере последним, высунулся наружу и посмотрел вниз. Тело Кэтрин Ревелл всё в том же жёлтом платье лежало почти под стеной дома. Изломанная фигурка и пятно крови возле головы пугали, но картина смерти несчастной неожиданно напомнила Доновану орхидею, что росла у его матери в оранжерее, желтую с алым, не то онцидиум, не то — каттлею. Он даже потряс головой, чтобы избавиться от этой невесть откуда взявшейся и столь не вязавшейся с трагедией ассоциации.

Донован обратил внимание, что подоконник доставал ему до пояса, оконная рама не была повреждена, только поднята. Образованное открытой рамой отверстие было небольшим, но в него легко было протиснуться и стать на подоконник, рядом рос виноград и один побег нависал над рамой, явно оборванный Кэтрин. Но вытолкнуть девушку в такое окно не могли: это было невозможно.

Джозеф спросил, нет ли предсмертного письма, Райан покачал головой: на столе и кровати действительно ничего не лежало.

— С чего она, чёрт возьми? Что могло случиться? — в тоне Джозефа Бреннана проступило явное недовольство. — Я думал, у неё роман с Тэдди Хэдфилдом… Чего же ей ещё надо-то было? Объясняйся теперь с сестрицей Лавинией, — он скривился с досадой, — и чего ей сказать-то?

— Не знаю, — с мрачной безмятежностью ответил Райан, и неожиданно рыкнул, — будь проклят тот день, когда тетка Винни посадила нам на шею свой выводок. Хотел ведь отослать их, так нет же…

— Ты видел Кетти до ланча?

— Видел, — резко кивнул Райан, — я после похорон Марти сболтнул, что дам им по паре тысяч, она перед самым ланчем у меня спрашивала про приданое, — пояснил он, — тут, правда, Патрику деньжата понадобились…

— Что? — судя по тону, этот вопрос волновал дядюшку Джозефа куда больше смерти племянницы, — он, что, без того мало пропивает? А ты что?

Райан пожал плечами.

— Я утром слышал разговор мистера Патрика с мисс Кэтрин Ревелл, — осторожно заметил Донован, избегая упоминания о том, что слышал и разговор братьев. — Он спрашивал, правда ли, что вы обещали кузинам приданое, и она подтвердила.

Ни дядя, ни племянник не обратили на его слова особого внимания, только Райан благодушно пояснил:

— Мне не хотелось бы, чтобы вы дурно думали о Патрике, мистер Донован. Он вовсе не жаден, им движут куда более возвышенные чувства, — в тоне Райана проступила капля иронии, но он, в общем-то, не шутил. — Дело вовсе не в том, что он нуждается в деньгах. Он, как я понял, просто решил пленить сердце мисс Лотти Ревелл доходом в три тысячи фунтов в год. Это лучше, чем тысяча.

Мистер Джозеф язвительно хмыкнул, и как показалось Доновану, злорадно вопросил:

— И что, преуспел? — судя по его глумливому тону, он был уверен, мисс Шарлотт Ревелл не выйдет за Патрика, даже имей он, подобно Райану, двенадцать тысяч годовых.

Райан покачал головой.

— Ничего не было решено. Не могу же я дать долю братьев и девицам в приданое, и Патрику на брачные игры. Из одной овцы две шубы не сошьёшь. Я предложил ему выбирать. Он, видать, у Кетти этим поинтересовался, а она подумала, что он претендует на эти деньги и спросила, сдержу ли я слово? Я ответил, что всё зависит от Патрика — он, как мой родной брат, имеет преимущественное право. Но не из-за этого же она… — уныло рассуждал Райан, — Хэдфилд, что, без пары тысяч не женился бы? Да и дал бы я, нашёл бы ей… Вздор это. Тут другое что-то.

— Наверняка, — кивнул Джозеф и добавил, снова выглянув в окно, — коронёр приехал. Чёрт, хотели же бекасов пострелять… Парочку на ужин успели бы…

— Сезон ещё не открыт, — положил конец его охотничьим надеждам Райан, хотя, конечно, в своём имении начало сезона устанавливал он сам и по своему желанию, — о, с ним ещё двое. Ну, сейчас начнётся.

И точно, началось. Хоть прибывший в дом полицейский, осмотрев окно в комнате мисс Ревелл, сделал тот же вывод, что и Донован, отсутствие записки о причинах самоубийства осложнило дело. Никто из домочадцев не мог сказать, что повлекло за собой столь странный поступок. Сестры мисс Кэтрин — Шарлотта и Летиция — показали, что утром Кэтрин отказалась пойти с ними на ярмарку, пожаловавшись на головную боль. Брат мисс Кетти Томас видел её за завтраком, потом направился к портному и днём не говорил с сестрой. Миссис Бреннан завтракала у себя и вообще не видела племянницы со вчерашнего вечера. Мисс Энн Хэдфилд видела мисс Кэтрин в парке, но не разговаривала с ней. Мистер Хэдфилд видел Кетти и беседовал с ней после завтрака, но речь шла о пустяках. Он пригласил ее погулять у запруды, но она снова сослалась на головную боль и отказалась. Мистер Патрик Бреннан нехотя поведал, что тоже видел мисс Кэтрин, несколько минут беседовал с ней, потом пошёл на сеанс позирования к художнику. Мистер Райан Бреннан коротко, но исчерпывающе объяснил, что мисс Кэтрин подходила к нему, чтобы уточнить некоторые финансовые вопросы, но он не смог сказать ей ничего определенного, ибо решение вопроса зависело от его брата. Потом он направился пригласить племянника епископа Корнтуэйта на ланч и мисс Кэтрин больше не видел. Мисс Элизабет Бреннан встретила Кетти в коридоре и напомнила ей про ланч. Мистер Джозеф Бреннан видел Кетти гуляющей в парке из окна, когда чистил ружье, готовясь к охоте.

Слуги, а их оказалось в доме странно мало, сообщили, что заметили мисс Кэтрин гуляющей по парку, потом — беседовавшей с мистером Патриком Бреннаном, управляющий — Джордж Лидс — видел, что мисс Кетти о чём-то пару минут беседовала с хозяином, а горничная Джейн Лидс, дочь управляющего, свидетельствовала, что мисс Кетти, расставшись с мистером Бреннаном, пошла к себе и на лестнице у апартаментов мисс Элизабет Бреннан перекинулась с молодой госпожой несколькими словами. Спрашивали и Донована, но он мог лишь подтвердить слова остальных, ибо видел беседу мисс Кэтрин с Патриком, а потом — с Райаном.

Выяснить ничего не удалось.

Судя по виду трупа, смерть наступила мгновенно, девушка упала головой вниз. Лицо хранило следы ужаса перед смертью, даже в зрачке голубых глаз, сжатых полицейским врачом, чтобы определить смерть, да так и оставшемся овальным, застыл испуг. Вызванный врач, мистер Тимоти Мэддокс, засвидетельствовал смерть и уехал с полицейским по его просьбе.

Чарльз несколько минут простоял у трупа, силясь понять что-то странное, какую-то несуразность, которую отметил глаз, но забыл рассудок. Увы, ничего не проступало, и Донован бездумно смотрел на то, как изувеченный труп девушки положили на носилки и покрыли белой простыней со штампом полицейского управления в уголке. Двое крупных людей в полицейской форме легко подняли их и погрузили на подводу.

Тело увезли в полицейский морг.

Донован уточнил у Патрика, готов ли он завтра продолжать позировать ему? Тот вяло пожал плечами, и Чарльз принял это за знак согласия. Сам он торопился в Церковный дом — хотел написать епископу Корнтуэйту, четыре дня назад уехавшему в Ноттингем. Отправив сообщение о произошедшем у Бреннанов, Чарльз до вечера не выходил из мастерской: работа помогала забыться. Но в сумерках решил пройтись, и ноги Бог весть как опять принесли его с Норфолк-стрит к дому Бреннанов.

Донован увидел, как со стороны псарни, расположенной на задворках имения, в калитку входил мистер Джозеф Бреннан. Он вёл на поводке двух великолепных пойнтеров, на левом плече его висело ружье, а у пояса болтались несколько тушек бекасов. Для охоты на юркого и быстрокрылого бекаса требовались твердая рука, меткий глаз и ледяное спокойствие. Донован понял, что смерть племянницы ничуть не смутила мистера Джозефа, не испортила ему аппетита и не заставила изменить планы. Покойницу, ясное дело, не воскресишь, однако тело несчастной ещё не остыло, и подобное поведение странно покоробило Донована. Он подумал, что епископ Корнтуэйт ничего не рассказал ему об этом человеке, между тем, он должен был знать мистера Джозефа не хуже, чем Ральфа Бреннана.

Домой Донован вернулся, когда на Норфолк-стрит зажгли фонари. Миссис Голди уже услышала о случившемся и была исполнена любопытства. Донован с удивлением убедился, что она довольно хорошо знакома с порядками в доме, как оказалось, там служила ее приятельница миссис Марта Бейли — тоже кухаркой.

— Ничего удивительного, что мало кто что-нибудь заметил. Обслуги там мало. Но в дом Бреннанов мечтают попасть многие: грум Майкл Блэкмор говорил, что мистер Бреннан платит ему пятьдесят фунтов в год! Это мыслимо ли? Личный камердинер мистера Райана получает столько же! Лакеи имеют по двадцать фунтов в год, и даже горничным платят второе против того, что можно получить в любом другом доме в Шеффилде.

— Да, в доме совсем мало слуг, — осторожно обронил Донован, — даже полицейский удивился…

— Понятно! Ещё мистер Ральф предпочитал платить больше одному десятку слуг, чем содержать напоказ целый штат бездельничающей прислуги. Зачем? Один человек вполне способен утром растопить камины, днём прислуживать господам, а при случае — съездить за припасами. У Бреннанов бездельников нет. Горничная мисс Элизабет и убирает у нее, и одеваться помогает, и платьями ведает, и остальными тремя горничными командует. Камердинер мистера Бреннана, Мэтью Лорример, — он ещё и за егеря у него. Обожает господина.

— Но ведь в доме сейчас шесть леди. Как же… получается, только четыре горничных их всех обслуживают?

— Ну, не совсем так. У миссис Бреннан за горничную — домоправительница Мэри Лидс, жена управляющего. А что до прислуги… Сначала-то, в конце-то прошлого года, в ноябре, мистер Ральф спросил у горничных, справятся ли они, если на полтора месяца три молодые леди приедут? Те, разумеется, ответили — да, конечно, мол, справимся. Да и как брать дополнительную прислугу на пару месяцев? Контракт-то на год заключают. Только кто же мог знать-то, что три мисс на полгода задержатся? — Глаза миссис Голди хитро блеснули, и она оживлённо продолжила, — когда мистер Ральф умер, все ждали, что молодой хозяин, мистер Райан, распорядится, чтобы они в Уистон вернулись. Да не тут-то было! Скандал у него вышел, говорят, с мистером Патриком, да и мистер Уильям и мистер Мартин, они все тогда как раз вернулись на похороны мистера Ральфа, мистер Патрик — из Лондона, мистер Уильям — из Кембриджа, а мистер Мартин — из Европы, — тоже воспротивились, чтобы кузины уезжали. Мистеру Бреннану пришлось уступить. — Глаза миссис Голди сузились, — да вот, как видно, девицам это в головы-то и ударило, — тут миссис Голди, заметив неподдельный интерес слушателя, позволила себе присесть у стола и с блестящими глазами продолжила, — миссис Бейли говорит, что в доме из-за них всё вверх дном пошло.

А ещё Марта рассказывала, что перед самым Рождеством скандал в семействе случился! Эта мисс Летиция заявила, вы только подумайте, мисс Энн Хэдфилд, что нечего ей надеяться, мол, на мистера Райана. И только это сказала — вошла мисс Элизабет. Она попросила мисс Энн выйти, мол, брат её искал. А после — закрылась с мисс Летти в зале. А когда они оттуда вышли, говорят, у мисс Летти лицо было — белее савана…

Видать, дала ей понять, что почём. Мисс Летиция в тот же вечер перед мисс Энн извинилась…

А эта мисс Кэтрин? Всё кружила возле мистера Райана, говорила с ним по-французски, строила из себя леди! А мисс Шарлотт? Эта вообще как-то попыталась за столом сесть рядом с миссис Бреннан, подумать только!

А ведь что корчить-то из себя леди, когда приехали-то из этой дыры — Уистона! Марта говорит, что эти нищенки так вдруг возгордились, стали, подумать только, требовать от Лорин и Рейчел, горничных, чтобы каждый день им ванну готовили! Вы только представьте, на третий этаж — каждой по десять кувшинов носить! Каковы принцессы? Даже мисс Энн Хэдфилд уж она-то истинная леди, себе подобных прихотей не позволяет. Джейн Лидс, она самой мисс Элизабет прислуживает, так даже пожаловалась хозяйке на эти прихоти наглых голодранок.

— И что мисс Бесс? — Донован снова поймал себя на искреннем, неподдельном любопытстве. Он слушал, затаив дыхание, ему казалось, что понять, что происходит в доме Бреннанов, подлинно легче из рассказов челяди, чем со слов господ. — Что она сказала?

Лицо миссис Голди чуть порозовело, он улыбнулась, уподобившись толстой сытой кошке.

— Джейн говорит, ничего леди не сказала, только побледнела. Да токмо не та особа мисс Элизабет, — наклонилась миссис Голди к Доновану, плотоядно сощурившись, — чтобы такое спустить. А ведь это цветочки. Девицы эти вдруг выряжаться стали, да платья менять, у одной — новая цепочка, у другой — кольцо с рубином, третья, что ни день — серьги меняет. А ведь приехали, Джейн говорит, с одним саквояжем на троих и никаких украшений там в помине не было. Они даже — вы не поверите! — мисс Элизабет поначалу едва ли не хамить стали! Правда, сейчас поутихли… Мисс Бреннан наверняка их на место поставила, — миссис Голди улыбнулась, точно это доставило ей удовольствие.

Донован был джентльменом, при этом — человеком скромным. Он краснел при упоминании об адюльтере, от слов «любовница» и «содержанка» приходил в смущение, а некоторые слова и вовсе считал непроизносимыми.

Но и он прекрасно понял, на что намекает миссис Голди.

Глава 8. Ничего рокового

Влюбленная женщина скорее простит большую нескромность, нежели маленькую неверность.

Франсуа де Ларошфуко.

К своему немалому удивлению, Чарльз спал в эту ночь, как убитый, без сновидений. Однако на рассвете, ещё до первых петухов проснулся и в полумраке и тишине спальни задумался о том, чему стал свидетелем.

Голова его была ясна, размышлял он спокойно и холодно.

Он вовсе не предвидел смерти мисс Кэтрин Ревелл. При этом за ужином в кругу семьи он не заметил особого внимания и интереса мистера Эдварда Хэдфилда к Кетти Ревелл, хоть ему и показалось, что обстановка в доме достаточно нервна и накалена. Стало быть — он был слеп, как крот.

Теперь — намёки миссис Голди.

Донован верил ей. Сплетни — это злословие, сиречь слова, уроненные в злобе, но злоба не всегда лжива. Скорее, наоборот, иная правда только и проступит в злости и гневной истерике. Итак, миссис Голди, опираясь на суждение кухарки Бреннанов Марты Бейли, уверяет, что поведение девушек с момента приезда — изменилось. Они стали многое себе позволять, чего не могли позволить раньше, кроме того — возгордились. У них появились вещи, которых раньше у них не было. Глупо думать, что деньгами их снабдила тетка.

Стало быть, это могло быть следствием именно того, что девицы нашли состоятельных воздыхателей.

Однако подлинно богат в семье только Райан Бреннан. Его доход — свыше двенадцать тысяч годовых. Но и Нэд Хэдфилд прекрасно может позволить себе подарить девице золотую цепочку или серьги. Могли ли делать девицам подобные подарки Мартин с Уильямом и Патриком?

Почему нет? — невелика трата при доходе в тысячу фунтов в год.

Но Райан Бреннан явно не увлечён ни одной из девиц, а та резкая фраза, что он в раздражении проронил в спальне несчастной Кэтрин, и вовсе свидетельствовала, что приезд кузин был ему не по сердцу и он даже пытался отослать их домой.

Почему не отослал? Вмешался Патрик, успевший влюбиться в Шарлотт Ревелл, и Уильям с Мартином? Возможно.

Однако сам Донован не заметил никакой наглости девиц Ревелл, скорее, напротив, они вели себя тише воды, ниже травы. Ни Шарлотт, Ни Кэтрин, ни Летиция не дерзили мисс Элизабет или миссис Бреннан, хотя одеты они были весьма модно и этими яркими платьями словно пренебрегали царящим в доме трауром. Конечно, траур по дяде и кузенам ни к чему их не обязывал, и всё же…

Что ещё ему удалось заметить? При известии о гибели мисс Кэтрин Ревелл Эдвард Хэдфилд вскочил. Это что угодно, только не равнодушие. И хотя потом он не пошёл в комнаты погибшей, можно ли предположить, что он был всё же чуть-чуть влюблён в Кетти? Да, вполне. Но раз так, не потому ли он столь странно вёл себя, потому что понимал, что в какой-то мере сам спровоцировал смерть девушки? Между ними могла быть ссора, и Кетти в порыве обиды или горя могла выбрать столь страшный и непоправимый исход. Тогда поведение Хэдфилда в какой-то мере проясняется. Он ведь первым догадался, что произошло. Вскочил, хотел броситься к Кетти, но споткнулся и упал. Падение было ненарочитым, Донован видел, что Эдвард наскочил на низкий столик случайно. Но вот он встал, ладонь и лоб окровавлены. И он уже никуда не спешит, сидит в летаргической прострации. Почему?

Ох, странно всё это.

Не менее странно ведёт себя и Томас Ревелл. Он изумлён и ошарашен, проливает на скатерть вино, потом бросается к упавшему Хэдфилду. Но сам он тоже никуда не бежит, пытается успокоить Эдварда. Для брата, только что узнавшего о гибели сестры, — это тоже довольно чудно.

Есть и другие вопросы. Где всё это время была мисс Летиция Ревелл? Она вернулась с ярмарки, но на ланч не пришла. Почему? Почему столь равнодушен к случившемуся дядя Джозеф? Он куда больше был обеспокоен намерением племянника Райана увеличить годовое содержание Патрика, чем смертью племянницы. А уж охота… Что ему в бекасах, тем более, и охота-то ещё не разрешена? Кощунственно и жестоко.

Миссис Бреннан тоже не проронила о случившемся ни слова.

Но и красавец Райан тоже, что скрывать, не выразил никакой скорби, разве что досаду. Да, он был раздосадован. А вот Бесс Бреннан, сестрица Элизабет, была холодна и спокойна. Она сразу предложила вызвать коронёра — должно быть, сказался опыт смертей братьев.

Так или иначе, епископ Корнтуэйт прав. Он ведь недаром сказал — «в семействе поселился дьявол». Дьявол не дьявол, но то, что в этом доме — слишком много странного, верно. Без повода и причины никто счёты с жизнью не сводит…

Теперь — что мы имеем, если встроить гибель Кетти в ту череду смертей, что уже была в доме? Уильям покончил с собой. Записка — обвинения в измене и признание в разочаровании. Смерть Мартина. Необъяснимая и загадочная. Записки нет. Слабое сердце. Кэтрин Ревелл. Самоубийство. Записки тоже нет.

Донован вздохнул, с сожалением вылез из-под теплого одеяла и начал одеваться. Сегодня Чарльз надеялся найти ответы на некоторые из этих вопросов. Ему предстояло закончить портрет Патрика — и он хотел осторожно расспросить младшего Бреннана об Эдварде Хэдфилде: о его происхождении, доходе, привычках и пристрастиях. И возможно сегодня, в преддверии похорон, он что-нибудь услышит в доме о мисс Кэтрин.

…Что же, надежды Донована отчасти сбылись, причём, раньше, чем он предполагал. Он появился в поместье около часа дня и вошёл через главные ворота. По обе стороны от центральной аллеи шли кусты, образовывавшие живую изгородь, аккуратно и заботливо подстригаемую садовником. В нескольких десятках ярдов от дома, у каменной беседки, Чарльз заметил девицу в тёмно-синем платье и молодого человека. Оба зашли под козырек беседки, но продолжали разговор. Чарльзу показалось, что они ссорились.

Осторожно приблизившись, Донован услышал голос мужчины и узнал Эдварда Хэдфилда.

— Я не могу здесь оставаться, Энн. Почему ты не хочешь понять меня?

— А почему ты не хочешь понять меня, Нэд? Я не могу уехать!

— Ты уверена, что у тебя есть надежды? — теперь Донован узнал голос Эдварда Хэдфилда, — извини, но он ведёт себя так двусмысленно…

— Не говори о нём дурно. Я не могу без него… — в голосе Энн проступила тоска, — поверь, скоро все прояснится.

Хэдфилд вздохнул.

— Но ты не против, если я уеду на пару дней? Если похороны будут здесь, я не хочу оставаться на них.

— Это будет странно воспринято, Эдвард. Все знали о ваших отношениях…

— Какое мне до того дело? Ты очень мало во всем этом понимаешь и, кроме своего красавца, не видишь вообще ничего. Что до Кетти… Да, я был с ней резок. Меня преследует мысль, что я не должен был говорить ей того, что сказал, — он потряс головой, точно пытаясь прогнать навязчивое видение, — но что толку теперь об этом вспоминать? И всё же — понять не могу: неужели это так повлияло на неё?

— Ты нравился ей…

— Ей, видимо, нравился не только я…

— Это что, грехи Тесс из рода д'Эрбервиллей? Строишь из себя Энджела Клэра?

— Нет, но она же не вправе была ожидать… — Хэдфилд умолк.

— Ты обидел и Кэтрин, и Элизабет. Ты поступил дурно.

— Элизабет мне совершенно безразлична. Ты можешь сколько угодно мечтать о Райане, но я не женюсь на его сестрице. Никогда. Это исключено.

— Мистер Ральф…

— Мистер Ральф — в могиле, а на планы его сынка мне наплевать. Я не женюсь на Элизабет. Если ты нравишься Райану — ты свободна поступать как угодно, но я не собираюсь воплощать в жизнь планы мистера Райана Бреннана. Я никогда не полюблю его сестру. Если хочешь знать… — Хэдфилд замялся, — я потому и завёл роман с Кетти, чтобы Бетти все поняла и на меня не рассчитывала.

— Боже мой, Нэд, как это ужасно…

Донован увидел, что они повернули к аллее, понял, что брат и сестра сейчас заметят его, и поспешил зайти за массивный ствол старого дуба. Хэдфилды прошли мимо и вышли на аллею. Чарльз же обошёл беседку и сел на скамью у входа.

Что он понял из краткого разговора брата и сестры? Что Хэдфилд считает себя виновным в смерти Кэтрин Ревелл. «Я не должен был говорить ей того, что думал». Чего именно?

Ясно было также, что сердечную тайну имеет и Энн. Она влюблена в кого-то в доме и потому не хочет уезжать. Судя по всему, это мог быть только Райан Бреннан, ибо вряд ли, по мнению Донована, её мог покорить Томас Ревелл: тех нескольких наблюдений, что Чарльз сделал в доме Бреннанов, хватило, чтобы понять, что это недалекий и, похоже, не очень приличный человек, недаром же покойный Мартин заподозрил его в жульничестве в покер. В этом юноше и в правду было что-то от шулера и жиголо.

А впрочем, разве любовь предсказуема? Разве осмысленно выбирает? Но Донован не заметил ни в Райане Бреннане, ни в Томасе Ревелле склонности к Энн Хэдфилд.

Впрочем, он не замечал и любви Эдварда к Кэтрин Ревелл… Плохой с него наблюдатель.

Но последнее признание Хэдфилда было подлинно страшным. Сестра была права: глубоко безнравственно заводить роман с одной женщиной только за тем, чтобы досадить другой! Да еще и после высказывать какие бы то ни было претензии девице! Стало быть, подлинно влюблён Хэдфилд вовсе не бал? Что за подлец…

Донован поднялся и медленно пошёл в дом, отметив, что усадьба, обычно полупустая, сегодня оживленней обычного. По коридору сновали горничные, во дворе мелькнули грум и конюхи. Донован поднялся в комнату с мольбертом. К его удивлению там уже был Патрик Бреннан. Насупленный и мрачный.

— Я просто подумал, что здесь тихо, — обронил он вместо приветствия.

— А когда похороны?

Бреннан поморщился, но нехотя рассказал, что вчера послали нарочного к тете Лавинии в Уистон, а в храме возник скандал: отец Ричард О'Брайен отказался отпевать самоубийцу. Тетя Винни приехала утром, Райан сказал ей, что не сумел уговорить священника отслужить панихиду, да и все, кто знает отца О'Брайена, понимали, что это пустой номер. Хорошо ещё не сказал, что труп надо выкинуть посреди трёх дорог — с него бы сталось. Ведь Уильяма он так и не отпевал. Тетя Лавиния кричала, рыдала в голос, потом — упала в обморок. В итоге Райан обратился к доктору Мэддоксу, чтобы тот исправил медицинское заключение, указав, что причина смерти — несчастный случай. Девица ведь могла просто потянуться за гроздью винограда и выпасть в окно. Напиши медик так — Кэтрин можно будет похоронить в Уистоне. Но Тимоти Мэддокс тоже упёрся и не пожелал. Тут тетя Винни в обморок снова упала. В общем, снарядили подводу — тело отвезут в Уистон. У Лавинии там знакомый священник. Может, и удастся похоронить по-человечески…

— Мисс Шарлот и мисс Летиция едут с ней? — Донован подумал, что именно в отъезде Лотти и заключена причина дурного настроения Патрика.

Но тут Чарльз, к своему удивлению услышал, что сестры Ревелл уговорили мать позволить им остаться.

— Поедет Томас, поможет матери с похоронами, он сказал миссис Ревелл, что сестрам нечего делать в Уистоне.

— Но, мне кажется, матери поддержка дочерей была бы не лишней, — осторожно заметил Донован, но Патрик, погруженный в размышления, казалось, не расслышал его. — А как вы думаете, мистер Бреннан, что случилось с мисс Кэтрин? Мисс Шарлотт не знает, что могло произойти?

Этот вопрос живописца Патрик услышал.

— Нет. Она сама недоумевает. И Летти — тоже. Утром накануне она веселая была, смеялась. Я с ней говорил в парке — тоже ничего особенного не было. Может и вправду-то — несчастный случай?

Донован торопливыми мазками завершал портрет.

— А что, мистер Хэдфилд… был влюблён в мисс Кэтрин? — из разговора брата и сестры он знал ответ на этот вопрос, но хотел услышать и мнение Патрика.

— Да Бог его знает, — мрачно бросил Патрик, — но она его не жаловала, куда он не пригласи — отказывала, хоть, впрочем… — Он задумался. — Чёрт этих девиц разберёт. Может, просто кокетничала да цену себе набивала?

Донован промолчал, не зная, что сказать. Интересно, спросил он себя, а как мистер Патрик Бреннан оценивает поведение мисс Шарлотт Ревелл? По его мнению, она тоже набивает себе цену? Но Чарльз понимал, что на подобную тему с Патриком говорить глупо.

Наконец, заговорил снова, теперь — совсем о другом.

— А мисс Хэдфилд… Она дружила с сестрами Ревелл?

— Энн? — мрачно спросил Бреннан. — нет, эта гордячка никого, кроме себя, не видит. Хотя по началу, они вроде подружились, но скоро всё кончилось. Месяц или два вообще сквозь зубы с ними разговаривала. Особенно с Летицией.

Донован понял, что глупо спрашивать мистера Патрика Бреннана о причинах размолвки девиц: обвиняя мисс Хэдфилд в эгоизме, сам он ничем, кроме себя и своих дел, видимо, не интересовался.

— Мистер Джозеф тоже мало общался с племянницей?

— Джо? Он редкий прохвост. Все лебезит перед Райаном, подлизывается к племянничку да деньги клянчит. И перед Бесс выслуживается. Он знает, кто в доме хозяева. А до остальных ему дела нет.

Донована стал раздражать этот несносный человек, осуждавший всех вокруг за те пороки, коим в немалой степени был подвержен и сам. Чарльз торопился закончить портрет, тем более что надеялся после писать Райана, с лица которого намеревался сделать не менее десятка эскизов. Портрет Патрика не нравился ему самому: хоть сходство было уловлено точно, полотно несло печать отторжения живописца от модели, и бороться с этим Донован не мог.

По счастью, Патрик понимал в живописи не более чем в охоте. Он удовольствовался явным сходством и ничего больше не требовал.

Между тем на ланч семья не собиралась, миссис Ревелл, которую Донован увидел только из окна своей комнаты, уезжала. Томас должен был забрать тело сестры из полицейского морга, и потому он с подводой уехал раньше. Проводить миссис Лавинию Ревелл вышли ее племянник Райан и его мать, мисс Бесс, обе дочери миссис Ревелл и Патрик Бреннан. Донован заметил, что у окна на втором этаже появился Эдвард Хэдфилд, но вниз он не спускался. Мисс Энн нигде не было видно. Джозеф Бреннан тоже не удосужился попрощаться с сестрой.

После отъезда миссис Ревелл и её сына, в доме воцарилась тишина, все разбрелись по своим этажам, и только мисс Бесс зашла в комнату, где работал Донован. Несколько минут Элизабет рассматривала портрет младшего брата, потом проницательно улыбнулась.

— Патрик вам не очень понравился, не так ли?

Донован, уже имевший случай убедиться в уме леди, не стал лукавить.

— Он мало располагает к себе. Но кто следующий? Мистер Бреннан?

— Наверное. Завтра утром он должен съездить по делам с Лидсом, но во второй половине дня будет свободен.

Чарльз поднял глаза на Бесс Бреннан.

— Мисс Бреннан, а… почему, по-вашему, погибла эта девушка?

Элизабет его вопрос не обескуражил. На её лице не дрогнул ни один мускул, однако, когда её глаза встретились с глазами Донована, Чарльз почувствовал, что бледнеет. В глазах Бесс мелькнуло что-то змеиное: умное, ледяное, гипнотическое.

— Причиной безвременной гибели, мистер Донован, чаще всего бывает непростительная глупость. Реже — нелепая случайность. Порой — Божий промысел или даже рок. Но я полагаю, что в этой смерти ничего рокового нет.

Как и многие фразы Элизабет, эта звучала весьма двусмысленно, однако, в ней было и нечто пугающее.

— А это правда… — Чарльз опустил глаза, — что ваш брат хотел, чтобы девушки уехали? Мистер Бреннан сказал «будь проклят тот день, когда тетя Винни посадила нам на шею свой выводок. Хотел ведь отослать их, так нет же…» Он точно хотел их отослать?

Элизабет улыбнулась и мягко пояснила:

— Срок визита кузин оговаривался отцом с тетей Лавинией. Предполагалось, что они проживут у нас полтора-два месяца. Но когда отец умер, и мы полагали, что сестры Ревелл должны вернуться к себе. В доме был траур, нам было не до них. Но они… — лицо Элизабет стало непроницаемым, — выказали желание остаться. И братья… тогда на похороны приехали все, и Патрик, Мартин и Уильям не поддержали Райана. Мистер Бреннан не любит склок и ссор, и предпочёл уступить братьям.

— А вы тоже хотели, чтобы они уехали?

Элизабет кивнула.

— Да, мне тоже было не до гостей. Но, должно быть, кузинам несладко в Уистоне. Это ведь совсем захолустье.

— Поэтому они и сейчас не захотели возвращаться?

— Надо полагать.

Мисс Элизабет простилась с ним и вышла.

У Донована осталось странное впечатление от этой встречи, и когда он возвращался в Церковный дом, то долго вспоминал глаза Элизабет — умные и ледяные, несмотря на их тёплый цвет жженого сахара. Ему не показалось, что она лгала — скорее, Донована удивила её прямолинейная и жестокая искренность, которая, однако, импонировала ему куда больше себялюбивого равнодушия мистера Патрика Бреннана.

Глава 9. Медицинская тайна

Умные люди знают, что верить можно лишь половине того, что нам говорят.

Но даже они не знают, какой именно половине.

Неизвестный автор.

Однако это впечатление отнюдь не было последним в Кэндлвик-хаус. Уже уходя домой, Донован неожиданно снова увидел Патрика Бреннана. Рядом с ним стоял его брат Райан. Беседовали они тихо, стоя в круге фонарного света. Летний ветерок чуть покачивал крону росшего рядом ясеня, образуя на лицах братьев причудливые тени. Не похоже было, чтобы они ссорились, но Патрик был мрачен и насуплен.

— Это нелепость, причём тут мисс Хэдфилд? Она глаз с тебя не сводит, что, я не вижу, что ли?

— Я не уговариваю тебя, — спокойно обронил Райан, — просто говорю, чтобы ты подумал. Это было бы разумно.

Патрик пожал плечами.

— Ты странно рассуждаешь…

Братья повернули к дому.

Тут Донован заприметил, как задним двором промелькнула мисс Летти, её сопровождал высокий мужчина лет тридцати, они вышли с конюшенного двора и прошли не через главный вход в дом, но через маленькую дверь в торце левого крыла. Зато из главного входа вскоре вышли, кутаясь в шали, две девицы. В одной из них Донован сразу узнал мисс Элизабет, в другой — мисс Энн Хэдфилд. Сгустившиеся сумерки позволили ему незаметно приблизиться, тем более, что в парке было множество кустарников. Чарльз рассчитывал услышать нечто важное о мисс Кетти, но, к его изумлению, речь шла совсем о другом.

— Ты же понимаешь, Бетти, я не виновата, я мечтала, что мы будем сестрами!

Голос мисс Элизабет был сух и холоден.

— Я понимаю.

Сухость тона и лицо мисс Элизабет явно убивали мисс Энн.

— Я говорила ему, что его поведение, — это не поведение джентльмена, но он просто ненадолго увлекся, потерял от неё голову. Потом очнулся. Это просто прихоть, пустая прихоть…

Тон мисс Элизабет не изменился.

— Я понимаю.

— Это пройдет, он просто глупец, но он забудет о ней и всё будет по-старому.

— Я понимаю, — повторила мисс Элизабет в третий раз и медленно пошла по аллее.

— Бетти! — мисс Энн торопливо пошла вслед мисс Бреннан.

Они вскоре исчезли за поворотом. Чарльз не решился последовать за ними.

Он понял, что мисс Энн любой ценой хочет сохранить добрые отношения с мисс Элизабет и всячески выгораживает брата. Энн Хэдфилд пыталась представить поступок Эдварда с Кэтрин именно как увлечение, а не хладнокровное домогательство с подлой целью избавиться от мисс Бреннан. Донован понял, почему мисс Энн предпочитает лгать: скажи она правду, это испортит отношения Хэдфилдов с Бреннанами навсегда.

Донован направился к себе на Норфолк-стрит. Придя к себе, он был немало удивлён: миссис Голди сообщила ему, что его дожидается визитёр. Чарльз растерялся, просто не поняв, кто бы мог посетить его в столь поздний час в Шеффилде, где круг его знакомых исчерпывался семейством Бреннан.

Оказалось, его ждал пожилой мужчина, лицо которого — высокий лоб, изборожденный сетью морщин, и голубые глаза, казавшиеся странно большими за стеклами круглых очков, — показалось ему смутно знакомым.

Память не подвела Донована — он и вправду мельком видел этого человека во время визита полиции в дом Бреннанов. О нём же говорил ему и епископ Корнтуэйт.

Перед ним стоял Тимоти Мэддокс, известный в Шеффилде доктор, много лет бывший врачом семейства Бреннан.

Речь Мэддокса выдавала человека дела, он был лаконичен и весьма конкретен. Сразу после короткого приветствия, он, не дожидаясь приглашения, сел и заговорил:

— Мой друг Роберт Корнтуэйт рассказал мне о вас и о том поручении, что дал вам. Он просил сойтись с вами поближе и, если в доме Бреннанов случится нечто, о чём вам надо будет знать, я обязался сообщить об этом вам и Роберту. Ему я уже написал.

Донован слушал молча, не перебивая и внимательно разглядывая медика. Его руки странно контрастировали с лицом и не выглядели руками старого человека. Нет, они были бледными, жилистыми и очень сильными, что было заметно по толщине запястий и подвижности пальцев. Такие руки Донован часто видел у хирургов и скрипачей.

— Так вот — я должен сообщить это и вам, при этом я нарушаю долг медика хранить в тайне сведения, имеющие отношение к врачебной тайне, — спокойно продолжал Мэддокс, — я виновен и в худшем проступке: я скрыл эти сведения от полиции, и если могу чем-то оправдать себя, то только самообманом. Полицейский врач был задействован в беспорядках на заводских окраинах, тело мисс Кэтрин Ревелл осматривал я, и после моего заключения оно было отдано родным. Я мог бы уверить себя, что сведения, которыми я располагаю, излишни для выяснения причин гибели мисс Ревелл, но я не идиот и прекрасно понимаю, насколько они могут быть важны. Причины моего поведения лежат в уверенности, что полиция всё равно не сможет прийти к правильным выводам, результатом полицейского следствия будут лишь новые дурные слухи вокруг семьи Ральфа, а я не хотел бы их допускать.

Донован насторожился и не спускал глаз с Мэддокса.

Тот продолжал, — как ни в чём не бывало.

— Но мой друг Корнтуэйт сказал, что вы пытаетесь понять, что происходит в доме, и я должен вам по возможности помочь. Так вот. Тело мисс Кэтрин Ревелл удивило меня. Во-первых, я хотел, чтобы вы незаметно навели справки в доме: не болела ли она сильной простудой в течение последнего месяца-двух? Во-вторых, девица вовсе не была девицей. — Донован закусил губу и бросил быстрый взгляд на Мэддокса, — вам нужно узнать, лишилась ли она невинности в доме Бреннанов, или — чего я, в общем-то, не исключаю — ещё в Уистоне?

Чарльз смутился по-настоящему.

— Если спросить о простуде достаточно просто, — пробормотал он, — то каким образом я смогу узнать…

— О её любовнике? — уточнил Мэддокс, — да, это непросто. Подобные темы в доме Бреннанов за ланчем не обсуждаются. Я могу лишь предположить, что любовником девушки мог быть Мартин Бреннан. Я однажды видел их в парке гуляющими. Это было вскоре после похорон мистера Ральфа Бреннана, зимой. Я не наблюдал ничего такого, что говорило бы о подобных отношениях, но юноша въявь горячился и что-то доказывал девице. Разговора я не слышал, до меня едва долетали слова, но речь, как я понял, шла о любви. Однако мне не показалось, что девушка отвечала Мартину взаимностью. Тем не менее… Отношения молодых непрочны и переменчивы, а Мартин был красавцем.

— Я знаю, — кивнул Донован. Он все ещё пребывал в полнейшей растерянности.

— Но я сомневаюсь, что девица могла устоять. Если Мартин влюбился в неё…

— Но смерть самого Мартина… Ведь если он влюбился в Кэтрин Ревелл, и она уступила ему — чем объясняется его смерть? И самоубийство Уильяма — у него ведь тоже должна быть причина… Впрочем, — задумался Донован, — тут что-то есть. Как я понял со слов мисс Элизабет, все братья приехали на похороны отца. Что если они влюбились в Кэтрин — и оказались соперниками? Элизабет Бреннан говорила мне, да и Райан в присутствии мистера Джозефа Бреннана тоже уверял, что именно приехавшие братья уговорили его оставить девушек. Мне не показалось, что они лгут. Стало быть, девушка могла влюбиться в…

— Только не в Уильяма, — усмехнулся Мэддокс, — Билли был ещё менее привлекателен, чем Патрик. Если верно то, что вы говорите, то это мог быть только Мартин, безусловно, он был куда более привлекательной кандидатурой.

— Но тогда… — Донован взволнованно поднялся и начал мерить шагами комнату, — тогда многое проясняется. Уильям понял, что ему предпочли Мартина и не вынес этого. Мартин, возможно, страдал, считая себя виновным в гибели брата! Потом могла иметь место размолвка с Кетти, он разочаровался в объекте своей любви — и… А смерть Кэтрин… Она просто поняла, что своим кокетством или ветреностью погубила братьев, — Чарльз сел, потёр вспотевший лоб и снова задумался, — но Хэдфилд… Он тогда тут причём?

Мэддокс на минуту задумался.

— Доход Хэдфилда сегодня — около трех тысяч в год, — наконец проронил он, — но ему предстоит унаследовать свыше ста тысяч фунтов… Если бы девица выбирала, Нэд, разумеется, был бы куда привлекательнее нищих младших братьев Бреннанов, — спокойно констатировал Мэддокс.

— Но… Мистер Райан Бреннан сказал, что финансовые вопросы… в семье никогда не были причиной конфликтов. Он уверял, что деньги не определяют поступки членов семьи. Он солгал? — поинтересовался Донован у медика.

Мэддокс пожал плечами.

— Почему? Он не лгун. Но речь идёт не о Бреннанах, а о Ревеллах. У брата и девиц — за душой абсолютно ничего нет, а у Томаса, как я слышал стороной, ещё и долги. И едва ли девочки Ревелл настолько глупы, чтобы не понимать финансового расклада. Любая из них была бы счастлива выйти за Райана Бреннана — для неё это означало бы стать хозяйкой богатейшего поместья и до конца своих земных дней не знать нужды. Неплохая добыча и мистер Эдвард Хэдфилд, хоть он и в четыре раза менее привлекателен: именно настолько, насколько три тысячи годовых меньше двенадцати.

— Господи, что вы говорите, мистер Мэддокс! — Донован был шокирован, — вы полагаете в девушках такую расчётливость и прагматизм… Как можно?

Тимоти Мэддокс развёл руками.

— Я просто не склонен смотреть на жизнь через розовые очки, мистер Донован, только и всего. Повторяю, ни красавец Мартин, ни Уильям не стоили в глазах кузин того, что стоят Райан и Эдвард. Посмотрите на беднягу Патрика — он тщетно пытается привлечь внимание мисс Шарлотт. Он не нужен ей. Она просто рассчитывает на более крупный куш.

Донован напрягся.

— На какой? Райан? Эдвард? Она была соперница своей сестры?

Доктор театрально возвел очи горе, потом снова обратился к Доновану, словно пытаясь втолковать тому нечто совершенно очевидное.

— Все сёстры, если учитывать то положение, в котором они находятся, соперницы друг другу, — отчеканил Мэддокс, — при этом запомните: мистер Райан Бреннан никогда не женится на бесприданнице. Не забывайте, кто его воспитал. Ральф всегда был прагматичен, и прагматизм обогатил его. Его сын имеет блестящий финансовый нюх, при этом не склонен рисковать дурацкими вложениями капитала и всегда считает деньги. При этом я не отрицаю, — усмехнулся Мэддокс, — что его поведение не всегда определяется денежными соображениями. Оно куда более сложно.

— А Эдвард Хэдфилд?

— Эдвард? Он, не забывайте, наследник. Наследник старого графа Хэдфилда. Но милорду Джеймсу Хэдфилду шестьдесят семь. С учетом, что его достопочтенные прабабка, бабка и матушка — все доживали до девятого десятка, а сам Джеймс Хэдфилд жалуется только на браконьеров, своего кота и проблемы с облысением, можете быть уверены, что раньше, чем через десять-пятнадцать лет Эдварду денег не получить. С высоты своих лет я полагаю, что это не поздно и деньги не помешают в любом возрасте, но для девиц Ревелл пятнадцать лет — это целая вечность…

Донован задумался. Сообщенное мистером Тимоти Мэддоксом было, разумеется, циничным, но цинизм не делает высказывание ложным. Однако, если сказанное верно, тогда получалось, что у девочек Ревелл не было шансов… Тут Донован вспомнил разговор, услышанный утром в парке.

— А мисс Энн Хэдфилд? Мне показалось… она не согласилась бы оставаться в доме столь долго, если бы не имела надежд… Но её никак не мог привлечь Томас Ревелл. Остается только Райан. Он может жениться на Энн? Сколько за ней дают?

— О, вы уже рассуждаете правильнее, — походя похвалил Донована доктор Мэддокс. — Тут шансы повыше, Энн может быть привлекательна для Райана: за ней, как за сестрой самого Райана, дают пятьдесят тысяч.

— А… — Донован вдруг вспомнил ледяное лицо мисс Элизабет, — каковы шансы выйти замуж мисс Бреннан?

— С пятьюдесятью тысячами? — уточнил доктор, — неплохие, очень неплохие. В девках с таким приданым не остаются, да и братец постарается.

— Вы имеете в виду… постарается как-нибудь пристроить её?

— Не «как-нибудь», — покачал головой Мэддокс, — совсем не «как-нибудь». Если вы заметили, Райан… я же говорил, его поведение сложно. Мистер Райан Бреннан… действительно любит сестру. Он доверяет ей. Миссис Бреннан ещё при жизни мужа предпочитала только тишину и покой, передоверив всё управляющему, а сейчас Элизабет — подлинная хозяйка дома. Она вышколила слуг, управляет домом в лучшем виде. Райан как-то обмолвился, что, когда сестра выйдет замуж, ему будет её не хватать. Но устроит он её, помяните мое слово, прекрасно. В принципе её брак с Хэдфилдом обсуждался ещё Ральфом. Об этом думал и Райан. Но и без Эдварда женихи найдутся, уверяю вас.

Донован несколько секунд молчал, потом всё же решился сказать.

— Из разговора брата и сестры я понял… Они упоминали Энджела Клэра и Тесс. По-моему, у мистера Хэдфилда была связь с Кетти, но он узнал, что был не первым и сказал об этом Кэтрин, возможно, просто отверг её. Скорее всего, она, подобно Тесс, надеялась, что он простит её, однако… Я рискну предположить, что именно это и послужило толчком для поступка несчастной. Сам мистер Хэдфилд недоумевал, почему сказанное им так повлияло на Кетти, но мужчины редко понимают, как чувствуют женщины.

Мэддокс не оспорил Донована, но пожал плечами.

— Если восемнадцатилетняя девица умудрилась где-то переспать Бог весть с кем, она и не вправе рассчитывать, что это сойдёт ей с рук. Иначе, чем драконовскими мерами, добродетель не оберечь. Если мужчины будут спускать такие вещи, завтра все бабёнки пустятся в разгул, и никто не будет уверен в том, воспитывает ли он своих детей или чужих. Кроме того, любой лошадиный заводчик или псарь вам скажут, — скрести один раз ледащую клячу с чистопородным жеребцом или попади чистокровная сука один раз под уличного кобеля — пропало все потомство. Ни от жеребца, будь он самых лучших кровей, ни от суки, самой чистопородной, — никогда не родится уже ничего стоящего.

Донован знал об этом, его отец занимался разведением голубей, но он предпочёл оставить эту тему.

— А что представляет собой мистер Джозеф Бреннан? Мистер Корнтуэйт и словом о нём не обмолвился.

— Джо? Жуир, прохиндей, бонвиван и сластёна. Он младше Ральфа на двенадцать лет. Имеет диплом врача, как и я, но, насколько я знаю, практиковал только первые десять лет. Последние годы жил на всём готовом в доме старшего брата. Теперь, насколько я понимаю, сумел поладить и с племянником… Но пусть вас не обманывает его личина веселого кутилы. В некоторых вещах он сведущ и умеет быть серьёзным.

— А он был женат?

— Насколько я слышал, нет. Во всяком случае, ничего об этом не слышал. Он учился в Оксфорде, потом жил в Лондоне, сюда, в Шеффилд, приехал десять лет назад.

Донован спохватился, что не предложил гостю чаю, но Мэддокс покачал головой.

— Я и без того задержался, — врач поднялся, — таким образом, я сказал вам главное.

Чарльзу осталось только поблагодарить доктора и проститься с ним.

Проводив гостя и оставшись в одиночестве, Донован снова без сил опустился на стул. Мысли его путались. Доктор Мэддокс показался ему человеком весьма неглупым, такого трудно было бы ввести в заблуждение. И если многие его суждения звучали не более чем гипотезами, то уж в точности его медицинского заключения сомневаться не приходилось.

Стало быть, несчастную Кетти кто-то соблазнил или обесчестил. Но Мэддокс прав — это не обязательно могло произойти в доме Бреннанов. Значит, надо было навести справки в Уистоне — но такой возможности у Донована не было. Оставалось попытаться разузнать побольше о Кетти от Бреннанов.

Тут Донован вспомнил миссис Голди. Она утверждала, что девицы приехали с одним саквояжем и поначалу вели себя в доме довольно скромно. Сколько длилось это «поначалу»? Здесь, кроме прислуги, никто не поможет.

Но было уже совсем темно, и Донован отложил намерение поговорить с миссис Голди до утра.

Лежа в постели, Донован некоторое время размышлял об услышанном от Мэддокса. Оно удивило его, но когда первое потрясение прошло, он уже не понимал его причин. Дом Бреннанов никогда не казался ему обителью идиллий.

Однако тут Донован впервые всерьёз задумался над странным поведением сестры мистера Ральфа и мистера Джозефа Бреннана — тетки Винни, Лавинии Ревелл. Почему она с такой настойчивостью уговаривала брата позволить её детям приехать к нему? Почему даже после внезапной смерти брата не забрала девочек? Была ли она на похоронах? Наверняка. Неужели она не понимала, что они там лишние и в дни траура близкие хотят провести в одиночестве?

При этом Мэддокс уверяет, что девушки совсем неглупы. С этим Донован не спорил: сестры Ревелл, несмотря на кукольно-ангельскую внешность, дурочками ему тоже не показались. По мнению медика, они прекрасно понимали, что пока в доме гостит состоятельный гость — Эдвард Хэдфилд, и пока старший сын Ральфа, богач Райан, ещё не женат — у них был шанс недурно устроиться, покорив одного из них. Но тут умирает дядя Ральф, и Райан Бреннан становится не наследником, а хозяином богатейшего поместья, одновременно на похороны отца приезжают отсутствующие братья. Райан, со слов Элизабет и по его собственному признанию, хотел отправить девиц домой. Стало быть, планы девиц Ревелл прельстить Райана Бреннана потерпели поражение: он не влюбился ни в одну из них.

Это было очевидно.

Но дальше клубился туман. В кого из девиц влюбились — если это имело место — приехавшие братья? В Шарлотт? В Кэтрин? В Летицию? Влюбились ли они в одну и ту же сестру и стали соперниками, или в разных? Но кое-какие заключения можно было сделать и сразу. Это была, видимо, не Шарлотт Ревелл, ибо Патрик вроде бы ни к одному из умерших братьев вражды не питал.

Вроде бы? Но ведь недаром же его лицо показалось Доновану лицом убийцы и поэта… Мятежная озлобленность, страстность, гневливость, постоянные пьянки и похмелья. Мог ли он свести счёты с Мартином, если бы оказался его соперником? Мог ли… что? Довести до самоубийства Уильяма? Патрик не показался Доновану способным на подобное дьявольское хитроумие, но ведь Роберт Корнтуэйт предупреждал, что в этой семейке простецов нет.

Да уж. Настолько нет, что, поди, разберись…

В тоже время мисс Элизабет считает, что Патрик «воспринимает жизнь по-дурацки», и не очень-то принимает его всерьёз. При этом сама Бесс — девица, что и говорить, серьёзная. И она отметила, что покойные братья воспринимали жизнь «излишне драматично». Донован тогда уточнил, что это может означать, и она ответила: «Не уметь меняться. Не желать думать. Не хотеть ничего понимать».

Но что не хотели понять Уильям и Мартин Бреннаны? О чём не желали думать? Какие изменения и перемены их не устраивали?

Среди всех этих размышлений Донован и сам не заметил, как уснул.

Глава 10. Чары красоты

Красивое лицо — безмолвная рекомендация.

Френсис Бэкон.

Однако проснулся Донован почти с теми же мыслями, что тяготили его накануне.

Миссис Голди, выслушав его вопрос, задумалась, но ответить не смогла. Она сама бывала в доме, когда приходила к подруге, но не знала, когда девицы стали пользоваться такой свободой в доме.

Чарльз полдня работал в мастерской над витражами, но сказанное вчера Тимоти Мэддоксом не шло у него из головы. Он вспоминал. Какой показалась ему Кэтрин? Привлекательной, кокетливой, оживлённой. Они с Летти явно строили глазки мистеру Бреннану, но отклика не было. Кэтрин ничем не отличалась от Летиции, в лице её не было ничего, что говорило бы об обиде, огорчении или беде. Что ещё он заметил? Увы, ничего.

В памяти всплывало только желтое платье в крови, похожее на орхидею…

Чарльз с надеждой подумал, что епископ Корнтуэйт может, получив письма от него и доктора Мэддокса, приехать в Шеффилд. Впрочем, едва ли и он сможет во всем разобраться. В три часа пополудни Донован был у Бреннанов.

Вчера мисс Элизабет обещала, что во второй половине дня ему сможет позировать Райан Бреннан. Сейчас Донован отправился по дому на поиски мисс Бесс, и почти полчаса проплутал по этажам. Дом внутри оказался огромным и был перестроен довольно хаотично. Донован несколько раз путал лестницы и через бесконечные коридорные анфилады, попадал не то в то крыло, то не в нужный коридор, но, наконец, вышел к апартаментам мисс Элизабет и постучал.

Двери открыла сама Элизабет Бреннан и, узнав, что он готов рисовать Райана, кивнула и позвонила, велев показавшейся внизу горничной найти и позвать мистера Райана.

— Он в комнате управляющего, Джейн, если же там нет — посмотри на конюшне.

Горничная моментально исчезла. Донован понял, что слуги, которых подлинно было мало, отлично вышколены.

Видимо, Джейн нашла мистера Бреннана в комнате управляющего, ибо появился он очень скоро — вместе с Джорджем Лидсом. Донован мысленно восхитился: сегодня Райан Бреннан был в тёмно-вишневом сюртуке, очень ему шедшем. Чарльз подумал, что может использовать ту цветовую палитру, что была на полотне Николаса Маса, только затемнить пурпур и вместо коричневой умбры использовать более тёмный тон жжёной слоновой кости. Глаза Райана отливали шартрёзом, кожа казалась лилейной.

Сам Райан, вспомнив о позировании, кивнул.

— Не забудьте, Джордж, передать Майклу, пусть добавит ей ячменную муку, заваренное льняное семя, морковь, отруби и траву.

Управляющий кивнул и исчез. Художник и Бреннан прошли в мастерскую, и Райан опустился на стул.

— Надеюсь, я буду послушной моделью, — пробормотал он, — хоть охотнее я позировал бы в кресле, просто засыпаю.

— Рано поднялись?

Райан вздохнул.

— Почти не спал. Лучшая гнедая кобыла в моем заводе, Кармен, ожеребилась.

Донован знал, что для опытных лошадников это подлинно событие и вежливо осведомился, всё ли прошло благополучно?

— Да, — кивнул Райан, — жеребёнок встал тут же, но роды случились под утро, а грум ждал их около двух ночи. Потом ещё с Джозефом препирались… Сейчас мне кажется, у Кармен мало молока, но Блэкмор говорит, хватит.

— А о чём вы препирались с мистером Джозефом Бреннаном?

— Я хочу назвать жеребенка Кагором, — пояснил Райан, — у него вишневый отлив шерсти, а он настаивает на Черри, — Бреннан прикрыл рот рукой, зевнул и сонно извинился, — отец Кагора — рекордсмен, он стоит дороже собственной статуи из чистого золота. Если мне повезёт, сынок ему не уступит, — на лице его проступило выражение мягкого довольства и гордости.

Донован почти не слушал, торопливо делая наброски. Райан сидел спокойно, полусонно глядя вдаль, временами веки его смежались, и тогда Чарльз вынужден был будить свою модель. Сам он помнил, что хотел бы многое узнать от Райана, но сейчас ничего не мог с собой поделать: итальянский карандаш шуршал по бумаге, эскизы множились, Донован менял положение мольберта, двигал лампу — и рисовал, стремительно, истово, почти безумно.

— Я не помешаю? — В двери заглянула мисс Элизабет.

— Заходи, Бесс, — тон Райана был по-прежнему сонным, — о, мой Бог! Как ты догадалась?

Мисс Элизабет протиснулась в щель двери с небольшим подносом, на котором дымились и благоухали две чашки ароматного кофе и громоздились имбирные пирожные. Донован тоже почувствовал усталость и был искренне рад услуге мисс Элизабет.

Пока они с Райаном наслаждались отменно приготовленным напитком, мисс Бреннан рассматривала эскизы, сделанные Донованом. Неожиданно она обернулась к художнику.

— Ого… Семнадцать эскизов. А что вы потом делаете с вашими набросками?

Донован улыбнулся.

— Лучшие — оставляю, они могут пригодиться при росписях и при иных заказах. Года два назад мне заказали роспись в католической церкви Лондона, так я, рисуя толпу во дворце Ирода, использовал наброски, которые писал с одного фермера и его жены, и многие из тех, что делал ещё в Академии.

— А с какого из этих будете писать портрет Райана?

Донован закусил губу и перебрал рисунки.

— Мне жаль, но, наверное, ни с какого. Сейчас попробую сделать ещё несколько.

Райан Бреннан допил кофе и подошёл к сестре. Быстро перебрал листы и пожал плечами.

— Вы излишне требовательны. По мне, любой похож. Чем плох, например, этот? — он показал на один из лучших эскизов: пальцы скрещены, задумчивый взгляд исподлобья. — Или этот? — на листе лицо Райана, умиротворенно-полусонное, губы чуть приоткрыты.

— Это не то, — покачал головой Донован, — когда я сделаю то, что нужно, я сам это пойму.

На самом деле Чарльз лукавил. У него все получилось с первого наброска, но он одержимо менял ракурсы и освещение, чтобы запечатлеть все возможные светотени, все оттенки, образы и облики этой удивительной красоты.

Есть красота ночного неба и дневных, пронизанных солнцем облаков, — красота вечная, думал Донован. Есть красота горных озёр и деревьев в инее, застывшая и отлитая в монолите времени. А есть — мимолетная, утекающая — краса опадающих листьев и распускающихся цветов, красота весенней капели, свечного пламени в шандале, выхватывающего из темноты и холода лица и образы, чтобы тут же оставить их окоченеть и погрязнуть во мраке. Это лицо тоже казалось ему светом, обречённым исчезнуть, прекрасным именно своей быстротечной, ускользающей и летучей красотой, и он стремился просто осуществить одно из заветных мечтаний искусства — остановить время, замедлить распад, задержать смерть, противостоять тлену.

…И он снова писал — истово, почти одержимо. Донован совсем упустил из виду, что хотел осторожно расспросить Райана о том, что узнал от доктора Мэддокса, он забыл о происходящем в доме и о просьбе Корнтуэйта, запамятовал, что намеревался узнать об отношениях мисс Кетти и Эдварда Хэдфилда.

Он забыл обо всём.

Чашка кофе позволила Райану прогнать сон, и он теперь позировал с улыбкой и куда большим интересом, чем раньше. Наброски множились, листы бумаги уже загромождали весь стол, а Донован не мог остановиться.

Он обратился к Райану.

— Вспомните то выражение у вас на лице, когда вошла ваша сестра с подносом. Помните?

Райан чуть улыбнулся, на миг опустил глаза. Когда он снова поднял их, взгляд увлажнился нежностью.

Донован мгновенно схватил абрис лица, живую улыбку губ и блеск зелёных глаз. Он изумлялся: в любой позе, с любым наклоном головы и при любом освещением это лицо сохраняло гармоничные очертания и чарующую красоту.

— А вы можете изобразить любовь?

Этот вопрос неожиданно прогнал улыбку с глаз Райана.

— Не знаю, — он откинулся на спинку стула, несколько минут молчал, потом внезапно заговорил, — когда мне было пятнадцать, отец взял меня на скачки в Дерби. Наша лошадь пришла тогда первой, отец на радостях выпил. Около паба танцевал какой-то клоун, он пел песню о вечной любви, играли мандолина, гитара и гармоника… Я слушал, а когда мы поехали домой — мурлыкал её… А отец засмеялся и вдруг сказал, что хотел бы заговорить меня от трех бед: от разорения семьи, от бунта черни и от… великой любви, да минуют меня во все дни жизни моей эти три несчастья. — Райан вздохнул, — мне показалось, что за всеми этими словами что-то кроется, но так и не решился спросить об этом отца.

— Так вы… никогда не любили? — ошеломлённо спросил Донован.

Бреннан усмехнулся.

— Ну, почему? Когда-то в юности влюблялся, но ничего великого в этом и вправду не было.

— Но мне показалось… — Донован смутился, — что вы любите сестру…

— Я предан ей и привязан к ней, — согласился Райан, лицо его подлинно осветилось изнутри.

— Но вам пора жениться…

— Пора, — снова согласился Бреннан, — надо приглядеть невесту.

— А…мисс Хэдфилд? — осторожно спросил Донован, наконец вспомнив, что хотел расспросить Райана. — Она мне показалась…

— Красивой? — насмешливо перебил Райан. Глаза его замерцали, точно огранённые изумруды.

— Ну… — Донован чуть растерялся, — это несколько драматичная и театральная красота, однако, в яркости ей не откажешь.

— Да, это верно, — усмехнулся Бреннан и поправил, — только не драматичная, а мелодраматичная.

— И вас она не пленяет?

Бреннан откинулся на стуле.

— Боюсь, что мисс Хэдфилд алчет именно той великой любви, от которой меня заговорили. А так как ей свойственно всё драматизировать, как вы точно подметили, — тонко улыбнулся Райан, — то подобный союз привёл бы только… — он опустил длинные ресницы, и на скулы его легла серая тень.

— К взаимному разочарованию? — решился продолжить его невысказанную мысль Донован.

Бреннан снова улыбнулся.

— Ну, чтобы разочароваться, нужно вначале… очароваться. А я не очень-то поддаюсь чарам. Скорее, этот брак просто свёл бы друг с другом абсолютно не нужных друг другу людей.

Несмотря на то, что Райан улыбался, слова эти звучали приговором надеждам мисс Хэдфилд.

— А каков ваш идеал женщины?

— Идеал? Идеал, идея, идол… — пробормотал Райан, — это все от греческого eidos, eidolon. «Вид, образ, видение… привидение…» Но я не верю в привидения.

— Но если вам не нравится мелодраматизм мисс Хэдфилд, то, может быть, легкость и игривость мисс Шарлотт… мне она напомнила котёнка.

— Мне тоже, — кивнул Райан, — но в моих апартаментах уже живёт котик по кличке Мерзавец. Так окрестил его мой камердинер Мэтью Лорример за пристрастие гадить за диванами, а вообще-то его зовут Премьером. Мне и с ним хлопот достаточно. Линяет мерзавец, портьеры рвёт и комод расцарапал.

Мистер Бреннан, надо было отдать ему должное, умел объяснять почти необъясняемое так, что, не сказав ничего определенного, расставлял все акценты весьма жестко, и вопросов у собеседника не оставалось. Донован вздохнул.

— Вам нелегко угодить…

Райан усмехнулся.

— А мне и не надо угождать, мистер Донован, совсем не надо.

— Наверное, глупо и спрашивать о бедняжке Кетти Ревелл? Но мне просто кажется, все девушки должны влюбляться в вас…

Бреннан улыбнулся.

— Почему?

— В вас — что-то завораживающее, впрочем, как в любой красоте…

— Ну, что вы… — Райан с неким укором покачал головой, — красота, конечно, изыск природы, но она, в общем-то, приедается. Как любой деликатес.

— А у мисс Кэтрин был роман? Мне показалось… мистер Хэдфилд…

Взгляд Бреннана посуровел.

— Не знаю. Поймите, любовные чувства — это не то, что каждый выставляет напоказ, как новый фрак или новую карету. Я иногда видел мистера Хэдфилда вместе с Кэтти, но ничего об их отношениях сказать не могу. Просто не знаю.

Тут, однако, их разговор снова прервали. Теперь в дверь просунулся мистер Джозеф Бреннан. Он был в домашнем халате и явно только что проснулся.

— Ты здесь? А я прошёлся по твоим комнатам — никого, — сонно пробормотал он, — хотел сходить на конюшню, да Бесс сказала, что ты с художником, — он с любопытством перелистал эскизы. — Да, хорош, ничего не скажешь, вылитый Ральф в юности. О, да тут и есть и законченное… — мистер Джозеф с интересом оглядел стоящие в углу готовые полотна — портреты Элизабет и Патрика Бреннанов. — Он внимательно рассмотрел их, и вдруг обратился к Доновану. — Странно, я замечал, что световой блик расположен наполовину на зрачке и наполовину на радужной, а вы рисуете только один блик в каждом глазу именно на радужной. Почему?

— Маленький обман — право художника, — улыбнулся Донован, подивившись наблюдательности мистера Джозефа Бреннана, — а вы тоже занимались живописью?

— Нет, с меня хватило и медицины, — рассмеялся Джозеф, — но живописи меня обучали. Как и музыке. Однако, судя по палитре, вы не любите широкую цветовую гамму? И пишете по серому грунту?

Донован удивлённо кивнул. Он подлинно применял небольшой подбор красок при живописи тела, но пользовался ими весьма умело. Изображение кожи было для него любимой художественной задачей. Поверх серой гризайли он выписывал лица лишь тремя красками: белой, черной и красной, причём с их помощью доводил живопись почти до полной законченности, которой недоставало лишь желтых тонов. Их он наносил лессировкой. Темные драпировки, волосы и второстепенные детали часто писал «alla prima».

Начав пользоваться белым грунтом, Донован покрывал его впоследствии прозрачным красным тоном, придающим живописи приятную теплоту, позднее пользовался красными грунтами, а потом заменил их грунтом нейтрального цвета, составленным из непрозрачных красок. На нём подолгу работал гризайлью, и притом пастозно. Чарльз вообще любил пасту красок и пользовался чаще грубозернистой тканью холста, так как зерно его и после продолжительного письма не закрывалось краской.

Донован объяснил это Джозефу Бреннану и, судя по вопросам, что тот задавал, он не был профаном. Но мистер Джозеф Бреннан сам ограничил своё любопытство:

— Однако вы бы заканчивали, ужин скоро.

— Да, осталось немного, — кивнул Чарльз.

— Может, продолжим завтра? — взмолился Райан Бреннан, и Донован вынужден был уступить.

Ужин прошёл тихо. Патрик Бреннан был в городе и не вернулся ещё в усадьбу. Миссис Бреннан не было, она неважно себя чувствовала. Её место пустовало. Но её деверь, несмотря на ночь, проведённую в конюшне, чувствовал себя, видимо, превосходно и не жаловался на аппетит. Его разговор с племянником был посвящён рождению первенца Кармен и возлагаемым на него надеждам.

Потом он снова заговорил с художником.

— Кстати, в Лондоне недавно выставляли Тинторетто. Вы видели?

Донован кивнул.

— Каким образом он рисует тела?

— Мне показалось, это наслоение толстого слоя светло-желтой краски, разведенной в совершенно прозрачном связующем веществе, на коричневый грунт. Там, где он хотел передать розовый тон кожи, в желтую охру примешана красная краска, вероятно, киноварь.

— Вы тоже пользуетесь киноварью?

— Нет, — покачал головой Донован, — минеральную сегодня достать трудно, а искусственная со временем изменяет цвет до серого или почти чёрного, часто уже в красочном слое. А некоторые имеют синеватый карминовый оттенок.

— А чем же пользуетесь?

— Реальгаром.

— Сернистый мышьяк? О… это ядовитая штука. Но желтой охрой вы пользуетесь?

— Нет, я предпочитаю аурипигмент, цвет более выраженный.

— Это тоже небезобидно. Он же готовится возгонкой мышьяковистого ангидрида с серой. Он очень ядовит.

— Знаю, — кивнул Донован, удивляясь познаниям мистера Джозефа Бреннана, — но я осторожен.

В конце ужина Райан Бреннан заговорил с сестрой.

— Есть ли ответ на мои письма, Бесс?

Лицо Элизабет было как всегда спокойным и бесстрастным.

— Да, дорогой. — Она повернулась к брату, — есть письмо от мистера Арнольда Гранта, его посыльный сказал, что завтра около трёх он сам придёт с визитом. А мистер Фрешуотер передал тебе приглашение на музыкальный вечер в субботу. Я напомнила ему о трауре, но он сказал, что танцев не будет, только небольшой любительский концерт.

Пока она говорила, резко вскинул голову Джозеф Бреннан. «Арнольд приехал?», спросил он. Элизабет обернулась к нему и кивнула. Мистер Эдвард Хэдфилд был задумчив и тих и за весь ужин не произнёс ни слова, однако Донован заметил, что при упоминании в беседе брата с сестрой имени мистера Гранта Хэдфилд вздрогнул и стал внимательно прислушиваться к разговору.

Райан задумался.

— Распорядись — пусть Мэтью приготовит мне чёрный фрак. Я хочу, чтобы ты тоже пошла.

Элизабет посмотрела на брата, и на щеках её неожиданно вспыхнул пунцовый румянец, а меж губ влажно блеснули губы. Она едва заметно перевела дыхание и кивнула.

Райан Бреннан извинился перед живописцем: завтра он сможет позировать только до половины третьего, но начать можно пораньше, в одиннадцать он уже освободится.

Донован согласился. Потом стал внимательно разглядывать лица девиц и неожиданно напрягся. Мисс Хэдфилд ловила взгляд Райана Бреннана, но если он поворачивался к ней, спешила опустить глаза. Мисс Шарлотт Ревелл сидела напротив камина и напряженно смотрела в пламя, мисс Летти казалась усталой и находилась словно в полусонной летаргии. Донован понимал, что обе они потеряли сестру и сопереживал несчастным, хоть и не понимал, почему они не захотели вернуться с матерью в Уистон, чтобы поддержать её.

Глава 11. Свадебные торги

Ничто так не украшает невесту, как хорошее приданое.

С. Джонсон.

В Церковном доме Донована ждало письмо от епископа Корнтуэйта. Сэр Роберт извещал его, что постарается в ближайшее время приехать. Чарльз вздохнул, подумав, как мало он сделал для человека, ставшего его благодетелем. Не мог он понять себя и сегодня: едва начал работать над портретом Райана Бреннана, он совершенно забыл и о разговоре с Мэддоксом и о поручении Корнтуэйта.

Но даже сейчас, сожалея об этом, Донован перебирал наброски и терялся, пытаясь постичь тайну этой волнующей красоты, завораживавшей и зачаровывавшей. В чём она? Почему это лицо околдовывало его? Час за часом он всматривался в эскизы, пытаясь понять, что его, мужчину, может завораживать в мужской красоте? Он писал немало женских лиц — юных, прелестных, игривых и обаятельных. Он восторгался ими, но ни одно из них не породило той завороженности, что это, точнее — сначала лицо Мартина, а затем Райана Бреннана. Он пленён красотой определенного созвучия черт, их гармонией и цветовой гаммой, подумал Донован.

Да, это было верно.

Но почему его очаровывал именно этот контраст жгучих волос цвета сажи и высокого белого лба? Что за тайна скрывалась за глазами цвета зелёного папоротника, для получения которого Донован пытался, тщательно перемешивая испанские белила и франкфуртскую чернь, пытаясь добавить то жёлтого крона и синей берлинской лазури, то зелень Кассельмана, то малахитовую брауншвейгскую зелень, то вер-гинье, то зелень Казали, и всё равно морщился, ибо оттенок ускользал, не получался? Почему его завораживал именно этот абрис лица, излишне утонченный для мужчины? Это было очарованностью красотой, сказал себе Донован. Да, он пленился вовсе не мужчиной и не человеком. Его не интересовала даже личность, Доновану не было дела до склонностей и привычек мистера Райана Бреннана…

Или нет? Нет, неожиданно осознал Чарльз. Ему нравился Райан Бреннан. Очень нравился. Точнее, он неосознанно перенес восхищение красотой лица на личность, которую мысленно наделил внутренней красотой. Господи Иисусе! Но ведь это… любовь? Ведь только любя, мы наделяем предмет восхищения внутренними достоинствами. Бреннан казался Доновану воплощением спокойствия, здравомыслия, воли и благородства.

Но Донован вовсе не чувствовал в душе никакой нарождающейся любви. Колдовство действовало только при взгляде. Чарльз снова перебрал эскизы. Их было около тридцати. Бреннан явно симпатизировал ему, но, безусловно, затягивать с портретом не следует. Завтра нужно перенести эскиз на холст и к вечеру, когда Бреннан уйдет на договоренную встречу, закончить и с подмалевком.

Про себя Донован также решил, что не отдаст Бреннану портрет, пока не сделает с него копии.

Бог мой! О чём он думает? Донован покачал головой. Он совсем забыл, зачем Корнтуэйт привёл его в дом. Ему нужно понять, что происходит в доме, а он, вместо того, чтобы попытаться выяснить, что случилось с Уильямом и Мартином Бреннанами, что заставило пойти на отчаянный шаг несчастную Кетти Ревелл — занят поисками тона глаз мистера Райана Бреннана!

Донован вздохнул, но подумал, что завтра произойдёт то же самое.

Он не мог бороться с колдовством и не способен был одолеть чар этой красоты…

На следующий день Донован пришёл в Кэндлвик-хаус около десяти, всё же решив выбрать один их готовых эскизов и начать работать. На боковой лестнице неожиданно увидел мистера Джозефа Бреннана и мисс Летицию Ревелл. Девица была в голубом платье и весьма кокетливой шляпке, а дядюшка Райана Бреннана нёс роскошное женское седло. Донована удивило, что девушка казалась веселой, на щеках её пылал румянец, а глаза сияли. Джозеф, нисколько не смущаясь, попросил живописца передать Райану Бреннану, что они с мисс Летти решили прокатиться к Дальнему выгону.

Чарльз кивнул. Он проводил их взглядом, весьма удивляясь про себя: только позавчера потеряв сестру, мисс Летти могла бы быть и скромнее… Неужели она не понимает, как это выглядит со стороны?

Донован пошёл в комнату, выделенную ему под мастерскую, и тут в небольшом холле с колоннами заметил Патрика Бреннана и мисс Шарлотт Ревелл. В отличие от сестры, она выглядела дурно причесанной и бледной, глаза её лихорадочно блестели. Она явно тяготилась своим собеседником, смотревшим на неё мрачным взглядом.

— Оставьте меня, мистер Бреннан, я не хочу гулять…

— Но, мисс Шарлотт…

— Патрик, — наверху лестницы появилась Элизабет, — тебя искал Райан.

Шарлотт Ревелл, едва заметив мисс Бреннан, метнулась вниз в холл, Патрик посмотрел ей вслед и пошёл к сестре. На лице его застыло выражение полного недоумения, но, чем ближе он подходил к Бесс, тем сильнее на нём проступали недовольство и злость.

— Зачем я ему? Чего он хотел?

— Я не знаю.

— Лжешь. Чего ты не знаешь в этом доме, ведьма?

Эта грубость, тем не менее, ничуть не обескуражила мисс Бреннан. Она усмехнулась.

— Очень многое, дорогой братец, — с нескрываемой издёвкой произнесла она, — например, мне неизвестно, когда у тебя появятся мозги. Равно мне неведомо, когда ты поймешь очевидные вещи. Например, что не стоит досаждать девице, которая явно тобой пренебрегает и предпочитает другого…

Лицо Патрика покраснело, глаза налились гневом.

— Ты… хочешь сказать…

— Она давно прохаживается мимо дверей Хэдфилда, а ты идиот, ничего не видишь…

Патрик метнулся к сестре, но та оказалась неробкого десятка и спокойно смотрела ему в лицо.

— И что? — Бесс улыбалась, глаза её мерцали, и Патрик отступил на полшага от неё.

— Ты лжёшь! Нэду нравилась Кэтти! Он бросил тебя ради неё!

— Кто нравится мистеру Хэдфилду — это вопрос академический, — высокомерно отбрила его Элизабет, начисто проигнорировав его последние слова, — но мисс Шарлотт слишком часто прохаживается по галерее третьего этажа, если ты, конечно, меня правильно понимаешь. С тех пор, как она оставила надежды захомутать твоего братца Райана, она, по-моему, решила поймать другую рыбку. Не повезло с красавцем-богачом, нужно заарканить бедного красавца, а если и тот сорвется с крючка, тогда и ты хорош станешь. Нужно просто потерпеть… Тем более, что сестрица ей теперь не соперница.

Патрик склонился над сестрой и пожирал её глазами.

— Ты лжешь.

Элизабет демонстративно пожала плечами.

— Я не лгу, но высказываю догадку, малыш. Я могу и ошибаться. Можно, конечно, предположить, что мисс Шарлотт пленил наш дядюшка Джозеф, чьи апартаменты в том же крыле, но я почему-то не склонна так думать. Дядя Джо, конечно, не прочь приволокнуться за молоденькими девушками, но… Ты же — думай, что хочешь.

Элизабет исчезла.

Донован видел, что Патрик подлинно убит словами сестры и, похоже, поверил ей. Он несколько минут тупо смотрел вниз — в глубину лестничного пролёта, потом потряс головой, словно опомнившись, и торопливо свернул в боковой коридор.

Донован вошёл в свою комнату с мольбертом и разложил эскизы. Его часы показывали уже половину одиннадцатого. Он сел и, забыв свои планы перенести набросок на холст, и задумался. Чарльз не знал, говорила ли Элизабет правду или лгала, но понимал, что сообщать такое мистеру Патрику Бреннану было весьма опасно.

До сих пор Донован не замечал, чтобы мистер Эдвард Хэдфилд и Патрик Бреннан питали друг к другу антипатию, однако, если мисс Шарлотт действительно влюбилась в Эдварда — она играла с огнём. Но так ли?

Чем больше Донован размышлял о Патрике Бреннане и чем больше наблюдал за ним, тем больше склонялся к мысли, что этот импульсивный и страстный человек, в общем-то, довольно слаб. Да, под сильными страстями часто скрывается только слабая воля. История страстного сердца всегда чрезвычайно проста. Господство над страстями — вот свойство высшего величия духа. Сама эта возвышенность ограждает дух от чуждых ему низменных влияний. Нет высшей власти, чем власть над собой, над своими чувствами, чем победа над их своеволием. И потому-то Райан Бреннан куда более силен, чем Патрик.

Донован вышел в коридор и побрёл вперёд, размышляя.

Мисс Элизабет сказала, что мисс Шарлот пыталась очаровать мистера Райана Бреннана, но не достигла успеха. Этому можно поверить: самое верное средство разжечь в другом страсть — самому хранить холод, а Райан Бреннан куда как бесстрастен и бесчувственен. Доктор Мэддокс тоже сказал, что Райан никогда не женится на бесприданнице.

Странная, однако, подобралась компания, подумал Чарльз, где все расчётливы, но полно разбитых сердец…

Тут, однако, Донован увидел того, чье сердце явно не было разбитым. Мистер Райан Бреннан поднимался по лестнице в сопровождении Эдварда Хэдфилда. Однако такого выражения лица у мистера Бреннана Чарльз никогда не видел: губы плотно сжаты, крылья носа раздувались, глаза источали мутное болотное свечение.

— Нет, у меня просто нет слов!! Если я правильно тебя понимаю, после того, как ты пренебрёг моей сестрой, ты настаиваешь, что у меня нет права пренебречь твоей? В высшей степени логичное суждение. Ещё бы понять, на чём оно основывается, — в тоне Райана звучало еле сдерживаемое бешенство, холодное и язвительное.

— Но Энн любит тебя! Ты же не можешь сравнивать Бесс и Энн!

— Это почему? — захлопал Райан ресницами, — чувства Энн ничуть не значимей чувств Бесс. А для меня, как ты, надеюсь, понимаешь, вторые даже предпочтительней, — глаза Райана теперь метали искры.

Хэдфилд ничего не ответил.

— Видит Бог, — ледяным тоном продолжал Райан, — я закрывал глаза на многое: на твои приставания к горничным, на блудные шашни в борделе Монкрифа, на интрижку с Кетти! — при последних словах Хэдфилд резко вскинул голову, но Райан не дал себя перебить, — я относился к тебе как к будущему родственнику, к брату! Но ты отказался жениться на моей сестре. Хорошо. Однако теперь ты предъявляешь мне претензии, упрекая за переговоры с Грантом! Есть ли предел бесстыдства?

— Кетти совратил вовсе не я! И ты знаешь это!!

— Это когда она выходила утром из твоей спальни?

— Она до того выходила из других спален!

— И чьих же? Моих, что ли? — в тоне Бреннана почему-то сквозило омерзение.

Хэдфилд смутился и отвёл глаза.

— Оставим это. Есть вещи поважнее. Послушай, Райан…

— И что я услышу? — голос Бреннана сочился ядом, — что Энн влюблена в меня? У тебя была возможность сделать сестру счастливой — я не отказывался на ней жениться, но тебе прекрасно известно, что я рассчитывал — и отец говорил тебе об этом, что ты — женишься на Элизабет.

— Энн — красавица! Если бы Элизабет выглядела хотя бы…

— Заткнись, — прорычал Райан, — выматывайся завтра же, и чтобы духу твоего в моём доме не было, или, клянусь, я сам вышвырну тебя, — и он, резко обойдя Эдварда, прошёл в какую-то дверь, громко хлопнув ею перед носом Хэдфилда.

Но мгновение спустя она снова распахнулась.

— И не забудь забрать с собой свою сестричку, — язвительно прошипел Райан и снова захлопнул дверь.

Теперь в замке дважды провернулся ключ.

Донован поспешил вернуться к себе. Через несколько минут к нему вошел Райан. Чарльз удивился: теперь в этом человеке не было и следа гнева: спокойное лицо, легкая улыбка.

Мистер Райан, что и говорить, умел владеть собой.

Донован взялся за работу, но теперь сумел прийти в себя и начал размышлять. Райан, оказывается, знал об отношениях Кэтрин и Хэдфилда и назвал их «интрижкой». То, что он раньше не захотел говорить об этом с посторонним и заявил, что ему ничего неизвестно, не повредило Райану в глазах Донована. Его не за что было осуждать. Мы не судьи нашим ближним и не должны выносить на публику чужое грязное бельё.

Однако теперь совсем иначе звучали слова Хэдфилда, сказанные сестре. Что же такое высказал Эдвард мисс Кэтрин и что «так сильно повлияло на нее»? Что до нежелания Райана жениться на Энн — на эту тему он сам уже высказался.

Между тем под рукой Чарльза возникал новый набросок Райана Бреннана: неколебимое спокойствие царственного взгляда, поза величавая и гармоничная. В кончиках пальцев Чарльза прошла едва заметная дрожь. Это был он, подлинный лик будущего портрета.

Донован показал эскиз модели. Мистер Бреннан посмотрел, странно хмыкнул, потом пожал плечами и сказал, что оставляет выбор на вкус художника. Чарльз быстро перенёс рисунок на холст.

Меж тем пробило половину третьего, и дверь неожиданно распахнулась.

На пороге стоял высокий мужчина лет тридцати, снова напомнивший Доновану Николаса Маса, его портрет мужчины в чёрном парике: грубоватые резкие черты, тяжелый округлый подбородок, умный твёрдый взгляд.

— Райан, дружище, — Бреннан поднялся навстречу и был сжат тяжелыми объятьями. — Лиззи сказала, что ты позируешь художнику и я из любопытства… Ух, ты, просто принц какой-то! Что значит смазливая рожа… — гость постоял у проступившего на полотне рисунка, потом плюхнулся в кресло в углу и, нисколько не смущаясь присутствием Донована, заговорил, причём теперь совсем другим тоном, точно чертой отделяя болтовню от серьёзного разговора. — Я получил твоё письмо, но твои предложения о Вересковой пустоши и Горном выгоне меня не устраивают. Больше трех тысяч я за нее не выручу, а выгон не граничит с моей землей. Мне нужен Дальний выгон и участок с мельницей, — тот, что у речной излучины. А за это я добавлю тебе в приданое Долли ещё загородный дом в Хандсворде.

Райан поморщился и сразу покачал головой.

— Дальний выгон я отдать не могу, без него у моего завода будут проблемы. Табун-то не маленький. Участок с мельницей, ну, это, пожалуй, — принц исчез, перед Донованом сидел коммерсант, делец. — Мельница и Горный выгон — и по рукам.

Однако его собеседника это не устроило и ещё в течение четверти часа они достаточно жестко препирались. Донован легко понял, что мистер Арнольд Грант хочет жениться на мисс Элизабет Бреннан за пятьдесят тысяч и участок земли в сорок акров с мельницей и пастбищем, примыкавшим к его землям, что по стоимости равнялось двадцати тысячам, а мистер Бреннан согласен взять в жены мисс Дороти Грант за сто тысяч в государственной ренте, не отказывается и от загородного дома, но Дальний выгон будущему шурину отдавать не хочет. Конец дискуссии положило восклицание Гранта:

— Ты торгуешься, как биржевой маклер, хуже еврея, ей-богу! Речь идет о земле твоих будущих племянников, чёрт возьми! — Грант закинул ноги на стол, — это ужасно.

— До племянников ещё далеко, а без Дальнего выгона я не обойдусь. — Райан был твёрд, как кремень.

Мистер Грант плюнул и согласился, однако выговорил себе право пользоваться двумя лучшими жеребцами конного завода Бреннана для своей конюшни. Тут Бреннан уступил. В заключении оговорили срок свадьбы — на Троицу, но без торжеств — из-за траура.

В комнату заглянула мисс Элизабет с молитвенником в руках, явно направляясь в домовую церковь. Арнольд Грант поднялся, явив себя истинным джентльменом, а Бреннан сообщил Бесс, что мистер Грант посватался к ней, от чего мисс Бреннан скромно потупилась. При этом Донован заметил, что мистер Грант смотрит на свою будущую жену со спокойным интересом и явной симпатией. Он попросил разрешения сопровождать её в храм и, пока они выходили, успел по-хозяйски взять из рук Бесс молитвенник, сказать, что новая прическа невероятно ей к лицу, передать привет от сестры и сообщить, что они поженятся первого июля, на Троицу.

Они ушли.

Донован, не скрывая любопытства, спросил, кто такой мистер Грант и откуда он?

— Он отсюда, местный, его отец, Артур Грант, сколотил колоссальное состояние на биржевых спекуляциях. Арнольд — его единственный сын. Ему пока немного не хватает лоска, к тому же он пару лет прожил в Америке и усвоил там не лучшие манеры, — пояснил Бреннан, — пристрастился к дурацким сигарам, стал носить ботинки с широкими носками и привык класть ноги на стол. Я слышал, что вчера на музыкальном вечере у мистера Мюррея он, когда хозяйка пела арию из «Травиаты», он уснул, а когда же она брала верхнее си, он проснулся и пробормотал: «Да выпустите же наконец собаку…» Об этом мне рассказал сегодня мистер Фрешуотер, приезжавший с визитом. Надеюсь, у Бесс хватит ума поладить с ним.

Сообщенное не особенно обнадежило Чарльза.

— А мисс Элизабет нравится ему? — осторожно спросил Донован.

Райан улыбнулся.

— Арнольд говорит, что в Англии преобладают два типа женщин: одни не могут рассказать анекдот, другие не могут его понять. Бесс может и то, и другое. Он очень высокого мнения о ней.

— А мисс Элизабет?

— Она знает его около десяти лет и знает досконально. Ничего против этого союза Бесс не имеет. Что до манер… Истинная леди из любого мужчины сделает джентльмена.

— А вы женитесь на мисс Дороти Грант?

Мистер Бреннан кивнул.

— Совершенно верно. Она мне глубоко симпатична — в ней есть душа.

— И мистер Грант дает за сестрой сто тысяч в государственной ренте?

— Да, — кивнул Райан и спокойно пояснил, — для него очень важно породниться со старой аристократией, с Бреннанами и Хэдфилдами. Его отца не принимали в обществе, но Арнольда уже принимают. А подобный брак откроет перед ним все двери. При этом, — Райан усмехнулся, — он понимает, что его дети, воспитанные Элизабет, будут вообще вхожи куда угодно. — Он вздохнул, — я не очень-то большой сторонник вливания свежей крови в жилы старой аристократии, но если кровь вообще не обновлять, она застаивается.

— А мисс Дороти… она…

— Долли с семи лет воспитывалась в лучшем столичном пансионе, она подруга Бесс и весьма на неё похожа.

Донован быстро делал подмалёвок, сам удивляясь, как легко скользит кисть по холсту и как в это же время тяжело и вязко движутся мысли.

В этот день Бреннан позировал недолго, — по возвращении мистера Гранта и мисс Элизабет из церкви, он уехал со своим гостем в его экипаже к нотариусу.

Донован не остался ужинать и поспешил домой.

Глава 12. Просто глупец

Есть люди, которым на роду написано быть глупцами: они делают глупости не только по собственному желанию, но и по воле судьбы.

Франсуа де Ларошфуко.

На следующее утро Донован в церковной мастерской шлифовал острые края и неровности стекла и подгонял их к эскизу, потом обернул каждую деталь по периметру медной фольгой, собрал их и спаял между собой с двух сторон свинцово-оловянным припоем. Он покрывал спайки коричневой патиной и вставлял детали в латунное обрамление, но делал это механически, думая совсем о другом.

Решение Райана Бреннана о браке с мисс Дороти Грант, которую Донован мельком видел в день своего первого визита в Кэндлвик-хаус, показалось весьма странным, хоть и, безусловно, прибыльным. Доктор Мэддокс, оказывается, был прав: Райан и вправду выбрал богатейшую невесту. Сто тысяч в государственной ренте, притом, что сам отдавал пятьдесят, — в этом была прямая выгода. Да, несмотря на красоту мисс Хэдфилд и сестер Ревелл, мистер Бреннан предпочёл реальные деньги.

Но что ему, Доновану, за дело до того? Ему нужно разобраться в случившемся в доме, а он, увы, ничего не узнал. Так и не нашёл возможности спросить о болезни Кэтрин, о чём просил его доктор Мэддокс, так и не понял, кто же совратил её, ничего не узнал и о причинах гибели несчастной. Также непонятными оставались причины смерти братьев Райана Бреннана.

Чарльз удивлялся и ещё одному обстоятельству: сколь мало вспоминали домочадцы Кэндлвик-хаус об умерших. Сам Донован не услышал ни одного слова о покойных. Ничего не говорили и о Кэтрин… Впрочем, это обстоятельство Чарльз не счёл значимым. Об этом могли не говорить в его присутствии. Он ведь был посторонним. Но что в итоге? Что он пока имел? Несколько десятков превосходных набросков и портрет, который явно станет лучшим из всего, что он писал.

Сегодня Донован планировал завершить его.

Утро выдалось дождливым, и дождь сделал неразличимыми день и вечер. В три часа пополудни Донован пришёл в Кэндлвик-хаус, подивившись тому, что никто из лакеев не открыл ему двери, которые были просто притворены, но не заперты. В это время дождь перешёл в ливень и Чарльз, оставив в холле плащ и зонт, пошел в комнату с мольбертом.

На втором этаже он заметил мисс Элизабет, бледную и мрачную. Она вновь напомнила Доновану леди Макбет.

— Что-то случилось, мисс?

Мисс Бреннан неохотно ответила, что пропал мистер Хэдфилд. Патрик и Джеймс Фокс видели, что он вечером, было уже около часа ночи, вышел из дома и пошел в сторону псарни, но ни на псарне, ни на конюшне он не появлялся.

— Сейчас мистер Патрик и мистер Джозеф ищут его на болоте, с ними и мистер Ревелл, он вчера вечером вернулся из Уистона.

— Господи, но зачем мистеру Хэдфилду идти туда?

Бесс пожала плечами.

— Не знаю, но Джинджер, пойнтер мистера Бреннана, пущенный по следу, побежал в сторону болот, однако на мочаке пёс потерял след.

— А где мистер Райан Бреннан?

— Он не ночевал дома: вечером уехал с мистером Арнольдом Грантом к нотариусу, потом ненадолго вернулся, переоделся во фрак и около полуночи снова уехал. Он, конечно, заночевал в Грант-Холле. А он нужен вам для позирования? Как только он вернётся — я скажу ему, что вы его ждёте.

— Да, благодарю вас, — растерянный Донован направился к себе.

В мастерской он принялся заканчивать портрет Райана. На самом деле он уже вовсе не нуждался в позировании мистера Бреннана, но рисовал механически, погруженный в невеселые мысли. Он понимал, что очень многое в доме проходит мимо него, очень многого он не может ни заметить, ни понять.

Безусловно, за вчерашним вечером что-то последовало. Известие о приезде мистера Гранта было оглашено позавчера за ужином, и Эдвард Хэдфилд сразу понял, что это значит. Он пытался поговорить с Райаном и уговорить его жениться на мисс Энн, но Райан отказался, хоть и знал, что мисс Энн влюблена в него. Бреннан также дал понять, что этот шаг — ответ на отказ жениться на Элизабет самого Хэдфилда. Кроме того, Райан буквально выставил из дома кузину и кузена.

Но причём тут Дальний выгон? Зачем Хэдфилду идти на болота?

На полотне проступило изображение царственного красавца с изумрудными ледяными глазами и тонкой улыбкой — именно это виделось Доновану сутью Райана Бреннана. Чарльз был доволен собой, что случалось весьма редко.

Позади художника неожиданно скрипнула дверь, и Чарльз обернулся, уверенный, что это или сам Бреннан, или мисс Элизабет. Но на пороге стояла мисс Хэдфилд, бледная и словно испуганная чем-то. Донован поклонился мисс Энн, а сама она остановилась перед портретом Райана Бреннана и, казалось, оцепенела. Донован тоже молчал. Он был, в общем-то, чужд тщеславия, но какой творец может быть совсем уж равнодушен к впечатлению, которое производит его детище на смотрящего? Он терпеливо ждал отзыва, но девица молчала, только спустя несколько минут точно пришла в себя, подошла к стулу и оперлась руками на его спинку.

Донован решился наконец нарушить молчание.

— Вам нравится портрет, мисс Хэдфилд?

Энн, словно испугавшись его голоса, подняла на него остановившиеся глаза, почему-то напугавшие Чарльза, хоть он и не понял, чем именно. Потом она снова перевела взгляд на портрет и губы её чуть шевельнулись, однако Донован снова ничего не услышал. При этом девушка явно смотрела на портрет того, кого любила, и волнение её особенно странным Доновану не показалось.

Однако ещё некоторое время спустя мисс Хэдфилд, казалось, успокоилась.

— Вы не знаете, где ваш брат? — осторожно спросил Донован, — зачем он ушел на болота?

— Он пошел на Дальний выгон.

— Но зачем? В такой дождь?

Энн не ответила, но Донован подумал, что она — именно тот человек, кто может знать ответы на вопросы доктора Мэддокса, и тихо спросил:

— А вы не знаете, мисс Энн, мисс Кэтрин… не болела этой весной простудой?

Мисс Хэдфилд некоторое время молчала, потом кивнула.

— Болела…

— А чем? — решился уточнить Донован.

Мисс Энн пожала плечами, казалось, она говорила, совсем не думая и даже не понимая сказанное.

— Она жаловалась на головные боли после простуды, ей все мерещилось, что камин громко трещит, то грохот грома слышала, то голоса ей слышались трубами Апокалипсиса, то подставки для платья людьми казались, то простыню за призрак принимала, то тараканов на простынях ловила…

— А это правда, что у неё был роман с вашим братом мистером Хэдфилдом?

— Он просто глупец.

Донован очень удивился и снова спросил:

— Эдвард? Почему?

Мисс Энн пожала плечами, всё ещё не спуская глаз с портрета.

— В этом доме почти все глупцы, — проронила она, — и живые, и мертвые…

— Мистер Райан — тоже?

Этот вопрос заставил мисс Хэдфилд вздрогнуть.

— Нет. Эти — умны, — и она быстро пошла к двери.

Чарльз ничего не понял, только почувствовал, как болезненно сжалось сердце.

Через два часа портрет был завершен. Донован был наполнен странным, распиравшим его изнутри ликованием — ликованием творца, создавшего то, что превышает его самого. Чарльз всегда выделял изначальный творческий акт, в котором он стоял перед лицом Божьим, и вторичный — увы, ущербный, где замысел реализовывался. Первичная творческая интуиция, замысел, внутреннее познание проступали внезапно и шли вовсе не от него. Возникала картина… Как любой творец, он быстро постиг вторичность искусства, ибо удручающее и трагическое несоответствие всегда пролегало между пламенем замысла и льдом воплощения. Этот холод проступал в каждом полотне, Донован видел извечную трагедию творчества и границу таланта, страшный суд над человеческим дерзанием. Смирись, гордый человек, ты не Бог…

Творчество человека есть провал даже в шедеврах. Но этот портрет, запечатлевший завораживающую самого живописца красоту, был наименьшим из его провалов.

Дверь снова тихо скрипнула и в комнату вошла мисс Бесс Бреннан. Она тоже остановилась перед портретом — но, в отличие от мисс Энн Хэдфилд, глаза её сразу увлажнились и блеснули восторгом и гордостью. Она не поскупилась на похвалы, слова «великолепно, превосходно и восхитительно» были самым незначительным из сказанного ею. Она тут же решила вызвать лучшего багетчика и начала советоваться с Донованом в отношении рамы, которая должна обрамлять подобный шедевр. Глаза её сияли.

Между тем за окном продолжался ливень, его шум, мерный и чуть усыпляющий, согревал и расслаблял Донована. Он поинтересовался, вернулись ли мистер Патрик, мистер Джозеф Бреннан и мистер Ревелл? Нашли ли мистера Хэдфилда? Оказалось, нет, никто ещё не вернулся.

— Дядя говорил, что собака не могла взять несвежий след, но даже если мистер Хэдфилд решил уехать, то почему не взял саквояж и ничего не сказал сестре?

— То есть… он мог и не пойти на болота?

Элизабет пояснила, что Кэндлвик-хаус весьма обширен, раньше был замком, что, впрочем, Донован давно понял и сам, дом всегда стоял на отшибе, но сегодня, когда город разросся, Кэндлвик-хаус во многом потерял свое сельское уединение. Ходит также легенда, согласно которой из здания ведет тайный туннель на болота, по которому многие бежали из замка. Также говорят о призраке джентльмена в шляпе, которого видели слуги в подвале. Мистер Хэдфилд в последнее время проявлял большой интерес к туннелю и к призраку, хотел найти первый и увидеть второго.

Донован внимательно посмотрел на Элизабет. Она не лгала: Донован сам помнил, как Хэдфилд говорил об этом, но он не верил, что Эдвард именно сегодня, в тот день, когда по требованию хозяина дома он должен был с сестрой покинуть Кэндлвик-хаус, пошел бы искать призрак в туннеле. Но ещё менее понятным казался вояж на болота. Зачем?

Неожиданно Донован вспомнил о разговоре самой Элизабет с братцем Патриком. Однако… Не свёл ли Патрик счёты с Хэдфилдом? У этого человека вполне хватило бы ума убить Эдварда из ревности, а потом сказать, что тот ушёл на болота… Но постойте. А как же собака? Ведь пойнтер Джозефа взял след у дома и побежал к болотам…

Но… что могло помешать тому же Патрику назначить Хэдфилду свидание у болота, а после просто пристрелить его? Труп — в топь, и кто что докажет? Правда, сам Патрик уверял, что не любит охотиться… Но стрелять-то небось умеет?

— Извините, мисс Элизабет, — осторожно обратился он к мисс Бреннан, — а ваш брат Патрик… он, как я слышал, не умеет стрелять?

— Стрелять? — удивилась мисс Бреннан, — стрелять в нашей семье умеют все, мистер Донован, — но она тут же уточнила, — правда, метко стрелять умеют только мистер Джозеф Бреннан, он заядлый охотник, да Райан. Прекрасно стрелял и Уильям. Мартин и Патрик всегда слишком горячились и потому часто промахивались…

— Ты скромничаешь, моя девочка, — на пороге комнаты стоял Райан Бреннан, он только что приехал, на полях его шляпы и плечах блестели капли дождя, — не верьте ей, мистер Донован. Лучше всех в нашей семье стреляют вовсе не мужчины. Десять из десяти выбивает сама Элизабет. Вы удивитесь, но и моя мать — тоже прекрасно стреляла. Она всегда умудрялась набить больше дичи, чем отец и её деверь — вместе взятые… Бог мой! — взгляд Бреннана упал на законченный портрет, — это я?

— Вы недовольны?

На лице Райана мелькнула такая же тонкая улыбка, как на портрете.

— Ну, что вы! Мне просто кажется, что вы придали мне величие и значительность, коих я вовсе не имею, но, — он поднял вверх ладони, — если таково видение художника, — что ж попишешь? Я себе нравлюсь, — Райан рассмеялся, — надо показать всем. Но что происходит в доме, Бесс? Почему нет Джозефа? Куда подевался Патрик? Лидс сказал, что приехал Ревелл, но его нет у него в комнате. Где мама?

Элизабет спокойно и твёрдо рассказала о пропаже Хэдфилда, потом сообщила, что все трое мужчин отправились на розыски пропавшего, а миссис Бреннан ещё утром, до обнаружения исчезновения мистера Хэдфилда, уехала на заседание Попечительского совета госпиталя Шрусбери, назначенного на одиннадцать утра, полагая вначале навестить миссис Фрешуотер.

Брат выслушал сестру и, задумчиво проронил:

— Ты полагаешь, это из-за Кэтрин?

Элизабет пожала плечами.

— Может быть… если только не из-за Энн… — Тут она умолкла, а Райан, побледнев и на минуту задумавшись, решил переодеться и присоединиться к дядюшке.

Оба торопливо вышли, а Донован, оставшись в одиночестве, опустился в кресло и погрузился в размышления.

Его версия об участии Патрика в исчезновении Хэдфилда подтверждалась. Чтобы убить рядом стоящего человека — не нужно быть особо метким, а Патрик, стало быть, умел держать в руках ружье. Элизабет же ничего не сказала Райану о своём разговоре с Патриком, а сам Райан тут же решил, что если с Хэдфилдом что-то произошло, то это из-за Кэтрин. Но есть и ещё что-то, что знает Энн, и это «что-то», видимо, весьма огорчительно для Хэдфилда…

Но Кэтрин…

Доновану всё же не показалось, что Кетти подлинно что-то значила для Хэдфилда. Райан говорил накануне о приставаниях Хэдфилда к горничным, о его блудных шашнях в борделе Монкрифа и интрижке с Кетти как о вещах достаточно пустых, словно и сам не придавал им значения. Сам же Хэдфилд уверял, что Кетти совратил вовсе не он и что сам Райан знает это. Но и никого не обвинил, а на вопрос Бреннана, не из его, Райана, ли спальни выходила Кетти, ни в чем не обвинил его, а сказал: «Оставим это. Есть вещи поважнее…»

И чтобы сейчас его, человека явно распутного, вдруг замучила совесть? Из-за чего? Ещё вчера он не считал себя виновным в совращении Кэтрин, уверяя, что его опередили, и говорил об этом так, словно знал имя соблазнителя.

Но, стало быть, тогда доктор Мэддокс не прав: Кэтрин всё же пала именно в доме Бреннанов, уже после приезда. Но кто её обольститель?

Донован, основываясь на здравомыслии, предположил бы, что это или Райан, или Уильям, или Мартин Бреннаны. Но Райана не обвинил даже Хэдфилд, который мог узнать от самой Кетти имя её любовника, и едва ли это был Уильям: на семейных фотографиях он ещё менее привлекателен, чем Патрик. А вот Мартин…

Да, наверное, именно поэтому Хэдфилд и не стал называть имя — глупо было упрекать мертвеца…

Но тогда — что могло случиться с самим Мартином?

Донован вздохнул: картинка явно не складывалась, мозаичные осколки разлетались, не образуя никакого рисунка.

Чарльз подошел к окну и приоткрыл портьеру. Дождь снова перешел в ливень, дальние уголки парка перед центральным входом были совсем не видны из-за мутной пелены тумана. Казалось, облачное небо спустилось на землю и накрыло её непроницаемой мокрой тучей. А что сейчас творится на болотах? Донован снова выглянул в окно. Он не был за городом и не видел местных болот, но родился в Сомерсетшире, и болота знал с детства. Он помнил, как постоянно вращались крылья заброшенных мельниц в заболоченной речной пойме, из трубы шел дым, а его кормилица говорила, что это черти мелют души непослушных ребятишек… Все живущие поблизости обходили болота десятой дорогой, особенно страшили его блуждающие огни, которые одинокие путники часто принимали за огни жилища и приходили прямиком в топи. Кормилица говорила, что тот, кто увидел их, получил предупреждение о скорой смерти, а несут их пришельцы с того света.

Даже самые отчаянные ягодники и охотники рассказывали, что посреди топи вдруг появляется странный звон в ушах, кружится голова, ноги становятся ватными и хочется бежать. Необъяснимый страх сковывает с головы до пят, человека словно парализует, но двигаться уже не можешь и словно со стороны наблюдаешь за своей гибелью. Пока болотная вода не начнет заполнять легкие…

Тут художник неожиданно подумал, что сам он уверен, что Хэдфилд… мёртв. Да, это понимание было каким-то тяжелым и твёрдым. Смерть Хэдфилда была такой же реальностью, как шум дождя за окном. Но почему? Не потому ли, что этот дом с его пустыми холлами и рядом зеркальных окон с самого начала показался ему домом мертвецов? Ведь он пришёл сюда искать причины давних чужих смертей, но сам лишь столкнулся ещё с двумя смертями, столь же необъяснимыми и загадочными, как и первые…

Кэндлвик-хаус подлинно был не домом, но словно подсвечником, и свечи в нём гасли одна за другой…

Нет. Донован резко тряхнул головой, отгоняя дурной морок нелепых мыслей. Четыре самоубийства за полгода? И ведь подлинно странным было то, что в каждой из смертей абсолютно некого было обвинить. Ничего, кроме туманных намеков не содержала записка Уильяма, остальные — и вовсе не утрудили себя объяснениями.

Или всё-таки это вовсе не самоубийства?

Доктор Мэддокс уверенно сказал, что только смерть Ральфа Бреннана была естественной… Однако Донован всё же нашёл ответ на странный вопрос Мэддокса о болезни Кетти. Едва ли мисс Энн Хэдфилд есть смысл лгать об этом — зачем?

Но всё остальное оставалось неясным.

Около пяти вечера вернулась миссис Бреннан, она узнала от дочери новости и была немало изумлена ими, однако, не настолько, чтобы отказать себе в удовольствии посмотреть на портрет сына. Элизабет и миссис Бреннан поднялись к Доновану, и миссис Эмили тоже восторженно ахнула и так же, как дочь, заговорила о золочёных багетах.

Между ними было условлено, что завтра он приступит к портрету миссис Бреннан — если будет найден мистер Хэдфилд и все обойдётся, если же окажется, что с мистером Хэдфилдом случилось что-то серьёзное, то это время можно потратить на иные портреты. Мистеру Доновану были вручены семейные альбомы с фотографиями мистера Ральфа Бреннана, а также — Мартина и Уильяма. Миссис Бреннан заверила Донована, что он может писать их портреты и в галерее, никому не мешая, а может попросить дворецкого принести старый портрет мистера Ральфа прямо сюда.

Донован кивнул головой, при этом сам он был уверен, что завтра миссис Бреннан позировать ему не будет.

Глава 13. Лабиринты старого замка

Ах, как много мыслей погибло в лабиринте мозговых извилин…

Неизвестный автор.

Предчувствия не обманули Чарльза Донована, причём узнал он об этом, ещё не покинув Кэндлвик-хаус.

К семи часам начало смеркаться, и с болот вернулись Райан, Джозеф и Патрик Бреннаны и мистер Ревелл. Донован, очищая палитру, выглянул в окно, и в свете фонарей парадного входа увидел, что двое мужчин ведут третьего, явно с поврежденной ногой. Чарльз облегченно вздохнул, подумав, что Хэдфилда все же удалось найти, торопливо снял рабочую блузу, надел сюртук и сбежал вниз.

Но, увы, одного взгляда на раздосадованные лица хозяина дома и его дядюшки было довольно, чтобы понять, что экспедиция вовсе не увенчалась успехом. Мало того: Джо Бреннан был взбешен пропажей своей любимой шляпы, потерянной на болотах, что до Патрика — он угодил в трясину и если бы не Райан — не выкарабкался бы, а вдобавок — уже на ровном месте он поскользнулся и вывихнул щиколотку. В итоге — им пришлось прекратить поиски, кое-как доволочь Патрика до дома и отложить всё на завтра.

Патрик стонал и дергал головой, жаловался на тошноту и боль в суставе, но вызвать Мэддокса никто в семье, как заметил Чарльз, не подумал: Джозеф Бреннан заставил племянника опустить ногу в ледяную воду, а потом камердинер Райана, рослый и ражий детина, по приказанию дядюшки Джо туго перемотал распухшую ногу кусками полотна. Джозеф твердо заявил, что ему лучше провести неделю в постели, стонущего Патрика отвели в спальню и отнесли туда ужин. От ужина отказался и Томас Ревелл: его сильно мутило. Зато дядюшка Джо и Райан отсутствием аппетита не страдали. Джозеф потребовал коньяк, Райан — виски, и оба сели за стол.

— Он мог свернуть у холма и направо, — бросил Райан Джозефу.

— Мог, — не то устало, не то лениво кивнул дядюшка Джо.

— Завтра сходим туда.

Дядюшка не возразил, он, как истый гурман, внюхавшись в дорогой коньяк, потом пригубил его и набросился на ростбиф. Райан ухмыльнулся, глядя на него, и спокойно потягивая виски, сказал, что стоит все же нанять ещё людей для поисков.

Миссис Бреннан поинтересовалась, что могло случиться с мистером Хэдфилдом? Но на этот вопрос ответа не было. Мисс Энн Хэдфилд сидела в кресле у окна и даже не пошевелилась, когда все вошли. Ничего она не сказала и в ответ на рассказ Джозефа и Патрика.

Райан сказал, что хотел бы за ужином кое-что сообщить собравшимся, но сегодня делать это не время. Элизабет известила его и дядю Джо, что их всех ожидают горячие ванны, и Райан любезно поблагодарил её, и даже мистер Джозеф Бреннан обронил весьма тёплые слова благодарности: все они чертовски устали и это было весьма кстати.

Донован после ужина сказал миссис Бреннан, что пока поработает над портретом сэра Ральфа, и торопливо откланялся. Выйдя из дома, медленно побрёл по городу, обходя квартал за кварталом и почти ничего не замечая. Наконец миновал арочный Мост нашей Леди через реку в центре города, расположенный рядом с часовней Святой Девы Марии. Отсюда до Норфолк-стрит было подать рукой.

Теперь, когда короткое умопомрачение, вызванное работой над портретом Райана, кончилось, Донован подлинно рассердился на себя. Он был совершенно небрежен, ленив и необязателен по отношению к Корнтуэйту. Ничего не узнал, занимался Бог весть чем, и всё, что случалось в доме, происходило неожиданно для него.

Где сейчас Хэдфилд? Точно ли он погиб на болотах? Никто в доме не произнёс подобного опасения. Ждал ли этого случая с Хэдфилдом сам Донован? Чарльз покачал головой. Нет, он и представить себе не мог ничего подобного. Он ожидал, что сегодня Эдвард Хэдфилд и мисс Энн покинут Кэндлвик-хаус, постоянными же гостями там станут мистер и мисс Грант.

А что в итоге? Возможно, ещё одна нелепо оборвавшаяся жизнь. Почему? Донован вспомнил, что сестра Эдварда, войдя к нему, сказала, что брат пошёл к Дальнему выгону. Это название Чарльз слышал уже не раз, Райан Бреннан отказался отдать его Гранту, там просила разрешения кататься на лошади Летти, в этом месте — пастбище семейства Бреннан и там же погиб Мартин. Зачем туда идти Хэдфилду, да ещё в такой дождь? Чего там искать?

Чарльз вздохнул. Он совершенно запутался и ничего не понимал. И ведь недаром Корнтуэйт сказал о дьяволе… Подлинно кто-то, бесплотный и бестелесный, словно призрачной тенью, сигарным дымом, болотным туманом проскальзывал перед глазами — незаметный, невидимый, неощущаемый, и — оставлял после себя мертвые тела, распад и тлен.

Вернувшись к себе, Донован решил лечь спать — над портретом сэра Ральфа он мог поработать и завтра. Все его члены сковала вязкая усталость, веки отяжелели, и он уже намеревался раздеться и лечь, когда в дверь постучали.

Миссис Голди, осторожно заглянув к нему, уведомила Чарльза о том, что пришёл мистер Мэддокс, который, оказывается, уже один раз приходил днём, да не застал его. Чарльз попросил миссис Голди принести кофе, опасаясь, что иначе уснёт во время разговора. Одновременно он порадовался, что сумел узнать от мисс Энн Хэдфилд о болезни мисс Кэтрин Ревелл — то, о чём просил Мэддокс. Теперь он хотя бы не будет выглядеть совершенным бездельником.

Мэддокс сухо пожелал ему доброго вечера, снова сел без приглашения и начал:

— Что произошло сегодня в доме?

Донован удивился, и удивление отразилось в его растерянной улыбке. «Откуда?»

— Муж моей экономки работает на псарне Бреннанов, — устало пояснил доктор, — говорит, сегодня трое джентльменов весь день искали четвертого, собака повела на болота и потеряла след. Кто пропал?

Миссис Голди внесла кофейник, и Донован сразу налил кофе себе и доктору. После того, как кухарка удалилась, он сообщил Мэддоксу всё, что удалось узнать за эти дни, рассказал, что мисс Кетти действительно болела, поведал о ссоре между Райаном Бреннаном и Эдвардом Хэдфилдом, о её причинах, о визите Гранта и о сегодняшнем исчезновении Хэдфилда.

— Мистера Хэдфилда найти до темноты не удалось. Как раз перед вашим приходом я размышлял об одном обстоятельстве: его сестра, Энн, уверенно сказала, что Эдвард пошел к Дальнему выгону. Возможно, что это сказал ей он сам, но понять, что ему там понадобилось, я не могу.

— На Дальнем выгоне у Бреннанов, — отозвался доктор, — небольшой загородный дом, там всего несколько комнат, они обставлены старой мебелью. Но, в общем-то, дом содержится в порядке: стекла целы, там тяжелые внутренние ставни, туда отвозят дрова. Я был там, когда умер Мартин. Там можно жить.

— Но что могло понадобиться там Хэдфилду?

Несмотря на то, что сам Донован считал этот вопрос риторическим, Мэддокс педантично ответил:

— Не знаю.

Донован вздохнул.

— Но вы, доктор, оказались правы насчёт Райана, он действительно, как я понял, уже обручён с мисс Грант, равно мистер Арнольд Грант посватался к мисс Элизабет. Что представляет собой мистер Грант?

Доктор пожал плечами.

— Богач, делец и наглец, очень умён и расчетлив. В этом отношении они с Райаном — два сапога пара. Они намерены сыграть свадьбы до конца траура?

Донован ответил, что браки решено заключить без торжеств на Троицу, и доктор кивнул. Потом спросил:

— Вы сами слышали, что Райан велел Хэдфилду убираться?

— Да. Возможно, это слышал не я один: мистер Бреннан не выбирал выражений и говорил совсем не шепотом.

— Я постараюсь узнать, действительно ли он ночевал в Грант-Холле. Это просто, у меня там пациенты.

Донован изумился.

— Но… почему? Они уехали вместе с Грантом к нотариусу, а вернулся обратно на короткое время, переоделся и снова уехал. Вернулся только назавтра около пяти. Вы подозреваете Райана? Почему? Из-за ссоры?

— Вовсе нет, — Мэддокс деловито почесал мочку уха, — просто рассуждаю логически. Ведь в случае смерти младшего Хэдфилда наследником милорда Джеймса Хэдфилда становится мистер Райан Бреннан. Они же кузены.

Донован растерялся. Он не знал об этом. Но что-то мешало ему поверить в то, что это — подлинная причина исчезновения Хэдфилда.

— Но ведь мистер Бреннан совсем не беден и берёт в приданое сто тысяч в государственной ренте… Вы же сами сказали, что это может произойти не раньше, чем через десяток лет…

Мэддокс кивнул.

— Я ничего не утверждаю и никого не обвиняю. Возможно, Хэдфилд жив и завтра найдется. Возможно, Райан Бреннан действительно провёл ночь в Грант-Холле. Возможно даже, что всё это окажется делом, не стоящим и выеденного яйца. Время покажет. — Доктор поднялся, — кстати, вы знаете? В субботу обещал приехать Корнтуэйт.

Донован вздохнул. Ему казалось, что он узнал безумно мало, и ему было стыдно глядеть епископу в глаза. Впрочем, до субботы ещё оставалось время. Завтра станет ясно, что с Хэдфилдом.

Чарльз остановил доктора на пороге.

— А вы… вы не могли бы… сообщить мне, действительно ли Бреннан был в Грант-Холле?

Мэддокс молча кивнул и вышел.

Чарльз настолько обессилел за этот долгий день, что заснул, едва уронил голову на подушку, а когда проснулся, солнечные лучи уже золотили его мольберт. Донован вспомнил, что сегодня он может и не идти к Бреннанам — позировать ему никто не будет. Но сам он подумал, что днём стоит заглянуть туда, это не будет выглядеть навязчивостью, всем будет не до него, к тому же — он всегда может сослаться на разрешение миссис Бреннан писать в галерее Кэндлвик-хауса.

Несколько часов Чарльз работал то в мастерской, то в своих комнатах, и почти набросал с фотографий портрет мистера Ральфа: он сильно напоминал Джозефа Бреннана, но лицо было чуть уже, а глаза — расставлены более широко.

Ещё в полдень ему принесли записку: Тимоти Мэддокс извещал его, что навёл справки. Мистер Бреннан подлинно провёл ночь с Грант-Холле: с полуночи до двух играл в покер с Арнольдом, а утром камердинер Гранта помог ему одеваться.

Чарльз почему-то обрадовался. Подозревать Райана ему не хотелось. Да и не верил он, что Бреннан пойдет на убийство из-за денег и титула, кои может получить только десять лет спустя. Это было просто нелепостью.

Наконец, во втором часу Донован направился через город в Кэндлвик-хаус. Весна уже кончилась, уступив однообразию летней, но еще свежей зелени, после вчерашнего дождя в лужах резвились воробьи, а вокруг самок голубей, солидно надуваясь, сновали самцы. Малыши, выпущенные боннами на мощеные аллеи, тоже устремлялись к лужам, распугивая голубей и воробьёв, повсюду сновали продавцы газет, двое пожилых джентльменов выгуливали в парке своих собак, один — длинную коротконогую таксу, другой — ирландского сеттера.

Дом Бреннанов, как всегда, казался полупустым, однако дворецкий уведомил живописца, что мистера Хэдфилда так и не нашли, час назад господа вернулись с Дальнего выгона, куда утром после вчерашнего ливня всё же удалось добраться, но и там никого не было, кроме грума и его работников. Майкл же Блэкмор, едва узнал об исчезновении мистера Хэдфилда, сразу сказал, что добраться на Дальний выгон он вчера просто не мог бы.

Гиблое дело.

Донован кивнул и направился в левое крыло здания, где на втором этаже располагалась галерея, огромная зала в десяток окон, завершавшаяся консольной лестницей. Чарльз решил поработать здесь, прошёл в свою мастерскую, взял палитру, краски и мольберт и снова направился к центральной лестнице. По пути он размышлял о том, что мог искать на Дальнем выгоне Хэдфилд — этот вопрос не давал ему покоя.

Неожиданно остановился, поняв, что зашёл не туда: перед ним было противоположное крыло здания, он оказался на третьем этаже правого крыла, там, где квартировали Эдвард Хэдфилд и — дальше в глубине холла — мистер Джозеф Бреннан. Чарльз сообразил, что просто перепутал лестницу, но неожиданно замер.

В галерее напротив этого крыла было десять окон, и Чарльз опытным глазом живописца заметил нарушение пропорций того коридора, где он невольно оказался. Окон здесь он насчитал только девять, и отсутствовала консольная лестница, между тем крылья здания, пристроенные к центральному фасаду, были строго симметричны, это Донован отметил ещё во время первого визита в дом.

Стало быть, возле апартаментов мистера Джозефа Бреннана была выстроена стена, закрывшая одно окно и консольную лестницу. Зачем? Когда это было сделано? Есть ли такая стена на втором этаже? Донован понимал, что задавать подобные вопросы слугам опасно, и осторожно побрёл вниз, спустился на второй этаж правого крыла. Здесь тоже консольную лестницу скрывала стена, а по коридорному фронтону насчитывались все те же девять окон.

Чарльз торопливо спустился ещё на один этаж. Вот тебе и на…

Лестница была закрыта стеной и на первом этаже.

Донован перестал что-то понимать, но теперь, опасаясь, что его вояжи заметят дворецкий или лакеи, взял палитру и мольберт и пошёл вверх по ступеням в левое крыло. В галерее остановился, расставил мольберт. Ему был нужен стул и, воспользовавшись этим, Чарльз снова пустился в странствие по особняку Бреннанов, теперь — в другом направлении. Он прошёл в самый конец галереи к лестнице и спустился по ней вниз. Она привела его, минуя один этаж, в место явно необитаемое: столь же огромное помещение, как и галерея наверху, было загромождено всяким хламом, старой мебелью, сломанными балдахинами, комодами с испорченными замками, чуть погнутыми каминными решетками, имелся и целый склад негодного садового инвентаря. В углу высился столярный верстак, на котором валялись пыльные линейки, винкель, угломер, уровень, отвес и два штангенциркуля. Над верстаком висели пилы, ножовки, лобзики и дрели.

Донован обошел помещение, побродил под лестницей, но обнаружил ещё только один выход — в центральное крыло. Вниз, в подземелье, хода не было. Если предположить, что в правом крыле здания — какая же лестница, то кому и зачем понадобилось заделывать её? Донован не был архитектором, но кое-что в архитектуре понимал: у подобных переделок должен быть какой-то смысл. При этом он отметил, что сделано всё было не вчера, а несколько лет назад, следовательно, инициатором перестроек мог быть ещё мистер Ральф Бреннан. Именно он, как рассказывал Доновану Корнтуэйт, разбогатев на удачных вложениях, перестроил поместье. Но что за смысл был убирать лестницу правого крыла за стену? Да, на этаж можно было зайти через центральный вход и парадную лестницу, но тогда из апартаментов того же Джозефа приходилось снова возвращаться через весь холл к парадной лестнице…

Зачем?

Чарльз вернулся в галерею со стулом, который нашёл внизу среди хлама. Спинка его была сломана, но он твёрдо стоял на четырёх ножках. Донован присел перед мольбертом, взглянул на висящий перед ним портрет мистера Ральфа Бреннана: даже в зрелые годы благообразный лик, большие, умные, выразительные глаза. Этого человека Корнтуэйт назвал волевым, энергичным и умным. Да, похоже. Но от умного человека нелепо ждать глупостей. Зачем потребовалось закрывать лестницу? Эта мысль, на первый взгляд пустая и ничего не значащая, почему-то захватила Донована.

Он срисовывал ранний портрет, вносил в него черты зрелости, сверял с фотографиями, но ловил себя на том, что упорно ищет решения загадки. И она пришла, так же внезапно и просто, как приходит озарение. Если консольная лестница левого крыла не ведет в подвал, значит ли это, что в подвал не ведёт и лестница правого крыла? А вот это просто заблуждение.

Что реально дает такое сокрытие, превратившее лестничный марш в потайные ступени? Только одно: возможность незаметно спуститься с чердака в подвал, или — подняться с подвала на третий этаж. На третьем этаже в правом крыле жили Эдвард Хэдфилд и Джозеф Бреннан. Покои Бреннана примыкают к лестнице. Возможно ли, что из апартаментов дядюшки Джо за стеной есть ход на лестницу? Разумеется, иначе все эти перестройки просто не имеют смысла. Но если там раньше жил мистер Ральф, то все снова теряет смысл…

Что же делать? Едва ли комнаты мистера Джозефа Бреннана будут открыты для него. Глупо и рассчитывать на это. Но это лишь означает, что искать нужно другой выход — из подвала! О! А не его ли и искал в своих вояжах по подвалам замка Эдвард Хэдфилд? Старый замковый туннель и призрак могли быть, да и наверняка были — просто отговоркой. Но Хэдфилд не в подвале — он ушёл на Дальний выгон! Впрочем, это ведь говорит его сестра, возможно с его слов. Но он вполне мог сказать ей, что идёт туда, куда вовсе не собирался. Но стоп. Он опять забыл. Собака, пойнтер, повела на болота…

И опять же… Хэдфилда с сестрой фактически выставили из дома. Что за смысл ему в такой час лазить по подвалам? Донован закончил рисунок на холсте и решил сделать подмалевок. Он вытащил палитру и тюбики с красками. Рука его ещё шарила по дну своей холщовой сумки, когда в сердце медленно, подобно холодной, склизкой змее, начала заползать тревога. Он вытряхнул содержимое на пол, резко перебрал тюбики руками и несколько секунд тупо смотрел на цинковые белила, колькотар, свинцовый сурик, зелень Гентеля, кобальтовую зелень, зелень Динглера, зелень Казали… Жжёная слоновая кость, франкфуртская чернь, кобальт, египетская синяя… Кассельская желть, муссивное золото, цинковая и неаполитанская желть.

Нет, не показалось.

Исчезли реальгар и аурипигмент.

Глава 14. Чаепитие в Кэндлвик-хаус

Только слова имеют значение, все прочее — болтовня.

Эжен Ионеско.

Бесполезно ловить на слове влюбленных, пьяных и политиков.

Э. Маккензи.

Как ни странно, осознав, что обворован, Донован ничуть не разгневался. Поняв же, что украдены яды, соединения мышьяка, он ощутил в душе нечто мутное, подобное вязкому лондонскому туману. Несколько дней назад за ужином зашёл разговор о ядах в масляных красках. Его затеял Джозеф Бреннан. Слышали его все, кто был за столом. Впрочем, нет. Тогда не было Патрика Бреннана и Томаса Ревелла. Первый был в городе, второй — в Уистоне.

Кто мог войти в его комнату с мольбертом в его отсутствие? Любой из челяди и любой из господ. Донован не помнил, чтобы дверь в эту комнату вообще запиралась. Чарльз откинулся на стуле и тот предательски заскрипел сломанной спинкой.

Донован поднялся и торопливо направился к Райану Бреннану. Тот жил в главном крыле, в бельэтаже. На сей раз Чарльз не боялся, что его заметят, напротив, он нарочито без стука распахнул двери апартаментов хозяина.

Увы, его там не было. Везде была заметна та же умная роскошь без вычур: дорогостоящая мебель, мягкие ковры, тяжелые классические люстры. На стенах — пейзажи в рамах морёного дуба, тёмно-зелёные портьеры и такие же покрывала. Донован развернулся и устремился к покоям Джозефа Бреннана — теперь у него был повод войти туда без стука.

Однако не получилось. В коридоре у двери стояли сам Джозеф Бреннан, Райан Бреннан и мистер Томас Ревелл. Его шаги все они услышали издали и обернулись. Доновану не показалось, что они спорили или ссорились: лица казались утомлёнными, но спокойными. Чарльз, чуть сбиваясь от волнения, рассказал о пропаже красок. Ревелл выслушал его, явно ничего не понимая, но представители семейства Бреннан всё поняли очень быстро.

— Господи, нет… — зло простонал Райан, — только мышьяка нам не хватало…

— Misfortunes never come alone…[6] — проворчал Джозеф.

— А что пропало-то? — поинтересовался Томас Ревелл.

Бреннаны, оба, махнули рукой.

— А им можно всерьез отравиться? — Райан Бреннан задал этот вопрос не художнику, но дяде.

— Всё зависит от дозы. Смертельная доза мышьяка при приёме внутрь — несколько миллиграммов, смерть может наступить в течение первого часа от паралича дыхания. Симптомы — холерные, но есть проба Марша, не перепутаешь. Но можно и спасти, коль вовремя кинуться. Рвотные, промывание желудка, сифонные клизмы, непрерывная ингаляция кислорода, антидоты, переливание крови…

Чарльз вспомнил, что перед ним — врач.

— Но кто мог взять его? — Брайан скрипнул зубами.

— Да кто угодно…

— Но, может, попытаться поискать? — робко заметил Донован.

— The fat is in the fire.[7]

— А мистера Хэдфилда так и не нашли? — спросил Донован.

Джозеф Бреннан досадливо поморщился.

— Мы послали людей на болота, но после такого ливня, — пробурчал он, — скорей сам потонешь, чем утопленника вытащишь. Вчера Патрик чуть не захлебнулся. Но Фокс углядел на болотах ботинок, валявшийся на кочке. Сейчас пошли за багром, хотят достать его. Если это его — ничего не попишешь… Так ещё и мышьяк! А вы не отнесли его домой? Точно, что он был здесь?

Донован уверенно кивнул. В церковной мастерской были свои пигменты и краски, но эти принадлежали именно ему, он всегда пользовался ими для частных заказов и твёрдо помнил, что никуда их отсюда не забирал.

— Господи, вот вы где, — в холле появилась Элизабет Бреннан. — Чай в гостиной, господа, — она прошла к Райану и остановилась, внимательно глядя на них, — нашли Эдварда?

— Нет, но потеряли мышьяк, — Джо Бреннан коротко поведал племяннице о пропаже Донована.

Мисс Элизабет удивилась.

— Что за глупость… Мышьяк лежит в холщовом мешке у Митчела в сарае. Он травит им каких-то жуков.

— Видимо, не все об этом знали, — философский взгляд на вещи был, очевидно, свойственен дяде Джо.

— Мне кажется, — Донован потупился, вспомнив неожиданный и странный визит в комнату мисс Энн Хэдфилд, — что это… кто-то из девушек.

— Да, на Патрика это не похоже, — зло согласился Райан, — но мне, скажу по чести, это всё начинает надоедать. Говорил же, — в голосе его проступило рычание, — отправить всех этих девиц отсюда, так нет же…

Донован удивился, что Райан позволяет себе подобные слова при Томасе Ревелле, но тот стоял рядом безучастно, точно речь шла не о его сестрах.

— А это… не мисс Энн? — осторожно предположил Чарльз.

— Этой-то чего не хватает? — вопросом оспорил его Райан.

— Хватит, пошли чаю выпьем, — подвел итог разговору Джозеф и обратился к племяннице, — и налей нам по стаканчику чего-нибудь спиртного, Бетти, мы продрогли.

Все проследовали в гостиную. Элизабет ненадолго исчезла, потом вернулась с бутылкой джина.

— А самоубийство… может быть заразительно? — с любопытством осведомился Райан, обращаясь к Джозефу. — У меня ощущение, что мистер Уильям просто перезаразил всех.

Тот, сделав солидный глоток из стакана, кивнул.

— Да, есть такое. Нет, всех не заразишь, понятно. — Джозеф отправил в рот кусок пирога, — люди убивают себя от несчастной любви, от сильной страсти или от злополучной семейной жизни, от потери вкуса к жизни, от бессилия, от позора и потери чести, от потери состояния и нужды, от измены и предательства, от безнадежной болезни и страха страданий. Психология самоубийства странна, бывали случаи, когда люди убивали себя от страха заразиться холерой. В этом случае они хотели прекратить невыносимое чувство страха, которое страшнее смерти. Самоубийство может совершиться даже по мотивам эстетическим, из желания умереть красиво — молодым. Соблазн красоты самоубийства силен и заразителен. Исключение можно было бы сделать для римлян вроде Петрония, прерывавших свою жизнь с полным самообладанием, без всяких аффектов. Впрочем, — отдернул он себя, — тут я не прав. Люди всегда полагают, что самоубийцы кончают с собой по какой-то одной причине. Но ведь можно покончить с собой и по двум причинам. И по трём…

— Мне встречался человек, — обронил Райан, — который оставил потрясающую записку самоубийцы. Мне даже показалось, что умер именно затем, чтобы иметь возможность её оставить.

— А мне кажется, это слабость, — отозвалась с конца стола Элизабет.

— Нет, — не согласился Джозеф, — самоубийство может быть как от бессилия и от избытка сил. К самоубийству ведут сильные страсти — любовь к женщине, ревность, азартная игра, похоть власти, страсть к наживе, месть и гнев. Самым роковым может быть душевный кризис, вызванный неудачной любовью. Особенно тяжки и опасны по своим последствиям кризисы натур эмоциональных, которыми аффект владеет безраздельно.

— Как это может быть? — изумился Райан, — мир полон возможностей компенсации…

— Ну, это для таких, как ты, — возразил, посмеиваясь, Джозеф, — ты и в детстве никогда не лез на дерево за грушей, считал, что «созреет — сама упадет в руки», и говорил ободранному Патрику, что безумства нужно совершать крайне осторожно. Как сказал классик: «Учить бесстрастью ничего не стоит тому, кого ничто не беспокоит», малыш.

— Никогда не видел ничего умного в безрассудстве, — пробормотал Райан. — Но из-за любви покончить с собой? Это же глупость.

— Не одна, так другая, полагаешь ты?

— Нет, — покачал головой Райан, — привязанность избирательна. Любовь, как я понимаю, это именно «эта и никакая другая». Но если ты не любим — самоубийство не даст тебе любви. Это не решение проблемы.

Донован слушал разговор молча, но тут, глядя на Райана, не мог не улыбнуться его практицизму. Бреннан заметил его улыбку.

— А вы понимаете самоубийство из-за любви?

Донован опустил глаза.

— Идея самоубийства безбожна, она есть идея безнадежности, это сужение сознания и дурная бесконечность муки и страдания. Преодолеть волю к самоубийству — значит забыть о себе, преодолеть эгоизм, взглянуть на звездное небо, на страдания других людей и вспомнить о Боге. Самоубийца не знает выхода из себя к другим, для него все теряет ценность. В глубине человека сам он видит только темную пустоту. Вот почему идея самоубийства — бездуховна. — Донован заметил, как странно смотрит на него Элизабет, но продолжал, — человек переживает муку несчастной любви, сгущается тьма, он видит лишь бесконечность, вечность горя, все осмысленное вытесняется, а он не может выйти из себя, уйти от беды, он погружен в себя. Выйти из себя он может только через убийство себя.

— То есть самоубийца — это человек, погибший при попытке бегства от себя самого? А вы… могли бы убить себя? — вопрос Элизабет был задан совсем тихо.

— Нет, — покачал головой Донован, — люди веры, аскеты и творцы, обращенные к иному миру, к вечности, никогда не кончают с собой. Нужно забвение вечности и неба, чтобы возникла мысль о самоубийстве. Для самоубийцы временное становится вечным, подлинно вечное же исчезает, земная жизнь с её утехами для него становится единственной реальностью, и её крах становится крахом всего. Самоубийца совсем не презирает мир, он раб мира.

— Удивительно… — Элизабет подлила чай ему и брату, — а мне казалось, что художник живёт миром, ведь без его красоты ему нечего писать…

Донован улыбнулся. Ему показались вдруг удивительно странными и это чаепитие в доме самоубийц, и сам этот разговор живых о суициде.

— Плох художник, который живёт миром, — ответил он, — для живописи нужны чуткий глаз, твёрдая рука, память о прошлом и связь с истинным Творцом. Уберите одно из этих составляющих — и живописца не будет, будет искаженная, перекошенная, лишенная гармонии живопись. Что до мира… — Донован усмехнулся, — так ведь я могу писать и свои фантазии.

— Он прав, — кивнул головой Райан, — при этом я тоже вижу в самоубийстве только слабость. Смешно вешаться из-за какой-то мелочи, когда впереди тебя может ожидать нечто действительно страшное. Это упущенный шанс. Как можно какой-то пустяковый житейский эпизод счесть настолько значимым, чтобы позволить ему определять твою жизнь? Это немыслимо. Жизненные коллизии могут быть достаточно сложны и даже беспощадны, но искать душевного покоя у пистолетного дула?

— Не суди по себе, Райан, — нравоучительно заметил Джозеф Бреннан. Джин чуть разморил его, глаза затуманились. — Мир делится на людей страсти и людей разума, это два разных слоя общества. Все женщины относятся к первому… — он замолк, услышав, как иронично хмыкнула Элизабет, — а, ну да, ладно, не все, одна из сотни разумна. Среди мужчин же каждый десятый — бесстрастен и руководствуется лишь разумом.

— И это, по-вашему, лучшие из лучших? — поинтересовался Донован.

— Думаю, да, — ответил Джозеф Бреннан без колебаний, — хоть сам я к ним и не отношусь. Я иногда поступаю импульсивно. Мучаясь бессонницей, поневоле становишься теоретиком самоубийства. Но живой пример — перед вами. Райан никогда не поступал необдуманно, хоть я не вижу в этом его заслуги. Это дар Божий.

— Полно, дядюшка, хватит болтать, — Райан поднялся, — что делать-то будем?

Мистер Джозеф Бреннан опрокинул в себя остатки джина.

— Сейчас люди Блэкмора вернутся — посмотрим…

— Простите, — остановил его Донован, — а что мистер Хэдфилд мог искать на Дальнем выгоне?

— Смерти, — отчетливо брякнул Джозеф. Лицо его чуть раскраснелось. — Он прекрасно знал, что в дождь на Дальний выгон пешком не добраться: мы там бывали всегда верхом, по дороге есть участок, идущий по топи. А тут ливень накануне всю ночь шел и на весь день зарядил…

— А у самого мистера Хэдфилда лошадей не было?

— Почему? — спросил Райан, — его верховая лошадь и гунтер в конюшне.

— Но он пошёл пешком?

— То-то и оно.

— Но что могло случиться? Мистер Хэдфилд ведь не женщина… — Донован обернулся к Райану, — на него могла повлиять ваша ссора?

Бреннан пожал плечами.

— Это была не ссора. Я обсудил с ним положение дел. Мы не смогли прийти к определенной договоренности. Он прекрасно знал, что я сделаю в этом случае. Во всем остальном — не было ничего неожиданного для него. — Райан надел шляпу, — если продолжить рассуждения моего дядюшки, мистер Донован, Эдвард был человеком, безусловно, импульсивным, но дураком не был, и едва ли он мог не понимать, что определённые поступки влекут за собой совершенно определённые последствия. — Донован отметил, что Райан ни разу не сказал, что является, в некотором роде, наследником Хэдфилда. Впрочем, наследство было подлинно иллюзорным.

— А может… поступок Кэтрин повлиял на него?

Райан пожал плечами.

— Не знаю. Я не очень-то могу разобраться в своей душе, мистер Донован, чужие же души и вовсе — потёмки.

Неожиданно робкий голос подал Томас Ревелл, все это время молчавший.

— Мистер Хэдфилд всегда говорил, что от самоубийства многих удерживает лишь страх перед тем, что скажут соседи…

— Я бы сказал, что Нэд был эгоистом, — заявил дядюшка Джозеф, — два дня поисков… Готов согласиться с тем, что он мог ограничить время своего пребывания в этом мире, но зачем воровать моё?

— Эгоистом не хотел бы выглядеть я, — рассмеялся Райан, — иди, отдыхай, Джо, мы управимся сами.

Но мистер Джозеф Бреннан покачал головой. В итоге Бреннаны и Ревелл снова направились на болота.

Однако, они, видимо, не успели добраться туда, как вынуждены были вернуться. Грум Майкл Блэкмор и его люди обнаружили сюртук мистера Хэдфилда — на болотной кочке в середине Сатанинской трясины, багром же подтянули ботинок. Джозеф сомневался, что ботинок принадлежал Эдварду, Райан тоже, но сюртук — сшитый на заказ, синий, с черными бархатными обшлагами и воротником, действительно принадлежал Хэдфилду, его опознали все.

Сомнений больше не оставалось, грум — плечистый мужчина лет тридцати пяти с курчавой головой и цыганскими глазами — заметил, что если он оказался в ливень в Сатанинской трясине — выбраться бы не смог. Оттуда и в сушь не выберешься. Конюх же опознал и ботинок, на нем были царапины от стремян, сам он, Джереми Фаулз, говорил мистеру Хэдфилду, что для верховой езды куда больше подходят сапоги, но мистер Хэдфилд сапоги не любил. Ботинки же его он, Фаулз, естественно запомнил, потому как видел их вблизи. Эти, казалось бы, неопровержимые свидетельства, тем не менее, не убедили мистера Джозефа Бреннана, он полагал, что Эдвард все же мог выбраться. Райан послал людей отдохнуть и просушиться, а затем велел снова обойти топь — теперь с юга.

— Вы еще надеетесь? — спросил Донован.

Райан Бреннан поморщился.

— Наверно, нет, но для очистки совести предпочитаю сделать всё, что от меня зависит. Он всё же мог, потеряв сюртук и ботинок, выбраться…

Донован смутился, но все же задал свой вопрос.

— Но как это могло случиться? Он же… не мог не понимать, что оставляет одну сестру, что его смерть убьёт её…

Бреннан ответил очень серьёзно.

— К сожалению, мистер Донован, в семействе Бреннанов и Хэдфилдов, а мы в некотором роде одна семья, редко думают о чужих интересах. Он прекрасно понимал, что отказываясь от брака с моей сестрой, делает невозможным и мой брак с мисс Хэдфилд. Но это его мало занимало. А раз так, с чего бы ему задумываться о последствиях своего самоубийства? Вы, как мне кажется, правы, говоря, что для самоубийцы значима эта конкретная минута, временное становится вечным, короткий миг для него стал вечностью, и где уж тут думать о близких?

Райан Бреннан и дядя Джо вскоре снова ушли на болота. Элизабет вышла проводить их, снабдив каждого фляжкой, брата — с бренди, дядюшку — с коньяком.

Глава 15. Распутный скандал

Первое впечатление всегда бывает несовершенно: оно представляет тень, поверхность или профиль.

Фрэнсис Бэкон.

Вернувшись в дом, Донован спросил Элизабет, когда ему сможет позировать миссис Бреннан? Он неожиданно ощутил странный прилив тоски к сердцу, ему вдруг стало одиноко и немного страшно в этом доме, и Чарльз, несмотря на то, что ничем не смог помочь епископу Корнтуэйту, порадовался, что в субботу он будет здесь.

— Это будет зависеть от поисков Эдварда, — Бесс вздохнула, — моя мать наняла людей в помощь Блэкмору, они хотят обшарить всю Вересковую Пустошь. Ей кажется, он мог просто споткнуться или сломать ногу — и не может позвать на помощь.

— А что вы думаете сами, мисс Элизабет? Вам нравился мистер Хэдфилд?

— Да, — кивнула мисс Бреннан, — он был приятен мне.

Чарльз заметил, что она не ответила на первый вопрос, точно не расслышала его, но задавать его снова не стал.

— А что собираются предпринять мистер Бреннан и ваш дядя сейчас?

— Хотят проехать на Норгейтский холм.

— Вы надеетесь, его найдут? Ведь сюртук…

— Нет, — неожиданно проронила Бесс, — не надеюсь. Здесь можно не найтись, только если умышленно спрятаться в одной из рудных штолен или в пещерах на речном склоне. Но мистер Хэдфилд не ребенок. Зачем ему прятаться?

— Но что могло случиться?

— Не знаю, — покачала головой Элизабет, — накануне его исчезновения, поздно вечером, где-то перед полуночью, я слышала, как он о чём-то спорил с сестрой. Потом громко хлопнул дверью и ушёл к себе. Но ещё позже он заходил к мистеру Джозефу. Тот сказал, Эдвард спрашивал его, где Райан, а дядя сказал, что наверняка в Грант-Холле. Райан, когда вернулся от нотариуса и переоделся, сказал Джозефу перед отъездом, что не вернётся ночевать.

Тон Бесс был бесстрастен и холоден. Донован подумал, что Элизабет прекрасно знает, что Хэдфилд не захотел жениться на ней, и сейчас отнюдь не преисполнена скорби. Впрочем, она и не трудилась изображать печаль, была как всегда ровна и спокойна.

— Но кто мог взять у меня реальгар? — эта мысль не давала Чарльзу покоя.

— Это все дядюшкино карканье, — уныло проронила в ответ мисс Бреннан, — за три дня до гибели Кэтрин он сказал, что перед удачливыми открыты все двери, перед глупцами — все окна, что имеет преимущество, ведь, выпрыгивая в окно, его можно не закрывать за собой. Кэтрин никогда не закрывала за собой дверей. А тут этот нелепый разговор о ядах… Он словно пророчит.

— И часто это с ним?

— Что?

— Часто он предвещает что-либо таким образом?

Элизабет усмехнулась.

— Это ведь все прорицания вчерашнего дня. Он просто болтает, а иногда иная болтовня сбывается и тогда начинает казаться пророчеством. Дядюшка Джозеф просто много говорит.

— На сей раз его кто-то явно расслышал.

— Но… ведь пропали, как я понимаю, ваши тубы с красками?

Донован кивнул.

— А не могли ли они завалиться куда-нибудь? Я велела вчера Джейн убраться там у вас, вытереть везде пыль, вымыть полы. Может, она рассматривала картины и краски, для нее это ведь почти чудо, да уронила тубы куда-нибудь? Не закатились ли они под стол?

Этого Донован не знал и заволновался.

— Может быть, я никуда не заглядывал, просто их не было в сумке…

— Пойдёмте, посмотрим.

Они прошли из гостиной в комнату, занимаемую Донованом. Она по-прежнему была не заперта, вдоль стены стояли холсты. По пути мисс Элизабет велела дворецкому позвать к ней мисс Джейн Лидс, и девушка, весьма похожая на отца слабым подбородком и большим носом, вскоре показалась в комнате. Донован тем временем заглянул под все столы и кресла. Увы, нигде ничего не завалялось.

— Джейн, у мистера Донована пропали две тубы, вот такие, — Донован вынул тюбик с краской из сумки и показал мисс Лидс, — ты не видела их?

Девица ничуть не смутилась. Он взглянула на краску и покачала головой.

— Нет, мисс Бреннан. Я ничего не брала.

— Хорошо, можешь идти.

Но девушка осталась на месте и сообщила хозяйке:

— Сюда заходили ваши кузины, мисс Бреннан.

— Мисс Ревелл?

Девица вскинула на госпожу глаза и сообщила тоном несколько принужденным:

— Сюда заходили все ваши кузины, мисс Элизабет. Они приходили позавчера вечером по очереди. Сначала мисс Летти, потом мисс Энн, последней мисс Шарлотт. Если что-то пропало…

— Что им тут было нужно?

— Не знаю, мисс Бреннан, но думаю, они смотрели на портрет. А вчера… — девица замялась, — и миссис Бейли, и моя мать, и Рейчел, и Лорин, и мистер Лорример — все тоже заглядывали. Боюсь, миледи, это я виновата, я сболтнула отцу про портрет господина, а рядом были миссис Марта, и мистер Фокс, ну и…

Элизабет улыбнулась и продолжила:

— …и все вы направились сюда поглядеть на портрет. Понимаю. Вернее, не понимаю, зачем нужны газеты, когда есть слуги. Ну, и что они сказали о портрете мистера Бреннана? — этот вопрос никак не касался пропажи Донована, но был продиктован, как понял Чарльз, любопытством миледи и её любовью к брату.

Донован тоже прислушался.

Мисс Джейн просияла.

— Все сказали, миледи, что он — как живой. Миссис Марта Бейли говорит, что прямо не понимает, что там все про этого лорда Байрона твердят. По её мнению, ничего в этом Байроне нет. Наш господин куда красивей. И все согласились. Но никакую краску никто из нас не брал, мисс Элизабет.

Леди кивнула и отпустила Джейн.

Как ни приятны были подобные оценки самолюбию живописца и как они ни льстили ему, Чарльзу всё же пришлось признать, что аурипигмент и реальгар исчезли бесследно.

— Мисс Элизабет, а мы не могли бы… поговорить с мисс Энн? — Донован не находил себе места от беспокойства.

Мисс Бреннан задумалась, но потом покачала головой.

— Если это сделала Энн, она никогда не признается, тем более, она уверена, что её никто не видел. К тому же, взять краску могли и мисс Ревелл. У нас нет достаточных оснований обвинить именно мисс Хэдфилд.

С этим ему пришлось нехотя согласиться.

Мисс Бреннан и Чарльз вышли из комнаты, Донован сказал, что хочет забрать мольберт и поставить его обратно. Они прошли по обширному холлу, мисс Элизабет сказала, что пойдёт к себе. Донован же, спустившись в галерею, взял палитру и мольберт и вдруг замер: снизу, с первого этажа явственно слышались стоны.

Чарльз испугался: этот огромный дом с лабиринтами бесконечных холлов, коридоров, залов и лестниц начал действовать ему на нервы. Откуда эти стоны? Потом ему вдруг пришла в голову мысль, что это Эдвард Хэдфилд, раненый, сумел добраться до дома. Но стоны были как будто женскими…

Донован оставил мольберт и осторожно спустился по консольной лестнице вниз. Ноги его тихо ступали по окованным в металл деревянным брусьям, рука осторожно сжимала перила у стены. Лестница тонула во мраке, но в подвале было не темно, там царил полумрак, разгоняемый тускло горевшей керосиновой лампой, Чарльз, когда глаза его привыкли к свету, рассмотрел всё.

Это был вовсе не мистер Хэдфилд. Этого мужчину Донован видел в доме только однажды: именно он перемотал ногу мистера Патрика Бреннана, когда тот растянул сухожилие. Это был камердинер Райана Бреннана Мэтью Лорример, крупный молодой мужчина лет тридцати. Сейчас он забавлялся с молодой девицей, которая громко стонала под ним. Донован смутился, однако быстро понял, что это вовсе не насилие: девица обнимала и целовала мужчину.

Чарльз решил уйти, развернулся, но, переведя глаза от света в темноту, просто перестал видеть ступени, и вынужден был подождать, пока они проступят. Тем временем он услышал, что мужчина называет девицу — Лотти, и не поверил ушам: сам он подумал, что это служанка. Присмотревшись, Чарльз понял, что это подлинно мисс Шарлотт Ревелл.

Тут Донован заметил и то, от чего просто похолодел. В противоположном конце подвала была открыта дверь, и на фоне её проёма чернел мужской силуэт. Он тихо приближался — и Чарльз вскоре разглядел широкие плечи и щетину на лице мистера Патрика Бреннана. В руках его была кочерга.

Любовники заметили его поздно, точнее, поздно для того, чтобы незаметно исчезнуть. Донован не сомневался, что Патрик узнал Шарлотт, но раздумывать Чарльзу было некогда: он торопливо устремился наверх, в галерею, пробежал между колонн, схватил мольберт и палитру — и выскочил в холл. За его спиной слышались какие-то крики и удары, женский визг, звон разбитого стекла, что-то с шумом упало, потом всё стихло.

Чарльз осторожно отдышался. Он был уверен, что его не заметили: консольная лестница была в затенённом углублении, свет лампы не падал туда, он освещал лишь небольшой круг в центре подвала. Но что там случилось после его бегства? Едва ли Патрик с больной ногой смог догнать любовников. Но куда побежали Лорример и Шарлотт? К дальней двери, через которую вошел сам Патрик? Едва ли. Если же к консольной лестнице…

Донован подумал, что разумнее всего скрыться, осторожно выйти из дома и добраться до Норфолк-стрит. Что произошло, он может узнать и завтра. Это разумно. Он оставил в комнате, ставшей его мастерской, мольберт, палитру и положил рядом сумку с красками — все равно ничего опасного там больше не было. Потом торопливо вышел в холл и тут столкнулся с мисс Элизабет.

— С вами все в порядке? Мне послышался шум в галерее… — за её спиной появилась мисс Джейн Лидс с большой лампой.

Доновану ничего не оставалось, как кивнуть.

— Да, там как будто что-то упало. Мне тоже показалось, — сказал он, чувствуя, что предательски краснеет, и торопливо отвернулся.

— Пойдем, надо посмотреть. Джейн, кликни Лорримера или Фокса.

— Сейчас, миледи, — и девица загорланила, — Лорример! Мэтью! Фокс! Джеймс!

Донован не удивился бы, если из коридора появился бы камердинер Райана Бреннана, но оттуда вышел упругий толстячок лет шестидесяти с короткими ногами и бычьей шеей, но с широкими плечами борца.

— Что случилось, миледи?

Пока Элизабет рассказывала ему, что слышала какой-то шум в галерее, Донован неожиданно воспрянул духом и почувствовал странный прилив сил. Впервые он не должен догадываться о происшествии, впервые ему было известно куда больше, чем остальным. Его смущение растаяло, уступив место любопытству.

Все они направились в галерею и, как и ожидал Донован, ничего там не нашли. Картины в массивных рамах спокойно висели на стенах и бесстрастно взирали на них. Фокс с лампой первым миновал холл и оказался в конце зала у лестницы. Донован не спешил опередить его, но шёл в нескольких шагах от него, опережая мисс Элизабет и Джейн Лидс.

— Не в подвал ли кто забрался? — задал риторический вопрос Фокс, ибо всё равно никто не мог ему ответить, и начал осторожно спускаться по ступеням вниз.

Чарльз попросил девушек остаться наверху и пошёл следом за Фоксом, внимательно глядя себе под ноги: он уже знал, насколько круты и опасны эти лестничные пролеты. Но внимание ему не помогло — он врезался прямо в спину Джеймса Фокса, который замер на нижней ступени и, судя по заколебавшемуся по потолку подвала кругу света, едва не выронил лампу. В двух шагах от них, как раз под лестницей в расстёгнутом на груди голубом платье на груде поломанного садового инвентаря лежала мисс Шарлотт Ревелл. Её распущенные волосы запеклись в крови.

Донован поспешно взял из рук Фокса лампу и поднял её высоко над головой. В круге света никого не было. Чарльз прошёл мимо старой мебели и постели, на которой забавлялись Лорример с покойницей всего десять минут назад, и дошёл до входной двери в подвал. Нигде никого не было.

Патрик Бреннан исчез.

Донован на минуту растерялся. Ему вовсе не хотелось демонстрировать свою осведомленность о происшедшем, к тому же, как понял Чарльз, он весьма мало понимал, что же случилось после того, как сам он сбежал из галереи. Что сделал Патрик Бреннан? Мог ли он догнать Шарлотт и сбросить её с лестницы?

Донован покачал головой. С растянутыми связками не очень-то и побегаешь, хоть бешенство, злость и ревность могли придать ему сил. Бывают обстоятельства, когда и безногие бегают. Но если Лорример, убегая, успел погасить лампу, в кромешной темноте Патрику любовников было не догнать. Но и сами они, кинувшись к лестнице, может статься, не сумели добраться до галереи: девица могла просто поставить ногу мимо ступени, Лорример же оказался ловкачом. Возможно, именно так всё и было.

Единственный, кто мог бы рассказать о том, что случилось после, был Патрик Бреннан. Именно он закричал на Лорримера. Но рассказать о его участии в происшествии Донован тоже не мог, ибо тут же выяснилось бы, что он сам замешан в скандале.

Тут Донован заметил осколки разбитой лампы на полу и ещё более утвердился в своих предположениях. Тем временем мисс Элизабет, успев осторожно спуститься вниз, разобралась в происшествии на удивление быстро, и послала Фокса за коронёром, велев ему предварительно узнать, вернулись ли господа с болот и, если да, то немедленно позвать сюда мистера Райана и мистера Джозефа Бреннанов.

Господа с болот уже вернулись и появились с факелом и фонарём через несколько минут. Райан Бреннан, надо сказать, порядком опешил, увидев Шарлотт: лицо его отразило недоумение и явную оторопь. Зато мистер Джозеф ничуть не растерялся, но деловито наклонился над девицей, прощупал пульс и поднял веко, после чего решительно приказал Джейн Лидс бежать за коронёром, но та сообщила, что его должен вызвать Фокс и осталась на месте.

— Она мертва? — мрачно осведомился Райан у Джозефа.

Тот кивнул.

— Да, как стальная подкова. Но — недавно, тело ещё не остыло. Четверть часа назад. Судя по травме — падение с лестницы. Но за каким чёртом она сюда полезла?

На лице Райана промелькнуло странное выражение, вызванное, похоже, игрой света: черты исказились в насмешливо-брезгливую гримасу, глаза сузились. Но он не высказал никаких предположений.

Донован подивился точности диагностики мистера Джозефа Бреннана, но промолчал, задумавшись о том, стоит ли ему сказать Тимоти Мэддоксу, когда он появится, о том, что он видел? Однако вскоре пожаловал вовсе не Тимоти Мэддокс, а пожилой врач, напомнивший Доновану мужчину с бородкой с портрета Арнольда Кейпа: широкое длинноносое лицо, чуть осоловевшие глаза без ресниц.

Чарльз понял, что он тут лишний. Ему хотелось уединиться и всё спокойно обдумать. Он приятно удивился любезности мисс Элизабет: узнав, что он собрался домой, она предложила остаться ночевать в доме, а когда он отказался — приказала подать карету, объяснив это тем, что улицы далеко не безопасны.

Последним впечатлением в Кэндлвик-хаус стало странное обстоятельство: Донован заметил Мэтью Лорримера, который, живой и невредимый, стоял рядом с мистером Райаном Бреннаном и что-то тихо говорил ему. Чарльз незаметно приблизился и явственно различил в речи Лорримера имя Патрика Бреннана.

Глава 16. Злой умысел

Как несчастен тот, кто сомневается! Ум его бросает в разные стороны, точно при килевой и боковой качке… И только одно лекарство есть против этого: противопоставить действительность натиску воображения.

Фрэнсис Бэкон.

К Церковному Дому Донован добрался около одиннадцати вечера и, только упав на кровать, совершенно обессиленный, понял, как он устал за этот тревожный и долгий день. Он прикрыл глаза и задумался.

События в Кэндлвик-хаус, до того представлявшиеся ему разрозненными клочками путанной мозаики, сегодня отнюдь не сложились в целостную картину, напротив, прояснив какие-то отдельные моменты, все в итоге только сильней запуталось.

Он понял, что нелепая эпидемия самоубийств в доме Бреннанов могла вовсе не быть таковой. Смерть мисс Шарлотт вполне можно было бы принять за самоубийство — но оно явно таковым не являлось. Донован был далёк и от обвинений в убийстве — едва ли можно было обвинить в нем Патрика Бреннана или Мэтью Лорримера. Первый с больной ногой просто не смог бы в темноте догнать мисс Ревелл, второй — убегая во мраке, тоже не имел оснований избавляться от Шарлотт, напротив, в его интересах было не оставлять следов.

Стало быть, имел место несчастный случай. Но любой несчастный случай только кажется таковым. Случай — бог дурака. В подвал этих двоих привело желание греха, требовавшее уединения, но… было во всем этом нечто и вовсе непонятное: мисс Шарлотт Ревелл, старшая из кузин Бреннанов, была весьма хороша собой. Красавица. При этом, как понимал сам Чарльз, и это подтвердили миссис Голди и мистер Мэддокс, она — невеста без гроша за душой. Ни у одной из сестёр не было приданого. Три Золушки в доме богатого принца-кузена. В этом же доме — ещё несколько принцев, поскромнее и победнее: Эдвард Хэдфилд и младшие братья Бреннаны — Патрик, Мартин и Уильям.

И, тем не менее, они — не настолько уж плохие партии для бесприданниц.

Доктор Мэддокс сказал, что девицы охотились за Райаном, но не вышло. Это Донован понял и сам: мистер Райан Бреннан не отличался сентиментальной романтичностью и собрался жениться на денежном мешке, хоть и респектабельно уверяет, что пленён самой девицей.

Но, кроме Райана, в доме ещё несколько братьев. Их доход — около тысячи в год, однако для «голодранок» Лотти-Кетти-Летти это было бы совсем неплохо. Захомутать любого их — это значило занять определенное положение в обществе и избавиться от нищеты.

Но Шарлотт отвергала все авансы Патрика Бреннана, Кэтрин Ревелл хоть и пустила Эдварда в свою спальню, но тот быстро понял, что там побывал кто-то до него, а Летиция… тоже предпочитала кататься на Дальнем выгоне с грумом Блэкмором и мистером Джозефом, а не ловить богатого жениха…

Почему?

Судя по поведению Шарлотт, можно сделать вывод, что девицы Ревелл были основательно кем-то развращены. Где? В Уистоне или уже в Кэндлвик-хаус? Не потому ли их мать, тетка Бреннанов, так настаивала на визите девиц в Шеффилд, что надеялась прикрыть чужие грехи? И…

Тут Донован вспомнил предсмертную записку Уильяма Бреннана. «Постоялый двор» — проронил тот перед смертью. В кого из трёх девиц мог влюбиться Уильям? Что если он, подобно Патрику Бреннану, застал свою пассию в объятиях камердинера или грума? Следует ли предположить, что и Летти — столь же развращена, как Шарлотт с Кэтрин? Допустим, да. Но что могло заставить ее сестрицу Шарлот предпочесть камердинера Мэтью Лорримера — дворянину Бреннану? Патрик некрасив, но как жених выгоден…

Донован ничего не понимал.

Ещё одним томящим его недоумением стала кража ядовитых пигментов. Горничная мисс Элизабет сказала, что в комнате побывали едва ли не все, включая мисс Хэдфилд. Но ведь мисс Хэдфилд уже заходила при нём в комнату и смотрела на портрет. То, что она, по словам Джейн Лидс, приходила туда второй раз, как раз и натолкнуло Донована на мысль, что она могла присмотреть, где лежат пигменты, а потом вернуться за ними. Едва ли краски могли быть украдены Шарлотт, судя по тому, как она проводила время.

Но было ещё одно обстоятельство, которое должно было выясниться завтра. Объявит ли Патрик Бреннан, что застал любовников вместе? Закатит ли скандал камердинеру? Похоже, Мэтью рассказал мистеру Райану Бреннану о происшедшем. Но почему самого Патрика не было при обнаружении тела Шарлотт? Почему он поспешил скрыться, а не попытался помочь ей?

Вопросов было больше, чем ответов.

Но теперь Донован успокоился в отношении скорого приезда Роберта Корнтуэйта. Ему будет, что рассказать, он не зря провёл время в Кэндлвик-хаус и искренне надеялся, что нечто из рассказанного им поможет епископу понять, что происходит в доме. Донован так и не догадался, кто из Бреннанов исповедовался Корнтуэйту и что рассказал.

Не понял Чарльз и то, куда и почему исчез мистер Хэдфилд.

Донован смежил веки. Сон уже навеял на его глаза первую ночную грёзу, но тут Чарльз резко вздрогнул и сел на кровати. Мысль, скользнувшая где-то по кромке сонного разума, вспыхнула в нём огненным фейерверком.

А откуда взялся в подвале Патрик Бреннан?! Что могло заставить человека, живущего на третьем этаже в центральном корпусе, лежащего в постели с растянутой связкой стопы, которому любое движение поврежденной ноги причиняет сильную боль, вдруг встать и спуститься по лестнице в подвал под галереей?

Ответа не было, но теперь распутный скандал в доме Бреннанов показался Чарльзу не очень-то простым.

Было очевидно, что некто сообщил Патрику о том, что Шарлотт в подвале с Лорримером. Кто это мог быть? Исключались Райан и Джозеф Бреннаны и Томас Ревелл — они ушли на болота. С Элизабет они не расставались с самого чая. Слуг в доме почти не было — все тоже были задействованы в поисках Хэдфилда. Оставались старики, вроде Фокса, и горничные. Но какую цель преследовал доносчик? Впрочем, он мог ненавидеть Лорримера, а мог, напротив, иметь зуб против Шарлотт.

Если, допустим мисс Джейн Лидс была влюблена в Мэтью Лорримера, то, узнав о его связи с Шарлотт и об их свиданиях в подвале, она запросто могла донести Патрику Бреннану на счастливых любовников. А мог это быть и конкурент Лорримера — из слуг, метящих на его место, ведь заработок-то у того был, как говорят, немалый, а это всегда порождает зависть челяди…

А ведь Корнтуэйт как раз и говорил о дьяволе в доме. И сам Донован тоже всё время чувствовал там чье-то присутствие — туманное, призрачное, но ощутимое по своим смрадным следам. Но неужели это кто-то из прислуги? Чарльз положил себе завтра выяснить, кто служит самому Патрику, кто его камердинер, и в каких отношениях он с горничными. Это было проще сделать через миссис Голди и доктора Мэддокса, у которых были знакомые среди слуг в доме.

Неожиданно Доновану пришла в голову ещё одна странная мысль.

Как дерзнул Мэтью Лорример, всего-навсего камердинер, завести роман с мисс Шарлотт Ревелл? Она же кузина хозяина. Не исключено, впрочем, что Шарлотт сама влюбилась в него… Чарльз утомленно вздохнул. Любовь… Он не любил размышления на эту тему. Сам он был слишком беден, чтобы позволить себе завести семью и, понимая это, всегда отводил глаза от женщин. Но иногда жизнь сталкивала его с необходимостью писать свадебные портреты молодых девиц и их женихов, и художник не переставал удивляться причудливым предпочтениям девиц.

И всё же… выбрать Мэтью Лорримера? Уродом молодой человек, рослый и широкоплечий, конечно, не был, но лицо было явно плебейским, черты топорны. Однако разве он, Донован, знал, что представляла собой мисс Шарлотт? Возможно, именно такие ей и нравились. Вкусы сестричек могли быть весьма грубыми…

Чарльз махнул рукой на свои размышления: завтра многое должно было проясниться. Ему казалось, он уснёт мгновенно, но не тут-то было: перед его мысленным взором всплыла любовная сцена в подвале. Тогда она не взволновала его, а скорей смутила, но теперь он чувствовал гнетущее возбуждение. Понимая, что ничем хорошим это не кончится, забормотал молитву.

Саднящее напряжение ушло, и он смог уснуть.

…Утром Чарльз проснулся с петухами, как ни странно, в отличном настроении. Всё радовало — солнечная погода, завтрак миссис Голди, продвигающаяся работа по витражам. В Кэндлвик-хаус Донован решил пойти ближе к полудню, закончить портрет мистера Ральфа Бреннана, а заодно разузнать, чем закончился вчерашний скандал.

Однако выйти ему пришлось позже: в половине двенадцатого его снова навестил доктор Тимоти Мэддокс, который, как сразу понял Чарльз, от коллеги из полиции узнал о новом самоубийстве в доме Бреннанов.

Донован сразу разуверил врача, коротко объяснив ситуацию.

— Поверьте, это было вовсе не самоубийство. На дворе были сумерки, свет проникал через окно наверху, но из-за света лампы казалось, что за окном совсем темно. Однако я видел всё сам. — Донован рассказал, что смог разглядеть в подвале, объяснил, почему поднялся наверх, как мисс Элизабет встретила его в холле и как они со слугами спустились вниз. — На полу валялись осколки лампы. Либо Патрик разбил её, гонясь за ними, либо в лампу что-то кинул Лорример, чтобы затруднить мистеру Бреннану погоню. Но мисс Шарлотт, видимо, просто оступилась…

Лицо доктора было каменным, но когда Донован закончил свой рассказ, Мэддокс неожиданно разразился странным каркающим смехом.

— Лорример — каналья. Но это странно. Вы говорите, Патрик видел их обоих?

Донован уверенно кивнул.

— Да, он стоял в десятке шагов.

— И не кинулся к ним?

Донован спохватился.

— Я забыл рассказать вам. Во время поисков Хэдфилда Патрик повредил на болотах ногу, она была вся опухшей. Джозеф велел окунуть её в ледяную воду и потом крепко стянуть жгутами. Как раз Лорример это и сделал. Со мной однажды в Академии было подобное: я тогда мог ходить, но с трудом, каждый шаг давался с болью. А у Патрика нога распухла куда почище моего. — Донован вздохнул и продолжил, — гораздо интереснее другое. Патрик лежал у себя в спальне на третьем этаже — и вдруг встал и спустился в подвал. Почему? Кто сказал ему, что Шарлотт там с Лорримером?

Мэддокс уже не смеялся.

— Это склад всякой рухляди у входа в левое крыло? — Донован молча кивнул. — Да, даже если он собрался прогуляться… Не по пути. И глупо думать, что амурные игры этих двоих были столь уж шумны. В галерее из-за лестничного пролёта их можно было услышать, но из коридора главного входа — нет. Да, его туда явно направили, но кто?

Донован поделился с Мэддоксом мыслями о челяди, а после — рассказал о пропавших пигментах.

Мэддокс насторожился.

— Реальгар и аурипигмент? Но откуда кто-то в доме, кроме дражайшего дядюшки Джо, конечно, знает, что это соединения мышьяка?

Доновану пришлось рассказать и о беседе за ужином.

— И тянет же кто за язык… — проронил Мэддокс.

— В любом случае, творится что-то непонятное. Но в случае с Шарлотт, повторяю, никакой мистики нет.

— Да, просто похотливая сучка, точнее, сучки, если вспомнить её сестрицу Кэтрин, — кивнул врач, заставив Донована покраснеть. — Не удивлюсь, если окажется, что и мисс Летти ничем от сестричек не отличается. А Хэдфилда так и не нашли?

Донован покачал головой.

— Я так и не смог понять, что ему нужно было на болотах и причём тут Дальний Выгон.

— Нет ничего тайного, что не стало бы явным, — задумчиво процитировал Мэддокс Писание и поднялся, — мне пора к пациентам. Я думаю, что когда приедет Роберт Корнтуэйт, мы во всем разберёмся.

— Он поручил мне попытаться понять, что произошло с Мартином и Уильямом, а я так ничего и не разузнал, — пожаловался Донован. — Но сама фраза из последнего письма Уильяма… Она мне показалась говорящей. Если он, подобно Патрику, был влюблён в одну из сестер Ревелл и увидел что-то подобное…

— Да, возможно. Кстати, за два дня до самоубийства Уильяма мне довелось услышать в доме странный разговор, — проронил доктор, и пояснил, — после приезда Джозефа меня почти перестали приглашать в Кэндлвик-хаус. Это не странно: в доме появился свой врач…

— Он, как я понял, весьма компетентен…

— Да, не спорю. Так вот в тот раз, этой зимой, ошпарила руку Рейчел Джоунс, а мистер Джо Бреннан отлучился в Лондон. Пригласили меня. Когда я уже уходил, то ненароком услышал, как Райан Бреннан требовал от Уильяма возвращения в Кембридж, а тот говорил, что никуда не поедет. Билл сказал, и довольно резко, что Райан ему не отец и не может запретить ему жениться. В ответ Райан… — Мэддокс умолк, пожевал губами, но продолжил, — выразился весьма грубо, чего он обычно не делает даже в мужском обществе. Он сказал, что его братец просто… недалекий человек и склонен делать глупости. Это если перевести на классический английский. Но я не мог услышать ничего больше — они шли по коридору и исчезли в холле.

— Значит, Уильям хотел жениться? А Мартин?

— Не знаю, но он тогда, после похорон отца, уехал, а вернулся после самоубийства Уильяма.

Донован вздохнул. Ничего не прояснялось…

— Я пробовал было рассуждать по здравому принципу: «ищи, кому это выгодно?», — обронил он, — но он себя не оправдал. Кому выгодны были смерти Уильяма и Мартина? Кому была нужно самоубийство Кэтрин Ревелл? Кто выиграл от гибели на болотах Эдварда Хэдфилда? Кому нужна была смерть Шарлотт? Никому. И вместе с тем — за всеми этими смертями я чувствую чей-то злой умысел…

— Не вы один. Людей задувают, как свечи, — хмыкнул Мэддокс. — Умысел, конечно есть…

Они оба встали, и Мэддокс впервые протянул Доновану руку на прощание.

Глава 17. «Поспеши, смерть, поспеши…»

Когда камень падает на кувшин, горе кувшину.

Когда кувшин падает на камень — горе кувшину.

Всегда, всегда горе кувшину.

Талмуд

Кэндлвик-хаус, к немалому удивлению Донована, снова казался вымершим. Чарльз поднялся на второй этаж, не встретив никого из господ или челяди. И только пройдя через несколько холлов, столкнулся с мисс Элизабет. Она казалась бледной и утомлённой, однако нашла в себе силы улыбнуться и сообщила ему, что миссис Бреннан снова не может сегодня позировать ему, но мистер Джозеф Бреннан скоро освободится и будет к его услугам.

Донован кивнул и, подумав, что с его стороны это не будет выглядеть чрезмерным любопытством, осторожно осведомился, что решили полицейские с мисс Шарлотт? Узнал ли об несчастье мистер Патрик Бреннан?

Мисс Бреннан не сочла его любопытство чрезмерным.

— Они сказали, что это несчастный случай, она просто уронила лампу и оступилась в темноте. Я утром сказала Патрику о смерти Шарлотт.

— И что он?

— Попросил оставить его в покое.

— Он очень огорчён?

— Мы надеемся, всё обойдётся. Патрик импульсивен, но отходчив. По счастью, он пока с трудом ходит. С ним мистер Джозеф, он хотел сделать ему укол успокоительного.

— А что с телом несчастной мисс Шарлотт?

— Томас Ревелл отвезёт его в семейный склеп. Её похоронят в Уистоне. Врач дал заключение о смерти.

— А как вы сами думаете, что произошло, мисс Элизабет?

Мисс Бреннан пожала плечами.

— Даже предположить не могу. Что ей было делать в подвале? Просто безумие какое-то.

В холле послышался звук мягких шагов и появился мистер Джозеф Бреннан.

— Что это весь дом словно вымер? — сварливо поинтересовался он, — куда все подевались?

— Райан спит, он не спал ночь, Ревелл уехал с подводой, да… ещё Лорример пропал, его искала Джейн и говорит, он исчез, его нет ни в комнатах слуг, ни в апартаментах господ. А как Патрик? Ты сделал ему укол? Спит?

— Не сделал, но спит. Этот пьянчуга где-то нашел бутылку джина и выдул её… Там остались Фокс и Джейн Лидс.

— Ты будешь позировать?

Дядя Джозеф пожал плечами.

— Почему нет? Только, ради Бога, пошли кого-нибудь на кухню. Пусть мне принесут кофе с коньяком.

Мисс Элизабет кивнула и исчезла.

Донован с готовностью вынул бумагу и сангину. Лицо мистера Джозефа, надо сказать, весьма занимало его как художника, глупо было упустить и возможность же узнать его мнение о происходящем.

Чарльз отметил, что в юности Джозеф, видимо, был столь же красив, как Райан сегодня, благообразие он сохранил и поныне, и всё же в тонких чертах проступало порой что-то хищное, правда, неизменно замаскированное благовоспитанностью и немалым умом. Сейчас же, особенно когда в комнате появилась горничная с бутылкой дорогого французского коньяка и двумя чашками кофе, глаза Джозефа залучились добротой и довольством.

Пригубив кофе и начав работу, Донован негромко спросил, продолжаются ли поиски мистера Хэдфилда? Бреннан кивнул.

— Да, но безрезультатно. Вчера вечером на болотах Блэкмор нашёл шляпу, думал, его, но это оказалась моя, которую я потерял накануне. А так — ни следов, ни примет. Собака на мочаке перестала брать след, но он прошёл там в дождь — иного и ждать не приходится.

— Но зачем он туда пошёл?

Джозеф Бреннан укоризненно покачал головой.

— Говорил же я вам, за смертью. Но мне гораздо интереснее другой вопрос: за каким дьяволом полезла в подвал мисс Ревелл? Вот загадка загадок. — Джозеф почесал макушку, где, несмотря на годы, густела пышная чёрная шевелюра, — чего ей там, среди рухляди, понадобилось?

Донован знал ответ на этот вопрос, но ответить не мог, и продолжал рисовать.

— У меня ощущение, — продолжил Джозеф, прихлёбывая коньяк и запивая его глотком кофе, — что многие в этом доме просто сходят с ума: глупейшие ничем не мотивированные действия, безумные выходки, суицидальные склонности. Сумасшедший дом, да и только. Хорошо, хоть племянник с племянницей не помешались. Не то, — хоть беги…

— Вы о мистере Райане и мисс Элизабет?

Джозеф кивнул.

— У этих с головой всё в порядке. Остальные — просто сумасшедшие. Особенно эта девица… — он снова прихлебнул коньяк и запил его глотком кофе.

— Мисс Ревелл?

— Да нет, Энн Хэдфилд. Не хочется говорить дурно, всё же родня, но девица совсем безумна. Третьего дня незадолго до полуночи вспоминаю, что забыл передать Райану слова ветеринара о Кармен. Проклиная все на свете, напяливаю халат и тащусь по коридору вниз, ибо моего камердинера, подлеца Дейвиса, после одиннадцати сроду не дозовёшься. Райан как раз вернулся от нотариуса. И тут у самой спальни племянника — вижу эту особу! Fools rush in where angels fear to tread![8] Со свечой и ночной рубашке! И клянусь, в тёмном холле ещё кто-то мелькнул! По счастью, видимо, не из слуг — иначе завтра об этом было бы известно всем…

Донован покраснел.

— Простите, сэр, она… хотела войти?

— Нет! Выходила! Я, естественно, был в ужасе. Райан, мой мальчик… Я же учил его: в игре обольщения есть только одно правило — никогда не влюбляться. Но… мужчина влюбляется так же, как бабенка падает с лестницы. Это несчастный случай. Однако, по счастью, волновался я зря. Райан слишком честен, чтобы воспользоваться глупостью девицы.

— То есть, — снова смутился Чарльз, — он не злоупотребил её приходом?

— Нет, разумеется. Он объяснил ей, что говорил с её братом и, увы, они не смогли понять друг друга. В итоге — завтра им следует уехать. Так что вы думаете? Девица целый час твердила ему, что будет ходить за ним по пятам, пока он не полюбит её, а напоследок заявила, что ненавидит его. Вы что-нибудь понимаете? Впрочем, самый надежный способ вызвать у людей неприязнь — правильно вести себя в ситуации, в которой они сами этого сделать не смогли…

— И это было в тот день, когда исчез мистер Хэдфилд?

— Нет, пропал он на следующее утро. Точнее, утром его хватились.

— Господи, — пробормотал Донован, — а что если это он сам видел свою сестру, выходящей от мистера Бреннана?

— Ну и что? Многим девицам приходится перецеловать немало лягушек, прежде чем доведется встретить своего принца. А Райана многие принимают за принца, но, увы, ошибаются. — Джозеф ткнул рукой в портрет, стоящий у стены, — взгляните, разве это лицо любовника? Это облик политика без нервов, игрока без эмоций, мужчины без страстей. Разве он создан для любви?

Донован бросил взгляд на своё творение. Пожалуй, Джозеф, несмотря на то, что слегка фиглярствовал, был прав. Вместе с тем, Чарльз уже имел случай убедиться, что Джозеф Бреннан весьма неглуп, и то, что дядюшка Джо рассказал ему о визите Энн Хэдфилд в спальню Райана Бреннана — вовсе не было праздной болтовней.

— Но самому мистеру Хэдфилду едва ли было приятно… к тому же он… если это был он, скорее всего, мистер Эдвард предположил, что у его сестры — недозволенная связь с мистером Бреннаном…

— И что? С пятьюдесятью тысячами приданого даже дурак закроет на это глаза, умный же и вовсе ничего не заметит. — Бреннан был настроен философски. — Ей замуж надо, иначе спятит. Я, кстати, всегда полагал, что каждая женщина должна быть замужем, при этом был уверен, что ни один мужчина не должен жениться. — Он хмыкнул, — однако я искренне хотел бы, чтобы девица исчезла из этого дома, не то, клянусь, новой беды не миновать. Между нами говоря, я уверен, — он чуть склонился к художнику, — что кража аурипигмента — её рук дело.

— Почему?

— Она хочет шантажировать Райана тем, что отравится — это вполне в её духе.

На рисунке Донована проступало двойственное, вернее, двоящееся лицо: из-под маски немолодого лощеного джентльмена выглядывал мудрый паяц, невеселый шут Фесте, тонкий гаер, который, однако, знал много больше, чем сказал. Сеть тонких морщин веером расползлась в уголках умных глаз, тень прямого носа падала на тонкие губы, чёрные волосы с легкой сединой на висках придавали лицу какую-то приятную мудрую респектабельность.

— И это я? — Бреннан поднялся и несколько секунд внимательно рассматривал эскиз.

— Да, — Донован почему-то хотел, чтобы Джозефу понравился набросок: сегодня у него совсем не было желания рисовать ещё. — Облик истинного джентльмена…

Бреннан усмехнулся.

— Старого джентльмена, старого… юность невозвратима, — он погрустнел, — воистину, лучше быть молодым майским жуком, чем старой райской птицей. Впрочем, — тряхнул он головой, — чёрт с ней, с юностью. Что осталось, то осталось. Надо принимать, то, что есть, и не страдать о несбыточном, — подбодрил он себя, — половина батона, конечно, хуже, чем целый, но она лучше, чем сухая корка.

Утешив себя этим не лишенным здравомыслия соображением, Джозеф снова плюхнулся на стул и подлил себе коньяка.

В коридоре раздались мерные шаги, и в комнату заглянул Райан Бреннан, небритый и явно спросонья.

— Ланч уже был? В столовой никого. Где Лорример? — на лице мистера Бреннана застыло выражение недовольства. Донован понял, что перед ним прирожденный и бесспорный джентльмен: бессонная ночь и щетина ничуть не портили его, — где Элизабет?

— Бесс сказала, что не может найти Лорримера.

— Я же велел ему, чтобы он оставался в доме. Не ходить же мне небритым.

— В каком смысле — «оставался в доме»? — не понял племянника дядя.

Райан зевнул и уточнил:

— Мэтью рассказал вчера, что развлекался в подвале с мисс Ревелл, а Патрик выследил их. Лорример и сказал, что пока гнев мистера Патрика не утихнет, он предпочитает обождать в безопасном месте.

Новость эта порядком повеселила дядю Джо.

— Дьявол… — глаза Джозефа блеснули смехом, — так вот зачем она туда полезла! — Было заметно, что известие это ничуть его не шокировало, просто посмешило, однако смех его тут же и смолк. Он вскочил. — Постой, так Лорример успел смотаться, а её Патрик пристукнул?

Райан покачал головой.

— Лорример не знает. Он поздно заметил Патрика, но едва увидел, разумеется, едва штаны натянул — дал стрекача. Шарлотт кинулась следом, а Патрик взревел, как сумасшедший и кинул в них лампу — дурацкий жест, если вдуматься. Попал ли он в Шарлотт, или она просто свалилась вниз в потемках — неизвестно, так ведь и сам Патрик в темноте наступил на грабли и получил промеж глаз…

Из глаз Джозефа Бреннана посыпались искры.

— Ха, то-то я смотрю — фингал у него на лбу! На болотах вроде он шишек не набивал, — дядюшка откровенно веселился, — так он, стало быть, даже стреноженный, следил за этой блудливой бестией? Даже не знаю, чего в этом больше — мужества или идиотизма…

— Вот и выследил на свою голову. Но это все зола, а вот кто меня побреет? Я одолжу у тебя Дейвиса, хорошо? — зевая, спросил Райан дядю.

— Бери. Так Лорример смылся? Я его понимаю. Вообще-то, если красотке приглянулся другой кобель, глупо винить кобеля, но это рассуждение слишком умно для нашего дорогого Патрика… — Джозеф задумался и тут же хмыкнул, на него снизошло новое озарение, — так вот почему он джин-то весь выхлестал! Любовная, стало быть, трагедия…

И Джозеф Бреннан затянул удивительно красивым баритоном:

  — Come away, come away, death,   And in sad cypress let me be laid;   Fly away, fly away breath;   I am slain by a fair cruel maid[9]

Донован не мог не заметить, что петь мистер Бреннан, бесспорно, умеет, но в самой этой шекспировской песенке шута Фесте, которого Бреннан совсем недаром напомнил Чарльзу, было что-то откровенно циничное и жестокое. Неожиданно песню подхватил Райан — и Донован замер. Голос его был выше и намного сильнее, чем у Джозефа, и звучал столь искренне и страстно, такая надрывная тоска и мучительный надлом в нём проступили, что душу Донована опалило, словно пламенем. Так петь мог только истинный артист.

— Not a flower, not a flower sweet On my black coffin let there be strown;

На последних словах куплета голоса слились, образовав странный дуэт ангела и дьявола.

  — Not a friend, not a friend greet   My poor corpse, where my bones shall be thrown:[10]

— Да, шутки шутками, а бедняге Мэтью не позавидуешь, — бросив драть глотку, философично заметил Джозеф Бреннан.

Райан кивнул.

— Я сказал ему, что не обойдусь без камердинера. Что ему может сделать Патрик, чёрт возьми? Тем более что им теперь и спорить-то не из-за чего.

— Сумасшедший дом, — зевнул теперь Джозеф, которого Райан явно заразил сонливостью.

Дверь распахнулась без стука, на пороге появилась мисс Джейн Лидс.

— Мистер Бреннан! Вас зовет мисс Элизабет! Скорее!

— Бесс? Что случилось, я же не брит…

— Миледи приказала мне отнести ланч мистеру Патрику, а он не открывает!

— Ну и что? У него была бессонная ночь, я сам только что проснулся.

— Мисс Элизабет очень просила вас придти.

Дядя и племянник обменялись взглядами.

— Бесс не дура, — грубо обронил Джозеф, — зря звать не станет.

— Ладно, пошли, где она? — спросил Райан у Джейн.

— Нм третьем этаже — около спальни мистера Патрика Бреннана.

— Пошли, — Джозеф поднялся и первым вышел в коридор.

_

Глава 18. Клубок дурных страстей

Подлинные трагедии обычно принимают в жизни такую неэстетическую форму, что оскорбляют нас своим грубым неистовством, крайней нелогичностью и бессмысленностью, полным отсутствием изящества. Они нам претят, как всё вульгарное.

Оскар Уайльд.

Донован устремился за ними вверх по лестнице, даже обогнав мисс Лидс. Мисс Элизабет ждала брата у балюстрады — и Чарльз на минуту залюбовался её хрупкой фигуркой в темном платье, на котором белые мраморные балясины проступали строгим контрастом. Она была явно встревожена.

— Он не открывает, Райан, уже час…

Райан Бреннан почесал небритую щеку.

— Он просто спит: Джо говорит, он выпил бутылку джина.

— Когда он пьян, — возразила Бесс, — он всегда храпит, и храп слышен даже на втором этаже.

Райан поджал губы и обернулся к Джозефу.

— А это верно, храпит братец Патрик, как гравийная дробилка.

Джозеф подошёл к двери и резко и отчетливо постучал. Ответом ему была тишина. Бреннан дернул за ручку, но дверь была на запоре.

— А как он успел запереться, тут же Фокс был… И что делать? Не ломать же… — Джо был в растерянности, которая, однако, прятала немалое раздражение. — Если окажется, что он просто свалился с кровати…

— Это уже случалось, — пробормотала, подтверждая его слова, мисс Лидс, — но он и под кроватью храпел.

Джозеф Бреннан вздохнул.

— А где ключи?

— Мистер Патрик потерял свои в пабе, я отдала ему запасные, а других у нас нет. Сам он заперся изнутри.

Райан Бреннан, всё ещё сонный и вялый, обернулся к Джейн.

— Сбегай к Фоксу, пусть придет с ломом или кочергой. Надо отжать дверь.

Девица исчезла.

— Если он закрыл на два оборота, ригель замка не вытащить, не сломав дверь к чёрту, — проинформировал племянника дядюшка.

Райан кивнул.

— Понимаю. А что ты посоветуешь, дорогой дядюшка?

— Уверен, что ничего не произошло.

— Лучше в этом удостовериться, — тон мисс Элизабет был твёрд.

— Послушай, Бесс, ты не всё знаешь, — возразил Джозеф Бреннан, — вчера Патрик поймал в подвале Лорримера с Шарлотт, он просто перенервничал, выпил бутылку джина…

Элизабет окинула его насмешливым взглядом.

— Райан всё рассказал мне ещё ночью. Именно поэтому я и беспокоюсь. Не хватало повторения истории с Билли.

— Не каркайте, — прошипел Райан.

Донован сразу напрягся. Стало быть, домочадцы Кэндлвик-хауса прекрасно знали причины самоубийства Уильяма Бреннана. В своих догадках Чарльз был прав: Уильям, по всей вероятности, влюбился, но застал свою возлюбленную в чужих объятьях, как и Патрик. Но в кого он был влюблён? Не в Шарлотт ли? Или в Кэтрин? Или в Летти?

Меж тем появился Фокс с огромным ломом.

Сам Донован не думал, что с мистером Патриком Бреннаном случилось несчастье — тот не показался ему особенно глубоким человеком, а глумливые шутки Джозефа и Райана не могли не придать всему происходящему какого-то шутовского оттенка. Повлияла и виденная Чарльзом в подвале блудная сцена, в ней тоже, несмотря на трагический исход, было что-то комическое.

Джо приложил ухо к двери и снова постучал. Ответом была тишина.

— Ладно, — Джозеф вставил лом в щель между замком и рамой и осторожно отжал дверь. — Чёрт, похоже, закрыто на два оборота, как я и думал…

Рама заскрипела, Райан налёг плечом, помогая Джозефу, и ригель замка вылетел вместе с блоком крепления. Дверь распахнулась.

— Будь всё проклято…

В пяти шагах от сломанной двери возле кровати лежал Патрик Бреннан. Лица почти не было видно: наполовину залитое кровью, оно казалось странно перекошенным. Патрик выстрелил себе в висок через толстое, стеганное красное одеяло, валявшееся рядом с ним, и не успел извлечь из него руку. На столе не было записки, но стояла одна пустая и одна основательно початая бутылка джина.

Джозеф присел у тела, но даже не стал щупать пульс.

— Мёртв, — жестко констатировал он.

Элизабет побледнела и прислонилась спиной к сломанному дверному косяку. Глаза Джозефа Бреннана метали зелёные искры, губы Райана исказило бранное слово, но присутствие сестры помешало ему произнести его вслух. Фокс стоял рядом с Райаном и Донованом и молчал, странно надув щеки, точно его тошнило.

Чарльзу стало неловко, что он совсем недавно думал о происходящем, как о клоунаде.

Он отошел в коридор, и пока домочадцы суетились, посылая Фокса за коронёром, задумался. Он невольно — сам, ибо никто не подталкивал его спуститься в подвал, стал свидетелем происшествия, приведшего Патрика к смерти. То, что Патрик Бреннан был влюблен в Шарлотт Ревелл — Донован понял сразу, и ни от кого из домашних это тоже тайной не было. То, что мисс Шарлотт, по мнению Джозефа и Райана, была распутна, ему показалось правдой: он видел, что никакого насилия Лорример не применял. Почему же Патрик не знал того, что знали, видимо, все остальные Бреннаны? Потому что был влюблен и ничего не видел? Это похоже на правду. «Любовь слепа и нас лишает глаз. Не вижу я того, что вижу ясно. Я видел красоту, но каждый раз понять не мог, что дурно, что прекрасно…». Замечал ли он сам распутство Шарлотт и вообще — девиц Ревелл? Нет, но он и не подходил к ним особенно близко: не было повода.

Если эти сестрички могли разбить жизни братьев Райана, то можно понять его гнев и желание избавиться от них. Понятна и неприязнь к ним мисс Элизабет Бреннан. Джозеф же относился к девицам куда легче — с язвительной насмешкой, но, в общем-то, добродушно.

Патрик же явно всерьёз был увлечён мисс Шарлотт. Донован мог предположить, что Райан говорил Патрику о девицах Ревелл, но тот едва ли стал слушать его: отношение братьев были натянутыми. Но и Райан, узнавший о происшествии в подвале от Лорримера, и Джозеф, услышавший всё от Райана, в один голос утверждали, что Патрик шпионил за Шарлотт и преследовал её своими ухаживаниями, и не угомонился, даже когда оказался в постели с больной ногой. Но если так… то дьявола могло и не быть.

Случившееся почти на глазах Донована было тяжёлым, горестным, но вполне объяснимым — без мистики и чертовщины. Могло ли то же самое случиться с Уильямом и Мартином? Почему нет? Что же было тогда причиной их гибели? Любовь, слепая страсть, приковывающая мужчину к женщине и женщину к мужчине.

Члены семьи Бреннанов разнились на людей привлекательной и отталкивающей внешности, но главное различие проходило по иным качествам. Это были люди чувственные, люди страсти — и люди бесстрастные и бесчувственные, люди холодного разума. Именно поэтому ничего не случилось и не может случиться с Джозефом Бреннаном — он едва ли мог влюбиться. «Я же учил его: в игре обольщения есть только одно правило — никогда не влюбляться». Да, племянник точно прошёл эту школу. Райан Бреннан выбирал мужа сестре и жену себе — как банкир выбирает сферу вложения капитала, спокойно торгуясь и взвешивая все шансы. Элизабет же считала, что Патрик «воспринимал жизнь по-дурацки», не умел меняться, приспосабливаться к обстоятельствам, думать об интересах других…

Так ли они неправы? Донован не знал этого.

В дом тем временем снова приехали полицейские и с ними — доктор Тимоти Мэддокс. Он на ходу бросил взгляд на Донована, но не перемолвился с ним ни словом и не поздоровался. Чарльз понял, что медик решил отложить беседу на потом, и вернулся к себе а мастерскую в доме. Как ни странно, захотелось писать: работа всегда успокаивала расшатанные нервы и усмиряла волнение. Сейчас рука сама скользила по холсту, Донован рисовал одержимо и — подлинно успокаивался. Медленным и размеренным становилось дыхание, сердце билось ровнее и тише.

Вечером следует ждать, что к нему придёт Мэддокс, а завтра должен наконец приехать епископ Роберт Корнтуэйт. За то время, что Донован был в доме Бреннанов, череда смертей продолжалась, погибли — фактически на его глазах — ещё четверо. Самоубийство Кэтрин Ревелл и Патрика Бреннана сомнения не вызывали. Не столь бесспорной была смерть Шарлотт Ревелл: Патрик все-таки мог догнать её на лестнице, схватить за платье и сбросить вниз. Неясной и загадочной была лишь пропажа Эдварда Хэдфилда — он исчез по непонятной Доновану причине, и если погиб — тоже невесть почему.

Но теперь Чарльз мог рассказать Корнтуэйту о характерах и об отношениях в семье, надеялся, что свою лепту в обсуждение внесёт и доктор Мэддокс — и тогда всё прояснится.

Смерть подлинно, как сказала миссис Голди, оказалась прикормленной собакой в Кэндлвик-хаус, сожрав уже шестерых в этом доме. Донован подумал, что никогда ещё он не попадал в подобный дом — дом разбитых сердец.

Донован опомнился, когда стало темнеть. На полотне во всех основных деталях, кроме фона, проступил Джозеф Бреннан — умное лицо умудрённого жизнью человека, усталый, немного пресыщенный взгляд зеленовато-болотных глаз. Чарльз порадовался, что ему хватило одного сеанса, с трудом разогнул затёкшую спину, и тут взгляд его упал на стоящий в углу портрет Патрика Бреннана.

Это лицо, написанное им наскоро и, что скрывать, без всякого интереса, неожиданно удивило. Тогда, во время сеанса, Патрик показался Доновану не очень приятным человеком: он достаточно резко высказывался о своей родне, насмехался над уродством сестры и хулил дядю и брата, но сейчас, когда все суетное отлетело, с портрета смотрел некрасивый, но страдающий человек, слабый, но пытающийся удержаться на плаву, нелюбимый и никому не нужный, да ещё и понимающий это. В глазах проступила загнанность дикого зверя, волка, со всех сторон обложенного флажками, уже слышащего лай собак и шум погони. Донован вздохнул. Изменился, конечно, не портрет. Изменился его взгляд. Теперь Чарльзу было жаль несчастного.

Он очистил палитру от красочного слоя, вымыл кисти, переоделся, забрал все портреты для лакировки и спустился вниз. В холле стоял какой-то рыжий полицейский, препиравшийся о чём-то с Фоксом. Донована беспрепятственно выпустили, и он побрёл тёмными улицами к Церковному дому. За первым же поворотом его окликнули. За ним неторопливо шёл доктор Тимоти Мэддокс.

— Не ожидал столь скорой встречи. Вы были там с полудня?

Донован кивнул и рассказал обо всём, что видел в этот день.

— Всё оказалось менее загадочно, чем казалось вначале, и если предыдущие случаи похожи на нынешний, то всё это просто… клубок дурных страстей, — устало проронил он.

— Возможно, вы и правы… — кивнул Мэддокс, — но есть одна странность.

— Какая?

— С вашего разрешения, о ней я пока умолчу. Нельзя ронять такое на ветер без весомых доказательств, а я получу их только завтра. Корнтуэйт обещал сразу вызвать меня по приезде, надеюсь, к тому сроку я разберусь в происходящем. Но всё не так просто, уверяю вас — совсем не так просто.

— Возможно, — не стал спорить Донован, — я сегодня сам ощутил, что вроде бы понимаю случившееся, и даже внутренне успокоился. Однако это призрачное спокойствие. Ведь не Патрик же украл у меня пигменты… Кстати, я совсем забыл сказать вам: Джозеф Бреннан считает, что украсть яды могла Энн, и мне самому тоже так кажется. Она влюблена в мистера Райана Бреннана, но тот обручён с другой. Я не знаю, объявил ли он уже об этом или нет, но мисс Энн… Мне кажется, она склонна к излишне драматичным поступкам.

— Ну, запретить некой особе проглотить яд мы всё равно не сможем, — вздохнул врач, — при этом… я очень желал бы найти возможность съездить в Уистон…

— Зачем?

— Боюсь, что мы упускаем из виду начало этой истории, а оно — там.

— Мисс Элизабет сказала мне, что это глухое захолустье.

— Правильно сказала.

— Так что же?

— Я не хочу делать далеко идущих выводов, маленькие городишки порой и вправду таят в себе очаги величайшего разврата, я знавал случаи, когда опекуны в таких глухих местечках совращали своих тринадцатилетних воспитанниц, отцы — своих юных дочерей, братья — сестёр, и, возможно, подобное могло иметь место и в Уистоне. Но я хотел бы просто убедиться в этом, а вот это нелегко. Ну да ладно…

— О таких вещах никто не расскажет, — уныло обронил Донован.

На Норфолк-стрит они расстались, и Донован сразу попал в объятия миссис Голди, которая прослышала о случившемся в доме и жаждала узнать подробности. Донован очень устал, был к тому же голоден, но во время ужина добросовестно пересказал то, что знал. Глаза миссис Голди масляно блеснули:

— Ну, то, что эти девицы ни конюхами, ни грумами не брезговали, поговаривали. Марта рассказывала, что эта… мисс Летти порой целыми днями на Дальнем выгоне ошивалась — с утра до вечера. И все на лошадях да среди мужчин. Прилично ли такое девице?

— А что ещё про них рассказывала миссис Бейли? — не скрывая любопытства, жадно спросил Донован.

— Говорит, приехали они скромницами, ходили, опустив глазки долу, да только весьма скоро понятно стало, кто они такие, а после они и вовсе обнаглели. Мисс Шарлотт, правда, пока не этот случай, вроде не замечена была с кем-то из челяди, да только дом-то, что вам рассказывать, сами, небось, видали — лабиринт, там, Марта говорит, не поймешь, какой коридор куда ведёт и с каким пересекается. Всякое там возможно.

Это Донован знал и сам.

Миссис же Голди подытожила:

— Девицы-то, конечно, получили по заслугам за распутство своё, а вот мистера Патрика — жалко. Из-за какой-то блудной девки… разве так можно?

Глава 19. Самоубийство по всем правилам

А ведь для того, чтобы жить, нужны более веские основания, чем для того, чтобы умереть.

Антуан де Ривароль.

Донован до ночи работал над витражами, а наутро, сразу по пробуждению, принялся за портреты. Он завершил портреты Ральфа и Джозефа Бреннанов, набросал мистера Мартина и Уильяма, остальные — покрыл лаком. Оставалось написать миссис Эмили Бреннан.

Вопреки сказанному Тимоти Мэддоксом, Донован все же перестал верить в мистичность происходящего в Кэндлвик-хаус, и сегодня, в день похорон Патрика Бреннана, решил не ходить туда, чувствуя, что там будет вовсе не до него. Днем он вышел в город, немного побродил в парке. К своему большому удивлению, увидел в парке мисс Летти Ревелл и мисс Энн Хэдфилд. Девицы, в которых Донован раньше не замечал и тени симпатии друг к другу, шли рядом и, как показалось Доновану, были одинаково расстроены. Мисс Ревелл держала в руках платок и иногда утирала глаза, глаза же мисс Хэдфилд были сухи, но окружены коричневой тенью. Подойти ближе Донован не решился, опасаясь, что его заметят, однако девицы были поглощены разговором и шли в его сторону.

— Это бессмысленно, — донеслись до него слова Летти Ревелл, — я сама во всём виновата. Теперь никому ничего не докажешь. Во всем обвинят меня, только и всего.

— Да, — еле слышно произнесла мисс Хэдфилд, — вам нужно было быть осторожнее.

— Тогда мне казалось, что я всё делаю правильно, а теперь ничего не исправишь, — вздохнула Летиция. — Я могу надеяться только на отъезд.

— Мне хуже, — бесстрастно заметила мисс Хэдфилд, — я не могу уехать.

Девицы повернули в боковую аллею.

Донован вздохнул и направился к себе, по пути размышляя об услышанном. Он снова ничего не понимал и решил заняться витражами, надеясь, что работа отвлечет его. Тут, однако, в прихожей раздались шум шагов и вскрик миссис Голди, потом на пороге возник доктор Мэддокс — с наполовину забинтованной головой. Донован испуганно встал.

— Мистер Мэддокс, что случилось?

Тот отмахнулся, сказав, что это неважно, потом вяло пояснил.

— Сегодняшней ночью мы с моим слугой взяли оружие и потайной фонарь и проникли в подвал Кэндлвик-хаус. Я рассудил, что в день похорон все будут заняты…

— Но что с вашей головой? На вас напали?

Мэддокс покачал головой и поправил бинты.

— Нет, я просто был неосторожен.

— А что вы хотели найти в подвале? — в голосе Донована было не столько любопытство, сколько усталая пытливость следователя.

— Я говорил вам, что когда погибла мисс Кэтрин, тело осматривал я. Мое внимание привлекли её глаза. Я предположил, что девица либо была больна, либо… ну, что я подумал, не так и важно. Я попросил вас выяснить этот вопрос, и вы узнали от мисс Энн Хэдфилд, что мисс Кэтрин Ревелл и вправду болела простудой. Но глаза у мисс Шарлотт тоже были странны.

— Странны?

— Да, я видел ее раньше в Кэндлвик-хаус. Её глаза не реагировали на свет. Я и подумал, что тому может быть одно объяснение. Вы сказали, что, по вашему мнению, мой коллега доктор Бреннан — хороший и весьма компетентный врач. Это я и сам знаю. А сегодня я в этом убедился. — Мэддокс усмехнулся, — в подвале под правым крылом мы нашли небольшую лабораторию, кстати, неплохо оснащенную: реторты, колбы, спиртовки, микроскоп… Вход заделан стальной дверью и решеткой, войти мы не смогли, разглядел я все через щель, а лестница уводила вверх, как я понял, в апартаменты самого мистера Джозефа Бреннана.

— Вы хотите сказать, — спросил потрясённый Донован, — что Джозеф — наркоман? И что он… сделал наркоманками племянниц?

— Я хочу сказать только то, что сказал. Вчера я имел случай побеседовать с мисс Летицией Ревелл. Я расспрашивал её о сестре, но успел рассмотреть её самоё. Её глаза в нормальном состоянии, они реагируют на свет. У самого мистера Джозефа тоже с глазами все в порядке. Он вовсе не наркоман.

Донован на минуту замер. Какое-то воспоминание пулей пронеслось в голове.

— Господи… Я же видел… — он растерянно умолк, пытаясь собрать воедино разбегающиеся мысли. — У мисс Кэтрин Ревелл! Я же еще и удивился, просто не осмыслил как-то, — виновато бросил он, — у неё были светлые волосы и чёрные глаза! А у Летти и Шарлотт — голубые. Но я же никогда не видел белокурых женщин с чёрными глазами! А она сидела за столом напротив подсвечника — а зрачки не уменьшались. А когда она погибла, и полицейский нажал на глазное яблоко — зрачок стал овальным и я заметил голубую радужную! У неё были не чёрные глаза, а расширившиеся зрачки. Я слепец…

— Вы просто не думали об этом.

— Но как теперь быть? Можно ли предъявить Джозефу обвинение?

Мэддокс пожал плечами.

— В чём? Он использовал какую-то свою наркотическую смесь, но подобные препараты продаются в аптеках и употребляется в медицине. Если можно было доказать, что он использовал нечто, чтобы совратить девушку, — врач вздохнул, — но она мертва, и мы ничего не сможем доказать. Странно и то, что мисс Летти — девица здоровая, притом… как я понял, неглупая и весьма развращенная. Куда более сестриц.

— Я сегодня видел, как Летиция прогуливалась с мисс Энн Хэдфилд в парке. Она говорила, что сделала какую-то глупость и ей лучше уехать.

— У меня ощущение, что все, кто попадают в дом Бреннанов, делают глупости, — проворчал Мэддокс, — и вам бы я тоже посоветовал держать ухо востро.

— А чем, вы думаете, занимается в своей лаборатории Джозеф, мистер Мэддокс? — голос Донована неожиданно сел, показался ему самому глухим и хриплым.

— Могу лишь предположить, что чем-то весьма не безобидным, иначе, зачем прятать свои опыты так глубоко под землю? Satan finds some mischief still for idle hands to do…[11]. А что думаете вы сами, мистер Донован?

Чарльз задумался.

— Мне довелось писать портрет мистера Джозефа Бреннана совсем недавно, и впечатления свежи. Это умный человек, однако, он отнюдь не стремится демонстрировать этот ум, чаще просто корчит из себя гаера. Меж тем он практичен, холоден, циничен и, как мне показалось, умеет добиваться своего. Я не знаю, каков его доход, но он, как мне показалось, как сыр в масле катается. Я не могу представить сферу его интересов, как химика. У меня сложилось впечатление, что он тоскует по ушедшей молодости, но думать, что в своей подземной лаборатории он ищет эликсир вечной юности, — Донован, улыбнувшись, покачал головой, — в это не верится. Равно не похоже, чтобы такой человек интересовался философским камнем, — снова улыбнулся Чарльз, — он для этого недостаточно романтичен и излишне умён. А вот превращение всех металлов в золото — это возможно, — улыбнулся Донован. Money is the fruit of evil as often as the root of it[12].

— А гомункулус? — усмехнулся врач.

Чарльз покачал головой.

— У него есть слуги.

— Цели подобной прикладной химии, — кивнул Мэддокс, — всегда удивительно пошлы. Набить деньгами карманы, создать армию наемников, свести счеты с врагами и жить вечно. И никого не интересует спасение души и очищение собственного сердца, — проговорил врач, но сам явно думал о чем-то другом.

— Но я так понял, что вы всё же подозреваете Джозефа Бреннана? Почему?

Мэддокс пожал плесами.

— Потому что я не верю в эпидемии самоубийств. Я не верю во все, вами описанное, мистер Донован. Чтобы три юные провинциалки из захолустья перевернули дом вверх дном? Может ли это быть? Чтобы молодой Хэдфилд ни с того, ни с сего, как безумный, ушёл на болота в ливень? Вы верите в это? Чтобы три брата, один за другим, предпочли жизни смерть? Чтобы девица в здравом уме выбрала слугу, предпочтя его господину? В этом доме, боюсь, верно только то, что спрятано от глаз и никем не упоминается.

Донован смутился.

— Я не мог без нужды ходить по дому и задавать любые вопросы, — попытался оправдаться он, но Мэддокс перебил его:

— Я не виню вас, но я уверен том, что должен быть человек, направляющий ход этой игры, двигающий по полю пешки. Кто и что сказал мисс Кэтрин Ревелл такого, что она предпочла выброситься из окна? Кто и что сказал мистеру Хэдфилду — после того, как он отказался жениться на мисс Элизабет? Что он искал на болотах в дождь? Я не верю и Джозефу — не мог Патрик с больной ногой преследовать мисс Шарлотт. Это вздор. Если даже он следил за ней, — не настолько же был глуп её любовник, этот камердинер, чтобы попадаться ему на глаза? Вы вначале пришли к верному выводу. Разумеется, Патрику кто-то сказал о Лорримере и мисс Ревелл. Этот кто-то, боюсь, направил и Уильяма, и Мартина туда, где их ждала смерть. Вы просто позволили одурачить себя, мистер Донован. Семь совпадений подряд — это уже не случайность, это система.

Чарльз не обиделся, ибо тон медика был совсем не язвителен, но скорбен, и задумался.

— О том, что Патрик преследовал мисс Шарлотт, мне сказал Джозеф Бреннан. Но это подтвердил и Райан. Сам я видел, что Патрик подлинно влюблён. Тут всё сходится. А вот что до Хэдфилда, то Райан не мог ничего сказал ему — он тогда сразу уехал с мистером Грантом, вернулся на полчаса, а что такого мог сказать Хэдфилду Джозеф? Что ему до Хэдфилда? И когда Лорримера поймал Патрик — они оба, и мистер Джозеф, и мистер Райан — были на болотах. Правда, в доме оставалась мисс Бесс и миссис Бреннан. Но что им за дело до Лорримера, Шарлотт и Патрика? Бесс просватана, к чему ей смерть братьев и кузин?

— А что представляет собой мистер Ревелл?

Донован вздохнул.

— К сожалению, он почти не попадался мне на глаза. Он отвёз тело мисс Кэтрин в Уистон, потом вернулся. Я почти не видел его, разве что на ужине или ланче. Но он никогда не ступал в разговоры, ни с кем не спорил. Потом он снова уехал — с телом Шарлотт. Но я не вижу для него ни причин, не возможностей таких интриг. Мне он показался человеком пустым, жиголо. Меня не удивляет распутство сестер, когда у них такой брат…

— Вы, должно быть, правы, — подал голос Мэддокс, — я тоже видел этого юнца, он показался мне порядочным прощелыгой, но зачем ему смерть сестер? Наследовать там нечего.

— Главное, — дополнил Донован, — все, что совершено этим неизвестным подлецом, неподсудно. Сказать Патрику, что… — он неожиданно умолк.

Он вспомнил. Патрик разозлился тогда на сестру, обвинил во лжи.

«— Лжешь. Чего ты не знаешь в этом доме, ведьма?

— Очень многое, дорогой братец. Например, мне неизвестно, когда у тебя появятся мозги. Равно мне неведомо, когда ты поймешь очевидные вещи. Например, что не стоит досаждать девице, которая явно тобой пренебрегает и предпочитает другого…

— Ты… хочешь сказать…

— Она давно прохаживается мимо дверей Хэдфилда, а ты идиот, ничего не видишь…

— Ты лжёшь! Нэду нравилась Кэтти!

— Кто нравится мистеру Хэдфилду — это вопрос академический, но мисс Шарлотт слишком часто прохаживается по галерее третьего этажа, если ты, конечно, меня правильно понимаешь. С тех пор, как она оставила надежды захомутать твоего братца Райана, она решила поймать другую рыбку. Не повезло с красавцем-богачом, нужно заарканить бедного красавца, а если и тот сорвется с крючка, тогда и ты хорош станешь. Нужно просто потерпеть…

— Ты лжешь.

— Я не лгу, но высказываю догадку, малыш. Можно, конечно, предположить, что мисс Ревелл пленил наш дядюшка Джозеф, чьи апартаменты в том же крыле, но я почему-то не склонна так думать. Дядя Джо, конечно, не прочь приволокнуться за молоденькими девушками, но… Ты же — думай, что хочешь».

Он рассказал об этом Мэддоксу.

— Она просто натравила Патрика на Хэдфилда. Но у мисс Элизабет, в самом деле, мог быть зуб на Эдварда Хэдфилда, ведь он пренебрег ею и отказался на ней жениться, но над самим Патриком она смеялась. Разве что она хотела руками Патрика свести счёты с Хэдфилдом… — Донован снова замер, — постойте, я кажется, понимаю…

Чарльз и вправду вспомнил, как появились в коридоре мисс Элизабет и Джейн Лидс — именно тогда, когда Патрик оказался в подвале. Она сказала тогда, что слышала шум. Но шум из подвала был слышен только в галерее. Стало быть, именно она снова послала Патрика в подвал?! Но откуда она могла знать про Лорримера и Шарлотт?

Голова Донована шла кругом.

Он рассказал об этом Мэддоксу и снова замер в оцепенении. Что-то опять мелькнуло перед его мысленным взором, мелькнуло — и погасло. Чарльз напрягся. Как же это, а? Ведь только что он понял что-то важное… Мэддокс молча смотрел на него, не торопя и не перебивая.

— Джозеф Бреннан! — память на мгновение расступилась, как щель в театральном занавесе, — ну конечно! Джозеф, когда позировал мне, рассказал, что считает Энн Хэдфилд — безумной! Он сказал, что забыл передать Райану слова ветеринара о Кармен, пошел к нему — и у самой спальни племянника — увидел Энн! Со свечой и ночной рубашке! И сказал, в тёмном холле ещё кто-то мелькнул! Я спросил, хотела ли она войти? А он ответил, что она выходила! Сказал, что спросил Райана о девице напрямик, но Райан, по его словам, оказался слишком честен, чтобы воспользоваться глупостью Энн. Райан объяснил ей, что говорил с её братом и, увы, они не смогли понять друг друга. В итоге — завтра им следует уехать. Джо рассказал, что девица целый час твердила Райану, что будет ходить за ним по пятам, пока он не полюбит её, а напоследок заявила, что ненавидит его. И это было накануне того дня, когда исчез мистер Хэдфилд! Я ещё подумал, а что если это сам Эдвард видел свою сестру, выходящей от мистера Бреннана? Я спросил об этом у Джозефа, но он обратил всё в шутку… Но и мисс Элизабет могла стравить Эдварда и Патрика, а потом могла послать самого Патрика в подвал, пронюхав, что там Шарлотт…

— Это догадки, но они не лишены смысла, — сдержанно отозвался доктор. — Однако, если сам Хэдфилд видел сестру, как намекнул вам Джозеф… Не слишком нравственные, но весьма лицемерные люди, подобные Хэдфилду, действительно всегда чувствительны к подобным вещам.

— Я ещё подумал… зачем Джозефу говорить мне об этом?

— А вы ему поверили?

Донован задумался.

— Сложно сказать. Я не ловил его на явной лжи. В нём много шутовства, может быть, деланного. Но ведь кроме лжи умолчания, есть ведь шутовство лжи. Вам говорят нечто настолько нелепое, что ему невозможно поверить, а оно то и оказывается правдой. В итоге вам, говоря правду, лгут, заставляя принимать истину за ложь. — Донован вздохнул, — но можно понять ужас Хэдфилда, если он подумал, что его сестра стала любовницей Райана Бреннана.

— А точно ли, что не стала? — в тоне Мэддокса осторожное недоверие.

Донован вздохнул.

— Ну, этого нам никогда не узнать.

Он не знал, что пройдет совсем немного времени — и они об этом узнают.

Донован, по уходу доктора, все же побывал в Кэндлвик-хаус: нужно было договориться о портрете миссис Бреннан. Чарльз застал всю семью в столовой и был любезно приглашен за стол. Трапеза была невеселой: Патрик, увы, без отпевания, упокоился в семейном склепе в Нортоне, и это обстоятельство так расстроило миссис Бреннан, что она была подлинно мрачна и почти ничего не ела.

В конце трапезы, пытаясь утешить мать, Райан сообщил ей и всем членам семьи, что официально помолвлен с мисс Дороти Грант. Завтра об этом появится сообщение в местной газете. Там же будет извещено о помолвке его сестры с мистером Арнольдом Грантом. Эта новость, надо сказать, и в самом деле заставила миссис Бреннан оживиться. Она порозовела и поинтересовалась, когда они намерены вступить в брак? В январе? Райан ответил, что мистеру Гранту нужно будет вскоре уехать в Соединенные Штаты, и он настаивает, чтобы церемония прошла до его отъезда. Венчание пройдет на Троицу, из-за траура — без торжеств.

Эта весть явно порадовала миссис Бреннан, — на глазах ее показались слезы умиления, она так давно мечтала о внуках, проронила она. Сообщенная новость произвела впечатление и на мисс Хэдфилд, причем, настолько сильное, что она вначале побелела, а после и вовсе самым неприличным образом покинула застолье. Доновану стало жаль девушку: было слишком очевидно, что это известие стало для нее ударом.

Чарльз подумал, что Энн, очевидно, надеялась, что после смерти ее брата мистер Бреннан передумает и изменит своё решение, однако это было нелепой надеждой: помолвка, как понял Донован была заключена вечером того дня, когда мистер Райан Бреннан уехал с мистером Арнольдом Грантом к нотариусу, а было слишком заметно, что и Грант и Бреннан привыкли долго обдумывать свои дела, но, договорившись, действовали быстро.

Известие о помолвке сына и дочери столь подействовало на миссис Эмили Бреннан, что она согласилась позировать живописцу, и даже начала улыбаться. Сидела столь же прямо и величаво, как и ее дочь, уйдя в свои мысли. Донован пытался разговорить ее, но миссис Эмили не была склонна к болтовне. Однако из тех немногих слов, что она обронила, Донован с удивлением понял, что она не очень-то расположена замечать происходящее в её доме, точнее, не очень-то озабочена им.

— Миледи, а что, по-вашему, случилось с мисс Кэтрин?

Миссис Бреннан точно очнулась от сна.

— С кем? А… эта девочка… не знаю. Девичья глупость. Девицы, за редким исключением, все глупы, склонны мечтать о невозможном, самоодурачиваться. Тут ничего не попишешь, — тон миссис Бреннан, холодный, спокойный и бесстрастный, напомнил Доновану мисс Элизабет.

— А мистер Хэдфилд?

Миссис Бреннан пожала плечами.

— Нэд всегда был странным, ещё ребенком. Не знаю, что взбрело ему в голову.

— А мисс Шарлотт?

Миссис Бреннан вздохнула.

— Мне бы не хотелось дурно говорить о мёртвых, мистер Донован, но девица, распутничающая по подвалам, лучшего не заслуживает. Я не одобряла их приезд сюда и ещё меньше — несчастное увлечение моего сына Патрика этой девицей. И посмотрите, к чему это привело…

— Ваш сын…

— К несчастью, — холодно откликнулась она, — кроме Райана, все мои сыновья были не очень неразумны. Но Патрик был воплощением непростительного безрассудства и глупейшего сумасбродства.

Миссис Бреннан выглядела старше своих шестидесяти пяти, была в траурном черном платье. Миледи пожелала, чтобы он писал её с Библией в руках, и Чарльз выполнил это желание заказчицы. Сейчас Донован внимательно вгляделся в лицо этой женщины. Сухая, изборожденная тонкими морщинами кожа. Властный, обтянутый бледной кожей нос с тонкой горбинкой. Глубоко запавший рот. Темно-карие глаза, спокойные, ко всему безразличные.

Роберт Корнтуэйт говорил, что в юности эту женщину называли Медузой Горгоной. При первой встрече спокойствие и ум миссис Бреннан импонировали ему, но сейчас — Донован испугался. Было что-то безжалостное и беспощадное во взгляде этих безмятежных глаз, что-то удивительно бесчувственное проступало в чертах старухи, а переместив лампу ближе к лицу, Чарльз и вовсе содрогнулся.

Перед ним сидела ведьма. Спокойная, сытая, старая ведьма. И если внешне она выглядела вполне респектабельно и даже перелистывала Писание, это ничего не меняло по сути. Эта женщина запросто могла бы взлететь на помеле. Именно так, подумал Донован, в чёрном платье с Библией в руках, она каждую ночь полнолуния вылетает из каминного дымохода на крышу и оголтело носится с товарками в ночном воздухе.

Воображение Донована не страдало скудостью и перед его мысленным взором нарисовались колдовские картины, он представил себе как вдали от калиток, стогов и оград, лишь в нефритовом повечерии застрекочет цикада и зазвенит кузнечик, у овечьего источника, у мельничных жерновов собирается окрестная нечисть пить напиток чёрной скверны. Он видел почти шекспировских ведьм, ждущих Макбета, помешивающих в котле жуткое варево. В нем — ягоды волчьи, могильные черви, тлетворные гиблые травы да жабья зеленая печень. В его ушах мерзейшие твари гнусаво распевали славу правителю преисподней и в содомском угаре свивались на изодранных антиминсах. Свечи из жира младенцев освещали древние свитки с рецептами изуверской порчи, зловещих искусов, — а на троне сидела Она, зловещая и хладнокровная, как змея, Медуза Горгона, Геката, повелительница преисподней…

Донован опомнился, только когда случайно уронил мелок сангины. Он вздрогнул, с ужасом поглядел на набросок и содрогнулся. И примерещится же… Игра воображения. Чарльз торопливо убрал эскиз, вздохнул и сосредоточился. Взглянул на миссис Бреннан и снова принялся за работу. Теперь под его рукой проступала спокойная пожилая леди — воплощение респектабельности и чувства собственного достоинства.

Утром следующего дня мисс Энн Хэдфилд была обнаружена у себя в спальне мертвой, а на столе лежало предсмертное письмо, написанное четким почерком мисс Энн на лучшей гербовой бумаге. Рядом валялись тюбики с реальгаром и аурипигментом, подтверждая догадки Донована и мистера Джозефа Бреннана о личности вора.

Предсмертное письмо озадачило полицию и смутило мистера Райана Бреннана, ибо было адресовано именно ему. Было чем озадачиваться и от чего смущаться: Энн через строчку называла мистера Райана «любимым», а строчкой ниже «исчадьем ада». Письмо состояло из невнятных обвинений и странных упреков, однако даже полицейские не решились ни в чем обвинить адресата.

«Будь проклят тот день, Райан, когда я впервые увидела тебя. Нельзя смотреть на солнце и не ослепнуть. Я полюбила тебя, едва увидела. Как скоро я поняла, мой любимый, что ты вовсе не способен любить? Как скоро я поняла, кто ты? Наверное, я и сейчас этого не понимаю, ибо сердце почти не бьется. Ты — исчадье ада и мое наказание, крест мой и моя смерть. Я ухожу, потому что не могу жить без тебя и не могу быть с тобой, человеком без сердца. Перед любовью бессильны мрак и ужас смерти. Я даже не знаю, люблю ли я тебя или ненавижу. Но самое страшное, что я знаю, — тебе это все равно. Я даже знаю, что ты назовешь это женской глупостью. Да, я глупа, как глупы все, кто не хотят жить без любви. Энн».

Надо сказать, что мистер Райан, прочтя это экстатическое и страстное письмо, не назвал его «женской глупостью», но вежливо ответил на все, заданные ему полицией вопросы.

Нет, он не знал, что мисс Хэдфилд решила покончить с собой.

Да, он знал, что у мистера Донована похищены яды, ему сказал об этом сам мистер Донован.

Да, он знал, что мисс Хэдфилд питала к нему нежное чувство, но сам он посватался к мисс Грант и ныне обручён с ней. Причина в том, что мистер Хэдфилд отказался жениться на его сестре, тогда как предполагалось, что обе ветви семьи должны породниться.

Да, вчера он уведомил мисс Хэдфилд, а также всех членов семьи о том, что помолвлен с мисс Дороти Грант.

На вопрос доктора Мэддокса, имело ли нежное чувство мисс Хэдфилд продолжение, доводилось ли им когда-нибудь бывать наедине, мистер Райан Бреннан обиделся. Подобный вопрос оскорбителен, заявил он, однако уверил полицию и медика, что никогда не имел с мисс Энн Хэдфилд тайных встреч.

Допрос домочадцев тоже ничего не дал, однако мистер Тимоти Мэддокс был уверен, что осмотр тела породит дополнительные вопросы. Он торопливо уехал в полицейское управление, обещая вскоре вернуться.

Но каково же было изумление доктора Мэддокса, когда оказалось, что его скепсис в отношении безупречного поведения мистера Райана Бреннана по отношению к мисс Энн Хэдфилд был ошибочным!

Девица оказалась непорочной.

Сведения эти, переданные поздно вечером мистером Мэддоксом мистеру Доновану, породили в обоих молчаливую задумчивость. Первый при этом тяжело вздохнул, второй же — вздохнул с облегчением.

Глава 20. Прямые вопросы

Каждый дурак может говорить правду, но нужно кое-что иметь в голове, чтобы толково солгать.

Сэмюэл Батлер

В субботу Чарльз ожидал приезда епископа Корнтуэйта. К прибытью главы епархии готовилась и миссис Голди: из кухни с самого утра доносились прельстительные ароматы пирога с патокой и шоколадного пудинга.

Донован закончил изготовление витражей, их осталось смонтировать в оконных пролетах. Совсем скоро ему предстояло проститься с Шеффилдом. Донован присел на табурет в мастерской и задумался. Он не зря провел здесь время. Хорошо заработал. Пребывание в доме Бреннанов не давало скучать, жаль только, что он так и не смог ни в чем толком разобраться.

Однако именно там была написана его лучшая работа.

Чарльз улыбнулся, окинув взглядом портрет Райана Бреннана. Сейчас, когда лак просох, портрет засиял новой красотой. Темной зеленью отливали глаза, царственный взгляд смотрел гордо и чуть высокомерно. Донован задумался, вспомнив свой недавний ужас перед лицом матери этого человека. Не странно ли? Некрасивая женщина становится женой красавца. Один за другим на свет появляются дети, запечатлевая на своих лицах то красоту отца, то — уродство матери. Двое сыновей — копия Ральфа Бреннана, остальные — миссис Эмили. Сама мать, как прозревал художник, подлинно любила только двоих — Райана и Мартина, самых красивых, похожих на отца. Любила ли миссис Бреннан супруга? Видимо, да, если так обожала тех детей, кто имел сходство с мужем.

Однако — что представлял собой Ральф Бреннан? Епископ Корнтуэйт сказал, что это был умный и деятельный человек. Видимо, также весьма практичный и расчетливый. Но где пролегает граница между расчетливостью и стяжанием? Что могло прельстить молодого человека в девице, которая была пугающе некрасива и к тому же — на одиннадцать лет старше его самого, кроме богатейшего приданого? Но что удивительно — его сын повторяет его судьбу: Райан тоже выбирает невесту с огромным приданным, при этом — твердит слова о чувствах к девице. Мисс Грант не красавица, но мистера Райана Бреннана это так же не останавливает, как не остановило когда-то его отца.

И отец Райана как-то обмолвился, что хотел бы заговорить сына от бунта черни, от разорения семьи и от великой любви. Странно. Бунт черни? Да, Донован слышал, что в этом городе лет тридцать назад был бунт, его называли «шеффилдскими бесчинствами», хоть причин его не знал. Не во время ли этого бунта семья Ральфа Бреннана потеряла имущество? Мальчишка мог, что и говорить, хлебнуть тогда горя. Но великая любовь?

…Роберт Корнтуэйт появился днём, его приветствовали священники и викарий, он пробыл с ними в храме около часа. Донован сидел в мастерской, ожидая, что его преосвященство захочет осмотреть уже готовые фрагменты витражей. Однако прибежала миссис Голди и вызвала его в столовую.

Роберт Корнтуэйт сидел у окна и ждал его, заметив, поднялся навстречу и поприветствовал. За столом, уставленном закусками, никого не было. Рассказ Донован о случившемся в доме занял около получаса. Епископ сидел молча, слушал, прикрыв глаза.

— Сэр Роберт, — осторожно обронил Донован, — мы с доктором рассчитывали, что вы на основании того, что знаете от исповедника, и, собрав все сведения, что удалось узнать в доме Бреннанов нам, сможете что-то понять, обобщить…

— Вы многое сумели, — отозвался Корнтуэйт, — куда больше, чем я ожидал, но, увы, моё понимание не прояснилось. Я, разумеется, согласен с Мэддоксом, что всё, что происходит в доме — не случайно и направляется чьей-то злой волей.

— Мне кажется, — робко заметил Донован, — что мисс Элизабет… я говорил об этом мистеру Мэддоксу, она… иногда способна… натравить людей друг на друга. Но я не верю, что она способна на низость. Её, если предположить, что именно она виновна, все же можно оправдать. Конечно, она была оскорблена пренебрежением мистера Хэдфилда. А эта лаборатория Джозефа… там может и не быть ничего недозволительного. Он мог просто занять удобное помещение, на том момент пустовавшее. Он так умён, его суждения разумны, и я не могу поверить… Не буду скрывать, меня немного напугала миссис Бреннан, но и ее заподозрить в стремлении убить сыновей — безумно.

Корнтуэйт вздохнул.

— Подлецы потому столь часто и преуспевают, что ведут себя как честные люди, а честные люди потому и не понимают подлецов, что судят о них, как о честных людях… Тем временем подлецы улыбаются… Кто он, этот улыбающийся подлец? — утомленно пробормотал Корнтуэйт. — Помните, в «Гамлете»?

  O villain, villain, smiling, damned villain!    My tables! Meet it is I set it down    That one may smile, and smile, and be a villain…[13]

— епископ помрачнел и вяло продолжил, — семерых погибших нам уже не воскресить. И боюсь, не поймать и подлеца. Подлость безбожна, но сильна умением плевать на совесть и забывать о чести. Стыд и честь — как платье: чем больше потрепаны, тем беспечнее к ним относишься. Но семь трупов… Мир подлеет. И старомодная подлость Ловеласов уже не выдерживает конкуренции.

Донован растерялся. Он не ждал таких слов.

— Но, мистер Корнтуэйт, если всё же всё взвесить? — он заторопился, — в феврале погибает Уильям Бреннан. Это явное самоубийство, вызванное отчаянием. Кому выгодна его смерть? Мисс Элизабет? Она была не очень высокого мнения о брате, считала, что он «воспринимает жизнь излишне драматично», но она ничего не выиграла от его смерти и явно сожалела о ней. Мистеру Джозефу эта смерть тоже не нужна, что ему-то за резон? Матери? Нелепость. Затем погибает Мартин. Но и его смерть совершенно не нужна ни мисс Бреннан, ни Джозефу Бреннану, ни миссис Эмили. Она вообще никому не нужна, он не стоял ни у кого не пути. Затем внезапная гибель Кэтрин. Незадолго до смерти с ней говорит Эдвард Хэдфилд, он укоряет её за то, что она не сохранила чести. Это ранит девушку: возможно, она надеялась, что он простит ей ошибку молодости, но… И в отчаянии она решает покончить с собой. Ни мисс Элизабет, ни мистеру Джозефу от её гибели нет никакого прока и ни малейшей выгоды. Миссис Эмили — тоже. Потом следует ссора мистера Райана Бреннана и Эдварда Хэдфилда, и Райан просит его покинуть дом. Но что в том пользы Джозефу? Элизабет могла радоваться этому, но она уже просватана за другого. Но мистер Хэдфилд непонятно почему бежит на болота… — епископ прикрыл глаза и молча слушал Донована. — В смерти мисс Шарлотт мистики нет, это просто несчастный случай, спровоцированный злополучным Патриком, который и сам за это поплатился. А смерть мисс Энн Хэдфилд — это просто любовное помешательство… Что мешало её уехать, успокоиться, прийти в себя? Все это… похоже на случайность.

— И все эти беды — случайно собрались в одном доме? — в голосе епископа не было иронии, только бесконечная усталость. — Слово «случайность» бессмысленно, мистер Донован, люди придумали его, чтобы выражать свое непонимание закономерности определенных явлений.

Донован осторожно поинтересовался тем, что занимало его самого нынешним утром.

— А скажите, сэр Роберт, вы говорили, что мистер Ральф Бреннан был человеком достойным, — Корнтуэйт повернул к нему голову. — Меня интересует, насколько близко вы его знали?

Епископ с удивлением взглянул на Донована и задумался. Потом рассудительно ответил:

— Хочу думать, что это не праздный интерес… Ральф Бреннан. Я учил его, потом многие годы знал довольно близко. Это был умный, рассудительный человек, человек дела и слова, не фанфарон, не распутник, не пустышка. Если вы спрашиваете, мог ли я заблуждаться на его счёт, — епископ закусил губу и несколько секунд молчал, потом продолжил, — пожалуй, нет. Иногда я ловил его на довольно жестких и пуританских высказываниях, но они были неизменно верны. Следовал ли он им сам? Не был ли лицемером? Ну, мне кажется, нет… А почему вы спрашиваете?

— Райан, когда позировал мне, сказал, что его отец однажды сказал ему, что хотел бы заговорить его от мятежа черни, от банкротства семейства и… от великой любви. Почему? Вы говорили, что семья мистера Ральфа Бреннана была разорена. Не надо объяснять, почему отцу хотелось бы, чтобы сын не был вовлечен в бунты и восстания, но любовь? Знал ли мистер Ральф Бреннан великую любовь?

Доновану показалось, что он чем-то задел епископа. Корнтуэйт побледнел, однако, вздохнув, проговорил:

— Любовь… — он вздохнул, — я точно не знаю этого, однако слышал, что Райан в колледже подлинно был влюблён. Но девица была бедна, и им просто было не на что жить. Кажется, был разрыв, но я не смогу сказать, кто был его инициатором. Была ли это великая любовь? — епископ пожал плечами, — однажды я видел его с этой девушкой, она приезжала в колледж. Красавица. Но ведь не исключено, что она сама…

— Разлюбила самого красивого мужчину из всех, кого вы только видели? Такого же, как Райан?

Корнтуэйт снова пожал плечами.

— Вы хотите спросить, не пренебрег ли он девушкой из-за её и своей бедности?

Донован кивнул.

— Не знаю. Но он подлинно был нищ, как Иов. Возможно, он просто не мог позволить себе обречь девушку на нищету.

— А что с ней сталось?

— Не знаю. Я о ней-то самой не вспоминал, пока вы не спросили.

Вечером оба они направились в Кэндлвик-хаус, пришли в преддверии ужина и были весьма любезно встречены миссис Бреннан. Она рассыпалась в благодарностях сэру Роберту за его рекомендацию: мистер Донован — настоящий мастер, истинный живописец.

Епископ рассказал о делах в Ноттингеме, потом заговорил о последних событиях в доме.

— Я был просто в ужасе, когда узнал о гибели ваших кузин, мистера Хэдфилда, Патрика, Энн. Это безумие какое-то. Что происходит в доме?

Его слова не произвели особого впечатления на присутствующих.

— Может быть, я чего-то не понимаю, но этот дом полон одержимых, — заявил мистер Джозеф Бреннан епископу Корнтуэйту.

— Мне так не показалось, — холодно заметил Корнтуэйт.

— Любой самоубийца одержим объявшей его тьмой, — спокойно пояснил Джозеф, — это проявление малодушия, отказ выдержать испытание, измена жизни и ее Творцу. Это всегда обида на жизнь, на других людей, на мир, на Бога. Но это чувство раба… и сколько в этом безнадежности, потери веры.

Епископ молча кивнул, внимательно глядя на Джозефа.

— Метафизика самоубийства — это дьявольщина, — продолжал Джозеф, — допустим, девица переживает муку несчастной любви. Она ни в чем не видит никакого смысла, все окрашивается в темный цвет безнадежной бессмыслицы, все осмысленное вытесняется. — Он прожевал кусок ростбифа и продолжил, — самоубийца — человек ни во что не верящий, ни на что не надеющийся и ничего не любящий. Самоубийство же из-за любви более всего свидетельствует об одержимости и грехе идолопоклонства.

Мисс Элизабет подняла глаза на дядю. Взгляд её был достаточно красноречив и содержал просьбу умолкнуть.

«В доме повешенного не говорят о веревке», наконец тихо обронила она.

— А в доме палача? — тихо осведомился епископ Корнтуэйт.

— В самоубийстве палач и жертва слиты неразделимо, — спокойно парировал Джозеф.

— В жизни людей есть опасные темные точки, где сгущается бездонная тьма, — тихо заметил епископ, — если человеку удастся вырваться из этой точки, он спасен, вот почему в иные минуты так важна помощь, может спасти вовремя сказанное слово или даже взгляд, дающий почувствовать, что человек не один на свете. Вот почему так страшно одиночество для человека. И мне жаль, что в этом доме не нашлось никого, кто смог бы поддержать отчаявшихся…

Его упрёк не был воспринят, по крайней мере, Донован не заметил, чтобы кто-то принял его на свой счёт. Мисс Элизабет сидела в тёмном траурном платье, но время от времени с улыбкой поглядывала на обручальное кольцо на пальце, Джозеф Бреннан лакомился красной икрой, запивая её белым вином, Райан Бреннан тихо беседовал с управляющим о делах на конном заводе, миссис Бреннан молчала.

— Мисс Элизабет, — Корнтуэйт обернулся к Бесс Бреннан, — а вам жаль мисс Хэдфилд?

Элизабет подняла на него спокойные глаза.

— Да, я относилась к ней с уважением. Энн была истинной леди. Жаль, что она выбрала такой путь.

— А мисс Шарлотт?

Мисс Бреннан ни не миг не утратила хладнокровия.

— Мне было жаль и её. И мисс Кэтрин тоже.

— Но как вы узнали, что мисс Шарлотт в подвале?

Элизабет покачала головой.

— Я и не знала, но Джеймс Фокс уже несколько недель досаждал мне жалобами: по его мнению, в подвале поселилось привидение, оттуда слышались стоны и шорохи. Я тщетно пыталась внушить ему, что это вздор, но он, хоть не боится ходить с рогатиной на медведя, до дрожи страшится призраков. Он и в этот раз был в левом крыле, услыхал шум в подвале, бросился к Джейн Лидс и ко мне. Я была уверена, что всё вздор, но, подойдя ближе, тоже услышала шум.

— Но как же с вами не встретился Лорример?

В разговор вмешался Райан, добродушно уточнивший:

— Мэтью рассказал, что удрал на третий этаж, не став выходить в галерею. Он был напуган. Он знал Патрика и боялся его, в гневе тот был способен на любую необдуманную глупость.

— Но почему мистер Хэдфилд направился в дождь на болота?

Райан пожал плечами.

— Должен признаться, что это я попросил его забрать сестру и уехать из моего дома. И не раскаиваюсь, — глаза Райана Бреннана сверкнули, — я не позволю в моем доме оскорблять тех, кто мне дорог. При этом, — заметил он, опустив глаза, — если вы, сэр, полагаете, что я чем-то обидел мисс Энн Хэдфилд, тем паче, как намекал доктор Мэддокс, соблазнил её, то уверяю вас, это просто вздор.

— И вы никогда не были к ней жестоки?

— Hard words break no bones[14].

— Смотря кому…

— Об этом надо было думать её братцу, — не похоже было, что Райана Бреннана мучила совесть. — По-моему, прецедент увековечивает принцип, а договор — всегда был дороже денег.

— Но почему она вас в предсмертном письме называет вас исчадьем ада?

Корнтуэйт не сумел смутить Райана Бреннана.

— Я, полагая, что наши семьи породнятся, позволял себе ухаживать за ней. Она приняла мои слова слишком всерьёз. Она вообще всё принимала всерьёз. Но я не шутил и женился бы, если бы её брат всё не испортил.

Донован слушал этот разговор с двойственным чувством. Он считал, что Райан прав, хоть и полагал, что он рассуждает излишне жестко. Но Чарльз думал, что и сам Хэдфилд, по меньшей мере, поступил не по-джентльменски. Если ему не по душе была мисс Элизабет, он мог сказать об этом сразу, ведь отказ жениться он объяснял тем, что она некрасива. Но едва ли мисс Элизабет была иной полгода назад, когда они с Энн только приехали в Кэндлвик-хаус. Почему он оставался здесь так долго? Ведь он не мог не замечать, что его сестра влюбляется в Райана Бреннана. Почему он не уехал сразу? Чего ждал?

При этом для самого Донована было большим облегчением, что теперь было твердо известно, что Райан Бреннан вел себя по отношению к мисс Энн Хэдфилд безупречно, как истинный джентльмен. Да и мисс Элизабет в её обиде на Хэдфилда Донован тоже понимал.

— Хорошо. Нелепо спрашивать, почему наложил на себя руки Патрик, можно понять его боль и потрясение. Он, видимо, подлинно любил мисс Ревелл. Но что случилось с мисс Кэтрин? Кто соблазнил её?

Джозеф ухмыльнулся.

— Стоит ли говорить дурно о мёртвых, сударь?

— А что, ничего доброго о ней сказать нельзя?

— Ну почему? — Джозеф пожал плечами, — она была доброй девочкой. Не менее доброй, чем её сестрица Шарлотт.

— Я понял, — кивнул епископ, — семь смертей — а виновного нет?

— Я тоже иногда хочу повеситься. Но не нахожу подходящей веревки и приличного повода. Кто в этом виноват? — в Джозефе Бреннане снова промелькнул гаер. — Это логично. Не можешь жить — займись чем-нибудь другим. Если прав этот ботаник из Шропшира, и мы точно — потомки мартышек, то неужели подлинно надо было подниматься с четырех лап на две, чтобы наложить на себя освободившиеся руки?

Донован молчал. Он понимал, что эти, сидящие сейчас за этим столом, умны и сдержанны, хладнокровны и бесстрастны. Корнтуэйту ничего не добиться. Они едва ли лгали, что не чувствуют вины, — они и впрямь ее не чувствовали.

Да и была ли вина?

Эпилог

Правда всегда побеждает.

Точнее то, что побеждает, всегда оказывается правдой.

Г. Лауб.

Если бы я держал в руке все истины мира, я бы поостерегся разжать ее, чтобы показать их людям.

Бернар Фонтенель.

В течение следующей недели Донован завершил установку витражей в храме, снял копию с портрета Райана Бреннана и дописал портрет миссис Эмили Бреннан. Бреннаны ничуть не поскупились, заказав к новым портретам богатые позолоченные багеты. Щедро расплатились они и с живописцем: за каждый портрет мистер Райан Бреннан отсчитал двадцать гиней, за свой же — дал тридцать.

Они простились накануне Троицы, и в последний день, который Донован провёл в Кэндлвик-хаусе, он стал свидетелем скромных свадебных приготовлений: планировалось только двойное венчание и тихий семейный ужин, после которого мисс Элизабет Бреннан предстояло стать хозяйкой Грант-Холла, а мисс Дороти Грант — войти молодой госпожой в Кэндлвик-хаус. Слуги суетились и готовили спальню молодых, взбивали перины и прикрепляли новые парчовые занавесы к балдахину огромной двуспальной кровати новобрачных.

Донован счёл свой приезд в Шеффилд удачным. Он заработал вполне достаточно, чтобы при скромной жизни не знать нужды в течение целого года, кроме того епископ Корнтуэйт снабдил его рекомендательными письмами в соседнюю епархию в Солфорд, к епископу Герберту Вону, тоже искавшему витражного мастера.

Чарльз простился с городом, побродив напоследок по ставшим уже знакомыми улицам, простился и с миссис Голди, на прощание по-матерински расцеловавшей его. Загрузил свой саквояж новыми вещами, а большой, купленный в Шеффилде сак — портретом Бреннана, папками с набросками и живописными принадлежностями.

Выехал он из Шеффилда утром, почти на рассвете.

К своему немалому удивлению, на станции Донован увидел знакомого человека: безошибочный глаз живописца уловил знакомый абрис спины и густой рыжеватой шевелюры. Тот обернулся — и Чарльз узнал Мэтью Лорримера. Мэтью, надо сказать, тоже узнал художника, хоть видел его в Кэндлвик-хаусе не более двух раз. Они поздоровались. Физиономия камердинера лучилась довольством, он сообщил Доновану, что отпущен господином к себе в Холлингворт — жениться.

— Но уже в среду — назад, господин долго без меня не обойдётся.

— А как же ваша жена?

Лорример улыбнулся.

— Мистер Бреннан сказал, она будет горничной у его супруги, леди Дороти Бреннан, и обещал, что будет платить ей, как платил Джейн Лидс. А та уедет в Грант-Холл с госпожой Элизабет.

Донован вежливо поинтересовался:

— А вы давно служите у Бреннанов?

— Без малого десять лет.

— В последний год в Кэндлвик-хаус было невесело, — заметил Донован.

Однако его собеседник с ним не согласился.

— Почему? Старого хозяина, мистера Ральфа жаль, конечно, но мистер Райан ему не уступит. Настоящий хозяин. Истинный джентльмен.

— Но смерть несчастных братьев мистера Райана, мисс Ревелл… Хэдфилдов…

Лорример пожал плечами.

— Это вина мистера Ральфа, так я полагаю, — деловито бросил он уверенным голосом, появляющемся, как заметил Чарльз у самых вышколенных слуг, когда им случается обсуждать господские дела, — но и господа, конечно, разумны не были, — спокойно отметил Мэтью, — ведь поначалу твёрдо было договорено, что мисс Элизабет выйдет замуж за мистера Хэдфилда, а мистер Райан — женится на мисс Энн. Хорошо все задумано было. Умно. Сами посудите: мистер Хэдфилд приобрёл бы к своим трём тысячам годовых ещё две с половиной тысячи — доход с приданого мисс Бреннан, а потом, лет через пять-десять, после смерти графа Хэдфилда — и титул получил бы, и ещё добрых пять тысяч годовых. Живи да радуйся! И мисс Элизабет — она ведь влюбилась в мистера Хэдфилда, нравился он ей очень.

Так нет же! — на физиономии Лорримера обрисовалась тень презрительного недовольства, — тут, откуда ни возьмись, прибыли эти сестренки Ревелл. Вы ж, я понимаю, не знаете тетку Винни, мамашу их, а она спала и видела пристроить одну из своих дочурок-нищенок в жены мистеру Райану, она и мистеру Ральфу вечно досаждала, деньги клянчила, то на фортепьянах девочек обучить, то по-французски. Да зачем этим девицам в Уистоне французский, помилуйте? — глаза Лорримера иронично блеснули, — с сороками картавить?

Донован не знал, что на это ответить, просто развёл руками. Мэтью Лорример же оживлённо продолжал рассуждать о господских делах.

— И что же вы думаете? Девицы эти, как приехали, проходу мистеру Райану не давали: то в коридоре попадутся, то в холле, в парк он выйдет — они тут как тут, пойдет на конюшню — а они уже там вертятся. Видимо, мамаша им указание дала — обольстить мистера Райана во что бы то ни стало.

— Но мистер Райан на такое не способен, — пробормотал Донован.

— Конечно, — с готовностью согласился Лорример, брезгливо сощурившись, — попасться в сети к трём провинциалкам — это кем быть надо? У мистера Райана — голова на плечах, а не горшок с отрубями, как у некоторых, — твёрдо кивнул Лорример, — однако тут эта вертихвостка, мисс Кетти, начала крутиться вокруг мистера Хэдфилда, видимо, хотела, чтобы мистер Райан взревновал, — глаза Лорримера иронично блеснули, — умно, ничего не скажешь. Да только, воля ваша, мистера Райана это взбесило: не для того он в Кэндлвик-хаус Хэдфилдов принимал да расшаркивался перед ними, чтобы судьбу нищих кузин устраивать. Да и мисс Элизабет как заметила это — тоже разгневалась. Вы только подумайте: бедная родственница из Уистона пытается перебежать дорогу госпоже! Это мыслимо ли? — чувствовалось, что Лорример всерьёз возмущён подобным нахальством.

Донован внимательно слушал, одновременно ощутив, как в груди резко заколотилось сердце.

— Однако мистер Райан сестрицу-то успокоил. Слово ей дал истинного джентльмена, что не допустит, чтобы мистер Хэдфилд женился не на ней. Слово он своё держит! Истинный джентльмен. В ту же ночь он мисс Кетти на сеновал опрокинул, на следующий день — мисс Летти оприходовал. Стал им обеим безделушки дарить, шляпки там, цепочки да кулончики. Заметив это, взбесилась мисс Шарлотт. Она-то себе цены сложить не могла, старшая она к тому же, а тут сестрички её обошли в битве за принца-то на белом коне. Ну, мистер Райан не стал обижать мисс Шарлотт. Переспал и с ней.

Донован молча слушал. Сказать ничего не мог. Язык его прилип к гортани.

— Тут, однако, конфликт у мистера Райана случился с дядюшкой Джо. Тот, не будь дурак, заприметил, что Райан девицу эту, Летти, на конюшне в хвост и в гриву отделывает…

С трудом сглотнув, Чарльз спросил:

— Мистер Джозеф шантажировал его?

— Что? — опешил Лорример, — Джо? И не думал даже. Мистера Райана? — он покачал головой, — его не пошантажируешь. Клянчить Джо начал, ныть и канючить, и всячески досаждать мистеру Райану. «Почему это у него, мистера Райана, три бабёнки, а у него, дядюшки Джо, кроме перезрелой горничной Мэйбл, — ничего? Где справедливость, мол? Где честь и совесть, где уважение к старшим? И это, мол, поведение истинного джентльмена?»

Донован нашёл в себе силы продолжить разговор.

— И что мистер Райан?

— Мистер Райан — не скаред какой-нибудь, он и о справедливости, и о чести, и о совести тоже, уверяю вас, представление имеет. Говорю же, истинный джентльмен. Да и мистера Джозефа он уважает, родственник ведь. Он и говорит дядюшке: «Да подавись ты, мол, козёл старый, бери любую, только отвяжись, и чтобы тихо всё было». Ну, мистер Джозеф, надо сказать, тоже не промах. Он недаром-то все ночами в своей лаборатории сидел-то. Образованный человек. Он и сам сказал: «Money spent on the brain, is never spent in vain»[15]. Есть у него пара-другая настоек, сам их он изобрёл, — закачаешься. То мерещиться невесть что начинает, то голову начисто сносит. А уж всякие снадобья да травки — любую хворь залечат. Ну, мистер Джозеф, натурально, мисс Летти одну такую травку и подсунул. Той так понравилось, что она — не поверите, мистера Райана совсем позабыла и всё время кувыркалась с мистером Джозефом в его спальне. Впрочем, мистер Джо, когда заметил, что мистеру Райану мисс Шарлотт опостылела, так он и её оприходовал, а мисс Летти отдал пока груму — Майклу Блэкмору и его конюхам, а после и Кетти, — они сначала вдвоём с мистером Райаном её делили, а после она целиком в ведение мистера Джозефа перешла. Но та всё бунтовала, пока её Джозеф порошком заморским не приручил. Но, вы не думайте, — отметил Лорример, — разумеется, приоритет мистера Райана Джо всегда соблюдал: как только тот любую из девок требовал, — её тут же в ванной отмывали и ему приводили.

— Постойте, — ошеломленно пробормотал Донован, — а как же их брат, Томас? Как от него это скрыли?

Лорример удивился.

— С чего бы это? Никто от него ничего не скрывал. Мистер Ревелл, он немного… не такой как все, всё около конюхов, знаете ли, наших ошивался, да грума обхаживал. К тому же мистер Райан скупил его векселя, долгов у него — под пятьсот фунтов, в основном, карточные проигрыши. Он и сам сестриц иногда к мистеру Райану в запасную спальню приводил через черный ход. А уж как кучера нашего, Девиса-то, любил…

Донован закусил губу и ничего не сказал.

Лорример же продолжил.

— Теперь, само собой, мистер Райан не боялся, что мистер Хэдфилд на какой-нибудь из этих мисс Ревелл женится. И всё бы ничего, все довольны были, да тут мистер Ральф, он все желудком маялся, в ночь за три дня до Нового года после приступа умер. — На лице Мэтью Лорримера обрисовалась печальная гримаса, — мистер Райан, надо сказать, огорчился страшно, да и мистер Джозеф тоже, но что поделаешь?

Донован вынул из кармана платок и вытер вспотевший лоб.

— А он любил отца?

— Мистера Ральфа — мистер Райан? Почему нет? Они друг друга прекрасно понимали.

— Он был порядочным человеком?

— Мистер Ральф? Да, конечно, и всегда об этом говорил: «Создай себе реноме высокоморального человека, и только потом зажимай в углах горничных» Сам он подружку имел в городе, мисс Фоули, поселил её рядом с банком, а так как в банке бывал часто — и туда всегда захаживал. А с горничной — Рейчел — исключительно в апартаментах братца встречался. В своих — никогда. И сынок его — точь-в-точь такой же. В своих апартаментах никого никогда не принимает. На сеновале да на Дальнем выгоне, что ли, места мало?

Донован вздохнул.

— Ну, на похороны, понятно, братцы-то мистера Райана все приехали, — продолжил между тем свой рассказ Мэтью, — завещание никого не удивило, мистер Ральф всегда о распоряжениях на случай смерти говорил — так и распорядился. Всё — Райану, братьям он должен давать по тысяче фунтов в год, матери — доход с сорока тысяч, да сестре — приданое. Всё было гладко да ладно. Но тут вдруг всё пошло кувырком. Мистер Уильям, как увидел мисс Летти, которая к тому времени под каждым конюхом перебывала, так воспылал страстью. Полюбилась ему эта сатана — пуще ясна сокола! Такая незадача. Мистеру же Мартину мисс Кэтти по сердцу пришлась, а мистер Патрик голову потерял от мисс Шарлотт.

Мистер Райан, сами понимаете, не одобрял подобное. Он категорически приказал девок этих — домой отправить. Траур в доме, не до них было. Мисс Элизабет тоже считала, что отправить их надо в Уистон. Считала, что дядюшка Джозеф и братец Райан пока и горничными обойдутся, нечего тут этим делать.

Однако братья скандал мистеру Райану закатили, потребовали, чтобы он не смел распоряжаться тем, где кузинам жить. Ну, мистер Райан, хоть и занят был вступлением в наследство, хлопотами по имению и ухаживаниями за мисс Хэдфилд, разозлился. Не любил он, когда его хозяином не признавали. Дядя Джо, надо сказать, разделял его возмущение: девки почуют, что за ними молодые кобеля увиваются, ещё, того и гляди, от рук отобьются! Не нравилось ему это.

— А не боялись они, что девицы всё расскажут?

Лорример вытаращил глаза.

— Ну, это только если совсем умом тронутся. Никто их силой не брал, сами за принцем охотились, ну в силок и попали, как болотные курочки-то. Нечего было ноги раздвигать!

— А Уильям?

— Ну, история эта с мистером Уильямом, чего и говорить, случайно вышла. Он мисс Летицию в её комнате не нашёл, а конюх ему сказал, что она на Дальний выгон кататься поехала. Он на лошадь — и за ней. А на Дальнем выгоне с девицей как раз грум наш и конюх резвились. Нехорошо вышло, да кто ж виноват-то? Говорил же мистер Райан мистеру Уильяму, чтобы тот в свой Кембридж после похорон катился! Так нет же… — Лорример пожал плечами. — Глупо, конечно, вышло.

Донован молчал.

— Только тут беда случилась с мисс Кэтрин… ну, Бог весть, кто набедокурил, но — затяжелела девка, а скандалы мистеру Райану ни к чему были. Он и говорит мистеру Джозефу, мол, как хочешь, но чтобы шлюха эта порожняя была. Ну, мистер Джозеф ответил, это, мол, пара пустяков, но сам, не будь дурак, подкатил к мистеру Райану. Натурально, чтобы он ту тысячу фунтов, что Уильяму причиталась, ему бы перечислял, Джозефу, ему-то братец сущие гроши оставил — пятьсот фунтов в год… Ну, мистер Райан, он человек души щедрой, не сквалыга какой-нибудь, дам, говорит, подавись ты, потаскун старый. Ну, мистер Джозеф пробурчал, что нечего, мол, котлу-то горшок чёрным называть, сам-то, небось, не белее, но девицу от лишней тяжести в тот же вечер избавил. Но не забыл при этом подумать, что две-то тысячи фунтов лучше одной, а три — это и вовсе отлично, и если что с другими племянниками случится — бедней он не станет. Мистер Райан, правда, часто говорил ему, что пресыщение куда чаще бывает причиной скуки, чем неудовлетворенные желания, но мистер Джо завсегда отвечал, что желудок у него здоровый и пресыщения он не боится. У него-де касторка имеется — и в изобилии.

Ну и, натурально, призвал мистер Джозеф конюхов, затеяли они вечеринку с Кетти, а сам Джо Мартину о том и сообщил. Мистер же Мартин, как эту забаву увидел, побелел как мел, да и выскочил с конюшни. Сел он на свою лошадь да погнал на Дальний выгон — в себя прийти. Да только сердце у него всегда слабое было…

Донован почувствовал, что у него кружится голова и темнеет в глазах.

— Тут мистер Райан разгневался, он мистера Мартина любил. Поскандалили они было с дядюшкой, но тут обнаружил мистер Райан, что мистер Хэдфилд, который до того всё по местным борделям бегал, хоть и скромника из себя корчил, влез в постель мисс Кэтрин, правда, это после травок-то мистера Джозефа — пара пустяков была, ноги у неё при виде любого мужика — сами разъезжались. Только он, представьте себе такого остолопа, думал, что она-де чиста и непорочна. И устроил ей скандал, что, мол, не ждал такого, и потребовал сказать, кто её совратитель? Ну, та, не будь дура, понимала, в чьем доме живёт, и что возврата в Уистон ей нет, и ничего ему, конечно, не сказала. А тут узнала про это всё мисс Элизабет. Ей, натурально, Джейн всё донесла, подслушав разговор мисс Кетти с Нэдом. Разозлилась мисс Элизабет на мисс Кэтрин, мочи нет. Встретила она её как раз перед ланчем, да и говорит, что про все её шашни сообщит в Уистон, и её туда же завтра и отправит…

Донован заледенел.

— Когда мисс Кетти из окна сиганула, — продолжил Лорример, — мистер Хэдфилд дураком несусветным оказался. Он до того выследил, что братец Томас сестрицу отводил к мистеру Джозефу, ну, его и заподозрил, и стал угрожать ему, что за соблазнение, мол, племянницы он его в каталажку упрячет. Неприятная ситуация вышла, что и говорить. Мистер Джозеф взбесился и рассказал всё Райану. Тот, большого ума человек, понял, что мистер Хэдфилд — просто идиот, и рассчитывать на него глупо, тем более что внимания он никакого мисс Элизабет не выказывал. А раз так — чего за него держаться?

Обсудили они все с мистером Джозефом — одна-то голова хорошо, а две — лучше, и вызвал мистер Райан мистера Хэдфилда на разговор о женитьбе. Тот прямо и сказал, что родниться с Бреннанами не хочет, но заюлил: знал он, что сестрица-то его, мисс Энн, совсем голову из-за мистера Райана потеряла. Но мистер Райан из дома его, воспользовавшись этой ситуацией, выставил, а Джозеф этим же вечером привёл мистера Хэдфилда как раз к спальне Райана — по договоренности их. Тот свою сестрицу там и увидел: Райан сказал ей мимоходом, что они расстаются, и она как раз к мистеру Райану заявилась — отношения выяснять: он же ей до этого всё про любовь твердил. Ну, мистер Райан разговор затянул, потом отправил девицу восвояси, сам же в Грант-Холл уехал, а мистер Джо сказал тогда мистеру Хэдфилду, что, если не заткнётся он, то весь Шеффилд будет знать, под кем его сестрёнка ночи проводит. Тому дурно стало, а дядюшка Джо его как раз настойкой-то и попотчевал, от которой ум за разум заходит…

Донован закусил губу до крови.

— Ну, куда мистер Хэдфилд делся, — про то никто не знает, — продолжал Мэтью. — Но по болотам в ливень — это не по бульвару в день воскресный, — философски рассудил Лорример. — Мистер Райан, скажу вам, искал его с удовольствием, знал ведь, если с мистером Хэдфилдом что случится, — графский титул и наследство Хэдфилдов лет через десять ему перейдут и совсем нелишними будут. За проделку эту он мистеру Джозефу отдал ту тысячу в год, что Мартину причиталась, и снова они не разлей вода стали.

Однако неправда то, — вытаращил глаза Лорример, — что мистер Райан — любовником был мисс Хэдфилд. Он вовсе спать с ней и не собирался, ему даже в голову это не приходило. Он её иначе, чем психопаткой, по которой Мидлвуд плачет, не называл и её любовными бреднями просто развлекался. А уж книжки эти любовные, что она ему все давала — то под кровать засунет, то на полки запихнет — терял вечно и говорил, что они только на подтирку в нужнике и годятся. А то, что молодая леди глупостей наделала — кто же виной-то?

Чарльз почувствовал странное изнеможение.

— А…. мисс Шарлотт и мистер Патрик?

— А причём тут мистер Патрик? — изумился Лорример, — то отдельная история. Мистер Патрик, обнаглев вконец, потребовал от мистера Райана доли братьев, которая давно уже к тому времени мистером Райаном отдана была дядюшке Джо. Мистер Патрик хотел пофорсить перед мисс Шарлотт, которая его, сумасшедшего, как огня боялась. А тут ещё Кетти и Летти попросили мистера Райана выделить им по тысяче или две фунтов — мол, с такими деньгами они в Уистоне кого-нибудь найдут. Тем более что дядюшка им пообещал — если хорошо себя вести будут — на прощание непорочными их снова сделать: и то сказать, медик он, ему это пара пустяков. Сам он девочек, когда юбки им задирал, всегда успокаивал: «Nobody dies virgin cause life fucks everyone»[16].

Донован молча слушал.

— Ну, мистер Райан подумал, — снова продолжил Лорример, — что пообещать, — это ещё не вынуть деньги, к тому же, не хотел он, чтобы девочки нервничали. Заботливый он очень. Дам, говорит, не волнуйтесь. Четко так сказал. Впрочем, он всегда говорил: «Откровенность и определенность — вот что нужно, если вы хотите скрыть собственные мысли и запутать чужие». Ну и, натурально, мистер Райан после этого говорит Патрику, не могу, мол, тебе деньги отдать, девочкам пообещал.

А мистер Джозеф-то понимал прекрасно, чай, мозги-то всегда при нём, что пока мистер Патрик жив, его финансы всё равно под угрозой. В любой момент мистер Патрик мог потребовать долю Уильяма и Мартина.

А тут ведь ещё и мисс Элизабет… — Лорример сощурился. — Не любила она братца, скажу я вам, ох, не любила. И то сказать, душа у нее нежная, как цветок, ранимая, а мистер Патрик ей одно твердил: «ведьма да уродка…» Да будь вы ангелом кротости, и то раздражает подобное непомерно, а мисс Бесс к тому же вовсе и не ангел-то кроткий. И от кого бы такое слушать-то? Не дикобразу ежа в колючести упрекать! Короче, поняла она суть дядюшкиной проблемы, ибо чем-чем, а мозгами её Господь не обидел, и подкатила к Джозефу. Ну, мистер Джозеф, скажу вам честно, всегда мисс Бесс уважал. Отлично они друг друга понимали. План они и придумали. Ну и говорил мне после мистер Джозеф: «Приведи мисс Шарлот в подвал, там кровать старая стоит, можешь поразвлечься. Только ухо держи востро» Я знал, что мистер Патрик наверху с больной ногой лежит, и спрашиваю: «А чего же востро-то?» Ну, мне мистер Джозеф говорит: «Патрик может пожаловать» Не совру, перепугался я, но мистер Джозеф дал мне десять гиней и пообещал похлопотать, чтобы мне жениться господин разрешил. Стоило рискнуть.

Донован только кивнул. Сил говорить не было.

— Ну, я Шарлот в подвал заволок, как уговорено было, она мне никогда не отказывала, а тут смотрю — точно, Патрик идёт. И ведь еле тащится, на ногу-то ступить не может! Лежал бы, дурень, в постели-то! Сам-то он всегда говорил, что жизнь, мол, измеряется не количеством вздохов, а количеством моментов, которые захватывают дыхание. Ну, тут у него, конечно, дыхание здорово спёрло…

— А кто ему сказал, что вы в подвале? Ведь не мисс Элизабет…

— Нет, она послала свою горничную к его камердинеру, дураку Джону Слоуперу. Рассказала ему Джейн, что видела мисс Шарлот с мужчиной в подвале. Этот дурак всё господину тотчас и пересказал, — Лорример утвердительно кивнул, словно призывая своего собеседника в свидетели человеческой глупости. — Ну, натурально, когда он нагрянул, я стрекоча дал, лестницу-то я знал, как свои пять пальцев. А он, идиот набитый, мне вслед лампу кинул. Разбилась она рядом с мисс Шарлотт об стену, перепугалась мисс до смерти, тут дальше — тьма настала кромешная, я на карачки упал, ступеньки руками нащупал, проскочил два пролета, да на третий этаж и выскочил. Отсиделся на чердаке. Потом вернулся тихонько, а там уже толпа собралась. Ну, я — человек честный, всё чин по чину мистеру Райану и рассказал. Что всё сделал, как господин Джозеф велел, про Патрика рассказал, и как удрал я. А что мисс Шарлотт упала с лестницы — про то я только от коронёра узнал.

— А мистер Патрик?

Лорример хмыкнул.

— Дурак он, мистер Патрик. Никогда ни в чём удержу не знал. А ведь правильно говорил мистер Райан: безумства надо совершать осторожно, предварительно сто раз всё обдумав. А уж эта страсть к мисс Шарлотт! «Love is delusion that one woman differs from another»[17] — вот что повторял всегда господин Райан. И ведь когда сам мистер Райан понял, что переговоры с Грантом удачно идут, тот за сестру аж сто тысяч в государственной ренте дать согласился, предлагал же мистер Райан Патрику жениться на мисс Хэдфилд! Неплохо было бы. Пятьдесят тысяч на дороге не валяются. В семье такие деньги остались бы, разве плохо? И Джозефа этот план устраивал — тогда бы Патрик о доле братьев и не заикнулся бы. Но тот ни в какую. Ну, не дурак ли?

— А мистер Джозеф? Он был доволен тем, что случилось с мистером Патриком?

— Мистер Джозеф всегда говорил: «Be optimistic, all the people you hate are going to eventually die…»[18]. Умнейший человек. Чего бы ему быть недовольным? Теперь у него годовой доход — свыше трех тысяч фунтов, а так как живёт он у племянника на всём готовом, эти денежки ему пойдут на карманные расходы. Плюс — мисс Летти, молоденькая девка, ядреная, всегда под боком. Разве плохо?

— И его не мучила совесть?

— С чего бы? — удивился Лорример, — он всегда твердил, что мораль, мол, как искусство — надо провести черту в нужном месте. Говорит, что у некоторых кругозор — это круг с нулевым радиусом. Они называют его точкой зрения. А на мир надо смотреть широко…

По счастью, они уже приближались к Холлингворту, и Мэтью Лорримеру пора было выходить.

После их вежливого расставания, Донован снова вынул платок и утёр вспотевшее лицо. Ему казалось, что он одновременно стёр с глаз многодневное наваждение, но в итоге в глазах совсем не просветлело. За окном дилижанса сияло летнее солнце, ветерок, проникая в открытое окно, чуть шевелил занавеску и доносил внутрь стрекотание кузнечиков и неумолчный напев насекомых. Скрипели рессоры кареты, разговаривали попутчики, — но Донован не слышал ничего, он словно оглох от недавнего душевного потрясения.

Добравшись до Солфорда, Чарльз в гостинице распаковал папку с офортами, поставил на мольберт портрет мистера Райана Бреннана. Долго всматривался. Этот человек, столь восхищавший, теперь словно умер для него — и эта смерть изменила написанный на полотне облик: проступил ледяной и безжалостный холод глаз, резче обозначилась твердая линия красивых губ, заметны стали высокомерие и надменность человека, полагающего, что законы людские и Божьи написаны не для него. Сын ведьмы и хладнокровного, лицемерного мерзавца, сумевшего одурачить всех вокруг личиной добропорядочного человека, Райан Бреннан унаследовал бесстрастие матери, её безразличие к добру и злу, и фарисейское, ханжеское двуличие отца.

Теперь Донован сам укорял себя за слепоту, хоть и понимал, что просто был ослеплен красотой, земной, преходящей, лживой и тленной. Красота — солнце художника, но на солнце нельзя долго смотреть… Несчастная мисс Энн была права. I never forget faces, but in your case I would be glad to make an exception[19], подумал Донован. На какой-то момент Чарльзу захотелось бросить в огонь портрет и эскизы, слепки с этого удивительного лица, но он, подумав, покачал головой. Этот поступок был бы для него трусостью. Слабостью. Самоубийством.

Нет. Он оправит этот портрет в раму и всегда будет возить с собой. Он даже выставит его в Лондоне.

Как укор его слепоте. Как кару его наивности. Как расплату за глупость и склонность одурачиваться красотой.

____________________________________________________

1.

Примечания

1

О подлость, подлость с низкою улыбкой!   Где грифель мой? Я это запишу,   Что можно улыбаться, и с улыбкой быть подлецом. Шекспир, «Гамлет». Акт 1. сцена 5. (обратно)

2

В рай сопроводят тебя ангелы, там примут тебя мученики и проведут в царство святое Иерусалима… (лат.)

(обратно)

3

«Как сердцу постоялый двор казаться мог счастливым домом?» (англ.)

(обратно)

4

«Правдивый свет мне заменила тьма, и ложь меня объяла, как чума…» (англ.)

(обратно)

5

  Любовь слепа и нас лишает глаз.    Не вижу я того, что вижу ясно.    Я видел красоту, но каждый раз    Понять не мог, что дурно, что прекрасно… (англ.) (обратно)

6

1. Беды никогда не приходят поодиночке (англ.)

(обратно)

7

Жир уже на огне (дело сделано). (англ.)

(обратно)

8

1. Дураки носятся там, где ангелы боятся ступать (англ.)

(обратно)

9

  Поспеши, смерть, поспеши.   Я устал от любовных обид.   Не дыши, моя грудь, не дыши.   Я жестокой подругой убит. (англ. Пер. Маршака) (обратно)

10

   Пусть ни белых лилий, ни роз    Не оставят друзья на погосте.    Пусть никто не роняет слез    На мои неподвижные кости… (обратно)

11

Черт находит злые дела для праздных рук (англ.)

(обратно)

12

Деньги бывают плодом зла так же часто, как и его корнем. (англ.)

(обратно)

13

Злодей, злодей с улыбкой кровожадной! Где памятная книжка? Записать, Что можно улыбаться и злодеем В. Шекспир «Гамлет» Сц. 2 (обратно)

14

Тяжелые слова костей не ломают (англ.)

(обратно)

15

Деньги, потраченные для развития ума, никогда не потрачены зря. (англ.)

(обратно)

16

Никто не умирает девственным, ибо жизнь имеет всех. (англ.)

(обратно)

17

Любовь — это заблуждение, будто одна женщина отличается от другой. (англ.)

(обратно)

18

Будь оптимистом, все люди, которых ты ненавидишь, всё равно рано или поздно умрут… (англ.)

(обратно)

19

Я никогда не забываю лица людей, но в этом случае с удовольствием сделаю исключение. (англ.)

(обратно)

Оглавление

Глава 1. Чарующий лик мертвеца

Глава 2. Епископ-искуситель

Глава 3. Чума на постоялом дворе

Глава 4. Кэндлвик-хаус

Глава 5. Королева каверз

Глава 6. Испорченный ланч

Глава 7. Паскудные намёки

Глава 8. Ничего рокового

Глава 9. Медицинская тайна

Глава 10. Чары красоты

Глава 11. Свадебные торги

Глава 12. Просто глупец

Глава 13. Лабиринты старого замка

Глава 14. Чаепитие в Кэндлвик-хаус

Глава 15. Распутный скандал

Глава 16. Злой умысел

Глава 17. «Поспеши, смерть, поспеши…»

Глава 18. Клубок дурных страстей

Глава 19. Самоубийство по всем правилам

Глава 20. Прямые вопросы

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg