«Знак Потрошителя»

Знак Потрошителя (fb2) - Знак Потрошителя (Междумирье (Удовиченко) - 4) 1379K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Диана Донатовна Удовиченко

Диана Удовиченко Знак Потрошителя

Спасибо моему любимому писателю Zотову за дружескую поддержку при написании этого цикла.

© Удовиченко Д., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Пролог

Разламывалась голова, под закрытыми веками вспыхивали крошечные красные взрывы, каждый раз пронзая глазные яблоки острой болью. Все тело будто побывало в мясорубке: ныла каждая клеточка и, кажется, даже волосы. Кости ломило, выкручивало, как у старика на плохую погоду. Во рту было сухо, ощущался противный привкус. Дышалось тяжело, с хрипом. В общем, Дан чувствовал себя так, словно собрался помирать. Он осторожно приоткрыл правый глаз – и тут же со стоном зажмурил: даже тусклый полумрак комнаты усиливал головную боль.

Но сознание включилось, перерабатывая полученные крохи информации. Тяжелые шторы с ламбрекенами, не пропускающие дневной свет. Возле окна – монументальный письменный стол, заваленный всякой всячиной. Кажется, там была груда бумаг, чернильница, банки, пробирки в штативе и несколько курительных трубок. Больше Дан ничего не успел заметить. Ах да, еще книжные полки и этажерка в углу, тоже изрядно захламленная, а рядом на комоде лежала скрипка…

Пошарив вокруг руками, он понял, что сидит в глубоком кресле. Видимо, долго в нем проспал, потому и тело затекло. Колени укрывал мягкий шерстяной плед.

Память медленно ворочалась, мысли цеплялись друг за друга – то проворачивались на месте, то замирали, как несмазанные шестеренки старого механизма.

Итак, что произошло? Он, капитан ФСБ Даниил Платонов (хотя бы в этом Дан не сомневался), участвовал в захвате офиса крупного бизнесмена и столь же матерого преступника Вадима Сенкевича. Настя, девушка Дана, тоже была там, работала под прикрытием, и конечно же, не покинула место операции. Дан загнал дельца в угол, тогда случилось что-то странное. Вспоминалось чернильное пятно, затянувшее и преступного бизнесмена, и их с Настей.

Потом оказалось, этот клоун создал пространственно-временной портал, который выкинул всех в Равенсбурге XV века – ушел от преследования, называется. Эта самая мистическая дыра перенесла их сознания в другие тела. Там были инквизиторы, ведьмы, демоны, вервольфы, костры, невинно убиенные девы, чокнутые монахи, людоеды, монстры, призраки, загадочные храмы, толпы фанатиков и Вельзевул как апофеоз всего безумия – полный набор из фэнтези-романа. Дан, Настя и Сенкевич чудом избежали гибели.

Потом чертов олигарх снова построил портал, клятвенно обещая вернуть их домой, в родной двадцать первый век. Но то ли промахнулся, то ли нарочно так устроил – они оказались в 2300 году. На этот раз Дан попал в тело капитана космического пиратского корабля Айрона Блада по кличке Акула, Настя – в тело охотницы за головами Жасмин Ламер, а Сенкевич заделался для разнообразия хорошим парнем, адмиралом звездной эскадры Гарри Грантом. Будущее оказалось не сахарным: преследования, погони, космические бои, невыполнимая миссия на опасной планете Гамма тридцать два, заражение космическим паразитом. Когда казалось, спасения уже нет, им все же удалось вывернуться. Но зато они лишились надежды вернуться домой: у Сенкевича не было времени сделать расчеты для построения портала.

Дальше была средневековая Япония – Дан содрогнулся, вспоминая о ней. Странные обычаи, странные люди, не менее странная нечисть, размытая грань между добром и злом – все это изрядно осложняло жизнь. Там они втроем воевали с самим сёгуном Токугава, который в итоге оказался могущественным демоном нуэ, явившимся прямо из глубин японского ада – дзигоку, чтобы поработить людей, превратив их в скотину, источник мяса для нечисти.

Ярко представилась картина битвы с уродливой сущностью. Он, Дан, окровавленный слепой ронин с мечом из звездной пыли, благодаря которому и удалось справиться с демонами. Голая Настя-кицунэ с лисьими ушами и пушистым хвостом, смело дерущаяся со Снежной девой. Сенкевич в облике сурового немолодого самурая, сосредоточенно колдующий над порталом. Фиолетовая клякса в пространстве, за которой – так хотелось надеяться – был дом…

В тот раз снова все пошло не так. Появился Миямото Мусаси, который оказался вовсе не великим мечником. То есть не только мечником… И вот Дан здесь. Где именно? Прошлое вспомнилось, но настоящее, ту реальность, в которой он пребывал сейчас, пока окутывал туман.

Одно было понятно сразу: Дан опять оказался не в своем времени. Хотя на такое счастье он уже и не надеялся. Что-то не получалось с пространственно-временным порталом, и он подозревал, что Сенкевич знает об этом больше, чем говорит.

Итак, опять не дома. Это плохо. Но в достаточно цивилизованной эпохе – это хорошо. Интересно, кто он теперь? И где Настя? Впрочем, где бы она ни была, ее легко будет отыскать с помощью дедукции…

Сквозь веки проник яркий свет, вызвав новый приступ мигрени. Дан застонал, закрывая глаза ладонью. Тут же в комнату ворвался поток прохладного свежего ветра, разгоняя застоявшийся, пропахший табачным дымом воздух. Кто-то прошагал к креслу, остановился над ним и произнес с мягким укором:

– Вы губите себя. Может быть, вам стоит воздержаться хотя бы от морфина, Шерлок?

Глава 1

Дан

Шерлок?.. Уж не Холмс ли? Вспомнилось мельком увиденное в комнате: стол с бумагами, пробирками, увеличительными стеклами вполне мог принадлежать сыщику. Курительная трубка указывала на то же – Холмс везде изображался именно с такой, стильно изогнутой, классической. Да еще и скрипка…

Но позвольте, как это? Холмс ведь – вымышленный персонаж, так же как и Уотсон, и Мориарти, и все остальные герои книг Конан Дойла. Общеизвестно: великий сыщик с его дедукцией – плод воображения писателя. Невозможно, путешествуя во времени, вдруг оказаться персонажем рассказа.

Да, с Сенкевичем предстоял очень и очень серьезный разговор. Знать бы еще, где он, этот деятель от мистики… Дан резко открыл глаза и застонал: стены комнаты поехали в стороны, в виски будто кто-то загонял раскаленные иглы, руки и ноги выворачивала боль, грозившая перейти в судороги. В животе забурлило, к горлу подступила тошнота.

Кто-то рядом сочувственно похмыкал. Дан снова зажмурился, потом осторожно, медленно разлепил веки. Долго пытался сфокусировать взгляд, наконец, когда комната перестала раскачиваться и лишь слегка подрагивала, разглядел перед собой высокого широкоплечего блондина с мягким добродушным лицом, на котором цвел нежный девичий румянец. Окруженные рыжеватыми ресницами светло-голубые глаза смотрели на Дана с искренним сочувствием. Мужчине на вид было лет тридцать – тридцать пять. На нем был идеально отглаженный клетчатый твидовый костюм, из кармана которого торчала вчетверо сложенная газета. В руке человек держал шприц аутентичного вида. Дан внезапно уверился: этот блондин – Сенкевич, он же, впрочем, доктор Джон Уотсон.

Ситуация становилась все безумнее. Закралось страшное подозрение: если он сам – Холмс, а Сенкевич – Уотсон, то кто же Настя?..

– Дорогой друг, – произнес Уотсон-Сенкевич красивым баритоном, четко артикулируя и тщательно проговаривая каждое слово, – поверьте же наконец: вы убиваете себя… – Он запнулся, румяная физиономия приобрела изумленное выражение. Потряс соломенной головой, потом выдал по-русски, но с благородным английским «р»:

– У тебя морфиновая ломка, придурок. И если не остановишься, тебе… п-п-п-п-и… му-у-у-у… п-и-и-и…

Отвечать сил не было, Дан, продолжая безвольно висеть в кресле, наблюдал, как энглизированный Сенкевич пытается выговорить какое-то слово. Бедняга покраснел, на лбу выступил пот, он беспомощно пищал, мычал и брызгал слюной. У Дана даже закралось подозрение, что знаменитый доктор Уотсон страдал заиканием, просто Конан Дойл, в заботе о харизме героев, этого не упомянул. «Они ненастоящие, – одернул себя Дан. – Продукт воображения писателя. А Дойл не летописец и не биограф».

Тем временем Сенкевич, злобно сплюнув, выдал:

– …в общем, неприличный пушной зверек тебе, человек, ведущий себя как scrotum[1]…

Дан, на мгновение позабыв о страданиях, вопросительно воззрился на него.

– Кажется, я попал в тело ханжи, – сердито пояснил Сенкевич. – И его сознание очень сильно. Материться не дает, зараза, горло судорогой перехватывает, и все тут.

Дан злорадно ухмыльнулся и снова погрузился в облако болезненного полусна.

– Хорошо, Холмс, – чопорно проговорил Сенкевич. – Позвольте сделать вам инъекцию. Уверен, это облегчит страдания хотя бы на время… А вообще, завязывай ты с этим грязным делом, капитан! Наркоман – человек ненадежный.

Вид шприца вдруг разбудил ассоциации и приятные воспоминания. Глоток чего-то горького, затем нетерпеливое ожидание, пять минут, которые кажутся невыносимо долгими, и наконец – тепло, медленно разливающееся по всему телу. Оно вкрадчиво проникает в каждую клеточку, течет вместе с кровью и наконец захватывает мозг. Становится жарко, в душе просыпается необъяснимая радость, разум бурлит идеями и остроумными мыслями, хочется беспричинно смеяться, танцевать, совершать героические поступки, решать сложные задачи… Нет, он не кололся, но, кажется, пил что-то такое…

Это была память Холмса, и его сущность настойчиво требовала новой дозы. Хотя какая разница, подумал Дан. Даже если личность великого сыщика исчезнет, физическая зависимость тела от наркотика останется. По всему выходило, ему придется сражаться с ломкой. Ощущение сухости во рту, боль, выкручивавшая суставы, кости, сворачивавшая внутренности в тугой комок, становились невыносимыми.

– Что в шприце? – хрипло спросил Дан.

– Не то, на что ты надеешься, обдолбыш, – огрызнулся Сенкевич. – Это, дорогой Холмс, средство, разработанное мною специально для вас. Оно не содержит ни капли наркотика, зато принесет небольшое облегчение. Несомненно, при всем моем уважении и сочувствии к вам, должен отметить… Тьфу ты, на… на… на мужской половой орган! Он мне даже говорить нормально не дает, мысли путаются! В общем, давай руку, капитан.

К тому моменту, как непривычно пристойный Сенкевич выдал всю эту тираду, Дан был настолько измучен болью и тошнотой, что беспрекословно закатал рукав сорочки. Доктор уколол его в плечо.

– Через полчаса станет немного легче. Постарайтесь принять ванну, Холмс, и поесть хотя бы немного…

Желудок болезненно сжался, Дан понял, что сыщик не ел уже несколько дней. Холмс слишком пренебрежительно относился к своему здоровью. Даже выблевать нечем, обиженно подумал Дан.

В дверь постучали, мелодичный женский голос произнес:

– Завтрак, джентльмены.

Новоявленные джентльмены переглянулись, у обоих мелькнула одна и та же мысль. Сенкевич быстро пересек комнату, рывком распахнул дверь. На пороге стояла высокая русоволосая женщина лет тридцати пяти. У нее было немного удлиненное суховатое лицо, вызывавшее ассоциации с породистой лошадью. Большие серые глаза смотрели с уверенным спокойствием, уголки красиво изогнутых губ приподнялись в вежливой улыбке. Дама была затянута в строгое серое, в тон глазам, платье, подчеркивавшее тонкую талию и весьма щедрые формы. Идеальная англичанка-викторианка среднего класса.

– Миссис Хадсон?.. – вдруг припомнив, изумленно проговорил Сенкевич.

Видимо, он тоже ориентировался на книги Конан Дойла и представлял себе почтенную домохозяйку совершенно по-другому. Женщина внезапно замерла, зажмурилась, потом открыла глаза, опустила взгляд и принялась рассматривать себя, словно не узнавала. Выражение лица у нее было такое, будто она очнулась то ли от долгого сна, то ли от тяжелого бреда. Закусив губы, неодобрительно покосилась на собственные плечи, пробормотала: «Слишком покатые», ухватила себя за грудь, ощупала зад, удовлетворенно кивнула.

Потом перевела взгляд на мужчин, фыркнула, наклонилась, беспородно-крестьянским жестом подхватила подол, задрала до колена, позволив любоваться белоснежной нижней юбкой и целомудренными длинными панталонами, на которых болтались трогательные розовые завязочки. Сделала широкий шаг в комнату:

– Джентльмены, мать вашу, вы что, не узнали? Это же я, Настя!

Она совершила такое движение, будто хотела кинуться на шею Дану. Но остановилась на полпути, выпустила подол, принялась сочувственно рассматривать друга.

– Ты зеленый какой-то, Данилка. Плохо, да?

– Еще бы ему не было плохо, – нахмурился Сенкевич. – Я только что говорил нашему общему товарищу, что он слишком легкомысленно относится к наркотикам. Холмс, вы почти полгода злоупотребляли вредными веществами, а последние три недели не выходили из угара. Пропадали в опиекурильнях, откуда мне приходилось вас вытаскивать с боем и приводить домой. Я целые сутки проводил возле вашей постели, исполняя обязанности сиделки. Но едва придя в себя, вы снова бросались в нездоровое забытье. Нюхали кокаин, пили настойку морфина. Сплин сплином, дорогой Холмс, но так больше продолжаться не может. Как врач, заявляю вам, что…

Настя, совершенно не по-английски подбоченившись, сварливо прервала этот викторианский монолог:

– Хватит тут благородного изображать! Говори по-человечески, от твоего занудства уснуть можно. С Данилкой мы сами разберемся, а ты расскажи лучше, что это был за чувак с катаной, который нас всех едва не перебил. И почему я видела его в портале?

– Да, – умирающим голосом поддержал Дан. – Ты явно знаешь больше, чем мы.

– Колись, собака! – Настя подступила к Сенкевичу, ухватила его за грудки, с силой встряхнула, что в исполнении английской леди выглядело диковато.

Дан с одобрением наблюдал за действиями подруги, он и сам сделал бы то же, только вот сил не было. Внезапно комната опять накренилась набок, к горлу подступил ком, он громко икнул и закашлялся. Настя тут же выпустила пиджак допрашиваемого и, позабыв о нем, кинулась на помощь.

Но девушка не успела добежать до кресла, как снаружи раздался настойчивый звонок.

– Кто бы это мог быть? – пробормотала Настя, превращаясь в миссис Хадсон. – Звонит слишком громко, как лакей.

– Ну так не открывай, – простонал Дан.

– Нет, пожалуй, надо посмотреть, кто там.

Настя поправила платье и вышла. Вскоре вернулась почти бегом, ловко накинула на Дана плед, закрыв его до груди, шепнула: «Осторожнее», только потом объявила:

– Инспектор Джонс, джентльмены. – И удалилась.

В комнату вслед за ней вошел высокий грузный мужчина, за спиной которого маячили два молодца-констебля в синих формах и высоких касках. Полицейские остановились на пороге, устремив на присутствующих безразличные взгляды.

Инспектор прошел к Сенкевичу, без предисловий объявил:

– Вы арестованы, доктор Уотсон.

По его кивку один из констеблей, молодой, пухлощекий, с деревенским румянцем, прошел в комнату и защелкнул на запястьях Сенкевича неуклюжие браслеты, соединенные цепью, – наручники.

– Но позвольте… – интеллигентно возмутился Сенкевич.

– Не позволю, – буркнул Джонс и победно покосился на Дана. – Забирайте его, Смит.

Констебль взял Сенкевича за плечо, подтолкнул к выходу. Настало время вмешаться. Дан собрался с силами, прокашлялся и, надеясь, что его голос звучит не как у дряхлого старика, произнес:

– В чем, собственно, дело, Джонс? Почему вы врываетесь в мой дом и арестовываете моего друга? Извольте объясниться.

Джонс важно потряс брылями, сделавшись похожим на старого, чрезвычайно упрямого английского бульдога:

– Не мое дело объясняться. Объясняться будет Уотсон. Хотя… – Он злорадно усмехнулся.

Чувствовалось: инспектор не любит Холмса и рад продемонстрировать свое торжество. Джонс выхватил газету из кармана Сенкевича, развернул:

– Так и есть, свежий «Таймс». Читали новости, Холмс? Вижу, что нет. В отличие от вашего друга. – Он скороговоркой прочел: – «Чудовищное убийство в Ист-Энде. Вчера, ранним утром, на улице Бакс-роу случайными прохожими было обнаружено тело женщины. У жертвы перерезана гортань, вспорота брюшная полость. Несчастная покрыта страшными ранами…» – Джонс опустил газету, тяжело взглянул на Сенкевича: – Наслаждаетесь описанием своего преступления, Уотсон? Упиваетесь славой?

– Чтение газеты пока не дает повода подозревать джентльмена в убийстве, – иронично заметил Дан. – С таким же успехом вы можете арестовать всех грамотных жителей Лондона.

– А то, что джентльмена за несколько часов до убийства видели в компании жертвы, дает повод его подозревать? – пропыхтел Джонс, и его щеки налились багрянцем. – Ваш друг провел позавчерашний вечер с женщиной, которая была опознана как Мэри Энн Николз – особа легкого поведения. Он был последний, с кем видели несчастную. У меня несколько свидетелей. Две товарки Николз подробно описали его внешность. Женщины утверждают, что доктор Уотсон любит прогуливаться вечерами по Ист-Энду и каждый раз уходит с одной из тамошних обитательниц.

Мэри Энн Николз, Ист-Энд, вспоротый живот… Ну конечно, Джек Потрошитель! Его первое убийство. И правда, он действовал в Лондоне в период, описываемый Конан Дойлом. Дан всегда удивлялся, как писатель мог не использовать этот факт в своих «Записках о Шерлоке Холмсе». Вот это в интересное времечко мы попали, подумал он.

Дан попытался достучаться до сознания Холмса: детектив безмолвствовал. Призвав на помощь собственный опыт сыскаря, он спросил:

– То есть вы утверждаете, что мистер Уотсон – убийца, основываясь на описаниях, данных двумя проститутками? Не говоря уж о том, что дамы могли быть нетрезвыми или просто-напросто соврать, не кажется ли вам, что словесному портрету доктора Уотсона соответствует как минимум сотен десять лондонских джентльменов?

– Бесполезно, Холмс, оставьте свои фокусы для тех, кто вам верит. Для Лестрейда, например. Но ничего не выйдет: это дело поручено мне. И я арестую Уотсона по подозрению в убийстве. Его узнал еще и мальчишка-рассыльный, которого Уотсон не раз отправлял на поиски кеба. Ист-Энд – местечко бедное, кебменов там немного. Мои люди без труда отыскали извозчика, который накануне отвозил домой светловолосого джентльмена в дорогом костюме из шотландки. Он привез нас прямиком сюда. Но хватит разговоров. Идемте, Уотсон.

– Это какое-то странное недоразумение, – обиженно проговорил Сенкевич. – Разумеется, как джентльмен, я вынужден подчиниться представителю власти. Но полагаю, долго в Скотленд-Ярде мне задержаться не придется.

– Да-да, вы надеетесь на Холмса, старина, – пробурчал Джонсон. – Только на этот раз даже он не поможет.

Сенкевич понурился и вышел под конвоем констеблей. Спустя несколько минут в кабинет вбежала растерянная Настя.

– Данилка, что делать? Его надо срочно выручать!

– Ничего ему не станется от нескольких часов в тюрьме, – успокоил Дан.

– Ты знаешь, как работает лондонская полиция? Вот и я не знаю. – Настя принялась загибать пальцы. – Дактилоскопии нет, исследования на ДНК нет, да вообще никакой серьезной судмедэкспертизы нет! Есть только свидетели. И на основании их показаний Сенкевича вполне могут засудить.

– Для этого нужно время.

– А если он будет в камере не один? – продолжала нагнетать Настя. – А если его сосед грохнет? Мы же тут застрянем навсегда, Данилка! Соберись!

– Трудно мне, Насть, – с кряхтением пожаловался Дан. – Все тело выкручивает…

Подруга бросила на него злобно-презрительный взгляд, развернулась и решительно зашагала к двери. Зная ее характер, Дан поспешно спросил:

– Ты куда?

– Выручать Сенкевича!

– Настя, мы не дома. Это викторианский Лондон. Кто здесь послушает женщину?

Настя остановилась в дверях:

– Ну а что мне остается делать? Ты же не в состоянии. Вспомни историю: Джек Потрошитель так и не был пойман. Полиция потерпела фиаско. Так что Сенкевич – идеальный претендент на роль убийцы. Да на него все повесят и рады будут!

– Это только первое преступление, – возразил Дан.

Настя прислонилась к косяку, деловито осведомилась:

– Предлагаешь дождаться второго? И не выручать Сенкевича, пусть в тюрьме сидит? Тогда уж у него будет железное алиби. Не помнишь, через сколько дней Потрошитель убил снова?

– Примерно через неделю вроде бы.

Настя помотала головой:

– Слишком опасно. На улице дождь, в тюрьме сыро. Подхватит Сенкевич пневмонию да помрет. Антибиотиков тут тоже нет. Мы должны его беречь, Данилка. Ничего не поделаешь.

Спорить с подругой было невозможно. К тому же Дан точно знал: она все равно пойдет в Скотленд-Ярд и попытается вытащить Сенкевича. В результате вполне может попасть или в руки сыщикам, или в лапы самого Потрошителя. И придется ему спасать уже двоих. Он глубоко вздохнул:

– Хорошо, Насть, я понял. Дай мне час. За это время, надеюсь, с Сенкевичем ничего не случится.

Настя хотела было еще что-то сказать, но посмотрела в глаза другу и сочла за благо согласиться.

– Но только час, не больше!

Девушка вышла, оставив Дана наедине с абстинентным синдромом. Он с трудом поднялся на ноги, немного постоял, пошатываясь: лекарство Сенкевича если и действовало, то слабо. Дан согнулся от боли в животе, пару минут боролся с тошнотой. Потом снова обессиленно рухнул в кресло, проклиная ситуацию. Мало того, что хреново до ужаса, так он еще и не знает реалий мира, в котором оказался. Чертов Холмс продолжал безмолвствовать, и доступа к его памяти не было.

– Может, уже очнешься? – укорил его Дан. – Мне в Скотленд-Ярд сейчас, твоя знаменитая дедукция очень бы пригодилась.

Великий сыщик не ответил. Решив разбираться с проблемами по мере их поступления, Дан принялся размышлять, как бы справиться с ломкой. Укол не помог, отлеживаться времени нет. Оставалось единственное средство…

Все в нем восставало при этой мысли: Дан презирал наркоманов, считал их чем-то вроде человеческого мусора. Но иного выхода не видел – ломка быстро снимается только новой дозой. Он выполз кое-как из кресла, обвел взглядом комнату:

– Надеюсь, у тебя есть заначка. Только вот где она?

Дан стал методично перерывать письменный стол. Вскоре его усилия увенчались успехом: в одном из ящиков обнаружилась батарея аптекарских пузырьков, запечатанных сургучом, с этикетками, на которых было аккуратно выведено Laudanum[2]. Дан взял одну из склянок, повертел в руке, прикидывая, какая доза нужна для поправки. Ничего не придумал, вскрыл пузырек, выпил залпом.

Спустя минуту окружающий мир наконец перестал пошатываться, кровь быстрее заструилась по венам, тело наполнилось приятным теплом, и даже настроение повысилось. Теперь вызволение Сенкевича не казалось таким уж сложным делом.

– Элементарно, – усмехнулся Дан, направляясь к заваленной бумагами этажерке в углу.

Под воздействием опия Холмс наконец проснулся и теперь руководил процессом. Дан, рассудив, что сыщик лучше сориентируется в обстановке, уступил ему главенство.

– Это должно быть здесь, – бормотал он, роясь в грудах старых газет. – Где же?.. Вот, нашел! Двадцать пятое февраля и шестое апреля…

Он быстро пролистал газеты, вытащил листы с нужными статьями, удовлетворенно кивнул. Потом переоделся, положил газетные листы в карман и вышел из комнаты.

– Миссис Хадсон… то есть, пошел я, в общем, – сообщил он Насте, которая изумленно наблюдала за таким стремительным перерождением. – К вечеру приготовь мне ванну.

– А я?.. – заикнулась было девушка.

– Леди не место в полиции. – Строгий тон произвел нужное действие, Настя возражать не стала.

На улице Дан взял кеб и по мокрым, серым, унылым от дождя улицам отправился в Скотленд-Ярд. Теперь он знал, что делать и к кому обращаться.

По дороге от Траффальгар-сквер к аббатству он остановил извозчика, расплатился, ловко спрыгнул, постаравшись не испачкать костюм о колесо, и направился в маленькую, грязную арку. Здесь возле тумб, как обычно, стояли два человека в неприметной одежде, то ли прячась под черными зонтами от мелкой мороси, то ли скрывая под ними откормленные физиономии. Подозрительные взгляды джентльменов обшаривали улицу и каждого из прохожих. Дан, а вернее Шерлок Холмс, внутренне усмехнулся убожеству маскировки: каждый лондонец знал, что возле Скотленд-Ярда ошиваются переодетые инспекторы. Впрочем, и он не остался неузнанным: оба шпика дружелюбно кивнули знаменитому частному сыщику, который частенько захаживал в полицейское управление.

Дан ответил вежливым поклоном, миновал арку и оказался в наполненном туманом внутреннем дворе, по периметру которого стояли угрюмые серые каменные здания. Дома были построены в разное время и на разных уровнях, причем ни один из зодчих не озаботился гармонией архитектурного ансамбля. Позже все их соединили сквозными проходами, и теперь Скотленд-Ярд напоминал то ли футуристический муравейник, то ли заковыристый лабиринт, в закоулках которого мог потеряться не только посетитель, но и полицейский-новичок. Только не Шерлок Холмс.

Дан уверенно миновал здание уголовного музея, где на радость газетчикам и охочим до ужасов обывателям были выставлены топоры, бритвы и ножи самых страшных злодеев и окровавленные лохмотья, принадлежавшие то ли убийцам, то ли их жертвам. Он также прошел мимо полицейской типографии, склада хранения утерянных вещей и попал прямиком в Департамент уголовных расследований.

– Добрый день, Холмс! Какими судьбами? Вас давно не было видно, – добродушно приветствовал его на пороге невысокий инспектор с узеньким крысиным личиком.

– Здравствуйте, Лестрейд. Как удачно, что именно вы сегодня дежурите. Полковник Уоррен у себя?

Дан мог бы не задавать этого вопроса: разумеется, комиссар был на месте, но попасть к столь высокому чину без прохождения необходимых формальностей было невозможно. Он протянул визитную карточку.

– Проходите, Холмс. Я доложу.

Вопреки правилам Лестрейд не заставил сыщика писать заявление и не расспросил о цели визита. В Скотленд-Ярде привыкли: Холмс приходит только по важным делам и только тогда, когда ему есть что сказать. Вскоре из узкой, похожей на камеру комнаты для посетителей Дана препроводили в приемную комиссара.

Полковник Уоррен, худощавый человек лет пятидесяти с широкой окладистой бородой, восседал в большом кабинете, за покрытым бумагами столом. Несмотря на то что календарь на стене показывал конец августа, в комнате, отгоняя сырость, горел огромный камин: конец лета выдался холодным и дождливым.

Дан вежливо приветствовал сэра Чарльза Уоррена. В отличие от рядовых полицейских и инспекторов, многие из которых, как Джонс, видели в сыщике конкурента, комиссар был не против сотрудничества с ним, считая, что главное – результат.

– Проходите, садитесь, мистер Холмс. Вы можете идти, Лестрейд.

– Я просил бы, чтобы инспектор остался, сэр Чарльз. Если позволите, конечно.

– Хорошо, – кивнул комиссар. Лестрейд замер у двери. – Так что привело вас в наши скучные кабинеты?

– Убийство в Ист-Энде.

– Вот как… – Сэр Чарльз выглядел утомленным. Он выдернул из груды бумаг тонкую желтую папку. – Сегодня об этом трубят на каждом углу. Но какой вам в этом интерес? Не думаю, что родственники покойной Мэри Энн Николз могли нанять для поимки убийцы детектива вашего уровня. Не думаю, впрочем, что они стали бы вообще кого-то нанимать: муж разошелся с нею семь лет назад, дети остались с ним и не желают ничего знать о матери. Отец отказался от Мэри Энн из-за ее привычки к горячительным напиткам. Последние шесть лет несчастная пробавлялась, продавая себя по подворотням. Ночевала в работных домах, много пила. Неудивительно, что именно ее постиг такой печальный конец. Ни одна из них в итоге не умирает от старости…

– Вы правы, сэр Чарльз. Меня никто не нанимал. Я прочел об этой истории в газетах и понял, что могу сообщить сведения, которые, возможно, поспособствуют следствию.

– Добровольная помощь?.. Что ж, слушаю вас, мистер Холмс.

– Для начала вы позволите мне увидеть полицейское описание тела? Лучше бы, конечно, осмотреть покойницу самому, но поездка в морг займет много времени.

Комиссар оперся локтями о стол, переплел пальцы, с минуту смотрел на Дана. Но желание получить информацию перевесило соображения служебной конфиденциальности. Он передал через стол желтую папку:

– Смотрите, мистер Холмс. В общем-то, почти все есть в газетах.

Дан погрузился в изучение протокола, к которому были приложены зарисовки полицейского художника.

– Фотографии будут готовы позже, – сказал Уоррен.

– Ничего, мне довольно описания. – Дан вслух прочел: – «Горло перерезано слева направо, два отчетливых разреза находятся на левой стороне. Трахея, глотка, спинной мозг перерезаны; справа на нижней челюсти синяк, вероятно, от большого пальца, другой синяк на левой щеке; брюшная полость была вспорота от середины нижних ребер вдоль правого бока, в нижней части таза к левой части живота, рана там была неровной, сальник или покрытие живота был также прорезан в нескольких местах, и также две небольших колотых раны на интимных местах, очевидно нанесенные ножом с прочным лезвием, полагаю, что они были сделаны левшой, смерть наступила практически сразу…» О ранах на интимных местах и о том, что нападавший был левшой, в «Таймс» ничего не было, – заметил он.

– Получилось скрыть, – кивнул сэр Чарльз. – Вы же понимаете, мистер Холмс, сколько сумасшедших, едва вышел свежий номер «Таймс», появилось у ворот Скотленд-Ярда. Многие желают взять убийство на себя. А уж сколько писем с признаниями приходит в наше управление и в газеты… Достаточно попросить описать подробности, как тут же становится ясно: наши убийцы самозванцы.

– Да, разумеется, вы правы. – Дан продолжал просматривать дело.

Хотя делом это трудно было назвать. Несколько листиков: рапорт инспектора Спратлинга, его же описание тела, сделанное со слов осматривавшего покойницу доктора Льюэллинна, листочек с перечнем одежды и имущества убитой, протокол опознания Мэри Энн Николз ее бывшим мужем и отцом.

Дан кивнул и отложил папку:

– Благодарю, сэр Чарльз. Все, что я хотел вам сказать: будут еще убийства.

Он внимательно наблюдал за реакцией комиссара. От этого зависело, удастся ли вызволить Сенкевича. Уоррен неплохо держал удар, видимо, работала знаменитая британская сдержанность. Но глаза все же выдали: взгляд сделался цепким и подозрительным. Значит, версии о серийном убийце у них нет. Отлично…

– Почему вы так решили, мистер Холмс? Кого-то подозреваете? У вас есть свидетельства, улики?..

– О нет, сэр Чарльз. Все элементарно. У меня только вот это…

Дан достал из кармана старые газетные листы, развернул, положил перед комиссаром. Тот взглянул на заголовки, потом снова на собеседника – с недоверием и удивлением. И опять опустил глаза на газеты.

– Вы хотите сказать… – спустя пять минут протянул он.

– …что подобные убийства в Ист-Энде уже имели место, – кивнул Дан. – Эмма Смит в ночь со второго на третье апреля и Марта Тейбрам в ночь с шестого на седьмое августа. Обратите внимание: во всех случаях это проститутки.

– Возможно, просто потому, что только они и ходят по ночам, – хмыкнул комиссар.

– Да, но во всех трех случаях убийца наносит удары в грудь, интимные места и животы жертв. Слишком много совпадений. Жертвы не просто зарезаны, они исколоты, изуродованы, изорваны ножом. Убийца вкладывает в свои действия страсть, впадает в неистовство. Это ненависть, сэр Чарльз. Ненависть к женщинам легкого поведения или… к женщинам вообще.

– Лестрейд, отыщите эти дела, – приказал Уоррен.

Инспектор вышел и вскоре вернулся с двумя папками. Комиссар раскрыл их, перелистал:

– Да, пожалуй, есть сходство. Но здесь не указано, какой рукой преступник наносил удары.

– Обычный недосмотр полицейского инспектора или врача, – пожал плечами Дан. – Но ведь почерк один.

– Вы правы, Холмс, – нахмурился сэр Чарльз. – Слишком много совпадений. Следует объединить эти дела и ждать нового убийства. Характер нанесения ударов позволяет предположить, что действует маньяк. Очень жаль.

– Из этого следует еще кое-что, – невозмутимо продолжил Дан. – Мой друг доктор Уотсон не может быть убийцей, поскольку шестого апреля, в день совершения второго преступления, был в Баскервиль-холле, и это могут подтвердить десятки свидетелей.

Наконец невозмутимость изменила комиссару, он воззрился на собеседника с плохо скрытым изумлением:

– Но позвольте, мистер Холмс, при чем тут ваш друг?..

– Сегодня он был арестован инспектором Джонсом по подозрению в совершении третьего убийства.

– Основание?

– Он был знаком с убитой. Вы понимаете, сэр Чарльз: холостой джентльмен, одиночество… Это, конечно, грех, но не наказуемый уголовно.

Комиссар сощурил светлые глаза, задумался, потом медленно, с расстановкой проговорил:

– Инспектор Джонс склонен к необдуманным скоропалительным решениям. С другой стороны, на выяснение обстоятельств уйдет некоторое время, придется вызывать свидетелей, опрашивать их, выслушать доктора Уотсона. А все мои люди сейчас чрезвычайно заняты расследованием убийства…

– Доктор Уотсон даст слово джентльмена явиться в Скотленд-Ярд по первому требованию. Не обязательно держать его в тюрьме. – Отлично понимая, на что намекает сэр Чарльз, Дан закончил: – Конечно, я обещаю помочь в расследовании всем, чем могу.

Морщины на лбу комиссара разгладились:

– В таком случае я не вижу оснований удерживать доктора Уотсона в тюрьме и выпускаю его под честное слово джентльмена. Лестрейд, проводите мистера Холмса к его другу.

Поход в тюрьму, улаживание формальностей, заполнение груды бумажек (оказалось, в викторианской Англии полицейская бюрократия ничуть не лучше, чем в России двадцать первого века), объяснения одному начальнику, другому, третьему по нисходящей отняли еще три часа. К этому времени Дан почувствовал, что двигавший им наркотический задор начинает иссякать. Снова заломило руки и ноги, в глазах заплясали мушки – истощенный голоданием и наркотиками организм требовал отдыха и новой дозы. Первое Дан мысленно обязался ему предоставить, на второе мысленно показал дулю. Сознание Холмса медленно угасало, а вместе с ним и память.

Тюрьма в Скотленд-Ярде представляла собой длинный узкий коридор, по обе стороны которого находились крохотные, не больше двух метров на два, камеры. Из них в коридор выходили зарешеченные окошки с задвижками для подачи пищи и воды, сквозь которые к заключенным падал тусклый свет, а надзиратель имел возможность видеть, что происходит внутри. Камеры запирались тяжелыми, окованными железом дверьми.

Хмурый надзиратель подвел Лестрейда и Дана к одной из таких дверей, снял с пояса связку ключей. Щелкнул замок, дверь распахнулась, позволяя увидеть Сенкевича, который с невозмутимым видом сидел, закинув ногу на ногу, на выступающей из стены деревянной скамье. Рядом с ним валялась соломенная подушка и тонкое, изодранное одеяло.

– Вы могли бы управиться и быстрее, Холмс, – мягко упрекнул он, поправляя манжеты. – Не очень приятное место для джентльмена.

Дан промолчал, с интересом оглядывая беленые кирпичные стены и обшитый досками пол. Окна на улицу здесь не было, воздух поступал только из коридора. Поэтому в камере было душно, воняло ватерклозетом, который находился в углу.

– Да, – поймав его взгляд, произнес Сенкевич. – Здесь отвратительные миазмы, а в соседней камере, судя по выкрикам, сидят пьяницы, что не добавляет приятности местному амбре.

Он встал, отряхнул брюки платочком, двинулся к выходу.

Распрощавшись с Лестрейдом и еще раз пообещав поддержку в расследовании, Дан вынул из кармана свисток, подозвал кебмена. Ему хотелось только одного: лечь и уснуть часов этак на двадцать.

Настя

Ей не сиделось спокойно. Хотелось действовать. Джек Потрошитель, только подумать… Насте всегда было любопытно, что движет серийными убийцами. С одной стороны, это был вполне профессиональный интерес, с другой – ее одновременно пугала и завораживала логика больного разума. А сейчас появилась уникальная возможность раскрыть личность одного из самых знаменитых убийц в истории человечества! Ведь Джек Потрошитель так и не был пойман.

Вспомнив все, что знала об этом деле из книг и учебников криминалистики, Настя вышла на улицу, купила несколько свежих газет. Вернувшись, уселась в кресло, принялась изучать прессу. Газеты не сообщали никаких деталей, которые не были бы ей известны. Отложив их, Настя отправилась в кухню. Надо было приготовить обед к возвращению мужчин.

Здесь выяснилось одно печальное обстоятельство: миссис Хадсон совершенно не умела готовить. И сколько Настя ни старалась воспользоваться собственными кулинарными талантами, ничего не выходило. К тому же здесь не было ни миксеров, ни блендеров, ни знакомых продуктов, к которым она привыкла. Набор запасов не радовал многообразием: купленная утром камбала и килограмма два картошки. Рыба получилась недожаренная, картофель пригорел. Пришлось отправить обед в мусор и начать все заново. Истратив все продукты и весь запас табуированной лексики, Настя наконец сумела сварганить что-то более-менее приличное на вид.

Ближе к пяти вечера раздался стук дверного молотка. Девушка кинулась к двери, распахнула ее – на пороге стояли Сенкевич с Данилкой. Беглый олигарх выглядел довольным и умиротворенным, а вот Дана, кажется, снова мучила ломка.

Впустив их, Настя отправилась на кухню. Вернувшись, обнаружила мужчин в кабинете Холмса. Остановилась у кресла, в котором с видом умирающего сидел друг, и задумалась. Чем можно облегчить страдания наркомана в ломке? Дома было бы понятно: отправить в реабилитационный центр. А здесь какие могут быть методы?

– Ему надо поесть, – заметил Сенкевич, который, похоже, размышлял о том же.

– Данилка, встать сможешь? – деловито осведомилась девушка. – Ужин стынет ведь.

Дан честно попытался приподняться в кресле, но со стоном покачал головой. Стены комнаты больше уже не безобразничали, как утром, но слабость была невыносимая.

– Хорошо. – Настя подхватила друга под правую руку, обняла, подставила плечо, прикрикнула на Сенкевича: – Давай, берись с другой стороны, потащили.

Вдвоем они выковыряли Дана из кресла, поволокли к двери. Он едва перебирал ногами. Очевидно, дело было не только в ломке, но и в продолжительной голодовке. Память Холмса опять выключилась, и это неудивительно – в таком-то состоянии. Посмотрев на состояние Дана, Настя сделала вывод: сыщик быстро и целенаправленно убивал себя.

– Вы, мой друг, вроде тощий, как селедка, а весите немало, – путая свою манеру говорить с докторской, заметил Сенкевич. – Видно, го-го-го… – Он опять принялся заикаться, потом, сдавшись, поправился: – Экскрементов в вас много.

– На себя посмотри, – оскалилась Настя. – Надулся, как павлин в курятнике. И зубы-то не заговаривай, я с тобой еще не закончила.

Сенкевич, сочтя за благо не отвечать, мирно уточнил:

– Кстати, что у нас на обед?

– Fish and chips, что ж еще, – пропыхтела Настя. – Бэрримор готовит гораздо лучше, зря вы отпустили его проведать родственников в Дартмуре.

– Бэрримор? – очнулся Дан, болтавшийся на плечах друзей. – Он же не наш дворецкий, ну, то есть не Холмса. Он служит в Баскервиль-холле.

– Служил, пока не сгорел Баскервиль-холл, дорогой друг, – церемонно проговорил Сенкевич. – Теперь он служит у нас. Ну вот, столовая, дошли.

Дана усадили за стол, на котором стояли тарелки с кусками рыбы и жареным картофелем, на вид слегка подгоревшим. Еда выглядела не особенно аппетитно. Судя по всему, Сенкевич думал так же.

– Миссис Хадсон не умеет готовить, – пожала плечами Настя. – Теперь здесь я, и все со временем наладится, но сегодня придется обойтись этой гадостью.

– Значит, у нас служит Бэрримор, – задумчиво сказал Дан. – Чего я еще не помню?

– Мы оба, – поправила Настя и бросила угрожающий взгляд на Сенкевича. – Рассказывай.

Тот поправил и без того безупречный галстук, развернул салфетку, вежливо улыбнулся:

– Итак, что бы вы хотели знать в первую очередь, друзья?

– Холмс, Уотсон и миссис Хадсон действительно существовали? – спросила Настя. – Потому что иначе я не понимаю…

– Пожалуй, на этот вопрос невозможно ответить без небольшого предисловия, милая леди. Дело в том, что в Японии эпохи Токугава я действительно получил некоторые новые сведения, которыми не успел поделиться с вами. Это ничуть не означает моей злонамеренности…

– Короче. – Настя предупреждающе выставила вилку.

– В общем, все не так, как я думал, – вздохнул Сенкевич. – Я встретил одного человека, который объяснил: путешествия во времени невозможны.

– То есть? – насторожился Дан. – А где же?..

– В другом мире, дорогой Холмс, то есть капитан. Мы путешествуем не по эпохам, а по параллельным мирам. Все они похожи на наш, но есть отличия. Почему бы не существовать реальности, в которой живут персонажи Конан Дойла? Есть ведь теория о том, что писатели способны силой воображения создавать настоящие миры. А есть еще такая: писатель вовсе не придумывает героев и их историю, он только получает сигнал из некоего информационного пространства, служит как бы передатчиком информации о другой реальности.

– И если так, то существуют миры книг любого писателя? – Пораженная этой мыслью, Настя застыла с поднятой вилкой.

– Например, мир Толкиена, – усмехнулся Дан. – Орки, эльфы, хоббиты…

– Или Кинга, – поежилась Настя. – Вампиры, инопланетные монстры, томминокеры, буки под кроватями.

– Это еще что… – вмешался Сенкевич. – Представьте себе мир Лорел Гамильтон. Вот уж где веселуха!

– Что же получается? Каждый раз, когда какой-нибудь убогий графоман пишет очередную сказку, рождается новый мир? – ужаснулась Настя.

– Не дай бог! – Дан, хорошо знакомый с русским фэнтези, даже на время позабыл о ломке. – Эльфодраконы, черные властелины с нежной душой, выращивающие розы на заднем дворе зловещего замка, и валящиеся на них с неба тупые, хамоватые рыжие попаданки.

– Погодите. – Настя перешла к сути вопроса. – И сколько всего этих миров?

Сенкевич пожал плечами:

– Откуда мне знать? Думаю, бесконечное количество. Один человек сказал мне, что во Вселенной все время образуются новые миры.

– И выходит, шансов попасть домой у нас нет? – подытожила Настя. – То есть ты не знаешь, как это сделать?

Сенкевич сокрушенно покачал головой.

– Ну отлично! – возмутилась девушка. – Получается, мы навсегда зависли в междумирье! Так и будем мотаться по разным реальностям.

– Я еще не все сказал, – вздохнул Сенкевич. – В процессе перемещения наши личности постепенно стираются и слабеют. Становится все труднее контролировать «объект», он вытесняет чуждое сознание. Еще пара путешествий – и мы просто растворимся. Видите, я уже не могу справиться с этим у… у… Уотсоном. Так что предлагаю остаться здесь и больше никуда не перемещаться. Вполне цивилизованная эпоха, у нас хорошее материальное положение…

– О, спасибо! – подскочив с места, взвилась Настя. – Этой бабе тридцать семь, между прочим!

– Ты выглядишь моложе, – поспешно заверил Сенкевич.

– А мне двадцать девять! Ни о чем не говорит? Благодаря тебе я теряю восемь лет!

– Но, судя по книгам Конан Дойла, миссис Хадсон прожила долгую жизнь…

– Долгую старость она прожила! – ярилась Настя. – Восемь лет молодости кто мне вернет? А Данилка? Посмотри на него! Наркоман в ломке! Мне на фига такой мужик, не скажешь? Да он, наверное, в постели ни на что не способен!

– Я могу чем-то помочь? – растерялся Сенкевич.

Настя побагровела, вытаращила глаза и некоторое время разевала рот, пытаясь найти достойные слова в ответ на такое хамство. Потом сделала глубокий вдох, выдохнула, справилась с собой и, поджав губы, спокойно ответила:

– Безусловно можешь. Найди способ вернуть нас домой. Это все, чего я требую.

Она посмотрела в тарелку. Еда выглядела и пахла неаппетитно. Картошка была пересушена, рыба, кажется, наоборот – недожарена.

– Как же паскудно я готовлю! – еще больше разозлилась Настя. – Сэр Генри, ко мне!

Сенкевич поежился, Дан удивленно воззрился на подругу: он был уверен, что в доме нет никакого сэра Генри. Но даже если бы был, с чего девушка звала его так фамильярно?

– Сэр Генри Баскервиль! – повысила голос Настя. – Извольте подойти!

В глубине квартиры раздался тяжелый вздох, следом – шаги, сопровождаемые странным поцокиванием. Вскоре в столовую вплыла огромная собака черно-тигрового окраса, величиной с теленка. Мощные лапы уверенно попирали паркет. У пса было широкое тело и большая тяжелая голова с брыластой мордой, которой складки шкуры придавали недовольно-брюзгливое выражение. Животное окружала слабая, едва заметная дымка – скорее всего, подумалось Дану, это из-за ломки в глазах все расплывается.

– Ну и чудище, – пробормотал он. – На слонов с таким охотиться, что ли?

– Это все, что вы замечаете? – удивился Сенкевич. – Где ваша гениальная наблюдательность?

Дан присмотрелся. То, что сначала показалось ему дефектом собственного, одурманенного наркотиками, зрения, было нежным свечением. Казалось, каждая шерстинка собаки испускала тоненький, едва заметный лучик. Пес моргнул и уставился прямо на Дана: в глазах его зажглись два зеленых огня, как будто кто-то установил в глазницах электрические лампочки.

– Это еще что за хрень? – потрясенно выговорил Дан.

– Очень эффектно смотрится в темноте.

Сенкевич подошел к шторам, задернул – комната погрузилась в полумрак. Собака будто парила в нем мерцающим пятном, из которого били два зеленых луча.

– Соседи были весьма смущены, когда вы поселили Сэра Генри в квартире. Особенно чувствовалось их напряжение, если вас встречали во время вечерних прогулок.

Сенкевич открыл шторы.

– А зачем я его поселил?

– Ему, как и Бэрримору, некуда было деваться. Пес непонятным образом появился на Бейкер-стрит после пожара в Баскервиль-холле. Сидел у двери. Вы сначала хотели пристрелить его, потом передумали и приютили, назвали в честь погибшего сэра Генри. Сказали, будете изучать феномен свечения. Но потом мы все привыкли, привязались, стали считать домашним любимцем.

– Какой-то… инфернальный любимец, – усмехнулся Дан.

– Он добрый, – вступилась Настя. – Даром что народ до инфаркта доводил. Но он же не виноват… Иди сюда, Генричка.

Девушка подсунула собаке тарелку с ужином. Сэр Генри меланхолично понюхал еду, раскрыл невероятных размеров пасть, мельком показав длинные белоснежные клыки, и в один глоток уничтожил и рыбу, и картошку.

– Сколько ж он жрет и чем мы его кормим? – охнул Дан.

– Счета от мясника заметно увеличились, – кивнула Настя. – Хотя для сэра Генри закупаются всего лишь обрезки.

– А еще мы две недели отгоняли от дома газетчиков, – пожаловался Сенкевич. – Но несмотря на все наши старания, в «Таймс» несколько дней появлялись статьи о собаке-призраке. И соседи пожаловались в полицию. На пса приходил посмотреть инспектор Джонс. Его тоже очень смущало свечение. Но мы пояснили: в этом нет ничего сверхъестественного, собаку кормили мясом с высоким содержанием фосфора, поэтому она и сияет в темноте.

– И в это кто-то поверил?! – ужаснулся Дан. – Да пес бы издох через пару дней. А мясо такое где взять?

Сенкевич развел руками:

– Полицейские… Неужели вы так ничего и не вспомнили?

– О Баскервиль-холле почти ничего, кроме того, что отправил туда Уотсона. Но сознание Холмса проснулось, когда…

– Ты принял морфий, обдолбыш?! – С Сенкевича слетел весь джентльменский лоск.

– Наконец-то вышел из образа, – буркнула Настя. – Но он прав, Данилка, это не дело.

– А что мне оставалось? Ломка, встать не могу, Холмс не отвечает. Как бы я тебя вытащил без этого?

– Ну ладно, – смилостивился Сенкевич. – Но в последний раз, дорогой друг. Как доктор…

– Ты не доктор. – Настя презрительно скривилась.

– Я обладаю памятью и знаниями врача, – не согласился Сенкевич. – А значит, имею полное право так себя называть. Как доктор я диагностировал у вас классический случай частичной амнезии. Наше расследование в Баскервиль-холле закончилось грандиозным пожаром. Я обнаружил вас, дорогой друг, с разбитой головой, неподалеку от пепелища. Вы были без сознания, а когда пришли в себя – выяснилось, что ничего не помните о последних событиях.

– Только о последних?

– Именно. Вы помнили, кто вы, и сохранили свои замечательные дедуктивные способности. Но увы, все, что было связано с Баскервиль-холлом, стерлось из вашей памяти. Это ужасно угнетало вас, потому вы и ударились во все тяжкие. Пытались вернуть утраченную память с помощью наркотиков, но приобрели только проблемы со здоровьем.

– А что там было, кстати? Как я понимаю, события в этой реальности отличаются от версии Конан Дойла.

Сенкевич запнулся, лицо его приняло озадаченное выражение, отчего сделалось глуповатым. Он немного помолчал, потом произнес:

– Нихе… нихре… никакого овоща семейства крестоцветных не понимаю. В памяти Уотсона тоже не находится нужных сведений. Я вижу пожар, вашу травму, а вот что к ней привело… Нет. – Он обернулся к Насте. – А вы, милая леди?

Девушка издевательски фыркнула:

– Плохо забывать, когда ничего не знаешь. Откуда у меня информация? Я всего-навсего домохозяйка, мое дело – простыни и квартплата. Вы не посвящали меня в свои дела.

– М-да… Творится какая-то ху… ху… хулиганская выходка памяти доктора Уотсона! – выкрутился Сенкевич. – Такое чувство, что у него тоже частичная амнезия. Ничего, надеюсь, справлюсь со временем. И кстати, мне нужно немного поработать в лаборатории. А в девять меня ждут у пациента.

Он вышел. Сэр Генри гавкнул ему вслед. Звук был гулкий, словно из бочки.

Сенкевич

Лаборатория доктора Уотсона располагалась в подвале дома. Вход в нее перегораживала надежная дубовая дверь с множеством сложных замков. Сенкевич отпер ее, вошел, нажал на выключатель. Комнату залил тусклый мертвенный свет.

Обстановка скорее подходила обиталищу средневекового алхимика или берлоге ведьмы. Чего здесь только не было! В центре лаборатории стоял большой хирургический стол, на котором лежало что-то, покрытое тканью. Под белым полотном угадывались очертания человеческого тела. В изножье стола находилась динамо-машина. По стенам висели многочисленные полки с пробирками, колбами, книгами и большими банками, в которых застыли заспиртованные уродцы: двухголовые новорожденные щенки, котята с шестью лапами, кисти четырехпалых рук, венцом коллекции были несколько скрюченных эмбрионов. Последние выглядели особенно отталкивающе: один в чешуе, другой покрыт шерстью, остальные носили печать такого уродства, что в них с трудом угадывались человеческие детеныши.

В углу притулился большой деревянный ларь. Сенкевич откинул крышку – повеяло холодом. Ящик был доверху наполнен льдом, из которого торчали отрубленные, посиневшие части человеческих тел. Немного полюбовавшись на собрание останков, Сенкевич закрыл ларь. Здесь его ничто не шокировало, благодаря памяти Уотсона он знал все и понимал: это предназначается для медицинских экспериментов. Нельзя сказать, что ему это очень уж нравилось – Сенкевич не любил медицину, биологию, предпочитал чистую мистику и эзотерические практики. Но и доктор был им не чужд, что подтверждал стоявший неподалеку столик для спиритических сеансов.

Сегодня он не планировал никаких особенных работ в лаборатории. Так, решил уйти от друзей, пока они не начали новый круг расспросов. Не хотелось говорить о вещах, которые он сам не вполне понимал, а некоторые, такие как события в Баскервиль-холле, откровенно не помнил. Сенкевич уселся за письменный стол и глубоко задумался.

Сейчас ему казалось, что Миямото рассказал далеко не все. Что-то в логике хранителя времени выглядело то ли натянутым, то ли вовсе ущербным. В существование параллельных миров Сенкевич поверил сразу: еще в Равенсбурге ему не давало покоя слишком явное отличие реальности от того, что описывалось в учебниках истории. Но даже если так: почему нельзя вернуться в свой мир? Ведь он тоже где-то есть…

И почему портал вдруг сделался неуправляемым? Ладно, в первый раз он дал сбой из-за Насти и Дана. Во второй – то же самое, тогда Сенкевич еще надеялся избавиться от спутников и сделал расчет на одного человека. В будущем он вообще никаких расчетов не делал, действовал на авось. Но в Японии Сенкевич все просчитал правильно, он готов был поклясться. Портал на троих должен был вынести их во Флоренцию 1428 года, пускай и параллельную, альтернативную. Сенкевич точно это знал, потому что еще в своем мире и времени однажды проводил эксперимент. Открыл портал, но рассчитал его на перенос не туда, а обратно. Когда фиолетовая клякса расползлась по комнате, затем свернулась и снова развернулась, из нее со стуком выпала бронзовая статуэтка – мальчик с кувшином. Клеймо мастера на основании гласило: «Чезаре Тоцци, Флоренция, 1423 год». Значит, возможность попасть туда была!

Упорная личность доктора Уотсона изменила ход мыслей Сенкевича и направила их к тому, что лежало на столе. «Почему же не получается сеанс спиритизма? Может быть, нужно попробовать какую-нибудь другую методику? Но Аллан Кардек – лучший медиум Европы…»

Он подошел к столику, задумчиво погладил лаковую поверхность. Прислушался к мыслям Уотсона, постарался придавить упрямого доктора. Выходило, тот мечтал о вызове какого-то духа.

Сенкевичу стало еще интереснее. Ночь за ночью в лабораторию приходили два коллеги доктора, тоже помешанные на спиритуализме. И втроем они проводили сеансы, но дух с упорством тупой твари появляться не желал.

Он мобилизовал все свои знания предмета и пришел к выводу, что, вполне возможно, троица не совпадает по энергетике. Допустим, между двумя из них есть скрытая неприязнь или один подсознательно не верит в результат. Жена, откопал он в памяти. Уотсон тоскует о покойной Мэри и желает хотя бы поговорить с нею.

– Завтра попробуем подключить моих друзей. Возможно, их энергетика подойдет лучше, – вслух сказал Сенкевич, а про себя подумал: «Может, получится и другую проблему решить. Вызову дух Брюса, к примеру. Пусть растолкует, что там за сложности с вычислениями».

Он достал из жилетного кармашка хронометр, бросил взгляд на циферблат: половина девятого, время уходить. Подошел к большому дубовому шкафу, распахнул дверцу, за которой скрывался выход в темный глухой переулок.

Уже за порогом вспомнил и удивился: он впервые назвал Настю и Дана своими друзьями.

Но размышлять об этом было некогда: неугомонное эго доктора Уотсона вело Сенкевича к новым приключениям. Он шагал по темным, затянутым туманом улицам, держась как можно дальше от тусклого света фонарей.

«Куда собрался?» – попытался выяснить Сенкевич. Ответа, конечно, не последовало. Зато в голову ударил охотничий азарт: Уотсон что-то предвкушал. Свистнул, подозвал кеб, ловко вскочил в него, приказал:

– Ист-Энд.

Бросил кебмену три шиллинга, вышел и растворился в лабиринте узких, извилистых темных улочек. На Ханбери-стрит, под единственным работающим газовым фонарем, стояла субтильная женщина средних лет, в обтрепанном синем платье и желтом соломенном капоре.

– Ищете развлечений, мистер? – откашлявшись, спросила она.

– Сколько?

– Десять пенсов.

Сенкевич кивнул, хотя был вовсе не в восторге от того, что собирался сделать. Дама выглядела потасканной, жидкие темные локоны, выбивавшиеся из-под капора, лоснились от грязи, глаза были мутными. К тому же она выглядела тяжело больной и все время покашливала. Сенкевич заподозрил туберкулез – распространенную болезнь в сыром Лондоне, особенно в его трущобах. Однако по нахлынувшему возбуждению Уотсона он понял, что доктор подыскивал вовсе не пациентку.

– Пойдем, – хрипло произнес он, дернув женщину за руку и увлекая ее в темный вонючий переулок.

Теперь он даже не видел проститутку, во мраке она превратилась в едва различимый силуэт. Умом Сенкевич не хотел до нее дотрагиваться, подбирал мысленно аргументы, пытался отговорить Уотсона. Но телом управляло сознание доктора. Прилив тестостерона лишал разума, превращал его в зверя.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Смуглянка Энни, – хихикнула женщина. – Как хочешь развлечься, красавчик?

О том, что произошло потом, Сенкевич предпочел не думать и не вспоминать. Скорбь по любимой супруге, джентльменские принципы и склонность к пуританству ничуть не мешали доктору предаваться весьма грязным забавам. А учитывая внешний вид и состояние партнерши, это, скорее, тянуло на извращение.

Сенкевичу было противно, однако он не сумел справиться с возбуждением объекта и в итоге испытал острое удовольствие. Сунув в грязную ладонь проститутки горсть монет, он поспешно удалился, внутренне корчась от брезгливости.

Глава 2

Дан

Дан проснулся от того, что кто-то нежно облизывал его ухо. Утро не подарило ничего нового: все та же головная боль и страх перед светом.

– Прекрати, Насть, плохо мне, – простонал он, осторожно отстраняя подругу.

Настя засопела, хрюкнула и гавкнула. Пришлось разлепить веки. От неожиданности Дан отшатнулся, увидев над собой брыластую морду с зелеными фонарями вместо глаз. Он уже успел позабыть о собаке Баскервилей с симпатичной кличкой Сэр Генри.

Настя спала рядом в пуританской ночной рубахе, перетянутой под горлом завязками. Впрочем, Дан и не претендовал сейчас ни на какую сексуальность: все мышцы и суставы ныли, как после большой тренировки. Девушка проснулась, озабоченно спросила:

– Как ты?

– Хреново, – мрачно ответил Дан.

– Ясно… – Настя вскочила с кровати. – Сейчас Генричку выведу.

Она скинула рубаху, дав полюбоваться белоснежным телом с пышными бедрами и высокой большой грудью. Повозилась с корсетом, недовольно бормоча:

– Господи, как же неудобно, столько сбруи. Зачем она только нужна? – И, ухватив собаку за ошейник, вышла из спальни.

Дан потянулся, пытаясь прийти в себя, погрузился в грустные размышления. Похоже, ему предстояла долгая борьба с наркозависимостью. Но как ловить Потрошителя, если сыщик ходит-то с трудом? Да еще и память Холмса опять отказала. Например, он совершенно не помнил, зачем поселил на Бейкер-стрит монструозную собаку и что случилось в Баскервиль-холле. Ладно это – оказалось, Холмс и сам страдает от амнезии. Но и его способностей у Дана тоже не было. Получалось, сыщик просыпался только под воздействием наркотика. Приходилось выбирать: или Шерлок Холмс и морфин – или трезвость и ломка. Для Дана выбор был очевиден: он не собирался поощрять порочные наклонности своего альтер-эго.

– Придется так обойтись, – вздохнул он, и принялся раздумывать, как поймать Потрошителя.

Скотленд-Ярд с него не слезет, это ясно. А учитывая привычки милейшего доктора Уотсона, который, кажется, любит поразвлечься с проститутками, Сенкевича вполне могут снова обвинить. Недаром он вечером пропал и, по словам Насти, явился домой только в середине ночи. Надо будет с ним разобраться, сердито подумал Дан. Пусть на время умерит пыл, мачо недоделанный.

План поимки Потрошителя был бы прост, помни он чуть лучше историю криминалистики, которую изучал в академии ФСБ. Например, место и дату следующего нападения. Тогда оставалось бы лишь устроить засаду и взять маньяка тепленьким. Но таких подробностей Дан, конечно, из себя не выудил. Все, что удалось выжать, – второе убийство было совершено примерно через неделю и тоже в Ист-Энд. А вот где…

Тот же вопрос он задал Насте за завтраком, который состоял из пригорелой овсянки и резиново крутых яиц, которые девушка упорно именовала яйцами всмятку.

– Не знаю, Данилка, – покачала головой Настя, скармливая сэру Генри свою кашу. – Я только помню из лекций, что женщину звали Энни и что Потрошитель на этот раз особенно постарался. Кажется, почку у нее вырезал, что ли.

– Доброе утро, леди и джентльмены, – доброжелательно поприветствовал присутствующих Сенкевич, входя в столовую.

На нем была бордовая шелковая куртка и домашние брюки. Румяная физиономия лоснилась довольством.

– Кого звали Энни? – жизнерадостно спросил он, придвигая овсянку.

– Следующую жертву, – пояснила Настя.

Сенкевич поперхнулся:

– Пригорело…

– Что, знаком? – нахмурился Дан. – Ты бы придержал коня в узде, пока следствие идет. В следующий раз вытаскивать не буду.

– Кто знает, может, он и есть Потрошитель… – поддержала Настя.

На лице Сенкевича отразилось отчаяние:

– Я не виноват. Этот му-у-у-жик просто зверь какой-то. Не могу с ним справиться. Кажется, он помешан на б…б… бабах легкого поведения.

– Потрошитель тоже помешан, – хмыкнул Дан. – Колись давай, что там у тебя за Энни.

– Да ничего особенного. Смугленькая такая, тощая.

– Смуглянка Энни! – воскликнула Настя. – Я вспомнила прозвище!

Оба нехорошо посмотрели на Сенкевича.

– Всю следующую неделю из дома по вечерам ни ногой, – злобно приказал Дан.

– А нам надо идти, Данилка, – поднялась Настя.

– Куда это?

– Вести расследование, конечно. Искать свидетелей. Или ты думаешь, все само рассосется? Если не хотим неприятностей, надо разобраться с этим любителем проституток. А доктор Уотсон, – девушка выделила последние слова сладкой интонацией, – сейчас отправится в свою лабораторию и поищет способ вернуть нас домой. Не так ли, доктор?..

Сенкевич буркнул что-то неразборчивое.

Понимая, что подруга права, Дан кое-как добрался до кабинета, застыл перед столом, размышляя, что делать. Наркотик – единственный способ вернуть Холмса, а без него, без его знания реалий этого времени, ничего не получится. Крошечных отрывков памяти сыщика, застрявших в сознании, хватало только на то, чтобы чисто говорить по-английски. Но это было слишком мало.

Решившись, Дан открыл ящик стола, схватил пузырек с надписью «Laudanum», распечатал его и сделал маленький глоток, надеясь, что этой дозы хватит. Постоял, подождал немного, ощущая знакомый уже прилив сил. Потом энергично кивнул, достал из ящика копии полицейских бумаг, внимательно прочел их, раскрыл шкаф и принялся выбирать костюм. Холмс вернулся.

Спустя полчаса они с Настей вышли из кеба в Ист-Энде, на улице Бакс-роу. Здесь, судя по протоколам, предоставленным сэром Чарльзом, произошло убийство. Дан уверенно подошел к высоким деревянным воротам старого, заброшенного конюшенного двора.

– Тут она лежала.

– Кровь, конечно, смыта, – вздохнула Настя. – И даже если какие-то следы были, их давно затоптали.

Дан молчал. Сейчас им управлял Шерлок Холмс, который по описаниям из протоколов мысленно восстанавливал картину убийства.

Ночь с тридцатого на тридцать первое августа 1888 года была холодной, сырой и ветреной. С самого вечера небо хмурилось черными тучами, а в два часа разразилось дьявольской грозой. Над Ист-Эндом раздавались тяжелые раскаты грома, сверкали молнии, ливень шел стеной. Добрые горожане мирно спали под крышами своих домов, гроза скрыла от них все посторонние звуки. Они ничего не слышали.

Потом гроза уплыла в сторону Темзы, озаряя небо оранжевыми всполохами, придавая городу апокалиптический вид, – отличные декорации для кровавого преступления. И оно произошло.

Женщина брела, пошатываясь, не давая себе труда обходить широкие лужи, то и дело спотыкаясь, – казалось, она вот-вот свалится в сточную канаву, да там и заночует. Промокшие полы коричневого пальто-ольстера тяжело обвисли. Насквозь пропитавшиеся дождем юбки липли к ногам, сдерживали без того неуверенный шаг. В мужских ботинках, слишком больших для женской ступни, хлюпала вода. Дождевые капли с противным звуком ударяли по черному соломенному капору. Мэри Энн некуда было пойти, чтобы переждать непогоду: ни дома, ни денег на ночлежку, а те жалкие пенни, которые могли обеспечить кров над головой, женщина пропила в трактире с подружкой.

Теперь она медленно тащилась по Уайтчепл-роуд в сторону Лондонской больницы в надежде заработать несколько монет – единственным доступным ей способом. Но в такую дождливую ночь шансов на встречу с желающим поразвлечься было мало. И Мэри Энн уже бесцельно брела по опустевшим мокрым улицам, убивая время до утра.

– В ту ночь, с двух до трех часов, шел сильный дождь, – отрывисто произнес Дан. – Однако тело было найдено окровавленным. Вокруг головы и под нижней частью тела скопились лужи, одежда тоже была пропитана кровью. Значит, ее убили уже после трех, когда дождь кончился, иначе он смыл бы кровь. Труп нашли около четырех утра два возчика, которые направлялись на работу. Они указали, что руки и лицо женщины были еще теплыми. В темноте им даже показалось, что женщина жива, просто пьяна или без сознания.

– Выходит, они разминулись с убийцей на каких-то десять – двадцать минут, – заключила Настя.

Дан снова погрузился в размышления. Шерлок Холмс всегда говорил, что таково научное использование силы воображения, которое всегда работает у специалистов на твердой материальной основе[3].

Дождь прекратился внезапно: только что небеса проливали широкие потоки, и вот гроза ушла. Мэри Энн с облегчением вздохнула: теперь, возможно, припозднившиеся гуляки выйдут из трактиров. Может быть, вернуться в «Сковороду»? Клиентов она там сегодня не нашла, но кто знает: вдруг после хорошей порции джина кто-нибудь из джентльменов захочет ласки?..

– Пойдем опрашивать свидетелей? – прервала его мысли Настя.

Дан молча покачал головой. Здесь полицейские сделали все что могли. И даже если кто-нибудь о чем-нибудь умолчал, теперь он в этом не признается.

– Показания свидетелей противоречивы. Констебль, дежуривший ночью в будке, которая находилась метрах в пятидесяти от ворот конюшенного двора, не слышал ничего подозрительного. То же утверждают ночные сторожа из ближайших складов, жильцы Нового Коттеджа и Эссекского Причала. – Дан кивнул на два дома, окна которых выходили прямо на место трагедии. Но вот некая миссис Колуэлл с Брейди-стрит указывает, что среди ночи слышала крик женщины: «Помогите! Убивают! Полиция!» Судя по звуку голоса, женщина убегала в сторону Бакс-роу. Но самое интересное, миссис Колуэлл не слышала при этом шагов.

Дан направился к Брейди-стрит, которая пролегала перпендикулярно Бакс-роу, остановился возле газового фонаря на столбе:

– Последний источник освещения, дальше, на Бакс-роу, темнота. Предположим, Мэри Энн стояла здесь, ожидая, не появится ли клиент. И он появился.

– Так пойдем повторно допросим миссис Колуэлл.

– Нет, мы сделаем по-другому. – Дан огляделся, выбрал из прохожих шустрого разносчика газет, свистом подозвал его.

Курносый мальчишка лет десяти в длинном не по росту пиджаке и лихо заломленной кепке шустро подбежал:

– Газету, мистер?

– Оставь себе. – Дан показал ему монету. – Хочешь заработать шиллинг?

– Что нужно делать, мистер?

– Скажи, ты знаешь, кто живет в этом доме?

– А как же, я всех здесь знаю. Мистер Кортни с семьей, он работает на причале. Мистер Смит, он холостяк, столяр. И миссис Колуэлл, старенькая вдова. Она хозяйка дома.

– Расскажи про вдову.

Мальчишка рассмеялся:

– Да она сумасшедшая. Однажды я принес ей «Стар», а она рассказала, что ночью за окнами ходили фейри и пели рождественские гимны. Ей все время что-то такое слышится. То волки на улице воют, то дьявол крыльями хлопает.

Дан вручил парню шиллинг и отпустил.

– Элементарно, Хадсон. Единственная свидетельница, которая утверждает, что слышала крик, страдает старческим маразмом и слуховыми галлюцинациями. Узнав, что неподалеку произошло убийство, тут же придумала вопли о помощи.

– Но, может, на этот раз она действительно что-то слышала?

– Возможно. Только поймем мы это гораздо позже. Теперь пойдем в морг уайтчепелского работного дома. Мне нужно осмотреть тело.

Ночлежное заведение располагалось неподалеку, на углу Бейкерс-роу и Томас-стрит. Покойницкая при лечебнице – темный, вонючий кирпичный сарай – была заперта на ключ. Послали за сторожем. Спустя полчаса явился трясущийся, приволакивающий правую ногу старичок. Взглянув на бумагу от сэра Чарльза, которая предписывала оказывать предъявителю сего всяческое содействие в полицейском расследовании, сторож трясущимися руками отпер дверь.

Внутри было темно, пахло нечистотами и смертью. Под ногами что-то тихо похрустывало.

– Вши, – коротко пояснил сторож. Настя сдержанно взвизгнула.

Убитая лежала в гробу, обмытая и причесанная, одетая в простенькое темное платье. Она была маленькой, хрупкой, с каштановыми, начинающими седеть волосами. Дан внимательно оглядел покрытое морщинками лицо с мелкими чертами. На обеих скулах отчетливо виднелись кровоподтеки. Шею прикрывала полоса ткани. Дан приподнял ее, осмотрел длинную, от уха до уха, рану на горле.

– Придется раздевать.

Сторож вышел и вернулся с еще одним пожилым мужчиной. Вдвоем, ничуть не смущаясь, они принялись деловито освобождать покойницу от одежды.

– Что ты хочешь тут увидеть? – шепотом поинтересовалась Настя. – Я тебе и так все расскажу, да и в полицейском протоколе есть результаты осмотра.

Дан пожал плечами – он не знал, что ожидает найти, но чувствовал: должен увидеть труп без одежды. Сторожа сняли платье и отступили. Настя, видавшая всякие виды, болезненно передернулась и отвернулась от окоченевшего худенького тела. Дан подошел ближе. Брюшную полость безжалостно вспороли – начиная от середины нижних ребер, вдоль правого бока, в нижней части таза, к левой стороне живота. Рана была неровной. Живот также был прорезан в нескольких местах. На лобке виднелись три колотые раны.

Мэри Энн дошла до последнего фонаря на Брейди-стрит и остановилась. Она прогулялась уже по всем улицам Ист-Энда – безрезультатно. Подумалось, что все же надо идти в «Сковороду». Ее знобило, мокрая одежда неприятно холодила тело. Как бы не заболеть… Если в трактире не найдется желающих быстрой любви, может, кто-нибудь хоть угостит джином и она согреется.

Из темного переулка между домами выступил силуэт. Мэри Энн присмотрелась: мужчина.

– Развлечься хотите, мистер? – привычно выкрикнула она.

Человек бесшумно приближался, ступая мягко, по-кошачьи. Вскоре он оказался рядом, остановился подле женщины, ласково улыбнулся. Взял за руку, повернул туда-сюда, осматривая предлагаемый товар. Мэри Энн не сопротивлялась: она привыкла к подобному обращению. Сейчас он ухватит за грудь, хлопнет по заду, потом решится на покупку.

Но клиент не торопился ощупывать проститутку. Он продолжал смотреть на нее.

– Пожалуй, я хочу развлечься, – едва слышно шепнул он.

Пальцы на ее запястье сжимались все сильнее, превратились в тиски, причиняя сильную боль. Женщина попыталась вырваться, но человек держал крепко. Тогда она скосила глаза, взглянула на него и застонала от ужаса. Когда казалось, спасения уже не будет, эти железные пальцы переломят ей кость, человек наконец отпустил ее, прошептал:

– Беги…

И она побежала в сторону Бакс-роу, звериным инстинктом выбрав самую темную улицу, надеясь затеряться, спрятаться во мраке. Задыхалась от невыразимого страха. Сил кричать не было. В непроглядной черноте Бакс-роу раздавалось только ее хриплое дыхание и топот ботинок по мокрым камням мостовой.

Из-за паники она не слышала ничего. Не услышала и шагов преследователя. Он налетел из темноты, сбил с ног, повалил на мостовую. Смеясь, задрал на ней юбку. Она лежала не шевелясь. Знала: если закричит, человек пустит в ход то, что сжимает в левой руке. Пусть он сделает свое дело и уходит, пусть. От нее не убудет.

Мэри Энн почувствовала, как с нее стягивают панталоны. Ничего, не впервой. Иногда приходилось уступать самым буйным клиентам бесплатно – жизнь дороже.

Она попыталась расслабиться, принять его в себя, может, даже изобразить удовольствие, лишь бы он не злился. Но он медлил – она физически ощущала голым телом его острый как нож взгляд. Человек застонал, в этом звуке были похоть, дикое желание, звериное возбуждение и… ненависть.

Острая боль пронзила лобок, потом еще раз, еще – теплое потекло по бедрам и ногам, капало с тихим звуком на мостовую. Он захрипел, учуяв запах крови, – дикий зверь, городской хищник.

Тогда она издала наконец слабый крик о помощи, но на лицо опустилась тяжелая рука. Твердые пальцы с силой сжали щеки, давя звук в зародыше. Мэри Энн молча заплакала. Острое, беспощадное вошло между ног, кромсая нежную плоть внутри, разрывая и вырезая то, что делало ее женщиной. Лезвие ходило взад-вперед. Убийца навалился на нее, в такт движениям руки подергиваясь всем телом, издали их можно было принять за любовников. Мэри Энн потеряла сознание от боли, мужчина коротко вскрикнул и упал на нее, извиваясь в конвульсиях наслаждения.

Потом он еще долго трудился над неподвижным телом. С удовольствием истинного художника, сумевшего воплотить прекрасный замысел, резал грудь и лобок. Вогнал инструмент в брюшину. Слой жира на животе с трудом подавался под лезвием. Пришлось резать по мясницки, в несколько приемов.

Наконец все было кончено. Живая игрушка, сколь ненавистная, столь и восхитительная, превратилась в неподвижную груду искромсанной плоти. В окровавленный кусок мяса. Он почувствовал легкое сожаление – не из-за ее смерти, конечно. Из-за того, что любимая работа была окончена. Такое разочарование и опустошение ощущает писатель, поставивший последнюю точку в романе, которому посвятил много времени. Вздохнув, он почти любовно погладил шею проститутки и одним движением перерезал ей горло от уха до уха.

Дан долго смотрел на вспоротую брюшину трупа. Аккуратные края раны, настолько ровные, будто резали тонким скальпелем или лазером, – несмотря на то что это сделано в несколько приемов. Но это не скальпель, слишком глубоко вспорота плоть. Нож с тонким лезвием? Дан приподнял край отрезанной фартуком брюшины, достал из кармана лупу, всмотрелся, толком не понимая, что ищет. На грязно-желтоватом слое жира он заметил крошечные черные точки. Из другого кармана вынул пинцет, осторожно взял одну из них. Это был короткий толстый волосок. А вернее, щетина с чьего-то подбородка.

– Она убита опасной бритвой, – уверенно сказал Дан. – До этого полиция искала хирурга или мясника. А возможно, надо было искать парикмахера.

Настя

Вдвоем они с Даном отправились в ближайший полицейский дом дивизиона J. В приземистом кирпичном здании Дан предъявил бумагу от комиссара Уоррена и прошел в инспекторскую, где изложил свои догадки. Сейчас же в Скотленд-Ярд был отправлен констебль с донесением.

– А мы теперь куда? – спросила Настя.

– Пройдемся по местным парикмахерским. Мне давно уже пора побриться.

Парикмахерские Ист-Энда представляли собой замызганные комнатенки на первых этажах домов. Здесь даже не имелось зеркал – такая роскошь была не по карману местным куаферам. Клиент, усаживаясь в кресло, не мог наблюдать за тем, что происходит с его волосами и щетиной. Но, кажется, это никого не смущало.

Сюда ходили только мужчины – женщинам стричься не полагалось, поэтому Настю везде встречали недоверчиво-удивленными взглядами. Мало того, что не место ей было среди мужчин, еще и вид ее говорил о достатке более высоком, чем у местных жителей. Однако делать нечего, Настя старательно изображала даму, которая сопровождает супруга.

Хозяин первого заведения был настолько стареньким и хилым, что едва держал в руках бритву. Дан заглянул к нему и тут же вышел. Покачал головой:

– Не может быть. У него сил не хватит человека прирезать.

Второй парикмахер, молодой и улыбчивый, был занят: в кресле перед ним сидел здоровенный возчик с намыленным лицом. Дан немного понаблюдал, как парень скребет его щеки бритвой, и предпочел удалиться.

– Что, не рискнул? – усмехнулась Настя. – У него бритва туповата. Обратил внимание? Несмотря на пену, аж скрежет стоит.

– Дело не в этом. Он правша. Не наш клиент.

Оставалась всего одна парикмахерская – в таком большом районе было всего три брадобрея. Местные жители не особенно заботились о своем внешнем виде, у большинства на это не имелось денег. Поэтому одни носили бороды, другие стриглись и брились дома.

Чтобы попасть в последнее заведение, потребовалось пройти через узкий переулок, свернуть в вонючую темную подворотню. Дан потянул на себя обшарпанную дверь, они вошли и оказались в обшарпанной крошечной комнатке, слишком убогой даже для Ист-Энда. Хозяин парикмахерской, огромный, широкоплечий и редкостно лохматый, казалось, занимал половину этой каморки.

– Стричшься, бричшься? – спросил он со странным акцентом.

– Бриться, – ответил Дан, смело усаживаясь в полуразвалившееся кресло.

– Пани тоже стричшься? – уточнил парикмахер.

– Нет, она со мной.

– Пани подождать, – кивнул детина.

Присесть было некуда, так что Настя скромно притулилась в углу, внимательно наблюдая за поляком, который куда-то вышел, потом вернулся с кастрюлей, из которой валил пар. Поставив ее на пол, окунул туда грязноватое полотенце, отжал, шлепнул на лицо Дана. Зачерпнул оттуда же воды в маленький стаканчик, кинул щепотку мыльной стружки, взбил облезлым помазком. Снял полотенце, намылил Дану щеки и подбородок. Достав из кармана бритву, обтер ее о серый, замаранный потеками и пятнами фартук, принялся ловко снимать щетину. Левой рукой.

Настя не отрываясь смотрела на покрытую то ли кровью, то ли ржавчиной бритву, которая скользила в опасной близости от горла друга. Дан был виден ей в профиль. Здоровенный поляк ссутулился над креслом, и девушке казалось, он вот-вот полоснет лезвием.

Почему-то Настя сразу поняла: парикмахер – тот, кого они ищут. И дело было не только в леворукости. Все его движения, уверенные и вместе с тем нервные, выражение лица, слегка отрешенное, бегающий, неуловимый взгляд маленьких глазок из-под сальной челки, манера кривить рот в болезненной ухмылке словно кричали: перед ними маньяк.

Настя внутренне содрогалась, сердце сжималось от тревоги за друга. А Дан, кажется, ничуть не переживал. Затеял с поляком разговор:

– Что-то посетителей здесь нет. Плохо идут дела?

– Не жалуюсь, – неопределенно произнес парикмахер. – На хлеб хватает, чего еще хотеть? Нам, евреям, выбирать не приходится. Главное, пока не прогоняют.

Он медленно провел бритвой по щеке Дана, спустился к шее. Настя замерла от ужаса. Парикмахер покосился на нее, спросил со смешком:

– Чего боится пани… леди?

– Как и все леди, крови, – спокойно ответил Дан. – Если увидит порез, упадет в обморок.

– Леди! – визгливо захохотал поляк. – Они такие нервные!

Внезапно он рывком развернул кресло так, что Дан оказался лицом к Насте, и прижал бритву к его горлу:

– Не шевелиться, нервная леди. А то я перерезать глотку вашему другу.

– В чем дело, любезный? – невозмутимо осведомился Дан. – Или ты думаешь, мы не в состоянии заплатить за твои услуги? Закончи бритье, и рассчитаемся.

– Не заговаривать мне зубы, мистер Шерлок Холмс! – взревел парикмахер. – Я видеть ваш портрет в газете. Я сразу вас узнать. Что вы здесь вынюхивать?

Тип абсолютно неуравновешенный, подумала Настя, прикидывая расстояние между ними. Типичный психопат. Полоснет по горлу без всяких сомнений – терять ему нечего.

– Разве я скрываю свое имя? – все так же спокойно проговорил Дан. – Да, я действительно Шерлок Холмс. По-вашему, сыщикам не нужно бриться?

– Джентльмен не бржичшься у польских евреев в Ист-Энде, – процедил парикмахер. – Что тебе здесь нужно, ищейка? Отвечай!

Лезвие бритвы чуть плотнее прижалось к шее Дана, на коже выступила капелька крови, набухла под лезвием, тонкой алой полоской поползла вниз. Вспомнив недавние слова друга, Настя нервически застонала, закатила глаза и картинно свалилась на пол.

Ее фокус отвлек поляка всего на мгновение, он чуть ослабил давление бритвы. Этого оказалось достаточно, чтобы Дан перехватил его руку, вывернул и вскочил с кресла. Когда Настя открыла глаза и поднялась, мужчины сцепились не на жизнь, а на смерть. Дан удерживал руку противника, тот пытался высвободиться.

– Бросьте бритву, Космински, – раздалось от двери. – Полиция.

На пороге стоял инспектор Лестрейд, целясь в парикмахера из револьвера.

– Сдавайтесь и бросьте бритву, – повторил он. – Иначе буду стрелять.

Здоровяк тоскливо взвыл и с новой силой кинулся на Дана. Парикмахерская наполнилась людьми в синей форме. Они скрутили поляка, вырвали из руки бритву, защелкнули на запястьях наручники.

– Вижу, я чертовски вовремя получил ваше сообщение, Холмс, – самодовольно усмехнулся инспектор. – За это время мы успели выяснить личность всех парикмахеров Ист-Энда и пришли прямо сюда.

– Благодарю, Лестрейд, – кивнул Дан, прижимая полотенце к порезу на шее. – Он левша и ярко выраженный психопат… Да вы сами видели.

– Это я должен благодарить вас, Холмс, – слегка поклонился полицейский. – Не будь вашей знаменитой дедукции, мы еще нескоро вышли бы на Космински. Впрочем, не будь нас, вполне вероятно, ваша дедукция сегодня перестала бы существовать.

Он тоненько рассмеялся, довольный своей шуткой. Продолжил:

– Не волнуйтесь, Холмс, у нас он заговорит.

– Я и не хотеть молчать! – Космински забился в руках державших его полицейских. – Я ненавижу их, ненавижу! Грязные, похотливые продажные суки!

– Ну вот, видите, – заметил инспектор. – Убийца уже готов сделать признание.

– Я не убийца! Убийцы – они! Шлюхи! – продолжал бесноваться поляк. – Их всех надо уничтожить! Уничтожить! Они ломают жизни! Настоящие убийцы – шлюхи!

Космински содрогнулся, выгнулся и забился в припадке. На губах выступила пена, глаза закатились так, что были видны только опутанные красной сеткой лопнувших сосудов белки.

– Да он еще и эпилептик, – брезгливо сказал Лестрейд. – А возможно, талантливый актер, изображает припадок, чтобы отправили в лечебницу для душевнобольных. Нет, со мной такой номер не пройдет. Знаете, Холмс, – понизив голос, доверительно добавил он, – я все же рад тому, что убийцей оказался не подданный королевы Виктории, а приезжий из Польши. Отрадно знать, что истинный британец не способен на такое зверство.

Настя тихо фыркнула над его пафосом, а Дан вспомнил музей орудий убийств в Скотленд-Ярде и промолчал, только вежливо кивнул.

– Что ж, еще раз спасибо за помощь, – улыбнулся Лестрейд. – Холмс… миссис Хадсон…

Он развернулся и вышел. За ним последовали констебли. Настя наконец смогла заняться Даном.

– Как ты? Сильно он тебя? Покажи!

– Ерунда. Царапина, – поморщился друг, отнимая полотенце от шеи.

Действительно, бритва лишь неглубоко разрезала кожу, однако ранка все еще кровила.

– Поехали домой, я тебе ее промою и заклею, – предложила Настя. – В этой грязи можно столбняк подхватить или заражение крови.

– Да уж, неизвестно, кого он вчера этой бритвой резал, – усмехнулся Дан.

– Господи! – Настя всплеснула руками. – Вдруг там трупный яд? Поехали скорее!

– Да прекрати паниковать, – увещевал друг. – Какой трупный яд, если он живую женщину резал?

– Все равно. Может, она больная какая. Пошли скорее за кебом! – Настя шагнула к порогу, вдруг остановилась и добавила: – А тебе не кажется, Данилка, что вышло слишком легко и просто? Очень уж гладко все закончилось. Так не бывает…

Сенкевич

Целую неделю он выходил из дома только для того, чтобы навестить пациентов. Остальное время проводил в лаборатории, с интересом разбираясь в исследованиях Уотсона. Он с трудом подавлял либидо неугомонного доктора, который так и рвался навестить уайтчепелских проституток. Уотсон не желал себе ни в чем отказывать, тем более что убийца был схвачен и сидел в тюрьме в ожидании окончания следствия. Сенкевич же считал, что в ближайшие дни лучше затаиться и не раздражать полицию.

Так что он предоставил Уотсону возиться с пробирками, делать бесплодные попытки оживления механической куклы, которую доктор сам собрал, и ездить к пациентам. Периодически подавлял личность Уотсона и тогда садился разбирать его бумаги.

Этой ночью Сенкевич задержался в лаборатории. Когда в дверь позвонили, на часах было уже три. Дан с Настей давно спали. «Скорее всего, кто-то из пациентов прислал за доктором», – подумал Сенкевич и пошел отпирать дверь.

На пороге стоял констебль с горящим фонарем.

– Я к мистеру Шерлоку Холмсу, – переминаясь с ноги на ногу, сказал он. – Был приказ известить в случае чего…

Сенкевич не стал переспрашивать – и так было ясно. Взгляд констебля, странно испуганный для взрослого, повидавшего виды мужчины, подтвердил его догадку.

– Через десять минут будем, – пообещал Сенкевич, и отправился будить Дана.

Вскоре они на кебе выехали в сторону Ист-Энда. Настю, несмотря на все протесты, оставили дома.

Новая жертва была обнаружена в темном переулке, неподалеку от рынка Спайтелфилд. Рядом с телом стояли два констебля, подсвечивали фонарями доктору. Неподалеку нервно прохаживался инспектор Лестрейд.

– Наконец-то! – воскликнул он, завидев Дана. – Доброй ночи, Холмс. Впрочем, не такая уж она и добрая. Итак, вы ошиблись: Космински не убийца.

– Что здесь? – Дан склонился над трупом.

– Позвольте мне, – вмешался Сенкевич.

– Да, действительно. Доктор Уотсон опытный врач, когда-то был военным хирургом.

Сенкевич кивнул молодому врачу, который, казалось, находился на грани обморока. И было от чего. Лицо несчастной женщины было изрезано до неузнаваемости. На горле зияла рана от уха до уха. Непристойно задранные юбки открывали покрытые ранами бедра и лобок, распаханную брюшину. Но самое жуткое было не это. Рядом с трупом исходил паром окровавленный вонючий комок – внутренности проститутки.

После дождливого, неприветливого августа сентябрь тоже выдался промозглым. Но эта ночь была ясной, хоть и прохладной. Женщина в невзрачном сереньком платье и столь же непрезентабельной накидке поверх него прохаживалась туда-сюда под фонарем на Корт-стрит. Выношенные чулки и старые туфли на тонкой подошве не грели, приходилось двигаться, чтобы не замерзнуть.

Каждый раз, когда мимо проходили мужчины, она лихо подбоченивалась, поправляла изношенную желтую шляпку, жалко украшенную бумажным цветком, и заученно игривым тоном произносила:

– Джентльмены желают развлечься? Всего четыре пенни с каждого.

Но сегодня не везло: подвыпившие в трактире грузчики прошли мимо. Компания возвращавшихся с вечерней смены рыночных возчиков тоже не обратила никакого внимания на кокетливые призывы. Женщина вздохнула, но заметила, что к ней приближается хорошо одетый молодой человек. Она снова уперла руку в бок, приосанилась:

– Джентльмен желает развлечься?..

– Никогда не видел ничего подобного, – слабым голосом произнес дежурный доктор. – Он просто выпотрошил человека, как… как свинью…

Сенкевич слегка оттеснил слабонервного врача, присел на корточки, коснулся сначала шеи, потом рук женщины. Они были еще теплыми – значит, и в этот раз убийца разминулся со свидетелями на каких-нибудь полчаса.

– Да, вне всяких сомнений, тот же почерк. Только на этот раз наш убийца проявил еще больше фантазии.

– Пинцет? – предложил Дан.

– Спасибо, у меня свой.

Мужчина подошел, остановился под фонарем, и стало видно, что он совсем юн – скорее всего, студент, подгулявший в одном из злачных мест. Критически осмотрев лицо проститутки, пренебрежительно бросил:

– Слишком стара. – И отошел, посвистывая.

Она всякого навидалась и наслушалась, но тут почему-то стало обидно.

– Ступай к мамочке, сопляк! У тебя небось еще инструмент не вырос, – выкрикнула женщина в удаляющуюся спину и разразилась хриплым издевательским смехом.

Вскоре натужный хохот перешел в кашель. Она согнулась пополам, торопливо достала грязный платок, прижала к губам. Когда приступ прошел, взглянула: на ткани остались кровавые пятна.

Прошло не меньше двух часов. Улицы опустели: даже самые отчаянные гуляки и завсегдатаи трактиров уже мирно спали. Женщина обессиленно прислонилась к фонарю. Сегодня ничего заработать не удалось, надо возвращаться в ночлежку – благо, пенни на это она предусмотрительно отложила. А вот ни ужина, ни завтрака у нее не будет.

На глаза выступили слезы. Ей сорок семь, а нищета и тяжелая болезнь не красят. Ни семьи, ни родных, ни друга. Никого, кто мог бы согреть, помочь, поддержать. Только и есть в ее жизни, что трактиры, ночлежки, холодные улицы да темные переулки, на которых ее впопыхах, торопливо имеет за несколько пенни любой пьяный ублюдок. К чему все это и за что ей такие мучения?

– Господи, – унылым шепотом взмолилась она, – закончил бы ты со мной, что ли…

Кто знает, может, случившееся дальше стало ответом на отчаянный вопль ее души?

Сенкевич, стараясь не дышать, поворошил груду внутренностей. Потрошитель потрудился на совесть – полностью освободил брюшину жертвы. Длинные, перепутанные трубки кишок. Дряблая печень – покойница злоупотребляла алкоголем и нерегулярно ела. Похожая на черную фасолину почка… Он долго разбирал кровавый ком, потом наконец произнес:

– Второй почки нет.

– Уверены, Уотсон? – хладнокровно отозвался Дан. – Значит, убийца забрал ее с собой в качестве сувенира.

Один из констеблей издал странный горловой звук и поспешно отбежал в сторону. Было слышно, как его рвет. Лестрейд помрачнел еще сильнее:

– Только этого нам не хватало. Что скажете, Холмс?

Из всех присутствующих один Сенкевич понимал: Холмса здесь нет, Платонов может полагаться лишь на собственные сыскарские способности да на знания о Потрошителе, почерпнутые из книг. Капитан не подкачал, продемонстрировал проницательность, которую от него и ждали.

– Скоро почка найдется, – сказал он, разглядывая изуродованное лицо женщины. – Как я уже говорил, убийца забрал ее в качестве сувенира. Или, если угодно, охотничьего трофея. А охотничьими трофеями принято хвастаться.

Лестрейд ничего не ответил на такое самоуверенное заявление, только с сомнением посмотрел на Платонова. Тот невозмутимо продолжил:

– Мы имеем дело с классическим психопатом. Несомненно, он получает наслаждение от убийства. Эротическое наслаждение. Уколы ножом в интимное место жертв – имитация акта любви. Он совершает преступления в состоянии крайнего возбуждения, и момент смерти женщины дает ему желанное удовлетворение. Но этого убийце недостаточно.

– Господь всемогущий! – воскликнул Лестрейд. – Чего же ему еще может быть нужно?

– Славы, джентльмены. – Платонов поднялся с корточек. – Все маньяки ищут славы. Желают, чтобы публика ужасалась и одновременно восхищалась ими. Чтобы их деяния остались в веках. Не сомневаюсь, так и будет. А еще этот человек в глубине души хочет, чтобы его поймали.

– Так чего же проще? – фыркнул Лестрейд. – Пусть бы не убегал с места преступления.

– Он издевается над полицией, джентльмены. Не считает ее достойной поймать его. Как всякий безумец, полагает себя много умнее сыщиков. Высокомерие – вот признак маньяка. Он оставляет зашифрованные послания, вступает в противоборство. Но не с полицией. Он ищет достойного противника. Не сомневайтесь, скоро преступник вступит с нами в диалог и покажет себя во всей красе.

– Он считает, полиция для него недостаточно сильный противник? – Лестрейд обиделся, казалось, даже редкие усики его встали дыбом, как у разозленного хорька.

– Разумеется, он так считает.

– И кто же тогда противник достойный? С кем играет убийца?

– Я, – просто ответил Платонов. – Он играет с Шерлоком Холмсом.

– Вы уже один раз пошли по ложному следу, – пробурчал Лестрейд.

Дан, проигнорировав это замечание, снова склонился над жертвой:

– Что скажете об орудии убийства, Уотсон?

– Как и в прошлый раз, края плотные, не рваные, надрез ровный. Горло рассечено одним движением. Разрезы на лице глубокие, но тонкие. Внутренности также отсечены одним движением…

– Хирургический скальпель. – Платонов не спрашивал, утверждал. – Он сменил орудие убийства.

Сенкевич кивнул:

– Вне всяких сомнений.

– В прошлый раз искали парикмахера, теперь снова возвращаемся к хирургу, – недовольно пробурчал Лестрейд.

– Увы, – признал Сенкевич. – Простому парикмахеру не под силу так профессионально выпотрошить человека. Это сделал врач. Либо, возможно, мясник.

– Или тот, кто знаком с анатомией, – добавил Дан.

– Кто же может быть знаком с анатомией, кроме врачей и мясников? – пожал плечами Лестрейд.

– Натуралист. Скульптор. Художник. Или просто человек, который любит убивать, – хладнокровно ответил Платонов.

Лестрейд совсем приуныл:

– Обширное поле для розыска.

Человек тихо выступил из темной подворотни, вкрадчиво, бочком, подобрался к проститутке. Вежливо улыбнулся:

– Сколько?

– Четыре пенни, дже… – Она не успела договорить, замерла с открытым ртом, наблюдая, как лицо клиента меняется, превращается в оскаленную морду зверя, в маску ярости и ненависти. И голос его тоже изменился, когда он, поигрывая чем-то тонким, блестящим, невыносимо страшным, выдохнул:

– Беги!

Женщина сообразила мгновенно: через две улицы будка патрульного. Тоненькая, легкая, она стремительно сорвалась с места и побежала по Корт-стрит в сторону рынка Спайтелфилд. За ним и находился пост дежурного полицейского. Там сторожа, там патрульный, там помогут…

Она неслась по улице, стараясь держаться под светом фонарей, отчаянно надеясь, что навстречу попадутся прохожие, спугнут человека с ножом. Но, как назло, улицы были пусты. Кричать не рисковала: берегла дыхание, зная свои слабые легкие.

Позади грохотали тяжелые шаги. Преследователь не желал молчать. Он громко свистел, хохотал, что-то выкрикивал в спину и, кажется, даже подпрыгивал, получая удовольствие от погони.

Женщина выскочила на Уайтчепел-роуд. Оставалось совсем немного: добежать до рынка, пересечь его – там ждало спасение. Но легкие подвели: она задохнулась от кашля.

Тяжелый кулак ударил по шее, сбил с ног. Она упала лицом вперед, ударилась лбом о камень мостовой, потеряла сознание. Урча от радости, человек перевернул ее, подхватил под мышки, волоком потащил в вонючий тупичок неподалеку от рынка.

Уложив проститутку прямо в грязь, присел на корточки. Резким движением задрал юбку, стащил нижнее белье. Рассмеялся:

– Так не пойдет! Просыпайся! – И принялся похлопывать ее по щекам.

Женщина очнулась и взвизгнула.

– Да, так! Ори! Все равно не услышат! – хохотал убийца, ловко рассекая кожу на ее лице.

Крик вскоре превратился в кашель, из горла несчастной хлынула кровь.

– Напрасно торопишься, – резвился маньяк.

Он несколько раз ударил скальпелем в лобок. Потом отработанным движением вскрыл брюшину. Запустил обе руки в живот, покопался, вытянул кишки, бросил рядом с агонизирующим телом. Снова залез обеими руками в рану, пошарил, подсек внутри скальпелем, с силой дернул. Немного полюбовался вытащенной почкой, сунул ее в карман. Извлек вторую, пренебрежительно швырнул в груду кишок.

Он долго еще тщательно опустошал брюшину женщины, которая уже не подавала признаков жизни. Потом небрежно полоснул по горлу, вытер окровавленные руки об подол платья, поднялся и, посвистывая, неспешно пошел прочь, на ходу добрея лицом, из чудовища снова превращаясь в обычного мужчину.

– Едемте, Уотсон, – произнес Дан. – Здесь нам больше делать нечего, оставим уборку полиции, а сами вернемся домой, раскурим трубку и прибегнем к дедукции.

Однако, добравшись до дома, они разошлись по комнатам и рухнули спать. Проснулись уже под вечер, поужинали, устроились в кабинете сыщика – один дымил папиросой, другой с вожделением поглядывал на трубку, но сдерживался. На столе лежали утренние газеты, которые они еще не успели прочесть.

– Как себя чувствуешь, капитан? – спросил Сенкевич.

– Хреново, не видишь, что ли?

Платонов больше не принимал наркотиков, и казалось, в последние два дня ломка стала отступать. По крайней мере, он уже уверенно держался на ногах и даже сумел выехать на место преступления, хотя вид имел болезненный. Сенкевич хотел было поделиться своими соображениями по поводу наркомании Холмса, но тут раздался звонок в дверь.

– Инспектор Джонс, джентльмены, – сообщила Настя, появившись на пороге.

Бесцеремонный толстяк вошел, как всегда без приглашения уселся в кресло напротив Дана и, не скрываясь, осмотрел его. Взгляд маленьких свиных глазок был хитрым и неприязненным, пухлое щекастое лицо Джонса расплылось в неприятной ухмылке:

– Неважно выглядите, Холмс.

Как и все полицейские, выдуманные Конан Дойлом, он не отличался тактичностью.

– Что вам угодно, инспектор? – вмешался Сенкевич.

Вместо ответа Джонс достал из кармана сложенный вчетверо газетный листок:

– Читали утренний «Таймс»? Новое убийство в Ист-Энде. – Джонс поскреб за ухом. Интонация инспектора была насмешливой. – Вот решил обратиться к великому сыщику.

– Мы были сегодня ночью на месте преступления, – холодно произнес Дан.

Сенкевич поспешно взял со столика газету, развернул ее, отыскал страницу новостей, бегло просмотрел:

– Ничего интересного.

– Именно. Вы ошиблись, Холмс, – ухмыльнулся инспектор. – Космински не убийца. У него самое надежное алиби в мире: на момент совершения второго преступления он сидел в тюрьме. Его уже перевели в лечебницу для душевнобольных. Никакой он не маньяк, просто жалкий сумасшедший.

– Что ж, иногда следствие идет по ложному пути и самые опытные сыщики ошибаются, – заметил Дан. – Однако не помню, чтобы я указывал на Аарона Космински как на убийцу. Я сказал, возможно, он преступник.

– Опять ваши фокусы, Холмс, – проворчал инспектор. – Но тут вот какое дело… – Джонс замялся, потом вытащил из другого кармана листок бумаги, протянул Дану. – Прочтите.

– Позвольте мне, – в лучшей Уотсоновской манере проговорил Сенкевич. Взял бумагу, принялся читать вслух: – «Со всех сторон до меня доходят слухи, что полиция меня поймала. А они до сих пор даже не вычислили меня. Я охочусь на женщин определенного типа и не перестану их резать до тех пор, пока меня не повяжут. Последнее дело было великолепной работой. Леди не успела даже вскрикнуть. Я люблю такую работу и готов ее повторить. Скоро вы вновь узнаете обо мне по забавной проделке. Закончив последнее дело, я прихватил с собой чернила в бутылочке из-под имбирного лимонада, чтобы написать письмо, но они вскоре загустели как клей, и я не смог ими воспользоваться. Вот я и решил, что взамен подойдут красные чернила. Ха! Ха! В следующий раз я отрежу уши и отошлю их в полицию, просто так, ради шутки. Джек Потрошитель».

– В газетах этого нет, – сказал Сенкевич, возвращая инспектору письмо.

– Пока нет, – уныло признался Джонс. – Но сегодня вечером уже будет. Письмо-то, написанное кровью, он прислал прямо в агентство новостей. Они передали бумагу в Скотленд-Ярд, но содержание уже пошло в печать. Надо же, имечко себе какое придумал: Джек Потрошитель…

Дан сочувственно кивал.

– В общем, Лестрейд рассказал о ваших прогнозах. Вынужден признать, Холмс: вы были правы. Убийца решил поиграть с нами.

– И эта игра только началась, – согласился Платонов. – Следует ждать новых писем и даже посылок.

– Посылок?..

– Увы. С частями тел жертв. Думаю, сначала он пришлет почку.

Платонов отчаянно блефовал, выдавая знания о Потрошителе за результат дедукции. Сенкевич тут же подумал, что зря капитан столь самоуверен: реальность другая, и Потрошитель может действовать по-другому.

– Так, может, встанете уже с кресла и поможете его поймать? – насупился Джонс.

– Я не бегаю по улицам в поисках преступника, – заметил Дан. – Мое оружие – анализ и размышления. Дедуктивный метод.

– Ну размышляйте тогда. – Джонс тяжело поднялся. – А я пойду бегать. Нам, простым смертным, приходится работать. Если что понадобится, только сообщите в Скотленд-Ярд. Мы обязаны предоставлять вам все материалы следствия. Распоряжение комиссара.

Платонов кивнул:

– Я знаю. Пока могу сказать вам, что вскоре следует ждать следующего убийства. Преступник вошел во вкус.

Джонс что-то неразборчиво прорычал – Сенкевич готов был спорить, что это было проклятие, – и вышел.

– Хреновый из меня Холмс, – уныло проговорил Платонов. – Сижу тут полуживой и только понтуюсь. Настоящий Холмс уже давно бы Потрошителя поймал.

– Есть один способ. – Сенкевич взглянул на часы. – Зовем Настю, и все ко мне в лабораторию. Хочу кое-что проверить.

Втроем они спустились в подвал, Сенкевич включил свет.

– Надо же, как интересно… – протянула Настя. – Ни разу здесь не была. В смысле, миссис Хадсон не была. Уотсон никого не допускал в святая святых.

Девушка прошлась вдоль полок, разглядывая заспиртованных уродцев:

– Чем же он здесь занимался, черт возьми? Сдается мне, здешний Уотсон вовсе не такой душка, каким описывал его Конан Дойл.

– Вы даже не представляете себе, леди, насколько правы, – мрачно подтвердил Сенкевич.

– Не мог бы ты по-русски говорить? – Настя сморщила нос. – От твоего безупречного английского и изящных манер тошнит уже.

– Да забываю. – Сенкевич неуклюже перешел на родной язык. – Путает он меня, бл… бл… блестящий денди.

– Так зачем ты нас сюда привел? – спросил Дан, вертя в руках пустую пробирку.

– Сейчас. – Сенкевич подвел их к столику для спиритических сеансов. Круглая столешница была разделена на ровные секторы, в каждом – буква английского алфавита. На противоположных сторонах – слова Yes и No. Посередине лежала большая фарфоровая стрелка.

– Ты духов решил вызывать? – расхохотался Дан.

– А ты в них не веришь, да, капитан? Мало в Японии насмотрелся? – огрызнулся Сенкевич. – Может, что и получится.

– В самом деле, Данилка, – неожиданно поддержала Настя, – интересно же. Ну не получится, так развлечемся.

Дан пожал плечами.

– А разве для этого дела не требуется человек с особым даром? Ну, типа, медиум?

– Доктор Уотсон считает, что он обладает именно такими способностями.

– И что? У него получается вызывать духов?

– Нет, еще ни разу не вышло.

Платонов хохотнул.

– Но даже если у него способностей медиума нет, вы отлично знаете: я занимаюсь мистическими практиками. И в моем даровании сомневаться не приходится.

– Да уж, особо одаренный, – буркнул Платонов. – Чтоб тебя вместе с твоими дарованиями…

– Садитесь, друзья. – Сенкевич прошелся по лаборатории, зажигая свечи в бронзовых канделябрах. Потом выключил свет, опустился за стол. – Снимите кольца, если они у вас есть. Металлических предметов быть не должно.

Настя стянула с пальца кольцо, сунула в карман юбки.

– Теперь мы должны взяться за руки.

Сенкевич положил руки на стол. Настя, не колеблясь, крепко сжала его ладонь, вторую протянула Платонову. Тот скривился, показывая, что не в восторге от действа, но подчинился.

– Нужно сосредоточиться, – поучал Сенкевич. – Думать только о потустороннем мире, из которого придет дух. Повторять мысленно призыв, который я буду произносить вслух. Когда скажу, расцепляем руки и кладем их на стрелку. Говорит только медиум. Вам нужно молчать.

– И кого вызывать будем? – скептически осведомился Платонов. – Наполеона или Пушкина?

– Мэри Энн Николз, – ответил Сенкевич. – Пусть опишет того, кто на нее напал. Наполеон давно помер, Пушкин тоже. А если верить христианской доктрине, душа Мэри Энн еще находится на земле. Получается, ее призвать гораздо проще.

Казалось, Платонов вдохновился идеей.

– Ну о’кей, давай, начинаем.

Сенкевич крепче сжал руки, зажмурился на мгновение, произнес замогильным голосом:

– Мэри Энн Николз, я вызываю твой дух. Явись к нам и ответь на наши вопросы. Мэри Энн Николз, я вызываю твой дух. Явись к нам и ответь на наши вопросы…

Проговорив фразу трижды, он положил пальцы на стрелку. Платонов с Настей сделали то же самое. Ничего не произошло.

– Мэри Энн Николз, ты здесь? – не сдавался Сенкевич.

Стрелка не двигалась. Он легонько подтолкнул фарфоровую игрушку – бесполезно. Снова взял друзей за руки, настроился, повторил слова вызова. Опять дотронулся до стрелки. Молчание.

Вдруг Настя вытаращила глаза и кивнула на Платонова. Капитан уронил голову на грудь и как будто уснул. Девушка хотела растолкать его, но Сенкевич подал знак не трогать. Спустя минуту Дан вздрогнул, поднял голову, огляделся. Его лицо неуловимо изменилось, глаза приобрели блеск и смотрели с острым любопытством.

– Кажется, я задремал, Уотсон, – по-английски произнес он. – Что мы здесь делаем? Играем в медиумов? Вы же знаете: я не верю в загробный мир.

Вот это да, подумал Сенкевич. Дух убитой вызвать не удалось, зато получилось вызвать дух Холмса, который просто очнулся от спячки в собственном теле!

– А это кто? – спокойно спросил сыщик, указывая в угол лаборатории, куда едва доходил свет свечей. – Уотсон, не хочу ставить под сомнение ход вашего эксперимента, но вы уверены, что все идет по плану?..

Сенкевич смотрел на светящиеся пятна, которые одно за другим выступали на стенах. Они стали приближаться, постепенно оформляясь в человеческие фигуры. Мэри Энн Николз, распяленный в немом крике рот которой был полон червей. Смуглянка Энн в платье, пропитанном кровью. И еще две какие-то женщины, лиц которых Сенкевич не узнавал.

Призраки подступали к ним, протягивая руки – то ли умоляя о помощи, то ли угрожая расправой.

– Если не ошибаюсь, Уотсон, это духи жертв, – невозмутимо заметил Шерлок Холмс. – Что они здесь делают, хотел бы я знать?

Настя зажала рот рукой, чтобы подавить рвущийся наружу визг. Сенкевич судорожно пытался сообразить, что же он сделал не так.

– Посмотрите, Уотсон… – сказал Холмс, доставая револьвер. – Теперь появились и другие.

Комната наполнялась тенями. Среди них были мужчины и женщины, старые и молодые. От них веяло могильным холодом и запахом разложения. Призраки понеслись вокруг стола в молчаливом хороводе.

– Что вы там говорили про окно в мир мертвых, Уотсон? – спросил Холмс. – Самое время его закрыть, полагаю.

Плеч Сенкевича коснулись ледяные ладони, трупная вонь сделалась невыносимой. Один из призраков, пожилой мужчина с вытянутым лицом, простонал:

– Убийца…

– Так все же вы убийца, Уотсон? – хладнокровно осведомился Холмс. – У нас еще гости. Я вижу солдат в мундирах афганской кампании… А вон там – три пожилые леди. Их вы тоже убили?

– Неудачные операции в молодости, у каждого врача есть свое кладбище, – смущенно признался Сенкевич.

– Так может, сделаете что-нибудь? – спросил Холмс, наблюдая за белым, расчерченным кровавыми полосами, тонким силуэтом, который завис прямо над столом. – Полагаю, револьвер против нетелесных сущностей бессилен.

Сенкевич схватил со стола стрелку, изо всех сил шарахнул ее об пол. Мелкие осколки фарфора брызнули в стороны. Он подбежал к крошечному подвальному оконцу, выходившему во двор, распахнул его:

– Изыдите!

Повеяло ночной свежестью. Призраки с тихим воем вереницей потянулись к окну, вылетели в него и растворились в темноте.

– Отлично сработано, – облегченно выдохнул Шерлок Холмс, – как хотите, Уотсон, а я предпочитаю иметь дело с любыми ворами, мошенниками, убийцами – лишь бы они были живыми.

Сенкевич без сил опустился на стул. Ноги дрожали. Он не особенно испугался демонов в средневековой Германии, ничуть не волновался, столкнувшись с инопланетянами в будущем, и даже уродливые духи Японии его не страшили. Но в призраках умерших людей было что-то особенно жуткое. Напоминание о том, что каждый смертен. Очень не хотелось думать, что он сам превратится в такое бесплотное, пугающее существо. Лучше бы уж в нефть да с концами, подумал он, вспомнив какую-то давно прочитанную книгу.

– Уотсон, а как вы думаете, почему эта милая леди нас не покинула? – спросил Шерлок Холмс, указывая на потолок.

Над столом по-прежнему парила тонкая фигура. Сенкевич присмотрелся: эта девушка была ему незнакома. Точно не из жертв Потрошителя, но и не из неудачливых пациентов доктора Уотсона. Выходило, остались два вызванных духа – неизвестная девица и сам Шерлок Холмс.

– Так что произошло? – настаивал сыщик. – Вы приглашали Мэри Энн Николз. Она явилась, но была неразговорчива и, мягко говоря, недоброжелательна, да еще и с большой компанией друзей. Но при чем тут эта милая особа?

Сенкевич пожал плечами, поднялся, включил электрический свет, надеясь, что призрак спохватится и поспешит убраться в форточку. Но упорная дева не сдавалась. Она лишь слегка поблекла, будто вылиняла, и покачивалась над столом, сохраняя на лице плаксивое выражение. На девушке не было ничего, кроме белой рубахи, изрезанной и покрытой пятнами крови. Длинные черные волосы слиплись в ржавые сосульки. Красивое лицо покрывали глубокие порезы. На шее болталось какое-то странное украшение, напоминавшее пожухший похоронный венок. Скорее всего, это он и был.

– Поговорите с ней, Уотсон, – предложил Холмс. – Возможно, она явилась не просто так.

Сенкевич припомнил инструкции Аллана Кардека[4] и обратился к призраку:

– Добрый вечер. Спасибо, что ответили на зов. Как вас зовут?

Девушка молча обратила на него взгляд больших, глубоких черных глаз, из которых катились слезы.

– Как к вам обращаться? – снова попробовал Сенкевич.

Опять молчание.

Зато Шерлок Холмс вдруг задремал, а когда очнулся – на друзей смотрел капитан Платонов. Он изумленно воззрился на призрака и спросил:

– Я что-нибудь пропустил?

– Не спрашивай, – отмахнулся Сенкевич.

Он попробовал еще несколько раз заговорить с покойницей – тщетно. Та продолжала болтаться в воздухе, заливаясь слезами и издавая заунывные едва слышные стоны. Сенкевичу надоело.

– Идемте отсюда, – предложил он. – Может, она сама того… развеется.

Но призрак развеиваться не собирался. Едва люди встали из-за стола и двинулись к лестнице, белое облачко полетело за ними. Сенкевич досадливо отмахнулся – девушка прянула назад. Дверь захлопнулась, Настя с облегчением выдохнула:

– Отделались…

Не тут-то было: упорная девица просочилась сквозь дверь и теперь маячила перед лицом Платонова.

– Уйми ее, а? – почти жалобно попросил Дан. – На фото из протокола места преступления похожа.

Сенкевич развел руками.

– Тогда забирай ее себе, – рассердилась Настя. – Как я понимаю, она теперь тут жить собирается. Вот пусть будет в твоей комнате. Я не намерена возле своей кровати такое уродство терпеть.

Призрак обиженно заныл.

– Место! – Настя указала на Сенкевича. – Он твой хозяин, поняла? И не вздумай ко мне липнуть: солью посыплю. Или молитву прочту. Что-нибудь да сработает.

Прозрачная девушка облетела Сенкевича и спряталась за его спину. Ситуация все больше напоминала рассказ Уайльда «Кентервильское привидение».

Настя подхватила под руку Дана и, победно шурша юбками, зашагала по коридору в спальню. Сенкевич обернулся: сущность висела за спиной, мирно колыхаясь, как простыня на веревке.

Он прошел в свою комнату, улегся на кровать – девица зависла над ним.

– Ну и чего тебе надо? – уныло спросил Сенкевич. – Может, наедине скажешь?

В ответ несчастная снова пустила слезу. Пришлось поднять все, что было в памяти доктора Уотсона, чтобы определить, чего хотят призраки. Не найдя никакой определенной информации, Сенкевич встал, бесцеремонно прошел сквозь девушку, взял со стола «Книгу Духов» Кардека и погрузился в чтение.

В итоге, просмотрев половину фолианта, Сенкевич обогатился множеством знаний. Оказалось, призраки, вызванные в мир живых, могут отказываться уйти по нескольким причинам. Первое – они хотят мести, чаще всего своим убийцам или их потомкам. Второе – просят, чтобы нашли их тело, если оно не было похоронено по обряду религии. Третье – при жизни не было исполнено какое-то их очень важное желание. Тогда надо узнать, чего хочет призрак, исполнить это, и дух уйдет. Четвертое – могло не быть выполнено предназначение человека в мире, и это не дает его душе покоя. Пятое – призрак хочет помочь кому-то из живых или даже спасти его. Шестое – дух не знает, что он мертв, хочет быть в мире живых. Как доказать покойнику, что он покойник, в книге не разъяснялось. И наконец, седьмое, что больше всего разозлило Сенкевича: призрак остается среди живых, просто потому что ему так хочется.

Выходило, девица могла застрять здесь по куче причин или даже без них. И выяснить, что ей нужно, пока не удавалось. Еще в «Книге Духов» содержалось предупреждение о том, что призраки могут быть враждебны и некоторые, самые сильные, даже обладают способностью наносить физический ущерб людям. Описывались леденящие кровь случаи убийств, совершенных призраками.

Спать в такой компании как-то не улыбалось. Особенно учитывая, что девушка висела прямо над кроватью.

– Леди, вы не могли бы перейти в угол? – отменно вежливо попросил Сенкевич. – Там есть удобное кресло. Впрочем, вам… ну да. Вы не возражаете?

Белое облачко тихо откочевало в сторону кресла. Уже лучше, с облегчением подумал Сенкевич. Зажег свечи, выключил электричество и улегся. Попытался уснуть, но присутствие призрака все равно как-то нервировало. Тем более что девица, лишенная внимания, тут же начала тихо подвывать и страдальчески постанывать.

– Так мы с вами никогда не найдем общего языка, леди, – возмутился Сенкевич. – Обещаю: завтра я постараюсь понять, что вам от меня нужно. Но сейчас я хочу спать, понимаете? Живые люди должны отдыхать.

Он снова встал, распахнул большой платяной шкаф, сделал приглашающий жест:

– Будете жить здесь, раз уж уйти не хотите. И попрошу без звуков до самого утра. Иначе буду вынужден прибегнуть к помощи экзорциста.

Такая суровая отповедь, кажется, произвела на призрака впечатление. Девица послушно скользнула в шкаф и до утра не издавала больше ни звука. Сенкевичу в конце концов удалось уснуть.

Глава 3

Дан

– И вот как сейчас этого врача искать? – Сенкевич совершенно не по-джентльменски почесал в затылке.

Перед ними на столе лежал свежий «Таймс» с новостью о том, что Потрошитель прислал в полицию почку жертвы и новое издевательское письмо.

– А зачем его вообще искать? – хмыкнул Дан. – Я все больше склоняюсь к тому, чтобы не вмешиваться.

– Ты что? – воскликнула Настя. – А как же профессиональный долг? Самолюбие, наконец?

– Я королеве Виктории не присягал. А самолюбие во время ломки как-то слегка атрофируется. Мне бы полежать…

– Дело не в профессионализме, – заметил Сенкевич. – Я уже говорил, что у каждого человека есть своя миссия, и она должна быть выполнена. Отказ от нее нарушает порядок мироздания. Это подтвердил и хранитель. Помните, я рассказывал? Очевидно, наша задача – остановить или хотя бы поймать Потрошителя.

– Смысл? – не сдавался Дан. – Ты ж сам говорил: мы должны остаться здесь. Ну а раз дальнейшего путешествия не будет, плевать мне на миссию.

– Будет, не будет… Кто знает, – неохотно буркнул Сенкевич. – Думаешь, мне больно нравится существовать в образе этого х… х… ханжи? Декларирует кодекс джентльмена, а сам по б… бабочкам ночным бегает, да таким, что глянуть-то противно.

– Значит, ты нас отсюда все же вытащишь? – Настя обрадовалась до такой степени, что вскочила, обежала вокруг стола, обняла Сенкевича и чмокнула в щеку.

Тот зарделся, как девица, и потупился:

– Ну вот, видите, что творит! Леди его, значит, смущают, а проститутки – самое оно.

– Хорошо, тогда тебе и карты в руки. Уотсон – доктор. Вот и воспользуйся его памятью. Составь список всех врачей, с которыми знаком, в первую очередь хирургов, и прорабатывай их на предмет подозрительности.

– С ума сошел? Представляешь, сколько врачей в Лондоне? Да и как мне их прорабатывать?

– Ну хотя бы список составь. Потом вместе подумаем. А я пошел…

Дан с кряхтением поднялся.

– Куда? – насторожилась Настя.

– В поле, вестимо. Свидетелей искать, народ опрашивать. Тех, кто видел жертву в последний раз. Авось повезет.

– Там уже полиция везде потопталась, – поморщился Сенкевич.

– У меня свои методы, – важно ответил Дан. – Дедуктивные.

На самом деле он полагался на единственно надежный метод, которым не могла воспользоваться полиция: звонкие шиллинги. В Ист-Энде народ небогатый, вид серебряной монеты непременно заставит свидетелей напрячь память. Кто знает, возможно, найдется ценный свидетель.

– Я с тобой! – решительно заявила Настя.

– Хватит и одного раза. Ист-Энд не место для леди.

– А я и не леди! – серьезно заявила подруга. – Я такой же оперативник, как ты. Забыл?

– Здесь ты леди. Твое появление в трущобах выглядит подозрительно.

– Не забывай, дорогой: только мое появление вчера спасло твою шкуру, – возмутилась девушка. – Если бы я не упала так удачно в обморок, Космински точно перерезал бы тебе глотку. А если уж говорить о подозрительности… что может быть подозрительнее, чем визит знаменитого сыщика в район, где недавно произошли два убийства? Раз тебя сумасшедший Космински узнал, значит, и все остальные узнают.

Возразить было нечего.

– Хорошо, подожди здесь, – вздохнул Дан.

Он поднялся в комнату Холмса, открыл шкаф и принялся разглядывать средства маскировки, к которым прибегал великий сыщик. Помимо обычных для Холмса деловых и спортивных костюмов, на вешалках болтались потертые пиджаки, старенькие пальто и даже три дамских платья. Наверху в ряд выстроились буржуазные цилиндры, демократичные котелки, плебейские кепки и чопорные женские чепцы. На полках теснились баночки с гримом, накладные бакенбарды и усы разных мастей – от седых до жгуче-черных. На гвоздях висели парики.

Изучив все это великолепие, Дан справедливо решил, что самому ему с изменением внешности не справиться, и позвал на помощь Настю.

– Ух ты! – восхитилась подруга. – Сейчас забацаем!

– Уверена?

– Конечно! Я в школе в драмкружок ходила, ты не знал? А потом еще на курсы визажистов.

Девушка с энтузиазмом взялась за дело, однако, несмотря на кружок и курсы, провозилась очень долго. Дан просил сделать из него пожилого ирландца, но состарить друга с помощью грима у Насти так и не получилось.

– Ладно, – решил Дан, – буду не отцом убитой, а братом, что ли.

– А я – твоей женой. – Настя решительно выдернула из шкафа грубое холщовое платье и уродливый чепец, снова взялась за грим.

Во второй раз получилось лучше – по крайней мере, ей удалось избавиться от белизны лица, свойственной только благополучным англичанкам, и создать видимость сероватой то ли от загара, то ли от грязи кожи. Чисто вымытые волосы Настя спрятала под чепец, и вот уже перед Даном стояла фермерша неопределенного возраста.

– Пошли, что ли? – грубовато спросила она.

Выйти из дома получилось только около трех часов. Вскоре они уже катили в кебе в сторону Ист-Энда.

– Какой план? – спросила Настя. – Куда пойдем в первую очередь, где искать свидетелей будем?

– Можно бы запросить данные в Скотленд-Ярде, – сказал Дан. – Но не думаю, что они успели много раскопать чуть больше чем за сутки. Да и ехать туда в таком виде… – Он покосился на рыжую бороду, которую Настя крепко посадила на клей.

– По крайней мере, мы и без полиции знаем прозвище, – напомнила девушка. – Смуглянка Энни.

– Начнем со «Сковороды», – решил Дан.

Самый известный трактир Ист-Энда был открыт с полудня и до самого утра. Сейчас, в середине дня, здесь было совсем немного посетителей: пока не закончили работу возчики, рабочие верфи и уличные продавцы. И время жриц любви еще не наступило. За столами сидели несколько человек да у стойки отирались два пьяненьких типа. Худощавый трактирщик с унылым недовольным лицом лениво протирал грязноватым полотенцем оловянные кружки.

Дан подошел к стойке, выложил несколько мелких монет, застенчиво попросил:

– Мне бы выпить чего с дороги, покрепче да подешевле. И жене моей.

– Есть джин, пиво, – буркнул трактирщик.

– Джин давай, друг, – кивнул Дан.

Мужик оказался неразговорчивым. Молча придвинул кружки, отошел на другой конец стойки. Дан сделал небольшой глоток, выдохнул, подождал, пока напиток с едким можжевеловым запахом перестанет обжигать глотку. Громко, на весь трактир, произнес:

– А что, добрые люди, может, кто видел мою сестру? Энни ее зовут. Маленькая такая, смугленькая, с черными волосами. Пропала она, в гости не приезжает, писем не пишет.

Настя горестно кивала, подтверждая слова «мужа». В трактире стало тихо, даже пьяные перестали переругиваться друг с другом. Все были наслышаны про убийство. Дан продолжал, как будто не заметил напряженной тишины, повисшей в заведении.

– Непутевая она у нас, что уж. И не стал бы искать дуру, но ведь у нее сынишка растет. Хороший мальчишка, шустрый. Что овец пасти, что по дому помочь. Так вот моя сестрица бесстыжая даже деньги на его пенсион присылать перестала. А у нас своих ртов четверо…

– Погоди, дружище. – Трактирщик подошел, положил на плечо тяжелую руку. – Если ты про Смуглянку Энни, так держись: придется тебе теперь самому ее сына кормить.

– Это почему? – глупо переспросил Дан. – Сбежала, что ль, куда? Замуж выскочила? В который раз уже…

– Убили ее, – коротко обронил трактирщик. – Зарезали.

Настя испуганно охнула, прикрыла рот ладонью. Дан изображал непонимание и ступор.

– Душегуб у нас объявился на улицах, – пояснил трактирщик. – Потрошитель.

– Ой, горе какое! – всхлипнула Настя. – Как же мы теперь выкрутимся…

Дан дрожащей рукой приобнял ее:

– Ничего, жена. Мальчишку поднимем. Не чужой ведь, родная кровь. А ты вот что, добрый человек, – обернулся он к трактирщику, – может, знаешь кого из ее подружек или друзей? Найду их, вдруг от сестры какое имущество осталось? Заберу для ее сына. Все польза мальчишке.

Трактирщик пожал плечами:

– Нет, не знаю, друг. – И, внезапно расщедрившись, плеснул в кружки еще по порции джина. – Выпей вот. Платить не надо.

– Да она каждый вечер на углу Бакс-роу стояла, – вмешался один из пьяных. – Всегда с Горбатой Элис рядом толклась. И в «Сковороду» они вместе часто захаживали.

– Спасибо, друг, – приложил руку к сердцу Дан. – Поищу горбунью.

– А чего ее искать? – ухмыльнулся пьяный. – Сама придет, как стемнеет. И не спутаешь ни с кем. Второго такого страшилища в Ист-Энде нет.

– Зато дело знает хорошо, – похотливо захихикал второй пьянчужка.

Дан с Настей до темноты просидели в трактире, а когда на улицы опустились сырые сумерки, отправились искать Горбатую Элис. Как и говорил завсегдатай трактира, девица обнаружилась на углу Бакс-роу: стояла под фонарем и хватала за рукава проходящих мужчин. Строго говоря, ее нельзя было назвать горбуньей – скорее, она была низкорослой и слишком сутулой. Но нелепая, абсолютно непропорциональная фигура – одно плечо выше другого и кривая короткая шея, из-за которой некрасивое, какое-то птичье, лицо выдавалось вперед, – создавали впечатление физического уродства. Рядом с Элис прохаживалась высокая рыжеволосая толстуха.

– Доброго вечера, девушки, – подходя, поздоровался Дан.

Элис бросила на него подозрительный взгляд крошечных птичьих глазок, подслеповато сощурившись, пропищала:

– А тебе зачем? Ты вон со своей… – И с извечной злобой непривлекательной женщины кивнула на Настю.

«Курица, – подумал Дан. – Вылитая курица».

– Да я не за тем. – Он помялся словно в нерешительности, потом спросил: – Смуглянку Энни знаете, девушки? Сестрица моя…

Горбатая Элис пренебрежительно искривила длинный безгубый рот:

– Да ходила тут такая. И что же?

– Поговорить про нее хотел…

– Некогда мне с тобой разговаривать, – фыркнула Элис, надвигая украшенную полуувядшей розочкой шляпку на слишком выпуклый, как у дауна, лоб. – Мне деньги надо зарабатывать.

– Погоди, – толстуха оказалась милосерднее, – брат все-таки…

– Нет денег – нет разговора. – Элис сморщила кривой, похожий на куриный клюв, нос и, переваливаясь на коротких ножонках, побежала за очередным прохожим.

– Злая она у вас, – пожаловался Дан.

– Некрасивая, вот и злая, – мирно ответила рыжеволосая толстуха. – На нее только пьяные, старики да уроды смотрят – те, кому выбирать не приходится. И Смуглянку она недолюбливала, та нарасхват шла. Только зарезали ее, Потрошителю попалась. Не повезло бедняжке. Уж извини, как есть, так и говорю.

– Знаю, – пригорюнился Дан. – В «Сковороде» сказали.

– Так чего тогда спрашиваешь? – насторожилась толстуха.

– Да узнать хотел, не осталось ли после нее каких вещей. Забрал бы. Сын у нее растет.

– Да какие у нее там вещи, – отмахнулась толстуха. – Она все пенни, что зарабатывала, только на ночлег да на врача тратила. Больная была. Чахотка…

При упоминании врача Дан насторожился.

– Кто ж ее такую пользовал? – как можно небрежнее спросил он. – Видно, дешевый врач.

– Может, и не врач, – вздохнула толстуха. – Может, врет. Не больно его лечение Энни помогало. Разве хороший доктор нашу сестру примет? Майкл Острог, здесь где-то недалеко живет. Приезжий он. Не знаю уж откуда. А теперь пойду я. На ужин еще заработать надо…

Она развернулась и зашагала туда, где хихикала Горбатая Элис, старательно соблазняя двух пожилых возчиков.

– Так где он живет, не подскажешь? – крикнул ей в спину Дан.

Толстуха, не оборачиваясь, пожала плечами:

– Не знаю. Рядом где-то. Частенько в «Сковороде» бывает. Черноволосый такой, высокий.

– Пошли обратно, – скомандовал Дан. – И сделай лицо пожалостливее, как будто у тебя что-то болит.

Настя старательно скорчила плаксивую физиономию, согнулась, прижимая руку к животу:

– Так?

– Пойдет.

Вернувшись в трактир, который к тому времени уже наполнился посетителями, Дан подошел к стойке, выждал, когда хозяин окажется поближе, и сказал:

– Добрый человек, не подскажешь ли: может, есть у вас тут какой лекарь поблизости? Сюзи, жену мою, прихватило. Никогда такого не было. Слезами заливается, идти не может. Живот у нее скрутило. Вон, зеленая вся.

Бросив взгляд на Настю, которая добросовестно изображала то ли приступ аппендицита, то ли желудочные колики, трактирщик протянул:

– Да есть тут один, Майкл, кажется. Он и девок уличных лечит. Только сегодня его в «Сковороде» не видно. Ты подожди, может, еще появится.

– Ой, сил нет! – взвыла Настя и для убедительности пустила слезу.

– Не подскажешь, может, знаешь, где он живет или где народ пользует? – засуетился Дан. – Мы б уж туда лучше, чем ждать.

– Недалеко, здесь, за углом. Свернешь – и прямо, третий дом. Постучи в дверь, хозяйка откроет и проводит.

– Ох, спасибо тебе, спасибо! – Дан подхватил под руку Настю и потащил к выходу.

Настя

В доме по Корк-стрит было холодно и пахло сыростью. Мрачная пожилая квартирная хозяйка провела посетителей по длинному темному коридору, остановилась перед последней дверью, трижды стукнула кулаком. Вскоре дверь распахнулась, на пороге стоял рослый, темноволосый мужчина средних лет. Он добродушно улыбнулся:

– На прием? Входите.

Дан ввел согнутую пополам Настю, испуганно проговорил:

– Вот, доктор. Приехали с Сюзи из деревни, в гости к сестрице. А тут беда такая…

– Ложитесь на кушетку, – распорядился Острог. – Не бойтесь… – Он потер руки, чтобы согреть, присел рядом с Настей. – Сейчас я ощупаю живот. Это нужно, чтобы определить, чем вы больны. Понимаете? Не волнуйтесь…

Пока он с профессиональной равнодушной приветливостью уговаривал женщину, Дан осторожно осматривался по сторонам. В глаза сразу бросились плакаты на стенах. Вроде бы ничего особенного: рисунки, на которых изображен человек без кожи, с подписями на латыни – нечто подобное встречалось в школьных учебниках по анатомии. Но что-то в них показалось Дану непривычным. Он вгляделся – все тела без сомнения принадлежали только женщинам. И в этих рисунках не было обезличенности, из-за которой они воспринимались бы как анатомические пособия. Казалось, женщины, с которых снята кожа, живые и сейчас закричат от боли.

– Здесь больно? Здесь? – Майкл уверенно пальпировал живот Насти.

Левой рукой.

Это не улика, одернул себя Дан. Космински тоже левша, а оказался обычным психом.

Рядом с плакатами находилась узкая дверь – скорее всего, в кладовую. Сейчас она была приоткрыта.

– Ох, доктор, тут вот болит, мочи нет! – воскликнула Настя.

– Сюзи, бедная ты моя! Доктор, да что с ней такое? – Дан кинулся к девушке.

Острог предупреждающе поднял ладонь:

– Отойдите, мистер…

– Джонсы мы.

– Мистер Джонс, отойдите, пожалуйста, не мешайте осмотру. Не стоит так волноваться. Полагаю, у вашей супруги обычное несварение. Возможно, съела что-то несвежее.

Дан, пробормотав извинение, отступил на несколько шагов и остановился напротив приоткрытой двери. Подождал, пока Острог снова займется Настей. Врач, потеряв к Дану интерес, внимательно разглядывал язык пациентки.

Дан заглянул в кладовую. Скорее, это был даже стенной шкаф – ниша с несколькими полками. Здесь, как и в лаборатории Уотсона, стояли колбы, пробирки, бутыли с какими-то химическими реактивами, заспиртованными частями тела и уродцами – видимо, каждый викторианский доктор считал святой обязанностью собрать собственный паноптикум. Внимание Дана привлекла бутылочка темного стекла с этикеткой, на которой было написано «Имбирный лимонад».

«Я захватил с собой чернила в бутылочке из-под имбирного лимонада», – вспомнилась фраза из письма Джека Потрошителя.

– Вот, голубушка, выпей сейчас, а потом еще перед едой – Острог закончил осмотр и вручил Насте склянку с микстурой. – Если боли до завтра не отпустят, приходи снова.

Девушка встала с кушетки, Дан вручил доктору несколько медяков, горячо поблагодарил, и оба откланялись.

– Уфф, Данилка, ну ты меня и подставил, – прошипела Настя, когда они оказались на улице. – Чуть с ума не сошла, когда этот псих стал меня лапать. Глаза у него дикие. А ты обратил внимание…

– Да, он левша. Еще у него в кладовке бутылка из-под имбирного лимонада. Помнишь письмо Потрошителя? Пойдем в ближайший дивизион.

– Слава богу, хоть сам на этот раз арестовывать не взялся, – пробурчала девушка.

В дивизионе Дан написал донесение для Скотленд-Ярда.

– А теперь поехали домой, – сказал он. – Имеется у меня одна мысль…

Сенкевич

Используя память Уотсона, он долго составлял списки практикующих врачей Лондона, потом махнул рукой. Это было бесконечное и, похоже, бесперспективное занятие. Как можно по списку сообразить, кто из этих людей склонен к убийству? Не зная, чем заняться, он принялся разбирать груду бумаг в столе доктора.

Оказалось, Сенкевич был прав: услуги Уотсона не потребовались. В лабораторию ворвался Платонов, за ним шла Настя.

– Отставить списки врачей! Мы сами его нашли. Откладывай все дела. Будешь сейчас надо мной шаманить.

– Это еще зачем? – удивился Сенкевич. – И что значит «шаманить»?

– Применять свои эти экстрасенсорные способности. Ты же сам говорил: практикуешь магию. Порталы вон строишь куда попало, духов чокнутых вызываешь. Ну так сделай что-нибудь, чтобы вернуть мне сознание Холмса.

– Боюсь, вы заблуждаетесь, дорогой друг, – покачал головой Сенкевич. – Магия здесь бессильна…

– Короче! – потребовала Настя.

– А короче – ху… ху…дожественный бред ты несешь, капитан. Какая магия поможет против химического воздействия на организм? Обдолбыш ты и есть обдолбыш. Легко отделаться хочешь.

– Ну почему? – протянула Настя. – Бабушки же вот заговаривают от пьянства.

– Это обычный гипноз… – Сенкевич замер, пораженный простой мыслью, потом приказал: – Садись, капитан. Действительно, можно гипноз попробовать.

Платонов опустился на стул, поводил рукой перед его лицом, вытащил хронометр.

– Расслабься, смотри только на часы. Сейчас я начну считать. Когда досчитаю до пяти, ты уснешь…

Но капитан и не подумал засыпать. Сенкевич попробовал еще раз, снова призвал расслабиться. Платонов заверил, что он расслаблен, как вошь на солнышке. Однако еще одна попытка загипнотизировать его закончилась фиаско.

– Слушай, а тебя разве в твоем этом ФСБ на устойчивость к гипнозу не проверяли? – догадался наконец спросить Сенкевич.

– Проверяли, конечно. Я абсолютно невосприимчив к любым видам психологического воздействия.

– А какого х… х… хороший вопрос, говорю: зачем ты тогда все это затеял?

– Так я магию просил, – пояснил Платонов. – Ты сам в гипноз вцепился.

– Могу спиритический сеанс провести! – рявкнул Сенкевич. – В прошлый раз заодно и Холмса вызвал. Правда, ты совсем вырубился.

– Нет, спасибо. – Капитан скривился. – Мало того, что отключишь меня, ты ж с того света еще десяток малахольных духов достанешь.

Платонов вкратце рассказал о новом подозреваемом и вместе с Настей удалился.

Сенкевич продолжил рыться в бумагах Уотсона. Здесь были груды листов, покрытых неразборчивым почерком. Вздохнув, Сенкевич выдвинул верхний ящик стола. Он тоже был набит записями, сверху лежала небольшая книжка в потертом переплете из телячьей кожи. Когда-то золотая, а теперь едва заметная надпись на обложке гласила: «История британской короны». Сенкевич раскрыл книгу наугад и убедился, что она действительно содержит длинные и скучные родословные августейших особ: кто когда родился, кто на ком женился. Он собрался уже убрать потрепанный томик, но обратил внимание на свернутый вчетверо, изрисованный схемами, исписанный мелким почерком листок, использованный в качестве закладки. Что-то в чертежах показалось знакомым.

Сенкевич развернул бумажку и присвистнул: это были расчеты по системе Брюса, такие же, какие и он делал для построения портала. Только формула была дополнена одним коэффициентом.

Он просидел над бумажкой несколько часов и наконец пришел к выводу, что неизвестный путешественник по Междумирью использовал гораздо более точную формулу: коэффициент явно был поправкой на миры-двойники, а расчет позволял с меньшей вероятностью ошибки определить точку времени и пространства, в которую нужно попасть.

У Сенкевича даже дыхание перехватило, когда он понял: эта бумажка – ключ к Флоренции 1928 года и одновременно способ отправить Платонова с Настей домой. Неужели наконец их скитания закончатся? Он попытался сделать нужный расчет по формуле, но руки задрожали от волнения, в голове поселился туман – казалось, забылась даже таблица умножения. К тому же место силы, точка ухода, все равно пока не было известно.

«Успею еще», – решил Сенкевич. Формулу он запомнил наизусть и все время мысленно повторял. Листок сунул во внутренний карман пиджака. Не давала покоя мысль: откуда эти расчеты у доктора? Почерк, которым они были сделаны, ничуть не напоминал закорючки Уотсона. Сенкевич снова взял книгу, раскрыл. На титульном листе синела печать с изображением дворянского герба и надписью «Баскервиль».

Получалось, книгу неугомонный доктор взял почитать в поместье, где был весной. Или украл?.. Скорее всего, листок уже лежал там. А возможно, Уотсон использовал книгу как тайник, чтобы вынести записи. В памяти доктора ничего не обнаружилось – события в Баскервиль-холле были как будто подернуты серой дымкой.

Чтобы отвлечься и успокоиться, он снова взялся перебирать бумаги Уотсона. Заметки о пациентах, диагнозы, рецепты настоек… Вдруг на глаза попался лист, запись на котором явно была сделана с помощью черной копирки – строчки слегка размазаны, кое-где даже стерлись. Судя по заломам, лист складывался вчетверо, наверняка чтобы отправить его в конверте. «Первый отчет из Баскервиль-холла», – гласило подчеркнутое заглавие.

В надежде, что это хоть немного освежит память Уотсона, Сенкевич принялся читать: «Дорогой Холмс! Отправляю вам свой первый отчет, как и обещал. Зная, как небрежны вы бываете с бумагами, дублирую записи и второе письмо адресую себе самому… – Сенкевич хмыкнул. Он с трудом представлял себе, как можно относиться к документам еще небрежнее, чем Уотсон. – Пока ничего существенного не произошло…»

Глава 4

Первый отчет доктора Уотсона

3 апреля 1888 года

Дорогой Холмс!

Отправляю вам свой первый отчет, как и обещал. Зная, как небрежны вы бываете с бумагами, дублирую записи и второе письмо адресую себе самому, на Бейкер-стрит. Пока ничего существенного не произошло, сэру Генри никто не угрожал, так что просто делюсь впечатлениями.

Баскервиль-холл оказался весьма мрачным местом. Мы прибыли к вечеру, перед нами распахнулись старинные чугунные ворота между двумя колоннами, украшенными кабаньими головами. К дому вела длинная дубовая аллея – несмотря на нежную молодую листву, древние деревья, разлапистые и корявые, придавали Баскервиль-холлу зловещий вид. Дом, а скорее замок с двумя старинными башнями, был увит плющом. Маленькие окна с густым переплетом напоминали амбразуры, и я подумал, что таковыми они, несомненно, служили в давние времена.

– Добро пожаловать в мое фамильное гнездо, доктор Уотсон! – воскликнул сэр Генри Баскервиль, и лицо его осветила улыбка. – Я впервые здесь, но это место кажется мне родным. Страшно подумать, сколько поколений моих предков родились, выросли и умерли в этом доме. А знаете, доктор Уотсон, ведь моя семья ведет свой род от настоящих фейри!

– Да, – подтвердил доктор Мортимер. – Существует такое семейное предание, которое даже записано в летописях Баскервилей.

– У американцев нет и не может быть таких корней. Какое счастье, что я вернулся в Англию! – радовался молодой наследник.

– Добро пожаловать в Баскервиль-холл, сэр Генри! – торжественно произнес высокий благообразный мужчина с черной окладистой бородой и принялся снимать из коляски наши чемоданы.

– Вы в надежных руках, друзья мои, – улыбнулся доктор Мортимер. – Бэрримор отлично знает свое дело. А мне пора откланяться.

Как сэр Генри ни уговаривал нашего любезного спутника остаться на обед, тот отказался, торопясь к жене. А мы вслед за дворецким прошли в дом, оказавшись в просторном холле. Сэр Генри рассматривал дубовые обшивки, окна с цветными витражами, тяжелые люстры с множеством свечей, и лицо его выражало почти детское удовольствие.

Наскоро освежившись в своих комнатах и сменив пропыленные дорожные костюмы, мы спустились в столовую, подавлявшую своим торжественным и одновременно мрачным видом. После обеда, за которым разговор не клеился, я, сославшись на усталость, отправился в свою спальню, которая находилась как раз напротив комнаты сэра Генри.

Дворецкий проводил меня, зажег свечи и повернулся было к двери. Вспомнив, что по вашему поручению должен следить за всеми обитателями Баскервиль-холла и окрестностей, я попытался разговорить Бэрримора. Для начала спросил, давно ли он служит. Дворецкий отвечал вежливо, но прохладно, тщательно взвешивая каждое слово. Выяснилось, что сэр Чарльз Баскервиль оставил ему с женой приличное наследство, теперь слуги собираются взять расчет и уйти на покой, как только новый хозяин найдет достойную замену.

Одно из окон моей комнаты выходило на задний двор. Я отодвинул тяжелую портьеру, взглянул вниз. В сумраке удалось рассмотреть лишь неясные силуэты каких-то то ли хозяйственных построек, то ли беседок. В центре двора находился белый круг, словно бы испускавший слабое мерцание и потому заметный даже в темноте.

– Что это, Бэрримор? Кажется, мраморный постамент?

– Фонтан, доктор.

– На заднем дворе? Довольно необычно.

– Это ошибка зодчего, доктор Уотсон. Фонтан был построен тогда же, когда и дом. Потом выяснилось, что он не работает. С тех пор фонтан так и стоит, в память о родоначальнике Баскервилей.

Дворецкий двинулся к выходу.

Не зная, как пробудить в Бэрриморе интерес к беседе, я попробовал зайти с другой стороны. Обычно слуги любят посплетничать о господах.

– Что это за история с фейри? – спросил я. – Действительно ли существует такое предание? Вы верите в волшебное происхождение рода Баскервилей?

– Я простой человек и не разбираюсь в таких вещах, доктор Уотсон. Но вы можете прочесть семейные хроники, там наверняка это есть. Все записи рода Баскервилей хранятся в библиотеке, на первом этаже. А сейчас извините, доктор. Мне нужно к хозяину.

Бэрримор поклонился и вышел. Я улегся в кровать, немного поворочался, но сон не шел. Решив употребить время бессонницы с пользой, я поднялся, накинул халат, взял лампу и отправился на поиски библиотеки.

Просторная круглая комната, стены которой представляли собою стеллажи с книгами, выглядела очень торжественно. Посреди стоял массивный дубовый стол. Я отправился вдоль книжных полок, изучая расположение фолиантов. К счастью, предыдущий хозяин, очевидно, очень заботился о библиотеке. Книги были расставлены в определенном порядке. В одном секторе находились романы и сборники стихов, в другом – естественно-научные книги, в третьем – труды по истории и так далее. Наконец я добрался до застекленного шкафа, на полках которого, перемежаясь старинными статуэтками, лежали рукописные свитки и тетради. Поняв, что именно здесь хранится история рода Баскервилей, я принялся перебирать ветхие записи и вскоре отыскал самый потертый манускрипт, заглавие которого гласило: «В назидание потомкам. Как начиналась семья Баскервилей».

Вернувшись к столу, я осторожно положил ветхую рукопись, погрузился в чтение и узнал еще одну интереснейшую, с моей точки зрения, легенду. По-моему, она не хуже истории о собаке Баскервилей. Не знаю, Холмс, пригодится ли вам, но на всякий случай полностью копирую содержание манускрипта, датированного 1624 годом.

«Историю эту рассказал мне несчастный отец мой, и я хочу записать ее для вас, дети мои, с тем, чтобы вы передали ее своим детям, а те – своим. Ибо она содержит нравоучительную мораль и показывает нам, что должно неустанно молиться о благе потомков, дабы высший судия отпустил грехи отцов наших и снял наказание с семьи Баскервилей.

Первым владетелем поместья Баскервиль был сэр Эндрю. Этого человека можно по справедливости назвать нашим родоначальником, ибо он получил имя и титул, а также право на землевладение из рук самого короля.

Будучи весьма вспыльчивым мужем и человеком больших страстей, как и все его потомки, сэр Эндрю, однако, не отличался злобой или особой нечестивостью. Он преданно служил короне, и прославился в округе как щедрый и справедливый господин.

Но сэр Эндрю обладал одной порочной наклонностью, которая делала его опасным для юных девиц и красивых женщин. Он был чрезвычайно влюбчив, а в страсти становился необуздан, стремясь всегда как можно скорее добиться желаемого. Поговаривают, что жители окрестных деревень черными волосами и кельтскими лицами с резкими чертами обязаны именно любвеобильному сэру Эндрю Баскервилю. Но мы этого точно знать не можем и говорить об этом не будем.

Случилось так, что однажды сэр Эндрю Баскервиль, возвращаясь с охоты, заблудился и попал в ту часть леса, где еще ни разу не бывал. С трудом выбравшись из чащи, он вышел на болотистую местность, где увидел большой дом с широкими окнами. Вечерело, и сэр Эндрю уже потерял надежду добраться до Баскервиль-холла засветло. Он послал коня к дому, собираясь попросить у хозяев приюта на ночлег.

Подъезжая, сэр Эндрю услышал доносившийся из окон нежный, переливчатый смех. Это были столь чарующие, прекрасные звуки, что он сразу догадался об их волшебном происхождении. Обычные люди так смеяться не могли.

Сэр Эндрю спешился, привязал коня неподалеку, и, прячась за кустами, подкрался к окнам. Взглянув, он надолго застыл, не в силах отвести взгляда от представшей ему прелестной картины.

В просторной комнате, весело смеясь, танцевали три юных девы в белых платьях. Движения их были легки и воздушны. Они почти не касались пола изящными ножками, весело смеялись и перекликались голосами нежными, как трели соловья. Девушки были схожи между собою, несомненно – они были сестрами.

Сэр Эндрю сразу понял, что перед ним фейри, – человеческие женщины не могут быть столь прекрасны и совершенны. Он долго любовался на дев. Особенно ему приглянулась одна – ее золотые волосы ниспадали до самого пола, а глаза были синие, как фиалки.

В сердце сэра Эндрю вспыхнула страсть. Он не мог более терпеть, ворвался в дом, схватил самую красивую из девушек, перебросил через плечо и выскочил на порог. Сестры побежали следом, цепляясь за его одежду, плача и умоляя отпустить пленницу. Но сэр Эндрю безжалостно отшвырнул их, перебросил добычу через седло, вскочил на коня и пустился прочь.

Он несся как безумный, опасаясь, что фейри снарядят погоню. И точно: ветви деревьев хлестали его по лицу, ветер норовил выбить из седла, а вскоре за конем побежала стая волков.

Господь в тот день благоволил к сэру Эндрю, и он сумел выбраться из леса невредимым, лишь загнав насмерть коня, но зато сохранив добычу. Он ввел пленницу в дом, оказывая ей всяческое почтение и окружив таким вниманием, словно она была сама королева. Ибо, при всей своей страстности, владелец Баскервиль-холла понимал: с фейри невозможно обойтись как с простой крестьянкой. Поэтому сэр Эндрю задумал жениться на прекрасной деве и тут же сделал ей брачное предложение.

В ответ фейри разрыдалась и сказала, что лучше умрет, чем станет супругой похитителя. Она заперлась в комнате, трое суток не выходила оттуда, отказываясь от пищи и воды. Сэр Эндрю проводил под дверьми дни и ночи, ласковым голосом уговаривая прекрасную деву смилостивиться и принять его любовь.

Наконец девушка смирилась. Она вышла из комнаты и сказала: «Я стану вашей женой, и с этих пор ваш род будет охранять сила фейри. Но стоит вам обидеть меня – и я исчезну, а на род Баскервилей падет проклятие леса».

Сэр Эндрю с восторгом согласился и поклялся, что не станет обижать жену. Они вступили в брак и пять лет были счастливы. Фейри родила сэру Эндрю трех сыновей, столь же прекрасных, синеглазых, как она, и черноволосых, как отец.

Но однажды любвеобильная натура Баскервиля взяла верх. На охоте он встретил в лесу молодую крестьянку и совратил ее. Вернувшись же домой, обнаружил, что супруга исчезла, оставив на него детей. С тех пор род Баскервилей преследует проклятие фейри – везение отвернулось от нас, на протяжении всей жизни нам сопутствуют горести и неудачи».

Думается, Холмс, на этом роде явно лежит слишком много старинных проклятий. Хотя, возможно, это признак древности семьи?

Прочтя манускрипт, я аккуратно убрал его на место и покинул библиотеку. Размеренный и торжественный язык рукописи навеял дремоту. Я вернулся в комнату и лег спать.

Уже засыпая, на грани сна и бодрствования, услышал доносившийся из-за окна странный звук. Это был вой какого-то животного – протяжный, надрывный, полный тоски и вместе с тем яростный. Кто знает, Холмс, быть может, легенда семьи Баскервилей – не такая уж сказка?

Дан

– Новое убийство в Ист-Энде, – сказал Лестрейд.

Инспектор выглядел не лучшим образом: вот уже почти месяц, как полиция прекратила розыски Потрошителя, уверившись, что убийца – Михаил Острог, который благополучно сидел в тюрьме, ожидая суда. После его ареста цепочка кровавых преступлений оборвалась на целых двадцать пять дней.

И теперь вид у Лестрейда был потерянный: усики жалко обвисли, плечи поникли, а от взгляда веяло тоской больного спаниеля.

– Снова ошибка, Холмс, – простонал он.

Дан отодвинулся от двери, приглашая его войти.

– Нет, Холмс, некогда. Собирайтесь, поехали, карета ждет.

Дан накинул пальто и вышел. Спустя пять минут явился полностью экипированный Сенкевич в сопровождении призрачной девушки. Дан собрался было покрутить пальцем у виска, но понял: никто, кроме них двоих, фантома не видит. Во всяком случае, ни Лестрейд, ни сопровождавшие его констебли не стали тыкать пальцем в девицу. В обморок также никто не упал.

Вскоре Дан с Сенкевичем уже тряслись в полицейской повозке по ночным туманным улицам, привидение парило где-то сзади. Было около трех часов.

– Ее нашел старьевщик, – рассказывал по дороге Лестрейд. – Принял за тюк тряпья, подошел посмотреть, можно ли чем поживиться. От раны все еще шел пар.

– Почерк тот же? – спросил Дан.

Инспектор замялся:

– Не знаю, как охарактеризовать… В общем, сами посмотрите, мы уже подъезжаем.

На этот раз убийство произошло на Бернер-стрит, в Уайтчепеле. Женщина бесформенной грудой лежала на тротуаре, возле угла дома. Вокруг нее стояли полицейские, чуть дальше трясся, опершись на свою тележку, пожилой старьевщик.

– Ее удалось опознать сразу, – сказал Лестрейд.

– Это Длинная Лиз, – вмешался старьевщик. – Я ее знаю. Она здесь, в этом доме живет.

– Живет?.. – вцепился в него Дан. – Разве она не проститутка?

Предыдущие жертвы не имели собственного угла, ютились по работным домам и ночлежкам, зарабатывая на них телом. Но дом, на который указал старик, был вовсе не ночлежкой, в нем сдавались квартиры небогатым рабочим семьям.

– Да как сказать, мистер… – Старьевщик почесал в затылке. – Она вдова, мужа три года назад на причале бревном придавило. Двое детишек у нее. Она цветами торговала, но разве этого хватит, чтобы прокормить три рта? Вот и подрабатывала иногда. Я и сам, признаюсь, пользовался… Но всегда платил честно, не думайте, джентльмены!

От ужаса пережитого и страха быть обвиненным в убийстве у старьевщика развязался язык, и он сам не понимал, что говорит.

Тем временем Сенкевич осматривал тело. Призрачная девица висела над ним и беззвучно заливалась слезами. Женщине было на вид за сорок. Изможденное лицо, неухоженные волосы, старенькое платье и потрепанная накидка. Горло Лиз было перерезано от уха до уха. Судя по виду раны, убийца подошел сзади и резко полоснул по шее. Но больше никаких увечий ни на теле, ни на лице не обнаружилось.

– Может быть, это не Потрошитель? – с надеждой произнес Лестрейд.

Сенкевич медленно покачал головой:

– У нас опять левша. Это я могу сказать абсолютно точно. Горло перерезано справа налево.

– Но почему же он не искалечил женщину?

– Может быть, устыдился своих зверств? – предположил кто-то из полицейских.

Привидение порхнуло к нему и отрицательно затрясло головой. Констебль его, конечно, не увидел. Дан с иронией взглянул на говорившего – толстощекого молодого человека с круглыми глазами, но ничего не ответил. Даже не обладая памятью Холмса, на собственном розыскном опыте он мог точно сказать: маньяки никогда не раскаиваются.

– Скорее всего, нашего Потрошителя кто-то вспугнул. Нужно искать свидетелей.

– Думаю, Холмс, его вспугнул именно мистер Чиз. – Инспектор кивнул на старьевщика. – Судя по состоянию тела, которое еще не остыло, он разминулся с убийцей всего на каких-то пятьдесять минут. Потрошитель издали услышал грохот тележки и убежал.

Поняв, что мог столкнуться с уайтчепелским монстром лицом к лицу, старьевщик задрожал еще сильнее. Призрак сочувственно поглаживал его по плечу.

– Возможно, – согласился Дан. – Хотя, может быть, у Потрошителя были и другие причины обойтись с телом более милосердно.

Лиз торопилась домой. Сегодня никаких клиентов не будет, слава богу. Для кого-то месячные в тягость, а ей – предлог хоть несколько дней отдохнуть от жадных мужских рук и грубых, торопливых объятий в подворотнях. Правда, денег будет меньше, но ничего – сегодня она удачно распродала целых две корзины цветов. И пусть в животе будто камень тяжелый лежит, а спину тянет от того, что целый день стояла на промозглой улице, – зато она пораньше сегодня увидит своих малышей.

Пегги семь, такая серьезная девчушка, помощница матери. По дому все делает сама и следит за Майки. А вот он совсем еще крошка, четыре года. Худенький, болезненный. Недавно опять простыл, осунулся – остались одни глаза на узком бледном личике. Товарки советуют через год отдать его в трубочисты, за это неплохо платят, и маленькие, худые дети в цене. Но как же болит сердце, стоит только подумать об этом… Мальчики, покрытые сажей и копотью, нередко падают с крыш, срываются вниз во время чистки. Разбиваются насмерть, застревают в трубах, задыхаются от пыли и чада. А как жестоко их обучают! Чтобы заставить ползти по трубе вверх, поджигают в камине солому и ждут, когда жар и дым заставят ребенка спасаться.

Нет, в который раз уже подумала Лиз. Пусть трубочисты пополняют свои бригады из приютских детей. А у Майки есть мать. И пока она жива, сыночек ее по крышам ползать не станет. Подрастет, пойдет в помощники на верфь или улицы мести. Только не трубочистом…

О том, что ждет Пегги, она старалась не думать. С девочками всегда труднее. Лиз только надеялась, что дочь не повторит ее судьбу, не пойдет по кривой дорожке. Если бы не погиб Джон, разве стала бы она продавать себя? Была бы доброй горожанкой, верной женой. Господи, как стыдно, что приходится зарабатывать на хлеб таким позорным делом!

На глаза выступили слезы. Как жаль, что замуж она вышла так поздно и детки поздние. Успеть бы их вырастить. Не дай бог никому попасть в лондонский детский приют…

Торопясь увидеть детей, задумавшись об их судьбе и о собственных тяготах, Длинная Лиз не заметила, как из подворотни вышел человек и бесшумно зашагал следом.

Она была уже возле дома, так и не успела понять, что произошло, когда уверенная рука схватила ее за плечо и толкнула за угол, в проулок. Лиз хотела обернуться, но не успела. Что-то острое полоснуло по горлу, на мгновение причинив боль, потом она захлебнулась кровью. Скоро стало тепло и спокойно. Лиз опустилась на колени, равнодушно глядя, как поток ее крови орошает камень мостовой. Последняя мысль была о детях. О том, что теперь Майки уж точно придется идти в трубочисты, а Пегги вряд ли избежит улицы…

– Наш Потрошитель опять сменил орудие убийства, – сказал Сенкевич. – Горло будто перервали, а не разрезали. Рана неровная, кожа разодрана клочьями. Похоже, что действовали даже не ножом, а углом какого-то металлического предмета.

– Вот он. – К ним подошел пожилой констебль, протянул покрытый кровью, небольшой инструмент с деревянной рукоятью. – В проулке нашли.

Сенкевич достал платок, осторожно принял улику. Призрачная девица в ужасе прижала ладошку ко рту.

– Это похоже на…

– Шпатель, – опередил Дан. – Маленький шпатель, им художники или реставраторы соскребают краску с холста.

Прямоугольный, похожий на лопатку инструмент был остро наточен, но сразу становилось понятно, что в качестве орудия убийства он неудобен. Особенно если учесть, что женщина была высока ростом, а убийца резал ей горло, стоя сзади. Дан прикинул: в любом случае Потрошителю пришлось орудовать углом шпателя, при этом он приложил немалую силу.

– Сюда! Сюда! – раздался громкий голос.

По Бернер-стрит, грохоча башмаками, бежал дежурный констебль с фонарем. Оказавшись рядом с Лестрейдом, с трудом выдохнул:

– Там, на Бейкерс-роу, в самом конце, у причала, мертвая женщина. Выпотрошена…

– В карету, – коротко скомандовал Лестрейд.

Он оставил двух полицейских, чтобы отвезли труп в морг, остальные загрузились в коляску и отправились к новому месту преступления. Следом загрохотали колесами еще две кареты с прибывшим из дивизиона подкреплением.

На причале дул холодный сырой ветер. Длинные, рассыпавшиеся по земле волосы женщины, лежавшей в конце Бейкерс-роу, шевелились от его прикосновений. Привидение первым подлетело к убитой, опустилось на колени, замерло в позе плакальщицы над гробом.

Сенкевич выскочил из кеба, подошел к телу:

– На этот раз убийца превзошел себя.

Перерезанное горло – отличительный знак Потрошителя, исполосованное до неузнаваемости лицо. Выпотрошенная брюшина. Внутренности аккуратной горкой уложены на правом плече.

– Он отрезал оба уха, – сказал Сенкевич.

Один из констеблей отвернулся и громко рыгнул, борясь с тошнотой.

– Тело еще теплое.

– Выходит, пока мы осматривали первую убитую, он добрался до причала и разделал вторую! – Лестрейд сжал правую руку в кулак, бессильно потряс им и ударил по левой ладони. – Он где-то здесь! Не мог далеко уйти! Ищите!

Кэтрин вышла из трактира «Сковорода», огляделась. Ночка выдалась холодная. Она поежилась, плотнее завернулась в шаль, повязанную поверх пальто, потопала ногами, чтобы разогнать кровь, и зашагала вверх по улице, заглядывая в лица редких прохожих и предлагая развлечься.

Пару раз мужчины проявляли интерес, но узнав, сколько она просит, отворачивались. Кэт провожала их сердитой руганью: она не какая-нибудь завалящая, ей всего-то сорок один, а выглядит и того моложе. И пальто у нее новое, и шаль вон какая красивая. Да что там шаль! Она чистоплотная, каждую неделю моет волосы и ноги. И пьет мало, так только, чтобы согреться. И по ночлежкам не отирается, живет у старшей сестры. Правда, гостей туда не приведешь, приходится, как всем, выискивать темные местечки. Благо, их в Ист-Энде много. Но ничего, скоро она скопит денег и снимет свою комнату. Вот тогда можно будет находить гостей побогаче, из тех, кто не станет мараться в подворотнях, а хочет неторопливой любви в теплой постели.

Надо только немного подождать. Потерпеть. Денежки хранятся в надежном месте, у сестры в доме, и осталось добавить совсем немного…

Кэт как бы случайно задела боком тощего мужчину, игриво извинилась, собралась было произнести привычную фразу про развлечения, но тот отшатнулся и злобно выругался. Пришлось идти дальше.

– Думаю, теперь он работал охотничьим ножом, – заключил Сенкевич. – Острым и довольно большим. Ухо отсечено одним ударом.

Констебли рассыпались по Ист-Энду, методично осматривая подворотню за подворотней, проулок за проулком. Бесполезно, почему-то подумалось Дану. Скоро они переворошат весь район и ничего не найдут. Потрошитель неуловим…

Единственная зацепка – шпатель. Убийца может быть художником. Словно подтверждая его мысли, заговорил Лестрейд:

– Есть тут один гений. – Слово «гений» он произнес саркастически, будто выплюнул. – Уолтер Сиккерт. Задерживали из-за драки в трактире. Рисует проституток и покойников. Живет в благополучном районе, небедный, но часто наезжает в Ист-Энд.

– Так может быть, навестим мистера Сиккерта прямо сейчас? – предложил Дан.

Вскоре кеб подъехал к солидному дому на одной из центральных улиц города. Несмотря на глубокую ночь, из окон первого этажа лился яркий электрический свет. Лестрейд решительно нажал на кнопку звонка. Дверь открыл пожилой человек в строгом костюме – дворецкий. Безукоризненно вежливым голосом, в котором, однако, слышались нотки недовольства, осведомился:

– Что вам угодно?

Лестрейд молча оттеснил его, бросил констеблям:

– За мной!

– Может быть, не стоит рубить сплеча? – Сенкевич попытался проявить осторожность.

Но Лестрейд, одержимый азартом, словно гончая, взявшая след, отмахнулся:

– Под мою ответственность!

Художник обнаружился в мастерской – просторной комнате без мебели, заставленной мольбертами, на которых стояли занавешенные тряпками холсты. В углу стоял подиум для натурщиков, на нем лежало большое скомканное одеяло.

Уолтер Сиккерт, красивый светловолосый мужчина лет тридцати, был абсолютно голым, если не считать бинта на левой руке. В ней он держал шпатель – точно такой же, какой был найден на месте убийства. Правая сжимала бутылку джина, из которой художник время от времени прихлебывал. Вне всяких сомнений, Сиккерт был пьян до умопомрачения.

– Обыщите тут все, – приказал констеблям Лестрейд.

– Вы к кому, джентльмены? – криво улыбнулся взъерошенный художник. – Я сегодня пьян, потому не принимаю.

– Вы подозреваетесь в убийстве, – мрачно ответил Лестрейд. – Оденьтесь, вам придется поехать в Скотленд-Ярд.

– Хм… Неужели я настолько напился, что наконец кого-то убил? – обрадовался Сиккерт. – И кого же?

– Проститутку в Ист-Энде.

– Нет, вы ошибаетесь. – Художник погрозил бутылкой. – Она совершенно точно жива! Джинни, малышка, покажись! Ну же, Джинни, детка!

Ответа не последовало, и Сиккерт озадаченно встрепал без того лохматые волосы:

– Не может быть! Еще полчаса назад она была весьма… убедительно жива и даже резво двигалась. Джинни, не пугай папочку!

Одеяло на подиуме зашевелилось, и из него показалась сначала широковатая ступня, потом пухлая икра. Вскоре взорам полиции предстала заспанная русоволосая девушка. Позевывая, она откинула одеяло, ничуть не стесняясь наготы. Продемонстрировала большую, слегка обвисшую грудь и складки на животе. Потом растянула в улыбке толстые губы:

– Что, еще клиенты?..

– Вот видите! – торжествующе воскликнул Уолтер. – Говорил же, я ее не убивал. Мы только немного порезвились.

Лестрейд молча наблюдал за спектаклем. Дан смотрел на призрачную девушку, которая изо всех сил сигналила, указывая на стопу холстов, прислоненных к стене.

– Пусть посмотрят за холстами, – переглянувшись с Сенкевичем, сказал Дан.

Лестрейд кивнул констеблям.

– Инспектор, тут вот что…

Один из полицейских протянул синий шерстяной костюм, покрытый свежими пятнами крови. Лестрейд схватил одежду, предъявил ее художнику:

– Чья кровь?

– Моя, – пожал плечами Сиккерт. – Порезался. – И показал забинтованную левую руку.

Девушка-фантом беззвучно кричала, указывая на него пальцем. Лицо кривилось от ярости и боли.

– Чем порезались?

– Шпателем.

– Забираем, – решил Лестрейд. – В Скотленд-Ярде разберемся. Вы, мисс, тоже поедете с нами.

– А мы, пожалуй, откланяемся, – светски заметил Дан. – Время позднее. Подозреваемый у вас есть, хотя, честно сказать, я вовсе не уверен в его виновности.

Уже в кебе Сенкевич спросил:

– Что тебе не нравится? Вроде бы на этот раз все логично.

– Именно это и не нравится, – в лучшей манере Шерлока Холмса ответил Дан. – Все слишком логично. А в этом деле логики быть не может.

Настя

Утро, как обычно, началось с того, что Сэр Генри, положив тяжелую башку на ее подушку, начал сопеть и пускать слюни. Настя открыла глаза, потрепала собаку за уши, сонно пробормотала:

– Погоди, сейчас встану – и пойдем.

– Не нужно, – ответил Дан. – Я сам его выведу.

– Уверен? Как ты себя чувствуешь? Тебе же по утрам всегда плохо.

Друг, покряхтывая, сполз с кровати.

– Не настолько хорошо, чтобы порадовать такую шикарную женщину, как ты, но и не настолько плохо, чтоб не вывести пса. Надо же когда-то приходить в норму? Начну с малого.

Данилка принялся натягивать одежду. Настя улыбнулась, подскочила, целомудренно чмокнула его в лоб:

– Ничего. Когда-нибудь порадуешь. Я подожду. И уж когда дождусь… ты мне все эти дни отработаешь.

– С радостью, – ответил друг, пристегивая псу поводок. – Идем, чудовище.

Чудовище фыркнуло и подалось вслед за хозяином. С полчаса их не было, потом Данилка вернулся и спросил:

– Хочешь прогуляться?

Настя совсем засиделась дома. Порядочной викторианской леди не полагается по ночам сопровождать сыщиков. Ее никуда не брали. Время она проводила на кухне, пытаясь усовершенствовать навыки безрукой миссис Хадсон, либо читала книги, которые в избытке имелись в библиотеке постояльцев. Только вот все они были слишком… приличные. Нудные романы с длиннейшими диалогами и обязательной христианской моралью. Пространные описания путешествий, с той же христианской моралью в конце. Исторические хроники, от которых хотелось уснуть. В общем, Настя вынуждена была признать: до тошноты пристойное, до ужаса традиционное, ханжеское и чванное викторианство – не ее эпоха.

– Конечно, хочу! – обрадовалась она.

– Тогда одевайся, я вызову кеб.

– А Генричку возьмем? – Девушка очень привязалась к псу, который составлял ей компанию, когда мужчины расходились по делам.

– Возьмем, возьмем, – пробурчал Дан. – Сенкевич девушку свою призрачную возьмет, ты собаку светящуюся. Отличная компания…

Вскоре все трое сидели в коляске. Сэр Генри устроился с краю, пугая жуткой физиономией прохожих и восторженно поливая слюнями дверь кеба. Лошадь нервно оглядывалась на светящегося зверя. Вездесущее привидение на этот раз решило не летать, уселось рядом с псом, обняло за шею, прижалось, зашептало в уши. Сэр Генри, видимо, что-то чувствовал, потому что периодически вздыбливал шерсть на затылке и зябко, совершенно как человек, передергивался.

– В Ист-Энд, Бернер-стрит, – приказал Данилка.

Кеб покатился, загрохотав колесами по мостовой. Сэр Генри радостно гавкнул, распугав стайку мальчишек-газетчиков. Девушка залилась призрачным смехом. Дан безнадежно посмотрел на сопровождение, вздохнул. Настя улыбнулась: друг не любил загадок и непонятностей.

На Бернер-стрит Данилка остановил извозчика, вручил шиллинг:

– Задаток. Ждите здесь. – Повернувшись к Насте и Сенкевичу, добавил: – Вы можете тоже подождать в коляске.

– Я хотела бы прогуляться, мистер Холмс, если вы не возражаете, – чинно и по-английски, специально для кебмена, ответила Настя. – Сэр Генри, на выход.

– Пожалуй, я тоже присоединюсь, – решил Сенкевич.

Дан пожал плечами и двинулся к месту убийства. Остальные поспешили за ним.

– Куда он? – шепотом поинтересовалась Настя, оттаскивая Сэра Генри, который порывался сожрать перебегавшую дорогу крысу.

– К месту убийства, – тихо ответил Сенкевич.

Данилка остановился в проулке между домами. Постоял немного, перебирая ногами, словно разминался перед пробежкой. Потом достал из жилетного кармана хронометр, взглянул на него, развернулся и быстрым, решительным шагом отправился прочь. Сэр Генри рванулся следом.

Настя вопросительно взглянула на Сенкевича. Тот на секунду нахмурился, потом просветлел лицом:

– Пойдем в кеб.

Усевшись, приказал:

– На Бейкерс-роу, к причалу!

Он тоже вынул хронометр и был так сосредоточен и напряжен, что Настя ничего не стала спрашивать. По дороге они обогнали Дана, который шагал быстро и мерно, как марафонец. Приехав на причал, остановились. Минут тридцать спустя подошел Дан. Отдышался, посмотрел на Сенкевича. Тот молча покачал головой. Призрачная девушка повторила его движение.

– Вот и у меня не получается. – Дан взглянул на свой хронометр. – Сейчас отдохну и повторю.

Минут десять он делал глубокие вдохи и выдохи, потом кивнул и бегом припустил обратно. Привычный ко всему кебмен молча тронул лошадь.

На Бернер-стрит картина повторилась. Сначала приехали Настя с Сенкевичем, потом подоспел Данилка. Теперь разница во времени составляла восемнадцать минут.

– Чуть не сдох, – доложил Дан, плюхаясь в кеб. – Все равно не получается.

– Никак, – подтвердил Сенкевич.

– Домой. – Дан откинулся на спинку сиденья.

Уже в коляске он подробно объяснял:

– Судя по состоянию первого трупа, мы разминулись с убийцей буквально на несколько минут. На месте преступления находились не больше тридцати минут. Потом подбежал констебль, сообщил, что на причале еще один труп. Но когда мы прибыли на причал, и второй труп был свежим. Кишки еще дымились.

Настя поморщилась.

– Извини, – вздохнул друг. – Как есть, так и говорю, не до политесов. Так вот. Получается, Потрошитель сразу после первого убийства отправился и совершил второе. Пусть он даже бежал изо всех сил. Но констебль, обнаруживший тело, затратил на дорогу до нас приблизительно тридцать минут. Понимаешь, что получается? Когда мы прибыли на место первого преступления, вторая жертва уже была мертва. Или в этот момент ее убивали.

– Кеб? – предположил Сенкевич.

– Всех кебменов уже допросили. Никто из них не был в ту ночь в Ист-Энде.

– А если собственный экипаж? – вмешалась Настя.

– Даже тогда Потрошитель не успел бы. Ведь он не просто убил. Он разделал женщину. На это, даже при определенной сноровке, требуется много времени. Нет, ее убили приблизительно тогда же, когда и первую жертву. Или даже чуть раньше. Но совсем чуть-чуть.

– Получается… – протянул Сенкевич.

– Получается, что убийц было двое.

Призрачная девушка радостно закивала.

Сначала она не обратила внимания на двигавшуюся рядом коляску. Но экипаж ехал слишком медленно – кучер будто приноравливался под ее шаг. Кэт покосилась на него. В ответ на взгляд дверь распахнулась, показалась мужская рука в перчатке, которая поманила ее. Коляска остановилась.

«Повезло», – подумала Кэт. Сегодня не придется заголять зад в подворотне – в экипаже гораздо теплее и удобнее. Сиденья мягкие. А может, человек отвезет ее к себе домой, в гостиницу или на съемную квартиру. Пару раз попадались такие клиенты.

Она подбежала к коляске, ловко вскочила на ступеньку и спустя секунду уже сидела на бархатной скамеечке напротив мужчины, который выглядел весьма импозантно.

– На причал! – скомандовал он кучеру. – Трогай!

Сенкевич

– Я должен подумать, – сказал Платонов.

– Дело на три трубки? – уточнил Сенкевич.

Капитан хмуро взглянул на него:

– Я не курю.

– Холмс курит, – вздохнул Сенкевич. – Я надеялся…

– Не надейся! Придется рассчитывать только на меня.

Сенкевич счел за благо промолчать. Пока личность сыщика проявилась только во время спиритического сеанса да еще пару раз, когда Платонов, измученный ломкой, позволял себе дозу. Сенкевич считал, что капитан должен бороться с пагубной привычкой, и черт с ним, с Холмсом. Не то чтобы он так трепетно заботился о здоровье заклятого друга, но и возиться с наркоманом не улыбалось. Но Уотсон в нем протестовал, требуя возвращения великого сыщика. В Сенкевиче попеременно одерживало верх то желание видеть Холмса, который во всем разберется, то разумное неприятие наркомании. Но сейчас было не до этого. Призрачная девушка, усевшись в кебе между Даном и Настей, укоризненно грозила окровавленным пальчиком. Пришла пора выдавать главный козырь.

– Мне тоже надо подумать, – заявил Сенкевич. – Поедемте домой.

Вернувшись на Бейкер-стрит, Настя тут же ринулась на кухню, готовить обед.

– Когда уже вернется Бэрримор? – посетовал Сенкевич. – Эти фиши с чипсами уже в печенках сидят. И даже это она готовить толком не умеет.

– Я все слышу! – донесся из кухни голос Насти.

Вскоре она пригласила мужчин в столовую. Кровавую девушку Сенкевич оставил в своей спальне, чтобы аппетит не портила. Без удовольствия угостившись невкусной стряпней, Сенкевич молча выложил на стол крошечный, не больше четырех миллиметров в диаметре, блестящий металлический кружок.

– Что это? – заинтересовалась Настя. Взяла вещицу, положила на ладонь. – Похоже на пуговицу от перчатки.

– Она и есть, – кивнул Сенкевич.

– Здесь монограмма… – Девушка сощурилась. – Буквы «A» и «V».

– Это не монограмма, к сожалению, – заметил Сенкевич. – Монограмма семьи была бы узнаваема. А здесь только инициалы.

– Где ты это взял вообще?

Настя задала вопрос, потом, пораженная внезапной догадкой, замолчала, глаза у нее округлились, рот брезгливо скривился. Она поспешно положила пуговицу на стол.

– Именно, – кивнул Сенкевич. – В кишках жертвы с причала.

– Ты в своем уме?! – подскочил Платонов. – Это же сокрытие улик от полиции!

– Не спеши, успеем передать в полицию. Тут дело такое… Инициалы тебе ни о чем не говорят?

Дан пожал плечами:

– Ты же знаешь, с памятью у меня не особо.

– Неужели?.. – Настя прикрыла рот ладошкой.

– Возможно, почему бы нет? О принце Альберте Викторе всякие слухи ходят, – кивнул Сенкевич. – Пуговица золотая, такие перчатки носит только богатый человек. А тут еще инициалы совпадают.

– Тем более это дело полиции, – кипятился Платонов. – Мы к принцу все равно подобраться не сможем.

– В полиции дело замнут. Но это и черт бы с ним. По идее скоро Потрошитель уймется. Сколько там убийств он совершил? Пять?

– Тех, что с уверенностью приписываются ему, – пять, – кивнула Настя.

– Ну вот. Считай, уже четыре есть. Ну грохнет он еще одну ш-ш-ш… шаловливую даму, подумаешь… А вы не боитесь, что, если мы передадим эту х-х-х… хорошенькую пуговку в полицию, нас уберут как ненужных свидетелей?

– Это тебе не Чикаго тридцатых, а Лондон девятнадцатого века! – фыркнул Дан.

– Да кто ж его знает? У них вон убивают как легко… Но в любом случае, Холмс, сегодня у нас важная встреча. Я пригласил на ужин старого знакомого по академии, доктора Монтегю Джона Друитта. Того самого, – со значением прибавил он.

Платонов досадливо поморщился, и Сенкевич пояснил:

– Простите, все время забываю про вашу память… Доктор Друитт – придворный врач, который пользует наследника.

– Так он нам и расскажет что-нибудь, – усмехнулся капитан. – Это ж врачебная тайна, да еще и какой семьи!

Сенкевич безмятежно улыбнулся:

– Кто знает, дорогой друг… Я ведь не только духов в лаборатории вызываю. Вот. – Он продемонстрировал маленькую склянку. – Собственное изобретение. Смесь опиума и кое-каких препаратов. Отлично развязывает язык. А самое замечательное: пациент потом сам не помнит, что говорил. Остается только ощущение легкого похмелья.

– Другое дело. – Дан поднялся. – Только переоденусь в приличествующий случаю костюм.

– Я с вами! – подскочила Настя.

Сенкевич снисходительно взглянул на нее.

– О черт, – простонала девушка. – Черт, черт!

– Да, милая леди, – кивнул Сенкевич. – Клуб в Лондоне девятнадцатого века несколько отличается от тех, к которым вы привыкли. Туда, конечно, вхожи дамы, но… так сказать… строго определенного, и не самого высокого, сорта. Ну а тот, в который мы направляемся, – пристойное заведение, и даже таким б-б-б… бабочкам ночи туда ход закрыт.

– Гад ты, когда уже вытащишь нас отсюда?! – взвыла Настя.

– Терпение, милая леди. Вспомните монастырь в Равенсбурге и бордель в Эдо. Здесь вы еще неплохо устроены.

– Да уж, – буркнула девушка, поправляя светлые волосы. – Никто не сжигает, но никто и не трахает.

Она с обиженным видом ретировалась на кухню. Вместо нее в столовой появился Платонов:

– Поехали.

Клуб «Корона» занимал целый дом на Оксфорд-стрит. На первом этаже располагалась раздевалка, библиотека, комнаты для отдыха, курительные. Второй этаж занимали несколько отдельных кабинетов для деловых встреч, зал для обеда. В одном из них Сенкевич с Платоновым и расположились, ожидая доктора Монтегю Джона Друитта.

– Он весьма воспитанный джентльмен, – заметил Сенкевич, поглядывая на хронометр. – Вот увидите, будет пунктуален. Еще он помешан на френологии, как и многие сейчас.

Часы в столовой пробили шесть, и дверь открылась.

– Доктор Друитт, – доложил слуга.

Следом в кабинет вкатился толстенький румяный человек средних лет. С приятностью улыбнулся:

– Доктор Уотсон! Как давно мы не виделись! Рад встрече.

– Позвольте представить вам моего друга, мистера Шерлока Холмса.

– Наслышан! Счастлив знакомству!

Доктор Друитт потряс им руки и уселся за стол.

– Закажем обед прямо сюда? – предложил Сенкевич. – Признаться, наша кухарка готовит из рук вон. Следует воспользоваться возможностью и поесть как следует.

Принесли закуски, к которым Сенкевич заказал легкого вина. Переглянулся с Платоновым. Тот, правильно истолковав намек, перегнулся через стол и произнес:

– Доктор Друитт, я всегда живо интересовался вопросами френологии. Вы считаетесь одним из ведущих специалистов Лондона. Скажите, в чем вы полагаете особые отличия кельтского строения черепа?

– О, какой интересный вопрос вы подняли! – Глаза толстяка засверкали. – Я написал статью по этому поводу. Знаете ли вы, что…

Доктор Друитт выдал целую лекцию о теменной части кельтского черепа. Все это время капитан внимательно смотрел ему в глаза, кивал, нащупывал описываемые зоны на собственной голове, переспрашивал – в общем, делал все, чтобы отвлечь френолога. В это время Сенкевич благополучно опрокинул склянку в его бокал с вином.

Наговорившись, доктор Друитт схватил бокал, не глядя опустошил его:

– За френологию! Вы очень интересный собеседник, мистер Холмс!

Спустя полчаса толстяк раскраснелся еще сильнее, принялся рассказывать несколько более пикантную, чем положено в приличном обществе, историю. Сенкевич умело перевел разговор на нужную тему:

– Ходят слухи, что и принц Альберт Виктор, ваш пациент, не чужд милых шалостей.

– Это преуменьшение, – расхохотался доктор Друитт. – Могу с уверенностью сказать: его высочество обошел все притоны и злачные места столицы!

– Не может быть, – подыграл Платонов. – Вряд ли особа королевской крови отправится, к примеру, в Уайтчепел.

– Именно там чаще всего и пробавляется Альберт Виктор, – махнул пухлой ручкой доктор. – Он неразборчив и всеяден, что, увы, сказывается на моей работе.

Сенкевич посмотрел вопросительно.

– У него сифилис, джентльмены, – уныло проговорил толстяк. – Приобрел, разумеется, в одном из публичных домов. Причем болезнь прогрессирует стремительно. Это сказывается и на состоянии всего организма, и главное – на душевном здоровье принца. – Он понизил голос: – Его высочество стал раздражителен и предельно злобен. Иногда на него находят сильнейшие приступы гнева. Тогда мне кажется, он готов убить…

– И как же вы справляетесь, доктор? – сочувственно спросил Дан.

– Увы, джентльмены, медицина не знает надежного средства для лечения этого недуга. Некоторым больным везет, и они исцеляются. Но, боюсь, у его высочества не тот случай… Однако вот уже два дня у принца Альберта период просветления. Он на удивление спокоен и добродушен. Наконец я смог хотя бы выспаться.

– А что, ему бывает особенно плохо по ночам?

– Как и всем безумцам, – покивал толстяк. – Ночь – время сумасшедших. Принц обычно дремлет днем, а после полуночи на него находит жажда деятельности. Несколько раз он даже уходил из своей резиденции, умудрившись проскользнуть мимо охраны и слуг. Никто не знает, где он бродит. Впрочем, не такой уж и секрет. Скорее всего, навещает любимые злачные места. Хотя болезнь нанесла удар и по его мужским способностям. Это тоже вызывает у него бешенство и приступы ненависти.

– Ненависти к кому? – напрягся Платонов.

– К виновницам его состояния, разумеется. Он питает к публичным женщинам двойственные чувства: с одной стороны, не может обойтись без их услуг, с другой – болезненно ненавидит.

Сенкевич покосился на Платонова, словно говоря: «Ну что, убедился?» Капитан едва заметно пожал плечами, мол, это еще ничего не доказывает. Но, судя по всему, задумался.

Решив, что вызнал все возможное, Сенкевич попытался перевести разговор на более безопасные темы:

– Тяжело вам приходится, доктор. Пожалуй, мне, с моими обычными, скучными бухгалтерами, клерками и домовладельцами, повезло гораздо больше. У них никогда не бывает ничего интереснее катара.

– В последнее время все же стало немного проще, – улыбнулся толстяк. – Это новое увлечение принца поддерживает его разум в состоянии стабильности.

– О чем идет речь?

Доктор Друитт рассмеялся:

– Его высочество увлекся хирургией. А я когда-то был неплох в этой области, вы помните, Уотсон. Принц Альберт берет у меня уроки.

Глава 5

Второй отчет доктора Уотсона

4 апреля 1888 года

Дорогой Холмс!

Отправившись сюда, я предполагал, что буду наблюдать реалии и нравы местных жителей, и опасался лишь того, что мои отчеты окажутся скучны для вас. Но, увы, в Баскервиль-холле я стал участником множества странных, пугающих и трагичных событий.

Однако по порядку. Первая ночь в доме прошла спокойно. Я хорошо отдохнул и проснулся, когда яркий солнечный свет уже лился в окна и золотил плющ, покрывавший мрачные стены. Почти по-летнему теплое, приветливое утро придало Баскервиль-холлу уюта, и настроение у нас с сэром Генри было соответствующее.

Молодой хозяин поместья, позавтракав, уселся в кабинете разбирать деловые бумаги: это не терпело отлагательств. Я же пошел прогуляться по окрестностям. Прошелся вдоль болот, осмотрел маленькую деревушку, где жил доктор Мортимер, но с ним самим не встретился.

Возвращаясь, думал о том, насколько все же здесь мрачные, унылые места – темные леса, казалось, такие древние, словно помнят первых кельтов, бесконечные холмы, возвышавшиеся меж ними гранитные скалы и болота. Болота пустынные, бескрайние и смертельно опасные. Даже весна не делала Девонширскую природу более приветливой. Неудивительно, что именно здесь рождаются такие ужасные легенды, как история собаки Баскервилей.

Признаться, мне было неуютно еще и от мысли, что где-то в этих болотах скрывается зло понятное и привычное, но от этого не менее опасное. Я, конечно, имею в виду каторжника Селдена, дело которого вы, Холмс, раскрыли с таким блеском. Разумеется, сейчас он находится в положении загнанного животного, по чьему следу идут охотники. Но зверь, которому нечего терять, становится еще злее. Шагая по дороге, над которой склонялись покрытые дымкой нежной первой листвы кроны старых дубов, я мысленно хвалил себя за то, что прихватил заряженный револьвер.

Нервы мои были в таком напряжении, что я вздрогнул, когда за спиной раздался оклик. Обернулся и увидел спешившего ко мне худощавого, светловолосого человека. В одной руке он держал сачок для ловли бабочек, в другой – короб для добычи.

– Добрый день, – улыбаясь, проговорил, подходя, человек и зашагал рядом в сторону Баскервиль-холла. – Представлюсь без лишних церемоний, в наших краях это не принято. Я Степлтон, натуралист. Живу здесь, неподалеку. А вы, вероятно…

– Доктор Уотсон. Гость в Баскервиль-холле.

– Верный спутник того самого легендарного Шерлока Холмса? Даже здесь, в этих забытых богом местах, все наслышаны о ваших с ним расследованиях. И что же вы ищете здесь, если не секрет? Предков семьи Баскервилей, волшебных фейри? Или, может быть, хотите раскрыть загадку проклятия их рода, встретиться с фамильным чудищем?

Натуралист был весьма разговорчив и даже немного суетлив. С самого начала он произвел на меня неприятное впечатление. Было в тонких, бесцветных чертах его лица что-то, наводящее на мысль о жестокости и злобе. Возможно, такое впечатление создавалось из-за тонких губ и тяжелого подбородка, а может быть, виной была манера Степлтона щурить светлые глаза и заглядывать в лицо собеседника, будто пытаясь уличить его во лжи. Тем не менее я вежливо ответил:

– Никаких расследований. В Баскервиль-холле нахожусь как гость, по приглашению моего друга сэра Генри. Он попросил составить ему компанию, чтобы избавить от весеннего сплина.

– Да, понятно, откуда берется сплин у обитателей Баскервиль-холла, – хмыкнул Степлтон. – Вот уже в котором поколении главные наследники умирают насильственной смертью. Мне тоже не понравилось бы сидеть и ждать, когда меня настигнет фамильное проклятие.

– Вы верите в проклятия?

Степлтон пожал плечами:

– Я натуралист и верю в то, что вижу. Или слышу…

В этот момент, будто ответом на его слова, из-за деревьев донесся жуткий звук, подобного которому я не слышал никогда в жизни. Это был протяжный, на одной ноте, вой. Но он не походил на волчий, голос издававшего этот вопль существа был гораздо ниже, в нем звучали отголоски тяжелого рычания. Без всякого преувеличения, Холмс, от этого звука кровь стыла в жилах и хотелось оказаться как можно дальше от болот.

– Что это? – стараясь не показывать охватившего меня волнения, спросил я.

Степлтон усмехнулся:

– Говорят, так воет собака Баскервилей – то самое проклятие, в которое вы не верите. Но как натуралист могу сказать, что, возможно, природа этого звука не так ужасна, как кажется. Например, так может кричать выпь. Еще в болотах скапливается природный газ, который выходит наружу, производя странные шумы. К тому же влажная атмосфера может усиливать и искажать звуки, придавая им некую… потусторонность.

Его ответ несколько успокоил меня. В самом деле, решил я, просто нервы расшалились в незнакомой обстановке да еще сыграла роль необходимость присматривать за сэром Генри, которому, по вашему уверению, Холмс, грозит опасность.

Мне очень симпатичен этот активный, доброжелательный молодой человек. Я вижу в нем представителя нового, более прогрессивного поколения английской аристократии. И мне не хотелось бы, чтобы с наследником поместья Баскервилей что-нибудь произошло. Ведь именно на него, на его щедрость и умение вести дела, возлагаются надежды всех жителей…

Будто в ответ на мои мысли, я увидел, что навстречу нам идет сэр Генри. Он с улыбкой помахал рукой:

– Уже возвращаетесь, Уотсон? Как жаль. Разобрался с делами, хотел прогуляться.

Конечно, я заверил баронета, что с удовольствием составлю ему компанию, и представил Степлтона.

– Позволите нанести вам визит, сэр Генри? – тут же поинтересовался натуралист.

– Разумеется! – воскликнул наследник Баскервиль-холла. – Чем больше людей, тем веселее! А надо признать, веселья здесь мало.

– Да, места мрачные, – согласился Степлтон. – Но я люблю Девонширские болота. Кстати, если собираетесь совершить прогулку, могу отвести вас к месту, тесно связанному с историей вашей фамилии.

– О чем вы говорите?

– Я говорю о поляне, на которой сэра Гуго Баскервиля настигло возмездие за похищение девушки. О той самой поляне, где впервые появилась собака-демон.

Степлтон говорил о событиях, описанных в старинной легенде, как о чем-то, что произошло в реальности. К тому же он слишком хорошо знал содержание манускрипта, который доктор Мортимер считал секретом. Когда я заметил это, он проговорил:

– Никакой тайны нет. Собака Баскервилей – не только фамильное предание, это еще и местная сказка, которой вот уже сколько лет матери пугают детей. Что же касается моей веры в нее – да, я, несмотря на профессию, верю в Бога. А раз есть Бог, значит, существует и Божья кара. Именно она обрушилась на Гуго Баскервиля.

Сэра Генри ничуть не смутили его слова, и баронет весело шагал за Степлтоном, который шел впереди, указывая дорогу к таинственной поляне.

Время уже перевалило за полдень, когда мы, пройдя несколько миль по болотам, вышли к обрывистому берегу, который вел в маленькую долину. Посреди нее была лужайка, поросшая высокой болотной травой, в центре лежали два огромных белых камня в форме клыков.

– Вот здесь все и произошло, – с улыбкой сказал Степлтон. – Девушка лежала между этих камней, Гуго – чуть поодаль, а над ним стояла чудовищная собака.

Мы принялись спускаться в долину, и мне показалось, что между валунами что-то лежит. Оказавшись внизу, на мгновение застыл от ужаса, поняв, что именно я вижу. Потом бросился к камням. Мои спутники бежали следом.

На лужайке лежало распростертое тело девушки. Одного взгляда хватило, чтобы понять: бедняжка мертва. У нее было перерезано горло. Широко раскрытые карие глаза на изрезанном лице невидяще смотрели в небо, рот кривился в гримасе страдания, рыжеватые волосы, слипшиеся от крови, разметались по траве. Руки несчастной были раскинуты в стороны. Простое платье побурело на животе от пропитавшей его крови. Я склонился над несчастной и увидел рваную рану на брюшине.

– О, не ожидал… Кто-то ловко ее разделал, – заметил Степлтон.

Он выглядел смущенным, но цинизм его замечания поразил меня, я бросил натуралисту короткий взгляд, призывая его проявить уважение к покойной.

– Что за чудовище могло сотворить такое? – воскликнул сэр Генри.

Мы со Степлтоном переглянулись: баронет, недавно приехавший из Америки, мог и не знать о злодействах, которые творил Селден. У меня нет никаких сомнений: преступление совершено именно беглым каторжником.

– Кто это? Вы ее знаете? – требовательно спросил сэр Генри.

Степлтон кивнул:

– Абигайль Мейсон, дочь местного почтмейстера… Единственная дочь, – со вздохом добавил он.

– Нужно возвращаться и вызывать полицию, – решил баронет.

Я продолжал осматривать тело. Селден – настоящее чудовище, раз смог сотворить такое с невинным ангелом, которым, несомненно, при жизни была эта юная девушка. Сначала мне подумалось, что подлец наверняка воспользовался ее беспомощностью для удовлетворения низменной страсти и потом убил, чтобы никому не рассказала. Но одного взгляда на юбки бедняжки хватило, чтобы убедиться: каторжник не обесчестил ее. Абигайль избежала перед смертью хотя бы этого ужаса.

– Пойдемте, мы уже ничем не сможем ей помочь, – сказал сэр Генри. – Надо оповестить полицию.

Степлтон промолчал. Я покосился на него, и меня поразила возбужденная жадность, с которой натуралист смотрел на тело несчастной. В блеклых глазах появился лихорадочный блеск, он покусывал губы, пытаясь справиться с волнением. Выражение его лица было настолько непристойным, что я снял пальто и набросил его на Абигайль, чтобы спрятать бедную девушку от нескромного, пожирающего взгляда.

Закрывая ее лицо, я вдруг заметил что-то белое в уголке губ. Пришлось откинуть полу пальто и присмотреться. Это походило на белый шарик. Я надавил на подбородок Абигайль, приоткрыл ей рот и вытянул наружу небольшую веточку с белесыми ягодами.

– Омела, – присвистнул Степлтон. – Странно, однако. Есть это она не могла – каждый местный знает: омела ядовита. Да еще и с листьями…

Я молчал. Разумеется, ветку поместили в рот девушки уже после смерти. Для чего это было убийце? Некий символ? Знак? Что он может означать?

– Господи боже, что это?! – Степлтон попятился, указывая пальцем куда-то за один из камней.

Из-за валуна вышло и остановилось прямо передо мной невероятного вида животное. Это была огромная, гораздо больше волка, собака с чудовищной пастью, из которой капала розоватая слюна. Шерсть монстра светилась, и это видно было даже днем, глаза горели зеленым дьявольским огнем.

– Собака Баскервилей, – завороженно прошептал сэр Генри, не сводя глаз со зверя.

Смелый американец сделал шаг вперед, протягивая руку к чудовищу. Собака оскалилась, издала низкое рычание. Я остановил излишне бесстрашного молодого человека, коснувшись его плеча, и потянулся к карману за револьвером. Словно бы правильно истолковав мой жест, пес отскочил за камень, в несколько прыжков достиг леса и скрылся за деревьями.

– Вы видели?! Видели?! – в восторге вскричал сэр Генри, позабыв о нашей печальной находке. – Это собака Баскервилей! Наша семейная легенда говорит правду!

– Чему же вы радуетесь, друг мой? – ехидно осклабился Степлтон. – Если это так, скоро на вашу голову падет проклятие рода. Ведь вы последний из фамилии Баскервиль. Должен сказать, до сих пор старался смотреть на вещи трезво и воспринимать эту историю как выдумку. Хоть, я уже говорил, верю в Бога и Божью кару. Но как ученый вынужден окончательно признать: то, что я видел собственными глазами, существует. Однако собака Баскервилей, насколько я знаю из легенды, никогда так близко не подходила к людям. Возможно, это некий знак?..

Этот человек нравится мне все меньше. Я считаю его весьма подозрительным, Холмс. Буду пристально за ним наблюдать. Очень надеюсь, что вскоре вы закончите с делами в Лондоне и присоединитесь к нам.

Дан

– Простите, что уточняю, Холмс… Вы уверены?

На лице сэра Чарльза было явственно написано смятение. Обычно сдержанный и невозмутимый, сейчас он нервно вертел в пальцах золотую пуговицу от перчатки, левый глаз комиссара подергивал едва заметный тик.

Дан кивнул:

– Доктор Уотсон обнаружил это в куче внутренностей последней жертвы. Извините, что мой друг сразу не отдал пуговицу полиции и тем скрыл важную улику. Но вы понимаете: он и сам был напуган своим открытием.

Сэр Чарльз мелко закивал, подергивая бороду.

– Да-да, конечно… – Выражение лица комиссара говорило: он предпочел бы, чтобы доктор Уотсон скрытничал и дальше. Улику сэру Чарльзу видеть совершенно не хотелось. – Теперь я не знаю, что делать. Это скандал, Холмс… Арестовать члена августейшей семьи?.. Наследника?.. Мой бог, и по какому позорному обвинению…

Дан мягко изложил то, что удалось узнать от королевского врача. Не желая подставлять беднягу, находившегося под «сывороткой правды», сказал, что все это слухи, источник которых он раскрыть не может. Сэр Чарльз окончательно приобрел бледный вид.

– Хорошо, Холмс, благодарю. Мы разберемся в этом. Могу я попросить о полной конфиденциальности?

– Сыщики не привыкли разглашать полученные сведения, – спокойно ответил Дан. – Слово джентльмена, вы можете положиться на мою скромность.

Сэр Чарльз откинулся на спинку кресла, устало провел ладонью по лицу:

– Это безумное дело, Холмс. На моей памяти ничего подобного не случалось. Сплошные странности и мистика. Все арестованные сознались в преступлении. И у каждого алиби на следующее убийство.

– Пока алиби нет у художника, – вставил Дан.

– Второе убийство – уже алиби, – уныло ответил комиссар. – Если произойдет еще одно…

– Возможно, Уолтер Сиккерт действует на пару с его высочеством.

– Возможно. Хотя история не знает случаев парной мании. Нет, думаю, Сиккерт просто безумец, как и все остальные. В этом деле вообще множество сумасшедших. Гораздо больше, чем нормальных людей. Вот, ознакомьтесь. – Сэр Чарльз передал через стол пухлую папку. – Протоколы допросов.

Дан раскрыл и принялся просматривать исписанные мелким неразборчивым почерком листы.

– Аарон Космински признался.

– Мы его уже давно выпустили, – махнул рукой комиссар. – Сразу после того, как было совершено второе преступление. Абсолютный безумец. Утверждал, что ему просто нравится убивать публичных женщин. Мол, его мать была такой, неизвестно от кого родила ребенка, а в детстве он натерпелся побоев. Однако не сумел внятно ответить, как убивал Мэри Энн Николз. И даже не смог описать внешность женщины. Повторял одно: был так возбужден, что ничего не помнит. Его забрали в лечебницу для душевнобольных.

Дан перевернул страницу:

– Признание доктора Майкла Острога.

– Этот особенно отличился. – Сэр Чарльз даже сумел усмехнуться. – Рассказал совершенно невероятную историю. Якобы он был послан тайной полицией России, чтобы возбуждать ненависть к еврейским эмигрантам.

Дану стало обидно за державу, он улыбнулся в ответ:

– Действительно, бредовая версия.

– Тем не менее она получила косвенное подтверждение, – вздохнул комиссар. – После убийства Кэтрин Эдоус мои люди обшарили весь Ист-Энд. После меня попросили приехать. На ближайшем к пристани дому нашли кровавую надпись: «Евреи – не те люди, которых можно обвинять ни за что». Возможно, меня кто-нибудь осудит, но я лично, своими руками, стер ее. Нельзя допустить волну неприязни к эмигрантам и народные волнения. Вы знаете, Холмс, как в последние годы велик наплыв приезжих.

– Вы уничтожили важнейшую улику, сэр Чарльз, – медленно, с расстановкой произнес Дан. – Такой специалист, как я, мог бы сличить надпись на стене с письмом Потрошителя, а также с образцами почерков подозреваемых.

– У всех подозреваемых алиби, – напомнил сэр Чарльз. – Но мы на всякий случай взяли образчик письма от каждого. Они там, дальше, в папке. Наши полицейские почерковеды не нашли ничего общего.

– Я заберу это, с вашего позволения. Сличу образцы и завтра верну. – Дан отыскал несколько листков, на которых разными руками было выведено по нескольку фраз из письма Потрошителя. Оригинал взял тоже.

– Да, конечно, – рассеянно проговорил комиссар. – Острог также отправлен из тюрьмы прямо в лечебницу. Кстати, в бутылочке из-под имбирного лимонада из его кабинета никаких следов чернил не было. Помимо сказки о том, что он агент царской полиции, доктор рассказывает невероятную историю о своем преображении. Говорит, что по ночам он обращается в монстра, который и заставляет его убивать. Из-за этого свойства именно его выбрали в тайные агенты. Охотно признался в преступлении, но не смог описать ни последовательность убийства, ни внешность жертвы. Утверждает, что, преображаясь в чудовище, теряет человеческую память, и наоборот, возвращаясь в привычное состояние, не помнит, что делало чудовище.

– Удобно, – согласился Дан. – А что художник?

– Тоже признается, – уныло произнес сэр Чарльз. – Объясняет тем, что постигает романтику смерти. Говорит, убивать – такое же искусство, как писать картины. Якобы после каждого убийства в его творениях становится больше экспрессии и выразительности. Свидетели подтверждают: Сиккерт живо интересовался преступлениями Потрошителя. При обыске в его мастерской были найдены картины… Впрочем, вам лучше самому на это посмотреть.

Сэр Чарльз поднялся, прошел к шкафу, вытащил из-за него плоский холщовый сверток. Дан принял его, откинул ткань – в руках его оказалась небольшая картина. Художник изобразил окровавленный расчлененный труп женщины – руки и ноги были отрезаны, на шее багровела широкая рана. Лицо несчастной, изуродованное то ли кровоподтеками, то ли трупными синяками, выражало страдание и ужас. Глаза были выпучены, рот приоткрыт в немом крике. Четвертованная женщина лежала на широком столе. Рядом с нею лежали ножи и пилы.

– Вот такие художества, – развел руками сэр Чарльз. – Сиккерт часто посещал морги и покойницкие при работных домах, писал там с натуры.

– Это еще не доказательство вины, – неуверенно пробормотал Дан.

Полотно и на него произвело впечатление: было в этом что-то бесстыдно-уродливое, непотребное. Слишком уж откровенно и правдоподобно была изображена смерть – во всей неприглядности, грязи и необратимости.

– Еще на одной из картин изображена, как мы предполагаем, Элизабет Страйд. Трудно сказать наверняка, но ее товарки опознали женщину. К тому же они утверждают, что Сиккерт не раз нанимал Длинную Лиз в качестве натурщицы. Да и сам он не отрицает.

История складывалась убедительная: Сиккерт явно был психопатом. Его интересовала смерть, кровь. Сначала присмотрелся к женщине, написал ее портрет, а потом разделался. Типичное поведение маньяка. Только вот как объяснить, что в то же время на пристани происходило второе убийство?

– Мы допрашиваем Сиккерта по поводу сообщника, – отвечая на мысли Дана, проговорил сэр Чарльз. – Но он молчит. Настаивает на том, что обеих женщин убил сам. Говорит, воспользовался кебом. Однако опрос извозчиков, работавших в ту ночь, ничего не дал. Мы показывали потрет Сиккерта, никто не узнал в нем своего пассажира.

Кебмены – народ наблюдательный, подумал Дан. А художника вряд ли можно забыть. Нервный, шумный, странный человек. Скорее всего, припомнили бы. С другой стороны, полностью полагаться на показания извозчиков нельзя. Мало ли, что произошло. Сиккерт мог хорошо переплатить за молчание, а кебмен – после смены отправиться в трактир и напиться там до полного беспамятства.

– В любом случае, Сиккерта мы не выпустим, – пообещал комиссар. – Надеюсь, он именно тот, кого мы искали. Рано или поздно он заговорит, хотя бы потому, что не может обходиться без кокаина. Тюремный врач утверждает, что Сиккерт употребляет наркотики.

Дан кивнул: еще бы. Ему казалось, что без допинга такие картины, как у Сиккерта, писать невозможно. Вполне вероятно, Холмс тоже употреблял кокаин, чтобы подстегнуть воображение и дедуктивные способности. Жаль, подобные эксперименты всегда заканчиваются плачевно. Он сумел справиться с тяжелой ломкой, но тяга к наркотикам осталась, память же сыщика продолжала дремать.

– То, что вы рассказали, чудовищно, Холмс, – вздохнул комиссар. – Разумеется, полиция будет работать в этом направлении. Но вы понимаете: наследник – не парикмахер и не художник, его просто так на допрос не вызовешь и не арестуешь. Придется действовать долго, скрытно и очень осторожно.

– Разумеется. Вы можете располагать мной и быть уверенным в моей скромности.

Откланявшись, Дан покинул кабинет сэра Чарльза.

Настя

Настя снова сражалась с обедом. Картошка пригорела, седло барашка не хотело прожариваться, и даже пудинг получился каким-то скособоченным.

– Да как же это надоело! – бурчала она под нос. – Один преступления расследует, другой ему помогает, а я, видите ли, в кухарках подвизаюсь!

Жизнь в ипостаси миссис Хадсон казалась ей пресной и скучной. В предыдущих мирах, как бы ни было трудно, Настя была вовлечена в гущу событий. Там она чувствовала: хоть что-то от нее зависит. Пусть была монахиней в средневековом Равенсбурге, которую все хотели принести в жертву Повелителю мух, – зато она убегала, сопротивлялась, дралась. Роль из будущего и вообще была прекрасна: наемница, охотница за головами, которая преследовала самых опасных преступников. Даже в Японии эпохи Токугава, в теле бесправной гейши, Настя умудрялась бороться с обстоятельствами.

А тут что? Сбежать? Куда, если Данилка с Сенкевичем – вот они? Протестовать против роли мирной викторианской домохозяйки? Но выбора нет. Не создавать же проблемы друзьям.

В других реальностях ее окружали загадки, мистика, странные сущности. Здесь же – только унылая призрачная девушка, которая грязной кисеей маячит в разных углах дома. Мужики охотятся за Джеком Потрошителем, а она что?

– Я сыскарь, – обиженно сообщила Настя пудингу. – А не английская кухарка. Хотя готовить я умею: русская кухня, итальянская, китайская, кавказская… Пельмени, плов, пицца, мясо в кисло-сладком соусе – да что угодно! Только не английская. Это же полное дерьмо, простите. Но миссис Хадсон не умеет даже рыбу с картошкой пожарить, а я никак не могу справиться с этой криворукой. Какие уж тут манты…

Кое-как выполнив квест под названием «приготовление обеда», Настя с ненавистью оглядела свои жалкие произведения и покинула кухню. Отправилась к себе, распахнула шкаф с одеждой миссис Хадсон. Принялась перебирать платья, накидки и юбки с блузами, бормоча под нос: «Не то, все не то…»

Перед нею была одежда настоящей английской леди среднего класса – скромная, добротная, из дорогой ткани сдержанных цветов, до тошноты благопристойная. Сегодня требовалось нечто иное. Настя с трудом откопала в ворохе нарядов наиболее легкомысленное платье. Видимо, миссис Хадсон сохранила его как память о девичьем прошлом. Платье было изумрудно-зеленое, довольно поношенное и старомодное.

– Отлично! – мстительно буркнула Настя и начала переодеваться.

Натянув одеяние, которое немного давило в талии, зато отлично подчеркивало грудь, Настя нашла самые удобные ботинки без каблука. Потом задрала подол, с сомнением осмотрела пышные нижние юбки и длинные неуклюжие панталоны. Сегодня такое не годится, требуется мобильность.

Она прошла в комнату Сенкевича, залезла в шкаф, выбрала неширокие брюки. Доктор был широк в кости, ростом примерно с миссис Хадсон, так что на пышный зад вещь пришлась впору. Настя стащила нижние юбки, надела брюки, прошлась по комнате. Так было гораздо удобнее. Заглянула в комнату Дана. В столе нашелся один из револьверов Холмса. Настя прихватила и его, не забыв патроны.

Вернулась к себе. Теперь оставалось только подобрать подходящие шляпку и пальто. Выбор пал на старенькую, но теплую накидку из шерсти. Со шляпкой было сложнее. Все головные уборы миссис Хадсон просто кричали о добропорядочности хозяйки. Настя взяла темный бархатный капор, слегка помяла поля, стараясь придать им поношенный вид. Огляделась, заметила на столе вазу с полуувядшими хризантемами:

– То, что надо!

Оторвала один цветок, пристроила к ленте, хмыкнула:

– Так гораздо веселее. Сразу виден уровень…

«Жаль, розочек со свечечками нет, да и сиськи не выставишь, – размышляла она. – Томная свечечно-розочная атмосфера плюс оголенные сиськи – самое то, что нужно для дешевого заштатного борделя».

В таком виде ее и застал Дан, вернувшийся из Скотленд-Ярда. Сразу сообразив, что происходит, жестко произнес:

– Нет.

– Я разрешения не спрашивала, – строптиво ответила Настя.

– Это тебе не двадцать первый век, – увещевал Дан. – Когда у оперативниц и мобильник, и микрофон, и камеры вокруг установлены. Даже если мы с Сенкевичем будем в засаде, перекрыть все подходы невозможно. Ты видела, какие трущобы в Ист-Энде? Вылезет из любого темного угла, полоснет ножом по горлу – и ничего мы не успеем.

– Что, так и будем сидеть, наблюдать, как Потрошитель баб крошит? – Настя в сердцах притопнула ногой. – Взять его с поличным, и все дела!

– Может, уже взяли, – вздохнул Дан. – Против Сиккерта улик хватает.

– А второй? Их же явно двое!

– Слушай, ты все равно не подходишь под типаж маньяка, – уговаривал друг. – Он предпочитает женщин старше сорока, и тотально некрасивых, больных, потасканных, понимаешь?

– Да может, у него просто выбора не имелось! Хватал что под руку подвернется. И потом, я отлично помню: пятая жертва была молодой. Лет двадцать пять, что ли. И она была красивой. Вот не помню только, как ее звали и какого числа Потрошитель с ней разделался.

– Здесь это значения не имеет. Другой мир, вполне возможно, Потрошитель отступит от известного нам шаблона.

– С чего бы? До сих пор не отступил. Давай, Данилка, не трусь! Осталось последнее убийство. Если не поймаем Потрошителя на месте преступления, считай, упустили.

– Что значит «Не трусь»? – взорвался Дан. – Предлагаешь тобой рисковать? Не дождешься! Знай свое место, женщина!

С этими словами он решительно захлопнул дверь, и Настя услышала, как в замке поворачивается ключ. Она сама настояла, чтобы у каждого были ключи от всех дверей. Хотела как лучше…

– Данилка, а как же обед? – грустным голосом воззвала она.

– Принесу в комнату! – непоколебимо ответил друг. – И ночной горшок сюда же доставлю. Ты под арестом, пока не случится последнее убийство.

За дверью раздались удаляющиеся шаги. Настя присела в кресло и задумалась. Сдаваться она не собиралась. Интересно, как скоро Данилка принесет еду? Ждать или наоборот?..

Она вскочила, подбежала к окну и стала дергать тугие шпингалеты. После нескольких минут сражения створки распахнулись. На улице ранние сумерки смешивались с клочками тумана. Второй этаж. Ничего страшного, и не такие высоты приходилось преодолевать… Она выглянула наружу, огляделась. В метре от окна располагалась надежная на вид водосточная труба.

Пожалуй, спускаться по трубе русского дома Настя не рискнула бы. Но здесь можно было уповать на английскую добросовестность. Она заткнула револьвер за пояс платья, надела накидку, постояла немного, выжидая момент, когда на тротуаре возле дома не окажется прохожих. Подоткнув юбку, ступила на подоконник. Шаг, другой – вот уже и труба рядом. Настя потянулась, оперлась на холодное железо, мысленно перекрестилась и повисла на трубе, отчаянно надеясь, что в этот момент не будет проходить констебль. Также не хотелось, чтобы кто-нибудь из горожан проявил бдительность и подозвал полицейского. Она с трудом представляла себе, как объяснит констеблю, зачем приличная домохозяйка вылезает из собственной квартиры через окно, демонстрируя изумленной публике задницу, обтянутую мужскими штанами. Процесс же водворения обратно, лицо Дана, его реакцию и вообще воображать не хотелось.

Но обошлось: только мальчишка-рассыльный одобрительно присвистнул. Труба тоже не подкачала. Настя благополучно спустилась, одернула подол, постояла немного, переводя дыхание, и подозвала кеб. Усевшись в коляску, постаралась придать голосу грубость и с просторечным выговором приказала:

– Ист-Энд! Да поживее, два шиллинга плачу!

Судя по тому, что кебмен не стал на нее коситься, с ролью она справилась. Настя не увидела уже, как из окна ее комнаты высунулся Дан, проследил взглядом за удаляющимся кебом и безнадежно сплюнул.

Улицы Ист-Энда встретили туманом и запахом сырости. Расплатившись с извозчиком, Настя ловко спрыгнула на грязную мостовую. Экипаж загрохотал прочь. Она огляделась, раздумывая, куда бы отправиться. Из ближайшего трактира доносился гул пьяных голосов. Здесь оставаться было неудобно: могли найтись желающие поразвлечься. Следовало выбрать темную, безлюдную улицу. Но сначала Настя решила пройтись, чтобы привлечь к себе максимум внимания. Кто знает, вдруг Потрошитель уже рыщет по улицам, выискивая подходящую жертву?

Она двинулась в сторону Бакс-роу, туда, где произошло первое убийство. Шла неторопливо, немного покачивалась, изображая пьяную. Несколько мужчин заглянули ей под шляпку, один предложил три пенса. Настя фыркнула, сообщила, что стоит дороже. Несостоявшийся клиент добродушно выругался и отошел.

Она останавливалась то под одним фонарем, то под другим, подбоченивалась, зазывно улыбалась прохожим – в общем, вела себя так, как, по ее представлению, должна себя вести дешевая проститутка. Похоже, местные обитатели верили в ее маскарад, хотя Настя до сих пор сожалела, что у нее нет ни розочек, ни оголенной груди.

Тем временем стемнело, мужчины сделались настойчивее, а ноги уже замерзли – погода стояла холодная. Настя размышляла, не заглянуть ли в трактир для согрева. Это вполне вписывалось в портрет публичной женщины. С другой стороны, требовалось сохранить ясную голову. Немного поколебавшись, она решила не рисковать и заказать в трактире только горячего чаю. О том, подают ли его, она имела смутное представление: миссис Хадсон в трактирах сроду не бывала. Настя уже двинулась было в сторону дома с вывеской «Сковорода», но ее ухватили за юбку.

Рука скользнула под накидку, отыскала рукоять револьвера. Настя обернулась. Перед нею стояли две женщины весьма затрапезного вида. И хоть грудь у них, ввиду холодной погоды, оголена не была, поношенные платья, сальные волосы, выглядывающие из-под дешевых шляпок, бледные лица не оставляли сомнений: это настоящие ист-эндские проститутки.

– Ты кто такая? – визгливым голосом спросила низкорослая, сутулая, мелким кривеньким личиком и крошечными птичьими глазками напоминающая курицу девица с бесцветными волосами и зеленоватым цветом лица.

– Да, откуда взялась? – поддержала ее товарка постарше, рыжеволосая и полная. – Что-то я тебя тут раньше не видала.

Настя вспомнила: с этими шлюхами Дан пытался поговорить о Смуглянке Энни. Кажется, одну из них зовут Горбатая Элис. Но девки не признали в своей коллеге крестьянку, которую видели на днях.

– Спокойно, леди, – улыбнулась Настя, прикидывая, как можно замять конфликт. – Места всем хватит.

– Места, может, и всем. – Курица растянула в ехидной улыбке безгубый длинный рот. – А клиентов нам самим мало.

– Пошла вон, пока прическу не поправили, – пробасила рыжая.

Драка неминуемо привлекла бы внимание публики и констеблей, которые частенько проходили мимо. Настя сделала еще одну попытку:

– Леди, не будем ссориться…

– Я тебе не леди! – возмутилась курица. – Сама ты леди! Убирайся отсюда, клиентов распугаешь! Чтоб ты сдохла, старуха! Это мое место. Зря я, что ли, розу припасла?

К изумлению Насти, девица указала на шляпку, где уныло висел трупик бордовой розы.

– Она не понимает! – Рыжая угрожающе надвинулась на Настю.

– Спокойно, полиция, – жестко произнесла Настя, отодвигая накидку и демонстрируя револьвер. – Или хотите, чтобы вас тоже Джек Потрошитель освежевал?

Курица первой отскочила, с опаской поинтересовалась:

– Разве женщины в полиции служат?

– А кто тебе сказал, что я женщина? – продолжала нагло блефовать Настя.

Проститутка тихо охнула.

– Да-да, вас же, идиоток, охраняю. Так что засунь свою розочку… знаешь куда? И иди отсюда… – Настя немного поразмыслила и добавила по-русски: – Убогая.

Другой характеристики для девицы у нее не было. Настя, обладательница породистого лица и красивой фигуры, всегда несколько пренебрежительно относилась к таким вот бесформенным коротконожкам с жалкими плебейскими физиономиями и считала, что уж коль женщина не удалась внешностью, неплохо бы компенсировать это умом. Но, как правило, мозгов у таких тоже почему-то не случалось – их заменяли розовые сопли. Видимо, в соответствии с бессмертной фразой Чехова о том, что в человеке все должно быть прекрасно – ну а значит, если не прекрасно, то тоже абсолютно все.

Курица глянула испуганно, послушно отступила еще дальше, но тут из-за спины Насти раздался мягкий грудной баритон:

– Отправимся на прогулку, красотка?

Настя обернулась, чтобы отказать, уверенная, что предложение поступило именно ей – только ее из троицы можно было характеризовать как красотку. Но высокий молодой мужчина, стоявший в паре шагов, пренебрежительно скользнул взглядом по ее лицу и повторил, глядя на курицу:

– Отправимся на прогулку? Куда желаешь, м-м-м? К твоим ногам весь мир: Франция, Италия, острова Океании…

– Прогуляемся! – взвизгнула девка и зачем-то указала на розу.

Мужчина растянул в сладкой улыбке чувственные губы. Он был очень красив, даже слишком – смуглым лицом восточного типа, большими черными глазами, густой гривой темных волос и высокой широкоплечей фигурой напомнил Насте молодого Элвиса Пресли. Так же привлекателен и так же слащав…

– Так куда едем, красотка?

Настя невольно прислушалась к разговору, сдерживая смешок: кому-то и розочка – романтика, кому-то и жалкая курица – красотка. Видимо, девице таких комплиментов до сих пор никто не оттопыривал и вниманием не баловал, потому что она жеманно взвизгнула:

– О, я так об этом мечтала…

– Тогда пойдем. – Мужчина театральным жестом пригладил черные волосы и вдруг пропел: – I could sail the seas with my darling, I could sail the seas with my flower, I could sail the seas with my dear, and with pleasure could drown with my girl…[5]

Голос у него был сочный, хорошо поставленный. «Точно Элвис», – подумала Настя.

– Для тебя все что угодно, милый! – томно протянула курица.

– Мы будем любить друг друга под сенью… – красавец запнулся, потом беспечно махнул рукой, – в общем, не важно, будем любить друг друга. А потом я запечатлею тебя в образе Венеры. Обнаженной. В розах и свечах. Ты любишь фотографироваться, красотка?

Судя по тому, что фотография была изобретена не так давно, девка вряд ли имела архив снимков. Она с восторгом согласилась.

– Идем, моя богиня, навстречу ветру путешествий! – Мужик тряхнул гривой, картинно подал курице руку и широко зашагал по улице. – Да придет царствие твое!

Девка поспешала рядом, по-собачьи повиливая квадратной низкой задницей и переваливаясь на удивительно коротких ножонках. Настя смотрела им вслед, с насмешливой брезгливостью представляя слияние двух тел, одно из которых отнюдь не прекрасно, и последующее запечатление его же в образе Венеры эконом-класса. Каждому свое… Но потом ощутила тревогу. А вдруг это и есть Потрошитель? Она знала из опыта: зачастую самые жестокие маньяки выглядят обаятельными и милыми. И что делать? Идти за ними? Настя решилась.

Она сделала шаг, но ее остановила толстуха.

– Не тот след взяла, леди, – пробасила она. – Это Картинка Тедди. Сам он не из бедных, живет не здесь. Но тут часто ошивается, берет самых некрасивых девок, проводит с ними время, потом на карточки снимает.

– Продает, что ли? – догадалась Настя.

– Да нет, говорю же, не бедный он – вроде газетчик. Балуется так, картинки собирает. То ли сам любуется, то ли друзьям показывает. Только все девки возвращаются от него в целости и сохранности. Говорят, Горбатую Элис он взаправду куда-то возил. Вот она и обрадовалась. Может, ей еще раз повезет, она в Ист-Энде самая страшненькая… Нет, леди, он, конечно, странный, но не Потрошитель.

– А почему же он таких убогих выбирает?

– У каждого свой вкус, – назидательно сказала толстуха. – Некоторым, бывает, сумасшедшие нравятся, другим малолетние, третьим вообще мужики или козы там. А Тедди вот кривых любит. И то сказать: с ними проще. Однажды он в «Сковороде» подпил и рассказывал: была у него подружка, не из наших – настоящая леди да как есть красавица. Так он ей все тоже про любовь напевал, а потом обманом к себе зазвал, шампанским напоил и карточек наделал. Красивая леди потом какое-то время подумала-подумала, да и пришла к нему домой, все что можно, перебила, об него самого зонтик сломала, а карточки забрала. Обидно ей показалось, что Тедди на нее теперь, как на шлюх своих, смотреть в любой момент может. Грозилась дом поджечь, а Тедди зарезать, но он кое-как с ней помирился. Так что с уродливыми дурами-то всяко легче. Красивые леди, они с гонором – если их обидеть, ведут себя вовсе и не как леди. Ты вот небось за такое бы вообще из револьвера своего пристрелила.

Настя немного подумала, потом уверенно сказала:

– Обязательно пристрелила бы. Ну ладно, он не убийца. А тебе самой не жутко? Вдруг на Потрошителя нарвешься?

– Жутко, леди, – флегматично признала толстуха. – Но что делать? На еду как-то зарабатывать надо…

Она неспешно ретировалась. Настя еще немного постояла на отвоеванной территории под фонарем, потом отправилась в «Сковороду».

В трактире было шумно и душно, зато тепло. Устроившись в уголке, Настя заказала чай. Расстегнула накидку и принялась медленными глотками прихлебывать жидкое, разбавленное молоком пойло, рассматривая посетителей.

Возле обшарпанной, пропитанной джином стойки спорили пьяные рабочие с пристани – того и гляди пустят в ход кулаки. В центре зала, за большим столом, солидно наливались пивом извозчики после смены. Несколько личностей неясного рода занятий скользили между столами, в поисках то ли общения, то ли дармовой выпивки. Один из таких, средних лет хлыщ в заляпанной одежде, попытался заговорить с Настей. Она состроила максимально зверскую физиономию и негромко послала хлыща к черту, сожалея, что английский так беден на ругательства.

Были в трактире и проститутки – все как на подбор некрасивые, немолодые. Судя по их виду, решила Настя, ни одна не прошла бы проверку на палочку Коха. Но тут ее внимание привлекла одна девушка, вошедшая в заведение. Одежда и манера поведения выдавали в ней такую же уличную охотницу, как и все остальные. Однако эта была красива и молода – не больше двадцати пяти, по прикидкам Насти.

Платье девушки, хоть и старенькое, было тщательно отглажено, из-под шляпки выбивались черные локоны. Смуглый румянец на лице, блестящие черные глаза, яркие полные губы – эта туберкулезом не страдает, решила Настя. Правильные черты лица, скорее, могли принадлежать потомственной аристократке, чем женщине легкого поведения. Вошедшая была высокой и стройной, а под одеждой угадывались красивые формы. Несмотря на развязную походку и на то, как фамильярно девушка здоровалась с окружающими, в ней чувствовалось врожденное изящество.

– Прогуляемся, Мэри? – окликнул ее один из пьяных рабочих.

– Только не с тобой, Джонни, – ответила красотка. – Ты на джин-то не зарабатываешь.

Манера произносить слова была простонародной, но голос – звучным и грудным, без визгливых вульгарных ноток, свойственных, как уже заметила Настя, всем проституткам.

Из обедневших дворян, что ли, задумалась Настя. Краем глаза проследив за тем, как девица прошествовала к столу и заказала джин, внутренне вздохнула: недолго ей красотой блистать, с такими привычками. Скоро станет неотличима от товарок. Вдруг Настя заметила, что и Мэри искоса наблюдает за нею. Встретившись взглядами, обе отвернулись, старательно изображая равнодушие. Девушка стащила перчатки. Насколько Настя помнила, этикет этого не позволял – но какой этикет в ист-эндском трактире? Она обратила внимание, что на мизинце правой руки проститутки не хватает одной фаланги. Тут же вспомнились гейши эпохи Токугава, которые дарили фаланги пальцев возлюбленным в знак вечной верности и преданности. Представив себе уличную проститутку, делающую такой презент клиенту, Настя мысленно фыркнула. Скорее всего, девушка когда-то работала на фабрике, там и получила увечье. А возможно, фалангу отхватил какой-нибудь слишком жестокий сутенер, в назидание.

Через час с лишним Настя решила, что достаточно отдохнула, пора отправляться на прогулку. Она вышла, принялась прохаживаться по улице, внимательно вглядываясь в лица прохожих, каждый из которых мог оказаться Потрошителем.

Так она прогуливалась до полуночи. Получила множество отнюдь не лестных предложений, еще дважды столкнулась с местными жрицами любви. Когда толпа на улице сильно поредела, Настя смело отправилась в темный переулок. Постояла там, чутко прислушиваясь, не раздадутся ли шаги за спиной. Перешла в другую подворотню.

Пробежал еще час. Она продрогла до костей, проклиная английскую сырую погоду. «Еще пара таких прогулок, и у меня самой туберкулез начнется», – раздраженно подумала Настя. Идея поимки Потрошителя на живца уже не казалась такой удачной. Похоже, убийцу в качестве жертвы она не устроила. Если еще убийца был сегодня в Ист-Энде.

Решив, что сделала достаточно, Настя медленно двинулась к Томас-стрит, надеясь нанять там кеб. Поеживаясь, предвкушала, какую головомойку устроит ей Данилка за самовольную отлучку, да еще и через окно. Она так задумалась, что не заметила быструю тень, которая скользнула в одну из темных подворотен.

Настя сделала еще несколько шагов, поравнялась с подворотней, уже почти прошла мимо, и тут ее шею что-то захлестнуло и потянуло назад. Реакция не подвела: она ухватилась левой рукой за веревочную петлю, чтобы не дать ей затянуться окончательно, правой пытаясь вытащить из-за пояса револьвер. Но убийца с силой натянул веревку, передавил горло. В глазах потемнело, Настя судорожно вцепилась в удавку обеими руками. Человек за спиной тащил Настю в подворотню. Она ощущала затылком его дыхание – удивительно легкое и ровное. Горло сдавила невыносимая боль, дышать стало нечем. Ноги подкосились. Настя оторвала правую руку от шеи, вытащила револьвер и из последних сил надавила на спусковой крючок, выстрелив в воздух.

Потрошителя это не смутило, он все же затянул ее в подворотню. Угасающее сознание выдало последнюю, на редкость идиотскую мысль: «Теперь меня точно примут за очередную проститутку».

– Стой, полиция! Отпусти ее! – раздался громкий окрик.

Удавка, врезавшаяся в горло, ослабла. Убийца отпрянул назад, в кромешную темноту. Настя, находясь на грани обморока, успела схватить его за руку и потянуть на себя.

«Рука слишком маленькая, – мелькнула мысль. – И что-то в ней неправильно…» Но сил не хватило, Потрошитель оттолкнул ее и вырвался.

Настя упала на колени прямо в покрытую тонкой корочкой льда лужу, пыталась дышать, ничего не видя, ничего не чувствуя, кроме резкой боли в горле.

– За ним! Уйдет! – прозвучал над головой знакомый голос.

– Не уйдет, здесь тупик, – возразил второй человек.

Следом раздался топот. Те, кто спас ее, пробежали мимо, пытаясь догнать Потрошителя. По стенам домов скакали желтые пятна света от ручных фонарей. Прозвучали один за другим два выстрела.

Настя не знала, сколько сидела в луже, выравнивая дыхание, со свистом вырывавшееся из травмированной гортани. Во рту стоял привкус крови, горло разрывал кашель, перед глазами до сих пор висела обморочная пелена. Наконец ее взяли под мышки, вытащили из ледяной воды, от которой уже начинали неметь колени. Вздернули, поставили на ноги:

– Жива? Идти сможешь?

Перед ней стоял сердитый и встревоженный Данилка. Рядом переминался Сенкевич, подсвечивая ему фонарем.

– Как ты здесь оказался? – прошипела Настя. Голос был безнадежно сорван.

– Принес тебе обед, увидел открытое окно, выглянул, успел увидеть, как ты отъезжала в кебе. Собрались вот с Вадимом – и за тобой.

– Да уж, милая леди, весь вечер наблюдали за вашими эволюциями, – поддержал Сенкевич. – Вы просто мастерица отыскивать приключения на свою ж… ж… жизнь, в общем.

– Под конец мы тебя упустили, – неохотно сознался Дан. – Когда ты по переулкам пошла.

– В сквозном потеряли, – добавил Сенкевич. – Только благодаря Машеньке тебя и нашли. Да еще потом выстрел услыхали.

Он указал на едва заметное белое пятно возле стены. Призрачная девушка доброжелательно помахала Насте рукой. Сенкевич ласково улыбнулся:

– Говорил же: надо взять Сэра Генри, он бы вынюхал.

– Да нас бы первый патрульный задержал с такой псиной! – возмутился Дан, осматривая Настю.

– Позвольте мне, дорогой друг, – церемонно вмешался Сенкевич. Подсвечивая себе фонарем, он оглядел горло Насти. – Травма серьезная, но жить будете, милая леди. Более подробный осмотр обещаю дома.

– Так поехали уже. – Дан подставил Насте плечо. – Держись и ковыляй потихоньку. Поправишься, сожру тебя за эту идиотскую выходку.

– Какой «поехали»? – с трудом просипела Настя. – А Потрошитель?

– Ушел, – развел руками Сенкевич. – Как сквозь землю провалился.

– Вернее, ушла, – поправил Дан. – Я рассмотрел. Это была женщина.

Сенкевич

Картофельная кожура тонкой стружкой быстро сбегала из-под ножа. На сковороде шкворчал бекон. Сенкевич, перетянувшись передником кухарки, готовил ужин.

Настя вот уже сутки лежала в своей комнате. У девушки было серьезно травмировано горло – она полностью лишилась голоса, с трудом глотала, питалась только куриным бульоном и чаем. Сенкевич, осмотрев ее, с чистой совестью прописал постельный режим, покой и полоскания травяными настоями. Платонов присовокупил собственное назначение – домашний арест. Правда, Настя больше и не рвалась в героини. Спокойно лежала в постели с книжкой.

Готовить теперь стало некому, Платонов разве что яичницу был в состоянии пожарить, и Сенкевичу пришлось оккупировать кухню. Повар из него вышел гораздо лучше, чем из Насти. На обед он сварил вполне приличный борщ, правда, из баранины – свинины у мясника почему-то не оказалось. Сейчас готовился побаловать себя и капитана настоящей жареной картошкой с мясом и луком, а не остонадоевшими унылыми chips.

Под потолком висела призрачная девушка, которую Сенкевич от нечего делать нарек Машенькой. Чудовищный Сэр Генри разлегся посреди кухни, заняв почти половину помещения, и с удовольствием принюхивался к аппетитным запахам.

Сенкевич вывалил картошку на большую чугунную сковороду, помешал, посыпал солью, с удовольствием втянул носом аппетитный аромат. Перехватив ручку полотенцем, снял тяжелую посудину с плиты. Пробормотал:

– Ну вот, другое дело… – И собрался уже звать Платонова на подмогу, чтоб хоть стол накрыл, тунеядец. Но тут его хлопоты прервала трель дверного звонка.

С некоторых пор Сенкевич стал подозрительно относиться к вечерним посетителям. Чаще всего это было чревато осмотром очередного трупа. А сегодня он был уверен: за дверью находятся полицейские. Ведь Потрошитель, а точнее, Потрошительница, не справившись с Настей, наверняка должна была отправиться на поиски новой жертвы.

Так и вышло: на крыльце стоял хмурый констебль.

– Доктор Уотсон? – осведомился он. – Я от инспектора Лестрейда, с сообщением для вас и мистера Холмса. Новое убийство в Ист-Энде. Экипаж ждет.

Сожалея о картошке, которую придется разогревать, Сенкевич кивнул и отправился в свою комнату. По пути вызвал Платонова. Вскоре они уже сидели в полицейской карете, над которой прозрачным знаменем реяла Машенька. Сэра Генри с собой не взяли, капитан приказал ему охранять Настю – то ли от покушения, то ли от очередной эскапады. Так или иначе, пес улегся возле двери, демонстрируя решимость никого не впускать и не выпускать.

Констебль оказался неразговорчив: сидел тихо, смотрел прямо перед собой. Когда Сенкевич попытался выяснить, отвечает ли новое убийство почерку Потрошителя, лицо у констебля стало такое, словно он увидел призрак. Сенкевич даже бросил взгляд на Машеньку, которая маячила за окном, – не в ней ли причина, вдруг полицейский обладает какими-нибудь мистическими способностями или фантом решил явиться и ему? Но констебль в окно не глядел. Опустив глаза, буркнул:

– Сами скоро увидите… – Из чего можно было заключить, что Потрошитель опять проявил фантазию и сумел поразить умы полицейских.

Экипаж остановился возле дома, показавшегося Сенкевичу знакомым. Платонов тоже насторожился, толкнул его локтем и шепнул:

– Здесь…

Вчера они бегали вокруг этого серого здания за дамочкой, едва не убившей Настю, но так и не смогли ее поймать. Констебль потянул обшарпанную дверь, и они вошли в грязный, воняющий кошками и несвежей едой подъезд. Поднялись на второй этаж, прошагали по длинному коридору.

Констебль, задержавшись перед дверью, выкрашенной синей облупившейся краской, угрюмо спросил:

– Готовы, джентльмены?

Поймав удивленный взгляд Платонова, добавил:

– Так Потрошитель еще не резвился.

Дан с Сенкевичем молча кивнули, и полицейский толкнул дверь. Картина, представшая их глазам, была способна привести в шок даже самого опытного сыскаря или судмедэксперта. В маленькой комнатке находились три человека: инспектор Лестрейд, полицейский врач и фотограф с неуклюжим штативом, на котором громоздился огромный фотоаппарат. Лестрейд рассеянно махнул пришедшим.

Сначала Сенкевичу показалось, что стены комнаты оклеены сюрреалистическими обоями безумной расцветки. Мгновение спустя он понял: это кровавые потеки. Они покрывали стены до середины. Кто-то, вымазав руки в крови, проводил пальцами по поверхности стены. Ржавые полосы складывались в абстрактные рисунки, узоры, надвигались одна на другую, пересекались, образовывая знаки бесконечности. Машенька, влетев невидимой тенью, безмолвно зарыдала.

В комнате стоял тяжелый запах освежеванного мяса. Сенкевич перевел взгляд на кровать, где лежала жертва, и издал тихий горловой звук: такого он еще не видел.

– Твою мать, – едва слышно прошептал Платонов. – Твою ж мать…

Постельное белье полностью пропиталось кровью, оно еще не высохло и сохраняло багровый цвет, сливаясь с лицом женщины. Потому что лица как такового не было. Убийца срезал с него кожу, обнажив лицевые мышцы. Горло несчастной было перерезано, на месте грудей зияли раны. Живот вскрыли длинным разрезом снизу до самой диафрагмы. Руки покрывали горизонтальные раны – Потрошитель резал их, буквально как хозяйка – колбасу. Правое бедро белело костью – убийца почти полностью снял с него мышцы.

– Остальное на столе, – пробормотал полицейский. – Простите, джентльмены…

Констебль выскочил за дверь. Сенкевич его очень хорошо понимал: сам боролся с приступами тошноты. Подошел к столу, где были аккуратно разложены внутренние органы женщины. Убийца расположил их в том порядке, в каком они должны находиться в человеческом теле. Матка. Печень. Почки. Спутанный комок – кишечник. Венчали инсталляцию два жалких комочка плоти – то, что было грудями жертвы. Картина была обрамлена тонкими полосами мяса, срезанного с бедра.

Машенька, заливаясь слезами, подлетела к мертвой, опустилась возле ее ног, замерла воплощением скорби.

– Это настоящий дьявол, джентльмены, – сказал Лестрейд. – Не представляю человека, способного сделать такое.

– Убитую опознали? – изо всех сил стараясь сохранять невозмутимый вид, спросил Платонов.

– Да. Квартирная хозяйка сказала, это ее жилица, некая Мэри Келли. Снимала эту комнату, чтобы водить гостей.

– Потрошитель вышел на новый уровень? – Платонов приподнял бровь. – Раньше он охотился исключительно на уличных проституток. Сколько ей лет?

Лестрейд выглядел озадаченным:

– Двадцать пять.

– Тем более не похоже на нашего убийцу, – пробормотал Сенкевич. – Возможно, подражатель…

– Исключено, – возразил Платонов. – Вы представляете себе, что может найтись еще один безумец с таким же отличным знанием анатомии, да еще и склонный глумиться над телом жертвы? Нет, судя по почерку, это точно Потрошитель.

Сенкевич припомнил фильм с Джонни Депом: действительно, убийство молодой проститутки уверенно приписывалось Потрошителю. По фильму оно было последним, как и говорила Настя. Жестокий маньяк из Лондонских подворотен на этом прекратил свою кровавую карьеру.

– Квартирная хозяйка что-нибудь слышала? – спросил Дан.

Лестрейд сделал приглашающий жест. Они прошли в конец коридора, где жила владелица дома. Молодая привлекательная женщина в скромном платье, округлив голубые глаза, старалась как можно подробнее отвечать на вопросы полиции. Но толку от этого было мало. Ночью она спала и не слышала ничего подозрительного. Опрос жильцов тоже результатов не дал. Нашлись такие, которые в предположительное время убийства бодрствовали, но и они не могли припомнить ни криков, ни шума, ни каких-либо других звуков.

– Скорее всего, она сама привела убийцу, – подытожил Сенкевич.

– Либо открыла ему, поскольку была с ним знакома, – возразил Дан. – Не забывай о нашей дамочке.

– То есть выходит, пришла подружка чайку попить и разделала нашу девицу на запчасти? – хмыкнул Сенкевич.

– Получается, так. Мы потеряли ее из виду, она шмыгнула в подъезд и пошла к Мэри Келли. Причем они точно были знакомы, иначе та не открыла бы.

– Клиентка? Мэри еще и дам обслуживала, получается…

Дан представил себе лесбиянок в чопорной викторианской Англии. Возможно, конечно, но напрашивалась более стандартная версия:

– Думаю, скорее, коллега.

– То есть всех убила какая-то проститутка? – задумался Сенкевич. – А что, правдоподобно: устраняла конкуренток, допустим…

– Вряд ли. Представляешь, сколько в Лондоне проституток? Резать не перерезать.

– Ну, может быть, убирала тех, кто работает на ее «точке». Чтоб клиентов не перехватывали.

– Связь между убитыми не обнаружена, – вмешался Лестрейд. – Мои люди опросили едва ли не каждую публичную женщину и каждого посетителя ист-эндских трактиров. Никто не упомянул о знакомстве между жертвами. Да и охотились они на разных улицах. Здесь все четко поделено, работа на чужой территории чревата серьезными неприятностями.

– А у них случайно не один сутенер? – уточнил Дан.

– Нет, Холмс, разные. Впрочем, мы всех взяли под стражу, вы можете опросить каждого в любое время.

Платонов кивнул.

– Нашли тех, кто последними видел Мэри Келли? Чем она занималась перед смертью, где была?

– В «Сковороде», – тут же ответил Лестрейд. – Это трактир неподалеку. Ее припомнили человек десять. Мэри вчера довольно долго сидела в заведении, пила джин, ожидала подходящего клиента. Она не работала на улицах, в отличие от остальных жертв. Такие, как Мэри, находятся на привилегированном положении. Они как бы…

– Выше уровнем, – подсказал Платонов.

– Да, пожалуй. Она была молода, привлекательна и знакомилась с мужчинами в трактирах. Желающих, по рассказам свидетелей, всегда хватало. Мэри водила гостей в собственную комнату, поэтому цена на ее услуги была гораздо выше. Соответственно, и клиенты гораздо приличнее.

– Это ее не спасло, – мрачно заметил Дан.

– Свидетели показали, что Мэри Келли вышла из трактира около двух часов ночи, – продолжил инспектор.

Сенкевич с Платоновым переглянулись: нападение на Настю произошло приблизительно в полтретьего.

– Она ушла с мужчиной высокого роста, в черном пальто и черной войлочной шляпе. К сожалению, его лица никто не запомнил, оно было скрыто полями. Все указывают только на две приметы: густые темные усы и военная выправка.

– Шляпа и усы – отличный способ маскировки, – усмехнулся Платонов. – И конечно, никто этого человека раньше в трактире не видел?

– Точно. – Лестрейд в досаде хлопнул себя по бедру. – На этот раз не только мы, но и вы бессильны.

– Мы дали вам нескольких подозреваемых, – холодно возразил Дан.

– Ни один из них не подходит, – фыркнул в усы инспектор. – На момент совершения последних преступлений художник Сиккерт сидел в тюрьме, вы знаете.

– Я говорю о другом, – ровно произнес Платонов.

Лестрейд понизил голос почти до шепота:

– Понимаю, о ком вы. Сэр Чарльз поручил расследование мне. И здесь осечка: уже неделю его высочество находится в лечебнице.

– В какой же? – уточнил Дан.

– В пансионате для лечения нервных расстройств, – твердо заявил инспектор. – Мунлайт.

– То есть в лечебнице для душевнобольных? – бестрепетно перевел Сенкевич.

Лестрейд воинственно встопорщил усы, сделавшись похожим на рассерженную крысу:

– Я бы попросил, джентльмены… Речь идет об августейшей особе.

Платонов с Сенкевичем переглянулись.

– Вы не находите, Уотсон, что это чрезвычайно вовремя? – спросил Дан. – Нервная болезнь поразила принца как нельзя более кстати.

– Пожалуй. А вот еще что интересно: насколько хорошо охраняется лечебница и посмеют ли охранники задержать его высочество, буде ему вздумается прогуляться? Ночью, например. И кто сможет подтвердить, что принц Альберт не покидал лечебницы?

Лестрейд надулся, как мышь на крупу.

– Так что рано еще сбрасывать его высочество со счетов, – подытожил Платонов.

Во время их беседы полицейский врач тщательно осматривал тело. Перейдя к столу, принялся разглядывать разложенные на нем органы. Взял пинцет, приподнял кишки. Грустно произнес:

– Похоже, ничего не забрали.

Сенкевич, оглянувшись, увидел, что привидение Машеньки, зависнув над трупом, настойчиво указывает на его лицо. Он подошел, присмотрелся, но ничего не увидел – кроме ужасающей кровавой маски. Призрак, залившись слезами, коснулся бесплотным пальцем закрытых век Мэри Келли. Убийца их почему-то не тронул. Сенкевич достал из чемоданчика пинцет и лупу, осторожно приподнял правое веко, вгляделся. На поверхности склеры лежал маленький багровый комочек. Сначала он принял это за сгусток крови. Потом взял пинцетом, поднес к лупе.

– Есть вода?

– Пожалуйста, коллега.

Полицейский врач указал на тумбочку в углу, где стоял таз для умывания. Видимо, полицейские налили туда свежей воды. Сенкевич осторожно окунул в нее крошечный шарик, поболтал, вытащил.

– Что там? – нетерпеливо спросил Платонов.

– Это ягода омелы.

– Как она туда могла попасть? – удивился Лестрейд.

– Ее поместил туда убийца, – уверенно произнес капитан.

У полицейского врача был сконфуженный вид: он пропустил важную улику. За осмотр тела взялся Сенкевич. Натянул перчатки, запустил пальцы в перерезанную гортань. Немного повозившись, вытянул маленькую окровавленную веточку.

– Еще омела.

– Но на прошлых трупах ее не было, – всполошился Лестрейд.

– Или мы ее не заметили, – пожал плечами Платонов. – Возможно, это один из знаков Потрошителя.

На инспектора жалко было смотреть.

– Что же теперь?

– Эксгумация? – предположил Сенкевич.

– Бесполезно, – нахмурился Платонов. – Слишком много времени прошло.

Глава 6

Третий отчет доктора Уотсона

Не могу передать вам, Холмс, какие чудовищные вещи творятся вокруг Баскервиль-холла! Обнаружив труп несчастной Абигайль, я думал, что ничего хуже быть не может. Как же я заблуждался!

Мне очень не хватает вас, дорогой друг, чтобы разобраться в запутанном хитросплетении улик, подозреваемых и загадочных обстоятельств этого дела.

Но к черту эмоции, рассказываю по порядку. Наша страшная находка, конечно, взбудоражила весь этот тихий сонный край. Почтмейстер пребывает в горе, местные жители не выпускают дочерей из домов и ропщут на власти, которые не в силах найти убийцу. По ночам над болотами плывет жуткий вой собаки Баскервилей – как оказалось, семейная легенда не врет, я сам, своими глазами, видел этого ужасающего зверя.

Из Скотленд-Ярда была прислана помощь – отряд полицейских для поиска беглого каторжника. Днем и ночью они прочесывают болота – но никаких результатов это пока не дало. Кроме одного: молодой лондонский констебль погиб, нечаянно забредя в трясину. Местные жители настроены скептически: они говорят, что без знающего проводника по топи ходить нельзя, и пророчат гибель всему отряду. Степлтон тоже утверждает, что каторжника, который родился в этих краях и знает болота, поймать невозможно. В древних скалах, возвышающихся посреди топей, множество пещер и лазов, болотистая местность перемежается густыми чащами. Селден может находиться где угодно, и его поимка – вопрос не дней, а месяцев или, возможно, даже лет.

Полицейские Скотленд-Ярда пытались нанять проводников по болотам, но ни один из тех, кто мог бы помочь, не согласился. Люди напуганы, и причина не только и не столько в убийце – все боятся собаки Баскервилей. Старожилы даже утверждают, что убивает людей не каторжник, а пес, переправляя их души прямиком в ад.

Как ни странно, согласился быть проводником только Степлтон, причем вызвался сам. Этот человек вызывает у меня все больше недоверия – хотя я и сам не знаю, в чем можно его подозревать. Но у него отталкивающая манера высказываться, нездоровый интерес к смерти и страданиям, странное чувство юмора. Коротко говоря, он не джентльмен.

Однако наш общий товарищ сэр Генри находит биолога интересным собеседником. Они все больше сближаются на почве интереса к болотам и местным легендам. Степлтон – частый гость в Баскервиль-холле. Обычно он является к ужину, после целого дня блуждания по болотам. Затем они с сэром Генри запираются в библиотеке, ведут долгие разговоры, перебирают старинные книги. Хотя, может статься, причиной любезности сэра Генри является сестра Степлтона, прелестная мисс Бэрил. Она два раза гостила в Баскервиль-холле, и я заметил, что между молодыми людьми зародилась симпатия. Я даже видел в окно, как Бэрил и сэр Генри беседовали поздним вечером возле фонтана. И, судя по тому, как они жестикулировали, как смотрели друг на друга, разговор был более чем приятен обоим.

Не нужно спрашивать, друг мой, чем хозяин Баскервиль-холла и Степлтон занимаются в библиотеке. Сэр Генри не приглашает меня в компанию, и кажется, начал даже тяготиться моим пребыванием в имении. Возможно, дело в характере молодого человека: он гордый и независимый, роль поднадзорного ему претит. Я не уезжаю лишь потому, что обещал присматривать за ним, не хочу оставлять сэра Генри в опасности, которая, по моему глубокому убеждению, совсем близко.

Поэтому я не знаю, о чем идет разговор в библиотеке, а подслушивание считаю низким занятием.

Как же мне не хватает вашего присутствия, Холмс! Вашего умения разобраться в ситуации, дедуктивных способностей, трезвомыслия и незыблемой уверенности в том, что каждое явление поддается логическому объяснению. Эта местность просто пропитана мистикой. С нетерпением жду вашего приезда.

Простите за длинное вступление, но я не мог не указать на некоторые обстоятельства, сопутствовавшие последним событиям. А сейчас – по порядку. Через два дня после того, как была обнаружена Абигайль, на болотах нашли еще одну мертвую девушку. На этот раз жертвой стала семнадцатилетняя Оливия Тофт из семьи небогатого землевладельца. Ее обнаружил констебль, один из тех, кого прислал Скотленд-Ярд. Тело было найдено в лесу, на краю болота. Оливия лежала у корней старого дуба, растерзанная, как и Абигайль. Полицейские тут же отправили за мной, и готов поклясться, Холмс: оба убийства совершил один и тот же человек. Совпадает абсолютно все.

На этот раз я знал, что и где нужно искать: во рту покойницы была веточка омелы.

На мой прошлый отчет вы ответили, Холмс, что почерк Селдена не таков: он нападает на женщин, сдавливает им горло, насилует, затем уже убивает, а потом забирает все ценности. Это так, но разве история не знает случаев, когда негодяи меняли свои привычки? Этот человек одержим злом – что, если одни и те же действия ему приелись? Боль, причиняемая жертвам, показалась недостаточной? Человек нравственный, порядочный может подняться до невероятных высот, а подлец – упасть бесконечно низко.

Нет, Холмс, я не вижу вокруг никого, кто мог бы претендовать на роль преступника. Конечно, это Селден. В конце концов, именно с его появлением начались убийства.

В окрестных деревнях и фермах царит паника. Полицейские сбиваются с ног, теперь прочесывание болот не прекращается даже ночью. Но проводников не хватает, что такое один Степлтон? Сильно подозреваю, что большая часть отряда просто бродит по кругу, не в состоянии сориентироваться на местности.

Неужели дойдет и до третьего убийства?

Впрочем, забыл упомянуть еще одно немаловажное обстоятельство: констебль, нашедший тело, утверждает, что из-за кустов за ним наблюдало огромное существо, похожее на собаку. Шерсть монстра и глаза излучали зеленоватый свет.

Четвертый отчет доктора Уотсона

7 апреля 1888 года

Дорогой Холмс! Спешу порадовать вас хорошими новостями. Убийца найден и обезврежен, наконец в Девоншире воцарятся мир и спокойствие. Однако этому предшествовали поистине страшные события.

Итак, по порядку.

Вчера вечером сэр Генри постучал в мою комнату. Я открыл и увидел, что хозяин Баскервиль-холла одет в охотничий костюм. В руках у молодого человека было охотничье ружье.

– Мне надоело, что на моей земле хозяйничает убийца! – заявил сэр Генри. – В то время, как я занимаюсь откровенной чепухой, перебирая книги в библиотеке и выслушивая страшные сказки Степлтона!

– Но это может быть опасно… – попытался возразить я. – Не забывайте об угрозах в ваш адрес, обо всех странных происшествиях. О собаке, которая существует не только в легендах, наконец!

– Именно об этом я и говорю! – сердито воскликнул сэр Генри. – Сколько можно прятаться за каменными стенами? Пора выйти и встретиться с этой самой опасностью лицом к лицу, как подобает мужчине. Не знаю, как принято у вас, Уотсон, но мы в Америке не привыкли отсиживаться в тепле и уюте, когда речь идет о жизнях женщин! Я объявляю охоту на Селдена. И на эту чертову собаку Баскервилей! Нет такого сказочного зверя, который бы выжил, получив пулю промеж глаз.

Я давно уже опасался, что наш подопечный проявит вспыльчивый нрав. С другой стороны, не мог с ним не согласиться. Настоящий джентльмен не станет бездействовать, когда на его земле хозяйничает преступник, убивая невинных юных девушек. К тому же, полагаю, сэром Генри двигал страх за возлюбленную – Меррипит-хаус, домик Степлтона и его сестры, находился на болоте, девушка вполне могла стать очередной жертвой каторжника.

– Сегодня Степлтон будет моим проводником, – продолжил сэр Генри. – Вы со мной, Уотсон?

Я кивнул:

– Разумеется.

Быстро переодевшись, я вышел вслед за хозяином. Тот вручил мне охотничье ружье, фонарь, и в сопровождении одетого в черное мрачного Берримора мы двинулись в сторону болот. На узкой тропе, ведущей к самому сердцу топи, нас встретил Степлтон.

– Идите за мной, джентльмены, – тихо произнес он. – Старайтесь шагать след в след. Помните: каждое неверное движение может стоить вам жизни.

– Степлтон сегодня прислал мне записку с сообщением, что нашел укрытие каторжника, – шепотом пояснил сэр Генри.

– Возможно, разумнее было бы оповестить полицию? – заметил я.

– Вы представляете, Уотсон, насколько неуклюжи и медлительны полицейские? Они только поднимут лишний шум и вспугнут зверя из логова. Нет уж, лучше самим взять его и доставить властям.

Я не мог не согласиться с его доводами, но опасался, что вспыльчивый сэр Генри, увидев человека, который так жестоко убивал женщин, не выдержит и просто его пристрелит. Но, словно прочитав мои мысли, баронет добавил:

– Не волнуйтесь, Уотсон. Я не собираюсь его убивать. Смерть слишком милосердное наказание для этого негодяя. Пусть заживо гниет на рудниках.

– Довольно слов, джентльмены, – шикнул Степлтон. – Не забывайте: мы идем охотиться на очень опасного хищника. А у хищников острый слух.

Мы замолчали и остаток пути проделали в тишине, нарушаемой только хлюпаньем воды под ногами, да ночными звуками: криком выпи, скрипом деревьев на ветру и леденящим кровь воем собаки Баскервилей, который раздавался, казалось, совсем близко.

Наконец мы вышли на край круглой поляны, окруженной хилым кустарником. Степлтон, перейдя на язык жестов, показал, что нужно присесть. Свет фонарей выхватывал из темноты расстилавшуюся под ногами абсолютно ровную, покрытую низкой пушистой травой поверхность. Но биолог сделал знак погасить фонари и первым подал пример. Воцарилась полная темнота.

– Это самая обширная и глубокая топь Девонширских болот, – едва слышным шепотом пояснил Степлтон. – В центре ее стоит скала с большой пещерой. Вот там и прячется Селден.

– Что будем делать? – уточнил баронет.

– К скале ведет узкая тропа. Пойдем по ней.

Бэрримор впервые за всю ночь подал голос:

– Это очень опасно, сэр Генри. Жена моя отсюда родом, она рассказывала, что в этой топи погибло множество людей. Позвольте мне пойти вместо вас.

Хозяин Баскервиль-холла даже отвечать не стал, только дружески хлопнул дворецкого по плечу.

– Я приготовил шесты, – шепнул Степлтон. – Возьмите их и прощупывайте трясину по обе стороны от себя. Это позволит не сойти с тропы. Только не выпускайте их из рук – болото мгновенно засосет. Говорят, у этой топи нет дна.

Он довольно захихикал, и от звука этого смеха меня передернуло. Было в Степлтоне что-то невыносимо неприятное, даже гадкое. Я был солидарен с Бэрримором и тоже находил предстоящую эскападу весьма сомнительной. Только волновала меня не сама трясина даже, а Степлтон. Вдруг он заведет нас в топь и оставит захлебываться болотной жижей? Потом даже следов нашей гибели не останется. Я инстинктивно не доверял этому человеку.

Но сэр Генри думал иначе.

– Так пойдемте же, чего мы ждем? – нетерпеливо произнес он. – Сейчас время перед рассветом. Если душегуб и охотился в первую половину ночи, сейчас он наверняка спит в своей берлоге.

– Я тоже так думаю. – Степлтон поднялся. – Идемте, джентльмены. Не забудьте, о чем я предупреждал.

То, что поначалу я принял за поросшую травой землю, при ближайшем рассмотрении оказалось жижей, покрытой толстым слоем ряски. Она была настолько густо затянута водяными растениями, что при шаге раздавался треск, словно лопалась корка льда. А потом в образовавшейся прорехе начинала проступать густая грязь, в которую нога проваливалась чуть ли не по колено. Вскоре все тревоги о будущем отступили: я заботился лишь о том, чтобы не оставить в болоте сапоги.

Попытка прощупать глубину вокруг того, что Степлтон именовал тропой, показала правоту биолога: дна у топи, похоже, действительно не было. Иной раз на тропе попадались кочки – почти сухие комья, образованные разросшейся ряской, пружинили и тряслись, когда я на них наступал. Продвигались мы чрезвычайно медленно, потому что после каждого шага биолог останавливался, тщательно исследуя шестом колышущееся перед ним пространство.

Скала, к которой мы шли, виднелась впереди, как сгусток тьмы, более черный, чем ночной воздух. На середине пути я мысленно заметил, что наступила мертвая тишина. Не слышалось ни криков птиц, ни собачьего воя. В этом безмолвии было что-то угрожающее, напоминающее о смерти…

Вдруг вой раздался совсем близко – громкий, отчаянный, полный смертной тоски и злобы. Взвился к темному небу и оборвался на самой высокой ноте. Казалось, собака Баскервилей подошла к нам вплотную. Сэр Генри сквозь зубы помянул черта и вскинул ружье.

– Нет-нет! – шепотом воскликнул впереди Степлтон. – Не стреляйте, вы вспугнете убийцу! Этот звук обманчив, на самом деле животное не так близко, как кажется. Особенности акустики болотистой местности…

– Простите, сэр, но вы будете сейчас читать лекцию или все же пойдем? – сварливо вмешался Бэрримор.

Биолог отвернулся и двинулся дальше. Наконец мы дошли, скала нависла над нашими головами мрачным сказочным замком. Степлтон выбрался на каменную подошву, следом – все мы. Биолог указал на вход в пещеру, из которой тянуло запахом костра и тяжелым звериным духом. Мне показалось, что пахнет кровью, – впрочем, я списал это на разыгравшееся воображение.

Мы замерли, прислушиваясь. Но если Селден и был здесь, он не заметил нашего приближения. Биолог зажег фонарь, махнул рукой. Сэр Генри вскинул ружье и первым ворвался в пещеру. За ним вбежали мы, поднимая фонари как можно выше в поисках каторжника.

– Спаси нас, Господи! – дрожащим голосом воскликнул обычно невозмутимый Бэрримор.

Степлтон только присвистнул, а сэр Генри издал страдальческий стон.

Картина, представшая нам, была настолько ужасна, что, думаю, она отпечаталась в моем сознании на всю жизнь и еще не раз будет тревожить ночными кошмарами.

Посреди пещеры, возле погасшего кострища, на подстилке из сухих веток и соломы, сидел бородатый человек в оборванной одежде. Свет фонарей ослепил его, и он беспомощно прикрывал глаза ладонью. Но не его вид поверг нас в ужас. Рядом с Селденом распростерлось выпотрошенное, изрезанное, изуродованное до неузнаваемости тело, и лишь по обрывкам платья на нем можно было понять, что когда-то это была женщина. Руки и лицо Селдена покрывал слой засохшей крови, густая борода слиплась ржавыми сосульками. Можете смеяться надо мной, Холмс, но я уверен: это чудовище пожирало плоть несчастной жертвы!

– Кто это? Вы ее знаете? – не отводя взгляда от каторжника, спросил сэр Генри.

Степлтон сделал шаг к покойнице, держась так, чтобы не мешать баронету целиться. Всмотрелся, неуверенно произнес:

– Трудно сказать. Судя по черным волосам, могу предположить, что это гувернантка из семьи Фитцуорренов. Хотя в окрестностях есть еще черноволосые девушки.

– И ваша сестра… – упавшим голосом произнес сэр Генри.

– Нет-нет, не волнуйтесь! – рассмеялся Степлтон, и звук его смеха показался мне кощунственным здесь, в этой обители смерти. – Бэрил – благоразумная женщина и не станет гулять по болотам в поисках сомнительных приключений. К тому же сестру я узнал бы в любом виде, поверьте. И чтобы окончательно развеять ваши сомнения, скажу: когда я уходил из дома, Бэрил мирно спала.

Баронет немного успокоился, жестко скомандовал, глядя на Селдена:

– Вставай. Не делай резких движений и держи руки так, чтобы я их видел.

Каторжник послушно оперся руками в пол, начал подниматься, вдруг стремительным движением бросил тело в сторону, совершил длинный звериный прыжок и оказался за большим валуном в глубине пещеры. Степлтон отскочил, сэр Генри выстрелил. Пуля ударила в камень. Биолог первым подбежал к валуну, воскликнул:

– Он ушел! Здесь лаз!

За камнем действительно оказалось небольшое отверстие, из которого тянуло сырым воздухом. Ход вел из пещеры наружу.

– Ничего, никуда он с острова не денется, – спокойно сказал Бэрримор, разворачиваясь к выходу.

Мы выбежали из пещеры, разделились и двинулись вокруг скалы. Я пошел с дворецким, сэр Генри – с биологом.

– Вон он! – спустя некоторое время, произнес Бэрримор, поднимая фонарь.

Я взглянул туда, куда указывал дворецкий и увидел темную фигуру: каторжник, увязая в трясине, бежал по болоту.

– Уйдет! – крикнул сэр Генри, выходя из-за скалы.

Он прицелился, выстрелил. Судя по тому, что Селден продолжал бежать, пуля прошла мимо.

– Идемте же. – Баронет шагнул вперед. – Он сейчас убежит.

– Не убежит, – с гаденьким смешком возразил Степлтон. Это Девонширские болота. Смотрите…

Сэр Генри, не обращая внимания на его слова, снова выстрелил. Каторжник вильнул в сторону и сразу же погрузился по пояс в трясину.

Баронет резко шагнул вперед, из-за его плеча мне было видно, как по топи расходятся ленивые круги, затягивая отчаянно борющегося с трясиной человека.

– Он не должен утонуть! – прорычал сэр Генри.

Баронет схватил шест, решительно шагнул на тропу.

– Нет, сэр! – воскликнул Бэрримор.

– Беда с этими благородными джентльменами, – проворчал Степлтон, подхватил второй шест и двинулся следом.

Оказавшись в нескольких шагах от каторжника, сэр Генри протянул ему шест:

– Держись!

Селден судорожно ухватился за палку, но рука, испачканная грязью, соскользнула, и каторжник ушел в трясину по плечи. Баронет осторожно подобрался ближе, протянул руку, но было уже поздно: из жижи виднелась только голова. Тогда, отшвырнув шест, упрямый сэр Генри упал на живот, схватил Селдена за волосы, изо всех сил потянул вверх.

– Не могу, – прохрипел он. – Его что-то словно бы не пускает…

– Оставьте его, – пожал плечами Степлтон. – Собаке собачья смерть.

– Я должен доставить его в руки правосудия, – настаивал баронет.

Но спустя мгновение убийца погрузился в болото еще глубже, теперь над поверхностью осталась лишь верхняя половина лица, на котором молчаливо молили о помощи широко открытые обезумевшие глаза. Степлтон воткнул свой шест прямо перед утопающим, в надежде, что тот сумеет высвободить руки и уцепиться за спасение. Но это было невозможно, слишком стремительно все происходило. Макушка каторжника скрылась под водой, на ее месте образовался большой пузырь, потом с мерзким звуком лопнул, заставив трясину еще раз взволноваться… вскоре на том месте, где еще минуту назад был живой человек, расстилалась ровная, невозмутимая жижа.

– О черт! – воскликнул сэр Генри, поднимаясь.

– Туда ему и дорога, – хихикнул Степлтон.

– Следует сообщить полиции, – напомнил я. – Но сначала нужно осмотреть тело.

Разумеется, Холмс, вы понимаете, что я собирался искать. Предчувствия меня не подвели: во рту покойницы обнаружил веточку омелы. Нет больше никаких сомнений: это ритуал, знак. Только вот что Селден хотел им сказать? Или добиться? Пожалуй, сегодня воспользуюсь библиотекой любезного хозяина. Мне смутно помнится, омела как-то использовалась кельтами во время религиозных празднеств.

Итак, дорогой друг, главная загадка разрешена, и самое страшное позади. Убийства невинных девушек больше не всколыхнут спокойствие этого тихого края. Чудовище мертво. Сэр Генри переживает, что не сумел отдать каторжника в руки правосудия, но я склоняюсь к точке зрения Степлтона, хоть этот человек мне и неприятен. Селден был настолько опасным преступником, что его смерть – благо для мира.

Дан

– Мэри Келли? – повторила Настя, приподнявшись на подушке. – Мэри… Трактир «Сковорода»…

– Ну да, и что? – нетерпеливо переспросил Дан.

Он чертовски устал: осмотр тела, опрос соседей убитой, работа с документами закончились к трем часам ночи. Все это время голодный Дан мечтал о жареной картошке, обещанной Сенкевичем. Наконец, вернувшись, они наскоро перекусили и разошлись по комнатам. Сил не было, обстоятельства дела решили обсудить с утра.

Ему бы сейчас лечь и уснуть, но подруга, немного оклемавшаяся после нападения и обретшая голос, хоть и хриплый, учинила ему форменный допрос. Настя прекрасно выспалась за день, была свежа и весела, вполне справилась со стрессом и теперь жаждала общения.

– Как она выглядела?

– Кто – она? – буркнул Дан, стягивая рубашку.

Разговаривать не хотелось, клонило в сон. К тому же ломка снова дала о себе знать. Морфину бы сейчас, невольно подумал он.

– Ну Мэри Келли, конечно! – не отставала подруга.

– Согласно показаниям свидетелей, ей было двадцать пять лет. Высокая, стройная, красивая брюнетка с черными глазами. Снимала комнату, туда и водила клиентов. В этот раз Потрошитель отошел от своих привычек.

– Потрошительница, – вздохнула Настя. – Ты сам сказал, что это была женщина. К тому же и я сейчас припоминаю: попыталась схватить убийцу за руку и удивилась, насколько у него маленькая ладонь.

– Эти маленькие ладони не помешали бы ему тебя угробить, – проворчал Дан. – Если бы мы вовремя не подоспели…

– Не сердись, солнце. – Настя дождалась, когда друг присядет на кровать, обняла его, прижалась щекой к щеке. – Все же обошлось… Но это ерунда. Данилка, я ее видела!

– Кого?

– Да Мэри Келли, говорю же! Я была в «Сковороде», она сидела недалеко от меня.

– Ты еще и по злачным местам прошлась, – застонал Дан.

Настя отмахнулась:

– Я ее видела, слышишь? Точно видела! У нее еще на правом мизинце фаланги нет.

– А вот об этом никто не упомянул, – насторожился Дан. – Что-то я не припомню такого увечья у трупа. Хотя там просто кусок мяса от женщины остался, Сенкевич мог и не обратить внимания на такую мелочь.

Он рухнул на кровать, закутался в одеяло, зевнул:

– Хотя лучше б ты убийцу разглядела…

– И это сыскарь говорит! – возмутилась Настя. – Да я, может, последняя, кто видел жертву.

– Последним ее в любом случае видел убийца, – сонно проговорил Дан. – Видела то есть…

Он поворочался, уселся в подушках, спросил:

– А к ней кто-нибудь подходил, не помнишь? Может, заговаривал?

– Наконец, проснулся! – фыркнула Настя. – К ней многие подходили, она действительно была красивой.

– А ты не видела высокого мужчину в черном пальто, войлочной шляпе и с черными усами?

– Нет, такого не было. Но я ушла раньше, Мэри еще оставалась в «Сковороде».

– С этим мужиком Мэри ушла. Больше живой ее не видели.

– В любом случае он не подозреваемый, – решительно заявила Настя. – Потрошитель – женщина, это мы уже выяснили.

– Не факт, – вздохнул Дан. – Двойное убийство в Ист-Энде показывает, что и преступников было двое. Вполне возможно, этот мужик с усами купил услуги Мэри, а потом впустил подельницу, которая и расправилась с проституткой. А может, жертву убил он, в то время как его напарница гонялась за тобой. Или они действовали вдвоем. У дамочки ничего с тобой не вышло, она убежала и присоединилась к веселью друга. Вариантов масса.

– И все же пойдем к Сенкевичу, – настаивала Настя. – Может, он запомнил, все ли фаланги пальцев у трупа целые. Врач все-таки.

Подруга права, признал Дан: упускать столь важную улику было бы непрофессионально. Он с сожалением сполз с кровати, натянул стеганый халат и вдвоем с облаченной в пуританскую ночную рубаху Настей отправился в комнату Сенкевича. Однако там неугомонного мистика не было. Пришлось спускаться в подвал, в лабораторию Уотсона, где Сенкевич проводил много времени.

В подвале горел яркий свет. Сенкевич сидел за столом, перечитывая какие-то бумаги.

– Хорошо, что вы пришли, – сказал он. – Я тут откопал невероятно интересные записи Уотсона. Почему-то в памяти у него я ничего такого не нашел. Скорее всего, просто не знал, что искать, вот оно и не всплыло. Это о событиях в Баскервиль-холле. Представляете, там тоже были убийства девушек, и у них во рту находили веточки омелы. Но судя по тому, что я успел прочесть, преступник погиб.

– Как всегда в детективах Конан Дойла, убийцей окажется не тот, на кого думал Уотсон, – усмехнулась Настя. – Читай до конца.

– Да, но эта история радикально отличается от классической…

– Об этом потом, – вмешался Дан. – Скажи лучше: на пальцах Мэри Келли все фаланги целые?

Сенкевич ненадолго задумался:

– Да, все. Совершенно точно. Убийца порезал руку, но кисти не тронул. Я еще обратил внимание, что руки у девушки короткопалые, некрасивой формы.

– Не может быть, – нахмурилась Настя. – У Мэри Келли были изящные руки, я помню. И на мизинце не хватало правой фаланги.

– У трупа все фаланги на месте, – упорствовал Сенкевич. – А с чего вдруг такой вопрос?

Настя вкратце рассказала ему о своей встрече с жертвой в трактире.

– Так, может, ты не ее видела, – предположил Сенкевич. – Ни один из свидетелей: ни квартирная хозяйка, ни подруги Мэри – не упомянули такого увечья.

– Да забыли просто! – отмахнулась Настя. – И видела я именно ее. Много, по-твоему, в Ист-Энде двадцатипятилетних проституток с черными волосами и внешностью потомственной аристократки?

– Хорошо. Допросим свидетелей снова, – решил Дан. – А что там с Баскервиль-холлом?

– Загадочная история. – Сенкевич протянул листы. – Прочти сейчас.

Дан обреченно вздохнул, глядя на записи: вместо сна придется разбирать каракули доктора Уотсона. Интересно, с какого века у врачей испортился почерк? Может быть, так было всегда и в медицину идут только люди с хронической дисграфией?

– А остальные листы?

– Я их еще не нашел. – Сенкевич указал на стол, беспорядочно заваленный бумагами. – И столько же в ящиках и тумбе. Бардак полнейший.

Дан просидел за отчетами доктора Уотсона до самого утра. Сон как рукой сняло. Из этих записей выходило, что корни нынешних преступлений следует искать в Баскервиль-холле. Сходство было налицо: зверские убийства женщин, освежеванные тела, ягоды омелы. У Дана не оставалось никаких сомнений: на болотах действовал тот же человек, который сейчас резвится в Ист-Энде. Человек или двое. Странно, что полиция не связала между собой эти две серии преступлений. Впрочем, в деле Потрошителя Скотленд-Ярд вообще показал себя не с лучшей стороны.

Если бы еще припомнить, что тогда произошло, почему сгорел Баскервиль-холл, погиб сэр Генри и откуда взялась одноименная собака, а также Бэрримор. Как Дан ни напрягался – память Холмса активироваться отказывалась.

Судя по тому, что Сенкевич тоже узнавал о прошлом из записей Уотсона, Дан предположил, что, скорее всего, многое из этой истории осталось тайной и для самого доктора. Кто знает, может быть, в этом мире заметки о собаке Баскервилей так и остались недописанными. Хорошо, если Сенкевич найдет концовку. А если нет?

Нужно поговорить с Бэрримором, решил Дан. Как только дворецкий появится. Но вот когда? Сенкевич, воспользовавшись памятью Уотсона, утверждал, что Холмс дал дворецкому долгосрочный отпуск, чтобы тот поехал к родственникам и пережил горе от потери жены. Настя это подтверждала.

Ладно, решил Дан. Первым делом завтра надо еще раз осмотреть труп Мэри Келли – вдруг Сенкевич ошибается и у нее все же отсутствует фаланга мизинца. Потом снова допросить ее товарок – на предмет того же самого мизинца, потому что ошибаться может и Настя.

Наконец он улегся рядом с мирно сопящей подругой, задремал, но вскоре был разбужен Сэром Генри, который требовал, чтобы его отвели на прогулку.

Настя

Настя лежала в постели, перелистывая записи Уотсона, которые утром ей дал Данилка. Чем дальше она читала, тем очевиднее становилось: если Сенкевич не отыщет окончание дневника доктора – им придется ехать в Баскервиль-холл. Сэр Генри положил морду на кровать и внимательно смотрел на девушку. Настя потрепала его за ухом.

– Что, малыш, поедем на твою родину? Вспомнишь прошлое, попугаешь народ.

Пес тяжело вздохнул.

– Эх, если бы ты умел говорить… – продолжала Настя. – Представляю, что мог бы порассказать. Ты ведь знаешь, кто убийца, правда, Генричка?

Сэр Генри, словно соглашаясь, посмотрел на нее выразительными печальными глазами, высунул длинный язык и облизал ладонь. Потом вдруг поднял уши, насторожился, тихо, деликатно гавкнул и затрусил к двери, повиливая хвостом.

– Данилка пришел, – решила Настя.

И точно: вскоре в комнату шагнул ее друг. Вид у него был усталый и недовольный. Следом шел Сенкевич с озадаченным лицом.

– Ну что, что? – Настя подскочила и затормошила друга.

– Милая леди, вам прописан постельный режим… – начал было Сенкевич.

– Оставь свое занудство, – отмахнулась Настя. – Ну что, кто прав: я или он?

Дан опустился в кресло, погладил подсунувшегося к нему Сэра Генри.

– Вы оба правы, Насть. У трупа все фаланги целые. А вот у Мэри Келли действительно есть такое увечье. Мы беседовали сегодня с двумя проститутками, и обе это припомнили. Сказали, полмизинца ей отрезало еще в детстве, когда она работала на ткацкой фабрике.

– Значит, получается… – протянула Настя.

– Получается, убита не она. Но почему-то в ее комнате.

– Возможно, кто-то хотел, чтобы жертву приняли за Мэри Келли, – добавил Сенкевич.

– И тогда сама Мэри вполне может быть Потрошительницей, – подытожила Настя. – Присмотрелась ко мне в трактире, потом пошла за мной, выбрала удобный момент и напала.

– Тогда мужик с черными усами годится на роль подельника, – предположил Дан. – И все сходится: убийц двое, как мы и предполагали.

– Почему тогда он не помог Мэри, когда она меня душила?

– Может, был в другом месте. Даже скорее всего. Искал вторую жертву. Либо подстраховывал чуть поодаль. Увидел двух вооруженных мужчин и не стал вмешиваться.

– Мэри недаром напала на меня рядом со своим домом, – задумчиво проговорила Настя. – Ей требовалась похожая на нее женщина, достаточно молодая и высокая. Я была бы идеальной кандидатурой. Скорее всего, убийцы перетащили бы мой труп в квартиру Мэри и разделали до неузнаваемости.

– Не забывай, ты не брюнетка.

– Волосы перекрасить нетрудно, – отмахнулась девушка. – И кто бы там стал присматриваться, крашеные они или нет, когда брюшина вспорота? Это вам не двадцать первый век.

– А когда мы вспугнули девку, ей ничего не оставалось, как убежать в свою квартиру, – добавил Сенкевич. – Туда, скорее всего, пришел напарник. Узнал, что произошло, некоторое время подождал и отправился на поиски новой жертвы.

– Значит, в этом мире все совпадает с реальной историей, – печально проговорила Настя. – Это было последнее убийство. Раз преступники попытались инсценировать смерть Мэри – они решили затаиться. Скорее всего, их уже нет в Лондоне.

– Тебя что огорчает? – рассмеялся Сенкевич. – Что убийства прекратятся?

– Что Потрошитель и здесь останется безнаказанным, конечно! – рассердилась девушка.

– Признайся: тебе просто интересно, кто это был, – поддразнил Дан.

– Ну и это тоже, – смущенно признала Настя.

– Если бы ты могла точно вспомнить что-нибудь о нападении, – протянул Сенкевич, – тогда наша гипотеза превратилась бы в серьезную версию.

– Да я не видела нападавшую. Или даже нападавшего. Помню только, он был ростом не выше, чем я, и мне показалось, что для мужчины он слабоват. Вот и все.

– Это тебе так кажется, – заявил Сенкевич. – Не помнит твое сознание. Но есть же еще подсознание и память тела. Давай попытаемся это из тебя вытащить.

Призрачная девушка, висевшая за его спиной неотвязной белесой тенью, радостно закивала.

– Опять твои магические штучки? – запротестовал Дан. – А потом она переместится куда-нибудь в эпоху Великой французской революции, да?

– Ага. На баррикады полезет с флагом, как та дама легкого поведения, – ехидно произнес Сенкевич. – Речь идет всего лишь о безобидном гипнозе.

– Ну же, Данилка, прекращай, – поддержала Настя. – Я согласна.

– Тогда пройдемте в мою лабораторию. – Сенкевич церемонно кивнул, приоткрыл дверь и сделал приглашающий жест.

Они вышли, сопровождаемые Сэром Генри и привидением.

В лаборатории Сенкевич усадил Настю в кресло, достал из часового кармана блестящий хронометр на серебряной цепочке.

– Смотри на него не отрываясь. Сосредоточься. Избавься от всех посторонних мыслей. Думай только о нападении.

Девушка послушно уставилась на серебристый корпус хронометра, раскачивавшийся перед глазами. Вскоре веки начали слипаться, она зевнула.

– Сейчас я начну считать, – звучал откуда-то издалека голос Сенкевича. – На счет три ты уснешь и увидишь себя в переулке Ист-Энд в момент нападения. Раз… два… три…

Настя на мгновение отключилась и пришла в себя от холода. Она шагала по Томас-стрит, мимо темной подворотни. Шею захлестнула петля – чья-то безжалостная твердая рука потащила ее в непроглядный мрак. Она задыхалась, снова, как наяву, переживая боль, ужас и страх смерти. Вырывалась изо всех сил, хрипела надорванным горлом.

Все промелькнуло мгновенно, и вот уже раздался крик: «Стой, полиция!» Убийца отступил, Настя схватила его за руку. Теряя сознание, подумала: «Рука слишком маленькая. И что-то в ней неправильно…» Рука убийцы выскальзывала из ее ладони…

– Просыпайся! – ворвался в ее сознание повелительный голос. – Раз… Два… Три…

Настя обнаружила себя сидящей на стуле. Дан бросился к ней:

– С тобой все в порядке? Ты так страшно хрипела…

– Да. – Настя подержалась за горло, сделала глубокий вдох и сказала: – Я вспомнила. Когда нападавший убегал, я успела схватить его за руку. Она была слишком маленькой для мужчины. А еще в одном из пальцев перчатки была пустота. Это Мэри, точно Мэри.

– Что и требовалось доказать, – самодовольно сказал Сенкевич. – Гипноз – великая вещь!

– Теперь бы еще узнать, кого убили на самом деле, – озадачилась Настя.

– С этим, возможно, будут сложности, – предположил Дан. – Особенно если жертва проститутка, а скорее всего, так и есть. Потрошитель еще ни разу не отступал от правил. Не факт, что кто-то будет ее искать и подаст заявление в полицию.

– А если взять за гипотезу, что Мэри хотела спрятать концы в воду, скорее всего, она выбрала жертву, у которой нет ни родственников, ни друзей, – добавил Сенкевич.

– Пройдусь по Ист-Энду. – Дан поднялся. – Загляну в трактиры. Может, удастся отыскать зацепку.

– А я, пожалуй, пойду в лабораторию, разбирать записи Уотсона, – отозвался Сенкевич. – Если узнаем, чем закончилась история в Баскервиль-холле, это поможет разобраться и в нынешнем деле.

– А мне чем заняться? – спросила Настя.

– Сиди и не рыпайся! – хором ответили мужчины.

Сенкевич

Разобраться в грудах бумаг Уотсона была та еще задачка. Сенкевич терпеливо раскладывал листы по четырем стопкам: записи о пациентах, отчеты о ходе научных экспериментов неугомонного доктора, о его же эзотерических опытах, и те страницы, где упоминался Холмс и его расследования. Таких нашлось немало – исчерканные черновики рассказов, краткие заметки на память, письма Уотсона к сыщику. Пока из двух десятков листов только один мог относиться к истории собаки Баскервилей. Да и то на нем половина текста была тщательно вымарана.

– Интересно, почему же я так плохо помню именно этот случай? – вслух спросил Сенкевич у призрачной девушки, которая болталась под потолком. – Ведь совсем недавно было…

Машенька опустилась и заметалась перед ним легким клочком тумана, который перекатывает ветер. На заплаканном лице было написано отчаяние.

– Ты что-то знаешь? – насторожился Сенкевич. – Хочешь рассказать?

Он давно уже замечал, что привидение пытается разговаривать с людьми, доносить какие-то мысли. Только вот жаль, говорить Машенька не умела, и язык жестов у нее был какой-то странный. К тому же при попытке понять ее девушка вдруг замыкалась, заливалась слезами и обиженно уплывала в дальний угол. Вообще, складывалось впечатление, что призрак то ли не в себе, то ли характер у него дурацкий – если так можно сказать о духах. Раньше Сенкевича удивляла нелогичность историй и фильмов о привидениях, вели они себя глупо: ну пришел ты сообщить, где твое тело или кто убийца, – так скажи по-человечески или покажи. Кровью на стене нарисуй, в конце концов, если уж хочешь сохранить стиль. Нет же, фантомы все как один предпочитали таинственно стенать, пугать ни в чем не повинных людей и озадачивать их разными головоломными загадками, исчезая как раз в тот момент, когда больше всего требовалась их помощь. Сенкевич всегда считал это выдумкой для сюжета, но Машенька наглядно демонстрировала: писатели и сценаристы правы.

Девушка откровенно не любила Настю, побаивалась Дана и старалась не попадаться им на глаза. Она была странным образом привязана к двум живым существам: Сенкевичу и Сэру Генри. Первого любила, видимо за то, что он вызвал ее из мира духов, второй вызывал у Машеньки чуть ли не родственные чувства. Она могла часами сидеть рядом с псом, гладя его по шерсти. Вопреки теории, что животные способны видеть мир духов, сэр Генри Машеньку не замечал. Только когда над его головой зависала призрачная рука, шерсть на загривке пса слегка вздыбливалась.

Сенкевич несколько раз уже пытался разговорить фантом – недаром же девица не вернулась в загробный мир, осталась с ними. Во время спиритического сеанса он вызывал жертв Потрошителя. А явилась Машенька. Так что имелись все основания подозревать, что девица – одна из убитых этим монстром или монстрами. Только вот она не подходила ни под одно описание: была слишком молода и красива. Разве что, думал Сенкевич, она была ранней жертвой. Ведь где-то Потрошитель жил до того, как открыть сезон охоты в Ист-Энде? И не факт, что он и раньше не убивал.

Так что девица при жизни могла быть кем угодно: ирландской крестьяночкой, французской швеей, испанской аристократкой или даже русской революционеркой. В зависимости от того, где на тот момент охотился Потрошитель.

Машенька не успокаивалась – металась над столом, размахивала руками.

– Успокойся, – увещевал Сенкевич. – Давай поговорим.

Губы девушки искривились в гримасе плача, слезы потоком хлынули из призрачных глаз.

– Да не плачь ты! – взмолился Сенкевич. – Я знаю, ты не можешь говорить. Но есть ведь жесты. И перестань болтаться вокруг, от такого мельтешения укачать может.

Машенька, казалось, немного пришла в себя, зависла перед ним.

– Хорошо. Я буду задавать вопросы. Если хочешь ответить «да», кивни, вот так. Если нет, помотай, так вот.

Сенкевич показал, впрочем, без особой надежды: это была уже не первая попытка вступить с призраком в осмысленный диалог.

– Поняла?

К его удивлению, Машенька вполне отчетливо кивнула.

– Умница! – обрадовался Сенкевич. – Итак, начнем. Тебя убил Потрошитель?

Отрицательный жест.

– Уверена?

Кивок.

– А кто тогда? – брякнул Сенкевич, расстроенный тем, что такая стройная гипотеза рухнула.

Машенька в ответ залилась слезами.

– Все-все, извини. Понял: это неправильный вопрос. Ладно. Тогда так. Это я вызвал тебя?

Кивок. «Да».

– Ты пришла по собственной воле?

«Да».

– Ты хочешь отомстить?

«Нет».

– Спасти кого-нибудь?

«Нет».

– Помочь?

«Нет».

«Хм, а что тогда?» – задумался Сенкевич. Стал припоминать самые распространенные мотивации призраков.

– Может быть, помощь нужна тебе?

Несколько энергичных кивков. На бледном окровавленном лице впервые появилось подобие улыбки.

– Нужно найти твое тело?

«Нет».

– Кого-то из близких или родственников?

«Нет».

– Убийцу?

«Нет. Нет. Нет».

Расстроенная тем, что Сенкевич не может догадаться, девушка залилась слезами.

– Да погоди ты! – с досадой сказал он. – Не все же сразу! Смотри, как мы уже продвинулись! Давай еще попробуем.

Но продолжить не удалось: в запертую дверь постучали.

– Открывай, разговор есть! – раздался голос Платонова.

Сенкевич распахнул дверь.

– Только вернулся, а тут Лестрейд пришел, – сообщил капитан. – Поднимайся в гостиную.

– Что, еще кого-то убили? – приуныл Сенкевич. – Вроде не должны были…

– Нет, – мрачно ухмыльнулся Платонов. – Человек просто в расстройстве. Единственный подозреваемый остался, и какой. Сам понимаешь… Вот и заглянул поговорить.

Лестрейд нервно прохаживался по гостиной и фыркал себе под нос, более чем когда-либо напоминая хорька. Усы его сердито топорщились.

– Выяснили, что убитая – не Мэри Келли? – огорошил его Дан.

– Уже узнали? – Инспектор еще больше расстроился. – Да, у настоящей Мэри Келли на мизинце не хватает фаланги.

– Я прошелся сегодня по Ист-Энду и выяснил, кем может быть убитая…

– Что бы мы делали без вас, Холмс, – с насмешкой перебил инспектор. – Представьте себе: нам тоже удалось узнать об исчезновении одной из проституток. Это некая Элис Лэй, по прозвищу Горбатая Элис, двадцати шести лет. В последний раз ее видели за несколько часов до убийства, возле трактира «Сковорода». У девицы нет родственников, зато имеется постоянный сутенер. Для Элис нашелся выгодный клиент, только поэтому ее исчезновение и было замечено. Сутенер, поняв, что подопечная пропала, взялся за розыск: для этого была причина – девица задолжала ему два шиллинга.

– Да, мои сведения совпадают с вашими, – подтвердил Платонов.

– Но вы не знаете другого, – вскинулся Лестрейд. – Мы показали тело сутенеру и товаркам Элис. Они опознали девицу. Разумеется, не с абсолютной уверенностью – вы видели, во что превратил ее Потрошитель. Тем не менее у нас есть все основания предполагать, что убита именно Элис Лэй. И еще: после дополнительного осмотра мы пришли к выводу, что волосы жертвы были перекрашены в черный цвет.

Сенкевич рассеянно кивнул: так они и думали. Ярких брюнеток в Лондоне не так уж и много, чем долго подбирать подходящую жертву, проще взять любую и перекрасить.

– Следовательно, Мэри Келли, одна или, скорее всего, с подельником, заманила проститутку в квартиру, убила и перекрасила ей волосы. Изуродовала практически до неузнаваемости, инсценировав таким образом собственную смерть.

– Только непонятно, на что она рассчитывала! – Воскликнул Лестрейд. – Девицы совершенно непохожи. Мэри Келли очень красива, Элис Лэй… о покойниках не принято говорить плохо, но бедняжка была редкостно дурна собой. Простите за неловкий каламбур, но как уродку ни уродуй, красавицу она не заменит. Мэри была высокой, а Элис низкорослой. Мэри отличалась красивыми женственными формами, а Элис могла похвастаться разве что сутулостью и нарушением всех мыслимых пропорций тела. Так зачем эта неуклюжая мистификация?

– Во-первых, преступники могли торопиться и выбрать жертву наспех, первую попавшуюся. Во-вторых, возможно, Мэри и не собиралась вводить полицию в заблуждение надолго. Скорее всего, ей было нужно только отвлечь внимание, чтобы выиграть время для отъезда. И у нее это получилось.

– Почему вы так решили? Снова дедукция? При всем уважении к вашей методике, Холмс, сейчас она не очень помогает в расследовании, – парировал инспектор. – Может быть, вам нужно отдохнуть?

Платонов промолчал, и Сенкевичу подумалось, что инспектор прав. Капитан ФСБ явно уступал великому сыщику. Проблемы менталитета. Холмс привык полагаться только на свою знаменитую дедукцию – логические цепочки и огромный багаж знаний. А к услугам сыскаря из двадцать первого века – дактилоскопия, генетический анализ, УФО и еще куча методик и приспособлений, а также консультации любых специалистов. Платонов привык работать в команде профессионалов, Холмс справлялся в одиночку – разве что Уотсон ему ассистировал, впрочем, он, скорее, был для сыщика благодарным зрителем и биографом…

Додумать Сенкевич не успел: перед ним заметалась Машенька. Привидение отчаянно жестикулировало, явно желая что-то сказать.

Лестрейд посидел еще немного, посетовал на безвыходность ситуации, допил чай и откланялся.

– Что с твоей чокнутой? – угрюмо спросил Платонов, когда за инспектором закрылась дверь.

– Сам хотел бы знать, – ответил Сенкевич. – Постараюсь сейчас выяснить.

– Ты бы лучше выяснил, где держат принца Альберта. Если он, конечно, действительно в лечебнице, а не прячется на каком-нибудь модном курорте. Спроси хотя бы у своего знакомого придворного медика. Уж он-то должен знать.

– Собираешься навестить?

– Почему бы нет? Заодно и посмотрим, была ли у него возможность уйти из больницы.

– Хорошо, завтра напишу приятелю. А сейчас не хочешь ли зайти ко мне в лабораторию? Я собираюсь поговорить с Машенькой.

Услышав это, призрачная девушка перестала плакать и с надеждой уставилась на покровителя.

Платонов скорчил недовольную физиономию:

– Опять не высплюсь…

– Ты сыщик или кто? – возмутился Сенкевич. – Может, займешься расследованием?

– Какое отношение к расследованию имеет твой придурошный призрак?

– Самое прямое.

Сенкевич вкратце пересказал беседу с Машенькой. Платонов пожал плечами:

– Как-то сомнительно. Пришла из-за Потрошителя, но не его жертва. Чего-то хочет, но не упокоения. Говорю, чокнутое привидение… Ну ладно, пошли, посмотрим.

В лаборатории они уселись в кресла, и Сенкевич снова затеял беседу с духом.

– Сегодня ты волновалась, когда увидела покойницу. Ты знаешь ее?

Машенька отрицательно покачала головой.

– Может быть, ты знаешь ее убийцу?

Фантом снова занервничал. Девушка сначала кивнула, потом тут же замотала головой, метнулась в сторону и опять разразилась призрачными слезами.

– Да она дебилка! – возмутился Дан, который терпеть не мог нервное привидение. – Может, и при жизни такой была. Сама не знает, чего хочет.

– Успокойся, – сказал Сенкевич, обращаясь сразу к обоим. – Сосредоточься. Значит, ты не знакома с убийцей?

«Нет».

– Но тебе что-то известно об этом преступлении?

Машенька с энтузиазмом закивала. Сенкевич мысленно поздравил себя с успехом. Однако дальше, как он ни выспрашивал – ничего толкового от девушки добиться не сумел: мешало то, что можно было задавать только вопросы, подразумевающие ответ «да» или «нет».

– Чего ты маешься? – вмешался Платонов. – У тебя же есть этот, как его… спиритический стол со стрелкой. Пусть напишет.

Сенкевич изумился, что такая простая мысль не пришла ему в голову. Он подошел к круглому столику, положил на него новую, недавно купленную взамен разбитой, фарфоровую стрелку:

– Машенька, иди сюда. Смотри, теперь ты можешь писать ответы. Только смотри на стрелку и направляй ее силой мысли на нужную букву.

Против ожидания девушка, вместо того чтобы обрадоваться, горестно разрыдалась, оскорбленно выпрямилась, поплыла к шкафу с реактивами, втянулась в дверцу и исчезла. Все попытки вызвать ее оттуда окончились крахом.

– Говорю же, идиотка клиническая, – резюмировал Платонов.

– Слушай… а может, она просто писать не умеет? – осенило Сенкевича. – Вот и обиделась.

– Она же дух!

– И что? Где-то существует школа для духов? С чего вообще мы взяли, что после смерти человек автоматически становится мудрым и всезнающим?

Капитан пожал плечами:

– Ну вроде так считается…

– Вот потому тогда мой спиритический сеанс и провалился, – размышлял Сенкевич. – Я вызвал жертв Потрошителя. Все они – дешевые проститутки из нищего района, бывшие фабричные работницы или крестьянки. Откуда им быть грамотными? Прийти-то они пришли, а как увидели, что им писать предлагается, разъярились.

– Тогда зачем эта осталась?

– Ей что-то очень нужно от нас, она сама сказала. Только вот что – никак понять не могу.

– Да ни черта ей не надо, – окончательно разозлился Платонов, – просто она истеричка чертова! Ты ж сам говоришь: после смерти люди не умнеют. Ну так значит, и сумасшедшими они тоже остаются. Пойдем лучше в гостиную, трубку курить.

– Дело на одну трубку? – усмехнулся Сенкевич.

Дан пожал плечами:

– У тела есть привычки и потребности. Наркотиком я его баловать не собираюсь, но на табак придется согласиться. Так действительно лучше думается.

Они уселись в гостиной, не зажигая света, закурили.

– Что думаешь, капитан? – спросил Сенкевич.

– Думаю, Мэри была помощницей и любовницей Потрошителя. Может, указывала на подходящих женщин, говорила, где они стоят. Возможно, он заставил подельницу убить, чтобы доказать верность, а может, это просто был его каприз: мол, тебе нужно – ты и разбирайся. Она не справилась с Настей, Потрошитель нашел другую и с ней уже разделался сам, в этом никаких сомнений. Но на совести Мэри как минимум одна жертва – в двойном убийстве.

– Почему тогда он действовал так топорно? Мог бы заранее присмотреть девушку, хотя бы по комплекции похожую на Мэри. Тогда ее сочли бы убитой и не стали бы разыскивать.

– Пытался запутать нас? Развлекался? Он игрок, не забывай.

– Да еще и сумасшедший, – добавил Сенкевич.

– Хотя есть еще версия, – задумчиво проговорил Платонов. – Может быть, Мэри ему не так уж и нужна…

Глава 7

Лето 54-го года до н. э.

Пленник, юноша лет пятнадцати, стоял на коленях, обнаженный, беззащитный, дрожа от холода и ужаса. Он не был связан, но не пытался убежать: голод, пытки и страх измотали его. Тело, белое, с тонкой нежной кожей, как у всех рыжеволосых людей, покрывали едва зарубцевавшиеся раны.

Твердая рука схватила человека за волосы, оттянула голову. По горлу полоснул острый нож. Жертва издала бульканье, захлебываясь собственной кровью. Убийца, мужчина в длинном черном плаще с широкими рукавами, выпустил рыжие волосы, шагнул назад, хладнокровно наблюдая за агонией. Юноша свалился вниз лицом, хрипя и подергиваясь. Вскоре все было кончено. Человек в плаще удовлетворенно кивнул:

– Кровь потекла одним широким потоком. Она густая и темная. Год будет добрым, урожай богатым – Луг принял нашу жертву. Ведите следующего, братья. Восславим богиню Морриган.

Два человека в таких же плащах подтащили и бросили перед верховным жрецом взрослого широкоплечего мужчину. Этот, в отличие от юноши, пытался сопротивляться, хотя руки его были скручены за спиной. Но он упорно вырывался, отталкивал палачей.

– Сильный воин. Морриган будет довольна, – произнес верховный жрец. – Копье, братья.

Он принял ритуальное копье, примерился, размахнулся и с силой вонзил оружие в грудь жертвы, пронзив его насквозь. Воин, изрыгая проклятия, зашелся в крике боли.

– Доделайте дело во славу Морриган, братья. – Верховный жрец отошел в сторону.

Помощники заработали топорами, отсекли руки у живого еще, вопящего человека. Обмотали веревками, повесили на большой, древний, покрытый шарами омелы дуб. Затем настала очередь ног, но к тому моменту несчастный умер – возможно, кровожадная богиня Морриган была довольна даром и проявила милосердие.

Части человеческих тел уродливыми украшениями раскачивались под ветром на ветвях дуба. Здесь были руки, ноги, туловища и головы, еще сочащиеся кровью, свежеотрубленные. Рядом висели полуразложившиеся куски плоти, издававшие зловоние, чуть поодаль – истлевшие до костей, побелевшие от дождей и времени.

Старый дуб многое повидал за свою долгую жизнь: сотни, тысячи людей умерли у его корней, щедро питая землю кровью. Видел он пытки и убийства, агонии и последние судороги, слышал проклятия, мольбы и крики боли. Здесь, в самом сердце чащи мрачного, страшного леса, где били темные, как кровь, родники, впадая в маленькое круглое озеро, многие века вершились жертвоприношения. Здесь, в Неметоне, под сенью священных дерев, украшенных омелой, было царство ордена друидов. Здесь делались предсказания будущего, решались судьбы царей, завязывались и развязывались войны, вершились темные ритуалы, а избранные счастливцы препровождались в мир иной.

Великий Бессмертный, верховный жрец в остроконечном колпаке и венце из дубовых листьев, правил этими землями из Неметона. Не было среди кельтов человека, равного ему в могуществе и власти.

Маленькое озеро окружали семь белесых от времени изваяний, грубо вытесанных из дубовых стволов, – угрюмолицые боги друидов. Каждому из них приносилась своя жертва. Лугу, охранителю земледелия, даровались юноши, которым перерезали горло, проливая кровь на землю. В честь злобной богини войны Морриган закалывали копьем взрослых воинов, затем разрезая их на куски. Великой Дану, богине-матери, проносили в жертву женщин, вспарывая им чрево. Для грозного Тараниса, бога молнии, сжигали в деревянных корытах детей. Тевтатесу, защитнику от врагов, отдавали молодых мужчин. Их наряжали в красивые одежды, надевали на головы венки, а затем перерезали горло, собирая кровь в особые сосуды. Кехт, бог-целитель, любил, когда ему жертвовали младенцев, зарывая их в землю живыми.

Был еще один бог, седьмой, самый страшный. Дит, бог смерти и судьбы. О том, как умилостивить его, ведал только верховный жрец. Когда приходило время даровать Диту жертву, Великий Бессмертный оставался в Неметоне ночью один. Ровно в полночь он открывал деревянную клетку, в которой сидела предназначенная для Дита самая лучшая, самая сладкая жертва – юная невинная девушка. Темная чаща до утра оглашалась воплями боли. Когда же первые солнечные лучи касались верхушек деревьев и остальные жрецы собирались к озеру – все было кончено. Никто не знал, куда исчезали девушки, никто не видел их останков, никто не задавал вопросов: право Дита священно.

На сегодня все жертвы были принесены, все предсказания сделаны, одобрение богов получено. Великий Бессмертный кивнул старшему помощнику. Тот подошел к дубу, увешанному кусками мертвых тел, и, зажав в зубах маленький золотой серп, принялся ловко карабкаться по толстому стволу. Перебираясь с ветки на ветку, добрался до самого большого шара омелы, аккуратно срезал его, спустился на землю. Благоговейно передал белесый ком верховному жрецу. Тот принял растение, махнул рукой:

– Ступайте, братья.

Друиды молча, пятясь, отступили за деревья и растворились в чаще. Великий Бессмертный преклонил колени перед изваянием Дита. Сегодня ему предстояло сложное и важное действо.

Дан

Частная лечебница для больных с милым названием «Мунлайт» располагалась в Гилфорде. Она была совсем небольшой – уютный двухэтажный дом, окруженный тисовой рощей.

Экипаж подъехал к кованым воротам, приветливый служащий широко распахнул их, и колеса застучали по мощенной булыжником дороге, которая вела прямо к дверям лечебницы. Поднявшись на чисто выметенное крыльцо, Сенкевич взял висящий возле двери молоток, стукнул три раза.

Дверь открылась, их встретила миловидная женщина средних лет в коричневом платье, перетянутом белоснежным фартуком. Полноватое лицо, обрамленное туго накрахмаленным чепцом медсестры, расплылось в улыбке.

– Доктор Уотсон, мистер Холмс? Пойдемте, доктор Браун ждет вас в кабинете.

Воспользовавшись обширными связями своего «объекта» в медицинских кругах, Сенкевич за два дня сумел выйти на владельца лечебницы, где держали принца Альберта. Это был доктор Айзек Бейкер Браун. Талантливый хирург, он занимался также и психиатрией. Его работы об излечении нервных расстройств снискали признание Лондонского медицинского общества и широко публиковались в других странах. Доктор Браун считался прогрессивным врачом, использовал в лечении новейшие методики и одним из первых стал применять анестезию при операциях. Сенкевич договорился с ним о посещении лечебницы под предлогом интереса к научным изысканиям врача. Польщенный вниманием самого Шерлока Холмса, доктор Браун сразу согласился принять гостей и показать им свое детище, которым очень гордился.

Доктор Браун встретил гостей в просторном, роскошно обставленном кабинете, где ничто не напоминало о больничной атмосфере. Он сидел за большим дубовым столом, на котором стояли многочисленные безделушки и дорогой письменный набор из бронзы. На стенах висели портреты красивой молодой женщины и двух очаровательных девочек-близняшек.

– Джентльмены! – Доктор Браун, высокий энергичный мужчина лет тридцати пяти, поднялся и вышел им навстречу. – Мистер Холмс… Доктор Уотсон… Рад знакомству.

После церемонии представления радушный хозяин спросил:

– Вы устали с дороги? Возможно, проголодались? Могу предложить неплохой завтрак. Такой же, каким мы кормим пациентов. Наши больные содержатся в отличных условиях. Как надолго вы прибыли? Могу распорядиться, чтобы вам выделили комнаты для отдыха. Если хотите, оставайтесь погостить. Здесь прекрасный воздух, прогулки в лесу очень полезны для здоровья. После холодного, туманного Лондона наши места – рай для уставших горожан.

Дан бросил на Сенкевича короткий выразительный взгляд. Тот понял правильно: таким предложением грех было не воспользоваться.

– Благодарю, коллега, – отменно вежливо произнес он. – Это очень своевременное предложение. Я хотел бы как можно подробнее изучить ваши методики, которые, не скрою, вызывают у меня искреннее восхищение и даже некоторую зависть. А моему другу пришелся бы весьма кстати небольшой отдых: последнее дело оказалось трудным и опасным.

– Бессонница, – коротко бросил Дан.

– Разумное решение! – воскликнул доктор Браун. – Я с удовольствием покажу вам свое скромное хозяйство. А против бессонницы могу рекомендовать прекрасные новые капли на основе мышьячного раствора и стрихнина. Отлично укрепляют нервы.

Дан мысленно подивился замысловатым методикам лечения и подумал, что высокая смертность в викторианской Англии становится понятной: недуг не убьет, так доктора доконают. Поспешил отказаться:

– Благодарю, но предпочитаю естественные методы исцеления: свежий воздух, отдых и занятия спортом.

После завтрака, действительно сытного и вкусного, доктор Браун пригласил посетителей осмотреть лечебницу.

– У нас два отделения, – говорил он, неторопливо выходя из столовой. – Женское и мужское. Детьми я не занимаюсь. Куда отправимся в первую очередь?

– Полагаю, начать надо с дам, – галантно ответил Сенкевич, скрывая причину, которая привела их в лечебницу.

Дан согласно кивнул.

– Хорошо, это на втором этаже. – Доктор Браун повел их по широкой, застеленной ковровой дорожкой лестнице.

– Не является ли наше посещение нарушением тайны больных? – между прочим спросил Дан, когда они зашагали по длинному коридору.

– О, на этот счет не беспокойтесь, – рассмеялся доктор Браун. – Многие из них в таком состоянии, что не помнят даже собственных родственников. Я покажу вам только тяжелые случаи. Выздоравливающих трогать не будем. Никто не узнает о вашем посещении. К тому же я не буду называть их имен.

Да, дела с конфиденциальностью в клинике не очень, подумал Дан. О врачебной тайне здесь не переживают. Оно и к лучшему.

– Здесь у нас семнадцатилетняя девушка с тяжелой формой хлороза. – Доктор отпер дверь ключом, толкнул, приглашая войти.

Девушка лежала в постели – изможденная, худенькая до такой степени, что выделялись лицевые кости. На фоне белоснежного белья ее лицо казалось расплывчатым зеленоватым пятном. При появлении посетителей она открыла глаза, взгляд был мутным, несфокусированным, как у тяжело больной старушки.

– Как вы сегодня? – бодро спросил доктор Браун.

Пациентка ответила тихим стоном, из уголка глаза по щеке поползла слеза.

– Потеря веса, проблемы с аппетитом, подавленное настроение, – прокомментировал врач. – Классический случай хлороза. Бедняжка боится еды. После приема пищи ощущает сильные колики в желудке. Сначала отказывалась от завтрака, потом – и от обеда. В итоге совершенно перестала есть. Родители привезли ее к нам в плачевном состоянии.

Надо же, подумалось Дану. Оказывается, анорексия не только в двадцатом и двадцать первом веках цвела пышным цветом.

В Сенкевиче, казалось, проснулся доктор Уотсон.

– И как же вы ее лечите? – с искренним интересом спросил он.

– Я прописал ей лечение отдыхом. Постельный режим, усиленное питание. Ей запрещено вставать с постели. Пищу она принимает каждый час. Молоко, сливки, жирное мясо. Бедняжке нужно восстановить энергию организма. Также пациентке назначены теплые ванны. Она у нас уже неделю и идет на поправку.

Вполне гуманные методы, решил Дан. Но уже через несколько минут поменял мнение. В следующей палате лежала неврастеничка – молодая красивая женщина. Она вовсе не выглядела ни истощенной, ни больной. Встретила посетителей, полусидя на подушках. Дан с изумлением увидел на ее запястьях железные кандалы, от которых отходили толстые цепи, закрепленные на вбитых в стену кольцах. Цепи были туго натянуты, почти не оставляя пациентке возможности двигать руками.

– Это для ее же пользы, – пояснил доктор Браун. – Чтобы не повредила себе и не занялась удовлетворением себя. Тяжелый случай истерии. К нам ее привез муж, достойнейший человек. После пятых родов, которые, надо признать, были довольно тяжелыми, да к тому же и ребенок умер, женщина отказалась от выполнения супружеского долга. Предпочитала сама доставлять себе удовольствие. Никакие уговоры не помогали. Твердила, что не хочет больше иметь детей.

– Ну… так может, и правда больше не хотела, – предположил Дан.

Доктор Браун взглянул на него с искренним изумлением. Сенкевич поспешил вмешаться:

– Коллега, учтите: мой друг – человек, далекий от современной психиатрии, к тому же неисправимый холостяк.

– Ах да, конечно, – улыбнулся врач и тоном лектора завел: – Нормальная, здоровая женщина всегда хочет детей. Это заложено в нее самой природой. Беременность и роды для женщины – огромное счастье, таков врожденный инстинкт. Отказ от производства потомства – тяжелая психическая патология, которую необходимо лечить.

– И как же вы это делаете? – сквозь зубы поинтересовался Дан, ощущая сильное желание дать доброму доктору в морду и освободить от цепей несчастную, из которой пытались сделать племенную скотину.

– Сначала пытался обойтись одной электротерапией. Гальванизация[6] обычно помогает в подобных случаях. Но, видимо, болезнь зашла слишком далеко. Поэтому пришлось добавить интимный электромассаж и клизмы с белладонной.

– Что такое интимный массаж? – с опаской переспросил Дан.

– Пойдемте в массажный кабинет, – пригласил доктор Браун. – Он оборудован по последнему слову техники и медицины.

Он провел гостей в конец коридора, открыл дверь и с гордостью продемонстрировал помещение, оборудованное так, что и средневековая инквизиция, и порностудия двадцать первого века просто удавились бы от зависти. Здесь же все замысловатые пыточные станки и кресла со штырями в самых пикантных местах назывались медицинскими приспособлениями и были призваны лечить людей. Дан пробормотал нечто нечленораздельное и поспешил выйти. Даже в Равенсбурге времен инквизиции он не испытывал такого отвращения. Единственное, что утешало, – в клинике не имелось детского отделения. Дан искренне порадовался за малышей.

Сенкевич, казалось, вовсе не удивился – то ли был подготовлен благодаря памяти доктора Уотсона, то ли эта одиозная личность вообще одержала в нем верх. Он с удовольствием рассматривал орудия пыток, со знанием дела рассуждая о пользе их применения.

– Да, но в случае с пациенткой, которую вы видели, даже эти прогрессивные методы не дали желаемого результата, – вздохнул доктор Браун. – С согласия мужа завтра ей будет сделана клиторидэктомия[7]. Иссечение этого лишнего в организме женщины и вредного, склонного к воспалениям органа в ста случаях из ста излечивает истерию.

Как хорошо, что здесь нет Насти, с облегчением подумал Дан. Никакая сила не заставила бы подругу молчать. Сейчас доктор Браун был бы осчастливлен часовой лекцией о дискриминации по половому признаку. А то и по морде бы получил. Его и самого изрядно утомили описания «прогрессивных методов», которые человек двадцать первого века иначе как мракобесием назвать не мог.

– Может быть, перейдем в мужское отделение? – предложил он.

– Давайте спустимся на первый этаж, – кивнул доктор Браун.

Здесь, в отличие от женского отделения, было довольно шумно. Из-за дверей доносилось раздраженное бормотание, стоны, а из одной комнаты даже неслась отборная ругань.

– Джентльмены приезжают к нам не с такими безобидными заболеваниями, как леди, – извиняющимся тоном произнес доктор Браун. – Часто родственники доставляют мужчин, у которых проблемы с психическим здоровьем от чрезмерного употребления горячительных напитков или наркотиков. Случается, что семья больше не в силах выносить слабоумие стариков. Распространены случаи буйства мужчин, чья психика подорвана умственным перенапряжением. Бывает еще, что причиной расстройства становится сифилис. К тому же джентльмены чаще подвержены наследственным психическим заболеваниям: раздвоению личности, состояниям навязчивого страха или ненависти к окружающим. В общем, пациентов первого этажа нельзя назвать тихими.

– Какие же методы лечения вы применяете здесь? – светски поинтересовался Сенкевич.

– О, самые разнообразные…

Владелец клиники не успел договорить, как по коридору пронесся дикий вопль. К ним подошел широкоплечий дюжий медбрат:

– Доктор, мистер Смит из третьей впал в буйство! Отказывается от лекарств, угрожает и требует его отпустить. Порвал уже две смирительные рубашки.

– В кандалы, – спокойно рекомендовал эскулап. – Также примените намордник. После этого в холодный душ. Я скоро приду, сделаю кровопускание и дам настойку лауданума.

Медбрат коротко кивнул и отошел.

– Извините, джентльмены, забота о больных требует моего присутствия, – слегка поклонился доктор Браун.

– Мы могли бы посмотреть на процесс лечения? – нашелся Сенкевич.

– Конечно, если это не смутит мистера Холмса. Поверьте, зрелище не из привлекательных.

Санитары протащили мимо взлохмаченного, вопящего человека, на руках и ногах которого бренчали цепи. Дан без труда узнал в безумце Космински. Парикмахер, однако, на него и не взглянул. Спустя полчаса его, дрожащего, в мокрой одежде, провели назад. Космински уже не бесновался, лишь стучал зубами.

– Не знал, что холодный душ имеет такое целительное воздействие, – удивился Сенкевич.

– Это своеобразная процедура. Больного ставят посреди душевой комнаты и обдают из шланга струей ледяной воды с мощным напором. Очень хорошо утихомиривает буйных. Однако пойдемте, джентльмены, мне пора сделать больному кровопускание.

Космински, прикованный к стене так, что цепи образовывали растяжку, лежал с закрытыми глазами. Лицо сковывала маска из кожаных ремней, закрепленная так, чтобы пациент не мог разинуть рот. Доктор взял его руку, ловко вскрыл ланцетом вену на запястье – и струя темной крови ударила в подставленный медбратом таз. Немного подождав, доктор Браун перебинтовал парикмахеру руку, достал из кармана пузырек с опием, налил в маленький стаканчик. По его знаку медбрат ослабил ремни намордника – доктор влил настойку в безвольно приоткрытый рот больного.

– Вот и все, джентльмены. Гарантирую, теперь он будет спать до вечера.

Космински не может себе позволить пребывание в такой дорогой клинике, размышлял Дан. Он бедный эмигрант, у него нет родственников. Тогда почему же он здесь? Видимо, та же мысль пришла и Сенкевичу, потому что он произнес:

– Этот человек не кажется мне джентльменом. Он производит впечатление едва ли не нищего. Вы занимаетесь благотворительностью?

– Не я, – пожал плечами врач. – Увы, но мне бесплатное лечение бедных не по карману. Я разорюсь. У этого несчастного есть покровители, которые оплачивают его пребывание в «Мунлайт». Но называть их, как вы понимаете, я не имею права. И пациенты находятся в нашей больнице под вымышленными именами.

С конфиденциальностью в отношении могущественных покровителей дела тут явно обстояли лучше, чем с врачебной тайной.

Дан с Сенкевичем, сопровождая доктора Брауна, посетили еще несколько палат, полюбовались на алкоголиков в белой горячке, наркоманов в ломке, наследственных психов и слабоумных стариков. Принца Альберта, конечно, им не показали. Зато Дан обогатился познаниями о различных методиках лечения умственных расстройств, многие из которых граничили с изощренным садизмом.

Наконец после обеда доктор Браун сказал:

– Джентльмены, вынужден покинуть вас до вечера. Мне необходимо отлучиться в Лондон по делам. Отдыхайте, набирайтесь сил перед новыми блестящими расследованиями. Очень рекомендую прогулку по нашему лесу: погода стоит теплая, а для людей, занимающихся умственным трудом, свежий воздух просто необходим.

Он откланялся и вскоре отбыл в собственном экипаже. Дан с Сенкевичем, одетые для прогулки, неспешно прохаживались по больничному двору.

– Где же они могут держать принца? – озадачился Дан, разглядывая аккуратные постройки: сараи, склады, конюшни и садовые домики.

– Возможно, где-то на отшибе, в отдельном здании? – предположил Сенкевич. – Допустим, в лесу?

– Не думаю. Слишком уж большая ответственность. Что, если пациент сбежит? Да Брауну потом голову снимут.

– С чего бы он сбежал? Может, у него охрана круглосуточная. Гвардейцы там, да еще и несколько санитаров. Хотя… – Сенкевич сдвинул на затылок котелок, поскреб голову. – Так было бы, лечись Альберт от простого психического расстройства, которое нужно скрыть от общественности. Сейчас он все же подозреваемый…

– Вот именно. И в случае чего состояние его психики, наоборот, придется предавать гласности. Значит, он должен находиться в клинике на общих, так сказать, основаниях.

– Ну значит, он в одной из палат, которые нам не показали. Непременно хочешь с ним увидеться?

– Главное – понять, может ли он выбираться отсюда. По ночам, например.

– Вряд ли, – усомнился Сенкевич. – Видел, какие решетки на окнах? Глухие. Двери дубовые. И санитары на каждом углу. Это днем. А ночью небось тут каждый дюйм охраняется.

Разговаривая, они вышли за ворота, прошли по аллее, свернули на узкую тропинку и зашагали в лес.

– Это все ничего не значит, когда есть деньги, – не согласился Дан.

Навстречу им, насвистывая, шел мальчишка лет двенадцати. Тащил охапку веток. Увидев двух хорошо одетых джентльменов, посторонился, шагнул в сторону от тропы, вежливо поздоровался.

– Ты местный? – спросил Дан.

– Нет, из Лондона, – бойко ответил паренек. – Работаю тут, в лечебнице.

– Как тебя зовут?

– Сэм.

– Хочешь заработать шиллинг, Сэм?

Мальчишка подумал, потом помотал головой:

– Нет, шиллинг не хочу. Хочу заработать пять шиллингов. А что делать-то надо? Встречу с кем-нибудь устроить? Больного за ворота провести?

Дан крякнул, достал кошелек, отсчитал пять шиллингов.

– Что, любого вывести сможешь?

– Ну да, – просто ответил Сэм. – Что тут такого? Они же не в тюрьме. Просто больные люди. Сумасшедшие. Тоже скучно им. Погулять выходят. Почему бы не помочь?

– И часто ты так… помогаешь?

Мальчишка помолчал, выразительно глядя на карман, в который Дан спрятал кошелек. Тот, правильно поняв намек, добавил еще шиллинг.

– Нет, нечасто. – Сэм снова стал словоохотливым. – Тут же почти всех родственники в больницу отдали. Зачем им за встречу платить, если они и так навестить могут? Да и мало кто хочет со слабоумными-то видеться. Но бывает, помогаю… Вот, к примеру, лежит тут девушка. А к ней джентльмен наведывается, любовь у них. Ее потому мать с отцом сюда и привезли, из-за любви. Ее за другого хотели выдать, а она заблажила, мол, нет, только за единственного. В припадки ударилась. Ее сюда и укатали. Чтоб доктор ее от любви вылечил.

– И как? Получается? – осведомился Дан.

– Не очень вроде бы. Джентльмен все равно ее почти каждую ночь навещает. Увозит куда-то в коляске, а под утро возвращает. Только доктор хочет ей что-то отрезать, чтоб любовь прошла.

История несчастной невесты была, безусловно, поучительна, и Дан мысленно пожелал джентльмену увезти девицу, пока ей не отрезали деталь, отвечающую за любовь. Но перебил мальчишку, который хотел еще что-то добавить:

– А к больным джентльменам кто-нибудь приезжает? Или, может, они просят тебя помочь им выйти?

– Вы про кого это, мистер? – Парень нахально протянул руку ладонью вверх.

– Про мужчину лет тридцати. Высокий, черноволосый, худощавый. Хорошо одет.

Сэм немного подумал, спрятал деньги, на всякий случай отошел на пару шагов, потом ответил:

– Нет, такого даже не видел.

Но слишком правдивое и невинное выражение на физиономии указывало на обратное. Однако ни уговоры, ни выразительное похлопывание по карману с кошельком не смогли сдвинуть Сэма с этого утверждения. Поскольку встреча с влюбленной девицей в планы не входила, пришлось с парнем распрощаться.

– В лесу есть какие-нибудь строения, не знаешь? – поинтересовался напоследок Дан.

– Нет, не видел. – Парнишка снова засвистел и направился в сторону клиники.

– Как видишь, выбраться отсюда вполне реально, – сказал Дан.

– Да, – согласился Сенкевич. – Просто, скорее всего, Альберт пользуется услугами других людей. Его может выпускать, например, дежурный медбрат или санитар. А может быть, и сам доктор Браун, кто ж его знает. Тот еще деятель…

– Встретиться с ним попробуем?

– А надо ли? Только насторожим.

– Я все же предлагаю пошарить по больнице и разыскать палату, в которой его держат. Не зря же мы напросились погостить…

– Что вы здесь делаете, джентльмены? – От клиники по тропе к ним спешили четыре дюжих парня в скучных серых костюмах и пальто. От них за версту несло переодетыми шпиками. Самый здоровый строго проговорил: – Здесь нельзя находиться. Это владения клиники.

Дан хотел было возразить, что им позволил прогуливаться в лесу владелец больницы, но тут из-за куста выглянул мальчишка и наябедничал:

– Они вопросы про особого гостя задавали. Спрашивали, можно ли с ним увидеться.

– Ступай, Сэм, – досадливо прикрикнул на него старший.

Мальчишка скрылся в кустах.

– Вам лучше уйти, джентльмены, – настаивал шпик.

Дан с Сенкевичем переглянулись: они получили ответ на свой вопрос. Больше здесь делать было нечего.

Настя

Уехали, снова оставили ее на хозяйстве. И не возразишь ведь. Во-первых, порядочной викторианской леди не место в психушке, если она, разумеется, не проявила признаков безумия – например, неподчинения своему мужчине, способности к самостоятельному мышлению или еще чего-нибудь крамольного. Во-вторых, Настя пока не оправилась до конца от столкновения с Потрошителем, вернее с Потрошительницей. Теперь Сенкевич с непререкаемым авторитетом врача рекомендовал оставаться дома и не волноваться, а Дан смотрел при этом так выразительно, что выбора не оставалось.

Настя, однако, с отстранением ее от следствия не смирилась и потихоньку разбиралась в деле сама. Пользуясь тем, что у домохозяйки были свои ключи от всех помещений в доме, ходила в лабораторию Сенкевича и разбирала записи Уотсона в поисках продолжения истории собаки Баскервилей. Но пока в грудах бумаг отыскались только короткие, исчерканные наброски, из которых ничего нельзя было понять. Еще она проводила целые часы в комнате Дана, роясь в документах Шерлока Холмса. Здесь картина была еще более плачевной: великий сыщик не утруждал себя аккуратностью. Тем не менее она нашла набросанные небрежным почерком заметки о деле Потрошителя. Ничего особенного, на клочке бумаги было написано всего несколько слов: «Баскервиль-холл, омела, сестрица». Чуть поодаль в столбик стояли два имени: «Эмма Смит, Марта Тейбрам – 3 апреля». И внизу страницы еще два: «Анни Миллвуд, Маргарет Хеймз». Эти были помечены несколькими вопросительными знаками.

Сегодня Настя с этого и решила начать. У Шерлока Холмса на этажерке имелась полная подборка «Таймс» за последние два года. Девушка собиралась посмотреть в газетах новости за третье апреля – недаром же сыщик упомянул в записи эту дату.

В сопровождении умилительно сопящего Сэра Генри она отправилась в комнату Дана. Взяла стопку газет, удобно устроилась в мягком кресле и стала перебирать шуршащие листки, раскладывая их по числам. Сверху лежали два сложенных вчетверо листка – кажется, их брал с собой Данилка, когда ездил в Скотленд-Ярд выручать Сенкевича. Настя в первую очередь решила просмотреть их.

Вскоре нужная информация отыскалась. «Зверское нападение на женщину в Уайтчепел» – гласил крупный заголовок. Далее в заметке сообщалось: «3 апреля, в 5 утра, в Лондонскую больницу была доставлена некая Эмма Смит. Несчастная страдала от множества ран. Ее лицо было изрезано, правое ухо почти оторвано, она жаловалась на боли в нижней части тела и прижимала к низу живота пропитанную кровью шаль. Женщину принял хирург, доктор Джордж Хаслип. Как он сказал потом, больная страдала от разрыва брюшины, произведенного тупым инструментом. Доктор оказал женщине первую помощь, попытался выяснить, кто так жестоко с нею обошелся. Но Эмма Смит ничего не успела сказать. Ослабленная кровопотерей и пережитым ужасом, она потеряла сознание еще в момент медицинского обследования. В настоящее время женщина находится в тяжелом состоянии. Хотелось бы знать, почему бездействует полиция».

В следующей газете, за 4 апреля, сообщалось, что Эмма Смит умерла от перитонита, не приходя в сознание. Заметка содержала несколько ядовитых упреков в адрес полиции, которая так и не появилась в больнице.

Наконец, 6 апреля появилась статья о том, что в Лондонской больнице было проведено коронерское дознание, на котором присутствовали представители Скотленд-Ярд. Не без ехидства было упомянуто, что из-за бюрократических проволочек заявление врача Лондонской больницы об убийстве женщины дошло до полиции только 5 апреля и сыщики вынуждены были узнавать подробности дела из газет.

Настя хотела было уже взять следующий «Таймс», когда взгляд ее упал на крошечную заметку в углу листа. Она бы и не обратила внимания, если бы не мелькнувшее в ней имя – Анни Миллвуд, которое имелось в записке Холмса.

Девушка быстро пробежала взглядом несколько строк: «Вчера, 5 апреля, также состоялось коронерское освидетельствование Анни Миллвуд, вдовы солдата Ричарда Миллвуда. Коронер пришел к выводу, что женщина скончалась по естественным причинам, разрыва легочной артерии от изъязвления. Напомним, что 25 февраля 1888 года Анни Миллвуд была доставлена в больницу с многочисленными колотыми ранами на ногах и нижней части туловища. Анни показала, что возле ее дома по улице Уайтс-роу в Спитлфилдзе на нее напал незнакомый мужчина. Вынув из кармана нож, нанес ей несколько ударов и скрылся. Соседи отвезли Анни в больницу, откуда она была выписана через месяц, как полностью излечившаяся, и направлена в Саут-Грувский работный дом на Майл-Энд-роуд. Спустя десять дней женщина внезапно скончалась. Нападавший так и не был найден. Полиция предполагает, что это дело рук одного из участников многочисленных банд, таких как Еноты, Слепые Нищие, Титаники, Бессарабцы. К сожалению, бедные районы Лондона наводнены десятками преступных групп».

Настя задумалась, перебирая газеты. Выходило, Холмс связывал все эти нападения воедино. И действительно, некоторые детали говорили о схожести почерка преступников. Данилка тоже упоминал про Эмму Смит и Марту Тейбрам, говорил, возможно, они были первыми жертвами Потрошителя. Полиция почему-то не сразу связала эти два убийства с последовавшей осенней серией. Ладно, гибель Эммы Смит от цепи преступлений, приписанной Потрошителю, отделяли несколько месяцев. Но что помешало причислить к серии убийство Марты Тейбрам – Насте было совсем уж непонятно. Друг, как видно, не предпринимал расследования по этому поводу – с действием наркотика исчезла и личность Холмса, а значит, память об этих событиях.

Эмма Смит не успела рассказать о нападении товаркам, которые привели ее в больницу: женщина слишком страдала от боли. А потом сразу потеряла сознание и уже не приходила в себя. Марту Тейбрам нашли уже мертвой.

История этой смерти была еще более загадочной. Начать с того, что здесь, казалось бы, сразу наметился подозреваемый.

Тело сорокапятилетней Марты Тейбрам было найдено 7 августа в проулке Джордж-Ярд. Ей нанесли тридцать девять колотых ран – в основном в область груди, живота и интимных частей. Полиции довольно быстро удалось опознать убитую, которая, конечно, оказалась уличной проституткой.

Все складывалось так, что, казалось, вскоре будет найден убийца. Опрос свидетелей дал отличные результаты: нашлись как минимум два человека, которые дали перспективные показания. Первым был констебль Баррет, дежуривший на Джордж-Ярд-Билдингс. Он сообщил, что около двух часов ночи видел неподалеку от места убийства молодого гвардейца с темными волосами и усиками. Констебль спросил его, что он здесь делает, солдат ответил: «Жду дружка, он с девкой пошел».

На газетное объявление о поиске свидетелей откликнулась некая Мэри Энн Коннолли, проститутка. Рассказала, что Марта Тейбрам была ее подружкой и в ночь убийства они познакомились в трактире «Белый лебедь» с двумя гвардейцами. Там они полночи пили пиво и ром, а потом мужчины потребовали расплаты за веселье. Обе парочки вышли на улицу и отправились по разным закоулкам. Марта с ее кавалером ушли в сторону Джордж-Ярд. Больше Мэри Энн товарку не видела. При этом Коннолли описывала солдата точно так же, как и констебль Баррет.

Полиция провела опознание в двух гвардейских частях, расквартированных неподалеку от Уайтчепел. Но ничего не вышло: свидетели путались, сбивались, нервничали, так и не смогли с уверенностью никого указать.

В итоге, как поняла Настя, следствие постепенно увяло. Полиция не стала разрабатывать правдоподобную, на первый взгляд, версию, несмотря на заключение врачей, что удары Марте, вполне возможно, были нанесены штыком.

В Уайтчепеле, рассаднике проституции, преступности и туберкулеза, нападения на людей были частым явлением. Но вот, как ни странно, убийств происходило не так уж много. Поэтому Настя не понимала, как случилось, что полиция не вцепилась в два случая вопиющей жестокости. Объяснение было одно – обе жертвы были всего-навсего дешевыми уличными девками. Интерес публики к их смерти вызвал, скорее, кровавый способ убийства, а не личности убитых. Поэтому газеты вскоре переключились на другие события, а раз общественность не дала реакции, и полиция успокоилась. Все как всегда и везде.

И сейчас, не будь уайтчеплские убийства серийными, вряд ли кто стал бы долго возиться. В принципе, думала Настя, в их реальности так и произошло: Потрошитель исчез, новых убийств не происходило – постепенно успокоились и обыватели, и пресса, и полиция. Маньяка так и не нашли.

Значит, Холмс подозревал, что Анни Миллвуд тоже была жертвой Потрошителя? Оставалось лишь найти в газетах упоминание о некой Маргарет Хеймз. Насте показалось, что это имя уже где-то встречалось. Она поворошила прочитанные газеты и вскоре отыскала. Это была сорокалетняя проститутка, проходившая свидетельницей по делу об убийстве Эммы Смит. Сама она дважды подвергалась нападениям и оба раза получала ножевые ранения. Ей удивительно везло.

Первое нападение на Маргарет Хеймз было совершено восьмого декабря 1887 года. Она поступила в больницу с множественными ранениями груди и живота. На ее счастье, раны оказались неглубокими, однако женщина пролежала на лечении целый месяц. Второе нападение… – тут Настя изумленно присвистнула – произошло в ночь убийства Эммы Смит. На этот раз Маргарет отделалась небольшими порезами и сумела убежать.

В газетах не упоминалось ни подробностей этого дела, ни показаний Маргарет о том, кто на нее напал. Настя долго еще перебирала листы, почему-то ожидая встретить заметку о смерти Маргарет. Ведь в конце концов все жертвы так или иначе умирали, не правда ли? Но нет. То ли она плохо искала, то ли газеты проигнорировали это событие, то ли Маргарет до сих пор была жива. Насте очень хотелось надеяться на последнее.

Она отложила газеты и некоторое время задумчиво поглаживала Сэра Генри, который положил тяжелую голову ей на колени. Данилка, видимо, упустил из виду случаи с Маргарет и Анни. Они не получили такого резонанса, как остальные, – по той простой причине, что раны не были смертельными. Рассеянность друга тоже объяснима, он до сих пор мучился от ломки. Память Холмса пробуждалась всего три раза и ненадолго, да к тому же сыщик сам страдал частичной амнезией.

Получалось, остается надежда, что одна из предполагаемых жертв Потрошителя жива. А если найти ее и поговорить?.. Настя даже зажмурилась от перспектив, которые перед нею открывались.

Она решительно поднялась и направилась в свою комнату. Сэр Генри, цокая когтями, побрел за ней. Настя открыла шкаф, переоделась в уличное платье, накинула теплое пальто с меховым воротником, водрузила на голову ужасающе приличную шляпку, прихватила муфту. Сэр Генри вопросительно смотрел на сборы.

– И ты со мной, малыш. – Настя присела, обняла пса за шею. – С тобой мне никто не страшен, все такое чудище стороной обходить будут…

Сэр Генри слегка обиженно гавкнул. Звук гулко отразился от потолка.

– Извини, извини… – рассмеялась Настя. – Это был комплимент.

Страшновато было ехать в Ист-Энд даже днем, слишком хорошо помнилось нападение, едва не стоившее ей жизни. Но Настя бодрилась. Взяв Сэра Генри на поводок, вышла из дома, подозвала кеб и отправилась на поиск свидетелей.

Сама не понимая зачем, она решила начать с проулка Джордж-Ярд, шедшего с севера на юг и соединявшего Уайтчепел-Хай-стрит с Уэнтуорт-стрит. Именно здесь в одном из домов нашли тело Марты Тейбрам.

Настя остановила кеб и спросила, как лучше попасть в проулок.

– Так вот, с Уайтчепел-Хай-стрит, – завел извозчик, – значит, через ту вот подворотню, где трактир «Белый олень». И прямо-прямо, там и увидите. Вы бы осторожнее, леди… – с опаской поглядел на Сэра Генри, шерсть которого в дневном свете лишь едва поблескивала, создавая вокруг животного слабый ореол, и закончил, – а хотя… хорошего вам денечка, леди.

Сойдя с кеба и подобрав юбки, чтобы не запачкать их в уличной грязи, которой здесь было в избытке, Настя прошла в указанную кебменом подворотню. Здесь, возле трактира, из которого несло скисшим пивом, отирались подозрительные личности в потертых обносках. Заметив хорошо одетую молодую женщину, они сначала оживились, но при виде Сэра Генри радость поблекла на испитых бледных физиономиях.

Зажатый между серыми телами домов, проулок был узким и темным, несмотря на дневное время. Он извивался, огибая углы зданий, неожиданно обрывался выщербленными ступеньками. Здесь с трудом разминулись бы два человека. Перед одним из домов, подъезд которого выходил в проулок, сэр Генри остановился, замер, задрал голову и принюхался к воздуху.

– Пойдем, ты чего?

Настя потянула за поводок, но пес не слушался. Он вдруг рванулся в подъезд, взбежал на второй этаж и уселся на лестничной площадке. Переступил передними лапами, по-волчьи закинул голову и издал полный тоски вой, который перешел в низкое утробное рычание. Эти звуки были такими жуткими, что Настя выпустила поводок, отступила. «Что, если он взбесился? – мелькнула паническая мысль. – Мне с ним не справиться». К тому же она опасалась, что выглянет кто-нибудь из жильцов и надо будет как-то объясняться.

Сэр Генри забегал кругами по площадке, остановился, обнюхал пол и снова завыл.

«Ее убили здесь, – вдруг поняла Настя. – Марту Тейбрам. Точно, ведь это и есть Джордж-Ярд-Билдингс! Пес как-то чувствует». Словно в подтверждение этой мысли, Сэр Генри обернулся и взглянул девушке в глаза. В его взгляде было столько почти человеческой тоски, безысходности и… жалости, – что Настя, забыв обо всем, кинулась утешать зверя.

– Ну хватит, хватит, – обняв мощную шею, приговаривала она. – Ты, наверное, в самом деле сверхъестественное существо, но ведь доброе же, правда? Ничего уже не поделать, малыш. Идем дальше.

То ли Сэр Генри внял ее уговорам, то ли решил, что уже отдал дань памяти покойной, но покорно позволил Насте увести его на поводке из подъезда.

Было без четверти пять. Пятидесятилетний Джон Ривз со вздохом отпер дверь и вышел из квартиры, которую снимал на третьем этаже Джордж-Ярд-Билдингс. Пора было на причал, где он выполнял черную работу – помогал грузчикам и убирал мусор.

Раннее августовское утро было зябким, сырым и ветреным. Джон заранее поднял воротник черного пальто и зашагал вниз по лестнице. В подъезде было темно, газовые фонари, конечно, не горели, и, спустившись на площадку второго этажа, он едва не споткнулся обо что-то мягкое, поскользнулся, замахал руками, чтобы сохранить равновесие. Отступил, чтобы разглядеть непредвиденное препятствие, и не сдержался от хриплого крика. Опустился на нижнюю ступеньку, достал из кармана спички, чиркнул, освещая страшную находку.

Перед ним лежала женщина – пухлая, темноволосая, в черной одежде. Широко раскрытые глаза неподвижно уставились в покрытый трещинами потолок. По этому застывшему взгляду сразу становилось понятно: женщина мертва, и уже давно. Юбки были задраны, ноги в поношенных чулках непристойно раздвинуты, между ними масляно поблескивала лужа крови. Руки женщина вытянула вдоль тела, пальцы были крепко сжаты.

Джон всматривался в пухлое, слегка одутловатое лицо, пытаясь понять, знал ли он покойницу. И наконец, к своему облегчению, констатировал, что это не одна из его соседок. Он никогда не видел эту женщину в Джордж-Ярд-Билдингз, скорее всего, она здесь не жила.

Джон отступил в сторону, не сводя глаз с трупа, медленно и осторожно, будто боялся, что покойница схватит его за ногу, обошел тело. Держась за перила, спустился спиной вперед на несколько ступенек. И только тогда отвернулся, побежал сломя голову по лестнице. В мозгу стучала только одна мысль: надо срочно найти констебля.

– Пойдем искать подружку убитой, Маргарет Хеймз, – со вздохом сказала Настя, оказавшись снова в проулке. – Да, Генричка? Следствие было проведено халатно. Придется нам с тобой постараться лучше, чем полиция. Только вот где ее искать?..

Она вынула из муфты газетные листы, развернула:

– Так… Марта жила в ночлежке на Джордж-стрит, девятнадцать. Кстати, там же обреталась и первая убитая, Эмма Смит. Почему-то полиция на этот факт внимания не обратила. Раз Маргарет была подружкой Марты, возможно, и она там горе мыкала. Пойдем: судя по рисунку в газете, ночлежка находится как раз в конце проулка.

Заведение для беднейших жителей Ист-Энда оказалось обшарпанным серым двухэтажным зданием с единственным подъездом. Настя решительно вошла, ведя за собой Сэра Генри. Оказалась в тускло освещенном коридоре, в который выходили несколько дверей. Девушка немного растерялась, выбирая, какую потянуть, как вдруг ее окликнули:

– Ты к кому, милочка? Днем не пускаем! Вечером приходи, ночевка три пенни. И куда ты псину свою поволокла? У нас с собаками нельзя…

К ней по коридору спешила пожилая худенькая женщина в черном платье и чепце. Подойдя, близоруко прищурилась, оценила дорогое пальто и протянула:

– Простите, леди, обозналась. Вы уж точно не за ночлегом. Ищете кого? Собачка ваша не кусается?

Настя вдруг осознала, что нисколько не подготовилась к разговору, даже легенду себе не придумала. Пусть идет как идет, решила она, и произнесла:

– Да, благодарю вас. Я ищу Маргарет Хеймз. Нет, пес не тронет, он воспитанный.

Сэр Генри в подтверждение ее слов спокойно уселся рядом.

– Бывает тут такая, – поджав губы, кивнула старушка. – Зачем вам она? Я здесь хозяйка, Мэри Рассел меня зовут. Уж не обижайтесь, что спрашиваю, леди. Но народ тут всякий ходит, а у меня заведение приличное, не сомневайтесь. Другие какие, может, позволяют жиличкам мужчин водить, но я нет. И уж вы, леди, имейте в виду: женщины у нас только честные, больных много, слабых. Переночуют – и на работу, цветами там торговать или овощами. А кто и рыбой… Денег бедняжкам не хватает, да и мне тоже трудно дом содержать. Уж я к ним как к родным, я уж им как мать…

Кажется, содержательница ночлежки принимала Настю за даму-благотворительницу. Может, думала, перед нею представительница какого-нибудь общества феминисток или скучающая богачка, решившая облагодетельствовать мир. Этой версии Настя и решила придерживаться.

– Хорошо, милочка, я учту, – вежливо и несколько скучливо протянула она. – Обязательно упомяну в докладе на заседании кружка, когда будем распределять пожертвования. И все же мне хотелось бы видеть Маргарет Хеймз.

– Вы уж простите великодушно, – снова завела Мэри Рассел, только теперь тон стал откровенно льстивым. – Но вы бы, леди, лучше сказали мне, в чем дело. Говорю же, народ тут разный. Поверьте уж старухе, я могу помочь…

– Я давала объявление о поиске горничной, – нашлась Настя. – Маргарет приходила наниматься. Она оставила адрес вашего дома. Я подумала и выбрала ее из всех соискательниц. Так что скажите мне, где ее найти, и я больше не буду отвлекать вас от безусловно благородного труда.

Она достала из муфты шиллинг, положила в сухонькую ручку хозяйки. Та шустро спрятала монету в карман фартука, с искренним изумлением спросила:

– Леди, вы уж простите, что спрашиваю-то. Но вы не обознались, случайно? Маргарет – в горничные брать?

– А что такое? Она мне понравилась. – Настя посмотрела как можно наивнее.

– Вы уж простите, леди, – очевидно, эти слова были у Мэри чем-то вроде присловья или обращения к тем, кто выше по социальному статусу, – не нужно Маргарет в горничные! Вы ж потом, леди, скажете, что нашли ее в моем заведении да меня во всем и винить будете. Вы, леди, подождали бы. Я подберу вам горничную. Хорошую девушку, чистую, честную… Знаете, приезжают такие из пригородов на заработки. Вот такую и приведу, непорченую еще. Адрес только оставьте и будьте уверены…

– Нет. – Настя капризно наморщила нос, изображая полную идиотку, которой совершенно чужды реалии мира. – Я хочу видеть Маргарет Хеймз. Она меня устраивает.

– Ох, леди, простите великодушно! Да не сперла ли она у вас чего? Она может! Нечиста ведь на руку… И уж извините, леди, не для ваших это ушей. Но Маргарет уличная девка. Собой торгует.

Стремясь помочь обеспеченной особе, от которой ждала пожертвований, Мэри Рассел позабыла, что десять минут назад объявила свое заведение местом, свободным от проституции.

– Какой ужас! – воскликнула Настя, и еще один шиллинг перекочевал из ее муфты в узкую ладошку хозяйки. – Бедная женщина, что же ей приходится переносить… Теперь я еще больше хочу ее увидеть. Нет… – по некоторому размышлении поправилась она, – в горничные я ее не найму, но немного поддержу деньгами. Возможно, она сумеет стать на праведный путь и пойдет, например, в швеи… или в монахини.

Мэри Рассел прикусила губу, сдерживая ехидную ухмылку, и закивала:

– Хорошо, леди, хорошо. Может, попьем чаю? У меня вкусный, не сомневайтесь. Подождите, Маргарет должна прийти, внести плату за ночь. Деньги до пяти отдавать положено, а уж потом входить можно до двух часов ночи. У меня очень приличный дом.

В комнатке, куда привела хозяйка, было чисто и светло, стояла хорошая добротная мебель. Настя уселась за круглый стол, Сэр Генри благовоспитанно лег у ее ног. Мэри позвала служанку. Вскоре та внесла поднос с чайником и посудой. Содержательница ночлежки сама разлила чай, придвинула чашку.

– Вспомнила, откуда я слышала о вашем доме! – округлив глаза, воскликнула Настя. – Ведь у вас убили женщину… В прошлом году… Это было в газетах, не так ли?

– Вы уж простите, леди! – шокированно возразила Мэри. – Но у меня приличное заведение. Никто жиличек убивать не позволит!

– Но о вас писали в газетах! Я совершенно точно помню!

– Ах, вы, леди, про несчастную Эмму…

– Нет, кажется, ее звали по-другому… – Настя сделала вид, что задумалась, потом «вспомнила»: – Марта! Да, ее звали Марта.

Узкое личико хозяйки помрачнело: она боялась, что эти случаи подорвут в глазах гостьи репутацию ночлежки и благотворительной помощи не будет.

– Вы уж меня простите, леди, но мое заведение тут ни при чем. Жизнь у нас в Ист-Энде сами знаете какая… Но в моем доме ничего такого не случалось и случиться не могло. Марту убили далеко отсюда, на другом конце проулка, когда она возвращалась с ночной смены. А Эмма, бедняжка, торговала на улице цветами. На нее кто-то напал. Она пришла сюда, вся в крови, и я сама отвела ее в больницу. Они же мне все как родные…

Мэри прослезилась. Настя подозревала, что хозяйка просто не хотела, чтобы Эмма умерла в ее заведении, – это привело бы к неприятностям с полицией. Да и ухаживать за раненой нищенкой ей явно не хотелось. Вот и сопроводила несчастную в больницу самолично. Еще и ловко «забыла» упомянуть о настоящей профессии жертв. Но вслух Настя восхитилась гуманностью Мэри.

– Да. И все равно бедняжка умерла, – вздохнула хозяйка. – Даже не успела сказать, кто ее так покалечил. Жизнь у нас такая, леди. Везде шайки, бандиты, грабители. Слабая женщина, которой надо работать на улице, – легкая добыча.

Настя посидела еще полчаса – и в ночлежку одна за другой стали приходить постоялицы. Вносили плату на будущую ночь и отбывали восвояси до вечера. Наконец появилась и Маргарет – худощавая высокая женщина лет сорока, разбитная, с нахальным выражением лица и вороватым взглядом.

– Вот и ваша знакомая пожаловала, – сладко пропела хозяйка. – Что же ты, милочка, поговори с леди!

– Благодарю, но я хотела бы побеседовать с девушкой наедине, – сказала Настя.

Она взяла Маргарет за локоть, отвела в сторону, шепнула:

– Разговор есть. – И сунула шиллинг.

Шустрая бабенка спрятала монету где-то в недрах корсажа, спросила:

– Чего надо-то?

Настя объяснила, что хочет узнать о нападении на нее и ее товарок. Вдаваться в подробности, выдумывать легенду не стала, да Маргарет и не спрашивала. Сразу выдала:

– Язык распускать про это дело опасно: быстро укоротят. Хотите, чтоб я говорила, леди? Это будет стоить соверен.

Она сложила руки на груди, всем видом показывая, что не склонна торговаться. Настя возражать не стала – тут же отдала монету. Довольная Маргарет оттащила девушку в угол, подальше от любопытных ушей, встала почти вплотную, полушепотом затараторила:

– Вам свезло, леди. Я не только с Мартой дружила, но и Эмму в больницу провожала. Вся-то она в крови была. Ее же, бедную, не только избили и… как бы это сказать помягче, не для ваших ушей, леди… использовали, в общем. Ей еще и трость между ног вогнали, а потом обломили, чтоб выдернуть не смогла. Пришла она в ночлежку – уж не знаю, как добрела, а сама шалью зажимается. А с шали-то так и капает… Я сразу поняла: не жилица она. Ну, в больницу мы ее на себе тащили, уж и ногами с трудом передвигала.

– Она сказала, кто это сделал?

– Хозяйке не сказала, врачу тоже. Боялась она сильно. Хотя чего уж ей бояться было. А мне на ухо шепнула. И вот что я скажу, леди: ей-же бог, и Марта, подружка моя, тех же рук дело. Да и я чудом жива осталась. Два раза убегала…

– Почему не рассказала полиции?

– Полицию у нас не любят, – протянула женщина. – Да и конец бы мне сразу пришел. Вон, Жемчужная Полли тоже кое-что видела и сдуру брякнула, так полгода в Йоркшире у сестры пряталась. Потом вернулась, а сейчас не видно ее что-то. Кто скажет…

– Ты знаешь этого человека?

– Человека?.. – Маргарет прищурилась. – Нет, милая леди, человека я не знаю… – Она воровато оглянулась, потом приблизилась к Насте вплотную, обдав запахом пота и несвежих волос, и прошептала на ухо несколько слов. – А сейчас пойду я, леди. Я вас не видела и не встречала, а если полиция придет – от всего откажусь.

Маргарет отпрянула и быстро пошла прочь, повиливая задом. Настя еще долго стояла, глядя ей вслед, осмысливала услышанное. Потом наклонилась, погладила Сэра Генри:

– Поехали домой, малыш. Тут мы узнали все что можно. А теперь срочно к Данилке.

Сенкевич

На столе, рядом с пробирками и ворохом бумаг, стыли чашки с чаем, стояла тарелка с бутербродами – Сенкевич на скорую руку соорудил из хлеба и копченого мяса. Сам же он вместе с Платоновым и Настей сидел на полу, подложив для тепла подушки. Между ними горами высились бумаги. Их выгребли отовсюду – с полок, из стола, изо всех углов. Троица была занята тем, что перебирала исписанные корявым почерком листки и раскладывала в несколько стопок. Работа продолжалась уже второй день, непросмотренных бумаг осталось совсем немного. Чуть поодаль, на коврике, снисходительно наблюдая за людьми, возлежал Сэр Генри. Призрачная девушка реяла под потолком, время от времени беззвучно заливаясь слезами.

После рассказа Насти было принято решение как можно скорее отыскать окончание записок Уотсона о Баскервиль-холле. Сначала попытались найти их в кабинете Холмса – отчеты в лаборатории Уотсона были дубликатами, а оригиналы отправлялись сыщику. Но там ничего не обнаружили, возвратились в логово доктора.

Они рылись в бумагах уже очень долго, но пока тщетно. Дело осложнялось совершенно неразборчивым почерком Уотсона. Чтобы понять, содержание записи – рецепт средства от запора или захватывающее описание расследования, приходилось долго продираться через бурелом закорючек, разбирая каждую букву. Трудно было понять, к какому расследованию относятся те или иные наброски, поэтому пока все, относившееся с личности Шерлока Холмса, складывали в общую кучу, чтобы потом рассортировать еще раз. А если учесть, что периодически встречались записи на латыни да еще просвещенный доктор время от времени переходил на немецкий, – процесс обещал стать бесконечным.

– Сколько же он замарал бумаги, этот чертов коновал! – злилась Настя, поднимая очередной листок. – Лау… лау…

– Лауданум, – подсказал Сенкевич. – Опиум. Это рецепт.

– Думаешь? – Девушка отложила листок и взяла следующий.

– Пока ничего существенного, – покачал головой Платонов. – Уверен, что доктор дописал эту историю?

– Ни в чем я не уверен, – вздохнул Сенкевич. – Говорю же: не могу ничего откопать в памяти Уотсона по этому поводу. Обрывки какие-то. То, что уже написано, вспомнил с горем пополам. А потом – пожар в Баскервиль-холле, Холмс с разбитой головой, возвращение в Лондон. И все. Почему пожар, кто ему голову разбил – х… х… хорошо бы вспомнить.

– И Бэрримор не возвращается, – протянула Настя. – Может, ему что-нибудь известно?

– Я нашел на столе Холмса бумажку с адресом родственников Берримора, к которым он уехал, – сказал Дан. – Отправил несколько телеграмм. Молчание.

– Ладно, продолжайте в том же духе. – Сенкевич поднялся. – Я пойду еще чаю сделаю.

Настя взяла несколько последних листков, просмотрела, два пренебрежительно отшвырнула в кучу ненужных бумаг, в третий принялась старательно вчитываться.

– Нашла, Данилка! – торжествующе воскликнула она. – Это точно о Баскервилях! Правда, тут все позачеркнуто, осталось всего несколько предложений. – Медленно, часто останавливаясь, чтобы разобрать очередное слово, девушка прочла: – «Я давно уже замечаю, что между сэром Генри и мисс Бэрил Степлтон зародилась искренняя симпатия. Они проводят все больше времени друг с другом. Хозяин Баскервиль-холла пользуется любыми предлогами, чтобы зайти в скромное жилище Степлтона. К тому же он часто устраивает приемы, на которые всегда приглашает биолога с сестрой. Даже если бы молодые люди скрывали свои чувства – все равно их выдавали бы нежные взгляды, смущенные улыбки и та особая рассеянность, которая отличает влюбленных: они как будто находятся вдвоем, не замечая окружающих. Бэрил все же старается не демонстрировать влюбленность – это и понятно, она истинная леди. А сэр Генри, с его пламенной натурой, не может сдержать эмоций. Думается, вскоре он сделает предложение руки и сердца.

Я искренне, от всей души желаю этой паре счастья. Мне кажется, они идеально дополняют друг друга. Оба молоды, красивы, умны. Правда, насколько можно судить, Бэрил небогата и не принесет мужу приданого. Но сэру Генри это и не нужно, его состояния хватит, чтобы обеспечить семью. Они будто созданы друг для друга. Однако Степлтон почему-то недоволен. Он не показывает этого явно, но всякий раз, видя влюбленных вместе, хмурится и старается отозвать сестру.

Надеюсь, биолог не станет чинить паре серьезных препятствий. Впрочем, думаю, Бэрил такова, что, если брат и попытается запретить ей замужество, она не послушает. Взгляд ее пронзительных черных глаз выдает натуру страстную и непокорную.

Мисс Бэрил очень красива. Это не английская красота – неброская, бело-розовая, как яблоневый цвет. Скорее, типаж ее внешности можно отнести к средиземноморскому. Так выглядят прекрасные итальянки. Смуглое лицо с правильными чертами, большие черные глаза, тонкий, с едва заметной горбинкой, нос, полные яркие губы…»

– Это описание тебе никого не напоминает? – спросил Дан. – Все же внешность неординарная и необычная для Англии.

Настя пожала плечами:

– Может, совпадение?

– Слишком много совпадений, – пробормотал Дан, перебирая листы. – Читай дальше.

– Собственно, тут немного осталось. – Настя пробежалась взглядом по записи, продолжила: – «Она высока, стройна, изящна, и вместе с тем ее фигура отличается великолепными женственными формами. В общем, можно сказать, что мисс Бэрил – идеальная красавица. Ее даже не портит маленький недостаток. Увечье, полученное в детстве, которое стало бы, возможно, признаком ущербности для другой девушки, у мисс Бэрил воспринимается, как милая особенность…»

Настя замолчала.

– Ну? – поторопил Дан. – Что за увечье? Это ж особая примета!

– Все. Больше на странице ничего нет.

Вошел Сенкевич, неся поднос с чайником.

– Потряси своего Уотсона, – обратился к нему Дан. – Пусть припомнит, что за увечье было у Бэрил Степлтон.

Сенкевич поставил чайник на стол, уселся в кресло и погрузился в размышления.

– Почему-то у меня вся эта история как в тумане. Сейчас… сейчас… попытаюсь.

Сенкевич старательно рылся в сознании доктора, а оно, как назло, выдавало то дело об апельсиновых зернышках, то расследование по поводу Союза рыжих. И непонятно было, то ли это память Уотсона, то ли самого Сенкевича, который любил Конан Дойла. Наконец он напрягся, ухватил нужную мысль и с изумлением произнес:

– У Бэрил Степлтон не было фаланги на мизинце.

Платонов присвистнул. В ответ Сэр Генри поднял брыластую голову и со всей возможной деликатностью гавкнул. От этого звука заколыхался призрак под потолком. Сэр Генри оглянулся на хозяев и гавкнул еще раз. Настя прислушалась:

– В дверь звонят, кажется.

– Начинается, – недовольно пробурчал Сенкевич, доставая хронометр. – Ну конечно. Два часа ночи. И почему я догадываюсь, что мы сейчас услышим? Иди, сыщик, все равно это к тебе.

Дан отправился открывать, минут через десять вернулся. Подошел к столу, взял чашку с чаем, сделал большой глоток. Потом со вздохом сообщил:

– Посыльный из Скотленд-Ярда.

– Как удивительно! – саркастически воскликнул Сенкевич. – Кого и где замочили на этот раз?

– Дочь священника из Гримпена. На болотах неподалеку от Баскервиль-холла. Потрошитель вернулся туда, откуда начал.

Сделав краткое сообщение, Дан развернулся и принялся подниматься по лестнице.

– Ты куда? – спросила Настя.

– Собираться. Завтра едем в Баскервиль-холл. Все следы ведут туда. Вернее, идут оттуда. Потрошителя в Лондоне больше нет, и делать здесь нечего.

– Отправляемся все, – добавил Сенкевич. – Что-то мне подсказывает: там и есть место силы.

Глава 8

Лето 54-го года до н. э.

Безлунная ночь накрывала Неметон черным прохладным одеялом. Лишь костер на поляне разбрасывал оранжевые языки, выхватывая из тьмы страшные лица немых божеств. Тихо поскрипывали под ветром ветви древних дубов. Наступила полночь.

Великий Бессмертный тихо поднялся с колен. Все молитвы Диту были прочитаны, наступило время принести главный дар. Жрец вытащил из клетки юную черноволосую девушку. Обессиленная ужасом, она не сопротивлялась, лишь смотрела перед собой широко раскрытыми глазами. Лишенная воли, девушка следовала туда, куда ее вел за руку Великий Бессмертный.

Подтащив несчастную к озеру, жрец сорвал с нее истрепанную одежду, толкнул в воду. Не издав ни звука, даже не пытаясь выплыть, девушка камнем ушла под воду, которая охотно приняла ее тело. В последний момент Великий Бессмертный схватил ее за волосы, выдернул на поверхность. Все его движения были привычными и размеренными. Он не испытывал ни сочувствия к пленнице, ни удовольствия от ее мучений. Все шло так, как должно идти. Жертве полагается совершить омовение в священных водах Неметона, прежде чем предстать перед Дитом.

Вытащив девушку на берег, он затянул монотонное песнопение в честь посланца бога смерти. Пленница дрожала от холода и страха, длинные волосы черными водорослями облепили стройное тело. Великий Бессмертный подвел ее к статуе Дита, перед которой в землю были вкопаны два невысоких столба, надавил на плечо, заставляя опуститься на колени. Растянул ее руки, плотно привязал к столбам, повторяя и повторяя заклинание вызова.

Острый обсидиановый нож легко коснулся щеки пленницы, скользнул вниз, оставляя длинную кровавую полосу, безвозвратно уродуя прекрасное лицо. Девушка застонала от боли. Нож прошелся по другой щеке. Стон перешел в крик.

Кровь из ран заструилась по щекам, скопилась на скулах, закапала в ямочки ключиц. Некоторое время собиралась там крохотными Неметонами, потом выплеснулась, потекла по маленькой груди, закапала с сосков прямо в желобки на земле, ведущие к подножию статуи Дита.

Жрец бережно отвел пряди черных волос, одним движением отсек пленнице ухо. Кровь хлынула ручьем. Девушка издала громкий вопль, дернулась, потом потеряла сознание и бессильно обвисла на столбах. Великий Бессмертный, ни на мгновение не прерывая пения, покачал головой, сунул пленнице под нос пучок резко пахнущей травы. Жертва должна быть в сознании.

Девушка вздрогнула, очнулась, зарыдала, разбавляя собственную кровь слезами. Обсидиановый нож отсек ей второе ухо.

Пытка длилась до утра – медленная, мучительная, вкрадчивая. Верховный жрец несколько раз еще подсовывал под нос несчастной ароматные травы, поил ее отваром, придающим силу. Вычерчивая на ее теле особые знаки, заставлял раны закрываться, потом снова открывал их. Он обладал умением долго истязать, не убивая, – именно такая жертва угодна Диту.

Наконец, когда вот-вот должен был забрезжить рассвет, жрец омыл лицо обескровленной пленницы водой священного Неметона, возложил на волосы девушки венок из омелы. Приготовил отдельно веточку, чтобы вложить ей в рот после смерти. Еще раз заставил ее вдохнуть аромат травы, приводящей в чувство. Опустился рядом на колени, склонил голову, ожидая появления посланника.

Голос верховного жреца сделался громче, в нем звучали нотки безумия. Песня взвилась отчаянным воплем, пронзая мрачные небеса, потом упала до шепота. Великий Бессмертный склонялся все ниже, прислушиваясь к бурлению воды в священном озере, из которого выходил посланник.

Он поднялся из Неметона, связующего миры, неслышно скользнул по черной глади, встал у подножия статуи Дита, жадно принюхиваясь к запаху крови. Жрец распластался по земле, не смея поднять взгляд на грозного слугу смерти. Он больше не пел, не шептал, в молчании ожидал, когда посланец заберет девушку и утащит к своему господину. Дит примет жертву, и смерть, насытившись, отступит от племени.

Вдруг жрец почувствовал: что-то неуловимо изменилось вокруг. Он кожей ощущал: ритуал нарушен, все пошло не так. Посланник, вместо того чтобы схватить девушку, отступил назад, в темноту, за изваяние своего повелителя, туда, куда не достигал свет от костра. Великий Бессмертный поднялся с земли, пытаясь понять, какую ошибку допустил при вызове. Он не успел оглянуться, когда короткий дротик-пилум со свистом пробил его спину и вышел из груди. Жрец удивленно захрипел, опустив взгляд на торчащий слева наконечник, ухватился за древко обеими руками, дернул. Но силы оставили его, он упал вперед и застыл, на волосок не коснувшись лицом земли, в которую уперся пронзивший его дротик. Теперь в желобки лилась уже его кровь: бессмертие жреца оказалось мифом.

На поляну со всех сторон выбежали мускулистые люди в бронзовых шлемах и кольчугах поверх туник. Один кинулся к жрецу, взмахом меча отсек ему голову. Двое подошли к девушке, отвязали ее от столбов, опустили на траву. Пожилой легионер склонился над нею, прислушался к дыханию, отрывисто бросил:

– Мертва.

– Сжечь здесь все! – приказал молодой поджарый центурион. – Крушите их богов!

Ветви старых дубов затрещали под крепкими руками легионеров. Окуная эти импровизированные факелы в костер, римляне подожгли клетку, в которой друиды держали пленников, скамьи, на которых сидели ученики, постигавшие мудрость наставников, деревянные фигурки животных. Высушенные временем изваяния богов мгновенно превратились в столбы пламени.

В то время как отряд легионеров сжигал священное место, их товарищи уничтожали поселение кельтов, в первую очередь расправляясь с друидами. К тому времени как солнце взошло над дубовой рощей, от Неметона остались только уголья, а селение Бат лишилось правителей и превратилось в колонию Римской империи.

Дан

Поезд прибыл на маленькую станцию во второй половине дня. Дан с Сенкевичем решили, что лучше не оповещать полицию о своем приезде: вокруг Баскервиль-холла и так поднялось много суеты, которая могла вспугнуть преступника. Поэтому пришлось обращаться за помощью к начальнику станции. Наконец, ближе к вечеру, дождались экипажа, запряженного двумя низкорослыми лошадками. Хмурый кучер, которого начальник едва отыскал, запросил целых пять шиллингов. Его лошади, увидев Сэра Генри, нервно прядали ушами. Рассмотрев пса, кучер, местный житель, сделал отвращающий знак и потребовал еще три шиллинга доплаты.

– Едем к полицейским? – спросила Настя, когда коляска покатила по широкой дороге в сторону Баскервиль-холла.

– К ним уже завтра, – ответил Дан. – Сейчас лучше отправиться сразу в поместье.

– Надеешься, там вернется память? – хмыкнул Сенкевич. – Сомнительно…

– А у тебя есть предложения лучше? – огрызнулся Дан.

– Представь себе. – Сенкевич достал из портфеля записи Уотсона. – Предлагаю для начала наведаться в пещеру, где скрывался Селден. Вот, это здесь: «…Самая обширная и глубокая топь Девонширских болот… В центре ее стоит скала с большой пещерой. Вот там и прячется Селден».

– Кажется, дальше в записях говорилось, что там утонуло множество народу, – заметил Дан. – Не думаю, что мы найдем желающего прогуляться с нами ночью к пещере. Особенно учитывая, что на болотах снова орудует маньяк.

– Я без проводника в топь не полезу! – решительно заявила Настя.

– Сейчас попробуем. – Сенкевич наклонился вперед, похлопал возницу по плечу: – Любезнейший! Не подскажете ли человека, который мог бы провести нас по болотам? Заплатим щедро.

– Да кто же вас поведет, когда вы с Баскервильским чудовищем? – Кучер передернулся. – На верную смерть идти нет желающих. Если б не просьба начальника станции, я б вас и не повез даже.

– Сам ты чудовище, – сердито прошептала Настя, обнимая за шею Сэра Генри.

– Такой бедовый в наших краях был только мистер Степлтон, – продолжил кучер. – Но он по весне еще погиб. Сгорел в Баскервиль-холле вместе с хозяином. Больше таких смелых у нас нет…

Призрачная девушка, летевшая над коляской, опустилась напротив Сенкевича и принялась усиленно жестикулировать.

– Убери это чучело, – поморщилась Настя.

– Подожди. Она хочет что-то сказать.

Девушка махала рукой в сторону болот, потом указывала на себя и на Сэра Генри.

– Ты можешь провести нас по топи? – удивился Сенкевич.

– Ага, давай попремся в трясину под руководством сумасшедшего призрака, – скептически проговорил Дан.

– Да погодите вы! Что, Машенька? Собака может?..

Сэр Генри, словно поняв, что речь о нем, утвердительно гавкнул. Возница подскочил на козлах и зашептал молитву.

– Действительно, – осенило Сенкевича. – Кто знает Девонширские болота лучше Сэра Генри? Если верить легенде, он жил здесь несколько веков.

– Теперь светящейся собаке доверимся, – пробурчал Дан. – А если ему вздумается нас угробить?

– В Японии ты доверял ворону и еноту, – напомнила Настя, – а в будущем – вообще непонятному инопланетному борову с шестью ногами и чокнутым секс-киборгам. Почему бы не довериться хорошей собачке?

– Хорошо, можно попробовать, – сдался Дан. – В конце концов, если пес потонет, будет видно, куда идти нельзя.

Он приказал кучеру остановить коляску на боковой дороге, спрыгнул, подал руку Насте. Сэр Генри, к великому облегчению возницы, радостно выскочил первым, побежал вверх по заросшей мхом насыпи, время от времени останавливаясь и вопросительно глядя на людей, словно приглашая следовать за ним. Казалось, Машенька тоже обрадовалась, она легким облачком парила над насыпью. На окровавленном лице появилась тень улыбки.

– Здесь пройдем к болоту? – спросил Сенкевич у кучера.

– Тут они и начинаются, проклятые. Гримпенская трясина совсем рядом, – последовал мрачный ответ. – Но ждать вас, леди и джентльмены, я не буду. Мне пока еще жизнь дорога.

– Езжайте.

Дан расплатился с кучером и зашагал по насыпи вслед за псом, который нетерпеливо поскуливал, ожидая встречи с родными местами. Настя, дождавшись, когда коляска отъедет, сняла юбку, под которой оказались брюки от охотничьего костюма Холмса и мужские сапоги. В сочетании с короткой накидкой ее одеяние вполне подошло бы для двадцать первого века.

– Разумно, – произнес Сенкевич, с удовольствием рассматривая пышный зад миссис Хадсон. – И эстетично.

Девушка отмахнулась, решительно полезла по насыпи. Сенкевич пошел за ней, время от времени отпуская пошловатые шутки: наконец он сумел хоть немного справиться с чопорностью доктора Уотсона.

Спустившись с насыпи, они остановились, разглядывая покрытое пожелтевшим папоротником и гниющей травой бесконечное болото, из которого вздымались редкие холмы. Над топью сгущались сумерки. Дан вытащил из сумки фонарь, зажег его, выбрал три тонких молодых дерева, выломал, обрезал ножом ветки – получились вполне приличные слеги.

Между холмами виляла узкая, едва заметная тропинка. Сэр Генри вступил на нее и уверенно затрусил вперед.

– Ну, с богом, – по-русски выдохнул Сенкевич.

– Только вот с каким? – буркнул Дан. – И погоди, я вперед пойду.

Сенкевич пожал плечами:

– Не возражаю, капитан.

Они двинулись цепочкой, один за другим, стараясь ступать шаг в шаг. Шли медленно, прощупывая трясину шестами. Сэр Генри оказался отличным проводником: он время от времени останавливался, ожидая остальных. К тому же его светящаяся шерсть и зеленые лучи, бьющие из глаз, были удобным ориентиром в темноте.

После двухчасового пути впереди вырос огромный зубчатый силуэт – как будто на тропе лежал дракон.

– Вот она, скала с пещерой, где прятался Селден. Помните, Холмс… то есть капитан, – пропыхтел Сенкевич и тут же сам себя поправил: – Ах да, у вас амнезия. А я вот вспомнил этот момент…

Дан остановился, прощупывая трясину шестом. Шикнул, опасаясь спугнуть того, кто находился в пещере. А там точно кто-то был – в каменном зеве виднелись слабые отблески от костра. Сэр Генри уверенно шел впереди, с хлюпаньем выдергивая из жидкой грязи лапы и на каждом шагу брезгливо отряхивая их, словно кошка. Время от времени он замирал, принюхивался к воздуху, оглядывался, ожидая людей. Призрачная девушка реяла над псом, ни на мгновение не отставая от него.

Наконец сэр Генри выбрался на скалистый островок, подкрался к входу в пещеру, лег на брюхо, демонстрируя решимость никого не выпускать. Дан подошел к нему, потрепал загривок, благодаря за помощь. Пес поднял голову, взглянул понимающе. Дан вынул револьвер и прижался к камню скалы с правой стороны от входа, подоспевший Сенкевич приник слева. Настя осталась на подстраховке.

Вдвоем с Сенкевичем они ворвались в пещеру. В центре ее горел костер, перед которым, накрывшись пальто, дремал человек.

– Оставаться на месте! Не шевелись! – рявкнул Дан.

Человек вздрогнул, поднял голову, испуганно вскрикнул. Черные волосы и густая борода были всклокочены после сна. По-совиному моргая, он разглядывал пришельцев, потом прошептал:

– Слава богу, мистер Холмс, это вы! И доктор Уотсон здесь! Господь услышал мои молитвы! Значит, вы все вспомнили…

В пещеру вошла Настя с револьвером. За ней важно шествовал Сэр Генри. Последним влетел призрак девушки.

– Миссис Хадсон?.. – изумился человек, разглядывая мужские штаны на выразительной округлой заднице, охотничьи сапоги и наставленное на него оружие. – И опять эта дьявольская собака… Как вам не страшно, когда он в квартире, мистер Холмс?

– Здравствуйте, Бэрримор, – светски произнесла Настя и опустила револьвер. – Генри умный песик и добрый.

– Действительно, это Бэрримор, – удивленно кивнул Сенкевич. – Вы его помните, Холмс?

– Значит, память к вам так и не вернулась… – пригорюнился Бэрримор. – Господь отвернулся от моей родины, зло останется здесь навечно.

Дворецкий откинул пальто, встал на колени и принялся истово молиться, беззвучным шепотом проговаривая слова.

– Он всегда такой был? – тихо спросил Дан у Насти.

Та пожала плечами:

– Бэрримор фанатично верующий. Но сейчас, похоже, не в себе.

– Или что-то знает, – предположил Сенкевич.

Он подошел к Бэрримору, осторожно тронул за плечо:

– Друг мой, простите, что прерываю вашу беседу с Богом. Но может быть, для начала поговорите с нами? Объясните, что происходит? Кто знает, вдруг нам удастся все же остановить зло, о котором вы упомянули? Только бы знать, в чем оно заключается…

– Да, вы тоже ничего не помните, доктор, – вздохнул дворецкий. – А вы, миссис Хадсон?

– А мне разве кто-нибудь что-нибудь рассказывал? – зло прошипела Настя.

– Ах да…

– Для начала объясните, что вы здесь делаете, Бэрримор? – потребовал Дан. – Вас отпустили к родственникам, скорбеть по жене.

– Скорбеть я и здесь могу, мистер Холмс. И это даже правильно, ведь моя милая супруга погибла в Баскервиль-холле.

– Чем вы здесь еще занимаетесь помимо того, что скорбите?

– Молюсь.

Дан с Сенкевичем обменялись выразительными взглядами. Заметив это, Бэрримор поспешно воскликнул:

– Я не безумец, нет, мистер Холмс! Но здесь жило зло, вы же знаете, оно ушло за вами в Лондон. Потому я и сбежал. Нужно много, много молиться, чтобы оградиться от него. Заодно присматриваю за Баскервиль-холлом. Долгое время было тихо. Но теперь зло вернулось. Оно снова убивает…

В его голосе звучал такой ужас, что всем стало не по себе.

– Что там, Бэрримор? – тихо спросил Дан. – Что или кто? Что за зло живет в Баскервиль-холле? Кто они?

– Не знаю. Знали только вы, мистер Холмс. И хотели уничтожить зло. Но вы не уничтожили его, нет. Все вернулось… Растерзали Роуз Филд, хорошую девушку. Я помню ее ребенком. Они вырезали у Роуз сердце, вспороли ей живот… И будет еще много убийств. Им нужно кормить зло, мистер Холмс…

Опасаясь, что дворецкий пойдет на второй круг, да еще и снова молиться начнет, Дан прервал его:

– Соберитесь, Бэрримор. Где они? Где это чертово зло? В Баскервиль-холле?

Дворецкий вскочил на ноги:

– Я не знаю, где они, мистер Холмс. Но вам нужно пойти со мной в Баскервиль-холл. Вы увидите. Этого не расскажешь…

– Разве полиция еще не там?

– Что ей там делать, мистер Холмс? Заглянули, увидели обгорелые развалины да ушли прочесывать болота. На болотах тоже много зла, но гнездо его в Баскервиль-холле. Недаром вы его сожгли. Да только не доделали работу.

– Почему же ты не рассказал им о том, что знаешь?

– Кто мне поверит? – горько рассмеялся Бэрримор. – Идемте.

Он вышел из пещеры и побрел по тропе через топь. Остальные потянулись за ним. На этот раз замыкал шествие Сэр Генри, над которым продолжала парить Машенька.

– Может быть, лучше оповестить полицию? – осторожно предложила Настя.

– И что мы им скажем? – скептически возразил Дан. – Предъявим безумного дворецкого, который без конца твердит про зло?

Сенкевич промолчал. Во время монолога Бэрримора он сделался задумчив и с тех пор не проронил ни слова.

Покинув топь, Бэрримор зашагал по тропинке в сторону Баскервиль-холла. Час спустя впереди показались высокие кряжистые дубы аллеи, ведущей к дому.

– Вспоминаешь что-нибудь? – нарушил молчание Сенкевич.

– Нет.

– Я тоже. Странно, правда?

Чугунные ворота стояли распахнутыми, фонари на аллее не горели – да и кто бы их зажигал? Вокруг царило запустение, которое мгновенно завоевывает позиции в местах, из которых уходят люди. За лето двор успел зарасти бурьяном и полынью, теперь они высохли, длинные стебли уныло покачивались под холодным ветром. Дан поднял свой фонарь повыше, огляделся. Каменные стены покрывал толстый налет сажи, маленькие окна, из которых от жара вылетели стекла, теперь имели полное сходство с бойницами. Казалось, из дома смотрит то самое зло, о котором толковал Бэрримор.

– Жуткое место, – поежилась Настя.

Все трое вытащили револьверы, шагали медленно, останавливаясь, чтобы осмотреть местность, готовые в любой момент выстрелить.

Дворецкому тоже было не по себе, он, напротив, двигался торопливо, почти бежал, стараясь как можно быстрее миновать дом.

– Нам на задний двор, – тихо сказал он. – Зло там, в фонтане.

– Фонтан – зло? – переспросил Сенкевич, вглядываясь в обгорелую беседку, окруженную кустами. – Я помню его. Сэр Генри говорил, он был построен с какими-то нарушениями, поэтому ни дня не работал. Каждый владелец Баскервиль-холла пытался его починить, но проще было сломать и сделать новый. Так и остался в виде маленького пруда.

– А вас не смущает, доктор Уотсон, что за столько времени пруд не пересох? – произнес Бэрримор. – Или что вода в нем всегда ледяная?

– Скорее всего, пруд образован подземным ключом, – заметил Дан. – Что здесь необычного?

– Это не фонтан, джентльмены, – гнул свое Бэрримор. Он замедлил шаг, немного успокоился, но говорил торопливо, стараясь рассказать как можно больше: – Знаете, что в нем все время тонут люди? Их будто что-то тянет сюда. Когда я был мальчишкой, чуть не погиб здесь. Мои родители служили в Баскервиль-холле, как и многие поколения Бэрриморов до этого. Когда мне было пять лет, матушка приказала выполоть траву на заднем дворе. Стоял жаркий летний полдень. После работы мне захотелось освежиться, и я подошел к фонтану, собирался зачерпнуть воды, чтобы намочить лоб. Но когда опустил руку в озеро, что-то схватило меня и потащило вниз. Я будто онемел, не мог ни сопротивляться, ни звать на помощь. Черная вода манила, и я точно помню чей-то голос, который рассказывал, как хорошо мне будет в царстве мертвых. Если бы матушка не заволновалась, что меня долго нет, и не вышла во двор, сейчас я бы с вами не разговаривал, джентльмены. Матушка вытащила меня. Но тем летом в фонтане утонули трое детей. Они так же, как и я, хотели зачерпнуть воды. Только им повезло меньше: взрослые не успевали подбежать и спасти. Дети на их глазах проваливались в фонтан и исчезали. Тела не нашли. Обычно утопленники всплывают. Но не здесь.

– Даже если так, при чем тут Потрошитель? – нетерпеливо спросил Дан, перешагивая через груды обгорелой мебели, которую кто-то вытащил из дома.

– Все началось здесь, джентльмены. И здесь все закончится, я знаю. Весной, через два дня после того, как на болоте произошло первое убийство, я подметал задний двор и заметил: в фонтане плавает что-то белое. Пришлось подойти. Это была ветка омелы. На моих глазах она медленно погрузилась под воду и исчезла в глубине.

Бэрримор, кажется, справился с ужасом и волнением, говорил теперь складно, понятно. При словах об омеле Дан с Настей насторожились.

– Слишком много омелы, – сказал Сенкевич.

– Ничего удивительного, джентльмены. Это для христиан она – символ Рождества, а еще под ней полагается целоваться. Думаю, больше вы о ней ничего не знаете…

– Я перерыл кучу литературы, – обиделся Сенкевич. – Перечел труды Плиния. И отлично знаю: омела издревле была символом жизни, она использовалась в древнеримских и друидических ритуалах. Верховные жрецы богов носили венки из омелы. Ее отсекали специальным золотым серпом…

– Не время лекции читать, – перебил Дан. – Лучше скажи, как это связано с Баскервиль-холлом и Потрошителем?

– Могу только предполагать… – завел было Сенкевич.

Бэрримор шикнул.

– Сейчас обогнем западное крыло и окажемся на заднем дворе. Могу я вас попросить на всякий случай погасить фонари? Кто знает, вдруг мы тут не одни…

– Логично, – согласился Дан.

– Да и полнолуние сегодня, не споткнемся, – заметил Сенкевич.

Дойдя до места, все трое сначала замерли на мгновение, потом, как по команде, встали спина к спине, выставив револьверы. Бэрримор забормотал молитву. Посреди заднего двора стоял неработающий фонтан – мраморное кольцо, в котором чернела вода. На вбитом возле него деревянном столбе в серебристом свете луны белел тонкий силуэт. Издали казалось, что женщина просто стоит в странной позе, прислонившись к столбу, и, подняв над головой руки, наблюдает за пришедшими. Но вглядевшись, Дан увидел: ладони несчастной прибиты к столбу гвоздями. На женщине была свободная длинная рубаха из белого полотна, надетая на голое тело. Странно, но крови на ней было мало, зато босыми ногами покойница стояла в багровой луже. Голова, украшенная пышным венком из омелы, бессильно свесилась на грудь, длинные черные волосы разметались по плечам.

– Вот и Мэри Келли нашлась, – сказал Сенкевич.

Дан осторожно приблизился, коснулся шеи женщины – биения пульса не ощутил, но кожа была еще теплая.

– Убийца где-то рядом! Не мог далеко уйти! Сэр Генри, ищи!

Пес неохотно подошел, обнюхал рубаху покойницы, подбежал к задней калитке, уселся, глядя на темную стену деревьев, и завыл.

– Бесполезно, – махнул рукой Сенкевич. – Лес вокруг и болота. Ушел, как всегда.

Он подошел, чтобы осмотреть труп, но вдруг толкнул Дана, указывая на призрачную девушку, которая повела себя очень странно. Она стремительно подлетела к пруду, погрузилась в черную, непрозрачную воду, которую неспособен был посеребрить даже свет полной луны. Вынырнула и метнулась к Сэру Генри, опустилась перед ним на колени, молитвенно сложила руки. Пес, почему-то не видевший Машеньку, тем не менее что-то почувствовал, помотал огромной башкой, разбрызгивая слюни. Привидение снова бросилось к фонтану, от него – опять к собаке.

– У меня сейчас голова закружится, – пожаловалась Настя.

– Хотел бы я знать, что с ней, – проговорил Сенкевич.

– Говорил же, чокнутая она, – отрубил Дан. – А ты еще с ней беседовать пытался.

Машенька, пометавшись от фонтана к сэру Генри, вдруг свечой взмыла к вершине дуба, стоявшего за задней калиткой. Запуталась в ветвях белым клочком тумана, заходясь от беззвучного плача. Расплываясь в неверном свете луны, призрак схватился за белый шар омелы, которая выросла у самой макушки.

Сэр Генри поступил еще непонятнее: вытянулся в струнку, долго вглядывался в темноту леса, потом перемахнул через калитку и скрылся в ночи. Дан несколько раз крикнул, подзывая пса, – бесполезно.

– Осмотрим дом и местность вокруг, – решил он. – Зажигайте фонари.

– Тише! – вдруг жестко приказал Сенкевич.

Он держал запястье Мэри Келли, хмурился, словно не в силах поверить самому себе. Потом отпустил руку покойницы, припал ухом к окровавленной груди. Настя зажала рот ладонью, чтобы не закричать, прислонилась плечом к Дану.

Вдруг Мэри подняла голову, открыла глаза и посмотрела прямо на Дана, во взгляде – мольба и боль. Рот приоткрылся в немом крике, из уголка тянулась струйка крови.

– Помилуй нас, Господи! – воскликнул Бэрримор.

– Сердце еще бьется, – отрывисто сказал Сенкевич.

– Ее надо снять! – Настя кинулась к столбу.

Сенкевич все больше мрачнел.

– Подожди.

Он взялся за ворот белой рубахи, рванул в разные стороны, обнажая окровавленное тело, сплошь покрытое ранами. Над лобком зиял глубокий разрез в форме полумесяца.

– У нее тоже вскрыта брюшина, но аккуратно, так, чтобы как можно дольше умирала. Спасти не сможем. Только причиним лишнюю боль.

– Ну что же, стоять и смотреть, как она мучается? – Настя чуть не плакала.

Мэри не сводила с Дана умоляющего взгляда черных глаз. По щекам катились слезы. Она попыталась что-то сказать, но лишь захлебнулась кровью. И все смотрела, смотрела на Дана… Он решился.

– Отойдите.

Сенкевич с Настей отступили. Дан поднял револьвер. Прицелился. Всадил пулю точно промеж глаз несчастной.

– Ты что сделал? – заорал Сенкевич. – За убийство сесть решил и нас всех как соучастников подставить?

Дан промолчал.

– Это все он, он! – дрожащим голосом завел Бэрримор, показывая на фонтан. – Он убивает и сводит с ума, превращает людей в чудовищ! Я скажу вам, что это. Я узнал, нашел… Это…

– Неметон, – произнес низкий, бархатистый мужской голос, следом раздался болезненный стон Насти.

Темная фигура как будто материализовалась из воздуха за плечом девушки. Высокий человек в черном плаще с капюшоном, из-под которого не видно было лица, правой рукой прижимал к себе Настю, левой – держал у ее горла большой мясницкий нож.

Дан и Сенкевич подняли револьверы.

– Вижу, я опоздал. Но не нужно суеты, – издевательски произнес человек в плаще, – иначе перережу глотку этой прелестной леди. Положите оружие.

– Стреляй, Данилка! – прохрипела Настя.

Дан тщательно целился. Интуиция подсказывала: Потрошитель не станет убивать Настю прямо сейчас.

– Сзади, капитан! – крикнул Сенкевич и выстрелил.

Дан резко обернулся, но не успел: из окна дома на него рухнуло что-то огромное, тяжелое, сбило с ног. Больно ударившись затылком о камень, он потерял сознание.

Очнувшись, попытался встать, но не сумел даже пошевелиться: он был от плеч до пяток туго скручен веревкой – руки стянуты за спиной, ноги связаны вместе. Покосившись, понял, что лежит на заднем крыльце дома. Рядом, спеленатый таким же образом, валялся Бэрримор. Подняв голову, Дан увидел, что вокруг фонтана стоят пять силуэтов в черных плащах. Труп Мэри Келли теперь лежал на земле, а у столба застыла Настя. Дан всмотрелся: девушка была жива и, кажется, даже невредима. Ее не стали прибивать гвоздями, просто прикрутили веревками к столбу. Сенкевич находился по другую сторону фонтана, его привязали к старой яблоне возле калитки.

Они угодили в засаду. Как он мог не понять: все убийства в Лондоне – дело рук сэра Генри Баскервиля? И как беспечно и неразумно с его стороны было явиться в логово зверя безо всякой поддержки, без подстраховки, не сообщив даже полиции! Чудовище не успокоилось, оно продолжает приносить жертвы своему безумному богу.

Дан не сразу сообразил, что мыслит теперь как-то иначе. Потом до него дошло: проснулась наконец память Холмса! Возможно, ее спровоцировало то, что Дан при падении ударился головой.

Сознание сыщика стремительно перерабатывало полученную информацию, искало выход из положения, предлагая и отбрасывая варианты решений. Есть! Пальцы нащупали зашитое в рукав пиджака лезвие маленького ножа. Оно было очень остро наточено – стоило слегка надавить, как ткань подалась под кромкой. Вскоре лезвие упало в руку. Ухватив покрепче, он принялся пилить веревку на левом запястье.

Дан опасался, что Настю убьют прежде, чем он успеет освободиться. Однако, судя по всему, готовился какой-то ритуал. Тени вокруг фонтана чего-то ждали – вероятно, команды предводителя.

Веревка на запястьях подалась и лопнула. Дан осторожно высвободил руки, стал перерезать путы, стягивавшие бедра, молясь, чтобы никто из существ вокруг фонтана не обернулся. Выручил Сенкевич: будто почуяв что-то, отвлек внимание на себя.

– Вы бы хоть рассказали, в чем дело, – с отменной джентльменской вежливостью обратился он к черным теням. – Было бы любопытно узнать, за что мы должны распрощаться с жизнью.

Один из людей в плащах издал горловой смешок.

– Коровы и свиньи никогда не спрашивают, почему их режут на бифштексы. Хотя… – он взглянул на небо, – до наступления часа Дита еще много времени. Почему бы не скоротать его за приятной беседой с милыми людьми?

Настя

Настя глубоко вздохнула, радуясь отсрочке казни. Признаться, ей все это изрядно надоело: каждый раз, оказываясь в новом мире, она подвергалась опасностям. Умирала от межпланетного паразита, сражалась с демонами, а уж в жертву ее второй раз собрались приносить. «Почему нельзя было оказаться в теле какой-нибудь благополучной девицы, богатой наследницы или заботливой матери семейства? – раздраженно подумала она. – Нет, обязательно надо угодить то в беглую монахиню, то в охотницу за головами, а то и вообще в гейшу». Между тем человек в плаще продолжал монолог, обращаясь к связанному Сенкевичу:

– Полагаю, вы уже догадались, кто я?

– Сэр Генри Баскервиль, – ответил тот. – Даже не видя лица, я узнал вас по голосу. Мне все же не настолько отшибло память, как моему бедному другу. Но каким образом вы сумели выжить в пылающем замке?

Потрошитель откинул капюшон:

– Вы угадали и одновременно ошиблись. Но все по порядку.

Черты его лица стали странным образом изменяться. Сначала Насте показалось, что во всем виноват лунный свет, но потом она поняла: физиономия маньяка действительно преображается, превращаясь в знакомое уже лицо Миямото Мусаси.

– Хранитель времени? – изумился Сенкевич. – Я понимаю, почему вы хотите убрать нас. Вы уже объясняли: наши путешествия мешают мирозданию. Но зачем все эти чудовищные убийства?..

Хранитель снова принял облик сэра Генри.

– Вам не понять, смертные. Я прожил, проживаю и буду проживать тысячи жизней. Путешествий во времени не существует, я уже говорил. Пространство и время – понятия относительные, поэтому я существую одновременно в разных мирах и эпохах. Прямо сейчас сижу на троне Соломона вместе с возлюбленной Суламифью, путешествую по Франции в облике Сен-Жермена, сражаюсь с врагами как Миямото Мусаси, создаю алхимические формулы в образе Брюса, гипнотизирую публику под личиной Мессинга, возрождаюсь двойниками в параллельных мирах… Я един и множественен, бесконечен. Я жил всегда и везде. Это очень утомляет. Я устал.

– Так пойди и убейся башкой о стену, – любезно предложила Настя. – Чего огород городить?

– Все не так просто, милая леди, – улыбнулся лорд Баскервиль. – Бесконечная жизнь, как награда, а точнее как наказание за излишнюю любознательность, дарована высшими существами, и только они могут отобрать ее. Впрочем, мне не это нужно. Я хочу свободно путешествовать между мирами, а не проживать каждый раз целую и длинную, зачастую скучную жизнь. Хочу окончательно освободить свою сущность от рамок времени и пространства, стать абсолютно независимым.

– Ты мне не говорил о своем бессмертии, – упрекнул Сенкевич. – Врал, значит.

– Правда и ложь тоже понятия относительные, – отмахнулся хранитель времени. – Как тьма и свет, это еще ваш Булгаков сказал.

– Ну и зачем ты затеял всю эту бодягу с Потрошителем?

– Из-за Неметона, конечно. В каждом мире существует несколько мест силы, из которых можно перейти в параллельную реальность. Но лишь одно из них годится для вызова высших. Здесь это Неметон.

– Какие еще «высшие»? – с подозрением спросила Настя.

– Разве ты не помнишь? Вельзевул в Равенсбурге, демоны в Эдо.

Еще не хватало, мысленно вздохнула Настя. Опять нечисть какая-то. Обреченно уточнила:

– И кто на этот раз?

– Дит, – ответил Сенкевич.

– Вернулась память? – ухмыльнулся хранитель. – Да, мне пришлось ее стереть с помощью ритуала. Вы слишком многое раскопали в библиотеке Баскервиль-холла.

Настя уже разгадала игру Сенкевича. Он тянул время. Может, просто так, а может, на что-то надеялся. Решила поддержать:

– Кто такой Дит?

– Кельтский бог, – буркнул Сенкевич. – Один из самых кровожадных. Ему служили жрецы из друидов. Приносили человеческие жертвы.

– Ничего, что я здесь стою? – обиженно перебил сэр Генри. – Это моя игра, и позвольте объяснить мне.

Сейчас начнется, со скукой подумала Настя. Откровения злодея, перемежаемые демоническим смехом… Хранитель оправдал ее ожидания. С пафосом заявил:

– Мы, Баскервили, ведем свой род от фейри. Этот замок построил сэр Эндрю Баскервиль. Он был человеком смелым и дерзким. Однажды на охоте он увидел прекрасную фейри и похитил ее…

– Да-да, припоминаю, я читал эту историю в ваших семейных хрониках, – сказал Сенкевич.

Но тут его перебил Бэрримор. Голосом, полным негодования, он воскликнул:

– Все это ложь! Дьявольское искушение! Не было никаких фейри!

– Помнится, вы, друг мой, говорили, что не разбираетесь в мифологии рода Баскервиль, – удивился Сенкевич.

– Я же объяснял: потом, когда кое о чем догадался, стал расспрашивать стариков, записывать сказки и предания. Люди говорят о Баскервилях совсем другое.

– Замолчи, плебей! – рявкнул хранитель.

– Да вот уж нет, сэр! Не было никаких фейри, говорю! Род Баскервилей гнилой, все мужчины в нем безумны! Бесноватые, одержимые, а то и просто слабоумные. Сэр Эндрю тоже был слаб на голову. Он увидел красивую девицу-сироту, принял ее за фейри и похитил из дома. Бедняжка долго пыталась ему объяснить, что она обычная девушка. Но безумец не хотел верить, добивался ее любви. Наконец, отчаявшись его переубедить и поняв, что она уже все равно обесчещена долгим нахождением в его доме, девушка подтвердила, что она фейри, и согласилась выйти за него замуж. Но решив оградить себя от дурного нрава мужа, придумала проклятие: мол, если супруг ее обидит, его ждет неудача во всем.

– Это ты лжешь! – запальчиво воскликнул хранитель. – Есть дворцовые хроники, в которых говорится, что прекрасная фейри была представлена королю!

– Ну так время-то какое было, сэр, – фыркнул Бэрримор. – Люди верили в сказки, а девица вправду была замечательно красива. Бедная, что ей довелось вытерпеть: муж безумный, да еще и при дворе все, как сумасшедшие, принимали ее за фейри. Но, видно, девушка была умна. Потому что, поговаривают, после этого приема она и сбежала от сэра Эндрю, сделавшись фавориткой самого короля.

– Как же причудливо перемешивается правда и сказка! – ехидно заметил Сенкевич.

– Замолчи, или я перережу тебе глотку без очереди! – рявкнул Баскервиль на дворецкого.

Бэрримор осекся, но чувствовалось, он еще не раз выскажется.

– Я сказал: наш род ведет начало от фейри, поведавшей сэру Эндрю тайну Неметона, священного озера друидов, которое находилось на землях, пожалованных ему короной. Сэр Эндрю велел строителям Баскервиль-холла окружить озеро мрамором, чтобы все принимали его за неработающий фонтан. С тех пор Баскервили – хранители Неметона, и знание о нем передается от отца к сыну, – злобно прорычал баронет.

– Ну хорошо, с этим понятно. Допустим, так, – примирительно сказала Настя, испугавшись, что хранитель действительно начнет резать глотки. – Так что с проститутками?

– Жертвы кельтским богам, – пояснил сэр Генри. – Сначала, приехав весной в Баскервиль-холл, я хотел все устроить на месте. Но нет, вмешались Холмс и Уотсон, а глупец Степлтон в первый же день по ошибке привел вас к месту жертвоприношения. В итоге я успел даровать богам всего трех девушек. Пришлось свалить всю вину на исполнителя, самому его поймать и уничтожить, чтобы не проболтался. Селден был лишь пешкой в игре. Ну и разумеется, в силу кровожадности натуры, получал удовольствие от выполнения заданий. А потом я обезвредил излишне любопытных сыщиков. Холмса хотел, конечно, убить, но не получилось. Уотсону просто стер память – я не чудовище и не люблю лишнего кровопролития.

– О да! – расхохотался Сенкевич. – Чрезвычайно гуманный человек! Свежевать женщин как свиней!

– Ну зачем вы так? – нахмурился хранитель. – Во-первых, не женщин, а проституток, во всяком случае, в Лондоне. Я старался причинять обществу как можно меньше вреда. Во-вторых, думаю, вы уже догадались, в чем дело.

– Не совсем, – сказала Настя. – Мы сумели узнать, что убийства совершались группой людей. Но кто они, а главное – как вам удалось их толкнуть на это, для нас загадка. Деньги? Сколько же надо заплатить за такое? Вы наняли банду?

Лорд Генри расхохотался:

– Не считайте меня столь примитивным, милая леди! Да, вы никогда не сумели бы это угадать. На такое способен только Холмс, но его здесь нет… Что ж, приоткрою завесу тайны. Все равно вы скоро умрете, а я исчезну. Аарон, подойдите.

Одна из темных фигур, в молчании стоявших вокруг фонтана все время беседы, сдвинулась с места, приблизилась к хранителю. По его знаку человек скинул капюшон и распахнул плащ.

– Космински! – воскликнула Настя. – Значит, он все же убийца!

– Разумеется. Но взгляните сюда, леди.

На подкладке плаща алели вышитые буквы: «League of Maniacs».

– Лига маньяков?.. – изумился Сенкевич.

– Да. Не правда ли, изящная и, я бы сказал, изысканная придумка? Я собрал самых кровавых маньяков Лондона, они стали адептами друидизма. Друзья, идите к нам, покажитесь.

Они подходили по очереди, скидывали капюшоны. Огромный, широкоплечий человек со звероподобным лицом, похожий на гориллу, – Настя его не знала. Уолтер Сиккерт, скандально известный художник… При появлении последнего маньяка Бэрримор сокрушенно воскликнул:

– Ваше высочество! Но как же так?..

– И зачем такие сложности? – спросила Настя.

– Диту требуются кровавые жертвы, принесенные очень жестоким способом. А я не хотел марать рук, – небрежно пожал плечами хранитель. – Моим друзьям это лишь в удовольствие. К тому же очень удобно: никто не боялся быть пойманным и даже сознавался в убийстве – вполне искренне, надо отдать им должное. Но следующее преступление совершал другой участник Лиги, и предыдущего выпускали. Ведь у него было самое надежное алиби: на момент нового убийства он сидел в тюрьме. Есть еще одна, немаловажная, причина: ритуал достигает совершенства, когда в нем участвуют шесть жрецов. Это идеальное, мистическое число друидизма. Число силы.

– А первые две жертвы, которые были почти год назад?

– Они не имеют ко мне почти никакого отношения, – отмахнулся Баскервиль. – Это первые забавы моих жрецов. Думаю, вы обратили внимание, как неаккуратно они тогда действовали. Тогда они еще не были Лигой, просто случайно познакомились в одном из злачных мест Ист-Энда и решили развлечься. Я появился позже, отыскал их, организовал, дал название и миссию. Кстати, ритуал во всех подробностях продумал я, и письма в газеты и в полицию писал я.

– Вот почему не удалось идентифицировать почерк, – протянул Сенкевич.

– Вместе с вами в Лиге пятеро, – заметила Настя. – Ах да, еще девушка. Мэри Келли. Или Бэрил.

– Как глубоко вы копнули! – с уважением произнес Хранитель. – Да, вместе с нею нас было шестеро.

– Так зачем вы ее убили? – мягко осведомился Сенкевич. – Насколько я помню, вас связывали самые нежные чувства.

– Да, она была очаровательна. Но мне требовалась жрица. Для вызова посланника Дита друиды приносили шесть жертв: пять из них были обычными женщинами, шестая – жрицей, которая сама обагрила руки в крови. Обычно среди пленниц такие находились. Ну а мне ничего не оставалось делать, кроме как привлечь Бэрил к Лиге маньяков. Она участвовала в ритуальных убийствах, а значит, могла считаться жрицей.

– А потом, в Лондоне, вы сделали ее проституткой.

– Нет, она и была таковой с самого начала. Степлтон сожительствовал с публичной женщиной. Разумеется, вы уже догадались: никакого родства между ними не было.

– Ладно. Вы совершили пять жертвоприношений, потом отправились к Неметону, чтобы с помощью шестого вызвать темные силы. Но зачем было убивать девушек на болотах? Не хватило жертв?

– Нет-нет, все гораздо проще! Моим адептам требовалось как-то развлечься. Это уже их инициатива, я же просто не стал препятствовать. Все равно это уже ничему не помешает.

– Как вы их вытащили из лечебницы, я даже спрашивать не стану. Видел, это нетрудно. Но зачем они вам?

Хранитель вздохнул:

– Верховные друиды, жрецы Дита, справлялись с вызовом в одиночку. Я же опасался, что не настолько силен. Решил, присутствие остальных адептов станет поддержкой. И как видите, не ошибся: они хотя бы помогли скрутить вас. Вы могли помешать ритуалу, а сейчас все пройдет наилучшим образом. – Он взглянул на небо, светски заметил: – О, пожалуй, скоро начнем.

Настя соображала, что бы еще спросить у сэра Генри. Тут один из маньяков – тот самый, звероподобный, который сбил с ног Данилку, – издал болезненный стон, больше похожий на рев животного, и упал. Он катался по земле, корчился от судорог, на губах выступила пена.

– Похоже, один из ваших безумцев еще и эпилептик, – брезгливо поморщился Сенкевич.

– Нет, это всего лишь обращение, – улыбнулся хранитель. – А скажите, просвещенные пришельцы из двадцать первого века, вам это ничего не напоминает? Надеюсь, теперь вы в полной мере оцените элегантность моей идеи.

Через несколько мгновений адепт поднялся на ноги, но теперь это был совершенно другой человек. Настя узнала Майкла, а вернее, Михаила Острога, русского врача, у которого была на приеме.

– Михаил – человек науки, экспериментатор, – пояснил сэр Генри. – Он изобрел некую сыворотку, а потом испытал ее на себе. Истинный ученый. Теперь в нем существуют две личности, одна из которых – тихий добродушный врач, вторая – безжалостный убийца…

– Доктор Джекил и мистер Хайд! – воскликнула Настя.

– Аарон Космински живет не только за счет парикмахерского дела, – продолжал хранитель. – Его сожительница печет пирожки. С мясом. Угадайте с каким?

– Б… б… безумие какое-то! – высказался Сенкевич, переходя на русский. – Типа это Суинни Тодд?

– Вы поразительно догадливы. Назовете следующего персонажа сами?

Уолтер Сиккерт шутовски поклонился.

– Художник… – пробормотала Настя.

– Обратите внимание на юное и прекрасное лицо его высочества. А ведь принцу Альберту уже тридцать пять.

– Неужели Дориан Грей и автор его портрета? Как его звали?..

– Бэзил, кажется, – предположил Сенкевич.

– Совершенно верно. Не правда ли, очаровательный мир? Здесь живут двойники литературных героев из вашей реальности. И никто не сможет сказать: то ли информация об их существовании каким-то образом достигла писателей, то ли наоборот – эти симпатичные монстры появились благодаря фантазии творцов. О, вы даже представить себе не можете, сколько интересных, необыкновенных реальностей есть в мироздании! Но все это лирика, леди и джентльмены. А нам пора начинать. Сожалею, милая леди, но понадобится несколько капель крови, чтобы открыть Неметон. Не бойтесь: Дит насытился муками предыдущей жертвы, вас я убью быстро и почти безболезненно.

По знаку Хранителя адепты заняли свои места. Сэр Генри схватил Настю за волосы, оттянул ее голову назад, поднес к горлу нож. Девушка зажмурилась.

Сенкевич

Все время беседы с чокнутым хранителем он пытался хотя бы ослабить веревку, стягивавшую руки. Не тут-то было: проклятые маньячины скрутили его очень надежно. Когда сэр Генри приставил нож к горлу Насти, сердце резануло болью: неужели на этот раз не удастся спасти девчонку? Сенкевич чувствовал вину – все же из-за него Платонов с Настей угодили в эту безумную круговерть мироздания.

Адепты, воздев руки к небу, на одной ноте затянули то ли гимн, то ли молитву. Это звучало одновременно уныло и дико, угрожающе – от гортанных слов, произносимых речитативом, по коже пробегал холодок, на затылке, казалось, шевелились волосы.

Хранитель что-то резко выкрикнул. Маньяки разом замолчали, наступила мертвая тишина, нарушаемая только всхлипами Насти. Все, понял Сенкевич. Конец…

Метко брошенный камень угодил в висок сэра Генри. Тот вскрикнул от неожиданности, выпустил волосы Насти, выронил нож, который отлетел и с тяжелым бульком ушел под воду. Сразу же второй камень попал баронету в ухо.

– Взять! – рявкнул хранитель, отскакивая и указывая на чудом освободившегося Платонова, который целился в него третьим камнем.

Маньяки послушно двинулись на капитана. Сэр Генри с проклятиями шарил по карманам плаща.

– Стойте! Дайте что-нибудь вместо ножа!

Космински развернулся и швырнул бритву. Хранитель поймал ее на лету, раскрыл, придирчиво осмотрел.

Сенкевич почувствовал, что руки его больше не связаны.

– Сейчас, доктор, – прошипели за спиной. – Сейчас я вас освобожу. Узлы тугие, вы уж потерпите…

– Давай скорее, – процедил Сенкевич, с тревогой наблюдая, как на Платонова идут четверо психов, а сэр Генри возвращается к столбу.

Наконец веревки упали, Сенкевич ринулся на помощь Насте. Хранитель в образе сэра Генри не был так уж неуязвим – хороший хук отбросил его на пару шагов. Сенкевич сунул руку в карман, достал пинцет, лупу, отшвырнул. Где-то был скальпель, Уотсон всегда его с собой носил… Инструмент нашелся, но применить его не удалось: подбежал сэр Генри. Хищно блеснуло лезвие бритвы, Сенкевич уклонился от первого выпада, выставил перед собой скальпель. Хранитель только усмехнулся, поигрывая бритвой с ловкостью заправского уголовника. Вдруг он дернулся и упал вперед – Сенкевич едва успел отпрыгнуть. За спиной сэра Генри обнаружился Бэрримор с дубиной. Дворецкий, не медля, нанес контрольный удар работодателю, который уже встал на колени и собирался подняться.

Сенкевич торопливо перерезал скальпелем веревки, стягивающие руки и ноги Насти, крикнул:

– Беги! – А сам ринулся на помощь Платонову.

Капитан ловко маневрировал по заднему двору, уходя от преследователей. Вступить в прямую схватку не торопился. Маньяки в развевающихся плащах, носившиеся за ним, напоминали стаю летучих мышей. Между ними беспорядочно метался Бэрримор с дубиной, но никого не мог догнать. Сенкевич атаковал сзади: врезал одной из черных фигур в затылок. Псих оказался крепким, он лишь споткнулся, затем резко обернулся, осклабился.

– Коллега!

Михаил Острог тут же позабыл о Платонове, так ему понравилась идея сразиться с собратом по медицине.

– Что это у вас? О, у меня тоже есть такой. Им очень удобно резать шлюх. – В левой руке врача сверкнул скальпель. Острог с приятностью улыбнулся. – Тот самый. Я разделаю тебя как шлюху…

Он бросился на Сенкевича. Тот выгнулся вбок, лезвие только рассекло ткань пальто, наотмашь полоснул скальпелем – на щеке Михаила появилась глубокая рана. Врач злобно вскрикнул, прижал руку к лицу: между пальцами заструилась кровь. Только бы в Хайда обратно не перекинулся, мелькнула мысль. С этаким кабаном точно не справлюсь. Сенкевич сделал еще выпад – Острог уклонился, прыгнул вперед, пырнул скальпелем в живот, словно финкой. Острие угодило в металлическую пуговицу пальто, что спасло Сенкевичу жизнь.

Сэр Генри отошел подальше, отгородившись от дерущихся фонтаном, отстраненно наблюдал за схваткой. Платонов дрался с Космински, они упоенно молотили друг друга по физиономиям – парикмахер был здоров и злобен. Капитану повезло, что маньяк отдал бритву хранителю, иначе поединок закончился бы мгновенно.

Платонов с Космински вошли в клинч. Обхватив друг друга руками, с кряхтением топтались на одном месте. Каждый пытался свалить противника. Принц Альберт выхватил шпагу, пошел на капитана.

– Бэрримор, убери его! – пропыхтел Платонов.

– Извините, сэр… Как это? – Дворецкий замер в нерешительности. – Мне поднять руку на августейшую особу?..

Принц сделал выпад – Платонов, поднатужившись, дернул парикмахера, подставив его под шпагу. Острие вонзилось в плечо Космински.

– Чертовы аристократы! – взвыл поляк.

Уолтер Сиккерт с остро заточенным шпателем подскочил к Платонову, замахнулся, собираясь полоснуть по шее, но не успел: сзади подбежала Настя, ловко подставила подножку. Художник рухнул на землю, девушка прыгнула сверху, оседлала его, выбила шпатель из руки, врезала по челюсти. Сиккерт коротко рассмеялся, сбросил Настю, потянулся к оружию. Девушка пинком отшвырнула шпатель на несколько шагов. Сиккерт выругался, лягнул Настю так, что она отлетела, упала навзничь. Художник тут же бросился на нее, придавил коленом к земле, схватил за горло.

Принц дернул шпагу, обошел дерущихся, собираясь снова атаковать капитана. Бэрримор подбежал к Альберту, пнул его под зад. Венценосный маньяк в ярости обернулся.

– Уж простите, ваше высочество, – повинился дворецкий, шагнул вперед и двинул его по физиономии. Схватил за кисть руки, выкрутил изо всех сил. Шпага выпала из ослабевших пальцев. – Не надо было связываться с плохой компанией, ваше высочество. Теперь что ж поделаешь…

Сиккерт продолжал душить Настю. Задыхаясь, девушка судорожно шарила по земле, с трудом удерживая угасающее сознание. Камень бы… Ладонь ощутила что-то холодное, металлическое. Она схватила рукоять шпаги, хлестнула наугад. Удар рассек художнику кожу на виске, кровь залила глаз. Сиккерт взревел и ослабил хватку. Настя тут же хлестнула еще раз, попала по шее. Художник захрипел, разжал пальцы. Девушка столкнула его с себя, откатилась в сторону, села, держась за горло и переводя дыхание. Рядом сидел, так же зажимая шею, Сиккерт. Из глубокой раны на воротник пальто лилась кровь.

Бэрримор, сыпля извинениями и оправданиями, старательно молотил Альберта. Его мощные кулаки оставляли на красивом лице принца синяки, которые, однако, тут же, почти мгновенно, исчезали: портрет, дарующий вечную молодость и красоту, принимал увечья на себя.

Сенкевич теснил Острога в сторону бассейна. Врач, изрядно пораненный, медленно отступал. В крови были оба противника: скальпель Острога оставил на Сенкевиче множество порезов.

Платонов выстоял все же в спарринге с Космински, переломил ситуацию в свою пользу и теперь шел в наступление, методично нанося парикмахеру мощные удары. Поляк, с расквашенным носом, разбитыми челюстями, заплывшими глазами, едва держался на ногах.

Сиккерт захрипел, изо рта хлынула кровь. Он коснулся губ, посмотрел на окровавленные пальцы, словно не веря собственным глазам, потом показал руку Насте. Выражение лица у художника было по-детски обиженным, будто он спрашивал: «За что?» Издав нечленораздельное бульканье, Сиккерт свалился лицом вперед, содрогнулся в агонии и замер.

Сенкевич почти прижал Острога к бортику бассейна. Ощутив спиной холод мрамора, поняв, что отступать больше некуда, врач зарычал и с отчаянием загнанного животного бросился на противника. Сенкевич отбил руку со скальпелем, ответил хуком справа. Отскочил на шаг и, не давая Острогу опомниться, врезал ногой в живот. Врач упал на бортик, перекувырнулся и рухнул в воду. Раздался тяжелый всплеск, по поверхности воды пошли круги, затем все стихло. Острог так и не выплыл.

Платонов между тем добивал парикмахера. Космински упал на колени, и новый удар отправил его в нокаут.

– Ваше высочество! – взвыл Бэрримор, наблюдая, как разбитая скула принца тут же заживает. – Да сколько ж можно-то?

К нему подоспели Настя и Дан, помогли скрутить Альберта. Сенкевич принес веревку, от которой недавно освободился, связал принцу руки за спиной. Не особенно расстроившись, Альберт уселся на заднее крыльцо, всем видом показывая, что не будет сопротивляться.

– Так-то оно и лучше, – резюмировал Бэрримор. – Не хочется рук марать… то есть, простите, ваше высочество, обагрять, конечно. Обагрять рук кровью августейшей особы.

В драке все четверо как-то забыли об основном противнике – хранителе, который сейчас вышел из-за фонтана, поигрывая опасной бритвой.

– До чего же слабые пошли маньяки, – с презрением произнес он. – Придется самому решать проблему. Как всегда, впрочем.

Но он не торопился бросаться в бой, речитативом начал произносить какое-то заклинание. Темнота, казалось, сгустилась, луна сделалась тусклой и покрылась черными пятнами, воздух, напротив, разредился. Запахло озоном.

Вода Неметона взбурлила, выбросила в небо высокие фонтаны. Баскервиль осекся, изумленно уставился на бушующее озеро. Неметон издал булькающий звук и с отвращением выплюнул труп Острога. Тело тяжело брякнулось под ноги хранителя. Тот упал на колени:

– Повелитель, но как же? – Потом, озаренный догадкой, воскликнул: – Конечно! Кровь пролилась в воду в назначенный час…

Сенкевич ожидал, что над водой возникнет жуткое божество, но Неметон лишь продолжал бурлить.

– Все жертвы принесены! Яви своего посланника, великий Дит! Ответь мне! – Хранитель молитвенно простер руки к озеру.

Длинное черное тело, сотканное из мрака и лунного света, стремительно перенеслось через ограду, в один прыжок пересекло задний двор и остановилось перед Баскервилем. К удивлению Сенкевича, это оказался их домашний любимец, названный в честь сэра Генри. Но теперь пес преобразился: он стал выше и мощнее, глаза уже не просто горели, а излучали нестерпимое зеленое сияние, шерсть сверкала огненными иголками. Монстр приоткрыл пасть, показывая белоснежные длинные клыки. Над ним белым облачком трепетал призрак черноволосой девушки.

– Собака Баскервилей… – прошептал хранитель. – Я знал, знал… Всегда знал… Передай мне ответ Дита, посланник темного мира!

Он простерся перед зверем ниц, уткнулся лицом в землю. Пес подошел к нему, уставился неподвижными глазами, лучи которых, казалось, вот-вот пронзят тело сэра Генри насквозь. Под его взглядом хранитель приподнялся, замер, потом, двигаясь как сомнамбула, будто находился под гипнозом, встал на ноги. На одной ноте произнес:

– Я услышал приказ повелителя.

Монстр отвернулся от него, двинулся по двору, останавливаясь перед каждым, ощупывая сверкающим зеленым взглядом. За ним, не отставая, плыла призрачная девушка. Впервые у нее было счастливое, умиротворенное лицо. Возле Бэрримора, Платонова и Насти чудовище не задержалось. Пришла очередь Сенкевича, и пес надолго замер, всматриваясь в его глаза. Показалось, зеленые лучи, словно какой-то мистический рентген, проникают внутрь души, видят все потаенное – скрыть невозможно ничего. Пес будто перебирал его мысли, как карты.

«Его время прошло, – вдруг прозвучал низкий, холодный голос в голове. – Он не справился с задачей, был слишком самонадеян, нарушил условия договора. Ему пора уйти. Нам требуется новый хранитель. Им будешь ты».

От этих слов Сенкевича передернуло. Голос ввинчивался в сознание, его ледяные звуки лишали воли, парализовали, сковывали разум. Как будто через пелену он вяло подумал, что хотел именно этого. Теперь Флоренция 1428 года переставала быть недостижимой мечтой. А еще можно будет вернуться в Равенсбург, подобрать подходящий объект и найти Розу до того, как ее убьет вервольф…

Эта мысль придала сил, и Сенкевич молчаливо согласился. Хотя его мнения голос не спрашивал, он приказывал и повелевал: «Ты будешь бесконечно скользить по времени и пространству, переходя из тела в тело. Будешь жить вечно, и не будет в мире человека могущественнее тебя, потому что истинное могущество заключается в знании. Мы даруем тебе бессмертие, стираем для тебя границы миров, за это ты станешь нашим верным слугой и будешь оберегать мироздание от вторжения непосвященных».

Зеленые лучи сделались невыносимо яркими, впились в зрачки Сенкевича, он ощутил сильную боль, на мгновение показалось, что сияние сейчас выжжет ему глаза, а может, и мозг заодно. Но вскоре боль утихла, зрение восстановилось. Он смотрел на пса. И видел сквозь пространство и время.

Он поднялся из Неметона, связующего миры, неслышно скользнул по черной глади, встал у изваяния, жадно принюхиваясь к запаху крови – огромный черный пес, шерсть которого светилась во тьме, а глаза горели зелеными огнями. Посланник Дита пришел за жертвой для своего господина. Он наблюдал за последними судорогами жрицы, ожидая нужного момента, чтобы забрать ее душу в мир мертвых для служения кровавому богу. Над телом поднялась белая дымка, в которой угадывались черты жрицы. Призрачная девушка посмотрела на окровавленную покинутую оболочку и беззвучно рассмеялась, радуясь освобождению от боли и страданий. Огляделась, увидела посланника Дита, без страха и сомнения протянула к нему тонкие руки, прося забрать туда, где она обретет покой. Пес переступил с лапы на лапу, готовясь совершить прыжок в безвременье, проводить дух к господину.

Но в то мгновение, когда переход должен был состояться, дротик-пилум пробил спину жреца, который открыл врата в Неметоне, а поляна заполнилась римскими воинами. Никто из воинов не видел, как огромный черный пес метался вокруг поляны, принюхиваясь к воздуху. Поздно: ритуал был нарушен, врата между мирами в Неметоне закрылись, и посланник остался отрезанным от своего господина. Жалобно поскуливая, как обычная побитая собака, черный пес убежал в лес. Теперь, когда кельтское поселение уничтожено, а все жрецы перебиты, некому будет снова открыть врата. Неметон останется безмолвным и пустым, а псу предстоит вечно скитаться по лесам. Ему, грозному слуге Дита, остается только надеяться, что когда-нибудь потомки друидов снова обретут тайные знания и проведут ритуал. А пока он будет незримо охранять их и появляться, чтобы предупредить о близкой смерти.

Не видели римские воины и как дух девушки потерянно бродил вокруг священного озера, беззвучно звал посланника, который должен был проводить его в обитель мертвых. Как на белой дымке появлялись кровавые отметины – раны, полученные при жизни, знак, что душа жрицы обречена скитаться по миру, пока не откроются врата в Неметон и посланник не отведет ее к Диту.

Бывший хранитель времени, а теперь обычный смертный, нарушивший волю богов, стоял возле Неметона, покорно ожидая своей участи. Пес отвернулся от Сенкевича и смотрел на призрак девушки. Теперь монстр видел ее, и она, улыбаясь, поглаживала светящуюся шерсть.

Наконец она обретет покой, подумал Сенкевич. И посланник Дита вернется в привычный мир. Почему-то теперь судьбы покойницы и потусторонней сущности трогали его больше, чем человеческие.

Пес шагнул к озеру, дух жрицы полетел за ним. Сэр Генри, повинуясь горящему взгляду посланника, ступил на мраморный бортик. Сенкевич пошел следом, чтобы лучше видеть, как они будут уходить. Воды Неметона разверзлись, в центре закрутилась воронка, на мгновение открыв глубокую черноту. Хранитель прыгнул в бездонную круговерть, за ним плавно погрузился призрак жрицы. Собака Баскервилей исчезла последней.

Воронка стремительно стянулась, и вскоре поверхность озера стала гладкой, как обычно.

– Уотсон! То есть, тьфу, Сенкевич! Ты чего портал не открываешь? – К фонтану подбежал Платонов. – Ясно же: это место силы! Сейчас, пока энергия есть!

– Дорогой друг, – чопорно ответил Сенкевич, – позвольте мне самому решать, когда открывать портал. Хочу вас заверить: волноваться не о чем, энергия здесь будет всегда.

Платонов с Настей не слышали его беседу с посланником Дита. А рассказывать Сенкевич не хотел – начнутся подозрения, расспросы. Он и сам не был еще уверен, хорошо ли для него стать хранителем. Но ведь выбора не имелось – что ж теперь переживать.

Зато сейчас есть возможность отправить капитана с подружкой именно туда, куда они так стремятся: назад, в их реальность. В конце концов, это его обязанность как хранителя – пресекать несанкционированные путешествия через Междумирье.

Сенкевич вынул из кармана карандаш, листки с выведенными в лаборатории формулами, которые на всякий случай всегда носил с собой, и погрузился в расчеты. Итак, Платонов с Настей возвращаются домой, а сам он отправляется… нет, не во Флоренцию. В Германию XV века. Ему нужно все исправить: найти Розу, спасти ее, защитить, оградить от опасностей. И прожить с нею долгую, счастливую жизнь. Не одну – много жизней. Посланник Дита не говорил, что хранитель обязан быть одиноким. Значит, все в порядке.

Смущало только одно: для сохранения равновесия полагалось проживать жизнь объекта от рождения до смерти. Но, в конце концов, сейчас Сенкевич оказался в теле взрослого мужчины, а не младенца – значит, на эту ипостась правило распространяться не должно.

– Ты скоро? – торопила Настя, оглядываясь по сторонам. – Думаю, сюда обязательно заглянет полиция.

– Об этом можно не беспокоиться, – вежливо улыбнулся Платонов. – У нас имеются в наличии сбежавшие из лечебницы преступники, вернее их трупы. И зачинщик всего переполоха. – Он кивнул на связанного Альберта, который, сжавшись, дрожал на заднем крыльце рядом с Бэрримором. Дворецкий что-то сочувственно втолковывал принцу.

– Думаешь, дело дойдет до суда?

– Нас это волновать не должно. Главное – преступник пойман, его подельники мертвы. Джек Потрошитель больше не вернется.

Сенкевич не прислушивался к их диалогу. Как найти Розу? Как пересечься с нею в одной точке пространства и времени? И кем стать? Он ведь должен попасть в тело младенца, прожить жизнь от начала до конца. Введем переменную…

После долгих выкладок он все же пришел к нужному результату. Удовлетворенно кивнув, принялся вычерчивать перед озером магическую фигуру. Махнул Платонову и Насте. Втроем они встали в центр круга, Сенкевич прочел заклинание – над Неметоном повисла фиолетовая клякса. Стремительно расширяясь, она втягивала в себя сухие травинки, пыль и капли черной воды.

– Все так просто? – удивился Платонов.

– Да. Теперь все просто, – улыбнулся Сенкевич.

Они шагнули в портал.

Эпилог

Шерлок Холмс очнулся, приоткрыл глаза: над ним простиралось пасмурное утреннее небо. Он лежал на земле возле мраморного фонтана. Холмс сел, оглянулся: за спиной вздымалась обгорелая громада Баскервиль-холла, на заднем крыльце которого трясся и хныкал связанный человек, лицо которого показалось знакомым.

– Да, конечно. Принц Альберт, – пробормотал сыщик, касаясь затылка, в котором поселилась тупая боль.

Рядом с принцем сидел Бэрримор, что-то успокаивающе говорил.

Вокруг лежали… трупы? Красивая черноволосая девушка, в которой Холмс с трудом узнал Бэрил Степлтон, безусловно была мертва. Также мертв был мужчина средних лет в промокшей насквозь одежде. Еще два тела находились поодаль: у одного человека было перерезано горло, судя по луже крови, скопившейся вокруг головы, явно повреждена сонная артерия. Другого, с разбитым лицом, следовало осмотреть – возможно, жив.

Рядом с ними навзничь лежала миссис Хадсон, почему-то одетая в мужской костюм. Холмс вскочил, подбежал к женщине, присел рядом, коснулся шеи. Пульс бился ровно. Домохозяйка вздохнула и открыла глаза.

– Слава богу, миссис Хадсон, вы живы.

Сыщик помог домохозяйке подняться. Но увидев картину, достойную поля битвы, она застонала и медленно опустилась на землю.

– Обморок, – констатировал, подходя, доктор Уотсон. – Жаль, нет ни уксуса, ни нюхательных солей.

Его лицо и руки были покрыты кровоточащими порезами. Не обращая внимания на собственные раны, Уотсон расстегнул верхние пуговицы блузки миссис Хадсон и принялся похлопывать женщину по щекам.

– Кажется, я должен удалиться от дел, Уотсон, – произнес Холмс. – Я потерял дедуктивные способности. Иначе всего этого можно было бы избежать.

– У вас была амнезия, дорогой друг. И у меня тоже. Мы подверглись воздействию мистической силы, которая повлияла на нашу память.

– Мистических сил не существует, – прохладно заметил сыщик.

Уотсон рассмеялся, придерживая за плечи миссис Хадсон, которая очнулась и теперь сидела, зябко кутаясь в накидку.

– И это говорит человек, который своими глазами видел ритуал жертвоприношения друидскому богу, явление монстра, посланника этого бога, и разговаривал с призраком девушки, убитой много веков назад!

– Тем не менее, Уотсон, мистических сил не существует, – упорствовал Холмс. – Есть силы, которые наука еще не сумела объяснить. Но когда-нибудь это обязательно произойдет.

– Хорошо, дорогой друг, не буду спорить. Сейчас важнее другое: вернулась ли к вам память? Вы помните, что произошло весной в Баскервиль-холле?

Последняя запись доктора Уотсона о деле собаки Баскервилей

Мы вернулись в Баскервиль-холл под утро – уставшие, замерзшие, перепачканные болотной тиной. Но отдохнуть не удалось: едва я успел принять ванну и переодеться, как приехали полицейские. Весь день прошел в суете: беседа с инспектором, поездка на ферму «Каменные столбы», из которой родом была последняя жертва, дочь хозяина, попытки справиться с газетчиками, которые невероятным образом узнают новости раньше всех и как стервятники слетаются на место трагедии.

Мы освободились только к вечеру. Сэр Генри отправился в Меррипит-хаус, чтобы провести вечер с мисс Бэрил, которая, несомненно, волновалась за возлюбленного.

Я лег спать пораньше. Едва закрыл глаза, как провалился в тяжелый вязкий кошмар, в котором мне виделись то растерзанные девушки, то кровожадный безумец Селден, вылезающий из болота. В какой-то момент сон стал настолько невыносимо страшным, что я заставил себя проснуться. Несколько секунд лежал с открытыми глазами, стараясь унять сердцебиение. И вдруг услышал, как в замочной скважине проворачивается ключ.

Я вскочил, схватил с прикроватной тумбочки револьвер, прицелился в темноте. Дверь тихо заскрипела, и в комнату скользнул темный силуэт.

– Не нужно стрелять в меня, дорогой Уотсон, – тихо произнес знакомый насмешливый голос. – Впрочем, совершенно правильно, что держите револьвер под рукой: он может вам пригодиться.

– Холмс?.. Но откуда?..

Спрашивать, как мой друг отпер дверь, не имело смысла: у Холмса имелся набор воровских отмычек, которыми он владел виртуозно.

– Собирайтесь, Уотсон. Свет не зажигайте. Я расскажу вам, что мне удалось выяснить.

Я принялся торопливо одеваться. Между тем мой друг рассказывал:

– После сообщения о втором убийстве я решил, что ситуация в Девоншире требует моего присутствия. Приехал инкогнито и укрылся в пещере одной из многочисленных скал на болоте. Кстати, не так далеко от Гримпенской трясины, где прятался Селден. Я выследил его.

– Но почему же вы не спасли несчастную девушку?

– Фатальное невезение, Уотсон! В день убийства я следил за каторжником, но делать это, как вы понимаете, было затруднительно. Мне пришлось идти на большом расстоянии от него, скрываясь за редкими деревьями. На беду, я сошел с тропы и завяз в топи, сам едва не утонул. Когда удалось выбраться, я кинулся к укрытию Селдена, но было уже поздно.

– Почему вы тут же не сообщили в полицию, Холмс?

– Все не так просто, Уотсон. Селден лишь исполнитель, пешка в игре гораздо более опасных людей. Мне нужны были улики против его нанимателя. Главный злодей не должен остаться безнаказанным.

– Кто его наниматель, Холмс? О чем вы?

Мой друг уселся в кресло.

– Тот, кто заинтересован в этих смертях. Скажите, Уотсон, разве вас не насторожила омела, которую убийца оставлял на трупах? Ведь вы много читали о друидах, это они украшали жертв омелой. С чего бы безграмотному каторжнику, убийце быть столь утонченным? Да откуда ему знать о друидах?

– Да, я догадывался, что это ритуал. Но думал, он – прихоть безумца.

– Возможно, безумца, Уотсон. Только в этом деле далеко не один безумец, и даже не двое. Вы же понимаете, что Селдену одному не выжить было на болотах. Кто-то должен был приносить ему еду. Я выследил этого человека.

– Кто же это?

– Очаровательная мисс Бэрил Степлтон.

Я ожидал услышать все что угодно, только не это, и потрясенно молчал. Но следующая фраза друга поразила меня еще сильнее.

– А сопровождал ее наш общий знакомый сэр Генри.

– Нет, этого не может быть! Вы ошибаетесь, дорогой Холмс! Сэр Генри сам отыскал каторжника, чтобы передать его в руки полиции. И только случайность помешала ему это сделать…

– Тщательно подготовленная случайность, Уотсон. Рядом с утопающим было два взрослых мужчины, но они почему-то не сумели вытащить Селдена. Сэр Генри понял, что и вы, и я докопались до многого, и решил убрать подельника, заодно свалив на него всю вину.

– Но к чему Баскервилю эти убийства? Нет, я не могу поверить…

– Я же сказал, Уотсон: в этом деле слишком много безумцев. Пока вы занимались наблюдением здесь, я тоже не терял времени зря, навел справки о детстве и юношестве сэра Генри, а также о его семье. Знаете ли вы, что Баскервили вот уже много веков считают себя хранителями друидического знания и священного озера друидов Неметона? Этот неработающий фонтан на заднем дворе и есть Неметон.

– Да, действительно, меня всегда удивляло, какой смысл в постройке фонтана на заднем дворе…

– Это лишь маскировка для озера, Уотсон. Для всех Баскервилей передача друидских реликвий была только игрой, семейной традицией. Но сэр Генри, видимо, вообразил себя настоящим жрецом кельтского бога. Знаете ли вы, что он состоял в длительной переписке со Степлтоном? Вот еще один безумец в этой истории.

– Но почему вы не сообщили в полицию, Холмс?

– У меня нет доказательств. Мое слово против слова баронета.

– И что же, мы оставим его безнаказанным?

В голосе Холмса слышалась усмешка:

– Возможно, получится отыскать улики. Пойдемте в библиотеку, Уотсон. Вы же сообщали, что Баскервиль со Степлтоном постоянно запираются там. Конечно, самые важные документы сэр Генри хранит у себя, но может быть, мы найдем что-то, что может послужить уликой.

Мы тихо вышли из комнаты и двинулись по длинному темному коридору. Баскервиль-холл спал, вокруг царила абсолютная тишина. До библиотеки добрались без приключений. Войдя, зажгли керосиновую лампу, стоявшую на столе, и принялись за поиски. В первую очередь осмотрели ящики письменного стола, которые Холмс тщательно простучал в поисках тайника. Ничего.

– Этот документ кажется мне интересным, Уотсон, – сказал он, протягивая листок с вычислениями и формулами. – Спрячьте его.

Я взял с полки наугад небольшую книжицу, сунул в нее листок и положил во внутренний карман пиджака.

– Стойте на местах, джентльмены, – раздался спокойный голос за спиной.

Одна из тяжелых книжных полок исчезла, открыв проем в стене. Из него к нам шагнул сэр Генри, за ним шел Степлтон с револьвером в руке.

– Вы оказались слишком хорошим сыщиком, мистер Холмс, – с мягким упреком сказал баронет. – Еще когда старый дурак доктор Мортимер, вообразив, что мне грозит опасность из-за собаки Баскервилей, обратился к вам за помощью, я подозревал: хлопот вы доставите много.

– Почему же не отказались от моих услуг? – спокойно спросил Холмс.

– Это вызвало бы подозрения, в первую очередь у вас.

– А вы считаете, собака для вас не опасна?

– Разумеется, нет. Обычный семейный призрак, каких много. Да, он появляется перед смертью каждого Баскервиля. Но я видел его уже много раз и, как видите, жив. Ах, Холмс, ну что вам стоило подождать еще немного? Оставалось всего три жертвы…

– С вашей стороны было опрометчиво затевать этот ритуал, когда мы находились рядом, – с мягким укором заметил Холмс.

– Что мне грозило? Я никого не убивал. Убийца – Селден. Он мертв и никому ничего не расскажет. У вас есть только подозрения. Но вы ведь будете копать дальше, господин сыщик. Поэтому, увы… Мне очень жаль, Холмс. Но Гримпенская трясина глубока. Неметон еще глубже. Вас даже не будут искать. Ведь никто не знает, что вы в Баскервиль-холле, не так ли? Но для начала займемся доктором Уотсоном. С вами все сложнее, дорогой Уотсон. Признаться, вы стали мне почти другом, и я надеялся, что рано или поздно сумею убедить вас примкнуть к истинной вере. К тому же о вашем отъезде в Баскервиль-холл знают многие. Поэтому…

Он поднял руку и стал повторять длинную фразу на неизвестном мне языке. Я ощутил легкое головокружение. Слова окутывали меня мягким одеялом, убаюкивали, погружали в забытье. Вскоре мне показалось, что я уплываю куда-то, все тревоги, страхи и неприятности отступили. Прошлое исчезало, мир вокруг менялся…

– Не слушайте его, Уотсон! – воскликнул Холмс.

Голос друга доносился как будто издали. Перед глазами все заволокло серой пеленой, через которую я с трудом рассмотрел, как сэр Генри махнул рукой. Следом Степлтон поднял револьвер. Холмс резко швырнул в него книгу, которую держал в руках. Степлтон дернулся и промахнулся.

– Пригнитесь, Уотсон! – Холмс перепрыгнул через стол, бросился на биолога.

Я медленно, как во сне, опустился на пол, чувствуя себя абсолютно обессиленным. Холмс выбил револьвер из руки Степлтона, уложил его превосходным хуком справа. Поднял оружие, но сзади набросился сэр Генри, сбил с ног. Холмс, падая, сумел подставить баронету подножку, они рухнули на стол, сбив керосиновую лампу. Тонкое стекло плафона треснуло, по бумагам на столе пробежал синеватый язычок пламени. Сэр Генри схватил Холмса за грудки, дернул на себя. Мой друг, беспорядочно шаря руками, свалил на пол горящие листы. Искры от них разлетелись по библиотеке, коснулись полок. Старые книги занялись мгновенно, вскоре стеллажи запылали.

Я собрался с силами, поднялся, вытащил револьвер. Но никак не мог решиться на выстрел: боялся попасть в Холмса.

Библиотека наполнилась дымом, пламя подбиралось все ближе к нам, грозя отрезать пути к отступлению. Огонь бежал по стенам, перекидывался на тяжелые портьеры.

Холмс оттолкнул сэра Генри, вскочил на ноги, но баронет снова бросился на него. Падая, мой друг ударился затылком об каминную полку, рухнул и остался неподвижен. Баскервиль подхватил кочергу, размахнулся, чтобы добить Холмса. Я выстрелил. Пуля попала в плечо сэра Генри. Он вскрикнул и попятился. Сделав еще один выстрел, я подбежал к Холмсу.

Раненый баронет сделал еще два шага назад, прямо в пламя. Над головами затрещало. Я едва успел подхватить друга под мышки и оттащить к двери, как с потолка рухнула горящая балка. Она упала прямо на тело Степлтона и перекрыла дорогу Баскервилю.

Надсадно кашляя, я вытащил Холмса из библиотеки…

– Да. Последнее, что я помню, – как лежал на дорожке перед домом, а вы, Уотсон, приводили меня в чувство.

– Я и сам не помнил последних событий в Баскервиль-холле. А те записки, которые не успел вам послать, как и мой дневник, сгорели вместе с домом.

– У меня ваши письма тоже не сохранились. Уезжая из Лондона, я взял их с собой, но потом оставил в пещере на болотах.

– Ничего, Холмс. Главное – мы живы и вспомнили все. Я восстановлю свои записки. Это одно из самых интересных ваших дел.

– Боюсь, тут я проявил себя не лучшим образом. – Сыщик перевел взгляд на труп Бэрил Степлтон. – К тому же убил женщину.

– Вы избавили ее от мучений, Холмс.

– Боюсь, полиция не примет во внимание такой аргумент. Скоро здесь будут полицейские.

Уотсон пожал плечами:

– Полагаю, некоторые вещи лучше им не рассказывать. Картина убийства налицо, преступник пойман… Где ваш револьвер? А, вон он лежит.

Доктор поднял оружие, с минуту смотрел на него, потом подошел к Неметону и швырнул револьвер в черную воду.

* * *

Он глубоко вдохнул, ощущая, как расправляются легкие, наполняясь воздухом. Мир, в котором он оказался после безопасного уюта материнской утробы, казался холодным, враждебным, страшным. Он ощущал сильную боль – повсюду, во всем крошечном тельце. Как, оказывается, это больно – привыкать к жизни! Неудивительно, что природа не дала младенцам способность запоминать: сохранить момент рождения в памяти было бы слишком жестоко. Сенкевич сделал еще вдох и зашелся в крике боли.

– Какой хороший мальчишечка! – гортанно произнес женский голос. – Крепкий, сильный, вон как кричит!

– Подай его мне, Рада. – Второй голос, усталый, но счастливый.

– Сейчас, только оботру.

Его тщательно обтерли, завернули во что-то мягкое. Он немного согрелся и замолчал. Потом ощутил успокаивающее, родное тепло. Руки матери нежно обняли его, поднесли к груди. Сенкевич почувствовал дразнящий запах молока, обхватил губами крупный сосок, с наигранным цинизмом усмехнулся про себя: «Не так уж и плохо быть младенцем».

Раздался скрип, лошадиное ржание, потом он ощутил движение. Его вместе с матерью куда-то везли.

– В хорошее время родился твой малыш, – проговорили рядом, и его лба коснулись жесткие прохладные пальцы. – Май, тепло, да и табор в богатые края откочует. В спокойные края. До зимы сыночек твой успеет окрепнуть. Да хранит его Сара Кали. Как назовешь?

В голосе матери слышалась улыбка:

– Роман. А тебе-то когда?

– Нескоро еще, в ноябре появится доченька.

– Почему ты решила, что дочь?

– Старая Эва гадала. Ты же знаешь, она не ошибается.

Сенкевич наелся и выпустил сосок. Навалилась сладкая дремота.

– Задремал твой Роман, – звонко рассмеялась Рада.

Мать пошевелилась, но болезненно охнула.

– Погоди, погоди, – засуетилась подружка. – Нельзя тебе пока. Ты тоже поспи. Сейчас соломки подстелю, чтобы тебе поудобнее было.

Раздалось шуршание. Рада устроила мать, накрыла тряпьем, взяла ребенка, уложила рядом. Сама присела с другой стороны, зашептала таким тоном, будто рассказывала сказку на ночь:

– Вот родится моя доченька, назову ее Розой. И будет она самая красивая в таборе. А твой Роман вырастет самым сильным и умным цыганом. Станет бароном и женится на моей Розе…

Так и будет, сквозь сон думал Сенкевич. Обязательно так и будет…

* * *

Его скрутило, перевернуло вверх ногами, белая круговерть медленно заполнялась фиолетовыми точками, они растекались в кляксы, и вот уже пространство вокруг окрасилось в чернильный цвет ночи. Потом сжалось, дернулось и выплюнуло из себя Дана. Некоторое время он лежал, ощущая щекой гладкость пола, вдыхая запахи воска, жженой травы и химикатов. Эта смесь что-то напоминала…

Дан поднял голову, огляделся: он находился в потайной комнате офиса Сенкевича, прямо посреди начерченной на полу пентаграммы. Рядом, раскинув руки, на спине лежала Настя – настоящая, такая, какой была до всех перемещений. Дан коснулся ее шеи, уловил биение пульса – жива, слава богу.

Девушка судорожно вздохнула, открыла глаза, села рывком.

– Данилка? Данилка! Мы вернулись!

– Да, – вздохнул он.

– Ты не понимаешь! Наконец ты – это ты! Не японец, не инквизитор средневековый, не пират космический, а ты, Данила Платонов. – Настя ощупала себя, скосила глаза, пытаясь рассмотреть как можно больше, сокрушенно простонала: – Зеркала нет…

– Не волнуйся, – улыбнулся Дан. – Ты тоже настоящая. Мы дома.

Первый восторг прошел, Настя огляделась, нахмурилась:

– А где Сенкевич?

Чернильное пятно, из которого они выпали, сжималось и медленно истаивало. Олигарха, из-за которого все и началось, в нем не было. Дан рискнул подойти, глянуть поближе, но соваться внутрь не стал. Сенкевич так и не появился. Пятно сократилось до размера арбуза… яблока… монетки… и наконец исчезло.

– Наверное, все же отправился в свою Флоренцию, – пожал плечами Дан. – Какого там года?..

– Не помню. – Настя смотрела с тревогой. – А разве это возможно, Данилка? Помнишь, он говорил…

– Там вранье на вранье, – устало махнул рукой Дан. – Хранитель врал Сенкевичу, Сенкевич врал нам. Наверное, с учетом последних данных он сумел сделать правильные расчеты. Видишь же, вернул нас в ту точку времени и пространства, с которой все началось…

Настя поднялась, прошлась по комнате, зачем-то заглянула за картины, поочередно открыла ящики старого маленького комода, уселась в продавленное кресло, устало откинулась на спинку, прикрыла глаза.

Дан хотел подойти, обнять подругу, но тут раздался грохот. Потайная дверь, замаскированная электронной картой, задрожала и отодвинулась. В комнату ворвался ОМОН.

Дальнейшие события остались в памяти как сплошная безумная круговерть, ничуть не хуже, чем в портале. Сначала пришлось объяснять, что Сенкевича в комнате не было, придумывать, что с ними случилось. Бойцы обшарили каждый квадратный сантиметр офисного здания, простучали стены, обследовали шахты лифтов, подвал и чердак. Олигарха, конечно, нигде не нашли.

Потом началась нудная бумажная работа, отчеты перед начальством, составление бесконечных рапортов… Дан освободился только в девять утра. Настя, схлопотав очередной выговор за самоуправство, ушла чуть раньше. Девушка была так измучена, что, казалось, засыпала на ходу. Вяло помахала Дану, с трудом улыбнулась и обещала позвонить завтра.

Наконец Дан вернулся домой, и даже немного удивился, что в квартире ничего не изменилось. Он прошелся по комнате, бесцельно прикасаясь то к одному предмету, то к другому, узнавая их и одновременно ощущая себя словно чужим. В голове никак не укладывалось: вроде бы прошли всего сутки, но он за это время успел прожить целых три жизни.

Пройдет, решил он. Просто откат после всех злоключений. Относительность пространства и времени – штука весьма мозгодробительная, сложная для осознания. У любого когнитивный диссонанс начнется. Он чувствовал себя разбитым, опустошенным физически и морально. Все, отдыхать, решил Дан. Только сначала снотворное. Открыл холодильник, вынул початую бутылку водки, плеснул немного в стакан, выпил залпом. Закусил маринованным огурцом, прошел в комнату и, не раздеваясь, рухнул на диван. Сон оказался милосерден: он просто отключился, провалился в черную пустоту.

Его разбудил звонок. Дан взглянул на телефон, была половина первого ночи. Он подскочил, открыл дверь. На пороге стояла Настя – вся какая-то взъерошенная, в распахнутом пальто, из-под которого выглядывали растянутый старый свитер и потертые джинсы. Это было вовсе не похоже на нее: обычно она умудрялась отлично выглядеть в любой ситуации. К груди Настя прижимала толстую книгу.

Дан молча посторонился, впуская подругу. Она шмыгнула мимо него в прихожую, скинула пальто, пробежала в комнату. Дан шагнул за ней, сделал приглашающий жест, указывая на кресло. Настя не стала садиться, стояла перед ним, по-прежнему прижимая к себе книгу, стиснув ее так, что костяшки пальцев побелели.

– Что? – спросил Дан.

Настя молча раскрыла солидный томик, подала ему. Это оказался учебник истории для вузов. Абзац в начале страницы был очеркнут синей ручкой.

«Октябрьский социалистический бунт – одно из серьезнейших восстаний в мировой истории. Произошел в октябре 1917 года, едва не повлек за собой раскол общества и гражданскую войну. Был подавлен царскими войсками под командованием генералов Каледина и Корнилова…»

Это не укладывалось в голове. Служба, коллеги, город, его собственный дом – все было знакомым, родным, привычным. И сам он, и Настя…

– Понимаешь, Данилка? – Голос девушки дрожал то ли от волнения, то ли от невыплаканных слез. – Мы снова в чужом мире, почти таком же, как наш, но все равно в чужом. В телах двойников.

– Где ты взяла эту книгу?

– На полке, блин! Это мой старый учебник.

– С чего ты туда полезла-то?

– Включила телевизор и увидела фильм «Терминатор». Со Сталлоне в главной роли. По другой программе шли новости, об успехах российской нефтедобывающей промышленности на Аляске. Ну я и заглянула в учебник.

Дан рассеянно кивнул. Ему показалось интересным, что, несмотря на расхождения в истории разных миров, результат в итоге все равно оказался почти идентичен. Он тоже включил телевизор. Появилась заставка с бело-сине-красным флагом, в левом верхнем углу которого воинственно топырился коронованный двуглавый орел на золотом поле. На фоне заставки сидела симпатичная дикторша.

– Вы смотрели ток-шоу партии либералов «Пусть поговорят», – приветливо улыбнулась она. – А сейчас краткий обзор последних новостей. Правительство Китая озабочено нарастающим в стране демографическим кризисом, который вызван невероятным падением рождаемости. Готовится законопроект, обязывающий каждую женщину рожать не менее пяти раз за жизнь…

Дан с Настей переглянулись. Прозвучала веселенькая музыкальная заставка, дикторша продолжила:

– В Грузинской области подавлено очередное восстание афрогрузин, работающих на чайных плантациях. Наемные работники требовали предоставления гражданства и медицинской страховки. Сегодня в Калифорнии проходит референдум о присоединении штата к России: согласно предварительным подсчетам, за сепарацию проголосовало семьдесят девять процентов калифорнийцев. Власти штата отрицают факт высадки «зеленых человечков» в Калифорнии…

– Я не хочу тут жить, – выразительно округлив глаза, прошептала Настя.

– Представитель Госдепартамента США Джейн Спаки официально заявила, что, согласно данным сайта «My little pony», российская тяжелая техника расположилась в Карпатской пустыне и готова двинуться в Лапландию, – добивала дикторша.

– Ну вот видишь, хоть что-то не меняется, – обрадовался Дан.

– Что делать, Данилка? – вздохнула Настя.

– Память объекта включилась?

– Нет. – Девушка пожала плечами.

– И у меня нет. Это может означать, что наши сознания победили двойников. А может, они настолько идентичны, что слились. Но тогда ведь получается, это наши тела. Понимаешь? Это мы. Работаем там же, живем там же. Вот, – Дан огляделся, повел рукой, – дома у меня все такое же…

– А ты не помнишь, в этом мире мы… ну… вместе?

Дан задумался, достал из кармана телефон, открыл галерею, продемонстрировал подруге фотографии, где они были запечатлены в обнимку.

– И здесь все так же.

Настя робко, мелкими шажками, подошла к нему, заглянула в глаза, потом уперлась лбом в плечо.

– Данилка, получается, мы опять одни в целом чужом мире… Он ведь все равно не наш.

Дан обнял ее, постарался сказать как можно увереннее:

– Ничего, Насть. Мы не одни. Мы вместе, это главное. Поэтому справимся.

Девушка в ответ обвила его руками, ткнулась носом в шею, тихо проговорила:

– Да, я тоже так думаю…

Дану показалось, что в ее голосе прозвучали лукавые нотки, а это всегда было не к добру.

– Колись, – потребовал он, слегка отстраняя от себя Настю.

– Ну вот. За подлокотником кресла было…

Настя вытащила из заднего кармана джинсов какие-то обтрепанные, пожелтевшие от времени бумаги, продемонстрировала Дану.

– Что это? – спросил он, уже догадываясь об ответе.

– «Расчеты для открытия тайных врат через времена», – прочла Настя. – Дальше формулы и чертежи.

Дан обреченно вздохнул. Неугомонная подруга нашла в тайной комнате записи Брюса, по которым действовал Сенкевич, и, не задумываясь, их сперла.

– И зачем… – начал было он.

Настя пожала плечами:

– Кто знает, может, пригодится?

– Настя! Это нужно уничтожить, ты что, не понимаешь? – Дан протянул руку ладонью вверх. – Сейчас же отдай.

Девушка подозрительно покорно отдала рукопись Брюса, что явно указывало: она успела отсканировать бумаги или снять с них копии. Невинное выражение ее глаз не предвещало Дану покоя на ближайшие годы.

Примечания

1

Мошонка (лат.).

(обратно)

2

Laudanum – опийная настойка.

(обратно)

3

Артур Конан Дойл. «Собака Баскервилей».

(обратно)

4

Знаменитый английский медиум.

(обратно)

5

«Я готов плыть по морям с моей дорогой, я готов плыть по морям с моим цветком, я готов плыть по морям с моей милой, и буду счастлив утонуть с моей девочкой». Шотландская баллада «The Gypsy Laddie».

(обратно)

6

Здесь имеется в виду лечение постоянным током небольшой силы и напряжения.

(обратно)

7

Такие операции действительно были распространены в XVIII–XIX веках.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

  Дан

  Настя

  Сенкевич

Глава 2

  Дан

  Настя

  Сенкевич

Глава 3

  Дан

  Настя

  Сенкевич

Глава 4

  Первый отчет доктора Уотсона

  Дан

  Настя

  Сенкевич

Глава 5

  Второй отчет доктора Уотсона

  Дан

  Настя

  Сенкевич

Глава 6

  Третий отчет доктора Уотсона

  Четвертый отчет доктора Уотсона

  Дан

  Настя

  Сенкевич

Глава 7

  Дан

  Настя

  Сенкевич

Глава 8

  Дан

  Настя

  Сенкевич

Эпилог

  Последняя запись доктора Уотсона о деле собаки Баскервилей Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg